Брикстонская петля (СИ) [Ulla Lovisa] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. ==========

Она задумчиво провела ногтем по клочку изоленты, наклеенному поверх пристального черного зрачка веб-камеры своего лэптопа. Как? Где отправная точка? Она снова сосредоточено перечитала сообщение:

moriarty: Хватит его перекатывать. Съешь!

Она перевела взгляд на зеленое яблоко на самом краю стола, отражающее в своем выпуклом блестящем боку единственный источник освещения в комнате — прямоугольник экрана. На нём в небольшом темном окошке нового анонимного чата повисла без ответа и предисловия одна единственная реплика от пользователя с ником, за три бессонных ночи успевшим болезненно отпечататься в её голове. Как он вышел на неё? В чём она дала осечку? Она судорожно перебирала в голове свои последние маршруты, протоколы, поисковые запросы и нигде не находила оплошной нити, ведущей к ней. Никто тут, в даркнете, не знал, что sher_lock это она, и никто не знал там, в реальной жизни, что она — sher_lock. Никто не знал до позднего вечера понедельника, когда ей пришло первое сообщение:

moriarty: Я представлял тебя несколько иначе.

И вот теперь пришло второе. Между этими строчками было трое суток отчаянных попыток отследить пользователя, вычленить хоть что-то из выбранного ника, — ну что за напрасный труд? Очевидно же, что никаких плодов это не принесло бы! Разве не ей об этом знать? — разобрать его по буквам, использующим латиницу кодам, разложить его как акроним и разгадать, как шараду. Шутка, адресованная из ниоткуда в никуда, или блеф? Теперь это крайнее предположение было неоспоримо опровергнуто.

Она сосредоточено посмотрела в монитор, не понимая, что делать дальше. Первое приглашение к разговору она проигнорировала, и вот теперь последовала очевидная угроза: moriarty видел её прямо сейчас и недвусмысленно об этом заявлял. Он обладал значительным преимуществом над ней, и состояло оно в знании. Он знал о ней непозволительно многое, она не знала совершенно ничего; она ненавидела собственную беспомощную слепоту, а он зашёл настолько далеко, что осознавал это и этим злорадно упивался.

Столкнув яблоко, — оно гулко ударилось о пол, по инерции коротко подскочило и покатилось в сторону — она торопливо набрала:

sher_lock: Кто ты?

moriarty: Поклонник.

sher_lock: Что тебе нужно?

moriarty: Уже ничего.

moriarty: Я получил, что хотел.

moriarty: Твоё внимание.

***

Пол бы застелен вспузырившимся линолеумом отвратительного болотного цвета, хранящим черные тонкие полоски — сеченые следы подошв. Джон Ватсон, кряхтя, протянул ногу поперек пустынного коридора, уперся в подлокотники и поерзал на сидении, переваливаясь на левое бедро, пытаясь ослабить нарастающее саднящее давление на правое. Он покосился на свои наручные часы, — давно перевалило за полдень, а его так и не пригласили в кабинет — затем поднял взгляд на стену напротив и в очередной раз перечитал текст большого указательного табло.

«Больница Святого Варфоломея. Лондон. Государственная служба здравоохранения ЭнЭйчЭс.

Административное крыло.

Кафетерий→

Справочная→

Приемное отделение←

Операционные 4, 5, 6←

Первое реанимационное отделение←

Палаты 117 — 144←»

Под табло стояла урна, под её вращающейся крышкой застряла смятая бутылка из-под газировки. Джону казалось, за те сорок минут, что он провел в коридоре у двери кабинета первого заместителя главврача — судя по занятости нуждающегося в собственном заместителе — он выучил этот отрезок пространства до мельчайших деталей. Холодный яркий свет ламп на низком потолке отдавался резью в глазах, спина отекла, а нога онемела. Если бы Ватсон не нуждался в работе так остро или похожих вакансий было много, — удивительно, насколько укомплектованными оказывались больницы, тревожно голосящие в прессе об острой нехватке кадров — он бы давно встал и ушёл. Он растравлял раздражение внутри себя, распаляясь всё сильнее, постукивая пальцами по бумагам всё неспокойнее, но продолжал ждать. В конечном итоге, сержантская пенсия была весомым аргументом в пользу раздвижения границ терпения. Благодарность Королевства за четыре непрерывных года воинской службы и попадание под обстрел полевого госпиталя оценивалась в скромные тысячу фунтов стерлингов в месяц. А у Джона помимо рутинных потребностей в жилье и пропитании был ещё разбухающий процентами государственный долг за обучение. В первые годы в медицинском, потрясенный объемами необходимой к изучению информации, едва жизнеспособный от хронического недосыпа, но страдающий непреодолимым ничем — кроме времени — юношеским максимализмом, Джон думал, что в тридцать два будет вести успешную хирургическую практику в многоэтажной стеклянной коробке большой столичной клиники. А на самом деле оказался безработным ветераном, к своему отчаянию не принятым даже физиотерапевтом в военный госпиталь на отшибе Лондона. Больница Святого Варфоломея была его последним шансом — здесь предлагали полставки доктора в приемное отделение. Он снова скосил взгляд на наручные часы и ребром ладони потер ноющее тупой болью бедро.

Дверь напротив наконец открылась, и когда он вскинул взгляд и приготовился оттолкнуться от кресла, чтобы встать, рассмотрел на пороге не угловатую женщину в свитере и со строго поджатыми губами, которой была заместитель главврача, а тучного мужчину в белом халате и отблескивающих холодным свечением ламп очках.

— Джон? — удивленно вскинув брови, сказал тот. — Джон Ватсон, ты? Ну надо же, как тесен мир!

— Простите, мы…

— Я Стэмфорд, — мужчина одним грузным шагом переступил коридор и протянул Джону руку для пожатия. — Майк Стэмфорд, мы вместе учились в университете. Помнишь?

Джон поднялся, обхватил предложенную ладонь и заглянул в обрюзгшее лицо. В чертах он едва узнавал бывшего однокурсника, но имя помнил совершенно отчетливо.

— Привет… Майк. Как сам?

— Ну как видишь, — Стэмфорд повел округлыми плечами под смятым халатом и коротко засмеялся.

— Работаешь здесь?

— Да. В кардиологии, — он кивнул подбородком в сторону повисшего на кармане бейджа. — А ты… изменился: окреп, возмужал.

— Я…

— Доктор Ватсон? — раздалось сухое, недовольное из-за двери, и Джон, отступая в сторону, чтобы обогнуть Стэмфорда, отозвался:

— Да, мэм. Иду, — а затем бросил Майку: — Прости, у меня собеседование.

— О, так ты к нам переводишься?

— Пробую.

— Раз такое дело, может, пересечемся сегодня вечером? Выпьем пива, вспомним старые добрые времена?

Несколько часов спустя они втиснулись в переполненный паб, где вокруг липкой барной стойки столпилась обычная пятничная очередь. Было многолюдно и шумно, будто в бараках в увольнение, когда к Рождеству старшины переставали вдруг замечать, что солдаты протаскивали с собой ящики выпивки. Вместо выгоревших на солнце и запыленных песком тентов здесь были обклеенные разномастными обертками пива деревянные панели, вместо сколоченной из опустевших оружейных ящиков полки под приставку и набитых сеном походных рюкзаков, служащих креслами-мешками, здесь были твердые высокие табуреты и повисший под потолком плазменный телевизор. Он беззвучно показывал вечерний выпуск новостей. На экране рядом с ведущим возникло две фотографии молодых женщин, а на бегущей строке внизу было указано: «Полиция отрицает взаимосвязь между убийствами в боро Брикстон».

Майк Стэмфорд один за другим спешно опрокинул в себя два пенных бокала лагера и теперь прокручивал в руке третью порцию. Он раскраснелся и то и дело утирал выступающую под очками на переносице влагу. Он долго выведывал у Джона, как пошла его жизнь после окончания медицинского, где тот проходил интернатуру и почему вместо гражданской практики записался в медицинский полк ВВС, а когда Ватсон оговорился о том, что усиленно, но безрезультатно искал недорогое жилье в Лондоне, вдруг спохватился:

— Слушай! Одна моя постоянная пациентка — прекрасная женщина, но, после того, как овдовела, определенно мается от скуки и выдумывает себе новые диагнозы — сдает квартирку недалеко от Риджентс-Парка. Это в двадцати минутах от больницы.

Ватсон, подавшийся вперед к Майку, чтобы лучше его расслышать, нахмурился и снова откинулся назад. Жилье настолько близко к центру значительно превышало не только его допустимый лимит квартплаты, но и весь его месячный доход.

— Боюсь, ты не совсем правильно понял значение слова «недорогое», — ответил он и отпил из своего бокала.

— Да нет же, Джон! — отмахнулся Майк и по инерции пошатнулся на стуле. — Послушай. Это реально дельный вариант — за месяц она просит триста фунтов.

— Прости, я не расслышал. Сколько?

— Триста! Три и два нуля, представляешь?

— Это с чего вдруг?

— Ну, там квартирка довольно тесная, не в лучшем состоянии, но с двумя спальнями. Если снимать с сожителем, то в месяц выйдет триста фунтов, — Майк многозначительно вскинул брови. Ватсон помедлил с ответом.

Они с Стэмфордом никогда особо не общались в университете, после окончания отличник Майк получил распределение на интернатуру в столицу, а Джон остался в больнице Адденбрукс при Кембридже, и сейчас они виделись впервые за восемь лет. Джон толком никогда и не знал Стэмфорда и вот теперь, если ему правильно казалось, когда тот предлагал снять одну квартиру на двоих, задумался. С другой стороны, не всё ли ему равно? В студенчестве он жил в общежитии, в армии он разделял казарму с несколькими десятками солдат, и теперь, честно говоря, был готов сожительствовать даже с цыганским табором — капризничать он не привык.

В затянувшейся паузе Майк заметил его терзания и добавил:

— Если у тебя никого на примете нет, не беда. У миссис Хадсон уже есть один потенциальный желающий.

Так следующим утром Джон Ватсон расплатился с таксистом, хмуро окинул взглядом заметно поредевшую стопку мелких купюр в кармане и вышел на Бейкер-Стрит. Дом с номером 221Б на двери был втиснут в стройный ряд таунхаусов с черными металлическими оградками узких балконов на втором этаже и со строгими фасадами рыжего кирпича. Невысокое крыльцо тесно соседствовало с навесом кафе «У Спиди, сэндвичи и кофе навынос». Джон шагнул на ступеньку, вжал округлую кнопку звонка — тот не сработал, постучался старомодным медным молотком, повисшим под номером, и оглянулся. По другую сторону улицы, шумной и загруженной прохожими и толкающимся в тянучке транспортом, за витринными окнами растянулись просторные магазины дорогой одежды и престижные салоны красоты. Он не мог понять, как квартира в самом центре боро Мэрилебон, согласно Интернету — Ватсон проверял накануне — одном из самых зажиточных в Лондоне, могла стоить каких-то триста фунтов. Вечером, когда Майк Стэмфорд диктовал ему номер телефона, Джон был уверен, что наутро, позвонив, услышит совершенно другую цифру. Но миссис Хадсон бодро вторила своему кардиологу:

— Да-да, дорогой, триста фунтов в месяц плюс уплата за коммунальные услуги. Можете посмотреть прямо завтра. В одиннадцать Вам будет удобно? Приедет Мэл, и вы сможете познакомиться.

Сейчас было 11:07 и за дверью не слышалось ни голоса, ни шагов. Джон вскинул руку, ещё раз сверился с часами, снова постучал и прислушался — ничего. Он отошел от крыльца и запрокинул голову, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в окнах. В высоком французском окне второго этажа он различил какое-то движение, и почти сразу черная дверь 221Б перед ним распахнулась, а на пороге возникла миловидная пожилая женщина. Она широко улыбнулась Джону и кокетливо поправила завиток коротких седых волос, сползший на её румяную щеку.

— Доктор Ватсон? — осведомилась она тем же энергичным голосом, что и в телефонном разговоре. — Заходите, дорогой.

— Добрый день, миссис Хадсон. Спасибо.

В прихожей оказалось тесно и мрачно — единственным источником света было полукруглое окошко над входной дверью. Напротив той находилась ещё одна дверь — квартира самой хозяйки, а рядом — узкий проход к лестнице.

— В коридоре проводка перегорела, — запричитала миссис Хадсон, поднимаясь по устало поскрипывающим ступеням с протоптанными в краске пятнами. — Уже второй день не работают звонок и лампочка, а мастера всё не дождешься. Но это исправят, не беспокойтесь.

— Да я…

— Квартира занимает второй и третий этажи, — вдруг сменив досаду в голосе на бодрую жизнерадостность, продолжила миссис Хадсон. — На втором общая кухня, гостиная и одна из спален. На третьем — ещё одна спальня. В каждой, конечно, собственные ванные комнаты. Да Вы, дорогой, и сами всё увидите.

Она провела его к распахнутой двери в пролете между этажами. За той оказалась небольшая комната, тесно заставленная мебелью: два разномастных кресла, вплотную придвинутые к дивану, боком водруженный на него журнальный столик, два пустующих массивных книжных шкафа, обеденный стол с поднятыми на него вверх ножками стульями, два тугих свертка ковров у камина, горстка пепла в нём и пыльное овальное зеркало в резной раме над ним. Дощатый рассохшийся пол и неравномерно выгоревшие узорчатые обои, хранящие темные прямоугольники следов прежде висевших там картин. Джон тихо удивленно хмыкнул себе под нос. У среднего из трёх не зашторенных французских окон стояла невысокая худая девушка, почти потерявшаяся в объемной серой толстовке с капюшоном и натянутом сверху длинном черном пальто. Волосы у неё были такие же насыщенно черные, собранные в неряшливый пучок; лицо узкое с острым носом, болезненно-светлой кожей, тонкими бледными губами и словно выгоревшими серо-голубыми глазами. Она держала руки в карманах и отбивала пяткой грубых ботинок нетерпеливый сбивчивый такт. Её цепкий взгляд торопливо исследовал Ватсона с головы до ног, а затем с вызовом уперся ему в лицо. Так Мэл — это она?

— Это проблема? — заговорила она, и голос у неё оказался тихим и с бархатистой хрипотцой.

— Простите? — стряхивая с себя оцепенение и пытаясь понять, в самом ли деле он произнес свои мысли вслух, выдохнул Джон.

— Мой гендер является для Вас проблемой?

— Вовсе нет.

Её тонкие губы сложились во что-то остроконечное, лишь отдаленно напоминающее улыбку. Она шагнула ему навстречу и протянула узкую горячую ладонь.

— Мелинда Холмс. Можно Мэл. Лучше — Холмс.

— Джон Ватсон, — ответил он, коротко встряхнул её руку в пожатии и отпустил. — Можно как хотите: Джон, Ватсон.

— Капрал? — выстрелила она неожиданным вопросом, пристально вглядываясь прямо в глаза. Ватсон настороженно нахмурился. Мелинда повела бровью и углы её рта снова заломились во что-то холодное, острое. — Ну конечно же нет. Сержант! — И едва скосив взгляд в сторону: — Миссис Хадсон, нам придется заново проводить Интернет.

— Но уже проведен…

— Этот не подходит. Я не доверяю Вашему провайдеру — раз, мне нужна значительно более высокая скорость — два. Джон, как Вы относитесь к сигаретному дыму?

— Мэл, дорогая, здесь не курят, — мягко возразила хозяйка. Мелинда Холмс разочаровано закатила глаза и снова переметнула их колкий взгляд на Ватсона. Тот пытался вспомнить, говорил ли вчера он Стэмфорду своё звание, и даже если говорил, то как его узнала эта Мэл, а ещё взвешивал, настолько ли диковинной ему казалась сложившаяся ситуация, чтобы упустить комнату за триста фунтов в самом центре.

— Миссис Хадсон, и Вы туда же? Джон, скажите, эта участь тотального угнетения никотинозависимых коснулась Вашего родного городка тоже или это исключительно лондонское проклятие? К слову, Норфолк или Линкольншир? Покойный супруг миссис Хадсон был родом из графства Норфолк.

— Славный был человек, трудящий, — скорбно потупив взгляд, подхватила та. — Без его хозяйской руки всё в этом доме постоянно ломается.

Ватсон растеряно перевел взгляд с миссис Хадсон на низкорослую щуплую Мелинду Холмс. Последние четыре года и три месяца он провёл в преимущественно мужской компании военных. Почти не прерываемая отпусками в Англию служба на передовой и лечение и реабилитация в военном госпитале в Олдершоте, вероятно, очень разрушительно повлияли на его социальные навыки, особенно касающиеся общения с женщинами. Ярким примером тому было полное непонимание, подшучивали над ним хозяйка дома и потенциальная квартирантка или вежливо намекали на то, что тщательно постарались разузнать о Ватсоне всё то немногое, что им был способен выведать Стэмфорд. Он коротко прокашлялся и спросил:

— Это всё Вам Майк рассказал?

— Кто такой Майк? — очевидно развеселившись, с чем-то ехидным в голосе и хищным во взгляде поинтересовалась Холмс. Джон оглянулся на замершую в пороге миссис Хадсон.

— Навели обо мне справки у доктора Стэмофрда, да? Почему Вы не спросили этого всего у меня во время телефонного разговора? Я бы Вам честно ответил.

Растерянно моргнув, та покачала головой.

— Но дорогой Ватсон, я…

— Никто о Вас никакого тайного досье не собирал, успокойтесь, — прервала его Холмс, и он снова повернулся к ней. Ему трудно было определить её возраст. В хрупкости своего телосложения она казалась подростком, но у глаз и на переносице собрались различимые мимические морщины. А выражение было каким-то одновременно по-детски озорным и по-мужски, по-взрослому решительным.

— Тогда откуда Вы узнали о моем звании и происхождении?

— Сержант из Норфолка?

Ватсон не сдержался и протяжно, с присвистом выдохнул.

— Из Линкольншира, — поправил он. — Город Мейблторп. Как Вы узнали?

— Так же, как и узнала, что ездите Вы, вероятно, на мотоцикле-классике вроде «Триумф-Бонневиль» второй половины восьмидесятых, что для Вашей матушки после пережитого потрясения в связи с Вашим ранением тяжело смириться с тем, что, едва вернувшись из Ирака, Вы снова уезжаете. Хотя Вы пока окончательного решения не приняли. Полагаю, это зависит от того, получите ли Вы работу в больнице Святого Варфоломея.

Миссис Хадсон в двери невнятно приглушенно крякнула — не то хохотнула, не то поперхнулась, не то пробормотала что-то. Джон открыл рот, но не нашел, что сказать в ответ на этот вывалившийся на него комок информации, отчасти недоступной даже Стэмфорду, а потому сомкнул губы и с силой сжал челюсти.

— К слову о больнице, — безо всякой паузы продолжила Холмс. Она заложила руки за спину, крутнулась на пятках и прошлась вдоль гостиной. — Я часто играю на скрипке, — в любое время дня и ночи — когда погружаюсь в размышления о чем-то. Считаю своим долгом Вас предупредить, ведь это может порядком нарушать сон после изнурительных смен в приемном.

— Какого черта? — выпалил Ватсон и сам удивился своей резкой несдержанности. Он оглянулся на выразительно округлившую глаза миссис Хадсон и добавил: — Прошу прощения. — А затем спросил измеряющую шагами расстояние от дивана до камина Холмс: — Как Вы всё это узнали?

Она коротко остановилась, на мгновенье замерев с занесенной для шага ногой, окинула его каким-то невнятно смешливым взглядом, скомкала в усмешке губы и снова пошла.

— Да Вы элементарный случай, Джон. Даже скучный. На Ваших часах гравировка ВВС Объединенного Королевства, у Вас военная выправка, осанка и даже стрижка сохранилась. Вы похожи на кадрового офицера, но миссис Хадсон обратилась к Вам «доктор» — то есть Вы служили в медицинском полку. Чтобы в нём получить офицерское звание, нужно окончить военную медицинскую академию, но та не готовит специалистов, потенциально подходящих на должность хирурга — Вы получали образование в гражданском университете. Отслужили в Ираке несколько лет, возможно, с самого повторного вторжения в 2014-м, были ранены в правую ногу — Вы сильно хромали, поднимаясь по ступенькам, и, войдя и осматриваясь, переносили вес тела на левую ногу. Но сейчас, забывшись, стоите на двух ногах сразу, не испытывая боли. Это психосоматическое. Впрочем, именно из-за этого ранения около месяца назад Вы и подали в отставку — у Вас сохранился довольно сильный загар, и Ваши ботинки не новые, но стоптаны равномерно, в предыдущие пребывания на гражданке Вы не хромали, начали только сейчас. К слову о ботинках. На внешней их стороне есть засохшие брызги грязи, а на внутренней стороне пяток множественные потертости и царапины — это следы езды на мотоцикле. Причём именно на нём Вы два дня назад приехали в Лондон, но сам город не знаете, здесь едва не впервые — чтобы сюда приехать, не воспользовались своим транспортом, а взяли такси. Судя по едва уловимым остаткам акцента Вы из восточных прибрежных графств, согласно прогнозу погоды два дня назад дождило только в Норфолке и Линкольншире — оттуда грязь на носках Ваших ботинок. Ваша одежда опрятная и выглаженная, на джинсах проступает горизонтальный залом возле колен — Вы каждый день вешаете их на спинку стула или перекладину, Вы чистоплотный и аккуратный, но вымыть обувь пока не успели. Сменной пары у Вас с собой тоже нет, Вы приехали налегке, ничего с собой не брали — даже бритвенные принадлежности. У Вас двухдневная щетина, но под ней следы постоянного раздражения — Вы регулярно тщательно бреетесь, пусть и не очень осторожно, часто режетесь затупившимся лезвием — сильно экономите. На Ваших джинсах возле икр едва заметные брызги масла — мотоцикл старый с шлангами, нуждающимися в замене, а не в постоянном залатывании. Судя по местонахождению потертостей на внутренней стороне джинсов выше колен и на бедрах — это классика с узким бензобаком и высокой, вероятно, одноместной посадкой. В одежде Вы предпочитаете традиционный консерватизм, а что может быть консервативнее в транспорте, чем старый добрый британский «Триумф-Бонневиль». В начале восьмидесятых их выпуск временно прекратился, возобновился только с 86-го по 88-й, а затем до 2011-го завод снова стоял без дела. На Вашей куртке возле воротника и на плече мазки помады и черная точка потекшей туши для глаз — кто-то сильно Вас обнимал и даже плакал. Вряд ли сестра, точно не Ваша девушка — мама.

Она говорила быстро, выстреливая словами, как автоматной очередью, подстраивая под ритм своего голоса порывистые шаги, а когда закончила, резко остановилась прямо перед Ватсоном и ликующе вскинула подбородок. Мелинда Холмс не спрашивала и не ждала подтверждения, она сама очевидно знала, что везде попадала прицельно точно. Джон безотчетно поежился.

— А как… — хрипло заговорил он, коротким кашлем прочистил горло и продолжил: — Вы узнали про ставку хирурга в больнице Святого Варфоломея?

— Это мне сообщила миссис Хадсон, — ответила Мэл в преувеличенной невинной манере вздымая брови и изгибая тонкий разлом губ. — И ей, допускаю, сказал именно доктор Майк Стэмфорд. Если Вы не против, я заняла бы спальню здесь, на втором, рядом с кухней.

========== Глава 2. ==========

Грузчик с невнятно процеженным сквозь зубы ругательством поднял со дна кузова коробку, — на боку остроугольными росчерками маркера было написано «Анатомические справочники» — кряхтя, пронес её к распахнутым дверям и передал Джону. Ватсон, хоть и ожидал, что коробка окажется очень тяжелой, всё равно рефлекторно присел. В правом бедре возмущенно вспыхнула боль, и он неловко заточился, едва не упав прямо на тротуар. Было раннее утро вторника, с громко пронзающим холодный воздух карканьем пролетали вороны, дорога была удивительно пустынной. Грузчик на фургоне с исцарапанными брендированными боками запарковался наискосок, перегородив мордой соседнюю полосу, но в этот час — всего 5:42 утра — ему никто возмущенно не сигналил. Ватсон вошел в распахнутую дверь с номером 221Б и, поудобнее перехватив свою ношу, стал осторожно подниматься по ступеням, пытаясь не скрипеть ими и не разбудить своих соседок постоянной беготней на третий этаж и обратно.

В субботний полдень, в предельной растерянности после знакомства с Мелиндой Холмс, Джон ответил миссис Хадсон, что должен подумать перед принятием решения, но уже к вечеру понял, что думать здесь нечего. За триста фунтов в месяц в несколькоминутной на мотоцикле доступности от возможного места работы квартира по Бейкер-Стрит была лучшим вариантом из возможных. Даже разделенная напополам с весьма эксцентричной барышней, однозначного мнения о которой Ватсон всё ещё не мог сложить. В конечном итоге, он нуждался лишь в ночлеге, а спальня здесь была довольно уютной, с новым матрасом на старой кровати, письменным столом и незначительным рассадником черной влажной плесени на потолке ванной комнаты. А потому Джон тем же вечером перезвонил миссис Хадсон, в воскресенье вернулся в Мейблторп, собрал все свои немногочисленные пожитки, большую часть которых составляли книги, заказал услуги грузчика и авто на ближайшее свободное время — им оказалась ночь вторника — и вот теперь постепенно выстраивал в своей комнате лабиринт из коробок.

Добавив к ним ещё одну, с анатомическими справочниками, он спускался и как раз проходил мимо распахнутой двери общей гостиной, когда оттуда вдруг донесся сиплый голос:

— Захватите на пути обратно кофе у Спиди. Черный, тройной.

Ватсон замер и заглянул во всё ещё царящий в комнате полумрак. За окном стремительно светало, но внутрь свет просачивался лишь через узкие щели в плотных шторах. Эти неровно повешенные на карнизы отрезки тяжелой ткани были за прошедшие несколько дней единственным нововведением в гостиной. У Джона не было времени этим заняться, а Мелинду, которая заселилась сразу в субботу, похоже, ничего кроме необходимости занавесить окна не беспокоило. Он рассмотрел её силуэт в одном из приставленных к дивану кресел. Она сидела, подтянув ноги под широкую серую толстовку — наружу торчали только голые узкие стопы, и надев капюшон так, что не было видно лица. Холмс не шевелилась, только в пальцах одной руки, повисшей на подлокотнике, торопливо перебирала сигарету, а в другой прокручивала мобильный телефон. Ватсон не знал, как давно она так сидела, не замеченная им в кромешной темноте комнаты, и сейчас почему-то ощущал себя как-то неловко.

— Я Вас разбудил?

— Я не ложилась.

Движения её пальцев гипнотизировали своей плавностью. Джон наблюдал за сигаретой с каким-то голодным нетерпением, когда та разломится, тонкая белая бумага надорвется и оттуда посыплется табак.

— Простите, но у меня будут заняты руки. Да и не думаю, что кафе уже открыто — ещё нет и шести.

— Открыто, — коротко ответила Холмс, игнорируя первую реплику Джона. — Спасибо.

И замолчала. Он ещё с минуту постоял на лестничном проходе, не понимая, как реагировать на так отчетливо не принятый отказ, а затем повернулся и ушел. В прихожей он едва разминулся с грузчиком, несущим впереди себя очередную коробку, а когда переступил крыльцо, обнаружил, что «У Спиди» в самом деле было открыто. Владелец коротко приветливо улыбнулся ему, оставляя на краю тротуара деревянный штендер. Джон ответил учтивым кивком и, подавшись порыву, попросил сварить кофе и пообещал вернуться за ним, как только справиться с оставшимися коробками. Он не знал наверняка, почему так легко пошел на поводу у своей новоиспеченной соседки, но предпочитал верить, что этим сделает основательный положительный вклад в их дальнейшее сосуществование. Такая себе услуга в счет кредита их доверия и добрососедства. Но Джон твердо решил, что прямо сегодня стоило провести границу — бегать за кофе каждый раз, когда Мелинде Холмс будет лень, он не намеревался.

Забрав у Спиди два парующих бумажных стакана с густой ароматной жидкостью, он поднялся в гостиную. Мэл сидела всё там же, в кресле, но уже не играла с сигаретой, а сосредоточено смотрела в экран телефона. Его свечение холодным ореолом выхватывало из сумрака выглянувшие из-под капюшона подбородок и острый нос.

— Думаю, нам надо обсудить… — заговорил Джон, но она его перебила:

— Давайте прокатимся. Лондон в этот час совершенно особенный: пустой, тихий, всепрощающий. Лучшее время для езды на мотоцикле — никакого трафика.

— Но…

— Мы не надолго — проведу Вам познавательную экскурсию, Ватсон.

Он горько хохотнул этой её тенденции не утруждаться его слушать и с напором продолжил:

— Я принес кофе и хотел бы…

— Ага, — подхватываясь с кресла, бросила Мелинда. — Поставьте его куда-нибудь.

Её выбравшиеся из-под толстовки обнаженные ноги оказались поджарыми и стройными с острыми коленями и короткой арабской вязью татуировки на внутренней стороне правой стопы — там, где между пяткой и взбугрившейся под бледной кожей косточкой западала тень. Джон проследил за её ногами взглядом, пока Холмс прошла мимо него и свернула в кухню, а потом отхлебнул из одного из стаканов. Он совершенно ничего не знал о своей соседке, им не выпадало шанса толком познакомиться, и он не был уверен, что выпадет в ближайшее время — общение с Холмс выходило каким-то односторонним: она говорила, резко отчеканивая слова, прерывая его и каким-то невообразимым образом видя насквозь, а он лишь оторопело слушал и, выходило так, покорно слушался. Было в этой некоторой презрительности и не шаблонности Мэл что-то привлекательно дикое. Ватсон осклабился в стакан, сделал ещё один глоток и, подойдя к столу, отставил обе порции кофе между поднятыми вверх тормашками стульями. Из двери своей примыкающей к кухне спальни вышла Мелинда. В черных джинсах, с всё ещё натянутым на голову капюшоном и рукавами толстовки, выбивающимися из-под рукавов длинного пальто и почти прячущими её пальцы.

— Поехали? — спросила она и, не дожидаясь ответа, зашагала к лестнице.

Лондон и в самом деле оказался особенным. Джон вел «Триумф-Бонневиль» с отцовской меткой — выгоревшим кругляшом наклейки сбоку бензобака — просто посередине полосы и никто не норовил прижать его к тротуару или перегородить проезд на светофоре. Улицы были пустынными, на витринах магазинов и дверях офисов были опущены жалюзи, редкие прохожие на остановках кутались в воротники и шарфы, растирали руки и нетерпеливо переступали на краю тротуара, высматривая автобус. Низко повисло серое небо.

Холмс сидела сзади, отодвинувшись на самый край сидения и удерживаясь руками за его края, прикасаясь к Джону лишь изредка и случайно — по инерции толчка после переезда возвышенного перехода или неровности. Указывая дорогу, она коротко хлопала его по тому плечу, в какую сторону следовало повернуть. Её маршрут проходил мимо Букингемского дворца и музея Тейт Британия, по мосту Воксхолл через Темзу рядом с восславленным фильмами про Джеймса Бонда зданием Секретной службы, а затем свернул в жилые кварталы. Густо запаркованные улицы постепенно сужались, чем дольше они ехали — тем больше пешеходов на тротуарах торопились на работу, а у съезда на парковку большого магазина электротехники «Каррис» — над поднятым шлагбаумом висел его большой указатель — и вовсе обнаружилось небольшое столпотворение. Несколько десятков людей, многие из которых были одеты в форменные объемные куртки «Каррис», перегородили ведущую к большой кирпичной коробке магазина дорогу и с любопытством выглядывали поверх голов друг друга. Там, куда они пытались заглянуть, на парковке, виднелись ярко располосованные бока полицейских машин и взблескивали синие маячки. Вместо шлагбаума, поднятого тонкой мачтой в серое небо, проезд закрывала подрагивающая на ветру полицейская лента.

Холмс больно ткнула Джона под ребра, показывая, что именно туда и нужно было свернуть. Он замедлился, но не остановился — он не разделял желания своей соседки примкнуть к зевакам и находил своим преимуществом то, что именно он вёл мотоцикл, а так, имел власть наглядно продемонстрировать, как это объективно неприятно, когда кому-то постороннему весьма эгоцентрично плевать на чужое мнение. Мэл снова кольнула его пальцем. Ватсон злорадно ухмыльнулся в забрало шлема и поддал скорости, а Холмс неожиданно против инерции прижалась к его спине. Он удивленно покосился на неё через плечо, и в то же мгновенье «Триумф» резко дернулся и вильнул задом. Джон рефлекторно ухватился за рычаги тормоза и на переднем обнаружил пальцы Мелинды, она потянулась к рулю под его рукой и почти до упора зажала рукоятку — переднее колесо резко закусило и мотоцикл пошел устрашающим, кренящимся юзом. Ватсон с полминуты боролся с ним, чтобы выровнять и остановиться. За «Бонневилем» по асфальту протянулась различимая извилистая черная полоса стертой резины. Джон прорычал ругательство, опуская ножку и опирая на неё мотоцикл. Триста фунтов в месяц этого не стоили. Он ожидал от утренней прогулки по Лондону чего угодно, но только не этого. Мелинду стоило образумить, раз уж она выпала ему в сожительницы — как минимум на те два месяца, за которые он наперед заплатил. Когда Ватсон заглушил двигатель, выдернул ключи, поднял стекло шлема и обернулся, Холмс уже соскочила с сидения и стояла на краю тротуара.

— Какого черта Вы делаете?! — вкладывая всё раздражение в голос, так несподручно приглушаемый шлемом, возмутился он.

В ответ Мелинда лишь сверкнула холодными серыми глазами, коротко сказала:

— Идём, — крутнулась на пятках и порывисто зашагала к повороту на парковку «Каррис».

Джон с недоумением уставился на развивающиеся вслед за ней фалды темного длинного пальто и до болезненного спазма сжал челюсти. Мгновенная вспышка адреналина сошла на нет и головная боль бессонной ночи, тупо долбящаяся в затылок, вернулась. Ну нет, просто так этого он ей спускать не собирался. Ватсон рукой помог себе перенести правую ногу над мотоциклом и бросился вслед за Холмс.

— Эй, послушайте! Вы отдаете себе отчет, насколько это было глупо и опасно? — выкрикивал он ей в спину, а затем, поравнявшись, ухватил за руку и, резко дернув, заставил остановиться. — Так не пойдет, ясно? Если мы будем делить жилье, Вам придется научиться вести диалог! Это…

— Я…

— Это, как минимум, значит слушать и не перебивать! — он грозно выкинул вверх руку и направил ей в лицо палец. Впервые за несколько их встреч Джон видел её так близко и при достаточном освещении, что мог различить белесый росчерк старого шрама сбоку нижней губы и медные вкрапления в голубоватой стали её глаз. Их внимательный взгляд был направлен прямо в лицо Джона, её острый подбородок был с вызовом вскинут вверх. Ватсон разжал пальцы, выпуская её локоть. Что-то в том, как она смотрела и как нахально себя вела, было твердым, подкупающим своей лишенной сомнений решительностью.

— Хорошо, — ответила она. — Всё?

И прежде, чем он успел заговорить, повернулась и снова быстро пошла. Он, прихрамывая, двинулся за ней.

— Нет, не всё, — выговорил Джон в обернутый к нему взъерошенный затылок. — Диалог — это ещё и отвечать на поставленные вопросы, Холмс!

Не сбавляя темпа, она протиснулась в толпу и, юрко проворачиваясь между людьми, направилась прямо к ярко-желтой ленте «полицейское расследование, проход запрещен». Он пытался не отставать, но плечами то и дело задевал кого-то и сдавленно бормотал возмущенно шикающим на него зевакам извинения.

— На какой конкретно вопрос Вы хотите, чтобы я ответила? — покосившись на него через плечо, с уже довольно знакомым ему холодным азартом уточнила Мелинда.

— Какого черта Вы вытворяли?

Она коротко кивнула патрульному, и тот с кислой миной приподнял для неё оградительную ленту; Мэл шагнула под ней, едва ссутулившись.

— Он со мной, — сообщила она патрульному, махнув в сторону Ватсона рукой, и добавила, снова оглядываясь: — А какого черта Вы не остановили, когда я попросила Вас об этом?

Джон оторопело перевел взгляд с её узкой спины и повисшего на воротнике пальто мятого купола капюшона на полицейского, с усталым видом придерживающего для него ленту; не вполне осознавая, зачем это делает, пригнулся под ней и рефлекторно буркнул патрульному:

— Спасибо.

Тот лишь едва заметно повел подбородком и свободной рукой потянулся к повисшей на поясе рации. Ватсон оглянулся. Впереди между несколькими аккуратно поставленными параллельно разметке парковки автомобилями хаотично сгрудились полицейские машины с включенными мигалками; тут же был фургон «Отдел криминальной экспертизы» с распахнутыми дверцами, у которых стоял человек в белом защитном комбинезоне и бахилах. Джон ускорил шаг.

— Вы что, работаете в Скотланд-Ярде? — спросил он, и Холмс, не оборачиваясь покачала головой. Она стремительно, резко взмахивая руками и широко ступая, шла напрямик через стоянку к углу массивного здания магазина. Там стояла небольшая группа людей в униформе и штатском, они склоняли друг к другу головы и о чем-то взволнованно переговаривались.

— Криминальная журналистка?

— Нет.

У патрульного, облокотившегося на капот одной из полицейских машин, зашипела в руке рация и оттуда достаточно различимо для Джона раздалось недовольное:

— Приехала шизоидная. С ней плюс один.

Ватсон перехватил хмурый взгляд полицейского, зацепившийся за них, когда Мелинда и он сам вслед за ней проходили мимо. Плюс один? Это он-то?

— Кажется, Вас только что назвали шизоидной, Холмс, — сообщил он, не удержав каплю злорадной ехидности, просочившейся в голос. Не только ему одному эта Мэл казалась не вполне адекватной.

— Весьма ошибочный диагноз, — парировала она. — Впрочем, чего ожидать от этих тусклых праздных обывателей? Определение «диссоциальное расстройство» куда более удачно совмещает личностные характеристики, по их мнению, свойственные мне. И оно значительно ближе к истине.

— Кто Вы такая? Почему Вы здесь? Почему я здесь?

— Действительно, Джон, почему Вы здесь? — Мелинда вдруг резко остановилась и обернулась. В выражении её лица было что-то от детского восторга, едва различимое под маской сильной усталости и пренебрежительным апломбом. Это резко контрастировало с отражающимися в стекле закрытых дверей «Каррис» вспышками синего и неспокойно кричащими воронами, черными подвижными точками нанизавшимися на провода между фонарными столбами и вдоль крыш. — Вы ведь могли остаться там, у мотоцикла или вместе со всеми за ограждением. Но Вы не проигнорировали мое приглашение, нет. В Вас взыграл азарт. Вы учуяли чужую пролитую кровь — только она заставляет Вашу собственную по-настоящему закипать. Среди прочих такую печать оставляет война.

Она крутнулась на пятках — фалды её пальто ударили Ватсона по ноге — и снова порывисто зашагала.

— Знаете, Джон, подавляющее большинство считает подобный голод к насилию — его проявлению или наблюдению — опасным извращением, болезнью, — продолжала она. — Я же нахожу это увлекательным хобби.

— Хобби? — эхом повторил он, по мере того, как они приближались, улавливая на себе вопросительные взгляды группы на углу здания.

— Именно. Я эксперт-аналитик, специализируюсь на запутанных преступлениях и в свободное время консультирую полицию.

— А чем занимаетесь в остальное, не свободное время?

Мелинда подарила ему очередной смешливый взгляд через плечо и с ухмылкой ответила:

— Оказываю те же услуги, но частным лицам. К слову, Вы не возражаете, если я устрою в гостиной свою приемную? О, Джон, и Вы не хромаете.

Эта между прочим брошенная реплика будто пнула Ватсона в грудь. Он против всякой логики остановился и удивленно посмотрел на собственные ноги. Боль и в самом деле была едва различимой, почти неуловимой — не только в бедре, но и в ещё несколько минут назад сдавливаемой мигренью голове. Чушь. Он не мог страдать армейским синдромом просто потому что за все четыре года вплоть до обстрела их лагеря не участвовал непосредственно в боевых действиях, пусть и прошел полноценную подготовку наравне с другими. Ему не о чем было скучать, кроме постоянного горького привкуса ржавого песка на губах, будоражащего тока непрерывной наивысшей готовности и умиротворяющей тяжести пистолета в кобуре. Джон поднял взгляд на удаляющуюся Мелинду Холмс. Было в ней что-то совершенно безумное, но присутствовало и что-то по-воински строгое, грубое, своеобразно упорядоченное — то, за что Ватсон отчасти выбрал службу. Вероятно, за это же он выбрал сожительство с Холмс вопреки всем разумным причинам этого не делать. И немного за стройность её ног.

Только сейчас он заметил, что на голове у него всё ещё был шлем. Наверное, именно поэтому все так насторожено на него косились, а Холмс так беззастенчиво веселилась. Джон стянул его и, прижав локтем к ребрам, поторопился за Мелиндой. Оказалось, лицо под шлемом пылало, а в коротких волосах проступила влага, и теперь морозный утренний ветер остро холодил кожу. Ватсон поежился. Ситуация складывалась дикая, и не только потому что он находился на месте преступления посреди закрутившегося расследования, а ещё и потому, что в самом расследовании участвовала его соседка — навскидку и с расстояния больше похожая на невзрачного костлявого подростка, а в невообразимой своей сути являющаяся частным консультирующим детективом с удивительной наблюдательностью и поразительным мышлением. То, что она сказала ему о нем же в первые минуты их знакомства, было неправдоподобно точным. Джон мысленно возвращался к этому несколько раз и всякий раз сомневался, но неизменно признавал, что было увлекательно. Было увлекательно и сейчас. Выходило так, что никакой отвлеченной прогулки не предполагалось, Холмс банально требовался транспорт доопределенного места, и она воспользовалась им, Ватсоном, весьма проницательно зная, что это место он найдет увлекательным тоже. Джон хмыкнул себе под нос. Могло ли быть так, что Мелинда и в самом деле видела его насквозь? Он надеялся, что да, потому что сам он в себе ни черта не разбирал.

— Что ещё за плюс один? — спросил мужчина из стоящей у торца группы и шагнул навстречу Мелинде. Та, не останавливаясь, потянулась за парующим стаканом в его руке и, ловко выхватив, воскликнула:

— О, кофе! Отлично.

Мужчина с обильно поседевшими висками и щетиной устало закатил глаза и бесцветно, больше для проформы проскрипел:

— Это вообще-то мой кофе, — и, пристроившись к ней в шаг, пошел рядом. — Кто это, Мэл?

— Мой помощник, — скосив взгляд через плечо и подмигнув Джону, ответила Холмс. Она сделала глоток и вдруг поморщилась: — Фу, растворимый! Лестрейд, я не люблю растворимый кофе! — И, немного расплескав горячую темную жидкость на пальцы мужчины, она сунула стакан обратно ему.

— Рад, что мы это выяснили. Нет, правда, кто это?

— Помощник, я же сказала.

— С каких пор у тебя есть помощник?

Холмс промолчала, мужчина растеряно утер ладонью брызнувший ему на руку кофе и в поисках вразумительного ответа оглянулся. Джон поймал его вопросительный, настороженный взгляд на себе и представился:

— Привет. Я — доктор Ватсон и вообще-то я просто сосед. Мы едва знакомы.

Полицейский со стаканом удивленно вскинул брови.

— Сосед? Мэл, что за ересь?! Это ведь место убийства! — он снова коротко обернулся к Джону. — Простите, ничего личного, правда, — а затем возмущенно продолжил, обращаясь к Холмс: — Ты бы ещё первого встречного прохожего с собой прихватила!

— Ах, Лестрейд, ты слушаешь, но не слышишь, — ответила Мелинда. — Он же сказал: доктор Ватсон. Доктор Джон Хэмиш Ватсон не просто сосед, считай его моим судмедэкспертом.

Они свернули за угол в узкий проход между глухим торцом магазина, высоким проволочным забором и поросшей густыми высокими кустарниками канавой, отделяющей жилой квартал от территории магазина. Тут у стен выстроились череда мусорных баков и несколько плотно спрессованных блоков смятого картона; большие зарешеченные кондиционеры вхолостую вслед за ветром прокручивали лопасти. Дорога здесь была уложена бетонными плитами и в трещинах между ними собралась похожая на снег белая крошка пенопласта. Посреди проезда была разбита большая белая палатка. Рядом с её входом стоял очередной патрульный.

— У нас есть свои судмедэксперты, — произнес полицейский с кофе, останавливаясь.

— Они болваны! — рявкнула Холмс.

Мужчина протяжно вздохнул, сунул руку в карман и, выудив оттуда комок чистых бахил, протянул его Мелинде. Та смерила его презрительным, немного даже отвращенным взглядом и, проигнорировав бахилы, оттолкнула заслоняющее вход полотно ткани и вошла в палатку.

Джон проследил за ней взглядом, с любопытством пытаясь разглядеть что-то в открывшемся проходе, а затем вдруг мотнул головой. Хэмиш?

— Как Вы узнали моё второе имя? — крикнул он вслед Холмс, но за ней задернулась белая ткань. Ватсон — безо всяких на то объективных причин — не любил это Хэмиш посередине и всегда, если и указывал его где-то, то только коротким «Х.» Полное имя значилось только у него в паспорте, свидетельстве о рождении, дипломе и воинском билете, но все эти документы он перевез с собой только этой ночью, и у Мелинды едва ли был шанс в них подсмотреть. Знали имя только родители и брат, и уж к ним-то она точно не могла добраться. Джон растеряно заморгал и потер затылок.

— Невыносимая, — устало, с пониманием выдохнул мужчина, сделал глоток из своего стакана растворимого кофе, и только потом повернулся к Джону. Он подал ему бахилы и протянул руку для пожатия. — Инспектор Грегори Лестрейд, отдел убийств и тяжких преступлений управления по борьбе с преступностью Скотланд-Ярда. Заходите.

Ватсон с полминуты помешкал, рассматривая комок голубого целлофана в своей ладони, потом неловко, пошатываясь, почти выронив из подмышки мотоциклетный шлем, натянул бахилы поверх ботинок и вошел в палатку. Внутри был какой-то тяжелый, острый свет, вынуждающий зажмуриться и потупить взгляд. В углах палатки были установлены лампы, их яркое свечение было направлено в центр, на огражденный участок бетонной дороги, где, похоронно скрестив на животе руки, лежала молодая женщина. Не было ни очевидных травм, ни крови — на ней самой, на одежде или на бетоне, но рядом одиноко лежала свежая красная роза. Эксперт в белом комбинезоне, надетом прямо поверх куртки, с капюшоном, натянутым на кепку, щелкнул вспышкой фотокамеры.

— Мы не до конца уверены, что… — заговорил, входя следом за Ватсоном инспектор.

— Это он, — сухо оборвала его Холмс. Она обошла палатку по периметру и остановилась напротив цветка. Её лицо окаменело в маске сосредоточенности, стальной взгляд цепко исследовал труп.

— Он меняет почерк? Вырабатывает новый? Нет шарфа, и ещё эта роза, — говорил Лестрейд, и Джон оглянулся на него.

Почерк? Значит, те два убийства женщин, о которых в последние недели говорили по телевизору, всё же были связаны между собой. По спине побежал скользкий холодок.

— Почему в прессе вы отрицаете, что орудует серийный маньяк? — спросил Ватсон, и инспектор пожал плечами.

— Не хотим поднимать панику, — невнятно ответил он, хмуро поглядывая на Холмс. Та переступила одной ногой через тело убитой и, зависнув над ней, наклонилась.

— Не хотите нашествия последователей, — поправила Мелинда. — Ваш штатный криминальный психиатр считает, что в конце октября психомоторное возбуждение у многих склонных к подобного рода насилию больных достигает одного из самых высоких пиков. На кого он ссылается? На исследование факультета психиатрии Аризонского университета двадцатилетней давности, которые в качестве доказательства существования сезонной зависимости расстройств приводят пример Зодиака и девятисот сорока одного заявившего в полицию Сан-Франциско о том, что все убийства совершали именно они? Или и вовсе цитирует Гиппократа? Впрочем, какой бы вздор Ваш психиатр не городил, мне это на руку.

— Мэл?

Она перенесла ногу над трупом и, подхватив края пальто, присела сбоку.

— Он ищет внимания, жаждет огласки, и чем дольше полиция будет отрицать серийность совершенных им убийств, тем больше их будет происходить и тем рьянее он будет пытаться вас напугать. А так — будет ошибаться.

— Так роза — это ошибка?

— Нет.

— Всё же почерк?

— Нет.

Инспектор раздраженно щелкнул языком и вздохнул.

— Что же это тогда?

Холмс, всё ещё сидя на корточках, повернулась — под грубой подошвой её ботинок заскрипела мелкая бетонная крошка — и подняла цветок.

— Попытка запугать, — ответила она, прокручивая упругий, утыканный острыми иглами, стебель между пальцами и заглядывая в бархатистый бутон.

— Кого?

— Меня.

========== Глава 3. ==========

Джон Ватсон спал неспокойно, тревожно хмурился своим снам и почти беззвучно шевелил губами. Дыхание у него было тяжелым, хриплым, порой переходящим в надрывный храп. В выгоревших на солнце русых волосах запутались частые нити ранней седины, на высохшем лице очертились глубокие мимические морщины. Он был высоким, крепко сбитым, с очень чистыми и аккуратными руками. Такая же чистота и аккуратность царила во всей его комнате: плотно задвинутое за письменный стол кресло, стопка педантично ровно сложенных белоснежных полотенец на полке и влажное пятно средства для чистки на потолке ванной. Холмс хмыкнула себе под нос — пытался оттереть и вывести плесень, будто в Лондоне в старых домах вроде этого такое было возможным. Она сидела на изножье его кровати, с ногами забравшись на матрас и просунув босые стопы под тепло его одеяла — из приоткрытого окна несло пронизывающим влажным сквозняком.

1985 года рождения, в 2010-м получил диплом факультета клинической медицины Кембриджского университета, прошел двухлетнюю программу интернатуры по специальности хирургия в клинике Адденбрук в Кембридже и после там же проработал младшим хирургом-травматологом до конца 2013-го, когда после десятинедельного курса начальной подготовки поступил на службу в Королевский армейский медицинский корпус, а оттуда был распределен в пятую эскадрилью ВВС. Одним из почти шеститысячного британского контингента коалиционных сил ООН весной 2014-го вторгся в Ирак в ответ на вспыхнувшую там гражданскую войну. 7 августа 2018-го на британскую базу в провинции Киркук совершили массированную атаку, в результате которой одиннадцать военнослужащих погибли и ещё шестнадцать были ранены, среди них и сержант Джон Хэмиш Ватсон.

Всё это Мелинда узнала из досье, которое без труда отыскала в ещё засекреченных — в виду своей актуальности — электронных картотеках военно-воздушных сил Великобритании. Чтобы сделать это, ей не пришлось ни прибегать к «Чертогам», ни вообще стараться. Было даже что-то возмутительное в том, как объективно легко поддавалось взлому хранилище подобных институций.

Холмс убедилась в том, что обильно наследила, но это ни к чему не привело. Ей не удалось отследить чьего-либо интереса к тем же материалам, либо же кому-то удавалось отслеживать её саму, даже когда она зарывалась глубоко в илистое дно и затихала там.

Джон протяжно захрапел. Мелинда пнула его ногу, он недовольно поморщился, повернул голову в другую сторону и засопел.

Дом вроде этого — старый, не в лучшем состоянии, в гуще событий, по сносной для неё цене — Холмс искала очень тщательно и не надеялась найти так удачно и быстро. Ей нужны были старые обшарпанные стены и расшатанная мебель, чтобы неизбежные повреждения от установки камер и систем безопасности вроде датчиков движения, изменения температуры и давления на дощатый пол не были так очевидны для постороннего глаза и не беспокоили хозяев. В прежней квартире Мелинде о подобном не доводилось заботиться — она весьма беспечно доверяла лишь собственным глазам и слуху, но оказалась обманутой своей же самонадеянностью. Признать это было непросто, но факт был таковым: на Холмс вышел кто-то умнее, умелее и значительно осторожнее её самой. Этот кто-то — moriarty — имел свои глаза в её квартире, и потому она сразу съехала; имел глаза в даркнете, и потому она вписала к своим протоколам несколько дополнительных строчек кода, путающего следы и укрепляющего стены; имел глаза на улицах, и потому утром Холмс потащила своего нового соседа с собой. Она пометила Ватсона приближенностью к себе самым надежным способом — провела прямо к трупу, не оставила moriarty и шанса им не заинтересоваться. Она рассчитывала тем самым сделать его фокусом новой слежки, а так — в свою очередь проследить за тем, кто сядет Джону Ватсону на хвост. Мелинда бросила его прямо у «Каррис», но на пути оттуда до Бейкер-Стрит, куда он сразу же направился, чтобы завалиться в кровать и уснуть, никого, следующего за ним, не обнаружила.

Это не было ни халатностью, ни безразличием, ни предосторожностью, чтобы не выдать своего агента. Холмс почти окончательно была уверена в том, что за Ватсоном этим утром никто не следил лишь потому, что Мориарти уже о нём всё знал. Она рефлекторно оглянулась, цепко проследив взглядом за выстроившимися друг над другом коробками, разинувшим темную пасть пустым гардеробом — она всё это уже тщательно обследовала. Сначала саму комнату, затем привезенные соседом вещи. И ничего. Впервые за очень долгое время она ощущала что-то весьма похожее на страх.

moriarty: Я оставил тебе подарок.

Написал он ночью, и потому она знала, что утром ей позвонит Лестрейд. За семь недель три трупа: все трое молодые женщины, англичанки, проститутки, работающие в районе Брикстон, все трое удушены без следов сопротивления или сексуального насилия. Двоих первых убийца удушил их же шарфами, а затем бережно обернул их вокруг шей так, будто трупы могли замерзнуть; с третьей он зашел намного дальше — задушил её колготками, а затем очень осторожно надел черный тонкий капрон обратно ей на ноги. Всех троих бросил прямо посреди города, в нелюдных, но не заброшенных переулках. Всем троим посмертно причесал волосы и отстриг ногти, бережно сложил им руки в замок. Рядом с последней кто-то оставил розу.

Мелинда опустила взгляд на цветок в своей руке и ухмыльнулась. Ох уж эта банальная символика опасности прекрасного, колючести красоты — может, временами она и бывала импульсивной и недальновидной, но не настолько глупой, чтобы так легко попадаться в ловушку. Холмс выудила из кармана телефон. Игра пугала множеством своих переменных неизвестных, но была бесконечно увлекательной, и Холмс не хотела нарушать её правил.

Продолжая ухмыляться экрану телефона, она отбросила розу на постель Ватсона и пробилась в архив секретной службы. Её поисковый запрос был коротким: Мориарти. Реакция была мгновенной — мобильный зазвонил, едва она успела пролистнуть первый десяток отвечающих запросу ссылок. Джон Ватсон дернулся в кровати, резко выхваченный из сна громкой мелодией, зашевелился и засычал, напоровшись ногой на колючий стебель цветка. Он растер глаза ладонью и сонно оглянулся, а, заметив Холмс, снова дернулся и привстал на локтях.

— Какого черта Вы тут делаете?

Она сбросила входящий звонок и отправила телефон обратно в карман.

— Думаю.

— У вас есть своя комната, — напомнил Ватсон. — Подумайте там.

— Там Вы мне мешаете. Вы храпите, — ответила Мелинда и покосилась на его телефон на краю письменного стола, стоящего сразу рядом с кроватью. Брат задерживался — перевалило за пятнадцать секунд.

— А тут я Вам не мешаю?

Вместо ответа завибрировал его мобильный, и они одновременно на него посмотрели, но Мелинде не обязательно нужно было различать «Номер скрыт» на экране, чтобы знать — чей именно это был номер. Джон поднял руку и потянулся, и Холмс сказала:

— Он попросит передать мне трубку. Но не утруждайте себя выполнением этой просьбы — тем более, прозвучит она, скорее всего, как приказ. Лучше передайте ему, что, если хочет поговорить со мной, пусть…

***

— Оторвет свою задницу от ведомственного кресла и приедет.

Она стала на ноги просто на кровати, матрас прогнулся под её весом, и устало вздохнули крепления. Джон проследил за соседкой взглядом, пока она переступала через него и спрыгивала на пол, а затем взял со стола свой телефон. Номер звонившего не определился. Немного растерянный ото сна Джон не до конца понимал, что происходило, не сразу осознал, где находится, и до сих пор не был уверен, который час. В голове хаотично смешались отрывки сна и воспоминаний, во рту пересохло, почему-то саднило тупой болью в левой голени.

— Алло? — ответил Джон, садясь в постели. Мелинда протиснулась между коробками к двери и оглянулась.

— Передайте ей, — раздался из телефона зловеще холодный мужской голос, — что я уже здесь. Жду в гостиной, если это вообще можно назвать… комнатой. И, доктор Ватсон, Вы тоже спускайтесь. Очень хочу с Вами лично познакомиться.

Это было уже слишком. Джон выпустил телефон, тот упал ему на ногу и соскользнул в складку одеяла, а сам уронил лицо в ладони. Бессонная ночь, переезд, убитая женщина у «Каррис» и теперь это, что бы — кто бы — это ни было. Он уже сталкивался с этой мыслью сегодня, а потому, когда она снова возникла в его голове, кивнул: триста фунтов того не стоили. Не успел он и въехать в этот проклятый 221Б, как всё завертелось, лишая его почвы под ногами и сна. А во сне он отчаянно нуждался — ему предстояло выйти на своё первое ночное дежурство в приемное отделение больницы святого Варфоломея. Его единственным требованием к жилью была дешевизна, и вот теперь он расплачивался за свою неразборчивость.

Он столкнул одеяло и опустил ноги на пол. Холод голых досок впился в его босые стопы сотней острых игл, Ватсон поморщился — он уже и забыл, что такое осень в Англии. Его насквозь прошиб озноб. Джон резко встал, захлопнул окно, затем сдернул с кровати одеяло — под ним кроме его собственного телефона оказалась роза, от неё оторвалось два алых бархатистых лепестка — и укутался в него.

— Идём? — осведомился он у замершей в двери Холмс. Она окинула его горящим взглядом и ответила:

— А Вы мне положительно нравитесь.

Они спустились по узкой скрипящей лестнице и на площадке второго этажа обнаружили двоих мужчин внушительного телосложения с отсутствующими взглядами и со спиралями наушников, прячущимися под воротники одинаковых темных пальто. Один стоял у двери, второй перегородил собой лестничный пролет, ведущий на первый этаж. Посреди гостиной — ковры всё ещё были свернуты у камина, а на столе между поднятых на него стульев остались стоять утренние стаканы кофе от Спиди — стоял, опираясь на тонкий черный зонт с резной изогнутой рукоятью, дородный мужчина. Он был в темном точно подогнанном под него костюме-тройке с цепочкой старомодных карманных часов, протянутой в петлю пуговицы жилета, накрахмаленной рубашке, галстуке и натертых до блеска туфлях. Высокий лоб переходил в залысины, короткие иссиня-черные волосы были старательно зачесаны назад, нос был острым и длинным, губы скептически поджатыми, а серые глаза смотрели со стальной твердостью.

— Надеюсь, вы предохранялись, — скривившись, проговорил мужчина.

Джон оторопело замер на пороге, будто пришпиленный этим несправедливым замечанием.

— Мы не… — начал он, ощущая, как вспихивают красным жаром уши, но Холмс оборвала его, заходя в комнату:

— Он знает, просто так пытается шутить.

Она обошла гостя по наибольшему радиусу, который позволяло нагромождение мебели, внимательно осматриваясь, и добавила:

— Скажи мне, Майкрофт, как твоя туша возникла здесь, а сигнализация не сработала?

Мужчина хмыкнул, оборачиваясь вслед за ней.

— Дорогая моя сестрица, моя туша научила тебя пользоваться всеми этими системами. Ты и вправду думаешь, что я не смог бы отключить вот эту устроенную тобой здесь халтуру?

Джон перевел взгляд с соседки на гостя, потом обратно и, не сдержавшись, прыснул. Их сходство, конечно, было очевидным — те же глаза, тот же бледный оттенок кожи, то же позерство, то же сумасшествие. Вот только она была худой и низкой, а он высоким, с тяжело повисшим вторым подбородком, пухлыми пальцами и сильно выпирающим между бортами не застегнутого пиджака брюхом.

Мужчина метнул острый взгляд и рявкнул:

— Что смешного, доктор Ватсон?

— Ничего. Просто… все Холмсы такие занимательные или только вы двое?

На высоком лбу наметилась напряженно взбугрившаяся вена. Брат Мелинды ядовито прошипел:

— Хотя бы исключительно из субординации прикусите язык, сержант!

Теперь хохотнула она и всплеснула в ладоши.

— Брось, Майкрофт, тебе не присвоено официальное воинское звание. Это было бы так же нелепо, как если бы Королева выдала сама себе британский паспорт, — Мэл подмигнула Ватсону. — Видите ли, Джон, Майкрофт отождествляет собой всю структуру госбезопасности. Именно по его решению Вы вторглись в Ирак. В наивысших кругах его величают просто М. Второй человек после премьер-министра. Впрочем, премьер-министры сменяются, а Майкрофт остается. Такой же неизменный и символичный, как и Её Величество. — И, снова обернувшись к брату, спросила с той же задорной вибрацией в голосе: — Кто такой Мориарти?

Вдруг в комнате совершенно изменилась обстановка. Искрящееся напряжение, больше похожее на игру и физически ощутимо щипающее за кожу, сменилось лишенным кислорода и света вакуумом. Двое Холмсов вперили друг другу в глаза прямые, прорезающие насквозь взгляды.

— Не знаю, — с заметно поубавившейся в голосе заносчивостью ответил Майкрофт.

— Отчего же так всполошился, когда я запросила информацию о нем у Ми-6?

— Потому что ты беспардонно влезла на их закрытый внутренний сервер! — словно чтобы добавить убедительности своему недовольству, Майкрофт Холмс стукнул по полу острием зонта.

Мелинда закатила глаза.

— Им определенно стоит поработать над безопасностью. Могу с этим помочь, беру недорого, постоянным клиентам скидки. К слову о помощи, кто такой Мориарти?

В её голосе сарказм почти граничил с издевкой, а на щеках резко очертились напряженные скулы.

— Я не знаю, — повторил Майкрофт.

Мелинда вытянула из кармана свой мобильный, что-то поискала в нём, а затем развернула экраном к брату. Тот нехотя перевел взгляд с лица сестры на протянутый к нему мобильный и нахмурился.

— И что это?

— Доктор Ватсон знает, — ответила она и вытянула руку к Джону. Он так и замер на пороге, удерживая на плечах одеяло и ощущая то же, что испытывал на этом самом пороге, когда впервые сюда попал, и утром у магазина «Каррис» — объективно ему следовало уйти и никогда не возвращаться, но было слишком увлекательно. Он заглянул в экран. На открытой на нём фотографии был алый цветок с упругим стеблем, утыканным острыми шипами и несколькими небольшими круглыми листьями. Он лежал на бетонной плите, в мелких трещинах которой виднелась белая пенопластовая крошка. Не тот ли лишившийся нескольких лепестков цветок почему-то сейчас лежал на его постели?

— Что это, Джон? — поторопила его с ответом Мелинда.

— Роза с места ночного убийства.

— Именно, — щелкнула пальцами Холмс. — Роза, найденная сегодня у третьей жертвы Брикстонского душителя. Не просто какая-то роза, а сорт, выведенный в 1979-м французским садовником и получивший название «Роза мира», «Rose du monde»…

— Розамунд, — договорил вместо неё Майкрофт и что-то в его голосе тревожно зазвенело.

— Привет, — осклабилась ему сестра, а затем оглянулась на Джона. — Меня зовут Розамунд Мелинда Холмс. И с этого самого момента об этом знают всего шесть человек в мире, пятеро из которых находятся сейчас здесь: Вы, Ватсон; Майкрофт, двое его охранников, старательно делающих вид, что обладают избирательным слухом, и я. А шестой — Мориарти. Кто он и как ему это стало известно?

— Не знаю.

— Майкрофт, тебе не идет это ослиное блеяние. Посуди сам — всё складывается не в твою пользу: моё полное имя — сдался же маме тот куст у дома! — было известно только тебе, о «Чертогах» было известно только тебе. А теперь Мориарти жаждет их заполучить. Кто он?

— «Чертоги»? — эхом повторил Джон, и с разрезающим воздух свистом в него впился стальной свирепый взгляд.

— Доктор Ватсон, — проскрипел Майкрофт, стукнув в такт обращению зонтом. — Это всё не Вашего ума дело, а потому, настоятельно прошу, пойдите на кухню, заварите нам с сестрой чаю и исчезните восвояси.

— Ну нет, — вступилась Мелинда. — Ты сам его сюда позвал, а потому он остается — это раз. Во-вторых, Джон, «Чертоги» это алгоритм отслеживания, расшифровки, сортировки, анализа и сохранения данных. Такой себе своеобразный браузер в неизведанных глубинах преступного даркнета со встроенным специфическим поисковиком и виртуальным облачным хранилищем. «Чертоги» пользуются особой популярностью у нашего правительства и соответствующих структур дружных Королевству государств. Программа написана и управляется мной. И, Майкрофт, у нас с доктором Ватсоном нет чая — это три. Не хозяйничай в чужом доме.

Старший из Холмсов открыл рот, но только вздохнул и промолчал. Запала пауза, в которой двое в гостиной безмолвно схлестнулись борющимися взглядами. Джон посмотрел сначала на Мелинду, потом на Майкрофта. Спиной он ощущал беззвучное присутствие охранников последнего и испытывал неясное волнение. Что он здесь делал? Кем был Майкрофт и зачем изначально пригласил его спуститься? Кем была Мелинда — частным детективом, компьютерным гением, шизоидной сумасшедшей, притаившейся на его кровати — и почему хотела, чтобы он остался? Во что он втягивал себя, идя у неё на поводу, и почему этого хотел?

За несколько месяцев в военном госпитале он устал от монотонно-стерильной белизны потолка в своей палате и от гнусавого голоса физиотерапевта-реабилитолога, постоянно повторяющего раздражающее «Давай ещё раз, ага?». Там было скучно. Несколько недель дома в компании родителей, брата, его жены и двух племянников, не имеющих понятия, кто он такой, были безнадежно однотипными. Полдесятка часов с Мелиндой Холмс были густо заполнены настолько необычными для него событиями и знакомствами, что голова шла кругом.

Ватсон поправил на плечах одеяло и переступил с ноги на ногу — здесь, в гостиной с тремя громадными окнами в рассохшихся рамах было ещё холоднее. Джон покосился на камин. Им с Холмс стоило все же расстелить свернутые возле него ковры и зажечь огонь, — другого отопления кроме такого старинного в квартирке не было — а ещё купить упаковку чая.

***

Она отчетливо видела по брату, что тот сдался — хорошо знала это легкое подёргивание брови и кончиков рта. В детстве она редко могла победить его в споре честно, но прижимала к стенке всякий раз, когда он был прав, но ему не хватало объективных аргументов. С младых лет она была изворотливой, а он слишком ленивым и неподвижным, предпочитающим чистую отвлеченную дедукцию физическому сбору доказательств. Он был чопорным и брезгливым, а потому часто, чтобы взять верх над ним, требовалось лишь достаточно упорства и знание точек давления. Это срабатывало, когда в тринадцать лет Майкрофт экстерном закончил специализированную математическую школу и за лето проглотил четырехлетнюю гарвардскую программу по политологии, а Мелинда тем же летом едва дотягивалась до третьей полки в отцовской библиотеке. Сработало и сейчас.

Майкрофт считал, что ей недоступно понимание элементарной психологии и что у неё напрочь отсутствует всякий эмоциональный функционал, но правда состояла в том, что всякая эмоция, всякое малейшее психологическое колебание имело свои физиологические проявления, совершенно для Мелинды очевидные и легко интерпретируемые. То, что она не испытывала чего-то, не означало, что она не могла это различить в других. Так, например, она знала, что брату нравилась его новая диетолог и что достигнутыми с ней успехами — каких-то жалких, смехотворно несоизмеримых с его общим весом два килограмма — он весьма гордился, потому так срочно и заказал портному пошив нового жилета, хоть из старого совершенно не исхудал — на его брюках остались едва заметные следы мела, осыпавшегося с раскройки. Он приехал прямиком с примерки.

Она знала, что приехал он именно из-за Мориарти и что лгал о том, что ничего не знал. Майкрофту было известно достаточно для того, чтобы бояться: у него подскочило давление — вена запульсировала на лбу и под тесным накрахмаленным воротником, на линии редеющих волос поблескивала потная влага, а во рту пересохло — он уже дважды за время разговора сглотнул слюну. Страх был сильным, иначе Майкрофт не приехал бы так срочно к ней домой — в последних трех её квартирах он не появлялся, предпочитая перехватывать Мелинду в городе и вести разговор в машине или в крайнем случае приглашать в свой кабинет. Слова о том, что он хотел лично познакомиться с Джоном Ватсоном были ложью, которую он даже не утруждался скрывать — никогда прежде Майкрофта не беспокоили контакты его сестры, только если те не могли оказаться полезными или опасными для него самого. О Ватсоне ему было известно так же исчерпывающе всё, как и Мелинде, и Майкрофт не проявлял ни капли заинтересованности в Джоне, хотя тот стоял прямо в двери в клетчатой пижаме, с обернутым вокруг него одеялом и следом от шва подушки поперек щеки. И она отчетливо видела, что он вызывает у её брата только безотчетное раздражение своим присутствием. Это забавляло. Это можно было использовать.

— Ладно, — со вздохом протянул Майкрофт. — Давай сядем и всё обсудим.

Дополнительного приглашения его цепным псам не потребовалось. Двое вышибал шагнули в гостиную, оттеснив в дверях Ватсона, подхватили два разномастных кресла, вплотную придвинутых к дивану, пронесли через комнату и поставили напротив друг друга рядом с камином. Мелинда упала на одно из кресел, едва телохранители Майкрофта отступили, и когда он, подталкивая себя зонтом, двинулся ко второму, закинула на кресло ноги и покачала пальцем.

— Не-а! Возьми себе стул.

Заостренный кончик носа Майкрофта дернулся, а глаза прищурились.

— Что?

— Возьми себе стул, — повторила Мелинда, лениво прокатываясь взглядом по его тучной фигуре и упиваясь скоростью разгона его раздражения. — Я же не позволяю себе садиться в кресло за рабочим столом в твоём кабинете, верно? А довольствуюсь стульями для посетителей. Вот и ты возьми стул — это кресло доктора Ватсона. Джон! Заходите, садитесь.

И она с любопытством наблюдала, как в гостиной снова всколыхнулось услужливое движение: вернулся один из вышибал, и пока он снимал со стола и переворачивал стул, сосед сделал несколько нерешительных шагов к камину, и, поравнявшись с Майкрофтом, смерил его взглядом, в котором смешались настороженность, любопытство и злорадный азарт. Поджарый Ватсон даже обернутый широко свисающим с его плеч объемным одеялом уступал в суммарном воздухоизмещении Майкрофту. Пока все рассаживались, а один из вышибал брата выходил из комнаты и закрывал за собой ведущую к лестнице дверь, Мелинда развлекала себя размышлением, сколько Джонов Ватсонов влезет в новый, торопливо подгоняющийся портным жилет Майкрофта. Приблизительный подсчет показал — от двухсот четырнадцати до двухсот семнадцати с половиной процентов, если исходить исключительно из разницы обхватов в плечах, груди, талии и бедрах.

— Итак, — сложив пальцы воедино прямо под носом и разведя ладони, чтобы её собственное теплое дыхание щекотало замерзшую в стылой комнате кожу, заговорила Мелинда. — Кто такой Мориарти?

— Кибердьявол, — крякнул Майкрофт, поднимая зонт-трость и укладывая его поперек колен. — Наполеон компьютерного терроризма. В каком-то роде твой коллега, дорогая сестрица, — консультирует преступников, помогает им спланировать злодеяния и замести следы. Просто геморрой в задницах всех спецслужб и объединенных международных агентств.

— Слишком много пафосной литературности, — оборвала его Мелинда. — Ближе к сути.

— Джим Мориарти, американец. В девятнадцать, на втором курсе Массачусетского технологического университета взломал Пентагон просто для того, чтобы поставить мелодию из мультфильма «Спанч Боб» на открытие любого документа или запуск программы. Его поймали и приговорили к семи годам, из которых он отсидел полтора, а затем бежал из тюрьмы. Прежде, чем бежать из Штатов, запустил вирус в банковские системы Виза и Мастер-Кард, и пока те пытались защитить счета своих клиентов, своровал четыре миллиарда долларов. Больше властям не попадался.

Майкрофт отвернул борт своего пиджака и из внутреннего кармана выудил небольшой плоский конверт. Он протянул его Мелинде, и внутри оказалось два свежо отпечатанных снимка. Две фотографии — общего и крупного планов — стены справа от рабочего стола Майкрофта в его кабинете. На обитом шелковыми обоями прямоугольнике между двух резных панелей из темного дерева висела в массивной затертой раме горячо любимая Майкрофтом герцогиня Джорджиана Кавендиш. Поперек пышного кучерявого парика на многострадальном подлиннике портрета, исполненного Томасом Гейнсборо, подтеками яркой желтой краски значилось одно слово: «ШЕРЛОК»

— Это возникло там, — пояснил Майкрофт, недовольно кашлянув, когда Мелинда передала один из снимков Ватсону, — за те два часа, пока я был на совещании…

— У госпожи премьер-министра на Даунинг-Стрит, это ясно, — договорила вместо него Холмс. Едва войдя, она заметила горизонтальную морщину внизу заднего борта его пиджака — он долго стоял, опершись о стол, и выше этого залома крохотными темными точками рассыпался веер маслянистых брызг — Тереза Мэй, очевидно, как и в подавляющем большинстве случаев принимала М на кухне, готовя своему дражайшему супругу обед по рецепту из одной из своих сотен кулинарных книг. Сегодня, похоже, она что-то жарила, часто отвлекаясь на разговор и забывая уменьшить под сковородой огонь, отчего масло возмущенно выстреливало. Сам же Майкрофт, вопреки своей пагубной склонности к чревоугодию, не готовил, и едва ли знал, где в его собственном бетонно-стеклянном особняке находилась кухня. — Что не ясно, так при чем тут Мориарти? Вандализм — его стиль работы?

Мелинда отдала вторую фотографию вместе с конвертом Ватсону, тихо и почти неподвижно сидящему в кресле, и уперла в брата полный предельного внимания взгляд. Майкрофт знал о ней намного больше других, возможно, непозволительно много, но даже ему не было известно о ней, как о sher_lock, и она не хотела этого раскрывать по ряду причин, которые он — судя по тому, как многозначительно вскинул брови — как раз намеревался перечислить.

— Нет, не его стиль. Напротив, он проявляет завидную любовь к произведениям искусства и, если верить данным и умозаключениям Интерпола — обычно я этим не грешу, но в данный момент в целом с их концепцией согласен — о взаимосвязи взломов мировых музеев и эксклюзивных частных коллекций, собрал некоторое количество шедевров. Его стиль заключается в том, что эти самые фотографии в электронном варианте возникли на рабочих столах всего моего Офиса, разлетелись по правительству и даже пришли на личный номер первого секретаря Её Величества. Шерлок — по данным наших специалистов — британский хакер, стараниями которого много нелицеприятной информации о высокопоставленных госслужащих и значимых сотрудниках крупных английских компаний было слито в ВикиЛикс. Шерлок — та ещё заноза, специализирующаяся на тщательно скрытой, опасной и оттого дорогостоящей информации. Пока его деятельность не заходила в границы шантажа конкретных лиц и выливалась в судебные процессы лишь над самыми объектами этих данных, но не оборачивалась преследованием самого Шерлока. Мориарти, вне всяких сомнений, этим фарсом в моем кабинете хочет привлечь его внимание. Вероятно, чтобы объединится для поисков «Чертогов». Вероятно, потому же он вышел и на тебя.

Мелинда с силой сжала челюсти, вопреки острому желанию запрещая себе отводить от брата взгляд. Тот усмехнулся и прихлопнул ладонью по ноге рядом с зонтом.

— Но каков театрал: краска на герцогине, роза мира у трупа!

— Джим Мориарти — мне нужно досье на него, — сказала она, и голос её прозвучал сдавленно и глухо. — Где оно? ЦРУ? Интерпол? Дом у реки?

Майкрофт сокрушенно покачал головой.

— Ничего нет. Известно только то, что я тебе уже сообщил. Он за собой основательно убрался.

В кармане её толстовки коротко пиликнул телефон. Она потянулась за ним, протяжно и шумно выдыхая, а когда опустила взгляд на подсветившийся экран, забыла вдохнуть.

«1 входящее сообщение от «док. Ватсон, Джон»

Ещё один короткий звонок и уведомление сменилось: «2 входящих сообщения от «док. Ватсон, Джон».

Мелинда подняла взгляд на соседа, сидящего напротив и вкладывающего фотографии изувеченной картины обратно в конверт. Она видела обе его руки, она не выпускала его из поля бокового зрения всё это время, а главное — она отчетливо помнила, что его телефон, с которого сейчас пришло два смс, остался валяться на кровати в его спальне этажом выше, которую она сама тщательно осмотрела и на пути к которой было два цепных пса Майкрофта. Она усилием заставила себя глотнуть воздух и с ощутимой болью протолкнула вниз по оцепеневшему в спазме горлу.

«Маленькая врунья.»

Второе сообщение гласило:

«Мне нравится, как звучит твой голос, когда ты произносишь моё имя. Это заводит.»

========== Глава 4. ==========

Носить вместо плотной военной формы и жестких ботинок удобные кроссовки, просторную хлопковую «пижаму» и белый халат ощущалось странным. В последний раз он выходил на дежурство так одетым почти пять лет назад в Адденбруке. Он даже помнил своего последнего пациента там — пожилую женщину после серьезной дорожно-транспортной аварии с множественными переломами, разрывами внутренних органов, пневмотораксом и тяжелой черепно-мозговой травмой. Ватсон провел у операционного стола около пяти часов в компании двух других хирургов, а после вычеркнул своё имя из графы «лечащий врач» в заведенной на пациентку карте. Это ощущалось словно другой, отдаленной от него расстоянием и временем чужой жизнью — не его. И вот теперь у него снова вместо погон была именная карточка, вместо пистолета — пейджер, вместо одной на всех палатки досуга просторная ординаторская и несколько обставленных удобными кроватями комнат отдыха.

Из одной из них Джон как раз вышел, устало растирая ноющий тупой болью затылок и отекшую шею. Ему почти не удалось поспать — ни на Бейкер-Стрит до самого вечера, ни теперь в больнице. В голове гремел торнадо мыслей, сметающий сон и замещающий его разрозненными отрывками: хакер, серийные убийства, британское правительство, сигнализация в его собственной гостиной. Наручные часы показывали начало третьего утра, и только сейчас, когда он почти провалился в долгожданную дрему, пришел вызов. С сестринского поста сообщили, что карета скорой помощи везла к ним молодого нетрезвого парня, вывалившегося из окна третьего этажа. Джону предстояло осмотреть его, обезболить, возможно, прооперировать или, если ему самому было не по силам провести полноценное операционное вмешательство, стабилизировать пациента до начала рабочего дня требуемого специалиста. Срочно было нужно взбодриться. И Ватсон, наблюдая за собственными шагами по зеленому линолеуму коридорного пола, так контрастирующего с пыльным плацом их базы, направлялся в сторону ближайшего кофейного автомата.

Возвращаться в мирную жизнь было непросто. Нужно было заново привыкать ко стольким вещам, являющимся для других совершенно обыденными, но кажущимся ему, Джону, чужеродными. Мирная жизнь звучала иначе — вместо стрекотания вертолетных лопастей приветливый писк принимающего его пропуск электронного замка, вместо громкого мужского гогота вахтенных приглушенное перешептывание медсестер на дежурном посту. Мирная жизнь была другой на вкус, многоголосее, пестрее и — вопреки всякой логике — неспокойнее войны. Там, в Ираке, всё было унифицировано, строго, скупо, пастельно. Там было понятно, кто враг, где его искать и как с ним бороться. Тут серийные убийцы просто рядом с большими торговыми центрами убивали молодых женщин, полиция трусливо отмалчивалась, опасаясь не реальной угрозы — маньяка, а каких-то мнимых вероятных последователей. Тут какой-то американец мог незамеченным проскользнуть в кабинет Майкрофта Холмса — настолько высокопоставленного, что Джон так внятно и не понял, кем конкретно он являлся — и разрисовать картину. Тут расследования подобных преступлений доверяли хрупкой и чудаковатой Мэл, которая, получив сообщения, вместо написать ответ вслух послала свой телефон к черту, которая перешагнула просто через Ватсона, пробираясь поверх его кресла, перегородившего проход на кухню, к пачке сигарет, которая плюхнулась обратно в своё кресло, сунула сигарету между губ, но вместо закурить, рявкнула:

— Уходи.

Её брат недоуменно вскинул брови.

— Уходи, — повторила Мелинда, направляя в него палец и закидывая свои босые, собравшие пыль неубранного пола стопы на укрытые одеялом колени Джона. — Не Вы, доктор. Вы останьтесь. Ваше замешательство помогает мне сосредоточиться. А ты уходи, Майкрофт.

Когда за тем закрылась дверь, и под ним самим и его охранниками перестала устало вздыхать лестница, Ватсон осторожно подхватил тонкие лодыжки Холмс, будто та была не его наглой соседкой, а пациенткой с тяжелыми травмами ног, и убрал со своих колен. Её бледная кожа оказалась гладкой и холодной. Вблизи он рассмотрел черноту причудливых вензелей её татуировки и высокий изогнутый свод стопы. В этих деталях, во всей Мелинде присутствовала утонченная красота, которую она осознанно, банально из лени или бессознательно прятала в мешковатой серой толстовке, в спутанных в невнятный высокий узел волосах, а главное — в своём отталкивающем поведении. Будто нарочно в доказательство этого, будто слыша его мысли, Холмс сказала:

— Спуститесь к миссис Хадсон, пусть заварит чаю.

Джон скосил взгляд на два бумажных стаканчика, оставшихся доверху наполненными остывшим кофе на краю стола с самого раннего утра. Тогда он пошел у неё на поводу, и из этого не получилось ни разговора, ни установления добрососедства. Даже банальной благодарности он не получил, а потому теперь фыркнул и ответил:

— И не подумаю, — он оттолкнулся от затертых подлокотников кресла и встал. — Я иду спать.

— Это не займет у Вас больше минуты, — настаивала Мелинда, и не закуренная сигарета в её губах шевелилась в такт её словам. Ватсон проследил взглядом за параболой её траектории и парировал:

— У Вас тоже.

— Джон, перестаньте. Разве…

Но он прервал её:

— Нет, это Вы перестаньте, Холмс! Хватит испытывать на прочность мои терпение и манеры. Я выполнил Ваш утренний запрос кофе, я проглотил то, что Вы едва не разбили мой мотоцикл, пробрались в мою спальню и разбудили меня. Что вы притащили в мою кровать розу с трупа! Всё, Вы исчерпали лимит вседозволенности нетолько на сегодня, но и на два следующих календарных месяца!

Она слушала его, и на её лице отразилось что-то настолько очевидно насмешливо-надменное, что тогда в их общей, совершенно не обжитой гостиной он различил в себе острый порыв столкнуть эту ухмылку с Мелинды звонкой пощечиной. И теперь, много часов спустя, снова разозлился. Уже не столько на неё, сколько на себя за агрессивную несдержанность своих мыслей. Какой бы невыносимой она ни была, ударить её — как и любую другую женщину — он никогда бы себе не позволил, но тогда на Бейкер-Стрит был всего в нескольких её колких репликах от потери контроля над собой.

— Приветик, — раздалось у него за спиной, и Джон дернулся от неожиданности. Этот голос был женским, но не принадлежал Холмс, и перед ним был не их пыльный нуждающийся в растопке камин, а кофейный автомат, сам он был не в своей спальной пижаме и одеяле, а в зеленом хирургическом костюме под белым халатом. — Нужна помощь?

Он оглянулся. Сразу за ним стояла молодая девушка в светлой форме и с короткими пшеничными волосами, заправленными за уши. Она мягко ему улыбалась, перебирая в руках смятую купюру и с очевидным любопытством его рассматривая. Джон улыбнулся ей в ответ.

— Привет, я… просто задумался над тем, какой кофе выбрать.

— Тут нечего и думать — берите черный, крепкий. Вы задремали стоя. Тяжелая ночка?

— Нет, совсем наоборот — сейчас только направляюсь к первому пациенту.

Она кивнула и протянула ему руку.

— Меня зовут Мэри, я медсестра в отделении интенсивной терапии.

Он ответил на предложенное пожатие, обхватывая мягкую теплую ладонь и заглядывая в широко распахнутые искрящиеся глаза.

— Джон, хирург-травматолог из приемного.

Улыбка Мэри — «Морстен, Мэри Э.» было указано на её повисшем с нагрудного кармана бейдже — стала шире и на щеках запали ямки. В розоватой глянцевой глазури её накрашенных губ отражалось свечение ламп.

— Позвольте Вас угостить, Мэри, — сказал он, выпуская её руку, но не намереваясь так же легко выпускать её саму. В запасе до повторного звонка с дежурного приемного поста у него ещё было несколько минут, а медсестра была слишком миловидной, чтобы проводить эти несколько минут наедине со стаканом кофе.

***

Мелинда выдохнула сизое облако дыма и со свистом рассекла его смычком. Было поздно — возможно, уже даже рано — и в квартире хозяйки этажом ниже больше никто раздраженно не сбавлял громкость на телевизоре во время рекламных пауз, а значит, миссис Хадсон уснула, не услышит сигаретной горечи, и так — об этом не стоило беспокоиться.

Скрипка осталась стоять облокоченной о пустой книжный шкаф, конверт с фотографиями картины Майкрофта остался лежать на кресле Ватсона. Мелинде не нужно было снова с ними сверяться, чтобы отчетливо помнить яркую желтизну густых подтеков краски.

ШЕРЛОК

Вывод уже давно был очевидным, и приход брата послужил тому лишним доказательством: Мориарти были нужны «Чертоги», срочно, и отступать он не намеревался. Состоянием на сейчас он испробовал уже пять разных способов. Во-первых, он раскопал всё на саму sher_lock — её работу, её методы, её настоящее имя, её заказчиков, но тихий шпионаж в сети ни к чему не привел. Он вышел на связь с ней, откровенно демонстрируя своё превосходство и пытаясь подтолкнуть к неосторожности, к трусливому бегству в «Чертоги» в поисках информации — это два. Третье — серийный убийца. Мелинда была уверена, что сам Джим Мориарти рук в крови не марал и отнести по меньшей мере три женских трупа непосредственно на его счет не могла, как не могла и точно определить связи moriarty с убийцей: он его нанял или только вышел на след, диктовал ему, что стоило делать, или просто пользовался плодами чужого зла, вплетая в него своё? Какой бы ни была правда, в этом присутствовала логика: Холмс стремилась поймать маньяка и наипростейшим путем было бы выйти на того, кто уже обладал о нём неоспоримо точной информацией. Мориарти сообщил о том, что оставил для Мелинды подарок за полтора часа до того, как тело обнаружили случайные прохожие. В-четвертых, он попытался надавить на Майкрофта запугиванием тем, что вычислил Шерлока, и тем, что обладал достаточной сноровкой и решительностью раструбить о своей находке кому угодно, но в первую очередь, ведомству М и его прямому работодателю. Вот только здесь Мориарти обнаружил пробел в своей осведомленности. Он не допускал, что Майкрофт мог банально не знать. Именно это и означало его «Маленькая врунья.» А сообщение было одним из множества проявлений пятого способа — он постоянно следил за Мелиндой, подсматривал за ней в старой квартире, следовал за ней на улицах, взламывал сотовые окружающих её людей, так подслушивал и так выходил на связь. Вот только ни один из используемых им способов выйти на Холмс не давал ей возможности отследить его по его же следам — тех просто не оставалось.

Она не могла не признать изобретательности Мориарти и не восхититься его мастерством и упорством в намерении заставить её запустить поисковые протоколы «Чертогов» и вместе с этим обнаружить их ему. Он не был ни простым, ни банальным, ни скучным, ни пресным. Противостояние ему захватывало. Холмс не могла не согласиться: «Это заводит».

Она глубоко затянулась, неторопливо выдохнула, складывая губами медленно взмывающие к потолку дымные кольца, и рассекла их смычком. Её тело взбудораженно вибрировало так, как давно не отзывалось даже на редкой чистоты шестидесятипроцентный героин, пущенный по вене. Энергия в ней требовала выхода, нужно было только задать правильное направление. Что Мелинда знала о Мориарти кроме его образования, не законченного из-за выходки, единственной целью которой было привлечь внимание деньговитых заказчиков? Что он имел выход на брикстонского убийцу — прямой контакт или только подглядывал со стороны — и это нужно было проработать. Помимо того, что душителя, безусловно, следовало как можно скорее остановить, он мог оказаться потенциально полезным в противостоянии с Мориарти. Это возводило дело о трех задушенных молодых женщинах в высочайшую степень важности. Именно на нём Холмс собиралась сконцентрироваться. Она подскочила с кресла, отбросила смычок, сунула сигарету в угол рта и направилась в свою спальню. Действовать нужно было немедленно.

Первую жертву звали Шеннон Грэйс, ей было двадцать, она красила волосы в пепельно-светлый, носила в сумке газовый баллончик и разноцветную коллекцию ярких марок ЛСД. Её нашли ранним утром вторника, четвертого сентября, в самом конце Риджуэй-Роуд у ворот одного из гаражей под железнодорожной эстакадой. Холмс не привлекли. По отпечаткам на пакете с наркотиками, очевидно предполагавшихся для продажи, а не собственного употребления, нашли сутенера и дилера Шеннон. Его арестовали по подозрению в убийстве и приволокли в участок, где Лестрейд так запугал его потенциальными двадцатью пятью годами в тюрьме, что тот в качестве алиби выложил чистосердечное признание в том, что в момент убийства Шеннон в двадцати километрах от Риджуэй-Роуд вместе с двумя подельниками грабил круглосуточный магазин.

Лили Уэбб, второй убитой, было тридцать пять, она была натуральной эффектной блондинкой, матерью двух сыновей-подростков, для которых своим телом и алиментами от первого мужа смогла обеспечить школу-пансион на северной окраине Лондона. Она не пила, пыталась бросить курить и, судя по её электронной почте, намеревалась радикально изменить жизнь — ей пришло письмо-подтверждение о приеме на работу администратором в тренажерный зал. В поисковой истории её браузера значилось несколько десятков просмотренных квартир, сдаваемых в аренду недалеко от школы её сыновей. Лили обнаружили двадцать девятого сентября возле Байторн-Стрит, за высоким металлическим ограждением, отделяющим жилые дома от пролегающих через район железнодорожных колей. Тело пролежало там трое суток и порядком пострадало от изменчивости лондонской погоды — мокло под дождями и распаривалось под солнцем, но причина смерти осталась очевидной — удушение. Как очевидными даже для Лестрейда оказались и параллели с делом Шеннон Грэйс, по которому инспектор успел безуспешно отработать ещё полдесятка подозреваемых.

Обе были невысокими, но фигуристыми, полноватыми, носили цветастые платья и длинные яркие ногти, на обеих были шарфы, которыми их и удушили, обе работали проститутками в Брикстоне и обеих нашли мертвыми далеко от их точки. Этого инспектору было достаточно, чтобы заподозрить серийность и наконец обратиться к Мелинде.

К этому моменту Шеннон Грэйс уже была похоронена, её комнатка в доме, который она снимала вместе с шестью другими девушками оказалась убранной и сданной новой квартирантке; находящийся в заключении в ожидании суда за ограбление сутенер Шеннон отказался говорить, а её мать-алкоголичка хоть и пыталась что-то бормотать, ничего связного и релевантного издать так и не смогла.

Место обнаружения Лили Уэбб ей удалось изучить до того, как вокруг него сняли оградительную полицейскую ленту, а саму Лили — осмотреть в морге. Вещи убитой достались Холмс уже после экспертов-криминалистов скомканными, перепачканными порошком для снятия отпечатков, в таком же состоянии оказалось и жилье, когда Лестрейд провел туда Мелинду.

Этим утром она успела оказаться на месте обнаружения третьей убитой до того, как все следы были окончательно затоптаны. Эта жертва была брюнеткой, но носила светлый длинноволосый парик, которого при ней не обнаружилось. Длинные, остро заточенные ногти ярко-желтого цвета с россыпью стразов были наклеенными поверх своих коротко отстриженных и не накрашенных. Куртка и ботинки были дороже и ухоженней остальной одежды — цветастой джинсовой юбки, узорчатой блузки с глубоким вырезом и несколько раз старательно зашитых капроновых колготок — низкого качества и, вероятно, купленной в магазине подержанных вещей. В сумке у неё было два мобильных телефона; на том, что дороже и которым весьма бережливо пользовались несколько лет, входящие сообщения адресовались Эмили; на том, что дешевле, новее, но с треснутым экраном — Барбаре. Она, очевидно, занималась проституцией не так давно, пришла к этому от безысходности, остро это ненавидела и тщательно скрывала. Судя по следам пасты шариковой ручки на ребрах её ладоней и следам на кистях, у Эмили была другая, дневная работа где-то в офисе, которую она проводила за столом, работая над бумагами.

Всех троих задушил один и тот же человек — высокий и сильный левша. Каждую он убил достаточно быстро, чтобы они не успели попытаться дать ему отпор; воспользовался их же одеждой, затянув шарфы — и пару колготок — вокруг шеи одинарной петлей и надавливая слева несколько сильнее, отчего след от удавки оставался неравномерным. Всем троим он отстриг ногти — ровно, точно, будто имел в этом особую сноровку, но ни на одном из мест обнаружения тела не осталось отрезанных кусочков или хотя бы мелкой крошки лака, отколовшегося в процессе срезания. Вывод: он убивал их не там, где бросал тела. Барбару-Эмили он совершенно точно убил у себя дома — внизу её колготок остался мелкий ворсистый след светлого ковра и несколько рыжих тонких нитей котячьей шерсти, которой на одежде у неё не было — у самой Эмили, очевидно, кот не жил. Ни одна из троих не оказывала явного сопротивления. Из чего Мелинда делала вывод, что с каждой из трех убийца виделся не раз, они привыкли, что в сексе он придушивал их, играя. Потому в последнюю встречу ни Шеннон, ни Лили, ни Барбара не сразу смогли понять, что в этот раз он душил их на самом деле, а так — не успели даже попытаться отбиться.

Холмс выдвинула нижний ящик шаткого комода и, на долю секунды задумавшись над вмещавшимся в нем ассортиментом париков, выбрала кучерявый платиновый. Подхватив его просто за выбившийся локон, она затолкнула ящик ногой и вынула изо рта сигарету. Убийца был постоянным клиентом брикстонских девочек по вызову, и на остаток этой ночи Мелинда собиралась стать одной из них. Более действенного способа выведать что-то у проституток не существовало.

***

Джон опер «Бонневиль» о подножку, поддел пальцем заедающее крепление на багажнике, вытянул оттуда пакет из супермаркета «Теско», в который заехал на пути из больницы, отыскал в кармане косухи ключи и шагнул к двери 221Б. Он был уставшим, едва ощущающим реальность, но довольным. Первый рабочий день — ночь — прошел хорошо и ещё лучше закончился: Ватсон и медсестра из реанимации Мэри договорились вечером вместе прогуляться. Все, чего сейчас хотел Джон, был душ и кровать, но мысленно с нетерпением забредал в грядущую встречу.

Он вошел в дом, и прихожая встретила его кромешной темнотой и оставленным в углу сразу рядом с дверью пылесосом миссис Хадсон. Джон натолкнулся на него, от неожиданности выронил связку ключей, а когда потянулся к включателю, вспомнил, что свет не работал — электрик так и не явился на вызов. Ему пришлось отставить пакет и присесть, кряхтя от боли. Нога устало ныла, пол был пыльным, ключи нашлись у первой ступеньки. Утирая руку просто о джинсы, он поднялся на второй этаж и свернул к двери, ведущей на кухню. Всё здесь было таким же пустым и необжитым, как и в прилегающей гостиной: на полках стояло несколько разномастных запыленных тарелок и чашек, вокруг крана над раковиной запуталась паутина, холодильник стоял выключенным с распахнутыми дверцами. Джон шагнул к нему и потянулся в пакет за упаковкой яиц, и тогда заметил гостью.

Белокурая кучерявая девушка в короткой искусственной шубке невнятного блеклого цвета, в узко обхватившей бедра юбке, колготах в сеточку и высоких сапогах с тонкими каблуками, на один из которых нанизался пожелтевший листок. Она развалилась в кресле Холмс у камина, перекинув ноги через один подлокотник и опустившись спиной на второй. Она энергично жевала резинку, затем надула из неё большой белый пузырь и с громким хлопком лопнула.

— При-у-вет! — сказала она, с любопытством разглядывая Джона.

— Доброе утро, — ответил он сухо, прячась за дверцу холодильника. Не успели они въехать, как Холмс уже воплотила свое предупреждение о том, что в гостиной станет принимать клиентов. И вот теперь эта девчонка, единственной ассоциацией с внешностью и поведением которой была работа по вызову, заявилась в их дом с утра пораньше. И ещё заняла место Мелинды. Джону стало как-то злорадно весело оттого, что блондинка проявила такую наглость, и он понадеялся, что это разозлит Холмс.

— Что-у прине-ус? — поинтересовалась, снова хлопая жвачкой, гостья. Она коверкала слова на ливерпульский манер — Ватсон знал это, потому что один из его близких сослуживцев разговаривал так же. Он выудил из пакета бутылку молока, поставил её на полку в дверце, а затем оглянулся на ведущий к спальне соседки проход. Дверь в её комнату была приоткрыта достаточно широко, чтобы он рассмотрел, что не засланная кровать была пустой, а шторы плотно задернуты.

— Вы пришли к Мелинде Холмс? — задал он встречный вопрос, оглядываясь на гостью. Она оскалилась ему, обнажив зубы и зажатый между ними смятый комок жвачки, опустила ноги на пол и встала, нетрезво покачнувшись на каблуках и широко взмахнув руками, чтобы удержать равновесие. Она тонко хохотнула и упрямо повторила:

— Что-у прине-ус? Есть что-у-то вкусное? Пе-у-ченье?

Пальцем с длинным черным прямоугольником ногтя она подхватила край жвачки и тягучей белой лентой стала наматывать вокруг фаланги. Несколькими широкими шагами она пересекла расстояние от кресла до холодильника и, деловито отвернув край пакета, заглянула в то, что Ватсон ещё не успел достать: пачку сливочного масла, упаковку сахара, бутылку средства для мытья посуды, коробку новых бритвенных касет для станка и тюбик лосьона после бритья.

— Скучно-у! — раздосадовано выдохнула она, капризно морщиня брови. Джон раздраженно одернул пакет, борясь с острым желанием оттолкнуть блондинку — она остановилась слишком близко к нему.

— Кто Вы такая? — отчеканив каждое слово отдельно, с натиском спросил Ватсон. Гостья закатила глаза. Те были карими, и в тени низко нависших густых накладных ресниц он рассмотрел ободок линз, а в этом их движении перехватил что-то неуловимо знакомое. Джону были знакомы и её острые скулы, на нижней губе он рассмотрел белесый шрам.

— Мэл? — выговорил он удивленно прежде, чем успел внятно в мыслях сформировать эту догадку. — Холмс, это Вы?

Блондинка вытянула жвачку изо рта, зажав её между пальцев, и резко изменившимся голосом — приобретшим сиплую бархатистость — совершенно без акцента ответила:

— Хвалю за наблюдательность. Сегодня она Вам ещё пригодится. Сколько времени Вам нужно, чтобы отоспаться?

Ватсон растеряно заглянул в темный, нуждающийся в подключении к розетке холодильник, словно в нём помимо только что возникших там молока и яиц могло оказаться что-то, вносящее ясность в происходящее.

— Что… за маскарад?

— Шести часов хватит? — стояла на своём Холмс. Она скосила взгляд на наручные часы Джона, а затем заглянула ему в лицо, и его поразило то, насколько неизменно — вне зависимости от цвета глаз и общего облика — холодно и цепко она смотрела. — В три по полудни я жду Вас в гостиной.

— Зачем?

Но Мелинда не ответила. Она между пальцами скатала жвачку в плотный шарик, метко забросила его в раковину и, крутнувшись на пятках — тонкие каблуки с надрывным скрипом проехали по паркету, оставляя на нем две отчетливых изогнутых царапины — пошла в свою комнату.

— Холмс! — крикнул ей вслед Ватсон, и она захлопнула за собой дверь своей спальни, оставив его стоять в недоумении. Их сожительству пошли вторые сутки, наметившаяся в их взаимоотношениях тенденция усиливалась.

Он поднялся к себе, смыл с тела дезинфекционную отдушку формы и резиновую горечь перчаток, тщательно побрился и улегся в кровать. Сон пришел мгновенно и был на удивление спокойным, пока в него не ворвался настойчивый голос:

— Джон! Просыпайтесь.

Одеяло обволакивало его мягким коконом. Ватсон подогнул ноги и попытался зарыться лицом в темноту и тепло одеяла, но голос пробрался и туда:

— Вставайте!

Ему не хотелось ни открывать глаза, ни говорить, ни вообще шевелиться, но в сознании всплыло четкое осознание, что проснуться всё же придется. Спросонья он не понимал, почему, но точно знал, что этот голос никуда не денется.

— Ну же, Джон!

Ватсон сдернул с головы одеяло и посмотрел на Мелинду Холмс. Уже без парика, искусственной шубы и каблуков, в привычной толстовке и длинном темном пальто она сидела на стуле у его письменного стола. На его краю паровала чашка.

— Что вы здесь делаете? — хрипло ото сна спросил он. — Как Вы вошли? Я же запер дверь.

— Разве? — удивленно вскинула брови Холмс и оглянулась на вход. Дверь оказалась распахнутой. Комната была заполнена серым холодным светом, во внутреннем дворике была слышна частая дождевая капель, ударяющая в жестяную кровлю хозяйственного сарая миссис Хадсон.

— Который час?

— Половина четвертого. Вставайте, нам пора.

— Нам? Или просто Вам опять нужен транспорт?

Мелинда изогнула тонкие губы в недовольной гримасе.

— Нет, — со скрипом в голосе ответила она. — Мне нужны Вы.

— Зачем?

— Окажете мне помощь в расследовании серийных убийств, — Холмс подхватила горячую чашку со стола и протянула Джону. — Вот, чай.

Он привстал на локте и недоверчиво покосился на протянутый напиток, а потом снова посмотрел на соседку. Без капли яркого утреннего макияжа, без карих линз, с туго стянутыми в косу иссиня-черными волосами она хищно нависла над ним.

— Вы заварили мне чай? — насторожено уточнил Ватсон, всё же забирая у неё чашку. Выпуклые бока той оказались обжигающими, а жидкость внутри непроглядно темной.

— Миссис Хадсон заварила. Я только принесла.

Джон сделал небольшой осторожный глоток. Чай оказался крепко заваренным и сладким. Ватсон предпочел бы разбавить его молоком, но решил не говорить об этом вслух. Он считал, что факт того, что она сама принесла ему напиток, а не потребовала у него спуститься за чашкой к миссис Хадсон или в кафе к Спиди, уже был значительным прогрессом. Стоило сделать накануне вечером замечание, как Холмс вынесла из этого правильный урок. Это обнадеживало.

— Что Вы собираетесь делать? — сев в кровати и опустив ноги на пол, спросил Джон.

— Сужать круг подозреваемых.

Мелинда дала ему несколько минут на сборы, а когда он спустился, то обнаружил её курящей на крыльце. На одном плече у неё тяжело повис затертый рюкзак, воротник пальто был поднят, капюшон накинут на голову. Под дождем они торопливо дошли до станции метро Мэрилебон, в полном молчании проехали несколько остановок, перешли на другую ветку и по ней доехали до парка Кеннингтон, где снова вышли на поверхность.

— Вот, — нарушила почти на час установившуюся между ними тишину Холмс. Она выудила из кармана увесистый комок мятых купюр, перетянутых эластичной резинкой, и протянула Ватсону. — Возьмите.

— Зачем?

Она закатила глаза и раздраженно рявкнула:

— «Зачем» официально определен Вашим девизом сегодняшнего дня, Джон. Возьмите!

Улица была узкой и запруженной машинами и людьми. Несколько прохожих оглянулись на них в ответ на возглас Мелинды. Торговец из овощной лавки, заботливо поправляющий целлофановое полотно, накинутое поверх вынесенных наружу ящиков, вслед им двоим запричитал:

— Возьмите-возьмите. И у нас тоже возьмите! Сочные, сладкие помидоры, острый перец…

— Мы идем в одну захудалую гостиницу, сдающую комнаты почасово проституткам и их клиентам и просто другим нуждающимся в такой кратковременной кровле, — заговорила Холмс, когда Ватсон всё же нехотя принял у неё деньги. — Мне нужно раздобыть записи их камеры наблюдения, но просто выкупить их в таком месте почти нереально. Я пробовала. Нам с Вами придется разыграть спектакль, в котором мы ввалимся в гостиницу, притворившись срочно нуждающейся в сексе парой, Вы снимете номер на час и отвлечете администратора, вызвав его к комнате с какой-нибудь просьбой — сломался сливной бачок унитаза, заело замок, захотите купить презерватив, что угодно, — а я тем временем внизу умыкну записи. Ясно?

Джон перевел взгляд со свертка потрепанных фунтов в своей ладони на Мелинду. Её капюшон намок и потемневшей тяжелой тканью свисал надо лбом, пряча лицо в зловещую тень.

— Вы ведь сотрудничаете с полицией, Холмс, — выговорил он, пряча деньги от дождя в кармане куртки. — Если это часть расследования, почему не обратиться к тому же… инспектору Лестрейду, чтобы он изъял записи?

Её глаза враждебно блеснули сталью.

— Потому что это долго, скучно, бюрократично затянуто и непросто, — будто заученной скороговоркой выдала она и остановилась. — Слишком много отпугивающего шума.

Над неприметной затертой дверью между круглосуточной забегаловкой с восточной кухней и магазином обуви с разрисованной граффити стеклянной витриной висела выгоревшая на солнце вывеска «Отель «Нью-Доум». 2 звезды. Посуточно. Почасово. Долгосрочная аренда комнат. Прачечная»

— Готовы, Джон?

И когда он кивнул, она вдруг взяла его за руку, протискивая свои горячие тонкие пальцы между его холодными и влажными от стекающих по рукавам дождевых капель. Холмс шагнула ко входу в гостиницу, толкнула дверь и втянула Ватсона следом за собой в тесное, пропитанное горьковато-кислым запахом пролитого пива, сигарет и травки фойе. На полу лежал затоптанный ковер, в месте стыков его края растрепались в неаккуратно оборванные нити, в углу возле автомата с шоколадными батончиками край ковра оказался загнутым и торчащим кверху. Тут стояли два обтянутых красной потрескавшейся кожей кресла и разросшееся в большом надтреснутом горшке пышное дерево. Из-за высокой стойки за ними наблюдал щуплый седоволосый мужчина в толстых очках, увеличивающих его глаза и отбрасывающих на его морщинистые впалые щеки блики свечения ламп.

— Здрасьте! — новым, не похожим ни на её настоящий, ни на утренний «блондинка в искусственной шубе», голосом воскликнула Мелинда. Она пересекла фойе, уволакивая за собой Ватсона и совершенно беззастенчиво осматриваясь.

— Добрый день, — сказал Джон, останавливаясь перед стойкой и коротко вежливо улыбаясь. — Будьте добры, нам нужна… — Холмс, описав цепким внимательным взглядом весь периметр помещения, прижалась к нему и обняла. От неё повеяло дождевой сыростью и чем-то неуловимо химическим, похожим на средство для стирки, дезодорант или своеобразный парфюм. — Нужна комната… — продолжил Джон, осторожно обвивая плечи Мелинды, — на час. Если у Вас имеются свободные.

Мужчина-администратор скупо кивнул.

— Имеются, — бесцветно ответил он. — Паспорт с собой есть?

Его взгляд, искривленный и выпуклый за очками, безразличный и усталый, неподвижно уперся в Ватсона. Тот усмехнулся.

— Нельзя ли как-то обойтись без этого?

— Можно, — коротко подтвердил администратор и красноречиво замолчал.

Бывать в подобных местах прежде Джону не доводилось, но раньше у него не раз пытались выманивать деньги, и эта выжидательная пауза в ночлежке посреди Лондона ничем не отличалась от паузы в лавочке где-то на старом шумном рынке Киркука. Он вытянул из кармана сверток купюр и, зажав в кулаке так, чтобы его было видно, оперся о стойку. Взгляд администратора скользнул на руку Ватсона, а затем опустился куда-то на стол.

— Тридцать пять фунтов, — сказал он.

— За час? — искренне возмутился Джон. — Да это грабеж!

Холмс, на мгновенье замершая под его рукой, зашевелилась, привстала на носках ботинок, пытаясь дотянуться до него и что-то шепнуть, но её выдохнутые ему в шею слова перебил администратор. Он нахмурился поверх очков.

— А она несовершеннолетняя, — проворчал он. — Привел её прямо со школьного двора. Нужна комната — тридцать пять! Или проваливай.

Ватсон от неожиданности подавился воздухом. Тридцати пяти фунтов этому морщинистому хрычу было достаточно, чтобы лишиться всякой здравой порядочности. Заподозрив Джона в своеобразной любви к школьницам — пусть это и не было правдой — администратор не собирался ни вызывать полицию, ни просто прогонять странную парочку. Работая здесь, он, похоже, видел не одного подобного извращенца и каждому из них позволял делать в своей гостинице всё, что им вздумается. Просто всему здесь была своя отчетливо выраженная в фунтах цена. Ватсон едва сдержался, чтобы, протянувшись над стойкой, не заехать прямо между двумя толстыми стеклами очков. Он крепко сжал кулак с мотком денег, от напряжения побелели костяшки и взбугрилось сплетение вен. Он сомкнул челюсти, пытаясь удержать всплеснувшуюся в нем волну злости, и вдруг ощутил на коже щеки, где под ней напряженно заиграли желваки, тепло дыхания Холмс, и услышал её сдавленный шепот:

— Дайте ему, что хочет.

— Ладно, — сперто ответил Ватсон и отсчитал тридцать пять фунтов. Пока мужчина в очках старательно распрямлял каждую купюру и внимательно рассматривал против света, Мелинда скользнула губами по уху Джона и проговорила:

— Успокойтесь.

Он раздраженно мотнул головой, пытаясь стряхнуть её неуместное прикосновение. А когда администратор положил на стойку ключ с повисшим на нём затертым брелоком, торопливо его подхватил и резко повернулся к лестнице, задев плечом Мелинду.

— Двести четырнадцатый, — недовольно проговорил ему вслед администратор. — Второй этаж налево. Никаких наркотиков! И не смывайте презервативы в туалет! Задержите комнату хоть на пять минут — насчитаю как за дополнительный час!

Последнее уже едва различимо достигло слуха Ватсона, когда он, тяжело переваливаясь с правой, остро ноющей ноги, взбежал первый пролет ступеней. В голове красной густой пеленой пульсировала ярость. Мелинда порывисто шагала сразу за ним, и острый залом её тонких губ выражал схожее недовольство.

— Успокойтесь, — проговорила она.

— Я спокоен, — буркнул Джон. — Простите, что толкнул.

Вместо ответа Мелинда лишь осторожно сомкнула пальцы вокруг его локтя. Так они поднялись на второй этаж, коридор здесь был узким и темным, со скрипящим полом и таким же густым сигаретно-алкогольным запахом, въевшимся в неравномерно покрашенные стены. Свет проникал только сквозь узкое окно в самом конце, и чтобы отыскать дверь с номером 214, Джону пришлось подсвечивать себе телефоном. Замок устало заскрипел и подался только со второго раза, комната оказалась маленькой, затхлой, с втиснутым в узкий проход между входом в номер и дверью туалета шкафом, с задернутым короткой красной шторой окном, криво повисшей над изголовьем фотокартиной и застеленной посеревшей постелью кроватью. Та вздохнула старыми пружинами, когда Мелинда бросила на неё рюкзак. Она расстегнула его молнию, вытянула оттуда плотно подвязанный сверток темной ткани, вмещающий что-то остроконечное и металлически перестукивающее, сунула в карман толстовки и сняла пальто.

Джон остановился у оставшейся распахнутой двери, наблюдая за точными быстрыми движениями Холмс. Её лицо было сосредоточенным, губы свирепо поджаты, и оттого скулы казались ещё более заточенными, выпирающими.

— Задержите здесь администратора минут на семь, не больше, — проговорила она. — И не меньше.

— Как?

— Не знаю. Как угодно. Придумайте, — Мелинда прошла мимо него обратно в темный коридор, а, перешагнув порог, остановилась, оглянулась и добавила: — И Джон. Это мы тоже остановим, не сомневайтесь. У Вас появится отличная история, чтобы рассказать сегодня на свидании.

Она хитро сверкнула глазами и оскалилась. Ватсон опешил.

— Как Вы…?

— Лосьон после бритья. У Вас уже есть один, но без отдушки, а Вы сегодня купили новый, ароматный, и воспользовались им. Такое делают, только собираясь на свидание, желая кому-то понравиться… — Холмс вдруг запнулась и изогнула бровь. — У Вас ведь встреча с кем-то вечером, правда? Вы не считаете это, — он подняла руку и неопределенно описала пальцем круг в воздухе, — свиданием, да?

— Я не…

— Потому что мне чуждо всё романтическое и такое прочее…

В коридоре и комнате 214 повисла физически ощутимая неловкость. Джон смотрел в лицо Мелинды и впервые за всё их яркое знакомство различал там замешательство. Серые глаза вместо смотреть прямо и твердо, растерянно искали на грязном полу подсказку.

— …и если у Вас вдруг возникли на меня какие-то виды, или симпатия — как это называется? — то я не…

— Мэл! — оборвал её Ватсон и вдруг развеселился её смущению. — У меня свидание с коллегой из больницы. А Вам я просто помогаю в расследовании, помните?

— Хорошо, — с облегчением ответила она, крутнулась на пятках и направилась к лестнице. — Семь минут, Джон. Семь! — напомнила она и, вместо спуститься по ступенькам, поднялась на ведущий к третьему этажу пролет. Ватсон проследил за ней взглядом, а затем сверился с наручными часами и осмотрелся в комнате.

— Отвлечете с какой-нибудь просьбой: сломался сливной бачок унитаза, заело замок, захотите купить презерватив — что угодно, — сказала ему Мелинда, когда они только шли к гостинице. Джон отмел первый вариант, потому что отсутствие Холмс в комнате, чтобы не насторожить администратора, можно было скрыть шумом воды в душе. А значит, ванную комнату нужно запереть. Это было бы логично. Последний вариант сложно было растянуть по времени, даже если администратор согласится подняться и продать презервативы у самого номера, а не упрется в то, чтобы Ватсон сам спустился в фойе. Джон посмотрел на ключ с затертым брелоком, который держал в руке. Заевший замок был единственной выполнимой — и весьма правдоподобной — идеей, которая у него имелась. Он вышел в коридор, сунул ключ обратно в скважину и несколько раз резко прокрутил, пока замок не заклинило, и наполовину провернутый ключ не застрял. Тогда Джон вернулся в комнату, поднял перепачканную во что-то отталкивающе скользкое трубку телефона на прикроватной тумбе и набрал написанный маркером прямо на пластмассе номер. Администратор недовольно запричитал, что возьмет с Ватсона за эту поломку штраф и что казенным имуществом нужно пользоваться аккуратнее, но, шаркая ногами и кряхтя, поднялся к комнате, вынес из неё продавленный стул и уселся на него перед дверью. С собой он взял обернутую в несколько слоев скотча старую обувную коробку с инструментами, россыпью разномастных гвоздей и двумя мотками изоленты. Администратор то дергал ручку, то пытался прокрутить сам ключ, то маленькой крестовидной отверткой пытался выкрутить закрашенный болт замочного механизма — всё безуспешно. Так прошли три, четыре, шесть минут. Джон постоянно поглядывал на лестницу, и когда секундная стрелка прокрутила последнюю седьмую минуту, данную ему Холмс, та проскользнула по ступенькам из фойе на третий этаж мимо второго, а карман её кофты выразительно остроугольно топорщился.

— Ну всё! — раздраженно рявкнул Ватсон. — Всё-всё, хватит тут ковыряться. Безнадежное дело — очевидно. Пока Вы тут расселись, время моего часа на эту комнату, небось, тикает. А я доплачивать не намерен. Убирайтесь. Убирайтесь немедленно! Мы уйдем — тогда почините.

Администратор невнятно предложил перейти в соседний номер, но Джон, беззастенчиво выплескивая возникшую к нему неприязнь, отмахнулся:

— Что то — поганый клоповник, что это — один черт! Какая разница?

Гнев Ватсона, похоже, был очевидным и весьма убедительным — ушлый старик в толстых очках, недовольно бормоча что-то себе под нос и оставив Джону заносить стул обратно в комнату, ушел.

— Неплохо сыграно, — сказала Мелинда, подходя к номеру, когда на лестнице затихли шаркающие шаги. — Пунктуально. Вы совершенно определенно мне нравитесь.

— Спасибо, — удивленно ответил Джон. Она смерила его взглядом, горящим привычным чудаковатым азартом и подошла к кровати. Вытянула из рюкзака тонкий исцарапанный ноутбук, за изогнутый толстый провод выудила черную плоскую коробку, оказавшуюся дисководом, и подключила их друг к другу. Достала из кармана кофты стопку дисков, а из джинсов пачку сигарет и зажигалку. Пока Ватсон вносил стул и пытался прикрыть дверь, из-за заклинившего замочного языка не закрывающуюся полностью и со скрипом ржавых петель медленно открывающуюся обратно в коридор, Холмс прямо в обуви забралась на постель. Вместо пепельницы она подставила стакан, один из двух стоявших на прикроватной тумбе, и закурила. Скрестив перед собой ноги и упершись локтями в остро торчащие в стороны колени, ссутулилась над ноутбуком и запустила первый из дисков.

Ватсон сел на край кровати и с интересом наблюдал, как на экране в очень ускоренном воспроизведении отражалась мутная, почти лишенная цвета и немного идущая рябью запись установленной в фойе камеры. Мелинда торопливо ударяла пальцем по кнопке, перематывая места, где в гостиницу никто не входил; всматривалась в неестественно дерганные, резкие движения людей, несколько раз замедляла воспроизведение до обычной скорости и лишь дважды ставила на паузу. Тогда она склонялась прямо к экрану, замирала так на несколько секунд, и снова ускоряла картинку. Один за другим — все шесть дисков.

— Как Вы это делаете? — проведя почти час в молчаливом задымленном наблюдении за Холмс, спросил Джон. — Что вообще Вы делаете? Кого Вы ищете?

Она оглянулась на него через плечо и качнула головой, приглашая подвинуться ближе.

— Сначала девушек, — двумя зажимающими тлеющую сигарету пальцами она ткнула в экран, когда Ватсон сел рядом с ней — пружины тонко взвизгнули под его весом. Балансирующий на матрасе стакан с пеплом и окурками пошатнулся. — Наш серийный убийца их постоянный клиент и имеет четко выраженные предпочтения; я высматриваю подходящих под его параметры проституток. Затем изучаю мужчин, которых они приводили. Для начала нам нужен высокий, крепкий левша с обсессивно-компульсивным расстройством — первичный отбор.

— Для начала?

— Да, когда я найду такого среди посетивших это место за прошедшие два месяца, пропущу его фотографию через все доступные мне базы — полицейскую, дорожного управления, миграционную, банковскую, профсоюзы, социальные сети. Тот, кто убил этих троих, наверняка местный. Не просто из Лондона — из боро Брикстон. Работает медбратом или санитаром в больнице, доме престарелых или частном доме. Каждую жертву он убивал во время секса, но всех их нашли полностью одетыми и даже обутыми. Вероятно, он вымыл каждую из жертв — на них не нашли ни отпечатков, ни слюны, ни спермы, ни даже остатков смазки с презерватива — абсолютное стерильное ничего. И каждой он зачесал волосы и обрезал ногти, даже если те были накладными. Всё это требует значительной физической силы — мертвое потяжелевшее тело сложно поддается на подобные манипуляции, не говоря уже о том, что он переносил их с места убийства туда, где их позже находили — и опыта в таком тщательном уходе.

Звучание её голоса было похожим на какой-то быстрый марш с частым четким ритмом и особой холодной мелодичностью. Договорив, она вскинула подбородок, словно задавая безмолвный вопрос: ну как? Ватсон был поражен. Он ничего не знал об этих убийствах кроме того немного, что сообщали в прессе и того, что утром накануне он услышал от самой Холмс и полицейских у магазина «Каррис», и его поразила её методичная последовательность. То, что она говорила, было абсолютно логичным, но совершенно неочевидным для самого Ватсона. Он вспомнил, как она в первые минуты их знакомства по одной только его одежде и обуви смогла считать то, чего он не успел бы ей рассказать в светской беседе и за несколько часов. Вспомнил, как у тела третьей жертвы она за полминуты рассматривания и копания в сумке назвала её настоящее и вымышленное имена и сообщила о двух работах. Холмс обладала каким-то совершенно необъяснимым для него талантом, и тем, что использовала его во благо, подкупала Ватсона. Он сам следовал принципам, кажущимся многим нелепо непоколебимыми и преувеличено, неприменимо в современном мире правильными, и то, что Мелинда Холмс разделяла некоторые из них, отменяло в его глазах всякую её заносчивость и бытовую невыносимость.

— Тут закончили, — объявила она, закрывая ноутбук и засовывая в рюкзак. Диски и наполовину заполнившийся окурками стакан она оставила валяться на смятой, перепачканной её грубыми ботинками постели. — Нужно проверить ещё одну похожую точку в двух станциях метро отсюда. Вы со мной, Джон, или спешите на свидание?

Его часы показывали почти семь, встреча с Мэри была назначена на восемь у моста Миллениум. Прогулка через Темзу обещала удивительные виды города, на ближайшее время превратившегося в его дом, и компанию миловидной девушки. Холмс была права — эту историю из «Нью-Доум» точно можно было очень увлекательно рассказать на свидании, но Джон подумал, что вместо рассказывать про это одно приключение, сейчас он мог оказаться втянутым во второе. И неожиданно для себя предпочел именно это.

— Нет, ещё не спешу, — ответил он, вставая следом за Мелиндой с кровати. — Я с Вами.

И когда они вышли на улицу, где стремительно темнело, в окнах зажигался свет, загорались фонари и в лужах отсвечивали автомобильные фары, отправил Мэри Морстен сообщение:

«Прости. Боюсь, никак сегодня не смогу вырваться. У нас с соседкой возник форс-мажор.»

========== Глава 5. ==========

Всю вторую половину недели беспрерывно дождило. Лондонский влажный холод через щели высоких французских окон просачивался в комнату и промозглым сквозняком стелился по полу. Субботним утром Джон наконец выкроил время, чтобы растопить камин. И хоть огонь в нём, жадно облизывая поленья, умиротворительно потрескивал, комната пока не заполнилась теплом. Ватсон переступил с ноги на ногу, перенося вес тела с правого бедра на левое, и протянул руки над сковородкой. Восходящий над ней пар горячей влагой оседал на замерзших ладонях.

После трех подряд отработанных смен в Бартсе* — один из травматологов ушел на больничный, и все его дежурства отдали работающему на полставки Ватсону — суббота была первым настоящим выходным днём. Её Джон начал неспешно: наносил из заднего двора любезно одолженных миссис Хадсон дров, прочистил и растопил камин; разложил на полу ковры, снял с обеденного стола стулья и расставил их; снёс из спальни две коробки не уместившихся в его комнате книг; готовил завтрак. На плите в турке, найденной среди сдаваемой вместе с квартирой посуды, бурлил кофе, на тарелке остывали тосты с растаявшим на них сливочным маслом, в сковороде зажаривалась яичница.

«Уже трое — всё ещё никакой связи? Мнения полиции, общественности и благотворительных организаций, заботящихся о сотрудницах сферы сексуальных услуг, разошлись. Орудует ли в Брикстоне серийный маньяк?», — было размашисто напечатано на первой полосе вчерашнего номера «Дэйли Телеграф».

Свернутая газета лежала поверх груды вещей Холмс, занимавших собой почти весь кухонный стол, и которые Ватсону пришлось сдвинуть, чтобы втиснуть тарелку. Здесь были свертки и других газет, уже знакомый Джону внешний дисковод с длинным спутанным хвостом черного провода, моток изоленты, несколько батареек, две упаковки лапши быстрого приготовления, фонарик, пустая смятая банка энергетика, отключенный роутер и пустая надтреснутая пепельница.Эта хаотичная кипа, пачка сигарет в кресле у камина и скрипка со смычком на полу рядом были единственными вещественными доказательствами проживания Холмс в доме 221Б. Со среды, когда поздним вечером они вдвоем вернулись на Бейкер-Стрит после вылазки в брикстонские ночлежки, и на лестничном пролете второго этажа Джон пожелал Мелинде спокойной ночи, а она только мотнула головой ему в ответ и растворилась в кромешной темноте гостиной, он не видел её и лишь изредка слышал. В четверг вечером она играла что-то надоедливо монотонное на скрипке, и Ватсон, пытающийся отоспаться перед ночным дежурством, боролся с собой, раздумывая: спуститься и сделать замечание или стерпеть, ведь она заранее предупреждала о привычке музицировать, и сам факт того, что Джон занимал вторую спальню, означал его согласие с этим. Но, к собственному удивлению, он довольно быстро оказался убаюканным ритмично повторяющейся мелодией. Поздним вечером накануне Холмс неспокойно вышагивала по гостиной и то ли тихо разговаривала с кем-то по телефону, то ли бормотала себе под нос, а затем уже за полночь вдруг собралась и ушла — входная дверь за ней захлопнулась с такой силой, что на третьем этаже в окнах комнаты Ватсона задребезжали стекла.

Этим поздним субботним утром он как раз подхватывал яичницу лопаткой, когда услышал скрип половиц в ведущем к спальне Мелинды проходе, а затем шлепки её порывистых босых шагов на кухне. Не оборачиваясь, Джон произнес:

— Доброе утро.

— Ага, — хрипло отозвалась Холмс. Она прошла у него за спиной к раковине, взяла с её края стакан и, открутив кран, стала набирать в него воду. Ватсон скосил на неё взгляд и оторопело замер.

Мелинда — за исключением тесно облегающих её бедра черных трусов — оказалась голой. Поджарые ноги с меткой татуировки у пятки, тонкие бледные руки с остриями локтей и узкими кистями, отчетливо просвечивающий под бледной кожей бугристый рельеф ребер, небольшая упругая грудь с затвердевшими и потемневшими от холода сосками, острые плечи, спутавшиеся распущенные волосы цвета вороньего крыла, резкий угол челюсти. Ватсон успел окинуть её взглядом с ног до головы и даже полюбовался изгибом шеи и её движением под тонкой бледной кожей, когда Холмс набрала стакан и сделала первый жадный глоток. Только тогда он спохватился, одернул себя и уставился в сковородку.

— Мэл, Вы… — он глухо кашлянул, потому что голос его предательски дрогнул. — Вы, кажется, забыли, что живете не одна.

— Как тут забудешь, Джон, — ответила она, опустошив стакан и снова подставив его под кран. — Когда Вы с самого утра развернули тут активную деятельность.

Набрав воды, она развернулась и ушла обратно в свою спальню. Но заполнившая кухню наэлектризованность не исчезла. Ватсон глубоко вдохнул и протяжно выдохнул, наконец подхватывая из сковородки яичницу, которая за минуту его замешательства успела взяться хрустящей темной коркой. С одной стороны он был доктором, и потому его порог восприимчивости к обнаженным телам — в виду его специализации преимущественно изувеченным и окровавленным — заметно повысился. С другой стороны его не столько взволновала сама нагота соседки, сколько то ленивое спокойствие, с которым она продемонстрировала её. Мелинда Холмс в безжалостные клочья разрывала все состоявшиеся в голове Ватсона шаблоны.

— Она весьма неординарная, — немного помедлив, старательно выбирая слова, сообщил Джон Мэри Морстен, когда во время совпавших дежурств в четверг они встретились в больничном кафетерии. Он долго извинялся за отмененную встречу и, хоть предпочел не конкретизировать, что именно послужило этому причиной, а Мэри не расспрашивала, все же посчитал нужным сказать хоть что-то. — С ней непросто, — добавил он.

Мэри кивнула и с настороженной улыбкой спросила:

— Вы с ней друзья?

Тогда в кафетерии Ватсон помотал головой и ответил:

— Просто выгодно делим квадратные метры.

А сейчас задумался. Они, конечно, не были друзьями, и Холмс, похоже, не воспринимала его даже соседом — скорее, инструментом расследований и неизбежной деталью интерьера. Другого объяснения этой голой прогулке он просто не находил.

Джон перелил закипевший кофе в чашку и вернул турку с остатками ароматной густой жидкости обратно на плиту, когда в проходе за его спиной снова скрипнул пол. Он запретил себе оборачиваться, опасаясь снова наткнуться взглядом на обнаженную Холмс, но из двери раздался незнакомый голос:

— Приветик!

С чашкой в руке он настороженно оглянулся и увидел высокую статную блондинку. Её длинные волосы сохраняли следы вчерашней укладки, вокруг глаз растекся серой тенью макияж, кроваво-красное платье было вызывающе тесным и коротким, на локте повисла затертая темная дубленка. На короткое мгновение Ватсону показалось, что это Холмс повторила эксперимент с переодеванием, но следом за блондинкой вышла сама Мелинда. Теперь на ней была неизменная серая толстовка с капюшоном. Из кармана она достала смятый сверток денег и протянула блондинке, та пролистнула края купюр пальцем и мягко сказала:

— Моя хорошая, тут слишком много.

— Нет, — коротко возразила Мэл.

— Мы ещё встретимся?

Холмс молча передернула плечами под безразмерной кофтой, и, когда потянулась к двери, чтобы открыть, блондинка наклонилась к ней и поцеловала в губы.

— Позвони, — с напором шепнула она, откинула сползшую на лицо Мелинды иссиня-черную прядь, а затем оглянулась на замершего с чашкой в руке Джона, подмигнула ему и вышла.

Её тяжелые громкие шаги ещё было слышно на лестнице, когда Мелинда вошла в кухню и вперила в Джона свой стальной взгляд. Тот холодным острым током пробрался ему под кожу. Ватсон растерянно моргнул. Неординарность Холмс этим утром превосходила все прежде раздвинутые ею границы, и Джон не понимал, как это воспринимать и как реагировать — и, главное, стоило ли реагировать вообще. Считав это его замешательство, Мэл скривила тонкие губы и сказала:

— Нет.

— Что — нет?

— Ответ на повисший на Вашей физиономии вопрос: нет, я не лесбиянка, — она обошла заваленный её вещами кухонный стол и заглянула в тарелку Джона на самом краю, сморщилась виду яичницы, затем оглянулась на турку, подхватила её и взболтнула содержимое. Потянулась к полке за чашкой и продолжила: — Для удовлетворения физиологических потребностей пол партнера не имеет значения. Гендерность навязана институтом брака и естественной эволюцией — чтобы размножаться, нужно спариваться с противоположным полом, но этот концепт устарел в виду ряда причин, главная из которых состоит в том, что люди развили свою чувственность до тех границ, где секс несет репродуктивную функцию в самую последнюю очередь.

Джон оторопело замер, молча наблюдая за тем, как безо всякого стеснения Холмс налила себе им сваренного кофе, как подхватила с его тарелки тост и, пройдя в гостиную, упала на один из им расставленных вокруг обеденного стола стульев.

— Неудовлетворенная сексуальная потребность отрицательно влияет на умственные способности, растрачивая драгоценный ресурс головного мозга на регулирование гормонов, что может быть легко исправлено относительно регулярным наличием секса оптимального качества, — Мелинда подняла ноги на стул, обхватила рукой острые бледные колени и повела подбородком в сторону двери. — Проститутки хорошо знают, что делают, и у них не возникают эмоциональные осложнения.

И, договорив, она с хрустом откусила край тоста.

Ватсон хмыкнул.

— Это была очень познавательная лекция, — ответил он, найдя в возникшем из-за наглости Холмс раздражении избавление от растерянности. — Но на моей физиономии, — едко повторил он, — повис совершенно не этот вопрос. Ваша ориентация и Ваше сексуальное поведение в границах Вашей спальни меня никак не касаются. Но вот Ваше поведение на нашей общей территории… кажется мне неприемлемым.

Мелинда перестала жевать, скосила взгляд на кусок поджаренного хлеба в своей руке, затем посмотрела на Ватсона и повела плечами.

— Ну, простите, что украла тост. У Вас же остался ещё один! — сказала она и снова откусила.

Джон почувствовал, как где-то в горле вязкой смолой закипела готовая выплеснуться злость. Он сжал и разжал челюсти, шумно вдохнул и протяжно выдохнул, пытаясь совладать с заштормившей в нём смесью эмоций.

— Я не об этом, — процедил он. — Хотя, черт, и об этом тоже.

— А! Вас не устраивает, что я привожу проституток? — Холмс снова подбородком указала в сторону двери, словно та превратилась в синоним её утренней гостьи.

— Нет, черт побери. Мэл, Вы ходите по дому голой!

Она окинула его зловеще озорным взглядом и с нарочито наигранной невинностью в голосе, с удивлением вскинув темные брови спросила:

— Вас это смущает?

Он задохнулся от возмущения и его:

— Да! — получилось раздраженно громким, но спертым, будто выплюнутым. Он снова кашлянул и почувствовал, как у него вспыхнули жаром лицо и уши.

— К слову о познавательной лекции, — направив в него палец и осклабившись, проговорила Холмс. Она жевала в коротких паузах между словами, отчего в звучание её голоса примешивалось доводящее Джона до исступления чавканье. — Неудовлетворенная сексуальная потребность у мужчин имеет пагубное влияние не только на мыслительные способности, но и может негативно сказываться на их интимном здоровье и психическом равновесии, Джон. Вам ли, как доктору, этого не знать! Если Ваше отмененное со среды свидание так и не состоится в ближайшее время, могу дать Вам номер Далси, — короткий кивок подбородком в сторону лестницы. — Она весьма умелая.

Холмс выдала это всё с такой ядовитой ухмылкой, что Ватсону вдруг захотелось метнуть в неё заполненную горячим кофе чашку.

— При чем тут вообще сексуальная потребность? Я говорю об элементарных правилах приличия. Не злите меня!

Она холодно засмеялась.

— Ну, Джон, неудовлетворенная сексуальная потребность тут при всём — это раз. Потому что — и это два! — я Вас не злю. У Вас повысилось давление и ускорилось сердцебиение, на лице проступил яркий румянец, расширились зрачки, участилось дыхание, напряглись мышцы шеи, рук и даже торса; у Вас охрип голос и усилилось слюноотделение — Вы уже дважды кашляли и несколько раз сглатывали слюну. В конечном итоге, Джон, не злость же у Вас взбугрилась там!

Её прежде нацеленный ему в грудь палец опустился и вектор его направления уперся Ватсону в ширинку. Он едва сдержался, чтобы не вздрогнуть, будто этот жест физически ощутимо его толкнул. Вот ещё! Что она себе возомнила? Джон решительно оттеснял из своего сознания вывод, к которому весьма однозначно привели рассуждения Мелинды вслух, но подсознательно с некоторой досадой признавал — скорее чувствовал ту неоспоримую тесноту в штанах, на которую она указывала пальцем — её правоту. Как иначе он мог естественно отреагировать на подтянутые ноги и упругие бугорки груди Мэл, если не возбудиться?

— Вы-таки в самом деле шизоидная, Холмс! — выдал он глухо, развернулся, подхватил с края кухонного стола тарелку с завтраком и направился к лестнице.

***

Она доела тост, облизнула с пальца влажные маслянистые крошки и запила несколькими глотками кофе — густого, состоящего почти из одного скрипящего на зубах осадка. Джон Ватсон, недовольно поджав губы и нахмурившись, поднялся к себе на третий этаж. Она с минуту прислушивалась к запавшей там тишине, когда затихли его яростные шаги, но не возник скрип вилки по тарелке с завтраком, и осклабилась — он не мог есть, оказался слишком взволнованным тем, на что она ему указала, к чему она его подтолкнула.

Холмс находила это весьма увлекательной забавой — намеренно раздражать людей; впрочем Майкрофта почти никогда вывести из себя не удавалось, Лестрейд за годы приучил себя терпеливо воспринимать всякие её выходки неотъемлемо от неё самой. А вот Джон Хэмиш Ватсон был весьма занятным экземпляром, отличным, податливым субъектом провокаций.

Этим утром Мелинда вышла за водой для себя и Далси в том, в чем поднялась из кровати — одних трусах — отчасти потому, что привыкла жить одной, и в том, чтобы расхаживать по дому в самом белье или вовсе без оного, ничего зазорного не видела. Обнажение её тела не делало её саму уязвимее, беззащитнее, не стесняло её; общепринятые социально-поведенческие нормы, которые ей пытались привить родители и учителя в частной школе, не прижились, а потому ни с чем в ней не вступали в конфликт, просто лежали в её мозгу пассивными знаниями. Второй причиной голой вылазки на кухню было безотчетное желание поковыряться в докторе Ватсоне.

С раннего детства Холмс понимала, — считывала это по поведению окружающих — что служила катализатором их раздражения, даже не прилагая к этому особых усилий. И в этих наблюдениях она вычленила закономерные паттерны физиологических проявлений многих эмоций, научилась различать мельчайшие признаки даже тщательно скрытой лжи. Каждый мельчайший импульс в лицевых нервах, сокращение или расширение зрачков, смена вектора взгляда, изменения в геометрии движений рук пополняли её старательно созданную в голове картотеку. Временами она пересматривала её, дополняла или избавляла от неточностей, поддающихся двоякой трактовке, и замещала их неоспоримо точными аналогами.

В поведении Джона Ватсона было что-то, что в её психологически-поведенческом архиве прежде не было представлено. Всех окружающих её людей она могла весьма грубо классифицировать как: тех, кто никакого отношения к ней не имел и к кому она не проявляла никакого интереса; тех, с кем ей доводилось сталкиваться в том или ином взаимодействии, и которые воспринимали её крайне негативно, часто посылали к черту, хлопали дверью перед носом, угрожали; тех, кто проявлял к ней известную долю терпения, продиктованного их заинтересованностью во взаимодействии с Холмс; и тех, кто безо всякой для себя очевидной выгоды относился к ней положительно. Единственными, кого Мелинда могла отнести к последней группе, были родители, но тех в живых не осталось. Её собственный брат находился на стыке второй и третьей групп — свел их общение к неизбежному минимуму, продиктованному нуждой в помощи Мелинды. Там же находился Лестрейд, наиболее сговорчивый и покладистый представитель Скотланд-Ярда, которому лондонская полиция вверила посредничество между уголовным розыском и Холмс. Все прочие принадлежали к первой или второй группе, к третьей принадлежали те, кто в частном порядке обращался к Мелинде, и затем нередко мигрировали во вторую.

Доктор Ватсон же, пусть и сыпал ругательствами и так сильно сжимал челюсти, что на щеках бугрились желваки, а на лице отчетливо транслировалась внутренняя борьба его воспитания с требующим немедленного выхода раздражением, ко второй группе не принадлежал. Его сложно было отнести и в третью, поскольку ему самому от Холмс ничего не было нужно — они только вскладчину платили за квартиру, но это само по себе было слабой мотивацией к проявляемой им терпимости. Злясь на неё — и на себя — Джон всё же продолжал попытки общения и весьма осознанно — даже немного самоотверженно, судя по отмененному свиданию, к которому поначалу готовился довольно тщательно — позволял собой пользоваться. Это не относило его в пустую четвертую группу безвозмездно и даже вопреки многому симпатизирующих Мелинде людей, скорее создавало пятую — серую, неясную, с большим вопросительным знаком в заголовке. Это интриговало, это нужно было исследовать.

Мелинда встала из-за стола, подхватила с пола скрипку и, упав в кресло у разожженного камина, поддела пальцем струну. Та отозвалась низкой вибрацией.

Ей оставалось только ждать, и это убивало. Заполненное неведеньем ожидание было наихудшим. Что бы она сейчас ни предприняла, это никак не могло ни вывести её на Мориарти, ни указать на след серийного душителя. Первого, максимально себя обезопасив и поддав приемлемому риску Ватсона в качестве приманки, она ждала теперь почти неподвижно. Для поисков второго испробовала всё, что находила потенциально действенным, но результатов это не принесло.

Во-первых, она допросила всех работающих в Брикстоне проституток, выведала у них всё, что могла, о постоянных, подозрительных, подходящих под портрет искомого убийцы, клиентах и перелопатила всю информацию о них, какую смогла раздобыть — ничего. Главной причиной, отбрасывающей из круга подозреваемых каждого из них, служило то, что ни один из них не пользовался услугами всех трех убитых. А в том, что именно так душитель и поступал, сомнений у Холмс не было — доказательства говорили сами за себя. Во-вторых, она изучила записи камер используемых проститутками и их клиентами ночлежек за последние два месяца — тоже ничего удовлетворяющего условия поиска. Дополнительно в обоих гостиницах она подсадила на компьютеры администраторов, к которым напрямую была подключена система наблюдения, крохотного программного червя, делающего резервные копии записей, отправляющего их на облачное хранилище, где несложный алгоритм анализировал изображение и отправлял напрямую Холмс фрагменты, подходящие под заданные ею параметры. За прошедшие с вылазки в Брикстон несколько дней это никаких плодов не принесло.

В-третьих, она сосредоточила в Брикстоне всю свою сеть бездомных-информаторов, нацелив их на два приоритета: слежка за проститутками, подходящими под предпочитаемый маньяком типаж, и отслеживание других постоянных — помимо двух уже изученных — мест, где проститутки обслуживали клиентов. Ничего. В-четвертых, она вышла на Далси — к её собственному несчастью, живое воплощение вкусов душителя: светловолосая, статная, яркая. К своему же счастью, Далси была весьма осторожной и относительно избирательной не только в клиентах, но и вообще в круге общения. В ночь, когда Холмс присоединилась к девочкам по вызову переодетой в одну из них, Далси весьма красноречиво избегала никому не знакомую новенькую. В четверг Мелинда добилась от Лестрейда в своё расположение младшего офицера, которого отправила снять Далси, но та отказалась садиться к нему в машину, будто от той — или от самого офицера — остро разило легавым. Вечером накануне Холмс решила отправиться за Далси сама. И только так ей наконец улыбнулась удача. Девушка согласилась уйти с Мелиндой на целую ночь, в такси по пути на Бейкер-Стрит она заигрывала с Холмс, а когда они поднялись в спальню, жадно набросилась первой. Ко всему этому — включая секс — Мелинде пришлось прибежать, чтобы взломать телефон скрытной Далси, тем самым выведав список её контактов, а так — постоянных клиентов, и настроить отслеживание её мобильного. Причин тому было две: Далси была единственной, у кого до этой самой ночи Мелинде не удавалось получить ни капли информации, а Холмс предпочитала тщательно изучать всё, обращаться в своей работе ко всем возможным — доступным или достигаемым с трудом — источникам; Далси наиболее походила на потенциальную жертву, а значит, наиболее вероятно именно к ней следующей обратится убийца. И даже если сейчас Далси ничего ценного не знала, за ней нужно было пристально наблюдать.

Прежде в этом не было бы ничего сложного, но сейчас неощутимое, не отслеживаемое Мелиндой присутствие Мориарти всё превращало в критически невыполнимое. Любое её физическое действие, любое её появление в сети могло быть обнаружено им и передано серийному душителю, тем самым добавляя тому ещё больше форы.

Холмс подняла на кресло босые ноги и обвила руками голые колени. По коже щекочущим теплом скользили потоки воздуха из разведенного камина. Она перехватила скрипку, будто гитару, и зажав несколько струн на грифеле, наиграла короткую мелодию.

***

Ватсон вернул вилку на опустевшую тарелку и оттолкнул ту от края стола. Ему потребовалось почти полтора часа и предельная концентрация на чем-то отвлеченном, чтобы управиться с завтраком: он медленно, вдумчиво жевал, старательно прикладывая усилия к движениям горла проглатывал, глубоко выжидательно вдыхал после каждого глотка, словно опасался, что тот мог вернуться волной тошноты, и сосредоточено отковыривал ребром вилки очередной кусок яичницы.

Джон сидел на краю постели, заточенный в своей тесной спальне собственной растерянностью и раздражением. Снаружи безостановочно моросил промозглый дождь, и выходить под него в свой первый настоящий выходной после напряженных тесно поставленных друг за другом смен Ватсону не хотелось. Скрываться на своём этаже их общей с Мелиндой Холмс квартиры, будто в позорном убежище, он тоже не намеревался. Но и компании соседки не хотел. Он слышал, как она бренчала что-то надоедливо монотонное на скрипке в их гостиной, и пока она была там, путь на смежную кухню — чтобы, на сам конец, заварить себе чаю и вымыть посуду — Ватсон считал отрезанным.

Он испытывал к Холмс неожиданно сильные, но смешанные чувства. С одной стороны она была ему по-человечески симпатичной. В ней была неподдельная бескорыстная добродетель — качество, которое Ватсон очень нечасто встречал в людях, но которым восхищался. Мелинда при всей своей внешней колкости, черствости и не шаблонности, в презрении к правилам поведения и к банальной вежливости всё же казалась Джону по-настоящему добрым человеком. Ему импонировало то, с какой ревностной решительностью она пыталась найти убийцу, но немного отталкивало то, как беззастенчиво — безумно — она наслаждалась процессом. Его поразило то, с какой удивительной чуткостью и тактом она повела себя в ночлежке «Нью-Доум», когда Ватсон вспыхнул возмущением из-за беспринципности администратора, безропотно позволяющего клиентам проводить с собой несовершеннолетних; его обрадовало то, с какой твердостью и спокойной уверенностью Холмс пообещала это остановить. Тогда в затянувшемся горьким туманом её курева номере и в холодном свечении порывистой картинки на экране её ноутбука Джон верил Мелинде. Он всматривался в её острый профиль и видел в её сосредоточенности что-то глубинное, теряющееся от постороннего взгляда под мешковатой серой толстовкой с капюшоном, — непримиримое стремление к справедливому возмездию.

С другой стороны, эти моральность и своеобразная принципиальность были надежно обернуты не только в серую толстовку, но и в длинное темное пальто, в резкость её голоса, в холодную остроту взгляда, а главное — в отвратительность поведения. И именно с последним Джону приходилось сосуществовать. Холмс могла быть ценным полиции — судя по безграничности её доступа и позволяемой ей инспектором Лестрейдом наглости — и чтимым её собственным высокопоставленным братом экспертом в чем-угодно: компьютерных технологиях, психологии, криминалистике. Но для Ватсона она была лишь соседкой, требующей от него кофе, заявляющейся в его спальню без приглашения, пока он спал, приносящей в его постель розу с трупа, едва не провоцирующей ДТП, разгуливающей по их общей территории голой.

Она вносила слишком много неприятной суматохи в его жизнь, в которой Джону сейчас хотелось только спокойствия, времени и пространства, чтобы разобраться, что делать дальше. Ему не был нужен безумный, лишенный всякой стеснительности и тормозов гений. Ему требовался просто сожитель для выгодного разделения квартплаты.

Реальностью Ватсона сейчас были боль, растерянность и бессонные ночи — на дежурствах в Бартсе или в кровати в плену бросающих его в холодный пот кошмаров. Его сознание находилось тут, в тесном дождливом Лондоне, но подсознание постоянно уносило его в сухой и ветреный Киркук, в ранее утро 7 августа, когда из пустыни на лагерь несло непроглядную стену песчаной бури, скрывающей под собой полторы сотни бойцов местного повстанческого ополчения. Джон засыпал в спальне своей разделенной с эксцентричной соседкой квартиры в Англии, а просыпался на койке в их общей вместе с десятком других медслужащих палатке в Ираке от затяжного завывания сирены и хлопков выстрелов, почти бесследно тонущих в нарастающем реве разыгрывающейся непогоды. Вся его жизнь — стремления, планы, надежды — осталась перед 7 августа, а после были только боль и глубочайший стыд за то, что он так глупо подставился под пули и тем самым стал причиной гибели столь многих ребят. Одиннадцать его сослуживцев погибли в той пыльной неразберихе налета на их базу, и смерть многих из них Джон записывал себе в вину, потому что должен был выполнять свои врачебные обязанности, а не занимать собой один из операционных столов и целую команду медиков. После 7 августа были военный госпиталь Олдершот, узкие коридоры реабилитационного центра, хмурое лицо ортопеда и надоедливый физиотерапевт, выписка и однотонные недели в родительском доме. Все это не было похоже на его прежнюю жизнь, к Джону Ватсону после 7 августа не были применимы те же стремления и желания, которые у него были прежде. И к этому нужно было привыкнуть.

Сосуществовать с новым растерянным собой, пытаясь собрать по крупицам то, что поддавалось восстановлению, или начинать всё заново и в то же время сосуществовать с Мелиндой Холмс было чем-то за пределами его нынешних физических, умственных и психических способностей. Но и трусливо отсиживаться за запертой дверью наедине с засохшими на тарелке разводами желтка было чем-то противоречащим его нраву.

Джон бесцельно оттолкнул тарелку ещё дальше и встал. В конечном итоге, подумал он, кухня была не единственным местом, где можно было раздобыть чай. Дверь в дверь с их домом 221Б находилась кофейня, и там у Спиди можно было к большому парующему стакану чая с молоком купить ещё и свежих румяных сконов. Ватсон подхватил со спинки стула свою куртку, надел её, прихлопнул по карману, проверяя наличие кошелька, и двинулся к лестнице. Он торопливо сбежал по ступенькам, не притормаживая и даже не смотря в сторону гостиной, неравномерной хромой дробью шагов преодолел последний пролет и шагнул в темноту узкой прихожей перед входной дверью, когда за его спиной раздался звонкий голос:

— Доктор Ватсон?

Он оглянулся. На пороге своей квартиры, подхваченная цветастым передником и с ярким кругляшом пластмассовой бигуди под седой челкой, стояла миссис Хадсон. Она широко улыбалась Джону, и он улыбнулся ей в ответ.

— Доброе утро.

— Доброе утро, дорогой. Торопитесь?

— Нет, я к Спиди за чаем.

— О, дорогой! Так заходите ко мне. Я как раз только что поставила чайник на плиту.

Джон переступил с правой ноги на левую и нерешительно покосился на входную дверь, за которой слышался плеск луж под шагами прохожих и колесами машин.

— Даже не сомневайтесь! — бодро заявила, подманивая его рукой с прямоугольниками кроваво-красных ногтей, миссис Хадсон. — Заходите-заходите.

— Я не хотел бы Вам мешать… — невнятно, больше для проформы, нежели действительно пытаясь отказаться, пробормотал Джон и послушно шагнул навстречу хозяйке дома. Недолгого проведенного на Бейкер-Стрит времени хватило Ватсону, чтобы понять, что миссис Хадсон не принадлежала к ворчливым, ругающимся с ведущими новостей на экране собственного телевизора престарелым дамам, которыми в большинстве своём были женщины её возраста. Миссис Хадсон, напротив, была жизнерадостной хохотушкой, старательно пытающейся идти в ногу со временем. Джон не раз видел её вдумчиво набирающей смс на своём мобильном телефоне и слышал по утрам заразительные мелодии какой-то фитнес-программы с ютуба и вторящие её ритму шаги делающей зарядку миссис Хадсон. Причин избегать её, а так — отклонять приглашение, у него не было, а потому Ватсон поблагодарил, вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.

Внутри жилище хозяйки дома оказалось значительно более новым, цветастым и светлым, чем остальная — сдаваемая — часть дома. В коридоре, ведущем к кухне и смежной с ней столовой, стены были обклеены обоями с большими бутонами фиолетовых роз, на дощатом полу был разослан пушистый светлый ковер, на кухне была уложена яркая плитка с лимонами, на плите над неспокойно пляшущим синим огнем отблескивал своими выпуклыми зелеными боками чайник.

Миссис Хадсон предложила Джону сесть за стеклянный обеденный стол, а сама принялась переливать темный густой джем из банки в блюдце.

— Как у Вас дела с Мэл? Уживаетесь? — поинтересовалась она.

Ватсон помедлил с ответом, наблюдая за тем, как миссис Хадсон старательно чайной ложкой подхватывала подтеки варенья, норовящие скатиться по банке на стол.

— Уживаемся, — сказал он и коротко кашлянул. Большую часть времени это было правдой. В дни, когда она требовала от него кофе, усаживалась над ним, пока он спал, или — как сегодня — разгуливала перед ним в одних трусах, это было наглой ложью. Но углубляться в эту тему или вовсе обсуждать Холмс Джон не хотел. Впрочем, миссис Хадсон его стремлений не разделяла. Она улыбнулась и подняла на квартиранта веселый взгляд.

— Я заметила. И очень этому рада. Мэл — славная девочка, но ей непросто… с людьми. Они её не понимают.

На плите тонко засвистел закипевший чайник, и миссис Хадсон отвлеклась на заваривание чая, но когда вместе с двумя разноцветными чашками вернулась к Джону, продолжила:

— А Вы, дорогой доктор Ватсон, похоже, смогли найти с ней общий язык. Она даже брала Вас с собой на расследования — никогда не видела, чтобы Мэл по собственному выбору работала с кем-то.

Она поставила перед ним чашку — от жара той по стеклянному столу расползлось небольшое запотевшее пятно — и подмигнула ему. Джон напрягся. Это почему-то ощущалось как-то нелепо враждебно, будто он очутился в каком-то закрытом обществе приближенных к Холмс — полицейские, её брат, теперь и миссис Хадсон, — хорошо с ней знакомых и воспринимающих его, Джона, своеобразной угрозой извне. Когда Ватсон заговорил, его голос прозвучал неожиданно для него — и для миссис Хадсон — резко:

— Как Вы узнали, что я помогал ей в расследовании?

Хозяйка дома коротко поджала губы, села и только потом ответила:

— Потому что только расследование способно выманить Мэл из дома. Если у неё нет интересного дела или попадающиеся ей случаи оказываются слишком простыми — скучными, так она их называет — она едва ли поднимается с кровати.

Миссис Хадсон договорила и, голодно облизнувшись, потянулась к блюдцу с вареньем и фигурно разложенному на тарелке печенью. Джон проследил за движением чайной ложки в её пальцах и хмыкнул:

— Откуда Вам столько известно о Мелинде? Давно её знаете?

Не отвлекаясь от намазывания джема, миссис Хадсон кивнула. Обернутое её челкой бигуди пошатнулось в такт.

— Очень давно, — ответила она. — Мы с покойным мистером Хадсоном пятнадцать лет отслужили в доме её родителей. Я помню Мэл от младенчества до отрочества. Она и её брат, Майкрофт, — Вы с ним уже знакомы, верно? — всегда были поразительно умными и настолько же отличительными от всех остальных, с самого детства.

Джон поднял поданную ему чашку чая, пытаясь скрыть за ней выражение своего замешательства. То, что Холмс когда-то была ребенком, было фактом совершенно очевидным и не подлежащим сомнению, — особенно для практикующего доктора медицины — но слышать что-то подобное от реального свидетеля того самого неоспоримого детства Холмс ощущалось нерационально диким. Прежде в сознании Ватсона Мелинда была неотделима от татуировки на стопе, неизменной толстовки, сигареты и брикстонских убийств, но всё это не имело своего места в контексте её детства. И теперь в голове Джона возник диссонанс.

— Так вот почему это жилье такое дешевое, — проговорил он вслух, не до конца успев осознать, что именно говорит, и не понимая, к чему клонит.

Миссис Хадсон, отправив в рот печенье, накрытое щедрой шапкой варенья, дважды кивнула. Она, шумно прихлебнув, отпила немного чая и затем с нескрываемой гордостью сообщила:

— Этот дом нам с мистером Хадсоном подарили родители Мэл в благодарность за верную службу, когда уезжали по работе на Ближний Восток, и не могли взять нас с собой. Как я могу брать с Мэл деньги?

Комментарий к Глава 5.

*Бартс — больница Святого Варфоломея.

========== Глава 6. ==========

В самом потолке не было совершенно ничего занимательного, но он, почти бесследно тающий в предрассветном сумраке комнаты, служил отличным фоном для мыслей. Холмс смотрела прямо над собой, улегшись поперек кровати и закинув одну ногу на изголовье. Была пятница, и всю последнюю неделю Мелинда безвылазно провела дома, кочуя с ноутбуком в подмышке между спальней и креслом у камина в гостиной. Она окончательно сместила свой распорядок существования с дня на ночь, как случалось всякий раз, когда у неё не было никаких требующих физического участия дел, и всё, чем она занималась, сводилось к барахтанью в сети, вылавливанию заказов и нужной для их выполнения информации в даркнете.

Она выполнила простой, но щедро оплачиваемый заказ адвокатского бюро откуда-то из Калифорнии на отслеживание офшорных счетов бывшего мужа их клиентки, увиливающего от выплаты алиментов. Подсмотрела за корреспонденцией брата из праздного любопытства; проверила свой доступ к полицейской и разведывательной базам, чтобы не натолкнуться на обновленные защитные протоколы, когда срочно понадобится информация; перешерстила личные переписки и передвижение средств по банковским картам нескольких британских политиков, привлекших её внимание неоднозначностью своих высказываний и радикальностью отстаиваемых взглядов. Всё это она выполняла вручную, по старинке, впервые за несколько лет так последовательно не прибегая к помощи «Чертогов» и ощущая из-за этого сильный дискомфорт. Её тяготили ненужные, выполняемые написанным ею комплексным алгоритмом, мелкие телодвижения, стесняло невидимое присутствие жадного к «Чертогам» Мориарти и напрягало его молчание. Он долго не выходил на связь, и в этом Холмс находила повод для невнятного беспокойства, больше схожего с разочарованием, нежели со страхом. Его молчание вгоняло её в уныние и лишь совсем незначительно настораживало.

В расследовании брикстонских удушений воцарилась такая же безнадежная тишина. Ничто из предпринятых Мелиндой действий не приносило хоть сколько-нибудь полезных результатов. Она изнывала.

Наверху отдаленно раздался трезвон будильника. Холмс прислушалась. Большую часть времени она совершенно забывала о соседе — спала или работала в своей спальне, обвесив себя массивными наушниками, надежно изолирующими её от внешнего мира, растворяя тот в ломаных ритмах её любимой музыки. Холмс привыкла к уединенному существованию, всегда — сколько себя помнила — к нему стремилась, и Джон Ватсон, за исключением нескольких пересечений в общих кухне или гостиной и двух ею же организованных вылазок, почти не ощущался присутствующим непосредственно в её квартире. Случалось, что, углубившись в размышления или работу, она напрочь забывала о соседе, и когда тот вдруг возникал на кухне, Мелинда на короткое мгновение, ошарашенная вторжением, терялась. На третьем этаже затих будильник, и на смену его настойчивой мелодии пришли неравномерные, хромающие шаги. Ещё не рассвело, а доктор Ватсон собирался на работу.

Мелинда убрала ногу с изголовья — та онемела и ощущалась десятками холодных уколов по коже — и села в кровати. От скуки или зацикливания на чем-то ей в голову часто забредали совершенно нерациональные вещи. Этим утром посреди затуманенного сонного сознания вдруг возникло: а что, если Джон Ватсон и есть Джим Мориарти?

Если он мог зачистить своё досье в базах многих государственных и международных правоохранительных структур, то почему не мог подкорректировать досье некоего англичанина, доктора Джона Хэмиша Ватсона, и в его весьма реальную, поддающуюся многим проверкам, медицинскую и военную биографию втиснуть свою фотографию? Слежкой за предыдущей квартирой и — главное — собственноручным обнаружением этой слежки Мориарти вынудил Холмс бежать из предыдущей квартиры. Разве не могло это быть старательно спланированным актом, основанным на внимательном изучении социопатической натуры Мелинды и направленным на то, чтобы вынудить её искать новое жилье, а вместе с тем — подстроить соседство с самим Мориарти? В конце концов, именно поэтому Холмс не обнаружила за Ватсоном никакой слежки — Мориарти не было нужды следить за самим собой.

Что она вообще знала о нём на самом деле? Слышала проскальзывающий в его манере говорить легкий акцент — его без труда можно было подделать; видела, что в результате ранения он хромал, но так же не единожды видела, как он забывал это делать — и наивно списывала это на психосоматику. Знала, что он доктор и устроился в больницу Святого Варфоломея, но источником этой информации была миссис Хадсон. И если бывшей гувернантке Холмс доверяла, то её кардиологу, который и связал миссис Хадсон с Ватсоном, Мелинда не видела причин верить. Всю остальную информацию она черпала из сети, но Мориарти заметно превосходил в своих умениях обычных пользователей. Холмс проверила телефон и компьютер Ватсона, как только тот въехал, и те оказались предсказуемо заполнены совершенно бесполезным и безопасным обывательским хламом. Со стороны Мориарти это было бы совершенно глупо: подобравшись непосредственно к самой Холмс, прихватить с собой свою настоящую технику. К слову о телефоне. Мориарти писал ей: «Это заводит», и Ватсона она тоже заводила — они испытывали к ней необъяснимое, невесть откуда взявшееся и в случае с Ватсоном весьма очевидно неподдельное физическое влечение.

Холмс сомкнула пальцы в замок, подняла над головой руки и потянулась всем телом, разгоняя в нём дремотное тепло и до хруста прогибая спину.

Объективно эта версия не выдерживала даже поверхностной критики. Она рушилась от малейшей попытки подвергнуть её сомнению. Например, откуда Мориарти мог знать, что предпочитающая затворническое уединение Холмс вдруг будет нуждаться в сожителе? Что предпочитающая отдаленные от заполненного столпотворениями туристов и нагромождения транспорта районы, часто окраины почти за чертой Лондона Холмс вдруг пристанет на жилье у самого Риджентс-Парка?

Её единственным резоном выбора этой квартиры оказалась дороговизна всего прочего на рынке. Это место миссис Хадсон была готова — несправедливо в ужасный убыток для себя самой — отдать Мелинде в бесплатное пользование, и Холмс пришлось уговаривать бывшую гувернантку принять от неё хоть символические шестьсот фунтов в месяц — треть обычной лондонской квартплаты. Миссис Хадсон была непреклонна, пусть и жила на одну пенсию и получаемую от сдачи дома прибыль, и чтобы впихнуть ей в руки деньги, Мелинде пришлось пойти на хитрость — предложить взять ещё одного квартиранта. Всё это было решено в одну личную встречу за заботливо принесенными миссис Хадсон сэндвичами и чаем из термоса. Подсмотреть за этой договоренностью в Интернете или подслушать в мобильной связи было невозможно, а так — невозможно было и предугадать необходимость притвориться кем-то другим.

Холмс перетасовывала эту мысль в своей голове скорее ради забавы, нежели из-за серьезного беспокойства. И точно так же исключительно из праздного любопытства решила удостовериться, в самом ли деле Ватсон был доктором и работал в Бартсе.

Она подвинулась к краю кровати, свесила голые ноги к холодным доскам — квартира заполнялась влажной стужей, когда Джон не разжигал камин — и подхватила с пола смятые джинсы.

***

Девоншир-Стрит ранним утром была привычно пустынной в обоих направлениях. Машины у домов стояли ещё укрытые белесой дымкой ночной изморози, тротуары пустовали, в окнах частных домов зажигался свет, в окнах офисных зданий царила безлюдная чернота. Джон подъехал к загоревшемуся красным светофору у перекрестка, остановился и уперся левой ногой в асфальт, удерживая мотоцикл под собой вертикально.

Ватсон полюбил свой маршрут из дома в больницу именно за это его разительное спокойствие посреди громадного многоголосого города, за густой сизый туман, повисающий клочьями вокруг светящихся желтым фонарей, опадающий влагой на асфальт, скатывающийся каплями в складках его кожаной куртки. По утрам дорога принадлежала только ему одному, и такой Лондон Джону нравился — в нём было что-то уединенное, что-то по-настоящему уютное, даже что-то немного таинственное, разделенное между улицами и Ватсоном. Утренняя дорога на работу была отдыхом, своеобразной медитацией перед напряженным днем. А пятничная смена обещала быть по-настоящему сложной. Ближе к вечеру по мере опустения офисов и заполнения баров начнут поступать машины скорой помощи с пациентами: пьяные падения и драки с сильными травмами, пешеходы, сбитые пьяными водителями, другие водители, попавшие в спровоцированную пьяным водителем ДТП, сами пьянчужки за рулем. Ближе к вечеру пятницы приемное отделение наводнится доверху. Пока медсестры будут ставить десяткам пациентов с сильным алкогольным отравлением капельницы, Ватсону предстоит накладывать много швов, делать много рентгенов, заклеивать много рассеченных бровей, перебинтовывать много разбитых голов. Такой была неизбежная реальность каждого приемного отделения каждой больницы по всей Великобритании — слишком уж любили британцы выпить и слишком неумело и совершенно безответственно это делали. Но пока единственной реальностью для Джона было едва посеревшее рассветное небо, морозный воздух, вибрация «Бонневиля» и пустая Девоншир-Стрит.

Он ехал неспешно. Жилых краснокирпичных домов в несколько этажей с белыми оконными рамами и разноцветными входными дверьми, низкими кованными оградками иуныло опавшими растениями в горшках на ступеньках становилось всё меньше. Им на смену приходили высокие темно-стеклянные глыбы офисных зданий. Весь путь от Бейкер-Стрит до арки, ведущей к внутренней тесной парковке больницы Святого Варфоломея, по утрам занимал у Ватсона не больше десяти минут. Там, где в другое время, едва умещаясь на узких улицах, толкались красные даблдекеры, черные, зеленые и синие такси и монохромный поток личных машин, ранним утром было свободно.

В такие моменты Ватсон находил успокоение. Направляя мотоцикл сквозь завесу рассветной влаги, он был в удивительном равновесии, в полном мире с самим собой, настолько отвлеченным от боли и угрызений совести, что Джон даже испытывал неясное огорчение, когда подъезжал к больнице, а так — поездка заканчивалась, и жадно ждал следующую дневную смену. Здесь, на пути в приемное отделение, заполненное холодным свечением ламп на низком потолке, зеленым линолеумом на полу и щекочущим нос запахом антисептика, Ватсон чувствовал себя на месте. Катясь по Девоншир-Стрит он никуда больше не хотел попасть, не нуждался в поисках иного пункта предназначения, кроме Бартса.

Постепенно он приучал себя к ощущению комфорта и в доме 221Б по Бейкер-Стрит, как когда-то приучил себя к крови, к трупному запаху во время университетской практики в лабораториях морга, к армейскому порядку и к аскетичности бараков британской базы в Ираке. Он вырабатывал для себя новую ежедневную рутину, в которой избегал взаимодействия с Мелиндой Холмс и старался воспринимать её так же, как она, похоже, воспринимала его — шевелящейся, но не вызывающей интереса деталью интерьера. Пока Ватсон не мог определиться, что делать со своей жизнью дальше, сама жизнь продолжалась, и ему оставалось только принимать каждый новый день таким, каким он был, мириться с отрицательным и наслаждаться положительным. Например, утренним Лондоном.

Джон приехал в больницу, втиснул свой «Бонневиль» в узкую полоску отведенного ему пространства на служебной парковке, неторопливо прошелся по пустынным коридорам, приветственно кивая встречающимся на пути знакомым и не знакомым коллегам и переоделся в ординаторской с дежурными кроватями, оставленными смятыми после ночной смены, и нагромождением стаканчиков из-под кофе, опустевших бутылок минеральной воды, надкушенных яблок и комков смятых салфеток на столе. Натягивая поверх темного хирургического костюма белый халат, ещё немного влажный после больничной химчистки, Ватсон посматривал на себя в повешенное на входную дверь зеркало и думал о том, что рано или поздно всё равно оказался бы где-то в похожем месте по той простой причине, что никогда не имел четкого видения будущего, только смутные представления о потенциальных возможностях, а потому не имел последовательной стратегии, которой мог бы придерживаться на своём пути к цели. У него и цели-то не было, только промежуточные решения.

В медицину Ватсон пошел, потому что ему было интересно, как всё устроено внутри, — никаких высокопарных стремлений спасать жизни, творить добро или совершать великие открытия. И ещё — и это, порой думал он, было первостепенным — потому что не представлял профессии сложнее и ответственнее, чем хирург. Упрямство совершать что-то, несмотря на невыполнимость, на мизерность шансов на успех и тернистость пути к достижению, было неотъемлемой чертой Джона с детства. Когда родители, старший брат или учителя говорили, что чего-то делать не следовало, потому что ему, Ватсону, едва ли удастся — взобраться на верхушку дерева, поднять и перенести папину штангу в углу гостиной, смешать два несоединимых реактива на уроке химии — его циклило на этом и не отпускало до окончательного провала или неожиданного успеха. На полпути Джон не сдавался.

По той же причине он пошел в армию. На одном из рождественских семейных ужинов Генри, узнав от их матери о намерении Джона поступить в военную академию для прохождения тактического курса по оказанию медицинской помощи в полевых условиях, скривил губы и насмешливо спросил:

— Кто? Ты? В армии?

Тогда Джону было двадцать шесть, он едва закончил медицинский, был долговязым и щуплым, болезненно бледным и часто надрывно кашляющим из-за переносимых на ногах простуд, никогда не долечиваемых окончательно — темп учебы и интернатуры не позволял такой роскоши.

Спустя два года он не только поступил в академию и прошел десятинедельный изнурительный курс базовой подготовки, но и подписал контракт на военную службу в Ираке. Там, отчасти из-за банальной суровости быта в лагере, отчасти из-за того же пресловутого принципа выполнять что-либо на слабо, но в первую очередь, чтобы избавиться от приклеившегося к нему прозвища Щепка, он стал усилено тренироваться, и за несколько месяцев упорного труда почти вдвое прибавил в мышечной массе и едва вмещался в выданную ему униформу.

Его главной мотивацией в жизни было стремление опровергнуть выраженные на его счет сомнения и навешенные на него ярлыки. Руководствуясь этим же, он уехал в Лондон и был преисполнен упрямым намерением там закрепиться.

— Ну что тебе там делать? Ну разве сможешь найти себе там место? — горько вздыхая, сказала мама одним солнечным утром над Мейблторпом. Они шли с рынка, Джон нес пакеты с покупками и сильно припадал на правую ногу, мама озадачено на него поглядывала, жалостливо морщилась и раз за разом тянулась к пакетам.

— Давай я понесу, тебе тяжело, — добавляла она, подогревая внутри сына красную жижу раздражения, злости, ненависти к этому очевидному проявлению своей слабости и стремления искоренить эту немощность.

Через неделю после того короткого утреннего вопроса, оставленного Джоном без ответа — он и сам слабо представлял, что мог делать в Лондоне, он уехал. Теперь это было его место: его халат, с его именем на свесившемся с кармана удостоверении, его пятничная дневная смена в его приемном отделении, его больница, его комната в квартире 221Б по Бейкер-Стрит, его взбалмошная соседка, его Лондон.

***

За стойкой рецепции никого не оказалось, из-за одной из приоткрытых дверей слышался монотонных гул пылесоса, дальше по коридору санитарка подталкивала шваброй по влажному линолеуму ведро на крохотных колесиках. Холмс поймала на себе её хмурый взгляд и стянула с головы капюшон. Она коротко задержалась перед табло:

«Больница Святого Варфоломея. Лондон. Государственная служба здравоохранения ЭнЭйчЭс.

Главный холл.

Зал ожидания для посетителей пациентов ←

Зал ожидания для пациентов приемного отделения →

Переговорные 1 и 2 ←

Административное крыло →

Кафетерий →

Приемное отделение →

Операционные 4, 5, 6 →

Первое реанимационное отделение →

Палаты 117 — 144 →»

И зашагала дальше. Мелинда приехала в госпиталь практически по следам Ватсона. Она безо всякого труда могла отследить его передвижение по подсунутому в его мобильный маячку, но её не столько интересовал маршрут, сколько поведение. Серьезных подозрений насчет Джона Хэмиша Ватсона у Холмс не возникало — какие бы предположения не генерировал её мозг в предрассветные часы, но ей нужно было убедиться. А так, она должна была исследовать Ватсона в обстановке, отвлеченной от их общей квартиры, в окружении других людей, когда Ватсон не будет знать о присутствии Мелинды, и значит — корректировать своё поведение под неё.

Так или иначе, Джон был первым в её жизни посторонним человеком, которого она по собственному выбору подпустила к себе так близко — их разделяли лишь пролет скрипящих узких ступеней, всегда распахнутые двери общей гостиной, и запираемые смехотворным механизмом двери спальни Ватсона. И она относилась к нему с известной долей опаски — в первую очередь, в виду своей антисоциальности.

Преподаватели в частной школе, где родители заперли Мелинду вплоть до переезда, считали её поведение психическим отклонением — она предпочитала книги и долгие пешие прогулки общению с одноклассниками, спортивным играм и выездам на экскурсии. Её увлекали уроки по биологии, где им приходилось вскрывать обмякшие трупы лягушек, и оставляли совершенно безразличной занятия по литературе, когда темой были романы и фантастические рассказы. Холмс проглотила всю школьную программу по математике вместе с углубленным спецкурсом за первый год обучения, и всё освободившееся от этого предмета время в последующие шесть лет посвящала самообразованию: история, криминология, криминалистика, поведенческая психология, социология. Трижды в неделю она занималась в открывшейся при школе секции кэндо*, часто будучи единственной ученицей, поскольку другие девочки предпочитали танцы и драматический кружок.

Сама Мелинда, пусть и переняла в свой лексикон названия — социопатия, асоциальность, не считала своё поведение отклонением. Она не испытывала агрессии или неприязни, она лишь откровенно скучала — окружающие её люди, кроме, вероятно, брата, вгоняли её в чудовищное уныние. Все они были поразительно ограниченными и совершенно неспособными мыслить рационально.

Её считали заносчивой и высокомерной, но она не находила основательных причин вести себя терпеливо и вежливо, если все вокруг — даже порой приглашаемые школой университетские профессора и доктора наук — многократно уступали ей в интеллекте и массе накопленных знаний.

Беспорядочно, совершенно не следуя указателям, осматриваясь, Холмс прошлась по коридорам первого этажа, и у двери одной из ординаторских её ждал весьма удачно оставленный санитаркой без присмотра контейнер с грязной медицинской формой — халаты, штаны и блузы лежали в нём смятой кипой. Воровато оглянувшись и не обнаружив никого поблизости, она выхватила костюм совпадающего цвета, заткнула его за просторный отворот своего пальто и зашагала дальше, теперь имея первую конкретную цель — туалет. В широкой кабинке, предназначенной для инвалидов, никак не стесняющей её движения теснотой стенок, Мелинда торопливо переоделась. Просторная синяя рубаха, очевидно мужская и повисшая на ней объемным куполом, пропиталась уловимым резким запахом пота. На брюках, резинку на которых ей пришлось затягивать почти до отказа, чтобы те не соскальзывали, оказалась вертикальная полоска мелких бурых капель крови.

Свернув свою одежду в плотный комок и спрятав её под раковиной, Мелинда посмотрела на себя в зеркало и поймала на себе взгляд худощавой бледнолицей девушки с растрепанными волосами и помутневшим от усталости взглядом, торчащей из громадной рубахи хрупкой шеей, остриями ключиц и двумя тонкими руками. Она отыскала затерявшуюся в спутанном клубке волос эластичную резинку, смочила пальцы и ладони водой, причесалась и затянула высокий аккуратный узел. Форма превращала её в совершенно безликое существо, в лицо которому не заглянут большинство персонала и все без исключения пациенты, но Ватсон рассмотрел её в гриме и за сильным ливерпульским говором — в то утро этого не смогла сделать даже наблюдательная миссис Хадсон, знавшая Мелинду половину её жизни. Он весьма похвально обращал внимание на детали, не позволяя узнаваемости общей картины притупить свою бдительность, и Холмс требовалось скрыться за чем-то ещё. К собственному удивлению она даже уловила внутри себя что-то похожее на одобрение, какой-то слабый отблеск расположения к соседу.

Следующей целью была маска — надежный и соответствующий месту способ маскировки. А затем — поиски самого доктора Джона Хэмиша Ватсона. Мелинда как раз шагала по коридору в направлении приемного отделения, когда впереди различила высокий силуэт, знакомо переступающий с ноги на ногу, переносящий с одной на другую вес поджарого тела. Её сосед в белом халате и с опущенными в его карманы руками стоял в компании невысокого тучного мужчины в клетчатой рубашке и затертых вельветовых брюках, в очках в тонкой оправе, с повисшей вокруг короткой, сдавленной воротником шеи стетоскопом и с зажатой локтем стопкой папок. Ватсон учтиво склонял к собеседнику голову, открыто смотрел ему прямо в лицо и ритмично кивал. Взгляд мужчины в клетчатой рубашке за отражающими свет стеклами суетливо перемещался по коридору, его собственным рукам и даже коротко зацепился за Мелинду. Он говорил приглушенно и немного сбивчиво:

— … не имеет значения. Но понимаешь, — и этого я донести до неё не могу — что ситуация складывается так, будто это…

Холмс поравнялась с ними и, не замедляя шага, произнесла:

— Доброе утро, — примешав к голосу отличительной тонкости и немного придыхания. Ватсон, не обернувшись, буркнул в ответ:

— Доброе.

Его собеседник лишь невнятно мотнул головой, не прерываясь:

— …происходит исключительно вследствие моих…

Впереди у стены стояло два автомата — по продаже кофе и шоколадных батончиков. Мелинда дошла до первого из них, приблизилась и остановилась. Она подперла подбородок рукой, обернув лицо к витрине автомата и изображая усталую задумчивость, но косясь в сторону Ватсона и прислушиваясь. Между ней и мужчинами расстояние оказалось слишком большим, чтобы отчетливо слышать каждое слово. Но Холмс смогла различить, когда Джон обратился к собеседнику по имени:

— Майк.

Майк Стэмфорд, всплыло на поверхность сознания Мелинды. Доктор, о котором Ватсон упомянул ещё в их первую встречу при осмотре квартиры. Кардиолог миссис Хадсон, та несколько раз прохватывалась о нём словно между делом. Недавно разведенный или аккурат в процессе развода: на брюках были отчетливо видны следы тщательно заглаженной стрелки, но они уже нуждались в стирке — на задней стороне от пятки и почти до сгиба колена виднелись неряшливо затертые старые пятна брызгавшей из-под подошв грязи; рубашка была чистой, но поглаженной неумело — на рукавах и швах остались складки; на шее у линии челюсти и на щеке возле уха остались клочки не сбритой щетины; говоря, Майк Стэмфорд постоянно прикасался к своему безымянному пальцу правой руки в поисках отсутствующего там кольца. Он не вызывал у Холмс любопытства.

Она перевела взгляд на Джона Ватсона. Его взгляд был затуманенным, отстраненным — он рассуждал о чем-то отвлеченном, лишь совестливо изображая внимание и заинтересованность. Вероятно, считал себя другом Майка, обязанным его слушать, но испытывающем откровенную скуку — то, что говорил Стэмфорд его либо не касалось, либо повторялось уже множество раз. Джон проявлял поддельное сострадание — какая нелепая, напрасная трата энергии!

Холмс простояла у автомата уже несколько минут, и вскоре могла начать обращать на себя внимание своим бездействующим присутствием в пустом отрезке коридора. Она уже собиралась двинуться дальше в поисках новой точки для выжидания и наблюдения, когда одна из ведущих в коридор дверей распахнулась и из неё появилась молодая светловолосая женщина. В пальто, с обернутым вокруг шеи объемным шарфом, почти спрятавшейся под ним фирменной ленточкой пропуска больницы — белый покатый шрифт на ярко-синем фоне, как и на всех указателях — и повисшей на плече сумкой. У неё был решительный короткий шаг, каблуки её сапог отбивали твердый стройный ритм. Волосы неестественного пепельного цвета были коротко отстриженными, выбивающимися из-за уха и спадающими на лицо, и она быстрым отточенным движением подхватывала прядь и снова закладывала за ухо. Свежий светлый маникюр, недорогая, но абсолютно новая бижутерия в ушах, розовая блестящая помада, припыленные пудрой лоб, нос и подбородок. На носке правого сапога имелось несколько отчетливых царапин, на правом плече немного смялось пальто. Жила одна в старой недорогой квартире с перекошенной дверью и заедающим замком — открывая и закрывая, постоянно подталкивала её. Но судя по густоте сладкого облака духов и свеженанесенной туши, оставившей на веках несколько темных следов, этим утром она собиралась на встречу с симпатичным ей, но весьма равнодушным мужчиной — при всей тщательности подготовки это едва ли могло быть свиданием ранним пятничным утром. Скорее, короткая встреча, не имеющая сегодня столь желанного женщиной продолжения: совместный завтрак, недолгая прогулка, разговор. Её коллега, пациент, кто-то на пути из дома на работу? Всё это рефлекторно вспыхнуло в голове Мелинды в те короткие несколько секунд, пока она обернулась от автомата к женщине, и не вызвало у неё никакого интереса, пока блондинка не поравнялась с Холмс и издалека не обратилась к стоящим дальше по коридору Джону Ватсону и Майку Стэмфорду.

— Так вот ты где! — и не делая паузы: — Доброе утро.

Мелинда оглянулась в направлении её слов и проследила за лицами Стэмфорда и Ватсона. Первый скупо вежливо улыбнулся, второй ответил:

— Привет. Отлично выглядишь, — и склонил голову, послушно подставляя щеку под поцелуй.

Блондинка звонко хохотнула, двумя долгими прикосновениями утерла с лица Джона не оставленный след помады, и кокетливо отмахнулась:

— Ой да ну что ты. Какое «отлично» после ночной? Но спасибо.

Взгляд Ватсона коротко сфокусировался на ней, а затем скользнул поверх её светлой головы вдоль коридора, вопросительно натолкнувшись на Холмс. Она поспешила сделать вид, будто подхватила что-то из автомата, повернулась и зашагала к двери.

Её прогноз для надежд блондинки был неутешительным — Ватсон безо всяких раздумий и сожалений отменил свидание с ней, предпочел скучную беседу с коллегой встрече с девушкой — а ведь она его искала, вероятно, в заранее условленном месте — и теперь не хотел лишних свидетелей их общения.

В поведенческом паттерне Джона скрывать свои эмоции и мотивы за фасадом навязанной ему извне вежливости и страха обидеть прослеживалась отрицательная, разрушительная последовательность. Но ничего, составляющего угрозу для самой Холмс, не наблюдалось.

Комментарий к Глава 6.

*Кэндо — современное боевое искусство японского фехтования на бамбуковых мечах.

http://www.monnhatban.com/system/images/W1siZiIsIjIwMTYvMTIvMjkvMTQvMDYvMzYvNTU5L3NjaHdlcnRrYW1wZi02OTMwLWpwZy5qcGciXSxbInAiLCJ0aHVtYiIsIjcwMHg0NjZcdTAwM2UiXV0/schwertkampf-6930-jpg.jpg?sha=bb395bbe9a988303

========== Глава 7. ==========

moriarty: Ку-ку! Соскучилась?

***

Сон был обрывистым, неспокойным, пыльным и грохочущим затяжной чередой выстрелов. Ватсона вытолкнуло из него в реальность одним резким ударом. Вокруг оказалась темнота, по вискам и шее стекал холодный липкий пот, пижама пропиталась влагой и прилипла к спине, одеяло оказалось скомканным в углу кровати. На лестнице внизу слышались тяжелые скрипящие шаги, из гостиной доносилась вибрация низкого мужского голоса. Джон привстал, потянулся к столу, взял с его края мобильный телефон и, щурясь против яркого свечения, посмотрел на экран — 3:28 утра.

Он сел, свесил ноги к полу и растер лицо ладонями, прислушался. Шаги и голоса внизу слышались приглушенно, но отчетливо — они не были отголосками кошмара. Джон насторожился. Что за черт? Он оглянулся в поисках чего-либо, походящего на оружие: пистолета у Ватсона не было, — единственный, когда-либо принадлежащий ему, был табельным, армейским — ножи хранились на кухне внизу, в комнате не было ничего увесистого и прочного вроде биты, крепкого карниза, толстой доски на сам конец. Вооружившись только мобильным телефоном, Джон вышел из своей спальни и спустился.

На лестничном пролете он обнаружил двух патрульных в черной форме и низко опущенных на глаза фуражках, с пристегнутыми к поясам киями и кольцами наручников. Те хмуро смерили его взглядами, один из них деловито пробасил:

— Сэр, вернитесь к себе.

Джон оторопело вскинул брови.

— А что, собственно, произошло?

В его затянутом неспокойной дремой и ошметками тревожного сна мозгу родилась воспаленная картина какого-то страшного преступления, произошедшего просто за непривычно плотно закрытой дверью гостиной. В то же мгновенье, когда он подумал об этом, дверь открылась, и на пороге оказался Грегори Лестрейд. Следом за инспектором отдела убийств Скотланд-Ярда вышла Мелинда Холмс. Она была в неизменном пальто и удивительно хорошем расположении духа, непривычно подвижной и взбудораженной. Холмс подняла взгляд на Ватсона, замершего на последней ступеньке ведущего к третьему этажу пролета, и скомандовала:

— О! Джон! Немедленно переодевайтесь.

— Доброго утра, доктор, — произнес Лестрейд, проследив за взглядом Мелинды. Ватсон растеряно кивнул в ответ и спросил:

— Зачем? Что случилось?

— Четвертое убийство, — радостно сообщила Холмс, и в её по-детски искренней счастливой улыбке, отразившейся на тонких бледных губах, было что-то холодящее спину Джона ужасом. — Ещё одно тело, ещё одно место преступления, новые шансы на зацепки.

Говоря это, Мелинда спускалась по лестнице вслед за инспектором, и, почти скрывшись из поля зрения Ватсона, добавила:

— Хватит стоять, как вкопанный! Одевайтесь — офицеры отвезут Вас.

Двое патрульных в фуражках вопросительно переглянулись и перевели на Джона взгляды.

Спустя полчаса напряженного молчания в компании двух полицейских, дискомфорта на заднем сидении их патрульной машины, вязкого иррационального ощущения, что он арестован за какое-то непостижимое недоразумение, и непонимания, зачем он решил ехать куда-то по первому желанию Холмс, он оказался у массивного многоквартирного здания, тянущегося высокой краснокирпичной крепостной стеной и мерцающего светом в десятках окон. Взблескивающие синим полицейские маячки, трепещущая на ветру желтая оградительная лента и люди в светлых защитных комбинезонах, бахилах и масках вызывали у жителей дома отменяющий сон интерес.

Кларвуд-Уолк, который и оказался местом преступления, был узким переулком, тесно зажатым между кирпичными заборами, отделяющими внутренние дворики владельцев квартир первого этажа, и глухими стенами соседних зданий, выходящих фасадами на другую улицу. У переулка была странная зигзагообразная геометрия, он едва был шириной в легковой автомобиль, но судя по установленным здесь дорожным знакам Кларвуд-Уолк был проездным. Заткнутый с двух сторон машинами полиции и судмедэкспертов, будто пробками, переулок кишел людьми и наполнялся ярким холодным светом торопливо установленных здесь прожекторов.

Черное, беззвездное небо низко повисло. Воздух был острым и морозным. На календаре был уже вторник, 13 ноября, и в Лондоне всё отчетливее ощущалась близость промозглой влажной зимы. Джон подхватил воротник своей куртки, пытаясь укутать шею и спрятаться от резкого ветра. Он двинулся по Кларвуд-Уолк в сторону наибольшего сосредоточия людей в формах, и там, в самой гуще отыскал Мелинду Холмс. Присев на корточки и подхватив полы пальто так, чтобы они не волочились по земле, она склонялась к распластавшемуся вдоль кирпичного забора трупу. В руке она небрежно придерживала резиновую перчатку, которой поддевала края одежды на теле и приподнимала для лучшего обзора валявшуюся рядом сумочку.

Немного в отдалении одиноко стоял, обхватив себя руками и задумчиво пошатываясь на пятках, Лестрейд. Ватсон подошел к нему и остановился.

— Четвертая жертва? — произнес он, не совсем понимая, для чего озвучивает очевидное, не находя других слов, чтобы завести разговор, но ощущая потребность заговорить, обозначить своё присутствие.

— Угу, — невнятно промычал инспектор и добавил, оборачиваясь: — Кто Вы на самом деле, доктор Ватсон? Кем Вы приходитесь Мэл? Вы и в самом деле лишь её сосед? Потому что мне сложно поверить в то, что Вы её помощник — она не нуждается в помощниках, она сама ходячий кладезь информации и скоростная вычислительная машина.

Джон растерянно всматривался в лицо Грегори Лестрейда, пытаясь уловить, на какой из заданных вопросов тот действительно хотел услышать ответ. Инспектор тем временем продолжал:

— Она берет Вас с собой уже во второй раз, и я должен понимать причину, по которой пропускаю Вас на место преступления, позволяя Вам, возможно, разрушать важные улики. Кто Вы? Её друг или любовник?

Ватсон прыснул нелепости этого предположения и покачал головой, собираясь возразить, но инспектор добавил:

— Надеюсь, Вы понимаете, что она безумна. Мэл очень полезна нам как независимый консультант. Стыдно признаться: без её участия в последний десяток лет мы не раскрыли бы и трети преступлений. Но как человек она совершенно чокнутая, — Лестрейд понизил голос до доверительного бормотания и склонился к Джону. — Для неё всё это своеобразный наркотик. И чем чудовищнее преступление — тем большее удовольствие она получает. Я всерьез опасаюсь, что однажды этого станет ей мало, и она перейдет черту — начнет убивать сама. Не боитесь стать её первой жертвой? Вы подобрались к ней небезопасно близко, доктор Ватсон. Послушайте мой совет: ради собственной сохранности держитесь от Мэл подальше.

Внутренности Джона свернулись в хорошо знакомый ему тугой комок стального упрямства. Сам он уже перебирал в голове каждую из озвученных инспектором мыслей, рассуждал над ними и порой приходил к тому же заключению: Холмс была опасно неуравновешенной. Но навязывать себе такие мысли кем-то посторонним он позволять не намеревался, как не собирался и терпеть этот высокомерно-сочувственный тон. Ватсон коротко кашлянул, прочищая горло, и так же тихо заговорил в ответ:

— Инспектор… Грегори — могу я называть Вас Грегори? — полицейский с непониманием дважды моргнул, но промолчал. — Думаю, род наших личных взаимоотношений с Мелиндой Вас не касается. А насчет моего присутствия здесь — я бывший военный врач, прошедший четыре года боевых действий в Ираке, и действующий хирург-травматолог, и потому могу быть полезным Мелинде в качестве независимого медэксперта.

С каждым произнесенным словом он пропитывался неподдельной верой в то, что всё это было правдой — возможно, безумие Холмс имело свойство передаваться воздушно-капельным путём или через пользование общей посудой, или виной всему было время — 4 часа морозного утра. Но к его голосу примешивалось всё больше резонирующей металлической вибрацией решительности:

— Позволите мне пройти, Грегори? — осведомился он, указывая рукой в сторону склонившейся над трупом Мэл. И Лестрейд, недовольно поджав губы, кивнул.

— Только наденьте бахилы и перчатки, доктор.

***

Сообщение пришло задолго до полуночи и ознаменовало собой завершение длительного молчания. Мелинда несколько часов ждала звонка от Лестрейда, обутой и собранной сидя в гостиной с телефоном наготове, но инспектор не просто вызвал её — он приехал за ней лично и с сопровождением, а это означало только одно: что-то пошло совершенно иначе. Когда инспектор посреди гостиной сверился с экраном своего мобильного, чтобы сообщить полученные от прибывших на вызов патрульных данные, Холмс резко сжала кулаки и до крови прокусила скользкую нежную кожу на внутренней стороне щеки, боясь услышать имя Далси.

Мелинда неусыпно следила за её передвижениями и к неоднозначной двойственности чувств замечала, что Далси стала меньше работать и больше посещать бесплатные семинары по сетевому маркетингу. С одной стороны, Далси интересовала её лишь как возможный, потенциально полезный инструмент расследования, и её отвлеченность от работы проституткой обращала слежку за ней в совершенно напрасную. С другой стороны, такое поведение Далси выводило её из круга предполагаемых жертв и относительно обезопасило её существование.

И когда этой ночью от Мориарти пришло сообщение, Холмс вдруг ощутила невнятное покалывание беспокойства. Она тщательно старалась скрыть от него факт — и характер — своего знакомства с Далси на случай, если Мориарти был не просто посторонним наблюдателем, а выходил с убийцей в контакт или и вовсе имел на него непосредственное влияние. На то были две противоречащих друг другу причины: во-первых, Холмс не хотела метить Далси своим вниманием и тем самым лишать её внимания брикстонского душителя; во-вторых, она не хотела заострять на Далси слишком агрессивное внимание фактом своего присматривания за ней. И после ночи с ней беспокойно терзалась. Мелинда не знала обширности знаний Мориарти, а так, не могла знать и его пробелов, чтобы выверено ими пользоваться — оставалось лишь уповать на волю случая и удачу.

Этой ночью ей повезло. На Кларвуд-Уолк была обнаружена не Далси. Документов при убитой не было, но в кармане пальто оказался смятый рецепт на сильное обезболивающее на имя Сесилии Эбернети, в мобильном телефоне в десятках сообщений от десятка разных номеров значились разнообразные уменьшительные версии её имени: Сили, Селия, Сис. В фотогалерее значилось множество снимков небольшого коротко стриженного пса с ярким ошейником, изредка разбавленных фотографиями недорогой ресторанной еды. В небольшой сумочке оказалось три новых упаковки капроновых колготок, массивная связка ключей с пушистым розовым брелоком и стопка рекламных брошюр массажного салона. Её одежда была недорогой и пестрой, но на пальцах и в ушах поблескивали скупым цирконием золотые украшения. Обувь была ухоженной, на ногтях салонный яркий маникюр, пепельные волосы хранили следы тщательной, обильно залитой лаком укладки, ресницы были не наклеены — наращены. Сесилии Эбернети было чуть больше тридцати, она жила одна с собакой, любила искусственный загар, работала относительно дорогой проституткой в салоне и, похоже, весьма этим гордилась. Возможно, имела заработок не только с собственных клиентов, но и долю со всего заведения — иначе зачем носить с собой приготовленные к распространению брошюры? Страдала от какого-то заболевания или сильной, неочевидной при беглом осмотре травмы — доза предписанного ей анестетика была большой и рассчитанной на длительный курс. Имела достаточно средств для проживания и покупки дорогостоящего препарата, но не имела сбережений, чтобы на время лечения отказаться от работы.

По роду занятий, внешнему виду и характеру удушения Сесилия Эбернети подходила под типаж брикстонского убийцы.

— Так, зачем Вы меня позвали? — раздалось негромкое над головой Мелинды, и она, запрокинув голову, рассмотрела нависший над собой высокий силуэт Ватсона.

— А, Джон, вы уже здесь. Посмотрите: когда наступила смерть?

Он вопросительно вскинул брови, но, не дождавшись ответа, поддернул на бедрах джинсы и, коротко с присвистом выдохнув, послушно присел рядом. Привычными ловкими движениями он надел перчатки и наклонился над телом, сначала заглянул в лицо, задержав долгий взгляд на неравномерно растертой по подбородку и щекам алой помаде, а затем осторожно, немного боязливо прикоснулся к руке Сесилии Эбернети. Ватсон потрогал её обернутую кверху ладонь, обхватил и немного надавил на пальцы, приподнял руку за узкую кисть и потрогал кожу на тыльной стороне. Затем снова склонился над лицом, осторожно пальцем оттянул одно веко и всмотрелся в неподвижный глаз.

Мелинде было забавно наблюдать за сосредоточенной напряженностью мышц его лица и учтивой плавностью движений. Всю нужную информацию она выяснила в первые несколько минут по прибытию, и последующее время просто рассуждала в одиночестве. Ей было известно время и способ смерти, она имела четкое представление о причинах, отличающих этот случай от трех предыдущих смертей, но Холмс хотела услышать рассуждения Ватсона. Она не искала лишних подтверждений своего интеллектуального превосходства, лишь ради собственного развлечения хотела выслушать другую версию. Лестрейду она запретила озвучивать несуразные результаты беспорядочных импульсов его центральной нервной системы ещё много лет назад, находя их утомляющими своей ограниченностью. Но масштабы глупости соседа ей пока были неизвестны. Напротив, порой тот — когда не бомбардировал её своими неизменными «зачем» — проявлял выгодно его отличающую сообразительность.

— Она умерла не больше двух часов назад, — после долгой вдумчивой паузы сказал Ватсон, оборачиваясь в Холмс. — Возможно, меньше. Сегодня холодно, а потому тело довольно быстро остыло, но окоченение ещё не началось, слизистые оболочки не успели высохнуть, роговица глаза не помутнела, а на белках не возникли пятна.

— Где её убили: здесь или в другом месте, а тут лишь сбросили?

Джон прищурился и черты его лица недовольно заострились, подчеркивая скулы и запавшие под глазами тени слишком короткого внезапно прерванного сна.

— Это какой-то нелепый тест? — проскрипел Ватсон.

— Вы ответите на вопрос? — парировала Холмс.

— Мэл, Вы ведь уже знаете на него ответ. Как, вероятно, на предыдущий и на все возможные в этой ситуации вопросы.

— Кроме одного — кто убийца? — напомнила она, и Джон кивнул. У его глаз немного разгладились сосредоточенные морщины, на лбу распрямились продолговатые хмурые заломы. Он слишком быстро позволил себе расслабиться, полагая, что смог сместить акцент беседы. Мелинда получила приятно щекочущий укол злорадства, холодно отчеканивая:

— Где её убили? — и различая накрывающую Ватсона новую волну замешательства. Он описал взглядом хаотично дерганную петлю по трупу и коротко ответил:

— Я не знаю.

— Знаете. Вы смотрите на очевидный ответ, но не обращаете внимания на то, что видите.

— Какого черта?..

— Посмотрите на неё! Джон, что Вы видите?

— Я… — ослиное упрямство на его лице сменилось растерянностью, вместо пелены усталости в глазах мелькнул невнятный азартный огонек, он снова осмотрел тело Сесилии Эбернети. Качнув подбородком, он сказал: — Помада. Убийца заслонял ей рот, чтобы не закричала, а она дергалась и пыталась вырваться, оттого помада так сильно размазалась. В ней могут остаться отпечатки пальцев.

— Похвальное наблюдение. Он носит перчатки, она и в самом деле решительно упиралась. Но это не дает ответа на поставленный вопрос.

Ватсон покосился на неё, сводя на переносице брови.

— Не знаю.

— Знаете, Джон. Вы доктор. Вам удалось правильно трактовать трупные явления, а так — определить время смерти относительно точно. Вы знаете основные функции тела при жизни и после смерти. Смотрите внимательнее!

Он в непродолжительном оцепенении непонимания брошенной подсказки задержал на ней взгляд, затем снова уставился на труп и качнул головой.

— Напрягите свой крошечный мозг! — раздраженно выплюнула Холмс, и на этот её резкий возглас обернулся Лестрейд и несколько других полицейских. Она вынудила себя понизить голос и продолжила: — Озадачьте его одной простой функцией — внимательно осмотритесь.

С полминуты он молча буравил её обозленным взглядом, яростно выпячивая нижнюю челюсть, отчего лицо становилось тяжеловесным и приобретало совершенно отрешенное выражение, а затем всё же оглянулся. Под подошвами его ботинок скрипнула пыль и каменная крошка, он уперся рукой в правое бедро, поддерживая его при движении. Ватсон поднял голову, посмотрел на окружающие дома — тупица, даже эксперт Скотланд-Ярда обнаружил ответ безо всяких подсказок — затем выстроившиеся вдоль переулка кирпичные стены, зацепился взглядом за каждого присутствующего, затем повернулся обратно. Холмс не смогла сдержать недовольного рычания.

— Асфальт, Ватсон. Это же очевидно! Асфальт везде сухой — давно не было дождя, но рядом с телом расползлась лужа влаги. Только рядом с телом и больше нигде. Что происходит с организмом непосредственно после смерти в преимущественном количестве случаев?

Джон изобразил запоздалое понимание и сокрушенно уронил голову.

— Расслабление мышц и как следствие — мочеиспускание и дефекация, — приглушенно сказал он. — Он убил её здесь. Прямо на этом месте.

***

— Всё иначе, — сказала Мелинда, когда Лестрейд подошел и отозвал её поговорить с десятком свидетелей, сообщивших патрульным, что они слышали возню и видели убийцу. С большинством из них, выстроившихся в очередь между машинами полицейских, Холмс говорила не больше нескольких секунд и раздраженно велела убраться. Инспектор с блокнотом и ручкой наготове стоял у неё за спиной и хмурился неоднородности ответов на короткий вопрос:

— Что Вы видели и слышали?

Кто-то говорил о звуках ударов, кто-то слышал крики о помощи, кому-то померещился выстрел; кто-то видел толпу подростков-скинхедов, кто-то светящегося красным дьявола во плоти. Лишь двое ответили в унисон друг другу и уместностью сообщенной ими информации удостоились более тщательных расспросов.

Первым оказался коренастый мужчина-азиат, который и вызвал полицию и скорую. Он услышал невнятные хрипы и скуление на улице — окна его квартиры на втором этаже находились просто над местом преступления, и, выглянув в одно из них, он заметил две тесно прижавшиеся друг к другу фигуры в переулке, но в полумраке не смог рассмотреть их отчетливо. Ему показалось, что один человек душил другого, он распахнул окно и крикнул наружу:

— Эй ты!

Тогда один темный силуэт отделился от второго, бессильно завалившегося на асфальт, и побежал по Кларвуд-Уолк в сторону парка Лафборо.

Вторым отсеянным Мелиндой свидетелем оказался молодой парень-араб, куривший в форточку своей кухни, как раз когда услышал пронзительное:

— Эй ты! — снаружи и выглянул в переулок. По нему, грузно ступая и неловко вскидывая руки, бежал человек.

Описание подозреваемого удивительно точно совпало: высокий, тучный, в обернутой козырьком назад бейсболке и черной куртке со светоотражающей горизонтальной полоской на спине. В показаниях обоих свидетелей возможный душитель бежал в одинаковом направлении. Холмс голодным коршуном насела на двоих мужчин, выстреливая в них бессвязными, иногда хаотично повторяющимися вопросами, доведя юного араба до отчаянных слёз, а затем вдруг крутнулась на пятках и зашагала по переулку в указанном свидетелями направлении.

— Мэл, стой! — крикнул ей вдогонку Лестрейд, но его голос отразился от удаляющейся узкой спины в темном пальто и кирпичных стен волнующимся эхо. Инспектор обернулся к Ватсону.

— Вы её персональный помощник, — скривив губы в ядовитой усмешке, проговорил он. — Вам с этим и разбираться. Только напомните ей условия нашего сотрудничества. Она должна мне всю раздобытую информацию в течение суток. — И, наморщившись, будто произнесение имени доставляло ему физический дискомфорт, добавил: — Джон.

— Грегори, — возвратил ему ту же стальную остроту в тоне Ватсон.

Когда он догнал Мелинду, — быстрая ходьба, почти переходящая в бег трусцой отдавалась в его бедре пламенем пекущей боли — она порывисто шагала по пустынному темному переулку, петляющему между задних дворов прямоугольных блоков многоквартирных домов. Она выудила из кармана пачку сигарет, сунула одну между губ и, дважды коротко чиркнув зажигалкой, закурила.

— Вы сказали, что всё иначе, — напомнил Ватсон, пытаясь удержать дыхание ровным, усилием не пропуская отдышку в свой голос. — Что Вы имели в виду?

Сизое облако горького дыма всплыло перед его лицом. Холмс сделала новую глубокую затяжку и оглянулась. Джон безотчетно повторил движение её головы. Он увидел лишь кирпичный забор, оплетенный высохшей паутиной хмеля или дикого винограда, небольшую криво исписанную граффити трансформаторную будку и сваленные рядом с ней в беспорядочную кучу обрывки картонных коробок, разломанные старые стулья и изогнутый проржавелый велосипедный руль. Мелинда, вероятно, видела что-то совершенно другое и более значительное.

— Он сорвался, — ответила она спустя несколько нервных затяжек. — Жертву выбирал иначе, отошел от своей первоначальной тактики, подался импульсу.

— Я не понимаю.

Холмс метнула в него ледяной взгляд и остро заломила губы.

— Предыдущие жертвы были дешевками, работающими на улицах, сговорчивыми, не придирчивыми. Он обращался к ним регулярно, выбирая их не только по типажной внешности, но и по чистоплотности. После убийства он не просто тщательно смывает с них следы, он наслаждается процессом. Это его фетиш: мыть своих жертв, расчесывать, срезать им ногти, аккуратно надевать на них одежду. Он душит их не в припадке злости или заигрываясь, это воплощение его сильнейшего сексуального желания. Он следует определенному графику: все убийства произошли в ночь на вторник. Он всё тщательно планирует и последовательно, неторопливо выполняет.

Переулок снова вильнул и вывел их к пустынной улице, заполненной тусклым свечением фонарей и шорохом трепещущегося на ветру брезента, укрывающего строительные леса вокруг фасада одного из домов. Холмс оглянулась по сторонам и повернула налево.

— Сегодня он убил импульсивно, против выработанной рутины, не на своей, удобной ему территории, а посреди улицы. Он намеревался убить Сесилию так же, как и всех остальных, он ждал этого дня с нетерпением, готовился, а она отказалась прийти. И он сорвался.

— Сесилия? — эхом отозвался Ватсон.

Выбранное Мелиндой направление привело их к перекрестку и она снова пошла влево. Пыхтя сигаретой и мерзло подняв к ушам острые плечи, она накренилась против сильного морозного ветра. Было около пяти утра, темно и безлюдно, отсутствовал транспорт и царила тишина.

— Сесилия Эбернети — так её звали, — угрюмо ответила Холмс.

Джон шагал рядом, ощущая растерянность — неизменную составляющую компании Мелинды. Он всё ещё не понимал, почему она снова позвала его с собой на место убийства. Что бы он раздраженно ни процедил инспекторуСкотланд-Ярда, сам Ватсон знал совершенно точно, что особой пользы для Холмс не составлял — она могла справиться сама на обоих местах преступления и во время рейда в используемые проститутками гостиницы Брикстона. Как и в их общей квартире на Бейкер-Стрит, так и во время вылазок на расследования Джон был для Мелинды лишь подвижной частью местности. К своему удивлению, он не обнаружил в себе никакого сопротивления такой установившейся модели их общения. Это была своеобразная игра — не на равных, Джон не понимал правил и не мог отличить самих границ игры, но его это в некоторой степени устраивало.

— Почему вторники? — спросил он.

— Мне это пока неизвестно, — Холмс задержалась возле высокой урны, затушила о неё сигарету — разжаренный пепел ярким фейерверком посыпался на асфальт — и выбросила окурок. — Закономерность в выборе дней очевидна: между убийствами ровно по три недели. Но причин выбора именно вторника и такой паузы между ними я не знаю. Он руководствуется лишь собственными желаниями, внешними обстоятельствами? Возможно, по вторникам у него получка или выходной? Или ночь с понедельника на вторник имеет какое-то особое для него сакральное значение.

Ватсон присмотрелся к её острому профилю в тусклом фонарном свечении: выразительные скулы, тонкий нос, узкий подбородок. Уголки губ были едва приподняты в преддверии ухмылки, глаза довольно прищурены.

— Вы получаете от этого удовольствие, правда? — выговорил он, ощущая, что задает этот вопрос не только — и не столько — Мэл, что обращается в первую очередь к себе.

— От чего?

— От расследования подобных дел.

Холмс скосила на него быстрый невнятный взгляд и передернула плечами.

— Я должна этого стыдиться?

— Это нездоровое увлечение.

— Не вижу ничего нездорового в получении удовольствия от поимки преступников и совершения правосудия, — и не делая паузы, ничуть не меняя тона, добавила: — Мне нужен кофе.

Она локтем подтолкнула Джона к краю тротуара и, не осматриваясь по сторонам, беспечно шагнула на проезжую часть, направляясь к светящимся окнам круглосуточного Макдональдса через дорогу. Внутри она заказала большой стакан кофе и среднюю порцию картошки-фри, Ватсон купил чай с молоком, отказавшись от предложенного десерта, подхватил протянутые ему сдачу и квитанцию и направился через пустой зал вслед за Холмс, выбравшей место у большого окна, выходящего на площадь у перекрестка и мигающие желтым светофоры. Опустив горячий парующий стакан на стол, он стряхнул насыпанные в ладонь монеты в карман и собирался смять чек, когда вдруг зацепился взглядом за мелкий шрифт. Вместо привычных наименования и цены, указания взятого налога, благодарности за выбор и приглашения прийти снова значилось «Было бы разумнее прислушаться к инспектору, Джон».

Он медленно моргнул и внимательно всмотрелся в квитанцию снова, поднося её ближе к глазам. Текст ему не померещился. Ватсон оглянулся на продавшего ему чай и распечатавшего этот клочок бумаги кассира. Тот сунул в уши наушники, облокотился об автомат с мороженым и дергал головой в такт слышной лишь ему одному музыки. Джон перевел взгляд на Холмс, сидящую рядом с ним с невозмутимым видом и активно жующую и торопливо закидывающую в рот ломтик за ломтиком.

— Что это за игры, Мэл? Какой-то новый способ нашего общения?

Когда она повернула лицо, скривившееся в каком-то презрительно-брезгливом выражении, он сунул ей квитанцию с таким размахом, будто намеревался приклеить ту ко лбу Холмс. Мелинда инстинктивно отшатнулась, прищуриваясь, а затем удивленно округлила глаза. Острый подбородок опустился, рот приоткрылся и на щеках запали косые продолговатые тени.

— Чертов Мориарти, — процедила она, выдернула из пальцев Ватсона квитанцию и обозленно отбросила на пол.

— Мориарти? — переспросил Джон, проследив взглядом за плавным покачивающимся полетом квитанции к темному каменному полу. — Тот, который разрисовал картину в кабинете Вашего брата?

— Он самый, — холодно подтвердила Холмс, потянулась за новым куском картошки, но передумала и оттолкнула от себя поднос вместе с пакетом фри и стаканом кофе. Немного черной жидкости выплеснулось через прорез в пластмассовой крышке и поползло пятном по стопке салфеток. — Что сказал Вам инспектор?

— Мэл, я…

— Что. Он. Сказал? — раздраженно отчеканив каждое слово отдельно, повторила она. Резкость перемены была поразительной. Жутковатая удовлетворенность в мгновенье ока уступила место предельному нервному напряжению.

— Чтобы я держался от Вас подальше.

— Когда это было?

Ватсон скосил взгляд на своё запястье, но часы прятались под рукавом куртки, и он вдруг ощутил в своём теле предельное оцепенение, не дающее пошевелиться.

— Около часа назад, — наугад ответил он. — Может, меньше.

Мелинда плотно сжала губы — те превратились в две едва различимые белые линии — и замолчала.

— При чем тут Мориарти? Он имеет какое-то отношение к убийствам?

— Самое непосредственное, — глухо ответила Холмс. Её взгляд медленно каменел и затуманивался — Джон уже видел такое выражение её глаз, она погружалась в раздумья и ставала всё невосприимчивее к внешним раздражителям. Нужно было торопиться выведать как можно больше — его захлестнуло жадное любопытство.

— Мориарти и есть убийца?

— Маловероятно. Но он знает убийцу, он следит за ним. Сегодня он предупредил меня за несколько часов до убийства.

— Так Мориарти помогает Вам?

— Наоборот.

— Я не понимаю.

— Он пытается заставить меня заняться его поисками.

— Зачем ему это? Зачем ему добровольно натравливать на себя кого-то вроде Вас?

Джон проговорил это и задумался: а кого он относил к этому разряду кого-то вроде Холмс? Никого столь же неординарного, столь же безумного, притягательного, остроугольного, своеобразно доброго и сопереживающего, он не только не знал, но и не мог представить.

— Ему нужны «Чертоги». Мориарти добивается, чтобы я искала душителя через него, а самого Мориарти я смогу найти, лишь запустив «Чертоги», но тем самым и подвергнув их риску взлома. Он хочет вынудить меня взъесться на него и наплевать на осторожность.

— Разве жизни четырех женщин и всех последующих стоят Вашего упрямства сохранить за собой какой-то поисковик?

На узкой переносице между двумя темными размахами бровей запала глубокая хмурая складка.

— Этот какой-то поисковик, — ядовито повторила она, — отберет куда больше жизней, если попадет не в те руки.

— А Ваши руки — те?

Туманная пелена опала с её льдистых глаз и их взгляд — прямой, острый, вскрывающий, будто бескомпромиссный скальпель — уперся прямо в лицо Джону. По его коже побежал противный влажный холод.

— Я никогда не использовала «Чертоги» во вред.

— Во вред себе?

— Во вред людям.

Ватсон не сдержался и хмыкнул.

— Забавно, что Вы выразились именно так. Мне казалось, Вы не любите людей.

— Избегаю их общества, нахожу их недалекими, бесполезными, суетливыми, но не не люблю их. И не желаю случайно или намеренно им навредить. А «Чертоги» способны устроить настоящий хаос: разрушить банковскую систему, взломать безопасность десятков государств, остановить производство, в одночасье убить тысячи.

— Зачем Вы создали такую чудовищную программу?

— Её действие всецело зависит от оператора, от введенного в командную строку запроса. «Чертоги» можно использовать и в правильных целях: отслеживать незаконные поставки оружия, теневые денежные переводы, взламывать информационную сеть террористических ячеек.

Договорив — слова сыпались ритмично и хлестко, будто барабанная дробь спешного марша — она соскользнула со стула и, бросив:

— Нам пора, — направилась к выходу.

Ватсон, так и не успевший сесть, крутнулся вслед за ней на пятках. Это движение отдалось в бедре спазмом, а в голове легким кружением. Его сознание пронзила внезапная догадка, которую он поторопился озвучить прежде, чем успел её обдумать:

— Вы — Шерлок. Так ведь, Холмс?

Она оцепенела в середине шага, он всмотрелся в её узкую спину и повисший поверх пальто серый капюшон. Конечно, это была она — компьютерный гений с нездоровой любовью к преступлениям, но завидным и безвозмездным стремлением к отмщению. То, что Майкрофт Холмс говорил о Шерлоке, совпадало с Мелиндой удивительно точно. Как мог её собственный брат не видеть столь очевидного? Как мог не замечать, что неизвестный хакер, воспринимаемый им и его правительством настоящей занозой, на самом деле был их действенным орудием правосудия и воплощался в этой низкой костлявой девчонке с холодными глазами, стройными ногами и арабской вязью татуировки?

Она оглянулась на него через плечо и хрипло повторила:

— Нам пора. Нужно спешить.

========== Глава 8. ==========

Во-первых, следовало заняться Лестрейдом. Полученное Джоном Ватсоном сообщение от Мориарти было ничем иным как его хвастовством — вот как далеко он запустил свои скользкие щупальца. Мелинда видела инспектора и Ватсона разговаривающими на Кларвуд-Уолк, различала выражения их лиц и по ним весьма точно могла понять суть разговора, а озвученное позже самим Ватсоном содержание служило лишь подтверждением, в котором она не нуждалась. Лестрейд посоветовал доктору не соваться к ней, нелепо полагая, что имел на неё какое-то право после долгих лет сотрудничества и тех нескольких раз, когда она от скуки позволяла ему к себе прикасаться; и эти его слова Мориарти мог услышать только одним способом — через телефон инспектора. Этим искусством Мориарти, похоже, владел в совершенстве — он даже пробрался в динамик ведомственного сотового Майкрофта, к защите которого болваны из Офиса всё же прикладывали кое-какие усилия. Мобильный соседа Холмс исключала. После полученных с его номера сообщений от Мориарти она потрудилась над предотвращением повторного взлома и невозможностью отслеживать его иначе, как по ею собственноручно установленному маячку. Банально подслушать вживую Лестрейда и Ватсона в те непродолжительные минуты их беседы никто не мог — никто не находился рядом с ними достаточно близко. Самостоятельно сдать эту информацию Мориарти — впрочем, она всерьез не подозревала ни одного из них — инспектор и доктор тоже не имели возможности и времени, она не спускала с них глаз. Оставался только один вариант — телефон Лестрейда, и об этом нужно было побеспокоиться. Впрочем, это не было первоочередным. На данном этапе достаточной предосторожностью было бы до устранения прослушки просто держать Лестрейда в неведении о ходе расследования, что бы ей ни удалось выяснить, и тем самым лишать Мориарти понимания, насколько близко она подбиралась к разгадке или насколько далеко на самом деле от неё оставалась.

Во-вторых, точечная проницательность Джона Ватсона проявилась там, где Мелинде этого наименьше хотелось. Теперь масштабы его знаний о ней значительно превосходили то, что Холмс предпочитала позволять другим знать о себе. Ему было известно её первое имя, а она его ненавидела; ему было известно о sher_lock, и это будто лишало её тыла, обнажало что-то, чего демонстрировать наружу она не желала. И главное — он имел наиболее актуальное представление о том, как непростительно далеко Холмс была от поимки душителя; а так, нужно было удостовериться, что он не станет источником протечки информации наружу.

В-третьих, — и только это сейчас по-настоящему беспокоило Мелинду — нужно было немедленно собрать записи со всех камер наблюдения в радиусе километра от места убийства. «Чертоги» всё ещё оставались под запретом использования, а значит, заниматься этим следовало вручную, а так — приступать нужно было немедленно и работать торопливо. Холмс нужно было наиболее точное, поддающееся анализу изображение убийцы — на пути к Кларвуд-Уолк или при бегстве оттуда он не мог не попасть в ракурс видеокамер, и при должном усердии, внимательности и толике везения выяснение его личности было лишь вопросом некоторого времени.

Вернувшись домой, она этим и занялась. Первыми камерами наблюдения, установленными на указанном свидетелями пути бегства подозреваемого, оказались две на торцах трехэтажного кондоминиума по Кларвуд-Уолк, дом номер 17. Полминуты поисков в Интернете привели Мелинду к охранному агентству «Армстронг Секъюрити», судя по выставляемым дому счетам-фактур и актам выполненных работ, оказывающему услуги внешнего наблюдения и пультовой вооруженной охраны. Следующие полчаса поисков в переполненной тысячами папок виртуальной видео-библиотеке камер агентства ни к чему не привели. В памяти кэша хранились образы искомых ярлыков, но самих записей не оказалось. Это настораживало.

Далее предполагаемый маршрут убегающего убийцы проходил мимо ворот заднего двора частного детского сада, и над высокими кованными воротами заезда тоже была установлена камера. Охраной этого учреждения занималось «Дорз Супервайзер», и в данных этого агентства нужный ярлык пустым не был. Холмс открыла его и, монотонно ударяя пальцем по стрелке, стала торопливо перекручивать видео к отметке времени — после 2:30 ночи. Картинка, открытая в одном из нескольких десятков наслоенных друг на друга окон программ и вкладок браузера, с каждой перемоткой оставалась почти неизменной — лишь незначительно покачивались голые ветви нависшего над дорогой дерева, и просачивающийся сквозь крону фонарный свет менял свои узоры на асфальте под дуновением морозного ветра. Мелинда всматривалась в сменяющиеся цифры в нижнем углу экрана, улица с течением отсчитываемого цифрами времени оставалась пустынной.

— Хотите кушать? — раздалось вдруг где-то рядом. Холмс отвлеклась от экрана и посмотрела поверх него. На кухне горел свет и у плиты стоял Джон Ватсон.

Всю дорогу от Брикстона домой, занявшую в промерзшем утреннем такси полчаса, Ватсон — к облегчению Мелинды — хранил молчание, по прибытию также молча поднялся к себе, и Холмс казалось, что уснул. Она не заметила его появления и не имела представления о том, как давно он спустился.

— Да, — ответила она хрипло. В горле пересохло. — И кофе.

Время на видео достигло искомой стартовой отметки — 2:30:01. Холмс, всё это время сидевшая, подвернув под себя босые ноги и укрывшись полами пальто, снимать которое не стала, разогнула колени, опустила голые ступни на холодный пол и подалась вперед. Она развернула видео в полноэкранный режим и сосредоточено всмотрелась, занеся над кнопкой пробела палец, готовясь нажать паузу, как только появится фигура в темной куртке со светоотражающей полоской поперек спины и в кепке. 2:42:59, 2:43:00… В 2:54:10 на попадающем в объектив камеры отрезке Кларвуд-Уолк возник силуэт — неясная подвижная точка черноты на неосвещенном пятачке проулка, в 2:54:18 фигура порывистым быстрым шагом вошла под рассеиваемый ветками фонарный свет, в 2:54:20 свечение яркой вспышкой отразилось в горизонтальной полоске на спине куртки; в 2:54:21 вместо темного переулка и спешно идущего по нему возможного душителя возникла неожиданно яркая разноцветная картинка. Анимационная желтая мочалка в одежде и с неприятно режущим ухо скрипящим голосом распахнула дверь и сказала:

— Видишь?

В двери возник округлый красный краб с диковинно торчащими над головой глазами и уточнил:

— Вижу что?

— Гриль! Прямо здесь.

— Прямо здесь — где?!

На кухне Джон Ватсон с отчетливой насмешкой в интонации хмыкнул:

— Начинаете свой день со «Спанч Боба», Мэл?

Холмс только скривилась ему в ответ, не поднимая взгляда от экрана. Сомнений в том, чьим было это вмешательство, у неё не оставалось. Мультфильм сменился тишиной и монохромной темнотой видеозаписи с камеры наблюдения. В нижнем углу было указано 2:54:33, и переулок снова был пустынным. Мелинда сжала занесенные над клавиатурой пальцы в кулак и раздраженно ударила. Ноутбук пошатнулся на коленях, воспроизведение видео остановилось, поверх него всплыл черный квадрат нового чата.

moriarty: Ох, Розамунд.

moriarty: Что ты с нами делаешь?

moriarty: Я уже начинаю беспокоиться из-за этого доктора.

Она скосила взгляд на Ватсона. Тот сталкивал кусок сливочного масла с ножа в поставленную на плиту сковородку. Разогретая, она отозвалась мягким шипением и поползшим по комнате сладковато-молочным запахом. В животе Мелинды что-то болезненно-остро закрутилось — не голод, напряжение. Почему Мориарти завел речь о Ватсоне? Ткнул пальцем наугад? Хотел сосредоточить её внимание на своей выходке с чеком в Макдональдсе и убедиться, что она видела и поняла суть того сообщения? Или знал совершенно точно, что Мелинда и Ватсон сейчас находились в одной комнате, не более чем в нескольких шагах друг от друга? Мориарти скалился, показывая остроту своих зубов и вездесущесть своих глаз, как сделал это в один вечер в прежней квартире, с яблоком? Она неуютно поежилась, поднимая ноги с холодного пола и кутаясь в пальто.

moriarty: Инспектор тоже ревнует тебя к нему.

moriarty: Доктор ревнует тебя к инспектору и к той потаскушке.

moriarty: Она хоть стоила тех денег, которые ты ей заплатила?

Откуда он это знал? Знал о возможной заинтересованности душителя в Далси и следил за ней? Следил за Холмс и так узнал о Далси? Предполагал, что Мелинда заплатила Далси или знал наверняка, что она отдала втрое больше, чем Далси брала за ночь? И если знал, то откуда: от самой Далси или каким-то образом сумел установить слежку и в этой квартире? Все эти вопросы наводняли голову Холмс, затапливая собой всё, не оставляя на поверхности ни одного ответа.

moriarty: Но мы-то оба знаем, что по-настоящему тебя интересую только я.

***

Сон этой ночью оказался для Джона Ватсона чем-то недостижимым. Сначала его разбудили ворвавшиеся в гостиную Лестрейд и патрульные, и неспокойная мешанина обрывков воспоминаний и полуночного бреда оказалась замещенной не менее тревожной реальностью места преступления. Затем, вернувшись на Бейкер-Стрит, Джон принял долгий горячий душ. Стоя под обжигающими потоками воды в окружении клубящегося белого пара, он попытался прочистить голову и согреться — безуспешно. Забрался в постель, намостив под головой подушки и укутавшись в одеяло с головой, но сон не приходил. Снаружи постепенно начинало сереть, наступало раннее утро, и чем дольше Ватсон ворочался в кровати, тем отчетливее понимал, что отключиться не сможет. А потому решил спуститься на кухню, позавтракать и начать свой день. Он приготовил себе и Мелинде по горячему бутерброду из остатков черствого хлеба и последних ломтей ветчины и сварил по большой чашке кофе, после завтрака намеревался отправиться в ближайший круглосуточный супермаркет, а вернувшись — разжечь камин, потому что без разведенного в нём огня квартира невыносимо стремительно остывала. Но к своему удивлению после горячей еды и большой порции ароматного кофе почувствовал приятную сонливость. Снова поднявшись к себе и предприняв третью за ночь попытку, он наконец уснул.

Но вскоре снова проснулся от нестройно повторяющихся отдаленных глухих ударов. Джон открыл глаза и прислушался. В комнате уже было светло, за окном слышалась дождевая капель, откуда снизу доносился стук. Он то казался гулким и деревянным, то глухим, с металлическим звоном, и Ватсону спросонья потребовалось несколько минут, чтобы понять — кто-то долго и настойчиво стучался в их входную дверь то рукой, то медным дверным молотком. Ещё с минуту Джон лежал и прислушивался, не идет ли кто-то другой — Мелинда или миссис Хадсон — открыть утреннему гостю, но в доме стояла нарушаемая лишь стуком тишина.

Недовольно прокряхтев ругательство себе под нос, чувствуя в затылке тупую пульсацию боли и резь в уставших глазах, Джон встал с кровати, взял со шкафа первый попавшийся под руку свитер, натянул его поверх пижамы и вышел из спальни. Он спустился на второй этаж и заглянул в гостиную. Холмс сидела там же и так же, где Ватсон оставил её несколькими часами ранее — на кресле у не разожжённого камина в длинном темном пальто, с натянутым на голову капюшоном и с лэптопом на коленях. На широком подлокотнике её кресла остались стоять чашка из-под кофе и тарелка с надкушенным бутербродом. Её лицо, заостренное холодным свечением экрана, казалось мертвенно-серым. Джон какое-то время постоял на пороге комнаты, переступая с ноги на ногу и скрипя половицами, но Холмс его не замечала, как делала это постоянно. Ему было искренне любопытно, она делала это демонстративно или на самом деле так концентрировалась на своём занятии, что забывала обо всём вокруг.

— Вы разве не слышите, что кто-то стучится? — спросил он.

Мелинда подняла от экрана холодно-серые глаза и вперила в него недобрый взгляд.

— Я никого не жду, — ответила она, заламывая тонкие губы в недовольной гримасе. — Своим гостям открывайте сами.

— Я тоже никого не жду, — парировал Ватсон.

Удары в дверь с неравномерно западающими между паузами продолжались.

— Значит, это к миссис Хадсон, — заключила Холмс и, потеряв к нему всякий интерес, снова вперила взгляд в компьютер. Ватсон кисло вздохнул и вышел обратно к лестнице. Миссис Хадсон — он вспомнил это где-то посередине ступеней, ведущих к темной прихожей — во вторник по утрам дома не было, она отправлялась куда-то на аэробику и едва ли могла на это время назначить приход своих гостей. Наверное, за дверью был кто-то вроде рекламного агента, только распространители домашней утвари и бытовой химии, ходящие от дома к дому, могли так долго и упорно колотиться в одну и ту же запертую дверь.

Но когда Ватсон всё же открыл дверь, на пороге оказалась высокая статная девушка в короткой потертой дубленке, с замерзшим покрасневшим носом и без рекламных проспектов или пробников средств в руках. Длинные светлые волосы были собраны в высокий хвост и её открытое продолговатое лицо с обильно накрашенными глазами показались Джону смутно знакомыми.

— Фу, блин, — произнесла она простужено и улыбнулась. — Приветик! Почини чертов дверной звонок, к вам не достучаться. Мэл дома?

Джон буркнул:

— Дома, — и отступил в сторону, пропуская статную блондинку. Как же — Холмс никого не ждала. Просто её наглость не имела границ и никак не была стеснена самим Ватсоном — он вопреки всякому здравому смыслу почему-то позволял соседке вертеть собой, как вздумается. Ходил ей за кофе, готовил ей завтрак, возил её на мотоцикле, посреди ночи отправлялся неизвестно куда, открывал дверь её подружкам. Обозленный этими мыслями, он с размаху захлопнул входную дверь и пошел вслед за гостьей, та уверенным тяжелым шагом поднималась на второй этаж.

Она вошла в гостиную, Ватсон свернул к двери, ведущей в смежную кухню. Ему вопреки закипевшей внутри злости — на самого себя — было любопытно, кем была эта утренняя гостья, и почему казалась знакомой.

— Ну приветик, Мэл! — произнесла та бодро, но в ответ удостоилась лишь такого же колкого взгляда поверх экрана, которым минутой ранее Холмс одарила Джона. Гостью это не смутило, и она продолжила тем же бойким тоном: — Прошло почти три недели, и от тебя ни слуху. Ты не оставила мне своего номера, так что я решила зайти.

— Зря, Далси, — холодно ответила Мелинда. — Уходи.

В полусонном, уставшем сознании Ватсона возникло воспоминание трехнедельной давности и внесло ясность в происходящее. Ну конечно, Далси, однажды утром выплывшая из спальни Мелинды в коротком красном платье.

— Но я соскучилась по тебе и…

Холмс раздраженно оборвала её:

— Что за чушь! Я заплатила тебе за одну единственную ночь, Далси. Если я буду искать твою компанию снова, то найду тебя на углу Ламберт-Роуд, не беспокойся. А теперь убирайся!

Резкость её голоса и хлесткость слов неприятно задели Ватсона. Он, собиравшийся набрать в чайник воду, забыл повернуть кран и так и остался стоять у раковины, прислушиваясь. И когда Далси потухшим голосом глухо предприняла новую попытку:

— Но, Мэл!

Снова получила в ответ стальное:

— Уходи!

И развернулась к лестнице, Джон неожиданно для себя бросился за ней. Ему вдруг стало очень стыдно за Холмс и обидно за Далси. В какой-то — в очень большой — степени он её понимал, ведь Мелинда вела себя с ним едва ли не так же гадко. Он понимал этот горький привкус, оставляемый её равнодушием и бесцеремонностью. Ватсон догнал Далси уже в темной прихожей, когда та пыталась отыскать дверную ручку.

— Не принимайте это близко к сердцу, — выговорил он, протискиваясь мимо блондинки к двери, отпирая замок, но придерживая её закрытой. — Это не совсем то, что она хотела сказать. Она имела в виду, что занята и…

— Нет, — с неожиданно вернувшейся в голос бодростью возразила Далси. В сумраке он рассмотрел её обернутое к нему лицо и не обнаружил на нём ни гримасы обиды, ни отблеска слёз, только неподдельную грусть. — Не оправдывай её. Она сказала именно то, что хотела сказать. И она права. Я шлюха, и моё место на улице, где меня могут снять другие клиенты. Вот только… Мне показалось, она не просто клиент. Мне показалось, я была ей по-настоящему интересной. Она так внимательно меня слушала, задавала такие удивительно точные вопросы, так понимала, была такой нежной.

Ватсон понял, что начинает хмуриться, отражая выражением лица свои мысли, и одернул себя. Далси по ошибке или наивности — такого качества от уличной проститутки Джон не ожидал, те казались ему имеющими достаточно тяжелого опыта, чтобы не позволять себе такую глупую неосторожность — восприняла отстраненное молчание Холмс за внимание, а безразличие за понимание. Но вслух говорить это всё он не намеревался.

— Кстати, как тебя зовут? — вдруг поинтересовалась Далси.

— Джон.

— Джон, — повторила она, будто пробуя его имя на вкус, склонила голову набок, разглядывая его, и добавила: — А ты симпатяжка.

Он смущенно прыснул неожиданности этого заявления и лишь невнятно мотнул головой. Далси сунула руку в карман своей темной дубленки и, вытянув оттуда визитку, ткнула её Ватсону.

— Вот, Джон, держи. Захочешь развлечься — звони, я многое умею и сделаю тебе скидку.

Поблагодарив и выпроводив Далси, он поднялся обратно на кухню. Взял с края раковины оставленный там чайник, наполнил его водой, и когда потянулся за спичками, чтобы разжечь огонь на старой газовой плите, из гостиной заговорила Мелинда:

— Раз уж Вы закончили с утешением проституток, может, наконец разведете камин?

Ну вот опять, бесцеремонное навязывание её собственных желаний безо всякой оглядки на чужие чувства и планы, без утруждения себя вежливостью. Ватсон выдержал паузу, неторопливо включая газ под чайником и поджигая синее пламя спичкой, находя какое-то болезненное удовлетворение в вынуждении Холмс ждать ответа, а затем коротко сказал:

— Идите к черту, Холмс. Понятно?

***

Воздух был влажным, пронизывающим, неспокойным. Мелинде пришлось спрятать сигарету и зажигалку в кулак, чтобы закурить. Полыхнувший огонек лизнул кожу её ладони, и Холмс зашипела от пекущей боли. Сделав затяжку, она безотчетно тряхнула рукой, будто могла сбросить с неё ожог, сунула пачку сигарет в карман, пониже натянула капюшон, пытаясь заслонить лицо от остро секущего дождя, и зашагала в сторону железнодорожной станции.

Район Эдмонтон был крайним отшибом Лондона — влажная чернота спутанных ветвей кустарников, которыми порос пустырь; массивные здания оптовых магазинов продуктов, утвари для садоводства и мебели, полигоны заставленных машинами парковок и стоянки компаний по продаже и сдаче в аренду грузовых фургонов. Район был расчерчен напополам скоростным шоссе, вдоль узкого тротуара которого, огражденного замызганным и гнутым отбойником, шла Холмс, и железнодорожной линией, ведущей в сам Лондон и имеющей пересадку на метрополитен. В Эдмонтон Мелинду привела находка, которую она отчаялась отыскать, но целое утро продолжала пытаться.

Мориарти методично удалил или заместил мультфильмом нужные обрывки в каждой видеозаписи, содержащей изображение душителя. После архивов «Армстронг Секъюрити» и данных «Дорз Супервайзер» Мелинда перебрала по одиночке ролики с камер на Кларвуд-Уолк, Мурленд-Роуд, на которую выходил переулок, в обоих направлениях до перекрестков и ещё сотню камер жилых домов и заведений с десятка соседних улиц. Всё бесполезно — убийца не попадал в объектив большинства из них, а если показывался в кадре, Мориарти врезал в запись «Спанч Боба», успевшего опостылеть Мелинде. Долгий упорный труд ни к чему не приводил, и когда на взятом с сервера дорожно-транспортного управления ролике с камеры, установленной над светофором на перекрестке Баррингтон-Роуд, возникла уже знакомая Холмс вспышка отраженного курткой света, и в следующую секунду изображение резко сменилось, уставшая и разозленная Мелинда едва не упустила самое важное. Убийца порывисто шел вниз по улице, обернутый спиной к камере, и, когда он появлялся на экране в полный рост — руки сунуты в карманы, кепка все так же обернута козырьком назад — за секунду до того, как вместо него появлялась желтая мочалка, под накрывающей Баррингтон-Роуд эстакадой к остановке подкатывался поздний пустынный автобус. В своём кресле в постепенно заполняющейся серым утренним светом гостиной Мелинда тогда раздраженно закрыла окно проигрывателя прежде, чем успела заострить своё внимание на том, что именно только что увидела. Она как раз снова развернула эту запись и стала торопливо её прокручивать, когда в комнате возникла Далси — несмышленое материальное воплощение бессилия Холмс перед Мориарти, усугубляющее нависшую над ней опасность до непонятных ей самой и, в первую очередь, Мелинде масштабов.

Избавиться от Далси удалось относительно быстро. Времени между её первым:

— Ну приветик!

И последним:

— Но, Мэл…

Хватило Мелинде, чтобы удостовериться в том, что душитель проходил вдоль автобуса, как раз когда тот стоял, вероятно, выпуская редких ночных пассажиров, а так — сквозь окно или открытую дверь мог оказаться запечатленным установленной в салоне автобуса камерой. Сайт государственного предприятия по пассажирским перевозкам в Лондоне и округе оказался поверхностной визиткой с схемами проезда, расписанием маршрутов и формой для подачи жалоб или заявлений об утере. Возможности сквозь сайт пробраться во внутренние данные не было. Точно так же Мелинда не нашла способа отследить камеры наблюдения и установленные в водительской кабине регистраторы сквозь сеть. Данные, похоже, весьма кустарно передавались с автобусов в депо на внешних носителях и, если и загружались, то в какое-то отрезанное от Интернета хранилище.

Ей потребовалось какое-то время, чтобы отыскать адреса, по которым искомые данные могли храниться, и после первой неудачи — бесполезного визита в офис отдела обслуживания клиентов в центре, недалеко от порта — Холмс нашла само автобусное депо посреди Эдмонтона. В полдень вторника то оказалось удивительно пустынным: лишь несколько контролирующих диспетчеров, стая механиков, курящих возле гаража для ремонта автобусов, и двое скучающих охранников на пропускном пункте. Подкупить их удалось смехотворной сотней фунтов на двоих и скормленной им байкой о том, что в одном из автобусов её, Мелинду, обчистил карманник, а полиция отказывалась как-либо помочь. Холмс удивило, что наиболее действенным из всех испробованных ею мотивов — жадность, сопереживание, нелюбовь к силовым структурам — наиболее эффективным оказался последний. Один из охранников, вызвавшийся провести её к нужному клерку, не стесняя себя в выражениях, обругал полицию, не забыв упомянуть и об их бессилии в расследовании убийств — в частности, четырех задушенных молодых женщин. Мальчишка, поглощающий крекер за экраном допотопного монструозного компьютера, который по словам охранника и занимался собиранием, обработкой и хранением видео с камер в автобусах, гнусаво сообщил, что как раз закончил с этими материалами и мотнул головой в сторону двери, за которой оказалось пыльное тесное помещение, заставленное стеллажами с ящиками, полными дисков, обозначенными пометками, сделанными косым рваным почерком.

Завидев их, Холмс не смогла сдержаться и довольно хмыкнула. Чтобы пробраться сюда, Мориарти нужно было собственноручно проделать всё то же, что сделала Мелинда, или отправить сюда кого-то. И охранник, вышедший на смену вечером накануне, заверил её, что никто другой сегодня с той же просьбой не приходил. А так, эти записи не могли содержать «Спанч Боба». Вместо него на диске с пометкой «12/13 ноября, вторая смена, 35-й маршрут в сторону Шордитч» были 7 никем не тронутых секунд, на которых брикстонский душитель попадал в объектив двух камер. И хоть изображение было весьма низкого разрешения, свет в салоне автобуса был значительно ярче фонарного освещения снаружи и убийца проходил в полутора метрах от самого автобуса, у Мелинды оказалось его фото.

Прямо в депо Холмс сделала несколько копий записи и снимков, растолкала их по памяти своих ноутбука и телефона и в сети, замаскировав под спам на не используемой электронной почте миссис Хадсон.

И теперь, ощущая влажную тяжесть пропитавшегося дождем капюшона, жжение в ладони и, в первую очередь, сладостное удовлетворение тем, что наконец имела над Мориарти преимущество, она торопилась вернуться домой. Над полученном в автобусном депо изображением нужно было основательно поработать, максимально его детализировав и лишив всяческих помех, а затем попытаться идентифицировать лицо, пропустив по полицейской и миграционной базам. Но прежде следовало убедиться, что 221Б Бейкер-Стрит была достаточно безопасной. Холмс не хотела рисковать своей находкой и обнаруживать её Мориарти, если тот имел глаза и уши в самой квартире или вел наблюдение с домов напротив.

Чтобы отыскать две крохотные оптоволоконные камеры в предыдущей квартире, Мелинде пришлось основательно перевернуть ту вверх дном. Заниматься подобным сейчас у Мелинды не было ни сил, — она давно не спала и не ела — ни достаточной внимательности.

Сделав последнюю глубокую затяжку и неторопливо выдохнув дым, щекочущий горькостью глаза, она свернула к ведущей на станцию тропе и оглянулась. Как и прежде, никаких очевидных признаков слежки: ни других прохожих, ни медленно катящихся машин. Невидимость Мориарти, но основательность его присутствия действовали на Холмс двояко: он пугал и захватывал её, раздражал и вызывал неподдельный, голодный интерес.

На пути с Эдмонотона к Бейкер-Стрит Мелинда пришла к тому, что наилучшим оружием против Джима Мориарти будет то же, чем он пользовался против неё — провокации. А провоцировать Холмс умела и любила.

Когда она вернулась домой, сразу за входной дверью обнаружила Джона Ватсона. Тот балансировал на стремянке, судя по повисшим с неё нитям паутины и неравномерности налипшей пыли принадлежавшей мужу миссис Хадсон и неподвижно хранившейся без дела все годы после его смерти. Миссис Хадсон стояла тут же, в прихожей, держала в руках массивный фонарик и направляла столп его света в спутанный комок проводки в открытом электрощите.

— Мэл! — радостно воскликнула она, как только Холмс протиснулась в щель, ограниченную дверью, сдерживаемой стремянкой, и Ватсон на ней неловко пошатнулся от толчка. — Наш дорогой доктор решил взяться за ремонт. Наконец-то у нас будут работать свет и звонок! Ну разве он не сокровище?

Холмс стянула капюшон и подняла голову, исследуя взглядом его длинную фигуру. Сзади внизу на джинсах подсыхала неравномерная россыпь грязных капель — недавно, сильно хромая, вернулся с улицы. Из-под свитера виднелся смятый край белой футболки, та выбилась из-за пояса джинсов и, подтянувшись по инерции за поднятыми к щитку руками, обнажила узкую линию бледной кожи на животе и пояснице. Мелинда невнятно ответила:

— Ага.

Джон Ватсон и в самом деле мог быть определен, как своеобразное сокровище. Этим утром Мориарти обнаружил Мелинде, что её намеренное выставление доктора напоказ не осталось им незамеченным, а так — доктор оставался отличным объектом для провокации.

========== Глава 9. ==========

К своему негодованию Джон испытывал что-то вроде вины за то, что позволил себе послать Мелинду Холмс. Ему показалось, что он обидел её, и был немного удивлен, ведь считал Мэл в принципе неспособной на эмоции, будь те положительными или негативными. Она вскочила с кресла незадолго после его обозленной реплики, — на плите даже не успел закипеть чайник — втиснулась в ботинки, брошенные просто посреди гостиной, подхватила ноутбук и стремительно ушла, захлопнув за собой входную дверь с такой силой, что стекла в высоких французских окнах их гостиной пугливо задребезжали. Несколько часов её отсутствия Ватсон провел в молчаливых препираниях с самим собой. В нём боролись здравый смысл, диктующий необходимость ради его собственного блага осадить наглую соседку, воспитание, противящееся такому обращению с женщинами — пусть Холмс и была самой невыносимой из них — и требующее извиниться, и медленно прорастающее в нём смиренное принятие Мелинды целостной: с поразительным интеллектом, своеобразной добротой и отталкивающим характером. Все эти силы противоборствовали в его голове, и Ватсон упорно пытался избавиться от закипевшей в его сознании бури. Он разжег камин, совершил долгую прогулку к парку и по нему, сходил в супермаркет и обратно, приготовил себе обед — пытался занять руки и тем самым отвлечься. Ничего не помогало, и Джон решил занять себя чем-то требующим больших усилий, чем приготовление тушеного мяса — он вызвался помочь миссис Хадсон с перегоревшей проводкой в коридоре. Ватсон ничего не смыслил в электричестве, но решил попробовать. В конечном итоге, думал он, оплетенные изолентой проволоки не могли быть намного сложнее человеческой анатомии.

Он не имел внятного представления как, но всё же сумел вернуть дверной звонок и светильник в прихожей к жизни. Миссис Хадсон рассыпалась в хвальбе и благодарностях, усадила Джона за стол в своей яркой кухне, заварила чай и предложила к нему пирожных, поднялась на второй этаж, чтобы пригласить к чаепитию Холмс, но вернулась без неё.

— Сказала, что не голодна, — сообщила миссис Хадсон, выдвигая для себя стул. Ватсон различил в себе что-то вроде облегчения. Он надеялся, что Мелинда не присоединится, ведь за время её отсутствия так и не выяснил, как себя повести, когда она вернется, и при её появлении растерялся. В нём преобладала почти физически ощутимая потребность попросить прощение за грубость, но этому противостояло немного ребяческое упрямство — если он пойдет на попятную, лишь покажет Холмс свою слабость, и приструнить её впредь станет совершенно невозможным.

Когда спустя какое-то время, поблагодарив миссис Хадсон за угощение, Джон поднялся в гостиную, Мелинды вопреки обычаю там не оказалось. Её кресло пустовало, но посреди комнаты снова возникли её грубые ботинки, на спинке обеденного стула — одного из четырех, оказавшихся с течением времени заваленных всяким хламом Холмс, который Джону постоянно приходилось раздраженно передвигать, чтобы сесть — темной тяжелой грудой повисло её пальто. Из её ванной комнаты слышался шум воды. На кухне над оставленной на плите кастрюлей с остатками тушеного мяса не оказалось крышки, изнутри торчала вилка — Мелинда в очередной раз воровала его еду. В какой-то момент Ватсон даже начал с этим свыкаться. Его это всё ещё раздражало, но, возвращаясь со смены в Бартсе, он перестал рассчитывать отыскать в холодильнике то, что оставлял там накануне, и приучился не покупать ничего слишком впрок, ведь многое из этого в конечном итоге ему не доставалось.

Ватсон устало вздохнул. Посылание к черту, если и задело Холмс каким-либо образом, воспитательного эффекта не возымело.

— Эта блондинка из больницы, — вдруг раздался за его спиной голос Мелинды. Джон вздрогнул и обернулся. Она стояла в проходе, ведущем из кухни к её комнате, обернутая банным полотенцем, с поблескивающей на голых плечах влагой, с мокрыми тяжело повисшими иссиня-черными волосами. Из ванной за её спиной всё ещё слышался шум воды, на дощатом полу оттуда к кухне протянулись лужицы её следов. — Мэри Морстен — так её зовут? Что Вас в ней не устраивает?

Ватсон растеряно безотчетно покосился по сторонам, будто опасался увидеть где-то в комнате Мэри.

— Откуда Вы о ней знаете? — спросил он. — И какое Вам вообще до неё дело?

Их общение с Мэри, начавшееся с преимущественно его весьма однозначного интереса к ней, постепенно видоизменилось во что-то обоюдно дружеское. Они созванивались, иногда обменивались сообщениями, но чаще всего просто пересекались в больнице и вместе обедали, если совпадали их дежурства. Медсестра из реанимационного отделения была веселой, подвижной и внимательной — полной противоположностью соседки Джона. С ней было уютно.

— Её симпатия к Вам очевидна, — проигнорировав вопросы, продолжила Мелинда. — Вы когда-либо обращали внимание на её язык тела? На то, как она поворачивает к Вам туловище, как наблюдает за Вами, как оглядывается на Вашу реакцию и улыбается или смеется, только если улыбаетесь или смеетесь Вы?

— Что за черт?! Откуда Вы всё это взяли, Холмс?

class="book">Она скомкала тонкие губы в кривой острой усмешке и сделала ленивый длинный шаг.

— Думаю, — пусть и не по этим признакам — но Вы понимаете, что ей симпатичны. Почему же это не взаимно, Джон? Вас привлекает кто-то другой?

Мелинда подошла ещё ближе, и Ватсон почувствовал, что кухня заполнилась тем же неприятно покалывающим током, который волной наэлектризованности возник в утро её голого дефиле. Сейчас Холмс не была столь же откровенно обнаженной, но она только вышла из душа и под отрезком махровой ткани едва ли имела хоть какую-то одежду. Эти мысли, выбравшие неожиданное для Джона направление, порождали в нём неловкость.

— К чему Вы это завели, Мэл? — поинтересовался он, отступая назад, но упираясь в плиту.

— Джон, Вы уверены, что не имеете на меня никаких видов? — Она недобро прищурилась, продолжая медленно приближаться, и её глаза отблескивали чем-то стальным и смертоносным. — Мы ведь это обсуждали, помните? И Вы заверили меня, что ничего подобного ко мне не испытываете. Но я вижу, как равнодушно Вы обходитесь с Мэри, и как совершенно иначе ведёте себя со мной, и не могу с Вами согласиться.

Он различил химическую отдушку геля для душа — что-то сладкое и тропическое — и покачал головой, пытаясь оттолкнуть этот запах и порождаемое Мелиндой волнение.

— Холмс, не ерундите! — Заставив себя улыбнуться, парировал Джон. — Вы меня больше бесите, чем привлекаете.

Между ними осталось совсем немного пространства, и то заполнилось чем-то густым и жарким, не поддающимся пониманию Ватсона. Он растеряно смотрел сверху вниз на лицо, поднятое к нему с ядовитым вызовом, и видел опавшую на мягкую влажную кожу её щеки ресницу и белесый росчерк шрама на нижней губе. Будто в ответ на этот взгляд Холмс оскалилась.

— И всё же привлекаю, — сказала она, делая последний шаг и не оставляя между ними ничего, кроме влажного тепла её махрового полотенца и побежавшего по телу Джона царапающего напряжения. — Пусть и меньше, чем бешу.

Ватсон ненавидел ощущение загнанности в угол. Но именно там — в безысходном тупике — он сейчас и оказался. Мелинда не оставила ему шанса возразить — отрицать то, что она была ему как-то нездорово интересной, и пытаться скрыть это от неё же, было бы глупо. Она преградила ему и физические пути к отступлению. Подобного давления Джон не переносил. Он решительно ухватил Холмс за плечи — кожа оказалась мягкой, влажной и прохладной, но плоть под ней ощущалась горячей и твердой, налитой мощью, неожиданной для такой хрупкости тела, — и отстранил от себя. Её мускулы под его ладонями упруго натянулись, она вскинула и скрестила локти и резким толчком сбросила с себя руки Джона.

— Искренне не советую применять ко мне силу, — проговорила она холодно, но ехидный разлом не сошел с её губ.

— Искренне не советую вынуждать меня применять к Вам силу, — парировал Ватсон немного растеряно. Холмс отбилась молниеносно, он не был готов к такой её прыткости, и ему потребовалось несколько мгновений, чтобы почувствовать незначительную саднящую боль в предплечьях там, куда пришлись удары острых ребер ее ладоней, и осознать произошедшее. Он оторопело понял, что всё ещё держал свои руки поднятыми, и, одернув себя, опустил их. Мелинда проследила за этим движением колким взглядом и, хмыкнув, сказала:

— Не думаю, что Вы всерьез способны со мной подраться.

Эти слова царапнули внутри головы Джона именно там, откуда просыпалось его неразумное упрямство доказать обратное.

— Не думаю, что Вам стоит пытаться это проверить. Это может быть небезопасно, — ответил он.

Мелинда повела бровью. Её оскал стал острее.

— Вы из тех приверженцев старой школы поведенческого воспитания, которые проповедуют святость неприкосновенности женского пола. Даже если его представительница совершенно неоспоримо заслуживает наказания, Вы не переступите через социальные нормы и гендерные стереотипы. Какая унылая глупость!

Последние слова Холмс прозвучали с коротким шумным придыханием, и только необычность этого звучания предупредила Ватсона об атаке — быстро выброшенный ему навстречу кулак он перехватил у самого своего лица, и силы, вложенной в попытку отразить удар, едва хватило, чтобы замах Мелинды вхолостую пролетел мимо его уха.

— Ну же! — вдруг рассмеявшись, прикрикнула Холмс. — Врежьте мне, Джон!

Она пружинисто переступила с ноги на ногу, поднимая плечи и выставляя перед собой кулаки — принимая стойку и готовясь к нападению. Джон протяжно выдохнул. С самого первого дня их сожительства она добивалась от него того, что ей было нужно, и сейчас Ватсон тоже сдавался, но и сам этого хотел — ему давно нужно было спустить пар. Так или иначе, Мелинда, похоже, кое-что смыслила в рукопашном бою и имела достаточно силы — он видел, как её руки и стройные бледные ноги взбугрились рельефом напряженных мышц — чтобы не оказаться избитой. Оборот полотенца вокруг её груди немного ослабился, в её смехе не оказалось того холодного яда, который всегда был в её оскалах — только детское озорство.

— Черт бы Вас побрал, Мэл, — проговорил Ватсон, сжимая кулаки и ступая вперед. Он не был мастером боевых искусств, лишь какое-то недолгое время боксировал в армии в собственное удовольствие и ради развлечения, вовсе не для оттачивания техники, но был вдвое тяжелее и больше Мелинды, а потому напомнил себе не распаляться слишком сильно. Ему хотелось задать соседке взбучку, но травмировать её он не собирался.

— Давайте-давайте, — подзадорила его Холмс. Она отвела назад левую руку, описала кулаком большую и быструю дугу, подтолкнула себя шагом вперед и замахнулась, целясь в голову Джону. Он заслонился руками и в тот же момент ощутил толчок в левое бедро — Мелинда ударила его ногой точно и сильно. Нерв сзади над коленом защемило в пекущей вспышке боли, и если бы удар пришелся в правое бедро, Ватсон бы уже упал. Понимание того, что эта костлявая низкорослая девчушка с одного обманного маневра и единственного удара могла завалить его на пол, отменило установку Джона осторожничать.

Он прорычал что-то невнятное, злобное и бросился вперед. Он схватил Холмс в охапку, сгребая её; она попыталась отбиться несколькими слабыми толчками локтем ему в плечи и спину, занесла колено, целясь Ватсону в ребра, но не нашла опоры, чтобы вложить в удар силу — Джон оторвал её от пола, а затем обрушил обратно. Он опрокинул Холмс на спину, грубо впечатывая её острые лопатки в пыльный дощатый пол. По инерции её голова запрокинулась, затылок ударился о пол с глухим стуком и коротким яростным вскриком Мелинды. Джон навалился сверху, сдавленно охнув, когда правое бедро пронзило судорогой, перехватил потянувшиеся к нему бледные острые кулаки Холмс, оттолкнул её руки обратно к полу, сжимая вокруг кистей прочную хватку, и рявкнул ей прямо в лицо:

— Перестаньте, иначе — клянусь Богом — я Вас покалечу!

Внизу послышался щелчок отпираемого дверного замка и раздался встревоженный голос миссис Хадсон:

— Мэл? Доктор? У Вас там всё в порядке?

— Всё отлично, миссис Хадсон! — крикнула в ответ Мелинда, оборачивая голову к распахнутой двери гостиной. — Не беспокойтесь!

Джон покосился туда же. Если бы хозяйке дома сейчас вздумалось подняться, чтобы проверить воочию, стоило ли ей беспокоиться, её ждала бы весьма неоднозначная картина: Холмс, распластанная на полу в почти стянутом с неё полотенце, с прилипшими ко лбу, шее и плечам влажными волосами, с прижатыми к доскам руками, и Ватсон, лежащий поверх неё. Он едва сдержался, чтобы не хохотнуть. Они не прожили вместе ещё и месяца, а Джон уже почти ничему из происходящего не удивлялся.

На первом этаже закрылась дверь квартиры миссис Хадсон.

Ватсон посмотрел на Холмс, больше не пытающуюся высвободить руки, но неспокойно заелозившую под ним, и обнаружил на себе её пристальный ясный взгляд. Он почувствовал, как вокруг него сомкнулись в плотное кольцо её ноги. Она не норовила его сдавить или оттолкнуть, просто обвила ногами, и Джон вдруг отчетливо ощутил тепло внутренней стороны её бедер, прижавшихся к нему. Между ними осталась только плотная шероховатость его джинсов и последние стремительно таящие капли трезвого сознания Джона. Так или иначе, а за скверным характером, отвратительным поведением и выдающимся интеллектом была девушка по-зимнему сдержанной красоты с обыкновенной женской физиологией. И Ватсон реагировал на неё естественно — его манили тепло и мягкость между её ног, он точно помнил очертания её небольшой груди, изгиб её тонкой талии и узких бедер, бледность её кожи на животе. Всё это было прямо перед ним, — под ним — стоило лишь одернуть край полотенца. Джон изголодался по женщинам. Эти желания прятались где-то в мутном осадке последние несколько месяцев, первоочередными для Ватсона были выздоровление и поиски ментальной стабильности, но никогда не исчезали бесследно. И вот теперь заявляли о себе в полный голос.

Он отмахнулся от неясного зуда сопротивления собственного разума и под тем же взглядом двух пытливых льдинок опустил голову. Он распробовал пряность рта Мелинды Холмс — послевкусие им же приготовленного жаркого. Её губы оказались холодными и сухими, а язык — горячим и скользким, изворотливым. Поцелуй превратился в своеобразное продолжение потасовки: они толкались и боролись за место во рту друг у друга, соперничали за первенство — кому доставалось накрывать губы другого своими и задавать ритм. Ватсон разжал пальцы, оцепеневшие вокруг кистей Холмс, и скользнул в её ладони. Она вдруг коротко замычала ему в губы и одернула правую руку, откидывая её куда-то в сторону. Джон рефлекторно поймал её за локоть и, стиснув, прижал к полу.

Какой бы гениальной и наблюдательной, какой бы ловкой и быстрой в рукопашном бою Мелинда ни была, сейчас она оказалась подмятой под Ватсона, обездвиженной, обезоруженной — никакой автоматной очереди её блистательных выводов, никакого смертоносного острия её надменной ухмылки — и это опьяняло его. Где-то на окраине затапливаемого сознания неясно возникло подозрение, что его используют, — приблизительно так же расчетливо и равнодушно, как прежде, как однажды использовали Далси — но Джон предпочел не заметить подаваемых знаков опасности. Плевать, подумал он, плевать на всякие предосторожности, плевать на всё. В конечном итоге, это ничего не означало — только банальное удовлетворение физиологических потребностей, цитируя саму Холмс, и ничего больше: никаких осложнений, никаких видов, как она это называла, никаких симпатий, никаких надежд. Просто секс. Сколько таких просто у него уже было — не счесть. И это должно было быть очередным просто.

Джон прервал поцелуй и сполз губами на шею Холмс. Из-под тонкой, разогревшейся после драки кожи размеренно пробивался пульс. Она пахла фруктовой сладостью геля для душа, пыльной терпкостью города и немного щекочущей горечью сигарет. Ватсон глубоко вдохнул её аромат, и тот покатился по его телу будоражащим током, задевающим каждую мышцу, подталкивающим Джона прижаться к Холмс ещё крепче. Подавшись этому импульсу, он надавил бедрами. Мелинда приняла это движение, крепче сжав вокруг него захват ног, но вслух колко произнесла:

— Прежде, чем начинать фрикции, Джон, нужно снять штаны и надеть презерватив.

— Замолчи, — рявкнул он, и услышал свой голос хриплым, почти шипящим откуда-то со стороны. Сознание было отделено от его тела. Ватсон ощущал всё точно и остро, оглушительно сильно, но ничего не понимал и, казалось, ничего в себе не контролировал. Он действовал инстинктивно, рефлекторно, механически. Боль в правом бедре оказалась приглушенной, словно ослабленной действием местной анестезии, когда он отпустил руки Холмс, подхватил её под впитавшую холод пола спину и вместе с Мэл, повисшей на нём петлей ног вокруг пояса, встал. Последней трезвой мыслью, не поглощенной разгоряченной лавой его желания, было — нужно убраться с гостиной, этого проходного двора с неизменно распахнутыми дверями, впускающими внутрь всех без разбору: от проституток до полицейских и крайне высоко поставленных чиновников.

Как только он выпрямился во весь рост, как только почувствовал силу затянувшихся вокруг его пояса тисков, ощутил на своих плечах тяжесть рук Холмс, как только перехватил её удобнее, под бедра, и ощутил их горячую упругость под нежной кожей, как только по его лицу скользнуло тепло её близкого дыхания и он поймал его своими губами, ничего трезвого не осталось. Мэл оказалась легкой, крепко ухватившейся за него, неожиданно пылко отвечающей на поцелуй. С минуту Джон стоял на месте, забыв, что собирался сделать, и лишь легкий отголосок боли из бедра напомнил — им нужно что-то горизонтальное и мягкое, с запираемой дверью. На этом этаже их совместного дуплекса закрывались лишь ванна Холмс, в которой всё ещё шумела вода, и её спальня.

На самом кончике языка, заигрывающего с губами Мэл, он поймал рефлекторный вежливый вопрос: «Можно к тебе?», — но одернул себя. К черту! О Холмс он знал решительно мало, — почти ничего внятного, лишь собственные догадки и крохи выдаваемой миссис Хадсон или Лестрейдом информации — но что понимал совершенно точно: учтивость и обходительность не принадлежали к её качествам и, проявленные другими, не провоцировали у неё хотя бы намёка на благодарность или ответную вежливость. А потому к черту это. Она вламывалась в его спальню, и теперь он имел полнейшее право сделать то же.

Джон крепче перехватил её и медленно повернулся, пытаясь понять, где именно в комнате сейчас находился и где на его пути были преграды — кресло у камина, загибающиеся углы старых пыльных ковров, кухонный стол и дверной косяк. Он силился возродить в памяти картинку их гостиной и кухни, но лишь безуспешно барахтался в тягучем жаре, заполонившем его череп. В этот момент он не помнил дороги к спальне Холмс. Мозг был способен лишь руководить телом на уровне примитивных инстинктов.

Холмс в его руках зашевелилась и отстранилась назад, прерывая поцелуй. Он бессознательно потянулся за её губами, но она выговорила:

— Отпусти.

Ему пришлось открыть глаза и заглянуть в лицо Мэл: такое же узкое, с острыми скулами, но налившимися алой припухлостью губами, добавляющими ей теплой женственности, и глазами, приобретшими темную гипнотизирующую глубину. Он открыл рот, но ничего не сказал — голос пропал, и не нашлось слов, — только коротко кашлянул, вкладывая в это вопросительную интонацию:

— Кхм?

— Отпусти, — повторила она требовательнее и, расслабив хватку вокруг его бедер, соскользнула на пол. Полотенце, удерживавшееся между ними на сплетениях их рук, опало, и Холмс оказалась абсолютно голой — бледное хрупкое тельце с просвечивающей синевой вен на сгибах локтей и проступающим рельефом ребер над грудью и под ней. Она повернулась, и Ватсон с невнятной горечью в спутавшихся мыслях наблюдал за тем, как с каждым порывистым шагом отдалялась её узкая спина и как покачивались её подтянутые бедра, хранившие на светлой коже полукруги красных пятен — следов его жадно впивавшихся пальцев. Мэл отошла к кухне, там у стола остановилась и неторопливо, вальяжно повернулась.

— Идешь? — спросила она и её губы расползлись во что-то острое и отталкивающее. Но хрупкость её плеч, тонкость рук, бледность ладоней, расслабленно опущенных вдоль бедер, белизна нежной кожи на груди и животе, тонкие темные ободки вздыбленных сосков и смоль спутанных волос на лобке, стройный рельеф её ног привлекали куда сильнее, чем отталкивала ухмылка. А потому Ватсон ответил:

— Иду, — переступил через смятое полотенце и пошел вслед за Холмс. Её спальня встретила его полумраком — свет едва пробивался сквозь плотно задернутые шторы — и рассеянной сигаретной горечью — всё же курила у себя, нарушая запрет миссис Хадсон.

Джон закрыл за собой дверь и приблизился к Мэл — она наклонилась над кроватью, подхватывая петлю какого-то провода и свой ноутбук со смятой постели. В тусклой комнате её бледность, казалось, источала сдержанное лунное свечение, холодное и волшебно манящее. Ватсон исследовал взглядом стройный ряд позвонков, острыми бугорками выпирающих под кожей спины, нагнулся над Мелиндой, обвил её руками, отыскивая ладонями небольшую пружинистую грудь и роняя поцелуй куда-то во влажные, сладко пахнущие волосы, повисшие на шею и плечи. Он почувствовал, как она коротко напряглась в ответ на прикосновение, а затем зашевелилась в его объятии, пытаясь повернуться и отложить лэптоп. В разгоряченной лаве его помутненного возбуждением сознания взбурлило то, чему он редко давал абсолютную власть, особенно в первый секс с новой, ещё не изученной женщиной — оголтелая, неконтролируемая жажда. Он предпочитал проявлять её постепенно, с каждой следующей ночью понемногу, никогда не обнажая полностью и отчасти стыдясь, но сейчас был слишком изголодавшимся и слишком смятенным самой Холмс, совершенно запутавшимся в происходящем, чтобы сохранять контроль.

Он сомкнул руки вокруг Мелинды крепче, подхватывая пальцами отвердевшие соски, и сдавил её. Она снова коротко дернулась, пытаясь дотянуться до комода у изножья кровати и сгрузить на его пыльную столешницу ноутбук и провод, но в тисках Ватсона едва смогла пошевелиться — лишь уперлась спиной ему в грудь, а обнаженной задницей в пах, где за ширинкой Джону стало болезненно тесно. Он сперто выдохнул по инерции этого слабого толчка. Ему вдруг позарез стало необходимым добиться от Холмс повиновения. Почти месяц он сосуществовал с ней на ею установленных правилах: безропотно следовать за ней, куда бы ей не взбрело податься, варить или покупать ей кофе, служить лакмусовым индикатором её гениальности, помалкивать. Но сегодня, послав её к черту — пусть это и породило в нём неожиданный ураган терзаний — Ватсон будто выдернул себя из гипноза. Ему необязательно было быть вежливым и услужливым в страхе обидеть ту, которую мало заботило, обижала или усложняла ли она жизнь ему. От этого расстановка сил решительно менялась, и Джон жаждал этого вдвойне сильнее. Всё это началось из-за Холмс, она — уж кто, если не она, воплощение наблюдательности и дедукции, мастер блистательно точных выводов — отдавала себе отчет в том, что затеяла, но на этом её влияние заканчивалось. И начинали действовать правила Ватсона.

— Отложи это, — прохрипел он, отыскивая под влажными волосами, путающимися вокруг его носа и липнущими к губам, кожу её тонкой шеи. — Отложи. Оно нам не помешает.

Вероятно, это была бы не Мэл, если бы послушалась и сделала так, как велено, а потому Джону пришлось отнять руку от её груди и буквально выбить ноутбук из её цепких пальцев. И когда тот вместе с проводом глухо упали обратно на смятую простыню, он подхватил Холмс под ребра, с силой сжимая её между ладоней, будто проверяя, насколько прочной была её обманчивая внешняя хрупкость, и толкнул на кровать. Мелинда приземлилась на неловкие четвереньки и оторопело оглянулась на Ватсона поверх плеча. Он дико осклабился ей. Это выражение — замешательство, недоверие, сомнение — резко контрастировало с теми минами, которые она обычно натягивала на своё острое лицо и вмещало что-то по-настоящему человеческое. Её губы не были скривленными в косой росчерк сухой насмешки, они были вопросительно приоткрытыми. Сколько раз она успела так оглянуться на него поверх плеча — с презрением, с насмешкой — за время их знакомства, и каждый раз она смотрела на его растерянность и непонимание, но никогда — на него самого. Она считывала с него его биографию, трактовала язык его тела и давала хлесткие задевающие советы, но никогда не рассматривала его по-настоящему. Прежде он был лишь набором подтверждений для её предположений, и только теперь, похоже, она взглянула на него совершенно иначе, будто сбросив ледяную пелену, будто рассмотрев его человеком.

Это раззадорило Ватсона. Он опустил ладонь на её поясницу и надавил, хрипло скомандовав:

— Прогни спину.

Штормом вспыхнувшего возбуждения Ватсона сносило на опасные острые рифы, но он не хотел сопротивляться. Он видел перед собой тонкий светлый силуэт Мелинды Холмс; и то, как послушно и молчаливо она стояла перед ним на четвереньках, отвернувшись и опустив голову, вышибало последние предохранители. Где-то наверху в его ванной в шкафчике над раковиной была упаковка презервативов, но идти за ними Джон не собирался. Осознание небезопасности незащищенного секса металось в спутанных мыслях. Понимание того, что Холмс не гнушалась снимать проституток, и делала это совсем недавно, лишь усугубляло неправильность принятого им решения. Но ему было как-то безумно наплевать.

Кожа Мэл ощущалась наполненной морозным током, тот щипал пальцы и ладони Джона, когда он провел руками по её животу, ногам — к упершимся в матрас коленям, и вверх по внутренней стороне бедер к манящему укромному жару. Он скользнул к половым губам, отыскивая на них вязкую теплую влагу — очевидный и волнующий показатель возбуждения Холмс. Ну хоть что-то по-настоящему человеческое не было ей чуждо. Она едва заметно подалась ему навстречу, немного шире раздвинула ноги, приглашая его. Ватсон тихо зарычал:

— Лучше бы тебе было не дразнить меня, — он отпустил её и торопливо расстегнул пуговицу, дернул вниз молнию ширинки и стянул джинсы вместе с трусами ровно настолько, чтобы высвободить пылающий жаром вожделения член. Джон перевел взгляд с его налившейся твердой силой головки, нацелившейся прямо в запавшую между ягодицами Мелинды тень, на мягкий изгиб её упругой задницы, и добавил сипло: — Я же предупреждал — не нарывайся!

Он резко наклонился, подхватывая одной рукой низ её живота, нащупывая под пальцами щекочущие завитки на лобке, а локтем второй навалился ей на плечи, прижимая к кровати головой, но заставляя оттопырить задницу. Он протолкнулся к влажной жаркой щели, на мгновенье замер, коснувшись промежности, опустив на затылок Мелинды поцелуй, а затем с силой вошел. Холмс вздрогнула и сдавленно вскрикнула, Ватсон хрипло застонал, почти заскулил — она оказалась пленяюще мокрой и очень тесной. Он шумно выдохнул и глубоко вдохнул, снова остановившись, чтобы совладеть с собой. От цепкого, но мягкого давления её вагины он так вскипел, что с непривычки едва не кончил, и ему пришлось притормозить, чтобы успокоить полыхнувшее в члене и яйцах жжение, требующее немедленной разрядки. Джон снова сделал медленный глубокий вдох, втягивая запах волос Холмс и прислушиваясь к собственному биению сердца. То, казалось, колотилось где-то прямо в глотке. Ритм был быстрым, рваным, и Джон подстроился под него, вталкиваясь к Мелинду всё глубже, всё резче ударяя бедрами, дыша всё тяжелее и улавливая всё более отличительные стоны. Он не знал, чьим был этот хриплый голос — его или Холмс; он только сосредотачивался на том, как с каждым движением переставало существовать всё его тело — голова, туловище, руки, ноющая правая нога — и оставался только низ живота, член и яйца, обволакиваемые сладостной истомой, усиливающимся щекочущим давлением.

Мелинда протянула себе за спину руку, отыскала Джона, её пальцы скомкали и потянули края свитера и выбившейся из-под него футболки, а ладонь надавила на живот, противоречиво отталкивая. Он перехватил её кисть и яростно одернул.

— Нет!

Сейчас у неё совершенно ни над чем не было власти, и даже тело её сейчас ей не принадлежало. Это будто сводило с ума, это высвобождало всё то затаенное, что Ватсон накапливал с самого их знакомства и что порывался выплеснуть, но постоянно сдерживался. Теперь тормозов не было вовсе. Он распалился так сильно, что уже ничего не имело значения: ни сама Холмс, ни её сиплые приглушенные вскрики, ни миссис Хадсон, которой, безусловно, были слышны и стоны, и звонкие шлепки, и истошный скрип массивной старой кровати, с каждым толчком немного сдвигаемой с места. Ничего кроме того, за чем он бешено гнался; ничего кроме опьяняющего удовольствия.

Оно находилось прямо перед ним, он уже ощущал его будоражащую близость, ему нужно было лишь преодолеть дистанцию как можно быстрее, и Джон мчался, спешил, навязывал ритм всё чаще. Он убрал руку со спины Мелинды, которой прижимал её к кровати, подхватил в ладонь её растрепавшиеся влажные волосы, намотал вокруг кулака и резко дернул, вынуждая Холмс выгнуться под ним, заставляя её с хриплым вскриком запрокинуть голову. Ватсон различил, как горячая нежная плоть её влагалища стала сокращаться вокруг его члена, и ему потребовалось ещё два сильных толчка прежде, чем и он, едва успев выйти из Мэл, кончил.

Сперма горячим, неожиданно сильным потоком брызнула прямо на спину и бедра Холмс, на её постель. Расслабление покатилось по телу Джона блаженной волной тепла и наслаждения. Он закрыл глаза и запрокинул голову, разжал кулак, удерживающий волосы Мелинды, и коротко отступил назад. Он слышал, как она зашевелилась на кровати, но не обратил внимания — на короткое мгновенье он оказался полностью поглощенным оргазмом. Холмс молниеносно привела его в чувство. Её хлесткая пощечина полоснула его огнем по коже. Джон от неожиданности вздрогнул и оторопело уставился на Мэл — раскрасневшееся лицо, взъерошенные волосы и взгляд безумно дикий, убойный, уволакивающий куда-то на самое глубокое океаническое дно; острые плечи вздымались и опадали в такт быстрому дыханию. Ватсон бегло осмотрел её, заметил ярко-красный болезненный след собственной руки на её запястье и вдруг испугался. Неужели, сам того не осознавая, он её изнасиловал?

Он попытался растормошить затуманенный мозг и отмотать события последних нескольких минут назад, чтобы удостовериться, что ничего подобного, что Мэл сама его сюда пригласила, сама раздразнила его, что он верно её понял и не причинил ей вреда. Её пылающее лицо оказалось прямо перед ним — она встала на кровати в полный рост и подошла вплотную. Джон рефлекторно напрягся, ожидая, что она ударит его снова, но Холмс прижалась к нему и пылко поцеловала.

========== Глава 10. ==========

— Могу открыть окно, — сказала Мелинда, выдыхая дымное облако первой затяжки и подтягивая к себе ноутбук. Джон Ватсон промолчал, и она восприняла это за согласие с тем, чтобы она курила в комнате.

Тело Холмс пульсировало энергией. Выброс гормонов оказался удовлетворительно щедрым. Она ощущала текущие по венам адреналин, эстроген, кортизон и эндорфин. Их доза была многократно меньше и значительно короче по действию, чем впрыск героина, но не имела тяжелых физических последствий, а потому была предпочтительнее. В голове наступила кристальная ясность, крепкие тиски боли и усталости разомкнулись вокруг головы, и Холмс наконец смогла действовать эффективно.

Занявшись сексом с Джоном Ватсоном, она преследовала сразу несколько равносильно значимых целей. Во-первых, ей нужно было убедиться в безопасности своего жилья. Если Мориарти следил за ней так же чутко и неотрывно, как в предыдущей квартире, достаточно было лишь раздразнить его подобным образом и ждать неуклонного следования одному и тому же паттерну — демонстрации своего незримого присутствия. Джим Мориарти не преминул сообщить Холмс о том, насколько она внешне на самом деле отличалась от его представлений о ней, о яблоке и о разговоре с братом — шансы на то, что он, имея прослушку на Бейкер-Стрит, промолчит в этом случае, были ничтожно малыми. Недолгая и несколько однобокая история их своеобразного общения характеризовала moriarty упивающимся собственной значимостью и испытывающим потребность напоминать Холмс, что именно в нём сосредотачивался её неподдельный интерес. И если за квартирой наблюдали, едва ли столь однозначно проявленное внимание к Ватсону могло остаться без какого-либо комментария.

Во-вторых, Мелинде требовалось создать почву для возникновения лояльности у Джона Ватсона. По её собственной недальновидности и неосторожности он оказался слишком осведомленным и приближенным. Эту приближенность было опасно прерывать сейчас, когда границы угрозы Мориарти оставались для неё невидимыми. Эту приближенность оставалось лишь усилить.

В-третьих, ей требовалась подзарядка. Нужно было взбодриться и прочистить голову, и два пылких захода в сексе возымели требуемый эффект. Джон оказался отличным партнером: он не разменивался на лирические отступления вроде свиданий или прелюдий, очевидно обладал достаточным опытом и руководил всем сам, отчего Холмс не пришлось принуждать себя к проявлению какой-либо инициативы. И в отличие от большинства предыдущих партнеров не обошелся Мелинде ни в фунт. Это стоило взять на заметку.

Холмс сунула сигарету в угол рта, открыла ноутбук, спешно сверилась с входящей корреспонденцией, чтобы убедиться, что от moriarty не приходило вестей, и принялась за работу.

— Тебе не идет имя Розамунд, — тихо проговорил Ватсон, и она оглянулась на него через плечо. Он лежал на её кровати, подсунув под голову комок из одеяла, потому что она забрала единственную имеющуюся у неё подушку, и раскинув руки в стороны. Его голая фигура была длинной и поджарой; отчетливый рельеф мышц таял по мере расслабления, но спортивная подтянутость оставалась заметной. На правом бедре был большой искривленный шрам, свежий и взявшийся бурым рубцом.

— И Мелинда тоже не идет, — продолжил Джон. Она отвернулась и передернула плечами. Своё первое имя она ненавидела с детства, со своим вторым именем свыклась, и никогда не примеряла, какое из них шло бы ей лучше. Мелинда и не видела критериев, по которым можно было судить о чем-то подобном касательно имени.

— А Шерлок подходит, — добавил Ватсон и удивленно хмыкнул. — Сколько тебе лет?

— Тридцать один. Ты мне мешаешь.

— Мне уйти?

— Нет. Но молчи.

Воцарилась тишина, и в ней, нарушаемой лишь редким отдаленным постукиванием посуды миссис Хадсон, Холмс проработала несколько часов. Обнаруживать свою находку в квартире до окончательного установления, велась здесь слежка или нет, она не решалась, а потому заняла себя отслеживанием местонахождения своих бездомных осведомителей и проверкой, не засветился ли выданный кому-то из них мобильный в районе места ночного убийства. Затем сверилась с последними передвижениями и действиями Далси, потом проверила, где находился Грегори Лестрейд и отправила ему короткое сообщение:

«Набережная Виктории. Через час»

Когда она отвернулась от ноутбука, комната вокруг оказалась контрастно черной, полностью погруженной во тьму, и Холмс потребовалось несколько минут, чтобы глаза адаптировались и она смогла рассмотреть Джона Ватсона. Он уснул рядом с ней, подтянув из комка одеяла из-под головы край и укрыв им плечо. Лицо было спокойным, дыхание тихим и глубоким — никакого бормотания или храпа. Мелинда потянулась и ткнула его кулаком под ребра.

— Ватсон!

Он дернулся и нахмурился прежде, чем проснулся и открыл глаза, но как только поднял веки и сконцентрировал сонный взгляд на Холмс, глуповато улыбнулся и хрипло выдал:

— Привет.

— Дай мотоцикл.

Джон фыркнул и ответил коротко:

— Нет.

— Мне нужно для дела, — сообщила Мелинда и всмотрелась в его выражение лица. То не сменилось, сохраняя нелепый довольный оскал. Она испробовала новый аргумент: — Я умею водить.

— Сказал же: нет!

Он привстал, достал из-под головы одеяло и принялся сосредоточено его разворачивать, укрываясь.

Объективных причин настаивать на мотоцикле у Холмс не было: она не относила себя к фанатам такой езды, в дождливую погоду по вечернему толкающемуся Лондону куда комфортнее было бы поехать на такси, а быстрее — на метро. Но Мелинде хотелось ощупать, насколько много Джон теперь был готов ей позволить.

— Пожалуйста, — сказала она, и Ватсон замер. Он в притворном, преувеличенном удивлении округлил глаза и перевел взгляд с одеяла на неё.

— Тебе знакомо это слово? Вот так новость. То есть, ты знаешь не только его звучание, ты понимаешь его значение и осознаешь контекст, в котором оно используется. То есть, это твоя принципиальная позиция — быть невежливой хамкой?

Времени выслушивать это у Холмс не оставалось, и вместо ответа на риторический вопрос, единственной целью которого была попытка то ли образумить её, то ли зацепить, она с напором позвала:

— Джон!

Он улыбнулся ещё шире и снова занялся одеялом.

— Скажи это снова.

— Что?

— Повтори, чтобы я убедился, что мне не послышалось и не приснилось.

— Пожалуйста.

— Пожалуйста — что?

— Пожалуйста, Джон, дай мотоцикл.

Ватсон укрылся, закинул руки под голову, закрыл глаза и блаженно протянул:

— Ох, как же чертовски хорошо это звучит, Шерлок.

Две из трех целей были успешно достигнуты. Результат в эксперименте по расположению Ватсона к себе Холмс нашла более, чем удовлетворительным. Она закрыла ноутбук, лишая комнату единственного источника своеобразного освещения, и на ощупь отыскала пачку сигарет.

***

Ему очень хотелось спать — бессонная ночь накануне и сильная усталость лишали его сил и желания шевелиться, но лежать в кровати Холмс в её спальне без неё самой Джону Ватсону почему-то было неуютно. Она торопливо оделась в темноте, всё же добилась от него ключей от «Бонневиля» и в очередной раз за сутки стремительно ушла. Джон остался один. Какое-то время он провел в спальне Мелинды, подбив поудобнее подушку, хранящую горький сигаретный запах, и пытаясь снова задремать, но безуспешно. Потому поднялся и оделся, заглянул в ванную комнату Холмс — одинокая зубная щетка на углу раковины и опрокинутая бутылка геля для душа просто на дне ванной — и закрыл краны, наконец прекращая многочасовой непрерывный поток воды, а затем вышел на кухню. Он описал несколько растерянных кругов вокруг неё, не понимая: он был голоден, хотел помыть посуду или подняться к себе, помыться и завалиться в кровать. Ватсон испытывал какое-то странное сочетание полнейшего физического опустошения и эмоциональной переполненности. Ему будто хотелось подпрыгивать от радости, но не было сил это делать.

Джон как раз взял с плиты чайник, чтобы наполнить его и закипятить, когда услышал на лестнице осторожные шаги.

— Доктор Ватсон! — раздался звонкий голос миссис Хадсон. — Это я. Вы там одеты? Могу я войти?

Он негромко вздохнул, борясь с внезапно возникшим желанием ответить отказом — ему отчасти было стыдно, отчасти не хотелось компании — и сказал:

— Да, конечно, входите.

И, оттягивая время, когда нужно было повернуться, посмотреть на хозяйку дома, безусловно, слышавшую абсолютно всё, и заговорить с ней, повернул кран. Вода с оглушительным металлическим плеском потекла в чайник. Джон наполнил его до самых краев, затем старательно разжег огонь на плите, затем очень осторожно опустил на него чайник, и лишь потом оглянулся.

Миссис Хадсон стояла в двери, ведущей с лестницы прямо в кухню, держала в руках тарелку с пирогом и мягко улыбалась.

— Вот, я принесла Вам подкрепиться. Сама только что испекла — сливовый пирог.

Джону казалось, что она пришла, чтобы отчитать его или пригрозить, и не хотел сейчас быть втянутым в подобный разговор, но въевшаяся в подкорку вежливость взяла верх и он предложил:

— Хотите чаю, миссис Хадсон?

— Да, благодарю.

Она пружинистым шагом пересекла кухню и вошла в гостиную. Сдвинула на столе нагромождения вещей Холмс и поставила туда пирог, подняла с пола влажное полотенце, встряхнула его, распрямляя, и повесила на спинку одного из стульев. Вернувшись на кухню, по-хозяйски достала со шкафа два блюдца и вилки. Джон наблюдал за движениями её небольших аккуратных рук, покрывшихся первыми рыжеватыми пятнами старения, с кроваво-красными прямоугольниками ногтей, и неожиданно для себя самого выдал:

— Расскажите мне о Мэл.

Миссис Хадсон подняла на него взгляд и улыбнулась.

— А что Вы уже о ней знаете, дорогой? — осторожно поинтересовалась она. И Джона снова неприятно укололо что-то вроде обиды и даже ревности от того, как последовательно и упрямо люди, приближенные к Холмс, оберегали её от него, будто он был какой-то неоспоримой угрозой.

— Ну… я знаю, что ей тридцать один, и что она частный детектив, консультирующий Скотланд-Ярд, — Джон боролся с просочившимся в голос раздражением. Он добавил: — Познакомился с Грегори Лестрейдом.

— Инспектором, — кивнула с пониманием миссис Хадсон.

— Да. Знаю, что… — он сделал короткую паузу, собираясь с мыслями и фильтруя, что он мог говорить вслух, а о чем рассказывать не стоило. Например, о курении прямо в квартире, о том, что она — тот самый Шерлок, о том, какая она на вкус и на ощупь, какая податливая в сексе, и какой у неё сильный, точно поставленный удар. Джон едва не болтнул о том, что ему было известно её полное имя, но вовремя сдержался. Ему вспомнился визит Майкрофта Холмса и слова Мелинды о том, что её первое имя было известно очень тесному кругу людей, — в который с того момента входил и сам Ватсон — и что миссис Хадсон в их число не была включена. Джону с трудом верилось в то, что гувернантка, проработавшая в доме Холмсов полтора десятка лет с младенчества Мэл, могла не знать её полного имени, но предпочел не проверять это и не выдавать тем самым информацию. Если Мелинда по какой-то причине всё же предпочитала молчать о своём первом имени, Джон тоже выбирал молчание.

В том же разговоре — и Ватсон понял это только сейчас, с некоторым холодящим удивлением — среди посвященных в тайну первого имени Холмс не назвала своих родителей. А ведь они-то, конечно, не знать его не могли — они его и выбрали.

Джон вслух сделал осторожное предположение:

— Её родители умерли?

Миссис Хадсон скорбно поджала губы и сокрушенно кивнула.

— Да, — сказала она с ощутимо поубавившейся звонкостью в голосе. — Подождите одну минуту, доктор.

Она отложила блюдца и привычной пружинистой походкой ушла вниз, а когда вернулась, несла в руке небольшую глянцевую фотографию.

— Вот, — сказала она и протянула её Джону. — Это снимал мистер Хадсон осенью 1989-го.

На фото был запечатлен солнечный осенний день. Просторный пологий луг с желтеющей короткой травой, в отдалении сзади — массивный каменный дом с белыми оконными рамами, широким крыльцом, черепичной крышей и несколькими нацеленными в небо дымоходами; наполовину оплетенный покрасневшим диким виноградом. На подъездной дорожке стоял невысокий темный автомобиль с длинным капотом и низкой крышей, похожий на «Ягуар»-кабриолет восьмидесятых. В кадре было пятеро человек, стоящих по отдельности и жмурящихся против солнца: двое детей, двое женщин и один мужчина с раскрытым ружьем в руке.

— Мэл здесь два года и десять месяцев. Вот она, у меня на руках, — пояснила миссис Хадсон и указала на маленькую девочку в ярком полосатом платье, подхватившую рукой прядь завитых темных волос, с выражением лица, застывшим в невнятной гримасе — то ли преддверии улыбки, то ли плача. Женщина, держащая её на руках, была молодой, с короткой, но объемной стрижкой, в светлых джинсах с высокой талией по моде тех времен, кроссовках и широкой белой футболке. В овале её лица, тепле выражения и улыбке легко узнавалась миссис Хадсон.

Немного впереди стояла невысокая женщина с туго стянутыми в низкий хвост очень темными волосами, в беспокоящейся на ветру легкой юбке и рубахе с открытыми руками. Линия её плеч и шеи имела что-то схожее в остроте и бледности с Мелиндой.

— Это миссис Мари-Луиз Холмс, мать. Гордилась своими французскими корнями, была утонченной во внешности, выборе одежды и манерах, но имела стальную хватку бульдога в вопросах воспитания детей и работе. Вот это, — миссис Хадсон перевела палец на высокого тучного мальчишку с старательно зачесанными назад темными волосами и в не в пору тесной школьной форме — сморщившихся на коленях брюках и растянувшемся вокруг живота свитере. — Майкрофт Холмс. Ему тогда было почти одиннадцать. Он вернулся после первых двух месяцев в частной математической школе, уже опережая программу на несколько лет. И это, — пояснила она, показывая на стоящего впереди всех высокого поджарого мужчину с русыми взъерошенными волосами и продолговатым овалом открытого лица, держащего перед собой заломленное для перезарядки охотничье ружье. Он был обут в высокие сапоги, одет в узкие брюки-хаки и белоснежное поло — небрежно расстегнутые пуговицы и по-мальчишески поднятый воротник. — Эдвард Холмс. Происходил из старинного знатного английского рода. Это его семейству принадлежала усадьба в Дартфорде, где Мелинда родилась и выросла. Начал с низкого офицерского звания в Британской армии в шестидесятых, участвовал в войне против ИРА, а в восьмидесятых уже создал для себя пост, который сейчас занимает Майкрофт — что-то вроде особого военного и дипломатического советника кабинета министров и Её Величества в вопросах внутренней и внешней безопасности. Именно его стараниями в 1998-м подписали Белфастское соглашение и прекратили конфликт в Северной Ирландии. Был удивительно мягким человеком в быту и ласковым отцом.

Джон перевел взгляд со снимка на миссис Хадсон. Та стояла рядом с ним, заглядывая в фотографию, и взгляд её казался невидящим, затуманившимся воспоминаниями, а уголки подведенных губ грустно опустились. Ватсон снова посмотрел на фото. Запечатленная на нём миссис Хадсон — сколько ей тогда могло быть? Тридцать? — ещё не знала, что овдовеет, что будет жить в требующем ремонта тесном доме у Риджентс-Парка, что круглолицая девочка у неё на руках вырастет в нелюдимую остроугольнуюШерлок, курящую в постели и получающую удовольствие от расследования серийного убийства.

— Эдвард и Мари-Луиз Холмс погибли в начале двухтысячных в авиакатастрофе, — сообщила миссис Хадсон после паузы. Ватсон посмотрел на неё и перехватил её необычно остекленевший взгляд.

— Для Мэл и Майкрофта это, вероятно, было ударом, — ответил он рефлекторно. Миссис Хадсон тряхнула головой и невесело усмехнулась.

— Мэл и Майкрофт… особенные люди, дорогой. По ним сложно определить их эмоции, — она протянула руку за фотографией и добавила. — Если они способны на эмоции в принципе. Для меня это до сих пор загадка.

На плите за их спинами, посвистывая, закипел чайник.

***

Когда Мелинда Холмс протолкалась по Уайтхолл-Плейс и возле отеля «Коринтия» свернула на набережную Виктории, Грегори Лестрейд уже ждал её на привычном месте под опорой пешеходного моста. Он устало оперся локтем о низкий потертый трансформаторный ящик, наклонившись всей долговязой фигурой, и с силой, болезненно морщась, потирал шею и затылок. Рядом с его локтем на ящике стояло два закрытых стакана кофе.

Мелинда заехала на тротуар, перехватив удивленный взгляд Лестрейда, прокрутила ключ, заглушая мотор, и по инерции прокатилась вперед несколько метров.

— Серьезно? — вскинув брови и стараясь перекричать шум катящихся под мостом машин, спросил Лестрейд. — Мотоцикл? С каких пор ты ездишь на мотоцикле?

— С недавних, — ответила глухо Мелинда. В спине и, особенно, ногах ощущалась щемящая усталость. Ездить на «Бонневиле» самостоятельно оказалось непросто, особенно на низких скоростях и во время остановок — ей едва хватало роста и сил удерживать мотоцикл вертикально. Она дважды безуспешно мотнула ногой в поисках металлической ножки прежде, чем наконец смогла её подцепить и выставить.

— И выбрала эту развалюху? — подойдя к ней и подхватив кофе, не унимался Лестрейд.

Холмс оперла «Бонневиль» на узком заплеванном пятачке между опорами ступеней, ведущих с набережной на мост, и, сперто выдохнув, ответила:

— Это не мой. Это Джона.

Выражение лица инспектора вмиг ожесточилось: брови сдвинулись на переносице, образовывая глубокую тень, падающую на глаза, нос словно заострился, губы поджались, стиснулись зубы и оттого выпятилась нижняя челюсть. Холмс едва перенесла сотрясающуюся от усталости и напряжения ногу над мотоциклом, встала перед Лестрейдом и окинула его взглядом.

— Джона? — переспросил он. — Доктора Джона Ватсона? Твоего нового соседа?

Под глазами залегли глубокие серые тени усталости, в шее и голове растекалась боль от безуспешной попытки подремать на диване в кабинете. Глаза были мутно уставшими покрасневшими, всё лицо взялось нездоровым румянцем, руки едва различимо подрагивали. От всего выпитого кофе у Лестрейда очевидно подскочило давление — после ночного выезда он так и не смог отдохнуть и пытался отыскать бодрость в разбавленном сливками и сахаром кофеине.

— Верно, — кивнула Холмс больше своим наблюдениям, чем в ответ на вопрос Грегори, и добавила: — Можно твой телефон?

Он протянул ей один из стаканов — горячие картонные стенки того пробудили неприятное жжение в ладони — забрался под пальто в карман брюк, выудил оттуда мобильный и безропотно подал Мелинде. То был уже несколько лет неизменный смартфон, устаревший на несколько поколений, с косой трещиной в верхнем углу экрана. Но на нём оказался новый чехол. Из добротной, качественно отделанной натуральной кожи, без каких-либо тиснений, надписей или значков. Чехол такой очевидно высокой стоимости едва ли мог быть подарком от коллег — в Скотланд-Ярде на подарки скидывались скупо и выбирали что-то шуточное, бесполезное; друзья подобные вещи также не дарили; такую заботу о личной технике обычно проявляли лишь близкие родственники. Холмс прокрутила телефон, заметно потяжелевший в чехле и приобретший приятную шероховатость, в пальцах. Подарок от жены, очевидно. Выбранный торопливо, возможно, в последний день, безо всяких усилий, не персонализированный, но достаточно дорогостоящий, чтобы откупиться от слабых угрызений совести — такое могла подарить лишь бесповоротно охладевшая супруга.

Они молча поднялись на мост, разминаясь на узких ступенях с другими прохожими, несущими над собой блестящие от влаги купола зонтов. С мутных вод реки остро дуло пронизывающей сыростью. Город по оба берега мерцал огнями под черным вечерним небом, по набережной толкались белая и красная ленты автомобильных фар. Лестрейд и Холмс прошли приблизительно до середины и остановились. Грегори достал пачку сигарет, подал одну Мелинде и учтиво заслонил от ветра протянутый ей огонёк зажигалки, затем закурил сам.

— Ну, валяй, что… — заговорил он, облокачиваясь о поручень, но оторопело замолк, когда Мелинда, широко замахнувшись, швырнула его телефон в Темзу. Растерянный взгляд инспектора с долю секунды проследил за полётом мобильного, а когда тот стремительно уменьшающейся точкой упал в воду, уперся в лицо Холмс. Она передернула плечами, предупреждая ответом последовавший бессмысленный вопрос:

— Ты окончательно рехнулась, что ли?

— Ой, — произнесла она сухо. — Извини, уронила.

— Мэл, что за херь ты вытворяешь?

Говорить Лестрейду о прослушке и Мориарти Мелинда не собиралась, а потому, посчитав инцидент исчерпанным, перешла к тому, ради чего приехала. Между ней и Грегори давно была установлена договоренность, по которой Холмс получала безграничный доступ ко всему, что ей требовалось для расследования, а Лестрейд получал лучшие во всём королевском полицейском управлении показатели раскрываемости.

— Дело непростое, потому у меня совсем немного информации.

Но вместо слушать её, Грегори вопреки всякой логике, едва не опрокинув свой кофе, резко перегнулся над перилами, всматриваясь в темную неспокойную реку, будто мог рассмотреть пошедший ко дну телефон и собирался за ним прыгнуть.

— Только один размытый снимок.

— Снимок? — переспросил Лестрейд, отталкиваясь от поручня так же порывисто, как на него навалился, и оборачиваясь к Холмс. — Фотография подозреваемого?

Холмс зажала в губах сигарету, подцепила из кармана свой мобильный, открыла сделанный с видеозаписи наблюдения в ночном автобусе скриншот и обернула экраном к инспектору. Он всмотрелся в изображение, наклоняясь вперед и близоруко хмурясь. На лице инспектора отображались его снотворно медленные мыслительные процессы. Холмс скривилась. Она надеялась, Грегори понимал очевидное: информации, полученной от ночных свидетелей, и этой фотографии было недостаточно, чтобы установить личность убийцы. Давать ориентировку на этого человека патрульным и в СМИ сейчас было бессмысленно — найти его не получится, удастся лишь его спугнуть.

— Он остался неудовлетворенным, — сказала Мелинда, когда Лестрейд поднял взгляд с телефона на неё. — Этой ночью он не получил того, что хотел, а потому снова выйдет на охоту намного быстрее, чем через три недели.

— Ещё один труп? — с чем-то обреченным в выражении лица и тоне спросил инспектор.

Холмс кивнула. Ей нужна была ошибка душителя, которую не мог или не успел бы исправить Мориарти. Не вмешайся он в этот раз, сейчас, вместо стоять посередине пешеходного моста Хангерфорд, Грегори Лестрейд допрашивал бы арестованного убийцу в участке. Но moriarty вёл свою игру, подчищая за брикстонским маньяком те пока малые оплошности, которые он совершал. И с этим приходилось считаться.

========== Глава 11. ==========

Всё пошло своим установившимся за месяц чередом. Джон заснул в своей спальне и не слышал, когда вернулась Холмс, только на утро обнаружил ключи от мотоцикла на своём письменном столе. И несколько последующих дней почти не видел Мелинды. Она работала по ночам и отсыпалась днём, неподвижной безмолвной статуей восседала в кресле у камина, заслонившись ноутбуком и наушниками, пряталась за запертой дверью своей комнаты и изредка выходила из дому.

Казалось, будто ничего не произошло, и чем больше Ватсон думал об этом, тем отчетливее понимал, что ожидать от Холмс каких-либо перемен в поведении или отношении к нему не приходилось. И к собственному удивлению обнаруживал в себе спокойное принятие этого.

В субботу заявился Майкрофт. Он поднялся в гостиную, сопровождаемый процессией из двух своих охранников и миссис Хадсон. Джон как раз обедал, Мэл ещё спала.

— Добрый день, доктор Ватсон, — громко объявил о своём появлении Майкрофт. В незастегнутом темном шерстяном пальто он казался похожим на округлый бочонок, который весьма безуспешно пытались втиснуть в прямоугольный ящик. Выстукивая по полу своим резным зонтом обрывистый ритм, он прошелся по гостиной, внимательно осматриваясь и хмурясь, заглянул на кухню, а затем недовольно изрёк: — М-да, очередной гадюшник.

— Я бы попросила, — скрещивая на груди руки и поджимая обильно накрашенные губы, сказала миссис Хадсон. Она остановилась в двери, преграждая своей невысокой сухой фигурой вход охранникам, и выглядела непривычно рассерженной.

— Ох, бросьте, — тряхнув головой, отчего по пухлой шее, тесно подхваченной воротником, пошла волна, парировал Майкрофт. — Вы сделали большую глупость, пустив её сюда. И Вы сами это знаете. Она превратит дом в проходной двор для всякого сброда и…

— Майкрофт Холмс! — строго отрезала миссис Хадсон, зловеще понизив голос и насупившись.

Майкрофт оторопело замолк. Джон Ватсон едва сдержался, чтобы не хохотнуть. Сейчас старший брат Мелинды вовсе не походил на того всесильного М, отождествляющего собой правительство, которым его описывала Холмс. Он словно укоротился и скукожился до одиннадцатилетнего мальчишки в тесной школьной форме с фотографии миссис Хадсон.

— Это твоя сестра, — тем же твердым тоном напомнила она. — Поубавь обороты.

— Как Вы заговорите, когда она сорвется, миссис Хадсон? — ядовито процедил Майкрофт.

— Всё под контролем.

— Неужели?

— Что тебе нужно? — встрял хриплый голос Мелинды, и все обернулись. Дверь её спальни оказалась приоткрытой, и в узкой темной щели показалось её заспанное лицо, взлохмаченные волосы и плечи, обернутые одеялом.

— Сегодня я приглашен на неформальный ужин к госпоже премьер-министру, — деловито сообщил Майкрофт. — Заехал узнать, как продвинулось дело по Мориарти. Чем я смогу порадовать Терезу?

Мэл смерила брата холодным острым взглядом, ответила коротко:

— Ничем, — и захлопнула дверь.

В понедельник вечером Джон вышел на ночную смену и большую её часть провёл в обходе нескольких отделений, поскольку оказался единственным дежурным врачом на целое крыло, ответственным за полсотни стационарных пациентов. К полуночи он оказался вымотанным настолько, что едва не уснул прямо над своим поздним ужином. Он сидел, откинувшись на спинку стула и протянув под стол ноги, лениво помешивая вилкой еду в пластмассовом контейнере, рассуждая над приглашением Мэри Морстен.

Её дежурство закончилось вечером, аккурат когда начиналось дежурство Ватсона, и медсестра подкараулила его у врачебной ординаторской приемного отделения.

— Знаешь, мне по знакомству вполцены достались два билета на шоу «Карнавал Комедий» на эту пятницу, — сказала она, немного теряясь. — Не хочешь составить мне компанию?

Джон смотрел на неё сверху вниз и думал о том, что верил Холмс — её наблюдательности и точности её выводов; касательно очень многих вещей она оказывалась исключительно права. И касательно Мэри Морстен тоже ей верил. Хотя ещё на прошлой неделе был убежден, что, во-первых, неплохо разбирался в женщинах, а так, во-вторых, считал общение с Мэри равномерным в проявлении симпатии друг к другу. Но вечером пристально всмотрелся в Морстен и увидел, о чем говорила Холмс: Мэри заискивающе заглядывала ему в глаза, её губы были растянуты в полуулыбке, отчего лицо приобретало мягкое, теплое выражение, но по-настоящему улыбалась, обнажая зубы, только когда улыбался сам Джон. Ещё на прошлой неделе он, возможно, принял бы это приглашение, посчитав, что смог бы обернуть его хорошо проведенным временем, но не свиданием. Но вечером понедельника осознавал, что само лишь его согласие уже даст Мэри напрасную надежду на что-то значительно большее.

— Спасибо, — ответил он ей у ординаторской. — Давай я сначала сверюсь с графиком дежурств — буду ли я свободен. Скажу тебе позже, ладно?

И все последовавшие после того короткого разговора часы он провел в размышлениях над тем, как вежливо и правдоподобно отказаться, ведь вся пятница, её вечер и следующая ночь были у него выходными. И Мэри, похоже, было это известно.

Закончив с ужином, Ватсон встал, потянулся всем телом до хруста в суставах и легких спазмов в одеревеневших мышцах и отправился за кофе. Он как раз поравнялся с автоматом, когда в кармане его халата ожил телефон. Его вызывали к пациенту. Резко крутнувшись на пятках — его кроссовки издали истошный резиновый скрип по линолеуму — Джон, прихрамывая, торопливо зашагал в приемное крыло.

То было тесно заставленным мебелью и техникой ярко освещенным помещением с низким, давящим потолком, без окон, но со множеством дверей. По центру здесь находился сестринский пост с высокими приемными стойками, компьютерами, стопками бумаг и множеством телефонов. По периметру вокруг поста располагался десяток коек, оборудованных всем необходимым для осмотра, оказания первой помощи и реанимации, разделенных между собой тонкими простенками и с одернутыми в сторону тканевыми занавесками. Почти все пустовали.

В больнице Святого Варфоломея приемное отделение редко было настолько спокойным. За месяц работы здесь Ватсон ни разу не видел все койки этого крыла свободными, а персонал расслабленным. Куда привычнее здесь был хаос, десятки сплетающихся воедино голосов, стонов, кашля, плача, писка аппаратов; очереди из пациентов на каталках, выстраивающиеся в коридорах и долгие часы ожидания приема для большинства из них.

У койки с новоприбывшим пациентом, к которому и вызвали Ватсона, собралось целое столпотворение. Среди нескольких медсестер в однотонных пижамах и с надетыми поверх них целлофановыми передниками затерялось трое парамедиков в темно-зеленых формах и двое полицейских в светоотражающих куртках и низко натянутых на лбы фуражках. Один из патрульных поверх голов медиков заглядывал на происходящее и бубнил что-то в рацию, второй со скучающим видом оглядывался, зевая и помахивая из стороны в сторону объемным прозрачным пакетом, в которые часто складывали вещи пациентов. Внутри пакета Джон рассмотрел остроконечные очертания каблуков и мех, перепачканный во что-то темное, скользкое, прилипающее подтеками к пакету изнутри.

Ватсон протиснулся мимо офицеров и встал у обтянутых дымчатым капроном стоп пациентки.

— Что тут? — спросил он громко, ни к кому конкретному не обращаясь и цепким, выискивающим видимые повреждения взглядом описывая потерпевшую.

Для быстрого доступа к возможным травмам ещё в скорой с неё сняли или срезали большинство одежды, а потому теперь Ватсону открывался вид на её длинное, довольно прочно сбитое тело. Разодранные на коленях колготки и лежащие поверх образовавшихся на них ран пропитавшиеся кровью лоскуты стерильных повязок, грязные мазки на коже живота, подсыхающие капли бурой крови на груди и ключицах; перепачканные чем-то темным, скатавшимся в комки, похожим на слякотную грязь, руки. Вокруг шеи был плотно закреплен жесткий воротник, фиксирующий возможные повреждения шейных позвонков. На лицо была надета запотевающая с каждым выдохом кислородная маска, подключенная к продолговатой металлической колбе баллона с жирной надписью «Кислород», лежащей на носилках просто рядом с пациенткой. Её лица почти не было видно под лежащими поверх правых щеки и глаза повязками, просочившимися кровью. Волосы, также пропитавшиеся алой жидкостью, прилипли ко лбу.

— Молодая женщина двадцати-двадцати пяти лет — имя и точный возраст не известны, — заговорила одна из доставивших её парамедиков. — Множественные ушибы. Была найдена прохожими на обочине дороги, им неизвестно, что произошло: была сбита машиной, выброшена из неё на ходу или избита. Сознание нестабильно — попеременно приходит в себя и отключается. Пульс частый, артериальное давление ниже восьмидесяти, остро реагирует на боль в левом подреберье, нащупывается вздутие передней брюшной стенки.

Ватсон внимательно вслушивался в этот голос, пытаясь протиснуться между медсестер ближе к пациентке, и в какой-то момент все посторонние звуки, случайные толчки задевающих его рук и ног в тесном пространстве перестали отвлекать. Он сосредоточился на том, что следовало сделать в первую очередь — оценить характер и тяжесть повреждений.

— Множественные мелкие рваные травмы лица и головы, — продолжала парамедик. — Рассечена бровь, разорвана щека, возможен перелом челюсти. Внешнее кровотечение необильное.

Кожа пациентки под размазанной по ней кровью и грязью выглядела серой, слишком нездорово бледной. Внутреннее кровотечение вследствие ушиба или разрыва внутренних органов, черепно-мозговая травма, кровоизлияние в мозг — все эти пункты к срочной проверке проносились в голове Джона.

— Так, ладно, — сказал он, дослушав. — Быстро заканчиваем первичный осмотр, затем перекладываем её с носилок скорой на койку, укрываем для сохранения тепла, берём кровь на определение группы для переливания, везем на томографию. Всё ясно?

Ответом ему было молчание, означавшее отсутствие возражений или вопросов. Предельная загруженность больницы пациентами кроме множества отрицательных сторон имела некоторое положительное влияние на персонал — их действия доводились до совершенного автоматизма.

Ватсон протянулся над пациенткой к упаковке перчаток на тележке по другую сторону койки, когда заметил, как её перепачканные и исцарапанные пальцы вздрогнули, сжались в кулак, и рука слабо приподнялась. Он оглянулся на её лицо и заметил едва проглядывающий из-под опухших век расфокусированный взгляд. Правый глаз оказался непроглядно бурым от залившейся в него крови.

— Мисс? — низко наклонившись к лицу пациентки, позвал её Джон. — Мисс, Вы меня слышите? Вы в больнице, и…

Она дотянулась до надетой ей на нос и рот маски, и вялыми, не слушающимися пальцами попыталась её стянуть.

— Хотите мне что-то сказать?

Пациентка попыталась кивнуть, насколько это позволял жесткий воротник вокруг её шеи, и что-то едва различимо промычала. Ватсон подцепил изогнутую пластмассу маски и приподнял, склоняясь ещё ниже. Вторая попытка пациентки заговорить обернулась слабым хрипом. Она облизнула пересохшие, покрытые кровоточащими трещинами губы, сглотнула, поморщившись, и попробовала снова.

Ватсон расслышал только шипение и протяжное «н-н-н».

— Что?

— Дж… о-он-н. Джон. Ты… М-м… Мэл.

Он ощутил, как на его затылке вдруг образовалось что-то ледяное и острое, побежавшее по шее на спину холодными тревожными мурашками.

— Далси?

***

Холмс задремала довольно рано относительно своего привычного графика — едва наступила полночь. Она ощущала небезопасную близость хорошо ей знакомого уныния. Обычно оно, разрушительное, уволакивающее её в вязкий наркотический плен, приходило во время затишья, но сейчас сопровождало ступор в проводимом расследовании.

Мелинда исчерпала все имевшиеся у неё способы сдвинуться с мертвой точки, но результат был одинаково нулевым. От Мориарти за неделю так и не пришло вестей, а так Холмс допустила, что слежки внутри самой квартиры без вносимых извне устройств — вроде телефона Майкрофта — не проводилось. Она тщательно поработала над имевшимся у неё снимком подозреваемого, максимально возможно очистила его от помех и детализировала, прогнала полученное фото по всем базам, распространила среди бездомных, мобилизованных на расследование, — и ничего. Она так долго и так внимательно всматривалась в нечеткое лицо на скриншоте, что то начало ей мерещиться повсюду и даже сниться, но с реальным человеком так и не соотносилось.

Это был безнадежный тупик. И Мелинда всё чаще косилась в сторону своей заначки.

Заново и заново прокручивая в голове всё, что она уже сделала, в напрасной попытке найти упущенный действенный способ, она распласталась на своей кровати и вскоре забылась неспокойным, удушливым сном.

Из него её резко выдернул телефонный звонок. Холмс открыла глаза и уставилась в темноту, чью непроглядность нарушало холодное свечение ожившего мобильного. Не глядя, нащупав его где-то рядом с собой на матрасе, она поднесла трубку к уху и хрипло ответила:

— Говори, Лестрейд.

Но из динамика вопреки предположению, сделанному ею на основе многолетнего опыта, донесся совершенно другой голос:

— Это Ватсон.

Мелинда раздосадовано выдохнула.

— Я сплю. Что-то важное?

— В такое время звонят, только чтобы сообщить что-то важное, — недовольно проскрипел Джон. Холмс закатила глаза этому его беспрестанному стремлению её поучать и отпустила телефон — тот упал на подушку — отдаляя и приглушая голос соседа.

— Ты поймал убийцу?

Запала короткая пауза замешательства, и когда Ватсон заговорил, тон его был ещё резче:

— Тебя беспокоит только это?

— Да.

Джон на обратном конце телефонной связи снова замолчал, доводя Холмс до острого желания сбросить вызов, если он немедленно не перейдет к сути и не даст ей уснуть.

— Черт бы тебя побрал, Мэл, — процедил он злобно. — Есть в тебе хоть что-то человеческое? Тебя хоть порой заботят люди, которым ты небезразлична?

— Это ты о себе?

— Это я о Далси.

Звучание её имени натянуло внутри Холмс струну настороженности. Она резко спохватилась в кровати, сев и напряженно выпрямившись. Взяла мобильный и с силой прижала к уху.

— Пятнадцать минут назад скорая доставила её в приемное отделение в Бартсе. На неё напали. Она в тяжелом состоянии.

Мелинда едва не зарычала обобщенной расплывчивости выбранных Ватсоном формулировок. Сотрясания воздуха вхолостую без практически применимой конкретики Мелинда не выносила. Тем более, когда Джону хватало докторской квалификации описать ситуацию достаточно точно.

Вместо деталей, которых Холмс ждала, Ватсон снова протяжно вздохнул и осведомился:

— Ты даже не спросишь, как она?

— Ты уже сказал — в тяжелом состоянии. Мне нужно её увидеть.

— Сейчас нельзя. Я готовлю её к операции.

— Сфотографируй её.

— Что?!

— Мне нужен общий план и её травмы по отдельности при хорошем освещении.

— Да иди ты к черту, чокнутая! — Вдруг взревел Ватсон, и Мелинда неосознанно дернулась в сторону от телефона. — Я тебе о том, что Далси едва жива, а ты…

— А я, — повысив голос, чтобы перекричать взбесившегося Джона, оборвала она. — Тебе о том, что сейчас ночь на вторник; Далси — проститутка, подходящая под типаж брикстонского душителя, а он голоден и зол. И если напал он, то я не могу за эту зацепку не ухватиться. Так что избавь меня от своего праведного гнева и пойди сделай фотографии.

И прежде, чем он успел бы возразить, Холмс сбросила вызов и, спешно отыскав номер Лестрейда, набрала его. Ей нужен был полицейский отчет о произошедшем. Слушая тянущиеся прямо ей в завертевшийся шестеренками мозг гудки, Мелинда сползла с кровати и принялась спешно одеваться.

***

Операция продлилась три часа, значительную часть которой заняло ожидание вызванного из дому пластического хирурга. У Далси был длинный разрыв по линии правой брови и несколько рваных ран на щеке, требующих деликатной работы лицевого специалиста. Сами по себе они опасности для жизни не представляли, а потому на них Ватсон не концентрировался. Его главной заботой было сильное размозжение тканей селезенки, перелом двух ребер, при котором два фрагмента полностью отделились от кости, и ушиб легкого. Удалив не поддающийся восстановлению фрагмент селезенки, ушив кровоточащие сосуды и сцепив скобами перелом, Джон ещё раз тщательно изучил результаты компьютерной томографии и, убедившись, что ничего не пропустил, передал Далси в руки недовольно бубнившего пластического хирурга.

Ватсон вышел из операционной, сильно припадая на морозно-онемевшую от боли ногу, расправляя уставшие плечи и растирая затекшую шею. Даже относительно недолгое почти неподвижное стояние у стола давалось ему после ранения нелегко. Этой ночью он несколько раз ловил себя на мысли, что его взгляд затуманивался и сам он едва не падал. К этому домешивалось и какое-то исключительно паршивое эмоциональное состояние.

До того, как он увидел изувеченную Далси, — девушку, которую он встречал, пусть и совершенно не знал — брикстонские убийства казались ему какими-то далекими, словно не взаправду. Джон осознавал, что два тела, к которым его проводила Холмс, ещё очень незадолго до того были чьими-то живыми дочерями, мамами, сестрами, подругами, соседками. Но они почему-то совсем не воспринимались так же, как избитая Далси. В его восприятии предыдущих жертв было что-то от армейской и — в первую очередь — врачебной отстраненности. Смерть воспринималась Ватсоном неизбежной — таковой была жизнь, она имела предопределенный конец, различающийся лишь в форме, но не меняющий своего содержания. Но Далси, которую он всего несколько дней назад видел улыбающейся, наивно пытающейся достучаться до Мэл и даже кокетничающей с ним, Ватсоном, видеть теперь в настолько критическом состоянии было нестерпимо. Это пробуждало в нем какую-то твердую решительность, слепое стремление найти и остановить виновного.

Вместе с этим возникло чувство вины за то, как Джон вспылил в разговоре с Холмс. Она оставалась для него совершенной загадкой, ему было трудно понимать её поведение и распознавать за ним эмоции и мысли, но оказывалось так, что она, пусть в промежутке и казалась черствой, глухой к чужим просьбам и эксцентричной, в конечном итоге преследовала светлую цель. В её словах о том, что напавшим на Далси мог быть искомый ею душитель, Ватсон видел логику — нанесенные в голову и лицо травмы очевидно причинялись кулаком, и все удары приходились слева. Четверых убитых задушил левша.

Дойдя до ординаторской и грузно упав на кровать, к которой уже очень давно мечтал добраться, Ватсон вытянул телефон и повторил последний исходящий вызов — позвонил Холмс. Едва первый гудок сменился вторым, она сбросила звонок. Джон нахмурился телефону и написал:

«Извини за то, что вспылил. Далси перенесла операцию. Сможешь навестить её днём. Часы посещения с одиннадцати.»

И, отправив сообщение Мэл, он лег и мгновенно отключился. Через несколько часов его разбудила медсестра, осторожно подергавшая его за плечо.

— Доктор Ватсон, сэр, к Вам посетительница, — сказала она полушепотом.

Джон скосил взгляд на свои наручные часы — было почти семь утра, его смена подходила к концу. За узким окном комнаты отдыха небо уже подсвечивалось серым холодом.

Особенность его специализации состояла в том, что к нему крайне редко попадали пациенты по предварительному назначению или записывались посетители для консультаций. Он был хирургом-травматологом, имеющим дело с тяжелыми повреждениями, обычно требующими неотложного операционного вмешательства, и это не предполагало ни предварительных договоренностей, ни длительной совместной работы после. Восстановление пациентов было делом медсестер и физиотерапевтов. А потому к посетителям Джон не привык. Но в этот ранний час, учитывая использованную медсестрой формулировку «посетительница», был уверен, что это Холмс. И ощущал даже что-то неясно удовлетворительное оттого, что его ожидания оправдались — она не собиралась дожидаться разрешенного окна для посещения больных. Так, будто он сам с собой спорил, насколько точно мог предвидеть действия Мэл, и его ставка оказалась выигрышной.

Он встал и вышел из ординаторской, ощущая сильный дремотный озноб и болезненную пульсацию усталости в висках. Холмс нетерпеливо вышагивала вдоль узкого коридора для посетителей в приемном, заложив руки за спину, и полы её темного пальто развивались вслед за её порывистыми движениями. Ватсон не был в настроении впустую пререкаться — он считал, что Далси нужно было как можно скорее допросить, если это позволяло её состояние — и потому повёл Холмс прямиком в реанимацию.

Дежурная по отделению медсестра заглянула к Далси, удостоверилась, что та не спала, и нехотя, неодобрительно покачивая головой, пропустила Ватсона и Холмс в палату. Первой вошла Мелинда, и Джон услышал слабое, сиплое, но отчетливо приятно удивленное:

— Мэл?

Далси была бледной, с блестящей испариной на лбу; вся правая щека, правая бровь и лоб были сильно опухшими, в мелких стежках швов, в рыжеватых разводах нанесенного просто на кожу дезинфицирующего препарата. К носу были подсоединены тонкие трубки, подающие кислород. Из-под больничной робы тянулся пучок разномастных проводов различных датчиков. Над ней повисло несколько пакетов со стекающими в один катетер препаратами. Экран разноцветными ломанными линиями показывал её жизненные показатели.

— Ну, приветик, — добавила она, коротко сглотнув и поморщившись. — Джон! Думала, ты мне померещился.

— Нет, — ответил Ватсон, подходя ближе и заглядывая в показатели её давления. — Не померещился. Я осматривал тебя, когда тебя привезли, и оперировал.

— Ковырялся… в моих внутренностях? — с придыханием, тщетно пытаясь улыбнуться, едва удерживая тяжелые веки поднятыми, спросила она. — Шалунишка!

Холмс выдержала паузу, хмуро рассматривая Далси, а затем спросила:

— Что ты помнишь о напавшем?

Проститутка, щурясь от боли, снова потянула уголки рта вверх в подобие улыбки, и кокетливо парировала:

— А что? Хочешь за меня отомстить? Будешь… моим рыцарем?

Мелинда скривила губы в острый залом, подняла руку, в которой сжимала свой мобильный телефон, и показала его экран Далси.

— Это он?

Та заморгала, пытаясь сконцентрировать взгляд, и даже невнятно передернула плечами, порываясь приподняться, а затем выдохнула едва слышно:

— Не знаю. Плохо… видно. Может быть.

— Что ты помнишь?

Далси перевела растерянный взгляд с Холмс на Ватсона и затем обратно.

— Почему ты спрашиваешь?

— Как он выглядел? Каким именем представился? Приходил к тебе прежде? Снимал других девочек на Ламберт-Роуд? Далси, хоть что-то!

— Поцелуй меня, — вдруг выпалила та, и Джон едва не чертыхнулся вслух. Он всё ещё пребывал в каком-то странном окаменении от происходящего — когда и как Холмс удалось раздобыть фотографию подозреваемого? Что ещё за эту ночь успела выяснить?

— Это нелепо, — возразила Холмс.

— Тогда я ничего тебе не скажу, — сказала Далси и демонстративно закрыла глаза.

Даже для Ватсона, с значительно более высокой восприимчивостью к абсурду, чем у Мэл, это звучало совершенно глупо. В его голове промелькнула мысль, что подобным шантажом от Мелинды ничего нельзя добиться, особенно в таких обстоятельствах. И он снова словно поспорил с самим собой, абсолютно уверенный в своей правоте. Но Холмс, к его полнейшему изумлению — и короткому болезненному уколу где-то в груди, что тоже его немало удивило, — наклонилась к Далси и прижалась к её губам.

— Вот видишь, — довольно проговорила Далси, когда Мелинда отстранилась. — Не так уж сложно быть милой с людьми. Особенно когда тебе что-то от них нужно.

— Далси! — обозленно рявкнула Холмс, и проститутка пугливо вздрогнула на койке, отчего болезненно поморщилась и пискнула. — Тот, кто тебя избил, серийный убийца. Он уже убил четырех, ты едва не стала пятой, и он всё ещё охотится. А потому не испытывай моё терпение и не играйся с жизнью той, кто станет следующей жертвой, если его не остановить. Начинай говорить!

В глазах Далси, опухших и затекших кровью, переполнившихся страхом, взблеснули слёзы. Когда она заговорила, голос её звучал ещё тише и слабее, чем прежде:

— Я никогда не видела его раньше. Он сказал, что его зовут Стивен, и что он медбрат; работает в частном доме где-то в пригороде, ухаживает за тяжело больной старушкой. Сказал, что работает почти круглосуточно, и потому не имеет времени на личную жизнь. Он… — сорвавшись с ресниц, по щеке тяжелой каплей побежала слеза. Голос задрожал. — Показался таким милым… и довольно симпатичным, если бы не шрам.

— Шрам?

— Да, — Далси всхлипнула, шмыгнула носом и скорчилась от боли. — Толстый шрам, будто от ожога, на лице. С левой стороны, от лба и до уха.

— Во что он был одет?

— Не знаю… Обычно: джинсы и темная куртка.

— Он был на машине?

— Нет, сказал, что живет недалеко. Мы шли пешком.

— Он назвал точный адрес?

— Нет.

— В каком направлении вы пошли?

По правой, истерзанной щеке тоже покатилась слеза, и Далси зашипела, когда соленая капля добежала до свежего шва.

— По парку Брокуэлл вниз. Было темно и пусто, и холодно. Я сказала, что возьму с него двойную плату за такую прогулку — мы шли долго, минут двадцать. Он рассмеялся, а потом вдруг начал бить, я пыталась убежать, а он швырнул меня на кирпичный забор, и бил ногами, я пыталась уползти, а потом… — проговорила она спертой скороговоркой на одном дыхании и разрыдалась.

Холмс с минуту хмуро её рассматривала, ожидая продолжения рассказа, но Далси вздрагивала, всхлипывала, давилась слезами и едва в накрывшей её истерике успевала вдохнуть. Её давление резко поползло вверх, пульс стремительно ускорился. Ватсон всерьез задумался над тем, чтоб уколоть ей седативное.

— Далси, — подступая ближе и накрывая её руку, испещренную мелкими царапинами и растекающимися под кожей багровыми пятнами ушибов, проговорил он. — Далси, успокойся. Тише.

Её пальцы, холодные, с нездорово сухой, словно шелушащейся кожей, жадно обхватили ладонь Ватсона и с неожиданной силой сжали, будто искали в нём защиты. Джон на мгновенье завис между необходимостью выпроводить Мелинду из палаты едва пришедшей в себя после операции пациентки, желанием помочь Холмс выведать как можно больше, искренним позывом успокоить и приютить Далси и неприятно скрежещущим отголоском необъяснимой ревности к ней же. Пока он растерянно смотрел на монитор, где молниеносно сменялось двузначное число пульса, Мелинда развернулась и молча вышла из палаты.

— Она из полиции? — сдавленно спросила Далси ей вслед.

— Нет, — ответил Джон коротко и нашёл свой тон слишком резким, а потому добавил мягче: — Не совсем. Это непросто объяснить, но она помогает полиции в поимке серийного убийцы.

— Кто она такая?

— Это ещё более сложный вопрос, Далси. И сейчас это не имеет значения.

— Она его поймает?

Ватсон коротко задумался над ответом. Медицина приучила его никогда и никому ни на что не давать стопроцентной гарантии, поскольку даже в наипростейшем случае всё всегда оставалось довольно изменчивым. Но с некоторым завороженным удивлением обнаружил в себе полную уверенность в Холмс.

— Да, — ответил он и приободряюще улыбнулся.

========== Глава 12. ==========

Вторник и среда смешались воедино. Холмс не спала с полуночи вторника и за двое суток едва ощущала себя живой. В ночь на четверг физическое истощение взяло верх, и Мелинда отключилась просто в кресле у камина, с погасшим на коленях экраном и с опрокинувшейся из её руки чашкой кофе. Утром её разбудили хромающие шаги Ватсона, вернувшегося с дежурства. Он вошёл на кухню, привычно неся небольшой пакет продуктов, зацепился взглядом за растекшееся по ковру темное пятно кофе и валяющуюся на боку чашку, внимательно всмотрелся в лицо Холмс, упрямо выдерживая её встречный взгляд, и промолчал.

Мелинда была этому рада. Она отчетливо видела по вектору движения его глаз, по перекатывающимся под кожей желвакам и по запавшей между бровей вертикальной складке его острое желание произнести что-то поучительное о вреде чрезмерного употребления кофеина или длительной бессонницы, и была приятно удивлена тем, что он всё же сдержался. Он напряг нижнюю челюсть, сжал и облизнул губы, намереваясь заговорить, но затем лишь молча сглотнул и спрятался за дверцей холодильника. Вероятно, подумалось Холмс, придерживайся Джон такого же паттерна поведения и впредь, она предпочла бы сосуществование с ним полному одиночеству. От Ватсона была какая-никакая посильная помощь в расследовании, он вкусно и питательно готовил, при нужде с ним можно было заняться сексом или одолжить мотоцикл. Неудобств он почти не создавал: редко прикасался к её вещам, не шумел, не возражал против скрипки и не сдал Холмс за курение.

Кроме того, именно благодаря ему Мелинда так быстро узнала о нападении на Далси, а потому смогла сразу отреагировать. Грегори Лестрейд, которому Холмс позвонила после разговора с соседом, тогда не имел о произошедшем понятия. Без вмешательства Холмс — по своевременной наводке Ватсона — дело об избиении Далси едва ли когда-либо было бы присоединено к следствию по брикстонскому душителю.

К какой бы оптимальной модели взаимодействия ни пришли с годами Мелинда и инспектор, остальному департаменту полиции и судебной системе навязать свои правила Холмс не могла. Вопиющая тупость правоохранителей возводилась в абсурдную степень их вездесущей бюрократией, и дела, решаемые Мелиндой за день, нередко растягивались на недели, месяцы или даже годы, прежде чем названному Мелиндой виновному выносился приговор. Холмс находила криминальное законодательство Королевства — всех государств, в юрисдикции которых ей приходилось вести расследования — излишне усложненным в процедурах своего претворения в жизнь и порой крайне гуманным. Его рамки нередко стесняли её представление о справедливости, а потому Холмс всё чаще предпочитала частные заказы.

Подавляющему большинству обращавшихся к услугам Мелинды были нужны лишь имена совершивших преступления; и что происходило после того, как Холмс их называла — подпадало оно под определение правомерных действий или выходило далеко за границы закона и общепринятой человеческой морали — её не касалось.

Во всех сложных предписанных процедурах, многоступенчатых структурах, порядках судебных разбирательств, праве на защиту и презумпции невиновности Мелинда видела неоспоримо логичное стремление — притягивать к ответственности только виновных и защищать невиновных. Все эти алгоритмы служили защитой от ошибок, повсеместно допускаемых людьми, но Холмс их не совершала. А потому и в сдерживающем механизме не нуждалась. Вот только избавиться от него при сотрудничестве с полицией не удавалось. И это бесило Холмс.

— Нет, Мэл, этого мало, — сказал Грегори, глухо кашлянув. — Дай мне свидетеля или улику — что-нибудь, ну ты же знаешь.

— Далси может опознать его.

Лестрейд вздохнул, растеряно оглянулся и потуже запахнулся халатом. Они стояли на крыльце его дома. Было раннее утро пятницы, по асфальту растянулись влажные следы осевшего холодного тумана, из окна кухни недовольно поглядывала жена инспектора. Холмс приехала, чтобы назвать имя убийцы и дать нужный адрес, но Грегори лишь сокрушенно покачал головой, скорбно поджимая губы.

— И что это даст?

— Время, — сухо ответила Мелинда, раздражаясь сонной тупости инспектора.

— Сутки. Всего сутки до необходимости его отпустить или выдвинуть обвинение. И что мне ему инкриминировать — нанесение тяжелых телесных? Ему максимум дадут года три!

Холмс сжала зубы до побежавшей по скулам в виски и затылок тупой боли. Сонный Лестрейд, которого она выдернула из постели истерично захлебывающейся трелью дверного звонка, пуговицу которого вжала пальцем и не отпускала, пока её руку не столкнул сам инспектор, открывший дверь, воплощал в себе всё нерасторопное бессилие Лондонской полиции. И Мелинда едва сдерживалась, чтобы раздраженно не вскрикнуть и не пнуть его носком ботинка. В случае с одиночным убийством она не реагировала бы так остро на неспособность Лестрейда действовать молниеносно и жестко, но речь шла о постоянно повторяющихся нападениях, два крайних из которых обернулись для маньяка неудачами, а так — разжигали его голод ещё сильнее. Близилась новая неделя, новая ночь на вторник, и вместе с тем — стремительно рос риск обнаружения нового женского тела. Теперь, когда Холмс нашла виновного, не остановить его немедленно было равносильным содействию ему.

Стоять на крыльце дома Грегори было бесполезно. Она предполагала это на пути сюда и, окончательно удостоверившись в этом, не видела причин продолжать терять время и возможности. Мелинда крутнулась на пятках и порывисто зашагала обратно в направлении станции метро, проигнорировав вытянувшееся в гримасе недоумения лицо Лестрейда и полетевшие ей вдогонку:

— Мэл! Мэл, стой!

Всё изменил шрам. Находящаяся на лице настолько необычная отличительная примета в дополнение ко всему, что Холмс уже было известно одушителе, в конечном итоге обнаружила его личность. Немного смазанное движением и расстоянием фото она получила поздним вечером накануне от одного из своих бездомных информаторов. Мелинда рутинно подкармливала их и снабжала достаточным количеством наличных денег, чтобы у тех не возникало соблазна заложить в ломбард выданные им мобильные телефоны. И вот такое поведение в очередной раз за много лет дало свои плоды.

Снимок был сделан в тесном круглосуточном продуктовом магазинчике на Гернси-Гров, кварталом южнее от парка Брокуэлл в Брикстоне. И запечатлел наполовину обернутое к объективу массивное мужское лицо с темным бугристым рубцом, протянувшимся наискосок от лба, пересекшим левый висок и опустившимся вдоль линии роста волос к уху. Холмс незамедлительно отправилась в этот магазин, выторговала у сговорчивого китайца-владельца запись его камеры видеонаблюдения; затем прошагала к параллельной улице, куда, придерживаясь её указаний, тот же бродяга проследовал за замеченным им мужчиной со шрамом, сунула бездомному сверток банкнот и сменила его на посту слежки. Так у неё появился адрес — дом 5 по Гаварден-Гров.

Устроившись просто на тротуаре напротив нужного дома, спрятавшись от яркого фонарного света за запаркованной машиной, прислонившись к низкой кирпичной оградке, Мелинда выудила из рюкзака лэптоп.

В первую очередь она сравнила запись камеры из магазина с несколько-секундным отрывком из архивов «Дорз Супервайзер» с места убийства тринадцатого ноября, чтобы обнаружить сходство фигур и порывистость походки. Тот же рост, тот же размах плеч, та же линия шеи — никакой кепки или светоотражающей полоски на спине куртки. Холмс сопоставила полученный от осведомителя снимок лица со скриншотом с записи регистратора из салона автобуса — схожесть в виду низкого качества обеих фотографий нельзя было считать очевидной, но линия скул и челюсти, форма подбородка и высота лба имели много общего.

Не найдя неоспоримых отличий, выводящих обнаруженного человека со шрамом из-под подозрений, Мелинда взялась за адрес. История предоставления жилья в аренду, размещение собственности по этому адресу на сайтах съема и покупки недвижимости, данные о собственниках и жильцах Гаварден-Гров, 5 в базах риелторов; коммунальные платежи, оплачиваемые банковскими картами; интернет-заказы с доставкой по этому адресу — Холмс потребовалось несколько часов методичного перелопачивания сети вручную. Так появилось имя — Стивен Деннехи.

В полицейской и миграционной базах ничего не обнаружилось — человек с таким именем не получал заграничного паспорта, не проходил в полицейских заметках свидетелем, пострадавшим или подозреваемым в каких-либо делах, не имел водительского удостоверения. Самый короткий и надежный из возможных поисков по имени оказался безрезультатным, и следующие несколько часов ушли у Холмс на то, чтобы вручную задавать поисковые запросы и изучать выдаваемые результаты. То, что «Чертоги» безошибочно выполнили бы за долю секунды, отняло у Мелинды времени почти до самого утра. Она искала в социальных сетях, форумах, списках рекламных электронных рассылок, газетных статьях, комментариях, оцифрованных картотеках учебных заведений. Задавала параметрами имя Стивен Деннехи, возможные уменьшительно-ласкательные производные, канцелярские сокращения; устанавливала территориальные рамки различной ширины — от самого Лондона до всего Соединенного Королевства, возрастные ограничения — не младше двадцати, но не старше сорока, сужала поиск по профессиям: санитар, медбрат, сиделка.

По земле полз сырой холод, скрещенные под ноутбуком ноги онемели, спина затекла, в пачке закончились сигареты, а подтверждения тому, что Стивен Деннехи было настоящим именем конкретного человека со шрамом, так и не находилось. Подняв с асфальта один из собственноручно разбросанных окурков — тот, в котором до фильтра оставалось ещё немного не сотлевшего табака — и осторожно его раскурив, Холмс перевела взгляд на дом номер 5.

Тот был узким краснокирпичным таунхаусом с глухой входной дверью без витражных или стеклянных вставок, без молотка, таблички с именем и даже разъема для почты. Дверь и оконные рамы были окрашены в пожелтевшую от времени светлую краску, на окне первого этажа были плотно закрыты жалюзи, за стеклами окна второго этажа были опущены занавески — свет нигде не горел. За кирпичным забором высотой в несколько десятков сантиметров, вытянувшимся вдоль обоих тротуаров Гаварден-Гров, не виднелось оголившихся к зиме ветвей кустарников или низкорослых деревьев в отличие от засаженных соседских палисадников. На ведущей ко входу дорожке в скрупулезный ряд выстроились три разноцветных бака для сортированного мусора. Рядом о забор была облокочена небольшая плотно подвязанная стопка сплющенных картонных коробок, педантично сложенных сгибами в одну сторону, а раздельными краями в другую.

Сделав одну глубокую затяжку, упершуюся в фильтр, Мелинда отложила ноутбук на тротуар и встала. По окаменевшим от долгого неподвижного сидения ногам прокатилась судорога, Холмс неловко пошатнулась, резко вздернула руками, чтобы удержать равновесие, и оглянулась. Улица была пустынной.

Мелинда откинула окурок и подошла к пятому дому. С выставленных на выброс коробок были старательно отодраны полоски скотча и наклейки с информацией о вмещавшемся внутри или ведомостях о доставке. В баке с органическими отходами на самом дне валялись несколько высохших и потемневших картофельных очистков и яичная скорлупа. Бак бумажных отходов оказался почти доверху заполненным ровно сложенными опустевшими пакетами из-под кошачьего туалетного наполнителя. Все упаковки были одной и той же марки, с точно отрезанными уголками с одинаковой стороны, методично сложенными иллюстрацией кота вверх.

Настолько навязчивое стремление к симметрии даже в выбросе отходов было ярчайшим симптомом обсессивно-компульсивного состояния. К ним же можно было отнести последовательность и скрупулезность в очищении и одевании жертв; навязчивые сексуальные и жестокие желания, систематически претворяемые в жизнь. Само расстройство могло быть самостоятельным отклонением, а могло сопровождать какое-то требуемое амбулаторного лечения психическое нарушение.

Холмс закрыла мусорный бак и бросилась обратно к оставленному посреди тротуара ноутбуку. Результатом получаса поисков по хранимым в сети закрытым базам психиатрических лечебниц стала история болезни Стивена Адама Деннехи, заведенная и на протяжении десяти лет пополняемая в психиатрическом крыле районной больницы Илинг на северо-востоке Лондона. Первая запись датировалась поздней весной 2005-го и состояла из краткого пересказа полицейского рапорта, отчета об осмотре дежурным психиатром в приемном покое больницы Илинг и заметок детской социальной службы.

Шестнадцатого мая сотрудники последней, присматривающие за Стивеном Деннехи и его матерью, имеющей долгую историю наркотической зависимости и мелких административных правонарушений, заявили о жестоком обращении с подростком. Учителя в школе четырнадцатилетнего Стивена стали замечать разительные изменения в поведении прежде замкнутого и отстраненного мальчика — он стал задиристым и откровенно жестоким, на его руках и голове систематически появлялись мелкие ссадины — зарабатываемые прямо на школьном дворе и приносимые из дому. Была проведена проверка и профилактическая беседа с матерью Стивена и её сожителем, но очевидных причин предпринимать какие-либо действия, вроде изъятия ребенка из семьи, социальные работники не увидели.

Через две недели в школу были вызваны не только служба по вопросам детей, но и полиция — Стивен Деннехи жестоко избил одноклассника и набросился на попытавшегося его остановить учителя. Агрессивного подростка досмотрел школьный психолог. В беседе с ней Стивен сообщил о своих частых суицидальных мыслях, специалист категорично назвала это манипуляцией, но всё же направила Деннехи на более тщательное обследование в психиатрическое отделение больницы Илинг. Там установили, что у подростка имелись явные признаки ментальных нарушений, а потому вместе с социальной службой предложили программу групповой семейной терапии для диагностики проблем, поиска их причин и устранения последствий, но мать Стивена на встречи являлась редко и нетрезвой, а сам Деннехи, приходивший исправно, неизменно молчал.

В карте значились упоминания о двух случаях прилюдной конвульсивной мастурбации в том же 2005-м году, но ни эти происшествия, ни предыдущая история проявлений психического расстройства не повлекли за собой принятия решения о принудительном лечении.

Диагноз «приобретенное нервно-психическое напряжение» был поставлен полутора годами позднее, когда Стивен Деннехи оказался госпитализированным с сильными ожогами лица после того, как во время ссоры с матерью в ярости схватил с плиты разжаренную сковороду и дважды ею себя ударил. В записях двух попеременно консультирующих подростка врачей несколько раз проскальзывало определение «посттравматика», но записей о предпосылках к такому выводу в истории болезни не имелось.

С 2007-го по 2009-й год Стивен Деннехи находился на амбулаторном лечении. И ведение карты в этот период стало систематическим и детальным. Среди сопутствующих менее выраженных или опасных расстройств главным диагнозом было определено «маниакальное психосоматическое возбуждение». Осенью 2009-го в ходе реформы здравоохранительной системы психиатрическое отделение больницы Илинг было переформатировано в центр оказания психотерапевтической помощи без госпитализации пациентов. Амбулаторных больных с тяжелыми случаями аффективных расстройств и шизофрении перевели в специализированную лечебницу Найтингейл, а тех, кто был определен некритичными и не нуждающимися в изоляции, выписали. Стивена Деннехи в том числе.

Ему были предписаны постоянные встречи со специалистом, которые он исправно посещал, и до осени 2014-го года работающие с ним врачи отмечали положительную динамику, но затем произошло резкое обострение. В записях были упомянуты нарушение сознания и диссоциативное мышление, суетливость и проявление агрессии по отношению к медперсоналу. В дополнение к проводимой психотерапии было назначено медикаментозное лечение. В ноябре 2014-го Стивену были прописаны ингибиторы: сначала «Сертралин», а спустя несколько недель приема из-за тяжело протекающих физиологических побочных действий был назначен препарат «Пароксетин». Наблюдающие Деннехи врачи отмечали улучшающуюся динамику, а с февраля 2015-го он перестал приходить на встречи и обращаться за лекарствами.

За спиной Мелинды захлопнулась дверь, и она, погрузившаяся в размышления, вздрогнула и оглянулась — Грегори Лестрейд вернулся в дом. Холмс ускорила шаг. За час до этого она проследила за жителем дома номер 5 по Гаварден-Гров — высоким молодым мужчиной с темно-русыми короткими волосами, багровым шрамом слева на лице и тяжелой порывистой походкой — когда тот закрывал за собой входную дверь, совал связку ключей в карман куртки, сверялся с экраном мобильного телефона, подтягивал на плече тяжело повисший рюкзак.

Стивен Деннехи — сомнений, что это был именно он, не оставалось — был левшой с широкой линией плеч и тесно обхваченными тканью рукавов сильными руками. Всего уже известного Холмс и обнаруженного холодной сырой ночью с четверга на пятницу было достаточно для определения Стивена главным подозреваемым, но инспектору Лестрейду требовались улики или показания, что-то более осязаемое и в его примитивном понимании неоспоримее, чем заключения Мелинды. Грегори стоял на том, что арест в таком громком, всколыхнувшем всю страну деле о серийном убийце должен быть выверенным и точным. Каждый прилюдно отработанный подозреваемый мог стать жертвой самосуда, каждый выпущенный из-под стражи задержанный негативно сказывался на общественном мнении о полиции. Холмс было на это плевать, но Лестрейд был её единственным инструментом для остановки душителя, а потому сейчас она направлялась обратно на Гаварден-Гров.

Шансы найти в квартире маниакально страдающего обсессивно-компульсивным расстройством улики, неоспоримо указывающие на его причастность к по меньшей мере одному убийству, были мизерно низкими. Холмс понимала, что ни волос жертв, ни обрезков их ногтей, ни личных вещей, ни сохранившихся на постели остатков их телесных жидкостей не сможет обнаружить. Главным образом она рассчитывала на образец кошачьей шерсти и волокон светлого ковра — эти нити были на колготках третьей убитой. И, окажись они идентичными, это стало бы первой уликой для изучения криминалистами. Чего-то подобного Лестрейд и хотел. Холмс хотела, чтобы Деннехи оказался в камере — ей нужно было отрезать возможности для Мориарти подчищать за Стивеном его оплошности, удалять его ошибки, и, возможно, передавать указания, помогающие увиливать. Без этой внешней помощи брикстонский душитель оказался бы в тисках Мэл намного раньше. Теперь пришло время намертво задернуть вокруг него петлю.

***

Свой пятничный выходной Джон Ватсон решил провести, наконец стряхнув с себя болезненное оцепенение и вернувшись к той части прежней военной рутины, которую мог позволить себе в Лондоне, по которой искренне скучал и в которой нуждался — тренировкам. Потасовка с Холмс, костлявой и невесомой, но едва не одолевшей его в несколько точных приемов, вернула ему некоторого рода трезвое ощущение реальности. Секс с Холмс вернул ему эмоции. Джон совершенно не понимал, почему это произошло, и как он к этому относился, но знал, что эта физическая встряска была нужна его голове и сердцу. Вязкую темную жижу невнятной скорби и злости в них следовало заменить чем-то стоящим, чем-то вызывающим у него положительные эмоции.

Потому этим утром Ватсон, закончив очередной подход в отжимании, служащим разминкой мышцам и суставам, опустился на пол, перекатился на спину и стер собравшиеся над верхней губой капли. Из воткнутых в уши наушников прямо в его сознание перетекал тяжелый ритм, заглушающий голоса, шаги на беговых дорожках и металлический перестук тренажерных снарядов. Этот тесный зал, заполненный тяжелым влажным воздухом и острым запахом пота, находился в двадцати пяти минутах езды от дома — на другом берегу Темзы, в районе Клэпхем, но был одним их самых дешевых, которые Ватсон смог найти, а так — отлично ему подходил. Джон купил сюда абонемент на три месяца и уже успел запланировать ближайшие посещения — в свои свободные от дежурств в приемном отделении дни.

Осознавать себя жителем Лондона, а не гостем — как бывало прежде, с каждым днём становилось всё легче. В распорядке Джона прибавлялось удобных ему рутин, и среди них на какой-то болезненно удовлетворительный манер была Мелинда Холмс. Сожительствовать с ней было всё так же необычно и в большинство дней ощущалось как полное одиночество, но в то же время её отстраненное присутствие — перекатывание между бледными пальцами сигареты, монотонное бренчание скрипки, торопливое щелканье клавиатуры ноутбука, голые ноги, торчащие из-под мешковатой толстовки, ложки, оставленные в кастрюлях и мисках, из которых Холмс воровала еду Джона — создавало какую-то обволакивающую обстановку. В которой Ватсону, к его собственному некоторому удивлению, было уютно. Он сам не заметил, когда принятие Мэл стало преобладать над отвержением её. Был ли тому причиной секс, или и секс тоже был лишь ярко выраженным симптомом изменения в восприятии соседки — Джон не знал. И предпочитал не углубляться в этот вопрос.

Ватсон мотнул головой, прогоняя эти мысли, и сосредоточился на том, чтобы выровнять собственное дыхание, когда музыка в его наушниках прервалась коротким уведомлением о сообщении. Он вытянул телефон из-за пояса и заглянул в засветившийся экран:

«1 входящее сообщение от «Мэри Морстен»

Джон уронил мобильный себе на грудь. На приглашение медсестры посетить пятничным вечером какое-то комедийное шоу он давно ответил отказом. Ватсон предпочел не придумывать слишком сложных к запоминанию лживых отговорок и отделался коротким:

— Извини, я не смогу. Буду занят.

На что Мэри огорченно поджала губы, а теперь, очевидно, предпринимала последнюю попытку.

Это было не в природе Ватсона — просто трусливо отмалчиваться в подобной ситуации; менять своего решения он не собирался, но и чувствовал какие-то неясные угрызения совести из-за собственного отказа. Идти против собственного нежелания составлять Мэри компанию этим вечером Джон не хотел, но и расстраивать её надежды было как-то неловко. Он медлил.

Джон осознавал весьма трезво, что бывал в отношениях с женщинами довольно ветреным. Он предпочитал не заступать за определенную черту ещё с юности, сохранил эту манеру в студенчестве и придерживался той же линии поведения во время редких увольнений в армии. Женщины — много женщин — были для него развлечением, и как только веселье превращалось в обузу, Ватсон прерывал общение.

С Мэри Морстен он познакомился рефлекторно, ведомый старым инстинктом, но на самом деле оказался слишком опустошенным, совершенно не готовым даже к поверхностному флирту. И теперь испытывал смесь жалости, — собственноручно отказывался от им же заработанного трофея — раздражения из-за настойчивости Мэри и злости на себя за собственную мальчишескую нерешительность.

Ватсон раздраженно вздохнул. Выбор между быть подлецом и трусом, проигнорировав смс, или быть подлецом, снова ответив отказом, совсем не воодушевлял Джона. Он предпочитал считать себя хорошим человеком и стремился быть таковым в глазах окружающих его людей. Но идти с Мэри на шоу только для потакания этому — наверное, очень эгоистичному — стремлению, он не хотел. Он поднял телефон и вытянул над собой подрагивающие руки — в горячих мышцах пульсировал запал энергии для предстоящей тренировки. Экран телефона подсветился в ответ на нажатие кнопки.

«Тик-так, Джон. Время Розамунд на исходе. Ей нужна твоя помощь»

Ватсон нахмурился, внимательнее перечитал сообщение, а потом резко сел — движение отдалось вспышкой боли в напрягшихся мышцах правого бедра.

Розамунд?

========== Глава 13. ==========

Мелинда едва себя помнила, когда впервые вскрыла замок. То был старый массивный сервант темного дерева с тяжелыми скрипящими дверцами, запираемый потертым витиеватым ключом с привязанной к нему бархатной кисточкой. Шкаф стоял в темном углу в проходе к кухне, и в нём миссис Хадсон — как выяснила четырехлетняя Холмс — хранила ту кухонную утварь и продукты, которые считала опасными в свободном доступе для детей: тяжелые чугунные кастрюли, бутылки с уксусами разной консистенции, упаковки соды и лимонной кислоты, терки, острые насадки для мясорубки, топорики и большие ножи для разделки дичи, спички. Запираемость шкафа в доме с двумя детьми в теории предполагалась разумной функцией, но на практике оказалась напрасной. Майкрофт испытывал к наполнению серванта холодное безразличие, а Мелинду в стремлении заполучить что-то замок не останавливал.

Не остановили её и два запертых замка дома номер 5 по улице Гаварден-Гров.

Холмс вернулась сюда сразу после безрезультатной поездки к Лестрейду — сообщать обнаруженное по телефону она считала небезопасным. Почти двумя часами ранее она наблюдала за тем, как Стивен Деннехи походкой, ставшей ей болезненно знакомой, вышел из дома и пошел в направлении метро. Сейчас она поддела тонкой изогнутой отмычкой рычажок внутри одного из замков, и тот щелкнул, проворачиваясь.

Дверь открылась в узкую прихожую, зажатую между облокоченным о стену велосипедом и лестницей, ведущей на второй этаж. Мелинда переступила порог, остановилась и прислушалась. Где-то сразу за стенкой раздался глухой удар и последовавшее за ним короткое керамическое дребезжание посуды. Витал несильный, но узнаваемый хлорковый запах дезинфектора. На однотонных светлых обоях прихожей виднелось много подернутых лоскутов — следов кошачьих когтей — и несколько продолговатых темных следов у самого плинтуса в прихожей и на ступенях — затертые отметки подошв. Всё здесь, включая многократно перекрашенную дверь, было очень старым, но старательно поддерживаемым в чистоте.

Мелинда прошла вперед и свернула в тесную гостиную. Тут, на полу между заколоченным фанерой старым камином, массивным черным диваном и обеденным столом, посередине которого опрокинулась набок и медленно по инерции покачивалась из стороны в сторону небольшая округлая миска, притаился кот. Рыжий с надорванным ухом, он настороженно прижимался к полу, припав на лапах и недовольно поводя коротким хвостом из стороны в сторону. Его светлые глаза внимательно, злобно следили за Холмс.

Улики были косвенными, она приучила себя признавать значимость таких деталей в проводимых полицией расследованиях. Но полученный с камеры автобуса снимок вместе с совпадающими волокнами ковра и животного ворса на теле одной из убитых — тщательное исследование вещей остальных жертв на предмет схожести подобных следов не проводилось, но теоретически могло дать положительный результат — предоставляли Лестрейду повод совершить арест. Они объединяли двух убитых и Стивена Деннехи в одно бюрократически выполнимое обвинение.

— Ну привет, — сказала Мелинда коту и потянулась в карман за телефоном.

— Ну привет, — эхом раздалось за её спиной в ответ.

Голос был мужским, тихим, неспокойно вибрирующим; в нём не слышалось страха — лишь волнение, приятное удивление. Он знал и ждал её, конечно. Чертов Мориарти. Холмс медленно повернулась. Рельефная толстая подошва ботинок сопротивлялась этому движению, оттягивая неизбежную встречу.

Лицо Стивена Деннехи, въевшееся в сознание Холмс размытым овалом со снимка в автобусе, приобрело болезненную четкость и оказалось холодной застывшей маской человека, привыкшего имитировать приемлемое поведение, привыкшего изображать предсказуемые, ожидаемые остальными эмоции, но его глаза горели возбужденным блеском, хорошо знакомым Холмс. Такой взгляд, доверху заполненный счастливым безумием, был у каждого серийного убийцы, каждого профессионального преступника, восторженного собственными действиями. В настороженном заломе между бровей, в пристальном прищуре, в сухой линии поджатых губ не было искренности. Не было и в голосе, когда после короткой паузы Деннехи снова заговорил:

— Кто Вы такая? Как Вы сюда попали? Я сейчас вызову полицию.

Всё это он произнес на одном дыхании, ровным механическим тоном; не шевелясь на широко расставленных ногах, не оглядываясь в поисках телефона или помощи.

— Вызывай, Стивен, — ответила Холмс, скашивая взгляд на попятившуюся от Деннехи кошку. Они обе — и Мелинда, и рыжее животное — оказались в тесной замкнутой комнате, заставленной массивной мебелью, но лишенной каких-либо привычных интерьерных мелочей вроде телевизора, книг, фотографий, безделушек, декоративных подушек — аскетичная стесненная пустота. Выход из гостиной был один — в прихожую, преграждённый широкоплечей фигурой. Холмс напряглась, пружинисто переступив с ноги на ногу. Она продолжила: — Упрости мне задачу. Когда дозвонишься, попроси вместе с патрульным нарядом выслать сюда инспектора Лестрейда из отдела расследования убийств. И пока они будут ехать, расскажи полицейскому диспетчеру — ты ведь знаешь, что звонки к ним записываются и используются в судебных разбирательствах? — о том, как убил Шеннон Грэйс, Лилли Уэбб и Барбару; что пошло не так с Сесилией Эбернети и как ты едва не попался. Как избил Далси.

С каждым её словом Деннехи всё ниже опускал голову, почти вжимая грубый подбородок в грудь. Взгляд исподлобья становился всё острее, всё более жадным. Большие мясистые ладони сжались в кулаки с напряженно белеющими костяшками и бугрящимися сплетениями темных вен. В суставах нескольких пальцев послышался хруст.

Телефон в кармане непослушно увертывался от пальцев, скользил между ними выпадая из ладони обратно в глубокий залом кармана, под рукой назло путалась зажигалка. Холмс несколько раз пришлось начать всё заново: нажать на центральную кнопку разблокировки, выйти на главную страницу меню, в верхнем левом углу дотянуться до иконки диктофона, внизу экрана аккурат над кнопкой попасть по красному кругляшу начала записи. Ей нужно было успеть начать запись до того, как Деннехи заговорит — каждый из них рано или поздно начинал говорить, смакуя все мельчайшие детали, ничего не оставляя неупомянутым, проскальзывая под кожу присутствующих леденящей дрожью. Нужно было включить диктофон на телефоне настолько неочевидно, насколько это могло быть под прямым внимательным взглядом. И растянуть время для просчета дальнейшей тактики.

— Я всех их назвала, Стивен?

У Мелинды не было с собой оружия — всякий выданный ей братом пистолет она предпочитала «забывать» в его же кабинете или машине. Они слишком много весили, требовали за собой ухода, продуцировали излишний шум и вмещали в себе нестерпимо большую долю самодовольства и фальшивой снисходительной заботы братца. У Стивена Деннехи было преимущество в массе, положении в комнате и в педантичном отсутствии в гостиной чего-либо, чем Холмс могла бы воспользоваться для защиты.

— Или мы кого-то упустили, кого-то не нашли? Их было больше?

***

Как-то рефлекторно, опережая растерявшееся сознание, тело отреагировало на сообщение хорошо знакомым с войны током, побежавшим по нервам. Ритмичный топот на беговых дорожках сменился гулом вертолетных лопастей, резкая резиново-потная вонь зала сменилась запахом пыли, смешанной с кровью, и кислым привкусом разгоряченного металла. На одно очень короткое мгновенье тренажерка посреди Лондона и последние месяцы перестали существовать. Ватсон оказался в Киркуке на базе, и вместо телефонного сообщения из громкоговорителей гнусавый голос дежурного сзывал лётный экипаж и медиков к вертолету для эвакуации раненного в бою.

Джон тряхнул головой. Заставил себя глубоко вдохнуть, затем протяжно выдохнуть и снова перечитать сообщение. Этого не могла написать Мэри Морстен, решил он. И как только эта мысль сформировалась в его мозгу, происходящее перестало смешиваться с прошлым или казаться каким-то нелепым недоразумением. Ватсон сжал мобильный в руке с такой силой, что его неострые ребра болезненно впились в ладонь, и отыскал в телефонной книге номер Мэл. Если это были её хакерские шуточки, её новый способ потребовать от него кофе или мотоцикл, ему нужно было знать немедленно. Потому что вторым предположением был невидимый тревожащий невозмутимую Холмс и отстраненно высокомерного Майкрофта Джим Мориарти.

Тот уже отправлял Джону сообщение на квитанции, и хоть за той выходкой ничего — насколько это было известно Ватсону — не последовало, в этот раз ему стало очень неспокойно.

В телефонной трубке тянулись долгие монотонные гудки, и каждый новый гудок отдавался внизу живота спазмом тревоги. Джон нечасто звонил Холмс, но постоянно наблюдал за тем, как она реагировала на входящие звонки — торопливо отвечала или мгновенно сбрасывала, коротко кривя губы или ругаясь на мобильный, — как раздражалась из-за надоедливого звука и вибрации, как не терпела, когда Ватсон или миссис Хадсон в своей квартире на первом этаже мешкали с собственными телефонами. И полное бездействие Мэл на другом конце вызова примешивало к «время Розамунд на исходе» опасной коннотации.

Джон позвонил миссис Хадсон.

— Да, дорогой? — ответила она привычно бодрым голосом, на заднем фоне слышались разрозненные отрывки какой-то быстрой мелодии.

— Мэл дома?

— Я… думаю, нет. Могу ошибаться, но она ушла вчера вечером и ещё не возвращалась. А что?

Единственное, что Ватсон знал о распорядке дня Холмс — того не существовало. Она спала днём или не смыкала глаз, казалось, сутки напролёт; голодала или выпивала одну за другой несколько чашек крепкого кофе; заменяла прогулки выкуриванием сигареты в кухонную форточку; уходила в любое время дня и ночи, возвращалась мгновенно со свежим парующим стаканом от Спиди или пропадала часами. Джон не заметил, когда стал так внимательно отслеживать ежедневную рутину Холмс, и не находил в том, что она не ночевала на Бейкер-Стрит, ничего нового. Но почему-то по-настоящему заволновался.

— Миссис Хадсон, прошу Вас, поднимитесь и проверьте, дома ли Мэл, — проговорил он в трубку, отталкивая себя рукой от пола. — Это очень важно.

— Что-то случилось? — музыка на заднем фоне вдруг стихла, а вместе с ней сменился тон хозяйки дома.

— Нет, миссис Хадсон. Мне просто срочно нужно найти Холмс, а она сегодня не в настроении отвечать на звонки, — как можно спокойнее ответил Ватсон и прислушался. В телефонной трубке отдаленно заскрипели половицы на ступенях дома 221Б. Повисла пауза, в которой Джон, плечом прижимая телефон к уху, втолкнулся в тесную мужскую раздевалку. Он прислушивался к знакомому скрипу пола квартиры, неожиданно быстро ставшей ему настоящим домом, и спешно вытягивал из шкафчика свои вещи. Не понимая, куда именно торопится, он натянул джинсы просто поверх тренировочных шорт, а свитер поверх футболки, разделенной на спине вертикальной влажной полоской пота.

— Её нет, — сообщила миссис Хадсон.

— Точно? Ни в гостиной в кресле, ни в ванной? В её спальне бывает непроглядно темно, когда она задергивает шторы. Она может притаиться в углу…

— Её нет, — с нажимом повторила миссис Хадсон. — Я включила в спальне свет. Мэл не дома, дорогой…

Она собиралась сказать что-то ещё, но Джон прервал её вопросительную интонацию резким:

— Дайте номер её брата.

Миссис Хадсон на мгновенье растерянно замолкла.

— Ах, да… да-да, дорогой. Сейчас. Где-то здесь…

Пока она искала, Джон втолкнулся в ботинки, сунул кроссовки в спортивную сумку и принялся искать в карманах джинсов ключи от мотоцикла. Ватсон не знал, куда собирался ехать, и была ли объективная необходимость разыскивать Холмс в таком припадке испуга, но несколько лет непрерывной военной службы привили ему инстинктивный страх тишины. Когда боец не отзывался на зов сослуживцев и не отвечал по радио, там, где он находился, непременно требовался доктор. Молчание означало сильную нужду в помощи, намного более отчаянную, чем крики.

— Офис Майкрофта Холмса, слушаю? — раздался почти механический женский голос по продиктованному миссис Хадсон номеру.

— Мне нужен лично Майкрофт, — сообщил Ватсон, подтягивая на плечо ремень сумки.

— Представьтесь, пожалуйста. По какому поводу Вы звоните?

— Меня зовут Джон Ватсон, и я звоню по поводу сестры Майкрофта и чертового Джима Мориарти, — не успел он произнести это имя, как голос в трубке сменился раздраженным мужским басом:

— Что такое, доктор Ватсон?

— Где Мелинда?

— Не имею ни малейшего понятия, — холодно отчеканил Майкрофт. — Разве для Вас не стало очевидным, что мы не слишком близки? Что там насчет Мориарти?

— Он прислал мне это сообщение, в котором… — Джон коротко запнулся, на мгновенье в этой паузе пытаясь переосмыслить происходящее. Был ли он уверен, что понимал происходящее верно? — Не знаю. То ли угрожает ей, то ли уже сообщает, что навредил ей.

— Что в сообщении? Дословно!

— Время Розамунд на исходе.

— Точно?

— Тик-так, доктор Ватсон. Время Розамунд на исходе. Ей нужна твоя помощь.

— Это смс?

— Да.

Джон порывистым шагом пробежал по долгому коридору к выходу и распахнул дверь наружу. Ему в лицо, сбивая дыхание, ударил сильный морозный ветер.

— Когда оно пришло? С какого номера? — напирал Майкрофт. Ватсон направился к мотоциклу, раздраженно понимая, что старшего Холмса волновало только отслеживание Мориарти, и вовсе не беспокоило состояние сестры.

— Мне нужны контакты Лестрейда, — заявил он, и Майкрофт в телефонной трубке возмущенно запыхтел.

— Это не справочное бюро, доктор Ватсон…

— Контакты Лестрейда взамен на информацию о сообщении. Вы мне номер — я Вам номер.

Инспектор был последним, к кому Джону сейчас приходило в голову обратиться. Перспектива этого звонка совершенно не вдохновляла его, но на инспекторе — и Далси, к которой Холмс испытывала узко ограниченный интерес — заканчивался перечень тех, кто был известным Ватсону кругом общения Мэл.

— Ладно… — недовольно проскрипел Майкрофт. — Моя секретарша сейчас Вас соединит.

Ватсон остановился у своего мотоцикла и заставил себя глубоко вдохнуть. Что это с ним происходило? Он не имел понятия. Всё соединилось воедино и взбурлило в нём обжигающей тревогой. В последний месяц он оказался зажатым между неумолимо сдвигающимися стенами пресса. С одной стороны новые обстоятельства — мирная жизнь в Лондоне, поиски себя в медицине, осколки собственного тела и сознания — в которых ему приходилось существовать; с другой — прежний мир, в который он хотел, но уже не мог вернуться, поскольку тот находился в Ираке до песчаной бури 7 августа. С третьей стороны его прижимало гадкое чувство вины перед теми, кого он не смог спасти во время атаки, и теми, кто остался продолжать нести службу, пока он сейчас катался на мотоцикле по мирным улицам. И в дополнение ко всему на него навалилась Мелинда Холмс, среда обитания которой одновременно была совершенно чуждой Джону и дарила ему какие-то знакомые нотки борьбы, уютные отголоски адреналина. Это поддразнивало его, распаляло его голод по ставшему за несколько лет привычным тонусу постоянной готовности, неустанного ожидания свиста пуль. Ватсон не гнался за этим самостоятельно, но охотно тянулся за Холмс внутрь её расследования каждый раз, когда она сама его звала. И ещё охотнее он потянулся за Холмс, когда та предложила ему своё тело.

И этим пятничным утром всё это давление достигло своей кульминации, стиснув Джона до детонирующего предела, за которым неизбежно последовал взрыв.

— Инспектор Лестрейд, слушаю.

— Грегори, это Джон Ватсон.

***

— Не представляю, о чем Вы, — ответил Деннехи. Его взгляд исподлобья острым металлическим отблеском буравил Холмс. Уголки его губ коротко дернулись вверх в довольном оскале и сразу опустились, возвращая лицу равнодушное выражение.

— Почему, Стивен? — продолжала Мелинда. Ей нужно было нащупать то, за что можно было больнее дернуть. У каждого имелся этот рычаг, вытягивающий наружу сокровенное, отменяющий осторожность, обнажающий эмоции, а так — дающий Холмс точную карту для дальнейших маневров. Многолетний интерес к психологии и психиатрии снабдил её неизменным алгоритмом выявления причин и катализаторов многих расстройств. История болезни Деннехи давала, за что ухватиться: — Это из-за мамы, правда?

Лицо Стивена растерянно, почти испуганно вытянулось, придавая его грубым мужским чертам детской обиды и непонимания. Его левая рука безотчетно дернулась вверх, большая ладонь замерла возле лица, пальцы не дотянулись до длинного бугристого шрама. Он забылся лишь на долю секунды прежде, чем одернул себя и снова насупился, но этого было достаточно.

— Уходите, — сухо процедил он.

Холмс мотнула головой.

— Все эти девушки — они были лишь жалкими копиями, верно? Но имели общую с мамой черту — по-настоящему, без притворства за деньги они были к тебе равнодушны. Мама куда больше любила яркие длинные ногти, короткие цветастые платья, выпивку и хахалей, чем маленького Стивена.

— Убирайся! — завопил Деннехи, и рыжая кошка, испугавшаяся резкой вспышки ярости в голосе, бросилась под диван, низко припав к полу и едва пролезая.

— Всё кончено, Стивен. Тебя арестуют и посадят.

— Ты не из полиции, — сказал бесцветно Деннехи, и в его уверенности, в полнейшем отсутствии каких-либо вопросительных интонаций или пугливого, сомневающегося движения глаз сквозило одним слишком хорошо знакомым Мелинде — и остающимся безнадежно пустым — именем.

— Верно, — кивнула она. — Он предупредил тебя обо мне. Но я работаю с полицией — этого он тебе не сказал? Как не сказал и того, что использовал тебя. Обещал, что поможет, что уничтожит все следы, что позаботится о том, чтобы на тебя не вышли — но вот я здесь. Похоже, он соврал. Как думаешь, зачем он на тебя вышел?

Деннехи вдруг вскинул голову и громко хохотнул.

— Ничего-то ты не знаешь, — сообщил он, склабясь.

— А сам-то ты знаешь много? — сменив отстраненный тон на колкий пронизывающий полушепот спросила Холмс. — О чем он тебе рассказывал? Говорил ли, зачем натравил тебя на Далси — последнюю девчонку, с которой ты так и не смог справиться? Объяснял ли, что попросту использует тебя для грязной работы?

Тонкая линия поджатых губ коротко нервно дернулась, ноздри раздулись, взгляд скользнул в пустоту пространства.

— Ты врёшь, — сказал Стивен Деннехи.

— Да неужели?

Медленно, но неизбежно она сталкивала его в нужную ей траекторию, ведущую прямиком к признанию, а вместе с тем наталкивалась на пока бесформенные и сложные к трактовке, но всё же следы активного присутствия Мориарти. Она не испытывала никаких напрасных иллюзий касательного объема информации о нём, которые могла выведать у Деннехи — ей было очевидным, что Стивену ничего действительно стоящего не было известно. А впрочем в полном вакууме хоть что-то даже искривленное и ошибочное уже было хоть какой-то отправной площадкой.

Холмс убедилась в том, что найденный ею подозреваемый и был искомым убийцей — его реакции на её слова и его жилище были для неё исчерпывающими доказательствами. Она мысленно составила маршрут для Лестрейда и всей его следственной команды. Тот сложился стройным планом: фрагмент видеозаписи из переулка и ночного автобуса, свидетельство Далси о нападавшем, составление его автопортрета и сравнение с имеющимися снимками, другой свидетель, опознавший Стивена Деннехи в круглосуточном магазине, задержание по обвинению в избиении с попыткой убийства, дальнейший обыск жилища, обнаружение двух видов волокон, безапелляционно соединяющий задержанного с — по меньшей мере — одной из убитых. Подобное Мелинда проворачивала для лондонской полиции уже не раз, дело было раскрытым. Брикстонский душитель стоял в нескольких метрах от Холмс и, вопреки показной браваде, осознавал так же ясно, что уже пойман.

В иной ситуации Мелинда предоставила бы всё остальное патрульным или оперативной группе задержания, но сейчас речь зашла о Мориарти — и это было несколько выше и деликатнее узкости и грубости убойного отдела. Поэтому она оставалась стоять. Стивен Деннехи в двери стал заметно нервничать.

— Как он с тобой связывался? Анонимные чаты в интернете? Сообщения с номеров из твоей телефонной книжки? Текст на квитанциях из магазина? — В ответ на каждый отдельный вопрос он едва различимо хмурился, и Холмс понимала, что раз за разом ошибается. То, что moriarty использовал с ней и Джоном Ватсоном, не использовалось для Деннехи. И в этой осторожной непоследовательности было что-то неуютно настораживающее, почти устрашающее. Мелинда вдруг снова ослепла. Это злило её.

Она позволила этому просочиться в свой голос:

— Ты просто пешка в его большой непостижимой для тебя игре.

Деннехи ядовито усмехнулся.

— Думаешь, ты что-то большее?

Всё это время неподвижно замерший на пороге, он сделал короткий ленивый шаг вперед. Пол устало вздохнул под его ногами. Мелинда вытянула руки из карманов пальто, готовясь защищаться. Объективно время и место для драки были неудачными. Холмс была уставшей после бессонной ночи, а так — ослабленной, реакция замедлилась; места для увиливания и обманных выпадов — единственной действенной тактики для телосложения и веса Мелинды — в комнате не было. И всё же она сжала кулаки. Сколько себя помнила, она никогда — даже вопреки всем объективным причинам — не сдавалась без борьбы: в спорах с братом, в попытке зарядить и выстрелить из папиного ружья, в потасовках с девочками из частной школы. Она могла принять собственное поражение лишь как свершившийся факт после того, как испробовала все возможные способы его избежать. Так или иначе, а выход из гостиной был один и находился за спиной Деннехи.

Он скосил взгляд на её пока опущенные, но плотно сжатые кулаки, и снова оскалился.

— Я предпочитаю послушных женщин, — проговорил он с металлической вибрацией в голосе.

Холмс фыркнула:

— Я не умею быть послушной — ни просто так, ни за деньги. Или ты спутал меня со своей матерью-шлюхой?

— Заткнись.

— Поэтому проститутки, Стивен? Потому что они весьма сговорчивые? Как мама? Тому, кто ей платил, и кого она приводила в дом, доставались её ласка и внимание? Но не тебе?

— Заткнись!

Он двинулся на неё, багровея от злости и широко, неточно замахиваясь. Мелинда присела, пропуская тяжелый кулак над собой. Разозленный противник часто был невнимательным, податливым, уступающим. А потому она продолжила:

— Да и разве может тебе везти с женщинами, когда у тебя лицо напополам разделено этим уродским шрамом? Только проститутка и согласится на встречу.

Деннехи грузно повернулся. Их положение в комнате изменилось: он шагнул вбок от двери к дивану, она приблизилась к столу и проходу к двери.

— Зачем ты это сделал — ударил себя горячей сковородкой? Надеялся, мамочка утешит и полюбитпоранившегося Стивена? Надеялся, что она тебя заметит?

— Сука, сука. Какая же ты сука! — взревел он и снова замахнулся. Холмс подняла руки, заслоняя ими голову и пятясь прочь от стены, у которой Деннехи мог загнать её в угол, но вместо ударить, он ухватил её за локоть и повисший на плече ремень портфеля, резко дернул Мелинду на себя; а затем с силой, почти оторвавшей ноги Холмс от пола, тошнотворно взболтнувшей её внутренности противодействием инерции, оттолкнул. Она безвольной грудой, напрасно хватающейся за воздух и не находящей опоры, отлетела к столу. Тот опрокинулся набок, стулья с отчаянным оглушающим деревянным визгом поехали на полу, истерично задребезжала свалившаяся и разбившаяся в керамические дребезги мыска. Холмс завалилась на край вставшей вертикально столешницы, и это отдалось острой вспышкой боли в ребрах. Мелинда сдавленно вскрикнула и судорожно вдохнула ртом — в легких полоснуло удушающим жжением. Она неловко сползла на пол.

В кармане её пальто зашелся громким трезвоном мобильный телефон.

Деннехи хищно осклабился, наклонился, ухватил Мелинду за щиколотку и снова дернул на себя. Она попыталась упереться, ухватившись за стол, но тот поехал вслед за ней. Тогда крепко сжала ножку опрокинувшегося стула и попыталась им замахнуться, но тот плотно застрял под столом. Холмс наугад пошарила по полу вокруг себя ладонью, и полоснувшим кожу огнем глубокого пореза ей попался осколок. Она подхватила его и зажала в кулаке между пальцев тонким неровным остриём наружу. Пока Деннехи волок её к себе, она успела дважды весьма точно ударить его в шею и челюсть. Из порезов густо потекла кровь, но Стивен, казалось, даже не заметил. Тогда Мелинда замахнулась ногой и толкнула его в грудь — Деннехи едва пошатнулся. Он подтянул сопротивляющуюся Холмс к себе, перехватил её за воротник пальто и кофты, натянув их так, что они болезненной петлей сомкнулись вокруг шеи, и дернул её вверх. Раня собственные пальцы, она перехватила керамический осколок поудобнее, и замахнулась, снова целясь в лицо. Стивен не защищался и не уклонялся, а потому заостренный кусок мыски удивительно легко прорезал кожу нижнего века и глубоко вошел в плоть. По белку левого глаза стремительно побежали кровавые нити порезанных сосудов. Деннехи издал истошный протяжный вопль, разжал пальцы, выпуская Мелинду, и отступил назад, но как только Холмс попыталась сделать шаг к двери, преградил ей дорогу.

— Ну нет, сука, — прохрипел он, сплевывая густую багровую массу прямо перед собой. Вся левая половина его лица от скулы и ниже была залита кровью, левый глаз был плотно зажмурен, из-под нижнего века оставался торчать кривой осколок. Второй глаз был безумно выпячен, его тяжелый взгляд неотрывно уперся в Холмс. Рот был открыт, кровь втекала в него густым бурым потоком и вытекала из него по подбородку яркой жидкой слизью, смешанной со слюной. — Ну нет, — повторил Деннехи и снова сплюнул. — Живой ты отсюда уже не выйдешь.

***

Тон Лестрейда холодно натянулся.

— Ну? — недовольно протянул он. — Чем могу помочь?

Джон помедлил. Он и сам не знал, какую помощь ожидал получить от инспектора, да и мог — хотел — ли он её дать. Между ними за две непродолжительные встречи встало что-то холодное, пробуждающее в них взаимную враждебность. Глупо, но сутью этой неприязни казалась именно Холмс — так, будто они не могли её между собой поделить, хотя ни одному из них она, конечно, не принадлежала. Ватсон с сухой, трезвой отстраненностью понимал, что Мелинда не была и на каплю его даже после внезапно случившегося между ними секса. Изнутри его неприятно царапнул вопрос, было ли что-то подобное между ней и Лестрейдом? Но вслух спросил:

— Вам известно, где Мэл была сегодня ночью? Где она сейчас?

— В чем причина интереса? — колко парировал инспектор.

— В беспокойстве о ней.

Из трубки раздался короткий сиплый смешок, Ватсон скривился.

— Боюсь, Джон, Вам — как соседу — придется привыкнуть. Для Мэл это нормально — не ночевать дома, — с нескрываемым довольным ядом в тоне произнёс Лестрейд. И добавил: — Она занята расследованием.

— То есть Вы совершенно точно знаете, где она прямо сейчас, и уверены, что с ней всё в порядке?

Повисла недолгая пауза, которую протяжным свистом заполнил морозный ветер, гонящий по переулку мусор. Джон с мгновенье вслушивался в наступившую в трубке тишину, а затем нетерпеливо её нарушил:

— Грегори?

— Странная формулировка, — отозвался тот глухо. — Почему она должна быть не в порядке?

— Я… не могу сказать, — он оглянулся в поисках правильного ответа, но натолкнулся взглядом лишь на собственный мотоцикл. Быстро сменившийся тон полицейского резонировал с его собственной тревогой. Вязкое холодное осознание его правоты поползло внутри десятками страшных картинок. Ему позарез нужно было убедиться, что ни одна из них не была правдивой. — Есть… источник, связанный с этим расследованием убийств.

— Источник?

— Надежный и уверяющий, что сейчас Мэл очень нужна медицинская помощь, — ответил Ватсон, будто однозначно понимал происходящее, а не терзался сомнениями и догадками.

И голос инспектора в очередной раз за этот короткий телефонный разговор резко изменился:

— Я сейчас же отправлю туда наряд патрульных и скорую.

— Куда — туда?

— Э-э… Гаварден-Гров, 5.

***

Холмс сделала шаг назад, к опрокинутой груде стола и обеденных стульев, и под её ботинком раскрошился очередной осколок. Она оглянулась. Дверь всё ещё оставалась недоступной, окно за её спиной тоже не могло послужить выходом — повисшие на нём жалюзи служили своеобразной сеткой, в которой легко было запутаться при попытке выбить стекло и выпрыгнуть. Мелинда прислушалась к себе: в ребрах пульсировала сильная боль — каждый вдох, каждое движение отдавалось горячим спазмом; пальцы были липкими от темной смеси крови: её собственной и Стивена.

Из-под дивана тревожно взблеснула пара глаз. В кармане продолжал требовательно звонить телефон — шесть, семь, восемь гудков кряду.

Она снова сжала кулаки. Что-то важное увиливало от неё, что-то ещё не сформировавшееся внятной вербализированной мыслью, но что-то весьма отличительное. Что-то во всём этом не сходилось, выходило из ряда по какой-то весьма очевидной причине. Но времени углубиться в размышления не оставалось — Деннехи торопливо шагнул вслед за ней. Мелинда одним рывком стянула со спины рюкзак, плоский, но увесистый и твердый из-за вмещающегося внутри ноутбука, перехватила один из ремней в ладонь и выбросила его вперед своеобразным тараном. Лэптоп с приглушенным тканью хлопком стукнулся о левое плечо Стивена, и пока он оторопело поворачивал голову, чтобы посмотреть целым правым глазом, Холмс замахнулась ногой. Удар коленом — немного смазанный, но вмещающий достаточно силы — пришелся в живот и заставил Деннехи рефлекторно нагнуться и судорожно, немного влажно из-за собравшейся во рту крови ахнуть. Его большая голова на крепкой шее оказалась удобно низко, Мелинда коротко опустила ногу, возобновляя равновесие, оттолкнулась от пола пяткой и теперь нацелилась в ухо.

Девятый гудок.

Стивен мотнул головой, тщетно пытаясь смахнуть с неё горячую красную пелену, застилающую глаза потоком крови, но тем самым уходя с линии удара. Колено Мелинды, не находя сопротивления, перемахнуло через его плечо. Движение отдалось в её груди вспышкой болезненного, сковывающего дыхание жжения. Она неловко пошатнулась и, пока искала равновесие, Деннехи, выставив плечо вперед, сделал длинный порывистый выпад. Всем весом своей сгруппировавшейся фигуры он подсёк её опорную ногу, сталкивая Холмс с места — пол оказался выбитым из-под неё, стены и потолок перед глазами резко качнулись вниз. Сильный удар в темя отдался в голове тонким хаотичным звоном и болезненным импульсом, прокатившимся по вискам и скулам к носу, во рту со скрежетом зубов столкнулись челюсти. Что-то коротко треснуло со звуком переломившейся соломинки — очень тихо и невнятно, Мелинда скорее почувствовала это, чем услышала.

В последнее мгновенье перед тем, как взгляд устремился в непроглядную темноту, она удивительно ясно поняла, что всякие звуки перестали существовать. Гулкая тишина воцарилась вокруг, не нарушенная десятым телефонным гудком — хотя его вибрация отчетливо прощупывалась в кармане. Неспокойно подрагивающий, будто водная рябь, силуэт склонился над Холмс. Что-то горячее, небольшое, но тяжелое упало ей на лицо и торопливо, оставляя на коже липкий след, побежало по щеке вниз.

========== Глава 14. ==========

Сначала Джону показалось, что произошла какая-то ошибка: он не расслышал или опечатался, Лестрейд оговорился или, чтобы побыстрей отделаться, назвал случайный адрес; в конце концов, заглючило карту. Он стер «Гаварден-Гров, 5» из строки поиска и осторожно ввел заново, но навигатор снова проложил короткий зигзаг длинной в полмили и расчетным временем в две минуты.

— Ладно, — тихо ответил Ватсон себе под нос. — Хорошо.

Он всмотрелся в карту: выезд в сторону торгового центра, дальше вверх по Норвуд-роуд до парка Брокуэлл, первый поворот направо, на перекрестке — налево. Джон сунул телефон в карман, подтолкнул рукой ногу через сидение «Бонневиля», надел шлем, повернул ключ зажигания. Двигатель отдался приглушенным рычанием и отчетливо побежавшей вверх по позвоночнику сотрясающей вибрацией. Подножка поддалась с коротким скрипом уставшей пружины, мотоцикл послушно покатился вперед.

Было утро пятницы, и жилой район вокруг был наполнен движением людей и машин. По тротуарам к автобусным остановкам сходились ожидающие. Красные неповоротливые даблдекеры с массивными скругленными задницами медленно толкались друг за другом в автобусной полосе. По другую сторону выстроился заметно поредевший, но мешающий проезду ряд припаркованных авто. Тем, кто пробирался вдоль Норвуд-роуд, приходилось разъезжаться в тесноте, постоянно поскрипывая несмазанными тормозами и вспыхивая красными стоп-огнями. Джону приходилось медленно, порой отталкиваясь ногой, извилисто протискиваться в нужном направлении. Две минуты рисковали превратиться в десять.

Разговор с Лестрейдом прибавил его тревоге осязаемых очертаний, придал ей почву. Холмс проводила расследование серийных убийств, и реакция полицейского, непосредственно вовлеченного в это расследование, пробуждала в Ватсоне страх. Он боялся за Холмс. И оттого терзался ещё больше: в правильном ли направлении он едет, что он там увидит, стоит ли верить Мориарти и был ли это Мориарти вообще? Эти вопросы роились в его голове надоедливыми, жужжащими, болезненно жалящими насекомыми.

Черт побери, он боялся за Мэл.

Правда, которую он избегал замечать всё это время, состояла в том, что ему нравилась Мелинда. Вопреки здравому смыслу — или у Холмс имелось рациональное объяснение — она понравилась ему почти сразу, и именно поэтому он позволял ей все её наглости. Ему нравилось быть вовлеченным во что-то стоящее, во что-то полезное, во что-то увлекательное вроде детективной работы. И ещё больше ему нравилось ощущение своей надобности — не кому-либо, а такому человеку, как Мэл. Она увлекала его собой, своей непринужденностью, необычностью, своим гением. Она увлекала его прочь из серых наполненных пресной рутиной будней, она отменяла боль и душевные терзания. Холмс заполняла собой его жизнь — его самого. И ему это нравилось.

Последние полторы недели по ночам он проваливался в сладостную дрему, вспоминая секс с Холмс. Джон объяснял себе это желанием разобраться, почему это произошло; но глубоко внутри знал, что просто смаковал свои воспоминания и тайно надеялся заполучить её ещё.

И вот теперь всё это резко обнажилось для его понимания. И лакмусом, проявившим правду, оказался именно страх.

Джон вильнул, и вслед ему раздался возмущенный автомобильный клаксон — протяжный и низкий. Машина перед ним резко затормозила, а он, увлекшийся мыслями, не успевал затормозить и сунулся в автобусную полосу.

Если адрес, продиктованный Лестрейдом, был верным, думал Ватсон, успели бы полицейские и медики прибыть туда быстрее него? Он надеялся, что да — увидит у нужного дома несколько патрульных машин, остроугольный зеленый фургон скорой со вспыхивающими синими маячками, увидит Холмс, выходящую на улицу и жадно закуривающую сигарету. Но когда он свернул на Гаварден-Гров, ничего подобного там не происходило.

Два тесных ряда краснокирпичных домов, узкие тротуары, женщина, шагающая по одному из них с псом на натянутом поводке, седоволосый мужчина и мальчишка лет пяти-шести с портфелем на плечах, пинающие между собой футбольный мяч просто на ходу. Джон подкатился в свободный карман, остановился и вытянул телефон. Линия его маршрута протягивалась вдоль почти всей улицы и обрывалась посреди проезжей части. Плоские прямоугольные обозначения домов на карте не были пронумерованы.

Ватсон проехал вперед и замедлился. Он выехал на середину проезжей части — ни в зеркале заднего вида, ни впереди он никому не преграждал дорогу — выбрал нейтральную передачу и плавно покатился, отталкиваясь ногами. Он вертел головой из стороны в сторону, силясь рассмотреть на дверях номера, но на большинстве домов их не было, а на тех, где были, по одной стороне улицы вперемешку значились четные и нечетные: 19, 17, 16. В доме справа от него оказалась приоткрытой дверь, Ватсон ещё немного замедлился и настороженно всмотрелся в проём. Там произошло какое-то невнятное движение, коротко наружу показалась рука, и в ответ на это в нескольких метрах ниже по улице моргнул аварийкой облезлый фургон с ржавыми подтеками на задних дверцах.

Когда Джон снова посмотрел на дверь, за ней возник высокий мужской силуэт. Он выглянул наружу, заметил остановившегося Ватсона, их взгляды на мгновенье столкнулись — оба настороженные, тяжелые — шагнул назад и с силой захлопнул дверь. На той, светлой и глухой, оказалась медная цифра 5. Ватсон с силой сжал ручку, рычаг тормоза остро впился ему в ладонь. Шрам. Джон смог различить его в темной щели закрывающегося дверного проёма, когда силуэт в доме номер 5 коротко повернул лицо левой стороной, отступая — грубый ожоговый рубец.

Он резко вывернул руль вправо, направляя мотоцикл к тротуару. Переднее колесо ударилось о бордюр и с глухим шлепком соскочило обратно на асфальт, «Бонневиль» накренился, и Джону пришлось опереть его о собственную ногу, пока второй он торопливо и оттого безуспешно пытался отыскать и опустить подножку. В одно короткое мгновенье все подозрения и страхи вдруг превратились в реальность: сообщение, адрес, шрам, о котором говорила Далси, странное поведение — всё это собралось воедино и уже не оставляло шанса посчитать произошедшее недоразумением.

Ватсон соскочил с мотоцикла и бросился к двери с номером пять. Его тело ощущалось противоречиво слишком медлительным — каждый шаг тянулся непростительно долго; и легким, податливым одновременно — многослойность одежды, надетой поверх спортивной, перестала стеснять движения; в бедре не ощущалось никакого дискомфорта. Джон даже не сразу заметил, что остался в мотоциклетном шлеме. Его внимание сузилось и заострилось на том, что оказалось в фокусе. В этом было даже что-то неуместно удовлетворительное — будто возвращение в себя прежнего, сосредоточенного на раненном солдате на операционном столе и игнорирующего суматошную толчею вокруг. Незначительное переставало существовать, и сейчас незначительным было всё кроме Холмс.

Джон в два шага переступил узкую тропу, ведущую ко входу, и, не утруждая себя постучаться, с разгону навалился плечом на дверь. Та скрипнула, что-то звякнуло в замочном механизме, но не открылась.

— Эй, что вы делаете? — раздалось приглушенное у него за спиной. Ватсон не обернулся и не ответил. Он снова отступил назад, группируясь, и предпринял вторую безуспешную попытку. — Что это такое?! Я вызову полицию.

Вызывайте, черт побери, и то быстрее!

Джон снова разогнался и теперь вместо середины двери направил удар ближе к краю — дверь вздрогнула, изнутри раздался характерный деревянный хруст, со звоном упало что-то металлическое, и образовалась различимая щель.

— Нет, ну что творится среди бела дня?

Он поднажал ещё немного, и дверь, покосившаяся на петлях, туго открылась. За ней оказалась небольшая прихожая, упирающаяся в лестницу, на верхних ступенях которых стоял молодой мужчина с шрамом вдоль левой половины лица. У его ног лежал объемный, около метра в диаметре, моток плотного целлофана, в руках был большой ярко-желтый строительный нож. С коротким пластмассовым перестуком выдвинулось тонкое лезвие и холодно взблеснуло в свете лампы.

— Поздно, — тихо произнёс парень со шрамом и скосил глаза в сторону. Было в его выражении, в устало опущенных широких плечах, в стальном тоне что-то такое, что заставило Ватсона послушно проследить за его взглядом. Там, куда он посмотрел, оказался проход в гостиную, а в ней посреди груды опрокинутой и разломанной деревянной мебели — стол и стулья вперемешку — на полу сидел рыжий кот. Он низко опустил морду к багровому влажному пятну посреди светлого ковра и голодно облизнулся. Рядом с его медленно покачивающимся из стороны в сторону хвостом стояли плотно приставленные друг к другу расшнурованные ботинки — пыльные, грубые, с толстой рельефной подошвой — Мелинды Холмс.

Ватсон похолодел, во рту образовалась горькая сухость. О Боже.

На лестнице гулко забарабанили частые тяжелые шаги — чокнутый со шрамом и ножом наперевес сбежал по ступеням вниз. Он пнул ногой облокоченный о стену велосипед, и тот стал заваливаться на Джона. Рефлекторно он попытался отпрянуть, но лишь стукнулся спиной о дверь, застрявшую наполовину распахнутой внутрь прихожей. Ватсон сдавленно ахнул, и по опущенному забралу его шлема растеклось округлое запотевшее пятно. В застелившем его взгляд тумане маньяк перескочил через поваленный велосипед и, широко замахнувшись, попытался пырнуть Джона лезвием. Ватсон вскинул руки, рефлекторно заслоняя голову, вовсе не нуждающуюся в защите. По кистям и предплечьям полоснуло несколько тонких языков пекущей боли. Он обозленно закричал, пробуждая себя от минутного ступора, и ринулся вперёд, оттесняя убийцу. Тот споткнулся о собственный опрокинувшийся поперек прихожей велосипед и почти упал, тщетно пытаясь удержать равновесие взмахами рук, перестав исполосовывать Джона порезами. Он боком грузно осел на скрипнувшее колесо и, оттолкнувшись от педалей, попытался встать на ноги, но Ватсон навалился на него сзади, обвивая его крупную расчерченную шрамом башку руками. Просунув левую под затылок, предплечьем правой руки он сжал ему горло и давил со всей мочи до тех пор, пока тот не перестал судорожно дергаться и хаотично взмахивать рукой с зажатым в кулаке ножом.

И когда придурок со шрамом обмяк, выронив лезвие, Ватсон оттолкнул его на возмущенно скрипнувший велосипед, переступил его ноги и, до ужаса боясь увидеть непоправимое, зашел в гостиную. Рыжий кот, коротко лизнувший то, что Джон отказывался принимать за просочившуюся в ковер лужу крови, взъерошился и попятился. Ватсон прошел мимо него к забитому доской камину и обернулся: раскуроченный стол, массивный черный диван, аккуратно сложенное на нём темное шерстяное пальто и ботинки Мелинды рядом, а больше ничего — никого.

Джон торопливо выбежал обратно в прихожую. Мимо лестницы вглубь дома вел узкий проход, заканчивающийся тремя расходящимися в разные стороны дверями. Ватсон распахнул ту, что была прямо перед ним — за ней оказалась крытая пустая веранда, выходящая на небольшой задний дворик с сараем. Дверь справа вела на кухню, слева — в заставленную бытовыми химикатами кладовку. Холмс нигде не было.

Ватсон бросился к ступенькам и взбежал на второй этаж. Здесь из изогнутого коридора снова вели три двери. Первая, перед которой остановился Джон, оказалась уже остальных, и на её затертой старой ручке виднелся отчетливый кровавый отпечаток ладони. Нерациональным было медлить, но Ватсон всё же на короткую долю секунды замер, занеся руку, прежде, чем толкнул дверь. Там оказалась небольшая ванная комната, с запятнанным кровавыми подтеками кафельным полом, наполовину задернутой целлофановой шторкой и бледной узкой кистью, повисшей за край низкой ванной.

— Мэл!

Он подскочил вперед, отталкивая занавеску, и обнаружил обмякшую Холмс. Её кожа была мертвенно-серого цвета, глаза плотно закрыты и окружены большими темными пятнами, по высокому лбу и острой скуле несколькими жирными подтеками стекала жидкая кровь. Темные волосы были запутаны и поблескивали густой влагой. На широкой серой толстовке, испачканной подсыхающей кровью, был длинный ровный разрез — этот подонок срезал с Мелинды одежду.

— Мэл! Холмс! Ты слышишь меня?

Джон наклонился над ней, сначала подхватил её безвольную кисть, но, не нащупав на ней пульс, прижал пальцы к шее. Но и там в сонной артерии не было никакого шевеления.

— Сейчас, сейчас. Потерпи.

Одним резким, больно задевшим уши, движением он сорвал с себя мешавший шлем и отшвырнул назад, не глядя. Просунул руки между холодным стенками ванны и неподвижной Мелиндой, одной подхватил её спину, а второй — очень осторожно — затылок, и поднял её. Под пальцами, удерживающими голову, произошло противоестественно легкое, влажное движение. Догадка ядовитой стрелой пронзила сознание Джона — у Холмс проломлен череп, и его отколовшиеся фрагменты в открытой ране сейчас впивались Мелинде в мозг. Ватсон, резко поднявший Мэл и выпрямившийся, теперь осторожно замедлился и очень плавно опустил её на пол.

Это конец, она мертва — продиктовало всё то профессионально многое, что Джон знал о подобных черепно-мозговых травмах и кислородном голодании мозга. Но упрямо упал рядом с ней на колени, сложил до побелевших костяшек руки на её груди и стал ритмично нажимать. Отсчитав тридцать компрессий, он склонился к её лицу, зажал острый холодный нос, припал к царапнувшим его сухим губам и дважды с силой выдохнул. В висках зашумела головная боль, в легких зажгло, в низ живота тяжело ударил страх.

Странно, но прежде Ватсону никогда не приходилось делать непрямой массаж сердца и искусственное дыхание действительно нуждавшемуся в этом человеку — лишь манекену во время учебы. Оказание такой кустарной первой помощи не было специализацией Джона, ему куда привычнее было спасать, оперируя в оборудованном помещении с вспомогательным медицинским персоналом. Самостоятельно запускать сердце вручную и вталкивать в остановившиеся легкие воздух оказалось предельно тяжело физически и невыносимо ментально. С одной стороны, он точно знал, что нужно делать, и в то же время оказался совершенно подавленным, растерянным.

Черт побери, Холмс! Как же так?

Шла минута, другая, третья. Вдалеке послышались первые тревожно завивающие сирены, они приближались, множились и замолкали, а Мелинда всё не делала вдоха самостоятельно, её сердце упрямо стояло.

— Ну давай же! — со злостью и даже обидой закричал он на Холмс, привычно его игнорирующую. — Неужели ты вот так сдашься?

В прихожей послышались голоса, а вслед за ними осторожные шаги на лестнице. Кто-то приблизился к ванной и заглянул, — Ватсон удивительно резко ощутил чье-то присутствие, но не стал оборачиваться. Ему было всё равно, даже если это был пришедший в себя серийный маньяк.

— Медики! — громко позвал мужской голос сразу за спиной Джона. — Тут нужны медики. Пропустите парамедиков на второй — тут приоритет.

Когда спустя несколько минут в ванну мимо позвавшего их патрульного втолкнулись двое из скорой помощи, Ватсон всё так же, не отвлекаясь, не оборачиваясь, продолжал ритмично до спазмов в ноющих от напряжения мышцах надавливать на грудную клетку.

— Нужен адреналин, — проговорил он сперто, едва различив краем глаза характерную зеленую униформу фельдшера.

— Сэр?

— Ампула адреналина! — повторил настойчивее Джон. — И физраствор — 10 мл. Разведите в шприце с самой длинной имеющейся у вас иглой.

— Но…

Ватсон резко вскинул голову — по вискам вниз к подбородку уже стекали ручейки пота. А в выражении, похоже, было что-то настолько твердое, что парамедик предпочла молча кивнуть и потянулась в одну из своих объемных сумок.

Это был приём, который он хорошо знал в теории и дважды применял в реальной жизни, но ни в один из этих случаев не помог — инъекция адреналина прямо в желудочек сердца. Надеяться на успех при такой травме и по истечении такого времени было бессмысленно, но он собирался попробовать. В конце концов, Холмс была его соседкой, разделяющей с ним квартплату, и он не намеревался её опускать без причитающихся с неё трехсот фунтов.

***

— Ох, Джон. Что произошло? Почему тут столько полиции?

Он заставил себя открыть глаза — веки с пекущим дискомфортом сопротивлялись, будто в них засыпали разгоряченный песок — и поднять голову. Мэри Морстен стояла перед ним, нахмуренная, сосредоточенно натягивающая тонкие хирургические перчатки. Они были в тесной ординаторской комнате отдыха. Это казалось единственным местом, где не было тошнотворной суматохи. На койке рядом с Ватсоном лежал поднос с перевязочными бинтами, антисептиками и пластырем. Его руки были изрезаны и теперь невыносимо — из-за ран и из-за усталости — болели. Джону не хватало сил их поднять.

Он промолчал.

Мэри встревожено заглянула ему в лицо, а потом сползла взглядом ниже.

— Боже, сколько на тебе крови!

— Это не моя, — слабо выговорил Ватсон, устало глотая половину звуков, рассматривая собственные ладони в потемневших высохших разводах. — Не вся моя. Это… Холмс.

— Что с вами случилось? Джон!

В правом бедре, казалось, пылало пламя. В виски и затылок вдалбливались молотки тупой боли. Мысли были тошнотворно затуманены, живот сводило острыми спазмами.

— Она нашла его, знаешь? — сказал Ватсон после затянувшейся паузы, когда Мэри подхватила его руку и твердыми, опытными, безжалостными движениями бывалой реанимационной медсестры стала промокать порезы смоченной марлей.

— Кого? — растеряно уточнила Морстен.

— Убийцу. Маньяка, который убил четверых женщин в Брикстоне и ещё на одну напал. Она поймала его.

— Твоя соседка?!

— Да.

Мэри протяжно вздохнула и промолчала. Джон был ей за это благодарен. В нём не осталось сил ни на что, даже просто сидеть на краю койки казалось непосильным трудом. Комната вокруг Ватсона периодически покачивалась и вращалась. Наблюдать за этим танцем пола и стен было невыносимо, а потому Джон снова закрыл глаза.

Он боролся за Холмс долгих тридцать минут, и этого — кроме того, что он уже нашел её в состоянии клинической смерти, длившейся неизвестное количество времени — было достаточно, чтобы прекратить усилия. В какой-то момент фельдшер скорой помощи, покосившись на свои наручные часы, осторожно заговорила с заискивающей, жалостливой интонацией:

— Сэр, может, нам следует…

Ватсон поднял на неё взгляд, заставивший её замолчать и продолжить вентиляцию легких. Впрочем, он и сам уже подумывал над тем, чтобы сдаться. Всегда была черта, за которой человек был необратимо мертвым. И когда эта истина почти прожгла Джона насквозь, когда он почти выговорил вслух приговор Мелинде, кардиомонитор вдруг засёк у неё слабый пульс. Мгновенье спустя она сделала судорожный вдох, но в сознание, конечно, так и не пришла — ни на полу ванной, ни в карете скорой помощи, ни в приемном отделении больницы Святого Варфоломея, когда каталку с ней стремительно протолкнули в служебный лифт к операционным.

Джон остался стоять в коридоре — внутри лифта ему не было уже ни места, ни применения. Стальные двери, хранящие множество отпечатков пальцев на своей поблескивающей поверхности, закрылись, отрезая его от Холмс и от той автоматической передачи, на которой он действовал последний час. Его оглушительно накрыло усталостью и паникой. Тяжелые мысли вроде: что теперь делать, если Холмс умрет; как сказать Майкрофту, а главное — миссис Хадсон; как самому это пережить — наводнили его голову и обездвижили в ступоре, из которого Джона спустя какое-то весьма продолжительное время вывела Мэри, нашедшая его всё так же стоящим у лифта. Она привела его в ординаторскую, осторожно сняла с него куртку и кофту, осмотрела запекшиеся порезы, ушла за препаратами и перевязочными материалами и вернулась. А Ватсон всё ещё оставался в молчаливом неподвижном замешательстве.

Он послушно высидел, пока Мэри перебинтовывала ему руки, но как только она закончила, сняла перчатки и села на край койки рядом с ним, встал и торопливо вышел. Ему нужно было побыть одному. Бездумно он добрел до большого центрального зала ожидания для посетителей. Там в пятничный полдень было не особо людно, большинство стульев пустовали, повисший на стене телевизор показывал новости:

«…проверках заведений гостиничного типа в Лондоне и пригородах на предмет наличия лицензий, соответствия санитарным и пожарным нормам и отсутствия прочих нарушений. Причиной обширных проверок стало анонимное обращение в столичную полицию, сопровожденное задокументированными доказательствами того, что в ряде гостиниц низкой ценовой категории номера сдавались в использование для растлений несовершеннолетних и изнасилований. Представитель полиции не назвал личность информатора, но в интернете склоняются к мнению, что это дело рук некоего Шерлока, хакера, называемого в сети Лондонским виртуальным Робин Гудом…»

— Это мы тоже остановим, не сомневайтесь, Джон, — сказала ему Холмс какое-то — казавшееся теперь невообразимо долгим — время назад в ночлежке «Нью-Доум». И она это сделала. Она обрушила на голову беспринципного администратора, позволяющего преступлениям происходить в его комнатах, все возможные бюрократические беды, административную и криминальную ответственность. Неожиданно — неуместно — для себя Ватсон улыбнулся. Он не ошибался в ней. Черт побери, он ни капли в ней не ошибся — она была способной на великие, по-настоящему смелые и добрые поступки. И рядом с этим бесследно меркли любые её недостатки, её наглость и полное пренебрежение правилами поведения не имели на таком фоне совершенно никакого значения. Они были лишь мелкими погрешностями.

Сообщение о проверках в гостиницах завершилось, и Джон отошел от телевизора. Он бесцельно прошелся между рядами стульев, опустив голову и уперев невидящий взгляд себе под ноги. Больше от него ничего не зависело — он сделал всё, что мог, и надеялся, что сделал это наилучшим образом. Теперь ему оставалось лишь приткнуться где-нибудь и ждать вестей от нейрохирургов. Большинство близких его пациентов, попадавшихся ему по долгу службы, испытывали необъяснимое успокоение после того, как в дело вступал Ватсон и его операционная команда, будто те были всесильными. Но Джону было слишком хорошо известно, насколько много вещей могли пойти не так, насколько мало на самом деле зависело от докторов, а потому не находил себе места.

Он подходил к кофейному автомату, бесцельно вынимал из кармана джинсов мелочь, возвращался и садился в случайное кресло, смотрел в экран телевизора, запрокидывал голову и рассматривал низкий потолок с холодным свечением ярких ламп. Так он провел несколько часов, и таким — растерянным, ссутулившимся на стуле — его нашел Грегори Лестрейд.

Инспектор подошел с мотоциклетным шлемом Ватсона в руке, сел рядом с Джоном и сказал прямо:

— Он умер.

— Кто? — хрипло, едва различимо отозвался Ватсон.

— Стивен Деннехи, нападавший. Убит при аресте, потому что оказывал сильное сопротивление полицейским.

Джон повернул голову к Лестрейду, тот ответил прямым твердым взглядом. Он выглядел уставшим, осунувшимся, заметно постаревшим. В висках будто прибавилось седины. С минуту они смотрели друг на друга, не произнося ни слова, но продолжая молчаливый диалог. Ватсон почти наверняка знал, — ещё до прихода инспектора, ещё на Гаварден-Гров — что это именно он убил душителя. Задушил его. Иронично. Лестрейд тоже это знал, но настаивал на другом.

— Рапорт сдан, — добавил он, будто отрезая Джону пути к принятию вины на себя. Он собрался вылепить дело так, чтобы Ватсона не задело, и по-честному стоило бы за это поблагодарить, но Джону было слишком тошно произносить подобное вслух. Он убил человека. Пусть убийцу, пусть защищаясь, но какого черта?!

— Ребята из дорожной полиции могут отбуксировать твой мотоцикл, — продолжил, так и не дождавшись ответа, Лестрейд. — Куда: сюда или на Бейкер-Стрит?

— Всё равно.

Инспектор протяжно вздохнул, поднял руку и растер ладонью лицо.

— Какие новости о Мэл?

— Никаких.

— Ладно, — Лестрейд поднялся со стула, оставив на нём шлем. — Ты… держи меня в курсе, Джон, ладно?

— Да, Грегори.

С полминуты тот в нерешительности маячил над Ватсоном, а затем развернулся и ушёл. Ещё через час к нему спустилась операционная сестра и сообщила, что с Холмс закончили — она в реанимационном крыле на втором этаже в искусственно углубленной коме. Остаток дня Джон провел неподвижно на том же месте, а когда на сестринском посту заступила на дежурство ночная смена, поднялся и побрел обратно в ординаторскую. В служебном душе он смыл с себя стекающую алыми подтеками кровь, выбросил свою одежду, переоделся в хирургический костюм и к собственному удивлению крепко заснул. Наутро его разбудила Мэри.

— Джон, я принесла тебе завтрак и кофе. Тут… — она приподняла поднос из больничного кафетерия, когда Ватсон перевернулся на койке и открыл глаза. — Немного, но хоть что-то.

Поблагодарив, он втолкнул в себя треть стакана темной, невыносимо сладкой жидкости и заел это половиной куриного сэндвича. Морстен настояла на том, чтобы перебинтовать его руки, и всё пыталась завести с ним разговор, а он крепко сжимал зубы при каждом прикосновении к воспалившимся порезам и каждом вопросе о случившемся. Ему нечего было ей сказать, и в конечном итоге он снова предпочел сбежать. Теперь у него появился определенный пункт назначения — интенсивная терапия этажом выше.

Когда он поднялся и отыскал палату Холмс, обнаружил внутри Далси на видавшем виды инвалидном кресле. Поперек её брови и щеки виднелся плотный шов с тесными стежками хирургической нити, вокруг глаза растекся черный синяк, сам глаз был непроглядно залитым кровью. Она сидела в застиранном махровом халате, надетом поверх больничной пижамы, сложив на коленях ободранные руки, и, опустив голову, грустно рассматривала Мелинду. А когда заметила остановившегося на пороге Джона, пугливо вздрогнула и охнула.

— Подкрался, шалунишка! — сказала она и коротко улыбнулась.

— Привет, — ответил ей Ватсон и зашел в палату.

Мэл лежала на койке, до подбородка укрытая покрывалом, со связкой проводов и шлангов капельниц, паутиной расходящихся от её хрупкого тела к приборам и пузырям препаратов. За тугой марлевой повязкой вокруг головы и трубкой аппарата искусственной вентиляции легких, торчащей изо рта, почти не было видно лица. Плотно закрытые глаза были сильно опухшими, кожа выглядела желтой. Палата была наполнена громкими, механически точными вдохами и выдохами и размеренным писком датчиков. По монитору бежала ломанная линия кардиограммы, мигал показатель пульса. В воздухе висел густой, царапающий нос запах медикаментов и дезинфектора. Джон бывал в такой обстановке несчетное количество раз студентом, интерном, доктором, практикующим на гражданке и в военном Ираке, но впервые ощущал себя настолько потерянным.

В нерешительности, не понимая, что делать, и немного напрягшись из-за присутствия Далси, он замер посреди прохода. Далси с нескрываемым интересом осмотрела его с головы до ног, а затем сказала:

— Мы обе живы только благодаря тебе, Джон. Ты спас нас обеих и спас всех тех, кто мог последовать после нас.

Он качнул головой и хрипло ответил:

— Нет, — коротко кашлянул, прочищая горло, и добавил: — Ты спасла себя сама, Далси. Твоя воля к жизни была сильнее всех травм и боли. А Мэл… она спасла всех остальных, она нашла убийцу.

Ватсон предпочел промолчать о том, что по сути и саму Холмс спас тоже не он, а этот вездесущий Мориарти, таинственное сообщение на его мобильном телефоне от постороннего отправителя.

— Не умаляй того, что сделал, — возразила Далси. — И не преуменьшай того, что для неё значишь.

Он горько усмехнулся — девчонка нафантазировала то, чего нет; не понимала, о чём говорила.

— Ты её не знаешь. Она…

— Необычная, — перебила его Далси и, взявшись за колеса своего кресла с усилием подтолкнула себя вперед. — Да, очень необычная. Сумасшедшая, наверное. Я не знаю её, ты прав, Джон. Но дело в том, что ты считаешь, что и сам её не знаешь. Вот только ты едва ли не единственный, кто знает её настоящую.

========== Глава 15. ==========

Четыре дня прошли в мучительном ожидании. Джон провел их в Бартсе. Ему выпало две ночные смены кряду, а дни между ними и выходные ночи он проводил в тесной комнате отдыха, редко выходя за её пределы и лишь однажды вернувшись на Бейкер-Стрит — за одеждой.

Наутро пятого дня нейрохирург и невролог предприняли осторожную попытку разбудить Холмс от медикаментозной комы — им нужно было оценить нанесенный головному мозгу вред. Постепенно в течение суток Мелинда просыпалась, к некоторому удивлению хмурых врачей и осторожно сдерживаемой внутри — чтобы не сглазить — радости Ватсона, проявляя несмелые положительные признаки. Она следила растерянным сонным взглядом за фонариком, болезненно морщилась и двигала ногами и руками, когда её пощипывали и покалывали, проверяя проходимость нервных окончаний, и даже пыталась что-то невнятно промычать.

Вечером после этого Джон наконец приехал домой, где сообщил выбежавшей ему навстречу миссис Хадсон, что Мэл приходит в себя и всё выглядит так, что рано или поздно она частично сможет восстановиться. Прогнозы были умеренно оптимистичными, и услышав это, миссис Хадсон в сердцах бросилась обнимать Ватсона.

Поначалу в палате Холмс обитал кто-то совсем на неё непохожий: она едва совладала с собственным телом, с трудом произносила простейшие слова, не могла соединить их в связные предложения, а во время теста, традиционно проводимого с пациентами после хирургических вмешательств в мозг, призванного определить объем утраченных знаний и навыков, она провалила все задания. Не помнила значения слов, не узнавала картинок, не могла произвести элементарные подсчеты, почти не читала и совсем не могла писать. Мелинда злилась, скалилась, раздраженно отталкивала планшет с тестом. Позже она едва не ударила медсестру, принесшую ей обед и пытавшуюся помочь ей управиться с ложкой и стаканом желе — есть самостоятельно пока Холмс было не по силам.

Она подняла непривычно затравленный взгляд на Джона, постоянно находившегося в её палате молчаливым свидетелем всех процедур, и тихо, неуверенно, но различимо позвала:

— Джон…

— Да, конечно, Мэл, — с готовностью отозвался Ватсон, подошел к кровати, забрал у медсестры поднос с едой, и следующие двадцать минут в полном молчании, наполненном каким-то диким, совершенно неуместным уютом, кормил Холмс с ложки.

В следующие несколько дней к ней медленно, но неотступно вернулись мыслительная способность и память, заметно улучшилась речь, а под конец недели с бобами в соусе и сосисками она справлялась самостоятельно.

Сейчас уже подходил к концу декабрь, и за прошедший с момента нападения месяц Мелинда успела достичь невероятного восстановления, повергающего докторов и физиотерапевтов в шок. Ходила она пока немного нескладно, пошатываясь. Медленно печатала на компьютере, часто делала ошибки и оттого злилась, стучала по клавиатуре или кричала в монитор, несколько раз роняла телефон, зажигалку, чашку кофе, не попадала ключом в замочную скважину, но в целом, безусловно, делала огромные успехи. Которые сама, впрочем, считала безвольной слабостью, жалкими недостатками несовершенного человеческого тела.

Когда Джон, неся свою спортивную сумку, используемую ещё и в качестве дорожной, спустился в гостиную, Мэл сидела на своём привычном кресле у разожжённого камина. На ней была черная безразмерная толстовка с глубокими карманами и большим капюшоном, натянутым низко — до глаз. Под ним она скрывала голову, на которой едва различимой сероватой дымкой виднелись пробивающиеся волосы, прежде длинные и постоянно спутанные или сплетенные в тугие косы — их пришлось полностью сбрить во время операции; а на затылке и темечке изогнутой толстой линией тянулся шов.

— Тебе что-то нужно? — спросил Ватсон, посмотрев на сгрудившиеся у кресла ноутбук, скрипку, пепельницу и тарелку с высохшими следами вчерашнего ужина.

— Нет, — не оборачивая к нему головы, тихо ответила Холмс. Её голые ноги были переброшены на стоящее напротив кресло, в тонких бледных пальцах она неспокойно вращала свой телефон. Оставлять её вот так Джону не хотелось — он чувствовал то ли жалость к ней, то ли жалость к себе, потому что привык к постоянной компании Мелинды. И теперь, собираясь в путь в родной Мейблторп на Рождество, искал повод задержаться на Бейкер-Стрит 221Б подольше.

— Тогда я пошел?

— Да.

class="book">— Звони, если что. Что угодно. Ладно?

— Нет.

— Холмс!

Под тенистым куполом капюшона произошло движение — она повернула своё остроконечное бледное лицо, блеснула стальными глазами и ответила сухо:

— Ты уезжаешь на праздники к семье — то побудь с семьей. Я не стану тебя трогать, что бы ни случилось.

В этом было что-то совершенно на неё непохожее, но что-то по-человечески разумное, и Джон растерянно хмыкнул и помолчал. Неужели смертельная встряска расставила в голове Мелинды по местам принципы взаимодействия с людьми?

— Ладно. Ты точно в порядке?

— Точно.

— С тобой остается миссис Хадсон, так что…

— Да, — нетерпеливо прервала его Мелинда. — Иди уже.

— Хорошо, — вздохнув, сдался Ватсон. Оттягивать дальше и в самом деле было уже некуда — за окном постепенно перетекал за экватор день, а он планировал доехать до дома родителей засветло. — Пока. Счастливого Рождества!

— Ага, — ответила бесцветно Мэл. И Джон, повернувшись, сбежал к входной двери. Там, в прихожей, где после его ремонта проводки одна за другой перегорели несколько лампочек, и теперь снова царил полумрак, он попрощался с миссис Хадсон, пожелал ей хороших праздников, и наконец вышел из дому.

Его мотоцикл стоял припаркованным на тротуаре, готовым к погрузке вещей, с полным баком и повисшим на ручке руля шлемом. Преграждая выезд, вдоль тротуара стоял протяжный черный «Мерседес» с наглухо затонированными стеклами. Рядом с задней дверцей стоял свирепо поджавший губы охранник. Завидев Джона, переступающего порог, он открыл дверцу машины, и оттуда неловко, кряхтя выбрался одутлый Майкрофт Холмс в расстегнутом шерстяном пальто и с шелковым платком-галстуком вокруг шеи.

Это было впервые, когда он объявился после случившегося, и Джона резко обозлило это его важное, занятое появление спустя целый месяц. Он звонил брату Холмс ещё из больницы, в первые дни её пребывания там, но в ответ на обвинение в полном отсутствии интереса к состоянию сестры, Майкрофт невозмутимо ответил:

— Моё присутствие у её койки никак не ускорит её выздоровление.

Джон взбесился тогда, но Майкрофт положил трубку, и начал заводиться сейчас, но старший Холмс заговорил прежде, чем Ватсон сформировал свои мысли вслух:

— У меня есть к Вам деловое предложение.

Джон промолчал, демонстративно отводя взгляд и красноречиво концентрируясь на том, как пристегивал сумку ремнями к мотоциклу. Майкрофт, выдержав короткую паузу, продолжил тем же строгим тоном:

— Я предлагаю Вам работу вместо должности в больнице Святого Варфоломея.

— Нет! — выпалил бездумно Ватсон прежде, чем вслушался в суть слов. Холмс настойчиво добавил:

— Я буду платить втрое больше, чем Вы получаете за полставки хирурга. Считайте это платой за частную сыскную работу. Считайте себя помощником Мелинды.

Джон посмотрел ему в лицо: в длинный острый нос, в блеклые глаза, в строго поджатые губы — выражение полного довольства самим собой, выражение осознания своего превосходства и полного пренебрежения к остальным. От этого становилось противно. Джон ответил:

— Мне не нужны Ваши деньги, Майкрофт. Я и так ей помогаю.

— Полно Вам, доктор Ватсон. Не нужно ни благородства, ни глупости, — со скрипящим смешком проговорил Холмс. — Моя сестра абсолютно равнодушна к материальному и может существовать нищенской жизнью, но у Вас есть потребности, доктор Ватсон. У вас есть непогашенные долги, стремления и планы. Вы понимаете цену деньгам. И я буду платить Вам, чтобы Вы работали с Мелиндой. Чтобы присматривали за ней.

— Присматривал? То есть следил за ней для Вас?

— Нет, не следили — присматривали. Помогали, останавливали, когда будет нужно. Оберегали её.

В представлении Джона, в том всём, что он успел выучить о Мелинде, он понимал, что никто не был в состоянии остановить её, и помогать ей было довольно сложно — порой невыносимо, невозможно.

— Оберегал от чего? — горько усмехнувшись, уточнил Ватсон.

— Разве это не очевидно? От неё самой, — на лице Майкрофта образовался острый залом, предполагающийся, вероятно, улыбкой. — Подумайте.

Он повернулся и шагнул к входной двери дома 221Б. Занеся руку к дверной ручке, Майкрофт оглянулся и добавил:

— И, доктор Ватсон, спасибо. Моя сестра никогда этого не скажет, так что скажу я: спасибо Вам.

Джон не знал, что на это ответить, а потому молча пожал плечами. Наблюдая за тем, как широкая спина Майкрофта скрывалась в темноте прихожей, он думал о том, что был так же благодарен Мелинде. По меньшей мере за то, что за два месяца их насыщенного знакомства ему перестали приходить в голову мысли о том, что лучше бы он погиб тем летним днём в Киркуке; а в бедро всё реже возвращалась боль. Он обернулся и поднял взгляд на высокие окна их совместной гостиной. У правого крайнего окна стояла невысокая, наполовину спрятавшаяся за плотной шторой фигура.

Ватсон махнул Холмс рукой и, не дожидаясь ответа, оседлал «Бонневиль».