Япония в эпоху Токугава [Нелли Фёдоровна Лещенко] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Нелли Федоровна Лещенко Япония в эпоху Токугава


Памяти моего Учителя Александра Львовича Гальперина

In Memory of Му Teacher Alexander L'vovich Galperin

Книга написана по материалам, собранным автором во время пребывания в Японии по приглашению Японского фонда в 1992/93 и 2008/09 гг.

Автор выражает признательность профессорам Хаями Акира (университет Кэйо), Сайто Осаму (университет Хито-цубаси), Кавакацу Хэйта (университет Васэда), Сакудо Ётаро (Осакский международный университет), Касая Кадзухико (Международный центр изучения Японии, Нитибункэн), Танака Юко (университет Хосэй) и Кагава Такаюки (Мицуи Бунко) за ценные консультации и всестороннюю помощь.

The scientific materials, which formed the basis of this publication, were collected by the author during her stay in Japan in 1992/93 and 2008/09, where she participated in the Japan Foundation Fellowship Program.

The author expresses deep appreciation to Prof. Hayami Akira (Keiyo University), Prof. Saito Osamu (Hitotsubashi University), Prof. Kawakatsu Heita (Waseda University), Prof. Sakudo Yotaro (Osaka International University), Prof. Kasaya Kazuhiko (International Research Center for Japanese Studies, Kyoto), Prof. Tanaka Yuko (Hosei University) and Prof. Kagawa Takayuki (Mitsui Bunko) for their valuable consultations and comprehensive assistance.


Предисловие

Интерес к Японии, проявляющийся в современном мире, объясняется многими причинами. Главная из них, пожалуй, заключается в феноменальных успехах Японии в экономическом развитии. Но настоящее не отгорожено непроходимой стеной от прошлого, и изучение любого явления делает необходимым знание его истоков.

Быстрое развитие капитализма в Японии началось после реформ и преобразований, осуществленных в результате событий 1867–1868 гг.[1] Уже в 80-е гг. XIX в. Япония осуществила промышленную революцию, сумела создать современные банки и акционерные компании, существенно модернизировать аграрный сектор экономики. Но все эти стремительные изменения были бы невозможны без социально-экономической и общественно-политической базы, заложенной в предшествующую историческую эпоху — в эпоху Токугава. Кроме того, сам характер реформ и преобразований, общественных движений, идеологических течений, экономической, политической и социальной жизни японского общества периода Мэйдзи (1868–1912) был обусловлен предыдущим развитием, хотя на него, разумеется, влияла и конкретная ситуация тех лет. Поэтому, следуя логике исторического развития, эти два периода японской истории следовало бы изучать вместе, поскольку они связаны неразрывными нитями.

В принятой в Японии системе исторической периодизации эпоха Токугава в целом относится к периоду кинсэй, хотя в японской историографии имеются разные точки зрения на хронологические рамки последнего. В периодизации европейской истории термину кинсэй нет эквивалента. На английский язык его переводят как «early modern». Можно сказать, что это была своеобразная переходная эпоха от средневековья к новому времени, длившаяся 264 года.

Эпохе Токугава предшествовало смутное время. Вторая половина XVI в. в Японии была отмечена борьбой за объединение страны. В 1600 г. битва при Сэкигахара положила конец длительному периоду междоусобных войн, и страна постепенно начала обретать политическую стабильность. Начавшийся новый этап в истории Японии получил название по имени победителя в битве — Токугава Иэясу, который в 1603 г. был провозглашен сёгуном[2] и таким образом положил начало третьему в истории Японии сёгунату Токугава (1603–1867). Это время известно и как «эпоха Эдо» — по названию города, ставшего резиденцией сёгунов Токугава[3].

Эпохи, как и люди, оставляют после себя разное наследство и зачастую пристрастно оцениваются потомками. Так, в свое время хрестоматийным стало утверждение, что период Токугава был временем застоя и изоляции страны от внешнего мира[4], что привело к консервации отсталости Японии в доиндустриальную эпоху. Действительно, внешне эпоха Токугава была небогата яркими событиями. Но именно характер и уровень политического, экономического, социального, культурного развития в тот период во многом определили последующие события в стране.

Изучение эпохи Токугава ставит перед исследователем ряд важных вопросов. Например, благом или вредом для страны обернулись меры сёгунов Токугава, «захлопнувших дверь» перед иностранцами? Или в какой мере быстрое развитие капитализма в Японии период Мэйдзи было закономерным результатом предшествующей истории страны, а в какой — следствием внешних воздействий? Эти и другие подобные вопросы тесно связаны с фундаментальными проблемами социально-экономического развития стран Востока: с определением их формационной принадлежности до начала колониальных захватов, с выявлением характера взаимодействия внутренних и внешних факторов развития капитализма и, в конечном счете, с соотношением общего и особенного в истории той или иной страны.

Дискуссии и споры вокруг этих проблем продолжаются как в нашей стране[5], так и за рубежом уже не одно десятилетие, что, впрочем, никак не повлияло на разнообразие высказываемых точек зрения. В данном случае различия в подходах свидетельствуют о многообразии исторической реальности: каждый из участников всемирно-исторического процесса обладает своей собственной историей, которую нелегко уложить в абстрактные схемы.

Для описания сложности и неоднозначности исторического развития недостаточно фактов одной лишь политической истории — необходимо знание экономической истории страны, изучение хозяйственной деятельности человека, взаимодействия различных социальных слоев в ее ходе, уровня развития техники, агрономических знаний, ремесла и др., а также учет географического фактора — общих экологических условий, плодородия почвы, характера земледелия. Эта необходимость была осознана в отечественном востоковедении, и в 1980-е гг. появился целый ряд публикаций, где ставился вопрос о необходимости изучения экономической истории стран Востока, отмечалась недооценка места и роли экономической истории в системе исторических знаний[6].

Сложная ткань исторического процесса создается в ходе взаимодействия разнообразных объективных и субъективных факторов. Но рисунок ткани, ее цветовую гамму определяет человек. Можно сказать, что интерес к человеческому фактору составляет характерную черту современных исторических работ, хотя еще лорд Болингб-рок утверждал, что «человек есть предмет любой истории»[7]. В отечественном японоведении жанр исторической биографии представлен яркой книгой А. А. Искендерова о Тоётоми Хидэёси[8]. Заслуживает отдельной работы и Токугава Иэясу, который, несомненно, был сложной, сильной и волевой личностью. Есть арабская пословица, которая гласит, что «люди больше походят на свое время, чем на своих отцов». Развивая эту мысль, можно сказать, что полноценная характеристика эпохи невозможна без понимания населявших ее людей, без проникновения в мотивы их поступков.

Сказанное касается не только политических деятелей. Так, истоки вызывающей сейчас повсеместный интерес японской системы маркетинга и менеджмента следует искать в деятельности торгово-предпринимательских династий эпохи Токугава, таких как Мицуи, Сумитомо, Оно, Коноикэ, Ёдоя. Несмотря на низкий социальный статус, японское купечество того времени весьма преуспело в торгово-предпринимательской и кредитно-финансовой сферах. Исторические корни японской философии бизнеса зарождались и развивались в эпоху Токугава. Уставы купеческих домов, которые появились в XVIII в., дают представление об этических основах профессиональной деятельности японского купечества, из среды которого вышли и интеллектуалы перида Мэйдзи.

Лицо эпохи определяла и хозяйственная деятельность основной массы населения Японии — крестьян. Сельское хозяйство было главной отраслью экономики, и японская деревня отражала в своем развитии все перемены, которыми была отмечена политическая и социально-экономическая жизнь японского общества эпохи Токугава.

Экономическое развитие, его рост или спад воздействовали на динамику численности населения Японии. Социально-экономические факторы оказывали влияние на продолжительность жизни, рождаемость и смертность, бытовую культуру, досуг, систему питания, изменяли образ жизни всех слоев японского общества. Существовала и обратная связь: демографический фактор воздействовал на материальное производство, экономическую активность семьи. Таким образом, экономическая и демографическая ситуации были взаимообусловлены.

В эпоху Токугава Япония обладала довольно разветвленной сетью школ разного типа, что позволило ей стать страной с высоким уровнем грамотности, а это, в свою очередь, послужило основой для успешного развития страны в последующий период Мэйдзи.

До сих пор данные исторической демографии, объектом исследования которой является сам человек, практически не использовались в отечественном японоведении. Между тем они дают обширный материал по аграрной истории, о структуре населения в различных районах и феодальных владениях, о причинах увеличения или сокращения сельского и городского населения, структуре занятости, миграции и т. д.

Тому, как взаимодействовали в эпоху Токугава общество, экономика и человек, и посвящена эта работа, написанная с позиций историка.

* * *
В работе сохранен принятый в Японии порядок в написании имен и фамилий: на первом месте фамилия, на втором — имя. Во избежание искажений японские имена, географические названия и обозначающие исторические реалии термины, как правило, не склоняются.


Preface

The interest towards Japan, which is widespread in the recent world, has been evoked by different causes. The major one of them is probably the phenomenal success of Japan in economic development. But, the present is not separated from the past by an insurmountable wall, and the study of any phenomenon makes its necessary to find out its sources.

The rapid development of capitalism in Japan began after the reforms and social transformation resulted from the events of 1867–1868[9]. As early as in the 1880"s, Japan succeeded to perform an industrial revolution, to set up modern banks and joint-stock companies and to modernize quite considerably the agrarian sector of its national economy. But all those rapid changes would have been impossible without the socio-economic, public and political foundation that had been constructed in the previous historical period — in the Tokugawa era. In addition, the pattern of the economic, political and social reforms in Japan during the Meiji era (1868–1912) was rooted in the preceding development, though it was affected by the current socio-political situation in those years. Therefore, following the logics of the historical development, these two periods in the Japanese history should be studied together, because they are united by inseparable ties.

In the Japanese system of historical periodization the Tokugawa era generally corresponds to the kinsei period, though in the Japanese historiography there are the different viewpoints on the chronological limits of the latter. There is no direct equivalent of the term kinsei in the European history. It is usually translated in English as «early modern». It’s likely to be a kind of the transition period from medieval epoch to Modernity, which lasted 264 years.

The Tokugawa era was preceded by the times of unrest. The second half of the XVI century in Japan was marked by the struggle for the unification of the country. In 1600 the battle of Sekigahara has put an end to the long-lasted period of civil wars and the country started to reestablish it’s political stability. The new phase in the history of Japan was termed after the victor in the battle of Sekigahara — Tokugawa Ieyasu — who proclaimed was a shogun[10] in 1603, and so founded the third — Tokugawa — shogunate (1603–1867) in the Japanese history. It is also known as the «Edo period» — after the name of the city that became the residence of the Tokugawa shoguns[11].

The epochs, just like people, leave their heritage, and not rare are tendentiously evaluated by their posteriors. For instance, for a long time the Tokugawa era was generally considered to be a period of Japan’s stagnation and self-isolation from the outside world[12], which resulted in the conservation of it’s backwardness in the preindustrial epoch. Actually, the Tokugawa era was not reach in outstanding events. Nevertheless, the social and cultural achievements of that period determined the subsequent developments in Japan.

A study of the Tokugawa era raises a number of important research problems. For instance, it should be yet investigated, whether such measures of the Tokugawa shoguns as «shutting doors» before the foreigners were a benefit or harm for Japan. Or, in which proportion the rapid development of capitalism in Meiji Japan was a natural consequence of the preceding national history, or the result of an external impact? These and other resembling questions are closely related to some fundamental problems of the socio-economic development of Oriental countries: namely, to the definition of the socio-economic formation they belonged to before the invasion of the colonialist powers; to the identification of the interaction model of the internal and external factors of development of capitalism; and, finally, to finding out common and particular features in the historical development of a specific country.

While discussions on these problems are going on for several decades both in Russia[13] and in the rest of the world, it did not affect greatly the multiplicity of viewpoints concerning this matter. In this case, the different approaches reflect the diversity of the real history: each subject of the world-historical process has its own particular history that cannot be easily forced into the limits of abstract schemes.

For adequate perception of the complexity and ambiguity of the historical development it is not sufficient to study the facts of the political history alone. It’s necessary to be acquainted with the economic history of the country and to study the economic activities of the people and the social interaction in their course, the level of technological development, the progress of agriculture etc., while taking into account the geographical factor — the general ecological conditions, the fertility of land and the farming technique. It was admitted by Russian orientalists, and in the 1980"s the numerous publications appeared, where the significance of studying the economic history of the Orient was stressed[14].

The complexity of the historical process is the result of the interaction of various objective and subjective factors. But the pattern of this interaction is determined by man. Obviously, the special attention to the human factor is a distinctive feature of the contemporary historical studies, though quite long ago lord Bolingbroke stated that the true subject of history is a human being[15]. In Russian japanology, the genre of historical biography is represented by a brilliant book about Toyotomi Hideyoshi by A. A. Iskenderov[16]. In my opinion, Tokugawa Ieyasu, who, without any doubt, was an outstanding personality, is worthy of a special research work as well. There is an Arabic proverb that says that «people look much more like their times than like their fathers». Continuing this thought one can say that the adequate perception of any epoch is impossible without understanding people who leaved in that time and without finding out the motives of their deeds.

All this concerns not only political leaders. For instance, the Japanese system of marketing and management, that is now in the focus of international interest, roots in the practice of the merchant dynasties of the Tokugawa era, such as Mitsui, Sumitomo, Ono, Konoike, and Yodoya. Despite the inferior social status, the Japanese merchants of that time were quite successful in the trading and financial spheres. Historical roots of the Japanese business philosophy originated and developed during the Tokugawa era. The Regulations of the merchant families, appeared in the XVIII century, give an indication of the ethic foundations of Japanese merchants’ professional activity. And it is from their midst where the intellectuals of the Meiji era rose from.

The characteristic feature of the Tokugawa era was also the economic activity of farmers who formed the major mass of Japan’s population. The agriculture was the main branch of national economy, and the development of the Japanese village reflected all the changes that took place in the political and socio-economic life of Tokugawa Japan.

The economic growth and recessions had a great influence on the demographic processes in Japan. The socio-economic factors affected the life expectancy, the birth and death rates, the social culture, the recreation and the nutrition, and changed the way of life in all the spheres of the Japanese society. And, in reverse, the demographic factor affected the material production and the economic activity of a family. Thus, the economic and demographic situations were interdependent.

So far, the data of historical demography relating to a human being himself were of little use in Russian japanology. However, these data provide some precious material on the agrarian history, on the structure of the population in various regions and feudal estates, on the causes of increasing or decreasing of the rural and urban population, on the structure of employment, migration, etc.

Actually, the interaction between the society, the national economy and a man in Tokugawa Japan is the subject of the present historical study.


Глава 1 Япония в период смутного времени Поиски выхода из кризиса (XV–XVI века)

…в истории ничто не оканчивается

вдруг и ничто не начинается вдруг;

новое начинается в то время, когда

старое продолжается.

С. М. Соловьев

Сэнгоку дзидай — «низы подавляют верхи»

Япония, как и многие другие страны, прошла длительный путь борьбы за власть, политической нестабильности, феодальных усобиц, крестьянских восстаний. С начала VI в. борьба за власть шла среди знатных родов. В 592 г. род Cora, убив царя («императора» Сёсюн), занял господствующее положение в стране. Содержание политической истории Японии VI–VII вв. составляет ожесточенная борьба царского («императорского») и других могущественных родов за власть, которая объективно вела к политической централизации. Постепенно центральная власть в стране сосредоточилась в руках дома Фудзивара, породнившегося с императорским домом. Лишив императора реальной власти, Фудзивара правили в качестве канцлеров или регентов (кампаку и сэссё). При них была построена новая столица Японии Хэйан.

В середине XII в. дом Фудзивара был отстранен от власти домом Тайра. В 1180 г. против господства Тайра выступил феодал с северо-востока Японии Минамото-но Ёритомо (1147–1199). В 1185 г. Минамото удалось разбить войска Тайра и лишить императора и хэйанскую аристократию реальной политической власти; правда, за ними были оставлены прежние титулы и значительная часть земельных владений. В 1192 г. Минамото, устроивший свою резиденцию в Камакура, провозгласил себя сёгуном, положив тем самым начало первому сёгунату (1192–1333). С того времени и до 1868 г. государственная власть в Японии с некоторыми перерывами последовательно находилась в руках трех сёгунских династий.

Но страна не обрела мира. Начиная с XII в. в Японии шли непрерывные междоусобные войны. После смерти Минамото-но Ёритомо в 1199 г. реальную власть в сёгунате (бакуфу) захватил дом Ходзё, представители которого правили в качестве наследственных регентов (сиккэн)[17] при сёгунах. Правление дома Ходзё продолжалось с 1203 по 1333 г.[18] и сопровождалось борьбой феодалов против их господства.

Аристократия и двор неоднократно пытались восстановить свое политическое влияние. Крупная вооруженная попытка реставрации была предпринята в 1221 г. («смута годов Дзёкю» — Дзёкю-но ран). К концу XIII в. обрели большую силу феодалы западных и юго-западных провинций. Этому способствовала угроза монгольского нашествия, для борьбы с которой они получили значительную помощь от бакуфу. Средства, затраченные на оборону юго-западных границ, которым угрожали монголы, экономически усилили местных феодалов, а крупные военные силы, оказавшиеся в их распоряжении, увеличили их военное могущество. И, наоборот, средства, потраченные бакуфу для организации обороны, подорвали его экономическую базу.

Это способствовало возобновлению борьбы между феодалами юго-запада и востока. Первое время — с начала XIV в. — она выражалась в форме мятежей отдельных феодалов, почему-либо недовольных правителями из дома Ходзё. Но постепенно масштабы противоборства расширились. Его исход решило предательство одного из главных военачальников Ходзё — Асикага Такаудзи. В 1333 г. пал г. Камакура, последний оплот Ходзё был взят, перестал существовать и род Ходзё[19].

В 1334 г. (1-м году Кэмму) произошла так называемая реставрация Кэмму (Кэмму тюко), предпринятая императором Годайго. Однако непосредственное пребывание императора у власти оказалось недолгим. Годайго потерпел поражение от войск Асикага Такаудзи и вынужден был бежать из Киото на юг, в местность Ёсино, где основал свою ставку. После этого вплоть до 1392 г. в Японии одновременно существовали два императорских двора: северный — в Киото и южный — в Ёсино (позднее — в Кавати); первый из них пользовался поддержкой Асикага. В 1338 г. Асикага Такаудзи стал сёгуном, положив, таким образом, начало второму сёгунату в истории Японии, просуществовавшему до 1576 г.[20]

Но и сёгуны из династии Асикага не смогли добиться мира и политической стабильности. С середины XV в. Японию раздирали междоусобные войны, что привело к политической раздробленности и полному упадку центральной власти[21]. Этот период получил название сэнгоку дзидай — «период воюющих провинций». К тому времени страна распалась на отдельные княжества, которые вели между собой вооруженную борьбу. Начало сэнгоку дзидай обычно относят к 1467 г., когда вспыхнула «смута годов Онин» (Онин-но ран;1467–1477), а окончание связывают с 1568 г., когда войска Ода Нобунага заняли Киото. Называются и другие даты, но, так или иначе, это был период кризиса, когда старые формы и принципы господства разрушились, а новые еще не сложились.

«Смута годов Онин» началась при 8-м сёгуне династии Асикага — Ёсимаса, который устранился от государственных дел и жил уединенно в своем дворце. Поводом для нее послужил вопрос о наследнике сёгуна, но подлинные ее причины крылись в нарушении равновесия политических сил — центральная власть была слаба, влияние ее падало, она теряла свою опору в лице военных губернаторов провинций (сюго)[22], которые, выходя из повиновения центру, принимали сторону противников сёгуната — могущественных феодальных домов, обладавших реальной силой и претендовавших на верховную власть в стране.

Две крупные феодальные группировки вступили в борьбу за власть: восточная (ее возглавил Хосокава Кацумото) и западная во главе с Ямана Содзэн. Восточная армия насчитывала в своих рядах 161 тыс. чел., западная — 116 тыс., и вся эта огромная масса вооруженных людей сконцентрировалась в Киото, на улицах которого и развернулись военные действия. Эта жестокая кровопролитная война унесла десятки тысяч человеческих жизней. В 1473 г. обе армии лишились своих предводителей: в возрасте 63 лет умер Ямана, а за ним и Хосокава, которому исполнилось всего 43 года. Война продолжилась и после их смерти, но после того как силы обеих сторон были основательно истощены, постепенно стала угасать, так и не выявив победителя.

К 1477 г. военные действия в столице и ее окрестностях фактически прекратились, но «смута годов Онин» нашла свое продолжение в длительном периоде междоусобных войн. Период смутного времени длился около 100 лет, и его суть нашла свое отражение в понятии «гэкокудзё» — «низы подавляют верхи».

Уже с XIII в. шли трансформация феодальных связей, социальных отношений, утрата моральных принципов и обязательств, исчезновение одних слоев общества и появление других. Волна междоусобных войн вынесла на поверхность так называемых сэнгоку даймё[23]. Они были в основном незнатного рода, многие из них вели свое происхождение от сюго.

К тому времени сюго постепенно превратились во владетельных феодалов (сюго даймё) на подконтрольных им территориях. Главная причина этого лежала в экономике — в разложении сёэн (поместий) и образовании крупных феодальных хозяйств, имевших в отличие от сёэн компактный земельный массив. Последнее обстоятельство способствовало тому, что сюго даймё были склонны все меньше считаться с центральной властью и стремились к максимальной автономии. По мере роста своего могущества они потеснили прежних владельцев поместий и старые аристократические дома.

В то время в Японии возникла поговорка «киритори гото ва буси-но нараи» — «воины постигают науку у разбойников». Именно таким путем сэнгоку даймё добывали свои богатства и приобретали власть. Так достиг могущества самурай Нагаудзи (1432–1519) из Исэ, у которого раньше не было ни дома, ни земли, и он был прислужником у сюго Имагава Ёситада в Суруга. Захватив большую часть владений у феодального дома Уэсуги в Канто, он взял себе имя Гоходзё. Такэда Нобутора, а затем его сын Харунобу, известный под именем Сингэн (1521–1573), прибрали к рукам всю провинцию Каи. Кроме того, у них были владения в Синано, Суруга и Тоноэ. Один из будущих объединителей Японии, Ода Нобунага, владея частью провинции Овари, длительное время вел жестокую борьбу, стремясь подчинить себе ее целиком. В провинции Мино он захватил замок феодала Сайто Досан[24]. И таких примеров было великое множество.


Перемены в жизни Японии в XV–XVI веках

XV–XVI века были временем коренных изменений, которые затронули все структуры японского общества — политическую, экономическую, культурную, социальную. Они проявились также и в бытовой сфере. Это был переходный период в японской истории, оказавший большое влияние на последующее развитие страны.

Смутное время, где властвовало право сильного, отразилось на положении всех слоев общества. Протесты крестьян находили свое выражение в восстаниях (икки), а также в бегстве, неуплате налога и в меньшей степени в подаче петиций непосредственно сёгуну.

Наместники сёгуна на местах, собирая налоги, частично присваивали их себе, что подрывало экономическую базу сёгунского правительства. В бедственном положении находился и императорский двор. Уже с XV в. повсеместно не собиралась установленная для императорского двора подать. У придворной знати (кугэ) не хватало теплой одежды и еды[25].

Однако парадокс периода сэнгоку дзидай заключался в том, что политическая раздробленность, междоусобицы, нестабильность обстановки сопровождались экономическим ростом. Сэнгоку даймё не только создавали боевые отряды для защиты своих владений, но и прикладывали много усилий для укрепления своей экономической базы, осуществляя для этого строгий контроль за хозяйственной деятельностью в своих владениях. Междоусобные войны заставляли их проявлять заботу о совершенствовании техники при строительстве замков. Появление новых плотницких инструментов привело к перевороту в строительном деле. Наиболее показательным в этом плане был переход от земляных укреплений вокруг замков к каменным. Начиная с периода сэнгоку дзидай и на протяжении XVI в. в Японии наблюдался настоящий строительный бум[26].

Сэнгоку даймё строили не только замки и укрепления вокруг них. Поскольку для получения стабильных урожаев риса необходимо было заботиться о системе орошения, рачительные даймё проводили осушение земель, совершенствовали систему орошения, обустраивали берега рек, строили плотины и дамбы. Например, даймё Такэда Сингэн построил плотину на реках Каманаси и Фуэфуки, которая сохранилась до сих пор. Она является местной достопримечательностью и носит его имя — плотина Сингэн[27]. Это позволило начать освоение новых пахотных земель в районе Кофу.

На протяжении двух веков происходили значительные изменения в аграрной сфере. Среди крестьян шел процесс становления независимых мелких крестьянских хозяйств (дзиэй комин) и их территориальное, не по родственному признаку, объединение; иными словами, шел процесс становления деревни как административно-хозяйственной единицы. Укрепилось местное самоуправление, ведавшее орошением, использованием угодий, уплатой налога и другими вопросами, касавшимися хозяйственной деятельности деревни. Образование независимых мелких крестьянских хозяйств отразилось и в области семейно-брачных отношений. В развитых районах, таких как Кинки, вместо брака типа ёмэири кон, когда жена входила в семью мужа, стала складываться отдельная самостоятельная семья[28].

Одновременно менялись формы зависимости крестьян и характер их труда. Значительно сократилась трудовая повинность (фуэки), налог стали уплачивать не только рисом, но и деньгами, или заменять его выполнением разного рода повинностей. У крестьян появилась возможность самим решать и планировать вопросы ведения хозяйства, что способствовало росту производительности труда. При этом учитывались климатические условия, плодородие почвы, наличие воды.

Примерно начиная с XV в. в качестве удобрения стали использовать молодую траву и листья (побеги). В связи с этим между деревнями и рёсю (владельцами поместий) происходили споры из-за права владения и использования лесов и пустырей.

Прогресс в сельскохозяйственной технике, более широкое использование рабочего скота, улучшение ирригационной системы позволяли крестьянам сажать разные сорта риса — ранние, средние, поздние. Интенсификация методов ведения хозяйства привела к тому, что даже низшие слои крестьян стали получать два урожая риса и других злаковых культур в год. Начавшись в районах Кинки и Санъё, такая практика потом распространилось и на север, в район Тохоку. С суходольных полей стали также получать по второму урожаю, чередуя культуры. Еще в 1406 г. корейское посольство передало бакуфу водоподъемное колесо, которое было установлено в провинции Сэццу поблизости от Анагасаки. Его использование позволило получать до трех урожаев риса в год[29].

Постоянно расширялись виды сельскохозяйственных культур: тутовые, бумажные и лаковые деревья, чайные кусты. Были завезены батат, арбузы, табак. Интенсивно осваивалась целина. В окрестностях Киото, для снабжения которого требовалось много разных продуктов, стало развиваться товарное огородничество. Большое распространение получили экономически выгодные технические культуры — судза (перилла) и кунжут, которые использовались для изготовления масла для светильников. Сырье привозили на судах из районов Внутреннего Японского моря, а его закупку монополизировал цех масла в Ямадзаки.

Но главной технической культурой стал хлопчатник. Семена хлопчатника были привезены в Японию из Индии в 799 г. Эта культура стала прививаться в южных районах Японии, но особого распространения в то время не получила. Тогда широко процветали разведение шелковичных червей и шелководство[30].

Вторично семена хлопчатника были завезены в Японию из Кореи в XIV в. Хлопок получил распространение примерно в 1490–1520 гг. и постепенно стал культурой, на основе которой интенсивно развивалось товарное производство. Хлопок сделал известной провинцию Микава, где уже в 1510 г. приступили к изготовлению хлопчатобумажной ткани, которая, как и одежда из нее, прежде ввозилась из-за рубежа. До появления хлопка в Японии были в основном распространены пеньковые и шелковые ткани.

Распространение хлопководства имело большие последствия для экономического развития страны. Оно оказало большое влияние на развитие домашней деревенской промышленности в период Токугава. Производство ниток повлекло за собой необходимость в красителях. Поэтому начиная с XVI в. стали расширяться посевы индиго[31]. Все это создавало благоприятную атмосферу для развития производства и товарного обмена, и отделения ремесла от сельского хозяйства. Хлопчатобумажные ткани производились в Тоноэ, Суруга, Каи, Мусаси, а к началу XVII в. — в Ава, Исэ, Овари, Мино. В частности, в 1580 г. в Мусаси была почтовая станция, где торговали хлопчатобумажными тканями, там появились торговцы, которые скупали их у крестьян из окрестных деревень. В западной части Японии скупка тканей получила распространение несколько позже. В конце XVI в. в уезде Нисинори провинции Сэццу изготовляли ткань «кодзума», которую продавали в Киото[32].

В XV в. быстро развивалось рыболовство, которое с древнейших времен играло важную роль в повседневной жизни японцев, являясь главным занятием населения прибрежных районов. Появились невод (дзибики ами), специальные сети для лова разных пород рыб — иваси, лакреда, тай[33]. Морскую рыбу стали солить, что позволяло возить ее на продажу на дальние расстояния[34].

Изменения в деревне шли параллельно со становлением крупных земельных владений. Система землевладения и землепользования представляла собой довольно пеструю картину. Возникшая еще в VIII в. система сёэн — форма поместного землевладения столичной аристократии и храмов — в середине XVI в. окончательно пришла в упадок. Для сёэн были характерны отсутствие компактного земельного массива и сложная система подчинения: наряду с номинальным владельцем, проживавшим, главным образом, в столице и получавшим натуральную ренту, существовал фактический владелец (дзито, формально — только управляющий), а также различные категории чиновников, приближавшихся по своему положению к феодалам. Слой дзито формировался из гокэнин — непосредственных вассалов сёгуна. В их обязанность входил сбор налогов, а также полицейские и судебные функции.

Начиная с XIII в. основной производственной единицей в сёэн стали хозяйства глав больших патриархальных семей (мёсю). Так называли владельца именного надела (мёдэн), являвшегося единицей налогообложения. Мёсю платил ренту владельцу сёэн сам или через чиновников. Хотя средний размер хозяйств мёсю был небольшим, они использовали труд арендаторов и безземельных крестьян.

В XIV в. началось разложение системы сёэн. Их владельцы теряли свои земли, которые переходили к новому феодальному сословию. Происходило размывание слоя мёсю и дзито, из их среды появлялись мелкие и средние феодалы, а из среды наместников провинций сюго, которые стояли выше дзито в административной иерархии, вышли владетельные феодалы-даймё. Для управления деревнями даймё назначали чиновников, как правило, из среды мёсю, главными обязанностями которых были сбор налогов, перепись земель и т. д. Новое феодальное сословие потеснило старые аристократические дома, прежних владельцев поместий. В целях укрепления своей власти даймё отрывали от земли своих воинов (буси) и переселяли в призамковые города (дзёкамати). Этому способствовал технический прогресс в строительной технике: появление каменных укреплений вокруг замков привело к тому, что горные замки уступили место равнинным, вокруг которых возникали поселения.

Технический прогресс шел и в других отраслях хозяйства. Интенсивное развитие получили горное дело и металлургия, которые были традиционными занятиями. Уже в период Яёи (III в. до н. э. — III в. н. э.) жители Японских о-вов умели добывать руду, плавить медь и отливать изделия из нее. В 674 г. на о-ве Цусима открыли залежи серебра, а в 698 г. — золотые рудники. Добыча железа также была известна в Японии с древности: в V–VI вв. была освоена его выплавка из магнитного железняка и железистого песка[35]. К VIII в. относится появление в Японии первого горного законодательства. В 701 г. кодекс «Тайхорё» разрешил всему населению свободно добывать медь и железо в тех провинциях, где власти сами этим не занимались, при условии уплаты специальных налогов, а в случае обнаружения месторождений золота и серебра надлежало немедленно заявлять об этом властям.

В XII–XIII вв., несмотря на междоусобные войны, горное дело и металлургия продолжали развиваться. В XV–XVI вв. владение рудниками сделалось одним из предметов соперничества между феодалами — рудники приносили хорошие доходы. Так, право на владение знаменитыми серебряными рудниками в Омори с оружием в руках оспаривали четыре княжества: Оути, Осагавара, Амако и Мори. Победы добился даймё Оути, который уже в начале XV в. начал торговать с Китаем золотом, медью и серой[36].

Чтобы покрыть военные расходы, сэнгоку даймё прилагали много усилий для разработки золотых рудников. Такэда Сингэн из Каи начал разрабатывать золотые рудники в Курокава, а даймё Имагава — в Суруга. Разработка золотых, серебряных и медных рудников послужила предпосылкой для последующей чеканки монет[37].

Прогресс в развитии различных производств привел к развитию специализации районов. Появились местности или кварталы в городах, где искусные руки умельцев создавали подлинные шедевры — идет ли речь о керамике или фарфоре, мечах или тканях. Эти изделия, как правило, носили название места, где они производились.

В квартале Нисидзин в Киото из шелка-сырца, завезенного из Китая, изготовляли превосходные ткани, отличавшиеся изысканностью и высоким качеством выделки. Носить одежду из этих тканей могли позволить себе лишь представители высших слов японского общества. Появились новые сорта бумаги. Используя в качестве сырья кодзо и гампи[38], в Биттю, Мино, Харима, Ямато и других провинциях начали выпускать бумагу особого сорта, которая стала своего рода визитной карточкой этих мест. Спрос на такую бумагу был велик — монахи, самураи и торговцы использовали ее в больших количествах. По всей стране была известна керамика из Овари и Сэто, славилось своим качеством сакэ из Нара, которое было доступно лишь военной знати и богачам[39]. Однако среди всех выпускаемых товаров главными оставались товары повседневного спроса: сельскохозяйственный инвентарь, инструменты ремесленников, горшки, котлы и другая домашняя утварь.

В XV–XVI вв. появились ремесленники, которые продавали изделия своего труда, разъезжая по провинциям. В Киото, Сакаи, Камакура можно было обнаружить кустарей-одиночек (дзиэй сёкунин), много их было и в деревнях.

Многие сэнгоку даймё, такие как Такэда из провинции Каи, Уэсуги из провинции Этиго, Мори из провинции Тюгоку и др., собирали мастеров в своих владениях, освобождая их от зависимости от рёсю, в чьих владениях они раньше жили. Это была разумная политика: таким образом даймё создавали экономически благоприятную обстановку в своих владениях, не забывая при этом и о своей личной выгоде. Поскольку в условиях войны существовал большой спрос на оружие, среди мастеров было множество литейщиков, кузнецов, оружейников[40]. С появлением в 1543 г. в Японии европейцев начался ввоз, а затем и производство огнестрельного оружия[41], что положило начало перевороту в военной технике.

Отделение ремесла от сельского хозяйства способствовало развитию внутренней торговли. Появились многочисленные лавки в городах, вдоль оживленных дорог, развивалось речное сообщение, что способствовало налаживанию торговых связей между отдаленными провинциями. Велась и оживленная внешняя торговля: японские купцы плавали на о-в Тайвань, Филиппины и в страны Юго-Восточной Азии. В середине XVI в. завязалась торговля с европейцами.

XVI век — это период расцвета городов, которые сделались центрами ремесел и торговли. В период сэнгоку дзидай особенно много городов[42] возникло в районе Кинай и в соседних с ним провинциях. Города были разного типа — призамковые, портовые, прихрамовые, почтовые и др. Некоторые из них сумели добиться городского самоуправления. Это, прежде всего, Сакаи, Кувано, Хирано, Хаката, где городским властям принадлежало полицейское и судебное право, и имелись свои войска самообороны.

В XV–XVI вв. произошли важные изменения в повседневной жизни японцев. Можно сказать, что именно тогда были заложены основы японского образа жизни. Японцы и сегодня потребляют тофу, мисо и сёю[43]. Способ изготовления этих продуктов был завезен буддийскими монахами из Китая в период Нара (710–784), но повседневной пищей людей они стали с XV в., когда посевы соевых бобов (дайдзу) и мелких красных бобов (айдзуки), служивших исходным сырьем для их изготовления, получили широкое распространение. Тогда же началось потребление сахара и масла (абура).


Производство рисового вина сакэ началось в Японии, вероятно, с того времени, как японцы стали сеять рис. В древности сакэ изготовляли в синтоистских храмах; особенно славился храм Омива в Ямато. Сакэ быстро превратилось в выгодный товар, и его стали изготовлять и в селениях. Но в широких масштабах производство сакэ началось в Киото в период Камакура (1185–1333). Дело это было прибыльным, и налог с него имели право получать лишь императорский дом и бакуфу.

Перемены коснулись и архитектурного стиля построек, как светских, так и храмовых. В XV — начале XVII в. были построены крупнейшие замки (в 1457 г. — в Эдо, в 1576 г. — в Адзути, в 1583 г. — в Осака и т. д.), превратившиеся в призамковые города (дзёкамати). В 1473 г. по повелению сёгуна Асикага Ёсимаса в Киото был построен всемирно известный Гэкокудзё (Серебряный павильон), особенностью которого было сочетание храма и жилища в одном здании. Архитектурные особенности этого павильона положили начало стилю сёин (или сёин дзукури), получившему в дальнейшем широкое распространение. Изменился не только внешний вид построек, но и внутренняя планировка и интерьер — комнаты украшали уютные ниши, встроенные в стены полки-тана и книжные полки. Все это было новшеством для японской архитектуры. Многие элементы интерьера современного японского дома уходят своими корнями в XV–XVI вв. — например, токонома (ниша для помещения основных украшений интерьера), тигаидана (ниша с декоративными полками на разном уровне), фусума (раздвижные бумажные перегородки), сёдзи (деревянные рамы, оклеенные бумагой, пропускающей свет) и т. д.[44] Безусловно, все эти элементы интерьера в то время были атрибутом жизни лишь высших слоев общества. Но постепенно некоторые приемы архитектуры и внутреннего убранства стали заимствоваться богатыми горожанами.

В XV в. появились и сооружения особого назначения — чайные павильоны. Чайная церемония и многие другие виды искусства (например, театр Но), возникшие в эпоху Муромати (1338–1573), получили развитие в последующий период Момояма (1573–1615)[45].

Итак, период XIV–XVI вв. был очень разноликим по своему содержанию. С одной стороны — политическая нестабильность, борьба за власть, рост могущества отдельных феодалов, которые были фактически независимы и вели самостоятельную внешнюю политику (например, князья юго-западных прибрежных районов имели самостоятельные сношения с Кореей и Китаем).

С другой стороны — прогресс в хозяйственной деятельности, изменения в социальной сфере и удивительное развитие культуры. Можно сказать, что этот период был своего рода переходной эпохой к качественно новому этапу в истории Японии, получившему название кинсэй.


На пути к созданию централизованного государства

Центробежные тенденции, появление которых можно отнести к XII в., особенно усилились в XVI в. Хотя сёгуны из дома Асикага формально считались верховными правителями, и в одном из районов Киото, в Муромати, существовало центральное правительство, но власть бакуфу фактически распространялась лишь на области, расположенные вокруг столицы. В масштабах страны правительство в Муромати имело значение лишь в той мере, в какой его поддерживали те или иные могущественные даймё. Со своей стороны, сёгуны пытались вмешиваться в борьбу могущественных домов, стремясь использовать распри между ними для усиления собственной власти.

К 40-м гг. XVI в. сэнгоку даймё владели значительными территориями, власть некоторых из них распространялась на несколько провинций. По мере того как росла их военная сила, усиливалась и борьба между ними за расширение владений. Дом Такэда сражался против дома Уэсуги, Оути — против Мори, Уэсуги — против Нагао, Акамацу — против Ураками[46]. В эту борьбу включились мелкие и средние даймё, поскольку последним реально угрожала опасность поглощения со стороны сильныхсоседей. В ходе этой длительной междоусобной борьбы давно канул в забвение идеальный облик самурая, который должен был быть не только сильным и храбрым, но и чувствительным и милосердным. Война сокрушила все морально-этические нормы, и ее участники не останавливались ни перед убийствами, ни перед предательством.

В ходе междоусобных войн выдвинулись три фигуры, которых часто называют «объединителями Японии», хотя первый из них, Ода Нобунага, такой задачи в начале своего пути, судя по всему, не ставил. Но так или иначе, именно Ода Нобунага (1534–1582), Тоётоми Хидэёси (1536–1598) и Токугава Иэясу (1542–1616) предприняли целый ряд политико-административных, социальных и экономических начинаний и тем самым начали процесс создания централизованного государства, получивший затем свое завершение в эпоху Токугава.

Нобунага, Хидэёси и Иэясу отличались друг от друга своим социальным происхождением, возрастом, характером, темпераментом. У них была и разная тактика в достижении поставленных целей. Но их роль в истории Японии несомненна, о чем свидетельствует и тот факт, что историки по-разному датируют окончание периода сэнгоку дзидай и начало следующего периода кинсэй, связывая это с определенными датами в их биографиях.


Ода Нобунага

Ода Нобунага появился на политической арене в один из драматических периодов японской истории. Путь этой неординарной личности, масштаб которой не смогли до конца понять и оценить многие из его окружения, определили многие объективные и субъективные факторы, и оценивать ее следует с позиций той эпохи, в которую он жил.

Трагический конец жизни Нобунага — вынужденное самоубийство в лучших самурайских традициях — создал вокруг него некий ореол, хотя он был типичным сэнгоку даймё, во имя достижения власти убиравшим со своего пути даже ближайших родственников. Так, Нобунага убил своего младшего брата Нобуюки, обвинив его в тайных связях со своими врагами, и некоторых других членов семьи, хотя бы потенциально представлявших угрозу его власти[47]. Но такую жестокость можно объяснить и страхом перед предательством, которое было обычным делом в период сэнгоку дзидай. Нобунага обладал необузданным характером, он насмехался над житейскими нормами, ненавидел всяческие формальности, не верил ни синтоистским, ни буддийским богам и, по выражению Вакита Осаму, много писавшего о Нобунага, с упоением играл свою роль на подмостках войны, прожив жизнь, как одно мгновенье[48].

История сохранила для нас свидетельство человека, много раз встречавшегося с Нобунага. Португальский миссионер Луиш Фроиш, проживший в Японии 34 года, описывал его следующим образом:

«Это был человек среднего роста, хрупкого телосложения, с редкими усами и высоким, приятно звучащим голосом. Он был честолюбив и высокомерен, но любил справедливость, не оставлял без наказания оскорбления, кем бы они ни наносились. В то же время он был общителен и проявлял милосердие. Спал мало. Рано вставал. Ему было чуждо корыстолюбие. Он действовал всегда скрытно. Был очень ловок и искусен в военных делах, резок и несдержан в гневе, но отходчив. Он почти никогда не следовал советам подчиненных. Все относились к нему с уважением и почтением, хотя и очень боялись. Вина не пил, был умерен в еде, необыкновенно прост в поведении. Презирал японских императоров и князей, ни во что не ставил богов и идолов, не верил ни в какие пророчества и суеверия. И хотя сам принадлежал к буддийской секте Нитирэн, тем не менее твердо считал, что нет ни бога, ни бессмертия души, ни потусторонней жизни»[49].

Природа одарила Ода Нобунага многими способностями, которые помогли ему достичь высот власти. Тем не менее всю жизнь Ода страдал своего рода комплексом неполноценности, связанным с его незнатным происхождением.

Возможно, семья Ода вела свое начало от рода Ода из провинции Оми (ныне префектура Сига), хотя точных доказательств этого нет. Более достоверно, что предки семьи проживали в провинции Этидзэн, где к западу от современного города Такэфу находился городок Ота[50]. Там был расположен синтоистский храм Ота Цуруги дзиндзя, божество которого считалось хранителем рода.

В XV в. в провинции Этидзэн должность сюго занимал некто Сиба Ёсисигэ, которого затем перевели в провинцию Овари, где к тому времени обосновался род Ода. Сиба сделал деревенского старосту Ода Сёдзё своим представителем в деревне. Все благополучие рода Ода стало теперь зависеть от милости сюго, и когда в ходе междоусобных войн положение последнего пошатнулось, это сразу отразилось на его судьбе. Род распался на два дома. Один обитал в районе Ивакура, другой — в Киёсу, и оба они включились в войну всех против всех. Ода из Ивакура покорили четыре уезда в провинции Овари (Нива, Хагури, Накасима, Касугаи), а Ода из Киёсу с помощью Сиба Ёсисигэ подчинили себе уезды Тита, Кайсай, Кайто, Аити. Семья, в которой родился Нобунага, была ответвлением дома Ода из Киёсу, где ее глава был лишь чиновником (бугё).

О первых годах жизни Нобунага известно немного. Он родился в 1534 г., предположительно 15 мая, и был старшим сыном в семье. Место его рождения также точно не установлено, называют замок Нагоя или замок Сёбата[51].

Борьбу за объединение провинции Овари начал еще отец Нобунага — Нобухидэ. Он был способным человеком и сумел привлечь на свою сторону многих самураев.

Овари была большой провинцией, и ее удобное расположение и хорошие дороги привлекали внимание могущественных соседей, которые стремились прибрать ее к рукам. С востока ей угрожал могущественный даймё Имагава Ёсимото, принадлежавший к дому сёгунов Асикага. Покровительство сёгуна помогло ему захватить соседнюю провинцию Микава после смерти ее владельца Мацудайра Хиротада. Имагава сделал своим заложником сына Хиротада — Токугава Иэясу. С севера распространить свое влияние на провинцию Овари стремился даймё Сайто Досан из провинции Мино, прозванный за свое вероломство «гадюкой» (мамуси). В 1544 г. Сайто вел борьбу с отцом Нобунага, которая закончилась своеобразным миром — он выдал свою дочь замуж за Нобунага.

В марте 1551 г. Ода Нобухидэ умер, и 17-летний Нобунага стал главой семьи. Ему пришлось утверждать своё лидерство как в провинции, так и в семье с помощью силы и изворотливой дипломатии, частью которой было заключение разного рода союзов, распадавшихся, как карточные домики, когда надобность в них отпадала.

Смерть Нобухидэ вызвала смятение в Овари. Этим воспользовался Имагава Ёсимото и вторгся в пределы провинции. Более восьми лет потребовалось Нобунага, чтобы одолеть этого сильного противника и нанести ему сокрушительный удар. Это произошло в 1560 г. в битве при Окэхадзама, во время которой Имагава Ёсимото был убит. Убирая со своего пути соперников, Нобунага подчинил своей власти всю провинцию (ранее дому Ода принадлежала лишь ее западная часть).

В ходе этой борьбы судьба свела Ода Нобунага с Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу. После поражения Имагава Ёсимото оба они стали надежными союзниками Нобунага. Образование этого союза можно считать первым шагом на пути к объединению Японии.

Было бы неверным утверждать, что, начиная борьбу за полный контроль над провинцией Овари, Нобунага ставил перед собой цель распространить свою власть и на соседние владения. Скорее всего, эта идея возникла у него под влиянием достигнутых военных успехов, заставивших его поверить в свои силы и возможности. Способствовали этому и события в столице страны Киото. В 1564 г. там неожиданно умер канрэй[52] (регент) Миёси Тёкэй. Вскоре после его смерти при загадочных обстоятельствах погиб и правивший в то время сёгун Асикага Ёситэру, что вызвало чувство тревоги у местных феодалов. Многие из них подумывали о том, чтобы направить войска в столицу, но отважился на такой шаг лишь Ода Нобунага, который с армией в 50 тыс. чел. вступил в Киото, сурово покарал виновных в убийстве сёгуна Ёситэру и провозгласил новым сёгуном его младшего брата Ёсиаки. В честь этого события Нобунага распорядился построить для нового сёгуна замок Нидзёдзё, строительством которого он руководил лично[53].

Удачно проведенная Нобунага операция, несомненно, укрепила его авторитет. Но у него оставались еще два могущественных соперника: на востоке — Такэда и на западе — Мори. Этим можно объяснить то обстоятельство, что Нобунага не воспользовался событиями в столице для захвата власти, а, наоборот, всячески старался укрепить авторитет сёгуна, видимо, полагая, что его час еще не пробил. Он выжидал до 1573 г.[54], когда сверг последнего сёгуна из династии Асикага за попытку сопротивления своей воле.

Установив полный контроль над столицей и получив реальную власть примерно над половиной территории Японии, Нобунага, тем не менее, не принял титула сэйи тай сёгун[55], что можно объяснить его комплексом, связанным с его недостаточно высоким происхождением, которое не давало, по мнению Нобунага, ему право на этот титул, принадлежавший лишь дому Минамото. Другое возможное объяснение — Нобунага пытался создать систему власти, свободную от влияния прежних структур.

В пользу последнего говорит характер взаимоотношений Нобунага с императорским домом и придворной аристократией, который проливает свет на него как на политика. Существует мнение, будто Нобунага хранил верность императору, что позволило ему добиться успеха в деле объединения Японии.

Но гораздо ближе к истине тот факт, что Нобунага стремился использовать свои отношения с императором для укрепления своего положения и авторитета.

Несмотря на полную утрату императором реальных политических прав, он формально оставался верховным правителем страны, получившим власть из рук богини Аматэрасу. Этот сакральный престиж императора использовали все правители Японии. Однако за всю историю императорского дома это был самый тяжелый период не только в правовом отношении, но и материальном — двор практически не имел средств к существованию.

Тем не менее Нобунага, хоть и отказался от титула сёгуна, пожелал стать кугэ и таким образом вошел в политическую структуру двора. Он вернул ранее принадлежавшие кугэ земли, рассчитывая на их помощь в деле утверждения своего влияния на императора и двор. А строптивых кугэ он подвергал домашним арестам. В 1579 г. Нобунага усыновил принца, сына императора Огимати. Он оборудовал в своем замке Адзути специальные императорские апартаменты, давая этим понять, что будущий император будет часто его посещать[56].

Нобунага вошел в историю своими нововведениями в военном деле. Он был искусным тактиком и стратегом, использовавшим в вооруженной борьбе все возможности, имевшиеся в его время.

Прежде всего, войска Ода Нобунага были оснащены огнестрельным оружием. Оно стало поступать в Японию начиная с середины XVI в., после появления там португальцев. Это был совершенно новый для японцев вид вооружения, который в период смутного времени быстро нашел широкое применение и произвел определенный переворот в военной технике. Каждый даймё при его использовании применял свою тактику. Поначалу огнестрельное оружие использовалось лишь как вспомогательное средство, поскольку как само оно, так и боеприпасы к нему стоили очень дорого. Даже когда удалось наладить его производство в Японии, свинец, необходимый для изготовления пуль, и сырье для пороха приходилось ввозить. Нобунага удалось добиться максимально эффективного использования огнестрельного оружия применительно к японским условиям ведения боя.

Основу армии Нобунага составляли самураи, которые жили на подвластных ему территориях. Их отношения строились по принципу хозяин — слуга. В армии была жесткая дисциплина, что проявилось, когда в 1564 г. Нобунага вступил в столицу. С давних пор повелось, что войска, вступив в город, начинали бесчинствовать и грабить. Моральный дух воинов падал, и было много случаев, когда неожиданная контратака врага приводила к разгрому недавнего победителя. Нобунага хорошо осознавал такую опасность и безжалостно казнил мародеров.

Ода Нобунага изменил способ боевого применения отрядов пехоты (асигару). В его войсках асигару дополняли самурайские отряды и тем самым расширяли основную боевую часть войска, тогда как другие феодальные дома применяли асигару лишь в качестве вспомогательных частей. Одновременно Нобунага усовершенствовал главное оружие японской пехоты и конницы — копье, удлинив его до 6 м. Все это помогло Ода Нобунага разгромить даймё Такэда Кацуёри, и его тактика вошла в анналы военного искусства.

Излюбленным способом действий Ода Нобунага были стремительные кавалерийские атаки небольшими силами. Нобунага отлично владел искусством маневрирования на местности, неожиданно атакуя противника в самый неподходящий для него момент. Он наносил удары под покровом ночи, когда противник меньше всего ожидал атаки и не был готов отразить ее[57]. Нобунага использовал в своих целях даже непогоду — ливни и ураганные ветры.

Следует отметить, что с юношеских лет Нобунага занимался физическими упражнениями и изучал военное дело, что было естественным — в то время война была образом жизни людей его круга. Он дважды в день упражнялся в верховой езде, овладевал всеми видами оружия, старательно осваивал приемы и методы ведения боевых действий. Участвуя в сражениях, Нобунага всегда проявлял личное мужество.

Ода Нобунага укреплял свою власть не только силой оружия или путем политических интриг. В заслугу ему следует поставить осознание необходимости проведения экономических мероприятий, без которых нельзя было добиться успеха в политической и военной сферах. Во время его правления получили новые стимулы для развития города и различные объединения торговцев, что способствовало дальнейшему развитию рыночных отношений. Главную роль в этом сыграли указ о свободных рынках (ракуити) и свободных цехах (ракудза) и благоприятная политика в отношении городов. Первые свободные цехи появились в призамковом городе Адзути, принадлежавшем Нобунага.

Большую роль в развитии торговли сыграла ликвидация таможенных застав, которые сооружали не только владельцы земель, но и монастыри и деревни. Застав было великое множество, их главной целью являлся сбор пошлины, что негативно отражалось на цене товара. Кроме того, в условиях войны заставы препятствовали передвижению войск и снабжению городов продовольствием. Убрать их пытались еще сэнгоку даймё, поскольку они мешали развитию рынков в их владениях[58].

Проводя такую политику, Нобунага как бы опередил время, поскольку свободе торговли должно было предшествовать объединение страны. Тем не менее эти мероприятия отвечали интересам новых слоев купечества, которое было заинтересовано в прекращении междоусобной войны и на поддержку которого мог опереться Нобунага. Это купечество не было связано со старыми феодальными кругами и нуждалось в покровительстве новой власти.

Основные экономические мероприятия стали осуществляться после прибытия Нобунага в Киото, но еще раньше они начали проводиться в Овари, Мино и других подвластных ему провинциях. Нобунага держал под своим контролем дороги и транспортные средства в провинциях и следил, чтобы они были в хорошем состоянии. Он освобождал владельцев лодок и лошадей от повинностей и разрешал им заниматься перевозкой товаров, от чего получал денежный доход[59].

Нобунага пытался наладить систему денежного обращения. В средневековой Японии центральное правительство не занималось чеканкой монет; в ходу были сунские и минские монеты, хотя в Японии добывалось достаточное количество меди, чтобы чеканить собственные[60]. Существовала практика, связанная с внешней торговлей, когда японцы в обмен на медь получали китайскую медную монету (эйракусэн). Строгого денежного стандарта не существовало, широко практиковалась порча монеты. Против этого и были направлены основные указы Нобунага. Правда, исправить положение ему не удалось, несмотря на применение наказаний[61].

Проводя политику поощрения торговой и предпринимательской деятельности, политику открытых рынков и открытых цехов, Нобунага не ликвидировал и старые цеховые объединения[62]. Он сохранил старую цеховую структуру еще и потому, что такие города, как Киото и Сакаи, которые широко славились своими искусными ремесленниками, нуждались в бесперебойной поставке сырья, а ликвидация старых цехов нарушила бы систему производственных и снабженческих связей[63].

Экономические мероприятия Ода Нобунага в целом способствовали расцвету самоуправляющихся городов, стимулируя их экономическую активность. В провинциях, подчиненных Нобунага, таких городов было несколько, и на первых порах он уважительно относился к их статусу. Многие экономические мероприятия Нобунага начал проводить в своем призамковом городе Адзути. Однако по мере расширения и укрепления его власти отношение Нобунага к городскому самоуправлению менялось. Он обложил города временными и военными налогами и при любой попытке противиться его приказам сурово расправлялся с непокорными.

Ярким примером такого рода политики является судьба города Сакаи, расположенного в провинции Идзуми. Этот город на морском побережье разбогател на внешней торговле. Достигнутый в нем уровень городского самоуправления позволял сравнивать Сакаи с вольными городами Европы.

Город выкупил землю, на которой стоял, был хорошо укреплен (его опоясывал ров), имел свое войско, формировавшееся на основе найма (ёхэй).


В октябре 1568 г. Нобунага потребовались дополнительные деньги на военные нужды, и он обложил большим налогом провинции Сэццу, Идзуми и другие; на долю Сакаи выпала огромная сумма в 20 тыс. кан[64]. Сакаи отказался выплатить эту сумму, и на следующий год Нобунага подчинил своей власти строптивый город и покончил с его независимостью, назначив туда наместника (даикан). Вместе с тем, хотя Нобунага предпринял целый ряд мер, чтобы ослабить обороноспособность городов (распустил отряды самообороны, заставил срыть укрепления), он ничего не менял во внутренней структуре городов и сохранил особые права торговцев и ремесленников[65].

Преобразования Ода Нобунага затронули и аграрную сферу — главную отрасль производства, где было занято более 80 % населения. Борьба, которую вел Нобунага, требовала не только больших людских сил, но и огромных материальных расходов, и главным источником их пополнения было сельское хозяйство.

Обследование и перепись земли (кэнти), начатые Нобунага в 1568 г., преследовали чисто практические цели — выявить экономический потенциал даймё[66]. Учитывались и земли буси, полученные от даймё в качестве феодов. В результате кэнти точно определялись размеры земельных налогов[67].

Ода Нобунага, как правило, ограничивался получением сасидаси, т. е. сведений от владельцев земли о проведении переписи. При подозрении в утаивании земель представители Нобунага проводили обследования, и если подозрения подтверждались, все владения провинившегося феодала конфисковались. Таким путем от крупных даймё отрывался слой мелких феодалов-буси, которые лишались источника своего существования — и земли, и хозяина, а крупные даймё теряли свою военную и экономическую силу. Поэтому проведение кэнти можно рассматривать как составную часть общей политики Нобунага.

Кроме того, это мероприятие Нобунага было направлено и против могущества буддийских монастырей, некоторые из которых являлись крупными землевладельцами. Монастыри имели значительные вооруженные силы и активно участвовали в междоусобных войнах. Чтобы ослабить потенциальную угрозу с их стороны, во время проведения кэнти в провинции Ямато все земли храма Кофуку были конфискованы[68]. А монастырь Хиэйдзан, считавшийся «неугасимым светильником Закона», Нобунага предал огню, как только выяснилось, что надменные монахи не желают склониться перед его волей[69].

К истории не применимо сослагательное наклонение, поэтому трудно предположить, какие дальнейшие шаги предпринял бы Нобунага, если бы его жизнь неожиданно не оборвалась и ему удалось подчинить своей власти другие части Японии. При нем процесс объединения страны был лишь в стадии становления, и потребовалось еще более 50 лет борьбы для того, чтобы возникло общеяпонское централизованное государство. Преобразования, проведенные Нобунага, не затронули в основе ни политическую, ни экономическую систему страны, они лишь создали предпосылки для будущих коренных преобразований. Но это был первый шаг в иное общество. Можно сказать, что Нобунага затворил ворота эпохи средневековья (тюсэй) и заложил первые кирпичи в фундамент здания, строительство которого завершили сёгуны из династии Токугава. Своей борьбой за объединение Японии (хотя такой конкретной цели он себе не ставил, но объективно этому процессу способствовал) он проложил дорогу японскому обществу к периоду длительного мира.

Возможно, Нобунага успел бы сделать больше, если бы не предательство одного из его военачальников — Акэти Мицухидэ (1526–1582), который 1 июня 1582 г. неожиданно напал на Нобунага, когда тот остановился на ночлег в храме Хоннодзи. Силы были неравными, и Нобунага покончил жизнь самоубийством. По мнению А. А. Искендерова, это был настоящий заговор с целью захвата власти, о чем свидетельствуют тщательно разработанный план переворота, точно и искусно выбранный для его осуществления момент[70].

Японский историк Вакита Осаму, посвятивший многие свои работы Ода Нобунага, назвал его последним верховным властителем (хася) средневековья[71], захватившим власть силой оружия. Нобунага блестяще сыграл свою роль на исторической сцене, хотя многое разрушил и не успел построить новое. Он проявил выдающиеся организаторские способности как военачальник. Со временем его образ приобрел лишь привлекательный оттенок, чему способствовала его трагическая гибель в результате предательства. Не случайно его личности и эпохе посвящено много не только исследований, но и повестей, пьес, кинофильмов. Как всякая незаурядная личность, жившая в переломную эпоху, Нобунага был противоречив в своих поступках. Но та борьба, которую он начал, послужила первой ступенькой в деле создания централизованной власти. Именно с этих позиций и следует оценивать его роль в истории Японии.


Тоётоми Хидэёси

Хидэёси, как и Нобунага, был родом из провинции Овари. Он родился в 1536 г. в деревне Накамура уезда Аити. Провинция была расположена в центральной части Японии, недалеко от столицы Киото, и потому часто становилась ареной жестоких боев, которые вели враждовавшие между собой феодалы. Отец Хидэёси — Киносита Яэмон — служил пехотинцем (асигару) в армии Ода Нобухидэ, отца Нобунага. В одном из сражений он был ранен в ногу и был вынужден оставить военную службу. Он вернулся домой и продолжил занятия крестьянским трудом.

Когда Хидэёси исполнилось восемь лет, его отец умер. Мать вторично вышла замуж, но Хидэёси не любил отчима и отношения между ними были сложными. В 15 лет Хидэёси покинул отчий дом и отправился странствовать, не зная ни цели, ни маршрута своего путешествия. Судьба улыбнулась юноше, и его взял в услужение Мацусита Кахэй, владелец небольшого замка Куно. Хидэёси провел в замке несколько лет и всю жизнь с благодарностью вспоминал своего хозяина. Существует несколько версий относительно того, почему Хидэёси покинул замок Куно[72], но, может быть, решающей причиной оказалась тоска по матери, которую Хидэёси нежно любил. Вернувшись домой, он встретился с Ода Нобунага, с которым надолго связал свою судьбу.

Хидэёси свел с Нобунага случай. В то время борьба за объединение провинции Овари была в самом разгаре, и Хидэёси, который был у Нобунага простым слугой, вскоре стал участвовать в сражениях. Он проявил смелость и находчивость, умело действовал в бою, за что завоевал доверие Ода Нобунага и спустя некоторое время был возведен в ранг самурая. Хидэёси добивался успеха в самых трудных операциях, что способствовало его карьере в армии Нобунага[73].

Весть о гибели Нобунага застала Хидэёси в провинции Биттю, где он вел борьбу против могущественного феодального дома Мори, одного из самых сильных противников Нобунага. В момент нападения на Нобунага все верные ему сподвижники находились далеко от Киото и не могли быстро прийти ему на помощь, на что и рассчитывал Акэти Мицухидэ[74]. Но уже 12 июня 1582 г. Хидэёси удалось разгромить войска Мицухидэ, опередив Сибата Кацуиэ, воевавшего в провинции Эттю против феодала Уэсуги и также поспешившего выступить против Мицухидэ после получения известия о смерти Нобунага.

Смерть Нобунага открыла для Хидэёси путь к власти, хотя среди сторонников Нобунага были и другие военачальники, которые могли с полным основанием претендовать на роль преемника. Главными соперником Хидэёси был Сибата Кацуиэ. Его позиции усиливало то обстоятельство, что на его стороне выступил Ода Нобутака, младший сын Нобунага (его старший брат Нобутада, подававший большие надежды, погиб вместе с отцом).

Соперничество Хидэёси с Сибата Кацуиэ закончилось разгромом последнего в замке Китаносё, где он укрылся с семьей и немногочисленными сторонниками. Сибата, его жена Оити и свыше 80 вассалов и фрейлин покончили жизнь самоубийством. Оити, которая была родной сестрой Ода Нобунага, написала Хидэёси письмо с просьбой приютить ее детей[75]. После победы над Сибата Хидэёси приказал выдворить Ода Нобутака из отцовского замка Гифу и поместить его в один из монастырей в провинции Овари. Нобутака не выдержал такого позора и покончил жизнь самоубийством. Внука Ода Нобунага — Самбоси, который был старшим сыном Нобутада, Хидэёси переправил в замок Гифу, установил ему годовой доход в 300 тыс. коку и больше о нем ни разу не вспомнил[76].

Победа над сильным соперником укрепила позиции Хидэёси. Но процесс объединения страны был еще далеко не завершен. Большая часть Японии пока находилась во владении могущественных феодалов, которые отнюдь не спешили признать власть Хидэёси. Последовавшая борьба, которая привела Хидэёси к вершинам власти, продлилась 8 лет и потребовала огромных военных усилий и материальных затрат.

* * *
Хидэёси находился у власти с 1582 по 1598 г. За это время он успел осуществить ряд мероприятий, оказавших большое влияние на социально-экономическую структуру Японии. Это, прежде всего, перепись земель, известная в истории как кэнти Хидэёси.

Первоначально проведение кэнти Хидэёси, так же, как и кэнти Нобунага, было направлено, главным образом, против враждебных феодалов и храмов. В ходе переписи конфисковывалось много храмовых земель, и часть землевладельцев освобождалась от храмовой зависимости. Правда, позднее Хидэёси возвратил монастырям и храмам значительную часть их прежних владений в виде пожертвований и тем привлек их на свою сторону[77].

Но главные причины проведения переписи и обследования земель и введения новой единицы налогообложения следует искать в возросшей автономии сельской общины, которая активно боролась за свои права. Проведение кэнти было шагом к установлению новой аграрно-административной структуры, что в свое время пытались сделать еще сэнгоку даймё.

Хидэёси добился в этом деле большего успеха, поскольку обладал значительной военной силой и властью и проводил кэнти на иной основе. Нобунага ограничивался получением сасидаси (сведений от землевладельцев о проведении переписи), а Хидэёси проводил кэнти силами официальных властей. Крупные даймё (Токугава, Мори, Симадзу и др.) осуществляли кэнти в своих владениях сами по указанию Хидэёси. В остальных провинциях и уездах земли обследовали чиновники (бугё). Регистрировались все виды земли — не только заливные, но и суходольные поля, земли под постройками, пустоши (последнее вызывало особое недовольство крестьян).

Началась перепись в окрестностях Киото, в провинции Ямасиро, с владений буддийского храма Тофукудзи. Именно там впервые были осуществлены на практике новые правила обмера земли, причем налог определялся в зависимости от качества земли, которая подразделялась на 9 разрядов[78].

Все сведения об обследованных землях заносились в реестры (кэнтитё). В них указывались провинция, уезд, деревня, время проведения кэнти, площадь и качество земель, урожайность и имя землевладельца; затем следовали общий итог и подписи чиновника и ответственного от деревни[79]. Кроме того, чиновники указывали, какое количество крестьян и какие крестьянские дворы были приписаны к земле того или иного даймё или его вассала[80].

Сводные реестры составлялись трех видов: о каждой деревне, о владениях каждого даймё и всеяпонские. При этом перепись велась не по крестьянским наделам, а по поселениям; во владениях даймё реестр составлялся по районам или деревням, а в масштабе всей страны — по провинциям. Общий реестр был составлен в 1596 г. под названием «Кэнти дзёмоку». Не совсем ясно, кто нес основные расходы по проведению кэнти — владельцы земель или центральная власть[81].

В результате проведения кэнти[82], была установлена единая единица земельной площади (тан), с которой брался налог. Размер самого тан был упорядочен. Для измерения урожая и налогов, исчислявшихся теперь в коку (примерно 150 кг), Хидэёси приказом в 1585 г. ввел так называемую столичную меру объема (кёмасу), которая составляла 700 коку. При определении урожайности поля считалось, что с одного тан площади получали 1 коку риса, хотя в зависимости от качества земли устанавливались разные размеры налогов. Кроме того, учитывался ущерб от засухи и наводнения.

Хидэёси установил новые размеры налогообложения крестьян. В прежние времена пропорция распределения урожая между феодалом и крестьянином была равна приблизительно 1:1 или 2:3. Хидэёси установил по всей стране, как в своих владениях, так и во владениях даймё, пропорцию 2:1. Впервые эта норма была установлена при проведении кэнти в провинции Оми в 1586 г. и окончательно распространена на всю страну в 1595 г. Кроме основного налога (нэнгу) взимался вспомогательный налог (кутимай). Все прочие существовавшие до тех пор налоги были отменены.

При Хидэёси была введена новая система измерения урожая, налогов и доходов в коку риса (кокудака), которая унифицировала все меры в стране[83]. Одновременно унифицировался и социальный статус жителей деревенских поселений, объединенных общим названием хякусё (крестьянин). В результате этого мероприятия были упорядочены земельно-имущественные отношения, окончательно ликвидирована система сёэн, на развалинах которой создавались хан (княжества). В ходе кэнти был выявлен основной земельный фонд страны, установлены прямые отношения между землевладельцем и непосредственным производителем сельскохозяйственной продукции, т. е. вводилось прямое налогообложение, без посредников.

Хидэёси отделил самураев от крестьян (хэйно бунри), запретил первым становиться крестьянами или купцами, а крестьянам — покидать поля и перебираться в город[84]. Главной целью, которую преследовал Хидэёси, проводя хэйно бунри, был отрыв воинов-буси от земли; этим он лишал их независимости и силы и ликвидировал существовавшую в период сэнгоку дзидай ситуацию, когда буси присоединялись к крестьянским восстаниям. Создавая новую политическую структуру, Хидэёси сделал акцент на внедрение принципов отношений «господина и слуги», отобрал оружие у крестьян[85] и сделал первый шаг к введению сословной системы в стране. Все эти мероприятия оказали большое влияние на развитие японских городов, особенно призамковых дзёкамати, куда даймё переселяли своих самураев вместе с семьями.

Меры, направленные на объединение страны, поддерживала зажиточная верхушка горожан, заинтересованная в создании благоприятных условий для торговли. Поэтому богатые купцы щедро финансировали военные кампании Хидэёси, снабжая его продовольствием и транспортными средствами. Хидэёси, продолжая мероприятия Нобунага в стимулировании торговли, последовательно проводил политику свободных рынков и свободных цехов, что привело к постепенному исчезновению старых цехов и появлению новых объединений торговцев (тонъя) и ремесленников (накама)[86].

XVI век — время расцвета городов, которые становились центрами ремесел и торговли. Экономическая политика Хидэёси в целом способствовала этому процессу. Однако в противоположность Нобунага Хидэёси не признавал городского самоуправления, запретил все цехи, добился жесткого контроля над купцами и ремесленниками, извлекая из этого доходы.

* * *
Хидэёси, как и Нобунага, не имел титула сёгуна, хотя в отличие от Нобунага испытывал страсть к почестям и титулам. Возможно, свою роль в этом сыграло то, что Хидэёси был незнатного происхождения[87]. Из всех чинов и титулов, которыми был наделен Хидэёси, он особенно гордился званием кампаку, полученным в 1585 г. Это звание восходило к древнему японскому роду Фудзивара и требовало, чтобы его обладатель непременно был аристократического происхождения. Поскольку Хидэёси не отвечал этому требованию, император дал ему новую аристократическую фамилию — Тоётоми, под которой он и вошел в историю[88].

Получение высокого титула было ознаменовано постройкой дворца Дзюракудай и широкой реконструкцией Киото. Он прожил там всего четыре года и отказался от звания кампаку в пользу своего племянника Хидэцугу. К тому времени Хидэёси исполнилось 56 лет, но выглядел он глубоким стариком. Его печалило, что у него не было детей, и, утратив всякую надежду иметь прямого наследника, он усыновил Хидэцугу и передал ему титул; сам же, приняв титул таико, который давался отставному кампаку, удалился в замок Фусими под Киото.

Но в 1593 г. Ёдогими, любимая наложница Хидэёси, родила сына, которого назвали Хидэёри. Появление прямого наследника правителя трагически сказалось на судьбе Хидэцугу — пожелав лишить его титула кампаку в пользу родного сына, Хидэёси заставил своего племянника покончить жизнь самоубийством[89]. При этом Хидэёси жестоко расправился с семьей Хидэцугу: более двадцати человек были убиты по его распоряжению лишь потому, что находились с Хидэцугу в родственных отношениях. Не пощадили даже его трехлетнюю дочь[90].

Остаток своей жизни Хидэёси провел в замке Фусими. Он жил в уединении, почти затворником, терзаемый страхом за судьбу своего малолетнего сына Хидэёри. Для этого у него были все основания и, прежде всего, опыт его собственных поступков в отношении сыновей Ода Нобунага, а также история с Хидэцугу.

От природы сообразительный, умеющий принимать неординарные решения в критических ситуациях, смелый и находчивый, мужественный и мудрый, Хидэёси вместе с тем был суровым и даже жестоким человеком. Используя силу, хитрость, интриги, лавирование, Хидэёси безжалостно убирал соперников со своего пути и добился того, что стал единственным правителем страны. Это, однако, не принесло ему чувства уверенности в незыблемости его власти. Он разыграл целый спектакль, во время которого феодалы присягали на верность императору, которому он демонстративно выказывал уважение. За участие в нем император получил от Хидэёси огромную по тем временам сумму (5530 рё); дорогие подарки получили все члены императорской семьи, придворные аристократы, высокопоставленные императорские сановники, а также многочисленная свита, сопровождавшая императора, включая фрейлин и прислугу[91].

Хидэёси хорошо осознавал реальную возможность возникновения борьбы за власть после своей смерти, поэтому решил предпринять шаги, которые, по его мнению, могли бы обезопасить будущее его сына Хидэёри. Для этого Хидэёси создал так называемый совет пяти старейшин, или высших советников (готаиро), куда вошли Токугава Иэясу, Маэда Тосииэ, Мори Тэрумото, Уэсуги Кагэкацу и Укита Хидэиэ.

Сохранилась копия документа с обращением Хидэёси к своим сподвижникам, где говорилось: «До тех пор, пока Хидэёри не достигнет совершеннолетия, прошу тех, чьи имена указаны здесь, помогать ему во всем. Это единственная моя просьба»[92]. Но только Укита Хидэиэ проявил верность заветам Хидэёси и пытался бороться за их выполнение. После смерти Хидэёси на передний план выдвинулся Токугава Иэясу, который заставил Хидэёри совершить сэппуку (харакири). Так круг замкнулся, и сын Хидэёси повторил судьбу сына Нобунага.

* * *
Личность и политика Тоётоми Хидэёси не получили однозначной оценки в японской историографии. Действительно, трудно ожидать, что такая противоречивая историческая фигура могла вызвать одинаковое к себе отношение со стороны историков, принадлежавших к разным поколениям и школам. По-видимому, место Хидэёси в истории следует определять, исходя из оценки его политики в целом, а не по его отдельным акциям. Власть Нобунага действовала лишь на ограниченной территории. Хидэёси добился гораздо большего: он сосредоточил в своих руках и гражданскую, и военную власть, что позволило ему успешно проводить социально-экономические мероприятия в масштабах всей страны. Можно сказать, что политика Хидэёси ознаменовала собой вступление Японии в качественно новый период развития — в период кинсэй, что явилось результатом социально-политической трансформации и экономических изменений, имевших место в XVI в.


Глава 2 Токугава Иэясу

Жизнь человека подобна длинной

дороге, по которой бредешь с тяжелой

ношей, однако не следует спешить.

Токугава Иэясу

Молодые годы Иэясу

Иэясу родился 26 декабря 1542 г. в небольшом замке Окадзаки в провинции Микава (сейчас это часть префектуры Аити). Его отцом был местный феодал Мацудайра Хиротада (1526–1549). Род Мацудайра по одной из линий вел свое происхождение от дома Минамото. Существовала легенда, что в числе предков Иэясу был принц Гэндзи, но никакими документальными данными это не подтверждается.

Предки Хиротада в XV в. обосновались в провинции Микава вблизи деревни Мацудайра, откуда и получили свою фамилию. Первым реально установленным предком Токугава был Мацудайра Тикаудзи. Потомки Тикаудзи постепенно распространили свое влияние на прибрежную плодородную равнину к югу от деревни Мацудайра. Спустя шесть поколений Мацудайра Киёясу (1511–1535) установил контроль над всей провинцией Микава. Киёясу был убит во время ссоры своим вассалом, когда его сыну и наследнику было всего лишь 9 лет, и для семьи наступили тяжелые времена. Внутренние усобицы и неудачная борьба с соседями привели к ухудшению материального положения дома Мацудайра. Отец Иэясу Хиродата предпринимал отчаянные попытки, чтобы оградить свои владения от вторжения со стороны западного соседа — Ода Нобухидэ из провинции Овари. Поэтому он был вынужден искать покровительства другого могущественного соседа — даймё Имагава Ёсимото, став его вассалом. Владения Имагава были обширнее, чем у Мацудайра, Ода и Мидзуно (тестя Мацудайра) вместе взятых.

Мать Иэясу Одаи-но Ката (1528–1602) была падчерицей соседнего даймё Мидзуно Тадамаса из Кария, влиятельной фамилии в провинции Микава. Но ее муж превосходил знатностью своего тестя. Несмотря на молодость (ей было 15 лет[93]), Одаи-но Ката очень серьезно относилась к своим материнским обязанностям.

При рождении мальчика нарекли именем Такэтиё — «выносливый бамбук». Имя выбирали долго, поскольку считалось, что оно является образующим элементом в формировании человека. В Японии середины XVI в. жизнь воина была короткой, и родители надеялись, что удачно выбранное имя поможет ребенку выжить.

Для закрепления отношений с Имагава Ёсимото Хиротада решил отправить своего маленького сына в качестве заложника к нему в замок. С тех пор мальчик никогда больше не видел своего отца. В августе 1547 г. Такэтиё в сопровождении слуг направился в Сумпу (сейчас это город Сидзуока), где размещалась ставка Имагава Ёсимото. Но по дороге мальчик был захвачен войсками Ода и переправлен в замок Нагоя, где провел два года. Навряд ли мальчик осознавал, что с ним произошло, но Ода Нобухидэ понимал, что удача сама приплыла к нему в руки. Без долгих рассуждений он написал короткое письмо Хиротада, где безо всяких дипломатических уверток говорилось: «Для вас гораздо лучше порвать союз с Имагава и объединиться со мной. Если вы этого не сделаете — я убью Такэтиё»[94]. Однако Хиротада не пошел на предательство (можно сказать, что его поступок был исключением из правил) и не поддался на провокацию. Со своей стороны, Ода рассудил, что убийство мальчика не пойдет ему на пользу, и оставил его в живых.

Мать Такэтиё в то время находилась в замке своего брата в Кария. Дело в том, что Хиротада, вступив в союз с Имагава Ёсимото, порвал отношения с Мидзуно, который заключил союз с врагом Имагава — Ода. Поэтому Хиротада и отправил свою женуобратно домой. Но Одаи-но Ката следила за судьбой сына. Она не могла встречаться с ним, но находила разные возможности, чтобы посылать ему одежду и сладости, чем скрашивала его пребывание у Ода.

Как известно, удача переменчива. Ёсимото атаковал замок Ода, во время этого сражения был убит отец Такэтиё. Случилось так, что Ёсимото захватил одного из сыновей Ода, и произошел обмен. В 1549 г. Такэтиё возвратился в Сумпу, где прожил 11 лет. Между домами Ода и Мацудайра было заключено перемирие.

После гибели Хиротада роду угрожало вымирание — мать должна была вторично выйти замуж, сын находился в заложниках, и дальнейшая судьба его была не ясной. Многие вассалы Мацудайра ушли служить другим феодалам. Правда, заботу о замке Окадзаки взял на себя Имагава Ёсимото, который предоставил небольшие участки земли оставшимся в замке немногочисленным слугам. Для них это был единственный источник существования.

В марте 1555 г. Такэтиё прошел через обряд совершеннолетия (гэмпуку). В Японии это было одно из самых значительных событий в жизни юноши. Обряд совершался, когда мальчик достигал физической и духовной зрелости, т. е. в 11–16 лет. Во время обряда на голову мальчика надевали головной убор (каммури). При этом сначала распускали его детскую прическу, выстригали волосы спереди и завязывали их узлом на макушке. Обряд совершался вечером, пиршество после него продолжалось всю ночь. Особенно почетной считалась роль «покрывающего голову», т. е. того, кто стриг мальчику волосы и надевал на него головной убор. После обряда мальчику вместо детского имени присваивали «истинное»[95]. Для Такэтиё было выбрано имя Мотонобу в честь двух могущественных соседей — Имагава Ёсимото, который присутствовал на церемонии, и Ода Нобухидэ.

За время пребывания в Сумпу Мотонобу превратился в низкорослого мускулистого молодого человека, очень здорового и выносливого. Он любил плавать и бродить вокруг Сумпу, с энтузиазмом изучал военное искусство — занимался стрельбой из лука, фехтованием, верховой ездой. Мотонобу рано проявил острый ум, унаследованный, как отмечали, от деда и матери. У него была репутация открытого, благородного юноши, внушавшего доверие, но обладавшего твердым характером. С ним вместе жили семь сыновей слуг его отца. Среди них были и те, кто потом сыграл большую роль в его судьбе: например, Исикава Кадзумаса, предки которого три или четыре поколения служили семье Мацудайра, и Тории Мототада, чей отец служил в Окадзаки.

Какие мысли бродили в голове юноши, оторванного от родных мест, насильно разлученного с заботливой матерью? Об этом трудно судить, но с уверенностью можно сказать, что окружающая его среда оказывала влияние на стиль его поведения. Его нравственный облик формировался в период смут, вражды, предательств, лицемерия, злобы, когда враги заключали союзы, а друзья предавали друг друга. Жизнь показывала ему людей не с лучшей стороны, она научила его приспосабливаться к обстоятельствам, умению выжидать, но постепенно и упорно двигаться к намеченной цели. Часто его удачам способствовали и благоприятные обстоятельства. А пока в Сумпу ничто не предвещало, что юношу-заложника ожидает великое будущее.

Мотонобу обучался разным наукам в местном буддийском храме Риндзайдзи, куда Имагава Ёситомо пригласил ученого монаха Тайгэн Су фу из Киото, большого знатока военного дела. Военные и политические успехи Ёситомо объясняли тем, что у него был такой опытный и мудрый наставник. Можно сказать, что Мотонобу повезло, что военным и гражданским делам его обучал именно Тайгэн Суфу.

Уже с 10-летнего возраста мальчика привлекали к исполнению военных обязанностей, а после обряда гэмпуку произвели в самураи. После обряда совершеннолетия Мотонобу как главе дома разрешили посетить его фамильный замок Окадзаки. Он прибыл туда весной 1556 г. Там он обнаружил несколько самурайских семей, которые занимались выращиванием риса. Это были вассалы его отца; занятие сельским хозяйством не соответствовало их рангу, но другого источника существования у них не было.

В замке Мотонобу приветствовал старый Тории Тадаёси, отец его слуги Мототада, который служил еще при его деде и отце. Он не покинул замка после гибели Хиротада и сумел тайно сохранить деньги и оружие в надежде, что все это пригодится Мотонобу, когда он начнет борьбу за возвращение своих владений. Мотонобу был тронут и изумлен такой преданностью и заботой.

В январе 1557 г. Ёсимото женил Мотонобу на своей племяннице Цукияма, которая родила ему двоих детей.

В 1558 г. Мотонобу предпринял свою первую боевую вылазку. Это была месть за смерть отца — Мотонобу атаковал боевое укрепление Ода, разрушил его, вторгся внутрь и разгромил силы противника. Вдохновленные успехом самураи Мотонобу отправились в Сумпу просить Ёсимото разрешить ему вернуться домой в Окадзаки, но тот ответил отказом. Мотонобу не оставалось ничего другого, как продолжать службу в Сумпу. Его вызволил из заложников случай. В мае 1560 г. Ёсимото во главе армии, состоявшей из 25 тыс. чел., вторгся в западную часть провинции Овари. Но фортуна изменила ему, и Ода, командуя значительно меньшими силами, нанес ему сокрушительный удар. Сам Ёсимото, 600 его самураев и 2500 пехотинцев-асигару были убиты.

Мотонобу во время этой операции входил во вспомогательный отряд. По дороге он смог навестить свою мать, которая жила в провинции Овари и которую он не видел 16 лет. Там Мотонобу познакомился с тремя сводными братьями, сыновьями Одаи-но Ката от второго брака, которые потом стали верными его сторонниками.

Узнав о поражении Ёсимото, Мотонобу принял единственно правильное в той ситуации решение — вернуться не в Сумпу, а в Окадзаки. Интуиция подсказывала ему, что не стоит ввязываться в борьбу с Ода, который в сражении с Ёсимото продемонстрировал не только свои блестящие военные способности, но и жестокость. Ночью при ярком свете луны Мотонобу пробирался через вражескую территорию. Он благополучно добрался до родных мест и первую ночь провел в фамильном буддийском храме Дайфудзи. Он дал время собраться и покинуть замок вассалам Имагава и после этого обосновался там[96]. Но его жена и дети оставались в Сумпу на положении заложников.

К 1567 г. семья Мацудайра подчинила себе большую часть провинции Микава. Тогда Мотонобу в последний раз поменял свое имя — он стал зваться Токугава Иэясу и именно под этим именем вошел в историю. Первый иероглиф в имени означает «дом», второй был взят от имени Киёясу, деда Мотонобу, который в свое время установил контроль над всей провинцией Микава. Что касается фамилии Токугава, то в документах можно найти указание на то, что один из предков рода — Тикаудзи — был усыновлен в провинции Микава бездетной семьей Мацудайра, которая вела свою родословную от Токугава. По-видимому, Иэясу полагал, что это даст ему возможность стать правителем провинции Микава. Есть и другая версия — Иэясу хотел таким образом отделить себя от других семей Мацудайра, утвердить свое лидерство в родословной дома, поскольку и другие главы семей претендовали на эту роль. Спустя несколько лет были найдены свидетельства родственных связей фамилии Токугава с прославленной фамилией Минамото[97]. Это позволило Иэясу на законных основаниях провозгласить себя сёгуном, чего не сделали ни Нобунага, ни Хидэёси. Так что можно сказать, что смена фамилии была хорошо продуманным шагом Иэясу, который начал свое восхождение к власти и старался использовать все возможности на этом пути.


Война как политика

Иэясу утверждал свое лидерство и расширял свои владения теми же средствами, что и остальные даймё, — силой оружия и путем заключения временных союзов. Но в отличие от большинства из них в своих действиях он был более осторожен, предусмотрителен и не совершал опрометчивых поступков.

Вернувшись в Окадзаки, Иэясу предусмотрительно начал прямые переговоры с Нобунага через своих верных вассалов, таких как Исикава Кадзумаса, и через родственников своей матери из рода Мидзуно. Знакомство Иэясу с Нобунага произошло в 1560 г. в замке Киёсу. Хотя не все вассалы одобряли решение Иэясу порвать все связи с Имагава и заключить союз с Нобунага, он сделал этот шаг весной 1561 г. И на этот раз Иэясу рассчитал все верно. Он предпринял несколько военных вылазок против сил Имагава и расширил свои владения на юг и восток от Окадзаки, после чего пожаловал захваченные земли своим верным вассалам и упорядочил административное управление своими увеличившимися владениями.

В 1562 г. Иэясу удалось обменять свою жену и детей на плененных им родственников Имагава. Чтобы закрепить свои отношения с Нобунага, они договорились женить сына Иэясу Такэтиё на дочери Нобунага Токухимэ, хотя детям тогда было по четыре года от роду. Такие политические браки (реально он состоялся в 1567 г.[98]) в период междоусобных войн были типичным явлением. При этом Такэтиё дали имя Нобуясу, составленное из сочетания первого иероглифа имени Нобунага и второго иероглифа имени Иэясу.

Одной из сил, с которой приходилось бороться сэнгоку даймё, были буддийские монастыри. Во время войны за подчинение провинции Микава Иэясу пришлось столкнуться с сопротивлением монахов, когда он попытался установить контроль над их землями. В XV–XVI вв. буддийские монастыри владели значительными земельными угодьями и активно участвовали во всех сферах политической и хозяйственной деятельности. В их владениях вводились прогрессивные формы ведения сельского хозяйства, строились каналы, дамбы, мосты и другие сооружения. Помимо огромных материальных ресурсов, монастыри располагали также большими людскими резервами. Среди последователей различных школ было множество крестьян, мелких феодалов и горожан.

С конца XV в. в Японии получило развитие сложное социально-религиозное движение, состоявшее из самых разнообразных элементов — так называемое Икко икки. Руководящую роль в нем играла влиятельная школа Икко[99], охватившая около половины последователей буддизма в Японии. Еще во второй половине XV в. провинция Микава, особенно ее западная часть, стала ареной активной деятельности монахов храма Хонгандзи, главного храма Икко, которые вели борьбу с приверженцами других старых и новых школ. К середине XVI в. в провинции Микава кипели междоусобные войны, в которых участвовали не только феодалы, но и монахи враждовавших между собой храмов и монастырей, возглавлявшие отряды многочисленных приверженцев из самураев, землевладельцев-мёсю и крестьян.

В 1563 г. Иэясу увеличил налоги, поскольку ему потребовались средства на строительство замка в Сасаки. Поборы и так были большими, не говоря уже о том, что постоянные войны наносили ущерб сельскому хозяйству. Крестьяне подняли бунт, который возглавили храмы Хонсё, Цутимия и другие, относившиеся к храму Хонгандзи. Иэясу решил начать с ними переговоры, но его послы были убиты. Тогда в 1564 г. Иэясу пришлось обратиться к настоятелю храма Мёгэн с просьбой о помощи. Монахи этого храма выступили на стороне Иэясу. Восставших поддержали крупные и мелкие феодалы, которые стремились использовать выступления крестьян для борьбы с Иэясу, но такая пестрая коалиция оказалась непрочной, ее ослабляли интриги и внутренняя вражда. В сражении при Вада отряды Икко были разбиты, феодалы сдались в плен[100].

Иэясу сумел извлечь для себя уроки из этого инцидента. Он распустил все организации приверженцев школы Икко в провинции Микава и разрушил все их культовые постройки. Спокойствие в восточной части провинции было восстановлено в июле 1564 г., и в дальнейшем Иэясу постепенно подчинил своей власти всю провинцию.

Заранее договорившись с Нобунага о разграничении сфер влияния, когда тот одержал решительную победу над Ёсимото, Иэясу в декабре 1568 г. вторгся во владения Имагава, чтобы присоединить их к собственным. В 1570 г. Иэясу присоединил провинцию Тотоми и, чтобы закрепить свою власть над ней, переместил свою ставку из фамильного замка Окадзаки, где прожили три поколения его семьи, в призамковый город Хамамацу. После этого он принимал участие в битвах, которые успешно вел Нобунага со своими соперниками на северо-востоке от Киото. Действуя вместе с Нобунага, он разгромил два сильных феодальных дома — Асаи и Асакура — в битве при Анэгава, недалеко от оз. Бива. В достижении победы там большую роль сыграло применение огнестрельного оружия, что было тогда новшеством в военном деле.

В течение 1572–1582 гг. Иэясу значительно увеличил свои владения и вооруженные силы. Но вокруг владений Иэясу лежали земли не менее сильных и влиятельных феодалов. И если Иэясу вынашивал честолюбивые планы расширения своих владений, то и его соседи мечтали о том же. У него оставался грозный соперник на востоке — Такэда Сингэн из провинции Каи, который был родственником Имагава Ёсимото. Дома Токугава и Такэда постоянно враждовали, тем более что Сингэн стремился захватить провинцию Микава. Войска дома Такэда считались одними из наиболее сильных и хорошо обученных. Одолеть такого противника было нелегко.

Иэясу рано познал успех и гордился своим военным мастерством, часто называя себя «лучшим лучником Токайдо». Но в борьбе с феодалами дома Такэда его самонадеянность однажды чуть не стоила ему головы. В декабре 1572 г. в битве при Микатагахара вассалы Нобунага были разбиты превосходящими силами Сингэн, и побежденному Иэясу пришлось отступить под покровом темноты в свой замок. Спасла его следующая хитрость. Понимая, что силы слишком не равны, он приказал развести огромные костры перед воротами замка, надеясь, что они послужат ориентиром для его разбежавшихся после разгрома вассалов и поставят в тупик противника.

Когда Сингэн окружил замок, один из военачальников Иэясу широко распахнул ворота, затем поднялся на сторожевую башню, где стал бить в огромный барабан, как бы давая сигнал к атаке силам, скрытым в замке. Хитрость сработала — военачальники противника после небольшой ночной стычки отвели свои войска от стен замка, чтобы не попасть, как им казалось, в ловушку. В ходе этого сражения Сингэн потерял более 400 чел., а Иэясу — около 1200[101]. И много лет спустя, приезжая в Хамамацу и вспоминая эту историю, Иэясу каждый раз испытывал удивление по поводу столь благополучного исхода. В этой баталии он был на волосок от гибели, но сумел с честью выйти из трудного положения, победив не числом, а умением.

В 1573 г. Такэда Сингэн умер, но его сын Кацуёри продолжал строить захватнические планы в отношении провинции Микава, и Иэясу и Нобунага пришлось вести с ним борьбу. Одно из решающих сражений произошло около замка Нагасино, который был приграничной крепостью Иэясу. Он был расположен на спорной территории в долине двух рек и блокировал путь в провинцию Микава. В 1575 г. войска Кацуёри обложили крепость, чтобы открыть себе путь к югу. Иэясу и Нобунага объединили свои силы, чтобы воспрепятствовать продвижению его войск. Для сражения было выбрано место, где Кацуёри должен был переправиться через реку. Там была устроена засада. Битва состоялась 21 мая. Вассалы Нобунага были вооружены португальскими ружьями и в кровавом сражении продемонстрировали превосходство огнестрельного оружия. Но упорная борьба с Кацуёри продолжалась до 1582 г. После того как она закончилась победой, Иэясу распространил свою власть на провинцию Суруга.

Все эти годы Иэясу как бы находился под защитой Нобунага и, надо сказать, извлек из этого союза огромную выгоду для себя. При этом он относился к Нобунага с чувством искреннего почтения и был ему верным другом. Иэясу остался верен этому союзу до конца. Во время заговора против Нобунага Иэясу находился в г. Сакаи, который славился своими мастерами чайной церемонии, большим поклонником и ценителем которой он был. Узнав о случившемся, он поспешил в столицу, но его опередил Хидэёси, и Иэясу ничего не оставалось, как вернуться назад. Правда, воспользовавшись атмосферой смятения и растерянности, вызванной внезапной гибелью Нобунага, он сумел утвердить свое лидерство еще в двух провинциях — Каи и Синано.

С Хидэёси у Иэясу были непростые отношения. Хидэёси видел в нем серьезного и могущественного соперника. Нобунага относился к Иэясу с большой симпатией, поэтому он считался одним из его наиболее вероятных преемников. Кроме того, Хидэёси понимал, что у Иэясу в силу его высокого социального происхождения больше формальных прав на эту роль.

Отношения между Хидэёси и Иэясу зловеще ухудшились в 1583 г., когда Иэясу несколько раз уклонился от переговоров с Хидэёси. За это Хидэёси в 1584 г. напал на крепость Иэясу у горы Комаки. В апреле произошли сражения близ Нагакутэ, где с каждой стороны участвовало по 3 тыс. чел.; в них Иэясу одержал уверенную победу[102]. Хидэёси не удалось встретиться с Иэясу и после битвы — тот вновь уклонился от встречи с ним, на что Хидэёси воскликнул:

«Вот человек, которого невозможно поймать ни сетью, ни веревкой. Он ловок, находчив, и у него трезвый ум. Другого такого вы не найдете во всей стране, сколько бы ни искали! Но рано или поздно я заставлю его прибыть в Киото»[103].

Соперники заключили перемирие, не переставая при этом интриговать друг против друга. Это была временная передышка: Иэясу рассудил, что его время еще не наступило. И дальнейшие события показали, что выжидательная тактика оправдала себя. Иэясу дождался своего часа, в то время как открытые соперники Хидэёси были сурово наказаны.

Хидэёси постарался укрепить отношения с Иэясу, придав им родственный характер. У него была сводная сестра Асахихимэ, дочь его отчима. Он развел ее с мужем, предложил тому 50 тыс. коку в качестве компенсации, но тот отказался от вознаграждения и ушел в монахи. Хидэёси заставил сестру выйти замуж за Иэясу, хотя, по тем временам, она была в почтенном возрасте — ей было 44 года, а Иэясу — 45. Сам Хидэёси не присутствовал на церемонии бракосочетания; к нему был послан с подарками вассал Иэясу Хонда Тадакацу, за что был щедро вознагражден.

Другим шагом, направленным на то, чтобы привязать к себе Иэясу, было желание Хидэёси усыновить его семилетнего сына Хидэтада[104], которого отец собирался сделать своим наследником, так как старший сын Иэясу умер в год рождения Хидэтада. Поскольку Иэясу был уверен, что Хидэёси хочет использовать его сына как заложника (он хорошо помнил свое детство!), то он поставил следующие три условия:

1) Хидэтада будет его преемником, даже если от брака с сестрой Хидэёси появятся дети;

2) Хидэтада не должен иметь статус заложника;

3) Хидэтада должен будет унаследовать целиком четыре провинции[105].

Хидэёси отдал должное предусмотрительности своего соперника и довольно быстро уведомил его о своем согласии.

Установление родственных связей ничего не изменило в отношениях между Иэясу и Хидэёси. Асахихимэ умерла спустя четыре года так же тихо, как и жила. Иэясу не производил впечатления убитого горем человека. Асахихимэ похоронили при храме Тофукудзи, и вскоре все о ней забыли[106]. Детей в этом браке не было. Иэясу больше не женился, все его помыслы были устремлены в будущее, где главное место отводилось борьбе с Хидэёси.

В последующие несколько лет напряженные отношения между ними внешне ни в чем не проявлялись. Хидэёси был занят военной кампанией на островах Сикоку и Кюсю, в то время как Иэясу занимался административно-хозяйственными делами в своих пяти провинциях. В 1590 г. им пришлось объединить свои силы в борьбе с сильным даймё Ходзё Удзимаса (1538–1590). Он владел обширным районом Канто и держал себя по отношению к Хидэёси независимо и дерзко. Его семья грубо отклонила приглашение Хидэёси посетить его дворец в Киото. Приглашая отца и сына Ходзё в Киото, Хидэёси, вероятно, рассчитывал на то, что ему удастся уладить отношения, не прибегая к военным действиям. Во всяком случае, иногда это ему удавалось, например, когда он имел дело с таким сильным противником, как дом Мори на западе страны. Однако в данном случае эта тактика оказалась безуспешной.

Почувствовав явную враждебность со стороны Ходзё, Хидэёси стал действовать быстро и решительно. Он разработал подробный план военной операции. Выли приведены в порядок почтовые станции, расположенные вдоль Токайдо, каждая из которых должна была иметь 50 лошадей для военных нужд. Специально оговаривались меры по подготовке провианта. Сверх того, были выделены деньги для покупки риса в провинциях Исэ, Овари, Микава, Тотоми и Суруга[107]. Иэясу потратил много времени, чтобы создать оппозицию из мелких даймё в Канто, чтобы не дать Ходзё вырваться из замка.

1 марта 1590 г. Хидэёси отдал приказ войскам выступить против дома Ходзё. К концу марта войска, двигаясь по дороге Токайдо, подошли к замку Одавара в провинции Сагами, где укрывались основные силы Ходзё, и окружили его. Авангард войск составляли 30 тыс. всадников, которыми командовал Иэясу. Всего же объединенные силы противников Ходзё насчитывали 210 тыс. чел., тогда как у Ходзё было всего 44 тыс., основу которых составляли навербованные крестьяне. После трех месяцев осады Ходзё пришлось признать себя побежденным[108].

Победа над Ходзё дала возможность Хидэёси установить контроль над районом Канто, после чего он довольно легко подчинил себе северо-восточную часть страны. Иэясу достались новые земли, но не в том количестве, на которое он рассчитывал. После победы над Ходзё Хидэёси уже не нуждался в таком сильном союзнике, как Иэясу, и последнему было обещано, что его владения могут быть увеличены, но он должен отказаться от пяти завоеванных им ранее провинций, включая и его родную провинцию Микава. Причем он должен был покинуть эти провинции вместе со своими вассалами и их семьями и перебраться в совершенно новое место, никак не связанное с его родом. В новое владение Иэясу входили провинции Мусаси, Идзу, Сагами, Кадзуса и Симоса, расположенные на равнине Канто. Кроме того, к Иэясу перешла часть земли в провинциях Оми и Исэ, дававшая 110 тыс. коку.

Это было сделано умышленно. Хидэёси опасался, что после победы над Ходзё, где Иэясу сыграл большую роль, его авторитет возрастет, и видел в нем реального претендента на титул сёгуна. Кроме того, он, возможно, надеялся, что Иэясу будет способен сохранить мир в Канто — в районе, где пять поколений непокорных Ходзё пустили глубокие корни. Отправив Иэясу в Канто, Хидэёси в июле 1590 г. отдал его сына Хидэясу в семью Юки, определив ему содержание в 50 тыс. коку[109].

Таким образом, 1590 год ознаменовался резким зигзагом в судьбе Иэясу — он получил владение поверженного врага. Его вассалы пришли в уныние от этой новости, но у него не было шансов уклониться от этого предложения. Впрочем, новое владение сулило и определенную выгоду — оно было обширным, плодородные почвы давали большой урожай — до 2,5 млн коку в год. Иэясу отправил часть своих вассалов в замок Эдо, чтобы они выяснили ситуацию с водой и продовольствием.

Когда Иэясу прибыл в Эдо, то его глазам предстала унылая картина. Вокруг замка было разбросано несколько небольших деревушек и лачуги рыбаков. Часть территории была заболочена. Вокруг замка не было каменного ограждения, сохранилась лишь защитная дамба, поросшая травой. Было ясно, что предстоит проделать огромную работу, чтобы превратить эти развалины в боевой бастион.

Иэясу провел ряд мероприятий, которые позволили ему завоевать здесь авторитет — он раздал рис местным жителям, назначил нескольких торговцев управляющими в деревнях, приступил к строительству мостов и каналов, чтобы облегчить движение вокруг Эдо. Он расселил несколько своих вассалов по разным частям Канто, чтобы они охраняли и поддерживали мир и безопасность в этом районе. Это были самые верные и преданные Иэясу люди — Сакакибара Ясумаса, Окубо Тадатика, Тории Мототада, Хонда Тадакацу и Ии Наомаса. Чтобы завоевать доверие бывших сторонников Ходзё Удзимаса и склонить их на свою сторону, Иэясу объявил, что никто не будет наказан и что каждому вольно выбрать себе местожительство.

Иэясу решил сделать Эдо центром своего нового владения, а для этого было необходимо возвести новый замок. Для строительства выбрали заброшенный участок земли — юраку, где обычно развлекались жители из окрестных деревень, обнесли его рвом с водой, построили высокую дамбу, обложили ее камнем, соорудили крепкие ворота и постройки. Это была центральная часть замка, получившая название Нисимару — западная ограда, где сейчас находится резиденция императора[110].

Переезд на восток оказался счастливым для Иэясу. За толстыми стенами нового замка Иэясу чувствовал себя в полной безопасности. У него были налажены хорошие отношения с соседями, он удачно выдал замуж своих дочерей, укрепив родственными связями свой союз с влиятельными феодалами. И день 1 августа, когда он прибыл в Эдо, стал ежегодным днем благодарения в семье Токугава в память об этом событии.

В 1592 г. Хидэёси начал военную экспедицию в Корею. Авантюрная война, длившаяся шесть лет, окончилась поражением Японии. Это были трагические страницы в жизни Хидэёси, который умер незадолго до окончания войны[111]. А Иэясу за это время укрепил свое владение, превратил Эдо в оживленный город. По своему влиянию, положению, могуществу он стал вторым человеком в Японии. Он хорошо усвоил политику маневрирования, проявляя при этом осторожность и осмотрительность, тщательно готовил свои дальнейшие шаги в борьбе за власть, ожидая лишь благоприятного случая.


Образование третьего сёгуната

Иэясу никогда не мог смириться с тем, что после смерти Нобунага власть перешла в руки Хидэёси, который в силу своего низкого социального происхождения, по твердому убеждению, Иэясу, прав на это не имел. Однако, строя свои отношения с Хидэёси, Иэясу трезво смотрел на сложившуюся ситуацию и не давал своим эмоциям одерживать верх над принимаемыми разумными решениями. А стареющий Хидэёси с тревогой наблюдал, как росла военная и экономическая мощь соперника, и тоже старался по возможности ладить с ним.

Примерно за месяц до своей смерти Хидэёси составил клятву-завещание, в котором призывал феодалов быть верными его сыну и наследнику Хидэёри и хранить единство. Но после его смерти в стране начались раздоры, все чаще перераставшие в открытую вражду. В борьбу за власть включились не только те пятеро феодалов, которым Хидэёси вручил судьбу своего сына, но и почти все крупные даймё.

Смерть Хидэёси открыла для Иэясу реальную возможность осуществить свои честолюбивые планы и силой оружия проложить себе путь к власти. Правда, одному из пяти даймё, кому Хидэёси вручил судьбу сына, Маэда Тосииэ (1538–1599), удавалось какое-то время поддерживать известное равновесие сил. Этот феодал, служивший еще Нобунага, очень преуспел при Хидэёси — он вовремя предал Сибата Кацуиэ и перешел на сторону Хидэёси. Он также отдал Хидэёси в наложницы свою красавицу дочь, которой было тогда 13 лет. Маэда считался тем человеком, кто мог реально претендовать на первые роли в армии и государстве, но 3 марта 1599 г. он умер[112].

Еще при жизни Маэда Тосииэ один из любимцев Хидэёси — Исида Мицунари, исполнявший разные должности в военно-административном аппарате, пытался столкнуть его с Иэясу. Он же создал оппозицию, куда вошли Кониси Юкинага, Укита Хидэиэ, Тёсокабэ Тототика, Мори Тэрумото, Симадзу Тадамори. В этой коалиции самой влиятельной и сильной личностью был Мори Тэрумото. Он владел огромными землями на западе о-ва Хонсю, приносившими ему около 1 млн коку, и командовал большой по численности армией. Поэтому Иэясу очень тщательно и продуманно готовился к борьбе с ним.

Иэясу всегда отличало умение смотреть далеко вперед. Поэтому, став хозяином пяти провинций, он провел ряд мероприятий, которые усилили его как в экономическом, так и военном отношении. Между июлем 1589 г. и февралем 1590 г. им был издан указ из семи пунктов, который надлежало распространить по всем деревням провинции. Пункты 1-й и 6-й касались налога (нэнгу) и устанавливали наказание за просрочку его уплаты. Если крестьяне проживали в пределах 5 ри от дзито, то обязаны были привезти подать сами, если дальше — то за налогом приезжал дзито. В годы, когда случались сильные тайфуны, наводнения, пожары, сумма налога определялась, исходя из предполагаемого урожая. Своевременное поступление налога позволяло гарантировать уплату жалованья вассалам, которые послужили основой для создания профессиональной армии.

Пункты 2-й, 4-й и 5-й касались воинско-трудовой повинности (буяку). Вассалы, имевшие надел (тигё), с суммы налога в 200 соломенных мешков должны были поставить в армию 1 человека и 1 лошадь; если лошадей не было — то двух человек. Определялось и ежедневное содержание — в день 6 го риса на человека и 1 сё фуража для каждой лошади.

Кроме воинской повинности, крестьяне привлекались на строительные и ремонтные работы; поэтому крестьянам, выполнявшим воинскую повинность, ежегодная подать сокращалась[113]. Можно сказать, что Иэясу придерживался принципа разумности.

Кроме того, Иэясу распорядился провести кэнти во всех своих провинциях, чтобы упорядочить налоги и повинности. Все эти мероприятия укрепили его экономическую и военную мощь.

Летом 1599 г. Иэясу отправил более 180 писем 108 даймё, из которых 99 вступили в союз с ним и оказали затем ему реальную помощь своими вооруженными силами[114]. Такого рода деятельность была важной составной частью его подготовки к борьбе за власть. Иэясу прекрасно организовал и подготовил свои военные силы, составил план действий, чего нельзя было сказать о его противниках. Даже Мицунари не имел ясного представления, какое число даймё смогут выступить на стороне Иэясу. Его союзники вели себя как-то нерешительно — Тэрумото оставался в Осака, где у него был отряд в 30 тыс. чел., и не спешил на помощь Мицунари, находившемуся в своем замке Огаки, к которому Иэясу стягивал войска; могущественный даймё Симадзу Такахиса с о-ва Кюсю занимал половинчатую позицию; некоторые феодалы перешли на сторону Иэясу, другие выжидали, чья сторона возьмет верх.

Предательства и интриги составляли характерную черту той эпохи. Иэясу, готовя нападение на Мицунари, сумел склонить на свою сторону нескольких основных его союзников. Но предательство имело свою цену: так, Кобаякава были обещаны две провинции.

Решающее сражение между двумя группировками феодалов произошло в провинции Мино, около деревни Сэкигахара, рано утром 15 сентября 1600 г. Иэясу хорошо вооружил свое войско. Ему очень пригодилось оружие, находившееся в трюме голландского судна «Лифде», прибывшего к берегам Японии в апреле 1600 г. Там было 500 фитильных замков, 5 тыс. пушечных ядер, 300 цепных ядер, 5 тыс. фунтов пороха и 350 зажигательных снарядов.

Сведений о потерях со стороны Иэясу в этом сражении не имеется. Его противники, по одним данным, потеряли убитыми от 4 до 5 тыс. чел., по другим — 8 тыс. убитыми и ранеными. Иэясу буквально сокрушил противника. Побежденный Мицунари бежал. В последующие дни был захвачен замок Саваяма, принадлежавший семье Мицунари. Его отец, старший брат и племянник покончили жизнь самоубийством, приказав перед этим убить членов своих семей. Вскоре были пойманы сам Мицунари и Кониси Юкинага. Они были обезглавлены в Киото, и их головы были выставлены на мосту Сандзё. Иэясу жестоко расправился и с другими своими противниками, хотя с некоторыми обошелся достаточно мягко. Например, Укита Хидэиэ было приказано вернуться на о-в Кюсю. Когда же стало известно, что он сблизился с Симадзу, его сослали на о- в Хатидзё, где он и умер в 1655 г.

Более гибкая тактика была применена и в отношении Мори Тэрумото, который, как и Иэясу, входил в совет пяти старейшин, созданный Хидэёси для защиты интересов его сына. Его пытались склонить на сторону Иэясу, обещав за это не трогать его владения. Но потом его наказали за союз с Мицунари, отобрав 7 провинций с доходом свыше 1 млн коку, которые находились в западной части о-ва Хонсю. Взамен он получил две провинции в экономически отсталой части страны с доходом в 369 тыс. коку[115]. Хотя для Тэрумото, казалось бы, это было лучше, чем потерять голову или быть сосланным на о-в Хатидзё, он не пережил этого позора и ушел в монахи. Что касается Хидэёри, то он пока продолжал жить в Осакском замке. Хотя сын Хидэёси являлся той спичкой, которая в любой момент могла разжечь огонь междоусобной борьбы, Иэясу его пока не трогал.

Несмотря на решительную победу, одержанную Иэясу в битве при Сэкигахара, ситуация в стране отнюдь не была спокойной — ее стабильность зависела и от поведения даймё, которые в любой момент могли переменить свою позицию в отношении Токугава и изменить ему. Но Иэясу был большим мастером дипломатической игры. С ее помощью он добился большего на своем пути к власти, чем путем открытой конфронтации. Ему удалось мирным путем уладить конфликт с домом Симадзу, и поэтому он прекратил военную кампанию против него. Иэясу также добился того, что другой могущественный даймё — Уэсуги Кагэкацу — в августе 1601 г. прибыл к нему в Фусими в сопровождении сына Иэясу Юки Хидэясу. Это был вынужденный приезд, поскольку Уэсуги понимал, чем чревато неповиновение Иэясу. В результате Уэсуги лишился своих владений в Айдзу с доходом в 1 млн 200 тыс. коку и получил взамен владение на севере с доходом в 300 тыс. коку. А Айдзу Иэясу передал своему зятю Гамо Хидэюки. Он также переселил даймё Сатака на север, в Акита, где вместо прежнего владения с доходом в 500 тыс. коку предоставил ему гораздо менее доходное. Таким путем он обезопасил свои северные границы, и к осени 1601 г. в стране утвердился порядок.

Иэясу щедро наградил союзных ему даймё, принимавших участие в битве при Сэкигахара, за счет конфискованных земель противной стороны. Феодалы, принимавшие участие в борьбе против Иэясу, до битвы при Сэкигахара по своему могуществу и богатству ничем не уступали Иэясу, и у 87 даймё были отобраны земли, доход с которых оценивался в 4 141 200 коку[116]. Проигравшие получили после 1600 г. название тодзама («посторонние») даймё в отличие от фудай даймё[117] — участвовавших в сражении на стороне Иэясу. Битва при Сэкигахара как бы провела линию раздела между даймё, определив их дальнейшую роль в политической жизни страны. Тодзама даймё не могли занимать никакие государственные должности, и, как правило, их деятельность ограничивалась рамками княжеств. Такая политика в отношении тодзама даймё привела к тому, что спустя более двух столетий из их среды вышли деятели антисёгунской коалиции, развернувшие движение за восстановление императорской власти. Поверженные в 1600 г. силы свергли власть Токугава в 1867–1868 гг., и именно из их числа вышли деятели нового правительства Мэйдзи.

* * *
В новом 1603 г. Иэясу получил новогодние поздравления от императорского дома, придворных, настоятелей монастырей и храмов, даймё. Хотя юридически он еще не обладал никаким титулом, но дело шло к его получению. Еще в феврале 1602 г. императорский двор благоразумно выступил с предложением начать приготовления к провозглашению Иэясу «главой дома Минамото», что давало ему возможность стать сёгуном. Со стороны двора это была простая формальность, поскольку верховная военная власть и так уже принадлежала Иэясу. Но в то время он был занят другими делами — «мирными» способами убирал с дороги непокорных феодалов. Кроме того, была очень больна его мать, которой он всегда восхищался и которую нежно любил[118]. А главное — он считал, что не наступил еще подходящий момент.

Ни Ода Нобунага, ни Тоётоми Хидэёси не имели титула сёгуна. Иэясу стал им в силу своей родословной. Он довел до сведения двора, что его предки были связаны с домом Минамото через семью Нитта. Следует отметить, что существует несколько версий родословной Иэясу, и с точки зрения исторической достоверности там есть неясности[119]. Но в январе 1603 г. эти деликатные вопросы находились в стадии улаживания, были, по всей видимости, обойдены, и официальный представитель императорского двора информировал Иэясу, что император намерен назначить его сёгуном. Иэясу молча выслушал волю императора — его тщательно разработанный план увенчался успехом. 12 февраля произошла церемония провозглашения его сёгуном и присвоения ему придворного титула удайдзин (правый министр) вместо прежнего найдайдзин (министр двора).

Официальная делегация двора прибыла к Иэясу, который находился во дворце-замке Фусими[120]. День был дождливым и серым, но к моменту прибытия официальной делегации двора небо прояснилось. Пройдя через сад и остановившись перед входом во дворец, уполномоченный двора дважды провозгласили: «Производим в ранг». Затем делегация была допущена на веранду, где разместилась в два ряда. Старейший в делегации преподнес Иэясу, сидевшему на возвышении, шкатулку, где находились императорские указы. Так состоялось провозглашение Иэясу сёгуном.

В течение следующих недель Иэясу передал подарки для императорского двора, а 21 марта он отправился в Киото, чтобы получить поздравления от императора в связи с присвоением титула сёгуна. По соседству с императорским дворцом летом 1602 г. было закончено строительство замка Нидзё, ставшего резиденцией династии сёгунов Токугава. Вскоре принцы и придворные посетили Иэясу в знак признательности за полученные подарки. В апреле Иэясу пригласил придворных и даймё в замок Нидзё, где для них было устроено представление театра Но[121], большим поклонником которого он был. В отличие от шумного и красочного Кабуки, представления Но были торжественными и спокойными, поэтому Иэясу, который не любил суеты, считал их истинным искусством.


Формирование системы власти Токугава

1603 год ознаменовал собой для Японии окончание периода войн и наступление длительного периода мира. Путь Иэясу к власти завершился. Он получил титул сёгуна из рук императора, чего не удостаивались предыдущие сёгуны.

В период правления Камакура и Муромати бакуфу воины-букэ обладали большими политическими правами. Сёгун являлся военным командующим, и бакуфу по сути представляло собой штаб. Свои полномочия сёгун получал от букэ. В дальнейшем, в период внутренних беспорядков, императором было разрешено сёгуну передавать свои права по наследству, а потом это вошло в практику и в мирное время. Что касается Токугава Иэясу, то благодаря решительной победе при Сэкигахара, в результате которой было в корне подавлено сопротивление даймё из западной части страны, он добился абсолютной политической власти и узаконил эту власть. При учреждении бакуфу Иэясу предстал перед даймё уже в качестве сёгуна, что поставило его в особое положение по отношению к ним.

Иэясу провел целый ряд мероприятий, которые продемонстрировали его реальную силу и власть, содействовали экономическому процветанию его семьи и стали первыми шагами в становлении новой сословно-политической и экономической системы, которая получила свое дальнейшее развитие при следующих сёгунах.

В результате победы при Сэкигахара Иэясу стал богатейшим землевладельцем — конфискованные земли поступили в его непосредственное распоряжение. Иэясу мог лишать даймё их владений, мог уменьшать или увеличивать их размеры. Он передвигал даймё, словно фигуры на шахматной доске. Переселяя их на новое место, он лишал их старых корней, а зачастую и оставлял без самураев. Поскольку наличие земель и вассалов составляло в то время основу богатства и влияния, такая практика позволяла Иэясу держать феодалов под контролем. Кроме того, он широко использовал один из своих излюбленных приемов в деле налаживания отношений — к 1611 г. путем браков и усыновлений он породнился с большинством крупных даймё Японии.

Кроме того, воспользовавшись приездом даймё, из западной и центральной частей Японии в столицу по случаю вступления на престол императора Гоминдзуно в 1611 г., Иэясу собрал их в своем замке Нидзё и объявил, что они должны впредь регулярно появляться в Эдо, т. е. соблюдать традицию, установленную еще Минамото-но Ёритомо. Он предупредил, что никто не имеет права скрывать и держать у себя на службе человека, замешанного в призыве к бунту или причастного к убийству, и что любые случаи неповиновения будут расследоваться и строго наказываться. В следующем году Хидэтада, сын Иэясу, собрал даймё из Канто и северных районов Японии и довел до их сведения эти распоряжения[122].

Такой тактикой Иэясу пытался одним ударом поразить две цели — удержать даймё от политической активности и преподнести урок новому императору. Он ведь мог известить даймё письменно или собрать их в Эдо или в Фусими. Но Иэясу использовал для этого Киото, причем выбрал день своего официального визита к императору. Кроме того, приезд даймё, особенно тодзама даймё, в резиденцию сёгуна должен был свидетельствовать о том, что они признают его верховным правителем страны.

Иэясу проделал целенаправленную и кропотливую работу, в результате которой император был полностью изолирован от политической жизни. Его авторитет в этой сфере больше сёгуну был не нужен. Разницу в их положении отмечали и иностранцы, приезжавшие в то время в Японию, — они называли императора «микадо», а сёгуна — «котэй», чем подчеркивали разницу их роли в жизни Японии. Микадо был главой религиозных отправлений, имел функцию верховного жреца, а сёгун олицетворял собой всю верховную власть в стране[123]. Все земные дела вершили сёгуны, чтобы божественная особа — император — не «оскверняла» себя ими.

И хотя император уже давно не обладал реальной властью, Иэясу предпринял еще один шаг, чтобы как можно дальше отдалить императора отполитических дел — он перенес местопребывание бакуфу в Эдо. До этого оно находилось в Киото в районе Муромати, по имени которого получил название период правления второго сёгуната. Поэтому Киото для Нобунага и для других сэнгоку даймё был своего рода Меккой власти. Иэясу, как когда-то и Минамото, разместил бакуфу в районе Канто, в своей резиденции в Эдо. Поэтому период правления сёгунов из дома Токугава называют еще и «эпохой Эдо».

Город Эдо постепенно превратился и в культурный центр страны. Иэясу привлекал туда искусных ремесленников, ученых, художников, писателей, придавал большое значение сбору старинных рукописей, созданию библиотек. По его распоряжению из Канадзава в Эдо была перевезена и помещена в основанную им знаменитую коллекцию рукописей и книг библиотека, собранная домом Ходзё за 300 с лишним лет. Иэясу был щедрым покровителем книгопечатания. Им был утвержден особый департамент, где целый штат монахов занимался переписыванием фамильных историй даймё.

Иэясу, который за свою жизнь достаточно насмотрелся на предательства, интриги и заговоры, понимал, что для утверждения новой власти необходимы решительные меры. Поэтому, помимо перераспределения земельных владений, он предпринял ряд мер, которые, по его мнению, должны были препятствовать возникновению заговоров и иной антисёгунской деятельности. Тодзама даймё, хотя и вынуждены были покориться в силу военного превосходства Иэясу, оставались его потенциальными противниками, не говоря уже о сыне Хидэёси. Поэтому Иэясу переподчинил непосредственно бакуфу тех тодзама даймё, которые имели родственные связи с домом Хидэёси. Он также начал широко применять различные репрессивные меры лишал самурайских привилегий (кайэки), уменьшал владения, заставлял являться в Эдо, преподносить в дар особняки, оставлять заложников[124], исполнять воинскую повинность. Но особенно обременительной обязанностью для даймё были строительные и ремонтные работы в Эдо, когда княжества должны были поставлять рабочую силу (отрывать крестьян от их непосредственного труда). При этом на княжества были возложены все расходы, доставка строительных материалов, укрепление берегов рек, строительство дамб, ремонт замков[125]. Это была хорошо продуманная политика, целью которой являлся подрыв материальной базы княжеств, что заставляло даймё сосредоточивать все их усилия в области экономики и отвлекало их от интриг.

Система контроля распространялась не только на даймё. В столичном городе Киото была введена должность сёсидай — наместник сёгуна. В его обязанности входили защита императорского дворца, надзор за придворными-кугэ, судебные разбирательства. Первым сёсидай в 1601 г. был назначен Окудайра Нобумаса, который до этого верно служил дому Токугава. Платили за эту должность свыше 30 тыс. коку[126].

В Фусими, Сакаи, Нагасаки, Амагасаки и других городах появились главы городской администрации и уездов (бугё и гундай); далее в региональных центрах, таких как Нара и Ямада, были введены должности бугё[127].

Иэясу подчинил своему непосредственному управлению главные города страны, расположенные в районе Кинки. Последний относился к развитым районам, где процветали производство и торговля. Поэтому Иэясу стремился использовать его экономические возможности для укрепления своих военных сил, сознавая их важность как основы своей политической власти. Например, в Сакаи он намеревался наладить производство огнестрельного оружия, в преимуществах которого Иэясу убедился на практике.

Иэясу также поставил под свой контроль конфискованные рудники и обложил налогом те из них, что остались во владениях даймё. Он придавал этому важное значение, поскольку, как и Нобунага и Хидэёси до него, хотел упорядочить денежное обращение в стране. Поэтому он учредил монетный двор в Фусими, который позднее был переведен в Киото. Другие монетные дворы были открыты в Сумпу[128], а затем в Осака и в Нагасаки — торговых городах страны. Развитие денежного дела Иэясу поручил купцам. Купеческий дом Гото играл ключевую роль в этой сфере на всем протяжении периода Токугава. Иэясу вел дружбу с купцами, такими как Тяя Сиродзиро[129]. Сиродзиро стал другом Иэясу и на протяжении его жизни оказал ему много услуг[130].

Иэясу внимательно следил за поступлением налогов. Он предпринял ряд мер, чтобы воспрепятствовать чрезмерному обложению на местах, и не допускал, чтобы налог не соответствовал установленной норме. Сельское хозяйство Японии в начале XVII в. было малопродуктивным. На его общее состояние повлияли длительный период междоусобных войн, частое отвлечение крестьян от земли для выполнения военно-трудовой повинности, военные налоги, сбор дополнительного продовольствия для снабжения армии и т. д. Поэтому были установлены довольно низкие налоги, что было вынужденной мерой. Это дало основание современникам считать, что при Иэясу было «гуманное правление» (дзинсэй). Хотя его ближайший советник Хонда Масанобу говорил, что крестьянину надо оставлять столько зерна, чтобы он только не умер, тем не менее, если к Иэясу поступали сведения о беззакониях управляющих (дайкан) по отношению к крестьянам, то такому чиновнику не приходилось рассчитывать на снисхождение[131]. Кроме того, сами даймё стремились избегать переобложения крестьян, чтобы не вызвать с их стороны бунта, который мог быть использован бакуфу как повод, чтобы отобрать их владения. Все это способствовало развитию земледелия, расширению обрабатываемых площадей и разнообразию возделываемых культур.[132]


Последние годы жизни

Иэясу был сёгуном недолго. В мае 1605 г. он отказался от этого титула в пользу своего сына Хидэтада, закрепив тем самым пост сёгуна за домом Токугава. Иэясу хотел освободить себя от текущих дел, чтобы иметь возможность сосредоточиться на формулировании будущей политики. Он удалился в Сумпу, где жил уединенно, изучал историю и проводил время в беседах со знатоками древности. Но по-прежнему ни один важный вопрос не решался без его участия.

Иэясу окружил себя советниками, которых выбрал лично. Это были Тэнкай, монах школы Тэндай, духовный наставник, который сыграл центральную роль в создании сёгунской усыпальницы в Никко, и Хаяси Радзан, конфуцианский ученый.

Официальной идеологией при Токугава стало неоконфуцианство. Придя к власти, Иэясу решил установить порядки в государстве в соответствии с неоконфуцианской моделью, взятой из китайской практики, но видоизмененной местными мыслителями с учетом японской специфики. Еще в конце XVI в. Иэясу имел первую продолжительную беседу с крупным ученым того времени Фудзивара Сэйка (1561–1619), который постарался внушить будущему сёгуну идею стабилизации и переустройства государства по примеру создателя Танской империи Тайцзуна (годы правления: ок. 627–649). Сам Фудзивара Сэйка не согласился занять пост сёгунского советника и препарировать чжусианскую доктрину применительно к нуждам бакуфу. Неоконфуцианским советником сёгуна стал его ученик Хаяси Радзан[133]. Он и его последователи содействовали укреплению в верхах сёгунской власти ориентации на земледелие как на экономическую опору власти.

В число приближенных Иэясу входили Ина Тадацуги, обладавший опытом в делах местной администрации, Гото Мицуцугу, его советник по финансовым делам, и английский моряк У. Адамс. Предстояло сделать очень многое. Еще не была окончательно определена административная структура сёгунского правительства, не был подобран соответствующий штат. Существовала масса проблем, связанных с необходимостью политического контроля над императором и двором, буддийскими и синтоистскими храмами, крестьянами и горожанами, иностранцами из Европы и Китая.

Но больше всего Иэясу не давала покоя мысль о сыне Хидэёси Хидэёри, который находился с матерью в Осакском замке. Эта проблема приобретала все большую остроту по мере того, как взрослел Хидэёри, поскольку многие даймё в разной форме оказывали ему поддержку. Поэтому в 1615 г. Иэясу захватил Осакский замок. Хидэёри и его мать совершили самоубийство, замок был разрушен и предан огню, и на долгое время память о Тоётоми Хидэёси была уничтожена.

После успешно проведенной осакской кампании у Иэясу не осталось опасных врагов внутри страны. В последние годы жизни Иэясу издал целую серию указов, регламентировавших жизнь императорского двора, дворянства, духовенства[134] и способствовавших упрочению власти сёгуната.

Иэясу уже при жизни мог наблюдать результаты своих трудов. У него по сравнению с Хидэёси была спокойная старость, и его не терзало беспокойство за судьбу наследника. Он дожил до 75 лет, сохраняя хорошее здоровье; иногда он все же болел, но при этом лечился лекарствами, которые сам готовил, поскольку был большим знатоком разных снадобий.

21 января 1616 г., вернувшись с соколиной охоты, Иэясу около двух часов ночи почувствовал боли в желудке. Тогда посчитали, что причиной послужило блюдо тэмпура, приготовленное из морского леща[135]. Весть о болезни Иэясу быстро достигла Эдо, где находился его сын, сёгун Хидэтада. Тот сразу же приехал в Су мну к заболевшему отцу. Наступил март, Иэясу становилось все хуже, с 27 марта он ничего не ел. Но, даже умирая, Иэясу продолжал думать о будущем. Он успел дать сыну много полезных советов о том, как и дальше сохранять в стране мир и держать в узде недовольных даймё.

1 или 2 апреля Иэясу позвал к себе Хонда Масадзуми, своего ближайшего и верного сподвижника, и отдал ему распоряжения, как провести его похороны:

«Предать мои останки земле на горе Кунодзан, заупокойную службу провести в храме Дзодзёдзи в Эдо, табличку[136] с посмертным именем поместить в храме Дайдзюдзи в провинции Микава; спустя некоторое время воздвигнуть небольшой храм в горах Никко, чтобы возносить молитвы о явлении божеств»[137].

Иэясу умер 17 апреля. Вечером того же дня после кремации и небольшой церемонии прах был перенесен на холм Кунодзан и там был предан земле. Спустя три года, согласно его воле, его перезахоронили в Никко. Его посмертное имя — Тоси Дайгонгэн.

Иэясу оставил своим наследникам огромные владения. Дом Токугава был самым богатым в стране. Кроме земель, ему принадлежали золотые рудники на о-ве Садо и серебряные рудники в Икуно и Омори. В горах Хида и Кисо они получали большие прибыли от леса. А торговля и производство в Эдо, Осака и других городах, находившихся в прямом подчинении сёгуна, давали большие доходы. Поступали они и из Нагасаки.

После смерти Иэясу в кладовых замка Сумпу было обнаружено огромное количество денег — 47 ящиков с золотыми монетами, 4853 ящика — с серебряными и 55 ящиков — с медными. Наследство, оставленное Иэясу его сыновьям Хидэтада, Ёсинао, Ёрифуса и Ёринобу, оценивалось в 2 млн рё. У Иэясу были обширные планы относительно развития прибыльной внешней торговли, и найденные деньги предназначались на эти цели. В быту же он был скромен, к чему призывал и своих вассалов. Так, подарки, которые он делал, часто были просто знаком вежливости — например, сезонные фрукты или предметы, которыми славилась данная местность.

В первой половине XVII в. появилось «Икун» («Завещание») Иэясу. На протяжении длительного времени в текст вносились изменения и дополнения, и к первой половине XVIII в. «Завещание» превратилось в своего рода официальный документ, текст которого стали зачитывать в день смерти Иэясу (17 апреля) в присутствии представителей родственных домов Токугава. Вот некоторые выдержки из «Завещания»:

Брось то, что любишь, и служи тому, что хотя и не любишь, но чему должен служить.

Запрещается рубить деревья, служащие границами провинций, селений, владений, межами полей, земель усадебных и т. п.

Кто более всего клевещет на других, как не льстец! Без лести и прямой человек есть преданный слуга.

Сёгун должен остерегаться, чтобы его не вводили в заблуждение родственники жены и наложниц, заставляя пользоваться услугами близких им лиц и пренебрегая услугами лиц заслуженных.

Меч — душа военного, терять его непозволительно.

даймё и правители должны вести себя сообразно с доходами и не предаваться роскоши.

Япония хотя и существует со времен императора Дзимму[138], но науки сравнительно с другими странами еще стоят на низкой ступени. Устройством школ и распространением образования следует сделать Японию известною.

Если государь не знает затруднений своего народа, а народ не знает забот своего Государя, то беспорядки произойдут сами собой. Если Государь человеколюбив, у государства нет забот.

Твердость характера человека выражается в одном слове «терпение». Терпение обозначает умение управлять чувствами: радостью, гневом, печалью, беспокойством, огорчением, страхом и трусостью. Умение управлять чувствами, в свою очередь, проистекает из терпения. Не предающийся страстям терпелив. Я, хотя и не терпелив, не забываю о необходимости терпения. Моим потомкам, как и мне… необходимо соблюдать терпение.

Составленные мною статьи должны служить основанием управления и успокоения Японии, что составляет обязанность сёгуна. Если бы я захотел оставить подробные наставления моим потомкам, то, имей я гору кистей и море, разведенное тушью, не был бы в состоянии записать все, что нужно. Поэтому я изложил свои желания для назидания потомству только в одной книге. Спустя 100 лет после меня читающий мои правила поймет мои намерения.

Если кто-нибудь из моих потомков изменит этим правилам, то тем самым обнаружит свою неспособность быть сёгуном. Это уже не будет мой достойный потомок.

Указанные выше статьи не дозволяется читать никому кроме моих потомков, вельмож и советников. Показать их другим, значит показать мои намерения и навлечь на меня, как на старую болтунью, насмешки[139].

* * *
Человек — член социальной группы, которая в значительной степени определяет его сознание и поступки. Поведение Иэясу и его методы достижения власти этот тезис хорошо подтверждают. Но не следует недооценивать индивидуальную человеческую природу и склад характера. Людская молва донесла до наших дней три ответа разных людей на один вопрос: «Что вы сделаете, если соловей[140] откажется вам петь?» Ода Нобунага ответил: «Я бы разорил ее гнездо», Тоётоми Хидэёси — «Я бы заставил ее петь», а Токугава Иэясу — «Я бы подождал, пока она не запоет»[141].

Эти ответы отражают разницу в характерах трех людей, игравших доминирующую роль в политической жизни Японии в конце XVI — начале XVII в. Умение выжидать действительно было характерно для Иэясу-политика, что в сочетании с целым рядом объективных и субъективных факторов обеспечило ему возможность поставить точку в междоусобной борьбе.

Как говорил Луций Анней Сенека, жизнь ценится не за длину, а за содержание. Для оценки жизни Иэясу потребуется широкая палитра красок, и, может быть, немалая необходимость будет в краске черной. Однако следует признать, что он шел к намеченной цели последовательно и неуклонно, не отвлекаясь на дела, которые можно было осуществить после достижения задуманного, что и позволило ему добиться успеха при восхождении к вершинам власти.


Глава 3 Политико-административная система сёгуната Токугава

Только про того можно сказать, что

он добился успеха, кто сумел

воспользоваться его плодами.

Люк де Клавье де Вовенарг

Социально-политическая структура сёгуната

Сёгуны из дома Токугава правили страной 264 года. В истории Японии это был самый длительный период политического правления представителей одной и той же династии. Причина такой стабильности, скорее всего, лежала в продуманности порядка наследования титула сёгуна, введенного Токугава Иэясу.

Передав этот титул в 1605 г. своему сыну Хидэтада, Иэясу продемонстрировал всей Японии, что отныне сёгун — наследственная должность дома Токугава. Но оставалась еще одна проблема — кто из детей должен наследовать это звание, как выбрать наследника из нескольких сыновей, чем при этом руководствоваться?

Хидэтада был третьим сыном Иэясу. Его старший сын Нобуясу был женат на дочери Нобунага. Спустя некоторое время Нобунага заподозрил его в тайном союзе со своим врагом Такэда и в 1579 г. принудил его к самоубийству. Второй сын Иэясу — Хидэясу — был усыновлен Хидэёси и стал наследником в знатной семье Юки в районе Канто. В 1600 г. он вернул себе прежнюю фамилию — Токугава — и стал даймё в Фукуи в провинции Этидзэн с доходом 670 тыс. коку. Если бы сёгуном стал он, то не произошло бы никакого нарушения фамильной линии. Однако Иэясу предпочел ему третьего сына — Хидэтада. Почему?

В то время право наследования стало распространяться на старшего сына, однако еще были свежи воспоминания о жестоком времени — сэнгоку дзидай. Поэтому в вопросах семейного наследования преобладала практика, когда предпочтение отдавалось наиболее способному и подходящему для этой роли сыну.

Иэясу выбрал Хидэтада, поскольку он был самым послушным и покорным из сыновей. По своим человеческим качествам он был для Иэясу самым приемлемым наследником, поскольку сам он удалился от дел лишь формально, и все главные дела в стране вершились с его ведома. Поэтому со стороны Иэясу это был хорошо продуманный шаг.

Однако в практике произвольного назначения наследника таилась ловушка, которая со временем могла осложнить жизнь дома Токугава и ввергнуть его во внутреннюю борьбу за власть, что не раз имело место в японской истории. Случись такое, последствия были бы непредсказуемыми, а главное, можно было потерять титул сёгуна.

Иэясу учел эту возможную опасность, когда решался вопрос о наследовании титула сёгуна среди сыновей Хидэтада. У того было три сына. Старший Иэмицу и средний Таданага были рождены от Оэё, жены Хидэтада, которая была младшей сестрой красавицы Ёдогими, любимой наложницы Хидэёси. Младший Масаюки был сыном наложницы, и его усыновила семья Хосина. Так что вопрос о наследовании решался между старшим и средним братьями. Иэмицу рос слабым, апатичным ребенком и казался даже туповатым. В отличие от него Таданага был развитым мальчиком. Поэтому и его отец, и официальные лица склонялись к тому, чтобы третьим сёгуном стал Таданага.

Об этом решении сообщили Иэясу, который жил тогда в Сумпу. Но тот рассудил иначе. По его мнению, стабильность положения семьи Токугава можно было обеспечить, лишь придерживаясь следующего принципа: при решении вопроса о наследовании титула сёгуна решающим фактором следовало считать не состояние умственного или физического здоровья претендента, а право старшего сына, который должен был обладать абсолютной властью над младшими братьями. Решив вопрос о наследовании в пользу Иэмицу, Иэясу написал его матери Оэё письмо:

«даймё смотрят на старшего сына с особым уважением. Младшие сыновья считаются родственными слугами… Корни семейных неурядиц там, где второй сын имеет большее влияние, нежели его старший брат»[142].

Было также предусмотрено, как должно поступить, если у правившего сёгуна не было прямых наследников. Следует иметь в виду, что, кроме основной линии (хонкэ) рода Токугава, существовали и боковые ветви (симпан). Сначала это были госанкэ — феодальные дома Овари, Кии и Мито, основанные тремя младшими сыновьями Иэясу. Позднее, в XVIII в., к ним добавились санкё — дома Таясу, Хитоцубаси, основанные двумя сыновьями сёгуна Ёсимунэ, и дом Симидзу, основанный сыном сёгуна Иэсигэ. Только представитель этих домов, в случае отсутствия прямого наследника, мог стать сёгуном. Таким образом, право наследования титула сёгуна закреплялось только за родом Токугава.

Решая проблему наследования титула, Иэясу исходил из опыта своей семьи, в которой было 11 сыновей[143]. И надо отдать ему должное — установленные им незыблемые правила в целом помогли сохранить мир и порядок, хотя способы, применявшиеся для этого, были вполне в духе того времени. Иэясу не спускал непокорности своим сыновьям. Его шестой сын Тадатэру, отличавшийся буйным нравом, своими проступками очень разгневал отца, за что был сослан в Исэ.

После смерти Иэясу произошли столкновения между Хидэтада и его племянником Таданао, сыном его брата Хидэясу. В результате Таданао лишился своего владения и был сослан в Бунго. Но наиболее жестоко поступил с Таданага, своим родным братом, Иэмицу. После провозглашения Иэмицу сёгуном Таданага стал даймё в Фути, что в провинции Суруга, с доходом в 500 тыс. коку. После смерти в 1632 г. их отца Иэмицу конфисковал его владения и вынудил совершить самоубийство[144]. Видно, он не забыл, что именно Таданага прочили на место сёгуна.

Для упрочения власти и авторитета династии Токугава внук Иэясу, третий сёгун Иэмицу, провел ряд мероприятий в честь своего деда, которому он был обязан тем, что стал сёгуном. В Никко он построил святилище, где должен был быть помещен синтай («божественная субстанция») — предмет, воплощающий в себе божество и являющийся объектом поклонения в синтоистском святилище. Это святилище, построенное в 1616–1617 гг., получило название Тосёгу и стало мавзолеем Иэясу. Ежегодно в Никко совершали паломничество сёгуны, их окружение, даймё, самураи и простолюдины со всех концов страны. Во всех провинциях по повелению сёгунов создавались своего рода филиалы Тосёгу; к середине XIX в. их насчитывалось 200[145]. Этими мерами сёгунат подчеркивал особое место Иэясу в истории Японии. В 1645 г. императорский двор присвоил Тосёгу титул мия, подняв его тем самым до уровня императорских синтоистских святилищ, таких как Исэдзингу. С 1646 г. на ежегодные празднества в Тосёгу приезжал специальный представитель императорского двора.

Чтобы понять положение императорского дома в эпоху Токугава, его роль в политической жизни страны и характер взаимоотношений с сёгунами, необходимо совершить небольшой экскурс в историю японского императорского дома.

В I–II вв. на территории Японии имелось несколько племенных союзов. К концу III — середине IV в. один из наиболее сильных из них подчинил себе другие, и в центре о-ва Хонсю образовался общеплеменной союз Ямато, на базе которого постепенно складывалось японское государство.

Царям Ямато длительное время приходилось бороться за укрепление своей власти с вождями местных кланов. В этой борьбе немаловажную роль играли меры, направленные на повышение религиозного престижа правителей Ямато, которые объявлялись потомками Аматэрасу — «великой священной богини, сияющей на небе»[146]. Для укрепления положения царя Ямато как верховного жреца использовалась и традиционная земледельческая обрядность во время праздников (мацури)[147]. Главным праздником в Ямато стал ниинамэсай — «праздник вкушения плодов нового урожая», превратившийся в один из основных обрядов религии синто. Во время праздника с молитвами обращались не к покровителю данной местности, а непосредственно к Аматэрасу, прародительнице царского рода. Этот праздник как средство укрепления культа Аматэрасу и, следовательно, повышения религиозного престижа царя Ямато с конца VII в. под названием дайдзёсай стал проводиться в связи с началом царствования нового императора. Дела религиозные и государственные мыслились как нечто тождественное и обозначались одними и теми же словами (мацури гото). Это, в свою очередь, породило концепцию единства религиозного обряда и управления страной (саисэй итти), которая лежала в основе государственного устройства Японии и в более позднее время.

Содержание политической истории Японии VI–VII вв. составляла ожесточенная борьба царского и других могущественных родов за власть. Уже с того времени появились признаки нарушения прямого правления императоров, что было вызвано социально-экономическими изменениями в стране. С IX в. власть сосредоточил в своих руках могущественный аристократический род Фудзивара, который по традиции с VIII в. поставлял жен для императоров и принцев крови. Фудзивара правили в качестве канцлеров (кампаку) или регентов (сассё).


В дальнейшем на смену Фудзивара пришла система правления экс-императоров (инсэй), начало которой положил император Сиракава (1053–1129). В 1086 г. он отрекся от трона, занимая который он был лишь марионеткой в руках Фудзивара, постригся в монахи и стал искать поддержку у церкви, которая к тому времени выросла в большую экономическую силу. Получив ее, Сиракава решился на переворот. Он объявил о создании своего двора и своего правительства и в сане отрекшегося императора правил до 1129 г.[148]

1192 год открыл новую страницу в политической истории Японии. С этого времени и до 1868 г. с небольшими перерывами государственная власть находилась в руках сёгунов, которые нарушили единство религиозного обряда и управления страной, отстранили императора от «большой политики», чтобы он «не осквернял» себя заботами о государственных делах. Начало сёгунскому правлению положил Минамото-но Ёритомо, который провозгласил себя сёгуном в 1192 г. Он принадлежал к новому слою военного дворянства (букэ), который, экономически окрепнув, стремился властвовать и политически. Императорскому двору пришлось узаконить власть Минамото, присвоив ему титул сэйи тайсёгун — «великий полководец, покоривший варваров».

Следует отметить, что аристократия и двор неоднократно пытались восстановить императорскую власть и вернуть утраченные земли. Так, в 1221 г. была предпринята наиболее крупная вооруженная попытка реставрации, но она окончилась неудачей. После ее провала свыше 3 тыс. поместий были конфискованы в пользу сёгуна и его сторонников. В 1333 г. на два с половиной года в стране возродилось прямое правления императора Годайго. В японской историографии эти события получили название «реставрация Кэмму» (Кэмму тюко) (1333–1336).

Падение политической роли императорской власти сопровождалось ухудшением материального положения императорского дома. Денег не хватало даже на проведение церемонии дайдзёсай, что негативно отражалось на религиозном престиже императора. Особенно плачевным было положение императоров во времена второго сёгуната (1338–1573). Сёгуны из династии Асикага непочтительно относились к императорскому дому, хотя и получили титул сёгуна из рук императора. В период ожесточенных междоусобных войн XV в. не собиралась установленная для императорского двора подать. Двор, давно уже не имевший власти, беднел и утрачивал свой авторитет. У придворной аристократии не хватало еды и теплой одежды[149].

Следующий этап в истории императорского дома наступил во второй половине XVI в. и был связан с процессом объединения страны, когда на политической сцене появились Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу. Нобунага и Хидэёси принимали меры к возрождению религиозного престижа монархии. Это находилось в русле их политики в отношении буддизма, направленной на то, чтобы свести к минимуму влияние буддийского духовенства, претендовавшего на самостоятельную роль в делах страны. Были выделены специальные средства для нормального выполнения императором некоторых ритуальных функций и возрождена система почетных придворных титулов.

Нобунага вернул придворной аристократии ранее принадлежавшие ей земли, рассчитывая на ее помощь в деле утверждения своего влияния на императора и двор. В 1579 г. он усыновил принца, сына императора Огимати. В его замке Адзути были устроены специальные апартаменты на случай визитов императора; этим давалось понять, что император будет часто его навещать. Нобунага также получил высокий сановный ранг при императорском дворе[150].

Хидэёси тоже был удостоен высших титулов. Аристократическую фамилию Тоётоми ему пожаловал император, как бы признав таким образом его заслуги перед троном. Можно сказать, что и Нобунага, и Хидэёси использовали престиж императора как главы синтоистского культа.

Иэясу, став сёгуном в 1603 г., тоже получил этот титул из рук императора Гоёдзэй, что не помешало сёгуну заставить его отречься от престола в 1611 г. Однако и новый император Гомидзуно оказался строптивым. Первое время Токугава оказывали двору некоторые внешние знаки почтения и несколько улучшили его материальное положение. Но по мере укрепления власти сёгуна усиливалась политическая линия на полное подчинение императорского двора сёгунату, который все меньше считался с Киото.

Токугава владели четвертью всех земель в стране: остальные принадлежали феодальным князьям и императорскому дому. Владения последнего были невелики, поэтому двор всегда нуждался в средствах и находился в экономической зависимости от бакуфу. Бюджет императорского двора утверждал сёгун. Личная собственность императора оценивалось в 10–30 тыс. коку. Императорская семья и все придворные вместе взятые владели землями или получали рисовый паек от сёгуна в 120–140 тыс. коку, что составляло доход от примерно 0,5 % площади обрабатываемых земель страны[151]. Их материальное положение можно было сравнить с положением даймё средней руки[152]. Причем сёгуны то уменьшали, то увеличивали размеры владений и средств, предназначенных на содержание императорского дома. Обычно для императора выделялись деревни, где собирали низкие урожаи риса[153].

О плачевном материальном положении придворных аристократов (кугэ) говорит тот факт, что многие из них были вынуждены заниматься изготовлением игральных карт, перепиской старых рукописей, рисованием и другими побочными занятиями, а также перепродажей секретов ремесла.

Несмотря на полную утрату императором реальной политической власти, императорский двор оставался важной составной частью государственной системы. Формально император являлся верховным правителем страны, получившим власть из рук богини Аматэрасу. В формуле бансэй иккэй («одна линия на века») воплотился принцип непрерывного правления императорского дома. За ним сохранялось право раздавать придворные должности, ранги и награды (но когда придворный титул присваивали букэ, пожалование производилось по предоставлению сёгуна). Прерогативой императора оставались и религиозные церемонии, хотя сёгунат вмешивался и в эти дела. Так, в 1615 г. были приняты указы бакуфу из 17 статей, регламентировавшие жизнь императорского двора, дворянства и духовенства.

Сыновья императоров, за исключением наследных принцев, обычно становились монахами и возглавляли тот или иной монастырь или храм. Это делалось по двумя причинам — чтобы не разрасталась императорская семья, и чтобы ее члены не могли принимать какое-либо участие в политической жизни страны. Сёгунат вмешивался в вопросы престолонаследия, всячески стремился изолировать даймё от императорского двора, запретив им посещать Киото, и т. д.[154]

Иэясу последовал примеру дома Фудзивара, который поставлял жен и наложниц для императоров, — он предложил свою внучку Кадзуко в наложницы, вернее, в морганатические жены, поскольку императоры выбирали себе жен только из пяти придворных фамилий (госэккэ)[155]. Двор посчитал такое предложение нарушением традиций, но все же брак состоялся в 1620 г. Позднее император Гомидзуно из-за конфликта с сёгуном отрекся от престола в пользу своей семилетней дочки, которая приходилась Иэясу правнучкой. Она царствовала в 1629–1643 гг. под именем Мэйсё[156].

Перевод местопребывания бакуфу из Киото в Эдо продемонстрировал, что отношения сёгуна с императорским двором носили не личный, а институционный характер. При Иэясу в Киото был построен замок Нидзё, где останавливались сёгуны, приезжавшие в Киото. Три первых сёгуна еще наведывались в императорскую столицу. Иэмицу посетил Киото трижды — в 1623, 1626 и 1634 гг. Каждый раз его сопровождало большое количество войск: так, в 1634 г. они насчитывали 307 тыс. чел.[157] Безусловно, это была демонстрация силы. Интервал между каждым воином был один метр, поэтому войско производило впечатление нескончаемой ленты. После Иэмицу лишь последний сёгун, Ёсинобу, побывал в Киото, а одиннадцать сёгунов ни разу туда не приезжали. Замок Нидзё стал резиденцией сёсидай, обязанностью которого было наблюдение за императорским двором.

* * *
Японию периода Токугава называют обществом системы бакухан. Термин «хан» в отечественной японоведческой литературе переводится как «княжество», «феодальное владение», и как всякий перевод исторического термина, обозначающего реалии национальной истории, условен. Однако он достаточно точно раскрывает суть этого понятия.

Система бакухан отражала подчиненное положение княжества по отношению к правительству и являлась механизмом господства Эдо бакифи в масштабах всей страны. Бакуфу выступало как политический орган, обладающий, кроме административной, еще и военными функциями. Начало этой системе положил еще Хидэёси, но свое завершение она получила при третьем сёгуне Иэмицу. Ее составляющими были:

1) умелое манипулирование даймё;

2) надзор за императорским двором;

3) контроль над внешними сношениями;

4) сакрализация наследия Иэясу.

В Японии насчитывалось примерно 260–270 княжеств. Среди них были большие, с доходом в 1 млн коку и более, средние и маленькие, с доходом всего в 10–20 тыс. коку. Владения дома Токугава давали от 3,5 до 4 млн коку.

Как административно-хозяйственные единицы княжества-хан включали в себя территорию и проживавших на ней людей. В каждом княжестве были своя администрация и вооруженные силы (в хан проживали 2/3 всех самураев)[158]. После отмены института военных наместников (сюго) княжества имели относительную самостоятельность по отношению к центральному правительству в своей хозяйственной деятельности.

Для всех проживавших на территории княжества — крестьян, рыбаков, ремесленников, торговцев, слуг — сёгун и император были не более, чем абстракцией. Главной фигурой для них был глава княжества, с администрацией которого они соприкасались в повседневной жизни. Именно княжества строили дороги и мосты, укрепляли берега рек; в случае неурожаев из княжеств поступала помощь; когда в деревнях случались ссоры из-за распределения воды для полива или права пользования лесами, администрация княжества улаживала эти конфликты.

В начале XVII в. различия между административными системами бакуфу и княжеств были значительными, поскольку даймё придерживались своих семейных кодексов. Однако, поскольку центральное правительство стремилось ограничить их власть и унифицировать налоговую систему и другие административные функции, постепенно различия стирались, и примерно к середине XVII в. административное устройство княжеств стало в основном повторять в миниатюре структуру бакуфу.

В каждом княжестве существовало свое административное управление, которое возглавляли посменно главные вассалы даймё (каро). Они ведали всеми политическими, административными, военными и экономическими делами княжеств, поскольку даймё были обязаны подолгу находиться в Эдо. Важной фигурой был чиновник (дзёдай), который заменял даймё вето отсутствие. В штате существовала еще одна должность — русуи: этот чиновник заменял даймё в Эдо, когда тот возвращался в княжество.

Княжеские вассалы (ханси) в зависимости от знатности и близости к даймё были заняты на различных административных и военных должностях княжества. Большая их часть была переведена на жалованье-футимай — рисовый паек самураев, который являлся вознаграждением за службу в княжестве. Меньшая часть самураев имела земельные владения. Члены княжеской семьи обычно должностей не занимали, а лишь участвовали в обсуждении важнейших дел, касавшихся лично их или княжества в целом[159].

даймё в эпоху Токугава подразделялись на три категории. К фудай даймё относились князья, сражавшиеся на стороне Токугава Иэясу; они были щедро награждены им за счет конфискации земель противной стороны. Тодзама даймё («посторонние даймё») составляли западную коалицию феодалов, выступивших против Иэясу в битве при Сэкигахара. К камон даймё относились феодальные дома, чье положение определялось их родственными связями — с домом Токугава, бакуфу или домом Мацудайра. Эта категория обладала одним большим преимуществом — камон даймё могли быть причислены к фудай даймё, но никогда — к тодзама даймё.

Надо сказать, что власти бакуфу не проявляли дискриминации по отношению к княжествам в зависимости от того, к какой категории относился владетельный даймё, хотя проявление особого внимания к фудай даймё имело место. Фудай даймё и тодзама даймё приходилось вместе служить при дворе сёгуна, и постепенно между ними установились более тесные отношения.

Несмотря на решительную победу Токугава в битве при Сэкигахара, стабильность ситуации в стране зависела от поведения даймё, которые в любой момент могли переменить свою позицию в отношении Иэясу. Поэтому Иэясу предпринял ряд шагов, чтобы окончательно ослабить своих противников.

Одной из главных мер стало принятие в 1615 г. «Княжеского кодекса». Спустя несколько недель после гибели Хидэёри, сына Хидэёси, Иэясу собрал даймё у себя в замке в Фусими, где им был зачитан указ из 13 статей, которые и легли в основу «Княжеского кодекса». Вот некоторые выдержки из него:

«Даже о ремонте замка надлежит докладывать властям… Высокие стены и глубокие рвы — причина крупных переворотов.

Если замышляются какие-либо новшества или начинаются раздоры в соседнем княжестве, об этом надлежит незамедлительно доносить правительственным властям.

Самураи всех княжеств должны соблюдать экономию. Богатство всегда бывает показным, а бедные стыдятся своего неравенства. Это обычное явление. Но ничто не достойно большего порицания, [чем расточительство], которое должно строго пресекаться.

Князья должны назначать на руководящие должности в своих княжествах людей способных и достойных.

Искусство управлять заключается в умении подбирать подходящих лиц. Должны быть проведены точная грань между заслугами и проступками и правильное распределение наград и взысканий. Если в княжестве есть способные люди, оно будет процветать; если их нет, оно будет разрушаться. Такое ясное предостережение было сделано древним мудрецом.

Упомянутое выше должно строго соблюдаться»[160].

Но самой действенной мерой контроля над даймё была система заложничества (санкин котай). Ее начал практиковать еще Хидэёси, но окончательно она оформилась при Иэмицу в 1634–1635 гг. Сначала эта система касалась лишь тодзама даймё, но потом распространилась на всех даймё, о чем было объявлено в 1642 г. Суть этой системы состояла в том, что даймё был обязан год жить в Эдо вместе с женой, детьми и вассалами. Для этого даймё строили усадьбы (ясики) поблизости от эдоского замка. Как правило, даймё имел не одну усадьбу, поскольку в Эдо часто случались пожары. Когда даймё возвращался в свое владение, он оставлял в Эдо свою семью в качестве заложников: это был лучший способ удержать его от опрометчивых поступков. Правительство строго следило, чтобы заложники не бежали из сёгунской столицы.

Проезд в Эдо и обратно, содержание семьи — все это приводило к огромным расходам. Только на транспортные расходы уходила 1/3 доходов даймё. Для поддержания престижа даймё были необходимы товары высокого качества. Поэтому рис, получаемый в качестве налога, в больших количествах отправлялся на продажу, а на вырученные деньги покупались дорогие ткани и другие предметы роскоши. Кроме того, даймё полагалось подносить дорогие подарки сёгуну. Все это основательно подрывало финансовую базу княжеств, чего и добивались Токугава, вводя систему заложничества.

При этом повышать налоги, чтобы восполнить потери, было опасно. Если крестьяне обращались с петицией или поднимали восстание, даймё могли обвинить в «несправедливом» управлении, а это грозило потерей владения.

В начале эпохи Токугава бакуфу установило строгие социальные различия[161]. Все население страны было разделено на четыре сословия: си — самураи, но — крестьяне, ко — ремесленники, сё — торговцы. Сословие самураев подразделялось на даймё и собственно самураев, их вассалов, составлявших военное служилое дворянство. Последние, в свою очередь, также делились на ряд групп. Киотская придворная аристократия составляла высший слой в первом сословии, но при этом оставалась очень бедной. Место синтоистского и буддийского духовенства на установленной Токугава сословной лестнице не было строго определено, но оно стояло ближе к первому сословию.

Торговцы, впервые выделенные в отдельное сословие, оказались внизу социальной лестницы не случайно: согласно конфуцианской морали, они ничего не производили. Крестьяне же занимали вторую ступеньку социальной лестницы, поскольку труд земледельца, в соответствии с конфуцианским учением, считался почетным: «земледелие надо поощрять, а торговлю подавлять».

Вне четырех сословий оказались значительные социальные группы — эта, хинин, артисты, музыканты, фокусники, танцоры и др. Эта и хинин представляли собойпрезираемые, самые низшие социальные группы. Хинин («нечеловек») называли людей, подвергшихся наказанию за преступления, главным образом, против императора и властей, а также нищих и бродяг. Их профессией становилось обслуживание места казни, захоронение казненных. В восточной части Японии они жили в городах и имели своего лидера, называвшегося дандзаэмон, который выступал в роли посредника между хинин и властями. В западной части Японии они жили в деревнях. Теоретически в случае искупления своей вины хинин могли восстановить свой первоначальный социальный статус.

Эта, каста париев, занимала самое низкое положение. Они занимались убоем скота, выделкой кож, крашением, уборкой мусора. С точки зрения буддизма такие занятия считались позорными, поскольку оскверняли человека «грязью смерти и крови». С древних времен эти работы выполняли либо рабы, либо заключенные. Постепенно «нечистые» профессии стали наследственными. Так образовалась каста отверженных эта, которая была лишена каких-либо прав и жила в специальных поселениях.


Административная система сёгуната

С точки зрения развития административной структуры в деятельности бакуфу можно выделить три периода:

1) с 1603 по 1632 гг.

2) с 1633 по 1854 гг.

3) с 1855 по 1867 гг.

Первый период охватывал годы правления Иэясу и его сына Хидэтада. В то время государственные дела осуществлялись талантливыми администраторами, которые выдвигались из непосредственного окружения Иэясу и Хидэтада. Второй период начался мероприятиями третьего сёгуна Иэмицу, который упорядочил структуру бакуфу. Третий период был связан с «открытием» страны, когда бакуфу реально столкнулись с внешней угрозой и лихорадочно пыталось справиться с ситуацией. Однако время было безвозвратно упущено, и коренные реформы в Японии прошли уже в период Мэйдзи (1868–1912).

Когда Иэясу стал сёгуном, чиновничий аппарат еще находился в стадии оформления. Истоки сёгунской администрации вели свое начало от той системы, что существовала во владениях Токугава в районе Канто: военные силы имели свое командование, где старшим был главный вассал (каро), а гражданскими делами ведали три департамента (сан бугё), главами которых Иэясу назначил трех своих верных вассалов: Осуги Ясутака, Уэмура Масакацу и Корики Киёяса. Под их управлением находились три главных чиновника (дайкан гасира), которые ведали сбором налогов, деньгами, документами, т. е. вели все текущие дела. В штате были предусмотрены должности священника и лекаря.

Такая административная структура сохранялась в течение нескольких лет после 1603 г. На государственные должности старались назначать людей, которые зависели от сёгуна экономически, были обязаны ему своим выдвижением и на лояльность которых можно было положиться. Такими людьми были фудай даймё, хатамото и гокэнин. Тодзама даймё и представители боковых ветвей дома Токугава (симпан) в систему управления бакуфу, как правило, не допускались.

С конца XVII в. правительственные дела приобретали все более гражданский характер, и в числе чиновников стали появляться новые люди, предки которых не имели прямых связей с домом Токугава.

На протяжении всей истории периода Токугава в системе правительственных органов происходили изменения, но основная структура оставалась неизменной. Довольно большой правительственный аппарат, созданный при Токугава, отличался четким распределением должностей и обязанностей. В сферу его деятельности входили государственные дела и обслуживание сёгунского двора.

Государственные дела вели высшие сановники: регент, старшие и младшие государственные советники, руководители ведомств. Немалое влияние оказывал на них и личный секретарь сёгуна (собаёнин), через которого сановники передавали свои доклады верховному правителю страны.

Высшая государственная должность — главный советник (тайро) — не была постоянной. Она учреждалась обычно при малолетнем сёгуне или в связи с чрезвычайными обстоятельствами. На этот пост выдвигались особо доверенные лица.

Старшие государственные советники (родзю), которых было пять или шесть, ведали делами управления страной и сёгунскими территориями, надзором за даймё и др. Они назначались из богатых фудай даймё, имевших доход не менее 25 тыс. коку. Если состояние вновь назначенного было ниже установленного ценза, то правительство жаловало ему дополнительные земли с соответствующим доходом. Родзю исполняли свои обязанности посменно, по месяцу каждый. Наряду с сёгуном они имели право ставить печати на важнейшие документы. В определенные дни они принимали даймё, чиновников и других просителей.

У родзю были помощники — младшие государственные советники (вакадосиёри), которые ведали охраной сёгуна и его дворца, полицейским аппаратом и всеми другими военными отрядами, формировавшимися из самураев-вассалов сёгуна (хатамото, гокэнин). На эту должность назначались лица из менее состоятельных фудай даймё.

Для обсуждения государственных дел родзю и вакадосиёри периодически собирались в одном из залов сёгунского дворца — Гоёбэя. Это был высший административный орган — Государственный совет, который иногда называли Гоёбэя по месту проведения его заседаний.

Административными, финансово-экономическими и хозяйственными делами бакуфу ведали четыре ведомства. Их деятельность была связана с повседневной жизнью и осуществлялась под началом родзю.

Финансовое ведомство (кандзё бугё) управляло всеми финансами бакуфу, ведало вопросами, связанными с налогами и повинностями, наблюдало за деятельностью правительственных наместников (гундай и дайкан), рассматривало жалобы населения восьми провинций района Канто. Ему были подчинены монетный двор, управление лесами и рисовыми складами. Это ведомство играло большую роль в жизни крестьян, проживавших на территории сёгунских владений, так как все налоговые книги, списки и документы, касавшиеся обложения, представлялись провинциальными наместниками сёгуна именно в это ведомство. Туда же обычно направлялись на предварительное рассмотрение жалобы крестьян, поданные в Государственный совет[162].

Ведомство по делам религии (дзися бугё) занималось делами буддийских и синтоистских храмов, но одновременно рассматривало жалобы населения всех других районов Японии, кроме восьми провинций района Канто. Были еще ведомство по делам г. Эдо (Эдо мати бугё) и ведомство по делам других больших городов (например, Нагасаки); последнее ведало рудниками, принадлежавшими сёгуну (энкоку бугё).


Существовал большой аппарат полицейских инспекторов (омэцукэ), у которых были помощники (мэцукэ).


Совещательным органом при сёгунате был Хёдзёсё, в который входили представители кандзё бугё, дзися бугё, Эдо-мати бугё и мэцукэ. Там обсуждались текущие дела и готовили ответы на запросы родзю. Вместе с тем Хёдзёсё представлял собой своего рода верховный суд, где рассматривались конфликты между ведомствами, петиции от даймё, княжеские споры о наследстве, прошения от крестьян, поданные минуя местные власти, и другие важные дела.

Единого свода законов тогда еще не существовало, при судебных разбирательствах обычно руководствовались отдельными правительственными указами и судебной практикой. Только в начале XVIII в. был издан первый судебник, а в 1742 г. — кодекс законов, но предназначались они лишь для чиновников и обнародованы не были. С 1712 г. для приема жалоб от населения перед воротами Хёдзёсё 3 раза в месяц выставлялся специальный ящик (мэясубако).


Во владениях бакуфу правили наместники (гундай и дайкан). В ведении гундай находились территории с доходом более 100 тыс. коку: они контролировали самые важные экономические районы страны. Дайкан руководили владениями с доходом менее 100 тыс. коку.

На этих наместников возлагались следующие функции: политико-административные (управление подведомственной территорией), судебные (разбор жалоб населения), финансовые (взимание налогов, изменение налоговых ставок и т. д.), хозяйственные (ремонт плотин, дорог, мостов, наблюдение за ирригационной системой и т. п.), чрезвычайные (снабжение сёгунских войск, если они находились на подведомственной им территории, и подавление восстаний). Наместникам даже разрешалось вступать в переговоры с соседними феодалами в случае необходимости посылки войск для подавления волнений, что свидетельствовало о большом доверии к ним[163].

В городах, портах и на рудниках, принадлежавших правительству, находились полномочные сёгунские чиновники (бугё). В Киото при императорском дворе была введена новая должность специального наместника (сёсидай), в обязанности которого входила слежка за императорским двором и кугэ, чтобы пресечь любую попытку со стороны возможной оппозиции использовать императора в своих интересах.

Сёгун Иэмицу придал административной системе более четкую структуру. В 1634 г. бакуфу разграничило полномочия и должностные обязанности родзю и вакадосиёри. Родзю стали ведать делами даймё, чьи доходы превышали 10 тыс. коку, иностранными делами и финансовыми вопросами. А вакадосиёри получили в свое ведение дела, которые касались охраны сёгунского двора. В 1638 г. были определены и обязанности тайро, однако конкретные функции этой второй после сёгуна фигуры в административной структуре бакуфу остались неясными. По-видимому, тайро играл роль главного советника у родзю.


Пятнадцать сегунов дома Токугава

В период Эдо правили пятнадцать сёгунов из династии Токугава, среди них были как прямые родственники Иэясу, так и представители боковых ветвей дома. Некоторые отличались мудростью, были людьми одаренными, но встречались и безвольные неспособные правители.

Второй сёгун Хидэтада правил в 1605–1623 гг., но фактически находился у власти в 1616–1632 гг.

Хидэтада родился 7 апреля 1579 г. В детстве его звали Нагамацу, имя Хидэтада он получил в январе 1590 г. (первый иероглиф в этом имени был взят от имени Хидэёси). Его женой стала младшая сестра Ёдогими, любимой наложницы Тоётоми Хидэёси.

Обдумывая, кому следует быть сёгуном после него, Иэясу остановил свой выбор на третьем сыне, Хидэтада, который, по его мнению, совмещал в себе несколько качеств, необходимых для правителя страны. Хидэтада служил военачальником в армии отца и принимал участие в битве при Сэкигахара. Поэтому у Иэясу была возможность наблюдать сына в деле. 7 апреля 1605 г. Иэясу покинул пост сёгуна, и Хидэтада занял его 6 октября того же года.

Иэясу, удалившись от дел в Сумпу, стал огосё[164]; Хидэтада же, став сёгуном, пока учился у своего отца. Образовалась двойная система власти: главной сферой деятельности Хидэтада стали административные дела, а Иэясу оставил за собой регулирование сношений с внешним миром. После смерти отца вся полнота власти перешла к сыну.

С именем Хидэтада связано становление и укрепление всех институтов бакуфу — усиление контроля над даймё, императорским домом, реорганизация всех административных органов сёгуната. В отношении даймё был принят «Княжеский кодекс», согласно которому даже о ремонте замка надлежало докладывать властям. Такие же строгие правила были составлены и для императорского двора («Киндзю нарабини кугэ сёхатто»)[165].

Хидэтада упорядочил систему военной службы не только в системе бакуфу, но и в княжествах. В области внешних сношений он ограничил торговлю с голландцами и англичанами портом Нагасаки и о-вом Хирадо и усилил контроль за внешней торговлей, подчинив ее непосредственно бакуфу. Кроме того, были приняты новые указы против европейских миссионеров. Так делались первые шаги к изоляции страны.

Хидэтада, как и его отец, при жизни отказался от поста сёгуна в пользу своего сына Иэмицу, но фактически правил до конца своих дней. Умер он 24 января 1632 г. Похоронен на территории храма Дзодзёдзи в Токио.

Третий сёгун Иэмицу правил в 1623–1651 гг., но фактически — с 1632 г., после смерти отца. Он родился 19 июля 1604 г. в Эдоском замке.

Время его правления отмечено политической стабильностью. Иэмицу провел ряд административных реформ, которые позволили ему укрепить сёгунскую власть. При нем в 1634 г. окончательно оформилась система заложничества (санкин котай). Сначала эта система касалась лишь тодзама даймё, но потом распространилась на всех даймё, о чем было объявлено в 1642 г.

В период правления Иэмицу могущество сёгуната достигло своего апогея — в стране была создана сильная центральная власть.

При Иэмицу был принят «Дворянский кодекс», регламентировавший нормы поведения, наследования и т. д. Усиливая контроль над феодалами, Иэмицу часто прибегал к такой действенной мере для сдерживания сепаратистских устремлений даймё, как их перемещение. Кроме того, он уменьшал владения тодзама даймё, увеличивая тем самым владения самих Токугава и фудай даймё, особенно в тех районах Японии, где тодзама даймё были особенно сильны — на севере и западе о-ва Хонсю и на островах Сикоку и Кюсю. После Иэмицу, во второй половине XVII в., конфискация владений тодзама даймё стала проводиться значительно реже, а в XVIII в. — лишь в единичных случаях.

Был издан специальный указ, запрещавший продажу земель, занятых под посевами риса, — это могло отразиться на доходах бакуфу.

Несмотря на усиление гонений на христиан после Симабарского восстания (1637–1638), торговля с европейцами не прекращалась. Но постепенно серией указов (1624 г. — запрещение испанцам приезжать в Японию; 1630 г. — запрещение ввоза европейских книг; 1639 г. — запрещение португальцам приезжать в Японию) европейцы были фактически изгнаны из Японии. Внешняя торговля разрешалась лишь китайцам и голландцам.

В 1631–1636 гг. голландцы столкнулись с большими трудностями в своей торговой деятельности. При сёгуне Иэмицу они уже не имели таких привилегий, как при Иэясу, отношение к иностранцам резко изменилось, теперь они должны были подчиняться жестким правилам. А в июне 1641 г. голландцам пришлось перебраться на небольшой искусственный островок Дэдзима в гавани Нагасаки, где они находились под неусыпной охраной властей.

Так постепенно Япония ограничила свое общение с внешним миром, что имело свои положительные и отрицательные последствия.

Иэмицу умер 12 апреля 1651 г. Перезахоронен в Никко. Он — единственный из наследников Иэясу, кто удостоился такой чести.

Четвертый сёгун Иэцуна правил в 1651–1680 гг.

Иэмицу умер внезапно, и в стране случилось замешательство. Этим воспользовались ронин[166], которые замыслили убить нового сёгуна, похитить императора и заставить его издать приказ о наказании Токугава. Заговорщики надеялись, что власть в стране захватят тодзама даймё, начнется междоусобная война, где ронин найдут себе применение и смогут выдвинуться в ходе военных действий. Но бакуфу удалось погасить заговор.

Старшему сыну Иэмицу Иэцуна было тогда 10 лет. Он родился в августе 1641 г. в Эдоском замке и был слабым и болезненным ребенком. Из-за внезапной смерти Иэмицу он лишился наставника; поэтому ему помогали люди из окружения его отца — Хосина Масаюки, Мацудайра Нобуцуна и Сакаи Тадакиё. Даже повзрослев, он во всем полагался на них, а поскольку часто болел, то был лишь номинальным правителем. Всеми делами сёгунской администрации заправлял родзю Сакаи Тадакиё.

Иэцуна оказывал покровительство конфуцианству, а в отношении буддийского и синтоистского духовенства издал специальные правила, которым надлежало строго следовать.

Годы правления Иэцуна пришлись на переходный период, когда в политике сёгуната начали проявляться негативные тенденции. Если при первых трех сёгунах финансовое положение сёгуната было благополучным, то теперь постепенно стало нарушаться равновесие между доходами и расходами.

Иэцуна умер 8 мая 1680 г., не оставив после себя прямого наследника. Он похоронен на территории знаменитого буддийского храма Канъэйдзи в Уэно (Токио).

Пятый сёгун Цунаёси правил в 1680–1709 гг.

Цунаёси был младшим братом Иэцуна. За свой эксцентричный характер и ряд непопулярных мероприятий он заслужил весьма нелестные оценки современников, а за свою чрезмерную любовь к животным получил прозвище «собачий сёгун». Цунаёси родился 8 января 1646 г. По странному стечению обстоятельств это был Хи но э ину — год «огненной собаки».

Конец XVII и начало XVIII в. в Японии были временем своеобразного неустойчивого роста. Шел активный процесс освоения новых полей, рост посевов хлопчатника (особенно в окрестностях Осака), процветали города, в том числе призамковые города в провинциях, в стране создавались условия для товарного и денежного обращения. Развитие товарной экономики приводило к социальному расслоению. В японском феодальном обществе появились первые трещины.

В политической жизни все больше утверждались конфуцианские морально-этические нормы. Страна перешла столетний рубеж мирной жизни, и система управления все больше делалась гражданской (бундзи). Цунаёси привлекал в правительственный аппарат способных людей из купцов, жалуя им при этом самурайское звание, что вызывало недовольство даймё.

Время правления Цунаёси совпало с годами Гэнроку (1688–1704) — периодом небывалого расцвета городской культуры. Сам сёгун считал себя покровителем искусства и литературы, любил выступать в качестве актера.

Цунаёси стремился представить себя просвещенным правителем, создавал конфуцианские школы, занимался реформой календаря, поддерживал художников. Много денег тратилось на строительство и ремонт храмов, здесь сказалось влияние его религиозно настроенной матери. С именем Цунаёси связана история создания высшей правительственной конфуцианской школы. Он любил выступать с лекциями, на которых даймё были обязаны присутствовать.

В первые, вполне благополучные, годы своего правления Цунаёси пользовался советами тайро Хотта Масатоси, стараниями которого он и стал сёгуном. Но в 1684 г. Хотта был убит во сёгунском дворце младшими государственными советниками. После его смерти власть фактически оказалась в руках личного секретаря сёгуна (собаёнин) Янагидзава Ёсиясу (1658–1714), а Цунаёси все больше и больше устранялся от дел, что отрицательно сказывалось на управлении страной. Можно сказать, что Цунаёси положил начало системе, когда страной реально управляли не официальные правительственные органы, а личные фавориты сёгунов. Среди чиновников, высших и низших, процветало взяточничество.

В период правления Цунаёси в Японии случилось много стихийных бедствий (пожары, землетрясения, голод, извержение вулкана Фудзи), на ликвидацию последствий которых требовались большие средства. При этом Цунаёси безрассудно тратил деньги на всякие придворные увеселения, постройку храмов и т. п. В результате сёгунат стал постоянно испытывать денежные затруднения. Когда особенно были нужны деньги, производили конфискацию имущества какого-нибудь богатого купца, обвинив того, например, в расточительстве. Но чаще Цунаёси прибегал к перечеканке монет с уменьшением содержания золота в них, что приводило к увеличению количества денег в обращении, к падению их стоимости и к росту цен, что вызывало недовольство всех слоев населения. Прибыль получали лишь купцы и менялы.

Ненависть вызывали указы Цунаёси о запрещении жестокого обращения с животными, первый из которых был опубликован в 1687 г. Действительных и мнимых нарушителей этих указов сажали в тюрьму, подвергали мучительным казням. На эту тему знаменитый драматург Тикамацу Мондзаэмон написал сатирическую пьесу «Монах Сагами и тысяча собак» (впервые она была поставлена в 1714 г. в Осака).

Умер Цунаёси 10 января 1709 г., похоронен, как и сёгун Иэцуна, на территории буддийского храма Канъэйдзи.

Шестой сёгун Иэнобу правил в 1709–1712 гг.

После Цунаёси не осталось наследников — его единственный сын умер, поэтому сёгуном стал его племянник Иэнобу, которого он усыновил в 1704 г. Иэнобу родился 25 апреля 1662 г. Его отец, Токугава Цунасигэ (1644–1668), приходился братом четвертому и пятому сёгунам.

Во время короткого правления Иэнобу большое влияние на государственные дела оказывали конфуцианский ученый Араи Хакусэки (1657–1725) и личный секретарь сёгуна Манабэ Акифуса (1666–1720), до этого он служил отцу Иэнобу в княжестве Кофу. Последний в прошлом был актером театра Но и возвысился как личный фаворит сёгуна.

При Иэнобу были предприняты шаги, чтобы исправить перекосы предыдущего правления. Было уволено несколько родзю и собаёнин за плохое управление государством, отменены указы Цунаёси о милосердии к животным и освобождены осужденные за их нарушение. Была прекращена порча монет, приняты меры к ограничению роскоши при сёгунском дворе; этим стремились поправить финансовые дела бакуфу. С той же целью попытались навести порядок в сборе налогов. При сёгуне Цунаёси наблюдалось сокращение налоговых поступлений — сборы упали на 28–29 %, что было связано с беззаконием и взяточничеством наместников-дайкан. Поэтому финансовому ведомству было указано на необходимость провести «чистку» среди чиновников. Результаты этого сказались при седьмом сёгуне — уже в 1713 г. сбор налогов увеличился на 433 400 мешков[167].

С 1641 г. внешняя торговля Японии была ограничена лишь портом Нагасаки. Туда же перевели с о-ва Хирадо голландскую факторию. Кроме того, были введены ограничения на торговлю, был сокращен вывоз золота и серебра, ограничено количество судов, которым разрешалось заходить в Нагасаки. Все это нарушило баланс между импортом и экспортом, привело к росту контрабанды, нарушениям служебной дисциплины в магистрате Нагасаки и к обеднению жителей города. Сёгун потребовал подробный доклад от губернатора Нагасаки, обсудил его с Араи Хакусэки, но меры по улучшению были приняты уже при следующем сёгуне.

Умер Иэнобу 14 октября 1712 г. Похоронен на территории буддийского храма Дзодзёдзи (Токио).

Седьмой сёгун Иэцугу «правил» в 1713–1716 гг.

Иэцугу родился 3 июля 1709 г. Он был третьим сыном сёгуна Иэнобу. К моменту смерти отца ему было три года, но его провозгласили сёгуном, поскольку два его старших брата к тому времени умерли. Во время короткого пребывания Иэцугу на посту сёгуна руководящей фигурой в правительстве был Араи Хакусэки. Им были проведены некоторые реформы и урегулированы отношения с Кореей. Он упростил церемонию приема корейской миссии и настаивал на равном титуловании короля Кореи и сёгуна Японии — этим он добивался косвенного признания со стороны Кореи того, что именно сёгун являлся высшей властью в Японии.

Иэцугу умер 13 апреля 1716 г. и был похоронен там же, где отец — на территории храма Дзодзёдзи. С его смертью прервалась прямая линия от Токугава Иэясу, и начали править представители боковых линий дома Токугава.

Восьмой сёгун Ёсимунэ правил в 1716–1745 гг. После Иэясу, которого он считал своим идеалом, Ёсимунэ был одной из самых примечательных личностей дома Токугава, оставившей заметный след в истории Японии. Он был энергичным и умелым правителем и провел первую серию реформ, одной из целей которых являлся возврат к политике Иэясу.

Ёсимунэ родился 21 октября 1684 г. Он был третьим сыном Токугава Мицусада (1625–1705), главы феодального дома Кии (госанкэ), основанного одним из младших сыновей Иэясу. В 1697 г. он стал даймё небольшого владения Сабаэ (сейчас это часть префектуры Фукуи).

Путь к власти Ёсимунэ открыла смерть его родственников. В мае 1705 г. умер старший брат, в августе — отец, а в сентябре скоропостижно скончался средний брат. После этого он стал главой княжества Кии с доходом в 550 тыс. коку (сейчас это префектура Вакаяма). В декабре того же года он сменил свое имя Ёриката, данное ему при рождении, на Ёсимунэ; иероглиф «ёси» взят от имени пятого сёгуна Цунаёси.

С середины XVII в. княжество Кии, как и многие другие, испытывало материальные затруднения. Причин тому было множество: в частности, пришлось восстанавливать усадьбы после четырех пожаров в Эдо (в 1668, 1682, 1695 и 1698 гг.). Кроме того, в 1685 г. сёгун Цунаёси выдавал замуж свою дочь, и необходимо было сделать подарки по этому случаю, а в 1697 и 1701 гг. Цунаёси приезжал в княжество Кии, что также повлекло за собой значительные расходы по его приему. Больших денег стоили Ёсимунэ похороны отца и двух братьев. Поэтому, когда Ёсимунэ возглавил княжество, он застал дела в плачевном состоянии.

Ёсимунэ пробыл главой княжества Кии 12 лет — до мая 1716 г. За это время он успел провести множество успешных мероприятий — наладил управление княжеством, поправил его финансовое положение, во всем навел строгий порядок. Ему пришлось начать с решительных мер — он сократил штат мелких чиновников на 18 человек, а оставшимся урезал содержание. Ёсимунэ предпринял шаги по исправлению дел в деревне и улучшению ирригационных систем, за что заслужил прозвание «просвещенного правителя» (мэйкун).


Когда в апреле 1716 г. умер семилетний сёгун Иэцугу, и Ёсимунэ занял пост сёгуна, он находился в зрелом возрасте и уже обладал административным опытом, притом успешным. Формально Ёсимунэ правил около 30 лет, но в действительности — дольше (до своей смерти в 1751 г.). Следует отметить, что Ёсимунэ три раза отказывался от предложения стать сёгуном.

В период правления Ёсимунэ произошло усиление властных структур сёгуната. Используя свой предыдущий опыт главы княжества, он старался приобрести как можно больше знаний в области управления, постигнуть тайные пружины ведения всех дел, которые входили в сферу обязанностей сёгуна. Он стремился знать, что происходило в разных владениях, чтобы владеть обстановкой в стране. Для этого Ёсимунэ создал группу из двадцати самураев, которые переехали вместе с ним в Эдо из княжества Кии. Именно им он поручал собирать сведения об обстановке в княжествах, доверяя лишь их сообщениям, а не донесениям официальных лиц. Собранная таким образом информация давала ему возможность решать вопросы назначения на ту или иную должность, находить способных и заслуживающих доверия чиновников. Благодаря этому Ёсимунэ сумел поставить себя в независимое положение, что давало ему возможность ослабить соперничество между новым чиновничеством в сёгунском правительстве и фудай дайме, политические позиции которых несколько пошатнулись. Он сразу же «исправил» отношения с фудай дайме, выказав уважение главе их представителей и заняв враждебную позицию по отношению ко многим новым людям, возвысившимся при предыдущих сёгунах.

Одним из своих первых указов Ёсимунэ упразднил должность личного секретаря при сёгуне, так как лица, ее занимавшие, фактически становились фаворитами правителей.

За 100 лет правления дома Токугава в стране произошли большие изменения, и, по мнению Ёсимунэ, административная структура сёгуната нуждалась в реформировании. Поэтому им были проведены реформы, коснувшиеся вопросов управления, законодательства и аграрной сферы. Однако в первую очередь эти реформы, получившие название реформ годов Кёхо (1716–1736), были направлены на оздоровление финансов страны.

О том, что финансовое положение было напряженным, свидетельствовало жалкое существование хатамото и гокэнин, т. е. того слоя, который составлял социальную базу сёгуната. Хатамото, состоявшие на жалованье, получали его три раза в год: весной, летом и зимой. В 1722 г. правительство выплатило им лишь четверть всей причитавшейся суммы. Сёгун помогал тем из своих вассалов, которые оказывались в неоплатном долгу у кредиторов. Но, чтобы исправить материальное положение хатамото и гокэнин коренным образом, необходимо было привести в порядок финансы, что напрямую было связано с поступлением налогов.

При пятом сёгуне Цунаёси была учреждена должность в ведении которой находились финансовые и гражданские дела. Став сёгуном, Ёсимунэ выделил финансовые дела в отдельную сферу и взял под свой контроль всю деятельность бакуфу и городских магистратов, связанную с финансовыми и гражданскими делами, уделяя при этом внимание укреплению общественного порядка и улучшению структуры управления. По этому поводу были изданы специальные указы.

Чтобы увеличить денежные поступления в казну бакуфу и упорядочить бюджет, Ёсимунэ предпринял ряд мер. В июле 1721 г. финансовое ведомство стали возглавлять два чиновника: каттэката (в его ведении находились финансы) и кудзиката, который занимался разными административно-гражданскими делами — разбором жалоб, вопросами усыновления, назначения наместников и т. д. Эти должности Ёсимунэ поручил родзю, которым он доверял.

Специальным указом Ёсимунэ ввел режим жесткой экономии, причем сёгун подал личный пример. Он вел борьбу против роскоши и излишеств в одежде, пище, жилищах как при своем дворе, так и в отношении даймё, самураев, торговцев. Он запретил азартные игры, весьма распространенные среди имущих слоев населения. Он также боролся против взяточничества и других злоупотреблений среди чиновников. Проводя политику экономии государственных средств, Ёсимунэ сократил число хатамото и гокэпин, а оставшимся снизил рисовое жалованье.

В первые годы своего правления Ёсимунэ временно обложил даймё общегосударственным налогом в размере 1 % валового сбора риса в их княжествах, а те переложили всю тяжесть дополнительного налога на крестьян. Вместе с тем Ёсимунэ сократил срок их пребывания в Эдо с одного года до шести месяцев, тем самым уменьшив их расходы. Это нововведение действовало в 1722–1731 гг. Когда Ёсимунэ счел, что бюджет сёгуната упорядочен, он отменил налог с даймё и восстановил годичный срок их пребывания в Эдо[168].

Ёсимунэ заслуженно прозвали «рисовым сёгуном» за его меры, направленные на увеличение посевов риса и на создание его запасов как в сёгунских, так и в иных владениях. При Ёсимунэ принимались меры по ограничению производства сакэ в годы обильных урожаев, когда цены на рис падали, с тем чтобы не сокращать запасы риса на местах. С той же целью проводились меры по ограничению подвоза риса в большие города. Именно при Ёсимунэ на о-ве Додзима (Осака) была открыта рисовая биржа, где определялись цены на рис. Бакуфу следило, чтобы между ценами на рис и товары повседневного спроса не существовало больших «ножниц», проводило политику стабилизации цен, действуя через объединения торговцев (кабунакама).


При Ёсимунэ было значительно облегчено участие городских торговцев в освоении целины. Лицам, поднимавшим пустоши, давались значительные налоговые льготы. Несмотря на то, что продавать землю было запрещено, движение земли все равно происходило (например, в результате просроченного заклада). Так появились новые помещики (син дзинуси), которые в результате реформ годов Кёхо получили право владения землей. Такое послабление отвечало политике увеличения поступлений в казну в виде налогов.

Эту же цель преследовали и регулярные переписи населения, начало которым положил Ёсимунэ и которые должны были определить податное население страны. Первая и них прошла в 1721 г., а затем они стали проводиться каждые 6 лет.

По распоряжению сёгуна один из его ближайших сподвижников, Ока Тадасукэ, собрал отдельные указы и свел их в единый кодекс. Так в 1742 г. появился первый в эпоху Токугава кодекс законов из 100 статей. Пользоваться им имели право только судейские чиновники. Согласно этому кодексу, во многих случаях отменили пытки; за воровство преступника стали метить татуировкой, нанося ее на лоб или руки.

В 1722 г. были опубликованы указы, касавшиеся издательских дел, которые явились первым шагом в деле охраны авторских прав. Подобные меры были приняты в Англии в 1710 г. Была введена строгая цензура на откровенный эротизм и натурализм в описании сцен и деталей быта «веселых кварталов».

При Ёсимунэ Эдо превратился в огромный город, в жизни которого было много проблем — случались драки, процветали уличная проституция и азартные игры. Но власти строго следили за соблюдением порядка в сёгунской столице и за ее санитарным состоянием. Сущим наказанием были пожары, в среднем один большой пожар случался каждые три года. Поэтому с 1718 г. для тушения пожаров стали привлекать и горожан. В августе 1720 г. в каждом квартале Эдо создали своего рода противопожарные отряды, которые отвечали за безопасность. Домовладельцев тоже обязали принимать противопожарные меры[169].

В трех крупных городах Японии 3 раза в неделю выставлялся специальный ящик — мэясубако — для приема жалоб от населения. Ключ хранился у сёгуна, только он обладал правом вскрывать эти ящики. Поэтому строго следили, чтобы ящики не пропали по дороге, с особо большой охраной доставляли эдоский ящик. На чтение бумаг из этих ящиков Ёсимуне тратил несколько часов в день. Среди бумаг с жалобами попадались и просьбы, например, открыть лечебницу. В декабре 1722 г. в Эдо была построена лечебница, в которой бедных и одиноких людей лечили бесплатно.

Составной частью реформ годов Кёхо было разрешение на ввоз в Японию европейских книг по прикладным наукам. Ёсимунэ лично встречался с голландцами во время их ежегодных визитов в Эдо и задавал много вопросов, интересуясь тем, какую практическую выгоду можно извлечь из западных наук. Ёсимунэ интересовало все, что происходило на Западе. Он проявлял большой интерес к европейской пище, растениям, живописи и особенно к тому, что имело отношение к сельскому хозяйству. С его разрешения несколько японцев отправились в Нагасаки, чтобы изучать там голландский язык. Пробитая европейскими книгами брешь в изоляции страны положила начало школе рангакуся («голландоведов»), представители которой выступали за расширение связей с Западом, за распространение европейских знаний в Японии.

Ёсимунэ был самураем, поэтому придавал большое значение закалке, стремился возродить военное мастерство самураев, был сторонником строгих нравов и считал сложный этикет и всякие церемонии вредными для государственных интересов. Одевался он скромно: летом носил одежду из хлопка, а зимой — из льна.

Природа наградила Ёсимунэ крепким здоровьем. Он был физически сильным человеком ростом 182 см, что было удивительно, поскольку из всех периодов японской истории в эпоху Эдо японцы в массе были наиболее низкорослыми.

По обычаям своего времени Ёсимунэ был окружен блестящими женщинами, но не особенно увлекался ими. Когда после смерти жены и наложницы (она умерла при родах будущего сёгуна) его спросили, какую ему подобрать наложницу, он ответил: главное, чтобы была верной и не ревнивой, а лицо — уж какое есть.

История сохранила еще более необычный эпизод из его жизни. Когда, став сёгуном, он прибыл в Эдо, то попросил составить список фрейлин его жены. Получив его, он отправил всех красавиц по домам, а некрасивых оставил.

Удивленному окружению он объяснил свой поступок так: красивым легче выйти замуж, а кто попросит руки дурнушки? Пусть они лучше прислуживают моей жене[170].

Умер Ёсимунэ 20 июня 1751 г. и был похоронен там же, где и сёгун Иэцуна — на территории буддийского храма Канъэйдзи в Уэно (Токио).

Девятый сёгун Иэсигэ правил в 1745–1760 гг.

Иэсигэ родился 21 декабря 1711 г. В отличие от своего отца он был хронически больным человеком и страдал дефектом речи, но был объявлен сёгуном по праву старшинства, хотя два его младших брата, Мунэтакэ (17151771) и Мунэнобу (1721–1764), лучше подходили для этой должности. До 1751 г. фактически продолжал править Ёсимунэ, хотя формально он удалился от дел. Иэсигэ не проявлял никакого интереса к государственным делам и после смерти отца, поручив их своему личному секретарю Ока Тадамицу (17091760), причем Ока утверждал, что только он один и может понимать маловразумительную речь Иэсигэ. В мае 1760 г. Иэсигэ отказался от власти в пользу своего старшего сына Иэхару. Единственное, что хорошо умел делать Иэсигэ, так это играть в японские шахматы (сёги). Он даже написал книгу об этой игре.

Умер Иэсигэ 12 июня 1761 г. и был похоронен на территории буддийского храма Дзодзёдзи (Токио).

Десятый сёгун Иэхару правил в 1760–1786 гг.

Иэхару родился 22 мая 1737 г. в Эдоском замке. Он был старшим сыном девятого сёгуна. При рождении его нарекли именем Такэтиё (выносливый бамбук), такое же имя в детстве носили первый, третий и четвертый сёгуны.

Иэхару был поистине невезучим сёгуном. Он еще в детстве лишился матери, умерли его дети (два сына и дочь) и брат. Да и со смертью самого Иэхару связано немало загадок. Полагают, что он был отравлен[171].

В то время роль сёгуна в политической жизни страны изменилась. После девятого сёгуна (Иэсигэ) власть сёгуна, независимо от того, насколько способным человеком он был, стала чисто символической. Политическими делами в стране вершили высшие государственные советники (родзю).

Время пребывания Иэхару на посту сёгуна можно по праву назвать временем правления Танума Окицугу (1719–1788) — талантливого политика, деятельность которого высоко оценивается в современной японской историографии.

Вторая половина XVIII в. в Японии — переломный период. В то время все отчетливее проявлялись противоречия в структуре системы бакухан, происходили большие социально-экономические изменения в деревне и в городе, активно развивались процессы социальной мобильности, подтачивавшие сословную систему токугавского общества. Все больше беднело японское военное дворянство. В деревне быстрыми темпами шло развитие товарного хозяйства. Появился новый слой владельцев земли, а бедняки, потерявшие землю за долги, становились или наемными рабочими, или арендаторами. Резко возросла разница между бедными и богатыми.

Тогда в стране случилось много разных стихийных бедствий: два года подряд, в 1770 и 1771 гг., по всей стране была засуха, что привело к голоду; в феврале 1772 г. в Эдо был большой пожар; в 1773–1774 гг. в стране началась эпидемия, во время которой умерло много народу. Тайфуны, сильные дожди вызвали наводнения почти повсюду. В 1783 г. большой ущерб урожаю нанесла холодная погода, что привело к голоду. Бедственное положение вызвало крестьянские восстания и волнения городской бедноты. Политическая система бакуфу все больше и больше обнаруживала признаки кризиса.

Стихийные бедствия привели к сокращению налоговых поступлений в казну. Бакуфу крайне нуждалось в деньгах, и Танума Окицугу начал проводить политику меркантилизма. Одновременно были приняты меры по увеличению взимания налогов, был введен контроль за государственными расходами, что отразилось на материальном положении чиновников.

Другим источником пополнения казны была торговля[172]. В этой сфере Танума Окицугу тоже проводил политику контроля. Еще при сёгуне Ёсимунэ объединения торговцев (кабунакама) получили официальное признание. Давая разрешение на создание кабунакама, правительство получало промысловый налог (мёгакин), что служило хорошим источником дохода. В 1780-е гг. было создано много новых объединений торговцев, которым правительство гарантировало монопольное право на ведение ими торговли, за что и было немало уплачено в казну. Но по мере того как деятельность кабунакама расширялась, контроль за ними усиливался. Строгости при получении лицензий привели к взяточничеству среди чиновников, их выдававших; на эту тему слагались сатирические стихи. Так политика экономического крохоборства обернулась политикой взяточничества.

Отношения с даймё и боковыми домами Токугава у Танума Окицугу были натянутыми, и после смерти сёгуна Иэхару он лишился власти.

Иэхару умер 8 сентября 1786 г. Он похоронен на территории буддийского храма Канъэйдзи в Уэно (Токио). Прямых наследников у Иэхару не осталось.

Одиннадцатый сёгун Иэнари правил в 1787–1837 гг. Иэнари носил титул дольше всех остальных сёгунов, но надо помнить, что сёгуном его провозгласили, когда ему было всего 14 лет.

Иэнари родился 5 октября 1773 г. Он был сыном Харусада (1727–1789), даймё из боковой ветви дома Токугава (госанкё, дом Хитоцубаси). Харусада ловко устранил соперников из других родственных домов и с удивительным упорством стремился сделать сёгуном своего сына. Регентом при малолетнем сёгуне стал Мацудайра Саданобу (1758–1829), который и правил в 1787–1793 гг. На этот пост его выбрали представители боковых домов Токугава, поскольку Саданобу был внуком сёгуна Ёсимунэ и, как и первый сёгун Иэясу, происходил из дома Мацудайра. Свою роль сыграло и то, что в тяжелые 1780-е гг. Саданобу, управляя княжеством Сиракава (северная часть о-ва Хонсю), добился некоторого улучшения финансового положения, проводя политику бережливости.

В период своего регентства Саданобу провел реформы годов Кансэй (17871793), в основном повторявшие реформы годов Кёхо, которые осуществлял сёгун Ёсимунэ. Он тоже требовал, чтобы даймё создавали запасы риса на случай голода, а также способствовали развитию школ и наук в духе чжусианской идеологии. Он вел борьбу против расточительства, взяточничества, мошенничества, требовал бережливости от даймё, хатамото, самураев и горожан. Благодаря режиму жесткой экономии он сумел несколько сбалансировать бюджет бакуфу. Его деятельность вызвала недовольство, особенно со стороны торговцев, с ростом экономической мощи которых Саданобу боролся административными мерами; в частности, он издал указ об аннулировании долгов хатамото и гокэнин торговцам и ростовщикам. Но дворянство было им также недовольно; поэтому Саданобу был удален со своей должности, и на него возложили организацию морской обороны[173].

Правление самого Иэнари не было отмечено какими-либо примечательными действиями и получило название «огосё дзидай» — «период правления, удалившегося от дел сёгуна». Он в основном занимался своими личными делами. Тяжелым бременем на бюджет ложилось содержание его 55 детей, 40 наложниц, многочисленных придворных и других родственников. С неподражаемым мастерством он создавал родственные связи через браки, усыновления,обменивался наложницами и подарками, дарил свою благосклонность. Он умело пристроил своих сыновей и дочерей в дома даймё, установил дружеские отношения со многими владениями путем политических сделок.

Кумовство, коррупция, финансовые злоупотребления не способствовали политической стабильности. В 1830-е гг. случился страшный голод («голод годов Тэмпо»), что резко сократило доходы бакуфу. Тогда правительство прибегло к испытанному средству — порче монеты, что вызвало инфляцию и нанесло ущерб денежному обращению.

Последние годы правления Иэнари отмечены политическим кризисом и социальными потрясениями, самым существенным, из которых был мятеж под руководством Осио Хэйхатиро в 1837 г. Тогда бывший чиновник сёгунской администрации в Осака поднял мятеж против властей, которые не принимали мер, чтобы оказать помощь голодающим. Это выступление против социальной несправедливости вызвало сильное беспокойство правительства бакуфу[174].

В период правления сёгуна Иэнари продолжалось распространение западных знаний, особенно голландской медицины. В 1823 г. в голландское торговое представительство на о-в Дэдзима прибыл немецкий врач Ф. Зибольд (1796–1866), который начал обучать японцев медицине и естественным наукам. Но с ним случился инцидент, который обернулся большим бедствием для сторонников голландской науки. При возвращении на родину в его багаже нашли карту Японии, подаренную ему Такахаси Кэйхо. Зибольда арестовали, но на следующий год (1830) выслали за пределы страны. Такахаси Кэйхо также был арестован и умер в тюрьме[175].

Конец XVIII и начало XIX в. были временем, когда западные страны пытались завязать отношения с Японией. В 1793 г. в Японию прибыло первое русское посольство во главе с А. Лаксманом. Вместе с ним на родину вернулись два японца — Кодаю и Исокити. На допросе, где их подробно расспрашивали о пребывании в далекой России, присутствовал сам Иэнари. Лаксману удалось добиться того, что японские власти дали разрешение на заход русского судна в Нагасаки[176].

Умер Иэнари 13 января 1841 г. и был похоронен на территории буддийского храма Канъэйдзи в Уэно (Токио).

Двенадцатый сёгун Иэёси правил в 1837–1853 гг. Это было время созревания экономических и политических предпосылок реставрации Мэйдзи, создавшей условия для быстрого развития капитализма в стране. Проявившиеся тогда противоречия в японском обществе резко обострились в период правления последующих трех сёгунов.

Иэёси родился 14 мая 1793 г. Он был четвертым сыном сё-гуна Иэнари. В апреле 1837 г. его объявили сёгуном, но фактически он начал править лишь после смерти отца в 1841 г.

Никаким опытом административного управления Иэёси не обладал. Его отцу, который сам не занимался государственными делами, и в голову не приходило подготовить сына к исполнению сёгунских обязанностей. Когда Иэёси что-нибудь докладывали и спрашивали его совета, он всегда отвечал одной и той же фразой: «Что ж, да будет так».

При нем были предприняты реформы, для проведения которых он выдвинул Мидзуно Тадакуни, которому доверял. Мидзуно стал главой старших государственных советников (родзю).


Реформы годов Тэмпо (1841–1843) по существу повторяли реформы годов Кёхо и Кансэй. Это была новая попытка укрепить положение самураев как воинского сословия, включавшая в себя меры по запрету роскоши, пышных праздников, курения табака, введение цензуры на книги, которые могли способствовать ухудшению нравов, и т. д. Больших результатов эти меры не принесли.

Мидзуно пытался бороться с окрепшим экономическим могуществом японского купечества. В декабре 1841 г. был издан указ о роспуске монопольных торговых объединений кабунакама. Это фактически означало свободу торговли, но снижения цен не произошло; наоборот, на рынке начался хаос. В 1842 г. последовали указы о запрещении всяких торговых объединений оптовой торговли и о ликвидации процентов на долги хатамото и гокэнин. Эти реформы и указы вызвали такое сопротивление и саботаж со стороны торговцев, что бакуфу сначала приостановило реформы, а потом и отменило эти указы, а Мидзуно в сентябре 1843 г. вынужден был уйти в отставку. Указ о роспуске кабунакама был окончательно отменен в 1851 г. Попытка правительства справиться путем реформ с финансовыми трудностями продемонстрировала его бессилие и прочность экономических позиций торгово-предпринимательского сословия.

Успешно прошли реформы в некоторых экономически развитых княжествах, особенно в тех, где их проводили выдвинувшиеся из среды самураев низших рангов способные люди. Целью этих реформ было укрепление финансовой базы княжеств.

Общая картина социально-экономического развития Японии в тот период была полна противоречий. Некоторые деревни процветали, другие же приходили в запустение. Социальное расслоение и в деревне, и в городе принимало все большие масштабы. В результате наметился рост крестьянского и городского движения. Социальный протест и недовольство зрели во всех слоях японского общества.

И как раз в то время Англия, Франция, США и Россия все настойчивее начали стучаться в закрытые двери Японии. Можно предположить, что такому слабому политику, как Иэёси, было бы не под силу решать сложные дипломатические вопросы, но он умер 22 июня 1853 г., когда к берегам Японии приближались американские корабли.

Иэёси был похоронен при буддийском храме Дзодзёдзи в Токио[177].

Тринадцатый сёгун Иэсада правил в 1853–1858 гг.

Иэсада родился 8 апреля 1824 г. Он был больным ребенком. После смерти своего отца, сёгуна Иэёси, он пробыл на посту сёгуна всего пять лет. Это был тревожный период в истории Японии, когда ей пришлось заключить неравноправные договоры с европейскими державами и США. Из-за болезни Иэсада не принимал непосредственного участия в переговорах.

Во время правления Иэсада был подписан первый русско-японский трактат в г. Симода, между Россией и Японией установились дипломатические отношения.

В 1855 г. в Нагасаки при содействии Голландии была открыта военноморская школа, обучение вели офицеры из Голландии. Первыми учениками были вассалы бакуфу, потом стали принимать и княжеских самураев. Из стен этой школы вышли видные деятели периода Мэйдзи (1868–1912).

Иэсада умер 6 июля 1858 г. и был похоронен при храме Канъэйдзи в Уэно (Токио).

Четырнадцатый сёгун Иэмоти правил в 1858–1866 гг.

У Иэсада не осталось прямых наследников, поэтому реформаторски настроенная часть правительства предлагала на пост сёгуна Токугава Ёсинобу из дома Хитоцубаси (госанкё). Его кандидатуру поддерживали двор и тодзама даймё, но победило мнение консервативных сил во главе с Ии Наосукэ, которые выдвигали Токугава Ёситоми из дома Кии (госанкэ), внука одиннадцатого сёгуна Иэнари. В результате 12-летний Ёситоми был объявлен сёгуном, и ему поменяли имя на Иэмоти.

Иэмоти родился 24 мая 1846 г. в княжестве Вакаяма. Его отцом был Токугава Наринобу. Между домами Кии и Хитоцубаси существовало соперничество, что и проявилось, когда решался вопрос, кому стать сёгуном.

Чтобы помирить двор и сёгунат, Иэмоти в 1862 г. женился на принцессе Кадзу, которая была сестрой императора Комэй. Это было время, когда бакуфу утрачивало свое влияние, а император его приобретал. Брак сёгуна и сестры императора послужил дополнительным стимулом для антибакуфской оппозиции. Заканчивалось время изоляции императорского двора в Киото.

Иэмоти нарушил двухвековую традицию и нанес три визита к императорскому двору в Киото. Во время последнего из них он заболел и умер в Осакском замке 20 июля 1866 г. Он был похоронен при храме Дзодзёдзи (Токио).

Пятнадцатый сёгун Ёсинобу (Кэйки) правил в 1866–1867 гг.

Ёсинобу родился 29 сентября 1837 г. в Эдо. Его отцом был Токугава Нариаки, глава княжества Мито. Нариаки был человеком образованным и решительным, его политическая деятельность часто вызывала недовольство бакуфу, за что его отстраняли от дел, а это лишь способствовало росту его популярности среди оппозиционно настроенных даймё. У себя в княжестве он основал «Кодокан» («Школу великого пути»), где велось обучение наукам и военному делу, этикету, стрельбе из лука, верховой езде. Мать, Ёсико, была дочерью принца крови Арисугава, чья семья пользовалась влиянием в императорском Киото.

При рождении мальчика нарекли именем Ситиромаро. В апреле 1838 г. его перевозят в родовое княжество Мито, где и прошли его детские годы. Будущий сёгун рос здоровым мальчиком, был умным и сообразительным, любил военные искусства. Отец возлагал на него большие надежды. Ёсинобу игнорировал любые советы и увещевания, за что его часто наказывали, но менее строптивым он не становился. С детства за ним закрепилось прозвище «годзё» — упрямец. И отец, наблюдая за сыном, приговаривал: «Браво! Молодец! Может, и выйдет из него великий полководец. Вы только посмотрите на него — хорошо делать не умеет, но ничьих советов не слушает».

Обучением мальчика занимались ученые, жившие в княжестве. Отец воспитывал сына в строгости и приучал к дисциплине. Одежда и футон (тюфяк) были из хлопка и конопли, еда простой — суп и овощи. Рассказывали, что по обе стороны подголовника Ёсинобу лежали мечи лезвиями к его лицу, поскольку отец считал, что истинный самурай должен во время сна лежать прямо. Но слуги, жалея мальчика, утром украдкой исправляли положение мечей, и Ёсинобу знал об этом. В одиннадцать лет Ёсинобу отправили в Эдо.

В сентябре 1847 г. Ситиромаро становится наследником дома Хитоцубаси, который являлся боковой ветвью дома Токугава — госанкё, основанный сыновьями восьмого сёгуна Ёсимунэ. В декабре того же года прошел обряд гэмпуку в Эдоском замке, после чего мальчик получил новое имя — Ёсинобу, первый иероглиф которого взят от имени, правившего тогда сёгуна Иэёси, который был женат на родной сестре матери Ёсинобу и испытывал к мальчику добрые чувства (в документах иностранных государств дается другое прочтение имени — Кэйки).

Первый раз кандидатура Ёсинобу на пост сёгуна всплыла летом 1858 г., но тогда победило мнение консервативных сил, и сёгуном стал Иэмоти из дома Кии (госанкэ).


В июле 1866 г. в Осакском замке умирает четырнадцатый сёгун Иэмоти. Существует версия, что его отравили.

Вокруг кандидатуры на пост сёгуна вновь разгорается борьба, положение становится столь напряженным, что о смерти сёгуна даже не сообщают. Более того, появляется послание к императору от имени Иэмоти, что он из-за болезни находится в критическом состоянии и в качестве своего преемника предлагает Ёсинобу.

Сторонники Ёсинобу призывали решить вопрос в его пользу, указывая, что если следующий сёгун не будет дееспособным, каким был тринадцатый сёгун Иэсада (1824–1858), для Японии это обернется катастрофой. И на этот раз победил здравый смысл, но и обстоятельства были чрезвычайными. Движение за восстановление императорской власти принимало все больший размах, иностранцы откровенно угрожали бакуфу, лозунг «долой бакуфу» стал главным среди антисёгунских сил. Ёсинобу не сразу согласился на предложение стать сёгуном. Вероятно, он осознавал всю сложность и драматичность ситуации. Другой кандидатуры, соответствующей моменту, не было. Свою роль сыграла и поддержка императорского двора.

В декабре 1866 г. Ёсинобу в Киото по повелению императора был провозглашен «сэйи тайсёгун» — «великим полководцем — покорителем варваров». (Официально назначение было обнародовано 10 января 1867 г.) Ёсинобу обратился за поддержкой к императорскому двору, и она была ему обещана. Он просил даймё оказывать ему содействие во всех его начинаниях.

Первые шаги нового сёгуна вселяли чувство оптимизма, казалось, что для страны трудное время миновало. Но, как покажут дальнейшие события, обстоятельства оказались сильнее и не позволили Ёсинобу осуществить намеченные планы. Ёсинобу, приступая к исполнению сёгунских обязанностей, по поводу проведения преобразований советовался с французским посланником Леоном Рошем (1809–1901), с которым у него сложились дружеские отношения. Следует отметить, что политика Франции в то время была полной противоположностью позиции Англии, которая поддерживала антисёгунские силы. Л. Рош предлагал в первую очередь преобразовать административную структуру правительства, сформировать сухопутные и военно-морские силы, т. е. создать регулярную армию. В связи с этим предусматривался приезд военных советников в Японию. Он предложил заключить контракт на строительство железоделательного завода в Ёкосука. Франция была заинтересована в развитии торговых отношений с Японией, и предполагалось создать французско-японскую внешнеторговую компанию с тем, чтобы закупать в Японии шелк-сырец, который был необходим Франции для производства гобеленов, так как в это время французская текстильная промышленность переживала трудности. Это был план установления особых японо-французских торговых отношений в различной форме, а в обмен Японии была обещана военная помощь.

Во время встреч с Ёсинобу Л. Рош подробно объяснял, как следует формировать бюджет, налоговую систему. Он убеждал сёгуна в необходимости привлечения западных инженеров, чтобы развивать собственную промышленность, так как своих технических кадров Япония в то время не имела.

Следует добавить, что Наполеон III питал большой интерес к Японии. Он прислал в подарок сёгуну арабских скакунов. Правительство Франции направило приглашение Ёсинобу посетить Всемирную выставку в Париже в 1867 г. Бакуфу сформировало делегацию, которую возглавил брат сёгуна. В качестве экспонатов были отправлены изумительные изделия из бронзы, лака, слоновой кости, вышивки по шелку, ширмы. Огромное впечатление на французскую публику, особенно на художников, произвели японские гравюры, поразив своим стилем и своеобразием красок.

Вместе с Ёсинобу ответственную работу по реформированию административной структуры бакуфу выполнял глава княжества Фукуи Мацудайра Ёсинага (1828–1890), у него были дружеские отношения еще с отцом Ёсинобу, и он поддерживал кандидатуру Ёсинобу на пост сёгуна и, несмотря на все последующие перипетии в судьбе сёгуна, лояльно к нему относился в дальнейшем.

Что касается экономики, то преобразования проводил глава финансового ведомства Огури Тадаюки при непосредственном участии сёгуна, они касались кредитных операций на рынках Эдо. К этой работе привлекался торговый дом Мицуи, который уже с конца XVII в. вел финансовые операции с бакуфу. Политика, проводимая Огури Тадаюки, послужила моделью для экономической политики первых годов периода Мэйдзи.

Столь энергичное начало деятельности Ёсинобу вызвало панику среди противников сёгуна. «Такое впечатление, что появился второй Иэясу», — со вздохом говорил Кидо Койн, один из руководителей оппозиции. Антибакуфская сторона, наблюдая за Ёсинобу, строила тайные планы его ареста.

Наступивший 1867 г. стал роковым и горьким в судьбе Ёсинобу. 25 декабря 1866 г. умер император Комэй. Обстоятельства его смерти вызывают много вопросов. Официально было объявлено, что он умер, заразившись оспой, но ходили упорные слухи, что его отравили. Смерть была столь неожиданной, что об этом несколько дней не сообщали. Оппозиция активизировала свои действия, военную помощь ей оказывала Англия. К лету страну охватили беспорядки и волнения, они начались даже в войсках сёгуна. Налоги поступали плохо, бакуфу испытывало материальные затруднения, и с августа 1867 г. бакуфу уже практически не управляло страной.

3 ноября 1867 г. в Киото состоялось секретное совещание оппозиции, где был принят конкретный план свержения сёгуна вооруженным путем. Ёсинобу об этом доложили. И 9 ноября 1867 г. последовало официальное заявление сёгуна о возвращении верховной власти императору. Ёсинобу было обещано предоставить важный пост в новом правительстве, но выполнено оно не было. Отречение сёгуна от власти произошло в замке Нидзё в Киото. Этот замок был построен при первом сёгуне и олицетворял собой могущество дома Токугава. Он же стал немым свидетелем краха этого могущества. Вот что было сказано в заявлении Ёсинобу: «Я ради блага японского государства беру на себя ответственность предать забвению бакуфу». 3 декабря 1867 г. был опубликован рескрипт «осэй фукко» — о восстановлении императорской власти.

Однако при сложившихся обстоятельствах это не означало, что Ёсинобу лишился поддержки всех тех сил, которые до того стояли за ним. У Ёсинобу существовало несколько вариантов выхода из сложившегося положения. Замысел был таков: создать коалиционную власть из всех княжеств, формально эту власть возглавил бы император, а все вопросы государственной политики решались бы на совете даймё, где главную роль играл бы Ёсинобу. Но у бакуфу был другой план — вся власть должна принадлежать бакуфу. Однако антисёгунские силы действовали так решительно, что уже не было никакой возможности для претворения в жизнь планов Ёсинобу. Но и он сам действовал нерешительно и не проявил твердости в ответственный момент, за что сегуна впоследствии осуждали его сторонники.

Оставаться в Киото становилось опасно, в Фусими началась война между Сацума, Тёсю и бакуфу, но силы были неравные, и бакуфу потерпело поражение. Ёсинобу из Киото перебрался в Осака, где в Осакском замке встречался с английским посланником Г. Парксом и Л. Рошем. 16 декабря его посетили посланники всех государств, с которыми у Японии были заключены договора. Политическая ситуация в стране была настолько неопределенной, что в Ёсинобу еще видели главу бакуфу. Но и в Осака оставаться становилось опасно, и он 3 января ночью переезжает в Эдоский замок, где его несколько раз тайно посетил Л. Рош.

В феврале 10 тыс. солдат княжеств Сацума и Тёсю осадили Эдоский замок, военное положение все более и более складывалось не в пользу Ёсинобу, и он внял разумному совету — капитулировать, проявив при этом сдержанность и осмотрительность. Он покидает Эдоский замок и перебирается в Уэно, на территорию монастыря Канъэйдзи. Накануне он предостерег своих вассалов от необдуманных действий.

В кругах нового правительства велись разговоры о его дальнейшей судьбе. Представители княжества Сацума призывали к тому, чтобы «начисто его уничтожить». Разумеется, это был лишь показной жест, а фактически это было требование безоговорочной капитуляции. Л. Рош до конца поддерживал Ёсинобу и в качестве посредника выступал на переговорах, где решалась его судьба, но его усилия успехов не имели, и в мае 1868 г. он вернулся во Францию. Перед отъездом Л. Рош был принят императором Мэйдзи.

Положительную роль в судьбе Ёсинобу сыграл английский посланник Г. Паркс (1828–1885). Он был тем иностранцем, который оказывал наибольшее влияние на новое правительство. Г. Паркс настаивал, чтобы к Ёсинобу проявили снисходительность и великодушие. По его мнению, нельзя было не учитывать и международное общественное мнение.

Ёсинобу «сослали» в родовое княжество Мито, где он жил скромно, занимаясь поэзией. Ему были оставлены земли в нескольких провинциях, дававшие 700 тыс. коку риса. Позже по его просьбе ему разрешили перебраться в Сумпу (теперь г. Сидзуока), где климат был лучше. Там он прожил 30 лет, ведя уединенный образ жизни. Он бродил по окрестностям с фотоаппаратом: оказалось, что он прекрасный фотограф. Благодаря сохранившимся фотографиям можно увидеть прежний облик этих мест. Его работы сохранились в различных музеях Японии. Личные вещи Ёсинобу периода его жизни в Сумпу хранятся в музее, расположенном на территории мемориального комплекса Кунодзан-Тосёгумия, посвященного Иэясу.

До конца своих дней Ёсинобу не забывал, что он — будзин, военный человек. Поэтому он упражнялся в воинских искусствах, которыми владел с детства, особенно в стрельбе из лука.

В 1897 г. умерла жена Ёсинобу, и он переехал в Токио. И здесь происходит резкий поворот в его судьбе. В 1898 г. его приглашают в императорский дворец, где он удостаивается аудиенции у императора и императрицы. Говорили, что во время этой встречи на глазах Ёсинобу блестели слезы. После этого визита началось как бы воскрешение Ёсинобу в политической жизни страны. Ему были пожалованы соответствующие ранги, он получил титул князя (в 1884 г. новое правительство ввело 5 аристократических титулов по европейскому образцу), а в 1902 г. стал членом палаты пэров в парламенте.

Ёсинобу пережил всех своих политических противников. 6 ноября 1913 г. Ёсинобу пригласили в императорский дворец, где ему был пожалован титул барона. Во время этой церемонии он почувствовал себя плохо, причиной явилась простуда, которая перешла в воспаление легких. 22 ноября Ёсинобу скончался.

С его погребением возникли неожиданные осложнения. Храм Канъэйдзи, на территории которого были захоронены шесть сёгунов из дома Токугава, отказался проводить похоронный обряд, поскольку Ёсинобу завещал похоронить его по синтоистскому обряду, а так как Канъэйдзи являлся буддийским храмом, волю покойного расценили как отступничество от веры. Пришлось оборудовать место для проведения заупокойной службы. 220 семей, бывших даймё приняли участие в траурной церемонии. Свыше 6 тыс. человек пришли проводить Ёсинобу в последний путь — длинные цепочки людей растянулись по холмам Уэно. Прах был захоронен на кладбище Янака в Токио[178].

Ёсинобу закрыл последнюю страницу в истории правления дома Токугава.


Глава 4 Экономика и человек в эпоху Токугава

Корни будущего растут из прошлого.

Японская пословица

Динамика численности населения

Изучение экономической истории имеет в Японии длительную традицию, связанную, прежде всего, с именем экономиста Хондзё Эйдзиро (1888–1973), благодаря работам которого экономическая история выделилась в самостоятельную общественную дисциплину. В 70-80-е гг. XX в. эта область науки получила в Японии новое развитие. Во-первых, появились работы историко-сравнительного характера с применением математических методов. Во-вторых, стали активно использоваться данные исторической демографии. Анализ тематики историко-демографических исследований, опубликованных в Японии в последние годы, показывает, что все чаще предметом этих работ становится взаимосвязь экономических и демографических процессов. Таким образом, историческая демография признана в качестве одного из важных элементов познания «человеческого фактора» в истории.

В японской историографии долгое время бытовала точка зрения, что эпоха Токугава была мрачным и застойным периодом японской истории, когда из-за неразвитости экономики не наблюдался прирост населения. Комплексное изучение этой эпохи с широким привлечением новых данных, в том числе и демографических, опровергло эту точку зрения. Эпоха Токугава оказалась весьма динамичным историческим периодом. Правда, 264 года страна ни с кем не воевала, не вела активной внешней политики, всецело переключившись надела внутренние. Но именно характер и уровень политического, экономического, социального и культурного развития в тот период и определил во многом последующее быстрое развитие страны в период Мэйдзи (1868–1912).

Первые шаги в изучении исторической демографии были сделаны тремя учеными — Хондзё Эйдзиро, Сэкияма Наотаро и Такахаси Бонсэн. Их выводы в целом сводились к следующему. В XVII в., когда в стране воцарился мир, население Японии быстро росло и в первой половине XVIII в. его численность стабилизировалась на цифре примерно 26 млн чел. Во второй половине XVIII в. в Японии был голод, вызванный стихийными бедствиями и неурожаями, что привело к сокращению численности населения страны. Другим фактором, способствовавшим сокращению населения, являлись практика детоубийства (мабики) и аборты, которые также объяснялись экономическими причинами.

Работа Сэкияма Наотаро «Структура населения Японии в период кинсэй»[179] до сих пор используется как японскими учеными, так и японоведами других стран, хотя некоторые утверждения автора (например, о застое населения во второй половине периода Токугава) сейчас оспариваются специалистами. Заслугой Сэкияма было то, что он, основываясь на документах, показал, как складывалась и развивалась система переписи, какие категории населения подлежали учету, а также дал структуру населения Японии по сословному и профессиональному признакам по различным районам и раскрыл причины сокращения сельского и увеличения городского населения.

Следующий этап в изучении историко-демографических проблем связан с исследованиями Номура Канэтаро, который подверг сомнению возможность прямого сопоставления данных переписей 1846 и 1872 гг., проведенных, соответственно, бакуфу и правительством Мэйдзи и показывавших значительный рост населения на этом временном отрезке. Номура полагал, что данные переписи 1846 г. занижены, обосновывая это тем, что дайме, подавая сведения центральному правительству о численности населения в своих владениях, делали это скорее формально, особенно в конце эпохи Токугава. Кроме того, он был уверен, что в некоторых случаях княжества подавали фальсифицированные сведения, и считал, что в японской литературе преувеличивали эффект влияния на численность населения абортов и детоубийства. Последующие исследования в области исторической демографии подтвердили правильность его позиции.

В токийском университете Кэйо Номура Канэтаро создал исследовательскую группу, которая занялась тщательным анализом храмовых метрических записей (сюмон аратамэ тё), составлявших основу ранних переписей населения. Эта работа продолжилась и после смерти Номура. Исследовались регистрационные документы деревни Коми в провинции Мино. В 1960 г. ученик Номура Хаями Акира взялся за изучение демографической ситуации в период Токугава, используя метод французских и английских демографов, известный как «реконструкция семьи» (family reconstitution)[180]. Основой послужили регистрационные документы, сохранившиеся в деревенских храмах.

Как известно, результаты переписи являются основным источником сведений о численности населения. Хотя в первый раз перепись всего населения (кокусэй тёса) была проведена в Японии в 1920 г.[181] (более ранние переписи охватывали не все слои населения страны), это мероприятие имеет в Японии долгую историю. Уже в VII в. была осуществлена перепись крестьянского населения, цели ее были чисто фискальные. При императоре Котоку (645–654) начались так называемые реформы Тайка («великие реформы»). В плане их осуществления с 652 г. велась подготовка к проведению переписи податных дворов и введению надельной системы (хандэн). Учет крестьян был связан с выдачей им подушных наделов, с которых они платили налоги и выполняли повинности[182].

Судя по позднейшим документам, до составления подворного реестра и налоговой росписи главы дворов подавали властям собственноручно составленную справку, в которой содержались сведения о числе членов хозяйства, их возрасте, семейном положении, здоровье, о податном и неподатном состоянии. На основании справок власти составляли подворные и налоговые списки и передавали их в Государственный совет (дадзёкан). Подворная перепись проводилась раз в 6 лет, налоговая — ежегодно. Как составлялись роспись и подворный реестр во второй половине VII в., неизвестно. Не сохранилось и конкретных цифр о численности крестьянского населения. Но важно то, что семья, двор твердо стали низшей хозяйственной и податной единицей[183].

Точный подсчет численности крестьянского населения в VIII в. был сделан в 20-х гг. XX в. известным японским математиком Савада Гоити, впервые в Японии применившим количественные методы в историко-демографическом исследовании. Савада опирался на весь круг источников по истории VIII в. — «Продолжение анналов Японии», книги подворных переписей, данные о числе деревень, площади пахотных земель и др. Он не мог показать динамику населения Японии, но определил его общую численность в VIII в. в 6–7 млн чел., из которых крестьяне составляли 5,58 млн.[184]

В начале X в. надельная система фактически перестала существовать. Переписи населения не проводились, ушла из практики и система подворной переписи. Однако это не означало, что не существовало никаких форм учета населения. Косвенно об этом позволяет судить кодекс «Госэйхай сикимоку», где в одной из статей говорится о наказаниях за бегство крестьян[185]. Так что в отдельных владениях какой-то учет податного населения проводился. Но документов, относящихся к IX–XV вв., не сохранилось, и в демографической истории это время является своеобразным белым пятном.

С середины XV в. Япония вступила в полосу междоусобных войн, получившую в японской историографии название сэнгоку дзидай — «период воюющих провинций». Власть центрального правительства тогда фактически перестала существовать, и никаких переписей не проводилось.

Во второй половине XVI в. Тоётоми Хидэёси возобновил практику переписи населения ив 1591 г. приказал провести ее в 66 провинциях. Эта перепись получила название хитохараи «очищение людей от зла». Она осуществлялась одновременно с составлением земельного кадастра и была частью общей аграрной политики и сословной реформы Хидэёси. Целью переписи было выявление численности и социального состава сельских и городских жителей, чтобы приписать их, особенно крестьян, к постоянному месту жительства, запретив переход из провинции в провинцию и из деревни в деревню. Регистрировалось не только работоспособное население деревни, но и старики и дети[186]. Кроме того, перепись должна была законодательно установить новую сословную систему, исключавшую всякую возможность отрыва крестьян от земли и перехода лиц из сословия в сословие[187].

Заботясь об укреплении своего экономического положения, некоторые даймё сами стали проводить перепись населения в своих владениях (например, даймё Ходзё из района Канто или даймё Такэда с о-ва Кюсю[188]). В метрической книге фиксировались возраст и пол, что диктовалось необходимостью привлечения крестьян к воинской и трудовой повинностям и сбору налогов. Лучше всего такая работа была проделана в княжестве Кокура на о-ве Кюсю в начале XVII в. даймё Хосокава провел перепись населения в 1609 и 1611 гг., затем в 1622 г. Регистрировалось и количество лошадей и рогатого скота. Записывалось число домов и людей, наличие рабочего скота в каждой деревне. Такую же перепись провел даймё Уэсуги из Ёнэдзава в районе Тохоку. Однако не было единой системы в отношении того, с какого возраста следует регистрировать детей. В большинстве владений в списки включали годовалых детей, в других — 2-3-летних, где-то — более старших. Например, в княжестве Вакаяма не записывали детей младше 8 лет[189]. Это показывает, что включение детей в храмовые книги не преследовало религиозных целей, а объяснялось необходимостью определить трудовые ресурсы княжества.

* * *
Демографические процессы на протяжении двух с половиной столетий эпохи Токугава отличались разнообразием. Длительный мир, наступивший в стране с учреждением третьего сёгуната, способствовал оживлению хозяйственной деятельности, что подхлестнуло рост народонаселения и оказало влияние на демографическое поведение японцев. Вместе с тем динамика численности населения имела большие различия по районам, а демографический рост подвергался ярко выраженному влиянию природно-географических факторов.

Демографические процессы в эпоху Токугава можно разделить на три стадии:

1) быстрый рост населения в XVII в.;

2) устойчивая демографическая ситуация в первой половине XVIII в. и ее дестабилизация во второй половине XVIII в., когда начались большие колебания численности населении в отдельных районах Японии;

3) начало прироста населения в XIX в.

Существует множество вариантов подсчета общей численности населения, но, когда речь идет об исторической демографии, они, как правило, базируются на косвенных или частичных данных и носят зачастую весьма приблизительный характер. Чем дальше от нашего времени отстоит эпоха, тем более неполными становятся демографические данные. Многие ученые придерживаются мнения, что «цифры опасно ненадежны».

До сих пор в японской историографии нет единого мнения относительно численности населения Японии в конце XVI — начале XVII в. Уже на протяжении многих лет ученые, говоря о численности населения в начале XVII в., приводят цифру 18,5 млн чел., ссылаясь на работу японского историка Ёсида Того (1864–1918)[190]. Метод его подсчета был чрезвычайно прост. Он исходил из того, что 1 коку составлял годовую норму для пропитания одного человека. Поскольку в конце XVI в. урожай за год составлял в среднем 18,5 млн коку, то, по мнению Ёсида Того, население Японии в тот период насчитывало 18,5 млн чел.[191]

Такое, на первый взгляд логичное, построение таит в себе множество ловушек. По мнению Хаями Акира, одного из самых авторитетных японских ученых в области исторической демографии, неверно считать, что между зафиксированной в документах величиной собранного урожая и численностью населения существовала прямая корреляция. В свое время Хидэёси, проводя обследование земель, преследовал фискальные цели и установил удобный с этой точки зрения стандарт для годового обложения деревни и выплаты жалованья самураям рисом. Введенная им новая единица измерения урожая в пересчете на коку риса (кокудака), говоря языком статистики, отражала доходность земли или всего владения. Фактически речь шла не о реальных цифрах сбора зерна, а о подлежавшем налогообложению вмененном доходе, величина которого в зависимости от качества земли колебалась от 1 коку 8 то[192] до 8 то на единицу площади. В неурожайные годы размер налога снижался.

С течением времени величина кокудака не менялась. Переобследование земель в эпоху Токугава официально запрещалось (обследовались лишь целинные земли), даже когда было очевидно, что в результате совершенствования агротехники продуктивность хозяйства возросла и доходность земли повысилась. Поэтому зачастую реально собранное количество зерновых было выше установленной нормы.

Данные по разным районам Японии показывают большие различия в соотношении размеров кокудака и количества населения. Нельзя утверждать, что обмер земель, проведенный при Хидэёси, был полным. Кроме того, иногда власти, проводя обмер земли, учитывали численность семьи и, если она была большой, сообщали о меньшей величине урожая. Поэтому, по мнению Хаями Акира, реально собранный урожай зерновых в пересчете на коку был больше, чем численность населения, и расчеты, сделанные Ёсида Того, не являются достоверными[193]. Хаями считал, что население колебалось в пределах от 6 млн 220 тыс. до 9 млн 800 тыс. чел.[194]

На основе разных источников приводятся следующие цифры численности населения на начало периода Токугава: 8 млн, 10 млн, 12 млн чел. Последняя цифра вызывает наибольшее доверие, поскольку основывается на исследовании местных документов. На основе их изучения многие ученые отмечают рост населения в XVII в., своего рода «демографический взрыв», что было связано со многими факторами политического и социально-экономического характера и, прежде всего, с установлением длительного мира. Следует, правда, отметить, что прирост населения имел существенные отличия по районам, а в некоторых из них практически не наблюдался.

С демографической ситуацией связано и освоение новых земель, поощрявшееся при Токугава с целью расширения налоговой базы. Оно сопровождалось появлением большого числа новых деревень. Особенно интенсивно этот процесс шел в 1645–1697 гг., когда в западной части Японии появилось 2029, а в восточной — 5506 деревень. Освоение новых земель способствовало становлению мелких крестьянских хозяйств, где производительной единицей являлась семья. При этом характер семьи изменился — произошел распад больших семей, и появилась семья, состоящая из брачной пары. Семейный труд был более производительным, что привело к росту рождаемости. Кроме того, многочисленное потомство служило как бы гарантией экономического процветания. Таким образом, под влиянием социально-экономических факторов изменилось демографическое поведение, произошел рост числа браков и рождаемости, которая при относительно низкой смертности[195] стала определяющим фактором роста населения.

К началу XVIII в. население Японии стремительно выросло. Годовой прирост составлял от 0,61 % до 0,96 %. Сэкияма Наотаро приводит следующие цифры численности населения: 1600 г. — 12 млн чел.; 1650 г. — 17 млн 180 тыс. чел.; 1700 г. — 27 млн 690 тыс. чел.; 1720 г. — 31 млн 280 тыс. чел. Как видно из приведенных данных, наибольший прирост населения произошел во второй половине XVII в.[196] Это был, по всей видимости, первый в истории Японии скачок в росте численности населения, которое выросло вдвое. Прирост вскоре закончился в одних районах, но в других продолжался длительное время, что зависело от степени освоения новых пахотных земель.

В тот же период изменились условия жизни крестьян. Они начали носить одежду из хлопчатобумажной ткани (до этого она изготовлялась из конопляных ниток), пользоваться керамической посудой, есть рыбу. Все это сказалось на уменьшении детской смертности и увеличении продолжительности жизни[197].

Еще один фактор способствовал быстрому росту населения в начале периода Токугава — возникновение городов нового типа как центров ремесла и торговли. К концу XVIII в. Япония была одной из самых урбанизированных стран мира. Число горожан выросло до 3 млн 780 тыс. чел., что составляло 12 % от общей численности населения страны[198]. С ростом городов повысилась роль деревни в обеспечении их сельскохозяйственными продуктами и сырьем для ремесленного производства, что, в свою очередь, способствовало развитию специализации в выращивании культур и рыночной активности.

* * *
Сёгуны Токугава положили начало регулярному проведению переписей населения в масштабах всей страны. Первая из них прошла в 1721 г. Она являлась частью административно-экономических мероприятий бакуфу, так называемых реформ годов Кёхо (1716–1735), целью которых было укрепление центральной власти, увеличение доходов сёгуната, стремление ослабить экономическое могущество купеческого сословия, восстановить пришедший в упадок боевой дух самураев. Правивший тогда сёгун Ёсимунэ (1684–1751) издал указ, согласно которому даймё должны были подать сведения о численности населения в своих владениях. Переписи подлежали крестьяне, торговцы, горожане, синтоистские и буддийские монахи, эта и хинин. Из нее выпали айну, жившие на о-ве Эдзо (так в то время японцы называли о-в Хоккайдо), кугэ (киотская аристократия), самураи, дети до 15 лет, бродяги[199].

Распоряжение о проведении переписи было повторено в 1726 г. с указанием, что сведения о численности населения следует подавать каждые 6 лет, в годы крысы и лошади. Кроме того, предписывалось проводить перепись в период, свободный от сельскохозяйственных работ. Разумеется, демографический учет был несовершенным: не было единой формы учета и многое делалось по усмотрению того или иного даймё.

Нельзя утверждать, что до наших дней сохранились все сведения, которые даймё подавали центральному правительству. Не следует заблуждаться и относительно того, что эти данные точно отражали реальную картину численности населения княжеств. Тем не менее благодаря им современные демографы получили «опорные точки», позволяющие проследить динамику численности населения в эпоху Токугава.

Основой для переписи населения послужили сюмон аратамэ (записи вероисповедания прихожан в храмовых книгах), которые были своеобразным механизмом надзора над населением. Они были введены в 1630 г. с целью искоренения христианства и сначала являлись обязательными лишь на землях, подчиненных бакуфу, но к 1671 г. распространились на всю страну. «Проверка» вероисповедания должна была проводиться ежегодно. Система сюмон аратамэ и нимбэцу аратамэ «исправление состава семьи» просуществовала до 1872 г.

Форма сюмон аратамэ была стандартизирована в период Камбун (1661–1672). В документе регистрировались глава дома, члены семьи мужского пола и незамужние женщины. Указывались также родство по отношению к главе дома и принадлежность к той или иной секте или храму. В большинстве сохранившихся записей указан и возраст. В некоторых записях содержатся дополнительные сведения: о количестве земельных владений, о несельскохозяйственных профессиях, даты заключения браков, сведения об использовании наемного труда, где он применялся, его условиях и оплате; как правило, фиксировалось и имя нанимателя. Кроме того, указывался размер кокудака, установленный для деревни, общее количество жителей, число лошадей и наличие рабочего скота[200]. Таким образом, эти записи давали живую картину деревни — ее социальный облик, динамику экономического развития.

Когда в 1721 г. был издан указ о широкой переписи населения, в Японии не понадобилось изобретать форму ее проведения. Метод подсчета населения был оставлен на усмотрение властей княжеств, а для даймё простейшим способом было использовать эти храмовые документы, куда были внесены жители каждой деревни[201].

До сих пор нет единого мнения относительно численности населения Японии по результатам переписи 1721 г. В работе Сэкияма Наотаро «Структура населения Японии в период кинсэй» приводится цифра в 26 065 425 чел.; в других работах можно встретить цифру в 28 млн чел., а Хаями Акира считает, что ее можно увеличить и до 30 млн. Обрабатывая данные по разным районам Японии,он пришел к выводу, что начиная с XVII в. население выросло в 3,06–4,82 раза, а годовой прирост составлял 0,9–1,3 %[202]. Причем это увеличение было достигнуто только за счет естественного прироста.

Результаты переписей, проводившихся правительством Токугава, несмотря на несовершенство их методов, дают ученым материал для изучения динамики численности населения. Работа в этой области началась сравнительно недавно, и следует надеяться, что дальнейшее изучение местных документов внесет ясность в спорные вопросы и позволит уточнить цифры численности населения Японии того времени.

* * *
В XVIII в. демографическая кривая в Японии начала меняться. Рост численности населения затормозился. В некоторых районах прирост населения практически прекратился, в других же он не был таким стремительным, как в XVII в.

Явление это не было внезапным. На протяжении длительного времени его обуславливали ухудшение климата и стихийные бедствия, хотя не следует исключать и причины экономического характера.

Середина XVIII и начало XIX в. были отмечены похолоданием климата на всем земном шаре, что было связано с резким расширением ледников. В Японии зимой случались сильные холода, в Осака даже замерзала река Ёдогава. Понижение температуры, сокращение солнечных дней, затяжные дожди, наводнения губили урожай на корню — рис даже не всходил. Наибольшему изменению климата подверглись северо-восточные районы страны. И еще одна напасть обрушилась на Японию — полчища саранчи, прилетавшей с материка.

Эти стихийные бедствия приводили к неурожаям и голоду. Именно голод был главным фактором, оказывавшим влияние на показатели смертности и рождаемости[203]. Коэффициент роста населения в голодные годы резко снижался, а смертность населения росла и в деревне, и в городе, где для социальных низов голод был особенно губителен.

В XVIII в. следует выделить 1732 г. и 80-е гг., когда в стране свирепствовал сильный голод, что нанесло ощутимый удар по численности населения страны. В 1732 г. наводнение, холод и саранча уничтожили значительную часть урожая; в годы Хорэки (1751–1764) и Тэммэй (1781–1789) неурожай был вызван резким снижением температуры в летний период.

В период Тэмпо (1830–1844) 30-е гг. были неурожайными, холодное лето сопровождалось затяжными дождями. Согласно статистическим данным бакуфу, в 1834–1840 гг. население Японии снизилось на 4,2 %. Это было второе резкое снижение численности населения, только потери 80-х гг. XVIII в. превышали этот уровень. В те годы лишь в 8 из 68 провинций был отмечен рост населения; в 27 провинциях потери составили 5 % и более[204].

Три «великих голода» (1732 г., 80-е гг. XVIII в., 30-е гг. XIX в.) резко сократили численность населения Японии — на 10 % по сравнению с 1721 г. Особенно пострадали районы Тохоку, Канто, Хокурику, Кинки; в Хигасияма, Токай, в западной и южной частях Японии ущерб был меньше. И в то же время на о-ве Сикоку и на западе о-ва Кюсю население увеличилось[205].

Голодные годы были наиболее благоприятными и для распространения всякого рода болезней. К счастью, Япония XVII–XVIII вв. не знала таких опустошительных эпидемий, как Европа, где в XVII в. только от оспы умерло 10–15 % населения. В японских источниках нет сведений и об эпидемиях чумы, а также брюшного и сыпного тифа.

С древних времен болезни попадали в Японию с материка. Изоляция страны от внешнего мира сыграла роль санитарного кордона на пути проникновения заразных болезней. Так, от «черной смерти» (чумы) Японию спасало, главным образом, то, что страна не вела в широких масштабах внешнюю торговлю, не ввозила зерно, и поэтому в нее не попадали крысы — переносчики этой болезни.

В Японии самыми опасными болезнями считались оспа и корь, причем самым большим «убийцей» была оспа. Упоминание об эпидемии оспы в Японии можно встретить в записях, относящихся еще к 735 г. Оспой заражался практически каждый ребенок в возрасте до 5 лет. От нее не спасало и высокое социальное положение родителей: сохранились записи, что оспой болели дети из дома Токугава. От оспы умирало много детей, что отрицательно сказывалось на росте населения. На рождаемость влияло и то, что оспа оказывала влияние на половую потенцию мужчин.

Уже в X в. японцы знали, что у переболевших корью и оспой вырабатывается невосприимчивость к повторному заболеванию. В начале XIX в. в Японию попала вакцина от оспы. В 1811 г. японец по имени Кудзо, попавший в Россию в результате кораблекрушения, привез в Японию противооспенную вакцину. В доме врача в Охотске он видел, как делается прививка, но в княжестве Мацудайра, где он рассказал об эффективности прививки, ему никто не поверил. Имя его было забыто, а основоположником оспопрививания в Японии стал считаться Накагава Городзи (1768–1848). Случайно попав в Россию, он работал в Иркутске помощником лекаря и наблюдал результаты прививок против оспы. Вернувшись в 1813 г. в Японию (его обменяли на захваченного в плен В.М. Головнина), Накагава применил полученные в России медицинские знания во время эпидемий оспы в 1824, 1835 и 1842 гг. А в 1849 г. врач Мити Мияко в Хиросима сделал прививку против оспы при помощи вакцины, привезенной в Нагасаки голландцем Моникэ Отто. Это произошло спустя 35 лет после того, как Кудзо впервые привез вакцину в Японию[206].

Эпидемии кори случалась в Японии редко. От них страну спасали географическое положение и относительно теплый климат — вирус кори недолговечен и лучше развивается при холодной температуре. Скорее всего, корь попадала в Японию из Китая[207].

Хотя в 1837–1838 гг. Япония сильно пострадала от эпидемии, которая охватила всю страну (город Осака за эти два года потерял 11 % своего населения), до 50-х гг. XIX в. эпидемиологическая ситуация в Японии в целом была благополучной. Смертность от инфекционных болезней в Японии была ниже, а продолжительность жизни выше, чем в Европе. Свою роль в этом сыграла и традиционная чистоплотность японцев, которую отмечали все иностранцы, в том числе и русские, побывавшие в Японии в то время, — привычка мыться горячей водой и пить кипяченую воду. Исследование документов, хранящихся в 251 храме провинции Гифу и относящихся к 1700–1850 гг., показало, что люди умирали в среднем в возрасте 59,7 лет[208].

До 1854 г. все порты находились под контролем бакуфу, и власти строго следили за порядком в них. Там были карантинные корабли, где содержались больные, если таковые были обнаружены на судах, прибывших в Японию. Однако в связи с «открытием» страны эпидемиологическая обстановка в Японии изменилась к худшему. В 1858 г. в Нагасаки началась эпидемия холеры, которая быстро распространилась по стране. Не сохранилось точных данных о числе ее жертв, но статистические выкладки, сделанные уже в эпоху Мэйдзи, показали, что в 1861 г. родилось на 12 % меньше людей, чем годом ранее. А для центральной части Японии эти цифры были еще выше: в 1861 г. было на 80 % меньше новорожденных, чем в 1860 г. Возможно, столь кризисная демографическая ситуация была обусловлена или низким коэффициентом рождаемости, или высоким коэффициентом смертности младенцев[209].

Стихийные бедствия были одной из главных причин сокращения сельского населения. Голод приводил и к тому, что крестьяне покидали родные места и искали спасения в более благополучных районах. Свою роль сыграл и процесс урбанизации, когда «невостребованное» население мигрировало из деревни в город. Дэкасэги (отходничество) в местных документах фиксировалось как временный уход, поскольку по закону крестьяне должны были возвращаться домой, но многие этого не делали. Поэтому происходило сокращение сельского и рост городского населения.

Хаями Акира, анализируя храмовые документы деревни (сюмон кайтё) Сайдзё в Хирано, пришел к выводу, что миграция объяснялась экономическими причинами. Жители этой деревни не могли полностью существовать за счет сельского хозяйства. Люди из этой деревни уходили в основном в большие города (Киото, Нагоя, Осака), где нанимались в ученики, в услужение, работали в ткацких мастерских. Больше всего отходников было среди арендаторов: 63,1 % среди мужчин и 74 % среди женщин. Неожиданно широко занимались отходничеством мужчины из средних слоев деревни, а меньше всего оно было распространено среди женщин из ее верхних слоев[210].

Миграция населения в немалой степени оказывала влияние на динамику численности населения в отдельных районах страны и в благополучные годы. Причины ее были чисто экономическими — направления миграции определялись прежде всего возможностью получить работу. Многие ученые отмечают проявившуюся в XVIII в. тенденцию к постепенному снижению численности населения в больших городах и к ее росту в небольших. Происходило это за счет развития деревенской промышленности, в ходе которого довольно быстро происходило ее перемещение в районы с избыточной и дешевой рабочей силой. В экономически развитых районах население увеличивалось за счет мигрантов. Крупнейшие города, такие как Эдо, Киото, Осака, также привлекали возможностью получить работу, и рост населения в них происходил за счет пришлого люда. Например, в середине XIX в. 25–33 % простых жителей Эдо родились вне его пределов[211].

В результате миграции происходили большие изменения в социальной, возрастной и географической структуре населения. В городах оказывалось относительно меньше стариков и детей и больше взрослого населения. Кроме того, в городах проживало меньше женщин, и браки там были, как правило, более поздними. Например, Эдо в XVIII в. был «мужским» городом, что объяснялось его статусом. Поэтому рождаемость в городах была ниже, а смертность выше, чем в деревне. Наконец, в городах была большая скученность населения, что способствовало распространению болезней. Однако смертность в японских городах была ниже, чем в европейских. В период Токугава в городах была хорошо налажена система уборки мусора и вывоза экскрементов, а обычай мыться приводил к ограничению распространения инфекционных болезней[212].

* * *
С наступлением XIX столетия демографическая ситуация начала меняться в лучшую сторону. Хотя голод и эпидемии 1830-х и 1850-х гг. неблагоприятно отразились на демографической ситуации, в первой половине XIX в. можно проследить устойчивую тенденцию к росту населения в большинстве провинций страны. Постепенно стало исправляться положение в восточной и северо-восточной частях Японии, и к началу периода Мэйдзи (1868–1912) туда стал перемещаться «демографический центр тяжести».

Переписи населения в Японии продолжались до 1846 г. Потом в стране обострилась политическая ситуация, переписи прекратились и были возобновлены уже правительством Мэйдзи в 1872 г. Таким образом, образовался пропуск в 16 лет, что сильно затрудняет определение численности населения страны в самом конце эпохи Токугава.

Согласно последней переписи, проведенной бакуфу в 1846 г., население Японии составило 26 млн 910 тыс. чел. Можно предположить, что его реальная численность была больше: ведь в период Токугава не все социальные слои подлежали переписи, да и форма учета была несовершенной. Кроме того, 1846 г. был годом хи-но э ума — огненной лошади, считавшимся неблагоприятным для рождения детей, особенно девочек. Считалось, что женщины, родившиеся в такой год, были склонны к дурным поступкам, способны убить мужа, устроить пожар. На таких девушках не хотели жениться, и вполне возможно, что родители просто не регистрировали новорожденных девочек, что искажало данные переписи[213].

Что касается переписи 1872 г., то по ее результатам население Японии составило 33 млн 110 тыс. чел. Спустя некоторое время кабинет министров на основе дополнительных данных исправил эту цифру и довел ее до 34 млн 800 тыс. чел.[214] Следует учитывать, что перепись 1872 г. была проведена на основе книг посемейной записи (косэки сэйдо), куда записывались фамилия, имя, место и дата рождения. Кроме того, ею были охвачены и о-ва Рюкю. Поэтому разница в цифрах 1846 и 1872 гг. вовсе не означала, что в первые годы эпохи Мэйдзи население стремительно выросло. Имевшийся тогда прирост следует рассматривать как продолжение демографических процессов, начавшихся в конце эпохи Токугава.

* * *
Совокупность исторических, социально-экономических и природных факторов обусловила японский вариант естественного воспроизводства населения. В XVIII–XIX вв. в благополучные годы прирост населения составлял 13 %. В большинстве районов население увеличилось на 10–30 %[215]. И в 1846–1872 гг., несмотря на временные спады, население продолжало расти. Ежегодный прирост составлял 0,3–0,4 %[216].

В районах, где были развиты шелководство и производство шелковых ниток, ежегодный прирост населения во второй половине XIX в. составлял 1 %, что происходило за счет увеличения коэффициента рождаемости. Этому способствовало и то, что с 30-х гг. XIX в. там проживало большое число женщин.

В течение всего периода Токугава происходил умеренный рост населения в экономически развитых районах, прилегающих к Японскому морю, где имелись многочисленные возможности для неаграрных занятий. В 50-е гг. XIX в. население росло за счет увеличения коэффициента рождаемости, но смертность в то время еще не упала. При этом становление семьи как хозяйственной единицы обеспечивало потенциальные возможности для роста населения[217].

В эпоху Токугава японцы научились бороться со стихийными бедствиями, например, с нашествиями саранчи; для ее уничтожения они использовали ворвань. Местные власти строили хранилища для риса на случаи неурожаев. Появились элементы планирования семьи: многие крестьянские семьи старались иметь столько детей, сколько они могли прокормить. Известны случаи, когда даймё субсидировали расходы на воспитание детей в своих владениях, чтобы препятствовать практике абортов и детоубийств. В первой половине XIX в. в Японии благодаря прививкам против оспы снизилась детская смертность, что отразилось на общей демографической ситуации.

В свете всего сказанного представляется неверным вывод о наступлении в Японии демографической стагнации в середине и конце периода Токугава, когда в результате стихийных бедствий темп роста населения замедлился. Правильнее говорить об изменении динамики роста народонаселения. Причем следует принять во внимание, что низкий прирост обеспечивал больший доход на душу населения, что явилось одной из предпосылок быстрой индустриализации страны в период Мэйдзи.


Деревня и сельское хозяйство

Производство продуктов питания является первейшим условием жизнеобеспечения всех слоев общества. Поэтому какие бы изменения ни происходили в политической и социально-экономической жизни Японии, решающее значение имели процессы в сельском хозяйстве, остававшемся главной производственной сферой деятельности жителей Японии.

У японского государства эпохи Токугава было несколько источников благосостояния. Большой доход давали рудники и леса, немалые суммы поступали в казну бакуфу, лично сёгуна и даймё от торгово-предпринимательской деятельности купечества. Но основу богатства сёгуна и феодальных князей составлял рисовый налог, поступавший из деревни. По словам Г. Нормана, крестьянство, подобно Атланту, держало на своих плечах японское общество. Оно составляло 84 % от общей численности населения[218].

В отечественном японоведении отдельные периоды аграрной истории докапиталистической Японии получили освещение в работах М. В. Воробьева, А. Л. Гальперина, Н. И. Конрада, С. С. Паскова, Г. И. Подпаловой, И. Г. Позднякова, И. М. Сырицына, однако в полном виде она до сих пор не написана. В связи с этим нет и единого понятийного аппарата. А история землевладения и землепользования в Японии очень важна не только для понимания механизма развития капиталистических отношений, но и для изучения процессов социальной мобильности, складывания социально-классовой структуры японского общества, поскольку, несмотря на жесткую систему контроля и регламентации, в XVII–XVIII вв. шел процесс разрушения сословных перегородок, наблюдалась практика продажи земли. Главной силой, размывавшей феодальные устои, было развитие товарно-денежных отношений.

Деревня как местная административно-хозяйственная единица сложилась к началу периода кинсэй и в этом качестве использовалась как удобный механизм для сбора налогов. Но до того японская деревня прошла длительный путь развития. Первоначально это была совместно проживавшая группа земледельцев, связанных между собой кровным родством по материнской линии; иначе говоря, понятие селения совпадало с понятием родовой общины. Первый шаг к ее разрушению был сделан в результате отделения ее части из-за необходимости расширить площадь обрабатываемых земель. В дальнейшем при зерновых амбарах-миякэ крупных родов стали зарождаться поселки нового типа, которые населяли земледельцы, работавшие на царских полях (мита) или на землях старейшин.

Оседлое существование на определенном месте и общее основное занятие обусловили то, что деревня (мура) была тогда одновременно и селением, и социально-экономическим объединением. Продукция земледелия не поступала в собственность отдельных кровнородственных групп, а только распределялась между ними, составляя собственность мура в целом. Древняя японская мура была формой общины[219]. Постепенно на новых землях при образовании новых поселений и новых хозяйств основное значение приобрело внеродовое объединение, община из кровнородственной превратилась в соседскую, и на первый план выдвинулась семья (хандэн).

В VII в. в Японии была введена надельная система. Каждый крестьянский двор получил во временное пользование землю соответственно числу членов семьи, начиная с шестилетнего возраста. Налоги стали взиматься не подворно, а подушно. Поэтому систематически, раз в 6 лет, должны были происходить переделы земли в соответствии с изменениями в составе семьи. Деревни были выделены в особую административную единицу (ри)[220].

После того как на смену надельной системе пришла система поместного землевладения (сёэн), поселения, где жили крестьяне и самураи низкого ранга, стали называть сюраку, сато, мура. Сначала это были поселения внутри сёэн, затем крестьяне стали селиться за их пределами. Их совместное проживание и однотипный род деятельности получили название кёсонсэй[221], что можно перевести как «общинность». В это понятие входила не только деревня как таковая, но и взаимопомощь земляков в сельскохозяйственном производстве и в повседневной жизни. Эту деревенско-общинную структуру использовали и как механизм для сбора налогов.

Главным структурообразующим звеном при формировании деревни (мура) стали мелкие независимые крестьяне, а господствующей силой — кокудзин (местные феодалы), а затем сэнгоку даймё. Позднее в результате административно-экономических мероприятий Хидэёси и Иэясу деревня превратилась в административно-хозяйственную единицу со своим специфическим образом жизни, законами и взаимоотношениями как внутри деревни, так и с внешним миром. За деревней закреплялась определенная территория. Земли и владевшие ими крестьяне регистрировались в специальных кадастрах (кэнтитё). Деревня несла коллективную ответственность за уплату налога, иски, договоры, преступления и т. д.

По правилам каждый год должно было проводиться обследование полей с целью определения урожая и установления размера налога (кэмихо). Однако на деле такие пересмотры не практиковались, и с середины эпохи Токугава норма устанавливалась в среднем, исходя из размера урожая предыдущего года, и пересматривалась раз в 5 или 10 лет. Эта практика получила название дзёмэнхо. Все чаще налог уплачивали деньгами; особенно характерным это было для деревень, расположенных в горах[222].

В «Тайко кэнти» были записаны имена глав крестьянских семей, которые отвечали за уплату налога, что, по мнению властей, должно было обеспечить его стабильное поступление. Но реализовать эту задачу в масштабах всей страны было не так-то легко. Уже в XVI и в начале XVII в. можно было обнаружить несоответствие в качестве земли даже у жителей одной деревни. Отсюда возникали трудности в определении урожайности, а следовательно, и нормы налога.

Размер налога не был одинаковым на всем протяжении эпохи Токугава. В свое время Хидэёси установил размеры налогообложения в пропорции 2:1 — две доли даймё, одна — крестьянину. Но эта пропорция не только менялась, но и не была одинаковой во всех владениях. Например, во владениях сёгуна соотношение было 6:4, 5:5, йотом 4:6. Иногда налоги снижали, если в результате стихийного бедствия гибло более 30 % урожая. Но в 1728 г. во время реформ Кёхо при сёгуне Ёсимунэ налоги были вновь повышены, и была установлена норма 5:5. В 1737–1764 гг. увеличение налогов приводило к протестам крестьян, особенно в годы Хорэки (1751–1763). Налоговая норма в княжествах обычно была выше — вплоть до 8:2, как в княжестве Такаси в Дзёсю. Кроме натуральной ренты, крестьяне платили еще ряд побочных налогов.

Если число хозяйств в деревне по каким-то причинам уменьшалось (например, умирал глава дома), то даймё требовали, чтобы его вдова или дети продолжали обрабатывать поле и платить налоги. Власти принимали меры, чтобы обеспечить и сохранить жизнеспособность сельского хозяйства. По указу 1649 г. наследство переходило к тем из детей, кто был занят в сельском хозяйстве, причем каждый из них признавался в качестве независимого хозяина. Но эта практика имела очевидные отрицательные последствия, поэтому принимались меры против дробления земельных владений (бунти сэйгэн рэй).


Еще Хидэёси начал предпринимать меры, чтобы воспрепятствовать оттоку крестьян из родных деревень или смене их рода занятий. Об этом свидетельствуют многочисленные распоряжения, запрещавшие уход крестьян, особенно тех, кто занимал в деревне какие-либо официальные должности. Крестьянин мог покинуть деревню, только получив на это разрешение; он должен был указать цель своего ухода и был обязан вернуться домой. Но это правило часто нарушалось (особенно со второй половины XVIII в.) — уходя на заработки в город, многие крестьяне там и оставались, хотя правительство с этим боролось.

Судебно-административные органы зорко следили за сельским населением. Контроль в деревне осуществлялся с помощью пятидворок (гонингуми) — низшей административном единицы. Это была система круговой ответственности за уплату основной ренты и налогов. Кроме того, члены пятидворок были обязаны следить друг за другом, не допуская бегства крестьян из деревни.

В деревнях была своя администрация. Ее низшее звено составляли старосты (нануси или тёя), относившиеся к разряду деревенской администрации (мура якунин). Деревни находились под управлением дайкан и гундай, но их функции на местах выполняли мура якунин, которые и служили связующим звеном между властями и сельским населением. Их или выбирали, или назначали; иногда должность переходила по наследству.

Система землевладения в историческом срезе представляла собой довольно сложную картину. У одного земельного участка, помимо фактического владельца (хонсё), имелись один, два и даже более номинальных владельцев, а обрабатывали землю и выращивали урожай крестьяне-сакунин. Этот социальный слой тоже не был однородным и включал в себя кэнин (безземельных крестьян, слуг в большом крестьянском хозяйстве), работавших на мёсю (владельцев именных наделов). К сакунин относились и дохи, наго, гэбу, сакуси, сёдзи — различные категории зависимых.

Со временем некоторые из этих категорий исчезли, другие изменили свое социальное положение. Уже в XIII в. среди крестьян шел быстрый процесс расслоения. Например, кэнин поднимались в разряд независимых мелких крестьян (дзиэй комин), а мёсю переходили в разряд землевладельцев (дзинуси) или мелких крестьян. В развитых районах этот процесс завершился уже к середине XVI в. В районе Кинай в XVII в. многие кэнин начали приобретать собственные дома и официально переходили в разряд земледельцев, становясь полномочными членами сельских общин[223]. Но в экономически отсталых, особенно горных, районах страны полузависимые кэнин сохранились и в эпоху Токугава.

* * *
Так как земледелие было главным источником доходов бакуфу, то по отношению к купле и продаже, закладу и уступке земельных владений были установлены разного рода ограничения. Даже для передачи владений родителей детям требовалась санкция бакуфу. Непосредственным вассалам сёгуна (гокэнин) запрещалось отдавать свою землю, полученную в качестве феодов. Была совершенно запрещена и продажа пожалованных земель (онтu). Это было сделано из опасения, что эти владения перейдут в руки хигокэнин — самураев, не находившихся в непосредственном подчинении бакуфу, что могло отразиться на финансовом положении последнего[224]. Тем не менее гокэнин из-за бедственного материального положения находили всякие способы продавать или закладывать принадлежавшие им земли.

Разорение или утрата земли владельцами была в порядке вещей, хотя бакуфу стремилось всячески помешать этому, издавая специальные законы (токусэирё) об аннулировании всех прав и обязанностей по договорам купли, продажи, займа и заклада земель. Тогда ростовщики перестали предоставлять кредиты гокэнин, и токусэйрё пришлось отменить. Объективное развитие экономических процессов не удавалось предотвратить никакими законами и постановлениями.

Второй по численности социальной группой в Японии эпохи Токугава были самураи. Их было примерно 7 % от общей численности населения[225]. В результате осуществленного Хидэёси мероприятия, известного как хэйно бунри (отделение самураев от крестьян), основная часть самураев была переселена в призамковые города дзёкаманги. Однако часть самураев осталась жить в деревне. Это были госи — сельские самураи. Они или сами обрабатывали землю, или сдавали ее в аренду.

Родословную этого разряда самураев можно проследить с периода сэнгоку дзидай, когда они участвовали в феодальных усобицах, а в перерывах между ними занимались сельским хозяйством. Эта категория сельских жителей сохранилась в деревне до конца периода Токугава. В результате кэнти Хидэёси они владели землей, и это подтверждалось документально. Но им, так же как и крестьянам, запрещалось носить оружие[226]. Этим они как бы лишались своего прежнего социального статуса, символом которого было право ношения меча.

В разряд госи попадали и богатые крестьяне, и купцы, чей капитал проникал в деревню. Так что, несмотря на строгую сословную регламентацию, в японском обществе постоянно шли социальные сдвиги. Госи принимали активное участие в подъеме целины и сами, иногда с помощь арендаторов, обрабатывали свои участки с доходом в 200 и более коку. Благодаря тому, что госи имели хорошую материальную базу, они оказались наиболее сохранившейся частью сословия самураев, частично превратившись после Мэйдзи исин в новых помещиков. В деревне из их среды формировалась сельская администрация, они играли важную роль в кихэйтай[227] и активно участвовали в антисёгунском движении. Из рядов госи после Мэйдзи исин вышло много местных политических деятелей.

Сословная система, которую начал вводить Хидэёси, и которая окончательно оформилась при Токугава, унифицировала все социальные слои деревни. Теперь все лица, проживавшие в деревне и занимавшиеся сельским хозяйством, получили единый статус — «крестьянин» (хякусё). чем была подчеркнута важность этого слоя, поскольку именно результатами его труда содержалось все общество. Труд земледельца в соответствии с конфуцианским учением считался уважаемым, и в сословной структуре общества они формально занимали вторую ступень после воинов.

* * *
Если посмотреть на японское общество XVII–XVIII вв. как на живой взаимосвязанный организм, то можно выделить два явления большой исторической значимости. Первое и наиболее известное из них касалось политических изменений, в результате которых японское общество периода сэнгоку дзидай превратилось в общество системы бакуфу. На другое явление до сих пор обращалось гораздо меньше внимания. Речь идет об очевидном и значительном техническом прогрессе, результатом которого стал рост производительных возможностей и эффективности хозяйства.

Технический прогресс привел к значительному росту производительности труда (хотя продемонстрировать это количественно довольно трудно — практически нет конкретных данных). Это давало возможность земледельцам и ремесленникам уделять больше времени поискам путей дальнейшего повышения мастерства и расширения экономического размаха дела. В результате технического прогресса появилось множество профессий, что свидетельствовало о высокой степени развития экономики и общественного разделения труда, в чем можно убедиться на примере сельского хозяйства.

Продуктивность японского сельского хозяйства начала возрастать уже с XIV в., особенно в районе Кинай, где находилась древняя столица Японии — резиденция императоров город Киото. Там росли города и открывались регулярные местные рынки. Торговая активность начала проникать и в деревню. Например, крестьяне деревни, расположенной недалеко от порта Овата, ежедневно стали привозить туда на продажу свою продукцию. Кроме того, росла доля уплаты ежегодного налога деньгами, а не натуральными продуктами. Развитию торговой активности в своих владениях способствовали и даймё, поскольку это давало им хороший доход.

Разгоревшаяся в XV в. междоусобная война нанесла огромный ущерб району Кинай и отрицательно сказалась на производительности сельского хозяйства и доходах землевладельцев. Однако несмотря на это во второй половине XVI в. продолжалось, хотя и медленно, развитие товарного производства. Появились новые сельскохозяйственные культуры — табак, сахарный тростник, батат. Уже в XV в. возникли деревни, специализировавшиеся на выращивании определенных культур, росла сеть рынков, менялась структура обращения, увеличивалась товаризация сельского хозяйства.

Установление длительного мира в эпоху Токугава стало положительным фактором — поля не разорялись и крестьяне не отвлекались от сельскохозяйственных работ. Кроме того, переселение самураев в дзёкамати, увеличение городского населения стимулировали развитие сельского хозяйства.

Сёгуны и даймё, основу богатства которых составляли налоги, строго следили, чтобы сельскохозяйственное производство не сокращалось, и были заинтересованы в расширении площадей под посевы риса. При Токугава систематический характер приобрело освоение новых земель. В начале XVII в. площадь обрабатываемой земли составляла 2 млн 65 тыс. тё[228], к середине XVIII в. — 2 млн 971 тыс. тё, во второй половине XIX в. — 3 млн 234 тыс. тё. Таким образом, к середине XVIII в. обрабатываемая площадь выросла на 906 тыс. тё, а с середины XVIII в. до второй половины XIX в. — на 263 тыс. тё. В 1645–1697 гг. прирост обрабатываемых земель по стране составил 13,6 %, а в 1697–1830 гг. — 0,9 %[229]. Уменьшение прироста можно объяснить тем, что к концу эпохи Токугава практически все пригодные для использования земли были уже освоены. Кроме того, появление новых городов и деревень и разного рода инженерные работы отнимали площадь у посевов. Особенно активно работы по обустройству берегов рек, строительству дамб, водохранилищ и оросительных каналов велись в 1601–1650 гг.[230]

Период Токугава отмечен техническими изменениями в области сельскохозяйственной техники. Увеличился спрос на сельскохозяйственные орудия и различный производственный инвентарь. Совершенствовалась система орошения, увеличивались расходы на удобрения. Мотыга была заменена плугом[231], использование быков и лошадей в сельском хозяйстве позволило производить более глубокую вспашку, что привело к увеличению производительности крестьянского труда и урожайности культур. Развитие техники дало возможность интенсифицировать осушение заболоченных земель, что стало одной из причин повышения урожайности риса в западной части Японии[232]. Совершенствование агротехники позволило собирать по два урожая в год. Создавались условия для интенсивного ведения сельского хозяйства, продукты стали выращиваться на продажу.

Среди японских экономистов до сих пор нет единого мнения в оценке количества производимой сельскохозяйственной продукции в период Токугава. Однако очевидно, что разрыв между реально получаемой продукцией и установленным размером кокудака с течением времени увеличивался. Косвенно о росте производственных мощностей сельского хозяйства свидетельствует и значительный рост неаграрного населения, которое необходимо было кормить. С ростом городов повышалась роль деревни в обеспечении их сельскохозяйственными продуктами и сырьем для ремесленного производства, что, в свою очередь, способствовало развитию специализации в выращивании культур и рыночной активности.

Основными сельскохозяйственными культурами в Японии тех лет были рис и хлопок. Но постепенно в сельском хозяйстве страны наметились структурные изменения — посевы риса начали сокращаться, его заменял хлопчатник, т. е. происходило вытеснение зерновых культур техническими. В некоторых частях Японии уже в XVII в. крестьяне стали выращивать культуры на продажу, а в XVIII в. товарное производство начало приобретать широкие масштабы. Расширение площадей под техническими культурами привело к тому, что крестьяне стали покупать продовольствие, поскольку прекратили сеять рис и злаковые культуры.

Семена хлопчатника были завезены в Японию из Индии в 799 г., но особого распространения эта культура в то время не получила[233]. Вторично хлопчатник был завезен из Кореи в XIV в. и получил распространение примерно в 1492–1520 гг. Площади под посевы хлопчатника год от года расширялись, что свидетельствовало об экономической выгодности этой технической культуры. В дальнейшем производство ниток повлекло за собой потребность в красителях, и начиная с XVI в. шло расширение площадей под посевы индиго.

Распространение хлопчатника имело большие последствия для экономического развития Японии. Он постепенно стал культурой, на основе которой интенсивно развивалось товарное производство, и которая оказала большое влияние на развитие домашней деревенской промышленности. В провинции Микава уже в 1510 г. приступили к изготовлению хлопчатобумажных тканей, которые прежде ввозились[234], а в конце XVI в. в уезде Нисинари провинции Сэццу изготовляли ткань «кодзума», которую продавали в лавках Киото[235]. Известно, что уже в 1580 г. на одной из почтовых станций в провинции Мусаси торговали хлопчатобумажными тканями, которые предприимчивые торговцы скупали у крестьян из окрестных деревень. В западной части Японии скупка и продажа тканей получили распространение несколько позже.

Домашнее текстильное производство, в которое уходит своими корнями развитие текстильной промышленности, существовало в Японии и в мануфактурный, и в фабричный периоды ее экономической истории. Этой живучести способствовали доступность и простота технологии, а также отсутствие необходимости в специальных производственных помещениях и в подсобных работниках. Прядение и ткачество производились на дому силами членов семьи. Так, в княжестве Тёсю среди всех неаграрных занятий населения производство хлопчатобумажных тканей занимало главное место. Ткачеством занимались деревенские женщины, девушки, дети. Важную роль играло производство на рынок, так как большая часть тканей вывозилась в Осака. Сходную картину можно было наблюдать и в других крупных княжествах. Хлопчатобумажные ткани производились также в Тоноэ, Суруга, Каи, Мусаси, а к началу XVII в. — в Ава, Исэ, Овари, Мино.

Кроме деревень, связанных с сельским хозяйством (носон), были горные деревни (сансон) и рыболовецкие (гёсон), где род занятий жителей определял природно-географический фактор. Вместе с тем в ходе экономического развития происходило перераспределение отдельных отраслей производства. На примере экономического развития района Кинай, включавшего в себя пять ближайших к Киото провинций (Ямасиро, Ямато, Кавати, Сэццу, Идзуми), видно, как формировался обмен между районами, специализировавшимися на разных сельскохозяйственных культурах[236]. Там (и на землях к западу от него) с древности разводили шелковичных червей, изготовляли шелк-сырец и шелковые ткани. В XVI в. это производство переместилось в горные районы с непригодными для земледелия почвами, и в течение XVII–XVIII вв. шелководство стало там главной отраслью производства. Одновременно в районе Кинай и на всем побережье Внутреннего Японского моря происходило увеличение площадей под посевы риса и хлопчатника и развивалась обработка хлопка, что способствовало росту рыночной активности, поскольку в отличие от шелка хлопчатобумажные ткани пользовались массовым спросом.

Со второй половины XVII в. рост крестьянской промышленности происходил повсеместно. Ее развитию способствовали увеличение населения и нехватка земли. В крестьянскую промышленность переместились «лишние руки» в деревне, на ее развитие шли накопленные в деревне капиталы. Но все же, несмотря на широкое развитие в эпоху Токугава деревенской промышленности, в Японии не возникло четкого деления сельских районов.

В деревенской текстильной промышленности создавалась рассеянная мануфактура. Свою роль в этом сыграл фактор наличия дешевой рабочей силы, которой по мере развития товарно-денежных отношений в стране становилось все больше.

Специализация сельскохозяйственных районов и проникновение товарно-денежных отношений в японскую деревню вызвали перемены в ее социальной структуре. В результате имущественного расслоения из среды богатой деревенской верхушки формировалась сельская буржуазия. В деревне появились торговцы и ремесленники, окончательно порвавшие с крестьянским трудом. В 1686 г. в деревне Тондабаяси в провинции Кавати насчитывалось 76 разновидностей торговых и ремесленных профессий; среди них: уличный продавец конфет, продавец моти, парикмахер, мастер по производству зонтов[237]. Их постоянными покупателями были жители окрестных деревень. Таким образом, в Японии появились промысловые деревни.

Крестьяне все больше втягивались в коммерческую деятельность, что приносило им более твердый доход, чем занятие традиционным крестьянским трудом. С середины XVII в. богатые крестьяне, жившие близ Осака, переключились на технические культуры. На первом месте среди них был хлопок: к 1700 г. в деревнях вокруг Осака посевы хлопчатника занимали от 40 до 80 % площадей. Потом эта практика распространилась на район Кинай, а к середине XIX в. — на район Канто.

Некоторые предприимчивые крестьяне начали заниматься изготовлением удобрений, используя для этого различное сырье — рапсовое или кунжутное семя, рыбу и др. Удобрения пользовались большим спросом, поскольку давали возможность повышать урожайность даже в засушливые годы. Очень выгодным занятием для крестьян стало огородничество, на развитие которого оказало влияние соседство больших городов. Так, крестьяне, жившие вокруг Киото, стали специализироваться на выращивании дыни сорта макуваури, которая на городских рынках стоила особенно дорого.

Одной из главных причин роста сельскохозяйственной продукции была интенсификация труда крестьянина. Японский экономист Хаями Акира назвал процессы, происходившие в деревне эпохи Токугава, «революцией трудолюбия» (кимбэн какумэи). По его мнению, именно тогда начал складываться облик современного японского рабочего. Хотя экономический эффект в развитии сельского хозяйства достигался главным образом за счет удлинения рабочего дня, тем не менее многие технические новшества, применявшиеся крестьянами, объективно вели к развитию интенсивного земледелия. Японцы высоко ценили землю и стремились с максимальной отдачей использовать каждый ее клочок.

О высоком уровне агрономических знаний свидетельствует появление к началу XVII в. книг по ведению сельского хозяйства (носё), в которых обобщался предшествующий опыте учетом местных природных условий. Это говорит о том, что крестьяне были грамотны: иначе было бы невозможно приобщиться к агрономическим знаниям и передавать из поколения в поколение накопленный опыт. Подобных книг в Европе того времени не было[238].

* * *
Безусловно, в процессе экономического развития происходило перемещение центра тяжести производства и торговли из деревни в город. Но с увеличением числа городов возрастала и роль деревни в обеспечении горожан продовольствием, причем не только рисом, а разнообразными сельскохозяйственными продуктами и сырьем, что, в свою очередь, способствовало специализации в выращивании культур и рыночной активности. Следует отметить, что в экономическом развитии японская деревня по сравнению с городом играла опережающую роль. Многие отрасли производства зародились и развивались в деревне, и именно она послужила базой для последующей индустриализации страны.


Развитие городов

Эпоха Токугава была временем бурной урбанизации. Возникновение городов в рассматриваемый период было обусловлено политическим объединением страны, целым рядоммероприятий и указов властей и развитием японской деревни. Политические и экономические процессы были тесно связаны друг с другом, влияли друг на друга, обуславливали тот или иной путь возникновения города.

Процесс урбанизации не был одинаковым для всех районов Японии и зависел от степени развитости экономики, сельского хозяйства, его специализации, товаризации, рыночной активности, путей сообщений и других факторов. Другими словами, японский город, являясь составной частью общества, как в зеркале отражал все политические и социально-экономические процессы и перемены, происходившие в японском обществе. Изменения в экономике, в социально-классовой структуре японского общества вызывали изменения в социальном составе населения, статусе и характере городов. Одни из них хирели и переставали существовать, и одновременно в других местах возникали новые города.

Города в Японии появились в древности и носили сначала политико-административный характер. Эволюцию города можно проследить по изменению обозначавшего его слова: мияко — столица, место, где находится императорский дворец; мати — небольшой город с населением до 30 тыс. чел.; тоси — город в современном понимании этого термина.

Кроме административных центров, в Японии с древности имелись города-рынки (итибамати), города, возникшие у ворот храмов (мондзэнмати), портовые города и др. В период Муромати (1338–1573) возникали и города особого типа, такие как Хаката, Сакаи, Хёго. Это были портовые города, развивавшиеся на основе внешней торговли.

Со второй половины XVI в. в Японии наблюдались быстрое экономическое развитие и, как следствие этого, рост городов как центров ремесла и торговли. Уже к концу XVI в. население Осака и Киото достигло уровня Парижа и Лондона. К началу XVII в. 5–7 % населения страны проживало в крупных городах. Только Нидерланды и Англия имели большую концентрацию городского населения. К концу XVII в. Япония была одной из самых урбанизированных стран мира с высокой степенью концентрации населения[239].

В период кинсэй основными типами городов были призамковые города (дзёкамати), города, возникшие на месте почтовых станций (сюкубамати и хондзинмати), дзаймати и др.

Следует сказать, что города периода кинсэй вели свою родословную от городов предыдущего времени, когда большинство из них было основано рёсю. Самым распространенным типом города был дзёкамати — призамковый город. Именно с возникновением дзёкамати японские ученые связывают начало процесса урбанизации в стране[240]. Их появление было обусловлено внутриполитической обстановкой в стране. Дзёкамати возникли в условиях политической раздробленности и междоусобных войн, продолжавшихся в Японии целое столетие. Феодалы строили замки, у стен которых располагались поселения. Так появились города Кофу, Ямагути, Одавара, Касугаяма, Нагоя. По своему характеру это были в основном военные оборонительные города, но по мере социально-экономического развития страны их облик, характер, социальный состав населения менялись.

даймё, строя призамковые города, переселяли туда самураев вместе с семьями и их челядь. А для их обслуживания заставляли переезжать туда сельских ремесленников и торговцев, что способствовало росту удельного веса городского населения.

Ремесленники, изготовлявшие военное снаряжение, получали право на освобождение от различных повинностей. Самыми распространенными были профессии кузнеца, точильщика, плотника, изготовителя соломенных циновок, столяра, кровельщика, бондаря, мастера изделий из лака, изготовителя шнурков (химо) и т. д. Дорогие товары, требующие особого сырья и умения, покупались, как правило, в Киото через посредников (гоё сёнин)[241].


Размеры дзёкамати зависели от размеров владения рёсю и варьировались в широких пределах. В середине XVII в. численность населения в г. Нагоя и г. Канадзава составляла 90-110 тыс. чел., но в среднем в дзёкамати проживало 10–30 тыс. чел. Общая численность населения дзёкамати составляла 1 млн 400 тыс. чел.[242]

Дзёкамати возникли не в результате экономической деятельности человека, а в силу политических причин, этим и определялся статус города. Обитавшие в дзёкамати даймё и их вассалы жили за счет нэнгу (земельного налога), получаемого рисом, который продавался на рынке, после чего вырученные деньги тратились на административные расходы и товары повседневного спроса. Но в конце XVI и начале XVII в. в Японии произошли перемены, которые открыли дорогу новым явлениям в экономике и оказали влияние на судьбу дзёкамати. Постепенно дзёкамати изменили свой облик, превратившись в центры ремесла и торговли.

* * *
К большим центральным городам относились Эдо, Осака и Киото, происхождение и социальный состав жителей которых обусловили отличительные особенности каждого из них, определили статус города и его место в социально- экономической и политической структуре японского общества периода Токугава. Эдо был резиденцией сёгунов и городом самураев, Осака — городом торговцев, Киото — резиденцией императора и придворной знати, творческого люда и искусных ремесленников.

На месте Эдо (современного Токио) когда-то была деревня. В 1457 г. вассал дома Уэсугу Ота Докан (1432–1486) построил там небольшой замок. Но по-настоящему история Эдо началась в 1590 г., когда Иэясу, став главой обширного района Канто, сделал этот замок своей резиденцией. Именно тогда начались застройка города и превращение его в административным центр, где вершились судьбы страны и людей. Став резиденцией бакуфу, Эдо превратился в огромный город. К середине XVII в. в нем проживало 430 тыс. чел., а спустя столетие — 1 млн.[243]

Врач голландской фактории Э. Кемпфер (1651–1716), немец по национальности, дважды (в 1691 и 1692 гг.) приезжал из Нагасаки в Эдо и был очарован этим городом. Вот что он писал о нем:

«Среди пяти главных торговых городов… Эдо первый и главный, резиденция императора (сёгуна. — Н. Л.), столица, крупнейший город государства… Обращенный к морю, он напоминает очертанием полумесяц, семь миль в длину, пять в ширину. Город очень многолюдный, там много моряков, иностранцев и духовных лиц»[244].

Эдо развивался как город-потребитель, что объяснялось социальным составом его населения; этому же способствовала система заложничества санкин котай. В город завозилось огромное количество продовольствия и товаров — рис, мисо, уголь, дрова, сакэ, масло, соя, соль, рыба, очищенный хлопок, хлопчатобумажные ткани и др. Учитывая ограниченные возможности транспорта того времени, подвоз всего этого представлял собой большую проблему. Надо учитывать, что Эдо был расположен в Канто, который являлся экономически отсталым районом. Товарное производство там было развито слабо, население не было втянуто в товарно-денежные отношения. Такой большой город, несомненно, оказывал влияние на близлежащие деревни. Многие торговцы преуспели в снабжении города овощами и фруктами, которые они везли в Эдо из деревень, расположенных в радиусе сорока километров. Эта продукция ежедневно продавалась на шести рынках. Но местные возможности были ограничены. Поэтому Эдо снабжался разными товарами и из других районов. Можно сказать, что он был конечным пунктом товарного обращения в масштабах всей страны.

Большинство товаров везли из Осака[245]. Взаимные экономические связи между этими двумя городами были очень оживленными. Путь между Эдо и Осака в эпоху Токугава был главной экономической артерией Японии. Очищенный хлопок служил сырьем для обрабатывающей промышленности в Эдо и его окрестностях и постепенно уменьшал зависимость Эдо от Осака в товарах первой необходимости, что проявилось в конце эпохи Токугава.

Глав городских магистратов главных городов назначало бакуфу. В эпоху Токугава мати бугё (можно перевести как «градоначальник») был высокопоставленным администратором, обладавшим гражданскими, полицейскими и судебными функциями; он подчинялся непосредственно родзю. Однако под управлением мати бугё находились только горожане; к проживавшим в городе самураям он никакого касательства не имел, хотя они составляли примерно 50 % населения города, а 60 % городской площади занимали усадьбы первого сословия.

Под началом мати бугё находились матидосиёри (городские квартальные старшины). Они были выходцами из старинных семей, права на эту должность передавались по наследству. Кроме того, в каждом квартале (их к 40-м гг. XIX в. в городе было 2770) имелся нануси (староста), должность которого тоже была наследственной. Были еще главы пятидворок, дежурные у входа в квартал (кидобан) и др. К участию в городском управлении допускались только собственники земли, арендаторы такого право не имели.

Уже тогда складывался социально-профессиональный облик кварталов, что прослеживается и в современном Токио. Усадьбы даймё находились в Мита, Аояма, Роппонги; торговцы и ремесленники селились в Тамати, Симбаси, Рёгаэ, Фукагава. На одной из старинных улиц Эдо — Нихомбаси — торговцы из разных районов Японии имели свои лавки. Это и сейчас одна из самых ожив ленных улиц города, где расположены многочисленные универмаги и специализированные магазины.

Еще Иэясу проявлял заботу о водоснабжении города. Он поручил провести воду в Эдоский замок с Инокасира[246]. Но в полном смысле слова о водоснабжении города можно говорить только, начиная с 1653 г., когда два брата — Сёэмон и Сэйэмон, скорее всего, выходцы из торговцев, провели воду в город из реки Тамагава. За это они получили денежное вознаграждение и привилегию иметь фамилию Тамагава. Первоначально водой снабжались лишь усадьбы даймё и самураев. Но постепенно система водоснабжения пришла и в дома горожан — внутри их построек появились колодцы[247].

Осака с древнейших времен был торговым портом, расположенным на перекрестке важных морских путей, связывающих Японию с азиатским материком. Географический фактор сыграл большую роль в его развитии. Осака был личным владением сёгуна, резиденцией сёгунских чиновников. Город называли «кухней поднебесной», он играл важную роль в снабжении Японии как продовольствием, так и различными товарами. По своему богатству город считался первым в стране. Большая часть товаров, производимых в разных концах Японии, проходила через этот портовый центр. В нем находились богатые купеческие дома — Коноикэ, Мицуи, Тэннодзия, Хираноя. Можно сказать, что Осака являлся в тот период всеяпонским рынком, где бакуфу и даймё продавали рис. При сёгуне Ёсимунэ в Осака была создана рисовая биржа, где определяли годовые цены на рис.

Осакские купцы твердо придерживались своего, если можно так сказать, кодекса чести. Они хорошо знали друг друга, и поэтому крупные и мелкие сделки большей частью скреплялись устным соглашением («рукопожатием торгового дома и клиента»). Это касалось не только купли-продажи, но и займов. Такое устное соглашение было равносильно подписанному контракту, и осакские власти признавали законность этого обычая и заставляли оплачивать долги[248].

С развитием общественного разделения труда и товарного обращения в масштабах всей страны в Японии складывался национальный рынок. Осака играл важную роль в этом процессе. В XVIII в. он стал крупным оптовым центром страны, куда помимо риса в большом количестве свозились изделия крестьянской промышленности. Отсюда товары отправлялись по всей стране. О роли Осака как оптово-перевалочного центра свидетельствует такой пример. В 1714 г. в Осака поступило 2 млн 60 тыс. тан хлопчатобумажных тканей, а в начале XIX в. в оптовой торговле насчитывалось уже 8 млн тан, причем за это время население города практически не увеличилось[249].

Среди товаров, привозимых в Осака, на первом месте был рис, на втором — хлопок и готовые изделия из него. В 1736 г. город получил следующие товары: хлопок и изделия из него на сумму 12 151 кан (1 кан серебра = 3,75 кг); овощей на сумму 5927 кан (их везли главным образом из Кинки, Санъё и с о-ва Кюсю); изделий из шелка из Канто и Хокурику на сумму 3221 кан; сырой (неочищенный) воск на сумму 2374 кан (его добывали на о-ве Кюсю и в Хокурику). Кроме того, везли табак из Кинки и Санъё, бумагу, производством которой занимались на о-ве Кюсю, о-ве Сикоку и в Санъё. Поставляли в Осака и удобрения для выращивания хлопка, которые изготовляли из сушеной иваси[250].

Э. Кемпферу город показался чрезвычайно населенным. Он охарактеризовал его как наиболее активный в торговом отношении город Японии, исключительно хорошо расположенный, что способствовало торговле как наземным, так и морским путем. Это, по его мнению, была одна из причин, почему он был населен богатыми купцами, ремесленниками, поставщиками. Его поразило, что, несмотря на большое число жителей, продовольствие стоило дешево[251].

Уже в XVII в. население города достигло 200 тыс. чел.[252], а к 1835 г. — 367 272 чел.[253] Рынков такого масштаба, как в Осака, в XVIII в. не было ни в Европе, ни в России[254].

Киото был не только самым старым среди крупнейших городов Японии периода кинсэй, но и с древнейших времен являлся культурным центром страны. Будучи местом пребывания японского императора и придворной аристократии, город собирал в себе лучших художников, поэтов, писателей и людей других творческих профессий. В его истории выделяется XI век, который называют «золотым»: именно в то время были написаны известные во всем мире произведения классической японской литературы — «Повесть о Гэндзи» Мурасаки Сикибу и «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон.

В течение долгого времени город являлся административным центром, а в 1338–1573 гг. стал местом пребывания бакуфу. С XIII в. город выступал как религиозный центр. Различные буддийские школы имели свои главные храмы в Киото или в непосредственной близости от города.

В XV–XVI вв. город сильно пострадал, особенно в 1573 г., когда Нобунага заставил бежать из Киото последнего сёгуна Асикага Ёсиаки (1537–1597). Северная аристократическая часть города — Камигё — была разграблена и сгорела. Восстановление Киото начал Хидэёси, а Иэясу завершил его, построив там для себя замок Нидзё[255].

В процессе своего развития Киото, возникший как политико-административный и культурный центр, постепенно стал и городом ремесленного искусства. В нем было много ремесленных объединений (дза). Поначалу ремесленники обслуживали лишь нужды императорского дома и придворных. Но, постепенно освобождаясь от зависимости, они начали продавать свои товары сами, а затем — торговцам.

В Киото изготовляли мечи, изделия из фарфора и керамические, музыкальные инструменты, кисти для письма, принадлежности для чайной церемонии, поделки из золота и серебра, высококачественные изделия из шелка. Сохранились и имена ремесленников, изготовлявших изящные и высококачественные складные веера, фарфор, таби, принадлежности для буддийских алтарей и специальную бумагу для императора, придворной знати и высших самураев. Киотские товары имели высокую репутацию и качество, среди них было много предметов роскоши, тогда как в Осака в основном производили товары повседневного спроса.

Но особенно город славился ткачеством. Точное количество живших в нем ткачей неизвестно, но в более поздних документах сообщается, что, например, во время пожара 1730 г. сгорело около 3 тыс. ткацких станков из общего количества в 7 тыс.[256] Получается, что примерно 10 тыс. горожан были связаны с текстильным производством, если включить в это число и красильщиков, работа которых также была известна своим высоким качеством.

Развитие экономики в XVII в. привело к расширению торговли шелком в Киото. Именно Киото долгие годы диктовал моду всей Японии, и новые феодалы, вынесенные на поверхность эпохой сэнгоку дзидай, стали большими любителями одежды, изготовленной из шелковых тканей в Киото. Это было престижно и служило определенным отличительным знаком их высокого положения. Кроме того, киотский шелк был хорошим подарком для сёгуна и его окружения. Поэтому многие даймё отправляли своих слуг за покупками в Киото.

По распоряжению сёгуна торговля высококачественными шелковыми тканями была сосредоточена в районе Нисидзин. Китайский шелк-сырец привозился из Нагасаки в Киото, где он поступал к ткачам. Импортные изделия и одежды из шелка продавались тоже в Киото. Поэтому в городе существовало множество различных категорий торговцев. Не обошли город своим вниманием и те из них, кто занимался кредитными операциями, — в 1680 г. в Киото было 54 меняльные конторы[257].

Следует отдать должное Э. Кемпферу, который, побывав в главных городах Японии, уловил разницу между ними. Вот что он написал о Киото:

«Киото (miaco)[258] представляет собой огромный магазин всех японских товаров, это главный торговый город страны[259]. За редким исключением, здесь нет дома, где что-нибудь не изготовляли или не продавали. Прекрасная медь, книги, ткани, богато затканные золотыми и серебряными цветами, прекрасные и редкостные игральные кости, резьба по дереву, картины, японские шкатулки, куклы-марионетки — словом, бесчисленное количество вещей, слишком многообразных, чтобы быть перечисленными»[260].

* * *
Специализация районов в производстве определенного вида товаров наметилась в Японии довольно рано. Уже с XIII в. провинция Харима была известна изготовлением иголок, Биттю славилась мечами, Кавати — изделиями из дерева, в Идзумо плели циновки, в районах Ава, Хитати, Каи, Ивами занимались ткачеством[261]. Эта специализация районов определяла и промышленно-торговую направленность возникавших в данной местности городов. Так, Киото, Кирю, Исэдзаки, Хино, Фукусима превратились в центры по производству шелка, Кокура — по производству хлопчатобумажных тканей, г. Сэто в провинции Овари — гончарных изделий. Города по своему характеру, истории возникновения имели много сходного с европейскими городами. Сюда же можно отнести одну из главных проблем города — снабжение продовольствием его жителей.

Японский город в рассматриваемый период нельзя оторвать от японской деревни, от ее экономического развития. Они влияли друг на друга, и поэтому процесс урбанизации в эпоху Токугава необходимо увязывать с общим экономическим развитием страны, специализацией и товаризацией сельского хозяйства.

В XVI в. появился в Японии своеобразный тип города — дзаймати, гомати, матибун. Он представлял собой городское образование, отделившееся от деревни, но первоначально возникшее на ее территории. Это были небольшие по размеру поселения, где жители не разделялись четко по профессиям и где в XVI в. проводились сезонные рынки. Там жили мелкие торговцы, небольшое количество ремесленников и другой люд.

С установлением системы бакухан все княжества провели реорганизацию дзаймати. В них перебралось население, не связанное с сельским хозяйством. Там открывались регулярные рынки, дзаймати снабжали крестьян товарами, которые не производились в крестьянском хозяйстве. Эти города были посредниками между дзёкамати и деревней. Впоследствии дзаймати послужили базой для активного развития рассеянной мануфактуры[262].

С развитием экономики, ростом товаризации сельского хозяйства, увеличением площадей, занятых под техническими культурами, крестьяне все больше втягивались в рыночные отношения. Побочные промыслы и работа по найму вторгались в крестьянский быт. Кроме того, деревня становилась объектом приложения накопленных средств со стороны городского купечества, которое организовывало переработку сырья в готовую продукцию, скупало ее и отправляло на городские рынки для розничной продажи. Это была ранняя форма капиталистического производства, получившая распространение начиная с XVII в.

Многие сельские жители сами начали заниматься торговлей, причем иногда их число возрастало настолько, что деревня теряла свою основную хозяйственную направленность — производство продуктов питания. Например, в княжестве Кага к концу XVII в. 15 деревень были зарегистрированы властями как городки (мати) именно ввиду характера их экономической деятельности. Об их городском статусе свидетельствовало и учреждение там городской администрации.

В качестве типичного примера превращения деревни в дзаймати служит история деревни Дзёхана в княжестве Кага, недалеко от города Канадзава. Там имелись хорошие условия для рисоводства, но у крестьян только небольшие поля были заняты под посевами риса, а в основном они разводили коконы, поскольку это занятие давало больший доход семье. Городские торговцы стали ссужать крестьян деньгами, после скупали у них коконы и передавали их ремесленникам, изготовлявшим пряжу, а затем — ткань. Постепенно весь процесс поставили под свой контроль оптовые торговцы, и изделия из шелка стали продаваться не только на территории княжества, но и перепродаваться торговцам в Киото. Это привело к тому, что уже к 1693 г. основная часть крестьян в деревне занималась только ремеслом, а около 30 % жителей между 1683–1693 гг. покинуло деревню, чтобы заняться коммерческой деятельностью[263].

История дзаймати свидетельствует о предпринимательской активности разных слоев населения Японии. В этих городах была развита разнообразная экономическая деятельность — торговая, ремесленная, посредническая. Это был способ выживания отторгнутых деревней «лишних людей».

Постепенно дзаймати стали центрами крестьянской экономики. Их специализация была напрямую связана с крестьянскими подсобными промыслами. Широкое распространение в них получила работа по найму за деньги. Многочисленные представители нижнего социального слоя стекались в дзаимати из окрестных деревень в поисках поденной работы.

Основную причину распространения этого типа города следует искать в росте неаграрной занятости населения, в развитии крестьянской домашней промышленности, что привело к росту населения средних и мелких городов. Этот процесс был особенно характерен для района Кинай, который отличался высоким уровнем развития экономики и где находились два из трех самых крупных города токугавской Японии — Осака и Киото[264]. Можно сказать, что шел процесс раскрестьянивания разных социальных слоев японской деревни, что приводило к росту городского населения.

* * *
Процесс урбанизации не был одинаковым для всех районов Японии. Он зависел от степени развития экономики, ее специализации, товарного характера производства и, не в последнюю очередь, от наличия путей сообщения.

Поддержанию оживленных связей между городами, провинциями и деревнями способствовало хорошее состояние дорог. Главные японские дороги были достаточно широки, чтобы можно было свободно разъехаться двум экипажам. Они содержались в хорошем состоянии; особенно тщательно их ремонтировали перед приездом важных сановников.

Дороги и транспорт в период Токугава находились под строгим правительственным контролем. От сёгунской столицы Эдо протянулось 5 радиальных дорог, на каждой из которых на расстоянии 10 км были устроены почтовые станции с гостиницами. В них останавливались на ночлег самураи, для которых там резервировались лошади и обслуга, нанимавшаяся бакуфу. На главной дороге Токайдо, связывавшей Эдо-Киото-Осака, на каждой станции находились 100 чел. обслуги и 100 лошадей, на дороге Накаяма — по 50, на остальных трех — по 25. На менее важных дорогах, где движение было не столь оживленным, постоялые дворы строились местными феодалами. Приоритетом в получении ночлега и транспортных услуг пользовались самураи, они же дешевле платили за проезд.

Придорожные почтовые станции частично освобождались от земельного налога; кроме того, им выдавалась определенная дотация, разрешалось заниматься перевозкой и предоставлять ночлег простым людям (сёмин), однако с условием, чтобы это не наносило ущерб самураям. Сёмин платили за пользование станциями без скидки.

Вдоль оживленных дорог располагались многочисленные лавки, предлагавшие проезжающим разные товары. Постепенно на месте почтовых станций стали образовываться небольшие городки[265].

Спрос на транспорт был большим. Поэтому, когда на почтовых станциях не хватало людей и лошадей, проводили мобилизацию в соседних деревнях. Последние были заранее распределены между станциями и по распоряжению чиновников этих станций предоставляли необходимое количество людей и лошадей. В качестве компенсации эти деревни освобождались от ряда налогов. Однако несмотря на это к 50-м гг. XIX в. придорожные деревни были истощены, поскольку компенсация за гужевую повинность не покрывала всех расходов.

Речной транспорт также находился в ведении бакуфу. Его развитию способствовали строительство дзёкамати, и система санкин котай. Поскольку речной транспорт был дешев, на его долю приходилась перевозка большей части грузов. В верховьях, в среднем течении и в низовьях рек использовались разные типы лодок, поэтому возникала необходимость в перегрузке товаров. Этим занимались оптовые торговцы (тонъя), владельцы лодок, гребцы, кули и др. Речные оптовые торговцы платили владельцам лодок плату за провоз из денег, полученных с владельцев грузов, и из комиссионных, которые они получали за ведение дел. Постепенно тонъя превращались во владельцев лодок, и среди них появились люди, которые совмещали оба занятия — посредничество и перевозку. Они вносили в казну бакуфу и княжеств промысловый налог и за это получали право вести дело. Кроме того, нередко деревенские чиновники выполняли функции тонъя, оказывая посреднические услуги в обеспечении транспортом владельцев грузов и путешественников. Они управляли владельцами лодок, гребцами, кули, которые занимались погрузкой и разгрузкой, вступали в контакты с тонъя на других реках и т. д.

Закрытие страны и запрещение строить большие суда отрицательно сказались на кораблестроительной технике и искусстве навигации. Однако каботажное сообщение получило широкое развитие. В 1620 г. было налажено сообщение между Осака и Эдо, куда везли хлопок, масло, уксус, сакэ, сою и другие товары первой необходимости, в том числе и рис. Дело в том, что в районе Канто, где находился Эдо, в основном практиковалось суходольное рисоводство, не способное обеспечить Эдо достаточным количеством продукции. Поэтому приходилось везти рис из района Кинай, где условия для его возделывания были лучше. Рис и основную местную продукцию из районов Тохоку, Хокурику, Ямакагэ свозили в Осака вдоль западного побережья, а продукцию из Дэва, Санрику, Ивасиро везли в Эдо вдоль тихоокеанского побережья. С XVII в. эти морские пути стали использоваться очень активно. В 1700–1702 гг. через порт Эдо прошло 4036 судов, и по всей Японии возникло много оживленных портовых городов[266].


Купечество эпохи Токугава

Японское купечество по своему происхождению представляло собой довольно пеструю картину. Несмотря на строгую общественную регламентацию, в японском обществе на протяжении длительного периода происходили активные процессы социальной мобильности, что прослеживается на примере истории крупных торгово-предпринимательских династий.

Особенно сильно сословная система обнаружила свою подвижность в период кинсэй, чему способствовал ряд политических и социально-экономических обстоятельств. Сталкиваясь с реальностью повседневной жизни, люди довольно активно меняли свою социальную принадлежность: одни по причине накопленного богатства, другие — в силу утраты внутрисословных связей.

Купечество пополнялось за счет обедневших самураев, ремесленников, оставивших ремесло ради торговли. С ростом городов началось и участие в торговле крестьян. Они стали заниматься пригородным земледелием, ориентируясь на нужды горожан. Хотя городские купцы старались вытеснить крестьян с городских рынков, закупая излишки сельскохозяйственной продукции и изделия сельского ремесла на местах, некоторым крестьянам удавалось разбогатеть, и они, порвав с земледелием, сами становились купцами.

Предприимчивость японского купечества позволила ему достичь значительной экономической мощи даже в условиях изоляции Японии, когда оно было лишено возможности заниматься внешней торговлей. Всю свою энергию и изобретательность оно направило на развитие внутренней торговли, меньше — в сферу производства. Четвертое (в японских условиях) сословие весьма преуспело в искусстве манипулирования деньгами, создав по всей стране сеть ссудных лавок. Кредитно-финансовые операции для многих купеческих домов послужили источником накопления, а свидетельством того, какими денежными суммами обладали эти дома, служит факт быстрого образования банков во второй половине XIX в., основу которых составляли как раз накопления купеческих домов. Купцы также вкладывали деньги в освоение новых земель и разными путями становились фактическими собственниками земли.

В социальной иерархии торговцы занимали последнюю ступеньку, и их отношения с другими социальными категориями населения страны были сложными. Основная часть даймё и самураев, находившаяся у купцов в постоянном долгу, относилась к ним с враждебностью и презрением, но не могла обойтись без их помощи. Так, Осио Хэйхатиро, самурай по происхождению, поднявший мятеж в Осака, говорил о них:

«Ненавистные пройдохи — богатые горожане не только подчиняют себе самураев, пользуясь их затруднительным материальным положением, но позволяют себе грубости, гордясь и выставляя напоказ свое богатство… Они имеют огромное количество рисовых пахотных полей и другое имущество и живут, не испытывая ни в чем недостатка. В то время как народ страдает от страшного бедствия, голода, они продолжают, как всегда, вести роскошную, веселую жизнь, не обращая внимания на страдания народа»[267].

При этом верховные правители Японии пользовались услугами купечества. У Токугава Иэясу советником по финансовым делам был Гото Мицуцугу, который основал монетный двор (Гиндза). Купечество само искало связи с властями. Так, торговый дом Мицуи стал банкиром бакуфу. В отношении низших слоев населения купечество выступало в роли работодателей — лодочники, грузчики, носильщики, не говоря уж о многочисленных приказчиках в лавках, обслуживали расширявшуюся торговлю.

Структура купечества была многообразной. Это были и крупные оптовые торговцы, владельцы бакалейных, мануфактурных, галантерейных лавок и лавчонок, лоточники, бродячие торговцы вроде русских коробейников; среди последних было много женщин. В период средневековья бродячие торговцы сыграли важную экономическую роль — они были посредниками между городом и деревней, между районами с разной специализацией. Для многих крестьян такая торговля была побочным промыслом, хотя она была связана с большим риском — на дорогах хозяйничали разбойники[268].

Торговля вразнос была одной из самых распространенных в период средневековья. Купцы обычно специализировались на продаже какого-то определенного вида продукции, но, безусловно, в торговле преобладали товары повседневного спроса, предметы первой необходимости, хотя большие лавки, расположенные в центре трех главных городов Японии, славились своими предметами роскоши.

Существовали и торговые посредники. Купечество определенных областей монополизировало отдельные отрасли торговли и широко занималось разного рода кредитными операциями. Будучи юридически бесправным, но осознав свою экономическую силу, японское купечество научилось отстаивать свои интересы и выгоды.

Купечество создавало свои объединения (накама) типа европейских гильдий. Первое из них появилось под непосредственным руководством бакуфу в 1604 г., чтобы противопоставить единую организацию японских купцов португальской монополии на ввоз китайского шелка. Получив специальную привилегию, торговцы часть прибыли отдавали правительству. В первой половине XVII в. эти поступления значительно пополняли финансы бакуфу.

Практика выдачи лицензии (кабу) продолжалась и дальше. Кабунакама, получив разрешение на продажу или производство какого-либо товара, уплачивали бакуфу определенный налог. Лицензию можно было продать или передать по наследству.

Были у купцов и организации, созданные самостоятельно: оптовые торговцы имели свои объединения — тоия, или тонъя.

В 1721 г. сёгун Ёсимунэ в русле проводившихся им реформ взял деятельность купечества и ремесленников под контроль. Он легализовал все их объединения, разделив их на 96 категорий. Таким образом упрощалась схема взимания налогов с объединений торговцев. Но и торговцы получили при этом определенные выгоды: сёгунат уже не мог, как раньше, прибегать к конфискации имущества отдельных членов объединения. Кроме того, торговцы самостоятельно решали, какую сумму в качестве лицензионного взноса и ежегодного налога должен был платить каждый член их объединения.

Правительство поощряло создание купеческих объединений — так было удобнее собирать налоги, через них передавались указы и распоряжения властей, осуществлялся контроль над ценами, надзор за торговлей и т. д. Использовало правительство эти объединения и в полицейских целях. Известно, что объединение ростовщиков, имевших ломбарды, помогало выявлять краденое и ловить воров.

Купечество не было обложено таким постоянным налогом, как крестьянство, но было уязвимо для властей, когда те, испытывая финансовые затруднения, могли конфисковать имущество, аннулировать долги или потребовать какие-либо «пожертвования». Купечество платило следующие налоги:

— мёгакин — промысловый налог, им облагались также ремесленники и рыбаки, т. е. лица, занятые в производственной сфере; это была плата бакуфу или даймё за разрешение заниматься теми или другими видами деятельности, размер этого налога определялся каждый год;

— ундзёкин — плата за разрешение заниматься извозом, налоговые ставки здесь были самыми разными;

— гоёкин — внеочередной налог; его платили по особому распоряжению властей или если получали право носить фамилию, меч и т. д.

Купцам предоставлялись особо широкие права, если они являлись подрядчиками или поставщиками двора сёгуна или отдельных княжеств; их называли гоёсёнин. С бакуфу и властями княжеств сотрудничали и гоётацу; это были торговцы, которым были предоставлены монопольные права в области посреднической деятельности. Среди них было много тех, кто специализировался на закупке риса. Курамото, или какэя, были купцами — владельцами рисовых складов, кредитовавшими даймё и продававшими продукцию, производившуюся в княжествах. Кредитование даймё было настолько широко распространенным явлением, что в ходу был специальный термин даймё каси (кредит для даймё). А купцы-фудасаси кредитовали самураев в счет их рисовых пайков. И тех, и других особенно много было в Осака.

В XVI–XVII вв. в Японии возникло много торговых или торговопредпринимательских домов. Часть из них разорилась, но многие сохранились и до наших дней, среди них — Коноикэ, Мицуи и Сумитомо. Последние принадлежали к новому слою японского купечества, сложившемуся в эпоху Токугава. Они пришли на смену купцам XVI — начала XVII в., активно занимавшимся внешней торговлей, и в условиях ограничения связей с внешним миром им приходилось искать иные сферы и формы деятельности.


Торговый дом Коноикэ

«Загляни в приходные книги купцов и сразу увидишь, что город Осака — первый торговый порт Японии. В него съезжается множество торговцев из всех уголков страны. И не перечтешь, сколько в Осака оптовых лавок, ведущих дела и с восточными провинциями, и с западными провинциями. А для того чтобы развлекать гостей, хозяева держат у себя на службе девушек, которых зовут «листьями лотоса»»[269].

Так писал об Осака японский писатель XVII в. Ихара Сайкаку. И в этом городе, который в эпоху Токугава называли «кухней поднебесной» (тэнка дайдокоро), самой богатой среди торговцев в XVII в. была семья Коноикэ.

Родословная дома Коноикэ насчитывала много столетий. Своими корнями она связана со знатной самурайской фамилией Оми Минамото, а та, в свою очередь, вела свое происхождение от императора Уда (888–897), восьмого принца Ацудзанэ. Много раз семья меняла место жительства, пока не обосновалась в Идзумо и не стала служить даймё Амако. Там в декабре 1570 г. родился Синроку, которого считают основателем торгового дома Коноикэ[270].

С младенческих лет Синроку воспитывался у двоюродного дедушки Яманака Нобунао, который уединенно жил в деревне Коноикэ, находившейся в провинции Сэццу в местечке Итами (ныне префектура Хёго). В мае 1579 г. дед умер, и Синроку стала воспитывать двоюродная бабушка. Жили они в большой бедности, практически не имели средств для существования.

После обряда совершеннолетия (гэмбуку) в 15 лет Синроку дали имя Сатимоти. Перед юношей встал вопрос — как и на что жить. Хорошенько поразмыслив, Синроку отбросил большой и малый мечи, которые были принадлежностью не только военного костюма и снаряжения самурая, но и гражданского платья. Они носились всем сословием самураев, начиная от простого воина и заканчивая верховным правителем страны — сёгуном.

Скрыв свое самурайское происхождение, Синроку решил заняться торговлей. Он изменил свое имя на Синъэмон. Потом это имя в доме Коноикэ переходило из поколения в поколение вплоть до середины XIX в.

В начале XVII в. менявшиеся условия жизни в Японии многих заставляли менять привычные устои и традиции. Выходцы из самых разных сословий — синтоистские и буддийские монахи, врачи, самураи, крестьяне — становились торговцами. Таких примеров было множество. Можно сказать, что Синроку уловил дух времени — эпоха войн завершилась, и потребность в воинах отпала. В Японии были нужны иные профессии.

Синроку был бедняком и не имел средств, чтобы начать дело. Помог ему случай. Семейная легенда рассказывает, что однажды некий человек благородного происхождения из Тамба затеял ремонт замка. Синроку узнал об этом и решил принять участие в этом деле. Будучи по происхождению самураем, он разбирался в военном искусстве. Он осмотрел местность вокруг замка, указал его владельцу на слабые места с точки зрения обороны и высказал свои соображения, как можно укрепить замок. За это владелец замка во время торжественной церемонии по случаю окончания работ хорошо его наградил, что и помогло ему вырваться из тисков бедности. Обычай праздновать этот день — 4 января — за трапезой с дзони (рис с овощами) надолго закрепился в доме Коноикэ.

Деревня Коноикэ была удобно расположена для ведения торговли — в двух ри[271] на запад находился рынок в Итами, на севере — торговый город Осака. И в этой деревне Синроку начал варить дешевое сакэ (нигоридзакэ) и торговать им вразнос. Скорее всего, это было в 1600 г.

Производство сакэ известно в Японии с глубокой древности, вероятно с того времени, как японцы начали сеять рис. В древности сакэ изготовляли в синтоистских храмах и использовали во время торжественных церемоний. Производство сакэ было высокоприбыльным, и налог с него имели право получать лишь императорский дом и бакуфу.

Существовало сироки (белое сакэ) и куроки (темное сакэ). Белое изготовляли из риса, темное — из хиэ (сорт злака). Но к тому времени, как Синроку решил открыть новое для себя дело, в Японии еще не делали прозрачного сакэ. Правда, говорят, что монахи в Исэ владели секретом изготовления такого напитка. Но, как бы там ни было, начало производства прозрачного сакэ связано с именем Синроку. Техника его изготовления по сути не изменилась и сейчас, а открыть этот секрет помогла чистая случайность.

В доме Синроку был слуга, отличавшийся дурным нравом. Однажды он со злости тайком швырнул золу в бочонок с обычным, мутным, сакэ, чтобы напакостить хозяину.

Ничего не зная об этом, Синроку, как обычно, зачерпнул сакэ и к своему удивлению обнаружил, что оно стало прозрачным и, мало того, у сакэ появился приятный аромат. Когда он обнаружил на дне бочонка золу, ему в голову пришла догадка, что зола и очистила сакэ от мути[272]. Это неожиданное открытие и послужило началом товарного производства прозрачного сакэ. Мелкая пакость обернулась грандиозной удачей, принесшей известность дому Коноикэ и обеспечившей его процветание.

Сакэ, изготовляемое Синроку, стало чрезвычайно популярным. Поэтому Синроку задумался о новых рынках сбыта. Его привлекали рынки в Эдо и Осака. В 1615 г. двое сыновей Синроку основали в Осака собственное дело. Затем они стали заниматься перевозкой риса и сакэ по всей стране, чем приумножили свое богатство. А в 1619 г. в Осака перебрался и сам Синроку, где продолжил заниматься производством сакэ. Вся дальнейшая деятельность торгового дома Коноикэ разворачивалась в этом городе, который являлся главным рынком страны.

Когда в 1650 г. Синроку умер, его семья уже входила в число богатейших торговцев Осака. Дальнейший расцвет дома был связан с деятельностью сына Синроку Дзэнъэмон. Именно он присоединил к своему имени фамилию Коноикэ, увековечив тем самым название деревни, где начинал варить сакэ его отец. Благодаря своимпредприимчивости и смекалке он научился извлекать выгоду из разных видов деятельности, сумел сохранить и приумножить богатство, создать дому доброе имя.

Дзэнъэмон первым занялся морскими перевозками. Сначала это была его обязанность по отношению к даймё Нисигуни, когда тот, следуя системе заложничества (санкин котaй), должен был являться в Эдо. Затем он стал кредитовать даймё, отправлявших собранный в их владениях рис на продажу в Осака. Постепенно Коноикэ сделались владельцами рисовых складов (курамото). Для них это дело было особенно выгодным, поскольку рис служил сырьем для производства сакэ.

Для успешной деятельности в области торговли и финансов были важны и личные качества — деловая хватка, бережливость, умение разбираться в рыночной ситуации, налаживать связи, уметь выбрать выгодное направление в своей деятельности.

Следует сказать, что государство вовсе не стояло на страже интересов купечества, хотя и пользовалось их финансовой помощью. Правительство время от времени совершало «набеги» на их финансы, облагая купечество «добровольно-принудительными» займами (гоёкин) и «забывая» потом эти деньги возвращать. Рост финансового могущества купечества внушал опасения классу феодалов, которые всячески старались ограничить свободу их деятельности. В этом лежит одна из причин, почему японское купечество мало денег вкладывало в промышленную сферу. Но по мере развития торговли, товарно-денежных отношений японское купечество становилось все менее покорным. Оптовые торговцы Осака, Эдо и Киото обладали силой и авторитетом, играли большую роль в ценообразовании. Как говорил конфуцианский ученый Гамо Кумпэй (1768–1813), «гнев богатых купцов из Осака вселяет ужас в сердца даймё»[273].

В 1656 г. Дзэнъэмон открыл в Эдо меняльную контору, занявшись всевозможными кредитными операциями. Однако особенно преуспел в финансовых делах Дзэнъэмон II. Он входил в состав совета Осака, объединявший 10 меняльных контор города. Эти конторы продавали золотые и медные монеты, серебро на вес, давали ссуды, принимали векселя, брали деньги на хранение, т. е. по своим функциям являлись прообразом банка. Когда Коноикэ делали только первые шаги в этой сфере деятельности, они взяли за образец стиль ведения дел Тэннодзия Гохэй, основателя финансового дела в Осака. И вскоре они наравне с Тэннодзия стали официальным банкиром правительства страны[274].

Постепенно Коноикэ перестали заниматься производством сакэ и морскими перевозками и целиком переключились на кредитно-финансовые операции. В 1696 г. 30 % феодальных домов Японии пользовались услугами ссудных лавок, принадлежавших дому Коноикэ, 110 княжеств получили от этого дома займы[275].

Дом Коноикэ ссужал деньгами и купцов. В 1670 г. 59 % общей суммы капитала шло на кредитование купцов и 19 % — даймё. Но к началу XVIII в. процент кредита, предоставлявшегося даймё, резко вырос — он составлял 73,5 % от общей суммы капитала дома Коноикэ[276].

При третьем главе дома, Мунэтоси, благодаря финансово-кредитным операциям дом Коноикэ особенно преуспевал. Он приобретал земельные участки и переселял туда крестьян для их обработки. Так, в 1705 г. Коноикэ купили земли в провинции Кавати и переселили туда 120 семей из ближайших деревень и еще 360 семей из других районов. Вообще, освоение земель — нови и пустошей — под посевы риса было типичным делом для японского купечества в период Токугава[277]. В Осака дом Коноикэ также стремился приобретать земельные участки, которые со временем росли в цене, что делало выгодной и эту сферу деятельности.

* * *
Как организационная структура крупных купеческих домов, так и направленность их деятельности имели отличия, но в них можно обнаружить и много общего. В начале XVIII в. Коноикэ имели следующую организационную структуру. Кроме главного дома (хонкэ), который вел свое происхождение от основателя по прямой линии, было учреждено пять боковых домов (бункэ), связанных с главным домом родственными связями. Кроме того, в клан Коноикэ входило еще 22 семьи, которых называли бэккэ. Это была боковая линия дома, члены которого не были связаны родственными узами с хонкэ. Скажем, главой такого дома мог быть муж дочери или усыновленный семьей Коноикэ человек. Все эти линии и ветви включались в деятельность главного дома, и функционирование их предприятий зависело от экономической поддержки последнего.

Работающим в доме Коноикэ по найму требовалось обычно десять лет, чтобы, будучи приказчиками, дослужиться до такой должности, когда разрешалось открыть собственное дело или создать бэккэ. В ученики принимали мальчиков в возрасте 12 лет. Когда ученик поднимался до должности приказчика и если при этом ему уже было более 20 лет, ему доверяли обучение учеников. Спустя 2–3 года было принято выдвигать этого работника на должность управляющего, а еще спустя 2–3 года ему разрешалось создать бэккэ, и тогда он считался главой боковой линии семьи. Например, работник, получивший должность приказчика в возрасте 18 лет, мог руководить обучением в 38 лет, стать управляющим в 40–41 год и создать бэккэ в 42–43 года. Но начиная с 40-х гг. XVIII в. все меньшему количеству наемных работников разрешалось основывать собственное дело.

Ученики не получали никакого вознаграждения, работники в должности приказчика и выше получали 50–60 моммэ[278] серебром каждые два месяца, заведующие обучением и выше ежегодно получали от 300–400 до 3000 моммэ в зависимости от должности.

К этой основной оплате работники получали еще доплаты двух видов — мояигин и надзукэгин. Мояигин представляли собой годовые бонусы в размере 200 моммэ. Надзукэгин платили каждые 2–3 года, но только после того как работнику исполнялось 21–22 года, да и то только тем, кто работал у Коноикэ с юности. Тем же, кто нанимался на работу в более зрелом возрасте, выплачивали вознаграждение на 8–9 год службы у Коноикэ. Таковы были правила дома.

Однако на практике работники не получали надзукэгин до тех пор, пока не подходило время их отставки или пока им не разрешали открыть собственное дело. Такая практика позволяла удерживать работника у себя, поскольку покинуть хозяина становилось для него экономически невыгодно. Этот стиль управления получил широкое распространение и дальнейшее развитие в последующий период Мэйдзи. По сути дела, система найма в доме Коноикэ представляла собой прообраз существующей в современной Японии системы пожизненного найма.

Более 10 % всех работников дома Коноикэ имели статус бэккэ. Согласно семейным записям в 1719–1741 гг., 51 чел. покинул этот купеческий дом по разным причинам: 8 чел. умерли, трое были приняты в другие дома как наследники, 8 чел. попросили освободить их от контракта. 32 человека были уволены: 27 как плохие работники или по возрасту, среди остальных пятерых один оказался вором, двое заболели, один потерял казенные деньги, другой напутал с деньгами, отпущенными на расходы на кухню[279].

Весьма примечательны уставы крупных купеческих домов. Они появились и у Коноикэ, и у Мицуи, и у Сумитомо в одно и то же время — в XVIII в. Эти уставы, разные по названию, отражали «индивидуальный портрет» дома и законы, которыми регулировалась его деятельность. Но во всех уставах поощрялись бережливость, деловая смекалка, тщательное соблюдение отчетности. Кроме того, эти уставы содержали многочисленные предписания относительно системы найма, служебной иерархии, взаимоотношений с наемными работниками. Словом, именно в этих правилах следует искать исторические корни японского стиля управления, интерес к которому так велик в сегодняшнем мире.

Появление в 1723 г. семейных правил (какун) дома Коноикэ было не случайным. К тому времени Коноикэ представляли собой большой семейный клан, накопивший огромное богатство. Необходимо было регулировать деятельность дома, его боковых домов, строго следить за направленностью деятельности, не допускать пустой траты капитала. Правила касались и внутрисемейных отношений, и взаимоотношений с наемными работниками. Они дают возможность познакомиться с купеческой этикой тех лет.

Идея составления семейного устава возникла еще у родоначальника дома Коноикэ Яманака Синроку, который известен и под именем Юкимото. В 1614 г. он написал «Наставление потомкам от Юкимото». Каждое последующее поколение вносило свою лепту в свод семейных правил, пока это дело не завершил Мунэтоси, который по своим деловым качествам превосходил всех своих предшественников.

Мунэтоси приступил к написанию семейных правил в апреле 1716 г. Есть предположение, что он поручил написать их ученому Каибара Экикэн, но трудно сказать, так ли было это на самом деле. Полный свод правил был завершен к 1732 г., когда Мунэтоси было уже 66 лет. Следуя семейной традиции, он в 57 лет отошел от дел и, скорее всего, сам занимался его составлением. Кроме деловой части, правила содержали массу поучений и наставлений: определяли нормы нравственного поведения членов семьи, касались обрядов совершеннолетия, бракосочетания, похорон, религиозных отправлении[280].

Весь клан Коноикэ вместе с наемными работниками представлял собой как бы единую семью, где старались создать хорошие условия найма с тем, чтобы удержать работника у себя на более длительный срок. Этот семейный стиль управления получил широкое распространение и дальнейшее развитие в последующий период Мэйдзи.

Правила, касавшиеся деловой сферы, были очень строгими. Главенство во всех делах признавалось за основным домом, а всем остальным полагалось с ним сотрудничать. Запрещалось производить перемены в сфере деятельности, предписывалось следовать установленной практике ведения дел и направлять свою энергию на какой-то один вид деятельности. По всей видимости, клан не хотел рисковать, предпочитая заниматься делами, приносящими твердый доход.

Четкие семейные правила ведения дел позволяли клану Коноикэ выживать в условиях жесткой конкуренции, поскольку другие купеческие дома были не менее предприимчивыми. В большом почете были бережливость, аккуратность в ведении деловой отчетности, деловая смекалка. У дома Коноикэ существовали особые бухгалтерские книги (санъётё), где фиксировались сделки по продаже сакэ, кредитно-финансовая деятельность дома. Некоторые японские ученые считают, что именно дом Коноикэ впервые в Японии ввел в практику систему двойной бухгалтерии[281].

Для решения различных проблем в клане Коноикэ существовал консультативный совет, и в правилах подчеркивалась важность семейных консультаций. В уставе дома Коноикэ было зафиксировано, что даже глава основного дома не может распоряжаться капиталом без согласования с управляющими и другими членами дома. Глава клана был официально управляющим всем семейным делом, но ему не дозволялось принимать решения единолично. В 1713 г. в уставе дома об этом говорилось следующее:

«Наследник главного дома (хонкэ) должен нести ответственность за сохранение и защиту капитала дома до тех пор, пока он не передаст эту функцию своему преемнику. Поэтому он должен придерживаться установленных традиций дома в решении всех деловых вопросов».

Хотя главой дома мог быть лишь старший сын, порой случались отступления от этого правила: до этого поста иногда допускались усыновленные члены семьи, если по какой-то причине этого права лишались родные дети[282].

* * *
В XIX в. участились случаи неуплаты долгов со стороны даймё, и предоставление денег в кредит перестало быть выгодной сферой деятельности. Но Коноикэ по-прежнему оставались в первом ряду самых богатых людей в Японии. И ничто не предвещало крутых перемен, ожидавших этот купеческий клан.

В 1867–1868 гг. в Японии произошли события Мэйдзи исин, изменившие путь развития страны. Их главное значение заключалось в том, что за ними последовали важные социально-экономические преобразования, расчистившие путь для быстрого развития капитализма в стране.

После отречения сёгуна от власти в стране развернулась гражданская война, длившаяся полтора года. Японское купечество тоже было вовлечено в водоворот этих событий. Богатые купеческие дома Осака и Киото финансировали военные операции антисёгунской оппозиции, а некоторые купцы вступали в ее военные отряды.

Дом Коноикэ стал настоящей золотой жилой для нуждавшейся в средствах оппозиции. Достоверно известен факт, когда ему под жестким нажимом пришлось выполнить «просьбу» одного из отрядов добровольцев и выложить 200 рё серебром. Другой руководитель такого отряда получил от 22 осакских менял 7 тыс. рё[283].

В конце 60-х гг. XIX в. предприимчивый самурай из княжества Тоса, которое находилось в крайне стесненном материальном положении, убедил Коноикэ и еще несколько купеческих домов подписать с княжеством торговый договор, согласно которому каждый месяц княжество получало 30 тыс. рё. Самурая звали Ивасаки Ятаро, впоследствии он создал знаменитую фирму «Мицубиси», процветающую и сейчас. Не исключено, что деньги, полученные от дома Коноикэ, помогли ему стать процветающим предпринимателем.

В тот переломный период, когда менялись ориентиры в деловой активности, многие купеческие дома обанкротились. Особенно это коснулось купцов-менял. Они привыкли ссужать деньги даймё под залог налоговых доходов и товарной продукции княжеств и, сидя в безделье и праздности, получали огромные проценты. Но в 1871 г. княжества были упразднены, и все прежние соглашения с купцами-менялами расторгнуты. Лишившись ссудных процентов, многие пытались заняться торговлей, но, не имея опыта, в конце концов терпели убытки и разорялись. Богатый город Осака переживал депрессию.

Дом Коноикэ довольно удачно пережил то время и до середины периода Мэйдзи (1868–1912) оставался еще очень заметной фигурой в финансовых кругах. В 1877 г. Коноикэ первыми в Осака учредили современный банк — «Дай дзюсан гинко». Хотя этот банк формально представлял собой акционерное общество, в действительности он являлся личным финансовым учреждением главы клана Коноикэ Дзэнъэмон Юкитора. Последний получил от всех 33 других учредителей (все они были из клана Коноикэ) письменное обязательство, что они не будут обладать правами акционеров и что все ценные бумаги они передадут Юкитора.

Но во второй половине периода Мэйдзи дела Коноикэ пошатнулись. Япония вступила в период промышленной революции, но Коноикэ не сумели переключиться на новый вид деятельности, продемонстрировав неспособность приспособиться к новым условиям. Обладая огромными денежными средствами, дом продолжал заниматься кредитным делом вместо того, чтобы вкладывать их в развитие промышленности. Возможно, сыграл роль и субъективный фактор. Тогдашний глава клана не обладал той энергией, напористостью, умом, предприимчивостью и другими деловыми качествами, которыми отличались его предшественники.

Некогда богатейший торгово-предпринимательский дом терял завоеванные позиции и оттеснялся с экономической арены. Последнее заметное событие в его истории — образование в 1933 г. банка «Санва» (сейчас один из крупнейших банков Японии). Однако тогда доля Коноикэ по сравнению с другими учредителями (банками Ямагути и Сандзюён) была наименьшей (соответственно, 10, 27,5 и 39,7 млн иен), причем для банка Коноикэ это были все деньги, которыми он располагал[284]. Вот уж поистине «ветер жизни человеку не подвластен».


Торговый дом Мицуи

Немного существует в мире фирм, чья история насчитывает более трех столетий. Мицуи относится к их числу. Это одна из старейших и крупнейших торгово-предпринимательских фирм, начало которой было положено в далеком XVII в. Это был период, когда в стране после долгих междоусобных войн наступил мир и многие самураи оказались не у дел. Несмотря на строгую сословную регламентацию, многие из них поменяли свой социальный статус — занялись торговлей, стали художниками, учителями, ремесленниками.

Основателем дома Мицуи считается Такатоси Хатиробэй (1622–1694). Но первая лавка была открыта его отцом Такатоси Сокубэй (1578–1633), который проявил определенную дальновидность, отказавшись от самурайского звания и решив заняться торговлей, хотя в период Токугава сословие торговцев находилось на низшей ступени социальной лестницы.

Предки Сокубэй были мелкими феодалами. Историю этого рода трудно проследить с достаточной долей достоверности, поскольку часто в родословные вплетались разного рода легенды. Согласно одной из них, представитель семьи Фудзивара[285] по имени Нобунари Уманоскэ покинул Киото и поселился в провинции Оми. Однажды, осматривая свои владения, расположенные вдоль берега озера Бива, он обнаружил три колодца, в одном из которых нашел золотые монеты. Посчитав это за доброе предзнаменование, Уманоскэ изменил свое имя на Мицуи, что означает «три колодца». Насколько эта легенда соответствует истине, судить трудно, но знак «три колодца» впоследствии стал эмблемой торгового дома Мицуи, а в городе Мацудзака провинции Исэ Мицуи долгое время заботливо сохраняли три колодца, окружив их высокой стеной; один из этих колодцев используется до сих пор. Скорее всего, в этих колодцах была хорошая по качеству вода, пригодная для изготовления сакэ.

В период Муромати (1338–1573) Мицуи были самураями феодала Сасаки в провинции Оми. В XV в. глава семьи Мицуи имел довольно высокий ранг, что позволило одной из его дочерей стать женой Такахиса, младшего сына Сасаки. В Японии существовал обычай входить в семью на правах приемного сына, женившись на наследнице, если в семье не было сыновей. Таким приемным сыном в семье Мицуи стал Сасаки Такахиса. Из сохранившихся документов дома Мицуи нельзя ясно понять причину усыновления. Так или иначе, Такахиса построил замок в Намадзуэ, в местности к востоку от озера Бива, где семья Мицуи жила под покровительством рода Сасаки.

Во время междоусобных войн и борьбы за объединение страны в XV–XVI вв. дом Сасаки и семья Мицуи очень пострадали; небольшая часть оставшихся в живых людей из клана Сасаки была покорена Ода Нобунага, одним из объединителей Японии, и род Сасаки исчез со страниц японской истории.

Но семье Мицуи, которая жила тогда в провинции Этиго, удалось выстоять и сохраниться. Глава дома Такаясу, почувствовав приближение опасности, велел своим слугам собрать все, что можно было унести с собой, и скрылся с семьей и немногочисленными вассалами. Они обосновались в призамковом городке (дзёкамати) Мацудзака, который был торговым центром провинции Исэ. Там Такатоси Сокубэй, старший сын Такаясу, начал свою жизнь уже в другом качестве.

Городок располагался в очень удобном месте: поблизости был порт. Кроме того, в нем останавливались паломники, направлявшиеся в храм Исэ. Матросы, бродячие торговцы, странники доносили до городка разные новости, что помогало Сокубэй ориентироваться в обстановке. Он несколько раз ездил в Эдо, который Токугава Иэясу, завершивший объединение страны, сделал резиденцией бакуфу, и видел, как быстро рос и развивался город.

Процесс политической стабилизации благоприятно отразился на экономическом развитии страны, но привел к падению роли самураев как воинского сословия. Именно тогда дальнейшая судьба дома Мицуи круто изменилась. Вернувшись в 1616 г. из очередной поездки в Эдо, Сокубэй объявил жене, детям и слугам о своем решении поменять самурайский меч на соробан (счеты). К тому времени уже не было в живых сюзерена, которому он присягал на верность, и Сокубэй посчитал, что его первейшим долгом как главы дома было восстановление благополучия семьи:

«Меч не может больше обеспечить нашу жизнь. Я видел, как большими выгодными делами можно заслужить уважение. Я буду варить сакэ и соевый соус, и мы будем процветать»[286].

Дело, затеянное Сокубэй, было несложным по технологии и требовало лишь небольшого капитала и нескольких квалифицированных подмастерьев.

Тем не менее дела поначалу шли неважно. Как говорят в Японии, легко дело открыть, трудно его сохранить. Сокубэй получил самурайское воспитание, был сведущ в поэзии и каллиграфии, но плохо представлял себе технику торгового дела. Положение спасла его жена Сюхо. Она была купеческой дочкой и, вникнув в дела мужа, проявила удивительные деловые качества. Ее житейская смекалка, умение ладить с клиентами, способность находить новые формы обслуживания покупателей, не упускать из виду ни единой мелочи, бережливость сыграли определяющую роль в успешном развитии их семейного предприятия.

Сюхо успешно вела дела и после смерти мужа в 1633 г. У нее было четыре дочери и четверо сыновей, каждому из которых она сумела подобрать дело, которое наиболее соответствовало его природным способностям.

Когда старший сын Тосицугу Сабуродзаэмон прошел основательное обучение дома, Сюхо отправила его в Эдо, дав денег, чтобы он смог открыть там мануфактурную лавку, названную «Этигоя». Ему помогал младший брат (третий сын) Сигэтоси Сарубэй, который потом основал собственное дело по изготовлению и продаже гвоздодеров (кугинуки), очертание которого стало его эмблемой. Второй сын Хиросигэ Сэйбэй был усыновлен другой семьей. Самый младший, Такатоси Хатиробэй (1622–1694), помогал матери. У него рано проявились способности к торговле, и дело в г. Мацудзака должно было перейти к нему по наследству.

Сюхо, видя, что Хатиробэй может заняться более масштабным делом, как только ему исполнилось 14 лет, отправила его в Эдо к Сабуродзаэмон, где он в скором времени открыл лавку, также названную «Этигоя». Менее способный Сигэтоси возвратился домой и стал помогать матери, а Сабуродзаэмон отправился в Киото, где занялся скупкой и продажей тканей.

Хатиробэй, оставшийся в Эдо, стал управлять также и лавкой брата, и дела у него пошли успешно. Приобретя опыт, он начал в широких масштабах совершать закладные операции, заведя ссудную лавку. Как правило, клиентами таких лавок становились даймё, жизнь которых в Эдо требовала больших расходов. Даймё ежегодно привозили в три главных города страны — Осака, Эдо и Киото — 4 млн коку риса, из которых 3/4 шло на покрытие одних лишь процентов по долгу, достигавшему 60 млн рё[287], причем у торговцев не было твердой уверенности, что они получат долги, поскольку они не были защищены законом.

Такие проницательные дельцы, как Хатиробэй, учились вести дела на свой страх и риск, объединялись с другими торговцами, а когда денег для ссуды не хватало, брали краткосрочные займы у храмов. Постепенно Хатиробэй овладел всеми премудростями торговли рисом.

В 1673 г., когда Хатиробэй исполнился 51 год, он решил прекратить дела с даймё, которые регулярно «забывали» платить свои долги, и стал больше ориентироваться на простых горожан. Он переехал в Киото и занялся торговлей тканями. Потом, оставив дела на старшего сына Такахира, вернулся с другим сыном обратно в Эдо, где открыл в августе 1673 г. небольшую лавку по соседству со своим старшим братом, торговавшим кугинуки. Хатиробэй торговал модной парчой «нисидзин» и шелком, скупая их в Киото и в других местах. Когда дела пошли успешно, Хатиробэй передал дело своим шести сыновьям и занялся изучением условий ведения дел.

В лавках, расположенных на оживленной Хонтёдори, где находилась и «Этигоя», торговали по образцам. Приказчики, обходя дома даймё и самураев, предлагали им образцы тканей. Но денег от таких покупателей приходилось ждать довольно долго. Хатиробэй, создав у себя в лавке большой запас товара, продавал ткани мелким провинциальным торговцам по розничным ценам. Барыш был небольшим, но реальным, товарооборот расширялся, и такая форма торговли имела перспективу. Кроме того, расчет производился наличными деньгами.

В лавках на Хонтёдори ткань продавалась целым куском на кимоно, что ограничивало возможности сбыта. Один из приказчиков Хатиробэй сообщил ему о разговоре, подслушанном в бане, что женщины предпочитают покупать небольшие куски материи, из которой можно шить различные мелкие вещи, например, кошельки. Подумав, Хатиробэй решил рискнуть и стал продавать ткань в кусках разной длины. Результаты не заставили себя долго ждать. Спустя год после приезда в Эдо Хатиробэй так преуспел в делах, что смог открыть еще одну лавку на той же улице. Теперь у него было 15 приказчиков, 5 учеников и несколько слуг.

В апреле-мае 1683 г. Хатиробэй перевел лавку «Этигоя» в район Сурагатё недалеко от Нихомбаси. К стене лавки было прикреплено полотнище, на котором был изображен круг, внутри которого были вписаны два иероглифа один в другой, причем первый иероглиф был взят от слова «колодец» и был изображен в виде скошенного сруба колодца, а внутри вписан иероглиф, означающий число «три». Эта эмблема сохранилась до сих пор, и ее можно увидеть на всех зданиях, принадлежащих группе Мицуи. И еще на вывеске было написано: «За наличные. Цены без запроса» (Гэнкин. Какэнэ наси). Это был новый принцип в торговле, введенный домом Мицуи — продажа товара по твердым ценам.

К 1700 г. лавка превратилась в самый крупный магазин в Эдо. От нее ведет свое начало один из крупнейших современных универмагов «Мицукоси», получивший это название в 1928 г.

Большое внимание Хатиробэй уделял рекламе. В дождливые дни клиентам одалживали зонты с эмблемой Мицуи. Хатиробэй покровительствовал поэтам, драматургам, писателям (например, Ихара Сайкаку), а те своими произведениями создавали благоприятное для него общественное мнение. В японской поэзии есть строчки о лавках Мицуи:

С треском шелка разрывают
В лавке Этигоя…
Летнее время настало!
писал поэт Кикаку, эдоский горожанин, беспечный гуляка, воспевая улицы и богатые торговые лавки родного города[288].

К концу XVII в. в торговом доме Мицуи работало несколько сот служащих по найму. Поскольку лавки «Этигоя» в Эдо процветали, Хатиробэй открыл их филиалы в Киото и Осака.

Причины феноменального успеха Мицуи, несомненно, следует искать в личных качествах Хатиробэй. Он хорошо разбирался в политической и экономической обстановке, осознавал непрочность социального положения своего сословия, а следовательно, необходимость официального покровителя, без которого все имущество можно было потерять в одно мгновение. Так случилось в Осака с торговым домом Ёдоя, когда, обвинив последний в расточительстве и невыполнении распоряжений сёгуна, власти конфисковали все его имущество. Поэтому дом Мицуи постарался наладить связи с бакуфу, и с 1689 г. начал поставлять ткани и украшения для сёгуна Цунаёси, а затем стал банкиром сёгуна, что позволило Мицуи занять в районе Нихомбаси самый высший ранг среди горожан. Дом Токугава поддерживал торговцев Эдо и других городов, входивших в сёгунские владения, поскольку это значительно пополняло казну за счет налогов.

При Токугава было проведено упорядочение денежной системы. Начал ее Тоётоми Хидэёси, который монополизировал чеканку золотых и серебряных монет. Затем сёгунат ввел единую денежную систему, что послужило одним из эффективных средств для упрочения его политического положения.

Можно сказать, что создание национальной денежной системы Японии находилось в тесной связи с процессом становления централизованного японского государства. Ранее в стране находилось в обороте пять видов денег (золотых, серебряных и медных). Они имели хождение по всей Японии, и право их чеканки принадлежало бакуфу. Кроме того, существовала местная валюта (бумажные деньги); сёгунат таких денег не выпускал. Так, купцы из Яма- да пустили в оборот в провинции Исэ бумажные деньги, прозванные «Ямагата-хагаки». С 1661 г. в княжестве Фукуи начали печатать «княжеские» бумажные деньги, и к началу XVIII в. такая практика распространилась еще на 46 княжеств[289]. Свои бумажные деньги появились в городах, деревнях, храмах и даже у отдельных торговых домов. Одной из причин такого положения была нехватка серебряных монет.

Наличие в обращении разного вида денег, развитие товарно-денежной экономики и рыночных связей привели к появлению меняльных контор, а также лиц, профессиональной деятельностью которых стало ведение финансовых операций[290]. К середине XVII в. в торговой практике появились всевозможные векселя. Деятельность меняльных контор помогла их владельцам сколотить значительные состояния. Там можно было взять деньги в кредит, обменять вексель, оставить деньги на хранение. Говоря о японском купечестве XVII в., французский историк Ф. Бродель отмечал, что оно рано поняло, какую выгоду можно извлекать «из манипуляций с деньгами — деньгами приумножающими, необходимым инструментом современного накопления»[291].

Чтобы понять причины широкого распространения меняльных контор и других видов финансовой деятельности японских купцов, необходимо рассмотреть, как происходила реализация риса и других видов производившейся в княжествах продукции.

Владения дома Токугава были разбросаны по всей стране. Собиравшийся в них налог, прежде всего в виде риса, доставлялся в Осака, продавался там, а деньги переводились в Эдо, резиденцию сёгунов. Даймё также отправляли в Осака рис и другую продукцию своих княжеств, а деньги им переводили в Эдо, где они были обязаны жить согласно системе заложничества санкин контай.

Даймё поручали продажу риса и других продуктов определенным торговцам в Осака. Постепенно последние начали авансировать даймё еще до реализации риса, а иногда и в счет будущих продаж. В Осака образовалась целая группа торговцев, называвшихся курамонто, какэя и т. п., которые занимались финансированием даймё и сбытом их продукции. Возникновение такой системы купли-продажи обычно относят к годам Камбун (1661–1672), а иногда и к более раннему периоду Сёхо (1644–1647).

Первым и крупнейшим из осакских торговых домов, начавших подобные операции, был дом Ёдоя, который вел дела 33 даймё. Сохранившиеся документы свидетельствуют, что не осталось ни одного даймё из юго-западных княжеств, который не был бы должником этого дома[292].

Деньги от продажи риса пересылали из Осака в Эдо. Для этих целей была учреждена почтовая служба, но дело было сложным и хлопотным. Деньги перевозились на лошадях или их нес на себе посыльный, что было делом небезопасным — по пути могло случиться всякое. Купец из Осака по имени Тонамура ввел в обиход более простой способ расчета продавца с покупателями — переправлялись не деньги, а векселя, по которым даймё получали деньги в Эдо. Таким же образом велись дела и между торговыми домами — пересылались вексель и доверенность. Выгоду получал и торговый дом в Эдо — иногда даймё запрашивал не всю сумму сразу, и оставшиеся деньги можно было на время пустить в оборот. Этот способ ведения дел получил широкое распространение в Осака и для многих торговых домов стал основным направлением в их деятельности, которую можно рассматривать как прообраз банковских операций[293].

Жизнь в Эдо заставляла даймё все чаще прибегать к услугам меняльных контор. Просрочка платежа со стороны даймё была обычным делом, поскольку общество не очень-то заботилось об охране интересов купечества, хотя дела о неуплате долгов и рассматривались в городских магистратах. Купцы могли защищаться от произвола властей только силой денег — скажем, увеличивая процентную ставку[294].

Семейство Мицуи включилось в кредитные операции. Их меняльная контора в Эдо открылась в 1683 г., в Киото — в 1686 г., в Осака — в 1691 г. Главной меняльной конторой стала киотская: там сосредоточились основные денежные капиталы дома Мицуи, пускавшиеся в оборот, оттуда шло финансирование меняльных контор и торговых лавок в Эдо и Осака.

Интересно, что японские меняльные конторы имели примерно такой же режим работы, как и лондонские. Они были открыты ежедневно с 10 часов утра, а продолжительность их работы (примерно два часа) определялась временем горения светильника (в Лондоне время работы определялось временем горения одной свечи).

В конторе был работник (мидзуката), в обязанности которого входило смачивать пол водой (вероятно, чтобы не допустить пожара) и выдворять замешкавшихся клиентов, когда контора закрывалась.

Дом Мицуи через свои меняльные конторы активно занялся пересылкой золота и серебра с помощью векселей. Дело приносило довольно большую прибыль, деньги постоянно находились в обороте. В это дело Мицуи также внесли новое — за наличные деньги от продажи в Осака риса они покупали ткани, продавали их в Эдо, после чего возвращали деньги владельцу риса. Дело в том, что вексель подлежал оплате в течение 60 дней, а на пересылку денег из Осака в Эдо уходило только 15–20 дней[295], что и позволяло использовать наличные деньги для торговых операций. Прибыль от них позволяла продавать товары по более дешевым ценам, и вырученные деньги снова пускать в оборот. Все это способствовало процветанию дома Мицуи и расширяло сферу его деятельности.

В 1691 г. Мицуи обратился к сёгунату с такой просьбой — в обмен на ссуду он предлагал пересылать для сёгуната деньги из Осака в Эдо, не взимая за это проценты. Наличные деньги использовались для закупки товаров. Взяв ссуду в серебряных монетах, он вернул ее сёгуну в золотых, получив прибыль в результате неустойчивого курса обмена. Потом право на проведение подобных операций получили от сёгуната и другие торговцы, но первыми начали их именно Мицуи[296].

Основным местом деятельности Хатиробэй стал Киото, а вести дела с бакуфу в Эдо он отправил своего старшего сына Такахира Хатироэмон. Постепенно Хатиробэй отошел от непосредственно торговых дел и, стремясь расширить сферу деятельности своего торгового дома, занялся изучением условий купли-продажи в различных районах страны, т. е. тем, что теперь называется «маркетинг».

К концу XVII в. Хатиробэй мог с удовлетворением наблюдать результаты своих трудов — его лавки и меняльные конторы в Эдо, Осака и Киото процветали. Можно сказать, что ему удалось создать своего рода империю Мицуи.

* * *
Хатиробэй умер в 1694 г. Его старший сын Такахира Хатироэмон оказался достойным преемником своего отца — с его именем связаны многие новшества в деятельности клана Мицуи, главным из которых было создание системы управления и контроля над всеми формами деятельности клана, которая обеспечила ему прочную стабильность.

Раньше за всей деятельностью дома Мицуи следил сам Хатиробэй. Можно сказать, что он хорошо владел основами маркетинга — знал потребности жителей городов, где и что производят, и поставлял необходимые товары туда, где на них был спрос, причем по низким ценам. Но теперь дело расширилось, и одному человеку было уже не под силу управлять им.

Хатиробэй еще при жизни пытался поделить свое имущество между детьми, но это его стремление, к счастью для дома Мицуи, не было одобрено членами главного дома клана. После его смерти дети сплотились вокруг старшего брата Такахира и целиком положились на его волю[297], отказавшись дробить общее наследство. Дальнейшая история дома Мицуи показала правильность такого решения.

К началу XVIII в. клан Мицуи состоял из 9 домов (семей) — одного старейшего, который вел свое происхождение от основателя клана, пяти родственных домов (бункэ) и трех неродственных — домов усыновленных детей (рэнкэ) (позднее, в июле 1740 г., к клану присоединились еще 2 рэнкэ — дом Иэхара и дом Нагаи). Таким образом, дом Мицуи (Мицуи додзоку) включал в себя 11 семей, в совместном владении которых находилось все имущество клана. Такая структура семейной компании под единым руководством и контролем сохранялась до тех пор, пока после окончания Второй мировой войны не были принудительно распущены финансово-промышленные группы дзайбацу[298].

Можно с уверенностью утверждать, что XVIII век в истории клана Мицуи был определяющим. Клан обладал большим богатством, его многочисленные лавки и меняльные конторы процветали. Расширялись и географические рамки деятельности Мицуи — с 1707 г. они стали закупать китайские шелковые ткани непосредственно в Нагасаки[299].

Учитывая большой спрос на них в аристократическом Киото и разницу в ценах, торговля китайскими шелками приносила немалый доход.

Этому многогранному и разрастающемуся делу уже был необходим руководящий центр, в ведении которого находился бы контроль за всеми видами деятельности клана. Создание такой системы связано с именем Такахира Хатироэмон, старшего сына Хатиробэй, человека одаренного практической смекалкой и деловым чутьем. Именно при нем сложилась и была закреплена в различных документах вся организационно-правовая система клана. В 1705–1719 гг. был проведен ряд организационных реформ, зафиксированных в различных завещаниях, наставлениях, поучениях, уставах.

Эта система получила название омотоката. Это было емкое понятие, включавшее в себя и организационную структуру, и правовые отношения, и взаимоотношения между семьями, и контроль за всей финансовой деятельностью. Можно сказать, что омотоката была мозговым центром клана Мицуи, его высшим организационным достижением.

Центр деятельности клана Мицуи переместился в Киото, где система омотоката начала действовать с января 1710 г. Она определяла всю финансовую политику клана, следила, чтобы деньги «работали» в каждой сфере деятельности. Взаимоотношения между омотоката и каждой лавкой можно рассматривать, говоря современным языком, как отношения между холдинговой компанией и ее дочерним предприятием. Каждое предприятие было финансово независимо и использовало выделенный ему капитал по своему усмотрению, возвращая 12 % от аванса. В возврат производился раз в полгода. Каждый глава дома нес личную ответственность за дела своего семейного предприятия перед омотоката. Глава клана (сорёкэ), наследовавший родовое имя Этигоя Хатироэмон, контролировал главные мануфактурные лавки в Киото, Эдо и Осака и нес ответственность за их работу.

В январе 1722 г. появился семейный устав клана Мицуи — «Завещание Мунэтакэ». Это был домашний устав (кахо), составленный Такахира; Мицуи руководствовались им в делах до 1900 г. Согласно ему, клан состоял из девяти семей. Все имущество оценивалось в 220 единиц, и каждой семье был выделен свой пай. Семья Хатироэмон получила 62 единицы, что составляло 28 % от общей суммы; Мотоносукэ — 30 единиц (13,6 %); Сабуросукэ — 27 единиц (12,3 %); Дзироэмон — 25 единиц (11,4 %); Хатиродзиро — 22,5 единицы (10,2 %); такую же долю получил и Сохати; Сокуэмон — 8 единиц (3,6 %); Китироэмон — 6 единиц, (2,7 %); Хатисукэ — 7 единиц (3,2 %); остаток в 10 единиц (4,5 %) стал общим владением клана[300].

В «Завещании Мунэтакэ» был закреплен принцип неделимости капитала. Каждая семья имела два вида денежных средств — на предпринимательские дела и на семейные расходы. Смешивать эти две статьи расходов было строго запрещено. Кроме того, ни одна семья не могла забрать свою долю или независимо продать, или подарить свой пай[301]. В случае банкротства одного из родственников остальные не были юридически ответственны за его долги. Таким образом клан Мицуи сумел сохранить и приумножить свое богатство.

В деятельности дома Мицуи в XVIII в. можно обнаружить много нововведений. К ним, в частности, относятся бухгалтерские книги (иэаритё). Эти написанные от руки книги, где отражены все сферы деятельности клана, хранятся в Научно-исследовательском институте Мицуи по социально-экономической истории в Токио. Интересно, что несмотря на то, что японское купечество было оторвано от непосредственных контактов с купечеством вне пределов Японии, техника ведения дел у дома Мицуи и у других японских купеческих домов была такой же, как и у их европейских коллег. Они владели техникой двойной бухгалтерии, которая позволяла в любой момент получить полный баланс между дебетом и кредитом[302]. И если баланс не сводился к нулю, значит была совершена ошибка, которую следовало сразу же найти.

Учетные книги в клане Мицуи были двух видов: в первых учитывались сделки и соглашения по краткосрочным кредитам на полгода, в других — крупные сделки, которые заключались каждые три года. Система контроля и учета за всеми сферами деятельности была очень строгой.

Тщательности в составлении отчетности могла бы позавидовать любая современная компания, оснащенная компьютерной техникой — благодаря омотоката дело в клане Мицуи было поставлено так, что любые ошибки исключались. Система омотоката прекратила свое существование 29 февраля 1944 г., когда была образована головная компания (хонся) Мицуи.

* * *
Мальчиков из семьи Мицуи рано начинали обучать премудростям торгового дела. В возрасте 12–13 лет такое обучение проходило дома, а с 15 лет подростка отправляли в одну из лавок в Эдо или Осака, где он проводил несколько лет. Даже если юноша уже был женат, уезжал он один, жена оставалась дома. В такой практике обучения имелись свои подводные камни — не все могли избежать соблазнов чужого города, бывали случаи, когда молодые люди сбегали с женщинами, проматывали деньги, пускались в загул. Все это хорошо описано Ихара Сайкаку (1649–1693), который был сыном зажиточного осакского купца и оставил нам полнокровное, сочное изображение жизни города, со всем, что в ней было высокого и низкого, причудливого и своеобразного.

Такатоси Хатиробэй проявил себя еще в одном качестве — он отлично обучал наемных работников. Хатиробэй составил свод правил из 25 пунктов, касавшихся круга обязанностей и правил поведения лиц, которым предстояло работать приказчиками. Эти правила относились не только к. торговле, но и к взаимоотношениям междуработниками. В них подчеркивалась важность добрых отношений между ними, т. е. уделялось большое внимание тому, что сейчас называется «микроклиматом в коллективе». За прилежную работу предусматривалось поощрение. Что касается правил поведения в быту, то предписывалось не вести споров, не начинать ссор, не водить знакомство с дурной компанией и проститутками. Одежду, а также пояс (оби) надлежало носить из хлопка, приказчикам не полагалось иметь при себе деньги — словом, правила были очень подробными. О плохом поведении мальчиков извещали главную контору в Киото, а самих их возвращали домой.

1-го, 15-го и 28-го числа каждого месяца по вечерам проводились своего рода совещания-беседы, где речь шла не только о работе, но и о правилах поведения в быту. Как видно, хозяин стремился поддерживать слаженность в работе, поскольку это благотворно отражалось на торговле и доходах.

Такатоси обнародовал свои правила в августе 1675 г., а в июле 1676 г. к ним были сделаны дополнения. Новшества основывались на конфуцианской морали — все вновь поступившие должны были оказывать почтение давно работающим, но молодежь должна была почтительно относиться к старикам независимо от стажа их работы. Особо подчеркивалась необходимость слаженности в работе приказчиков и всячески поощрялось прилежание. Кроме того, определялись меры, которые следовало предпринять в случае болезни приказчика.

Среди наемных работников (хоконин) всегда было много людей родом из Киото и из провинций Оми и Исэ, которые славились своими предприимчивыми купцами. Приказчики и слуги низших рангов (гэнин) принимались на работу только при условии: должно быть хорошо известно их социальное происхождение и иметься поручитель. Хоконин подразделялись на две категории — тех, кто работал в лавке, и тех, кто ходил по домам даймё с товаром. В лавках Мицуи была довольно сложная система должностей. Так, в мануфактурных лавках работало до 15 видов работников, причем у приказчиков в лавке были разные обязанности, и каждый отвечал за конкретное дело, что облегчало контроль над его работой. Например, ткани разного качества продавали разные приказчики[303].

Как и другие купеческие дома, Мицуи широко использовали институт главных управляющих (банто). Вся их деятельность была подчинена интересам дома, а отношение к хозяину, стержнем которого была преданность, основывалось на конфуцианской морали. Их обязанности и стандарты поведения были четко определены уставом дома.

По мере того как сфера деятельности клана Мицуи расширялась, вносились изменения и дополнения в систему найма. Должности, жалованье, обучение, продвижение по службе, отставка получили более четкие контуры после 1703 г. Появлялись и новые правила. Если раньше предпочитали брать в обучение только мальчиков, чтобы будущий работник с детских лет впитывал «дух Мицуи», то теперь стали принимать и юношей. Когда молодые люди из других семей поступали к Мицуи, они полностью отсекались от своих прежних корней и должны были твердо придерживаться норм и правил клана.

На работу обычно брали мальчиков в возрасте 11–13 лет. Должность приказчика можно было получить спустя 10–15 лет, а чтобы стать старшим приказчиком необходимо было проработать еще 12–18 лет. И лишь 5 % из числа наемных работников удавалось дослужиться до должности управляющего. До 20-х гг. XVIII в. основой для продвижения по служебной лестнице был стаж. Однако после 1735 г. выдвижение на высшие должности стало зависеть лишь от деловых качеств работника.

Следует отметить, что до введения системы омотоката приказчики, долгие годы, добросовестно служившие Мицуи, входили в клан на правах бокового дома. Но затем была проведена четкая грань между родственными членами клана и теми, кто работал у них по найму[305].

У Мицуи существовало одно любопытное правило — работникам высших рангов, если они после удачного завершения контракта с Мицуи открывали собственное дело, разрешалось использовать в разной степени символику клана; конкретно это зависело от ранга работника, и эти статусные различия строго соблюдались[306].

Среди членов дома Мицуи не поощрялась государственная служба, поскольку это расценивалось как пренебрежение делами клана. «Не забывайте, что мы торговцы; ваши отношения с правительством должны быть занятием второстепенным по сравнению с вашим делом», — такой наказ получал каждый вступавший в практическую деятельность член клана Мицуи[307].

* * *
Благодаря семейным хроникам до наших дней дошло довольно много сведений о женщинах из богатых купеческих домов. Наибольшее количество сведений сохранилось о семье Мицуи — это семейные биографии, хроники, уставы, различные наставления для потомков. Все эти материалы хранятся в Научно-исследовательском институте Мицуи по социально-экономической истории.

Купеческие дочки, выходя замуж, становились помощницами своих мужей. Когда торговое дело находилось в стадии становления, у них были бесчисленные обязанности как по дому, так и в лавке. Им приходилось улаживать отношения как с прислугой, так и с клиентами, вести домашнее хозяйство, воспитывать детей, всячески помогать мужу. Здесь требовались не только определенные навыки, но и природная смекалка.

В семейных хрониках дома Мицуи особой похвалы удостаивалась Сюхо (1590–1676), жена Сокубэй, основателя торгового дома Мицуи. Сюхо была дочерью процветающего торговца по фамилии Нагаи из местечка Нибу в провинции Исэ. Ее выдали замуж в 13 лет, у нее рано появились дети, однако Сюхо находила время вникать в дела мужа. От своего отца она унаследовала решительность, твердость характера и чутье в торговых делах. Ее богатая семья не оказала ей с мужем никакой финансовой помощи, и поэтому приходилось целиком рассчитывать лишь на свои возможности. Но Сюхо обладала необыкновенным даром находить разные способы ведения дела. Она была бережливой, и у нее ничего не пропадало даром. Она удивляла всех своей способностью извлекать пользу из самых незначительных вещей.

Сюхо умела найти общий язык с клиентами. Покупателям, которые приходили за сакэ, мисо (соевый соус) и другим товаром, она бесплатно предлагала чай, табак, холодный рис. В результате сакэ распродавалось все лучше. Клиентом лавки Мицуи стал и владелец замка Мацудзака[308].

Когда у покупателя не было денег, он мог оставить какую-нибудь вещь в лавке в качестве заклада. Причем Сюхо следила, чтобы процент за ссуду понемногу повышался. Так был сделан первый шаг к одному из направлений в деятельности Мицуи — закладу, что приносило большие доходы и положило начало процветанию дома Мицуи.

Пожалуй, самой отличительной чертой характера Сюхо в повседневной жизни была бережливость. Во время их скромной семейной трапезы никому не дозволялось оставить что-то в своей чашке. Каждый из сыновей выполнял какую-то нужную работу; это было составной частью его воспитания. Даже когда материальное положение семьи упрочилось, Сюхо не позволяла себе носить одежду из шелка — она и ее дети были одеты в кимоно из хлопка, который выращивали и пряли в провинции Исэ[309].

Сюхо сама подобрала жену для своего любимого младшего сына Такатоси Хатиробэй. Дзюсан (1636–1696), как и свекровь, происходила из купеческой семьи. Она родилась в Эдо, где ее отец держал меняльную лавку. Когда ей было 13 лет, семья переехала в Киото, а спустя три года — в провинцию Исэ. Дзюсан была энергичной и спокойной по характеру женщиной, у которой в доме и в лавке был широкий круг обязанностей. Она была под стать своему мужу, который высоко ценил ее роль в делах. Она родила ему шесть сыновей и пять дочерей.

В семейных хрониках дома Мицуи Сюхо и Дзюсан остались как образец служения делу. Но по мере того как Мицуи богатели, отпадала необходимость жене заниматься слугами и лавкой. В доме появились слуги, в обязанности которых входило присматривать за детьми, заниматься различной работой по дому и следить за ним в отсутствие хозяев. Детей теперь поручали кормилице, наличие слуг освобождало женщину от непосредственных занятий домашним хозяйством. Она теперь управляла только теми слугами и служанками, которые работали по дому. Но у нее имелся широкий круг обязанностей: она должна была следовать установленным правилам, касавшимся рождения детей, причесок, их первой одежды, обряда совершеннолетия, свадебных церемоний и других праздничных обрядов, буддийской заупокойной службы. В ведении жены главы дома находились свадебные церемонии и похоронные обряды всех родственных домов. В ее обязанности входило также посещение больных.

Девочки, как и мальчики, в 7–8 лет стали обучаться грамоте. Среди женщин дома Мицуи можно было видеть и таких, кто интересовался литературой, поэзией, живописью, но это было редкостью[310].

В семье Мицуи разумно относились к судьбе женщин, не бросали их в беде. Если по какой-то причине, не зависящей от женщины (например, из-за беспутства мужа), дальнейшее совместное проживание становилось невозможным, ей не возбранялось его покинуть. Так, Кати, младшая сестра Такахира, в 15 лет была выдана замуж за Нагасаки Хатибэй из Мацудзака, родила двоих детей. Но дела мужа пришли в упадок, и Кати, когда ей было 27 лет, вернулась домой. Старший брат Такахира пожалел ее, его старший сын женился на дочери Кати. И таких случаев было много. Возвращались домой и после смерти мужа и, если были молоды, нередко опять выходили замуж[311].

Женщин наставляли не быть ревнивыми, хотя мужья и подавали для этого повод, развлекаясь в «веселых кварталах». Были случаи появления внебрачных детей и многоженства. Незаконнорожденного ребенка с согласия отца брали в дом и воспитывали как приемного сына. Если у жены было твердое желание развестись, то препятствий не чинили, даже когда развода не желала семья мужа.

Для женщин из дома Мицуи было много разных наставлений. В 1705 г. Такатоми создал «Наставления для женщин», написанные в духе конфуцианской морали, где на первый план выдвигалось почитание родителей, беспрекословное подчинение мужу. В другом из них, написанном в 1744 г., речь шла о женской скромности: говорилось, что следует быть осмотрительной, посещая театр или наслаждаясь прохладой летнего вечера, встречаясь с артистами театра Но или уличными слепыми певцами, а также имея дело с торговцами мебелью. Женщинам разрешалось посещать храмы Исэ, осматривать Осака, ездить на горячие источники вместе с отцом или мужем, или с детьми и внуками.

Первое поколение Мицуи заключало браки с людьми, проживавшими в провинции Исэ. Старшие сестры Хатиробэй Такатоси были выданы замуж за местных влиятельных купцов, его тетки вышли замуж за купцов из Мацудзака. Эти купцы держали лавки и в Эдо, где имели хорошую репутацию и пользовались влиянием. Такие родственные связи способствовали укреплению позиций Мицуи в Эдо, когда они решили открыть там свои лавки.

Но постепенно география браков расширилась. Уже дети Хатиробэй Такатоси женились и выходили замуж за людей из разных социальных слоев, уезжали в другие города и провинции Японии. Жена Такахару была родом из Нара, жена Такатомо была из дома Окусуми из Эдо, глава которого был сёгунским чиновником (дайкан) при буддийском храме Дзодзёдзи. Жена Такахаси была родом из Эдо, ее отец Масуда был глазным лекарем и торговал глазными лекарствами. Муж старшей дочери Минэ по имени Ситидзаэмон, принятый в семью Мицуи, поначалу служил приказчиком, а потом управлял лавкой в Эдо. Он рано умер, и Минэ вышла замуж за его двоюродного брата. Но все-таки предпочтение отдавалось бракам с людьми из купеческих домов, как правило, богатых, а браков с самураями избегали сознательно.

В XVIII в. разрешение на брак уже следовало получить от омотоката; расходы на брачную церемонию тоже были в ее ведении. Девочек выдавали замуж в возрасте 13–16 лет. В «Завещании Мунэтака» был специальный раздел, где речь шла о том, как следовало проводить свадебную церемонию. Одежда и утварь рассматривались как приданое невесты и являлись ее личным имуществом, которым она могла распоряжаться. В семьях богатых купцов недвижимость — дом и участок земли, на котором он стоял, — передавались жене и родственникам по женской линии. У Мицуи недвижимость находилась в юрисдикции омотоката, и женщина свободно ею распоряжаться не могла. Это правило распространялось и на мужчин.

* * *
Клан Мицуи олицетворял собой новое купечество, сменившее купечество XV–XVI вв., разбогатевшее на внешнеторговых операциях. Это были предприимчивые, энергичные люди, сумевшие, исходя из конкретной социально-экономической ситуации, развернуть многогранную деятельность и создать свой стиль управления.

В деятельности дома был сильно выражен субъективный мотив — предпринимательские способности, родовая устойчивость, фамильная преемственность занятий. Уставы дома преследовали одну цель — сохранить дело и капитал. Бережливость, деловая смекалка и тщательное соблюдение отчетности — три составляющие успеха Мицуи.

Клан Мицуи представлял собой семейное товарищество с ограниченной ответственностью. Он сумел создать очень действенную систему управления и контроля, что позволило клану позднее быстро преобразоваться в семейную холдинговую компанию (дзайбацу), поскольку все необходимые предпосылки для этого сложились еще в период Токугава.

В переломный период Мицуи сумели правильно выбрать дальнейший путь развития и вложили свои огромные денежные накопления в банковскую и промышленную сферы. Клан уловил дух времени — Япония во второй половине XIX в. вступила в стадию промышленной революции. Благодаря протекционистской политике нового правительства Мицуи получили текстильные предприятия и угольные шахты на очень выгодных условиях. В 1876 г. Мицуи одними из первых создали свой банк.

Социальная градация общества с неизбежностью вытекает из взаимоотношений, которые складываются между его членами в процессе общественного воспроизводства. Постепенно размывание сословных перегородок привело к изменению социально-классовой структуры японского общества, что было следствием экономического развития страны в XVII–XVIII вв. Так «путь вниз» по сословной лестнице привел клан Мицуи к вершинам финансовой и промышленной деятельности, истоки которой крылись в таланте предпринимательства и умении манипулировать деньгами первых представителей дома Мицуи.


Торгово-предпринимательский дом Сумитомо

Финансово-промышленная группа Сумитомо является одной из старейших в Японии. За свою почти четырехсотлетнюю историю она играла различную роль в японской экономике, переживала времена расцвета и кризисов, но сумела сохранить прочную финансовую базу[312].

История дома Сумитомо своими корнями уходит в XVII в. В отличие от других купеческих династий, возникших в эпоху Токугава, дом Сумитомо с самого начала своей предпринимательской деятельности был связан с горнорудной промышленностью, в частности с добычей меди.

В родословной Сумитомо различают основателя фамилии и основателя дела. Из союза этих ветвей и сложилась торгово-предпринимательская династия Сумитомо.

Родоначальником семьи Сумитомо считается Масатомо (1585–1652). Он родился в Маруока в провинции Этидзэн (сейчас это префектура Фукуи). По одной из версий, его отец был местным феодалом, но достоверных сведений о нем не сохранилось. И о самом Масатомо биографические данные очень скудны.

В 1596 г., когда Масатомо было примерно 12 лет, он вместе с матерью и младшим братом переехал в Киото. Там он стал буддийским монахом, примкнув к школе Нэхан, где выделялся среди учеников своим усердием. Но на школу начались гонения, и ему пришлось снять рясу монаха и искать себе другое занятие. Масатомо открыл лавку под называнием «Фудзия», где стал торговать лекарствами и книгами[313]. Ему было тогда 45 или 46 лет.

Основателем дела считается Сога Ридзаэмон (1572–1636). Его предки были выходцами из провинции Идзуми, которые затем перебрались в провинцию Кавати, где он и родился. Есть сведения, хотя и не вполне достоверные, что уже в 1573 г. семья Сога начала торговлю медью.

В городе Осака Ридзаэмон обучился технологии плавки меди и освоил технику изготовления изделий из нее. В 19 лет он решил начать свое дело и перебрался в Киото, где в западной части города в 1590 г. открыл плавильную мастерскую.

Широко развернуть дело ему помог случай. В 1591 г. Ридзаэмон в богатом торговом городе Сакаи обучился новому способу плавки меди («намбанбуки») у «южных варваров» (намбандзин), как называли выходцев из Индокитая, Индонезии, Филиппин и проживавших там португальцев, и испанцев. Предполагают, что человек, который поведал ему секреты нового способа плавки, был или европейцем по имени Хаксли (Huxley), или японским купцом по имени Сиродзу. Так или иначе, Ридзаэмон освоил новый способ плавки и усовершенствовал его, что стало приносить хороший доход[314]. Дело в том, что часто медная руда содержала серебро, и новый метод учитывал разницу температур плавления обоих металлов, что делало возможным разделить их. Медь получалась отменного качества, что позволило дому Сумитомо стать основным поставщиком меди как на внутренний, так и на внешний рынок. А потребность в меди была велика: из нее чеканили монеты, изготовляли различную утварь, украшения, использовали для обшивки носовой части судов. Даже когда правительство Японии ограничило связи с внешним миром, четыре представителя дома Сумитомо имели разрешение на торговлю медью с иностранными купцами.

Трудно сказать, каким образом пересеклись жизненные пути Масатомо и Ридзаэмон, но достоверно известно, что Ридзаэмон женился на старшей сестре Масатомо, а позднее Рихэй, старший сын Ридзаэмон, стал зятем Масатомо. Вот таким образом и сложился торгово-предпринимательский дом Сумитомо. Это было довольно редким явлением среди богатых торговцев того времени: как правило, все купеческие дома вели свое начало от одной семьи.

Ридзаэмон назвал свою мастерскую «Идзумия», что означает «источник». В качестве эмблемы было выбрано изображение игэта (колодезного сруба), и ромбовидная фигура из двух горизонтальных и двух вертикальных перекрещивающихся линий в виде стилизованного колодца по сей день является фирменным знаком Сумитомо.

Своим преемником Масатомо сделал Рихэй, который поменял свое имя на Томомоти, когда вошел в качестве зятя в семью Масатомо.

В первой половине XVII в. в судьбе дома Сумитомо произошел решительный поворот. Второе поколение семьи перебралось из Киото в торговый город Осака. Скорее всего, это произошло в 1623 или 1624 г., но доподлинно известно, что в 1630 г. Томомоти открыл мастерскую в Осака на углу улочки Китаниси в квартале Авадзи. Спустя некоторое время он расширил свое дело, открыв еще несколько мастерских в Осака и две в Киото.

В семейных хрониках дома Сумитомо можно найти причину его переезда в Осака — он был связан с тем, что применение новой технологии плавки меди сулило в Осака хорошие перспективы. Город в то время обустраивался и расширялся. В январе 1620 г. началось восстановление Осакского замка, который был полностью разрушен в 1615 г. В городе начался своего рода фортификационный бум, продолжавшийся до 1628–1629 гг.

Постепенно медь начала играть большую роль в системе внешней торговли. Дело в том, что в связи с падением добычи серебра и золота бакуфу принимало меры к сокращению вывоза этих металлов из страны. Дом Сумитомо одним из первых начал заключать с иностранными купцами сделки по продаже меди[315]. Правда, в 1637 г. бакуфу запретило и вывоз меди. Непосредственной причиной этого послужило то, что с 1636 г. правительство приступило к чеканке медных монет. Торговцы медью обратились к бакуфу с просьбой отменить этот запрет. Купечеством шести городов была организована широкая кампания, которую возглавлял дом Сумитомо, и в 1646 г. запрет на вывоз меди был снят.

Занимаясь торговлей, Сумитомо включились и в другую выгодную сферу деятельности — кредитно-денежные операции — и постепенно добились успеха на этом поприще. В 1662 г. Томосада, второй сын Томомоти, открыл в Осака меняльную контору, и к 1690 г. так преуспел в этом деле, что вошел в число десяти самых богатых менял города.

Но основная деятельность дома Сумитомо была связана с разработкой медных рудников. Именно добыча и продажа меди обеспечили расцвет Сумитомо. Произошло это при Томоёси, в четвертом поколении семьи.

Месторождение меди в Бэсси, на о-ве Сикоку, которое стало золотой жилой для дома Сумитомо, было обнаружено в 1690 г., а его разработка началась в 1691 г. К тому времени у Сумитомо был богатый опыт в деле разработки рудников в разных провинциях. Самым известным был медный рудник в Ёсиока, который Сумитомо начали разрабатывать еще в 1681 г.

Томоёси узнал о месторождении в Бэсси от человека по имени Тёбэй, который работал на соседних рудниках Татикава (Тацукава). Медные рудники, как и золотые и серебряные, были собственностью даймё или находились в непосредственном подчинении бакуфу и служили для них надежным источником дохода. Для того чтобы добиться подряда на их разработку, надо было подать прошение правительству. Приказчик из лавки в Эдо по имени Идзумия Ситиэмон подал прошение на разработку рудников Бэсси, а в качестве поручителя выступил Томоёси (Идзумия Китидзаэмон). В мае 1691 г. разрешение было получено, и в августе того же года началась разработка рудников Бэсси. В сохранившейся расписке перечислен ряд имен — все из дома Сумитомо, что свидетельствует о том, что рудники были семейным предприятием (додзоку). Другими словами, семье Сумитомо удалось получить наследственное право на разработку и вывоз меди, и в дальнейшем бакуфу не раз привлекало представителей семьи в качестве советников по вопросам управления государственными рудниками[316].

Пик добычи меди пришелся на конец XVII — начало XVIII в., а потом начались разные осложнения, продолжавшиеся до 60-х гг. XIX в. Ущерб рудникам, наносили ураганы, наводнения, пожары и другие стихийные бедствия. Кроме того, лес, который использовался как крепежный материал и топливо, в районе рудников был вырублен, и его приходилось привозить издалека, что увеличивало накладные расходы. Наконец, из-за углубления штолен росла угроза их затопления подземными водами, и расходы на борьбу с этой опасностью постоянно росли. Все это стало сказываться на объемах добычи меди.

Помощь пришла со стороны бакуфу, которое предоставило Сумитомо заем, стало поставлять рис для питания рудничных рабочих по сниженным ценам, разрешило использовать для транспортировки тракт Ниихама и заготовлять отбракованный лес в окрестностях рудников[317]. Такие льготы со стороны правительства объяснялись тем, что медь наряду с золотом и серебром играла большую роль во внешней торговле, ею рассчитывались с Голландией и Китаем. А в 1762 г. Сумитомо с разрешения бакуфу присоединили к своим владениям и рудники Татикава.

* * *
В XVIII в. появились уставы дома Сумитомо, своего рода домашние конституции. Как и в уставах других купеческих домов, в них поощрялись бережливость, деловая смекалка и тщательное соблюдение отчетности. Это были три главные составляющие успеха в делах.

Предшественниками деловых уставов были различного рода наставления, завещания потомкам, основные идеи и принципы которых и легли потом в уставы. Одно из первых, сохранившихся в истории торгово-предпринимательского дома Сумитомо «Завещание-наставление» было составлено основателем дома — Сумитомо Масатомо. Сформулированные там правила легли в основу семейных уставов дома Сумитомо.

Вот эти правила:

Пункт 1. Если происхождение вещей вызывает сомнение, то покупать их не стоит, даже если они продаются по низким ценам.

Пункт 2. Не следует давать приют на ночь постороннему человеку, принимая в залог лишь соломенную шляпу.

Пункт 3. Не следует заниматься посредничеством.

Пункт 4. Не продавать ничего в кредит.

Пункт 5. Далее если человек требует от вас слишком многого, и вы начинаете терять терпение, следует поступить так, чтобы избежать конфликта[318].

Многогранная деятельность дома Сумитомо заставляла совершенствовать систему управления и контроля. Поэтому в XVIII в., когда рамки деловой активности дома расширились, появились уставы, специально написанные для медных рудников Бэсси и лавок в г. Нагасаки. Первый из них появился в мае 1721 г. и состоял из 13 правил. Вот некоторые пункты из них:

Пункт 1 касался правил противопожарной безопасности. Работников обязывали быть осторожными с огнем в дневное и вечернее время.

Пункт 2 запрещал азартные игры и драки между рабочими.

Пункт 5 указывал на необходимость быть внимательным при выплате денег и соблюдать осмотрительность при даче денег взаймы.

Пункт 6 запрещал вымогательство по отношению к деловым партнерам.

Пункт 7 запрещал употребление спиртных напитков.

Пункт 8 предписывал жить скромно и быть экономным.

Пункт 9 указывал на необходимость соблюдения строгого порядка на территории рудника: открывать и закрывать ворота полагалось неукоснительно в одно и то же время.

Пункт 10 запрещал приводить гостей для развлечений.

Пункт 11 запрещал нелегальную торговлю.

Очень важным был пункт 12, где говорилось о том, что вопрос о ценах следует решать коллегиально[319]. Такая практика принятия решений и сегодня является характерной для многих фирм и предприятий Японии, а в XVII–XVIII вв. она определялась существованием специфической семейной системы, при которой семья (иэ) была основной единицей торгово-предпринимательской деятельности. Поэтому дом Сумитомо был семейной компанией и в таком виде просуществовал до конца Второй мировой войны.

Согласно пункту 13 на рудниках вводилось своего рода профессиональное обучение смежным профессиям, что позволяло в случаях производственной необходимости использовать работников на разных местах, поскольку работник приобретал опыт работы на всех участках.

Своего рода мозговой центр дома Сумитомо находился в Осака, а лавки и меняльные конторы были разбросаны по всей стране. В Нагасаки, куда заходили корабли из Голландии и Китая, дом Сумитомо открыл свои лавки и конторы, где осуществлялись сделки по продаже меди. Для этих лавок в том же 1721 г. был составлен устав, где было много общих пунктов с уставом для рудников Бэсси, но имелись и отличия:

Пункт 4 предписывал быть внимательным при заключении сделок, следить, чтобы запрещенные правительством к продаже товары не фигурировали в сделках.

Пункт 5 запрещал сразу же после заключения сделки отправляться в увеселительные поездки, что препятствовало торговым партнерам каким-либо образом «отблагодарить» работника.

Пункт 7 предписывал строго соблюдать отчетность. Все счета фиксировались в бухгалтерских книгах, и в феврале каждого года присылались отчеты в основную осакскую контору. За этим следили очень строго.

Пункт 8 не разрешал приставать с какими-либо просьбами к постоянным клиентам и заниматься вымогательством по отношению к деловым партнерам. Категорически запрещалось взяточничество.

Пункт 9 запрещал приводить в лавку проституток.

Пункт 10 предписывал соблюдать скромность в одежде. Это касалось и управляющих (банто), и простых работников: все должны были быть одеты в платье из хлопка.

Пункт 12 предписывал строго соблюдать рабочие часы (с 6 до 16 час.), после чего лавка запиралась на замок.

Пункт 13 предписывал, что в случае приема гостей каждому необходимо было внести свою долю расходов на угощение, т. е. никаких представительских расходов не допускалось.

Пункт 14 приказчикам запрещалось заниматься тайными торговыми операциями. В противном случае их ожидало суровое наказание.

Пункт 15 касался механизма заключения сделок. При осуществлении купли-продажи предписывалось предварительно договориться с клиентом о цене и строго следовать установленному порядку. Указывалось, чтобы вопрос о цене решался не одним человеком, а путем консультаций[320].

Появление устава для лавок в г. Нагасаки можно объяснить тем, что в портовом городе было много соблазнов, и, чтобы уберечь от них работников, следовало заставить их следовать строгим нормам поведения. Поэтому правила дотошно регламентировали все стороны повседневной жизни и на работе, и в быту.

В дальнейшем система контроля и управления продолжала совершенствоваться, что находило отражение в новых уставах и наставлениях, где повторялись прежние пункты и появлялись новые. Так, для лавок в Нагасаки в 1740 г. были составлены новые правила из 20 пунктов. Согласно двум из них, запрещалось давать деньги в долг и предписывалось три раза в месяц подавать в основную контору сведения о ходе дел.

В октябре 1750 г. был создан устав и для основной конторы в Осака, откуда осуществлялись контроль и руководство за всеми сферами деятельности дома Сумитомо. Причин появления этого устава было несколько: дело приняло широкие масштабы, увеличился штат наемных работников, разрастался и сам клан. Поэтому было необходимо упорядочить систему взаимоотношений семей, которые находились в разных степенях родства с главой дома.

В особый раздел были выделены правила для всех работников, и отдельно говорилось относительно контроля над работой приказчиков, служивших в родственных домах.

Уже в то время обращалось внимание на организацию труда — в обязанность работнику вменялось поддерживать порядок на рабочем месте. Следили и за техникой безопасности — не только призывали быть осторожными с огнем, но и держали специального сторожа, причем не только в дневное время, но и в ночное. Кроме того, занимались утилизацией отходов производства — так, золу от древесного угля, используемого в плавильных мастерских, предписывалось не выбрасывать, а собирать, и искать покупателя.

Но главное — в этом уставе зафиксированы некоторые принципы, которые до сих пор лежат в основе деятельности многих фирм, определяя их особый, чисто японский микроклимат. Так, пункт 19 касался взаимоотношений хозяина и работников[321]. Весь стиль взаимоотношений был пронизан духом конфуцианской морали — почтительного отношения к старшему. Интересы клана ставились выше, нежели интересы одной семьи или отдельного работника. Этот корпоративный дух, проявляющийся в преданности работника идеалам фирмы, можно наблюдать и в современной Японии. Преданность воспитывали и поощряли разными способами, исходя из практических интересов дела. И ученик, и наемный работник становились как бы составной частью огромного механизма клана Сумитомо. Их действия полностью подчинялись одной цели — чтобы процветал дом Сумитомо, от благополучия которого зависели их собственная судьба и материальное положение. Для торгового сословия «верность» заключалась в самоотверженном служении главе дома, по отношению к которому работник исполнял свой «сыновний» долг.

Этические основы профессиональной деятельности были во многом связаны с сингаку («учением о познании собственного сердца»), которое называли также тёнингаку («наука горожан»). Основателем этого учения считается Исида Байган (1685–1744), крестьянин по происхождению, служивший приказчиком в одном из купеческих домов в Киото. Благодаря сети специальных учебных заведений это учение имело широкое распространение вплоть до середины XIX в. Идеи сингаку представляли собой синтетическое соединение элементов буддизма, даосизма и синто при доминирующей роли конфуцианства. Они формулировали моральные ценности предпринимательской деятельности, среди которых были усердие в своем деле, знание профессии, верность.

Все это было характерно и для морального кодекса дома Сумитомо, включавшего в себя аккуратность в ведении дел, честные отношения с партнерами, неприятие возможности получения денег нечестным путем, бережливость не как скупость, а как средство накопить торговый капитал; излишества же могли привести к разорению, что считалось высшей формой «сыновней непочтительности».

В доме Сумитомо, как и в других богатых купеческих домах, существовала система ученичества, призванная воспитать работника в духе преданности дому, привить ему нормы поведения в быту, обучить правилам взаимоотношений в коллективе, научить почтительному отношению к старшим. Поэтому прежде всего обучали этике, затем — письму и арифметике, а уже потом навыкам бухгалтерского учета и всем премудростям ведения торговых дел.

В период расцвета предпринимательской деятельности японского купечества ему были необходимы образованные работники, чтобы успешно вести дела. В XVIII в. в Осака была основана школа Кайтокудо, где обучались дети простых людей. Она была создана на пожертвования богатых торговцев, в том числе и Сумитомо, и позднее получила поддержку бакуфу — сёгун Ёсимунэ поощрял обучение простого народа. В середине периода Токугава таких частных школ для простонародья появлялось довольно много[322].

* * *
В 1840 г. исполнилось 150 лет эксплуатации семейством Сумитомо рудников Бэсси, но никаких праздничных мероприятий по этому поводу не проводилось — дом испытывал кризис в делах. Управляющий основного дома (хонкэ) Такавара Гэмбэй представил «Записки», где изложил свои соображения по поводу реорганизации рудников Бэсси. Он предлагал сократить расходы, взяв курс на экономию во всем. В 1841 г. Томокэн, глава семьи, отправился в Бэсси, чтобы реорганизовать дело на принципах строгой экономии.

К 1843 г. дела на рудниках Бэсси начали понемногу налаживаться. Это явилось результатом чрезвычайно решительных мер, предпринятых Томокэн. Он не только снизил оплату временным рабочим (это были крестьяне-отходники), но и сократил расходы основного дома. Тем не менее это не привело к радикальному улучшению дел дома в целом.

На кризисное финансовое положение Сумитомо в то время влияла и неуплата долгов со стороны даймё. Дом Сумитомо покорнейше просил возвратить долги, но дело это было безнадежным по причине плачевного состояния финансов самих даймё. Положение усугубили стихийные бедствия. 4–5 ноября 1854 г. в Осака случилось сильное землетрясение, а в апреле следующего года — еще одно. В результате рудникам Бэсси был причинен большой ущерб, и в 1855 г. Сумитомо пришлось подать бакуфу прошение о предоставлении денежной помощи — своими силами справиться с финансовыми затруднениями они были не в состоянии.

Прежде чем оказать материальную помощь, бакуфу послало на рудники агента, чтобы изучить состояние дел на месте, и, признав положение действительно плачевным, оказало Сумитомо большую помощь в восстановительных работах, несмотря на свое собственное трудное материальное положение. В этом заключалась причина того, что в 60-е гг. XIX в. дом Сумитомо выступал на стороне бакуфу.

Начавшаяся борьба за восстановление императорской власти нанесла ощутимый удар предпринимательской деятельности Сумитомо. Бакуфу также уже не было в состоянии оказывать им помощь и поддержку, как в предыдущие годы.

Это прежде всего отразилось на положении рудничных рабочих. Дело в том, что свыше 1/4 риса, необходимого для питания рабочих, Сумитомо получали из Мимасака, владения бакуфу, но поскольку в связи с военными действиями правительство само остро нуждалось в продовольствии, эти поставки были прекращены. Необходимо было 8300 коку риса, но удалось купить лишь 6050 коку. В то время на рудниках был занят 3871 рабочий, которым в год требовалось 12 тыс. коку. Бакуфу же тем временем сообщило, что поставки риса из Ёсю также будут прекращены.

В этой критической ситуации в 1865 г. управляющим рудниками Бэсси стал Хиросэ Гиэмон (Сихэй) (впоследствии первый президент компании Сумитомо). Он срочно поехал в Осака, где проконсультировался с управляющим главной конторы Имадзава Ухэй, после чего сразу поехал в Эдо и обратился с просьбой о возобновлении поставок риса в финансовое ведомство (кандзё бугёдзё). С такой же просьбой Хиросэ и глава дома Томокэн обратились к наместнику (сёсидай) Киото и другим официальным лицам. В результате были возобновлены поставки риса из Ёсю, но по рыночным ценам (до этого бакуфу продавало Сумитомо рис по льготным ценам). Это негативно сказалось на материальном положении дома и отразилось на питании рабочих. В результате в мае 1867 г. на рудниках вспыхнул бунт, продолжавшийся до сентября; три месяца рудники простаивали. Пришлось вмешаться властям: 10 чел. были арестованы, и с бунтом было покончено.

После смерти сёгуна Иэмоти бакуфу поставило Сумитомо в известность, что оно ограничивает поставки меди в Нагасаки 72 тыс. кин[323]. Это сразу пробило огромную брешь в финансах Сумитомо. Под вопросом оказалось само существование рудников Бэсси[324]. Затем в стране произошла реставрация императорской власти, что еще более осложнило положение Сумитомо, поскольку они были связаны тесными отношениями с бакуфу, т. е. с проигравшей стороной. Рудники Бэсси были конфискованы в пользу нового правительства. Однако управляющему Хиросэ Сихэй удалось убедить власти разрешить дому Сумитомо продолжить эксплуатацию рудников. Спустя некоторое время дом приобрел их в собственность и с помощью приглашенного французского инженера модернизировал весь процесс добычи меди, что сразу же сказалось на объеме добычи[325]. В истории торгово-предпринимательского дома Сумитомо наступил качественно иной этап.


Система образования и воспитания

Японский мыслитель Огю Сорай (1666–1728) утверждал, что Японией было легко править, поскольку народ был неграмотным. Однако при этом он, хотя и неохотно, должен был признать, что к азам образования следовало приобщать и низшие слои общества, чтобы они могли ознакомиться с китайскими книгами, содержащими моральные нравоучения и наставления конфуцианского толка.

Многие мыслители и ученые того времени считали, что образование вредно для простого народа, поскольку оно могло, по их мнению, привести к лени и праздности, нежеланию продолжить дело родителей. Такое, конечно, случалось, что нашло отражение в японской пословице: «родители наживали, дети мотали, а внуки нищими стали». Сочинялись на эту тему и сэнрю, сатирические хокку:

«Продается дом» —
Написал красивыми иероглифами
Представитель третьего поколения[326].
Но корень зла крылся, разумеется, не в образовании: дурное поведение и вредные привычки не зависели от сословной принадлежности и рода занятий[327]. Образование позволяло сделать служебную карьеру самураям и давало возможность добиться успеха в жизни простолюдинам. Кроме того, следует иметь в виду, что обучение в школах разных типов было пронизано морально-этическими нормами конфуцианства, было направлено на воспитание «добродетельного человека», призванного обеспечить мир и порядок в семье и государстве.

Следует отметить, что Япония в эпоху Токугава имела достаточно грамотное население, особенно во второй половине эпохи, причем уровень грамотности был не ниже, чем в европейских странах.

Еще в XVI в. на это обратили внимание миссионеры- иезуиты, прибывшие в страну для проповеди христианства. Так, Луиш Фроиш отмечал, что в крупных городах большинство мужчин и женщин умело писать и читать. Алессандро Валиньяно писал, что японцы очень способные:

«Их дети очень быстро схватывают наши уроки и задания. Они овладевают чтением и письмом на нашем языке намного быстрее и легче, чем европейские дети. Низшие классы в Японии не так невежественны и грубы, как в Европе. Здесь они в большинстве своем разумны, хорошо воспитаны, и им легко дается учение»[328].

В эпоху Токугава Япония обладала довольно разветвленной сетью школ; их число выросло во второй половине и особенно в конце периода[329]. Большую роль в этом сыграли власти Японии — центральные и местные. У них была своя выгода — до грамотного населения было легче доводить официальные приказы и распоряжения.

Необходимость открытия школ осознал еще в 1600 г. Токугава Иэясу, встретившись с У. Адамсом. Обучение тогда велось при монастырях, и в качестве учителей выступали монахи; они же были и домашними учителями. Аристократия и основная часть высшего слоя воинского сословия были грамотными.

В XVII в. наступивший в стране мир стимулировал экономический подъем в стране. Появилась потребность в гражданских профессиях, которые требовали определенного уровня грамотности и образованности. Настало время поменять меч на кисть. Знания были необходимы самураям, чтобы суметь найти себе дело в условиях мира, и купечеству, и сельской администрации. Необходимость образования осознавали и правители Японии, особенно Иэясу и Ёсимунэ.

Постепенно в стране появилось большое количество школ разного типа, в том числе частных. Уже в XVII в. уровень грамотности среди всех слоев населения вырос, а образование стало носить целенаправленный характер, причем каждое сословие приобретало определенные профессиональные навыки.

Первые шаги в области обучения даймё и самураев предпринял Токугава Иэясу[330]. Еще в 1615 г. он дал понять, что намерен поощрять образование. Кроме того, он способствовал открытию библиотек и субсидировал издание книг по вопросам управления государством.

Это было составной частью мероприятий Иэясу, направленных на стабилизацию обстановки в стране. Сёгун осознавал опасность, исходившую от «лишних» людей, действия которых могли бы нарушить мир в стране. Можно сказать, что политику правительства и местных властей в области образования определяла жизненная необходимость, хотя на первых порах власти врядли были озабочены обучением простолюдинов.

В упоминавшемся «Княжеском кодексе» статья первая гласила:

«Сердце и все мысли воина должны быть посвящены искусству владения письмом, оружием, стрельбой из лука и верховой езды. Заветом древних богов было: сначала искусство письма, а затем — военное искусство. Но ни то, ни другое не должно находиться в пренебрежении»[331].

Воспитание ума и развитие духа первого, воинского, сословия шло в рамках конфуцианского учения; неоконфуцианство — конфуцианство в интерпретации китайского философа Чжу Си (1131–1200) — было в токугавской Японии официальной государственной идеологией. Моральные принципы конфуцианства способствовали поддержанию общественного порядка, помогали регулировать человеческие отношения и нормы поведения. Ученые-конфуцианцы пользовались расположением Токугава Иэясу, а Хаяси Радзан (1583–1657), один из основоположников чжусианской школы в Японии, входил в его ближайшее окружение. Он служил у четырех сёгунов (Иэясу, Хидэтада, Иэмицу, Иэцуна) и был автором всех указов, касавшихся самураев, которые были изданы в 1624–1644 гг. «Его деятельность проявилась в том, что в период основания государства (в эпоху Токугава — Н. Л.), пользуясь высочайшим покровительством, он установил нормы поведения подданных в империи, определил законы, и не было документа, используемого правительством, который бы не проходил через его руки»[332].

С именем Хаяси Радзан связано и учреждение первой в Японии высшей правительственной конфуцианской школы, которая готовила кадры чиновников для правительственных учреждений и подчинялась бакуфу. Это — Сёхэйдзака гакумондзё, известная также как Сёхэйко, или Сёхэйгакко — Конфуцианская академия при центральном правительстве. Хаяси Радзан был первым ректором этой академии, и эта должность стала наследственной в его семье. Кроме лекций по конфуцианству, там преподавали японскую историю и литературу, поэзию, право, военные искусства.

Создание академии положило начало правительственной системе образования для представителей высшего сословия. История ее открытия такова. Ее предшественницей была частная школа, построенная в районе Уэно в Эдо в 1630 г. сёгуном Иэмицу; при школе была и библиотека. Эта школа получила название Кобунъин. В 1690 г. сёгун Цунаёси построил храм в Юсима, в районе Канда, куда перенес изображение Конфуция, которое ранее находилось в Кобунъин, после чего сама школа переехала в Канда. Место назвали Сёхэй — так звучит по-японски китайская местность Чанпин, где родился Конфуций. Школу, библиотеку и храм объединили под общим названием Сёхэйко, деньги на ее содержание выделяло бакуфу, и она начала функционировать как правительственная школа.

В период реформ Кансэй (1787–1793) структура школы расширилась, а контроль за ее деятельностью со стороны бакуфу усилился. С 1798 г. в школу стали принимать только членов семей хатамото и гокэнин, и она получила землю под строительство новых зданий. Статус школы в результате реорганизации повысился, она стала называться Сёхэйдзака гакумондзё. Ее считают предшественницей Токийского императорского университета, в котором велась подготовка правительственных чиновников.

В предшествовавший период начальное обучение детей буси происходило в основном дома. Там ребенок получал необходимые бытовые навыки — умение сидеть, поджав под себя ноги, держать палочки для еды, правильно входить в комнату. Дети с малолетства должны были вести себя в соответствии с особыми предписаниями. В мальчиках воспитывали бесстрашие, силу воли, умение владеть собой, у них развивали чувство самоуважения, умение защищать свою честь. Им внушали, что стремиться отомстить обидчику в высшей степени добродетельно. Домашнее воспитание было особенно строгим в семьях самураев высших рангов. В качестве учителей выступали буддийские монахи, самураи.

Особой любовью пользовался старший сын, который, согласно традиции, не только наследовал имя и дело отца, но и был опекуном родителей на старости лет. Следует отметить, что мальчики с самого раннего возраста начинали ощущать свое превосходство над девочками. Особенно сильно зависимость женщины от мужчины проявлялась в самурайских семьях.

Наступивший в стране мир внес перемены в систему обучения детей первого сословия. Появились княжеские школы — их называли ханко, хангаку, хангакко. Правда, надо отметить, что идея обучения детей в специально построенном для этого здании не была новой. Школы существовали еще в период Хэйан, когда их создавали императорский двор и кугэ; известна Асикага гакко — школа, созданная в провинции Тотиги предположительно в XII в. Можно привести и другие примеры. Но школы, которые появились в период Токугава, были совсем иного рода. Их задачи и программы обучения соответствовали духу времени. По мере того как в условиях мира общественная роль самураев падала, а правление в стране становилось все более гражданским, требовались более широкие знания, чтобы найти работу в какой-либо административной структуре. Все, что было связано с гражданской стороной обучения (бун), было подчинено идее воспитания послушных подданных, которые бы не нарушали порядок в стране. Моральному воспитанию придавалось большое значение. Словом, кисть становилась могущественнее меча.

Этому способствовало и появление сидзюку — частных школ, которые отличались от официальных школ бакуфу и княжеств. Сидзюку размещались в доме преподавателя, существовали на денежные взносы учеников, не получали материальной поддержки от властей. Поэтому они были свободны от официального контроля, что позволяло им самим определять программу обучения. Во многих сидзюку упор делался на изучение западных наук: там обучали голландскому языку, медицине, западным военным наукам, навигации. Уровень обучения был высоким, что давало возможность после окончания школы стать хорошим специалистом (конечно, при наличии способностей). Число сидзюку росло: в 1829 г. их насчитывалось 437, а к 1867 г. было уже 1528[333].

Привлекательность этих школ заключалась в том, что они давали возможность обучения и самураям, и простолюдинам. Для обучения в сидзюку не имели значение ни местожительство, ни сословная принадлежность. Там при формировании групп учитывались способности ученика, и благодаря этим школам талантливые люди незнатного происхождения смогли продвинуться по бюрократической лестнице. Пользовавшиеся хорошей репутацией сидзюку привлекали на обучение молодых людей из разных мест Японии. Часто юношей отправляли на учебу власти княжества. Государство, нуждаясь в способных и квалифицированных чиновниках, принимало на службу хорошо образованных самураев низших рангов или даже простолюдинов и разрушало тем самым традиционную систему предоставления должностей[334], что способствовало повышению социальной мобильности в токугавском обществе.

Наряду с частными школами в Японии получило широкое распространение и югаку — обучение не по месту жительства.

Княжеские школы предназначались поначалу лишь для детей самураев княжества. Как правило, дети самураев поступали в школу в 7–8 лет, оканчивали ее в 22–23 года. Обучение в них было бесплатным, все расходы по содержанию школы оплачивал даймё. Число учащихся зависело от величины княжества и дохода даймё, в среднем их бывало около 500.

Сёгунат открывал школы для своих непосредственных вассалов. Дети хатамото и самураев из владений Токугава обязаны были посещать школу в возрасте от 8 до 15 лет. Их дальнейшее образование зависело от финансовых возможностей родителей, их общественного положения и от желания самого юноши чего-то добиться в жизни.

Следует отметить, что княжеские школы имели отличия друг от друга, что часто зависело от финансовых возможностей княжества. В некоторых княжествах этих школ или не было совсем, или в них можно было получить только самые элементарные знания[335]. Однако несмотря на различия основной набор предметов в них был, как правило, одинаков — конфуцианство, история Японии и Китая, каллиграфия, этикет, кокугаку, литература, военные предметы.

В период бакумацу в княжеских школах стали происходить заметные изменения. Школы начали менять свои правила. Так, в 200 из 215 княжеств сохранились документы о разрешении простолюдинам учиться в княжеских школах. Менялись учебные программы, вводились новые дисциплины, рационализировалась организационная структура. Обязательным для самураев высших рангов стало изучение права. Появились школы разного уровня и разного профиля. В 1/4 этих школ началось изучение западных наук, особенно в более развитых княжествах — Тёсю, Тоса, Сацума, Кага и Сага. Обозначился упор на обучение способных и талантливых людей.

Всего в период Токугава было 225 княжеских школ, и они вплоть до своего упразднения в 1871 г. играли заметную роль в распространении грамотности. Считается, что мужская часть самурайского сословия к периоду бакумацу, скорее всего, была полностью грамотной.

Но самым распространенным типом школы были тэракоя — прихрамовые школы. Именно они обеспечивали элементарную грамотность в широких масштабах. Они возникали по всей стране, в деревнях и городах, без помощи официальных властей. По некоторым подсчетам их было более 10 тыс. Крестьяне, торговцы, горожане осваивали в этих школах азы чтения, письма и арифметики, необходимые им в повседневной жизни. Не будет преувеличением сказать, что тэракоя сыграли главную роль в распространении грамотности в стране в эпоху Токугава.

Школы для простолюдинов получили название тэракоя не случайно. Еще в период Камакура буддийские монастыри (тэра) стали своего рода центрами обучения духовенства и мирян. Монахи в то время были носителями грамотности, к ним шли, когда надо было составить какой-либо документ, получить медицинскую помощь, узнать свою судьбу. С конца периода Муромати самураи перестали обучаться при монастырях, и в качестве учеников из числа мирян там остались лишь дети простолюдинов. Такое положение сохранялось до начала XVII в.

В период Токугава тэракоя стали чисто светскими школами, не имевшими непосредственных связей с храмами. Первоначальный смысл названия утратился, но сохранилась форма обучения. Название тэракоя стало употребляться для обозначения начальных школ вообще.

Тэракоя получили широкое распространение в Японии во второй половине XVII в. Так называли школы в западной части страны, а в Эдо их именовали тэнараисё — школа, где учили писать. В школах этого типа давалось самое элементарное начальное образование. Обучение в тэракоя было увязано с нуждами повседневной жизни детей, прививало им навыки, которые были полезны и необходимы. Родители, отправляя детей в школу, надеялись, что полученные знания помогут им добиться успеха в жизни.

Существовало несколько видов школьных заведений, объединенных названием тэракоя или тэнараисё, которые отличались друг от друга по разным параметрам. Например, программа обучения зависела от социальной принадлежности учеников. Пестрым был и социальный состав учителей в этих школах. В тэракоя работало примерно 17 тыс. учителей. Многие из них были самураями, ронин, буддийскими и синтоистскими монахами, каллиграфами, лекарями, простолюдинами, причем для некоторых из них учительство не было основной работой. Иногда в роли учителей выступали богатые крестьяне или кто-либо из деревенской администрации. Учителя из монахов преобладали в тех районах Японии, где было много построенных в древние времена храмов, в которых сохранялся дух учености.

Позже в городах, прежде всего в Эдо, появились учителя, для которых преподавание стало основным видом деятельности. В основном это были выходцы из самурайской среды, что было вполне закономерно — самураи составляли большую часть населения этого города. Разные обстоятельства приводили людей к необходимости заниматься преподавательским трудом, были и такие, кто ни к чему другому не был склонен. Иногда учителями становились по причине нездоровья: такие люди брали учеников, чтобы заработать себе на жизнь. Так постепенно в Японии складывались учительские династии.

Профессиональные учителя селились в тех районах Эдо, где жили самураи, и обучали в основном детей из самурайских семей. Но среди их учеников можно было увидеть и детей горожан, поскольку не было запрета на такое совместное обучение; иногда учениками были и взрослые люди.

Среди учителей было довольно много женщин. Это были вдовы или женщины, долго прислуживавшие в домах даймё и по каким-то причинам упустившие возможность выйти замуж. В Эдо треть учителей были женщинами[336].

Тэракоя отличались друг от друга по своему материальному положению — были школы благополучные, но были и очень бедные. Школы существовали за счет добровольных пожертвований, регулярного жалованья учитель не получал. В качестве платы ему могли принести одежду или продукты питания. Оплата труда учителя зависела от многих факторов, в частности от количества учеников. Обычно в школе обучалось 30–60 детей. Учитель был один, ему помогали члены его семьи, и кто-нибудь из старших учеников.

Для занятий использовались разные помещения, большинство школ размещалось в доме учителя. Девочки и мальчики обучались вместе, только сидели по разные стороны комнаты. Девочек было меньше, чем мальчиков, образование в тэракоя получали примерно 40 % мальчиков и 10 % девочек. Мальчики поступали в школу в возрасте 6–8 лет и учились до 11–13 лет, после чего начинали работать или обучаться ремеслу. Девочки учились в школе на год дольше, чем мальчики.

В школу приходили не каждый день, поскольку часто дети помогали по работе в лавке или на полях. В деревенских тэракоя в период сельскохозяйственных работ устраивались каникулы. Время пребывания ученика в школе не было фиксированным, да и само понятие «урок» тогда, по-видимому, отсутствовало. Обычно дети проводили в школе 3–5 часов. Деления на классы в школе не было, обучение было индивидуальным. Ученик, приходя в школу, подходил к учителю, получал задание и садился его выполнять. У каждого была доска, на которой выполнялось задание, в конце занятий дежурный собирал эти доски и складывал в определенное место. Учили главным образом письму, чтению и арифметике, используя японские счеты — соробан. Девочек обучали шитью, чайной церемонии, искусству икэбана.

В большинстве школ проводили своего рода экзамены — ученики должны были по памяти воспроизвести выбранный учителем из книги текст. За хорошо выполненное задание ставили не только отметку, но и давали что-нибудь в награду.

Существовали и меры наказания, но довольно мягкие. Могли оставить после уроков, поставить в угол или около доски, ударить сложенным веером, но не больно. Известно, что в одной из школ в Эдо, где часто случались драки и ученики били друг друга крышками от коробочек для письменных принадлежностей, если учитель даже слегка вмешивался в эту драку, это рассматривалось как насилие по отношению к ученикам. Поэтому один из известных учителей Эдо, прозванный «Учитель Гром», предпочитал призывать учеников к дисциплине глазами или словами[337].

В школах большое внимание уделялось этическому воспитанию, основной частью которого была конфуцианская мораль. Поощрялись опрятность, аккуратность, прилежание, хорошее поведение; вместе с тем детям прививали почтительное отношение к родителям и к учителю. То есть ребенка с малых лет воспитывали в духе почитания старших. Соблюдение этого принципа было обязательным во всех социальных слоях общества, что позволяло сохранять общественное спокойствие и порядок.

Программа обучения простолюдинов не была так строго регламентирована, как для самураев. Учеба в тэракоя начиналась с обучения детей слоговой азбуке, написанию имен, географических названий, названий наиболее употребительных предметов. Следующей ступенью было изучение иероглифики по китайским книгам; здесь вникать в содержание текстов не требовалось, их заучивали наизусть. Умение читать по-японски постигалось в процессе обучения иероглифическому письму.

В качестве своего рода учебников использовались тексты, сведения из которых вряд ли могли пригодиться детям самураев и простолюдинов. Одним из самых популярных учебных пособий был «Письмовник», составленный неизвестным автором в период Асикага. Содержание писем касалось церемоний, игр, развлечений, одежды, пищи, убранства дома, буддизма, храмов, оружия, болезней, методов их лечения и др.; приводились также образцы приветствий. Многие слова в «Письмовнике» устарели и были непонятны для людей, живших в XVII в. Тем не менее этот текст в течение периода Токугава переиздавался 170 раз. Использовались и еще более древние тексты — переписка аристократов хэйанской эпохи на китайском языке.

Постепенно эти письмовники стали переводить на современный язык. К ним составлялись комментарии, вводились современные понятия, на полях книг делались иллюстрации, причем бытовые сценки относились уже к периоду Эдо. Иллюстрировали эти пособия известные художники, например, Хокусай. Кроме того, письма стали объединять по определенным темам, так что постепенно текст утрачивал свой первоначальный характер и становился учебником.

Существовало множество разного рода учебных пособий, но сколько-нибудь широко использовалась только незначительная их часть. Кроме того, учителя стали сами писать учебники, которые и использовали в процессе обучения[338].

В некоторых школах к трем основным предметам добавлялись и другие дисциплины, дававшие профессиональные навыки; иногда изучали камбун, историю, географию. С проникновением в страну западных знаний в тэракоя появлялись новые предметы[339].

Свидетельством того, что власти начали поощрять обучение простолюдинов, было появление гогаку (местных школ)[340], где давался более высокий уровень знаний, чем в тэракоя. Гогаку ставили своей целью подготовку образованных чиновников деревенской и городской администрации. В них дети самураев и простолюдинов обучались вместе, причем со временем число самурайских детей возрастало. Первая гогаку открылась в провинции Окаяма в 1667 г., а спустя несколько десятилетий эти школы появились во многих провинциях. Большая часть этих школ основывалась самими даймё в княжествах, но были и такие, которые открывались частными лицами. Иногда такую школу, объединившись, открывали несколько деревень или несколько кварталов в городе.

Сёгунат оказывал поддержку трем гогаку, и, по всей вероятности, 50 школ, открытых во владениях дома Токугава, находились на его содержании. Несмотря на поддержку официальных властей, значительную часть расходов несли местные жители. В их обязанности входили строительство и ремонт школ, на что власти княжеств денег не выделяли. Но они следили за учебным процессом, три раза в месяц приглашали ученых из конфуцианской академии, освобождали школьные земли от налога, предоставляли учителям разного рода привилегии.

Гогаку получили широкое развитие в первой половине XIX в. Многие вновь открывшиеся школы представляли собой, в сущности, ответвления от княжеских школ, в связи с чем они попадали под попечительство (и, конечно, под надзор) властей, которые следили за учебным процессом и контролировали учебные материалы и программы.

Многие школы имели хорошее собрание книг, по уровню обучения они были ближе к княжеским школам или к лучшим сидзюку. Можно сказать, что они обеспечивали среднее образование, тогда как тэракоя давали начальное[341]. Звездный час этих школ пришелся на последние годы сёгуната и первые годы периода Мэйдзи, а затем они послужили основой для создания общеобразовательной школы западного типа.

Несмотря на совместное обучение мальчиков и девочек в тэракоя, женское образование в токугавской Японии имело свои особенности.

Статус женщины в японском обществе складывался веками. Образ жизни каждого сословия определял характер воспитания девочек в семье, но было и общее правило: в женщине следовало воспитать такое качество, как послушание — сначала отцу, в замужестве — мужу, во вдовстве — сыну. Сохранились многочисленные уставы, наставления, дневники, где содержится множество красочных и детальных сведений о жизни японской женщины в эпоху Токугава.

Среди них особо выделяются поучения и наставления, написанные конфуцианским ученым и врачом Каибара Экикэн (1630–1714), которого можно назвать пионером педагогической науки в Японии. Его знаменитый трактат «Поучение для женщин» девочки изучали в школе.

Вот некоторые выдержки из этого трактата[342]:

1) Женщина с молодых лет должна твердо помнить о различии между мужчиной и женщиной и никогда не допускать вольностей.

2) Жена должна всячески почитать мужа как своего хозяина и господина.

3) Рано вставай, поздно ложись, будь прилежной в домашней работе.

4) Не допускай ревность в свое сердце.

5) Будь сдержанной в выражениях, не допускай многословия.

6) Убереги себя от пяти женских пороков: непослушания, гнева, клеветы, зависти, легкомыслия.

В отличие от обычая низших сословий отправлять девочек в школы, где они обучались вместе с мальчиками, обучение девочек из самурайских семей проходило дома. Здесь наиболее важным было получение морально-этического образования. Главной обязанностью женщины считалось рождение и воспитание детей. Ей не полагалось выставлять напоказ свою ученость. Мацудайра Саданобу, ссылаясь на примеры из китайской истории, доказывал, что когда женщина образованна и умна, это знак того, что гражданские беспорядки не за горами[343]. Девушек обучали житейским премудростям — как вести дом, ткать и шить; даже дочери даймё в XVII в. должны были уметь сшить одежду для себя. Так девушку готовили к замужеству. В разного рода наставлениях для женщин можно было встретить такие высказывания: если вы не умеете повиноваться, заботиться о своем внешнем виде, готовить и шить, то это может привести к разводу[344]. В богатых купеческих семьях девочек учили также вести хозяйство, старались привить им хорошие манеры.

То, что Япония имела в период Токугава довольно грамотное население, подтверждается тем, что в то время страна пережила «книжный взрыв». Книги разных жанров издавались большими тиражами и широко распространялись по стране. Появление многоцветной печати преобразило облик книги. В искусстве книжной иллюстрации прославились художники Моронобу, Харунобу, Киёнага, Хокусай, Утамаро и др.[345]

Поэзия Мацуо Басё, драмы Тикамацу Мондзаэмон, проза Ихара Сайкаку положили начало литературе нового типа и заняли особое место в культурном наследии Японии. Тогда же появились своего рода путеводители по стране. Особой популярностью пользовался путеводитель Асаи Рёи «Записки о достопримечательностях тракта Токайдо»; он даже использовался в качестве учебного пособия.

Книжный бум оказал большое влияние на распространение образования в стране, а оно, в свою очередь, способствовало увеличению спроса на все виды книжной продукции. Популярные книги выходили тиражом в 10 тыс. экз. Коробейники с пачками книг за спиной расхаживали по улицам и дорогам Японии. Появилось много специализированных книжных лавок, где книжку можно было взять почитать за четверть или треть ее цены. В стране имелись также библиотеки, где книгу можно было взять под денежный залог[346]. К началу XVIII в. в Эдо было 656 библиотек, где желающие могли ознакомиться с книжными новинками, если у них не было возможности их приобрести[347].

Образование в период Токугава содержало в себе немало традиционных, даже косных, элементов, но оно вполне соответствовало потребностям японского общества того времени. Опыт, накопленный тогда в этой области, был использован и в последующий период. Решительный поворот в области образования в период Мэйдзи был бы невозможен без развития школьной системы в период бакумацу[348]. В стране имелось большое количество учителей с опытом работы, образование было реально доступно не только высшим слоям общества, но и простолюдинам. В результате в 1870 г. уровень грамотности в Японии был выше, чем в Европе, что послужило хорошей основой для успешной индустриализации страны[349].


Глава 5 Япония и внешний мир

Исторический феномен никогда не

может быть объяснен вне его времени.

М. Блок

Тема внешних сношений Японии в эпоху Токугава настолько многогранна, что давно заслуживает отдельной работы. В XVI–XVIII вв. в характере внешних связей и внешней торговли Японии произошли большие изменения. В дальнейшем XIX век открыл новый этап во взаимоотношениях страны с внешним миром.


Переход к политике изоляции

На рубеже XVI–XVII вв. Япония поддерживала внешние связи с народами шестнадцати стран, стремясь завязать с ними выгодные торговые отношения. Начало XVII века — период наивысшего подъема японского мореплавания. В те годы японские корабли совершали плавания не только в страны Восточной и Юго-Восточной Азии. Дважды — в 1610 и 1613 гг. — они пересекали Тихий океан, доставляя посольства сёгуна Иэясу в Новую Испанию, так тогда называли Мексику.

К концу XVI — началу XVII в. внешняя торговля Японии приобрела некоторые новые черты. Междоусобные войны XVI в. способствовали большому спросу среди феодалов на огнестрельное оружие, которое стало важной статьей импорта из Португалии. Кроме того, во второй половине XVI в. португальцы держали в своих руках монополию на ввоз в Японию китайского шелка и шелковых тканей. Японцы не могли сами покупать их в Китае — из-за действий японских пиратов (вако) на китайском побережье, а затем из-за военной экспедиции Хидэёси в Корею (1592–1598) отношения между Японией и Китаем были фактически прерваны в течение всей второй половины XVI в. Видимо, немалую роль в прекращении прямой японо-китайской торговли сыграли и португальцы, заинтересованные в том, чтобы взять на себя посредничество в ней.

Из Японии португальцы в большом количестве вывозили золото и серебро, оплачивая ими покупку китайских товаров для Японии и получая при этом большие прибыли. Важной сферой их деятельности была миссионерская — обращение населения в христианство. Христианские миссионеры действовали в тесном контакте с португальскими купцами; они развернули свою религиозную пропаганду сначала на о-ве Кюсю, а затем и по всей стране. Вслед за португальцами в Японии появились испанцы, которые также вели миссионерскую деятельность, а также голландцы и англичане, которых преимущественно интересовала торговля. Голландцы прибыли в Японию в 1609 г., а англичане основали свою факторию на о-ве Хирадо, у западного побережья о-ва Кюсю, в 1613 г.

* * *
Первый из объединителей Японии, Ода Нобунага, не предпринимал мер к ограничению торговли и миссионерской деятельности европейцев, поскольку нуждался в огнестрельном оружии. Кроме того, он видел в них потенциальных союзников в своей борьбе с непокорными буддийскими монахами.

Такой же политики в отношении миссионеров поначалу придерживался и Хидэёси. Было разрешено построить католические церкви в Киото, в Адзути, в призамковых городах в западной части Японии. В 1583 г. в Западную Европу была отправлена небольшая миссия, состоявшая из четырех молодых японцев, близких родственников влиятельных феодалов с о-ва Кюсю, который был оплотом христианских миссионеров.

Но когда Хидэёси начал борьбу с даймё о-ва Кюсю, он изменил свое отношение к миссионерам. Прибыв на остров, он усмотрел в действиях европейцев неприкрытое вмешательство во внутренние дела Японии, что могло привести к порабощению и ограблению страны. Миссионеры, почувствовав свою силу, стали действовать грубо и неприкрыто, участвуя в заговорах, сея распри, разжигая конфликты между феодалами, открыто поддерживая сепаратистские устремления юго-западных даймё. Поэтому в июне 1587 г. Хидэёси издал указ, предписывавший всем миссионерам под угрозой смертной казни покинуть страну в течение 20 дней. Что касается португальских торговцев, то за ними сохранялось право прибывать, как и прежде, в японские порты и вести обычную торговлю, но при этом им предписывалось заключать сделки самим, без посредников, в роли которых нередко выступали христианские миссионеры, весьма на этом наживавшиеся[350].

В 1612 г. Токугава Иэясу своим указом поставил христианскую религию вне закона. В 1624 г. последовало запрещение приезжать в Японию испанцам, а в 1639 г. — португальцам. К тому времени роль португальцев в японской внешней торговле уменьшилась. В Японию после длительного перерыва вновь стали приходить китайские суда, количество которых постепенно возрастало, хотя дипломатические отношения между Японией и Китаем так и не были восстановлены (это произошло уже в период Мэйдзи). Так или иначе, нужда в португальцах как в торговых посредниках отпала.

В 1633–1636 гг. были изданы указы, ограничивавшие внешние связи Японии с европейцами. Согласно указу, изданному в феврале 1633 г., строго запрещалось отправлять суда за границу иначе как по особому разрешению родзю. Японцы могли отправляться за границу только на этих судах. Судовладельцам под страхом смертной казни запрещалось брать на борт лиц, не имевших на то разрешения. Этим же указом определялся порядок покупки товаров у иностранцев. Последующие указы еще более ужесточали и регламентировали отношения с иностранными торговцами[351]. С 1641 г. только голландцам и китайцам было разрешено торговать в порту Нагасаки, который находился под непосредственным контролем бакуфу.

Что касается англичан, то они свернули торговлю с Японией сами, сочтя ее невыгодной. Дела английская фактории на о-ве Хирадо шли довольно плохо, и в декабре 1623 г. она была закрыта. Главная причина неудач в торговле заключалась в том, что англичане столкнулись с острой конкуренцией голландцев. К тому же в начале XVII в. англичане еще недостаточно прочно укрепились в Ост-Индии и не имели возможности регулярно получать товары. Голландцы были гораздо сильнее в этом районе, и поэтому англичанам пришлось не только удалиться из Японии, но и на долгое время вообще уйти из Ост-Индии.

Давая разрешение на торговлю голландцам, бакуфу учло их помощь в подавлении крестьянского Симабарского восстания (1637–1638), проходившего под христианскими лозунгами. В 1641 г. голландская фактория была перенесена из Хирадо на о-в Дэдзима в бухте Нагасаки[352]. Лишь раз в год сюда приходило голландское торговое судно. Долгое время Нагасаки был единственной «форточкой», через которую в Японию проникали европейские новости и знания.

От португальских и испанских миссионеров осталось интересное эпистолярное наследие — живые свидетельства очевидцев бурных событий японской истории XVI — начала XVII в. Интересные воспоминания о своем пребывании в Японии оставили Луиш Фроиш (1532–1597), Алессандро Валиньяно (1539–1606) и Жоао Родригеш (1562–1633). Последний, отлично владея японским языком, в течение многих лет был переводчиком при Хидэёси и Иэясу. Он составил первую систематическую грамматику японского языка и подробный японо-португальский словарь. Десятки страниц его двухтомной истории деятельности ордена иезуитов в Японии посвящены описанию произведений живописи, ландшафтных садов и особенно чайной церемонии, в которой Родригеш видел одно из высших проявлений духовной культуры японского народа[353].

* * *
Можно сказать, что решение о закрытии страны относится к числу главных политических мероприятий в Японии XVII в. Мероприятия по изоляции страны от внешнего мира, проводились с перерывами в течение 50 лет, что позволяет сделать вывод о том, что бакуфу решилось на этот шаг под давлением серьезных обстоятельств, отражавших изменения как во внутренней, так и в международной обстановке.

При этом отношения японских властей с различными иностранными государствами не были одинаковыми. Изгнав испанцев и португальцев, Япония не закрыла себя для Азии, да и для Европы она не была закрыта полностью. Изоляция Японии от внешнего мира сводилась к следующему:

1) искоренение губительного для японцев христианского мировоззрения;

2) монополизация доходов от внешней торговли в руках бакуфу;

3) прекращение поездок за пределы Японии.

Но и здесь были свои исключения из правил, что подтверждают данные о торговле с Кореей и о-вами Рюкю[354]. Поступления от внешней торговли составляли существенную статью дохода в бюджетах бакуфу и отдельных даймё. Поэтому заинтересованность сёгуната во внешней торговле вполне понятна.

Иэясу, став сёгуном, первоначально не принимал никаких решительных мер против иноземцев. Наоборот, стремясь укрепить экономическую основу сёгунской власти, он проявлял большую заинтересованность в развитии внешней торговли, которая могла послужить дополнительным источником доходов для бакуфу. Поэтому Иэясу активно сотрудничал с иностранцами. Португальцы, в руках которых и была в основном сосредоточена внешняя торговля, имели тесные связи с семьей Тоётоми Хидэёси. А Иэясу главную ставку сделал на голландцев и англичан, которые с начала XVII в. стали вести торговлю с Японией. Значительную роль в развитии японо-голландской и японо-английской торговли сыграл Уильям Адамс, первый англичанин, попавший в Японию в апреле 1600 г. и ставший затем советником у Иэясу.

Формой контроля и участия правительства во внешней торговле была введенная еще Хидэёси практика выдачи специальных разрешений — так называемой красной печати (сюиндзё). Право вести внешнюю торговлю было у крупных даймё на о-ве Кюсю — Симадзу Такахиса, Мацуура Сигэнобу, Арима Харунобу, Набэсима Наосигэ, — однако Иэясу распорядился давать разрешения лишь торговцам, связанным с домом Токугава. На торговле со странами Юго-Восточной Азии и с европейцами наживались крупные состояния, и многие торговцы пользовались покровительством Иэясу и выплачивали ему немалые суммы. Так, Тяя Сиродзиро, торговец из Киото, был поставщиком тканей для бакуфу и благодаря торговле с Вьетнамом имел огромные прибыли; он считался одним из самых богатых людей в Киото. Онацу, любимая наложница Токугава Иэясу, младшая сестра бугё Нагасаки, отправила во Вьетнам два судна[355].

К началу XVII в. внешняя торговля Японии приобрела некоторые новые черты. Как уже говорилось, разрушилась португальская монополия на ввоз в Японию китайского шелка и шелковых тканей. Кроме того, осознав неблагоприятные для Японии последствия войны с Кореей, Токугава Иэясу в 1599 г., еще до битвы при Сэкигахара (1600), поручил Со Ёситоси, даймё Цусима, начать переговоры с Кореей о восстановлении отношений. Тогда переговоры не увенчались успехом — слишком жива была еще в Корее память о войне. Но в 1609 г. было подписано соглашение, где оговаривались условия торговли княжества Цусима с Кореей[356].

Бакуфу не делало попыток ввести монополию внешней торговли, оно стремилось поставить под свой контроль доходы от нее. Результатом такой политики стало то, что доходы сёгуната от внешней торговли после введения режима изоляции только возросли. Поэтому бакуфу активно содействовало торговым интересам определенных даймё. Княжества Цусима, Сацума и Мацумаэ регулярно посылали корабли за границу с молчаливого согласия Эдо. Цусима и Сацума вели значительную торговлю с Кореей и о-вами Рюкю, на территории которых размещались склады, служившие удобными перевалочными пунктами между Японией и Китаем. Женьшень, который вывозили из Кореи, приносил значительные доходы даймё о-ва Цусима, который постепенно монополизировал продажу этого товара[357].

Правительственная санкция на ведение торговли Сацума с Рюкю и Китаем и Цусима с Кореей действовала и позднее. Княжество Цусима имело в Корее торговую факторию (вакан), где временами жило до тысячи человек, а в Пусане — мануфактуру по производству керамики. И фактория, и мануфактура просуществовали с 1611 г. до периода Мэйдзи[358].

Новые данные относительно японо-корейских торговых отношений позволяют сделать вывод, что торговля с Кореей занимала значительное место в общем объеме японской внешней торговли и играла определенную роль в экономике страны. Внешняя торговля оказывала положительное влияние на экономическое развитие западной части Японии. Разработка рудников и шелководство были ориентированы на внешнюю торговлю. Значительная часть населения Нагасаки, Цусима, Кагосима, Осака, Киото и городов, расположенных на побережье Внутреннего Японского моря, обслуживали внешнюю торговлю, и именно она давала им средства для жизни. Отходничество из деревень, расположенных вокруг Киото, было связано с производством шелковых тканей из импортного сырья. В XVIII в. 100 тыс. чел. производили разные товары на экспорт[359].

Следует также учитывать, что, помимо легальной торговли, шла и контрабандная: в княжестве Сацума — с островами Рюкю, на о-ве Цусима — с Кореей, в Нагасаки — с китайцами и голландцами.

В настоящее время японские ученые активно изучают внешнеторговые связи токугавской Японии, широко привлекая корейские и китайские источники. Новые данные об объемах внешней торговли позволяют опровергнуть точку зрения об исключительной закрытости Японии в эпоху Токугава.

В свете новых открытий нуждаются в пересмотре многие оценки, бытующие в отечественном японоведении. Эту тему следует изучать, не отрывая политическую историю от экономической, поскольку внешняя торговля являлась составляющей частью внешней политики. Безусловно, Япония не была столь открыта, как Англия времен Елизаветы, но она и не была так закрыта, как Китай. Может быть, внешняя политика сёгунов Токугава наилучшим образом подходила для общения Японии с внешним миром в ту эпоху.

Ограничение связей с внешним миром следует рассматривать как часть политики, направленной на стабилизацию внутреннего положения, на упрочение сёгунской власти. Первые сёгуны из дома Токугава сознательно манипулировали официальной дипломатией в этих целях. Новая власть своей жесткой политикой по отношению к другим государствам демонстрировала свою силу потенциальным соперникам внутри страны. Для дома Токугава такая политика являлась средством еще более повысить свой статус, придать законченность процессу объединения и стабилизации. Вместе с тем был положен конец и беспорядку в сфере внешних сношений, когда отдельные даймё самостоятельно занимались внешней торговлей. Отныне дипломатические, торговые и другие важные дела должны были осуществляться под началом бакуфу.

Не следует видеть в политике изоляции страны лишь негативные стороны, хотя их, конечно, было немало. Отсутствие возможности широко и свободно торговать с другими государствами сковывало предпринимательскую активность японского купечества, но, с другой стороны, привело к тому, что, направив всю инициативу, изобретательность и смекалку на развитие внутренней торговли, они выработали особый японский стиль управления и ведения дел. Тот факт, что японское общество в эпоху Токугава развивалось за счет внутренних импульсов, также можно считать благотворным.

По мнению американского исследователя Р. Тоби, бакуфу, издавая указы об изгнании иностранцев, не воспринимало их как меры по изоляции страны (во всяком случае, оно не вкладывало в них тот смысл, который мы придаем этим указам сегодня). Термин «сакоку» («страна на цепи»), который переводят как «изоляция», тогда тоже не употребляли: он появился в начале XIX в., а в XVII в. использовался термин «кайкин» — китайское слово эпохи Мин, означавшее «заповедь, содержащая запрет чего-либо».

Нельзя утверждать, что целая нация полностью изолировала себя от остального мира; скорее, она заняла активную оборонительную позицию против назойливых иностранцев, когда возникла реальная угроза с их стороны. В первой половине XVII в. изгнание иностранцев было одной из мер, которая способствовала наступлению стабильности в стране. Это был продуманный шаг бакуфу, во многом определивший будущую стратегию японской дипломатии, которая помогла Японии преодолеть трудности, когда ей бросил вызов западный мир в середине XIX в.


Европейцы в токугавской Японии

Уильям Адаме, первый англичанин в Японии

В старинном районе Токио Нихомбаси есть квартал, который носит название Андзии-тё — «квартал штурмана». Он назван так в честь англичанина У. Адамса, который попал в Японию в 1600 г. и прожил там 20 лет. Его имя широко известно в современной Японии, и следы пребывания У. Адамса можно обнаружить в разных частях страны. Японцы умеют хранить память о людях, оставивших заметный след в их истории.

У. Адамс родился в городке Джиллингем графства Кент. Точная дата его рождения неизвестна, но, согласно записи в приходской книге, мальчика крестили 24 сентября 1564 г. В 12 лет Уильям уехал в г. Лаймхаус на берегу реки Темзы учиться корабельному делу, но ему больше нравилось плавать на судах, нежели их строить. Он добился своего — стал хорошим моряком, и ему уже в 1588 г. доверили первое самостоятельное плавание в должности шкипера на судне «Ричард Даффилд» с командой в 25 чел. Это было время соперничества на море между Англией и Испанией, и свой скромный вклад в разгром «Непобедимой армады» внес и У. Адамс — его корабль подвозил боеприпасы и продовольствие английским судам, участвовавшим в битве с испанцами.

20августа 1589 г. У. Адамс обвенчался с девушкой по имени Мэри Хин, но она редко видела своего молодого мужа, поскольку он почти все время находился в море. Адамс много плавал на голландских торговых судах, а в 1598 г. принял предложение принять участие в экспедиции на Дальний Восток через Атлантический и Тихий океаны. На одном из пяти судов — «Лифде» («Милосердие») — штурман Адамс отправился в далекое путешествие, не предполагая, что он уже никогда не вернется в Англию.

Плавание проходило очень тяжело — моряков все время преследовали разнообразные несчастья. Часть команды требовала вернуться в Голландию, но после жарких споров было решено продолжить путешествие через Тихий океан к берегам Японии — трюмы были набиты тканями, а по сведениям голландцев этот товар пользовался в Японии наибольшим спросом. Дальнейшее плавание стало еще более суровым испытанием — продовольствие кончилось, люди слабели и умирали, в живых осталось 24 чел., которые находились в такой степени истощения, что с трудом передвигались по палубе.

Из пяти судов, отправившихся в плавание, уцелело лишь «Лифде», которое подошло к берегам Японии 19 апреля 1600 г. в районе городка Оита, расположенного на северо- восточном побережье о-ва Кюсю. Местные жители, завидев судно, подплыли к нему на лодках. Адамс и его товарищи были настолько слабы, что с полным безразличием созерцали, как любопытные японцы сновали по всем уголкам корабля. Местные власти, узнав о прибытии корабля, перевезли членов экипажа на берег и поселили в доме, обеспечив всем необходимым, а губернатор послал гонца к Токугава Иэясу, чтобы узнать, как следует поступить с иноземцами дальше.

Прибытие голландского судна очень обеспокоило португальцев, которым вовсе не хотелось утратить свое монопольное право на торговлю и распространение христианства в Японии. Поэтому они всячески старались очернить прибывшую команду, отзывались о голландцах как о разбойниках и пиратах и подстрекали власти убить чужеземцев. А поскольку на борту «Лифде» было и оружие, и боеприпасы, то это, по мнению португальцев, служило доказательством того, что торговля — вовсе не главная цель голландцев.

Иэясу приказал доставить к нему старшего по команде, но капитан корабля голландец Якоб Квакернак был еще слишком слаб, и выбор пал на Адамса; к тому же последний владел португальским языком, который в то время был основным средством общения между японцами и европейцами. Моряки понимали, что их дальнейшая судьба зависит от того впечатления, которое произведет их товарищ на правителя. 12 мая 1600 г. Адамс был доставлен к Иэясу.

Вот как спустя 11 лет Адамс описывал эту встречу:

«12 мая 1600 г. я прибыл в город, где проживал великий король, который приказал доставить меня ко двору. Его дворец — прекрасное здание, богато украшенное позолотой. Он встретил меня очень приветливо, даже, я бы сказал, благосклонно, подавая мне различные знаки, часть которых я понял. Наконец, появился человек, говоривший по-португальски. Через него король задал мне ряд вопросов: откуда мы родом, что побудило нас отправиться в столь далекое путешествие и прибыть в его страну».

Адамс называл Иэясу «королем» ошибочно: в 1600 г. тот еще не был сёгуном, верховным военным правителем страны, но стал им в 1603 г.

Адамс объяснил, что он — англичанин и рассказал, где находится Англия. Он предусмотрительно захватил с собой карты, поэтому смог показать Иэясу весь путь судна от берегов Голландии через Атлантический океан, Магелланов пролив и через Тихий океан к берегам Японии. Он сообщил, что англичане хотели бы торговать с Японией, поскольку они производят товары, которых нет в Японии, а в восточных странах есть товары, которые пользуются большим спросом у англичан. Но у Иэясу оставались сомнения — почему в трюмах корабля так много оружия, если прибывших интересует лишь торговля? Поэтому он задал Адамсу вопрос, участвует ли Англия в каких-либо войнах, на что последовал ответ, понравившийся Иэясу своей правдивостью. «Да, — сказал Адамс, — Англия воюет, но не со всеми странами, а только с испанцами и португальцами. С остальными народами англичане живут в мире». Иэясу спросил у Адамса, поклоняется ли он каким-нибудь богам, на что моряк ответил, что верит лишь в одного Бога — создателя небес и земли.

Хотя ответы Адамса удовлетворили Иэясу, и сам англичанин произвел на него весьма благоприятное впечатление, подозрения относительно большого количества оружия на борту у него окончательно не рассеялись. Прежде чем отпустить Адамса, он попросил его подробно перечислить те товары, что находились в трюмах корабля, а поскольку Адамс предусмотрительно захватил список товаров, дело заняло считанные минуты. Перед уходом Адамс еще раз повторил свою просьбу — разрешить англичанам и голландцам торговать с Японией, как это делали испанцы и португальцы, на что Иэясу что-то быстро ответил. Адамс ничего не понял, его без дальнейших объяснений вывели и поместили в ту же тюрьму, где он находился до беседы с Иэясу.

Спустя два дня Иэясу снова приказал доставить к нему англичанина и долго и подробно расспрашивал его о войнах, которые вела Англия, о причинах вражды между Англией с одной стороны и испанцами и португальцами — с другой. И опять казалось, что ответы англичанина удовлетворили Иэясу, но Адамса снова поместили в тюрьму, наказав обращаться с ним вежливо.

Адамс провел в тюрьме долгих 6 недель, с ужасом ожидая каждый день смертного приговора — он был наслышан, каким страшным пыткам подвергали в Японии приговоренных к смерти. Но его в третий раз вызвал к себе Иэясу и опять вел с ним длительную беседу. Казалось, на этот раз он окончательно поверил в искренность и правдивость ответов англичанина и ему разрешили вернуться к команде, которая и не чаяла увидеть его живым.

Целый месяц голландцы и Адамс пребывали в полном неведении относительно своей дальнейшей судьбы, пока не получили приказ прибыть в Эдо, где находился замок Иэясу. Команде очень хотелось вернуться на родину, но все их попытки успехом не увенчались: японцы официально объявили, что никто из членов команды не имеет права покидать страну. Моряки поделили оставшиеся деньги и разбрелись кто куда. Иэясу проявил неожиданную щедрость — каждому была назначена небольшая годовая пенсия и ежедневный рисовый паек. Как сложилась их судьба, неизвестно, сведения сохранились лишь о Квакернаке, Адамсе и еще об одном матросе.


Судьба милостиво обошлась с Адамсом, он стал советником Иэясу, который все больше и больше доверял англичанину, ценя его разносторонние знания. Адамс, по просьбе Иэясу, начал преподавать ему основы математики, а позже стал переводчиком сёгуна, вытеснив с этой должности иезуита Родригеша. Во время одной из бесед Иэясу высказал пожелание, чтобы Адамс построил судно по образцу «Лифде». И сколько Адамс не объяснял, что он штурман, а не корабел, ему пришлось приступить к работе. С помощью старательных японских мастеров было построено судно водоизмещением 80 т, которое очень понравилось Иэясу.

Адамс был осыпан многими милостями. Иэясу подарил ему большое поместье в Хэми на юго-востоке о-ва Хонсю, но жизнь на природе его не привлекала. Поскольку он стал заниматься торговлей, то купил себе дом в Эдо, городе, куда устремлялись представители многих купеческих домов и где заниматься торговлей было очень выгодно.

Адамс стал в Японии богатым и влиятельным человеком, однако он не мог вернуться в Англию, где его ждали жена и дочь, которым ему изредка удавалось отправлять письма. И он решил жениться на японке. Брак оказался счастливым, у него родились сын Джозеф и дочь Сюзанна.

К концу 1605 г. дела Адамса процветали, и даже португальские иезуиты считали за лучшее поддерживать хорошие отношения с человеком, который пользовался уважением самого Иэясу.

А Адамса одолевала тоска по родине, и он решил еще раз обратиться к сёгуну с просьбой разрешить ему вернуться в Англию. Но Иэясу остался непреклонен, и можно предположить, что ностальгия стала вечной спутницей англичанина.

Адамс выполнил важную роль в налаживании японо-голландских торговых отношений. Он сопровождал к Иэясу прибывших в 1609 г. в Японию голландцев, и благодаря его содействию они получили право торговать во всех портовых и даже отдаленных от моря городах, а также открыть торговую факторию на о-ве Хирадо.

Несколько позже, 12 июня 1613 г., к берегам Японии приплыл английский корабль. Наконец-то Адамс встретился с соотечественниками! Он приложил много сил, чтобы наладить выгодную для Англии торговлю с Японией. Однако у него не сложились отношения с капитаном корабля Д. Сэрисом, которого возмущало, что Адамс стал «настоящим японцем». Поэтому он часто не прислушивался к советам Адамса и тем самым обрек английскую торговлю на провал: Адамс советовал Д. Сэрису основать английскую торговую факторию в Урага, а не на Хирадо, где уже вели торговлю голландцы. Но к разочарованию Адамса капитан выбрал именно этот остров, получив в лице голландцев серьезных конкурентов. И спустя некоторое время англичанам пришлось покинуть Японию.

Воспользовавшись прибытием в Японию англичан, Адамс в 1613 г. еще раз обратился к Иэясу с просьбой разрешить ему вернуться на родину. Сёгун поинтересовался, серьезно ли его намерение, и, услышав утвердительный ответ, к удивлению Адамса, дал наконец свое согласие. Но вернуться в Англию ему было не суждено. Можно только гадать, что повлияло на его решение остаться в Японии — любовь к жене-японке и детям или неуверенность в своем будущем в Англии: ведь в Японии он стал влиятельным и богатым человеком.

Положение Адамса пошатнулось после смерти Иэясу. Новый сёгун Хидэтада не оказывал ему такого покровительства, как его отец. Ему приходилось часами ожидать ответ на какие-либо просьбы или обращения. Было ясно, что Адамс впал в немилость, и время его огромного влияния безвозвратно ушло.

16 марта 1619 г. Адамс ушел в плавание, во время которого тяжело заболел. Он вернулся в Японию в августе и 16 мая 1620 г. умер на о-ве Хирадо. У него хватило сил продиктовать и подписать завещание, в котором он распорядился, чтобы деньги, которые останутся после оплаты долгов и обязательств, и все то, чем он владел, «были поделены на две равные части, из коих одну завещаю мой любимой жене и дочери в Англии, а другую — моим двум любимым детям Джозефу и Сюзанне, проживающим в Японии».

Он оставил также подарки своим друзьям и знакомым, как в Японии, так и в Англии, не забыв и о своих слугах.

Сын Адамса пошел по стопам отца — стал штурманом. Магомэ, японская жена Адамса, умерла в августе 1634 г. В 1636 г. сын поставил в Хэми надгробный памятник. Есть предположение, что Адамса перезахоронили в Хэми. В 1905 г. там разбили мемориальный парк, а в 1918 г. воздвигли мемориальную колонну, на которой высечена длинная надпись на японском языке, повествующая о жизни У. Адамса. Перед смертью он якобы оставил следующий наказ:

«Причалив в своих скитаниях к этой земле, я до последней минуты жил здесь в покое и достатке, всецело благодаря милости сёгуна Токугава. Прошу похоронить меня на вершине холма в Хэми, чтобы моя могила была обращена на восток, и я мог взирать на Эдо. Мой дух из загробного мира будет защищать этот прекрасный город».

Никаких доказательств достоверности этих слов не обнаружено, но на одной из сторон мемориальной колонны можно прочитать следующие строки, которые японский поэт адресовал Уильяму Адамсу как стражу города:

О штурман, избороздивший немало морей, чтобы прибыть к нам.
Ты достойно служил государству и за это был щедро вознагражден.
Не забывая о милостях, ты в смерти, как и в жизни, остался таким же преданным;
И в своей могиле, обращенной на восток, вечно охраняешь Эдо.
В 1934 г. память Адамса решили почтить и его соотечественники. Тогда на его родине в Джиллингеме были собраны деньги на постройку мемориальной башни-часовни на римской дороге, которая пересекала город и выходила к реке Мидуэй, с детства знакомой Адамсу. Так японцы и англичане воздали дань уважения человеку с удивительной судьбой[360].


Голландский след в истории Японии

На протяжении более 200 лет голландцы были единственными европейцами, которым было дозволено жить в Японии и вести торговлю. Правда, такое же разрешение было дано в начале XVII в. и англичанам, но торговля у них не заладилась и уже в 1623 г. они покинули страну.

Жизнь голландцев в Японии была строго регламентирована. Круг японцев, с которыми они общались, был ограничен, и даже в Нагасаки, где они вели торговлю, их видел далеко не каждый. Об их внешнем облике ходили всевозможные слухи. Так, один автор писал:

«Говорят, будто у голландцев нет пяток, что глаза у них, как у зверей, и что они великаны. Но все дело в том, что жители разных стран всегда несколько отличаются друг от друга. Из того, что голландцы не походи на нас, вовсе не следует, будто они похожи на животных. Все мы порождение одного творца».

А вот впечатления японца, однажды посетившего голландский корабль:

«Лица у них темные, болезненно-желтоватые, волосы желтые, а глаза зеленые. Кто при виде их не обратился бы в бегство от страха?»

С точки зрения японцев, голландцы явно им проигрывали, так как не знали китайской науки и письменности. Правда, постепенно мнение японцев о них начало меняться в лучшую сторону. Уже другой автор отмечал, что хотя у голландцев всего 24 буквы, но они могут записать все, что нужно:

«Они самые лучшие в мире мореходы, сведущие в астрономии, географии и предсказаниях. Они также первоклассные медики»[361].

* * *
Впервые голландцы появились у берегов Японии 19 апреля 1600 г. Это было судно «Лифде», единственное уцелевшее из пяти кораблей, которые в июне 1598 г. покинули Роттердам. В задачу этой экспедиции входило налаживание торговых отношений с Ост-Индией и Японией. Прокладывать новые торговые пути в восточные страны голландцев заставила жизненная необходимость. После того как в 1600 г. Голландия освободилась от испанского ига, испанский король Филипп II приказал закрыть лиссабонский порт для голландских судов (в 1581–1640 гг. Португалия была подвластна Испании). Это было серьезным ударом для голландцев, поскольку они закупали там пряности и шелк, которые португальцы привозили с Дальнего Востока. Эти товары голландцы с большой выгодой для себя перепродавали в странах Северной Европы.

Находившийся на борту «Лифде» англичанин Уильям Адамс, которого Токугава Иэясу сделал своим советником, сыграл большую роль в развитии торговых японо-голландских отношений[362]. Центральное место в них заняла Ост-Индская торговая компания (1602–1798), где заправилами выступали амстердамские купцы. Компания имела монопольное право торговли, мореплавания, размещения факторий и т. д. Амстердам стал европейским центром торговли и кредита.

Однако потребовалось несколько лет, чтобы голландцы смогли наладить торговлю с Японией. Для развития торговли необходимо было наладить контакты с голландцами, проживавшими в других восточных странах. Но Иэясу не разрешил ни У. Адамсу, ни кому-либо из прибывших вместе с ним голландцев покинуть Японию. Все-таки Адамсу удалось уговорить Иэясу разрешить кому-нибудь из голландцев отбыть в Ост-Индию, чтобы найти там своих соотечественников. В 1605 г. капитан «Лифде» Якоб Квакернак и Мелькиор ван Сантворт отплыли в Сиам, где у голландцев был основан один из торговых постов. С собой у них было письмо Иэясу, в котором тот приглашал голландцев торговать с Японией.

Прошло еще четыре долгих года, пока первые голландские торговые суда под командой капитана Якоба Спекса в июле 1609 г. прибыли на о-в Хирадо, где и была открыта голландская торговая фактория. Хотя им предлагали город Урага близ Эдо, голландцы выбрали о-в Хирадо по одной веской причине — там не было португальцев, их главных соперников в торговле. Кроме того, голландцы нашли поддержку и покровительство со стороны местного даймё Мацуура Сигэнобу.

Токугава Иэясу предоставил голландцам право торговать во всех портовых городах. Но по мере того как бакуфу стало проводить политику ограничения миссионерской деятельности, торговля с иностранцами также подверглась ограничениям. Бакуфу стремилось установить над ней правительственный контроль. После появления указов 1612–1613 гг., направленных против европейских миссионеров, иностранная торговля была ограничена портами Нагасаки и Хирадо. И когда в 1639 г. последовал запрет португальцам приезжать в Японию, Голландия стала единственной европейской страной, с которой Япония поддерживала торговые (именно торговые, а не дипломатические) отношения.

В 1631–1636 гг. голландцы столкнулись с большими трудностями в своей торговой деятельности на о-ве Хирадо. При новом сёгуне Иэмицу, внуке Иэясу, от которого голландцы получили большие привилегии в торговле, отношение к иностранцам резко изменилось. Теперь они должны были подчиняться жестким правилам. В 1633 г. голландцев обязали продавать шелк-сырец только по фиксированным ценам (как и португальцев в Нагасаки); им было сказано, что другие товары могут поступать в продажу лишь после того, как будут определены цены на шелк-сырец. Тогдашний глава фактории Николас Кукебакер попытался проигнорировать это требование и был строго предупрежден[363]. Когда новый глава фактории Ф. Карон[364] (он жил на о-ве Хирадо с 4 февраля 1639 по 24 октября 1641 г.) прибыл в Эдо, чтобы засвидетельствовать свое почтение сёгуну, он был принят с пренебрежением. По-видимому, бакуфу в то время подумывало о том, не применить ли указ об изгнании иностранцев и к голландцам. В частности, негативную позицию по отношению к ним занимал киотский сёсидай, который считал, что все христиане, несмотря на различия в догматах, представляли собой угрозу Японии. Кроме того, правительство опасалось возможных контактов между голландцами и тодзама даймё.

В августе 1640 г. голландцы закончили сооружение большого каменного товарного склада, но на свою беду на его фронтоне поместили дату постройки согласно христианскому календарю. Незамедлительно последовал приказ разрушить не только этот склад, но и все другие постройки, где были такого рода надписи. Глава фактории тут же его выполнил, поскольку понимал всю опасность положения небольшой группы голландцев (не исключена была и возможность их физического уничтожения)[365]. Вообще, послушание и демонстративная покорность властям помогли голландцам избежать многих осложнений. То, что Ост-Индская компания проводила трезвую, с учетом местных условий, политику, было одной из причин того, что она смогла сохранить свою торговлю в Японии.

На этом неприятности голландцев не окончились — последовал еще ряд унизительных для них распоряжений. Кроме того, 24 июля 1641 г. голландцам пришлось перебраться на небольшой искусственный островок Дэдзима в гавани Нагасаки, где не так давно обитали португальцы.

Остров Дэдзима был крошечным, его общая площадь составляла 3969 цубо[366]. По очертаниям он напоминал раскрытый японский веер. Остров был обнесен высоким забором, по верхней части которого шел двойной ряд железных шипов. В западной части острова были ворота, но они открывались, лишь когда прибывали голландские суда — чтобы разгрузить их и затем нагрузить японскими товарами. Вокруг острова в воде были размещены столбы с табличками, оповещавшими о запрете причаливать к острову.

Остров Дэдзима сообщался с берегом небольшим каменными мостом. Стража зорко следила за тем, чтобы никто без разрешения не мог войти на остров или покинуть его[367]. Голландцы могли совершать прогулки по двум узким улочкам на острове, а для выхода в город требовалось специальное разрешение властей. Раз в год глава фактории с несколькими подчиненными совершал поездку в Эдо, чтобы преподнести подарки сёгуну и засвидетельствовать ему свою верность. Кроме того, голландцы должны были одаривать и власти в Нагасаки.

Шведский врач К. П. Тунберг, служивший в голландской фактории в 17751776 гг., писал, что европеец, которому пришлось бы окончить свои дни на о-ве Дэдзима, мог считать себя заживо погребенным. Здесь не было ни малейшего намека на какую-либо интеллектуальную деятельность, которая скрашивала бы монотонно текущие дни.

«Так же, как в Батавии, мы каждый день после прогулки, которая состоит в том, что мы несколько раз пройдемся вверх и вниз по двум улицам, наносим визит директору. Обычно эти вечерние визиты начинаются в шесть и заканчиваются в десять, иногда в одиннадцать или двенадцать часов ночи; образ жизни весьма неприятный, годный только для тех, кто не умеет иначе проводить свой досуг, чем пыхтеть трубкой»[368].

На острове размещались жилые дома, товарные склады, а также помещения для официальных лиц, переводчиков и охраны. В доме было четыре комнаты, кухня и туалет. Обстановка во всех постройках оплачивалась голландцами. Голландцы разбили на острове цветник, у них имелось небольшое подсобное хозяйство — коровы, овцы, свиньи, куры. Аренда острова обходилась голландцам в 55 каммэ серебром. Питьевая вода привозилась из Нагасаки, за нее было необходимо платить отдельно.

Число голландцев, проживавших на острове, не было постоянным. Оно колебалось год от года, но редко превышало 20 чел. Факторию возглавлял резидент. После 1640 г. бакуфу распорядилось, чтобы его меняли ежегодно, дабы он не успел наладить слишком дружественные отношения с японцами. За весь период существования фактории ее глава менялся 162 раза, но довольно часто случалось, что вновь появлялся человек, уже бывший в этой должности. У главы фактории был помощник, обычно один. Были один или два секретаря, врач (один или два), помощник врача, библиотекарь (один или два), помощник библиотекаря, сторож на товарном складе. В состав служащих фактории также входили канониры, корабельные плотники, столяры и негритянские слуги.

Число чиновников и различного обслуживающего персонала с японской стороны значительно превышало количество проживавших на о-ве Дэдзима иностранцев. Одних переводчиков было около 150 чел., что преследовало цель воспрепятствовать каким-либо попыткам голландцев изучать японский язык. Никому из японцев не позволялось жить в доме у голландцев. Мало того, не разрешалось хоронить голландцев в Японии. Не дозволялось совершать и религиозные отправления — ни на о-ве Дэдзима, ни на кораблях. Местные власти строго следили, чтобы никакая религиозная литературе не достигала прилавков японских лавок. Прибывшие корабли находились под жестким контролем местных властей, и морякам не разрешалось посещать другие корабли.

Японцы поставляли на о-в Дэдзима не только воду, продукты, повседневные товары, но и проституток. На мосту была надпись: «Только для проституток, вход для других женщин воспрещен»[369]. Такое маленькое послабление было сделано, чтобы скрасить голландцам одиночество — им не разрешалось приезжать в Японию с женами. Проституток поставляли те же торговцы, что снабжали остров продовольствием. Женщины приходили в сопровождении молоденьких служанок из чайных домиков. Содержать девушку можно было долго — год или несколько лет, но не менее трех дней. Кроме жалованья, голландец должен был ее содержать, дарить ей шелковые платья, шляпы, пояса и т. д.

В XVIII в. голландцам разрешили посещать «веселые кварталы» в Нагасаки в районе Маруяма. Но и здесь их подвергли дискриминации — они платили 65 моммэ серебром, тогда как китайские торговцы — только 5 моммэ.

Если рождался ребенок, то японке разрешалось жить в доме его отца в качестве кормилицы, но ребенок считался японцем: уже с самого раннего возраста он подвергался таким же ограничениям, как и другие японцы, имевшие сношения с иностранцами. Детям предоставлялась одна маленькая поблажка — их голландским отцам разрешалось с ними встречаться в строго установленное время; кроме того, их отцы могли оказывать им материальную поддержку и заботиться об их образовании. Часто отцы помогали своим взрослым сыновьям приобрести какую-либо должность в Нагасаки или в другом месте.

Жизнь на острове, который был примерно 120 м в длину, 75 м в ширину и возвышался над уровнем моря на 1–2 м, давала мало поводов для радостей. Она навряд ли приносила удовольствие жившим там иностранцам и, видимо, была довольно суровой. Совершенно очевидно, что голландцев удерживали в Японии только экономические интересы. Наибольшие доходы от торговли с Японией они получали в 1638–1641 гг. И даже когда голландская торговля переживала периоды упадка, они не теряли надежду на улучшение своих дел и стойко переносили все ограничения и унижения, аккуратно подчиняясь всем распоряжениям японской стороны[370].

Голландцы стойко выносили еще одну обязанность — поездки в Эдо, где они должны были свидетельствовать свое почтение и благодарность сёгуну и преподносить ему подарки. Поскольку только даймё имели право аудиенции у сёгуна, главе фактории был пожалован статус даймё, что надо рассматривать как величайшую милость по отношению к иностранцам. Для голландцев ежегодные поездки в Эдо были единственной возможностью узнать что-либо о Японии, увидеть страну вне пределов Нагасаки, а местным жителям предоставлялся шанс узнать об иностранцах, проживавших в их стране.

Голландская миссия обычно состояла из главы фактории (или специального представителя), секретаря, врача и еще нескольких человек. Благодаря немецкому врачу Энгельбергу Кемпферу, служившему в голландской фактории и в 1691 и 1692 гг. в составе миссии посещавшему Эдо, мы имеем интересные сведения о Японии тех лет и подробное описание церемоний, которыми сопровождалось представление сёгуну[371].

К поездке готовились заранее. Бугё Нагасаки решал вопрос о подарках, и если, по его мнению, они не соответствовали этому торжественному случаю, требовал их заменить. Переводчики и официальные лица назначались властями Нагасаки. В число членов миссии включались и полицейские чиновники мэцукэ. Нанимались лошади и носильщики: необходимо было взять с собой все, что могло потребоваться в пути — столы, стулья, вино, сыр и другие продукты.

Путешествие обычно длилось 90 дней — сначала по воде на лодках, потом по главному тракту в Эдо. Каждую ночь путешественники останавливались на ночлег в гостинице или в доме местного чиновника. Во время пути голландцам не разрешалось осматривать достопримечательности и отклоняться от маршрута.

В Эдо голландцы проводили две-три недели. Они останавливались в доме, который бакуфу предоставляло для официальных лиц, приезжавших из Нагасаки, и который поэтому назывался Нагасакия. Он находился на Нихомбаси, в центре города. Свободно гулять по Эдо голландцам не разрешалось, но зато в Нагасакия приходили японцы, которые интересовались медициной и астрономией. Все посетители должны были иметь официальное разрешение от бакуфу, но на деле на это смотрели сквозь пальцы — голландцы жаловались на большое число любопытных, которые приходили в любое время дня и ночи. Голландцы часто были не в состоянии ответить на вопросы японцев, многие из которых ставили их в тупик. Кроме того, следует учитывать и уровень переводчиков, познания которых ограничивались торговой и бытовой лексикой.

В назначенный для посещения сёгуна день подарки отправлялись на проверку. Затем голландская миссия торжественно прибывала в сёгунский замок. Аудиенции удостаивался лишь глава фактории. Вот как описывает Э. Кемпфер визит в Эдо, участником которого он был:

«Мы ожидали стоя в течение часа, пока император[372] займёт свое место в зале для аудиенции. Затем вошел Синогами с двумя своими помощниками и провел нашего начальника пред императорские очи, нас же оставили ждать. Как только начальник наш вошел в зал, раздался громкий крик «Голландца-капитан», что было знаком подойти ближе и нижайше поклониться. В соответствии с указанием он полз на коленях, опираясь о пол руками, к отведенному для него месту, между подарками, разложенными в надлежащем порядке, и возвышением, на котором восседал император. Затем, не поднимаясь с колен, он поклонился так низко, что коснулся лбом пола, и в той же позе должен был пятиться назад, словно краб, так и не вымолвив ни единого слова»[373].

Спустя несколько часов голландцы вновь были вызваны в замок. Сёгун и его ближайшее окружение сидели, скрытые от гостей решетками, сделанными из тростника. Они были накрыты шелком, однако между полотнищами были оставлены большие щели, что позволяло наблюдать за голландцами. С точки зрения иностранцев, им задавали «наглые и нелепые вопросы». Их спрашивали о возрасте, заставили каждого написать свое имя на листе бумаги, потом главу фактории спрашивали, каково расстояние от Голландии до Батавии и от Батавии до Нагасаки, кто обладает большей властью — глава Ост-Индской компании или «государь» (prince) Голландии. Непосредственно Э. Кемпфера спрашивали, какие болезни представляют наибольшую опасность — внутренние или наружные, и что труднее вылечить; как он лечит раковые опухоли и внутренние нарывы. А вот его записи о поездке в Эдо в следующем, 1692 г.:

«После выполнения всех положенных церемоний император приказал нам сесть прямо, снять наши плащи, назвать имена и возраст, встать, походить, повернуться кругом, спеть песни, поприветствовать друг друга, рассердиться, побеседовать любезно, как будто отец с сыном, продемонстрировать, как два друга или муж и жена здороваются или прощаются друг с другом, изобразить игру с детьми, поносить их на руках — словом, показать множество других вещей… Затем нас заставили поцеловать друг друга, как это делают муж и жена…»[374]

К концу XVIII в. подобные шутовские представления прекратились, и ежегодные миссии в Эдо приобрели более формальный характер. Несмотря на унизительный характер визитов, возможность видеть сёгуна и вручать ему подарки следует рассматривать как большую привилегию, которой никогда не удостаивались японские купцы. Кроме того, голландцы, в свою очередь, получали подарки от сёгуна и чиновников. Так, в апреле 1692 г. сёгун подарил им 30 платьев (кимоно?); им также подарили одежду родзю и другие чиновники[375]. Наконец, восприятие голландцами церемонии аудиенции как «унизительной», возможно, объяснялось их незнанием тонкостей японского этикета, который в корне отличался от европейского. Тот же Э. Кемпфер признавал, что не лучший прием оказывался и знатным даймё. Во всяком случае, согласие голландцев подчиняться местным обычаям обеспечило им длительное сотрудничество с бакуфу.

После 1790 г. миссия приезжала к сёгуну раз в четыре года, но подарки сёгуну отправлялись ежегодно, хотя и не такие дорогие, как раньше. Следует отметить, что и объем торговли тогда сильно сократился. Количество голландских судов, доставлявших в Японию шелк, пряности и другие редкие для Японии товары, которые закупались в Китае и Юго-Восточной Азии, существенно уменьшилось. По данным Ф. Зибольда, в 1609–1709 гг. Нагасаки посетило 480 голландских судов, а за последующее столетие (1709–1809) — всего лишь 70[376].

Первоначально голландцы, как и португальцы, получали плату за товары серебром. Со второй половины XVI в. и на протяжении всего XVII в. в Японии добывалось больше серебра, чем в любой другой азиатской стране. Вывозилось из Японии и золото. Но постепенно на первое место вышла медь. В XVIII в. на амстердамском рынке японская медь выполняла важную роль в торговых сделках[377].

В XVIII в. голландско-японская торговля резко сократилась. Так, в 1622 г. голландцы завезли в Японию товаров на сумму в 4 579 878 кан серебром, в 1729 г. — 1 477 757 кан, а в 1789 г. — только на 593 859 кан[378]. Причина заключалась в том, что в привозных товарах преобладали шелк-сырец и сахар; постепенно японцы начали сами производить эти товары, что позволило сократить их импорт. В 30-е гг. XIX в. Япония полностью прекратила ввоз сахара[379]. Политику закрытия внутреннего рынка для иностранных товаров можно рассматривать как дальнейшее развитие политики ограничения внешних связей страны. Но следует учитывать, что она проводилась бакуфу сознательно и преследовала цель сохранить природные ресурсы и создать условия для развития собственного производства.

Однако несмотря на ухудшение дел, голландцы не ушли из Японии. Свою монополию на ведение торговли им удалось сохранить до 1854 г.

* * *
Вторая половина XVIII в. отмечена ростом интереса японцев к западным наукам. Толчок распространению западных знаний дал появившийся в 1720 г. указ сёгуна Ёсимунэ о разрешении ввоза в Японию книг по прикладным наукам, чтобы использовать в практических целях европейские достижения в области астрономии, медицины, математики и др. Можно сказать, что после этого интересы японцев в общении с Западом переключились на интеллектуальную сферу.

Роль своеобразного моста между Европой и Японией более двухсот лет играла Голландия, и каким бы хрупким и узеньким ни был этот мостик, он служил проводником новых веяний, узнать которые стремились передовые люди Японии тех лет. Хотя среди обитателей голландской фактории было не много людей по-настоящему образованных и культурных, именно они стали для японцев носителями европейских знаний. Впрочем, японцам повезло, что длительное время они имели дело именно с Голландией, которая была более развитой страной, чем Испания и Португалия. Голландцы быстро переводили на свой язык все то значительное, что появлялось в Европе, поэтому в переводе на голландский в Японию попадала литература и других европейских авторов[380].

Разрешение на ввоз в Японию книг по прикладным наукам стимулировало изучение голландского языка. В 1741 г. сёгун Ёсимунэ приказал изучать голландский язык Норо Гэндзё (1693–1761) и Аоки Конъё (1698–1769). Аоки был специалистом по китайскому языку и литературе и выполнял работу библиотекаря при бакуфу. Ему сёгун поручил составить японо-голландский словарь. Эта работа была закончена в 1758 г. Аоки долгие годы продолжал изучение голландского языка, используя ежегодный приезд голландской миссии в Эдо. Ему принадлежит издание голландского алфавита. За свои заслуги Аоки был удостоен почетного титула «отца голландских знаний в Японии».

Норо Гэндзё должен был освоить голландскую научную терминологию. Позже ему поручили хранение получаемых из Голландии книг, их просмотр и отбор наиболее ценных для перевода. Он получил титул «управляющего» голландскими книгами[381].

Постепенно голландская наука (рангаку), перешагнув порог сёгунского замка, вышла за пределы узкого круга переводчиков. Шел процесс формирования особой школы рангакуся («голландоведов»), представители которой являлись пропагандистами европейской науки и выступали за расширение связей с заграницей, за что подвергались преследованиям со стороны бакуфу. Истоки школы рангакуся следует искать в деятельности небольшой группы японцев-переводчиков, которая изо дня в день контактировала с голландцами в Нагасаки и на о-ве Дэдзима. Они были первыми, кому открывался далекий западный мир, так отличавшийся от японской реальности.

Долгое время главным инструментом в общении с иностранцами был португальский язык. Но после изгнания португальцев из Японии практическая надобность в знании этого языка отпала, и в дальнейшем более двух столетий голландский язык оставался в Японии единственным европейским языком международного общения. Правда, постепенно появились японцы, владевшие и другими европейскими языками, но их было чрезвычайно мало.

Японцы, имевшие ежедневные контакты с голландцами при заключении торговых сделок, являлись не только переводчиками — они сочетали в себе функции и торговых агентов, и шпионов. Каждый переводчик имел определенный ранг, от этого зависело его жалованье. У них был свой глава — цудзиката-но касира. В течение XVIII в. сложились следующие ранги переводчиков.

Оцудзи — старший переводчик; пять человек, занимавших эту должность, получали 11 каммэ.

Коцудзи — младший переводчик; их было трое, им причиталось 7 кан 300 мэ.

Коцудзисукэ — помощник у младшего переводчика и коцудзинами — младший переводчик среднего класса; они получали по 3 каммэ.

Коцудзимассэки — младший переводчик низшего класса; получал 3 каммэ или 3 кан 170 мэ или вообще работал без оплаты.

Кэйкоцудзи — начинающий переводчик получал 3 каммэ или 2 кан 170 мэ или не получал ничего.

Найцудзи — переводчик, который получал комиссионные за перевод во время ежегодных продаж голландских товаров. Его оплата составляла 2 каммэ или 170 мэ, или ему не платили.

К концу XVII в. переводчиков всех рангов было более 100 чел., а к концу периода Токугава их насчитывалось более 140[382].

Переводчики на о-ве Хирадо не были государственными служащими: их нанимали голландцы, так же как и слуг, из местного населения. Восемь семей переводчиков переехали с о-ва Хирадо на о-в Дэдзима: Хидэсима, Иномата, Исибаси, Кимоцукэ, Намура, Садаката, Такасаго и Ёкояма. Семья Ниси переквалифицировалась из переводчиков с португальского языка на голландский, а семья Баба — с китайского на голландский. На о-ве Дэдзима к переехавшим семьям переводчиков добавились семьи Хори, Имамура, Кафуку, Мотоки, Нарабаяси и Сигэй, в которых ремесло переводчика тоже являлось наследственным. Они представляли собой своего рода закрытую корпорацию переводчиков-профессионалов, большая часть из которых находились в родственных связях друг с другом — браки, как правило, заключались внутри этой корпорации, и дело переходило от отца к сыну.

Изучение чужого языка с абсолютно несхожей грамматической структурой в то время было делом довольно трудным — не было ни словарей, ни учебников, ни настоящих учителей. Сохранились относящиеся ко второй половине XVII в. сведения о том, как шло обучение голландскому языку на первых порах. Обучение было устным. Голландские слова транскрибировались японской азбукой катакана и при этом сильно искажались (надо помнить, что в японском языке нет буквы «л», и, кроме того, отсутствуют закрытые слоги).

Позднее японцев стали обучать и голландскому письму. В 1671 г. бугё Нагасаки распорядился отправить на о-в Дэдзима мальчиков в возрасте 10–12 лет, где их должны были обучать чтению и письму по-голландски. В 1673 г. мальчики в возрасте 12–13 лет, сыновья переводчиков, ежедневно приходили в факторию, где ее жители в установленные для них дни давали детям уроки. Сохранился список учеников, относящийся к 1693 г., где каждому давалась оценка его способностей и уровня знаний голландского языка[383].

До сих пор остается не вполне ясным вопрос, запрещало ли полностью в XVII в. правительство бакуфу ввоз голландских книг, и все-таки могли или нет японцы читать по-голландски?

Общеизвестно, что запрещались все книги, где хотя бы косвенным образом содержались упоминания о христианстве, причем бакуфу не делало различия между религиозной литературой и литературой иного профиля. Подлежали уничтожению даже книги по китайской истории, если там упоминалось о христианских миссионерах и т. д. Но в тексте указа 1630 г. речь не шла конкретно о книгах, написанных по-голландски. Похоже, что бакуфу не давало полного запрета на ввоз иностранной литературы. Кроме того, переводчикам на возбранялось читать голландские книги. Их только предупреждали, что перевод следовало делать точно и аккуратно, без каких-либо изменений[384]. Судя по всему, переводчики в Нагасаки не только видели голландские книги, но и старательно учились читать по ним.

Кроме того, бакуфу получало книги в виде подарков. В 1650 г. бакуфу попросило у голландцев книгу по анатомии; в 1659 г. бакуфу получило в подарок копию книги XVI в. по ботанике, автором которой был профессор Лейденского университета Ремберт Доноенс; в 1663 г. глава фактории Хендрик Индийск подарил сёгуну голландское издание перевода с латинского книги о животных с иллюстрациями Маттауса Мериана (1593–1650)[385]. Другое дело, что многие книги долгое время хранились без дела в библиотеке сёгуна и попали в руки японских ученых лишь в XVIII в. Так что книги из Голландии привозились в Японию и после 1630 г., когда антихристианские меры были особенно суровыми.

В дальнейшем голландские книги, особенно по медицине и астрономии, были постепенно включены в Японии в научный и образовательный оборот. Они стали доступны японцам благодаря подвижническому труду Сугита Гэмпаку (1733–1817), Маэно Рётаку (1723–1803), Такэбэ Сэйан, Оцуки Гэнтаку (1757–1827), Удагава Гэндзуй (1755–1797), Имамура Сампаку, переводивших их на японский язык.

* * *
Наиболее сильным влияние голландской и европейской науки было в медицине, и именно она являлась главным объектом изучения. Появление в XVII в. голландцев в Японии совпало с периодом, когда медицина в Европе достигла большого прогресса. Лейден в то время был крупным медицинским центром, куда стремились попасть студенты из всех европейских стран, и японцы узнавали о новостях в медицинской области или от врачей фактории, или из голландских книг. Следует отдать должное практичности японцев — они всегда старались заимствовать у иностранцев то, что можно было с пользой применять в повседневной жизни.

До того, как европейские медицинские знания начали проникать в Японию, в стране господствовала китайская медицина (кампо игаку). В Японию эти знания попали через Корею. В трех корейских царствах — Когурё, Пэкче и Силла — широко использовались китайская медицинская литература и практика; были там и своилечебники, а когурёские врачи славились по всему полуострову.

Древняя корейская медицинская школа в немалой степени способствовала формированию японской медицины. В 458 г. когурёский врач по имени Ток Аэ поселился в г. Нанива, и его потомки и ученики еще долго практиковали в тех местах. В 593 г. при храме Ситэнъодзи в Нанива открылась лечебница. В V–VII вв. корейская медицинская школа имела в Японии несомненный приоритет перед китайской. Но постепенно японцы осознали, что истоки корейских медицинских знаний находятся в Китае. Непосредственное знакомство японцев с китайской медициной произошло в 608 г., когда в Китай прибыли японские лекари для усвоения медицинских знаний; в 623 г. они вернулись на родину с книгами и лекарствами[386].

Китайская медицина доминировала и в токугавской Японии. Но в отличии от Китая в Японии получение звания лекаря не было строго регламентировано. В Китае надо было пройти курс обучения и сдать экзамены, и только после этого можно было получить доступ к медицинской практике. В Японии же профессия врача была, скорее, наследственной, а индивидуальная квалификация часто заключалась в умении делать прижигание или иглоукалывание и прописывать лекарство. Не было никакой системы выдачи лицензий, и человек, который хотел заниматься медицинской практикой, просто объявлял себя лекарем. Но общественный статус их был высоким, поскольку, согласно китайской конфуцианской традиции, эта профессия была уважаемой. Престиж лекарей еще более возрастал, если они получали покровительство официальных лиц или даймё[387].

Интересы практики заставляли японских лекарей расширять свои знания, а доступ к европейским книгам помогал им познать устройство человеческого тела, природу болезней и открывал новые методы лечения.

Кроме книг большую роль в распространении медицинских знаний и обучении японцев сыграли врачи, состоявшие в штате фактории. Всего за время существования голландской торговой фактории в Японии побывало 150 врачей. Большая часть из них не имела высшего медицинского образования и не обладала хорошей квалификацией. Те же, кто получил образование в лучших университетах и добился успехов до поездки в Японию, оставили заметный след в развитии медицины в стране. Их имена сохранились в японской истории, а их портреты можно увидеть в музеях. К их числу принадлежал Виллем тен Рийне (1647–1700), окончивший Лейденский университет и затем учившийся в Сорбонне: это был первый врач, приехавший в Японию с университетским образованием. Он интересовался традиционной японской медициной, и благодаря его работам в Европе узнали о японских методах иглоукалывания и прижигания[388]. Немец Э. Кемпфер (1651–1716) обучался в нескольких университетах Европы, был широко образованным человеком и обладал глубокими знаниями не только в медицине. Другой немец, Ф. Зибольд (1796–1866), также получил университетское образование и, помимо медицины, имел обширные знания в области ботаники, зоологии, географии и т. д.

Первыми извлекли для себя выгоду из европейских медицинских знаний японские переводчики. Им вменялось в обязанность не только переводить, но и надзирать за голландцами. Когда кто-либо из голландцев заболевал, японцы-переводчики присутствовали при его лечении, хирургических операциях; поскольку во время всех лечебных процедур цитировались латинские названия, японцы запоминали их, что позволяло им потом изображать из себя врачей, хотя хирургия внушала им страх. Но, как ни странно, эти «врачи» имели неожиданно хорошие результаты. К ним часто обращались за помощью, и это приносило им хороший доход[389].

Первую группу японцев-переводчиков, практиковавших как врачи, называли кацупарурю (Casper-style), поскольку они обучались в Нагасаки и Эдо под руководством ученого Каспара Шамбергена, который жил в Японии в 16491651 гг. Постепенно в Японии сложились свои династии врачей со своими методами лечения. Например, Нарабаяси Тиндзан (Сингобэй) (1648–1711) создал школу медицинской практики. Он происходил из семьи переводчиков из Нагасаки. Поэтому Нарабаяси с детства обучался писать и говорить по-голландски, потом совершенствовал свои знания под руководством врачей фактории и через 20 лет получил ранг старшего переводчика. В 1691 г. он был назначен официальным врачом при бакуфу. В 1706 г. он написал два трактата, где описал свои методы хирургического лечения[390].

Профессию врача стали приобретать и люди, которые никак не были связаны со средой переводчиков. Большой известностью пользовался Арасияма Хоан (1633–1693). Он был сыном торговца из провинции Тикудзэн, обучался западному стилю медицины в Нагасаки и в 1665 г. получил свидетельство от врача голландской фактории Даниеля Буша[391].

Однако следует отметить, что, несмотря на распространение западных медицинских знаний, китайская медицина не утратила своего значения в Японии и сохраняла свое влияние в медицинской практике.

Хотя в XVIII в. медицина по-прежнему оставалась главным объектом изучения, японцы начали проявлять интерес и к другим отраслям знаний — к ботанике, астрономии, а в XIX в. — к европейской технике, технологии и методам управления. До берегов Японии добрались и западные общественно-политические идеи. Поэтому можно сказать, что школа «голландской науки» (рангаку) постепенно стала школой «европейской науки» (ёгаку). Термины «рангаку» и «ёгаку» заменили собой слово «бангаку» («наука варваров»), что свидетельствовало об уважении к западным знаниям. Рангаку переходило в разряд достойных занятий, которыми не возбранялось заниматься человеку благородного сословия.

В конце XVIII — начале XIX в. усилился интерес к западным знаниям в отдельных княжествах, главы которых пытались использовать их в чисто практических целях. Европейские знания были нужны им для того, чтобы справиться с экономическими трудностями, решить вопросы обороны и сельского хозяйства, развивать у себя в княжествах промышленные производства.

В XIX в. появилось много частных школ, где изучались западные науки; в эти школы даймё отправляли на учебу способных молодых самураев. Как правило, главным предметом в таких школах была медицина, но во многих из них программа обучения была шире. Например, Огата Коан (1810–1863) изучал медицину в Эдо и в Нагасаки у голландского врача Иоханеса Эдвина Ниемана. Вернувшись в 1838 г. в Осака, он открыл на одной из центральных улиц — Каварамати — свою школу Тэкитэкисай дзюку, где, кроме медицины, преподавали ботанику, химию и баллистику. Среди его учеников были Фукудзава Юкити (1834–1901) и Сано Цунэтами (1827–1907), будущий организатор Красного Креста в Японии[392].

Как шло освоение западных знаний в Японии в то время, можно продемонстрировать на примере некоторых княжеств.

Княжество Сага находилось недалеко от Нагасаки. Там большую роль в изучении западных наук сыграл глава этого княжества Набэсима Наомаса (1814–1871), у которого были тесные контакты с голландцами. Набэсима активно искал практическое применение в своем княжестве западным знаниям. В 1834 г. он открыл школу Рангакурё, где велось обучение западной медицине. Кроме того, он укрепил оборону побережья княжества, освоил литье, и в 1853 г. в княжестве была отлита пушка.

Многими своими мероприятиями в деле укрепления обороны княжество Сага было обязано Такасима Сюхан (1798–1866). Он унаследовал от своего отца должность городского старшины Нагасаки (матидосиёри). Такасима детально изучил европейскую военную науку, чтобы модернизировать оборону Нагасаки (защита его входила в обязанности княжества Сага). На свои собственные средства он закупил через голландцев ружья, полевые пушки и мортиры. Голландцы, жившие на о-ве Дэдзима, обучили его, как применять это оружие. Такасима изучал и западные строевые уставы пехоты и проводил артиллерийские учения. Все это он продемонстрировал бакуфу во время парада в Эдо в 1841 г.

Инициатива Такасима пришлась как нельзя кстати — бакуфу знало о печальных для Китая результатах англо-китайской опиумной войны. Поэтому бакуфу не только наградило Такасима, но и поручило ему организовать обучение пользованию этой новой западной военной техникой. Такасима Сюхан успел обучить 280 даймё и самураев, но против него ополчились те, кто с ревностью следил за распространением западных знаний. Такасима выступал и за открытие страны для более широкой внешней торговли, что тоже вызывало резкое отношение со стороны тех членов правительства бакуфу, которые ратовали за сохранение политики изоляции. Консервативная конфуцианская группировка внутри правительства добилась его высылки из Эдо; затем его посадили в тюрьму, откуда освободили лишь в 1853 г. Но его идея о необходимости овладевать западной военной техникой нашла отклик не только в Сага, но и в других княжествах[393].

Распространение и развитие западных знаний в тот период никакими репрессивными мерами остановить было уже невозможно, поскольку оно было вызвано практическими потребностями времени.

Глава княжества Сацума Симадзу Сигэхидэ (1746–1833), тесть сёгуна Иэнари, проявлял интерес ко всему спектру естественных наук. Его очень интересовали пути повышения продуктивности сельского хозяйства. Он стремился развивать производство у себя в княжестве, поощрял ремесла и расширял внешнюю торговлю. В 1771 г. с разрешения бакуфу он отправился в Нагасаки, где осмотрел голландское судно, конструкция которого ему очень понравилась. В Нагасаки Симадзу Сигэхидэ остановился в доме переводчика Имамура Гэнъуэмон (Акинори), общаясь с которым, он почерпнул много знаний о западной культуре. В 1779 г. он построил обсерваторию при астрономической школе Мэйдзикан, где велось изучение астрономии и календаря под руководством переводчика Мацумура Гэнко. Кроме того, Симадзу Сигэхидэ разбил сад с лекарственными растениями и написал книгу о птицах, в которой их названия были указаны на латыни. Он переписывался с Зибольдом, используя ромадзи — латинскую азбуку.

Следующий глава княжества Симадзу Нариакира (1809–1858) в освоении западных знаний сделал акцент на военные новшества и значительно укрепил оборону Сацума. В своей столице Кагосима он основал школу Рангаку косюдзё специально для изучения западных наук. Он не ограничился тем, что приглашал ученых к себе в княжество, а заботился о том, чтобы в княжестве были и свои кадры. Для этого он отобрал среди молодых самураев способных людей и отправил их учиться. Он построил и своего рода гостиницу для иностранцев — Гайкокудзин сэттайсё. Наконец, Нариакира создал предприятие по производству стекла — Хари сэйдзосё[394]. Можно сказать, что он смотрел далеко вперед — его целью было с помощью западной техники и технологии наладить собственное производство товаров, используя природные и сельскохозяйственные ресурсы своих владений.

В княжестве Фукуока проследить историю изучения западных наук можно после 1720 г. Сфера интересов ограничивалась двумя направлениями: как повысить продуктивность сельского хозяйства и укрепить оборону княжества.

Глава княжества Фукуи Мацудайра Ёсинага (1828–1890) был предприимчивым человеком. В его владениях тоже заботились об укреплении обороны княжества, прилагали большие усилия, чтобы поднять продуктивность сельского хозяйства. Ёсинага был заинтересован как во внутренней, так и во внешней торговле. У него были товарные склады в Нагасаки, и он успешно торговал по всей Японии бумагой, шелком, чаем, нитками и пенькой[395]. Кроме того, он заботился и о здоровье подданных. Через Хино Тэйсай (1797–1850), который обучался у Зибольда, Ёсинага узнал о вакцине от оспы. При его поддержке Хино открыл в княжестве Фукуи своего рода медицинский пункт, где делали прививки от оспы, стремясь охватить ими как можно больше жителей княжества.

* * *
Контакты с голландцами длительное время оставались для японцев единственным каналом проникновения европейских знаний в страну. Вместе с тем европейские знания и изучавшая их «голландская наука» играли немаловажную и все возрастающую роль в жизни страны. Это было вынуждено признать и бакуфу, создав в 1811 г. специальное учреждение для перевода иностранных книг (бансё вагэгоё), которое в 1855 г. было переименовано в ёгакусё, а в 1856 г. — в бансё сирабэсё. В 1839 г. группа ученых, специализировавшихся в изучении западных наук, стала называть себя банся («варварская группа»)[396].

Постепенно знание одного лишь голландского языка стало недостаточным — в Японию попадали книги и на других европейских языках. Обучение им началось в 1808 г., когда Хенрик Дёфф, директор фактории, начал давать уроки французского языка шестерым ученикам. В следующем году группа японцев приступила к занятиям русским и английским языками, и с того времени оба эти языка стали регулярно изучаться[397]. Одним из первых стал изучать английский язык потомственный переводчик из Нагасаки Нарабаяси Дзюбэй, приглашенный в 1798 г. в княжество Мито для оказания помощи в изучении западных наук.

Нельзя сказать, что европейские знания доходили до Японии в систематизированном виде. Часто информация носила отрывочный характер. Но японцы, обладая длительным опытом заимствования и практической смекалкой, смогли извлечь и применить на практике много полезного из европейского опыта. А начиная с XIX в. можно говорить о том, что добывание информации о Западе приняло целенаправленный характер. Эта деятельность приняла такой размах, что есть все основания согласиться с Д. Кином, написавшим, что «грубую ошибку совершают некоторые историки, недооценивая знание Запада в жизни Японии до прибытия Перри»[398].

К этому можно добавить и мнение Н.И. Конрада, который отмечал, «что через нагасакскую форточку все время дул свежий ветер, заносивший в Японию семена учений Дж. Бруно, Г. Галилея, И. Кеплера, Н. Коперника. С трудами этих корифеев европейской науки знакомили своих соотечественников приставленные к голландцам люди — именно те, кто по роду службы должен был знать голландский язык, т. е. переводчики и информаторы»[399].


На пути к «открытию» Японии

XIX век открыл новый этап во взаимоотношениях Японии с внешним миром. Характер внешних связей и внешней торговли Японии стал претерпевать тогда существенные изменения.

В конце XVIII — первой половине XIX в. США, Англия и Франция предпринимали неоднократные попытки добиться прекращения политики изоляции Японии, но неизменно наталкивались на противодействие бакуфу. Международная обстановка, складывавшаяся в конце XVIII в. на Тихом океане, подтолкнула бакуфу к созданию управления морской обороны, во главе которого был поставлен Мацудайра Саданобу. В сентябре 1791 г. бакуфу дало инструкции уничтожать чужестранные суда, появившиеся в японских водах, и брать в плен их экипажи[400].

Наиболее настойчиво действовали США, пославшие к берегам Японии в течение 1791–1849 гг. семь экспедиций. Однако их эскадры возвратились домой, не добившись успеха. Также безрезультатно закончились экспедиции Англии (1791, 1813–1814, 1818, 1837, 1843, 1846, 1849) и Франции (1846).

Россия, как и другие западные державы, пыталась установить дипломатические и торговые отношения с Японией. В конце XVIII в. заинтересованность России в установлении торговых отношений с Японией усилилась в связи с необходимостью снабжать население русских тихоокеанских владений продовольствием и различными товарами, доставка которых из европейской части России кругосветным морским путем или через Сибирь требовала много времени и больших расходов. Поэтому в 1792 г. в Японию было отправлено первое русское посольство во главе с Адамом Лаксманом, главной задачей которого было добиться от японского правительства открытия одного из портов для торговли с Россией. Посольство Лаксмана взяло с собой троих японцев (Кодаю, Исокити и Коити), которые по воле случая попали в Россию в 1783 г. Потерпев кораблекрушение у берегов Камчатки, они проехали через всю Сибирь и были привезены в Петербург, где Кодаю удостоился аудиенции у Екатерины II. Возвращение японцев на родину являлось прекрасным предлогом для начала переговоров.

Екатерина II отправила экспедицию А. Лаксмана от имени иркутского и колывановского губернатора И. А. Пиля, имея в виду придать этому мероприятию полуофициальный характер, чтобы не уронить свой престиж в случае отказа Японии и не возбудить подозрений Голландии относительно активизации политики России на Дальнем Востоке. Россия была тогда единственной страной, имевшей владения на побережье северной части Тихого океана и обладавшей известными силами в этом районе. «За исключением России, не существует государства, которое могло бы заставить Японию дать доступ иностранцам», — писал немецкий издатель, опубликовавший в 1777 г. рукопись Кэмпфера о Японии.

А. Лаксману удалось установить хорошие отношения не только с княжеством Мацумаэ, куда он прибыл, но и при посредничестве властей Мацумаэ с центральным правительством Японии. Россия в тогда достигла того, чего не могли добиться другие иностранные государства вплоть до «открытия дверей» Японии в 1854 г.: японские власти дали А. Лаксману разрешение на заход русского судна в Нагасаки.

Японский документ гласил:

«Доступ в Нагасаки разрешается одному кораблю великого русского государства с условием, чтобы в других местах не приставали, и с объявлением, что христианская вера не терпится в нашем государстве, а потому в продолжение посещения никакое богослужение отправлять не дозволяется; если же впредь какой-нибудь договор будет заключен, то каждое противозаконное действие, как мы уже предписали, будет запрещено. Для соблюдения сего мы передаем это удостоверение Адаму Лаксману»[401].

Вручение документа произошло 23 июля 1793 г.

Доставленные на родину экспедицией А. Лаксмана капитан корабля «Камиясу-мару»[402] Дайкокуя Кодаю и матрос Исокити 22 октября 1793 г. были вызваны в замок сёгуна в Эдо, где их подробно расспросили о пребывании в России.

Допрос происходил в присутствии сёгуна Иэнари, который сидел за бамбуковой шторой. Записи допроса сделал лекарь сёгуна Кацурагава Хосю, который и задал путешественникам наибольшее количество вопросов[403]. Кодаю так тепло отзывался о хорошем отношении к нему и к его товарищам в России, что его даже спросили, почему он так упорно добивался возвращения на родину. На это Кодаю ответил, что очень тосковал по Японии и своей семье.

После приема у сёгуна Кодаю и Исокити не только не были наказаны, как полагалось по существовавшим тогда в Японии правилам, но за «похвальное поведение» в России и привязанность к родине были даже награждены. По приказанию сёгуна им было выдано в качестве единовременной «награды правителя» по 30 рё каждому и установлена пожизненная пенсия (Кодаю — 3 рё в месяц, Исокити — 2 рё). По тому времени это была довольно большая 1 рё соответствовал стоимости годовой нормы риса на одного человека[404]. Но вернуться в родные места в провинцию Исэ им не разрешили, оставив жить в Эдо. Их строго предупредили, что они не должны рассказывать никому что бы то ни было о чужих странах. Однако в дальнейшем Кодаю, по-видимому, разрешили общаться с рангакуся. Кодаю умер в 1828 г.; сведений о дальнейшей судьбе Исокити пока обнаружить не удалось.

По ряду причин царское правительство не воспользовалось сразу разрешением, полученным А. Лаксманом. Велась длительная ведомственная переписка о снаряжении экспедиции в Японию и об организации акционерной компании для торговли с ней. Внимание России отвлекали и европейские дела — организация коалиции, направленной против революционной Франции, и раздел Польши в 1795 г.

В ноябре 1796 г. умерла Екатерина II. Ее распоряжение об отправке в Японию казенного или купеческого судна с товарами не было выполнено. Непростительная медлительность русских властей свела на нет положительные итоги миссии А. Лаксмана. Когда 26 сентября 1804 г. в Нагасаки прибыл специальный посол Н. П. Резанов, он получил от японского правительства письменный отказ установить отношения с Россией.

Неудача посольства Н. П. Резанова объяснялась несколькими причинами. Одна из них — изменение внутриполитической обстановки в стране. Правительство опасалось, что уступка, сделанная России, создаст прецедент для других держав и приведет к отмене политики изоляции, за которую оно цеплялось как за одно из средств борьбы с растущим оппозиционным движением. Отрицательную роль сыграли и голландцы, всячески заинтересованные в сохранении своей монополии на импорт европейских товаров в Японию и экспорт японских изделий в Европу. Р. Хильдрес, американский автор, еще в конце XIX в. отмечал, что причиной неудачи посольства Н. П. Резанова было противодействие голландцев.

Подтверждением этого является и докладная записка министра коммерции Н. П. Румянцева Александру I «О торге с Японией», которая хранится в Архиве внешней политики Российской империи. Негативно на результатах переговоров сказалось и то обстоятельство, что в качестве переводчика выступал глава голландской фактории X. Дёфф[405].

Некоторые представители самурайской интеллигенции критиковали правительство, указывая, что, отменив лицензию, выданную А. Лаксману, оно обмануло русских. Да и японское купечество было заинтересовано в торговле с Россией.

Следует отметить, что Россия не прибегала к военному нажиму, чтобы добиться установления дипломатических и торговых отношений с Японией. Во время пребывания посольства Н. П. Резанова в Японии было получено много интересных сведений о стране, собрана коллекция флоры, фауны, изделий ремесла, одежды и утвари. Но главным было установление личных контактов, что способствовало взаимному ознакомлению и сближению двух соседних народов. Трудолюбие и скромное поведение русских матросов в Нагасаки произвели хорошее впечатление на японцев.

Конец ХVIII и начало XIX в. были временем, когда в Японии шли дебаты о формах внешних сношениях. Тогда стали широко использоваться два термина — цусин и цусё. Еще в 30-е гг. XVII в. правительство установило две категории внешних сношений: цусин — дипломатические отношения и цусё — торговые отношения. Японские власти активно оперировали этими двумя категориями традиционно поддерживаемых отношений. Например, отказ Н. П. Резанову сопровождался ссылкой на то, что торговые отношения Японии ограничиваются Голландией и Китаем[406].

Тогда же, в самом начале XIX в., появился термин «са коку» — «страна на цепи». Пока точно не известно, когда он стал использоваться на практике. Во всяком случае, в документах бакуфу он появился в 50-е гг. XIX в., но употреблялся редко. В настоящее время он практически не используется японскими учеными.

Термин «сакоку» появился при следующих обстоятельствах. Переводчик с голландского из Нагасаки по имени Сидзуки Тадао сократил название одного трактата, поскольку оно было слишком длинным. Делая перевод, он использовал иероглифы «куни-о тодзасу» («закрыть страну»), сделал инверсию, и получился неологизм «сакоку». Трактат, который представлял собой отрывок из книги Э. Кемпфера «История Японии», стал называться коротко — «Сакоку рон». Это было как раз в то время, когда в стране шли дебаты по поводу внешних сношений, и, в частности, разрешить ли русским торговлю с Японией. Э. Кемпфер выступал против расширения торговых связей Японии, в частности, с Россией.

Интересно, что в оригинале текста не было фразы, которая послужила источником слова «сакоку». Дело в том, что текст на голландский язык перевели с английского, а на английский — с немецкого. Фраза «to keep it shut up» в немецком варианте отсутствовала[407].

* * *
В начале XIX в. экспансия западных стран на Дальнем Востоке усилилась. Главную роль играла тогда Англия, обладавшая самым крупным военно-морским и торговым флотом. Победа Англии над Китаем в «опиумной войне» 1839–1842 гг. произвела в Японии огромное впечатление.

Несколько ранее, в 1825 г., бакуфу издало указ, известный как «Утихараи рэй» («Указ об изгнании»), где предписывалось независимо от обстоятельств обстреливать иностранные суда при их приближении к японским портам, а иностранцев, высаживающихся на японскую территорию, убивать. Однако события в Китае вынудили бакуфу значительно смягчить меры по отношению к иностранцам из-за опасения спровоцировать нападение со стороны западных государств, прежде всего англичан[408]. В июле 1842 г. был издан новый указ, где говорилось, что прибывшие в какой-либо японский порт иностранные суда надо снабжать водой и продовольствием, а затем уже требовать их ухода, и лишь в случае, если они не уйдут, подвергать их обстрелу.

Параллельно были предприняты новые усилия по укреплению обороны страны. В 1848 г. даймё получили разрешение строить суда водоизмещением свыше 500 коку, что было официально запрещено в 30-е гг. XVII в.

В условиях нараставшего политического кризиса в июле 1853 г. у берегов Японии в Эдоском заливе появилась американская эскадра, состоявшая из четырех военных кораблей. Возглавлявший ее коммодор М. Перри потребовал открыть переговоры на основе предложений президента Филмора, изложенных в привезенном им письме на имя правителя Японии.

Прибытие военной эскадры вызвало замешательство властей. Чиновники бакуфу пытались уговорить Перри перенести переговоры в Нагасаки, но тот отказался. С отрядом из 370 моряков он высадился на берег и вручил представителям бакуфу послание Филмора.

Чиновники, ссылаясь на болезнь сёгуна и трудность вопроса, просили отложить переговоры до будущего года и прийти за ответом в Нагасаки. Поскольку у экспедиции были и другие задачи, Перри заявил, что придет на следующий год с еще более сильной эскадрой, что свидетельствовало о намерениях американцев добиться «открытия» Японии силой.

13 февраля 1854 г. эскадра Перри вновь появилась в Эдоском заливе. В ее составе было девять судов, вооруженных 250 пушками, команда которых состояла из 1800 чел. Перри сопровождал свои требования угрозами, пугая японцев тем, что американский флот подойдет к Эдо. 8 марта 1854 г. на берег высадились 500 вооруженных американских моряков. Под дулами пушек 31 марта в Канагава состоялось подписание первого японо-американского договора, названного «договором о мире и дружбе». Согласно ему, американские суда получили право на заход в порты Симода и Хакодатэ; на американских граждан, временно проживавших в Симода и Хакодатэ, не распространялись ограничения, которым подвергались голландцы и китайцы в Нагасаки — американцы не желали, чтобы их ставили в одинаковое положение с ними[409].

Английский посланник Р. Олькок (1809–1897), который был в Японии в 18591862 гг., в своих воспоминаниях заметил, что японцы шли на уступки американцам, реально осознавая свою невозможность противостоять их требованиям: «Отчет Чрезвычайной Миссии Пэрри показывает японских правителей в критическом положении, под давлением внезапной угрозы, к которой они оказались абсолютно не готовы. Казалось, было лишь две альтернативы: подчинение силе иностранных держав, приход которых казался роковым для их священной страны, или же сопротивление с оружием в руках. Японцы в этих условиях выбрали то, что выбрала бы любая европейская страна под давлением превосходящей силы. Они пошли на переговоры и заключили сделки, потому что чувствовали, что они не готовы сражаться»[410].

В августе 1853 г. в гавань Нагасаки вошла русская эскадра. Вице-адмирал Е. В. Путятин возглавлял русскую миссию, которой было поручено установить торговые отношения с Японией, не нарушая законы страны, «миролюбивыми мерами». Россия просила выделить несколько гаваней для торговли и разрешить судам заходить в порты, если им будет необходимо пополнить свои припасы и совершить текущий ремонт. В послании японским властям подчеркивалось, что установление отношений с Россией не нанесет ущерба Японии, что «Россия по соседству своему более, нежели другая держава, имеет право на подобные мирные и обоюдополезные отношения»[411].

Учитывая важность миссии, Министерство иностранных дел подготовило для Е. В. Путятина подробную инструкцию, где говорилось и о методах ведения переговоров: «…воздерживаться от всяких неприязненных действий, не выходить за границы мирных и дружеских отношений…», но при этом предписывалось сохранять честь и достоинство России.

Но заключить тогда договор не удалось. Началась Крымская война, и бакуфу учитывало этот неблагоприятный для русских фактор и затягивало переговоры с ними. В связи с угрозой нападения англо-французской эскадры на русское Приморье в апреле 1854 г. Е. В. Путятину пришлось покинуть Нагасаки.

В таких неблагоприятных условиях заключение договора становилось для России жизненной необходимостью, ведь это обеспечило бы нейтралитет Японии, столь важный для России в период Крымской войны. Американские, голландские, английские и французские корабли, прибывавшие в Японию из Шанхая, привозили газеты и сообщения телеграфных агентств о неудачах русской армии в Крыму. Это учитывали и японцы, понимая, что Россия еще долгое время не сможет посылать свои военные корабли к берегам Японии.

Несмотря на многочисленные трудности и испытания, неблагоприятную международную атмосферу вокруг России, гибель фрегата «Диана», всяческое затягивание переговоров с японской стороны, Путятин проявлял такт, благоразумие, терпение, твердость, настойчивость, уважение к законам и обычаям Японии и сумел выполнить возложенную на него миссию — 7 февраля 1855 г. в городе Симода был подписан первый русско-японский трактат, установивший межгосударственные отношения между Россией и Японией. Договор был составлен на русском, японском, голландском и китайском языках. Подготовка текста велась на голландском языке, официальным считался текст на голландском языке. Перевод на русский язык был выполнен капитан-лейтенантом К. Н. Посьетом, входившим в состав посольства.

Оригинал трактата на русском языке не сохранился, он сгорел во время бомбардировок Токио в 1945 г. Фотографии трактата между Россией и Японией хранятся в архиве Токийского государственного университета.

Вариант перевода текста на японский язык имел смысловые отличия от текстов на голландском и русском языках, что впоследствии и привело к сложностям в трактовке территориальных вопросов. Согласно статье 2 «Трактата о торговле и границах, заключенного между Россиею и Япониею», вопрос о границах определялся следующим образом: «Отныне границы между Россией и Японией будут проходить между островами Итурупом и Урупом. Весь остров Итуруп принадлежит Японии, а весь остров Уруп и прочие Курильские острова к северу составляют владения России. Что касается острова Крафто (Сахалина), то он остается неразделенным между Россией и Японией, как было до сего времени»[412].

Бакуфу открывало для русских порты Нагасаки, Хакодатэ и Симода и разрешало пребывание русского консула в одном из них. По мнению Путятина, в тех критических для России условиях более выгодного договора добиться было невозможно.

За подписание Симодского трактата Е. В. Путятину был пожалован титул графа, свидетельство об этом хранится в Отделе письменных источников Государственного исторического музея. На гербе Е. В. Путятина изображен щит, который поддерживают: справа русский офицер с флагом чрезвычайного посольства, слева — японский солдат. Под щитом на серебряной ленте девиз, написанный черными буквами: «Не Нам, а Имени Твоему»[413].

Спустя несколько лет и японская сторона отметила заслуги Путятина. В 1879 г. в Петербург пришло известие, что император Мэйдзи пожаловал Путятину Орден Восходящего Солнца первой степени, награда была вручена в 1661 г.[414] К этому следует добавить, что во время первой встречи Путятина с уполномоченными бакуфу он получил в подарок меч, а мечи почитались в Японии как величайшая драгоценность. И поскольку мечи запрещалось вывозить из страны, русские расценили этот подарок как хороший знак, т. к. подарок был официальным. Этот меч, невольный свидетель истории, теперь хранится в Эрмитаже.

Крымская война и агрессивные действия англо-французской эскадры на Тихом океане задержали обмен ратификационными грамотами Симодского трактата — это произошло лишь 25 ноября 1856 г. А 5 апреля 1867 г. Сенат постановил опубликовать Симодский трактат, все формальности для вступления его в силу были выполнены.

Сравнивая поведение американцев и русских, японский историк Токутоми Сохо отмечал:

«Русский посол, уважая древние законы Японии, пытался словами убедить японцев. Коммодор Перри с самого начала старался угрозами и демонстрациями напугать японцев и был готов прибегнуть… к вооруженной силе»[415].

К этому можно добавить и высказывание Д. Ленсена, американского специалиста по русско-японским отношениям, который подчеркивал, что Россия не хотела обращаться к оружию для установления отношений с Японией, и «когда, наконец, отношения между ними были установлены, то это произошло без применения силы»[416].

Пребывание русских в Японии было омрачено одним событием. В результате землетрясения русские лишились фрегата «Диана», на котором они прибыли в Японию. Несмотря на сложности в русско-японских отношениях, в которых не последнюю роль играли интриги европейских держав, японцы сочувственно отнеслись к постигшему русских моряков несчастью. Несмотря на то, что японцы сами сильно пострадали от землетрясения, они снабжали русских продовольствием и одеждой. Е.В. Путятин сообщал в Морское министерство следующее:

«Не могу умолчать о готовности японцев оказывать нам всякое пособие и снабжать нас всем необходимым. Присланные немедленно от правительства чиновники искренне сочувствовали нашему несчастью, устраивал и наскоро дома, чтобы прикрыть нас от суровости зимнего времени, и всеми мерами старались облегчить наше положение. Устроившись окончательно в порте Хэда, мы получили: много подарков от японского правительства, принявшего на свой счет переезды и содержание наше в продолжение первых десяти дней нашего бедствия».

Японская сторона обязалась помогать русским рабочей силой и необходимыми для постройки нового судна материалами. Строительство русского судна в Хэда представляло для японцев счастливый случай на практике познакомиться с техникой европейского судостроения. Надо сказать, они оказались прилежными учениками. За работой наблюдали два чиновника, которые записывали, что делалось каждый день, с приложением рисунков и обозначением русского названия каждой детали. Также поступали и мастеровые: у каждого из них была книжечка, куда они срисовывали все то, что в данный день изготовляли. Многое для них было в новинку — например, токарный станок. Ничего не знали японцы и о технике выгонки смолы и сначала не понимали, для чего она нужна.

14 апреля 1855 г. шхуна, названная в честь деревни «Хэда», была спущена на воду. 28 апреля Путятин и часть команды покинули Японию. Постройка шхуны продолжалась два с половиной месяца и обошлась в 21 252 руб. 75 коп. серебром. В этот счет японцы включили оплату труда мастеровых, плату за лес, медь, железо. Все расходы, понесенные японской стороной, были возмещены царским правительством[417].

За время пребывания русских в Хэда при их помощи были заложены еще три шхуны. Всего в 50-х гг. XIX в. по образцу шхуны «Хэда» было построено шесть судов[418].

50-е годы XIX в. открыли новый период в отношениях Японии с иностранными государствами. Следует иметь в виду, что до того времени в Японии не было никакого специального органа, ведавшего сношениями с иностранцами. Во времена правления Иэясу эту функцию выполняли преданные ему вассалы. Один из его ближайших приближенных, Хонда Масадзуми, был своего рода советником по внешним делам. Иэясу привлекал к дипломатическим делам и дзэнских монахов. Монах Судэн служил при сёгунах Иэясу, Хидэтада и Иэмицу. После его смерти роль монахов в дипломатии упала, и за ними сохранилось лишь составление документов. В 1634 г. внешние дела поручили Совету старейшин.

Постепенно роль советников по внешним делам перешла к конфуцианским ученым, хотя опытом дзэнских монахов не пренебрегали. Внешнеполитическим советником при сёгуне некоторое время был Хаяси Радзан. В 1709–1716 гг. эти дела прибрал к своим рукам Араи Хакусэки, но при сёгуне Ёсимунэ Хаяси довольно быстро возвратил себе эти функции и отменил все сделанные Араи изменения.

Совет старейшин и ученые-конфуцианцы из семьи Хаяси представляли своего рода центр внешней политики бакуфу. Туда стекались все сведения, оттуда исходили директивы.

В 1858 г. было создано гайкоку бугё (ведомство по иностранным делам), но оно не было самостоятельным, а действовало при родзю. Тогда же бакуфу поручило Хаяси Акира (Фукусай), который в 1858 г. стал ректором Сёхэйко, собрать все документы, касавшиеся внешних сношений Японии до прибытия Перри. Получился 631 документ, которые, по мнению Р. Тоби, в их совокупности можно назвать «дипломатией Токугава»[419].


Глава 6 Закат эпохи Токугава

Настоящее бывает следствием прошедшего.

Чтобы судить о первом надлежит вспомнить последнее.

Н. М. Карамзин

Кризисные явления в социально-экономической сфере

Кризисные явления в социально-экономической сфере стали проглядываться уже в начале XVIII в., а во второй половине обозначились вполне отчетливо. Финансовое положение страны было стабильным лишь при первых трех сёгунах, а потом расходы начали превышать доходы, что приводило к необходимости проводить такие непопулярные меры, как повышение налогов, перечеканка монет, и влекло за собой рост цен, усиливало нестабильность и вызывало социальный протест.

Первым сёгуном, попытавшимся преодолеть социально- экономические трудности, был Ёсимунэ, который правил в 1716–1751 гг. Он успешно провел целый ряд мероприятий, получивших название реформ годов Кёхо (1716–1736).

Начиная со второй половины XVIII в. в социально-экономическом положении страны происходили большие изменения — в деревне активно развивались товарно-денежные отношения, что способствовало расслоению среди крестьян и усилению имущественного неравенства. Рынок рабочей силы был узок, поэтому и в городе не всегда было можно найти работу. Но тогда же шло развитие ремесленного производства, многие княжества создавали у себя монополии, энергично развивало свою деятельность купечество. Но это, в свою очередь, обостряло отношения между ним и крестьянами, занятыми в сфере товарной экономики, поскольку купцы, объединенные в гильдии, имели возможность диктовать цены. Узость внутреннего рынка мешала дальнейшему развитию предпринимательской деятельности.

Кроме того, на страну обрушивались стихийные бедствия: землетрясения, наводнения, тайфуны, что приводило к неурожаям, голоду и к волнениям крестьянской и городской бедноты. В 1786 г. произошло 57 крестьянских волнений, в 1788 г. — 117, мощные бунты сотрясали Эдо, Осака и другие крупные города.

Финансы были расстроены, государственная казна пуста. Самураи, которым все чаще задерживали выдачу рисовых пайков, оказались в долгу у ростовщиков. Бегство крестьян из деревень и княжеств снижало доходы даймё. Оно приняло такие формы, что появились пустующие деревни.

Для второй половины XVIII в. были характерны произвол властей, взяточничество, казнокрадство, роскошь, разврат, фаворитизм — как при дворе сёгуна, так и в большинстве княжеств.

В конце XVIII в. были проведены мероприятия, известные как реформы годов Кансэй (1787–1793). Их осуществлял Мацудайра Саданобу в период правления сёгуна Иэнари. При их проведении за образец были взяты мероприятия сёгуна Ёсимунэ.

Мацудайра, как и Ёсимунэ, повел политику экономии и сокращения государственных расходов. Он строго наказывал как чиновников, виновных во взяточничестве, так и взяткодателей. Он обязал купцов, кредитовавших самураев в счет рисовых пайков и выдававших им авансы под высокие проценты, снизить эти проценты. Даймё были обложены специальным налогом в пользу бакуфу; их заставили создавать рисовые запасы на случай неурожаев.

Сёгунской администрации пришлось выделить средства на улучшение положения в деревне и принять меры, способствовавшие увеличению сельского населения. Чтобы избежать новых крестьянских восстаний, Мацудайра Саданобу несколько улучшил положение крестьян. В частности, он облегчил и частью даже отменил трудовую повинность крестьян на государственных работах, улучшал ирригационные и дренажные системы, чтобы увеличить урожаи, всячески старался развивать сельское хозяйство. В интересах даймё он в 1790 г. издал указ о возвращении в деревни крестьян, в частности из Эдо.

Еще до начала реформ в 1788 г. бакуфу пыталось наладить более тесные связи между финансовым ведомством и богатыми купцами Эдо. Оно надеялось использовать их средства и отдать в их ведение рисовый и денежный рынки. В том же году бакуфу просило купечество выделить денежные средства на ремонт императорского дворца в Киото. Позже бакуфу предоставило менялам выгодные условия, чтобы привлечь их в Эдо и, расширяя сети меняльных контор, поднять финансовый статус города.

Вряд ли можно назвать эти реформы успешными — бакуфу лишь на время отдалило свой конец. Кризис японского общества находился в стадии вызревания, о его наличии свидетельствовали многие признаки —поднимал голову императорский двор, бакуфу теряло былую силу и авторитет, оставались и нарастали проблемы в области сельского хозяйства, сокращалась финансовая база сёгуната, теряло свою былую роль самурайское сословие, падали его моральный дух и воинское искусство, возродить этот социальный слой в былом виде было уже невозможно. Появилось множество ронин — самураев, потерявших своих хозяев. Они составили своеобразный деклассированный слой, недовольный своим положением и принимавший участие в бунтах и восстаниях. Ронин превратились в одну из сложных социальных проблем эпохи Токугава.

Мацудайра Саданобу удалось сбалансировать бюджет бакуфу, но его политика вызвала нарекания и недовольство со стороны различных социальных слоев населения страны: купцы были недовольны, что бакуфу препятствовало спекулятивным сделкам, списало долги хатамото и гокэнин; даймё были недовольны добавочным налогом. У Мацудайра Саданобу было много недругов и среди тех, кого он наказал за коррупцию и уволил с государственной службы. В конце концов, он был удален из правительства в 1794 г.

Через полвека была сделана еще одна, третья, попытка справиться с кризисной ситуацией в стране. Речь идет о реформах годов Тэмпо (1841–1843). Их проводил родзю Мидзуно Тадакуни, который фактически правил при сёгуне Иэёси. В своей основе эти реформы повторяли мероприятия, проводившиеся в годы Кёхо и Кансэй. Часть мер касалась укрепления самураев как воинского сословия, вновь делалась попытка улучшить их материальное положение за счет четвертого сословия. Опять шло наступление на роскошь, с целью экономии средств запрещалось проводить празднества, было запрещено курение, введена цензура на книги. Но эти меры не принесли заметных результатов.

Следует отметить, что в этот период стало окончательно ясно, что кризис носил системный характер. Сложившаяся административная структура нуждалась в коренной реорганизации, правительство было не в состоянии держать в покорности ни строптивых даймё, ни крестьян, ни экономически окрепших купцов. Торгово-предпринимательская деятельность последних в те годы была весьма активной. Еще шире развернуть ее мешала существовавшая политическая система, пытавшаяся загнать деятельность купечества в определенные рамки. Не случайно основные мероприятия реформ годов Тэмпо были направлены против четвертого сословия.

Во вступлении к указам 1841 г. о реформах от имени императора говорилось:

«Эти политические мероприятия — наша воля, воля потомка великих предков. Желаем, чтобы они не противоречили духу реформ годов Кёхо и Кансэй и чтобы все подданные наши приложили силы свои к их осуществлению».

Первый указ касался введения режима экономии, развития военного искусства и надзора за нравами.

Второй указ касался крестьян. Им запрещалось переселяться на жительство в Эдо; тех же, кто находился в Эдо (за исключением имевших постоянную работу и семью), предписывалось возвратить в деревню. Предлагалось определять точные сроки проживания крестьян, приезжавших в Эдо на заработки, а по истечении этих сроков незамедлительно отправлять их на родину[420].

Третий указ касался оказания помощи даймё и хатамото, которые находились в стесненном материальном положении. Правительство аннулировало половину их долгов, а остаток разрешило погашать в рассрочку без процентов. Хатамото и гокэнин должны были оплачивать только те долги, которые были сделаны ими у своих постоянных кредиторов. В Эдо на улице Саруямати была открыта кредитная контора, где им предоставлялись ссуды.

Четвертый указ объявлял о роспуске всех кабунакама. Но здесь правительство потерпело полное поражение и продемонстрировало свое бессилие перед экономическим могуществом торгово-предпринимательских кругов. Кабунакама приобрели такое влияние, что бакуфу оказалось не по силам регулировать их деятельность. С конца XVIII в. эти объединения торговцев охватывали все виды производства и торговли, диктовали цены в городе и деревне, спекулировали в годы неурожаев на рисе и других продуктах. Они были полными хозяевами рынка, контролировали почти все производство товарной сельскохозяйственной продукции в районах Канто и Кинки и ее переработку, чем вызывали недовольство со стороны крестьян, которые сами стремились к активной рыночной деятельности. Были даже крестьянские восстания, направленные против кабунакама. Недовольны ими были и городские низы, страдавшие от высоких цен.

Следует отметить, что деятельность кабунакама не отвечала и интересам появившихся новых слоев купечества, связанных с промышленным производством в деревне. Их деятельность наталкивалась на монопольные права кабунакама, и особенно крупных купцов трех главных городов, занятых в основном в сфере обращения.

Указ о роспуске кабунакама фактически допускал свободу торговли, но это не привело к снижению цен, а, наоборот, вызвало хаос на рынках. В 1842 г. последовал указ о запрещении всяких торговых корпораций, о ликвидации процентов на долги хатамото и гокэнин. Четвертое сословие ответило на этот указ правительства открытым саботажем. Так, фудасаси закрыли значительную часть своих контор. В сентябре 1843 г. Мидзуно Тадакуни был вынужден уйти в отставку. Указ о роспуске кабунакама остался большей частью на бумаге, а в 1851 г. он был окончательно отменен, что лишний раз продемонстрировало рост экономических позиций торговцев и неспособность властей найти разумный выход из сложившейся кризисной ситуации.

О слабости и бедственном материальном положении бакуфу свидетельствовал и указ о возвращении бакуфу даймё и хатамото всех земель в радиусе 10 ри вокруг Эдо и Осака, которые впредь должны были находиться под его непосредственным управлением. Это объяснялось тем, что земли во владениях бакуфу были истощены (а следовательно, и взимавшаяся подать была невысока), разбросаны по разным местам, а концентрация земельных владений смогла бы в значительной степени укрепить правительство как в экономическом, так и в военном отношении.

Даймё и хатамото резко воспротивились этому плану и добились того, что указ был отменен[421].

Можно сказать, что реформы закончились полным провалом, ничего не изменив ни в политическом, ни в экономическом положении бакуфу, а лишь продемонстрировав его слабость и вызвав недовольство всех социальных слоев.

Административные реформы, касавшиеся финансовой и военной сфер, провели у себя и некоторые княжества, где они были доверены способным представителям самураев низших рангов. При проведении реформ даймё прибегали к финансовой помощи торговцев; так, в Сацума пользовались кредитами осакских купцов. Наиболее удачно реформы прошли в юго-западных княжествах, где поощрялось знакомство с западными знаниями. С помощью книг там шло заимствование и внедрение иностранной промышленной техники.

В отличие от бакуфу княжествам в результате реформ удалось укрепить свою финансовую базу, увеличить промышленное производство, а также укрепить обороноспособность. В качестве примера можно привести княжество Сацума. Его глава — Симадзу Нариакира — регулярно получал информацию об обстановке за рубежом через королевство Рюкю, с которым вел нелегальную торговлю. Он был хорошо осведомлен о международном положении, поощрял знакомство с западной культурой, оказывал поддержку рангакуся («голландоведам») и уделял особое внимание пополнению и укреплению вооруженных сил. В 1853 г. на территории своей резиденции в Кагосима он построил текстильную фабрику, отражательную и доменную печи, организовал производство стекла, серной и азотной кислот, телеграфной аппаратуры, пороха из хлопка. Он же первым приступил к строительству военно-морских судов.

Сацума получало большие доходы, организовав у себя княжеские мануфактуры по производству сахара, смолы, растительного масла, шафрана, киновари. При сбыте продукции прибегали к содействию торговцев. Подсобные домашние промыслы и товарное производство развивались под контролем властей княжества. Характерно, что на протяжении всего периода Токугава там не случилось ни одного крестьянского восстания.


Движения социального протеста

В эпоху Токугава в Японии произошло более 2500 крестьянских выступлений. В ее первой половине они проходили в форме сопротивления увеличению налогового бремени и обычно организовывались деревенской администрацией. С середины периода крестьянские выступления сделались более мощными. Их поднимали сами крестьяне, из их среды выдвигались и их руководители. Крестьяне выступали не только против чиновников, но и против купцов и привилегированной деревенской верхушки. В конце эпохи Токугава размах крестьянского движения создавал серьезную угрозу властям, которые были вынуждены использовать в больших масштабах военные силы для его подавления.

Вот данные о крестьянских восстаниях в период Токугава, которые приводит японский историк Аоки Кодзи[422]:


Крестьянские выступления в период 1601–1867 годов

Крестьянское движение было формой социального протеста. Крестьяне научились защищать свои собственные интересы, отстаивая достигнутый уровень жизни и возможность самим участвовать в экономической жизни страны. Они играли активную роль в происходящих социально-экономических изменениях в японском обществе.

После того как у них отобрали оружие, крестьяне перешли к петиционным формам протеста. Главной просьбой при обращении к властям было снижение налогов. Как форму протеста крестьяне использовали и бегство в другое княжество или в город.

Требования крестьян отражали интересы всех слоев деревни. Среди них были: снижение налогов и арендной платы; отмена новых податей, трудовой и гужевой повинностей; отказ от рыночных монопольных цен на рис и хлопок; ликвидация откупной системы и княжеских монополий; предоставление крестьянам права самим выходить на рынок и продавать продукты. Кроме того, крестьяне требовали наказывать злоупотребления должностных лиц, заменять и выбирать уездных чиновников, не допускать самоуправства самураев.

В XVII в., когда часто практиковались переселения даймё на новое место (особенно часто это случалось при первых трех сёгунах), крестьяне активно протестовали против этого, поскольку новые даймё вводили и новые налоги.

Первая половина XVII в. была отмечена двумя мощными крестьянскими выступлениями, одно из которых во многом определило политику правительства в отношении иностранцев. Восстание, которое произошло на о-ве Амакуса, было быстро подавлено, но уцелевшие его участники присоединились к восставшим в районе Симабара на о-ве Кюсю. До сих пор среди историков идет спор о характере Симабарского восстания (1637–1638) — что послужило его непосредственной причиной: налоговый гнет или гонения на христиан? Во всяком случае, на знаменах восставших были христианские эмблемы, а руководил восстанием ронин, обращенный в христианство.

Но скорее всего Симабарское восстание было вызвано жестокостью нового даймё Мацукура Сигэхара (даймё Тэрадзава Кататака из Амакуса тоже отличался жестокостью). Глава голландской фактории на о-ве Хирадо Кукебакер в своем сообщении об этом восстании указывал, что большинство вассалов прежнего даймё Симабара, Арима, не последовало за ним на новое место. Лишенные своих самурайских доходов, они формально превратились в крестьян, но по-прежнему хорошо владели оружием. Новый даймё довел их обложение, как и всех крестьян, до чудовищных размеров, что, по мнению Кукебакера, и привело к восстанию.

Мацукура Сигэхара отбирал у крестьян весь рис «до последнего зернышка». Кроме того, он применял к неплательщикам жесточайшие наказания, бросал в тюрьмы их жен и дочерей, которые часто умирали под пытками. Он первым применил изуверскую казнь мино одори («танец соломенного плаща»), при которой поджигался соломенный плащ, надетый на связанного крестьянина. А непосредственным поводом к выступлению послужила пытка, которой один из чиновников даймё подверг дочь крестьянина на глазах отца. Тот не вынес этого зрелища и убил чиновника.

Симабарское восстание оценивается в японской историографии как самое крупное выступление в эпоху Токугава. В материалах, основанных на хронике даймё Мацукура, показано, что всего в боевых действиях приняли участие 23 888 крестьян, из них 11 552 женщины; помощь им оказали 3783 крестьянина, в том числе 1720 женщин. Вместе с крестьянами с о-ва Амакуса, о которых таких детальных данных в этой хронике не содержится, всего в старом замке Хага (в районе Симабара), который захватили восставшие, сосредоточилось более 30 тыс. чел.

Поначалу у восставших было очень мало оружия, но они добыли его в бою у самураев. Власти были застигнуты врасплох, сам даймё Мацукура согласно системе санкин котай находился в Эдо. Власти соседнего княжества, к которым вассалы Мацукура обратились за помощью, отказались ее оказать без специального указа бакуфу — отправлять войска за пределы княжества даймё не имели права.

Пять месяцев восставшие противостояли правительственным войскам. Подавить восстание и сломить сопротивление помогли голод (у осажденных закончилось продовольствие) и артиллерия голландского флота. Все, кто укрывался в замке Хага, были перебиты. По официальным данным, потери правительственных войск составили 13 тыс. чел., но фактически они, видимо, были гораздо больше[423]. Был наказан и даймё Мацукура Сигэхара — его лишили владений за «неумелое» управление княжеством.

Участники крестьянских выступлений обычно вооружались бамбуковыми пиками и шестами, камнями, косами, кольями, лопатами, мотыгами, топорами, а иногда и огнестрельным оружием. В обеспечении повстанцев продовольствием, как правило, принимала участие вся деревня. Существовал даже специальный символ восстаний — знамя из соломы, которое крестьяне несли впереди. Крестьянские выступления подавлялись войсками правительства или княжеств. Закон предусматривал жесткие меры наказания, прежде всего, руководителей. Поэтому крестьяне в прошении располагали подписи по кругу, делая приписку «а вожаков у нас нет никаких».

Наибольший размах крестьянские выступления приобрели в 80-е гг. XVIII в., отмеченные неурожаями и голодом. Положение крестьян ухудшилось, что усилило их бегство в города, несмотря на законы, запрещавшие покидать деревню. В первой половине XVIII в. сёгунат издал несколько указов о «чистке» городов от беглых крестьян, что свидетельствовало о неблагополучии в деревне. Тогда же произошло и много восстаний городской бедноты, которые вызывались ростом цен на рис.

В 1737–1739 гг. прошли бунты горняков на рудниках Икуно, принадлежавших сёгунату. Причина заключалась в повышении цен на рис и снижении заработков. Пришлось вызывать войска из соседнего княжества. Бунт был подавлен, а 32 его зачинщика брошены в тюрьму.

В неурожайный 1732 г. произошел голодный бунт в Эдо. Жители громили склады и дома рисоторговцев. Это был один из первых крупных бунтов городских низов в эпоху Токугава. Грандиозный голодный бунт, когда отчаявшийся народ стал громить рисовые склады и дома богачей, произошел в Эдо и в мае 1787 г.; он продолжался пять дней. Официальные лица из 90 деревень, местные купцы, кредиторы, торговцы шелком сообщали о большом ущербе, причиненном их домам, лавкам и складам. Историки называют этот бунт самым крупным событием в Эдо со времени его основания.

Крупные крестьянские восстания произошли в провинции Дэва и в княжестве Айдзу. В Дэва (близ города Ямагата) из-за наводнения и плохого урожая в 1745 г. положение в деревне стало ухудшаться. 1746 г. оказался также неурожайным, и к весне 1747 г. все запасы риса у крестьян закончились. В мае крестьяне 33 деревень подняли восстание и выдвинули 15 требований, наиболее важными из которых были:

1) в случае обложения в деньгах, определять цену на рис в соответствии с ценами ближайших районов;

2) упразднить подушную подать как несправедливую;

3) прекратить тяжелую для крестьян гужевую повинность;

4) отменить запрет на сбор корней и сосновых шишек;

5) отменить обычай неофициальных посещений старост чиновниками, расходы по угощению которых несут крестьяне;

6) разрешить продажу топлива в городе Ямагата.

Эти требования показывают известную связь крестьян с городским рынком и их стремление самим, без посредников, заниматься торговлей.

Власти обещали удовлетворить требования крестьян и выдать им рис и деньги. Поверив обещаниям, восставшие вернулись в свои деревни, после чего началось расследование дела: аресты зачинщиков и пытки. Вожаков восстания приговорили к смерти, остальных — к различным наказаниям.

Восстание в княжестве Айдзу 1749 г. также возникло из-за неурожая и голода. Власти дали обещание снизить налоги наполовину, и крестьяне разошлись по домам. Но вместо выполнения обещаний последовала чрезвычайно жестокая расправа — трое были четвертованы, двое сожжены, трое обезглавлены, а всего было подвергнуто наказанию 229 чел.[424]

* * *
К концу эпохи Токугава и крестьяне, и горожане имели длительную традицию коллективной борьбы с властями. В годы Тэмпо (1830–1843) в Японии произошло много городских волнений, что было вызвано неурожаями, из-за которых резко подскочили цены на рис. Неурожай охватил даже провинцию Оми, откуда рис всегда вывозили. В документах зафиксировано 69 беспорядков по всей стране, из них в Осака произошло восемь; в Эдо в 1833 г. беспорядки возникали дважды. Но особенно большие, невиданные по своим масштабам волнения произошли в Эдо в 1836–1837 гг., что вынудило бакуфу позаботиться о подвозе риса в город, а городской совет стал раздавать рис нуждающимся из своих хранилищ[425].

А в феврале 1837 г. произошло событие, относившееся к разряду из ряда вон выходящих. Весть о нем достигла каждой провинции. Объяснить это можно тем, что случилось оно в городе Осака, личном владении сёгуна, и, главное, необычностью самого происшествия.

30-е годы XIX в. были отмечены рядом стихийных бедствий, четыре года подряд были неурожайными. Особенно усугубилось положение в 1836 г., когда из-за сильных дождей не взошли ни просо, ни рис, ни бобы, ни ячмень, ни горох; поэтому цены на продовольствие резко подскочили. На складах в Эдо цена десяти мешков риса достигла 45 рё золотом. Народ бедствовал, участились случаи голодной смерти. Поэтому бакуфу распорядилось открыть в Эдо пункты помощи голодающим, где собиралось до 20 тыс. бедняков. По всей стране было приказано оказывать помощь голодающим, изъяв для этого рис из неприкосновенных запасов[426]. Но распоряжению этому следовали не везде, а на крестьян оно вообще не распространялось.

Голод и нужда не миновали и богатый город Осака, много жителей умирало от голода прямо на улице. К январю 1837 г. голод достиг таких масштабов, что съели даже всех голубей[427]. Но чиновники бакуфу, проживавшие в городе, занимались только выколачиванием налогов и нисколько не заботились о том, чтобы как-то помочь голодающим.

Тогда и произошло событие, известное в японской истории как «мятеж Осио Хэйхатиро», или «рисовые волнения годов Тэмпо». Необычность его заключалась в том, что этот мятеж поднял бывший чиновник сёгунской администрации в Осака.

Осио Хэйхатиро родился в январе 1793 г. Его родители умерли, когда ему было 7 лет, и заботу о его воспитании взял на себя дедушка, а затем его усыновил Асаи Тюрин, занимавший второстепенную должность в провинции Овари. Впрочем, последний факт вызывает сомнение у японских историков; некоторые из них считают, что он был усыновлен семьей Осио Юкитака. Сам же Хэйхатиро выводил свою родословную от вассала дома Токугава. Если верить Осио, его предки служили в Осака на наследственных должностях. Именно так в возрасте 26 лет получил должность и он сам, после чего прослужил 10 лет в городском управлении восточной части Осака, в районе Тэмман, в качестве судебного исполнителя. Это была одна из самых низших должностей во всей административной структуре бакуфу, но одна из важнейших в администрации города. В 1820–1830 гг. Осио Хэйхатиро приобрел широкую известность среди горожан своей непреклонной борьбой против продажных буддийских священников[428] и спекулянтов.

В 1818 г. он женился на приемной дочери богатого крестьянина и примерно в 1829 г. усыновил Какуносукэ, мальчика из самурайской семьи, что дало ему возможность, согласно семейной традиции, унаследовать должность приемного отца.

Служебное положение Осио Хэйхатиро казалось надежным. Но в 1830 г. он отказался от должности и занялся совершенно иной деятельностью. Он основал школу Сэнсиндо, которую посещали крестьяне и мелкие торговцы: 20 чел. из числа учеников Осио принадлежали к низшим социальным слоям.

В юности Осио Хэйхатиро изучал учение Чжу Си (1131–1200) — одного из пяти знаменитых китайских философов — у конфуцианского ученого Хаяси Дзюссай (1768–1841). Потом он увлекся идеями китайского философа Ван Янмина (1472–1528), который считал важным не теоретическое знание, а понимание нравственных истин.

Учение Ван Янмина (японское название оёмэйгаку) распространилось в Японии в XVII в. К его сторонникам принадлежал японский экономист и политический деятель Камадзава Бандзан (1619–1691). Он одним из первых начал писать о тяжелом положении крестьян, критиковать политику сёгуната и феодалов, за что подвергся преследованиям и был вынужден скрываться от властей[429].

Манера преподавания у Осио Хэйхатиро была довольно сложной, но то, что он проповедовал, отражало твердые убеждения человека, выступавшего против традиционных предрассудков. Философия Осио Хэйхатиро была направлена против социальной несправедливости. По мнению Осио, несправедливость была порождена путем создания искусственных различий между человеком и природой, субъектом и объектом, аристократией и крестьянами. Он говорил, что люди высокого звания обучены этике, поэтому они знают, как вершить добрые дела, но не делают этого. Те же, кто занимает низшее положение, добродетельны, однако именно они становятся жертвами угнетения. Осио неустанно повторял, что несправедливость порождается аристократией, а не низшими классами, которым следует оказывать помощь, а не презирать их[430].

Когда в стране начался голод, бакуфу, опасаясь волнений в Эдо, приказало привезти туда рис из Осака и из других провинций. Причем в Киото — резиденцию императора — подвоз риса прекратился. Осио Хэйхатиро подал петицию главе городского управления (бугё) Атобэ Ямасироками с просьбой раздать голодающим рис из правительственных складов. Он обратился также к богатым купеческим домам — Коноикэ, Мицуи, Тэннодзия, Хираноя, призывая их помочь голодающим. Он предупреждал их, что бедняки, отчаявшись, пойдут громить рисовые склады, но его призывы к милосердию не нашли никакого отклика ни у городских властей, ни у богатого купечества. Он с возмущением заметил, что «когда вся страна страдает, счастье, ниспосланное с неба, надолго покидает страну»[431]. Разгневанный бездействием властей, Осио продал 1000 томов своей личной библиотеки, а вырученные деньги раздал голодающим и обездоленным. И хотя сумма была небольшой, бескорыстная помощь беднякам со стороны Осио способствовала его популярности среди простых жителей города, Богатые торговцы-оптовики спекулировали продуктами питания, войдя в соглашение с правительственными чиновниками, и совместно наживались, извлекая выгоду из бедственного положения основной массы населения. Власти не проявили ни малейшего желания встать на путь благотворительности, помочь голодным и страждущим. Благородный поступок Осио нанес урон авторитету властей и вызвал их недовольство. Его вызвали в городской магистрат, где ему заявили, что его действия незаконны, на что Осио ответил, что поскольку власти не распорядились, чтобы богачи помогли бедным, он поступил так, как ему подсказала совесть[432].

Авторитет Осио Хэйхатиро был весьма высок. Поэтому, когда он задумал поднять восстание, вокруг него быстро сплотилась группа заговорщиков. С сентября 1836 г. они начали собирать оружие, распространять воззвания, призывая население присоединяться к ним. В них, в частности, говорилось:

«Свирепствуют стихийные бедствия, народ страдает, а чиновники берут взятки, думают только о личной выгоде. Для этой цели страдающих от нэнгу крестьян облагают дополнительным налогом в больших денежных суммах. Цены на рис поднялись, низшее население страдает. В то время как городской магистрат отправляет рис в Эдо, в отношении людей, которые привозят для продажи хоть немного риса из Киото в Осака, применяются жестокие наказания. Богачи ссужают крупные суммы даймё и получают проценты, затем делаются должностными лицами даймё, получая жалованье ни за что. Они владеют вновь обработанными полями и, получая обильную жатву, ничего не дают бедному люду. И чиновники им на это не указывают. Они развлекаются с женщинами, ведут роскошную жизнь, предаются празднествам. Мы больше не можем терпеть. Мы хотим наказать этих разбойников, раздать их золото и рис неимущим. Мы делаем это не для захвата политической власти, мы подымаем восстание, чтобы наказать богачей»[433].

«Мы стремимся к тому, чтобы облегчить подать и повинности… изменить дурные распутные нравы и роскошь и вернуться к простоте и скромности… Нужно разбудить нашу родину. Если нам улыбнется счастье, то мы захватим замок и прославим свое имя на сто поколений… Не дело вести бесполезную жизнь и безучастно ждать смерти. Только ты, народ, можешь изменить свою несчастную участь. Как только вы услышите о восстании, выбирайте своих вождей, идите к нам на помощь»[434].

Как видно из текста воззвания, гнев Осио вызывали осакские богачи, которых он называл «ненавистными пройдохами, неслыханно наживавшимися на бедствиях народа». К последнему Осио относил и разоряющихся самураев:

«Простолюдины, не имеющие моральных устоев и не обладающие гуманностью и справедливостью, легко продвигаются на должности, которые должны занимать люди высокого рождения». Они «кичатся своим богатством и развращают чиновников, являются виновниками разорения самураев. Высокородные самураи прозябают в бедности, в то время как с осакскими богачами… обращаются как с княжескими канцлерами»[435].

Осио Хэйхатиро возмущался тем, что «люди низкого рождения» (купцы) бессердечны, черствы, пекутся не о пользе народа, а о собственном обогащении, и занимают ответственные должности, не полагающиеся им по рождению. Среди сторонников Осио были и люди самурайского происхождения, которые неодобрительно относились к тому, что разбогатевшие купцы покупали дворянские гербы и с помощью денег добивались различных привилегий.

Осио осмелился открыто обвинить сёгунские власти в том, что они довели страну до тяжелого положения и управляли ею «по собственному усмотрению и произволу». Они отправляют рис в Эдо, резиденцию бакуфу, а «в Киото — резиденцию сына Неба — не посылают». Хотя, по мнению Осио, «народ, живущий на землях других княжеств, ничем не отличается от тех, кто живет на землях, управляемых токугавским домом»[436].

Текст воззвания был специально написан слоговой азбукой, а не иероглифами, чтобы его могли прочитать малограмотные крестьяне, и оно было расклеено в деревнях четырех провинций (Сэццу, Кавати, Идзуми и Харима), прилегавших к Осака.

Конкретный план восстания заключался в следующем — конфисковать имущество богатых торговцев, предать огню их дома, сформировать отряды из крестьян и двинуть их на опорные центры бакуфу. Таким образом, Осио выступил не только против торговцев и чиновников, но и против верховной власти. Это было неслыханно. Ведь все японское общество «пронизывал порядок, опиравшийся на принцип «уважение высших — презрение к низшим», при котором лица, занимавшие более низкое положение, должны были беспрекословно подчиняться высшим»[437].

Восстание пришлось начать преждевременно, не успев закончить подготовку полностью, — среди заговорщиков нашлись предатели. Один из них, Хираяма Сукэдзиро, отправил донос городским властям, где раскрыл сроки восстания. Рано утром 19 февраля жители города были разбужены стрельбой на улицах. Над храмами Тэнсёдайдзин, Хатиман, Касуга развевались флаги восставших, на которых было начертано «Спасение бедствующих!». Осио поднял и флаг со своим фамильным гербом. В городе запылали дома богатых торговцев. Осио и его сторонники обстреляли дом полицейского начальника района Тэмман, который жил напротив Осио. Во все стороны летели зажигательные стрелы, гремели залпы из пушек. Дом самого Осио Хэйхатиро сгорел. Пожар в Осака длился два дня.

Осио и его сторонники напали на административное здание и разрушили его. Городские власти, хотя и были предупреждены заранее, пребывали в растерянности.

В ходе восстания к Осио присоединились 300 чел. Это было пестрое по своему социальному составу войско, вооруженное в основном пиками и мечами. Громкими возгласами они подбадривали друг друга. Захватывая продовольственные склады, они раздавали рис и другие продукты нуждавшимся горожанам и крестьянам.

Постепенно городские власти собрались с силами, и осакский гарнизон начал теснить Осио. К тому времени у него осталось около 100 чел. Его надежды на помощь со стороны крестьян не реализовались. Кроме того, бакуфу распорядилось на дорогах, ведущих в Осака, открыть все склады и раздавать всем шедшим туда рис и деньги. Мятеж Осио был подавлен.

Начальник стражи Осакского замка Сиродои Оиками отдал приказ о поимке Осио Хэйхатиро, его приемного сына и других участников мятежа. Многие из них покончили жизнь самоубийством, другие рассеялись по стране.

Осио Хэйхатиро с сыном укрылись в доме Миёси Горо, занимавшегося закупками полотна. На рассвете 27 марта дом был окружен стражей. Увидев это, Осио поджег дом и вместе с сыном покончил жизнь самоубийством. Два обгоревших до неузнаваемости трупа вытащили из горевшего дома. Но и мертвый Осио был страшен властям. 19 сентября труп Осио перевезли в район Санго и распяли. Почти все арестованные сторонники Осио погибли в тюрьмах[438].

Народ не хотел верить в гибель своего героя. В районе Эдо долго ходили самые невероятные слухи о спасении Осио. Крестьяне в районе Кансай отказывались верить в его смерть и продолжали почитать его как божество. Среди крестьян ходили воззвания Осио, их переписывали и передавали дальше.

Пожалуй, главное значение мятежа Осио кроется в его влиянии на крестьянское и городское (утиковаси) движение. В среднем в годы Тэмпо в Японии ежегодно вспыхивало 11–12 восстаний, в 1837 г. их произошло 20[439]. В апреле в провинции Бинго, в июне в провинции Этиго, в июле в провинции Сэццу появлялись «последователи Осио», «сторонники Осио», «уцелевшая партия Осио». Особо следует выделить восстание в провинции Бинго, где для его подавления пришлось использовать войска княжества Хиросима[440].

Выступления последователей Осио имели большой общественный резонанс. Ведь крестьянство, подобно Атланту, держало на своих плечах японское общество. Налоги с него составляли основу богатства сёгуна и феодальных князей. И если эта основная часть населения Японии, которую судебно-административные органы зорко держали под контролем, вышла из повиновения, значит, появилась большая трещина во всем здании, что свидетельствовало о неблагополучии общества, о необходимости перемен.

У Осио Хэйхатиро не было четкой программы, он не выдвигал идеи коренной перестройки общества, а лишь выступал в защиту обездоленных, которым никто не пришел на помощь в трудную минуту. Но его борьба против социальной несправедливости, обличение властей, призыв к объединению для борьбы против бездействия властей позволяют сделать вывод, что это было качественно новое для Японии той поры выступление. Это был ощутимый удар по системе сёгуната, который вызвал беспокойство властей.

Мятеж Осио Хэйхатиро заставил встревожиться не только осакские власти, но и центральное правительство в Эдо, откуда последовал строгий указ о принятии незамедлительных мер, чтобы подобное восстание не повторилось еще где-нибудь. Расследование продолжалось более полутора лет и закончилось только 18 сентября 1837 г. Главные заговорщики в числе 19 чел. и свыше 100 их сторонников были подвергнуты тяжким наказаниям, но наряду с этим, властям пришлось обуздать спекулянтов, следить за ценами на продовольствие, уменьшить некоторые налоги и подати — короче говоря, продемонстрировать «отеческую заботу» о нуждах бедствующего населения[441]. Прибегнув в крайней мере, Осио заставил власти сделать хоть какие-то шаги, чтобы облегчить участь голодных и нуждающихся.

Некоторые японские историки отрицают прогрессивный характер восстания Осио Хэйхатиро на том основании, что Осио принадлежал к феодальной бюрократии. Однако большинство из них полагают, что сложившийся в его ходе союз низших самураев, городской бедноты и крестьянства воплотил в себе мощную антифеодальную энергию[442].

Как пример непосредственного влияния мятежа Осио Хэйхатиро можно привести бунт Икута Ёродзу (1800–1837) в июле 1837 г. Икута был ронин из княжества Дзёсю, лучшим учеником Хирата Ацутанэ (1776–1843), который известен как лидер движения за возрождение японской национальной религии синто. Икута 7 лет прожил в Эдо, затем он вернулся в себе на родину в Татэбаяси, откуда был изгнан за критику местной администрации. В 1836 г. Икута переехал в Касивадзаки в провинции Этиго, где открыл школу и вскоре снискал уважение своих учеников и бедных крестьян в округе.

В голодный 1837 г. рисовые маклеры скупили весь рис. Икута, так же как и Осио, обращался к местным властям с просьбой помочь голодающим крестьянам, но тщетно. Тогда он и семеро его последователей напали на резиденцию сёгунского чиновника, но были легко отбиты. Икута погиб, но власти, боясь рецидивов движения, прекратили отправки риса в другие районы[443].

Икута Ёродзу отражал настроения низшего слоя самураев, которые наиболее резко проявились затем в 50-е гг. XIX в., когда обнажились все социальные, политические и экономические противоречия японского общества. Угроза внешнего завоевания ускорила разрешение назревшего кризиса в стране. Истоки развернувшегося тогда движения за реставрацию императорской власти (сонно) некоторые историки относят к выступлению Осио Хэйхатиро, поскольку в его воззваниях встречались идеи восстановления монархии:

«Император обращается ко всему народу, вплоть до последнего бедняка. Нужно облегчить подати и повинности, управлять страной справедливо и гуманно, как было в старину при императоре Дзимму, устранить роскошь, осудить распущенность нравов, вернуться к простоте и скромности, и тогда все население нашей страны будет восхвалять монаршие милости. Надо каждому реально показать, что он сможет прокормить семью, спастись от повседневного ада жизни, а после смерти стать Буддой. Хотя вернуть времена богини Аматэрасу невозможно, но вернуть, восстановить дух старины можно и должно»[444].

Во всяком случае, Токугава Нариаки (1800–1860), один из видных идеологов антисёгунского движения, придал серьезное значение событиям в Осака. Узнав о них, он сразу отправил туда посыльного, наказав ему собрать самую подробную информацию.

Мятеж Осио не только раздул пламя крестьянских восстаний, но и произвел большое эмоциональное впечатление на современников. Одним из них был Торинтэй Тогёку (1785–1849), знаменитый рассказчик, мастер кодан[445], широко известный своими занимательными рассказами на исторические и современные темы. Этот жанр народного эстрадного искусства был очень популярен среди горожан и имел большое влияние на толпу, особенно рассказы на злободневные темы или те, где развенчивались герои самурайских хроник. Власти видели в мастерах кодан опасных смутьянов и старались не выпускать их из-под бдительного надзора полиции.

Торинтэй появился в Осака в самом начале 1837 г. Вскоре после его приезда разразилось восстание, что заставило Тогёку прекратить на время свои выступления. Когда в Осака, по крайней мере внешне, восстановилось спокойствие, он вернулся с новым номером: рассказом об осакском мятеже. Нетрудно себе представить, что творилось в том помещении, где выступал Тогёку с такой программой. Публика просто хлынула к нему — каждому хотелось послушать о происшедшем из уст знаменитого рассказчика. Однако полиция не дремала: он успел выступить только три раза, и через три дня его выступления были запрещены[446]. Это была мера предосторожности, чтобы как можно скорее изгнать из народной памяти любое упоминание о событии, заставившем поволноваться центральное правительство в Эдо. Позднее посвятил Осио Хэйхатиро историческую новеллу известный писатель Мори Огай (1862–1922).


Брожение умов

На протяжении всей истории императорского дома идеологическим обоснованием законности императорской власти служил синтоизм. Поэтому нет ничего удивительного в том, что развернувшееся в Японии движение за реставрацию императорской власти проходило под лозунгом возрождения синтоизма.

Социальный состав антисёгунского движения был весьма разнообразным. Но в идейном плане общим для умонастроений различных социальных и политических сил было то, что все они выступали против официальной государственной идеологии — неоконфуцианства. Парадокс заключался в том, что идейные вожди антисёгунского движения были воспитаны в конфуцианской традиции.

При Токугава на первый план, оттеснив синтоизм и буддизм, выдвинулось неоконфуцианство чжусианского толка. Конфуцианство проникло в Японию в VI в.[447], а в XVII в. оно стало официальной идеологией токугавских правителей. В этом качестве оно пронизывало всю систему образования и определяло нормы морали. Чжусианство проповедовало нерушимость существующего порядка, неуклонное соблюдение феодальной иерархии, разделение людей на социальные группы, на низших и высших. Формула «тайги мэйбун» («великий моральный долг»), разработанная китайскими философами сунской школы и получившая дальнейшее развитие в работах Чжу Си, воплощала в себе идеи, которые сёгуны Токугава стремились претворить в практику политической жизни Японии. Суть ее заключалась в следующем: живи согласно своему социальному положению, будь покорен своему господину. Последовательно прививался дух зависимости и подчинения. Был даже издан декрет «О запрещении других учений», имевший целью освободить путь распространению в стране чжусианства, укреплявшего сложившиеся государственные устои. Правда, несмотря на свое название, этот декрет не налагал буквального запрета на изучение других учений, существовавших помимо конфуцианства. Тем не менее можно признать, что конфуцианство, представленное чжусианством, заняло положение ортодоксальной философии японского феодального общества[448].

Но в дальнейшем конфуцианское учение о великом моральном долге было использовано противниками сёгуната в борьбе за реставрацию императорской власти. Конфуцианская формула «тайги мэйбун» использовалась участниками антисёгунского движения для обоснования морального долга самурая по отношению к императору.

Оппозиционное движение зародилось в среде господствующего класса в XVII в. Его лидерами выступили даймё княжества Мито, входившего в число трех княжеских домов (госанкэ), основанных тремя сыновьями первого сёгуна Токугава Иэясу.

Историко-философское направление, зародившееся и оформившееся в этом княжестве, называют школой Мито (Митогаку). Она уделяла много внимания истории и этико-политическим вопросам, и в ней были представлены различные философские направления и религиозные учения: конфуцианство, буддизм, синтоизм, даосизм, а также «национальная наука» (кокугаку). Эта школа выступала в качестве оппозиции, главным образом, по отношению к сторонникам школы Чжу Си и «китайской науки» (кангаку)[449].

В развитии школы Мито японские историки выделяют два периода. Первый связан с именем Токугава Мицукуни (1628–1700)[450], внука Токугава Иэясу. В своем княжестве Мицукуни вел сельское хозяйство в традициях китайского конфуцианства, снизил годовой налог (нэнгу), построил хранилища для зерна на случай голода. Известен такой факт из его биографии. Вернувшись после некоторого отсутствия в свое княжество, он обнаружил, что финансовые дела расстроены, земля перешла в руки богатых купцов и деревенской верхушки, что повлекло за собой обнищание основной массы крестьян. Разгневавшись, Мицукуни выхватил меч и убил управляющего. Разумеется, этот поступок не следует рассматривать как проявление сочувствия по отношению к беднякам. Мицукуни был рачительным хозяином и понимал, что благополучие основных производителей сельскохозяйственной продукции обеспечивает стабильность поступления нэнгу, а значит и прочное материальное положение княжества.

Токугава Мицукуни основал Сёсикан (библиотеку) для составления «Истории великой Японии». Для этой работы он пригласил высланного из Китая ученого Шу Шуньсуя (1600–1682), который прибыл в Мито в 1665 г. Он был сторонником свергнутой династии Мин, и его пример верного служения трону очень импонировал Мицукуни.

«История великой Японии» была завершена в 1715 г., а полностью опубликована лишь в 1906 г. Труд этотсостоял из 397 томов. Всю работу пронизывали идея почитания императора и конфуцианский тезис о моральном долге тайги мэйбун. Не стоит преувеличивать влияние «История великой Японии» на современников, поскольку она была написана на старом классическом языке, малодоступном для рядовых самураев[451]. Еще Араи Хакусэки (1657–1725), конфуцианский ученый и политический деятель, критиковал эту историю, в основу которой были положены «Нихон сёки». Араи подвергал сомнению идею о божественном происхождении японских императоров[452].

Гораздо большее влияние на современников имела работа ученого Рай Санъё (1780–1832), находившегося в оппозиции к сёгуну. В «Неофициальной истории Японии» он описал историю страны с XII в. до 1600 г., т. е. с того момента, когда в стране утвердились сёгуны, а император оставался лишь формальным правителем. Поэтому Рай Санъё и назвал свою историю неофициальной. Он резко критиковал ранние сёгунаты, особенно сёгунат Асикага, и восхвалял трон. По его мнению, сёгуны захватили власть, а она по исключительному праву должна принадлежать императору, который раньше был и главнокомандующим. Рай Санъё был одним из наиболее последовательных критиков токугавского режима. Он красноречиво описывал время, когда «не существовало отдельного военного сословия, когда общество, как и государство, не делилось на военных и гражданских, когда не было известно ни власти, ни имени военного диктатора (сёгуна), осуществляющего узурпированную власть, которая по исключительному праву и традиции должна принадлежать императорской персоне»[453]. Работу Рай Санъё по-разному оценили власти и читающая публика — первые ее запретили, а вторые усердно читали.

Второй период развития Митогаку связан с именем Токугава Нариаки (1800–1860), отцом последнего, 15-го сёгуна Ёсинобу. Нариаки стал главой княжества в 1829 г. Он был образованным и решительным человеком, провел у себя ряд административных реформ, доверив видные посты в администрации княжества таким способным людям, как Фудзита Токо (18061855) и Айдзава Сэйсисай (1782–1863). Политическая деятельность Нариаки вызвала недовольство бакуфу, и его отстранили от дел, что лишь способствовало росту его популярности среди оппозиционно настроенных даймё.

Токугава Нариаки в 1841 г. основал школу Кодокан («Школа великого пути»), где велось обучение наукам и военному делу, этикету, стрельбе из лука, верховой езде. Там же обучали обращению с огнестрельным оружием. В школе занимались самураи княжества Мито. Там формировались отряды, вооруженные огнестрельным оружием и организованные по западному образцу. Токугава Нариаки переплавил большие колокола буддийских храмов в своем княжестве на пушки. Таким демонстративным шагом он выразил свое отрицательное отношение к буддийской церкви и одновременно укрепил обороноспособность княжества.

К числу самых известных деятелей школы Мито принадлежал и Фудзита Юкоку (1774–1826). Он родился в княжестве Мито в семье торговца, получил воспитание в конфуцианском духе. Его трактат «Сэймэй рон» («Трактат об исправлении имен») получил широкое распространение в кругах недоброжелателей сёгуна. В этой работе он выдвинул девиз: «почитайте императора и низвергните узурпатора» («сонно хайки»). Он писал:

«Необходимо прямо и строго придерживаться деления по именам в государстве. Оно подобно небу и земле и не изменяется. Существует монарх и подданные, тогда существует верх и низ, тогда можно установить порядок вещей, правления и обрядов и связанных с ними этических норм, а также долг и справедливость… У неба нет двух сыновей, а у земли нет двух властителей»[454].

Лидерами оппозиции и носителями идеи сонно («почитания императора») выступали образованные люди того времени, которые осознавали кризисную ситуацию в японском обществе тех лет, отсталость Японии. Видя моральное разложение общества, представители школы ратовали за политические и военные реформы, понимали необходимость заимствования западных научных, технических и военных знаний. Трезвые политики (например, Кидо Такаёси (1833–1877), самурай из княжества Тёсю, активный участник антисёгунского движения) объективно и хладнокровно рассматривали этот лозунг. Для Кидо не само по себе «почитание» императора, а использование его в качестве политического лозунга было средством создания обновленного государства[455].

Школа Мито, которая и выдвинула идею «почитания императора», пыталась найти пути разрешения внутренней кризисной ситуации в условиях угрозы извне. Лозунг «сонно» дополнился лозунгом «дзёи» («изгнание варваров»). Представители школы Мито опасались, что Запад может разрушить не только социальную и политическую системы Японии, но и «подлинный» характер японской нации, который они выражали термином «кокутай»[456], что было тождественно слову «синкоку» («страна богов»). Школа Мито сосредоточила свое внимание на разъяснении понятия коку тай как общественной иерархической структуры во главе с императором. Школа создала идейную базу антисёгунского движения и оказала решающее влияние на формирование националистической идеологии нового правительства Мэйдзи, в которой концепция кокутай заняла центральное место.

Антисёгунскую идеологическую направленность имела и школа национальной науки (кокугакуха). Представители этой школы (кокугакуся) начали с отрицания официальной идеологии — конфуцианства. Они противопоставили ей идею незыблемости императорской власти, к которой должна была вернуться страна, отказавшись от политической системы сёгуната.

Материалом для построения новой идеологии для кокугакуся была классическая японская литература. Она изучалась в противопоставлении кангаку, т. е. литературе китайской. Распространению влияния этой школы способствовало развитие в Японии книгопечатания в XVII в.

При этом деятельность школы национальной науки вышла далеко за рамки изучения и толкования классической японской литературы, т. е. культурных задач[457]. Анализируя литературные памятники, представители кокугакуха проводили мысль о том, что «путь Японии в древности» был идеалом, к которому следовало стремиться, и что религия синто в ее древнем виде содержала в себе неисчерпаемые сокровища японского «божественного» духа[458].

Родоначальником школы национальной науки был Кэйтю (1640–1701). Настоящая его фамилия — Симокава; он был известен еще как Кусин, а Кэйтю — его посмертное буддийское имя. Отцом Кэйтю был самурай, который не признавал его как сына. После смерти матери Кэйтю жил при буддийском храме божества Мёо школы Сингон. Уже в возрасте 12 лет он принял монашеский сан. Кроме буддизма он изучал классическую японскую литературу и древний язык. По совету князя Токугава Мицукуни Кэйтю начал изучение антологии «Манъёсю», первого письменного памятника японской поэзии VIII в., и прокомментировал ее целиком. Его труд, состоящий из 31 книги, считается одним из самых авторитетных и продолжает широко использоваться современными исследователями «Манъёсю»[459].

Дальнейшее развитие деятельности школы национальной науки связано с именами Када-но Адзумамаро, Камо-но Мабути, Мотоори Норинага. Тогда проявилась националистическая подоплека школы, ее идеологические цели. Ее представители критиковали феодальное общество, осуждали политику сёгуната, за что подвергались преследованиям. Временами сёгунат принимал весьма решительные меры. Так, в 1759 г. правительство бакуфу отправило в ссылку ученого-историка Такэути Сикибу (1712–1767) за то, что он читал лекции киотской придворной аристократии, в которых проповедовал идею «почитания императора и обуздания узурпатора-сёгуна»[460].

Основное внимание ученые-кокугакуся уделяли разъяснению сущности синто у «пути древней Японии» (кококу кодай но мити), который, по их мнению, превосходил конфуцианство и следовать которому означало подчиняться императору. Они проповедовали, что синто, древняя и основная религия японцев, присуще только японскому народу и превосходит конфуцианство.

Када-но Адзумамаро (1669–1736) родился в семье священника синтоистского храма Инари (богини риса) в Киото, получил воспитание в традициях синто, изучал классическую японскую поэзию вака, «Кодзики», «Нихон сёки», «Манъёсю». Он был известен своей образованностью. Када-но Адзумамаро составил докладную записку правительству, где протестовал против деятельности кангакуся и настаивал на открытии в Киото школы, где бы разрабатывали проблемы японского языка и литературы.

Камо-но Мабути (1697–1769) родился в семье настоятеля синтоистского храма, был учеником Када-но Адзумамаро и продолжал его работу над комментариями к «Манъёсю». Его работа пользуется популярностью и сейчас. В 1738 г. Камо-но Мабути переехал в Эдо и открыл школу, которая дала Японии много знаменитых людей. Мотоори Норинага, его ученик, считал Камо-но Мабути родоначальником изучения японских древностей. Камо стремился в своих сочинениях, насколько возможно, избегать слов китайского происхождения.

Мотоори Норинага (1730–1801) родился в семье Оцу Садатоси, оптового торговца в Исэ. В 11 лет он лишился отца и воспитывался в семье своей старшей сестры. В 1752 г. он приехал в столицу, где изучал медицину, конфуцианство, а затем японскую классическую литературу. В частности, он начал изучать язык японской повести XI в. «Гэндзи моногатари» («Повесть о Гэндзи»). Вернувшись в 1757 г. на родину, он занялся врачебной практикой, но занятии японской классикой не оставил.

Мотоори Норинага известен своими комментариями к «Кодзики», которые и сегодня представляют научную ценность. Он пытался доказать отсутствие китайского влияния на «Кодзики», осуждал преклонение перед Китаем, считая, что Япония, а не Китай, является центром вселенной и что происхождение японцев от богини Аматэрасу ставит их выше других народов[461]. По мнению Мотоори Норинага, права японского императора на управление страной являлись исконными и были освящены религией синто.

Новый этап в развитии кокугакуха пришелся на начало XIX в., когда начались осложнения в отношениях с внешним миром. Основным представителем школы в то время был Хирата Ацутанэ (1776–1843).

Хирата и его сторонники нетерпимо относились к сёгуну и его правительству. По их мнению, сёгуны нарушили и исказили тот порядок и государственный строй, который существовал в древней Японии. Имелась в виду древняя монархия, которую сёгуны «незаконно» отстранили от власти.

Хирата Ацутанэ родился в семье самурая низкого ранга в Акита. Он был главной фигурой в движении фукко синто (возрождения синто древности), считал необходимым очистить эту религию от влияния буддизма и конфуцианства, которые он отвергал, призывал к почитанию императора.

Опираясь на идеологию синтоизма, Хирата пытался создать концепцию развития японского государства. Его националистические идеи оказали сильное влияние на лидеров антисёгунского движения.

Интерес к синтоизму, призывы к его возрождению не были случайными. На всем протяжении японской истории синтоизм оставался религией, подтверждавшей божественное происхождение императорской власти. При всем огромном влиянии Китая на японскую культуру политическая теория «мандата Неба», построенная на конфуцианских канонических книгах («Ицзин», «Шуцзин»), не прижилась в этой стране. Для японцев оказалось неприемлемым, что, согласно этой теории, монарх являлся «всего лишь» избранником неба, тогда как в рамках синтоистской доктрины император считался прямым потомком богов.

В свое время сёгунат Токугава оттеснил синтоизм как самостоятельное религиозное течение на второй план именно потому, что он был тесно связан с сакрализацией императорской власти. В XIII–XVI вв. религия синто оставалась в подчиненном положении по отношению к буддизму, а в эпоху Токугава синто-буддийский синкретизм достиг своего пика[462].

Хотя идеология антисёгунского движения вызревала давно, в полной мере она оформилась в 1853 г., когда встал вопрос об открытии страны[463]. Тогда к лозунгу «сонно» добавился лозунг «дзёи» («изгнаниеварваров»), выдвинутый оппозиционными правительству даймё и самураями. По мере ухудшения политической обстановки в стране эта идея находила отклик среди широких слоев мелких провинциальных самураев и зажиточного крестьянства. Оппозиция обвиняла бакуфу в том, что оно открыло страну для иностранцев и заключило неравноправные договора.

Следует отметить, что состав участников движения за реставрацию императорской власти был довольно пестрым. Так, идеи почитания императора нашли широкое распространение среди сомо, людей простонародного происхождения. Они были активными участниками антисёгунского движения. В их отряды (сомотай) входили сельские самураи (госи), деревенские чиновники, землевладельцы-дзинуси, торговцы, синтоистские священники, ученые-кокугакуся[464].

Недовольство накапливалось во всех слоях японского общества, и потому проявлялось в весьма разнообразных формах. Например, в феврале 1866 г. произошли беспорядки в Нагоя, в мае — в Осака и Сакаи. Волнения начались в войсках сёгуна, размещенных в Осака; в последней декаде мая волнения охватили войска, размещенные в районе Синагава в Эдо. Пришлось послать чиновников бакуфу, но их престиж к тому времени был уже недостаточно высок для того, чтобы справиться с ситуацией.

Осенью 1867 г. в обстановке нараставшего политического и социально-экономического кризиса в стране вспыхнули весьма своеобразные массовые народные выступления — движение «Эдзя най-ка!»[465]. Оно охватило обширную территорию и примерно на месяц практически парализовало власть правительства бакуфу, что наглядно продемонстрировало глубину кризиса, охватившего японское общество.

* * *
Борьба за реставрацию императорской власти завершилась победой. 3 декабря 1867 г. в Киото произошло отречение сёгуна от верховной власти. 3 января 1868 г. состоялось совещание членов нового правительства, заблаговременно сформированного антисёгунской коалицией, на котором были зачитаны основные императорские указы: о реставрации императорской власти, об упразднении сёгуната, об учреждении нового правительства и т. д.

Внешне события 1867–1868 гг. выглядели как политическая реставрация, как возврат к весьма древней традиционной форме правления и к архаичным государственным институтам.

Но хотя идеи, начертанные на знамени реставрации, черпались в историческом прошлом страны и имели религиозную оболочку, силы, выступавшие под этими лозунгами, объективно были носителями социального прогресса, что вскоре проявилось в обновлении всех сторон жизни японского общества.

Идеология сонно дзёи выполнила организующую функцию в антисёгунском движении. Она послужила обоснованием для подтверждения законности нового правительства Мэйдзи, провозгласившего принцип тэнно синсэй — личного правления императора.

После реставрации Мэйдзи монархические идеи нашли сильную поддержку в возрожденном синтоизме. Уже в 1868 г. от имени императора было торжественно прокламирован сформулированный еще в древности принцип «единства культа и правления».

В 1870 г. был издан манифест о почитании синтоистских божеств, а в 1872 г. обнародовано так называемое учение о трех положениях, призывавшее к почитанию родных богов и любви к родине, к преклонению перед императором и к повиновению распоряжениям правительства[466].

Интересы классов и социальных слоев в ходе революционного процесса не остаются неизменными. Это подтверждает и история Японии XIX в. Самураи, которые выступали как активная сила в антисёгунской борьбе, спустя девять лет после реставрации подняли мятеж уже против новой власти. Но в то же время из числа самураев вышли деятели нового правительства, в политике которого, особенно внешней, воплотилась доктрина японского монархизма и исключительности японской нации, созданная в рамках школы национальной науки.


Заключение

Причины в истории, как и в любой

другой области, нельзя постулировать.

Их надо искать.

М. Блок


Предмет истории — процесс жизни людей, обществ и социальных групп, народов и наций — нередко подменяется социологическими и политико-экономическими исследованиями. Даже если допустить, что материальное производство является решающим фактором общественного развития, то демонстрация определенных экономических состояний и изменений еще не дает нам объяснения движущих пружин социальных процессов. Общество — не абстракция, а объединение живых людей, с их интересами, потребностями, мыслями и эмоциями. В поведение человека, в его сознание заложены религиозные, национальные и культурные традиции. Принадлежность человека к определенной социальной группе также влияет на стереотип его поведения. Именно тем, что исторический процесс имеет человеческое содержание, объясняется интерес в этой работе к судьбам отдельных личностей, принадлежавших к различным социальным категориям японского общества периода Токугава. Причем биографии этих личностей даны на историческом фоне, поскольку острые противоречия эпохи отражались на их делах и поступках.

Эпоха Токугава длилась 264 года. Она знала свои взлеты и падения, да и развитие различных районов Японии было неодинаковым. Но следует признать, что это была динамичная эпоха в жизни страны, подготовившая почву для преобразований периода Мэйдзи. Отрицание этого факта ведет к непониманию причин последующего быстрого развития Японии.

Япония в эпоху Токугава представляла собой феодальное государство. Но это был переходный период в развитии страны, с интенсивным развитием рыночной экономики.

Япония прошла этот путь по-своему. Страна в период Мэйдзи перестраивала себя не по заимствованной извне мерке, а в соответствии с собственным прошлым, имея при этом в виду свое собственное будущее. К исходу эпохи Токугава японское общество обладало внутренним потенциалом для развития капитализма. Характеризуя его уровень, английский ученый Дж. Сэнсом писал, что перед открытием страны Япония прошла предварительную стадию перехода от аграрной к торговой экономике и даже вступила в мануфактурную стадию промышленного развития. По его мнению, тезис о сильном влиянии Запада на развитие Японии следует принимать с оговорками[467].

Говоря о европейских заимствованиях, следует иметь в виду, что восприятие или усвоение привнесенного извне было бы невозможным, если бы в Японии не существовали для этого исторические предпосылки. Ф. Бродель, французский историк, отмечая роль купеческих домов в развитии рыночной экономики, подчеркивал, что Япония впоследствии очень быстро ликвидировала свое отставание. И произошло это, прежде всего, потому, что «в своем индустриальном подъеме, воспроизводившем опыт Запада, она отталкивалась от старинного торгового капитализма, который сумела уже давно с немалым терпением построить сама… Ранний японский капитализм, по всей очевидности, эндогенный, автохтонный, тем не менее, рос сам по себе»[468]. Как писал японский историк и журналист Такэкоси Ёсабуро (1865–1950), который первым пытался дать экономическую интерпретацию истории, долгое время «пшеница росла под снегом»[469].

Следует учитывать и высокий уровень культуры и образования в эпоху Токугава как фактор, сыгравший положительную роль. Кроме того, Япония не вела войн, и весь ее потенциал был направлен на внутреннее развитие.

Одним из спорных моментов японской истории остается вопрос о том, насколько отстала Япония в своем экономическом развитии от западных стран накануне Мэйдзи исин.

При ответе на него следует учитывать, что в самой Европе развитие капитализма не было единовременным в разных странах региона. Временной лаг в становлении новой формации в Европе был значительным — например, между Нидерландской и Французской революцией он составил 180 лет. Если сравнивать экономическое развитие Англии и Японии, то происходившее на Британских о-вах в XVII–XVIII вв. приблизительно соответствовало процессам в Японии XVIII–XIX вв., т. е. разница составляет около ста лет. Во всяком случае, в 80-е гг. XIX в. в Японии произошла промышленная революция, объяснить темпы и успешность которой помогает знание социально-экономического развития Японии в эпоху Токугава.


Conclusion

Causes in history, as far as in any other sphere, shouldn’t be postulated.

They must be sought for.

M. Blok

The subject of history — the living of people, societies, social groups and nations — is quite often substituted by sociological, political and economic studies. Even if we assume that the material production is a decisive factor of social development, displaying certain economic conditions and transformations does not provide a clear explanation of the motive force of the social processes. Society is not a pure abstraction, but a conglomeration of people with their interests, demands, intellect and emotions, whose behaviour is based on religious, national and the cultural traditions. The affiliation with a certain social group also affects the stereotype of individual behaviour. This humanitarian component of historical process triggered the author’s interest to the individual fates of the people of various social ranks who lived in Tokugawa Japan. Their persona] biographies are described within the historical context, because the acute contradictions of that epoch did affect their deeds and behaviour.

The Tokugawa era lasted for 264 years. This period was marked with its own uplifts and downfalls. In addition, the characteristics of development in different regions of Japan were far from being identical. But still it was a very dynamic epoch, which prepared the basis for the reforms of the Meiji period. The underestimating of this fact leads to misunderstanding of the cause of the rapid development of Japan after the Meiji Restoration.

During the Tokugawa era Japan was essentially a feudal state. But this epoch was a transitory one, in which an intensive development of the market economy took place.

Japan has passed this way in its own manner. Meiji Japan did not follow blindly the experience of other countries, but adhered its own past, keeping its future in its mind. In the end of the Tokugawa era the Japanese society possessed its own potential for the capitalist development. Characterizing the stage that the Japanese society had reached, the G. Sansom wrote that before Japan has been opened for the outside world it had already passed the preliminary stage of transition from rural to trade economy and even had entered the manufacturing stage in its industrial development. In his opinion, the thesis about the strong influence of the West on Japan’s path of development is not indisputable[470].

As for the Japanese borrowings from the West it should be kept in mind that without the due historical prerequisites it would have been impossible for Japan to adopt and assimilate things that had been brought from abroad. Noting the role of the merchants’ houses in the development of the market economy, the French historian F. Brodel stressed that Japan had managed to overcome its economic backwardness extremely rapidly. And the primary reason for this was the fact that «the industrial uplift in Japan, that followed the Western pattern, was based on the existing trade capitalism, which Japan gradually had managed to develop itself… The early Japanese, obviously endogenous and autochthonic, nevertheless grew all by itself»[471]. As Takekoshi Yosaburo (1865–1950), the Japanese historian and journalist, who has made the first attempt to present an economic interpretation of the Japanese history, wrote, «for a long time the wheat grew under the snow»[472].

It should be noted that the high level of culture and education achieved in the Tokugawa era played a positive role for Japan. In addition, there were no wars in Japan at that time, and the entire nation’s potential was aimed at the purpose of development.

One of the disputable points in Japanese history is the question how big was the gap in economic development between Japan and the Western countries on the eve of Meiji Ishin. When answering it one should keep in mind that in Europe itself the development of capitalism differed in time in various countries. The time lag in the establishment of this new social formation in Europe was quite considerable: for instance, 180 years passed between the revolutions in the Netherlands and in France. If we compare the development of England and Japan, then we would see much likeness between the processes in England in the XVII–XVIII cc, and that which went on in Japan in the XVIII–XIX cc; that is the time difference amounts to some 100 years. Anyway, in the 80’s of the XIX century Japan underwent an industrial revolution, which rapidness and successfulness can be explained only on the basis of knowledge of the socio-economic developments in the Tokugawa era.


Приложения

Приложение 1 Словарь японских терминов

(Всякий перевод исторического термина, обозначающего реалии национальной истории, условен. Поэтому могут встретиться и другие переводы и толкования приводимых здесь терминов.)


Асигару 足軽 — пехотинец; в период Токугава — воин, принадлежавший к низшему самурайскому рангу.

Байсин 陪臣 — вассалы даймё или хатамото.

Бакумацу (дзидай) 幕末 (時代) — последний период правления дома Токугава. Относительно его хронологических рамок существуют разные точки зрения: обычно его началом считают 50-е гг. XIX в., но некоторые историки относят его начало к концу XVIII в.; окончание периода — 1867 г.

Бакури 幕吏 — должностное лицо, чиновник в эпоху Токугава.

Бакуси 幕士 — самурай бакуфу.

Бакуси 幕使 — посланник бакуфу.

Бакусин 幕臣 — вассал, непосредственно подчинявшийся сёгуну.

Бакусэй 幕政 — правление сёгуна, сёгунат.

Бакуфу 幕府 — «полевая ставка», правительство сёгуна.

Бакухан (тайсэй) 幕藩 (体制) — организационная структура японского общества в эпоху Токугава. Система подчинения всех княжеств бакуфу и строгого контроля над ними.

Бакухэй 幕兵 — войска бакуфу.

Бангаку 蛮学 — «наука варваров», европейские знания.

Банто 番頭 — управляющий в торгово-предпринимательских домах.

Бу — мера площади сельскохозяйственного участка, равная 3,3 м.

Бу — старинная монета с небольшим содержанием золота; 1/4 рё. Находилась в обращении до 1871 г. Точную ценность монет того времени указать очень трудно, поскольку она менялась в зависимости от года чеканки.

Бугё 奉行 — чиновники различных степеней и обязанностей, главы городской администрации.

Букэ 武家 — военно-дворянская аристократия (в отличие от кугэ — придворной аристократии); самураи.

Бундзи, бунти 文治 — гражданское правление.

Бункэ 分家 — боковая (младшая) ветвь (фамилии, рода).

Буси 武士 — воины, самураи.

Бусидо 武士道 — морально-этический кодекс самураев.

Буяку 夫役, 賦役 — военно-трудовая повинность.

Бэккэ 別家 — боковая линия (рода, семьи).

Вагаку 和学 — см. кокугаку.

Вакадосиёри 若年寄 — младшие государственные советники.

Вако 倭寇 — японские пираты.

Го — мера емкости, равная 0,18 л.

Гогаку (гоко) 郷学 — местные школы. Начальные школы, которые находились под патронажем властей; по своему уровню были выше, чем школы тэракоя.

Гоёкин 御用金 — принудительный заем, поборы; в эпоху Токугава — чрезвычайный единовременный налог.

Гоё сёнин (гоётаси) 御用 商人 (御用達) — привилегированные слои купечества, обслуживавшие бакуфу и власти княжеств.

Гокэнин 御家人 — непосредственные вассалы сегуна. Институт гокэнин был установлен Минамото-но Еритомо в XII в. и восстановлен Токугава Иэясу в XVII в. По своему социальному статусу были ниже хатамото. Было несколько категорий гокэнин, которые получали разное жалованье — от 260 коку до 4 рё.

Гонгэнсама 権現様 — посмертный титул Токугава Иэясу.

Гонингуми 五人組 — «пятидворка», низшая административная единица в деревне и городе.

Гоно 豪農 — зажиточные слои крестьянства.

Госи 郷士 — «сельские самураи», имевшие небольшие земельные владения, которые они или обрабатывали сами, или частично сдавали в аренду.

Готайро 五大老 — созданный Хидэёси совет пяти старейшин, которому он вверил судьбу своего наследника Хидэёри.

Гундай 郡代 — правительственный уездный чиновник (наместник).

Гэмпуку 元服 — обряд совершеннолетия по достижении мальчиком возраста 11–16 лет.

Гэнго 元号 — система династийного летосчисления, заимствованная из Китая. Существует в Японии со времени правления императора Котоку (VII в.).

Дадзёкан 太政官 — Государственный совет.

Дайкан 代官 — чиновник бакуфу или княжества, главной обязанностью которого был контроль над своевременным поступлением налогов.

Даймё 大名 — в древности так называли владельцев земли, имевших много именных наделов; позже в разряд даймё попали буси, обладавшие обширными владениями. Социальный слой даймё на протяжении веков претерпевал изменения. В эпоху Токугава даймё назывались непосредственно подчиненные бакуфу феодалы, чьи земельные владения приносили более 10 тыс. коку риса в год; наряду с ними к классу феодалов принадлежали сёмё, чьи владения и доходы были незначительными.

Даймё каси 大名贷 — кредит для даймё.

Дзайбацу 財閥 — семейные холдинговые компании, образовавшиеся в период Мэйдзи из семейных торговых домов эпохи Токугава.

Дзайго сёнин 在郷 商人 — сельские торговцы.

Дзаймати 在町 — городское образование, возникшее на месте деревни.

Дзёдай 城代 — должностное лицо, заменявшее даймё в княжестве во время его пребывания в Эдо.

Дзёкамати 城下町 — призамковый город.

Дзёси 上便 — посланник сёгуна к императору.

Дзибикиами 地引網地曳網 — невод.

Дзикисан 直参 — непосредственные вассалы сёгуна (хатамото и гокэнин).

Дзинуси 地主 — землевладелец. Традиционный русский перевод «помещик» не раскрывает содержание этого термина, происхождение которого своими корнями уходит в глубокую древность. В эпоху Токугава городские купцы, скупая земли, становились дзинуси, но сами не занимались сельским хозяйством, а сдавали землю в аренду.

Дзинъя 陣屋 — местопребывание представителя сёгуна в эпоху Токугава.

Дзито 地頭 — управляющий в поместье; назначались из числа гокэнин.

Дзони 雑煮 — рис с овощами.

Дого 土郷 — богатый землевладелец.

Додзоку 同族 — группа родственных семей, восходящих к одному предку.

Дэкасэги 出稼ぎ — отходничество.

Ёгаку 祥乎 — см. рангаку.

Ёмэирикон 嫁入り婚 — тип брака, когда жена входит в семью мужа.

Ёрики 与力 — полицейский; мелкий чиновник городской администрации.

Ёхэй 傭兵 — наёмное войско.

Икки — в средние века название союзов самураев, созданных по родовому или территориальному признаку. В период кинсэй так стали называть крестьянские мятежи против феодалов.

Икун 遺訓 — завещание.

Инсэй 院生 — система правления отрекшихся от престола императоров.

Ину кубо 犬公方 — «собачий сёгун»; народное прозвище 5-го сёгуна Токугава Цунаёси, запретившего убивать собак.

Ихай 位牌 — деревянная табличка, на которой пишутся посмертное имя и дата смерти; их выставляют в храмах и в домашних алтарях.

Кабу 株 — лицензия на право заниматься определенным видом торговли и ремесла.

Кабунакама 株仲間 — купеческие и ремесленные объединения (гильдии).

Кава какэбики 川欠引 — «речная скидка»; в эпоху Токугава — освобождение от налога в случае, если поле налогоплательщика заливало водой из-за разрушения плотины.

Кавасэ 為替 — тратта, переводной вексель.

Кайкин 戒禁 — заповедь, содержащая запрет чего-либо.

Кайэки 改易 — лишение самурайских привилегий.

Какун 家訓 — семейные правила, семейная конституция. Одно из названий уставов купеческих домов в эпоху Токугава.

Какэя 掛屋 — богатые осакские купцы, кредитовавшие даймё под залог продукции княжества.

Каммури 冠 — головной убор, надеваемый на голову мальчика во время обряда совершеннолетия.

Касин 家臣 — вассал, ленник.

Кихэйтай 奇兵隊 — нерегулярные отряды, созданные в 60-е гг. XIX в. (главным образом в княжестве Тёсю) для борьбы против сёгуната и иностранцев.

Коги 公儀 — обладание абсолютной государственной властью; по отношению к сёгуну это означало, что его полномочия выше, чем у бакуфу.

Коё 雇用 — работа по найму.

Коку 石 — мера емкости, равная 180,391 л; 1 коку риса весит около 150 кг.

Кокугаку 国学 — «национальная наука» (в противоположность кангаку и рангаку)

Кокудака 石高 — размер урожая земельного владения в пересчете на коку риса; натуральная рента-налог в коку риса, заменившая денежный налог (кандака). Обычно кокудака назывался также валовой доход с какого-либо участка земли.

Кокудзин (кокунин) 国人 — «люди провинции»; слой землевладельцев в основном самурайского происхождения; местные феодалы.

Кокутай 国体 — основная доктрина государственного синто. Можно встретить перевод этого термина и как «национальная сущность».

Комин 公民 — государственный подданный.

Косэки сэйдо 戸籍制度 — система переписи населения на основе книг посемейных записей.

Котэй 皇帝 — император.

Кугэ 公家 — придворная (киотская) аристократия.

Кудзиката 公事方 — название должности в финансовом ведомстве.

Куни — провинция.

Кунибараи 国払い — изгнание, высылка из родных мест.

Кунигаэ 国替 — перевод даймё из одного владения в другое.

Курамото 倉元 — купцы-владельцы рисовых складов, кредитовавшие даймё; курамото получали право на продажу продукции княжества.

Кутимаи 日米 — вспомогательный налог.

Кэмихо 検見法 — обследование полей с целью определения урожая и установления размера налога.

Кэнин 家人 — безземельные крестьяне, слуги в большом крестьянском хозяйстве.

Кэнти 検地 — обследование и перепись земель.

Кэнтитё 検地帳 — реестры, куда заносились сведения об обследовании земель.

Кэрай 家来、家礼 — вассал или слуга, состоящий при семье даймё.

Кюроку 給禄 — жалованье или содержание самурая.

Мабики 間引き — «прореживание»; детоубийство, распространенный в феодальную эпоху в деревне обычай убивать новорожденных девочек.

Матидосиёри 町年寄 — городские старшины.

Мацуpu 祭り — синтоистский обряд в широком смысле слова, синтоистский праздник.

Мёгакин 長加金 — промысловый налог в эпоху Токугава.

Мёдзи тайто гомэн 名字帯刀御免 — разрешение горожанам и крестьянам иметь фамилию и носить меч.

Мёдэн 名田 — именной надел.

Мёсю 名主 — глава большой патриархальной семьи, владелец именного надела.

Мибун-но тэйрэй 身分の定例 — специальный указ о закреплении социальных различий.

Микадо 御門 — древнее обозначение японского императора.

Миякэ 屯倉 — государственный («царский») зерновой амбар.

Моммэ 匆、文目 — весовая и денежная единица; 1 моммэ равен 3,75 г.

Мон — старинная денежная единица небольшой ценности, медный грош.

Мон 紋 — фамильный герб.

Мутака 無高 — безземельные крестьяне.

Мэйкун 明君 — просвещенный правитель.

Мэсимори 飯盛り — служанка в гостинице.

Мэясубако 目安箱 — ящик для приема жалоб от населения.

Мэцукэ目付け — полицейскийчиновник.

Найдайдзин 内大臣 — министр императорского двора; придворное звание.

Накама 仲間 — монопольное объединение торговцев и ремесленников.

Намбан(дзин) 南奏(人) — «южные варвары»; в период Муромати название населения Юго-Восточной Азии. С появлением в этом регионе европейцев «южными варварами» стали называть португальцев, испанцев и других европейцев. Голландцев прозвали «красноволосыми».

Нануси 名主 — одно из названий деревенского старосты (преимущественно в районе Канто).

Ниинамэ сай 新嘗祭 — «праздник вкушения плодов нового урожая», один из основных обрядов религии синто.

Нимбэцу аратамэ 人別改め — исправление учетных записей о составе семьи.

Носё 農書 — книга по ведению сельского хозяйства.

Нэнго 年号 — см. гэнго.

Огосё 大御所 — императорский дворец. В эпоху Токугава — резиденция удалившегося от дел сёгуна, а также слово для выражения почтительного к нему отношения; так называли человека, имевшего выдающиеся заслуги.

Окими 大若 — «великий повелитель»; древний титул.

Осэй 大御所 — императорское правление.

Ракуго 落語 — устные рассказы.

Ракудза 楽座 — свободные цехи.

Ракуити 楽市 — свободные рынки.

Рё 剛 — монета весом около 15 г, изготовленная из сплава золота (85 %) и серебра (15 %). Находилась в обращении до 1871 г.

Рёгаэтэн 両替店 — меняльная контора (лавка).

Рёгаэя 両奉屋 — см. рёгаэтэн.

Pu — мера длины, равная 3,927 км.

Родзю 者中 — старший государственный советник.

Ронин 浪人、牢人 — самурай, лишившийся своего сюзерена и, соответственно, жалованья.

Русуи 留守居 — должностное лицо, заменявшее даймё в Эдо, когда тот находился в своем княжестве.

Рюэй 柳営 — бакуфу.

Сакоку 鎖国 — «страна на цепи»; политика изоляции Японии. Термин «сакоку» появился в нач. XIX в.

Сакунин 作人 — жители сёэн, непосредственно занимавшиеся обработкой земли.

Санкин котай 参勤交代 — система заложничества.

Сасидаси 指出 — сведения от владельца земли о проведении переписи земли.

Сё 者 — мера объема, равная 1,8 л; составляет 1,5 кг риса.

Сёги 将棋 — японские шахматы.

Сёгун 将軍 — военачальник; титул военных правителей Японии из династий Минамото, Асикага, Токугава.

Сёдзи 障子 — деревянные рамы, оклеенные бумагой, пропускающей свет.

Сёнин дзинуси 敵人地主 — новый слой землевладельцев, появившийся в эпоху Токугава; совмещал в себе купцов и владельцев земли.

Сёсидай 所司代 — наместник сёгуна в Киото в эпоху Токугава.

Сёэн 莊園 — частновладельческое поместье.

Сидзюку 私塾 — частные школы.

Сиккэн 執権 — регент; переводят и как «первый министр, канцлер».

Сингаку 心学 — «учение о познании собственного сердца»; морально-этическое учение горожан и купечества, давшее начало японской деловой этике.

Синка 臣下 — см. кэраи.

Ситикё 七去 — семь причин для развода с женой: бездетность, болтливость, вороватость, распущенность, ревность, неизлечимая болезнь, неподчинение родителям мужа.

Ситифуда (ситикэн) 質札 (質権) — залоговая квитанция.

Собаёнин 側用人 — личный секретарь сёгуна.

Содоку 素読 — чтение китайских классиков без комментариев.

Сомо 草非 — название активных участников оппозиционного движения сонно дзёи и тобаку в период бакумацу. Представители сомо пользовались авторитетом у нового правительства Мэйдзи.

Сонно дзёи 陽旦撲夷 — «почитание императора и изгнание варваров»; лозунг антисёгунского движения.

Соробан 算盤,十露盤 — японские счеты, основанные на пятеричной системе.

Сукэго 助郷 — гужевая повинность крестьян.

Сумэраги 天旦 — см. тэнно.

Сун — мера длины для измерения тканей, равная 3,8 см.

Сэйи тайсёгун 征夷大将軍 — полный титул сёгуна («великий полководец, покоритель варваров»).

Сэнгоку даймё 戦国大名 — общее название феодалов периода сэнгоку дзидай, которые, добившись политической и экономической независимости своих владений, начали сражаться друг с другом за власть и расширение своих владений.

Сэнгоку дзидай 隊国時代 — период воюющих провинций, вторая пол. XV — конец XVI в.

Сэппуку 切腹 — самоубийство путем вспарывания живота.

Сэнрю 川柳 — сатирическое или шуточное стихотворение хокку.

Сэссё 摂政 — регент.

Сюго 守護 — губернатор или наместник провинции.

Сюго даймё 守護大名 — наместники провинций, которые путем расширения своих владений стали даймё, а местных самураев превратили в своих непосредственных вассалов.

Сюиндзё 朱印状 — «красная печать»; практика выдачи специального разрешения на занятие внешней торговлей.

Сюмон аратамэ тё 款門改め帳 — храмовые метрические записи с указанием вероисповедания прихожан.

Сюмон нимбэцу тё 未門人別帳 — регистрационные книги в буддийских храмах, куда заносилось вероисповедание прихожан; были введены в середины XVII в. в целях борьбы с христианством; отменены в мае 1870 г.

Сяку — мера длины, равная 30,3 см.

Тавара — соломенный мешок.

Тайко 太間、大閤 — титул, который давался отставному нам паку.

Тайкун 大君 — «великий правитель»; титул сёгуна.

Тайро 大者 — регент или главный министр.

Тайто гомэн-но сёнин 世刀御免の商人 — купец, получивший разрешение на право ношения меча.

Тан 段反、段 — мера длины для тканей, равная 10,6 м.

Тё 町 — единица площади. С кон. XVII в. равнялась 0,99 га.

Тёбо 帳薄 — бухгалтерская книга.

Тёнингаку 町人学 — «наука горожан»; см. сингаку.

Тигаидана 違い棚 — декоративная ниша с полками на разном уровне.

То — мера объема, равная 18,039 л.

Тобаку 倒幕 — «свержение бакуфу»; лозунг радикального крыла антисёгунского движения.

Тодзама даймё 外様大名 — «сторонние даймё»; феодалы, выступавшие против Иэясу в битве при Сэкигахара. Они не допускались к государственным должностям, должны были платить повышенные единовременные налоги и в большем, чем фудай даймё, объеме выполнять строительные и другие работы в пользу бакуфу.

Тоия (тонъя) 問屋 — оптовый торговец, оптовик; тоия сыграли большую роль в развитии товарного обращения в стране; тоия способствовали расширению производства товаров, создав систему авансирования производителей.

Токонома 床の間 — ниша для декоративных украшений интерьера.

Тосё дайгонгэн 東昌大権現 — «великое воплощение сияния Востока»; посмертное имя Токугава Иэясу.

Тосёгу 東照宮 — святилища в честь Токугава Иэясу.

Тонъя 問屋 — см. тоия.

Тофу 如腐 — соевый творог.

Тэгата 手形 — тратта, переводной вексель.

Тэдай 手代 — 1) в эпоху Токугава чиновник местной администрации, главной обязанностью которого был сбор налогов; обычно избирался из среды богатых крестьян; 2) приказчик в лавке.

Тэмпура 天數羅 (порт. tempero) — блюдо,приготовленное из рыбы и овощей, обжаренных в тесте на растительном масле.

Тэнка 天下 — «поднебесная»; вся страна, государство.

Тэнно 天皇 — император.

Тэнрё 天領 — земли, принадлежавшие непосредственно бакуфу, налоги с которых составляли его экономическую основу.

Тэнси 大子 — «сын Неба» (об императоре).

Тэракоя 寺子屋 — прихрамовые школы; самый распространенный тип школ для простолюдинов в эпоху Токугава.

Тюгэн 中間 — старший слуга в доме самурая.

Тюкэй 中継 — почтовая станция, где меняли лошадей.

Удайдзин 右大臣 — правый министр; придворный титул.

Укиёэ 浮世絵 — картины «бренного мира»; направление в японской живописи, представленное цветной гравюрой на дереве.

Ундзёкин 運上金 — плата (налог) за разрешение заниматься извозом.

Утиковаси 打蜂レ — городские восстания.

Фудай даймё 猜代大名 — даймё, выступавшие на стороне Токугава Иэясу в битве при Сэкигахара. Слово «фудай» означает «находящийся на наследственной службе»; оно применялось к самураям, слугам, подмастерьям и др.

Фудасаси 木し差 — рисовые маклеры, покупавшие у самураев квитанции на рисовые пайки.

Фусума — раздвижные бумажные перегородки.

Футидака 扶持高 — размер рисового пайка (самурая). См. футимай.

Футимай 扶持米 — рисовый паек самурая, являвшийся вознаграждением за службу в княжестве.

Фуэки 賦役 — трудовая повинность.

Хан 講 — княжество; самостоятельная административно-хозяйственная единица, статус которой определялся по доходу в коку риса.

Хандэн 班田 — надельная система.

Ханко (хангаку, хангакко) 藩校 (藩学) (藩学校) — княжеские школы.

Хансацу 藩札 — бумажные деньги, выпускавшиеся княжеством и имевшие хождение только в его пределах.

Ханси 藩士 — княжеские вассалы.

Хансю 薔主 — даймё, глава княжества.

Харакири 肌切 — см. сэппуку.

Хасэй 顧政 — правление сёгуна; противопоставлялось осэй — правлению императора.

Хатамото 旗本 — «знаменосцы»; непосредственные вассалы сёгуна. На иерархической лестнице стояли сразу за даймё. Имели право аудиенции у сёгуна; владели поместьями с доходом от 100 до 10 тыс. коку или получали жалованье такого же размера.

Хафу 葡府 — см. бакуфу

Хёдзёсё 評定所 — совещательный орган при сёгунате; в эпоху Токугава выполнял функции верховного суда.

Хинин 非人 — «нечеловек»; низшая социальная группа населения.

Хито каэси 人返レ — «возвращение людей»; мероприятия по удалению из городов пришлого населения, в основном беглых крестьян.

Хоконин 奉公人 — «подсобник»; в эпоху Токугава — многочисленный социальный слой, основу которого составляли разного рода слуги.

Хокку 発句 — трехстишие из строк в 5–7–5 слогов.

Хомбякусё 本百姓 — «коренные крестьяне»; крестьяне, получившие по земельному кадастру надел и обязанные платить с него налог и другие подати.

Хонкэ 本家 — главная (основная) ветвь рода.

Хонрё 本領 — феодальное владение.

Хорэки 宝暦 — национальное японское летосчисление (по годам правления императоров).

Хэйно бунри 兵農分離 — сословное отграничение самураев от крестьян, проведенное Хидэёси.

Xяку сё 汉百姓 — крестьянин, общинник.

Эйракусэн 水楽銭 — китайская медная монета.

Эта 稱多 — каста париев, низшая социальная группа населения.

Яёи 弥生 — период с 300 г. до н. э. — 300 г. н. э.


Приложение 2 Хронология

Период Нара 710–784

Период Нагаока 784–794

Период Хэйан 794–1185

Период Камакура 1192–1333, правление сёгунов Минамото

Период Намбокутё 1336–1392

Период Муромати 1338–1573, правление сёгунов Асикага

Война годов Онин 1467–1477

Период Момояма 1573(1583) — 1598(1615)

Период Адзути 1576–1582

Период «воюющих провинций» (сингтоку дзидай) XV–XVI вв.

Период кинсей конец XVI в. — 1867 г.

Эпоха Токугава 1603–1867

Период Мэйдзи 1868–1912

Императоры периода кинсэй
Огимати (1517–1593) — 1557–1586

Гоёдзэй (1572–1617) — 1586–1611

Гомидзуно (1596–1680) — 1611–1629

Мэйсё (1624–1696) — 1629–1643

Гокомё (1633–1654) — 1643–1654

Госай (1637–1685) — 1655–1663

Рэйгэн (1654–1732) — 1663–1687

Хигасияма (1675–1709) — 1687–1709

Накамикадо (1702–1737) — 1709–1735

Сакурамати (1720–1750) — 1735–1747

Момодзоно (1741–1762) — 1747–1762

Госакурамати (1740–1813) — 1762–1771

Гомомодзоно (1758–1779) — 1771–1779

Кокаку (1771–1840) — 1780–1817

Нинко (1800–1846) — 1817–1846

Комэй (1831–1867) — 1846–1867


Приложение 3 Район Кинай в эпоху Токугава



Библиография

Документы
Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). СПб., Фонд главного архива. Отдел 1–1, 1800–1916 гг.

Договоры России с Востоком политические и торговые. Сост. и изд. Юзефович Т. СПб., 1869.

Документы по истории японской деревни. Ч. 1. Конец XVII — первая половина XVIII в. Пер. Николаевой О. С. М., 1966. Собрание действующих договоров, заключенных Россиею с иностранными державами. Сост. Ивановский И. П. T. 1. Ч. 1. Одесса, 1890.

Япония. Аграрное законодательство правительства Токугава. Пер. и комм. Подпаловой Г. И. — Хрестоматия по новой истории Японии. T. 1. М., 1963.

Япония. (Тексты документов XIX в.). Пер. и комм. Подпаловой Г. И. и Родова Б. В. — Хрестоматия по новой истории. Т. 2. М., 1965.

Нихон си сирё (Материалы по истории Японии). Кодама Кота, Хисикари Токанага хэнся. Токио, 1973.

Нихон си сирёсю. Кайхан (Сборник материалов по истории Японии). Сибата Минору кансю. Токио, 1963.

Сирё-ни ёру нихон-но аюми. Кинсэй хэн (Сборник материалов по истории Японии периода кинсэй). Токио, 1986.

Справочные и библиографические материалы
Библиография Японии. Литература, изданная в России с 1734 по 1917 г. М., 1965.

Библиография Японии. Литература, изданная в Советском Союзе на русском языке с 1917 по 1958 г. М., 1960. Библиография Японии. Литература, изданная в Советском Союзе на русском языке с 1959 по 1973 г. М., 1984. Позднеев Д. М. Японо-русский иероглифический словарь. Токио, 1908.

Кодзиэн (Энциклопедический словарь). Симмура Идзуру-хэн. Токио, 1970.

Нихон кинсэй дзиммэй дзитэн (Биографический словарь. Период кинсэй). Токио, Ёсикава кобункан, 2005.

Нихон кинсэй си кэнкю дзитэн (Словарь для специалистов по истории Японии периода кинсэй). Мураками Макото хэн. Токио, 1989.

Нихон рэкиси дзитэн (Японский исторический словарь). Вакамори Таро хэн. Токио, 1954.

Нихон си дзитэн (Японский исторический словарь). Кёто дайгаку бунгакубу кокуси кэнкюсицу хэн. Токио, 1970.

Нихон си ёго дзитэн (Словарь терминов по японской истории). Токио, 1992.

Kodansha Encyclopedia of Japan. V. 1–9. Tokyo, 1983.

O’Neill P.G. Japanese Names: A Comprehensive Index by Characters and Readings. N.Y., Tokyo, 1989.

Papinot E. Historical and Geographical Dictionary of Japan. Tokyo, 1972.

Personality in Japanese History. Berkeley-L.-A.-L., 1970.

Литература
Апарина H. Г. Японский театр Но. М., 1984.

Астон В. Г. История японской литературы. Пер. с англ. Мендрина В. Владивосток, 1904.

Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук. М., 1974.

Блок Марк. Апология истории, или Ремесло историка. Пер. с фр., М., 1986.

Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. Пер. с англ. М., 1978.

Бродель Фернан. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 2. Игры обмена. Пер. с фр., М., 1988.

Владимир, епископ. Недобрые деяния иезуитов в японской империи в 16-м и 17-м веках и до настоящего времени. Воронеж, 1892

Воробьев М. В. Япония в III–VII вв. М., 1980.

Воробьевы. В. Японский кодекс «Тайхо Ёрорё» и право раннего средневековья. М., 1990.

Воробьев М. В., Соколова Г. А. Очерки по истории науки, техники и ремесла в Японии. М., 1976.

Гальперин А. Л. К вопросу о генезисе капитализма в Японии. — О генезисе капитализма в странах Востока. М., 1962.

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии в период позднего феодализма. М., 1963.

Гальперин А. Л. Развитие экономических связей и история международных отношений на Дальнем Востоке в новое время (XVIII — начало XIX в.). — Краткие сообщения ИНА АН СССР. Вып. 64. История стран Дальнего Востока. М., 1963.

Головнин В. М. Записки В. М. Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах и жизнеописание автора. Ч. 1–3. СПб., 1851.

Гончаров И. А. Русские в Японии в начале 1853 и в конце 1854 гг. (Из путевых заметок И. Гончарова). СПб., 1855.

Гончаров И. А. Фрегат «Паллада». М., 1950.

Горегляд В. Н. Общественная мысль и религии в эпоху Эдо. — Из истории общественной мысли Японии XVII–XIX вв. М., 1990.

Гривнин В. С. Из истории «национальной науки» (кокугаку) в Японии. — Историко-филологические исследования. М., 1967.

Григорьев М. Л. Лик Японии. М., 1997.

Григорьева Т. П. Японская художественная традиция. М., 1979.

Гришелева Л. Д. Формирование японской национальной культуры (конец XVI — начало XX века). М., 1986.

Дашкевич В. Т. К вопросу о культурных связях Японии с Европой в XVI–XVIII вв. — Страны и народы Востока. Вып. 17. Москва, 1975.

Дискуссионные проблемы японской истории. М., 1991.

Дружинин Н. М. Избранные труды: социально-экономическая история России. М., 1987.

Жуков Е. М. Политика Хидэёси в отношении крестьянства. — Известия АН СССР. Сер. истории и философии. Т. 3. М., 1946, № 6.

Завадская Е. В. Японское искусство книги (VII–XIX века). М., 1986.

Зарин В. А. Запад и Восток в мировой истории XIV–XIX вв. М., 1991.

Из истории общественной мысли Японии XVII–XIX вв. М., 1990.

Иофан Н. А. Из истории крестьянских и городских восстаний в Японии в 30–40-х годах XIX в. — Сборник статей по истории стран Дальнего Востока. М., 1952.

Иофан Н. Л. Культура древней Японии. М., 1974.

Искендеров А. Л. Тоётоми Хидэёси. М., 1984.

Искендеров А. Л. Феодальный город Японии XVI столетия. М., 1961.

История эстетической мысли. Т. 1–2. М., 1985.

История японского искусства. Пер. с япон. М., 1965.

Ихара Сайкаку. Избранное. Пер. с япон. М., 1974.

Иэнага Сабуро. История японской культуры. Пер. с япон. М., 1972.

Карамзин Н. М. О российском посольстве в Японию. — Вестник Европы, 1803. Ч. 9, № 11.

Карон Франсуа. Описание о Японе, содержащее в себе три части. Ч. 1–3. СПб., 1734.

Кацурагава Хосю. Краткие вести о скитаниях в северных водах («Хокуса монряку»). Пер. с япон., комм. Константинова В. М. М., 1978.

Ким Э. Г. Недолгое свидание. Христианская миссия в Японии (1549–1614). — Книга японских обыкновений. М., 1999.

Ким Э. Г. Представления о японцах первых европейских миссионеров. Канд. дисс. М., 1998.

Кин Д. Японцы открывают Европу. 1720–1830. Пер. с англ. М., 1972.

Кирквуд К. Ренессанс в Японии. Культурный обзор семнадцатого столетия. Пер. с англ. М., 1988.

Кодзаи Ёсисигэ. Современная философия. Заметки о «духе Ямато». М., 1974.

Козлов В. И. Динамика численности народов. М., 1969.

Конрад Н. И. Избранные труды. История. М., 1974.

Конрад Н. И. Избранные труды. Литература и театр. М., 1978.

Конрад Н. И. Неопубликованные работы. Письма. М., 1996.

Конрад Н. И. Очерк истории культуры средневековой Японии. М., 1980.

Костылев В. Л. Очерк истории Японии. СПб., 1888.

Ксавье Ф. Письмо в штаб-квартиру ордена. Пер. Ким Э. Г. — Книга японских обыкновений. М., 1999.

Кулъпин Э. С. Человек и природа в Китае. М., 1990.

Лагус В. Эрик Лаксман, его жизнь, путешествия, исследования и переписка. СПб., 1890.

Лещенко Н. Ф. К вопросу о внутренних факторах развития капитализма в Японии. — Дискуссионные проблемы японской истории. М., 1991.

Лещенко Н. Ф. Генезис японского капитализма. Науч. — аналит. обзор. М., 1991.

Лещенко Н. Ф. «Герои появляются в неспокойное время». (Мятеж Осио Хэйхатиро). — Знакомьтесь — Япония. М., 1996, № 14.

Лещенко Н. В. Династия Мицуи в токугавские времена. — Знакомьтесь — Япония, 1997, № 16.

Лещенко Н. Ф. Идеологическое обоснование реставрации императорской власти в Японии. — Общественные движения и их идеология в добуржуазных обществах Азии. М., 1988.

Лещенко Н. Ф. Исторические корни японской философии бизнеса. — Япония 2000: консерватизм и традиционализм. М., 2000.

Лещенко Н. Ф. Первый военный диктатор Японии (Ода Но-бунага). — Знакомьтесь — Япония, 1995, № 11.

Лещенко Н. Ф. Первый объединитель Японии. — Япония. Ежегодник. 1997–1998. М., 1998.

Лещенко Н. Ф. Посольство Н. П. Резанова (1803–1805) и Е. В. Путятина (1852–1855) в Японию. — Восточный Архив, 2009, № 1 (19).

Лещенко Н. Ф. Социальные сдвиги в структуре японского общества накануне Мэйдзи исин. — Классы и сословия в докапиталистических обществах Азии. Проблема социальной мобильности. М., 1986.

Лещенко Н. Ф. Три лика Иэясу Токугава. — Знакомьтесь — Япония, 1995, № 8.

Лещенко Н. Ф. «У купца дети под стук счетов просыпаются». (Торговый дом Коноикэ). — Знакомьтесь — Япония, 1996, № 12.

Лещенко Н. Ф. Японский город эпохи Токугава. — Япония. Ежегодник. 1995–1996. М., 1996.

Миронов Б. Н. Историк и социология. М., 1984.

Михайлова Ю. Д. Мотоори Норинага. Жизнь и творчество. М., 1988.

Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Пер. с япон. Приложение. М., 1992.

Навлицкая Г. Б. Нагасаки. М., 1970.

Навлицкая Г. Б. Осака. М., 1983.

Нагата Хироси. История философской мысли Японии. Пер. с япон. М., 1991.

Накамура Ёсикадзу. Эпизоды из истории ранних русско-японских отношений. (О нескольких русских песнях, привезенных в Японию в XVIII и XIX вв.). Перепечатка из «Hitotsubashi Journal of Arts and Sciences», Tokyo. Vol. 11, № 1, Sept.

Накамура Синтаро. Японцы и русские. Пер. с япон. М., 1983.

Николаев А. Л. Очерки по истории японского народа. T. 1–2. СПб., 1905.

Николаева Н. С. Япония — Европа. Диалог в искусстве. М., 1996.

Николай, иеромонах. Сёогуны и микадо. Исторический очерк по японским источникам. — Русский вестник, СПб., 1869, № 11–12.

Новаковский С. И. Япония и Россия. Токио, 1918.

Норман Г. Возникновение современного государства в Японии. Солдат и крестьянин в Японии. Пер. с англ. М., 1961.

Оглоблин Н. Н. Первый японец в России. 1701–1705. — Русская старина. СПб., 1891, октябрь.

Оросиякоку суймудан. (Сны о России). Изд. текста, перевод, вступ. ст. и комм. Константинова В.М. М., 1961.

Оцука Гэнтаку, Симура Хироюки. Канкай ибун. «Удивительные сведения об окружающих [землю) морях». Пер. с япон., вступ. статья и комм. Горегляда В. Н. СПб., 2009.

Очерки новой истории Японии. Отв. ред. Гальперин А. Л. М., 1958.

Пасков С. С. Япония в раннее средневековье. VII–XII вв. М., 1987.

Петров А. М. Новые задачи старинной науки и некоторые материалы к изучению экономической истории Востока. — Народы Азии и Африки, 1989, № 2.

Петров Д. В. Колониальная экспансия Соединенных Штатов Америки в Японию в середине XIX века. М., 1955.

Подпалова Г. И. Крестьянское петиционное движение в Японии во второй половине XVII — начале XVIII в. М., 1960.

Позднеев Д. М. Материалы по истории Северной Японии и ее отношений к материку Азии и России. Т. 1–2. Иокогама, 1909.

Поздняков И. Г. Роль кэнти в закрепощении японского крестьянства во второй половине XVI века. — Ученые записки Ин-та востоковедения АН СССР. М., 1959. Т. 23.

Попов К. М. Япония. Очерки развития национальной культуры и географической мысли. М., 1964.

[Путятин Е. В.] Всеподданнейший отчет генерал-адъютанта графа Путятина о плавании отряда военных судов наших в Японию и Китай. 1852–1855 гг. — Морской сборник, СПб., 1856, № 10.

Рабинович М. Г. Очерки материальной культуры русского феодального города. М., 1988.

Радуль Затуловский Я. Б. Из истории материалистических идей в Японии в XVII — первой половине XIX в. М., 1972.

Радуль Затуловский Я. Б. Конфуцианство и его распространение в Японии. М.-Л., 1947.

Роджерс Ф. Дж. Первый англичанин в Японии. История Уильяма Адамса. Пер. с англ. М., 1987.

Рю Ю. М. Народное движение «Эдзя найка!» в Японии в 1867. — Общественные движения и их идеология в добуржуазных обществах Азии. М., 1988.

Сванидзе А. А. Деревенские ремесла в средневековой Европе. М., 1985.

Светлов Г. Е. Путь богов. М., 1985.

Сиверцева Т. Ф. Страны Востока: модель рождаемости. М., 1997.

Сила Новицкая Т.Г. Культ императора в Японии. Мифы, история, доктрины, политика. М., 1990.

Сношения русских с Японией. — Журнал для чтения воспитанников военно-учебных заведений. СПб., 1852. Т. 95, № 380.

Спеваковский А. Б. Самураи — военное сословие Японии. М., 1985.

Сутягина М. Б. Группа «Сумитомо». М., 1979.

Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. Авт.: Барг М. А., Жуков Е. М., Павлов В. И., Черняк Е. Б. М., 1979.

Тояма Сигэки. Мэйдзи исин. (Крушение феодализма в Японии). Пер. с япон. М., 1959.

Успенский М. В. Из истории японского искусства. СПб., 2004.

Файнберг Э. Ф. Русско-японские отношения в 1697–1875 гг. М., 1960.

Филиппов А. В. «Стостатейные установления Токугава» 1616 г. и «Кодекс из ста статей» 1742 г. Право, общество и идеология Японии первой половины эпохи Эдо. СПб., 1998.

Ханин З. Я. Парии в японском обществе. (Очерк социальной истории XVII–XIX вв.). М., 1980.

Ханин З. Я. Социальные группы японских париев. (Очерк истории до XVII в.). М., 1973.

Хондзё Эйдзиро. Социальная история Японии. М., 1935.

Эйду с Х. Т. История Японии с древнейших времен и до наших дней. М., 1968.

Японская мозаика. Сб. статей памяти проф. В. Н. Горегляда. СПб., 2009.

Японские трехстишия. Пер. сяпон. Марковой В. М., 1960.

Ясперс К. Смысл истории и ее цель. М., 1978.

Яцунский В. К. Социально-экономическая история России XVIII–XIX веков. М., 1973.

Адзиа коэкикэн то нихон когёка, 1500–1900 (Внешняя торговля в азиатском регионе и процесс промышленного развития Японии). Токио, 1991.

Амино Ёсихико. Нихон кинсэй-но минсюдзо (Портрет японского народа периода кинсэй). Токио, 1988.

Аоки Кодзи. Хякусё икки-но нэндзитэки кэнкю (Изучение крестьянских восстаний в Японии в хронологическом порядке). Токио, 1966.

Асао Наохира. Сакоку (Закрытие страны). Токио, 1975.

Вакита Осаму. Кинсэй хокэнсэй сэйрицу сироы (Исторический очерк становления феодальной системы). Токио, 1977.

Вакита Осаму. Ода Нобунага. Токио, 1987.

Вакита Осаму. Хидэёси-но кэйдзай канкаку (Мероприятия Хидэёси в области экономики). Токио, 1995.

Вакита Осаму. Хираноя Бухэй, бакумацу-но Осака-о хасиро (Хираноя Бухэй — управляющий меняльной конторы в Осака). Токио, 1995.

Вакита Xаруко. Муромати дзидай (Эпоха Муромати). Токио, 1985.

Ватанабэ Моримипги. Оми сёнин (Торговцы из провинции Оми). Токио, 1986.

Вацудзи Тэцуро. Сакоку (Закрытие страны). Т. 1–2. Токио, 1982.

Дзукай. Нихон-но рэкиси. Бакумацу то нан даро? (История Японии в иллюстрациях. Период бакумацу). Токио, 1990.

Дзэнда-но нихон си. Вакита Харуко, Хэнли С. хэн (Место японской женщины в истории). Т. 2. Токио, 1995.

Ёсивара Кэнъитиро. Эдо-но мати Якунин (Городская администрация Эдо). Токио, 1980.

Ёсида Того. Исин си хакко (Восемь лекций о Мэйдзи исин). Токио, 1911.

Ёсинага Акира. Кинсэй-но сэмбай сэйдо (Система княжеских монополий в период кинсэй). Токио, 1973.

Ибара Норы. Токугава дзидай цуси (История эпохи Токугава). Токио, 1928.

Иванами кодза. Нихон рэкиси (История Японии. Очерки). Т. 1–23. Токио, 1962–1964.

Имаи Норико. Омотоката «иэаритё» (Бухгалтерские книги дома Мицуи). — Мицуи бунко ронсо, Токио, 1974, ноябрь, № 8.

Иноуэ Kuëcu. Нихон дзёсэй си. Симпан (История японских женщин). Токио, 1967.

Иноуэ Kuëcu. Нихон-но рэкиси. T. 1 (История Японии). Токио, 1977.

Исикава Кэн. Нихон гакко си-но кэнкю (Исследования по истории школьной системы в Японии). Токио, 1976.

Исикава Эйскэ, Танака Юко. Оэдо боронтэйа дзидзё (Повседневная жизнь большого Эдо). Токио, 1996.

Итадзава Такэо. Нихон то Оранда (Япония и Голландия). Токио, 1955.

Ито Тасабуро. Бакухан тайсэй (Система баку хан). Токио, 1956.

Иэясу. «Гонку дзёдо» то «тэнка тори»-но хассо (Иэясу. Как добиться задуманного). Токио, 1992.

Кавакацу Хэйта. Нихон буммэй то киндай сэйё. «Сакоку» сайко (Новые подходы в оценке политики изоляции). Токио, 1991.

Кагава Такаюки. Кинсэй Мицуи кэйэй си-но кэнкю (Предпринимательская деятельность Мицуи в период кинсэй). Токио, 1985.

Кагава Такаюки. Кудзурэюку сакоку (Разорванная изоляция страны). Токио, 1992. — Сюэй сюппанся. Нихон-но рэкиси. Т. 11.

Кагава Такаюки. Мицуи рёгаэтэн-но даймё кинъю (Финансирование даймё в меняльных конторах Мицуи). — Мицуи бунко ронсо. Токио, 1985, дек., № 19.

Кагава Такаюки. Мицуи рёгаэтэн-но кэйэй то тикусэки (Управление меняльными конторами и накопление капитала). — Мицуи бунко ронсо, Токио, 1974, нояб., № 8.

Касая Кадзухико. Сэкигахара кассэн (Битва при Сэкигахара). Токио, 2008.

Касая Кадзухико. Эдо горусуи яку (Обязанности русуи в Эдо). Токио, 2000.

Кацурадзима Нобухиро. Бакумацу минею сисо-но кэнкю (Идеологические и религиозные течения в период баку мацу). Токио, 1992.

Кимура Мотои. Кинсэй-но мура (Японская деревня периода кинсэй). Токио, 1988.

Китадзима Масамото. Токугава сёгун рэцудэн (Биографии сёгунов династии Токугава). Токио, 1975.

Китадзима Масамото. Эдо дзидай (Эпоха Эдо). Токио, 1959.

Кодза. Нихон-но хокэн тоси (Феодальные города Японии. Очерки). Т. 5. Токио, 1974.

Кодза. Нихон рэкиси. Т. 5–6. Кинсэй (История Японии. Очерки). Токио, 1985.

Кодза. Нихон си. Т. 4. Бакухансэй сякай (Очерки истории Японии). Токио, 1974.

Коидзуми Кадзуко. Догу га катару сэйкацу си (История бытовой культуры Японии). Токио, 1991.

Корияма Ёсимити. Бакумацу нитиро канкэй си кэнкю (История русско-японских отношений в период бакумацу). Токио,1980.

Коцу унъю-но хаттацу то гидзюцу какусин (История развития транспорта в Японии). Токио, 1986.

Курахаяси Сёдзи. Мацури-но кодзо кёэн то синдзи (Японские традиционные и религиозные праздники). Токио, 1983.

Манга Нихон-но рэкиси. Т. 36. Ханабираку Эдо-но тёнин бунка (Бытовая культура жителей Эдо в юмористических рисунках). Токио, 1992.

Мацу мото Санносукэ. Тэнносэй кокка то сэйдзи сисо (Государство императорской системы и политическая идеология). Токио, 1978.

Мацумото Сиро. Нихон кинсэй тоси рон (Японский город периода кинсэй). Токио, 1983.

Маэбаяси Коитиро. Тогугава Ёсинобу. Сидзуока-но 30 нэн (30 лет затворничества в Сумпу). Сидзуока, 1998.

Минами Кадзуо. Эдо-но сякай кодзо (Социальная структура Эдо). Токио, 1969.

Миямото Матадзи. Коноикэ Дзэнъэмон. Токио, 1958.

Миямото Матадзи. Осака сёнин (Осакские торговцы). Токио, 1958.

Мэйдзи исин си кодза (Очерки изучения истории Мэйдзи исин). Т. 1–6. Токио, 1958–1959.

Нагахара Кэйдзи. Нихон кэйдзай си (История японской экономики). Токио, 1980.

Нагахара Кэйдзи. Син. Момэн идзэн-но кото (Распространение культуры хлопка в Японии). Токио, 1990.

Haкада Ясунао. Мицуи Такатоси. Токио, 1988.

Накамура Коя. Кинсэй сэйкацу си (Условия существования основных сословий японского общества в период кинсэй). Токио, 1958.

Накамура Сатору. Сэкай сихонсюги то Мэйдзи исин (Мировой капитализм и Мэйдзи исин). Токио, 1978.

Нихон бунка си тайкэй (Очерки истории японской культуры). Т. 6. Токио, 1957.

Нихон дзёсэй си. Т. 3. Кинсэй (История японских женщин в период кинсэй). Токио, 1989.

Нихон дзёсэй сэйкацу си. Т. 3. Кинсэй (История японских женщин в период кинсэй). Токио, 1991.

Нихон кэйдзай си. Т. 1–3 (История японской экономики). Токио, 1988–1989.

Нихон кэйдзай си. Ока Мицуо, Ямасаки Рюдзо хэнтё (История японской экономики). Киото, 1983.

Нихон кэйэй си (История системы управления в японских компаниях). Токио, 1995.

Нихон минсю-но рэкиси (История японского народа). T. 1–10. Токио, 1974–1975.

Нихон-но кинсэй. T. 1, 5, 9, 15 (Япония периода кинсэй). Токио, 1992–1993.

Нихон си кэнкю-но синситэн. Нихон рэкиси гаккай хэн (Новые трактовки основных проблем японской истории). Токио, 1986.

Нихон си-но сотэн (Дискуссионные вопросы японской истории). Вакамори Таро хэн. Токио, 1968.

Нихон тоси си нюмон. III. Хито (Введение в изучение истории японского города). Токио, 1990.

Норо Эйтаро. Нихон сихонсюги хаттацу си (История развития японского капитализма). Токио, 1930.

Оиси Синдзабуро. Токугава Ёсимунэ то соно дзидай (Токугава Ёсимунэ и его время). Токио, 1989.

Окамото Рёити. Осио Хэйхатиро. Осака, 1956.

Отакэ Хидэо. Кинсэй коё канкэй сирон (Наемный труд в период кинсэй). Токио, 1983.

Сайто Осаму. Пурото когёка-но дзидай. Сэйо то Нихон-но хикаку си (Эпоха протоиндустриализации. Историкосравнительный анализ экономического развития Японии и Западной Европы). Токио, 1993.

Сайто Осаму. Сёка-но сэкай. Урадана-но сэкай. Эдото Осака-но хикаку тоси си (Торговля и предпринимательство в Эдо и Осака). Токио, 1987.

Саку до Ётаро. Нихон кахэй кинъю си-но кэнкю (История денежного обращения в Японии). Токио, 1961.

Саку до Ётаро. Оканэ-но нихон си (История финансов в Японии). Токио, 1978.

Сасаки Гинъя. Нихон сёнин-но гэнрю (Происхождение японского купечества). Токио, 1981.

Сугано Норико. Мура то кайкаку (Деревня и реформы). Токио, 1992.

Сумитомо дзайбацу. Сакудо Ётаро хэнся (История группы Сумитомо). Токио, 1982. (Нихон дзайбацу кэйэй си).

Сэкияма Наоторо. Кинсэй нихон-но дзинко кодзо (Структура населения Японии в период кинсэй). Токио, 1985.

Тайкэй. Нихон-но рэкиси (История Японии. Очерки). Т. 8. Токио, 1988.

Такэно Ёко. Сёнин гундзо (Групповой портрет японского купечества). Токио, 1991.

Танака Юко. Эдо ва нэтто ваку (Бытовая культура Эдо). Токио, 1993.

Танака Юко. Эдо-но содзорёку (Эдо в XVIII в.). Токио, 1992.

Токугава 15 сёгун-но дзикэн фуда (Хроника основных событий в жизни 15 сёгунов из дома Токугава). Токио, 1998.

Токугава Ёсинобу-но субэтэ (Всё о Токугава Ёсинобу). Токио, 1998.

Токугава Иэясу-но субэтэ. Китадзима Масамото хэн (Все о Токугава Иэясу). Токио, 1991.

Токугава сёгун кэ юкари-но дзёсуй (Женщины дома Токугава). Каталог выставки в музее Эдо-Токио. Токио, 2008.

Тэнносэй то минею (Императорская система и народ). Токио, 1982.

Тэракава Мэгуми. Сонно дзёи ундо-но сисо (Идеология движения сонно дзёи). — Рэкисигаку кэнкю, Токио, 1986, № 553.

Фудзита Сатору. Тояма Канэсиро-но дзидай (Бугё Эдо Тояма Канэсиро). Токио, 1992.

Фидзита Сатору. Тэмпо-но кайкаку (Реформы годов Тэмпо). Токио, 1989.

Хан сякай-но кэнкю. Миямото Матадзи хэн (Социально-экономическая структура японских княжеств в XVII–XIX вв.). Токио, 1960.

Харагути Киёси. Нихон киндай кокка-но кэйсэй (Становление японского государства). Токио, 1968.

Xaттopu Сисо. Киндай нихон-но наритати (Становление современной Японии). Токио, 1953.

Хаями Акира. Нихон-ни окэру кэйдзай сякай-но тэнкай (Становление экономического общества в Японии). Токио, 1985.

Хаями Акира. Эдо-но номин сэйкацу си (История жизни японского крестьянства в период Эдо). Токио, 1988.

Хаяси Тацусабуро, Като Хидэтоси. Тёнин кара симин э (От купца к горожанину). Токио, 1979.

Хиракава Арата. Фунсо то сэрон. Кинсэй минсю-но сэйдзи санка (Конфликты и общественное мнение в период кинсэй). Токио, 1996.

Хондзё Эйдзиро. Нихон коцу си-но кэнкю (История транспорта в Японии). Токио, 1929.

Хэнли С. Эдо дзидай-но исан (Бытовая культура эпохи Эдо). Токио, 1990.

Эгасира Цунэхару. Оми сёнин (Торговцы провинции Оми). Токио, 1965.

Эдо дзидай-но кикин (Голод в эпоху Эдо). Токио, 1982.

Эдо дзидай-но Хаконэ то сэкисё (Застава в Хаконэ). Хаконэ, 1991.

Ямада Моритаро. Нихон сихонсюги бунсэки (Анализ японского капитализма). Токио, 1934.

Ясуока Сигэаки. Дзайбацу кэйсэй-но кэнкю (История образования компаний в Японии). Токио, 1970.

Ясуока Сигэаки. Дзайбацу-но кэйэй си (История системы управления в дзайбацу). Токио, 1990.

Ясуока Сигэаки. Мицуи дзайбацу си (История компании Мицуи). Токио, 1986.

Bix Herbert P. Peasant Protest in Japan, 1590–1884. New Haven and L., 1986.

Boxer G. R. The Christian Century in Japan (1549–1650). L, 1951.

Brown Richard. Society and Economy in Modern Britain, 1700–1850. L., 1991.

The Cambridge History of Japan. Vol. 4–5. Cambridge, 1989–1991.

Chang Richard T. From Prejudice to Tolerance. A Study of the Japan Image of the West, 1826–1864. Tokyo, 1970.

Confucianism and Tokugawa Culture. Princeton, N. J., 1989.

Development in the non-Western World. Tokyo, 1984.

Dore R. P. Education in Tokugawa Japan. L., 1965.

Edo and Paris: Urban Life and the State in the Early Modern Era. Ithaca, L., 1994.

Family Business in the Era of Industrial Growth. Tokyo, 1984.

From the History of Sumitomo. Tokyo, 1980.

Goodman Grant K. Japan: The Dutch Experience. L., 1986.

Hayami Akira. The Population at the Beginning of the Tokugawa Period. - Keio Economic Studies, 1966/1967. Vol. 4.

Hanley Susan B., Yamamura Kozo. Economic and Demographic Change in Preindustrial Japan, 1600–1868. Princeton (N. J.), 1977.

Ishii Ryosuke. Loan Repayment in Edo and Osaka. - The Japan Foundation News Letter. Tokyo, 1987, May, № 6.

Jannetta Ann B. Epidemics and Mortality in Early Modern Japan. Princeton (N.J.), 1987.

Japan in Transition; from Tokugawa to Meiji. Princeton (N.J.), 1986.

Japanese Thought in Tokugawa Period, 1600–1868: Methods and Metaphors. Ed. Najita Tetsuo. Chicago, 1988.

Kaempfer E. History of Japan. V. 1–3. Glasgow, 1906.

Lensen George A. Report from Hokkaido: the Remains of Russian Culture in Northern Japan. Hakodate, 1954.

Lensen G. A. The Russia push towards Japan: Russo-Japanese relation, 1697–1875. Princeton, 1959.

Leupp Gary P. Servants, Shophands and Laborers in the Cities of Tokugawa Japan. Princeton (N. J.), 1992.

Maruyama Masao. Studies in the Intellectual History of Tokugawa Japan. Tokyo, 1979.

Nagahara Keiji, Yamamoto Kozo. Shaping the Process of Unification: Technological Progress in 16 and 17 Century. -Journal of Japanese studies. Seattle, 1988. Vol. 14, № 1.

Nagayo Takeo. History of Japanese Medicine in the Edo Era. Nagoya, 1991.

Nakai Kate W. Shogunal Politics. Arai Hakuseki and Premises of Tokugawa Rule. Cambridge (Mass.), L., 1988.

Nouet Noel. The Shogun’s City. A History of Tokyo. Sandgate, Folkeston, 1990.

Ooms Herman. Tokugawa Ideology: Early Constructs, 1570–1680. Princeton (N.J.), 1985.

Passin H. Society and Education in Japan. N.Y., 1965.

Roberts John G. Mitsui. Three Centuries of Japanese Business. N.Y.-Tokyo, 1989.

Rubinger Richard. Private academies of Tokugawa Japan. Princeton (N.J.), 1982.

Russiell Oland D. The House of Mitsui. Boston, 1939.

Sadler A. L. The Maker of Modern Japan. The Life of Tokugawa Ieyasu. Rutland-Tokyo, 1986.

Taeuber Irene. The Population of Japan. Princeton (N.J.), 1958.

Takekoshi Yosaburo. The Economic Aspects of the History of the Civilization of Japan. Vol. 3. L., 1930.

Takizawa Matsuyo. The Penetration of Money Economy in Japan and Its Effects upon Social and Political Institutions. N.Y., 1927.

Toby Ronald P. State and Diplomacy in Early Modern Japan. Princeton (N.J.), 1984.

Tokugawa Japan. The Social and Economic Antecedents of Modern Japan. Tokyo, 1990.

Totman Conrad. Tokugawa Ieyasu: Shogun. San Francisco, 1983.

Vlastos Stephen. Peasant Protests and Uprising in Tokugawa Japan. Berkeley, 1986.

Wakita Haruko. Marriage and Property in Premodern Japan. - Journal of Japanese studies 1984. Vol. 10, № 1. Walthall Anne. Social Protest and Popular Culture in Eighteenth Century Japan. Tucson, Arizona, 1986.

Периодические издания
Восток

Вопросы истории

Знакомьтесь — Япония

Морской сборник

Народы Азии и Африки

Мита гаккай дзасси

Мицуи бунко ронсо

Рэкисигаку кэнкю

Сякай кэйдзай сигаку

Japan Forum

The Japan Foundation News Letter

The Journal of Japanese Studies

Keio Economic Studies

Population Studies. A Journal of Demography


Summary

The monograph is dedicated to one of the most dynamic periods in the history of Japan, which determined the further development of the country to a large extent. That was the longest peaceful period, when the country ad no wars, did not pursue an active foreign policy, and focused its resources on the domestic affairs.

The author has paid much attention to the history of trading houses, such as Konoike, Mitsui and Sumitomo, the activities of which have largely determined the modern Japanese system of marketing, management and business philosophy. This topic is actually a «white spot» in the Japanese studies in Russia.

Large part of the monograph is devoted to the political and legal systems of the Tokugawa shogunate, to activities of all the fifteen shoguns, and to the to the assessment of their positive or negative influence on the history of the country.

New sources and materials which has been published in Japan recently made it possible to give a new assessment to this epoch and to change the traditional description of this period as «gloomy and conservative».

Data from the publication censuses, which showed the correlation between the total number of the population with the economic development of the country and the process of political stability, allowed refuting this perception. Versatile activities of the Japanese merchants also prove the dynamic character of the epoch.

New materials on foreign affairs have allowed the author to give a new assessment of the policy of isolation of the country, i.e. to show its positive aspects such as so called «sanitary curtain», to give a broader description of the Jap-anese-Dutch relations, and the bilateral interest in their development.

The book has series of portraits of the people whose activities determined the outlook of the Tokugawa epoch.

The Tokugawa epoch, which lasted for 264 years, consisted of periods of political stability and economic prosperity as well as of periods of crisis. That was determined by a range of objective and subjective factors. The author emphasizes that the fall of the Tokugawa regime was caused by domestic factors: the Japanese society has reached the peak of its development when it became necessary to change the social and economic structure in its entirety because the old one began to impede its development.


Иллюстрации


Ода Нобунага

Тоётоми Хидэёси

Токугава Иэясу

Замок Окадзаки, где родился Иэясу

Фамильный герб дома Токугава

Шлем Исида Мицунари, основного соперника Иэясу в битве при Сэкигахара

Воинские доспехи Иэясу

Памятная стела на месте битвы при Сэкигахара

Мавзолей Токугава Иэясу в Никко

2-й сёгун Хидэтада

З-й сёгун Иэмицу


4-й сёгун Иэцуна

5-й сёгун Цунаёси

6-й сёгун Иэнобу

7-й сёгун Иэцугу

8-й сёгун Ёсимунэ

9-й сёгун Иэсигэ

10-й сёгун Иэхару

11-й сёгун Иэнари

12-й сёгун Иэёси

13-й сёгун Иэсада

14-й сёгун Иэмоти


5-й сёгун Ёсинобу

Отречение сёгуна Ёсинобу от власти. Киото, ноябрь 1867 года

Голландцы за обедом

Голландская фактория на остров Хирадо

У. Адамс

Коммодор М. Перри

Грамота, данная А. Лаксману. Хранится в Архиве внешней политики РФ

Н. П. Резанов

Е. В. Путятин

Трактат о торговле и границах, 1855 год

Бюст Е. В. Путятина. Экспозиция в музее в г. Хода. На заднем плане портреты правительственных уполномоченных с японской стороны: справа — Цуцуи Масанори Хидзэн-ками (1778–1859), слева — Кавадзи Тосиакира Саэмон-но дзё (1801–1868)

Возвращение в Японию Дайкокуя Кодаю

Посольство И. В. Путятина в Хэда

Каталог книг на европейских языках, главным образом на голландском, поступивших в Японию в эпоху Токугава

Ихара Сайкаку — бытописатель японской городской жизни XVII век

Сумитомо Масатомо

Мицуи Такатоси Хатиробэй и его жена Дзюсаи

Выплавка меди (торгово-предпринимательский дом Сумитомо)

Ткачи и красильщики за работой

Андо Хиросигэ. Суругава — торговый квартал в Эдо, где находились лавки Мицуи

Продажа гравюр и книг: лавка Цутая Дзюдзабуро Кацусика Хокусай. Период Эдо, ок. 1802 г.

Норимоно (паланкин) — крытые носилки, служившие средством передвижения для даймё и членов их семей. Этот был предназначен для женщин из долю Токугава

Ваза для цветов. Мастерские Сацума

Чайница. Мастерские Сацума

Полка с встроенными шкафчиками для хранения утвари

Куклы из коллекции дома Хитоцубаси

Куклы Хина. Хина мацури (Праздник девочек), отмечаемый 3 марта, получил широкое распространение в эпоху Токугава

Сцены из спектаклей японского театра Но

Утагава Тоёкуни III. Парад бойцов на ринге. В эпоху Токугава окончательно сформировались канонические приемы и утвердился ритуал борьбы сумо — одного из самых популярных видов японской борьбы

Утагава Тоёкуни III. Переправа через р. Огигава

Хосода Эйси. Ночная прогулка

Аидо Хиросигэ. Рисовые поля в районе Асакуса


Урок в начальной школе (тэракоя)

Nachsatz

Книга посвящена одному из самых динамичных периодов японской истории, во многом определившему ход последующего развития японской истории. Эпоха Токугава (1603–1867), известная и как эпоха Эдо, длилась 264 года, это был самый продолжительный мирный период в истории страны, когда Япония ни с кем не воевала, не вела активной внешней политики, всецело переключившись на дела внутренние.

Автор рисует целостный «портрет эпохи», причем «портрет» в лицах, и большая часть персонажей предстанет перед российским читателем впервые. Это и 15 сегунов дома Токугава, и женщины из купеческого дома Мицуи, во многом создавшие его славу и богатство, голландцы и голландоведы, итогом деятельности которых явился «голландский след» в истории Японии, и У. Адамс первый англичанин, ступивший на японскую землю, и многие другие.

Работу отличает живое образное изложение материала, что делает её доступной не только для специалистов, но и для всех, кто интересуется историей, экономикой и культурой Японии.



Примечания

1

События 1867–1868 гг. получили в японской историографии название Мэйдзи исин (Мэйдзи — дословно «просвещенное правление», название годов правления императора Муцухито [1852–1912], исин — «обновление»). В результате этих событий был ликвидирован сёгунат, и власть в стране номинально перешла к императору.

(обратно)

2

Сёгун — «военачальник»; титул военных правителей Японии из династий Минамото, Асикага и Токугава.

(обратно)

3

В течение всего этого времени номинальной столицей страны оставался г. Киото, где жил император, хотя реальным политическим центром был Эдо. В июле 1869 г. Эдо стал именоваться Токио («Восточная столица»), в октябре император Мэйдзи переехал из Киото в Токио, так город окончательно утвердился в столичном статусе.

(обратно)

4

Следует отметить, что изоляция Японии от внешнего мира не была абсолютной. Через порт Нагасаки продолжала осуществляться (хотя и в незначительных размерах) внешняя торговля с Голландией и с китайскими купцами.

(обратно)

5

Можно выделить работу: Жуков Е. М., Барг М. А., Черняк Е. Б., Павлов В. И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М., 1979.

(обратно)

6

Например: Петров А. М. Новые задачи старинной науки и некоторые материалы к изучению экономической истории Востока. — Народы Азии и Африки, 1989, № 2.

(обратно)

7

Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М., 1978. С. 62.

(обратно)

8

Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. М., 1984.

(обратно)

9

In Japanese historiography these events were named Meiji Ishin (literally, «enlightened government» after devise of the government of Emperor Mutsuhito /1852—1912/). They resulted in elimination of shogunate and transition of the political power to the Emperor.

(обратно)

10

Shogun («a leader in war») was the title of the top military commanders in Japan from the Minamoto, Ashikaga and Tokugawa dynasties.

(обратно)

11

All this time the city of Kyoto remained the nominal capital of the country as the Emperor’s residence, though the real political center has moved to Edo. In October, 1868 the Emperor moved from Kyoto to Edo. In April, 1869 Edo was renamed to Tokyo («Eastern Capital») and became the Japan’s capital.

(обратно)

12

It should be noted that the Japan’s isolation from the rest of the world was not an absolute one. The port of Nagasaki continued its foreign commerce activities (though in small amounts) with the Netherlands and the Chinese merchants as partners.

(обратно)

13

Noteworthy is the following publication: Zhukov E. M., Barg M. A., Chernyak E. B., Pavlov V.I.: Teoreticheskiye Problémy Vsemirno-Istoricheskogo Protsessa (The Theoretical Problems of the World History Studies). Moscow, 1979.

(обратно)

14

For instance, Petrov A. M.: Novyye zadachi starinnoi nauki i nekotoryye materiály к izucheniyu ekonomicheskoi istorii Vostoka (New Tasks for the Ancient Science and Some Materials on the Economic History of the Orient) — «Národy Azii i Afriki», 1989, No. 2.

(обратно)

15

Bolingbroke H. Letters of the Study and Use of History (Russ.). Moscow, 1978. P. 62.

(обратно)

16

Iskenderov A. A. Toyotomi Hideyoshi. M., 1984.

(обратно)

17

Термин «сиккэн» переводят и как «первый министр», «канцлер».

(обратно)

18

Родословную дома Ходзё см.: Нихон си дзитэн. Токио, 1970. С. 465–467.

(обратно)

19

Конрад Н. И. Избранные труды. История. М., 1974. С. 449–450.

(обратно)

20

Иванами кодза. Нихон рэкиси. Т. 6. Токио, 1975. С. 86–95;

см. также: Конрад Н. И. Избранные труды. История. С. 450.

(обратно)

21

Сходную ситуацию (период феодальной раздробленности) можно было наблюдать и в Англии, Франции, Германии, а также в России.

(обратно)

22

Институт сюго — губернаторов или наместников провинций — был основан в 1185 г. Минамото-но Ёритомо. Сюго были носителями власти на местах от имени центрального правительства.

(обратно)

23

Даймё — феодал,владетельный князь.

(обратно)

24

Иноуэ Киёси. Нихон-но рэкиси. T. 1. Токио, 1977. С. 198–199; подробно этот период японской истории освещен в книге: Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. М., 1984.

(обратно)

25

Иноуэ Киёси. Указ. соч. С. 197–198.

(обратно)

26

Кодза. Нихон рэкиси. Т. 4. Тюсэй. Ч. 2. Токио, 1986. С. 277.

(обратно)

27

Иноуэ Киёси. Нихон-но рэкиси. T. 1. С. 205.

(обратно)

28

Там же. С. 228.

(обратно)

29

Иноуэ Киёси. Нихон-но рэкиси. T. 1. С. 204. Следует отметить, что корейское влияние на ремесленную и сельскохозяйственную технику в Японии было значительным.

(обратно)

30

Конрад Н. И. Избранные труды. История. С. 399.

(обратно)

31

Иноуэ Киёси. Нихон-но рэкиси. T. 1. С. 206.

(обратно)

32

Нихон кэйдзай си. Токио, 1983. С. 136.

(обратно)

33

Тай — общее название для окуневых рыб.

(обратно)

34

Иноуэ Киёси. Указ. соч. С. 206.

(обратно)

35

Воробьев М. В, Япония в III–VII вв. М., 1980. С. 231–233.

(обратно)

36

Воробьев М. В., Соколова Г. А. Очерки по истории науки, техники и ремесла в Японии. М., 1976. С. 87.

(обратно)

37

Иноуэ Киёси. Нихонно рэкиси. T. 1. С. 206.

(обратно)

38

Кодзо — дерево семейства тутовых, гампи — растение вик-стремия.

(обратно)

39

Иноуэ Киёси. Нихон-но рэкиси. T. 1. С. 207.

(обратно)

40

Там же.

(обратно)

41

Очерки новой истории Японии. М., 1958. С. 19–20.

(обратно)

42

Более подробно см.: Искендеров А. А. Феодальный город Японии XVI столетия. М., 1961.

(обратно)

43

Тофу — соевый творог;

Мисо — густая масса из перебродивших соевых бобов, служит для приготовления супов (мисосиру) и в качестве приправы;

Сёю — соевый соус.

(обратно)

44

Иноуэ Киёси. Нихон-но рэкиси. T. 1. С. 228.

(обратно)

45

Конрад Н. И. Очерк истории культуры средневековой Японии. М., 1980. С. 112–141;

История японского искусства. Пер. с япон. М., 1965. С. 85–110;

См. так же:

Анарина Н. Г. Японский театр Но. М., 1964;

Гришелева Л. Д. Формирование японской национальной культуры. М., 1966;

Ёкёку — классическая японская драма. М., 1979;

Иэнага Сабуро. История японской культуры. Пер. с япон. М., 1972.

(обратно)

46

Иванами кодза. Нихон рэкиси. Т. 8. Токио, 1963. С. 19–31.

(обратно)

47

Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. С. 83.

(обратно)

48

Вакита Осаму. Ода Нобунага. Токио, 1987. С. IV.

(обратно)

49

Цит. по: Искендеров А. А. Указ. соч. С. 85.

(обратно)

50

Ота и Ода — разное чтение одних и тех же иероглифов.

(обратно)

51

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 2–3, 4.

(обратно)

52

Канрэй (старое чтение канрё) иногда переводят как «вице-сёгун»; в период сёгуната Асикага это был титул двух высших чиновников при сёгуне.

(обратно)

53

Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. Гл. 4;

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 14–38.

(обратно)

54

С этой датой многие историки связывают окончание «периода воюющих провинций» (сэнгоку дзидай).

(обратно)

55

Полный титул сёгуна, означающий «великий полководец, покоритель варваров».

(обратно)

56

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 39–60.

(обратно)

57

Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. С. 85, 87–89.

(обратно)

58

Окончательно заставы были ликвидированы уже при Хидэёси.

(обратно)

59

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 102–108.

(обратно)

60

Более подробно см.: Вакита Харуко. Муромати дзидай. Токио, 1985. С. 45–52. Медную монету обменивали и на золото. В ходу были и другие эквиваленты денег.

(обратно)

61

Упорядочение денежной системы было проведено при сёгунах из династии Токугава.

(обратно)

62

Во всяком случае, об этом нет документальных данных.

(обратно)

63

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 108–112.

(обратно)

64

Кан — мера веса, равная 3,75 кг.

(обратно)

65

Вакита Осаму. Кинсэй хокэнсэй сэйрицу сирон. Токио, 1977. С. 178, 181–182, 185;

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 117–119.

(обратно)

66

Кэнти проводились в Японии и раньше. Даймё Имагава, Такэда и Ходзё — основные противники Нобунага — осуществляли их в своих владениях.

(обратно)

67

В то время во многих владениях еще действовала кандака — денежная система измерения урожая и налогов, основной единицей которой был кан (3,75 кг) меди.

См.: Поздняков И. Г. Роль кэнти в закрепощении японского крестьянства во второй половине XVI века. — Япония. Вопросы истории. М., 1959. С. 67–69.

(обратно)

68

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 45–46.

(обратно)

69

Конрад Н. И. Очерк истории культуры средневековой Японии. С. 114.

(обратно)

70

Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. С. 95–97.

(обратно)

71

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 177.

(обратно)

72

См.: Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. Гл. 3. История жизни Хидэёси изложена А. А. Искендеровым с исчерпывающей полнотой. В его работе биография Хидэёси дана на широком историческом фоне, что позволяет получить полное представление о Японии XVI в.

(обратно)

73

Там же. С. 84–85.

(обратно)

74

Там же. С. 112, 120–123.

(обратно)

75

Искендеров А. А. Укз. соч. С. 123–125.

(обратно)

76

Там же. С. 135.

(обратно)

77

Поздняков И. Г. Роль кэнти в закрепощении… С. 75.

(обратно)

78

Вакита Осаму. Кинсэй хокэнсэй сэйрицу сирон. Т. 2. С. 33.

(обратно)

79

Поздняков И. Г. Роль кэнти в закрепощении… С. 75.

(обратно)

80

Жуков Е. М. Политика Хидэёси в отношении крестьянства. — Известия АН СССР. Сер. Истории и философии. М., 1946. Т. 3. № 6. С. 532.

(обратно)

81

Поздняков И. Г. Указ. соч. С. 79.

(обратно)

82

Более подробно о проведении кэнти см. указ, статьи Е. М. Жукова и И. Г. Позднякова.

(обратно)

83

Поздняков И. Г. Роль кэнти в закрепощении… С. 79–80.

(обратно)

84

Текст указа см.: Подпалова Г. И. Крестьянское петиционное движение в Японии. М., 1960. С. 167–168.

(обратно)

85

Это мероприятие получило название катана гари — «охота за мечами».

(обратно)

86

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 112;

Вакита Осаму. Кинсэй хокэнсэй сэйрицу сирон. С. 172–177.

(обратно)

87

А. А. Искендеров объясняет это, скорее, тем, «что само это звание было так опошлено бездарным правлением последних сёгунов из династии Асикага, что потеряло свое прежнее значение и высокое к себе уважение». — Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. С. 272.

(обратно)

88

Там же. С. 281.

(обратно)

89

Там же. С. 74.

(обратно)

90

Там же. С. 284–285.

(обратно)

91

Там же. С. 281.

(обратно)

92

Там же. С. 285–286.

(обратно)

93

В древней и средневековой Японии браки были ранними. В древней Японии мужчины вступали в брак в 15, женщины — в 13 лет. С середины эпохи Хэйан обычными стали и более ранние браки.

(обратно)

94

Цит. по: Totman С. Tokugawa Ieyasu: Shogun. San Francisco, 1983. P. 26.

(обратно)

95

Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Пер. с япон. Приложение. М., 1992. С. 73–74.

(обратно)

96

Токугава сёгун рэцудэн. Токио, 1975. С. 22–24;

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 23–31.

(обратно)

97

А. Садлер в опубликованной в 1937 г. биографии Иэясу считает, что иероглиф «иэ» взят от имени Минамото Ёсииэ.

(обратно)

98

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 32–33, 37.

(обратно)

99

Школа Икко, или Монто, была основана монахом Синран в 1224 г.

(обратно)

100

Иофан Н. А. Из истории феодальных войн и народных движений в Японии в середине XVI в. — Краткие сообщения ИНА АН СССР. Вып. 64. История стран Дальнего Востока. М., 1963. С. 105–106.

(обратно)

101

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 36–39.

(обратно)

102

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 47.

См. также: Sadler A.L. The Maker of Modern Japan. Rutland-Tokyo, 1986. P. 125–130.

(обратно)

103

Sadler A. L. Op. cit. P. 130.

(обратно)

104

При рождении ему дали имя Нагамару.

(обратно)

105

Sadler A. L. The Maker of Modern Japan. P. 141.

(обратно)

106

Ibid. P. 141, 155.

(обратно)

107

Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. С. 216–217;

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 54–56, 59.

(обратно)

108

окугава сёгун рэцудэн. С. 29–36.

(обратно)

109

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 64–65.

(обратно)

110

Totman С. Tokugawa leyasu. P. 67.

(обратно)

111

Хидэёси умер 18 августа 1598 г.

(обратно)

112

Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. С. 286–287.

(обратно)

113

Токугава сёгун рэцудэн. С. 29–31.

(обратно)

114

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 72.

(обратно)

115

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 81–82.

(обратно)

116

Токугава сёгун рэцудэн. С. 37.

(обратно)

117

Термин «модзама» известен со времен камакурского сёгуната; тогда этим понятием выражали степень родства. В период Муромати это было общее название даймё, служивших в самурайских дружинах. Термином «фудай» в древности выражали последовательность наследования в семье.

(обратно)

118

Одаи-но Ката, мать Иэясу, умерла в Фусими 28 августа 1602 г. Ее прах был захоронен в Эдо в храме Дэнцуин.

(обратно)

119

По мнению американского ученого К. Тотмана, неясно, правдивы ли сведения о принадлежности Токугава к дому Минамото, или они являются результатом более поздних исправлений в документах.

См.: Totman С. Tokugawa Ieyasu. P.87.

(обратно)

120

Этот замок был построен Хидэёси и находился недалеко от Киото. Он известен еще как замок Момояма. В Фусими Хидэёси провел последний год своей жизни.

(обратно)

121

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 88.

(обратно)

122

Токугава сёгун рэцудэн. С. 38.

(обратно)

123

Там же. С. 12–13. «Микадо» — древнее обозначение японского императора, «котэй» — император. Эти два термина имеют разное иероглифическое написание. При этом власть сёгуна обозначалась словом «кэнрёку» (букв, «власть силы»), а власть императора — словом «кэнъи» («авторитет»).

(обратно)

124

Эта практика положила начало системе заложничества (санкин катай), хотя уже Хидэёси обязывал семьи даймё жить не у себя в княжестве, а в Осака или в Фусими.

(обратно)

125

Токугава сёгун рэцудэн. С. 42.

(обратно)

126

Нихон рэкиси дзитэн. Вакамори Таро хэн. Токио, 1954. С. 239.

(обратно)

127

Токугава сёгун рэцудэн. С. 38.

(обратно)

128

После смерти Иэясу монетный двор из Сумпу переехал в Эдо, где разместился недалеко от построенного в свое время Иэясу замка Тиёда. Это знаменитый ныне квартал Гиндза.

(обратно)

129

Он происходил из дома Накасима, но был прозван Тяя (чайный домик), поскольку сёгун имел обыкновение ходить к нему на чайную церемонию.

(обратно)

130

Sadler A. L. The Maker of Modem Japan. P. 113.

(обратно)

131

Токугава сёгун рэцудэн. С. 39, 45–46;

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. 108.

(обратно)

132

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии в период позднего феодализма. С. 60.

(обратно)

133

Из истории общественной мысли Японии XVII–XIX вв. М., 1990. С. 13.

(обратно)

134

Переводы этих указов даны в кн.: Подпалова Г. И. Крестьянское петиционное движение в Японии. М., 1960. С. 171–183.

(обратно)

135

Тэмпура японцев научили готовить португальцы; это блюдо очень нравилось Иэясу.

(обратно)

136

На деревянных табличках (ихай) пишутся посмертное имя и дата смерти; их ставят в домашнем алтаре.

(обратно)

137

Токугава сёгун рэцудэн. С. 62.

(обратно)

138

Император Дзимму — легендарный основатель японской империи (в 660 г. до н. э.).

(обратно)

139

Цит. по: Костылев В. Очерк истории Японии. СПб., 1888. С. 344–350. В. Я. Костылев окончил Петербургский университет, был зачислен на службу в Министерство иностранных дел, по линии которого был отправлен в командировку в Японию, где провел 9 лет. В 1884–1901 гг. служил российским консулом в Нагасаки. К сожалению, в книге нет ссылки на источник, с которого сделан перевод. По мнению профессора Касая Кадзухи-ко, это текст XVIII в. и доверять ему не следует. Этот же текст «Завещания» приведен и в работе А. Садлера.

(обратно)

140

Приводя эту притчу, некоторые авторы упоминают соловья, другие называют кукушку. В оригинале же это угуису — короткохвостая камышовка, лучшая певчая птица в Японии. Поэтому с художественной точки зрения перевод «соловей» представляется предпочтительным.

(обратно)

141

Totman С. Tokugawa Ieyasu. P. XI.

(обратно)

142

Tokugawa Japan. Tokyo, 1990. P. 20.

(обратно)

143

В живых оставалось девять: седьмой и восьмой умерли в детстве, старшего заставили совершить самоубийство.

(обратно)

144

Tokugawa Japan. P. 20–21.

(обратно)

145

Светлов Г. Е. Путь богов. М., 1985. С. 90–92.

(обратно)

146

Там же. С. 17, 23.

(обратно)

147

Мацуpu — синтоистский обряд в широком смысле слова; синтоистский праздник. Земледельческие мацури составляют сердцевину синтоистской обрядности.

(обратно)

148

Более подробно см.:

Конрад Н. И. Избранные труды. История. С. 401–405;

Конрад Н.И. Очерк истории культуры средневековой истории Японии. VII–XVI века. М., 1980. С. 80–81.

(обратно)

149

Иноуэ Киёси. Нихон-но рэкиси. T. 1. С. 197–198.

(обратно)

150

Вакита Осаму. Ода Нобунага. С. 39–60.

(обратно)

151

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии. С. 83.

(обратно)

152

Тэнносэй то минею. Токио, 1982. С. 85.

(обратно)

153

Накамура Коя. Кинсэй сэйкацу си. Токио, 1958. С. 65–68.

(обратно)

154

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии. С. 83.

(обратно)

155

Там же. С. 81.

(обратно)

156

Там же.

(обратно)

157

Tokugawa Japan. Tokyo, 1990. P. 25.

(обратно)

158

Сёгунат не разрешал княжествам держать большие вооружение силы. Каждому даймё в зависимости от его доходов была определена своя квота.

(обратно)

159

Подпалова Г. И. Крестьянское петиционное движение в Японии. М., 1960. С. 30.

(обратно)

160

Цит. по: Подпалова Г. И. Крестьянское петиционное движение в Японии. С. 175–177.

(обратно)

161

Начало упорядоченной сословной системе положил еще Хидэёси, но свой окончательный вид она приобрела при Токугава.

(обратно)

162

Подпалова Г. И. Крестьянское петиционное движение в Японии. С. 27.

(обратно)

163

Там же. С.29.

(обратно)

164

Этим словом обозначали императорский дворец, а в переносном смысле — человека, имевшего выдающиеся заслуги.

(обратно)

165

Подпалова Г. И. Крестьянское петиционное движение в Японии. С.171–174.

(обратно)

166

Так называли самураев, лишившихся своих сюзеренов и, следовательно, средств к существованию.

(обратно)

167

Токугава сёгун рэцудэн. С. 201.

(обратно)

168

Очерки новой истории Японии. М., 1958. С. 66.

(обратно)

169

Токугава сёгун рэцудэн. С. 251–252.

(обратно)

170

Оиси Синдзабуро. Токугава Ёсимунэ то соно дзидай. Токио, 1989. С. 31–33.

(обратно)

171

Токугава сёгун рэцудэн. С. 278–303.

(обратно)

172

В том числе внешняя. Было дано разрешение на увеличение вывоза меди.

(обратно)

173

Очерки новой истории Японии. С. 98–99.

(обратно)

174

Более подробно см. гл. 6.

(обратно)

175

Нагата Хироси. История философской мысли Японии. Пер. с япон. М., 1991. С. 351.

(обратно)

176

Очерки новой истории Японии. С. 95;

Токугава сёгун рэцудэн. С. 318–350.

(обратно)

177

Токугава сёгун рэцудэн. С. 338–356.

(обратно)

178

Токугава сёгун рэцудэн. С. 412–449;

Маэбаяси Коитиро. Токугава Ёсинобу. Сидзуока-но 30 нэн. Сидзуока. 1998. С. 167–170.

(обратно)

179

Сэкияма Наотаро. Кинсэй нихон-но дзинко кодзо. Токио, 1985 (впервые издана в 1958 г.).

(обратно)

180

Henley Susan В. and Yamamura Kozo. Economic and Demographic Change in Preindustrial Japan. Princeton, 1977. P. 38–39.

(обратно)

181

Сэкияма Наотаро. Кинсэй нихон-но дзинко кодзо. С. 1.

(обратно)

182

Воробьев М. В. Япония в III–VII вв. М., 1980. С. 186–188.

(обратно)

183

Воробьев М. Я. Япония в III–VII вв. С. 204.

См. также:

Воробьев М. В. Японский кодекс «Тайхо Ёрорё» (VIII в.) и право раннего средневековья. М., 1990;

Пасков С. С. Япония в ранее средневековье. VII–XII вв. М., 1987.

(обратно)

184

Пасков С. С. Указ. соч. С. 54, 83, 164.

(обратно)

185

Сэкияма Наотаро. Кинсэй нихон-но дзинко кодзо. С. 5.

(обратно)

186

Сэкияма Наотаро. Кинсэй нихон-но дзинко кодзо. С. 5–6.

(обратно)

187

Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. С. 234. Впрочем, на практике про исходило и то, и другое.

(обратно)

188

Cэкияма Наотаро. Указ. соч. С. 5.

(обратно)

189

Henley Susan В. and Yamamura Kozo. Economic and Demographic Change in Preindustrial Japan. P. 41, 43.

(обратно)

190

Ёсида Того. Исин си хакко. Токио, 1911.

(обратно)

191

Hayami Akira. The Population at the Beginning of the Tokugawa Period. — Keio economic studies, 1966/1965. Vol. 4. P. 4–5.

(обратно)

192

То — мера емкости, равная 18 л.

(обратно)

193

Ilayami Akira. The Population at the Beginning of the Tokugawa Period. P. 6, 21, 25.

(обратно)

194

Ibid. P. 22.

(обратно)

195

Одной из характерных черт XVII в. стало снижение детской смертности.

См.: Нихон кэйдзайси. T. 1. Токио, 1988. С. 174.

(обратно)

196

Там же. С. 44.

(обратно)

197

Хаями Акира. Нихон-ни окэру кэйдзай сякай-но тэнкай. Токио, 1985. С. 84–85.

(обратно)

198

Cэкияма Наотаро. Кинсэй нихон-но дзинко кодзо. С. 239, 322.

(обратно)

199

Нихон кэйдзай си. Т. 2. Токио, 1989. С. 269.

(обратно)

200

Сэкияма Наотаро. Кинсэй нихон-но дзинко кодзо. С. 20–28.

(обратно)

201

Там же.

(обратно)

202

Hayami Akira. The Population at the Beginning of the Tokugawa Period. P. 22–23.

(обратно)

203

Эдо дзидай-но кикин. Токио, 1982. С. 27–29.

(обратно)

204

Japan in Transition: from Tokugawa to Meiji. P. 295.

(обратно)

205

Нихон кэйдзай си. T. 2. С. 273.

(обратно)

206

Накамура Синтаро. Японцы и русские. Из истории контактов. М., 1983. С. 156.

(обратно)

207

Пасков С. С. Япония в ранее средневековье. С. 68, 127;

Jannetta А. В. Epidemics and Mortality in Early Modern Japan. Princeton, 1987. P. 188.

(обратно)

208

Jannetta А. В. Op. cit. Р. 204.

(обратно)

209

Japan in Transition: from Tokugawa to Meiji. Princeton, 1986. P. 296–297.

(обратно)

210

Хаями Акира. Эдо-но номин сэйкацу си. Токио, 1988. С. 79, 113, 115, 117, 202.

(обратно)

211

Минами Кадзуо. Эдо-но сякай кодзо. Токио, 1969. С. 196.

(обратно)

212

Нихон кэйдзай си. Т. 2. С. 274–275.

(обратно)

213

Japan in Transition: from Tokugawa to Meiji. P. 297.

(обратно)

214

Нихон кэйдзай си. Т. 2. С. 270–271.

(обратно)

215

Там же. С. 274.

(обратно)

216

Там же. С. 315.

(обратно)

217

Japan in Transition: from Tokugawa to Meiji. P. 315–316.

(обратно)

218

Китадзима Масамото. Эдо дзидай. Токио, 1959. С. 85. По другим сведениям — 85 %, но все специалисты по экономической истории считают, что крестьяне составляли не менее 80 % населения страны.

(обратно)

219

Конрад Н. И. Избранные труды. История. С. 53, 367.

(обратно)

220

История стран Азии и Африки в средние века. М., 1968. С. 47;

Пасков С. С. Япония в раннее средневековье. С. 38, 42.

(обратно)

221

Иванами кодза. Нихон рэкиси. Т. 8. Токио, 1963. С. 37.

(обратно)

222

Китадзима Масамото. Эдо дзидай. С. 85.

(обратно)

223

Фурусима Тосио. Нихон ногё си. Токио, 1956. С. 137.

(обратно)

224

Хондзё Эйдзиро. Социальная история Японии. М., 1935. С. 110–113.

(обратно)

225

Китадзима Масамото. Эдо дзидай. С. 85. По другим данным — 10 %.

(обратно)

226

Согласно указу об изъятии оружия (катанагари но рэй) от 9 августа 1588 г. крестьяне были разоружены, но им разрешалось иметь оружие для охоты и для отпугивания птиц, чтобы те не наносили ущерб урожаю. При этом крестьяне были обязаны регистрировать имевшееся у них оружие у местных властей.

(обратно)

227

Кихэйтай — нерегулярные отряды, созданные в 60-е гг. XIX в., главным образом в княжестве Тёсю, для борьбы против сёгуната и иностранцев.

(обратно)

228

Тё = 0,992 га.

(обратно)

229

Нихон кэйдзай си. T. 1. С. 46.

(обратно)

230

Там же. С. 45.

(обратно)

231

Появился плуг с отвалом, пригодный для глубокой вспашки.

(обратно)

232

Нихон кэйдзай си. Ока Мицуо, Ямасаки Рюдзо хэнтё. Киото, 1983. С. 132–133.

(обратно)

233

Конрад Н. И. Избранные труды. История. С. 399.

(обратно)

234

До появления хлопка в Японии были в основном распространены пеньковые и шелковые ткани.

(обратно)

235

Сайто Осаму. Пурото когёка-но дзидай. Т., 1985. С. 184.

(обратно)

236

Нихон кэйдзай си. T. 1. Токио, 1988. С. 231.

(обратно)

237

Нагахара Кэйдзи. Нихон кэйдзай си. Токио, 1980. С. 197.

(обратно)

238

Кимура Мотои. Кинсэй-но мура. Токио, 1988. С. 176–177.

(обратно)

239

Development in the non-Westem World. Tokyo, 1984. P. 152–153.

(обратно)

240

Нихон кэйдзай си. T. 1. С. 12.

(обратно)

241

Иванами кодза. Нихон си. T. 1. Токио, 1963. С. 39.

(обратно)

242

Нихон кэйдзай си. T. 1. С. 233–234.

(обратно)

243

Нихон кэйдзай си. T. 1. С. 228.

(обратно)

244

Kaempfer Е. History of Japan. Vol. L. Glasgow, 1906. P. 71–74.

(обратно)

245

Нихон кэйдзай си. T. 1. С. 232.

(обратно)

246

Во многом это было вызвано обычаем пить чай; вода для чая требовалась определенного качества, и лучшей считалась вода с гор.

(обратно)

247

Edo and Paris. L., 1994. P. 241–249.

(обратно)

248

Ishii Ryosuke. Loan Repayment in Edo and Osaka. - The Japan Foundation Newsletter. Tokyo, 1987, May. Vol. XIV, № 6. P. 7.

(обратно)

249

Накамура Сатору. Сэкай сихонсюги то Мэйдзи исин. Токио, 1978. С. 30;

Тан — мера длины для тканей = 10,6 м.

(обратно)

250

Нихон кэйдзай си. Киото, 1983. С. 138.

(обратно)

251

Kaempfer Е. History of Japan. Vol. I. P. 6–7.

(обратно)

252

Сэкияма Наотаро. Кинсэй нихон-но дзинко кодзо. С. 224.

(обратно)

253

Нихон минсю-но рэкиси. Т. 5. Токио, 1974. С. 63.

(обратно)

254

Development in the non-Western World. C. 152–153.

(обратно)

255

Кодза. Нихон-но хокэн тоси. Т. 3. Токио, 1981. С. 68–97.

(обратно)

256

Хаяси Тацусабуро, Като Хидэтоси. Тенин кара симинэ. Токио, 1979. С. 65–83.

(обратно)

257

Иванами кодза. Нихон рэкиси. Т. 11. Токио, 1963. С. 37–100.

(обратно)

258

Искаженное «мияко» — столица.

(обратно)

259

Когда автор говорил о многочисленных лавках Киото, он, видимо, подчеркивал, что там процветала розничная торговля, тогда как Осака был центром оптовой торговли.

(обратно)

260

Kaempfer E. History of Japan. Vol. III. Glasgow, 1906. P. 20–24.

(обратно)

261

Нихон бунка си тайкэй. T. 6. Токио, 1957. С. 130.

(обратно)

262

Нихон кэйдзай си. T. 1. С. 233–234.

(обратно)

263

Амино Ёсихико. Нихон кинсэй-но минсюдзо. Токио, 1988. С. 106–108.

(обратно)

264

Нихон кэйдзай си. T. 1. С. 231.

(обратно)

265

Journal of Japanese Studies, 1988, № 1. С. 100.

(обратно)

266

Коцу унъю-но хаттацу то гидзюцу какусин. Токио, 1986. С. 7–11.

(обратно)

267

Цит. по: Сборник статей по истории стран Дальнего Востока. М., 1952. С. 224, 225–226.

(обратно)

268

Cасаки Гинъя. Нихон сёнин-но гэнрю. Токио, 1981. С. 68.

(обратно)

269

Ихара Сайкаку. Новеллы. Пер. с япон. М., 1959. С. 189.

(обратно)

270

Миямото Матадзи. Коноикэ Дзэнъэмон. Токио, 1958. С. 13.

(обратно)

271

— мера длины, равная 3927 м.

(обратно)

272

Такэно Ёко. Сёнин гундзо. Токио, 1991. С. 106.

(обратно)

273

Норман Г. Возникновение современного государства в Японии. Пер. с англ. М., 1961. С. 180.

(обратно)

274

Tokugawa Japan. Tokyo, 1990. P. 153.

(обратно)

275

Ibidem.

(обратно)

276

Ясуока Сигэаки. Дзайбацукэйсэйси-нокэнкю. Токио, 1970. С. 40–45.

(обратно)

277

Tokugawa Japan. P. 154.

(обратно)

278

Моммэ — мера веса, равная 3,75 г.

(обратно)

279

Tokugawa Japan. P. 161–162.

(обратно)

280

Миямото Матадзи. Коноикэ Дзэнъэмон. С. 169, 171.

(обратно)

281

Такэно Ёко. Сёнин гундзо. С. 107.

(обратно)

282

Family Business in the Era of Industrial Growth. Tokyo, 1984. P.44.

(обратно)

283

Такэно Ёко. Сёнин гундзо. С. 108.

Рё — старинная японская монета.

(обратно)

284

Ясуока Сигэтаки. Дзайбацу-но кэйэй си. Токио, 1990. С. 36–37.

(обратно)

285

В VII в. дом Фудзивара лишил императора реальной власти, и его представители правили в качестве канцлеров (кампаку) или регентов (сэссё); был отстранен от власти домом Тайра в XII в.

(обратно)

286

Roberts J. G. Mitsui. N.Y.-Tokyo, 1988. P. 13.

(обратно)

287

Хаттори Сисо. Киндайнихон-нонаритати. Токио, 1953. С. 202.

(обратно)

288

Японские трехстишия. Пер. В. Марковой. М., 1960. С. 151.

(обратно)

289

Нихон кэйдзай си. T. 1. С. 68.

(обратно)

290

Еще в XIX в. в стране имели хождение многочисленные денежные знаки, обращавшиеся только в пределах отдельных княжеств. Так, в 1868 г. в ходу было 1694 вида денежных знаков.

(обратно)

291

Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII вв. Т. 2. Игры обмена. М., 1988. С. 601.

(обратно)

292

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии в период позднего феодализма. М., 1963. С. 115–116.

(обратно)

293

Takekoshi Y. The Economic Aspects of the History of the Civilization of Japan. Vol. 3. L., 1930. P. 45.

(обратно)

294

Кагава Такаюки. Мицуи рёгаэтэн-но даймё кинъю. — Мицуи бунко ронсо. 1985, дек., № 19. С. 5.

(обратно)

295

Takekoshi Y. The Economic Aspects of the History… Vol. 3. P.278.

(обратно)

296

Ibid. P. 43–44.

(обратно)

297

Нихон дзайбацу кэйэй си. С. 26.

(обратно)

298

Tokugawa Japan. P. 158.

(обратно)

299

Мицуи бунко. Токио, 1988, № 121. С. 87.

(обратно)

300

Tokugawa Japan. P. 158.

(обратно)

301

Family Business in the Era of Industrial Growth. Tokyo, 1981. P. 41.

(обратно)

302

Что касается Европы, то бухгалтерские книги и система двойной бухгалтерии были изобретением итальянцев. Возможно, что основы этого дела они заимствовали от арабских купцов. Во Флоренции эта система была известна с XIII в.

Подробнее см.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. Т. 2. С. 565.

(обратно)

303

Нихон дзайбацу кэйэй си. С. 54–56.

(обратно)

305

Ясуока Сигэаки. Мицуи дзайбацу си. Токио, 1986. С. 66.

(обратно)

306

Tokugawa Japan. P. 159–160.

(обратно)

307

Roberts J. G. Mitsui. P. 34.

(обратно)

308

Нихон дзёсэй си. Т. 3. Токио, 1989. С. 97–98.

(обратно)

309

Roberts J. G. Mitsui. P. 14.

(обратно)

310

Нихон дзёсэй си. Т. 3. С. 99, 100, 103–108.

(обратно)

311

Нихон дзёсэй си. Т. 3. С. 107–108.

(обратно)

312

О деятельности группы Сумитомо в конце XIX–XX в. см.: Сутягина М. В. Группа Сумитомо. М., 1979.

(обратно)

313

From the History of Sumitomo. Tokyo, 1980. P. 7.

(обратно)

314

Сумитомо дзайбацу. Токио, 1982. С. 40.

(обратно)

315

Сумитомо дзайбацу. С. 43.

(обратно)

316

Гальперин А. Л. К вопросу о генезисе капитализма в Японии. — О генезисе капитализма в странах Востока (XV–XIX вв.). М., 1962. С. 21.

(обратно)

317

Сумитомо дзайбацу. С. 56–57.

(обратно)

318

Сумитомо дзайбацу. С. 41. В последнем пункте ощущается конфуцианское влияние. Терпение — одна из добродетелей, и в современной Японии о человеке, который не может наладить хорошие отношения с людьми, говорят, что он «не обладает терпением», что является отрицательной характеристикой работника, касается ли это его взаимоотношений с коллегами или с клиентами.

(обратно)

319

Cумитомо дзайбацу. С. 60–63.

(обратно)

320

Там же. С. 64–65.

(обратно)

321

Сумитомо дзайбацу. С. 66–68.

(обратно)

322

Нихон кэйэй си. Токио, 1995. С. 68–70.

(обратно)

323

Кин — мера веса, равная 600 г.

(обратно)

324

Сумитомо дзайбацу. С. 77–79.

(обратно)

325

From the History of Sumitomo. Tokyo, 1980. P. 20–23.

(обратно)

326

Dore R. P. Education in Tokugawa Japan. L., 1965. P. 214–215, 218.

(обратно)

327

В княжеском кодексе, изданном в 1615 г., указывалось, что «главной причиной разорения княжествслужит чрезмерная приверженность к женщинам и азартным играм». — Цит. по: Подпалова Г. И. Крестьянское петиционное движение в Японии. М., 1960. С. 175.

(обратно)

328

Цит. по: Николаева Н. С. Япония — Европа. Диалог в искусстве. М., 1996. С. 20.

(обратно)

329

К концу XVIII в. в стране насчитывалось 15 тыс. школ разного типа. — Нихон си дзитэн. Токио, 1970. С. 347.

(обратно)

330

В начале XVII в., чтобы исполнять какую-либо административную должность, особой образованности и не требовалось — приказы и распоряжения отдавались большей частью устно.

(обратно)

331

Подпалова Г. И. Крестьянское петиционное движение в Японии. С. 175. Это предписание повторилось и в кодексе 1629 г. при сёгуне Иэмицу, в 1662 г. при сёгуне Иэцуна, в 1710 г. при сёгуне Иэнобу, в 1716 г. при сёгуне Ёсимунэ.

(обратно)

332

Нагата Хироси. История философской мысли Японии. М., 1991. С. 102.

(обратно)

333

Passin Н. Society and Education in Japan. N.Y., 1965. P. 25.

(обратно)

334

Japan in Transition: from Tokugawa to Meiji. P. 197.

(обратно)

335

Более подробно о княжеских школах см.:

Passin Н. Society and Education in Japan. P. 18–27;

Dore R. P. Education in Tokugawa Japan. P. 68–123;

Гришелева Л. Д. Формирование японской национальной культуры (конец XVI — начало XX века). М., 1986. С. 145–147;

Rubinger R. Private Academies of Tokugawa Japan. Princeton, 1982. P. 5;

Japan in Transition: from Tokugawa toMeiji. P. 197–201.

(обратно)

336

Dore R. P. Education in Tokugawa Japan. P. 257. Это сообщение относится к 1883 г.

(обратно)

337

Dore R. P. Education in Tokugawa Japan. P. 273–274.

(обратно)

338

Dore R. P. Education in Tokugawa Japan. P. 276–278, 282.

(обратно)

339

Passjn H. Society and Education in Japan. P. 31.

(обратно)

340

Этот тип школы не был унифицирован, что нашло отражение в названиях, которые зависели от того, какому предмету отдавалось предпочтение в данной школе. Гогаку назывались также гоко.

(обратно)

341

Passin Н. Op. cit. Р. 19, 37–40.

(обратно)

342

Dore R. P. Education in Tokugawa Japan. P. 254.

(обратно)

343

Ibid.

(обратно)

344

Ibid. P. 66–67.

(обратно)

345

Более подробно см.: Завадская Е. В. Японское искусство книги (XII–XIX века). М., 1986. С. 105–196.

(обратно)

346

Passin H. Society and Education in Japan. P.12.

(обратно)

347

Гришелева Л. Д. Формирование японской национальной культуры. С. 152.

(обратно)

348

В этот период появилось много новых школ, одних только тэракоя было открыто 4 тыс.

(обратно)

349

Dore R. P. Education in Tokugawa Japan. P. 292–294.

(обратно)

350

Текст указа см.: Boxer C. R. The Christian Century in Japan (1549–1650). L., 1951. P. 147–148.

(обратно)

351

Сирё-ни ёру нихон-но аюми. Кинсэй хэн. Токио, 1986. С. 127–132.

(обратно)

352

Более подробно см.:

Очерки новой истории Японии. М., 1958;

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии в период позднего феодализма. М., 1963

Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. М., 1984;

Роджерс Ф. Дж. Первый англичанин в Японии. М., 1987;

Кин Д. Японцы открывают Европу. М., 1972

Навлицкая Г. Б. Нагасаки, М., 1979.

(обратно)

353

Светлов Г. Е. Предисловие к кн.: Роджерс Ф. Дж. Первый англичанин в Японии. С. 8.

(обратно)

354

Toby R. P. State and Diplomacy in Early Modern Japan. Princeton, 1984. P. 5–6.

(обратно)

355

Более подробно см.:

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии… С. 43–54;

Миямото Матадзи. Осака сёнин. С. 4–8;

Boxer C. R. The Christian Century in Japan. P. 263.

(обратно)

356

Более подробно см.: Toby R.P. State and Diplomacy in Early Modem Japan. Chap. 2. Отношения между странами были восстановлены в 1607 г., когда в Японию прибыло посольство из Кореи и произошел обмен письмами.

(обратно)

357

Очерки новой истории Японии. С. 84;

Toby R. P. Op. cit. P. XV.

(обратно)

358

Toby R. P. Op. cit. P. 7.

(обратно)

359

Ibid. P. XVIII. В 1698 г. экспорт меди в Китай превысил 13 млн фунтов.

(обратно)

360

Все сведения о У. Адамсе взяты из книги: Роджерс Ф. Дж. Первый англичанин в Японии.

(обратно)

361

Цит. по: Николаева Н. С. Япония-Европа. Диалог в искусстве. М., 1996. С. 90–91.

(обратно)

362

Более подробно см.: Роджерс Ф. Дж. Первый англичанин в Японии.

(обратно)

363

Goodman G. K. Japan: The Dutch Experience. L., 1986. P. 12–13.

(обратно)

364

Его книгу «Описание о Японе» перевели в России в 1734 г. Это была первая книга о Японии на русском языке.

См.: Библиография Японии. Литература, изданная в России с 1734 по 1917 г. М., 1965. С. 118, № 2540.

(обратно)

365

Goodman G. K. Japan: The Dutch Experience. P. 15–16

(обратно)

366

Цубо = 3,31 м2

(обратно)

367

Goodman G. К. Op. cit. P. 19.

(обратно)

368

Кин Д. Японцы открывают Европу. С. 12. Сам Тунберг не принадлежал к тем, кто лишь «пыхтел трубкой», и стремился, насколько позволяли условия, общаться с японцами.

(обратно)

369

Goodman G. K. Japan: The Dutch Experience. P. 21–22.

(обратно)

370

Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience.P. 23, 24.

(обратно)

371

Kaempfer Е. The History of Japan. V. 1–3. Glasgow, 1906.

(обратно)

372

Так Кемпфер ошибочно называет сёгуна Цунаёси.

(обратно)

373

Цит. по: Кин Д. Японцы открывают Европу. С. 8.

(обратно)

374

Цит. по: Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 29.

(обратно)

375

Цит. по: Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 30.

(обратно)

376

Попов K. M. Япония. M., 1964. C. 190.

(обратно)

377

Нихон кэйдзай си. T. 1. Токио, 1988. С. 19, 21.

(обратно)

378

Иванами кодза. Нихон рэкиси. Т. 13. Токио, 1964.С. 51, 63.

(обратно)

379

Нихон кэйдзай си. T. 1. С. 236.

(обратно)

380

Несмотря на то, что голландцы, несомненно, имели выгоду от своего пребывания в Японии, эта страна не стала предметом изучения в Голландии в XVII–XVIII вв. Кафедра японского языка была учреждена в Лейденском университете лишь в 1855 г.

(обратно)

381

Nagayo Takeo. History of Japanese Medicine in the Edo Era. Nagoya, 1991. P. 53–54

Попов K. M. Япония. C. 195.

(обратно)

382

Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 32–33.

(обратно)

383

Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 34, 36.

(обратно)

384

Ibid. P. 36–37.

(обратно)

385

Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 35.

(обратно)

386

Воробьев М. В. Япония в III–VII вв. М., 1980. С. 41, 214–215, 228–230.

(обратно)

387

Nagayo Takeo. History of Japanese Medicine in the Edo Era. P. 47.

(обратно)

388

Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 39.

(обратно)

389

Ibid. P. 37.

(обратно)

390

Ibid. P. 38–39.

(обратно)

391

Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 40.

(обратно)

392

Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 181–183.

(обратно)

393

Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 154–156.

(обратно)

394

Ibid. P. 151.

(обратно)

395

Goodman G. К. Japan: The Dutch Experience. P. 151.

(обратно)

396

Ibid. P. 5.

(обратно)

397

Кин Д. Японцы открывают Европу. С. 85.

(обратно)

398

Там же.

(обратно)

399

Конрад Н. И. Избранные труды. История. М., 1974. С. 194.

(обратно)

400

Файнберг Э. Я. Русско-японские отношения в 1697–1875 гг. М., 1960. С. 58.

(обратно)

401

Очерки новой истории Японии. С. 95–96.

(обратно)

402

Во многих работах дается китаизированное чтение названия корабля («Синсё-мару»). Вместе с Кодаю и Исокити вернулся еще один японец, Коити, но он вскоре заболел и умер.

(обратно)

403

Кацурагава Хосю (1751–1809) был потомственным лекарем сёгуна, он больше всех сделал для ознакомления Японии с Россией. Используя голландские источники, Кацурагава составил две рукописные работы о России. После допроса Кодаю и Исокити он по секретному приказанию сёгуна Иэнари в августе 1794 г. написал «Хокуса монряку» («Краткие вести о скитаниях в северных водах»), где не ограничился записью рассказов потерпевших кораблекрушение японцев, а использовал и китайские, и голландские материалы. Работы такого рода хранились как секретные материалы и не публиковались. В переводе на современный японский язык работа была издана в 1943 г. Русский перевод, выполненный В. М. Константиновым, был опубликован в 1978 г. Благодаря многолетней работе В. М. Константинова, который составил комментарий и приложения, историки получили свод сведений о нашей стране, какими располагали японцы в конце XVIII в.

(обратно)

404

О пребывании японцев в России рассказано в рукописи «Оросиякоку суймудан» («Сны о России»). Когда-то профессор Восточного института Е. Г. Спальвин приобрел ее у букиниста в Киото. Теперь уже трудно проследить, каким образом эта рукопись попала в фонд Библиотеки им. В. И. Ленина. Перевел и прокомментировал этот памятник В. М. Константинов, текст был издан в 1961 г.

(обратно)

405

АВПРИ, СПб. Главный архив. 1–9. Оп. 781. Д. 162. Л. 61–65.

(обратно)

406

Toby R. P. State and Diplomacy in Early Modern Japan. P. 14–17. Много заслуживающих внимания фактов можно найти в работе: Позднеев Д. М. Материалы по истории Северной Японии и ее отношений к материку Азии и России. Т. 1–2. Иокогама, 1909.

(обратно)

407

Toby R. P. State and Diplomacy in Early Modem Japan. P. 13–14.

(обратно)

408

Очерки новой истории Японии. С. 122–124.

(обратно)

409

Очерки новой истории Японии. С. 128–129. Более подробно см.: Петров Д. В. Колониальная экспансия Соединенных Штатов Америки в Японии в середине XIX в. М., 1955.

(обратно)

410

Alcoc R. The capital of the Tycoon: a narrative of a three year's residence in Japan. V. I–II. London, 1863. P. XV.

(обратно)

411

Файнберг Э. Я. Русско-японские отношения в 1697–1875 гг. С. 148.

(обратно)

412

Собрание действующих договоров, заключенных Росиею с иностранными державами. Одесса, 1890. С. 731.

(обратно)

413

Отдел письменных источников Государственного исторического музея. Ф. 388. Ед. хр. 295. Д. 1-13.

(обратно)

414

Этот орден учрежден в Японии в 1875 г. и является одним из основных орденов, вручаемых за заслуги.

(обратно)

415

Цит. по: Петров Д. В. Колониальная экспансия Соединенных Штатов Америки в Японии… С. 90.

(обратно)

416

Lensen G. A. The Russia push toward Japan: Russo — Japanese relation, 1697–1875. Princeton, 1959. P. 469.

(обратно)

417

Файнберг Э. Я. Русско-японские отношения в 1697–1875 гг. С. 172.

(обратно)

418

Более подробно см.: Морской сборник. СПб., 1855, № 7. С. 231–243;

Морской сборник, 1856, № 1. С. 132–174; № 10. С. 22–104.

(обратно)

419

Toby R. P. State and Diplomacy in Early Modern Japan. P. 235–237. Хаяси Акира (1800–1859) представлял сёгунат при подписании Канагавского договора.

(обратно)

420

Этот указ назывался «Указ о принудительном возвращении в деревню (хито каэси)».

(обратно)

421

Тояма Сигэки. Мэйдзи исин. М., 1959. С. 50–51;

Ри — мера длины, равная 3,92 км.

(обратно)

422

Аоки Кодзи. Хякусё икки-но нэндзитэки кэнкю. Токио, 1966. С. 36–37.

(обратно)

423

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии. С. 65–68.

(обратно)

424

Очерки новой истории Японии. С. 71–73.

(обратно)

425

Нихон кэйдзай си. Киото, 1983. С. 52.

(обратно)

426

Ибара Нори. Токугава дзидай цуси. Токио, 1928. С. 540.

(обратно)

427

Иихон минсю-но рэкиси. Т. 5. Токио, 1983. С. 2.

(обратно)

428

«Монахи стали тунеядцами и предали забвению истинное призвание священнослужителя», — так презрительно отзывался о монахах художник Сиба Кокан (1738–1818).

(обратно)

429

Очерки новой истории Японии. С. 43–44.

(обратно)

430

Personality in Japanese History. Berkeley, 1970. P. 165.

(обратно)

431

Ибара Нори. Токугава дзидай цуси. С. 541.

(обратно)

432

Нихон минсю-но рэкиси. Т. 5. С. 3.

(обратно)

433

Цит. по: Очерки новой истории Японии. С. 105.

(обратно)

434

Цит. по: Иофан Н. Из истории крестьянских и городских восстаний в Японии в 30-40-х годах XIX в. — Сборник статей по истории стран Дальнего Востока. М., 1952. С. 226.

(обратно)

435

Там же. С. 225.

(обратно)

436

Иофан Н. Из истории крестьянских и городских восстаний… С. 225.

(обратно)

437

Иэнага Сабуро. История японской культуры. М., 1972. С. 143.

(обратно)

438

Нихон минсю-но рэкиси. Т. 5. С. 22–23.

(обратно)

439

Тояма Сигэки. Мэйдзи исин. С. 47.

(обратно)

440

Нихон рэкиси кодза. Т. 4. Токио, Кавадэ сёбо, 1954. С. 241.

(обратно)

441

Конрад Н. И. Избранные труды. Литература и театр. С. 243.

(обратно)

442

Иноуэ Киёси и Окамото Рёити считают, что на стороне Осио боролись и представители эта. Более подробно см.: Мэйдзи исин си кэнкю кодза. T. 1. Токио, 1958. С. 139–141.

(обратно)

443

Мэйдзи исин си кэнкю кодза. Т. 1. С. 133.

(обратно)

444

Тояма Сигэки. Мэйдзи исин. С. 51.

(обратно)

445

Кодан — жанр устного рассказа.

(обратно)

446

Конрад Н. И. Избранные труды. Литература и театр. С. 243–244.

(обратно)

447

Светлов Г. Е. Путь богов. М., 1985. С. 41.

(обратно)

448

Иэнага Сабуро. История японской культуры. С. 145.

(обратно)

449

Радуль-Затуловский Я. Б. Из истории материалистических идей в Японии. М., 1972. С. 21.

(обратно)

450

Все биографические сведения даются по двум изданиям:

Нихон си дзитэн. Токио, 1970;

Kodanshya Encyclopedia of Japan. Vol. 1–9. Tokyo, 1983.

(обратно)

451

Норман Г. Возникновение современного государства в Японии. М., 1961. С. 21.

(обратно)

452

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии. М., 1963. С. 96.

(обратно)

453

Цит. по: Норман Г. Указ. соч. С. 243.

(обратно)

454

Радуль-Затуловский Я. Б. Конфуцианство и его распространение в Японии. М.-Л., 1947. С. 301, 303.

(обратно)

455

Как писал Кодзаи Ёсисигэ, «почитание было «театральным реквизитом» на политической арене, лозунгом заговора. А «тэн-си-но инсё» («эмблема сына Неба»), «тайги мэйбун» («должное отношение между правителем и подчиненными») он (Кидо. — Н. Л.) рассматривал как уловку. Ловко привлечь императора на свою сторону — это самое важное. Если же его захватит противная сторона, все представление провалится». — Кодзаи Ёсисигэ. Современная философия. Заметки о «духе Ямато». М., 1974. С. 206.

(обратно)

456

Кокутай (может быть переведено как «государственный организм») — основная доктрина государственного синто. Дух коку тай возродился, когда возникла угроза колониального порабощения Японии в 50-е гг. XIX в.

(обратно)

457

Гривнин В. С. Из истории «национальной науки» (кокугаку) в Японии. — Историко-философские исследования. М., 1967. С. 446–447.

(обратно)

458

Иэнага Сабуро. История японской культуры. С. 166–169.

(обратно)

459

Манъёсю. T. 1. М., 1971. С. 19.

(обратно)

460

Тояма Сигэки. Мэйдзи исин. С. 87.

(обратно)

461

Очерки новой истории Японии. С. 85. Подробнее о Мотоори см.: Михайлова Ю. Д. Мотоори Норинага. М., 1988.

(обратно)

462

Светлов Г. Е. Путь богов. С. 89.

(обратно)

463

Мацумото Санносукэ. Тэнносэй кокка то сэйдзи сисо. Токио, 1978. С. 64.

(обратно)

464

Харагути Киёси. Нихон киндай кокка-но кэйсэй. Токио, 1968. С. 44;

Тэраваки Мэгуми. Сонно дзёи ундо-но сисо. — Рэки-сигаку кэнкю, 1986, № 553. С. 18.

(обратно)

465

Более подробно см.: Рю Ю. М. Народное движение «Эдзя найка!» в Японии в 1867 г. — Общественные движения и их идеология в добуржуазных обществах Азии. М., 1988. С. 156–175.

(обратно)

466

Конрад Н. И. Избранные труды. Литература и театр. С. 281.

(обратно)

467

Sansom G. В. The Western World and Japan. Tokyo, 1984. P. 497, 498.

(обратно)

468

Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. Т. 2. М., 1988. С. 602–603.

(обратно)

469

Takekoshi Yosaburo. The Economic Aspects of the History of the Civilization of Japan. Vol. 1. P. 220.

(обратно)

470

G. B. Sansom. The Western World and Japan. Tokyo, 1984. P. 497, 498.

(обратно)

471

F. Brodel. Material Civilization, Economics and Capitalism (Russ.). Vol. 2. Moscow, 1998. C. 602–603.

(обратно)

472

Takekoshi Yosaburo. The Economic Aspects of the History of the Civilization of Japan. Vol. 1. P. 220.

(обратно)

Оглавление

  • Предисловие
  • Preface
  • Глава 1 Япония в период смутного времени Поиски выхода из кризиса (XV–XVI века)
  •   Сэнгоку дзидай — «низы подавляют верхи»
  •   Перемены в жизни Японии в XV–XVI веках
  •   На пути к созданию централизованного государства
  •     Ода Нобунага
  •     Тоётоми Хидэёси
  • Глава 2 Токугава Иэясу
  •   Молодые годы Иэясу
  •   Война как политика
  •   Образование третьего сёгуната
  •   Формирование системы власти Токугава
  •   Последние годы жизни
  • Глава 3 Политико-административная система сёгуната Токугава
  •   Социально-политическая структура сёгуната
  •   Административная система сёгуната
  •   Пятнадцать сегунов дома Токугава
  • Глава 4 Экономика и человек в эпоху Токугава
  •   Динамика численности населения
  •   Деревня и сельское хозяйство
  •   Развитие городов
  •   Купечество эпохи Токугава
  •     Торговый дом Коноикэ
  •     Торговый дом Мицуи
  •     Торгово-предпринимательский дом Сумитомо
  •     Система образования и воспитания
  • Глава 5 Япония и внешний мир
  •   Переход к политике изоляции
  •   Европейцы в токугавской Японии
  •     Уильям Адаме, первый англичанин в Японии
  •     Голландский след в истории Японии
  •   На пути к «открытию» Японии
  • Глава 6 Закат эпохи Токугава
  •   Кризисные явления в социально-экономической сфере
  •   Движения социального протеста
  •   Брожение умов
  • Заключение
  • Conclusion
  • Приложения
  •   Приложение 1 Словарь японских терминов
  •   Приложение 2 Хронология
  •   Приложение 3 Район Кинай в эпоху Токугава
  • Библиография
  • Summary
  • Иллюстрации
  • Nachsatz
  • *** Примечания ***