Запах ягод (СИ) [Окно на восток] (fb2) читать онлайн

За те немногие годы, что Такко и Верен нанимались охранять торговые обозы, они видели множество городов. Все они различались очертаниями башен и шпилей, боем часов, говором и монетой, а ещё запахами. Рассольный Мыс пах рыбой и дымом от солеварен. В Яблочном Затоне всё было пропитано пьянящей остротой сидра, а близ Чернолесья пахло тяжело и страшно: там подмыло береговое кладбище, и они поспешили убраться из этого зловещего места, едва получив деньги.

Городу Эсхену полагалось пахнуть чинно: кашей с салом, жареной капустой или мясной похлёбкой. Но нынче, когда не миновало и месяца с Середины лета [1], в каждом дворе сушили, варили, перетирали с мёдом ягоды, и их манящий, сладкий запах ощущался у самых городских стен. Он кружил голову и поневоле напоминал, что молодые воины провели две недели в дороге, сговорчивых девчонок не видели и того дольше и что старшему из них — всего-то восемнадцать.

— Отдохнём здесь пару дней, — заявил Такко, забросив дорожный мешок в угол и развалившись на лежанке. Комната на эсхенском постоялом дворе была чистой, хоть и темноватой, купец рассчитался с ними почти без обмана — чего ещё было желать?

— Отдохнём, куда деваться, — согласился Верен. Он прошёлся по комнате, будто ожидая засады, выглянул в окно и наконец со вздохом развалился на шатком стуле. — Я расспросил внизу — в ближайшие дни никто ничего не повезёт. Вот я как чуял недоброе от того купца! Как бы не застрять нам здесь…

— Да ну, яблоки уже убирают. Значит, кто-нибудь да поедет. Прогуляемся, а?

Верен поворчал на неугомонного друга, но ему и самому хотелось поглядеть город, и вскоре они уже шагали по узким улочкам, частью мощёным, частью плотно утоптанным. Оружие они оставили в спальне и теперь шатались без всякой цели, разглядывая дома и смеясь над деловито шагающими прохожими. Все были заняты делом в разгар дня, все, кроме них.

Они миновали большой дом с гербом и вышли к рыночной площади. Верен сразу загляделся на ножи в оружейной лавке и заспорил с торговцем; Такко едва утащил оттуда друга, пока защищать качество товара не явился сам мастер. Они обошли весь рынок, разглядывая товары, пробуя всё съедобное и торгуясь без цели. День был в разгаре, густой запах ягод стоял в жарком воздухе, и даже вонь с мясных и рыбных рядов не могла заглушить его.

— Та ещё дыра, — вынес решение Верен. — Надеюсь, нас хотя бы ждёт съедобный обед. Сегодня обещали похлёбку и жареную рыбу.

— Возвращайся без меня, — сказал Такко. — Я ещё погуляю.

На самом краю главной площади, чуть в стороне, притулилась пекарня. Её легко было найти и без деревянного кренделя на вывеске, по одному запаху. Такко зашёл туда поглядеть, что можно захватить на ужин, если на постоялом дворе подадут что-то совсем никудышное.

Девчонки за прилавком были красивые — статные, румяные как яблоки, с венцами светлых кос, видных из-за кокетливо сдвинутых назад чепцов. Ясное дело, у каждой отбоя нет от ухажёров, да и женихи наверняка имеются. Такко поболтал с ними из чистого интереса и уже собрался уходить, как в глубине за прилавком отворилась дверь. Оттуда вырвались клубы теплого и густого аромата, а следом вышла девушка — в запахе горячего мёда, пряностей и свежевыпеченного теста.

Сначала Такко увидел только её руки, державшие высокую корзину: мягкие, белые, с пухлыми, как у ребёнка, пальцами и очаровательными ямочками над округлыми локтями. Она принялась выкладывать на прилавок горячую сдобу, и Такко смог разглядеть её всю: невысокую, кругленькую, из-под наспех надетого чепца выбивались серовато-русые волосы. Она бросила на него подчёркнуто равнодушный взгляд, вздёрнула подбородок, и Такко мгновенно сообразил, что эта — не откажет. Не избалована вниманием и не откажет даже ему, чужаку.

Он рассматривал её, почти не прячась, подмечая детали: под белым фартуком — простое платье, в лице — едва заметное сходство с красотками за прилавком. Быть может, дальняя родственница хозяйки пекарни — из тех, что до старости остаются на положении прислуги, если не отыщут хорошего мужа. Углядел он под льняными складками и крепкий стан, и пышную грудь, а приблизившись к прилавку, словно разглядывая товар, приметил мелкие веснушки на вздёрнутом носике. Девушка опустошила корзину и скрылась за дверью. Такко проводил её взглядом, и красавицы за прилавком прыснули:

— Не иначе, приглянулась тебе наша Кайса!

Значит, её зовут Кайса. Имя простое и незатейливое, как хлеб, который она печёт. Звякнул колокольчик над дверью, и в лавку ввалились сразу пятеро покупателей. Такко подмигнул девушкам, вышел, обогнул пекарню и зашёл с чёрного входа.

Здесь стоял нестерпимый жар от печи, а сладкий и густой дух мало что с ног не валил. У стены стояли мешки с мукой, огромный дубовый стол был по краям заставлен мисками и чашами с всевозможными начинками, в корзинках млели и таяли от жара свежие ягоды, и среди этого великолепия царствовала Кайса. Она скинула фартук и нарядный чепец, оставшись в тонком нижнем платье, и завязывала за спиной тесёмки рабочего передника. На табурете лежала простая косынка. Увидев Такко, она дёрнула щекой с белым мазком муки и процедила:

— Вход в лавку с другой стороны.

— Я там был, — улыбнулся ей Такко, — только там девушки не такие красивые, как ты.

Кайса взглянула раздражённо и недоверчиво:

— Смеяться надо мной вздумал? Иди-ка, пока я за ухват не взялась!

— Вовсе нет. — Такко ногой подвинул второй табурет, стоявший у стены, и уселся. — Ты правда очень красивая. У тебя глаза, как небо перед грозой, как оружейная сталь. А руки белы, как ледники на вершинах гор.

— Откуда ты взялся, такой болтун? — Кайса отошла к печи, но за ухват не взялась. Такко продолжал:

— Готов спорить, что таких искусных рук во всём городе не найдётся. Тем двоим за прилавком и простого каравая не испечь, а ты вон какую красоту творишь.

— Хлеба не получишь, — мгновенно нашлась Кайса. — Здесь не подают. Иди у ратуши проси.

— Не надо мне хлеба, — рассмеялся Такко и хлопнул по кошелю, где звенело полученное от купца серебро. — Могу сам угощать. Только я на тебя поглядел и забыл, что не обедал.

— Ну хватит! — рассердилась Кайса. — Я хозяйку позову.

Она и вправду направилась к двери, ведущей в глубину дома. Такко поднялся и задержался в дверях:

— До завтра, красавица.

Кайса крикнула ему вслед что-то о кипятке, которым привечают незваных гостей. Такко не обернулся.

— Работы нет, — сообщил за обедом Верен, успевший потолковать с местными. — Я тебе больше скажу: говорят, они тут до Черничного воскресенья не ездят на чужие ярмарки [2]. Вся торговля — внутри города!

— До Чернички три недели, — прикинул Такко. — Неужто правда никто не поедет? Может, просто цену сбивают?

— Может, и так. Только мне сразу не понравилось, как легко тот купец согласился нас взять. Как знал, что мы отсюда не выберемся. Эх, и отчего я про этот Эсхен загодя не расспросил!

— За три недели мы с тобой проживём всё до медяка, — задумался Такко. — Может, ещё куда дёрнуть, а?

— Менять дыру на дыру? — фыркнул Верен. — Я больших городов ближе Нижнего Предела не знаю. А без лошадей туда те же три недели идти…

— Если только в дороге к кому прибиться… — Такко замолчал на полуслове: оба они знали, что в дороге редко кто рискнёт связаться с незнакомыми охранниками. Кто знает, что на уме у двух вооружённых парней!

— Подождём с неделю, — заключил Верен. — Думаю, кто-нибудь да поедет. Сам знаешь, купцы чтят закон, пока серебро не зазвенит. А там уже будем думать.

Назавтра Такко снова явился к Кайсе с мешочком орехов и застал её с напарницей — смешливой и разговорчивой девчонкой. Привычно-обиженное выражение на лице Кайсы медленно сменялось недоверием, когда Такко подчёркнуто отдал ей предпочтение перед более красивой подругой. Уходя, он отметил, что лёд в её глазах чуть потеплел.

— Тебе, верно, заняться нечем! — всплеснула она руками, когда Такко явился на третий день, на сей раз с узорным платком, извлечённым из недр дорожного мешка. Ни сам Такко, ни Верен не помнили, для кого он был куплен, но Кайсу, определённо, должен был украсить: по серому полотну порхали голубые птицы, и неяркие глаза девушки должны были засиять небесной синевой.

— Делать и вправду нечего, — признался Такко. — Пока кто-нибудь из ваших обоз не соберёт.

— Не соберёт, — рассмеялась Кайса. — До Чернички никто на ярмарки не ездит. Этому закону больше ста лет. Хоть бы расспросили, прежде чем идти сюда!

— Вот и славно, — сказал Такко, пряча разочарование. — Значит, буду каждый день к тебе ходить.

— Мало мне забот, — пробормотала Кайса. Но платок взяла.

— Похоже, до Чернички нам и вправду отсюда не выбраться. — Вечером они с Вереном высыпали оставшиеся монеты на стол и раскладывали их кучками: на жильё, на еду, на крайний случай. — Либо нам сейчас идти порожняком, либо ждать.

— Да я тут уже потолковал кое с кем, ездят они и до Чернички, — задумчиво сказал Верен. — Порожняком идти, сам понимаешь — по пути можем ничего не найти. Надо ждать и искать жильё.

— Здешний ночлег нас за неделю разорит, — согласился Такко. — Жильё я найду.

— Расспроси свою подружку, — ухмыльнулся Верен. — Хоть какой толк будет. Всё равно тебе там не обломится. Зря хвост распустил.

— Вот увидишь, обломится, — сказал Такко с уверенностью, которой не ощущал. — Её в жизни так не обхаживали.

Кайса взялась сама разузнать, кто в городе пускает постояльцев. Такко и не ожидал от неё такой прыти. Жильё было найдено на следующий же день: вдова бондаря брала втрое меньше, чем на постоялом дворе, а комната была большая, светлая, с двумя лежанками, верстаком и уличной печуркой: разводить огонь в доме вдова строго запретила. Кайса сама отвела друзей к дому, ждала за воротами, пока они общались с хозяйкой, и искренне обрадовалась, когда ударили по рукам. На прощание Такко поцеловал Кайсу в висок; она отстранилась, с такой привычной уверенностью поведя плечом, что он облегчённо выдохнул, поняв, что не будет у неё первым, а значит, окажется забыт столь же быстро, сколь и другие.

На обратном пути он заглянул в лавку к лекарю. Кое-какие травы и коренья остались с прошлого раза, но для нужного сбора этого было мало. Верен только фыркнул, принюхавшись к кружке, где настаивался отвар:

— Опять ты за эту мерзость взялся! Что она, сама не сообразит, что делать? Или ты вовремя не успеешь?

— Оно надёжнее, — отмахнулся Такко и, взяв кружку, вышел во двор, подальше от насмешек. Его неудержимый страх перед нежданным потомством неизменно веселил Верена. От сбора горело во рту и кололо в боку, но средство было верное, и Такко обходился без него, только если покупал удовольствие у тех, кто и вправду лучше него умели избежать ненужных последствий. Ждать таких знаний от Кайсы было странно, поэтому в ближайшие дни предстояло смириться и с мерзким пойлом, и с насмешками Верена.

— Завтра будем справлять новоселье, — сообщил Такко Кайсе, сидя на привычном уже табурете в пекарне. Вдова взяла три дня на то, чтобы прибраться — считай, припрятать подальше все ценные вещи. — Осталось найти заработок, и можно жить.

— Дитмар-лучник мог был взять тебя, — подсказала Кайса. — Сходи к нему.

— Ходил уже, — поморщился Такко, — и видел, как живётся его подмастерьям. Сам найду заказы, невелика трудность.

— Подумай всё же, — вздохнула Кайса. И добавила одними губами: — Может, останешься…

— Мы сегодня вечером пойдём на реку, — сказал Такко, не расслышав её последних слов. — Мяса пожарим, на деревню посмотрим. Придёшь?

— Куда? — насторожилась Кайса.

— Да тут недалеко. К мосту. И подружку захвати. Как стемнеет, я вас обеих до дома провожу, чтобы никто не обидел. Придёшь?

— Скорее, тебя самого обидят, — фыркнула Кайса. — Я подумаю.

Разумеется, вечером они пришли — обе в чистых платьях, Кайса — в подаренном платке. Костёр горел ровно, мясо на палочках зажарилось как надо, а овощи в углях запеклись до медовой сладости. На другой стороне реки перекрикивались косари, по мосту в обе стороны следовали люди и повозки, и девушки полностью уверились, что здесь их не обидят. Такко обнимал Кайсу, когда она отворачивалась от дыма, касался губами волос, выбившихся из-под платка, и перемигивался с Вереном, который только головой качал, до последнего не веря, что другу повезло найти девушку быстрее, чем ему самому.

После захода солнца девушки засобирались домой. Такко придержал Кайсу за руку:

— Не хочешь прогуляться по берегу? К мосту.

Он загодя приглядел там уютный уголок, где лежало толстое бревно, которое местные облюбовали для вечерних бесед. Сейчас все добропорядочные жители сидят по домам, и их никто не побеспокоит. Кайса кивнула и слегка сжала его ладонь.

За рекой дрожали огоньки деревенских окон, на берегу напротив кто-то тоже жёг костёр, за деревьями со стороны города слышались голоса. Вздумай Кайса крикнуть — и сюда сбежится несколько десятков человек. Бояться ей нечего. Возможно, поэтому её рука безмятежно покоилась в руке Такко, а плечо, за которое он обнимал её, было расслабленно опущено. Такко бросил на бревно плащ, усадил Кайсу, огляделся и прислушался, нет ли непрошеных свидетелей в ближайших кустах. Вокруг было тихо, лишь кто-то перекрикивался на том берегу, и оглушительно трещали кузнечики.

В такие моменты его всегда затапливала нежность — глупая, лишняя для воина, но встречающая неожиданно живой отклик у девчонок. Такко привлёк Кайсу к себе, обнял покрепче и зарылся лицом в её волосы. От неё пахло сладкой выпечкой; со стороны деревни тянуло медовым духом скошенной травы и сладостью ягод. Он приник губами к её виску, поцеловал щёки с россыпью мелких веснушек и, наконец, губы. Кайса отвечала сдержанно, как подобает добропорядочной девушке, но не отстранялась. Её губы были нежными и податливыми, ладони легко скользили по его плечам.

Затаив дыхание, Такко распустил шнуровку её верхнего платья, затем, беззвучно проклиная мелкие крючки, расстегнул нижнее и прямо-таки выдохнул от внезапной радости: Кайса ничего не подкладывала под корсаж, и её мягкая грудь вся была в распоряжении его нетерпеливых рук. Ободрённый молчаливым непротивлением, он медленно потянул вверх её подол, погладил обнажённое колено, окончательно уверившись, что он не первый, что ей знакома эта игра и что она была согласна, уже собираясь сюда.

Всё происходило даже быстрее, чем Такко рассчитывал. Продолжая ласкать Кайсу, он свободной рукой расстегнул свой широкий пояс, бросил, не глядя, за бревно, дёрнул тесёмку на поясе и опустился перед Кайсой на колени. Поцеловал её, расценил неумелый ответ как окончательное согласие, развёл её бёдра и потянул на себя, усадив верхом. Желание стало нестерпимым, почти причиняло боль; Кайса чуть подалась ему навстречу, и он вошёл, не сдержав сдавленного стона: прошло больше трёх недель с того раза, когда он был с девушкой, а теперь было так тесно, мягко, жарко… Наслаждение затопило мгновенно; он рывком усадил Кайсу обратно на бревно и излился куда-то под край её подола, уткнувшись ей в плечо.

Перед глазами плясали огненные точки. Такко ощутил, как Кайса гладит его по голове, опомнился и поднял голову:

— Тебе не хватило.

— Ничего, — улыбнулась она. — Всё хорошо.

— Погоди немного, — пообещал Такко, скользя дрожащими пальцами по её груди; Кайса уже собиралась запахнуть платье. — Сейчас…

Прикосновение её мягких бёдер распаляло. Такко снова привлёк Кайсу к себе. Она ахнула и рассмеялась, ощутив, что он снова напряжён, подалась навстречу, и почти не пришлось помогать рукой.

В этот раз он двигался медленно, наслаждаясь её уступчивостью. Гладил волосы, целовал щёки и податливые губы, вбирал её сладкий запах. Отстранился на миг — сдёрнуть плащ с бревна, бросить на траву, — и уложил Кайсу на спину; одной рукой обхватил за плечи, другой притянул её бедро, чтобы быть ещё ближе и плотнее. Она вздохнула и запрокинула голову, подставляя белую шею под поцелуи. Стало совсем темно, и в этой тьме остались лишь прикосновения и сладкий, дурманящий, лишающий рассудка запах хлеба, трав и спелых, исходящих липким соком ягод.

В город они возвращались в полной темноте. У самой площади их остановила ночная стража; Кайсу оглядели с плохо скрываемыми жалостью и презрением, но молча пропустили. У пекарни Такко в последний раз поцеловал Кайсу и крепко обнял, не в силах оторваться. Податливая, как хлебный мякиш, она была так послушна его рукам и губам. Ему чаще приходилось иметь дело с девушками страстными и ненасытными — или умеющими хорошо изображать неутолимое желание. С ними было хорошо, очень хорошо, и одни воспоминания заставляли смущённо кусать губы. Зато Кайса была по-домашнему уютной, тёплой, как остывающая печь, спокойной, как сама земля.

Напарница Кайсы оставила незапертым окно на первом этаже. Такко подсадил подругу на подоконник и, не удержавшись, похлопал её по обтянутому юбками широкому бедру. Та шикнула, отмахнулась и захлопнула ставни. Такко ещё немного постоял, глядя на едва различимые в темноте окна. Заблудиться он не боялся: оставалось пересечь пустую рыночную площадь, и до трактира, где они с Вереном ночевали в последний раз, будет рукой подать.

Верен пробормотал что-то неразборчивое, когда Такко ощупью пробрался в их комнату.

— Ты с подружкой не?.. — негромко спросил Такко.

— Иди ты… У неё жених есть. А ты доволен, как я погляжу.

— Не без того.

— Избавь меня от разговоров до утра!

Такко негромко рассмеялся, стягивая одежду и швыряя на пол. Завтра он наверняка будет ругать себя, расправляя измятую до неприличия рубаху… но это будет завтра, а сегодня не хочется даже болтать с Вереном. Руки помнили гладкую кожу Кайсы, её крепкое и такое послушное тело, голову кружил её сладкий запах.

— Завтра пойдём работу искать, — проворчал Верен, поворачиваясь на другой бок.

Такко не ответил. Он уже спал, свесив руку с лежанки и приоткрыв рот.

В распахнутое окно вместе с предрассветной прохладой входил запах ягод и свежего сена. Город Эсхен спал, лишь ночная стража мерила шагами тёмные улицы, да стрелка на ратуше отсчитывала последние часы до рассвета.

Комментарий к

1 — Середина лета, летнее солнцестояние — 21—23 июня.

2 — Черничное воскресенье в европейской традиции — последнее воскресенье июля, когда пекут черничные пироги. До него три недели, значит, действие происходит в начале июля.