И всяк взыскующий обрящет (СИ) [Dolokhov] (fb2) читать онлайн

========== И заканчивать — значит, начать ==========

Волею этой Любви и гласом этого Зова.

Мы не оставим исканий,

И поиски кончатся там,

Где начали их; оглянемся,

Как будто здесь мы впервые.

И ступив за ворота,

Поймем — нам осталось

Начать да и кончить…

Т.С. Элиот

Мысли непуганными птицами носились в голове, роняя перья. Перед глазами вспыхивали раскаленные добела образы.

… Тяжелые багровые капли, похожие на сочные переспелые вишни, срывались с его пальцев. Их дурманящая сладость щекотала губы.

В воздухе чувствовался стойкий запах пепла, холод жадно лизал обветренные щеки.

Геллерт стоял, запрокинув голову, и, дрожа от возбуждения и усталости, смотрел, как камень за камнем рушится все, что он создал. Грандиозное и жуткое, совершенно ирреальное действо разворачивалось на его глазах.

Внутри ядовитым плющом зацветало волнующее, торжественное осознание того, что его жизнь кончена. Что он разрушил последний мост и отрезал навсегда противоположный берег. Альбус держал Бузинную палочку, его палочку, в руке. Откуда-то из другой жизни доносились ликующие крики: война закончилась. Он проиграл. Ради общего блага…

Яркие до рези краски его сна обернулись темно-серой невзрачностью Нурменгарда.

Низко нависая над замком, тяжело дышит небо глубокого серого цвета. Холодный воздух расчерчен полосами дождя и влажного снега.

Утром бледное солнце начинает свое безрадостное шествие по каменным стенам от правого угла к левому, слабея с каждым часом. Когда последний луч выскальзывает из маленького окна под самым потолком, потертый грязно-синего цвета бархат ложится на сточенные штормовым ветром крыши.

За целый год, бывало, только одна птица пролетит мимо, купаясь в прозрачном воздухе, дразня пьянящей свободой.

… Вечер, душный и темный, давит на плечи. Небо то тут, то там прострелено ошметками уходящего дня, стремительно поглощаемых тьмой. И воздух такой звеняще свежий, такой влажный и гладкий, полный витающих в мареве ночной росы смыслов. Но хоть кто-нибудь из них чувствует эту красоту на своих щеках? Хоть кто-то замечает вес марионово-черных туч на своих спинах? Озябшие и промочившие ноги, они жмутся друг другу. Смрадное облако их дыхания закрывает собой плотный черный воздух. Они с жадностью смотрят на зажженный впереди костер. Книги яростно вспыхивают. Слышится немецкая брань и запах дешевого табака, сине-зеленая трава прибита к земле плевками и грязной кирзой сапог. Толпа скрыта куртками и немытой шерстью застиранных кофт, магглы упрямо поднимают бесчувственные лица к звездам, чтобы видеть там одну черноту.

Их копошение и невнятный хаос движения напоминают скачки голодных блох на теле мокрого пса. Какое тут к чертям сознание на этом грязно-сером берегу зловония и смога? Они уничтожают то немногое, чего смогли достичь в своих жалких, бессмысленных войнах за власть, которая им даже не принадлежит.

И что только Альбус в них видит?..

Скучающий взгляд, стачиваясь о шершавые камни, бездумно заскользил по стенам. Геллерт тяжело дышал, и над его губами дрожал молочно-белый пар: наверное, там, за бесконечными вершинами гор, наступила зима. От озноба ломило кости. Геллерт с трудом поднялся на ноги и сделал несколько кругов по камере. Ему казалось, что с годами его сны, его воспоминания поблекнут, станут далекими и нереальными. Но они наоборот напитывались жизнью и правдоподобием, увлекая его за собой, прочь от его настоящего, туда, где в его жилах билась жизнь, а в руках — власть.

Он знал — он боялся, — что сходит с ума. Он давно потерял счет дням, отказался от попытки их считать, от желания сохранить достоинство и человекоподобие. Геллерт не был уверен в том, сколько времени провел в заточении. Знал только одно: прошло не меньше вечности. Недолгие часы бодрствования рано или поздно сменялись новыми снами, и он бросался в них с отчаянием смертника.

Он привык к этим снам-воспоминаниям. Был рад им. Но только вот недавно (а, может, и очень давно) его воспоминания сменились чужими. Сменились иссушающими силы видениями. Он знал: это были пророчества. Раньше, в той, другой жизни, Геллерт не придавал серьезного значения своему дару. Он никогда не был фаталистом и был уверен в зыбкой природе прорицаний. Деятельный, энергичный, он был убежден, что будущее возможно изменить. Теперь же, лишенный свежей пищи для размышлений, его скучающий мозг зудел, и, отчаянно нуждаясь хоть в какой-то работе, его сознание ухватилось за этот треклятый сон, выдавливая по капле его содержание под увеличительное стекло.

Он тихо застонал сквозь зубы. Видение возвращалось:

… Что-то темное и бесконечно мощное разрывалось на части. Собиралось с силами, открывая багрово-красные змеиные глаза. Он видел кровь и тысячи смертей, но не от его руки. Он видел молнии и изумрудную зелень зла на исходе июля. Черепа, кишащие змеями. И зверства без цели и счета…

Геллерт обхватил голову руками, медленно сползая на пол. Он видел его снова и снова, засыпал и просыпался под гадкое шипение. И понимал, что боится.

То утро, несомненно, не должно было стать исключением. Если бы вдруг он не почувствовал, как сквозь мерзостную чешую к его сознанию стремится что-то еще. Что-то, что он должен был забыть много лет назад. Прикосновение чистого света, прохладная голубизна внимательных глаз. Предупреждение, вежливое и заботливое, о своем присутствии, даже сейчас.

Видимо, безумие пришло к Геллерту раньше, чем он ожидал. И точно не так, как он планировал. Вот только шаги и голоса становились все громче. И казались вполне реальными. Он встал, оправляя робу, нервно провел рукой по грязным волосам, лелея оставшиеся крохи достоинства. Когда дверь открылась, он был готов продолжить разговор, прервавшийся годы назад:

— Здравствуй, Альбус. Какая неожиданная встреча!

Не готов он был только к ответу. Едва взглянув на него, Альбус сказал:

— Геллерт, мне нужна твоя помощь.

========== Несбывшееся и сбывшееся ==========

Иди же, иди! — Человекам невмочь,

Когда жизнь реальна сверх меры.

Прошлое и будущее

Несбывшееся и сбывшееся

Приводят всегда к настоящему.

Т.С. Элиот

Альбус бросил короткий взгляд на часы. Его гости задерживались. Цель их визита, предупрежденного коротким и нервным сообщением от министра, все еще была ему не ясна. У него было только нехорошее предчувствие, которое директор отгонял, как назойливую муху.

Серафина Пиквери, не так давно вернувшаяся на пост президента конгресса, прибыла последней. На ее лице явно читались раздражение и усталость. И Дамблдор был почти уверен, что виной тому совсем не утомительные перемещения из Америки.

— Серафина, Вас-то и не хватало! Как и всегда, рад Вас видеть, — Альбус протянул руку, которую она сухо пожала. — Хотите чаю?

— Вы знаете, почему мы здесь, профессор? — очевидно, чай она не хотела.

Дамблдор указал ей на одно из свободных кресел и вернулся за свой стол.

Четыре главы магических правительств сидели в его кабинете, словно провинившиеся ученики. После 1945-ого все были уверены, что он так и продолжит решать проблемы волшебного сообщества. А он все еще не мог к этому привыкнуть.

— Я знаю, что связывает всех, кто здесь присутствует, и при каких обстоятельствах состоялась последняя подобная встреча, если такой ответ Вас устроит, — он внимательно следил за лицами волшебников.

— Значит, Вы все правильно поняли, — Игнатий Тафт, недавно занявший министерское кресло, нервно оправил мантию.

Дамблдор прикрыл глаза. Он понимал, что должен быть рациональным, что должен принять это решение с холодным умом и спокойным сердцем. Но даже спустя столько лет он не мог, не мог спокойно рассуждать об узнике в самой высокой башне Нурменгарда.

— Перед тем как вы начнете посвящать меня в свои планы, я должен понять, как давно вы это обсуждаете. И что уже решили за моей спиной.

— Никто ничего не решил! — на этот раз говорил немецкий канцлер, Петер Шутце: невысокий, немолодой и неспокойный мужчина. — Я все еще считаю, что это безумие.

— Мы действительно не пришли к согласию. И даже не поставили в известность свои кабинеты о рассматриваемом варианте, — Арно Февре, президент французского магического правительства, единственный, кто не отказался от чая и казался достаточно спокойным.

— Собственно, из-за этого нам и пришлось встречаться именно здесь, в атмосфере нелепой секретности. И лично я отказываюсь высказываться по этому поводу до тех пор, пока меня не убедят в реальной опасности происходящего, — Серафина обращалась непосредственно к Альбусу. Было очевидно, что именно его мнение станет для нее решающим.

— У нас сотни пропавших и убитых. И наши лучшие агенты, неоднократно совершавшие попытки задержания, беспомощны против его магии, — он хлопнул рукой по столу, — а теперь на его сторону встали великаны, оборотни; он даже троллей переманил, мать его!

— Это все очень волнительно. Вот только я не понимаю, почему это наша проблема? Гриндельвальд стал международной угрозой, поэтому мы действовали сообща. Сейчас же я вижу, что в Британии началась война. И знаю, что не хочу из-за вашей проблемы ставить под угрозу своих людей, — лицо Серафины оставалось непроницаемым.

— Стал международной угрозой, госпожа Пиквери, — Февре поставил пустую чашку на стол, — вот именно, что стал. И этот волшебник тоже станет, если мы не остановим его.

— И каким образом Гриндельвальд нам поможет? Вы не так давно на своем посту, может, Вы его не помните? Какая польза от того, что на свободе будут разгуливать два психа? — Шутце злился и нервничал все сильнее.

— А про статут о секретности вы подумали? — Игнатий повернулся к своему немецкому коллеге. — Тому-кого-нельзя-называть плевать на него!

— Статут — это действительно общая проблема, — Пиквери, казалось, ждала этого момента, — но, возможно, если мы сможем ввести свои вооруженные силы на Вашу территорию…

— Это не поможет! — Игнатий повысил голос. — И я не позволю!..

Альбус встал из-за стола — мгновенно наступила тишина.

— Во-первых, я очень вас прошу оставить вопросы политики за пределами этого кабинета. Во-вторых, несомненно, Волдеморт, — министр, к недовольству директора, вздрогнул, — если его не остановить, обязательно станет международной проблемой. Определенно, введение иностранных сил на территорию Британии ничем не поможет, а только спровоцирует Риддла на более агрессивные действия. Дело не в количестве силы — дело лично в нем. В той магии, которая его поддерживает. И у меня есть очень нехорошие подозрения о том, что это за магия. Я допускаю, что могу с ней справиться. Но, конечно, если я буду действовать один, это сильно усложнит задачу и увеличит вероятность неудачи.

Он все еще не решился, все еще колебался. Не хотел этого делать. Потому что, на самом деле, не было ничего, о чем он мечтал бы больше. Даже после всех этих лет.

— Не говоря о том, что в тёмной магии мои знания исключительно теоретические. И специалист в этой области очень бы пригодился. — Что подталкивает его к этому решению? Бесстрастная логика? Или что-то совсем другое?.. — И, как мы знаем, большего специалиста в этом вопросе, чем Гриндельвальд, не найти. Тем более соизмеримого по силе с Риддлом.

Он сказал это. Решился. Альбус знал, что выглядит совершенно спокойным; что вселяет уверенность во всех этих людей.

— Вы считаете, что риск оправдан? — президент все еще колебалась.

— Да, — ответил Альбус в надежде, что не врет. Что это действительно необходимость. — Кроме того, если мы подойдем к этому вопросу ответственно, риска вообще не будет.

Игнатий торжествовал. Альбус чувствовал, с какой радостью он избавляется от груза ответственности:

— Я думаю, мы можем приступить к переговорам.

***

— Геллерт, я хочу попросить тебя о помощи.

Альбус стоял в дверях его камеры, как будто ждал приглашения. Как всегда деликатен и вежлив. Он слегка постарел, но выглядел здоровым и отдохнувшим. И Геллерт жадно впился ему в лицо взглядом, сверяя оригинал с бесконечными отпечатками, оставшимися в памяти. Он жестом пригласил гостя пройти:

— Помощи?

Геллерт был уверен, что это как-то связано с клубящимися в его снах змеями. Но все еще не понимал, с чего бы Альбусу Дамблдору, величайшему волшебнику современности, герою магического мира, кавалеру ордена Мерлина и так далее, понадобилась его помощь.

— В Британии война. И, если ее не остановить, вскоре она охватит весь мир. Снова, — Альбус говорил тихо, внимательно смотря в глаза Геллерту. Он не мог, да и не старался скрыть волнение.

Гриндельвальд выглядел усталым, как человек, мучимый бессонницей несколько долгих ночей подряд. Альбус боялся, что увидит его раздавленным, полубезумным. Что одиночество изъест его, выжрет все человеческое. Что он сам окажется не прав и заключение укрепит в Геллерте все самое плохое. Но перед ним все еще стоял Гриндельвальд, а не его останки. В некотором смысле, человеческого в нем как будто было больше, чем в их последнюю встречу.

— И какое отношение это имеет ко мне? — Геллерт и сам понимал, как глупо выглядит его незаинтересованность. И попытка сделать вид, что у него есть дела и поважнее.

Альбус подбирал слова:

— Эту войну начал темный волшебник, очень сильный темный волшебник…

— А я теперь единственный специалист по темным искусствам? — нетерпеливо перебил его Геллерт.

— Никто не разбирается в этом так, как ты. И мы оба это знаем.

Разговор шел так естественно, как будто такие беседы были для них привычным, ежедневным делом. Как будто прошлое не стояло между ними зловещим призраком.

— И чего ты хочешь? Консультацию? — в голосе слышалась насмешка.

— Нет. Содействия, — Альбус помедлил, — в обмен на твое временное освобождение.

Повисла долгая напряжённая пауза. Наконец Геллерт решился ее нарушить:

— Возьмешь меня на цепь, пока я буду полезен? Не смеши меня.

Он отвернулся к окну, тщетно стараясь взять себя в руки. Свобода, даже такая призрачная ее перспектива, буйным ветром била ему в лицо.

— Геллерт, — Альбус подошел ближе. Его голос звучал еще тише, — я понимаю, что у тебя нет никаких причин и, должно быть, желания помогать этому миру. Но ты и правда нужен нам. Чтобы остановить это зло.

Только сейчас Гриндельвальд понял, что его старый друг действительно пришел сюда из последней надежды.

— Раньше, кажется, я и был тем самым злом, которое нужно было останавливать, — он обернулся и посмотрел Альбусу в глаза. Тот не отвел взгляд.

— Люди умирают десятками. Не только магглы — волшебники, обычные волшебники, не авроры. Даже дети, — он не спорил, не уговаривал. Просил.

— И при чем здесь я? — Геллерт прищурился. — Что я должен сделать? Убить его? Потому что ты сам не можешь? Так и не научился убивать?

— Я действительно не могу, даже если бы хотел. Никто не может. А многие, поверь мне, очень многие, пытались.

— В каком смысле? Он бессмертен? — Геллерт коротко посмеялся, но скрывать свой интерес не стал. — Практически бессмертие не осуществимо.

— Для этого ты мне… нам и нужен. Ты знаешь о бессмертии и о таком уровне темной магии хотя бы в теории. И ты единственный из тех, кто связан с темными искусствами и кому правительство может доверять.

— Доверять? Мне?

— Для этого будут предприняты определенные меры. И весьма серьезные — не стану скрывать.

— Итак, вы свяжете меня по рукам и ногам, пока я не прикончу этого бессмертного. Очевидно, рискуя жизнью, в обмен на что? Полгода, год на свободе? И призрачный шанс на искупление? — голос Геллерта был хрустким, как свежий снег. Немного помолчав, он добавил: — Расскажи мне об условиях.

Альбус достал из кармана пиджака конверт с четырьмя печатями.

— Сколько печатей! Что ж, хотя бы я вижу, что это не твой безумный план по моему нелегальному освобождению.

Альбус распечатал светящийся бледным светом пергамент, оберегаемый заклинаниями от чужих взглядов. Прикосновение магии, даже такое слабое, ударило в голову.

— Я хочу, чтобы ты знал, что некоторые из этих пунктов кажутся мне излишними. Но никто не хочет рисковать…

— Разумеется, разумеется, — снова перебил Геллерт. — Разрешишь, я сам прочитаю? Без твоих ремарок?

Он взглянул на дату вверху пергамента: 13 февраля 1959 года. Четырнадцать лет.

— Непреложные обеты… хорошо сформулированные, кстати, но, судя по трусоватому тону, явно не тобой, а несколькими хорошими юристами. Запрет на использование палочки, на аппарацию, ограничение перемещения, общения… Все это полная ерунда. Чем ты на самом деле собрался меня удержать?

Альбус как-то невесело улыбнулся. Он словно ждал этого вопроса, и ему была приятна их обоюдная проницательность:

— Заклинанием Viribus Vincula. Я взял на себя смелость его несколько изменить, но…

— Магия крови. Очень хорошо, — он говорил словно бы и не о себе. — Сильнее ничего и не придумать. Гораздо основательнее всех этих обетов.

Казалось, что они два старых друга. Встретились после старой разлуки, как будто и не было всех этих лет между ними. Как будто говорили их призраки, воспоминания о людях, которыми они когда-то были.

— Заклинание буду накладывать не я, а несколько человек, — продолжил объяснять Альбус, — но связано оно будет со мной. Ты не сможешь пользоваться магией, никакой, без моего ведома.

— Без твоего разрешения, если говорить точнее, — Геллерт неприятно улыбнулся.

— Верно, — невозмутимо согласился Альбус. — И, если хотя бы один из наложивших это заклинание волшебников пострадает, снять его будет невозможно, — добавил он сухо.

— Как-то не слишком справедливо. У вас война. Мало ли что случится. Оставишь меня сквибом.

— Иногда всем нам приходится идти на риск. — Теперь его голос звучал совсем иначе. Суше. Серьезнее.

— Разумеется. Ради общего блага, — Гриндельвальд снова оглянулся к узкому окну. Взглянул на серую шапку облаков. Бесконечных, как вечность.

— Я ценю твою тактичность. И попытку представить все так, словно у меня есть выбор. В действительности же мы оба понимаем, что я предпочту день на свободе и мучительную смерть после еще одному десятилетию здесь. Я согласен.

***

На следующий же день после самой длинной ночи за все эти четырнадцать лет, когда каждое нервное пробуждение все больше заставляло Геллерта усомниться в реальности состоявшегося разговора, в одном из залов Нурменгарда собрались представители четырех крупнейших магических сообществ. Геллерт рассчитывал, что именно так закончится война: встречей в его замке с представителями власти, готовыми подписать с ним любые соглашения. Вот только Альбуса Дамблдора рядом с ними он увидеть не надеялся никогда.

Его ввели в зал четыре аврора, по одному от каждой страны: никто здесь не доверяет свою безопасность союзникам. Геллерт хотел бы войти в зал с большей уверенностью, но непривыкшие к длинным прогулкам ноги дрожали после спуска по лестнице, яркий свет, бьющий из огромных окон, резал глаза, а тяжелые оковы не позволяли расправить плечи.

И все же он почувствовал, как воздух налился свинцом при его появлении. Увидел, как все одновременно взялись за палочки. Сжали их в ладонях. На всякий случай. Как будто они не знали, что весь замок пропитан защитой, отторгающей его магию. Каждый камень построенного им замка — его враг и тюремщик.

Почти пятнадцать лет прошло, а они все еще боятся, несмотря на его осунувшееся лицо и шаткую походку. Альбус смотрел на приставленные к горлу Гриндельвальда палочки с явным неодобрением.

— Добрый день, — Геллерт слегка поклонился своим гостям, улыбаясь. — Счастлив видеть вас всех в Нурменгарде.

Ответа не последовало, но при звуке его голоса свинца в воздухе стало еще больше.

Первой к нему подошла Серафина, постаревшая и подурневшая, но не потерявшая своего достоинства.

— Гриндельвальд. Профессор Дамблдор объяснил Вам, что именно от Вас требуется. Я хочу, чтобы Вы понимали, что не все из нас разделяют его веру в Вас, — Геллерт не сдержал тихого смешка. — И уж точно никто дважды не подумает, если возникнет малейший повод Вас убить.

— Не сомневаюсь, госпожа президент.

Он протянул ей руку, и Серафина взяла ее, едва касаясь, с явным отвращением.

— Мистер Тафт, Вы засвидетельствуете нашу клятву с Гриндельвальдом. А затем я засвидетельствую вашу.

Один из трех незнакомых Геллерту мужчин подошел ближе и представился:

— Игнатий Тафт, министр магии Великобритании.

— Сердечно рад знакомству, — все эти формальности, предосторожности, напуганные политики — всё это невероятно забавляло Геллерта. И это не укрылось от внимания Пиквери:

— Надеюсь, Вы готовы, Гриндельвальд.

Она произносила слова клятвы, Геллерт повторял их за ней. Он сделает все в своих силах, чтобы помочь Альбусу Дамблдору остановить Волдеморта, и не успокоится, пока тот не будет побежден. Он не попытается бежать, навредить связанным с ним клятвой волшебникам, а также их близким. Не станет угрожать безопасности их стран и не пойдет против Альбуса Дамблдора.

Гриндельвальд монотонно, без особого интереса четырежды повторил одни и те же обещания. Раз за разом золотые нити обетов, переплетаясь друг с другом, обвивали его руку, забираясь под кожу. Британский министр прятал глаза в пол и не решался взглянуть Геллерту в глаза. Французский президент едва сдерживал дрожь в руке, а канцлер сжал его пальцы с неприкрытой ненавистью.

Геллерта переполняла магия, пусть и чужая. От нее с непривычки слегка кружилась голова, как будто он опьянел от горного воздуха.

Когда суета с обетами закончилась, Альбус, стоявший в стороне все это время, наконец подошел.

— Если все закончили, я надеюсь, мы можем приступить, — в его голосе явно слышались раздражение и нетерпение. И, не дожидаясь ответа, он добавил: — Геллерт, ты готов?

Он кивнул. Авроры опустили палочки, позволяя ему подойти ближе к Альбусу.

Горное солнце уже добралось до самых вершин, и яркий, переливающийся огнями свет струился из красочных витражей.

— Тогда начнем, — Альбус достал палочку, коротким движением разрезал свою руку и протянул ее вперед.

Пиквери подошла, чтобы разрезать ладонь Гриндельвальда. Но он не обратил на нее никакого внимания, протягивая руку Дамблдору. По его взгляду было ясно, что больше ничью помощь он не примет. А в таком случае не примет его клятву и заклинание.

Палочка Альбуса, его Палочка, коснулась ладони. Быстрым безболезненным движением рассекая кожу рядом со старым полупрозрачным шрамом.

Кровь, сливаясь с магией, собралась у линии жизни. Геллерт сжал кулак над рукой Альбуса. Он, не отрываясь, следил, как капля за каплей, так же, как много лет назад, его кровь смешивается с кровью его старого друга. Пиквери, Тафт, Февре и Шутце окружили их плотным гулом заклинания. Геллерт не чувствовал их присутствия. Он был уверен, что, будь у него самого палочка, их помощь и вовсе бы не понадобилась. Он знал, что магия чувствует такие вещи. И его готовности отдать свою силу в чужие руки, доказанной кровью, было бы достаточно.

Неожиданно голоса смолкли. Геллерт прижал свою руку к руке Альбуса, закрепляя их узы. Тяжесть сдерживающих его заклинаний, лежавшая все эти годы на его коже, такая привычная, что он почти перестал ее замечать, пропала. В то же время Альбус едва заметно поморщился. Теперь Нурменгард обрушил свою тяжесть на него.

***

— Перед тем как мы аппарируем, я бы хотел увидеть горы, — сказал Геллерт внезапно для себя.

— Вы десять лет на них смотрели, — раздраженно начала Серафина, но Альбус перебил ее:

— Конечно, Геллерт. Пойдем.

Они вышли из зала на заснеженный балкон. Холодный ветер ударил в лицо, и перед глазами разверзлась головокружительная высота гор. Полоска неба в его камере и этот оглушительный простор не имели ничего общего. Геллерт подошел к самому краю, жадно впитывал уходящую далеко ввысь свободу. Надеялся ли он еще взглянуть на этот вид? Он не знал. Наверное, уже нет. И даже сейчас он боялся, что это всего лишь жестокий сон.

Альбус остался стоять позади, не желая мешать ему. Геллерт обернулся.

— Подойди сюда. Посмотри на них вместе со мной. В этих горах силы больше, чем у любого из нас, мой друг.

Альбус помедлил одно мгновение, решаясь, но все же подошел.

Они стояли плечом к плечу, всматриваясь в острое спокойствие горных вершин Нурменгарда. Геллерт думал о том, что иногда желания сбываются совсем не так, как мы того ожидаем.

========== Но тихнет прежний гнев войны ==========

Дома живут и отживают: время строить,

Время жить и плодиться,

Время ветру стекло дребезжащее выбить

И панель расшатать, на которой полевка снует,

И лохмотья трепать гобелена с безмолвным девизом.

Т.С. Элиот

Портключ перенес их в просторный двухкомнатный номер лондонского отеля. Геллерт предполагал, что путешествовать они будут с гораздо меньшим комфортом, но, кажется, Альбус постарался специально для него. И после четырнадцати лет в крошечной холодной камере Гриндельвальд был искренне рад этой заботе.

Геллерт провел в ванной не меньше часа.

Он рассматривал себя в зеркале: посеревшую кожу, новые морщины, глубокие тени под глазами, остро выступившие кости. Нурменгард высосал из него больше жизни, чем самая черная, самая грязная магия. Гриндельвальд помнил, каково это, когда заклятие отнимает столько сил, что кожа на глазах мертвеет, становится похожей на бумагу, или волосы в один момент лишаются цвета. Его пугал собственный взгляд. В глазах пусто: огонь потух и угли прогорели. Выжженная чернота и белесый пепел.

Он наконец снял жесткую робу, долго смывал с себя тюремный холод, тщательно брился. Одежда, приготовленная для него, оказалась слегка велика. Но мантия была похожа на те, что он носил до заключения, и Геллерт не мог не думать о том, что Альбус подбирал ее сам.

Гриндельвальду казалось, что за годы заключения он смирился с отсутствием магии, принял это с бессильной злобой, но одно дело не иметь возможности колдовать в пустой каменной клетке, а другое — в привычном мире. Без силы он не мог ни избавиться от безобразно отросших волос, ни посадить мантию по фигуре. Он не мог даже подозвать предмет из другого конца комнаты.

Смириться с этим было гораздо сложнее.

Когда он, наконец, вышел, его ждал накрытый на двоих ужин. Альбус сидел за столом, погруженный в чтение. Услышав звук открывающейся двери, он поднял взгляд на Геллерта и, заметив его удивление, спросил:

— Ты хотел бы поужинать в одиночестве?

— Разумеется, нет. Я удивлен, что ты готов есть в моей компании.

— Какая чушь. Я думаю, ты предпочел бы поесть в городе, но для этого нам пришлось бы накладывать маскирующие чары, а день и без того выдался слишком долгим.

Он отложил книгу и, как будто извиняясь, добавил:

— Честно говоря, я не знал, чего ты захочешь. Так что заказал всего понемногу.

Геллерт сел за стол, стараясь не смотреть на еду. Не отвлекаться на ее запах. От голода, застаревшего, привычного голода подрагивали пальцы, когда он клал на колени салфетку. Хотелось схватить мясо руками, не думая о приличиях, рвать его зубами. Он положил на тарелку небольшой кусок, взял приборы и медленно начал разделывать ягненка.

— Спасибо. Хоть с некоторых пор я способен съесть все что угодно.

Альбус не ответил ему, но вилку отложил. И сделал большой глоток вина.

— Ты стал до ужаса неразговорчивым, мой друг, — Геллерт последовал примеру собеседника и взял бокал. У вина был сложный тяжелый аромат и терпкий вкус. Он прикрыл глаза, прислушиваясь к букету, наслаждаясь согревающим теплом, от которого давно отвык. — Прекрасное вино.

— Я надеялся, что тебе понравится.

— Как любезно с твоей стороны. Шикарный ужин, вино на мой вкус, одежда, дорогой номер… Ты пытаешься купить меня или извиниться?

Альбус замер. Неужели он не ожидал чего-то подобного? Неужели думал, что Геллерт станет есть у него с рук и, довольный коротким поводком, мести хвостом?

— Не могу сказать, Геллерт, что я возлагал большие надежды на цивилизованный разговор, но думал, что ты продержишься дольше.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Нет, я не пытаюсь тебя купить, зачем? Ты и так поклялся помогать даже ценой собственной жизни.

— Думаешь, жизнь — достаточно хорошая мотивация для меня? — он бы хотел, чтобы вопрос прозвучал насмешливо. Он хотел бы.

Альбус снова не ответил. Потом спросил:

— Ты считаешь, мне есть за что извиняться?

— Не за дуэль, нет. Ты честно ее выиграл. Я уважаю честную победу. Если я на кого-то и злюсь из-за нее, то только на себя.

Вопрос: «Если не за дуэль, то за что тогда?» — остался незаданным.

— При этом я нахожу условия, в которых тебя содержат, бесчеловечными. Так что считай, что перед тобой в моем лице извиняются твои тюремщики.

— А ты, значит, не считаешь, что я заслуживаю самых суровых условий?

— Тюрьма не должна быть наказанием. Тюрьма должна быть способом изменить человека, указать на его ошибки… — он подыскивал нужное слово, но Геллерт его перебил:

— Перевоспитать — ты это хочешь сказать? Считаешь, меня там должны перевоспитывать? Как нашкодившего ребенка? — Геллерт тихо посмеялся. — Ты слишком много времени проводишь в классной комнате, Альбус.

— Не слишком, на самом деле. Я не так давно стал директором. Теперь времени на преподавание стало меньше.

— Ты, кажется, очень этим гордишься?

— Мне лестна эта должность, да.

Это разозлило Гриндельвальда. Он испытал неприятное чувство брезгливости по отношению к этой глупой мелочности.

— Что ж, поздравляю. Кажется, ты окончательно смог победить свои амбиции и спрятать потенциал за семью печатями. А я-то надеялся, что после дуэли… — он махнул рукой и вдруг резко сменил тему. — Скажи мне, как Она? Я видел, что ты Ей пользуешься, — Дамблдор не сломал Бузинную палочку, не спрятал. Не отказался от Ее силы. — Привыкла к тебе? Отзывается?

— Это очень сильная палочка, Геллерт. Но это просто палочка, — голос Альбуса был абсолютно ровным, участливым. Как будто он объяснял что-то наивному ребенку.

— Лжец, — Гриндельвальд довольно улыбнулся, — но можешь не отвечать. Мне и не нужен твой ответ. Я достаточно хорошо знаю вас обоих.

— Ты говоришь о ней так, как будто она живая.

— Так и есть. И я уверен, что ты уже и сам это заметил. — При мысли о палочке во рту пересохло. Сердце тоскливо заныло. Геллерт запил вкус пепла и горечи вином.

Альбус снова замолчал. Эта его новая привычка утаивать, отмалчиваться, злила. Хотя, может, она и не новая вовсе, просто Геллерт всегда был исключением. А теперь им быть перестал. Все это: внимание, разговоры — просто вежливость. Альбус вежлив с ним. Так же вежлив, как с министрами, с родителями своих учеников. Мягкая улыбка, отстраненный взгляд, хорошо спрятанное раздражение, граничащее с безразличием.

Пока они продолжали есть в тишине, Геллерт разглядывал старого друга. Может ли он все еще его так называть? И действительно ли он все еще считает Альбуса своим другом? Он тоже изменился, конечно. Горбинка эта на носу. Очки. Морщины, само собой. Немного пятен на руках. Хотя на нем возраст не выглядел так удручающе безнадежно, как на самом Гриндельвальде. Не говорил так явно о скорой старости и неизбежной смерти. Альбус казался увереннее и спокойнее, чем в их последнюю встречу. А сравнивать этого замкнутого человека с мальчишкой, которого Геллерт знал когда-то в другой жизни, он и вовсе не мог.

Он выпил еще вина. Отзываются ли в нем эти воспоминания все той же мертвенной тоской? Связывает ли его хоть что-то с этим человеком, спрятавшимся за нелепым и таким маггловским костюмом-тройкой?

— Итак, господин директор, что же еще случилось за время моего отсутствия? Вы женились, может быть?

Альбус поморщился едва заметно и поправил очки.

— Нет, Геллерт, я не женился.

Геллерт взвесил свой следующий вопрос, секунду помедлил и все же задал его:

— Как брат? Надеюсь, в добром здравии?

Альбус не разозлился, не повысил голос. Только смотрел устало.

— Спасибо. В добром.

Все оживление Гриндевальда облетело, как прошлогодняя листва. Остались одни голые ветки под тяжестью снега.

— Как-то невежливо получается, Альбус. Я твоей жизнью интересуюсь. А ты? Молчишь? Неужели боишься спросить, как у меня дела? Что нового?

— Геллерт, я очень тебя прошу…

— Нет, Альбус. Так не пойдет. Ты так старался превратить этот ужин в нормальную встречу двух друзей. Ты должен играть свою роль до конца.

— Я тебе, Геллерт, ничего не должен. Как и ты мне. И дело не в дружеских встречах, а всего лишь в том, что с людьми я предпочитаю обращаться как с людьми. Не знаю только, способен ли ты понять эту несложную мысль.

Дамблдор не злился, пока еще нет. Но снова это сравнение, желание показать, что Геллерт всего лишь один из многих. Прекрасно, Альбус. Ты научился, кажется, быть жестоким. А говоришь, что не должен ему ничего.

— Но, если ты так хочешь, я спрошу. А как твои дела, Геллерт? — его нож с неприятным звуком царапнул по тарелке.

— Я тоже не женат, если ты об этом. Все больше толковал крысам, что книги — это пища только для ума. За книги, думаю, я должен тебя благодарить?

— Не должен, мы уже это выяснили. Я только надеюсь, что ты нашел их интересными.

— Весьма, весьма. На некоторые произведения у меня вечно не хватало времени, а теперь «Илиаду» я знаю наизусть: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал…». Какая мощь, а всего двенадцать первых слов.

— Впечатляюще. Я рад, что ты не слишком скучал.

— Ни минуты, ни минуты. Все в делах, — он усмехнулся.

Город за окном шумел. Шумели машины, прохожие кричали, открывались и закрывались двери. Звук жизни, наполненной людьми.

— Как быстро прошла их война. Как быстро они о ней забыли.

— Никто не забыл. Ни они о своей, ни мы о нашей. Такие вещи не забываются.

— Прости, Альбус, но ты-то что об этом знаешь? Ты не воевал — смотрел со стороны. Но вот они снуют там внизу, переживают о чем-то, спешат на работу, покупают вещи, бранят детей. Они проживают жизнь, как будто забыли, что это все ложь. А жизнь, настоящая, во всей ее ужасной, бессердечной правде осталась там, за сорок пятым.

— Там осталась смерть, — просто ответил Альбус, — и мы должны сделать все, чтобы она оттуда не вернулась.

— Как она поживает, кстати, Смерть? Вдали от тебя? – он наклонился вперед, прищурился и спросил быстро, как заговорщик: — Ты не искал их больше?

— Нет. Это не моя мечта, Геллерт. И идти мне за ней ни к чему.

Как будто они снова дуэлянты и снова он, Гриндельвальд, проигрывает. Пропускает удары раз за разом и пощечину получает наотмашь. А Альбус смотрит на него без интереса и пьет свое вино.

— Тогда поговорим о твоей мечте, если хочешь. Остановить Волдеморта, верно? Что это вообще за имя такое.

— Это анаграмма его имени. Он Том Марволо Риддл.

— Какая-то бессмыслица, — Геллерт поморщился. — И потом, что-то не складывается, букв слишком много… — он мысленно переставил буквы местами. — Подожди, ты же не хочешь мне сказать, что…

— «Я лорд Волдеморт». Именно так.

Альбус оставался совершенно серьезен. А вот Геллерт не удержался и захохотал, запрокинув голову.

— И это его ты не можешь остановить? Он же заранее проиграл, как только решил придумать себе «устрашающее» звание. И остановился именно на этом, — Гриндельвальд все еще посмеивался. — Умоляю, не делай вид, что тебе не смешно.

— Он убивает людей. Это не кажется мне смешным, — но Геллерт был готов поклясться, что буквально на секунду Альбус все же улыбнулся. — Я бы хотел отложить этот разговор до завтра. Если ты простишь меня: уже поздно.

Одним движением руки он убрал за собой посуду и, попрощавшись, ушел в спальню.

Геллерт сидел еще какое-то время, слушая звук живой улицы за окном. Непривычно спокойное одиночество, так не похожее на глодающую кости тоску, возвращало к далеким дням, к пылающей от его руки Европе. Тогда такие спасительные тихие вечера были редкостью, роскошью. Под шум машин, клаксоны и голоса он допил Шираз и отправился навстречу долгой бессонной ночи.

========== В тупике, куда мы не свернули ==========

Без отрешенности постигается мир,

И новый, и старый,

В исполненье их недо-экстазов,

В разгадке их недо-кошмаров.

И только скрепы меж прошлым и будущим,

Сплотившие бренное тело,

Спасают людей от небесного царства и вечных

мучений,

Которых не вынесет плоть.

Т.С. Элиот

Оказалось, что вывести Геллерта из себя теперь до смешного просто. Он проснулся меньше получаса назад, а день уже был испорчен.

А все потому, что он проснулся и встал, чтобы раскрыть шторы. Встал с кровати, подошел к окну и раскрыл их. Действие, которое раньше занимало меньше секунды, требовало всего лишь короткого движения пальцами, стало невозможным.

Конечно, волшебникам, которым для простого Акцио нужно было достать палочку и произнести заклинание, примириться с потерей магии было бы гораздо легче. Да половина совета, принимавшего решение об условиях его наказания, не ощущали бы ее отсутствие так остро. Но от Геллерта магия не требовала ни усилий, ни напряжения мысли: она и была самой мыслью и опережала его желания. Гриндельвальд с радостью обменял бы обе ноги на возможность снова колдовать.

Единственный, кто в полной мере был способен понять всю тяжесть этого лишения, сидел сейчас за столом и, не отрываясь от книги, легким движением пальцев заваривал себе чай. Гриндельвальд сжал кулаки и проглотил обжигающую зависть.

— Доброе утро, — поздоровался он сухо.

На небольшом столике был сервирован завтрак. Альбус, судя по всему, уже поел.

— Доброе утро, Геллерт, — он казался менее напряженным, чем вчера, после их разговора. Смог взять себя в руки. — Чаю?

Геллерт выхватил повисшую в воздухе чашку.

— Нет, спасибо. Я предпочитаю кофе, — ответил он, плохо скрывая раздражение.

Кофейник, согреваемый чарами, стоял рядом. С чувством чудовищного унижения Геллерт налил себе кофе и вернулся за стол.

— Как ты спал? — если Альбус и заметил его настроение, то, спрятавшись за приветливой вежливостью, не подавал вида.

— Прекрасно, — а вот Геллерту такое самообладание давалось тяжело. Еще один утраченный в заключении навык.

Он осмотрел лежавшие перед Дамблдором книги и записи.

— Я так понимаю, меня наконец введут в курс дела.

— Если только ты не хочешь сначала позавтракать, — еще одна вежливая улыбка.

— Кофе вполне хватит, спасибо. — Его сновидения уже долгие годы отбивали аппетит по утрам. — Я слушаю.

— Прекрасно, — Альбус положил перед Геллертом черную кожаную тетрадь.

Гриндельвальд пролистал пустыестраницы, отозвавшиеся старой, как забытое воспоминание, магией.

— Это дневник Тома Риддла. Я знал, что после школы он много путешествовал. И я хорошо представлял себе цели этих путешествий… Когда стало понятно, что он может и обязательно станет серьезной угрозой, я отправился по его следам. Его я нашел в Албании. По чистой случайности, на самом деле. Узнал, в какой гостинице Том останавливался, и пришел туда под его личиной. Оказалось, он “забыл” там кое-какие вещи, которые уже несколько лет пылились в кладовке у хозяина и, я думаю, должны были навсегда остаться там. Владелец гостиницы отдал мне старый чемодан с кое-какой одеждой, книгами и этим дневником. Все выглядело так, будто это просто ненужный хлам, и меня сначала заинтересовали только книги. Сами по себе они оказались ничем не примечательны, но зато я смог найти книжную лавку, где Том их приобрел.

Альбус протянул Геллерту небольшую записную книжку, где было перечислено несколько названий и авторов. Часть из них были Гриндельвальду знакомы, другие — нет. Знаком ему был и изящный стройный почерк Дамблдора, отозвавшийся в груди давно забытой щемящей тоской.

— Хозяин, к счастью, оказался очень дотошным человеком. Он нашел записи о книгах, проданных Риддлу. Ты знаком с какими-то из них?

Темная, с трупным душком магия. В таких книгах были описаны способы осуществить практически любое желание. Если ты готов заплатить необходимую цену.

Один автор был знаком Геллерту даже слишком хорошо: эксперименты с «Гримуаром Гонория» в его школьные годы едва не стоили ему правого глаза, и мертвая, белесая радужка все еще служила напоминанием о временной слепоте. Другой автор запомнился подробным описанием ритуала, включающего в себя поедание младенческой плоти. И Геллерт с отвращением вспомнил мучительные минуты торговли с собственной совестью: готов он пойти на это или нет?

— Да. С некоторыми из них достаточно близко, — Альбус и сам знал ответ на свой вопрос. Интересно, читая эти гримуары, Дамблдор испытывал только брезгливость? Или сложные материи смерти, воли, души все же оживили его застаревший академический интерес к темной магии?

— Знаешь, что связывает эти книги между собой?

Геллерт знал.

— Глупец. Твой Риддл трусливый глупец. — Он провел пальцами по обложке, догадываясь, что именно скрывается на пустых страницах. — Но с чего ты взял, что это и есть крестраж?

Альбус был впечатлен и удивлен тем, как быстро Гриндельвальд понял, что он имеет в виду. Ему стало интересно, как близко сам Геллерт подошел к тому, чтобы разделить свою душу?

— Я понял это далеко не сразу, — признался Альбус. — Я взял дневник, потому что надеялся, что смогу разобраться с магией, скрывающей написанное на его страницах. В процессе я выяснил, что его невозможно повредить или уничтожить, кроме того, если что-то написать на его страницах, дневник «отвечает» так, как ответил бы сам Том. Да и если провести с дневником достаточно времени, его силу сложно не почувствовать.

— Если бы у меня был крестраж, я бы точно не бросил его в какой-то гостинице, чёрт знает где, — нахмурился Геллерт.

Альбус кивнул:

— Что и натолкнуло меня на мысль…

— Что у него вовсе не один крестраж. А крестражи, — Геллерт, до конца не веря в свою догадку, с интересом и удивлением посмотрел на Дамблдора.

— Именно. И, к сожалению, моя теория подтвердилась. Он был близок с одним преподавателем в школе. И я смог убедить этого преподавателя поделиться со мной парой воспоминаний о Риддле. Том узнавал, возможно ли расколоть душу на семь частей.

— Семь крестражей? Нам нужно найти семь крестражей?

Этот Волдеморт определенно был безумцем. Или же просто не понимал всю серьезность работы с настолько темными материями.

— Я рад, что ты осознаешь размеры стоящей перед нами задачи, — спокойно сказал Дамблдор. — Но только не семь, а шесть. Седьмая часть его души, какой бы изуродованной она ни была, обитает в теле Риддла.

— Неважно, Альбус! Это невозможно. Он мог сделать их из чего угодно; любой камень или старое перо может хранить в себе кусок его души.

— Не думаю, — с уверенностью ответил Альбус, — он совершенно уверен в собственном превосходстве над остальными людьми. Слишком высокого о себе мнения, слишком недооценивает всех остальных, чтобы как следует замести следы. Я предполагаю, что убийства для создания крестражей будут резко выделяться на общем фоне. Что они будут… эффектными. А предметы, их содержащие, будут совершенно уникальными.

— И что же уникального в этой тетради? — спросил Геллерт со скепсисом.

— Я думаю, что в этом дневнике Том описал свое первое убийство. И это было не просто убийство. Он натравил василиска на магглорожденную ученицу. Один из основателей Хогвартса…

— Альбус, — нетерпеливо перебил Геллерт, — ты действительно думаешь, что я не знаю эту историю? О ней писали во всех газетах. А я тогда очень внимательно следил за твоей школой. Я только не знал, что виновен был Риддл. Мне казалось, что обвинили какого-то другого ученика.

— Тогда доказать вину Риддла я не смог, — Альбус отвел взгляд.

— Итак, дневник — это своеобразная проба пера, уж прости мне мой каламбур. Ностальгический сувенир из прошлого. Есть у тебя еще догадки о том, где искать остальные крестражи?

— К сожалению, нет. Я не так давно узнал о них. До твоего освобождения я успел только взять из архивов кое-какие бумаги, которые могут быть нам полезны.

— И как уничтожить крестражи ты, разумеется, знаешь?

— Ньют Скамандер — ты его, наверное, помнишь — сейчас в поисках клыков василиска. К сожалению, как открыть Тайную комнату, я выяснить так и не смог. Герпий Злостный, как ты знаешь, вывел первого из этих змеев, и он же был создателем…

— Первого крестража, спасибо, профессор. Я знаю, — Геллерт едва удержался от того, чтобы закатить глаза. Альбус слишком давно не общался с кем-то, кого не нужно каждую минуту поучать и кому не нужно объяснять каждую свою мысль. — Что ж, дело за малым. Приступим?

***

Их ждала долгая и достаточно нудная работа с архивами. Но истосковавшийся по свежей информации Геллерт жадно впитывал каждую ее каплю. Альбус искал сообщения о пропавших ценных артефактах, которые могли бы заинтересовать Риддла, а Гриндельвальд выискивал подозрительные убийства и исчезновения, которые могли бы быть как-то связаны с Волдемортом.

Геллерта было сложно удивить жестокостью: они с ней были добрыми друзьями. И сейчас длинные списки жертв, пропавших без вести, погибших в терактах, найденных в полупустых аллеях, не удивляли его и не ужасали. Он только был рад, что его собственное имя не встретилось ни разу.

Альбус сидел совсем рядом. Сидел практически неподвижно, поглощенный чтением.

Геллерт украдкой посматривал на него, вспоминая, как раньше они проводили так дни напролет. И сейчас у Альбуса все так же появлялась морщинка между бровей, когда он был особенно сосредоточен. Он все так же наклонял голову, когда его что-то удивляло и все так же хмурился, когда ему что-то не нравилось.

Вот только руку к нему теперь было не протянуть. Теперь руки Геллерта были в крови по локоть. Не осталось у него жаркого июля — веяло только могильной стужей.

Да и Дамблдор был уже не тем юнцом, что рассеяно отрывался от книги, отвлекаясь на поцелуй.

Они уже давно были королями двух разных замков. А Гриндельвальд был еще и королем обезглавленным.

Альбус поднял на Геллерта настороженный взгляд, как будто почувствовал, что на него смотрят. И отвел его сразу же. О чем он думал? Что скрывал за невозмутимым спокойствием голубых глаз? Такое же смятение? Как же хотелось наклониться к нему, взять за ворот пиджака и встряхнуть. Потребовать, чтобы объяснился. И спросить наконец: «Помнишь? Помнишь ты свои обещания или забыл все до единого?»

Геллерт отвернулся. Нельзя было об этом думать: то лето с его душным зноем, с его короткими ночами давно поросло быльем; его давно запорошило временем. Вокруг него Гриндельвальд возвел каменный форт со стенами, которые прочнее тех, что оберегали Нурменгард. Нурменгард выстоял.

А форт — нет.

========== Хлад тисовых пальцев забвенья ==========

Комментарий к Хлад тисовых пальцев забвенья

Неземной красоты иллюстрация от Makks Moroshka: https://m.vk.com/wall-154412260_306

Сойди же, сойди только

В мир одиночества,

В этот не-мир не от мира сего:

Внутренний мрак,

Отрешенность, безличье,

Увядание мира чувств,

Опустошение мира любви,

Бездействие мира души.

Это путь первый, второй

Путь — такой же: не движенье,

Но отказ от движенья; пока движется мир

Сам собою по торным дорогам

Прошлого и будущего

Т.С. Элиот

Первый день не принес результатов, но Геллерт был уверен, что рано или поздно какая-нибудь зацепка им попадется. Так он нашел Палочку. И именно след из подсказок, выуженных из книг в школьной библиотеке, из редких работ в букинистических лавках, из писем, из разговоров с незнакомцами привел его однажды в Годрикову впадину.

Когда вечер склонился к полуночи, Альбус устало потер глаза и предложил оставить поиски до утра.

Ужин прошел в усталой мирной тишине, и Дамблдор пригласил Геллерта задержаться на бокал вина, на этот раз десертного.

Они пили сладкое сицилийское вино, всматриваясь в оживленную темноту за окном. Дамблдор медленно смаковал каждый глоток, пока Геллерт уверенно подливал себе еще, пытаясь смыть свои кровавые сновидения винным багрянцем.

— Миндальное вино очень редко встречается вне Италии. Найти его в Лондоне — большая удача, — с приятной улыбкой поделился Альбус.

Все эти пустые разговоры о сицилийском миндале и хорошей погоде были еще хуже напряженного молчания, хуже молчаливого осуждения. Всю жизнь Гриндельвальд ненавидел прятаться, а теперь ему предлагали скрыть себя под покровом вежливого участия.

— Так и не спросишь? — резко сменил он тему.

— О чем? — на мгновение отстраненность сменили усталость и тоска, готовность к тяжелому разговору. Ах, это вечное смирение, Альбус!

Геллерт неприятно усмехнулся:

— О моих крестражах, конечно же.

— Я уверен, что твоя душа в целости. Полусуществование, на которое себя обрекает Том, — не для тебя. Насколько я помню, ты хотел стать хозяином смерти, а не прятаться от нее по углам.

— Я изучал их какое-то время, — признался Геллерт. — Думал, может, смогу усовершенствовать принцип сохранения части души после смерти ее хозяина. Но мне не хватило времени. Да я и не думаю, что это в принципе возможно.

— Времени?

— Я начал работать над этой идеей около 1945-го, когда понял, что дуэль неизбежна.

— Ты думал… что я убью тебя? — спросил Альбус как-то сдавленно.

— Я рассматривал разные исходы нашей встречи, — спокойно подтвердил Гриндельвальд.

Реакция на эти слова была скрыта от Геллерта за толстым слоем льда в глазах Дамблдора. Альбус помолчал какое-то время: то ли ушел в свои мысли, то ли не был уверен, что сможет продолжать этот разговор.

Вдруг он спросил, не справившись с любопытством, а может, винной сладостью:

— А какие заклинания ты все же попробовал? — он с осторожностью всматривался в лицо старого друга.

Геллерт усмехнулся. Что мог он рассказать Альбусу? Какую из множества кровавых сказок?

Сказку о жертвенности? О том, как Гриндельвальд должен был умереть еще в далеком тридцать третьем от рваной отвратительной раны, рассекшей его живот?

Ему тогда едва хватило сил аппарировать в Нурменгард. Геллерт уже готов был расстаться с жизнью, вот так, бесславно, сбежав от битвы, когда увидел одного из самых молодых своих аколитов, испуганно наблюдавшего за ним. Волшебник был еще слишком юн, чтобы участвовать в сражениях — Геллерт сам же показательно не пустил его воевать.

Гриндельвальд решился мгновенно. Какое молодое сердце не захочет стать жертвой революции? Спасти своего предводителя? Пара ласковых слов, слабеющий голос, тускнеющий взгляд — и вот парень уже опустился на колени и, пока Геллерт шептал давно заученные слова заклинания, вскрыл свой собственный живот, отдавая Гриндельвальду свою кровь, свою силу, добровольно лишая себя жизни. И повторяя, как мантру: «Ради общего блага».

Когда Геллерт очнулся от беспокойного забытья, рядом с ним лежал совершенно иссушенный труп молодого человека, чье имя он так и не вспомнил. Он же сам был совершенно здоров — только кожа так и осталась мертвенно белой.

Или, быть может, сказку о предательстве? Об одном из самых долгих сражений уже под самый конец войны? Оно длилось почти два дня, Гриндельвальд потерял десятки своих людей, а вчетверо больше солдат продолжали наступать, приближаясь к замку. Геллерт аппарировал в самую середину битвы, коротким движением руки отослал Винду и еще двух своих приближенных аколитов обратно в Нурменгард, а затем произнес всего несколько слов, высвобождая из Старшей палочки ослепительную вспышку белого света. Секунда режущей белизны — и вокруг не осталось ни одного живого человека. Не выжили ни его противники, ни сторонники. Он стоял, пошатываясь, в одиночестве среди поля обугленных тел, пока Винда не забрала его.

Сказку о мудрости? Ту, что он сам боялся вспоминать?..

Магия Альбуса кельтская, неотделимая от сил природы, от зелени, от жизни. Магия Геллерта — германская, северная. От нее веет холодом и смертью.

Когда Альбус предал его, а после не ответил ни на одно из бесконечных писем — просящих, умоляющих, убеждающих, завлекающих, злых, полных ненависти, — он понял, что теперь всегда будет один идти к своей цели, что он должен отречься от всего, что может ему помешать. И избавиться, наконец, от теплого, пахнущего лугами ветра, манящего его назад.

Геллерт верил в легенды и предания, а, впервые сжав в руках хлесткую бузину, он потерял последние сомнения. Он хотел силу, он хотел знания. И в жертву он мог принести очень многое.

Это дерево часто принимают за ясень, но Геллерт знал, что ему нужен тис. Воскресающее дерево, дерево смерти. По старым текстам он шаг за шагом восстановил старинный ритуал.

Древняя сталь, увитая рунами, — между ребер. Веревку — на шею. И старогерманская полупеснь-полуворожба.

Его тело приподнялось над землей и повисло на ядовитых ветвях сожженного молнией и снова ожившего старого тиса.

Повешенный пронзенный провидец девять бесконечных дней и девять долгих ночей провел между жизнью и смертью, хранимый рунами и верой в свою правоту.

Геллерт знал, что никогда больше он не испытает такой боли и такого экстаза.

Он вернулся совершенно поседевшим с незаживающим шрамом на боку и способностью видеть так же далеко и ясно, как Хугин и Мунин. Даже если он совсем не хотел смотреть. А пьянящие ароматы июля больше не тянули его назад.

Он превращал людей: и живых, и мертвых — в свои марионетки; он подчинял чужой разум, чувствуя, как тот ломается в руках, как высохшая ветка. Он воскрешал, он убивал без счета, ранил, пытал…

Дамблдор всматривался куда-то в глубину его зрачков — Геллерт отвел взгляд. Рассеянно провел рукой по лишенным цвета волосам:

— Не к ночи, Альбус, — сказал он с невеселой улыбкой. — Боюсь, иначе ты не сможешь заснуть.

— Ты прав, я прошу прощения, — Дамблдор как будто и сам увидел ответ в темноте чужих глаз, — ты не обязан мне отвечать.

А потом вкрадчиво добавил:

— Скажи мне только: тебе не страшно было? Что придется платить?

Геллерт ответил после небольшой паузы, вглядываясь в ночное небо за окном:

— С каждым разом это имело все меньшее значение, — а потом сказал еще тише: — С каждым разом все вокруг имело все меньшее значение.

***

Уже третью ночь подряд Геллерт не мог заснуть. Он боялся, что откроет глаза и снова окажется в каменном одиночестве. Он боялся, что сегодняшние воспоминания протянут к нему свои мертвенно-холодные руки и утащат на самое дно его бесконечных кошмаров. Уютная темнота спальни глумилась над ним, подводя к самому краю сновидений, а Гриндельвальд из последних сил старался удержаться на поверхности. Под самое утро он соскользнул в беспокойное забытье.

К завтраку он вышел поздно, хмурый и уставший, и, пропустив пожелания доброго утра, сказал:

— Я вспомнил, откуда я знаю его второе имя. «Священные двадцать восемь», — Альбус все еще не улавливал его мысль, и Геллерт раздраженно вздохнул: — Марволо Гонт, наследник одной из старейших чистокровных семей. Которые, кстати, утверждают, что один из основателей твоей школы — их предок. Угадай, какой именно.

— Салазар, — взволнованно ответил Дамблдор, отставляя в сторону свой чай. — Это бы объяснило, как Том смог открыть Тайную комнату…

Пару мгновений спустя Альбус уже раскладывал на столе пергамент, чтобы запросить из архива информацию о ныне живущих Гонтах.

— Как ты о нем узнал?

— Когда пытался найти наследников Певереллов. Однажды мне попался ваш «Справочник чистокровных семейств»; там были перечислены двадцать восемь старейших британских магических родов. Среди них и был этот Марволо.

— Я припоминаю эту книгу. Она вызвала очень много недовольства в свое время. Но изучать ее у меня желания не было. Как и интересоваться этими «священными» двадцатью восемью, — Альбус отвечал рассеянно, занятый письмом.

— Хорошо, что интересы у нас с тобой разные. Надеюсь, что мое предположение об их родстве подтвердится и что это тот самый Марволо. Будет с чего начать поиски.

Геллерта захватывало знакомое чувство азарта, в конце концов, не так уж это и отличается от охоты за Дарами. Он внимательно посмотрел на Альбуса, стараясь найти на его спокойном лице признаки такого же возбуждения. Но тот, к разочарованию Гриндельвальда, оставался спокоен и сосредоточен.

В ожидании ответа из архива они продолжили свои вчерашние поиски. Геллерт едва ли мог вчитываться в однообразные заметки — сказывались беспокойные ночи. В какой-то момент он все же провалился в короткий сон прямо за столом, уронив голову на грудь, а когда резко проснулся, рот вязало от тлена и кошмаров. Гриндельвальд поднял взгляд на Альбуса, но тот сделал вид, что ничего не заметил.

Сова вернулась достаточно быстро. Дамблдор торопливо отвязал письмо от ее лапы и пробежался по нему взглядом.

— Марволо Гонт уже скончался. Его единственный сын, Морфин, сидит в Азкабане за убийство трех магглов, — он сделал небольшую паузу, — Томаса, Мэри и их сына, Тома Риддла.

Геллерт не смог сдержать торжествующей усмешки:

— Что ж, теперь ясно, отчего юный Риддл решил сменить свое имя. Не хочет он знаться со своим маггловским прошлым. Да и, к тому же, столько Томов в одной семье… Словом, его можно понять.

Альбус проигнорировал эту ремарку.

— Они были убиты в 1943-м году, в тот же самый год, когда Том сделал второй крестраж. Странное совпадение, не находишь?

— Думаешь, Морфин сидит не за свое убийство?

— Думаю, что нам придется навестить его в Азкабане. Я составлю прошение министру, уверен, он пойдет нам навстречу, — Альбус снова взялся за перо.

Гриндельвальд скривился:

— Зачем я тебе там нужен? Не подумай, что я имею что-то против дементоров и тюрем в целом, Альбус, но, тем не менее, я предпочел бы избежать этого визита.

— Нет, я не могу оставить тебя одного, прости. Да и заклинание этого не позволит.

Он прищурился и со слабой улыбкой добавил:

— Тебе нечего бояться, с нами будет мой патронус.

— Я не сказал, что я боюсь их. Хотя, думаю, если бы ты был лишен возможности защищаться от этих тварей, тебе бы они тоже не нравились.

— Они и так мне не нравятся, зверство держать их вблизи от заключенных, — Альбус покачал головой. — А невозможность вызвать патронус — действительно серьезная плата за черную магию.

— Да, последний раз я видел своего, когда мне было лет пятнадцать. С тех пор вызвать его мне не удавалось, — подтвердил Геллерт.

— И кто это был, если позволишь спросить?

— Горностай, — с неохотой признался Гриндельвальд.

— Пожалуй, я вижу некоторое сходство. — И в этом прищуре Геллерту привиделись отзвуки прежнего Альбуса.

— Уверен, Игнатий быстро уладит все формальности, и мы уже завтра сможем побеседовать с мистером Гонтом. Тогда тебе понадобится оборотное зелье, — добавил Дамблдор уже серьезнее.

— И кого же я буду изображать?

— Я припас несколько вариантов. Некоторые из моих знакомых любезно согласились предоставить свои волосы. Разумеется, я только в общих чертах обрисовал, зачем мне они понадобились.

— Я кого-то из них знаю? — с интересом спросил Геллерт.

— Не думаю. По крайней мере, надеюсь, что ты не настолько пристально следил за моей жизнью.

«Надейся, надейся», — усмехнулся про себя Гриндельвальд.

***

Альбус заканчивал приготовление зелья, Геллерт со скучающим видом наблюдал за ним, изредка комментируя его действия. Дамблдор отмахивался от непрошеных советов, спорил, но, кажется, был не против компании.

Гриндельвальд поглядывал на часы, отчаянно желая, чтобы вечер не заканчивался. Чтобы ему не пришлось снова оставаться один на один со своими кошмарами.

Время, к сожалению, над ним не сжалилось.

Геллерт ворочался в постели, всматриваясь в темный потолок. Он раз за разом проваливался в короткие, тяжелые сны: кровавые, удушающие. Снова и снова резко просыпался, сотрясаясь всем телом. Распахнув в очередной раз глаза, он откинул влажное от пота одеяло, стараясь успокоиться. И когда Геллерт уже всерьез решил встать и позаимствовать из бара бутылку чего-нибудь покрепче, чем вино, в дверь осторожно постучали.

— Геллерт? Разрешишь, я зайду? — услышал он голос Альбуса.

— Да, заходи, — ответ прозвучал хрипло, как будто Геллерт только что кричал. А может, так и было.

Гриндельвальд привстал на кровати, пытаясь рассмотреть лицо вошедшего.

— Что-то случилось?

— Нет, я… Я просто подумал, что тебе стоит выспаться перед завтрашним днем, — подбирая слова, ответил Альбус. — Прости, если я вмешиваюсь не в свое дело… но я мог бы помочь тебе уснуть. К сожалению, у нас нет зелья, но, думаю, сонные чары пошли бы тебе на пользу, — мягко закончил он.

Геллерт тяжело опустился на подушки. Он не выносил прикосновений к своему разуму, тем более сейчас, когда он был совершенно беззащитен. Но возможность проспать целую ночь без сновидений казалась слишком привлекательной.

Альбус терпеливо ждал его ответа.

— Хорошо, — произнес наконец Гриндельвальд, напрягаясь, когда Дамблдор подошел ближе к кровати, — спасибо.

Альбус осторожно протянул руку к его лицу, легко касаясь виска прохладными пальцами. К счастью, он был без Палочки. Геллерт непроизвольно сжал кулаки, стараясь унять сбившееся дыхание. Он ждал, что в любой момент в его мысли, в его память бесцеремонно ворвется непрошеный свидетель, что Дамблдор непременно воспользуется его уязвимостью. Он уже хотел было отказаться от помощи, когда до его сознания осторожно, едва ли не с нежностью дотронулась прохладная, успокаивающая магия. Как будто на горящую рану положили лечебную мазь. Геллерт и сам не заметил, как целительное умиротворение наполнило его до краев, медленно опуская в черную пустоту забвения.

Альбус осторожно закрыл за собой дверь, но крепко спящий Гриндельвальд этого уже не услышал.

========== Пред окончаньем бесконечной ночи ==========

На обожженном дочерна лице

Глаза у сей колеблющейся тени

Знакомы были так и незнакомы.

Начав двоиться, я его окликнул

И услыхал в ответ: «А, это ты!»

Еще нас не было. Самим собою

Я постепенно быть переставал,

А он в лице менялся, но достало

Вполне нам этих слов для узнаванья.

Так, подгоняемы вселенским ветром,

И для размолвки чересчур чужие,

Мы, встретившись в «нигде», ни «до», ни

«после»,

На перекрестке времени, в согласьи

Вышагивали мертвым патрулем.

Т.С. Элиот

— Знаешь, Альбус, есть гораздо менее неприятные способы изменить свою внешность, — Геллерт с неприязнью смотрел на мутноватую жидкость, которую Дамблдор аккуратно переливал во флягу.

— Знаю, и абсолютно все они относятся к темной магии, — не поднимая взгляда, ответил тот. — Мне жаль, Геллерт, но ты и сам понимаешь, что в первую очередь это для твоей же безопасности.

— Да ни черта тебе не жаль, — беззлобно отмахнулся Гриндельвальд.

Настроение после долгого сна у него заметно улучшилось. Вот только ночной визит Альбуса еще больше запутал их и без того непонятные отношения. Дамблдор все еще держал дистанцию, и только неосторожно брошенные взгляды выдавали за ней хорошо скрываемую глубину.

Да и самому Геллерту иногда казалось, что они совершенные незнакомцы, что они оба непоправимо изменились и никакой сентиментальности между ними не осталось. Но временами полуулыбка или какая-то фраза вдруг возвращали его в хорошо забытое прошлое. Как будто Альбус ушел проведать сестру ненадолго, да вот вернулся постаревшим и несчастным. А Геллерт так и ждал его дома у Батильды, нетерпеливо поглядывая на часы. Эти моменты были столь же коротки, как и мучительны.

— Что ж, пожалуй, действительно не очень, — признал Альбус с легкой усмешкой.

Он бросил в зелье короткий светлый волос:

— Это дал мне мой близкий друг. Прошу тебя, отнесись с уважением к его личности.

Зелье окрасилось в приятный пшеничный цвет.

— Боюсь себе представить, что ты можешь иметь под этим в виду. И какого «неуважения» от меня ждешь, — Геллерт принял зелье из рук Альбуса и сделал большой глоток, скривившись от неприятного, отдающего плесневелым хлебом вкуса.

Тело охватило давно забытое ощущение. Кожа и кости плавились, словно воск. Гриндельвальд сжался, потеряв в росте, зато в боках появилась заметная округлость. Пальцы стали короче и толще, ботинки оказались велики. Отдышавшись после неприятной трансформации, Геллерт подошел к зеркалу.

— Не сомневаюсь, что ты не стал делиться со своим близким другом никакими подробностями, — произнес он чужим голосом, который, впрочем, не скрывал едкой насмешки. — Уверен, что Элфиас Дож никогда бы не одобрил сотрудничества со мной.

— Не ожидал, что ты узнаешь его, — сухо ответил Альбус.

Он подошел немного ближе и после короткого «позволишь?» парой заклинаний изменил плохо сидящую на новом теле Геллерта одежду.

— Дож как-то слишком быстро лысеет, — заметил тот.

— Геллерт, я прошу тебя… — Альбус с непривычной уверенностью смотрел в его новое лицо, не спешил, как обычно, отвести взгляд в сторону.

Гриндельвальду это было неприятно.

— Чуть не забыл, — Дамблдор отошел к своему саквояжу и достал оттуда узкую, прямоугольную коробку, — это точная копия палочки Дожа. Сдашь ее при входе в Азкабан. И, опережая твое оживление, сразу добавлю: она ненастоящая.

И в его словах Геллерту послышалась плохо скрытая жестокость. Как будто бесконечные насмешки Гриндельвальда смогли, наконец, пробить его броню из безразличия. А может, он просто пожалел о своей вчерашней доброте.

***

Они аппарировали и оказались у самого берега бушующего серого моря. Соленый влажный воздух забирался под одежду, донося до них ледяные брызги.

Присутствие дементоров чувствовалось уже здесь: морозная холодность и безнадежность под темным, мрачным небом. Геллерт непроизвольно сжал локоть Альбуса, за который держался во время аппарации. И тут же отпустил его, делая шаг в сторону. В конце концов, он видел вещи и пострашнее этих тварей.

Азкабан, внушительный и безысходный, виднелся впереди. Дамблдор направился к нему уверенным шагом.

«Зачем я здесь? — вдруг подумал Геллерт. — Куда так спешу? Быстрее победить этого Риддла? Чтобы что? Вернуться в точно такую же тюрьму? Где вместо дементоров сводить себя с ума буду я сам?..»

Внутри что-то протяжно, гулко завыло. Гриндельвальд посмотрел на своего спутника, который, казалось, не чувствовал ничего необычного, шел вперед, все такой же непроницаемо сосредоточенный.

Гул становился громче, и Геллерт уже мог различить в нем отдельные голоса. Стонущие, кричащие от боли… В глазах потемнело. Гриндельвальд остановился, стараясь заглушить навязчивый шум. Через него еле слышно пробивался голос Альбуса.

Неужели и он присоединился к тем, другим, от которых не было никакого спасения?.. «Но когда я?.. Не мог же я…»

Тьма отступила так же внезапно, как и обрушилась на него. Геллерт открыл глаза, все еще не вполне придя в себя. Рядом с ним парил сияющий феникс, озаряя все вокруг серебристым сиянием.

Альбус смотрел на него, даже не пытаясь скрыть беспокойство:

— Геллерт, я… — проговорил он, — я должен был знать, что ты почувствуешь их издалека… — он в каком-то порыве протянул руку к Гриндельвальду, но одумался и снова опустил ее. — Нужно было сразу вызвать патронуса.

— Так и знал, — плохо справляясь с онемевшим языком, начал Геллерт, — так и знал, что твой патронус — феникс.

Дрожь в ногах почти прошла, и он сделал пару шагов:

— Пойдем; чем быстрее все это закончится, тем лучше.

Феникс кружил вокруг них, отгоняя непрошенные мысли и сосущее чувство отчаяние. Он остался с ними, даже когда Альбус сдал свою палочку. Вот только патронус не спасал от тоски другого рода. От тоски, исходящей от бесконечных камер, от крошечных окошек, от голосов заключенных. Геллерт поймал брошенный на него украдкой взволнованный взгляд Дамблдора. И от этой заботы стало отчего-то еще тоскливее.

Морфин Гонт вызывал невыносимое желание отойти в сторону и как следует вымыть руки. Он сидел на полу, похожий на груду старого тряпья. От мужчины исходил едкий запах прокисшего пота. Геллерт смотрел на этого грязного человека со спутанными грязными космами, редкими зубами и отвратительной, рыхлой кожей и силился представить, как выглядел он сам в своей камере. Хотелось верить, что не так. А ведь этот человек провел в заключении гораздо меньше времени. Не вовремя вспомнились застенки МАКУСа.

Дамблдор, казалось, не замечал ни уродства их собеседника, ни исходившей от него вони. Он был так же вежлив и спокоен, как во время разговоров с Геллертом. Терпел ли он Гриндельвальда так же, как терпит сейчас Морфина?..

— Мистер Гонт, меня зовут Альбус Дамблдор, а это мой друг, мистер Элфиас Дож. Мы хотели бы задать Вам пару вопросов об убийстве семьи Риддлов, если Вы не возражаете, — он смотрел на сидящего на полу камеры Гонта снизу-вверх и, кажется, испытывал от этого некоторое неудобство, но встать мужчину не попросил.

Гонт молчал и зло смотрел на них из-под спутанных волос, морщась от исходящего от патронуса слабого мерцания.

— Мистер Гонт, — снова произнёс Альбус, — прошу Вас, нам очень нужна ваша помощь.

Морфин зашевелился, тут же заходясь влажным кашлем. Он сплюнул на землю прямо к щегольским ботинкам Альбуса, но тот не шелохнулся. Ладно, Геллерт, он за свою жизнь много чего насмотрелся и вытерпел, но как Дамблдор, чистоплотный школьный директор, справлялся с брезгливостью?

— Помощь моя им нужна, — откашлявшись, пробормотал Гонт, поднимаясь, — а мне-то до этого что?

— Если Вы нам поможете, возможно, Вам смягчат условия содержания, — Геллерт усмехнулся близости их с этим получеловеком положений. — Кроме того, мы вообще сомневаемся, что это Вы совершили преступление.

Когда Гриндельвальд уже решил, что мужчина их попросту не понимает в силу своего слабоумия, тот вдруг злобно захрипел:

— Не я? Не я?! Не я убил семейку, так, что ли? Грязные, грязные магглы, всех их перебил, и сынка их, не сомневайтесь. Я долго этого ждал, долго. Отец будет доволен, доволен… — тут по его лицу прошла тень практически животного ужаса. — Отец. Кольцо, где оно? Я потерял его, кольцо, — неразборчиво затараторил Гонт, — отец меня убьет.

Альбус и Геллерт переглянулись.

— Какое кольцо, Морфин? О чем Вы говорите?

— Вы видели кольцо? Вы его нашли? Эта потаскушка, это она его потеряла — не я. Она вернулась за ним и забрала, — Морфин осел на пол, закрывая голову руками, — отец меня убьет…

Он уже не говорил, а подвывал, кусая высохшие губы.

Гриндельвальд отвернулся. Вот оно, его будущее. Не через десять, так через двадцать лет он будет так же омерзителен, так же подобен грязному зверю.

Альбус тем временем опустился на пол камеры и положил руку на плечо узнику:

— Морфин, успокойтесь. Ваш отец не придет за Вами, он умер, — Гонт его не услышал.

Тогда Дамблдор осторожно приподнял его лицо за подбородок, заглядывая Морфину прямо в глаза и куда-то за них, в самую суть мужчины.

Геллерт наблюдал, как Альбус копается в воспоминаниях Гонта, несомненно, столь же непривлекательных, как и его наружность.

Крестражи крестражами, но у Геллерта были и более важные темы для размышлений. В круговороте внезапно обрушившихся на него событий и из-за этой чертовой бессонницы он совершенно не думал о самом главном: о своем побеге. Потому что возвращаться в Нурменгард он точно не собирался. По крайней мере, как пленник.

Но с чего начать?.. Обойти клятвы, возможно, ему бы удалось, но справиться с наложенным Альбусом заклинанием… Это было гораздо сложнее. Если только он сам не снимет его. Хотя бы на время, хотя бы пока Геллерт не выкрадет Палочку. Вот только как вернуть Ее верность? Убить Альбуса? Оплетающие его руку шрамы обетов тут же отозвались предупреждающей болью.

Даже если бы клятвы его не сдерживали, Геллерт был не уверен, что смог бы. Ему приходилось быть честным перед самим собой и признать это. В конце концов, однажды он уже совершил огромную ошибку: недооценил их с Альбусом связь.

Значит, что оставалось? Завоевать доверие Дамблдора, поставить их в ситуацию, где тому придется снять запрет с магии Геллерта? А, может, и пойти за ним? Гриндевальд с горечью прогнал эту мысль. Сколько можно уже уповать на несбыточные надежды…

— Элфиас? Элфиас.

Геллерт вспомнил, что сейчас Альбус обращается к нему:

— Да?

— Я получил все, что нам нужно. Мы можем идти, — с сожалением посмотрев на Гонта, он еще раз коснулся его лица, погружая мужчину в сон.

Феникс уже начал терять прежнюю яркость, и Геллерт инстинктивно старался держаться ближе к Дамблдору, пока они не вышли из скорбных стен Азкабана:

— Знаешь, Альбус, говорю тебе с высоты своего богатого опыта: это самая мерзостная тюрьма на свете.

***

Когда они вернулись в гостиницу, Альбус сразу же пригласил Геллерта пройти в свою спальню:

— Я хочу показать тебе воспоминания, которые я забрал у Морфина. Конечно, он никого не убивал, — объяснил он. — Риддл старательно подправил ему память. Гонт даже и не догадывается, что кто-то покопался у него в голове.

Комната Альбуса, в точности такая же, как та, в которой спал Гриндельвальд, все же носила на себе четкий отпечаток временного хозяина. Книги были повсюду, а возле них — исписанные куски пергамента. Покрывало было откинуто в сторону, но не снято с кровати полностью, как будто Альбус не спал, а только ложился ненадолго отдохнуть. Неужели и он мучился от бессонницы? Или просто был слишком занят работой?

Впрочем, как только они вошли, быстрым движении руки Дамблдор привел постель в порядок.

Он подвел Геллерта к столу, на котором среди бумаг стояла небольшая металлическая чаша, украшенная рунами — думоотвод.

Гриндельвальд рассматривал его с интересом: он так и не решился завести свой. И не столько из-за страха, что кто-то украдет его воспоминания, а из-за того, что сам он не хотел лишний раз сталкиваться с ними.

— Ты когда-нибудь пользовался думоотводом? — Альбус вытянул серебристую нить из своего виска.

— Нет, но представляю, как он работает, — Геллерт с готовностью наклонился над чашей, всматриваясь в клубящееся содержимое. — После Вас, — улыбнулся он.

И они вместе погрузились в воспоминания Морфина.

Гриндельвальд осматривался, вглядываясь в четкие, но одновременно далекие очертания очень грязной, заросшей паутиной и даже на вид дурно пахнущей комнаты.

Морфин сидел в кресле у тлеющего очага. Как оказалось, и до заключения человека он напоминал весьма отдаленно. Вот по этой самой причине Геллерт и считал идею о чистоте крови вздором. Магия слишком ценна, чтобы рисковать вырождением волшебников в подобных тварей из-за кровосмешения.

Тут кто-то громко постучал в дверь, мужчина дернулся, просыпаясь, и поднял правую руку с зажатой в ней волшебной палочкой и левую — с коротким ножом. Дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял высокий, бледный юноша. Геллерт невольно засмотрелся на его точеное, бесстрастное лицо. Он не ожидал, что трусливый Том Риддл окажется так поразительно хорош собой.

Взгляд Волдеморта медленно прошелся по лачуге и остановился на сидевшем в кресле мужчине. Каждое его движение сочилось медленным притягательным превосходством и завораживающей опасностью. Гриндельвальду стало до крайности жаль, что этого несомненно очень одаренного мальчика некому было понять и направить.

Несколько секунд Морфин и Том вглядывались друг в друга, затем мужчина, покачиваясь, поднялся на ноги, отчего по полу с дребезгом и звоном покатились стоявшие у кресла пустые бутылки.

— Ты! — взревел мужчина. — Ты!

И он, взмахнув ножом и волшебной палочкой, бросился на Риддла. В ту же секунду красиво очерченный рот Тома скривился, и юноша издал странный шипящий звук. Морфин резко остановился. Повисло долгое молчание, гость и хозяин разглядывали друг друга. Нарушил молчание Гонт:

— Ты говоришь на нем?

— Да, я на нем говорю, — ответил Риддл. Он вступил в комнату, отпустив дверь, и та захлопнулась за ним.

Геллерт все с большим интересом смотрел на Волдеморта. Он никогда не встречал змееустов, и если Морфина эта черта еще больше уподобляла животному, то Тому она придавала странное очарование. Его лицо теперь выражало отвращение и глубокое разочарование, но на нем не было ни капли страха.

— Где Марволо? — спросил он.

— Помер, — ответил хозяин дома. — Помер много годков назад, а то как же?

Риддл нахмурился.

— Кто же тогда ты?

— Морфин, кто же еще.

— Сын Марволо?

— Ясное дело, сын, а… — Морфин отбросил волосы с грязной физиономии, чтобы получше вглядеться в Риддла, и в это мгновение все, происходившее вокруг, потеряло значение и сжалось до размеров кольца с черным камнем на руке Гонта.

Геллерт знал, что за знак изображен на этом камне. И в том, что это за камень, сомнений быть не могло. Гриндельвальд чувствовал, знал, что это он. На пальце этого грязного мерзкого животного был второй из Даров Смерти.

Геллерт незаметно посмотрел на Альбуса, но тот либо не заметил кольцо, либо смог скрыть свое возбуждение.

Тем временем воспоминание продолжалось:

— А я тебя за маггла принял, –прошептал Морфин. — Здорово ты на того маггла смахиваешь.

— Какого маггла? — резко спросил Риддл.

— Маггла, в которого сестра моя втюрилась, он тут в большом доме при дороге живет, — сказал Морфин и сплюнул на пол между собой и гостем. — Ты на него здорово похож. На Риддла. Только он теперь постарше будет, нет? Постарше тебя,коли присмотреться… — Морфин казался пьяным, его пошатывало. — Он, понимаешь, вернулся, — глупо прибавил Гонт.

Волдеморт пристально глядел на Морфина. Геллерту был хорошо знаком этот взгляд, он сам так же рассматривал потенциальных противников, прикидывая, чего они стоят. Затем Том придвинулся поближе к Морфину и спросил:

— Значит, Риддл вернулся?

— Ага, бросил ее, и правильно, гнида такая, мужа ей подавай! — сказал Морфин и снова плюнул на пол. — Обобрала нас, понял, перед тем как сбежать! Где медальон-то, а, медальон Слизеринов, где он?

Морфин снова распалился, взмахнул ножом и закричал:

— Осрамила нас, потаскушка! А ты-то кто таков, заявился сюда, с вопросами лезешь? Все уж кончилось, нет, что ли?.. Все кончилось…

Он глянул в сторону, покачнулся, Волдеморт сделал быстрый шаг вперед, напрягшись, как хищник перед броском. И в этот момент наступила неестественная тьма… Альбус неожиданно сжал локоть Геллерта, и они оба снова оказались в номере гостиницы.

— Начиная с этого мгновения, Морфин ничего больше не помнит, — сказал Дамблдор. — Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что лежит на полу, один. А перстень исчез.

— Значит вот он, наш следующий крестраж, — совершенно спокойно отозвался Гриндельвальд, убрав руки в карманы, чтобы скрыть нервную дрожь в пальцах, — кольцо его деда.

Он бросил еще один внимательный взгляд на Альбуса, но тот снова ничем не выдал каких-то особых чувств относительно этого кольца. Значит, не заметил. Гриндельвальд лихорадочно соображал, как ему и дальше скрывать этот факт от старого друга. В один момент и крестражи, и побег — все это отошло на второй план. Два Дара из трех совсем близко. Он должен заполучить их.

— Думаешь, есть надежда, что он спрятал его на месте убийства? — задумчиво спросил его Альбус, вырывая Геллерта из размышлений.

— Вряд ли, я бы никогда так не поступил. Слишком опасно. Но раз ты говоришь, что он опасности не признает и считает себя неуловимым, надежда все равно остается. Хотя бы мы сможем найти там еще какие-то зацепки.

— Вот и я так думаю, — согласился Дамблдор, — кроме того, не знаю, заметил ли ты… — сердце Геллерта пропустило удар, — он говорил про медальон.

Гриндельвальд кивнул, успокаиваясь.

— Это, конечно, всего лишь предположения, но я думаю, что следующим крестражем является именно он.

— Медальон его предка, подтверждающий «святость» его чистой крови. Да, ты наверняка прав. И все же, — добавил Геллерт, сдерживая возбуждение в голосе: — мне кажется, что начать стоит с кольца.

— Я согласен. Отправимся туда завтра же, — кивнул Альбус.

***

Когда они прибыли в дом Гонтов, Гриндевальд едва сдерживал лихорадочное волнение.

Благодаря магии Альбуса он снова провел спокойную ночь, несмотря на все потрясения предыдущего дня.

Он долго не мог решить, попросить ли друга о помощи или же воспользоваться бессонной ночью для размышлений о Камне и побеге. Кроме того, было что-то в этом всем унизительно интимное, слишком личное. Но все же, когда после ужина повисла долгая, неловкая пауза, Гриндельвальд не смог отказать себе в этой слабости. Ясная голова ему завтра пригодится, решил Геллерт. Альбус согласился, и в его глазах промелькнуло что-то не совсем ясное, какое-то едва ли не радостное оживление, отозвавшееся в груди Геллерта жаркой, стонущей болью.

На утро же все было забыто, кроме предчувствия скорого свидания со Смертью. Он еще помнил, что таким же огнем был охвачен в день, когда решился украсть Палочку у Григоровича. Он не сказал об этом Альбусу, но в глубине души уже знал — сегодня они найдут крестраж.

Теперь, когда вонь можно было не только вообразить, но и почувствовать, лачуга Гонтов казалась еще отвратительнее. Впрочем, это уравновешивалось отсутствием самого омерзительного в ней — хозяина.

— Альбус, используй проявляющие чары, — посоветовал Геллерт, оглядывая комнату.

— И что бы я без тебя делал, — пробормотал недовольно Альбус, уже заканчивая сложный пасс палочкой. — Appare Vestigium.

Золотой вихрь осветил на мгновение убогую комнатушку, а затем завис в воздухе, указывая, где в этом доме использовали магию. Несколько вспышек у кресла, видимо, здесь Том изменил память Морфину. Еще пара беспорядочных всполохов в нескольких местах, но, главное, четкий, мерцающий золотом след на полу, в отдалении от входа.

Уже не в силах сдерживать дрожь в голосе, Гриндельвальд окликнул Альбуса:

— Смотри, там, на полу!

Но Дамблдор, очевидно, и сам все заметил. Его лицо исказила странная, пугающая гримаса. Геллерт никогда не видел его таким и даже представить не мог, что умное, благородное лицо друга может выглядеть так. В полубезумном исступлении Альбус подошел к мерцающему следу и резким движением палочки вскрыл старые половые доски. Его руки отчаянно тряслись.

В следующую секунду одновременно произошли несколько вещей: повинуясь еще одному рваному пассу, кольцо выплыло из тайника, приподнимаясь на полом; Альбус с отчаянием раненного зверя бросился к кольцу; а Гриндевальд, отдаваясь какому-то внутреннему порыву, бросился ему наперерез, в самый последний момент сбивая друга с ног. Падение не отрезвило Альбуса — он боролся в руках Геллерта, стараясь дотянуться до кольца. Хотя Геллерт уже прекрасно понимал, что дело было, разумеется, не в кольце, а в Камне, который Дамблдор тоже заметил и просто надеялся скрыть это от Гриндельвальда. Они, как и всегда, оказались слишком похожи.

Геллерт, надеясь, что клятва не сочтет это нарушением условия, залепил Дамблдору пощечину:

— Альбус, приди в себя! На нем же наверняка проклятье!

Где-то на самом краю сознания прошла шальная мысль: если бы он не остановил друга, тот почти наверняка умер бы здесь. И Геллерт был бы свободен. С двумя дарами.

Но думать об этом уже было поздно.

Альбус поднял на него опустевший взгляд и прекратил борьбу. Его сотрясала мелкая дрожь. И с ужасом Геллерт понял, что голубые глаза покраснели и блестят от едва сдерживаемых слез.

Гриндельвальд рискнул отпустить Альбуса. Тот, к счастью, остался спокойно сидеть на полу. Геллерт надел кожаные перчатки, быстро достал из кармана платок и как можно осторожнее завернул в него кольцо. Его руки тряслись не менее отчаянно, его вело, как пьяного. И все же он заставил себя спрятать Воскрешающий камень в карман, а затем повернулся к Дамблдору:

— Пойдем, я выведу тебя на воздух. Нам пора отсюда уходить.

Комментарий к Пред окончаньем бесконечной ночи

Воспоминания Гонта частично позаимствованы у Роулинг. Будем надеяться, что ей не жалко.

========== Во-первых, червоточина сомненья ==========

И не нам воскрешать

Позабытые распри

И за ветхим шагать барабаном.

Эти люди и кто с ними бился,

И с кем бились они —

Признали устав немоты

И влились в один легион.

И что бы нам ни оставили победители —

От побежденных мы взяли,

Что было у них — некий знак.

Знак, свершившийся в смерти.

И будет благо,

И всяк взыскующий обрящет,

Когда побуждены чисты

В основе наших молений.

Т.С. Элиот

Альбус тяжело дышал, вдыхая студеный зимний воздух. Он стоял у дома Гонтов, неловко обхватив себя руками, и слепо смотрел перед собой.

Геллерт отвернулся, словно был невольным свидетелем чего-то слишком личного, почти непристойного. Они провели так какое-то время, каждый в своих совсем не радостных раздумьях.

— Я бы хотел уйти отсюда, — произнес, наконец, с обманчивым спокойствием Дамблдор.

— Думаешь, ты сможешь аппарировать?

— А?.. Да, да. Смогу, не волнуйся. Я в порядке.

Гриндельвальд не стал с ним спорить. Пока что.

Как он и предполагал, в гостинице Альбус сразу же направился к себе в спальню, но Геллерт его остановил.

— Альбус, стой. Нам надо поговорить.

— Геллерт, пожалуйста. Не сейчас, — его голос еле слышно дрожал.

— Именно сейчас. Ты сегодня мог убить нас обоих. И я хочу обсудить это прямо сейчас, а не завтра или когда там тебе снова хватит сил воздвигнуть между нами нерушимые стены, — жестко сказал Гриндельвальд.

Дамблдор смотрел на него с каким-то немым потрясением.

«Что, больше никто не смеет так с тобой говорить? Привык, что в твоем мире все жалеют друг друга и с трепетом относятся к чужим страданиям? Альбус, ты же не мог ожидать подобной милости от меня?»

— Я не знаю, что на меня нашло, я не знал…

— Не знал, что это Камень? Не лги мне, и тогда я тебе лгать не буду. Мы оба знали, что именно найдем сегодня. И оба надеялись, что сможем втайне овладеть Даром.

Дамблдор, казалось, не ожидал этого:

— Ты все же заметил его? Не думал, что тебе удастся скрыть это.

— Да, тебе это определенно не удалось, — согласился Геллерт.

— Чего ты хочешь? Чтобы я извинился?

— Нет, я не вижу смысла в извинениях. Но мы должны доверять друг другу: я должен знать, что могу положиться на тебя, а ты — на меня, или нам никогда не победить его. Просто потому что мы прикончим друг друга раньше, чем это произойдет.

Альбус смотрел на него с каким-то неверящим удивлением:

— Ты прав, ты прав… — сказал он и как-то блекло улыбнулся. — Прости, Геллерт, просто я не ожидал, что именно ты из нас двоих скажешь что-то подобное.

Гриндельвальд усмехнулся, подойдя к ряду бутылок на столике, налил два стакана огневиски и протянул один Дамблдору.

— Что ж, пожалуй, я тоже. А теперь выпей это, сядь и расскажи мне, что именно сегодня произошло.

Он, надев перчатки, достал из кармана платок с кольцом и, развернув, положил на столик между ними.

Глаза Альбуса снова загорелись, но это был лишь слабый, постепенно затухающий огонек.

— Держи себя, пожалуйста, в руках.

Который, впрочем, не укрылся от Геллерта.

— Ты немного… жесток, тебе не кажется? — с обезоруживающей простотой спросил Дамблдор.

— Я всего лишь хочу понять, что произошло.

— А сам, значит, ты не догадаешься?

— Альбус, тебе уже давно не семнадцать лет, прости, я не верю, что твои старые планы на Камень все еще актуальны, — он думал о бесконечных смертях: о друзьях и соратниках, о собственных родителях, в конце концов… Он не мог оправдать такое безрассудное поведение Альбуса тоской по ушедшим.

— Старые планы?.. Ах, ты про родителей. Конечно же, нет. Я не собирался воскрешать их… — с акцентом на последнем слове сказал Дамблдор. Его пальцы побелели — с такой силой он сжимал в руках бокал.

И тут Геллерта озарила глубина собственной глупости.

Конечно, не родители.

Ариана.

Альбус словно прочитал ее имя в его глазах и снова бросил полный тоски взгляд на Камень.

Вот она, там, рядом с ним, протяни руку — и увидишь ее снова.

Геллерт молча налил еще огневиски им обоим. Дамблдор жадно, одним глотком опрокинул свой.

— Ты понимаешь, что это не будет та же самая… — Геллерт как будто не мог произнести ее имя, — Ариана?

— Всего лишь ее тень? — грустно улыбнулся Альбус, не отрывая взгляда от кольца. — Я знаю, знаю.

— Если верить сказке, она не захочет здесь оставаться.

— Я и не захочу ее удерживать, — вдруг честно, прямо сказал он.

— А что тогда?

— Я… Геллерт, какое это имеет отношение к делу?

Никакого. Вот только, кажется, Альбус ни с кем и никогда об этом не говорил. А Гриндельвальд знал, что бывает, если позволить таким вещам гнить у себя в груди.

— Альбус, что с тобой происходит?

Ариана умерла годы назад. Почти месяц спустя со смерти матери, с которой у них были куда более осмысленные отношения, семнадцатилетний Альбус смог оправиться от утраты. Прошло тридцать лет. В чем же дело?

— Геллерт, скажи мне, — начал он неуверенно, морщась, словно от боли, — скажи мне, ты помнишь? Ты помнишь, кто это сделал?

Он поднял взгляд на Гриндельвальда. В его глазах застыл невыразимый, почти детский ужас.

Что ответить? Соврать? Соврать и утешить его? Соврать и разрушить его? Какой из трех ответов выбрать?.. Какой?

— Нет. Я не помню, — решился он. — Я и сам задавался этим вопросом, но я не знаю. Я думаю, никто не виноват, — а потом добавил: — и все мы виноваты.

Альбус уронил голову на руки.

— Извиниться, Геллерт. Я должен попросить у нее прощения. Хотя бы у нее. В первую очередь у нее, — он говорил еле слышно, его плечи дрожали. — Чем я лучше Тома? Так же пытаюсь обмануть смерть.

Гриндельвальд смотрел на этого несчастного человека, божественным идолом стоящего над магическим миром. Великий Дамблдор, который спасет их всех. Обязан спасти их всех. Несчастный мужчина, несущий на своих плечах непосильную ношу и пожирающий себя изнутри.

— Ты никогда никого намеренно не убивал. Альбус, в этом весь ты: Дары, а не крестражи. — он так долго сердился на Дамблдора… И как странно было сидеть теперь рядом с ним и защищать этого уставшего, раздавленного мужчину от него самого.

— Дары, а не крестражи. Дары, — пробормотал Дамблдор. — А не крестражи. Вот именно.

Дамблдор судорожно вздохнул, и Геллерт понял, что тот плачет. Гриндельвальд протянул руку и сжал дрожащее плечо Дамблдора. Постепенно он овладел собой.

— Ты ушел, Геллерт. Как мог бы предвидеть всякий, кроме меня, — этот голос был наполнен такой горечью, такой болью, что Гриндевальд и сам едва мог вздохнуть. Вот только теперь к тоске примешивался еще и жгущий яд. — Ушел к своими планами захвата власти, Темной магии, к убийствам. К своим мечтам о Дарах Смерти. А я остался хоронить сестру и жить дальше… И когда прошли годы, когда люди гибли, я ничего не сделал. Я не остановил тебя, не мог выступить против тебя. Их смерти, Геллерт, они тоже на моей совести.

Гриндельвальд ожидал чего угодно, но не этого. Он едва поборол в себе желание ударить Альбуса. Да как он смеет? Как он смеет говорить это ему в лицо? Как он смеет прикасаться к чему-то, что принадлежит только Геллерту. Все эти мертвые лица — они его, его по праву. Эти души забрал он, и никто другой в этом не повинен.

— Кажется, это меня ты обвиняешь в том, что я играю в бога. А сам ничуть не лучше, — практически выплюнул он ему в лицо. — Кто тебе внушил, что ты кому-то обязан? Что ты настолько лучше глупой паствы вокруг тебя? Это тебе дуэль вскружила голову? Встал на мой поверженный миф и вдруг оказался на мраморном пьедестале? Я тебе одно скажу: когда так высоко забираешься, падать бывает очень больно.

Дамблдор грустно усмехнулся:

— Думаешь, я не понимаю этого? Знаешь, я никому этого не говорил. И не имею права, пожалуй, даже так думать. Но, Мерлин, Геллерт. Как же я устал, — он прикрыл глаза. — Ты, наверное, один и сможешь меня сейчас понять.

— Я всегда был единственным, кто мог тебя понять.

— Пожалуй. Я не могу оставить их. Не могу сдаться. Уже слишком поздно, я пообещал всем этим людям, что буду помогать. Я не могу нарушить данное слово. Я должен, — каждое слово Альбус произносил с неохотой, словно вынимая битое стекло из свежей раны.

— Должен ты только себе. Просто признай, что делаешь это в первую очередь для себя. Что ты не миру помочь хочешь, а себе в первую очередь. Потому что ты будешь чуточку счастливее, если кого-то облагодетельствуешь. Что у тебя будет больше силы, больше власти, что в имени твоем будет больше веса. И сам ты будешь любить себя немного больше.

— Не суди всех по себе, Геллерт, — Дамблдор покачал головой и задержал на нем долгий, внимательный взгляд.

— Хорошо, не силы. Не власти. Прощения. Не любить ты себя будешь больше, а ненавидеть меньше. Чем больше ты страдаешь, — он сделал небольшую паузу, — ради общего блага, тем легче тебе жить с собой. И с ней, — он кивнул на Камень.

— Ну и зачем ты мне это все говоришь?

— Потому что могу. Потому что ты меня слушаешь. Потому что я единственный, кто тебя не осудит и поймет.

— Ты слишком все упрощаешь, — на этот раз Альбус сам подлил им еще огневиски.

— А ты слишком все усложняешь.

— Может быть, но, знаешь, говорят, что обычно самый трудный путь и есть правильный.

— Вот уж ересь. Мой путь был совсем непростым, и что же, считаешь, более верного пути для меня не нашлось бы?

Альбус внимательно посмотрел на него, и Геллерт прикусил язык, понял, что сказал лишнего:

— Мы сейчас не обо мне говорим в любом случае.

— А что, есть о чем поговорить? — Дамблдор обратил на него свои пронзительные голубые глаза.

— Нет, не о чем нам говорить. Так что же, если я оставлю тебе кольцо, могу я быть уверен, что ты не попытаешься его снова надеть? — перевел Геллерт тему.

— Да, я думаю, что да. В конце концов, ты прав. Это будет не Ариана, — его плечи поникли, а взгляд снова до краев наполнился болью.

Геллерт не удержался, протянул руку и крепко сжал его ладонь. Она была мягкой, теплой. Он хорошо помнил, как ощущаются прикосновения этих чудесных, искрящих от скрытой в них магии, рук.

— Альбус, ты сожрешь себя заживо, если продолжишь винить себя в несчастьи каждого человека на земле.

Дамблдор устало кивнул:

— Может ты и прав, а может, прав я. И это обязанность каждого человека — думать о чужих несчастьях.

— Вот ты уже и обязываешь других делать то, что хочется тебе. Чувствуешь? Ты становишься тираном, — Геллерт многозначительно поднял брови.

Альбус же его шутку не оценил и, кажется, всерьез над ней задумался.

— Знаешь, Альбус, нам действительно стоит больше доверять друг другу. И пока я здесь, знай, что я всегда готов поговорить. В конце концов, я — могила. Буквально, — Гриндельвальд невесело, но искренне улыбнулся.

Дамблдор ответил ему такой же улыбкой. И сжал его ладонь в ответ.

— Спасибо, друг мой. Но, если ты не против, сейчас я хотел бы пойти к себе.

— Да, иди. Если понадоблюсь — я здесь, — он неопределенно повел рукой со стремительно пустеющим стаканом.

— Знаешь, — сказал вдруг Дамблдор, — я хочу показать тебе, где буду хранить крестражи. Раз уж теперь у меня есть корыстный интерес, — все еще слегка подрагивающей рукой он поднял завернутое в платок кольцо.

Они прошли в его спальню, и Альбус показал особое отделение в его саквояже, мерцающее от множества сложнейших охранных заклинаний, и объяснил, как именно их можно снять.

Геллерт был признателен ему за такое к себе доверие.

И на всякий случай взял эту информацию на заметку.

Мало ли что.

========== И во-вторых, придет бессилье гнева ==========

Что ни фраза — конец и начало,

Что ни строка — эпитафия. Что ни деянье —

Шаг к смерти, к огню, в глотку моря

Или к затертому камню. С этого мы начинаем.

С умирающим умираем и мы:

Видишь, уходят они и мы с ними уходим.

Мы рождаемся вместе с умершими:

Видишь — они возвращаются и нас приводят

с собой.

Т.С. Элиот

«Ты ушел, а я остался со своей болью».

Слова Альбуса не оставляли его.

Воспоминания завели Геллерта на пыльную дорогу, ведущую от дома Батильды к Дамблдорам. Сколько раз он бежал здесь по своим же собственным следам к Альбусу?

И все же ярче всего Гриндельвальд помнил тот единственный раз, что убегал по ним от него. Давясь злыми слезами, отгоняя прочь видение искаженного ужасом, побелевшего девичьего лица.

Он предал его.

Альбус предал Геллерта. На что он надеялся? Думал, Геллерт станет терпеть оскорбления Аберфорта? Что позволит мальчишке так говорить со старшим братом? Он вступился за друга. А тот предал его. И дрался против него.

Обещания, оставленные под летним солнцем, сгнили. Надежду на то, что Гриндельвальд не обречен на одиночество, отняли, растоптали.

Это было так давно.

Это не имело никакого значения.

Альбус похоронил сестру. Что ж, Геллерт похоронил воспоминания о двух месяцах, что он был не одинок.

А вот самому Дамблдору, похоже, это так и не удалось. Тем лучше, тем легче Геллерту будет вернуть его доверие. Как просто будет воспользоваться этой болью. Оказалось, что за этими высокими стенами из безразличия прятался все тот же семнадцатилетний мальчик. Какая удача.

И все же, как может Альбус считать, что это Геллерт его оставил?..

Той ночью заснуть ему помогли не прикосновение друга, а опустевшая бутылка виски. Ему снилось что-то жаркое и отчаянно пахнущее июльским зноем.

Утром Альбус казался уставшим и слегка пристыженным. Он почти не смотрел Геллерту в глаза, говорил коротко, словно хотел выкрасть все свои вчерашние признания назад. Искупить свою ошибку он пытался удвоенным усердием в Поисках.

— Я хотел бы наведаться с визитом к «Горбину и Бэрксу». В лавку темномагических артефактов, где Риддл работал после школы. В конце концов, это идеальное место, чтобы найти новые вместилища для крестражей. Я уже подготовил тебе зелье, прости уж, но даже в Лютном переулке Геллерту Гриндельвальду будут не рады, — снова этот сухой тон, на этот раз даже немного жестокий.

— И кто это будет сегодня? — Геллерт с сомнением рассматривал болотного цвета жидкость.

— Гораций Слагхорн, один из моих преподавателей. Он, бывает, заглядывает в такого рода места.

— Этими визитами ты его и шантажировал, чтобы забрать волос? — усмехнулся Гриндельвальд.

— Я не назвал бы это шантажом, — возразил Альбус.

— И был бы не прав.

***

Геллерт впервые за долгое время оказался среди такого количества людей. Узкая, шумная улица затягивала его в спешащую куда-то толпу. Он представил, что бы произошло, покажи он здесь свое настоящее лицо. Как быстро эта толпа угрюмых незнакомцев обратилась бы в единый, хищный организм, разрывающий его на части? Но пугало даже не это. Он смотрел на непрерывно сменяющие друг друга лица и не мог избавиться от мысли, что среди них могут оказаться его вдовы, его сироты, его скорбящие отцы и безутешные матери…

— Мы пришли, — Альбус вырвал его из тягостных размышлений. — Вот «Горбин и Бэркс», — он указал на потертую вывеску лавки, зажатую между грязными витринами соседних магазинов. — Я подожду тебя здесь: вряд ли эти господа будут разговорчивы в моей компании.

Геллерт кивнул:

— Надеюсь, это не займет много времени.

— Если что-то случится — позови меня, — Гриндельвальд только нетерпеливо отмахнулся от него. — И, Геллерт, прошу тебя, будь благоразумен.

Не желая больше слушать нотации Альбуса, он направился к лавке.

Темная комната была заставлена старыми, пыльными артефактами, источающими будоражащий запах темной магии. Геллерт засмотрелся на заставленные редкостями полки, подумывая даже, не прихватить ли ему что-нибудь с собой.

— Я могу Вам чем-то помочь? — за прилавком возник сутулый человечек с сальными, зализанными назад волосами. По описанию Геллерт узнал в нем Карактака Бэркса.

— А-а, мистер Бэркс!.. — поздоровался он чужим голосом.

— Добро пожаловать, мистер Слагхорн! Всегда рад видеть Вас у себя, — голос у хозяина лавки был такой же елейный, как и его волосы. — Что желаете-с? У меня есть что показать. Только что получили товар, и цены умеренные!

— Сегодня я к Вам по несколько иному вопросу, — изображая неуверенность, начал Гриндельвальд, подходя ближе к прилавку. — Я ищу кое-что особенное. Очень ценное и очень дорогое.

Глаза Бэркса вспыхнули алчным интересом. Геллерт решил попытать удачу:

— Один из моих очень хороших, проверенных друзей, — с нажимом сказал «Гораций», — ищет Медальон Салазара Слизерина. И, по слухам, его видели у вас.

Интерес мгновенно сменился разочарованием:

— Что ж, к моему огромному сожалению, слухи лгут, мистер Слагхорн. Медальон я и в глаза не видел, — продавец развел руками.

«Лжец», — раздраженно подумал Геллерт, подмечая его нервный, бегающий взгляд. Но, по крайней мере, он определенно слышал о Медальоне.

— Ну, друг мой, даже если и так: никто не знает этот мир древностей так, как вы. Может, Вы меня хотя бы направите по нужному следу? — Гриндельвальд подмигнул. — А я-то уж в долгу не останусь, не сомневайтесь.

— Нет, мистер Слагхорн, простите, — отрезал Бэркс. — Никак не могу Вам помочь.

Что ж, если такого человека, как этот жадный торгаш, не заинтересовала перспектива легкой наживы, значит, дело здесь было не в незнании. Бэркс определенно что-то скрывал.

— Мистер Бэркс, мне кажется, что Вы недооцениваете мою заинтересованность в этом вопросе, — Геллерт положил на грязный прилавок плотно набитый монетами кошелек. — Я заплачу Вам очень щедро прямо сейчас за любую информацию о медальоне. Даже если это, так сказать, информация непроверенная, — он снова сладко улыбнулся.

Бэркс решительно отодвинул деньги.

— Я Вам уже сказал, мистер Слагхорн, что ничего не знаю. А теперь, если Вы ничего не собираетесь покупать, думаю, нам пора раскланяться.

Теперь у Геллерта пропали последние сомнения в том, что волшебник врет:

— Жаль, очень жаль, друг мой. Ну, ничего не поделаешь, пожалуй, мне и правда пора.

***

Альбус ждал его на улице, рассматривая какую-то мерзость в соседней витрине. Геллерт заметил, что в руках тот держит коробочку конфет.

— Он что-то скрывает. Знает про Медальон, но не хочет рассказывать. Или боится, — сказал Геллерт, возвращая другу его кошелек. — Твой выход, Альбус.

Дамблдор смотрел на него с тоской:

— Ты уверен, что не сможешь разговорить его сам?

— Нет, не смогу. Твой Гораций не производит на него никакого впечатления.

Альбус вздохнул, убирая коробочку с Берти Боттс в карман мантии и вместо нее вынимая Палочку:

— Что ж, пойдем.

Когда Бэркс увидел Дамблдора, подобострастие мгновенно сменилось страхом. А после того, как Геллерт запер за ними дверь, страх превратился в панику:

— Вы не имеете права! Я ничего не сделал…

— Что «не имею права», мистер Бэркс? Заходить в Ваш магазин? — как ни в чем не бывало начал Альбус.

— Я ничего не сделал, — повторил мужчина. — Вы не можете приходить сюда и угрожать мне.

— Так он и не угрожает, — плохо скрывая удовольствие от происходящего, сказал Геллерт. — Пока что.

— Как мой коллега уже Вам объяснил, мы ищем Медальон Салазара. И уверены, что Вы можете нам помочь в этом.

Альбус не выпускал Палочку из рук. Он не наставлял ее на Бэркса, просто держал на виду, словно напоминая, что вполне мог бы ее использовать.

— А я уже сказал, что ничего не знаю об этом! — С вызовом бросил Бэркс.

— Карактак, я понимаю, что у Вас наверняка есть очень веские причины не делиться со мной информацией. Но подумайте как следует, нет ли у Вас теперь еще более веских причин все мне рассказать? — кончик Палочки как будто случайно указал на Бэркса.

— И что Вы собираетесь делать? Пытать меня?

— Какие пытки, что Вы? Просто мои добрые друзья из министерства начнут уделять Вам чуть больше внимания.

— У меня и у самого есть люди в министерстве, Дамблдор! Этим Вы меня не запугаете.

— Очаровательно, Карактак. Вот только мой человек — министр магии. А Ваш?

Гриндельвальд помнил, как раньше такой Альбус вспыхивал ненадолго в ярких голубых глазах. Протягивал к нему цепкие руки во время разговоров об общем благе. Любящий власть, силу и знание, готовый сражаться за них. Геллерт не любил эту сторону своего старого друга, но уважал ее. А еще он был уверен, что она давно была побеждена скромным директором школы. Может, надежды привлечь Альбуса на свою сторону и не были такими уж несбыточными?

— Все равно не скажу ничего. К черту, пусть устраивают проверки. У нас все чисто.

Альбус помолчал несколько мгновений, словно решаясь на что-то. Геллерт видел, как нелегко далась ему эта внутренняя борьба.

— Вы упомянули пытки, Карактак. Я не знаю, как принято решать вопросы в Вашем деле, но в моем мире подобное непозволительно. Давайте я покажу Вам, чего никогда не стал бы делать, — Дамблдор, поморщившись, сделал легкое, едва уловимое движение палочкой.

Бэркс зажмурился и тихо вскрикнул, тяжело навалившись на прилавок.

— Вы должны понимать: все, что Вы только что увидели или почувствовали, — было всего лишь плодом Вашего же воображения. Так это и останется, если Вы расскажите мне о Медальоне, — спокойно сказал Альбус.

— Нет. Делайте, что хотите, — отдышавшись, сказал Бэркс.

— Вот уж не ожидал, что в Вас столько смелости. Мне очень жаль, что сегодня я не могу отнестись к этой черте с должным уважением, — судя по всему, Дамблдору действительно было очень жаль.

И быстрее, чем Бэркс успел выхватить палочку, Альбус наставил на него свою:

— Legilimens!

В этот раз все было иначе, чем с Гонтом. Бэркс сопротивлялся. Он дрожал всем телом, на лбу выступила испарина, а пальцы до побелевших костяшек впивались в прилавок. Геллерт видел, что Альбус пытается быть деликатным, с уважением относится к чужому разуму. И все же в конце он сделал одно резкое, грубое движение Палочкой, вторгаясь в чужую память. Мгновение — и все было кончено.

Карактак, загнанно дыша, привалился к прилавку:

— Если он узнает… — проговорил он дрожащим голосом.

— Не узнает, мистер Бэркс, не переживайте. Спасибо за Вашу помощь.

Уже у самой двери Альбус посмотрел на волшебника и вместо прощания произнес:

— Obliviate.

На улице Дамблдор несколько раз брезгливо провел палочкой по рукаву пальто, словно хотел стереть с нее произнесенные заклинания. Затем он протянул Гриндельвальду руку, и в следующую секунду они уже были в гостинице.

— Что именно он пытался скрыть? — С интересом спросил Геллерт.

— Он купил Медальон много лет назад у нуждающейся беременной женщины. Я думаю, мы можем быть уверены, что это была мать Риддла, Меропа. Медальон в лавке приобрела одна богатая дама, Хепзиба Смит. Много позже, по какой-то странной иронии, Карактак познакомил ее с Томом, когда тот стал работать в лавке. Надеялся, что мальчик ее очарует и провернет пару выгодных сделок. Так и вышло. Вот только вскоре после одного из визитов Тома Хепзиба умерла. Обвинили ее домовика. Риддл уволился, а у Бэркса не было ни малейших сомнений в том, что произошло на самом деле. Но, видимо, Том уже тогда мог производить на людей сильное впечатление, и Карактак не стал ни с кем делиться своими подозрениями. И, конечно же, еще меньше он хотел обвинять в чем бы то ни было лорда Волдеморта.

— Значит, Том все же нашел Медальон, — с удовлетворением подвел итог Гриндельвальд.

— Не будем спешить с выводами, Геллерт, — покачал головой Дамблдор. — Сначала нужно побеседовать с домовиком.

— Снова в Азкабан? — Гриндельвальд замер. — Альбус. Ты уверен, что не можешь отправиться туда один? — он надеялся, что дрогнувший голос не выдавал слишком уж явно его страх перед кишащей дементорами тюрьмой.

Дамблдор замолчал, прикидывая что-то:

— Мне придется менять условия обета, Геллерт. Это не просто, — поджал он задумчиво губы. — Было бы лучше тебе пойти со мной.

Гриндельвальд раздраженно вздохнул и скрестил руки на груди в нервном и резком жесте:

— Что ж, прекрасно. Просто замечательно.

Признавать перед Альбусом то, как неприятна ему была одна мысль об Азкабане, просить помощи и получить отказ — это было изысканным и мучительным унижением.

***

За ужином Альбус казался еще более напряженным, чем с утра. Видимо, к переживаниям из-за кольца и последующей исповеди примешивался стыд за разговор с Бэрксом и за отказ Геллерту в его просьбе.

Гриндельвальду его тоскливое настроение отбивало аппетит так же, как и их затянувшееся молчание.

— Перестанешь ты изводиться из-за этого торгаша или нет? — спросил он.

— Я не извожусь. Просто, как правило, я предпочитаю не прибегать к насилию, — Альбус, кажется, понял, что со старым другом бессмысленно пытаться избегать неприятных тем. Он и без магии мог залезть в голову и вытащить оттуда самые болезненные, самые тщательно спрятанные мысли.

— Он помог Тому избежать наказания за убийство, Альбус. Уверен, что даже в твоей, на мой взгляд, сбитой системе ценностей это достаточный повод, чтобы вторгнуться к кому-то в голову без разрешения.

— Я угрожал ему пытками, Геллерт, — Дамблдор без интереса разглядывал нетронутую еду на своей тарелке.

—И мы оба знаем, что ты никогда бы не выполнил эту угрозу. Просто хотел дать ему возможность покаяться и рассказать все самому, — резонно заметил Гриндельвальд.

— Я сделал ему больно, — на этот раз Альбус поднял печальный взгляд на друга.

— Нет, ты всего лишь показал, как больно ему могло бы быть. И, опять же, он заслужил более серьезное наказание, чем три секунды фантомных пыток.

Дамблдор тяжело вздохнул, откидываясь на спинку стула:

— В этом все и дело, Геллерт, — начал он, устало вздохнув. — Ты считаешь, что вправе решать, кто и чего заслуживает.

— Все мы так или иначе судим друг друга, — безапелляционно ответил Гриндельвальд.

— Да, но не все хотят привести свой приговор в исполнение.

Повисла короткая, неприятная пауза. И тут Геллерт решился. Он помедлил еще мгновение и спросил:

— Раз уж мы заговорили о приговорах… Я давно хотел узнать у тебя. Ты не можешь рассказать мне, что стало с моими… сторонниками? — он с вызовом посмотрел Альбусу в глаза.

— Аколитами? Так ты их называл, кажется, — с едва читаемым недовольством прищурился Дамблдор.

Почему-то провоцировать Альбуса на откровенное осуждение было не менее приятно, чем просто на откровенность.

— Мы все были спутниками на пути к одной цели. Я не вкладывал в это слово маггловское религиозное значение, только изначальное, древнегреческое, — раздраженно ответил Геллерт.

— Тебе и не надо было — они сами это делали.

— Ты сейчас пытаешься вывести меня из себя, чтобы я забыл о заданном вопросе, — тихо заметил Гриндельвальд. — Этого не произойдет. Расскажи мне, что с ними?

Альбус отвел взгляд. Неужели, сочувствует? Но кому? Им? Или Геллерту?

— Твой… ближний круг, насколько мне известно, пал. Немногие добрались до тюрьмы, — начал он еле слышно, — большинство предпочли смерть в бою, некоторые были убиты в камерах до суда. Бежать удалось единицам.

Геллерт собрался с духом и, зная ответ и все же страшась его, спросил:

— Винда Розье, ты знаешь что-нибудь о ее судьбе?

Дамблдор помолчал немного, словно взвешивая, какую часть правды раскрыть.

Наконец он сказал:

— Ты спас мне жизнь вчера. Думаю, ты заслужил немного честности. После дуэли она старалась самостоятельно продолжать террор, вела сопротивление, недолго, но поначалу достаточно успешно. Ее убили в бою через несколько месяцев, — и добавил гораздо мягче: — соболезную.

Геллерт не ожидал, что эта новость так сильно потрясет его. Он опустил взгляд, пытаясь справиться с навалившейся на него тоской, чувствуя, что Альбус внимательно за ним наблюдает.

Винда, прекрасная, умная, преданная Винда. Для нее, пожалуй, смерть стала куда лучшей участью, чем было бы заключение. Вот только почему же она сразу не сбежала? Еще до дуэли? Ведь Геллерт приготовил все для ее успешного исчезновения…

— Раз уж мы заговорили о сторонниках, — Геллерт поспешил сменить тему, стараясь не обращать внимания на замогильное звучание собственного голоса. — Как поживает мистер Скаммандер? Ты сказал, он помогает нам с василиском? Все еще, значит, поддерживаете с ним связь?

В глазах Дамблдора промелькнуло что-то едва уловимое, что много лет назад Геллерт бы принял за озорство:

— О да, Геллерт. Мы «поддерживаем связь» с мистером Скаммандером. Он достаточно часто навещает меня в Хогвартсе. Нас с ним, знаешь ли, многое связывает.

Что ж, другого Гриндельвальд и не ожидал. Хорошо, что его это совершенно не волновало. Скривившись, он сделал большой глоток терпкого, выдержанного кьянти.

— Иногда они заглядывают вместе с его женой, кстати, — добавил Дамблдор, едва заметно усмехнувшись. И, не дожидаясь реакции Геллерта, сказал: — Уже поздно. Помочь тебе заснуть сегодня? Это меньшее, чем я могу отплатить тебе за свою спасенную жизнь.

***

Когда Геллерт вышел к завтраку после очередной спокойной, благословенной ночи, комната была все еще залита утренним, бледно-оранжевым солнцем. Дамблдор, впрочем, уже не спал. Попивал чай и сосредоточенно дописывал какую-то формулу на куске пергамента.

— А, Геллерт! Доброе утро, — он поднял взгляд на Гриндельвальда и улыбнулся. — Не ожидал тебя так рано.

— Даже твои чары не способны заставить меня каждый день спать до полудня, Альбус. Тем более, когда впереди у меня такой «приятный» день, — едко ответил волшебник.

— Об этом, кстати, я хотел с тобой поговорить. Я подумал и решил, что ты можешь остаться здесь. Я поработал немного над формулой, думаю, проблем с заклинанием не возникнет, — улыбка Альбуса стала еще более теплой.

«Что ж, прекрасно, Альбус учится доверять», — думал Геллерт, стараясь не обращать внимания на неподдельное облегчение, которое принесла ему эта новость. И на то, как приятно ему было видеть обращенную к нему улыбку друга.

***

— До тех пор, пока я не вернусь, твое передвижение ограничено этим номером. Я думаю, все это не займет много времени. И прошу тебя, Геллерт, не заставляй меня пожалеть о моем решении, — Альбус заканчивал сложный пас Палочкой, внося в заклинание последние правки.

Гриндельвальд и не думал об этом. Без магии, без Палочки и сторонников ему точно не справиться с этим Волдемортом. А уповать лишь на то, что это удастся Альбусу, тоже было нельзя. Так что перед побегом все равно придется разобраться с мистером Риддлом.

Дамблдор аппарировал, оставив его в одиночестве. Геллерт просмотрел формулу заклинания, оставленную на столе, переписал ее себе на всякий случай. По памяти воспроизвел тексты обетов. Провел еще какое-то время, просматривая архивы, и, наконец, не справившись с любопытством, направился к Альбусу в спальню.

Дверь была доверчиво не заперта, а, может, просто прятать Дамблдору было нечего. Кровать снова оказалась смята, но не расстелена, а стол был завален пергаментами, многочисленными письмами, заметками, к удивлению Геллерта, работами учеников. Неужели у Альбуса есть время заниматься школьными делами? Гриндельвальд пробежался глазами по конвертам. Министры, преподаватели, Скаммандер, Фламмел… Надо же, они все еще переписываются.

Внимание Геллерта привлекло письмо от «Б. Бэгшот». Сам он перестал писать тетке, как только началась война. Не хотел ставить уважаемую волшебницу под подозрения, да и, пожалуй, боялся ее осуждения. Нестерпимо захотелось снова услышать ее умный, немного насмешливый голос, пусть и звучащий всего лишь на бумаге. Но Гриндельвальд сдержался. Все же, есть низость, а есть чтение чужих писем.

На прикроватном столике Альбуса лежала книга, незнакомая Геллерту, видимо, написанная уже после его заключения: «Король былого и грядущего» Т.Х. Уайта. Имя автора Гриндельвальду тоже ничего не сказало. Он без интереса пролистал роман, посвященный, как оказалось, королю Артуру.

Саквояж с крестражами и прочим интересующим Геллерта содержимым Альбус прихватил с собой. Впрочем, другого от него ожидать и не приходилось.

Комната, так же, как и сам Дамблдор, казалось, не скрывала ни одного секрета — вот и письманезапечатанные, и открытая дверь. Но на самом деле ничего не говорила о своем обитателе.

***

Альбус вернулся около часа спустя. Немного бледный после общения с дементорами, но с хорошими новостями. Он нервно мерил комнату шагами, рассказывая:

— Мы были правы: Том наверняка убил Хепзибу. Незадолго до смерти она показала ему Медальон и, представь себе, чашу Хельги Пуффендуй, еще одной основательницы Хогвартса. Эльф смерти хозяйки не хотела. Говорит, что яд положила ей в чашку по рассеянности, но, я уверен, без помощи Риддла не обошлось.

— Значит, теперь мы знаем еще о двух крестражах. И не имеем ни малейшего представления, где их искать, — Гриндельвальд был настроен чуть менее оптимистично.

Словно ожидавший этого вопроса, Дамблдор повернулся к другу:

— На самом деле, Азкабан, точнее, его расположение, навел меня на одну мысль. Это всего лишь предположение, но обычно мои предположения оказываются верными, — Альбус, кажется, наконец-то поддался волнению от их охоты. Он говорил торопливо, не скрывая возбуждения. — Когда я забирал Риддла из приюта, воспитательница рассказывала мне, что каждое лето они возили детей к морю. И один раз Том — ему тогда было около шести — завел нескольких ребят в какую-то пещеру в скалах. Они так и не рассказали никому, что он с ними сделал, но, по ее словам, уже никогда не стали прежними.

Он замолчал, ожидая реакции Геллерта. Тот же задумчиво спросил:

— Думаешь, место первого злодейства будет для Тома достаточно важным, чтобы спрятать там свою душу?

— Полагаю, Том иначе расставляет приоритеты, чем обычные люди. Если я правильно его понимаю, та пещера должны была стать для него отправной точкой на пути к Волдеморту, его первой попыткой подчинить кого-то, внушить страх, — заметил Альбус. — Подходящее место, чтобы спрятать там что-то настолько ценное.

Геллерт, обдумав предположение друга, наконец, согласился:

— Дело, собственно, за малым. Эту пещеру найти.

Но у Альбуса и на это был готов ответ:

— Это не так уж сложно. Спросим у начальницы приюта, куда именно они возили детей. Все же далеко шестилетние дети забрести не могли.

Перспектива бурной деятельности преобразила Дамблдора и, казалось, отвлекла его от вчерашних терзаний.

— Почему мне кажется, что ты не хочешь откладывать этот разговор до завтра?

— Ну, оборотное у нас еще осталось, — словно извиняясь за собственную нетерпеливость, сказал Альбус. — У меня и волос есть подходящий. Еще вполне успеем наведаться в приют в приличный час.

— И чей же это волос? — с интересом спросил Геллерт.

Вместо ответа Дамблдор открыл свой саквояж и после недолгих поисков достал оттуда пузырек с коротким темным волосом и инициалами «Т.М.Р.»

— Остался после моих поисков в Албании, — пояснил он.

— Знаешь, Альбус, я бы мог, конечно, сказать, что это странно хранить у себя волосы Волдеморта, — Геллерт наблюдал, как Дамблдор добавляет его в свежую порцию зелья. — Но у меня и у самого была внушительная коллекция подобных трофеев. Там и твои волосы были, — Альбус поднял на него настороженный взгляд. — Не переживай, я так им и не воспользовался.

Вскоре Гриндельвальд смотрел на свое изменившееся, помолодевшее отражение, снова отмечая, что Риддл крайне хорош собой. Хотя, конечно, со своего шестнадцатилетия он сильно изменился. И следы злоупотребления темной магией явно проступали на его красивом лице.

Приют оказался небольшим, достаточно унылым зданием, окруженным невысокой оградой. Альбус снова остановился неподалеку, предоставив Геллерту возможность действовать одному.

Миссис Коул, на их счастье, все еще оставалась руководительницей, как сообщила молоденькая, уставшая девушка, открывшая дверь. Она же провела Геллерта в скудно обставленную комнату, которая, кажется, служила одновременно и гостиной, и кабинетом. Сев на старый шаткий стул, Гриндельвальд старался не думать о том, сколько детей сейчас росло в таких же приютах из-за развязанной им войны.

Наконец миссис Коул появилась в дверях и, увидев своего посетителя, побледнела. Выражение ужаса на ее лице было знакомым, привычным. Когда-то именно так смотрели и на самого Гриндельвальда.

— Том… Какая неожиданная встреча, — она нервно поправила безукоризненно белый фартук, пытаясь взять себя в руки.

— Миссис Коул. Рад Вас видеть, — холодно произнес голосом Риддла Геллерт, — я давно хотел навестить родные стены. Посмотреть, изменилось ли здесь что-нибудь. Проведать Вас.

— Как приятно, — нервно ответила женщина. Потом, опомнившись, спросила: — Как ты поживаешь?

— Хорошо, спасибо, — с вежливой улыбкой ответил он. — У Вас, я надеюсь, тоже все неплохо?

— Да, спасибо, Том. Справляемся, — она не могла выдержать его взгляд и посмотрела в сторону, коротко глянув на часы. — Ты знаешь, я правда рада тебя видеть, вот только…

— Надеюсь, денег хватает? Все еще возите детишек отдыхать летом? — Настаивал «Том».

По ее глазам Геллерт понял, что инцидент с пещерой женщина так и не забыла и теперь видит в его словах угрозу. И все же ответила она так, как он и надеялся:

— В Суссекс, к Семи сестрам? Да, все еще возим… Тебе там, кажется, очень нравилось? — спросила она с нажимом. Неужели все еще надеяться узнать, что же там произошло?

— Да, я любил эти поездки, — еще одна ледяная улыбка заставила женщину снова посмотреть на часы.

— Том, ты знаешь, я всегда рада тебя видеть, но сегодня у меня времени совсем нет. Так что если тебе ничего не нужно и ты заглянул просто поболтать, лучше бы тебе прийти в другой день.

Разговор прошел даже лучше, чем Геллерт мог ожидать, и закончился гораздо быстрее, чем он мог надеяться.

Альбус встретил его у ограды.

— Как все прошло? — поинтересовался он взволнованно.

— Суссекс, Семь сестер, — повторил Геллерт слова миссис Коул. — Тебе это о чем-то говорит?

— Да, это меловые скалы на побережье Ла-Манша, — Дамблдор посмотрел на медленно темнеющее небо, а затем спросил с короткой улыбкой: — Что скажешь, если я предложу отправиться туда прямо сейчас?

Возражений у Геллерта не было.

***

Когда они нашли нужное место среди долгой полосы отвесных скал, уже совсем стемнело. Геллерт вдыхал запах соли, вслушивался в рокот волн. Они стояли на высокой, темной скале, под ними бурлила и пенилась вода. Позади поднимался в небо отвесный обрыв, черный и безликий. Несколько больших каменных глыб, схожих с той, на которой стояли Гриндельвальд с Дамблдором, по-видимому, отломились когда-то от этой стены. Суровый, мрачный пейзаж — море и скалы — не оживляло ни дерево, ни полоска травы или песка.

— Что скажешь? — казалось, Альбуса интересует мнение Геллерта насчет того, подходит это место для пикника или не очень.

— Думаю, один только спуск с этой скалы должен был напугать тех детей до смерти.

Добраться до этой части скал никто из магглов по суше не смог бы: для этого нужно было быть превосходным скалолазом. И с моря к обрыву было не подойти: неспокойные воды были слишком опасны.

— Едва ли здесь побывал хоть один человек, кроме Тома Риддла и его жертв, — заметил Альбус, — видимо, Риддл спустился сюда по обрыву — магия страховала его лучше любых веревок. И привел с собой двух детей.

— Уверен, он сполна насладился их страхом, — Геллерт поднял взгляд на крутой обрыв.

Их цель лежала немного дальше. Они спустились еще ближе к воде, туда, где можно было разглядеть слабо пульсирующую магией, скрытую за черной водой расщелину в скальной стене.

— Ты не против того, чтобы немного промокнуть? — спросил Дамблдор. Геллерт уже и сам понял, что иначе как вплавь к пещере не подобраться.

— Против, — сказал он. — Но других вариантов у нас в любом случае нет.

— Боюсь, что так, — Альбус зажег огонек на конце Палочки, к неудовольствию Геллерта взял ее в зубы и зашел в воду. Гриндельвальд последовал за ним.

Вода оказалась ледяной; промокшая насквозь одежда липла к телу, норовя своим весом утянуть на дно. Тяжело дыша, явственно ощущая запах соли и водорослей, Геллерт плыл на мерцающий огонек, который уходил теперь все дальше в скалу. Расщелина вскоре завершилась темным туннелем. Скользкие стены стояли одна от другой самое большее на три фута. Проплывающий мимо них свет Палочки Дамблдора заставлял стены мерцать. Вскоре туннель повернул влево, и Геллерт увидел, что он глубоко вдается в стену обрыва. Он плыл за Альбусом, цепляя кончиками немеющих пальцев шершавый мокрый камень.

Наконец они ощутили под ногами ступени, ведущие вперед, к большой пещере. Воздух здесь был тих и студен, и Геллерта пронизала неукротимая дрожь. Альбус стоял посередине пещеры, высоко подняв Палочку, и медленно поворачивался вокруг своей оси, оглядывая стены и потолок.

— Да, место то самое, — сказал он.

— Определенно, — согласился Геллерт. — Даже я чувствую творившуюся здесь когда-то магию.

========== И наконец, тиски переоценки ==========

Во-первых, червоточина сомненья

И разочарованье без надежд,

Лишь горький привкус мнимого плода,

Пока не отойдет душа от тела.

И во-вторых, придут бессилье гнева

Пред глупостью людей и корчи смеха

Там, где никто давно уж не смеется.

И наконец, тиски переоценки

Всего, что ты содеял и кем был;

И запоздалый стыд за побужденья —

Ведь все, что ты вершил другим во благо,

Как выяснится — сделано во вред

Т.С. Элиот

Альбус дважды обошел пещеру по кругу, прикасаясь, где только мог, к грубому камню. Временами он останавливался, долго водя по одному месту пальцами.

Наконец, прижав ладонь к стене, он сказал:

— Мы пройдем здесь. Правда, проход запечатан.

Движение Палочкой — и на мгновение на сером камне проявились очертания арочного прохода. Альбус стоял, внимательно вглядываясь в стену — так, словно на ней было написано что-то необычайно интересное.

— Напомню, что я лишен возможности наслаждаться магией юного Риддла, — сказал Геллерт. — Будет просто прекрасно, если ты озвучишь то, что видишь.

Дамблдор оглянулся на него рассеянно, словно и вовсе успел забыть, что он здесь не один.

— Нам нужно заплатить за проход, — пояснил он.

— И чем же?

— Кровью, если я не ошибаюсь.

— Кровью? — с пренебрежением и даже разочарованием, словно Волдеморт не дотянул до ожидаемого им уровня, сказал Геллерт. — Как грубо.

— Идея, как ты уже, наверное, догадался, состоит в том, чтобы враг, проходя здесь, становился слабее, — Альбус знакомым Гриндельвальду движением разрезал ладонь и прижал ее к камню.

— Твой Риддл нравится мне все меньше, — заметил Геллерт, наблюдая, как на стене снова проявляются очертания арки. Окропленный кровью камень исчез, освобождая им проход, ведущий в густую темноту.

Пройдя вперед, они оказались на берегу черного озера. Высокие своды пещеры терялись в неясном свете, излучаемом Палочкой. Где-то далеко впереди виднелся дрожащий зеленоватый проблеск, отражающийся в совершенно неподвижной воде.

— Попробуй призвать его, — посоветовал Геллерт. — Узнаем, что именно попытается нас остановить.

Альбус взмахнул Палочкой. С грохотом, похожим на взрыв, что-то очень большое и белое вырвалось футах в двадцати от них из темной воды и со страшным всплеском, оставившим на зеркальной глади озера сильную рябь, снова исчезло.

— Думаю, воды лучше не касаться, — мрачно сказал Геллерт.

Дамблдор, казалось, снова его не слышал, погруженный в созерцание чужой магии. Он задумчиво водил рукой по воздуху, словно надеялся ухватиться за что-то. Вдруг его пальцы сомкнулись на чем-то невидимом. Не разжимая кулака, он коснулся его Палочкой. Теперь Геллерт понял, что тот держит толстую, позеленевшую от времени медную цепь, тянущуюся откуда-то из глубины озера. Еще одно прикосновение Палочки — и цепь зашевелилась, вытягивая что-то из воды. Скоро на поверхности озера оказалась небольшая лодочка и заскользила, не возмущая зеркальную гладь, к берегу.

— Уверен, что лодка выдержит нас обоих? — спросил Геллерт неуверенно, подходя ближе.

— Думаю, что чары, наложенные на эту лодчонку, позволяют плыть в ней только одному волшебнику за раз.

— Прекрасные новости! Предлагаешь мне остаться здесь и дожидаться тебя в одиночестве? — Геллерта возмутил спокойный тон Альбуса; то, с какой легкостью он сообщил, что собирается бросить его.

Дамблдор помедлил немного, подбирая слова:

— Волдеморта заботит не вес, а объем магической силы, который пересекает озеро. Геллерт, мы отправимся туда вдвоем, и лодка нас выдержит.

Гриндельвальд снова посмотрел на крошечную лодку, на друга, на Палочку в его руке.

— Ах да, разумеется, — он зло прищурился, — по меркам Темного Лорда я теперь маггл. — не поднимая на Альбуса злого взгляда, он первый поднялся на борт, отметив, что лодка не шелохнулась.

Они медленно заскользили вперед, к мерцающему вдалеке свету.

Вдруг рядом с ними послышался тихий всплеск. Альбус опустил огонек на конце Палочки ближе к воде, и Геллерт не без удовольствия отметил, что его друг вздрогнул.

На них было обращено посеревшее и распухшее от воды лицо. Мертвые глаза были подернуты мутной дымкой и слепо смотрели в пустоту. А в глубине озера, освещенного заклинанием, шевелились десятки бледных тел.

— Это инферналы… — медленно проговорил Дамблдор. От его голоса веяло холодом.

— Заметил, наконец? — усмехнулся Гриндельвальд. — Я понял, что это, еще когда ты призвал крестраж. Гении, судя по всему, мыслят одинаково.

— С той лишь разницей, что твои планы на армию трупов так и не осуществились, — он бросил еще один короткий взгляд на черную гладь, казавшейся теперь еще более отталкивающей.

— Армии у меня не было, но были отдельные, очень преданные солдаты. Не представляю, правда, как Риддл смог сделать такое количество инферналов за такой короткий срок… — задумчиво протянул Геллерт.

— Что ж, его страх смерти как всегда работает против него. В конце концов, трупы — это далеко не самое страшное, что могло нас здесь ждать.

Гриндельвальд задержал на Альбусе долгий взгляд:

— Только человек, не видевший настоящей войны, может назвать такое количество мертвых тел чем-то «не страшным».

Дамблдор не нашелся, что на это ответить. В тишине, нарушаемой только редкими всплесками воды, они медленно двигались сквозь мрак пещеры.

Зеленоватое свечение разрослось, и через несколько минут лодка встала у небольшого каменного островка. На нем не было ничего, кроме стоящей на постаменте каменной чаши, освещавшей темные своды пещеры.

Они осторожно выбрались на берег.

Геллерт чувствовал напряжение друга, видел, как тот крепко сжимает в руках Палочку, готовый к любому сюрпризу, что Том для них приготовил.

Ничего не произошло. Они спокойно подошли к чаше, которая, как оказалось, до краев была наполнена зеленоватой жидкостью. Недолго думая, Гриндельвальд протянул к ней руку.

— Геллерт, что ты делаешь? Не трогай! — Альбус хотел перехватить его запястье, но не успел.

— Ох, прекрати. Ничего бы не случилось. Кроме того, я и так не могу коснуться ее. Попробуй сам, — воздух между его пальцами и содержимым чаши казался непробиваемо плотным.

Альбус попробовал. Затем несколько раз задумчиво провел над чашей Палочкой. И с почти отсутствующим видом изящным пасом сотворил из воздуха хрустальный кубок.

— Ты шутишь, да? — этот день нравился Геллерту с каждой минутой все меньше и меньше.

— Зелье не подпускает к себе руку, заклятию исчезновения не поддается, раздвинуть, вычерпать или испарить его невозможно, трансфигурировать, зачаровать или заставить как-то еще изменить свою природу — тоже. Остается только один способ добраться до дна чаши, — небрежно пожал плечами Альбус. Но Геллерт чувствовал, что тому не по себе.

— Дай мне кубок, — не терпящим возражений тоном сказал Гриндельвальд. — Давай, чего ты ждешь? — он протянул руку.

— Геллерт, не стоит. Ты не обязан этого делать, в конце концов это не твоя война. Так что зелье выпью я, а ты проследишь за мной, — Альбус с тоской вглядывался в мерцающую зелень.

— Не будь идиотом. Если с тобой что-нибудь случится, я останусь здесь без магии наедине с армией инферналов. Дай сюда кубок, говорю, — на этот раз Геллерту удалось забрать его из пальцев друга. — Кроме того, чего мне терять? Полвека в Нурменгарде? А ты все же производишь впечатление человека, у которого есть какая-никакая жизнь.

И прежде чем Альбус успел ему возразить, он уже опустил кубок в чашу, наполняя его зельем.

— Твое здоровье, мой друг. И я очень надеюсь, что, если тебе придется вливать мне эту дрянь в горло, ты не струсишь, — и Геллерт осушил кубок, вцепившись в края чаши с такой силой, что побелели кончики пальцев.

Зелье обжигало язык и горло, наполняя его жидким огнем.

— Геллерт? — он услышал взволнованный голос Альбуса. Гриндельвальд потряс головой, глаза его были закрыты. Ответить сил у него не было.

Не открывая глаз, Геллерт опустил кубок в чашу, снова наполнил его и снова осушил. В совершенном молчании он выпил четыре полных кубка. Затем, выпив до половины пятый, он покачнулся и повалился на чашу. Глаза его оставались закрытыми, а дыхание стало тяжелым.

Гриндельвальд силился абстрагироваться от заполняющей его боли, как делал сотни раз до этого. Ускользнуть от нее прочь, спрятаться в спокойствии тисовых ветвей, но безжалостная мерцающая зелень не пускала его, тянула на самое дно жалящего яда.

Что-то холодное и скользкое сжимает его руку. Не отпускает. Что это? Он открывает глаза. Мокрые мертвые пальцы переплетается с его собственными. Инфернал. Почему Альбус его не остановил?

Тело совершенно изуродовано.

Должно быть, это волки.

Ему так повезло, он надеялся найти всего лишь мертвого оленя, а тут такая удача. Неужели правда оживет? Заклинание сложное, но он знает, что справится, знает… Жар, палящий жар разливается по телу.

Темнота расступается. Половина мира остается во мраке. Почему не открывается правый глаз?.. Он сидит на земле, зубы стучат от холода, должно быть, упал. Ну, что же? Сработало? Что-то полусъеденное-полуживое шевелится в снегу, тянет к нему свою единственную кровавую руку… Он был не готов, он не хотел, бежать, бежать прочь, но сначала убить это, чем бы оно ни было, что бы он ни создал.

А оно все еще тянет, тянет к нему руку. И рука такая тонкая, девичья. На ней россыпь веснушек.

Почему на ней веснушки?

Она лежит на полу и смотрит вверх. Ариана лежит на полу, рядом с ней сидит побледневший Альбус.

Ее еще можно принять за спящую, можно подумать, что она оживет. Альбус же безоговорочно мертв. И ужас такой жаляще горячий; он пламенем струится по жилам.

Горевать и надеяться поздно.

Так издыхает воздух.

Альбус хочет прикоснуться к ней, не может решиться, Аберфорт что-то кричит, Геллерт хочет бежать. Он один, он остался один, он бежит, но перед ним человек. А за ним еще один, и еще один, а за ним десятки, и десятки, и десятки людей. Есть в них что-то ужасное. То, что они вместе, а он — в одиночестве? Нет, не то.

«Все они мертвы» — подсказывает память.

Но вот же они, живые.

«Живые, но теперь здесь ты», — глумится память.

В руке что-то знакомое, что-то хлесткое и теплое, как свежая кровь. Во рту бузинная горечь. А под кожей — адский пожар.

В глазах и в гортани стынут

Наводнение и пустыня.

Рука поднимается, я не хочу, рука поднимется, я не хочу, Палочка вспыхивает. Режет, жжет, кромсает, вспарывает. А лица не кончаются. И под ногами что-то мягкое, под ногами что-то мягкое, там внизу — ковер из трупов, и кости хрустят под подошвами, а ботинки вязнут в податливой плоти.

Мертвые воды, мертвый песок

Рвут друг у друга кусок.

Я не хочу, хватит, я не хочу. А рука все хлещет и хлещет, как кнутом, по знакомым лицам, он помнит каждого, каждого из них.

И вдруг:

— Все закончится, — это голос такой мягкий. Он словно спасает от боли, от пылающий боли в груди, — иди ко мне — и все закончится.

И глаза такие ласковые, такие спокойные, такие голубые. Он поможет, он спасет. Только надо идти, надо добраться до него…

И палочка выскальзывает из рук, да и пусть, пусть. Только бы добраться до этих ласковых глаз. До этих спокойных глаз. Спокойных в своей решимости. Спокойных в своей справедливости. Спокойных… в своей жестокости? Нет. Только не он…

Выпотрошены поля.

Так умирает земля.

Пламя пожирает его, топит его в смерти, засыпает землей в чужих могилах, что он вырыл.

— Никакого прощения. Тебе нет прощения. Никогда, ты никогда не будешь прощен.

И палочка уже направлена на него. И огонь пылает еще жарче.

Только не он, только. Не он.

***

— Геллерт! — сдавленным голосом позвал друга Альбус. — Ты меня слышишь?

Гриндельвальд не ответил. Лицо его подергивалось, как у глубоко спящего человека, которому привиделся страшный сон. Пальцы, сжимавшие кубок, ослабли, еще миг — и зелье выплеснется из него.

Альбус протянул руку к хрустальному бокалу, выпрямил его.

— Геллерт, ты слышишь меня? — повторил он так громко, что вопрос его эхом разлетелся по пещере.

Задыхаясь, Геллерт каким-то чужим, слабеющим голосом проговорил:

— Стой! Не трогай меня!

Дамблдор трясущимися руками поднес кубок к его губам:

— Ты должен, Геллерт. Прости, — он хотел отвернуться, не мог смотреть, как тот покорно пьет терзающий его яд.

«А что, если яд окажется смертельным?» Но думать об этом было нельзя. Потому что на кону было так любимое Геллертом общее благо. «Что ж, — с горечью думал Дамблдор, — однажды я уже обрек друга на мучения ради спасения мира».

Что ему стоит сделать это снова?

Он наполнил кубок. Геллерта сотрясала жестокая дрожь. Он попытался оттолкнуть протянутую к нему руку и зло прохрипел:

— Нет!

— Пей, тебе станет легче, — голос Альбуса звучал так же хрипло, как и у Геллерта.

К ужасу Дамблдора, тот снова начал пить: с жадностью, с надеждой. Только для того, чтобы закричать надрывно всего мгновение спустя.

Гриндельвальд рухнул на колени, хрипя что-то неразборчивое.

Альбус наполнил кубок еще раз.

Геллерт потянулся руками к лицу, словно прячась от поднесенного к его рту хрусталя.

— Выпей, просто выпей это, пожалуйста! — и он пил, стуча зубами о края кубка.

Как он мог позволить Геллерту сделать это с собой? Никто не заслуживает такой пытки, никто.

Когда Альбус вернулся с очередным кубком, Гриндельвальд попытался отползти назад, загнанно качая головой. Сжав зубы, Альбус положил ему руку на затылок, не позволяя отстраниться:

— Ну же. Осталось совсем немного. Выпей — и все пройдет.

Допив, Геллерт обессилено растянулся на полу. Его сотрясала лихорадочная дрожь.

Альбус опустился рядом с ним с новой порцией зелья, и Геллерт вдруг распахнул глаза, проговорив мягко:

— Альбус? Альбус, помоги мне. Пожалуйста.

Лучше бы он, как до того, кричал.

— Конечно, Геллерт. Конечно, только выпей. Прошу тебя.

И он выпил, снова зажмурившись. Из-под опущенных век текли горячие слезы. Больше Геллерт не стонал, он выл, стараясь приподняться на обессиленных руках:

— Прошу тебя, прекрати, я понял, я ошибался… О, пожалуйста, только прекрати, и я никогда, никогда больше…

Стараясь не слушать его, не обращать внимание на слова, ранящие его в самое сердце, Альбус снова наполнил кубок. Дамблдор почувствовал, как тот задел дно.

— Осталось совсем немного, потерпи. Я обещаю. Ну же, — Геллерт сжимал зубы, и Альбусу пришлось силой открыть ему рот.

Он заставлял его пить, и с каждым глотком Гриндельвальд все с большим отчаянием повторял:

— Пожалуйста! Не делай этого. Альбус, прошу тебя! Пожалуйста. Прости меня! Перестань. Не ты. Только не ты!

Только не слушать его, не смотреть на дрожащее тело, не думать, что это от его, Альбуса, действий его друг сейчас страдает.

Пока Дамблдор в последний раз наполнял кубок, Геллерт взмолился за его спиной:

— Просто убей меня. Убей. Я хочу умереть. Я не могу больше так! Не хочу!..

И снова Альбус его не послушал, торопливо вливая остатки зелья в обескровленный рот:

— Выпей, Геллерт, выпей. Обещаю: это последний. Обещаю тебе, сейчас все пройдет.

Гриндельвальд приник к хрусталю, выпил все до капли и, застонав, замер.

***

Геллерт словно со стороны наблюдал, как Альбус поил его струящейся с конца Палочки водой, как помог ему встать, как подвел к лодке. Как обрушил на инферналов столп ослепляющего огня. Такого же, как тот, что пылал внутри у самого Геллерта. Он помнил и то, как судорожно вцепился в руку друга прежде, чем провалиться в блаженную пустоту.

Огонь пожрет, воды сгноят

Алтарь, позабывший обряд,

Завещанный нам испокон.

Так гибнут вода и огонь.

Комментарий к И наконец, тиски переоценки

Иллюстрация от Makks Moroshka

https://vk.com/wall-154412260_371

========== Ты пришел сюда встать на колени ==========

Душе я сказал — смирись! И жди без надежды,

Ибо ждала бы не то; жди без любви,

Ибо любила б не то; есть еще вчера —

Но вера, любовь и надежда — все в ожиданье.

Жди без раздумий, ибо ты не готова к раздумьям —

Тьма станет светом, незыблемость ритмом.

Бормотанье бегущих потоков и зимняя молния,

Дикий тмин и земляника,

Смех в саду, отзвук восторга

Не утрачены и насущны, указуют муки

Рожденья и смерти

Т.С. Элиот

«За исключением тех редких душ, которые рождены без греха, все должны пройти через темную пещеру, прежде чем достигнут храма. Вход в пещеру — отчаяние, а дно — могильные плиты над разрушенными надеждами. «Я» должно умереть там; должны быть умерщвлены страсти, жадность необузданных желаний, ибо только такой ценой душа может освободиться от власти судьбы». Бертран Рассел

Вокруг была тьма. Спокойствие и пустота окружали его, обещая долгожданный покой. Где-то вдалеке, в холодной дали, мерцало едва заметное настоящее. И оттуда тянуло безнадежным ужасом. Стены рухнули, все до единой. И теперь там, впереди, недвижимые стояли реки остывшей крови. Уйти от них навсегда. Уйти от себя и никогда не возвращаться.

Он открыл глаза. У кровати сидел Альбус, уставший, с посеревшим от тревоги лицом. Геллерт инстинктивно отшатнулся.

И Палочка уже направлена на него. И огонь пылает еще жарче.

Все это ложь и морок. Все, что делал в этих видениях Альбус, — ложь. И только деяния самого Гриндельвальда — правда. Он опустился обратно на подушки: смотреть на друга у него не было сил.

— Ты пришел в себя! Слава Мерлину…

— Где я? — спросил Геллерт без интереса.

— В Хогвартсе. Я надеялся, что здесь тебе смогут помочь.

Геллерт огляделся. Это была небольшая комната с узкими высокими окнами и мягкими гобеленами на стенах. Гардероб, стеллаж с книгами, жердочка для птицы — они были в спальне Альбуса. На мгновение Геллерту показалось, что он узнает его запах на простынях. Все это, впрочем, не имело значения. Пестрые узоры обивки на кресле, забытый на столике сиреневый шарф — все это сливалось в одну блеклую, совершенно постороннюю картину чужого счастья. Гриндельвальд прикрыл глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Альбус.

— Нормально.

— Ты голоден?

— Нет.

Что-то в тоне Геллерта заставило Альбуса оставить расспросы. Помедлив, он мягко сказал:

— Геллерт, я хотел бы…

— Нет, не смей извиняться. Ты сделал только то, что должен был сделать, — он звучал отстраненно и глухо. — Мы получили крестраж?

— Да, да. Он у нас. — Дамблдор привстал. — Мне так жаль, что тебе пришлось…

— Альбус. Я не хочу говорить об этом, — и снова этот голос из могилы.

— Уверен?

Где-то в груди рождался полный отчаяния крик. Ему не суждено было вырваться наружу, но Геллерт чувствовал его всем естеством. Он балансировал на острие ножа, железным усилием воли держал себя в руках. И сил у него не оставалось.

— Уверен.

— Мне оставить тебя одного?

— Нет, — слишком поспешно ответил Геллерт. Что-то внутри него шевельнулось; через омертвение пробрался червь страха, — останься.

Альбус тяжело опустился обратно в кресло.

Они сидели в напряженном молчании. Геллерт слушал, как Альбус тихо дышит. Когда выносить это стало невозможно, он спросил:

— И как долго ты планируешь здесь оставаться? — «Ты», не «мы». Если Дамблдор и заметил это, то никак не прокомментировал.

— Пока тебе не станет лучше, — он плохо скрывал волнение.

— Я сказал, что я нормально себя чувствую. Вот только мы все равно не знаем, куда нам отправиться.

Все казалось бессмысленным. Даже если они смогут остановить Волдеморта, что изменится? Мертвые все так же будут мертвы. Живые все так же будут жить. Да и если мир позволял таким, как Риддл, как он сам, рождаться, нужно ли такой мир спасать?

— Ничего, что-нибудь подвернется, — с каким-то раздражающим оживлением сказал Альбус.

Геллерт не стал спорить, ему, в целом, было все равно:

— Если хочешь, мы можем отправиться прямо сейчас, — он посмотрел на друга.

— Боюсь, что нет. — Альбус неловко улыбнулся. — Вчера мне пришло письмо от Ньютона: он достал клыки василиска и завтра будет здесь.

Скамандер. Геллерт и хотел бы разозлиться, но сил не было. Ничего не было. Холодный пепел на окровавленном пепелище.

Он так не хотел думать. Так давно прятался по углам от своей памяти, от своего прошлого. А теперь оно неумолимо приближалось к нему.

— Как ты можешь находиться рядом со мной? — задушенно спросил Гриндельвальд.

— О чем ты?..

— Как тебе удается выносить меня? Как ты, святой Альбус, можешь находиться рядом с армией трупов за моей спиной?

— Геллерт. Сейчас не время говорить об этом, — вкрадчиво ответил Дамблдор.

Но волна гнева уже захлестнула Геллерта.

— Как ты можешь держать эту Палочку в руках? Колдовать Ею в классной комнате, когда знаешь, как я ее использовал?

— Геллерт, пожалуйста, отдохни, и потом мы обсудим все, что ты захочешь. Ты едва дышишь! Я не готов сейчас это обсуждать.

— Говорить ты об этом не можешь, но организовать мне амнистию — пожалуйста?

— Я не вижу связи. И действительно верю, что вместе у нас гораздо больше шансов победить Волдеморта.

— Что, спасение этих людей перечеркнет убийство тех других?

— Нет, Геллерт. Это не так. — Дамблдор смотрел на него с жалостью.

— Ну и зачем тогда это все? — спросил он скорее сам себя, чем Альбуса.

— Не делай вид, что считаешь, что для помощи другим всегда нужен повод. Или ты хочешь сказать мне, что тебя интересовала только власть? Ты хотел справедливости когда-то, разве нет?

— Не знаю. Я не знаю. Кажется, когда-то хотел.

— Я помню, что хотел, — мягко настоял Альбус. — Я старался убедить себя, что это не так. Но даже все эти годы спустя, я, пожалуй, скорее верю твоим старым речам о лучшем мире, чем собственной лжи. И вчера я в этом убедился, — он улыбнулся.

— Альбус, не лезь мне в душу. Тебя туда не приглашали.

— Знаешь, ты ведь сам мне сказал, что нельзя носить свою вину в себе.

— Не в чем мне каяться! Не знаю, что ты там себе выдумал, но…

— Геллерт!.. — Дамблдор смотрел скорее ласково, чем укоризненно.

Злоба разгоралась в нем, как лихорадка. Ему нужно было выиграть этот спор любой ценой. Потому что иначе ему придется снова ступить на тот ковер из мертвых тел, посмотреть вниз и признаться себе по всем.

— Я ни о чем не жалею! — сказал Геллерт с надрывом. — Ни о чем. Мы боролись за право существовать. Если бы я не проиграл, меня бы считали героем. И все жертвы были бы оправданы. Но я проиграл, а значит всё было зря. Вот единственное, о чем я жалею. О проигрыше.

— Геллерт, кого ты пытаешься обмануть? Меня или себя? — сказал Альбус очень тихо.

— Я, в отличие от тебя, никогда себе не врал. И тебе, кстати, тоже.

— Уверен, что, победив, ты не был бы счастлив. Ты точно так же обнаружил себя посреди мертвого поля.

— Я был бы силен, достаточно силен, чтобы защитить других. В этом было бы мое счастье.

— Я не верю, что ты донес свою убежденность до конца войны.

— Да что ты-то об этом знать можешь?

— Я не верю, что ты не чувствовал, что не допускал мысли, что ты не прав. Что цель не оправдывает средства.

— Какая разница, что я чувствовал? Я знал, что я прав.

— И ты хочешь мне сказать, что ты хотел всей этой крови?

— Ты не слышишь меня. Это не важно, чего я хотел. Я делал это ради общего блага. Мои желания были не важны.

— Даже такой хороший оратор, как ты, не сможет убедить меня в этих словах. Не уходи от этой боли, Геллерт. Разреши себе ее — тебе станет легче.

Геллерт чувствовал, как ярость жжет его изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя его желанием покарать Альбуса за это спокойствие и эти ненужные слова.

— А ты давно хранил все эти вопросы, да? Так ты себя успокаивал все эти годы? Так? Убеждал себя, что я все понимаю и сам остановлюсь? Думаешь, я сейчас это подтвержу и отпущу грехи, которые ты сам себе выдумал? Не надейся. Ты просто был слаб, вот и все.

— Да, Геллерт. Я слаб, я из тех людей, у которых не хватает мужества убить, если они не могут согласиться с оппонентом, — кивнул Альбус.

Геллерт смотрел на него со злобой.

— Единственное, в чем ты прав, так это в том, что под конец войны многое изменилось. Когда ты видишь столько смерти, начинаешь понимать, что она ничего не стоит. Мертвые всегда мертвы, живые всегда живы. И когда я убедился, что проигрываю, останавливаться уже было поздно. — Геллерт ядовито усмехнулся. — И знаешь, я не жалею. «Вселенная — это я», как говорил один умный немец. Когда я умру, она закончится. И в своей вселенной я долгое время был правителем.

— «И видя, что настоящее нехорошо, он сделал его еще хуже, так, чтобы будущее могло стать лучше», — Альбус покачал головой.

— А ты, значит, все еще веришь в то, что будущее станет лучше? Альбус. Не для нас. И даже не для тех, кто будет жить потом. Не будет общего блага, никогда не будет. Не будет красоты и справедливости. А только бесконечная война, болезнь, нищета. И кто-то, кто в этой войне ненадолго выигрывает. И, в конце концов, смерть — не так уж она и плоха среди всех остальных вариантов. А нам остается только сжать зубы и молча стерпеть свое поражение. Оставь надежду, всяк сюда входящий.

— Значит, ты живешь в Аду? — Альбус смотрел на него со спокойной печалью в голубых глазах.

— Пожалуй. А все хорошее нам дано, чтобы было еще больнее, когда оно закончится.

— То есть ты видишь себя жертвой всего, что произошло? Геллерт, ты выше этого. Я же знаю тебя. Я знаю, почему ты не спишь, знаю, почему согласился помочь. Знаю, почему снова и снова начинаешь со мной эти споры. — Альбус говорил с неумолимым спокойствием.

— Давно ли? — Геллерт прищурился. — Ты, кажется, смотреть на меня не мог, делал вид, что мы не более чем вежливые боевые товарищи, да что уж там — неприятные друг другу коллеги. Ты меня не знаешь и никогда не знал, ты моя самая большая неудача, и если бы тогда я смог сделать то, что собирался, если бы ты пошел за мной — я бы победил. Но у меня не получилось. И знаешь, что я думаю? Что и ты об этом жалеешь.

— Ошибаешься. И я видел, что сделала с тобой твоя совесть, когда тебе пришлось посмотреть ей в лицо. И я понимаю, почему ты боишься сделать это снова.

Геллерт был так зол на него. На то, что тот не верил ему с самого начала, на то, как вел себя в первые дни. На то, что предал его тем летом. И на то, что он не убил Геллерта в самом начале войны. Он хотел встряхнуть Альбуса, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял все его существо.

— Я понимаю, откуда у тебя все эти мысли обо мне. Ты и твоя вера, что любовь — это главная в мире сила. Думаешь, что если кто-то способен любить, то он не может спокойно относиться к чужим страданиям? Что наверняка рано или поздно придет к вере в гуманистические идеи? — Геллерт посмотрел Альбусу прямо в глаза и улыбнулся. — Я не хотел говорить этого. Я, конечно, жесток, но всему есть свои пределы. Но в самом деле, Альбус. Нельзя всю жизнь обманываться. Нельзя всю жизнь быть слепцом. Мне было шестнадцать лет, у меня не было ничего. А ты мог провести меня на самый верх магического мира своими связями и блестящим умом, ты помог бы мне выиграть войну и найти дары. Альбус, мой дорогой Альбус, ради этого стоило бросить мир к твоим ногам. Ради этого стоит дать тебе все, что ты хочешь. — Дамблдор смотрел на него, не решаясь вздохнуть. Он был уверен, что Геллерт не посмеет, а тот выдавил из себя еще одну улыбку и сказал: — Ради этого стоило провести несколько ночей в твоей постели.

Альбус встал. Не сказав ни слова, он вышел из спальни. Гриндельвальду казалось, что тот хлопнет дверью, но он аккуратно прикрыл ее за собой. Геллерту было наплевать. Все не имело смысла. Он заснул.

Когда он проснулся, в спальне было темно. Его тошнило, чудовищно кружилась голова, но тело существовало отдельно от него. Он вспомнил, что когда-то давно чувствовал себя так постоянно. Когда десятилетие каменного заточения не отделяло его от содеянного, Гриндельвальд чувствовал себя так каждый день. Когда он просыпался, настоящее возвращалось к нему со всей тяжестью и зловонием. И он видел, как гниет то, что осталось от его души. И никакая темная магия уже не помогала ему вытравить этот ад прочь из его жил. Так он и жил с бездной внутри. И чем дольше Геллерт вглядывался в себя, тем страшнее был оскал смотревшего на него в ответ чудовища.

Он поднялся с постели. Ноги дрожали, но он мог идти. Без цели он прошел в кабинет Альбуса. Геллерт не знал толком, что он собирается ему сказать, но с каким-то отчаянием смертника распахнул дверь. Кабинет был пуст. На жердочке дремал феникс. Снова эти книги, какие-то изящные приборы, сладости на столе. Геллерт в очередной раз поразился, как сильно отличался мир, который Альбус создал вокруг себя, от мира Гриндельвальда. Кто-то когда-то сказал, что излечение мира наступит только тогда, когда интеллектуалы смогут найти себе работу, в которой смогут осуществить свои творческие замыслы. Что ж, может, Альбус был куда ближе к успешной революции, чем он сам.

Умиротворенное спокойствие этого места пробиралось под кожу, Геллерт хотел было вернуться обратно в спальню, но тут он заметил еще одну дверь. Запер ли её Альбус?

Геллерт толкнул дверь. К его удивлению та открылась. Перед ним была узенькая винтовая лестница, ведущая неизвестно куда. Ведущая прочь. И тут Гриндельвальд подумал, что, пожалуй, это будет лучшим вариантом. Просто идти куда-нибудь как можно дальше отсюда. От Альбуса, от себя. Пока клятва его не прикончит. Сдаться и больше не пытаться построить новый мир или нового себя.

Осталось только найти выход. Он шел медленно, слегка пошатываясь, но спешить ему теперь было некуда. Дрожащий свет факелов в темных коридорах, сонные портреты действовали на него умиротворяюще. Пожалуй, это мрачное шествие по замку Альбуса навстречу смертидействительно было не самым плохим способом уйти.

И тут где-то совсем рядом послышался звук шаркающих шагов и неясное бормотание. Черт, ну, конечно! Это же школа, тут в ночи патрулируют коридоры. Его и мальчишкой никогда не ловили, как глупо было бы попасться сейчас. Геллерт с трудом прибавил шаг, свернул за угол, затем еще раз и наконец открыл какую-то дверь, которую сначала не заметил. Что ж, он никуда не спешил и просто подождет немного в одном из классов.

Вот только он оказался не в классной комнате.

Это был какой-то странный склад странных предметов. Огромный, пыльный, заставленный под самый потолок. Целый город из брошенных вещей. Геллерт медленно шел по его узким улочкам, выхватывая взглядом из горы мусора настоящие редкости: артефакты, старинные украшения, книги в кожаных мрачных переплетах. Истории, тысячи историй были похоронены здесь. Словно говоря, что скоро и он сам станет такой же историей. Геллерт не заметил, как подошел к какому-то высокому предмету, скрытому под старой пыльной тканью. Не слишком понимая, что он делает, словно поддавшись какому-то порыву, Геллерт потянул ткань на себя. Под ней обнаружилось старое, почерневшее от времени зеркало. Он услышал тихие, осторожные шаги.

— Альбус? — Геллерт оглянулся. Дамблдор стоял за ним, убрав руки в карманы.

— Я видел, как ты выходишь из кабинета. Я решил, что стоит дать тебе немного пространства. Но не мог не приглядеть за тобой. В конце концов, ты чуть не попался нашему смотрителю. А он бы непременно повел тебя к директору за хождение по коридору в неурочное время, — Альбус грустно улыбнулся.

— Что это за место? — спросил Геллерт, снова поворачиваясь к зеркалу.

— Честно говоря, не представляю. Я никогда здесь раньше не был. Кажется, у Хогвартса есть секреты и от меня.

Голос Альбуса звучал так обманчиво мягко, так спокойно. Он стоял, опустив взгляд вниз, словно не решаясь посмотреть на Геллерта.

— И что это ты тоже не знаешь? — Дамблдор ответил еще одной грустной улыбкой.

— Знаю, даже слишком хорошо. Я не знал только, что оно здесь. Видишь ли, некоторое время назад я попросил спрятать это зеркало от меня. Наш общий знакомый, мистер Скамандер, преуспел в этом.

— Так что это?

Все еще не поднимая взгляда, Альбус рукой указал куда-то наверх: на украшающую зеркало резьбу. Они оба замолчали.

— Что ты видишь в нем? — неуверенно спросил Дамблдор, не слишком надеясь на ответ.

Геллерт почувствовал, как слабость взяла над ним верх. Он пошатнулся и медленно опустился на пол. Альбус не решался подойти к нему.

— Когда ты решил избавиться от зеркала? — спросил Гриндельвальд хрипло.

— В начале сорок пятого. Когда понял, что дуэли не избежать, — Альбус звучал как человек, которому нечего терять. И после этих слов он наконец поднял взгляд.

Они провели какое-то время в молчании, не отрывая глаз от зеркальной глади.

— Я думаю, Альбус, ты знаешь, что я там вижу.

— Как я могу знать, Геллерт? — он покачал головой. — Ты хотел уйти, да?

— Хотел.

Альбус говорил медленно, взвешивания каждое слово:

— Это против всего, во что я верю, но, пожалуй, я не буду тебя держать. Только не тебя. Если ты хочешь сделать это с собой — иди. Если тебе так будет лучше — иди. В конце концов, должно же какое-то из моих предательств стать для тебя, наконец, последним.

И в этом разрешении была настоящая глубина его чувства. В нем было милосердие. Альбус был слишком хорошо знаком с терзающей совестью, он знал, что костер, распаленный зельем в груди Геллерта, никогда не потухнет. И раз у него не хватало мужества терпеть. Что ж. Это его решение.

Но Геллерт, еще раз взглянув в глаза отражению, покачал головой.

Он стоял перед самым отчаянным желанием своего сердца. И смысла врать самому себе уже не было.

— Я не уйду. Я остаюсь и хочу помочь.

Может, это ничего не изменит, может, это бессмысленно.

Мертвых он не оживит. Он и себя оживить не сумеет. Но если уж умирать, то почему бы и не умереть за свое сердце. И провести хотя бы конец своей вечности по одну сторону со старым другом.

Эхом в памяти отдаются шаги,

В тупике, куда мы не свернули.

Т. С. Элиот

Комментарий к Ты пришел сюда встать на колени

Когда каждое философское эссе - твой OTP. Или статью Бертрана Рассела “Поклонение свободного человека” написал Дамблдор. И никто меня не разубедит.

========== Нелепо бесплодное скорбное время ==========

В незыблемой точке мировращенья. Ни плоть, ни

бесплотность.

Ни вперед, ни назад. В незыблемой точке есть ритм,

Но ни покой, ни движенье. Там и не равновесье,

Где сходятся прошлое с будущим. И не движенье —

ни вперед,

Ни назад, ни вверх, ни вниз. Только в этой

незыблемой точке

Ритм возможен, и в ней — только ритм.

Я говорю — там мы были, не знаю лишь

Где и когда — ни места, ни времени.

Т.С.Элиот

Стена между ними рухнула. Альбус и Геллерт стояли по разные стороны от груды обломков, вдыхали дрожащую в воздухе пыль и не знали, что делать дальше. Преодолеть эти несколько последних шагов друг к другу или бежать прочь, назад, в спасительную тьму за спиной?

— Ньютон будет здесь с минуты на минуту, — сказал Альбус, не отрываясь от кипы писем на столе.

— Да, я помню. Я буду в твоей спальне, — Геллерт подошел к одному из стеллажей, пробегая пальцами по обложкам. — Позови меня, когда он уйдет.

День выдался ясным. Солнце яркими квадратами расчерчивало пол в кабинете Альбуса, за окном чувствовалось приближение весны.

Эльфы только что унесли нетронутый завтрак, остывала забытая Геллертом чашка кофе.

Разговор не складывался с самого утра, и Геллерт был рад сбежать от этого напряженного молчания.

— Это не обязательно, ты же знаешь? Он осведомлен, что я обратился к тебе за помощью. Он знает, что ты здесь, — Дамблдор избегал его взгляда еще со вчерашнего вечера.

Геллерт давился душившей его злобой. От этого бесконечного хождения по кругу начинало мутить.

— А ты думаешь, Скамандер так уж захочет меня видеть? — ядовито спросил он.

— Я думаю, что Ньютон в целом не слишком часто хочет видеть людей, — улыбнулся Альбус, — но я сомневаюсь, что он захочет, чтобы ты от него прятался.

— И все же я думаю, мне лучше… — но прежде чем Геллерт успел договорить, дверь кабинета открылась и на пороге показался Скамандер: в дорожной мантии, с сединой в волосах и небольшим кожаным саквояжем.

Гриндельвальд выругался про себя: отступать было поздно.

Ньютон бросил на него короткий взгляд, повернулся к Альбусу и улыбнулся этой своей странной растерянной улыбкой.

— Здравствуйте, профессор! Простите, что я вот так, без сопровождения. Не хотел никого утруждать. А дорогу до Вашего кабинета я и сам знаю.

— Ньют, как я рад тебя видеть! — Альбус встал, чтобы пожать бывшему ученику руку. — Как ты добрался? Как поживает Порпентина?

— Спасибо, спасибо. Все прекрасно, — Ньют смотрел не на Дамблдора, а куда-то сквозь него: так и не научился долго выдерживать взгляд собеседника.

Он не слишком сильно изменился, только поубавилось, пожалуй, ребячливой неловкости. Ее заменило какое-то приятное спокойствие.

— У Тины все хорошо. Делает вид, что привыкла к спокойной жизни, но сама вечно ввязывается в какие-то приключения.

— Эта черта у вас общая, — весело заметил Альбус. — Надеюсь, она не слишком зла на меня за то, что я выдернул тебя из семейного гнезда?

— Она не знает, что я отлучился по Вашей просьбе. Иначе она была бы в ярости.

— Что ж, понимаю ее, — Альбус жестом предложил Ньюту присесть.

Геллерт хотел было незаметно выйти из кабинета, как Скамандер не позволил ему этого сделать. Игнорируя приглашение Дамблдора, он, как и раньше, немного сутулясь, подошел к Гриндельвальду.

Они молча смотрели друг на друга. Геллерт не решался пошевелиться. Казалось, что Ньют примеряется к нему, как к одному из своих особо опасных, непредсказуемых животных. Казалось, что он как на ладони видит все, что творилось сейчас внутри у Геллерта. Видит, понимает и сочувствует.

Как-то грустно улыбнувшись, Ньют протянул ему руку:

— Господин Гриндельвальд, рад встрече, — в его голосе не было фальши, не было затаенной злобы. Он как будто и правда был рад видеть своего старого противника именно здесь и сейчас. Как будто давно ждал возможности с ним поговорить.

Горло Геллерта сдавило от какой-то необъяснимой горечи.

— И я, мистер Скамандер, — он пожал протянутую руку, и ненадолго этот странный человек, которого он так долго и так люто ненавидел, снял с его плеч часть лежавшей на них свинцовой вины. Ненадолго Геллерт почувствовал себя прощенным.

— Присядете с нами? Нам есть, что обсудить, — Ньют отпустил ладонь Геллерта, тепло сжав ее напоследок.

Он подошел к столу, поставил перед Альбусом саквояж, покопался в явно царившем там бардаке и достал увесистый кожаный сверток:

— Удалось добыть всего два. Чрезвычайно редкая вещь — в Британии их совершенно не осталось. А все, что продают — подделки. Кажется, на данный момент где-то в этом замке обитает единственный оставшийся в мире василиск, — близость чудовища, очевидно, приводила Скамандера в восторг.

— Такое впечатление, что ты был бы не против его выпустить, — заметил Альбус с улыбкой. — Спасибо тебе, друг мой. Ты очень, очень нам помог.

— Не за что, профессор. Надеюсь, что Вы сможете его остановить, — добавил Скамандер серьезно.

— Сделаем все возможное… На самом деле, я хотел бы попросить тебя еще об одной услуге.

— Ох, Дамблдор, удивлен ли я, — покачал Ньют головой. — Что нужно сделать?

— Мы не можем уничтожить крестражи сейчас: есть вероятность, что Волдеморт почувствует это, и тогда получить оставшиеся станет куда сложнее. Но и держать их при себе мы не можем. Если что-то случится, кто-то должен будет закончить начатое за нас, — Дамблдор вздохнул. — Боюсь, Ньют, я вынужден — мы вынуждены — просить тебя забрать крестражи с собой.

— Альбус, договаривай до конца, — сказал с раздражением Гриндельвальд. — Забрать с собой эти крестражи, уничтожить их и, если что-то случится, найти остальные. А потом убить Волдеморта. Смиритесь, мистер Скамандер. Он вечно будет натравливать Вас на Темных Лордов.

Ньют устало кивнул.

— Как я и сказал: я всегда к Вашим услугам, профессор.

— Только не будьте идиотом, мистер Скамандер. Если вдруг такая ситуация действительно возникнет, натравите на него армию, а не геройствуйте в одиночестве, — строго прибавил Геллерт.

— Откуда эти мысли? Я никогда не геройствую в одиночестве! — возмутился Ньют.

— Ну, конечно. А то я не помню, — Геллерт откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

Скамандер едва заметно покраснел и поспешил сменить тему:

— Итак, сколько крестражей уже найдено?

— Пока что три, — Альбус указал Ньюту на заранее подготовленные ко встрече предметы. — Школьный дневник, который мне удалось найти еще в Албании, кольцо его деда и медальон Салазара Слизерина. — Ньют слушал его с жадным интересом. — Мы знаем, что еще одну часть своей души Волдеморт спрятал в чаше Пенелоппы Пуффендуй…

— Ну, и в диадеме Ровены Рейвенкло, верно? — перебил его Ньют.

Повисла долгая пауза, во время которой Альбус, не моргая, смотрел на Скамандера.

— Мерлин, Геллерт. Я старый дурак, ну, разумеется, это же совершенно очевидно. До меча он точно добраться не мог. А вот до диадемы…

— Профессор, мне кажется, или Вы упомянули Албанию? — перебил его Ньют.

— Да-да, Риддл провел там некоторое время после школы.

— И оставил там один из крестражей? Возможно ли, что он спрятал его там, потому что сделал новый?

— Возможно, конечно. Но с чего бы ему делать новый крестраж именно в Албании?

Ньют выглядел немного смущенным:

— Видите ли… Как Вы помните, у меня было не слишком много друзей в Хогвартсе. И иногда я проводил время с призраками, — он рассматривал свою правую руку, как будто на ней было написано что-то чрезвычайно интересное. — И Серая Дама, дочь Ровены, рассказала мне кое-что о себе. Понимаете, это не моя тайна, я не готов пересказывать ее Вам. Но она говорила мне о диадеме, о том, что та могла быть спрятана в Албании. А если она говорила мне, она могла рассказать и кому-то еще.

— Ньют, как тебе кажется, ты мог бы спросить ее об этом? Думаешь, она все еще тебе доверяет? — на лице Альбуса снова появилось это цепкое выражение интереса, так часто охватывающее его, когда намечалось продвижение в Поисках.

— Думаю, что да. Но лучше бы мне пойти одному. Она не очень общительна.

— Конечно, я понимаю. Ты сможешь найти дорогу до башни Рейвенкло?

Ньют кивнул. Альбус проводил его до двери и пожелал удачи. Затем вернулся за стол к Геллерту.

— Ты в порядке? — спросил он участливо.

— Конечно, что со мной будет. А Скамандер твой меня действительно удивил.

— Я говорил, что он удивительный человек.

— В твоем им восхищении я никогда и не сомневался. Как и в том, что посредственности на тебя такое впечатление не производят. Но я не ожидал, что он…

— Что он что? Будет вести себя с человеком по-человечески? — с усталой улыбкой уточнил Альбус.

— Что он способен увидеть во мне человека. Впрочем, он и в животных видит приятных собеседников, так что… — Геллерт невесело усмехнулся. — Не возражаешь, если мы сменим тему?

Скамандер вернулся достаточно быстро, избавив Альбуса и Геллерта от неловких попыток вести нормальную беседу.

— Да, она рассказала Волдеморту про Диадему. За ней он и ездил в Албанию.

— Вотан, если он спрятал ее где-то там, найти крестраж будет просто невозможно, — сказал Геллерт.

— Не думаю, что он стал бы оставлять там оба крестража, — покачал головой Дамблдор. — Дневник был его первым творением, и все это время со времен Хогвартса он держал его при себе, чтобы затем бросить неизвестно где… — он встал из-за стола и принялся мерить шагами кабинет, рассуждая. — Очевидно, что вместо дневника он должен был забрать с собой новый крестраж. Но неужели он все еще при нем?..

— Говоришь, дневник он носил с собой со времен школы?.. — Геллерт прищурился. — Напомни мне, в каком году он вернулся из Албании?

Ньют с интересом следил за их рассуждениями.

— В сорок девятом.

— А проситься на должность преподавателя он когда приходил?

— Вскоре после своего возвращения, — на лице Альбуса отразилось понимание.

— Если я правильно помню, ты никогда толком не понимал, зачем ему было нужно это место, верно? Если только он не за местом сюда приходил, — многозначительно посмотрел на друга Геллерт.

— Он спрятал крестраж в Хогвартсе, — Дамблдор устал потер глаза. — Что ж, найти его здесь будет проще, чем в Албании, я надеюсь. Если только он не в Тайной Комнате.

— Профессор, я думаю, я знаю, где Волдеморт мог оставить диадему, — вмешался Ньют.

— Мне кажется, мистер Скамандер, мы с Вами думаем об одном и том же месте. Более того, Альбус, я почти уверен, что видел ее там вчера.

— Там? — уточнил Ньют.

— Да, Ньют, — кивнул Дамблдор. — Я нашел зеркало. Вернее, его нашел Геллерт.

— Я был уверен, что Вы не знаете о Выручай комнате. Слишком уж прилежным студентом Вы были в школе.

— Да уж, в отличие от нас троих: Вас, меня и Волдеморта, — согласился Геллерт.

— Ну, в чем-то Волдеморт нас превзошел: он смог закончить школу, — улыбнулся ему Ньют.

— И то правда, — Геллерт не смог сдержать короткого смешка. — Альбус и не знал про Комнату, ее случайно нашел я, когда блуждал в ночи по вашим бесконечным коридорам.

— Обычно именно так ее и находят, — сказал Ньют.

— И почему-то никто не сообщает директору, — развел руками Дамблдор.

***

Над замком незаметно сгустился вечер. Кабинет наполнился красноватым светом и треском затопленного камина.

— Ну что же, — Ньют убрал последний крестраж, диадему, в свой саквояж и щелкнул замками. — Рад был помочь, профессор, господин Гриндельвальд… — приготовился он откланяться.

— Ну уж нет, Ньют. Ты не можешь уйти без хорошей истории о своих путешествиях! Я слишком давно их не слышал, — остановил его Альбус. — А у меня как раз где-то оставался твой любимый османский чай, — и, получив молчаливое согласие Скамандера, он направился к одному из шкафов. — Геллерт, ты как всегда будешь кофе?

Гриндельвальд удивленно посмотрел на Альбуса. Он и не думал, что его пригласят остаться для дружеской беседы.

— Нет, я выпью чаю, спасибо, — ответил он после небольшой паузы. А потом добавил: — Только прошу тебя: без молока.

Они пересели в кресла у камина. Альбус колдовал над чайником, Ньют рассказывал что-то о пятиногах и его попытке разобраться, наконец, что в легенде о Волосатых МакБунах правда, а что — нет, а Геллерт старался не думать о том, сколько таких спокойный мирных вечеров он упустил.

И сколько еще упустит.

***

Неделю не происходило абсолютно ничего. Они оставались в Хогвартсе, снова и снова перебирая архивные записи, газетные вырезки, перехваченные письма Пожирателей, которые Альбусу удавалось добыть в Министерстве, пытаясь найти хоть какое-то упоминание Чаши. Ничто в биографии Тома не указывало больше на значимые для него места. Ничто больше не наводило на мысль о шестом крестраже.

Геллерт снова и снова погружался в нудные бумаги, лишь бы не слышать своих мыслей. Здесь, запертые в двух тесных комнатах, они стали еще ближе, чем в той гостинице. И еще невыразимо дальше.

Геллерт опять стал «Геллертом». Этого мальчишку Скамандера Альбус называл своим другом, а Гриндельвальда — нет. Хотя какие они к Вотану друзья? Никогда ими не были. Всю жизни или враги, или… Или что? Геллерт уже не решался об этом и думать.

Кажется, на дуэли Геллерт, усмехаясь злобно, сказал ему:

«Ну, здравствуй, любовь моя».

А Альбус не изменился в лице. Тогда Геллерт решил: забыл. Теперь он знал: стерпел.

А сейчас стерпел бы? Неужели Альбус поверил в его глупую, жестокую ложь, брошенную в запале? Или дело совсем в другом, в том, на что Геллерт и надеяться не смел? В том, что Альбус просто испугался? Ведь теперь они оба знают, что им показывает зеркало. Ведь теперь уже поздно идти назад.

Все это напоминало те долгие одинокие ночи во время войны, когда сердце по Альбусу начинало болеть как старая, давно зажившая рана: внезапно и отчаянно. Тогда Дамблдор был недосягаемо далеко, и это казалось самой страшной из возможных пыток. Теперь же он был неумолимо близко. И от этого было еще мучительнее.

Геллерт смотрел на его строгое, прекрасное, измученное добром лицо и спрашивал себя:

«Неужели я не заслужил немного счастья?»

Ответ он и так знал.

Нет. Не заслужил.

***

— Геллерт, я хочу направить запрос в министерство. Нам нужно получить ордеры на арест подозреваемых в пособничестве Волдеморту. Я ненавижу подобные методы, но, похоже, у нас нет другого выхода. Нам надо их допросить, — Альбус поморщился.

Был очередной тихий пустой вечер. В камине трещал огонь. Фоукс дремал рядом с креслом Альбуса. Ничто не предвещало этого разговора.

— Ты хочешь выпытать признание из его сторонников? — Геллерт отложил газету и посмотрел на Альбуса, как на сумасшедшего. — Ты?

— Я попрошу Тесея Скамандера лично этим заняться. Я доверяю разумности его методов.

Геллерт скривился:

— Альбус, у всех у них методы одни и те же. И если сторонники у Волдеморта преданные, то ни о какой разумности говорить не придется. Да ты и сам это знаешь.

Конечно, он знал. Поэтому и сидел бледнее смерти, уставившись в пустоту перед собой.

— Можно попробовать переманить кого-то… Я начал работать над этим уже несколько лет назад. Но пока что никаких результатов мои усилия не принесли. И вряд ли принесут в ближайшее время, — он покачал головой. — Геллерт, нет другого выхода.

— Ты сейчас меня убеждаешь или себя? Я готов хоть завтра лично приступить к допросу, но ты-то с этим как жить будешь?

Альбус как будто его не слышал:

— И как назло они все — очень сильные волшебники, прекрасные окклюменты. Другим Риддл не доверяет, — продолжал сокрушаться он.

— Как же часто тебе приходится торговаться со своей совестью, — вздохнул Геллерт. — Покажи, что там у тебя за список.

Альбус молча протянул ему пергамент.

Геллерт пробежался взглядом по фамилиям: «Блэк, Нотт, Малфой, Мальсьбер, Лестрейндж, Розье…»

— Розье? — уточнил он упавшим голосом.

— Да, Кловис Розье. Племянник Винды. Боюсь, он пошел по стопам известной тетки, — Альбус забрал у него список. — Мне жаль, Геллерт

— Да, мне тоже. — Глупый мальчишка, Винда бы этого не хотела… Хотя откуда ему знать? Может, она была бы в восторге от идей Волдеморта не меньше, чем от его собственных.

Вот только верность Винды не вызвала у него сомнений: она была упрямой константой всю его жизнь. И ведь он действительно все приготовил для ее побега. А она всегда слушала его приказы…

— Альбус, подожди пока со своим Тесеем, — сказал он медленно. — Я отправлю одно письмо. Мы дождемся ответа на него, а потом решим, что делать дальше. Но мне нужно, чтобы ты пообещал, что не станешь задавать никаких вопросов.

Альбус смотрел на него с недоверием, настороженно, но все же кивнул.

— Хорошо, это не должно занять много времени. И мне придется одолжить твою сову. Хочется верить, что ее не решатся перехватывать.

Геллерт провел остаток вечера за составлением зашифрованного послания. Затем объяснил Альбусу, какие заклинания нужно наложить на конверт, и сообщил сове адрес, который пообещал себе никогда больше не произносить.

Он надеялся, что она жива, он надеялся, что ей хватит ума не отвечать.

Он очень хотел ее увидеть.

Комментарий к Нелепо бесплодное скорбное время

Господа, кажется, нам осталось не больше четырех глав, the end is near.

Буду очень признателен Вашим комментариям. И очень любопытно, чем, как Вам кажется, все закончится.

Если тут кто-то такой же любитель все пересчитать и перепроверить, и ему интересно, как при уменьшенном возрасте главных героев, Ньют может быть учеником Альбуса, вот мини таймлайн:

1911 – родился Альбус

1913 – родился Геллерт

1920 – родился Ньют

1929 – встретились Альбус и Геллерт

1935 – Геллерт начинает открыто действовать

1936 – Альбус становится преподавателем в Хогвартсе

1940 – события FBAWTFT

1945 – дуэль

А еще у меня написался относительный приквел ко “Всякому”. Кому интересно, он тут:

https://ficbook.net/readfic/7965121

========== Полувзгляд вполоборота в звериное прошлое ==========

Размышляя об этом месте,

О людях, отнюдь не достойных,

Отнюдь не родных и не добрых,

Но все же высоких духом

И движимых общим духом,

Объединенных и разобщенных борьбой,

О короле в потемках,

О троице на эшафоте,

И о тех, кто умер забытым,

И здесь и где бы то ни было,

И об умершем в слепоте —

Говорю: что мы мертвых возносим

Превыше умирающих ныне?!

Не звонить в колокольное прошлое —

Не затем!

Т.С. Элиот

Ответ пришел через три дня. Геллерт смотрел на короткое послание, написанное знакомым строгим почерком, впервые за долгое время испытывая искреннюю радость и облегчение.

Винда согласилась на встречу. Тон ее письма был сдержанным, деловым, но дрогнувшая в нескольких местах рука выдавала волнение.

— Итак? — спросил Альбус, нервно постукивая пальцами по столу.

Геллерт протянул ему пергамент:

— Нас, вернее, меня, но при нынешнем положении дел это одно и то же, приглашают сегодня вечером на встречу. И, если ты пообещаешь, что не станешь ничего предпринимать или, еще хуже, впутывать в это дело авроров, я намерен это приглашение принять.

Альбус пробежался по строчкам взглядом, вздохнул, потирая пальцами переносицу.

— Значит, мадам Розье жива?

— Я отказываюсь отвечать на эти вопросы без своего адвоката, — усмехнулся Геллерт, — так что? Ты согласен?

Альбус помедлил и кивнул:

— Хорошо. Я обещаю тебе, что не предприму ничего, что могло бы навредить ей.

— Прекрасно. В конверт вложен портключ, он активируется к пяти вечера. Кажется, нас приглашают на чай.

Геллерт и представить себе не мог, насколько точным окажется его предположение. Он рассчитывал, что портключ перенесет их куда-нибудь в глубокую глушь, никак не связанную с нынешним местом пребывания Винды, рассчитывал, что она будет осторожной, недоверчивой, но портключ перенес их прямо в ее отделанную голубым шелком гостиную.

Винда сидела в глубоком кресле, напряженная, собранная. Она все еще была красива, несмотря на явное прикосновение возраста. Когда она увидела Геллерта, в ее глазах вспыхнул жадный радостный огонь. Она порывисто встала, бросилась было ему навстречу, но, увидев Альбуса, замерла. Выражение ее лица оставалось непроницаемым. Затем она повела головой, словно отгоняя непрошенные мысли, и решительно подошла к Гриндельвальду, беря его руки в свои.

— Я не знаю, зачем он здесь, но ты никогда бы меня не предал, — она смотрела в глаза Геллерта со спокойной преданностью. — Я всегда знала, что ещё увижу тебя.

Альбус деликатно отвернулся, но Геллерту впервые было плевать, наблюдает за ним Дамблдор или нет. Винда была жива, она была ему рада. Хоть для кого-то в этом мире он не был чужим.

— Я почти поверил в то, что ты меня ослушалась. В то, что решила идти до самого конца,— он сжал ее узкие ладони, едва удерживаясь от желания заключить Розье в объятия.

— Я хотела. Но не решилась нарушить данное тебе слово, — Винда прищурилась, недовольная его недоверием, и спросила: — Как ты смог выбраться? И почему здесь он?

Это “он” Винда произносила с ядовитым презрением, как если бы это слово горчило, и она спешила скорее его выплюнуть.

— Прежде, чем я отвечу, прежде, чем мы поговорим, покажи мне свою левую руку, — сказал Геллерт.

Она не возмутилась, спокойно подняла рукав, демонстрируя чистое предплечье.

— Я всегда была верна только тебе, — оправив рукав, Винда потянула за тонкую цепочку на шее, доставая из-под платья кулон в виде знака Даров Смерти, — только тебе.

Геллерт мягко коснулся ее плеча, позволяя себе улыбнуться:

— Я не мог не спросить, дорогая.

— Я знаю, — она улыбнулась ему в ответ. Винда указала на кресла,— проходите, присаживайтесь, — сказала она, все еще не поднимая взгляда на Дамблдора.

— Прости, что я вынужден перейти сразу к делу, — Геллерт сел напротив нее, Альбус, очевидно чувствуя себя крайне неловко, — в стороне. — Я пришел, чтобы просить тебя о помощи. Мы пытаемся остановить Волдеморта, о котором ты, несомненно, слышала.

— Значит, вот они, условия твоего освобождения, — она скрестила руки на груди.

— Временного, — уточнил Геллерт.

— Временного?

— Боюсь что так, — чувствуя ее недовольство, Гриндельвальд поспешил увести тему в другое русло, — говоря о заключении… Как ты можешь быть такой неосторожной? Отправлять портключ в свой дом неизвестно кому!

— Я знала, что это ты написал письмо, у меня не было в этом никаких сомнений. К тому же, чего мне бояться? Про меня все забыли.

Она каким-то нервным движением поправила юбку, и только сейчас Геллерт заметил скрытую в ее жестах порывистость, заметил, как давят на нее эти украшенные китайским шелком стены гостиной, как похожа она на запертого в удобную клетку хищника. Комфорт душил ее. Комфорт и, возможно, одиночество.

— Ты живешь одна? — спросил он.

— Да. Я пыталась жить у кузена, думала, будет легче, привычнее в шумном доме. Но быстро сбежала оттуда: они все фанатично преданы Волдеморту, — она понизила голос, — и ты не представляешь, что это такое. Они верны не идее — да там и идеи-то нет. Они верны, точнее — рабски преданы, безумцу, они запуганы и опьянены властью, что он им дает. Это отвратительно.

— Значит, проблема не в его методах?

— С методами, как ты выражаешься, проблем у меня никогда не было. Вот только у него они подменяют цель. А я не люблю бессмысленную жестокость.

Геллерт бросил быстрый взгляд на Дамблдора. Тот отстраненно рассматривал узор на обоях, не проявляя никакого интереса к разговору.

— Геллерт, ты ведь не о политике пришел поговорить. И не моих делах. Иначе, ты пришел бы один.

— К сожалению, это так.Ты говоришь, что не стала жить с семьей брата. Вы совсем не общаетесь?

— Я встречаюсь иногда с племянником, с Кловисом. Пытаюсь вразумить его. Выходит скверно, хоть он сам ищет встреч со мной. Наслушался, видимо, историй о героической тетке, — она закатила глаза.

— Значит, он тебе доверяет?

— Да. Думает, что сможет переманить меня в их ряды. И он явно ищет моего одобрения, хвастается.

— Хвастается? Он рассказывает тебе о Волдеморте? — ухватился за ее слова Геллерт.

— Мальчик старается говорить одними намеками, но то, что мне надо, я все равно узнаю.

— Другими словами, ты знаешь все.

— По большей части, да, — не без самодовольства признала Винда.

— Мне жаль, что приходится тебя втягивать в это, но…

— Геллерт, если бы я хотела спокойной жизни, то все ещё была бы замужем, — отрезала она.

Гриндельвальд вспомнил юную Винду: испуганную, полную решимости, и лежащий у ее ног труп господина Розье.

— Возможно, мой вопрос покажется тебе странным, но, скажи мне, Кловис не упоминал что-нибудь о чаше?

— Чаше? — переспросила Винда.

— Да. Чаше Пенелоппы Пуффендуй, если быть точным.

— Нет, Геллерт. Мне жаль. Но нет.

— Может, он что-то говорил о других ценных предметах? О чем-то, что надо было перевести или спрятать?

Винда задумалась.

— Однажды Кловис пришёл ко мне в отвратительном настроении. Он всегда достаточно экзальтированно себя ведет, но в тот день был совершенно не в себе. Он злился, что Тёмный Лорд выбрал не его для какого-то важного задания. И все повторял, что поместье Розье гораздо надежнее, правда, не уточнял, надежнее чего. Он быстро замолчал, понял, видимо, что сказал лишнего, но, судя по всему, Волдеморту надо было спрятать что-то в доме одного из Пожирателей. И выбрали другую семью.

Геллерт бросил быстрый взгляд на Альбуса.

— Винда, ты можешь узнать у своего племянника, кого именно Волдеморт выбрал?

— Я сделаю все возможное, — Винда кивнула и спросила, — что именно вы ищите, Геллерт?

— Боюсь, этого сказать мы не можем, — опередил его Альбус, — простите, мадам Розье. И спасибо Вам за помощь, — он встал, вежливо улыбнувшись, — если Вы не против, я бы с удовольствием прогулялся по Вашему саду.

Винда на улыбку не ответила;

— Я помогаю не вам, Дамблдор, и не вам меня благодарить, — холодно сказала она, — выход, я надеюсь, найдете сами.

Геллерт был благодарен Альбусу за доверие и деликатность, но, оставшись наедине с Виндой, почувствовал, что не знает, с чего начать разговор.

— Прости мне мою честность, Геллерт. Но ты выглядишь чудовищно, — заметила Винда с легким смешком.

— Тюрьма вообще редко красит человека.

Винда опустила взгляд и тихо, словно боясь услышать ответ, спросила:

— Геллерт, ты простил меня?

— За что?

— За то, что я не помогла тебе, за то, что не собрала восстание, за то, что проиграла твою войну, — ее голос дрожал.

— Винда, я запретил тебе даже пытаться мне помочь.

— Я должна была ослушаться!

— Ты не смогла бы ничего сделать. И только зря рисковала бы собой. А так ты на свободе, в безопасности — и за это я тебе искренне благодарен. За то, что ты спаслась.

— Свобода понятие очень относительное, — Винда покачала головой, — настоящей свободы мы так и не добились.

— А ты значит все еще веришь в то, что мы боролись за свободу? — насмешливо спросил Геллерт.

Винда, к его удивлению, всерьез задумалась над ответом.

— Из-за этого Волдеморта я стала много думать о нашей войне. О том, почему я присоединилась к тебе тогда, — медленно начала она, — и мне кажется, что я пришла к тебе за властью, а осталась из-за свободы. А вот ты… Ты пришел в эту войну за свободой, но сражался ты за власть. Потому что ты понимал, что только так сможешь эту свободу обеспечить.

Геллерт горько усмехнулся:

— Значит, я и тебя смог в этом убедить. Впрочем, ты и всегда думала обо мне гораздо лучше, чем стоило бы.

— О нет, ты меня ни в чем не убеждал. Просто я знаю тебя. И знаю давно. Я помню тебя восторженным мальчиком, который думал, что огня его идей хватит, чтобы изменить мир. Помню и уставшим от собственной жестокости правителем, который понимал, что изменить мир может только огонь карающий. Но ты всегда делал лишь то, что считал необходимым для достижения своей цели. Нашей цели. И никогда не действовал в угоду собственным интересам.

— Ты действительно в это веришь, Винда? — он устало опустил голову на руки, помолчал немного, потом сказал, — Это я должен просить у тебя прощения.

— О нет, нет, Геллерт, — резко остановила его Винда, — молчи. Ты ни в чем передо мной не повинен. И от меня ты должен требовать только благодарности.

— Неужели ты никогда не задумывалась, никогда не сомневалась, в том что…

— Я ни в чем ни тебя, ни себя не виню. Я ни о чем не жалею, — жестко сказала она, — нам всем приходилось чем-то жертвовать. А жертвовать другими бывает гораздо тяжелее, чем самим собой: другие уходят, а ты остаешься жить дальше, с мыслями о них.

Она замолчала, слепо глядя перед собой, вздохнула:

— Я не знаю, кто сделал это с тобой — он или тюрьма, но знаю, что раньше никому не удавалось тебя сломить. И именно таким я и хочу тебя запомнить. А теперь, оставим эту тему.

Но в ее пустых глазах, в нервно переплетенных пальцах Геллерт увидел все: стыд, сожаление, страх. А может он только хотел это в них увидеть? И что хуже? Знать, что она, как и он сам, страдает, или же, что она свободна от мучений, что она так и не смогла раскаяться?

— Разумеется, дорогая моя. Я и сам не знаю, что говорю.

— Геллерт, если я как-то могу помочь сейчас, просто дай мне знак, как… — спросила она вдруг гораздо тише.

— Нет, ты ничего не можешь сделать, — отрезал он.

— Но…

— Я сказал: нет.

Винда вспыхнула, как от пощечины. Но признала свое поражение.

— Он, должно быть, уже заждался тебя. Пойдем, я провожу тебя к выходу, — она встала, разгладила несуществующие складки на платье, взяла Гриндельвальда под локоть.

До дверей они шли в прохладном молчании.

— Я счастлив был увидеть тебя, Винда, — искренне сказал на прощание Геллерт.

— Я тоже, — ее взгляд снова смягчился, — я напишу сразу, как получу хоть какую-то информацию. А ты, прошу тебя, будь сильнее и не дай ему тебя сломать.

***

Гриндельвальд бесшумно подкрался к стоящему к нему спиной волшебнику. Один резкий бросок — и он прижал мужчину к себе, придушивая его локтем. Тот пытался выхватить палочку, вырваться из захвата, позвать на помощь, но Геллерт не ослабил хватки. Меньше, чем через минуту мужчина затих, безвольно повиснув в его руках.

В письме от Винды было всего одно слово: “Лестрейндж”. Геллерт не знал, как именно она смогла разговорить племянника, но не сомневался в Розье ни минуты. И хотя Альбус его уверенности не разделял, в ту же ночь они отправились в поместье Лестрейнджей.

Дом был надежно укрыт куполом из защитных заклинаний, а ворота охраняли двое серьезных недовольных волшебников. Альбус успел оглушить одного из них и повернулся ко второму, но увидел, что тот без сознания лежит у ног Геллерта.

— Как ты?..

— Я не только магией умею пользоваться, Альбус. Я, знаешь ли, часто оказывался в… сложных ситуациях так или иначе лишенный возможности колдовать. Пришлось учиться альтернативным способам борьбы, — он брезгливо подтолкнул волшебника сапогом, — тебе стоит заняться охранными чарами, пока Лестрейнджи ничего не заметили.

Альбус нахмурился:

— А они основательно подошли к защите.

Он вглядывался вперед, как будто старался рассмотреть наложенные на поместье чары.

Геллерт не отвлекал его, молча следил за напряженными движениями рук. Альбусу не удалось полностью снять заклинания, он смог лишь пробить в них небольшую брешь, чтобы они смогли войти. Незамеченные, они прошли по темному саду и зашли в особняк.

Альбус прикрыл глаза, вслушиваясь в царившую в нем магию:

— Судя по всему, нам вниз, в подвалы. Там все буквально вибрирует от количества заклинаний.

— Как неожиданно! Хоть кто-нибудь бы догадался выбрать для тайника менее очевидное место, — Геллерт и сам хотел бы прикоснуться к магии, пусть и чужой, почувствовать её. После встречи с Виндой мысли о былой силе, о власти, о свободе, к которой они так близко подошли, вернулись и уже не оставляли его.

Геллерт молча пошел вслед за Дамблдором.

Лестница вела к длинному, темному коридору. Они медленно двинулись вперед, напряженно вслушиваясь в окружающую их тишину. Из-за сырого, спертого воздуха у Геллерта слегка кружилась голова.

— Как-то все слишком просто, — недоверчиво протянул Альбус.

— Согласен, — Гриндельвальд кивнул, — но, будем надеяться, что мы успеем выбраться до того момента, как возникнут сложности.

Они подошли к массивной двери. Геллерт на удачу потянул за ручку, та, разумеется, не поддалась. Альбус снова погрузился в созерцание чужой магии, и Гриндельвальд раздраженно заметил:

— Знаешь, если бы я мог тебе помочь, а не просто путался под ногами, мы справились бы быстрее.

— Ты сейчас хочешь это обсудить? — Альбус заметно нервничал, видимо, ограбление со взломом не входило в список привычных и приятных ему занятий.

— Почему бы и нет? Мне все равно больше нечем заняться.

Внезапно, Геллерт пошатнулся и облокотился о стену. Головокружение усиливалось, на него накатила жаркая волна тошноты.

“Пусть это будет всего лишь последствие зелья” — подумал Гриндельвальд.

Но навязчивый шум, поднимавшийся где-то на задворках его сознания, лишал его этой надежды. Там уже открывалась сосущая белая пропасть.

Геллерт сжал кулак, вытягивая себя обратно на поверхность. Не сейчас, Вотан тебя дери, не сейчас!..

— Геллерт? Геллерт! Ты меня слышишь? — Альбус, видимо, звал его не в первый раз.

— Да, да, я слушаю. Что ты сказал?

— Я сказал, что открыть эту дверь легко, но снять оповещающие чары я не смогу.

— Ну, придет сюда парочка Пожирателей, что, ты с ними не справишься? — стараясь отвлечься от головокружения, выдавил Геллерт.

— Все это мне не нравится, — колебался Дамблдор.

— Твоя брешь все еще открыта? Мы сможем аппарировать отсюда? — меньше всего на свете он хотел сейчас спорить с Альбусом. Им нужно было убраться отсюда как можно быстрее, пока он еще мог держать себя в руках.

— Да, но…

— Альбус, не все в это мире можнопросчитать наперед, — торопил его Геллерт, — открывай эту проклятую дверь. А там разберемся.

— Но что если там нет чаши?

— А что если есть? Как будто у нас есть другие варианты. Открывай ее, — он чувствовал, как покрывается холодным потом спина, как начинают подрагивать пальцы.

Только его провидческого припадка им тут и не хватает!..

— Ты всегда слишком импульсивен, — Альбус беспокойно огляделся, словно в поисках другого решения.

— Я весьма рассудителен, если есть время и повод рассуждать. Сейчас у нас их нет!

Дамблдор помедлил еще мгновение, вздохнул и согласился:

— Ты прав. Хотя мне это очень не нравится.

Он взмахнул палочкой, и дверь открылась. Чаша действительно оказалась в комнате. Вернее, она была заставлена десятками абсолютно одинаковых чаш.

Тошнота усиливалась, перед глазами расплывалась туманная белизна.

Альбус растерянно огляделся:

— Мерлин, ну и какая из них настоящая?..

Геллерт медленно прошел в комнату на ватных, негнущихся ногах. Голос Альбуса доносился откуда-то издалека, сопротивляться засасывающей его вниз бездне становилось все сложнее.

— Не сомневался, что это будешь именно ты, Дамблдор,— послышался позади них леденяще спокойный голос.

Альбус обернулся, Геллерт заставил себя поднять взгляд, титаническим усилием еще раз выдергивая себя обратно в реальность.

В дверях стоял мужчина, отдаленно напоминающий юношу из воспоминаний Марволо. Его мертвецки серая кожа, покрасневшие, почти змеиные глаза, обострившиеся черты лица не оставляли никаких сомнений в том, какую именно магию предпочитает этот волшебник. Геллерту все эти симптомы были хорошо знакомы. Он всегда боялся, что тоже самое случится и с ним.

— Профессор Дамблдор, Том, — мягко поправил его Альбус, крепче сжимая Бузинную палочку, — значит, чары накладывал ты? Не слишком впечатляющая работа.

“Сейчас он нападет и убьет нас обоих” — отстраненно подумал Гриндельвальд.

Но Волдеморт продолжал говорить:

— Как ты узнал? Как ты узнал? — потребовал он ответа. Геллерт понял, что тот нервничает, нет, не просто нервничает. Риддл был в ужасе.

— Это было совсем не так сложно, как ты думаешь, — Альбус же казался совершенно невозмутимым, — к несчастью, мы все склонны переоценивать свои способности, мой мальчик.

Дамблдор злил его. Намеренно. И тянул время. Геллерт, игнорируя разыгравшуюся мигрень, еще раз окинул комнату взглядом. Какая из них? Какая?

“Ну же, — проклинал он свой дар, — решил дать о себе знать, так пусть от тебя будет хоть какая-то польза!”.

— Это ты переоцениваешь себя, — прошипел Волдеморт, — кто это? Кого ты привел с собой на смерть?

Геллерт, через силу улыбнулся, всматриваясь сквозь затягивающий зрение туман в змееподобное лицо:

— Я Геллерт Гриндельвальд, твой, в некотором роде коллега, — выдавил он. — Тебе стоило больше внимания уделять истории магии, Риддл. Может, научился бы чему-то.

— Научился? Чему? Проигрышу? — с губ Волдеморта сорвалось что-то похожее на смех. — Я знаю, кто ты! Ты жалкий неудачник.

— Проигрывать тоже надо уметь, — Геллерт бросил короткий взгляд на Альбуса, надеясь, что тот заметит. Что будет готов.

Риддл снова начал что-то говорить, Геллерт видел, как шевелятся его губы, но не слышал ни слова. Перед ним параллельно развивались две цепочки событий: настоящих и грядущих, происходящих на несколько мгновений позже. Он видел, как Волдеморт поднимает палочку, как срывается с нее заклинание… Стараясь смотреть сквозь провидение, он бросил еще один короткий взгляд на чаши, пробиваясь мысленно все дальше в будущее, силясь рассмотреть, к какой из них Волдеморт бросился бы, убив их.

Геллерт ощутил привычную ненавистную дрожь во всем теле.События, вероятности обступали его со всех сторон. Не понимая даже, видит он это или делает на самом деле, Геллерт, едва почувствовав холод металла в своей руке, бросился на Альбуса, отталкивая его в сторону. Прохрипев «Аппарируй!», он вцепился в его рукав.

И в самую последнюю секунду, уже погружаясь в темноту, Гриндельвальд поднял взгляд на Волдеморта и с ужасом увидел, как Палочка выскальзывает из уже исчезающих пальцев Альбуса и летит в руку своего нового хозяина.

Комментарий к Полувзгляд вполоборота в звериное прошлое

Очень надеюсь, что грядущие главы дадутся мне быстрее и легче, и за пару недель мы доберёмся до финала.

Спасибо всем за терпение и поддержку!

И ещё один прекрасный арт от Makks Moroshka подоспел, на этот раз к главе “И наконец, тиски переоценки”.

https://vk.com/wall-154412260_371

========== Но в поле звездного узора они давно примирены ==========

Им несть конца — зовется прозябаньем

Цепочка затянувшихся годов,

Где чувства постепенно отмирают,

А идеалы тихо терпят крах —

Так долго им служили бессловесно,

Что самая пора бы им отцвесть.

Гордыня не способна к притязаньям,

И силы покидают стариков,

А вера лишь неверье обретает;

Дырявый челн качается в волнах —

Осталось ждать, как в тишине небесной

Им колокол подаст о смерти Весть.

Т. С. Элиот

Он видел гнев Волдеморта. Видел его страх, ледяной страх смерти. Изумрудная вспышка, скользящая следом змея, ее сочащееся ядом тело, скрывающее теперь обрывок этой омерзительной души.

Геллерт вынырнул в настоящее. Сел, жадно глотая пыльный воздух. Закашлялся, пытаясь отдышаться. И хотел было что-то сказать, но комната снова растворилась в ослепительном свете. Затылок отозвался глухой болью. Безжалостная сила потащила его за собой.

Годы войны, отравляющий воздух страх, тёмные тени, пожирающие смерть, пирующие на смерти… Младенец. “И последний враг истребится”.

Смерть.

Альбус, постаревший, несчастный. Альбус, готовящий жертву. Альбус, падающий в пропасть.

Будущее проносилось все быстрее и быстрее, пока не превратилось в вибрирующие полосы света под его веками. С ещё одной белой вспышкой они погасли.

Геллерт открыл глаза. Его голова лежала у Альбуса на коленях: тем летом, когда у Геллерта бывали видения, он всегда приходил в себя именно так: рядом с Альбусом, от прикосновений его заботливых рук. Мигрень отступала. Ныл ушибленный затылок. Отчаянно болела шея — последствие судорог. Геллерт не спешил садиться, приходил в себя и ещё раз воспроизводил в памяти увиденное.

— Змея, Альбус, — сказал он, с трудом ворочая языком.

— Подожди, тебе надо прийти в себя. Потом ты мне все расскажешь, — в спокойном тоне Дамблдора было что-то раздражающе заботливое. Как будто он успокаивал расшалившегося ученика.

— Я в себе, — возмутился Геллерт, стараясь справиться с севшим голосом. Он что, кричал?.. — Змея, у Волдеморта есть какая-то змея. Он поместил в неё последний крестраж.

Дамблдор сжал его плечо.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Это ближайшие события, они произойдут совсем скоро. Такие предсказания не врут.

— Нагини, — Альбус прикрыл глаза и сказал тихо, — бедная девочка…

— Ты знаешь его змею?.. И кто из нас ещё бредит, — он попытался встать, но, почувствовав, что силы к нему ещё не вернулись, позволил себе остаться на коленях у Альбуса.

— Ты тоже её знаешь. Это долгая история, — он как будто отмахнулся от тяжёлых мыслей, отодвинул их на потом, — что ещё ты видел?

— Я не помню подробностей, — соврал Геллерт. — Знаю только, что если не победить Волдеморта сейчас, другая возможность выпадет очень не скоро. И обойдётся эта победа очень и очень дорого.

— Ты уверен, что ничего не помнишь?

— Почему ты спрашиваешь? — надтреснуто спросил Геллерт.

Дамблдор помедлил, затем все же ответил:

— Ты кое-что сказал. Я не знал, что ты стал вещать будущее.

— Уверяю тебя, об этом и я не знал. И что именно я “вещал”?

— Что-то про рождённого теми, кто трижды бросал вызов “Тёмному Лорду”, рождённого на исходе седьмого месяца. Ты сказал: “И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой”.

— Не представляю о чем речь, — снова соврал Геллерт. Теперь неясные образы младенца, ребёнка, юноши и его заклания начинали обретать более чёткие очертания.

— Мы, кажется, договорились друг другу не врать, разве нет? — устало сказал Альбус.

Геллерт посмотрел в его внимательные глаза. Решил, что обманывать бессмысленно.

— Хорошо, я предполагаю, о чем может идти речь. Просто не хочу сейчас об этом говорить. Такой ответ тебя устроит? В самом деле, Альбус. Ты же даже не веришь в пророчества!

— Не верю в их неизбежность. Это правда, — поправил тот. — Спасибо за честность, Геллерт, — он слабо улыбнулся. — Сможешь сесть, как тебе кажется?

Гриндельвальд кивнул, медленно поднялся и смог, наконец, оглядеться. Они были в небольшой, просто обставленной гостиной очевидно старого дома. Геллерт не поверил своим глазам. Здесь давно никто не жил, и судить об этом он мог не только по царившему повсюду запустению. Все обитатели этого дома были либо мертвы, либо поспешили забыть это отмеченное скорбью место.

Он с благоговением и отвращением провел рукой по старому дубовому полу.

Здесь умерла Ариана Дамблдор.

Здесь она лежала, раскрыв глаза в последнем немом упреке, приоткрыв рот, словно вопрошая: почему они так поступили с ней?

Помнит ли Альбус её искаженное злобой лицо, эту маску предсмертного гнева, оставшегося с ней навсегда? Или память была с ним милостива, подменила страшный образ более умиротворенным?

— Почему мы… Почему мы здесь? — к горлу снова подкатила тошнота.

— На доме Фиделиус. Здесь Волдеморт нас не найдёт, — просто ответил Дамблдор. — Я уже послал Минерве весточку. Попросил её отправить мне старую палочку и клык Василиска.

Геллерт вспомнил отвратительные, бледные пальцы Волдеморта на гладкой бузине.

— Палочка. У него Палочка, — Геллерта жгла мучительная ревность. Он думал о том, как она отзывается на чужие прикосновения, как повинуется чужой воле. Пережить Ее измену с Альбусом он мог. Но это? Это было выше его сил. — Как ты мог её упустить?

— Он застал меня врасплох. Отнял её в последний момент, когда я этого не ожидал.

— Ну и каково это? Лишиться её? — спросил он едва сдерживая злую улыбку.

— Это…Что ж, достаточно неприятно. — Дамблдор как будто только сейчас задумался над этим и был удивлён собственным ответом.

— А говорил, что это обычная Палочка! Я так и знал, что ты лгал.

— Я не хотел говорить то, что ты надеялся услышать, —признался Альбус. — Это удивительная Палочка. И она помогала мне делать удивительные вещи.

— Остаётся надеяться, что Риддл не знает, что именно попало ему в руки. Хотя, раз он знал, кто я, значит, он не может не знать о Дарах.

Альбус покачал головой.

— Сомневаюсь, что он слышал хоть что-то о Старшей палочке. Том не верит в сказки. Он вырос среди магглов, там о Трех братьях никто не знает. А после он едва ли вернулся к детским книгам. Но, боюсь, он все равно почувствует её силу. В этом он разбирается как никто другой.

— Наши шансы на победу резко упали.

— Старшая палочка не гарантирует победу, — “тебе ли не знать” осталось не сказанным.

Повисла неприятная пауза. Альбус встал с пола, принялся мерить шагами комнату. Геллерт тоже поднялся, дошёл до покрытого толстым слоем пыли стула. Отряхнул его, сел.

— Расскажи мне, Геллерт, как выжила мадам Розье? — вдруг спросил Альбус.

— Ты об этом сейчас хочешь говорить? Тебе не кажется, что есть проблемы более насущные?

— Да, но, прости мне моё любопытство, эта загадка который день не идёт у меня из головы. Ты не обязан отвечать, если не доверяешь мне.

Геллерт заглянул в искрящиеся любопытством глаза Альбуса и ответил:

— Многие были преданы Розье не меньше, чем мне. И когда ты вызвал меня на дуэль, они были готовы отдать жизнь ради неё. В последние недели Винда практически нигде не появлялась в своем обличии, её заменяли двойники. Это страшно её злило, но гарантировало безопасность. Как я и ожидал, один из них погиб вместо нее. Я знал, что у неё есть родственники в Англии, мы связались с ними под конец войны. Никто не думал, что она подастся в единственную страну, где у меня практически не было сторонников, — он развёл руками. — Но я до последнего не знал, послушалась ли она меня. Был не уверен, не решит ли она пожертвовать собой после моего поражения.

— Я не знал, что вы были настолько близки.

— Она стала мне другом. Не сразу, конечно. Но со временем я начал ей доверять ей едва ли не больше, чем самому себе.

— Ясно, — Альбус отвел взгляд. Но Геллерт успел заметить в его глазах что-то очень похожее на ревность.

— Она была мне кем-то вроде младшей сестры, — сказал он с улыбкой. — А иногда и старшей — когда напоминала мне, что я не спал неделю или снова забыл поесть.

Слова “младшей сестры” с глухим стуком ударились о пол. Альбус поджал губы, промолчал.

Геллерт отвернулся, посмотрел в окно, на тёмное беззвездное небо. Чувство неизбежного, скорого конца мягко опустилось на его плечи. Это была одна из последних ночей, что он проводит на свободе. А может, и одна из последних ночей в его жизни. Что это, если не единственный шанс хоть что-то исправить?

— Ужасно что мы тогда не поговорили, — сказал Геллерт отстранённо, — я не хотел бы знать, что совершил одну и ту же ошибку дважды. То что я сказал… о том, что использовал тебя. Я хотел тебя уязвить. Был уверен, что именно в этом ты и убеждал себя все эти годы. Да я и сам пытался в это поверить, знаешь? А может, сначала так и было. Я всего лишь хотел тебя приручить, а потом сам провалился в это безумие. И не понимал что происходит, наверное, до самого конца не понимал. Не понимал, что я чувствую. Но тебе боялся признаться в своих сомнениях, думал что ты не поймёшь, ты, со своим ослепительно бесстыдным чувством, уверенный в своей любви.

Геллерт не решался посмотреть на Альбуса. Так и ждал ответа, глядя в окно. Тот молчал. Геллерт уже начал думать, что он просто сделает вид, что не услышал. Но, наконец, он заговорил. Медленно, осторожно, взвешивая каждое слово:

— Когда ты говорил, что любишь меня,ты всегда казался удивлённым, звучал неуверенно. И, как ни странно, именно это и мешало мне верить в то, что ты не был искренен: врать ты всегда умел куда убедительнее, чем говорить правду.

— Ты и тем, и другим всегда владел в совершенстве.

— Не всегда. Многому меня научила наша встреча. Хотя, как видишь, быть честным перед самим собой я так и не научился .

— Пожалуй, я до конца понял, что чувствовал, только когда лишился тебя, — продолжил Геллерт. — Когда ты не встал на мою сторону в той ссоре… мне казалось, что я все понял. Я думал, что ты меня использовал. Что для тебя все, что мы делали, все, о чем мы говорили, не было серьёзным. Что тебе просто было скучно, а когда настало время выбирать сторону, ты показал, что тебе действительно важно. Что ты хотел поиграл в тёмную магию, пока это было удобно. Пока я был удобен.

— Геллерт… — голос Альбус был холоден и безжизнен, — теперь ты же понимаешь, что это не так?

— Теперь, наверное, да. Но тогда… Меня никто никогда не предавал. И я не представлял, что делать с этим дальше, — он нервно повёл плечом. — Я был унижен и раздавлен. И все же я написал тебе. Ты читал мои письма?

— Каждый раз говорил себе, что не буду. И каждый раз читал.

— Почему не ответил? — этот вопрос изводил Геллерта много лет, глодал его болящие по Альбусу кости.

Дамблдор снова немного помолчал.

— Испугался. Испугался того, что моя сестра умерла, а я не мог не думать о тебе. Тогда мне казалось, что я увидел тебя настоящего. Способного к жестокости. Убеждал себя, что ты показал свое настоящее лицо. А на самом деле, думаю, мне нужно было хоть часть вины переложить на кого-то. А потом… Чем дольше я ждал, тем больше появлялось причин не писать.

— Мне кажется, что ты хотел себя наказать.

— Возможно. Возможно, Геллерт. Разрешишь, я тоже кое-что спрошу. А как ты… Как ты в результате справился? Справился со всем этим? Со мной?

— Справился? — Геллерт нервно рассмеялся.— С чего ты взял, что я справился?

— Ты пытался меня убить, — напомнил Дамблдор.

— Вот именно. Я пытался тебя убить, с сумасшедшей одержимостью пытался. Потому что не знал, как ещё избавиться от тебя в моей голове. Были, конечно, дни, месяцы, когда я не думал об этом, может даже года. А потом внезапно все возвращалось. И вместе с мыслями о тебе всегда приходили сомнения. А этого я допустить не мог.

— Сомнения, — согласился Дамблдор,— сомнения и мысли о том, как могло бы быть.

— А после дуэли, когда я был в тюрьме. Тебе стало легче?

— О нет. Конечно, нет. Или ты думаешь, что от мысли о том, что ты страдаешь, мне было легче? От мысли о том, что я пожертвовал тобой ради этого проклятого общего блага, мне было легче?

Геллерт не ответил.

— Альбус, я хочу, чтобы ты знал. Я не жалею о дуэли. Я благодарен тебе.

— Я рад, что ты так думаешь, — спокойно сказал Альбус.

— Ох, прошу, только без морализаторства…

— Ты не дослушал. Я рад, что хоть кто-то из нас о ней не жалеет.

Геллерт обернулся. Дамблдор смотрел на него со спокойной обречённостью человека, который зашёл очень далеко. И собирался зайти ещё дальше.

— Ты действительно думал, что я убью тебя? — спросил он.

— Надеялся. Мне всегда казалось, что с твоей стороны это будет милосердием.

— Что, ж. Справедливо. Несвободы ты всегда боялся больше, чем смерти.

— Я пытался увидеть исход дуэли, но у меня так и не вышло. И тогда я решил, что это к лучшему. Лучше с интересом смотреть за своей судьбой, не знать, что будет дальше. Как сейчас. Я не знаю, что будет дальше. Честно говоря, Альбус, мне страшно. Я никогда не мог как следует в себе разобраться, тебе это удавалось куда лучше. И сейчас,когда все так сложно, пожалуй, есть только одна вещь, которая мне предельно ясна…

Он подошел к Альбусу, взял за руку. Тот не сопротивляться, только смотрел удивлённо. Геллерт отчаянно искал слова и не мог найти нужные, правильные. И на лице Альбуса он видел ту же нерешительность, те же самые вопросы. И может, слова им были и не нужны. Может, не надо им ничего искать, может, все уже было найдено в этом самом доме много лет назад. Альбус дышал тяжело, неровно. Геллерт чувствовал его дыхание на своих губах. Время замерло над ними, неразрешенное будущее выбирало, в какую сторону ему повернуть. И когда Геллерт решился, его прервал нетерпеливый стук в окно.

Альбус первый отвлёкся, повернулся к окну, словно очнулся ото сна. На подоконнике сидел его феникс со свертком в клюве.

— А вот и посылка от Минервы, — с каким-то нервным оживление сказал он, спеша отойти от Геллерта. Он забрал сверток, поглаживая Фоукса по огненной макушке.

Когда Альбус достал свою старую палочку, он сделал несколько уверенных взмахов, а затем, к удивлению Геллерта, вызвал патронуса.

— Он передаст Ньюту, что пришло время уничтожить крестражи, — пояснил он, когда патронус растворился в воздухе.

— Не знал, что патронусы можно использовать так.

— Никто не знал, — с лёгким самодовольством признался Альбус, — это моё изобретение.

Он протянул Геллерту клык.

— Ты достал нам чашу. Будет справедливо её тебе и уничтожить.

Геллерт сухо кивнул. Он давно никого не убивал, но все ещё помнил, какого это, чувствовать, как чужая жизнь покидает тело. А эта чаша определённо была живой. Она пульсировала в его ладонях, в ней билось желание существовать, защищаться. Он занёс руку и одним движением пронзил крестраж клыком. Яд брызнул на золотые стенки, какой-то потусторонний звук разорвал ночную тишину, и все было кончено. В ту же секунду в комнате как будто стало немного светлее.

— Признаюсь, это было куда приятнее, чем я ожидал, — он отряхнул руки, оставляя мертвый крестраж в сторону. Он посмотрел на Альбуса, тот отвёл взгляд. От напряжения между ними в комнате было сложно дышать. — Уже поздно. Ты собираешься ложиться?

— Я не думаю, что смогу уснуть здесь, — ответил Альбус тихо.

— Что ж. Я тоже, — он решительно отправился на кухню, скорее для того, чтобы отойти от Альбуса и вдохнуть полной грудью. Он проверил там несколько шкафов и наткнулся на открытую бутылку виски. Что ж, видимо, Аберфорт иногда сюда заглядывает.

— Я собираюсь уничтожить запасы твоего брата, — сообщил он, возвращаясь в гостиную. — Присоединишься?

После короткого раздумья Альбус ответил:

— А почему бы и нет? Нам есть, в конце концов, что отпраздновать.

Геллерт опустился на ковёр, оперевшись спиной о потертый диван.

—К Хелль эти жуткие стулья. Присоединяйся, проживём эту ночь, как последнюю в жизни: варварски, — он улыбнулся. Широко и чисто.

Призраки прошло завладели им, не отпускали. И говорили за него.

Альбус сел рядом. Бледный, напряжённый. Он наколдовал им пару бокалов, чуть более изящных, чем того требовал случай. Геллерт разлил скверный аберфортовский виски и выпил его одним глотком. Альбус последовал его примеру.

Он сидел совсем близко, тепло его плеча пробиралось Геллерту под одежду. Воздух между ними начинал разгораться. Так бывало тем летом, когда простой разговор, неосторожный взгляд заставлял их набрасываться друг на друга с необузданной силой первого влечения. Теперь между ними было почти пятьдесят лет неосторожных разговоров. Геллерт повернулся к Альбусу. Заглянул в прохладу его глаз.

Тот понял его без слов и сказал тихо:

— Геллерт… — казалось, он из последних сил старается держать себя в руках. — Если сейчас мы это сделаем, потом, потом будет намного хуже. Я так долго пытался справиться с этим, с нами… Я не знаю, смогу ли я сделать это снова.

Геллерт протянул руку, касаясь его лица:

— Может быть, — согласился он, — может быть будет хуже. Но хотя бы у нас с тобой что-то останется. Альбус, сколько можно жить в прошлом и в будущем? Вечно от чего-то убегать, чего-то бояться. Живи сейчас.

Их поцелуй был похож на последнее желание осуждённого на смерть. Геллерт исчез во времени, растворился в минувшем и грядущем. Он целовал Альбуса как в первый и как в последний раз. С юной жадностью и со всей тяжестью прошедших лет. Если бы не обет, его магия, должно быть, не оставила от этого скорбного дома и камня на камне.

— Ты чувствуешь её? — спросил он. Альбус, не открывая глаз, кивнул и потянулся за новым поцелуем.

— А сейчас?

— Да, Геллерт, да. Я чувствую тебя всего, и твою магию, и каждую твою мысль, — он притянул его ещё ближе, — как же я скучал.

***

Ночь начала растворяться в бледном рассвете. Они все ещё сидели рядом, на полу, опустошенные и наполненные упущенным счастьем.

Геллерт смотрел на встающее солнце, смотрел, как в последний раз. Но смотреть на Альбуса было больнее. Что поцелуй, если не надежда на будущее? Не обещание счастья? Ему обещать было нечего. Всё, что у него останется — пара часов. Все, что осталось у него впереди — смерть. Быстрая, от руки врага, или медленная, от руки друга.

Альбус поискал что-то в кармане и достал коробочку конфет Берти боттс, Геллерт их уже видел. Альбус положил одну в рот и скривился.

— Что за вкус? — без интереса спросил Геллерт.

— Лучше тебе не знать, — он запил вкус остатками виски и вдруг сказал, — я хочу бросить вызов Волдеморту. Один на один. Он должен будет его принять, он думает, что у него со всех сторон преимущества: он разоружил меня в прошлой схватке, сделал новый крестраж о котором, как ему кажется, мы не знаем. И он должен был понять, что ты не можешь колдовать. А значит, не сможешь мне помочь.

— Ну, я действительно не могу, — и зачем только Дамблдор отнимает у них эти короткие минуты счастья?.. Зачем говорит о войне?

— Это поправимо. Если ты пойдёшь со мной к нему, ты не можешь пойти безоружным. Минерва отправила две палочки. Одну я приготовил для тебя.

Геллерт замер, как зверь перед броском. Пульс с гулом бился в ушах.

Магия, которой он жаждал, была так близко. При одном незначительном условии — рискнуть своей жизнью. И жизнью Альбуса. В конце концов, у Волдеморта действительно было преимущество. Старшая палочка. И новый крестраж. Впрочем, в его видении Альбус выжил. Не было там только самого Геллерта.

— “Если я пойду”. Ты так говоришь, как будто у меня есть варианты. А их всего два: остаться и умереть из-за нарушенной клятвы. Пойти и умереть от его руки.

— Почему ты не рассматриваешь третий вариант? Выжить.

Геллерт ответил честно:

— Потому что этот — страшнее всех. И ты, и я знаем, какая жизнь меня ждёт, — медленно задыхаться в чужой могиле, зная, что рано или поздно она станет твоей. — Ради чего?

— Ради раскаяния. Ради искупления. Ради жизни.

— А не слишком ли это дорогая цена? Страдать, просто ради того, чтобы просыпаться каждое утро?

— А разве не все мы так живём? — ответил Альбус с болезненной откровенностью. — Но я уже говорил тебе: не мне это решать, Геллерт. Но позволь мне вернуть тебе то, что твоё по праву, прежде, чем ты решишь, готов ты бороться или нет.

Альбус протянул ему ладонь, на которой до сих пор мерцал оставшийся от обета шрам. Геллерт принял его руку.

Он тонет в ледяном шторме, задыхается и делает судорожный вдох, наполняя лёгкие обжигающей водой, течение тянет его на глубину, грудь разрывается от боли, сердце отчаянно стучит в попытке выжить. Геллерт успевает испугаться, что он не совладает с ней, что его магия одичала, не простила ему предательства. Что она просто убьёт его. Но так же внезапно буря усмиряется, сменяется спокойным биение власти, ласкает его искрящимися мягкими волнами силы.

Он открыл глаза. Альбус смотрел на него, готовый к любому решению. И Геллерт его уже принял.

Любовь обретает себя,

Когда “здесь” и “сейчас” теряют значенье.

Т. С. Элиот

========== Молитва, обряд, послушание, помысел и поступок ==========

На бесплодную землю каменного острова ложились грязные солнечные лучи. Рассвет замер в нетерпеливом ожидании. Волдеморт стоял на краю обрыва, ветер трепал края его мантии. Рядом с ним,свернувшись кольцами в сияющей сфере, парила Нагини.

— Дамблдор, — не оборачиваясь, сказал Волдеморт, —ты все же пришел к своей смерти.

Его голос звучал торжественно и хрипло, скрывая страх поражения.

— Здравствуй, Том, — Альбус подошёл ближе, держа палочку наготове, — я действительно пришел, — медленно Волдеморт все же повернулся и посмотрел на своего противника. —Я полагаю, ты, как и я, хочешь, чтобы наша встреча как можно скорее подошла к развязке. Давай не будем тратить время на пустые разговоры, —он направил свою палочку в землю и из неё вырвался луч синего света, разлившийся по обрыву яркой волной.

— Что ты сделал? —нервно спросил Волдеморт.

— Ограничил наши перемещения. Ни ты, ни я не сможем покинуть этот остров, пока дуэль не будет окончена.

Волдеморт расхохотался:

– Глупец! Ты пожалеешь об этом. Ты, со своей самонадеянностью, своими храбростью и благородством, ты никогда не покинешь это место.

— Из нас двоих — не я самонадеян, — сухо ответил Альбус.

— И все же именно ты пришёл один. Где же твой Орден? Где твои учителя? Где Гриндельвальд? — усмешка змеилась на его обескровленных губах.

Нельзя было слушать его, нельзя было поддаваться на эти провокации, но, —Мерлин! —как бы Альбус хотел, чтобы Геллерт был здесь, рядом с ним.

— Ты, я вижу, тоже в одиночестве, Том.

— О, ты ошибаешься. Ты очень сильно ошибаешься, — Волдеморт взмахнул палочкой, —я не так глуп, как ты, чтобы играть честно.

Со всех сторон послышались хлопки аппарации. Тьма сгустилась вокруг Альбуса, когда десятки фигур в чёрных плащах окружили его. Волдеморт отступил назад, к крестражу, предоставив Пожирателям возможность убить своего врага. Что ж, другого Дамблдор и не ожидал.

Он резал воздух заклинаниями, оглушая и обездвиживания, стараясь обойтись без лишней крови, без лишних убийств. Альбус не заметил, кто именно зацепил его проклятиями, но чувствовал, как немеет от пылающей боли левое плечо, как разливается по бедру огонь. Все вокруг сжалось до череды скрытых металлическими масками лиц, до ярких вспышек, до падающих на камни тел.

Их было слишком много, они были опытными дуэлянтами. Волдеморт отобрал самых лучших. А Альбус был совершенно один.

Он чувствовал, что начинает уставать, чувствовал, как прилипает к коже залитый кровью рукав, как начинает трястись от напряжения правая рука. Азарт, который наверняка овладел бы Геллертом в битве, оставался для Альбуса недостижимым. Он не пьянел от чужой боли, чужого поражения, только пробирался с трудом через них навстречу к своей главной цели.

Их стало меньше. Кто-то сбегал прочь, кто-то без чувств лежал на земле. Он хотел остановиться, отдохнуть, но некому было прикрыть его спину, поэтому, сжав зубы, он, продолжал бороться. И, наконец, тьма вокруг него рассеялась. Альбус едва стоял на ногах, стараясь отдышаться, а вокруг него было мертвое поле.

Волдеморт смотрел на свою поверженную армию, залитую алыми всполохами занимающегося рассвета. И страх на его мертвенном лице сменился жестокой решимостью. Альбус не хотел умирать здесь и сейчас, он не любил боль и не хотел ее, но больше всего он боялся проиграть. Проиграть мир и сотни чужих жизней. И он ненавидел судьбу за то, что раз за разом именно ему она предоставляет возможность этот мир спасти. Он переступил с одной ноги на другую, чувствуя, как в больном бедре разгорается болью задевшее его заклинание.

—Теперь, Том, я надеюсь, мы можем начать, —его голос звучал твердо, но Волдеморт не мог не видеть, в каком состоянии был его противник. Он ликовал.

—Дамблдор, к чему лишние мучения? Сдавайся, и твоя смерть будет короткой, почти приятной.

—Ты знаешь, что этого не произойдет. Так же, как и я знаю, что ты не отступишься от своих идей. Как бы я не старался убедить тебя в том, что в жестокости и зле, которые ты так отчаянно преследуешь, ты не найдешь ни силы, ни величия.

—А в чем же тогда они? —издевательски спросил Волдеморт, подходя ближе. Альбус заметил, как тот ласково поглаживает указательным пальцем Бузинную Палочку.

—В любви. В прощении. В раскаянии.

—Ты и твои детские сказки, Дамблдор. Разве ты выиграл первую войну любовью? Прощением? Ты выиграл ее силой, именно так тебе досталась твоя драгоценная победа.

—У нас с тобой разное представление о победах и поражениях, —горько заметил Альбус,особенно остро ощущая отсутствие Геллерта.

—Я покажу тебе, что я называю победой.

Сила брошенного Волдемортом заклинания заставила землю содрогнуться. Альбус успел создать перед собой щит, но все равно почувствовал отголоски убийственной силы. Пока еще он мог ответить тем же, пока еще страх не исчез из змеиных глаз Риддла, но скоро усталость и кровопотеря дадут о себе знать. И что тогда?

Бузинная Палочка с презрением отражала удары поверженного хозяина, казалось, что в руках Геллерта она была куда менее безжалостной. Сфера со змеей все еще была недостижимо далеко. Альбус бросил на нее короткий взгляд, на секунду потерял концентрацию, и этого хватило Волдеморту, чтобы сбить его с ног. Дамблдор упал, неудачно опираясь на раненую руку, и на мгновение ослеп от боли. Ему едва хватило сил, чтобы снова встать на ноги

Он один, и Геллерта здесь нет. И выиграть он, похоже, не может. Что ж, проиграть тоже.

Решиться было не слишком сложно. Перед лицом неминуемого поражения сомнения были непозволительной роскошью. Добраться до крестража с клыком не было никакой надежды. Но есть вещи, которые даже Волдеморту остановить было не по силам. Альбус повернулся на каблуках, сделав резкий пас палочкой, и из нее вырвалось на свободу неудержимое Адское пламя. Синее. Заклинание, которому очень давно его научил Геллерт. Альбус с тоской подумал, что так или иначе, но Геллерт помог ему победить.

В воздухе стоял душный, сладкий, омерзительный запах горящих тел. Сквозь плотный дым доносились крики Волдеморта, сражающегося с жадным огнем. Он отбивался от голодных языков, забыв о змее, об Альбусе и о победе. А в это время сфера, под напором магии Альбуса, таяла. Еще минута, и змея оказалась охвачена огнем. Дамблдор отвел взгляд, не в силах смотреть, как умирает Нагини, понимая, что он ничем уже не сможет ей помочь.

Волдеморт пронзительно закричал, чувствуя, как прогорает последняя часть его души. Обезумев от боли и злости, он повернулся к Альбусу, замахиваясь для решающего удара и за секунду до того, как проклятие сорвалось с его Палочки, кто-то, проходя невредимым прямо сквозь стену синего огня, закричал:

—Экспеллиармус!

***

Волна новой, свежей силы ласкала его руку, отзывалась страстной тоской. Палочка привычно легла в его ладонь, радостно ответила на знакомые прикосновения.Геллерт всегда знал, что был её любимцем. Упиваясь вновь обретенным могуществом, он направил Ее на Волдеморта:

—Стоять, —приказал Геллерт, —не вздумай двигаться.

Убедившись, что Волдеморт замер, Геллерт перевел взгляд на Альбуса. Он был измучен, ранен, но он был жив. Геллерт успел. Дамблдор останавливал Адское пламя, которое повинуясь ему, медленно гасло.

—Похоже, у тебя не осталось крестражей, —Геллерт кивнул в сторону обугленного змеиного тела. —Скажи мне, сколько души у тебя осталось, Том?

—Это не мое имя!

—О, разумеется твое. Ты считал своего отца жалким ничтожеством, не так ли? Ты достоин быть названным в его честь. Это имя труса, Том. Труса, который так сильно боится смерти, так сильно боится слабости, что готов пойти на что угодно, прикрываться любыми идеями, чтобы обрести иллюзию силы, —Геллерт подошел к Волдеморту совсем близко, едва ли не касаясь его концом Палочки. —Скажи мне, ты хотя бы что-нибудь придумал сам? Или все взял у таких глупцов, как я?

—Я ничего не брал у тебя! Ты проиграл свою войну, и это ты – ничтожество. Это тебя Дамблдор сделал своим цепным псом.

С неприятной улыбкой Геллерт парой движений Палочки заставил Волдеморта опуститься на колени.

—Я всегда был сторонником быстрых казней, но с тобой мне действительно хочется поговорить, —он смотрел на овладевающий лицом Волдеморта ужас. Единственную эмоцию, что была ему еще доступна.—Альбус был прав. Ты так многого не понимаешь, —он бросил на друга еще один взгляд. Тот опустился на землю, наблюдая за Геллертом, слишком ослабший, чтобы вмешаться.

—Глупец. Он посадит тебя в клетку, —Волдеморт смотрел на него снизу вверх, пожирая его глазами, —а со мной ты будешь править. Ты будешь силен. Ты выиграешь свою войну. Я клянусь тебе, ты будешь велик.

—Ох, Том, —Геллерт улыбнулся. — Это жалко. Мельчает наша порода. Мельчает зло.

—Зло? Ты звучишь, как Дамблдор. Нет зла, Гриндельвальд. Есть выживание.

—Глупый ребёнок, —покачал головой Геллерт. —Я не хочу твоей власти. И победы своей не хочу. Я хочу, чтобы мертвые встали из могил. Но, к несчастью, могу лишь не пустить в неё живых.

—Мои последователи отомстят за меня. Они вернут меня, —голос Риддла все больше походил на шипение.

—Твои крысы забьются в щели. И о тебе никто не вспомнит. Если обо мне забыли, Том, то твои жалкие попытки затеряются в истории уже завтра. Что мы с тобой отдали за свое стремление к победе.… На что мы дерзнули посягнуть? Этого не искупить ни тебе, ни мне.

Знаешь, я смотрю на тебя и вижу все худшее, что есть во мне. Все эти твои заигрывания со смертью, со злом, со своей душой… Думаешь, ты уже заплатил свою цену? О нет. Ты брал у неё в долг. А платить приходится потом, и только если тебе повезет. Мне повезло. Ты работал над тем, как не умереть? Что ж, я хотел воскреснуть. Очнуться от этого проклятого омертвения. И, как и у тебя, у меня ничего не получалось. А потом, в своей башне, я все понял. Мы с тобой оба со своей жадностью, со своими страхами уже давно томимся в темнице собственного духа. Но я сумел найти ключ от своей. Знаешь, что это за ключ? Раскаяние, Том. Говорят, что крестражи соединяет искреннее покаяние. Еще говорят, что от него можно умереть. Что ж, я от раскаяния не умер, хотя, признаюсь, хотел бы. Но я и душу свою не делил на части, просто выжигал ее в себе одним деянием за другим.

Но ты, жалкое создание, глупый мальчик, ты не раскаешься никогда. К счастью, десять лет я потратил не зря. И все же нашел способ собрать ошметки души воедино. Я помогу тебе. А моя старая боевая подруга поможет мне. И ты, я боюсь, этого не переживешь.

Красные глаза Волдеморта были наполнены ужасом и непониманием. В них был страх затравленного зверя, его трясло от страха.

—Знаешь, что сказал гром, Том? —Геллерт поднял Палочку, — Datta. Daydhvam. Damyata.

В грудь Риддла ударила вспышка чёрного света. Он содрогнулся в немом крике и, поверженный, упал на землю. Геллерт заглянул в его изуродованное лицо, на котором осталось лишь слабое воспоминание о человечности. Все закончилось.

Геллерт стоял над этим страшным мертвым телом со своей Палочкой в руке. Пепел снежными хлопьями парил в залитом утренним солнцем воздухе. Тишину нарушало только дыхание моря. Геллерт вспомнил слова Альбуса, произнесенные у зеркала:

“…я не буду тебя держать. Только не тебя. Если ты хочешь сделать это с собой — иди. Если тебе так будет лучше — иди”. Он разрешил ему уйти. Геллерт выполнил условия клятвы. Магия вернулась к нему. И Альбус его отпустил. Он мог сбежать прямо сейчас. Бежать вместе со своим могуществом, вместе с Палочкой. Он мог начать новую жизнь, и никто не смог бы его остановить. Кроме одного человека. Геллерт повернулся к Альбусу.

Тот поднялся на ноги, но не двигался с места, просто смотрел на него, ждал. Позволял ему самому принять это решение. Со всех сторон Геллерт был окружен свободой, вокруг был простор взволнованного моря и утреннего света, бесконечно далекое небо. Они сменятся бездушным камнем камеры в которой он будет заперт до самой своей смерти. Геллерт отстраненно заметил, как сильно дрожит его правая рука.

Он сделал шаг навстречу к Альбусу, помедлил и поднял Палочку. Еще один шаг вперед. Тот все еще молчал, не сводя с него покрасневших от дыма голубых глаз. Еще один шаг.

Геллерт опустил голову, пульс бешено бился у него в висках, в ушах ревело море, а может, его собственная кровь. Он закрыл глаза, судорожно вздохнул и в отчаянной решимости сломал Бузинную Палочку пополам. С задушенным всхлипом он упал на колени на выжженную землю, не осознавая, как отчаянно его трясет, не решаясь взглянуть на свободное небо, от которого он навсегда отказался.

—Геллерт, —горячие пальцы коснулись его лица, вынуждая поднять голову. Над ним, мягко улыбаясь, стоял Альбус. Солнце подсвечивало его проклятые огненные волосы и, несмотря на кровь, и грязь, и раны, в своем несломленном величии он был так красив, что смотреть на него было еще больнее, чем на недостижимую небесную голубизну, —тише, все хорошо. Спасибо тебе, Геллерт. Спасибо.

Тихо было на море. Сердце могло бы ответить

Радостно и послушно забиться

В сильных руках.

—Я хочу свою библиотеку, —тихо сказал Геллерт, — и ты будешь мне писать, слышишь? Я не хочу больше быть один. Не хочу.

Он неловко поднялся на ноги. Оказавшись лицом к лицу с Альбусом, Геллерт заметил, наконец, как серьезно тот был на самом деле ранен. Через разорванную на плече мантию была видна глубокая, кровоточащая рана. Кожа вокруг нее почернела.

—Оставим разговоры на потом, — быстро сказал он, — надо помочь тебе.

Геллерт протянул руку, чтобы лучше осмотреть ранение, но Дамблдор его остановил.

—Я знаю, где нам помогут, здесь ты с этим все равно не справишься, —он сжал протянутую руку Геллерта, и они аппарировали.

class="book">Геллерт осмотрелся по сторонам. Они оказались в какой-то тесной комнате, заставленной продуктами и ящиками с пивом. Не желая терять больше ни минуты, Геллерт разорвал мантию, чтобы лучше рассмотреть плечо Альбуса. Проклятие быстро растекалось под воспаленной кожей и уже добралось до груди. Гриндельвальд проклял свою глупую порывистость: сейчас Бузинная палочка могла бы ему помочь.

—Тебе нужен колдомедик. Я, даже если у меня были бы все нужные ингредиенты, не успел бы сделать противоядие. Что мы делаем в этом сарае, Альбус?

—Мне помогут в Хогвартсе, а отсюда ближе всего до замка.

Геллерт не успел спросить, откуда —“отсюда”, потому что за его спиной послышался чей-то недовольный голос, который, к сожалению, он сразу узнал:

— Какого хрена тут творится? Альбус, это ты?Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не появляться здесь? И это ещё кто… —Аберфорт замолчал. Его широкое, красное от злости лицо исказила гримаса страшной, отчаянной ненависти. —Сукин сын, —дрожащей рукой он полез в карман фартука за палочкой, —тварь, да как ты смеешь, как ты смеешь тут появляться? Альбус, как ты мог его отпустить? Ты что, все это время был за него?

Это был последний человек, которого Геллерт хотел бы видеть. Тем более сейчас, когда каждое мгновение могло стоить Альбусу жизни:

—Идиот! Меня выпустило правительство, а твой брат за мной следил. И непременно вернет меня обратно в тюрьму, если не умрет прямо на твоем полу!

—Закрой пасть, —взревел Аберфорт. —Закрой свою пасть!

—Аберфорт, прошу, —тихо сказал Альбус.

—Он не смог тебя прикончить, так я смогу!

Геллерт смотрел на наставленную на него палочку, думая только о том, что если Аберфорт сейчас сорвется, помочь Альбусу будет некому.

—Я не буду с тобой драться, —жестко сказал он.

—Раньше ты говорил по-другому, ублюдок!

—Аберфорт… —снова начал Альбус.

—Ты понимаешь или нет, что он умирает? —не выдержал Геллерт.

Теперь Аберфорт, наконец, перевел взгляд на Альбуса. И, увидев, его почерневшую грудь, побледнел.

—Втроем мы убили вашу сестру. Так давай хотя бы спасем твоего брата, —спокойно сказал Геллерт.

Аберфорт бросился к ним:

—Альбус, что с тобой опять стряслось?

—Зацепило проклятием, —слабеющим голосом ответил тот. —Мне надо в Хогвартс. Но, боюсь, я не дойду.

—Надо его левитировать, —Аберфорт быстро кивнул. —Я могу это сделать, но тебе надо предупредить кого-то в школе, чтобы они все приготовили, чтобы были готовы…—Геллерт собирался сказать что-то ещё, но мысль ускользнула от него. Потому что там, за спиной Аберфорта стояла она.

Ариана, такая же, как в тот самый день. Только спокойнее, мягче, и как будто бы счастливее. Девочка, которая изменила его жизнь, смотрела на него с портрета и ласково улыбалась. И никогда Геллерт так явственно не чувствовал присутствие судьбы и смерти.

— Не смотри на неё, — спокойно и угрожающе сказал Аберфорт. — Только не ты.

Геллерт кивнул и с трудом отвернулся от портрета. Но в этот момент что-то отразилось на лице Альбуса. Он попытался приподняться:

— Смотрите, — его голос звучал ещё тише, ещё слабее, — смотрите, она… Я думаю, она хочет что-то сказать.

Ариана действительно указывала куда-то рукой, как будто манила их за собой. И Геллерту казалось, что она зовёт их к себе, туда, за ту сторону жизни. Но её улыбка, нежная, так не похожая на её последний полный злости крик, успокоила его. Она не хотела забрать Альбуса.Она хотела ему помочь. Ариана ещё раз улыбнулась им, кивнула. И её портрет сдвинулся в сторону, открывая проход в стене.

—Что это? —ошарашено спросил Аберфорт.

Геллерт посмотрел на Альбуса, мягко положил ему руку на плечо и сказал:

—Я думаю, что это прощение

Ступай в костер - в один из двух:

Огня в огне спасется дух.

Кто ниспослал нам эти муки?

Любовь. Неведомое Имя

Простершего к нам руки,

Воткавшие в рубашку пламя,

И нам ее не снять вовеки.

Вот выбор наш - и должен дух

Идти в огонь - в один из двух.

Геллерт сидел в его кабинете у пустой жердочки Фоукса. Феникс был в спальне, рядом с Альбусом. Следил за его спокойным сном. Ариана спасла Альбусу жизнь, они ни за что не успели бы вовремя дать ему противоядие, если она не показала бы им тайный проход в замок. Теперь же опасность миновала.

Геллерт меланхолично закинул лимонную дольку в рот.

Он все ещё мог уйти. Теперь, когда Альбус был в безопасности, Геллерт мог сбежать от всех этих смертей и боли.

И никогда больше не увидеть Альбуса.

В Нурменгарде, тот, может, смог бы его навещать. Или хотя бы писать письма. Если же Геллерт сбежит…

Но дело было не только в нем. Заключение, может, и не успокоит его демонов, но хотя бы посадит их на цепь. Геллерт будет знать, что он платит по счетам, и, может, хотя бы иногда сможет спать по ночам.

И все же он до сих пор чувствовал ужас заключения и одиночества под своей кожей. Ядовитый, ледяной. На долгие годы до самой смерти. Рядом с камерами, где он убивал и пытал. В замке, где все говорило о его преступлениях. Ему было страшно. До одури страшно. И слабый, отчаянный голос у него внутри кричал, что они должны бежать. Ведь Геллерт так не хотел обратно. Почему он все время должен выбирать? Хотя что тут выбирать. Ведь он уже давно принял решение. Ещё когда Альбус ему первый раз улыбнулся. Просто ему было страшно, так страшно признаться себе в этом. Сделать это с самим собой.

Спал ли Альбус сейчас или тоже томился в неизвестности, не зная, как Геллерт поступит? И какого решения он от него ждёт?

Геллерт бросил жадный взгляд на дверь.

«Я заслужил немного жизни перед смертью», — думал Геллерт. —«Я заслужил её честностью перед самим собой и перед ним».

Он постучался и открыл дверь в спальню Альбуса. Тот не спал. Он посмотрел на Геллерта устало и сказал:

— Я очень тебя ждал.

—Я знаю, Альбус. Я знаю.

***

Они отправились в Нурменгард на следующее же утро. Геллерт знал, что иначе он бы не решился. Он был напуган и бледен, но прошедшая ночь и рука Альбуса придавали ему сил. Хмурые политики были недовольны ранним подъёмом, но явно испытывали облегчение от победы, им не принадлежащей, и от возможности так легко избавиться от новой угрозы. Они проходили над скалистым ущельем по ведущему в замок мосту, и Геллерт знал, что, вот она, его последняя возможность сбежать от десятков мучительных лет. Мысль о том, что сейчас его снова лишат магии была невыносимой. Мысль о том, что сейчас его снова лишат Альбуса была подобна смерти.

Пиквери что-то говорила, Геллерт ее не слушал, Альбус, видимо, тоже.

Он понял, только, что сейчас его заберут, а Дамблдор отправится в Хогвартс. Они решили, что попрощаются здесь, а не в Нурменгарде. Геллерт не хотел, чтобы Альбус вместе с ним проходил через ждущие его впереди унижения.

Он посмотрел на него, на это до боли прекрасное лицо, которое, возможно, видел в последний раз в жизни, жадно пил его глазами. От переполняющей его тоски было сложно дышать.

Альбус протянул руку, затянутую в перчатку, и Геллерт заметил блеск чего-то металлического в его ладони. Тот держал кулон со знаком Даров Смерти, тот самый, что Геллерт подарил ему много лет назад.

—Что это? — одними глазами спросил Геллерт.

Альбус взглянул на него как-то странно, словно в последний раз, и ответил:

—Это прощение.

Геллерт, не понимая толком, что происходит, принял его ладонь. Он успел сказать “Спасибо”, он успел услышать “Прощай”. И в следующую секунду портключ активировался, его вырвало из пространства и потащило куда-то в темноту и неизвестность.

Комментарий к Молитва, обряд, послушание, помысел и поступок

Впереди короткий эпилог. И конец.

В этой главе есть отсылки к еще одному произведению Элиота. Оно может стать ключом к тому, что Геллерт говорит Волдеморту. Кто найдет, тот молодец.

Очень и очень жду ваших комментариев!

========== ЭПИЛОГ. И поиски кончатся там, где начали их ==========

Поймем — нам осталось

Начать да и кончить:

У истока тишайшей реки

Шум невидимого водопада,

И под яблоней прячутся дети —

Только некому их доискаться,

Только слышно их, полуслышно

В безмолвьи меж всплесками моря.

31 октября 1981 года

Студеный ветер забирался под воротник, напоминая о скором приближении зимы. Геллерт свернул на темную улочку, ведущую к окраине деревни, и направился к небольшому коттеджу, теряющемуся среди других, точно таких же домов. В его окнах приветливо горели огни. Когда Геллерт подошел к калитке, до него долетел громкий детский смех.

— Добрый вечер, Геллерт, — голос, который он не слышал двадцать два года, мягко опустился ему на плечи, согревая давно забытым теплом.

Гриндельвальд обернулся, не зная толком, хватит ли ему сил снова посмотреть в глаза Альбусу. Хватило.

— Я надеялся, что ты придешь, Альбус, что придешь именно сюда и именно сегодня. Боялся только, что не найдешь меня.

— “Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше”, — он достал из кармана делюминатор, — это было не сложно. Решил убедиться?..

— Что они в безопасности? Наверное. А может просто хотел посмотреть, что именно нам повезло спасти.

В окне темноволосый мужчина подкидывал в воздух хохочущего мальчишку. Рядом стояла его лучащаяся счастьем жена. У мальчика не было шрама. Он не появится ни сегодня, ни через девятнадцать лет. Все было хорошо.

Геллерт еще раз взглянул на Альбуса, на отблески тепла в его глазах. Протянул руку к его лицу и коснулся его носа, как будто хотел поправить очки-половинки. Улыбнулся в ответ на немой вопрос.

— Прошлое должно оставаться в прошлом, — и так, с короткой вспышкой благословенной боли, исчезла последняя рана, оставленная одним ужасным летним днем.

Годрикова впадина. Здесь все началось и здесь все закончилось. Здесь всегда все начинается и заканчивается. Геллерт обернулся, всматриваясь в темноту, туда, где вдалеке виднелся другой дом, заброшенный, с холодными окнами. Тогда они не смогли сбежать от стальной хватки предназначенного судьбой. Сегодня все было иначе.

Они стояли совсем близко, плечом к плечу, и смотрели на чужое счастье, которое им удалось сберечь. И оба надеялись, всего лишь надеялись, что впереди их ждет немного своего собственного.

Скорей же: здесь, сейчас, всегда —

Состоянье абсолютной невинности

(Стоящее всего на свете!) —

И будет благо,

И всяк взыскующий обрящет,

Когда языки огня

Сплетутся в пылающий узел,

Где огонь и роза — одно.

Т. С. Элиот