И всяк взыскующий обрящет (СИ) [Dolokhov] (fb2) читать постранично

========== И заканчивать — значит, начать ==========

Волею этой Любви и гласом этого Зова.

Мы не оставим исканий,

И поиски кончатся там,

Где начали их; оглянемся,

Как будто здесь мы впервые.

И ступив за ворота,

Поймем — нам осталось

Начать да и кончить…

Т.С. Элиот

Мысли непуганными птицами носились в голове, роняя перья. Перед глазами вспыхивали раскаленные добела образы.

… Тяжелые багровые капли, похожие на сочные переспелые вишни, срывались с его пальцев. Их дурманящая сладость щекотала губы.

В воздухе чувствовался стойкий запах пепла, холод жадно лизал обветренные щеки.

Геллерт стоял, запрокинув голову, и, дрожа от возбуждения и усталости, смотрел, как камень за камнем рушится все, что он создал. Грандиозное и жуткое, совершенно ирреальное действо разворачивалось на его глазах.

Внутри ядовитым плющом зацветало волнующее, торжественное осознание того, что его жизнь кончена. Что он разрушил последний мост и отрезал навсегда противоположный берег. Альбус держал Бузинную палочку, его палочку, в руке. Откуда-то из другой жизни доносились ликующие крики: война закончилась. Он проиграл. Ради общего блага…

Яркие до рези краски его сна обернулись темно-серой невзрачностью Нурменгарда.

Низко нависая над замком, тяжело дышит небо глубокого серого цвета. Холодный воздух расчерчен полосами дождя и влажного снега.

Утром бледное солнце начинает свое безрадостное шествие по каменным стенам от правого угла к левому, слабея с каждым часом. Когда последний луч выскальзывает из маленького окна под самым потолком, потертый грязно-синего цвета бархат ложится на сточенные штормовым ветром крыши.

За целый год, бывало, только одна птица пролетит мимо, купаясь в прозрачном воздухе, дразня пьянящей свободой.

… Вечер, душный и темный, давит на плечи. Небо то тут, то там прострелено ошметками уходящего дня, стремительно поглощаемых тьмой. И воздух такой звеняще свежий, такой влажный и гладкий, полный витающих в мареве ночной росы смыслов. Но хоть кто-нибудь из них чувствует эту красоту на своих щеках? Хоть кто-то замечает вес марионово-черных туч на своих спинах? Озябшие и промочившие ноги, они жмутся друг другу. Смрадное облако их дыхания закрывает собой плотный черный воздух. Они с жадностью смотрят на зажженный впереди костер. Книги яростно вспыхивают. Слышится немецкая брань и запах дешевого табака, сине-зеленая трава прибита к земле плевками и грязной кирзой сапог. Толпа скрыта куртками и немытой шерстью застиранных кофт, магглы упрямо поднимают бесчувственные лица к звездам, чтобы видеть там одну черноту.

Их копошение и невнятный хаос движения напоминают скачки голодных блох на теле мокрого пса. Какое тут к чертям сознание на этом грязно-сером берегу зловония и смога? Они уничтожают то немногое, чего смогли достичь в своих жалких, бессмысленных войнах за власть, которая им даже не принадлежит.

И что только Альбус в них видит?..

Скучающий взгляд, стачиваясь о шершавые камни, бездумно заскользил по стенам. Геллерт тяжело дышал, и над его губами дрожал молочно-белый пар: наверное, там, за бесконечными вершинами гор, наступила зима. От озноба ломило кости. Геллерт с трудом поднялся на ноги и сделал несколько кругов по камере. Ему казалось, что с годами его сны, его воспоминания поблекнут, станут далекими и нереальными. Но они наоборот напитывались жизнью и правдоподобием, увлекая его за собой, прочь от его настоящего, туда, где в его жилах билась жизнь, а в руках — власть.

Он знал — он боялся, — что сходит с ума. Он давно потерял счет дням, отказался от попытки их считать, от желания сохранить достоинство и человекоподобие. Геллерт не был уверен в том, сколько времени провел в заточении. Знал только одно: прошло не меньше вечности. Недолгие часы бодрствования рано или поздно сменялись новыми снами, и он бросался в них с отчаянием смертника.

Он привык к этим снам-воспоминаниям. Был рад им. Но только вот недавно (а, может, и очень давно) его воспоминания сменились чужими. Сменились иссушающими силы видениями. Он знал: это были пророчества. Раньше, в той, другой жизни, Геллерт не придавал серьезного значения своему дару. Он никогда не был фаталистом и был уверен в зыбкой природе прорицаний. Деятельный, энергичный, он был убежден, что будущее возможно изменить. Теперь же, лишенный свежей пищи для размышлений, его скучающий мозг зудел, и, отчаянно нуждаясь хоть в какой-то работе, его сознание ухватилось за этот треклятый сон, выдавливая по капле его содержание под увеличительное стекло.

Он тихо застонал сквозь зубы. Видение возвращалось:

… Что-то темное и