Примадонна. Банкирша. Шлюха [Дмитрий Георгиевич Иванов] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Иванов Примадонна. Банкирша. Шлюха Книга 1

Часть первая Призраки прошлого

Глава первая Чего хочет женщина

Год 1999-й. Неподражаемая

Такого возбуждения и всеобщего восторга столица не знала чуть ли не со времен первого полета космонавта. Пусть толпы не бросились с плакатами на Красную площадь, но энергетический заряд, возникший вокруг концертного зала «Россия», пронизал невидимыми нервными токами весь город. Еще бы - в этот день Неподражаемая возвращалась на сцену!…

Ровно два года назад она публично заявила, что сделала все и больше ей сказать миллионам поклонников нечего.

Для фанатов это был шок. Катастрофа, да и только. Казалось, еще немного - и солнце перестанет всходить над землей. Оставалась, правда, робкая надежда, что Неподражаемая отколола свою очередную шутку. Но прошел месяц, другой, а она все молчала. Радиостанции и телевизионные каналы по инерции еще гоняли ее старые записи, пресса строила самые фантастические догадки, но сама Неподражаемая как в воду канула.

Потом разнесся слух, будто бы она надолго покинула пределы отечества, чтобы в каких-то заморских санаториях поправить пошатнувшееся здоровье. Это было похоже на правду, ведь столько лет артистка не знала отдыха. Через год о ней не то чтобы стали забывать, но страсти поутихли. Шустрые продюсеры принялись торопливо раскручивать новые имена, однако место Неподражаемой на эстраде оставалось свободным. И какие бы астрономические суммы ни вбухивались в видеоклипы и компакт-диски, вот так запросто купить сердца зрителей не удавалось никому.

Неподражаемая из своего таинственного уединения насмешливо следила за всей этой суетой, храня молчание. Единственный совет, который она могла бы дать всем этим бабочкам-однодневкам, рвущимся к яркому свету, - это прожить ее жизнь, что, увы, было невозможно.

И вот в тот момент, когда на ее имени уже были готовы поставить жирный крест, списать ее в ретро-звезды вместе с Утесовым, Шульженко и Бернесом, Неподражаемая объявила о своем концерте в «России».

- Я не возвращаюсь, - сказала она на брифинге в гостинице «Рэдиссон-Славянская». - Я ведь никуда не уходила. Вы спросите моих зрителей - разве они распрощались со мной?

- А как же ваше заявление два года назад? - спросил бойкий репортер «Московского комсомольца». - Это был рекламный трюк?

- Какое заявление? - подняла брови Неподражаемая.

- Что вы уходите совсем.

- А вы еще в том возрасте, когда верят женщинам?

Журналисты одобрительно рассмеялись.

- Уйти совсем - это умереть, - продолжила Неподражаемая. - Но если говорить всерьез, мне просто было нужно сделать глубокий вдох. Как перед трудной нотой. А вдох, как ни крутите, это пауза.

- Значит, этот вдох у вас длился целых два года? - не сдавался репортер «МК».

- Ну и что? Вы увидите, какой у меня будет выдох!…

Снова раздался добродушный смех. Неподражаемая умела разговаривать с прессой. И на этом брифинге она была в полном блеске. Телевизионщикам и фотокорам разрешили снимать все от начала до конца. Раньше на съемки отводилось строго десять минут, когда Неподражаемая продуманно позировала под специально выставленным светом. Теперь в этом необходимости не было. После продолжительной паузы она похудела и похорошела, словно сбросив добрый десяток лет. Это отметили сразу, и злопыхателям оставалось только покрепче стиснуть зубы.

А потом гигантским праздничным фейерверком вспыхнул сольный концерт в «России». Фирма «Мороз Рекордc» к этому дню успела выпустить роскошный альбом пятидесяти лучших хитов Неподражаемой, из чего стало ясно, что второе пришествие актрисы исподволь готовилось уже давно. По большому счету говоря, никто в ее уход до конца не верил. И все равно, концерт в «России» стал как бы нежданной радостью, внезапно свершившимся чудом.

Зал стонал, изнемогая от восторга. Сцена с первых минут была завалена цветами, стены содрогались от громовых оваций. В финале кордебалетные юноши вынесли огромную раму, увитую живыми розами, в которую по замыслу художника должна была вписаться Неподражаемая для финального поклона. Ей эта затея не понравилась, но художник стоял насмерть, и Неподражаемая, плюнув, согласилась. Однако последнее слово все равно осталось за ней. Заняв место в цветочной раме, Неподражаемая не стала кланяться, а сделала наивные глаза и спросила низким, хрипловатым голосом типичной уличной девчонки:

- Не похоже, что я уже в гробу?

Раздался хохот, аплодисменты. От нее ждали чего-нибудь подобного. Когда атмосфера становилась нестерпимо слащавой, она всегда бросала в зал что-нибудь эдакое, чтобы все на мгновение обалдели, а после любили ее еще больше.

- Да, в полном порядке старуха! - признал репортер «МК», ютившийся на ступеньках в проходе. - Прикольная тетка!

Концерт продолжался почти четыре часа. И все живьем. Неподражаемая на дух не выносила «фанеру». Только на съемках она позволяла себе работать под фонограмму - из-за бессчетного количества дублей.

Она двенадцать раз выходила на финальные поклоны. А потом скрылась в гримерке, хотя зал все еще продолжал бушевать.

К полуночи вся тусовка переместилась в ресторан «Беверли-Хиллз» на Кудринской площади, где под сенью живых пальм у искусственного водопада был сервирован ужин на полторы сотни гостей.

И тут произошла заминка. В наличии были все, кроме самой виновницы торжества. Причем никто не мог объяснить, куда она подевалась. Когда ситуация стала совсем уж неловкой и собравшиеся начали строить самые ехидные догадки, Тимур, супруг Неподражаемой, оторвался от мобильного телефона и занял место в торце большого стола.

- Господа! - громко сказал он, стиснув в руке бокал с минералкой без газа. - Я думаю, мы начнем потихоньку, а? Вы же сами знаете - стоит только налить первую рюмку, как тот, кого мы ждем, тут же звонит в дверь.

Тусовка, давно уже плотоядно взиравшая на бутылки и аппетитную снедь, шумно одобрила это мудрое решение. Но налили по первой, потом по второй, по третьей, а Неподражаемая так и не появлялась.

Год 1977-й. Журналистка

Это был не лучший день для Евгении Алыииц. Вчера ее, одну из известнейших столичных журналисток, вышвырнули за дверь, словно назойливую графоманку. А ведь она столько сил положила, чтобы приподнять завесу страшной тайны, окутывавшей строительство дачи генерала Рагозина на Рублевском шоссе. И все оказалось зря.

Евгения, подобно опытному диверсанту, по-пластунски проползла под колючей проволокой, минуя автоматчиков, круглые сутки топтавшихся возле ворот. Охраняли генеральскую дачу так, будто здесь, в березовой роще, строили специальную шахту для запуска баллистических ракет. Впрочем, и без ракет здесь было на что полюбоваться. Затейливый терем из красного кирпича напомнил Евгении иллюстрации к «Сказке о рыбаке и рыбке». Именно такие хоромы, по мнению художника, заполучила капризная старуха, ставши вольною царицей. Генерал Рагозин без всякой рыбки превратил сказку в быль.

По этажам почти готового уже терема трудолюбивыми муравьями беспрестанно сновали обгоревшие на солнце солдаты, безропотно отказавшиеся от защиты родных рубежей ради этого батрачества в генеральских угодьях.

Евгения успела сделать несколько снимков, когда ее наконец засекла охрана. Мордоворот с капитанскими погонами даже слушать ее не стал. Отмахнувшись от журналистского удостоверения Евгении, он вырвал у нее из рук драгоценный «Никон», распотрошил его самым зверским образом и засветил пленку.

- Вы за это ответите! - сказала Евгения с яростью. - Наша газета…

- Срал я на твою газету! - отрезал мордоворот.

- Я буду жаловаться вашему начальству!

- Срал я на твои жалобы!

- Вы меня еще не знаете!

- И на тебя я срал! - сказал мордоворот, не отличавшийся, как видно, фантазией.

- У вас что - понос? - неожиданно спросила Евгения.

Капитан-мордоворот побагровел:

- Покиньте объект! Покиньте, а то хуже будет!

Но Евгения почувствовала, что этот засранец потерял инициативу.

- Хорошо, я уйду, - сказала она. - Пусть вы мне испортили пленку. Но я-то вижу, вижу своими глазами рабский труд солдат на генеральской даче!

- Каких солдат? - удивился мордоворот.

- Да вот этих…

Евгения повернулась к дому и остолбенела. Никаких солдат не было в помине. Они исчезли по незамеченному ею сигналу капитана.

- Очки себе выпиши, гражданка! - торжествующе сказал мордоворот. - Выход видишь или проводить?

Но Евгении попала вожжа под хвост. В центральной прессе генеральских дач тогда еще не трогали. Открыть тему, да еще такую, для Евгении стало навязчивой идеей. Она не нуждалась в подтверждении своего журналистского таланта, он был, так сказать, налицо. Поэтому статью она все-таки написала, не пожалев яда. Правда, статья вышла в таком усеченном виде, что заняла на странице место размером с почтовую открытку, да и набрана была так мелко, что читать нужно было с лупой.

Но у военных, похоже, такая лупа числилась на вооружении. Они прочитали, и грянул гром. Буквально на следующий день в «Красной звезде» появился целый подвал с гневным заголовком «Выстрел в спину генералу», где из «любительницы остренького, так называемой журналистки Е. Альшиц» группа возмущенных полковников сделала мартышку.

Грозовые раскаты из «Красной звезды» докатились и до редакции газеты, с которой сотрудничала Евгения. Главный вызвал ее на ковер и сказал с кислой миной:

- Где вас учили поднимать руку на святое?

- Меня вообще-то учили на факультете журналистики МГУ, - дерзко ответила Евгения. - И я не слышала, чтобы генерала Рагозина причислили к лику святых.

- Ведь вы у нас, кажется, на договоре работали? - спросил главный, выдержав паузу.

- И продолжаю. У меня договор на год.

- Был, - сказал главный. - Но сегодня закончился. Отдохните, соберитесь с мыслями. Иногда это необходимо. Я-то на вашей стороне, Женечка, всей душой. Но положение обязывает. Вы только нас надолго не забывайте. Такие перья, как ваше, нам ох как нужны.

- Я пишу шариковой ручкой, - сказала Евгения и, не прощаясь, вышла из кабинета.

Год 1999-й. Неподражаемая

Обшарпанное, пропахшее табачным дымом такси неспешно лавировало среди тихих московских переулков в районе Пречистенки. Неподражаемая, сидевшая рядом с шофером, негромко подсказывала маршрут.

Огромные темные очки закрывали ей пол-лица, делая артистку абсолютно неузнаваемой. А двух женщин, безмолвно сидевших рядом, и без маскировки узнали бы считанные люди.

Таксист взял их неподалеку от «России», в Китайском проезде, и сразу понял, что они были на концерте.

- Ну как там наша-то? - тарахтел он. - Еще может? Или весь пар в свисток ушел?

- Может, может, - сказала Неподражаемая. - Здесь налево.

- Надо же! - хохотнул таксист. - А говорили, у нее этот… СПИД!

- Свят, свят, свят! - сказала Неподражаемая.

- Да я и не верил, - продолжил таксист. - А вот что ей за бугром обезьянью печенку пересадили, это я сам в газете читал. Название не помню.

- А обезьянья-то печень ей зачем? - спросила низким, грудным голосом одна из сидевших позади.

- Как это зачем? Для полного омоложения организма, - пояснил таксист. - Четыреста тысяч долларов такая операция стоит. Зато потом у тебя все торчком, как в шестнадцать лет.

- Все, приехали! - со вздохом сказала Неподражаемая. - Приехали, говорю. Тормози!

Машина остановилась возле неприметной дубовой двери, над которой горел вычурный голубой фонарик.

- Это что же тут находится? - спросил таксист.

- Обезьянник. Пошли, девочки!

Через несколько минут приехавшая троица уже расположилась на мягких диванах в уютном кабинетике, одной из стен которого служил громадный аквариум с диковиными тропическими рыбками. Обстановка в этом подвальном убежище отличалась той самой стильной простотой, за которой угадывались сумасшедшие деньги.

- Я тут редко бываю, - сказала Неподражаемая, закуривая легкую сигарету. - Когда уж совсем никого видеть не хочется. Как сегодня… Я совсем выпотрошенная. Как после аборта. Посидим тут тихонечко, а они там пускай нажираются и кости мне перемывают. Плевать. Тимур прикроет. Он все понимает.

Кто-то тихонько постучал в дверь.

- Ну? - сказала Неподражаемая.

На пороге возник негр в белом кителе с золотыми пуговицами и золотым эполетом на одном плече. Молча поклонился.

- Ничего не хочется, - сказала ему Неподражаемая. - Ты скажи там Петровичу, чтобы он сам что-нибудь придумал, соответственно настроению. Хорошо?

Негр безмолвно поклонился.

- Только сначала выпить нам принеси. Мне джин-тоник. А вам что, девочки?

- Все равно, - сказала одна. - Можно тоже джин.

- А мне водки, - сказала вторая трубным голосом. - Только не надо этих «абсолютов». Нашей, кристалловской. Стакан.

- Давай, - махнула рукой Неподражаемая. - И напомни еще раз охране, Коля, что меня здесь нет. Ни для кого.

Негра действительно звали Колей. И фамилия у него была совершенно неафриканская - Коровкин. Он являл собой плод бурной, но короткой любви студента из Нигерии и парикмахерши Люды Коровкиной. Чернокожий папа, сделав ребенка, быстро укатил на жаркую родину, а его отпрыск - точная копия отца - продолжил свою полусиротскую жизнь в Москве. Была она не особенно сладкой. Начиная с детского сада черный Коля Коровкин всюду был, если так можно выразиться, белой вороной, его даже в армию не рискнули взять. В военкомате были так потрясены цветом его кожи, что ни у кого из призывной комиссии рука не поднялась написать «годен». Но грузчиком в овощной магазин его приняли, и даже гордились им, словно неким экзотическим зверьком.

И лишь когда, словно грибы после дождя, вокруг стали появляться бары и новые рестораны, старавшиеся перещеголять друг друга в дизайне и сервисе, на негра Колю возник неимоверный спрос. Прислуживающий африканец - это было что-то! Колю без конца переманивали из одного заведения в другое, пока он не оказался в тихом, но дорогущем подвальчике без названия, где десять долларов на чай были обыкновенным делом.

На кухне Коля передал шеф-повару слова Неподражаемой.

- Что-нибудь сочиним, - кивнул Петрович, по слухам кормивший в свои молодые годы австрийского посла. - Их сколько там?

- Трое, - сказал Коля. - Сама и еще две бабы.

- Кто такие?

- Без понятия, - сказал Коля. - Одна здоровенная, как бегемот. И вся в золотых цацках. Аж глаза режет. А вторая - никакая. Так, спитой чай.

Он усвоил лакейскую привычку зубоскалить за спинами гостей.

Год 1977-й. Журналистка

Прямо из редакции она поехала на Суворовский бульвар, в Дом журналистов, и там прочно засела в кафетерии. За вечер она выкурила пачку сигарет, прихлебывая кофе с дешевым коньяком, которым ее бесперебойно снабжала пышногрудая Тамарка, всегда дававшая и в долг, если надо.

Отвечая на приветствия знакомых и ведя разговоры ни о чем с подсевшими к ней на минутку, Евгения мрачно подводила итоги последних дней. Что ж, бывали времена и похуже. Например, когда она разводилась с Гришкой Альшицем, чью звучную фамилию оставила себе в качестве журналистского псевдонима. Гришка был милейшим парнем, заботливым, без идиотских амбиций. Но в постели у них не ладилось совершенно. Причем с первого дня.

Он не вызывал у нее физического отвращения. Просто все, что он делал - и делал, судя по всему, совсем неплохо, - оставляло ее глубоко равнодушной. Первое время она старательно имитировала страсть, проклиная себя за фригидность. Но однажды, когда она с приятельницами попала в сауну и Кира Санина стала делать ей массаж, Евгения, неожиданно испытала то сокрушающее наслаждение, которое безуспешно пытался подарить ей муж.

Придя в себя, Евгения даже испугалась.

- Тебе плохо, Женечка? - заботливо спросила Кира.

- Нет-нет… Все нормально…

Какое там «нормально»! Она стиснула зубы, боясь, что начнет умолять Киру еще раз прикоснуться к себе нежными пальцами. Из-под прикрытых век Евгения разглядывала обнаженные тела приятельниц, чувствуя какое-то радостное томление. В тот день она поняла, что устроена не так, как большинство женщин. Постыдная однополая любовь уже не казалась ей чем-то ужасным.

Она умела принимать факты такими, какими они были. И выложила все Гришке как на духу. Он был потрясен, он не хотел в это верить. Его нелепые попытки как-то все уладить, записаться к какому-то медицинскому светиле Евгения решительно пресекла. Они развелись.

Жизнь ее стала совсем другой. О хирургическом изменении пола в те годы и не помышляли. Евгении пришлось приспосабливаться к новой жизни собственными силами. Она не признавала компромиссов, чем и сделала себе имя в журналистике. И теперь она ничего не собиралась скрывать. Прежде всего Евгения очень коротко постриглась и тем навсегда решила проблему со своими непокорными волосами. Ее гардероб теперь составляли исключительно брючные костюмы, джинсы и свитера. К куреву и ежедневной рюмке коньяка она пристрастилась давно.

В ее однокомнатной квартире появился немецкий тренажер, купленный за безумные деньги, и кварцевая лампа, обеспечивавшая постоянный загар. Она и раньше славилась своей резкостью, к которой теперь добавился вполне мужской, хотя и нечастый мат. Как ни странно, все это придало ей определенную привлекательность. Мужчины при виде ее чаще стали делать стойку, но их попытки сблизиться с ней, естественно, ни к чему не приводили. Гораздо важнее для Евгении было то, что на нее начали обращать внимание женщины. Но среди них чрезвычайно редко попадались те, кто был ей нужен. Наверное, за спиной Евгении сплетничали по поводу ее необычной сексуальной ориентации, но в глаза об этом не говорил никто. А если бы и посмели, Евгения знала, как поставить человека на место.

Последним ее увлечением была совершенно воздушная артисточка из Театра юного зрителя, игравшая в детских сказках инфантильных принцесс. Евгения как-то брала у нее интервью после спектакля. Говорила в основном она, а артисточка, которую звали Вероникой, смотрела на журналистку как удав на кролика.

Все между ними решилось очень быстро, и следующие три месяца они прожили вместе в квартире Евгении, переполненные счастьем и нежностью друг к другу. Но вчера и этой идиллии пришел конец. Евгения вернулась из Дома журналистов заполночь, мрачная, готовая весь мир разорвать в клочья.

- Почему так поздно? - спросила Вероника, капризно надув губки. - Ты же знаешь, что я места себе не нахожу!

- Цела я, цела! - отмахнулась Евгения. - Никто меня не трахнул в подворотне. Уймись.

- Ты пьяная!

- Слегка, - кивнула Евгения и, обхватив подружку, рухнула с ней на диван.

- Ты пьяная! - повторила Вероника с отвращением. - Пьяная! Какая мерзость!

- А пошла ты! - Евгения закурила. - Не нравится - катись!

- Если я сейчас уйду, - сказала Вероника дрогнувшим голосом, - то ты меня больше не увидишь.

- А на сцене? - Евгения выпустила дым ей в лицо. - На сцене, в образе очередной целки-невидимки?

Когда за Вероникой захлопнулась дверь, Евгения не шевельнулась. Уже сто раз случались пустяковые размолвки. Обычно Вероника доезжала на лифте до первого этажа и тут же возвращалась с видом побитой собаки. Вчера она не вернулась, и Евгению охватила такая тоска, хоть вешайся…

Год 1999-й. Неподражаемая

Петрович принялся колдовать у плиты. Коля отнес выпивку в кабинет с аквариумом и уставился в телевизор, ожидая, пока у шефа будет все готово. Наконец большой поднос с деликатесами, бережно прикрытыми мельхиоровыми крышечками, был сформирован.

Коля натянул белые нитяные перчатки, взял поднос и подошел к двери кабинета. Руки были заняты, и дверь пришлось открывать задом. Коля развернулся для этого неэлегантного маневра и вдруг увидел перед собой двух незнакомцев. Один из них, улыбаясь мягкой, какой-то резиновой улыбкой, прижимал к груди внушительный букет орхидей. Второй, точно высеченный из гранита, держал руки в карманах и смотрел Коле в переносицу немигающим, тяжелым взглядом.

- Подожди, черненький, - ласково сказал Резиновая Улыбка. - Сначала мы.

Коля понимал, что, раз эти двое прошли суровую охрану, с ними лучше не спорить, но все же возразил:

- У нас беспокоить гостей нельзя.

- Если нельзя, но очень хочется, то можно, - сказал Резиновая Улыбка. А второй просто оттеснил Колю гранитным плечом от двери.

Неподражаемая подняла на вошедших изумленный взгляд, но не успела выразить свое недовольство.

- Извините, что нарушаем ваш интим! - пропел Резиновая Улыбка. - Ах, наша Неподражаемая, вы же знаете, что никуда вам не скрыться от всенародной любви.

Он протянул актрисе орхидеи, но Неподражаемая их не взяла.

- В чем дело? - сказала она. - Я вас не знаю.

- И не надо. Мы вас знаем, этого вполне достаточно.

- А не пошли бы вы мальчики, а? - сказала Неподражаемая. - Со мной не надо так, когда я не в духе.

- Я же говорил тебе! - с укором сказал Резиновая Улыбка молчаливому товарищу и снова обернулся к женщинам. - Уходим, уходим. Можно сказать, испаряемся. Только заберем у вас ненадолго вашу подружку. Есть важный разговор.

- Которую? - спросила Неподражаемая, слегка растерявшись.

Но Резиновая Улыбка, положив орхидеи на стол, уже протянул руку той, которую негр Коля назвал спитым чаем.

- Можно вас на пару слов?

Женщина, словно загипнотизированная, поднялась с дивана.

- А в чем все-таки дело? - с тревогой спросила Неподражаемая. - Ты их знаешь?

- Знает, знает. А как же! - Резиновая Улыбка прижал руку к сердцу. - Да вы не беспокойтесь. Всего лишь разговор.

- А тут нельзя?

- Увы. Это очень личное.

- Мы без тебя не начинаем! - сказала Неподражаемая в спину безмолвно уходящей подруге.

Резиновая Улыбка обернулся на пороге:

- А вот это напрасно. Мало ли, заболтаемся… А концерт сегодня был просто люкс. То есть по всем мировым стандартам!…

Дверь за ушедшими захлопнулась и тут же приоткрылась снова.

- Можно? - спросил негр Коля, балансируя подносом.

Он ловко сервировал стол. Выждав в тишине минуту-другую, Неподражаемая решительно встала:

- Пойду все-таки взгляну, как она там. Что-то мне это все не нравится.

Она прошла к выходу, где стояли двое в камуфляжной форме.

- Моя подруга не выходила?

- Уехали в джипе. Минут пять назад.

- Что это за люди были? Как они сюда прошли?

Охранники переглянулись.

- Контора, - сказал старший. - Очень крутая контора. Наши тут не пляшут. Это все.

Допытываться было бесполезно. Неподражаемая на внезапно ослабевших ногах вернулась в кабинет, бросив по дороге испуганно таращившемуся Коле:

- Принеси мне тоже стакан водки!…

Она уже знала: случилось что-то непоправимое…

Год 1977-й. Журналистка

Евгения стояла у окна, приканчивая очередную пачку сигарет. Дождь занудно барабанил по стеклу, и Евгения не сразу услышала звонок в прихожей.

«Вероника! Вернулась все-таки!» - подумала она и с бесстрастным выражением на лице пошла открывать.

Но на пороге возникла незнакомая голубоглазая пухлогубая девчонка, вымокшая до нитки. У ее ног стоял мокрый чемодан.

- Вам кого? - хмуро спросила Евгения.

- Тетя Женя, это я, Мила, - сказала девчонка, непонятно улыбаясь.

События последних дней совершенно вытеснили у Евгении из головы то, что к ней должна приехать двоюродная племянница из сибирской глуши.

В незапамятные времена Евгения сама проделала тот же путь и, с первой же попытки зацепившись в столице, никогда больше не возвращалась в родной город. У нее сохранилось только воспоминание о гигантском смрадном облаке, всегда висевшем над домами этого «сибирского Чикаго», прозванного так за невероятную концентрацию заводов, среди которых первенство держал знаменитый Сибирский металлургический комбинат, куда следовало бы водить грешников, чтобы показать их будущее - картину ада.

- Так-так, - сказала Евгения, глядя на племянницу без особой радости. - Притащилась, значит. Ну входи!

- Только я не одна. Я с девочками. Не прогоните? А то такой дождище!

- Сколько вас? - насторожилась Евгения.

- Еще двое.

- Спасибо, не дюжина. Входите.

С появлением двух Милиных подружек в однокомнатной квартире сразу стало тесно. Евгения, запоздало проклиная свою доброту, сварила на всех кофе, закурила после первого же глотка и спросила с желчной интонацией:

- Прискакали, значит, завоевывать столицу? Знакомый сюжет. И конечно, все в артистки собрались?

- Не все, - сказала крупногабаритная девушка, которую звали Зоей. - Одна Жанка.

И взглядом показала на невзрачную рыжеватую подругу, гревшую ладони о теплую чашку.

- На роли мышек-норушек? - процедила Евгения. Она не заметила, как в глазах Жанны вспыхнула бешеная ненависть, означавшая, что отныне они смертельные враги.

- А ты? - спросила Евгения у Зои. - На стройку? Решила пополнить славную армию лимиты?

- А я местную породу улучшать приехала! - объявила Зоя, нахально глядя Евгении в лицо.

Альшиц поняла: этой крепкой девице такие комариные укусы нипочем.

- То есть? - спросила Евгения слегка растерянно.

- А то и есть, - усмехнулась Зоя. - Детей буду рожать. Крепеньких таких. Как боровички.

- Так это и дома можно было.

- Там женихов подходящих нет. А в Москве все-таки выбор! Вот найду себе молодого полковничка, и начнем с ним детей строгать!

Альшиц поперхнулась сигаретным дымом и сквозь кашель обратилась к племяннице:

- А у тебя какие планы?

Мила с беспомощной улыбкой пожала плечами. Она никогда ничего не решала сама и приехала в столицу, надеясь на тетю Женю, когда-то легкомысленно пообещавшую пристроить племянницу к какому-нибудь необременительному делу.

Теперь Евгения вспомнила об этом и разозлилась прежде всего на себя.

- Вот что, красавицы, - сказала она жестко. - Давайте сразу определимся. У меня тут, как видите, не апартаменты генерала Рагозина. Я здесь работаю и веду, извините, кое-какую личную жизнь. Так что даю вам приют только на одну ночь. А дальше крутитесь сами. Ясно? Да-да, крутитесь сами. И не вздумайте у меня за спиной шипеть, что москвичи сволочи. Это жизнь сволочная!…

Мила виновато покосилась на замерших подруг. Подобного удара от тети Жени она не ожидала.

Год 1992-й. Шлюха

Гаэтано, сопя от нетерпения, сорвал с нее шелковый халатик и повалил на постель. Сам он только расстегнул молнию на брюках.

Она закрыла глаза. Наблюдать привычную сцену в зеркале, висевшем напротив, ей было неинтересно.

Именно поэтому она не увидела, как бесшумно открылась дверь и на пороге возникла фигура незнакомца. Он действовал быстро, но без спешки. Подняв пистолет с длинным глушителем, незнакомец трижды нажал на курок. Раздались негромкие хлопки. Тело Гаэтано вздрогнуло и обмякло.

Она удивленно открыла глаза, но увидела лишь закрывающуюся дверь.

Гаэтано умер мгновенно. Ей несказанно повезло, что пули не прошили любовника насквозь, а застряли в его жирном теле.

Она ощутила на руках, обнимавших спину Гаэтано, что-то липкое. Через секунду стало понятно, что это кровь. Вопль ужаса застрял у нее в горле. Она с трудом выбралась из-под обмякшего тела и выскочила в зал.

Там было пусто, если не считать Фрэнка, уронившего голову на стойку бара. Вокруг его головы растекалась темная лужица крови. Рядом раздался придушенный хрип, и она, обернувшись, увидела охранника, который, заливаясь кровью, пытался доползти до выхода.

Ужас сковал ее. Одна, в чужой стране, среди трупов!…

«Вот и пришел тебе конец, девочка!» - подумала она, теряя сознание…

Глава вторая Нежная кожа

Годы 1967-1975-й. Миледи

До сих пор судьба не преподносила Миле неприятных сюрпризов, За Милой Мидовской еще с первых классов прочно закрепилось прозвище Миледи. Зоя Братчик первой заметила, что Милка похожа на артистку, игравшую красавицу интриганку в старом французском фильме «Три мушкетера». У Мидовской был точно такой же пухлый коралловый ротик и фарфоровые голубые глазки. Со временем эта похожесть пропала, да и характер у Мидовской оказался никакой. Его, можно сказать, не было вовсе. Но прозвище приклеилось прочно.

Жизнь ее была безоблачна и легка. Папа, Станислав Адамович, слыл далеко не последним человеком в городе. Добрая половина местных начальников и их жен щеголяла если не зубами от пана Мидовского, то уж точно его пломбами. Паном известного дантиста величали в честь его далеких шляхетских предков, когда-то переселившихся, как утверждал Мидовский, в Россию из города Кракова.

Он подчеркивал это постоянно и любил по поводу и без него ввернуть какое-нибудь польское словечко. Например, «так» вместо «да» или «бардзо зимне» вместо «очень холодно».

Он первым открыл в городе частный зубоврачебный кабинет, где ему ассистировала красавица Верунчик, бывшая медсестра, ставшая пану женой еще в годы их совместной работы в спецполиклинике металлургического комбината.

- Добже, добже! - ласково говорил пан Мидовский иной раз вскрикнувшему в кресле пациенту. - Ниц не зробишь пшез кошулю!

Это означало: «Хорошо, хорошо! Ничего не сделаешь через рубашку!»

Миледи жила в атмосфере благополучия всю жизнь и воспринимала это как данность. Жадности в ней не было ни капли. Она бы охотно дала поносить свои белые джинсы или осенний оранжевый пуховик подругам, если бы Жанне или Зое они подошли по размеру. Она и без этих привозных шмоток оставалась Миледи - еще маленькой, но уже женщиной. Сама Мидовская не отдавала себе в этом отчета, но окружающие при виде ее слегка напрягались.

Постоянно блуждающая улыбка, невинное выражение фарфоровых глаз в сочетании с ленивой грацией маленькой пантеры делали ее опасной. Прежде всего для нее самой. Миледи ни разу и пальцем не шевельнула, чтобы кому-нибудь понравиться, но мальчишки ходили за ней табуном. Жестокие драки за право проводить ее домой возникали постоянно. Миледи с простодушным интересом наблюдала за очередным поединком.

И если соперников разнимали, говорила, пожав плечами:

- Зачем? Пусть подерутся. Это же мальчики!

То, что за нее дрались, казалось ей совершенно естественным. Причем своим вниманием она могла одарить не обязательно победителя. Это мог быть и побежденный с расквашенным носом. Любой, дравшийся за Миледи, как бы получал на нее право. Он мог проводить ее до подъезда, взять под руку и даже поцеловать. И тут начиналось самое странное. При первом же чужом прикосновении по ее телу разливалась предательская слабость, губы приоткрывались, будто ей становилось трудно дышать, взгляд фарфоровых глаз туманился. Короче, с ней в этот миг можно было делать все что угодно. И счастье, что мальчишки по неопытности своей дальше неумелых поцелуев не заходили. Но это могло случиться вот-вот, потому что предназначением Миледи было кому-нибудь принадлежать. Принадлежать до конца, без остатка. Она не умела выразить это словами, но чувствовала всем своим существом.

Однако никакого жгучего интереса к вопросам секса Миледи не испытывала, пропуская мимо ушей всевозможные девчоночьи шушуканья. Как-то, когда ботаничка по прозвищу Семидоля объясняла на уроке что-то про опыление, про пестики и тычинки, кто-то в классе громко захихикал. Семидоля, точно потревоженная кобра, быстро оглянулась и сквозь очки впилась взглядом в лица учеников. Первой ей на глаза попалась Миловская, сидевшая, как обычно, с неопределенной улыбкой на пухлых губах.

- Мидовская, - грозно спросила Семидоля, - чему это ты так двусмысленно улыбаешься?

- Не знаю… - ответила Миледи. - Ничему…

- Придется написать в дневнике твоим родителям, что ты… - Семидоля запнулась, подыскивая наиболее удачное выражение, - …что ты слишком рано познала тайны жизни.

Класс удовлетворенно заржал.

Но Миледи никак не отреагировала на слова Семидоли. Что детей не в капусте находят, она знала не хуже учителей и никакой тайной это не считала.

С той поры Семидоля возненавидела Миледи. Впрочем, она была в этом не оригинальна. Мидовская раздражала всех педагогов-женщин. Эти замотанные, рано постаревшие тетеньки не могли простить ей того, что они никогда не были так хороши, как она, и, уж конечно, никогда не будут. Естественно, никто из них в этом не признался бы. Возможно, они и сами не понимали, почему их так бесит эта смазливая девчонка, с удивительным безразличием выслушивающая мелочные придирки и ехидные реплики насчет обеспеченных деток.

Миледи не прилипала к телевизору, как большинство ее сверстниц, глядевших все подряд. Оставшись одна, она направлялась в ванную, где по настоянию пана Мидовского целая стенка была целиком зеркальной. Миледи медленно раздевалась перед этим огромным зеркалом, внимательно следя за своими движениями. Абсолютно обнаженная, она бесконечно долго вглядывалась в собственное отражение. Ее взгляд медленно скользил сверху вниз по гибкой, тонкой, почти мальчишеской фигуре, бесстрастно отмечая совершенство точеной шеи, беззащитную хрупкость плеч, маленькую нежную грудь с дерзко торчащими розовыми сосками, живот с аккуратным завитком пупка, длиннющие ноги с округлыми коленками. Миледи чуть изменяла позу.

Теперь ее взгляд медленно поднимался вверх. Она рассматривала себя как нечто постороннее, ни в чем не находя изъяна. И это тоже было в порядке вещей. Миледи не гордилась собой, просто убеждалась совершенно объективно, что все у нее устроено так, как надо.

Она всегда носила юбки, длина которых была на грани допустимого. Формально придраться было нельзя, но, когда она садилась, чуть поддернув подол, оторвать взгляд от ее круглых коленок было трудно. Миледи с подкупающим простодушием использовала этот нехитрый прием, чтобы смягчать сердца педагогов-мужчин. И это ей отлично удавалось.

Год 1977-й. Журналистка

Все-таки Евгения не выставила нежданных гостей за порог просто так. На следующий день она договорилась с дворничихой, бабой Любой, что та возьмет постояльцев в свое подвальное жилье. Жанна с Зоей тут же перетащили вещи вниз, тем более что дворничиха назначила вполне божескую цену.

- А ты подожди, - приказала Евгения племяннице. - Расскажи хоть, как там твои родители поживают.

Миледи была еще той рассказчицей. К тому же она понятия не имела, что можно рассказать о родителях. Живут себе и живут. Ей и о себе-то нечего было рассказать.

Отчет о жизни родителей занял всего десять минут, и то благодаря лишь тому, что Евгения умела расспрашивать профессионально. Приглядываясь к племяннице, она невольно отмечала ее ленивую грацию, невинный фарфоровый взгляд и пухлые губы, с которых не сходила слабая улыбка. Черт возьми, капризная артисточка в подметки не годилась сибирской племяннице, свалившейся как снег на голову. Эта была полна нетронутой свежести. А ведь двоюродная племянница - это почти не родня.

Возможно, не сложись последние дни так паршиво, Евгении и в голову не пришли бы подобные мысли. Но сейчас, чувствуя себя незаслуженно оскорбленной и самой одинокой на свете, она отпустила тормоза. Евгении удавалось скрутить собеседника и посильнее, вот почему через некоторое время Миледи сидела, внимая тете, как завороженная. Миледи не понимала половины слов, но энергия, исходившая от Евгении, совершенно парализовала ее.

- А ты знаешь, что ты хорошенькая? - неожиданно спросила Евгения. - Конечно, знаешь. Уже спала с мужиком?

Миледи кивнула.

- Ну, ясное дело. Пропустят эти кобели такой лакомый кусочек, как же! Ну и что? Нравятся тебе эти волосатые, вонючие козлы?

Миледи пожала плечами, не зная, что ответить. Впрочем, тетя в ответах не нуждалась.

- Это, конечно, твое личное дело, - сказала она. - Но ты подумай хорошенько о том, как тебя щедро наградила природа. Эти небесные глаза, эти нежные губы, эта атласная кожа, эти упругие мячики грудей… Я употребляю пошлые сравнения, извини, но это всего лишь слова. А слова бессильны передать истину. Истина же состоит в том, что все эти драгоценные дары следует отдавать лишь тому, кто может их оценить по-настоящему. Я могу, поверь мне. И мы можем стать с тобой настоящими подругами, потому что нет прочнее сплава, чем сплав молодости с опытом…

Миледи окончательно перестала понимать, что ей говорят, и безропотно позволила тете Жене обнять себя. Однако от этого прикосновения мир не поплыл у Миледи перед глазами, как это бывало обычно. А когда тетя Женя стала настойчиво целовать ее в шею, Миледи просто испугалась.

- Расслабься, дуреха! - шепнула Евгения, чуть задыхаясь. - Не съем же я тебя.

Но Миледи вовсе не была в этом уверена. Улучив момент, она вывернулась, вскочила и сказала дрожащим голосом:

- Извините, тетя Женя… Я сейчас… Я к девочкам…

И, выбежав за дверь, бросилась в дворницкую.

Евгения закурила, прижалась пылающим лбом к холодному оконному стеклу и сказала с кривой усмешкой:

- Вот бабы, мать вашу!…

Год 1977-й. Жанна

Те, кто мечтает об актерской карьере, пытаются поступить во все театральные институты сразу. Разумеется, в каждом они делают вид, что только о нем и мечтали всю жизнь. «Знаете, - говорят они в Щепкинском училище, - Малый театр - это для меня все!» «Вахтангов - мой бог», - объявляют они в Щукинском. А в Школе МХАТа они клянутся, что без книги Станиславского «Моя жизнь в искусстве» под подушкой они заснуть не могут. Нехитрый расчет - где-то да повезет.

Обнаружив во всех местах мелькание одних и тех же лиц, Жанна поначалу растерялась. Ее едва не затянул этот нервный водоворот. Однако она решила не распыляться, а бить в одну точку, и этой точкой для нее стал ГИТИС - Государственный институт театрального искусства. На эстрадное отделение, увы, в этом году приема не было. Оставался факультет музыкальных театров. Она решила, что удачный опыт выступлений со школьным ансамблем «Мажоры» дает ей какой-то шанс. Кроме вокала с будущими артистами оперетты серьезно занимались движением, сценической речью, танцем. Словом, всем тем, что необходимо будущей звезде эстрады.

Было, правда, одно существенное «но». Кроме нескольких популярных мелодий из «Сильвы», часто звучавших по радио и потому засевших в памяти, Жанна про оперетту не знала ничего. И разыгрывать любовь к этому жанру, захватившую ее буквально с пеленок, было невозможно. Жанну раскусили бы в два счета.

За неделю Жанна добросовестно пересмотрела весь репертуар Московского театра оперетты. Весь этот мир бутафорских страстей, все эти говорящие петушиными голосами комики и томные, дебелые графини оставили у нее ощущение, будто она насиделась в шкафу со старыми вещами, пропахшими нафталином.

Тем не менее Жанна запомнила несколько названий и при случае могла бы пересказать содержание двух-трех спектаклей. Она решила, что объявит своим любимым композитором Штрауса, а актрисой - Татьяну Шмыгу. Это был беспроигрышный вариант.

На экзамене, конечно, полагалось что-нибудь спеть. Никаких сложных арий Жанна разучивать не стала. Приемную комиссию надо было чем-то удивить. Об этом все говорили постоянно. Рассказывали, что в прошлом году одна девчонка из Саратова, поступавшая в «Щуку», вышла читать монолог Нины Заречной из «Чайки» с большими самодельными крыльями за спиной. А во ВГИКе, когда один парень провалился на первом же туре, на второй явилась его невероятно эксцентричная бабушка и стала истерично доказывать, что ее внук - гений. Члены комиссии не сразу поняли, что перед ними тот самый провалившийся парень, замаскировавшийся под старуху. Его, правда, в институт не взяли и даже где-то напечатали фельетон про гнусного обманщика.

Решив удивить, Жанна собиралась спеть «Блоху» Мусоргского. Причем точно так, как ее пел Шаляпин. Такое не могло не изумить. К тому же в «Блохе» можно было подурачиться, изображая короля, портного и само насекомое.

Сложнее было с отрывком прозы и басней. Жанна и тут решила сделать ставку на оригинальность. Из прозы она выбрала чеховский рассказ про Ваньку Жукова, а из басен - Михалкова:

Тут тоже можно было изобразить надменный доллар и гордый рубль, а кроме того продемонстрировать свою политическую зрелость.

Педагоги в театральном просто обязаны были понять, что Жанна с ними одной крови. И тем не менее она с удивлением обнаружила, что нервничает все больше и больше. Именно в эти дни со всей силой проявилась одна из главных черт ее характера - внезапные переходы от смеха к слезам и наоборот. Это случалось по сто раз на дню и по самым пустяковым причинам. С ней становилось трудно. Братчик и Миледи порой боялись слово ей сказать или взглянуть в ее сторону. Жанна похудела, и в глазах ее появился лихорадочный блеск. Она почти перестала спать, все пялилась в потолок и беззвучно шевелила губами, повторяя:

В день экзамена она поднялась чуть свет. Проснувшиеся позже подруги с ужасом смотрели на Жанну, которая, сидя за шатким столом в дворницком подвале, разбивала сырые яйца и выпивала их одно за другим. Так она уничтожила десяток.

- Ты что, Жанка, опухла? - спросила Братчик.

- Это для голоса, - ответила Жанна. - Сейчас бы еще молочка тепленького. На связки.

Зоя бросилась за молоком. Но напрасно.

- Не могу, - сказала Жанна, отодвигая стакан. - Стошнит.

Братчик тут же выпила молоко сама, не пропадать же добру, и заторопила Миледи, чтобы сопровождать подругу на экзамен.

- Нет! - отрезала Жанна. - Сидите дома. Я с вами еще больше буду икру метать.

- Тогда ни пуха!

- Иди к черту!…

Годы 1964-1975-й. Сумасшедшая мамаша

Сколько Жанна себя помнила, она всегда хотела стать артисткой. И виноватой в этом была ее мать, Алиция Георгиевна.

Она сама когда-то мечтала об артистической карьере, о концертах в Большом зале Московской консерватории, о зарубежных турне. Алиция Георгиевна, тогда еще просто Алечка, блестяще окончила музыкальную школу по классу фортепиано, за что получила от мамы бабушкин золотой медальончик и золотое колечко с каким-то искристым камешком, а от папы - конверт с деньгами для поездки в Свердловск, где, по слухам, конкурс в консерваторию был не такой зверский, а фортепианная школа ничуть не хуже столичной.

Уже и билет до Свердловска был куплен в купейный вагон. Но накануне отъезда уличные хулиганы подстерегли Алечку в подворотне. Медальончик ей удалось спасти, а вот колечко - нет. Самое ужасное, что,стараясь сдернуть кольцо, эти подонки сломали Алечке безымянный палец.

- Ничего, ничего, - утешали родители, глядя на загипсованный палец Алечки. - Поступишь на будущий год.

Палец сросся криво. И прежняя гибкость к нему уже не вернулась. Мечту о консерватории пришлось похоронить. Алечка устроилась музыкальным педагогом в детский сад, где в свои неполные двадцать лет сразу стала из Алечки Алицией Георгиевной. Дома к пианино она больше не подходила.

Но на всех концертах приезжих гастролеров Алиция Георгиевна неизменно оказывалась в первых рядах, нанося непоправимый урон своей и так-то мизерной зарплате. Когда свет в зале гас и раздавались первые такты музыки, глаза Алиции Георгиевны моментально наполнялись слезами. Она ничего не могла с этим поделать - звучал ли со сцены меланхоличный Шопен или лихие шлягеры под аккомпанемент электрических гитар.

А потом Алиция Георгиевна терпеливо стояла у служебного входа с обязательным букетиком цветов и летом, и зимой. И только отдав их заезжему кумиру и пролепетав несколько слов благодарности, она тихо брела домой, полная все равно не вылившихся чуств.

Родители о ее личной жизни понятие имели весьма смутное, и потому для них, как гром среди ясного неба, прозвучало известие, что Алечка собирается рожать.

- Ты выходишь замуж? - ошарашенно спросила мама.

- Нет.

- Но ведь для того, чтобы женщина родила, - сказал отец, - насколько мне известно, необходим мужчина.

- Логично, - согласилась Алечка.

- Значит?… - Отец вопросительно поднял брови.

- Значит, мужчина был, - сказала Алечка с загадочной улыбкой. - Но кто, вам знать совершенно необязательно.

- Но почему, почему? - недоумевала мать. - Он что, не хочет на тебе жениться?

- Он вообще ничего не знает о ребенке. И потом, папа, поздно уже. Поезд ушел, - ответила Алечка спокойно. - Что же делать, раз так получилось.

Родителей совершенно сбивало с толку то, что Алечка ничуть не была огорчена. Скорее наоборот. Она, казалось, светилась от счастья. Но при этом открыть тайну отцовства отказалась наотрез.

Дочь Алиция Георгиевна назвала Жанной и с жаром взялась за ее воспитание, пытаясь реализовать в ней свою загубленную мечту. С четырех лет Алиция Георгиевна усадила Жанну за пианино и стала учить ее азам сама, вспоминая собственное недавнее прошлое.

А потом ее Жанна стала обязательной участницей всех детских спектаклей, появляясь в образе то Спящей Красавицы, то Красной Шапочки, а то и Бабы-яги. Это продолжилось и в школе, где за дочерью Алиции Георгиевны до последних классов сохранилось прозвище Жанка-артистка.

А уж сколько за эти годы было прочитано стишков перед гостями и одноклассниками, сколько спето песенок, сколько исполнено танцев! И все это в атмосфере умиления, сладким ядом отравлявшего детскую душу.

Год 1977-й. Зоя

Первое время Зоя Братчик, согласно своему плану, регулярно ездила на Плющиху, благо до нее было всего три остановки. Там она прогуливалась возле огромного серого здания Академии имени Фрунзе. Действительно, в этих местах роились старшие офицеры, среди которых попадались моложавые полковники. Но они были то ли прочно женаты, то ли слишком озабочены учебным процессом. Во всяком случае, никто при виде прогуливающейся Зои не обмирал и не подкатывался с предложением познакомиться. Вскоре Братчик поняла, что только впустую тратит время, и прекратила свою охоту. Устраиваться в жизни надо было как-то по-другому.

Между тем у подруг незаметно подошли к концу деньги. Братчик отправилась с душевным разговором к бабе Любе, посочувствовала, как тяжело этой пожилой женщине с ее слабым сердцем мести по утрам свой участок и ворочать железные контейнеры с мусором. Баба Люба охотно приняла предложенную помощь. Теперь по утрам довольная дворничиха сидела у старенького телевизора, а на улице за нее вкалывала Братчик. Уборка, с которой баба Люба маялась до обеда, у Зои занимала чуть больше часа. Она только успевала войти во вкус. Таким образом был решен вопрос с платой за жилье. Оно теперь подругам ничего не стоило. Но еще надо было что-то есть и пить. Хотя бы раз в день.

Ждать в этом смысле помощи от Жанны, а тем более от Миледи, не приходилось. Зоя и эту заботу взяла на себя. Когда был истрачен последний рубль, она достала из угла заветный рюкзак.

Еще в поезде, по дороге в Москву, Жанна удивилась, увидев у Братчик два туго набитых рюкзака:

- Ты что, все из дома вывезла?

- В одном орешки, - спокойно объяснила Зоя.

- Какие орешки?

- Обыкновенные, кедровые. На рынке продам. В Москве знаешь как денежки полетят!…

Теперь Зоя взвалила на спину рюкзак с орешками и отправилась на Дорогомиловский рынок, где цены, как она разведала, были покруче. Подходы к рынку патрулировала милиция, вяло гонявшая бабулек с клубникой и огурцами.

Зоя поняла, что тут ей делать нечего, и вошла на огороженную территорию рынка. На одном из крайних прилавков отыскалось свободное место, куда Братчик водрузила свой рюкзак, а рядом поставила взятый у дворничихи граненый стакан, наполнив его орехами. Народ проходил мимо, скользя по Зоиному товару равнодушным взглядом. Она совсем уж было отчаялась, когда рядом кто-то спросил:

- Чем торгуешь, девушка?

Зоя встрепенулась:

- Орешки кедровые! Экологически чистые! Вы попробуйте!

Джигит, стоявший перед ней, был обряжен в кожаный пиджак и красную рубашку, в распахнутом вороте которой сияла золотая цепь.

- Для мужчин очень полезно, - тут же добавила Братчик. - Вы меня понимаете?

- Понимаю, - сказал джигит. - Ты за место платила?

- А как же! - нахально ответила Братчик. - Сейчас… Вот черт, не помню, куда квитанцию сунула.

Она честным взглядом посмотрела на джигита и по его глазам поняла, что квитанция тут ни при чем. Не впервые Зоя была на рынке. Джигит ослепительно улыбнулся, показав целое хранилище золотых зубов, и сказал:

- Меня зовут Ариф.

- Очень приятно, - ответила Братчик, прикидываясь дурочкой.

- Ты не поняла. Меня зовут Ариф. Ты здесь первый раз?

- Ну и что?

- Мне платить надо, - сказал он. - Мне, понимаешь? Тогда никто не тронет.

Зоя уже поняла, что разговаривает с настоящим хозяином рынка. Как раз в этот момент проходивший мимо милицейский сержант почтительно пожал Арифу руку. Но у Зои в кошельке был только троллейбусный талон на обратную дорогу.

- Я потом заплачу, - сказала она. - Как товар продам.

- Так нельзя, - покачал головой Ариф. - Или плати сейчас, или уходи. А может, мы по-другому договоримся?

- Как это?

- Зачем такой красивой девушке стоять за прилавком? Я сейчас мальчика позову. Пусть мальчик торгует. А мы с тобой пойдем немножко покушаем. Шашлык-машлык, вино хорошее.

Ариф откровенно разглядывал вздымающуюся от волнения грудь Зои. Глаза его стали маслеными, зубы сияли ярче солнца.

Зою бросило в жар. Эх, развернуться бы сейчас и врезать по золотым зубам! Но такое уж точно плохо кончится.

- Нет уж, спасибо, - сказала она. - Я лучше тут постою.

- Нельзя, дорогая. Порядок должен быть.

- А я ничего не нарушаю.

Глупое упрямство Зои, похоже, огорчило Арифа. Сокрушенно покачав головой, он неторопливо вынул из кармана складной нож, открыл его и одним движением распорол рюкзак сверху донизу.

Зоя ахнула. Орешки лавиной обрушились под прилавок и рассыпались по земле. Милицейский сержант демонстративно отвернулся. Ариф неторопливым шагом двинулся дальше по своим владениям.

Зое кое-как удалось собрать ничтожную часть орешков, перемешанных с мусором. Она привезла их обратно в связанном узелком испорченном рюкзаке. Остатки орешков подруги промыли под краном и съели сами. Два дня, по крайней мере, у них не было проблемы с едой.

Год 1976-й. Миледи

В девятом классе появился Аркадий Михайлович Шафран, новый учитель истории, который, встретившись с Миледи, буквально стал на свой смертный путь. Смуглый черноволосый выпускник педагогического института, немножко смахивающий на цыгана, сразу же занозил сердца многих девчонок.

- Меня зовут Аркадий Михайлович, если ни у кого нет возражений, - весело объявил он. - По национальности я еврей. Тоже нет возражений? Тогда я буду преподавать вам историю. Кто тут у нас Агеев?

- Я, - отозвался Агеев.

Аркадий Михайлович оторвался от журнала, оглядел Агеева веселым взглядом и сказал:

- Рад знакомству. Арутюнян?

- Я.

- Очень хорошо. Быкова?

- Она болеет.

Историю в классе не любили и безбожно ее прогуливали под самыми разными предлогами. Быкова, возможно, сейчас сидела в кино, но ее на всякий случай прикрыли.

- Печально, - сказал учитель. - Надеюсь, что молодой организм Быковой победит в борьбе с недугом. Братчик?

- Я Братчик! - откликнулась Зоя.

- Спасибо, что пришли. Воротников?

- Болен!

- Пожелаем ему скорейшего выздоровления. Лыков?

Наступила пауза. Объявлять Лыкова больным было уже просто неприлично.

- Разве у Лыкова нет в классе друзей? - насмешливо спросил учитель.

- Почему нет? Есть, - раздались голоса.

- Так разве им трудно крикнуть «болен»?

Этим Аркадий Михайлович окончательно купил класс. Так же играючи он добрался до Миловской.

- Я! - сказала Миледи и встала, глядя на учителя со своей неопределенной улыбкой.

Аркадий Михайлович хотел по обыкновению пошутить, но не смог. Во рту у него вдруг пересохло, и вся его живость куда-то подевалась. В этот миг он и пропал.

- Садитесь, Миловская, - сказал Аркадий Михайлович осевшим голосом.

Впрочем, чуть позже он сумел взять себя в руки. Оказалось, что он знал тьму интереснейших вещей, которых не найдешь ни в одном учебнике. Взять хотя бы его рассказы о знаменитых ассамблеях Петра Первого. Учитель живописал царские балы так, будто сам на них отплясывал и пил из кубка Большого Орла. А уж когда он рассказывал, как Петр позволял себе посреди бала на глазах у всех содрать с какой-нибудь красавицы платье, опрокинуть ее на пол и тут же овладеть ею, в классе было слышно пролетевшую муху.

- Правда?… - растерянно спросил кто-то с задней парты.

- Боюсь, что да. - Аркадий Михайлович усмехнулся. - Но сам я при этом не присутствовал. Мы как раз с Лефортом вышли покурить.

Класс застонал от восторга. Но когда прозвенел звонок, учитель окончательно уложил всех на лопатки.

- На сегодня все, - сказал он. - Хочу только на прощание признаться, что я все-таки соврал для красного словца. Это насчет курения с Лефортом. Я никогда не курил, и вам не советую.

Целый месяц только и разговоров было что о новом учителе. Только Миледи, как всегда, отмолчалась. Но именно с ней был связан крутой поворот в жизни учителя истории.

Вскоре Аркадий Михайлович понял, что он безнадежно влюблен. Положение, конечно, было ужасным. Во-первых, Миледи еще не исполнилось шестнадцати лет. Во-вторых, она была его ученицей. Разумеется, можно было привестиподобные примеры из классической литературы. Но кого они интересовали?

От пламени, сжигавшего его изнутри, Аркадий Михайлович за какой-то месяц так высох, что приобрел некий демонический облик. В классе быстро заметили, что с учителем творится неладное. Девчонки, все как одна, мучились от зависти к Миловской. А Миледи только таращила свои фарфоровые глаза и неопределенно улыбалась.

Неожиданно для всех она оказалась по истории среди самых безнадежных двоечников. Аркадий Михайлович вызывал ее к доске чаще остальных и принимался терзать ее дополнительными вопросами до тех пор, пока она не замолкала в растерянности.

Он понимал, что поступает несправедливо, наказывая Миледи за собственную влюбленность, но иного способа скрыть свое расположение к ней не находил. Ситуация становилась совершенно неразрешимой, И вот, влепив Миловской очередную пару, Аркадий Михайлович сказал:

- Задержитесь после урока, Миловская. Так дальше продолжаться не может.

Класс после его слов шумно выдохнул: что-то будет! Миледи, улыбаясь, вернулась на место. И тут же раздался звонок. Все расходились, бросая на Миловскую косые взгляды, хихикая и подталкивая друг друга.

- Смотри, Миледи! - многозначительно сказала Братчик.

- Да уж, - поддержала Жанна.

- Может, тебя подождать?

- Да ну вас! - улыбнулась Миледи.

- Ты мне потом позвони, - сказала Жанна. - Обязательно.

Оставшись с Миледи один на один, Аркадий Михайлович прошелся по классу, потом сел рядом за парту и заглянул Миледи в глаза.

- Что происходит, Миловская? - спросил он участливо.

- Что происходит? - эхом отозвалась она.

- Может быть, у вас нет интереса к предмету? Или вам что-нибудь непонятно? Я всегда готов помочь. Вы только спросите.

- Что спросить?

- Ну, что-нибудь… По теме…

Аркадий Михайлович не находил нужных слов. Он вдруг с ужасом понял, что его предложение помочь - совершеннейшая туфта, всего лишь повод остаться с ученицей наедине, что все его придирки на уроках продиктованы этим желанием. Но рука сама, помимо его воли, легла на хрупкое плечико Миледи, и не было никаких сил противиться этому.

Под горячей мужской ладонью Миледи просто на глазах стала таять. Ее фарфоровый взгляд затуманился, пухлые губы приоткрылись. И Аркадий Михайлович окончательно потерял голову. Он притянул к себе расслабленное, податливое тело. Потом коснулся пересохшими губами ее лба, щеки, подбородка. Руки скользнули ниже, обхватывая тонкую талию все сильнее и сильнее. Миледи прерывисто вздохнула, закрыла глаза и прошептала:

- Лапа!…

Она никогда раньше не произносила этого слова, образовавшегося, как видно, от «лапочки». Но с этого момента всегда в схожих ситуациях ее готовность принадлежать кому-то до конца выражалась этим словом.

- Лапа!… - прошептала она еще раз и сама подставила губы.

Аркадий Михайлович, честно говоря, не был искушен в любовных играх. Под напором своего темперамента он действовал скорее по наитию. У Миледи тоже не было никакого сексуального опыта. Но за нее постаралась природа, наградившая Миловскую такой чувственностью, какой и опыт ни к чему.

Год 1995-й. Банкирша

Дуло автомата почти уперлось ей в живот. Эти люди в масках и камуфляжной форме, ворвавшиеся сюда среди ночи, не собирались шутить.

- Быстро! - сквозь зубы сказал их командир. - Где кассета?

У нее мороз пошел по коже. Значит, поиск криминала был инсценировкой, сплошной туфтой. Они пришли сюда за теми самыми видеокассетами. Стало быть, кто-то очень могущественный прознал, что на него существует компромат. Кто?…

- Где кассеты, я спрашиваю?

- Какие кассеты?

- Ты мне туг дурочку не валяй!

- Клянусь, я даже не понимаю, о чем речь…

Она сказала это так искренне, что человек в маске, державший ее на мушке, на секунду смешался.

На самом-то деле она все прекрасно понимала. Эти чертовы кассеты были взрывоопасны почище пластида. И то, что она узнала о них буквально накануне, ничего не меняло. Она не имела к ним отношения, но попробуй это докажи. Особенно под дулом автомата.

- Не смеши! - сказал командир. - Чтобы хозяйка не знала, что в ее борделе творится?

- Делайте обыск! - ответила она, надеясь на то, что кассеты с компроматом уже перепрятаны в другом месте.

В эту секунду ее судьба буквально висела на волоске…

Глава третья Проверка на вшивость

Годы 1964-1976-й. Зоя

Зоя Братчик была совсем иного замеса, чем ее подруги. Никто не вел ее по жизни за ручку, не окружал повседневной заботой и не оберегал. Мать Зои, железнодорожная проводница, беспрестанно находилась в длительных отъездах, мотаясь по всей стране. Отчим, человек хмурый и неслабо пьющий, был начальником поездной бригады. Так что они ездили на пару с матерью, надолго оставляя девочку одну. Ей приходилось быть самостоятельной.

- Сама, все сама! - внушала ей мать, измученная постоянной войной со сволочами пассажирами. - Никто в этой жизни, Зойка, за тебя не постоит!…

И Зоя умела за себя постоять, чему немало способствовали ее внушительные габариты.

Еще в детском саду озорник из старшей группы однажды выхватил у нее совочек. Зоя, на удивление рослая для своих малых лет, не побежала ябедничать. Она поднялась с корточек, оказавшись вровень с хихикающим озорником, размахнулась совсем не по-детски и так засветила обидчику в глаз, что тот опрокинулся на песок.

Потом, конечно, было разбирательство. Отец озорника, указывая на устрашающий фонарь под глазом у сынка, твердил как попугай:

- Это же бандитка! Просто бандитка!…

- Я ее выдеру, не сомневайтесь, - скорбно кивала в ответ Зоина мать. - Так выдеру, что неделю сидеть не сможет.

Однако на пути домой она сказала совсем другое:

- Правильно сделала. Надо будет, еще сильней стукни.

И отчим поддержал.

- В другой раз палку возьми, - посоветовал он, дыша перегаром. - Да еще лучше - с гвоздями!…

Училась Братчик ни шатко ни валко, однако на второй год не оставалась ни разу. Самой серьезной проблемой в школе для нее стало то, что она стремительно оформлялась как женщина, сама, впрочем, этого не замечая. Проблема обнаружилась после очередных летних каникул. Когда шестой класс на уроке физкультуры выстроился в шеренгу, новый физрук бодро выкрикнул:

- Равняйсь! Видеть грудь четвертого человека!

И в этот момент его взгляд случайно уперся в грудь Зои Братчик, вызывающе обтянутую тонкой трикотажной майкой.

- Фамилия? - строго спросил физрук.

- Братчик.

- А ну-ка выдохни, Братчик!

- Зачем? - удивилась Зоя.

- А затем, что… - начал физрук и вдруг густо покраснел, поняв, что такую вызывающую грудь никаким выдохом не уберешь.

Особой ловкостью Зоя не отличалась, но ее природная сила и физические кондиции явно требовали применения в спорте. Она даже стала центровой, так называемым «столбом» в сборной 12-й школы по баскетболу. Причем все остальные игроки были мальчиками. Они выиграли районные соревнования, но, когда дело дошло до городских, соперники подали протест.

- У вас Братчик кто? - поставили они вопрос ребром.

- Центровой игрок.

- Не центровой, а центровая. Она девочка! - завопили соперники. - Это нарушение правил! Девочка, да еще с такими формами, что не приведи бог! Выводить такую на площадку - это просто непедагогично!

- А отстранять ребенка от игр без всякой причины - это педагогично?

- Да уж попедагогичней, чем выставлять на всеобщее обозрение такие телеса!

- Ну, знаете, это кто чем интересуется!…

Братчик все-таки вышла на площадку, как обычно вызвав веселое удивление зрителей. Сначала ее попытались освистать и вывести из себя громкими насмешками. Но судья, тоже поначалу немало удивленный, остановил игру и пригрозил, что очистит зал. Он прощал Зое блокировки и пробежки, а ближе к финалу, когда Братчик бросала штрафные, судья, передавая ей мяч, спросил негромко:

- Ты что после игры делаешь?

- Моюсь, - ответила Братчик, не поняв тайного смысла вопроса. - Под душем.

Судья тут же начал штрафовать ее без всякой жалости. Получив пятый фол, Братчик села на скамейку запасных и уже оттуда наблюдала за крушением своей растерявшейся команды.

Но ничто не могло испортить Зое настроения. У нее был ровный, веселый характер, и все неприятности словно отскакивали от нее. Ни разу в жизни она не плакала, не мучилась бессонницей и не теряла аппетита. Энергия в ней так и била через край. Густые волосы она всегда раздирала расческой с громким электрическим треском, но хоть бы один волосок остался на зубцах. Не по годам налитое тело было упругим, матовобелая кожа даже мысли не допускала о каком-нибудь вульгарном прыщике. При этом щеки Зои всегда заливал стойкий румянец, будто она только что вбежала с мороза.

Однажды Братчик шла куда-то по своим делам, не замечая обжигающих мужских взглядов. А навстречу ей рота солдат прозаически маршировала в баню. Когда они поравнялись, из солдатских рядов раздался удивленный присвист и чей-то голос выкрикнул довольно внятно:

- Вот это жопа!…

Рота сбилась с ноги. Головы солдат, как по команде, повернулись Зое вслед, словно подсолнухи за солнцем.

- А сиськи-то! - восхищенно продолжил тот же голос. - Девушка, почем арбузы?

- Отставить! - сорвавшимся голосом приказал молодой лейтенант. - Разговорчики в строю!

Зоя опять-таки не огорчилась. Дома она внимательно рассмотрела себя в зеркало, но поскольку давно привыкла к собственному отражению, ничего особенного в нем не нашла.

А потом ей как-то попалась на глаза репродукция картины Рубенса «Венера и Адонис». И Зоя была потрясена, обнаружив свое полное сходство с обнаженной фигуристой женщиной, изображенной знаменитым художником черт-те сколько лет назад. Если до сих пор у нее и могли возникнуть какие-то сомнения на свой счет, то после этого она успокоилась совершенно. Уж этот Рубенс-то, возле которого все ахают в ленинградском Эрмитаже, не стал бы рисовать страшилу.

Но сверстники ее по Эрмитажам не шлялись, Рубенса вполне могли спутать с Рубиком - изобретателем популярного кубика, а потому не баловали Зою своим вниманием. Скорее всего, ее мощные формы вызывали у них определенную опаску. Слишком уж взрослой казалась им Братчик.

Кем она хотела стать, не знал никто. Похоже, она и сама этого не знала. Отшучивалась только:

- Матерью-героиней буду. Нарожаю с десяток, пусть они меня кормят.

- Но сначала-то их самих кормить придется.

- А об этом пускай муж заботится. У полковника зарплаты должно хватить.

- У какого еще полковника?

- Ну не за сержанта же я пойду!…

Шутки шутками, но именно военный в приличных чинах виделся Зое Братчик будущим спутником жизни. Стабильность она ценила выше всего, а уж что может быть стабильнее армии! И форма казенная, и дисциплинка на уровне, и служба суровая - нет лишнего времени, чтобы на стороне шашни заводить.

Вот тогда-то она и решила вместе с Жанной уехать в Москву, где, по слухам, возле Военной академии имени Фрунзе так и роились молодые неженатые полковники.

Впрочем, до всего этого было еще далеко, а пока что у Зои исподволь назревал серьезный конфликт с отчимом.

Год 1977-й. Жанна

Жанну вызвали предпоследней. Она совершенно извелась в ожидании и не слышала, как делились впечатлениями вышедшие с экзамена. В последний момент ей стало нехорошо. Жанна на ватных ногах пошла по коридору в поисках туалета. Зашла, кажется, в мужской, но ей уже было все равно. В кабинке ее стошнило. Десяток сырых яиц натощак желудок не принял. Умывшись, Жанна взглянула на себя в зеркало. Смотреть было не на что: зеленое лицо, красные глаза, медная проволока волос, торчавших во все стороны.

- Одно слово - Сильва! - прошептала Жанна и пошла обратно.

Там ее уже искали, выкрикивали ее фамилию.

Как во сне, Жанна вошла к класс. Она увидела рояль, за которым дремала седая аккомпаниаторша, а за ним - членов приемной комиссии. Лиц она не разобрала, все плыло у нее перед глазами.

- Смелей, мадемуазель! - подбодрил ее чей-то голос. - Что вы нам собираетесь прочитать?

- Басню… - пролепетала Жанна.

- Сделайте милость.

Жанна начала читать, взяв какой-то неестественный, истерически веселый тон, что сразу же почувствовала сама, но продолжала, до боли сжав кулаки. Она ощущала себя зажатой до крайности полной идиоткой.

- А ну, посторонись! Советский рубль идет! - закончила Жанна, глядя в пол.

Повисла пауза.

- Ну, с долларом мы, кажется, разобрались, - устало сказал все тот же голос. - Спасибо.

Жанна поняла, что ее выставляют.

- Может быть, я еще спою? - спросила она дрожащим голосом, в котором звенели слезы.

- Что ж, попробуйте. - Это прозвучало холодно и с явной неприязнью. - Чем вы нас порадуете?

- «Блохой».

- Извините?

- «Блохой» Мусоргского.

Кто-то негромко засмеялся. Утомленные члены приемной комиссии несколько оживились.

- «Блоха»? Однако!… У вас и ноты с собой?

- Я сама сыграю.

Жанна подошла к роялю. Седая аккомпаниаторша поднялась, уступив ей место. Жанна что было сил забарабанила по клавишам. Затем она открыла рот и…

И ничего не произошло. Вернее, произошло страшное. Она не смогла выдавить из себя ни звука. Что-то случилось со связками. Потом ее часто преследовал во сне этот кошмар. Она открывала рот, силясь взять первую ноту, и просыпалась в холодном поту.

Но сейчас это был не сон. Это был кошмар наяву.

- «Жил был король когда-то»! - не выдержав, пропел кто-то из комиссии.

Жанне это не помогло. Она убрала руки с клавиатуры, встала, зачем-то деревянно поклонилась и в гнетущей тишине пошла к выходу.

Возле двери она оглянулась в безумной надежде, что ее позовут обратно. Но члены комиссии, уже позабыв о ней, что-то обсуждали с негромким смехом. Жгучая обида на этих бездушных, ничего не понявших людей сдавила горло Жанны.

- Ну как? Ну что? - бросились к ней дежурившие в коридоре.

Жанна, ничего не ответив, отошла к окну, и тут у нее началась истерика. Ее, то хохочущую, то заливающуюся слезами, отвели в медпункт, там напоили валерьянкой и заставили лечь. Жанна лежала закрыв глаза, и по ее щекам беззвучно текли слезы.

- Да плюнь ты на все это, - говорила добрая врачиха, жалостливо глядя на нее. - Подумаешь, провалилась с первого захода. Да у нас тут по пять лет подряд поступают, и ничего. А так убиваться - быстро в Кащенко загремишь. Знаешь Кащенко?

- Нет.

- Ну вот станешь артисткой - узнаешь!…

Жанна, не помня себя, добралась до дворницкого подвала, но ни Зои, ни Миледи там не застала. Встревоженные долгим отсутствием подруги, они помчались в институт и разминулись с Жанной. Впрочем, это было даже к лучшему. Никто не приставал с расспросами, никто не мешал.

Жанна нашла спрятанный в укромном месте ключ и вошла в подвал. Не останавливаясь, она проследовала в отгороженный клеенкой угол, где стояла старая ванна - вся облупившаяся, в ржавых пятнах, - и включила воду. Когда ванна наполнилась, Жанна попробовала рукой воду и легла в ванну не раздеваясь. В правой руке у нее было лезвие бритвы.

Вода была слишком горячей, но это уже не имело значения, как и провал на экзамене и многое-многое другое. Например, переживания о том, что она решительно не нравилась мальчикам. Даже самым замухрышкам. Природа почему-то наградила ее на удивление невыразительной внешностью. Посмотришь - и не запомнишь, потому что - никакая. В ней, как говорится, не было ничего от «поди сюда». И чем старше становилась Жанна, тем сильнее ее это мучило. Шутка сказать - за все школьные годы ее даже в щечку никто не поцеловал.

Постепенно она стала осознавать, каким единственным способом можно взять реванш за годы полного пренебрежения со стороны сильного пола. Она должна стать артисткой. И не просто артисткой, а звездой, по которой умирали бы тысячи поклонников.

Тогда уж то, какая она вне сцены, будет не важно. Звезда для поклонников всегда остается звездой. Неизменно желанной и недоступной. Зачитанная Жанной до дыр книжица про Эдит Пиаф подтверждала это.

Жанна решила любой ценой осуществить свою мечту, граничившую с помешательством. И всякий, кто вставал поперек дороги, становился ее злейшим врагом.

Но теперь и этому приходил конец…

Жанна боялась крови, поэтому она отвернулась и даже зажмурилась перед тем, как полоснуть лезвием по руке…

Год 1976-й. Миледи

Уже через минуту-другую учитель и ученица оказались полураздетыми, торопливо помогая друг другу избавиться от лишнего. Миледи выгнулась дугой, чтобы было легче стянуть колготки.

Боли она почти не ощутила, захлестнутая все усиливающимся незнакомым наслаждением. Они производили столько шума, что было удивительно, как это никто в школьном здании их не услышал и не вломился в класс. Однако пронесло.

Потом Аркадий Михайлович в растерзанном виде сел, как оглушенный, и обхватил руками голову.

- Лапа!… - тихо сказала Миледи и погладила его по плечу. Она будто возвращалась из небытия.

- Прости… - с трудом выдавил он. - Ты не думай… Ты ничего не бойся, ладно? Мы поженимся… Только сразу никому не говори… Хорошо?

- Хорошо, Аркадий Михайлович, - послушно сказала Миледи.

- Просто Аркадий. Аркадий.

- Хорошо, Аркадий… Михайлович.

Они кое-как привели себя в порядок и вышли из школы вместе, так, по счастью, никого и не встретив.

- Ты как? - спросил он робко.

- Нормально, Аркадий Михайлович.

Вечером Жанна, не дождавшись звонка от подруги, сама набрала ее номер:

- Ну как?

- Да никак, - ответила Миледи.

- Что было-то?

- Да так… - сказала Миледи и замолчала.

- Ты не можешь говорить? Ладно, завтра все расскажешь.

Но ни завтра, ни потом Мидовская ничего не рассказала. Только загадочно улыбалась по своей привычке. Но учитель и ученица продолжали время от времени тайно встречаться на квартире у институтского приятеля Аркадия Михайловича, благородно уходившего на двухчасовые прогулки. Разговоров о женитьбе больше как-то не возникало. Они вообще почти не разговаривали, а сразу, сбросив одежду, устремлялись к дивану.

- Лапа!… - шептала Миледи, и это было едва ли не единственное ее слово за два часа свидания.

Они были слишком захвачены физической стороной своих отношений, чтобы думать о чем-то еще. Но вскоре подумать пришлось.

Однажды за завтраком Миледи, проглотив пару ложек овсянки, вдруг бросилась в туалет, где ее немедленно стошнило.

- Что случилось? - удивленно спросил пан Мидовский. - Верунчик, какой отравой ты накормила ребенка?

Верунчик закудахтала, что ребенок ест то же, что и все. Сутки Миледи продержали на крепком чае с сухариками. Но за следующим завтраком картина повторилась. А уж когда это произошло в третий раз, родители заподозрили беду. На дом была вызвана старая знакомая, гинеколог Берта Генриховна. Она осмотрела Миледи в спальне и, появившись в столовой, где пан Мидовский и Верунчик нервно звенели чайными чашками, объявила:

- Это токсикоз. Дама беременна. Около трех недель.

- Холера ясна! - воскликнул пан Мидовский и отломил сильными пальцами ручку от чашки. - Верунчик, тащи сюда эту маленькую курву!

Маленькая курва за это время успела позвонить Аркадию Михайловичу и сказать всего несколько слов:

- Я залетела. И родители уже знают.

Учитель, надо отдать ему должное, тут же примчался на такси, хотя был весь мокрый от ужаса.

- Мы поженимся, - заявил он с порога. - Я люблю вашу дочь, и мы поженимся. Хоть сегодня.

Пан Мидовский окинул этого щуплого, потного еврея ледяным взглядом. И это его будущий зять? Просто смешно!

- Значит, так, - сказал пан Мидовский, играя желваками. - Я вам скажу, что будет сегодня.

Даже сейчас. Прямо отсюда вы идете в школу и увольняетесь. И уже сегодня уезжаете далеко-далеко. Причем молча. Ничего не было. Вы меня хорошо поняли?

- Извините, но…

- Молчать! - прошипел пан Мидовский. - Беги отсюда, пся крев, и не оглядывайся, пока я тебе щипцами яйца с корнем не вырвал!…

Он вытолкнул онемевшего учителя на лестничную площадку и захлопнул дверь.

На следующий день родители увезли Миледи в Кемерово, где ей сделали аборт. Когда Миледи вернулась в школу со справкой об остром респираторном заболевании, Аркадия Михайловича там уже не было. Он исчез, точно растворился в воздухе. Может быть, действительно уехал куда-то далеко. Бодаться с паном Мидовским, имевшим в городе солидные связи, он бы не смог, даже если бы захотел. Да и в школе один лишь намек на роман учителя с ученицей мог просто уничтожить влюбчивого Аркадия Михайловича. Словом, так или иначе, о нем в городе больше не слышали.

Год 1976-й. Зоя

С той поры как у нее совершенно недвусмысленно оформилась грудь, отчим стал проявлять к падчерице повышенный интерес. Жили они в старом, давно готовящемся на снос доме без горячей воды. Мыться Зое приходилось на кухне, в большом эмалированном тазу. А мылась она часто, поскольку была чистоплотной, как кошка.

Так вот отчим вдруг взял моду - надо не надо заглядывать на кухню, где за ситцевой занавеской плескалась голая Зоя. Отчиму то спички надо было взять, то напиться воды из-под крана. Однажды он отвел занавеску и спросил хриплым, незнакомым голосом:

- Тебе спинку потереть?

Зоя не смутилась, но взгляд отчима ей не понравился.

- Обойдусь, - ответила она.

- Да ты не стесняйся, - гнул свое отчим. - Я ж тебе не чужой человек. Давай потру. По-семейному.

- Уйди! - крикнула Зоя и брызнула ему в глаза мыльной водой.

Отчим отступил, но помыслов своих, как видно, не оставил. С того дня Зоя то и дело ощущала на себе его тяжелый взгляд, стоило ей нагнуться или неосторожно поднять подол. Отчим норовил как бы в шутку шлепнуть падчерицу по крутому задку или коснуться ненароком ее груди. Зоя уворачивалась, возмущенно сопя, а мать, кажется, ничего не замечала.

А потом случилось так, что Зоя с отчимом надолго остались в доме одни. Этому предшествовала какая-то путаная история. Вроде бы железнодорожное начальство постановило, что не могут муж и жена работать в одной поездной бригаде, и отчим перешел в другую. Теперь они с матерью ездили порознь. Позже выяснилось, что он сам все это подстроил. А тогда мать, тихонько поплакав, отбыла в очередной рейс на целую неделю.

В тот же вечер уже изрядно хмельной отчим принес домой плитку пористого шоколада и бутылку портвейна «Сурож».

- Садись, дочка, - сказал он Зое. - У меня именины сегодня. А мамка наша, видишь, усвистала. Посидим вдвоем, отметим.

Зоя скрепя сердце села за стол напротив отчима. Он налил ей полный стакан портвейна и себя не обидел. Зоя еще ни разу не брала в рот спиртного и по неопытности залпом выпила весь стакан. Выпила - и ничего не почувствовала. Ее и потом никакой алкоголь не брал, словно она пила простую газировку. А вот отчима развезло мгновенно. Видно, «Сурож» попал на старые дрожжи. Глазки у отчима стали мутные, речь нечеткая. Он совал Зое тающую в его руке шоколадку:

- Закуси, дочка. Специально для тебя брал.

Они на равных приговорили бутылку. Тут-то все и началось. Отчим переместился на тахту и похлопал возле себя, указывая место:

- Садись рядом.

- Зачем это? - насторожилась Зоя.

- Телевизор будем смотреть.

- А что там сегодня?

- «Семнадцать мгновений».

- Я сто раз видела,

- Еще раз посмотрим. Я тебе объясню, что непонятно.

- Мне все понятно.

- Откуда ты про войну можешь понимать? Что ты про нее знаешь?

- А ты?

Отчим в войну был мальцом и не нашелся, что ответить.

- Садись, садись, - тупо потребовал он. - Боишься, что ли?

Зоя ни черта не боялась. Она села рядом, и тут же отчим придвинулся, засопел.

- Ишь ты какая… - пробормотал он, кладя потную ладонь Зое на плечо.

Зоя стерпела, но отчимова рука воровато сунулась в вырез ее кофточки.

- Что за дела? - Зоя нахмурилась, пытаясь отодвинуться.

- Что уж, отцу дочку тронуть нельзя?

- Какой ты отец!…

Но отчим ее не слушал. Навалившись на Зою, он попытался опрокинуть ее на тахту.

- Ладно, ладно тебе! - горячо шептал отчим. - Не родная же кровь. Ничего тут такого нету. Ты не бойся, я легонько. Тебе приятно будет, слышишь? Это ж такая сласть, что никакой шоколадки не надо. Вот увидишь…

Его рука скользнула ей между ног. Зоя вскочила. Отчим тоже, цепляясь за нее хваткими пальцами. И тут Зоя, отведя локоть, изо всех сил врезала ему в нос. Отчим повалился на пол, заливаясь кровью.

- Ты что, сука?! - заорал он. - Ты же мне, сука, нос сломала!

- Скажи спасибо, что только нос, - ответила Зоя спокойно и, саданув дверью, ушла из дома.

С той поры жизнь в семье совсем разладилась. Отчим рычал, как цепная собака, у матери вечно глаза были на мокром месте. А Зоя под любым предлогом старалась уйти из дома.

Хотя бы и на рынок, куда она порой носила продавать привезенные матерью из рейса ташкентские дыни или астраханскую паюсную икру…

Годы 1975- 1976-й. Жанна

Стараниями Алиции Георгиевны Жанна свято уверовала в свое предназначение - удивлять и радовать. Еще в нежном возрасте, заскучав, она иной раз сама теребила мать:

- Ну что же, мама? Уже пора выступать?

- Вы посмотрите на нее! - восторгалась Алиция Георгиевна. - Ну просто прирожденная артистка!…

Аплодисменты были для Жанны слаще любой конфеты. Она кланялась и убегала, чтобы через секунду снова выбежать на поклоны. И так могло продолжаться до бесконечности. Однажды гости, вернувшись к еде, не заметили ее очередного появления. У Жанны случилась настоящая истерика. Потом она весь вечер сидела набычившись, несмотря на уговоры сыграть или спеть что-нибудь для смущенных гостей.

Слегка опомнилась Жанна только в восьмом классе. У Алиции Георгиевны собралась небольшая компания по случаю ее именин. Внезапно именинница сама села за пианино, объявив:

- А сейчас Жанночка нам споет «Калитку». Вы не представляете, как она в свои годы чувствует романс!…

Алиция Георгиевна сыграла вступление, и Жанна привычно начала:

Лишь только вечер затеплится синий…

Уже на второй строчке Жанна заметила, что гости отводят глаза, испытывая неловкость, а бородатый сосед, дядя Леня, и его жена-мегера, переглядываясь, давятся от хохота. И внезапно Жанна поняла, какой идиоткой она выглядит перед ними, стоя в мамином черном платье, с какой-то нелепой косынкой на плечах, и пытаясь изо всех сил копировать Нани Брегвадзе. Жанна замолчала.

- Ну что же ты, доча? - воскликнула Алиция Георгиевна и сама запела третью строчку.

Подхватили нестройным хором и гости. А Жанна тихо выскользнула из комнаты, заперлась в ванной и там дала волю хлынувшим слезам.

Бородатый дядя Леня в тот вечер жестоко поплатился за свой неуместный смех. Зная, что он, уходя, в коридоре непременно попросит на посошок, Жанна услужливо поднесла ему рюмку с уксусной эссенцией, тайно заготовленную на кухне.

Дядя Леня опрокинул рюмку в свою бородатую пасть и замер с остекленевшими глазами. Жанна встретилась с ним взглядом, и он все понял. Больше бородатого соседа в гости было калачом не заманить.

Но с той поры с домашними концертами было покончено. Школьный драмкружок развалился сам по себе. Все балдели от западных и отечественных рок-групп, плодившихся, казалось, простым почкованием. Жанна, естественно, тоже не осталась в стороне.

Ей удалось разжиться дешевым кассетником, и она выучила наизусть все самые убойные шлягеры.

Видя себя в будущем артисткой, Жанна толком не знала, какой именно. Что не балериной, это точно. И заниматься этим надо было с детства, и фигурой она не вышла. Все вроде бы на месте, но ноги толстоваты, туловище какое-то квадратное и нет природной грации. Театр Жанну не очень-то манил, хотя мазаться и наряжаться она любила ужасно и передразнивать умела очень похоже, порой уморительно. Но когда она с матерью бывала на спектаклях в городском театре, то вечно полупустой зал и фальшивые голоса со сцены наводили на нее зеленую тоску. Кино привлекало ее несравненно больше. Но шансов пробиться на большой экран практически не было - с ее проклятой щелью между передними зубами, с ее волосами, вечно торчащими как медная проволока, и с ее маловыразительным лицом. Конечно, в кино не все красотки. Взять, например, Чурикову или Алису Фрейндлих. Но еще неизвестно, чего они натерпелись, пока стали звездами.

Устав от сомнений, Жанна наконец решилась. На большой перемене она подошла к Юрке Попову и сказала:

- Слушай, Поп, ты что, всю жизнь собираешься бренчать на гитаре в подворотне?

- А чего? - на всякий случай окрысился Поп.

- Давай группу организуем. У тебя есть еще играющие ребята?

- Ребята есть, - сказал Поп. - А ты-то при чем?

- А при том, что я петь буду.

- Петь? Ты?

Поп взглянул на нее с таким брезгливым недоумением, будто с ним вдруг человеческим голосом заговорила лягушка. На мгновение Жанну ослепила вспышка ярости, но она сумела взять себя в руки.

- Я еще аранжировки могу писать, - сказала Жанна сквозь зубы.

Про аранжировки она соврала. Но обучилась этому на удивление быстро. Пусть ее партитуры были до смешного простенькими. Но когда на первую репетицию Жанна принесла несколько листочков с аккуратно выписанными нотами, Поп ее зауважал. Он даже простил ей все нестыковки, которые сразу обнаружились. И не возражал, когда Жанна предложила название ансамбля - «Мажоры».

- А что? Клево! - сказал Поп, и дело было решено.

Репетировали они на износ целый месяц, и на школьном вечере, посвященном Женскому дню, «Мажоры» в первый раз вышли на сцену перед зрителями.

Встретили их громовыми аплодисментами и свистом. Все как у взрослых. Путаясь от волнения и слегка фальшивя, «Мажоры» сыграли сначала попурри из так называемых советских песен про женщин. Директор школы Шабашова поставила это непременным условием и громче всех хлопала, когда прозвучал последний аккорд. Жанна, стоя за кулисами, вся извелась от ошибок трепещущих музыкантов.

- А сейчас, - объявил Поп, блестевший от пота так, будто на него вылили ведро воды, - для вас поет солистка нашего ансамбля Жанна…

- Браво!… - трубно закричала из рядов Зоя Братчик. Ее поддержали смехом и аплодисментами. Жанку-артистку знали все.

- Песенка «Наш сосед», - продолжил приободрившийся Поп. - Музыка Потемкина, слова…

И тут его заклинило, он никак не мог вспомнить фамилию.

- Слова народные! - снова подала голос Зоя. - Исполняется на русском языке!

Зал снова засмеялся и захлопал.

Прозвучали первые такты вступления. Жанна, бледная даже под густым тоном, на негнущихся ногах вышла к микрофону.

Ее дрожащий голосок звучал жидковато. Но когда дошло до припева этого неумирающего шлягера, добрая Зоя Братчик начала оглушительно хлопать в такт. Ее тут же поддержали остальные.

Жанна сразу осмелела. Ко второму куплету она сняла микрофон со стойки, а третий выдала уже в полную силу, заведя зал. Все так разошлись, что «Соседа» пришлось исполнять еще раз. Жанну понесло. Она спрыгнула со сцены и пошла между рядами. Ей вскакивали навстречу, пытались подпевать. Несколько пар начали танцевать в проходе.

Конечно, Жанна невольно подражала Эдите Пьехе, прославившей «Соседа». Но как раз это и понравилось залу, пришедшему в вострог оттого, что в школе нашлась своя Пьеха - ничуть не хуже настоящей.

Директриса Шабашова то и дело с тревогой оборачивалась из первого ряда на разбушевавшийся зал, не зная, как реагировать на происходящее. А в четвертом ряду с полными слез глазами буквально умирала от счастья Алиция Георгиевна. Группа смельчаков выскочила на сцену и стала отплясывать вокруг Жанны. Кто-то, конечно же, запутался в проводах, тянувшихся к динамикам. Последовала ослепительная вспышка, ужасный треск, и весь зал погрузился в темноту.

В наступившей тишине раздался суровый голос директрисы:

- Так,доигрались!…

Она за руку вытащила Жанну в пустой коридор и устроила ей там дикий разнос за безобразие, учиненное на школьном вечере.

- Я такой пошлости в школе не потерплю! - бесновалась Шабашова. - Нашлась тут, понимаешь, артистка из погорелого театра!…

Потом начались танцы, и вечер закончился благополучно. Но только не для директрисы. Собираясь домой, она сунула руку в карман плаща и обнаружила там дохлую мышь. Шабашова упала в обморок. Никому и в голову не пришло, что это была расплата за «артистку из погорелого театра».

Год 1994-й. Примадонна

…Она не поверила своим ушам и осевшим голосом переспросила:

- Бомба?…

- Да. Мне только что позвонили в кабинет и предупредили, что в здании заложена бомба.

Директор Театра эстрады сказал это ровным голосом, но незажженная сигара, прыгавшая у него в губах, выдавала волнение.

- А кто звонил?

Она тут же поняла, что спросила глупость. Такие звонки остаются анонимными.

- Значит, кто-то хочет сорвать мой концерт?

И это было очевидно.

- А если это просто дурацкая шутка?

- А если нет?

Она понимала, что директор не может рисковать. В зале больше тысячи мест. И если там действительно заложено взрывное устройство… Да, зрителей в здание пускать нельзя.

- Я тебе этот концерт верну, - сказал директор. - А то, что отмена произошла из-за бомбы, - это же такая реклама на будущее!

Но ей плевать было на будущее. Первый сольный концерт в самом центре Москвы, концерт, о котором она мечтала, к которому шла таким трудным путем, проваливался в бездонную пропасть.

Жизнь и до нынешнего дня не очень-то ее баловала. Но этот удар был поистине беспощадным…

Глава четвертая Куда уходит детство

Год 1976-й. Жанна

Назавтра Жанна, что называется, проснулась знаменитой. Телефонные звонки начались с раннего утра и продолжались до глубокой ночи. Алиция Георгиевна ничего не имела против. Она сама, как девчонка, порхала по квартире, задевая мебель и все роняя из рук.

- Неплохо, дочура. Совсем неплохо, - сказала она, радостно улыбаясь. - Что ни говори, гены - они сказываются.

- Твои?

- И мои тоже, - сказала Алиция Георгиевна и осеклась.

Разговоры о том, кто был отцом Жанны, всегда оканчивались ничем. Эта тема, естественно, возникала время от времени. Тогда Алиция Георгиевна напускала на себя таинственный вид, начинала говорить смутно и загадочно:

- Это был очень достойный человек. Тебе нечего стыдиться. Очень достойный и очень талантливый. Может быть, даже гениальный. И не его вина, что его нет с нами. Просто так распорядилась судьба.

- Но он хотя бы жив? - спрашивала Жанна.

- Те, кто дарит нам жизнь, кто пробуждает в нас любовь, всегда живы.

Жанну коробило от таких высокопарных выражений. И в этот раз она решила добиться правды.

- Значит, гены во мне и твои, и отцовские, - сказала она с нажимом. - Может, мне пора уже узнать нашу страшную семейную тайну? Раньше я врала девчонкам, что у меня отец - разведчик. Теперь просто помалкиваю. Он что, такой великий, что даже его имя произносить нельзя?

- Зачем тебе имя? - умоляюще сказала Алиция Георгиевна. - Что это изменит?

Тут раздался спасительный звонок. Алиция Георгиевна метнулась к телефону и с облегчением протянула трубку дочери:

- Тебя!…

Пока Жанна выслушивала очередные комплименты, мать быстренько собралась и улизнула в магазин. Вернулась она с шоколадным тортом, и снова заводить трудный разговор у Жанны не хватило духу. Она так и оставила его до каких-то мифических лучших времен. Честно говоря, тайна, окружавшая личность отца, ей даже нравилась. Что-то в ней было от увлекательного романа о незаконнорожденной дочери короля, которая когда-нибудь, неожиданно для всех, вдруг предстанет прекрасной принцессой. Сознание того, что в ее жилах течет голубая кровь, что она не такая, как все, было невыразимо сладостным.

Ну, принцесса там или нет, а знаменитостью городского масштаба Жанне стать удалось. Поп сменил в ансамбле двух ребят на более искусных музыкантов, умевших к тому же петь подпевки. Бэк-вокал, как они говорили небрежно. «Мажоры» теперь репетировали почти ежедневно. Даже разучили несколько убойных шлягеров на корявом английском. Словом, ансамбль был нарасхват. И даже деятели из городской филармонии стали прикидывать, не запустить ли молодежную группу в пробные гастроли по области.

Поп сразу загорелся этой идеей.

- Без меня! - отрезала Жанна, которая мыслями была уже в Москве.

- Без тебя нас не возьмут, - вздохнул Поп. Жанна не могла скрыть торжества.

- А помнишь, как ты на меня вылупился, когда я предложила собрать группу? - сказала она. - Так и быть. Теперь прощаю!…

Поп, кажется, ничего не понял и буквально через день совершил роковую ошибку. «Мажоры» выступали в Клубе металлургов. Поп мимоходом заглянул в закуток, где переодевалась Жанна, и застал ее обнаженной по пояс. Жанна, охнув, прикрыла свою неразвитую, почти детскую грудь. Поп тоже смутился и решил спрятать смущение за грубостью.

- Нашла чего прятать! - развязно сказал он. - Такие прыщики зеленкой выводить надо!…

Жанна отработала концерт как ни в чем не бывало. А когда «Мажоры» собрались уходить, обнаружилось, что у драгоценной заграничной электрогитары, над которой так трясся Поп, варварски сломан гриф. Поп рвал и метал, но личность хулигана так и осталась неизвестной.

Больше с «Мажорами» Жанна не выступала. Это был для нее пройденный этап. Ее ждала столица.

Год 1977-й. Зоя

Постепенно Зою стали раздражать и неуравновешенная Жанна, и словно спящая на ходу Миледи. Сами они ничего не могли. О них нужно было постоянно заботиться. Хотя Жанка, не прекращая подготовки к экзаменам в институт, вполне могла бы пойти петь в ресторане или бренчать на пианино в детском саду, как ее мамаша. У Миледи вообще под боком жила тетка, пусть странная, но все-таки родня. Уж к тетке-то можно пойти, та же обещала помочь. И только она, Зоя Братчик, была одна-одинешенька. Верно мать учила: все сама!…

Когда было покончено с кедровыми орешками, у Зои возникла идея сдавать бутылки. В соседнем пункте приема стеклотары брали всякие, даже из-под шампанского.

- Ты что предлагаешь? По помойкам ходить? - ужаснулась Жанна.

- Еще чего. По квартирам. В каждой хоть одна пустая бутылка да найдется.

- Кто ж нам даст?

- Дадут. Все просто. Звонишь. Здрасьте, я из Мосгаза.

- А газ-то тут при чем?

- Ты слушай. Осмотришь конфорки на плите для вида. А потом говоришь, что тебе пробу газа надо взять.

Нет ли, мол, хозяева, пустой бутылочки? Берешь вроде бы пробу, бутылку затыкаешь - и привет.

- Ты думаешь, люди такие дураки?

- Конечно.

Братчик, как ни странно, оказалась права. Бутылки отдавали безропотно. Осмелев, подруги освоили новый промысел в совершенстве. Даже Мидовская. Каждый день Братчик относила добычу в приемный пункт, где с ней уже стали здороваться. Одно было плохо. Территорию поиска приходилось постоянно расширять, так как появляться дважды в одном доме было опасно.

Но везение не могло продолжаться бесконечно. Однажды в девятиэтажной башне на Усачевке Братчик позвонила в стеганую дверь, из-за которой слышался разноголосый детский ор. Открыл ей сам хозяин, немолодой уже, но крепкий на вид человек с оловянными глазами.

- Мосгаз! - привычно объявила Зоя. - У вас утечки нет? Запаха не чувствуете?

Последний вопрос был нелепым. В квартире так пахло щами и кипятившимся в баке бельем, что газу в этом букете просто не оставалось места.

- Вроде все в норме, - сказал хозяин, разглядывая Зою оловянными глазами.

- Проверим.

- Минутку. У вас документ имеется? Удостоверение личности, например?

На этот вопрос Зое отвечать не хотелось.

- Как хотите, - сказала она, отступая. - Для вас же стараемся. Для вашей безопасности.

- Ну входите, - сдался хозяин.

Он прошлепал за ней на кухню. Зоя бегло осмотрела плиту, на которой действительно прели щи и клокотал бак с бельем.

- У вас бутылочки пустой не найдется? Мне пробу взять.

Хозяин крякнул, достал из дальнего угла пыльную пузатую бутылку из-под болгарского коньяка и протянул Зое. Братчик опрокинула ее горлышком вниз над включенной конфоркой и быстро заткнула ваткой.

- Вот и все, - сказала она. - А вы боялись.

- Ну и как? - спросил хозяин. - Ажур?

- Это анализ покажет.

- Анализ-то, может, и покажет. - Хозяин нехорошо усмехнулся. - А вот бутылочку эту у тебя не примут. Импортная.

Зоя чуть не выронила бутылку из рук.

- Сядь! - вдруг сказал хозяин жестко и прикрыл кухонную дверь. - Поговорим.

Почему-то Зоя послушалась и присела на табуретку. Хозяин, взяв с полочки сигареты, неспешно закурил.

- Соловых моя фамилия, - сказал он. - Звать Геннадий Михайлович. Не слыхала?

- Нет.

- А надо бы. Я здесь участковый. Мне уже жильцы доложили, что ходят по квартирам какие-то писюхи, бутылки собирают. Тебя как звать?

- Марина, - на всякий случай соврала Зоя.

- Старый трюк, Марина. С бутылками-то. Ты где проживаешь? Прописана где?

- В Сокольниках, - сказала Зоя наобум.

- Улица? Дом?

Зоя никаких улиц в Сокольниках не знала.

- И ты, значит, из Сокольников сюда за бутылками мотаешься? Как, ты сказала, тебя зовут?

- Марина.

- Врешь. И не Марина ты, и в Сокольниках не живешь, а скорее всего, вообще московской прописки не имеешь.

Зоя замерла с поникшей головой. Однако, несмотря на суровый вид участкового, она почувствовала, что у него возникли какие-то особые соображения на ее счет. И не ошиблась.

- Ну ладно, - сказал Соловых. - Как тебя на самом деле звать?

- Зоя.

- Смотрю я на тебя, Зоя, - девчонка ты видная, все при тебе, а занимаешься какой-то мурой. Тебе, похоже, и посоветоваться-то в Москве не с кем. Ты, поди, думаешь, что участковый - зверь. А я ведь не только к порядку призвать - я и помочь кое в чем могу. Только со мной по-человечески надо.

- Понимаю, - сказала Зоя на всякий случай.

- Ты по-человечески - к тебе по-человечески. Где ночуешь-то?

Зоя подозрительно взглянула на участкового. Что-то в его вопросе напомнило ей рыночного Арифа.

- Так где?

Зоя еще немного помедлила и сдала с потрохами бабу Любу. А что оставалось делать?

- Знаю бабу Любу, - сказал Соловых. - Лужнецкий проезд, дом четырнадцать. Так?

- Так.

- Неблагополучный дом. Пьянки, дебоши, рукоприкладство. И молчок. Круговая порука.

Не дело это, Зоя. Надо информировать о случаях. Чтоб порядок был. Согласна?

Просто как в детективе: сначала провал, потом вербовка. Зое стало смешно.

- Мы еще поговорим подробнее, - гнул свое участковый. - В неслужебное время. Ты хахаля-то еще в столице не успела завести? Нет? Ну, значит, со свободным временем проблем не будет. Заскочу как-нибудь вечерком.

Заскочит вечерком и накроет Жанку с Миледи?

- Да я и сама могу зайти, - поспешно сказала Зоя.

- В общем, договоримся. - Соловых растер окурок в блюдечке. - А с бутылками прекрати. Нынче же. Вон бабе Любе давно на покой пора. Ты бы у нее тихонько это… перенимала бы мастерство. Потребуется новый дворник, а ты уже под рукой. Это разговор между нами. Не распространяйся.

Зоя и не собиралась. Она просто объявила подругам, что с бутылками надо завязывать.

- Нас милиция засекла, - объяснила она.

- А как же теперь жить?…

Этого Братчик не знала, но в ее голове уже созревал новый план. Она решила бороться за Москву в одиночку.

Год 1977-й. Жанна

Когда Миледи и Зоя в поисках Жанны добрались до ГИТИСа, там давно уже закончился очередной тур экзаменов по актерскому мастерству и все разошлись.

Подруги вернулись в дворницкий подвал.

- Дома она! - облегченно вздохнула Зоя, обнаружив, что дверь не заперта.

Другого варианта и быть не могло, поскольку баба Люба уехала на недельку погостить к брату под Рязань.

- Жанна! - позвала Зоя, входя в подвал. Ответа не последовало. Подруги тревожно переглянулись.

- А ну посмотри в ванной! - приказала Братчик Миледи. - Может, она там отмокает.

Миледи осторожно отвела рукой клеенчатую занавесочку и отскочила с истошным визгом.

- Что?…

- Она там… там… - У Миледи тряслись губы.

Зоя рывком отдернула занавеску и остолбенела.

В розовой от крови воде лежала с закрытыми глазами мертвая Жанна.

Так, во всяком случае, показалось Зое. К счастью, только показалось. Когда Зоя вытаскивала обмякшее тело из ванны, ресницы Жанны чуть заметно дрогнули.

- Жива она! Жива!… - заорала Зоя. - Слышишь, Миледи?…

Но от Миледи все равно не было никакого толку. Она забилась в угол, где так и просидела, пока Братчик перетягивала Жанне руку выше надреза, пока встречала вызванную по телефону «Скорую», пока врачи на носилках уносили недвижимую Жанну из подвала…

Навестить Жанну в больнице подругам позволили лишь на третий день. И то под честное слово не касаться неприятных тем, а уж тем более неудавшегося самоубийства.

Жанна встретила их пустым взглядом из-под одеяла.

- Ну как ты тут?…

- Кто такой Кащенко, не знаете? - неожиданно спросила Жанна.

- Врач вроде бы… - ошеломленно ответила Зоя. - Тут в Москве психушка его имени. Дурдом.

Сказала - и осеклась.

- Понятно… - Жанна бледно улыбнулась.

- У тебя что, не получилось? - промямлила Миледи и тут же получила от Братчик ощутимый удар локтем.

- И не могло, - сказала Жанна. - Потому что там, на экзамене, не я была. Кто-то другой. Жалкая трусиха и бездарь. Но запомните мои слова, девчонки. Они еще пожалеют. Они еще будут на меня у входа лишний билетик спрашивать. Цветы на сцену носить. Они еще сами загремят в Кащенко!

Она взглянула на подруг сумасшедшими глазами и вдруг громко пропела внезапно окрепшим голосом:

- Блоха! Ха-ха-ха-ха!…

Через неделю ее выписали. Домой Жанна написала, что поступила в ГИТИС и поселилась в общежитии. Она была твердо намерена добиться своего, хотя пока не представляла, как это будет происходить. Знала одно: уезжать отсюда нельзя.

Не собиралась домой и Миледи. Ей нравилась необъятная, шумная, сверкающая столица с бесконечным потоком машин, толпами хорошо одетых людей, веселыми огнями ресторанов и множеством заманчивых витрин.

Если бы подруги засобирались обратно, Миледи по своей бесхарактерности поехала бы с ними. А поскольку об этом даже разговоров не велось, она и не дергалась.

А у Зои Братчик начиналась своя, отдельная история.

Год 1977-й. Зоя

Совет участкового перенимать потихоньку мастерство бабы Любы Зое запомнился хорошо. В нем она уловила намек на возможную замену старой дворничихи. А мастерство уборки Братчик давно уже освоила. Соловых сам убедился в этом, заглянув как-то утром во двор 14-го дома по Лужнецкому проезду.

- Красиво работаешь, - одобрил он, глядя, как Братчик управляется с метлой. - Ну а вообще-то, как в доме дела? Нет ли нарушений паспортного режима?

- Есть, - сказала Братчик неожиданно для себя самой.

- Про тебя я знаю.

- У бабы Любы еще двое без прописки живут. Две девчонки.

- Кто такие?

- Мои знакомые. - Зоя потупилась.

- Так ты кого хочешь мне сдать? Бабу Любу или подружек?

Зоя вдруг покраснела до слез.

- Я потому сказала, что вы ведь все равно узнаете, Геннадий Михайлович. Получится, что я от вас что-то скрывала.

- Молодец, Зоя, - сказал участковый, сверля ее оловянными глазами. - Пока пусть живут. Я подумаю.

Зоя начала было ругать себя за длинный язык, а потом решила, что все к лучшему. Участковому она сказала чистую правду, а чуть что - это ей зачтется.

Однажды, когда Миледи с Жанной отправились посмотреть Ленинские горы, у бабы Любы случился сердечный приступ. Зоя уложила старуху, принесла ей стакан воды.

- Ох, прихватило!… - угасающим голосом проговорила баба Люба. - «Скорую» вызывай…

Зоя выскочила из подвала и остановилась. Откуда позвонить? Автомата поблизости не было. Надо к кому-то из жильцов бежать. Зоя вскочила в лифт и почему-то нажала самую верхнюю кнопку. Лифт полз невыносимо медленно. Зоя вдруг сообразила, что можно было начать с первого этажа, и слепо ткнула пальцем в щиток. Кабина остановилась, и свет в ней погас. Зоя в панике стала давить на все кнопки подряд. Кабина наконец дрогнула и снова поползла вверх. Но теперь Зою почему-то неудержимо тянуло на первый этаж. Добравшись до седьмого, она снова поехала вниз.

Позже Зоя все никак не могла избавиться от мысли, что тянула время специально. Как бы там ни было, но «Скорая» в результате опоздала. Может быть, на несколько минут, впустую потраченных в лифте.

Похоронили бабу Любу быстро, точно торопились спрятать ее от чужих глаз. Едва подруги вернулись с кладбища, в подвале появился Соловых. Он был суров и своего знакомства с Зоей никак не обнаружил.

Без лишних разговоров участковый отобрал у подруг паспорта, приказав завтра с утра явиться к нему для беседы.

В комнатушку участкового они заходили по очереди. Отдавая паспорта Жанне и Миледи, Соловых предупредил, что они должны освободить подвал немедленно. С Зоей разговор был иной.

- А ты подожди съезжать, - сказал Соловых. - Посмотрим, чем тебе можно помочь. Я загляну завтра к вечеру.

К вечеру Братчик осталась в подвале одна. Миледи отправилась на поклон к тете Жене, а Жанна - искать какой-нибудь угол, где можно было бы приткнуться на первое время.

Соловых вошел, загадочно улыбаясь, и со стуком поставил на шаткий стол бутылку портвейна «Сурож». «Прямо как отчим», - подумала Зоя, и сердце у нее защемило.

- Праздник у тебя сегодня, Зоя! - объявил Соловых. - Ты зачислена на должность дворника в доме номер четырнадцать по Лужнецкому проезду!

- Так ведь у меня московской прописки нет.

- Была бы работа, будет и прописка.

- Ой, спасибо вам, Геннадий Михайлович!…

- Тут одним спасибом не отделаешься! - Соловых подмигнул ей многозначительно. - Это следует отметить по-человечески!

Они долго просидели за столом. Разговор не клеился совершенно. Наконец Соловых, взглянув в окно, за которым только еще начинало по-настоящему смеркаться, сказал с фальшивой озабоченностью:

- Ох, засиделся я! Транспорт, наверное, уже не ходит. А завтра на работу к семи утра. Я, пожалуй, у тебя заночую.

Не дожидаясь ответа, он надолго ушел в туалет.

Зоя знала, что расплачиваться когда-то придется. Если сейчас она заартачится, все рухнет. И тогда прощай Москва! И потом, до каких пор ей оставаться нетронутой? До пенсии, что ли?

Участковый курил в кровати, когда Братчик, тщательно умывшись, вошла в комнату. Она швырнула в сторону полотенце и предстала во всей своей ослепительной роскоши. Соловых поперхнулся дымом. Зоя подошла к кровати и откинула одеяло…

…Когда Соловых со вздохом откатился на край кровати, Зоя испытала легкую досаду. Она ничего толком не успела почувствовать.

- Все, что ли? - спросила она.

Соловых приоткрыл один глаз:

- Тебе что, мало?

- Да уж не много.

Соловых выкурил сигарету и взялся за дело снова. Потом, после продолжительной паузы, еще раз. Под утро его усилия наконец увенчались успехом. Зоя громко застонала и стиснула изможденного любовника изо всех сил.

- Тихо ты… - ухмыльнулся он. - Ребра сломаешь, не казенные!…

Перед тем как провалиться в глубокий сон, Соловых пробормотал:

- С тобой одному не сладить. Тут бригада нужна…

Зоя приняла этот первый в ее жизни комплимент как должное.

Год 1984-й. Шлюха

- Неправда… - прошептала она. - Все знают, это был несчастный случай.

- Фотографии это опровергают. Берете? Или я им другое применение найду.

Глаза фотографа за толстыми стеклами очков опасно вспыхнули.

Она догадалась, что значили его слова. Следствие, которое без труда установит ее вину, потом суд. Сколько дают за убийство? Выйти на свободу сморщенной, никому не нужной старухой? Нет, уж лучше расстрел!

- Сколько вы хотите за фотографии? - спросила она.

- Не все на свете измеряется деньгами, - хмыкнул он.

- Тогда что?

- Женщине самой положено догадаться.

Так вот что ему было нужно. Ее тело.

Будь на его месте кто-то другой, она бы вздохнула с облегчением. Всего-то - переспать с мужиком. Такой пустяк. И гора с плеч. Но этот мерзкий уродец с голосом кастрата! При одной мысли о его прикосновении ее передернуло.

Однако другого выхода не было. Оставалось одно - сжать зубы и перетерпеть…

Часть вторая Перемены к худшему

Глава первая Продажные твари

Год 1977-й. Миледи

Миледи стояла перед дверью теткиной квартиры, собираясь с духом, чтобы нажать на кнопку. Ей очень этого не хотелось, но больше просто некуда было податься. Наконец она все-таки позвонила. Раз, другой, третий. Она слышала, как в квартире приглушенно звенели колокольчики, но на них никто не отозвался. Миледи почувствовала некоторое облегчение. Не очень-то ей хотелось видеть тетю Женю. Миледи присела на чемодан, и тут же дверь приоткрылась. Тетя Женя выглянула в образовавшуюся щель:

- Ты?…

- Я… - Миледи встала.

Дверь распахнулась. Тетя Женя стояла на пороге в коротком черном кимоно, туго перепоясанном в талии.

- Приезд племянницы, дубль два, - сказала она. - Подружки, конечно, за углом?

- Нет, я одна.

- Ну входи.

Миледи, прихватив чемодан, вошла в прихожую и остановилась под недружелюбным взглядом тетки.

- Самостоятельная жизнь в столице, я вижу, не удалась, - сказала Евгения.

Миледи потупилась.

- Только давай без мелодрамы, - продолжила Евгения. - Тебе нужны деньги на обратную дорогу?

- Нет, - сказала Миледи. - Я не собираюсь уезжать.

- А что ты собираешься? Ладно, пошли на кухню. Обсудим.

На кухне Миледи заметила, что тетка сегодня какая-то дерганая. Она просыпала кофе, едва не смахнула со стола чашку и вообще была сама не своя.

- Чем же ты занималась все это время? - спросила Евгения.

Миледи вздохнула и повела сбивчивый рассказ о своем житье в дворницком подвале. Евгения смотрела на нее рассеянно, явно прислушиваясь к чему-то, происходившему за пределами кухни. Замолчав, Миледи уловила шум текущей воды. В ванной кто-то принимал душ.

- Ну ясно, ясно! - сказала Евгения, вряд ли вникая в суть рассказа племянницы. - Что ты собираешься делать теперь?

- Не знаю, - призналась Миледи. - Я думала, что, может быть, вы, тетя Женя…

- Что - я? Удочерю тебя?

Это прозвучало совсем уж грубо, и Евгения смутилась. Черт ее дернул когда-то пообещать Верунчику, что она поможет ее дочери зацепиться в Москве.

За что зацепиться? Конечно, кое-какие связи у Евгении были, но племянницу она совершенно не знала и сейчас даже представить не могла, куда бы ее приткнуть. Кроме того, в нынешних обстоятельствах появление Миледи было ужас как некстати. Полчаса назад к Евгении вернулась Вероника. Сколько было поцелуев, слез и слов раскаяния! Мир между ними был восстановлен. И сейчас артисточка принимала душ, перед тем как прийти в объятия истосковавшейся Евгении. Неожиданное вторжение Миледи могло все испортить, вот почему Евгения нервничала.

- Ну, во все институты ты уже опоздала, - сказала Евгения, закуривая. - На стройку ты вряд ли пойдешь. Что же с тобой делать, просто ума не приложу! Ты хоть к чему склонна?

- Не знаю, - ответила Миледи и улыбнулась беззащитно.

- А я уж и подавно.

- Может быть… Может, мне в Дом моделей попробовать?

- Закройщицей?

- Нет, почему? - сказала Миледи, не уловив иронии. - Манекенщицей. Или диктором на телевидение. Ну не сразу, конечно, диктором. Сначала стажером.

- А может быть, в Большой театр? - едко спросила Евгения. - Вместо Плисецкой.

Миледи молчала с застывшей улыбкой.

- Вы что там себе думаете? - раздраженно заговорила Евгения. - Что все в Москве вас только и ждут?

Тут, милая моя, такая мясорубка, что из своих-то фарш делают. Тут таких смазливых выше крыши!

- Кто это? - раздался капризный голосок.

В дверях стояла Вероника - просто куколка в розовом махровом халатике, с распущенными, еще влажными волосами.

- Кто это, Женечка? - повторила она.

- Племянница, - поспешно объяснила Евгения. - Моя племянница из Сибири. Чемодан зашла поставить, пока обустроится.

Последняя фраза вырвалась у Евгении сама собой. Но слова были уже сказаны, и брать их назад Евгения не собиралась.

- А-а, - пропела Вероника. - С приездом. А мне кофе дадут?

Евгения бросилась к плите. Тюзовская принцесса присела за стол. Глаза у нее были злые. Она даже не пыталась скрывать, что бешено ревнует Евгению к племяннице.

- Вот сидим обсуждаем, к какому делу ее тут пристроить, - говорила Евгения, заполняя неловкую паузу. - Я сестре обещала. Может, тебе, Вероничка, придет в голову какой-то вариант?

- Разве что домработницей к кому-нибудь, - сказала Вероника ангельским голосом. - В какую-нибудь обеспеченную семью. Вот у нашего главного недавно дитенок родился. Я могу спросить завтра, может, ему надо, чтобы кто-то пеленки стирал, и вообще.

- А что? - оживилась Евгения и посмотрела на Миледи. - Ты как с детьми?

Они перебрали еще несколько таких же пустых вариантов, но, разумеется, ни к чему не пришли. Все еще осложнялось отсутствием у Миледи московской прописки. Разговор зашел в тупик. Миледи еще раньше заметила, как ее тетка и Вероника постоянно обмениваются быстрыми взглядами. Ее присутствие их явно тяготило. Нужно было уходить. Даже попроситься переночевать у Миледи язык не повернулся. Она встала.

- Может быть, еще кофейку? - спохватилась Евгения.

- Вы не стесняйтесь, - добавила Вероника.

- Нет, спасибо. А правда можно, чтобы чемодан тут до завтра постоял?

- Какие проблемы? - воскликнула Евгения. - Хоть целый год!

Она не знала, насколько была близка к истине. Только чемодан остался в ее квартире не на год, а навсегда. Впрочем, и Миледи тогда этого не знала.

- Ты не пропадай! - крикнула ей вслед Евгения. - А то что я твоей матери скажу?…

Но лифт уже увез Миледи вниз.

Евгения вернулась на кухню в смятенных чувствах. Она села за стол и, глядя в одну точку, стала слепо шарить рукой в поисках курева. Вероника вложила сигарету ей в рот, щелкнула зажигалкой.

- Ты расстроилась, Женечка? Может, это мне следовало уйти?

- Помолчи, - сказала Евгения. - Помолчи, ради бога!…

Вероника легонько поцеловала ее за ухом:

- Ну, Женечка! Мы ведь опять вместе. Разве не это главное?

- Да, - сказала Евгения. - Это.

Миледи ткнулась было в дворницкую. Хоть на одну-то, последнюю ночь она может найти приют? Но на стук никто не отозвался. В этот момент Зоя и Соловых вовсю занимались любовью и ничего не слышали.

Годы 1977-1978-й. Жанна

После изгнания из подвала Жанна две ночи провела на Казанском вокзале. Днем она бродила по городу с большой, оттягивающей руки спортивной сумкой, где лежали все ее вещи. Денег у Жанны не было даже на стакан газировки. Однажды она едва удержалась, чтобы не схватить надкушенную сосиску, сиротливо лежавшую на столике уличного кафе. Но большая нахальная ворона оказалась быстрее и перехватила добычу, взвившись с ней в небеса. К исходу второго дня голод пропал. Только голова у Жанны стала немного кружиться. Но это можно было стерпеть. Куда хуже обстояло дело со сном. На вокзале, как известно, не разоспишься. В зале ожидания то и дело появлялся военный патруль, расталкивавший спящих и требовавший документы. Нужно было постоянно следить за тем, чтобы патруль не оказался в опасной близости. Жанна загодя поднималась с жесткой скамьи и с озабоченным видом тащила свою сумку на улицу. Потом возвращалась и задремывала минут на десять.

Это ее так измотало, что на третью ночь она едва не попалась.

- Девушка, жениха проспишь! - раздался над ее ухом громкий голос.

Патруль был тут как тут: два молоденьких солдата и офицер с закаменевшим лицом. Жанна вскочила.

- Ой, спасибо, что разбудили! - воскликнула она. - Чуть на электричку не опоздала.

Жанна заторопилась к пригородным кассам. Патруль двинулся следом. Под взглядом офицера Жанна стала лихорадочно шарить по карманам, зная наперед, что не найдет ни копейки. И вдруг - о чудо! - за подкладкой что-то звякнуло. Там оказалось несколько завалившихся монет, которых едва хватило на билет до второй зоны. Жанна села в пустой вагон последней электрички, которая тут же тронулась.

Жанна тупо смотрела в темное окно, не зная, что ей делать дальше.

- Станция Кратово! - прохрипел голос в динамике, и двери с шипением отворились.

Жанна шагнула на пустую платформу. Подмосковный поселок утопал во мраке. Лишь шагах в пятидесяти от платформы светился яркими огнями маленький ресторанчик, откуда доносилась приглушенная музыка. Жанна пошла на свет. К двери ресторана был пришпилен листок с рукописным объявлением: «Ресторану «Дружба» срочно требуется уборщица». Не раздумывая, Жанна толкнула дверь.

В нос ей ударил запах пригоревшей еды и табачного дыма. Почти все места в тесном зальчике были заняты.

На эстраде надрывался гитарный ансамбль, наяривая что-то разухабистое.

Пожилой швейцар, дожевывая на ходу, преградил Жанне дорогу:

- Куда? Местов нет! Через полчаса закрываемся!

Жанна ничего не ответила. Она стояла, глядя на красную рожу швейцара, и ждала, когда у нее потекут слезы. Плакать ей не хотелось, но, черт возьми, артистка она или нет! Наконец слезы полились. Да так, что теперь Жанна никак не могла их остановить.

- Ты чего? - испугался швейцар. - Обидел кто?

- У вас тут объявление… - всхлипывала Жанна. - Про уборщицу… Я хотела…

Она заплакала еще сильнее.

- Сейчас-то зачем? - растерялся швейцар. - Ты днем приходи.

Но Жанна доиграла сцену до конца. Она опустилась на корточки и спрятала лицо в ладонях. Плечи ее сотрясались от рыданий. Дрогнувший швейцар привел какого-то ресторанного начальника, еле вязавшего лыко. Тот долго не мог понять, чего от него добивается Жанна. А она, рыдая, умоляла взять ее уборщицей за любую, самую мизерную плату.

- Ну ладно, ладно, - махнул рукой начальник. - Приходи.

- Я прямо сегодня могу начать.

Ресторанного начальника явно ждала очередная рюмка.

- Черт с тобой, - сдался он.

Все остальное было уже проще. На кухне она наелась до отупения и, подремывая, дождалась, пока зал опустеет. Потом взялась за уборку, с которой управилась только к рассвету. Так что спать ей пришлось в подсобке, где она и обосновалась на долгое время. Назавтра ее без особых проблем оформили уборщицей со смехотворным окладом. Но Жанна и этому была рада до беспамятства.

Работенка, конечно, у нее была не приведи господи. Окурки, объедки, осколки разбитой посуды каждый вечер собирались в настоящие горы. С ноющей поясницей и дрожащими ногами Жанна возвращалась в подсобку, на тощий матрасик, разложенный прямо на полу между пирамидами ящиков и завалами тяжелых мешков.

Но был в сутках один счастливый отрезок - когда Жанна оставалась одна в запертом на ночь ресторане. Тогда она поднималась на эстраду, где торчали микрофонные стойки и накрытая тряпкой ударная установка, открывала крышку пианино и опускала руки на клавиши. Стесняться было некого, и она распевала в полный голос все шлягеры, приходившие ей на память. И в этот момент Жанна забывала про все невзгоды неустроенной жизни. Пусть судьба бросила ее на самое дно. Это только ожесточило ее в борьбе за свою мечту. Она выплывет наверх. Она больше не станет резать себе вены. Это удел слабых. Она из кожи вон вылезет, зубами вырвет свое место на Олимпе. Только надо работать. Работать до обморока.

И Жанна буквально истязала себя за пианино, постоянно меняя гармонии, пробуя новые интонации, переходя от крика к шепоту.

Она замечала, что голос ее раз от раза крепнет, и уверенности у нее все прибавлялось. Жанна сама была себе и педагогом и судьей.

Впрочем, был у нее и зритель. Однажды Жанна, бросив случайный взгляд из-за пианино, замерла от страха и омерзения. На краю эстрадки сидела огромная седая крыса и внимательно слушала Жанну. Прогнать ее не удавалось никакими силами. Крыса, как верная поклонница, приходила каждую ночь и терпеливо высиживала до конца. Со временем Жанна привыкла к ней.

Но однажды случилось то, чего Жанна совсем не ожидала. В тот вечер она никак не могла заставить себя взяться за швабру. Оставив уборку на потом, она села к пианино. Звук собственного голоса сразу поднял ей настроение. Закончив очередную песню, Жанна задумчиво перебирала клавиши, когда внезапно услышала в зале какой-то посторонний шум. Она испуганно обернулась. У одного из столиков стоял Стас, барабанщик из ресторанного ансамбля. Музыкантов в этот вечер напоила какая-то сильно загулявшая компания. Стас свалился в углу, и его не стали трогать, чтобы проспался. Теперь Стас покачивался на неверных ногах и смотрел на Жанну с изумлением.

- Чувиха! - наконец проговорил барабанщик. - Ты же клево поешь, чувиха! Ну полный абзац! Чего ж ты тут с веником колупаешься? Ты трехнутая, что ли? А ну еще что-нибудь оттопырь.

Жанна спела для Стаса еще, чем привела его в телячий восторг.

Протрезвев, он ничего не забыл и на следующий день поделился впечатлениями с руководителем ансамбля Ромкой Потаниным. Музыканты остались послушать Жанну после закрытия ресторана. Она ничуть не волновалась и выдала на полную катушку все, что могла.

- Ну что, Ромка? Клево? - спросил Стас.

- Нормалек, - сказал Ромка, рассматривая Жанну. - Можно попробовать.

Через неделю Жанна появилась на эстраде вместе с ансамблем. Ресторанная публика приняла ее сразу и безоговорочно. Вскоре слух о новой певице разнесся по окрестностям ресторана. Ее выход с польской песенкой «Рыжик» встречали восторженно и тут же начинали подпевать:

За Жанной закрепилось новое прозвище - Рыжик.

- Рыжик! - орали нетрезвые голоса. - Браво, Рыжик!…

Аплодисменты действовали на нее словно наркотик. Избавиться от этого было невозможно. Да Жанна и не хотела избавляться. На сцене она чувствовала себя почти королевой. Пусть пока что местного розлива. Лиха беда начало!

К ее ногам уже швыряли мятые купюры, требуя исполнения любимых песен. Жанна хотела поделиться неожиданным гонораром с музыкантами, но Ромка сказал:

- Не надо. Это твои башли.

Совмещать пение с уборкой стало невыносимо. Ромка сам взялся все уладить с директором ресторана.

- Владимир Егорович, надо искать новую уборщицу, - заявил он.

- А эта чем плоха?

- Трудно ей, понимаете?

- Ты что, Потанин? Живнул с ней? Так это еще не повод.

Ромка покраснел от злости:

- Я ее не трогал. Просто чувиха поет как бог. И должна только петь.

- А где она поет?

- Здрасьте! Да у нас в «Дружбе». Каждый вечер.

- Не узнал… - сказал директор озадаченно.

- Ну это не удивительно.

- Ты что имеешь в виду? - спросил директор с подозрительностью, свойственной алкашам.

- Я и сам не верю, что на сцене нашу уборщицу вижу.

- Так Рыжик - это она?

- Конечно. Теперь половина гостей к нам на нее ходит.

- Ну раз так, пусть поет. Не возражаю. Найдем какую-нибудь бабку убираться.

Ромка передал этот разговор Жанне. Не весь, конечно, а только последнюю часть.

- В общем, Егорыч сдался, - заключил он.

- А куда ж ему было деваться! - усмехнулась Жанна.

«Это только первый шаг, - с ликованием подумала она. - Я все-таки зацепилась! Зацепилась!…»

Годы 1960-1997-й. Участковый

Соловых чувствовал, что он на пределе. Казалось бы, отношения с Зоей Братчик только расцветили монотонную жизнь участкового. Настоящего высокого чувства к женщине он никогда не испытывал. Его женитьба была делом случая, нелепого к тому же. Сельский паренек с Орловщины тянул себе лямку в стройбате, где единственным развлечением была переписка с незнакомыми девушками, наобум писавшими солдатам тоже не от хорошей жизни. Так у Соловых завязался, с позволения сказать, почтовый роман с москвичкой по имени Василиса. Вскоре он в письмах стал по-свойски называть ее Васей. Они обменялись фотографиями. Соловых запечатлелся в парадной форме у развернутого знамени части. Вася прислала карточку, на которой она сидела с раскрытой книгой в руках, напоминавшей Большой энциклопедический словарь. Похоже, это должно было намекать на то, что девушка не так проста.

Вася стройбатовцу приглянулась. Впрочем, если два года не видеть никого, кроме соседей по казарме, это не удивительно. Письма Соловых стали погорячее. Он решил набиваться в женихи, слегка присочиняя по поводу своих армейских подвигов. Вася, со своей стороны, тоже метила в невесты. Даже призналась, что хотела бы иметь не менее троих детей.

Короче, в один из чудесных майских дней взволнованный дембель постучался в дверь Васиной квартиры. И тут почтовый роман едва не завершился трагически. Вася оказалась настолько непохожей на свою фотографию, что Соловых чуть умом не двинулся.

Более того, девушкой на фото оказалась двоюродная сестра Васи, давно уже выскочившая замуж. Именно она, желая устроить личную судьбу довольно страшненькой Василисы, затеяла вместо нее переписку с солдатом.

На что она рассчитывала, неизвестно. Бабья дурь, да и только. Обнаружив этот ужасный обман, Соловых сделал четкий поворот кругом и отбыл. Казалось, навсегда. В тот же день он запил по-черному. Пил он ровно трое суток и притормозил лишь тогда, когда отдал за кружку пива свою новую фуражку. Перспектива остаться вскоре голым его отрезвила. В похмельном тумане Соловых появился на пороге Василисы. Открыв ему дверь, Вася ударилась в плач, забормотала какие-то жалкие слова, но Соловых был настроен решительно.

- Подбери сопли, - сказал он. - Я жениться пришел. Раз уж так получилось.

Они сыграли свадьбу, и Соловых взялся строгать детей. В результате их получилось трое, как и наворожила двоюродная Васина сестра.

В милицию Соловых поступил чуть ли не под звуки фанфар. Там любили прошедших армейскую школу. Он быстро выбился в участковые и пребывал в этом качестве до сих пор, не брезгуя мелкими поборами, укреплявшими семейный бюджет. Супруга и дети ходили у него по струнке. А что касается любви, то мысль о ней Соловых не посещала вовсе.

С появлением Зои все перевернулось. Сначала-то участковый просто захаживал к ней, так сказать, для здоровья.

Но через полгода ему стало необходимо видеть Зою каждый день. Он зачастил к ней, и это уже были не шутки. Во-первых, кто-нибудь мог накапать жене. А во-вторых, и это было самое главное, Соловых стал опасаться, что скоро надоест Зое. Пышущая здоровьем молодая дворничиха довела его до крайнего физического истощения. Раз за разом он оставлял ее неудовлетворенной, и хотя Зоя помалкивала, он боялся, что она в конце концов найдет себе мужика посильнее.

Вот если бы он мог предложить ей еще что-нибудь, кроме койки. Но только от мысли пригласить ее в ресторан или, того хлеще, в театр Соловых прошибал холодный пот. И денег даже на пустяковый подарок у него тоже не было. Тем не менее именно на деньги он, после тягостных раздумий, решил сделать ставку и однажды предложил Зое провернуть вместе одно рискованное дельце.

Год 1979-й. Зоя

Соловых объяснил ей все осторожно, полунамеками, чтобы она не подняла его на смех или вообще не послала подальше. Братчик, уже потихоньку зверевшая от беспросветной жизни в подвале, неожиданно сказала:

- А что? Если выйдет, сразу разбогатеем. Ты это сам придумал или в своих протоколах вычитал?

- Сам, - ответил Соловых, ощущая себя полноценным мужиком.

На подготовку ушло две недели. И вот наконец решающий день настал.

Утром, когда толпы зачумленных приезжих кинулись штурмовать прилавки ГУМа, в уголке на первом этаже откуда ни возьмись появилась тумбочка с кассовым аппаратом. Рослая розовощекая девица в синем фирменном халате под наблюдением пожилого милиционера с оловянными глазами вывесила на плечиках роскошную дубленку. Вокруг сразу же собралась наэлектризованная толпа.

- Это чьи дубленки? Почем? - раздались нервные выкрики.

- Все узнаете. Станьте в очередь, - сказал милиционер. - Предупреждаю: по дубленке в одни руки.

Очередь мгновенно тугими кольцами опоясала кассовый аппарат так, что усевшуюся за него розовощекую девицу стало не видно. Она долго копалась, пока выбила первый чек.

- А где получать? - спросила счастливица, возглавлявшая очередь.

- В четырнадцатой секции. После обеда, - ответила кассирша, не поднимая глаз. - Там все размеры будут.

- Как это - после обеда?

- А вот так. Не хотите - тут кроме вас есть желающие.

- Отходите! Сколько можно? - зашумела очередь, напирая на кассу.

Дальше дело пошло бойчее. Глупых вопросов больше никто не задавал. Милиционер с оловянными глазами сновал в толпе, зорко поглядывая по сторонам.

Из-за кассирши, которая постоянно ошибалась, очередь двигалась медленно, но никто не роптал. Да и как было роптать, когда ни с того ни с сего привалила такая удача - потрясающие заграничные дубленки в свободной продаже!…

Ровно в час дня милиционер протолкался к кассе и сказал, не разжимая губ:

- Хватит. Заканчивай.

- Почему? - удивилась кассирша.

- Заканчивай, я сказал!… - Он обернулся к очереди и громко объявил: - Все, граждане! Перерыв!

- Какой еще перерыв?

- Обеденный. До двух. Так что расходитесь. Но никто, конечно, и не подумал сдвинуться с места.

- Мы постоим, - донеслось из задних рядов. - Столько стояли, еще за час не развалимся.

- Ваше дело, - сухо сказал милиционер и отвернулся.

Он помог кассирше сложить выручку в холщовый мешок, снял с плечиков дубленку, спрятав ее в большой пластиковый пакет, и зашагал прочь. Через одну из боковых дверей он вышел в проезд Сапунова и смешался с толпой.

Тем временем, кассирша, снимая на ходу синий халат, двинулась к выходу на улицу 25-го Октября. В дверях ее остановили двое мужчин:

- Минутку. Вы из какого отдела?

- А что такое? У меня обед, - ощетинилась она.

- Ничего. При вашей комплекции полезно немного поголодать.

Мужчины отвели ее в кабинет на третьем этаже и, не теряя времени начали допрос.

- С вами, гражданка Братчик, - сказали ей через полчаса, - более или менее все ясно. Теперь нас интересует личность вашего сообщника в милицейской форме.

Но прижатая к стенке Зоя участкового не выдала. Она упрямо твердила, что на эту аферу ее подговорил незнакомец, случайно встреченный в ГУМе. То же самое она позже сказала на суде.

Год 1979-й. Участковый

Соловых, вернувшись домой, тщательно припрятал холщовый мешок с деньгами. Потом отвез дубленку, которую брал напрокат у двоюродной сестры Василисы. О кассовом аппарате, брошенном в ГУМе, он даже и не думал. По плану аппарат должен был остаться в магазине.

Вечером участковый, как обычно, отправился к Зое, нонаткнулся на запертую дверь. Не появилась дворничиха и на следующий день. Соловых испугался. Он немедленно развернул бурную деятельность и вскоре по своим милицейским каналам установил, что Зоя арестована.

Соловых заплакал бы, если б умел. Очертя голову, он бросился к самому высокому начальству, до которого его допустили, и там признался во всем. Ему казалось, что, если заберут и его, это облегчит участь Зои. Он все взял на себя, рассказав, что именно он втянул в неблаговидную историю эту глупую девчонку.

Холеный полковник, выслушав Соловых, сломал в пальцах карандаш и разразился восьмиэтажным матом.

- Тебя расстрелять надо, сержант! - крикнул он.

- Расстреляйте…

- Патрона на такого мудака жалко! Ты мундир наш замарал, гад! Понимаешь?

- Конечно…

- Ну и что мне с тобой теперь делать?

- Арестовать. Что же еще? - тихо сказал Соловых. - Деньги я сдам добровольно. До копейки.

- Я тебе сдам! - снова взбеленился полковник. - Ты кому уже об этом проболтался?

- Никому. Вам только.

- Ничего я не слышал! Понял? И ты мне ничего не говорил! И никаких денег у тебя нет! У тебя вообще в тот день понос был, ты от толчка на минуту не мог отойти. Ясно? И жена должна подтвердить!

- Понимаю… - сказал Соловых ошеломленно.

- Ни черта ты не понимаешь! Думаешь, я тебя спасаю? Да положил я на тебя с прибором! Я честь мундира милицейского спасаю. И так уж нас полощут, где хотят. А тут такой вой поднимется! Мент ради личной наживы людей облапошил! Иди, Соловых, и молчи, как могила. А мыто тебя по-своему успокоим. Работай пока. А через месяц-другой уволишься из органов. По состоянию здоровья!…

Соловых вернулся домой сам не свой. Спрятанные деньги не давали ему покоя. Участковому хотелось их сжечь.

Зоя, как нарочно, все время стояла у него перед глазами.

- Что с тобой, Гена? - не выдержав, спросила жена. - Неприятности?

- Это мягко сказано, - буркнул Соловых и отвернулся.

Он был в районном суде, когда там оглашали приговор Зое. Приговор довольно милосердный - три года на стройках Большой химии. Слушая его, Зоя встала и на мгновение встретилась глазами с участковым. Ее взгляд ничего не выражал. Соловых кивнул ей незаметно, но Зоя уже отвела глаза.

Годы 1980-1981-й. Зоя

Она попала на строительство комбината синтетического волокна в степях под Куйбышевом. В дикую, несусветную жару Зоя вкалывала бетонщицей. Ей сказали, что ударным трудом и примерным поведением можно значительно сократить срок. Уже через месяц она стала бригадиром и прочно обосновалась на Доске передовиков. Начальство не могло на нее нарадоваться и говорило мечтательно:

- Эх, побольше бы нам таких заключенных!… Если бы не бараки, оцепленные колючкой, да не вооруженная охрана, это был бы просто трудовой лагерь. По субботам сюда привозили кино, а порой даже танцы устраивали. Писем Зоя не писала. Да и кому? Не матери же. «Здравствуй, мама! Пишу тебе из мест заключения…»

Соловых она вспоминала редко и без обиды. Сама была во всем виновата. А через пару месяцев участковый вообще стерся из ее памяти, будто его никогда и не было.

Соловых, видно, тоже не пробовал с ней связаться. Но однажды все-таки напомнил о себе совершенно неожиданным образом. Зоя поняла, что она беременна. Сначала она объясняла явные признаки этого переменой климата и тяжелой работой. Но вскоре стало очевидно, что Зоя носит под сердцем ребенка Соловых. Широкая брезентовая роба долго скрывала от чужих взглядов округлившийся живот. Но как-то в знойный полдень Зоя рухнула без чувств прямо на стройплощадке. Ее отвезли в лагерный госпиталь, где она в тот же день родила девочку. Родила на удивление легко.

Уже через десять дней Зоя снова стала к бетономешалке. Теперь ей тем более нужно было поскорее выбираться на волю. В тот день, когда маленькой Маринке стукнуло два месяца, Зою срочно вызвали к начальнику лагеря.

- Бумага на тебя пришла, Братчик, - бесстрастно сказал ей начальник. - Москва твое дело пересмотрела. Срок сокращен. Думаю, тут наши положительные характеристики сыграли значение.

- А когда? - спросила Зоя.

- Что когда?

- Когда теперь меня освободят?

- А прямо сегодня. Поздравляю. Зоя стояла, тупо глядя на начальника.

- Ты чего? Не рада? - удивился он.

- Рада…

- А мне, честно говоря, жаль такие кадры терять. Ты, если что, обратно к нам просись. Ты нас знаешь, мы тебя знаем. Просись к нам.

- Ладно, - сказала Зоя. - Попрошусь.

Торопиться Зоя не стала. Дождалась конца смены, попрощалась с девчонками, получила бумаги и подъемные. Уже под вечер, с запеленутой Маринкой на руках и тощим рюкзаком на плече, она вышла за ворота. Шофер продуктовой машины обещал подбросить ее до станции.

На вытоптанной площадке возле ворот стояло пустое такси. Соловых, опершись о капот, курил нервными, быстрыми затяжками.

- Здравствуй, Зоя, - сказал он глухо. - Поздравляю с досрочным освобождением.

- Спасибо, - ответила Зоя.

Странно, но она почему-то ничуть не удивилась его появлению здесь. Впрочем, ей было все равно. Она знала этого человека сто лет назад, в какой-то другой жизни.

- Садись, Зоя. Машина ждет.

- А ты на такси в такую даль! Значит, не все еще деньги потратил?

Соловых промолчал. Вся тогдашняя выручка из ГУМа ушла на адвоката, который все-таки добился пересмотра Зоиного дела. Но сейчас говорить об этом Соловых казалось неуместным.

- А ты, я смотрю… с прибавлением, - неловко сказал Соловых. - Мой?

- Моя. Девочка.

- Как назвала?

- Мариной. А что?

- Ничего. Неплохо. У меня до сих пор только пацаны выходили.

- Вот и иди к своим пацанам. Мы уж с Маринкой сами как-нибудь.

- А мне идти некуда. - Он растер ладонями лицо. - Развелся я, Зоя.

- Зачем?! - ахнула она.

- Ну как это зачем? Не рваться же пополам. - Его оловянные глаза вдруг подернулись предательской влагой. - Я это… вроде люблю тебя, Зоя.

- Вроде?

- Ну люблю… - сказал Соловых, опустив голову.

- А дети как же?

- Они уже взрослые. И вообще… Много чего случилось. Я, например, из органов уволился. Заставили.

Он замолчал. И Зоя не знала, что сказать.

- Командир! - позвал таксист, высунувшись из окошечка. - Мы едем или как?

- Едем! - сказала Зоя. - Возьми у меня рюкзак, Гена.

- А на дочку дашь взглянуть?

- Да уж теперь придется.

Маринка сладко спала.

- На тебя похожа, - сказал Соловых дрогнувшим голосом.

- А глазки оловянные, как у папки.

Они взглянули друг на друга и засмеялись.

Год 1977-й. Миледи

Миледи вышла на улицу. Неподалеку над темными кронами густых тополей призрачно светились купола Новодевичьего монастыря. Ярко освещенный пустой троллейбус неожиданно затормозил рядом с Миледи и приветливо распахнул двери. Она вошла, села у окна и понеслась по притихшей Пироговке к центру. В сущности, ей было совершенно все равно, куда ехать, лишь бы оказаться среди людей, еще не завалившихся спать.

Она сошла у Пушкинской площади и бесцельно побрела по направлению к Кремлю. Из ресторана ВТО вывалилась веселая актерская компания и, производя страшный шум, стала ловить такси. Некто с шикарными усами остановил на Миледи взгляд и сказал озабоченно:

- Минутку! Вы уже снимались в кино?

- Нет… - растерялась Миледи.

- Куда только эти ассистенты смотрят! - вздохнули Усы. - Я с «Мосфильма», из группы Чухрая. Дайте ваш телефончик.

- А у меня нет телефона.

- Как это? Тогда запишите мой домашний…

- Витя!… - Женщина с отчаянным макияжем дернула Усы за рукав. - Ну что ты, как рюмку выпьешь, так первой же встречной под юбку! Вы его не слушайте, девушка. Он у нас лакеев в очередь играет!

Женщина втянула Усы в подвернувшееся такси, а Миледи все так же бесцельно пошла дальше. Скоро улица кончилась, и Миледи перешла на другую сторону, где у входа в «Националь» еще толпились люди.

Большей частью это были ярко одетые девушки, стоявшие или медленно прогуливающиеся в ожидании. То и дело сюда подкатывали машины, в том числе иномарки. Распахивались дверцы, открывались окна. Невидимые внутри машин мужчины заводили с девушками негромкую беседу и увозили то одну, то другую. Однако девушек на этом бойком пятачке, похоже, меньше не становилось.

Для Миледи все это было в диковинку. Она остановилась, с интересом наблюдая за происходящим. Но долго стоять ей не позволили. Платиновая блондинка в чисто условной юбке похлопала Миледи по плечу.

- Слушай, подруга, - сказала она. - Ты кто такая?

- Я? Я никто.

- Вот я и вижу, что никто. А чего же ты тут делаешь?

- Просто стою. Нельзя?

- Нельзя.

- Почему?

- А потому, что ты в чужом огороде пасешься. Хочешь, чтобы тебе ноги выдернули и спички вставили? Это тут быстро. Малюля устроит.

- Какая Малюля?

Блондинка посмотрела на Миледи с недоумением:

- Ты что, приезжая?

- Приезжая.

- Приехала - и сразу на самую клевую точку. Сильна! Мы тут годами ломаемся, Малюле по семьдесят процентов отдаем, а она сразу в дамки!

Я по-хорошему советую, подруга, мотай отсюда…

Блондинка не успела договорить. Внезапно ее глаза испуганно округлились. Миледи невольно оглянулась и увидела, как из подъехавшего автобуса шустро выскакивали люди в милицейской форме.

Блондинка рванулась в сторону, но крепкие руки схватили ее за плечи.

- Какой сюрприз! - раздался насмешливый голос. - Ну привет, Филина! Давно не виделись!

Пятачок перед «Националем» мгновенно опустел. Нескольких девушек, угодивших в милицейский невод, повели к автобусу. Они шли, весело переругиваясь с милиционерами, испортившими им сегодня вечернюю работу.

Миледи тоже крепко взяли за локоток.

- Она тут ни при чем. Она не наша, - попыталась вступиться блондинка. - Она просто мимо шла.

- Все вы просто мимо шли, - ответил розовощекий лейтенант, которого все запросто звали Сашей. - А мы просто мимо ехали. Ты уж совсем оборзела, Филя. Малолеток втягиваешь. Поехали!…

Слабо сопротивляющуюся Миледи запихнули в автобус, где, кроме нее и платиновой Фили, набралось еще семь пленниц.

- Угости сигареткой, Саша, - попросила Филя.

- Ты ж мои не будешь, - отозвался тот добродушно. - Я же нашу «Приму» смолю. Трогай, Никифоров, в отделение!…

Автобус медленно отчалил от «Националя».

Вслед за ним двинулись неприметные, мышиного цвета «Жигули» первой модели, таившиеся в темном переулке возле Ермоловского театра. Сидевшая рядом с водителем немолодая тяжеловесная женщина сказала со вздохом:

- Я Лубенцову уши надеру. Не мог позвонить про облаву? Сегодня же его дежурство.

- А ты сними его с довольствия, Малюля, - усмехнулся водитель. - Замены ему, что ли, не найдется?

Малюля промолчала. Настроение у нее было паршивое. Опять придется отмазывать девчонок, опять совать ментам деньги. Сплошное разорение!

Год 1978-й. Жанна

Через пару дней в ресторане появилась новая уборщица, и Жанна официально стала солисткой в Ромкином ансамбле. У нее завелись какие-то деньги, и она смогла снять комнатку в Кратове. Пела она шесть вечеров в неделю, кроме вторника, а днем репетировала с музыкантами.

Благодаря ее сумасшедшему успеху в Кратове и его окрестностях у Ромки, давно смирившегося с ролью рядового ресторанного лабуха, взыграло забытое тщеславие. Он разыскал в Москве своего прежнего приятеля, работавшего теперь музыкальным редактором на радиостанции «Юность», и уговорил его сделать пробную запись Жанны. Приятель обещал позвонить, когда представится удобный случай. Он собирался продлить на часок какую-нибудь очередную запись, чтобы заняться с Жанной.

В ожидании судьбоносного звонка Ромка гонял музыкантов в хвост и в гриву. Жанне тоже доставалось.

- Ты пойми! - кричал на нее Ромка. - Это тебе не в кабаке фикстулить! Это профессиональная запись! В ДЗЗ!

- Где, где?

- В Доме звукозаписи, тундра! Там любую лажу на раз словят! Просекла?

Но Жанна не испытывала священного трепета. Просто удивительно, как за такой короткий срок она стала совершенно не похожа на ту истеричку, которая позорно провалилась на экзамене в ГИТИС! Перепады в ее настроении случались и теперь, но Жанна научилась брать себя в руки, чего бы это ни стоило.

И вот однажды Ромка, опоздав к началу выступления, ворвался в ресторан сам не свой от волнения.

- Значит, так, чуваки, - сказал он. - С киром сегодня кочумаем. За глоток пива убью! Поняли? Завтра в двенадцать ноль-ноль нас ждут на Качалова, в ДЗЗ. Паспорта возьмите, там по пропускам. Шею помыть, зубы почистить. Все!

- А что будем записывать? - спросила Жанна.

- Решим на месте. С редактором. А сейчас пошли лабать. Народ заскучал.

Играли они в этот вечер с особенным подъемом. Но зал был почему-то полупустым и реакция почти нулевая.

- В чем дело? - спросила Жанна в перерыве.

- Да тут сегодня какие-то деловые для разговора собрались, - сквозь зубы пояснил Ромка. - Меня директор просил потише играть. Для фона только.

- А нам-то что? - сказал Стас. - Нам еще лучше. Без напряга.

Но без напряга не получилось.

Где-то около десяти вечера у входных дверей началась непонятная возня. Внезапно пожилой швейцар пушинкой отлетел в сторону, и в зал ворвалась милиция. Музыка смолкла.

- Спокойно, граждане! - раздался властный голос. - Всем оставаться на местах. Проверка документов.

В ту же секунду из-за углового столика вскочил толстячок азиатской наружности.

- Ложись, мусора! - визгливо крикнул он. - Ложись! Убивать буду!

В его вытянутой руке плясал пистолет.

Кто-то из милиционеров неосторожно шевельнулся, и тотчас грохнул выстрел. Потом второй. В зале возникла паника. Милиционеры, укрываясь за опрокинутыми столиками, открыли ответный огонь. Внезапно погас свет. В темноте началась уже полная неразбериха с отчаянными криками, треском выстрелов и звоном бьющейся посуды.

Насмерть перепуганная, Жанна забилась в подсобку и дрожа сидела там, пока не наступила тишина. Когда она наконец осмелилась высунуть нос, то увидела страшную картину. У дверей в неловких позах лежали два убитых милиционера. Еще троим делали перевязку. В углу с кровавой пеной на губах задыхался какой-то человек.

Задравшаяся штанина обнажила протез. Стрелок азиатской наружности бесследно исчез. В зале хозяйничали врачи «Скорой помощи» и уцелевшие милиционеры.

Но больше всего потрясло Жанну то, что произошло с Ромкой. Он сидел на стуле, зажав руками живот, и сквозь его пальцы сочилась кровь.

- Ромка!… - прошептала Жанна, наклоняясь к нему.

- Уходи, - сказал он одними губами. - Уходи отсюда. Влипнешь.

Жанна незамеченной выскользнула через черный ход. В ресторан она больше не вернулась. Там милиция похватала всех подряд. Началось следствие, наделавшее массу шума далеко за пределами Кратова. Жанна целыми днями скрывалась в Москве и возвращалась в свое кратовское жилье только ночью. Хозяйка квартиры испуганным шепотом передавала ей последние слухи. «Дружбу» сначала опечатали, а потом и вовсе снесли. Музыканты из ансамбля куда-то пропали. А бедный Ромка умер в местной больнице через два дня после перестрелки.

Жанна долго рыдала, узнав об этом. Но жизнь тем не менее продолжалась. Надо было начинать все сначала. Жанне удалось вычислить приятеля Ромки на радиостанции «Юность». Она дозвонилась до него из автомата.

- Здравствуйте. Это Рыжик, - сказала она, почему-то уверенная, что Ромка именно так рекомендовал ее своему приятелю.

- Какой еще Рыжик?

Жанна тут же исправила свою промашку, сказав совершенно другим тоном:

- Роман умер.

- Я слышал.

- Неделю назад похоронили.

- Понятно.

- Меня зовут Жанна, - сказала она. - Я пела у Ромы в ансамбле. Вы нас хотели записать, помните?

- Да, был какой-то такой разговор.

- Теперь ансамбля нет, но, может быть, вы меня одну послушаете?

Трубка долго молчала, потрескивая.

- Алло! - позвала Жанна.

- Вряд ли это получится, - сказал наконец бывший Ромкин приятель. - Вы ведь там в какой-то криминальный сюжет влипли, как я слышал?

- Но я-то ни при чем.

- Начальству не объяснишь. Извините. Жанна повесила трубку.

Годы 1947-1977-й. Малюля

Возраст у Малюли давно уже был пенсионный, однако уходить на покой она не собиралась. Правда, официально она нигде не работала. У нее никогда не было профессии, всю жизнь она просто где-то числилась для отвода глаз. В юные годы Малюля попала в группу очаровательных девушек, повсюду сопровождавших знаменитую футбольную команду лейтенантов ЦДКА. Она еще успела захватить постепенно сходящих со сцены тогдашних кумиров - Боброва, Бодягина, Ныркова, но и после их ухода еще какое-то время оставалась при команде, путешествуя с ней по разным городам.

Постепенно ночные проникновения в гостиничные номера и на тренировочные базы становились ей в тягость. А тут еще появлялись куда более заманчивые варианты. Пару-тройку лет Малюля помелькала в артистической среде и даже поработала в бюро обслуживания на Московском международном кинофестивале, где познакомилась и с самой Симоной Синьоре, и с Тони Кертисом.

А потом в ее жизни возник Антонио. Этот пожилой красавец из Неаполя был настоящим джентльменом. Благодаря ему у Малюли появилась трехкомнатная кооперативная квартира на Чистых Прудах. Он одел ее с ног до головы, на многие годы вперед обеспечил первоклассным парфюмом и купил Малюле ее первую машину. С ним она даже бывала на посольских приемах. Правда, ей пришлось подробно пересказывать все разговоры Антонио на явочной квартире КГБ в Лиховом переулке. Но, во-первых, неаполитанец появлялся в Москве по делам своей строительной фирмы не чаще двух раз в году, а во-вторых, никаких фактов, порочащих иностранного любовника, Малюля не знала. Зато ей не грозила высылка за сто первый километр.

Вся эта замечательная жизнь рухнула в одночасье. Сначала Антонио не пришел ночевать. Не вернулся он и в «Метрополь», где обычно снимал номер. А через три дня его истерзанный труп был обнаружен возле железнодорожных путей на станции Кратово.

Малюлю долго таскали на допросы, но ничего полезного для следствия она не знала. И хотя у нее были подозрения, что тут не обошлось без ребят некоего Сильвера, она даже наедине с собой боялась произнести это имя. Смерть Антонио сочли убийством в целях ограбления, и дело закрыли.

После этого первое время Малюля жила тем, что распродавала разные вещи, когда-то подаренные итальянцем. Продала и машину. Оставалась только квартира на Чистых Прудах, но Малюля решила, что скорее умрет, чем расстанется с ней. Начать все снова было невозможно. Той милой юной красотки с ласковым прозвищем Малюля давно не существовало. Прозвище, правда, осталось, но теперь оно принадлежало погрузневшей, утомленной жизнью женщине, донашивающей когда-то модные тряпки. На такой тупой крючок приличного мужика не поймаешь, да и молодая поросль была бойка и бесстыдна. Единственное, что оставалось у Малюли, это опыт. Его-то она и решила использовать.

Двух своих первых девчонок ей пришлось учить азам. Они не только не имели никакого понятия о технике полового акта - они ленились делать педикюр, поскольку, дескать, клиент пальцы на ногах не разглядывает. Они стеснялись надеть черное кружевное белье и безумно боялись забеременеть от орального секса. Кроме этого, Малюле приходилось устраивать свидания в собственной квартире, что, конечно, не лезло ни в какие ворота.

Но постепенно бизнес Малюли окреп, и она развернулась в полную силу Методом жестокого отбора Малюля сформировала надежную бригаду из пятнадцати девушек, плативших ей весьма внушительный оброк. Совесть Малюлю не мучила. Ведь это ей, а не им приходилось подкупать ментов и подкармливать венерологов. Девочки работали теперь на своей жилплощади или на квартирах у клиентов. К себе на Чистые Пруды Малюля вызывала девчонок только для серьезного разговора.

Все это стоило денег, но дороже всего Малюле обходилась «крыша», которой, по иронии судьбы, стал уже упомянутый Сильвер. Она выкупила у него за припрятанные на черный день доллары право работать на пятачке возле «Националя». Лучшего места в Москве было не сыскать. Раз в неделю к Малюле приезжали за деньгами мальчики Сильвера. Но они же следили за тем, чтобы у «Националя» никто посторонний и носа не мог показать.

Капитан Лубенцов из 108-го отделения вышел на нее сам. В Москве начинались облавы на уличных проституток, и он предложил за соответствующую мзду держать Малюлю в курсе этих операций. Сильвер посоветовал принять предложение капитана. Но что-то в последнее время милицейский информатор стал ошибаться. Возможно, кто-то из его коллег тоже нуждался в тайном приработке. Вот это-то и бесило Малюлю. Смириться с незапланированными расходами она не могла…

Год 1996-й. Банкирша

Этот телефонный звонок был как гром среди ясного неба.

Впрочем, она предполагала, что счастье, которым ее душа была переполнена в последние дни, не могло длиться вечно. Но что все это кончится так страшно, невозможно было представить.

Она сразу же узнала голос подруги, но та торопливо предупредила:

- Не называй меня по имени! У меня всего одна минута!…

То, что она услышала дальше, потрясло бы любого человека. Ее «заказали».

- Что значит «заказали»? - растерянно переспросила она.

И тогда дрожащий голос в телефонной трубке сбивчиво пояснил, что ее хотят убить. Может быть, даже сегодня. А поэтому нужно срочно спрятаться куда-нибудь. Лучше всего - уехать подальше.

Разговор оборвался на полуфразе. В трубке раздались гудки отбоя.

Она тупо смотрела на замолкший телефон. О розыгрыше нечего было и думать. У подруги просто не хватило бы фантазии на такое. Значит, правда. Значит, над ней действительно нависла смертельная опасность.

Думать о том, кому она перешла дорогу, просто не оставалось времени. Это можно выяснить потом. А сейчас надо действовать. Кто знает, может быть, убийца уже рядом.

Преодолев слабость, она вскочила и опрометью кинулась в спальню.

Глава вторая Другая музыка

Год 1982-й. Иванцов и Трофимов

Жанна, кажется, влюбилась. Рано или поздно это должно было произойти. Что-то похожее уже случалось в ее жизни. Но безответные влюбленности школьных лет смешно было принимать в расчет. Сейчас дело обстояло по-другому. И ничего бы в этом факте не было особенного, если бы она не влюбилась сразу в двоих.

Иванцов и Трофимов, дружившие с незапамятных времен, были совершенно разными людьми. В отличие от долговязого, очкастого, скандинавского типа Володи Трофимова, Митя Иванцов был невысок, темноволос и улыбчив. Основательный, неторопливый Трофимов высаживал за день по две пачки крепчайших сигарет без фильтра, собирал джазовые записи и потрясающе реставрировал старую мебель, которую он разыскивал на помойках. Иванцов, человек множества разнообразных талантов, был незаменим в компании, где всех смешил до слез своими байками и сражал наповал песенками собственного сочинения, которые он распевал, аккомпанируя себе на гитаре. «Живой как ртуть», - иронически говорил о себе Митя.

При таком несходстве натур оба были не дураки выпить хлебного вина, как они величали водку, и оприходовать при случае подвернувшуюся представительницу прекрасного пола. Не все, что движется, конечно, но не обязательно кинозвезду. Оба уже дважды вкусили семейной жизни и в момент встречи с Жанной находились, так сказать, в свободном поиске.

Знакомство этой пары на режиссерском факультете Института кинематографии началось с мордобоя. Обычно невозмутимый, Володя Трофимов по забытому уже пустяковому поводу внезапно дал в ухо Мите. «Живой как ртуть» ответил мгновенным апперкотом. Их растащили. Казалось, началась вековая вражда. Но уже через месяц их было, что называется, не разлить водой. Они расставались только на ночь. Такой же неразлучной парой друзья вылетели из института за скандальный капустник на темы набивших оскомину фильмов о революции, всполошивший даже КГБ. Потом они вместе мотались от Бреста до Камчатки, клеймя своими фельетонами разные пороки, чем и заработали себе имя. Вдвоем они пришли на Центральное телевидение, где выпросили совершенно гиблое утреннее время для эфира. Все ожидали провала, поскольку тогда по утрам никто не смотрел телевизор. Но их субботнее шоу, стыдливо называвшееся тогда музыкально-развлекательной передачей, неожиданно взлетело на самый пик популярности.

Друзья обнаглели настолько, что появлялись в кадре без пиджаков, в подтяжках, и первыми осмелились совсем по-западному давать между музыкальными номерами рекламу. Письма от зрителей шли мешками. Звезды эстрады строились к ним в живую очередь. Но Иванцов и Трофимов старались зажигать новые на эстрадном небосклоне, и иногда им это удавалось. Наконец, объевшись популярности, вдоволь насладившись тем, что их рожи узнает любая собака на улице, друзья решили круто переменить курс. Эстрадные шлягеры стали захлестывать телевизионный эфир, и нужно было искать что-то новенькое, чтобы остаться на волне. Так возникла идея обратиться к музыке, которую официально не признавали. К бардовским песням, к «жестоким романсам» с несправедливым клеймом пошлятины, к полублатной лирике. Короче, к тому, что пели в электричках, на кухнях, в ресторанах и на вечеринках.

Уже само название новой программы - «Другая музыка» - вызвало настороженность Солдатова, главного музыкального редактора.

- Что это значит - «Другая музыка»? Какая «другая»? - спросил он у Иванцова с Трофимовым, пришедших выбивать съемочную технику. - Не наша, что ли?

- Наша, наша, - успокоил его Иванцов. - Только такая… Ну, бытовая, так скажем.

- Не понимаю.

- Ну вот что вы с друзьями дома после рюмки поете? - двинулся напролом Трофимов.

Солдатов сморщился, точно от зубной боли:

- Пить мне врачи запретили. Язва. И дома я не пою. Мне музыки на работе хватает. До тошноты. Вы мне список названий представьте.

«Сейчас, только шнурки погладим!» - хотел сказать Иванцов, но удержался, не столько из-за несвежести шутки, сколько из опасения, что Солдатов зарубит идею на корню.

- Списка пока нет, - сказал Трофимов. - Мы ищем.

- Вот найдете, тогда поговорим.

Такой поворот в разговоре был предсказуем. Солдатов всегда придерживался старинного правила: лучше перебдеть, чем недобдеть. Еще был свеж в памяти случай с безобидной песенкой «Спят курганы темные», про которую Солдатов сказал, что она выйдет в эфир только через его труп.

Вообще-то это был неплохой вариант, но друзья все же спросили - почему?

- А вы помните, кто эту песню в фильме пел? - прищурился Солдатов. - Диверсант! Враг!…

Словом, Солдатова голыми руками было не взять.

- Значит, вы запрещаете новую программу? - спросил Иванцов, подбавив в голос драматизма. - Тогда напишите свою резолюцию на нашей заявке.

Это был единственно верный ход. Иванцов и Трофимов были не последними людьми на студии. Запрет грозил шумным скандалом.

- Хорошо, - сказал со вздохом Солдатов. - Под вашу личную ответственность.

- А как же! - воскликнул Иванцов, ловко выдергивая из-под рук начальника заявку, на которой тот едва успел поставить свою подпись.

Таким образом, друзья на две недели получили в свое полное распоряжение «репортажку», или ТЖК - телевизионную журналистскую камеру, которой можно было снимать с плеча, а в придачу к ней - оператора Алика Алексашина, своего давнего приятеля. На студии водились операторы и посильнее, но Алик обладал несколькими неоспоримыми преимуществами. Одно из них называлось «дурным глазом». «Дурным» в данном случае означало - необычным. Он всегда старался увидеть объект съемки в каком-нибудь причудливом ракурсе. «Через жопу», - как говорили в операторском отделе. К тому же Алик был человеком легким и любил подурачиться не меньше Иванцова с Трофимовым. Приступая к очередной совместной работе, Алик сразу входил в образ выдуманного денщика Ахметки, прислуживающего двум офицерам. Но все эти милые сердцу игры для взрослых ничуть не мешали серьезной работе.

Постепенно первая передача из задуманного цикла «Другая музыка» обретала вполне определенные очертания. Удачно прошли съемки на кухне у Юлика Кима. Там и разговор получился интересный, и лихо была спета знаменитая кимовская песенка «На далеком севере ходит рыба-кит». С беспощадной документальностью был запечатлен на видеопленке вечерний разгул в ресторане «София» с безумными плясками под кабацкий шлягер про Мясоедовскую улицу. Потом удалось разыскать одного безногого деда, который после стакана перцовки исполнил на расческе «Полонез» Огинского, ни разу не сфальшивив.

Через знакомых нашелся страстный поклонник Вертинского, сохранивший редкие снимки и уникальные записи опального певца. Но Иванцов и Трофимов продолжали свои поиски.

Их случайная встреча с Жанной произошла в только что открывшемся подземном переходе на Арбатской площади. Друзья шли хорошо протоптанной тропой в ресторан Дома журналистов, где коротали почти каждый вечер за бутылкой коньяка и филе «по-суворовски». Внезапно Трофимов сделал стойку. Наверняка положил глаз на очередную претендентку разделить с друзьями холостяцкий ужин.

- Рекс, фу! - тут же сказал Иванцов. - Рядом, Рекс!

Он всегда этой фразой одергивал Трофимова, готового сходу завязать новое знакомство.

- Подожди, Димитрий, - отмахнулся Трофимов. - Ты посмотри, какой цветок асфальта!…

Эти слова относились к Жанне, которая стояла у стенки с гитарой в руках. У ее ног лежала картонная коробочка из-под рафинада, в которой виднелась сиротливая горстка мелочи.

Годы 1979- 1982-й. Жанна

В те времена уличные музыканты были в Москве совершенно новым явлением. Парни с гитарами, мужички с гармошками, робкие скрипачки из музыкальной школы, рискнувшие немного подзаработать прямо на улице, сначала удивили, а потом и рассердили милицию.

Они ничем не торговали, кроме звуков, и в этом отношении были безупречны перед законом. В попрошайничестве их тоже обвинить не удавалось. Они ничего не просили. А вот общественный порядок нарушали. Петь и играть, когда на дворе не Первое мая, было явным отклонением от нормы. И милиция принялась гонять этих жрецов искусства с тем завидным упорством, с каким у нас делаются все бессмысленные дела.

Жанне повезло. Надо сказать, что она не вдруг решилась выйти с гитарой на люди. После печальной истории с рестораном «Дружба» она какое-то время смогла прожить на деньги, заработанные в Ромкином ансамбле. Поскольку никаких занятий у Жанны не было, она попыталась разыскать подруг. Но в 14-м доме по Лужнецкому проезду уже работал дворником студент-вечерник из автодорожного института, ничего не знавший о судьбе своей предшественницы. В поисках Миледи Жанна отправилась к ее тете. Но Евгения как раз в это время уехала по заданию редакции в Норильск, и на звонки в дверь, естественно, никто не отозвался.

Между тем проклятые деньги опять подходили к концу. Жанна регулярно посылала матери открытки бодрого содержания, но просить у нее не хотела ни рубля. Как-то в переходе на Арбатской она увидела лохматого паренька, надрывно распевавшего под гитару песни Высоцкого. Ему кидали в кепку не только мелочь, но порой и бумажные деньги. Вот тогда-то Жанну осенило: она тоже так сумеет.

В музыкальном магазине на Неглинке Жанна купила самую дешевую гитару и несколько дней репетировала, вспоминая все, чему научилась у Попа в «Мажорах» и у бедного Ромки Потанина. Подготовив дюжину песенок, Жанна однажды вечером спустилась в арбатский переход. Она не испытывала ни стыда, ни страха. Ее никто здесь не знал. И потом, не воровать же она пришла. И билетов тут люди на концерт не покупают. Понравится - заплатят, не понравится - пройдут мимо.

Она настроила гитару, взяла первый аккорд и начала:

Уже через минуту-другую Жанна поняла, что «Калитка» для уличного дебюта не годится. Тогда она решила выдать верняк, своего коронного «Рыжика», который сводил с ума Кратово. «Рыжик» и в переходе не подвел. Жанну обступили прохожие. Когда она допела до конца, кто-то даже захлопал. В коробочку из-под рафинада посыпались первые деньги.

Но удача ей тут же изменила. Раздвинув благодарных слушателей, к Жанне подошел милиционер. Он был с ней едва ли не одного возраста, потому напускал на себя показную суровость.

- Так, девушка, - сказал он. - Бери свою гитару и уходи. Быстро. И чтобы я тебя тут больше не видел.

- Да ладно тебе, сержант, - воспротивилась толпа. - Дай послушать. Хорошо же поет.

- А я и не сказал, что плохо. Но не положено.

- Петь не положено?

- В общественных местах не положено.

- А как же в Большом театре? - ехидно спросил кто-то. - Тоже ведь общественное место.

- Вы тут не умничайте! - Молоденький милиционер покраснел до слез, но долг звал его к решительным действиям. - Вы сами уйдете, девушка, или вас проводить?

Он шагнул к Жанне и случайно задел коробочку из-под рафинада. Мелочь высыпалась на затоптанный асфальт.

- Деньги-то зачем пинать, жандарм! - выкрикнул женский голос.

Милиционер, ухватив Жанну за локоть, зыркал по сторонам в поисках крикнувшей про жандарма.

- Оставь ее, юноша! - внезапно прогремел сочный баритон.

Милиционер живо обернулся к новому врагу. Им оказался высокий мужчина в живописно потрепанной одежде. Непокорная грива волос и курчавая борода были тронуты ранней сединой. На отечном, но все еще красивом лице пылали черные глаза.

- Айвенго!… - благоговейно прошептал кто-то.

Это был знаменитый на Арбатской площади нищий. Вечерами он величественно сидел в переходе, глядя в пространство. Он ни у кого ничего не просил. Люди сами осторожно клали деньги ему в банку из-под «Нескафе», завороженные его странным видом. Клали не из жалости.

Никаких увечий у этого необычайного нищего не было. Он сидел с надменным лицом и лишь царственно кивал иногда кому-нибудь. Рассказывали, что когда-то он блестяще сыграл в кино доблестного рыцаря Айвенго, ездил даже на кинофестиваль в Венецию, но пройти огонь, воды и медные трубы не сумел. Женщины, вино и интриги погубили его карьеру. Осталось только имя - Айвенго. Возможно, все это было сплошным враньем, но народ за красивую легенду мог все простить. И прощал. Даже милиция была вынуждена относиться к Айвенго с почтением. В арбатском переходе, среди торговцев котятами и щенками, польской косметикой и самодельными пейзажами в дешевых рамках, Айвенго был непререкаемым авторитетом.

- Ты слышал, что песня не знает границ? - продолжал Айвенго, обращаясь к милиционеру.

Тот смущенно кивнул.

- А что песня нам строить и жить помогает? Что она, как друг, нас зовет и ведет?

И тут Жанна, повинуясь внезапному озорному порыву, ударила по струнам и пропела во все горло:

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет!

- Вот именно! - пророкотал Айвенго.

А Жанна уже начала следующий куплет. Его, переглядываясь, подхватили остальные. Айвенго положил руку на плечо вконец смущенному милиционеру и заставил его запеть со всеми.

После этого случая Жанна, попавшая под покровительство Айвенго, пела в переходе каждый вечер.

Теперь ее никто не смел тронуть. Айвенго зорко следил за этим, хотя с Жанной ни разу не заговаривал.

Год 1977-й. Миледи

Неприметные «Жигули» припарковались в двух шагах от отделения милиции, и Малюля стала следить за выгрузкой из автобуса своих девочек. Приличия заставляли Малюлю чуть-чуть выждать, прежде чем идти на выручку.

Миледи вместе с остальными девушками запихнули в тесный «обезьянник», отделенный от коридора частой решеткой. Там даже присесть было не на что. Так они и стояли, задирая проходивших мимо милиционеров привычными шутками. Атмосфера была вполне дружеской, поскольку все тут встречались не впервые.

- Ты правда у «Националя» случайно оказалась? - спросила у Миледи платиновая Филя.

- Правда.

- Менты ни за что не поверят.

- А что они мне сделают?

- Вышлют из Москвы в двадцать четыре часа. И еще домой сообщат, что ты у «Националя» клиентов снимала. Да ты раньше времени не дрожи. Сашка парень неплохой. Просто работа у него собачья.

Неплохой парень как раз в этот момент подошел к решетке «обезьянника».

- Ну, с кого начнем, девчата? - спросил он, подмигнув. - С тебя, Филина?

- Всегда пожалуйста!

- Или вот с новенькой, - продолжил Саша, рассматривая Миледи. - Выходи!

И он загремел ключами.

- Если вдвоем в кабинете останетесь, - быстро шепнула Филя, - ты ему лучше дай. Поняла?

- Я без копейки, - тоже шепотом ответила Миледи.

- Да я не про деньги, дурочка…

Но Миледи не успела выйти из «обезьянника».

- Александр Иванович, - позвали Сашу из глубины коридора, - тут вас спрашивают.

- Кто?

- Дама. Говорит, срочно.

В конце коридора маячила Малюля.

Саша посмотрел на нее долгим взглядом, а потом сказал якобы недовольно:

- Ну что там у вас? Пройдите в кабинет.

«Обезьянник» оживился, предчувствуя скорую свободу.

Беседа в кабинете заняла на больше трех минут. После этого Саша с хмурым лицом открыл «обезьянник»:

- Давайте отсюда по-быстрому!

- До скорой встречи, Саша! - загалдели девушки.

- Вот именно. До скорой…

Малюля стояла рядом с ним, проверяя выходивших на волю.

- Стоп! - сказала она, увидев Миледи. - Эту я не знаю.

У Миледи все внутри похолодело. Но тут Филя стала что-то горячо нашептывать на ухо Малюле.

- Ну так забираете ее или нет? - нетерпеливо спросил Саша.

- Забираю.

Они вместе вышли на ночную улицу. Девочки моментально исчезли, словно растаяли.

- Что надо сказать? - спросила Малюля, рассматривая Миледи оценивающим взглядом.

- Спасибо… - пролепетала Миледи.

- Пожалуйста. Ну и куда ты сейчас? Может, подвезти? У меня машина.

- Я не знаю… Мне вообще-то некуда ехать.

- Так… - сказала Малюля, приглядываясь к девушке повнимательнее.

Опыт подсказывал ей, что эта девчонка с фарфоровыми глазами и пухлым ртом может сделать себе в столице неплохую карьеру. Не на панели, конечно. Для уличной шлюхи она была слишком хороша. Если взяться по-настоящему, то ее можно вывести на такой уровень, какой самой Малюле не снился в ее лучшие годы. А это уже серьезные деньги, только не надо выпускать девчонку из рук.

- Ладно, - сказала Малюля. - Поедем ко мне. А там видно будет.

Обстоятельства жизни сделали Малюлю тонким психологом. Ей не требовалось много времени, чтобы раскусить человека. По дороге домой она успела понять, что Миледи принадлежит к тому типу людей, которых инстинкт, словно только что вылупившихся цыплят, заставляет следовать за любым удаляющимся предметом, кажущимся им собственной матерью.

Дома при ярком электрическом свете Малюля рассмотрела девушку досконально и убедилась, что не зря решила взять ее под свое крыло. Приятная внешность и легко угадываемая сексуальность Миледи обещали большую удачу. Малюля, как настоящий работорговец, никаких угрызений совести не испытывала. Тем более что Миледи в недалеком будущем предстояло трудиться отнюдь не на плантациях. Ее ждала, прямо скажем, завидная жизнь.

Только от улицы ее надо было уберечь категорически. А то выйдет еще, чего доброго, такая же неприятная история, как с платиновой Филей. В прошлом году клиент увез ее к себе на дачу. И там Филя попала на групповуху. Четверо здоровых кобелей развлекались с ней без перерыва двое суток. А потом выкинули из машины на пустом шоссе в тридцати километрах от Москвы.

Правда, ребята Сильвера нашли этих четверых быстро. И вскоре те с воем ползали в ногах у Фили, вымаливая прощение, и только что собственное дерьмо не жрали. Конечно же, они сторицей заплатили девушке за моральный ущерб и за трехнедельное лечение в лучшем сочинском санатории. Филя вернулась на «пятачок» к «Националю» полноценной боевой единицей. Но выше этого уже не поднялась.

Новенькую Малюля решила сохранить для какого-нибудь состоятельного иностранца, который будет платить твердой валютой. Но прежде всего требовалось согласие Миледи. За ужином хозяйка в два счета вынула из гостьи всю нехитрую историю ее короткой жизни, а потом сказала, задумчиво помешивая ложечкой чай:

- Знаешь, есть такой анекдот. Одной говорят: вот у тебя семья такая славная - папа токарь, мама учительница. Как же ты блядью-то стала? А она отвечает: мне, говорит, просто повезло. Смешно?

Миледи с улыбкой пожала плечами.

- Вот и я говорю: не смешно. Какой тут смех? Слезы одни. Но это только на первый взгляд. Конечно, каждый вечер у «Националя» торчать радости мало. Хотя возьми ту же Филю - на что она еще годна? Ни образования, ни таланта. Ну стояла бы она у станка по восемь часов в день за жалкие гроши, света белого не видя. Счастливей была бы? А потом, существуют варианты и получше. Бабе так или иначе суждено с мужиком спать. А если не каждый раз с другим, а с одним и тем же? Как в семье. Только он, в отличие от законного мужа, тебя и оденет, как картинку, и жильем обеспечит, и машиной, А уж русский он там, американец или, к примеру, япошка - в кровати разницы нет. Все одинаково устроены. Ни у кого на лбу не растет.

Разговор шел уютный, домашний. Собственно, разговора не было. Миледи, не привыкшая возражать, только молча кивала головой. Да и возразить было нечего, Мал юля рассуждала очень убедительно.

- Смотри сама, - сказала она. - Поживешь пока у меня, приглядишься, подумаешь. Будет не по душе - обратно в свою Сибирь поедешь, там тебе, может, привычней. Можешь хоть сейчас встать и уйти.

Миледи не шевельнулась. Про свое будущее она соображала плохо, а вот то, что в огромном городе только эта чужая женщина пригрела ее, по-настоящему тронуло Миледи. У нее даже навернулись слезы.

Малюля, исподтишка наблюдавшая за девушкой, поняла, что начало положено.

- А мы ведь даже не познакомились толком, - усмехнулась Малюля. - Ну меня, ты слышала, все Малюлей зовут. Не по возрасту, конечно, но я привыкла. А тебя как?

- Миледи… То есть это меня так в школе прозвали. Вообще-то я Мила.

- А мне нравится - Миледи. Что-то в этом есть. Пусть так и останется.

- Как хотите.

- Извини, пожалуйста, ты у нас еще девушка? Миледи отрицательно качнула головой.

- Мне даже аборт уже делали, - сказала она.

- Господи, когда же ты успела?

- Еще в девятом классе.

- Ох, что же с вами, девчонки, дальше будет! - вздохнула Малюля и прижала голову Миледи к своей вялой груди, чтобы скрыть улыбку.

Они продолжали мирно беседовать до полуночи. Ровно в двенадцать Малюля решительно поднялась:

- Пора ложиться, Миледи. Чтобы завтра глазки были ясные. Ты учись себя любить.

Год 1982-й. Соловых

Соловых возвращался с работы поздно. Он недавно нашел себепостоянное место - служил охранником на Черкизовском мясокомбинате. Туда он попал по воле случая.

Несколько месяцев Соловых трудился в полулегальном пункте ремонта автомобилей, расположенном на глухих задворках. Организовавшая этот маленький бизнес армянская семья занималась жестяными работами и покраской. Надо отдать им должное, мастера они были классные и к тому же не требовали у владельцев помятых машин никаких справок ГАИ о случившейся аварии. Соловых был там мальчиком на побегушках. Работа суетливая, бестолковая, отнимавшая массу сил.

Однажды, когда Соловых, как обычно, измотанный до крайности, брел домой вдоль высокого забора мясокомбината, он вдруг почувствовал мягкий, но ощутимый удар по голове. Соловых инстинктивно схватился за макушку, а когда отнял руку, то увидел на ладонях кровь.

Он испуганно взглянул на предмет, свалившийся ему на голову, а теперь лежащий под ногами, и чуть не рассмеялся. Это был здоровый, килограммов на пять, шмат говяжьей вырезки. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить: мясо перебросил через забор кто-то из работников комбината. И тут его должен был подобрать сообщник.

Сообщник, однако, не появился. Может быть, его спугнул Соловых. Бывший участковый подобрал кровоточащее мясо, завернул его в газету «Советский спорт» и хотел было проследовать домой с неожиданным подарком судьбы. Но ноги сами вдруг понесли его к проходной. Охранник у турникета встревоженно посмотрел на Соловых.

- Ваше мясо? - спросил Соловых.

- Нет, - сказал охранник.

- Откуда знаешь?

- Если бы вы с мясом выходили - другой разговор. А раз входите, значит, не наше.

Возразить против железной логики охранника было нечего.

- Молодец, - сказал Соловых. - Я к директору пройду.

- Он отъехал.

- Тогда к заму.

- Он отошел.

- Что значит «отошел»? Помер, что ли? - строго спросил Соловых - А если нет, то как отошел, так и вернется.

- Закажите пропуск.

- Вот мой пропуск!…

Соловых ткнул мясо в нос охраннику и, когда тот отшатнулся, свободно прошел на территорию комбината.

Охранник врал - директор оказался у себя. И как раз обсуждал с никуда не отошедшим замом какие-то внутренние проблемы. Соловых, отмахнувшись от злобной секретарши, ввалился в кабинет.

- Пришел к вам с двумя новостями. С плохой и хорошей, - начал он с порога без предисловий. - С какой начать?

- Ну давайте с плохой, - ответил озадаченный директор.

- Воруют у вас мясо, - сказал Соловых, кладя свой кровавый сверток прямо на директорский стол. - Так и летает через забор.

Директор посмотрел на зама, который тоже был ошарашен.

- А хорошая новость? - спросил директор.

- А хорошая та, что воровству этому скоро придет конец. Правда, при одном условии.

- Это при каком же?

- Если вы меня к себе охранником возьмете. Шансы на успех у бывшего участкового были мизерные. Но директора неожиданно подкупила прямолинейность Соловых. А когда он узнал, что незваный гость целых двадцать два года протрубил в милиции, дело быстренько сладилось.

Соловых оформили охранником в тот же день. Оклад был, конечно, не ахти. Но в дальнейшем Соловых планировал наладить добычу мяса, сосисок и колбас в таком количестве, чтобы не только хватало на семью, но еще оставалось для продажи. Однако сначала бывший участковый решил заслужить славу самого зоркого и неподкупного стража, чтобы после даже тень подозрения не могла пасть на него.

Это было нелегким делом. Комбинатские только и жили за счет воровства. Причем перекидыванием мяса через забор занимались одни трусы. Остальные внаглую перли через проходную, поскольку охрана была куплена-перекуплена. Соловых этот канал перекрыл наглухо. Когда ему в первый раз попытались сунуть взятку, он не стал поднимать крика.

- Это за что? - спросил он. - Ты у меня вроде в долг не брал.

Парень с нахальными глазами усмехнулся:

- Мало, что ли? У нас тут твердая такса, дядя.

- Ты лучше расстегни-ка куртку, племяш!

Соловых своей рукой рванул застежку-молнию. Под курткой парень был обмотан сосисками, словно пулеметными лентами.

- Разоружайся, - сказал Соловых. - На первый раз акт не буду составлять. Но учти. И другим передай.

Слух об этой стычке мгновенно облетел весь комбинат. Народ не хотел верить в такое коварство нового охранника. Однако Соловых держался твердо и без всякой жалости досматривал в проходной всех подряд. Он находил куски мяса, привязанные к ляжкам, колбасу, скрывавшуюся в штанине, буженину, спрятанную в лифчиках. Директор только удивлялся тому, как резко сократилось вдруг количество отходов на вверенном ему комбинате.

По результатам второго квартала Соловых получил премию. А в августе он приказом был назначен на должность начальника охраны. В тот же день Соловых решил провести инспекторскую проверку всех цехов, и, главное, разделочного, где воровать было удобнее всего.

Он и понятия не имел, что идет навстречу собственной смерти.

Год 1982-й. Жанна

- Димитрий! - сказал Трофимов Иванцову, слушая Жанну. - Это то, что нам надо. Жаль, Алика с камерой нет.

Дождавшись конца песни, друзья подошли к Жанне.

- Только не пугайтесь, девушка, - сказал Трофимов. - Мы с телевидения.

- Я вас узнала, - ответила Жанна. - Иванцов и Трофимов. Да?

- Знает народ своих героев, - усмехнулся Иванцов. - А как вас зовут, я что-то недослышал?

- Жанна.

- Вот в чем дело, Жанночка, - проникновенно заговорил Трофимов. - Мы тут с напарником лудим одну новую программу под условным названием «Другая музыка». Неофициальная, то есть. Не хотите у нас сняться?

- Ну а если хочу?

- Тогда забьем съемку на завтрашний вечер. Приволочем сюда камеру - и вперед.

- Прямо тут? В переходе?

- Конечно, - сказал Иванцов. - Эта программа… Ну как вам объяснить? Не совсем обычная.

- Да что мы тут, на сквозняке? - встрял Трофимов. - Тут два шага до ДЖ. Сядем в тепле, возьмем по рюмке виноградного вина, выдержанного в дубовых бочках, и все обсудим.

- Пристают? - пророкотал незаметно подошедший Айвенго.

- Да нет, на телевидение приглашают, - улыбнулась Жанна. - Зовут сейчас в Дом журналистов, чтобы все обсудить.

- Туфта! - объявил Айвенго безапелляционно. - Если с ресторана начинают, все туфта!

Друзья переглянулись. Они почувствовали, что Айвенго им не по зубам.

- Да ресторан - это так, к слову, - сказал Иванцов. - Просто время ужина.

- Меня-то не надо парить! - усмехнулся Айвенго. - Я человек, измученный нарзаном.

В общем, пришлось разойтись, договорившись встретиться завтра,

- Какая прелесть, а? - все не мог успокоиться Трофимов. - Слушай, это может быть такая бомба!…

- Рекс, фу! - сказал Иванцов.

Он знал свойство друга воспламеняться по пустякам и, как когда-то пел Вертинский, «из горничных делать королев».

На следующий вечер друзья приехали в арбатский переход уже с Аликом, «репортажкой» и переносными лампами-подсветками. Все-таки в переходе было темновато. Пока готовились к съемке, собралась толпа. Народ, конечно же, пялился в камеру, портя весь эффект. Микрофон укрепили на низкой стойке. Чтобы его не было видно, Алик пообещал брать только так называемый «яичный» план - по колени и «молочный» - по грудь. Потом еще полчаса убеждали зевак забыть про камеру и смотреть на поющую Жанну. Время летело как сумасшедшее.

- Ладно, давай, Ахметка! - сказал Трофимов Алику. - Поливай!

- Поехали, Жанна! - махнул рукой Иванцов. Жанна запела «Рыжика».

- Мотор пошел! - объявил Алик, утвердив камеру на плече. Он начал с панорамы по переходу, потом перешел на спины людей, окружавших певицу. Наехал до среднего плана трансфокатором и, раздвигая толпу, медленно двинулся к Жанне.

Сняли несколько дублей с разными песнями, постоянно меняя точки и поправляя подсветки.

- Ну что, закрываем Голливуд? - сказал Иванцов.

- Пусть еще что-нибудь сыграет, - попросил Алик. - Я для перебивок лица поснимаю.

- Служи, Ахметка! - сказал Трофимов.

- Рад стараться!…

Они постарались на совесть, и после этого сам бог велел расслабиться в Доме журналистов. Айвенго, увидев их, взявших вчетвером курс на ресторан, промолчал. А из стихийной массовки раздались крики:

- А когда по телевизору показывать будут?

- Днями, - туманно ответил Иванцов.

В журналистском ресторане был полный аншлаг. Но для Иванцова с Трофимовым приволокли запасной столик и сервировали его по традиционной программе: коньяк, минералка, маслины, рыбное ассорти и телячий шашлык на ребрышках. Тут, кажется, все были знакомы друг с другом. К столику друзей то и дело подсаживались завсегдатаи с пьяными глупостями. Кто-то из глубины зала прислал бутылку шампанского и фигурно вырезанный ананас, внутри которого полыхал огонь. Трофимов, рванув пару рюмок, слегка захорошел и всем представлял Жанну как фантастическую певицу, которая вскоре даст шороха на эстраде. Журналистский народ понимающе посмеивался, поскольку Жанне не первой выдавались такие авансы.

Жанна не пила. Только делал вид. Она и без шампанского захмелела от всего происходящего. Ей все было в диковинку: и хмельное братание за столами, и разговоры, в которых звучали известные фамилии, и шутки, понятные только посвященному, и панибратское отношение официанток, звавших всех по именам. Они засиделись в Доме журналистов до половины третьего ночи. Аркадий Израилевич, маленький метрдотель, чуточку похожий на старого Чарли Чаплина, сидел с ними и все пытался петь цыганские романсы под гитару Жанны.

Потом Алик на своей машине развез всех по домам.

- Ахметка! - кричал Трофимов. - А ну вальсочком!

И Алик начинал закладывать виражи на пустых улицах, словно кружился в вальсе.

Остаток ночи Жанна пролежала без сна в своей комнатке, которую за гроши снимала у черта на рогах, на Веерной улице. Она чувствовала, что на этот раз в ее жизни произошло нечто по-настоящему значительное.

Но Иванцов и Трофимов больше не появились. Она ждала их вечер за вечером, стоя с гитарой в переходе. Наконец стало ясно, что судьба в который уж раз обманула ее.

Однажды Айвенго жестом подозвал Жанну к себе и спросил:

- Ну и что эти, с телевидения?

- Ничего, - сказала Жанна.

- Я же говорил - туфта. Ты глупостей не позволила?

- Нет.

- А смотреть на тебя жалко.

- Зато денег больше дают, - отрезала Жанна. Но петь в этот вечер больше не стала, ушла.

Все воскресенье она пролежала пластом. Только в понедельник к вечеру Жанна немного пришла в себя, взяла гитару и вышла на улицу.

Три девчонки возле подъезда уставились на нее, как на привидение. Потом подошли и робко спросили:

- Извините, мы тут поспорили… Вы Арбатова, да?

- Кто?…

- Жанна Арбатова. Мы вас вчера по телевизору видели.

- Меня?!

- Вас. Вы так классно пели!…

Только тут Жанна вспомнила, что тогда в Доме журналистов они вместе придумали ей звучный псевдоним - Арбатова. Она едва не выронила гитару из рук.

- Вы нам дадите автограф?

Жанна неверной рукой вывела на клочке бумаги свою новую, еще непривычную фамилию.

Годы 1977-1979-й. Миледи

Учиться любить себя, как советовала Малюля, у Миледи не было нужды. Поселившись у Малюли, она не оставила привычки ежедневно смотреться нагишом в зеркало.

Теперь ей было с кем себя сравнить. В доме у Малюли валялось множество иностранных журналов с голыми красотками, замершими на фото в соблазнительных позах. Миледи придирчиво рассматривала их и находила, что она ничуть не хуже.

Однажды ей попался совсем уж бесстыдный журнальчик с цветными снимками разнообразных пар, которые с упоением занимались сексом. Миледи с холодным интересом изучила причудливые позиции, искаженные страстью лица с закушенными губами и помутневшими глазами. Ничего в Миледи не дрогнуло, но она, как обычно, навсегда запомнила, как должно выглядеть ЭТО.

Малюля не торопила события, позволяя пока что Миледи нежиться в абсолютном безделье. Девчонка позже за все заплатит, и будет платить до конца жизни, но нужно подыскать ей солидного клиента. Этим Малюля и была озабочена.

Иностранные туристы, заскочившие в Москву на несколько дней, Малюлю не интересовали. Тут требовался постоянный партнер на многие годы, вроде ее несчастного Антонио, имевшего в Москве деловые интересы. Найти такого было непросто. Всяких румын, венгров и прочих представителей братских стран Малюля забраковала сразу же по причине их финансовой неполноценности. После целого месяца неустанных поисков она наконец вышла на очень перспективного француза. Месье Леблю годился по всем статьям. Ему уже перевалило за пятьдесят, в Москве месье бывал едва ли не чаще, чем в родном Марселе.

Он был крупным профсоюзным деятелем с легким флером коммунистических заблуждений. Вопреки бытующим представлениям о прижимистых французах Леблю не был жмотом, а денежки у него водились немалые. К тому же месье был слегка сдвинут на славянских девушках, о чем не стеснялся заявлять на своем ужасающем русском.

Его знакомство с Миледи состоялось в популярном кафе на стыке Кутузовского проспекта и Большой Дорогомиловской. Мал юля сама тщательно проследила за макияжем и туалетом Миледи, чтобы ни в чем не было перебора. В результате Миледи явилась на встречу в образе так называемой «бляди по-монастырски», что привело француза в полный восторг. Месье скомкал ужин и, весь сгорая от нетерпения, умчал Миледи на квартиру, которую постоянно снимал в одном из арбатских переулков. В первую ночь Миледи, как видно, показала себя молодцом. Не разочаровала она марсельца ни во вторую, ни в третью. Малюля уже потирала руки, предвкушая приличные комиссионные. Но тут случилось непредвиденное.

Однажды, вернувшись от француза, как обычно, в одиннадцать утра, Миледи объявила с обезоруживающей улыбкой:

- Я не знаю, что делать, Малюля. Он хочет на мне жениться.

Это был удар. У Малюли комната поплыла перед глазами. Становиться бесплатной свахой она не хотела нипочем. Но этой маленькой шлюшке всего не объяснишь.

Малюля взяла себя в руки и с трудом выдавила ответную улыбку:

- Значит, влюбился?

- Ну да.

- А ты?

- А что я? Я ничего. Я не против. Все-таки Франция.

- Конечно, понимаю. Но ведь замуж за иностранца - это целая история. Замучают тебя. Вообще кислород перекроют.

- Он говорит, что все устроит. У него везде связи. Даже на Старой площади.

- Ну если на Старой площади, тогда конечно.

Малюля проглотила стоявший в горле комок и сказала с грустью:

- Вот видишь, Миледи, все так и получилось, как я обещала. Даже лучше. Что ж, поздравляю. С тебя причитается.

Больше к этому разговору они не возвращались. Вечером Миледи уехала к будущему жениху.

- Я согласна, Жан, - сказала она с порога.

Француз схватил ее на руки, закружил по комнате. В эту ночь они занимались любовью с особенным пылом. Настойчивые звонки в дверь прозвучали как гром среди ясного неба. Обмотав бедра скатертью, Жан пошел открывать. В квартиру ввалился мрачный милицейский наряд из трех человек. Ни с того ни с сего началась проверка документов. Француз кипятился впустую. Его оттеснили в соседнюю комнату, а перепуганной Миледи сказали:

- А ты одевайся. С тобой в другом месте будет разговор. Расскажешь, почем берешь с иностранцев!

Миледи и охнуть не успела, как оказалась в уже знакомом «обезьяннике» 108-го отделения. То, что оно не имело никакого отношения к арбатским переулкам, Миледи даже в голову не пришло. На этот раз в «обезьяннике» томилась сплошная рвань и пьянь, вонявшая перегаром и матерившаяся напропалую.

Под утро, когда Миледи была готова умереть, в коридоре неожиданно возникла фигура Малюли. Видимо, она уже провела нужные переговоры. Дежурный молча отомкнул «обезьянник» и выпустил Миледи. Малюля за руку вывела ее на улицу и усадила в «Жигули».

- Молчи, - сказала она. - Я все знаю.

- Откуда?

- У меня тоже связи. Хотя и не на Старой площади.

Утром выяснилось, что месье Леблю срочно улетел в Марсель. Больше он на горизонте не появлялся. Должно быть, его московские друзья оказались большими моралистами и не смогли простить французу его любовного приключения с московской проституткой, ставшее известным милиции.

Что касается Малюли, то она мысленно поставила в счет Миледи ту немалую сумму, которую вручила ментам за ночную операцию. Прежнее положение вещей было восстановлено. Миледи вновь была у нее в руках. Однако, как оказалось, ненадолго.

Год 1982-й. Соловых

При его появлении в разделочном цехе работа замерла. Могучие мужики в заляпанных кровью фартуках отложили свои разбойничьи ножи, которыми срезали мясо с коровьих туш. Соловых слегка напрягся, ожидая враждебного приема.

Но совершенно неожиданно разделочники окружили его, улыбаясь.

- С повышением вас, Геннадий Михайлович! - сказал старший мастер. - Надо бы отметить такое событие, а?

- Бутылка за мной, - пообещал Соловых.

- А у нас тут найдется по грамулечке. Чисто символически. Тем более до конца смены всего полчаса. Не возражаете?

Соловых помедлил. Ему пора уже было устанавливать контакты с комбинатскими. В одиночку мяса не добудешь. Так чем же сегодня не повод для более близкого знакомства?

- Ну если по чуть-чуть, - сказал Соловых.

Мгновенно был очищен край разделочного стола. На нем появилась бутылка «Московской» и кое-какая закусь из спеццеха: девически розовая ветчина, смуглые охотничьи колбаски, слезящийся соком зельц. От неземных ароматов рот наполнился слюной. Звякнули граненые стаканы.

- Успехов, Геннадий Михайлович!…

Под такую закуску можно было убрать не одну бутылку. Одной и не стали ограничиваться. За столом было пятеро мужиков, не считая Соловых. Что им стакан - слону дробина.

- За «Динамо», наверно, болеете, Геннадий Михайлович?

- За него, - сказал Соловых. - Я же из ментов.

- А мы тут все за «Спартак». Пищевики.

Выпили за сменившего Льва Яшина вратаря Пильгуя, чтобы ему в воротах хорошо стоялось. Потом за Хусаинова, чтобы забивал побольше. Особенно в сборной. Вскоре Соловых почувствовал, что ему хватит. Разделочный цех виделся как бы в легком тумане. Он поднялся:

- Ну спасибо, ребята. Надо еще по цехам пройтись.

Все дружно пошли его провожать. Подошли к громадной металлической двери.

- А тут что? - спросил Соловых.

- Холодильник. Не бывали? Поинтересуйтесь.

Старший мастер с натугой откатил в сторону массивную дверь. В помещении, куда вошла вся компания, стоял лютый мороз. Соловых двинулся вперед между рядами заиндевевших туш, висевших на крюках.

- Вот где вытрезвитель-то! - пошутил он.

Ему никто не ответил. Соловых оглянулся. Собутыльники исчезли. В могильной тишине Соловых явственно услышал лязг закрывшейся двери. Охваченный недобрым предчувствием, он бросился назад. Дверь была наглухо закрыта. Он забарабанил по ней кулаками.

- Кончайте шутить, мужики! - крикнул Соловых.

Он уже понял, что никто с ним шутить не собирался. Его просто решили заживо тут заморозить. Это была расплата за его неуступчивость.

- Откройте, гады! - закричал Соловых, яростно пиная железную дверь. - Пересажаю всех! Перед судом ответите!…

Но он знал, что грозит впустую. Вот-вот цеха опустеют. Его найдут в холодильнике только завтра утром. Вернее, найдут его заледеневший труп. И объяснится все элементарно. Выпил на работе, заглянул в холодильник освежиться - да отключился. Кто же знал, что он там? А по инструкции дверь должна быть заперта. Глупая смерть. Вот она, водка, до чего доводит. А ведь неплохой мужик был…

Соловых присел на корточки и весь съежился, стараясь сберечь остатки тепла. Хоть клочок бумажки был бы - записку оставить. Написать, как и кто его погубил. И последний свой привет Зойке с Маринкой передать. Чтобы помнили…

Когда за окном стало совсем темно, Зоя встревожилась не на шутку. Муж никогда не задерживался. По нему можно было часы проверять. До рассвета Зоя просидела у окна, ловя каждый шорох. В шесть утра она достучалась до соседки, вручила ей спящую Маринку и попросила посидеть с ней.

- Чего стряслось-то? - спросила перепуганная Зинаида Ивановна.

- Генка ночевать не пришел.

- Ну?! Загулял, что ли?

- Нет. Чувствую, с ним что-то нехорошее случилось.

Зоя добралась до комбината к началу первой смены. Она с боем прорвалась к директору.

- Так вы супруга Геннадия Михайловича? - Директор ощупал ее взглядом. - Везет же некоторым.

- Он вчера с работы домой не вернулся! - резко оборвала его Зоя.

- К такой женщине? - сказал директор игриво. - Не понимаю Геннадия Михайловича.

- У меня беда, а вы тут… - Зоя, не сдержавшись, выругалась.

- Я не понимаю, от меня-то вы чего хотите?

- Чтобы вы своих людей опросили.

- Но я же… - начал директор. Но тут в кабинет с перекошенным лицом влетела секретарша.

- Владлен Семенович, вас просят срочно в холодильник, - выпалила она. - Там у нас чепэ!

- Что такое?…

Секретарша подбежала к директору и стала шептать ему в ухо, косясь на Зою. Зою словно что-то толкнуло.

- Это Гена! - сказала она. - Гена! Быстрей!…

У открытой двери холодильника толпился народ, разглядывая жуткую картину. Среди груды валявшихся на полу коровьих туш недвижимо лежал скрючившийся Соловых. Его боялись тронуть.

Зоя бросилась к мужу и, склонившись, уловила едва заметное дыхание.

- Он живой! - крикнула она. - Что же вы, мать вашу!…

Соловых вытащили в разделочный цех, стали растирать. Он тихо постанывал. Вызвали «Скорую». Зоя уехала с мужем.

- Как он там оказался? - потрясенно спросил директор.

- Он вчера выпивши по территории ходил, - сказал старший мастер, пряча глаза. - Может, зашел сюда освежиться. Тут его и сморило.

Несколько дней, пока Соловых дома приходил в себя, на комбинате только и разговоров было что про случай с новым начальником охраны.

Выжил Соловых чудом. Замерзая, он сообразил, что его единственное спасение - в движении. И тогда он начал одну за другой стаскивать с крюков тяжеленные мерзлые туши. Поначалу он даже запарился. Но потом, когда стал выбиваться из сил, холод взял свое. Соловых боролся за жизнь четырнадцать часов без перерыва, сгрузив за это время на пол около двухсот гигантских туш. И незадолго до того, как первая смена открыла двери холодильника, свалился обессиленный.

Он рассказал Зое всю правду про разделочников.

- Мы их посадим! - сказала она. - Всех до одного!

- Нет, - покачал головой Соловых. - Они мне за это по-другому заплатят!…

Год 1979-й. Сильвер

Как-то, вернувшись домой, Малюля еще в прихожей услышала в своей квартире мужской голос. Встревоженная, она ворвалась в комнату - и обомлела. В кресле с чашечкой кофе сидел сам Сильвер, вытянув вперед протез, за который он и получил свое прозвище. До этого Сильвер только раз посещал Малюлю, в самом начале их совместной деятельности.

- А вот и хозяйка, - констатировал Сильвер насмешливым тоном. Он всегда говорил с затаенной иронией, подчеркивая свое превосходство над любым собеседником.

- Добрый день, - сказала Мал юля, отыскивая беспокойным взглядом Миледи.

Та появилась из кухни с горячим кофейником в руках.

- Какие у нас сегодня гости! - Малюля пыталась найти верный тон.

- Что же ты, Малюля, такую прелесть от старых друзей прячешь? - спросил Сильвер. - Нехорошо.

- Я вижу, вы уже познакомились, - сказала Малюля упавшим голосом.

- По-настоящему - нет. Но мы это дело исправим. Присаживайся, Малюля. Есть разговор. А ты, девочка, пойди телевизор посмотри. Тут тебе скучно будет.

Миледи безмолвно вышла.

Сильвер сразу же перешел к делу. А дело было совсем новое и довольно опасное. В столице набирал силу наркобизнес. По деньгам с этим занятием ничто не могло сравниться. И пока поезд не ушел, надо было срочно брать рынок в свои руки. Тем более что с Сильвером установили контакт оптовые поставщики анаши и героина из Средней Азии. Сильвер хотел, чтобы на первых порах девочки Малюли дополнительно взяли на себя функции продавцов, предлагая наркоту клиентам.

- Да они засыплются в первый же день! - ужаснулась Малюля.

- Кто-то попадется наверняка, - кивнул Сильвер. - Но зато те, которые останутся, нам такие бабки принесут, что все потери окупятся тысячекратно. Дело ведь само по себе простое. Возьмет каждая в сумочку несколько пакетиков с дурью - и предложит клиенту. Ненавязчиво. Вроде в шутку. Побаловаться.

- За такие шутки и срок можно схлопотать.

- И сосулька с крыши может башку проломить. У кого какая судьба.

- Я под сосульками не хожу. Держусь края.

- Тогда я снимаю тебя с пробега. Совсем. Живи на пенсию, зато без волнений.

- Ну зачем уж так сразу? - сказала Малюля медовым голосом. - Женщине и побояться можно.

- Побоялась - и хватит. Так да или нет? У меня сегодня вечером встреча с серьезными людьми.

- Не могу я мужчине отказать, - вздохнула Малюля. - Никогда не могла.

Сильвер поднялся и, чуть приволакивая протез, двинулся к выходу. У двери он обернулся.

- Да, что касается этой твоей Миледи, - бросил он небрежно. - Забавная зверушка. Я ее себе забираю. Вечерком ребят за ней пришлю. Ведь ты ее еще на конвейер поставить не успела? Свежачок?

- Да как сказать…

- Не темни со мной, Малюля. К добру не приведет. Ну, успехов тебе в работе и личной жизни!…

Сильвер ушел, оставив Малюлю в бешенстве. Опять ее обкрадывали. Но перечить Сильверу было опасно. За это можно было не только здоровьем, но и жизнью заплатить. Однако вспыхнувшая ярость заставила Малюлю забыть страх. Она ведь еще не поквиталась с Сильвером за Антонио. Только действовать следовало с предельной осторожностью.

Малюле было известно, что обычно важные переговоры Сильвер проводил в одном шалманчике под названием «Дружба» на станции Кратово. А что, если шепнуть ментам, что там сегодня будет бандитская «стрелка»? Очень рискованно - но вдруг выйдет толк?

После мучительных раздумий Малюля все-таки подсела к телефону и набрала знакомый номер.

- Сто восьмое. Капитан Лубенцов, - загремело в трубке.

- Слушай, капитан, - сказала Малюля. - Хочешь майором стать? Тогда мотай на ус!…

Год 1998-й. Примадонна

Внезапно она почувствовала необъяснимый страх. Микрофон на стойке напоминал головку ядовитой змеи, приготовившейся к атаке. Пришлось взять его в руку и крепко сжать. Укуса, конечно, не последовало, но страх остался.

В наушниках прозвучало вступление. Она глубоко вдохнула, готовясь взять первую ноту. И взяла ее. Но что это был за звук! Какой-то жалобный щенячий визг.

Ее прошиб холодный пот. Она попробовала начать еще раз, потом еще и еще. Лучше бы не пробовала.

Что-то непоправимое случилось с ее связками. Они совершенно отказывались повиноваться. Это было так неожиданно - и так страшно…

За стеклом, в аппаратной, воцарилось тревожное недоумение. Оттуда через переговорник раздался призыв не мандражировать, собраться и начать снова.

Но она уже поняла, что это бесполезно. Голос пропал. А вместе с ним закончилась артистическая карьера, выстраданная всей предыдущей жизнью.

Что оставалось ей теперь? Старые записи, пожелтевшие афиши, фотографии былых гастролей. И полное забвение. Она-то хорошо знала, как публика мгновенно забывает вышедших в тираж кумиров.

За несколько минут она постарела на десяток лет. Но это уже не имело значения, потому что настоящая жизнь все равно пришла к финишу. То, что ее ждало в будущем, жизнью назвать было нельзя. А раз так, то и коптить небо больше не стоило…

Глава третья Камень на шее

Год 1982-й. Иванцов и Трофимов

Уж каких только начальников не повидало на своем недолгом веку Центральное телевидение! Разве что бывшие директора прачечных не становились там у штурвала. И у каждого была своя, особая манера рулить, приспособиться к которой удавалось не всем. Многих тошнило, кого-то просто смывало за борт, а те, что удержались, были вынуждены ежедневно бороться за существование. Популярную «Кинопанораму» уже давно покинул один из ее создателей, Алексей Каплер, разъяренный тем, что его, известного драматурга, стали давить телевизионные вертухаи, как когда-то под Магаданом давили вертухаи лагерные. На глазах затухал «Голубой огонек», все больше превращаясь в партийное собрание с концертными вставками. Даже КВН, до беспамятства любимый народом, был вынужден взять продолжительную паузу в эфире.

В такой обстановке программа Иванцова и Трофимова «Другая музыка» была обречена.

Друзья понимали это и боролись с Солдатовым из чистого упрямства. Когда аргументы с обеих сторон были исчерпаны, главный редактор сам уселся за монтажный стол и порезал программу без всякой жалости. После этого смотреть ее действительно стало нельзя.

- Ничего, - утешали Иванцова и Трофимова знакомые. - Стыдно бывает только раз. В эфире.

Но друзья ни о каком эфире и слышать не хотели.

- Ладно, на Москву мы это давать не будем, - сухо сказал Солдатов. - Но деньги затрачены, и списывать их я не собираюсь. Дадим по «Орбите» на Сибирь и Дальний Восток.

Единственное, что можно было сделать в этой ситуации, - снять из титров свои фамилии. Позориться и на Дальнем Востоке друзья не хотели. Взяв на пару часов монтажную, они переписали титры заново.

Вся эта волынка тянулась достаточно долго. Про Жанну друзьям некогда было вспомнить. Да и что они могли ей сказать? Что вся их затея лопнула? Это и так было ясно.

Но как-то в воскресенье, когда все высокое начальство благодушествовало на подмосковных дачах, случилось непредвиденное. Из дневного эфира вылетела передача «Для тех, кто в поле», которую на студии иронически называли «Для тех, кто в поле не пошел». Техники по ошибке размагнитили резервный рулон. Обычно основной рулон и его дубль синхронно запускали с двух постов - для подстраховки: вдруг аппаратура откажет. Тогда можно сразу перейти на соседний пост.

С одним же рулоном выходить в эфир запрещалось категорически. Чуть что - в эфире возникнет дыра. А за это не одна голова полетит.

Программный редактор быстро прикинул, чем бы заткнуть паузу в сорок минут. Фильм в этот отрезок не помещался. И тут в резервном списке редактор наткнулся на «Другую музыку», хронометраж которой был как раз тридцать девять минут с копейками.

В семнадцать двадцать «Другая музыка» вышла в эфир по первой программе.

Иванцов с Трофимовым узнали об этом только в понедельник. Программный редактор в это время уже печально бродил по этажам, собирая подписи на «бегунке» по случаю увольнения. Солдатов ждал Иванцова и Трофимова в своем кабинете, о чем друзей немедленно известили.

- Вам известно, что ваша «Другая музыка» вчера была в эфире? - грозно спросил Солдатов.

- Теперь известно, - сказал Иванцов.

- Вот уж сомневаюсь, что это произошло без вашего участия.

- Напрасно, - сказал Трофимов. - После вашего обрезания мы не признаем ее своим ребенком.

- Тем не менее авторы - вы.

- В титрах нет наших фамилий.

- Это не важно. - Солдатов сделал скорбное лицо. - У меня состоялся серьезный разговор с Председателем.

Он так и сказал - Председатель, с большой буквы. В студийных кулуарах главных телевизионных начальников звали «буграми», используя милый интеллигентскому сердцу уголовный сленг.

Новый «бугор» по фамилии Саяпин всего три дня назад стал к штурвалу. Но уже было известно, что он с утра до ночи, как ненормальный, смотрит подряд все передачи.

- Ну и что он сказал? - спросил Трофимов.

- Он был просто вне себя.

- Так понравилось? - картинно изумился Иванцов.

- Наоборот.

- Примите наши соболезнования, - сказал Трофимов.

- Я?

- А разве не вы командовали окончательным монтажом?

- При чем тут монтаж! - взбеленился Солдатов. - Его сама идея не устроила. То, о чем я вам все время твердил. На экране какие-то нищенки, алкоголики, недобитые нэпманы - и это наш народ? Он мне сказал, что это не другая музыка, а музыка из подворотни. И был абсолютно прав.

- Надеюсь, вы ему сказали об этом со всей прямотой? - спросил Иванцов.

Солдатов не ответил на его выпад.

- И наверное, - не унимался Иванцов, - в разговоре прозвучали наши звонкие имена?

- Уж не сомневайтесь. Покрывать вас я не собираюсь.

- Сомнениям тут места нет, - уверил Трофимов.

- С вами говорить - как об стенку горох! Идите и хорошенько подумайте.

- О чем?

- О своей судьбе на телевидении. Положение очень серьезное.

Лучше всего думалось в Доме журналистов. Туда друзья и отправились, как только начало смеркаться. В подземном переходе на Арбатской они натолкнулись на Жанну, пожинавшую плоды неожиданной телевизионной популярности. Ее окружала плотная толпа.

- Это же наш кадр! - встрепенулся Трофимов. - Как мы про нее забыли?

- Рекс, фу!

Но Трофимов уже врезался в толпу, спрашивая:

- Кто это поет?

- Арбатова, - ответили ему. - Вы ее разве не видели по «ящику»?

- Однако, - сказал Иванцов. - Какой неожиданный поворот сюжета?…

С этого момента для Трофимова все было решено. Впрочем, и для Иванцова тоже. Несмотря на полную неясность с дальнейшей работой на студии, они взяли Жанну в свою компанию.

Годы 1980-1982-й. Миледи

Для Малюли настали тревожные дни. Перестрелка в Кратове наделала много шума. В «Известиях» появилась большая статья Евгении Альшиц, начинавшаяся словами: «В Подмосковье открыт сезон охоты. Охоты на милиционеров…» Известная журналистка подробно описывала кровавые события в ресторане «Дружба», где были убиты два сотрудника милиции, смертельно ранен руководитель ансамбля Роман Потанин и не смертельно, но достаточно тяжело - некий Сильвер, темная личность, возглавлявшая, по слухам, целую банду.

Затеявший стрельбу Рашид Худойбердыев был объявлен во всесоюзный розыск. Его и до этого уже подозревали в торговле наркотиками, но Рашид был сводным братом важного партийного чиновника из Ферганы, и в серьезную разработку его не брали. Теперь все переменилось. Милиция не прощала гибели своих сотрудников.

Капитан Лубенцов майорских погон не получил. Он едва с капитанскими не расстался. Личного участия в операции он не принимал. Не его это была епархия. Но наводку на ресторан «Дружба» муровцы получили именно от него, и Лубенцову с большим трудом удалось скрыть своего информатора. Назови он имя Малюли, их давние связи вышли бы на свет, и капитан сам мог запросто загреметь на нары. С той поры его отношения с Малюлей стали напряженными.

Сильвер валялся в лазарете Бутырской тюрьмы, долгое время балансируя на грани жизни и смерти. Естественно, его мальчики так за Миледи и не приехали. Пронесло. И Миледи осталась при Малюле как некий залог будущей большой удачи.

Сама Миледи пребывала в счастливом неведении. В ее жизни не произошло никаких перемен. Она все так же блаженствовала, занимаясь только шлифовкой собственного тела. Когда в руки Малюли попала газета со статьей Альшиц, Миледи неожиданно получила от своей наставницы новую модную игрушку - плейер.

Тогда даже в Москве миниатюрный магнитофончик с наушниками был редкостью. Теперь Миледи все время шлялась по квартире в наушниках, только успевая менять в плейере кассеты.

Так было и в тот день, когда мрачная тень Сильвера упала на дом Малюли.

Ближе к вечеру Миледи вылила в ванну пол-флакона «бадузана», взбила до небес ароматную пену и погрузилась в нее, слушая свой любимый шведский квартет «АББА».

- Открой, Миледи! - крикнула Мал юля, когда в прихожей прозвучал звонок. Но Миледи, во-первых, ни за что бы не вылезла из ванны, а во-вторых, она просто ничего не слышала, хоть из пушек стреляй.

Малюля сама пошла к двери. Но прежде чем открывать, она заглянул в глазок. И ничего не увидела. Снаружи глазок был прикрыт чьей-то ладонью. В дверь снова позвонили условным звонком. Значит, кто-то из своих. Малюля загремела замками и задвижками. Внезапно дверь распахнулась от сильного удара, Малюлю отбросило в сторону, и она, не удержавшись, растянулась на полу. Вошли двое. По их угрюмому виду Малюля сразу поняла - это мальчики Сильвера. Она закрыла глаза.

- Ушиблась, мамаша? - спросил первый с фальшивым сочувствием.

- Ничего, - сказал второй. - Сейчас подлечим.

Они втащили ее, словно мешок, в комнату и швырнули в кресло.

- Ребята… - прошептала Малюля в ужасе. - Вы что, ребята?

- Сама знаешь. Думала, бросила Сильверу такую подлянку и он тебе простит?

- Какую подлянку? Я даже не знаю, о чем вы!…

- А кто в Кратово мусоров навел?

- Не я! Здоровьем клянусь!

- Здоровьем не клянись. Его у тебя больше не будет.

- Подождите, ребята!… Мальчики!… Я вам денег дам!…

Посланцы Сильвера переглянулись.

- Ну давай, - сказал первый.

Малюля трясущимися руками высыпала на стол содержимое шкатулки: пухлую пачку купюр, несколько золотых колец, кулон с изумрудом.

- Все?

- Все.

- Бедно живешь, мамаша.

- Я завтра еще с книжки сниму. Утром.

- Ты еще доживи до утра, мамаша!…

Страшный удар опрокинул Малюлю на пол. Ударившись затылком, она потеряла сознание и уже не чувствовала, как ее били. А били жестоко, ногами. В лицо, в живот, по почкам.

- Ладно, хорош! - сказал наконец первый, отдуваясь.

Они сгребли со стола деньги и золотишко. Постояли, прислушиваясь. В квартире было тихо. Миледи неподвижно лежала в ванне, наслаждаясь «Танцующей королевой» - самой лучшей песней на кассете.

Валим отсюда! - сказал второй.

«АББА» в наушниках смолкла. Миледи накинула пушистый халат прямо на мокрое тело и вышла из ванной. Странная тишина в доме удивила ее.

- Малюля! - позвала Миледи.

Никто не отозвался. Она вошла в комнату - и обомлела. На полу в луже густеющей крови лежала Малюля с разбитым, обезображенным лицом. Миледи зашлась в истошном крике. Кое-как она сумела набрать номер «Скорой помощи»:

- Приезжайте скорей! Тут женщину убили!…

Годы 1982-1984-й. Зоя

Зоя сама взялась врачевать мужа, которому врачи обещали двухстороннее воспаление легких. Она поставила его на ноги за десять дней.

Вернувшись на мясокомбинат, Соловых объяснил директору, что зашел в холодильник случайно и там вдруг почувствовал себя плохо. Объяснение было признано удовлетворительным. Затем Соловых заглянул в разделочный цех. Когда он вошел, все замерли.

- Здорово, мужики, - сказал Соловых, поглядывая на разделочные ножи, угрожающе поблескивающие в руках мастеров. - Картина художника Репина «Не ждали». Все забыть не могу, как вы меня приласкали. Должок за мной, согласны?

Угрюмое молчание было ему ответом.

Он пробыл в разделочном всего минут пять. И больше никогда там не появлялся. Нужды не было.

Разделочники после этого сами носили ему в свертках и вырезку, и колбаску - и, разумеется, помалкивали. Так что хоть и дорогой ценой, но Соловых оказался в выигрыше.

Дома теперь мясные продукты не переводились. Раз в неделю Зоя выстилала тщательно упакованным товаром дно детской коляски. Стелила сверху матрасик. Потом укладывала в коляску Маринку и отправлялась на прогулку. Она усаживалась в небольшом скверике на подходе к Дорогомиловскому рынку и открывала книжку. Никаких подозрений гуляющая с ребенком мамаша не вызывала. И только проходящие совсем рядом слышали ее негромкий голос:

- Гражданка, докторской колбаской не интересуетесь? Черкизовская, свеженькая.

Со временем у Зои появились постоянные покупатели. В магазинах было шаром покати, и черкизовский товар отрывали с руками. В результате семейный бюджет существенно окреп. Зоя с мужем купили стиральную машину, цветной телевизор «Темп» и минский холодильник.

Только вот со здоровьем дочери были проблемы. Скорее всего, выжженная жутким зноем приволжская степь была не лучшим местом для начала жизни. Но и московский климат мало помогал маленькой Маринке, не вылезавшей из болезней. Ни о какой дурной наследственности тут не могло быть и речи. В Зое по-прежнему бурлили жизненные соки, да и Соловых в свои сорок пять лет смотрелся крепышом, на котором вполне еще можно было пахать. Зоя замучилась ходить по детским поликлиникам и консультациям.

Возвращаясь в очередной раз с дочкой от врача, она повстречала во дворе говорливую соседку, Зинаиду Ивановну. Та частенько наведывалась к Зое с домашними дарами. То груздей собственной засолки притащит, то баночку земляничного варенья.

- Что, Зоя, опять от доктора? - спросила Зинаида Ивановна участливо.

- Опять, будь оно неладно. Понять не могу, почему любая зараза к Маринке липнет.

- А я тебе скажу. Порчу кто-то навел на девочку. Точно.

- Да кто? Некому вроде.

- А ты подумай. Наверняка тебе кто-то зла желает.

И тут Зою обожгло. Василиса! Бывшая жена Соловых, кто же еще? Брошенная жена на все способна.

Зинаида Ивановна, не сводившая с Зои глаз, уловила перемену в ее лице:

- Что, вспомнила?

- Не знаю даже… - растерянно сказала Зоя. - Разве что прежняя супруга Геннадия.

- Конечно! - всплеснула руками соседка. - Она порчу и навела.

- Да нет. Не похоже. Она тихая такая.

- В тихонях яду больше. Да она и не сама могла. Колдунью попросила. Ну бабку, которая ворожит.

- Что же мне делать? - спросила Зоя. - Найти ее и за волосы оттаскать?

- Не поможет! - авторитетно заявила Зинаида Ивановна. - Надо пойти к человеку, который может порчу снять.

Я поспрашиваю у знакомых. Может, присоветуют.

Зоя, кивнув, пошла домой. Поднимаясь по лестнице, она решила, что зря поверила словам соседки. Что еще за порча? Средневековье какое-то. В ожидании мужа она привычно занялась домашними делами. Сидеть в четырех стенах ей, честно говоря, давно надоело. Если б не Маринка…

Однажды Зоя, как обычно, сидя с коляской в скверике, краем глаза заметила вдалеке знакомую фигуру. Она не поверила своим глазам. Из ворот рынка с полной авоськой овощей вышла Жанна. Зоя сунула мясо в руки очередной покупательнице, схватила, не считая, деньги. Жанна садилась в такси. Догнать ее с коляской было немыслимо.

- Жанка! - заорала Зоя во все горло. - Жанка!…

Но та уже хлопнула дверцей, и машина рванула с места.

- Жанка! - еще раз крикнула Зоя и неожиданно заплакала.

- Может, это и не она была, - сказал ей дома Соловых. - Может, тебе показалось?

- Может, и так, - согласилась Зоя, сама уже не уверенная в том, что видела подругу.

Впрочем, этот случай вскоре забылся. У Маринки опять подскочила температура. И тут же, как нарочно, заявилась Зинаида Ивановна.

- Нашла я тебе нужного человека, - объявила соседка. - Вот адресок. Вообще-то она на картах гадает. Говорят, исключительно. Но может и порчу снять, я думаю. Такие все умеют.

Зоя взяла бумажку с адресом. Просто так, на всякий случай. Но после одной особенно тревожной ночи она отправилась к гадалке.

На звонки Зое долго никто не открывал. Она уже собиралась повернуть обратно, когда дверь отворилась. У Зои буквально подкосились ноги. Перед ней собственной персонойстояла Миледи.

Год 1983-й. Иванцов и Трофимов

«Другая музыка» безвозвратно канула в вечность. Несколько месяцев друзья занимались безрадостной поденщиной, составляя дежурные концерты с песнями про космонавтов и геологов, про строительство плотин и шагающие экскаваторы. Но когда рабочий день подходил к концу, начиналась иная жизнь. Жизнь, от которой у Жанны захватывало дух. Когда им надоедали традиционные посиделки в Доме журналистов, они вдруг срывались на концерт Валерки Ободзинского в Театре эстрады, а потом чаевничали в доме у певца вместе с его папой - одесским милиционером. А по выходным их заносило то в Ростов Великий, то в Звенигород, где они гуляли, любуясь сияющими маковками церквей. Не раз они сиживали в знаменитой пивной «Пльзень» в Парке Горького, смакуя настоящее чешское пиво. Потом их заносило в мастерскую какого-нибудь непризнанного дерзкого художника. Благодаря своим новым знакомым Жанне удалось среди немногих избранных увидеть в Доме кино и «Репетицию оркестра» Феллини, и «Вестсайдскую историю», и почти все спектакли на Таганке.

Жанна была совершенно не подготовлена ко всему этому, но жадно впитывала новые впечатления.

Однажды, обсуждая какую-то книгу, Иванцов сказал про автора:

- Мало Кафки кушал.

- Наверное, с детства ее не любил. Как я, - вставила Жанна.

- Кого «ее»?

- Кафку, - сказала она точь-в-точь как Иванцов. - Особенно рисовую.

Иванцов и Трофимов переглянулись.

- Франц Кафка - это такой австрийский писатель, который не каждому по зубам, - сказал Иванцов. - Кстати, если услышишь, что человек увлекается Камю, это не значит, что он глушит одноименный коньяк.

- Камю тоже писатель?

- Обязательно. Если он Альбер.

- И Пастернак, - добавил Трофимов, - не всегда овощное растение…

- Знаю, знаю! - закричала Жанна. - Это поэт. Если он Борис!…

Они так развлекались постоянно, подключая Жанну в свою игру как равную.

Оставаясь одна, она все ломала голову - почему эти двое так с ней возятся? Угадали в ней артистический талант? А может быть, дело совсем в другом? Может быть, она как-то переменилась и они увидели в ней женщину? Хотя бы один из них. Скорее всего, так и есть. Ей нужно просто поскорее избавиться от проклятого комплекса неполноценности и поверить в то, что она тоже может быть любимой.

Жанна решила держаться с друзьями как можно раскованней, даже кокетливо. Но в то же время она внимательно приглядывалась к Иванцову и Трофимову, пытаясь уловить от кого-то из них особые знаки внимания. Она ответила бы любому.

Откуда Жанне было знать, что Иванцов с Трофимовым увлеклись совсем иным. Им нравилось лепить из сырого материала выдуманный образ. Они старались из ничего сделать звезду. А что касается личной жизни - она у них была совершенно отдельной от Жанны. И однажды Жанна это поняла с беспощадной ясностью, когда Иванцов и Трофимов оставили ее одну в ресторане Дома композиторов, уйдя в обнимку с двумя длинноногими веселыми манекенщицами.

Это сильно задело Жанну. Но она не торопилась зачислять Иванцова с Трофимовым в заклятых врагов. Сейчас они ей были необходимы.

Вечерами, когда тон-ателье на студии пустели, они пробирались туда и всего за какую-нибудь бутылку, которую выпивали наравне со звукорежиссером, начинали работу. В фонотеке было множество оркестровых фонограмм. Так называемых «минус один», без голоса. Жанна надевала наушники, в которых звучала музыка, и, встав к микрофону, пела все подряд. А за пультом звукорежиссер под руководством Иванцова с Трофимовым накладывал ее голос на оркестр. Потом они вместе прослушивали очередную запись, обсуждали, советовались, и Жанна шла петь снова. Это нельзя было сравнить с ее репетициями в школе и в Кратове. Там она себя практически не слышала.

А здесь все огрехи вылезали сразу же. У Жанны появилась возможность исправлять ошибки, добиваясь наилучшего звучания. Это была хорошая школа.

Вот только применить ее было негде. Но Иванцов с Трофимовым не были бы самими собой, если б постоянно не лезли на рожон.

Год 1982-й. Миледи

«Скорая» застала Малюлю еще живой. Врач сделал ей какой-то укол. Потом бесчувственное тело Малюли погрузили на носилки, и шофер с санитаром, чертыхаясь, потащили их вниз по лестнице. Врач задержался в квартире.

- Кто ее так? - спросил он.

- Не знаю. Я в ванной была…

- Тут такую бойню устроили, а вы ничего не слышали?

- Я в наушниках лежала… Музыку слушала.

Врач взглянул на нее недоверчиво:

- Я обязан позвонить в милицию.

- В милицию?…

- В таких случаях мы всегда сообщаем.

Он связался по телефону с дежурным и в двух словах рассказал суть дела.

- Мы сейчас в Склиф поедем, - сказал он. - Не уверен, что довезем. Да, похоже на разбойное нападение с увечьями, опасными для жизни. Постарался кто-то. Просто мешок с костями. Что? Девушка вызвала. Вот она рядом. Родственница? - Врач посмотрел на Миледи.

- Нет, знакомая, - сказала она.

- Говорит, знакомая. Я скажу, чтобы вас ждала.

- Я с вами поеду, - сказала Миледи. - Я хочу с ней.

- Она с пострадавшей хочет поехать. Хорошо? Мы у Склифосовского будем минут через пятнадцать.

Врач сел с шофером. Миледи съежилась возле носилок, на которых лежало то, что осталось от Малюли. Санитар держал ее запястье, ловя ускользающий пульс.

- Она жива? - тихо спросила Миледи.

- Пока жива. Хотя лучше бы уж…

- Сутеев! - оборвал санитара врач. - Закрой рот!

Дальше приемного покоя Миледи не пустили. Она сидела на скамеечке, вдыхая угнетающие больничные запахи. Мимо нее то и дело проносили или провозили на каталках изуродованные человеческие тела. Стоны, крики, пятна крови на белых простынях, чей-то захлебывающийся плач…

- Это вашу знакомую избили в собственной квартире?

Миледи подняла голову. Ее почему-то поразило, что милиционер был в очках.

- Мою.

- Нам надо поговорить.

- Прямо сейчас?

- Прямо сейчас. Вас как зовут?

- Миледи, - сказала она.

- Как?…

- Мила… Как вы думаете, она умрет?

Очкастый милиционер пожал плечами:

- В любом случае преступника надо искать по горячим следам. Вы сказали врачу, что находились в квартире, когда это случилось, так?

- Так.

- И, находясь рядом, ничего не слышали?

Очкастый милиционер не поверил ей. С сомнением отнеслись к словам Миледи и оперы в угрозыске. А соврала она лишь в том, что приехала в Москву на несколько дней погостить у старой знакомой своих родителей. Все остальное было правдой. Малюля в последние дни не нервничала. Никаких странных звонков и подозрительных визитов в квартиру не было. Кто мог так жестоко расправиться с Малюлей, она не представляла.

Под утро Миледи разрешили вернуться в квартиру, но уезжать из Москвы запретили до выяснения обстоятельств и даже отобрали паспорт, выдав взамен справку.

Из милиции Миледи поехала обратно в Склиф. Малюля все еще была жива, но шансов выкарабкаться у нее почти не оставалось.

И все-таки она выкарабкалась. Через неделю Миледи наконец услышала от врачей:

- Кажется, обошлось. Но она останется инвалидом на всю жизнь. Так что позаботьтесь о коляске.

Миледи обшарила всю квартиру и по чистой случайности обнаружила сверток, приклеенный скотчем снизу к крышке обеденного стола. Найденных денег не только хватило на инвалидную коляску, но еще и осталось.

Малюлю перевели в обычную городскую больницу. Ее положение осложнялось еще и тем, что побои нарушили какие-то речевые центры. Говорить для нее стало мучением. Но через несколько дней она выговорила, растягивая слова:

- Не бросай… Я заплачу… Деньги на книжке остались… Потом опекунство оформим… Квартира тебе достанется…

Обессилев, Малюля закрыла глаза.

Миледи сидела рядом не шелохнувшись. Не вникая в детали, она ухватила главное: если она останется с Малюлей, о жилье и деньгах заботиться не придется. Миледи решила остаться. А через месяц она на инвалидной коляске вывезла Малюлю из здания больницы.

Малюля прежде всего захотела сменить свою роскошную квартиру на меньшую, естественно, с солидной доплатой. Деньги теперь приходилось считать строго. Была еще одна причина, по которой Малюле хотелось побыстрее сменить адрес. Страх перед Сильвером.

Год 1984-й. Жанна

Летний театр сада «Эрмитаж» закрывал очередной сезон сборным концертом с участием всех эстрадных звезд. И друзья решились на совершенно безумную авантюру - впихнуть в программу уличную певичку Арбатову. Сделать это можно было только в последний момент, чтобы никто не успел опомниться.

После третьей бутылки коньяка Лева Хижняк, постановщик концерта в «Эрмитаже», дрогнул.

- Ладно, я выпущу вашу Арбатову, - сказал он. - Только вы уже сейчас подыскивайте мне какую-нибудь халтуру на телевидении. Из Мос-концерта меня вышибут.

Появление Жанны за кулисами летнего театра вызвало явное неудовольствие. Казалось бы, что им, корифеям эстрады, за дело? Но в этой среде существовали свои жестокие законы. Тотчас поднялся возмущенный ропот по поводу возникшей ниоткуда безвестной девчонки, вздумавшей нахально вклиниться в звездный концерт. Особенно усердствовала одна увядшая певица, болезненно переживающая закат карьеры.

- С кем нас тут ставят на одну доску?! - громко вопрошала она. - Нет, как хотите, но я на сцену не выйду! Где этот Хижняк?…

Но Хижняк словно сквозь землю провалился. Позже он объяснял, что отравился в тот вечер грибами. На самом же деле режиссер, протрезвев, испугался и решил просто спрятаться от Иванцова с Трофимовым.

Они напрасно разыскивали его по всем закоулкам летнего театра. А Жанна, бледная, вся на взводе, стояла среди враждебной толпы знаменитостей, готовая не то вцепиться кому-нибудь в волосы, не то умереть на месте.

Когда концерт все же начался, Жанна поняла, что ждать бессмысленно, и тихо выскользнула через служебный вход. В двух шагах от входа густо темнели кусты. Ей показалось, что там, в глубине, горят два каких-то странных то ли зеленых, то ли красных огонька. Потом они стали приближаться. Жанна зябко повела плечами - чертовщина какая-то, - но сделала шаг навстречу.

Ободранная кошка вынырнула из кустов, глядя на Жанну загадочными глазами. Жанна присела и почесала кошку за ухом…

Увядшая певица, больше всех возмущавшаяся за кулисами, выступала третьим номером. Едва она открыла рот, в зале вдруг раздался смех. Не поняв, что происходит, певица прибавила звук. Но хохот все разрастался, заглушая ее. Певица бросила панический взгляд в сторону - и тут увидела облезлую кошку, подброшенную кем-то на сцену. Кошка спокойно уселась возле рампы и начала умываться.

Оркестр замолчал. Музыканты от смеха не могли играть. Певица покинула сцену в истерике.

В тот вечер Жанна почувствовала себя отомщенной. Но и только. Что делать дальше, было неизвестно. Иванцову с Трофимовым удалось пару раз пропихнуть ее на телеэкран, но все это были жалкие потуги. Ей доверяли спеть всего куплетик в песенке, которую исполняли сразу семь неизвестных молодых певиц. Такими темпами до эстрадного Олимпа можно было добраться лишь к пенсии.

И тогда друзья решились на опасный трюк. Они записали с Жанной песню из репертуара самого Марка Короля, использовав, как обычно, фонограмму «минус один». Потом в то же тон-ателье был призван Алик Алексашин с «репортажкой». Света для съемки явно не хватало, да и интерьерчик был не бей лежачего. Поэтому ограничились крупным планом. Когда песня Короля в исполнении Жанны была синхронно снята, Иванцов с Трофимовым раздобыли видеозапись самого певца и смонтировали пленку так, что Король и Жанна пели куплеты по очереди.

Так появился немыслимый дует эстрадной звезды и дебютантки.

К себе в музыкальную редакцию с этим номером было нечего и соваться. Солдатов бы просто лопнул от злости. Друзья пошли к знакомым в «молодежку». Там еще не так все заскорузли и согласились выдать в эфир эту видеошутку. Что и произошло почти мгновенно.

На этот раз Жанну увидели многие. Время показа было самое удачное. Жанна, на удивление, понравилась безоговорочно. Ее появление придало даже какую-то свежесть пению Короля, от которого, при всей любви к нему, особенных откровений не ждали. Солдатов, чутко уловив общее настроение, метал громы и молнии, угрожая страшной карой Иванцову с Трофимовым, которые предательски снюхались с другой редакцией.

Друзья тайно ликовали, и даже экстренный вызов к «бугру», к товарищу Саяпину, их не насторожил. А напрасно.

Председатель Гостелерадио сидел в необозримом кабинете за девственно чистым столом. Напротив него приглушенно работали несколько цветных мониторов. «Бугор» продолжал неусыпно следить за эфиром.

- Давно в паре трудитесь? - бросил Саяпин, не отвечая на приветствие.

Друзья переглянулись.

- Лет двадцать, - сказал Иванцов.

- И все вдвоем? Вы что, педики?

Иванцов с Трофимовым ну просто обожали эту совковую манеру больших начальников обращаться с людьми как с крепостными. Да еще сдабривать свои слова высокопартийным матом.

Трофимов моментально вскипел:

- А по-вашему, если человек работает в одиночку, то он онанист?

Но Саяпин не услышал дерзости. В этот момент он высмотрел что-то на одном из мониторов и схватился за телефон:

- Гаспарян? Почему у вас в кадре человек с бородой? Я ведь, кажется, дал ясное указание насчет бородатых!…

Он шмякнул трубку на рычаг и снова обратился к друзьям:

- Кто вам дал право пристегнуть к уважаемому певцу свою нищенку? Мне звонил Король. Он в претензии. Сегодня же принесите ему извинения. И подумайте о своем трудоустройстве. Мы с вами явно не сработаемся. Все. Свободны!…

Звонить Королю они не стали, впрочем, как и думать о трудоустройстве. Они не могли поверить, что их просто возьмут и вышвырнут со студии.

Вечером в ресторане ВТО на Пушкинской они неожиданно столкнулись с Королем.

- Марк, ты в самом деле так оскорбился? - спросил Трофимов.

- А мне это надо, чтобы на моем имени неизвестно кто подъезжал? - надменно ответил Король. - Мне это надо?

- Ты, может быть, вчера этой девчонке дорогу на сцену открыл, - сказал Трофимов, нагнетая пафос. - Осуществил мечту. Стал ей крестным отцом…

Компания певца за столиком смотрела на них во все глаза.

- Могли бы хоть предупредить, - буркнул Король.

- И ты бы согласился?

Король усмехнулся:

- Это вряд ли.

- Видишь! А девочка неплохая.

Король, в общем, был мужиком не вредным.

- Да, - согласился он. - Что-то в ней есть.

Они немного выпили сообща, и мир был восстановлен. Но легче от этого друзьям не стало. Некоторые на студии стали их обходить, как чумных, боясь, что и на них распространится зараза увольнения. Но пока друзей не трогали.

Больше всех от случившегося выиграла Жанна. Никто не ожидал, что ее появление в дуэте с Марком Королем вызовет такое количество восторженных писем. Зрители не скупились на комплименты и просили новых встреч с молодой певицей. Она сумела затронуть в их душах какую-то важную струну. Телевидение вообще вещь загадочная. Экран может безжалостно уничтожить красавца и умницу, но может и застенчивого заморыша сделать симпатягой и любимцем публики. Похоже, в Жанне зрители узнали свою. Эдакую Золушку, попавшую с кухни на телевизионный бал. Она как бы осуществила известную мечту каждого подняться из грязи в князи. Конечно, в письмах ничего этого не писали, но магнетическая привлекательность Жанны была очевидна. И ее еще далекий от совершенства голос показался людям божественным.

Однако, зная негативное отношение к Жанне Саяпина, никто не торопился приглашать ее в свои передачи.

Тут мог выручить только маститый композитор. Если бы, скажем, Богословский или Фельдман написали песню специально для Жанны, все бы устроилось наилучшим образом. Тем более что Саяпин дорожил своими знакомствами с людьми искусства.

Но маститые композиторы предпочитали маститых певцов. Время экспериментов прошло.

Год 1983-й. Миледи

Сильвер лег на дно, хотя претензий к нему у милиции не было. Какие претензии? Зашел человек поужинать, а тут началась заварушка. И ничего у него в карманах не обнаружили, даже авторучки. Как же, будет Сильвер ходить вооруженным в ресторан, где все перед ним стелятся. А вот тот чучмек сделал две большие ошибки. Во-первых, пришел на переговоры со стволом. Во-вторых, вынул его. А тут уж дальше сработало железное правило: вынул - стреляй. Он и пальнул. Теперь за двух убитых ментов его под землей разыщут. И никакой сводный брат не прикроет. А Сильвер получился невинно пострадавшим.

Сильвер вел себя тихо, но тишина была обманчивой. Малюля убедилась в этом на собственном опыте и теперь боялась, что Сильвер добьет ее.

Наконец, после изнурительных поисков, подходящий обмен был найден, и Малюля с Миледи перебрались в однокомнатную квартиру на Поклонной улице. Потом начались хлопоты с оформлением Миледи опекуншей, с ее пропиской в Москве.

Малюля бессовестно играла на своей инвалидности, въезжая на коляске в нужные кабинеты с видом человека, отдающего богу душу. Бессердечных чиновников она уламывала с помощью крупных взяток.

В этих мытарствах прошел почти год, и по весне, когда все устроилось, Малюля, следуя рекомендациям врачей, собралась в Мацесту, на лечебные грязи. Само собой, Миледи поехала с ней.

Санаторий, где они поселились в просторном «люксе», был в эти мартовские дни почти пустым. Немноголюдно было и на улицах. Холодное море лизало серую гальку безжизненного пляжа, над которым раздраженно кричали голодные чайки.

У Малюли все дни были заполнены процедурами. Миледи караулила пустую коляску, машинально листая засаленные журналы. Она была словно в спячке. Единственное, что вызывало ее недовольство, - это отсутствие большого зеркала, где она могла бы видеть себя в полный рост.

- А родители о тебе не беспокоятся? - однажды спросила Малюля.

Миледи только сейчас спохватилась, что не звонила домой целый месяц.

- Смотри, еще объявят всесоюзный розыск. А нам это надо?

Миледи согласилась, что не надо. Подчинившись приказу Малюли, она позвонила домой.

Верунчик рыдала, пан Мидовский орал так, что его из Сибири можно было услышать и без телефона. Они, оказывается, замучали звонками Евгению, которая сама находилась в неведении.

Они буквально завтра собирались вылетать в Москву на поиски пропавшей дочери.

Миледи врала вдохновенно. Она на ходу сочиняла историю про киногруппу, в которой работает помощником режиссера. Про долгие съемки вдали от жилья. Про то, что все у нее замечательно. Поклявшись отныне звонить раз в неделю, она нажала на рычаг и прервала разговор. И снова впала в спячку.

Миледи не тронули даже пламенные взгляды местного садовника, сразу же в нее влюбившегося. Этот нескладный парень своим видом напомнил ей артиста Никулина. Нет, не Юрия, а его менее известного однофамильца, Валентина, которого Миледи как-то видела в кино. Его ужимки, странная улыбка и диковатый взгляд из-под очков запомнились Миледи. Она еще тогда подумала, как это в кино берут сниматься сумасшедших.

Садовника звали Антоном. На его груди всегда болтался фотоаппарат, которым он беспрестанно щелкал, снимая все подряд. С появлением в санатории Миледи его внимание целиком переключилось на нее. Это стало таким привычным, что Миледи уже просто не замечала Антона. Она не знала, что стены его каморки были до потолка увешаны ее фотографиями. Впрочем, если бы ей это стало известно, ничего бы не переменилось.

Вечерами, мучительно растягивая фразы, Малюля пыталась строить планы на будущее. Вернуть налаженный промысел у «Националя» было невозможно.

- Вернемся в Москву, начну гадать, - говорила Малюля. - Это хорошие деньги. Дураков море.

Есть такие карты, «таро» называются. Специально для гадания. У меня в серванте валяется колода.

- А вы умеете гадать? - удивилась Миледи.

- Нет. Но люди-то этого не знают. Главное - говорить то, что они хотят услышать. Знала я одну гадалку. Семилетку не кончила. Но зато по вранью - профессор. Так ей только что руки не целовали.

Утомленная беседой, Малюля задремывала в кресле. А Миледи выходила в лоджию, слушала мерный шорох прибоя и думала. Малюля впилась в нее мертвой хваткой. Конечно, о деньгах думать не надо. Когда-нибудь она станет владелицей московской квартиры. Но когда еще это будет!

А что за жизнь ждет ее до тех пор? Сидеть возле Малюли, как на цепи. Менять ей белье, готовить еду, мыть Малюлю в ванне, бегать за лекарствами, вечерами тосковать у телевизора. И за этим она приехала в Москву? Была тут какая-то ужасная несправедливость.

Как-то повстречав в коридоре лечащего врача, Миледи спросила осторожно:

- Как вы считаете, у нее есть улучшения?

- Об улучшении речь не идет, - ответил врач. - Наша задача - поддерживать стабильное состояние.

- Значит, она не поправится?

- С кресла она не встанет. Но в остальном организм крепкий, так что не огорчайтесь. Она еще нас с вами может пережить.

Вот этого Миледи совсем не хотелось. После разговора с врачом ее первым побуждением было сбежать.

Сесть в первый же автобус до Адлера, а там - самолетом в Москву.

Малюля словно почувствовала ее колебания.

- И чего ты не сбежишь от такой развалины? - спросила она, испытующе глядя на Миледи.

Та невольно покраснела.

- Значит, уже прикидывала такой вариант, - криво усмехнулась Малюля.

- Что вы!…

- Молчи. Я тебя насквозь вижу. Бежать не советую. Опекунство прекращу. Лишу прописки. Я баба злопамятная. Если уж тебе совсем невмоготу, ты меня лучше убей. Я бы так и сделала. А вот сама себя не могу убить. Хотя, может, и следовало бы. Разве это жизнь? Может, сжалишься?

Малюля хрипло засмеялась, закашлялась. Миледи бросилась к ней со стаканом воды.

К подобным разговорам они больше не возвращались. Но Миледи с той поры начали мучить ночные кошмары, в которых хрипло смеющаяся Малюля все повторяла: «Может, сжалишься?» Миледи стала ее за это тихо ненавидеть. Утром она поднималась совершенно разбитой и до полудня ходила с жуткой головной болью. Она вдруг стала худеть, чувствуя себя какой-то невесомой. Собственное отражение в зеркале пугало ее. Ей было странно, что садовник Антон продолжает исподтишка фотографировать ее. Не годилась она больше для фото.

Накануне отъезда из Мацесты Малюля попросила вывезти ее на мол. Ей хотелось попрощаться с морем. Погода для этого была не самая подходящая. Крутые волны с пушечным грохотом разбивались о бетон.

- Ближе! Ближе к краю! - командовала Малюля, жадно вдыхая соленую водяную пыль, повисшую в воздухе.

Они остановились на самом кончике мола. Миледи стояла, вцепившись в спинку инвалидной коляски. Малюля зябко передернула плечами.

- Поехали обратно? - спросила Миледи.

- Нет. Может, в последний раз. Сбегай в номер, принеси мне шаль. Когда еще морем подышу.

Миледи не умела возражать. Уходя, она коснулась пальцами рукоятки тормоза, который блокировал колеса, и чуть сдвинула ее вверх. Малюля, скосив глаза, взглянула в ее сторону и тут же отвернулась.

Миледи побежала по молу к дверям лифта, поднимавшего с пляжа прямо в санаторский корпус. Из кустов вдруг выглянул с идиотской улыбкой Антон и в очередной раз щелкнул аппаратом. Его очки блеснули на солнце. Миледи взглянула на него с досадой.

Войдя в номер, она замерла. Вверх или вниз она сдвинула рукоятку тормоза? Ведь если она в спешке ошиблась, коляску с Малюлей может смыть с мола случайной волной. Схватив шаль, Миледи опрометью бросилась обратно.

Выскочив из лифта, она упала, но тут же поднялась и рванулась вперед. Напрасно. Бетонный мол, омываемый злыми волнами, был пуст. Над ним возбужденно кружились чайки. И вокруг не было ни души. Никто не мог увезти Малюлю от моря. Значит…

- Это не я!… - закричала Миледи. - Не я! Она сама хотела!…

Порыв ветра унес ее крик в сторону.

Глава четвертая Разные лики любви

Год 1984-й. Фанатка

Люську Слесареву нельзя было назвать сумасшедшей в полном смысле этого слова. Но сдвиг по фазе у нее определенно присутствовал. Началось это не вчера и с годами стало неизлечимо. Впрочем, Люська лечиться не собиралась. Страсть не лечится. И с ней она жила, как ей самой казалось, вполне полнокровной жизнью. Страсть эта не была тайной, но день за днем сжигала Слесареву, отчего взгляд у нее стал слегка безумным. Конечно же, предметом страсти был Он. Люська никогда не называла своего кумира по имени. Она звала его просто Он, считая не без оснований, что всем и так все ясно.

Любовь ее в обычном понимании была безответной. Однако Слесаревой хватало легкого кивка, которым Он отвечал на ее приветствия при встречах. А виделись они часто. Иначе и быть не могло, поскольку Люська, наплевав на приличия, ежедневно дежурила у заветного подъезда, в котором жил Он. Она в отдалении следовала по пятам за предметом своей страсти, ревниво поглядывая по сторонам.

Их странные отношения не имели никакой перспективы. Понимая это, Слесарева не мучилась оттого, что Он общался с разными женщинами. Настоящий мужчина не рисовался ей монахом. Куда важнее было для Люськи, чтобы каждая из этих женщин соответствовала своему высокому назначению - быть Его подругой, а главное - чтобы он не вздумал жениться на какой-нибудь непроходимой дуре. Это разрушило бы образ, который Люська лелеяла в своем воображении.

Разумеется, такое положение вещей не могло сохраняться до бесконечности. И вот однажды настал тот черный день, когда на горизонте появилась эта отвратительная кривляка, эта драная кошка из Риги. Звали ее не по-человечески - Гуна, и фамилия у нее была - язык сломаешь: Рудзитис. Конечно, во многом Он сам был виноват. Ведь именно Он пригрел приезжую рижанку в Москве. Слесаревой это было хорошо известно. Но Его она не винила. Все знали, какое у Него доброе сердце. А эта белая моль воспользовалась случаем и прилипла, как банный лист.

Конечно, сцен ревности Люська устраивать не стала. Она только встречала соперницу ненавидящим взглядом. Но толстокожая латышка ничего не замечала. Люська для нее значила не больше, чем пылинка в воздухе.

Одно время казалось, что Гуна получила от ворот поворот. Но прибалты всегда славились своей упертостью, и когда Люська обнаружила латышку, просидевшую всю ночь на лестничной площадке в ожидании Его, она поняла, что дело плохо.

Надо было принимать экстренные меры. Обычным путем разрушить отношения Гуны с Ним было трудновато. Здесь требовалось вмешательство каких-то высших сил, какая-то черная магия. На счастье, Люська прослышала от подруг, что на Поклонной улице живет одна замечательная молодая гадалка. Недолго думая, Слесарева отправилась со своей бедой к ней. Так она познакомилась с Миледи.

Миледи занялась гаданием не вдруг. Она долго приходила в себя после гибели Малюли. Малюлино распухшее тело прибило волнами к берегу в районе Хосты. Короткое и поверхностное следствие квалифицировало ее смерть как несчастный случай. Там же Малюлю и похоронили, чтобы избежать лишних хлопот. Миледи вернулась в Москву, так сказать, налегке. Теперь квартира со всей начинкой принадлежала ей, поскольку никаких родственников не объявилось. Как-то, роясь в серванте, Миледи наткнулась на колоду необычных карт и вспомнила, что это те самые карты «таро», о которых упоминала Малюля. Миледи целыми днями раскладывала их на столе, пытаясь угадать, что они значат. Но карты ей ничего не говорили. Тогда она стала придумывать сама, всякий раз навораживая себе разные судьбы, одну другой интереснее.

А потом, вспомнив слова Малюли, что люди дураки и хотят, чтобы им говорили то, что они мечтают услышать, Миледи решила попробовать гадать за деньги. Тем более что нужда в них становилась суровой реальностью. Миледи попробовала, и у нее получилось.

Она строго следовала советам Малюли и никогда не говорила людям неприятное. Ее прогнозы вселяли надежду. За надеждой и потянулись к ней клиентки. Женщин с неустроенной судьбой хватало. Непослушные дети, сволочные подруги, неверные или пьющие мужья исправно ковали кадры нуждающихся в утешении. Миледи никогда не обращалась к прошлому. Здесь можно было в два счета проколоться, не угадать. О прошлом клиентки охотно рассказывали сами. А вот будущее Миледи описывала хотя и туманно, но всегда в светлых тонах. Заплаканные женщины уходили от нее приободрившимися, безропотно оставляя деньги. По существу, Миледи работала психотерапевтом. Но к психотерапевтам народ не шел. Никто не хотел признавать себя свихнувшимся. А гадание было делом таинственным, к которому тянуло, как ко всему необъяснимому.

Сеанс с Люськой Слесаревой дался Миледи трудно. По сбивчивому рассказу клиентки Миледи поняла, что имеет дело с обычной историей неразделенной любви. Она стала убаюкивать Люську традиционными обещаниями, что вскоре все наладится и даже, чем черт не шутит, закончится Люськиной свадьбой.

- Я не собираюсь за него замуж, - неожиданно сказала Люська.

- Почему? - удивилась Миледи.

- Он на мне никогда не женится. Это исключено.

- А карты говорят другое, - мягко возразила Миледи.

- Значит, врут. Вы еще раз посмотрите. Получше.

Пока смущенная Миледи тасовала колоду, Люська продолжила:

- Я не личного счастья хочу. Я хочу, чтобы Он был счастлив. Эта тварь ему не подходит. Он не такой, как все. Он особенный. И жена у него должна быть особенная. И не жена тоже.

Такого поворота Миледи не ожидала. Ей нужно было собраться с мыслями.

- Понимаю, - сказала она. - Тогда давайте на сегодня отложим. А в следующий раз принесите его фотографию. С фотографией точнее будет.

- А она у меня всегда с собой.

Слесарева вынула из сумочки аккуратно завернутую в пластиковый пакет фотографию:

- Только не помните.

Миледи взглянула на снимок и округлила глаза.

- Так ведь это же Король! - изумленно воскликнула она. - Это же Марк Король, да?

- Да! - с гордостью ответила Люська.

На снимке действительно был Марк Король, сводивший всех с ума своим мягким баритоном. Номер один на эстраде. Его пластинки сметали с прилавков за полдня. Он неизменно собирал полные залы, где у входа спекулянты заламывали за билеты несусветные цены. Он был одинаково любим и властями, и простыми людьми. Парнишка из бедной семьи харьковского портного несколько лет назад в один день покорил Москву. Его голос звучал в эфире по сто раз на дню. Как говорили, утюг включишь - а там поет Король.

Он на самом деле был королем, оправдывая свою редкую фамилию. Известный конферансье Олег Милявский на одном из правительственных концертов рискнул объявить его таким образом:

- В нашем государстве рабочих и крестьян, откуда мы в свое время прогнали царя и господина Рябушинского, все-таки есть король, перед которым мы все склоняем головы. Итак, встречайте его величество… - Милявский выдержал паузу. - На сцене Марк Король!…

Возникла гнетущая пауза.

И вдруг из «царской» ложи, где сидел сам Леонид Ильич Брежнев, послышались хлопки. Зал немедленно откликнулся бурной овацией. Марк Король вышел к микрофону, как всегда с видом царствующей особы. Он сдержанно поклонился в сторону настоящего главы государства, кивнул оркестру и запел. Первой его песней в тот раз была «Малая земля», которая тут же вышибла слезу у одряхлевшего Брежнева. Концерт вошел в обычное русло, и дальше Король позволил себе спеть разухабистое «Эх, Андрюша! Нам ли жить в печали?»

Некогда тощий, Марик быстро отъелся и даже залоснился, как подобает любимцам публики. Глотка у него была луженая, и он мог без видимого напряжения петь по три часа. И публика все равно не хотела его отпускать со сцены. Толпы визгливых поклонниц кидались к нему, безжалостно давя друг друга. Но среди них была своя иерархия. В ней Люська Слесарева занимала не последнее место. Аккуратное обращение с фанатками было непременным условием жизни артиста.

Король знал это отлично и никому не хамил, хотя всегда соблюдал неопасную дистанцию…

Глядя на фотографию Короля, Миледи поняла, что имеет дело с тяжелым случаем. Но нужно было как-то выкручиваться. Ей пришлось мобилизовать всю свою фантазию. В конце концов Люська Слесарева ушла успокоенной.

Но буквально на следующий день произошла катастрофа. Одна из поклонниц Короля прибежала к Слесаревой с выпученными глазами.

- Люська, ты слышала? - крикнула она. - Кошмар!…

- Что такое?

- Марк женится!…

- Этого не может быть, - сказала Люська, побледнев.

- Точно. Девчонки уже пригласительный билет на свадьбу видели! С портретами. Марк и эта… Гуна. Ужас!…

Потом Слесарева стояла в толпе у «Метрополя», куда съезжались свадебные гости. От знаменитостей рябило в глазах. Молодоженов, прибывших на «Чайке» с золотыми кольцами на капоте, встретили овацией. Люська смотрела, до крови прикусив губу. Марк Король никогда не был так красив, как сегодня, в черном смокинге с алой бабочкой. Ненавистное лицо Гуны Рудзитис, слава богу, прикрывала фата. Воровка чужого счастья прижимала к груди охапку чайных роз.

Люська крепилась. Она до последнего момента ждала, что торжество, согласно предсказанию карт, бесславно оборвется. Может быть, Гуне рухнет сверху на голову что-то тяжелое или она умрет на месте от сердечного приступа.

Но ничего подобного не случилось. Все гладко шло по расписанию.

Прямо от «Метрополя» Слесарева с опустошенной душой поехала на Поклонную улицу. Говорить с обманщицей гадалкой ей было не о чем. Люська набрала полный подол камней и стала методично швырять их в окна второго этажа, где жила Миледи, пока не побила все стекла. Слесареву забрали в милицию, где с ней случилась истерика. Вызванный врач сделал ей укол в вену, но Люська этого даже не почувствовала. Жизнь ее потеряла всякий смысл.

Миледи этот случай перепугал до смерти. Она прекратила прием клиенток и некоторое время жила с разбитыми окнами. Хорошо еще, что было лето.

Год 1984-й. Маэстро

По четвергам в музыкальной редакции худсовет принимал у авторов новые песни. Однажды там появился редкий гость - Максим Луцкий. Сочинять музыку Луцкий начал еще в вокально-инструментальном ансамбле «Непоседы», которым руководил много лет назад. Свои первые песни он пел сам. Певцом он оказался приличным, но не более. Однако у него обнаружился дар замечательного мелодиста. Песенки Луцкого запоминались на раз. Казалось, что он просто воскрешал забытые, берущие за душу мелодии. Но это только казалось.

Луцкий их сочинял, умело соединяя трогательный мотив с современными ритмами.

По старой памяти он еще выходил к микрофону. Но его песни уже прочно вошли в репертуар таких монстров эстрады, как Хиль, Пьеха, Магомаев, Трошин. Несколько его вещей пел сам Марк Король. Луцкий покинул мотавшийся по бесконечным гастролям ВИА «Непоседы» и перешел на оседлый образ жизни. Он обзавелся четырехкомнатной квартирой на Фрунзенской набережной, «Волгой» цвета «белая ночь» и яйцевидным животиком живущего в достатке человека. За специально написанный цикл патриотических песен его приняли в Союз композиторов. Он потерял свои золотые локоны, которыми эффектно встряхивал на сцене, но зато сиживал теперь в комиссии по массовой песне. К счастью, с годами он не утратил своего чудесного дара мелодиста и время от времени выдавал какой-нибудь шлягер, от которого публика просто стонала.

С очередным шлягером Луцкий пришел в четверг на телевидение, и композитора и песню приняли с распростертыми объятиями.

- А кто же это споет? - спросил Солдатов с таким видом, будто для этого музыкального перла исполнитель еще не родился.

- Пока не знаю, - ответил Луцкий.

- Может быть, сам тряхнешь стариной? - подлил елея Солдатов.

- Петр Иванович, тут же женский текст! - негромко напомнил кто-то.

- Какие проблемы? - Луцкий одарил всех улыбкой. - К записи решим.

Иванцов с Трофимовым пошли его провожать.

- Слушай, Макс, - сказал Иванцов проникновенно. - Есть одна девочка. Сыроватая еще. Но народ уже по ней умирает.

- Арбатова, что ли?

- Ты ее слышал? - загорелся Трофимов.

- Не ее, а о ней.

- Ну и что говорят?

- Я сплетен не передаю.

- У нас к тебе личная просьба, Макс, - сказал Трофимов. - Попробуй ее на эту песню. Я уверен, это то, что надо.

Луцкий замялся. Шлягеры пишутся не каждый день. Не хотелось бы с этим проколоться. Но Макс не забыл, что, когда он впервые перешагнул порог студии, именно Иванцов с Трофимовым поддержали его. А потом отказались даже от приглашения в «Арагви». В конце концов, почему бы не попробовать с этой Арбатовой? Не получится - он скажет прямо.

- Ладно, - вздохнул Луцкий. - Присылайте.

- Когда ее привести?

- Завтра. Часиков в пять. Но только пусть приходит без вас. Я не выношу, когда мне на психику давят.

Друзья все-таки проводили Жанну до подъезда, в котором жил Луцкий.

- Ты, главное, не дрожи, - напутствовал ее Трофимов. - Помни, что ты уже многое умеешь и публика от тебя без ума.

Жанна в ответ только нервно усмехнулась. Ее колотило.

- А Луцкий только пыжится, - сказал Иванцов. - В душе он как лабухом был, так лабухом и остался.

- Но на сегодня от него все зависит. - Трофимов заглянул Жанне в глаза. - Кончай психовать. Ты его должна на лопатки положить.

- Притормози, - сказал другу Иванцов. - Звучит двусмысленно.

- Она правильно поняла. Мы будем тебя ждать, Жанка. Ты знаешь где.

- В ДЖ?

- Там. Ни пуха!

- Катитесь к черту!…

Луцкий встретил Жанну в парчовом халате с кистями и пригласил в комнату, где стоял маленький кабинетный рояль цвета слоновой кости. Все стены в комнате были увешаны фотографиями и афишами. Но более всего воображение Жанны потрясли кошки. Их было штук двенадцать, на любой вкус. При этом кошатиной в доме не пахло. Кошки сразу же атаковали севшую в кресло Жанну, забравшись к ней на колени и даже на плечи.

- Знакомьтесь, это моя семья, - улыбнулся Луцкий. - Гнать их даже не думайте. Они балдеют от музыки больше, чем от свежей рыбки. Ну что, начнем?

Он сел за рояль и запел. Песня Жанне понравилась. Она запомнила ее с первого раза.

- Попробуем вместе, - сказал Луцкий.

Они спели дуэтом. В припеве Жанна попробовала второй голос. Луцкий взметнул бровь, но не остановился.

- Схватили мотивчик? - спроси он. - Теперь сами.

Два часа пролетели незаметно. Луцкий увлекся не на шутку и даже не обращал внимания на телефон, разрывавшийся от звонков в соседней комнате. Жанна ему нравилась все больше и больше. Немало начинающих певичек прошло через его руки, но эта была ни на кого не похожа. Наконец Жанна выбилась из сил.

- Может быть, хватит на сегодня? - виновато спросила она.

- Последний разок - и все. Ты сама играешь?

- Немного.

- Попробуй. Так легче в песню въехать.

Жанна не заметила, что он перешел на «ты». Она села на нагретый Луцким стул и, наигрывая примитивный аккомпанемент, начала петь. Внезапно она ощутила руки Луцкого на своих плечах. Жанна замерла.

- Продолжай, - сказал Луцкий тихо.

Она продолжила, путая клавиши. Но Луцкий, казалось, этого не замечал. Его руки гладили Жанну по плечам, по спине…

- Я не могу так играть, - сказала она и обернулась. Взгляд Луцкого ей не понравился.

- Я пойду, ладно? - Она попыталась встать.

- Так у нас с тобой ничего не получится, - сказал Луцкий, пряча руки в карманы халата. - Каждый должен, так сказать, внести свою долю.

Это нормально. Впрочем, иди. Я думал, ты… А у тебя еще молоко на губах не обсохло.

Жанна, опустив голову, пошла к двери.

- Значит, мне завтра не приходить?

- Сама подумай.

Она все-таки пришла, ничего не рассказав Иванцову с Трофимовым. Отговорилась тем, что все прошло нормально.

Луцкий встретил Жанну все в том же парчовом халате, будто не снимал его целые сутки.

- Значит, подумала? - спросил он.

Она промолчала. В этот вечер репетиция не клеилась. Голова у Жанны была забита совсем другим. Она думала о том, что ее судьба висит на волоске и все рухнет, если только…

- Ты честно скажи, - попросил Луцкий. - Я вызываю у тебя отвращение?

- Нет, что вы…

Но он ее не слушал.

- Конечно, встретились бы мы с тобой лет двадцать назад, - сказал он. - Я тогда ужас что творил. Половой разбойник. Сперматозавр. Не от распущенности, нет. На мне по всей стране девчонки гроздьями висели. Вот, взгляни.

Он начал тыкать пальцем в фотографии на стенах, запечатлевшие его многочисленные концертные триумфы. Золотоволосый юноша с озорными глазами и открытой улыбкой.

- Все это мишура, - сказал Луцкий. - Бывшие цветы. Гербарий. А так иногда хочется тепла. Человеческого, не кошачьего.

Он говорил и говорил, пока у Жанны не закружилась голова. Она снова почувствовала на своих плечах его руки и закрыла глаза.

Ее охватило отчаяние, какое бывает во сне, когда хочешь убежать - и не можешь.

- Ты, надеюсь, уже стала женщиной? - донеслось до Жанны как будто издалека.

Она отрицательно покачала головой.

- Вот беда! - шутливо сказал Луцкий. - Но, к счастью, человечество придумало и другой способ. Считают, что французы. А я думаю, что еще при первобытном строе…

Его шутливый тон обманул Жанну. Она открыла глаза и увидела, как Луцкий, распахнув халат, шагнул к ней. Кошки сидели слово изваяния, глядя на Жанну горящими глазами…

Как ни была несведуща Жанна в области секса, но и она поняла, что Луцкий не испытывает возбуждения. Его мужское достоинство равнодушно висело головой вниз.

- Возьми… В руки возьми… - сказал Луцкий без тени смущения. - Дай ему твое тепло почувствовать…

Жанна понимала, что ничуть не нравится Луцкому как женщина. Он просто действовал по укоренившейся привычке. Сколько уж начинающих певичек прошло через его кабинет, и он, несмотря на возраст, не собирался сдаваться.

На мгновение Жанне стало даже жалко его, стало стыдно быть свидетельницей его бессилия. И в то же время она не могла сказать «нет». Что ж, может быть, это еще не самое страшное из того, что ей придется испытать на пути к своей мечте. Ведь она решила добиться своего любой ценой. Любой.

Жанна опустилась перед Луцким на колени, осторожно взяла в руки его член, сразу начавший набирать упругость, и коснулась его губами.

Она ничего не умела, но это как раз нравилось Луцкому. Он и тут взял на себя роль наставника…

Когда наконец все свершилось, композитор не захотел отпускать Жанну. Туго перехватив поясом халат, он сел за рояль и попытался возобновить репетицию. Он нарочно взял подчеркнуто деловой тон, будто ничего не произошло. Но Жанна не смогла петь. Тогда Луцкий снова обратился к воспоминаниям.

- А знаешь, кого ты мне напомнила? - мечтательно сказал он. - Была у меня одна романтическая история на гастролях много лет назад. Всего одна ночь, но какая! Девушка - чудо неземное, даром что провинциалка. И имя у нее было необыкновенное -Алиция! Умирать буду - вспомню.

- Как?… - спросила потрясенная Жанна. - Как ее звали?

- Алиция! - повторил Луцкий. - Незабываемая Алиция!

- А где это было?

- В Чикаго! - Луцкий довольно засмеялся. - Только в сибирском Чикаго. Есть такой довольно мрачный городок.

- Господи!… - прошептала Жанна, схватившись за голову.

- Что такое? Тебе плохо?

- Наоборот, я счастлива! - сказала Жанна с вызовом, не замечая, что слезы так и текут у нее из глаз. - Алиция - это моя мама. Наконец-то я встретила тебя. Здравствуй, папочка!…

Год 1984-й. Миледи

Но беда, как водится, не приходит одна. Не успела Миледи с помощью ЖЭКа застеклить окна, как к ней на голову свалились родители.

Прятаться от них всю жизнь было невозможно. Они все-таки вычислили по номеру телефона ее московский адрес и, возвращаясь через столицу с отдыха на румынском курорте, решили повидать дочь.

Миледи кое-как удалось втереть им очки по поводу своего благополучия. Пока Верунчик повлажневшими глазами вглядывалась в дочь, пан Мидовский прохаживался по квартире, бормоча:

- Добже, добже! Для начала самостоятельной жизни совсем неплохо!

- А что же ты тете Жене даже не звонила? - спросила Верунчик. - Она не знает, что и подумать.

- Да у нее столько дел, - наугад сказала Миледи, рассеянно улыбаясь. - Ее дома не застанешь.

- Так, так, - подтвердил пан Мидовский. - Она и сама жалуется, что ее работа заездила.

Не виделись они сто лет, а говорить оказалось не о чем. О своей жизни Миледи сочла за лучшее не распространяться. Родители пересказали ей кое-какие городские новости, которые, впрочем, Миледи мало интересовали.

- А как твои подружки? - спросила Верунчик. - Жанна с Зоей?

- А мы как-то потеряли друг друга.

- Ну и невелика потеря, - сказал пан Мидовский.

- А как у тебя… - Верунчик замялась. - У тебя есть какой-нибудь мальчик?

- Мальчик! - фыркнул пан Мидовский. - Ты вспомни, сколько ей лет.

- Ну, молодой человек, - поправилась Верунчик.

- Я с этим не спешу, мама, - сказала Миледи после паузы.

- И правильно, - одобрил пан Мидовский. - Нужно раз, но на всю жизнь. Как мы с мамой. Хватит нам того пархатого историка.

Румынский загар эффектно подчеркивал его седину. И вообще вид у пана был довольный.

Но тут позвонили в дверь, и Миледи испугалась, что к ней некстати притащилась одна из ее клиенток. Родителям про гадание знать не следовало.

Но все оказалось еще хуже. За дверью стоял садовник Антон из Мацесты. Миледи узнала его не сразу, а узнав, ужаснулась. Как он ее нашел в необъятной Москве? И, главное, зачем?

- Добрый день, - сказал Антон, странно глядя на нее через толстые стекла очков. - Вот мы и снова встретились. Не узнаете?

- Узнаю, - пролепетала Миледи.

- Прекрасно! - сказал Антон. - Прекрасно! Она впервые слышала его голос. Голос совершенно женский.

- Что вы хотите?

- Поговорить. У меня с собой чудесные фотографии из Мацесты. Вам будет интересно.

- Спасибо, не надо.

- Вы сначала взгляните, а потом скажете. Я просто уверен, что вам некоторые захочется взять на память.

Он оскалился в двусмысленной улыбке. Миледи почему-то стало страшно.

- Дочка, кто там? - донесся из комнаты голос Верунчика.

- Вы не одна? - насторожился садовник.

- У меня родители в гостях.

- Да, это некстати. - Он задумался. - Я тогда, пожалуй, завтра зайду.

- Да-да. Завтра.

- Цо то есть? - спросил пан Мидовский, выглядывая в коридор. - Почему молодой человек не входит? Мы не кусаемся.

- В другой раз. Не хочу вам мешать. - Садовник повернулся и исчез из дверного проема.

С бешено колотящимся сердцем Миледи вернулась в комнату.

- Вот и молодой человек проклюнулся! - весело констатировал пан Мидовский.

- Да это так… Сосед из второго подъезда, - с ходу начала врать Миледи. - То соль попросит, то спички.

- А ты уверена, что это сосед, а не соседка? - пошутил пан Мидовский. - Только страшная очень. Что у него за голос? Кастрат?

- Вроде того, - сказала Миледи.

- Ну тогда нам, Верунчик, не о чем беспокоиться.

Родители уезжали в семь вечера. Миледи проводила их на вокзал. Они расцеловались у вагона, обменявшись ничего не значащими обещаниями, и Миледи поехала к себе на Поклонную.

В темном подъезде кто-то шагнул ей навстречу. Миледи не успела испугаться.

- Это опять я, - женским голосом сказал садовник Антон. - Было у меня предчувствие, что не зря караулю.

Не спрашивая разрешения, он вместе с Миледи вошел в квартиру. Она никогда не умела сопротивляться, а сейчас так просто была парализована.

- Вы одна живете? - спросил Антон, усаживаясь.

- Вам-то что?

- Это важно. Сейчас поймете.

Он вынул из кармана плотный черный конверт, набитый цветными фотографиями. Миледи узнала себя, схваченную в разных видах на фоне мацестинских пейзажей.

- Вы мне это продать хотите? - спросила она.

- Нет-нет. Просто на память. Кроме нескольких. Вот этих.

Он положил перед Миледи четыре снимка, сделанных один за другим. Вот она стоит у кресла Малюли на молу среди бушующих волн. Вот опрометью бежит в номер. Вот встает на ноги после падения на обратном пути.

- Ну и что? - спросила Миледи, скрывая беспокойство.

- Вы вот эту зря отбросили. Взгляните внимательней.

Миледи вгляделась - и ее обдало мертвящим холодом. На снимке было отчетливо видно, как она что-то делает с рукояткой тормоза инвалидной коляски.

- Документ! - вкрадчиво сказал садовник. - Подлинный документ. Не подделка. И если его отнести специалистам, у вас возникнут проблемы.

- Неправда… - прошептала Миледи. - Она сама… Все знают, что это был несчастный случай.

- Фотография это опровергает.

Наступило молчание.

- Не докажете, - тихо сказала Миледи. - Вы могли это сфотографировать когда угодно. В любой другой день.

- А вы цифирки в уголке не заметили? Это таймер. Тут и год, и месяц, и число. Вы уж извините. Я не специально. Просто так получилось.

- И что теперь?

- Это вам решать. Берете? Или я им другое применение найду.

- Какое?

- Ну уж это без слов ясно.

Да, ясно было без слов.

- Сколько вы за них хотите? - спросила Миледи.

- Уж вы прямо в лоб!… - Садовник хмыкнул. - Не все в этой жизни измеряется деньгами.

- Тогда что?

- Женщине самой положено догадаться.

Это была худшая ночь в жизни Миледи. Проклятый садовник оказался неловким и неумелым. Впервые мужское прикосновение не вызвало у

Миледи никакой реакции. Да и был ли Антон мужчиной? По своим притязаниям - да, по результату - ничуть. Она даже ненависти к нему не испытывала. Только брезгливость. Миледи лежала не шевелясь и ждала, когда все это кончится.

Садовник ушел под утро, оставив на столе все фотографии.

- Мы, наверно, не увидимся больше, - сказал он напоследок. - Но я запомню эту ночь.

Миледи, наоборот, тут же постаралась вычеркнуть ее из памяти. Все снимки она немедленно сожгла. Постепенно жизнь ее вернулась в прежнюю колею, и она снова взялась за гадание, соблюдая при этом предельную осторожность.

Судьба не стала медлить с новым сюрпризом. На сей раз это оказалась Зоя Братчик, неожиданно позвонившая в дверь Миледи. Несколько секунд подруги стояли, изумленно глядя друг на друга.

- Миледи, ты? - сказала Братчик.

- Зойка!… - Миледи повисла у нее на шее.

Часть третья Смертельные виражи

Глава первая«Слезы шута»

Год 1986-й. Бандитская парочка

Ванда ничего не имела против русских. Раньше ее даже удивлял злобный шепоток отца: «Триста лет живем у России под забором!» Он говорил это именно шепотом, потому что в телевизоре Терек, а потом Ярузельский взасос целовались с Брежневым, дешевый русский «Фиат», называвшийся «Ладой», был у поляков самой популярной машиной, а в Зелена Гуре каждое лето гремел на всю страну фестиваль советской песни. Когда Ванда с одноклассниками съездила на экскурсию в Ленинград, ей показалось, что она побывала на другой планете. После тихого, провинциального Белостока грандиозный красавец город в призрачном свете белых ночей выглядел как фантастический мираж. Ванда в школе очень прилично научилась говорить по-русски, и общение со сверстниками-ленинградцами оказалось для нее легким и приятным.

События нескольких последних лет резко изменили обстановку. Официальной дружбе с русскими пришел конец.

Вспомнились все прежние обиды. Публичное извинение Горбачева за давний расстрел польских офицеров в Катыни только подлило масла в огонь. На русских теперь не катил бочку только ленивый.

Но Ванда все это пропускала мимо ушей. Школа осталась позади, и ей надо было как-то устраиваться в жизни. Разумеется, она мечтала о чем-то необыкновенном. Например, об ослепительной карьере фотомодели. И к этому были кое-какие основания. Она весьма успешно выступила в конкурсе «Мисс Белосток». Победительницей, правда, не стала, поскольку среди рослых акселераток ее метр шестьдесят пять не смотрелись, но фигурка у нее была прелесть. К тому же нежное личико и огромные глазищи придавали ей совершенно ангельский вид. Словом, она стала «вице-мисс», что позволяло при удачном раскладе все же поехать на Всепольский конкурс красоты в Варшаву. Этому, однако, не суждено было случиться. И всему виной стал Ежи Гадоха.

Они познакомились на дискотеке в Клубе молодежи на следующий вечер после того, как Ванда была увенчана Малой серебряной короной «вице-мисс». Гадоху в Белостоке знали все. Еще пацаном он постоянно вертелся возле лидеров местного отделения «Солидарности», выполняя мелкие поручения: расклеивал листовки, передавал записки, собирал ораву ровесников, чтобы поорать и посвистеть возле горкома Польской объединенной рабочей партии. Но когда «Солидарность» практически пришла к власти и Лех Валенса возглавил государство, нужда в услугах Ежи Гадохи отпала сама собой.

Гадоха, которому к этому времени уже стукнуло двадцать пять, недолго искал применения своим силам. С компанией друзей по культуристскому клубу он решил мстить русским за долгие годы унижения родной страны. Месть его заключалась в примитивном мордобое. Русские семьи, с незапамятных времен жившие в Белостоке, трепетали при одним только упоминании Ежи Гадохи. Полиция на его художества смотрела сквозь пальцы. У нее было полно куда более важных забот.

Подойдя к Ванде на дискотеке, Гадоха атаковал в лоб.

- Больше ни с кем не танцуй, - сказал он. - Лучшая девчонка в городе должна быть моей.

- Я не лучшая, - ответила Ванда. - Я только «вице».

- С «мисс Белосток» я еще вчера разобрался. Ничего особенного. Думаю, ты будешь получше.

Ванда, видимо, оправдала ожидания Гадохи. Они стали жить вместе в утепленном дачном домике, который бросила русская семья, срочно переехавшая к родственникам в Витебск. Повсюду люди жаловались на нехватку сигарет, одежды, еды, но Гадоха жил на широкую ногу. Они с Вандой частенько бывали в ресторанах, одевались по моде, хотя и в «секонд хэнд», но привезенный из Италии или из Штатов. Была у Гадохи и машина - видавший виды «Плимут» почтенного возраста.

Поначалу Ванда не догадывалась, откуда Га-доха берет деньги. Он просто исчезал на пару дней и возвращался с пухлой пачкой злотых. Но однажды, когда Гадоха со своими друзьями-культуристами ворвался на вокзале в Седльце в московский поезд и, поработав кулаками, обобрал пассажиров вагона СВ, у Ванды открылись глаза. Гадоху с друзьми не тронули. На вокзале каким-то чудом не оказалось свидетелей.

После этого Ежи осмелел еще больше. Он чуть ли не в открытую занялся грабежом автотуристов, подкарауливая их в районе городка Бяла-Лодляска, на шоссе, ведущем к Бресту. Схема была элементарная. Заметив издалека одинокий автомобиль, парни Гадохи укладывали поперек шоссе большой ствол дерева. Машина тормозила. А дальше все происходило в считанные секунды. Старый немецкий «вальтер» у виска водителя - и пятеро молодцев-культуристов исчезали с добычей в придорожном лесу. У них имелись и дорожные знаки - на случай непредвиденной ситуации.

Сначала Гадоха поручал Ванде продажу награбленного перекупщикам. А когда она овладела этим нехитрым занятием, стал брать ее на операции. Ванде это понравилось. Острое чувство риска, беспрекословное подчинение перепуганных людей - все это придавало жизни особый привкус. То, что все в Белостоке знали: она подружка Ежи Гадохи, - и провожали ее жадными взглядами, тешило ее самолюбие. Ванда постепенно становилась не кукольной, а настоящей «мисс Белосток», хотя и не носила бутафорской короны.

В тот день они ждали автобус с русскими челноками. Такие автобусы, набитые разным барахлом для продажи, стали в последнее время основными объектами их охоты. Челноки, люди бывалые, пережившие в своих заграничных вояжах немало бед, норовили проскочить опасный участок либо в середине дня, когда на шоссе было оживленно, либо на рассвете, в петушиный час, на предельной скорости. Но Гадоха с подельниками постоянно меняли места засады.

Вот и в этот раз они выбрали совершенно открытый участок, где, казалось, и не спрячешься. К тому же буквально через полтора километра начинались городские постройки. При подъезде к городу шоферы автобусов расслаблялись, полагая, что тут уж им ничего не грозит.

Парни Гадохи залегли в глубоком кювете по обе стороны шоссе. До условного сигнала никто из них не мог поднять головы. Иначе вся операция пошла бы прахом.

Гадоха издалека услышал надсадный рев двигателя. Шофер автобуса давил на газ, стараясь побыстрее миновать последний перелесок. Когда в рассветном тумане показались горящие фары, Гадоха тронул Ванду за плечо.

Ванда знала свою роль назубок. Под платье у нее была засунута свернутая куртка, превращавшая Ванду в беременную. Скромный платочек на голове придавал девушке трогательный и беззащитный вид. Ни дать ни взять - простушка из предместья, обманутая городским донжуаном.

Ванда быстро выбралась из кювета на шоссе и с несчастным видом побрела к городу, не обращая внимания на догонявший ее автобус.

Увидев девичью фигурку на дороге, шофер предупреждающе нажал клаксон. Ванда обернулась на гудок и, нарочно выпятив фальшивый живот, неуверенно подняла руку…

Год 1984-й. Жанна

В тот ужасный вечер у Максима Луцкого судьба нанесла ей сокрушительный удар. Жанна выбежала из квартиры композитора, не помня себя, и до утра бродила по ночной Москве как оглушенная. Она едва не уехала домой, но, уже подходя к окошечку вокзальной кассы, вдруг поняла что ее бегство из Москвы ничего не изменит. От Иванцова и Трофимова Жанна пряталась двое суток. На третьи они все-таки подстерегли ее у дома, когда она на секундочку выскочила в булочную напротив.

- В чем дело, мадам? - спросил Трофимов. - Дела так хороши, что прежних друзей можно по боку?

- Да ничего подобного, - вяло отбивалась Жанна.

- Подожди, Владимир, - сказал Иванцов. - Не наседай. Не видишь, с ней что-то не так?

Они больше не стали терзать Жанну расспросами, а буквально силком притащили ее на Новый Арбат, в кафе «Печора», славившееся своими музыкальными вечерами. По пятницам там царил диксиленд, высоко ценимый Иванцовым и Трофимовым. Никакой определенной программы не было. Просто музыканты отводили душу, устраивая «джем-сейшн». И какие музыканты!

Саксофонисты Жора Гаранян и Леша Зубов, тромбонист Костя Бахолдин, пианист Боря Фрумкин… Да что говорить, если на входе, отсеивая беснующихся поклонников джаза, стоял сам Леша Козлов, знаменитый Козел!

Расчет друзей оказался точным. Музыка была для Жанны лучшим лекарством, хотя она не считала себя такой уж любительницей диксиленда. Но поистине братская атмосфера и волшебные импровизации джазменов постепенно захватили ее настолько, что она даже стала вполголоса подпевать «скатом», то есть без слов, имитируя звуки инструмента.

- Как у тебя с Луцким репетиции идут? - улучив момент, впроброс спросил Трофимов.

Взгляд Жанны метнулся в сторону.

- Есть проблемы? - спросил Иванцов.

- Нет, все нормально.

Только им двоим она могла рассказать все. Но именно им она не хотела ничего рассказывать. Эти двое значили для нее больше, чем все мужики в мире. Пускай это нельзя было назвать влюбленностью в обычном смысле. Но чувство, которое Жанна испытывала сразу к обоим, представляло собой нечто большее, чем дружба. Иванцову и Трофимову не следовало знать, что произошло между ней и Луцким.

И все-таки они узнали. Вернее, догадались по ее нервным и уклончивым ответам. Они не вчера родились и хорошо знали нравы эстрадной богемы. Но Жанне они не сказали ни слова на этот счет, а просто перевели разговор на какие-то безобидные темы.

Жанна вернулась домой несколько успокоенная. Ей было ясно, что с Максимом Луцким она больше никогда не будет иметь ничего общего. А уж как это объяснить Иванцову с Трофимовым - десятое дело.

Между тем, проводив Жанну, друзья не сразу отошли от ее подъезда. Они долго прикуривали на ветру, а когда это наконец удалось, Трофимов спросил:

- Твои выводы, Димитрий?

- Макс показал себя редкостным дерьмом, - ответил Иванцов. - И набитая морда - это самое малое, чего он заслуживает.

- Ну что же, начнем с малого.

- Когда?

- Да прямо сейчас. Пока разум не взял верх над чувствами. Только позвоним. Убедимся, что он дома.

- А не спугнем?

- Вряд ли. Уже три дня прошло. Он и думать об этом забыл.

Они позвонили Луцкому из автомата. Композитор подошел только на двенадцатый звонок.

- Пьян, - сказал Трофимов, повесив трубку. - И, судя по всему, керосинит не первый день.

- Бить лицо пьяному негуманно.

- Ничего. Увидит нас - сразу протрезвеет.

На поиски такси и на дорогу ушло не менее часа. Дверь в квартиру Луцкого была слегка приоткрыта.

- Ждет гостей? - сказал Иванцов.

- Уже дождался, - ответил Трофимов.

Они вошли. В квартире повсюду был включен свет. Друзья вошли в ту комнату, где стоял рояль, и попятились.

- Кажется, опоздали… - тихо сказал Трофимов.

Да, они опоздали. С крюка люстры свисало недвижимое тело Максима Луцкого в распахнутом парчовом халате. Прочный пояс халата послужил Максу веревкой. Многочисленные кошки сидели на полу, подняв горящие глаза на хозяина.

В следующую секунду друзья бросились к самоубийце в надежде, что в нем, может быть, еще теплится жизнь. Но помощь была уже бесполезна.

- Мы не могли его напугать, - сказал Трофимов. - Я ведь ни слова не сказал. Сразу трубку повесил, как только услышал его голос.

- Может, нам лучше уйти по-тихому? - спросил Иванцов и тут же устыдился своих слов.

Трофимов подошел к телефону и начал накручивать диск…

Годы 1984-1985-й. Зоя

Среди умотавшихся челноков, спавших в автобусе беспробудным сном, бодрствовала одна Зоя Братчик. Вчера ей удалось из Вроцлава дозвониться до дома. Мужу она сказала всего пару слов, а все остальное время сюсюкала с Маринкой, которой, впрочем, эти телячьи нежности были ни к чему. Зоя, впервые за целую неделю услышав голос Маринки, поняла, как она соскучилась по дочери.

Когда постоянные хвори Маринки привели Зою на порог квартиры Миледи, казалось, что тут-то и настало самое время возобновить прежнюю дружбу. Однако ничего из этого не вышло. Они тогда проболтали до темна. Причем, как нетрудно догадаться, говорила в основном Зоя, а Миледи отделывалась междометиями, продолжая неопределенно улыбаться.

- Ты на самом деле гадаешь? - спросила Зоя. - Мне не поможешь? Маринка у меня из болезней не вылезает.

Миледи посмотрела на подругу и покачала головой.

- Значит, просто дуришь людей? - догадалась Зоя. - А я-то, дура, перлась к тебе через весь город.

Миледи опять улыбнулась. На этот раз виновато.

- Ну ладно, - вздохнула Зоя. - Хоть увиделись с тобой - и то хлеб.

Их ничто не связывало, кроме воспоминаний. Но с Миледи много не навспоминаешь. Вот если бы тут была еще Жанна…

- Ты, кстати, про Жанку знаешь что-нибудь? - спросила Зоя. - И я нет. Вроде видела ее один раз на улице.

Они расстались, договорившись хотя бы созваниваться изредка. Но так ни разу и не созвонились. Неизвестно почему, но с того дня Маринка пошла на поправку. Возможно, уже отболела свое. Зоя устроила ее в детский сад, а сама, насидевшись дома под завязку, бросилась искать работу. Соловых продолжал исправно приносить домой мясные продукты, но торговать ими Зое стало тошно.

Имея за плечами всего лишь десятилетку, на многое Зоя рассчитывать не могла. Она и техничкой в ПТУ поработала, и продавщицей в газетном киоске, и заправщицей на бензоколонке, и почтальоном - всего не перечесть. При этом она не толстела, не худела, не утратила здорового румянца и хорошего настроения. Дивясь ее кипучей энергии, Соловых говорил с усмешкой:

- К тебе бы, Зоя, приводной ремень приспособить, так ты бы весь район электричеством могла снабжать.

- А то! - ответила Зоя.

Когда начал зарождаться челночный бизнес, она поняла, что это дело как раз для нее.

Поначалу челноки тыкались всюду как слепые котята. Соловых, видя, сколь ничтожен контрабандный навар жены, попробовал ее урезонить.

- Брось ты эту мороку, - сказал он. - Нервы побереги.

- Ничего, крепче будут, - отмахнулась Зоя.

Наконец вдалеке, кажется, замаячила удача. Один верный человек, узнав, что Зоя собирается с группой челноков в Турцию, нашептал ей дельный совет:

- Вы туркам курочек повезите.

- Каких курочек? - удивилась Зоя. - Бройлеров, что ли?

- Нет, механических. Заводных, которые в «Детском мире» продаются.

- А зачем им заводные курочки?

- Вы себе не представляете, турки - как дети, У меня приятель случайно на базаре в Измире такую курочку показал, так едва живым ушел. Чуть не разорвали. Предлагали за эту курочку золотые горы. Он не то на две, не то на три дубленки ее сменял.

Зоя рассказала об этом мужу. Соловых почесал в затылке.

- Врет, поди, - сказал он. - Хотя, черт его знает. Может, и правда. Страна-то дикая.

Они закупили в «Детском мире» две сотни заводных курочек, приведя в смятение продавщиц. Чемодан с курочками Зоя сдала в багаж, молясь, чтобы при погрузке их не сильно помяли. Курочки показали себя молодцами. Их, сделанных из жести, мог взять только бульдозер. И даже краска ни на одной не облупилась. А раскрашены они были ярко, словно попугаи.

Немудрено, что первый же торговец на турецком базаре остолбенел, увидев в руках у русской туристки диковинную птицу. Потом он жадно потянулся к ней.

- Без рук! - предупредила Зоя. - Смотри! Фокус!…

Она быстро завела курочку ключиком и поставила на деревянный прилавок. Курочка послушно начала долбить клювом дерево, сотрясаясь от механического возбуждения. Турок пришел в дикий восторг. Он засмеялся, захлопал в ладоши, зацокал языком. Вокруг Зои стала быстро собираться толпа. Толпе заводная птичка тоже понравилась.

С разгоревшимися щеками Зоя стала вынимать из необъятной сумки других курочек. Векоре уже два десятка заводных игрушек стучали по прилавку клювами, забавляя народ.

- Всем, всем хватит! - объявила Зоя, наклоняясь к сумке за очередной курочкой.

А когда она выпрямилась, то увидела, что завод у курочек кончился и толпа, насладившись необычным зрелищем, растекается в разные стороны.

- Эй, товарищи турки!… - растерянно позвала Зоя. - Я не концерты вам тут давать приехала. Это же на обмен. Я ведь много не попрошу. Сговоримся!…

Но сговариваться с ней никто не хотел. Еще полчаса Зоя простояла дура дурой посреди шумного турецкого базара со своими жестяными курочками. Какие там дубленки! Весь этот металлолом тут даром никому не был нужен.

Зоя мысленно обматерила всех турок, потом верного человека с его идиотским советом, а под конец себя - за непроходимую глупость. Ей сразу полегчало. Она представила, как выглядит со стороны, и расхохоталась. Турки опасливо обходили хохочущую русскую. Наверное, им казалось, что у нее от непривычной жары крыша поехала.

Тащить свой несбытый товар обратно Зоя не собиралась. Для этого действительно надо было сойти с ума. Все дни до отъезда на родину она гуляла, любуясь местными красотами, и раздавала заводных курочек детям. Сумка всегда была с ней. Когда последняя курочка перекочевала в руки какого-то чумазого турчонка, Зоя вздохнула свободно. А одна женщина, тоже челнок, сказала ей:

- Ну, теперь тебя в Турции надолго запомнят.

- Конечно, - ответила Зоя. - Еще легенды будут обо мне слагать.

- А что? Вполне. Они еще таких не видели.

- И вряд ли увидят, - сказала Зоя.

В той памятной поездке она если что и заработала, так только стойкую аллергию на курятину…

Больше Зоя ничьих советов не слушала. Изрядно поколесив по зарубежью, она сама могла давать вполне профессиональные советы. Дела у нее шли хотя и не без осложнений, но достаточно бойко. Зоя обнаружила способности к коммерции. Она и сама приоделась, и мужа привела в божеский вид. Соловых, правда, кожаный пиджак или замшевые мокасины всегда надевал со скандалом. В заграничных вещах он почему-то сразу весь деревенел и лицо его принимало мученическое выражение.

А уж Маринку Зоя одевала как куколку.

Кстати, давно пора было показать ее бабушке, которая больше не работала проводником, поскольку вышла не пенсию. Зоя регулярно посылала ей открытки, в которых скупо рассказывала о своей жизни. Мать отвечала редко. К тому же она писала таким неразборчивым почерком, что Зоя могла с трудом разобрать лишь несколько слов. Письма эти только подтверждали, что мать жива, а об остальном можно было лишь догадываться.

Год 1985-й. Миледи

Конечно, Миледи могла спокойно прожить до старости, продолжая водить за нос несчастных дурех с помощью карт «таро». Но в последнее время всяких гадалок, колдунов и экстрасенсов развелось видимо-невидимо.

Не факт, что она могла бы выдержать все возрастающую конкуренцию. Кроме того, гадание успело осточертеть ей до предела. Где-то за стенами ее однокомнатной квартиры шла бойкая и веселая жизнь. Она же в свои, в общем-то, пустяковые годы сидела затворницей, словно древняя старуха. Единственное, что позволяла себе Миледи, это раз в месяц пообедать в каком-нибудь дорогом ресторане. Мужики, конечно, липли к ней. И один, очень приличный на вид, даже ночевал у нее однажды, запросто сломив ее слабое сопротивление.

Ночью все было как надо. Миледи вновь ощутила властную силу мужских прикосновений и проснулась почти счастливой.

- Лапа!… - пробормотала она, протягивая руку.

Но место рядом уже успело остыть. Это было бы полбеды, но, уходя, этот очень приличный на вид мужчина, бессовестно обшарил квартиру и унес все, что представляло какую-то ценность. С тех пор Миледи зареклась пускать к себе незнакомцев.

С несколькими она провела ночь в их квартирах. Но тоже как-то все не очень удачно. У одного жена должна была вот-вот вернуться с дачи, другому чуть свет надо было нестись на работу, третий вообще без объяснений выставил ее за дверь, едва продрав глаза. Конечно, ее предназначением по-прежнему было принадлежать кому-то. Но не несколько же часов всего лишь. Это уж совсем никуда не годилось.

Теперь в ресторане она не поднимала от тарелки глаз, потому что знала - в ее взгляде мужчины безошибочно читали приглашение. Ее ежемесячный маленький праздник перестал приносить удовольствие.

Неизвестно, как бы все сложилось дальше, если бы однажды в ресторане «Берлин» она не встретила платиновую Филю.

Уже допивая кофе, Миледи почувствовала на себе настойчивый взгляд. Она не удержалась и подняла глаза. И увидела за соседним столом Филю. Та помахала ей рукой, снялась с места и подошла.

- Миледи! - сказала Филя, улыбаясь. - А я смотрю: ты или не ты?

- Я.

- Привет!

- Привет, Филя!

Филя подсела к Миледи.

- Выглядишь шикарно. Что поделываешь?

- Да так… - сказала Миледи со своей обычной улыбкой. - А ты? Все там же?

- Нет. Я с «Националем» давно завязала. Там сейчас уже пятнадцатилетние работают. И потом, после истории с Малюлей все наперекосяк пошло. Она умерла, я слышала?

- Ага, - сказала Миледи. - Сердце.

- Еще бы! Всю жизнь на нервах. Ты-то как? Почему одна?

- Сама удивляюсь.

- Нашла себе богатенького старичка? За стол в таком ресторане кто-то должен платить.

- Вот я и плачу.

- Сама? Тебе что, Малюля наследство оставила?

Тема эта была Миледи неприятна. У нее даже исчезла обычная улыбка.

- А как ты? - спросила Миледи.

- Что я? Я теперь в кино снимаюсь, - сказала Филя, как о чем-то обыкновенном.

- В кино?!

- Ну да. А ты что, хотела бы попробовать? - Филя пристально посмотрела на Миледи.

- Да я же ничего не умею.

- А там и не надо ничего уметь.

- Как же не надо? А меня даже из школьного драмкружка выгнали.

- Там не драмкружок, - Филя усмехнулась. - Я уверена, что у тебя получится. С твоими-то внешними данными.

На это Миледи ничего не возразила. Она по-прежнему каждый день разглядывала себя в зеркало и оставалась собой довольна.

- Если хочешь, я могу тебе устроить пробу, - сказала Филя.

- Ты?

- Ну не я, а Феликс.

- Кто это?

- Режиссер. Да вон он за столиком. Мы сегодня вместе обедаем.

Миледи взглянула на молодого мужчину за соседним столом. У него была курчавая бородка, изрытое оспой лицо и большие залысины.

- Пойдем, я тебя познакомлю.

Филя за руку подвела Миледи к Феликсу:

- Знакомьтесь. Феликс, это Миледи.

Феликс посмотрел на Миледи пустыми глазами. Его челюсти методично перемалывали бифштекс.

- Присаживайтесь, - сказал Феликс невнятно. - Выпьете что-нибудь?…

Миледи так никогда и не узнала, что вся эта сцена знакомства была разыграна как по нотам. Сама встреча с Филей действительно была делом случая. Но Феликс сразу положил глаз на Миледи и дал Филе задание познакомить их.

Не прошло и трех минут, как Феликс все с тем же пустым взглядом сказал:

- Ты мне годишься. Буду тебя снимать.

Миледи порозовела от волнения.

- А что это за фильм? - спросила она.

- О любви, - сказал Феликс. - О чем еще сегодня можно снимать? О любви. Оплата почасовая.

- Очень хорошие деньги, - вмешалась было Филя, но Феликс так посмотрел на нее, что она закашлялась.

- А на какую роль я подойду?

- У всех женщин всегда одна и та же роль, - ответил Феликс, утирая бумажной салфеткой жирный рот. - Любить и быть любимой. Это все умеют без всяких театральных школ. Все, за редким исключением.

- А вдруг я как раз исключение?

Пустые глаза Феликса остановились на Миледи:

- Не похоже. А впрочем, посмотрим. Ты сейчас свободна?

- Прямо сейчас?

- Надо спешить, пока молода.

Филя под столом толкнула ее ногой.

- Да, я свободна, - сказала Миледи.

- Тогда поехали, - Феликс кивнул Филе. - Завтра в восемь. Не опаздывай.

На улице Феликс остановил такси и повез Миледи в Замоскворечье. Там их ждала необжитая квартира на девятом этаже панельного дома.

- Я эту квартиру для репетиций снимаю, - объяснил Феликс. - У меня всего сорок минут, так что давай сразу к делу. Мне нужно твою фигуру посмотреть.

- Пожалуйста. - Миледи стояла, улыбаясь.

- Не в одежде же! - сказал Феликс с легким раздражением. - Ты бы еще шинель до полу надела!

Миледи не стала возражать. Бесспорно, он лучше знал, что нужно для кино. Она без всякого стеснения сняла с себя одежду, оставшись лишь в крохотных трусиках и лифчике.

- Грудь у тебя, надеюсь, не накладная? - грубовато пошутил Феликс.

Миледи отбросила в сторону лифчик.

- Все без обмана, - сказал Феликс. В его пустых глазах зажглись опасные огоньки. - Давай уж до конца, Миледи.

Трусики упали к ногам. Миледи переступила через них. Стыда она не испытывала. Она знала, что своей фигуры может не стыдиться.

- Повернись, - сказал Феликс. - Так. Удовлетворительно. Даже больше чем удовлетворительно.

Руки Феликса по-хозяйски прошлись по ее телу. Миледи почувствовала, что привычно погружается в сладкий туман.

- Лапа!… - сказала она, поворачиваясь к Феликсу так, чтобы ему было удобно.

Сорок минут обернулись двумя часами. Феликс был неутомим в поисках новых комбинаций. Миледи ему ни в чем не уступала. Не зря же в свое время она изучила в доме у Малюли игривые журнальчики. Ей было хорошо, она опять принадлежала кому-то. Да еще этот кто-то был кинорежиссером, а в кино другим способом не попадают. Это всем известно.

- Черт возьми! - вдруг сказал Феликс, взглянув на часы. - Я горю! Давай, давай, Миледи! Как в казарме по сигналу!

Они быстро оделись, договорившись на ходу, что завтра вечером, в половине восьмого, за Миледи заедут домой и отвезут ее на съемку…

Год 1985-й. Зоя

Когда Маринка окончательно окрепла, Зоя все-таки собралась с ней к матери. Тем более что скорый поезд шел туда всего трое суток, а не пять, как раньше. За неделю до отъезда Зоя дала матери телеграмму, чтобы их с Маринкой встречали.

Увидав из вагонного окна гигантское смрадное облако, висевшее над родным городом, Зоя почувствовала, что сердце у нее защемило. Она словно возвращалась в детство, которое давным-давно ушло в прошлое. Зоя искала в толпе встречающих знакомые лица, но на перроне толпились чужие люди, словно за эти годы тут сменилось все население.

Никто их с Маринкой не встретил. На привокзальной площади стояла длинная очередь в безнадежном ожидании такси. Зоя, нарочно взяв Маринку на руки, встала первой и так глянула на остальных, что у тех все возражения застряли в горле.

Наконец подошла машина. Таксист начал было набирать пассажиров в дальние концы, но Зоя запихнула в багажник тяжелую сумку с подарками для матери, плюхнулась на заднее сиденье и сказала таксисту:

- Поехали, шеф! В другой раз будешь попутчиков искать!

Таксист всем своим видом выражал неудовольствие, но Зое было наплевать. Она жадно разглядывала улицы. Никаких разительных перемен заметно не было. Показалось только, что за годы ее отсутствия город как-то съежился и потускнел. Возле дома ей повстречалась старуха со смутно знакомым лицом. Но она скользнула по Зое равнодушным взглядом.

Около своей прежней квартиры Зоя остановилась перевести дух. Она вдруг разволновалась перед встречей с матерью.

Протянув руку к звонку, Зоя заметила, что дверь в квартиру приоткрыта. Ей это не понравилось. Она тихо вошла в темную прихожую. В нос ударил застоявшийся запах табака, мужского пота и еще чего-то невыносимо мерзкого.

- Мать! - позвала Зоя. - Мама!…

Ей никто не ответил. Зоя шагнула в комнату и оцепенела. Несмотря на белый день, под потолком горела дешевенькая трехрожковая люстра.

А под ней, за столом без скатерти, являвшим собой натуральную помойку, сидели трое обросших, мятых мужиков. Перед ними стояла початая бутылка кизилового ликера. Двоих Зоя точно видела впервые. Третий лежал лицом на столе, так что опознать его было невозможно.

- Вы… Вы кто такие? - спросила Зоя.

Один из сидевших взглянул на нее без интереса. Неверной рукой он протянул Зое недопитый стакан с ликером и спросил:

- Будешь?

- А ну выметайтесь отсюда! - повысила голос Зоя. - Выметайтесь в два счета!

- А ты кто такая, что здесь командуешь? - обиделся тот, который предлагал ей выпить. - Николай!…

Он растормошил лежавшего лицом вниз. Тот поднял отечное лицо, и Зоя с трудом узнала в нем отчима. Он вгляделся в нее мутными глазами:

- Зоя?…

- Она самая!

- Приехала, значит, - сказал отчим без выражения.

- Ты что это тут хлев устроил? - крикнула Зоя. - Мать где?

- Там… - Отчим неопределенно махнул рукой.

- Где «там»?

- Схоронили мы ее, Зоя, - сказал он, глядя в стол. - Сорок дней сегодня. Как раз подгадала. Ты сядь, выпей с нами. За упокой души…

В тот же вечер Зоя уехала в Москву, сев на проходящий поезд из Красноярска. Сумку с подарками она бросила в квартире и не стала за ней возвращаться. О чем толковать с отчимом?

О том, что этот гад даже не подумал известить ее о смерти матери?

До отъезда Зоя успела съездить на кладбище. Там, у свежего холмика с простым деревянным крестом, она простояла недолго, не испытывая ничего, кроме невероятной тоски, вдруг навалившейся на нее.

Когда в поезде Маринка уснула, Зоя вышла в тамбур и, прижавшись лбом к стеклу, заревела белугой.

- Что с вами, женщина? - тронула ее за плечо пожилая проводница и вдруг ахнула:

- Да ты, никак, Зойка? Валентины Братчик дочка? Я с твоей матерью целый год в одной бригаде работала. Говорят, померла она? Правда? От чего?

- От чего люди умирают? - огрызнулась Зоя сквозь слезы. - От смерти. У вас закурить не найдется?

Они покурили в тамбуре, поглядывая на проплывающие мимо ночные огоньки. И, странное дело, именно в эту ночь, а вовсе не после рождения Маринки, Зоя поняла, что стала взрослой женщиной…

Год 1985-й. Миледи

Если это и было кино, то кино какое-то странное. Во всяком случае, Миледи совсем не так представляла себе киносъемки. Во-первых, все почему-то было окружено непроницаемой тайной.

Не называлось никаких фамилий, только имена, и, как подозревала Миледи, имена выдуманные. Она и сама проходила под прозвищем Миледи. Как ее зовут на самом деле, никого не интересовало. На место съемки Миледи привезли на машине, долго петлявшей по переулкам - явно для того, чтобы нельзя было определить адрес. Во-вторых, вместо павильона киностудии, Миледи провели в довольно мрачный подвал и закрыли за ней дверь на тяжелый засов. В подвале было сыро и душно. За криво повешенной занавеской оказался крохотный загончик. Свет от голой лампочки, свисавшей с потолка, резал глаза. На маленьком столе стояло мутноватое зеркало. Рядом лежала коробка с гримом, пудра и тюбик жидкой туши для ресниц.

- Раздевайся, - сказал Феликс.

- Что?

- Раздевайся. И не тяни резину. Время - деньги.

Оставшись одна, Миледи взглянула на свое отражение в зеркале и поняла, что она влипла…

- Готова? - спросил из-за занавески Феликс. - С макияжем не мудри. Не в нем дело.

Миледи сбросила с себя одежду.

- Готова, - сказала она.

- Ну так выходи.

Она вышла в полумрак, и Феликс, взяв ее за руку, повел куда-то. Скрипнула еще одна дверь, и они вошли в более просторное помещение. Там звучала монотонная, расслабляющая музыка. Включенный магнитофон стоял на полу возле большой кровати, на которую был направлен слепящий свет нескольких сильных ламп.

К видеокамере, укрепленной на штативе, приник человек в джинсовой паре. На кровати, под стоящим горбом атласным одеялом, происходили ритмичные движения, смысл которых не оставлял никаких сомнений.

- Сбросили одеяло! - скомандовал человек за камерой.

Одеяло полетело на пол. И Миледи едва сдержала крик, увидев обнаженную Филю, оседлавшую мускулистого парня, который лежал на спине.

- Активней, Филя! - крикнул Феликс. - Съешь его!

Филя увеличила темп и амплитуду движений. Ее платиновые волосы метались в разные стороны, словно пламя на ветру. Наконец она упала на край кровати, смеясь и плача.

- Она у вас что, тронутая? - спросил мускулистый парень, оборачивая бедра простыней. - Я чуть дуба не дал. Мы так не договаривались.

- Это тебе не Шекспира играть, артист! - Феликс издевательски процитировал: - «Не пей вина, Гертруда»!…

- Вы мне, кстати, окончательный монтаж покажите, - сказал парень.

- На какой предмет? - спросил Феликс.

- На предмет моих крупных планов. Мне светиться ни к чему.

- Твои педагоги такого не смотрят, - сказал Феликс, протягивая парню заклеенный конверт.

- Это еще не известно. - Парень вскрыл конверт и заглянул в него. - Надо бы добавить за вредность.

- Гуляй, гуляй. Другие сами за такое платят. Парень скрылся за дверью. Оператор в джинсовой паре закурил.

- Перекур отменяется, - сказал Феликс. - Мне сегодня домой пораньше надо. У младшенькой зубки режутся, спать жене не дает. Надо ее сменить хоть на несколько часов.

- Рудники, не работа! - вздохнул оператор, гася сигарету. - Давай артистов в кадр.

Феликс своими пустыми глазами уставился на Миледи.

- Ложись, - сказал он. - Попкой вверх.

- А что я должна делать? - спросила Миледи.

- То, что ты так хорошо умеешь. Партнер подскажет. Армен!…

Из-за двери появился другой парень. Худощавый, заросший с ног до головы черной шерстью. Бедра его тоже были обмотаны какой-то тряпкой.

- Готов? - спросил Феликс.

- Всегда готов, - хмуро ответил Армен.

- Может, ей дать рюмку для храбрости? - сказал оператор, косясь на Миледи.

- Пожалуй.

Феликс плеснул в стакан из бутылки, стоявшей в углу.

- Нет, вы мне все-таки объясните… - снова начала Миледи.

- Что тут объяснять, подруга? - вдруг подала голос Филя. Она уже пришла в себя и поднялась с мятой кровати. От нее пахло спиртным.

- Мы тут, понимаешь, работаем по-новому, - сказал Феликс, отстраняя Филю. - Без всяких там сценариев, раскадровок и прочей дребедени.

Только импровизация. Чистый жанр. Без примеси.

Он все-таки заставил Миледи выпить. С обожженным горлом она покорно легла лицом вниз. Подушки и простыня пахли чужими телами.

Оператор снял камеру со штатива, взял ее на плечо.

- Армен, ты не гони коней, - сказал Феликс. - Чтобы прелюдия была. Начали!…

Зазвучала магнитофонная музыка. Миледи ощутила на своей спине горячую влажную ладонь. Ее первая съемка началась…

Годы 1984- 1991-й. Жанна

Самоубийство Луцкого потрясло Москву. Никто не мог понять, почему этот баловень судьбы вдруг ни с того ни с сего решил уйти из жизни. Каких только слухов не рождалось вокруг его смерти: и цирроз печени, и несчастная любовь, и мифическая автокатастрофа, в которой Луцкий якобы угробил грудного ребенка, и денежные долги, и рак горла… Одна только Жанна догадывалась об истинной причине, но ни разу об этом не обмолвилась.

С ней вообще творилось что-то ужасное. Она находилась в глубокой депрессии. Временами ей чудилось, что она сошла с ума. У нее появилось маниакальное желание покаяться, хотя она не знала в чем и кому. В церкви Нечаянной радости на Шереметьевской улице Жанна поставила свечку за упокой раба Божьего Максима, но на похороны, собравшие многотысячную толпу, не пошла.

В эти дни Иванцов и Трофимов ее не трогали. Раз уж они сделали вид, что не догадываются о случившемся между Жанной и Луцким, то этого следовало держаться и впредь. Жанне надлежало все пережить в одиночку, иначе не избежать было мучительных и бесполезных объяснений.

Причину самоубийства Луцкого удалось обойти стороной, но сам факт смерти любимого народом композитора замять было невозможно. В Театре эстрады был срочно организован вечер его памяти с участием всех звезд эстрады. Гвоздем программы должна была стать последняя песня Макса, та самая, которую он начал репетировать с Жанной,

Песня эта называлась «Слезы шута». Образы в ней были явно заимствованы из знаменитой композиции Чарли Чаплина о клоуне, безнадежно влюбленном в цирковую балерину. Но нежная и пронзительная мелодия несомненно принадлежала Луцкому. Вопрос об исполнительнице вызвал многоспоров, но решен был однозначно. Эту песню на вечере памяти должна была спеть Жанна Арбатова.

Дело в том, что, перед тем как надеть на шею петлю, Макс Луцкий не удержался от последнего в своей жизни театрального эффекта. Луцкий беспрерывно пил с того самого вечера, когда Жанна бежала из его квартиры. Он пил, чтобы забыться, но это только усиливало чувство неискупаемой вины. А может быть, перед смертью он ни о каком эффекте и не думал, а просто посту пил по велению дрогнувшего сердца.

На рояле Луцкий оставил раскрытый клавир песни, на котором черным фломастером написал: «Жанне Арбатовой в память о…» На этом надпись обрывалась.

Этот поразительный и, как многим показалось, до слез сентиментальный факт попал в газеты, после чего отдать песню кому-то другому было бы кощунством. Даже высокое начальство это признало.

Иванцов с Трофимовым, узнав об этом, тут же вытащили Жанну из ее добровольного заточения в собственной комнате. Но она нипочем не хотела участвовать в концерте.

- Надо переломить себя, Жанка! - твердили ей друзья. - Мало ли что случается. Надо жить дальше!

Им все-таки удалось ее уговорить. За день до вечера в Театре эстрады Жанна записала «Слезы шута» в Доме звукозаписи на Качалова. Вся боль, переполнявшая ее душу, выплеснулась в первом же дубле. У редакторши, сидевшей за пультом, предательски заблестели глаза. Иванцов и Трофимов стояли, ломая в пальцах незажженные сигареты. Звукорежиссер медленно убрал все микшеры на ноль и, подозрительно хлюпнув носом, сказал:

- Второго дубля не надо. Лучше не бывает.

На вечере памяти Луцкого Жанне хлопали минут десять. Но она так и не вышла на «бис». Ее всю трясло.

Вечер записывало телевидение. Казалось, после такого успеха в Театре эстрады Жанну должны были засыпать предложениями от разных редакций, но ничего похожего не случилось.

Она прогремела, и тут же о ней как будто позабыли. Даже Иванцов с Трофимовым не могли объяснить, почему такое происходит.

Телевидение не хотело видеть Жанну в упор. Зато вдруг проклюнулся другой вариант. Ее разыскал белобрысый Саша Бородкин, руководитель группы «Настоящие мужчины», и предложил работать с ними. «Настоящие мужчины» котировались высоко, не уступая в популярности «Самоцветам», «Цветам» и «Землянам». На военном совете Иванцов и Трофимов убедили Жанну принять приглашение. Через неделю она уехала с «Настоящими мужчинами» в турне по Прибалтике.

В первый же вечер «Настоящие мужчины» по доброй традиции устроили в вильнюсской гостинице грандиозную пьянку. Саша Бородкин в ней не участвовал. Во-первых, потому, что как руководитель держал дистанцию, а во-вторых, он вообще не пил. Жанну музыканты вытащили из ее номера, уверяя, что без женщины за столом будет натуральная казарма. Жанна вдруг решила напиться, чтобы хоть на этот вечер забыть обо всем пережитом за последние дни.

И это ей удалось. Вскоре музыканты стали казаться ей ужасно милыми ребятами, а их сомнительные шутки - необычайно забавными. Они и попели под гитару на четыре голоса. А потом гитарист вдруг завел «Слезы шута». Он спел первую строчку и вопросительно посмотрел на Жанну, ожидая, что она подхватит. Жанна и попыталась это сделать, но вдруг горло у нее перехватило и слезы градом потекли по щекам.

Она забилась в рыданиях. Ее никак не могли успокоить.

- Надо ее в номер отвести, - сказал кто-то.

- Я отведу, - сказал клавишник, поднимаясь. Вся группа знала, чем обычно кончаются проводы девушек клавишником.

- Не надо, Веня. Она же в отключке, - запротестовали музыканты.

- Ничего с ней страшного не случится, - ухмыльнулся клавишник и взял Жанну под руку. - Ничего такого, чего бы с другими не случалось.

Он довел роняющую слезы Жанну до ее двери и вошел в номер. Жанна плюхнулась на кровать, непонимающе глядя на клавишника, который начал расстегивать ей юбку.

- Не надо, - сказала Жанна безучастно.

- Не обращай внимания, - ответил клавишник, ловко управляясь с пуговицами.

На счастье Жанны в дверь громко постучали.

- Занято! - крикнул клавишник.

- Сейчас же открой, Вениамин! - раздался из-за двери строгий голос Саши Бородкина.

Клавишник чертыхнулся, но пошел открывать. Бородкин вошел в номер с каменным лицом. Он все понял с первого взгляда.

- Все! Конец фильма! - сказал Бородкин. - Иди спать.

- А в чем дело? - окрысился клавишник. - Право первой ночи? Так ты не помещик, а мы не батраки.

- Еще слово - и завтра вылетишь в Москву. Я сам за клавишные встану. Руки еще помнят.

Веня знал, что это не пустая угроза, и с недовольным ворчанием убрался из номера.

Саша Бородкин сам не пил, но гастрольная жизнь научила его обращаться с выпившими в совершенстве. Он возился с Жанной часа два. Когда она немного пришла в себя, Бородкин уложил ее, накрыл одеялом, а сам сел рядом на стул.

- Это плохое начало, Жанна, - сказал он очень серьезно. - Давай забудем этот день, а завтра начнем с чистой страницы.

- Я уже столько раз начинала, - сонно ответила Жанна.

- Я помогу. Я буду рядом.

Она уснула, а Саша Бородкин еще долго сидел, глядя на ее измученное лицо.

С этого дня Жанна была под его постоянным покровительством. С музыкантами у нее установились нормальные рабочие отношения. Даже с клавишником Веней. Бородкин очень тщательно выстроил ее репертуар. Она исполняла пять песен во втором отделении. Шестая была припасена для «бисовки». Все песни были сделаны филигранно. Саша Бородкин сам их инструментовал и выучил с Жанной. Вкус у него был отменный, и консерваторское образование сказывалось. Он оберегал Жанну от дешевых приемов, рассчитанных на невзыскательную публику. С Жанной впервые работали так профессионально. Она это ценила и буквально смотрела Бородкину в рот. Ей только непонятно было, почему он с ней столько возится.

Сам-то Саша Бородкин знал почему. Он угадал в Жанне настоящий природный талант. Талант, еще толком не выявленный, не получивший достойной огранки.

В ее пении было много искреннего чувства. Она могла быть смешной и трагичной, наивной и хитрой, полной иронии или неожиданной ярости. Она могла быть разной, порой неузнаваемой. Она могла мгновенно менять обличья, удивляя зал. Она многое могла, но не всегда это получалось. Сказывалось отсутствие школы: и актерской, и вокальной. На одном только чувстве, без настоящего мастерства, высоко взлететь было невозможно. И Саша Бородкин, как Пигмалион, день за днем скрупулезно делал из Жанны свою Галатею. Она даже пела в концертах песню его сочинения:

Зрители принимали Жанну на ура. Даже в прохладной, сдержанной Прибалтике. Потом, без заезда в Москву, были Молдавия, Украина, Грузия. В тбилисской гостинице «Иверия» их и застала телеграмма из Министерства культуры: «Необходим срочный приезд Москву Арбатовой Жанны связи участием международном конкурсе «Черное море» городе Варне».

- Саша, ты что-нибудь понимаешь? - спросила ошеломленная Жанна.

- Понимаю, - ответил Бородкин, как всегда, без эмоций. - Ты вытащила счастливый билет.

Он тут же позвонил в Москву и выяснил, что Жанну там ждали не позже чем через пару дней. Он узнал, что для конкурса в Болгарии из наших песен была выбрана «Слезы шута», а это уже повлекло за собой участие Жанны.

За оставшееся время требовалось разучить еще какую-нибудь болгарскую песню, на выбор певицы.

Разумеется, никакого нотного материала с собой у них не было. «Настоящие мужчины» устроили общий сбор и на нем с грехом пополам вспомнили популярную когда-то болгарскую песню «Луна», которую так классно спел по-русски Ободзинский. По памяти записали мелодию и текст, Саша Бородкин за ночь сделал оркестровку для симфоджаза, под который Жанна должна была петь в Варне. Потом, забросив все остальные дела, Саша стал у рояля натаскивать Жанну.

К этому времени Жанна пела в программе целиком второе отделение, кроме финальной ансамблевой песни. В связи с ее отъездом второе отделение нужно было срочно делать заново. Бородкин пошел на это не дрогнув.

- Работали же мы как-то без тебя, - спокойно сказал он.

Жанна была ему за это благодарна до бесконечности. Другой бы на его месте такой вой поднял: я в тебя столько вложил, в какое положение ты ставишь весь коллектив! А Саша и глазом не моргнул.

Он сам отвез ее в аэропорт.

- Не сомневайся, - сказал он. - Ты там всех сделаешь.

Жанна поцеловала его в губы. Его ответный поцелуй заставил ее невольно вздрогнуть. Но Бородкин тут же повернулся и, не оборачиваясь, пошел прочь.

Год 1986-й. Зоя

Эта последняя поездка в ГДР была для Зои удачной. Ей удалось по дешевке купить у немцев большую партию трикотажа. Везла она и колготки, которые шли нарасхват, и перчатки из синтетической кожи, и еще множество всякой мелочевки. Весь ее багаж, как и у других челноков, помещался в брюхе «Икаруса». Под сиденьями оставляли только сравнительно небольшие сумки с самым ценным и пустяковыми сувенирами для таможенников.

Зое в автобусе не спалось. Мелькнул дорожный щит, извещавший, что до города Бяла-Под-ляска осталось всего два километра. А там уж почти рядом Брест.

Внезапно автобус просигналил и стал притормаживать. Зоя привстала и увидела впереди беременную женщину с поднятой рукой. Вид у нее был несчастный, и Зоя в душе похвалила шофера: молодец, что решил подвезти.

Автобус остановился. С тихим шипением открылась передняя дверь, и беременная поднялась в автобус. Она бросила быстрый взгляд на храпящих челноков и негромко сказала:

- Спасибо.

Дверь закрылась, но шофер почему-то не трогал с места. Зоя опять привстала: понять, что там происходит между водителем и беременной было нельзя.

А происходило вот что. Поднявшись в автобус, Ванда спокойно достала из-за пазухи «вальтер» Гадохи, приставила дуло к виску шофера и сказала все так же негромко:

- Тихо! Делайте, как я скажу, тогда все будет хорошо.

Шофер, сглотнув слюну, кивнул. Он не собирался лезть на рожон.

- Станьте на обочину. Заглушите мотор. Хорошо. Теперь надо включить фары.

Шофер точно выполнил указания.

- А сейчас откройте обе двери.

Едва двери открылись, Гадоха и его парни вскочили в автобус. Управиться надо было как можно быстрее, поэтому челноков растолкали без церемоний. Никаких объяснений не требовалось. «Вальтер», оказавшийся в руке Гадохи, был красноречивее любых слов. Парни без разбора ссыпали в мешки отнятое у безмолвных челноков имущество.

Зоя попала в такой переплет впервые, но почему-то ничуть не испугалась. Более того, когда один из парней выразительно посмотрел на нее, она вдруг показала ему фигу. Парень опешил только на секунду, а потом замахнулся. Но Зоя его опередила, ударив без замаха. Парень свалился в проход между сиденьями. Гадоха тут же сунул пистолет Зое под нос. Она чуть помедлила, улыбнулась и сказала со вздохом:

- Ладно. Ниц не зробишь пшез кошулю.

Потом она сама не могла понять, как всплыла в памяти эта фраза, не раз слышанная ею от отца Миледи, пана Мидовского. «Вальтер» в руке Гадохи дрогнул.

- Пани розумеет по-польску? - изумленно спросил он.

- Трохе, - ответила Зоя, выудив из памяти еще одно польское слово.

Продолжая таращиться на нее с изумлением, Гадоха опять спросил о чем-то. Кажется, что еще она знает по-польски.

Но знания Зои на этом были исчерпаны. Она уже собиралась развести руками, как вдруг ей вспомнилась еще одна фраза. Миледи говорила когда-то, что для поляков это вроде теста на знание их языка. Они с Жанной дурачились, стараясь произнести ее правильно. Фраза эта означала «Шмель жужжит в тишине». Набравшись храбрости, Зоя выпалила:

- Ншендж бжмит в тшчине!…

Гадоха был сражен наповал. Он и представить себе не мог, что русская способна на такое.

- Добже! - сказал он и отвернулся.

Через минуту-другую грабители с полными мешками уже бежали к ложбине, где в жидких кустиках был спрятан «Плимут» Гадохи. Ограбленный автобус продолжил свой путь.

- Что ты ему сказала? - завистливо спросили у Зои челноки.

- Что шмель жужжит в тишине.

- Это что? Пароль?

- Какой пароль? С ума вы сошли?!

Зое не поверили. И, конечно же, сообщили об этом на таможне, надеясь на послабление. В результате Зою трясли дольше всех. Все сувениры пришлось отдать таможенникам, для пограничников ничего не осталось.

- Извини, - сказала Зоя высокому парню в зеленой фуражке. - Таможня меня до донышка вытрясла. Сигареты за мной.

С этим парнем она встречалась на границе не впервые и всегда совала ему блок его любимого «Кента», хотя нужды в этом не было. Пожалуй, ей просто нравился этот синеглазый широкоплечий блондин со смущенной улыбкой. Она даже знала, что его зовут Петей. Зоя ему тоже нравилась, это было заметно.

- Может, больше не увидимся, - сказал Петя, глядя на нее особенным взглядом. - Мне тут всего полгода лямку тянуть осталось.

- Люди не только на границе встречаются, - зачем-то сказала Зоя.

- В Москве вас не найдешь, - вздохнул он, смущенно улыбаясь, - Она вон какая большая.

- Это как карта ляжет. Было бы желание.

- Желание-то у меня есть, - сказал он. Зоя засмеялась.

- Ну, если есть желание и судьба не будет против, тогда о чем разговор! - сказала она.

- Я запомню…

Вернувшись в автобус, Зоя долго ехала с ощущением, что в ее жизни только что произошло что-то хорошее. Она даже одернула себя: замужняя женщина с ребенком - и вдруг какие-то шальные мысли. В конце концов ее сморил сон, и она заснула, улыбаясь.

Глава вторая Пропасти и вершины

Год 1986-й. Миледи

Первую съемку Миледи кое-как пережила. Потом она потеряла им счет. Ей стало все равно, сколько у нее партнеров на съемке - один или сразу трое. Однажды она оказалась в постели с Филей, и когда съемка закончилась, с усмешкой подумала: вот бы тете Жене посмотреть эту пленку!

Сюжеты всегда были одни и те же. Собственно, сюжетами их назвать было нельзя. Одни и те же упражнения на заданную тему. Феликса, впрочем, это устраивало. К настоящему кино он не имел никакого отношения, хотя в его трудовой книжке значилось «режиссер». Он действительно имел диплом режиссера, но только режиссера массовых выступлений. «Массовых преступлений», как шутили коллеги. Однако помпезные действа на стадионах с певцами и вышедшими в тираж кинозвездами уже переставали собирать публику. Разве что в провинции еще можно было срубить халтурные деньги. Но что это были за масштабы? И потом, очень не хотелось расставаться с Москвой.

Феликс не долго искал свое место в искусстве, занявшись изготовлением видеопорнухи. Это была поистине золотая жила. Тут не требовалось ни системы Станиславского, ни монтажа аттракционов Эйзенштейна. Зато платили за порнокассеты по-царски. Это дело тогда еще было в новинку.

Он быстро нашел человека с собственной видеокамерой и безхозный подвал для съемок. А уж бесстыдных девиц и молодых людей с невостребованной потенцией было хоть отбавляй. Тем более - за приличные деньги. Жену Феликс уверил, что снимает в одной фирме рекламу для заграницы. Она не стала вдаваться в подробности, поскольку деньги в дом Феликс приносил регулярно, и немалые.

Но вечное благоденствие невозможно. Вскоре на черном рынке стали появляться зарубежные видеокассеты того же толка, но совсем иного качества. Культура производства порно, если тут вообще можно говорить о культуре, на проклятом Западе была неизмеримо выше. Все, от интерьеров до белья «артисток», не шло ни в какое сравнение с нашим. Если Феликс еще держался на плаву, то только потому, что его порно из-за ограниченных возможностей носило налет документальности. Это была как бы настоящая жизнь, подсмотренная в замочную скважину.

Впрочем, и другие отечественные производители не дремали, потихоньку вытесняя Феликса с рынка. В борьбе с конкурентами он постоянно менял девушек, чтобы на подпольном экране все время появлялись новые лица.

И вот однажды Филе было объявлено, что она - отработанный пар и в ее услугах больше не нуждаются, тем более что Миледи представляла собой достойную замену.

Филя знала, что когда-нибудь это случится. И все равно изгнание было для нее как удар грома. Она рыдала, валялась у Феликса в ногах, убеждая его, что готова на все. Но Феликс был неумолим, как неумолим был его бизнес.

Филя ушла, затаив в душе черную злобу. Феликс буквально растоптал ее и за это должен был поплатиться. Месть Филя придумала очень простую. Она позвонила в отделение милиции, на чьей территории находился подвал, и, найдя человека, который согласился выслушать ее длинный рассказ, в ярких красках описала то, что творилось на «съемочной площадке» у Феликса.

Накрыть такой вертеп было для милиции милым делом. Ловить голых девок - это вам не рецедивистов выслеживать с риском для жизни. От желающих участвовать в операции отбоя не было.

В тот день на Феликса нашло озарение. Ему в голову пришло нечто, что должно было оставить далеко позади всех конкурентов. Срочно доставленная в подвал Миледи ничего об этом не знала. Феликс до последнего момента помалкивал, загадочно усмехаясь. Миледи накинула на голое тело халат, который всегда теперь брала на съемки, вошла туда, где стояла многострадальная кровать, и невольно попятилась.

На атласном одеяле развалился громадный дог мраморного окраса, вывалив розовый язык.

- А собака зачем? - спросила Миледи. - Я их боюсь.

- Патрик не кусается, - успокоил Феликс. - Он у нас джентльмен. Погладь его, не бойся.

- Зачем?

- Надо же тебе познакомиться с партнером.

- С партнером? - У Миледи подкосились ноги.

- А чем он плох? - сказал Феликс. - Ты не сомневайся, мы его с шампунем помыли. У него, знаешь, столько медалей, что генерал позавидует. Элита! По собачьим меркам - граф, не меньше. Где ты еще у нас графа сегодня найдешь?

- Ну уж это нет! - затрясла головой Миледи. - Это уж слишком. Лучше умереть.

Пустые глаза Феликса обдали ее холодом.

- Умереть - это просто. Ты даже не представляешь, как просто.

Оператор в джинсовой паре негромко кашлянул, давая Феликсу понять, что это уж явный перебор. Феликс отмахнулся от него.

- Ты будешь работать или нет? - спросил он у Миледи угрожающим тоном.

Она не успела ответить. В подвальную дверь, запертую на тяжелый засов, кто-то требовательно постучал. Феликс с помертвевшим лицом на цыпочках подкрался к двери и прислушался.

- Откройте! Милиция! - раздался нарочито грубый голос. - Считаю до трех - и ломаем дверь!

Феликс и оператор в панике заметались по подвалу, стараясь уничтожить следы съемок. Миледи лихорадочно натягивала на себя одежду. Патрик вскочил и оглушительно залаял. В дверь уже колотили ногами.

Оператор и Феликс перевернули кровать, за нее засунули камеру со штативом.

- Кассеты! - прошипел оператор.

На полке стояло штук пятьдесят готовых к продаже кассет. Страшнее улики не придумаешь. Феликс дрожащими руками стал запихивать их в большую сумку.

- И куда мы их денем? - спросил оператор.

- В окно!…

Феликс отодрал фанерный щит, прикрывавший узкое отверстие, похожее на бойницу, и обернулся к Миледи:

- Попробуй. Вдруг пролезешь.

- Я?

- Ты, ты!…

Феликс с оператором подсадили Миледи и стали пропихивать ее в бойницу. Тем временем дверь трещала под мощными ударами. Гибкость и стройность фигуры выручили Миледи. Ободрав в кровь локти и колени, она каким-то чудом сумела просочиться из подвала в темный двор.

- Кассеты возьми! - крикнул Феликс.

Миледи с трудом вытащила из бойницы тяжеленную сумку. В последний момент она услышала грохот рухнувшей двери, лай Патрика и звонкий мат милиционеров.

Миледи не знала этого района и шла наугад, пока не оказалась у горбатого мостика через Яузу. Вокруг не было ни души. Миледи зачем-то вытащила наугад одну кассету, а сумку сбросила с моста. Сумка мгновенно ушла под воду.

До дома Миледи добралась только к ночи. Рухнув в кресло, она с недоумением посмотрела на кассету, которую все еще сжимала в руке. Зачем она ее сохранила?

Позже Миледи поняла, что сделала это, повинуясь подспудному желанию увидеть себя на экране. Феликс этого не позволял.

На следующее утро Миледи отправилась в комиссионный магазин и выбрала себе самый дешевый видеомагнитофон. Но правильно подсоединить его к телевизору было не так-то просто. Только под вечер по чистой случайности все штекеры попали в нужные гнезда.

Миледи нажала клавишу «плей» и уставилась на экран. Сначала она не узнала себя в стройной голубоглазой красотке с пухлыми губами. Но когда та неопределенно улыбнулась, Миледи поняла: это она. Потом возле ослепительного женского тела, распростертого на кровати, появились двое мужчин и набросились на нее, как голодные псы на кусок мяса.

Миледи, глядя на экран, этих двоих как бы и не видела. Они ее не интересовали. Миледи следила за своим двойником, отмечая, что переживаемая страсть не портит ее прекрасного лица. Значит, даже на самом пике физического блаженства она умела оставаться красивой. Это следовало запомнить. Она и запомнила.

Год 1991-й. Жанна

В Варне стояла жара. Человек, встречавший Жанну с табличкой, на которой было крупно написано «Арбатова», долго не мог поверить, что эта неказистая, растерянная девушка и есть та самая певица из Москвы.

Но потом все же взял у Жанны из рук ее невесомый чемоданчик и повел к машине. На этот же вечер была назначена первая репетиция с оркестром.

В номере, который показался Жанне миллионерским, она распаковала свои немногочисленные вещи. Огромный платяной шкаф был под стать номеру. Из пятнадцати плечиков Жанне удалось занять всего три. Жалкий запас косметики сиротливо приютился на уголке мраморной доски под зеркалом в ванной. Все белье уместилось в одном выдвижном ящике. Словом, необозримый номер выглядел так, будто в нем никто не поселился.

Только тогда Жанна сообразила, что ей, собственно говоря, не в чем пойти на репетицию. У нее было два костюма для сцены, подобранных наспех в Доме моделей на Арбате, где главным художником работал давний приятель Иванцова с Трофимовым. Для болгарской «Луны» - пестренькое платьице в стиле «кантри» и для «Слез шута» - странноватый наряд якобы цирковой балерины. Их до начала конкурса засвечивать было нельзя. Оставались только потертые голубые джинсы, в которых Жанна приехала, и несерьезная маечка с эмблемой Чикагского университета.

К счастью, другие участники конкурса пришли на репетицию тоже кто в чем. А молодой, жизнерадостный дирижер оркестра и вовсе стал за пульт в шортах и пляжных шлепанцах.

Над сценой открытого Летнего театра зажглись ранние звезды. Легкий бриз принес долгожданную прохладу.

Никто из конкурсантов петь в полную силу, конечно, не стал. Все в основном сверяли темпы с оркестром. Жанна тоже не собиралась лезть из кожи вон. Минут через двадцать она уже спустилась со сцены и села рядом со своими завтрашними конкурентами, которые хотя и собрались вместе, демонстрируя актерскую солидарность, но все равно держались обособленно.

По жребию Жанне достался третий номер. Это был плохой расклад. Первым участникам жюри никогда не дает высоких баллов, чтобы не загнать оценки под самый потолок, оставляя возможность для маневра. Жанна сначала огорчилась, а потом плюнула, решив, что если она хоть что-то собой представляет, то не в очередности дело.

Вообще-то, международный конкурс «Черное море» уже дышал на ладан, не выдерживая конкуренции с конкурсом Евровидения. В Варну приехали, так сказать, вторые номера, не то что в былые годы. И даже участие вокалистов из капстран не спасало. Оттуда слетелись тоже не самые яркие звезды.

Перед началом первого тура трепещущие конкурсанты сквозь дырочку в занавесе рассматривали переполненный зал, а главное - членов жюри, восседавших в первом ряду. Жанна увидела постаревших, но еще узнаваемых Хелену Вондрачкову из Чехословакии, румына Дана Спатару, польку Марылю Родович, болгарку Лили Иванову и, конечно же, нашего Полада Бюль-Бюль-ог-лы, обессмертившего свое имя шлягером «Быть может, ты забыла мой номер телефона».

Наконец прозвучали торжественные фанфары - и началось… Первым на сцену вышел экзальтированный венгр по имени Золтан и сходу начал рвать страсти у микрофона. Потом настала очередь добродушной толстухи из Монголии, обладательницы по-настоящему оперного голоса, которым она, правда, владела не в совершенстве. Зал аплодировал им добросовестно, но без огня. Уйдя в себя, Жанна едва не пропустила собственный выход.

- …Жанна Арбатова! - в последний момент услышала она конец объявления и, вздохнув, шагнула на сцену, как в ледяную воду.

Оркестр сыграл вступление. Внезапно возникла пауза. Жанна никак не могла начать. Она бросила панический взгляд на дирижера, на этот раз стоявшего за пультом в безупречном белом смокинге. Дирижер вдруг в ответ скроил уморительную рожу и подмигнул Жанне. Ее страх мгновенно улетучился.

Тем не менее Жанна не помнила, как она пела. Не помнила, что делала на сцене. У нее сохранилось только ощущение бесконечного полета в безвоздушном пространстве. И когда этот полет завершился чистой, пронзительной нотой, Жанна закрыла глаза.

В зале стояла гробовая тишина. Обостренный слух Жанны не мог уловить ни малейшего шороха. Она поняла, что это провал. Скандальный провал, и придется уходить со сцены под стук собственных каблуков. И вдруг раздался такой грохот, словно обрушилось звездное небо. Жанна испуганно открыла глаза и поразилась, увидев пришедший в неистовство зал.

Зрители повскакали с мест и, продолжая яростно аплодировать, бросились к рампе. В задних рядах оглушительно скандировали: «Ар-ба-то-ва!» Члены жюри начали торопливую консультацию. Второй раз выходить на аплодисменты не полагалось по регламенту конкурса, но зрители заставили Жанну сделать это. Вид у нее был изумленный, что только подбавляло жару. Не выдержав, захлопал и дирижер, а за ним - музыканты оркестра.

За кулисами Жанну тоже встретили аплодисменты. Какой-то сильно нетрезвый человек в съехавшем набок галстуке полез к ней с липкими поцелуями.

- Все! - кричал он. - Остальным тут нечего делать! Могут отдыхать!…

Человек в съехавшем галстуке оказался неким Токаревым из Министерства культуры. Он должен был опекать Жанну в Варне, но, приехав на два дня раньше, попал в компанию давнишних болгарских друзей, больших поклонников ракии. Они рванули на машине в Несебр, потом в Стару Загору, где ракия была так же крепка и вкусна, особенно под жаркое из агнешка, как ласково тут звали барашка. К первому туру конкурса Токарев не сумел выйти из штопора, а уж после триумфального выступления Жанны об этом и речи не могло быть.

Жанна и в самом деле пережила в этот вечер свой первый настоящий триумф. Стало ясно, что вопрос о победителе конкурса решен. Во втором туре ее «Луну» тоже приняли с восторгом. Весь зал подпевал ей.

На заключительном концерте Жанне пришлось спеть «Слезы шута» трижды, иначе ее не отпускали.

Перед банкетом состоялась пресс-конференция. Жанна отвечала на вопросы, держа в руках тяжеленную хрустальную вазу - приз за первое место.

- Я хочу вас спросить об авторе песни «Слезы шута», - сказал в конце один из журналистов.

По внезапно наступившей тишине Жанна поняла, что всем тут известна история с самоубийством Макса Луцкого. Увесистая ваза едва не выскользнула у нее из рук.

- Композитор завещал вам эту песню, - продолжил журналист, - она позволила вам стать настоящей звездой. Можно ли в этом смысле назвать Максима Луцкого вашим крестным отцом?

- Я его отцом не называла, - сказала Жанна, помолчав. - Кроме того, есть люди, имена которых вам ничего не скажут, но без их помощи я бы… Я бы не оказалась здесь. Огромное им спасибо.

Журналисты вежливо захлопали. Ах, если бы Жанна могла им рассказать про Попа из «Мажоров», про Ромку Потанина из Кратова, про Айвенго, про Иванцова с Трофимовым, про Сашу Бородкина, наконец. Но не то место и не то время было для откровений. Уже приветливо распахнулись двери в банкетный зал, где были накрыты столы, и затянувшуюся пресс-конференцию быстренько скомкали.

Год 1991-й. Зоя

Зоя сидела перед телевизором, машинально складывая в уме какие-то цифры. Соловых мирно посапывал рядом. Телевизор действовал на него лучше любого снотворного. Внезапно на экране появилось ужасно знакомое лицо. Несколько секунд Зоя тщетно пыталась вспомнить, где она это лицо видела. А потом ее так и подбросило в кресле. Это ведь Жанка. Жанка!… Она почти не изменилась за прошедшие годы. Ну, повзрослела, конечно. И поет по телевизору! Поет под большой оркестр!

- Геннадий!… - заорала Зоя не своим голосом. - Проснись! Жанка в «ящике»!…

Соловых открыл оловянные глаза и стал одурело таращиться на экран. А Зоя все не могла успокоиться:

- Ты помнишь Жанку? Подружка моя школьная! Ну мы еще вместе в подвале на Лужнецком жили!

Она вскочила и в возбуждении притащила из соседней комнаты Маринку. Та, едва взглянув на экран, сказала:

- Это же Жанна Арбатова.

- Какая Арбатова? Это Жанка!

- Ну я и говорю - Жанна Арбатова.

- Значит, фамилию поменяла. По мужу, может быть, - продолжала бурлить Зоя. - Ген, ну ты ее вспомнил?

- Вроде, - сказал Соловых. - А чего это она распелась?

- Как это чего? Она всю жизнь мечтала. Получилось, значит.

- Дай послушать, мам! - поморщилась Маринка.

Зоя на секунду угомонилась, но тут же не выдержала и громко зашептала:

- А ты, Маринка, тоже хороша. Не могла матери сказать, что ее лучшая подруга певицей стала.

- А я откуда знала, что она твоя подруга?…

На это Зое ответить было нечего. Она и Миледи давно потеряла из виду, хотя где-то был записан номер ее телефона. А уж про Жанну она вспоминала так редко и мимолетно, что даже поискать ее не удосужилась. А ведь можно было, к примеру, написать ее матери. Уж Алиция Георгиевна наверняка знала, что с Жанной и где она.

Зоя слушала, как поет Жанна, и гордость за подругу все больше охватывала ее. Да и песня была такая трогательная, что у Зои невольно защипало глаза.

Когда песня кончилась и загремели аплодисменты, Соловых сказал:

- А что? На уровне. Зоя, ты плачешь, что ли?

- Ну хотя бы и плачу! - Зоя утерла глаза. - Поплакать нельзя - среди своих-то?

- Да плачь на здоровье. Мы ужинать сегодня будем?

Тонкостью чувств Соловых не отличался. Зоя давно смирилась с этим, но сейчас его безразличие Зою взбесило. И она сказала бессмысленную, но оттого еще более обидную фразу, которую когда-то слышала от матери:

- Ты, Соловых, не человек, а то, что в окно лазает!…

Зоя ушла на кухню и там сердито гремела посудой, пока не успокоилась окончательно.

На следующий день она уселась у телевизора задолго до начала трансляции из Варны второго тура конкурса «Черное море». И опять не удержалась от слез, увидев Жанну. А когда передавали заключительный концерт, к Зое с виноватым видом подсел Соловых и честно боролся со сном до самого конца передачи. То, что Жанна завоевала первое место, произвело на него впечатление.

- Молодец подружка, - сказал он. - Взялась за ум. А то, понимаешь, ходила по квартирам, пустые бутылки шакалила.

- Она очень хотела стать артисткой, - отозвалась Зоя. - За этим и в Москву ехала.

- А ты?

- А я за тобой, Гена. Зачем же еще?

Все-таки надо было разыскать Жанну. Не навязываться ей, конечно. Хотя бы поздравить. Зоя решила позвонить на телевидение. Но там, разумеется, телефонов артистов не давали и вообще разговаривали через губу. Зоя отступилась. После этого она частенько поглядывала эстрадные концерты по телевизору, но так больше Жанну и не увидела…

Год 1992-й. Гангстер

Ему срочно нужна была женщина. Белая женщина. Всяких цветных подстилок вокруг хватало на любой вкус: китаянки, мулатки, кубинки, негритянки. Любую можно было уложить в постель за гроши или таблетку «экстази», а то и даром.

Но Гаэтано Фуэнтесу нужна была именно белая. Белые не были искусней в любви. Но заставлять именно белую выделывать в постели всякие фокусы являлось для него высшим наслаждением. Это был своеобразный реванш за все унижения, которые он, Гаэтано Фуэнтес из нищей Колумбии, презираемый латинос, постоянно терпел от швейцаров, таксистов, продавцов, копов и даже бродяг, у которых кожа была светлее. Только это могло привести вспыльчивого Гаэтано Фуэнтеса в равновесие.

Сегодня он был ослеплен яростью как никогда. Каких усилий ему стоило установить свою власть на небольшом кусочке Гарлема между сто тридцать третьей и сто тридцать пятой улицами! Его жизнь не раз висела на волоске. Врачи с трудом заштопали страшную ножевую рану, которую Гаэтано получил прямо на улице. Правда, через пару месяцев, когда Гаэтано оправился, он все-таки сделал дырку во лбу у Мануэля Корретхи, и глупый Мануэль давно лежит где-то на дне Гудзона вместе со своим острым ножом. Однако с тех пор Гаэтано Фуэнтес по вечерам не выходил без своих телохранителей, Рохаса и Хорхе, незаменимых и в рукопашном бою, и в перестрелке.

А сколько баксов перекочевало из кармана Гаэтано в жадные лапы Большого Джека и его напарника, черномазого Лаки! Этой алчной парочке копов следовало бы разъезжать не на патрульной машине, а на бронированнном фургоне для перевозки денег. Они чуть ли не лопатой гребли доллары на всех перекрестках. Но тут поднимать хвост было опасно.

Ссора с полицейскими грозила не только тюрьмой. Можно было вообще в два счета вылететь за пределы Штатов, да еще с таким клеймом, что обратно не попасть даже в качестве туриста.

Но зато вот уже третий год Гаэтано Фуэнтес контролировал всю тайную торговлю наркотиками в этом районе Гарлема. Две дюжины нищих подростков, таких же латиносов, как и он, исправно работали на босса. Гаэтано был сторонником железной дисциплины и наказывал провинившихся без жалости.

Беда пришла, как всегда, неожиданно. И самое мерзкое было то, что угроза беспредельной власти Гаэтано возникла от соотечественника, свалившегося на голову неизвестно откуда.

Карлос Акунья был вдвое моложе Гаэтано и, наверное, поэтому вдвое наглее. О его появлении Фуэнтес узнал по внезапно уменьшившейся выручке от продажи наркотиков. Потом нескольких юных солдат из армии Гаэтано зверски избили, отняв товар. Вот тогда-то одноногий мусорщик Хесус и шепнул Фуэнтесу:

- Это штучки Карлоса.

- Что еще за Карлос? - раздраженно спросил Гаэтано.

- Карлос Акунья. Говорят, такой крутой, что не приведи господь.

Гаэтано устроил охоту на людей Акуньи, но никакого результата она не дала. При всей своей наглости чужаки были осторожны и ни с кем из местных в контакт не вступали. Неожиданные налеты новая банда чередовала с периодами длительного затишья, и вычислить конкурентов было невозможно.

В бессильной ярости Фуэнтес пошел на поклон к Большому Джеку.

- В нашем курятнике лиса завелась, - сказал он копам при очередной встрече. - Лиса по имени Карлос Акунья.

- И чего же ты хочешь от нас? - спросил Большой Джек, презрительно кривя толстые губы.

- Чтобы вы этой лисе подпалили хвост.

- Слышал, Лаки? - обратился Большой Джек к напарнику. - Что скажешь?

- За лисами фокстерьеры гоняются, - засмеялся Лаки, считавший себя большим остроумцем. - А мы с тобой овчарки, Джек. Это не наше дело.

- Ну что тут возразишь? - усмехнулся Большой Джек. - Сказано как по писаному. Так что сам решай свои проблемы, амиго.

Гаэтано, честно говоря, ожидал услышать нечто подобное. Но теперь у него возникло страшное подозрение, что Акунья уже успел подмазать копов. Оставалось одно - встретиться с ним лицом к лицу.

Вскоре через одну мексиканскую шлюху по имени Кончита удалось передать Акунье предложение встретиться. К Кончите стал похаживать никому не известный парень, Маурисио Кампос, который в постели случайно сболтнул, что скоро Гаэтано Фуэнтесу придет конец, и тем выдал себя. С этим болтуном Гаэтано разговаривать не стал. Он сказал Кончите:

- Пусть твой дружок передаст своему боссу, что Гаэтано Фуэнтес приглашает его в субботу на пучеро в кабачок Монтойи.

Уточнений не требовалось. В этом районе все знали заведение Монтойи, где по вечерам подавали восхитительное пучеро - мясо со специями в горшочке, перед которым не в силах устоять ни один латинос.

Карлос Акунья явился, только когда стемнело. Гаэтано уже битых два часа сидел за столиком с бокалом красного вина. Рядом с ним расположились Рохас и Хорхе, такие же молчаливые, как и их главарь. Гаэтано никогда не видел Акунью, но узнал его сразу - по вызывающей манере держаться. У Карлоса Акуньи было хищное лицо стервятника. Тонкие усики и безупречный пробор делали его похожим на сердцееда с вывески захудалой парикмахерской. На нем была слишком пестрая рубашка, слишком толстая золотая цепь, и он слишком старался произвести впечатление крутого. Огромный, как медведь, Маурисио Кампос, маячивший за спиной босса, был тем самым болтуном, что повадился ходить к Кончите. Выглядел он довольно добродушно, хотя и усиленно хмурился. Второй телохранитель, Рикардо Мондрагон, казался невзрачным, но от него просто волнами исходила опасность. Он держал руку за пазухой, где наверняка болтался пистолет в наплечной кобуре. Все трое вместе, как приклеенные, подошли к столику Гаэтано.

- Неплохой сегодня вечерок выдался, Акунья, - сказа Гаэтано.

- Незнакомые мне говорят «сеньор Акунья», - холодно ответил тот.

Гаэтано и ухом не повел.

- Пусть твои ребята поболтают с моими в сторонке, - сказал он. - Мы с тобой обойдемся без свидетелей.

Телохранители обоих боссов сели неподалеку, не спуская с них глаз.

- Присаживайся, Акунья. Что будешь пить?

- Ничего.

Это «ничего», звучащее по-испански «нада», хлестнуло словно пощечина.

- Почему?

- Я выпью, когда ты совсем уберешься из этого района.

- Боюсь, Акунья, - сказал Гаэтано, - что после таких слов ты не увидишь рассвета.

- Это если тебе, Фуэнтес, повезет дожить до восхода луны.

Оба бандита старались держать марку, а потому лезли из кожи вон, изображая героев дешевых боевиков.

- Если это все, что ты хотел сказать, - процедил Гаэтано, - то не стоило и тащиться сюда.

- Я просто гулял. Случайно проходил мимо. Акунья кивнул своим телохранителям, и троица, пятясь, вышла на улицу. Рохас и Хорхе вернулись к столу.

- Убейте его! - прошипел Гаэтано. - Сегодня же!…

Оставшись один, Гаэтано Фуэнтес выпил целую бутылку красного вина, но это только разожгло его ярость, и теперь ему нужна была женщина.

Белая женщина. Он знал, где найти такую. Буквально в квартале отсюда находился известный лишь избранным подвальчик, где заправлял Фрэнк Бермудес. Там не подавали деликатесов. Но зато там были роскошные девочки из Европы. Вино, музыка и девочки. Особенно одна - с пухлым ртом и фарфоровыми голубыми глазами.

Фуэнтес направился туда и прямо с порога, не слушая льстивых приветствий Фрэнка, сказал:

- Позови эту… Как ее?… Миледи!

- Присядьте, сеньор Фуэнтес. Сейчас она придет.

Миледи находилась в рабстве у Фрэнка Бермудеса второй год. Именно в рабстве, иначе и не скажешь. А ведь все начиналось так хорошо.

Год 1991-й. Жанна

Утром участники конкурса веселой ватагой погрузились на теплоход «Николай Гоголь», отплывавший в Ялту, где должно было состояться несколько звездных концертов. Туда отправились и некоторые члены жюри, и даже выступавший на конкурсе в качестве почетного гостя Карел Готт.

Два дня на теплоходе превратились для Жанны в непрерывный праздник. Ночью она спала часа по два, не больше. Лишь одно слегка портило Жанне настроение. Все вокруг то и дело меняли туалеты, и только она надевала одно и то же платьице в стиле «кантри», в котором пела на сцене «Луну».

Так и не протрезвевший Токарев перемещался из одного бара в другой, не зная устали. Жанну он узнавал через раз. Бывало, проходил мимо нее со стеклянным взглядом, а через полчаса распахивал ей навстречу объятия и восклицал:

- Арбатова! Волшебница! Не посрамила державу!…

После чего жарко шептал ей на ухо:

- Сегодня в восемь жди меня в своей каюте. Разочарована не будешь.

Но ноги сами несли Токарева к стойке бара, где он тут же обо всем забывал.

Жанна не обращала на него внимания, тем более что с первых же минут на теплоходе у нее появился постоянный спутник.

Атлетически сложенный красавец Золтан почти не говорил по-русски, но он так обхаживал Жанну, томно глядя на нее влажными мадьярскими глазами, что у нее начинала слегка кружиться голова.

Все получалось так, как она себе и представляла. Магия сценического образа продолжала окружать ее и в жизни. Золтан несомненно попал под это очарование. Он продолжал видеть ее такой же ослепительной, какой она была на сцене. Жанна торжествовала свою первую победу, тем более что венгр был самым заметным мужчиной на теплоходе. Окружающие, перешептываясь, не сводили с них глаз.

На второй день пути Золтан смущенно попросил у Жанны разрешения включить «Слезы шута» в свой репертуар, и Жанна милостиво позволила, догадываясь, что он хочет от нее совсем другого.

Между тем приближалась последняя ночь на теплоходе. Золтан непонятно медлил, и чуточку захмелевшая Жанна решила сама поторопить события.

- Тут так шумно, - сказала она, обводя затуманившимся взором переполненный бар. - Пойдем ко мне.

Прихватив свои коктейли, они отправились в каюту Жанны.

- Ты ведь этого хотел? - спросила Жанна, запирая дверь на ключ.

- Да… хотел… Но понимаешь…

Золтан в волнении совсем позабыл русские слова и только нелепо взмахнул руками.

- Тсс! Я все понимаю! - Жанна легко поцеловала его в губы. - Подожди. Я сейчас…

Она скользнула в душевую, быстро сбросила одежду и стала под тугую струю. Сердце ее отчаянно колотилось, ноги дрожали. Но бесконечно готовиться к тому, что сейчас должно произойти, было невозможно. Обернувшись махровой простыней, Жанна распахнула дверь душевой. Простыня эффектно упала к ее ногам.

- Вот и я!… - сказала Жанна грудным голосом.

Ей никто не ответил. Каюта была пуста. Золтан исчез…

До прибытия в Ялту Жанна не выходила из каюты. Она решила сойти с трапа последней и немедленно улететь в Москву. Стать всеобщим посмешищем после триумфа в Варне - это было выше ее сил. Значит, ей все-таки не удалось из гадкого утенка превратиться в прекрасного лебедя.

На стук Жанна не отозвалась. Тогда дверь открыли ключом. На пороге стояли стюард и пьяный в дым Токарев.

- Жива!… - воскликнул Токарев. - А я уж испугался. Приехали, Арбатова. Пора выходить.

По дороге он затащил Жанну в бар, где немедленно хватанул полстакана виски.

- Ну ты всех вчера насмешила! - сказал Токарев, с трудом ворочаяязыком.

- Когда это?

- Когда Золтана к себе увела.

Жанна почувствовала, что краснеет, и спросила с вызовом:

- Ну и что же тут смешного?

- Ласточка моя! Да ведь он «голубой»! Это все знают!…

Несколько минут Жанна не могла прийти в себя. А потом ей вспомнился собственный выход из душа с эффектным падением на пол простыни. Ее вдруг разобрал такой неудержимый смех, что она хохотала до тех пор, пока не заплакала.

Токареву это было до лампочки. Он уже плохо соображал. Железный организм представителя Министерства культуры не выдержал многодневной алкогольной атаки. По трапу Токарева снесли на руках. Он брыкался и орал дурным голосом:

- Коньяк! Полцарства за коньяк!…

После первого концерта в Ялте бывшие соперники сдружились окончательно. Здесь уже не было конкурса, и аплодисментов хватало на всех.

На следующий день Жанна поднялась раньше всех и отправилась купаться. Утреннее море невыразительного стального цвета было непривычно пустынным: ни лодки, ни паруса, ни дымка на горизонте.

Жаркое августовское солнце еще не выглянуло из-за гор, и почему-то казалось, что все вокруг замерло в настороженном ожидании.

Жанна по остывшей за ночь гальке вошла в воду, которая в этот час была еще теплее воздуха, и тут увидела стоящие неподалеку от берега корабли. То, что они были военными, она поняла по их хищным силуэтам. Жанна ощутила неясную тревогу. Купаться ей расхотелось. Она поднялась к себе на четвертый этаж интуристовской гостиницы «Ялта».

В коридоре уже гудел пылесос горничной Вали, которой, как водится, никакого дела не было до того, что постояльцы еще спят. Тем более что постояльцами были сейчас эстрадные артисты, а артистов Валя не любила за то, что хлеб им доставался легко, не то что ей. Она едва кивнула в ответ на приветствие Жанны.

- А что это там военные корабли? - спросила Жанна. - Война, что ли?

- Да можно сказать, что война, если не хуже, - хмуро ответила Валя.

- То есть?

- А то и есть. Вы что, ничего не знаете? Ну конечно, всю ночь куролесите, а потом дрыхнете до обеда. Так и царствие небесное проспать можно.

- Да что случилось-то? Скажите толком!

- А то, что Горбачев умирает!

- Как это - умирает?

- Очень просто. У себя на даче, в Форосе. Поэтому и сторожевики на море поставили.

- Что за чепуха!…

- Никакая не чепуха! - Валя продолжала ожесточенно пылесосить ковровую дорожку. - Уже в Москве вместо него специальный комитет назначили.

- Кто вам сказал такую чушь?

- Да ваше же радио! Московское! - с торжеством сказала Валя.

Жанна забежала в свой номер, кое-как оделась и, не накрасившись, спустилась в ресторан. Там еще было пусто. Никто из артистов так рано не завтракал. Только за угловым столиком, заставленным пивными бутылками, «лечился» после вчерашнего шапочно знакомый с Жанной саксофонист. Официантки толпились возле кухни, окружив транзисторный приемник, вещавший таким железным голосом, будто передавали последние сообщения с фронта.

Жанна подошла поближе. Из обрывочных фраз она поняла, что Горбачев на самом деле серьезно болен и не может дальше руководить государством. Всю полноту власти взял на себя срочно образованный Государственный комитет по чрезвычайному положению: Янаев, Павлов, Крючков, Пуго, Язов, Стародубцев, Тизяков. В Москву введены войска…

- Только этого еще не хватало! - невольно вырвалось у Жанны.

Все обернулись и посмотрели на нее с недоумением.

Конечно, то, что происходило, было потрясением для всей страны. Суть странных событий стала ясна позже. А в первый момент никто не мог понять, что здесь хорошо, а что плохо. Все пребывали в полной растерянности.

Но каждый проецировал происходящее на свою собственную судьбу. Каково будет жить дальше?

Жанна уже утомилась от постоянных подножек, которые то и дело подставлял ей его величество Случай. Только-только ее жизнь как-то налаживалась, начинали открываться лучезарные горизонты - как непременно случалось нечто катастрофическое. И все нужно было начинать сначала…

Два последних концерта отменили. Артисты мгновенно разлетелись по домам, Жанна с трудом достала билет на самолет в Москву. К счастью, ее узнали в лицо - из Варны велась телевизионная трансляция конкурса. В самолете она встретила Токарева, который был серьезен и удивительно трезв, а потому не похож на себя. Он озабоченно кивнул Жанне с таким видом, будто был близким родственником томившегося в Форосе Горбачева.

Жанна никого не известила о своем прилете и, увидев среди встречающих белобрысого Сашу Бородкина, буквально лишилась дара речи.

- Привет! - сказал Бородкин, забирая ее невесомый чемоданчик

- Ты кого тут встречаешь? - спросила Жанна.

- Тебя.

- А как ты узнал?

- Интуиция, - спокойно ответил Бородкин. - Кстати, я смотрел трансляцию из Варны. Удачно.

- Удачно? И это все?

- Не все. На заключительном концерте ты жала безбожно. Как в кабаке. Я тебе запись покажу, сама поймешь. Но в общем - удачно. Так что поздравляю.

Он прикоснулся к щеке Жанны холодными губами.

- Ну спасибо! - сказала она с горькой иронией. - А что это тут у вас за дела творятся? На день уехать нельзя.

- Какие дела?

- Ну, с Горбачевым.

- Без нас с тобой разберутся, - сказал Бородкин. - А музыка всегда нужна. И при Гитлере, и при Ленине. Кстати, я на завтра репетицию попозже назначил. Не в десять утра, а в одиннадцать. Тебе надо отдохнуть с дороги. И не делай больших глаз. Вчера у тебя был праздник, а сегодня - это уже сегодня.

- Сашка, ты садист! - сказала Жанна со вздохом. - И мы никак не отметим нашу победу? Ведь это наша победа!

- Отметим, - сказал Бордкин, усмехнувшись. - Ударным трудом.

Год 1993-й. Зоя

Телефонный звонок разбудил Зою в пять утра. Она толкнула мужа в бок:

- Гена! Телефон!

Но Соловых был точно мертвый. Он теперь так выматывался к концу дня, что его бросало в сон сразу после ужина.

Все-таки возраст давал о себе знать.

А телефон все не унимался. Зоя, беззвучно ругаясь на чем свет стоит, прошлепала босиком в соседнюю комнату и взяла трубку:

- Слушаю! Кому там неймется?

- Гражданка Братчик? - раздался в трубке свежий и даже какой-то радостный голос.

- Ну я. В чем дело?

- Давайте быстренько подъезжайте в ваш магазин. Тут у вас неприятности.

- А что случилось? Пожар, что ли?

- Пожара нет.

- Если не горит, подождать нельзя?

- Подождать можно. Только у вас оставшийся товар растащат.

У Зои сон как рукой сняло. Она бросилась в спальню и начала тормошить мужа:

- Гена, вставай! К нам в магазин залезли!…

Через десять минут их юркий «жигуленок» уже мчался по пустым улицам на предельной скорости.

Полгода назад Зое с невероятным трудом удалось получить разрешение открыть на Пятницкой улице свой магазин, торговавший подержанной одеждой из-за рубежа. Сколько ей пришлось рассовать денег в конвертах разным людям, страшно было вспомнить. Они с Соловых практически остались на бобах. Хорошо еще, что челноки, из числа которых Зое удалось выбиться в хозяйки собственного дела, согласились подождать с оплатой товара до тех времен, когда Зоин магазин начнет приносить доход.

Первое время Зоя сама стояла за прилавком. Она и Соловых приспособила к торговле, заставив его уволиться с мясокомбината. Челночный опыт сослужил ей добрую службу. С таким наметанным глазом, как у нее, не требовалось никаких товароведов. И с поставщиками, мотавшимися за границу, она умела говорить на их языке. Обвести Зою вокруг пальца было невозможно.

Однажды, когда ей попытались всучить какое-то беспородное пальтишко, выдавая его за итальянское, Зоя только бросила на него мимолетный взгляд и сказала нахальной владелице пальто:

- Зря глаза портила, подруга, и пальцы зря иголкой колола. Тут за километр видно, что ты родной лейбл срезала, а фальшивый сама на руках пристебала. Со мной такие номера не проходят.

Никакого лукавства в коммерческих делах Зоя не признавала. И прожженные челноки, как ни странно, потянулись к ней. Цены в магазине были вполне божеские. Зоя не позволяла себе зарываться. И добрая слава о ее магазине, который они с Соловых решили без затей назвать «Зоя», разошлась по всему району. Дело быстро пошло на лад, и вскоре Зоя смогла нанять двух продавщиц и уборщицу. Соловых был всюду на подхвате, хотя официально именовался заместителем директора, и получал такую зарплату, какая ему на мясокомбинате и не снилась.

Маринку Зоя устроила в спецшколу с английским языком. Дважды в неделю дочь играла в большой теннис, который постепенно вытеснял из числа престижных хобби фигурное катание.

Появилась в семье и «шестерка» вишневого цвета, поскольку владельцам магазина неловко было таскаться в «Зою» на троллейбусах с тремя пересадками. Несмотря на то что водительские права Братчик купила, с машиной она управлялась лихо, гораздо увереннее мужа.

Естественно, она и сейчас была за рулем. До магазина они домчались в рекордный срок. Хитроумный замок на двери был не тронут. Но зато большую витрину кто-то высадил целиком, сделав доступ в магазин беспрепятственным. Рядом топтался на тротуаре одинокий милиционер. Битое стекло хрустело под его сапогами.

- Вы хозяева, как я понимаю? - спросил он с явным облегчением. - Младший лейтенант Шубин.

- Что тут произошло? - Зоя быстрым взглядом окинула разбитую витрину.

- Вы ж сами видите, - пожал плечами Шубин. - Сигнализация сработала, но пока мы подъехали, тут уже никого не было.

- Вам бы бабочек ловить! - в сердцах крякнул Соловых.

- Чего, чего? - Шубин начал медленно багроветь.

- Ладно, не закипай, - сказал Соловых. - Я сам в недавнем прошлом мент.

- В прошлом! В прошлом не жизнь была, а малина. Вы бы сейчас на мое место встали. Застрелиться можно.

- Это всегда успеется. Ты опергруппу вызвал?

- Какая опергруппа? Вы что, с луны свалились? Не знаете, что в городе творится? У нас вызов за вызовом.

По всему району мечемся как угорелые!

- А что творится? - спросила Зоя.

- Беспорядки кругом. Стихийные демонстрации. Все частные лавочки громят, как в революцию!

- Так это не бандиты нас навестили? - растерянно спросила Зоя. - Значит, это не грабеж?

- Грабят, само собой, - вздохнул Шубин. - Но под лозунгом. Решили всех частников по ветру пустить.

- Кто решил?

- Не знаю. Нашлись люди. Чего ж вы хотите, если все эти реформы до ручки довели? Тут только крикни: пошли, мол, богатых потрошить. Это же у нас любимое дело!

Происходящее походило на бред, но бредом не было. В эту октябрьскую ночь девяносто третьего года Москва действительно встала на дыбы. Разъяренный, совершенно сбитый с толку народ на короткое время взбунтовался. Непримиримое противостояние президента Ельцина и Верховного Совета республики вызревало в чудовищных размеров фурункул, который рано или поздно должен был лопнуть со страшной болью. Тут и в самом деле достаточно было горластого крикуна, чтобы повести за собой гневную толпу. А таких крикунов было в достатке. И кому-то из них пришла в голову мысль разнести новых хозяев, жиреющих на волне демократических перемен. Той ночью в Москве было побито немало витрин и сожжено множество стоявших на улице иномарок.

Уничтожить чужое добро - лучшего клапана, чтобы стравить пар, было и не придумать.

- Значит, нам вроде и предъявлять претензии некому? - сказал Соловых. - Мы вроде как под асфальтовый каток попали?

Младший лейтенант Шубин только вздохнул в ответ.

- Ладно, - сказала Зоя, - нечего тут сопли распускать. Пойдем посмотрим, велик ли ущерб.

Определить ущерб оказалось не так-то просто. В магазине покуражились на славу. Все полки были обрушены, вещи разбросаны по полу и затоптаны грязными подошвами. Холодный октябрьский ветер задувал в разбитую витрину, раскачивая люстру с расколотыми плафонами. Сейф был поцарапан, но выдержал натиск. Зато кассовый аппарат сбросили на пол в поисках оставшейся выручки.

Зоя немедленно взялась за уборку, а Соловых стал выбивать остатки витринного стекла, торчавшего острыми зубьями по краям рамы.

- Помочь? - спросил его Шубин.

- Так тебе же к своим надо, раз у вас такая запарка.

- Обойдутся. Один человек ничего не решает.

Соловых понял, что младшему лейтенанту ужасно не хочется снова лезть в заварившуюся кашу, где невозможно понять, кто друг, а кто враг.

- Фанеры бы надо, - сказал Соловых. - Дыру зашить.

- А вот тут за углом рекламные щиты есть, - оживился Шубин. - Подойдут?

- А можно?

- Почему нет? Кому сейчас их концерты нужны!

Соловых с Шубиным отодрали несколько фанерных щитов с афишами, вещавшими о концертах Марка Короля, ансамбля танца Кореи и органиста Гарри Гродберга. В сложившейся ситуации трудно было представить, что сегодня вечером кто-то, начистив обувь и обрызнувшись духами, пойдет наслаждаться высоким искусством.

К тому моменту, когда мужчины зашили фанерой дыру, Зоя начерно подсчитала убытки. Украли не так уж много, и это можно было пережить, если бы не серьезный ремонт, которого теперь требовало помещение. Ночевать Зоя с мужем остались в магазине, забросив туда пару матрасов и простыни с одеялами.

Среди ночи Зоя проснулась и сразу почувствовала, что Соловых бодрствует.

- Спи, Гена, не переживай, - сказала она. - Как-нибудь выкрутимся.

Соловых не ответил. Тогда Зоя решила поступить чисто по-женски. Она перебралась на матрас мужа и попыталась его расшевелить. Но Соловых, обычно отзывчивый на ласку, реагировал вяло.

- Ты чего лежишь как бревно? - спросила Зоя. - Я тебя уже не волную?

- Волнуешь, - сказал Соловых, но никаких ответных действий не предпринял.

Зоя обиженно вернулась на свой матрас и вскоре уснула. А Соловых так и пролежал до рассвета, глядя в потолок. Он не винил тех людей, которые распотрошили магазин. Их довели до этого.

Уж сознательно или случайно - другой вопрос. Их довели те, кто сидел в мэрии, в «Белом доме», в Кремле, наконец. Вот эти-то начальники, передравшиеся за власть, и были во всем виноваты. Значит, с них и спрос. А спрашивать надо самому, не дожидаться, пока это сделают другие. Да и сделают ли? Даже в воровской кодле есть свой порядок. А тут никакого порядка не было, и сам по себе он не мог установиться. Стало быть, следовало помочь. Соловых еще не знал, как именно, но сидеть сложа руки не собирался. В конце концов, он был еще достаточно крепким мужиком, умел обращаться с оружием, и ему было что защищать: жену и дочку.

С Зоей он этими мыслями делиться не стал. Утром отыскал двух шабашников, взявшихся за ремонт, завез в разрушенный магазин целый грузовик стройматериалов и исчез, сказав жене что-то невнятное. Зоя, честно говоря, его слов даже не услышала - других забот было выше головы.

Соловых же из магазина прямиком направился к «Белому дому», ставшему эпицентром почти невероятных событий. Обстановка вокруг этой цитадели Верховного Совета вопреки ожиданиям была почти праздничной. Все происходящее напоминало съемку какого-то эпического полотна. Это ощущение создавали необозримые толпы праздных зевак, милицейское оцепление и множество съемочной техники, нацеленной через Москву-реку на «Белый дом». Совершенно бутафорскими выглядели несколько танков, в бездействии стоящих среди толпы. Мамаши с детьми, ржущая без причины молодежь, ожесточенно курящие мужики - все, казалось, только и ждали команды «Мотор!», после которой начнется самое интересное.

Соловых смешался с толпой, жадно ловя посторонние разговоры. Из них он узнал, что в «Белом доме» засели члены Верховного Совета во главе с Хасбулатовым и Руцким. Их-то и собирались оттуда выкурить сторонники президента. Защитники «Белого дома», по слухам, были отлично вооружены и настроены непреклонно, и их была не горстка, а несколько сотен. Накануне мэрия отключила в «Белом доме» электричество и воду. Защитники ответили совершеннейшей дичью: они устроили при свечах самодеятельный концерт, демонстрируя крепость духа и уверенность в своих силах. По телевизору, оказывается, уже успели показать по-шаляпински распевающего депутата Челнокова и Хасбулатова, который с нервным смехом примерял бронежилет.

Соловых колебался недолго. Его место было там, среди защитников «Белого дома», решивших поставить на место зарвавшегося президента. В той неразберихе, которая царила вокруг, пробраться в «Белый дом» не представлялось Соловых такой уж сложной задачей. Немного нахальства, умного риска, немного везения - и он добьется своего.

Тем временем Зоя, убедившись, что оставшийся товар надежно заперт, а шабашники рьяно взялись за ремонт, вернулась домой. Она не сомневалась, что муж, где бы он сейчас ни находился, появится к обеду. А пока что Зоя включила телевизор, но ничего о происходящем за стенами квартиры не узнала.

Показывали какую-то муть, глазу не за что зацепиться. Начался вдруг концерт, только песни все были старые, полузабытые. И пленка выгоревшая, вся в «дожде». Когда снимали такие концерты, Зоя еще пешком под стол ходила.

Она взглянула на часы - и ахнула. Уже около четырех, а Соловых все не объявляется. Может быть, вернулся в магазин и там выяснилось, что шабашникам чего-то не хватает для работы?

Должно быть, так и есть - но отчего же на сердце какая-то тяжесть?

Годы 1987-1990-й. Миледи

После разгрома подпольной видеостудии Миледи целый месяц просидела дома, не отвечая на звонки и выходя на улицу только по крайней необходимости. Но милиция, которой она так боялась, не добралась до нее. Феликс не выдал ни одной из своих «артисток». Благородством тут не пахло. Просто Феликс опасался, что они выболтают следователю всю правду.

Однако нельзя же было вечно отсиживаться дома. Когда Миледи уже начала задумываться, не вытащить ли опять из серванта карты «таро», она случайно услышала, что областной Дом моделей приглашает на просмотр представительниц прекрасного пола, мечтающих о профессии манекенщицы. В этом объявлении, составленном в витиеватых выражениях, ничего не говорилось о возрасте. И Миледи, приехав на проспект Вернадского, где находился областной Дом моделей, только там выяснила, что требуются девушки не старше двадцати лет. Она едва не повернула обратно. Ведь ей уже исполнилось двадцать семь. Но присмотревшись к толпе юных конкуренток, Миледи решила, что выглядит даже получше многих, и осталась.

Риск оказался оправданным. Ее точеная фигурка и полудетское лицо худсовету понравились. Мужчин особенно привлекла скрытая сексуальность, сквозившая в каждом ее движении и неопределенной улыбке. Вслух об этом никто не говорил, но, когда Миледи сошла с подиума, вопрос был уже решен. Ее взяли. Потом, правда, когда пришлось предъявить паспорт, возникла легкая заминка. Но в конце концов на возраст Миледи решили не обращать внимания. Раз уж ей удалось обмануть профессионалов, то о простых зрителях и говорить было нечего.

Новая работа пришлась Миледи по душе. Красоваться на «языке», как тут называли подиум, в разных туалетах по два сеанса в день было для нее как раз то, что надо. Ради этого можно вытерпеть и утомительные многочасовые примерки. Возникавшие время от времени мимолетные романы были необременительными. Более юные коллеги охотно приняли Миледи в свою компанию.

Пан Мидовский и Верунчик, пару раз нагрянувшие в гости к дочери, остались ею довольны. Они побывали на сеансах в Доме моделей и нашли, что никто Миледи в подметки не годится. Ее тогдашний ухажер, представленный родителям, трудился в МИДе, благоразумно не упоминая, что был там мелкой сошкой.

Такая идиллия продолжалась почти два года, а закончилась буквально в считанные дни.

Всему виной стала намечающаяся поездка на неделю русской моды в Испанию. Из дюжины манекенщиц в поездку брали ровно половину. И, конечно же, среди девочек начались всевозможные интриги. Миледи за себя была спокойна. Во-первых, она считалась примой, а во-вторых, у нее со всеми были прекрасные отношения. Последнее ее как раз и погубило.

Пригласив как-то домой одну из своих новых подруг, Нину Зюзину, Миледи не удержалась и в порыве откровенности показала ей ту самую кассету, которую неизвестно зачем хранила дома. Зюзина, естественно, дала страшную клятву, что никому об этом не расскажет. Но когда выяснилось, что Зюзина, скорее всего, останется за бортом и Барселона ей не светит, клятва тут же была нарушена. Зюзина напела директору Дома, что Миледи тайно снимается в порнофильмах самого грязного толка. Застигнутую врасплох Миледи вынудили признаться, что этот позорный факт в ее биографии действительно имел место. После этого не только о ее поездке в Испанию, но и о дальнейшей работе в Доме моделей не могло быть и речи. В тот же день ее уволили.

- Зачем же ты так, Зюзя? - спросила Миледи, встретив Зюзину в дверях.

- Но это же правда! - ответила та, наивно тараща глаза. - Я ведь ничего не придумала.

Выяснять отношения было бессмысленно.

Однако фортуна вскоре повернулась к Миледи лицом, и в этот раз казалось, что надолго. Потом Миледи не могла припомнить, где она наткнулась на это объявление. Загадочная американская фирма с непроизносимым названием приглашала русских девушек для работы в шоу-бизнесе за рубежом. Никаких профессиональных навыков не требовалось. Фирма брала обучение на себя, если внешние данные претендентки ее устраивали. Что касается работы за рубежом, то о ней было упомянуто в общих словах: казино, дискотеки, бары, клубы. Миледи клюнула.

Правда, московский офис фирмы на деле оказался обычной двухкомнатной квартиркой в пятиэтажке. Но над столом шефа висел американский флаг, а пепел шеф стряхивал в жестяную баночку из-под кока-колы. Этот подозрительный офис помещался на третьем этаже, и к нему от самого подъезда на лестнице стояла очередь претенденток в черных колготках и мини-юбках, долженствующих производить убийственный эффект.

Жильцы дома, проходя мимо, с неодобрением косились на девиц, раскрашенных, точно индейцы перед боем.

Отстояв пару часов, Миледи наконец предстала перед шефом - плюгавым человечком с бегающим взглядом, невнятно назвавшим свое имя. Миледи ему явно приглянулась. Еще больше шефа устроило то, что никаких корней в Москве она не имела. А уж то, что Миледи работала манекенщицей, шефа просто привело в восторг.

- Ну, - сказал он, - с такой подготовкой у вас не будет проблем.

- А что там придется делать? - спросила Миледи.

- Есть разные варианты, - уклончиво ответил он. - Но в любом случае это хороший бизнес и хорошие деньги. Через полгода будете раскатывать на своем «Кадиллаке» и квартиркой на Манхэттене обзаведетесь. Трансфер фирма берет на себя. У вас есть заграничный паспорт? Ах нет? Давайте обычный. Нет проблем. Мы все устроим.

Потом он подсунул Миледи на подпись договор на трех листах.

- Но тут же все на английском! - сказала она.

- Естественно. Не на китайском же американцы будут договор составлять. Да тут не в словах дело. Вы на цифры обратите внимание.

Цифры были внушительные, со многими нулями.

- Это в долларах, - пояснил шеф. - Хотел бы я получать столько. Да рылом не вышел.

Он подмигнул Миледи и выдернул у нее из рук подписанные листы.

- Заграничный паспорт, билет и прочая канитель - это все моя головная боль. Оставьте телефон, мы вас вызовем.

Вызов последовал через две недели. Миледи тут же позвонила родителям и довольно складно наврала, что ее мидовца посылают на работу в Штаты и она едет с ним. Через пять дней рейсом Аэрофлота Миледи прилетела в нью-йоркский аэропорт имени Кеннеди вместе с еще четырьмя счастливицами.

Встретил их лично Фрэнк Бермудес, весь в черном, как на похоронах, и в темных очках, придававших его смуглому лицу зловещий вид.

- Допро пошаловат! - осклабился он, показывая фальшивые зубы.

Кроме этой фразы старина Фрэнк знал по-русски еще только одно выражение, которым и воспользовался немедленно.

- Давай-давай! - сказал он, выразительно махнув рукой.

Почти бегом девушки пронеслись через бескрайний терминал аэропорта и погрузились в фордовский фургончик, который тут же рванул с места. Разглядеть Нью-Йорк сквозь сильно тонированные стекла Миледи не удалось. Не удалось ей это и позже. Дверь подвала Бермудеса захлопнулась и больше никогда для нее не открывалась. Пять легкомысленных москвичек с этого момента превратились в самых настоящих рабынь. Конечно, их никто не приковывал цепями и не бил плетью. Но покидать подвал было запрещено категорически. Их вопли и слезы Фрэнка не тронули. Он пихнул им под нос их контракты на английском и торжествующе удалился.

Глава третья Бардак

Год 1991-й. Иванцовы Трофимов

Едва войдя в свою однокомнатную квартиру, которую она снимала на Чистых прудах, Жанна сразу же бросилась к телефону и набрала номер музыкальной редакции, давно уже переехавшей с Шаболовки в новый Останкинский телецентр.

- Будьте добры Иванцова или Трофимова, - попросила она.

- А они уже здесь не работают, - ответили ей.

- Как не работают?

- Их уволили. По сокращению штатов.

- Давно? - спросила Жанна, будто это имело какое-то значение.

- Да уж почти месяц.

- А где же они теперь?

- Понятия не имею.

Жанна в растерянности положила трубку. Она представить себе не могла, чем же так провинились Иванцов с Трофимовым, что их вышвырнули с телевидения.

На самом-то деле вины за ними никакой не было. Это было ясно всем, кроме самодура Саяпина, продолжавшего искоренять на телевизионном экране бородатых мужчин, женщин, осмелившихся надеть брюки, церковные кресты и голые коленки. Никакие ветры перемен Саяпина не коснулись. Он оставался фанатичным хранителем старой эстетики и старой идеологии. Это ему принадлежала идея устроить в Москве праздник искусств. Помпезное мероприятие, по мнению Саяпина, должно было продемонстрировать высокий моральный дух и нерушимую дружбу народов Союза, уже начинавшего трещать по всем швам. Кремль, естественно, поддержал такую инициативу.

И вот в Москву, как в былые времена, на всесоюзный слет муз и граций съехались оркестры, хоры и танцевальные ансамбли, чтобы разом на множестве столичных площадок восславить счастливую жизнь. Главная роль в этой акции, само собой, отводилась телевидению. Музыкальная редакция впряглась в круглосуточную работу. Особое внимание уделялось заключительному дню праздничной недели. Организацию и ведение восьмичасового живого эфира поручили Иванцову с Трофимовым. Они должны были вести рассказ о празднике, постоянно перемещаясь по Москве между четырьмя главными концертными площадками: Залом имени Чайковского, Дворцом спорта в Лужниках, Театром эстрады и Кремлевским Дворцом съездов, где в этот день выступали одновременно все звезды эстрады, кино и театра. Заранее были сняты на пленку десятки интервью для вставок в телетрансляцию. Впервые в разных местах Москвы разом работали четыре ПТС - передвижные телевизионные станции.

План восьмичасового эфира был расписан по секундам и неоднократно проверен, чтобы избежать накладок при стыковках.

Но накладок избежать не удалось. При таком количестве объектов соблюсти точный график было немыслимо. Это выяснилось сразу же, как только передача пошла в эфир. Где-то опоздал с выходом артист, где-то отказала осветительная аппаратура, где-то «вылетела» телевизионная камера, потеряв четкость изображения.

С первых же минут Иванцову и Трофимову пришлось выкручиваться, импровизируя на ходу. Им как-то удавалось сшить на живую нитку расползающуюся ткань программы, поскольку в просторном «ЗИСе», выданном им для стремительных бросков по городу, был установлен портативный монитор, по которому они могли следить за тем, что происходит в эфире.

Но при въезде в Кремль возникла заминка. У Боровицких ворот «ЗИС» остановила охрана. У техника, заведовавшего монитором, не оказалось пропуска во Дворец съездов. Об этом просто позабыли в спешке. Пока Иванцов с Трофимовым уламывали неприступную охрану, в эфире возникла катастрофическая пауза. С пульта в Останкино уже была включена ПТС, работающая в Кремле. По сценарию Иванцов и Трофимов должны были сказать несколько слов перед тем, как войти во Дворец, где концерт уже шел на полную катушку. Но они как раз в этот момент пререкались с охраной, а камера тупо показывала пустой кремлевский двор. Это было бы еще полбеды, но неожиданно перед камерой появилась расхристанная тетка в ватнике и резиновых сапогах.

Не подозревая, что ею сейчас любуются миллионы телезрителей, тетка, по-утиному переваливаясь, прошествовала через кремлевский двор с двумя ведрами, из которых при каждом шаге сыпался мусор. Весь пафос праздника был в одно мгновение уничтожен этим коротким планом, и последующий патетический комментарий Иванцова и Трофимова о красоте древнего Кремля, восхищающей иностранных гостей, прозвучал совершенно издевательски.

Саяпин, по своему обыкновению прилипший к телевизору у себя в кабинете, чуть не лопнул от злости. Он дал приказ немедленно убрать ведущих из эфира. После этого пошла просто честная трансляция концерта, которую ошеломленные Иванцов и Трофимов досматривали в автобусе ПТС.

Виновников этого рокового срыва долго искать не пришлось. Да Саяпин и не стал устраивать расследование. Для него все было ясно. На следующее утро приказ об увольнении Иванцова и Трофимова был подписан. Он послужил началом глобального сокращения штатов в Останкинском телецентре.

В результате друзья были вынуждены вернуться к журналистике. Их приветили во многих изданиях, поскольку фамилии были на слуху. Но Саяпин был человеком злопамятным и не поленился лично позвонить в несколько редакций, выражая свое неудовольствие тем, что они пригрели насолившую ему парочку. Словом, Иванцов и Трофимов переживали не лучшие времена.

Обо всем этом они скупо поведали Жанне в ресторане Дома журналистов, куда она принесла привезенную из Варны в качестве сувенира бутылку самой лучшей, «Евксиноградской», ракии.

Свидание получилось грустноватым. Жанна и представить себе не могла, что отлучение Иванцова и Трофимова от эфира так резко уменьшит количество друзей, роившихся раньше вокруг их столика. Даже заботливые прежде официантки стали холодно поглядывать в их сторону, а метр не удержался от замечания, что со своей бутылкой в ресторан приходить не положено.

- Как же вы теперь? - спросила Жанна. Они уже трижды выпили за ее успех в Варне. Дальше разговор увял.

- Мы тут с подельником вот что надумали, - сказал Иванцов. - Мы надумали утопиться.

- Или наглотаемся толченого стекла, - подхватил Трофимов.

Жанна не забыла причуд их словесной игры.

- Ну что ж, раз надумали… - со вздохом сказала она.

Все трое засмеялись, но как-то принужденно. Вспоминать прошлое никому не хотелось. Жанна начала было рассказывать про Сашу Бородкина, про конкурс в Варне, про Ялту, но вскоре выдохлась. Все это показалось ей незначительным и неинтересным. Потом Иванцов, заполняя тягучую паузу, вспомнил прошлогодний пожар в Доме актера на Пушкинской. В тот вечер они там с Трофимовым выпивали и, когда ресторан заволокло дымом, вышли на другую сторону улицы, к кондитерскому магазину, откуда наблюдали за происходящим.

С собой они прихватили бутылку шампанского и откупорили ее, стоя на тротуаре. Вылетевшая пробка ударила в витрину кондитерского магазина, сработала сигнализация, и через несколько минут примчался милицейский патруль.

- Представляешь, напротив дом полыхает, паника, а нас допрашивают с пристрастием! - закончил Иванцов.

Демонстрируя, что он по-прежнему «живой как ртуть», Иванцов постарался раскрасить свою историю смешными подробностями, но это у него получилось неважнецки. Трофимов курил больше обычного и поблескивал стеклами очков.

Что-то необратимо нарушилось в их тройственном союзе. Жанна поймала себя на мысли, что уже не испытывает прежней радости от общения с друзьями. Жизнь определенно разводила их в разные стороны. Это подтвердилось еще и тем, что Трофимов спустя пару часов вдруг засобирался куда-то. Впрочем, он не стал скрывать куда.

- Рога трубят! - сказал он. - Я через пятнадцать минут с Валюшкой у Никитских встречаюсь.

- Дама сердца? - спросила Жанна, почувствовав неожиданный укол ревности.

- Сердца, желудка и всего остального, - сказал Иванцов.

- А ты, Митя?

- Люблю, любим! - усмехнулся Иванцов. - Мне тоже пора идти семью крепить.

- Ты женился?! - ахнула Жанна.

- Пока неофициально.

- Ну это, наверное, не в первый раз.

- Случалось, Жанка. Но тут, похоже, тяжелый случай.

- А ты, кстати, все еще одна? - спросил Трофимов.

- Как вам сказать… - Жанна чуточку помедлила. - Вообще-то есть один человек…

Она сама не знала, зачем соврала. Скорее всего, ей хотелось скрыть, что их признания принесли ей внезапную боль. Не то чтобы она имела виды на кого-то из друзей, но сейчас Жанна почему-то почувствовала себя обманутой. Иванцов и Трофимов не стали терзать ее расспросами о мифическом человеке, и это тоже о многом говорило. Иванцов негромко пропел пару строк из давнишнего шлягера:

- Человек! Счет! - позвал Трофимов.

На том они и расстались.

Легкая грусть утраты еще долго не оставляла Жанну. А потом вдруг растаяла без остатка. Жизнь продолжалась, и новые события вытеснили из памяти прошлое. Жанне вновь предстояли длительные гастроли с «Настоящими мужчинами».

Перед отъездом из Москвы она наконец собралась позвонить матери. Они проговорили сорок две минуты, поскольку Алиция Георгиевна не в силах была справиться с нахлынувшими чувствами и то и дело принималась рыдать.     

Жанна поклялась себе, что, вернувшись с гастролей, обязательно вытащит мать в Москву. И не на два-три денька, а на месяц, не меньше.

Год 1993-й. Соловых

Соловых тем временем удалось пробраться в «Белый дом». При входе его обыскала охрана - люди в масках и камуфляжных комбинезонах, с «Калашниковыми» на груди. Старший долго разглядывал его паспорт а потом спросил:

- Вы, собственно, к кому, господин Соловых?

- К вам. Только я вам не господин, а уж в крайнем случае товарищ. Господа на том берегу остались.

Ответ старшему понравился.

- Товарищи нам нужны, - сказал он. - Но учти: войти сюда можно в одиночку, а выйти - только вместе. Может, и не выйдешь, а вынесут.

- Пугать меня не надо, - хмуро ответил Соловых. - Я пугать и сам умею.

- Коммунист? Или уже успел сжечь свой билет?

Это уже походило на плохое кино. Даже Соловых со своей толстой кожей поморщился от неловкости.

- Вам-то что? - сказал он. - Я бы мог дома в потолок поплевывать, а пришел сюда. Мне что, по-вашему, больше развлечься негде?

- Оружие держал? - Старший резко сменил тон.

- Я раньше в милиции служил.

- Ясно. Проходи!…

Старший вернул Соловых паспорт и объяснил, в какую комнату ему следует обратиться. Соловых свернул за угол - и тут же заблудился в многочисленных коридорах. Номер нужной комнаты вылетел у него из головы, и он начал тыкаться во все двери подряд. Большинство из них оказались запертыми. За другими царила еще большая неразбериха, чем на другой стороне Москвы-реки. Обстановка тут тоже смахивала на киносъемку, но совсем другого эпизода. Что-то подобное Соловых видел в давнишнем фильме, где показывали штаб анархистов. Особенно сильным это сходство было в просторном холле второго этажа, где толклось около сотни человек. Только черных знамен с черепом и скрещенными костями не хватало да пьяной гармошки. Но гармошку с успехом заменяла гитара в руках у парня, оравшего под рваные аккорды что-то совершенно невнятное, но угрожающее. Впрочем, усердствующего барда никто не слушал. В углу деловито выпивали из пластмассовых стаканчиков. Красавец с пышными усами крыл кого-то матом по мобильному телефону. Несколько человек спали в креслах, несмотря на страшный шум. Другие, скучковавшись, яростно спорили, обсуждая какой-то документ, уже нещадно исчерканный фломастером. Люди постоянно сновали туда и обратно, словно муравьи в загоревшемся муравейнике. Ругань, команды, истерический смех, клацанье затворов… И повсюду слышалось одно и то же:

- Они не пойдут на штурм. Не посмеют.

- А танки? Зачем тогда танки?

- Это психическая атака. Не станут же они стрелять по своим.

- Мы для них сейчас не свои.

- А они для нас?

- Пусть только попробуют. Будет кровь. Много крови.

Соловых понял, что с голыми руками туг делать нечего. Он остановил пробегавшего парня в черной форме штурмовика:

- Слушай, тут у вас оружие есть?

- Навалом! - хохотнул парень. - В подвал спустись.

Через десять минут Соловых держал в руках новенький, еще пахнущий смазкой АКМ. К автомату дали две дополнительные обоймы, даже не спросив у Соловых, кто он такой и умеет ли стрелять. Соловых поднялся на первый этаж и снова увидел того же штурмовика в компании товарищей.

И тут же огромное здание содрогнулось от грохота.

- Это танки стреляют! - завопил кто-то. - Танки!…

У защитников «Белого дома», судя по всему, четкого плана обороны не было. Все кинулись в разные стороны. Соловых побежал за штурмовиком и его товарищами. Они залегли у окон на первом этаже.

- Ты кто? - спросил штурмовик, обнаружив рядом Соловых.

- Свой.

Штурмовик тут же отвернулся. Глаза у него были безумные, и от него попахивало спиртным.

Грохнуло еще несколько залпов, потрясших здание, и наступила напряженная тишина.

- Сейчас пойдут на штурм, - сквозь зубы сказал штурмовик и нервно передернул затвор.

Но атака все не начиналась.

- Тебя как зовут? - спросил Соловых.

- Сергей. А что?

- А вы кто такие, Сергей?

- В каком смысле?

- Ну, форма у вас… Не то штурмовики, не то эсэсовцы.

Сергей усмехнулся.

- Мы соратники, - сказал он. - Из РНЕ. Русское национальное единство. Баркашовцы, короче. А ты откуда?

- Я ниоткуда, - ответил Соловых. - Я сам по себе.

С той минуты как Соловых взял автомат, он почувствовал себя участником дурацкого любительского спектакля и уже начинал жалеть, что ввязался в это дело. Но вернуться в ряды зрителей он уже не мог.

Внезапно Сергей встрепенулся.

- Смотри, начинается! Идут! - крикнул он, прикладываясь к автомату.

Яркий свет уже снижавшегося солнца бил в глаза, но Соловых все же различил несколько фигурок, бегущих к «Белому дому». Соловых тоже вскинул автомат, но фигурки вдруг куда-то исчезли. Рядом громко чертыхался Сергей, у не го заело затвор.

Внезапно совсем рядом, буквально шагах в двадцати, Соловых увидел человека, который, пригнувшись, перебегал опасную зону.

- Стреляй! Что же ты? - заорал Сергей.

Соловых дал короткую очередь. Он стрелял не целясь, чтобы просто пугнуть человека. Но тот вдруг нелепо взмахнул руками и повалился на землю. Соловых успел заметить, что у падавшего блеснули на солнце стекла очков.

- Готов, падла! - радостно воскликнул Сергей.

- Да нет, - сказал Соловых, обмирая от страха. - Споткнулся, наверно…

- Попал, попал! - возбужденно возразил Сергей. - Я знаю, как подстреленные падают!…

Автомат выскользнул у Соловых из рук и тяжело брякнулся на пол.

- Ты чего? - удивился Сергей.

Но Соловых не ответил. Сейчас он представить себе не мог, что его пуля сразила живого человека. Если это так, то нужно срочно бежать на помощь. Может быть, еще не поздно.

- Уходим, Серега! - позвал кто-то за спиной.

- Почему? - удивился тот.

- Они «Альфу» пустили. Против этих ребят нам и рыпаться нечего. Дан приказ - всем соратникам уходить.

Соловых, так и не подняв с пола свой автомат, пошел вслед за баркашовцами. Он ничего не соображал и действовал механически. Каким-то сложным подземным ходом они выбрались на набережную Москвы-реки недалеко от Хаммеровского центра. Соловых не заметил, как остался один…

…Зоя вся извелась в ожидании мужа. В телевизионную информацию стали просачиваться отрывочные, пока неясные сообщения о заварушке вокруг «Белого дома». Зоя представить себе не могла, что мужа занесет туда, но все равно у нее на душе было неспокойно. Она уже десять раз звонила в магазин. Шабашники аккуратно отвечали на звонки, но Соловых там не появлялся.

Он пришел домой только к вечеру, и лица на нем не было.

- Где ты шлялся? - закричала на него Зоя.

Но Соловых отстранил ее и молча прошел в ванную. Минут через пять Зоя заглянула туда. Соловых стоял у раковины, опустив голову, и ожесточенно тер руки щеткой с мылом, словно хотел содрать кожу.

- В чем дело, Гена?

- Я, Зоя, человека убил, - глухо сказал Соловых и стал снова намыливать руки.

Больше она в этот вечер не добилась от мужа ни слова. Они перекусили, сели к телевизору. Соловых молчал.

- Ген, ты хоть дочку не пугай, - сказала Зоя. - Подумает, что онемел у нее папка.

Соловых посмотрел на жену оловянным взглядом и отвернулся. Может, не крикни этот придурок «стреляй», он так и не нажал бы на курок, да что теперь об этом рассуждать.

Между тем телевидение словно прорвало. Один за другим пошли наспех смонтированные репортажи о событиях в «Белом доме».

Вот мечется в панике Руцкой, вот выводят из дверей криво улыбающегося Хасбулатова, вот бежит, прикрываясь кейсом, депутат Челноков, еще недавно распевавший при свечах, вот мародеры из числа зевак тащат в разные стороны что попало: телевизоры, компьютеры, настольные лампы, стулья.

- Ты был там, Гена? - спросила Зоя.

Соловых кивнул.

В последующие дни она понемногу разговорила мужа и в конце концов выяснила все, что с ним было. Она постаралась его убедить, что если он своими глазами не видел убитого, то, может быть, автоматная очередь прошла стороной, а тот очкастый в самом деле всего лишь споткнулся и не стал подниматься из осторожности. Она даже хотела разузнать, кто в тот день погиб у «Белого дома» и при каких обстоятельствах. Но вскоре началось такое вранье, что разобраться в этом становилось все труднее. Анонимные очевидцы рассказывали о сотнях трупов, якобы плывших по Москве-реке, но их слова так и остались словами.

А потом со стен «Белого дома» отскоблили сажу, оставшуюся от небольшого пожара, и новые события вытеснили из памяти день штурма. Но Соловых так и не пришел в себя. Он сделался молчаливым, безразличным ко всему и как-то вдруг постарел. С ним стало так тягостно находиться наедине, что Зоя однажды, перерыв все бумажки, отыскала телефон Миледи и позвонила ей, чтобы хоть немного отвлечься.

- Слушаю, - ответил ей незнакомый голос.

- Милу попросите, пожалуйста. - сказала Зоя.

- Кого?

- Милу Миловскую.

- Ах, Милу. Так ее нет.

- А когда она будет?

- Кто ж ее знает. Она нам пока на год квартиру сдала.

- Уехала, что ли?

- Уехала.

- А куда? Домой?

- Да нет. Далеко.

- Куда «далеко»?! -закричала Зоя, не выдержав. - В Америку, что ли?

- Ну, если вы знаете, чего спрашивать?

- Правда в Америку?

- Правда, правда.

Зоя положила трубку и сказала изумленно:

- Ну Миледи!…

Год 1992-й. Миледи

Что касается шоу-бизнеса, то где-то в Нью-Йорке он, безусловно, существовал, но только не в подвале Фрэнка. Это стало ясно в первый же вечер. Тому, чем занимались здесь, обучаться было не надо. В крохотных комнатах, куда поодиночке поселили приехавший, почти все место занимали широченные кровати. В зеркалах, висевших напротив, можно было наблюдать все, что на кровати происходит. Многим клиентам это нравилось. Еще в каждой комнате был шкаф и туалетный столик. Большего и не требовалось для той «работы», которой тут занимались с вечера до утра.

Был еще общий зальчик с полукруглыми диванами и стойкой бара, на которой стоял большой телевизор, беспрерывно показывавший эротические клипы.

Тут клиент мог выпить и слегка разогреться для подвигов на широкой постели.

Никакой паузы для акклиматизации приехавшим не дали. Их переезд в Штаты стоил немалых денег, которые следовало срочно отработать. Одна девушка, правда, попробовала возражать. Но дюжие охранники, дежурившие у двери, по сигналу Бермудеса так ее отделали на глазах у всех, что бунт был подавлен в самом зародыше.

В первый же вечер Миледи досталась Гаэтано Фуэнтесу. Он взялся за новенькую с жаром, стараясь, по своему обыкновению, сразу же унизить ее как только возможно. Но Миледи, выдержав первую агрессивную атаку, сумела постепенно утихомирить темпераментного колумбийца. Она не стала состязаться с ним в изощренности и азарте, а, наоборот, избрала своим оружием покорную нежность. И Гаэтано сдался. Страсти в нем не убавилось, но вся агрессивность испарилась. С той поры он навещал Миледи дважды в неделю и даже выучил ее коронное словечко.

- Лапа!… - хрипел Гаэтано, взлетая на пик блаженства.

Днем девушки сходили с ума от безделья. Время тянулось бесконечно в постоянных сетованиях на то, какими идиотками они все оказались. Возвращение домой стало несбыточной мечтой. Вырваться из цепких лап Бермудеса казалось невозможным. Ни документов, ни денег у них не было. Высуни они нос на улицу, им бы не поздоровилось. Все расходы на еду и косметику Бермудес аккуратно вносил в счет, и с каждым днем девушки все больше увязали в долгах.

Какие там «Кадиллаки» и квартирки на Манхэттене!

- Хоть бы Нью-Йорк разок дал посмотреть, сволочь! - вздыхали девушки. - Господи, это же надо так проколоться!

- А может, забастовку объявим?

- Ты что! Забьют до смерти!

- С нашим бы посольством связаться…

- Так нас там и ждали. Сейчас наши войну Штатам объявят из-за пяти блядей!

- Ну зачем уж про себя так-то?

- А кто мы есть?

- Девчонки, а дальше, дальше-то что? Всю жизнь тут просидим?

- Постареем - вышвырнут. Свеженьких дур привезут, а нас вынесут ногами вперед - и в канализацию!…

Они постоянно строили какие-то фантастические планы побега, но все это было пустое сотрясание воздуха.

Так бы все и тянулось без конца, если бы дорожки Гаэтано Фуэнтеса и Карлоса Акуньи не пересеклись роковым образом. Холодная встреча бандитских главарей в кабачке Монтойи стала фактически объявлением открытой войны. Уже через час Рохас и Хорхе обстреляли машину Акуньи. Им удалось ухлопать только неповоротливого Маурисио Кампоса. Акунью лишь слегка поцарапало осколком стекла, а Рикардо Мондрагон, сидевший за рулем, вообще отделался легким испугом.

Ничего этого Гаэтано не знал, когда явился за утешением к Миледи. И узнать ему было не суждено.

Когда Миледи выпорхнула в общий зал, Фуэнтес, как истинный кабальеро, угостил ее рюмкой сладкого апероля, и на этом его галантность иссякла.

- Лет’с гоу! - сказал он ей по-английски.

- Пошли, - кивнула Миледи.

Дальше все пошло по заведенному порядку. Гаэтано содрал с нее одежду и повалил на кровать, сам расстегнул только молнию на брюках. Он всегда начинал так. Миледи закрыла глаза. Наблюдать знакомую сцену в зеркале напротив ей было неинтересно. Именно поэтому она не увидела, как бесшумно открылась дверь и в проеме появилась фигура Рикардо Мондрагона. Он действовал быстро, но без спешки. Подняв пистолет с глушителем, Мондрагон трижды нажал на курок. Раздались три негромких хлопка. Тело Гаэтано вздрогнуло и ослабло. Миледи удивленно открыла глаза, но увидела лишь захлопнувшуюся дверь.

Гаэтано Фуэнтес умер мгновенно. Миледи несказанно повезло, что пули не прошили бандита насквозь, а застряли в его теле. Она почувствовала на руках, обнимавших спину Гаэтано, что-то липкое и через секунду поняла, что это кровь. Вопль ужаса застрял у Миледи в горле. Она с трудом выбралась из-под обмякшего тела и выскочила в зал. Там было пусто, если не считать Фрэнка Бермудеса, уронившего голову на стойку бара. Вокруг его головы растекалась темная лужица крови. Из телевизора доносилась тихая музыка, сопровождавшая очередной эротический клип. До слуха Миледи донесся какой-то хрип, а потом она увидела охранника, который, заливаясь кровью, полз в зал от входа.

Позже, вспоминая этот кошмар, Миледи сама не могла понять, как она решилась на рискованный шаг. Она влетела обратно в свою комнату, накинула прямо на голое тело плащик, в котором приехала из Москвы, и застегнулась наглухо. Потом, стараясь не смотреть в остекленевшие глаза Гаэтано, сунула руку в карман его брюк и вытащила жиденькую пачку долларов. Крадучись она проскользнула к двери на улицу и бросилась бежать.

Год 1992-й. Жанна

В этой гастрольной поездке выяснились новые обстоятельства. Несмотря на все ухищрения Саши Бородкина, «Настоящие мужчины» прежнего успеха уже не имели. Их время явно прошло. На современную рок-группу, от которых теперь все сходили с ума, «Настоящие мужчины» не тянули. Они играли вчерашнюю музыку. Их зритель давно остепенился и перестал ходить на концерты, все больше посиживая вечерами у телевизора, воспитывал детей и добывал днем хлеб насущный. Тем не менее концерты шли при аншлагах, но сборы теперь делала только Жанна. Схема была прежней: она пела второе отделение. Поэтому первое многие пропускали, зал заполнялся лишь после антракта. Ребята из группы это прекрасно видели, а потому их ревность к Жанне росла с каждым днем.

На репетициях начались ссоры, а иногда и скандалы. Дошло до того, что во втором отделении музыканты стали явно сачковать и устраивать Жанне мелкие подлянки, ставя ее в дурацкое положение. Ударник, например, как бы случайно ронял палочку и потому сбивался с ритма. Клавишник Веня нарочно строил зрителям уморительные рожи, как бы переживая все, о чем пела Жанна. Подпевки музыканты стали исполнять с таким постным видом, будто они присутствуют на похоронах.

Растерявшийся Бородкин не знал что делать. Когда-то послушная, группа совершенно вышла из повиновения. Жанна все переживала молча, но ей стало абсолютно ясно, что с «Настоящими мужчинами» пора завязывать. Дело было даже не в интригах и не в том, что теперь все они кормились за ее счет. Она и сама зарабатывала очень прилично. Но не было никакой перспективы. Она переросла «Настоящих мужчин» творчески. Ей надо было уходить и делать сольную программу.

В последний день гастролей, после совсем уж безобразного концерта, когда музыканты вышли на сцену сильно выпивши, Саша Бородкин постучался в номер Жанны.

- Надо поговорить, - сказал он.

- Надо, - согласилась она. - Я давно хотела. Ждала конца гастролей.

- Спасибо. Я всегда, знал, что на тебя можно надеяться.

Жанна смутилась. То, что она собиралась сказать Бородкину, шло вразрез с его последней фразой.

- Честно говоря, не знаю, как начать, - сказала она.

- Можно я начну за тебя?

- Ну попробуй.

- Ты уходишь. Так?

- Ну а что мне делать, Саша? - воскликнула она в отчаянии. - Ты же сам все видишь!

- Все правильно. Я и пришел сказать, что больше тебе в «Настоящих мужчинах» работать нельзя.

- Значит, ты меня увольняешь?

- Нет. Не имею права.

- Почему?

- Потому что я больше не руковожу группой. Я сегодня дал телеграмму в Москонцерт, что ухожу.

- Куда?

- Пока на вольные хлеба.

- А ребята знают?

- Нет еще. Но меня это не волнует. Группа все равно умерла. Естественной смертью. Я тут бессилен.

- Но ведь столько лет!…

- Вот именно. Столько лет не живут. «Настоящие мужчины» не исключение.

Жанне потребовалось некоторое время, чтобы все это переварить.

- Значит, ты на вольные хлеба, - сказала она. - А что ты мне посоветуешь?

Он посмотрел ей в глаза:

- Тебе я советую остаться со мной.

- В каком смысле?

- Во всех.

- То есть?

- Одну тебя затопчут. У меня есть нужные знакомства во многих местах. Мне уже почти смонтировали студию звукозаписи. Купить видеокамеру для клипов не проблема. Я обещаю сделать для тебя все, что смогу. А я кое-что могу, уж поверь. Но есть одно условие.

- Какое же? - спросила Жанна, предчувствуя ответ.

Бородкин понял, что она угадала.

- Верно, - сказал он. - Мы должны быть вместе.

- Подожди, Саша… - Жанна нервно рассмеялась. - Ты предлагаешь мне выйти за тебя? Или как?…

- Ты опять угадала, - сказал он. - И никаких «или».

- Это что же, брак по расчету?

- С твоей стороны, наверное, да. Но ведь ты никогда об этом не думала, правда? А вот теперь возьми и подумай. Мне тоже потребовалось время, чтобы разобраться в самом себе. Вот видишь, разобрался.

Бородкин как-то беззащитно улыбнулся. Куда только подевались его диктаторские замашки и командирский тон! Жанна просто не знала что ответить.

- Я понимаю, - сказал Бородкин, - тебе это как снег на голову. Подумай. Давай попробуем. Что мы теряем? Ну, не получится - разбежимся.

- Разбежимся… Так все просто.

- Нет, не просто. Для меня, во всяком случае. Потому что я очень надеюсь, что за то время, когда мы будем вместе, я стану тебе… Ну, необходим, что ли. А это уже почти любовь.

Жанна видела, как трудно давался ему этот разговор. Лоб у Бородкина был в испарине. Поддавшись невольному порыву, она приложила ему ко лбу бумажную салфетку. Бородкин схватил ее руку и несколько раз поцеловал ладонь.

- Не надо, Саша… - слабо попросила она. Он посмотрел на нее незнакомым, собачьим взглядом.

- Мне уйти?

- Нет… Останься…

Бородкин остался у нее до утра.

Год 1994-й. Зоя

Зоя давно уже привыкла к тому, что почти все владельцы дорогих иномарок были хамами. Но этот черный джип «Паджеро» вел себя чрезвычайно странно. Он словно приклеился к Зоиной «шестерке» еще на Минском шоссе и не отвязался на Кутузовском, хотя левая полоса была свободной. При этом джип не сигналил, не просил уступить дорогу. Но его мощный передний бампер с устрашающими клыками все время держался в опасной близости от заднего бампера «Жигулей». Ясное дело, подумала Зоя, водитель джипа наверняка углядел бабу за рулем и решил ей показать, кто на дороге хозяин. Такое уже случалось не раз, но Зоя никогда не уступала. Нервы у нее были на зависть, и постоять за честь женщины на трассе ей было даже в охотку.

Вот и в этот раз Зоя осталась на своей полосе, держа постоянную скорость около восьмидесяти километров.

Обе машины неразлучной парочкой миновали Триумфальную арку, взлетели на мост возле метро «Кутузовская». И тут джип пошел на обгон. Он обошел Зоину «шестерку» без напряжения, а дальше произошло нечто странное. Джип вдруг резко взял вправо, опасно подрезая Зою. Раздался сильный удар, и «шестерку» отбросило к обочине, Зоя резко затормозила. В нескольких метрах перед ней стал, как вкопанный, джип. Потом он подал назад, приблизившись к Зоиной машине почти вплотную. Справа на заднем бампере Зоя успела увидеть едва заметную вмятину. Она мигом выскочила из машины - и ахнула. Левое крыло «шестерки» вмялось, заклинив переднее колесо. Разбитая фара напоминала вытекший глаз. Оторванный бампер свисал до земли. Словом, этот дорожный «поцелуй» превратил машину в калеку.

Охваченная справедливым гневом, Зоя подняла глаза и увидела, как из джипа неторопливо вышел водитель. Таким его Зоя себе и представляла: вульгарный качок в кожаной куртке и необъятных штанах. Качок потрогал толстым пальцем пустяковую вмятину на бампере джипа и повернулся к Зое. Тупое лицо с сонными глазками было невозмутимо.

- Ты, если рулить не умеешь, велосипед себе купи, - сказал качок. - Видишь, что с моей тачкой сделала? Тут делов на полторы тыщи баксов, не меньше.

- Полторы? - спросила Зоя язвительно. - А у тебя ничего не треснет?

- Чего, чего? - удивился качок.

- Что слышал. Посмотри, что ты мне устроил!

- Твоя тачка - твои проблемы.

- Ошибаешься, миленький. Это ты меня подрезал. Пьяный, что ли?

Качок не успел ответить. К ним, помахивая жезлом, вальяжной походкой приближался гаишник.

- Так, водители! - пропел он. - На тот свет торопитесь?

- Да все нормально, командир. Все живы, - сказал качок, кривясь в улыбке. - Мы тут сами договоримся. Полюбовно.

Он загородил гаишника широкой спиной и стал ему что-то негромко втолковывать. Зоя терпеливо ждала, уверенная в своей правоте. Но гаишник вдруг повернулся и пошел обратно, засовывая что-то во внутренний карман.

- Только машины уберите с проезжей части! - крикнул он, обернувшись.

- Минутку! - запоздало встрепенулась Зоя. - Инспектор!…

Но тот словно оглох. Стало ясно, что качок успел сунуть ему деньги. Зоя поняла, что этот раунд она проиграла, и еще больше взбесилась.

- Ну так что ты решила? - спросил качок. - Сейчас будешь платить или мне тебя на счетчик поставить?

- Ты меня не стращай, говнюк! - сказала Зоя, уперев руки в бока. - У меня твой номер записан. Мы с тобой не здесь будем разбираться, а в Центральной ГАИ. Там меня знают. Ты еще у меня кровью харкать будешь. И этот, которому ты сейчас взятку дал, тоже!…

Никаких знакомств в автоинспекции Зоя, конечно, не имела. Но для контратаки все средства были хороши. Качок на секунду озадачился.

- Я тебе последний раз предлагаю, - сказал он. - Давай по-хорошему.

- По-хорошему? - Зоя усмехнулась. - Ладно. Сколько ты говорил? Полторы тысячи?

- Ну.

- Согласна. Давай.

- Чего давать? - вылупил глаза качок.

- Полторы. Баксами.

- Я?…

- А ты как думал? Ведь не я же, козел!…

Тут Зоя несколько перегнула палку. «Козла» качок стерпеть не смог. Всю его дутую сонливость как рукой сняло. Глаза зажглись звериной злобой.

- Ах ты падла! - выдохнул качок и шагнул к Зое, чтобы растопыренной пятерней схватить ее лицо.

Реакция Зои была мгновенной. Она изо всех сил пнула качка между ног. Он взвыл и, сложившись пополам, попятился.

Из джипа, видимо, наблюдали за развитием конфликта. Дверцы машины распахнулись, и на тротуар выскочили еще два качка, похожие на первого, как родные братья.

- Стоять! - внезапно раздалась команда из джипа. Качки замерли. С места, расположенного рядом с водителем, неловко вылез седой мужчина вполне приличного вида и подошел к Зое, слегка приволакивая левую ногу.

- Восхищен! - сказал он без улыбки. - Прямо как в кино. Очаровательная женщина, да еще такой Брюс Ли в юбке. Это дорогого стоит.

Зою обескуражило такое начало.

- Не дороже, чем ремонт моей машины, - буркнула она.

- Да забудьте вы об этом куске железа, - небрежно сказал седой. - Вам такая машина вообще не подходит.

- Могу поменяться на ваш джип.

- Хороший ответ, - одобрил седой. - Можем обсудить.

- Ну хватит шутить, - нахмурилась Зоя.

- Да я уж вижу, что с вами шутки плохи. Как раз это мне и нравится.

- Странный у нас какой-то разговор, - сказала Зоя. - Вы меня что, хотите в телохранители нанять вместо этих ваших шкафов?

- У меня для вас есть предложение получше, Зоя Павловна.

Зоя вздрогнула:

- Откуда вы знаете, как меня зовут?

- Неужели угадал? - Седой покачал головой. - Надо же! У вас найдется полчаса для серьезного разговора? Я вас приглашаю на чашку кофе.

- А моя машина?

- Машиной займутся. - Седой повернулся к двум качкам, стоявшим у него за спиной. - Отгоните ее к Самвелу. Пусть подлечит. - Он снова взглянул на Зою. - Ну так что насчет кофе?

- Хорошо, - сказала она.

Двое остались у Зоиной машины, а она и седой сели в джип. Водитель, успевший вернуться за руль, злобно покосился на Зою.

- Сам виноват. Не надо подставляться, - сказал ему седой. - Ничего, сегодня немного отдохнешь от девочек. А завтра опять начнешь разбойничать. Гони в «Розу ветров».

Год 1992-й. Миледи

Миледи быстро выбилась из сил и, задыхаясь, прислонилась к стене дома. Наконец-то ей представился случай взглянуть на Нью-Йорк, но это, мягко говоря, никакого утешения не принесло. Она оказалась в отчаянном положении. Вернуться в подвал Бермудеса было невозможно, но и оставаться на ночной улице огромного чужого города Миледи не могла. Не говоря уж обо всем прочем, она двух слов по-английски не умела связать.

Патрульная машина полиции медленно двигалась вдоль тротуара. Шутник Лаки, сидевший за рулем, первым увидел блондинку в зеленом плаще, прислонившуюся к стене дома. Лаки взглянул на Большого Джека, но в этот момент заработала рация. Большой Джек откликнулся на вызов, назвав свой номер.

- У меня для тебя сюрприз, Большой Джек, - сказал дежурный офицер. - Похоже, шлепнули старину Бермудеса, а заодно еще парочку латиносов.

- Где? - рявкнул Большой Джек.

- Мне сдается, что адресок ты знаешь.

Большой Джек бросил свирепый взгляд на Лаки, который тотчас врубил сирену и надавил на газ. Машина промчалась мимо Миледи.

Сирена заставила ее вздрогнуть. Стоять просто так тоже было опасно. И Миледи побрела наугад по улице, расцвеченной яркими огнями реклам. Она забрела в Центральный парк и просидела там на укромной скамейке до рассвета, счастливо избежав встречи как с грабителями, так и с представителями власти. Утром на затекших ногах она продолжила свой путь, не подозревая, что движется к Тайм-сквер, самому сердцу города. Но силы ее оставили раньше, чем она туда добралась. К счастью, в это время у нее в голове возникла одна, на первый взгляд весьма сомнительная, идея. Набравшись храбрости, Миледи остановила такси и рухнула на заднее сиденье. Таксист-итальянец с ослепительной улыбкой повернулся к ней и что-то спросил.

- Брайтон, - устало сказала Миледи. - Брайтон Бич. Плиз!

- Рашн? - понимающе кивнул шофер и разразился длинной тирадой по-итальянски.

Миледи его не слушала. Она и по сторонам не смотрела. Ее мысли были заняты одним - поскорее добраться до Брайтон Бич, где, она знала, полным-полно бывших соотечественников. Больше ждать помощи Миледи было не от кого. Дорога до Брайтон Бич была сама по себе длинной, да еще они угодили в гигантскую пробку перед въездом в тоннель под Ист Ривер. Таксист довез ее чуть ли не до самого пляжа. Пришлось отдать ему почти все деньги, которые Миледи вытащила из кармана Фуэнтеса. Увидев на еще пустых улицах русские вывески, она не смогла удержать слезы. Чтобы немного успокоиться,

Миледи вышла на деревянный настил пляжа, овеваемый океанским ветерком.

В этот ранний час огромный пляж был безлюден. Только невдалеке седой мужчина и девочка играли с собакой.

- Машенька! - крикнул мужчина. - Брось ему мячик подальше!

Девочка швырнула мячик, и пес понесся по песку.

Миледи почувствовала непреодолимое желание поговорить с этим русским. Она приблизилась к нему и сказала:

- Здравствуйте. Извините меня, пожалуйста… Седой мужчина обернулся, и слова застряли у Миледи в горле. На нее смотрел ее бывший учитель истории Аркадий Михайлович Шафран.

Год 1992-й. Жанна

С ней опять случилось то, что случалось не раз… Жанна наперед знала, как все будет, и все-таки ждала, что, может быть, сегодня все кончится по-другому… Однако она вновь, как бывало раньше, непонятным образом очутилась в этом большом легковом автомобиле, где даже запах кожаных сидений был ей знаком до тошноты.

Машина опять свернула в глухой тупик, и три здоровенных, мускулистых негра, сидевших в салоне, стали быстро раздевать Жанну, ослепительно скалясь. Жгучее чувство стыда было сродни физической боли, но еще сильнее ею владело желание ощутить наконец тот взрыв наслаждения, о котором она знала только понаслышке.

Жанна еще никогда этого не испытывала. Так, может быть, в этот раз?…

Они овладели Жанной одновременно, втроем, изловчившись проникнуть в нее самыми изощренными способами. Ее возбуждение стремительно нарастало. Долгожданный миг приближался, и крик восторга уже готов был вырваться из ее горла.

Но внезапно все оборвалось. Как всегда. Исчезла машина, исчезли негры. Жанна проснулась в испарине, так и не испытав того, чего ей так безумно хотелось.

Этот кошмар часто посещал ее по ночам в последнее время. Почему в нем была машина, почему именно троица негров, Жанна не могла объяснить. Сны - эти беспощадные рассказчики потаенных желаний - словно нарочно принимают порой самые уродливые формы, чтобы поведать человеку о нем самом. Ощущение женской неполноценности стало для Жанны настоящим проклятием.

Увы, Саша Бородкин не помог ей избавиться от этого. Он был в постели нежен и внимателен. Когда Жанна, не сдержавшись, тихо вскрикнула, он испуганно спросил:

- Ты что?… Ты… еще девушка?…

- Была… - ответила она, пряча лицо от смущения. Она стеснялась, что дожила до таких лет девственницей.

Жанна очень старалась, чтобы этой, такой важной для нее, ночью все прошло так как надо. Но, к ужасу своему, осталась абсолютно холодна.

Может быть, потому, что не испытывала никакой тяги к своему первому мужчине. Она как будто отдавала Бородкину давнишний долг, таким вот образом выразив признательность за все хорошее, что он сделал для нее. С одной стороны, это было ужасно, а с другой - не такое уж великое событие. Подумаешь, какой драгоценный клад - девственность. Так и трястись над ней до конца жизни?

Больше всего Жанну ошеломила собственная бесчувственность. Неужели она уродилась не такой, как все, и ей никогда не суждено узнать хваленых радостей секса?

Бородкин давно уснул, а Жанну лишь под утро охватила тяжелая дремота. И тут же снова возник знакомый кошмар с неграми…

Проснувшись, она долго разглядывала чужое лицо на своей подушке. Оно было даже более чужим, чем вчера. Как странно, что женщиной она стала именно с Сашей Бородкиным, которого уважала беспредельно, но не любила, ни капли. Неужели пожалела его? А может быть, себя? Что же, теперь у нее «есть человек», как она сказала Иванцову с Трофимовым.

Жанна вдруг сообразила, что не слышит дыхания Саши. Она приподнялась на локте и громко сказала:

- Бородкин! Ты что, умер?

Саша мгновенно открыл глаза. Он притворялся спящим, боясь первой утренней фразы. Она заставила его облегченно улыбнуться, и Бородкин попытался обнять Жанну. Жанна отстранилась.

Из номера они вышли вместе, немножко демонстративно, и уже не расставались до самолета. В самолете Бородкин все время держал руку Жанны в своей. Говорили они мало и все о пустяках.

В аэропорту Домодедово длинной вереницей стояли свободные такси.

- Поедем ко мне? - спросил Бородкин.

- Нет, Саша. Я поеду к себе.

- Это следует понимать как твой ответ? Жанна молча кивнула.

- Значит, нет? - спросил он.

- Нет, - сказала она.

Бородкин смертельно побледнел.

- Ну, как знаешь! - сказал он и отвернулся. Саша Бородкин не умел прощать обид. А таких тем более. Но Жанне об этом предстояло узнать позже.

Год 1994-й. Зоя

«Роза ветров» оказалась бывшей столовкой, наспех переделанной в ресторан. Ни одного посетителя тут не было.

- Интерьер здесь дерьмо и кормят отравой, - заметил седой, усаживаясь за столик. - А вот кофе варят потрясающе. Но разве на одном этом сделаешь хорошие деньги?

- Может, начнем ваш серьезный разговор? - нетерпеливо сказала Зоя.

- А он уже начался.

Официантка поставила перед ними чашки с дымящимся кофе.

- Вам не надоело, Зоя Павловна, возиться с поношенным барахлом? Магазинчик ваш, конечно, процветает, но навар с него пустяковый. Да и рэкет наезжает.

И вот тут Зое окончательно стало все ясно.

Пару месяцев назад к ней в магазин нагрянула странная троица. Двое таких же качков, какие сегодня сопровождали седого, а может быть, те же самые, остались в торговом зале, делая вид, что разглядывают вещи. А третий, какой-то вертлявый и разболтанный, точно был весь на шарнирах, без стука вошел в кабинетик Зои, где она пила чай из термоса.

- Слушаю, - сказала Зоя. - Какие у вас проблемы?

- У меня никаких, - сказал вертлявый. - Это у вас проблемы. Вон уж как давно магазин открыли, а налоги не платите.

- А вы кто? Налоговый инспектор?

- Ну да. Он самый.

- А где тот, который до вас был? Он вам разве не передал документы? У меня все заплачено. Я вам сейчас копии квитанций покажу.

Зоя уже поняла, что вертлявый валяет дурака. Никакой он не инспектор. Это местные бандиты добрались наконец до ее магазина. Еще долго собирались. Зоя чуть не поверила в то, что ее эта напасть обойдет. Не обошла.

- Не надо мне бумажки показывать, - сказал вертлявый. - Я все равно очки дома забыл.

Он явно издевался над Зоей.

- Ну так сходите домой за очками, - сказала она спокойно. - Я никуда не денусь.

- Никуда не денетесь, это точно, - усмехнулся вертлявый. - Так что не будем зря время терять.

Вы же не хуже меня знаете, что сегодня без серьезной крыши не прожить. А у нас она серьезная. Серьезней не бывает.

Но в этот момент вошел Соловых.

- Вы заняты, Зоя Павловна? - Он сделал шаг назад.

- Входи, входи, Гена, - ответила Зоя. - Тут у нас интересный разговор. Тебе стоит послушать.

- При свидетелях разговора не будет, - быстро сказал вертлявый, бросив на Соловых тревожный взгляд.

- У меня от мужа секретов нет, - сказала Зоя. - Этот молодой человек, Гена, насчет крыши пришел.

- Кровельщик, что ли? - спросил Соловых.

Несмотря на серьезность ситуации, Зоя чуть не прыснула. Вертлявый побледнел от унижения.

- В общем, я все сказал! - Он повернулся к Соловых. - Не будете платить - кровавыми слезами умоетесь. И ты, и твоя метелка!

Соловых растерялся лишь на мгновение. А уже в следующее он схватил вертлявого за воротник и прижал к стене:

- Ах ты сучий потрох!…

- Не надо, Гена!… - Зоя бросилась к мужу и с трудом оттащила его от вертлявого. - Не пачкай руки!…

В тот день все на этом и закончилось. Но расслабляться было нельзя. Ответного удара следовало ожидать незамедлительно. Уже к вечеру в магазине была установлена дополнительная дверь из листовой стали. Та же фирма взялась за три дня смонтировать прочные металлические жалюзи, целиком закрывающие на ночь стеклянную витрину Дверь черного хода была укреплена железной решеткой.

Пока все эти работы не были завершены, Соловых оставался на ночь в магазине. Он надежно замуровал телефонный кабель в кирпичную стену, чтобы рэкетиры не смогли оборвать связь магазина с ближайшим отделением милиции.

Однако и этого показалось мало. Бандиты вокруг действовали все наглее, и не было никакой гарантии, что они однажды не ворвутся в магазин среди бела дня. Соловых, нажимая на свое милицейское прошлое, добился разрешения на оружие и обзавелся пистолетом Макарова. А потом за бешеные деньги приобрел в спецпитомнике молодого, но уже обученного для охраны питбуля. Этому четвероногому убийце по кличке Шамиль было отведено постоянное место в подсобке. Теперь туда осмеливался заходить только Соловых, с присутствием которого Шамиль хоть как-то мирился. Но зато в любой момент этот хвостатый дьявол мог вылететь в торговый зал и порвать врага.

Похоже, принятые меры охладили пыл рэкетиров. Во всяком случае, два месяца прошли спокойно. И вот теперь бандиты подобрались к Зое с другого конца.

Год 1992-й. Миледи

Аркадий Михайлович был потрясен. Он отправил дочку с собакой домой, а сам, сидя рядом с Миледи на песке брайтонского пляжа, слушал ее долгую исповедь. После всех передряг Миледи необходимо было выговориться.

Она рассказала ему все: и про Малюлю, и про Феликса, и про Дом моделей, и про подвал Фрэнка Бермудеса. Разумеется, в детали Миледи не вдавалась. У нее просто язык не повернулся описывать то, что делала она и что делали с ней. Аркадий Михайлович и без подробностей это понял, хотя не задал ни одного вопроса.

Миледи давно умолкла, а он все сидел, как оглушенный, не зная, что сказать в ответ. Он был совершенно убит - не грязной историей жизни Миледи, а тем, какую роковую роль суждено было сыграть ему. Ведь это он, поддавшись грубому зову плоти, толкнул Миледи, тогда еще школьницу, на порочный путь. Он предал ее, трусливо уехав из города. Сюжет, подобный тому, что уже описал Толстой в «Воскресении». Только перелистнуть последнюю страницу и поставить прочитанный том на полку было невозможно. Герои до боли знакомого сюжета сидели на чужом берегу чужого океана и ждали продолжения. А каким оно могло быть?

- Давай так, - сказал наконец Аркадий Михайлович, прикрыв глаза. - Ты пока поживешь у меня… У нас. Что-нибудь придумаем. Я просто вот так, сразу, не могу сообразить.

Миледи кивнула. На ее губах появилась неуверенная, дрожащая улыбка.

- А что вы скажете жене? - спросила она.

- Скажу правду. Что ты - моя ученица. Это же правда? Что ты попала в беду. Тебя обманули. Это тоже правда.

- Но ведь не вся, Аркадий Михайлович.

- А вся и не нужна. Пошли!…

Он старался говорить уверенно, но Миледи все же уловила легкое смятение в его тоне.

У подъезда многоквартирного дома Аркадий Михайлович остановился, словно хотел о чем-то предупредить.

- Что? - спросила Миледи.

В ту же секунду он передумал и сказал с улыбкой:

- А знаешь, ты совсем не изменилась. Нисколько.

- Я вас тоже сразу узнала, - сказала Миледи.

В его взгляде на мгновение вспыхнул знакомый озорной огонек - и тут же погас.

Аркадий Михайлович открыл дверь квартиры своим ключом и громко позвал:

- Соня!…

- Я на кухне! - отозвался женский голос. - Ну-ка иди сюда, Шафран, докладывай, что за красивую тетю ты там встретил. Мне Машенька все рассказала.

Аркадий Михайлович подмигнул Миледи, но как-то вымученно, и за руку повел ее на кухню. У разделочного стола грузная женщина средних лет бойко шинковала морковку. Она обернулась - и ее хорошенькое личико окаменело.

- Все в порядке, Соня, - поспешно сказал Аркадий Михайлович. - У нас гости.

- Какие гости? - ошеломленно заговорила Соня, ничуть не смущаясь присутствия Миледи. - Какие гости, Шафран, в десять часов утра? У меня квартира не прибрана, мне на стол нечего поставить!

- Соня, Соня! Не устраивай кагал. Я сейчас все объясню. Человек попал в беду.

- И ты изображаешь Армию Спасения?

- Пройди в комнату, - сказал Аркадий Михайлович Миледи. - Я сейчас все улажу.

Миледи послушно отступила на шаг, и кухонная дверь захлопнулась перед ее носом. За дверью началось бурное объяснение, происходившее громким шепотом. В комнате сидела девочка и гладила собаку.

- Здравствуй, - сказала Миледи.

Девочка молча смотрела на нее огромными черными глазами. И собака смотрела, не выражая никаких чувств. Миледи сделалось совсем неуютно. Она не умела разговаривать с детьми.

- Какой породы у тебя собака? - спросила Миледи.

Девочка, не шелохнувшись, продолжала смотреть на нее.

- Ты ведь понимаешь по-русски?

Девочка вдруг встала и вышла в другую комнату. Собака последовала за ней. Миледи так и осталась стоять посреди комнаты, не смея даже присесть. Наконец появился разгоряченный спором Аркадий Михайлович.

- Все в порядке. Пойдем пить кофе, - заявил он с наигранной бодростью. - Ты на реакцию Сони не обращай внимания. Это она от неожиданности.

Но Миледи прекрасно понимала, что дело совсем не в этом. Жена Аркадия Михайловича что-то почувствовала своим женским чутьем и с первого же взгляда возненавидела Миледи. К тому же хозяйка дома сразу поняла, что безнадежно проигрывает незваной гостье внешне. Смириться с этим было непросто.

Но Соня, видимо под давлением мужа, постаралась взять себя в руки.

- Присаживайтесь, - сказала она подозрительно медовым голосом, когда Миледи вновь появилась на кухне, и, не удержавшись, добавила: - У нас вообще-то достаточно тепло.

Миледи, спохватившись, стала расстегивать плащ. Аркадий Михайлович кинулся ей помогать, и тут произошло поистине ужасное. Соня взвизгнула, опрокинув кофейник. Аркадий Михайлович замер с открытым ртом. Только тогда Миледи сообразила, что плащ у нее был надет прямо на голое тело.

Она быстро запахнулась, но было уже поздно. Соня выбежала из кухни. Аркадий Михайлович растерянно смотрел на растекавшуюся по столу лужицу кофе.

- Извините, - сказала. Миледи устало. - Совсем забыла. У меня секунды лишней не было, чтобы одеться.

Внезапно ей стало все равно, что с ней будет. Она готова была вернуться на улицу и там умереть.

Но Аркадию Михайловичу какими-то титаническими усилиями удалось немного нормализовать обстановку. Кофе был сварен заново. За столом, однако, царило враждебное молчание. Миледи под ненавидящим взглядом Сони с трудом заставила себя допить чашку. К бутербродам она даже не прикоснулась. Сидя в старом халате Аркадия Михайловича, Миледи все равно чувствовала себя голой и впервые стыдилась своей наготы. В конце концов Аркадий Михайлович оставил свои бесполезные попытки разговорить женщин.

- Тебе, наверное, поспать надо, - сказал он Миледи. - Ты же всю ночь не спала.

С этим тоже возникли проблемы. У Шафранов было всего две комнаты, одна из которых принадлежала маленькой Софочке и, естественно, считалась неприкосновенной. Но и предложить супружеское ложе Миледи Аркадий Михайлович не мог. Ей пришлось устроиться на маленьком диванчике. Миледи с головой укрылась пледом и отвернулась к стене. Уснуть она не могла и только делала вид, что спит. Из-за закрытой двери Миледи слышала, как на кухне вновь разгорелась перепалка. Соня нарочно говорила в полный голос. Аркадий Михайлович отвечал ей тихо и невнятно, чтобы его не было слышно в комнате.

- Ну и сколько она у нас собирается жить? - спрашивала Соня, - Что значит «не знаю»? А кто знает? Пророк Моисей? Может быть, ты решил ее удочерить, так скажи прямо… Нет, я-то как раз не сошла с ума, хотя могла бы. Муж уходит гулять с ребенком и приводит в дом какую-то девицу с улицы. Да еще голую!… Ой, не надо, Шафран! Какие обстоятельства? Какие могут быть обстоятельства, чтобы разгуливать по Нью-Йорку в чем мама родила?… Вот пусть она и обратится туда, где ее обманули… А где эти люди? Умерли? На Луну улетели?… Ну конечно! И сейчас же помчалась на Брайтон Бич, где живет ее добренький учитель истории… Не надо, Шафран! Такие случайности только в кино бывают… Я тебе запрещаю клясться здоровьем Софочки! Тем более по такому поводу!… Я ничего не предлагаю. Я спрашиваю тебя, Шафран, что ты думал своей головой, когда пригласил ее сюда?…

Да таких в Америке сотни! Может быть, ты дашь объявление в газете, что мы готовы всех принять? Мы ведь миллионеры! Это другие таксисты зарабатывают гроши, а Шафран приносит каждый день домой пачку долларов… Как? Как ты ее отправишь домой? Ведь у нее, насколько я поняла, даже документов никаких нет. Ты кем себя вообразил? Генеральным секретарем ООН?…

Этот скандал длился бесконечно, и Миледи, вздрагивавшую сначала после каждой реплики Сони, все-таки сморил сон.

Год 1993-й. Жанна

Жанна решила опровергнуть предсказание Бородкина, что в одиночку ее затопчут. Она вдруг поняла, что ей, уже взрослой женщине, нельзя сидеть в бездействии и ждать, когда кто-нибудь в очередной раз протянет руку помощи. Нужно было, пока не поздно, действовать самой.

В первую очередь Жанна занялась кооперативной квартирой, которую Бородкин обещал устроить на Речном вокзале. Она отправилась в правление кооператива, и там выяснилось, что дом давно готов и его уже начали заселять. Но в списках ее фамилии почему-то не оказалось. Раньше бы Жанна безропотно сдалась. Но теперь она устроила невероятный скандал, почти истерику, и фамилия ее обнаружилась среди тех, кто не сделал очередной взнос. Жанна немедленно выложила не только взнос, но и окончательную сумму. Слава богу, заработанных на последних гастролях денег на это хватило.

Разговор пошел совсем другой, и к концу дня Жанна уже получила ключи от собственной квартиры. Вселиться она могла хоть сегодня, но решила с этим подождать. Однако предусмотрительно врезала в дверь новый замок.

Вдохновленная первым успехом, Жанна отправилась в Москонцерт и объявила тамошнему начальству, что намерена сделать сольную программу, на что она как лауреат Международного конкурса имеет полное право. С ней неожиданно легко согласились, и она тут же стала вербовать музыкантов в свой коллектив. Желающих оказалось на удивление много, так что Жанна даже получила возможность выбирать. Как-то сам собой образовался, точно соткался из воздуха, некий Боря Адский - шустрый администратор, взявшийся «раскрутить» Жанну с ее новым коллективом. У Адского было в заначке помещение в Клубе имени 1905 года, которое на первых порах вполне могло служить репетиционной базой. Оставалось только слепить программу и получить на нее «добро» худсовета.

Уже через неделю Жанна начала репетировать.

Опыт работы с «Настоящими мужчинами» оказал ей неоценимую услугу. Она знала, как себя вести с музыкантами, знала все их примочки и приколы. Она четко представляла себе, чего хочет добиться и как это сделать. Поскольку на этот раз Жанна была главной фигурой, и фигурой единственной, она без стеснения тянула одеяло на себя и командовала всем - от репертуара и аранжировок до костюмов и света. Властность, позаимствованная ею у Саши Бородкина, позволяла держать музыкантов в ежовых рукавицах. Ее разносов стали побаиваться.

Но как бы ни была хороша новая программа, по нынешним временам без телевидения раскрутиться по-настоящему нечего было и думать. И Жанна решила предпринять атаку на музыкальную редакцию. По телефону никто не мог увидеть, что она сидит у аппарата красная, как рак, поэтому Жанна говорила с несвойственным ей нахальством:

- Вас беспокоит лауреат международного конкурса «Черное море» Жанна Арбатова. Я хотела бы показать несколько своих новых песен… Я не знаю, для какой передачи конкретно. Это вам решать. Недостойных внимания песен я бы не предложила… Нет, на будущей неделе это исключено. Я уеду. У меня гастроли в Скандинавии… Ну, если у вас все так сложно, может быть, вы мне дадите телефон молодежной редакции?… Нет-нет, что вы! Никаких обид. Что?… Да, сегодня смогу… Нет, в шесть у меня еще запись на «Мелодии» не закончится. Давайте в девятнадцать часов. Договорились?…

Жанна положила трубку и подождала, пока ее щеки перестанут пылать. Вранье и нахальный тон дались ей с трудом. Но, черт возьми, она же была актрисой, в конце концов! И сейчас сыграла отлично! Оставалось не подкачать при встрече.

Но и в Останкино все прошло замечательно. Музыкальная редакция дождалась Жанну почти в полном составе во главе с самим шефом -- бессменным Солдатовым. Жанна, сев за рояль, сыграла пять песен, три из которых были приняты на ура. Договорились о срочной записи в начале будущей недели, перед выдуманной Жанной поездкой в Скандинавию.

Потом все дружной компанией погрузились в лифт на одиннадцатом этаже и съехали вниз. Но выйти из здания не смогли.

За это время в самом телецентре и вокруг него кое-что переменилось. И переменилось круто. Еще полтора часа назад Жанна заметила у центрального входа усиленный наряд милиции, но не придала этому значения. В последнее время в Москве было неспокойно, и во многих местах увеличилась охрана. Но то, что она сейчас увидела в вестибюле телецентра, было из ряда вон выходящим. Там стояли бойцы подразделения «Витязь», держа автоматы наизготовку. Сквозь стеклянные двери центрального входа в сгустившихся сумерках была видна толпа, агрессивно размахивающая какими-то плакатами и палками.

- Куда? - заорал один из «витязей», увидев выходящих из лифта. - Назад! Быстро!…

- А в чем, собственно, дело? - важно осведомился Солдатов.

Но ответа он не услышал. Вместо этого раздался ужасающий треск, и мощный самосвал, круша стекла и алюминиевые переплеты, проломил вход в здание. За ним ринулась вопящая толпа. И тут же стеганули выстрелы. «Витязи» попадали на пол и открыли ответный огонь. Солдатов крикнул по-заячьи и сломя голову понесся к лестнице, ведущей в подвальный бар. Музыкальная редакция бросилась за своим лидером, увлекая Жанну. Перестрелка за их спинами усилилась. И если бы Жанна оглянулась, то увидела бы яркие цепочки трассирующих пуль, вспарывавших темноту.

Внизу до смерти перепуганные барменши рассказали, что телецентр штурмуют стихийно образовавшиеся отряды под командованием бесноватого генерала Макашова, поклявшегося раскатать по бревнышку это гнездо сионизма и западной пропаганды. Он призывал перевешать на фонарях всех завравшихся в угоду президенту телевизионщиков, чтобы лично обратиться к русскому народу и поднять его на борьбу за коммунистические идеалы.

- Нас-то они не тронут, - успокаивали друг друга барменши. - Мы что? Мы только сосиски да кофе варим. А нам все равно для кого.

Впрочем, когда в бар привели легко раненного в голову «витязя», барменши с материнской нежностью стали хлопотать вокруг него и поносить генерала Макашова последними словами.

Наконец наверху все затихло, но пленники бара все равно боялись высунуть нос. Жанна не выдержала.

- Пойду узнаю, какая там власть наверху, - сказала она, направляясь к лестнице.

- Не надо, не надо! - зашипел Солдатов. - Пусть за нами придут!…

Жанну рассмешили его слова:

- Вот вы и ждите, пока за вами придут. А я не хочу.

Она стала подниматься по лестнице. Вся музыкальная редакция провожала ее такими взглядами, будто она всходила на эшафот, как ее французская тезка по фамилии д’Арк.

Но наверху все было кончено. Нападавших оттеснили и рассеяли. В вестибюле суетилось множество людей в камуфляжной форме.

Октябрьский штурм Останкинского телецентра закончился неудачей.

На следующий день Москва продолжала бурлить. Но Жанна абсолютно не чувствовала себя участницей исторических событий. Она только испытала досаду оттого, что сорвалась очередная репетиция, поскольку половина музыкантов не пришли. В пику происходящему Жанна решила немедленно заняться переездом на новую квартиру. В транспортном агентстве, куда она позвонила, чтобы заказать грузовик, никто ее не принял за сумасшедшую. Наоборот, ей ужасно обрадовались и обещали прислать машину и грузчиков завтра с самого утра.

Утром, сидя в ожидании на упакованных вещах, Жанна набрала телефон Мити Иванцова.

- Да, я вас слушаю, - ответил он каким-то безжизненным голосом.

- Митя, это ты? Привет! Это такая Арбатова, если ты ещепомнишь, - защебетала Жанна. - Ничего, что я звоню? Неофициальная жена не ревнует?

- Нет, - все так же тускло сказал он.

- Ну как вы там, мальчики? Как ты? Как Вовка?

Повисла странная пауза.

- Алло! - позвала Жанна. - Ты в порядке, Митя?

- Вовки больше нет, Жанка, - сказал Иванцов.

- Как это нет? Что за шутка дурацкая!…

- Это правда, Жанка. Он умер вчера. Погиб. Его убили, понимаешь? Убили.

Комната качнулась и пошла кругом. Жанна едва не выронила трубку.

- Кто? - спросила она шепотом.

- Если бы знать.

В последние дни своей жизни Трофимов словно вдвое помолодел. Он был опьянен бурными митингами и демонстрациями, сотрясавшими Москву. Забросив все дела, он включился в работу какого-то комитета по защите демократических свобод, выступал на собраниях, стоял в пикетах, распространял воззвания. Глаза его горели мальчишеским огнем. Казалось, он всю жизнь ждал того счастливого момента, когда сможет с головой погрузиться в штормовую, почти революционную атмосферу. Для него всегда существовало только белое и черное, без полутонов. И выбрав что-то одно, он был верен своему выбору до конца.

В полдень четвертого октября он позвонил Иванцову:

- Димитрий, ты знаешь, что сейчас происходит у «Белого дома»?

- В общих чертах, - ответил Иванцов. - Слушаю, как по Би-би-си враги клевещут.

- Это не слушать надо, а видеть своими глазами!

- Не уверен.

- Ну и мудак! Короче, я бегу туда. Идешь со мной?

- Владимир, - сказал Иванцов, - не пори горячку. Не ты ли в свое время заставил меня прочитать «Атомную станцию» Лакснесса?

- При чем тут это?

- Помнится, там был восхищавший тебя персонаж - Органист. Тот самый, который принципиально во время войны не читал газет с военными сводками, потому что потом все это можно было узнать из пяти строчек в энциклопедии.

Ты меня убеждал, что это очень мудро.

- Значит, мы оба ошибались.

- Кто?

- И Органист, и я. В общем, ты остаешься дома?

- Да. И тебе советую.

- Ох, как ты пожалеешь!… - И Трофимов бросил трубку.

Митя Иванцов действительно пожалел. Вернее, проклял самого себя. Возможно, не останься он дома, все не кончилось бы так скверно. Может быть, он уговорил бы друга не соваться близко к «Белому дому», остаться на другом берегу реки. Возможно, он не дал бы Трофимову совершить ту роковую перебежку от укрытия до укрытия, когда из окна «Белого дома» ударила короткая автоматная очередь. Она срезала Трофимова на бегу и швырнула на землю. Только стекла очков блеснули. А кто стрелял - пойди найди…

- Послезавтра. В крематории. В десять утра, - донесся до Жанны голос Мити Иванцова.

- Ты-то как? - с болью спросила она.

- А никак, - сказал он без выражения. - Меня вчера тоже немножечко убили. Не до конца, как видишь…

Жанна тихонько положила трубку. Это была первая серьезная потеря в ее жизни. Она не могла себе представить, что больше никогда… Нет, она не могла себе этого представить.

Глава четвертая Опасная зона

Год 1994-й. Зоя

Потрясающий кофе, который варили в «Розе ветров», показался Зое горьким, как желчь.

- Так это ваши приходили ко мне за деньгами? - спросила она.

- Мои, Зоя Павловна, - кивнул седой. - Надеюсь, не нагрубили? Я их строго предупредил. Не люблю хамства.

- Я так поняла, что этот вопрос закрыт? - спросила Зоя.

- Вы неправильно поняли. Если вы решили, что стальная дверь, ваша собачка и ствол у вашего мужа в кармане меня так озадачили, то это наивно, Зоя Павловна. Возьмите сегодняшний инцидент. Ведь вы его не ожидали. При желании вас можно было взять голыми руками. Даже несмотря на ваш удар, достойный аплодисментов. Но что мы все о грустном? Как вам кофе? Наверное, и вкуса-то не ощутили. А все проклятые нервы.

- Ладно, - сказала Зоя со вздохом. - Сколько вы хотите с моего магазина?

- Нисколько. Ваш магазин доживает последние дни.

- Взорвете, что ли?

- Ну вы меня прямо каким-то террористом международного масштаба считаете. Я не палестинец, Зоя Павловна. Ваш магазин просто снесут по плану реконструкции Пятницкой улицы. У меня точные сведения из мэрии.

- Тогда я ничего не понимаю. К чему весь этот цирк сегодня?

- Грешен. Люблю эффекты. Ну да бог с ними. Надо вам, Зоя Павловна, освобождаться от своего магазина.

- То есть?

- Продать. Причем срочно.

- Какой же дурак его купит, если его сносить собираются?

- А вот это уже моя проблема. Я вам такого дурака найду. Не у всех есть связи в мэрии.

- Допустим, я продам магазин. Деньги - вам?

- Ни копейки.

- Что это вы такой добренький?

- А может быть, вы мне нравитесь?

Не зная, что ответить, Зоя пригубила остывший кофе.

- Как вы смотрите на то, чтобы приобрести это заведение? - спросил седой, обведя взглядом пустой зал.

- Зачем?

- Кофеварку тут можно оставить. А все остальное поменять коренным образом и устроить шикарный кабак со стриптизом. Дорогой. От клиентов отбоя не будет, уверяю вас.

Я бы и сам это сделал, да свободных денег сейчас нет. Я на Кипре домишко прикупил. Обустраиваю. А там с нашего брата дерут безбожно, будто мы доллары сами печатаем. Да и вообще мне светиться лишний раз не хотелось бы. Я, конечно, войду в долю, но неофициально. Обеспечу безопасность, клиентуру, хорошее отношение местных властей. Если у меня будет процентов семьдесят дохода, это нормально, мне кажется. А вам?

- Пятьдесят, - неожиданно для самой себя сказала Зоя. - Раз вся материальная ответственность на мне, тогда пополам.

- А идея? Она ничего не стоит?

- Ну, вам пятьдесят пять и мне сорок пять. Седой довольно засмеялся.

- Я рад, что не ошибся в вас, Зоя Павловна, - сказал он. - Молодая, привлекательная женщина с хорошей хваткой - это как раз то, что надо.

Только тут Зоя спохватилась:

- Я еще не сказала «да».

- Но ведь вы и «нет» не сказали. А скажете, так будете, простите, последней дурой.

- Я должна подумать.

- Конечно. Женщина не должна сдаваться сразу. Я позвоню вам завтра домой в десять утра.

- Вы и мой домашний номер знаете?

- Ну, Зоя Павловна! - укоризненно сказал седой.

- Ладно. Завтра.

- Может быть, есть вопросы?

- Только один. Как вас зовут?

Седой помедлил, потом, прищурившись, посмотрел на Зою и сказал:

- Зовите меня Сильвер.

Он оставил Зою за столиком и, приволакивая левую ногу, ушел.

Год 1992-й. Миледи

Проснулась она оттого, что почувствовала чей-то пристальный взгляд. Человек, сидевший напротив, был ей незнаком. Чем-то неуловимо напоминал молодого Аркадия Михайловича, только в каком-то карикатурном варианте. Своим демоническим обликом он походил на оперного злодея. Увидев, что Миледи открыла глаза, оперный злодей ослепительно улыбнулся.

- Выспались? - спросил он. - Тогда здравствуйте! Меня зовут Гриша. Я прихожусь младшим братом Аркадию. И хочу признаться сразу, что еще никогда не встречал такой красивой девушки. Не вздумайте мне отвечать тем же, иначе я умру от смеха.

Миледи невольно улыбнулась, что привело Гришу в неописуемый восторг.

- Какая у вас улыбка! - воскликнул он. - Джоконда может спокойно уходить на пенсию! За такую улыбку надо деньги брать. Впрочем, я, кажется, слишком горячу коней. Вы запомнили, как меня зовут?

- Гриша, - сказала Миледи, продолжая улыбаться.

- А вас зовут Милой. И в школе у вас было прозвище Миледи. Вы мне позволите вас так называть?

- Конечно. Мне так даже привычней.

- Замечательно! - сказал Гриша. - Я был почему-то уверен, что мы с вами поладим. Должен признаться, что я целый час вот так сидел, разглядывая вас без вашего разрешения. Но надо же мне было присмотреться к человеку, с которым мне предстоит жить вместе.

- Как это - вместе? - изумилась Миледи.

- Не пугайтесь. Не в физическом смысле. В территориальном.

- Все равно не понимаю.

- Сейчас объясню. У Аркадия золотое сердце. Но Соня, Соня! Она уже пятнадцать лет усиленно вьет семейное гнездо, и ничего больше ей не надо. Принеси Аркадий в дом жабу, Соня и тогда сходила бы с ума от ревности. Согласитесь, вы далеко не жаба. Что делает Соня? Соня ходит по квартире и уже присматривает крюк попрочнее, чтобы повеситься. Она вам отдаст последний лифчик, но не простит, что Аркадий подал вам стакан воды. Это, конечно, клинический случай, но ревность, увы, не лечится. Если же вы уйдете из этого дома, вернее подруги, чем Соня, вам не найти. Она для вас и кровью своей пожертвует, и кожей.

- Зачем же Аркадий Михайлович привел меня сюда? - спросила Миледи. - Он ведь все это знал.

- Еще как знал! Соня с первого дня была такой. И Аркаша не раз имел полный компот без всякого повода с его стороны.

Но у брата тоже свои тараканы в голове. Он хочет осчастливить все человечество. А с вами вообще особый случай. Воспоминания юности. Он мне ничего не говорил, но я так понял, что когда-то он был в вас немножко влюблен. Верно? И вы в него тоже? Хорошо, хорошо, не отвечайте. Хотя, я думаю, тут скрывать нечего, Я знаю, что такое школьная платоническая любовь. Сам когда-то украдкой вздыхал по учительнице химии.

Миледи смотрела на Гришу, стараясь не выдать своих чувств. Знал бы он, какая платоническая любовь была у нее с его братом в холостяцкой квартире приятеля!

- В общем, условия задачи ясны, - продолжал Гриша. - И мы с Аркадием решили ее таким образом, что вы пока поживете у меня. Это неподалеку. Квартирка мизерная, вроде спичечного коробка, но я там один. Соседи даже одобрят, а то им все невдомек, почему это я не вожу к себе девушек. Вы найдете в себе силы сыграть роль моей девушки?

- А что для этого нужно? - спросила Миледи. Гриша внезапно покраснел:

- Если вы имеете в виду постель, так нет. Я никакой оплаты не требую. Тем более подобной. И не собираюсь взваливать на вас хозяйство. Просто это единственный возможный вариант.

- А тогда зачем вам это все, Гриша?

- Я не знаю, что вам ответить, - сказал он. - Считайте, что я просто выручаю брата, если вам так удобнее.

- А если бы это была жаба?

- Какая жаба?

- Ну, вы про жабу говорили.

- Вас обидело сравнение? - Гриша вскочил. - Извините…

- Да нет, все нормально.

- Значит, решено? - Гриша опять ослепительно улыбнулся. - Тогда я вам скажу честно. Жабу я тоже взял бы. Но с гораздо меньшим удовольствием.

Миледи поселилась у Гриши в тот же день. Узнав, что все устроилось наилучшим образом, ревнивая Соня переменилась как по волшебству. Она вытряхнула из шкафов всю свою одежду и чуть ли не со слезами на глазах умоляла Миледи взять хотя бы маечку. Потом с феноменальным проворством Соня приготовила роскошный обед и лично проследила за тем, чтобы на тарелке Миледи не осталось ни крошки. Она была оживлена, остроумна и даже сразу как-то похорошела. И Миледи стало понятно, почему Аркадий Михайлович выбрал ее когда-то себе в жены.

На прощание Соня расцеловала Миледи и взяла у нее обещание заходить запросто когда вздумается. Уже на улице Миледи обнаружила в кармане плаща несколько свернутых в трубочку купюр.

- Сонины дела! - усмехнулся Гриша. - Я же говорил. Теперь она вас замучает своей заботой.

В своей однокомнатной квартире, оказавшейся действительно не намного больше спичечного коробка, Гриша быстро приладил занавесочку, отделившую угол для Миледи. Сам он намеревался спать на раскладушке, и обсуждению это не подлежало.

Словом, теперь Миледи было где приклонить голову. Но и только. Будущее ее оставалось туманным. Сониных денег хватило на то, чтобы кое-как одеться в дешевых брайтонских магазинах. На этом все дела у Миледи закончились. Она взялась было за уборку квартиры, но Гриша содержал свое жилье в таком идеальном порядке, что там пылинки было не найти даже под микроскопом. Вся еда хранилась в холодильнике уже в готовом виде. Оставалось только разогреть ее в микроволновке.

Гулять по Брайтону было скучно. Дважды пройдясь по главной улице, Миледи потеряла к ней интерес. К тому же над головой грохотали поезда метро, несущиеся по железной эстакаде. Хотя на Брайтоне говорили по-русски, Миледи чувствовала себя чужой. Все тут, казалось, друг друга знали, здоровались на каждом шагу и заводили бесконечные разговоры о том, что слышно из Москвы, Минска, Львова, Ташкента. Бывало, просто обменивались парой фраз:

- Вы слышали, что учудил Лева?

- Это какой Лева? Сын старика Левицкого?

- Так вы слышали?

- Не слышал и слышать не хочу. Лева пустой человек. Он взял дело и уже два раза доплачивал!…

В магазине продавец, снимая с весов колбасу, спрашивал на чудовищной смеси английского и русского:

- Вам ее наслайсить или хотите куском?

Миледи не чувствовала своеобразной прелести этих брайтонских сценок. Наоборот, они ее раздражали. Ей казалось, что люди вокруг прикидываются, как они прикидывались счастливыми, когда собирались в компании за столом.

Многие жили на Брайтон Бич уже давно, но все равно в присутствии Миледи считали своим долгом постоянно твердить, что правильно поступили, уехав сюда. Все разговоры, однако, сводились к воспоминаниям о прежней жизни. Только совсем уж зеленая молодежь не мучилась ностальгией.

В компаниях, правда, Миледи бывала редко. Гриша с раннего утра до позднего вечера торговал с лотка книгами, присланными из России. Они пользовались сумасшедшим спросом, но, чтобы как-то сводить концы с концами, работать приходилось много. Тем более что теперь Грише требовалось больше денег. И не потому, что у него в квартире появился лишний едок.

Гриша безумно хотел показать Миледи Нью-Йорк, о котором она до сих пор имела смутное представление. Он гулял с ней по бесконечному Бродвею, продуваемому постоянным ветром с Гудзона. Он сводил ее на мюзикл «Мисс Сайгон», шедший в театре на углу Пятьдесят третьей улицы. Он затащил Миледи в музей Метрополитен, от посещения которого у нее осталась только головная боль и сожаление о четырнадцати долларах, потраченных впустую. В Мировом торговом центре они поднялись в кафе на сто седьмом этаже, откуда с самолетной высоты весь город был как на ладони. В кафе потрясающий негр играл на рояле старые регтаймы, не тронувшие душу Миледи. А когда она подошла к большому окну, доходящему до пола, и под ней открылась бездна, Миледи стало по-настоящему плохо. На пароходике они совершили круиз вокруг Манхэттена, полюбовавшись заодно Статуей Свободы.

Впечатлений было слишком много, и вскоре в голове у Миледи перемешались Чайна-таун и Радио Сити, Рокфеллеровский центр и Литл Итали, Эмпайр Стэйт Билдинг и Трамп Тауэр.

Годы 1944-1994-й. Мэтр

Иван Сергеевич Зернов никогда не был трусом. Это подтверждали боевые награды, которые в День Победы украшали его нынешний элегантный смокинг. Правда, бывший боцман Черноморского флота непосредственного участия в военных действиях не принимал. Но с фронтовыми концертными бригадами Зернов не раз бывал на передовой, хлебнул и артобстрелов, и бомбардировок, и даже однажды вывел артистов из немецкого окружения под Смоленском. Тогда он еще не был народным артистом, а подвизался в качестве рядового конферансье, уморительно изображая психопата Гитлера и распевая лихие куплеты про Гансов и фрицев, отморозивших в России «и уши, и носы, и кое-что похуже». Благодарная солдатская аудитория души не чаяла в молодом артисте.

Много позже, обзаведясь вальяжными манерами и сменив «Беломор» на кубинские сигары «Ромео и Джульетта», Зернов остался смелым человеком. Сатирические монологи, с которыми выступал уже всесоюзно известный конферансье, нередко пугали высоких чиновников. Но даже самой Екатерине Алексеевне Фурцевой, министру культуры, не удалось обломать Зернова.

Как-то у них состоялся очень жесткий разговор один на один. Зернов держался как кремень. Раздраженная его упорством, Фурцева прервала аудиенцию сухой фразой:

- Ну, в общем, я вам сказала все, что хотела!

- Вы удовлетворены? - спросил Зернов, поднимаясь со стула.

- Разумеется, нет!

- Тогда я остаюсь. - Зернов снова опустился на стул. - Настоящий мужчина не имеет права уходить, пока женщина не удовлетворена.

Фурцева вдруг по-девичьи вспыхнула.

- Ну вы и наглец, Иван Сергеевич! - сказала она и засмеялась. - Я ведь хочу вас от неприятностей уберечь. Ну подредактируйте сами немножко свои тексты. Уберите сомнительные места.

- Екатерина Алексеевна, - сказал Зернов проникновенным тоном, - вы бы Ойстраху посоветовали не все ноты играть, а через одну?

Фурцева отвернулась к окну и сказала со вздохом:

- Боже мой, как мне иногда с вами трудно!

- Так ведь и нам с вами не легче, - отозвался Зернов.

Ответа не последовало, и он тихо вышел из кабинета.

С публикой на концертах Зернову было проще, хотя чего только не случалось. И пьяные лезли на сцену, и издевательские реплики из зала раздавались, и шутки, бывало, встречали гробовым молчанием. Но Иван Сергеевич ни разу не ушел с эстрады побежденным. Импровизируя на ходу, он умел взять зал в руки.

В такие минуты бывший боцман чувствовал себя противостоящим крепкому шторму.

А сколько интриг и скандалов возникало за кулисами, в узком мирке, полном неудовлетворенных актерских амбиций! Зернов привык разрубать клубок самых чудовищных сплетен одним решительным ударом. Он не боялся нажить себе врагов и с презрением относился к завистникам. Этим он заслужил уважение даже тех, кто его ненавидел.

С профессией конферансье Зернов тоже покончил без колебаний. Времена менялись, и старые мастера эстрады один за другим выходили в тираж. На фотографиях с дарственными надписями они оставались по-прежнему молодыми и красивыми: Илюша Набатов, Миров и Новицкий, Афоня Белов, Тимошенко с Березиным, Рудаков и Нечаев, Аркаша Райкин, Миронова и Менакер, Леня Утесов… Многих и в живых-то давно не было. А те, кто еще здравствовал, уже не могли тягаться с тем же Жванецким, чья умная и тонкая ирония так точно выражала дух времени. Зернов понял, что пора и честь знать.

Однако на пенсию его не отпустили, а сделали директором потихонечку угасающего Театра эстрады. Этот театр по инерции еще считался престижной площадкой, но явно не выдерживал конкуренции с современным Концертным залом «Россия», переманившим всех звезд, способных делать битковые сборы. Зернов и тут не дрогнул. Он всколыхнул все свои артистические связи. Среди нынешних кумиров оказалось немало его крестников, и отказать новому директору Театра эстрады они не могли.

Попутно Зернов взялся за поиск новых талантов. Так судьба свела его с Жанной Арбатовой, еще ни разу не дававшей сольных концертов в Москве. Зернов не поленился съездить на репетиционную базу в Клуб имени 1905 года и посмотреть, какова Арбатова в деле. До конца репетиции он не досидел, встал и решительно вышел в коридор. За ним бросился помертвевший Боря Адский, администратор Жанны:

- Иван Сергеевич! Послушайте еще пару песен. У нас программа выстроена по нарастанию!…

- Мне достаточно, - отрезал Зернов.

- Неужели так ужасно?

- Ты болван, Боря! Ты даже не представляешь, какой бриллиант попал тебе в руки. Верно, что дуракам везет. Я даю вам свою площадку в конце мая на пять дней. Согласен?

- Еще бы! - воскликнул Адский.

- Нет, Иван Сергеевич, на неделю, - раздался голос Жанны. Она незаметно подошла к мужчинам.

- Жанна!… - Адский всплеснул руками.

- Она права, - сказал Зернов. - На неделю!… Рекламой сольного концерта Арбатовой Иван Сергеевич занялся сам, оставив Борю Адского на побегушках. В результате на три первых выступления были проданы все билеты до единого. И вот этот звонок за час до начала…

Голос, сообщивший, что в Театре эстрады заложено взрывное устройство, был каким-то безжизненным, словно на том конце провода находился говорящий автомат.

Только одна фраза, а за ней гудки отбоя.

Зернов положил трубку и задумался, посасывая незажженную сигару. Идиотов, способных на подобную шутку, хватало. Забавного в ней не было ни капли. Уж такой искушенный в различных розыгрышах человек, как Зернов, не клюнул бы на жеваное дерьмо. Значит, телефонная угроза имела целью сорвать сегодняшний концерт Жанны Арбатовой. Кому-то, видно, она крепко насолила. Но заниматься расследованием не было времени. Зрители уже собирались у дверей театра.

Ситуация, что и говорить, создалась необычная. В прежние времена ничего подобного не случалось, да и не могло случиться. Теперь же можно было ожидать чего угодно. Посоветоваться Зернову было не с кем, он должен был принимать решение сам, причем в считанные минуты. По внутренней связи Зернов дал команду пока не пускать публику в театр. А сам с незажженной сигарой в зубах решительным шагом проследовал в гримуборную Жанны.

- Оставьте нас одних! - сказал Зернов властным тоном.

Гример и костюмерша поспешно вышли за дверь.

- Тут вот какое дело, детка. - Зернов стал за спиной Жанны, сидевшей перед зеркалом. - Мне только что позвонили в кабинет и предупредили, что где-то в театре заложена бомба.

- Бомба?… - переспросила Жанна осевшим голосом.

- Так сказал позвонивший.

- А кто звонил?

- Это мы с тобой потом вычислим.

- Значит, кто-то хочет сорвать мой концерт?

- Без сомнения. Сейчас вопрос один: что делать?

- А если это просто дурацкая шутка?

- Не исключено. А если нет? В зале больше тысячи мест. Могу ли я пойти на такой риск?

- Но ведь можно позвонить в милицию. Пусть проверят.

- Разумеется. Но это, как ты понимаешь, не минутное дело. Значит, сегодняшний концерт все равно псу под хвост. Я сам все объясню публике. Люди поймут.

Они продолжали общаться через зеркало. Зернов почувствовал в этом какую-то излишнюю театральность и отошел в сторону. Жанна молчала, опустив голову.

- Ну что ты молчишь? - спросил Зернов. - Я этот концерт тебе верну. А то, что отмена произошла из-за бомбы, - это же такая реклама! Народ, детка, на тебя валом повалит, понимаешь?

- Я все понимаю, Иван Сергеевич, - наконец заговорила Жанна. - Отменить, конечно, ваше право. Но я все равно выйду сегодня на сцену, пусть даже в зале не будет ни души. Выйду и спою, и никому меня запугать не удастся. Пусть знают!…

Зернов давно уже перестал удивляться чему бы то ни было. Но этот короткий монолог, полный сдержанной силы, его поразил. Значит, не так уж безнадежны те, кто идет на смену. Есть еще, черт побери, настоящие люди и настоящие артисты!

От нахлынувших чувств старый эстрадный волк даже перекусил свою незажженную сигару и выплюнул ее прямо на пол.

- Уважаю! - сказал он.

Это слово в устах Зернова значило многое.

- Мы с тобой сделаем по-другому, детка, - продолжил Зернов. - Мы сегодня с тобой отмочим такой номер, что вся Москва будет стоять на ушах.

Год 1995-й. Зоя

За годы, прошедшие с той злополучной перестрелки в Кратове, жизнь Сильвера существенно переменилась. Из обычного подмосковного бандита он выбился в солидные авторитеты, хотя и не покупал себе титула вора в законе. Обладая от природы гибким, хватким умом, он сумел поставить себя в криминальной среде исключительно за счет личных качеств. Пока Сильвер залечивал огнестрельные раны, он много читал, много думал и пришел к выводу, что вульгарный бандитизм - занятие слишком хлопотное и слишком опасное. Экономические перемены в стране открывали куда более заманчивые горизонты. Те, кто поумнее, давно уже сообразили, что криминальные деньги гораздо выгоднее отмывать, вкладывая их в легальный бизнес. Там люди ворочали неслыханными суммами, что позволяло повязать по рукам и ногам самых высоких чиновников.

Вернувшись к делам, Сильвер, как говорится, «сменил масть». Разогнав всю свою прежнюю шушеру, он навербовал новых людей, подбирая их с тщательностью, свойственной кадровикам из «почтовых ящиков».

Сам Сильвер сумел избавиться от блатной «фени», от бандитских замашек и теперь выглядел солидным бизнесменом. Ранняя седина придавала ему респектабельность. Рэкетом он занимался теперь лишь для того, чтобы у него постоянно были наличные деньги. Основные капиталы Сильвера крутились в одной компании по продаже сырой нефти и еще в небольшом банке, дававшем ссуды под приличные проценты. Шикарный ресторан нужен был Сильверу не столько для денег, сколько для налаживания деловых связей. Под рюмку и пляску голых девочек какие только вопросы не решались. А если еще тайно поснимать кое-кого в обстановке беспредельного разгула, то можно получить в руки такие ниточки, которые позволят управлять людьми как марионетками.

Зоя, на его взгляд, идеально подходила для роли хозяйки такого заведения. Никаких темных делишек за ней не числилось. Ее хватке и энергии могли позавидовать многие мужчины. К тому же Зоя была обезоруживающе привлекательна. А если ее одеть соответственно, сделать ей первоклассный макияж и прическу - вообще станет королевой. И разговаривать с ней можно напрямик, без намеков.

Такая женщина могла бы стать для Сильвера не только деловым партнером. Он не сомневался, что она и в постели хороша. Но если бы их встреча произошла раньше, несколько лет назад! А сейчас в половом смысле женщины для Сильвера не существовали. Тогда в Кратове одна из милицейских пуль, словно в насмешку, навсегда лишила Сильвера главной мужской радости.

Внешне ничего не изменилось. Разве только шрам от пули остался в том месте, которое не видно. Но мужская сила исчезла безвозвратно. Поняв это, Сильвер был охвачен одним желанием - мочить ментов, но вовремя одумался. Это ничего бы не изменило, а только осложнило бы ему жизнь. Чтобы пресечь неизбежные насмешки, Сильвер решил не скрывать своего изъяна. Наоборот, он говорил об этом в лоб, причем с такой иронией, от которой у всех пропадало всякое желание возвращаться к этой теме. Позже он и Зою огорошил своим признанием.

- Меня правоохранительные органы лишили половых, - заметил он как-то в разговоре.

Зоя выдержала его испытующий взгляд.

- Значит, гора с плеч, - сказала она спокойно. Сильвер беззвучно засмеялся. Зоя выдержала очередной экзамен. А тогда, вернувшись домой после разговора с Сильвером в «Розе ветров», Зоя была сама не своя. Они долго обсуждали с Соловых, что им теперь делать.

Около полуночи в дверь позвонили. Соловых открыл, держа в свободной руке своего «Макарова», и увидел одного из Сильверовых качков, который без слов протянул ему ключи от «шестерки» и исчез. Зоя бросилась к окну У подъезда стояла ее машина. Целехонькая, будто с ней днем ничего не произошло. Это и решило дело. Утром на звонок Сильвера она ответила согласием.

Магазин был продан через два дня без каких бы то ни было затруднений. А через пару недель бульдозеры срыли его до основания.

Но это Зою уже не волновало. Ее закрутили новые дела. В перекупленной тоже без проблем «Розе ветров» начался капитальный ремонт. Все помещение было практически выстроено заново, согласно нужной планировке. Потом за дело взялись дизайнеры, изощрявшиеся во всем - вплоть до таких мелочей, как столовые приборы. У Зои голова пухла от забот: одежда официантов, составление меню, подбор поваров, закупка спиртного для бара. А еще нужно было найти девушек для стриптиза, организовать рекламу, пригласить музыкантов на постоянную работу, установить холодильные камеры. Без Сильвера она бы пропала. Но Сильвер все держал под личным контролем. У него хватило ума не полагаться на собственный вкус. Он буквально из-под земли доставал специалистов, отлично знавших свое дело. Дилетантам тут места не было. Например, обучением официантов занимался какой-то замшелый отпрыск графского рода, погулявший в юные годы по злачным местам всей Европы, а стриптизерш муштровала заслуженный мастер спорта, бывшая чемпионка по художественной гимнастике.

Труднее всего было с Соловых. Он со своим неистребимым деревенским видом никак не вписывался в шикарный ресторан. От должности швейцара Соловых отказался наотрез. Наконец Сильвер предложил ему стать главным вышибалой, то есть командовать охраной, состоящей из качков. Соловых чуть ли не насильно обрядили в смокинг, который сидел на нем как на корове седло. Но, слава богу, начальнику охраны не надо было выходить в зал.

Он мог руководить ресторанными секьюрити, подремывая в своем кабинете у включенного телевизора.

Открытие ресторана «Золотой век» прошло с помпой. За столиками разместилось множество известных лиц, получивших специальные приглашения: журналисты, телезвезды, государственные чиновники, артисты. Зоя увидела среди них Махмуда Эсамбаева в его неизменной папахе, Якубовича из «Поля чудес», певицу Ирину Отиеву, колдуна Юрия Лонго, актрису Мирошниченко, писателя Александра Кабакова, лидера «Машины времени» Андрея Макаревича, адвоката Андрея Макарова, поэта Игоря Иртеньева. Но основную массу гостей составляли холеные мужчины с ледяными глазами и сотовыми телефонами. Они явились в сопровождении юных красоток, точно сошедших со страниц «Bога».

Зоя, встречавшая гостей, стараниями Сильвера выглядела просто очаровательно. Скромное, но очень стильное платье, минимум косметики и никаких украшений. Они и не нужны были такой зрелой, цветущей женщине. Только колечко с крупным бриллиантом чистой воды сверкало у нее на пальце. Его Сильвер преподнес Зое за несколько минут до начала церемонии и попросил тут же надеть.

Продумано было все до мелочей. Первую бутылку на столик подавали бесплатно. Потом уж народ, разгорячившись, заказывал сам. О цене не спрашивали. В полночь была разыграна на аукционе бутылка шампанского «Дон Периньон» 1879 года. Победитель заплатил за нее тысячу долларов.

А потом началось ночное шоу. Стриптизерши появлялись на помосте одна за другой в режиме нон-стоп и начинали извиваться вокруг никелированных шестов, постепенно освобождаясь от одежды. Фигурки у всех были безупречные, но без манекенной истощенности. Ни грамма лишнего, однако все есть, все на своих местах и именно в таких объемах, какие радуют мужской глаз.

В финале на помост вышли все двенадцать девушек. Тут уж кое-кто из гостей не удержался и тоже выскочил на помост, желая подурачиться. Поскольку выпито уже было немало, к этому отнеслись благосклонно. Откуда-то появился микрофон. Его стали рвать друг у друга и подпевать дурными голосами звучавшему из динамиков шлягеру.

Сильвер в зале не появился. Он несколько минут пробыл в кабинете Соловых, наблюдая на четырех мониторах за происходящим в зале. Убедившись, что все идет как надо, Сильвер ушел через запасной выход.

Веселье продолжалось до четырех утра. В четыре стадо сверкающих лимузинов у входа стало рассыпаться в разные стороны. Зоя, едва держась на ногах, растолкала дремлющего Соловых:

- Все, Гена! Домой!…

Но прежде чем уйти, они вдвоем распили бутылку шампанского за успех. От усталости Зою слегка развезло. Она сунула мужу ключи от новой «Тойоты», а сама прикорнула на заднем сиденье.

Зоя не стала ждать, пока Соловых запаркует машину у дома. Открыв дверь квартиры, она замерла. В коридоре, точно сжатая пружина, притаился Шамиль. Свиные глазки питбуля горели ненавистью.

Шамиля пришлось пристроить дома, но он по-прежнему не признавал никого, кроме Соловых. Потому-то Геннадий Михайлович всегда входил в квартиру первым и запирал жуткого пса в лоджии. Это доставляло массу неудобств, но сплавить питбуля было некуда. Сейчас Шамиль свободно разгуливал по квартире, поскольку Маринка гостила у подружки на даче.

- Шамилечка, мальчик!… - сказала Зоя заискивающим тоном. - Ну что ты так смотришь? Это же мама пришла…

Она не успела договорить. Молниеносным прыжком питбуль бросился на нее, целясь в горло.

Год 1994-й. Миледи

Нью-Йорк оказался так огромен, что знакомству с ним можно было посвятить всю оставшуюся жизнь. Однако Миледи этого делать не собиралась. Ей все больше и больше хотелось домой. Но что предпринять для этого, она не знала. Гриша обещал со дня на день вплотную заняться ее возвращением. Миледи, честно говоря, не очень-то верила в успех. Кроме того, у нее появились подозрения, что Гриша нарочно тянет время. Так оно и было. Гриша отчаянно влюбился в Миледи и мечтал о том, чтобы она осталась с ним навсегда. Вскоре это стало абсолютно ясно, хотя никаких намеков Гриша себе не позволял.

Аркадий Михайлович, в свою очередь, тоже оказался в непростой ситуации. Миледи частенько заглядывала к ним и дружески щебетала с Соней.

Аркадий Михайлович украдкой поглядывал на свою бывшую ученицу и чувствовал, что его охватывает какое-то позабытое томление. Это не укрылось от ревнивого глаза Сони. Однажды, проводив Миледи, она сказала:

- Шафран, надо ее визиты свести до минимума.

- Почему? - удивился он.

- Ты, может быть, не осознаешь, что происходит. Но я-то вижу, что ты смотришь на нее, как кот на сметану. И не спорь, Шафран!…

Аркадий Михайлович не стал спорить. Но видеть Миледи всего раз в неделю он не смог. И как-то, не удержавшись, пришел к ней, когда Гриша был на работе. Пришел - и понял, что сделал это зря. Разговор получился рваный, напряженный. Аркадий Михайлович не заметил, какой жест Миледи спровоцировал его на безумный поступок. Он оказался в опасной близости от нее. А дальше оставалось только протянуть руку.

- Лапа!… - пропела Миледи, мгновенно слабея.

Точно так, как тогда, много лет назад в пустом классе, они стали лихорадочно помогать друг другу освободиться от одежды. Но тут раздался звонок в прихожей. Они заметались, приводя себя в порядок. Однако их взъерошенный вид все без слов сказал Грише, вернувшемуся на минутку домой.

Гриша вспыхнул как порох. Без лишних слов он влепил Аркадию Михайловичу оглушительную пощечину, и братья, вцепившись друг в друга, повалились на пол.

Наконец Аркадию Михайловичу удалось прижать извивающегося Гришу.

- Ты с ума сошел! - сказал он, тяжело дыша.

- Нет, это ты с ума сошел! - ответил Гриша. - Отпусти! Я раздумал тебе бить морду. Я не хочу об тебя даже руки пачкать.

Они поднялись с пола, не глядя друг на друга. Миледи замерла в углу.

- Какой сюжет! - сказал Гриша, гримасничая. - Шекспир в гробу перевернулся от зависти!

- Она не виновата, - сказал Аркадий Михайлович.

- Никто не виноват. Просто так получилось. Но вот вопрос: как жить дальше?

- Я уеду, - сказала Миледи.

- Да, так будет лучше.

Это сказал Гриша.

С этого дня братья всерьез занялись отправкой Миледи домой. Но в российском консульстве с ними даже разговаривать не стали. Возвращение Миледи было слишком хлопотным делом, и никто этим заниматься не желал. Миледи продолжала жить у Гриши, но отношения их стали невыносимыми. Какие уж там прогулки по Нью-Йорку, если они даже не разговаривали.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы на Брайтон Бич не приехал с концертами Марк Король. В Штатах он был никто. Американцы даже имени его не слышали. Но для эмигрантов на Брайтон Бич Король по-прежнему оставался кумиром. Билеты на его концерт в брайтонской школе, где выступали все гастролеры из России, расхватали мигом. Король благородно согласился дать еще один концерт, и опять большой школьный зал был набит битком.

В шестнадцатом ряду сидели братья Шафраны, Соня и Миледи, не позвать которую было неудобно.

После концерта в той же школе был устроен банкет. Аркадию Михайловичу удалось на него просочиться. Когда тосты в честь Короля иссякли, Аркадий Михайлович подсел к размякшему певцу и, не жалея самых ярких красок, описал ему историю обманутой несчастной девушки, умирающей от тоски по родине.

- Только вы можете ей помочь, Марк! - сказал в заключение Аркадий Михайлович дрогнувшим голосом.

Король в застольном шуме не очень-то понял все обстоятельства дела.

- Она еврейка? - спросил он.

- Нет. Русская.

- Это уже лучше. Что-нибудь придумаем.

Король любил помогать. Но не только по доброте сердечной. Ему нравилось демонстрировать свое могущество. Он не раз уже доказывал, что может все: пробить квартиру или звание для артиста, устроить на операцию к медицинскому светиле, спасти от милиции, посадить без билета в самолет. Невероятная популярность открывала перед ним все двери.

И сейчас, когда этот еврей-эмигрант смотрел на него умоляющим взглядом, Король решил, не откладывая, показать волшебную силу своего имени. Тем более что за столом плечом к плечу с ним сидел первый помощник консула, некто Буров. После вчерашнего концерта в консульстве тоже был банкет, на котором они подружились настолько, что Буров звал Короля Мариком, а Король его - Костей.

- Костя, - сказал Король. - Тут одна наша девушка в переплет попала. Осталась без документов. Как-то ей надо помочь вернуться домой.

Буров с трудом сфокусировал взгляд на собеседнике.

- Марик, - сказал он, - это тебе надо? Лично тебе?

- Мне.

- Тогда какой вопрос, Марик? Ноу проблем, пусть завтра ко мне зайдет. Только пусть скажет, что от тебя.

Назавтра Буров, протрезвев, все забыл. И только фамилия Короля, прозвучавшая как пароль, позволила все-таки Миледи проникнуть в нужный кабинет. Она вошла тише воды ниже травы и, опустив глаза, тихим голосом рассказала свою историю, сильно отредактированную накануне Аркадием Михайловичем. История была коротка: клюнула на обещание выгодной работы в Штатах, попала в самый настоящий публичный дом, сбежала оттуда при первой возможности, без денег и документов.

Подобные истории Буров слышал уже не раз. Ничего, кроме головной боли, они не сулили. Но слово, данное Королю, он нарушить не мог. Правда, когда они теперь встретятся, и встретятся ли? В этом деле у Бурова не было никакого личного интереса. А может, он мог появиться? Буров окинул взглядом молодую женщину, сидевшую напротив с опущенной головой. Фигурка вроде бы ничего…

- Что же вы все глаза прячете? - спросил Буров. - Будто правду хотите скрыть.

Миледи медленно подняла свои фарфоровые голубые глаза, и на ее пухлых губах появилась неопределенная, двусмысленная улыбка.

Это мгновение решило все. В деле Миледи для Бурова появился личный интерес. Настолько личный, что он сказал, кашлянув:

- У вас сейчас нет срочных дел? Я бы хотел побеседовать с вами подробней. И не в кабинете. По-дружески.

Дружеской беседы у них не получилось. Едва впустив Миледи в свою квартиру, Буров немедленно хлопнул полстакана неразбавленного виски и закурил, дожидаясь, пока свежая выпивка ляжет на старые дрожжи. Эффект был почти мгновенный. Буров задавил сигарету в пепельнице и с пьяной ухмылкой подошел к Миледи, паинькой сидевшей в кресле.

- Очень домой хочешь? - спросил он.

- Очень.

- Докажи!

Мягкий ворс ковра щекотал голую спину Миледи. Над головой пыхтящего Бурова она видела потемневшую икону в массивном серебряном окладе. Богоматерь смотрела на Миледи глазами, полными сострадания и печали.

Год 1994-й. Жанна

Тысячная толпа принаряженных зрителей у входа в Театр эстрады начинала негодовать. Никто не мог понять, по какой причине не открывают двери.

Через двадцать минут должен был начаться концерт, а на ступенях, ведущих к главному входу, творилось что-то непонятное. Какие-то молодые люди в одинаковых комбинезонах поспешно устанавливали деревянный помост, тянули провода, расставляли динамики и микрофонные стойки.

В тот момент, когда ропот толпы достиг наивысшей точки и уже стали раздаваться угрожающие выкрики, на только что сооруженный помост поднялся сам Иван Сергеевич Зернов в элегантном смокинге и алой бабочке. Он подошел к микрофону, постучал по нему пальцем и, убедившись, что микрофон работает, призывно поднял руку. Толпа заинтересованно притихла. Многие узнали Зернова, поскольку он в качестве живой реликвии частенько мелькал на телевизионном экране.

- Милые дамы и уважаемые господа! - произнес Зернов своим знаменитым бархатным голосом. - У нас в театре случилось маленькое чепэ. Я, конечно, мог бы вам наврать, что лопнула канализация и все затопило дерьмом.

Толпа дружно хохотнула и замерла. Зернов еще не потерял умения владеть вниманием публики.

- Я бы мог придумать, что Жанна Арбатова подавилась за обедом куриной костью и не может петь.

В толпе опять засмеялись, еще не понимая, куда клонит старый конферансье.

- Слава богу, ничего этого не случилось, - продолжил Зернов. - Случилось кое-что гораздо более интересное. Вы знаете историю о том, как в спальню Папы Римского кто-то подложил секс-бомбу?

Зернов сделал умышленную паузу, выжидая, пока до публики дойдет смысл сказанного и она засмеется. Так и случилось.

- Ее с трудом удалось обезвредить четырем здоровенным телохранителям!…

В умении подать репризу Зернов не знал себе равных. Раздался смех, кто-то даже захлопал. Зернов, как в былые годы, «держал» зрителя. Теперь паники можно было не опасаться и перейти к главному.

- У нас произошло то же самое, только без секса, - сказал Зернов. - Грубо говоря, меня предупредили, что в здании заложена бомба. Надеюсь, что это дурацкая шутка. Однако береженого бог бережет. Здание уже проверяют спецслужбы. Вам же я предлагаю два варианта. Вы со своими билетами можете прийти через неделю. А для тех, кто захочет остаться, концерт начнется немедленно, прямо здесь. Я уверен, что на второе отделение мы перейдем в зал.

Публика слушала Зернова как завороженная. Никто и внимания не обратил на то, что за его спиной незаметно заняли свои места музыканты Жанны.

- Больше мне вам сказать нечего, кроме того, что сейчас я с огромным удовольствием представляю вам… - голос Зернова зазвучал торжественно, - …храбрую женщину и замечательную певицу Жанну Арбатову!…

Из динамиков грянула музыка, предваряющая выход Жанны. Все получилось так стремительно и эффектно, что ошарашенная толпа бурно зааплодировала.

Зернов сделал шаг в сторону, освобождая дорогу на помост Жанне.

До захода солнца оставалось еще два с половиной часа, и на улице было совсем светло, так что с освещением проблемы не возникло. И майский вечер выдался совсем по-летнему теплым. Все это Зернов учел. Как и то, что необычность ситуации заставит если не всех, то многих остаться на месте. Конечно, кое-кто ушел, решив воспользоваться своими билетами через неделю, как было обещано. Но толпа у входа в театр все увеличивалась за счет случайных прохожих, привлеченных звуками музыки.

Для Жанны все произошедшее послужило своеобразным допингом. Несмотря на необычную обстановку, она пела как никогда здорово. Ощутив какое-то особое единение с людьми, которые слушали ее стоя, Жанна между песнями стала по-свойски разговаривать со зрителями. Она шутила, задавала вопросы, вспоминала какие-то забавные истории. И всякий раз, как ни удивительно, попадала точно в десятку.

Зернов, вернувшись в свой кабинет, достал из потайного бара заветную бутылку армянского коньяка десятилетней выдержки и с наслаждением хлопнул полную рюмку. После чего откинулся в кресле и раскурил сигару. Он был уверен, что и на этот раз победил. Генерал-майор с Петровки, его старый знакомый, моментально прислалпо звонку Зернова лучшую бригаду с поисковыми собаками. Проверка служебных помещений подходила к концу.

Оставалось только «отработать» сцену и зрительный зал. Помощник Зернова, уже успел связаться с несколькими журналистами, срочно вызвав их на место событий. Небольшая сенсация в прессе Театру эстрады совсем бы не повредила. Это Зернов тоже хорошо понимал. Пусть подонок, угрожавший по телефону, искусает себе локти!…

Однако, как оказалось, Иван Сергеевич успокоился рано. Когда через полтора часа ему доложили, что никакого взрывного устройства нет и в помине, он вернулся на улицу, на импровизированную сцену, и, дождавшись конца очередной песни, подошел к микрофону.

- У нас вообще замечательный зритель, - сказал Зернов, обращаясь к толпе, - но таких, как вы, я еще не видал. Спасибо вам, друзья! Как мы с вами и думали, никакой бомбы не было, и теперь я приглашаю вас в зал, где мы продолжим после небольшого антракта. Кстати, в буфете вас заждались!…

Публика весело повалила в распахнувшиеся двери. Краем глаза Зернов заметил отчаяние на лице Жанны, но не придал этому значения. Жанна догнала его уже в коридоре.

- Иван Сергеевич! Зачем вы это сделали?! - со слезами в голосе воскликнула она.

- Что сделал?

- Зачем вы остановили концерт? Так здорово все шло. Надо было и закончить там, на улице!

- Детка, ты ничего не понимаешь.

- Нет, это вы не понимаете. У меня первое отделение идет сорок минут. А я пела полтора часа.

У меня просто не осталось песен на второе отделение!

Зернов поперхнулся сигарным дымом.

- Совсем не осталось? - спросил он.

- Ну, может, три-четыре.

- Будешь каждую бисировать. Тебя хорошо принимают.

- Все равно это минут на двадцать, не больше.

- М-да, такой финал может все погубить.

- Вот и я о том же!…

Зернов окутался сигарным дымом, словно извергающийся вулкан. Он напряженно думал.

- Есть только один выход, детка.

- Какой?

- Устрой им концерт по заявкам.

- То есть?

- Они сейчас твои. Предложи им игру: они заказывают - ты исполняешь.

- Как в ресторане?

- Нет же, дурочка. Как в дружеской компании. И пусть они тебе подпевают. Я знаю, так не делается. А ты сделай. У тебя получится.

- Свои песни могут получиться. А чужие?

- Тех, какие не знаешь, естественно, не пой. Отшутись. Вообще будь предельно открытой. За это тебя еще больше полюбят.

- А музыканты?

- Что - музыканты?

- Мы же такое не репетировали. Если они не смогут подыграть?

- Если не смогут, то никакие они не музыканты и гнать их надо поганой метлой!

Год 1995-й. Зоя

Литое тело питбуля ударило Зою как снаряд. Она не удержалась на ногах и упала, защищая руками горло. Страшные челюсти сомкнулись на ее пальцах.

В этот момент распахнулась дверь и вошел Соловых. Его реакция была мгновенной. Он шагнул вперед, ухватил питбуля сверху за шкуру и оторвал от жены. Зоя закричала, почувствовав в левой руке нестерпимую боль. Шамиль с воем извивался в руках Соловых, пытаясь впиться в хозяина. Но тот быстрым шагом дошел до лоджии, швырнул в нее собаку, словно мешок, и туг же прикрыл дверь.

Осатаневший Шамиль с рычанием бросился на дверь, грозя проломить стекло. Но Соловых, не обращая на него внимания, кинулся обратно в коридор.

Зоя сидела на полу, прислонившись к стене, и с ужасом смотрела на окровавленный остаток пальца, откушенного питбулем. Она была в шоке и потому не издавала ни звука.

Страшная боль заставила ее закричать позже, когда Соловых стал обмывать кровоточащий обрубок водкой и лихорадочно перевязывать его кухонным полотенцем. Потом он буквально на руках стащил Зою вниз к машине и погнал в ближайший травматологический пункт.

Дежурный врач ничуть не удивился их визиту. За время ночных дежурств он и не такое видал. Врач, насвистывая какой-то легкомысленный мотивчик, по всем правилам обработал рану и всадил Зое два укола - противостолбнячный и успокаивающий.

- Придется вашей супруге курс прививочек сделать, - сказал врач Соловых. - А с вашим зверем надо кончать. Немедленно. У него, похоже, крыша поехала. Он у вас какой породы? Ах, питбуль! Ну тогда что вы хотите. Это же киллер о четырех лапах!…

Дома Соловых уложил Зою в постель, дал ей две таблетки снотворного. Потом тихонечко вышел и отыскал на антресолях тщательно упакованный пистолет Макарова, до сих пор не находивший применения. Сняв его с предохранителя, Соловых заглянул в лоджию. Шамиль, увидев его, злобно оскалился. Питбуль понимал, что пришел его последний час, и собирался дорого отдать жизнь.

Но Соловых медлил. Он не испытывал к бешеному псу жалости. Просто вдали показался мусоровоз, направлявшийся к их дому. Возня с мусорным контейнером всегда производила ужасный шум, и Соловых сообразил, что это сможет заглушить звук выстрелов.

Так и случилось. Соловых трижды выстрелил в приоткрытую дверь лоджии. После третьего выстрела тело питбуля конвульсивно дернулось в последний раз и замерло. Шофер мусоровоза даже не обернулся.

Но в квартире выстрелы прозвучали оглушительно и разбудили Зою. Она подошла к мужу, баюкая забинтованную руку, и заглянула через плечо Соловых в лоджию.

- Все? - спросила Зоя.

- Все, - ответил Соловых, пряча пистолет в карман. - Потом заверну эту сволочь в какую-нибудь тряпку и отвезу за город, на свалку.

- Что же это с ним случилось, а?

- Не знаю. Счастье еще, что Маринки дома не было.

- Да уж, - вздохнула Зоя. - Аты знаешь, Гена, какой он мне палец отхватил? Безымянный.

- Самый нерабочий.

Эта неуклюжая попытка хоть чем-то ее утешить заставила Зою усмехнуться.

- Это правда, - сказала она. - Но я другое имела в виду. На этом пальце кольцо было. То самое, которое мне Сильвер подарил. Вот ведь глупость какая.

Соловых взглянул на Зою, потом распахнул дверь в лоджию и приблизился к неподвижному питбулю.

- Ты осторожней, Гена! Вдруг он еще живой.

- Где там. Готов.

Соловых дулом пистолета разжал сомкнутые челюсти собаки и осмотрел пасть.

- Тут ничего нет. Неужели проглотил?

На Зою вдруг напал истерический смех.

- Может, нам в коридоре поискать? - спросила она. - Прямо какой-то фильм ужасов. Муж по квартире палец жены ищет!…

Соловых тем не менее заглянул в коридор, но ничего там не обнаружил, кроме следов крови.

- Ну и бог с ним, - сказала Зоя, постепенно успокаиваясь. - Без пальца осталась, чего уж тут о камешке жалеть!…

Соловых отвел жену в спальню, и там она наконец крепко уснула, словно провалилась в черную дыру. Соловых же ложиться не собирался. У него еще были важные дела.

Зоя проспала до полудня. А когда проснулась, Соловых уже возвратился с загородной свалки, куда он, как и обещал, отвез бренные останки питбуля.

- Кстати, колечко твое нашлось, - сказал Соловых, протягивая Зое подарок Сильвера.

- Как нашлось? Где?

- Какая разница? - Соловых отвел глаза.

- Подожди, Гена! Он его правда проглотил, что ли? Ладно, не надо. Не хочу знать. Как мы Маринке объясним, куда Шамиль делся?

- Тоже мне проблема. Да знакомым отдали.

- Вместе с моим пальцем?

- А про это ты сама что-нибудь сочини. Ты же женщина, не мне тебя учить.

Часть четвертая Хватаясь за соломинку 

Глава первая Разговор начистоту

Год 1995-й. Журналистка

Такого скандала не ожидал никто. Новая телекомпания «ТВ-шанс» вела ожесточенную борьбу с другими компаниями, на которые разделилось прежде единое Центральное телевидение. Молодые энтузиасты, учредившие «ТВ-шанс», сразу сделали ставку на проекты, которые должны были вызывать шок у зрителей. Ни на одном канале не было такого количества крови, грязи, голых тел, сплетен и так называемой ненормативной лексики, граничащей с самым обыкновенным матом. Но и в этой клоаке авторская программа журналистки Евгении Альшиц представляла собой нечто особенное.

По форме «Разговор начистоту» был модным ток-шоу. Но весьма специфический подбор участников и обсуждаемых тем делали программу по-настоящему сенсационной. Несмотря на то что еженедельный «Разговор начистоту» начинался в пять минут первого ночи, когда добрые люди уже видят десятый сон, рейтинг у него был не ниже чем у слезливых мексиканских сериалов, о которых Альшиц отзывалась коротко - сопли в сахаре.

Ее телевизионная журналистика была жесткой, если не сказать - жестокой.

Жириновский со своим набившим оскомину фиглярством в «Разговоре начистоту» выглядел просто шаловливым ребенком. Иначе и быть не могло, поскольку Евгения сводила в своей программе и махрового антисемита, и убежденного гомосексуалиста, и последователя кровавой религии вуду, и чокнутого изобретателя вечного двигателя, и наемного убийцу в маске, и человека, утверждавшего, что он чудесно спасенный цесаревич Алексей. Это в ее программе был показан документальный видеосюжет о бизнесмене, застрелившемся перед включенной камерой. Это у нее состоялась жаркая дискуссия о преимуществах орального секса и был представлен эротический балет по мотивам «Камасутры». Гости Евгении упоенно сливали самого гнусного свойства компромат на своих идейных и деловых противников.

- Да, я копаюсь в дерьме! - отвечала на все упреки Евгения. - Но пока оно существует, кто-то должен это делать. Ведь вы не станете осуждать ассенизаторов за их работу? Да, воняет. Но вместо того чтобы зажимать нос и делать вид, что вокруг цветут розы, я убираю!

Она никогда не сообщала руководству тему очередной программы и держала в тайне имена приглашенных. «Разговор начистоту» шел живьем, и это стоило всем диких нервов. Угроза скандала, грозившего каждую минуту разразиться в прямом эфире, создавала невыносимо напряженную обстановку. Как раз это Евгении и нравилось.

Она всякий раз чувствовала себя укротительницей, выходящей на арену с группой свирепых хищников.

На этот раз гостей в программе было всего трое. Она начала беседу с похожим на доктора Айболита розовощеким ученым с седой бородкой и добрым взглядом из-под очков. К Евгении он обращался не иначе как «родненькая моя», а к телезрителям, соответственно, «родненькие мои». Весь он был какой-то сладкий, паточный, и голос его звучал убаюкивающе. Тем не менее доктор Айболит говорил о близком конце света как о деле решенном. Он не брал себе в союзники Нострадамуса и других прорицателей. К выводу, что вскоре нам всем будет крышка, доктор Айболит пришел самостоятельно.

Как-то он обратил внимание на большой глобус в витрине магазина, и его внезапно пронзила мысль, что льды, скапливающиеся на полюсах Земли, вот-вот должны нарушить равновесие нашего шарика. Тяжелые ледовые шапки полюсов поменяются местами с нынешним экватором.

- И что же произойдет? - спросила Евгения.

- Как это что? - всплеснул ручками доктор Айболит и с ласковой улыбкой сказал в камеру: - Растаявшие льды, родненькие мои, накроют водой большую часть планеты. Причем многокилометровым слоем. Так что и Америка, и Европа, и все прочее станет морским дном.

- И Москва?

- Нет, родненькая моя. У Москвы положение чуточку лучше. Она опустится в Мировой океан всего на шестьсот метров.

- Это, конечно, утешает, - усмехнулась Евгения. - Значит, мы все утонем?

- А как же, родненькая моя? Непременно.

- И вы говорите об этом так спокойно?

- А что толку нервничать? Я-то вообще спокоен. Мне уже шестьдесят пять, я свое пожил. Молодым, конечно, обидно. Но раз у всех одна судьба, то и переживать нечего.

- Когда же, по вашим расчетам, нас ждет этот приятный сюрприз?

- Точно числа я не назову. Это антинаучно. Но, думаю, не позднее нынешнего лета.

- Ошибка исключена?

- На сто процентов.

- Значит, не стоит строить никаких планов? Просто прожигать жизнь?

- Это личное дело каждого.

- Хорошо. Давайте послушаем звонки зрителей.

Первой в студию прорвалась какая-то бабушка. Голос ее дрожал от волнения:

- Я вот что у вашего гостя хочу спросить. Я весной на дачу собиралась. Картошку посадить… Так что же теперь - не ездить? Не сажать картошку?

- Я уже сказал, родненькая моя, - ответил доктор Айболит. - Это личное дело каждого.

- Еще один звонок, - сказала Евгения.

- Это телевидение? - заорал из динамика молодой голос.

- Да, да. Вы в прямом эфире.

- Знаете что? Если у этого вашего старого мудака крыша поехала…

Телезрителя тут же отключили. Евгения и бровью не повела.

- Вот видите, - сказала она доктору Айболиту, - не все принимают вашу точку зрения.

- А материться-то зачем? - Ученый обиженно поджал губы. - Матом, родненькие мои, процесс не остановить.

- Да, нет пророков в своем отечестве, - сказала Евгения. - У нас в студии еще один гость, с которым мы будем говорить совсем на другую тему. Но сначала мне хотелось бы узнать, что он думает по поводу услышанного…

Год 1994-й. Жанна

Началось второе отделение концерта, и Зернов незаметно вошел в зрительный зал и прислонился к стене. Он уж и не помнил, когда в последний раз так волновался. И волновался он не зря. Весь кураж у Жанны куда-то пропал. Она выглядела бледной копией той, что пела на улице. Зал это тоже почувствовал: зашумел, закашлял. Назревала катастрофа. Под жидкие аплодисменты после очередной песни из пятого ряда вдруг поднялась супружеская пара и стал пробираться к выходу.

Жанна растерялась только на секунду. А затем привычная вспышка ярости исказила ее лицо.

- Стоять! - оглушительно скомандовала она.

Супружеская пара, вздрогнув, замерла. Замер и зал, ожидая продолжения.

Жанна выдержала паузу, а потом с неожиданной улыбкой сказала нежнейшим голосом:

- Милые вы мои! Я понимаю, что концерт затянулся и вы спешите домой. Но мне очень хочется на прощание спеть что-то лично для вас. Для вас двоих. Что бы вы хотели услышать?

Зал, уже готовый возмутиться хамским окриком Арбатовой, был куплен с потрохами внезапной сменой интонации. Супружеская пара не знала, куда деваться от смущения.

А Жанна легко сбежала со сцены и подошла к супругам.

- Как вас зовут? - спросила она ласково.

- Кого? Меня?… - совсем растерялся мужчина. - Василий Мефодьевич. Вася…

Зал содрогнулся от смеха. В одно мгновение он оказался союзником Жанны.

- А вас? - спросила Жанна у жены.

- Катышева Людмила, - пискнула та, вызвав новый взрыв смеха.

- Так что же вам спеть, дорогие Люся и Вася? Супруги затравленно переглянулись.

- Ну, может быть, эту… «Слезы шута»? - выдавил из себя Вася.

В новой программе этой песни у Жанны не было. Но музыканты, естественно, знали мелодию недавнего шлягера и сыграли вступление довольно уверенно. А дальше все пошло как по маслу. Жанна снова поймала кураж.

Но Зернов слышал это уже по внутренней трансляции у себя в кабинете, куда он вернулся с мокрой спиной и пересохшим горлом.

Вскоре к нему присоединились трое вызванных журналистов. Зернов понимал, что они пришли только из уважения к его сединам, а потому расписал все произошедшее, нарочно сгустив краски. Из бара вновь была вынута бутылка армянского коньяка, подогревшего интерес к беседе. Журналисты задержались, чтобы задать несколько вопросов Жанне.

Она ворвалась в кабинет, разгоряченная успехом, и, не обращая внимания на посторонних, с визгом повисла на шее у Зернова.

- Спасибо вам за все, Иван Сергеевич! - сказала Жанна, стирая со щеки Зернова помаду от поцелуя.

Журналисты, поговорив с Жанной минут десять, отбыли.

- Я тоже пойду? - сказала Жанна, поднимаясь.

- Подожди минутку. Мне одна вещь покоя не дает. Какая все-таки сволочь звонила? Кому ты дорогу перешла? Это, детка, надо задавить в зародыше.

- Не знаю, Иван Сергеевич.

- Знаешь. Наверняка знаешь. Только представить не можешь, что человек оказался такой гнидой. Давай-ка прикинем. Может, какие-то дела в прошлом? Ты раньше с кем работала?

- С «Настоящими мужчинами».

- И как вы расстались? Полюбовно?

- Не совсем. Можно сказать, они меня выжили.

- Ревность к успеху?

- Вроде того.

- Нет, это не то. Раз сами выжили, значит, должны быть довольны, что ушла, и все. Вопрос закрыт. Тут что-то другое. А с Сашей Бородкиным у тебя какие были отношения?

- Обыкновенные. Рабочие, - сказала Жанна и покраснела.

- Ты спала с ним?

Жанна вскинула на Зернова возмущенный взгляд:

- Ну хотя бы и спала!

- Я не в укор. Это ваше личное дело. Тебе Бородкин делал сольную программу?

- Нет. Я сама.

- Не хотела быть ему обязанной? Или что-то другое?

- Другое, - сказала Жанна через паузу.

- Ты ему дала от ворот поворот? Так, детка?

- Я не понимаю, при чем тут Бородкин?

- Так да или нет?

Жанна промолчала.

- Скажи мне, детка, - мягко продолжил Зернов, - у тебя в последнее время случались какие-нибудь неприятности? Я имею в виду - по работе?

- Таких, как сегодня, нет.

- А какие были?

Жанна задумалась. Действительно, за те неполные полгода, которые она работала одна, не все шло гладко. Три ее гастрольные поездки прошли с несомненным успехом, чему немало способствовало то, что музыкальная редакция телевидения частенько давала в эфир ее песни.

Те самые, которые ей удалось пробить в октябре прошлого года. Но в каждой поездке обязательно возникала какая-нибудь неожиданная неприятность. То откуда-то расползался слушок, что она не выходит на сцену без стакана коньяка и будто бы однажды, оступившись, свалилась в зал. То в местной газете появлялась заметка о том, что она якобы обварила своего любовника кипятком из чайника. То начинались разговоры, что она поет не живьем, а под «фанеру». А когда в Москве какие-то хулиганы избили молоденькую журналистку, кто-то пустил сплетню, что это дело рук Жанны Арбатовой, боявшейся, что в газете появится критическая статья о ней. Откуда все это шло, понять было невозможно. Да Жанна и не старалась разобраться, полагая, что все это издержки популярности.

Зернов думал по-другому. Он знал изнанку эстрады и людей, крутившихся в шоу-бизнесе.

- При чем здесь Бородкин, говоришь? - задумчиво сказал Зернов, раскуривая очередную сигару. - Я его с пеленок знаю. И смею тебя уверить, детка, что такого гордеца еще свет не видал. Стоит кому-то его случайно не заметить, не поздороваться, так он запишет этого человека во враги на всю жизнь. Пустяка не простит. И если ты ему действительно отказала во взаимности, то он будет мстить. Такой поганый характер. И поэтому многие его боятся.

- Вы думаете, это он позвонил?

- А что тут думать? Мы сейчас проверим. - Зернов по памяти набрал телефонный номер. - Саша? Вечер добрый. Это Зернов.

Иван Сергеевич нажал на аппарате специальную кнопку, чтобы голос Бородкина был слышен Жанне.

- Добрый вечер, Иван Сергеевич, - как-то осторожно ответил Бородкин.

- Хочу тебя поблагодарить за предупреждение. Нашли все-таки эту проклятую бомбу!

- Как нашли?… - Бородкин поперхнулся и замолчал.

- Шучу. А ты чего так удивился? Ты разве знал, что ее не было?

- Кого «ее»? - Бородкин вдруг заговорил с несвойственной ему торопливостью. - Извините, Иван Сергеевич. Я тут дремал. Никак не врублюсь, о чем вы.

- О бомбе, Саша, - сказал Зернов, откровенно торжествуя. - Позвонил тут какой-то… Бомба, говорит, у вас в театре заложена. Представляешь? Хотел, мерзавец, Арбатовой концерт сорвать. А вышло все наоборот. И концерт получился высший класс, и бесплатная реклама на всю Москву.

- Поздравляю, - сказал Бородкин замороженным голосом. - Только мне-то, Иван Сергеевич, зачем это знать?

- Ну ты же с Жанной работал, помогал ей. Я думал, тебе приятно будет услышать про ее успех.

- Мало ли, с кем я работал. За всех радоваться - для себя ничего не останется.

- Только не у тебя. В общем, мне с тобой все ясно, Бородкин, - сказал Зернов ледяным тоном. - И ты это учти!…

Он повесил трубку и взглянул на Жанну:

- Есть вопросы? То-то. Ты не горюй, детка. Люди тебя еще не раз огорчат. Ты только не озлобься.

Боря Адский, томившийся в предбаннике, при появлении Жанны вскочил:

- Жанна, я заказал стол в «Праге». Такой день надо отметить!

- В другой раз, Боречка, - устало сказала Жанна. - Отвези меня домой.

Год 1995-й. Зоя

Маринка ничуть не огорчилась исчезновению жуткого пса, тем более что давно мечтала о котенке. Симпатичный котенок был немедленно куплен, и история с питбулем стала постепенно забываться.

Да Зое и некогда было предаваться воспоминаниям. Дел навалилось невпроворот. «Золотой век» становился одним из самых популярных ресторанов столицы. Нужно было держать марку, а это требовало постоянных усилий. К тому же прибавилось и домашних хлопот. Не без помощи Сильвера Зое удалось выкупить огромную коммуналку в старом доме на Малой Бронной. Расселив прежних жильцов, Зоя с жаром взялась за перестройку квартиры, благо кое-какой опыт у нее уже был. Ей хотелось устроить все в новой квартире по высшему классу: с отдельными комнатами для каждого, столовой, гостиной и огромным холлом, украшенным модными светильниками, имитирующими уличные фонари.

Гигантскую ванну ей вмонтировали в пол таким образом, что в нее надо было спускаться по трем ступенькам. Нашлось место и для домашней сауны, и для джакузи. Строители втрое увеличили ей балкон, подвесив его на специальных консолях. Слабые протесты нижних соседей, что их начисто лишили дневного света, Зоя оставила без внимания. Сумасшедшие деньги она вбухала в интерьер: английские обои, испанский кафель, шведская сантехника, итальянская мебель. Все выписывалось по каталогам и доставлялось прямо на дом, минуя магазины.

Разумеется, заработков Зои и Соловых на все это не хватило бы, хотя получали они немало. Но в «Золотом веке» по давней ресторанной традиции официанты сдавали половину чаевых метрдотелю, а тот, взяв свою долю, остальное приносил в кабинет Зои.

Приходили со своей данью и девочки-стриптизерши. По настоянию Сильвера в «Золотом веке» были оборудованы два приватных кабинета, где стриптизерши за отдельную плату танцевали по заказу. Частенько прямо на столе. Для особых ценителей женской красоты они могли остаться абсолютно голыми, и к ним даже разрешалось прикоснуться. Но не более того. За этим строго следили секьюрити, в обязанность которых входило развозить девушек по домам во избежание нежелательных инцидентов. Полный стриптиз стоил сто пятьдесят долларов, и обычно его заказывали компанией.

Шоу начиналось в полночь и шло без перерыва до трех часов. Иногда, сойдя с помоста, девочки подсаживались за какой-нибудь столик в надежде раскрутить клиента.

Все это имело вполне благопристойный вид, поскольку стриптизерши у столиков появлялись одетыми и, скромно опустив глаза, говорили:

- Добрый вечер. Вы позволите на минутку присесть к вам? Я могу поподробнее рассказать о нашем ресторане, о кухне, о напитках, о развлечениях…

Они объясняли клиентам, что понравившаяся им девушка может станцевать по заказу специально для них, но, конечно, за определенный гонорар.

Частью этих гонораров стриптизерши и делились с Зоей. Так что она получала ежедневно солидную добавку. Это было в порядке вещей.

Вот только на дочку у Зои совершенно не оставалось времени. По существу, она доверила воспитание Маринки учителям английской спецшколы, преподавателям музыкального училища и тренерам теннисной секции. Зоя плохо представляла себе, есть ли у ее дочери какие-нибудь проблемы. Единственная, которую она могла припомнить, возникла давным-давно и была комического свойства. Тогда пятилетняя еще Маринка вернулась со двора зареванной и заявила матери:

- А чего девчонки называют меня проституткой? Не такая уж я проститутка, как они думают!…

Зоя, еле сдержав смех, отвлекла внимание Маринки тем, что немедленно вручила ей куклу Барби, приготовленную ко дню рождения. В дальнейшем это стало спасительным приемом.

Едва Зоя замечала легкую тень на лице дочери, она тут же дарила ей какой-нибудь дорогой подарок. И разговоры оказывались не нужны. Так рядом с Зоей рос совершенно незнакомый человек, и в будущем ей предстояло с горечью в этом убедиться. Соловых, напротив, излишне нежничал с любимой дочерью, но его принимали за ее дедушку, и Маринка, стесняясь этого, стала сторониться отца.

Был момент, когда популярность «Золотого века» стала стремительно падать. В Москве одно за другим появлялись новые заведения, тоже с отличной кухней и со стриптизом. Однако Сильвер придумал, как в очередной раз обойти конкурентов. В «Золотом веке» стали устраивать вечера эротической кухни. Нашелся специалист, подмешивавший в блюда какие-то таинственные травы, якобы устранявшие женскую фригидность и стимулирующие мужскую потенцию. Скорее всего, это было чистым надувательством, но мастер эротической кухни украшал свои блюда женскими грудями и фаллосами, искусно вырезанными из овощей и фруктов, добиваясь при этом пугающей схожести с натурой. И посетители с прежним азартом хлынули в «Золотой век».

Кое-кто ходил сюда регулярно. Зоя уже знала в лицо некоторых крупных бизнесменов, государственных чиновников и важных политиков, находивших в «Золотом веке» отдохновение от трудов. Эта публика казалась ей надежным прикрытием от возможных неприятностей. Ей было невдомек, что Сильвер вел в «Золотом веке» свою тайную игру.

Это выяснилось неожиданно. За всю телевизионную систему в ресторане отвечал скромный молодой человек по имени Игорь. Свое хозяйство он содержал в идеальном порядке, а потому в рабочее время сидел в отведенном ему закутке, набитом сложной аппаратурой, и смотрел видик. На специальной полочке у него хранились видеокассеты со всеми американскими новинками с рынка на «Горбушке».

Как-то Зоя попросила у него несколько кассет, чтобы посмотреть их дома. Игорь не глядя взял с полки три кассеты и вручил их Зое. Вечером она сунула первую кассету в видеомагнитофон, поставила перед собой большую кружку с йогуртом и решила наконец-то насладиться искусством. Соловых она даже не позвала, зная, что он все равно заснет через пару минут.

Фильм начался как-то странно: не было вступительных титров, музыка и голоса звучали не очень внятно. Но уже через секунду Зоя об этом забыла. У нее буквально волосы встали дыбом. На экране она узнала один из приватных кабинетов своего ресторана. Вокруг накрытого стола сидела компания из четырех совершенно пьяных мужчин без пиджаков, в расстегнутых до пупа рубашках. А на столе среди сдвинутых по краям бутылок, тарелок и рюмок танцевала, постепенно раздеваясь, одна из лучших стриптизерш «Золотого века», выступавшая под псевдонимом Илона. С томной улыбкой она медленно освобождалась от одежды, и у четверки нетрезвых зрителей все больше отвисали челюсти. Наконец Илона, изящно изогнувшись, стянула с себя крохотные трусики и отбросила их в сторону, как нарочно, угодив прямо на лысину одного из мужчин.

Его приятели восторженно заржали. Обладатель лысины совершенно обезумел. Он привстал и протянул руку, пытаясь погладить бедро Илоны. Та кокетливо увернулась. Тогда лысый вытащил из заднего кармана брюк несколько стодолларовых бумажек и, зажав их в кулаке, снова потянулся к Илоне. Посуда с грохотом полетела со стола…

Год 1995-й. Художник

Следующим гостем «Разговора начистоту» был скандально известный художник Яков Фуксов, личность во всех отношениях необыкновенная. Этот субтильный, взъерошенный человечек, похожий на ершик для мытья бутылок, прославился неутомимыми поисками своего пути в искусстве. Начал он, как водится, с полного отрицания традиций. На первом курсе Суриковского художественного училища, когда начались зарисовки обнаженной натуры, Фуксов впервые показал себя во всей красе. Он быстренько набросал на листе ватмана фигуру натурщицы, ничуть не заботясь о соблюдении пропорций. Зато сзади он пристроил руководителя курса в спущенных штанах, похотливо нацелившегося на совершение полового акта с натурщицей.

Руководитель курса буквально онемел, увидев эту картину.

- А в чем дело? - удивился Фуксов. - Это же не документ. Просто я вас так вижу.

- А я вас больше видеть не желаю, - ответил опомнившийся руководитель. - Ни в каком виде.

Фуксова в момент вышибли из училища, но он не впал в уныние, считая, что настоящего художника узнают не по диплому.

Потом с ним случалось много всякого. Попав с группой туристов в Париж, Фуксов отмочил совсем уж невероятный номер. Стоя в благоговеющей перед «Джокондой» толпе, Фуксов вдруг стремительно снял штаны и навалил кучу прямо на пол. От него бросились в разные стороны, как от чумы. Естественно, он был немедленно выдворен не только из Лувра, но и из Франции, потеряв возможность когда-либо в будущем пересечь ее границу.

На один из вернисажей в Прибалтике Яков Фуксов каким-то чудом попал в число участников. Никаких полотен он не выставлял. Он привез, так сказать, живую картину. Заключалась она в том, что Фуксов, нацепив на себя собачий ошейник и намордник, сидел на цепи у входа в картинную галерею, злобно рычал и пытался укусить посетителей за ноги. Это было достаточно безобидно, и многие смеялись.

А последним подвигом Фуксова было его совершенно идиотское появление на Красной площади. Там Яков умудрился в считанные секунды установить некое подобие ринга и, обнаженный по пояс, в боксерских перчатках, стал кричать и махать кулаками, вызывая на поединок самого президента. Его свезли в психушку, где Яков мгновенно превратился в нормального человека и упросил врачей отпустить его.

С людьми такого типа следовало обходиться осторожно. Но Евгении Альшиц осторожность была несвойственна.

- Художник Яков Фуксов, - сказала она, продолжая программу, - известен своим нетрадиционным подходом к искусству и жизни. Итак, каково же его мнение по поводу услышанного?

В Фуксове словно сработала мощная пружина. Его буквально выбросило из кресла. Он сделал два стремительных шага и влепил звонкую пощечину доктору Айболиту. Докторские очки взлетели у того над головой, а сам ученый повалился на пол. Фуксов тут же оседлал его и стал душить.

- Тоже мне, Господь Бог нашелся! - вопил художник. - Всемирный потоп нам решил устроить!…

Альшиц сидела, спокойно наблюдая, как после некоторого замешательства операторы и осветители бросились оттаскивать Фуксова от поверженного ученого. Между тем четыре камеры в разных ракурсах показывали происходящее.

Зрители «Разговора начистоту», должно быть, замерли у своих телевизоров.

На режиссерском пульте с полминуты царило полное оцепенение. Толко после этого ассистент сообразил дать в эфир заставку с видом ночной Москвы, а звукорежиссер включил песню «Московские окна», к счастью, оказавшуюся на магнитофоне. А когда песня закончилась, на экране вновь возникло лицо Евгении Альшиц.

- Сейчас вы могли убедиться, что наша программа действительно идет «живьем», - сказала она как ни в чем не бывало. - Мы продолжаем наш разговор начистоту, и прежде всего мне хочется спросить у Якова Фуксова, что вызвало у него такую бурную реакцию.

Камера крупно показала всклокоченного художника.

- Мне бабушку стало жалко, - сказал он.

- Какую бабушку?

- Которая хотела картошку на даче посадить.

- Хорошо, оставим это на суд зрителям. Поговорим о вас как о художнике. Какой была ваша последняя работа?

- Вы ее только что видели.

- Вы имеете в виду свалку, которую устроили?

- Да. У каждого художника свой способ самовыражения. Мне не нужны ни холст, ни краски. Я творю в самой жизни.

- Но то, что вы творите, скорее всего, интересно милиции.

- Ну и что? У каждого художника свой зритель.

После этого разговор с Фуксовым потерял для Евгении всякий интерес. Большего эффекта, чем тот, который произвела драка в студии, добиться было невозможно. К тому же до конца эфира оставалось всего двадцать минут, а у Евгении был еще один гость. Вернее, гостья. Она тихонечко сидела в стороне с неопределенной улыбкой на пухлых губах.

- Сегодня для разговора начистоту, - сказала Евгения, поворачиваясь к ней, - я пригласила не просто очаровательную молодую женщину, а еще, как раньше любили выражаться журналисты, человека интересной судьбы.

Ее судьба и уникальна, и типична. Впрочем, сейчас вы в этом убедитесь сами, став свидетелями разговора с этой женщиной, которую друзья до сих пор зовут ее школьным прозвищем - Миледи…

Год 1994-й. Тимур

На улице у выхода Жанну окружила стайка юных поклонниц с цветами.

Цветы Жанна передала Боре Адскому, а сама, несмотря на усталость, одарила всех желающих автографами. Потом они с Борей двинулись к машине. Вот тут-то и произошла встреча, перевернувшая всю ее жизнь. Но тогда она об этом не догадывалась. Просто на ее пути откуда ни возьмись появился стройный молодой человек с буйной гривой иссиня-черных волос и тонким лицом принца из восточных сказок.

- Извините, - сказал он, - я без цветов, но зато с интересным предложением.

«Знаем мы эти интересные предложения, - подумала Жанна. - Машина, ресторан, приглашение в загородный дом, попытка затащить в постель. Ведь все артистки - бляди. Знаем, все это мы уже проходили».

- Отпадает, - сказала Жанна. - Я на ногах не стою.

- Мое предложение можно обсудить сидя.

- Дорогой, - вмешался Боря Адский, - вам же ясно сказано: артистка устала.

- Вы ведь не ее папа? Она сама может решить, - вежливо ответил незнакомец и вновь обернулся к Жанне. - У меня к вам деловое предложение. Я Тимур Арсенов. Это вам что-нибудь говорит?

Господи, кто же из эстрадников не слышал про Тимура! Лучшие видеоклипы Лаймы Вайкуле, Валерия Леонтьева, Софии Ротару были сделаны этим молодым режиссером, недавним выпускником Института кинематографии. К нему стояла живая очередь из звезд, и далеко не со всеми он соглашался работать. То, что клипмейкер мирового уровня сам обращался к артисту с деловым предложением, было уже само по себе неслыханной удачей. Жанна и Боря Адский сообразили это в одну секунду и обменялись понимающими взглядами.

- Вообще-то у нас столик в «Праге» заказан, - сказал Боря. - Может, присоединитесь?

Тимур даже ухом не повел, выжидательно глядя на Жанну.

- А что? Неплохая идея, - сказала она. - Вы как?

- Чего хочет женщина, того хочет Бог, - ответил Тимур без улыбки.

Швейцар в «Праге» с сомнением посмотрел на стоптанные кроссовки и джинсы Тимура. Но того это ничуть не смутило. Будучи свободным художником, он плевать хотел на все условности и мог явиться на официальный прием одетым так, как обычно одеваются, когда едут за грибами.

Арсенов родился в Дербенте. Отец его был лезгином, мать - кумычкой. Среди его родни попадались и лакцы, и даргинцы, и аварцы, и чтобы не путаться в долгих объяснениях, Тимур называл себя просто горцем. Еще сопливым пацаном он замечательно танцевал на свадьбах, что и определило его дальнейший путь в искусство. Тимура еще школьником звали в Ансамбль народного танца Дагестана, но он с седьмого класса всерьез заболел кино. Когда родители переехали в Махачкалу, Тимур вступил в клуб любителей кино при Дворце профсоюзов, где успел к окончанию школы пересмотреть множество фильмов и перелистать горы специальной литературы.

Однако когда он приехал в Москву и подал документы во ВГИК, произошла легкая заминка, виной чему была его картинная внешность. Он был просто готовым романтическим героем. Тимура попытались убедить, что ему прямая дорога на актерский факультет. Но он ни в грош не ставил мужскую красоту. Упоминание о ней его даже раздражало. И он упрямо пробивался на режиссуру. От провинциального горца из Махачкалы ничего особенного не ждали, хотя готовы были его взять как национальный кадр.

Вот тут-то Тимур и сразил всех своими знаниями о кино и оригинальным взглядом на профессию режиссера. Он не разочаровал преподавателей и в дальнейшем. О его курсовых работах говорили как о произведениях зрелого мастера. Вот только дипломный фильм ему снять не удалось. Вся система отечественного кинематографа к тому времени окончательно развалилась.

Тимур долго мыкался со своим сценарием по многочисленным мелким студиям, возникшим на развалинах прежнего производства, но проект его был слишком эстетским, не сулившим немедленной коммерческой выгоды. «Это картина для Каннского фестиваля, - говорили ему. - Мы такую не потянем». И Тимур, спрятав сценарий до лучших времен, занялся рекламой. Режиссерским ремеслом он владел получше многих конкурентов. Плюс к этому у него в голове постоянно рождались неожиданные идеи и образы.

Когда три его рекламных ролика получили призы за рубежом, Тимур стал на этом поприще номером первым. Он тут же забросил рекламу и взялся снимать вошедшие в моду видеоклипы. Овладеть западной стилистикой для него было задачей элементарной. Но он старался, чтобы каждый клип был крохотной новеллой, носящей личное клеймо режиссера. Такую работу нельзя было спутать с прочими. И если Тимур не чувствовал вдохновения, он не брался снимать.

Увидев Жанну Арбатову, Тимур загорелся и впервые не стал дожидаться, когда певица придет к нему на поклон, а сам решил предложить свои услуги.

Ничего этого могло и не случиться, не загляни Тимур тем майским вечером к приятелю, жившему в знаменитом Доме на набережной, где находился Театр эстрады. Выйдя от приятеля около семи вечера, Тимур увидал толпу у входа в театр, подошел поближе - и как раз успел к монологу, с которым Зернов обратился к толпе. Тимур простоял полтора часа, слушая Жанну. И с каждой новой песней она нравилась ему все больше.

В ней была отчаянная решимость и подкупающая бесхитростность. В ней было настоящее. И никакой искусственной игры на публику. Полная открытость. Это ощущение не пропало и в зале, куда Тимур вошел вместе с толпой, несмотря на отсутствие билета.

К финалу концерта Тимур был влюблен в Жанну. И как режиссер, и как мужчина. Впрочем, это почти всегда связано неразрывно. Он увидел, как классно можно сделать с Арбатовой хотя бы несколько ее песен на кинопленке. В таком состоянии Тимур просто не мог откладывать разговор с Жанной на завтра.

И вот теперь они сидели друг напротив друга в ресторане «Прага». Сидели вдвоем, потому что присутствия Бори Адского ни он, ни она не замечали. Боря попытался было ввязаться в разговор, но его сомнительные шутки и неуместные замечания только оскорбляли слух. Он и сам это быстро понял, а потому переключился на выпивку и закуску, тем более что Жанна и Тимур не чувствовали ни голода, ни жажды.

При ярком свете Жанна наконец увидела, что ее собеседник просто дьявольски красив. Небрежность в одежде только подчеркивала это. Жанна вдруг испытала неведомое ей ранее волнение. Ее неудержимо потянуло к Тимуру. И это чувство было таким сильным, что она даже боялась выдать себя неосторожным словом или взглядом.

Наверное, при таких внешних данных мужчина мог себе позволить быть, мягко говоря, не слишком умным.

Но Тимур был далеко не глуп, к тому же в нем угадывалась тонкая и впечатлительная натура настоящего художника. Он говорил просто, ничуть не рисуясь, и был озабочен только тем, чтобы увлечь Жанну своими идеями.

Когда речь заходила о деле, которому посвятила себя Жанна, она заводилась с полоборота. Она тут же сама начала фантазировать, иногда восхищаясь выдумкой Тимура, а иногда вступая с ним в жаркий спор.

Боря Адский, уже набравшийся до бровей, совершенно утратил нить разговора. Он понимал только одно: эти двое подозрительно быстро спелись, и, похоже, всерьез. Возможно, на всю оставшуюся жизнь. Ему, Боре Адскому, в этой жизни никакого места не отводилось. Он и за столом-то оказался третьим лишним. Его просто не замечали.

- Ничего, если я уйду не прощаясь? По-английски? - спросил Боря заплетающимся языком.

Тимур и Жанна его даже не услышали.

Адский поднялся и нетвердой походкой пошел прочь. Выходя из зала, он приостановился. Было большое искушение уйти не заплатив, чтобы отомстить оставшейся парочке за пренебрежение. Но разум подсказал Боре, что это может выйти ему боком. Вздохнув, он заплатил за стол и канул в ночь.

Тимур и Жанна опомнились только тогда, когда в зале стали гасить свет. В окна ресторана уже заглядывало раннее утро. Только их столик оставался занятым.

- Господи! - засмеялась Жанна. - Мы с вами засиделись прямо как влюбленная парочка!

- Почему «как»? - сказал Тимур. И Жанна отвела взгляд, не зная что ответить.

Год 1995-й. Зоя

Зоя выключила видик и несколько минут просидела без движения, приходя в себя. Из оцепенения ее вывел телефонный звонок. Это звонил Игорь.

- Извините, Зоя Павловна, - срывающимся голосом заговорил он. - Вы уже посмотрели кассеты?

- Нет, - осторожно ответила Зоя. - Только собиралась. А в чем дело?

- Да понимаете, я их взял у одного человека, а он срочно назад требует.

- Ну так завтра отдадите.

- Невозможно, Зоя Павловна. Я вам не могу всего объяснить, но это невозможно. Я сейчас за ними подъеду, ладно? А вам другие привезу.

Зоя по голосу поняла, что Игорь смертельно перепуган, и не стала его мучить.

- Ну подъезжайте, если это так срочно.

- Спасибо вам огромное. И еще раз извините. Игорь появился буквально через три минуты. Похоже, он звонил из ближайшего автомата. Вид у него был такой жалкий, что Зоя без слов отдала ему кассеты, получив взамен другие. Но смотреть их не стала. Ей нужно было подумать.

В тучном человеке средних лет с преждевременной лысиной она узнала Люкова. Он был заместителем министра, вот только Зоя не могла вспомнить, какого именно. Впрочем, сейчас это было не важно.

Гораздо важнее было то, что сцена с его участием, запечатленная на кассете, являлась бомбой замедленного действия. Она могла взорваться в любой момент, уничтожив Люкова. Человек, обладающий таким убийственным компроматом на Люкова, мог вертеть им как угодно. И этим человеком безусловно был Сильвер.

Зоя догадалась, что подобный видеокомпромат существует не только на Люкова. Не случайно Сильвер так старался заманить в «Золотой век» сильных мира сего. И то, что Зоя до нынешнего дня об этом не ведала, положения не меняло. Будучи владелицей ресторана, она невольно становилась участницей чрезвычайно опасных игр. Если дойдет до выяснения всех обстоятельств, она будет иметь очень бледный вид. Так что прикидываться несведущей не имело никакого смысла.

Зоя никогда не считала, что с бедой надо переспать ночь. Она решительно шла навстречу неприятностям, справедливо полагая, что само собой ничего не рассасывается. Она и теперь не стала медлить, а тут же набрала номер мобильного телефона Сильвера.

- Это Зоя, - сказала она, услышав его голос. - Простите, если разбудила.

- Ничего, - ответил Сильвер. - Видимо, не по пустяку.

- Вот именно. Мне тут наш Игорек по ошибке дал не те кассеты дома посмотреть…

- Не по телефону! - резко оборвал ее Сильвер. - Тут связь такая, что я половины слов не слышу. Я ведь усебя за городом. Сейчас ночь, движение ерундовое. Я минут за сорок до вас доберусь. Вы там чайничек поставьте, Зоя Павловна.

Он повесил трубку, не дожидаясь ответа.

Зою слегка заколотило. Если Сильвер готов ночью примчаться к ней, значит, дело действительно серьезное.

Они устроились на кухне, плотно прикрыв за собой дверь.

- А ваш супруг? - спросил Сильвер, придвигая к себе чашку с щедро заваренным «Липтоном».

- Он не в курсе, - ответила Зоя. - Пусть спит.

- Да, так, пожалуй, будет лучше. Курить разрешите?

- Конечно, - сказала Зоя удивленно.

Сильвер, насколько она помнила, не курил. «Значит, взволнован», - подумала Зоя.

- Где кассеты? - спросил Сильвер.

- Я их вернула Игорю.

- То есть?

- Он позвонил мне и попросил обратно.

- Как объяснил?

- Сказал, что перепутал с чужими и у него их срочно требуют.

- Он знает, что вы успели посмотреть?

- Нет. Я его обманула. Сказала, что до кассет руки не дошли.

- Это хорошо.

- Вы его накажете? Он был такой испуганный.

- Еще бы. Тем не менее наказывать я его не буду. Сам виноват. Надо было эти кассеты держать у себя. Впредь буду умнее. - Сильвер загасил сигарету. - Итак, Зоя Павловна, каково узнать, что сидишь на бочке с порохом?

- Не очень-то приятно.

- Главное, сидя на ней, не закурить. До сих пор об этом знали только двое. Я и Игорь. Теперь знаете и вы. Кстати, много ли вы успели посмотреть?

- Только одну кассету. И то не до конца.

- И кто же там в главной роли?

- Люков.

- Ну, это еще не самое интересное. Там есть один фильм прямо на «Оскара». День рождения мадам Куприяновой. Да-да, той самой, которая возглавляет общественное движение за равноправие женщин. Такой миленький девичник. Дамы на пороге климакса. Это зрелище не для слабых.

- А им-то зачем голые девочки? Они лесбиянки, что ли?

- Отнюдь нет. Их так раззадорил наш платный стриптиз, что они, подвыпив, решили доказать, что и сами не хуже. Дурачились, конечно. Но тем не менее стали друг перед другом раздеваться и плясать нагишом.

- Господи! - Зою передернуло.

- Я, честно говоря, не смог это досмотреть. Да и нужды не было. Я вообще не любитель подобных зрелищ. И все эти записи, как вы понимаете, не для меня предназначены.

- Догадываюсь.

- Я их в дело пущу только в самом крайнем случае. Когда других аргументов не будет. И, разумеется, если человек мне будет нужен позарез. Так что многие записи сделаны впрок и, может быть, со временем будут просто уничтожены. Я только хочу иметь в кармане козыри для любой игры.

- И как же вы воспользуетесь такими козырями?

- Ну это же элементарно, Зоя Павловна! Сначала предупреждение об имеющемся компромате. А потом, если надо, анонимная посылка в газеты, на телевидение. Там такую грязищу обожают.

- А если людям станет известно про кассеты, на которых они сняты?

- Откуда? Из каких источников? От меня вряд ли. Игорь скорее умрет, чем проболтается. От вас?

- Я еще с ума не сошла. И потом, что я могу рассказать? Какие кассеты? Я их в глаза не видела и знать ничего не знаю.

Зоя посмотрела на Сильвера с таким простодушным видом, что он невольно усмехнулся:

- Верю, Зоя Павловна. Верю. Конечно, откуда вам знать? У вас других забот полно. Семья, дочь…

- Но как же никто не заметил, что в кабинете установлена камера?

- Ах, Зоя Павловна, к чему вам голову забивать техническими деталями, в которых и я-то ничего не смыслю. Мало ли у нас умельцев!

Сильвер не стал объяснять Зое, что искать специалистов по подслушиванию и подглядыванию ему долго не пришлось. После экономических потрясений и скороспелых реформ десятки классных электронщиков оказались на улице. В борьбе за выживание они стали объединяться в мелкие фирмочки, где совершенно официально можно было заказать любую аппаратуру для промышленного и политического шпионажа. И расценки были просто смехотворные. Портативную черно-белую видеокамеру размером в полпачки сигарет умельцы брались установить всего за какую-нибудь сотню долларов. Еще дешевле стоили подслушивающие устройства, позволяющие записывать разговоры через оконные стекла и стены домов. При этом электронные фирмы не требовали никаких официальных разрешений. Подобную работу можно было заказать под вымышленной фамилией, даже без паспорта.

Сильвер решил, что всего этого Зое лучше не знать. Достаточно и того, что ей уже известно.

- Так какая у вас идея возникла, Зоя Павловна? - неожиданно спросил Сильвер.

- Идея? У меня?…

- Ну а ради чего вы меня подняли среди ночи? Выкладывайте, не стесняйтесь.

Зоя молчала, тупо глядя на Сильвера.

- А вдруг придется супругу объяснить мой ночной визит? Вы просто вдруг застеснялись своей идеи. Позвольте, я попробую догадаться? - Сильвер снова закурил. - Вы совершенно правы, Зоя Павловна. Конкуренты не дремлют. И нам действительно надо выдумать что-то новенькое, чтобы «Золотой век» не стал рядовым кабаком.

Как любил говорить своим артистам один известный режиссер: «Чем сегодня будем удивлять?» Так чем же вы предлагаете удивить?

Зоя молчала.

- Я, кажется, догадался, - сказал Сильвер. - Мужским стриптизом. Верно?

- Мужским?…

- Именно. Согласен, Зоя Павловна, это счастливая идея. Пока еще наши конкуренты до этого не додумались. Я двумя руками за!

- Мне кажется, это уж слишком, - пролепетала Зоя.

- Знаю, что вы в сомнениях. Иначе бы не стали со мной советоваться. Так вот, я вас благословляю. Действуйте. И на этом, пожалуй, мы закончим наш военный совет в Филях. Спасибо за чай.

Сильвер резко встал и, приволакивая ногу, направился к двери. На пороге он обернулся, и Зоя увидела вдруг лицо незнакомого ей прежде Сильвера.

- Я болтливые языки отрезаю. Учти!…

Глава вторая Под прицелом

Год 1995-й. Миледи

Миледи и Евгения встретились полтора месяца назад в самолете, направлявшемся из Нью-Йорка в Москву. Евгения ездила в Штаты, чтобы собрать материал для большой проблемной статьи о феминистском движении. Авторская программа на «ТВ-шанс» не мешала ей активно печататься в газетах.

Что касается Миледи, то Бурову после долгой волокиты все-таки удалось отправить ее домой, выполнив тем самым обещание, данное Королю. Провожали ее супруги Шафран. Гриша с ней даже не простился, нарочно в день ее отъезда убежав из дома чуть свет. Добрая Соня зачем-то напекла Миледи в дорогу пирожков с капустой.

- Зачем? - спросил Аркадий Михайлович, болезненно морщась. - Зачем, Соня? В самолете же кормят!

- Знаю я их еду. От нее одна изжога, - парировала Соня.

Она с трудом скрывала радость, вызванную отъездом Миледи, и потому чувствовала себя неловко. Из-за этого и возникла идея с пирожками.

Миледи покорно положила теплый от свежеиспеченных пирожков бумажный пакет в спортивную сумку, которая была почти пустой.

- Большое вам спасибо, - сказала Миледи. - За все. И извините, если что не так.

- Да-да, - рассеянно кивнул Аркадий Михайлович. А Соня вдруг густо покраснела.

- Ну какие пустяки! - защебетала она. - Будете в Штатах, обязательно к нам заглядывайте. Вы слышите? Обязательно!

- Конечно, - кивнула Миледи. - Загляну.

Она была уверена, что больше никогда не окажется здесь.

Соня троекратно расцеловала Миледи. Аркадий Михайлович, поколебавшись, стеснительно чмокнул ее в щеку. Супруги Шафран еще долго стояли, глядя Миледи в спину, но она ни разу не оглянулась.

- Ну ладно, Шафран, - сказала наконец Соня. - Перелистнули эту страницу - и забыли.

- Естественно, - отозвался Аркадий Михайлович.

Но он знал, что забыть ему будет не так-то просто.

В салоне самолета Миледи почувствовала себя совершенно лишней. Она улетала из чужой страны, от чужих людей, но и те, кто сидел в соседних креслах, почему-то тоже не были для нее своими. Казалось, прошла тысяча лет, и она перестала понимать своих соотечественников.

Слова их были знакомыми, но разговор непонятен. Миледи охватил страх, что и Москва окажется для нее чужой. Она сидела отвернувшись к окошку, чтобы соседи, не дай бог, не попытались к ней обратиться.

Через полчаса после взлета стюардессы покатили по проходу между креслами мини-бар.

- Кола, джус, «спрайт», пиво? - предлагали они.

- А можно чего-нибудь покрепче? - спросила Миледи.

- «Смирновская», джин, коньяк?

- Коньяк.

- Двойной? - спросила стюардесса, что-то прочитав в глазах Миледи.

- Да, пожалуйста.

Миледи выпила коньяк одним глотком. Внутри тотчас все загорелось жарким огнем. Хмель ударил в голову почти мгновенно и позволил немного расслабиться. А потом ей ужасно захотелось есть. Миледи поняла, что не дотерпит до обещанного обеда, и полезла в сумку за пирожками. Они все еще были теплыми. Миледи поставила пакет на колени и открыла его. Вокруг мгновенно распространился восхитительный запах домашней выпечки. Пожилая пара, сидевшая слева от Миледи, невольно покосилась в ее сторону. Но Миледи было на это наплевать. Она впилась зубами в мягкий пирожок.

Внезапно с кресла, находящегося перед ней, раздался громкий возглас:

- Боже мой, откуда такие волшебные ароматы?

И вслед за этим над спинкой кресла показалась голова Евгении Альшиц. Секунду-другую тетка и племянница изумленно смотрели друг на друга.

- Ты? - сказала наконец Евгения.

- Я. Здравствуйте, тетя Женя. Хотите пирожок?

- Хочу.

Некоторое время они жевали молча.

- Вкусно, - сказала Евгения, покончив с пирожком. - Неужели сама пекла?

- Знакомые дали в дорогу. Хотите еще?

- Спасибо, попозже. Ты тут какими судьбами?

- Это долгий разговор, тетя Женя, - сказала Миледи, опустив глаза.

- Ну у нас с тобой до Москвы есть еще часиков семь.

Евгения тут же развила бурную деятельность. В результате племянница и тетка оказались сидящими рядом. И тут уж Евгения взялась за Миледи всерьез. Никаких уклончивых ответов она не принимала. А поскольку вытягивать из людей всю подноготную было ее профессией, то к прибытию в Москву Евгения была в курсе всего, что произошло с Миледи за последнее время.

- Когда Верунчик сообщила мне, что ты уехала в Штаты со своим ухажером-мидовцем, - сказала Евгения, - я так и подумала - все это ерунда. Сказка для родителей. Что же с тобой будет дальше, моя дорогая?

Миледи только слабо улыбнулась в ответ.

- Ладно, подумаем. Я тобой займусь.

Миледи насторожилась. Она еще помнила свою первую встречу с теткой, когда ей пришлось спасаться бегством.

Но Евгения была уже не та. За прошедшие восемнадцать лет она, естественно, постарела, и вопрос сексуальной ориентации ее лично больше не занимал. Но журналистский азарт был неподвластен возрасту. И сейчас она видела в племяннице очередной объект для своего «Разговора начистоту». Конечно, о таких, как Миледи, уже писали. Но чтобы с телевизионного экрана прозвучала исповедь международной проститутки - такого Евгения не могла припомнить.

В том, что в своем «Разговоре начистоту» она вынет из племянницы душу, Евгения не сомневалась. А то, что Миледи была ей родственницей, никакого значения не имело. Настоящая журналистика не знает родни. Ей подавай правду, голую правду, какой бы беспощадной она ни выглядела.

В Москве Миледи обосновалась в собственной квартире, освободившись от временных квартиросъемщиков. Они заплатили ей все до копейки. Евгения продолжала держать с племянницей постоянную связь по телефону. Об участии Миледи в «Разговоре начистоту» они договорились еще в самолете.

Миледи позвонила родителям и довольно складно наврала про разрыв с мидовцем, оказавшимся якобы не тем человеком. Она успокоила их, сказав, что теперь ее судьбой вплотную занимается тетя Женя, и это было до известной степени правдой.

Однако единовременное и к тому же бесплатное появление на телевизионном экране не решало проблем. Лучше всего было бы опять пойти в манекенщицы или фотомодели. Ни пережитые стрессы, ни возраст почти не сказались на внешности Миледи. До сих пор она не находила на своем лице ни единой морщинки, а ее тело оставалось все таким же стройным и гибким. В свои тридцать четыре года Миледи выглядела двадцатилетней. Но все равно прийти с улицы в рекламное агентство она не рискнула. Вот если бы удалось подделать год рождения в паспорте! Короче, Миледи нужен был человек, который замолвил бы за нее словечко, и она надеялась, что таким человеком может стать тетя Женя. Хотя бы в благодарность за то, что Миледи согласилась рассказать о себе в «Разговоре начистоту».

Евгения, кстати, уверила племянницу, что родители этой передачи не увидят, так как канал «ТВ-шанс» за Уралом уже не принимался. Это развеяло последние сомнения Миледи.

Год 1995-й. Жанна

Если бы не божественная красота вокруг, это место можно было бы смело назвать адским пеклом. К полудню металлические жалюзи на окнах раскалялись так, что обжигали руку. Лишь два-три часа перед самым рассветом приносили некоторое облегчение.

Жанна в это время обязательно выходила в огромную лоджию, каменный пол которой еще

сохранял дневное тепло, и жадно вдыхала морской воздух. Далеко внизу, в лиловых сумерках мерно вздыхало Тирренское море и поблескивал огонек на одинокой рыбацкой лодке.

Жанна стояла, дожидаясь, когда край неба начнет розоветь и россыпь электрических огней, протянувшихся вдоль берега, словно бриллианты на черном бархате, вдруг разом погаснет, не смея соперничать с солнцем. Нежный розовый свет разгорался все сильнее, рельефно проявляя причудливые вершины горной цепи, подступавшей к морю. Это было неправдоподобно красиво. Так красиво, что хотелось закричать от восторга. Увидев здесь первый восход солнца, Жанна поняла, почему Тимур так настаивал на поездке именно на Сицилию.

Вообще-то, по нынешним временам в этом не было ничего необыкновенного. Эстрадных звезд давно уже перестали устраивать родные пейзажи, и снимать свои музыкальные клипы они отправлялись и на Мальдивы, и в Португалию, и в Африку. Конечно, особой необходимости в этом не было. Как обычно, звезды старались переплюнуть друг друга если не очередным шлягером, то хотя бы экзотическим антуражем. Тем более когда появлялись шальные деньги.

У Жанны таких денег не было. Не было их и у Тимура. Но у него было имя, под которое добрый спонсор, раскручивающий свой пивной бизнес, выделил нужную сумму. Жанну этот факт буквально потряс. Конечно, песня «Ручьи, где плещется форель» была первоклассной и по тексту и по мелодии. Но чтобы из-за одной, даже очень хорошей, песни отправляться в зарубежный вояж - это не укладывалось у нее в голове.

Но Тимур «видел» именно Сицилию, и переубедить его было невозможно.

Еще в Москве для съемок были специально сшиты три эффектных костюма, так что необходимость брать с собой костюмера отпала. Но без оператора и его помощника, выполнявшего одновременно работу мастера по свету, было не обойтись, как, само собой, без Жанны и Тимура. Пятым членом съемочной группы стала опытный гример Лена Маслова.

Боря Адский бился за эту пятидневную поездку на Сицилию как лев. Он обещал таскать на себе всю аппаратуру, включая тяжелый магнитофон «Награ», синхронизирующий звук с кинокамерой, и клялся за неделю выучить азы итальянского языка. Но Борю безжалостно отцепили от группы, поскольку администратор в такой экспедиции был явно лишним ртом.

Группа поселилась в «Читта дель Маре», неподалеку от Палермо. Из экономии Тимур жил в одном номере с оператором Вадиком и его помощником Стасом, Жанна - с гримером Леной Масловой.

«Читта дель Маре» представлял собой громадный туристический комплекс, расположенный на скалистом берегу Тирренского моря. Тут «отрывалась» молодежь со всей Европы. Казалось, в «Читте» никогда не ложились спать. Оглушительная музыка множества дискотек гремела круглые сутки. Бары, дорожки парка и скалистые пляжи всегда были переполнены толпами орущих, хохочущих, поющих людей в бикини и шортах.

И это несмотря на несусветную жару, начинавшуюся с восходом солнца и слегка спадавшую лишь к рассвету.

- Ну не знаю, - на второй день сказал оператор Вадик. - По мне, такой отдых хуже любой работы. После него в санаторий надо ехать. Поближе к Северному полюсу.

- А мы и не отдыхать сюда приехали, - возразил Тимур.

Да уж, об отдыхе даже мечтать не приходилось. Сжатые сроки диктовали поистине каторжный режим работы. Лена Маслова, привыкшая на съемках спокойно почитывать книжку, не знала покоя ни на секунду. Под горячим сицилийским солнцем грим на лице Жанны начинал течь почти мгновенно, и после каждого дубля Лена бросалась его подправлять.

Утром группа на арендованном «Фиате Типо» отправлялась в горы и возвращалась только в сумерках, поскольку закаты на Сицилии красотой не уступали восходам и Тимур непременно хотел этим воспользоваться.

- Все-таки обидно, - заметила как-то Жанна. - Вроде побывала на Сицилии, а спроси меня - рассказать нечего. Даже мафию здешнюю не увидели.

- Я тебе ее дома покажу, - усмехнулся Тимур. - Еще покруче местной.

Отношения между ними складывались странно: и для Жанны, и для Тимура было очевидно, что они влюблены друг в друга, но никаких шагов навстречу не делали. И в разговорах старательно обходили эту тему.

Тем не менее они часа не могли прожить в разлуке. Слава богу, повода для постоянных встреч у них хватало. Даже после съемки они то и дело пускались в бесконечные обсуждения того, что уже было снято и что предстояло снимать. У Тимура все время возникали какие-то новые варианты, да и Жанна в этом от него не отставала.

Лена Маслова наконец не выдержала и однажды, когда они с Жанной ложились спать, спросила:

- А почему вы с Тимуром не живете в одном номере?

- Ну как почему? - растерялась Жанна. - А зачем нам жить вместе?

- Вы же любите друг друга.

- С чего это ты взяла?

- Что я, слепая? Вот вы все съемки обсуждаете, а на самом деле совсем про другое говорите.

- Это про что же?

- Про то, что жить друг без друга не можете, - сонно сказала Лена. - Вы, конечно, не словами говорите. Взглядами.

Жанна долго молчала, а потом спросила:

- И что? Очень заметно?

Но Маслова уже уснула.

На следующий день Жанна передала этот разговор Тимуру.

- Что ж, - сказал он, глядя в сторону. - Наверное, это так и есть, раз люди говорят.

- Выходит, мы Масловой должны сказать спасибо?

- За что?

- Мы бы с тобой сами не додумались.

- А ты-то с ней согласна?

- Пожалуй, да. А ты?

- Мне надо отвечать?

- Нет… Не надо…

После этого разговора в их отношениях ничего не переменилось. Может быть, потому, что днем не было времени, а вечером не было сил. Но, скорее всего, Тимур не хотел, чтобы что-то серьезное случилось наспех, между съемками, как это частенько бывает в киноэкспедициях. И Жанна этого не хотела. А потому даже традиционный поцелуй, которым Тимур награждал Жанну всякий раз по окончании съемки, был всего лишь знаком благодарности хорошо поработавшему коллеге.

В беспросветных рабочих буднях произошел лишь один эпизод, внесший хоть какое-то разнообразие. Однажды в придорожном кафе они забыли Стаса, засидевшегося в туалете. Как они могли не досчитаться его в довольно тесной машине, было загадкой. Но факт оставался фактом. Стас, выйдя из кафе, увидел уезжающую машину и заорал благим матом.

Надо заметить, что, не зная ни слова по-итальянски, он смертельно боялся остаться один на один с местным населением. Этот необъяснимый страх заставил Стаса совершить дикий поступок. Он вдруг бросился к парню, собиравшемуся отъехать от кафе на мотоцикле, сшиб его на землю, вскочил в седло и погнался за исчезающим в пыли автомобилем. Потом, конечно, пришлось долго извиняться и задаривать оскорбленного сицилийца русскими сувенирами. Обошлось.

На пятый день, когда съемки подошли к концу и вещи уже были упакованы к утреннему рейсу в Москву, Тимур предложил всей группой посидеть вечером в здешнем пиано-баре. Как-то так получилось, что все, кроме Жанны, отказались, сославшись на усталость.

- Это они нарочно, - сказала Жанна Тимуру.

- Думаешь?

- Конечно. Они же нас женят, это очевидно. Мы будем сопротивляться?

- Еще чего! - возмутился Тимур.

Пиано-бар оказался обыкновенной танцплощадкой на открытом воздухе. На пятачке, окруженном столиками, пары танцевали под диксиленд, исполнявший бабушкины мелодии. Тимур заказал бутылку кьянти и кофе.

- Пойдем потанцуем, - предложила Жанна и встала, не дожидаясь ответа.

Диксиленд играл классическое танго «Огненный поцелуй». Тимур обнял Жанну, и она прижалась к нему, словно искала защиты.

- Сто лет не танцевала, - шепнула она. - Со школы.

- И я, - ответил Тимур.

Это были их последние слова. Томительная мелодия танго качала их на своих волнах, заставляя прижиматься друг к другу все теснее. Жанна закрыла глаза. Ей хотелось, чтобы эта музыка продолжалась вечно. Когда диксиленд взял последний аккорд и танцевавшие, аплодируя, стали расходиться, Тимур и Жанна еще долго стояли обнявшись, не в силах оторваться друг от друга. Жанна потянулась губами к Тимуру, и он поцеловал ее с необычайной нежностью.

Только после этого они постепенно стали возвращаться откуда-то издалека на танцевальный пятачок под небом Сицилии, где уже звучала огневая румба.

Больше Жанна и Тимур не танцевали. Они сидели за столиком, взявшись за руки, и на этот раз говорили не о съемках, а о чем-то гораздо более важном. Но спросили бы наутро Жанну - о чем, она бы не смогла вспомнить.

Год 1995-й. Зоя

Зоя, переволновавшись, спала плохо и явилась на работу совершенно разбитой. Ее неудержимо тянуло в приватный кабинет, чтобы посмотреть, где установлена видеокамера. Но она удержалась от такого неосмотрительного шага. И похвалила себя за это, обнаружив, что Игорь бесследно исчез. Вместо него в закутке с аппаратурой сидел неизвестный парень. Зоя не стала ничего выяснять, приняв все как должное.

Идея Сильвера с мужским стриптизом при свете дня стала казаться ей совершенно дикой. Она не представляла, с какого боку подступиться к этому. Но все, как по волшебству, устроилось само собой.

Буквально через неделю в ее кабинете начались телефонные звонки, и мужские голоса стали интересоваться, правда ли, что «Золотой век» набирает статистов для мужского шоу. Потом стали приходить на переговоры молодые, хорошо сложенные парни, направленные в ресторан невидимой рукой Сильвера.

Среди них были безработные танцоры, неудавшиеся спортсмены, оголодавшие манекенщики, ищущие дополнительного заработка натурщики и просто люди, не нашедшие себе места в жизни. Как-то пришел молодой инженер, который не мог прокормить жену с ребенком и больную мать. В другой раз появился бывший офицер-десантник, вынужденный работать грузчиком в винном магазине. Возникали и юные бездельники, помешавшиеся на красоте собственного тела или жаждавшие легких денег.

Разговоры с ними ничего не давали. Чтобы определить их пригодность для стриптиза, им нужно было устраивать просмотр в обнаженном виде, а решиться на это у Зои все не хватало духа. Наконец она призналась в этом Сильверу по телефону.

- Но, Зоя Павловна, - укоризненно сказал Сильвер, - это ведь для женщин! Кто же, как не женщина, должен произвести отбор?

- Я не могу, хоть убейте.

- Ладно, - вздохнул Сильвер, - я вам пришлю человека.

Присланный Сильвером человек оказался балетмейстером Дукельским, известным постановщиком цирковых программ. Всем претендентам было велено явиться утром в понедельник, прихватив с собой плавки. Собралось человек двадцать. Зоя заперлась в своем кабинете, предоставив командовать всем Дукельскому. Просмотр происходил на подиуме, где ночью работали девочки.

Через час Зоя не выдержала и проскользнула в пустовавший кабинетик Соловых. Все мониторы были включены, и она смогла увидеть то, что происходило в зале.

Парни в плавках один за другим выходили на подиум и принимали эффектные, как им казалось, позы. При этом одни копировали культуристов, пыжась изо всех сил, другие неуклюже пытались изобразить какой-то танец. Дукельский раздраженно на них покрикивал. Все это выглядело откровенной пародией, и Зоя хохотала до слез, как не смеялась ни на одной кинокомедии.

- Это что еще за маразм? - раздался у нее за спиной возмущенный голос Соловых.

Он стоял на пороге своего кабинетика, и его оловянные глаза были полны изумления.

Зоя, задыхаясь от смеха, в двух словах объяснила мужу происходящее.

- И ты этим любуешься? - возмущенно спросил он. - Ну, Зоя!…

- Я тут чуть со смеху не умерла, - сказала она и ушла к себе.

Зоя была уверена, что затея Сильвера с треском провалилась. Это поначалу подтвердил и Дукельский, когда просмотр закончился.

- Кошмарный сон! - выдохнул балетмейстер, падая в кресло. - Это просто какие-то бульдозеры в человеческом облике!

Зоя ждала продолжения. Оно оказалось неожиданным.

- В общем, пятерых я с трудом отобрал, - сказал Дукельский. - Их, конечно, можно обломать, но тут на полтора-два месяца каторжных работ. И это будет стоить дорого.

Гонорар, запрошенный Дукельским, Сильвера не смутил. Уже через пару дней начались занятия с мужской стрип-группой.

Девочки-стриптизерши приняли новость в штыки. Но роптали они шепотом, опасаясь немедленного увольнения.

Ровно через два месяца Дукельский возник на пороге кабинета Зои.

- Программа вроде бы на мази, - сказал он с кислым видом. - Будете смотреть?

- Зачем? - спросила Зоя.

- Ну кто-то же должен дать «добро».

- Я в искусстве не разбираюсь, - сказала Зоя. - Если вы считаете, что все в порядке, значит, вопрос решен.

- Тогда я готов выпустить на сцену этих долбо… - Дукельский спохватился, - …трясов хоть сегодня.

Но Сильвер этого сделать не разрешил. Сначала нужно было организовать рекламу, чтобы первый выстрел не оказался холостым. На это ушла неделя. И вот наконец в ночь с субботы на воскресенье была назначена, так сказать, премьера нового шоу.

Реклама сделала свое дело. В зале не оказалось ни одного свободного места. Все столики были заказаны заранее. Среди посетителей на этот раз преобладали женщины. Большинство пришли со спутниками. Но были и компании, состоящие только из представительниц прекрасного пола.

Зоя была удивлена, но ей все равно казалось, что все закончится провалом. Однако случилось нечто более странное.

Едва началось шоу и первый стриптизер, обнажившись до плавок, стал покачивать бедрами, в зале наступила напряженная тишина. И в этот момент с громким топотом и матом в зал ворвалась группа людей в масках и камуфляже. Все они были вооружены автоматами.

- Оставаться на местах, мать вашу! - заорал старший группы. - Свет в зал! Полный свет!…

Зоя увидела все это на экранах мониторов в кабинетике Соловых и почувствовала, как у нее враз отнялись ноги. Соловых тоже растерялся, но лишь на мгновение. Все-таки он был начальником охраны. И пусть люди в масках уже поставили его подчиненных к стене с широко раздвинутыми ногами, он-то еще не был взят на мушку. Соловых рванулся к двери, но кто-то ударом ноги уже распахнул ее навстречу. Дверь со страшной силой ударила Соловых прямо в лицо, и он опрокинулся на пол, заливаясь кровью.

Двое громил в масках ворвались в кабинет с автоматами наперевес.

- Лежать, падла! - крикнул один Соловых. Другой шагнул к Зое:

- Госпожа Братчик?

- Да. А по какому праву… - начала Зоя.

- Заткнись! - рявкнул человек в маске. - Это не налет. Мы из ОМОНа. Ясно?

- Хорошо, хорошо. Что вам надо?

- У вас тут криминал по ночам гуляет. Вот его-то нам и надо.

- Какой криминал?

- А вот это наши ребята сейчас устанавливают.

Ох, напрасно надеялась Зоя, что депутаты и бизнесмены, посещавшие «Золотой век», будут надежным прикрытием. На силу нашлась большая сила.

- Ну вот и берите свой криминал, - сказала Зоя, стараясь не показать смятения. - Зачем же людей пугать?

- А где это тут люди? - язвительно спросил человек в маске. - Тут твари одни! Грязь!

Соловых со стоном зашевелился, пытаясь подняться с пола.

- Я сказал - лежать! - тут же последовал окрик, - А теперь, госпожа Братчик, быстро! - сквозь зубы сказал человек в маске. - Где кассеты?

Зоя похолодела. Значит, поиски криминала были инсценировкой, полной туфтой. Они пришли сюда за кассетами Сильвера. Значит, кто-то очень могущественный узнал, что на него существует компромат. Кто? Люков? Куприянова?…

- Где кассеты, я спрашиваю?

- Какие кассеты?

- Ты мне тут дурочку не валяй!

- Клянусь, я даже не понимаю, о чем речь. Клянусь!…

Зоя сказала это так искренне, что люди в масках на секунду смешались.

- Может, она и правда ничего не знает? - сказал тот, который держал под прицелом лежащего Соловых.

- Хозяйка не знает, что в ее бардаке творится? - возразил другой. - Не смеши!

- Делайте обыск! - сказала Зоя, уверенная, что опасные кассеты давно у Сильвера.

- Ты мне без обыска все отдашь, сука! А не отдашь, так я тебя раком поставлю и через своих ребят пропущу! Выбирай!…

Внезапно тот, который держал на прицеле Соловых, шагнул к ним.

- Не надо так с женщиной, командир, - сказал он глухо. - Я ей верю.

- Отойди! Я ведь и выстрелить могу!

- Увидим, кто раньше!…

Оба вскинули автоматы и замерли.

- Ладно, - с угрозой сказал допрашивавший Зою. - Я это запомнил. Мы с тобой разберемся!…

И выскочил из кабинета.

Его напарник повернулся к Зое лицом. В прорезь маски она увидела глаза пронзительной синевы. Только у одного человека были такие глаза. У Пети на пограничном пункте в Бресте.

- Петя… Ты?… - беззвучно спросила Зоя.

Человек в маске приложил палец к губам и вышел из кабинета.

Омоновцы исчезли так же мгновенно, как и появились. Премьера шоу, конечно же, не состоялась. Мужской стриптиз просто некому было показывать. Напуганные посетители бежали из ресторана. Пройдя по подсобным помещениям, Зоя всюду обнаружила следы торопливого и разрушительного обыска. Обслуживающий персонал забился по углам.

Наконец Зоя сообразила, что нужно позвонить Сильверу, но в ответ услышала механический голос: «Абонент отсутствует или временно недоступен». Лишь спустя неделю она узнала от одного из охранников, что в день налета омоновцев Сильвер срочно вылетел на Кипр.

 Оттуда он не подавал никаких вестей, хотя как раз в это время был нужен Зое позарез. «Золотой век» начинал медленно идти ко дну. Хотя больше обысков не случалось, прежние клиенты ходить сюда перестали.

Зою охватило тупое безразличие. Ей ничего не хотелось. Единственным ее желанием было снова увидеть синеглазого Петю. Но она не признавалась себе в этом, пока однажды не услышала, откликнувшись на телефонный звонок, его голос.

- Здравствуйте, Зоя, - сказал он. - Это я.

Ему не нужно было называться. Зоя почему-то сразу его узнала.

- Здравствуйте, Петя, - сказала она, чувствуя, как вдруг учащенно забилось ее сердце. - Нам надо встретиться.

- Да, - ответил он. - Надо. Когда?

- Сейчас же. Сейчас сможете?

- Смогу.

Она назначила ему место встречи, сама еще не понимая, зачем это делает. Но ей эта встреча была необходима хотя бы для того, чтобы разобраться в самой себе.

Год 1995-й. Миледи

Она и не представляла себе, какой коварной может быть тетя Женя. В предварительных разговорах все выглядело достаточно безобидно. Но когда начался прямой эфир, Евгения словно с цепи сорвалась.

Она докапывалась до таких подробностей, к которым Миледи не хотела возвращаться даже наедине с собой.

- У нас разговор начистоту, - напомнила Евгения, - поэтому я хочу спросить: что ты чувствовала в постели с этим Гаэтано Фуэнтесом? Отвращение, равнодушие, наслаждение?

Миледи под прицелом телекамер то краснела, то бледнела.

- Это был секс в извращенной форме? - наседала Евгения.

Вопросы сыпались один за другим.

- Чувствуешь ли ты после всего этого ненависть к мужчинам?

- Если у тебя когда-нибудь будет дочь, поделишься ли ты с ней своим печальным опытом?

- Сколько в жизни у тебя было мужчин?

- Если бы у нас официально разрешили публичные дома, пошла бы ты туда работать?

- Кто виноват во всем, что с тобой случилось?

Миледи выпутывалась, как могла. На некоторые вопросы она отказывалась отвечать, нарушая договоренность. Но ведь и тетя Женя играла без правил. Однако молчание Миледи порой выглядело красноречивее всяких слов.

А самый подлый удар был нанесен в конце.

- Время позднее, - сказала в камеру Евгения, - и я надеюсь, что ваши дети давно спят. Если нет, прогоните их от телевизора, потому что то, что вы сейчас увидите, не всякому взрослому по зубам.

Миледи замерла от предчувствия чего-то ужасного.

- Дайте пленку! - сказала Евгения.

И тут в эфир пошли фрагменты давнишнего порнофильма, снятого в подпольной студии Феликса.

Миледи проболталась о сохраненной кассете случайно. Тетя Женя буквально вырвала ее у племянницы для домашнего просмотра и, конечно же, не удержалась от того, чтобы выдать ее в эфир, никого не предупредив о содержании. Да, это были всего лишь смонтированные короткие фрагменты на тридцать две секунды, но этого было достаточно.

Миледи не видела, что показывают на экране контрольного монитора в студии, но обо всем догадалась. Слезы градом потекли у нее по щекам. Пленка закончилась, и плачущую Миледи показали крупным планом. Евгения именно такой реакции и ожидала, рассчитав все до мелочей.

- Я не сомневаюсь, что это очищающие слезы, - сказала она. - Слезы, которые смоют всю грязь с истерзанной души этой красивой молодой женщины. Таких слез не надо стыдиться. Я тоже плачу вместе с ней. Плачу, но не оплакиваю. Это конец одной жизни, за которой, я уверена, последует другая, чистая, где если и будут слезы, то только слезы радости. На этом сегодня мы заканчиваем наш разговор начистоту. До встречи!…

Свет в студии погас, осталось лишь дежурное освещение. Евгения подошла к Миледи.

- По-моему, получилось, - сказала она.

- Видал я разных баб, - вдруг раздался резкий голос Якова Фуксова, о котором все забыли. - Но такой гнусной стервы не встречал! Твое счастье, что я бабам морду не бью. Пожирательница трупов! Говноедка!…

Впервые в жизни Евгения Альшиц растерялась. А Фуксов схватил Миледи за руку и потянул за собой:

- Пойдем из этого гадюшника!

С той поры Миледи тетю Женю не видела и не отвечала на ее звонки.

Фуксов взял Миледи под свое крыло. Секс скандального художника не интересовал совершенно. Миледи нужна была ему совсем для другого. Он был охвачен новой творческой идеей - боди-артом, росписью человеческого тела. Женская фигура давала неисчислимые возможности для создания цветных орнаментов и целых картин. И Фуксов немедленно приступил к делу. В своей захламленной мастерской на чердаке многоэтажного дома он провел несколько пробных сеансов. Миледи стояла перед ним совершенно обнаженная, изредка вздрагивая от прикосновения кисти.

Результаты этих проб удовлетворили Фуксова. Он разыскал какую-то маленькую частную галерею, согласившуюся устроить показ новых работ Якова и даже заплатившую ему аванс. На эти деньги Фуксов нанял еще четырех натурщиц. Вся прелесть необычного вернисажа состояла в том, что Фуксов собирался раскрашивать женские тела прямо на глазах зрителей, включая их с самого начала в творческий процесс.

После демонстрации пленки в «Разговоре начистоту» Миледи ничуть не волновало появление перед людьми в обнаженном виде. Ее охватило полное безразличие ко всему. Она безучастно смотрела поверх людских голов, пока Фуксов увлеченно расписывал ее тело разноцветными фигурами. И когда кто-то из толпы негромко позвал ее, она не сразу это услышала.

- Миледи!… - тихонько произнес тот же голос.

Перед ней, тараща изумленные глаза, стояла Зоя Братчик. Миледи кивнула, показывая, что узнала подругу.

- Я тебя подожду, - шепнула Зоя и смешалась с толпой.

Она попала сюда не случайно. После памятного налета омоновцев все стриптизерши разбежались из «Золотого века», и теперь Зое пришлось самой подыскивать новых где только можно. Эти поиски привели ее на вернисаж, где ожидалось большое количество стройных натурщиц.

Давние подруги встретились после закрытия вернисажа. На следующий день Миледи была зачислена в штат новой группы стриптизерш, собиравшейся в «Золотом веке».

- Ну рассказывай, как жила, - сказала Зоя, улучив свободную минутку.

- Ты телевизор смотришь? - спросила Миледи.

- Редко. А что?

- Случайно передачу «Разговор начистоту» не видела?

- Ты что! Она же ночью идет.

- Тогда слушай. Тебе все равно расскажут, не хочу тебя подводить…

Конечно же, Миледи осталась в «Золотом веке». Более того, вновь приглашенный для муштры стриптизерш Дукельский был от нее в восторге.

- Она создана для стриптиза! - заявил он.

Миледи действительно блистала на подиуме, словно нашла наконец дело своей жизни. От приглашений в приватный кабинет у нее отбоя не было. Денег с нее Зоя не брала. Как-никак Миледи была ее школьной подругой, да и дела в «Золотом веке» потихоньку пошли на лад. Миледи позвонила родителям и рассказала, что жизнь ее устроилась как нельзя лучше: она выступает в шоу у Зои Братчик, владелицы одного из лучших ресторанов Москвы.

Но однажды Зоя перед началом ночного шоу вызвала Миледи к себе.

- С этого дня ты в приватный кабинет больше не ходишь, - сказала она, глядя в сторону.

- Почему?

- Не ходишь, и все.

- Объясни толком. Я же столько денег потеряю!

- Жизнь дороже денег.

- Не понимаю.

- Один человек против. Он на тебя глаз положил.

- Что за человек?

- Не знаю. Но с ним нельзя спорить. У меня только от одного его взгляда сердце в пятки уходит. Очень серьезный человек!

Миледи пришлось вежливо отказываться от приглашений в кабинет.

А на следующий день она увидела загадочного человека. Низенький, плотный, с незапоминающимся лицом. И ничего в нем страшного не было. Он внезапно возник перед Миледи из темноты, когда она выходила через служебный вход ресторана. Провожавший Миледи громила секьюрити тут же куда-то исчез.

- Ты по моей вине материально пострадала? - спросил незнакомец бесцветным голосом. - Не грусти, все окупится сторицей, это я тебе говорю, Костя Олейник. А мое слово дороже золота.

Свет от фонаря над служебным входом упал на лицо Олейника. И Миледи пронзил его завораживающий, змеиный взгляд. Она вдруг испугалась до смерти. И не зря, потому что Костя Олейник был не знающим себе равных суперкиллером.

Год 1995-й. Жанна

В Москве съемочную группу ждал неожиданный удар. Половина отснятого материала оказалась в браке. Никогда не подводившая кодаковская пленка не зафиксировала самых нужных планов. С нее просто осыпался эмульсионный слой. На Тимура больно было смотреть.

Просить у спонсора денег на новую экспедицию за рубеж было невозможно. Тимур решил доснять необходимые планы на Кавказе. Предварительно он слетал туда и выбрал подходящую натуру, которая могла бы смонтироваться с сицилийской. Пришлось подключить и Борю Адского, который был рад-радешенек, что его снова взяли в дело, и буквально рыл носом землю.

Ему удалось собрать ту же съемочную группу. Это было непременным условием Тимура.

Словом, уже через десять дней раздолбанный рафик по головокружительному серпантину доставил съемочную группу в Бабук-аул. Отсюда до выбранного Тимуром места на перевале по дороге к Солох-аулу было всего километров пятнадцать.

Боря Адский поехал вместе со всеми, чтобы застолбить себе на будущее место рядом с Жанной. Поехал, несмотря на то, что испытывал животный страх перед горами и здешним населением. В общем-то, для его опасений были основания. В минувшем январе уже произошел неудавшийся кровавый штурм Грозного, началась необъявленная война в Чечне, нечеткая граница с которой пролегала совсем рядом. Но жители Бабук-аула оказались людьми радушными, а Тимура они вообще считали своим. Да и все съемки были рассчитаны на два-три дня.

Однако не задалось с погодой. Наползающие на перевал сырые туманы заставили группу ловить каждый просвет в облаках. Но такое случалось не впервые, и никто не роптал, тем более что по вечерам кто-нибудь из местных обязательно приглашал Тимура в гости. Он, естественно, приводил всех, и начиналось замечательное кавказское застолье, хотя и без деликатесов, но зато от всей души.

Через неделю погода вдруг резко переменилась. Ночью высыпали яркие, крупные звезды и ветер затих.

К перевалу выехали на рассвете и работали там весь день, отсняв почти все, что хотели. Оставалось лишь несколько планов на утренней заре. Чтобы случайно не опоздать к восходу солнца, Тимур решил ночевать на перевале, в рафике, куда он предусмотрительно положил теплые одеяла, взятые в ауле.

Перед тем как завалиться спать, вся группа собралась вокруг костра. Сидели молча, глядя на завораживающий танец огня.

- Ну все, - сказал наконец Тимур. - Ложимся. Завтра подниму всех в половине четвертого.

Внезапно из темноты без единого звука возникли несколько бородатых людей с автоматами и окружили сидящих у костра.

- Мама дорогая!… - испуганно ахнул Боря Адский.

- Бояться не надо! - негромко сказал один из бородачей, видимо, главный. - Надо тихо сидеть. И чтоб я руки каждого видел.

Речь его звучала с едва заметным акцентом. По знаку главного люди с автоматами быстро обыскали всю группу.

- В чем дело, земляки? - сказал Тимур, первым пришедший в себя. - Мы тут просто кино снимаем. Съемочная группа.

- Нам все равно, кто вы, - равнодушно ответил главный.

- Подождите! - Тимур вдруг быстро и горячо заговорил на родном языке.

Главный слушал его, кивая головой. А потом тоже заговорил, но, кроме Тимура, его никто не понял.

Их разговор длился долго. Наконец побледневший Тимур обернулся к группе.

- Дела невеселые, - сказал он. - Только прошу без паники. Сейчас эти люди отведут нас к своему командиру, и там будем разговаривать. Пожалуйста, держите себя в руках. Они настроены очень серьезно и… Ну, чтобы ничего не случилось, делайте то, что они говорят.

Группа ошеломленно молчала.

Тимур подошел к Жанне и обнял ее за плечи.

- Это бандиты? - шепнула она.

- Боевики.

- Нас берут в заложники?

- Похоже на то. Мне надо поговорить с их командиром. Может, еще все обойдется.

Боевики усадили группу в стоявший неподалеку рафик и втиснулись туда сами. Главный занял место рядом с водителем, чтобы показывать дорогу. И все равно они несколько раз только чудом не свалились в пропасть. Потом всю группу загнали в темную землянку без окон, у двери которой встал бородатый часовой с автоматом. Тимура увели к командиру, и он пропал на целые сутки.

За это время пленников поочередно выводили по нужде в ближайшие кусты, где продолжали держать на прицеле. Вокруг были лишь дикие горы и никакого намека на жилье. Днем имдали по кружке родниковой воды и по куску грубого черствого хлеба.

В землянке все подавленно молчали. Только Боря Адский метался в темноте, громко шепча:

- Они же не убьют нас, верно? Ну за что им, например, меня убивать? Я в этом Грозном сроду не бывал.

Мы же мирные люди! Или они хотят за нас выкуп получить? Так за меня, например, кто заплатит? Никто! У меня одна сестра, да и та на пенсии. Не Москонцерт же, в самом деле! Им надо объяснить, что за нас ничего не дадут!…

- Вам, мужикам, еще хорошо, - отозвалась Лена Маслова. - А вот нас с Жанкой вполне могут изнасиловать всей бандой.

- Да заткнитесь вы! - сказала Жанна сквозь зубы. - Без вас тошно!

Собственная судьба, как ни странно, ее беспокоила мало. Она боялась за Тимура. Может быть, то, что он горец, было как раз хуже всего. Вдруг его сочтут предателем?

Тимур появился неожиданно, оставив распахнутой дощатую дверь. В землянку проник дневной свет и потянуло свежим воздухом.

- Значит, так, - глухо сказал он. - Ситуация трудная, но не безнадежная. Боевики уже передали в Москву свои требования. Они ждут ответа. Но нужно быть готовыми к тому, что быстро это не произойдет.

- Какие требования? - снова встрепенулся Боря Адский. - Речь идет о выкупе?

- Да.

Боря опустил голову и внезапно заплакал. Остальные молчали.

- А пока что они с нами будут делать? - спросила Маслова.

- Пока задержат.

- Здесь?

- Этого я не знаю.

Часть четвертая

- А камеру вернут? - спросил Вадик. -Я ведь ее в аренду взял.

- Нашел о чем беспокоиться, - проворчал Стас. - Тут бы живыми остаться.

- Никто на вашу жизнь не покушается, - сказал Тимур. - И вообще, не надо думать, что вы попали к диким зверям.

Жанну почему-то резануло то, что он сказал «вашу жизнь», а не «нашу». Как будто отделил себя от остальных.

- Жанна! - позвал Тимур. - Пойдем-ка выйдем на минутку.

Он взял за руку растерявшуюся Жанну и вывел ее на воздух мимо часового, сказав ему что-то на своем языке. Отойдя от землянки на несколько шагов, Тимур усадил Жанну на большой плоский камень и примостился рядом.

- Давай свои вопросы, - сказал он, не глядя на нее.

- Разве ты не все сказал?

- Не все. И ты это прекрасно знаешь. Спрашивай.

- Почему именно нас взяли в заложники?

- Случай. Ты же читала, как это бывает.

- Это бандиты?

- Они себя бандитами не считают.

- А кем они себя считают? Борцами за свободу Кавказа?

- А они на это не имеют права?

- Грабят бандиты. Убивают бандиты, и заложников берут тоже бандиты.

- Значит, тех русских пацанов в военной форме ты тоже назовешь бандитами?

- Каких пацанов?

- Которых послали сровнять с землей Грозный.

- Не надо политики, Тимур! Ты еще вспомни завоевание Кавказа при царе. Или то, как Сталин эшелонами горцев за Урал вывозил. Так вот я, лично я, ни за царя, ни за Сталина не отвечаю. Меня тогда на свете не было. Так почему я должна стать жертвой кровной мести, или как она у вас тут называется?

- Лично тебе никто и не мстит. И вообще ни о какой мести нет речи. Просто мы хотим жить так, как мы хотим.

- «Мы»?… - изумилась Жанна. - Значит, ты теперь с ними?

Последовала долгая пауза.

- Наверное, я всегда был с ними, - сказал наконец Тимур. - Просто раньше я думал только о себе. И, наверное, так и продолжалось бы, если бы… Если бы не этот случай.

- А теперь ты почувствовал себя сыном угнетенного маленького, но гордого народа?

- А вот над этим я не советую смеяться. Даже тебе.

- Тимур, милый! Что с тобой произошло за эти сутки? Тебя будто подменили. Может, они тебе какой-нибудь дряни дали накуриться или опоили чем-то?

- Ну что у тебя за дикие представления! В этом отряде не пьют и даже не курят. А ты мне про наркотики!…

- Ну да. Аллах запрещает!…

Тимур посмотрел ей в глаза:

- Осторожней, Жанна! Умоляю тебя, осторожней! Здесь тебе такого не простят.

- Ты больше не любишь меня? - внезапно спросила Жанна.

- Я тебя люблю. Но…

- …но свою родину ты любишь больше! - Жанна опять не удержалась от иронии.

Тимур до хруста сжал кулаки. Жанна видела, как ему сейчас трудно, но ничего не могла с собой поделать. У нее возникло странное ощущение, что боевики подослали вместо Тимура другого человека, внешне похожего на него.

В каком-то смысле именно так и было. Когда минувшей ночью Тимура привели к полевому командиру, он сразу же узнал в нем Аслана, своего дальнего родственника по матери. Они молча обнялись и сели у очага. Аслан приказал оставить их одних. Он даже отключил свой сотовый телефон, по которому держал постоянную связь с другими полевыми командирами. Разговор продолжался несколько часов.

Глава третья Крутые разборки

Год 1996-й. Заказчик и исполнитель

Сильвер окопался на Кипре всерьез и надолго. Здесь он был в безопасности, но ему не давала покоя мысль о том, что жизни его, быть может, не хватит, чтобы дождаться перемен на родине и вернуться в Москву. Сейчас там его ждала тюрьма. Это при хорошем раскладе. А при плохом, и более вероятном, - верная смерть. То, что он в последний момент успел спастись, вылететь за рубеж, следовало считать настоящим чудом. Улетая, он еще не знал, кто устроил на него охоту. Догадывался, что это напрямую связано с одной из видеокассет, содержащих компромат. Человеку, который позвонил накануне налета омоновцев на «Золотой век», Сильвер верил как самому себе. Одного только совета срочно уносить ноги, если он хочет жить, было достаточно, чтобы Сильвер помчался в Шереметьево сломя голову.

Заграничный паспорт, кредитные карточки и небольшой чемоданчик с самым необходимым были у Сильвера всегда наготове.

Он приехал в аэропорт на такси, чтобы не засвечивать свою зеленую «Ауди». Пограничникам еще не успели дать команду о задержании Сильвера, а знакомая кассирша Клава всего за пятьсот баксов сверху организовала ему билет на ближайший зарубежный рейс. Сильверу было все равно куда. Шенгенская виза в его паспорте действовала до конца года. Через четыре часа Сильвер оказался в Дюссельдорфе, а уж оттуда перебрался на Кипр, благо киприоты никаких виз не требовали.

Тем временем еще один отряд омоновцев нагрянул в загородный дом Сильвера. Не обнаружив там хозяина, они перерыли все от чердака до подвала, но никаких кассет не обнаружили. Сильвер давно забрал их из «Золотого века» и спрятал далеко от Москвы, в надежном месте, известном лишь ему одному.

Его вилла на Кипре была почти готова, и Сильверу оставалось только присматривать за окончательной отделкой интерьера. Но этим он занялся позже. Сначала он перевел все свои капиталы на анонимный счет в Швейцарии. Это он сделал на всякий случай, не зная, насколько длинными окажутся руки у его тайного врага.

Затем Сильверу удалось связаться по мобильнику с человеком, предупредившим его о возникшей опасности. Короткий разговор прояснил многое. Оказалось, что на кассете вместе с замминистра Люковым был некий полковник ФСБ Панов, тоже большой любитель голых девочек, метивший в генералы. Разумеется, у Панова имелись и силы, и средства, чтобы уничтожить не только компромат, но и его владельца. А уж о том, что без пяти минут генерал горел желанием сделать это, и говорить было нечего.

Сильвер знал, что пресловутой кассеты Панову не найти. Значит, теперь нужно было вычислить его информатора. Кроме Сильвера о съемках в «Золотом веке» скрытой камерой знали всего двое: Игорь и Зоя.

Игоря люди Сильвера разыскали за один день, отвезли его в лес за кольцевую дорогу и допросили по полной программе. Парень оказался слабаком. Через полчаса серьезного разговора он вырубился, и вернуть его к жизни не удалось. Похоже, отказало сердце. Труп Игоря был сожжен и зарыт в землю, о чем Сильверу сообщили по телефону.

- Он признался? - спросил Сильвер.

- Нет. Твердил, пока мог, что не виноват.

- Ладно, - сказал Сильвер. - Все равно его надо было убирать как свидетеля. Теперь с Зоей Павловной…

Тот, с кем говорил Сильвер, был одним из секьюрити в «Золотом веке». Ему не надо было объяснять, кто такая Зоя Павловна. В суть дела Сильвер его не посвятил. Тот должен был только узнать у подозреваемых, не проболтались ли они кому-нибудь про какие-то кассеты.

- Что с Зоей Павловной? То же самое?

- Нет, - сказал Сильвер, помолчав. - Ее не трогайте. Я сам этим займусь.

Он не знал, виновата ли Зоя. Впрочем, теперь это уже не имело значения. Не проболталась, так проболтается, когда за нее возьмется Панов. Ее тоже следовало убрать - для чистоты картины.

Но только без мучительных допросов. Сильвер, несмотря ни на что, продолжал испытывать к Зое симпатию, и вообще он был против того, чтобы делать женщине больно. Ее смерть должна быть мгновенной и легкой. Лучше всего - один неожиданный точный выстрел. Сильверовским мясникам такое было не по зубам. Тут требовался мастер. И Сильвер занялся поиском высокопрофессионального киллера.

Долгое время из этого ничего не получалось. Все-таки классный киллер был штучным товаром. Наконец знакомый адвокат, сотрудничавший с криминальными авторитетами, вывел Сильвера на Костю Олейника. Напрямую Сильвер с ним разговаривать не стал, это было против правил. Роль посредника взял на себя все тот же адвокат, сообщивший через некоторое время, что заказ принят и Олейнику уже выплачен аванс.

Олейник к каждому делу подходил серьезно. Он скрупулезно изучал привычки и распорядок дня будущей жертвы, прикидывал различные варианты акции, чтобы не допустить промашки и одновременно обезопасить себя. Он работал без помощников, поскольку не доверял никому. И даже с посредниками Олейник не встречался. Все переговоры шли по сотовой связи, причем позвонить Олейнику было нельзя. Он звонил сам, скрывая номер своего телефона. Деньги за работу Олейник получал через «почтовый ящик», всякий раз устраивая его в новом месте.

Олейник появился в «Золотом веке», чтобы присмотреться к Зое, так сказать, познакомиться с клиентом. Он побывал в ресторане всего один раз.

Дважды в одном месте Олейник не появлялся из осторожности. Поэтому неожиданно приглянувшуюся ему Миледи он на следующий день ждал у служебного выхода.

Год 1996-й. Зоя

Зоя не подозревала, что жить ей осталось считанные дни. И как раз в эти дни она чувствовала себя счастливой, как никогда. Правда, счастье ее было омрачено муками совести, но Зоя ничего не могла с собой поделать. Синеглазый Петя заслонил собой весь свет.

После его звонка они встретились на бульваре у памятника Гоголю.

- Я хотел перед вами извиниться, - сказал Петя, глядя на Зою с радостью и смущением.

- За что?

- За тот вечер. Я, честное слово, не знал, к кому нас послали. Дали команду - и вперед. Если бы я знал, что там вы…

- Не поехал бы? Вот мы бы тогда и не встретились. И, кстати, давай на «ты», ладно?

- Да, конечно.

- А в тот вечер ты себя вел как настоящий джентльмен. Ты же меня грудью закрыл.

- Да он бы вряд ли стрельнул.

- Ну да! Я видела, какой ваш начальник бешеный.

- А он мне больше не начальник.

- Как так?

- Вышибли меня из ОМОНа.

- За тот случай?

- Ну да, - сказал Петя неохотно. - Да наплевать.

- Выходит, ты из-за меня погорел? А ведь я на самом деле понятия не имею, про какие он кассеты спрашивал, - на всякий случай соврала Зоя.

- Да мне это до лампочки. Особенно теперь.

- А где же ты сейчас?

- Нигде. На улице. Вот стою, с вам разговариваю.

- С тобой, - поправила Зоя.

- С тобой, - кивнул он.

- А ко мне пойдешь работать?

- Кем? Официантом, что ли?

- Зачем? Что-нибудь придумаем. Охранником я тебя взять не могу. Я ими не распоряжаюсь, и вообще у них своя компания.

- Может, поваром? Только для меня яичница - предел.

Но Зоя уже зациклилась на мысли иметь Петю постоянно рядом. Постоянно. Любой ценой. Она лихорадочно перебирала все варианты, и вдруг ее озарило.

- Ты спортом занимался? - спросила она.

- Штангу немножко таскал. Еще до армии.

- А танцевать умеешь?

- В каком смысле?

- В прямом. На дискотеки ходил?

- Было. Тоже до армии.

- Ну и как?

- Что - как?

- Народ над тобой не смеялся? А то, знаешь, есть такие медведи…

- Не замечал, чтобы смеялись. Не хуже других дергался.

- Надо будет тебя показать Дукельскому.

- А кто это?

- Узнаешь со временем. Ты вообще-то как у нас? Очень стеснительный? В плавках людям можешь показаться?

- Зачем? Ты давай без подходов. Напрямик.

Они присели на скамью, и Зоя возбужденно изложила Пете план организации в «Золотом веке» мужского стриптиза. Наконец она умолкла, с волнением ожидая его ответа.

- И неужели на такое будут смотреть? - спросил он.

- Еще как! Ты себе даже не представляешь!

- А у меня получится?

- А почему нет? Ты что, недоделанный?

- А помнишь, - вдруг спросил он, - что ты мне сказала в последний раз в Бресте?

- Помню. Что встретимся, если карта удачно ляжет. Было бы желание.

- Точно. А я еще сказал, что желание у меня есть.

- Это тогда. А сейчас как?

- А сейчас еще больше. Я тебя все время вспоминал. А ты?

- Я редко, врать не буду. Почти никогда. А вот узнала тебя в тот вечер под маской…

- Ну?

- Да что ты, ей-богу, сам не видишь?

Вот с этого дня все и началось. Зоя вернулась на работу как на крыльях.

- Что это сегодня с тобой? - недоуменно спросил Соловых.

- А что? - Зоя почувствовала, как краснеет.

- Прямо светишься вся.

- Да просто хорошее настроение.

- С чего это?

- Да ни с чего. Жизни радуюсь.

Она оборвала разговор и ушла к себе в кабинет, откуда по телефону стала срочно разыскивать Дукельского. Балетмейстер долго отнекивался.

- Мне этот ночной налет ОМОНа до сих пор снится, - сказал он. - Просыпаюсь в холодном поту. Зачем мне эта хвороба?

Но Зоя знала слабое место балетмейстера.

- Сколько? - спросила она.

- Много, - сказал Дукельский, ничуть не удивившись.

- А конкретно?

Дукельский назвал цифру. В другом случае Зоя начала бы торговаться. Но сейчас ей было не до того.

- Договорились, - сказала она. - Но приступайте прямо завтра!

И все завертелось снова. В «Золотой век» опять потянулись потенциальные стриптизеры. Их просмотр стоил Зое немалых нервов. Она боялась, что Дукельский по каким-нибудь причинам забракует Петю. Зоя на всякий случай села рядом с балетмейстером, хотя замолвить словечко за Петю не посмела бы, чтобы случайно не выдать себя.

Но все вышло даже лучше, чем можно было предположить. Когда Петя в тугих плавках из алой лайкры вышел на подиум, у Зои перехватило дыхание.

Без одежды Петя напомнил ей скульптуру греческого бога.

- Этот хорош! - сказал Дукельский. - Такому и делать ничего не надо. Выйдет, посмотрит в зал - и все бабы будут кипятком писать!

- Да, смотрится… - отозвалась Зоя сдавленным голосом.

- Но вот ведь что интересно, - продолжил Дукельский. - Такие жеребцы, как правило, оказываются совершенно несостоятельными в постели.

Вот тут Дукельский ошибался. Во всяком случае, в отношении Пети. Зоя, не имевшая никакого сексуального опыта, кроме общения с мужем, очень скоро поняла, что о таком любовнике можно только мечтать. Они оказались в постели через несколько дней после просмотра. К этому, собственно, все и шло с их встречи у памятника Гоголю. Зое было все равно, что подумают о ней жильцы коммуналки, где снимал комнату Петя. Она пришла сюда якобы взглянуть, как он живет. Но оба знали действительную причину ее прихода.

Петя был неутомим, и Зоя впервые почувствовала, что значит быть женщиной. Выплеснулась вся страсть, которую никогда не мог удовлетворить Соловых. Несколько раз Зоя вставала с истерзанной постели, собираясь уйти, и возвращалась опять. Она не только позволяла Пете делать с ней все, что он хочет и как хочет, - она сама искала все новые и новые версии любовной игры, словно открывала для себя неведомый доселе мир. Уже стоя одетой, Зоя опять ощутила неудержимый прилив желания и притянула Петю к себе.

Опомнились они на полу.

- Завидую твоему мужу, - со вздохом сказал Петя.

- Вот об этом больше никогда! - резко оборвала его Зоя. - Ты слышишь? Никогда! Это не твое дело!

Она поднялась с пола и привела в порядок одежду.

- Я все испортил? - виновато спросил Петя.

- Нет. Но мог.

- Я больше не буду, - сказал он совсем по-детски.

- Надеюсь. И на работе веди себя с умом!

- Ладно, не вчера родился.

Но все эти обещания не стоили ломаного гроша. При встрече Петя смотрел на нее таким взглядом, что Зое хотелось тут же затащить его в укромный угол. Они встречались через день. Это были какие-то ничтожные минуты, а Зое хотелось оставаться с ним в постели сутками напролет.

Боясь, что ее связь с Петей раскроется, Зоя вдруг начала пространно объяснять мужу свои отлучки, чего не делала никогда прежде. Это могло насторожить и менее проницательного человека, чем Соловых. Похоже, он стал подозревать в поведении жены что-то нечистое. Но молчал, день ото дня все больше мрачнея. Зою и без того мучила совесть, а заметив перемену в Соловых, она просто вся извелась. Ситуация казалась неразрешимой. Без Пети она теперь жить не могла, но и порвать с мужем было невозможно. Слишком многое связывало их, не говоря уж о Маринке. Перед ней Зоя тоже чувствовала себя бесконечно виноватой, и поэтому количество подарков без всякого повода все увеличивалось.

Дочери, между прочим, вот-вот должно было исполниться шестнадцать. От такой взрослой девицы куклой Барби не откупиться. Поэтому подарки приходилось искать в дорогих бутиках и фирменных магазинах. Маринка, не будь дурой, от подарков не отказывалась, но во взгляде ее сквозило недоумение. Кроме того, Зою точила дикая ревность к обезумевшим бабам, которые порой настолько теряли голову, что лезли к Пете на подиум во время ночного шоу, норовя его обнять. Некоторые пытались назначить ему свидание, о чем Петя со смехом рассказывал Зое.

И тем не менее она была счастлива. Ощущение какой-то волшебной невесомости не покидало ее. О будущем она решила не думать. Как получится, так и получится.

Вот в таком нервном и одновременно эйфорическом состоянии ее застал неожиданный звонок Миледи.

- Привет! - сказала Зоя, узнав подругу по голосу.

- Не называй меня! - быстро заговорила Миледи. - У меня всего минута. Зойка, тебя заказали!

- Что значит «заказали»?

- Убить хотят! Не перебивай!… Когда - не знаю, но, скорее всего, уже сегодня. Срочно прячься куда-нибудь! Уезжай! Я тебе жизнью клянусь, что это правда. Уматывай, иначе тебе конец!…

Миледи бросила трубку.

Годы 1969-1996-й. Киллер

Главным в профессии наемного убийцы Костя Олейник считал осторожность. Грохнуть человека - на это большого ума не требовалось. Отморозков, способных на это, пруд пруди. Куда сложнее остаться живым самому. На плохо подготовленной акции горели многие.

В первую очередь следовало опасаться самих заказчиков, которые сплошь и рядом, чтобы обрубить концы, убирали киллеров. И менты могли, взяв горячий след, достать наемного убийцу. Кроме того, следовало учитывать возможное противодействие охранников жертвы и всякие случайности, способные нарушить четко разработанный план. Поэтому Олейник никогда ни с кем не вступал в прямые контакты, постоянно менял места своей «лежки» и вел затворнический образ жизни. Если возникала потребность передохнуть и красиво потратить свои внушительные гонорары, Олейник отправлялся за рубеж, в какую-нибудь цивилизованную, сытую страну, и там позволял себе расслабиться на полную катушку.

Его путь в киллеры был достаточно традиционным. Сначала детский дом в Барабинске, где маленький замухрышка учился постоять за себя в жестоких схватках со старшими. Потом секция каратэ, в которой тщедушный Костя выбился в лучшие за счет фанатичного упорства. Позже он стал чемпионом области в своей весовой категории. Затем была служба в спецназе. Там он спал всего по четыре часа в сутки. Пока сослуживцы, вымотанные тренировками, дрыхли в казарме, Олейник занимался самостоятельно.

Он овладел всеми приемами боевого искусства, включая владение ножом, нунчаками и вообще любыми предметами, которые в его руках становились смертоносным оружием. У Олейника от природы был снайперский глаз, но он продолжал ежедневные упражнения в тире и вскоре уже умел метко стрелять при ярком солнце и в темноте, за спину, вбок, с двух рук сразу, сидя, лежа, от бедра, в падении и даже через карман. Он стал совершенной машиной для убийства.

Такие и требовались в Афгане, где Олейник оттрубил целых два года. У спецназовцев там была особая работа. Ночные вылазки в горные лагеря душманов неизменно превращались в кровавый кошмар, выжить в котором удавалось немногим счастливчикам. Костя Олейник выжил. Его даже наградили орденом. Он принял награду с холодным безразличием и спрятал ее подальше.

Оказавшись на «гражданке», Олейник долго не знал, куда ему приткнуться. Он умел только убивать. Но на войне враг был известен, теперь же Костя растерялся. Многие бывшие «афганцы» пошли в ОМОН. Поразмыслив, Олейник поступил так же. Смелость, холодный расчет и мастерство бойца быстро позволили ему стать командиром отряда. Однако борьба с бандитами постепенно становилась какой-то странной. Разгромы воровских «малин» стали чередоваться с малопонятными налетами на офисы бизнесменов, кабинеты чиновников и редакции газет. Олейник понял, что все вокруг продано-перепродано и он всего лишь пешка в чужих играх.

Тогда он ушел из ОМОНа, решив, что будет вершить справедливый суд единолично. Но белое и черное было так перемешано в этой жизни, что Олейник сам не заметил, как превратился просто в наемного убийцу. Это произошло само собой, незаметно, и Костя не мог вспомнить, когда он переступил грань между благородным Робин Гудом и хладнокровным киллером. Но возврата к прежнему для него уже не было.

Молва о суперкиллере постепенно распространилась не только в криминальных кругах, где один авторитет, бывало, за большие деньги заказывал Олейнику другого авторитета. Ментам все-таки удалось однажды вычислить Олейника, несмотря на всю его осторожность. И он в качестве отступного выполнил задание милицейского майора - убрал главаря особенно наглой группировки, не дававшей спокойно спать отделу по борьбе с организованной преступностью. Этим Олейник невольно раскрыл себя и для службы безопасности. У той тоже нашлись кое-какие заказы, которые гораздо удобнее было выполнить чужими руками.

Оказавшись даже не между двух, а между трех огней, Олейник понял, что зашел слишком далеко и жизнь его теперь висит на волоске. Тогда он внезапно ушел на дно и долго отлеживался в укромном месте. Когда об Олейнике стали забывать, а многие даже сочли его мертвым, Костя всплыл в Москве и снова взялся за дело. Но теперь выборочно, с предельной осмотрительностью, все время меняя почерк. Выстрелы из винтовки с оптическим прицелом он чередовал с инсценировками самоубийства, автомобильными катастрофами и будто бы несчастными случаями с трагическим концом.

Олейник жестко ограничил и количество заказов. Не больше двух за год. Но зато его жертвами становились такие фигуры, о смерти которых пресса шумела месяцами. Разумеется, и плату за это Олейник требовал соответствующую. И брал только в валюте.

Заказ на Зою Братчик Олейнику был не по душе. И фигура не его масштаба, и гонорар. Все равно что Паваротти предлагать спеть в клубном хоре. Но никакой другой работы в этот момент на горизонте не было, а денег оставалось кот наплакал. Олейник к этому не привык, а потому скрепя сердце согласился.

Он как чувствовал, что не все пойдет гладко. Придя на разведку в «Золотой век», Олейник увидел на подиуме Миледи, и сердце киллера предательски дрогнуло. Эта женщина была ему нужна. Он прекрасно понимал, что непростительно засвечивается, когда явился к Зое и потребовал, чтобы Миледи не смела больше таскаться по приватным кабинетам, но не смог совладать с самим собой.

Следующая ночь, которую он провел с Миледи в ее квартире, еще больше осложнила положение. Олейник никогда не встречался с женщиной дважды. Тут дело было не только в осторожности. Женщины ему требовались лишь для физической разрядки. Никакого намека на чувство Олейник никогда не испытывал, а потому не запоминал ни лиц, ни имен.

С Миледи все получилось по-другому.

Год 1995-й. Тимур

В отряде Аслана собрался разношерстный народ, вплоть до бывших уголовников, но сам Аслан бандитом не был.

Правоверный мусульманин, окончивший когда-то с красным дипломом юридический факультет МГУ, он бросил престижную преподавательскую работу в Москве и вернулся на родину, когда на Кавказе всерьез запахло порохом.

В местные интриги Аслан ввязываться не стал, а собрал небольшой отряд, с которым ушел в горы, удивив всех знакомых, прочивших ему роль политического лидера. Постепенно отряд разросся, но волна сопротивления принесла с собой и немало грязной человеческой пены.

Аслан старался освободиться от убийц и мародеров, но это было сложной задачей, а потому партизанскую войну против федералов не удавалось вести по-рыцарски. Боевики, вопреки запрету командира, постоянно брали заложников ради выкупа. Не меньше половины добытых таким образом денег исчезало в их карманах. Остальное шло на оснащение отряда современной техникой и боеприпасами, которыми охотно торговали сами федералы.

Борьба за самоопределение Кавказа стала делом жизни Аслана. Об этом он говорил в многочасовой беседе с Тимуром. Его убежденность имела какую-то поистине колдовскую силу. Он не уговаривал Тимура включиться в борьбу. Но слова его глубоко потрясли молодого режиссера. Тут дала о себе знать и его впечатлительная натура.

Он словно бы услышал властный зов предков. И с этого момента в душе Тимура разом оборвались все живые ниточки, связывавшие его с богемной жизнью в Москве, со звездами эстрады, с телевидением и всей прочей мишурой, казавшейся ему теперь недостойной настоящего мужчины.

- Со мной женщина, - сказал Тимур так, словно его судьба уже была решена. - Женщина, которую я люблю.

- Женщине здесь делать нечего, - сказал Аслан.

- Она одна уйти не захочет. С ней еще четверо, съемочная группа.

- Им тоже тут нечего делать. Но мои люди без выкупа их не отпустят.

- Но я не знаю, кто бы мог за них заплатить.

- Это моя проблема, Тимур. Я свяжусь с Москвой. Там есть верный человек. Выйди.

Аслан включил свой телефон и стал набирать номер. Тимур вышел на воздух. Несмотря на кажущуюся твердость, он все-таки был в смятении.

Долгожданный ответ пришел из Москвы только через неделю. Аслан сообщил об этом Тимуру первому. Вскоре был должен состояться обмен, но как он будет происходить, от Тимура держали в тайне.

К этому времени пленников перевели в другое место, в отдаленный горный аул, где в их распоряжение был предоставлен крохотный домишко, показавшийся после землянки настоящими хоромами. Тут к ним даже не приставили охрану, потому что бежать было некуда. Да пленники и не помышляли о побеге.

Тимур все время держался рядом с ними, но в его отношениях с группой возникло отчуждение, хотя он никого не посвящал в свои планы. Даже Жанну. Она тоже помалкивала, тайно надеясь, что наваждение, переменившее Тимура, со временем пройдет.

Как-то ночью она проснулась от непривычных звуков. Прислушавшись, поняла, что слышит песню. Жанна на цыпочках вышла из дома. Стояла тихая и какая-то прозрачная ночь. Звезды висели над самой головой, хоть трогай их руками. А чистый и звонкий голос где-то неподалеку задумчиво выводил щемящую мелодию незнакомой песни. Жанна сделала еще несколько шагов и замерла, увидев Тимура.

Он сидел на поваленном дереве, подняв голову к звездам, но глаза его были закрыты. Чуть покачиваясь из стороны в сторону, Тимур пел на родном языке. Песня была полна такой пронзительной грусти, что у Жанны невольно навернулись слезы. Под ее ногой хрустнула ветка, и Тимур, оборвав песню, обернулся.

- А я и не знала, что ты так потрясающе поешь, - сказала Жанна.

- Я тут ни при чем. Это песня такая. Я ее от матери слышал.

- Песня потрясающая. Но ты со мной не спорь. Я все-таки в пении кое-что понимаю. А о чем она?

- Угадай.

- Нет, скажи. - Она села рядом с ним.

- О тебе.

- Врешь.

- Нет. Это песня о любви, а значит, о тебе.

- Почему же такая грустная?

Вместо ответа Тимур обнял ее и поцеловал в губы. И тут началось какое-то сумасшествие. Они целовались так, словно через секунду обоим предстояло умереть. А потом Тимур поднял Жанну на руки и понес в кромешную темноту.

- Мы разобьемся! - шепнула она. - Ничего же не вид…

Он опять поцеловал ее, не дав договорить.

Полный ночных ароматов альпийский луг стал для них ложем. Они проваливались в бездну и взмывали над ней бессчетное количество раз. Совершенно оглушенные счастьем, они поднялись с помятой травы только с первыми лучами солнца.

- Господи, - выдохнула Жанна, - если бы ты знал, как я тебя люблю!

- Никогда, - сказал он, - ты слышишь - никогда у меня не будет другой женщины!

- Пусть только попробует появиться, - засмеялась Жанна. - Я ей глаза выцарапаю!…

Она попыталась обнять Тимура за шею.

- Подожди, - сказал он. - У меня хорошие новости. Завтра ночью вы будете свободны.

- «Вы»?… А ты?

Тимур не ответил.

- Но как же так… - жалобно заговорила Жанна. - А наш клип? Ты ведь должен его смонтировать. Зачем же мы столько мучились?…

Она сама понимала, что говорит ерунду, но надо же было хоть за что-то зацепиться.

- Клип уже смонтирован, - сказал Тимур. - Осталось вставить несколько планов. С этим любой справится.

- Ты хочешь сказать, что сегодня мы с тобой прощались?

- Я не хочу этого говорить, - сказал Тимур. - Но это так.

- Значит, это у вас такой старинный кавказский обычай - трахнуть женщину на прощанье? - выкрикнула Жанна, не помня себя.

- Замолчи!

- Да пошел ты!…

Жанна не разбирая дороги бросилась обратно к домику. Больше она Тимура не видела и на все вопросы о нем холодно отвечала:

- Ничего не знаю. И знать не хочу.

Ночью пленников несколько часов везли все в том же рафике по разбитым дорогам. Потом их долго держали с завязанными глазами и сняли повязки только в самолете, взявшем курс на Моздок. В полумраке сопровождавших их людей нельзя было рассмотреть. Вроде спецназовцы, а может, и нет.

В тот же день другим самолетом их доставили на подмосковный военный аэродром. Группу никто не встречал, кроме человека в темных очках и наглухо застегнутом черном плаще с поднятым воротником.

- С благополучным возвращением, - сказал он без выражения. - Сейчас вас развезут по домам. Но перед этим договоримся: никому ни звука. Особенно прессе. Вы задержались в горах из-за погоды. Ясно? Иначе вас ждут очень большие неприятности. Очень!…

Жанна не знала, что почувствовали остальные, но ее от этих слов зазнобило словно от лютого февральского ветра.

Год 1996-й. Зоя

Зоя сидела у замолкшего телефона в холодном поту. Почему-то она ни секунды не сомневалась, что Миледи сказала правду Может быть, все дело в этих проклятых кассетах Сильвера? Кто-то дознался про тайные съемки в «Золотом веке». Она, конечно, ни при чем, но когда хлопнут, уже ничего не докажешь.

Зоя бросилась в спальню и растолкала задремавшего после обеда Соловых. Сначала он ничего не мог понять, а потом тоже встревожился и полез на антресоли за пистолетом.

- Надо в милицию позвонить, - бормотал он. - А сюда пусть только сунутся!

- Дурачок! - ласково сказала Зоя. - Никто сюда ломиться не станет. Пристрелят на улице, и все. И никакие менты не спасут.

- Но за что? Что ты такого сделала?

- Потом разберемся. А сейчас мне надо уматывать. И подальше.

- Куда?

- По дороге на вокзал решим. Может быть, навещу город детства. Малую родину.

Она старалась говорить шутливо, но губы у нее тряслись.

- А как же работа?

- Обойдется. Скажешь, что уехала отдыхать. В Ялту. Врачи рекомендовали.

- Так на сколько же ты уедешь?

- Видно будет. Шевелись же, Гена!…

Зоя уехала вечерним поездом, не успев повидаться с Петей.

Но в городе детства она пробыла всего две недели, полные тоски и тревоги. Она поселилась в гостинице и ни разу не вышла на улицу. Ей не хотелось встретить знакомых или, не дай бог, отчима. Зоя боялась, как бы не стряслось чего с дочерью или мужем, и звонила домой два раза в день. Но все было спокойно, и постепенно ее страхи стали проходить. Вдалеке от Москвы поспешное бегство показалось Зое совершеннейшей чепухой. Миледи наверняка что-то почудилось, а у нее нервы тогда были на пределе.

Совсем уж собравшись обратно в Москву, Зоя на всякий случай решила позвонить Миледи. Но ее телефон не отвечал ни днем, ни ночью. Тогда Зоя набрала номер «Золотого века» и выяснила, что ее подруга несколько дней назад таинственно исчезла, словно в воду канула. Правда, оставила для Зои письмо.

- Что в письме? - спросила Зоя.

- Оно заклеено, - обиженно ответили ей. - Мы не открывали.

- Так откройте и прочтите мне.

В трубке послышалось шуршание бумаги.

- Читаю! - объявили наконец на том конце провода. - «Все хорошо. Возвращайся».

- И больше ничего?

- Ничего. Только написано чудно, как будто ребенок писал. Печатными буквами.

Зоя поняла, что это была наивная попытка Миледи скрыть свой почерк.

- Спасибо, - сказала она. - Я еду в Москву. Как там у вас дела?

- Нормально. Ждем вас, Зоя Павловна. Как подлечились?

- Лучше не бывает. Пока!…

Соловых, встретивший Зою на вокзале, поразил ее своей сдержанностью. Он вообще не был склонен к бурному проявлению чувств, но сейчас это было что-то особенное.

- Как Маринка? - в первую очередь спросила Зоя.

- Нормально.

- А ты?

- Я тоже.

- А в ресторане как?

- Как обычно.

- Что-то ты не очень рад моему возвращению, Гена. Все из тебя клещами надо тянуть.

Соловых только пожал плечами. Но в машине он все-таки не удержался и, следя за дорогой, мрачно спросил:

- Скажи честно, Зоя, это все правда?

- Что?

- Ну вот эта угроза, из-за которой ты уехала.

- Конечно, правда, А ты думаешь, я с любовником ездила развлекаться?

Черт ее дернул за язык!

- А почему бы и нет? - все тем же тоном ответил Соловых. - Ты женщина молодая, интересная. А муж у тебя старый пень.

- Ну ты уж скажешь, Гена!…

Ей внезапно стало душно, и она опустила оконное стекло. Больше до дома они не разговаривали. Между ними так и осталась неясность. Соловых понятия не имел, что собой на самом деле представляет Сильвер, а Зоя не хотела вводить мужа в курс дела, чтобы совсем не запутаться. Для себя - то она решила, что если серьезная опасность и была, то наверняка это связано с теми кассетами. Но сейчас ее гораздо больше тревожило, что неловкую шутку про любовника Соловых воспринял серьезно.

Тем не менее Зоя тут же полетела в «Золотой век», чтобы поскорее увидеть Петю. В ресторане Зоя и Соловых разошлись по своим рабочим местам. Слух о возвращении хозяйки мгновенно разнесся по всем помещениям. И Петя, измаявшийся от неизвестности, бросился в Зоин кабинет, забыв об осторожности.

- Можно! - крикнула Зоя, услышав стук в дверь.

- Я на минутку, Зоя Павловна, - с порога сказал Петя.

- Входите, Петя. Какие у вас проблемы?

Петя вошел в кабинет, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.

- Куда ты пропала? - спросил он шепотом. - Какая Ялта? Ты правда заболела? Я тут чуть с ума не сошел.

- Завтра все расскажу. Встретимся как обычно.

- Но все в порядке?

- Теперь да. А сейчас иди. Твой выход скоро.

- Не уйду, пока не поцелуешь.

Зоя с фальшивым вздохом поднялась из-за стола и подошла к Пете. В ту же секунду он стал целовать ее в губы, щеки, шею. Зоя отвечала ему торопливыми поцелуями. Не удержав равновесия, они упали в широкое мягкое кресло, и тут уж Петя совсем потерял голову. Его руки скользнули Зое под подол.

- Ненормальный!… - прошептала она. - Дверь же не заперта!

И тут же осеклась.

Дальнейшее походило на кошмарный сон. Дверь кабинета медленно отворилась, и на пороге возник Соловых. Любовники оцепенели в нелепых позах.

- Гена… - жалобно сказала Зоя и замолчала. Что она могла сказать?

Соловых с мучительной неторопливостью, словно в замедленной съемке, полез в карман и вытащил оттуда свой пистолет. Он снял его с предохранителя и поднял на уровень глаз.

- Слушай, не делай глупостей… - заговорил Петя, стараясь загородить собой Зою. - Давай разберемся один на один. Как мужики.

- Зачем же так-то, Зоя?… - сказал Соловых с мукой в голосе. - Так-то зачем? Не по-человечески…

Зоя зажмурилась, ожидая выстрела. Но его все не было. Рядом шевельнулся Петя. Зоя открыла глаза. Соловых в кабинете не было.

- Он ушел? - спросила Зоя.

- Ушел, - сказал Петя. - Я думал, выстрелит.

- Я тоже.

- Значит, пронесло. Ты сегодня домой не ходи. Мало ли.

- Нет, Петя. Что же мне теперь - всю жизнь от законного мужа прятаться? Я нашкодила, мне и отвечать. А ты не лезь. Никакой мужской разговор тут не поможет.

- Что значит «нашкодила»?

- Ладно, не заводись. Иди работай. Я сама во всем разберусь, и за меня не бойся. Он меня пальцем не тронет. Ну, вынул пистолет. А кто бы в такой ситуации не вынул? Но ведь удержался. Иди!…

Петя ушел, а Зоя осталась сидеть в кабинете, обхватив голову руками. Мысли ее путались. Что делать дальше, она не знала.

Заверещал внутренний телефон. Зое не хотелось ни с кем разговаривать, но телефон не унимался. Она раздраженно сняла трубку:

- Слушаю!

- Зоя Павловна! - Голос звучал панически. - У нас тут беда.

- Что такое? - У Зои потемнело в глазах.

- Ваш муж… Вы лучше сами сюда придите.

- Куда?

- В его комнату.

Зоя не помнила, как пронеслась по коридору, растолкала сгрудившихся людей. И едва не потеряла сознание.

- Гена!… - простонала она.

Соловых сидел, уронив голову на стол. Из зияющей на виске раны медленно стекала струйка крови. Мертвой рукой он сжимал рукоятку пистолета.

Год 1996-й. Миледи

Миледи каким-то непонятным образом сумела пробудить в Олейнике незнакомую ему до сих пор нежность. Он внезапно почувствовал себя слабым - и испугался этого. Миледи давно уснула, доверчиво положив голову Олейнику на плечо. А он лежал без сна, боясь пошевелиться. До утра он так и не смог разобраться в том, что с ним происходит. Когда Миледи открыла свои фарфоровые глаза, Олейнику впервые в жизни захотелось сказать женщине что-то ласковое. Он этого не умел, и вырвавшиеся слова прозвучали угрожающе.

- Если ты теперь хоть раз посмотришь на другого - убью! - сказал Олейник.

Он ожидал в ответ какой угодно реакции, но только не нежного поцелуя.

- Убей, - мурлыкнула Миледи и снова поцеловала его.

Олейнику было невдомек, что после его слов она вдруг почувствовала себя на вершине счастья. Еще никто и никогда не признавался ей в том, что ее любовь так нужна. Миледи поняла, что слова Олейника не просто фраза. Он именно так и поступит, если она пренебрежет его предупреждением. И это наполнило ее новым ощущением она нужна. Как же ей было не почувствовать себя счастливой?

- Хочешь, махнем куда-нибудь далеко-далеко? - спросил Олейник на следующую ночь.

- Хочу, - ответила она. - А куда?

- Да хоть в Нью-Йорк.

- В Нью-Йорк не хочу, - сказала Миледи, и сердце ее сжалось.

- А куда хочешь? Может быть, в Венецию?

- Да, да! В Венецию хочу! - торопливо сказала она, радуясь, что про Америку он тут же забыл. - Когда?

- Скоро. Мне тут кое-какие дела надо закончить.

- Какие дела?

Миледи тут же пожалела о своем вопросе. Взгляд Олейника внезапно опять стал змеиным:

- Никогда меня про мои дела не спрашивай.

- Хорошо, не буду, - испуганно сказала Миледи. - Мне вообще-то все равно. Я просто так спросила.

- Все равно? - Олейник приподнялся на локте и посмотрел Миледи в глаза. - Тебе все равно, с кем ты спишь?

- Я с тобой не просто сплю. Я тебя… - Миледи замялась. - Я тебя люблю.

Эти слова вырвались у нее сами собой. Действительно ли она его любила? Миледи толком не знала этого сама. Но в ее отношении к Косте Олейнику было что-то такое, что не укладывалось в рамки дежурного секса. Этому мужчине она не просто принадлежала - она хотела ему принадлежать.

- А если я иностранный шпион? - с усмешкой спросил Олейник. - Или, например, наемный убийца?

- На шпиона ты не похож! - авторитетно заявила Миледи. - А на наемного убийцу тем более. У тебя нос пуговкой.

- Чем-чем? - изумился Олейник.

- Пуговкой!

Олейник даже растерялся. Еще никто не позволял себе так разговаривать с ним.

- Сама ты пуговка, - сказал он и покачал головой.

Однако Миледи была не так проста, как казалось. Слова про наемного убийцу произвели на нее впечатление. Да и один змеиный взгляд Олейника чего стоил. Видно, не случайно Зоя предупреждала, что он опасный человек. Но углубляться в рассуждения на эту тему Миледи себе запретила, инстинктивно спрятав голову под крыло.

Олейник, несмотря ни на что, все-таки продолжал подготовку к убийству Зои. Любовь любовью, а дело прежде всего. Он исподволь, очень ненавязчиво стал выспрашивать Миледи о хозяйке «Золотого века». И тут женская интуиция не подвела Миледи. По ничтожным мелочам она догадалась, что жизнь ее подруги в смертельной опасности. И когда Олейник объявил ей, что завтра они улетают в Венецию, Миледи поняла, что роковой час пробил. Ей стоило невероятных усилий не выдать своих переживаний.

- Как завтра? - спросила она. - А паспорта, визы, билеты?

Олейник небрежно швырнул на стол два заграничных паспорта и два аэрофлотовских билета.

- Но это же не я!… - воскликнула Миледи, заглянув в паспорт, где стояла другая фамилия, другое имя и была приклеена фотография незнакомой женщины, чем-то, правда, похожей на нее.

- Теперь - ты.

Олейник сказал это таким тоном, что было ясно - возражений не потерпит.

- Хорошо, - сказала Миледи, опустив глаза. - А как же с моей работой? Предупредить надо.

- Не надо. Сами догадаются, что ты уехала.

Через полчаса Олейник куда-то отлучился, и Миледи, дрожа от страха, набрала номер домашнего телефона Зои.

Она работала в этот вечер на подиуме словно во сне. Узнать, в ресторане ли Зоя, у нее не хватило духа. Олейник не встретил ее после работы. Не было его и дома. Он вернулся только под утро, с каменным лицом, отстранил бросившуюся к нему Миледи и жадно закурил. Но после двух затяжек щелчком выбросил сигарету в окно и достал из кармана мобильный телефон.

- Это я, - сказал Олейник, дождавшись ответа. - Нет, не в порядке, объект исчез. Скрылся. Нет. Утечка информации произошла у вас. Спорить со мной бесполезно. Нет, этот вариант отпадает. Я дважды на дело не хожу. Разбирайтесь сами. Деньги возвращаю. Что? Я вам могу обещать только легкую смерть. Вы знаете, в каком случае.

Олейник выключил телефон и посмотрел на Миледи. Она почувствовала, что сейчас решается ее судьба.

- Ты что-нибудь поняла?- спросил Олейник.

- Только одно. Мы завтра не летим в Венецию, да?

- Да. Поедем туда недельки через две.

- А на работу мне ходить?

- Конечно.

Миледи удалось скрыть свою радость. Значит, Зоя поверила ее звонку и где-то спряталась. Миледи еле дождалась следующего вечера и, придя в «Золотой век», узнала, что Зоя Павловна внезапно уехала на курорт поправить пошатнувшееся здоровье.

Ночью Миледи, как бы невзначай, обмолвилась об этом Олейнику. Тот сделал вид, что пропустил ее слова мимо ушей. Но про себя подумал, что поступил правильно, решив отдать деньги заказчику. Неожиданное исчезновение намеченной жертвы было редким случаем. Однако второй попытки Олейник не делал никогда. Не из суеверия. Ничтожная песчинка способна вывести из строя точнейший механизм. Маленькая утечка информации грозила серьезными неприятностями. Отправляясь на дело во второй раз, можно было угодить в ловушку. В таких случаях Олейник сразу обрубал все концы.

Глава четвертая Бегство от себя

Год 1996-й. Жанна

Первым, как всегда, почуял запах жареного «Московский комсомолец». Не блещущее особой оригинальностью название статьи «Кавказские пленники» было вынесено на первую полосу, и броский заголовок привлек внимание Жанны, проходившей мимо газетного киоска.

Ничего конкретного в статье не было. Одни догадки. Автор и сам признавал, что считает захват заложников во время киноэкспедиции в горы, к сожалению, достаточно традиционным фактом. Главный интерес читателей должна была вызвать фигура известной певицы Жанны Арбатовой, попавшей в этот переплет. Все-таки эстрадных звезд похищают не каждый день. Основной упор в статье был сделан на то, что освобождение Арбатовой покрыто непроницаемой тайной. Автор излагал различные версии того, кто и как вызволил ее из плена. Его занимал вопрос, почему все члены съемочной группы, включая певицу, твердили, что ничего особенного с ними в горах не произошло.

Они просто ждали солнечной погоды.

Жанну еще раньше испугал жадный интерес журналистов, атаковавших ее на следующий день после возвращения в Москву. Помня предупреждение человека в черном плаще, она ни с кем не стала встречаться, а по телефону отвечала, как договорились: задержка в горах случилась из-за дождливой погоды. Жанна была уверена, что и остальные члены съемочной группы вели себя так же осторожно. Кстати, об оставшемся в горах Тимуре им велено было говорить, что он занят своими делами и в Москву вернется позже.

Но у журналистов были, очевидно, свои каналы информации. Вслед за «Московским комсомольцем» о приключениях съемочной группы стали писать и другие газеты, стараясь перещеголять друг друга по части сенсационных откровений. Но все это тоже были сплошные домыслы, иногда совсем уж фантастические. Так, в одной газете поместили бредовую историю о том, что известный полевой командир хотел сделать Арбатову свой наложницей, а в другой объявили историю с захватом киногруппы ловким рекламным трюком.

Вся эта шумиха в прессе действительно сделала Жанне совершенно неожиданную рекламу. Ее упросили дать пять сольных концертов в «Октябрьском» и два в «России». Они прошли поистине с триумфальным успехом. Спекулянты просили за билеты у входа десятикратную цену. Семь клипов с песнями Жанны, еще раньше сделанных Тимуром, телевидение крутило при каждом удобном случае.

Конечно, ее умоляли отдать и последний клип с песней «Ручьи, где плещется форель», на досъемках которого и произошли события, так интересовавшие всех.

Это стало бы настоящей бомбой. Но Жанна забрала из монтажной все так называемые исходники и спрятала их дома вместе с непроявленными рулонами пленки, привезенными с Кавказа. Ей не хотелось отдавать снятый Тимуром материал в чужие руки. Где-то в самом потаенном уголке сердца у Жанны теплилась робкая надежда, что когда-нибудь Тимур вернется и все опять будет хорошо. Ну, а если нет, тогда она просто сожжет пленку и их последнюю совместную работу с Тимуром так никто и не увидит.

Ответственные выступления в престижных залах на время отвлекли Жанну от переживаний. А когда концерты закончились, она почувствовала себя паршиво. Тимур все время стоял у нее перед глазами, и она корила себя за те слова, которые крикнула ему, убегая.

Боря Адский, снова воспрянувший духом, надоедал ей, предлагая различные варианты гастролей.

- Жанна! - стонал он. - Мы же такие сумасшедшие бабки можем снять! Ты же сейчас у всех на устах!…

Жанна вяло отбивалась.

И тут, как нельзя кстати, она получила приглашение на сочинский фестиваль «Кинотавр». Уже само по себе оно означало, что Жанна допущена в круг избранных. Но ее это мало обрадовало. Она ухватилась за приглашение, потому что это был удобный повод отвлечься от грустных мыслей, и тут же дала согласие.

На чартерный рейс в Сочи собралось такое количество знаменитостей, что, если бы самолет, не приведи господь, разбился, на сцене и на экране просто не на кого оказалось бы смотреть. Все были шумны и веселы, словно школьники, сбежавшие с нудных уроков. В салоне еще до взлета по рукам пошли откупоренные бутылки и фляжки. В хвосте самолета уже через пять минут забренчала гитара. Бесконечные байки и анекдоты сыпались как из мешка, вызывая общий хохот. Стюардессы порхали по проходу и отчаянно стреляли глазами по сторонам, возбужденные такой концентрацией кумиров.

Жанна без особого удивления обнаружила, что знает здесь почти всех. Ей уже приходилось бывать на всевозможных презентациях и клубных вечеринках. За редким исключением, тусовка всюду была одна и та же. Если где-то, к примеру, не было Джуны, то был астролог Глоба. Отсутствие Славы Зайцева компенсировалось наличием визажиста Сергея Зверева. Машу Распутину могла заменить Вика Цыганова, Николая Караченцова - Сергей Шакуров, Гарика Сукачева - Андрей Макаревич. Или наоборот. Ни атмосферы, ни существа проиходящего это не меняло. Впрочем, богемная жизнь всегда была такой. Просто раньше она бурлила в стенах закрытых творческих домов, а теперь вырвалась на всеобщее обозрение.

На второй час полета пассажирам захотелось какого-то общего развлечения, и из своего кресла был вынут и поставлен в проход поэт Владимир Вишневский, автор оригинальных одностиший.

Старшая стюардесса протянула ему из-за занавесочки микрофон на длинном шнуре, и поэт начал свою привычную стрельбу одиночными залпами:

- Анализы он сдал, но их вернули!

- А вот жену здесь расчленять не надо!

- Такое время - страшно за собак!

Многие фразы были слушателям уже знакомы, но их все равно встречали смехом и аплодисментами.

Ощущение праздника не покинуло гостей кинофестиваля и в Сочи. Правда, фильмы честно ходили смотреть в основном члены жюри. Остальных больше манил пляж, где отчаянные смельчаки бросались в еще не прогретое июньским солнцем море, и дружеские посиделки в барах гостиницы «Жемчужина».

Кое-кто днем просто отсыпался, потому что день и ночь здесь поменялись местами. Именно ночью в «Жемчужине» начиналась по-настоящему активная жизнь. В ресторане за накрытыми столами собирались душевные компании, расслаблявшиеся до рассвета. Один вечер их слух услаждала «Машина времени», другой - доводил до колик Михаил Жванецкий, третий - заставляла танцевать джазовая группа «Алекс-шоу». А потом к микрофону подтягивался разгоряченный народ из-за столиков. Кто с песней под гитару, кто с забавной байкой, кто с пародией на известных лиц. Вытащили к микрофону и Жанну. Сев за рояль, она спела несколько своих шлягеров и, хотя была не в ударе, сорвала бешеные аплодисменты. Именно после этого к ее столику вразвалку подошли два коротко стриженных амбала, два типичных «братка», одного из которых звали Мироном, а другого - Жекой.

- Чего ж это вы так мало спели? - сказал Мирон, подсаживаясь без приглашения. - Мы только кайф начали ловить. Да, Жека?

- Точно, - подтвердил Жека, нависая над столом.

Жанне вдруг показалось, что они сейчас вырвут у нее из рук сумочку.

- У меня тут не сольный концерт, - сказала она осторожно.

- Вот в том-то и дело, - подхватил Мирон. - А наши пацаны хотят вас еще послушать.

- Точно, - опять отозвался Жека.

- Ну, может быть, в другой раз.

- А нам сегодня хочется, - сказал Мирон и улыбнулся. Улыбка у него была страшная, мертвая какая-то. Жанна невольно бросила взгляд в сторону, но все вокруг были заняты собой.

- Короче, есть такой вариант, - продолжил Мирон. - У нас тачки стоят на приколе. Тут всего минут десять езды. Мы в Дагомысе с пацанами живем. Посидим культурно. Там стол уже стоит, все схвачено. Ну и вы нам попоете, сколько захочется. Не за так, конечно. Нам для кайфа бабок не жалко. Кто к нам ездил, все довольные оставались. Да, Жека?

- Точно, - сказал Жека, не знавший, видно, других слов.

- Вот позавчера у нас этот… Ну как его?… Ну, в общем, типа заслуженный артист, в кино снимается… Вот, блин, фамилию забыл! Так он позавчера у нас даже чечетку бил прямо на столе.

И ничего. Все в кайф.

Выложив этот убийственный аргумент, Мирон уставился на Жанну свиными глазками. Она была в полнейшей растерянности, не понимая, как отвязаться от этой парочки и откуда вообще здесь могли появиться подобные типы.

Между тем все было проще простого. Фестиваль требовал огромных денег, а богатые спонсоры были наперечет. Вот и приходилось пускать в свободную продажу дорогущие путевки для всех желающих. Желающих-то было много, а вот деньги на двухнедельное пребывание в звездной тусовке имели далеко не все. Что касается бандитов разных мастей, то как раз им поездка в Сочи была по карману. А уж о том, как тешил их самолюбие сам факт общения с артистическим миром, и говорить было нечего. Криминальные авторитеты всегда любили посидеть за столом с известными артистами и сфотографироваться с ними в обнимку, чтобы потом щеголять фотографией с автографом знаменитости. При этом авторитеты, естественно, не вели разговоров о грабежах и убийствах. Они разыгрывали роли солидных бизнесменов, так что простодушные служители муз не чувствовали себя дискомфортно. Впрочем, простодушие не у всех было искренним. Заявил же как-то один популярный певец перед журналистами, что за хорошие деньги он готов выступить даже на воровской «малине».

Поэтому было почти естественно, что в день торжественного открытия фестиваля первые ряды заполнили квадратные, коротко стриженные здоровяки, оттеснив в сторону артистов и режиссеров, слабые протесты которых успеха не имели.

Все понимали, что с посланцами криминального мира, приехавшими сюда оттянуться, лучше не конфликтовать. К тому же их присутствие служило надежной гарантией от наездов местных «братков». Собственно говоря, ничего иного ожидать и не приходилось. Ситуация на фестивале была точно такой же, что и во всей стране.

Жанна ничего этого не знала. А если бы и знала, то все равно не была готова к неожиданной атаке.

- Ну так что? - спросил Мирон. - Погнали к нам?

- А можно в другой раз? - спросила Жанна, ненавидя себя за жалобный тон. - Мне скоро должны в номер звонить по межгороду. И вообще, я сегодня не в форме. Голова раскалывается.

- Ну смотрите. Наше дело предложить. - Мирон снова улыбнулся своей мертвой улыбкой. - Другого раза, может, и не будет. Типа того, что поезд ушел. Да, Жека?

- Точно.

- Вы только не обижайтесь, ладно? - торопливо добавила Жанна.

Амбалы, не ответив, перешли к другому столику, где их переговоры пошли успешней.

Год 1997-й. Зоя

Очнувшись, Зоя никак не могла сообразить, где она находится. Голова болела до рези в глазах, к горлу подступала тошнота, и все тело было слов

но налито свинцом. К тому же она совершенно окоченела под одной простыней.

Зоя с трудом оторвала голову от плоской серой подушки и осмотрелась. Вокруг нее на железных кроватях под простынями спали тяжелым сном еще несколько женщин. Стены большой комнаты были покрашены в безрадостный больничный цвет. Женщина с соседней кровати смотрела на Зою остановившимся мутным взглядом.

- Я что, - хрипло спросила Зоя, - заболела, что ли?

- Ну да, заболела, - ответила женщина.

- Чем?

- Все мы здесь одним и тем же больны.

- Это что за больница?

- Вытрезвитель это, милая моя! Женский вытрезвитель!…

Зоя уронила голову на подушку и закрыла глаза. Она попыталась вспомнить вчерашний вечер. Как она ни крепилась, ей не удалось совладать с собой. В сумерках Зоя все-таки прикончила початую бутылку «Московской», запив водку теплой пепси-колой. Все последующее было в сплошном тумане. Вряд ли ее увезли в вытрезвитель из дома. Значит, патрульная машина подобрала ее прямо на улице. Возможно, ее шатало из стороны в сторону, а может быть, она просто валялась на грязном тротуаре.

Зоя думала об этом с полнейшим безразличием. Она поставила на своей жизни жирный крест, и такие детали, как вытрезвитель, уже не имели никакого значения. Теперь вообще ничего не имело значения, кроме ежедневной порции спиртного, позволявшего хоть как-то забыться…

А ведь совсем недавно, на поминках мужа, Зоя с трудом заставила себя выпить рюмку водки. Поминки устроили в банкетном зале «Золотого века», и на них пришли все служащие ресторана. Необщительного Соловых знали мало, да и сам факт его непонятного самоубийства всех озадачил, поэтому после дежурных добрых слов в адрес покойного за большим столом наступила тишина. Потом, конечно, спиртное развязало языки, но в общем застольном шуме многие шушукались, обсуждая возможные причины самоубийства.

Для следствия роковой выстрел Соловых так и остался загадкой. Зоя не могла открыть правды даже адвокату, взявшемуся ей помочь по чьему-то наущению. Не добившись от Зои толку, он предложил ей совсем уж дикий вариант:

- А может, мы скажем следствию, что самоубийство произошло по сексуальным мотивам?

- То есть? - насторожилась Зоя.

- У вас же с супругом была солидная разница в возрасте?

- Ну и что?

- Возможно, он уже не мог исполнять свои супружеские обязанности. Такая психологическая травма может привести мужчину даже к самоубийству. Подобные случаи известны.

- То есть вы предлагаете объявить его импотентом?

- Извините, Зоя Павловна, но ему уже все равно. А следствие вполне может принять такую версию.

- Ну уж нет! - решительно сказала Зоя. - Я на его могилу плевать не стану. Тем более что он был нормальным мужиком.

Она отвернулась, чтобы скрыть слезы. Того, что творилось в ее душе, не должен был знать никто.

Следователь, однако, думал иначе, дважды в неделю вызывая Зою на допросы. Чутье подсказывало ему, что она каким-то боком причастна к смерти Соловых. Но копал он не в том месте.

- Вы ведь однажды уже нарушали Уголовный кодекс, - сказал следователь при очередной встрече. - И даже отбывали срок на стройках Большой химии.

- Меня освободили досрочно, - ответила Зоя. - Сто лет с тех пор прошло. И вообще дело было пустяковое.

- А вот в материалах, гражданка Братчик, упоминается ваш сообщник в милицейской форме. Это, случайно, не супруг ваш был? Не Соловых?

- Нет. Случайный человек. Я его не знала.

- Не знали, но вступили в преступный сговор?

- Меня уже тогда наказали. При чем здесь это сейчас?

- Для ясности картины.

Картина, однако, не прояснялась. Вызовы к следователю становились все реже, но душевного спокойствия Зоя так и не обрела. Хуже всего, конечно, дело обстояло с Маринкой. Под ее непонимающим взглядом Зоя терялась, не зная, что сказать. Маринка не то чтобы что-то подозревала, но, судя по всему, не верила матери.

Зое стоило немалых трудов и очень больших денег отправить ее на двухмесячную стажировку в Лондон с группой отличников по английскому языку. С отъездом дочери стало чуточку полегче. Но только чуточку.

Что касается Пети, то Зоя долгое время просто не могла его видеть. Он напоминал ей о вине, которую она не могла искупить. Поначалу Пете хватило ума не мелькать у Зои перед глазами, но через месяц он стал ее подкарауливать в разных местах. Он ничего не говорил, только преданно смотрел на Зою собачьими глазами. Она проходила мимо, слегка кивая ему.

И тут произошла новая катастрофа. Видно, «Золотой век» стоял на каком-то проклятом месте. Однажды после проливного дождя, длившегося без перерыва двое суток, ресторан в буквальном смысле слова внезапно провалился под землю. Потом уж было установлено, что здание, в нарушение всех норм, построили фактически на пустоте. Ливень, подмыв почву, только ускорил катастрофу. За последнее время провалы в Москве стали не редкостью, но этот потрясал своим масштабом. Здание треснуло и почти наполовину ушло под землю. Еще повезло, что произошло это около пяти утра и в «Золотом веке» не было людей. Обошлось без человеческих жертв, но ресторан был уничтожен и восстановлению не подлежал. Аварийные бригады довершили сделанное природой, и вскоре на месте «Золотого века» зияла громадная яма, окруженная глухим забором.

Зоя восприняла это как кару за свою супружескую измену и за гибель Соловых. Бог ей не простил. Спасибо, пожалел Маринку. Когда Зое по телефону сообщили о случившемся, она даже не удивилась, а только вздохнула:

- Так мне и надо!…

Покорность, с которой она приняла этот удар судьбы, всех удивила. Но у Зои не было ни сил, ни желания возрождать ресторанный бизнес. Она даже завершить дела поручила своему заместителю, получив причитавшееся ей выходное пособие как рядовой служащий.

В день катастрофы, когда она вернулась домой после осмотра развалин «Золотого века», к ней без звонка явился Петя.

- Уходи! - сказала Зоя, увидев его на пороге.

- Подожди… Давай поговорим.

- Нет, Петя. Уходи!…

Она захлопнула дверь перед его носом и, прислонившись к стене, тихо заплакала. Через некоторое время Зоя успокоилась и посмотрела в дверной глазок. Петя стоял на лестничной площадке.

Год 1996-й. Миледи

Желание поехать за рубеж с Миледи не давало Олейнику покоя. В конце концов, должен же был он когда-то получить награду за свою неудавшуюся, корявую жизнь, в которой никогда не случалось настоящих праздников. Но Олейнику нужны были деньги. И не просто деньги, а большие. Совсем недавно ему подвернулась возможность заработать такую сумму, какой он не получал ни разу.

Но Олейник отказался. Что-то помешало ему хладнокровно отправить на тот свет редактора одной ультрадемократической газеты Михаила Юсупова. Может быть, то, что в свое время Юсупов яростно выступал против войны в Афганистане, а сейчас помогал чем только мог инвалидам той войны. А может быть, то, что Юсупов, как и Олейник, находился в тисках между погрязшими в коррупции властями и бандитами, рвущимися во власть. Но если Олейник выполнял заказы обеих сторон, то Юсупов очертя голову сражался с ними. Словом, Олейник не стал ввязываться в это дело. Теперь вспомнил о нем. А смутные сомнения он решил заглушить, запросив вдвое больше, чем ему предлагали. Этой суммы хватило бы на то, чтобы три-четыре года безбедно прожить с Миледи даже в Ницце.

Олейник позвонил по номеру, сохранившемуся в его цепкой памяти. После обмена кодовыми словами он сказал:

- У вас еще есть необходимость в моих услугах?

- Созрел наконец?

- Я не понял: да или нет?

- Ну а если да?

- Тогда не будем тянуть резину. Но прейскурант изменился. Сами знаете, жизнь дорожает.

- И смерть тоже?

Олейника покоробило. Он промолчал.

- Извините за неудачный каламбур, - сказал собеседник. - Диктуйте ваши условия.

Они пришли к соглашению довольно быстро, поскольку оба были деловыми людьми и знали что почем.

Договорились на завтра о передаче аванса и досье на клиента.

С этого дня Миледи видела Олейника редко, да и то урывками. Он готовился к акции очень тщательно, изучая характер жертвы, привычки, режим дня, маршруты передвижений. Дело осложнялось постоянным присутствием опытного телохранителя и тем, что вокруг Юсупова всегда было много людей.

Миледи ночами работала в ресторане, а остальное время безвылазно сидела дома, ожидая в любую минуту появления Олейника.

Вот и на этот звонок в дверь она выскочила с радостной улыбкой, которая, впрочем, тут же погасла.

Перед ней стоял какой-то уродец в очках с толстыми стеклами.

- Опять не узнаете? - сказал он, осклабившись. - Ну конечно. Столько лет. А вот вы совсем не изменились. Все такая же, какой были в Мацесте.

- Вы Антон?… - спросила Миледи, чувствуя, что пол уходит у нее из-под ног.

- Он самый. Вижу, вы не очень-то рады.

- Что вам еще надо? - простонала Миледи. - По-моему, каждый из нас давно получил свое.

- Я тоже так думал. А тут разбирал свои завалы и наткнулся на негативы. Те самые. Я ведь вам тогда только фотографии дал, верно? А про негативы совсем забыл. Я бы на вашем месте взял их себе. Для спокойствия.

- Сколько вы за них хотите? - спросила Миледи, торопясь закончить разговор.

- Ну мы уже с вами когда-то уговорились, что в жизни не все измеряется деньгами. Может быть, разрешите войти? Неловко как-то на пороге.

- Нет-нет! - поспешно сказала Миледи.

Больше всего она боялась, что сейчас появится Олейник. Тогда пришлось бы рассказать ему историю гибели Малюли. Но не это было самое страшное, а то, что она за фотографии переспала с этим уродом Антоном. Миледи представила себе змеиный взгляд Олейника и схватилась рукой за косяк, чтобы удержаться на ногах. Антон выжидательно смотрел на нее.

- Понимаете, я замужем… - тающим голосом сказала Миледи. - Муж вот-вот вернется…

- …и все узнает, - подхватил Антон. - Неприятная ситуация. Тем более ее надо поскорее разрешать. Да и я всего на три дня в Москве. Я думаю, у вас за трое суток часок для меня найдется? Заодно и негативы заберете.

- Хорошо, хорошо, - сказала Миледи. - Только не приходите и не звоните. Я сама вам позвоню. Вам есть куда позвонить?

- Есть. - Антон вынул из кармана бумажку и черкнул на ней номер. - Это в гостинице. Я живу один. Только не забудьте - у нас с вами всего три дня. Не позвоните - сами будете виноваты.

Олейник, как он ни был погружен в свои заботы, сразу заметил, что Миледи не в себе. Ощущение близкой опасности пронзило его знакомым холодком.

- Что тут без меня случилось? - спросил он. Миледи заплакала.

- Не разводи сырость! - приказал Олейник. - Говори! Быстро!

И она рассказала ему все, умолчав лишь о ночи, проведенной с Антоном.

- Сколько он хочет? - спросил Олейник.

- Ему деньги не нужны.

- А чего же ему тогда надо? Тебя?

Миледи кивнула, не смея поднять глаз. На скулах у Олейника вздулись желваки.

- Дай-ка мне телефон этого Антона, - сказал он.

- Ты хочешь с ним поговорить? - Миледи вся сжалась.

- О чем мне с ним разговаривать?

- А тогда зачем телефон?

- Чтобы больше проблем не было.

На этом их разговор закончился. Олейник сдержал свое обещание. Проблема была решена радикально.

Через день в телевизионных новостях Миледи узнала о нелепой гибели человека на станции метро «Полежаевская». Он упал с платформы под колеса поезда. Судя по документам, погибший был приезжим из Мацесты.

Год 1996-й. Жанна

Суламифь, Суля, была на эстраде личностью известной - не столько своим голосом, сколько экстравагантностью. На самом-то деле ее звали незатейливо - Нина. Но в ней было намешано столько разных кровей, что для сценического псевдонима она имела право выбрать любое имя.

Она выбрала библейское - Суламифь. Широкоскулое лицо с вывернутыми губами и черными глазищами в обрамлении длинных ресниц, длиннющие ноги и впечатляющий бюст позволили ей создать образ эдакой роковой восточной красавицы. Она умело поддерживала имидж женщины-вамп, подчеркивая природную сексуальность и манерами, и своими откровенным туалетами. Сплетни о бурных романах Суламифи и ее скандальных выходках возникали постоянно. Ее и на родине-то заваливали дорогими подарками, а уж когда она попала в одну из арабских стран, то свела там с ума какого-то нефтяного шейха. Из-за нее тогда на сутки был задержан в порту туристический теплоход. Вернее, не из-за нее, а из-за крокодила, полученного Сулей в подарок от шейха. Целые сутки решался вопрос с транспортировкой экзотического животного.

- И ты отказалась к ним поехать? - спросила Суля, выслушав рассказ Жанны про двух амбалов, приставших к ней.

- Как видишь.

- Ну и дура!

- Почему?

- Во-первых, кучу баксов заработала бы. Они знаешь как выпендриваются? Швыряют кто больше.

- А во-вторых?

- А во-вторых, с этим народом вообще лучше не возникать.

- Убьют, что ли?

- Убить не убьют. Но если обидятся - от них хорошего не жди.

- Так что мне, на коленях у них прощения просить?

- Ну это уж слишком. Но если еще позовут, соглашайся без звука. Ты не думай, что они тебя там трахнут. У них для этого свои телки есть. Им кайф словить надо от того, что они со звездой дружбаны. Усекла?

Жанна кивнула. Она вдруг подумала о том, почему Суля имеет такой успех у мужиков. Ведь стоит ей открыть рот - и вульгарщина бьет из нее фонтаном. Но, может быть, мужикам это нравится, возбуждает даже. Впрочем, дело было не в словах, а в их сути. Суля знала, что говорила. Не случайно же в ее свите постоянно находились телохранители, похожие на Мирона и Жеку, как родные братья.

Именно это обстоятельство привело к трагическому происшествию, ставшему мрачным финалом праздника.

В день закрытия фестиваля, после вручения премий, был устроен заключительный концерт, в котором приняла участие и Жанна. Обставлено все было очень эффектно. Из открытого бассейна возле гостиницы еще накануне слили воду и насухо протерли кафельное дно. В образовавшейся чаше расставили столики для гостей и участников фестиваля. Все это было окружено гирляндами цветных огней. На бортике бассейна построили небольшую эстраду, оснастив ее осветительной и звуковой аппаратурой. Артисты переодевались и накладывали грим в раздевалках бассейна и по специальному туннелю выходили под свет прожекторов. Хотя концерт и шел в режиме нон-стоп, между номерами звучала музыка, и все из-за столиков шли танцевать. Затем концерт продолжался.

Жанна редко принимала участие в сборных концертах, а потому напряженка, возникшая за кулисами из-за того, кому в какую очередь выходить, ей показалась по меньшей мере нелепой.

Между тем страсти разгорелись нешуточные. Недавней атмосферы братства как не бывало. Каждый хотел выступить попозже, на уже разогретой публике. Кроме того, было очевидно, что первыми выпускают кого ни попадя, а к финалу берегут настоящих звезд.

До поры до времени еще как-то удавалось примирить обидчивых артистов. Но когда за кулисами появилась Суламифь в сопровождении своих квадратных телохранителей, запахло грозой. То ли ее взбудоражила порция джин-тоника, принятая минуту назад, то ли ей просто вожжа под хвост попала, но Суля сразу же перешла на крик. Проблема не стоила и выеденного яйца. Она требовала, чтобы ее номер поставили за номером Сергея Федина, а не перед ним, как значилось в программе. Причем Суля, по своему обыкновению, устроив этот безобразный скандал, не стеснялась в выражениях. Федин был человеком мягким и даже лиричным, что подтверждали исполняемые им под гитару баллады. Он не имел никакого отношения к составлению программы и потому крепился до последнего. Но Суля, распалившись, совсем потеряла голову.

- Будут еще тут возникать всякие, - крикнула она, - которые себе имя своей задницей заработали.

Все присутствующие оторопели.

- Что, что? - тихо спросил побледневший Федин. - Что ты сказала?

- А что? - язвительно спросила Суля. - Это такой большой секрет, что ты голубой? Разве жена не поэтому от тебя ноги сделала?

Удар был страшный и подлый. Все знали, как Серега Федин переживал из-за недавнего развода, причиной которого была вовсе не голубизна, с ходу выдуманная Сулей.

. - Сулька, ты что!… - ахнул кто-то.

Федин отшвырнул в сторону гитару, с грохотом и звоном упавшую на кафельный пол, и бросился к обидчице. Но она поспешно отступила за спины двух телохранителей. Федин не умел драться. Но охватившая его ярость была так сильна, что ему удалось потеснить телохранителей, каждый из которых мог бы, в принципе, одним щелчком размазать Федина по стенке.

- Придушу гадину!… - выкрикнул Федин.

А дальше произошла совсем уж дикая вещь. Приглушенно хлопнул выстрел, и Серега Федин медленно осел на пол, схватившись рукой за горло. В наступившей тишине отчетливо послышался его хрип. И тут же он завалился на спину. Из раны на шее фонтаном ударила кровь. Каблуки Федина заскребли по кафельному полу.

Жанна первой, поборов оцепенение, кинулась к упавшему и увидела его стекленеющий взгляд.

- Что ж вы наделали, сволочи?! - тонко вскрикнула она. - Вы же убили его!…

Но ни Сули, ни ее телохранителей рядом уже не было.

- Врача надо! Скорее! Может, его успеют спасти!… - снова крикнула Жанна.

Началась бестолковая суета. Кто-то побежал за врачом, кто-то попытался положить Федина поудобнее, остановить кровь.

- Не надо его трогать, - сказала Жанна. - Только хуже будет.

Ее послушались. Но Жанна видела, что Федину уже ничем нельзя помочь. Подтвердил это и прибежавший врач. Он не был специалистом по огнестрельным ранениям, но тут специалиста и не требовалось. Федин уже не дышал.

Пришлось все-таки вызвать уже бесполезную «Скорую», чтобы зафиксировать факт смерти, и милицию, поскольку выстрел в горло при всем желании нельзя было выдать за пищевое отравление. Так с черным юмором заметил директор гостиницы, по тревоге прибежавший в раздевалку.

А в бетонной чаше осушенного бассейна продолжались танцы. И никто даже внимания не обратил, что перерыв между номерами так странно затянулся. Позже концерт возобновился. Устроители фестиваля решили до утра не объявлять о случившейся трагедии. И, наверное, поступили разумно. Ничего поправить было нельзя, а мрачный финальный аккорд только испортил бы ни в чем не повинным людям все впечатление от двухнедельного праздника.

Жанну допросили в числе остальных свидетелей нелепого убийства. Следствием было установлено, что выстрел произведен из газового пистолета, переделанного в боевой. Стрелявший бесследно исчез вместе со своим напарником. До запершейся в своем номере Суламифи едва достучались. Она была в истерике, и добиться от нее связного рассказа о телохранителях не удалось. Выяснилось только, что они оба были из частной охранной фирмы «Кольт», которая была распущена еще полгода назад. Убийца и его напарник были объявлены в розыск, но дал ли он какие-нибудь результаты, так и осталось неизвестным.

На следующий день фестивальная тусовка разъезжалась. Конечно, известие о смерти певца никого не оставило равнодушным. Но у Сергея Федина тут не было ни друзей, ни даже близких знакомых, и его тело осталось лежать в местном морге.

И тут проявил свое благородство Марк Король, приехавший в качестве почетного гостя на закрытие фестиваля. Он сдал свой билет на Москву и в одиночку занялся печальными хлопотами. Впрочем, не совсем в одиночку. Узнав, что Король остается, сдала свой билет и Жанна.

Она встретила Короля у стойки портье.

- Здравствуйте, Марк, - сказала она. - Я Жанна Арбатова.

Король взглянул на нее сверху вниз. Уголок рта у него дернулся:

- Та самая, с которой меня заставили спеть дуэтом?

- А вы такой злопамятный?

- Был бы я злопамятный…

- …я бы не пела, а сцену подметала? - опередила его Жанна, которую взбесил снисходительный тон певца.

Король неожиданно улыбнулся:

- А у вас характер не сахар.

- Так я с вами и не собираюсь чай пить.

- А что же тогда? Хотите еще раз спеть дуэтом?

Разговор пошел дурацкий, и Жанна взяла себя в руки.

- Я знаю, вы остались из-за Сережи Федина. Могу я вам чем-нибудь помочь?

- Вы его хорошо знали?

- Совсем не знала. Но разве это имеет значение?

В лице Короля что-то переменилось.

- Честно говоря, - сказал он, - я и сам справлюсь. Но вдвоем все-таки веселее. Хотя какое тут к черту веселье!…

- Скажите, Марк, а почему, кроме нас с вами, никому дела нет до убитого? Все так быстро разбежались…

- Что же тут непонятного? У одних срочные дела, другим все это до лампочки, третьи испугались, как бы они не оказались следующими.

- Значит, весь цирк в дерьме, а мы одни в белых фраках?

- Мне белое не идет, - сказал Король. - Купил как-то у Сен-Лорана белый смокинг, так меня в кафе на Елисейских Полях за гарсона приняли.

Король всегда был переполнен ощущением собственной значимости. И то, что он рассказал о себе такую байку, означало не только заключение мира, но и приглашение к дружбе.

За два дня, проведенных в Сочи с Королем, Жанна переменила о нем мнение. Своей непомерной популярностью в эти дни Марк пользовался только для того, чтобы прошибить бюрократические барьеры и отправить тело несчастного Сереги Федина в Москву. Все расходы Король взял на себя, но попросил Жанну не болтать об этом. Они вдвоем сопровождали в пути цинковый гроб.

Год 1996-й. Зоя

Рано утром Зоя обнаружила Петю сидящим на ступеньках лестницы, где он провел всю ночь.

- Ты долго собираешься тут сидеть? - спросила она, приоткрыв дверь.

- Пока не поговорим.

За дверью соседей защелкали замки. Кто-то собирался выйти на лестничную площадку.

- Ладно, входи, - сказала Зоя.

Они прошли на кухню.

- Я тебя слушаю, - сказала Зоя, не присаживаясь.

- Дай водички, - сказал он. - В горле пересохло.

Она налила ему воды из-под крана. Петя жадно осушил стакан.

- Теперь, наверное, поесть попросишь? - спросила Зоя с насмешкой.

- Не бойся, ничего я у тебя просить не собираюсь.

- Тогда зачем пришел?

- Ну как я мог не прийти? Как? Ты поставь себя на мое место.

- Спасибо. Мне и на своем сдохнуть хочется.

- А я что, разве этого не понимаю? И так уж получилось, что ты осталась одна. А тут еще этот ресторан долбаный провалился.

- И правильно. Это мне в наказание.

- Да брось ты. Аварийщики говорили, что он все равно бы не устоял. Не сейчас, так через месяц. И ты тут ни при чем.

- Ладно. Это проехали. Что еще?

- Скажи, чем я тебе могу помочь. Ты только скажи!

- Да нельзя мне помочь, Петя. И потом, ты уже один раз помог! Век не забуду.

Петя стиснул зубы.

- Я тебя не насиловал, - глухо сказал он.

- Вот тут ты прав. Я сама слаба на передок оказалась.

- Зачем ты так про себя говоришь, как про какую-то курву подзаборную?

- А кто я такая есть?

Петя не ответил. Они долго молчали, не глядя друг на друга.

- Ну ладно, - сказала Зоя устало. - Все?

- Я не знаю, что тебе сказать, - тихо ответил он. - И когда шел сюда, тоже не знал. Просто не мог не прийти. Я тебя люблю, Зоя. Вот как хочешь. Люблю, и все…

- Да пойми же ты, что нельзя нам теперь быть вместе! - с горечью заговорила Зоя. - Нельзя! Кровь на нас на обоих!

- Разве мы убили?

- Конечно, ни ты, ни я на курок не нажимали. Но ведь все из-за нас случилось!

- Ничего назад не вернешь, Зоя. Ну, прогонишь ты меня. Что от этого изменится? Или ты боишься того, что люди скажут?

- Да плевала я на людей! Я сама себя в зеркале видеть не могу! Ну, допустим, будем мы с тобой вместе. Но я же все равно никогда не забуду, какую цену за это заплатила!

- Ты так и так этого не забудешь. И я не забуду. Но вдвоем все-таки легче. Давай уедем отсюда куда-нибудь, а?

- От себя все равно не убежишь.

- Может, тогда вообще жить не стоит? Тогда давай вместе, а?

Петя внезапно вскочил и вытащил упирающуюся Зою в лоджию. Глаза у него были бешеные.

- Ну давай, давай! - лихорадочно твердил он. - Возьмемся за руки, встанем на перила - и привет! И все вопросы решены! Ну?…

Она с трудом выдернула у него свою руку и попятилась:

- Ты что, сбесился?…

Петя, не отвечая, вернулся на кухню и закурил, уничтожая сигарету короткими, злыми затяжками.

- Ты бы правда прыгнул? - негромко спросила Зоя.

- Давай проверим, - сказал он. - Хочешь?

- Нет… Хватит смертей… - сказала она и положила руку ему на голову.

Эту ночь они провели на разложенном диване в гостиной. Войти с Петей в спальню Зоя не посмела. Физически она была рядом Петей, но мысли ее были далеко. Как ни старался Петя заставить ее забыться, ничего из этого не вышло. Его страсть не находила в ней былого отклика. Когда Петя затих, она осторожно отстранилась от него и пролежала до рассвета без сна, вытирая беззвучно катившиеся по щекам слезы. Она не знала, что и Петя не уснул ни на секунду. Он лежал с закрытыми глазами, давая ей выплакаться.

Утром, оставив Петю на диване, Зоя пошла варить кофе. Она тяжело задумалась, стоя у плиты, и не сразу обратила внимание на посторонние звуки, доносившиеся из прихожей. А когда сообразила, что это поворачивается ключ в замке, и выбежала из кухни, было уже поздно.

Маринка стояла на пороге гостиной, ошеломленно глядя на Петю, сидевшего на разобранной постели в одних трусах.

- Мариша… - пролепетала Зоя. - Ты же только через неделю должна была…

- Нам сократили стажировку. - Маринка прищурилась. - А ты, я смотрю, быстро тут утешилась, мамуля!

Она ушла в свою комнату, хлопнув дверью.

- Все одно к одному, - упавшим голосом сказала Зоя. - Господи, что же теперь будет?…

Никакого скандала тем не менее не случилось, но это было хуже всего. Маринка просто перестала разговаривать с матерью, глядя на нее как на пустое место.

Только однажды, дней через пять после своего приезда из Лондона, она сказала безразличным тоном:

- Меня соседка вчера спросила: что, говорит, за мужик тут постоянно мелькает, ваш, что ли? Мне что отвечать? Наш?

Зоя покраснела до слез. Сказать на это ей было нечего. Но Маринка и не ждала ответа. Ей просто хотелось лишний раз уколоть мать. Вот тут-то Зоя впервые обнаружила, что рядом с ней живет совершенно незнакомая взрослая девица.

Умнее всех в создавшейся ситуации, как ни странно, повел себя Петя. Практически поселившись в Зоиной квартире, он взял на себя все хозяйственные заботы, но сделал это так незаметно, что и придраться было не к чему. Просто в нужный момент квартира была убрана, продукты куплены и обед готов. С соседями по дому Петя решил сыграть в открытую. Он не прятал лица, не старался незаметно проскочить мимо. Наоборот, он вежливо здоровался со всеми подряд и всегда был готов поднести старушке тяжелую сумку, дать закурить пацанам, распахнуть дверь перед женщиной, почесать соседскую таксу, подать мячик малышу. А уж когда он вернул к жизни дряхлый «Москвич» мужика из второго подъезда, то дело пошло к тому, что Петя скоро станет общим любимцем.

Верный тон ему удалось взять и в отношениях с Маринкой. Она его игнорировала так же, как и Зою. Но Петя, казалось, этого не замечал. Он разговаривал с Маринкой, не получая ответов, и не выражал при этом никакого неудовольствия.

Это выглядело странно, но через некоторое время Маринка снизошла до односложных, а потом и до пространных ответов. Пару раз Пете даже удалось рассмешить ее какими-то неожиданными замечаниями.

Зоя сначала обрадовалась этому, а потом начала ревновать. Ее выводило из себя, что дочь запросто болтает с Петей, а ей, родной матери, никогда словечка не скажет.

- Ты у меня мужа отнял, - сказала как-то Зоя в бессильной ярости, - а теперь дочь отнимаешь.

Слова эти были обидными, несправедливыми, но Петя смолчал. Он понимал, что творится с Зоей. Позже он предложил:

- Хочешь, я с Маринкой поговорю?

- О чем?

- О тебе. Вообще о ваших отношениях.

- И она, конечно, растает! - язвительно сказала Зоя. - Ведь ты у нас такой неотразимый. Вон уж ко всему дому успел подлизаться.

Эти слова тоже были несправедливыми. И опять Петя не стал спорить.

- Так я все же поговорю с ней?

- Делай что хочешь!…

Год 1996-й. Миледи

Это случилось на шоссе по пути из Формии в Минтурно. Снова увидев в зеркальце заднего вида преследующую их белую «Лянчу», Олейник сказал сквозь зубы:

- Похоже, нас «пасут»!…

Как видно, руки преследователей оказались достаточно длинными, чтобы дотянуться до Италии…

Только когда самолет оторвался от взлетной полосы аэропорта Шереметьево, Миледи стала приходить в себя от пережитого страха. В будочке паспортного контроля молодой пограничник вперил в нее пристальный взгляд, сверяясь с фотографией в паспорте, и Миледи едва не потеряла сознание. Ей показалось, что обман сейчас обнаружится и пограничник скажет железным голосом:

- Но ведь ваша настоящая фамилия Мидовская. Почему у вас чужой паспорт?

Однако пронесло. Через несколько томительных секунд, растянувшихся до бесконечности, ей вернули паспорт:

- Счастливого пути!

- Спасибо, - пролепетала Миледи и, вся дрожа, прошла к поджидавшему ее Олейнику.

До посадки в самолет они и парой фраз не обменялись, хотя Миледи было о чем спросить своего спутника. Способность говорить вернулась к ней только в воздухе.

- Мы на самом деле летим в Тунис? - спросила она.

- На самом деле. А чему ты удивляешься? - сказал Олейник.

- Я думала, в Венецию. Как ты обещал.

- Зачем же нам с тобой лететь в Венецию, когда мы уже там?

- Как там?

- Да вот так. Уже три дня как на гондоле по каналу катаемся.

- Не понимаю.

- Потом поймешь. Африку тоже посмотреть интересно.

- Какую Африку?

- Ну, а Тунис где, по-твоему, находится?

- В Африке?

- В ней родимой.

Но тут стюардесса стала обносить пассажиров первого класса шампанским. Олейник поднял бокал и сказал:

- Ну что? За удачу?

Они чокнулись, и Миледи подумала, что наконец у нее начинается настоящая жизнь.

Часть пятая Финишный рывок 

Глава первая Большие гастроли

Год 1996-й. Жанна

Вернувшись, Жанна с головой погрузилась в работу. Она решила сделать новую программу. Но закончить ее Жанне было не суждено.

Как-то, выйдя на улицу после очередной репетиции, она увидела припаркованную возле выхода незнакомую машину с тонированными стеклами. Сердце Жанны почему-то сжалось от недоброго предчувствия. Она попыталась обойти машину стороной, но передняя дверца быстро распахнулась, и человек в темных очках сказал:

- День добрый! Уделите мне несколько минут.

По скрипучему голосу Жанна узнала человека, который встречал съемочную группу на подмосковном аэродроме.

- Прокатимся немножко, - сказал он. - А потом я верну вас к вашей машине.

- Прямо встреча Штирлица и Бормана! - нервно усмехнулась Жанна, усаживаясь на заднее сиденье.

- С той только разницей, что меня зовут не Мартин, а Эдуард Николаевич, - сказал человек в темных очках и скомандовал шоферу: - Поехали!

Разговор был недолгим. Собственно говоря, Эдуард Николаевич просто поставил Жанну в известность, что ей надлежит сделать в ближайшее время.

- Вы, наверное, догадываетесь, что непростой инцидент с вами в горах кончился благополучно не сам по себе, -сказал он. - Это кое-кому стоило и нервов, и физических сил, не говоря уж о деньгах. О весьма значительной сумме.

- Наверное, о такой, какую мне за всю жизнь не отдать? - спросила Жанна.

- Так вопрос вообще не стоит.

- А как же он стоит?

- Вы напрасно ершитесь, Жанночка. Никто ни на что ваше не посягает. Я говорю с вами как друг, делом доказавший свое отношение к вам. И, наверное, я вправе рассчитывать на то, что и вы отнесетесь ко мне по-дружески.

- Так объясните тогда, о чем идет речь.

- Об ответной дружеской услуге.

- Но что я могу? Я всего лишь певица.

- Этого вполне достаточно. Вы что-нибудь слышали о предвыборной президентской кампании «Голосуй, а то проиграешь»?

- Так, краем уха. Но если вы имеете в виду мой голос, то я, конечно, отдам его за президента.

- Это замечательно, - сказал Эдуард Николаевич, - но ваш голос для нас ценнее в другом смысле. В буквальном.

- Вы хотите, чтобы я спела для президента?

- Можно и так сказать. Мы хотим, чтобы вы поехали с концертами по стране в рамках нашей предвыборной кампании. Мы предложим вам определенный маршрут.

- А кто это «вы», если не секрет?

- Секрет! - сказал Эдуард Николаевич и тут же с некоторой натугой рассмеялся. - Скажем общо: сторонники демократических реформ, сторонники президента. Вы-то как представитель творческой интеллигенции, надеюсь, за демократию?

- Вроде да.

- Тогда какие проблемы?

- Из меня не выйдет агитатора.

- А вам и не надо никого агитировать. Пойте себе, и все дела. Людям важно показать, на чьей вы стороне.

Жанна даже обрадовалась, что может так легко расплатиться за свое освобождение из недавнего плена. На гастроли все равно нужно было куда-то ехать, чтобы кормить коллектив - и себя, кстати. А новую программу можно потихонечку репетировать и в поездке.

- А в какие города вы меня хотите послать?

Эдуард Николаевич с готовностью протянул ей отпечатанный список городов, среди которых Жанна, к радости, увидела и свой родной город.

- Хорошо, - сказала она. - Договорились.

- Я в этом и не сомневался.

Машина плавно затормозила возле клуба, где репетировала Жанна.

Больше всех неожиданным гастролям радовался Боря Адский. Таинственные организаторы сделали всю его работу: рекламу, гостиницы, концертные площадки.

И главное - Жанне и ее музыкантам был предоставлен персональный самолет, в котором вместе с артистами летела группа сопровождения.

Принимали Жанну всюду великолепно. Все ее участие в кампании ограничивалось тем, что над сценой вывешивали плакат «Голосуй, а то проиграешь». Хлопотливой агитационной работой занимались люди из группы сопровождения. Она позволила себе лишь внести одно изменение в программу поездки, оставив свой родной город на финал.

Год 1996-й. Зоя

Петя не стал оттягивать разговор. В тот же вечер он постучался к Маринке и, получив разрешение войти, плотно прикрыл за собой дверь. Разговор их длился бесконечно, и Зоя металась по квартире, не находя себе места. В конце концов она не выдержала и, подкравшись на цыпочках, приложила ухо к закрытой двери. Слышно было плохо, но многие фразы ей все-таки удалось разобрать.

- Так ты считаешь, - сказал Петя, - что теперь твоя мать должна похоронить себя заживо? Она же еще совсем молодая женщина.

- Это в тридцать шесть-то лет? - спросила Маринка.

Зоя едва удержалась, чтобы не распахнуть дверь и не наорать на дочь. Кто ее за язык тянул говорить про возраст!

- Неужели тридцать шесть? - спокойно спросил Петя. - Никогда бы не подумал.

- А она тебе разве не говорила?

- Я и не спрашивал.

Зоя невольно вздрогнула. То, что Маринка говорит Пете «ты», было для нее открытием.

- А она спрашивала, сколько тебе лет? - раздался голос Маринки.

- Не помню. А какая разница?

- Я думаю, ты ее лет на десять моложе.

- Ну, допустим, угадала. И что?

- А то, что знаешь, как это со стороны выглядит? Нашел себе молодой кобель богатую тетеньку средних лет и присосался. А она и рада!

Зоя прикусила губу. Она уже жалела, что стала подслушивать, но отойти от двери не было сил. Надо уж было узнать все до конца.

- За что ты свою мать так не любишь? - спросил Петя.

- А у нас в семье вообще такого понятия не было, - ответила Маринка. - Мне никогда ни в чем не отказывали, это правда. Все само лучшее - мне. Чуть что - в зубы конфетку. Или джинсы «Ли». И гуляй.

- А сама-то ты пробовала с матерью по-человечески?

- По-человечески… Это отцовская любимая присказка. Вот он меня, похоже, любил. Даже чересчур. Только я этого всегда стеснялась.

- Почему?

- Тебе не понять.

- А все же мать любит тебя, - сказал Петя, помолчав. - Я же вижу, как она мучается. И ты ее любишь.

Просто когда-то вы сделали по шагу в сторону, а потом постепенно расходились все дальше, сами того не замечая.

- Скажи пожалуйста, какой философ нашелся!

- Ладно тебе. Ну нет у меня высшего образования. Но то, что в жизни бывает, и без него можно понять.

- Тебя она за это и полюбила?

- Не знаю. А ты думаешь, можно по полочкам разложить, за что любят?

- Понятия не имею.

- Ты что, никогда не влюблялась?

- Да сто раз. И я, и в меня.

- Ну, это не любовь.

- А что - любовь? То, что у тебя с матерью? А мне кажется, что у вас ничего нет, кроме секса.

- В сексе-то ты что понимаешь?

- Понимаю, не сомневайся. Мне, между прочим, через полгода уже семнадцать лет будет. Так что с сексом без проблем.

- Это как понять? Уже занимаешься, что ли? - Чем?

- Этим самым.

- А вот это, Петечка, не твое дело. Ты живешь с моей матерью - и живи на здоровье. А к себе под одеяло я заглядывать не разрешу.

- Да я, в общем-то, и не собирался.

- Учти, если соберешься!…

Больше Зоя не выдержала. Она тихо ушла в спальню и легла, укрывшись пледом с головой.

Петя пришел к ней минут через двадцать.

- Спишь? - осторожно спросил он.

- Нет. Голова разболелась.

Петя присел на кровать и шумно вздохнул.

- Можете тебе таблетку дать?

- Само пройдет.

- Ну, дочка у тебя еще тот фрукт, - заговорил Петя через паузу. - Интересно, ты такой же была?

- Не помню.

- Тот еще фрукт, - повторил Петя. - С виду просто яблочко наливное. А надкусишь - такая кислятина, что скулы сводит. Упарился я там с ней.

- Никто тебя не просил. Сам вызвался.

- А я и не спорю. Нет, интересная девчонка, честное слово. Дури, конечно, в голове полно. Но интересная. Тебе бы самой с ней поговорить. По-женски.

- Поздно уже.

- Не поздно. В самый раз. Пока она еще настоящей женщиной не стала.

- А она еще не стала? По нынешним временам вполне могла.

- Я не в этом смысле.

- А в этом? Или она все-таки постеснялась тебе сказать?

- И ты про секс!… - вздохнул Петя.

- Так вы и о сексе поговорили?

- Ну так… Мимоходом… Просто к слову пришлось.

Зоя почувствовала, что еще немного - и она не выдержит, скажет, что слышала часть разговора.

- Уйди, Петя, ладно? - сказала она. - Я заснуть попробую.

В эту ночь Петя спал на диване в гостиной.

А утром произошло невероятное. Маринка, появившись на кухне, неожиданно сказала:

- Привет, мам! У нас что сегодня на завтрак? От неожиданности Зоя выронила из рук чашку, которая со звоном разбилась о плитку на полу.

- Ничего, это к счастью… - пробормотала Зоя и наклонилась за осколками.

То же самое сделала Маринка, и они стукнулись лбами, как в дешевой кинокомедии. Стукнулись - и вместе рассмеялись, потирая ушибленные места.

Год 1996-й. Киллер

Олейник специально не известил Миледи о перемене маршрута. Если она кому-то сболтнула про Венецию, то это было даже хорошо. Дело в том, что три дня назад из Москвы в Венецию вылетела пара прикрытия. У мужчины, чем-то напоминавшего Костю, был настоящий паспорт Олейника, у женщины, похожей на Миледи, - паспорт на фамилию «Миловская». Через неделю им предстояло встретиться для обмена паспортами. Олейник и Миледи должны были морским катером прибыть в Марсалу, на Сицилию, и проследовать на север до Мессины. Другая пара в тот же день приезжала в Реджо-ди-Калабрию и садилась на паром, перевозящий пассажиров через Мессинский пролив на Сицилию. В порту должен был состояться обмен документами, после чего пара прикрытия через Тунис возвращалась в Москву, а Олейник и Миледи, уже со своими паспортами, оставались в Италии.

Этот несложный трюк обеспечивал Олейнику надежное алиби. Получилось, что он улетел в Венецию за три дня до сенсационного убийства и мог при случае доказать, что не имеет к гибели Михаила Юсупова никакого отношения.

Но убил его именно он. На подготовку этой акции у Олейника ушло ровно десять дней. Перебрав множество вариантов, он остановился на винтовке с оптическим прицелом. Олейника, правда, настораживало, что выбранное им место, как нарочно, подходило по всем параметрам. Заброшенный чердак напротив дома, где жил редактор, был подозрительно удобен для прицельного выстрела. Даже неопытным глазом можно было в одну секунду определить, где находится киллер. Поэтому следовало с особой тщательностью подготовить пути отхода.

На лифт рассчитывать было нельзя, он мог оказаться занятым. Неторопливый спуск по лестнице - а спускаться следовало неторопливо, чтобы не вызвать подозрений, - занимал двадцать три секунды. Вполне достаточно, если бы в подъезде существовал черный ход. Но выход был один - на улицу, прямо к тому месту, где будет лежать убитый. Конечно, почти наверняка можно затеряться среди зевак, но никаких «почти» Олейник не принимал, а потому продолжал поиски.

И они увенчались успехом. Совсем рядом находилась крыша соседнего дома. Правда, перепрыгнуть через девятиэтажную пропасть было не так-то просто. Но захочешь жить - перепрыгнешь.

Подъезд соседнего дома удачно выходил во двор, застроенный гаражами-ракушками. Уйти оттуда было проще простого. Вскрыть дверь на чердаке соседнего дома не представляло труда. Олейник сделал это накануне ночью, убегая, и даже при свете потайного фонаря расчистил себе дорогу до слухового окна, чтобы не споткнуться. В слуховом окне он для надежности вынул раму и поставил ее в сторонке.

К трем часам следующей ночи Олейник уже удобно расположился в выбранном месте и, открыв неприметный чемоданчик, стал доставать уложенные в нем детали, собирая винтовку. Чемоданчик он тщательно протер припасенной влажной тряпкой, чтобы уничтожить отпечатки, и зашвырнул в угол. Потом так же тщательно протер винтовку и надел тонкие нитяные перчатки. Винтовка удобно легла на сделанный упор. Олейник приник к оптическому прицелу и убедился, что позиция выбрана безупречно. Нужный подъезд был как на ладони. Олейник заставил себя расслабиться и даже закрыл глаза. Ждать предстояло долго. Юсупов всегда выходил из дома ровно в восемь пятнадцать утра.

Чердачное окно Олейник оставил открытым. Манипулируя со створками при свете дня, можно было поймать солнце и пустить совершенно лишний в данной ситуации зайчик.

Город постепенно просыпался, это было понятно по шуму улицы. Около восьми утра Олейник перевернулся на живот и изготовился к выстрелу. Он еще несколько раз пробно прицелился, не высовывая наружу дуло винтовки.

В двенадцать минут восьмого к подъезду дома напротив подкатил лимузин Юсупова. Шофер, он же телохранитель, действовал грамотно. Заперев машину, он внимательно огляделся и только после этого вошел в подъезд. Ровно в восемь пятнадцать он вышел и опять осмотрелся. Лишь тогда за его спиной возникла фигура Юсупова. Олейник тут же поймал его голову в перекрестье прицела. И в этот момент телохранитель зацепился взглядом за чердачное окно, в котором прятался Олейник. Конечно, с улицы он не мог увидеть киллера, но открытое окно насторожило. Ведь раньше оно всегда было закрыто. Телохранитель вытянул руку, не давая Юсупову сделать шаг вперед. И тут же Олейник нажал спуск.

Второго выстрела не потребовалось. Пуля угодила Юсупову точно между глаз, и он умер мгновенно, еще не упав на землю.

Олейник отшвырнул винтовку в сторону и мягким, кошачьим шагом побежал по доскам, заранее подстеленным, чтобы не оставлять следов на пыльном чердачном полу.

Прыжок на плоскую крышу соседнего дома ему тоже удался, хотя в какой-то момент показалось, что он сорвется со страшной высоты. Нырнув в лабиринт гаражей, Олейник выбросил перчатки и взглянул на часы. С момента выстрела прошло всего тридцать семь секунд. Он выиграл три секунды у собственного графика.

Через несколько часов, получив через «почтовый ящик» полный расчет, Олейник вместе с Миледи уже был в аэропорту Шереметьево. Они первыми из пассажиров тунисского рейса прошли таможенный контроль.

Год 1996-й. Жанна

Появление Жанны вызвало настоящую бурю в «сибирском Чикаго». Самолет Арбатовой встречали первые лица города. Военный оркестр играл встречный марш, а милицейское оцепление с трудом сдерживало огромную толпу, рвущуюся поближе к землячке.

Жанну, словно высокого иностранного гостя, повезли показывать местные достопримечательности и новостройки. Пришлось ей посетить и свою школу. Прежних учителей там уже не было, а те немногие, что остались, так постарели, что их невозможно было узнать. Только Шабашова, все еще директорствующая здесь, каким-то чудом сохранилась такой же, как была.

Уроки в тот день, конечно же, были сорваны. Возбужденные школьники стадом ходили за Жанной в надежде получить ее автограф. Так все вместе они дошли до учительской, на пороге которой школьников решительно отсекли. С учительской у Жанны не было связано никаких воспоминаний, и она не сразу поняла, зачем ее привели сюда. Но Шабашова выразительным взглядом показала ей куда-то в угол. Жанна обомлела. Сначала ей показалась, что в углу висит икона. Но подойдя поближе, она увидела свое лицо, вырезанное из цветной афиши. Под портретом стояли цветы в горшках, а по бокам висели старые фотографии с пояснительными подписями: Жанна за партой в первом классе, Жанна на школьном субботнике, Жанна финиширует на стометровке во время урока физкультуры, Жанна поет с «Мажорами» на школьном вечере, Жанна, обведенная кружочком, на групповой фотографии выпускного класса.

Она и не подозревала, что такие фотографии существуют. Весь этот маленький музей назывался простенько, но со вкусом: «Наша Жанна».

- Боже мой! - сказала Жанна. - Вы тут из меня какого-то Александра Матросова сделали. Словно я погибла, совершая подвиг.

- Это все наши девочки и ребята устроили, - чуть обиженно ответила Шабашова. - Клуб фанатов Жанны Арбатовой. Разыскали, Жанночка, твоих соучеников, собирали материалы. Даже воспоминания записывали в специальный альбом. Хочешь почитать?

- Да как-нибудь в другой раз, - сказала Жанна. - А на моей парте еще нет мемориальной доски?

Шабашова через силу улыбнулась:

- У тебя с юмором всегда было все в порядке, Жанночка.

- Когда вы мышку у себя в кармане нашли, вы, наверное, так не думали, - неожиданно для себя сказала Жанна.

- Какую мышку?…

Шабашова наморщила лоб, вспоминая, и вдруг стала заливаться краской. Жанне даже стало жаль старушку. Теперь-то, со своей высоты, зачем бить лежачего?

- Простите, ладно? - сказала Жанна. - Грехи молодости. А сейчас я правда тронута. Так все неожиданно…

В общем, местные почитатели таланта Жанны так взяли ее в оборот с первых же шагов, что она едва успела перед концертом заскочить к матери.

Они обнялись, и Жанна почувствовала ее слезы на своей щеке. Алиция Георгиевна несколько усохла с годами, но держалась молодцом. Жанна ощутила острый укол жалости и запоздалого раскаяния в том, что столько лет отделывалась лишь письмами и телефонными звонками.

- Где же тебя носит, доча? - дрожащим голосом сказала Алиция Георгиевна. - Я ведь еще с утра твои любимые беляши сделала. Держу под подушкой, чтобы не остыли.

Она торопливо сунула дочери теплый беляш, и Жанна стала его жевать, глотая невольные слезы. Мать смотрела на нее неотрывно - и не могла насмотреться.

- Спасибо, мам. Очень вкусно. Просто конец света!

- Так съешь еще!

- Не могу. Мне через полтора часа на сцену. Машина у подъезда ждет.

- Как?… - оторопела Алиция Георгиевна,

- Мам, я же работать сюда приехала. Ты вот что. Ты сейчас быстренько наведи красоту, а через час мой администратор за тобой приедет и отвезет на концерт. А уж потом вся ночь наша.

- Только ночь?

- И день тоже. Я ведь только послезавтра улечу.

- Уже послезавтра?…

- Мам, пожалуйста, без слез! А то я сейчас тоже поплыву и выйду на сцену вся опухшая. Нам это надо?

- Нет, нам этого не надо, - улыбнулась Алиция Георгиевна.

- Все. До вечера!…

Жанна поспешно спустилась к машине. На бегу она решила, что увезет мать в Москву, как бы та ни сопротивлялась.

Концерт удался на славу. Жанна сама это почувствовала. Посреди программы она сделала длинную паузу, стоя с микрофоном на авансцене. В звенящей тишине отчетливо прозвучали ее слова:

- Свою следующую песню я хочу посвятить одному человеку, сидящему в этом зале. Самому дорогому для меня человеку. Моей маме. Мамочка, родная, спасибо тебе за все!…

Зал сначала издал дружный стон, а потом разразился шквалом аплодисментов. Алиция Георгиевна, покрасневшая от смущения, встала из первого ряда и сдержанно поклонилась залу. Глаза ее блестели от счастливых слез.

А в антракте Жанна вдруг почувствовала себя скверно. До того скверно, что ее даже стошнило в туалете. Перепуганный Боря Адский суетился вокруг нее, причитая:

- Может, остановить концерт? Может, «Скорую» вызвать?

- Никому ни слова, - отрезала Жанна. - Я допою!…

Она допела и даже бисировала, и никто в зале ничего не заметил. Потом они с Алицией Георгиевной поехали домой. Жанна молчала, забившись в угол машины.

- Ты всегда так устаешь? - встревоженно спросила Алиция Георгиевна.

- Всегда. Но отхожу быстро.

Жанна соврала. Так тяжело после концерта ей еще никогда не было. И она догадывалась почему. У нее уже возникли подозрения, что она беременна. Сегодняшняя тошнота лишний раз подтвердила это. И сразу к ней вернулись тоскливые мысли о Тимуре, которого она, несмотря ни на что, продолжала любить.

С матерью они проговорили почти до утра, не касаясь опасных тем: ни Максима Луцкого, ни Тимура, ни беременности Жанны. Только в конце разговора мать робко спросила:

- Скажи мне, доча, у тебя так никого и нет?

- Есть, мама. Но все так сложно, что давай об этом как-нибудь потом.

- А дети? Ты разве не хочешь иметь ребенка?

- Даже не знаю, мама. Ведь матерью-одиночкой быть нелегко, правда?

- Да, нелегко. Но я ни на секундочку не пожалела. Я была счастливой. И сейчас счастлива.

- Ну что ж, тогда никаких абортов. Будем рожать.

- Жанна!…

- Есть, правда, одно «но». У меня нет времени на воспитание ребенка. Нужна заботливая, опытная бабушка. Придется тебе переехать в Москву.

- Ты шутишь?

- Нет. Завтра же и полетим вместе. У меня свой самолет.

- А квартира?… - растерялась Алиция Георгиевна. - А моя пенсия?… Нет, завтра я никак не могу.

- Тогда жду тебя через две недели, не позже. Иначе сделаю аборт!

Жанна говорила все это полушутливым тоном, и мать смотрела на нее недоверчиво.

- Ты все-таки шутишь, да? - спросила она.

- Ничуть.

- А кто же… - Алиция Георгиевна замялась.

- Кто же папа? А вот этого мы касаться не будем.

- Что за секреты между матерью и дочерью! - слабо запротестовала Аниция Георгиевна.

- Уж не тебе об этом говорить, мама!…

Это прозвучало слишком резко. Жанна сгоряча чуть не выложила матери историю своего знакомства с Луцким, но вовремя спохватилась.

- Прости… - прошептала Алиция Георгиевна.

- Это ты меня прости, мама…

Жанна улетела, уже всерьез взяв обещание у матери через две недели переехать в Москву навсегда.

В аэропорте Домодедово Жанну опять поджидала знакомая машина с тонированными стеклами. На этот раз Эдуард Николаевич соизволил выйти из машины навстречу Жанне. Выражения его глаз нельзя было увидеть из-за темных очков, но в его скрипучем голосе слышалось удовлетворение.

- Специально приехал выразить вам благодарность, - сказал Эдуард Николаевич. - Вы отлично поработали. Отлично!

- Заслужила конфетку? - спросила Жанна.

- У меня для вас сюрприз получше, - усмехнулся Эдуард Николаевич и распахнул перед Жанной заднюю дверцу. В глубине машины она увидела Тимура.

Год 1997-й. Зоя

В доме чудесным образом наладилась почти нормальная жизнь. Правда, Маринка общалась с матерью в основном по необходимости, но и это был огромный прогресс, и Зоя была бесконечно благодарна Пете. У него-то отношения с Маринкой стали просто замечательными. Они болтали без конца. Петя частенько сидел в комнате Маринки, слушая новые диски. Он был довольно дремучим по части модных молодежных увлечений, и Маринка охотно посвящала его в то, что сегодня носят, что смотрят по видику и какую музыку слушают. У этой парочки появились какие-то свои секреты, общие словечки и непонятные Зое шутки. Маринка напропалую кокетничала с Петей, а он с удовольствием подыгрывал ей. Временами Зоя ловила себя на том, что рядом с ними она чувствует себя глупой, несовременной, старой. В общем, третьей лишней. Тревожило ее и то, что Петя теперь прочно обосновался на диване и приходил в спальню к Зое редко, тайком, словно стеснялся этого.

Между тем незаметно подошла пора выпускных экзаменов, а потом Зоя с Петей отправились к Маринке на выпускной вечер. После официальной части началась дискотека. Зоя с остальными родителями тоскливо стояла в стороне, а Петя лихо отплясывал с Маринкой неведомый Зое танец.

- Какой приятный молодой человек у вашей дочери, - сказал кто-то над Зоиным ухом.

Зою бросило в краску.

- Да-да… - растерянно сказала она и стала пробираться к выходу.

Впрочем, и остальные родители потянулись за ней, понимая, что они здесь лишние.

Дома Зоя достала бутылку водки из холодильника и села с ней на кухне. Она пила не хмелея и плакала, не замечая слез.

Маринка и Петя вернулись под утро.

- Не спишь? - удивленно спросил Петя.

- Сплю, - сказала Зоя. - Я сплю, и мне все это снится. Так что прошу не будить.

Маринка странно глянула в ее сторону и ушла в свою комнату, а Петя сел за стол.

- Налей и мне, - сказал он. - Отметим.

- Сам налей.

- Ты обиделась, да? - Петя попытался заглянуть ей в глаза. - Ну нельзя же было ей ночью одной шляться. Знаешь ведь, какая сейчас обстановка на улицах.

- Знаю. Криминогенная. - У Зои вдруг стал плохо ворочаться язык. - Ты молодец, Петя. Спасибо тебе за все.

- Ну зачем уж так, Зоя Павловна! - шутливо сказал Петя.

- Ах, я уже для тебя Павловной стала?

- Пошутить нельзя? Давай лучше выпьем.

- За что?

- Как это за что? За Маринку.

- Я уже.

- А вместе?

- А вместе с тобой я пить не буду.

Они выпили порознь и замолчали. Что-то случилось, и сказать им друг другу было нечего.

Что случилось, Зоя поняла только через три дня. Когда она вернулась домой после очередной встречи со следователем, ее встревожила непривычная тишина в квартире. На кухонном столе она сразу увидела листок, исписанный торопливым почерком дочери:

«Мама! Прости, что так получилось, но мы с Петей теперь вместе. Ты нас не ищи, мы уехали из Москвы. Мы хотели тебе все рассказать, но это были бы только лишние слезы. Может быть, ты когда-нибудь нас простишь, ведь ты же сама любила и знаешь, что ничего с этим поделать нельзя. Я понимаю, что поступила ужасно, но иначе просто не могу. Я сама себя проклинаю. Марина».

Год 1996-й. Миледи

Страшная духота, высокие пальмы и стайка потрепанных желтых такси «Рено» возле аэропорта не оставляли сомнений, что это Африка. Но Миледи все же спросила:

- Это уже Африка?

- Африка, Африка, - сказал Олейник.

- А где же негры?

- В Тунисе арабы живут. Вас в школе не учили?

Таксист погнал свой «Рено» среди выжженных полей на страшной скорости.

- Рюс? - спросил он, обернувшись.

- Ноу, чайниз! - усмехнулся Олейник. - Китайцы. Мао Цзэдун!

Таксист захохотал, оценив шутку.

Через полтора часа бешеной гонки, миновав поворот на Хаммамед, такси подкатило к громадному пятизвездочному отелю «Империал Мархаба». У входа среди буйной зелени и экзотических цветов весело журчали фонтаны. Из дверей отеля выбежал смуглый человек в красной накидке и красной феске. Он поволок багаж приехавших в прохладный холл.

Пока Олейник получал у портье ключ от номера, к Миледи неслышным шагом скользнул официант в белой куртке и поставил перед ней бокал с ледяным фруктовым коктейлем. Потом стеклянная кабина лифта вознесла Олейника и Миледи на четвертый этаж. В роскошных апартаментах с видом на Средиземное море было душновато. Но стоило вложить брелок гостиничного ключа в специальную щель возле двери, как тут же включился кондиционер, навевая живительную прохладу.

Олейник и Миледи зажили жизнью заправских курортников. Утром Миледи выходила к открытому бассейну, где еще до наступления жары черноусый араб в белых шортах раскладывал на шезлонги мягкие матрасы и махровые полотенца, встречая всех одной и той же фразой:

- Бонжур! Коман са ва?

Впрочем, ответов он не слушал. Его не интересовало, как дела. Его интересовали чаевые, которые он охотно принимал в любой валюте.

Отель стоял в довольно диком месте, являя собой островок цивилизации. Никаких достопримечательностей и развлечений вокруг не было. Не было их и в самом отеле, если не считать ночного клуба с громкой музыкой, вызывавшей мигрень, да большого японского телевизора в номере.

Но от арабских программ скулы сводило, а другие, хоть и были поживее, тоже смотреть не имело смысла из-за незнания языка.

В первый вечер, возясь с пультом дистанционного управления, Миледи неожиданно попала на новостной канал Си-эн-эн, и когда начался сюжет из Москвы, радостно вскрикнула:

- Костя! Москву показывают!…

Сопровождающий текст шел на английском языке, и все приходилось угадывать по картинке. Какая-то официальная встреча в Кремле, суета у пунктов обмена валюты, очередная рукопашная стычка в Думе… А потом на экране возникла обычная московская улица. Взбудораженная толпа, машина «Скорой», милицейское оцепление. Камера репортера протиснулась между людьми и уперлась в лежащего навзничь человека с залитым кровью лицом.

- Смотри-ка, опять у нас кого-то убили! - сказала Миледи.

Олейник не ответил. Он узнал в убитом Юсупова и впился взглядом в экран. Диктор, словно в подтверждение, несколько раз назвал фамилию «Юсупов». Потом крупно показали газету с названием. Тут даже Миледи догадалась, кто убит.

- Юсупов какой-то, - сказала она. - Журналист вроде. Господи, журналиста-то за что?

- Наверное, слишком много знал, - отозвался Олейник после паузы.

Что-то в его голосе встревожило Миледи. Она обернулась и увидела взгляд Олейника, снова на мгновение ставший змеиным.

Ей сделалось страшно, но Олейник тут же отвел глаза и сказал будничным тоном:

- Ну ладно, хватит этих ужасов. Пойдем ужинать.

Ужины были настоящей гордостью отеля. Ресторан каждый вечер предлагал новую кухню: французскую, итальянскую, тунисскую… Шведский стол с десятками закусок, с овощами, фруктами и десертами раскинулся по залу метров на тридцать. Вина и вторые блюда разносили официанты, белыми мотыльками порхавшие между столиков.

К девяти часам вечера за окнами была уже непроглядная тьма, как и положено в субтропиках. В это время возле отеля выстраивалась вереница такси, готовых за десять минут домчать желающих до куротного городка Порт-эль-Кантауи или до расположенного чуть дальше древнего Суса с его знаменитой цитаделью девятого века и строгой красоты мечетью Сиди Али-Аммар.

Порт-эль-Кантауи вечером был привлекательней. Белоснежный городок, словно сложенный из кусочков рафинада, сгрудился вокруг небольшого залива, в тихих водах которого дрожали цветные огни рекламы. У пирса теснились вперемежку шикарные яхты и рыбацкие лодки. Уличные торговцы загораживали дорогу туристам, протягивая золотые побрякушки. Отовсюду неслась музыка, и запах моря смешивался с пряными ароматами блюд из бесчисленных ресторанчиков.

Глава вторая Семейные тайны

Годы 1996-1997-й. Жанна

Встретившись странным образом после долгой разлуки в машине Эдуарда Николаевича, Жанна и Тимур долго не могли найти нужных слов. В машине они обменялись пустяковыми замечаниями, и только войдя в квартиру Жанны, посмотрели друг другу в глаза.

- Ты все-таки вернулся, - сказала Жанна.

- Вернулся, - сказал Тимур.

- Навсегда?…

Не дожидаясь ответа, она бросилась к нему на шею и залилась слезами:

- Если бы ты знал, как мне было плохо без тебя! Никогда меня больше не оставляй! Ты слышишь?

- Только если умру, - сказал он.

- Без тебя я умру тоже. Я тебе правду говорю, Тимур.

- Я знаю…

Потом они лежали на смятой постели, обессиленные и умиротворенные.

- Как тебе удалось вернуться? - спросила Жанна.

- Самолетом.

- Прекрати. Я другое имею в виду.

- Не надо об этом, Жанна. Главное, что я вернулся к тебе, потому что без тебя не мог.

- Там, в горах, ты сделал другой выбор.

- Значит, не окончательный.

- А сейчас?

- Ты сама видишь.

- А может случиться, что ты снова передумаешь? Мне это нужно знать, Тимур. Я не могу жить в постоянном страхе, что опять потеряю тебя. Что ты опять уйдешь в горы воевать.

- Ну, во-первых, я ни разу не брал в руки оружия. А во-вторых, можно быть полезным и здесь.

- Что это значит? Не пугай меня, Тимур. Ведь ты же не собираешься подкладывать бомбы на вокзалах и в автобусах!

- Нет, конечно. Как тебе вообще такое могло прийти в голову? Я ненавижу этих слепых фанатиков. И вообще, убивать - не мое ремесло.

- А что твое ремесло?

- Снимать кино, клипы, рекламу. Делать то, что я люблю и умею лучше всего.

- Значит, ты порвал со своими?

- Оставим этот разговор, Жанна. Боль, кровь, грязь - это дело мужчин. А женщина должна любить, хранить семейный очаг и рожать детей.

- Это что? Вольный перевод Расула Гамзатова?

- Нет. Собственные мысли Тимура Арсенова. Жанна поняла, что ее слова задели Тимура, и постаралась исправиться.

- Ну насчет любви и очага, - сказала она, - у меня, кажется, все в порядке. Осталось только родить. Подождешь полгодика?

- А что, теперь рожают быстрее? - спросил Тимур.

- Нет, все за те же девять месяцев. Только три уже прошло.

- Что?… - Тимура словно пружиной выбросило из постели.

- Не ожидал? - спросила Жанна. - Тем не менее это факт.

- И ты до сих пор молчала?! - завопил Тимур. - Да об этот в первую очередь надо было сказать! В первую!…

- Мне кажется, и так получилось достаточно эффектно. На тебе просто лица нет.

- Знаешь, - сказал Тимур, - когда я увидел тебя там, в машине, я думал, что счастливей уже быть нельзя. Оказывается, можно!…

Они поженились через неделю. Работники ЗАГСа с радостью обошли все формальности, когда сама Арбатова попросила зарегистрировать брак побыстрее. Свидетелями были Боря Адский и Алиция Георгиевна, срочно вызванная в Москву по телефону. Вчетвером они отметили это событие за скромным семейным ужином - Жанна не хотела отдавать этот знаменательный день на растерзание фанатам и прессе.

А через несколько дней Жанне предложили потрясающее двухмесячное турне по Скандинавии, Израилю, Канаде и Австралии.

Тимур даже слышать не хотел о ее отъезде.

- Это безумие - ехать беременной в такие сложные гастроли, да еще к черту на рога! - заявил он. - А вдруг что-нибудь случится?

- Ну там, я надеюсь, медицина не очень от нашей отстала, - возразила Жанна. - Я же не в дикие джунгли еду. А потом, сам посуди, это, может быть, мой последний шанс. Ведь, когда родится ребенок, я надолго завяжу с эстрадой, если не навсегда. До шести месяцев вполне можно поработать. Тем более я же не у станка стою.

- А то я не знаю, как ты выкладываешься на каждом концерте! - не уступал Тимур. - Это все равно что смену в шахте отработать!

- Что же мне - сидеть тут полгода, как клуша, и толстеть?

Алиция Георгиевна поддержала Тимура, но впустую. Жанна еще до всех домашних дискуссий дала согласие на поездку и менять свое решение не собиралась.

Позже она похвалила себя за проявленную твердость. Гастроли повсюду прошли с фантастическим успехом, удивившим даже саму Жанну. Конечно, на первые концерты в каждой стране полились эмигранты из разных городов бывшего Союза. Восторги, слезы, овации, стоны… Это было трогательно и приятно. А на последующие выступления подтягивались уже, так сказать, настоящие иностранцы, заинтригованные ажиотажем вокруг русской певицы.

Жанне удалось сломать их холодное недоверие. Уже к концу первого отделения она так разогревала зал, что он начинал подпевать ей без слов и раскачиваться в такт. К финалу концерта зрители уже скандировали ее фамилию, танцевали вместе с Жанной в проходах и даже на сцене. Местная пресса, не скрывая изумления, говорила о настоящем триумфе певицы из России.

Чуть ли не каждый день Жанна звонила домой отовсюду: из Хельсинки и Тель-Авива, из Квебека и Мельбурна. Отвечала ей обычно Алиция Георгиевна. Тимур работал по-черному днем и ночью. Он теперь брался за любые заказы без разбора. Клипы он снимал всем подряд, а если возникала короткая пауза, делал рекламу, которая была для него давно пройденным этапом. Разумеется, работая на потоке, Тимур уже не мог постоянно выдавать шедевры. Но его работы, лишенные прежнего блеска, оставались крепкими, профессиональными. Тимур шел на это сознательно. Ему нужны были деньги.

Зная, как отчаянно вкалывал Тимур во время ее гастролей, Жанна была поражена ничтожностью результата. Она-то прекрасно знала, как высоко ценится его работа. Прежде денег за пару клипов для звезд вполне хватало на месяц очень приличной жизни. Теперь же почему-то, отсняв километры пленки, Тимур практически ничего не заработал. Это выяснилось вскоре после возвращения Жанны.

Статус официальной жены никак не повлиял на нее в отношении требований к Тимуру. Заводить разговоры о деньгах, о каком-то семейном бюджете ей казалось неловким. Дома стояла шкатулочка, в которую каждый складывал заработанные деньги. Так поступала и Алиция Георгиевна со своей смехотворной пенсией, и каждый по мере надобности брал деньги из шкатулки.

Вернувшись с гастролей, Жанна обнаружила, что этот семейный сейф практически пуст, и вопросительно взглянула на Тимура.

- Теперь платят не так, как раньше, - сказал он и, отвернувшись к окну, нервно закурил. - И на съемках приходится за каждую мелочь платить из своего кармана. Сейчас ведь как? Стакан воды принести - три доллара, гвоздь забить - пять. Электрику зеленой бумажкой не пошуршишь - он ключ от силового щитка в кармане не найдет, без света останешься. И так на каждом шагу. И все сверх сметы. Не говоря уж о том, что сделаешь работу, а деньги - неизвестно когда. Я почему тут и вкалываю, как негр на плантациях.

Объяснение Тимура было слишком длинным, слишком раздраженным. Жанна уловила в его тоне какую-то фальшь, но тут же убедила себя, что это ей почудилось. Однако позже до нее дошли слухи, что гонорары Тимура не только не уменьшились, но даже выросли в полтора раза. Жанна ничего не стала выяснять с мужем, зная цену сплетням в эстрадной тусовке, но смутные сомнения поселились в ее душе.

Год 1997-й. Зоя

Со дня бегства Маринки с Петей Зоя запила. Запила всерьез, как это случается со сломленными жизнью женщинами. Она начинала пить с утра и продолжала до тех пор, пока не падала в беспамятстве. Когда кончились деньги, она стала продавать вещи, потом мебель. Огромная квартира постепенно пустела, и Зоя ходила по гулким комнатам как привидение. Ей было совершенно наплевать на свой внешний вид и на то, что думают про нее соседи. Опустившаяся и постаревшая, она жила только от одного глотка алкоголя до другого…

И вот вытрезвитель. Поняв, где она находится, Зоя ничего не почувствовала, кроме легкого беспокойства. Оно было связано с чем-то важным, и Зоя с трудом вспомнила, с чем именно. А вспомнив, заторопилась. Ей поскорее нужно было вернуться домой. Ведь сегодня к ней должен прийти человек, собиравшийся купить ее квартиру.

Дома, слава богу, нашлось чем опохмелиться. Так что к приходу Басова она уже начала кое-что соображать.

Басов оказался весьма симпатичным мужчиной с седыми висками и спокойными серыми глазами. Уверенные манеры и неброский, но явно дорогой костюм дополняли портрет банкира. О том, что Басов руководит банком, Зоя вспомнила с трудом. Впрочем, для нее это не имело значения. Ей нужны были деньги, а от кого - не так уж важно.

Увидев полупьяную, неопрятную хозяйку в мятом халате, Басов не выказал никаких чувств.

Он внимательно, не торопясь осмотрел квартиру и остался ею доволен. Цена была оговорена заранее.

Они с Зоей сели на кухне, сохранившей еще мало-мальски пристойный вид.

- Ну что ж, - сказал Басов. - В принципе меня все устраивает. Не жаль вам расставаться с такими хоромами?

- А что мне тут одной делать? - спросила Зоя. - Я тут окончательно с ума сойду.

- Да, понимаю.

- Значит, договорились?

- В принципе, да.

- Раз так, давайте выпьем! - Зоя потянулась к бутылке.

- Спасибо, я не пью.

- Совсем?

- Совсем, - Басов виновато улыбнулся.

- А я выпью! - Зоя, страдальчески сморщившись, отпила глоток - Вот от вас деньги получу, тогда загуляю по-настоящему.

- Это же не одна цистерна получится, Зоя Павловна. Многовато для женщины.

- А может, у меня такое горе, какое и в цистерне не утопить?

Басов промолчал. Потом сказал, немного помедлив:

- Знаете что, Зоя Павловна? Дайте мне еще сутки на размышление. Я завтра в это же время зайду.

- Раздумали, что ли? Так прямо и скажите.

- Нет, не раздумал. Просто хочу, чтобы сделка была заключена на трезвую голову. Иначе она не состоится. Это мой принцип.

- Ну и катитесь со своими принципами! - махнула рукой Зоя.

Ее опять развезло. Она даже не пошла провожать Басова до двери. Но утром она вдруг испугалась, что он и правда не станет с ней иметь дела. Искать другого покупателя не было сил. Да и кто заплатит столько, сколько обещал Басов!

Невероятным усилием воли Зоя заставила себя отказаться от привычной утренней выпивки. Потом она подошла к зеркалу - и ужаснулась. На нее смотрела спившаяся старуха. Зоя бросилась в ванную и целый час ожесточенно терла тело и лицо под контрастным душем. Затем наскоро прибралась в пустой квартире. Два часа она посвятила прическе и макияжу, то и дело заваривая себе крепчайший кофе.

К приходу Басова она успела надеть свое любимое темно-синее платье, одиноко висевшее в опустевшем шкафу. В туфлях на высоком каблуке она с трепетом подошла к большому зеркалу. Взглянула - и не узнала себя.

Перед ней была почти прежняя Зоя Братчик с блестящими глазами и вернувшимся румянцем. Любимое платье мягко подчеркивало все достоинства ее выразительной фигуры.

Зоя торжествующе усмехнулась.

И тут в прихожей прозвучал звонок.

Год 1996-й. Миледи

Миледи сидела у распахнутого прямо на море окна, обессилев от долгой борьбы с панцирем гигантского омара. Она была сыта и взяла омара из чистого любопытства. Олейник ни в чем ей не отказывал, а такое у Миледи случилось впервые, и грех было этим не воспользоваться.

- Костя, а ты тогда позвонил Антону? - спросила она как бы между прочим.

- Какому Антону?

- Ну этому, из Мацесты.

- А-а… - Олейник сладко потянулся. - Да нет, как-то руки не дошли. А в чем дело? Он опять возникал?

- Нет.

- Значит, понял, что ему здесь не обломится.

- Он не понял, Костя. Он умер.

- Из-за неразделенной любви? - Олейник усмехнулся.

- Вряд ли.

- А ты-то откуда это знаешь?

- По телевизору показывали. Он в метро под поезд упал. На «Полежаевской».

- Прямо беда с этими приезжими, - сказал Олейник. - Притащатся в столицу из своей глухомани - вот у них голова и идет кругом с непривычки. А что же ты мне раньше об этом не рассказала?

- Забыла. А тебе разве интересно?

- Нет, - ответил Олейник, глядя ей в глаза. - Не интересно.

Они еще долго гуляли по ночному городку, заглядывая в бары и лавочки. Миледи теперь была уверена, что Олейник убил Антона, но ей не было страшно. Более того, она хотела бы услышать от Олейника признание в убийстве. Антон был мразью. Но даже не это главное. Главным

было то, что Олейник, защищая ее, пошел на страшное преступление. Что могло быть более весомым доказательством его любви?

Миледи убедила себя в этом без труда, потому что ей очень хотелось в это верить. А убедив, не только простила Косте убийство, но даже стала смотреть на него с восхищением. Таких мужчин она еще не встречала.

Через пару дней к ним на пляже пристал улыбчивый юноша из службы сервиса, предлагавший трехдневную поездку на джипе в Сахару.

- Сафари! Сафари! - твердил он и, изображая стрельбу из ружья, выкрикивал: - Пу! Пу!…

- Поедем, Костя! - загорелась Миледи. - Может быть, ты там льва подстрелишь. Шкуру в Москву привезем!

- Какая шкура? - усмехнулся Олейник. - Это же все туфта. Спасибо, если они какого-нибудь льва-пенсионера издали покажут.

- Ну просто посмотрим. А постреляем так, для развлечения.

- Я для развлечения не стреляю, - сухо ответил Олейник.

Миледи огорчилась, как ребенок, которому не дали желанную игрушку.

- И вообще, у нас трех дней нет, - добавил Олейник. - Мы послезавтра уедем.

- Уже?

- А что тут делать? Скукотища.

- Я, например, на верблюде еще не каталась.

- Переживешь.

Через день по утренней прохладе они вернулись в тунисскую столицу. Все их вещи остались в номере, они взяли с собой только видеокамеру, которой Олейник снимал Миледи.

Сам он избегал попадать в кадр.

- Значит, мы сюда вернемся? - спросила Миледи.

- Конечно.

Такси подвезло их к воротам морского порта. Через час отсюда отправлялся экскурсионный катер на Сицилию. Никаких виз для поездки на этот итальянский остров не требовалось.

Год 1997-й. Жанна

Рожать за границей Жанна отказалась наотрез, хотя ей наперебой предлагали лучшие клиники и в Англии, и в Швейцарии, и во Франции,

- Нет! - решительно заявила Жанна. - Только дома!

Она легла в самый обычный роддом, где главный врач, совершенно равнодушный к эстраде, понятия не имел, кто такая Жанна Арбатова. Когда акушерки объяснили ему, что к ним попала звезда первой величины, главврач спокойно заметил:

- Она ведь не святым духом ребенка зачала? Как все? Ну и родит как все. Никаких облегченных вариантов для звезд не бывает. Так ей и объясните.

Но ничего объяснять Жанне не потребовалось. Она сама попросилась в общую палату, где на нее только в первые минуты смотрели с благоговением, а потом для всех она стала просто Жанкой, которая очень хочет мальчика.

Мальчик и родился. Когда ошалевшая отсчастья Жанна выкрикнула это из окна томившемуся внизу Тимуру, молодой отец вдруг сделал стойку на руках и в таком положении прошелся по кругу.

- Веселый у тебя муж! - одобрительно сказали соседки по палате.

- Да уж, с ним обхохочешься! - ответила Жанна.

Вышла она из роддома ранним утром, чтобы избежать наплыва поклонников и поклонниц, взбудораженных известием, что их любимица родила сына. Встречали ее только Тимур и Алиция Георгиевна, успевшая к этому времени окончательно перебраться в Москву. Тимур, отогнув край одеяльца, посмотрел на сына и сказал счастливым голосом:

- Мой!

- Конечно, твой, - ответила Жанна. – А ты кого ожидал увидеть? Негритенка?

Алиция Георгиевна тоже была немногословна. Чувства так переполняли ее, что она могла выговорить лишь одно слово:

- Дождалась!

И, конечно же, заплакала.

А дальше у Жанны начались обычные будни счастливой матери. Разумеется, ни о каких репетициях и концертах не могло быть и речи.

Впрочем, это было обусловлено заранее. Еще за месяц до родов Жанна громогласно заявила, что покинет сцену, по крайней мере, на год. А то и на два. Ей никто не поверил: исчезнуть на целый год в самом зените славы казалось немыслимым.

Многие артистки собирались так сделать, да только через пару месяцев перепоручали заботы о ребенке бабушкам и няням, а сами быстренько возвращались на сцену. Они-то знали, что значит надолго выпасть из обоймы. Потом нужно все начинать сначала, а пустующее место уже занимал кто-то другой.

Жанну это ничуть не беспокоило. Все ее мысли и чувства теперь сконцентрировались на сыне, и ради него она была готова пожертвовать своей карьерой. Правда, в глубине души она не сомневалась, что когда придет пора, когда очень захочется, то вернуться на эстраду ей не составит труда. Но когда еще это случится!…

Душевное равновесие Жанны нарушало только одно. Вокруг нее образовалась целая труппа, состоящая из музыкантов, балета, осветителей, рабочих сцены, звукорежиссеров, - настоящий маленький театр одной певицы, возглавляемый Борей Адским. Теперь все они на неопределенный срок остались без работы. А ведь у многих были дети, что Жанна в своем нынешнем положении ощущала особенно остро. Оставалась без работы и ее личная студия звукозаписи. Конечно, можно было попробовать сдавать ее в аренду, но вряд ли это выручило бы.

Однажды Боря Адский, явившийся, как всегда, с ворохом детских игрушек, печально спросил:

- Так что же делать, Жанночка? Будем распускаться? Такой коллектив сколотили! И профессионалы высшей пробы, и жизнь за тебя готовы отдать. Жалко!…

Жанна не знала, что ему ответить. Она постаралась забыть этот разговор и еще несколько месяцев пребывала в ладу с собой.

Но однажды, случайно выглянув в окно, она увидела у подъезда знакомую машину с тонированными стеклами, из которой вышел Тимур. Это была машина Эдуарда Николаевича. С последней встречи в аэропорту Жанна избегала вопросов о том, откуда Тимур так близко знает человека в темных очках: интуиция подсказывала, что тут кроется какая-то тайна, которой ей лучше не касаться. Но теперь она не выдержала и спросила небрежным тоном:

- Кто это тебя до дома подвез?

- Левака поймал, - ответил Тимур. - А что?

- А Эдуард Николаевич так мало зарабатывает? Приходится за рулем калымить?

- Ну ладно, - сказал Тимур неохотно. - У нас с ним есть кое-какие общие дела. Тебя это совершенно не касается.

- Меня все касается, что связано с тобой.

- Я уже говорил тебе: боль, кровь, грязь - это дело мужчин.

- Помню. Собственные мысли Тимура Арсенова. Значит, кровь и грязь - это ваши общие дела с Эдуардом Николаевичем?

- Да, в какой-то степени.

- И деньги тоже?

- Да. И деньги.

- Мог бы мне не врать.

- Я не хотел тебя впутывать.

- Я уже впуталась.

- Нет. Я и дальше этого не позволю.

- Вот так? Ничего не объясняя?

- Тебе просто не надо этого знать.

По его тону Жанна поняла, что настаивать бессмысленно. У нее вдруг ослабли руки и ноги.

- Хорошо, - сказала она тихо. - Ты мне только одно скажи. Это опасно?

- Жить вообще опасно.

- Не надо так со мной, Тимур!… Да делай ты, в конце концов, что считаешь нужным. Но скажи мне честно: тебе ничего не грозит?

- Убивать меня никто не собирается, если ты это имеешь в виду. Я люблю тебя. Мне очень нелегко было вернуться сюда, но жить без тебя невозможно. А сына я просто не имею права оставить без отца.

- А меня без мужа?

- Само собой. Поэтому мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день по причине глубокой старости. А наш сын к тому времени уже станет мужчиной и подарит нам кучу внуков. Такой проект будущей жизни тебя устраивает?

- Спрашиваешь!

- Так вот, я обещаю тебе его осуществить. Все так и будет, поверь мне!…

На этом Жанна решила поставить точку. Впустую биться о стенку лбом было не в ее характере. Тем более что любовь к Тимуру была всего важней. И если он твердо обещал оставаться с ней до конца жизни, все остальное уже не имело значения.

Но вскоре Тимур неожиданно объявил:

- Мне нужно уехать дня на три.

- На съемки?

- Нет, - ответил он, чуть помедлив.

- А куда? Опять по мужским делам?

- Угадала.

Он исчез из Москвы на три дня, а когда вернулся, сказал:

- Теперь все будет по-другому.

- Ты что, на Кавказ летал? - спросила Жанна.

- С тобой иногда страшно бывает, - улыбнулся он. - Все насквозь видишь.

Глава третья Всем сестрам по серьгам

Годы 1997-1998-й. Зоя

Басов, застыв в дверях, не смог скрыть изумления.

- Это я, я! - сказала Зоя, чуть поводя плечиком.

- Я думал, что дверью ошибся, - признался Басов. - Не хочу скрывать - я потрясен.

Эта бесхитростная лесть в момент растопила сердце Зои. На кухне за чашкой кофе у них пошел совсем другой разговор.

- Вы вчера упомянули о вашем горе, - сказал Басов. - Не будет ли нескромным с моей стороны спросить, что у вас случилось?

- Зачем вам знать?

- Видите ли, Зоя Павловна, я год назад потерял жену. Она была за рулем и…

- Вы поэтому хотите купить квартиру? - спросила Зоя.

- Да. В старой меня замучили воспоминания. - Он помолчал. - В общем, мы с сыном остались вдвоем, и я запил. Запил по-черному. Меня не раз на улице подбирали.

- И кто же вас остановил?

- Сын. Я совсем о нем позабыл в хмельном угаре. И как-то раз с дикого похмелья увидел его взгляд. Он мне всю душу перевернул. И я остановился. Сам. Без всякого кодирования. Оказывается, можно остановиться и снова встать на ноги. Надо только очень захотеть.

- Я не смогу, наверное, - тихо сказала Зоя.

- Хотите помощь? Совершенно бескорыстную. Просто помощь человека, прошедшего через этот кошмар?

Зоя посмотрела в его спокойные серые глаза сказала:

- Хочу.

Они никогда больше не возвращались к вопросу о продаже Зоиной квартиры. Басов постепенно вошел в жизнь Зои, будто там для него давно было уготовано место. С ним к ней вернулся покой и вкус к жизни. И сын Басова, Алеша, оказался замечательным парнем. Он был ровесником Маринки, но душевнее ее, теплее, тоньше. Когда стало ясно, что Басову и Зое пришла пора жить вместе, Алеша сказал только одну фразу:

- Зоя Павловна, пообещайте, что вы никогда не сядете за руль.

- Не сяду, Алеша, - сказала Зоя. - Зачем мне садиться? Ведь твой папа лучше меня водит.

Свадьбу они отпраздновали дома. Втроем. Им никто не был нужен.

Месяца через три, когда они всей семьей ужинали на кухне, в дверь позвонили. Алеша пошел открывать и вернулся растерянный.

- Там вас какая-то девушка спрашивает, - сказал он Зое.

Зоя с ухнувшим в пятки сердцем бросилась в прихожую.

- Это я, мама… - сказала Маринка, сжавшаяся в углу, как испуганный зверек. - Я вернулась…

Она вернулась одна, это было ясно. Зоя проглотила комок в горле и спросила едва слышно:

- Ты… совсем?

- Совсем.

В следующее мгновение они обнялись, смеясь и плача.

- А что это за парень мне открыл? - спросила наконец Маринка.

- Я замуж вышла.

- За него? - Маринка округлила глаза,

- Ты что, совсем меня за ненормальную держишь? Пошли знакомиться.

- Подожди… - Маринка замялась. - Я уж лучше сразу скажу. Я, кажется, беременна, мама.

- Кажется или точно?

- Точно. Убьешь?

- Не сейчас.

- А когда?

- Если увижу, что ты становишься такой же матерью, как я.

- Там ужин стынет! - раздался за спиной Зои голос Алеши. Он стоял в конце прихожей и смотрел на Маринку откровенно восхищенным взглядом.

Год 1996-й. Миледи

В сицилийском порту Марсала туристов уже ждали три мерседесовских автобуса с кондиционером, туалетом и даже маленьким баром. Путешествие на другой конец острова, до порта Мессина, оказалось необременительным. Туристам удалось даже довольно близко подъехать к Этне. Знаменитый вулкан дремал, но его вершина была окутана сизым облаком.

Из Мессины автобусы двинулись через Катанию в Палермо, но уже без Олейника и Миледи. Они остались в припортовом ресторанчике, дожидаясь парома с Апеннинского полуострова. Вскоре он пришел, и толпа пассажиров, сойдя на берег, растеклась в разные стороны.

- Обрати внимание вон на ту пару, - сказал Олейник, указывая взглядом в сторону.

Неподалеку от них усаживались за столик круглолицый плотный мужчина и его спутница, показавшаяся Миледи вроде бы знакомой.

- Это наши? - неуверенно спросила Миледи. - Я ее, кажется, где-то видела.

- Я тебе даже скажу где, - сказал Олейник. - В зеркале.

Теперь Миледи поняла, почему эта женщина показалась ей знакомой. Они с ней действительно были чем-то похожи.

- Сейчас ты пойдешь в туалет, - продолжил Олейник. - Тебе макияж надо подправить.

Миледи мгновенно потянулась за сумочкой, где лежало зеркало.

- Там на себя посмотришь, не здесь! - сказал Олейник, чуть повысив голос. - Поставишь сумочку у зеркала и займешься собой. Поняла? Эта женщина войдет следом и сделает то же самое. Твоя задача - взять ее сумочку, а ей оставить свою. Ясно?

- А ты откуда знаешь, что она за мной пойдет?

- Интуиция. Ты, главное, сумочки не перепутай. Они одинаковые.

- Но ведь она может заметить!

- Даже наверняка. Но ничего тебе не скажет. Кстати, и ты помалкивай.

- Костя! - умоляюще сказала Миледи. - Я ничего не понимаю. Ведь в моей сумочке наши паспорта!

- Наши? Мне кажется, там паспорта госпожи Сомовой и господина Веригина.

И тут на Миледи нашло наконец озарение:

- А у нее в сумочке наши настоящие паспорта, да?

Олейник кивнул, скрывая усмешку.

- Конец света! - сказала Миледи. - Прямо как в настоящем дюдике!

- Тебе пора. Иди!

Все прошло как по маслу. Едва Миледи вошла в туалет и стала подкрашивать ресницы у зеркала, рядом с ней появилась та женщина. Вместе они уже не казались похожими. Две сумочки крокодиловой кожи стояли рядом на подзеркальнике. Миледи робко протянула руку за чужой, и та женщина ободряюще улыбнулась ей в зеркале.

С пылающим лицом и бешено колотящимся сердцем Миледи вернулась к Олейнику.

- Кажется, у тебя в сумочке мои сигареты, - сказал он, раскрыв сумку и долго копаясь в ней.

Миледи поняла, что он проверяет паспорта.

Наконец Олейник достал пачку «Мальборо» и неторопливо закурил, пуская дым колечками. Возможно, это был условный сигнал, что все в порядке. Во всяком случае, прибывшая на пароме пара вдруг заторопилась и вышла из ресторана.

- Нам тоже пора, - сказал Олейник. - А то на паром опоздаем.

- Как на паром? - в который раз удивилась Миледи. - Мы куда едем?

- Возвращаемся в Венецию. А госпожа Сомова и господин Веригин возвращаются в Тунис. У них же там в отеле «Империал Мархаба» вещи остались.

Миледи понадобилось некоторое время, чтобы переварить услышанное. А потом она сказала с восхищением:

- Потрясающе! Только объясни, к чему все эти сложности?

- А чтобы жить было интереснее!…

Миледи такое объяснение вполне устроило.

Пролив, разделяющий островную Мессину и континентальный Реджо-ди-Калабрию, был неширок.

Уже через пару часов экспресс мчал Олейника и Миледи из Неаполя в Рим, где они сделали пересадку и к вечеру были в Венеции. Ключ от номера в старом отеле лежал в сумочке вместе с паспортами. Портье не заметил подмены постояльцев.

Наскоро поужинав, Олейник и Миледи погрузились в гондолу и, устроившись на мягких сиденьях красного бархата, поплыли в путешествие по ночной Венеции. Гондольер зажег на носу лодки фонарь, а сам, стоя на корме, греб длинным веслом. Окна старинных домов, ушедших под воду до балконов второго этажа, светились разноцветными огнями. Казалось, огромный сверкающий город под тихую музыку, звучащую неизвестно откуда, медленно погружается в черную воду, словно гибнущий «Титаник». Это было и красиво, и жутковато. Миледи подумала, что, однажды увидев такое, не жалко и умереть. Утром непредсказуемый Олейник приказал быстро собрать чемоданы. Как только Миледи кончила паковать чужие вещи, принадлежавшие теперь им, портье известил по телефону, что заказанное такси ждет у подъезда.

В полдень они опять оказались на огромном римском вокзале Термини. Миледи не могла понять, когда и как Олейник успевал все организовать. Спрашивать его об этом она не рискнула, догадываясь по пустяковым деталям, что Олейник в Италии не впервые.

Годы 1997- 1998-й. Жанна

Тимур действительно летал на встречу с Асланом. Когда он один из всей съемочной группы остался в горах, ему казалось, что он найдет свое место среди взбунтовавшихся горцев.

Но поднять оружие против федералов Тимур не мог, а другого от него не требовалось. Кроме того, он пребывал в постоянной тоске по Жанне.

- Уезжай в Москву, - сказал ему Аслан, не выдержав. - Не могу смотреть, как ты рвешься на части.

- Со мной и в Москве будет то же самое.

- Знаю. Поэтому у меня есть предложение, которое, может быть, хоть как-то примирит тебя с самим собой.

Так Тимур получил от Аслана пароль и нигде не значившийся телефон Эдуарда Николаевича. Он стал кем-то вроде связного между этим таинственным человеком и Асланом, принимая косвенное участие в освобождении многочисленных заложников. Но этого Тимуру показалось мало. Он решил львиную долю своих заработков переправлять Аслану, надеясь, что тот на эти деньги станет покупать не оружие, а лекарства, еду, одежду и прочие необходимые вещи для бедствующих земляков.

Но в этот раз он приехал к Аслану фактически за разрешением изменить свою жизнь.

Совершенно неожиданно Аслан одобрил эту идею.

- Ты поступал по совести, - сказал Аслан. - Но твои деньги, не обижайся, - это капля в море. Есть другие источники. Не всегда чистые, к сожалению. Ты можешь сделать для нас гораздо больше. Если тебя действительно ждет успех, если о тебе заговорят, то обязательно вспомнят, откуда ты родом. Нам очень важно, чтобы люди знали, что мы умеем не только стрелять, что мы еще умеем приносить радость.

Что мы не только смелый, но и талантливый народ. Сделай так, чтобы мы тобой гордились.

В Москве Тимур сказал Жанне:

- Вот теперь я вернулся совсем.

- Я тоже хочу вернуться, - сказала она.

Тимур понял, что речь идет о возвращении Жанны на сцену.

- Я ждал этого, - сказал Тимур с улыбкой. - Я знал, что так будет. Ты еще долго крепилась. У тебя дар божий, Жанка. И погубить его просто грех!…

Внезапно она почувствовала необъяснимую робость:

- А что, если у меня не получится?

- Петь нельзя разучиться. Так же как и плавать.

Однако оказалось, что можно.

Когда Жанна и Тимур опять тайно от всех пришли ночью в студию звукозаписи, Жанну вдруг заколотило от волнения, словно зеленую дебютантку.

- Что за мандраж? - удивился Тимур, усаживаясь за пульт. - А ну марш к микрофону!

Они решили сначала сделать пробную запись.

Прозвучало вступление, Жанна глубоко вдохнула и… И словно повторился кошмарный сон, мучивший ее в юности. Она не смогла запеть. Вернее, она запела, но что это был за звук! Куда делся ее уникальный, пронзительный тембр! Остался какой-то плоский, бесцветный, лишенный живых красок голосок.

- Что с тобой? - крикнул через переговорник встревоженный Тимур. - Соберись!…

Она собралась, но вышло еще хуже. Жанна сделала третью попытку, четвертую, но все с тем же плачевным результатом.

Она вышла из студии совершенно убитая и сказала с кривой усмешкой:

- Отчирикала птичка! В одну реку дважды не войдешь!…

Только теперь она поняла, что подспудно всегда думала о возвращении на сцену и была уверена, что с этим не будет проблем. Но вернуться оказалось невозможно. Осознав, что больше она никогда не выйдет на эстраду, не подойдет к микрофону, никогда не услышит восторженного рева зала, Жанна едва не сошла с ума. Вся ее предыдущая жизнь пошла псу под хвост.

Удар был так силен, что какое-то время Жанна не могла подойти к сыну - невольному виновнику случившегося. Но потом, ужаснувшись этому, в порыве раскаяния крепко прижала Ванечку к себе и горько заплакала.

Тимур понимал, что творится в душе у Жанны, однако утешать ее не стал.

- Подотри сопли! - приказал он с нарочитой грубостью.

Жанна вздрогнула, как от щелчка кнута.

- Нечего тут трагедию разыгрывать! - продолжал Тимур. - Я тебя приведу в чувство. Арбатова ты или нет?…

И начались бесконечные хождения по медицинским светилам, которые только разводили руками, толкуя о стрессах, последствиях родов и функциональных изменениях голосовых связок.

Тимур места себе не находил, пока однажды, возвратившись домой, не объявил прямо с порога:

- Собирай вещи, Жанка! В понедельник мы летим в Швейцарию. Там есть специальная клиника, в которой творят чудеса!

- Да брось ты, Тимур! Только лишняя трата денег!…

Тем не менее вскоре они оказались в укрытой пушистым снегом Лозанне. Прямо с самолета, не заезжая в отель, Жанна и Тимур поехали в клинику, где их ждал известный швейцарский ларинголог, доктор Клаус Хингис. Он немедленно осмотрел Жанну и через переводчика объяснил, что мадам Арбатовой необходима операция. В частности, нужно удалить узелки на связках. Остального Жанна и Тимур не поняли из-за обилия медицинских терминов.

- Какой процент надежды на успех? - спросил Тимур.

- Сто процентов может гарантировать только Господь Бог, - ответил доктор. - Но могу вам гарантировать на сто процентов, что без операции мадам скоро придется говорить шепотом.

- Когда мне ложиться в клинику? - спросила Жанна.

- Хоть сегодня.

- Тогда прямо сейчас!…

Лозанну она так и не увидела. Три дня ее готовили к операции. На четвертый, рано утром, операция была сделана.

Тимур ждал результата в холле, механически листая какие-то журналы. Наконец в сопровождении переводчика вышел доктор Хингис.

По выражению его лица ничего нельзя было понять.

- Как? - спросил Тимур, вскакивая с кресла. Хингис что-то сказал.

- Ваша жена была в России звездой эстрады? - спросил у Тимура переводчик.

- Да, - ответил Тимур, у которого сердце упало от слова «была».

- Значит, потерять голос для нее было бы трагедией?

- Чего он тянет? - не выдержав, крикнул переводчику Тимур. - Она больше не сможет петь?

На этот раз фраза Хингиса была чуть длиннее.

- Господин Хингис сделал все что мог, - забубнил переводчик. - Остальное должна сделать природа.

- Но надежда есть? - наседал Тимур.

- Надеяться необходимо, - сказал через переводчика доктор Хингис. - Без надежды искусство врача бесполезно.

- Значит, есть? - уточнил Тимур. - Я могу ее увидеть?

- Да. Только говорить ей запрещено.

Еще пять дней Жанна продолжала молчать, разговаривая с Тимуром одними глазами. А он рассказывал ей о горбатых улочках Лозанны, о высоченных мостах над ними, о странном здешнем виде транспорта, называющемся «метро», а на самом деле представлявшем собой поезд из трех вагончиков, которые почти вертикально ползли внутри горы от набережной к верхней части города.

Наконец Жанну выписали, и доктор Хингис через переводчика дал ей последние наставления:

- Господин Хингис весьма удовлетворен результатом. Но он просит мадам Арбатову первое время очень осторожно пользоваться голосом.

- Я прослежу, - кивнул Тимур.

- И еще господин Хингис настоятельно рекомендует недели две пожить где-нибудь в тихом месте, соблюдая режим и полный покой.

- Сделаем, - сказал Тимур.

Когда они вышли на улицу, Жанна сквозь шарф, закрывавший ей лицо, прошептала:

- Я хочу осторожно воспользоваться голосом.

- Только два слова! - предупредил Тимур.

- Три. Я тебя люблю.

Из Лозанны они поехали в Монтре. Зимой этот курортный городок был пуст, отдыхая от многочисленных летних фестивалей. Гуляя по набережной Женевского озера среди заснеженных пальм, они набрели на стоявший прямо у черной воды бронзовый памятник Фредди Меркьюри, бывшему лидеру легендарной группы «Квин».

- Смотри-ка, вот и наш коллега здесь! - сказала Жанна.

- Хочешь, я сейчас из снега тебя рядом слеплю?

- Рановато, - сказала она. - Я еще попою.

Тимур не знал, что накануне, когда он спустился вниз за сигаретами, Жанна, запершись в ванной, попробовала запеть. Она вышла оттуда вся мокрая от волнения, но словно заново родившаяся. Голос вернулся!…

Год 1996-й. Миледи

Миледи вообще перестала что-либо понимать, когда экспресс повез их из Рима обратно в Неаполь. Однако на полпути они внезапно сошли с поезда на крошечной станции Монте Сан-Бьяд-жо, откуда за двадцать минут рейсовым автобусом добрались до прелестного приморского городка, въехав в него через причудливые каменные ворота времен Римской империи.

- Что это за город? - решилась наконец спросить Миледи.

- Террачина, - ответил Олейник.

- Ты уже бывал здесь?

- Может быть.

Он наверняка здесь бывал когда-то, поскольку сразу же нашел туристическое агентство на Виа Леопарди, где, оказывается, на его имя была уже заказана вилла в ближнем пригороде Терра-чины.

- Резиденция «Дуэ Пальма»? - уточнил служащий.

- Си, - сказал Олейник,

- Ва бене! - улыбнулся служащий. - Очень хорошо!

Приморская вилла из белого песчаника утопала в густой зелени. На выложенном каменными плитами участке были посажены даже не две пальмы, как обещало название, а целых пять. В ухоженном садике, рядом с подземным гаражом, находился большой очаг с жаровней. В патио стояли удобные кресла и шезлонги. Нижний этаж занимала просторная гостиная с мягкой мебелью и телевизором и замечательно оборудованная кухня. На втором этаже располагались три спальни.

- Это моя, - сказала Миледи. - Это твоя. А это?

- А это наша общая.

Миледи, с визгом обежав весь дом, вернулась с сияющими глазами.

- Это теперь наш дом? - спросила она.

- Да. Во всяком случае, на какое-то время.

- Но не на два дня, как везде?

- Нет. Поживем тут сколько захочется.

Миледи хотелось остаться здесь навсегда.

Жизнь в приморском поселке, называвшемся Дуэ Пальма, была тихая, деревенская. Наступил сентябрь, и римляне, имевшие здесь дачи, вернулись в городские квартиры, поэтому, кроме отдаленного шума Тирренского моря, за чугунную ограду виллы не проникало никаких звуков. Миледи пешком ходила за продуктами в ближайший «супермеркето», который они с Олейником называли «наше сельпо». В ней вдруг проснулся кулинарный талант. Она и простые спагетти умела сдобрить так, что Олейник урчал от удовольствия. Днем парочка жарилась на пляже или пускались в долгие прогулки по кромке прибоя. А вечером, сидя в патио за бутылкой кьянти и копченым мясом, вели легкие, бездумные беседы, старательно избегая неприятных тем.

Только раз эта идиллия была нарушена.

- Не скучаешь по «Золотому веку»? - спросил как-то Олейник.

- Было бы о чем!

- Ну о Зое Павловне, например. Вы с ней, кажется, контачили?

Миледи опустила глаза и осторожно сказала:

- Сто лет назад. Еще в школе.

- Так вы школьные подруги? - Олейник подлил себе кьянти. - Тогда понятно.

- Что понятно? - спросила Миледи, обмирая от страха.

- Ты знаешь, о чем я. Не придуривайся, - сказал Олейник. - Но у меня к тебе претензий нет. Что ни делается, все к лучшему.

Пару раз они съездили поужинать в Террачину и даже погуляли по древним улочкам Чентро сторико - Старого города. А потом Олейник взял напрокат двухместную «Альфа Ромео» и они отправились в путешествие по приморским городкам - Сперлонге, Гаэте, Формии и Минтурно. Уже первый из них, Сперлонга, потряс воображение Миледи. Когда-то, наверное, это был пещерный город в громадной скалистой горе, омываемой морем. Но теперь внутри были пробиты пешеходные улочки-лестницы, проточившие гору от основания до вершины. А на месте бывших пещер и гротов лепились аккуратные домики, ресторанчики и лавочки. Кое-где ступени вели к пробоине в каменной стене, и, выглянув, можно было увидеть с головокружительной высоты песчаный пляж и белую кромку прибоя.

Туристический сезон уже закончился, и у подножия города-горы машин было совсем мало. Садясь в свою «Альфа Ромео», Олейник привычно скользнул взглядом по машинам на парковке.

И вот на пути к Гаэте он заметил в зеркальце заднего вида белую «Лянчу», похожую на ту, что он видел в Сперлонге. Это, конечно, могло быть простым совпадением, но где-то внутри прозвучал тревожный звоночек. Олейник прибавил газ. «Лянча» не отставала. Он сбросил скорость. «Лянча» не приближалась. Олейник решил подождать до Гаэты. Там они с Миледи пообедали и двинулись дальше к Формии.

Километров через тридцать в зеркальце вновь замаячила белая «Лянча».

И это тоже еще могло быть случайным совпадением. Но когда после Формии на довольно пустой дороге, ведущей в горы к Минтурно, Олейник опять обнаружил у себя на хвосте ту же «Лянчу», он понял, в чем дело.

- Похоже, нас «пасут»! - сказал Олейник сквозь зубы.

- «Пасут»? - Миледи удивленно подняла брови. - Кто?

- Пока не знаю. Но боюсь, что не друзья.

- Чего им надо?

- Догадайся, - усмехнулся он.

У него снова был змеиный взгляд. Солнечный день померк у Миледи в глазах. Неужели наступил конец сказке?

- Что же теперь будет? - спросила она жалобно.

- Ты только раньше времени нас не хорони. Мы еще живы. Пока.

Значит, все-таки они вычислили его. Не надо было заезжать в Венецию. Но ведь Миледи так хотелось туда. А может быть, они вели его уже на пароме, после обмена документами?

Документы дали обменять, чтобы он, Олейник, ничего не заподозрил. А кончить его решили позже, застав врасплох, когда он расслабится. Он предполагал, что после убийства Юсупова его захотят убрать, чтобы замести следы. Знал, но не сумел скрыться. Скверно, конечно, но этим ребятам придется попотеть, чтобы достать его.

Олейник неожиданно сделал крутой разворот через осевую и помчался обратно, прямо в лоб белой «Лянче». Миледи закричала. Водитель «Лянчи» в последний момент резко взял вправо и съехал в кювет. Именно на это Олейник и рассчитывал. Он выжал газ до предела и сумел оторваться от погони.

- Первый раунд за нами, - сказал он. - Так что еще посмотрим!…

Через два дня маленький, совсем игрушечный «Фиат Панда» остановился у чугунной ограды виллы в резиденции «Дуэ пальма». Веселая толстуха по имени Мария долго звонила у входа, но эта русская пара привыкла, видно, дрыхнуть до полудня. Уехать, не прибрав виллу и не сменив постельное белье, Мария не могла. Она слишком дорожила работой в агентстве. Поэтому она достала из кармана припасенный на такой случай ключик и, отперев калитку, вошла во двор. Она обошла дом, стуча в окна и покрикивая:

- Бон джорно! Бон джорно!…

День был действительно добрым - до тех пор, пока Мария не доковыляла до жаровни в саду. И тут она оторопела, не веря глазам. Но, боязливо подойдя поближе, Мария разглядела два обгоревших трупа. Бедная толстуха схватилась за сердце и без чувств повалилась на землю.

Капитан карабинеров Валерио Донатти заявил журналистам, что такого в Террачине не случалось никогда. А журналистов налетела целая туча. Примчались телевизионщики из Неаполя и Рима. Но капитан мало что мог им рассказать. Его самого не допускали к вилле, где были найдены трупы. Убитые были иностранцами, и простым карабинерам на месте преступления делать было нечего. Там работали спецслужбы. Кто и за что убил этих мужчину и женщину, да еще попытался сжечь тела, невозможно было даже представить.

- Русская мафия! - говорили друг другу люди и скорбно качали головой.

Капитан Валерио Донатти тоже так думал, но помалкивал, потому что никаких следов русской мафии в Террачине он ни разу не встречал. Единственное, что он мог сделать, это назвать журналистам имена убитых, которые без труда узнал в туристическом агентстве.

И на первых полосах итальянских газет появились траурные аншлаги с выделенными жирным шрифтом именами «Константин Олейник» и «Людмила Миловская».

Год 1999-й. Жанна

Из своего возвращения на эстраду после двухлетнего забвения Жанна решила устроить грандиозный спектакль. В обстановке абсолютной секретности она подготовила совершенно новую программу, включив в нее лишь несколько коронных шлягеров прошлых лет.

Декорации были изготовлены в мастерских Большого театра якобы для новой работы Тимура. С музыкантов и балета взяли страшную клятву молчать о репетициях Жанны. Так же тайно на фирме «Мороз Рекордс» был сделан роскошный альбом пятидесяти лучших хитов Арбатовой. Афиши будущей программы напечатали в Германии, и они хранились под замком у Бори Адского. Дирекцию Концертного зала «Россия» держали в неведении до последнего момента и там не могли понять категорического требования Бори Адского не пускать в продажу билеты до его команды.

- Все непроданные билеты оплатите из своего кармана, - сказали ему в «России».

- Как нечего делать! - беспечно ответил Боря.

С тех пор как появился щедрый спонсор, он не знал забот. Самое смешное, что спонсора не пришлось искать. Он пришел сам. Это был банкир по фамилии Басов, как оказалось, давний поклонник Жанны.

Поскольку вся подготовка к возвращению Неподражаемой велась тайно, Борю несказанно удивил звонок Басова, предложившего свою помощь.

- Откуда вы все узнали? - спросил Боря.

- Это не имеет значения.

- Не скажите.

- Я узнал по своим каналам.

- А все-таки?

- Послушайте, как говорилось в старом анекдоте про таксиста, - вам шашечки или ехать?

- Ехать! - быстро сказал Боря. - Тем более что наша тайна вам уже известна. Но предупреждаю честно - расходы значительные. Это не рядовой концерт. Это целая кампания.

- Надеюсь, рассыпать над Москвой доллары с вертолета не потребуется?

- Что?… - опешил Боря. - Нет-нет, что вы! Мы тут, конечно, не совсем нормальные, но не настолько же.

- Тогда жду вас сегодня к двенадцати у себя в офисе.

Чудесное появление богатого спонсора было очень кстати. Деньги действительно требовались немалые, а ходить с протянутой рукой Боря не мог. Он заранее осторожно прозондировал почву и убедился, что на Жанну сейчас вряд ли кто-нибудь решится крупно поставить. Слух о том, что Арбатова потеряла голос, все-таки просочился в эстрадную тусовку. Посмотреть из зрительного зала на то, как бывшая звезда будет лезть из кожи вон, чтобы снова зацепиться на эстраде, желающих нашлось немало. Но вкладывать в такое сомнительное мероприятие кровные денежки - это уж извините!

После свидания с Басовым Адский явился к Жанне с чертом в глазу.

- Как вы думаете, кого вы видите перед собой? - спросил он у Тимура и Жанны. - Старого еврея Борю Адского? Так вы ошибаетесь! Я сегодня не Адский, а Райский, и я поведу вас в тот райский сад, где шелестит свободно конвертируемая зелень!

- Если эти слова положить на музыку… - начал Тимур.

- Боря, ты выбрал неудачный момент, чтобы впасть в маразм! - перебила его Жанна.

- Слушайте сюда, дети! - проникновенно сказал Боря, продолжая дурачиться. - Слушайте человека, измотавшегося, как сукин кот, повидавшего всякое, но такого - никогда!

И он поведал им историю с Басовым.

- И что он за это хочет? - недоверчиво спросила Жанна. - Свою фамилию на сцене большими буквами?

- Ты не поверишь, Жанночка. Он хочет, чтобы о его участии знали только мы трое, и еще два билета в партер.

- Так не бывает, - сказала Жанна.

Но именно так и было. Басов заплатил за все, но не появился. За билетами приехала его секретарша.

***

В тот же день весь город был заклеен броскими плакатами «Возвращение Неподражаемой», и начался сумасшедший дом. Бесконечные звонки, атаки журналистов, мольбы телевизионщиков. Билеты в кассах брали с боем. Сенсационная новость вытеснила все остальные с первых полос газет и из выпусков новостей.

- Ну, шухер мы устроили отменный, - заявил Боря. - Осталось спеть.

Внезапно эти слова привели Жанну в ужас. Сидя в гримерке за час до начала концерта, она чувствовала такой страх, что готова была все бросить и убежать.

- Ты в порядке? - обеспокоенно спросил Тимур.

- Нет, не в порядке. Я не смогу… - сказала она в отчаянии. - Я просто там умру от разрыва сердца. Давай, пока не поздно, все переиграем.

- Как переиграем?

- У меня опять что-то с голосом. Я провалюсь! Я чувствую это!…

- Вот оно что! - сказал Тимур с какой-то странной интонацией. - Значит, тебе удалось и меня обмануть.

- Обмануть? Тебя?…

- Ты, оказывается, просто истеричная, слезливая баба! А прикидывалась артисткой, Неподражаемой! Говоришь, что умрешь на сцене? Так иди и умри, если этого Бог захочет! Но выйди! Если ты все-таки артистка.

Жанна слабо улыбнулась.

- Что бы я делала без тебя! - Она поцеловала Тимура. - Иди. Оставь меня одну. Я выйду на сцену. А там будь что будет!…

Но остаться одной ей не удалось. Буквально через минуту раздался стук, а потом в щелочку заглянул Боря Адский:

- К тебе гости, Жанночка!…

- Не надо никаких гостей! - крикнула Жанна. - Я же просила!

- Может быть, для меня ты сделаешь исключение? - внезапно раздался голос, знакомый, без преувеличения, миллионам.

На пороге гримерки стояла Пугачева. Сама Живая Легенда.

- Я не знала… - сказала Жанна растерянно. - Входите, Алла Борисовна.

Легенда присела на свободный стульчик.

- Мандраж имеет место? - спросила она.

- Еще какой…

- Это нормально. - Пугачева достала сигарету, но не спешила прикуривать. - Я, собственно, всего на два слова. Ты сегодня не имеешь права шлепнуться. Поняла? Если не чувствуешь, что победишь, лучше не выходи на сцену. А победишь - они умрут за тебя.

Жанна находилась в прострации и только позже припомнила ободряющие слова Пугачевой.

- Я во втором ряду буду, - сказала на прощание Живая Легенда. - Прямо по центру. Надо будет - найди меня взглядом. Все. Ни пуха!

- К черту!…

Через секунду Жанна осталась в гримерке одна. Только едва уловимый запах незнакомых духов напоминал о неожиданном визите.

Глава четвертая Обнаженная натура

Год 1999-й. Неподражаемая

Все ожидали, что она начнет с какого-то своего прежнего шлягера, чтобы попасть в десятку. Но Жанна ошеломила зал совершенно незнакомой песней, которую недавно бессонной ночью написала сама. Песня называлась «Обнаженная натура», и в нее Жанна попыталась вложить все свое страстное желание быть искренней до предела:

Осенний лес, своей листвы лишенный, Момент рожденья, первая любовь - Синонимы натуры обнаженной, Так восхищавшей старых мастеров. Нелепо наготы своей стыдиться. Она и не смешна, и не грешна. Ведь это ложь спешит принарядиться, А истина всегда обнажена…

Зал напряженно замер, поняв, что слышит своеобразную исповедь певицы, решившей отныне говорить о пережитом, не щадя себя. Это была новая, незнакомая Арбатова. Не избалованная всеобщим обожанием звезда, а земная женщина со своими радостями и горестями, которую следовало принимать такой, какая она есть на самом деле.

Пускай блюститель нравов смотрит хмуро и криво ухмыляется ханжа…

Нетленна обнаженная натура, Священна обнаженная душа!…

Когда прозвучал последний аккорд, повисла пауза, казавшаяся бесконечной. А потом потрясенный зал взорвался аплодисментами. Но Жанна не стала их благосклонно выслушивать, как сделала бы раньше. Подав знак музыкантам, она начала следующую песню, уже уверенная в том, что победила.

От радостного волнения Жанна так и не смогла увидеть среди зрителей Пугачеву, как не увидела и сидевшего рядом с ней Зернова, и затерявшегося в дальних рядах Митю Иванцова, и расположившегося на приставном стуле Айвенго из арбатского перехода, чисто выбритого и одетого с иголочки, и даже Алицию Георгиевну, сидевшую у самой рампы.

А когда все закончилось и сцена утонула в цветах, к Жанне неожиданно вышел Саша Бородкин с корзиной чайных роз. Она подставила ему щеку для поцелуя и услышала его шепот:

- Прости за все, ладно? Ты просто восьмое чудо света!…

Люди с цветами окружили Жанну плотным кольцом. Внезапно среди них она заметила брюнетку с кукольным личиком, смотревшую на нее как-то странно.

В руках у брюнетки был скромный букет садовых ромашек. Какое-то смутное воспоминание встревожило сердце Жанны. Продолжая с улыбкой кивать во все стороны, она старалась припомнить, откуда ей знакома эта женщина. Жанна протянула руку за ромашками.

- Поздравляю тебя, Жанка! - сказала брюнетка с неопределенной улыбкой.

И тут у Жанны словно пелена упала с глаз.

- Миледи?… - спросила она.

Брюнетка поднесла палец к губам.

Жанна ничего не могла понять. Вроде бы это была Миледи - и все-таки совсем не она. Но улыбка, улыбка!…

- Подожди меня в гримерке, - сказала Жанна. - Объясни там, что я разрешила.

Непохожая на себя Миледи кивнула и смешалась с толпой. Наконец Жанне удалось скрыться за кулисами.

- Там тебя ждут, Жанночка! - предупредил на пороге гримерки пьяный от счастья Боря Адский.

- Я знаю.

- Как знаешь? А она сказала - сюрприз.

- Кто сказал?

- Зоя Павловна, супруга нашего спонсора Басова.

Совсем сбитая с толку, Жанна вошла в гримерку. Навстречу ей поднялась гренадерского роста женщина, вся в дорогих украшениях, не вязавшихся с ее простым, милым лицом.

- Только не падай в обморок, ладно? - сказала она низким грудным голосом.

Год 1999-й. Зоя

Жанна стояла, вытаращив глаза. Тогда женщина-гренадер подмигнула ей и быстро сказала:

Омск, Томск, Ачинск,

Чита, Чита, Челябинск!…

- Братчик! - взвизгнула Жанна, бросаясь к подруге.

Они обнялись.

- Только не Братчик, а Басова.

- Господи, Зойка!… Что ж ты не объявлялась столько лет?

- А ты?

- И правда. Что ж это я?…

Они засмеялись.

- Так это ты уговорила мужа стать моим спонсором?

- Представь себе, нет. Он сам. А я не возражала.

- Чудеса! - Жанна покачала головой. - Но я тебя сейчас тоже удивлю. Я только что видела Миледи.

- Да ты что!

- Ей-богу. Только она какая-то… На себя непохожая. Представляешь, она и не она! Да ведь я ее ко мне зайти просила. Подожди.

Жанна выскочила в коридор и увидела стоящую возле окна брюнетку.

- Миледи! - позвала она.

Брюнетка обернулась.

- Вы меня? - спросила она с неопределенной улыбкой. - Меня Вероникой зовут.

Что-то тут было не так.

- Ну все равно, - сказала Жанна. - Зайдите ко мне, Вероника.

При виде брюнетки Зоя открыла рот.

- Это ты про нее говорила? - спросила она у Жанны. - Какая же это Миледи!

- Девочки, - сказала брюнетка тихо, - вы меня правда не узнаете?

- Минутку! - Зоя впилась в нее взглядом. - Ну-ка скажи быстро фамилию директора нашей школы?

Брюнетка на секунду задумалась, а потом ее лицо прояснилось.

- Шабашова, - сказала она.

- Это Миледи, - удивленно констатировала Зоя и обернулась к Миледи. - А что это с твоим лицом случилось? И с каких это пор ты стала брюнеткой?

- Волосы покрасила. А лицо… Лицо - это пластическая операция.

- Зачем? Ты что, в аварию попала?

- Можно и так сказать.

Миледи не собиралась выкладывать подругам историю своей жизни. Тем более что в событиях последних месяцев она сама ничего не понимала.

Год 1997-й. Миледи

Когда они с Олейником ушли от преследовавшей их белой «Лянчи», Миледи на виллу уже не вернулась. Добравшись до знакомой станции Монте Сан-Бьяджо, Олейник посадил ее в поезд, идущий в Рим, где она и дожидалась Костю в захудалом отеле на окраине.

Он дал ей с собой пухлую пачку лир и новый паспорт на другую фамилию. Похоже, у него были заготовки на все случаи. Олейник приказал ей не высовывать носа на улицу, и двое суток Миледи провела в тесном холле у телевизора. Там она и увидела сенсационный репортаж о двух обгоревших трупах, найденных на вилле в пригороде Террачины. Даже не зная итальянского, Миледи поняла, что убиты двое русских: мужчина и женщина. Чуть позже сообщили их фамилии - Олейник и Мидовская. Появившийся вскоре Олейник застал Миледи в шоке. Она не посмела его спросить, что произошло на самом деле. Через пять дней Олейник и Миледи легли в загородную клинику, где ему и ей была сделана пластическая операция. Они встретились при выписке и с трудом узнали друг друга.

- Привет, Вероника! - сказал Олейник.

Это было новое имя. Кстати, Олейника теперь звали Андреем.

- Делай то, что я говорю, - сказал он, - если хочешь остаться в живых.

Умирать Миледи не хотелось, и она безропотно вернулась в Москву под чужим именем и с чужим лицом. Ей удалось провезти на себе значительную сумму в долларах, которой ее снабдил Олейник при расставании.

- Запомни, никаких контактов с прежними знакомыми! - предупредил он. - Даже с родителями. Иначе и тебя кончат, и их, чтобы добраться до меня. Я тебя найду, когда все уляжется. Если не появлюсь через год, значит, я, как это говорится, присоединился к большинству.

- Я не поняла, - сказала Миледи.

- Ну, проще говоря, значит, я умер.

- Я буду ждать.

Они торопливо поцеловались, и Олейник затерялся в толпе провожающих…

Год 1999-й. Девичник

Ну как могла Миледи рассказать все это подругам, с которыми, к тому же, не виделась столько лет!

Но Зоя с присущей ей прямолинейностью все не унималась.

- А глаза тебе тоже новые вставили? - спросила она. - У тебя же голубые были. А теперь карие.

- Это линзы, - неохотно пояснила Миледи. - У меня разные есть. Вот я их и меняю в зависимости от настроения.

- Имена тоже? - спросила Жанна. - Ты сказала, что тебя зовут Вероника.

- Как? - изумилась Зоя. - Миледи, ты что? Ты скрываешься? Ты банк ограбила?

Увидев, как побледнела Миледи, Жанна поняла, что допрос пора кончать.

- Это я банк ограбила! - сказала она. - Причем банк твоего мужа. И вообще, девчонки, считаю, что нам надо сесть тихонечко втроем и обо всем поговорить.

- Ну давай сговоримся, - согласилась Зоя.

- Нет, мы опять друг друга потеряем. Давайте прямо сегодня. Сейчас.

- Но у тебя же банкет!…

- Ты не знаешь нашу тусовку. Они после первой рюмки забудут, по какому поводу собрались. Важно отметиться, убедиться, что ты в обойме.

- Ох, не любишь ты своих коллег! -сказала Зоя.

- Да нет, люблю. Но не слепо. Ладно, посидите тут, я мужу пару слов шепну. Скажу, что появлюсь попозже, он уже притерпелся к моим выходкам.

- Так и мне надо Басова предупредить, чтобы он домой ехал! - спохватилась Зоя.

Через двадцать минут они выбрались черным ходом, поймали в Китайском проезде такси и поехали в уютный подвальчик без названия, где принимали только избранных. Жанна входила в этот круг.

Пока на кухне соображали, чем побаловать дорогую гостью и ее подруг, они выпили по глоточку и предались бессвязным воспоминаниям. Им столько надо было рассказать друг другу! Впрочем, Миледи это не касалось. Она помалкивала, глядя на подруг со своей неопределенной улыбкой.

- Ну что ты все молчишь, как партизанка? - не выдержала Зоя. - Миледи, ты меня слышишь?

- Вероника, - тихо поправила Миледи.

- Пусть Вероника. Но нам-то, старым подругам, ты можешь хоть намекнуть, что с тобой случилось?

- Не могу, - сказала Миледи. - Правда не могу. Это в ваших же интересах.

Вот тут-то в уютный кабинетик и вошли без стука два незнакомца. Первый, улыбаясь какой-то резиновой улыбкой, прижимал к груди букет орхидей. Второй, точно высеченный из гранита, держал руки в карманах.

Произошел какой-то дурацкий, невразумительный разговор, после которого незнакомцы увели из кабинета побледневшую и словно загипнотизированную Миледи. Якобы для небольшого приватного разговора.

- Ты что-нибудь понимаешь? - спросила Зоя.

- Нет. Может, она сама объяснит, когда вернется.

- Странно это все, - сказала Зоя. - Пластическая операция, и вообще. Ясное дело, она от кого-то прячется. Не от этих ли двоих?

- Пойду все-таки взгляну, как она там, - Жанна встала. - Что-то мне это все не нравится.

Вернулась Жанна очень быстро:

- Зойка, они ее увезли.

- Куда? - ахнула Зоя.

- Спроси что-нибудь полегче.

- Видно, она во что-то очень серьезное вляпалась.

- Да, похоже… Давай, что ли, выпьем, Зойка, за то, чтобы она выпуталась. Чтобы ей повезло.

- И нам тоже.

- А мы с тобой и так в полном порядке - нет разве?

- Сейчас - да. Но ведь жизнь-то еще продолжается. Какие наши годы?

И они чокнулись бокалами льдистого венецианского стекла, глядя, как и полагается, друг другу в глаза.

Год 1999-й. Последняя точка

Неподалеку, на другой стороне переулка, стояла черная «Ауди» с включенными габаритами. В темноте салона плавали огоньки трех сигарет. Из машины хорошо был виден голубой фонарик над дверью подвальчика, в котором сидели Жанна и Зоя.

- Большой там заряд? - спросил один.

- На восемьсот грамм тротила, - сказал второй.

- Прилично рванет.

- Да уж, мало не покажется. Сами виноваты. Не хотели нашей «крыши», так теперь без стен останутся.

За минуту до полуночи молчаливый водитель включил мотор.

- Ты куда? - удивился первый. - По моим, еще сорок секунд.

- Береженого бог бережет, - ответил водитель.

«Ауди» резко взяла с места и свернула за угол. И тут же оглушительный взрыв потряс квартал. Дверь подвальчика сорвало с петель и отшвырнуло в сторону. Огненный вихрь вырвался в тихий переулок, озарив соседние дома.

Столица и ночью не знала покоя…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Часть первая Призраки прошлого

  Глава первая Чего хочет женщина

  Глава вторая Нежная кожа

  Глава третья Проверка на вшивость

  Глава четвертая Куда уходит детство

Часть вторая Перемены к худшему

  Глава первая Продажные твари

  Глава вторая Другая музыка

  Глава третья Камень на шее

  Глава четвертая Разные лики любви

Часть третья Смертельные виражи

  Глава первая«Слезы шута»

  Глава вторая Пропасти и вершины

  Глава третья Бардак

  Глава четвертая Опасная зона

Часть четвертая Хватаясь за соломинку 

  Глава первая Разговор начистоту

  Глава вторая Под прицелом

  Глава третья Крутые разборки

  Глава четвертая Бегство от себя

Часть пятая Финишный рывок 

  Глава первая Большие гастроли

  Глава вторая Семейные тайны

  Глава третья Всем сестрам по серьгам

  Глава четвертая Обнаженная натура

Внимание!