Докторица [Юлия Гордон-Off] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Гордон-Off Юлия Комета Докторица

Глава 58 2 октября. Знакомство

Трофеем оказался немецкий самолёт Физилёр 156 "Шторьх", как я поняла, "Физилёр" – это название фирмы и фамилия конструктора, а "Шторьх" – это "Аист" по-немецки. Вот, можете стучать по мне тапочком, но в слове "Шторьх" мне слышится наш "Стерх", то есть белый журавль, которого наверно можно с аистом спутать. А самолёт и правда, на голенастую птичку похож. Кто у кого слово позаимствовал, немцы у нас или мы у немцев? Да и Бог с ними. По мне Тотошка больше на журавлика молоденького похож, аисты в моём восприятии как-то иначе выглядят. И вообще, совершенно остыла к аистам и не рвусь присоединиться к всеобщему восхищению ими, после того, как узнала, что противный падальщик марабу – тоже аист. Ну и хвост с ними, с моими дилетантскими филологическими и орнитологическими изысканиями. На самом деле это я пытаюсь так свою радость бушующую внутри прикрыть. Радость оттого, что я теперь не безлошадная и не прикована к земле. Пока не могу сказать, что мне самолёт уже пришёлся по душе, его ещё в воздух поднять нужно и в родной стихии его ощутить. Но радость, что у меня теперь есть свой самолёт, просто выплёскивается. Я бы сейчас и на метле полетела, наверно. Но давайте по порядку…

То, что с освоением этого самолёта всё будет не так просто, я уже осознала, но и что с того? Не верю, что не справлюсь! Мы ведь не должны ждать милостей от природы и обстоятельств! А вот то, что Панкратов слюной капает – воодушевляет. Оказывается, Евграфыч когда-то плотно общался с приятелем, который до войны в Каунасе участвовал в подготовке к выпуску и опробовании первых образцов нашего самолёта ОКА – лицензионной копии Шторьха[1] и наслышан о самолёте и его возможностях. Из-за хвалебных рассказов приятеля техник и пребывает в восхищении и предвкушении, как он сам полазит по такому интересному самолёту.

Про конструкцию и технические особенности пока не буду, а вот попал сюда самолёт почти анекдотически. Это личный самолёт командира одиннадцатой панцергренадёрской дивизии ваффен-СС "Нордланд", в который входят легионы "Фландрия" и "Нидерландс". Он был подарен с разрешения чуть ли не самого Геринга командиром девятой авиаполевой дивизии люфтваффе, с которым у них возникли приятельские отношения, кто-то там кого-то спас. Сам бригаденфюрер Отто Клингеман самолёт водить не умел, поэтому у него был личный пилот, который в этот раз летел без своего начальника, просто перегонял борт после планового обслуживания. Над нашими лесами лётчик немного заплутал, а на этом участке конфигурация линия фронта, повторяющая изгибы притока речки Тигоды такая, что наши позиции на юго-западе, а немцы – с северо-востока. Вот и сел заплутавший летун к "своим", чтобы дорогу спросить. Ну, дорогу ему показали и даже довезли прямо до штаба стрелковой бригады, а у нас оказался совершено исправный, только после смены мотора и полного обслуживания немецкий связной самолёт. Очарование ситуации в том, что в самолёте оказался ещё и портфель командира одиннадцатой дивизии с какими-то документами, с которым он должен был на доклад к командующему группы войск вылететь. Возможно, что не будь этих документов, до нашего отдела информация бы в полном объёме даже не дошла. Теперь содержимое интересного портфеля изучали в разведуправлении, а самолёт уже хотели сжечь, не придумав ничего более интересного, ну зачем пехоте такая обуза? И если бы во время телефонного доклада рядом не оказался наш Митрич и не услышал случайно слова "связной самолёт", то Тотошку бы уже давно сожгли, ну, пулемёт бы свинтили сначала. Дальше, наверно объяснять не стоит, ухватили хвостик информации про самолёт, и размотали по полной, в результате мы теперь здесь рядом с Тотошкой…

А мерзкая чёрная зверо-каракатица на жёлтом щите на боковине фюзеляжа – это старинный герб Фландрии и чёрный уродец – это фламандский лев. Ну что с них взять, не водятся в Европии львы, вот и тужатся как могут. Только совершенно непонятно, почему у него хвост квадратами выгнут? Даже представить сложно, как тяжело должна была проистекать жизнь этого льва, чтобы так хвост вывернуть… Это мы тут думаем, что с нами немцы воюют, с Адольфом Гитлером во главе. На самом деле как и с Наполеоном, сейчас на Русь припёрлась вся Европщина, и кого тут только нет. Испанцы из "Голубой дивизии", венгры из сапёрного батальона, граждане Люксембурга, Лихтенштейна, Дании, Норвегии, Голландии, Хорватии, Сербии, Словении, Словакии, Чехии, даже двух Швейцарцев в плен взяли, такие наглые оказались, дескать они из нейтральной страны и их требуется немедленно отпустить и извиниться, а то гордая Швейцария как обидится… Им быстренько объяснили, что если они солдаты немецкой армии, то они – пленные на общих основаниях, а если они незаконно проникшие с оружием в руках в чужую страну граждане нейтральной Швейцарии, то они как минимум шпионы, как максимум, надо ещё разобраться и лучше с нестриженым кактусом между ягодиц… Подумали они и согласились, что они простые немецкие солдаты, а про Швейцарию пошутили с перепуга. Наши переводчики просто стонут, они же немецкий знают, где тоже ещё разбираться не один пуд соли съесть нужно, с десятком диалектов разных земель самой Германии, когда и сами немцы друг друга не всегда сразу понять могут. А тут ещё весь остальной Европский интернационал, как они там сами между собой договариваются просто загадка. А вот то, что на оккупированных территориях эти европские отрыжки ведут себя в отношении местных жителей часто гораздо хуже немцев, это уже установленный факт. Так что в плен их по негласной традиции стараются по возможности не брать, ведь почти все эсэсовцы, а они все сразу кричат, что они самые немецкие немцы из всех немцев и Гитлер их родной дядя по двоюродной тёте троюродного плетня…

Но вернёмся к нашим делам… Сложность для нас заключается в том, что эта сторона рощи немцам не видна и хоть они видели свой самолёт, но они не могли сказать однозначно, сел он тут или просто низко пролетел, ведь пилота наши взяли без шума, а он после посадки сразу дисциплинированно заглушил двигатель. А вот когда они увидят, что мы самолёт пытаемся эвакуировать, то минимум артобстрел гарантирован, а то и отбить попытаются. Проще всего – взлететь и перегнать самолёт своим ходом, но я не рискну на незнакомом самолёте в таких экстремальных условиях. Сначала нужно с конструкцией и управлением в спокойной обстановке разобраться. Нет, если бы ситуация была критическая и безвыходная, то наверно рискнула бы, но не когда есть возможность аппарат спокойно перетащить на аэродром, где в спокойной обстановке с ним разобраться, пощупать, изучить, облетать его и пользоваться уже без оглядки в полной мере.

В результате, эвакуация Тотошки превратилась в целую эпопею. Подогнать ЗИСок ближе, чем на полкилометра никак не вышло. А ещё низинка, по которой можно самолёт отсюда вытащить, и которая не просматривается с немецкой стороны, оказалась заболочена. И хоть вес самолёта немного больше тонны и формально двадцать человек такую массу спокойно на руках перенесут, но тут ведь ещё и ухватиться для этого нужно… Провозились в этом лесу два дня и устали как черти. Через болотину пришлось стелить временную гать, по которой на верёвках и "пердячим паром" с помощью местной пехоты обвязали и перетащили Тотошку к ЗИСу. И уже облегчённо выдохнули, но водитель преподнёс нам сюрприз. Он вылезая из кузова, зацепился и сорвался вниз, умудрившись вывихнуть себе левую руку. Хорошо, что Сосед сразу ему её вправил, но теперь шофёр носит лапку на косынке, жив, говорлив, но полностью нетрудоспособен.

Ещё на поляне до перетаскивания через гать, Евграфыч разобрался, как сложить крылья. У Тотошки оказывается это действие в конструкцию заложено, крылья к хвосту складываются и штатными креплениями фиксируются в транспортировочном положении. Обалдеть! Кроме чисто технических сложностей по организации вывоза машины, район начали облетать немецкие самолёты. Надо полагать, ищут пропавший борт командира дивизии с ценными бумагами, так что пришлось тщательнее маскировать наши работы, а во время движения просить истребителей прикрыть сверху. Всё было сделано, и утащить в лес Тотошку удалось без эксцессов и тайно от немцев.

Мы только с напряжением пупков и прочих жил, закинули задний дутик в кузов машины, сняв перед этим задний борт. Привязали Тотошку нежно, но очень старательно, а тут шофёр нам такую свинью подложил. Замечу, что сначала нам нужно было по лесу выехать на дорогу, что само по себе не просто, а с самолётом в качестве довеска труднее в несколько раз. По традициям жанра, правилу бутерброда и законам Мэрфи, никто грузовик водить не умеет, искать водителя долго и все уже вымотались за два дня до предела, даже Митрич уже не скачет живчиком. Залезла в кабину, завели машину, и я поехала. Недалеко я проехала, собственно скорее обозначила, что могу. Проехала метров пятьдесят, не больше, дальше кусты начинались…

И началась новая эпопея, протаскивание машины с самолётом через лес, в общей сложности всего километров пять. Но это было пять километров, которые мы прошли ножками не по одному разу, в поисках оптимального маршрута в объезд деревьев, чтобы не было резких перепадов высоты и резких маневров на излом, для хвоста самолёта. При этом иногда ругаясь до хрипа, а решив, вырубать подлесок и пару деревьев с вырубанием пня до уровня грунта, чтобы проехать могла. А мне пришлось в незнакомой машине, едва доставая ногами педали, потому, что для обзора мне под попу сложили какой-то брезент и пару ватников, на ощупь вырулить каждый метр этого пути. А ещё сцепление нужно переключать в два этапа с перегазовкой между ними, иначе заглохнет. Сцепление убитое, схватывает на самом конце хода тугой как в танке педали. Руль тяжеленный, никакого гидроусилителя, а ещё скачет в руках и бьёт в ладони на каждой колдобине. В общем, на первом километре я глохла, раз пять на каждую сотню метров. На втором уже по три, последний километр приноровилась и заглохла всего раз. Я имею в виду, не вынужденные остановки для прокладывания дальнейшего пути, а когда не справлялась с педалями и двигатель глох от перегрузки и недостатке поданной мощности. Когда мы, наконец, выбрались на лесную дорогу, меня можно было выжимать от пота и использовать как ненужную тряпку весь мой измочаленный девичий организм. Я без сил легла у колеса и больше получаса просто приходила в себя…

Сосед потом сказал, что такого издевательства не имела права выдержать ни одна нормальная машина. И объяснил, что имел в виду не только моё, вернее наше, вождение, ведь я никогда машину не водила, а за рулём всё в свои руки взял квартирант. Что в его время очень любят хаять допотопность нашей техники сороковых годов, что собранная кривыми ручками "фабзайчат" с допусками плюс-минус два гектара, техника имела жуткий расход топлива, плевалась маслом, не выдавала положенную мощность и вообще непонятно, как этот "Тяп-Ляп" ездил и летал. Но при этом как-то не удосуживаются в своём истовом облизывании Запада подумать, что эту кондовую технику и эксплуатировали не профи с хорошей подготовкой и не по европейским автобанам. К слову, наших тогдашних дорог европейская техника не выдерживала и немецкие водители с радостью пересаживались на наши кондовые "Полуторки" и "Захары", которые скрипя и подвывая, но довозили куда нужно, а не рассыпались кучами высококачественных европских деталей…

А по поводу качества производства… А вы не брали себе труда подумать, что после революции творилось на заводах? Ведь революция РАБОЧИХ и крестьян! Ну с крестьянами понятно, есть нужно, значит приходится сеять и собирать урожай. При любой власти, кушать нужно не завтра, а каждый день. А вот на заводах стало проблемой заставить рабочих работать. Ведь в понимании любого обывателя, раз власть взяли, то теперь как правящий класс, могу расслабиться и почивать на лаврах, за что боролись и кровь пролетарскую проливали? Неужто опять спину гнуть? И ломали станки, как в эпоху начала индустриализации на первых западных мануфактурах, сознательно портили всё, до чего могли дотянуться. И бездна брака, которую гнали заводы, была не от криворукости, а оттого, что это был протест рабочих, которых после победы ИХ революции снова заставляют работать! И выпускники фабрично-заводских училищ, в большинстве принудительно мобилизованные на производство вчерашние крестьяне, попадали сразу с такую морально разложившуюся атмосферу, где старые опытные рабочие не собирались передавать им тонкости своего профессионального мастерства, а учили, как "по-умному" сломать станок или не напрягаясь гнать вал брака. И вместе выступали единым фронтом и круговой порукой, ведь вредительство, как ни крути, и привлечь к ответу могут. А если какой-то комсомолец начнёт стараться и хорошо работать, то это создаст никому на заводе не нужный прецедент, поэтому активные ребята из рабочих подойдут и объяснят, что не нужно выделяться и работать слишком хорошо. А то ведь скользко и можно очень неудачно упасть, раз десять, и всё больше темечком об железный станок.

Думаете, я чего-то придумала? А вы поищите эти старательно спрятанные сведения и найдёте. А спрятанные потому, что нельзя в стране победившего пролетариата плохо говорить про рабочих. И тогда станет совсем под другим углом видна проблема старых специалистов из инженерных и руководящих кадров, которые искренне приняли революцию, но столкнулись с тем, что победители совсем не рвутся строить своё светлое будущее. А те, кто пытались заставить рабочих работать очень быстро оказывались погребёнными под кучей доносов, да и подставить любого инженера или мастера организованной группе рабочих – пара пустяков. Взглянув на эту ситуацию в таком ракурсе, станет понятно, вызывающие недоумение рассказы, как после революции многие годы на заводах и фабриках проходило до десяти митингов в неделю! Десять в неделю! Это же когда при таком работать? А кто сказал, что победитель-пролетариат хочет работать? Не от хорошей жизни и не с предвыборными обещаниями Ильич и весь ЦК с Совнаркомом и ЦИКом мотались по всем заводам и выступали объясняя сложности текущего момента, а по-русски, пытаясь сподвигнуть рабочих работать. И почему Каплан так легко удалось начать пулять в вождя революции. Прониклись?!

И эти безумные допуски, когда деталь в отведённом для неё отверстии болтается как карандаш в пенале, вместо того, чтобы сидеть плотно, это тоже в угоду победившему пролетариату, а не от криворукости. Ведь без оглядки на качество работать гораздо проще и напрягаться не нужно, всё равно ведь уравниловка и счёт сделанного идёт по валу, а не по качеству. Думаете, все тупые и не понимали, что нужно оценивать не валовый брак, а только качественный продукт? И что уравниловка – недопустима? Но вы попробуйте в той ситуации о таком только заикнуться рабочим, и завод вообще встанет в тот же день. И можно сейчас удивляться и возмущаться строгим мерам, вроде запрета переходить на другие рабочие места или наказания за прогулы и опоздания. Но это такие мелочи, по сравнению с тем, что работающий на полную мощность завод выдаёт едва треть нормальной продукции, а две трети идут в брак, да и "нормальная" – это те самые допуски в плюс-минус два гектара. И как Сталину в таких условиях удалось удержаться у власти и всё-таки привести производство в какие-то приемлемые рамки, для меня загадка. К тому, что я рассказываю правду, сами почитайте отчёты в стенограммах заседаний ЦК, где гордо отчитываются о каких-то "разагитированных" заводах и фабриках. Но на дворе ведь тридцатые годы, а не семнадцатый, когда революционные агитаторы в полках и на заводах поднимали народные массы на революцию. Так и чего там такого было нужно "разагитировать", что об этом говорят как о достижениях? А вот как раз о том, что съездили и уговорили рабочих работать…

А первые советские вузы, где вообще безостановочный митинг вместо учёбы, и вынесение на обсуждение персоны преподавателя и соответствие её высоким революционным требованиям за невинную шалость вроде двойки дураку. И это реальность, в которой вынуждены работать советские конструкторы. На этой технике вынуждены идти в бой наши войска. На этих самолётах летать красные военлёты, нырять подводники, дальше можно не продолжать. Конечно, теперь остались только цифры произведённого вала, а по дорогам в реальности умудряются ездить плюющиеся маслом и подтекающим бензином удивительные шедевры нашего автопрома. Но гениальность конструкции в таком запасе прочности и надёжности, что, несмотря и вопреки, едут и на коленке можно отремонтировать кувалдой и какой-то мамой…

Для меня тоже было дикостью это узнавать, ведь мой папа тоже на заводе работал, только завод военный и кораблестроительный, а потому режимный и в бывшей столице, где народ грамотнее и идейнее. А вот про количество брака в поставках комплектующих с других заводов папка сильно ругался… В общем, "Захар" выдюжил, а я пришла в себя, и мы тихонько тронулись дальше. Конечно, наша машина на дороге привлекала к себе очень много внимания, хоть мы на самолёт накинули маскировочную сеть, но хвост с пауком свастики всё равно ведь торчит и не спрячешь. Одного дурака, едва успели остановить, когда он решил показать свою удаль и едва не начал палить в Тотошку из своей винтовки, только сноровка автоматчика и Митрича позволили пресечь начало стрельбы. А этот недоумок возмущённо орал, что так он понимает доблесть бойца Красной армии. Стрелять во вражью технику, в том числе, и совершенно не понимает, в чём его обвиняют и лицо разбили, ведь понятно, что мы сами тащим для того, чтобы где-то мишень себе сделать из фашистского самолёта, а ему не дали…

Я этого всего не видела, потом рассказывали, у меня была задача доехать к нам на аэродром, не перевернуть Тотошку и постараться не очень убить шасси. В паре мест, где дорога оказалась убита смертельно пришлось придумывать маршруты объезда. В итоге добирались ещё целый день, хотя по обычной дороге ехать было в несколько раз проще, чем по лесу… Вообще, в моём понимании катить на шасси больше пяти десятков километров по нашим прифронтовым дорогам – это не то, что рекомендовано и учтено при конструировании немецким изготовителем, но шасси Тотошки эту экзекуцию выдержали. Потом Панкратов мне объяснил, что шасси самолёта рассчитаны на удар об землю при посадке и экстремальную раскрутку при взлётах, так что наш перегон едва на четверть нагрузил их запас прочности, и, слава Богу. Единственная опасность такого перегона – это прокол шины, но к счастью мы этого сумели избежать, хотя на обочинах грузовики и легковушки занятые бортировкой колёс мне видеть приходилось не раз.

Когда в пыли и грязи нашего эпического перегона показалось знакомое КПП бомбардировочного полка я чуть не прослезилась, ей-богу. Всю дорогу на второй передаче, на которой, как оказалось вполне можно даже трогаться с места, ведь для "Захара" цыплячий вес Тотошки грузом можно не считать. С гоночной скоростью временами аж до пятнадцати километров в час мы допилили до места назначения. Сколько раз за время пути доливалась в радиатор вода, в мотор масло, а в бак бензин я перечислять не буду. Будем выше мелочей и отталкиваться от результата, а он в том, что мы из леса фиг его знает где, притащили самолёт на свой аэродром. Вырулить по аэродрому к месту нашей стоянки и скинуть хвост Тотошки, а потом откатить его на бывшую стоянку Барбоса было сущей мелочью и делом даже приятным, как важный завершающий нашу эпопею штрих мастера.

Правда, радоваться начала раньше, чем нужно, потому, как взятую в автобате машину требовалось в этот автобат отогнать и сдать под расписку, чтобы к отделу не было претензий. Так как шóфер этого дредноута дорог ещё не вернул себе функциональность, делать это пришлось мне, такой красивой и замечательной вместе с ожившим и повеселевшим Митричем. А обоих техников оставили приседать и плясать вокруг трофея. Куда и когда подевался угрюмый немногословный автоматчик, для меня осталось тайной, которую я разгадывать не собираюсь. А вот вопрос, как добираться из автобата меня заинтересовал, и как меня не торопили, я упёрлась и оказалась права. Трое мужчин, две толстые доски и меньше минуты криков, и в кузове уместился наш мотоцикл, который распёрли и привязали, а водитель стал штурманить дорогу к неизвестному мне автобату.

Пока Митрич с местным не менее упёртым старшиной бегали и оформляли передачу машины, а водителя отправили в лазарет за официальным освобождением от работы, мне помогли снять мотоцикл. И здесь даже не пришлось прилагать титанических мускульных усилий, у них на территории имелась погрузочная эстакада, с высотой всего на пару ладоней ниже кузова ЗИСа. Мне даже не потребовалось к ней ювелирствовать с подгонкой задним ходом, тот же дядечка, у которого я спрашивала, без слов запрыгнул в кабину и отогнал машину куда и как нужно. А до сих пор не поставленный на место задний борт положили как трапик и скатили мотоцикл, по ходу дела деловито поинтересовавшись его судьбой и возможностью прихватизации. Но ребят пришлось расстроить, хотя не сильно они и переживали. К моменту готовности Митрича ехать, я уже давно устроилась дремать в коляске, а на дворе стемнело. Ездить в коляске удивительно противно, а вот дремать прикрывшись брезентом – самое милое дело, на сидушке мои габариты позволяют почти клубочком свернуться и расслабиться вытянув ноги или поджав, как хочется. После эпического подвига вождения грузового шедевра отечественного автопрома с нежной буксировкой летательного аппарата, я не просто устала, я вымоталась до крайнего предела и выпавшие пара часов сна пришлись более чем кстати. Взбодрившись и отдохнув, я со всем прилежанием завезла в отдел старшину и поехала спать. Не найти достойных слов, чтобы описать какое это счастье, помыться в саду в бочке с дождевой водой и растереться толстым полотенцем до красноты, а потом залезть под одеяло в тепло с запахом спящей сестрёнки, обнять её расслабленное сонное тельце, прижаться к ней и провалиться в спокойный глубокий сон…

Эта красотка с утра устроила бурную радость от встречи со своей блудной сестрой, оказывается со сна, она даже не поняла, что я вернулась и легла к ней спать, поэтому весь комплект радостных эмоций на меня обрушила с утра, хотя я бы ещё часик с удовольствием поспала. Но когда это маленьких детей волновали такие мелочи, как желания старших родственников? Натискавшись и нацеловавшись, мы встали и пошли приводить себя в порядок и завтракать. Дальше встала дилемма, ехать в отдел или на аэродром. Само собой, что Верочка хотела посмотреть на Тотошку, но что-то мне подсказывало, что в отделе мне появиться не просто надо, а это непременное действие. Просто потому, что аэродром ближе, мы поехали туда, да и самой мне хотелось посмотреть на наше приобретение свежим взглядом…

Немецкий порядок – это что-то! В кабине Евграфыч нашёл в положенном месте экземпляр технического наставления по самолёту, у нас такое наверно в голову бы никому не пришло. Самолёт отдельно, инструкция по эксплуатации где-нибудь в шкафу у начальника, а то потеряют казенное имущество. Да и зачем она на борту, если только не для такой как у нас ситуации, когда нам требуется с нуля познакомиться с аппаратом? Я честно сказать так и не нашла повода пребывания наставлений в кабине с лётчиком. Но не мне разбираться в извивах тевтонской логики. Видимо уже изучив меня, техники кроме установки в полётное положение крыльев первым делом тщательно отмыли кабину и самолёт, так что внутри Тотошка теперь пах чистотой и хозяйственным мылом. Баки оказались почти полными, но авиационный немецкий бензин отличается от нашего, так же как и требуемое масло, хотя с последним проще, как заверил Панкратов. Но вот внутри самолёт оказался мне совершенно не знакомым, осознала, что похода в отдел переводчиков мне не избежать.

Да, может кто-то упомнит, мои рассуждения о неприемлемости трофеев и лазании по чужим карманам, а теперь я не вспоминаю об этом, и с радостью пытаюсь оседлать вражью технику. Да, собственно, в этой фразе и ответ: Тотошка – это не вытащенные из карманов личные вещи, тем более с трупа, а захваченная техника противника, воспользоваться которой ничто не мешает, и никаких моральных препон этому не вижу. Насколько я поняла, любые личные вещи из самолёта уже выгребли на сувениры и для передачи в разведотдел разведчики и пехота, а техники ещё и отмыли всё. Так что Тотошка, даже если ещё сам не в курсе, уже совершенно советский летательный аппарат с чуть необычным прошлым, которое, я не сомневаюсь, он постарается искупить своей безупречной службой.

После бурного препирательства с Николаем Евграфовичем забрала наставление по самолёту. Он его ни за что не желал отдавать, а я в ответ поинтересовалась, что он кроме картинок в нём собирается понять? Он попытался сказать, что картинок много и они интуитивно понятные, а дальше, дескать не Боги на горшках сидят! На что я сказала, что хочу перевести наставление полностью со всеми нюансами, чтобы не лепить самоделки на немецкую технику к такому не привычную. В общем удалось воззвать к дотошности моего техника, и попросила пока не будет внятного перевода, в потроха самолёта с шаловливыми лапками никого не пускать, тем более, что на нашей стоянке был почти аншлаг и не только появление моей сестрёнки этому способствовало, хотя Верочка пользовалась вниманием не намного меньше, чем необычный самолёт. Заинструктировала сестру и техников, и спокойно поехала в отдел.

Здесь меня ждал ворох бумаги, и это я не про перевод наставления, а про кучу документов, которые требуется оформить, чтобы Тотошка на законных основаниях стал частью нашего воздушного флота. Виртуозным финтом из трофейного немецкого, самолёт стал отечественным, благодаря информации от Панкратова. По документам вышло, что это наш ОКА-38 из опытной партии каунасского завода, который подло захватили и использовали злые вороги, а нам удалось вернуть чудом сохранившийся экземпляр из первой серии законному владельцу, то есть советский самолёт вернулся на Родину. Мне объяснили, что это упрощает процедуру постановки его на службу и оформление, в противном случае, есть вероятность, что по положению об использованию захваченных лётных образцов его пришлось бы отдать в НИИ ВВС для изучения и принятия решения о дальнейшей эксплуатации. Ну если бы это был какой-нибудь новый истребитель или бомбардировщик, то я сама бы не возразила ни одним словом, а Шторьх, который уже даже почти начали выпускать у нас, едва ли несёт в себе хоть что-то новое, и будет он летать на посылках в НИИ, а нам зачем это нужно? Да и сама мысль, что мне придётся отдать Тотошку, была глубоко неприятна. Так что обзавелась я советским самолётом из пробной партии лицензионного производства сборочного завода в Каунасе. В принципе, для меня Тотошка и так уже стал нашим. Но писать всё равно пришлось много.

Только после этой писанины я сумела поехать в штаб, в отдел переводчиков. И в отделе мне были совсем не рады, потому, что у них и так работы хватает. Но хорошее отношение к нашему отделу и лично Николаеву сыграли в мою пользу и мне от щедрот выделили молодого младшего лейтенанта, который с азартом бросился переводить наставление. Возникли сложности с множеством технических терминов, но по мере перевода, он уже нарабатывал свой небольшой воздушно-технический словарь, и к концу наставления перевод шёл уже практически с листа, и я едва успевала записывать. По совету переводчика, я не стала писать в отдельной тетради, а писала на листках, которые мы вклеивали между страниц немецкого наставления, что здорово облегчало работу с картинками и понимание текста. Правда наставление стало в два раза толще, но это меня совершенно не расстроило, тем более, что по мере перевода я узнавала о самолёте всё больше интересного и полезного. В числе прочего целая глава была посвящена управлению и полёту в самых разных режимах. И вообще немцы любопытные люди. Вот чего стоит процедура запуска двигателя, при которой после подкачки топлива ручным насосом, нужно сделать не включая магнето шесть полуоборотов винта. Не пять, не десять, а ровно шесть или три полных оборота, и указано, что при меньшем количестве топливо не будет подано в камеру сгорания, а при большем может залить свечи. Представляете? Ведь был специальный какой-то Ганс или Гюнтер, который старательно высчитал эти шесть оборотов, и не исключаю, что для этого были ещё и топливные шланги выверены определённой до миллиметра длины и заданного сечения. Педанты жуткие…

Для себя открывала множество новых понятий и нюансов и всё отчётливее понимала, что Тотошка совсем не Удвасик, что самолёт гораздо более строгий в эксплуатации, но при этом со множеством удивительных достоинств и свойств. К примеру. Даже не верилось в написанное, что при скорости ветра тринадцать метров в секунду, это чуть больше сорока километров в час, самолёт может садиться без посадочной скорости, то есть зависая над одним местом, фактически парашютируя. Вообще, мизерные показатели пробега и разбега и посадочная скорость всего в пятьдесят километров в час впечатляли. Хоть и Удвасик не был скоростным метеором, но до такого ему было очень далеко. Ещё в процессе перевода выяснилось, что самолёт является доработанной подарочной версией модификации C-2 с двигателем Аргус- Ас-10-C5 мощностью двести семьдесят лошадиных сил и с увеличенными протектированными баками в центроплане по сто пятьдесят литров каждый. А при необходимости может устанавливаться дополнительный мягкий топливный бак.[2]

Кроме этого имелись подробные инструкции по регламентным работам, которые Алексей предложил не переводить, но понимания с моей стороны не встретил, тем более, что после регламентных работ оказался и раздел по регулировкам и устранению многих возможных неисправностей. Мне же был интересен раздел с предполётным осмотром. А ещё я порадовалась подробному описанию всех приборов и оценке их показаний. Особенно порадовало, что немцы пользуются привычной метрической системой и скорость не в узлах, а высота не футах, о чём мне рассказал переводчик, описав маету с ленд-лизовскими английскими и американскими самолётами, где ещё нужно обязательно уточнять, в каких именно милях рассчитана скорость, ведь миль у них целых три варианта. В общем, мне предстояло познакомиться с работой предкрылков, триммеров, закрылков и с тем, как в посадочном режиме элероны работают вместе с закрылками. Ужасно интересно и немного страшно…

Перевод толстой книги занял больше недели, но когда я привезла итог этой работы, Панкратов её оценил по достоинству. А я в свою очередь не узнала Тотошку, который уже избавился от пауков свастик, крестов и чёрной зверюги, и приобрёл уже привычный нам камуфляж из треугольников, хотя техник с грустью заметил, что уже зима на носу и скоро придётся всю эту красоту перекрашивать в белый цвет. Кроме прочего не стали красить в голубой цвет низ крыльев и брюхо фюзеляжа, потому, что при взгляде снизу голубой на фоне светлого неба всё равно не виден, а вот при виражах очень демаскирует при взгляде с высоты. Немного удивили большого размера звёзды на крыльях, хвосте и фюзеляже, с широким белым кантом, но объяснение показалось вполне разумным, чтобы их было лучше видно, ведь силуэт самолёта необычный. Я ведь не хочу попасть под огонь своих зениток и истребителей. Как позже выяснилось, это не всегда помогает, но неизвестно, сколько раз это помогло, и я не узнала, что не было дружественных обстрелов.

В процессе выяснилось, что задний дутик установлен вместо положенного стандартного костыля, но переделывать мы с Панкратовым после обсуждения не стали, тем более, что у самолёта были гидравлические тормоза на шасси, а дутик имел подпружиненный возврат в прямое положение и не должен мешать ни при полёте, ни при маневрировании на земле. Зато он должен здорово облегчать посадку на грунт. А я часами сидела в кабине и привыкала к органам управления, к другим возможностям обзора, к новому расположению приборов, к самим приборам вроде авиагоризонта и некоторых явно лишних при моей привычке к аскетичности. Нужно было научиться пользоваться незнакомыми для меня устройствами вроде триммеров руля высоты, предкрылков и закрылков. Для меня даже закрытая кабина была непривычной, а уж велосипедная цепь слева вообще шокировала вначале. Нужно было привыкнуть к прямой ручке рычага управления, к исполненным с немецкой тщательностью ручкам и выключателям, приноровиться к обзору из кабины. Вроде бы, спереди сверху теперь открыто и не заслоняет обзор центроплан верхнего крыла, но на самом деле слепых зон у самолёта предостаточно, только они расположены иначе, вот к этому и нужно приноровиться ещё до вылета. И мало просто это понять, нужно продумать алгоритм полёта, который сделает возможным максимальный обзор. И если для Удваса такой давно придуман умными бывалыми людьми, то здесь нужно всё придумывать с нуля самой. Вообще, взлетать с разбега в сорок метров было дико, но я смогла это оценить по достоинству, а уж посадка с пробегом на тормозах всего в пару десятков метров меня просто очаровала. Теперь мне Панкратов принёс целую коробку малых дымовых шашек, чтобы я могла их выбрасывать перед посадкой на незнакомые площадки для определения по дыму направления и силы ветра у земли. Когда мы возились с шашками, я подумала и предложила одну среднюю шашку чётного дыма установить на брюхо самолёта с управлением из кабины. Панкратов сначала не понял, а потом сам загорелся идеей и побежал её реализовывать. Подумалось, что в случае нападения возможно так смогу имитировать падение и пожар, что даст мне возможность приземлиться и просто шанс обмануть противника. Думаю, что в подобных вопросах ничем пренебрегать не стоит, наше мнение с техником в этом вопросе полностью совпали.

В общем, хоть я и не летала ещё на своём новом самолёте, я уже не была безлошадным недоразумением. Пусть я ещё не поднималась в воздух, но у меня был самолёт. Как в той песне Никитиных"…когда у собаки есть будка……есть миска, а в миске сосиска…" В общем, у меня не расцветают в душе незабудки, но я теперь точно уже не кусачая, а очень довольная и жутко занятая, ведь столько всего нужно сделать, для того чтобы полететь…

Глава 59 20 октября. Первый полёт

К первому полёту всё было готово уже в понедельник, но суеверный Панкратов уговорил меня перенести вылет на двадцатое. Небо хмурилось и с запада наползали низкие осенние тучи. Лес вокруг аэродрома уже местами облетел, а все дни подготовки по небу пролетали стаи перелётных гусей, а однажды даже летела стая белых лебедей. Немного удивило, раньше я как-то не задумывалась, даже если видела, что летят они не на юг, а на юго-запад. Оказывается, многие наши гуси летят совсем не в жаркую Африку на речку Лимпопо, а зимуют на юге Западной Европы, в Испании или на Адриатике…

Было очень непривычно, что в кабине сижу не в очках, которые на всякий случай на мне, но сдвинуты на лоб, ведь здесь вся кабина застеклена и таким образом, что я спокойно могу выглядывать по сторонам от мотора, который здесь тоже меньше Удвасного и почти не заслоняет обзор вперёд, хотя, полосу всё равно не очень хорошо видно. Ещё мне кажется, что винт короче, но сами лопасти шире. Вообще, я не очень понимаю, чего это немцы так изгаляются про "русс-фанер", дескать Удвасик – весь из тряпочек и фанеры. При близком рассмотрении Тотошка тоже оказался почти весь из фанеры и перкалем обтянутый. Некоторые детали, конечно, выполнены из дюраля вроде предкрылков и винта, а крышки мотора отформованы из листового железа. Но остальное – фанера и обтянутые перкалем деревянные стрингера и нервюры, тоже в большинстве деревянные.[3] Фактически, при отсутствии лёгкого пластика и дороговизне алюминия найти достойную замену дереву и перкалю нет ни возможности, ни смысла. В очередной раз видим европские двойные стандарты, хотя, чего я собственно хотела…

Залезла в кабину. Кресла давно отрегулировала, как и педали с рукояткой управления. Слева довольно дикая система с велосипедной цепью для управления закрылками. Справа прямо перед глазами вертикальная стойка с красной надписью "Verboten", ну да ладно! Надо собраться и выполнять предполётную легенду. Запуск мотора могу производить уже без колодок, здесь есть тормоза, но пока решили с Евграфовичем не умничать, делать как привыкли, всё равно колодки надёжнее тормозов. Сейчас он по часовой стрелке делает положенные шесть полуоборотов винта, потом отойдёт, и я запущу мотор. Сижу, верчусь на попе, прилаживаюсь на парашюте, давно проверила ход рулей, элеронов, опустила закрылки и выдвинула предкрылки, элероны в посадочном положении, то есть в варианте закрылков… Время! Сегодня у бомберов вылет, они улетели меньше получаса назад, и до их возвращения у меня согласовано окно на подлёты и опробование самолёта, так что тянуть нельзя! Вдохнула-выдохнула! Поехали…

Всё непривычно, мотор звучит иначе, обороты другие и вибрация иначе в кабину передаётся, по-другому всё… Выдернуты колодки, Панкратов едва дотягивается до законцовки крыла, чтобы по ней хлопнуть, выпуская меня в полёт (высоко расположены крылья у Тотошки). Отпускаю тормоза и дёргаюсь от неожиданности, что самолёт поехал ещё до того, как я увеличила мощность двигателя. Встряхнуло, аж горячей волной адреналин окатил. "Так, ласточка, успокоилась! Привыкай! Это другой самолёт! Ты привыкла, что Удвасик костыль как якорь держит!" – сделала себе внушение, стало легче, поехала на взлёт. Едва вырулила, как заждавшийся меня финишёр скорее махнул мне флажком и пошёл, курить наверно хотел. Я же стала выстраивать свой курс по полосе. Ну чтож-ж-ж-ж…

Встала на тормоза, добавила мощности, отпустила, покатила и… Лечу… Блин! Вот ничего же ещё не сделала… Да! Летучий самолётик… Вниз не хочет, пришлось сбрасывать обороты… Развернулась и пошла на подлёты. На третьем подлёте уже поймала ощущения и момент отрыва. С пятого ушла на пилотаж…

Обзор куда лучше, чем был у Барбоса, никакого нагромождения сзади, хотя в искривлённый выпуклый плекс, в который вставлен авиационный пулемёт видимость далеко не идеальная. Но вот то, что нет сверху крыльев под которые приходилось всё время подглядывать очень облегчает осмотр верхней полусферы, хотя к осмотру из кабины ещё придётся привыкать, это совсем не так, как в очках смотреть из открытой кабины, здесь ещё переплёты остекления мешают. В очках мне гораздо удобнее, хотя наверно это не удобство, а привычка…

Кручу головой, смотрю во все стороны и ЛЕЧУ!!! Я снова в небе! Я ЛЕЧУ! Перевела элероны в полётное положение, теперь они работают как обычные элероны, убрала закрылки, предкрылки в первом полёте решила не трогать, они нужны только для увеличения скорости, а при малых скоростях не мешают, скорее наоборот. С предкрылками и триммерами буду разбираться в следующий раз, сегодня я в первом полёте знакомлюсь с моим Тотошкой.

И правда уже моим, я за эти дни его весь облазила, всё посмотрела, ручками своими потрогала. Когда я первый раз к нему подошла и оказалось, что порожек кабины на высоте почти полтора метра, я в ступор впала, первая мысль возникла, что мне лесенку теперь с собой возить придётся… Оказалось всё проще, на задней нижней опоре шасси есть специальный штырь на косынке, в качестве ступеньки, а второй шаг либо на подкос крыла, либо сразу в кабину, если ноги длинные. Вообще, этих опорных штырей оказалось несколько, не только для залезания в кабину, но и для подъёма на верх крыла к бакам и кабине, для доступа к мотору. Вот, чего у немцев не отнять, так это продуманности и удобства, особенно в мелочах. Если где-то какая-то непонятная фигулина торчит, то можно дать голову на отсечение, что она для чего-то нужна и торчит здесь специально, а не потому, что кто-то забыл этот излишек на заводе срезать. Вообще, когда познакомилась ближе с устройством Тотошки, то прониклась его живучестью и ремонтопригодностью, которыми он едва ли сильно уступает Удвасику, вопрос только в том, что некоторые уникальные немецкие узлы на заводе не закажешь. А использование тех же привычных материалов только увеличивает этот актив. И если на Барбосе изначально стоял полковой номер двадцать шесть, то теперь получив полную свободу в этом вопросе, я попросила нарисовать на Тотошке девятку, как у капитана Титаренко в фильме. Панкратов хотел семёрку, или двадцать семь, дескать цифра красивая, да и у Ивана двадцать четыре на самолёте, но потом сошлись на девятке, которая красуется теперь сразу за звёздами на хвостовой части.

Ушла в пилотажную зону, покрутилась там. Самолёт оказался более строгим, чем учебный аппарат Поликарповского бюро, в штопор слетел моментально и пришлось из него выводить, но при этом летучесть не намного меньше, хотя планировать почти как на планере на нём не выйдет, то есть заходы на посадку с планирования возможны, но не с таких расстояний, как на Удвасе. Закрылки и предкрылки значительно увеличивают подъёмную силу, но требуют скорости, которую съедают, вот и выходит, что планирование за счёт увеличения подъёмной силы этих приспособлений не такое же эффективное, как у четырёх крыльев Удвасика.

В кабине Удваса в голову не могло прийти, что-то просто в ноги бросить, выпадет при перевороте, а тут кабина закрытая, и когда стала крутить бочки и петли, оказалось, что по кабине начала летать всякая мелочь, на что тоже придётся обратить внимание, сама не доглядела. При дальнейшем обвыкании выяснила, что значительно улучшившаяся обзорность вперёд и назад, расслабила меня в плане обзорности в стороны, которая при непривычных крыльях стала даже хуже. Хотя обзорность вниз выше всяких похвал, ведь мешающих этому нижних крыльев нет. В общем, полетала, насладилась полётом и полетела обратно с кучей появившихся дополнений и замечаний.

Подумала, что летом в кабине-аквариуме будет жарковато, но зато зимой гораздо теплее, хотя совершенно непонятно, как поведут себя стёкла кабины зимой в мороз и не начнут ли отпотевать и замерзать, ведь в выдохе всегда много воды. А немецкие конструкторы едва ли продумали такой жёсткий зимний вариант эксплуатации, при их мягких зимах, максимум какой-нибудь обдув от запотевания… В общем, результатами первого облёта я осталась довольна. Правда при посадке чуть сама всё не испортила, когда резко дала тормоза – едва не скапотировала, от кувырка через нос спасло только отсутствие достаточной скорости, но хвост задрало и со всей силы приложила дутик об землю, даже стрингера взмявкнули. Ой! Стыдно-токак! Евграфович ничего не сказал, но посмотрел выразительно, а я стала чего-то лепетать, мол, кто же знал, что у него такие резкие тормоза…

Взлетать с раскисшей земли Тотошке не очень нравилось, но теперь я свободно могла взлетать с НАПов, что я и сделала со второго полёта. В итоге, за два дня облетала самолёт полностью, и теперь уже была практически уверена, что могу выполнять все ранее выполнявшиеся мной задачи. Митрич приехал знакомить меня с пулемётом. Все постреляли, почистили со снятием и разборкой, снарядили ленту в две с половиной сотни патронов с каждым четвёртым трассирующим. Стоявший сзади красивый генеральский диванчик выкинули, вернее отдали в штаб бомберам, вместо него установили два кресла по бокам. Выяснили, что сзади кабины есть ещё трюм-багажник, до которого пехота не добралась, а вот Панкратов нашёл там несколько ремкомплектов, инструменты и коробку с личными вещами пилота, надо полагать. С ними пришлось ехать в отдел и писать рапорты, потому, что в личных вещах обнаружили шкатулку с ювелирными изделиями из золота и серебра, но это бы ладно, но на одной серёжке явно обнаружился засохший кусочек уха, а на других пятна, скорее всего крови, и два нарядных платья, одно из которых со следами тоже похожими на замытую кровь. Даже обнаруженный там же в вещах Люггер Панкратов себе оставлять отказался и вообще, после этой находки лицо у него стало какое-то закаменелое. Одно дело слышать от Соседа, что творили эти цивилизаторы на нашей земле, и совсем другое, взять в руки колечки и серёжки, которые срывали с кого-то, возможно убив перед этим. Хорошо, что хоть коронок зубных не оказалось.

Красильников, которому мы всё передали и написанные рапорты, о том, как и где это обнаружили, быстро вник в ситуацию и пообещал, что скорее всего пленному пилоту будут заданы новые вопросы и возможно из лагеря он переместится на небеса, потому, что спускать такое никому никто не будет. На аэродром ехали молча, хорошо, что в этот момент Верочка была где-то на аэродроме и не присутствовала при нашей находке. Как-то совсем не хотелось, чтобы она это видела и поняла, как и откуда это в самолёте взялось…

Я познакомилась с управлением самолёта. Непонятные триммеры оказались задними законцовками рулей высоты, которые можно отклонять вверх и вниз при необходимости, но у меня такой не возникло ни разу, но попробовала, не удобно и странно, триммеры вверх, когда нужно чтобы рули пошли вниз и наоборот. Панкратов меня успокоил, что я ещё не такой виртуозный летун, чтобы этими приспособлениями пользоваться. Что для меня проще пока осознать, что при потере возможности управлять рулями высоты я могу худо-бедно компенсировать это триммерами, на том и договорились. Пусковое кольцо для срабатывания дымовой шашки, под брюхом самолёта Панкратов вывел мне слева сбоку внизу у самого пола, не мешает, и не перепутаю ни с чем другим.

Очень понравились выдвижные предкрылки, когда я их убрала скорость возросла очень заметно и вообще, самолёт стал, словно более скользким и лететь со скоростью больше двухсот километров в час, это не то же самое, что со скоростью немного более сотни. А в один день, когда поднялся порывистый сильный ветер, я даже умудрилась зависнуть над полосой и почти испугалась, когда оказалось, что я не просто зависла, а меня несёт хвостом вперёд, то есть я лечу назад, но это длилось не долго, только пока не кончился сильный порыв ветра, а вот садиться с пробегом всего в десяток метров мне очень понравилось. Я ведь очень хорошо помню ту посадку на истоптанную коровами болотинку, когда у меня чуть голова не отвалилась. Теперь даже приземлившись на такую, я наверно удержала бы самолёт, хотя тут снова вариант, что колесо бы попало в какую-нибудь яму и ничто бы не спасло меня от капотирования. В общем, снова варианты и вероятности…

Вообще, при выпущенных по-посадочному закрылках с элеронами и выдвинутых предкрылках при минимальной тяге мотора самолёт почти зависает в воздухе – это здорово и делает возможности для маневрирования при нападении очень большими. Ради интереса, а вернее, чтобы покатать сестрёнку, предложила прокатить всех, то есть обоих техников и Верочку, в плане изучения возможностей самолёта при максимальной загрузке, для чистоты опыта ещё добрали вес канистрами с маслом и мешком с картошкой, вышло больше четырёх сотен килограммов. Правда пришлось учесть, что бензина у меня осталось всего литров пятьдесят от трёх сотен. Ничего, с трудом, но метров через сто взлетела и даже немного полетала, чтобы почувствовать управление при такой нагрузке. Верочкиным радостным эмоциям не было предела, да и техники были очень довольны. Я вот не понимаю радости от полёта пассажиром, наверно у меня уже в мозгах какой-то тумблер в другое положение встал, а они так радуются. Мне же куда интереснее был факт, что я могу в перегруз взять на борт такую значительную массу и при этом лететь почти без серьёзных ограничений.

Заканчивая тему освоения самолёта расскажу, хотя мы это сделали с Евграфовичем недели через две. После моего возвращения из полёта по заданию штаба, Панкратов потащил меня к стоянкам пешек и стал показывать мне какие-то расположенные снизу крыла по наружным частям от моторной гондолы спереди-назад полозья. Оказалось, что это штатные направляющие для эрэсов. Из его объяснений я поняла, что он предлагает пару установить у меня под крыльями в местах крепления распорок. И если я пристреляю их, то получу возможность не только убегать при необходимости, но и огрызнуться пару раз.

Установить на усиленные нервюры в этой части крыла направляющие оказалось самым простым, куда сложнее оказалось придумать, как ими прицеливаться и рассчитать углы сведения направляющих. В плане сведения решили, что срабатывание запала нужно установить на две секунды, это после пуска примерно в пятистах метра от меня, то есть, несмотря на то, что я сама фактически лечу на место взрыва, даже при максимальной скорости я за секунду пролетаю всего метров шестьдесят, а реактивный снаряд больше трёхсот. За две секунды он успевает разогнаться и расстояние до места взрыва будет метров четыреста, что достаточно надёжно защищает меня от поражения осколками своего заряда. А вот выпустить перед вражьим самолётом или вдогон такой подарок, вполне может сбить у него желание ко мне приставать. Конечно, вероятность, что мне удастся попасть и сбить другой самолёт – это сказочная удача или если он совсем потеряет осторожность и прижмётся, и тогда смогу его атаковать вдогон.

Вопрос прицеливания решили просто, сбоку закрепили откидывающийся крестик на проволоке, а на одном из боковых стёкол нарисовали перекрестье с двумя окружностями. После чего я полетела с подвешенными снарядами испытывать нашу придумку. В отличие от бомберов, у которых на полигоне мишени были на земле, мне требовалась вертикальная мишень, поэтому сначала пришлось минут пятнадцать кружить по полигону, пока не нашла с краю высокое дерево, макушку которого назначила своей целью. Прикинула расстояния, зашла на цель и выпустила первый снаряд, он пролетел и взорвался метров через двести позади от дерева. Второй улетел в сторону и вообще не взорвался. Летать на полигон и расстреливать реактивными снарядами несчастное дерево пришлось больше пяти раз, хорошо, что эрэсами бомберы работают очень редко, и не любят их, поэтому вооруженцы отдали нам два десятка снарядов без особенного противления, как я поняла из объяснения техника. В результате регулировки сведения и наработки у меня навыка, в последний, извините, крайний вылет я запулила двумя эрэсами одновременно и они взорвались почти снеся верхушку моей несчастной мишени. На чём решила поставить точку, и я стала летать с двумя реактивными снарядами под крыльями. На управляемости и скорости Тотошки их появление сильно не отразилось, а вот мне было приятно, осознавать, что я теперь могу огрызнуться, но лезть на рожон из-за этого желания не появилось. Иметь возможность и самой устраивать провокации – это совсем не одно и то же, поэтому хоть и есть у меня теперь чем огрызнуться, при встрече с немцами в воздухе я первым делом постараюсь не отсвечивать, а ракеты только если совсем припрёт…

Вообще, установку направляющих и регулировку приходил проводить серьёзный техник-вооруженец от бомберов, но теперь благодаря Верочке в полку ко мне отношение феерически доброжелательное. Вот уж не думала, что я заполучу определяющий ко мне отношение статус "сестры самой Верочки". А ведь она ничего особенного не делает, наверно просто она человечек такой светлый и солнечный, что уставшие в разлуке с семьями мужчины при виде этого сгустка радостного оптимизма и доброжелательности оттаивают и отдыхают душой. Техник помогал нам настраивать пусковые, проводить в кабину провода управления пуском, и объяснял кучу нюансов по пользованию этими снарядами. Так, к примеру, мне не рекомендовали их использовать при опасности, что они могут зацепить кусты или деревья, и пускать, когда я сама очень низко лечу и есть опасность, что пущенный снаряд зацепит землю, ведь при пуске снаряд проседает вначале. Во всех этих случаях высока вероятность, что произойдёт подрыв совсем не там, где нам нужно, из-за срабатывания контактного взрывателя. Ещё, по логике, не стоит с ними садиться, если идти на вынужденную посадку…

Как это почти всегда случается в жизни, появление новых возможностей связано с новыми сложностями и появлением дополнительных факторов, которые теперь требуется учитывать. Мои с Соседом серьёзные опасения по поводу того, что у нас будут очень большие сложности со снабжением нас немецким авиационным бензином и маслом, по крайней мере, пока нам не грозят. Не знаю, откуда, но нам привезли две полные машины бочек с немецким бензином, даже бочки оказались немецкими, похоже, что этот бензин просто где-то взяли трофеями, и удалось его на отдел получить. Порадовало, что там же оказалось и родное масло для двигателя.

Панкратов сказал, что в принципе можно летать и на нашем бензине, только добавить в него чего-то, вот только совершенно неизвестно, как к этому суррогату отнесётся немецкий двигатель, поэтому мы с ним очень рады, что у нас есть родное топливо. Так что в пятницу, двадцать третьего, доложила Николаеву, что освоение самолёта закончила и готова выполнять любые задания командования, а с утра в субботу уже привычно вылетела на маршрут.

После моего доклада Сергей Николаевич сообщил, что во все зенитные и истребительные части округа уже несколько дней, как направлен приказ с ознакомлением всем личным составом под роспись, о том, что в полку связи округа появился самолёт "ОКА" являющийся лицензионной копией немецкого связного самолёта "Шторьх", что в случае обнаружения самолёта с таким силуэтом открывать по нему огонь разрешается только в случае подтверждённых враждебных действий с его стороны или наличия на нём опознавательных знаков противника. Во всех остальных случаях огонь открывать запрещается. На что я поинтересовалась, а не приведёт ли этот приказ к тому, что немцы смогут спокойно летать в нашем тылу, в частности, использовать свои "Шторьхи" для заброса своих диверсионных и разведывательных групп? На что Николаев ответил, что риск несомненно есть, вот только немцы в наш тыл на таких самолётах летать не рискуют, и для заброски групп их не используют, предпочитая для этих целей использовать парашютный способ выброски с крупных транспортных самолётов в ночное время. Вообще, приятна такая забота, не такое уж глобальное действие, но ведь подумали и учли без всяких просьб и напоминаний с моей стороны, ведь я только ещё прикидывала, что может, стоит нечто подобное сделать, но даже не заикалась посчитав, что никто из-за меня такими вопросами на уровне фронта заниматься не станет. Как оказалось стали и даже уже сделали всё. При этом Николаев не преминул заметить, что приказ это хорошо, и хорошо, что он есть, но от дурака приказ не защитит и вероятность обстрела со стороны своих я исключать не должна и в местах, где имеется сильная зенитная оборона маршруты полётов лучше не прокладывать. А при необходимости такого полёта, обязательно дозваниваться и предупреждать, что твой самолёт похож на немецкий "Шторьх" и пусть они имеют это в виду.

До чего же приятно, снова заниматься делом, а не сидеть не нужным довеском. Благодаря своей мéньшей скорости при посадке и очень маленькой длине пробега, садиться на не приспособленные для этого специально площадки оказалось даже проще, чем раньше. А скорость выросшая в полтора раза позволила успевать оборачиваться гораздо быстрее, при вылетах в дальние точки доставки. Даже раздражавшие порой штабные посыльные распираемые иногда собственной значимостью не злили, а воспринимались, как вещественное подтверждение возвращения всего на круги своя.

По ходу дела облетела несколько своих "норок", попробовала в них покрутиться на Тотошке, оказалось, что без обкатки "норок" в новых условиях безоглядно ими пользоваться нужно с оглядкой. Во втором вылете почти на передовую издали увидела пару "мессеров", сразу снизилась, выпустила закрылки и предкрылки и почти повисла над лесом, в результате очень хорошо разглядела, как они пролетели мимо, не заметив. Хотя сейчас на фоне почти облетевшего леса и разноцветья последних осенних красок мой камуфляж не очень меня скрывает, то есть мне сейчас нужно ещё и высматривать куски хвойного леса, над которыми моя камуфляжная зелень ещё прячет.

А всю первую неделю на меня сел Красильников, и мы каждый день с ним летали по разным партизанским точкам, то есть не на мою девичью спину, а просто мы с Тотошкой стали его разъездным экипажем-каретой-тарантасом-такси… Вообще, куда именно и зачем летали по традиции отдела я не спрашивала и не вникала, мне показывали на карте место назначения и возможные сигналы, которыми нас будут встречать, то есть, если садиться можно или наоборот, а так же какие-то опознавания, если они от меня зависели. Проще всего было садиться в уже известных точках партизанского расположения, но дважды мы летали, садясь практически в немецком расположении. Конечно, с воздуха всё воспринимается совсем не так как с земли, но сесть и знать, что всего в полукилометре расположение немецкого подразделения не меньше полка, если я хоть что-нибудь понимаю, это жутковато.

У партизан была другая сложность, партизаны "Шторьхи", которые у немцев являются не только связными самолётами, но и лучшими разведчиками-поисковиками с помощью которых они ищут партизан в своём тылу, ну, очень не любят и даже по звуку мотора их хорошо определяют. Поэтому садиться даже на знакомые площадки, и проводить опознавание было очень нервным занятием, а связываться и оговаривать заранее, что прилетит именно мой Тотошка нельзя, как мне объяснил Красильников, потому, что не известно, читают немцы наши коды или нет. Так что заход на посадку без осмотра с хода, когда самолёт не кружит, а уже сел и хорошо видны на нём нарисованные звёзды, это какая-никакая защита от очереди из пулемёта. Вот с незнакомыми площадками так не выйдет, но и тут первый заход для осмотра на высоте, потом разворот и резкое снижение с посадкой. Благодаря тому, что у Тотошки очень малый пробег и тормоза в шасси, можно себе позволить посадку в схода и на большой для него скорости, вернее гасить скорость уже у самой земли на последних метрах захода на посадку. С позиции пассажира выглядит наверно жутковато, по бледному Красильникову сужу. А площадки, рассчитанные на приём транспортных "Дугласов", даже для Удвасиков огромны, что уж про нас с Тотошкой говорить.

Впрягли меня на всю катушку, но я не против, и если обычно у нас один вылет в день, который расписан с утра, то эти дни после прилёта с Красильниковым меня вполне мог ждать посыльный с пакетом, или даже дважды я летела с фельдегерем. Ужасно нервный оказался первый лейтенант, весь полёт сидел с пистолетом в руке и какой-то торбой, но мне особенно не понравилось, что из этой торбы выходили провода, которые он сжимал в кулаке. Едва удалось его уговорить пристегнуться, Бог его знает, что у него там за система, может, она устроена так, что её не нужно дёргать, а достаточно руку разжать. Вот сделаю резкий манёвр, а он, чтобы не упасть руку дёрнет и эта система у него сработает, ну, меня в лес с такими шутками. Если бы не спокойные доводы Панкратова, может, и не удалось бы его уговорить пристегнуться. Но полёт вышел нервный, наверно даже более нервный, чем если бы нас немцы по всему небу гоняли. Как выяснилось, это специфика этого конкретного лейтенанта, который после выполнения задачи всю обратную дорогу спокойно продрых за моей спиной, так хотелось его встряхнуть и разбудить, едва удержалась от такого детсадовского поведения. В другой раз со мной летел другой фельдегерь, гораздо старше и спокойный как спящая черепаха. Хотя, мне почему-то кажется, что этот почти спящий на ходу старлей куда опаснее и профессиональнее предыдущего, который весь на адреналин исходил. Этот тоже вёз какую-то заминированную штуку вроде портфеля, который у него кажется наручником был к руке пристёгнут, и тоже какие-то провода были, но он ни разу ствол не достал и все мои рекомендации выполнял без споров, спокойно и чётко. Да и вообще, легко с ним было лететь. Оба полёта, к счастью, прошли без проблем и эксцессов. Кстати, оба эти вылета считаются боевыми, вот так! Наверно это компенсация лётчику за нервотрёпку от очень нервных фельдегерей, как мне в первый раз достался. Шучу, как вы понимаете…

Глава 60 5 ноября

Вообще, в последние недели явное шевеление по всему фронту, хоть никто ничего не говорит, но возбуждение и ожидание буквально пропитывает всё вокруг. Из солдатского телеграфа следует, что к новому году будет прорыв блокады Ленинграда и фронт двинется вперёд. А уж что творится у нас в отделе и во всём штабе, я рассказывать не буду, бардак с наводнением перед детским утренником. Но мы, кто не допущен к секретам, ходим молчком и не суёмся в то, что нас не касается. Это правило службы, и написано оно уже давно и чьей-то кровью, и чтобы не было новой, нужно его соблюдать. Я только немного в ужасе, от понимания, что если за два месяца до начала наступления уже такая беготня и напряжение, что же будет, когда наступление начнётся? На всякий случай подошла к Сергею Николаевичу, уточнить его слова по поводу пятого ноября, дескать, будет ли возможность и нужно ли? На что он сначала не понял вопроса, а после моего уточнения сообразил, о чём речь, поблагодарил за напоминание, тут же вызвал Митрича, и нам обоим поручил организацию вечера, о котором в запарке едва не забыл. Митрич для порядка побурчал на меня, что лезть с инициативой к командованию могут только такие молодые и глупые чижики, но, уже зная его достаточно хорошо, я видела, что на самом деле он очень доволен…

Мой день рожденья проскочил как всегда совершенно незаметно, тем более в этой суете. Вспомнила, только когда меня с утра Сосед поздравил. А вечером поздравила Верочка. На Казанскую с утра подморозило, хоть и считается, что должно холодать только после обеда, ведь "на Казанскую до обеда ещё осень, а после уже зима". Но вот не совсем получилось по народной примете. Кстати, как раз в день рожденья я летела второй раз с фельдъегерем, с тем спокойным старшим лейтенантом, или какие там у них звания, кто их знает, они же к наркомату Берии вроде относятся. Но не те персонажи, чтобы с ними такие отвлечённые беседы вести. Особенно после нервного первого, я вообще на них смотрю теперь с опаской, как на обезьяну с гранатой без чеки…

Как таковой особенной подготовки к празднику не было, столом и помещением заведовал Митрич, а на меня была возложена вся культурная программа. Мы с Соседом её обсудили и пришли к решению, что первую часть сделаем лёгкую и весёлую, а в конце вспомним про официальный повод. Сосед все дни старательно вспоминал две не очень хорошо ему известные песни, которые слышал всего может пару раз. Хотя песню из фильма про разведчиков вспомнили легко, просто посмотрели с ним этот фильм, а память, зацепившись, тянет всё полностью, вот и песню я сама в кино услышала, там её несколько раз пел мужчина со слабым, но очень трогающим голосом, чем-то напомнило манеру исполнения Бернеса. Сосед сказал, что это Караченцев, мне это ни о чём не сказало, а вот с песней, которую он вспоминал про разведку, ему пришлось напрягаться изо всех сил. Песня оказалась немного не совсем по теме, потому что в ней речь, скорее про агентурную разведку, а мы фронтовая и у нас задачи другого плана, но мне в ней понравилось, что она от имени сторонней девушки и хорошо ложится на моё место и статус, словно бы со стороны. Да и песня сама довольно приятная, надеюсь, понравится.

Другим затыком стало вспомнить выступление крупного кудрявого блондина с Алтая, который играл этакого деревенского увальня. Нет, то, что мне показывал Сосед из своей памяти, мне очень понравилось и должно быть весело и смешно, даже несмотря на то, что вместо этого крупного дядьки буду такая хрупкая я, но я ведь объясню от чьего имени рассказ. А вот вспомнить текст и заучить оказалось сложно, тем более, что текст про девятый вагон он последовательный и развитие сюжета словно по ступенькам идёт и всё понятно, а тут довольно много чисто эмоциональных моментов актёрской игры… Пришлось немного подкорректировать ситуацию с причиной, почему городские на их берегу оказались. Кроме этого мы с Верочкой разучили несколько дополнительных песен, словом, подготовились…

С утра, несмотря на праздник, вылетели с Красильниковым на какую-то встречу. Тут за эти полёты мы с капитаном уже наработали схему поведения. По прилёту и установлению нужного ему контакта, я разворачиваю самолёт так, чтобы быть готовой к немедленному взлёту, а когда мотор горячий взлёт после запуска возможен в течение минуты и всё можно сделать, не вылезая из кабины. После этого лезу назад и привожу свой пулемёт в состояние готовности к открытию огня, а сама со своего сиденья контролирую окрестности с автоматом на коленях. Для того, чтобы можно было открыть огонь сразу открыты все форточки в кабине, две у меня и две в пассажирском отсеке, но важнее, чтобы я в открытые форточки лучше слышала, что снаружи делается, хоть дверь тоже не закрываем. К счастью, все мои приготовления пока ни разу не понадобились, но как-то это не убеждает расслабляться в немецком тылу и непонятных встречах зама Николаева. Ведь тут дело такое, против нас играет не группа самодеятельных дилетантов, а отлаженный государственный механизм с богатой многолетней историей и опытом, так что кто кого переиграет и передумает, это выяснится только когда вдруг остриё, на котором мы находимся, в такие моменты, сломается и выкручиваться придётся со всем пылом и старанием. Мне это всё мимоходом разложил Красильников перед одним из первых вылетов, что даже при вылете в партизанскую зону мы вполне можем нарваться, что уж говорить о таких вот агентурных встречах. Но каждый из этих контактов не просто нужен, а нужен чрезвычайно, если даже сам зам начальника оперативного отдела фронтового управления вынужден лично на них вылетать. Это вам не по принципу деревенского плотника, где чем толще брёвна в срубе, тем лучше. Здесь больше – иногда очень даже хуже. Вот поэтому я и уверена, что зазря Красильников бы не мотался в немецкий тыл, рискуя своей и моей головой и остальными нежными частями наших организмов. С кем встречается мой пассажир мне разглядывать некогда, а вернее я сознательно стараюсь в ту сторону даже не смотреть, ведь секретность личности одно из очень важных условий для работы, так и зачем мне лезть туда, где моё появление никому не нужно и даже может быть опасно?

В четверг у нас больше вылетов не было, а на аэродроме нас встретила предупреждённая Верочка. Я сдала Тотошку в надёжные руки Панкратова, мы погрузились на мотоцикл и поехали в отдел. В связи с тем, что работы у отдела очень много, начальник объявил, что как такового привычно-официального мероприятия не будет, в столовой Митрич уже накрыл столы и проводим праздничные посиделки совмещённые с приёмом пищи. Кто сможет выкроить время поучаствует, у кого работа – увы. Нам задача занять время до вечера. Он пока не может, но на него не равняться, как сможет, сразу подойдёт.

Так как мы проголодались, то первым делом уселись просто поесть, Митрич уже принёс и установил в углу мой ксилофон, а рядом пока играл патефон. В столовой было довольно много уже извещённого народа, что сегодня праздничные посиделки будут проходить в необычном формате. На входе Митрич вывесил плакатик с официальным поздравлением с двадцать четвёртой годовщиной со дня организации нашего Головного управления при Генеральном штабе Красной армии.

Выпив немного чая и отдохнув, мы с Верочкой начали нашу программу. Для начала мы спели уже известную по радио "Если у вас нету тёти…" У нас с сестрой довольно ловко получилось разложить на два голоса припев, когда я более низко начинала "Оркестр гремит басами…", а Верочка следом выпевала "Трубач выдувает туш…", и так же дальше по строчкам я – "Думайте сами!", она – "Решайте сами!" и вместе: "Иметь или не иметь…", по-моему вышло неплохо.

Следом спели замечательно принятую песню "Всё могут короли", где припев я полностью отдала сестрёнке, и она его так восхитительно выпевала, что моя подпевка могла только помешать. Потом была песня "О королевском бутерброде", которую мы уже почти профессионально давно разложили по голосам. А дальше предстоял фактически мой дебют в разговорном жанре. Из всего, что мы с Соседом смогли вспомнить и скомпилировать:

— Вот представьте, такой здоровенный деревенский парень, дело где-то на Алтае в Сибири. Его вызвал для беседы местный уполномоченный милиционер и разбирается с происшествием… И парень ему рассказывает:

Ну, товарищ уполномоченный! Да чё тут рассказывать-то… (тяжёлый вздох). Да ничё такого не было… Вчера-то… (тяжёлый вздох). Вчера же суббота была, вы же знаете… Вот мы все в баню и пошли… А вы же знаете, что у нас с батькой после бани всегда рожи красные такие… У нас же в семье все бабы, только я да батька – мужики, а так же все бабы одни… (тяжёлый вздох). Других-то больше ж нету никого… Да я не знаю, чё рассказывать-то… (тяжёлый вздох). Ну мы в баню пошли… Мылись мы чё там… Мы моемся в бане… Ага… Вы наверно знаете… Ну конечно знаете… (тяжёлый вздох). Вот значит мы того… С батькой в смысле… Мы помылись, значит… Ой! Чё рассказывать-то… В бане же…(тяжёлый вздох). Ну вот я после бани значит иду… Ага… А морда красная такая… У меня же всегда после бани морда красная такая… У батьки тоже красная… Вы у кого угодно спросите… У других же не красная, а у нас всегда красная такая… Все удивляются даже… Как видят, так сразу удивляются… А у нас всегда после бани красная такая… Люди когда видят, если рожа красная, значит мы после бани, значит суббота… Да чё тут рассказывать-то… (тяжёлый вздох). Ну морда красная такая… Ой, да не знаю я чё рассказывать-то… (тяжёлый вздох). Вот, значит иду я… Ну совсем никого не трогаю… Я всегда после бани никого не трогаю… Батька на одном конце деревни совсем никого не трогает, а я на другом… И тоже никого не трогаю… А морда красная такая… Ага… После бани… Ой! Да чё рассказывать-то… (тяжёлый вздох). Ну иду я… Ну вот совсем никого не трогаю… И морда красная такая… По вдоль речки значит иду… Совсем никого не трогаю, себе… Ой! Да чё тут рассказывать-то… (тяжёлый вздох). А тут ко мне лесхозовский бежит… Деловой такой… Дын-дын-дын! Прямо бежит… Ага… С веслом прямо… А я иду и не трогаю совсем, на цветочки смотрю, ну, бегает и бегает… Надо ему наверно, я же никого не трогаю… Ага… После бани… Зачем мне пачкаться, чистому, помытому?… (тяжёлый вздох). А этот настырный такой, прямо на меня такой бежит… Ага… С веслом, главно, да… А я иду, так, мимо, вроде… И не трогаю… Совсем никого… Ага… А этот наглый такой, ко мне главно подскакиват и веслом мне ка-а-ак даст… Ну я плечо-то поднял, а то бы по голове попало… А оно тут как хрусь… И сломалось… Ага… Совсем значит! Весло-то… Сильно бил, гад такой… А у меня рука так сразу р-раз и отсохла… (тяжёлый вздох). Ой, да чё рассказывать-то… Я пока думал, а этот лесхозовский уже делся куда-то… Ну думаю, надо ему наверно… И я дальше пошёл… Никого иду не трогаю… А у этих лесхозовских-то своего магазина нет, так они через речку в наше сельпо переплывают, а потом у нас и отдыхают… А у них-то завоз раз в неделю быват, а у нас-то сельпо каждый день открыто… Вот они на наш берег и шастают… (тяжёлый вздох). Ну чё, я даже не знаю… Ну вот же не трогаю никого… Иду себе… Морда только красная, у меня всегда после бани морда красная такая… Слышу, опять такой… Дын-дын-дын! Бежит, значит… Вот настырный какой… Думаю… Гляжу, опять с веслом… Со вторым, значит… Вот думаю, дурной какой! Чем же обратно гребсти-то будет, если все вёсла переломает? Но настырный такой! Да… Я пока думал, он мне ка-а-ак р-раз с другой стороны. Ну, я плечо-то поднял, а то ведь по голове попадёт… А оно хрясь и сломалось… У него уже два весла поломаны, а у меня руки-то отсохли… Мне же их даже не поднять, чтоб спросить, чем ты обратно гребсти-то будешь, дурень, если все вёсла переломал?… Ой! Дурной!.. (тяжёлый вздох). А это опять куда-то делся… Шустрый такой… Прям даже не знаю… (тяжёлый вздох). Ну ладно думаю, потерялся наверно… Дальше иду себе… Чё мне его искать чё ли?… Опять никого не трогаю! Ага! Как батька прямо… Ну мы после бани всегда никого не трогаем… И я иду себе… (тяжёлый вздох). А тут эта… Ну да… Дын-дын-дын… Я ещё удивился так… У него же два весла уже сломаны, чего он тут снова бегат-то… Поворачиваюсь, а он – с железным веслом. А у меня руки-то отсохли и не подымаются, чтоб спросить у него, что он совсем дурной что ли, не понимат, что оно же железное! Оно же не ломается, оно только гнётся… А он мне как даст, а у меня же руки-то не подымаются, чтобы голову-то защитить, вот у меня в глазах всё и погасло… (тяжёлый вздох). Ага… Только вспышка такая и совсем темно стало… Совсем ничё не вижу… Ага… Ну я наощупь берёзку у тропинки нащупал, она там рядом совсем растёт… Росла в смысле… И сломал её где потоньше, а чё напрягаться-то зазря, у корня я берёзу сломал и загнал всех в реку… (тяжёлый вздох). Да чё тут рассказывать-то… (тяжёлый вздох). А наши мужики меня потом ещё спрашивали, чего я наших-то вместе с лесхозовскими в реку загнал?… А у меня, чё время было их сортировать всех? Мне же завтра на работу идти, а я после бани только… (тяжёлый вздох). Да, чё тут рассказывать-то… Пойду я, товарищ уполномоченный…

Не знаю уж, насколько велики были мои актёрские способности по изображению деревенского увальня-здоровяка, но смотреть во время выступления на размазывающую от смеха слёзы по лицу Верочку я не могла, поэтому старалась смотреть поверх голов умирающего от смеха зала. Самое трудное было горестно вздыхать в нужных местах и раскачивать руками, которые мне якобы некуда девать на допросе у участкового уполномоченного и показывать, как же у меня руки-то "поотсыхали". Вообще, если подумать, чисто по содержанию, то в тексте, кроме места про берёзку – "где потоньше, в смысле, у корня" ничего особенно смешного нет ничего. Но народ начал гоготать, уже после того, как я первый раз "чёкнула" а потом ещё изобразила вокруг лица, что морда у меня "красная такая", дальше уже хватало только моих тяжёлых вздохов… Верочка после первых наших двух песен смылась от ксилофона и нахально залезла на колени к Николаеву. Теперь она сидела и вытирала свои слёзы и продолжала хихикать, представляя свою сестру в роли деревенского парняги, надо полагать.

Дальше по моей предварительной программе шла песня про дикого вепря, но тут я почему-то поменяла её местами с песенкой попугая Высоцкого: "Послушайте все! Ого-го! Эге-гей! Меня, попугая, пирата морей!.." Под такой ритм ксилофон звучит восхитительно и только ещё больше подчёркивает ритм песни. И, словно поймав волну, сразу после этого, как продолжение истории попугая из песни я спела "В жёлтой жаркой Африке, в центральной её части, как-то вдруг, вне графика, случилося несчастье…" А дальше я продолжила своё выступление в разговорном жанре:

— Я сразу хочу извиниться перед товарищем Кагановичем, за свой следующий рассказ, но произошедшее недоразумение никак не отражает реальную работу такого важного и сложного наркомата, как наркомат путей сообщения. И вообще, чем больше и сложнее организация, тем сложнее в ней уследить за всеми мелочами. Эту историю мне рассказал один мой случайный знакомый и уверяет, что всё это случилось с ним самим.

В общем, представьте, что к платформе южного направления на Московском вокзале подали состав, к которому по ошибке прицепили два девятых вагона. И все ведь нормальные люди и умеют считать, поэтому все сели в первый девятый вагон. Поезд тронулся, а ничего не понимающий проводник пустого второго девятого вагона пошёл к начальнику поезда и сказал: "Мой вагон – пустой!" Начальник поезда понимает, что произошла какая-то накладка, но не понимает какая, а поезд уже идёт и везти пустой вагон – это не правильно, тут же передаёт на станции по пути следования, что у него целый вагон пустой и на всех станциях начинают продавать билеты в девятый вагон. Но когда поезд прибывает, все люди нормальные и считать умеют, поэтому все грузятся согласно своих билетов в первый девятый вагон. Вагон и так уже полный, а тут пассажиры с билетами, но проводник умудряется их как-то по вагону распихать, поезд трогается, начальник поезда сам видел, что садилось много пассажиров, он спокоен и рад, что решил вопрос, как вдруг к нему приходит проводник второго девятого вагона и говорит: "Мой вагон – пустой!". Начальник не верит, идёт вместе с ним и убеждается, что всё так и есть, вагон пустой, и совершенно непонятно, куда делись пассажиры, которые грузились, ведь он сам всё видел. И, наконец, выясняется, что в поезде два девятых вагона и первый девятый вагон уже набит под завязку. Разобравшись с ситуацией, начальник поезда передаёт по пути следования, что от состава нужно немедленно отцепить второй девятый вагон, что произошла досадная ошибка. И, наконец, с чувством удовлетворения идёт отдыхать.

Когда поезд прибывает на следующую станцию, сцепщики ведь тоже нормальные люди и умеют считать, поэтому они… Правильно! Они отцепили первый девятый вагон. Начальник поезда посмотрел, как его отцепляют, успел попить чаю, после того как поезд уже отъехал от станции и собирался лечь поспать, когда к нему пришёл проводник второго девятого вагона и сказал…

Вам ха-ха! А мне это рассказывал человек, который как раз ехал в первом девятом вагоне на юг отдыхать… И он рассказал, каково же было его удивление, когда ночью он встал и пошёл покурить. Покурил, посмотрел в окошко, было странно, что поезд так долго стоит, и, наконец, заподозрив неладное, решил выйти из вагона, как же он удивился, когда обнаружил, что вагон стоит один в каком-то тупике, а поезда нет…

Я очень старалась делать паузы, и не засмеяться самой, потому, что зрители уже просто рыдали, когда я после фразы "…а в это время проводник второго девятого вагона…", делала многозначительную паузу. В общем, бессмертное произведение и талант Михаила Задорнова встретили феерический успех…

В столовой собрались все, и как мне кажется даже те, у кого была работа, но не прийти на взрывы хохота они наверно не могли. Поэтому по знаку начальника я раскланялась и попросила перерыва, чтобы горло отдохнуло. Посидели, попили чая, народ бóльшей частью рассосался по делам, явно планируя продолжение после достаточного по длине перерыва. Мы это обсудили с Митричем и просто продолжили наши посиделки, в ожидании, когда наш праздник продолжится.

Ближе к ужину все потихоньку стали собираться. Я несколько раз вставала к инструменту и сыграла несколько композиций без слов, ну а чего бы их не сыграть, когда мелодии вроде "Подмосковных вечеров" или вечных тем из ранних "Битлз" вполне самодостаточны и могут восхитительно звучать без всяких слов. Вообще, звучание моего любимого инструмента, если по нему не барабанить со всей силы, а словно трепетно касаться, когда каждая нота звучит сама, фактически в тишине, делает почти любую мелодию настолько чистой и звонко проникновенной, что с этим, по моему глубокому убеждению, даже полифония аккордов рояля едва ли может сравниться. Одна мамина знакомая ездила куда-то за Иркутск на поезде на курорт Дарасун, там минеральные воды очень полезные для лечения кишечных заболеваний. Но я не про курорт, а про то, что там протекает горная речка, которая называется Кынгырга, это на курыканском языке значит "бубен", не помню, как называется, когда в языке просто пытаются повторить звук чего-либо, как слово "кукарекать" – просто повторяет крик петуха. Вот и в названии речки просто попытались повторить звук бубна и если бы не греческие "ксилос" – дерево и "фонос" – звук, то мой инструмент бы мог называться как-нибудь похоже на название речки Кынгырга. От такого названия на лице невольно возникает улыбка, и я продолжаю тихонько наигрывать, тихонечко притопывая ногой, чтобы лучше удержать ритм…

Пришёл усталый, но довольный начальник вместе с Красильниковым, что как-то само послужило началом второй части нашего концерта. Для начала спела "Про дикого вепря", потом с Верочкой её любимую "Брич-Муллу" и "Под музыку Вивальди"…

— Знаете, я ведь с флота, из Ленинграда, а наш папа – корабел и хочу спеть вам пару морских песен, — в преддверии концерта я думала, в чём мне на нём быть, надевать жуткий китель не хотелось совершенно, поэтому я уже в отделе сняла свой лётный комбинезон и надела юбку с тельняшкой. Вы же помните мою красивую юбочку с высокой талией, вот её и надела. — Эта песня про моряков. И у моряков есть такое понятие, как сроки носки формы, то есть в праздничных случаях моряки издавна надевают самую лучшую и самую новую форму и называется это: "Форма первого срока носки".

Итак, песня про моряков:

Команда… Швартовы отдали и с якоря снялись,
Стоим по местам, как положено, крепко стоим.
И снова от стенок уходим в далёкие дали,
И снова не знаем, когда возвратимся к родным…
И слышится рокот, волны набегающей рокот,
В атаку пошёл на корабль штормовой океан.
По первому сроку оденьтесь, братишки, по первому сроку,
Положено в чистом на бой выходить морякам.
По первому сроку оденьтесь, братишки, по первому сроку,
Положено в чистом на бой выходить морякам…
Уж так повелось, что матрос на вершине печали
Натянет фланельку, которой нет в мире белей.
Поэтому так берегут моряки белых чаек,
Ведь в чаек вселяются души погибших друзей.
Когда на эскадру выходит корабль одиноко,
Живот положить, но геройством прорваться в века,
По первому сроку оденьтесь, братишки, по первому сроку,
Положено в чистом на дно уходить морякам.
По первому сроку оденьтесь, братишки, по первому сроку,
Положено в чистом на дно уходить морякам…
На плечи литые бушлаты привычно ложатся,
И ленты сжимались зубами во все времена.
Братишки мы, это солдаты российские – братцы,
Душа полосатая наша стихии верна.
Так пусть никогда нам не ведать пучины глубокой,
И коль доведётся вернуться к родным берегам,
По первому сроку оденьтесь, братишки, по первому сроку,
Положено в чистом в свой дом заходить морякам.
По первому сроку оденьтесь, братишки, по первому сроку,
Положено в чистом в свой дом заходить морякам…
— И продолжая морскую тему, песня "Флагманский марш":

У нежной тонкой руки
Украл платок свежий ветер,
И пеленою чёрный дым
Лёг над высокою волной.
Блистают тускло штыки,
В лучах зари на рассвете,
Под звуки маршевой трубы,
Идут матросы на бой.
Над морем тучи легли.
И враг коварен и злобен,
Но в вихре грянувшей грозы
Нас ждёт победы сладкий миг.
Идут матросы в поход,
И корабли бьёт в ознобе,
И дудки боцманской призыв
К орудьям нас устремит.
Мы в кильватерном гордом строю
Сбережём честь и славу свою.
Так веселей играй, труба!
И пусть горчит поцелуй на губах.
Зашит прощальный наш крик,
Морской суровою ниткой,
И в небо чайкой не рвануть
Ему из флотской груди.
Прощай, прощай, материк!
Ты проводи нас улыбкой.
Не скоро свидимся вновь…
А что там ждёт впереди?
Мы в кильватерном гордом строю
Сбережём честь и славу свою.
Так веселей играй, труба!
И пусть горчит поцелуй на губах.
И вот сыграли аврал,
И командир встал на мостик,
"Славянка" с берега гремит,
И флагман вышел на рейд…
Мы в кильватерном гордом строю
Сбережём честь и славу свою.
Так веселей играй, труба!
И пусть горчит поцелуй на губах.
Затем я спела замечательную песню: "Каждый выбирает по себе…" и перешла к главной и заключительной части концерта или вечера:

— Вы наверно слышали, что на юге, на фронте хорошо воюет полностью женский ночной бомбардировочный полк. Вот ему посвящена следующая песня, она называется – "Вальс на плоскости":

Их не звали, тут разве до них,
Ведь девчонки в войну не играют…
Им всё больше наряды,
Да вальс полуночный…
Но зажгли бортовые огни,
Лучшей доли себе не желая,
Наши дочки, страны нашей дочки!
И пронёсся их вальс,
Вихрем огненных трасс…
Вихрем огненных трасс…
Васильковых полей тишина,
Разорвётся вдруг грохотом взрыва…
Ах, как жалко, что ты не жена, не невеста…
Долюбить помешала война,
И коней перепутались гривы,
Неизвестно, где ты, неизвестно…
И дорога длинна,
И как хочется в снах,
Закричать, застонать…
А дом далеко-далеко,
И мир далеко-далеко…
По плоскости стук сапог…
Девчата, вернитесь в срок!
И летят высоко над землёй,
И под крыльями синее небо…
Ничего, что бомбёжка –
Не женское дело,
Ничего, что нет силы мужской,
Только трусом никто из них не был!
Солнце село, за облако село.
«Мы вернёмся домой,
Чтоб с закатной зарёй,
Снова вылететь в бой».
А дом далеко-далеко,
И мир далеко-далеко…
По плоскости стук сапог…
Девчата, вернитесь в срок![4]
— А теперь давайте вспомним, какой сегодня праздник, что сегодня ровно двадцать четыре года, как в нашей Красной армии была создана служба военной разведки. Разведка – это очень многогранная служба, и в этой песне не совсем про нашу работу, но это тоже военная разведка:

Сомнений нет, вы – люди лучшие на свете!
Какие тайны вам доверено хранить…
И вам судьбой дано, кто будет спорить с этим,
И дни и ночи Родине служить!
Зажглась звезда, когда-то вдруг, и очень метко,
Упала вам и на петлицы, и в сердца,
И стала вам как будто матерью разведка,
Вдали от Родины, от дома и отца…
Понять хочу, как нелегко – не дрогнуть сердцем,
Когда оно наружу рвётся из груди?
И от волненья никуда порой не деться,
Вдали от Родины вы были ей верны!
Зажглась звезда, когда-то вдруг, и очень метко,
Упала вам и на петлицы, и в сердца,
И стала вам как будто матерью разведка,
Вдали от Родины, от дома и отца…
Зажглась звезда, когда-то вдруг, и очень метко,
Упала вам и на петлицы, и в сердца,
И стала вам как будто матерью разведка,
Вдали от Родины, от дома и отца…
— А вот это песня уже про нас, про фронтовую разведку:

Мы лес пройдём, средь полной тьмы,
И не заденем ветки.
Ты хочешь знать, откуда мы?
Мы родом из разведки!
И не случайно на войне,
Заметил кто-то метко,
Такого друга надо мне,
С каким пойду в разведку!
Весь фронт имеет интерес,
К отдельной нашей роте.
Нужна разведка позарез,
И танкам, и пехоте…
И не случайно на войне,
Заметил кто-то метко,
Такого друга надо мне,
С каким пойду в разведку!
И вновь ползём через холмы,
Через кустарник редкий…
Ты хочешь знать, откуда мы?
Мы родом из разведки!
И не случайно на войне,
Заметил кто-то метко,
Такого друга надо мне,
С каким пойду в разведку! [5]
— Мы поздравляем всех с нашим праздником и желаем всем скорейшей победы над подлым врагом! Спасибо за внимание!

Дальше уже просто сидели разговаривали, кто-то налил себе по маленькой и грамм по сто или двести. Мы сидели, обнявшись с Верочкой, начальник от всей души поблагодарил нас обеих, очень хвалил за песни. Я немного расстроилась, когда оказалось, что в гости случайно зашёл товарищ из политуправления фронта, который как-то уж очень дотошно начал нас расспрашивать. Но мне удалось уйти от этих расспросов.

А перед уходом, Сергей Николаевич попросил зайти к нему.

— Мета, ты меня извини, не доглядел, он вообще-то к нам по делам зашёл, но услышал музыку, и не выгонять же его было. Вот и получилось так. И знаешь, чтобы твой статус в отделе сделать ещё более официальным, я предлагаю тебе стать комсоргом отдела, а то у нас парторг есть, а вот комсорга мы как-то из вида упустили. А так, ты у нас станешь официальным сотрудником, а то ты к нам только прикомандирована, а вот официально ты больше к полку связи относишься, чем к нам. Понимаешь?

— Товарищ полковник, у меня же времени нет почти…

— Времени ни у кого нет, а ты вон с Миричем такой замечательный концерт с сестрой сделали! А это уже тянет на хорошо выполненное комсомольское поручение. Да и молодёжь нашу надо подтянуть, а то разболтались некоторые.

— Даже не знаю… Сергей Николаевич… А кто у нас парторг? Может мне с ним стоит посоветоваться?

— А парторг и предложил такой ход. И ты его хорошо знаешь! Вы с ним вместе сегодняшний вечер делали.

— Митрич?

— Да, наш парторг и ещё старшина! Поговори с ним, он плохого не посоветует…

Глава 61 Наступление

После нашего праздника в отделе была суета двадцать пятой годовщины Великого Октября, в которой не было ненужной помпезности и развешанных всюду кумачовых транспарантов, но был праздник в душах и на лицах окружающих. Выступления товарища Сталина я не слышала, потому что, несмотря на праздник, мы летали, это по возвращении нам рассказали, что была трансляция с парада на Красной площади, и уже по традиции выступил Сталин.

А на следующий день сначала в разговорах, а через два дня и в сводках по радио прозвучало, что наши войска прорвали оборону в районе Великих Лук и сейчас успешно развивают наступление, правда, не упоминалось в каком направлении. Я на это не особенно обратила внимание, где мы, а где Великие Луки, тем более, что штабная активность взлетела в небеса и нас гоняли, как птичек-пистриков, не знаю, что это за птички, но, судя по названию, перемещаются быстро и часто, то есть точно про нас. Как выяснилось позже, я в этом была глубоко не права, потому что наступление Калининского фронта наш фронт должен был поддержать и обеспечить. Фактически в начавшемся наступлении принимали участие силы пяти фронтов, с севера на юг это: наш Ленинградский, Северо-Западный и Калининский. А вот в прорыв последнего входили войска Прибалтийского и Резервного фронтов, которые должны были развернуться обеспечивая устойчивость флангов прорыва в направлении Пскова и Нарвы. Наш фронт фактически не мог участвовать в лобовых атаках, потому что в направлении кратчайшего расстояния для прорыва блокады Ленинграда усиленный корпус Линдемана успел укрепиться очень серьёзно и насытил свою оборону всеми средствами противодействия фактически любым нашим атакующим порывам.

Но вот связать эти войска в обороне было в наших силах, что фронт успешно делал. От Ораниенбаумского плацдарма, оборона вокруг которого, тоже оказалась, усилена в основном в направлении Ленинграда вдоль побережья Финского залива, силами КОР был нанесён мощный рассекающий удар в направлении Копорья и Нарвы, а главное перерезаны дороги вдоль берега залива. Войска ЛООР начали активные действия в направлении Гатчины и частично в направлении Стрельны, где оборонительные порядки были на порядок слабее, чем в сторону Мги и Синявина, ведь немцы не ожидали удара в этом направлении. Такие действия ими не предполагались, ввиду их бессмысленности, ведь в этом направлении глубина оккупированных территорий больше сотни километров, а осуществить после прорыва стратегический разворот на соединение с нашими войсками сложно и слишком уязвим окажется такой прорыв для фланговых ударов. Только целью этих ударов, как выяснилось позже, было не прорвать блокаду, а удержать немцев на существующих позициях и связать их войска боевыми действиями.

А у нас с Иваном почти все вылеты стали боевыми, потому что, как и на машины разведэскадрильи, на нас легла задача отслеживать перемещения немецких войск в интересах отдела. И если в глубоком тылу и по узловым станциям работали высотные скоростные самолёты, внедрённая агентура и заброшенные разведгруппы, то в ближнем была наша работа. Но до пятнадцатого ноября никаких заметных движений на линии немецкой обороны мы не заметили. Тем временем наши наступающие с юга войска встретились с наступающими им навстречу подразделениями КОР, которым удалось почти без боёв и потерь взять Нарву и мосты через Лугу и Нарову. Насколько было известно из допросов пленных, Гитлер, как и в истории Соседа Паулюсу, запретил Линдеману и Кюхлеру снимать войска с нашего фронта, а прорыв возникшего окружения должны были обеспечить резервы "с колёс" и войска, снимаемые с других участков фронта. Вот у нас и не менялось почти ничего. Хотя после пятнадцатого начались некоторые движения и передислокации, которые мы отслеживали и немедленно докладывали.

Летать на Тотошке над немецкими позициями, не над самой линией фронта, а в ближних тылах было довольно удобно, у "Шторьха" достаточно узнаваемый силуэт и при высоте в пару сотен метров разглядеть с земли звёзды на крыльях и фюзеляже можно только с помощью оптики. Тем более, что в связи с уже выпавшим снегом мы покрасили фюзеляж белой побелкой, которой закрасили наши звёзды по бокам и на хвосте, не стали закрашивать только звёзды сверху на крыльях, поэтому нас вполне могли принимать за своих, хоть "Шторьхов" в распоряжении действующих войск было не очень много, но их было достаточно в тылу и тыловые связные немецкие самолёты часто прилетали к фронту, так что наше появление не было чем-то особенным для противника. Я даже видела однажды вдали пролетающий "Шторьх". А обзор вниз и в стороны из самолёта выше всяких похвал, как и условия для работы летнаба. Подмывало пару раз отстреляться имеющимися эрэсами по некоторым целям, но я сдержалась. Потом при докладе упомянула это желание и получила нагоняй, что рассекречивание наличия у нас Тотошки, не стоит уничтожения нескольких немецких солдат и офицеров, что к слову даже не гарантировано применением пары моих снарядов.

Двадцать первого ноября наша НАГ начала одновременное наступление от Чудово и Новгорода навстречу друг другу и далее на Любань и Тосно. Немцы почти всю свою авиацию оттянули на запад и юг, поэтому в небе стало спокойно. Тем более, что партизаны и наши десантники почти уничтожили два крупных немецких аэродрома. А в окружении оказалось больше трёх сотен тысяч немцев, фактически вся северная группа немецких войск. Финны на этом фоне вели себя крайне пассивно, хотя по логике, Берлин наверняка требовал от них резкого усиления активности на их участке фронта. Это потом станет известно, что уже шли переговоры с Хельсинки и свою роль сыграли документы, привезённые тогда из Финляндии и переданные нашей группе, хотя пока ни о чём договориться не получалось. Но пока мы оказались в странной ситуации, фактически развернулась стратегическая операция в интересах прежде всего нашего фронта и осаждённого Ленинграда, но мы в ней оказались в роли статиста, задача которого держать за гачи избиваемого другими медведя. Многие командиры громко или шёпотом негодовали, а моё дело было летать, что я и делала и не вникала в эти сложности. Тем более, что Сосед сказал, что отсечь такой кусок пирога – это половина дела, если даже не меньше, его теперь ещё и пережевать и проглотить нужно, а это непросто и вот здесь без усилий нашего фронта точно обойтись не выйдет, ведь Прибалтийский фронт, теперь ставший Первым Прибалтийским и Резервный, ставший Вторым Прибалтийским фронтом, должны держать оборону с запада, а вот уничтожение окружённых войск ложится в первую очередь на нас и Северо-Западный фронт.

Не знаю, насколько он прав, но мне выбирать не приходится. Теперь появилась ещё одна забота, обеспечить связь с двинувшимися вперёд частями нашей НАГ, а это скажу я вам, та ещё задачка. Войска ведь не носят транспаранты со своими номерами, да и предположительные данные, которыми нас снабдили в штабе могли устареть ещё до нанесения их на карты. Вот и выходит, что перед тем, как сесть в их расположении, мне нужно убедиться, что я сажусь к своим и именно туда, куда нужно. А для этого существуют вымпелы, которые я сбрасываю, а потом кружу в ожидании правильной реакции, а самолёт-то у меня немецкий, что тоже встречают с настороженностью, хоть я уже во многих штабах прилетала и меня с Тотошкой видели, но на войне недоверчивые выживают чаще и учатся недоверчивости очень быстро. К примеру, в вымпеле вопрос, ответ на который известен только начальнику штаба дивизии или комдиву, в случае правильного ответа они дают оговоренное количество и цвет ракет, после чего я могу произвести посадку. Только ведь и посадка в таких условиях это сплошная лотерея, в которой сесть уже проблема, но ещё бóльшая взлететь после этого, ещё выпал снег и садиться приходится на какой-нибудь кусок дороги на разбитые колеи. К счастью, почти всё время дуют неплохие ветры и посадка против ветра на Тотошке возможна почти без пробега, а взлёт при малом весе возможен уже после разбега в двадцать-тридцать метров, это без ветра и с полным взлётным весом мне нужно полсотни метров. В этом плане Ивану на Удвасике намного проще, но гоняют так, что работы хватает всем.

После первых движений после пятнадцатого, в первых числах декабря началась передислокация немецких войск, по крайней мере, переброска танковых и артиллерийских подразделений, что нам удалось практически сразу зафиксировать, и наш бомбардировочный полк удачно размолотил танковую колонну под Любанью и вторую при погрузке около Тосно. А следом за ними подчистили ночные бомбардировщики на Удвасах, залив всё пирогелем. А нас отправили фиксировать и подтверждать результаты, так что сама видела.

Наверно вам было бы интересно, если бы я рассказала, какие армии, дивизии и бригады и где выступили, где произошли бои и с каким результатом, на каких рубежах кто закрепился и прочие важные стратегические подробности, которые можно нанести на карту и ощутить себя неимоверным полководцем. Увы, я ничем вам в этом помочь не смогу, ведь даже полный перечень частей и соединений нашего фронта не знаю, чего уж говорить о том, что делается в сотнях километров от нас. Тем более, что оборона на нашем участке держалась, хотя наш фронт её всерьёз и не атаковал. Да и нечем нам было это делать, как услышала как-то в разговоре, ведь почти все резервы нашего фронта ушли на юг. А то, что я считала прибывающим к нам для наступления пополнением, на самом деле было ротацией подразделений. И выводом наиболее боеспособных частей в состав фронтов, которым предстояло входить в прорыв, и удерживать оборону в нём. Так что даже слухи про то, что у нас намечается наступление и к нам прибывают резервы, возможно, специально распускались, а не были, как я думала, излишней болтливостью штабных писарей.

Да и произведённые на трёх ленинградских заводах танки КВ и самоходные артиллерийские и зенитные установки, которые вывозились из города по Ладоге, все ушли на юг по железной дороге. Даже два танка с перевернувшейся летом баржи подняли со дна водолазы ЭПРОНа, их отремонтировали в нашем ПАРМе и отправили на фронт. С весны по Ладоге переправили только танков КВ больше полутора сотен, не считая самоходных установок.

Вот и выходит, что наступать-то нам собственно нечем, хотя, может это и правильно, ведь в этих болотах развернуть достаточное количество артиллерии крупных калибров, чтобы гарантированно взломать немецкую долговременную оборону почти нереально, а чтобы заменить артиллерию авиацией нужно сюда перегнать наверно половину всей нашей бомбардировочной авиации. А так как противостоящие нам войска уже сами находятся в окружении и лишены подвоза, скоро этот фронт сам рухнет и наша задача будет не дать им организованно отойти, перегруппироваться и ударить по нашим войскам, которые их окружили. Вот поэтому мы и летаем, чтобы не пропустить и успеть отреагировать на любые действия немцев…

Вчера случилась довольно мерзкая история. С утра меня отправили в один из штабов Свирской группы, и когда я уже почти долетела, встретила звено наших "ишачков", которые узнала и на них не стала никак реагировать. А чего мне на них реагировать, они летят по своим делам, я по своим и никак с ними не пересекаюсь. Тут довольно спокойная зона, у финнов авиации совсем не много, только развёрнутые на их аэродромах бомбардировочные подразделения, истребителей у них не очень много и те, что есть, в основном работают в интересах группы войск Дитля на севере. В нашу сторону летают по заказам финских войск пикировщики, но тоже не очень часто. Всё-таки такого плотного взаимодействия как со своими войсками у люфваффе с финнами нет, да и активных боевых действий почти не ведётся. Вот поэтому здесь и летают на "ишачках", не удивлюсь, если здесь и "Чайки" есть. Судя по тому, что они летели на высоте километра четыре, они выполняли дежурный полёт в своей зоне ответственности. Видимость великолепная, на крыльях у меня звёзды даже больше, чем обычно Панкратов нарисовал, на фоне побелки, которой мой камуфляж закрашен звёзды сейчас ещё лучше видны, ведь их не белили. Видимость километров десять, я лечу на высоте метров пятьсот, финны через Свирь стараются не перелетать, опасаться мне здесь совершенно некого, как я думала. Но вбитые рефлексы заставляют смотреть во все стороны, так что кручу головой и успеваю заметить, как задняя пара явно направляется в мою сторону. Ну и это не особой новизны действие, увидели меня на фоне земли и хотят поближе посмотреть, чтобы убедиться, что я никакой опасности собой не представляю. Лечу прямо, верчу головой, поглядываю на наши истребители, чтобы не пропустить, когда они опознаются и покачать им в ответ крыльями, что при такой встрече будет означать что-то вроде: "Привет! Видим! Узнали! Счастливого пути!", и я им в ответ: "Тоже рада вас видеть! И вам всего хорошего!"…

Вот только вместо ожидаемого покачивания крыльями вижу, что один явно делает в мою сторону боевой заход и прицеливание, а второй его прикрывает. С такой скоростью руки работать не могут? Это вы расскажете как-нибудь потом и не тому, на кого заходит в атаку истребитель. Практически одновременно выдвинуты предкрылки, опущены закрылки, на три четверти уменьшена мощность двигателя, а я соскальзываю в сторону, почти зависнув в воздухе, словно на машине, при энергичном торможении, меня даже немного подало вперёд. Такого действия от меня явно не ожидали и оба проскакивают впереди меня. Но какого кренделя! Совсем, что ли, с ума сошли? Они пролетели от меня на расстоянии не больше пары сотен метров дальний, и не увидеть звёзды на моём самолёте, это зажмуриться нужно! Но если меня собьют, лично для меня это ничего не изменит, даже если потом их всей дивизией расстреляют пять раз каждого.

Голова соображает, словно время вокруг встало. Вот же, блин! Расслабилась! Крыльями помахать решила! А тебя сейчас из всех стволов в клочья разнесут, и с парашютом выпрыгнуть не успеешь. И забралась я высоко, у них есть даже возможность ко мне снизу зайти, скольжение перевожу в другую сторону, потому, что эти двое уже разделились и один заходит сзади, а второй собирается контролировать меня сверху и не оставить мне шансов. Вспоминаю про свою дымовую шашку, но просто её запалить не имеет смысла, если я хочу имитировать, что им удалось меня подбить, как минимум ещё одну атаку мне нужно как-то выдержать. Добавляю газ, а то при нынешней скорости, когда главным было её сбросить, я гораздо менее управляема. Закрылки перевожу в плоскость крыла, мне сейчас манёвр нужен, кручу головой, смотрю за истребителями, сама выписываю пологую змейку, вроде как заднего не вижу…

Пора! Валю самолёт на крыло и проваливаюсь вниз, одновременно дёргаю шашку и краем глаза, кажется, замечаю, как дымные следы трассеров не очень хорошо видных на солнце прошивают оставленное мной место в пространстве. Ещё успеваю разглядеть на борту проскочившего мимо заднего цифры "три" и "четыре" рядом со звездой. Мелькала у меня мысль, что возможно, это не наши, а финны, они очень активно нашими трофеями после зимней кампании пользуются, почему бы у них и нескольким "ишачкам" не оказаться? Поэтому очень надеялась увидеть голубую финскую свастику, а не красные звёзды. Но увы…

Все эти мысли пролетают где-то по краю сознания, потому, что не по парку прогуливаюсь, а в глубоком пикировании оставляя за собой дымный шлейф я валюсь на лес. Ещё при встрече я подумала, что если бы это были враги, очень удачно сложилось, что место нашей встречи почти над одной из моих первых "норок". Я её ещё с Барбосом облётывала и на Тотошке не пересматривала, но в том-то и дело, что это была одна из моих первых "норок", я тогда только училась, и поэтому всё было новым и помню её отлично, даже несмотря на то, что сейчас почти зима, а не лето. К счастью, снегом ещё не успело всё до полной неузнаваемости завалить. И там рядом со здоровенной елью очень уютная полянка, на которую я даже садилась на Барбосе, а уж на Тотошке точно сесть смогу, а ещё важнее, что полянку и ель я уже вижу. Вот чего я тогда решили на эту полянку садиться? Ведь очень велика была опасность, что на ней окажется что-нибудь сверху не заметное и опасное, из-за чего посадка может оказаться опасной или взлететь не смогу! Но я тогда села и всю полянку обошла. Тогда как раз только прошла пора сенокоса и вся поляна была выкошена и с краю стояли два очень аккуратных стожка, а по выкошенной стерне было бы очень хорошо видно, если бы там были какие-нибудь пни или ямы, почему наверно и рискнула. Скорее, это мне тогда нужно было себе самой доказать, что могу действительно сесть и взлететь с незнакомой и неподготовленной площадки. Глупость несусветная, но тогда мне это казалось правильным и логичным. Ну вот такая, пусть будет "не умная", чего уж теперь. Но зато я знаю, что на этой поляне в траве не прячется заболоченная канава или скрытые в траве пни.

Вообще, тогда в первые дни я садилась в двух местах и вторая посадка едва не стала для меня тогда фатальной, когда уже после удачной посадки я с самым радужным настроением пошла осматривать полосу для разбега при взлёте, как оказалось, что я села фактически на недавнюю вырубку и два здоровенных пня остались буквально в полуметре от следов шасси моего самолёта. Фактически я села возможно по единственной траектории на этой вырубке, где осталось место для прохода шасси, а при любой другой конфигурации посадочного пути я как минимум осталась бы без колёс. Так мне оказалось даже не развернуться, мне пришлось на четвереньках подлезать под хвост, чтобы приподнять костыль, оттаскивать самолёт метров на десять назад, где была возможность его развернуть, а потом тащить за хвост обратно до места, где остановилась после посадки.[6] Это ещё счастье, что практически весь вес Удвасика приходится на шасси и я с моими невеликими силами сумела подлезть под самый хвост и, ухватившись за костыль, была в состоянии его поднять. Вообще, если бы было иначе, то торчащий как лемех плуга костыль вспахивал бы грунтовые аэродромы на всю глубину и едва ли приходилось бы говорить о взлёте, а посадка бы превращалась в закапывание костыля каждый раз.

А ещё, разумеется, счастье, что грунт на этой вырубке оказался плотным, а трава не слишком густой и высокой, чтобы намотаться на оси колёс. Оттащила Барбосика на исходную, залезла внутрь и молилась, чтобы удалось подорвать самолёт до конца полянки, и чтобы шедевр Поликарпова доказал свою восхитительную летучесть. Потому, что когда я после посадки начала обследовать такую милую и гостеприимную сверху поляну, в траве оказались пни и не один-два, а по всей площади на месте бывшей рощи. И у меня натурально волосы под шлемофоном зашевелились, когда я осознала, что села по единственной возможной траектории, и что по ней же мне придётся взлетать. А ведь длина разбега при взлёте всегда больше пробега при посадке, а у Барбосика эта разница составляет по техническому наставлению почти двадцать метров, когда как до пары пней в конце разбега я имею всего метров десять. Ещё можно уменьшить длину разбега, если бы у меня были тормоза, которые можно было бы отпустить, уже раскрутив мотор на полных оборотах, или кто-нибудь бы подержал меня за хвост и по команде отпустил. Но ни одного, ни другого у меня нет, поэтому Барбос будет разгоняться со всей свойственной ему вальяжностью и неторопливостью. Я заметила дерево напротив, которого мне обязательно уже оторвать колёса от земли, нашла к кабине монтировку, которой выкопала ямку для костыля в дёрне, ну, хоть немного придержит моё начало разбега, даст лучше винт раскрутить. По возможности сразу дать ручку от себя, чтобы потоком от винта приподняло и разгрузило хвост… Завела мотор и взлетела, едва не зацепив обнаруженные пни и верхушки деревьев на краю поляны. Потом половину полёта меня ещё адреналин потряхивал, можете себе представить, сколько его при таком взлёте выбросило… Больше после этого я не экспериментировала, мне двух попыток хватило. Но тут сложилось одно к одному и подо мной была нормальная полянка, на которой похоже местные и отаву выкосили под зиму.

Конечно, я в тот момент во все эти воспоминания не углублялась, тогда я только успела порадоваться, что здесь есть известная мне поляна, на которую могу "аварийно упасть", ведь для чего иначе мне эти игры с дымом и пикированием. Уже перед самой землёй выравниваюсь, закрылки выпустила ещё при пикировании, и убрала мощность мотора до минимума, боковым зрением вижу, что оба "ишачка" за мной не лезут и больше не атакуют, а оценить со стороны, что у меня скорость снижена километров до семидесяти, несмотря на пикирование они едва ли смогут с такого как у них ракурса. Тем более, что в планах сесть как можно ближе к огромной ели, которая меня хоть частью заслонит. Ещё она помешает истребителям комфортно заходить и расстреливать меня на земле, если у них такое желание возникнет…

Напряглась, приготовилась, выравнялась… Касание, несусь к ели и тормоз… ТОРМОЗ! Какое счастье, что он здесь у меня есть, колёса схватились за поверхность и меня не протащило по наледи! Шашка дымит, я как в облаке угольной пыли, не видно ничего, но очень надеюсь, что со стороны это выглядело не как посадка, а как падение и столкновение с деревом. Ведь у любого нашего самолёта пробег при посадке не меньше сотни метров, а тут всего четверть от сотни и о чём они должны подумать, видя на земле облако чёрного дыма у основания матёрого дерева после пары десятков метров пробега? На всякий случай быстро отстёгиваю парашют, наощупь выбираюсь из кабины, и перебегаю к стволу ели, к счастью дым относит в другую сторону, но дымит шашка знатно. Вообще, Евграфыч говорил, что у шашек отказы довольно часто бывают, что на всякий случай можно пару подвесить, но я решила не перегибать. На мою удачу у этой отказа не случилось, и её хватило, дымом затянуло почти всю поляну.

Как я понимаю, перед создателями дымовых шашек не ставили задачу, чтобы в этом дыму ещё и дышать было можно и приятно. Хорошо, что хоть глаза сильно не щипало, но и видимости было едва на вытянутую руку. Добралась до ствола ели, который едва половину обхватить бы смогла, и продолжила движение в том же направлении. Примерно через десяток метров видимость стала уже в пару метров, но шашка продолжала старательно дымить, поэтому я отошла от самолёта на другой конец поляны, где стелящийся и растекающийся дым основной массой был мне примерно по пояс. Пока я пробиралась в дыму, судя по звуку истребители после пары кругов улетели, не утруждая себя добиванием меня на земле, хотя, скорее это потому, что из-за дыма меня им видно не было. То есть со стороны – упал и сгорел, так и чего ещё боезапас тратить? Со стороны дымовуха выглядела солидно, просто клубы от основания матёрой многолетней ели, наверно сверху это выглядело ещё грандиознее.

Нашла поваленный ствол и уселась на него, время горения шашки вот-вот должно закончиться. Меня потряхивала злость и возбуждение, а первым порывом было просто расцарапать морду тому гаду из самолёта с бортовым номером тридцать четыре. Я прикинула по карте, что здесь могли дежурить только самолёты полка, до аэродрома которого отсюда километров сорок. Полк, который базируется западнее неподалёку от Лодейного сюда вряд ли залетает, тем более, что я видела у них Яки, а "ишачки" как раз у местного полка. То, что это были не бомбардировщики и не штурмовики и так понятно. Вот теперь уже немного остыла, стала думать, а что мне, собственно, теперь делать? Оставлять эту выходку без последствий я не хотела. Не столько из-за личной мстительности, сколько из банального чувства самосохранения. Ведь мне здесь ещё не раз летать и не факт, что следующий раз будет таким же удачным для меня. А с другой стороны, если этим уродам было плевать на звёзды на моих крыльях, кто сказал, что в следующий раз они не собьют Удвас или ещё кого-нибудь? Ведь есть точные данные, что финны с удовольствием пользуют несколько наших Удвасов в качестве связных самолётов…[7]

Но и здесь есть два пути, официальный – по прилёте написать рапорт и пустить разбор по официальным каналам и попробовать самой сначала разобраться. А если ребята нормальные, объяснить "кто есть ху", принять их извинения и не устраивать скандал, результат, возможно, будет даже лучше. То есть сама лечу на их аэродром и посмотрю на этого аса под номером тридцать четыре. Тем временем, шашка уже прогорела, и сейчас дым понемногу рассеивался, хотя поляна пока ещё выглядела довольно готично, из-за остатков плотного чёрного дымового покрывала в окружении не менее мрачных облетевших голых деревьев раннего предзимья. Пока рассеивался дым, обошла поляну по периметру. Здесь с моей летней посадки ничего не изменилось, поляну выкашивал очень старательный хозяин, так что остатки травы были даже ниже, чем на нашем аэродроме, где она не была затоптана и её просто косили бойцы БАО. Остатки выпавшего снега виднелись только островками от недотаявших наметённых сугробов, на поляне снега почти не было, да и морозов как в прошлом году не наблюдалось. Недавняя оттепель дошла и сюда, хотя сейчас было явно ниже нуля.

Благодаря тому, что у Тотошки вместо костыля дутик, я, не особенно надрываясь, откатила самолёт в сторону от дерева, для гарантии прошлась по маршруту взлёта, убедилась в его безопасности и полетела в гости к истребителям. Ещё стоило помолиться, что здесь под травой скорее всего песчаный грунт, и он не напитался водой от потаявшего первого снега, а то бы и с дутиком я бы озвезденела одна самолёт ворочать. Только теперь лететь уже как во вражеском тылу, очень низко и огибая рельеф, фиг знает, этих придурков, совсем не хотелось ещё раз под пули попасть. Зная направление захода на полосу и ориентиры места расположения аэродрома, как-то пролетала прямо над ним ещё с Иваном, села с хода и без проблем. Даже притёрлась к посадочному "Т", которое здесь никто убирать и не подумал, да и вообще, про маскировку похоже вообще никто не слышал, а масксети использовались для организации загородок, натянутые между врытыми кольями. Прямо на поле было выкачено несколько самолётов, судя по полуразобранному виду пары из них, они здесь стоят уже не одну неделю, иначе колёса бы не успели так врасти в землю.

Статус пилота связной авиации позволял мне многие вольности, в частности, обращаться прямо к командирам. Вот и здесь не стала мудрствовать и подрулила к старту, где предположительно должно располагаться начальство или как минимум должны знать, где его искать. Я заглушила мотор и вылезла из самолёта. Я уже настроилась отвечать любопытным, что у меня всё нормально, я только пообщаюсь с начальством и полечу дальше, что ничего заправлять или ремонтировать не требуется. Ведь посадка чужого самолёта на аэродром – это всегда событие и уж как минимум дежурный и техники должны меня встречать, но здесь до меня никому не было дела, от слова вообще. Кроме двух раскапотированных прямо на поле без всякой маскировки и какой-либо активной деятельности, я увидела ещё четыре самолёта с явными следами производимого ремонта, и только у одного копошился одинокий техник. По полю слонялись какие-то расхристанные персоны, из-за кустов доносились явно кухонные посудные звуки и какие-то крики на повышенных тонах. Вообще, впечатление запустения и какой-то безнадёги. Тем не менее, я не собиралась отказываться от своих планов, поправила берет, с командирским крабом, который надела на влажные после шлемофона волосы и двинулась к строениям предполагаемого штаба.

Командира мне увидеть не удалось, потому, как "он очень болеет после вчерашнего", застарелым перегаром на меня здесь не дыхнул только милый рыжий аэродромный щенок, который первым делом решил поиграть со штаниной моего комбинезона, но был поглажен и почёсан за ухом и по мягкому пузу, а комбинезон спасён от иголок его молочных клыков. С огромным трудом удалось найти начальника штаба, у которого удалось посмотреть книгу приказов и узнать, что звено, в котором есть истребитель с бортовым номером "тридцать четыре" действительно сегодня вылетало, а упомянутый номер у лейтенанта Юдинцева, ведомым у него младший лейтенант Москович, а Юдинцев сегодня сбил немецкий самолёт. Мне стало ужасно интересно, и мне показали их рапорты, по которым они сбили, как выяснилось, сто десятый "мессер", который упал в лесу по координатам, где я произвела посадку, и они настаивают послать поисковую группу, для подтверждения сего героического действия. Нет, ну не сволочи ли? Мало того, что обстреляли, так ещё и самолётов противника не знают. Это сколько же нужно выпить, чтобы принять моего Тотошку за двухдвигательный истребитель? У которого, к слову, скорость наверно больше, чем у "ишачка", и который бы не стал так от них уворачиваться, а развернулся носом и в передней проекции у него столько стволов и таких калибров, что обоим "героям" бы хватило пары залпов, чтобы крылышки во все стороны раскинуть.

Главное, что я нашла в книге приказов приказ, который по всем истребительным и штурмовым частям фронта разослали с подачи Николаева, о том, что у нас в связной авиации появился самолёт "ОКА-38", который является лицензионной копией немецкого самолёта "Шторьх" и что в связи с этим фактом категорически запрещено атаковать указанные самолеты, не убедившись предварительно в том, что самолёт действительно вражеский, то есть ведёт огонь по нашим самолётам и несёт вражеские опознавательные знаки. Под приказом в числе ознакомленных нашла закорючки Московича с Юдинцевым, а ведь приказу и пары месяцев нет. Хотя, если для них никакой разницы между "сто десятым" и Тотошкой, то для них содержание этого приказа бессмысленно, хоть к приказу даже приложены силуэты "Шторьха" в разных проекциях. Как бессмысленно и мне тут что-либо пытаться узнать или доказать. Это не полк и не подразделение, это толпа спившихся в спокойном тылу уродов, которые при этом ещё и на фронте числятся и бесполезно изводят еду, боеприпасы и ресурс техники. Когда я сообщила начальнику штаба, что всю нужную информацию я уже получила и собираюсь его покинуть, мне кажется, он этого даже не понял, так как, от всей души опохмелился поверх старых дрожжей, а спирт это такая штука, что его развезло прямо на глазах. Никому не интересная я прихватила рапорты Московича и Юдинцева, знаю, что это нехорошо, но решила их приложить к своему рапорту, им труднее будет отпереться, оставлять всё это без последствий я не собиралась, поэтому с чувством глубокого удовлетворения вылетела по своему маршруту.

По прилёте к себе, я уже иначе глянула на полк бомберов, где люди занимались делом, царил порядок и дисциплина и если бы к ним сел незнакомый самолёт, то командование узнало бы об этом практически сразу. Не говоря про то, что таких сивушно дышащих морд здесь найти бы не вышло, тем более в штабе. Молчу про маскировку, едва успеваю вылезти из кабины, как Тотошку уже заталкивают на место и маскируют. Рассказала в двух словах Панкратову о происшествии, кому, как не технику самолёта знать о таких подробностях полёта. К слову, одно пулевое отверстие в хвостовом оперении он нашёл, судя по дырке от ШКАСа. А я пошла в штаб писать рапорты и звонить в отдел.

По моим рапортам в полк выехала проверка, и там мало никому не показалось, по крайней мере, как слышала, всё командование полка сняли, и кажется, там единицы остались в прошлых званиях. Но почти откровением для меня стало то, что из-за этого рапорта на меня на полном серьёзе разобиделся Иван. Когда я у него попросила объяснения, оказалось, что я не проявила лётную солидарность и должна была всё решить келейно, не вынося сор из авиационной избы! И выпивку он за грех вообще не считает. А теперь из-за меня "настоящие" лётчики пострадали ни за что! Я завелась и высказала всё, что я думаю о пьяных уродах, которые не могут "Шторьх" от "мессера" отличить, и которым совершенно нет разницы два мотора или один и таких дегенератов называть хорошими лётчиками – это оскорбление, в том числе, даже в мой адрес. И я ни о чём не жалею и не раскаиваюсь! Но Ивана мои слова не убедили, так что мы с ним теперь в прохладных отношениях. А я за собой действительно никакой вины не усматриваю и считаю, что поступила совершенно правильно. И вообще, пьяниц не люблю…

На западе окружённой немецкой группировки идут тяжёлые бои, но немцы ни пробиться к своим, ни вырваться из "котла" не могут. После того, как наша НАГ взяла Любань, немецкая оборона посыпалась, вернее немцы стали сами отходить, потому что удержать наступление двух наших армий новгородской группы по железной дороге в направлении Ленинграда возможности у немцев нет, а со стороны Ленинграда началось наступление в сторону посёлка Коммунар. И если до этого я думала, что из-за наступления у нас в штабе и в отделе суматоха, то как назвать начавшееся теперь я не знаю. Даже неудобно, когда я вечером после отчёта о сделанном за день ухожу домой, а весь отдел продолжает гудеть…

Глава 62 Спецпоезд

Войска нашей Волховской группы тоже двинулись вперёд. Совершенно непонятно, почему немцы сняв войска с оборонительных позиций по всему фронту, фактически пустившись в бегство, почти дивизию эсэс оставили и она заняла круговую оборону в крепости Шлиссельбург-Орешек в истоке Невы. Дивизию пока блокировали, и на переговоры о капитуляции немцы не идут, впрочем, это мало кому портит настроение, ведь двадцать первого декабря войска нашего фронта соединились с наступающими частями ЛООРа, отличились части НАГ, некоторые части за это стали гвардейскими. И в постановлении правительства объявлено, что именно двадцать первое декабря считать днём снятия блокады Ленинграда.

Бомбардировщики готовятся к передислокации, на аэродроме в связи с этим суета, что и как будет с нами, не очень понятно, тем более, что наши части двигаются вслед отходящим немцам и очень важно не отстать, чтобы не дать немцам возможности спокойно перегруппироваться для удара в тыл Прибалтийских фронтов. Непонятно, куда мне девать Верочку, если будем передислоцироваться? Но пока штаб и аэродром функционируют на своих местах. Сделать пока ничего не могу, нагрузка сумасшедшая и времени что-либо делать, просто нет.

А у меня и Ивана появилась новая задача: по два раза за день производить облёт ветки железной дороги от Колпино до Малой Вишеры, нам нарезали участки: мой от Любани до Вишеры, его северный. Со мной каждый раз летает летнаб, на дороге идут активные восстановительные работы и разминирование, уже прошли пробные поезда по всей трассе между Ленинградом и Москвой. Но мы каждый день летаем, летнаб чего-то пишет, потом уезжает в отдел отчитываться, иногда приходится снижаться, чтобы он смог разглядеть только ему ведомое. Я с вопросами не лезу, ведь перед началом этих полётов с нас взяли дополнительные расписки по жуткой секретности этих полётов. Ну и фиг с ним, меньше знаешь – крепче спишь! Немцы сюда уже не залетают, за всё время облётов "железки" в небе немцев ни разу не видела, нас в этих полётах обязательно сопровождает пара Яков в высоте, но им времени хватает только с подвесными баками, им приходится кружить в высоте или качать "качели", скорости-то у нас разные. Представляю как они плюются, истребители ведь нервные и резкие, а тут ползай с нами, со скуки сдохнешь. Вообще, если бы не мои увеличенные баки, то могло дальности не хватить, у меня маршрут длиннее, вначале планировали, что я буду летать до Колпино, но потом мне оставили южный участок. Вообще, утром и вечером почти по три часа на маршруте довольно утомительно. Мне это почему-то напоминает бег кругами по стадиону, но приказали и мы летаем. Только пару дней из-за нелётной погоды не вылетали, метель…

Панкратов немного доработал обдув стёкол, не очень удобно, что двигатель воздушного охлаждения, если бы было водяное, было бы проще. Но главное, что теперь у нас даже в сильные морозы стёкла не запотевают, хотя в кабине теплее не стало, но в любом случае всё равно комфортнее открытой кабины Удвасика. Однажды какие-то придурки обстреляли нас с земли из пулемёта, не попали, но понервничать заставили. Вы думаете, я снизилась, чтобы показать наши звёзды? А вот и не угадали, сразу отвалила в сторону и набрала высоту. Кто сказал, что эти гаврики не начнут сначала стрелять? А уж потом возможно извинятся, когда звёзды на обломках разглядят. Но всё равно скучно, нас даже с пакетами не гоняют, световой день короткий, едва успеваем обернуться и садится приходится уже в темноте, да и вылетаем затемно.

Причина всей этой карусели над дорогой выяснилась под самый Новый год, в Ленинград приехал Сталин. Приехал на первом рейсе "Красной стрелы", этим рейсом официально начато регулярное сообщение между двух столиц. Если я правильно поняла, Сталин в Ленинград ехал в "Стреле", а его личный поезд шёл следом, потому что обратно он выехал на нём без шума и помпы. Но меня и Верочку этот приезд не особо интересовал, потому, что на этом поезде приехали гости к нам и это гораздо важнее, это я про Смирновых. Пришла в отдел, и в коридоре встретила Александра Феофановича, который сгрёб меня в охапку и расцеловал. Потом, не опуская на пол, отнёс в кабинет начальника, где передал в руки Иды, вернее плюхнул меня ей на колени, и мы минут пять радостно обнимались и целовались. Даже не подозревала, что так соскучилась. Пока комиссар остался в отделе, я усадила Иду в коляску и мы поехали к Верочке, которая накануне засопливила и я её не выпустила из дома. Наверно не нужно описывать, сколько было визга и даже слёз…

Сталин пробыл в Ленинграде два дня и в ночь на тридцать первое уехал в Москву, а вот Смирновы остались с нами встречать Новый год. Похоже, намечается традиция – встречать Новый год со Смирновыми. Комиссар рассказал, что из окружённой группировки сдались в плен уже больше семидесяти тысяч немцев и прочих европцев. Сейчас войска нашего и Северо-Западного фронтов уже вышли на рубежи городов Дно и Луга, а части КОР отрезали немцев от Финского залива. Но гораздо интереснее, что уже решено: после очистки от немцев котла, Северо-Западный фронт совместно с войсками расформированного, как выполнившего свою задачу, Ленинградского особого оборонительного района становится Карельским фронтом, которому мы передаём Свирский участок вместе с находящимися там войсками. ЛООР передаётоборонительные позиции на Карельском перешейке, а Северный фронт передаёт участок к северу от Онежского озера. Свирская группа тоже переходит в состав Карельского фронта. То есть задача нового фронта будет противостоять финской армии, а северяне плотно займутся группировкой Дитля в Норвегии и на севере Финляндии. А вот нашему фронту свой участок передаёт Первый Прибалтийский от Финского залива до Псковского озера, то есть нам придётся воевать в Эстонии. Возможно, что нас переименуют в Третий Прибалтийский, но скорее оставят Ленинградским, на эту тему пока ничего не решено. По планам наш фронт и далее будет иметь морской фланг, то есть взаимодействовать с Балтфлотом, который нам передаёт почти все сухопутные силы расформированного КОР, но их планируется использовать для десантов на многочисленные острова Балтийского моря. Мне это любопытно, но не особенно интересно, хотя у нас в штабе это была наверно самая благодарная тема для разговоров. Ведь и правда непонятно, если блокада Ленинграда снята, то декларировавшиеся задачи нашего фронта выполнены, и что дальше – непонятно, то ли становиться тыловым Ленинградским округом, вернее возвращаться в Ленинград и принимать рубежи соприкосновения с финнами или двигаться на Запад, но тогда однозначное расформирование и раскидывание по другим фронтам. Но вот такое решение придумал Генеральный штаб, хорошо это или плохо? Как и в любом решении есть свои плюсы, есть и свои минусы… Хотя, такому маленькому винтику военной машины, как я, эти размышления не нужны, прикажут и пойду или полечу…

Не удержалась, спросила у комиссара, ведь наш отдел лучше знает местную специфику и районы, а его перекинут на Запад, выходит, создаваемому Карельскому фронту знакомиться с районом заново? Оказалось, что в нашей службе будет ротация, в частности, уже майор Красильников уйдёт на повышение на должность начальника оперативного отдела Карельского фронта, с ним же уйдёт часть наших людей, а нас усилят людьми из разведки Северо-Западного фронта. Решено, что политически очень показательно, если именно фронт, противостоявший при обороне Ленинграда, войдёт в Европу и Германию. Из этого разговора я поняла, что это был "толстый" намёк, что я могу уйти с Красильниковым, только вот все, кого я считаю нашими, остаются здесь и уходят в Эстонию и расставаться с Николаевым, Митричем и другими мне совсем не хочется. Да и финны как-то очень уж пассивно себя ведут, что у всех уже сложилось мнение, что Свирская группа – это почти спокойный тыл. Оставаться в тылу, когда война идёт совсем не хочется, хотя отлично понимаю, что лично для меня, если мы перебазируемся к Нарве, будут серьёзные проблемы с Верочкой и её устройством на новом месте. Конечно, я и раньше знала, что войска будут двигаться и эти сложности возникнут, не зря ведь говорят, что один переезд равен двум пожарам. Для лёгкого переезда нужно быть кочевником по крови, папа как-то рассказывал, что в Гражданскую у них в обозе служили два калмыка, и оба хорошо говорили по-русски, так они любое перебазирование называли словом "КОЧЕВАТЬ" и не испытывали никакого волнения по этому поводу, в отличие от всех остальных. Их предки веками кочевали по степи вслед за своими стадами, отарами и табунами, ставили и снимали свои юрты, и снимались легко и быстро, не цепляясь за конкретный кусок земли. Только мы-то не кочевники, у которых весь быт и жизнь заточены под постоянное движение, у нас корни оседлые и сниматься с насиженных мест для нас хуже каторги, мы корнями в землю врастаем. Верочка успешно отчиталась за полугодие своего заочного обучения, даже формально у неё сейчас каникулы, а как будет на новом месте? Тем более, что мы придём на территории, где больше года хозяйничали немцы, как там будет, никто сказать не может, тем более, что ещё даже не решено, где именно будет дислоцироваться штаб и наш отдел…

Комиссар с Идой насели на нас, чтобы сестричка поехала с ними в Москву. А комиссар мне припомнил мой оборот о том, что у нас с ним разный статус, дескать "кто он, а кто мы" и как это сочетается с моим комсомольским званием? Пришлось объяснять, что именно я имела в виду…

Что если раньше было разделение людей на классы, ранги и прочее по происхождению, то теперь это упразднили и официально объявили о социальном равенстве. Но место человека в жизни определяет ведь не только принадлежность к дворянскому или купеческому сословию, а ещё и множество других факторов. То есть формально по всем законам и уложениям мы все совершенно равны в нашем государстве. Но при этом каждый имеет своё занятие, свой круг общения и интересов. Взять того же Сталина, с точки зрения происхождения до революции он был бы в одном ряду со всеми сыновьями сапожников, пусть немного бы выбился из общего ряда благодаря старательности в получении образования, но и в этом у него был чётко определён потолок. Сейчас ставить Сталина на одну полку со всеми сыновьями сапожников просто нелепо, потому что при всеобщем равенстве те, кто несут ответственность и принимают решения, были и будут "ровнее" остальных. Другое дело, что это в нашей стране не закрепляется по наследству, деньгами или титулами и путь на управленческие должности открыт для любого, кто этому выучится и покажет своё умение без оглядки на обязательное происхождение из высшего класса. Ведь даже в деревне нельзя сказать о том, что уровень и статус хорошего мастера-кузнеца и придурковатого пастуха-хвостокрута одинаковый по уважению и весомости его мнения, и уровни жизни у них чаще всего разные.

Я не касаюсь деревенского кулака-мироеда, из придуманного народом прозвища и так ясно, что и как у него добыто. И не нужно нам с вами сказок про то, как он своим трудолюбием и каторжным трудом наравне со всеми из нищеты выбился и хозяйство сколотил. Хотя, действительно "сколотил", только вот колотил, скорее всего, не он, а колотили других односельчан его верные подкулачники, когда выбивали долги и проценты, в которые кулак односельчан загонял. Ведь когда целью становятся деньги и власть, любые средства хороши, а для этого нужно затоптать и сделать должниками если и не всех, то подавляющее большинство, а для этого можно и посевы потоптать, и скотину потравить, и петуха красного подпустить, и работников покалечить, всё, чтобы гарантированно загнать в долги и кабалу. Вот и получается, что речь при нашем разговоре была ни в чём не противоречива с моими комсомольскими убеждениями. Мы с сестрой выросли в семье рабочего, мама из крестьян, что определило круг нашего общения, а комиссар – во власти и это определяет его нынешний статус, положение и круг общения… А вот то, что мы фактически породнились, может ввести нас в этот круг общения, но я до конца не уверена, что нам это действительно нужно и будет от этого хорошо. То есть одно дело общаться и испытывать самые добрые и даже родственные чувства, и совсем другое оказаться в кругу близких к вершинам власти страны. Если у детей Смирновых такого выбора не было, то у нас он есть и я очень боюсь ошибиться, ведь моё решение влияет не только на меня, но и на Верочку, за которую я несу полную ответственность. Тем более, что лично меня не привлекает близость в политическому Олимпу, я хочу спокойно жить, вырастить сестру и заниматься любимым делом…

На вопрос: "какое же это любимое дело?", я честно ответила, что пока не знаю. Что сначала нужно победить врага, а там уже решать, но, скорее всего, пойду получать образование, чтобы принести больше пользы, чем, если стану дояркой в колхозном коровнике. Посвящать всю свою жизнь авиации я точно не хочу, хотя, как говорит бабушка: "Не нужно зарекаться". Верочка разлучаться со мной не согласилась категорически, так что вопрос с её переездом в Москву отложили до лета, ведь после окончания начальной школы учиться лучше всё-таки нормально, а не факультативно, тем более есть такая возможность…

Сразу после Нового года вышел приказ о введении погон, приведении в единообразие званий в армии и флоте, введении новых званий, возвращении названий "солдат" и "офицер", но без унтер-офицерства, за младшими командирами оставить старое название или наименование "сержантский и старшинский состав". Соседу было жутко интересно, поэтому весь приказ читала от начала и до конца. Были добавлены некоторые звания. Солдатских стало три: солдат, ефрейтор и старший ефрейтор. По аналогии с этим во флоте: матрос, матрос второй статьи и матрос первой статьи. Младших командиров стало пять ступеней: младший сержант, сержант, старший сержант, главный сержант и старшина. На флоте: старшина третьей, второй и первой статьи, главный старшина и мичман. Младших офицеров так и осталось четыре ступени от младшего лейтенанта до капитана. А старшие получили перед майором звание штабс-капитана и выше полковника – комбрига, то есть их стало пять ступеней вместо трёх. На флоте аналога штабс-капитану не ввели, а вот вместо комбрига ввели звание командор. Высших офицеров армии стало девять ступеней: генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал-полковник, генерал-бригадир, генерал армии, генерал от инфантерии (маршал рода войск), маршал (главный маршал рода войск), главный маршал, маршал Советского Союза. На флоте, соответственно: контр-адмирал, вице-адмирал, адмирал-командор, адмирал, аналогов званий маршала рода войск, главный маршал рода войск и маршал Советского Союза нет, адмирал флота Советского Союза равен главному маршалу.[8]

Но гораздо интереснее было почитать про специальные звания для юстиции, медицины и политорганов. Нет, не только эти специальности получили специальные звания, так инженерные кадры к званию получили добавку, подполковник-инженер, к примеру. Или в НКВД и НКГБ звания вроде капитан милиции, майор внутренней службы, лейтенант государственной безопасности (последние без дурацкого перепрыгивания через два звания при наименовании, когда лейтенант ГБ носил капитанскую шпалу). На флоте, как всегда, свои игрушки, в указе про это не было, но мне ли не знать, что флотские чего-нибудь своё придумают непременно. В числе специальных званий перечислены ветеринарная служба (старший лейтенант ветеринарной службы) и гвардия. Чётко и недвусмысленно написано, что оклады в гвардии на ступень выше линейных частей, а гвардии капитан уже считается не младшим, а старшим офицером. Выслуга в гвардейских частях считается с коэффициентом плюс одна вторая. Вообще, с выслугой может впервые, озвучили и сформулировали, что пребывание в составе боевых частей вплоть до уровня штаба полка, включительно, засчитывается при расчёте выслуги как один к трём. В вышестоящих штабах и тыловых службах действующей армии как один к полутора. Гвардейский коэффициент рассчитывается от уже рассчитанной выслуги. После перевода из гвардейской части в линейную, гвардейский коэффициент сохраняется шесть месяцев, а при переходе на преподавательскую работу пять лет.

С юстицией для имеющих высшее юридическое образование на должностях прокуроров, судей и начиная от старших следователей: советники юстиции трёх рангов, дивизионный, корпусной и армейский советники – равны комбригу, генерал-майору и генерал-лейтенанту. Младшие офицеры имеют специальное звание – капитан юстиции, к примеру.

В медицине два вида званий, командные – офицерские звания с добавлением "медицинской службы" (например: полковник медицинской службы) и клинические. К первым относятся все проходящие службу на должностях санитарной службы, медицинского снабжения, в штабах и на командных должностях (начальник медицинской службы полка или начальник госпиталя, к примеру). Имеющие академическое образование – военврачи трёх рангов, бригадный, дивизионный и армейский военврач. Имеющие академическое образование врачи на командных должностях начинают со звания не ниже штабс-капитана медицинской службы. Врачи после института – младший военврач, равен армейскому капитану. Клинические фельдшеры – военфельдшер и старший военфельдшер. Остальной клинический медперсонал имеет звания и погоны общевойскового образца с медицинской эмблемой и добавлением "медицинской службы".

В политорганах вместо генералов – комиссары четырёх рангов и звёзды не золотые, а красные на шитом погоне, так что Смирнов теперь комиссар первого ранга и у него на генеральских погонах будет три красных звезды (то есть комиссары третьего-первого ранга и генеральный комиссар). Младшие и старшие офицеры на должностях заместителей по политической части имеют полностью аналогичные общевойсковым звания и знаки различия.

На полевой форме разрешено носить вместо погон петлицы, но на них обозначение званий как на погонах, то есть галунами, звёздочками и просветами, всё – защитных цветов. Довольно запутанно на первый взгляд, но куда проще, чем сейчас и уж точно, чем было до сорокового года, где вместо младших сержантов были "комотды", а у командира роты были "помкомроты" младшие и старшие. Меня в моём младшелейтенантском звании никто не тронул, нужно только найти погоны и прилепить на них одну маленькую звёздочку на голубом просвете и не жужжать…

Кроме этого в ознаменование снятия блокады Ленинграда учреждена медаль "За оборону Ленинграда" и я попала в число награждённых. Как оказалось, наши ежедневные полетушки были не просто так, по рапортам наших летнабов было задержано больше десяти человек и предотвращены две настоящие диверсии на дороге. Где, кто и чего конкретно, само собой, сказать не смогу, я же за штурвал держалась и чего там углядел летнаб никогда не интересовалась, в нашем отделе лишние вопросы никто не задаёт. Хотя как-то было, что мы два круга сделали над какой-то непонятной группой, которая от нас пыталась в лес убежать, и летнаб чего-то по рации кричал, объясняя, куда и сколько уходит. У меня на самолёте рации нет, но когда летала с летнабом, у него был с собой ящик рации, который Панкратов запитал от бортовой сети и антенну натянули от кабины к концу хвоста. Но сейчас сняли, чтобы не портила аэродинамику самолёта, тем более, что на самолёт нужно если уж ставить, то специальную станцию, а не переносную пехотную. Вообще, я налетала уже больше тридцати боевых вылетов, к слову, патрулирование железной дороги к боевым вылетам не отнесли. Так что по статуту мне медаль положена, и теперь следующей уже могу претендовать на медаль Чкалова третьей степени, ведь авиаторша, как ни крути, хотя, флотские кадровики из вредности могут мне документы на медаль Макарова вывернуть, ведь формально я могу и под неё попасть. Ладно, поживём – увидим, а вы как думали… Вообще, по разнарядке для авиации за тридцать боевых вылетов мне уже чуть ли не орден Красной Звезды положен. Ведь боевые вылеты это не просто так, и висеть над противником отделённой от него только фанерой, перкалем, собственным комбинезоном и красивым бельём (ну, красивое, это только у меня, у других обычное, но пули не остановит ни то, ни другое) требует немалой смелости, у большинства других хоть какое-то бронирование есть. Да и любит наше руководство авиаторов, хотя подобные разнарядки есть и по другим родам войск за сбитые самолёты в ПВО, за подбитые танки, самоходки и орудия у танкистов и противотанкистов, за уничтожение живой силы противника и захват трофеев в пехоте, про флот и потопленный тоннаж вообще молчу. Просто мне кажется, что в авиации всё расписано подробнее и щедрее на награды. Но я помалкиваю, мне и так уже три медали дали, к слову, как офицеру медаль "За оборону Ленинграда" мне вручили первой степени, а это очень немало, когда на груди три медали в ряд звякают. Одна или даже две это ещё может быть случайностью, а вот три – это производит впечатление. Вообще, я увидела на картинке как выглядит медаль Чкалова, и мне её жутко захотелось (как когда-то значок Ворошиловского стрелка, наверно), красивая она получилась и необычная, узнаваемая издали, как медаль Ушакова с кусочком стилизованной якорной цепи. На кружочке медальона изображён Валерий Чкалов в профиль в немного сдвинутом на затылок шлемофоне с полуулыбкой на лице, он смотрит на ровный парадный строй летящих самолётов. Передним летит его рекордный АНТ с длиннющими крыльями, которые с двух сторон выступают за края медальона, а его выступающее хвостовое оперение мягко переходит в ушко, к которому крепится кольцо. На фотографии выглядит очень красиво и выступающие прямо по небу сверху вниз слева буквы "Чкалов" очень здорово смотрятся. Тем более, что третья степень делается из бронзы, то есть её можно немножко суконкой натереть и тогда весь выступающий рисунок станет очень чётким, рельефным и ярким.

Медаль "За оборону Ленинграда" по компоновке и сюжету очень похожа на ту, что показал мне в своей памяти Сосед, но только вместо Адмиралтейства за рядами защитников города скачущий на зрителя и чуть влево, но узнаваемый Медный всадник – Пётр Первый с простёртой рукой. Почему-то кажется, что обе эти медали придумывал один талантливый художник, есть в них что-то общее и сделаны красиво, явно душу человек вложил.

Провожать в Ленинград комиссара с женой поехали на двух машинах через бывшую оккупированную территорию. Местами ещё сохранились надписи на немецком и много брошенной техники, а ещё кладбища на пригорках с касками на берёзовых и осиновых крестах. Дивизию, сидящую в Шлиссельбурге никто не трогает, просто блокировали, сами сдадутся, по лесам, но это не у нас, а западнее и южнее, отлавливают замёрзших немцев. Мы спокойно доехали до Московского вокзала. На улицах множество улыбающихся радостных лиц. На здании вокзала здоровенный транспарант: "Город Ленина приветствует товарища Сталина!" Местами на стенах домов видны следы бомбёжек и обстрелов, много выбитых стёкол, и многие проёмы даже не заделаны, видимо там никто не живёт. На некоторых улицах в ряду зданий явные провалы на местах разрушенных домов, где-то руины уже разобраны, где-то ещё нет. Наши наступающие войска уже захватили две французские мортиры калибром больше тридцати сантиметров, из которых обстреливали город, вот поэтому на северных сторонах улиц ещё видны голубые пятна оповещения "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!" Ведь последние месяцы Ленинград авиация почти не бомбила, наша ПВО отвадила люфтваффе от полётов над городом, днём истребители и зенитки, а внизу аэростаты, а ночью аэростаты, поднятые на пару километров и прожектора с зенитками. Вот и перенесли основную тяжесть воздействия на горожан на дальнобойную артиллерию. У немцев и свои монструозные пушки есть вроде "Доры", "Карла" и иже с ними, из таких обстреливали Брестскую крепость. Но сейчас они заняты под "Днепровской цитаделью" вот и отдали сюда французские крепостные орудия. Я бы не удивилась, узнав, что и персонал у орудий французский, ведь это сложная техника, которой управлять весьма непросто…

У Смирновых билеты на "Красную стрелу", у вагона совершенно мирные проводы и деловая проводница, протирающая тряпочкой поручни и стёкла в тамбуре, а из трубы вагона тянет противной угольной гарью… Проводили, на обратном пути Верочка проспала всю дорогу и нам с водителем пришлось её в дом аккуратно заносить, чтобы не будить…

Глава 63 15 февраля. Пятаков

К середине февраля передовые части нашего фронта начали принимать позиции у частей КОРа и Первого Прибалтийского. Нам отведён участок по Чудскому озеру и по реке Нарова, хотя моряки немного погорячились и захватили на левом берегу участок берега длиной больше сорока километров, совсем немного не дошли до Кохтла-Ярве, но деревню Силламяэ взяли и у них там штаб. Откуда я это всё знаю? Так летала с Николаевым и даже знаю, что наш штаб будет в городе Сланцы, а наш отдел в деревне Гостицы. И к морякам мы тогда за компанию залетели. Наши части, перебрасываемые по железной дороге принимают позиции.

Но часть наших войск занимается добиванием окруженцев. Сидельцы Шлиссельбургской крепости на днях сдались. А вот под Лугой сформировался довольно сильный вооружённый район, в котором оказалось сосредоточено до ста тысяч солдат с техникой, вооружением и припасами. Вырваться из кольца у них сил нет, но в обороне сидят, ведь фюрер им пообещал, что вызволит из окружения. До последнего времени на их территории функционировал аэродром, на который они даже принимали прорвавшиеся транспортные самолёты. Наши соседи сейчас регулярно вылетают бомбить окруженцев. Вот с вылета и не вернулся экипаж, который сел на вынужденную на болотах в районе, контролируемом немцами. Я узнала об этом, когда к нам на стоянку пришёл командир полка и комэск второй эскадрильи. В общем, ситуация простая и сложная одновременно, у них возможности вытащить своих лётчиков нет, до наших они дойдут или нет – неизвестно. По пути сплошные болота, по которым зимой пробираться врагу не пожелаешь, и судя по всему у них как минимум один раненый. Подбитый самолёт они посадили на болото рядом с островком, на который сами выбрались, а самолёт если и не утонул в болоте, то взлететь точно не сможет, потому что одно крыло в болоте уже утонуло. Экипаж три человека, на краю островка есть вроде бы площадка, но Удвас на ней не сядет, слишком маленькая, а если сядет, то даже с двумя уже едва ли взлетит. Лететь не очень далеко, но приказать мне они не могут, только просят, а мой начальник, если они попросят, добро на такую авантюру мне точно не даст. Вот такой расклад, и делай, что хочешь. Лететь-то всего-ничего, но придётся садиться и взлетать с неизвестно какой площадки. И если я без разрешения полечу, то это уже воинское преступление, которое совершать не хочется. Самое неприятное, что даже предварительно слетать и осмотреться не получится, потому, что стоит нам проявить активность, немцы тут же отправят туда кого-нибудь проверить, чего это нас там так заинтересовало. Ещё для такой посадки на снег мне бы лучше лыжи, но родных лыж к Тотошке нет, а вешать чужие не рекомендуется и не хочется, но придётся, если решу лететь…

Бомберы – хорошие ребята и их понять нетрудно, но под танки они кидают меня и прекрасно это понимают. Впрочем, как уже сказала, выбора у них тоже особенно нет. А смогу я загрузить троих здоровенных мужиков и с ними взлететь? С нормальной полосы без проблем, но там-то откуда такой взяться? Но и оставлять ребят в ближнем немецком тылу тоже не годится. Сложила все возможные "за" и "против", подготовилась к разговору и пошла звонить начальнику, просить разрешения на этот вылет. Сергей Николаевич меня внимательно выслушал, спросил мои прикидки по шансам на благополучный исход, которые я оценила как пятьдесят процентов, попросил дать трубку командиру полка, а нас выйти. Пошли курить, вернее, это комэск и ещё двое курить, а я с ними постоять, ведь мне ещё вердикт начальника выслушивать, когда обратно позовут…

Смотрю на ребят и понимаю, насколько мы иначе смотрим на всё. Их всех буквально потряхивает от азарта. Они в игре, они хотят сделать ставку и выиграть, и сопутствующие мелочи не имеют смысла, когда надо рискнуть, перешагнуть через порог бурлящего адреналина, подёргать за нос фортуну, и даже если не получится, то это в их понимании достойно и почётно. А я сейчас как колхозный бухгалтер, стою и считаю шансы и вероятности, и никакого азарта, у меня мозги совсем иначе работают. Прикидываю, как туда можно безопаснее проскочить, как облететь островок, постараться зайти против ветра и сесть на пятачке, ведь мне нужно не рискнуть, а пусть и с риском, но просто сделать, а главное вернуться к моей Верочке, за которую я отвечаю. И если бы они сейчас услышали мои мысли, то я бы в их глазах упала ниже пола, ведь такое в их понимании почти оскорбительно и гораздо хуже трусости.

Вот поэтому я им ничего не скажу, а буду думать, как мне облегчить самолёт по максимуму. Хорошо ещё, что с этим наступлением у нас теперь немецкого трофейного авиационного бензина хоть залейся. Ведь две тонны, которые привезли вначале, мне казались бесконечной неисчерпаемой кучей, но уже скоро у нас осталось всего две бочки. Так что к моменту облёта железной дороги нам привезли новый бензин и масло. Теперь у нас на стоянке снова куча бочек и можно о бензине не переживать. Начальник БАО бурчит и ругается, что хранить бензин рядом со стоянкой, а не в специально обвалованном хранилище – есть нарушение и ему нагорит от любой проверки, но когда он с Панкратовым прикидывал другие варианты, у них ничего путного не вышло. Вот и стоят бочки у нашей стоянки, масксетями затянутые, и со стороны почти не видны.

Когда после получения разрешения на вылет пришли на стоянку, техники уже переобули Тотошку в лыжи от Яка, других не нашлось, а сзади вообще пришпандорили какую-то изогнутую пластину прямо на "дутик". По словам Евграфыча на пару посадок хватит, а если даже слетит, то и не беда. Вообще, в немецком техническом описании самолёта говорилось, что к нему положены специальные лыжи, у которых даже тормоз предусмотрен, представления не имею, как он работает и что собой представляет, но у нас такого всё равно нет, и не предвидится. Штурман полка сделал расчёты потребного мне для этого полёта горючего, решено, что мне для вывоза троих нужно максимально облегчить самолёт, поэтому я вылетаю с минимумом горючего, а после сажусь на наш ближайший аэродром, там есть всего в сорока километрах по прямой аэродром подскока, который себе истребители сделали. Туда вылетает один борт из полка с горючим для меня, и уже после посадки там решаем, как и чего дальше делать по ситуации.

Как водится, на бумаге всё просто замечательно. Но уже стемнело, поэтому в полной темноте поднимаюсь и облётываю новые шасси-лыжи. Лыжи съели километров десять скорости, на посадке нет возможности уже привычно затормозить, вспоминаю, как летала на Удвасике и садилась в Мордовии, по-утиному растопыривая лыжи-шасси. Моя посадочная скорость значительно меньше, поэтому и площадки даже на лыжах мне должно хватить. Ползаю по листу аэрофотосъёмки и пытаюсь представить себе местность. Ещё летняя чёрно-белая съёмка, по ней мне комэск, который снизился и прошёл низко, и успел вместе со штурманом достаточно разглядеть, штурман поддакивает и комментирует. А мне нужно для себя определить, где они говорят точные данные, а где уговаривают меня и себя. Это не враньё, просто память у нас так устроена, что легко может замещать реальные факты и воспоминания желаемыми.

Так как решено, что я вылетаю затемно, чтобы прилететь на место на рассвете, я пошла спать. Верочка участвует почти во всем, и спать укладывается рядышком со мной, увезти её с аэродрома сегодня можно даже не мечтать. Тем более, что в том экипаже есть какой-то замечательный "дядя Пятаков", как мне пояснили, это старшина-стрелок, весельчак, балагур и душа если не полка, то эскадрильи, который не мог не понравиться моей сестричке, поэтому она ходит и переживает.

Вылетаю за полтора часа до восхода, лететь мне около ста восьмидесяти километров, при моей крейсерской скорости около двухсот, а с лыжами чуть меньше и, учитывая встречный ветер, я должна быть на месте минут за десять до восхода, то есть будет уже достаточно светло. Главное, чтобы ребята не ушли с места посадки и их не нашли немцы, то есть мне перед посадкой нужно осмотреться – облететь место на малой высоте. С машины сняли пулемёт с боезапасом, эрэсы с направляющими, заправили по минимуму с запасом всего в двадцать литров. Кучу снятого с самолёта сложили в стороне и накрыли брезентом, с краю колёса от шасси лежат.

Лечу фактически в темноте, курс двести тридцать градусов от Любани, которую даже в темноте видно и я её знаю, сколько раз уже над ней летала. Сегодня низкая облачность, кромка всего в трёх сотнях метров от земли, лечу под самыми облаками, изредка пролетаю в языках тумана, что понимаю только за счёт того, что подёргиваются муаром и приобретают ореол редкие огни на земле. Я не спешу, в такую погоду мне лучше подлететь даже чуть позже расчетного времени. Многослойная толща облаков над головой начинает светлеть, я уже на курсе, время засекла, вскоре начинают проступать ориентиры на земле, в появившемся просвете над головой мелькнула голубизна и словно подсвеченные пуховые сахарные кипы уже увидевшие солнце чуть розоватые верхушки облаков, такая восхитительная красота, что сердце вздрагивает…

По расчетам подлётное время – меньше пяти минут, надо ещё немного снизиться и высматривать, куда их угораздило плюхнуться. Но сначала замечаю подаренный мне штурманом ориентир в виде характерного пятна кустарников с двумя тёмными ёлочками, очень похоже на голову какой-то зверушки. Замечательно, от этих ёлок метров триста на юго-запад. Чуть мимо не пролетела, когда сбоку и чуть сзади увидела торчащее из болота двойное хвостовое оперенье бомбардировщика и площадку на островке у лесочка на взгорке. Но людей никого не вижу, потихоньку закладываю круг, продолжая снижаться. Наконец меня с земли наверно разглядели и выскочили двое, машут руками, лучше бы посадочную полосу обозначили, но сказать им этого сейчас всё равно не смогу. Главное, что немцев я не видела, а значит, не меньше получаса у нас будет. Когда уходила на круг, выбросила дымовую шашку и сейчас захожу на посадку против ветра, который сегодня порывами до десяти метров у земли…

Едва успеваю выскочить, как меня сгребают в охапку и радостно тискают, еле удаётся вырваться и отдышаться. Начинаю выяснять практические и важные вещи… У них при посадке побился штурман, а они двое совершено не пострадали, несколько синяков и ссадин не в счёт. Немцев не видели, и никто не летал, я после отлёта наших первая. Обхожу площадку, нужно сначала оттащить самолёт к болоту и потом взлетать почти против ветра, строго против ветра не выйдет, потому, что тогда придётся подрывать самолёт и вытягивать над лесом и взгорком, а это при перегрузе слишком рискованно и может не получиться. Тут же организовываю перетаскивание самолёта к началу разбега. К сожалению тормозов у меня сейчас нет. Командир предлагает привязать самолёт к чему-нибудь и после набора мощности двигателя резко перерезать верёвку. Нашли какую-то корягу, связали несколько кустов и две небольших берёзки, только после этого стали грузить штурмана. Пришлось немного поругаться, стрелок притащил с собой снятый с турели пулемёт и ещё какой-то мешок, в котором явно звякало железо, с которыми, ну, никак не желал расставаться. Их парашюты тоже выкинули…

У двери с ножом сидит командир – старлей, представился Сергеем, его задача по моей команде перерезать верёвку, которую сделали из строп одного парашюта. Эта верёвка должна удержать нас вместо тормоза, она привязана за те несколько кустов, пару чахлых берёзок и здоровенную корягу, ничего другого позади нас на болоте нет, пока привязывали, унты в грязи вывозили, грязи в Тотошку натащили, кошмар. Вдох-выдох. Запускаю двигатель, почти сразу добавляю мощность, самолёт немного протащило до натяжения верёвки, он дрожит от нагрузки, машу рукой и словно получаю пинка сзади, начиная разбег. Ребята совсем не дюймовочки и в зимнем обмундировании, перегруз у меня серьёзный, уже приближается край полянки, дальше вроде бы ровная поверхность скорее всего замёрзшего болота, только болото – такая штука, никогда не скажешь действительно оно замёрзло или только снегом припорошило,[9] пытаюсь подорвать самолёт, но мне его не поднять… Трясёт на кочках, скорости для взлёта не хватает… Выскакиваю на болото, меня трясёт как на необъезженном коне… И только метров через пятьдесят по болоту удаётся набрать скорость и отрываюсь от земли, или болота, если быть точнее. На колёсах я бы здесь точно не взлетела. Аккуратно, блинчиком разворачиваю самолёт, убираю закрылки, ложусь на курс. Всё теперь лёту всего около получаса. Меня трясёт, вот уж не думала, что по болоту взлетать придётся. Пассажиры сидят тихо, как мышки, им тоже хватило впечатлений от нашего взлёта…

На аэродроме нас уже ждут. Зашла на посадку, села, к самолёту бегут и резко тормозят приблизившись. Глушу мотор, вылезаем, сначала я, потом выпрыгивает командир и стрелок. Их начинают радостно тискать, они чего-то объясняют, шум, крик, а я поворачиваюсь к Тотошке и понимаю, почему народ притормаживал на подходе. Вся задняя часть фюзеляжа и хвост в замёрзших буро-чёрно-зелёных ошмётьях болотной грязи, кусков мха и что там ещё в болоте плавает. Наконец, первые эмоции схлынули и мне с жаром рассказали, что видели, как выглядел след нашего взлёта на болоте. Что во время взлёта, когда мы выскочили на болото, то неслись по нему, как глиссирующий катер у которого из-под лыж во все стороны летела грязь. Они всё это рассказывали как замечательное весёлое приключение, почему-то они уверены, что так и было мной задумано. А я стою и осознаю, что будь у нас скорость хоть немного меньше или даже встречный ветер потише, да просто попади под лыжу любая крепкая кочка или притопленная коряга, мы бы в этом болоте утонули так же, как их самолёт, от которого меньше чем за сутки только хвост торчать остался. Как там Сосед говорил, про песца, который на мягких лапках рядышком прошмыгнул и в затылок подышал, даже в жар бросило…

Отчистить эти замёрзшие ошмётья нет возможности, они уже успели примёрзнуть, теперь только если сначала отогреть. Но это потом, а сейчас не доверяя никому, сама залезаю на нос Тотошки и заливаю из канистр бензин. Не очень удобно и тяжело стоять наклонившись и стараясь лить из канистры в воронку, особенно когда порывы ветра сдувают струю бензина, если лить с высоты, да и металлическая обшивка под подошвами унт скользит, нужно это помнить. Пока заправляла, штурмана уже увезли в госпиталь, стрелок с командиром явно предпочитают лететь со мной, да я особенно и не возражаю, двое и с нормальной полосы – это не нагрузка… Лечу и думаю, ведь после пережитой смертельной опасности я должна испытывать почти эйфорию и экстаз, ну, как минимум возбуждение, а меня наоборот словно разморило и спать ужасно хочется. Привычно кручу головой, пешка комэска давно улетела вперёд, погода на тройку с большим минусом, других самолётов не видно. Как раз в такую погоду немецкие транспортники попытаются прорваться к окруженцам, а наши истребители их будут в облаках ловить, у нас на фронте, говорят, радар появился, и на перехват истребители пытаются по нему наводить, но меня это никак не касается. Солнце ещё не поднялось высоко, поэтому иногда возникают разные световые эффекты вроде вертикального сияющего столба напротив выглянувшего низкого солнца. А в просветах и между слоями облаков вообще нечто сказочное порой, вроде коридоров из подсвеченных низким солнцем облачных стен или пуховых куч, в которых иногда играют такие краски, что радуга рядом выглядит чёрно-белой блёклой столетней фотографией. И единственное, что не даёт в эту сказку провалиться – это мерное ритмичное тарахтение двигателя раскручивающего винт у меня на носу…

По прилёте на наш аэродром снова бурная эмоциональная встреча, хотя мне не до того. Я же пытаюсь объяснить озадаченному Евграфычу, как это меня угораздило так изгваздать наш самолёт, а он приседает вокруг, пытаясь сообразить, как эту дрянь счистить. Верочка скачет вокруг, успевает везде и таки да, я спасла именно её любимого "дядю Пятакова". А мы с техником обсуждаем, что нам делать: оставить пока лыжи или вернуть колёса. Задний дутик успел потерять самодельную накладку, что никого не расстроило, её и делали на одну-две посадки. Панкратов нашёл разрыв на обшивке фюзеляжа справа и на правом руле высоты. Вспоминаю громкий хлопок, когда перерезали удерживавшую нас верёвку, вполне возможно, что это именно она стегнула сбоку и по рулю, как раз правая сторона и выходит. В промежутке сбегала позвонить в отдел, доложила и получила разрешение отдыхать до завтра…

А на аэродроме суета, не связанная с возвращением экипажа сбитого самолёта, полк завтра с утра перелетает на новое место, часть техников и охраны уже убыла на новое место и будет встречать полк на новом месте где-то около Гдова. Здесь до весны остаётся малый караул, присмотреть за оставленными вмёрзшими в грунт НАПами и ещё кое-каким имуществом. В этом плане мы пока ещё тоже можем здесь базироваться до переезда фронтового штаба, где будем мы – пока неизвестно. Хотелось бы тоже при какой-нибудь авиачасти, можно, конечно и в поле рядом с местом расквартирования отдела, но иногда возникают моменты, которые паре наших техников, а теперь одному Панкратову физически не сделать, да и удобнее на аэродроме. Но пока ничего окончательно не ясно, вот только зная, как работают в отделе, всё учтут, продумают и сделают как можно лучше, я особенно не переживаю…

На стоянку заявились Сергей и Алексей, лейтенант Котченко и старшина Пятаков, оба уже переоделись, в форсовых фуражечках, несмотря на мороз и то, что старшине фуражка по чину не положена, но у него она ещё и заломлена набок по-казацки, чтобы сбоку от козырька кудрявый чуб над лбом свисал. А хорош красавчик и явно сам это знает, лицо аккуратное, кудри смоляные, глаза большие, ясные, голубые, нос с едва заметной горбинкой, почти прямой не широкий, чёрные брови почти срослись над переносицей, а яркие губы просто сами просятся к ним своими прильнуть. В общем, девичья погибель при статной фигуре, которую подчёркивает ушитая и ладно подогнанная форма. При этом не мнётся, не тушуется, а вполне себе улыбкой белозубой искрит и так это заразительно делает, что губы сами в улыбке раздвигаются. Вот ведь, обаятелен до ужаса, чертяка! Сергей – он светленький весь, но на фоне старшины словно блёклый, волосы светлые, как и усы, брови и ресницы, от этого лицо словно смазано и даже большие распахнутые почти круглые серые глаза не очень смотрятся, да и ростом он проигрывает старшине, чуть сутуловат и угловат, но взгляд добрый и открытый…

Пришли они меня и Верочку пригласить на посиделки в честь их спасения, в общем, приглашает нас фактически весь полк, а они только гонцы и вестники. До завтра я свободна, Панкратов меня отпускает, да и реакция на пережитое меня только по прилёте достала. Поэтому посидеть, расслабиться не вижу в этом ничего плохого, да и Верочка за рукав дёргает, она Пятакова просто обожает, и он с Верочкой возится искренне и без барыша какого…

В столовой лётного состава почти весь лётно-подъёмный состав, наш приход встречают едва не овациями. Нас усаживают в расположении второй эскадрильи. А дальше для меня, оказывается, нашли бутылку трофейного красного вина, и я могу не пить спирт или водку как остальные. Кухня расстаралась, обед шикарный, пьём за Победу, за меня и везение, за спасённый экипаж и за каждого в отдельности, за удачу и много ещё за что. Не сильно напиваясь и не частя, командир полка в самом начале не забыл напомнить, что завтра почти всем перегонять машины на новую площадку, где нас всегда будут очень рады видеть. За всё время я едва выпила половину пузатой бутылки…

Как-то незаметно получилось, что мы переместились в предполётную землянку второй эскадрильи на краю аэродрома, где обычно экипажи собирались в ожидании вылета, многие потихоньку расползлись. К нам присоединились ещё трое, как оказалось, это ещё один безлошадный экипаж, то есть собрались те, кому завтра не вылетать и посиделки продолжились вторым кругом. На столе возникла жареная картошка, заправленная тушёнкой, квашеная капуста, яблоки и лётный шоколад.

Верочку сплавили спать, я осталась с пятью ребятами одна. Мне нужно было тогда же уйти с сестрой, но… Может мне нужно было выдавить из души пережитую встряску с липкими щупальцами страха, может просто накопившуюся усталость, а может расслабиться и отвлечься, ведь нагрузка у меня не маленькая, пусть не запредельная, но ежедневная. Может это только кажется, что раз в день слетать куда-нибудь по нашим фактически ставшими безопасным тылам это ерунда. Тем более, что процесс полёта мне нравится и в воздухе я получаю искреннее удовольствие. Что-то есть завораживающее в том, что эта механическая птица полностью послушна твоей воле, что через ручку управления, руки, ноги и другие органы чувств получаешь все ощущения полёта. Вот как описать, что лёгким отклонением рукоятки и педалей ты заставляешь самолёт плавно лечь на удерживающий его воздух и сделать вираж, всем существом ощущая, как крылья скользят по невидимым воздушным рельсам. Как чувствуется каждый порыв ветра, восходящий или нисходящий воздушный поток. Вообще, полёт сейчас для меня стал чем-то похожим на то, как в детстве мы бегали, раскинув руки, и представляли себя самолётами или птицами, ведь тогда, изображая ртом тарахтение мотора, были подвластны любые манёвры, а растопыренные пальцы в сознании реально опирались на воздух, как положено настоящим крыльям. Ведь тогда всё тело, руки и ноги были этим воображаемым самолётом, и всё было подвластно малейшему желанию… Теперь не нужно рычать горлом и языком, мотор сам тарахтит свою песню, а вот в части подвластности желаниям всё как было тогда.

И не нужно говорить, что вся моя власть жёстко регламентирована характеристиками самолёта. В полёте, вернее, в ощущении полёта, нет километров в час, нет заданных и определённых углов тангажа или сантиметров от главной аэродинамической оси, есть ощущения, которые настолько родственны эмоциям, что отделить их часто невозможно. И пусть мне сто раз физиологи расскажут, что фотон света упал на сетчатку глаза, выделил какой-нибудь эрг энергии, пройдя сквозь роговицу, хрусталик и стекловидное тело. Как в конкретной колбочке или палочке возникло возбуждение, и по нервному волокну побежал сгенерированный электрический потенциал. Который где-то в головном мозге был проанализирован и превратился в комплекс возбуждения, который я воспринимаю как красивое красное платье или цветок розы с капельками росы на лепестках. Для меня всё равно было, есть и будет: я повернула голову, бросила взгляд, и мне понравилось или не понравилось то, что я увидела. А все эти колбочки и палочки оставьте себе на память… Вот и очарование полёта для меня – именно набор переживаний и эмоций, что не мешает мне думать об остатке горючего в баках или о том, как лучше и безопаснее заходить на посадку и крутить головой, чтобы не пропустить возможное нападение…

Сосед как-то говорил, что счастье, это когда с радостью бежишь с работы домой и когда из дома с радостью бежишь на работу! Как-то услышала разговор моего летнаба с приятелем, он не понимает, как не свихиваются дальние бомбардировщики, когда всю ночь их самолёты словно висят в тёмной пустоте, когда никаких манёвров и ничего не происходит, надо замереть и смотреть по сторонам часами. Потом словно взрыв короткие минуты выхода на цель, бомбёжка и снова часами висеть в чёрной пустоте, пока не прилетишь обратно. В принципе, у меня ведь то же самое, может самолёт мой висит в воздухе не так долго, и не в темноте, хоть и видно как внизупроплывает земля, но я в это время особенно не маневрирую, не выполняю никаких действий, сижу себе, держусь за ручку управления, ногами удерживаю курс, да кручу головой, чтобы видеть небо. Скучно и однообразно! Как водителю в дальнем рейсе или путнику шагающему куда-то. Но вот только для меня это не бестолковое ожидание в вынужденной позе. Я лечу! Я чувствую, как мои крылья рассекают воздушные струи, как винт отбрасывает назад перемолотый воздух и тянет самолёт вперёд! Не буду говорить, что чувствую каждую нервюру, но я живу полётом. Я сама – самолёт и мне нравится плыть в небе над землёй, выписывать в небе змейку, чтобы никто не подкрался незамеченным, наслаждаться ровным стрекотанием мотора, вообще, удивительным миром, где нет наземной суеты и толкотни, где не только вперёд-назад и вправо-влево, а ещё вниз и вверх… Поэтому я не думаю, что экипажи дальников в своём ночном полёте дуреют от скуки, у каждого есть своя работа, они ею заняты и скорее всего её любят. И они не просто висят в темноте в своих самолётах, они летят сквозь ночь, они летят выполнить полученный приказ или после его выполнения возвращаются домой, они выполняют свою работу и стараются её выполнить хорошо! Какая же здесь скука? Это же как дышать, нам же не надоедает каждые три секунды делать вдох…

Вот снова куда-то меня мысли увели, а тут застолье. Всё-таки лётчики умеют заразить своими брызжущими эмоциями. Да и в землянке уже как такового питья не было. Пошли задушевные разговоры, не забыли притащить и патефон, хорошо, хоть танцы устраивать никто не рвался, ведь в землянке даже мне потолок "на уши давил", а ребята все ходят сутулясь и пригибаясь. Пятаков оказался замечательным рассказчиком и душой компании. В его изложении их спасение стало какой-то восхитительно смешной сказкой, в которой нашлось место даже зайцу, который много лет спокойно жил на болоте, и совсем не жаждал, чтобы на него свалился с неба большой железный самолёт. Но он, как настоящий местный хозяин, вышел встречать невезучих лётчиков и Пятаков столкнулся с ним буквально нос к носу, и они удивлённо смотрели друг на друга круглыми глазами. Ведь оба не знали как им общаться, ведь совершенно русский заяц не ходил в школу и не знает русского языка, а Лёша не знает ни слова на заячьем, поэтому совершенно невоспитанный заяц развернулся и убежал, не прощаясь. И нужно было видеть искреннюю обиженно растерянную красивую мордашку Пятакова, который словно жаловался на невоспитанность зверушки, когда все в землянке буквально корчились от смеха. "Нет! Ну вы представляете, мне командир кричит, что штурмана зажало, что нужно помочь его вытащить, я думаю, что местные зайцы сейчас набегут и помогут, а он взял и убежал, невоспитанный оказался…" – есть у парня талант, совершенно обычные вещи говорить таким тоном и с такой мимикой, что станет смешным наверно даже если он будет читать инструкцию к утюгу. Глядя на Пятакова я подумала, что если ему поручить прочитать рассказ про того парня, у которого "после бани морда красная такая", успех будет просто феерическим.

Из рассказа Сергея Котченко – командира сбитой пешки, стало ясно, как они попали под стволы незамеченной зенитки, над расположением которой неудачно выходили из пикирования и поймали ставшие роковыми попадания. Что если бы её заметили раньше, то просто разбомбили бы, и ничего бы не случилось, ведь в первой волне шли экипажи, в задачу которых как раз входило уничтожение средств ПВО немцев. И что теперь совершенно непонятно, что по ним решат, вернее по обоим экипажам, тем более, что у них теперь нет штурмана и скорее всего их отправят в ЗАП, хотя они бы лучше дождались новых самолётов в полку.

Ко мне никто особенно не лез, но и без внимания не оставляли, изредка появлялись какие-то тосты, мы понемножку выпивали, но никто не валился под стол, никого не торопили, а у меня вообще была вполне конкретно обозначенная граница в виде единственной бутылки вина, которую я особенно не торопилась изничтожить. Мне было с ними удивительно тепло и уютно, когда заходили какие-то лётные темы и начинали в воздухе ладонями показывать какие-то манёвры, я уже не просто смотрела, я понимала, что и как нужно делать, при этих эволюциях. Эта атмосфера единения и крылатой родственности ещё добавляла тепла и уюта в окружающую картинку. Всё было так мило и хорошо, что просто не описать словами…

Глава 64 16 февраля. Утро

Мне снились сны…

Их было много, тёплых и милых, я в них жила, смеялась и радовалась, я просто купалась в самых светлых и добрых эмоциях, ведь во сне не понимаешь, что это сон. Особенно мне понравилось, как я в Италии случайно увидела темно-фиолетовые ботфорты на тоненьком высоком каблуке с металлическим кончиком. Вообще, этого я не видела и не знаю, это родилось из рассказов об этом Натальи, она так эмоционально рассказывала, что я сама себя ощутила на её месте. Вообще, я уже не один раз словно была ею, так что чего удивляться. А ботфорты были восхитительные, меня немного смущал цвет, всё-таки темно-фиолетовый больше в сторону пурпура довольно сложный, и к нему трудно подобрать достойное цветовое сочетание, а классические ансамбли из чёрного и белого превращают его в нечто безликое и неинтересное, то есть в какой-то безликий фон. А ведь цвет сам заслуживает того, чтобы ему уделили внимание, и ещё, конечно материал. Нет, я ничего не имею против замши как таковой, но обувь из неё совершенно не для нашей погоды, не дружит она с водой и грязью, которых у нас с избытком и отчистить замшу от мокрой грязи почти невозможно, я не говорю про то, что эта грязь наполовину состоит из нефтехимии и соли. Но когда взяла их в руки, выпустить их я уже не смогла. Такая нежная и тонкая, мягкая и ласкающаяся к коже поверхность, что осталось только надеяться, что они на ноге не будут смотреться и тогда смогу от них отказаться. Я в них влезла и пропала…

Потом сапоги лежали у меня дома, я лишь изредка их надевала дома и вертелась в них перед зеркалом, потому, что носить мне их было не с чем. В принципе, я подобрала узкую короткую чёрную юбочку и светло-сиреневую блузу, но это был вариант на слабенькую троечку по пятибалльной шкале, и гробить на это полюбившиеся сапоги не хотелось. Я даже специально ходила несколько раз по меховым салонам, ведь у меня ничего коротенького вроде куртки или полупальто в гардеробе не было, не возникало до этого нужды. Самое короткое тёмно-красное пальто было чуть выше колена и надевать с ним ботфорты было бы несусветной глупостью. Вообще, с коротенькой шубкой ботфорты смотрелись бы восхитительно, и меня даже не особенно пугало, что в тоненькой замше в морозы не побегаешь, ведь отсутствие снега и морозов не мешает многим южанкам носить меха и даже шубы. Вот и я смогу найти время без лютых морозов, тем более, в городе по улице не ходят, а скорее делают перебежки между тёплыми местами, на которые вполне хватит и этой замши. Но…

Всё упёрлось в цвет, такой красивый, но очень редкий. Я наверно неделю не могла решиться, мне попалась норковая шубка покрашенная в сочный пурпур, с которым в принципе мои ботфорты бы заиграли, но это сочетание настолько на грани, что решиться на него было сложно, вот я и думала, тем более для этого кредит брать и выплачивать год. На всякий случай поехала ещё раз посмотреть на шубку и даже взяла с собой сапожки, даже не надевая, поняла, что части наряда не подружатся, а я в нём буду как попугай. Я не успела убрать ботфорты, как девушка-консультант уточнила, правильно ли она поняла, что я хочу к ним найти верх? Честно, я уже смирилась, что ничего интересного у меня не выйдет, как мне вынесли из другой секции замшевое пальто-пончо с разницей оттенков едва ли больше полутона. Вот так у меня получился любимый наряд для особых случаев: сверху широкое замшевое пончо с вырезами по бокам, в цвет пончо ботфорты и между ними полоска открытого бедра шириной сантиметров пять, узкая чёрная юбочка почти не выглядывающая из-под пончо и восхитительная обтягивающая снежно-сиреневая блузка…

Бог бы и с ним с нарядом, но именно в нём было первое свидание с Соседом, чинный выход в филармонию на выступление молодого талантливого пианиста и дипломанта, с которого всё и началось. У блузки был маленький секрет, под неё не требовалось бельё, в районе лифа драпировки маскировали уютные чашечки, а ещё она была блузка-боди с застёжкой внизу на кнопочках, что её можно было носить вместо и без трусиков. И как, оказалось, интересно расстёгивать почти три десятка маленьких круглых пуговичек от ворота до талии и на широких обтягивающих манжетах, что совсем не мешало обоим тонуть в жарких сладких, сводящих с ума поцелуях…

А вот пробуждение вышло кошмарным! Сквозь грохот боли в распухшей голове, прорезался противный кислый запах рвоты и содержимое моего желудка радостно рванулось наружу и удержать его я не смогла. Ну не до того мне в тот момент было. В сведённом мерзкой оскоминой рту сухим одеревеневшим поленом ворочался мой огромный непослушный язык. Глаза открывать было страшно, потому, что сквозь боль была уверенность – стоит их открыть, и они лопнут. Я лежала на какой-то твёрдой поверхности, и сверху меня придавливало что-то тяжёлое…

Я возможно предпочла бы ещё поспать или просто полежать не шевелясь, но лежать в своих рвотных массах противно, но ещё важнее было то, что жутко хотелось в туалет, а внизу не просто давило распёртым мочевым пузырём, было почему-то ещё и больно. С огромным трудом удалось сесть, из-за чего едва снова не выплеснула содержимое желудка наружу, потому, что весь мир вокруг, словно в карусели понёсся вокруг меня. Упёрлась руками и не упала. Вчерашнее вспоминалось какими-то кусками и до определённого момента, а дальше темнота. То есть, как я оказалась в этой комнате, и вообще где эта комната находится, совершенно непонятно. Зрение понемногу начало передавать переставшую кружиться картину реальности, ватные руки и ноги не позволили надеяться на то, что на них можно рассчитывать и путь до места, где станет возможно опорожнить мочевой пузырь, представился сказочной фантазией…

"Господи! Да что ж это такое?!.." – билось в гудящей от боли голове, но небеса привычно молчали. Из окружающей мути проступили совсем не обрадовавшие подробности, стало ясно, что меня придавило, и что свалила в сторону. Это "ЧТО" оказалось спящим Пятаковым, но это было не главным, на нём была только майка, и сейчас он являл себя выставленными на обозрение голыми покрытыми тёмными волосами ягодицами, что как-то разглядела несмотря на полумрак. Сквозь забивший нос запах рвоты пробился запах тяжёлого перегара. Если бы не страх, что голова лопнет, я бы с удовольствием ею встряхнула, в надежде, что привидевшийся бред исчезнет, как ему и положено, ведь такого просто не может быть! ТАКОГО БЫТЬ НЕ МОЖЕТ! СО МНОЙ ТАКОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!! Словно прилипший к голой пояснице и ниже взгляд, наконец, смогла сдвинуть на себя, и увидела свою голую грудь с парой синяков, похожих на засосы. Моего комбинезона, в котором я была, на мне не было, как и остальных деталей одежды и белья. С неимоверным усилием подняла руку и попыталась подтянуть к себе что-то похожее на одеяло. В голове так усиленно метались мысли, что даже боль немного отступила. А ещё выстуженное за ночь помещение совсем не баловало теплом, и кожа с запозданием покрылась пупырышками, а в туалет захотелось просто катастрофически. Вот только куда ткнуться в неизвестном месте без одежды? Вдруг заметила задвинутый в угол детский эмалированный горшок, в любом случае это лучше, чем делать лужу на полу или в постель. Встала на подрагивающие и предательски подгибающиеся ноги, вытащила горшок, которым явно давно не пользовались, и применила его по назначению. И наверно испытала бы не просто облегчение, а радость, если бы не увидела на том месте, с которого только встала размазанное кровавое пятно. Ощупала себя и получила немедленное подтверждение, волоски внизу на ощупь слиплись и заскорузли от засохшей крови, скорее всего…

Успела я подумать и разработать план или действовала на автопилоте, я сказать не могу, вообще, следующие минут десять мне запомнились словно со стороны, а моим телом управляет кто-то другой, и я за этим просто смотрю, но Соседа слышно не было, а больше вроде и некому. Вообще, сопоставить логически выводы из увиденной картинки смогла бы наверно даже канарейка. Меня это открытие оглоушило словно удар дубиной по голове, но только без потери сознания, а словно весь окружающий мир накрыло тяжёлым душным войлочным потником. Что, как ни удивительно вылилось в проснувшуюся двигательную активность и какую-то механическую чёткость. Я задвинула под кровать горшок, чтобы не смахнуть нечаянно, быстро обошла босыми ногами по холодному полу кровать и раздёрнула занавески, за которыми едва начинался бледный зимний рассвет. Но в комнате хоть какой-то свет появился, и я увидела своё бельё и одежду, сваленные на стул у входа. Никаких посторонних звуков кроме посапывания Пятакова не слышно, вдали взбрехнула собака, а я не заметила, как полностью оделась. При этом тщательно следя, чтобы ничего не оставить, почему-то это мне казалось очень важным, может самым главным. Трусики почему-то одевать не стала, засунула их в карман комбинезона, а в голове вертелось как заведённое: "Сучка не захочет – кобель не вскочит!!!"…

Уже когда застёгивала комбинезон, спохватилась, остановилась и стащила окровавленную простынь, выдернув край из-под сопящего Пятакова. Не долго думая, обмотала её вокруг талии под комбинезоном и застегнулась. Собравшись выходить, подумала, что дёргала Пятакова довольно резко, когда простынь вытягивала, да и с себя сбросила его без нежностей, а он не проснулся, значит спит очень крепко. Нашла его трусы, а может и не его, но мне-то какая разница, кое-как натянула на него, пусть и не до конца, но главное – ягодицы прикрыты. Накрыла его какой-то дохой, которую кажется, здесь вместо одеяла использовали, пусть уж спит, а то проснётся сейчас от холода не ко времени. С горшком в руке выскользнула из дома, в котором кроме нас никого не оказалось. Как выяснилось, ночевала в одном из домов деревни на другом конце от нашего с Верочкой дома. Вылила в сугроб и бросила за поленницу горшок, ничего ему не будет, найдут, как снег стает. И быстрым шагом двинулась в сторону аэродрома, чтобы выйти к нашему дому со стороны, а не идти насквозь по деревне…

Чувство оглушённости отступило и накатило утробное брезгливое отвращение к своей испачканности, больше всего на свете хотелось немедленно залезть в горячую баню и отскрести с себя даже память о случившемся пемзой вместе с кожей. Было настолько противно, что не удержалась, и меня вырвало желчью, буквально корёжа всё тело в судорогах рвотных позывов у какого-то забора. Прихватила горстку чистого снега и сначала обтёрла им вязкие слюни с губ, а второй порцией горящее от стыда и бешенства лицо. Порыв взять в рот снега, чтобы зажевать противную желчную горечь придавила, это я себя попыталась наказать, за дурость и всё случившееся. Кроме этого гадость во рту хорошо прояснила мозги…

На нашем подворье, как и в остальной деревне, пока ещё была сонная тишина, хотя пару раз кукарекнул какой-то заполошный петух, да провожали меня редкими тявками сонные дворняги. В баньке обнаружилось остаточное тепло, может даже для меня топили, печь была ещё теплая, присела, заглянула внутрь и с радостью под разворошенным пеплом обнаружила красные угольки, то есть мне не нужно стучать кресалом и извлекать огонь. Спичек в кармане почему-то не было. В темноте наощупь нашла пучок трута, отщипнула кусочек бересты и после открытия заслонки стала раздувать огонь. От щепки зажгла керосинку и пошла за водой к колодцу. На всякий случай воду в бане не оставили, хоть морозов сейчас нет, но прихватить может. Притащила два ведра, мне одной с запасом хватит. Из щелей дверцы печи и поддувала мелькали весёлые жёлтые огоньки разгорающихся дров, а я уселась на лавку немного выдохнуть и подумать о сложившейся ситуации…

— Сосед! Ты где?

— Да здесь я… До чего же хреново? Ты вообще, что вчера пила?

— А ты не знаешь? Вино красное, трофейное…

— Судя по тому, что меня вырубило даже раньше тебя, пила ты явно не вино…

— Как это? Я же сама видела, что мне наливают…

— Ты не поняла… Думаю, что тебе "ерша" намешали…

— Какого ерша?

— Ну это так называют, когда вино или пиво с водкой или спиртом мешают, тогда действие почему-то даже сильнее, чем от чистой водки…

— А зачем и кому это нужно?

— Ну пацаны же! Придурки молодые, мозгов нет, вот и решили напоить тебя…

— Знаешь, я кажется с Пятаковым… В смысле он меня… Ну, ты понимаешь…

— Погоди! Ты это про что?

— Ну, я проснулась с ним одна в постели, а на простыне кровь и болит там…

— Вот, блин!.. А ты не помнишь?

— Я помню, как в землянке сидели, а дальше ничего…

— Так! И что ты думаешь делать?

— А что тут думать? Проснулась… Голова болит… Он рядом голый спит… Я тоже голая… Собралась тихонько и сюда пришла…

— Понятно… Хочется всех поубивать?

— Хочется… Ну как он мог? Я же их летала вытаскивать с болота…

— Давай уточним, ты собираешься что-нибудь делать?

— А что тут сделаешь?

— Да, ничего не сделаешь… Сама ведь понимаешь…

— Вот объясни, за что меня так?…

— Знаешь, а с их точки зрения они тебе так спасибо самое лучшее в их понимании сказали…

— Ничего себе СПАСИБО!

— Там в доме он же не один живёт?

— Ну да, они вроде экипажами или по два экипажа живут…

— Вот видишь, все ушли, чтобы вам не мешать. Значит с их точки зрения это не подлость, а хорошее дело, иначе бы вас одних никто бы не оставил.

— Ну я же не хотела!

— А кому ты об этом сказала? Сама с ними пьянствовать пошла. Сидела, не ушла, улыбалась, вот они всё "правильно" и поняли!

— Ну почему они так со мной?

— Мета, это я и ты знаем, что это фактически изнасилование. А вот они думают совсем по-другому. Им всем лет по двадцать, они озабоченные по уши. Они вообще только об этом и думают, если не в бою. У них гормоны из ушей брызжут. И для них это может самое главное, после долга перед Родиной. И ты никому из них не объяснишь, что кто-то может по-другому думать! Это годам к сорока, когда мозг начнёт работать и опыта жизненного накопится, а гормоны перегорят немного, вот тогда начнут соображать, что кто-то может не так как они думать… Ты сама-то как?

— В каком смысле?

— Ну хочешь отношения продолжать?

— А ты не знаешь? Мне эти отношения… У меня Верочка! Какие отношения? Да и война…

— Знаешь, если бы на Руси так думали, мы бы уже вымерли давно! Потому что Русь в своей истории, кажется, только пару лет не воевала, а так то сильнее, то слабее, но где-нибудь обязательно с кем-нибудь…

— Да не хочу я ни с кем! Если бы любовь, чтобы сердце из груди выскакивало! А так…

— Понятно! Ты не смотри, что я такой, типа бесчувственный, не пожалел даже, а рассуждаю… Это я тебя отвлечь пытаюсь… Произошедшее уже не изменить… Мстить и что-то доказывать бессмысленно, ты же и виновата окажешься… Умысла-то не было, была глупость с обеих сторон…

— Почему это с обеих? Я-то почему глупая?

— Потому, что твоё поведение со стороны очень похоже на провокацию. И никому ты не объяснишь, что это не так. Ты же всё время дистанцию держала, а тут вдруг так резко сблизилась. И почему бы тому же Пятакову не подумать, что ты полезла собой рисковать из-за своей безумной любви, в которой признаться раньше стеснялась? Ведь со стороны это так и выглядит. А ты ведь никому ничего не объясняла…

— Ну ничего себе! Это, правда, так выглядит?

— Именно так. Если бы ты всё им сказала, разжевала и в рот каждому положила, было бы иначе, но всё равно эту версию бы нельзя было исключить. А ты своим молчанием фактически именно её и подтвердила. Ведь если бы было не так, то ты просто обязана была вместе с Верочкой уйти…

— Ну я просто хотела стресс, как ты называешь, снять… Ты же знаешь, что и как на самом деле…

— Мета, я-то знаю! И всё понимаю… Но я то у тебя в голове сижу, а они нет… Теперь только молиться, чтобы последствий не было…

— Да пошлю их просто, если сунутся…

— Я не про это, тем более, что их полк сегодня улетает, а экипажи или с ними уедут, или их в ЗАП отправят… А вообще, если не желаешь никаких отношений, лучше никого никуда не посылать, ведь ты же убежала и никто ничего не знает, вот и держи лицо, дескать ничего не было…

— А про что ты тогда?

— Я про беременность, знаешь, от ТАКОГО дети бывают…

— Но не от одного же раза?

— А это как повезёт…

— И что делать?

— Сначала решить, нужен тебе ребёнок или нет?

— Да как он может быть нужен? Если бы я замужем была, а так…

— Мета, у нас два варианта, или беременна, или нет. Если ничего не получилось, то и вопросов нет. А вот если беременная, то тут и нужно решать. Оставлять или избавляться от ребёнка…

— Это аборт?

— Ну сначала я бы посоветовал тебе промыть там…

За этими разговорами баня успела нагреться. И хоть вода не дошла до кипения, но я помылась тёплой водой, желания париться и млеть от процесса посещения бани не возникло. Лимона не было, но удалось вполне обойтись соком мочёной клюквы, хотя это не помогло. По закону свинства красные дни у меня ожидались только через неделю с лишним, а это значит, что меня угораздило попасть в самые опасные для зачатия дни… Вообще, за обсуждением с Соседом всех подробностей и нюансов я фактически смирилась с фактом своей беременности, как поняла к вечеру, когда поймала себя на том, что обдумываю как я эту новость буду доводить до бабушки и папки. С тем, как это сказать Верочке у меня как-то никаких сомнений не было, потому что я её воспринимаю как часть себя и мне не приходило в голову, что она меня не поймёт или не поверит. С одной стороны это здорово, но с другой, даже представить страшно, что со мной может быть, если она меня предаст. Остаётся только молиться, с благодарностями, что бы меня от такого уберегло…

— Знаешь, я раньше, как и множество других мужчин, искренне осуждал женщин за то, что все вопросы беременности, в частности оставлять или нет ребёнка, женщины почти всегда решают сами и в лучшем случае только ставят в известность мужчину о принятом решении. И меня, как мужчину сильно задевало, что этим игнорировалось моё участие в решении этого вопроса, ведь это и мой ребёнок. А вот теперь, оказавшись в тебе, я понимаю, что как бы ты ни построила разговор с Пятаковым, сейчас или когда точно станет известно: есть ребёнок или нет, это не будет равноправным обсуждением. То есть не советуются две равных стороны, а либо это трактуется как попытка с твоей стороны его таким образом к своей юбке пришпилить, либо ты как слабая и зависимая перед ним унижаешься и просишь, а он как господин и повелитель может снизойти до твоих просьб. Так что, наверно единственный способ сохранить чувство собственного достоинства это вести себя стервозно в глазах мужчины, то есть просто информировать его о ребёнке и сразу обозначить, что его мнение и участие не предполагается и не интересует, даже более того, крайне нежелательно. Обычно именно после такого мужчины начинают бегать следом, добиваться и обижаться, хотя так себя ведут не больше десятой части оказавшихся в такой ситуации женщин. А ведь я раньше правда думал, что женщина может прийти и честно и на равных предложить подобную ситуацию обсудить, без скандала, истерик и претензий. И ведь я и тогда знал, что три четверти мужчин при таком разговоре сделают всё, чтобы отвертеться и перевести стрелки, то есть никакого равного и спокойного разговора всё равно не будет. Вот и выходит, либо она должна атаковать, либо будут наступать на неё. А все сказки про равенство и понимание, оставьте для умственно отсталых ребятишек. А в нашем конкретном случае вообще спустить всё на тормозах. Конечно, Пятаков на тебе женится, если его прижать, потому что в глазах его окружения он как настоящий мужчина просто обязан это сделать. Вот только бегать от тебя будет за каждой юбкой, а так как любви между вами не существует, для тебя это будет очень больно, ведь это будет предательством… Словом, улетели бомберы и фиг с ними, надо жить дальше, а там как Бог даст…

Дальше поехала на аэродром как обычно. К слову, простыню сожгла в банной печке, хотя была короткая мысль её постирать, только высохшую кровь полностью отстирать едва ли получилось бы, нужно кипятить и то не факт. Так что сожгла и Бог-то с ней. На аэродром особенно не спешила, там сегодня с раннего утра наверно суета, ведь перебазирование – это тот же переезд, что двум пожарам равен, да и состояние недосыпа в комплекте с сотнями Верочкиных "почему?" и "как?" настроили на какой-то философский лад. И уж точно не была готова встретить на нашей стоянке Пятакова, который силился на моём лице найти ответы на свои вопросы, ведь, судя по его явлению, у него с памятью о вчерашнем было не намного лучше, чем у меня. Если бы Верочка не углядела своего любимого "дядю Пятакова" и своим возгласом меня не предупредила, возможно, моя мимика меня бы выдала. А так, я успела настроиться бутафорить и включила дурочку, сквозь маску которой он пробиться не сумел. Тем более, что Панкратов провозился почти всю ночь и ещё не ложился спать, и я просто обязана была уделить ему всё свой внимание, а ещё Верочка повисла на любимом старшине, и как бы он ни старался, но возможности для вдумчивого разглядывания и опроса у него не было…

Я между делом исподтишка оценивала старшину, как возможного дарителя генов для моего ребёнка и в этом процессе Сосед принял самое живое участие. Ну что тут скажешь, черноволосый, кудрявый, с достаточно светлыми зелёными распахнутыми глазами, с аккуратным овальным лицом, небольшой прямой чуть вздёрнутый нос с едва заметной горбинкой на узкой переносице, губки – бантиком, точнее не сказать. Такая очаровательная вчера манера разговора сегодня меня совершенно не задевала, вспоминалось сегодняшнее утро в полумраке сквозь разламывающую череп головную боль и как-то на эту почву очарование совершенно не желало приживаться. Несколько отстранённо смотрела на него, красавчик и девичья погибель, упакованная в худощавое сильное гибкое тело. По мне, так слишком он какой-то кукольно-смазливый, такую мордашку и распахнутые глаза в пушистых густых ресницах не ему, а девчонке какой-нибудь. Но чего уж, надеюсь, что такая внешность и нашему возможному ребёночку не повредит… А пока старшина, явно не получивший интересующих его ответов, покинул нашу стоянку, вернее, его Верочка увела. А мне пора было на вылет…

Примчавшийся из штаба возбуждённый посыльный, захлёбываясь, поведал, что южный фронт перешёл в наступление, вернее весь южный фланг. Войска Одесского оборонительного района неожиданно для румын и венгров, которые составляли основу осаждающих город войск перешли в наступление в направлении Котовска и Первомайска, а он сам из упомянутого Котовска… Со слов и не сильна я в стратегии и географии, чего уж и как там на юге, но в результате удалось окружить почти всю группировку немецких войск и командование шестой армии во главе с генералом Паулюсом. Снята блокада Одессы по суше и освобождена большая территория нашей Украины. Но немцы не собираются спокойно утереться и на юге идут ожесточённые бои как с окружёнными, так и с пытающимися к ним пробиться войсками немцев. По тому, что я услышала, эта оплеуха совершенно неожиданная для немцев после удара здесь, ещё больше и болезненнее. Как я понимаю, немцы после нашего наступления на севере были практически уверены, что на этом наш наступательный порыв исчерпан… Что-то подобное обсуждалось в отделе и между умных, к которым я себя в военных вопросах не отношу…

Глава 65 5 марта. Журналисты

После перебазирования наша жизнь как-то успокоилась или это после суматохи наступления и перебазирования это так воспринималось. Посёлок Гостицы, в котором разместился наш отдел, принял нас довольно приветливо, хотя, говорить о полноценном посёлке довольно сложно. Из местных жителей осталась едва четверть и пригодны для проживания меньше половины домов. Всюду следы немецкой оккупации и ненависть к оккупантам всех побывавших под немцами. В первые дни под руководством Митрича наши ребята прочесали весь посёлок и даже выловили одного прячущегося полицая из соседней деревни и одного немца, который прятался в землянке в лесу и попался, когда пришёл воровать продовольствие. Кроме нашего отдела в деревне разместился автобат и танковый ПАРМ. Для задач отдела такое прикрытие было весьма удачным, ведь автобат маскировал наши выезды в любую сторону. А у Митрича с автобатом давно налаженные почти родственные отношения.

Во время перебазирования Митрич успел заехать к своей семье и теперь буквально летал, счастливый, хоть письма он от них получал, но посмотреть своими глазами дорогого стоит. Наше двухсамолётное звено разместили с краю расположения ПАРМа, где к нему примыкает большой выпас, который мы можем использовать как посадочную площадку. А стоянка самолётов и место размещения наших принадлежностей находятся внутри охраняемой территории, и контролируется с вышек часовыми. Немного непривычно, но Панкратов уже пообщался в мастерских и уверяет, что всё не так уж и плохо. Я перелетела сама, а Евграфыч ехал со всем имуществом на двух трёхтонных ЗИСах, в которые ещё Митрич натолкал чего только можно, подозреваю, что если срочно потребуется корона для коронации английской королевы, у Митрича чего-нибудь в загашнике найдётся…

Верочке тут школы нет, но нам по договорённости отдали учебники, поэтому доучиться она сможет, а вот следующий год нужно решать куда её отдавать… Нас с Верочкой разместили вместе с девочками из отдела, в домике мы живём впятером, с одной стороны это даже удобнее, чем с гражданскими хозяевами, с другой стороны об уюте и налаженном быте говорить не приходится, половина окон заколочена и законопачена для тепла. Мы, конечно, стараемся немного обжить своё пристанище, но это сложно и пара красивых занавесок вопроса не решают. С другой стороны, мы ведь обещали когда присягали: "стойко переносить…", вот и переносим.

Месячные у меня в срок не пришли и задержка уже больше десяти дней. Сосед меня успокаивает, но чувствую, что при этом настраивает на то, что вероятность беременности уже очень высокая. Как я к этому отношусь? Да никак! Нет, на самом деле, я не могу всерьёз размышлять о том, что у меня внутри ребёночек. Когда пытаюсь об этом думать, мне смешно! Ну какая я мама? Это же бред просто! Сосед говорит, что это у меня такая форма психологической защиты. И вообще, я стараюсь об этом не думать. И хоть я не думаю, но к себе изредка прислушиваюсь и ничего не замечаю. Ну нет ничего и я во всём такая же как и была. Верочке, само собой, я ничего пока не говорила, вот если вдруг, то когда живот вырастет, тогда и скажу…

А в остальном всё почти привычно. Летаем, куда велят. Пришлось осваивать новые места и новые ориентиры, но всё в пределах приемлемых сложностей. Наш полк связи расформировали, вернее, слили вместе с разведывательной эскадрильей, теперь вместо полка две связные эскадрильи авиаполка штаба округа, который остался Ленинградским. Вот ко второй эскадрилье меня пока приписали, хоть я всё равно остаюсь в отделе. Базируется полк к северу от Сланцев вместе с полком ночных лёгких бомбардировщиков на Удвасах. Вообще, таких полков у фронта четыре, один неподалёку южнее на берегу Чудского озера и ещё два на севере где-то в районе Нарвы и Усть- Луги…


Не хочу говорить, что я сразу заподозрила подвох и ждала какие-то гадости или неприятности. Ничего подобного не было. Да и с самыми разными пассажирами мне летать пришлось уже не один раз. Когда в августе в Барбоса стал грузиться необъятной толщины корпусной интендант, я думала, что его бедренное уширение вспучит по бокам фюзеляж моего самолёта, но ничего подобного не случилось, нормально долетели и сели, со всеми интендантскими восемью пудами живого веса. Хотя в тот полёт брать разрешённого второго пассажира я бы поостереглась. К слову, при всей своей массе интендант двигался вполне бойко, и в самолёт и из него переместился без посторонней помощи и ничего не сломал и не повредил, если бы не жалобно скрипнувшие стрингера и лонжероны, то можно было бы подумать, что веса никакого лишнего не имелось…

Этих двоих привёз на машине политуправления фронта целый подполковник. Вообще сейчас проходит переаттестация на новые звания, большинство, конечно, просто закрепляют имеющиеся, а кто-то в звании растёт, как и понижают многих. В политорганах, к слову, число понижаемых в званиях самое большое, ведь званий стало гораздо больше, а раньше политрукам шпалы раздавали во всю ширь души. Вот теперь и исправляют проявленный волюнтаризм. Вот этот подполковник перед моими пассажирами и вокруг них вьюном увивался, а это говорит о том, что это очень не простые пассажиры. Хотя девушка имела звание всего лишь младшего лейтенанта, а мужчина капитана на новенькой, не обмятой полевой форме новые петлицы с защитного цвета звёздочками и просветом, то есть масквичи, скорее всего, здесь нет никого с полевыми новыми знаками различия, погоны ещё в диковинку, а тут петлицы новые. Впрочем, моё дело извозчичье, посадить и довезти. И если первое время я от этого немного напрягалась и ощущала какой-то дискомфорт, то теперь вполне притерпелась к тому, что работаю военно-воздушным таксистом, только вместо таксомотора у меня самолёт, и едем не по дороге, а по воздуху. Девушка довольно миниатюрная, чуть ниже меня ростом, с кукольным личиком, похожая на Алёну Санину из фильма "Чародеи". Кроме этого на ней ушитая по фигуре гимнастёрка из хорошей ткани и узкая обтягивающая даже чуть выше допустимого предела аккуратные бёдра, а на ногах не валенки, а высокие зимние ботиночки со шнуровкой на шестисантиметровых каблучках рюмочкой. Сверху подогнанная по фигуре затянутая ремнём шинель и кубанка с красным верхом. В отличие от чистенькой и ухоженной формы девушки, на мужчине форма из дорогой ткани не ухожена и нависающий над ремнём рыхлый живот вместе с помятым одутловатым лицом извещали, что он возможно не только в последние дни предавался излишествам и возлияниям. Да и перегарно-чесночный выхлоп не оставил никаких сомнений. Под висящим брюхом спереди у него по-немецки на ремне болталась кобура с пистолетом, которым он едва ли умеет пользоваться. Пухлый потёртый портфель завершил его экипировку. А шинель из дорогого сукна топорщилась на нём по-бабьи во все стороны. Наверно не нужно объяснять, моё к нему отношение, но повторюсь, моё дело десятое, довезти целыми и не вникать во всё остальное. Но я провела все положенные с пассажирами процедуры, в частности, провела ликбез по использованию пулемёта:

— Раз уж вы будете находиться в пассажирском отсеке, то я должна вас познакомить с использованием авиационного пулемёта МГ-15, которым вооружён наш самолёт. В принципе он полностью приведён к бою и заряжен лентой на две с половиной сотни бронебойных и трассирующих патронов. При стрельбе по движущимся воздушным целям требуется брать упреждение, вам в этом поможет наличие трассирующих патронов. Кроме этого имеется защита "от дурака", то есть у вас не получится стрелять в проекцию своего хвостового оперения, а перекидывать ствол на другой борт придётся, задирая его вверх. Вот в двух словах основное по этой теме. Надеюсь, что использовать вам его не придётся…

И если девушка слушала меня со всем вниманием, толстяк откровенно считал ворон и разве что не зевал. Когда я представлялась, капитан назвался фамилией Коваленко, а девушка Пановой. Собственно, мне на это плевать, лететь нам не в немецкий тыл, а на восток в расположение одного из полков, из тех, что удерживали окружённые немецкие войска под Лугой и буквально на днях группировку разгромили. Сейчас немцы активно сдавались, вот наверно для получения материалов на эту тему этих и послали… Тем более, что моя задача заключалась только в их доставке, и мне не нужно было ждать, когда они освободятся.

Взлетела, мы уже поменяли лыжи на колёса, всё-таки не понравилось мне с ними летать, а сажусь я обычно на укатанные площадки, да и весна уже, правда пока только по календарю. Набрала две сотни метров высоты, легла на курс и стала выписывать привычный полётный узор и крутить головой во все стороны…

Ничего не предвещало, пока я не увидела мелькнувший на фоне облака отблеск. На всякий случай выдвинула предкрылки и со снижением стала всматриваться в то место, где что-то блеснуло. Если у вас нет мании преследования, то это не значит, что вас не преследуют, так кажется уговорят мудрые люди. А на войне параноики вообще живут дольше, и каждый военный знает, что лучше перебдеть, чем недобдеть. Пусть эти исковерканные слова неграмотно звучат, но суть передают точно. И не зря я вглядывалась, вскоре сумела разглядеть две тоненькие чёрточки худых немецких истребителей. Не знаю, почему, но немецкая авиационная конструкторская школа делает своим самолётам изящные фюзеляжи, наши рядом почти всегда выглядят гораздо упитаннее. Ещё была надежда, что нас на фоне земли не заметят, но она умерла и, как назло, вблизи ни одной "норки" или аэродрома, куда бы можно было быстро плюхнуться. Да и под нами сплошной незнакомый лес, где наверняка есть площадки, но их ведь нужно знать. Осталась надежда только на то, что они опознают немецкий силуэт и не станут нас сильно разглядывать. На всякий случай оглядела небо, никого и ничего, и видимость прекрасная. А над незнакомым лесом даже сильно снижаться опасно… А ведь у нас новый радар на фронте работает на наведение истребителей и должен этих немцев видеть. Но…

Так и косоглазие заработать можно, когда пытаешься безотрывно смотреть вверх, в сторону немцев, и одновременно контролировать приблизившуюся землю и свою высоту над макушками деревьев… Буквально через несколько минут я поняла, что нас заметили и мы привлекли внимание немцев. А судя по тому, что они вдвоём и больше никого, скорее всего это пара охотников на свободной охоте, а это как минимум квалификация ведущего или обоих и такую лакомую цель они не упустят, если разглядят звёзды на мне… Делать сейчас что-нибудь глупо, предкрылки я уже выдвинула, готова выпустить закрылки и поставить элероны "по-посадочному", чтобы самолёт не сваливало на скорости пятьдесят километров, а это фактически остановка для скоростей истребителей. Ну а пока летим и прикидываемся дурочкой, которая ничего не видит и тупая от рождения, как сказочная Красная Шапочка…

Ничего не помогло, нас хорошо разглядели и даже один прошёл параллельным курсом чуть выше всего в полусотне метров. Я уже связалась по переговорному устройству с пассажирами и велела приготовиться открыть огонь, если к нам сзади начнут пристраиваться. А сама приготовилась вертеться, не так уж просто попасть в такую вертлявую цель при многократной разнице в скорости. А у меня ведь ещё и эрэсы имеются…

Я уже раз их применила и весьма успешно. Я тогда летела к соседям в Псков и повстречала девятку лаптёжников в сопровождении звена "мессеров". Вот одна пара ко мне сунулась и очень удивилась, когда я перед ними по курсу запулила ракеты. Скорее всего, даже не поцарапала никого, но им почему-то очень не понравилось, и они поспешили догнать опекаемые пикировщики. Это было всего шесть дней назад, и вполне возможно, что информация об этом распространилась и эти охотники о моём самолёте знают. Да и прошёл один сбоку очень близко и вполне мог эрэсы под крылом разглядеть. Матёрые гады, не спешат, не суетятся, делают всё очень спокойно, подошли, разглядели, сейчас наверно по связи договариваются как нас сбить… Уже вся спина мокрая, если бы увидела любую прогалину, пошла бы на посадку, но внизу лес и маленькие полянки, на которые наверно можно сесть, но не сходу же…

Ну вот и дождались… Заходят, один сзади, второй сбоку. Уже приготовилась уходить скольжением со сбрасывание скорости, как меня буквально вздёрнуло вверх, это толстяк ухватил меня за ворот и тянет вверх, орёт что-то, мне слышится "СДАЁМСЯ!" или "САДИМСЯ!" не знаю, но глаза белые выпучены, мужика трясёт и от него воняет страхом, я до педалей еле достаю, только ручку не выпустила, вот как назло носки из фиксирующих петель выскочили… Всё, что могу в этот момент сделать, это вытянуть ручку на себя и чуть дать вправо, ведь мы сейчас на прицеле, другую секунду урод не нашёл! Сзади затахтело, очки съехали в сторону и частично обзор перекрыли, и ничего не могу сделать, я ремнями пристёгнута, и эти же ремни меня сейчас практически спеленали, пересилить одуревшего от страха мужика я не смогу… Вот же угораздило…

В этот момент понимаю, что грохот, это девочка из пулемёта садит длинными очередями, а я болтаюсь в захвате, как кукла на ниточке… В этот момент всем телом чувствую сотрясения от прошивающих самолёт пуль, капитан взвыл, что даже перекрыл шум в самолёте, повалился назад и к счастью выпустил ворот моего комбинезона. Я упала на сиденье и попыталась оглядеться. Из-за того, что я почти вертикально поставила самолёт, к тому довернула его по оси, он уже едва не сваливается от потери скорости, я скорее повалила его вперёд. Не знаю, как истребители описывают все манёвры в воздушном бою, в моём восприятии весь бой – это куски каких-то картинок, это потом можно будет мысленно попытаться достроить, что и как делала. Сейчас повалившийся вниз самолёт радостно набирал скорость и терял высоту, до деревьев уже метров двадцать, срочно надо выравнивать. Пока вроде всё меня слушается. Оглянулась, капитан скрючился на полу между кресел, весь заляпан кровью, воет так, что понятно, раз есть силы так орать, то всё не так уж плохо. А плохо то, что девочка ему помочь пытается, вместо того, чтобы у пулемёта быть. А где немцы? Верчу головой и не вижу нигде. Добавила мощности мотору, у меня сейчас высоты почти нет, если маневрировать, то только силой винта…

Журналистка вернулась к пулемёту, у меня небольшое зеркальце висит в углу и видно часть салона… Опять берут нас в ножницы или клещи, один сзади, второй сбоку, из-за этого мои возможности по маневрированию сразу ограничиваются в разы, ну, гады, держитесь! Включила тумблер пуска левого эрэса, и со скольжением заложила вираж вдогон тому, что атаковал справа и едва вышла на курс сразу пустила реактивный снаряд, не мешкая переключилась и пустила второй с правого крыла. Уже выпуская его чуть не взвыла, потому, что он пошёл гораздо левее, ведь я ещё не закончила вираж, а с задранным носом этого не определишь… Тем временем показалось, что внизу что-то светлое мелькнуло и нужно ещё узнать, куда второй делся. Успеваю оглядеться и смотрю в сторону, куда ракеты пульнула…

Так не бывает! Потому, что это невозможно!Первый эрэс бахнул прямо по курсу немца и он шарахнулся влево, скорее от неожиданности, чем осознанно и второй рванул буквально в паре метров сбоку от него и он продолжая скручивание начатого виража так и вошёл в лес…

Это всё доли секунд, которые в такой момент растягиваются в минуты, но второго не вижу и у меня на панели лампочка заморгала… В этот момент меня сзади начинает трясти журналистка. Из-за своей скакотни по кабине они уже оба от бортовой сети отстегнулись, поэтому связи нет, вот она меня и трясёт, только могу понять, что она дурным голосом кричит, что она ПОПАЛА в немца, как я понимаю… Закладываю вираж и вижу, что второй как-то неловко с дымком уходит на запад. Геройствовать явно не собирается…

Лампочка моргает – давления масла нет! Надо мотор глушить, ещё убрала обороты, закончила разворот, огляделась, слева видна накатанная дорога, выключаю мотор, всё равно встанет через пару минут, а так может и цел останется… Вижу мелькнувший чуть раньше прогал, только бы не в болото, которых здесь больше чем твёрдого грунта… Скорости и высоты почти нет, до дороги не дотяну, выставляю закрылки и элероны, сажусь как могу. Сейчас выбора у меня нет, только молиться. Главное, что впереди деревьев не вижу. Только кусты какие-то… Успеваю крикнуть, чтобы девочка пристегнулась и дальше мне не до неё, сажусь…

В наступившей тишине, когда перестал тарахтеть двигатель, хотя, какая тишина, свист ветра, утробный вой толстяка и ещё куча разных звуков, которые некогда разбирать, я гасила скорость и заходила на посадку, молясь, чтобы посадка была против ветра, который сегодня вроде порывами до десяти метров в секунду. И если Удвасик к посадке с планирования при боковом ветре относился довольно спокойно, слишком уж он летучий, то для Тотошки такая посадка была возможна только на хорошую полосу, где после касания полосы можно вырулить и скомпенсировать снос…

Со скрежетом хлестнули по самолёту ветки кустов, и я повисла на ремнях от резкого торможения. Одновременно сзади захлебнулся криком капитан, что даже обрадовало, а вот скрежет и треск которым сопровождалась посадка отозвался в душе болью, очень не хотелось потерять Тотошку, который уже прочно занял место в моей душе. Но рассиживаться не стоит, по всем писаным и неписанным правилам, после аварийной посадки нужно скорее покинуть самолёт, и уж потом оценивать его состояние и осматривать, слишком велика вероятность, что он может вспыхнуть или взорваться.

Отстегнулась и заглянула назад, толстяк мне совсем не понравился, он уже не верещал, а лежал бездвижно, закатив глаза в обмороке. Журналистка сидела пристёгнутая с выпученными от страха и потрясения глазами.

— Отстёгивайся! И давай этого борова вытаскивать, а то самолёт полыхнуть может…

— Его Сергей вообще-то зовут…

— Да мне плевать! Урод он, а не Сергей! Прибила бы труса…

— Ну он же не часто летает…

— Хватит болтать! Вылезай, буду тебе его подавать, только под него не подставляйся! Если на тебя упадёт, насмерть придавить может…

Вытащить его через входной люк мне или даже нам обеим было нереально. Слишком узкий проход между спинкой пилотского сиденья и краем проёма. Но в пассажирский отсек можно было попасть и через грузовой люк, вот им я и хотела воспользоваться. Ещё раз порадовалась крепости конструкции самолёта, как дверь кабины, так и люк не перекосило и не заклинило, они нормально открылись. Волоком выдернули на снег бессознательную тушку капитана и сразу оттащили метров на тридцать в сторону. А я полезла в самолёт за аптечкой, ведь не просто так столько крови натекло, да и случилось всё после явных попаданий в самолёт немцев. Схватила аптечку, карты, свёрток с перекусом, как ни жаль бросать Тотошку. Но сейчас нужно было идти…

Когда вернулась к пассажирам, журналистка уже пыталась разобраться с самочувствием своего коллеги, но делала это как-то удивительно бестолково, пытаясь оттянуть края одежды и заглянуть, как через высокий соседский забор, когда подтягиваются и выглядывают поверх него. Я с хода перевалила его на спину, расстегнула ремень и шинель, по ходу дела затолкала его пистолет себе в карман. Такому моральному уроду оставлять оружие я не собираюсь, ещё и обыщу его потом, что бы точно быть уверенной, что не пальнёт мне в спину. Кровь была на левом бедре и спереди на животе. Я достала ИПП из аптечки и стала осматривать куда и как его зацепило. К счастью артериального кровотечения не видела, поэтому жгут и спешка не особенно требовались. Вскоре выяснилось, что прошедшая сверху пуля по касательной задела жиры его вислого живота и вырвала клок мягких тканей длиной сантиметров пятнадцать, шириной до пяти и глубиной в пару, по передне-наружной стороне бедра. То есть, будь он мужчиной, то даже идти бы смог через боль, но это недоразумение придётся тащить на себе без вариантов. Почему-то уверена, что он и от занозы верещал бы как резаный подсвинок, а при виде капли крови отбывал в обморок, как положено впечатлительной гимназистке. Наложила повязку, стала осматривать дальше и обнаружила здоровенную шишку на голове справа и перелом правого предплечья, локтевая кость точно сломана, лучевая под вопросом, думаю, что при жёсткой посадке руку зажало и при рывке получился перелом…

Вообще, мне гораздо интереснее было бы сейчас осмотреть свой самолёт. Главное, я поняла, что загораться он не собирается, потому что запаха бензина не ощущала, а немецкий авиационный бензин воняет знатно. А раз так, то вполне могу осмотреть самолёт на предмет полученных повреждений. То, что он не сможет сейчас взлететь, была уверена. Хоть формально он стоял хоть и с перекосом, но целый на вид, но левое колесо шасси вроде вывернуто под углом, да и с мотором нужно разбираться, что там с маслом случилось. Вообще, нам лучше скорее до связи добраться. Закрыла люк, дверь кабины на ключ, у немцев даже такая функция была предусмотрена, я сначала смеялась, а вот ведь понадобилась. На автомате проверила своё оружие. Наган на месте, есть ещё пачка патронов в кармане. Достала и дослала патрон в патронник у Браунинга. Не зря же со мной ребята занимались: "как только ситуация отличная от привычной, проверь и подготовь к бою оружие!"… В принципе, мы в нашем тылу и ничего здесь угрожать в принципе не должно, хотя зверьё от войны одуревшее по лесу может шататься. Словом, пусть будет! Не помешает…

Никакого желания этого толстяка тащить на себе нет, но и оставлять его с напарницей у самолёта по размышлению посчитала неправильным. Ведь ещё неизвестно, как скоро к людям выйти сможем. Если бы у меня была уверенность, что в пределах часа-двух найду помощь и смогу сюда прислать средства эвакуации, то был прямой резон оставить их дожидаться. А был бы на месте журналистки какой-нибудь адекватный паренёк, то лучше бы сама с самолётом и раненым осталась. Но, увы… При посадке видела дорогу слева. По карте привязка была плюс-минус километров десять, а самое неприятное, что здесь не такое плотное заселение и до ближайшего жилья может оказаться не один десяток километров. Из вероятных мест, где мы приземлились, я подумала, что примерно в четырёх-пяти километрах восточнее есть деревушка, как потом оказалось, мы её уже проскочили, и эта деревушка была западнее всего в километре от нас, но кто же знал…

К счастью морозы уже отступили и температура около нуля. Ещё раз прикинула на вид журналистку и примерила на себя, вынести борова на носилках нам точно не удастся, поднять мы его наверно сможем, если сильно натужимся и даже пару шагов сделаем, но на этом всё, дальше умрём обе. Видимо придётся вспоминать прошлый опыт с волокушей. Вот только того хорошего ножа у меня теперь нет. Вообще, в самолёте у меня было оружие, и запас еды на всякий случай и пара автоматов, лопатка и другое, что собрал мне Митрич на всякий случай, нам бы сейчас очень пригодились. Но ещё когда облегчали самолёт для вылета за бомберами и этот запас "НЗ" тоже вынули, а положить обратно как-то всё руки не дошли. Теперь только чертыхаться и клясться, что больше "никогда" и "всенепременно". Моим складным ножиком только колбаску порезать или консерву открывашкой открыть. Срезать им жердины для волокуши – эпический подвиг, наверно зубами перегрызть быстрее будет.

— Тебя, как звать-то, Панова?

— Лена… А тебя?

— Мета, будем знакомы! У тебя случайно топорика или ножа большого нет?

— Нет… А зачем?

— Жердины сделать, чтобы приятеля твоего тащить…

— Он мне не приятель!..

— Да мне всё равно! Я же не начальница ЗАГСа… Кстати, а у тебя оружие есть?

— Нет, у нас только у Сергея пистолет… Был…

— Тогда сними с его ремня кобуру, и себе перевесь! На пистолет… Держи… — я передала ей изъятый у капитана ТТ. — Стрелять-то умеешь?

— Да, нам показывали…

— Да! И ни в коем случае капитану оружие не отдавай! Потом в госпитале сдадим, когда его будут принимать!

— Зря вы так! Он неплохой человек…

— Так он парень неплохой, только ссытся и глухой! Читали… Из-за этого "неплохого" нас чуть не сбили. Счастье, что он от страха в самолёте палить не начал…

Я отошла к зарослям ивняка, приглядела пару стволиков в три пальца толщиной, достала наган и выстрелила с полуметра в каждый по паре раз. Одну жердь перебило почти полностью, вторую пришлось дорезать моим складным ножиком, но это уже было не сложно. Лена испуганная выстрелами присела с круглыми от испуга глазами, хотя ведь видела, что я достала наган. Вот же ж… Пока я возилась с лишними веточками, она стала спрашивать, не боюсь ли я так шуметь, ведь услышать могут… Пришлось ей напомнить, что если услышат и придут, так это будут наши и нам это только на руку. Залезла в самолёт, нашла там чехлы на мотор, вытащила самый маленький, их два Панкратов приспособил. Невольно вспоминая свои приключения в Карелии, стала ладить чехол на волокушу.

Когда стали перекладывать капитана на волокушу, он пришёл в себя, хотя, мне кажется, что он очухался гораздо раньше и некоторое время прикидывался и пытался сориентироваться в ситуации:

— Что происходит?! Где мы? Доложитесь немедленно!

— Ты бы лежал, капитан! И не дёргался, нам твою тушу ещё тащить…

— Да я тебя!..

— Застрелишь? Давай!

— Да я… Под трибунал!.. Да…

— Вот, Лена! А мы его тут лечим, спасаем… Дерьмо, а не человечишка! Сколько хороших парней война забрала! А вот такое – не тонет…

— Зря ты так! Он же раненый…

— Даже раненый человек себя ведёт как человек, а это… Тьфу…

Тем временем мы уже вытащили волокушу из кустов и начали двигаться в сторону примеченной дороги. По делу бы послать Лену проведать дорогу или самой сходить, но честно сказать, было лень. Дорогу я точно видела, а вдвоём мы скорее всего с любым препятствием справимся. Это когда я одна тащила Викулина, для меня любой бугорок мог стать проблемой.

Почему я так с хода начала хамить капитану? Просто провоцировала его, потому, что не забыла, как он меня чуть не придушил в полёте, и совсем не собиралась ему это спускать. А в такой атмосфере он почти наверняка проявит свою гнилую натуру, которую мне нужно было Пановой показать, ведь иначе будут только мои слова против его, а я хотела уж коль столкнулась, то не оставлять за спиной такого трусливого гадёныша.

— Где моё оружие? — опять прорезался капитан.

— А зачем вам при ранении оружие, товарищ капитан?

— Мета, я отдам пистолет?

— Не смей! Если не хочешь, чтобы он нас в спину перестрелял…

— Ну как ты можешь так говорить?

— Да я тебя, сучка! Ты меня ещё вспомнишь!..

— Вот видишь, Лена! Мы его на себе, две слабые женщины, тащим, а он нам ещё и угрожает! Понимаешь, для чего ему оружие? Так все трусы себя ведут…

— Да я тебя…

— Раненый, успокойтесь! Вы неадекватны! И оружие вам в таком состоянии никто не даст! И вообще, хватит дёргаться! Или вы сами ножками пойдёте?

— Я ранен! Поэтому не смогу идти!

— Да не сильно и ранен! Нормальный мужчина бы с палкой спокойно идти смог, но здесь-то мужчин не видать…

— Мета, ну зачем ты его дразнишь?

— Я не дразню. Я правду говорю.

— Ну у него же нога прострелена…

— Но опорная функция не нарушена, повреждены только мягкие ткани. Царапина по сути… Больно, не спорю, но идти может…

— А в живот?

— Да там только жиры зацепило… Не веришь, в госпитале спросишь у врача или сама увидишь, он через день уже с костылём по отделению за медсёстрами бегать начнёт, если ещё на что-нибудь способен…

Журналистка меня явно осуждала, но и возразить ей мне тоже было сложно, я ведь взяла на себя ведущую роль. Под этот разговор Коваленко затих, видимо ему тоже требовалось время для осмысления такой необычной ситуации, слишком уж я себя нахально веду в его понимании, как мне кажется, ведь ему гораздо привычнее, когда с ними носятся, журналисты ведь из самой столицы.

Под дружное пыхтение мы вывалились на дорогу и, исходя из моих прикидок, двинулись по ней налево на восток. Дорога была довольно накатана, но сказать когда и что за транспорт проехал по ней последним не могу, ну, не следопытка совсем… Вроде бы следы автомобильных колёс и телег. Но ведь следопыт бы сказал не только кто и когда проехал, а даже в какую сторону и возможно степень загруженности, а ещё как часто здесь ездили. Хотя, если подумать, то принципиально история движения по дороге не особенно важна для нас, нам важнее, сейчас в ближайшее время поедет кто-нибудь или нет, а если поедет, то возьмёт нас или проедет…

По дороге тащить волокушу стало гораздо легче. Дорога местами подмёрзла, были пара солнечных дней. Когда сосульки повисли всюду, вот на солнце дорога и потаяла, а после замёрзла. Мы с Леной вполне втянулись в бодрый ритм и тащили волокушу каждая за свою жердину довольно шустро, точно со скоростью не меньше, чем у среднего пешехода. Я про себя уже радовалась, что ещё пара километров и будет ожидаемая мной деревня и там может разживёмся транспортом или сможем раненого оставить, а главное информацию получим и не нужно будет как сейчас тыкаться вслепую. Снова удивилась, насколько по-разному воспринимается мир сверху и снизу. В самолёте километр это меньше минуты, а здесь своими ножками больше тысячи шагов, да и видимость сверху на десятки километров, а тут вон до поворота дороги и даже безлиственный лес не очень просматривается. В общем, под ритм ходьбы и молчание спутников я как-то очень уж сильно ушла в свои мысли… Спохватилась только когда на нас меньше чем в десятке метров наставили автомат и винтовку два немецких солдата…

Видимо они заметили нас раньше и сейчас вышли из-за кустов, тем более, что мы особенно ведь и не стереглись, ведь мы в нашем тылу, чего нам бояться. Небритые, закопченные лица, у того, что вроде постарше и потушистее на ремне через плечо висит автомат и он его держит явно не для красоты, ствол плавно переходит с меня на Лену и обратно, и рука в перчатке с обрезанными пальцами на рукоятке лежит уверенно и надёжно. Где-то внутри понимаю, что это матёрый хищник и стрелять начнёт в любой момент и не промажет. Я не разбираюсь в петлицах и нашивках, но не удивлюсь, если это какой-нибудь фельдфебель, на котором, по словам кайзера Вильгельма, держится армия.[10]  В такие нервные моменты жизни просто удивительно, сколько всего успеваешь заметить или подумать. Я успела разглядеть, что у фельдфебеля (так про себя назвала старшего по возрасту немца) под шинелью поддета явно гражданская меховая жилетка или душегрейка, которую скорее всего отняли у местных жителей, а шея замотана когда-то красным шерстяным шарфом или платком. За ремень заткнуты меховые, тоже не форменные рукавицы. А весь внешний вид явно имеет признаки неряшливости из-за длительного периода невозможности привести себя в порядок. Не менее, чем недельная щетина и покрытые коростой пятна на щёках тоже работают на версию, что нас угораздило нарваться на группу выходящих окруженцев.

И если фельдфебель смотрел на нас просто оценивая с точки зрения возможной опасности или возможности извлечь из нас выгоду в их положении, то маслянистый взгляд младшего с винтовкой не оставлял сомнения, в его похотливых намерениях. У младшего под каской был надет какой-то меховой треух или малахай, части которого торчали ниже краёв каски. Из расстёгнутого ворота шинели торчали части какой-то гражданской одежды, а поясница завязана серым пуховым платком, такой у бабушки был, но она его никогда бы не стала на пояс наматывать, потому, что его очень любила и берегла и чаще всего им укутывала свои плечи. Ещё у него были поверх сапог намотаны какие-то тряпки или не знаю что ещё, выглядело это как лохмотья, из которых выглядывали только носки растоптанных сапог сорок-последнего размера. Ещё от них пахло. Вернее ПАХЛО! Наверно это всё-таки не вонь, это смесь каких-то специфических запахов, где основными нотами выступила какая-то химия с резким похожим на нафталин ароматом и запах дыма, немытого тела, сгоревшей взрывчатки, нечистот и ещё сотня других, которыми пропитываются солдаты в окопах…

Молодой направился к нам, что-то говоря и наставив на нас затёртый ствол винтовки. Сквозь его хриплую лающую речь я выхватила только знакомое "хэндэ хох" и "дизэ пистоле"…

— Лена, кажется у нас требуют оружие сдать…

— Что делать будем?

— Не дёргаться и отдать пистолеты…

— Да ты что? В плен что ли…

— Надо время тянуть… Не спорь…

С этими словами я достала и держа за ствол рукояткой вперёд протянула наган. Лена никак не могла расстегнуть незнакомую кобуру, а молодой протягивая руку к моему нагану заулыбался своим щербатым ртом… Но тут прорезался забытый нами капитан:

— Нихьт шиссен!!! Господа солдаты! Ихь капитулире! Нихьт шиссен! Ихь бин кайне коммунистен!..

Я чуть повернула голову и восхитилась, этот крендель успел достать откуда-то грязный носовой платок, который когда-то наверно был белым, и сейчас им размахивал, точнее даже мелко трусил перед собой, вывернув с волокуши голову и пытаясь поймать взгляды немцев. В первую секунду фельдфебель дёрнулся, но удержался от стрельбы, только лицо его перекосила гримаса, которую наверно можно было бы с натяжкой назвать улыбкой. На грани слышимости услышала, как Лена цедит сквозь зубы: "Сволочь какая"… А я к своему ужасу разглядела в кустах за спиной немцев торчащий раструб немецкого пулемёта, что ставило на наших шансах жирный крест, но не сдаваться же, как этот жирный урод. В момент, когда молодой был полностью занят тем, что брал у журналистки её пистолет, а в другой руке у него был мой наган, который он держал хватом сверху за барабан, я незаметно выхватила своего малыша и дважды выстрелила в голову фельдфебеля, одновременно крича:

— Ленка, падай! У них пулемёт!

Сама тоже постаралась стать как можно ниже и сместиться в сторону одновременно дважды выстрелив в лицо молодого, который в отличие от фельдфебеля среагировать не сумел, а вот фельдфебель, падая, короткую очередь в небо дал. В это мгновение я упала и по инерции дважды перевернулась через бок, выставив пистолет в сторону где были немцы. Фельдфебелю хватило, а вот молодой бился в конвульсиях или отползал, не знаю, но винтовка валялась в стороне, а он вцепился в лицо и по рукам текла яркая кровь. Панова не сильно замешкалась и сейчас присев пыталась осознать ситуацию, к своей радости увидела у неё в руке зажатый тэтэшник. Но приз за гениальность в этой ситуации заслужил боров, который с визгом скачками нёсся к придорожным кустам в направлении из которого мы пришли, позже вспомнила, что меня смутило, он бежал размахивая своим портфелем, который мы подсунули ему под голову и он его не бросил. Хотя, перед тем, как портфель сунуть ему под голову, я его проверила и убедилась, что там кроме маленькой фляжки, бумаги и писчих принадлежностей ничего не было…

— Лена, в кусты давай!

Сама же скачками гиббона на четырёх точках скакнула к автомату фельдфебеля и на обратном пути успела прихватить за ремень винтовку молодого. Как мне удалось одним движением сдёрнуть с немца автомат, при том, что он завалился на бок и автомат частично прижал собой, не знаю, когда пыталась потом вспомнить, вспомнилось только моё громкое дыхание, которое перекрывало все звуки вокруг. А ещё буквально оглушающее чувство опасности, отчего двигалась со всей возможной скоростью. И влетая в кусты всей своей массой поддала сзади журналистке и мы обе свалились в прикрытую снегом канаву.

Не успела я поднять голову и выдохнуть, как пулемётная очередь хлестнула впритирку над нами, не будь здесь ямы, нас бы уже нафаршировало свинцом. Похоже, нам сильно повезло, что пулемётчик отвлёкся и не лежал в готовности у пулемёта, что и подарило нам эти несколько секунд. Если капитан убежал направо, то мы оказались слева от дороги, на той же стороне, что и кусты с немецким пулемётом, а это значит, что нас могут обойти, то есть срочно нужно себя показать, в смысле, свою решимость и огневую мощь. Я, не поднимаясь, сползла с Лены, которая сейчас копошилась в снегу, старательно пытаясь прикрыть коленки полами задравшейся шинели и юбки. В стрессовых ситуациях люди и не такие нелепости творят, всё это я отметила краем сознания, сама вытащила винтовку, она оказалась ближе. Стрелять из неё я не училась, надежда только, что у немца она уже была приведена к бою и хватит нажать на курок. Прямо сквозь снег выдвинула ствол в сторону пулемёта и бабахнула. Я не целилась, ну, не совсем же дура выставлять голову, когда у них такой меткий пулемётчик, отдачей от выстрела мне чуть не вывернуло руку, но главное я сделала, обозначила, что можем винтовкой пользоваться, пусть боятся, в бою на дистанции, как мне ребята говорили, винтовка иногда даже лучше, чем пулемёт, если пользоваться уметь. Сунула винтовку Лене, сама переползла чуть в сторону и проверила автомат. С ним всё нормально, поэтому опять не высовываясь сама выставила автомат над бугорком и дала коротенькую очередь в сторону пулемёта и убрала его, от греха, пулемёт старательно пробрил укрывший нас бугорок.

Выстрел из винтовки почему-то бахнул так громко, что мне заложило уши и сквозь звон пришлось кричать. От Лены толку не было, она хоть и сидела, послушно стиснув цевьё винтовки и пистолет, но едва ли адекватно оценивала и могла действовать. Я же реально отдавала себе отчёт, что даже двое-трое толковых пехотинцев уделают нас обеих, не зажужжав. И противопоставить нам им нечего, эффект неожиданности мы отыграли по полной с везением прицепом, но больше у нас козырей не осталось. Огляделась, канава, в которой мы оказались, со всех сторон прикрыта, вылезти из неё под прицелом пулемёта можно и не мечтать. Попыталась прислушаться, но звон в ушах и своё дыхание перекрыли все звуки. Стала думать дальше, и грусти добавилось, нас просто нужно удерживать на месте, а потом закинуть сюда гранату. От такого бессилья накатила такая злость, что еле удержалась от того, чтобы вскочить и с автоматом наперевес рвануть на пулемёт. Понятно, что скорее всего ничего не успею сделать, но хотя бы делать, а не ждать, как жертвенному барану…

— Лен, ты как?

Она мотнула головой, потом, скорее прочитала по губам, чем услышала "Ничего…", хотя, может, она сказала и что-нибудь другое, а я захотела понять так.

— Ты из винтовки стрелять умеешь?

Отрицательно мотает головой. Потянулась к ней, передёрнула затвор винтовки, воняющая сгоревшим порохом горячая гильза вылетела в снег, затвор мягко клацнул. На краю сознания мелькнула досада, что обещание Верочку вырастить могу и не выполнить, когда в ответ на шевеление торчащего ствола винтовки короткой очередью огрызнулся пулемёт… Скулёж молодого немца тоже затих, умер или сознание потерял, чтобы это понять нужно высунуться, но жить хочется, это удерживает любопытство в узде…

Сидим, ждём непонятно чего… Пулемёт больше не стреляет, слух вернулся, но кроме шороха веточек на ветру тоже ничего. Сидим в канаве в снегу. Где-то на той стороне дороги должен быть недобитый капитан. Немцы никакой активности не проявляют, или там пулемётчик один, или не знаю даже, что думать. А может как раз в эти мгновения они нас тихонечко окружают… От этих мыслей зашевелились волоски по всему телу, что даже пришлось встряхнуться, от следующего за этим оцепенения. Говорить нельзя, хотя вижу, что Лену просто распирает от желания высказаться или спросить, но ещё вначале приложила палец к губам, призывая к молчанию. Ещё я приложила ладошку к уху, показывая, что нужно слушать. И она честно, как и я старается слушать…

Протянула руку и забрала у неё винтовку, она поняла и удобнее перехватила свой пистолет. Если к нам полезут, то пистолет гораздо удобнее будет. Вдруг подумала про свой пистолет и ощупав карманы убедилась, что как-то успела его в карман себе засунуть… Лес, даже зимний без листьев сильно гасит и искажает звуки, но мне показалось, что где-то не слишком далеко вспыхнула и быстро затихла перестрелка. Вот только по этим отголоскам понять, что и как не выйдет. Да и не такой у меня опыт, чтобы на слух определять из какого оружия стреляли. Вокруг нас пока тишина и никто к нам не лезет. Панову трясёт озноб, или она замёрзла, извозившись в снегу, который сейчас уже наверно подтаял и радости это не доставляет, или у неё пошла отдача от нервного напряжения. Я в своём лётном комбинезоне хоть и выгляжу бесформенным колобком, но зато могу даже спать в снегу при такой погоде. Хоть мне и не достался полноценный лётный меховой комбинезон, но и утеплённый ватной подкладкой из авизента тоже достаточно тёплый, а главное не продувается и не промокает быстро. На ногах унты, чему нарадоваться не могла, пусть и не с волчьим мехом, что считается самым крутым, а простая овчина, но мне и этого хватает, главное размер почти мой, двое толстых портянок всего нужно на толстые носки. На голове тёплый зимний шлемофон, самодельный правда, когда пришлось для самолётной связи наушники вставлять и провод для подсоединения к ларингофонам и самолётной переговорной системе вшивать. Для пассажиров у меня были простые танкистские шлемофоны, да лучше даже, меньше шишек набьют в незнакомом малом объёме кабины, да и где я наберу всем кожаных шлемов? Ведь только отвернись и ножки к ним приделают, а танковые никому не нужны… Вот и журналистка в танковом шлеме и своей форсовой шинели выглядит смешно, особенно после того, как по моему примеру оттянула наушные клапаны, чтобы лучше слышать.

— Эй, стрелки! Выходь давай! — вдруг раздалось хриплое с другой стороны дороги.

— Это кто там такой грозный? — кричу в ответ, а в душе клокочет радость и ещё страшно поверить в то, что подоспела нежданная помощь…

— Я-то знамо кто, а вот вы кто такие?

— Мы-то лётчики, а вот вы кто? — да я уже поверила, что это наши, но теперь уже играем по правилам нормальной фронтовой паранойи.

— А я – старшина Иванов, командир взвода мехбригады, недобитков тут гоняем…

— Ну а я – младший лейтенант Луговых, выходим на дорогу? Вы там пулемёт видели?

— Драпанул тот пулемёт, да недалеко… Выходим, за оружие не хватайтесь!

И с той стороны дороги вылезли наши, один в белом маскхалате, остальные в обычных пехотных ватниках и валенках. Но наши! НАШИ!

После радостных объятий, когда мы обе не смогли удержать слёз, пошла первым делом забрать свой наган. Заодно посмотрела на немцев, оба уже мертвы, но ничего в душе не всколыхнулось по поводу их гибели. Они хотели нас убить, и если бы сложилось иначе, быстрая смерть была бы для нас обеих не самым худшим вариантом. Так что получили по заслугам, а я просто выполнила выбор судьбы…

Глава 66 Просто хлопоты

Автомат и винтовку сдали под расписку в обоз пехоте, На подъехавшей машине нас быстро довезли до штаба бригады, где мне дали позвонить нашим, а Лена отзвонилась своим. Потом беседовали с бригадным особистом, от которого узнали много интересного. Что капитан отправлен в госпиталь, но успел уже дать показания, согласно которым он сначала геройски организовал отражение воздушного нападения, потом после посадки несмотря на тяжелейшие ранения, сумел организовать выдвижение в расположение наших войск. Во время которого, мы напоролись на немецкую засаду, которая благодаря его умелому командованию была почти полностью уничтожена, а он случайно остался жив, в то время как остальные погибли, но он знает только данные на младшего лейтенанта Панову, а на его счету больше десяти уничтоженных немецких солдат и пулемёт…

Мы, не сговариваясь, вскинулись, и я буквально потребовала, чтобы наши показания взяли раздельно и официально, для исключения обвинения в сговоре между нами. После чего нас развели, и я дала подробные показания. Видимо показания взяли у старшины и его бойцов, потому, что на мои слова про "фельдфебеля" с автоматом, капитан-особист очень удивился и сказал, что судя по документам, на дороге оказались трупы шер- или шарфюрера и рядового эсэсовца, а фельдфебеля там не было. Пришлось пояснять, что я так для себя назвала старшего, который показался гораздо опытнее, и я подумала, что он фельдфебель, ну или какой-нибудь другой унтер-офицер. И что поэтому, как в более опасного и вооружённого автоматом стреляла сначала в него, а не в стоявшего ближе напарника. По приезду в отдел обязательно поцелую Митрича за то, что не поленился оформить мой Браунинг, как наградное оружие, что сразу сняло любые вопросы в этом направлении, на нём платина с гравировкой и в удостоверение вписан. Вообще, опрашивали меня очень дотошно и по всем мелочам. Особенно любопытно было отвечать на вопросы, которые задавали, видимо на основании показаний Лены Пановой, по ним было понятно, насколько мы с ней по-разному видим происходящее. В частности, она утверждала, что я стреляла в немцев из маленького автомата длинными очередями. А в воздухе несмотря на то, что меня, зачем-то, обнимал капитан Коваленко, я виртуозно управляла самолётом. Ну не видела она и не могла понять, что я во время этих "нежных объятий" висела на ремнях и рычаг вытянула на себя и поставила самолёт дыбом почти случайно, без всякого осознанного плана. И если бы случайная пуля не помогла, грохнулись бы мы на лес и костей бы наших не собрали.

С Леной попрощались как-то скомканно, ей было стыдно за своего коллегу, что он в редакции считался одним из самых опытных фронтовых корреспондентов и всегда носил полученную ещё в сорок первом медаль "За отвагу", но почему-то никогда её не надевал в командировках. Ещё выяснилось, что пока шли разбирательства, капитан сумел организовать и направить в штаб фронта наградные документы на себя на орден Красной Звезды. Вот она и думает теперь, что не носит он на фронте свою медаль, потому, что опасается встретить свидетелей своих фронтовых геройств. И в качестве извинений она меня стала уверять, что про мой "подвиг" она обязательно напишет статью. Убедить её этого не делать, не удалось, но адресами мы обменялись на всякий случай.

Забегая вперёд, скажу, что капитан Коваленко после лечения по приговору трибунала был разжалован, лишён государственных наград, исключён из партии, направлен на три месяца в штрафную роту, с поражением в правах в виде запрета занимать любые командные и руководящие должности даже низового звена на двадцать пять лет. Что с ним стало дальше, я не знаю, неинтересно мне это.

А вот Лена удивила и даже подарила десяток минут веселья. Через полтора месяца от неё пришло письмо, где она с искренней обидой написала, что статью у неё не приняли, хоть она её пыталась исправлять и переписывать несколько раз. А веселилась я, когда прочитала этот шедевр. Вполне понимаю редактора, который ТАКОЕ печатать отказался. В общем, в статье было очень много эмоций и гротеска, я там получалась чем-то средним между былинным богатырём и летающим огнедышащим драконом, словом, "одним махом семерых побивахом"… Но недооценила я журналистку. На статье она не остановилась и по обращению редакции газеты меня наградили медалью… Только не смейтесь, но Николаев, который меня из полка для этого специально вызвал, буквально рыдал от смеха.

— Знаешь, Мета, наверно твоя судьба накрепко связана именно с этой наградой! — отсмеявшись, сказал он, и вручил мне уже четвёртую медаль "За боевые заслуги", которую прислали для меня из Москвы. А потом добавил. — Не исключено, что во всей Красной армии ты такая одна, у кого четыре такие медали…[11]

В общем, когда мы с Панкратовым поехали вытаскивать из леса Тотошку, сходили на место падения "мессера", который упал кусками и не сгорел. Евграфыч там кучу всякой полезной для самолёта всячины железной для себя наковырял. И даже снял оба колеса, одно оказалось совершенно целым. Но вот его планы поставить его нам не удалось осуществить, не знаю уж, чего там не так с этими колёсами. Но кок с винтом (шильду двигателя найти не удалось), парашют, оружие, медальон и документы лётчика мы привезли в подтверждение того, что истребитель я сбила. По подтверждённому факту сбития немецкого истребителя связным самолётом, Николаев собирался и сам написать представление на меня, но как-то закрутился или опять документы флотские замусолили…

До самого приезда Панкратова для эвакуации самолёта нас с Леной мурыжили в особом отделе бригады с показаниями. Потом я уехала на место нашей посадки, Евграфыч мотался договариваться с трактором и с организацией погрузки самолёта, ведь отбуксировать его без полной погрузки, как в прошлый раз не получалось, а для полуторки это предельный вес и мы тут же у самолёта ждали автобатовский ЗИС, заодно и охраняли наше имущество. Когда через четыре дня мы, наконец, добрались в своё расположение, я просто не верила, что в мире существует такое счастье, как баня, и можно сменить пропотевшее грязное бельё. Но на этом эпопея с Тотошкой не закончилась. При посадке оказалось серьёзно повреждено одно колесо, остальные повреждения были не критичными, их Панкратов исправил своими силами. Проблема возникла даже не со всем колесом, а с шиной, поставить от наших самолётов не получалось из-за размеров, с "мессера" – тоже, но нам пообещали привезти нужную резину, только это оказалось очень небыстрой процедурой…

В «Правде» опубликовали открытое письмо женщин Ивановских фабрик, в котором они обращались с вопросом о том, что считают бессмысленным провозглашение международной солидарности женщин и не видят смысла в празднике Восьмого марта. Потому что трудящиеся женщины почти всей Европы сейчас старательно работают на благо гитлеровского режима и их совершенно не заботит то, что своим трудом убивают советских женщин и наших детей руками фашистских солдат. Что они с удовольствием смотрят на то, как на них работают угнанные в рабство советские граждане. И пусть даже они как-то борются за свои равные с мужчинами права, но советских женщин это уже не касается, потому, что в нашей стране равенство уже записано в конституции и стало нормой жизни. И нам сейчас нужно говорить не о равных с мужчинами гражданских правах, а о формировании в нашем народе взаимного уважительного отношения между женщинами и мужчинами, особенно там, где этому препятствуют религиозные догматы, без глупых игр в равенство, которого сама природа не предусмотрела. Это я своими словами изложила, в письме всё было написано гораздо глаже и красивее. Я очень сомневаюсь, что так могли написать простые ткачихи, а вот подписать такое письмо я бы и сама не отказалась. И сразу после письма был напечатан ответ Михаила Ивановича Калинина, что поднятые в письме вопросы будут в кратчайшие сроки всесторонне рассмотрены правительством нашей страны и предприняты соответствующие шаги. Девчонки это очень бурно обсуждали, но, что удивило, гораздо шумнее это обсуждали мужчины. Во многом такая неожиданная постановка вопроса у многих ломала устоявшийся шаблон. И хоть Сталин уже давно объявил об отказе от мировой революции – как нашей первой и главной цели, но большинство ещё продолжали бредить этой идеей, слишком прочно она в мозгах сидела, а тут такой афронт. И что важно, подана она снизу, а не приказом правительства. Гениальный ход, как оценил Сосед, с чем трудно не согласиться. То есть, очень похоже, сработала ещё одна посылка и слова сказанные комиссару. Видимо, скоро будет у нас День Матери, чему осталось порадоваться…

Вот только всё стало не важным и серым в один миг. Меня вызвал к себе Николаев, завёл в кабинет и усадил напротив. К чему я была готова? Ко многому. Кроме того, что услышала… Вернее прочитала во вручённой мне бумаге. Там было написано, что во время тяжёлых боёв на южном фланге фронта был тяжело ранен комиссар батальона Луговых Кондратий Михайлович, бойцы вынесли его на руках, но в лазарете через три дня не приходя в сознание, наш папка умер, о чём в этом письме сослуживцы с прискорбием извещали его дочерей.

Оказывается, звонил Александр Феофанович, он навёл справки и сообщил Николаеву подробности, которые мне сейчас Сергей Николаевич рассказывал. Как батальон фактически оказался на пути прорывающейся потрёпанной немецкой дивизии, численностью почти в два полка с танками и артиллерией. Батальон под командованием своего комиссара принял бой, и не пропустил врага, несмотря на огромные потери и многократное превышение численности противника. Почти двое суток и без того потрёпанный в предыдущих боях батальон держал оборону и дождался подхода наших частей. За беспримерное мужество и стойкость, полк получил звание гвардейского, и представлен к награждению орденом Кутузова. Штабс-капитан Луговых представлен к награждению посмертно. Николаев ещё много подробностей рассказывал, отдал мне письма бойцов батальона и официальное приглашение нам с Верочкой на торжественное вручение полку гвардейского знамени. Но меня это всё словно обтекало и пролетало мимо. Мир словно подёрнулся серой хмарью…

Это Васенька и Верочка были больше мамиными детьми, нет, я люблю нашу мамочку, и она меня любила, но я всегда была папина дочка. И когда я узнала о несчастье с мамой и братиком я горевала, но не так, как сейчас. У меня словно внутри что-то вынули… Сквозь пелену Николаев всунул мне в руку стакан с чем-то прозрачным, я выпила как воду не заметив вкуса, только по отголоску спиртового запаха поняла, что это была водка, скорее всего. У меня даже слёз не было…

Проснулась в темноте и долго не могла понять, где я? Но мне это было не важно, я просто лежала и смотрела в темноту. И больше всего жалела, что так стеснялась раньше говорить папке, как я его люблю и как он мне нужен и дорог. А теперь уже и не сказать никогда… НИКОГДА!.. И в этой жути пустоты в груди я словно висела в темноте пока не пришёл Митрич. Как оказалось, меня после водки сморило, и старшина положил меня спать у себя в кладовке. Он со мной пытался разговаривать, я его слушала, но не слышала. Митрич взял меня за руку и повёл умываться, не дождавшись от меня действий сам умыл меня и потом кормил с ложки горячей кашей, которую я не чувствуя вкуса послушно глотала. А в голове билось: "Как я это Верочке скажу?!" И тихий, утробный ужас, что мне нужно будет ей в глаза смотреть…

В общем, не очень помню, что было дальше, но как-то я очнулась и потихоньку начала шевелиться. Все эти дни Сосед старательно пробивался к моему разуму, что теперь я за Верочку вдвойне отвечаю! Что нужно жить дальше, несмотря ни на что! Что мама с папой бы не хотели, чтобы их дети себя загнобили в скорби! А ещё и с беременностью кажется всё окончательно решено, месячных как не было, так и нет и задержка уже большая. Верочке я ничего не говорила, но она видимо у кого-то сама услышала, вечером перед сном обняла меня и сказала, что уж она то точно меня никогда не бросит. Потом не выдержала и разревелась мне в грудь, так обе зарёванные мы с ней и уснули. Но окончательную точку поставил случайно подслушанный разговор сестрёнки со своей куклой, Верочка серьёзно объясняла ей, что папа за маму и нашего братика – Васеньку отомстил, а теперь ей нужно скорее вырасти, и она обязательно придумает и отомстит фашистам за нашего папу… Может это глупо, но меня это встряхнуло словно ледяной душ. Хожу тут, в свои страдания ушла! А на самом деле играюсь в то, что мне нравится за широкой папкиной спиной. Теперь пришло время долги отдавать и за папу взять плату должна я и так, чтобы у Верочки ни на секунду не возникло сомнений, что долг взыскан сполна. Ведь я старшая и это мой долг и груз на мои плечи! И я не имею никакого права перекладывать его на сестру!

К моменту приезда в командировку на наш фронт комиссара Смирнова я уже практически придумала, что мне теперь делать, осталось только уговорить Александра Феофановича. Он пришёл нас навестить, девочки тактично смотались куда-то, а он выложил гостинцы от Ираиды, кучу приветов, разных слов и пожеланий. А потом, мы с ним присели серьёзно поговорить, пока отправили Верочку позвать к столу девочек…

— Александр Феофанович, у меня к вам просьба!

— Да, конечно. Я слушаю.

— Помогите мне перевестись в бомбардировочный полк.

— Ты, правда, этого хочешь?

— Да…

— Хорошо, я поговорю с Мариной Михайловной.

— Нет, вы не поняли. Я не хочу в женский полк! Там свои сложности, придётся притираться, завоёвывать себе авторитет, и вообще, притирка в женском коллективе это всегда очень непросто. Тем более, я не хочу куда-то срывать Верочку…

— Тогда я тебя не понимаю! Ведь на вашем фронте женских полков нет.

— Так а мне и не нужен женский, я хочу в обычный полк, у нас на фронте их четыре. И Верочку тогда можно будет здесь оставить, а я её буду часто, как смогу, навещать…

— Я уже практически пообещал, что просьбу выполню, хоть она мне и не нравится. Но я сначала должен понять, это ты решила с холодной головой или на эмоциях?

— Я не собираюсь без нужды собой рисковать, если вы об этом. Я теперь у Верочки одна осталась и обязана жить, а вот за папку я должна отомстить. Я из Луговых теперь старшая!

— Это важно! Сама понимаешь… Но к чему спешка? Ты мне что-то недоговариваешь?

— Я пока не могу говорить, сама не уверена, товарищ комиссар! Я понимаю, что вам ещё Ираиде с Соней об этом говорить, но вы ведь мне предлагали к вам перевестись, давайте, я до осени полетаю в бомбардировочном полку, а с осени согласна к вам в Москву…

— Это выходит около пяти месяцев… Обещаешь беречься и не подставляться?!

— Обещаю и собираюсь обещание держать. А вообще, от судьбы не уйдёшь, вот мы отсюда вообще в тыл летели и на охотников наскочили, так мало того, ещё и на земле к немцам в нашем тылу угодили…

— В этом ты права. Но на фронте всё-таки больше риска, чем из окошка в Москве выпасть…

— И ещё… А можно нам с Верочкой фамилию поменять на "Луговых-Медведевых", а то получается, что папу мы в фамилии сохранили, а ещё и отчество осталось, а от мамы ничего… И ещё надоело, что по фамилии все думают, что я – мужчина, а встречают меня инедоразумения лишние…

— Ну, это гораздо проще, мне кажется, я всё уточню и скажу. До отъезда постараюсь всё решить. Но ты ещё подумай хорошенько, договорились? Потом обратно вернуть будет труднее…

— Договорились… Только вы своим женщинам не говорите про бомбардировочный полк, зачем им зря волноваться…

— Может ты и права. А осенью жду тебя у себя!

— Я согласна. Ведь и Верочке учиться нужно…

Дальше шли простые посиделки, Верочка, пока мы говорили, сбегала за девчонками и мы устроили праздничный ужин из вкусностей, а сестрица не слезала с коленей комиссара, чему он искренне радовался и они о чём-то загадочно шептались. Поздно вечером, когда Верочку уже уложили спать, комиссар мне подробно рассказал всё, что узнал о том бое. Папка вёл себя достойно и принял командование батальоном, так как комбата накануне отправили в госпиталь с ранением, и нового ещё не успели назначить, или не хотели, ждали, что комбат быстро вернётся, ведь ранение не тяжёлое. В батальоне, когда их меняли, среди живых не имеющих ранений кажется вообще никого не было. Но на своём рубеже они немцев положили раза в два больше, чем было в их батальоне до боя. Расположение в излучине реки и невозможность их обойти заставило немцев атаковать позиции в лоб, но наши бойцы не дрогнули и удержались. Сейчас оформляются документы на присвоение папке звания Героя, так что в Москве нам с Верочкой (вообще, как старшей это положено мне, но я хочу перевести это на сестру) нужно будет получить посмертную награду нашего отца. Мне почему-то кажется, что так будет правильнее. Впрочем, до этого ещё дожить нужно…

Назавтра я рассказала про свою идею с фамилией Верочке, и она её горячо поддержала. А уже в обед меня вызвал Николаев и приказал писать под его диктовку рапорт за себя и сестру, у которой я теперь официально стала опекуном. Завизировал рапорт и объяснил, что он передаст его в строевой отдел штаба, когда командующий или кто-то из его замов завизирует, мне выдадут выписку из приказа, с которой можно будет зайти в любой ЗАГС, где написать заявление. И мне скажут, когда зайти за новыми метриками на себя и сестру, а также выдадут справку о перемене фамилии, чтобы не возникало вопросов там, где ещё наша старая фамилия. А мои документы выправят сразу, как подпишут приказ. Напоследок попенял, что с таким вопросом я могла и не озадачивать и так занятого человека…

На аэродроме радостный Панкратов сообщил, что ему сказали, что на днях привезут колёса нашему Тотошке, говорят даже пару, на всякий случай, ведь шасси лучше менять парой. Что, пока простой, он провёл глубокое обслуживание всех систем, устранил все мелкие огрехи и самолёт как новый теперь, только на шасси поставить, просто сам в небо рвётся… Ещё рассказал, что наш отдел вообще теперь остался без авиации, потому что Иван вчера при посадке поймал какую-то яму, скапотировал, но успел выскочить, а вот его самолёт сгорел дотла. Так ещё и сам Иван с ожогами в лазарет угодил, полез тушить и не уберёгся, когда сильно полыхнуло. Вот же досада, а тут ещё я решила уйти. Я осторожно попыталась порасспрашивать Евграфыча, как он видит, если я уйду в другое место службы на Удвасы. Я такой умной себе казалась, но после пары вопросов, Панкратов посмотрел мне в глаза и спросил:

— За отца решила мстить, дочка?

— Решила! — не стала отпираться я. — Пойдёшь со мной?

— Я бы хотел, но знаешь, в боевом полку все штаты уже заполнены и народ достаточно опытный, да и не переведут, скорее всего. А тут, если Тотошку твоего в чужие руки отдать, то загубят ведь хороший самолёт, а я его уже выучил, он у меня долго летать будет…

— Как думаешь, Иван на Тотошку согласится сесть?

— Ты ещё спрашиваешь! Не видела разве, как он на него смотрит?

— Да как-то не смотрела, он на меня вообще дуется последнее время…

— Да он дурень потому что… Если ты не против, то я бы лучше остался, так для дела лучше! А если захочешь вернуться, так буду рад! Сама знаешь, привык к тебе уже. И машину ты бережёшь, как-то у тебя получается, может потому, что девушка… Ты там смотри, берегись, не лезь на рожон…

— Конечно, Николай Евграфович! Я же за Верочку теперь одна отвечаю!

— Вот я и говорю…

За разговором выяснилось, что мои надставки на педали у него сохранились, что меня очень обрадовало, Удвасик для меня великоват немного… Среди прочего зашёл разговор про наши четыре полка, а он много слышал в разговорах техников и лётчиков. Оказалось, что южнее нас сейчас стоит единственный из них гвардейский, который стал таким по результатам нашего последнего наступления и его хвалят, как и командование полка. И что один полк на самом деле не чисто бомбардировочный, как мне сказали, а смешанный Балтфлота, просто он в оперативном управлении и действует в интересах фронта, вот в него мне сразу как-то совсем расхотелось, я уже как-то привыкла под крылышком отдела быть, тем более, что до гвардейского полка отсюда всего двадцать с небольшим километров, а остальные полки севернее и далеко, даже тот, где наши связные самолёты базируются почти в два раза дальше…

На второй день прямо на аэродром приехал комиссар, забрал меня и повёз к начальнику авиации фронта. С полковником он, видимо, уже говорил, потому что, не рассусоливая, полковник попросил мою лётную книжку. Удовлетворённо оценил мой налёт, уточнил про полёты в сложных условиях, удивился отмеченным двум сбитым, пришлось рассказывать. Чуть не возникла накладка с тем, что я флотская, но созвонились с Николаевым и договорились, что мой перевод оформят как местное откомандирование, а я так и останусь числиться за отделом, только если раньше я была приписана к полку связи, то теперь к другому. В принципе полковник не возражал, спросил куда я сама хочу и выписал мне командировочное в гвардейский полк лёгких ночных бомбардировщиков, завтра я должна прибыть к новому месту службы. Александр Феофанович остался в штабе, а водитель отвёз меня в отдел, после того, как в строевом отделе мне поменяли удостоверение и выдали выписку из приказа. Вернее, ничего мне менять не стали, у меня так и осталось удостоверение, которое мне выписали при присвоении звания младшего лейтенанта, просто к фамилии дописали продолжение, там место было, а в лётной книжке ещё печатью штаба фронта заверили исправление…

Пошла докладывать Николаеву, хотя он и так уже всё знал, но положено. Николаев мне немного попенял, что оставляю их без авиации, выслушал про мои разговоры с Панкратовым и явно повеселел, то есть через пару дней Иван выйдет из лазарета, за пару дней облетает отремонтированного Тотошку, и в отделе снова будет воздушный транспорт.

Когда я пошла к Митричу, намереваясь сдавать всё, что числится на отделе, он от меня начал отмахиваться, как от больной. Потому что я никуда от них не деваюсь, просто меня отправляют в командировку, а потому всё, что мне нужно остаётся у меня. Чему я больше всего обрадовалась, так это мотоциклу, который официально принадлежит отделу, но пока остаётся в моём распоряжении. Можете сами оценить, как важно иметь свой транспорт в распоряжении, тем более приписанный к нашему отделу, на который едва ли кто сможет лапу загребущую наложить. А ведь я Верочку собираюсь с девочками оставить, и мне нужно будет её навещать, да и в адрес отдела моя почта приходит…

Вечером к нам пришёл прощаться комиссар Смирнов, он в ночь улетал в Москву. Меня усадили писать письмо Ирочке, а Верочка уже успела написать на трёх листах за эти дни. Верочка не слезала с рук, как маленькая, провожали мы Александра Феофановича только до машины. Мне кажется, что наши жизни с семьёй Смирновых переплелись окончательно и крепко, с чего бы иначе такие родственные тёплые чувства при встрече…

А наутро у меня выезд к новому месту службы. Верочке я ничего не стала пока говорить, после перебазирования на нашей стоянке она не появлялась, чем немного обидела Панкратова, но действительно, раньше она ездила в скорее в полк, чем на нашу стоянку. Теперь же она попала в окружение девочек из отдела, и они забирали её с собой в отдел, где ей были рады, и я могла не переживать. Позже, когда приеду её навестить, я обязательно расскажу о том, где я теперь летаю, а пока надо съездить и осмотреться. А к моим командировкам по нескольку дней она уже привыкла…

Помните, я говорила про представителя политуправления фронта, который оказался на концерте, когда мы выступали в отделе в честь Дня рожденья военной разведки. Он уговорил Верочку и нас с Николаевым, что найдёт ей аккомпаниатора, чтобы разрешили ей ездить с выступлениями. В результате появился дядя Гриша, который хоть и не знал нотной грамоты, но был талантливым самоучкой и самородком-гармонистом. Из-за ранения ноги он оказался не годен к строевой службе, и был очень рад возможности хоть так продолжить службу. Он на слух великолепно подбирал музыку и с Верочкой они моментально нашли общий язык. Сам он петь не умел, но Верочке аккомпанировал изумительно, так что уже несколько месяцев Верочка по плану политуправления ездит примерно раз-два в неделю по разным частям и госпиталям с выступлениями. Пригодились и нарядные платья, которые она прихватила с собой из Москвы. И надо видеть, как она в них выглядит, просто куколка с её очаровательной мордашкой, в нарядном платье и восхитительным голосом, который пока ещё не грозит сломаться, она ещё маленькая. Обычно её на выезд собирала и одевала я сама или девочки, для которых эта забота была в радость, они с сестрёнкой словно с куклой возятся, а обслуживать себя в течение дня Верочка уже и сама одной рукой приноровилась. Мало того, что сам дядя Гриша за сестру голову положит, так ещё в политуправлении всегда выделяют сопровождение и охрану, как полновесной концертной бригаде. Вначале я немного волновалась, но эти выступления и самой Верочке нравятся и дело у ребёнка есть, а это тоже воспитание, мне кажется… Поэтому сдёргивать её с собой в полк я не планирую…

Кстати, многие песни уже так и расходятся в народе, как песни Веры Луговых, чем сестрёнка очень гордится. А когда её спрашивают, отвечает, что песни написала её сестра, но она не любит об этом говорить, потому, что война и она воюет… Как-то ей это удаётся так говорить, что ко мне с этими вопросами никто ни разу не приставал…

Глава 67 18 марта. Гвардейцы

До полка добралась без особенных проблем. Даже маску на лицо не надевала, мороз был совсем слабенький, да и скорость не велика для того, чтобы лицо сильно обдувало в открытом мотоцикле. Сосед искренне удивлялся тому, что зимой активно ездят на мотоциклах, а я уже так привыкла к своему транспортному средству, даже не представляла уже, что может быть иначе. После лета было немного непривычно держаться толстыми меховыми перчатками, да и ногами в унтах переключать не так, как в сапогах, но это мелочи, по сравнению с получаемой за это мобильностью. Естественно, это касается мотоциклов с коляской, одиночки всё-таки ездят редко, потому, что на обледенелой дороге на двух колёсах удержать равновесие порой очень проблематично. И само собой, что зимой приходится ездить медленнее и вообще меняется манера езды, ведь газовать часто не имеет смысла, гораздо эффективнее разгонишься, если добавлять газ медленнее без проскальзывания колеса на юз. А у моего мотоцикла, как выяснилось, колесо коляски подключается к приводу мотора и получается, что два колеса из трёх крутит двигатель и они вместе толкают. Впрочем, на наших дорогах колесо коляски у меня было подключено с лета, ведь у нас не автобаны, а чаще приходится ездить по разбитым грунтовкам, где многие лужи без дополнительного привода проехать сложно, если вообще реально без толкача.

От КПП благодаря пояснениям дежурного наряда нашла штаб. Полк расположился на краю леса, когда-то до войны здесь был наш запасной аэродром и это позволило обустроиться гораздо быстрее, чем, если бы всё пришлось строить на пустом месте. Как я поняла, часть землянок и штабной бункер даже не были разрушены за время оккупации. Местами были видны продолжающиеся работы по благоустройству. Сразу бросился в глаза общий порядок и то, что даже вблизи разглядеть замаскированные по опушке самолёты было сложно. То есть было видно, что что-то замаскировано, но что именно разглядеть трудно, всё-таки сейчас ещё и сезон для маскировки сложный, зелени нет и лес прозрачный. Командование полка разместилось на краю лётного поля (наверно бывшего выпаса) в большой уже вполне обжитой землянке-бункере. В первый момент удивила малолюдность на аэродроме. Я ещё не прониклась, что полк ведёт ночной образ жизни и с утра почти все ещё спят, хотя в штабе меня встретил бодрый дежурный и отвёл к начальнику штаба. Минут через двадцать пришёл явно разбуженный командир полка, и мы познакомились с гвардии майором Елисеевым. Поговорили, я сначала немного удивилась тому, как спокойно они меня приняли, всё-таки обычно к женщинам на фронте и в авиации отношение неоднозначное, не такое спокойное, по крайней мере, и я вначале заподозрила, что это работа комиссара, но оказалось, что в полку уже летают женщины и летают хорошо. Поняла это, когда мне сообщили, что мой комэск сейчас спит, у неё ночью полёты были, а после обеда нас познакомят, и дальше все вопросы я буду решать уже с ней.

Командование немного напряг факт моего прикомандирования, и это понятно, кому из командиров нравится иметь у себя такого варяга, но после моих объяснений Елисеев решил по пути в штаб в следующий раз заехать в отдел и поговорить с Николаевым, остающимся моим прямым командиром. Говорили по делу, чётко и понятно, даже по этому я почувствовала, что люди тут заняты реальным делом и стараются делать его качественно и профессионально, поэтому и лишней болтовни не было. Командир ушёл, а я осталась общаться с начштаба. Гвардии штабс-капитан Прудников Михаил Семёнович сначала показался мне очень суровым, нет, скорее злым, и я его немного побаивалась, но оказалось, что это маска, за которой скрывается чуткий и добрый человек, но это не исключало его принципиальность и требовательность. Ещё вопрос, кого в полку боялись больше, шумного и вспыльчивого Елисеева или тихого разноса у начальника штаба. Вообще, дисциплина в полку на высоте и не в плане выравнивания по линеечке, а в виде какой-то внутренней собранности и понимания каждым своей ответственности. Михаил Семёнович усадил меня в своём закутке штабной землянки и за кружкой горячего ароматного чая стал расспрашивать, а сам тем временем рассказывал про полк, знакомил с местными особенностями.

Полк до нашего наступления стоял в районе Новгорода, здесь уже третья площадка с начала нашего наступления, ведь дальность Удвасиков маленькая, поэтому приходится перемещаться в непосредственной близости наступающих войск. Именно их полк обеспечивал боевые действия и наступление НАГ и принял самое активное участие в боях в районе Новгорода, Чудово и при освобождении Любани. После продолжал обеспечивать боевые действия уже бывшей НАГ. За время наступления в полку довольно большие потери и сейчас трёхэскадрильный полк свели в две эскадрильи, ведь в полку сейчас всего двенадцать самолётов на одиннадцать лётчиков, не считая его самого. Елисеев оказался летающим командиром, а вот сам Михаил Семёнович после ранения в сорок первом летает редко, только если совсем прижмёт. До ранения был истребителем, но после врачи запретили большие перегрузки, так он оказался в ночниках, но сейчас об этом уже не жалеет. Хотел бы летать больше, но здоровье не позволяет, после контузии сильно село ночное зрение, а это для ночника недопустимо. Но у него богатый лётный опыт и командная практика не маленькая, то есть человек на своём месте. Буквально месяц назад полк стал гвардейским и скорее всего полк не будут отводить на переформирование, а пополнят лётчиками и самолётами на месте, что меня только радовало…

Всё-таки, я довольно много общалась с ребятами-бомберами на пешках и у меня видимо в разговоре проскользнули пренебрежительные нотки, с которыми обычно говорят про маленькие Удвасы, да я и сама считала так же, что использование этих самолётов – это вынужденная мера от безвыходности начала войны. Но война уже давно идёт, а полки ночников никто расформировывать и пересаживать на большие самолёты не торопится. На что мне Прудников так ответил, что мне долго при воспоминании об этом разговоре было стыдно.

— Наслушалась скоростников? Это понятно! Они же далеко и быстро летают и их видно, да и на вылет загружаются по самую маковку, это не наши двести килограммов, которые модификация "ВС" может нести. Вот только целый полк пешек прилетел, десяток тонн бомб высыпали, дыма и грохота до самого неба и ни разу в мост не попали. Ну сама подумай, скорость большая, высота тоже, зенитки палят, да тут, как ни прицеливайся, разброс даже на полигоне в идеальных условиях – плюс-минус сто метров. А наши тихоходы прилетели на бреющем, двигатели на подходе заглушили и видно даже как часовой на крылечке штаба в кулак курит, мы же гранату можем в печную трубу засунуть, не то что просто в дом со штабом попасть. А ещё, на большой скорости замаскированные цели разглядеть совсем не просто, да и высота у них большая. А при нашей малой скорости и высоте меньше ста метров, мы же количество пуговиц на мундирах видим, если света хватает. Вот и выходит, что эффективность наших двухсот килограммов бомб часто больше пары тонн бомб у большого бомбардировщика. На линии переднего края нам конкуренцию реально наверно только штурмовики могут составить, но они ведь бронированные, как танки, броню выстрелы зениток до двадцати миллиметров пробить не могут. А у нас вся броня – перкаль, да свои штаны, сама знаешь, вот и летаем, поэтому ночью, когда нас не видно. А знаешь, что за каждый сбитый ночной бомбардировщик немцы стразу железный крест дают и премия больше, чем за истребитель или большой бомбардировщик?

— Извините, я же не знала…

— А чего же ты к нам пошла, если считала нас такими убогими?

— Ну, куда могла, туда и пошла…

— Теперь-то плохо думать про наши замечательные самолёты не станешь?

— Не стану… Вот не верю, что все так думают сразу…

— Права! Двое из трёх как приходят, считают, что их в наказание к нам сослали. Вот и приходится им мозги вправлять. Наш комиссар, вообще, когда к нам с Чукотки попал, так сразу командиру заявил, что он у нас по ошибке и его на днях переведут в НОРМАЛЬНУЮ авиацию…

— А что он на Чукотке делал?

— Так там они американские самолёты перегоняли через Аляску, к нам на Чукотку летели американцы, а уже дальше до железной дороги наши пилоты перегоняли. Вообще, как он рассказывал, служба не сахар, но кому-то же нужно… Вот он там на "аэрокобрах" летал и хотел в истребители, а его к нам направили, вот он и обиделся. Но потом ему всё правильно объяснили и показали, так теперь бóльшего патриота наших У-два не найдёшь. И не вздумай при нём что-нибудь пренебрежительное сказать, он парень горячий, потом извинится, но сначала может и с кулаками кинуться…

— На девушку? — удивилась я.

— Нет, на тебя наверно не кинется, но ругаться будет страшно!

— Хорошо, я буду иметь в виду… А вы сказали, что у вас на двенадцать самолётов одиннадцать пилотов, значит есть для меня самолёт?

— Есть… — почему-то тяжело вздохнул он. — У нас уже давно было две женщины в пилотах. Про Зою ты уже слышала, а вторая её подруга Катерина. Но вот женский экипаж у нас был только один, Катя с Сергеем Мухиным летала, а Сергей был штурманом полка. Да вот на днях полетели на разведку и рекогносцировку и под зенитку замаскированную угодили. Катя до дома дотянула, а вот Сергей ещё в небе умер. И Катерина неизвестно ещё как из госпиталя выйдет. А самолёт, инженер докладывал, уже полностью пригоден к эксплуатации. Не побоишься на такой самолёт сесть?

— Ну а что делать… Ведь дотянул же до дома, значит неплохой самолёт…

— Ты же знаешь, что все лётчики суеверные до ужаса. Вот я и подумал…

— А вообще, новые машины к вам приходят?

— Приходят, только мало очень. Чаще всего, когда полк выводят на переформирование, тогда и самолёты новые получаем. Так за последние месяцев восемь только раз две штуки пришло, да аэроклубовских парочка. Хотя, всё равно свободных пилотов не было. А пересаживать с пригодных машин на новые – это транжирство, сама должна понимать…

— Понимаю. А что мне ещё нужно знать и вообще, как меня вводить будете?

— Ну, пока в первую очередь тебе придётся мне район сдавать, сдавала уже?

— Сдавала. Я наш старый тыл уже неплохо облетала, а вот здесь только начала…

— Вот и поучишь, заодно и ту сторону выучишь. За штурмана полка пока мне приходится, так что мне и будешь район сдавать. А всю лётную часть с Зоей. Как мы тебя к вылетам допустим, так и начнёшь понемногу летать…

До обеда я учила район и все эти жуткие эстонские названия. Это же нужно такой язык придумать. По мне даже якутская "Кынгырга" звучит проще и понятнее. Хотя похоже на финские и карельские названия, но даже в этом здесь как-то вычурнее, мне кажется. На обед стало приятным сюрпризом, когда на третье дали кружку с замоченной сушёной черникой с сахаром. При этом воды было едва половина, а остальное была набухшая вкусная ягода с забытым уже запахом и вкусом из детства в деревне. Как оказалось, это специально выдают лётно-подъёмному составу для улучшения ночного зрения, иногда вместе черники дают урюк или курагу. Гораздо позже узнала, что многие эту чернику терпеть не могут и всеми правдами и неправдами стараются поменять её на обычный или хотя бы морковный чай. Мне черника очень понравилась, единственно, было немного стыдно и неудобно её лопать, когда Верочка такую прелесть не ест. Пришлось себя уговаривать, что это не лакомство, а лекарство, и что когда поеду к ней, обязательно постараюсь на кухне для неё немного выпросить. И вообще, можно ведь организовать, чтобы Верочку отправили в наш полк выступить перед гвардейцами с концертом…

Да! Один маленький нюанс, так как я прикомандирована, то у меня нет гвардейского звания, и я называюсь не "гвардии младший лейтенант", а просто "младший лейтенант", хотя гвардейскую и фронтовую выслугу, и денежное содержание мне считать будут полностью, как всем остальным. Да ещё здесь есть премии за вылеты, я не разобралась в нюансах, но за вылет с бомбёжкой положены какие-то премиальные выплаты, но там совсем немного, существенной премия становится только за каждый кратный десяти вылет, как-то это не вяжется с рассказами Соседа про тупое фанатичное сталинское время, как в его истории подавалось. Вполне себе учтены вопросы материального стимулирования и поощрения, только они отодвинуты далеко на задний план, ведь не Мамоне служим, а Родине и это даже не говорят, все и так понимают. А про то, что Сталин с любовью относится к авиации, это не является особенно большим секретом ни для кого. Но я же сюда не деньги зарабатывать пришла…

После обеда меня познакомили с моим командиром – капитан Зоя Исмаиловна Баймухаметова, комэск второй эскадрильи и орденоносец, прошу любить и не жаловаться. Она с ходу меня застроила, и я оценила её довольно резкий высокий голос. Вообще довольно противный и визгливый по звучанию, но увиденное уважительное отношение к ней в полку, не дали вспыхнуть моему недовольству в ответ. Чуть выше меня, плотная, что называется – в теле, чуть смуглая с колючим взглядом чёрных глаз из-под чёрных густых бровей, с короткой мужской стрижкой, в меховом лётном комбинезоне похожая на медвежонка. Решив, что хватит с меня на первый раз, повела знакомиться с машиной. У самолёта нас встречали инженер полка – капитан-инженер Ремизов и мой техник, закреплённый за машиной – Матвей, старший сержант, мой ровесник с печальными глазами и вообще весь какой-то понурый, что мне очень не понравилось. Но оказалось, что за этой внешней печалью и врождённым демонстративным пессимизмом скрывается толковый специалист и самолёт в его руках всегда ухожен и в идеальном состоянии. А что от его вида молоко готово скиснуть, ну такой вот человек…

Я сразу попросила поставить себе в передней кабине мои педали, что Матвей сделал за пару минут. Зоя только похмыкала, но мне показалось, что ей такое даже понравилось. Вообще, на правах старшей она могла посадить меня в заднюю кабину, и мне пришлось бы рулить из неё, что для меня не слишком удобно, потому, как непривычно. Первый полёт по коробочке, даже не дав мне её доделать, сразу ушли на пилотаж. Вообще, мы фактически на передовой, к западу от зоны полётов видна замёрзшая гладь Чудского озера, а на том берегу уже немцы. Поэтому мы взлетали над самым лесом и уходили для набора высоты в сторону, а сама пилотажная зона километрах в тридцати от аэродрома. Покрутилась в зоне пилотажа и получила команду на возвращение. В принципе, с моим налётом при выполнения такого задания претензий быть уже не должно, как и вышло. Пожалела только, что глядя на Зою не стала надевать маску на лицо, всё-таки моя помороженная кожа слишком чувствительна и после посадки пришлось щёки оттирать и греть, вроде и мороза сильного нет, но прихватить успело, а я уже успела привыкнуть к полётам в закрытой кабине Тотошки. Ещё в первые пару минут приноравливалась к уже подзабытым удвасным ощущениям, всё-таки есть довольно большие отличия от Физилёра, но руки и ноги всё довольно быстро вспомнили. После посадки мне сделали пару формальных замечаний, ничего серьезного в общем-то, и мы пошли в землянку, где из меня предстояло сделать бомбардировщика. Загонять меня сразу на бомбометание не имело никакого смысла, что понятно и без объяснений.

До начала обучения меня познакомили с моим штурманом-стрелком, то есть это вторая половинка моего экипажа и в процессе качественной бомбардировки мы должны участвовать вместе. Второй половинкой моего экипажа стала гвардии младший сержант Садовникова Мария Васильевна из Челябинска, умница и красавица, ближайшая подруга Дуси – Евдокии Зайцевой, которая летает с Зоей. Опыта у Маши нет совершенно. Они с Дусей вместе закончили ШМАС по специальности "оружейник" и пришли в полк несколько месяцев назад, уже здесь доучились и сдали все зачёты на право летать в качестве штурманов-стрелков. Изначально планировалось, что они обе и пойдут к двум женщинам-пилотам, но если Зоя Евдокию взяла, то у Маши с Катериной что-то не заладилось, и она так и осталась на земле. Никаких видимых конфликтов или причин не было, тем более, что и у Кати с Сергеем Мухиным не было близких отношений. Честно сказать, лезть в разбор этих отношений мне не хотелось совершенно. Мне с первой встречи Маша, что называется, глянулась, а что там у них вышло с Катей, да и какое мне дело, вполне могла быть какая-нибудь личная антипатия или непонимание, в нюансах отношений между женщинами часто академик от психологии мозги свихнет, куда уж мне лезть. Тем более, что я в ней подлости не чувствую, а значит иметь её у себя за спиной не возражаю. В общем, быстро сыграли с ней старинную женскую игру в переглядки, и стали слушать чему нас учит Зоя и пришедшая ей и подруге помочь Дуняша.

Вот здесь мне стало кисло, точнее не сказать. Я и раньше знала, что в авиации сплошная математика и в голове каждого пилота арифмометр встроенный существует. Но тут всё стало ещё запутаннее. Это только со стороны кажется, что самолёт зашёл по курсу на цель, по команде нажать кнопку пуск и всё, цель поражена. А выучить до автоматизма все характеристики больше десяти вариантов применяемых боеприпасов не хотите? И это бы ладно, а ещё нужно выучить таблицы расчётов скоростей падения бомб, на которые действует ускорение свободного падения, то есть при округлении: секунда – десять, две – тридцать, три – шестьдесят, четыре – сто метров и так далее, то есть, сколько времени при разной высоте бомба будет до земли падать. Этим с учётом выставленного типа подрыва диктуется высота сброса, а ещё ведь у разных видов бомб разное лобовое сопротивление, то есть они будут с разной степенью терять линейную скорость с какой летели вместе с самолётом, да и боковой ветер на них будет из-за этого по разному воздействовать, хотя при наших высотах и скоростях этим параметром можно пренебречь. В общем, всё это нужно знать наизусть и помнить, чтобы не только перед вылетом иметь готовые расчёты, но сделать в уме быстро новые при изменении ситуации над целью. Можно, конечно, всё делать на глазок, но в этом полку к этому вопросу подходят с разумной педантичностью и мне это нравится, хотя всё это за раз усвоить и запомнить кажется невозможным. Так что если я думала, что сейчас быстренько нам ликбез проведут и полетим учебными бомбами, на самом деле мешками с песком и угольной пылью, полигон пятнать, то здесь меня ждало разочарование. До самого вечера мы все сидели и разбирали варианты расчётов бомбардировок, при этом Зоя задавала задачи, где тоже нужно было держать уши торчком. Так она задала отбомбиться "сотками", высота, скорость, всё просто и понятно, и когда мы с Машей радостно выдали наши расчёты, нас громко и визгливо обругали и обозвали курицами. Оказывается, она специально дала высоту ниже разлёта осколков от этих бомб и мы должны были это учесть и ей сказать о том, что такая высота недопустима, ведь при ней мы ещё и под фугасное действие своих бомб попадаем. И нас продолжили гонять дальше.

И что с того, что я знаю, что при скорости сто десять километров в час я за секунду пролетаю тридцать метров, а с высоты полсотни метров бомбе лететь до земли чуть меньше трёх секунд, и даже если я учту коэффициент замедления бомбы равный ноль-шести, нарисовать эту задачку на листочке не проблема и даже точно рассчитать, за сколько метров до цели мне нужно бомбы сбросить, чтобы они точно попали. И я уже почти начала радоваться, что я постигла смысл точной бомбардировки. Но выясняется, что высоту я имею по отношению к высоте, выставленной на нашем аэродроме, а высота земли в районе цели может быть над уровнем океана другой и проставленные на карте изолинии высот совсем не обязательно смогут помочь. То есть задачка на листочке – это классно, но высоту нужно нюхом или ещё чем-то определять, а ещё добавьте, что всё происходит ночью в темноте, где ориентиры постольку поскольку и даже свой штурвал наощупь. Ну ладно, с высотой мы как-то сумели определиться, а как вы на глаз метры до цели определять будете? У больших бомберов у штурмана есть прицел, который точно ловит угловые величины и этим позволяет проводить прицеливание. У нас же есть вырезанное окошко в правом нижнем крыле вдоль фюзеляжа, на котором можно устанавливать риски или перемычки, а можно просто ориентироваться на края, а самому высовывать из кабины направо голову и таким образом ловить углы для прицеливания. Осознали? Вот и я осознала, что точное бомбометание – это интуиция и чутьё, хоть и есть формальные расчеты. Но даже при таком раскладе, при наших скоростях точность нашего "на глазок" бомбометания в разы выше, чем у больших бомбардировщиков при всех их прицелах, и несмотря на то, что они всё видят и работают днём, а мы ночью. Хотя, не буду пытаться задирать нос перед ними. Не знаю, смогла бы я как они над целью с хорошим зенитным прикрытием, когда вокруг самолёта со всех сторон рвутся десятки зенитных снарядов, а тебе нужно держать "ниточку" боевого курса без права даже чуть качнуться на курсе. А зенитчикам только этого и нужно и они садят и садят, так что от разрывов самолёт болтает, как пьяного боцмана на пути к родному кораблю. И если в этой свистопляске удаётся куда-нибудь попасть, то это безумное везение. Но и цели у них мощнее, как и бомбы, которые они используют. Ведь наша бомба на сто двадцать килограммов большому железобетонному мосту ничего не сделает, ну, может в настиле дыру пробьёт, если повезёт, а надо подрывать так, чтобы пара пролётов в реку легли и опоры разворотило…

Сижу слушаю и понимаю, что мне нужно начинать иначе смотреть и воспринимать, иначе толку от меня не будет. И что у меня под крылом нет даже немцев, а есть цели и при необходимости выведенная из строя живая сила противника. По ходу занятия вскользь звучит, что когда при прорыве укреплений работали с выливными приборами с пирогелем, которым заливали немецкие укрепления и окопы, там внизу так полыхало, а крики сгораемых были даже в кабине на высоте слышны.

Другие тактические приёмы и придумки. Почему по цели лучше ночью работать парой? Потому, что первый самолёт выходит на цель по ориентирам, глушит мотор или на минимальных оборотах заходит на цель и производит бомбометание, чаще всего не попадает, потому, что без подсветки в темноте попасть невозможно, но это бомбометание хорошо подсвечивает цель для второго самолёта, который бомбит уже прицельно по хорошо видимой цели. И тут тоже мелочь, второй самолёт должен заходить с очень небольшим интервалом от первого и обязательно пересекающимся над целью курсом, потому, что сектор неба, где зенитчики больше всего ждут появление второго самолёта – тот откуда заходил первый. И даже если они прекрасно знают, что обычно заходят с разных сторон, небо большое, а тут как по приказу: "НЕ ДУМАТЬ ПРО БЕЛОГО БАРАНА!" всё равно основное внимание будет на сектор захода первого самолёта. Из этого выходит, что первым лучше бомбить менее опытному экипажу, а более опытный с бóльшей вероятностью сумеет поразить подсвеченную цель. К концу занятия от количества вываленной на меня информации у меня уже голова кажется лопнуть собиралась, Зоя сжалилась и отпустила нас с Машей. Чтобы немного отвлечься и привести мысли в порядок пошла к своему самолёту. Хоть перед полётом я выполнила положенный ритуал предполётного осмотра, но моя память техника заставляет самой залезть и пощупать всё, что можно.

Да, я забыла сказать, имя я своему Удвасику уже придумала, когда мы подошли, он из-за накинутой маскировки и чехлов был похож на мишку, который из берлоги наполовину высунулся, вот и стал он МИШКОЙ. Чтобы не испортить из-за недопонимания отношения с техником, объяснила Матвею, что сама была техником и только поэтому, а не из-за недоверия к нему, хочу сама облазить самолёт. При внимательном осмотре обнаружила плохо замытые следы крови в обеих кабинах и многочисленные свежие заплатки по крыльям и фюзеляжу. Тут, как я понимаю, дело даже не в недобросовестности техника, просто при такой погоде и отсутствии тёплого ангара отмыть качественно кабину не получится при всём желании и старании, зима на дворе и это серьёзный аргумент. В принципе, состоянием самолёта осталась довольна, конечно он уже многое пережил, но никаких криминальных повреждений не нашла, а мелкие латки и заплатки – это не страшно. Я же помню, как Филя и Бобик внешний вид имели совершенно не соответствующий содержанию. А уж какой красавец вышел из серьёзного ремонта, когда я думала, что после такой посадки машину только на помойку… Для меня необычно выглядел кольцевой коллектор выхлопных газов, вместо точащих от каждого цилиндра патрубков, как объяснили, он выполняет целых две функции: гасит пламя и уменьшает шум от работы двигателя…

Вечером четыре экипажа улетели в темноту работать. Без шума и гама, без всякой суеты, завели моторы, прогрели и по укатанному снегу скользнули неясными тенями, чтобы буквально через десяток минут раствориться в окружающей ночной темноте, ведь даже стрёкота моторов уже не стало слышно. И как я ни прислушивалась, так ничего и не услышала, пока через час с лишним не появился потихоньку нарастающий стрёкот, вслед за которым на поле приземлились две машины. Вылезшая из одной из них Зоя случайно увидела меня и погнала немедленно спать, вторая пара летала куда-то гораздо дальше и должны были вернуться только через три часа. Вообще, сейчас полк отдыхал, во время наступления в среднем экипажи делали по семь-восемь вылетов за ночь, в течение двух месяцев в таком режиме людей здорово измотали, и сейчас щадящий режим был вместо отдыха на переформировании. Но задачи есть, и летать всё равно приходится, хотя и нагрузка очень небольшая…

Глава 68 27 марта. Первый боевой вылет

Формально, боевые вылеты у меня уже есть и их немало, судя по моей лётной книжке. Да и два спущенных с небес немецких самолёта вместе с пилотами, какие уж там они были асы или нет не знаю, но встречу со мной они не пережили, что не мешает мне спать спокойно и их гибель не вызывает у меня терзаний и кошмаров. Как там Александр Невский сказал: "Кто с чем к нам, тот оттого и того!" – правильно сказал, чего уж там. Всю нашу историю все соседи к нам лезут с целью поживиться, так и чему удивляться, если грабитель свои силёнки не рассчитал, а уж тем более жалеть урода и переживать по поводу его кончины. Тот, кто зарится на чужое, уже вычеркнул себя из числа людей, переступил через правила делающие человека человеком. Убил, украл, преступил – преступник и не человек! Мы – РУСИЧИ, у нас нет внутри англиканской квакерской проказы, согласно которой ДЕНЬГИ НЕ ПАХНУТ, деньги очень даже пахнут и каждый это знает. И их наличие разрешено далеко не любой ценой, и они не могут быть целью, которая оправдывает средства…

У меня сегодня первый боевой вылет с гвардейцами на бомбёжку. То есть я буду сбрасывать бомбы на немцев. Но они не люди, и я их не собираюсь убивать, они есть – живая сила противника, которую НЕ УБИВАЮТ, её УНИЧТОЖАЮТ, как сорняки на грядках или мышей в доме. И не нужно впадать в экстаз трясущей дряблыми телесами интеллигенции, по поводу равенства и бесценности любой жизни или цены слезинки ребёнка. Бешеную собаку уничтожают даже самые добрые и гуманные люди. И даже не из-за страха перед переносимой ею заразой, а потому, что это уже не собака даже, а чудовище, которому не место под одним с нами солнцем. И пусть они и дальше захлёбываются слюнями в своих спорах и словоблудии, ничего другого они не могут и не умеют, а я буду делать дело, как миллионы ЛЮДЕЙ, на которых напал враг и хочет убить или сделать своими рабами, так и кто ж их сюда звал…

Больше недели меня с Машенькой Зоя и не она одна гоняли каждый день. Поляна, превращённая в наш учебный полигон, от угольной пыли вся стала чёрной. Было бы лето, то мы бы "бомбили" мешками с цементом или мелом, чтобы видно было, куда наша "бомба" попала. А сейчас в заснеженном лесу гораздо лучше уголь, его на белом видно лучше. Всё просто, берётся на кухне зола и угли прогоревшие из печек, они это в одно место сваливают, чтобы на щёлок замочить, вот и с нами поделились для дела, и расфасовывается в небольшие бумажные мешки, которые Маша бросает из кабины.

Когда в первый день мы попали в назначенную нам мишенью большую сосну, я чуть от гордости не лопалась, как и Маша, когда мы из Мишки на земле вылезали. Но нам быстро объяснили, что это нам, как новичкам или не слишком умным просто повезло, и это попадание ни о чём не говорит. Вот когда мы станем стабильно попадать в круг хотя бы в десять метров в диаметре, вот тогда будет повод гордиться. Следующий же вылет показал, что старшие снова правы и все наши "бомбы" легли не ближе пяти десятков метров от цели. И вообще, они летят куда угодно, только не туда, куда назначено, как ни старайся. На третий день, когда от усталости постоянных вылетов и заходов на бомбометание уже ноги дрожали мы с Машей одновременно сорвались и переругались, обе уверенные, что причина наших промахов в другой. Были бы мы парнями, наверно подрались бы. Обедали молча, обе надутые, и Зоя нас не кинулась мирить, а только хмыкала и улыбалась. Потом она объяснила, что это один из этапов притирки экипажа, что если суметь из этого первого конфликта с честью выйти, то экипаж получается, а вот если нет, то лучше искать другое сочетание в команду, эффективно работать не получится. После обеда успокоилась, отошла от нервного запала, подумала и пошла к Маше мириться, как оказалось, мириться мы решили одновременно и в итоге, сначала расплакалась она, а за ней и я. Если до этого, мы ещё, можно сказать, принюхивались друг к другу, то на новый вылет пошли уже почти подругами. А ещё через день у нас пошли бомбометания, и раз от раза стала повышаться точность и слаженность. И если даже в танке есть внутренняя связь, то в исполнении Удваса связь – это СПУ (самолётное переговорное устройство) в виде трубы между кабинами, вроде того, что было на старых пароходах, когда в трубу с мостика в машинное орали команды, а потом прижимали к раструбу ухо и слушали ответ. Вот и мы вынуждены также орать друг дружке. Говорить в таких условиях об адекватной связи не приходится, и понимать нужно друг дружку на уровне ощущений, а не команд, вот для этого и требуется спаянность и взаимочувствие между частями экипажа. Для этого, в том числе, можно использовать и наши дублированные органы управления. В общем, много и разного за эти дни пришлось освоить, понять, и сработаться с моим штурманом-стрелком…

Вечером разговорились с Машенькой. Оказалось, что она старше меня на полгода, мы с ней с одного года, но так как она майская, то пошла в школу на год раньше меня и поэтому успела до войны год проработать в какой-то артели. Вообще, она прекрасно рисует и мечтает поступить в художественное училище на художника-оформителя или реставратора. В полку она бессменный редактор всей наглядной агитации, стенных газет и боевых листков. У неё получаются великолепные карикатуры и шаржи, причём шаржи у неё получаются удивительно добрые и никто не обижается. Мне кажется, что это потому, что она сама очень добрый человек, ведь шарж очень легко сделать зло и выпятить уродство, очень многое зависит от того, какое нутро у самого художника. Она рассказала, что ещё в начале июня сорок первого уговорила маму и младшего брата поехать к родственникам на Украину. Она очень хотела писать этюды, то есть нарабатывать умения и навыки по рисунку для поступления в училище, где на конкурс нужно представить ряд своих работ в разных техниках, для того, чтобы комиссия оценила все грани твоих умений. Они замечательно отдыхали, мама общалась с сестрой и другими родственниками, брат не вылезал из местной речки, а она рисовала, когда грянула война. Они жили на хуторе, где узнали о начале войны только на третий день, ведь их не бомбили, кому нужно тратить боеприпасы на маленький хутор? Пока судили и рядили, собирались в дорогу, словом потеряли кучу времени, на дорогах уже были толпы беженцев и наших отступающих войск. Самыми страшными были постоянные налёты немецкой авиации, хотя было ведь совершенно точно видно, что среди идущих по дороге никаких войск нет, все гражданские, но даже истребители не пролетали мимо просто так, обязательно снижались и делали несколько заходов, поливая из пушек и пулемётов разбегающуюся толпу. Так в один из налётов, может даже одной пулей были убиты её мама и брат. Мама умерла сразу, а вот брат ещё больше суток мучился и умирал у неё на руках. Она рассказывала, как сходила в ближайшуюдеревню, еле выпросила тачку, чтобы привезти тела родных. На удивление ей помог поп из местной церкви, который не только пристыдил местных женщин, но и помог с похоронами. А ввиду того, что мама была крещёной, то не стал возражать против отпевания и похорон по православному обряду. Пока это происходило, пришли вести, что немцы уже прошли на восток и она, как получилось, оказалась в тылу у немцев. На предложение остаться в деревне, Маша отказалась и решила идти пока сможет. Несколько раз видела немцев, картины зверств и расправ и не только над военными, которые устраивали солдаты вермахта. Когда она уже решила, что добраться до своих у неё не получится, она вдруг вышла к штабу какой-то нашей части. Она каким-то образом прошла насквозь линию соприкосновения войск, видимо повезло, что ещё не было сплошной линии фронта.

После всего увиденного, она для себя решила, что она будет воевать с немцами. Для девушки самый простой и доступный путь был идти в медицину, но Машу, как и меня когда-то, это не устраивало, на курсы радистов её почему-то не взяли, я полагаю, что при прослушивании у неё не обнаружили достаточного чувства ритма и слуха. Как художника её охотно взяли бы в любой штаб от уровня корпуса и выше. В больших штабах работа художника достаточно востребована и ценится. Взять хотя бы оформление штабных карт. Нанести обстановку ("поднять карту") с расположением частей и штабов, оперативную обстановку могут штабные офицеры, это их работа и они с ней справятся без художественных талантов. А вот дальше карту надо оформить, привести в презентабельный вид, то есть красиво подписать, оставить место для подписи её старшим начальником и прочее, а это нужно сделать красивым шрифтом, это нужно уметь делать. Для художника это несложная задача, а вот для остальных это не так легко. Кроме карт в штабе куча другой оформительской работы и художник ценится и нужен. Но Машу совершенно не прельщала служба в штабе, она хотела лично участвовать и на передовой. Вообще, из художников получаются хорошие стрелки, после обучения, потому что глазомер и умение видеть для художника профессиональный навык. Но в снайперы Маша не попала, видимо не попалась на глаза толковому специалисту. С моей точки зрения, Маша – настоящая русская красавица, у неё не такой типаж, как у моей мамы, но это не значит, что она не красавица. У неё довольно широкое, немного скуластое лицо, большие светло серые глаза с шикарными густыми тёмными ресницами, аккуратный чуть вздёрнутый носик, красивые объёмные губы и тёмно-каштановые густые волосы, которые сейчас обрезаны на уровне шеи, а раньше была коса и как я догадываюсь, её коса была толще моей, хотя у меня самой волосы густые, а не крысиный хвостик. Сосед сказал, что Маша похожа на актрису Наталью Фатееву, вот только Фатеева в юности была пышечкой, а Маша довольно стройная и глаза у Фатеевой голубые, а не серые. Машенька на несколько сантиметров выше меня, чуть плотнее с идеальной гитарной фигурой, высокой грудью и прямыми ножками.[12] Ну какому штабному мужчине бы не хотелось, чтобы рядом ходила и вдохновляла на ратный труд такая красота. Машу, как меня и многих красивых девушек эти сальные взгляды только бесят. А ещё у неё "взгляд художника" – прямой, открытый, словно просвечивающий рентгеном, такие взгляды у тех, кто не смотрит, как большинство, а видит. И этот взгляд делает её глаза ещё красивее, он словно притягивает к себе внимание…

В общем, она с трудом, но попала в ШМАС на специальность оружейника, где и познакомилась с Евдокией Зайцевой, с которой они вместе попросились в ночной бомбардировочный полк. Уже здесь в полку обе стали дополнительно учиться на специальность "штурман", ведь специальность стрелка автоматически присваивается оружейникам. Так или иначе, но к новому году она сдала все положенные допуски, а Дуня стала летать с Зоей уже осенью. Маша очень хотела и верила, что её возьмёт себе в экипаж Катерина – вторая девушка-пилот, но с ней как-то сразу не заладились отношения, и мужчины девушку в экипаж не брали. Вот и получилось, что к моему появлению Маша всё ещё продолжала оставаться оружейницей, и не могла реализовать свою мечту – летать и отомстить оккупантам.

Стоит сказать о мести в нашем случае. Наверно все помнят месть в исполнении Эдмона Дантеса, ставшего графом Монте-Кристо. Ему за свои пережитые несправедливо мытарства и предательство со стороны людей, которых он считал своими друзьями, требовалось их унизить, лишить самого дорогого и важного, испытать удовольствие от совершённого им возмездия. Что он по книге и выполнил, и Дюма как высочайшую оценку его великодушию описывает то, что он пожалел сына своей бывшей любви, не убив его. Вообще, в исполнении идеи изложенной Дюма в этой книге, получается довольно кривая картинка. Ведь обиженный Эдмон имеет право на месть в виде исполнения справедливости и воздаяния на предательство. Но по ходу он ведь наносит ущерб не только своим врагам, которые вроде как отвечают за свои дела, но есть те, кто попал под его карающую дубину пострадали не особенно заслуженно и уже они имеют право на месть теперь уже Эдмону. Логично?! И вообще, кто может измерить, сколько и кому за что положено воздаяния? В Заповедях довольно подробно выписано "око за око", "быка за быка", вообще, эта часть Писания как-то больше прейскурант напоминает. Осталось только указать, что надо измерить упитанность быка и качество зрения изымаемого глаза. На Сицилии, где в ходу омерта и вендетта, специальные собрания старейшин из числа самых уважаемых решают, когда вендетту можно заканчивать, потому, что долг мести уплачен и их слушаются, иначе на острове бы уже давно не осталось населения. То есть месть в их традиции упорядочена и по сути существует во исполнение христианских заповедей. И про удовольствие и наслаждение удовлетворением от мести как у Дюма речь уже как-то не особенно идёт.

В нашем случае, мне кажется, что у меня, что у Маши, месть немцам – это скорее такая форма долга перед памятью родных погибших от рук подлых захватчиков. То есть, месть – это не убить как можно больше или какое-то количество по христианскому прейскуранту (око за око), а принести свой максимально посильный вклад в нашу победу над врагом. В нашем случае – не ударным трудом на производстве в тылу, а на переднем крае, на фронте и лично. Мне кажется, что именно такая форма и трактовка понятия мести свойственна нашему народу, совершенно не понятная нашим западным соседям, ведь не зря при нашем наступлении, по словам Соседа, немцы, которые знали, что творили на оккупированных территориях их войска в ужасе бежали куда только могли, потому, что согласно католическим законам мы, придя в Германию, должны были превратить её в пустыню, да и не её одну. А вместо этого наши солдаты жалели и кормили голодных немцев, и никакая пропаганда бы не сработала с идеей, что "Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ сам по себе". Если бы у нас не было исконного понимания, что месть – это победа над врагом, а не удовольствие от воздаяния по счёту и прейскуранту. Вот только это не слабость, как думают многие наши соседи. Именно поэтому у нас никогда не было колоний и приграничные области присоединялись к нам добровольно и без примучивания, как это принято в колониях.[13] Потому и выходит, что в нашей с Машей мести нет никакого удовольствия, нет задачи убить и тем более в какой-нибудь изощрённой форме. Мы за смерть наших родных должны лично сделать для приближения нашей победы максимум возможного по нашим силам.

У Маши есть ещё старший брат, который служит и воюет в танковых войсках, он старший сержант и командир танка, она мне показывала фотографию, где он снялся на фоне своей "тридцатьчетвёрки". Сосед очень внимательно разглядывал фото и уверил меня, что этот танк сильно отличается от классического Т-34 начала войны, что у него не короткая, а длинная пушка, похоже калибра пятьдесят семь миллиметров, башня сдвинута на середину корпуса, а люк мехвода с лобового листа ушёл наверх. Большего рассмотреть на фото было нельзя, но и это радовало, потому что такие танки у нас должны были появиться только к лету этого года, а в достаточном количестве только к следующему году, а Олежек – брат Маши служит в обычной, а не гвардейской части, куда направляют самую новую и лучшую технику и оружие. Ещё один штрих, у него на плече почти за спиной висит автомат с рожком, то есть это его штатное оружие, а не взятое у кого-то для позирования на фото, иначе бы он его повесил на грудь, а это значит, что экипажи танков вооружены уже не только пистолетами, как в истории Соседа, где танковые экипажи стали вооружать уже только после лета этого года. Почему я завела разговор про Машиного брата, потому что по "прейскуранту" наличие брата на фронте уже освобождает Машу от мести и она вполне могла бы не рваться на фронт, но тут уже дело личности и чувства долга. Я Машу вполне понимаю, ведь я вполне могла бы остаться летать в связной авиации, где у меня есть "боевые"…

С обеда тщательно отрабатывался сегодняшний вылет. И тут дело не в том, что все тупые или командование как наседки трясутся и опекают без меры. Тут дело в другом – связи нет, даже помахать руками из машины соседу не получится, летим в темноте, то есть нужно так точно и внятно каждому знать свои действия, чтобы и без управления в воздухе задача была выполнена. У ночников за почти два года войны уже наработаны приёмы и умения, я учусь уже на них, оплаченных чьими-то жизнями и кровью. По плану операции вылетаем всем полком, все шесть пар, а мы с Зоей летим первыми. Тут дело не в том, что мы с Машей из себя что-то представляем, просто мы в паре с комэском. Задача нашей пары выйти на цель первыми и подсветить её для остальных. Первой идёт Зоя, рассчитывать, что я в первом вылете сумею в темноте выйти на цель и отбомбиться по ней – это больше, чем наивность. А вот такая матёрая зубриха, как наш камэск, найдёт и с первого захода отбомбится по цели. У неё на подвеске две "сотки", у меня четыре фугаски по полста. Задача Зои выйти на цель и отбомбиться, чем подсветить цель остальным. Моя задача-минимум зайти на цель под углом и постараться попасть вообще куда-нибудь, задача-максимум – уничтожение зениток. Кроме этого нужно чётко проговорить, что после выхода от цели все крутят развороты в одну сторону, чтобы не столкнуться в темноте, и заходы на цель чётко волнами, чтобы не оказаться вынужденными над целью в зоне работы вражеских зениток уворачиваться ещё и от столкновений друг с другом. Мы с Зоей идём со значительным отрывом впереди, поэтому у меня для захода на зенитки будет возможность успеть зайти и отбомбиться ещё до подхода основной группы. А вот когда она подойдёт, мне если захочу сделать ещё заход, нужно ждать, пока все отработают над целью и только тогда атаковать. На словах всё понятно и схемы толковые нарисовали. Но ведь понятно, что на практике реализовать такую красоту почти невозможно, тем более в темноте, когда главная задача – не красота, а точная бомбардировка. Волнуюсь, конечно, куда ж без этого…

Зоя взлетела первой, я пристроилась за ней, у неё на хвосте горит маленькая синяя лампочка, которая светит в узком секторе, но я по ней могу ориентироваться и держаться за ней и сбоку. Но кроме этого помню карту нашего маршрута и старательно выискиваю ориентиры, чтобы привязаться к местности самой. То же делает и Маша в задней кабине. Я волновалась перед вылетом, но это мелочи, по сравнению с тем, как трясло моего штурмана, надеюсь совладает с собой и успеет до бомбометания успокоиться и сосредоточиться…

Наша цель небольшой полустанок, вообще, это даже не полустанок, это скорее приспособленный под разгрузку переезд, но немцы им пользуются и нужно не просто его разбомбить, по данным разведки там скопились два или три эшелона, один из которых с горючим. Если его получится зажечь и топливо вытечет, то скорее всего удастся привести в непригодное для использование состояние не только все остальные грузы, но и пути со всем путевым оборудованием. Конечно, немцы организованную точку разгрузки эшелонов прикрыли зенитками и прикрыли хорошо, но в том-то и дело, что в наши самолёты на низких высотах ночью попасть очень трудно, и даже если у них есть прожекторные установки, это не намного облегчит им задачу. Хотя, если хороший прожекторист захватит лучом самолёт, то зенитчики с эрликонами не упустят свой шанс. И всё равно, у нас шансов на успех гораздо больше, чем у больших бомбардировщиков, ведь фактически цель очень небольшая по площади, ювелирная работа, как раз для нас…

Вот Зоя мне мигнула дважды и погасила хвостовой огонь. По плану я сейчас должна уйти вправо, чтобы к моменту её атаки я вышла сбоку под углом градусов в пятьдесят и метрах в пятистах дистанции, чтобы иметь возможность для манёвра на дальние от её курса зенитки. Мы уже минут пять как убавили обороты моторов до самого малого и планировали с высоты больше полукилометра. В кабине только чуть подсвеченные синим светом шкалы приборов, по которым ориентируюсь, потому, что ночь пасмурная и луна на четверти, не больше, то есть очень темно. После выключения огня у Зои мы словно повисли в темноте. Нет, не бывает такого, чтобы вообще ничего нельзя было разглядеть. Даже в такой темени видела светлое ровное поле замёрзшего Чудского озера, видны тёмные пятна лесов, огоньки на хуторе, дорогу с идущими машинами, пусть даже у них на фарах светозащитные приспособления установлены, а это всё способы привязки и ориентирования на местности. И сейчас по моим прикидкам Зоя чётко вывела нас к месту разгрузки и впереди видны огни. Как бы ни старались немцы соблюдать светомаскировку, но человек не крот, ему свет нужен…

Как я ни ждала и была готова, но вспышка взрыва в ночи резанула по глазам, на полминуты подарив мелькание цветных сполохов в глазах, но при этом в этой вспышке успела увидеть дальнюю оконечность, где стоят зенитки и пока восстанавливалось зрение довернула в ту сторону и начинаю высматривать конкретную цель. У меня снизу висят четыре "полусотки" и запланированы два захода, и в каждом я должна отбомбиться двумя, для повышения вероятности поражения цели. Если бы у меня было больше опыта, то можно было бы сбрасывать только по одной бомбе и сделать четыре захода на четыре цели. Сориентировалась по высоте и чуть приняла вверх и вот она зенитка, от горящего неподалёку костра её немного подсвечивает и хорошо видно, как вокруг спаренного орудия копошатся чёрные тени. Подправляю курс, выравниваюсь по горизонту, Маша сейчас высунув голову направо высматривает через прорезь в крыле нашу цель, а у меня всё внимание на приборах и удержании курса, который она подправляет сигналами мне педалями…

С разницей в секунду-полторы самолёт дважды подвспух, для Мишки уменьшение веса на центнер – это существенно, это почти десятая часть всего полного веса. Увожу самолёт в сторону, когда сзади грохочут два взрыва, я не могу посмотреть, это Машина работа, но как-то не думала, что взрыв так громко слышен, как нас догоняет ударная волна и словно бьёт в самолёт, так что не только стоном конструкции, но и толчком по рукоятке и педалям чувствую её. Отлетели в сторону, закладываю разворот, и едва его закончила, как впереди грохочет новый взрыв и взмётывается столб пламени, а со стороны станции слышу заполошные трещотки зениток. В первую секунду мелькает мысль, что я так затянула с атакой, что уже подошла первая волна наших, но тут доходит, что это Зоя успела развернуться и сейчас уже прицельно выложила свою вторую "сотку" по вагонам с горючим, чем точно обеспечила полную подсветку целей для всего полка. Я же разглядываю предназначенные мне зенитки. На месте первой атакованной нами какие-то горящие ошмётья, она не стреляет, а вот ещё две лупят в сторону Зои… Кричу с раструб СПУ, что постараюсь их состворить, выворачиваю самолёт и как могу выравниваюсь на боевом курсе. Между зенитками метров сто, самолёт подвспух от сброса, чуть доворачиваю на второе орудие, между ними метров сто, у нас секунды четыре… Грохочет взрыв и ощущение сброса почти совпадает с ударом догнавшей ударной волны, всё, можно уводить самолёт. С одной стороны, чтобы не попасть под зенитки, с другой, чтобы не мешать нашим…

Не знаю, как именно мы отработали, старалась изо всех сил, но что вышло узнаю только дома или если мне Маша в трубу прокричит. Так ведь ещё и наушник зимнего шлемофона слушать мешает. Вдруг сзади раздаются очереди ШКАСа, который установлен у штурмана. Первая мысль, что не углядела ночные немецкие истребители, которых здесь на нашем участке фронта вроде не встречали. Верчу головой, но нас никто не атакует, да и стрельба после пары длинных очередей затихла… Нас вроде бы пару раз легко тряхнуло, но мы уже ушли в темноту. Мне, чтобы вернуться пришлось заложить небольшой круг, поэтому я во всей красе издали понаблюдала устроенный нашим полком на месте разгрузочной площадки фейерверк. Теперь уже не было нужды таиться и подняв обороты до тысячи трёхсот, на крейсерской скорости сто двадцать километров в час полетели к себе. Добавлять обороты двигателя нужно сразу после выхода из атаки, потому, что более громкий звук работающего двигателя может отвлечь на себя зенитки от тех самолётов, что ещё только заходят для работы. Пусть это мелочь, но из таких мелочей складывается результат…

Хотелось бы наверно по горячим следам поделиться со штурманом впечатлениями, но наша дубовая переговорная система как-то совершенно не располагает. По пути домой не потерялись, привязки были точными и вышли на ВПП с очень небольшим промахом. На звук нашего мотора на полосе зажгли фары подсветки полосы, и наши колёса побежали по укатанному снегу…

Мы оказались первыми, Зоя села минут через десять. Увидела нас и явно обрадовалась, но я не успела ей доложиться, как она накинулась на Машу. Если перевести с её русского на понятный, то штурману вставили пистон за то, что она открыла огонь из пулемёта, тем более трассирующими, что если бы была хоть одна зенитка, развёрнутая в нашу сторону, то мы бы сейчас здесь не стояли. Что она нам твердила и мозоли на языке заработала, о скрытности – как главной нашей защите над целью, а огонь из пулемёта фактически самое лучшее целеуказание для немецких зенитчиков, которые наш самолёт разберут на молекулы даже с расстояния в несколько километров. Маша попыталась возражать, что ей Дуняша сама рассказывала, как она из пулемёта окопы обстреливала. Но тут оказалось, что это было только пару раз, когда пришлось бомбить передний край не дожидаясь полной темноты и самолёт и так видели и особенного криминала в такой стрельбе не было, тем более, что на передовой зениток почти нет, а прижать противника огнём из пулемёта даже хорошо, меньше будет в самолёты стрелять… После втыка Маше, перешли на результаты нашей первой бомбардировки. В первую зенитку одна из сброшенных бомб попала прямо в неё, а вот из двух других сброшенных по одной в зенитку мы не попали, но от близкого разрыва огня орудия не открыли, что было причиной неизвестно, но задачу подавления зенитного огня с этой стороны можно считать успешно выполненной. Так что в конце нас похвалили и поздравили с первым настоящим бомбометанием и уничтожением вражеской зенитки. Напоследок Зоя сказала, что завтра проведёт со мной более подробный разбор вылета.

Как раз к этому моменту стали возвращаться остальные машины. Вскоре произвели посадку уже одиннадцать экипажей вместе с нами, не было только машины комэска первой эскадрильи, который раньше командовал третьей. Думать, что такой опытный лётчик мог просто заблудиться и не найти свой аэродром никому в голову не пришло и уже начали закрадываться самый чёрные мысли, а радость от удачного вылета стала стремительно гаснуть в тревоге за товарищей. Когда на дальнем конце поля началась какая-то суета и вскоре к стоянкам подошёл парень в лётном комбинезоне. Маша мне подсказала, что это штурман-стрелок не вернувшегося экипажа, когда он начал докладывать командиру полка:

— Товарищ гвардии майор! Меня послал с места вынужденной посадки гвардии старший лейтенант Матросов. Во время вылета над целью попали под зенитный огонь, машина сохранила управление и мы возвращались, когда уже на подходе мотор обрезало и мы немного не дотянули до полосы. Произвели посадку на лугу в трёх километрах отсюда, командир в порядке, остался ждать помощь. Доклад окончил…

Все живы и здоровы! Радость всколыхнулась с новой силой! Все радостно повалили в столовую перекусить перед сном. Только названные командиром остались разбираться кому и куда ехать, что требуется взять с собой… Уже назавтра увидела пострадавший самолёт Матросова, у него больше трети левого верхнего крыла не было вообще, каким-то чудом уцелели стойки, которые удерживали или удерживались остатками силового набора крыла из балок и лонжеронов, а на тросе болтался уцелевший кусок вырванного из шарниров элерона. Многочисленные пробоины в других крыльях и фюзеляже на этом фоне просто терялись. Осталось только восхититься тем, какой запас прочности и летучести заложили в конструкцию нашего самолёта. Вокруг пострадавшей машины уже завели деловитый хоровод техники, уверена, что скоро и по нему доложат, что самолёт к вылетам готов. Комэск-раз Матросов на самом деле легко ранен или повредил руку при посадке, потому как ходит с рукой на перевязи.

Но мне нужно идти на разбор полёта к Зое. И до самого вечера она меня дотошно выспрашивала, что я видела, о чём думала, что делала по всему полёту буквально посекундно. Я думала, что говорить будем про саму бомбёжку, и сказала об этом, на что получила ответ, что грамотно дойти, а потом без ущерба уйти часто гораздо труднее, чем провести самую ювелирную и сложную бомбёжку. Ещё оказалось, что она ещё вчера в небе заметила, что я здорово провалилась по высоте, что ещё десяток метров и нас бы не просто ударной волной пнуло, а могли осколки или "вторичные взрывные снаряды" достать. Последние – это, как оказалось, всякие обломки, камни, куски строений и деревьев, которые силой взрыва разбрасывает в стороны, и они могут наносить ущерб не меньше, чем части самой бомбы. Отдельно мне было высказано неудовольствие за две пробоины, которые нашёл в самолёте наш грустный Матвей и доложил комэску, как положено. И что малолетняя дурочка (это про Машу, если вы не поняли, и ничего, что она меня старше, но я – командир экипажа, а значит несу ответственность за всё) из пулемёта решила пострелять – мой личный недосмотр и недоработка. Что моё дело это не просто за ручку управления подержаться и в педали попедалировать, а всё остальное – хоть травой зарасти, моё дело касается всего не только в самолёте, но и вокруг него. То есть ходить, думать, оценивать и делать правильные своевременные выводы и реализовывать их. Кроме того, что просто проговаривали мои и Машины действия во время всего полёта, мне ещё было подсказано с десяток наземных ориентиров, часть которых даже помню по полёту. Что важно, это были именно ночные ориентиры, а не уже привычные для меня дневные, как оказалось, это совершенно разные вещи… В общем, этот разбор – продолжение учёбы и натаскивания боевого лётчика…

Глава 69 Будни и концерт

В воскресенье двадцать первого марта я до обеда отпросилась съездить в отдел и проведать сестрёнку, по которой уже очень соскучилась. Ведь не виделись всего несколько дней, но столько за это время для меня прошло, узнала столько нового, такая выпала нагрузка, что в моём восприятии прошло гораздо больше времени, наверно в обычной размеренной жизни за прошедшие дни со мной случилось нового и больше, чем выпадает за несколько месяцев. Я уже говорила, что в первый день получила втык за оставленный у штаба мотоцикл? В общем, мне поставили на вид явное нарушение мной режима маскировки аэродрома от воздушной разведки. Но против наличия у меня в пользовании мотоцикла никто не возражает, да и статус у меня прикомандированный, что даёт мне право на некоторые вольности, но я этим сильно не бравирую, ни к чему это… Тем более, что после первого боевого вылета, наутро меня вызвал к себе майор Елисеев:

— Вызывали, Василий Кузьмич!

— Да, проходи… — я прошла к его столу в выгороженном брезентом от чехлов в штабной землянке углу, а он крикнул, — Так, всем пойти покурить, мне с лётчиком секретно поговорить нужно!

Пока штабные, пыхтя и вздыхая, покидали палатку, мы молча сидели и смотрели друг на друга. О чём таком СЕКРЕТНОМ со мной вдруг пожелал поговорить командир полка, я после пары попыток решила не гадать. Вроде бы за душой у меня никаких нарушений и провинностей, да и для разноса удалять свидетелей не в стиле прямолинейного Елисеева. Сидим, смотрим друг на друга. Когда все ушли, о чём крикнул выходя Прудников, командир поднялся, принёс из-за загородки бывалый чайник и пару кружек, в которые заварил крепкий чай и пододвинул ко мне парящую кружку с заваривающимся чаем.

— Я вот чего хотел, лейтенант! Ты послушай, не перебивай, потом говорить будешь… Мы тут с комиссаром поговорили, он в штаб позвонил, ему ничего говорить про тебя не стали, но дали понять, что с тебя пылинки лучше сдувать. То есть тебя кто-то очень серьёзный поддерживает, о ком даже не говорят. Как ты понимаешь, мне в полку такие сложности не нужны. Мы должны задачи боевые выполнять, а не охрану избранным обеспечивать… — я дёрнулась возразить, но он поднял открытую ладонь, показывая, что позже даст мне высказаться. — И вот что я тебе предлагаю. По вчерашнему вылету мне Зоя доложила, что работала ты грамотно, и если бы твой стрелок пулять не начала, то и замечаний бы вообще не было. Она подтвердила, что ты две зенитки уничтожила, а третью повредила. То есть это подтверждённые результаты, а это три расчёта по пять человек, то есть, больше десяти человек живой силы, как минимум уничтожила. Я имею законное право за это уже подать на тебя документы и представить к награде. Потом ещё месяц у нас побудешь, может ещё пару раз куда-нибудь слетаешь недалеко, награда придёт, вручим перед строем торжественно и вернёшься к своим уже боевая и награждённая. Это же не просто так, а будешь с настоящей заслуженной медалью ходить… — мне стало любопытно:

— И на какую награду я уже налетать успела, товарищ гвардии майор?

— Ну, за один вылет, хоть и успешный с подтверждением, плюс у тебя боевых вылетов уже больше тридцати, я могу тебя к медали "За боевые заслуги" представить… — вот здесь я начала хохотать и ничего с собой сделать не могла. Вспомнилось, как Николаев мне ухмыляясь вручал третью такую медаль со словами, что я видимо приговорена к этому виду награды и это судьба. В общем, меня душил смех, и я ничего не могла поделать. Наконец, отсмеявшись, я взглянула в немного даже обиженное недоумённое лицо майора. Поняла, что словами мне объяснить что-либо будет трудно, я полезла в карман, где завёрнутые и проложенные слоями ткани у меня лежали мои награды, и стала выкладывать перед ним в ряд три медали "За боевые заслуги" и четвёртой "За оборону Ленинграда".

— Это, товарищ гвардии майор, мои награды, первая в ноябре сорок первого, остальные уже, когда летать начала…

— Не понимаю тогда ничего…

— Василий Кузьмич, вы всё правильно узнали, но не так трактовали. Да, я попросила своего очень хорошего знакомого, чтобы он помог мне перевестись из связной авиации в боевую часть. Но не ради наград, а потому, что у меня недавно на фронте погиб папа, а в сорок первом во время бомбёжки погибли в Ленинграде моя мама и младший братик. А почему меня просто прикомандировали, а не перевели к вам, тут дело в том, что я приписана к Балтфлоту и они меня отдавать не хотят, то есть и в отдел я прикомандирована, а числюсь я в кадрах Ладожской военной флотилии. У меня даже предпоследнее звание было "мичман", а до этого "главный старшина". И если мне парадную форму надевать, то она будет морская. И времени у меня немного, с сентября меня забирают служить в Москву. И я прошу не пылинки с меня сдувать, а разрешить мне за эти месяцы успеть фашистам за моих родных счёт предъявить!

— Так про сбитые – это правда, а не штабные приписки?

— Самая, что ни на есть. Только я же не истребитель, первого просто обманула, и он сам в деревья влетел, второго на пуск эрэсов подловила, а моя пассажирка в это время второго, говорит, зацепила из пулемёта. А боевые все в немецкий тыл и на разведку.

— Так и налёт почти восемьсот часов тоже настоящий?

— А Зоя что говорит?

— Говорит, что летать умеешь и опыт чувствуется, хотя про бомбить не слышала ничего…

— Всё правильно говорит…

— Ты пока награды свои не убирай! Только прикрой газеткой, вот, на, держи! Хочу этих целителей душ пристыдить, это же они волну подняли и в уши мне с двух сторон зудели…

Я прикрыла медали, которые так в ряд и лежали на столе рядом с кружкой чая, а Елисеев выскочил из землянки за комиссаром и начштаба. Вернулись втроём, Прудников и Беленький явно не понимающие, а майор довольный предстоящей сценкой.

— Вот, Михайла Семёныч! Ты у нас самый старый и мудрый! Говорит мне лейтенант, что медалью её сильно не удивишь… Что сам-то скажешь? А мы с комиссаром опытного товарища послушаем…

— Знаете, товарищ лейтенант, награды даже медали за просто так не дают! Их заслужить нужно, подвиг совершить! Куда же вам понять… — начал он с пафосом и комиссар кивал соглашаясь, потом досадливо махнул рукой, дескать, что курице безмозглой объяснять. Мне стало неуютно, шутка стала приобретать какие-то не очень добрые нотки.

— А ты бы, раз такой умный, под газетку сначала заглянул, товарищ гвардии штабс-капитан! — я сама подняла газету, под которой в ряд лежали мои медали…

— Это чьи?…

— Это её! И самые заслуженные, Семёныч, с ноября сорок первого, когда считай и не награждали никого, те медали подороже иных орденов, сам знаешь.

— Кузьмич! Ну кто же знал…

— Ладно, садитесь, будем все вместе говорить…

Для разрядки обстановки я рассказала за что каждую получила, и про то, что мой начальник смеётся, что у меня судьба связана именно с этой наградой. В общем, хорошие оказались дядьки и очень повезло, что не стали тянуть и разводить тайны и домыслы, а провели разговор прямо и честно. Сосед от этого разговора, как он говорит, "выпал в осадок", что такого ему представить не вышло бы. Хотя, я ничего принципиально невозможного не вижу. У них возникли вопросы и сомнения, вот они и спросили меня прямо, без угроз и намёков и даже придумали и предложили лучшее в их понимании решение. И никто не виноват, что они не так поняли, и ситуация прояснилась и все довольны. Командир даже согласился по максимуму дать мне отлетать отведённое время, то есть мне не нужно будет выпрашивать вылеты, меня и так задействуют по моим силам полностью…

С Верочкой мы друг друга тоже поняли. Я ей честно всё рассказала и объяснила, почему не сказала заранее, ведь я, уезжая, не знала, как меня встретят и вообще, получится или нет. Верочка меня обняла и попросила не оставлять её одну и отомстить проклятым фашистам. Пришлось пообещать, что я буду очень стараться. К сожалению возможности остаться с ночёвкой у меня не было, ведь после обеда у меня снова полёты. Идею приехать в полк с концертом сестрёнка с радостью поддержала и пообещала поговорить с дядей Гришей и ещё каким-то дядей Серёжей. С аккомпаниатором понятно, а кто второй – так и осталось тайной. Но я уверена, что тот же Митрич надёжно держит руку на пульсе и я могу за сестру не переживать…

По возвращению у меня снова были полёты, меня снова учили бомбометать в разных вариантах, не только с прямолинейного захода на цель, но и более сложные варианты. Во вторник вылетела уже в сумерках и работали при плохой видимости, а ночью полетели по маршруту, который составила Зоя и всё время она летела сзади и контролировала. С какой благодарностью я вспоминала уроки Данилова, как он со мной возился, обучая "слепому полёту", то есть как раз то, что называется полётами в сложных метеоусловиях. Маша показала себя как неплохой штурман, но я и сама привыкла выполнять все функции, как привычная летать одна.

При встрече Панкратов спросил, не трудно ли было с Тотошки пересаживаться обратно на Удвасик, ведь "Шторьх" – гораздо более комфортный и технически оснащённый самолёт. Я попыталась сформулировать: многое у Тотошки сделано и продумано хорошо, но вот в плане надёжности и доверия к машине, к Удвасу доверия больше, да и роднее он как-то, тем более, что у ВСки, на которой сейчас летаю мотор чуть мощнее и сзади громоздкой кабины нет, так что самолёт гораздо шустрее и лучше управляется. Вообще, как описать ощущения? Тотошка комфортнее, он, если сравнивать, то похож на красивую пролётку, в то время, как Удвасик – работяга. Пусть не такой красивый, но он труженик-универсал, как телега, которая одновременно может быть гружёным возом, а может превратиться в кибитку переселенцев и стать домиком на колёсах. Вот и как их сравнивать? Наверно самым ярким подтверждением сказанного является то, что при том, что немцы воем воют от налётов ночных бомбардировщиков, что у немецкой пехоты уже появляется боязнь ночи, в которой неожиданно с неба сыплются бомбы и они перед этим совершено беззащитны и появление наших самолётов беззвучно и совершенно неожиданно. То есть имеется успешный опыт боевого применения лёгких самолётов, но свои "Шторьхи" они в ночные лёгкие бомбардировщики не переделывают и не используют их в таком качестве. Почему? Потому, что формально более грузоподъёмный и мощный Физилёр совершено не приспособлен для такого использования. Самолёт замечательный и филигранно заточен под свою задачу связного и малого пассажирского самолёта. А вот того запаса прочности и живучести, которые позволяют даже израненным Удвасам возвращаться у него нет. Словом, узкая специализация – слабое место фактически всей немецкой и европейской техники. И ничего с этим не сделать, потому, что дело даже не в технических решениях и исполнении, а в мировоззрении.

Сосед как-то рассказывал, как в их времени в компьютерной сети многие распинались и показывали, какое убожество с технической точки зрения наша полуторка, которая по сути своей является чуть доработанной несколько десятилетий назад "жестянкой Лиззи" Генри Форда. Что за прошедшие годы мировое автомобилестроение ушло за горизонт, а у нас продолжали клепать этого уродца. Вот только эти умники совершенно не прилагают свои имышлизмы к нашим реалиям. Одно то, что полуторка поедет почти на любом топливе, ей плевать на его качество, ей не нужны высококачественные машинные масла, её почти невозможно безвозвратно сломать, а её простая и надёжная рама выдержит эксплуатацию на наших жутких дорогах. Вот с точки зрения удобства и комфорта полуторка – это ужас, но мне всё-таки кажется, что задача грузовой машины – надёжно перевезти груз, а не в комфорте доставить задницу шофёра. Потому и получилось, что после вторжения к нам половина хвалёной европической техники стала рассыпаться и думающие немецкие водители стали пересаживаться на "убогие" полуторки и ЗИСы, которых нашими условиями не испугаешь. Так и что лучше, "мерседес", который встал в сотне километров от границы или ЗИС, который фырчит, коптит, но едет и везёт? Вот аналогично и со сравнением Удваса и Шторьха.

А дальше начались будни, обычная каждодневная фронтовая работа. Наступления и парады – это для армии эпизоды, а основное время это рутинная служба, наряды, караулы, боевое охранение, дозоры и ежеминутная готовность отразить внезапную атаку противника. И именно последнее изматывает больше всего, постоянное напряжение, в котором нет места порыву, нет куража, нет движения, но организм постоянно напряжён и это требует огромного расхода сил, как физических, так и моральных. Вот поэтому даже на спокойных участках фронта части обязательно выводят с передовой для отдыха и передышки, потому, что без этого после пары месяцев такого напряжения накопится усталость, появится апатия и безразличие, и ни о какой боеспособности такого подразделения говорить не придётся. И это понимает наше командование, ведь полк не выводили на переформирование уже почти год. И сейчас после снижения напряжения наступления стараются дать людям передохнуть и восстановиться. И вообще, запас этих самых сил у всех разный и заранее его не измеришь, это не мышцы, которые видно. И чтобы эти изменения не пропустить и вовремя вывести человека и дать ему возможность встряхнуться и отдохнуть, нужно быть очень внимательным, наблюдать и анализировать. Именно это по настоящему работа комиссара, а не политинформации с читкой передовиц центральных газет. И здесь мои желание и активность очень выгодны командирам, тем более, что я по сравнению с гвардейцами свеженькая…

Хотя полк – это очень громко сказано, наши двенадцать самолётов, четыре первой эскадрильи и семь нашей, командирская машина формально относится к первой, но на деле особняком. А вот задачи нам нарезают как полку. И если бы налёт на станцию разгрузки немцев делал полноценный полк из тридцати с лишним машин, то мы бы вывалили на немцев больше шести тонн бомб, а так всего две с половиной, почувствуйте разницу! Впрочем, такие большие объекты нам выделяют не часто, наше преимущество в точности и точечности удара, мы – не топор, мы ближе к хирургическому ланцету. Вот на следующий день, вернее ночь, мы вылетели с Зоей разбираться с немецким штабом, вроде бы дивизии, а может полка. Они разместились в маленьком городке, хотя у нас деревни больше, заняли двухэтажное здание в центре. Сложность в том, что рядом с ним высокая кирха или костёл, словом, высокое культовое сооружение в которое можно влепиться в темноте и она определяет направления захода для атаки. Ещё на этом храме стоят мелкокалиберные зенитки, самые для нас опасные. И вылетаем мы ещё когда не стемнело окончательно, потому, что нам нужно разбомбить не здание, а штаб, когда он ещё работает, поэтому нужно успеть до конца их немецкого рабочего времени. Штаб, как и положено, ведь любое командование себя любит и заботится, очень хорошо прикрыт зенитками. Вначале думали работать минимум двумя или даже тремя парами, но после часа обсуждения на повышенных тонах, Зоя отстояла своё мнение, что лучше всего работать одной паре или тремя самолётами максимум, ведь можно успеть неожиданно выполнить только один заход, остальных встретят огнём и уйти без потерь не получится. Даже если обе или три пары постараются компактно разом появиться над целью, толку будет меньше, чем два или три самолёта отработают не толкаясь над целью. Потом решили, что работает Зоя парой и командир в одиночку, но как ни прикидывали, из-за этой колокольни троим не развернуться, либо мешают друг другу, либо надо идти второй волной, которую точно уже встретят.

В итоге мы летим с ней на пару. Ход подготовки и обсуждения мне комэск рассказала, чтобы я прониклась ответственностью, надо полагать. А ответственность действительно немаленькая. Мы с Машей должны сделать первый заход двумя бомбами по семь с половиной пудов и желательно сразу попасть, потому, что у нас нет задачи подсветить цель, Зоя идёт почти одновременно и должна положить в цель одну осколочно-фугасную двухсотку. Вот интересно, у нас две бомбы в сумме больше весят, а разрушительное действие у одной большой бомбы выше, мне сказали. Но нам дали две, потому, что шансы попасть одной из двух выше, чем одной, я же новичок, как ни крути. До самого вылета изучали с Машей схему городка, расположение улиц и нашей цели. На взлёте нам даже полосу не подсвечивали, светло ещё. Летим парой "низэнько-низэнько", над самыми верхушками деревьев, маршрут в обход всех известных постов и гарнизонов, где могут приветить огнём или засечь и передать по оповещению, обороты даже меньше средних, так что слышно нас не очень далеко, крадёмся и стараемся себя не выдать. До цели по маршруту больше двухсот километров, обратно полетим прямо, будет гораздо меньше, а пока мы должны всех обмануть и не всполошить свою цель, иначе всё напрасно, даже если точно попадём, ведь здание может быть уже пустым. После вылета зарядил мокрый снег, который налипает на очки и ещё больше ухудшает видимость, которая и так не ахти, нижняя кромка облаков всего метрах в трёхстах. Зоя жутко не любит такую сырость и очень эмоционально ругается и хочет на юг к солнцу и морю. Я её наверно понимаю, но я ведь ленинградская и мне такая сырость привычна.

Так, размечталась! Удар в педаль, это Маша напоминает, что пора поворачивать по маршруту, валюсь на крыло, выравниваюсь… Давно ли было дикостью соотнести движения рук и ног с необходимым для управления самолётом? А вот гляди ж ты! Жму, давлю, тяну, уже не думая совершенно, просто выполняю то, что нужно и действительно лечу. Закаты ещё довольно ранние, хотя день весеннего равноденствия уже миновал, то есть день уже стал длиннее ночи. Сейчас как раз время, когда на экваторе вертикальные предметы не отбрасывают тени в полдень. Как нам географ это на уроках рассказывал, ему так нравился его предмет, и он наверно очень хотел заразить нас своей страстью. Вечер набирает силу, уже вся восточная часть неба стала тёмной и серо-синей и мы в неё после выхода из атаки должны будем скрыться. До выхода на цель всего минут пять, мы набрали высоту и после поворота и выравнивания выключаем двигатели, которые и до этого не очень шумели, и есть надежда, что мы не привлекли к себе внимания ПВО противника. После того, как звук двигателя сменяется шелестом и свистом в снастях самолёта ещё успеваю несколько секунд слышать двигатель машины комэска, которая заходит на цель правее нас. В густых сумерках тёмная громада городка видна очень хорошо, и даже шпиль собора, или как там его назвать, выделяется торчащим в небо штыком. Тихо планируем на городок, высота позволяет даже набрать скорость…

Метров за четыреста до цели меня вызывает Маша и просит принять вправо, я её сначала не понимаю и пока соображала, нас уже выносит, но не на цель, а левее почти прямо на колокольню. Не смогла я правильно оценить боковой ветер и спешу вывернуть машину вправо, что в оставшиеся секунды сделать сложно, то есть на сброс выхожу в вираже, что очень не приветствуется, так как сильно снижает точность прицеливания. Но самолёт "вспухает" облегчённый на пятнадцать пудов, Маша радостно что-то кричит, при неработающем моторе её крик слышно прекрасно, машину швыряет, но мне удаётся её удержать. Десять секунд выставленного во взрывателях бомб замедления текут долго и тягостно, мы уже снизились почти до деревьев на окраине городка и пора запускать мотор…

Вместе с первыми прочихиваниями запускающегося двигателя, сзади догоняет сдвоенный грохот взрывов наших бомб. Туда сейчас смотрит Машенька, а я выравниваю самолёт и ложусь на обратный курс.Верчу головой в надежде, вдруг удастся увидеть машину Зои. Но кажется это она раньше нас увидела и сейчас поравнялась с левым крылом. Самолёт видно тенью, если бы было светлее, можно бы было что-нибудь показать жестами, а так, только покачала крыльями и пошла вперёд, включив для меня синий хвостовой огонь. Настроение замечательное, по цели отбомбились, ни одна зенитка даже ни разу не выстрелила, после взрывов была какая-то суматошная пальба, но даже не в нашу сторону. Скорее, это прозевавшие зенитчики просто показывали своё рвение и остальные это понимают, поэтому и постреляли для проформы. Попали и куда – это выяснится уже на земле, стрелки это должны были хорошо видеть. И повлиять на этот результат уже невозможно, так чего переживать, есть повод для радости. К моменту посадки уже тёмная глубокая ночь, в которой словно в какой-то сказочной мистерии вдруг в темноте появляется ниоткуда островок посадочной полосы, словно висящий в чёрной пустоте. На самом деле я знаю, что это не островок, а просто освещённая приспособленными светить вдоль ВПП фарами дальняя часть взлётки, что дальше весь аэродром, а не чёрная пустота. Но так похоже то, что видят глаза на какую-то декорацию, и что кроме этого освещённого кусочка заснеженной земли ничего нет и он, как и мы со своими самолётами, просто висит в этом НИЧТО и НИГДЕ! Очень хочется верить, что это не шизофрения…

После посадки и заруливания к нашей стоянке, где нас встречает насупленная физиономия нашего печального Матвея. Обнимаемся с Машей и шлёпаем к Баймухаметовой для доклада и совместного вояжа в штаб, где докладывать будет уже комэск. Машу распирают впечатления:

— Знаешь! Я точно видела, как одна наша бомба прямо в окно влетела, прямо в оконный проём! Представляешь?! А потом как бахнуло, и Зоя кажется тоже попала, потому, что куски дома во все стороны летели, я точно видела!.. — мы уже подошли, я докладываю Зое:

— Товарищ гвардии капитан, экипаж полученное задание выполнил. Со слов штурмана, одна из бомб даже в окно влетела. Повреждений нет, все здоровы! Разрешите получить замечания!

— Всё нормально! Хорошо отработали… — скупая на похвалы Зоя хлопает меня по плечу, и мы вместе идём к штабу, где у входа нас уже встречают. Сзади успевшие пообниматсья подружки Маша с Дусей о чём-то шепчутся и чуть приотстали.

После доклада Зои нам жмут руки, благодарят за работу, Зоя остаётся писать рапорты, а мы топаем в столовую, чтобы потом идти спать. Уже глубокая ночь, режим светомаскировки соблюдается, но то там, то тут мелькнёт выбившийся луч света или фонарик. Мы знаем, где тут и что, так что этих случайных отблесков вполне хватает, чтобы не плутать. Только теперь отпускает полётное напряжение и тело, словно наливается тяжёлой тёплой водой и накатывает сонливость, а унты становятся тяжелее и комбинезон объёмнее и толще…

Мы сегодня вылетали одни, в столовой горит свет, ребята кажется рубятся в домино и встречают нас радостными криками, в ответ на сообщение, что вернулись все. Оказывается, традиционно лётно-подъёмный состав старается не спать, чтобы дождаться экипажи из вылета. Вот теперь убедившись, что всё хорошо, народ начнёт расползаться спать… А нам девочки на кухне держат горячий чай и мы его хлебаем из горячих кружек, в ручки которых умельцы давно вставили обрезанные деревянные чурбачки, чтобы не жечь пальцы об горячий металл. И это удивительный кайф и наслаждение сбросить на лавку рядом с собой шлем с очками и маской, расстегнуть ворот тёплого комбинезона, в котором даже не тепло, а жарко, подойти к столовскому рукомойнику и не столько помыть руки, сколько ополоснуть холодной водой немного зудящее от маски и словно стянутое лицо.

Маша раскраснелась, её роскошные иконописные глаза сверкают, она рассказывает свои впечатления, мы с Дуней как умудрённые и бывалые слушаем почти со снисходительными улыбками. Дуня уже это пережила, ведь уже столько летает с комэском, а вот у Маши воздушный путь только начинается, у неё это всего второй боевой вылет и из неё брызжет задор, которую она на нас выплёскивает. Я её очень хорошо понимаю и чувствую, ведь и у меня на бомбометание это тоже второй вылет, но я командир экипажа и мне не по чину излишняя эмоциональность. Вот и слушаю, а сама думаю совсем, о другом, о том, что эта очаровательная девушка с сияющими прекрасными глазами должна восхищаться и радоваться совсем не успешной бомбёжке и удачному попаданию. Эту улыбку должна вызывать нежность к любимому или к ребёнку, а не уничтожение фашистских гадин. И это тоже нужно добавить им в счёт!

За разговорами у стола дожидаемся прихода Зои, она быстро выпивает чай, и мы все идём спать, время уже скорее раннее утро, чем глубокая ночь. Девочки топают в женскую землянку, там живут вместе все девочки из БАО и штаба. А мы с Зоей живём в маленькой двухместной земляне, которую в ожидании нашего прихода дневальные заботливо протопили, даже не зажигая лампу быстро раздеваемся и залезаем под холодные одеяла, чтобы, свернувшись калачиком и укрывшись с головой, скорее согреть бельё и тогда можно будет потихоньку вытянуть ноги и высунуть нос из-под одеяла…

Третий вылет был через день, одну ночь мы не вылетали. Нашей целью были позиции артиллерийской гаубичной батареи и расположенный рядом склад их боеприпасов. Летели четырьмя машинами, меня почему-то Зоя решила поставить в пару с Геной Удаловым. Я заходила первой, чтобы первой пятидесяткой подсветить цель для остальных, которые первыми двумя заходами бомбили батарею и казарму личного состава, а потом вторая пара уходила на склад. После восьми полусотенных бомб выложенных по расположению батареи и домикам какого-то хутора приспособленного под проживание целой на вид осталась только одна пушка из восьми, по которой у меня на глазах отработал Геннадий, я нацелилась на оставшийся целым на вид домик чуть в стороне, после разворота домика уже не было, последнюю бомбу выложили в какой-то штабель из ящиков, может это просто пустые ящики, а может просто такая загородка, но больше было некуда бомбить. В стороне склада занялось зарево от зажигательных бомб пары Зои. На удивление, после возвращения утром Матвей с кислейшей миной и укоризной во взгляде поведал, что в крыльях и хвостовом оперении он обнаружил и заделал больше десяти пулевых пробоин. Вот так, а я даже не заметила, что в нас с земли стреляли. Узнавшая об этом Зоя, ведь и у других машин были дырки, насупилась и сказала, что мы расслабились и позволили себе работать неосмотрительно и грубо. И это просто удача, что никого не сбили, но странно, что никто не разглядел, откуда в нас стреляли. После обсуждения сошлись на том, что если у них были вынесенные посты с пулемётами, то нас именно они могли обстреливать, а из-за растущих там ёлок, мы могли просто не увидеть пламя от выстрелов, в которых не было трассирующих патронов…

Дальше вылеты пошли как-то однотипно и не запомнились особенно. В середине апреля к нам в полк с концертом приехала Верочка со своим аккомпаниатором и артистом-чтецом, который читал стихи в первой части выступления. Мне его чтение совершенно не понравилось, когда он какими-то скулящими завываниями пытался сделать эмоциональный акцент на каких-то словах. Но остальные были довольны, ведь это в любом случае отдых и новизна, поэтому хлопали артисту вполне искренне. А потом на импровизированную сцену, это в столовой разобрали один стол и положили его на ящики от бомб, а сверху накрыли брезентовым чехлом, вышла моя сестрёнка:

— Здравствуйте! Меня зовут Вера Луговых-Медведева. Мы с моим аккомпаниатором дядей Гришей Носовым вам сыграем и споём. И это выступление я посвящаю своей любимой сестре Комете, которая служит и летает в вашем полку, — часть этой речи я надиктовала ей, по её просьбе перед самым выступлением. А дальше она начала петь. Для помещения полковой столовой её голоса более чем хватало и слушали её затаив дыхание. В исполнении дяди Гриши я услышала несколько мест, где он неправильно исполнял, но другие этого не замечали и выступление прошло замечательно. Да и вообще, моя красавица-сестра с распахнутыми синими глазами, в своём нарядном платье с пышной широкой юбкой и большими бантами на распущенных соломенных волосах выглядела нереально сказочно, даже в моём восприятии, что уж говорить про всех остальных. Когда Верочка объявила, что песня "Вальс на плоскости" посвящена всем девушкам, летающим на лёгких ночных бомбардировщиках, а потом запела, я с удивлением увидела, что даже Зоя смахивает набегающие слёзы. В конце почти двухчасового выступления Верочка вытащила меня на сцену и мы вместе спели её любимую "Брич-Муллу" и "Песенку о королевском бутерброде" на два голоса. В эту ночь меня не поставили в полёты, поэтому мы до самого отъезда концертной бригады просидели в моей землянке обнявшись и рассказывая друг другу свои новости. Верочка познакомилась с Машей и нашим вечно хмурым Матвеем, который кажется впервые на моей памяти улыбался, а с Машенькой они моментально сошлись, словно знали друг друга всю жизнь. Каково было моё удивление, когда я узнала, что у них дни рождения с разницей в два дня, они обе майские, Верочка с девятого, а Маша родилась седьмого.

Через день Маша выпустила боевой листок, посвящённый концерту, где нарисовала по памяти замечательный портрет поющей Верочки и я вытребовала у Прудникова, что после я этот боевой листок заберу себе подарю сестре. Да он и не возражал, я думаю, что Маша их разбаловала своими художественными талантами и они перестали ценить уникальность того, что она делает…

В апреле аэродром развезло, весна вступила в свои права, почва напиталась водой и с полевых аэродромов немцы летать перестали. Нашим лёгким машинам, конечно тоже не добавляла удобства грязь, но летать мы, в отличие от более тяжёлых машин, с грунта могли. Более тяжёлые самолёты летали с полос оборудованных НАПами, так что фактически у нас возникло полное господство в воздухе, что позволило нам летать даже в светлое время. Но Елисеев очень щепетильно относился к сбережению своих людей и обязательно добивался прикрытия наших дневных вылетов истребителями.

Линия фронта с зимы немного сдвинулась к югу и западу. Наши войска уже стояли по обоим берегам Наровы. Освобождённые на побережье морской пехотой населённые пункты так и остались у нас и дали возможность Балтфлоту начать работы по обезвреживанию немецких и финских минных полей ещё по льду и к концу апреля уже иметь протраленный фарватер вдоль южного берега Финского залива. Это позволило вывести на позиции наши подводные лодки, и обеспечивать поддержку корабельной артиллерией с моря наших частей в прибрежной зоне. Фактически флот запер Таллинский порт и вышел к северному проходу в Рижский залив. Как я поняла, немцы свой флот переводить в мелководную Балтику не стали, так что в Балтике резвятся наши подводники, чем срывают поставки в Германию из Швеции и частично обеспечение стоящей здесь против нас группы немецких войск "Курляндия".

Во второй половине апреля в полк прибыли семь новых лётчиков, в числе которых оказались две девушки, а с ними и для них десять новеньких Удвасиков. Через несколько дней после них приехали шесть штурманов, из которых было целых пять девушек. Девушки все очень расстраивались, что не попали в полк Бершанской, слава которого, не без участия Марины Расковой гремела на всю страну. Ради воздействия на новеньких, Прудников приказал мне и Зое несколько дней ходить при всех наградах. И если мои четыре медали не особо произвели на кого-то впечатление, то два ордена Боевого Красного Знамени, орден Красной Звезды, орден Отечественной войны и орден Суворова на груди Зои впечатлить были просто обязаны. Буквально через неделю после прибытия новеньких на торжественном построении полка моей Машеньке была вручена медаль "За боевые заслуги", а мне орден "Красной Звезды", оказывается у меня в сумме уже набралось больше пятидесяти боевых вылетов и двадцать уже в полку. Командование нашего полка самым тщательным образом вело учёты всех вылетов и заслуг, и старались награждать и отмечать всех. Из награждений я обратила внимание, что начальницу столовой и повара наградили медалями "Барклая де Толли", Евдокия Зайцева получила свою третью медаль к имеющимся "За боевые заслуги" и "За оборону Ленинграда" получила медаль "За отвагу", а наш печальный Матвей медаль "За боевые заслуги" к медали "За оборону Ленинграда". Вообще, из БАО было почти два десятка награждений, инженер полка заслуженно получил орден "Отечественной войны", этим неугомонным трудягой я не переставала восхищаться, вечно в масле и копоти, на стоянках и в ремзоне днюет и ночует, но технику приводит в порядок в самые короткие сроки. Думаю, что без него в полку бы летало не больше пары самолётов. Дуся по секрету рассказала, что Зою уже дважды подавали на звание Героя, но у неё был какой-то конфликт в штабе и награды ей зажимают и не дают, каждую командир со скрипом проталкивает. В этот раз комэска не наградили ничем, как и остальное командование, кроме Матросова – комэска-один, получившего орден "Отечественной войны" третьей степени. И этот небольшой нюанс тоже положительно охарактеризовал командиров.

Активность на передовой из-за распутицы увяла и у нас появилась возможность поднатаскать новое пополнение. Теперь я уже попала в ранг опытных и бывалых и пришлось летать и учить. Вот чего не умею, того не умею. Если бы меня так учил Данилов, то я бы наверно заикой осталась. Больше всего хотелось чем-нибудь тяжёлым стучать по их непонятливым головёнкам. Но после накачки от Прудникова, сумела взять себя в руки и учёба потихоньку пошла…

А когда я заехала навестить своих в честь пары дней нелётной погоды, налетела на выговор Николаева. Оказывается, по срокам выслуги с учётом коэффициентов мне уже пару недель как положено новое звание, а он об этом узнал только на днях, ему Митрич напомнил, а должна была я. Вот мне интересно, прихожу я к начальнику и говорю: "Милейший Сергей Николаевич, а не пора ли мне новое звание выписать?!" – по-моему бред получается… Ну да и ладно, приказ подписали я через неделю стала лейтенантом. Опять галуны перешивать и звёздочки на погоне переставлять и добавлять. Вот при получении штабс-капитана хорошо, просто звёздочки пообрывать или просто новые погоны пришить и не заморачиваться… Так что я теперь совсем лейтенант, так глядишь и генералом стану. Шутка, блин!..

Глава 70 Весна

Вообще весна начинается в марте, когда ещё порой метели кружат и морозы случаются, но в моём понимании весна начинается только тогда, когда на протаявших взлобках вылезает нежная молодая травка и задорные солнышки мать-и-мачехи. Дурацкое какое-то название, не понимаю я его, как в одном лице может быть и мать и мачеха? Да и ладно… В общем, в наших краях весна в моём понимании начинается в конце апреля и на майские праздники. А тут ещё день рожденья Верочки, которое мы с ней стараемся обязательно праздновать. Но, как водится, человек предполагает, а Бог располагает. В смысле, расскажи про свои планы и этим ты очень рассмешишь всех зрителей. Выкроить девятое мая, чтобы провести его вместе с сестрой не вышло, от слова совсем. Накануне летали куда-то далеко в тыл на трёх машинах. Земля ещё не успела просохнуть и то, что наверно планировали забросить тяжёлым транспортным самолётом, пришлось везти нам, как способным на влажную луговину не только сесть, но и взлететь потом. Для увеличения грузоподъёмности только Зоя летела со штурманом, а мы с Наташей (это одна из наших новеньких девочек) летели одни без наших стрелков, но с забитыми грузом задними кабинами. Вылет почти на предел нашей дальности, но приказ дан, и мы ответили "Есть!" и "Так точно!", как велено новыми уставами. Больше трёх центнеров груза, поэтому взлёт и разгон как у бегущей по ипподрому взнузданной коровы. Зоя тропит нам курс, мы как послушные утята за мамой-уткой пристроились следом за её хвостовым огнём. Обороты на самом экономичном режиме, мы тенями плывём сквозь ночь. Каждый раз не могу избавиться от ощущения, что в этой ночной темноте мы никуда не летим, а просто висим словно мухи влипшие в паутину вечного безвременья и только стрёкот работающего мотора удерживает нас в реальности…

Я давно научилась не напрягаться, а управлять самолётом расслабленными руками и ногами, чувствовать машину, как говорят, кончиками пальцев. Так что просто утомляющее однообразие и отсутствие раздражителей для органов чувств. Чтобы хоть как-то с этим бороться, можно на некоторое время убрать маску и подставить лицо обдуву набегающим потоком воздуха. Или расстегнуть ворот комбинезона, в котором уже жарко, а в летнем ещё холодно, вот и паримся, хотя вместо унт уже все летают в сапогах. Можно петь, или расстегнуть клапаны шлемофона и подставить ветру щёки и горло. Но при этом не стоит расслабляться совсем и какой бы непроглядной ни была ночь, но нужно вглядываться в эту темноту, потому, что немецких истребителей-ночников никто отменить и исключить не может, а для них мы лакомая цель, фактически беззащитная против них и не способная убежать, при этом за каждый сбитый Удвасик им премии выдают и награждают. Вот как наши маленькие несерьёзные самолёты их проняли, даже приятно!

Слава Богу! Долетели, вон выложенные оговорённой цепочкой четыре костерка, Зоя мигнула огнём и пошла на посадку. Вы думаете, что мы в очередь с ней тоже стали садиться? Не угадали, мы ушли на круг и внимательно смотрим, что делает Зоя. И будем садиться, только когда она нам даст сигнал, что опозналась со встречающими и всё нормально. Сегодня это будет сигнал красным огнём фонарика. Вообще, нам всем объясняют каждый раз перед таким вылетом, что до опознания не глушить мотор, быть готовыми к немедленному взлёту и прочее, а для нас, если нет сигнала на посадку, это равно приказу разворачиваться и лететь обратно. Нет это всё правильно, но как мы будем по прилёту смотреть в глаза однополчан? Ничего не попытаться сделать для спасения своих и просто выполнить приказ, всё правильно, но осадок такой, что лучше удавиться. И хоть об этом никто вслух не говорит, но все готовы молиться, чтобы в такую ситуацию не попасть. Ещё будь у нас с собой стрелки, мы могли бы наших пулемётами прикрыть, хоть куда и как стрелять в темноте не очень понятно, но хоть не безропотно, как жертвенные агнцы…

Фу-у-ух! Красный огонёк мигнул положенное число раз. Можно садиться. Я сейчас на дальней дуге круга, поэтому первой идёт Наташа, следом по кочкам обычной неподготовленной поляны скачу ближе к кострам и сразу глушу мотор и наступает звенящая тишина, прерываемая только деловитой суетой каких-то теней у Зоиного самолёта. Подойдя ближе поняла, что здесь распоряжаются всего двое молчаливых ребят увешанных оружием и деловито таскающих привезённый груз к кустам за кострами, а вокруг Зои и Евдокии стоят какие-то тени не участвующие в разгрузке. Когда до этой группы осталось меньше пяти шагов поняла, что меня смущало в этой группе – они маленькие, это дети. Выяснилось, что тут пятеро детей, которых мы должны забрать с собой. Что это за дети? Чьи они и почему они здесь? Не нашего это ума дело. Вопрос в том, как нам разместить пятерых в наших машинах. Младшим нет и пяти лет, старшему или старшей, их двое, наверно уже четырнадцать. В отсветах костра видны их худые измождённые лица, с точки зрения пилота нам важен их вес, а потому Зоя командует, что двоих младших Дуня возьмёт себе на руки, трое оставшихся во вторую кабину к Наташе, а мне весь груз, который приготовлен к отправке на Большую землю. Чуть в стороне успокаиваются несколько лошадей, которым явно не понравилось появление рядом в ночи наших тарахтящих аппаратов, но сейчас их беспокойство проходит. Времени рассусоливать нет, всех задерживаю я, потому, что меня грузят какими-то ящиками и мешками, наталкивая их во вторую кабину…

Как я чуть позже костерила себя, что не упёрлась и не стала контролировать весь процесс погрузки, и практически махнула рукой пустив всё на самотёк, поддавшись спешке. Взлетели без особых проблем, горячие моторы завелись, мы чуть прогазовали и ушли в небо. Наверно к середине обратного пути я ощутила растущее беспокойство, но никак не могла поначалу понять его причину, когда вдруг обнаружила, что мне не подвинуть педаль руля направления вправо и ручку, словно давит влево. Каким чудом я не стала привычно проверять ход педалей и рукоятки управления, не знаю, наверно Бог уберёг. Сначала попробовала двинуть ручку вправо, оказалось, что движение ограничено люфтом тросов управления, а педали словно зажаты тисками. Как стало мне понятнее, когда лихорадочно осмысливала произошедшее, что у педалей связь между собой более жёсткая. Вывод – отклонить рукоятку вправо и на себя не могу, как и отклонить руль направления в ту же сторону из-за того, что сместившийся груз похоже заклинил органы управления в задней кабине. Но пока прямолинейный полёт осуществлять могу, а при заходе на посадку из-за невозможности управления почти наверняка грохнусь на полосу… Как вариант остаётся прыгнуть с парашютом, но для этого мне банально не хватает высоты, а набрать её мне не даёт заклиненная ручка управления. Да и машину жалко, Мишка уже приручился и стал почти родным…

Я видимо так азартно стала давить вправо, что постепенно стала забирать южнее, что подумав посчитала даже выгодным, ведь заход на полосу у нас с юга и если так и дотяну, то по дуге, если правильно рассчитаю, смогу выйти прямо к посадочному "Т", а там на земле уж как-нибудь вырулю. Хотя садиться лучше под углом, чтобы осталось место для манёвра влево. Стоило принять это решение, как на душе стало гораздо легче. Вот только рассчитать такой заход можно днём при хорошей видимости, а не ночью, когда на ощупь выходишь на полосу, и часто приходится садиться с избыточной скоростью как линейной, так и вертикальной или уходить на круг из-за промаха, что не освобождает от вероятности повторного промаха. И тут многое зависит больше от везения удачного выхода на аэродром, чем от уровня пилотажного и штурманского мастерства, потому, что вопрос даже не в ориентации на местности, а метрах отклонения и высоты, которые никакое штурманское мастерство не обеспечит, банальный порыв ветра и снесло, что никак не учтёшь и не увидишь. Рассказывали, что в полку так сгорели два экипажа уже на земле, когда севший раньше экипаж успел затормозить и недостаточно принял в сторону освобождая полосу, а второй не увидел их в темноте и после удачной посадки не успел, или не стремился особенно, погасить скорость и столкнулся в темноте с уже севшей и остановившейся машиной. Как назло в баках осталось достаточно бензина и при столкновении он вспыхнул и оба экипажа сгорели вместе с машинами. Четыре человека сгорели из-за нелепой случайности. Память об этом живёт и пока не уберут севшую машину с полосы, посадки следующей не дают, размахивая лампой, чтобы видели садящиеся. А мне придётся одной сориентироваться и рассчитать единственный заход, потому, что возможности уйти на круг у меня не будет. В общем, если промахнусь, то буду "садиться" в окружающий аэродром лес… Удовольствия, как и шансов на благополучный исход в такой перспективе, как вы понимаете, никакого, только цыпки по коже и липкий пот по спине…

Зоин хвостовой огонь давно потерялся где-то слева, я уже час один на один воюю со своим самолётом, когда под крыльями блеснула вода, на льду или открытых участках Чудского озера она вытаивается солнцем. Вышла, сориентировалась, судя по торчащему на берегу холмику понятно где, значит, мне нужно заложить примерно пятикилометровый радиус. И лучше его сделать с запасом в бóльшую сторону, чтобы при нужде довернуть влево. Ещё бы кто подсказал, права ли я в своих расчетах? "Так, спокойно, Козлодоев! Сядем усе!"[14]

Сколько я ни всматривалась и не готовилась, но подсвеченное начало ВПП появилось чуть левее совершенно неожиданно. С фатализмом обречённой чуть довернула влево и зашла на посадку по диагонали и едва колёса коснулись земли вывернула педали влево до упора, одновременно глуша мотор…

Недовольный дежурный и финишёр в одном лице чего-то недовольно выговаривал мне, кто-то уже подхватил и стал разворачивать хвост самолёта, чтобы откатить его на стоянку, а я всё сидела и блаженно улыбалась. Ведь шансов на благополучную посадку у меня было гораздо меньше десятой доли… Не понимающая Маша с крыла тормошила меня, а я сидела и молча улыбалась. Зоя и Наташа уже давно сели и сейчас тоже прибежали к моему самолёту, пришлось собирать себя в кучку и вылезать с докладом. Зоя тут же запрыгнула в кабину и попробовала пошевелить педалями и ручкой до того, как встречавшие груз энкавэдэшники не вытащили его из моей машины и деловито, не прощаясь, умотали на своих машинах. Наверно только Зоя в полной мере поняла, как мне сегодня повезло и каким чудом удалось посадить машину, поэтому до столовой она вела меня, обняв за талию и прижав к себе. Колотить адреналиновым откатом меня стало уже в нашей землянке под одеялом, когда мы уже легли спать. А лётчикам на очередном построении было категорически доведено, чтобы смотрели за погрузкой, особенно, если в задней кабине никто не летит и начальника БАО озадачили для таких случаев приспособить какие-нибудь сетки или чехлы, для фиксации груза к сидению…

Но никто ведь не отменял закон парных случаев, который в отношении хороших случаев случается редко, а вот неприятности всегда парами бродят, как уверял меня Сосед. Наутро девятого мая я после всего пары часов сна была разбужена дневальным, которого об этом специально попросила, чтобы успеть с утра поздравить сестричку. Сполоснула мордочку, запрыгнула на свой мотоцикл и поехала к сестре. У нас в полку служит паренёк из Грузии и ему из дома прислали в числе прочего их национальную сладость под названием чурчелла или чучхелла, не смогла я запомнить, похожая на застывший кисель длинная штуковина, которую нужно долго и нудно жевать с орешками внутри. Мне не понравилось, но Верочке должно понравится. А ещё в столовой по моей просьбе сделали красивый пирог с повидлом. Вообще, мы с ней не особенно напрягаемся с подарками, ведь у нас довольно ограничены возможности и главным является то, что мы обе стараемся ради этого дня больше времени провести вместе.

Уложила пирог в коляску и поехала. Грязюка жуткая, тем более, что дорога проезжая и активно используется войсками, которые её разбили до скального основания. Ни о каком лихачестве речь не идёт, тут двадцать километров в час уже скорость. В эту лужу заехала по колеям, даже чуть притормозила, но не из опаски, а чтобы не было больших брызг…

Сначала я обо что-то в глубине лужи зацепила передним колесом, а потом колесом коляски или наоборот, не знаю, только мотоцикл резко подпрыгнул и встал колом, руль с ударом вывернуло из рук, и я как пробка от шампанского выстрелила в сторону правой обочины. В полёте меня немного развернуло и вроде успела немного сгруппироваться и пару раз перевернулась через голову, осознавая, что вроде осталась жива… Из проезжающей по дороге и объехавшей мой раскоряченный мотоцикл из кучи дружно подбрасываемых на ухабах красноармейцев донёсся радостный дружный гогот. "Вот же дурни застоялые!" – мелькнуло по краю сознания и оно отметило, что следующая машина встала, и из неё посыпался народ, кто-то кинулся ко мне, кто-то стал по колено в грязной воде выталкивать из лужи мотоцикл, а меня скрутила острая режущая боль внизу живота. Боль пронзила, словно вспоровший меня снизу острый клинок, и от неё ослабели мышцы и потемнело в глазах. Всё, что смогла, это свернуться калачиком и прижать к животу руки. И боль уже не была главным, меня затрясло от ужаса, что я могу сейчас потерять моего ребёночка. Если раньше, я даже досадовала о своей случившейся беременности, о которой не осталось уже никаких сомнений, но которую как-то не ощущала, то сейчас страх потери ребёнка словно перевернул во мне всё. Я прижимала руки в животу, и молила его – нерождённого не оставлять меня, просила у него прощения, что так к нему относилась и готова была на всё, только бы его не потерять! Рациональная часть сознания пребывала в глубоком шоке от такого резкого поворота и изменения моего отношения, но не встревала и внутри меня боль потихоньку отступала.

— Дочка, ты как? Может помочь чем? У нас тут фершал в конце колонны едет, может позвать? Гриня! За фершалом мухой! Ноги пообрываю! — сквозь туман меня кто-то тормошит и я ему благодарна, но мне сейчас главное не шевелиться…

Но военная колонна долго стоять не может. К приходу фельдшера я уже немного пришла в себя. Пожилой дядечка в смешных толстых очках-велосипедах сразу начал с вопроса о сроке, помог сесть, и убедившись, что боль у меня утихает велел мне скорее врачу показаться и побежал догонять притормозившую машину. Вбитый в голову бабушкин запрет сидеть на холодной земле поднял меня, и ещё чувствуя слабость в теле, доковыляла до мотоцикла. Понимаю, что мне сейчас совсем не полезно скакать верхом на этом средстве передвижения, но выбора у меня немного, окончательно пришла в себя, чутко прислушиваясь к своим ощущениям, главное, не появится ли боль и не станет ли мокро внизу от крови. От волн какого-то иррационального до оцепенения страха, что могу потерять маленького или маленькую меня буквально трясло, но в течение получаса эмоциональный шквал внутри утих. На всякий случай сунула руку в трусики и убедилась, что там всё хорошо, залезла на сидушку и потихоньку поехала к сестре, теперь я чётко поняла, что больше оттягивать не имею права и сегодня я должна ей рассказать про свою беременность. После принятия этого решения, словно тяжесть с плеч свалилась и я потихоньку, очень бережно повезла себя, вернее – нас, в отдел…

Пирог, хоть и покувыркался в коляске, но выжил, ничего, что немного обломился с одного бока, слопали мы его с удовольствием вместе с отдельскими девочками. Верочка ради своего праздника почти ультимативно потребовала, чтобы я надела платье. Честно сказать, было лень, ведь это не только платье, нужно и волосы хоть чуть-чуть уложить, чулки, туфельки надеть… Но Верочка настояла и пришлось приводить себя в порядок. Каково же было моё удивление, когда в процессе вдруг внутри что-то всколыхнулось и ответило какой-то внутренней радостью. Мне кажется, что это моя сущность откликнулась благодарностью, ведь в почти ежедневных вылетах и бомбёжках я меньше всего вспоминаю, что я девушка. А ведь это важная и большая часть меня. Если в связной авиации мне вполне хватало того, что я носила под одеждой красивое бельё, то теперь хоть и ношу, но этого уже не хватает. Да и нагрузка на организм и эмоции гораздо больше, чем раньше.

А вечером перед отъездом я рассказала Верочке, что у меня в животе растёт маленький, который к зиме должен родиться. На её любопытные расспросы я ей торжественно пообещала, что ровно через шесть лет, когда ей исполнится шестнадцать, а не десять, как сегодня, я ей всё честно расскажу и отвечу на её вопросы. Поняв, что больше сегодня она ничего не узнает, она попросила приложить руку к животу и долго её там держала, наверно пытаясь почувствовать, как там ребёночек бегает. Ничего не вышло и она уточнила, не шутила ли я? Заверила её, что не шутила, и что по пути упала с мотоцикла и чуть его не потеряла, но, кажется, всё обошлось. И ещё попросила её никому ничего про это не рассказывать, особенно в отделе и Смирновым. Меня почти восхитило, как легко она эту новость приняла, мне кажется, что я бы на её месте повела себя иначе и полезла бы с вопросами и переживаниями, впрочем, мне же лучше. Сосед предположил, что для неё эта ситуация подобна игре, в которой и не такие фортели могут существовать. И всю дорогу до полка мы с Соседом болтали. В последнее время Сосед со мной почти не общается, вернее, многие его мысли просто проскальзывают по краю сознания, и нет особенной нужды как раньше вести с ним диалог. А тут я решила его предметно расспросить про свою беременность. Я сегодня вдруг осознала, что просто старательно убегаю от этого факта, а когда возникла опасность вдруг прониклась:

— Слушай, а почему ты сегодня не стал ничего мне говорить и отсиживался молча, пока я после падения от боли корчилась?

— Знаешь, я ведь тоже радости в это время не испытывал, я ведь чувствую всё, что чувствуешь ты. А лезть к тебе, когда тебе не до того не посчитал нужным. Тем более, что там вовремя оказался фельдшер, который тебя успокоил. А я ещё до этого продиагносцировал твоё состояние. Хотя в тот момент нельзя было ничего гарантировать, но ничего требующего немедленного действия не случилось. Мне думается, что от удара случился спазм матки или потянуло брюшину, слишком уж резкая и сильная боль. Но если бы была какая-нибудь катастрофа в брюшной полости, так быстро боль бы не ушла. Была опасность, что на этом фоне произойдёт выкидыш, но ты и сама это поняла. Но думаю, что эта опасность миновала…

— А вообще, мне теперь ведь и на мотоцикле ездить не стоит?

— В принципе, ничего страшного именно в мотоцикле для тебя нет. Ты наверно вспомнила про то, что тебе бабушка рассказывала, что девицам запрещали верхом скакать?

— И это тоже…

— Так при езде на мотоцикле таких резких ударов в вертикальной плоскости, как при скачке на лошади или езде на безрессорной телеге нет. Тут есть рессоры и амортизаторы, да ещё специально сиденье подпружинено. С этих позиций грубая посадка в плане тряски даст езде на мотоцикле сто очков вперёд…

— И что делать?

— Стараться не козлить при посадках, аккуратнее с вертикальной скоростью при посадке, то есть вообще, сажать самолёт блинчиком и сразу на три точки, чтобы хвостовой костыль сразу и тормозил. Но это станет очень опасно месяцу к шестому или чуть раньше. А к этому времени ты планируешь в Москву уехать.

— Слушай, я ведь никому кроме Верочки сегодня об этом ещё не говорила. А когда у меня живот появится? В смысле, какой он будет к началу сентября?

— Ты же худенькая, если сильно присматриваться, то заметить животик голышом можно будет уже к концу июня, в облегающей одежде его будет видно к концу июля, а в широкой бесформенной одёжке можно и до сентября отходить незаметно, скрывая живот. Вот только в чём ты в Москву ехать собираешься?

— В каком смысле? Не поняла.

— У тебя все форменные юбки сшиты в облипку, то есть затолкать в них живот не получится. На этот случай этот твой бесформенный китель, который ты так не любишь прекрасно спрячет живот. Только вот твои юбки под него не подойдут. Шить какую-нибудь широкую юбку по форме не положено. Поэтому, я предлагаю тебе при случае узнать у Митрича адрес портного и заказать ему галифе из чёрного сукна. Ты же всё равно в сапогах ходишь, вот и будешь в чёрной форме и брюках вместо юбки. А то, что это галифе, а не морской крой формы типа клёш, так и ты не столько моряк, сколько лётчик, и носишь не ботинки, а сапоги, то есть это тебе с рук вполне сойдёт…

— Интересная идея, надо попробовать…

— Солнышко, это надо не пробовать, а делать! И народ к этому виду твоей одежды заранее приучать. К примеру, ты Зою хоть раз в юбке видела?

— Нет, она всё время в галифе или комбинезоне ходит.

— При том, что ей это совершенно не идёт. Но полагаю, что юбки она не любит.

— Наверно ты прав… А Митрича ты хочешь ради ткани привлечь?

— Ну а где ещё форменную суконную ткань взять? Тем более, ты помнишь, что тебе комиссар говорил?

— Какой и когда?

— Я про Смирнова, а не про Беленького. Говорил, когда последний раз приезжал…

— Ты про что сейчас?

— Извини, я про то, что в Москве вам с Верочкой будут посмертные орденские знаки вручать, а тебе там нужно будет в форме быть…

— Да, тут ты прав. Как-то я это упустила…

— Ты вообще, что планируешь?

— Когда?

— Ну вот до осени доживём, в Москву, там до родов перекантуешься, родишь, а дальше?

— Не знаю… Я думала это с Идой обсудить… Как-то бросать ребёнка и рваться на фронт неправильно, мне кажется, а что делать в Москве не знаю… Декретных же всего четыре недели или вроде того, а после надо работать идти. Вообще, меня Александр Феофанович к себе в управление звал…

— А ты правда хочешь туда идти? Тут проблема даже не в том, что можешь отношения со Смирновым из-за работы испортить, а в том, что тебя наверняка попробуют использовать против комиссара, вблизи власти всегда такая внутренняя грызня идёт. Это комиссар как человек, идущий по самому верху, может эту возню игнорировать и не замечать. А вот ты там будешь мелкая сошка и игнорировать не выйдет. А ты ещё и подлаживаться ни под кого не захочешь…

— Да, при такой оценке совсем нет желания в этот муравейник лезть… Только я ведь уже почти пообещала…

— Вот и нужно придумать, что тебя от этих слов освободит и комиссара не обидит…

— Например?

— Ну я же не Бог, откуда могу знать, нужно вместе думать…

Как-то вечером пару недель спустя у нас возник ещё один любопытный разговор:

— Знаешь, Мета, а я тебе наверно даже немного благодарен. Видимо судьбе был нужен ребёнок от тебя. И если с беременностью я ещё как-то могу смириться, но вот то, что меня, пусть и в твоём теле будет, извини за пикантность, иметь мужчина, для моей психики был бы уже перебор…

— То есть быть беременным мужчиной, ты считаешь более нормальным, чем жить с мужчиной?

— Ну в нашем с тобой случае говорить о нормальности вообще сложно… Но, я же тебе рассказывал про то, что в моё время появилось уж очень много своеобразных мальчиков и их кавалеров, которые у меня кроме брезгливости ничего не вызывали. А тут я сам вроде как оказываюсь в таком же положении в некотором роде… А беременность… Беременность – это один из самых естественных процессов в жизни… Знаешь, наверно большинство думающих мужчин немного завидуют женщинам в том, что они допущены к чуду рождения новой жизни. В моё время считалось, что наука шагнула в несусветные выси. Изучили ядро атома и в космос запулили консервную банку с человеками внутри. А вот даже создать всего одну живую клетку никто не сумел. Синтезировать самый примитивный зародыш какого-нибудь горошка или пшеницы, ведь вроде под микроскопом вдоль и поперёк всё разглядели и изучили, химики какую только дрянь не синтезировали, так и воссоздайте по вашей изученной модели зародыш горошка, он вроде бы простой, как верстовой столб. Но не могут и даже не пытаются. Взяли из клетки в клетку ядро перетащили и от криков, что они там чего-то клонировали оглохнуть можно. Но на деле ничего не создали, а только намухлевали, если разобраться. А любая мышка или лягушка создаёт новую жизнь без всяких аппаратов и учёных степеней. А уж про рождение нового человека я вообще молчу. Не зря наверно в православии самой почитаемой фигурой поклонения является Богородица, не католическая Мария прославленная своей девственностью, не пророк Бога, а та, что создала новую жизнь…

— Как-то не думала никогда с такой стороны. Это же так просто – мама взяла и родила ребёночка…

— А самое сложное – оно на вид всегда самое простое. Моя бывшая жена обожала всякие тортики делать, и подруги вечно друг перед другом хвастались кто вычурнее чего соорудит. И как-то возник спор у кого лучше и кто более умелый, и нефиг было меня в эту склоку втягивать, я им и сказал, что все эти торты конечно красиво. Но вот реальное мастерство они смогут показать, если просто испекут настоящий вкусный хлеб. Им очень мои слова не понравились и они даже на смех меня поднять пытались. Только потом сам видел, как жена пыталась хлеб испечь, и ничего у неё не получилось. А я бабушкины караваи из печи до сих пор помню, как она на деревянной лопате их вынимает и запах по всем окрестностям свежего хлеба. Нет, чего-то она испекла, даже есть можно, но назвать это вкусным настоящим хлебом довольно сложно, тем более, что из трёх попыток только одна давала съедобный результат. А дед мне как-то рассказывал, что самым трудным экзаменом для столяра было не сделать красивый резной буфет с десятком ящичков и в разных финтифлюшках, а простую табуретку, чтобы она не была скособочена, не скрипела, не шаталась и могла прослужить без ремонтов несколько лет, то есть от рассыхания её не вело и детали не начинали болтаться в пазах и соединениях…

— Слушай, а чего мне нужно опасаться? Ну, какие есть болезни и патологии, ну, ты понимаешь…

— Понимаю, только тебе ничего рассказывать не буду. Ещё герой Джером Джерома в своё время заметил, что при чтении медицинской энциклопедии смог обнаружить у себя все описанные болезни, кроме предродовой горячки.[15] В своё время это вообще называлось "болезнью третьего курса", тогда основные болезни и симптомы учили именно на третьем курсе, и почти все студенты у себя обнаруживали многие из изучаемых болезней. Не нужно тебе этим голову забивать. А так как я чувствую всё, что чувствуешь ты, то на всё требующее внимания успею обратить твой внимание. Договорились!?

— Хорошо, наверно ты прав. Слушай, а почему у меня нет желания есть кисленькое или солёное, да и не тошнит, слава Богу?

— А кто тебе сказал, что у тебя нет извращения вкуса?

— Но я же не плачу по солёным огурцам…

— Огурцы – это только один из вариантов, как и мел с извёсткой во второй половине беременности. А у тебя уже с месяц, как появилась страсть нюхать запах авиационного бензина, ты даже специально у самолёта встаёшь так, чтобы ветерок доносил к тебе этот запах. Неужели сама не заметила?

— Ой! И правда… А я как-то и не задумывалась почему мне хочется именно туда встать. А это правильно? А не вредно?

— Ну а что может быть сильно вредного в запахе. Вот если бы ты пить его начала литрами и ацетоном запивать, тогда да…

— Скажешь тоже, ацетоном запивать…

— Я тебе уже говорил, что кто в медицине поработал, тому в цирке не смешно. И не такие фортели случаются… Пока могу тебе вполне квалифицированно доложить, что здоровье у нас с тобой хорошее, плод развивается совершенно нормально… Летать бы я тебе не советовал, но ты ведь не передумаешь?

— Ну ты же сам знаешь…

— Знаю… Честно сказать, мне и самому интересно. Я ведь был очень далёк от самолётов, не считать же, что летал пассажиром… И чтобы снизить нежелательное влияние на плод от нервных встрясок, постарайся во время полётов сознательно вызывать у себя яркие положительные эмоции. То есть не просто осматривайся, в поисках возможной опасности, а ещё обращай внимание на красоту вокруг…

— Я постараюсь…

А чёрные брюки-галифе я пошила ещё до конца мая. У Митрича оказалась заначка из того материала, который он в свой время приготовил для меня, но я отказалась что-нибудь кроме кителя шить, вот и остался отрез на брюки. Мастер нашёлся в Сланцах, его тыловики фронтовые привезли с собой. Объяснитьему, что мне требуется оказалось совсем не сложно и он даже обрадовался, что мне не требуется, как многим подгонять в точности по фигуре и даже запас запáха в поясе он оставил. Как сказал Сосед, я теперь вышла в точности как морской пехотинец, только флажок красный сбоку на берет и не отличить. Мне самой понравилось, что получилось. Галифе без безумных парусов по бокам, просто чуть расширено на бёдрах, сверху китель свободно, который я не затягиваю ремнём, а надеваю ремень под китель. Думаю, что в такой форме даже подушку засуну, никто не заметит…

Глава 71 Лето. Машенька

Лето началось внезапно духотой и грозами с проливными дождями. Ещё в конце мая немцы как-то резко активизировались, ходили разговоры, что Гитлер объявил на весь мир, что в летнюю кампанию этого года Рейх возьмёт реванш за прошлые поражения. В ходе почти постоянных стычек на передовой немцев оттеснили уже почти до старинного Дерпта или эстонского Тарту. Ночи стали короткими, пришли белые ночи, широта можно считать как в Ленинграде. Но нагрузка на наш полк только выросла и два вылета за сумеречную ночь по обработке передовых немецких позиций стали для нас почти нормой. А так, как нашей главной спасительницы – темноты не было, то у нас начались потери. Если за всю весну у нас было только два ранения и погиб один стрелок от зенитного огня в восстановленной третьей эскадрилье, то за июнь у нас погибли и не вернулись уже пять экипажей, вернее, один штурман остался в живых после аварийной посадки и сейчас в госпитале. Катерину из авиации списали, и в полк она не вернулась, если помните, это она с Мухиным летала на Мишке до меня.

Я словно одеревенела от накопившейся усталости и постоянного риска во время бомбардировок. Что бы мы ни придумывали и как ни извращались, но эффект внезапности над окопами удавалось обеспечить только в первые секунды. А потом с немецких позиций в нас стреляли из всего, что могло стрелять. Понятно, что немецкая пехота нас люто ненавидела и вымещала так свои страх и ненависть из всего, что могло стрелять, с каждого вылета машины возвращались с десятками пулевых пробоин в крыльях и осознанием, что в очередной раз прошли по лезвию ножа. Выполнять задачу, когда в тебя садят из десятков стволов и любой выстрел может стать фатальным, когда от этого осознания невольно сжимаются мышцы, и каждую секунду ждёшь удара пули разрывающей тело, кромсающей мягкую и беззащитную плоть, а нужно маневрировать, выискивать цели и производить бомбометания. Наверно поэтому организм и защищается как умеет таким эмоциональным одеревенением.

Мы даже пытались в первых заходах сбрасывать дымовые шашки, только они больше мешают нам, чем немцам, ведь шашкам нужно успеть разгореться и дым должен затянуть окопы, а заранее их не сбросить, это само по себе скажет о том, что именно мы собираемся бомбить и могут даже зенитки успеть подтянуть, да и так уже на передовой появились. Хотя после первых разрывов точность огня существенно снижается, но немцы продолжают стрелять на слух и просто наобум. Но особенно жутко вылетать с выливными приборами. Тут нужно идти на фиксированной высоте, довольно низко и по прямой, точно повторяя конфигурацию окопов. И если там, куда пирогель уже попал крики сгорающих, то с той стороны, куда самолёт двигается огонь такой плотности, что по возвращении с самолёта свисают буквально лохмотья перкаля и торчит щепа. Вообще, эти вылеты наверно самые сложные. Именно в таком была ранена и едва смогла дотянуть до дома Зоя, но после госпиталя она уже вернулась в полк и снова летает. Наши техники сумели снизу забронировать листами железа мотор и наши кабины, что спасло многих и не дало разбить мотор, а то бы потери были ещё больше. Но ведь не всегда стреляют точно снизу, больше половины стреляют сбоков, а забронировать такой лёгкий самолёт невозможно, с этими бронелистами и так стало очень трудно взлетать с полной загрузкой особенно по раскисшей полосе. Но мы здесь все – фаталисты, наверно. Перед вылетом смех и шуточки, а вот по возвращении молчаливое напряжённое ожидание возврата и когда садятся все или сообщают из штаба, что наши не прилетевшие сели на вынужденную, но с ними всё нормально, словно клапан какой-то внутри открывают, снимая напряжение…

Мой малыш, хотя я почему-то уверена, что будет девочка, ну, а кто же ещё у меня может быть, конечно, девчонка, маленькая такая лапочка, вот она уже научилась пинаться внутри своей непутёвой мамочки. Но делает она это только ночью во сне, когда дневное напряжение, наконец, отпускает и организм во сне расслабляется. Мне немного стыдно перед ней, но я ведь не могу дезертировать, вот и готовлюсь снова к вылету, получаем очередную задачу. И обращение командира или комиссара "гвардейцы" звучит как-то особенно сурово и величественно и словно придаёт силы, мне в том числе, хоть я и не являюсь гвардейским чином.

Я уже тоже успела полечиться, поймала пулю из автомата или пистолета сбоку слева в спину на уровне лопатки она скребанула и вырвала клок из комбинезона и по касательной пропахала чуть меньше десяти сантиметров. Зато синяк был на полспины. Три дня пришлось полежать в медсанчасти полка, пока наш полковой доктор делал мне примочки и перевязки. Ещё больше двух недель было очень больно двигать левой рукой, как сказал доктор, из-за контузии мягких тканей в области левой лопатки. Теперь у меня комбинезон с большущей заплатой на спине. На удивление, надетый в тот день на мне бюстгальтер совершенно не пострадал, кровью его залило, я думала не отстираю уже, и выкинуть придётся, но Маша его забрала и привела в порядок. Это она прибежала и поделилась удивлением, что он совершенно целый. Машеньку пока Бог бережёт и я за неё радуюсь…

А по ночам нас живьём пытаются сожрать озверевшие местные комары и мошка, благо водоёмов здесь вокруг множество. Мы готовы мазаться любыми травами, даже бензином и соляром, но этим монстрам совершенно всё равно и мы ходим искусанные и опухшие в волдырях. Перед сном землянки окуриваются самым вонючим дымом, в котором дышать трудно и горло першит, но это хотя бы позволяет заснуть, чтобы потом в полудрёме накрывшись простынёй пытаться выспаться, истекая пóтом в удушливой духоте, как во влажном предбаннике. Лето какое-то до невозможного сырое и жаркое, и от льющего пота и комаров можно отдохнуть только во время вылета, ведь эти зундящие мелкие изуверы ещё не научились пока летать со скоростью в сотню километров в час, а набегающий поток воздуха высушивает влажную одежду и дарит зябкую ночную прохладу…

Я знаю, что это всё придумало моё воображение, но не могу избавиться от уверенности, что перед вылетом в субботу двадцать первого августа Маша смотрела на меня как-то особенно, а в глазах её стояла непонятная грусть. И что в самолёт я садиться не хотела и перед вылетом зачем-то долго разглядывала испятнавшие фюзеляж и крылья многочисленные латки, отчего машина выглядела пятнистой. Мелькнула мысль, что эти заплатки наверняка съедают километров десять скорости и возрастает расход бензина, от которой я отмахнулась. Нам предстоял уже привычный вылет на бомбёжку немецких передовых позиций. К счастью, уже наступили нормальные тёмные ночи, и кончился кошмар, когда в сумерках мы вынуждены были висеть над стреляющими окопами. И сейчас стреляют ничуть не меньше, только прицельной стрельбы нет, а значит и опасность меньше в несколько раз. Хлопнули с Машей ладошками и полезли в кабины. Завели двигатель, прогрелись и после ракеты порулили на взлёт…

Вылет проходил привычно и я заподозрила что-то неладное уже при возвращении домой. Оглянулась и увидела в отсвете синей подсветки Машиной кабины, что она держится за свое лицо, правая видная часть какая-то мертвенно белая, а левая заляпана чёрным, как и перчатки. Сказать, что я торопилась, это не сказать ничего. Благо лететь было недалеко и горючего было с запасом, поэтому дала полный газ и всеми силами пыталась мысленно подталкивать машину. На каком-то чутье вышла точно в створ ВПП и села, не успел самолёт остановиться, как я уже выскочила на крыло и вытаскивала Машу из кабины. В свете фар подъехавшей машины у меня сердце сжало от ужаса, левой половины лица у Маши не было. Она была жива и даже пыталась встать, а вся левая часть лица была сплошным кровавым месивом. Пока наш полковой доктор колдовал над ней и наматывал на неё кощунственно белые полосы бинтов, у меня внутри всё оборвалось, и я сползла по стойке шасси на землю, меня трясло от ужаса, когда представила, что такое могло случиться со мной самой, и в истерике от страха за Машу. Не знаю, сколько бы это продолжалось, но я выхватила из разговора, что нужно везти в госпиталь под Псков. Взяла себя в руки, рявкнула на Матвея, который суетился тут же со своим вечно печальным лицом, чтобы он быстро заправлял машину, а сама побежала в штаб за разрешением на вылет и уточнениями, где этот самый госпиталь находится и пусть дозвонятся и подсветят мне посадку, ведь я там ни разу не была, а садиться в темноте впервые на незнакомую площадку – придумайте способ самоубийства попроще. Командир быстро сообразил, о чём речь, высвистали Матросова, который уже вернулся с вылета и вроде бы летал туда и знает где это. В общем, всего через полчаса Матросов с доктором, а я с Машенькой на борту парой вылетели в сторону Пскова. Как в темноте Матросов нашёл неподсвеченное место посадки, я не знаю, но я благодаря ему села спокойно, а доктор уже куда-то убежал. Машенька после уколов и перевязки спала в задней кабине. Как оказалось, доктор бегал не просто так, а вернулся с санитарной машиной, куда Машу погрузили и увезли. Я осталась в госпитале, пока Маше обрабатывали раны, меня снова начало трясти. Наверно меня поймут женщины, что для нас страшнее смерти уродующее или калечащее ранение. Мы, девушки на фронте, готовы к смерти, а вот оказаться изуродованной или калекой это гораздо страшнее. Есть ли моя вина в том, что случилось? Можете тысячу раз мне повторить, что это фатум, рок, судьба или случайность, но я-то знаю, что это я держала штурвал, и стоило мне чуть дать педаль или отклонить рукоятку и эта роковая пуля пролетела бы мимо, можно сказать, что удалось бы отклониться от этой пули, но может была бы другая и даже хуже. Только в реальности не бывает сослагательного наклонения. И у меня перед глазами стоит кровавое месиво, в которое превратилось милое и уже ставшее родным Машино лицо. Только через два часа, когда я спросила, мне сказали, что её уже перевели в палату, и она спит. Как я поняла, про меня просто забыли, ведь наш врач улетел с Матросовым. Мне сейчас здесь было нечего делать, и я пошла на посадочную площадку к самолёту, пора было возвращаться. Попросила крутнуть мне винт, прогрела мотор и полетела, осматриваясь, как положено в светлое время суток…

Собственно о том, что я в полку только до конца августа командование уже знало. Но уж точно я не планировала так закончить свою службу в полку. По прилёту доложилась, попросила разрешения съездить в Псков завтра, а лучше слетать. Командир с начштаба переглянулись и вынесли вердикт, что смысла мне сейчас срабатываться с новым штурманом нет никакого. А по докладу доктора завтра мне в госпитале делать нечего. И посоветовали сначала сходить поговорить с нашим врачом. Разговор с начальником медслужбы оказался более, чем нужным и важным. Я узнала, что в госпитале хоть и есть палата с ранениями лица и головы, но специалиста челюстно-лицевого профиля нет, а у Маши скорее всего повреждение дуги нижней челюсти с нарушением её целостности, а значит функций, в числе которых жевательная и речевая, косметический дефект – это в данном случае вопрос шестнадцатый. И что мне завтра действительно нечего делать в госпитале, а вот если у меня есть возможность договориться об эвакуации Маши в специализированное лечебное учреждение, то это гораздо важнее…

Всё сказанное мне прокомментировал Сосед и картинка сложилась совсем не радостная. После недолгих раздумий отпросилась, и поехала в отдел, где засела на телефон, и уже под вечер сумела вызвонить Смирнова. Постаралась объяснить комиссару ситуацию и договориться, в какое время желательно на этом телефоне будет Софья Феофановна, чтобы я могла с ней обсудить подробности. Договорились сделать этот разговор завтра вечером, а с утра я побываю в госпитале и уточню все вопросы с лечащим врачом.

Из отдела поехала ловить Ивана, которого решила привлечь для доставки меня в Псков. Как ни крути, а по прямой отсюда до госпиталя почти сотня с половиной километров, и если поеду на мотоцикле или даже найду машину, то это по разбитым дорогам развлечение на целый день, а на моём сроке скакать на ухабах мне очень не рекомендуется. Усталый Иван нашёлся на стоянке, где я была радостно встречена ещё и Панкратовым. После моих объяснений, договорились с раннего утра встретиться в отделе, чтобы сразу застолбить вылёт у Николаева. И я пошла ночевать в нашу комнату, где мы с Верочкой жили с девочками из отдела. Единственная радость за эти дни, это встреча с радостной сестрой и то, что засыпáла, обняв мою роднулю и уткнув нос в родной запах и макушку с пушистыми волосами.

С утра перехватили начальника у кабинета, объяснили ему сложившуюся ситуацию. К счастью, для отдела Ивану никуда лететь не планировалось, Сергей Николаевич позвонил куда-то и сообщил, что сегодня борт работает на нужды отдела и будет занят. С чувством ностальгии залезла в Тотошку, за это время его немного потрепало, но он был ещё вполне живой. Иван всю дорогу от самого штаба не переставал петь дифирамбы самолёту, оказывается, Панкратов нашёл в трофеях новый Аргусовский мотор,[16] который перебрал и установил на Тотошку, у которого фактически уже был выработан ресурс двигателя, а теперь самолёт ещё послужит. Голова у меня была занята совсем другими вопросами, поэтому я почти не слушала Ивана, но ему это было не важно. Я уже забыла, как шустро может летать Тотошка, до места долетели без приключений всего минут за сорок. Лечащего врача пришлось ждать часа два, но разговор оказался конструктивным. Против эвакуации Маши в специализированное учреждение он не возражал, а только приветствовал. Я записала полностью диагноз, который кроме огнестрельного открытого перелома тела нижней челюсти слева с нарушением функции, содержал ещё и сквозное огнестрельное ранение правого бедра. На всякий случай полное название госпиталя, фамилии лечащего врача и начальника, палату Машеньки, которую навестила, но поговорить не вышло, в смысле, она теперь говорить и не сможет, только шептать, она под действием успокоительных лекарств спала, я увидела только замотанную полностью бинтами голову на подушке.

Вылетели обратно, до времени разговора с Софьей пообщались с Верочкой. Сестрёнка очень расстроилась, что с Машей случилось такое несчастье. А Софья Феофановна показала себя грамотным организатором и я только успевала отвечать на её конкретные вопросы. Перевод Машеньки в специализированное отделение челюстно- лицевой хирургии Софья пообещала решить своими силами, а нам посоветовала собираться, потому, что нас уже очень заждались и все глаза просмотрели.

Как я ни рвалась проконтролировать вопрос отправки Маши, но физически этого не могла сделать, тем более, что приближалось первое сентября и Верочку нужно было вести в школу, а мне выполнять данное Смирнову обещание. А ещё, я была почему-то почти уверена, что ранение Маши – словно последнее предупреждение мне, что свой лимит фронтового везенья я исчерпала до дна. Двадцать шестого попрощалась со всеми в полку, в последний, вернее, крайний раз, погладила латаную обшивку Мишки, обошла всех знакомых, получила отмеченную лётную книжку с подтверждением больше тысячи четырёхсот часов налёта, из которых больше половины в сложных условиях, и сто шестьдесят четыре боевых вылета. Сдала старшине все свои лётные вещи, которые вполне смогут ещё кому-нибудь пригодиться, себе решила вообще ничего не оставлять, что-то мне подсказывало, что летать в ближайшее время мне не придётся. В этот же день успела сдать всё подотчётное имущество Митричу, передала дежурному мотоцикл. И с Верочкой почти налегке, не считая громоздкого чехла с ксилофоном, вечером вылетели в Чудово на Тотошке с Иваном, где нас посадили на проходящий московский поезд.

Как Сосед и говорил, мой уже довольно круглый животик, от оглаживания которого Верочка просто в экстаз впадала, в моей мешковатой форме никого не интересовал. Пришлось вспомнить уже забытый навык козыряния старшим по званию, хорошо, что я теперь не старшина и даже не мичман. Ехать в гражданской одежде даже в голову не пришло. В столице нас ждали, нет, нас ЖДАЛИ! Вот здесь изобразить, что у меня нет животика не получилось, так что я уже через пару часов рассказывала Ираиде, что вот так получилось… Внутренне я ждала возможного порицания или молчаливого осуждения, ну как же, ведь "в подоле принесла". На самом деле моя беременность вызвала искреннюю радость, а факт, что биологический отец ни сном, ни духом, интересовал только с точки зрения: люблю ли я его и собираюсь ли с ним поддерживать отношения и сообщать о ребёнке? Как только я известила, что он меня нисколько не интересует, и я знать его не знаю и вообще, это фактически было изнасилование, больше о данном персонаже не упоминали. Тем более, что я рассказала всё без купюр, и как напоили и я не помню конец вечера, и как убежала и как все следы своего пребывания за собой убрала. Мне вообще показалось, что Смирновых моя беременность даже обрадовала…

У комиссара на мой счёт наверно были планы, но после разговора со мной Ираида ультимативно известила мужа, что меня нужно срочно увольнять со службы, потому, что требуется малышку растить и со службой это не сочетается. Комиссар понял, что я его обманула, не сказав всей правды при нашем предыдущем разговоре, он осуждающе покачал своей седой головой, но вслух ничего говорить не стал. В общем, наутро я поехала сначала в комендатуру отметить прибытие и встать на учёт, а потом в наркомат флота подать в секретариате рапорт на увольнение. По закону, меня призывали на срочную службу на два года, и положенный срок я выслужила с избытком, а с учётом фронтовых коэффициентов, переслужила раза в два. Ответ будет после рассмотрения моего вопроса и меня пригласят для беседы в строевой отдел, а сейчас мне здесь делать больше нечего, а уж сколько раз пришлось честь отдавать, и каких только сочетаний нашивок и галунов я не увидела за то малое время, что успела здесь пробыть, не перечислить. Даже удивило, что до ближайшего моря шестьсот километров, а моряков такая куча…

В понедельник тридцатого мы повели Верочку записывать в ближайшую школу, в которой учились оба сына Смирновых. Было видно, что Верочка директрисе явно не по душе, что училась урывками и самостоятельно на экстернате, что калека, но формально у нас все документы в порядке и отказать нам в приёме у неё оснований не нашлось. Я по этому поводу совершенно не переживала, была уверена в сестре и в том, что при нужде помогу ей нагнать программу и не выглядеть бледно. А переживания директрисы – это её личные проблемы.

Среди суеты Машеньку привезли в Москву и госпитализировали в клинику. Едва узнала об этом, поехала её навестить. Маша едва могла шептать, вся левая сторона её лица под повязкой, изо рта торчат трубки, обе челюсти шинированы и рот она не открывает. Но самым ужасным для меня оказался потухший взгляд её таких красивых всегда смеющихся искристых глаз. Поговорила с ней и пошла говорить с лечащим врачом, который оказался ещё и заведующим отделением. На вопрос о прогнозе, он ответил, что благодаря новым антибиотикам заживление мягких тканей после удаления из раны всех фрагментов костей и зубов идёт нормально. И главная проблема это восстановление целостности дуги нижней челюсти. Они планируют провести металлосинтез, но это в лучшем случае вернёт частично речевую функцию, о полном восстановлении говорить не приходится, потому как полноценно живую кость никакая металлическая конструкция здесь заменить не сможет. После рубцевания наружной раны можно попробовать местную пересадку кожи, но это очень долгое время и сомнительный прогноз. В общем, старый опытный доктор был полон пессимизма и скепсиса, но дело не в том, что он плохой, а в том, что он хороший профессионал, видел подобные травмы и реально оценивает развитие ситуации.

Я держала в ладонях бледную руку Маши, меня жгло чувство вины, не потому, что я не верю в случайность и фатум этой ситуации, а потому что я была командиром экипажа и за всё в экипаже несу полную ответственность. А значит, в случившемся есть моя вина, я не уберегла подчиненного – человека за которого отвечаю! Вдруг услышала, как Сосед говорит, что есть возможность ей помочь, но это очень непросто, нужно будет учиться и работать как каторжной. Я переспросила, оказалось, что можно попытаться помочь Маше и другим подобным пациентам, но это совершенно новое направление для существующей медицины и получится, только если я сама лично возьмусь и с помощью Соседа буду работать в этом направлении. По факту, мне предстояло сначала проломить стены устоявшихся медицинских традиций, и только после этого смогу помочь Маше:

— Машенька! Ты мне веришь?

— Конечно, Мета…

— Я тебе обещаю, что я выучусь на доктора и вылечу тебя! Нужно только будет немного подождать, я буду очень торопиться, но есть вещи, через которые не перепрыгнуть, на них требуется время. Сейчас даже самые лучшие доктора прогноз дают сомнительный, я сделаю всё и даже больше! Ты согласна подождать?

— Ты правду говоришь или просто меня успокоить пытаешься?

— Маша! Я своими обещаниями просто так не разбрасываюсь! А пока тебе нужно будет потерпеть и подождать. Заведующий сказал, что пока они могут тебе сделать металлосинтез, это концы сломанной кости соединят металлической пластиной, с ней можно жить, не очень удобно, но можно. А потом я тебе восстановлю кость и лицо. Договорились?

— Мета, я верю тебе. Наверно просто очень хочу верить! Только верю потому, что это ТЫ говоришь!

Она сжала мои пальцы, а по щеке из правого глаза не скрытого повязкой скатилась слеза. Я наклонилась и поцеловала подругу. А в голове буквально бухало, что теперь обещание нужно будет выполнять! А ещё ведь я скоро мамой стану, и нужно будет за ребёнком ухаживать. И я себе готовлю такую гору сложностей, но за радостную искру надежды, промелькнувшую в потухших глазах Маши я горы сверну и обратно насыплю. Лихорадочно соображаю, что по вопросу обучения в институте мне может помочь Софья Феофановна, одна я буду пару лет как слепая тыкаться, нужно у неё информацию получить. В общем, среди суеты последних дней добавился ещё один фактор, который эту суету умножил в разы, и ещё не ясно, что из этого получится… Но оно обязательно получится! Я точно знаю!

Глава 72 Сентябрь. Институт

Не дожидаясь решения вопроса о моём увольнении в запас в кадрах флота, взяла в оборот Софью. Не стала просить комиссара или Ираиду пригласить её для разговора в гости, а сама поехала к ней в госпиталь. На моё заявление, что я решила прислушаться к её советам, и пойти учиться в медицинский, она обрадовалась, что-то прикинула, спросила меня: готова ли я сейчас сразу сдавать вступительные экзамены и осознаю ли, что мне придётся нагонять курс, который уже начал учиться? Получила в ответ на оба вопроса – "Да!", она надолго зависла на телефоне. Нет, она не болтала попусту, звонки деловые и короткие, но их было так много, что я им счёт потеряла. По некоторым фразам я поняла, что она уже о чём-то договорилась. Устало, откинувшись на спинку стула, она придвинула мне листок, чтобы я записывала:

— В общем, слушай! Сейчас в связи с войной есть послабление для вас, фронтовиков, вам можно сдавать экзамены вне установленных сроков. Завтра поедешь в ректорат медицинского имени Пирогова,[17] я его сама заканчивала, там найдёшь проректора по учебной работе, он в курсе и будет тебя ждать, напишешь заявление, тебе скажут, когда прийти на экзамены. Сдавать будешь диктант, химию и биологию, надеюсь, ты постараешься, я за тебя поручилась?! Не подведи! Всё поняла?

— Да! Спасибо. Я постараюсь…

Назавтра проректор мной заниматься не стал, а передал молодящейся женщине с острой крысиной мордочкой и взглядом начальника особого отдела, которая оказалась помощницей декана лечебного факультета, на который я собираюсь поступать. Вообще, мне здесь многое было непонятно, но Сосед, давал объяснения. Ведь я думала, что здесь так и называют факультеты: терапевтический, хирургический и наверно кожный ещё и мне из них выбирать придётся. Нет, все вместе учатся на лечебном, а в дипломе специальность – не врач, а лечебное дело. Странно это, тем более, что после училищ специальность пишут: фельдшер, зубной врач или медсестра.

Когда тётенька узнала, что я согласна что-нибудь сдать прямо сегодня, она куда-то позвонила, и проводила в соседнее здание, где меня усадили писать диктант, получила четвёрку. После диктанта пошли на кафедру биологии, где с каким-то мужчиной провели скорее собеседование, чем экзамен. На какие-то вопросы я ответила только после его наводящих вопросов, на другие отвечала сразу. Доцент, который проводил собеседование, сказал, что его задача – это не экзамен, а скорее тест на выживаемость моих знаний и способность к обучению. В общем, он вывел в выданной мне ведомости ещё одно "хорошо" и сказал, что будет рад меня учить.

Химию оставили назавтра, хоть я и готова её сдать прямо сейчас, за день без учебников и билетов всё равно ничего не выучу. По дороге домой Сосед развлекал меня рассказами, как сам сдавал вступительные экзамены и как там старались всех завалить, цепляясь за любые мелочи и придираясь ко всему. Дома Ираида возмутилась, что я на экзамены хоть и ходила в форме, но не надела свои медали, ведь меня же награждали, так ей Саша говорил. Я не стала вдаваться в подробности, быстро перевела разговор на устройство Верочки в школу. Ираида все моменты с устройством и подготовкой сестры к школе взвалила на себя. Я даже удивилась, какая Верочка стала взрослая, когда она показалась в новом тёмно-коричневом школьном платье с передником. Нашли платье с довольно широкими рукавами со сменными белыми воротничком и манжетами. Верочке уже самой хотелось учиться, и она радовалась школе, классу, новым друзьям…

Сентябрь выдался ужасно суматошным, и было ощущение, что бегу в беличьем колесе и никуда не успеваю. Малышка в животе как-то совершенно не собиралась мне помогать, а требовала внимания и пиналась в животе так, что иногда в глазах темнело. Сосед пребывал в перманентном удивлении, которое изредка проявлялось его комментариями, вроде того, что он представить себе не мог, что в животе может ворочаться что-то живое и это не солитер, я когда первый раз услышала, чуть от смеха не умерла. Периодически его охватывала паника и он пытался уговорить меня согласиться на кесарево сечение, дескать, ну его нафиг, тужиться и рожать, а так просто достанут и всё. Но я после обсуждения с Ираидой и Софьей эти поползновения пресекла, сказала ему, что мы будем рожать, нравится ему это или нет. И вообще, если уж я зачатие проморгала, то хотя бы в родах хочу лично поучаствовать. В ответ он начинал выпытывать, а не боюсь ли я и вообще, как отношусь к факту неизбежного приближения родов, ведь это штука такая, что не рассосётся само… Но, если честно, я к этому относилась фатально и меня гораздо больше интересовало то, что происходило параллельно, в частности институт, в который я поступила получив за химию пять. На химии мне Сосед чуть не подсуропил, когда в вытянутом билете первым вопросом оказались галогены. И он там чего-то наворочал про то, что галогены являются предпоследними в ряду пэ-элементов и имеют незавершённый спин пэ-электронов, что и проявляется в агрессивном характере образования ими ковалентной связи. В общем, я ничего из сказанного им не поняла, как кажется и экзаменатор, пришлось перехватывать управление и съезжать на тему характерных для галогенов реакций и свойств. Правда на втором вопросе о бензоле Сосед просто "спел", это был не ответ, это была ария, которую экзаменатор слушал прикрыв глаза от удовольствия. Честно, я даже фамилии, которые он упоминал, вспоминала через одну и с трудом. А уж сплести из них связный речитатив, как ещё великий Лавуазье и его ученики пытались разгадать строение молекулы бензола, а потом не менее великий Деберейнер эту работу продолжил и вот сегодня мы имеем уже ставшие классическими формы записи структуры этого вещества, одна, где одинарная и двойная связи между атомами углерода чередуются и вторая, где обозначены только одинарные связи, а валентные связи обозначены кругом в центре, что гораздо точнее и правильнее с точки зрения представления строения бензола. Задачу с расчётом массы выпавшего осадка глянули мельком и ошарашенная оценкой "отлично", я была отпущена оформлять документы в деканат.

С моим увольнением из рядов военного флота меня промурыжили в управлении кадров почти целый день. Я долго не могла понять, что их всех не устраивает, когда меня пинали из кабинета в кабинет, где разные офицеры мне что-то лопотали, ссылались на какие-то приказы и пытались меня уговорить ещё послужить. Что даже факт беременности и родов они учтут и пойдут мне навстречу, и я совершенно не могла понять, в чём они мне навстречу идти хотят. В итоге добрались до адмирала, когда у меня уже сил не осталось что-либо понимать, и соображала с трудом. Камень преткновения оказался до невозможного прост, меня призывали на должности рядового и младшего командного состава, а теперь у меня офицерское звание. Это совсем другой вид службы, а выслуги до минимального срока, дающего право на назначение пенсии у меня нет, не дослужила и мне до неё ещё как медному котелку. То есть в их практике офицеров без выслуги увольняли только в случае невозможности продолжать службу по состоянию здоровья, я же в эту категорию не попадала, то есть беременность – это не болезнь, и предполагает отпуск и последующее возвращение на службу и даже с зачётом срока ухода за ребёнком и родов в стаж службы. Ещё есть вариант увольнения по сокращению штатов и по решению трибунала, что ко мне не относится. То есть я – такой вот казус и никто решение в приказах не прописанное принять не может, вот и пинали меня. К счастью адмирал доказал, что он решительный и наконец спросил меня прямо без экивоков. Узнав, что ни на какую пенсию я не рассчитывала и вообще я уже зачислена студенткой в медицинский институт, едва не прослезился от радости, наложил резолюцию о моём увольнении в запас без пенсии, с сохранением права ношения формы и знаков различия. За окончательным расчётом и выплатой положенных подъёмных мне велели зайти через пару недель. Я забегалась и вспомнила об этом только в конце октября и с удивлением получила немало, что насчитал финансовый отдел, и я ещё буду в своём военкомате получать положенные мне за орден Красной Звезды деньги,[18] не слишком много, но приятно. С полученными в морском наркомате бумажками побежала в районный военкомат становиться на учёт и выдохнуть, что я снова гражданский человек, хоть и в форме.

Как предупреждал Смирнов, нас с Верочкой пригласили на вручение папкиного ордена и памятного знака Верочке. Нас обеих по приглашениям провели в красивый зал Кремлёвского дворца, где, как оказалось в присутствии журналистов, наших и всего мира была организована церемония награждения. Из присутствующих я узнала только Сталина и Калинина, Сосед подсказал ещё Молотова и Ворошилова. Прямо на наборном паркете рядами были расставлены стулья, в зале сотрудники НКВД, всех рассаживали по номерам, написанным в приглашениях. Видимо Ида знала про это приглашение, потому что нарядное платье для Верочки было приготовлено заранее, ведь из старого она выросла, так что сестрёнка выглядела восхитительно. Когда объявили Луговых Кондратия Михайловича, а ждать пришлось больше часа, я же не знала, что награды вручают по нарастающей к более высоким, Верочка сжалась и мне её пришлось буквально выталкивать. У стола президиума Калинин вручил ей большую красивую грамоту о присвоении звания Героя нашему папке и коробочку со звездой, Верочка засунула всё себе в правую подмышку и пожала левой рукой протянутую руку Всесоюзного Старосты. Он ничего умнее не придумал, как пожурил её, что руку надо подавать правую, а не левую, на, что Верочка ответила:

— Дедушка Калинин, как же я вам другую ручку дам? Её на кладбище похоронили с мамой и братиком, теперь у меня только левая осталась, — Калинин видимо не понял и от неожиданности спросил:

— Как это, похоронили?

— Ну, когда мне бомбой ручку оторвало, её и похоронили. Я теперь без ручки живу…

Хоть и без микрофона, но детский звонкий голос разносился по всему залу, а Верочка ещё и улыбнулась своей очаровательной улыбкой. От такого диссонанса зал замер и только фотографы полыхнули парой магниевых вспышек. Калинин потерял контроль над ситуацией и тут раздался тихий голос:

— А как тебя зовут? — и от стола встал и двинулся к Верочке до этого болтавший с кем-то Сталин.

— Я – Вера Луговых-Медведева.

— Так, папа твой вроде не Медведев, а просто Луговых?

— Это мы с сестрой решили ещё мамину фамилию на память взять, мы же последние из Луговых остались, а папа маму очень любил, он бы нас понял… А вы – дядя Сталин?

— Да, Верочка, а вот это тебе знак, что ты дочь Героя! — ему успели подать знак, он надел цепочку на шею Верочке, взял её на руку и с ней повернулся к залу, который взорвался аплодисментами, а фотографы защёлкали своими аппаратами и засверкали вспышки. Потом он увёл Верочку к себе за стол президиума, и дальше пока шло награждение они тихонько о чём-то переговаривались за столом президиума.

В конце награждения выступил какой-то военный с новеньким орденом на груди, который долго говорил, почти выкрикивая лозунги, и размахивал в такт рукой. А я сидела и не знала, что мне делать дальше. Нет, я понимала, что Верочку никто не съест, но совершенно непонятно, где мне её теперь ждать, чтобы мы с ней не потерялись. В конце все встали и овациями проводили уходящих руководителей страны, нас пригласили в соседний зал, где были накрыты столы, а Верочка за руку со Сталиным ушла. Когда я рванула следом, то меня не пропустили, пришлось ждать. Среди незнакомых людей всегда чувствую себя очень неуютно, хотя многие, явно не были раньше знакомы, но уже о чём-то весело и шумно разговаривали. В углу приводили в чувство женщину в возрасте, которая, как и Верочка получала посмертную награду, наверно за сына или мужа, вон и знак на шее в сторону сбился, судя по блеску красной эмали, это или Красная Звезда или "Боевик". Этот знак уже стали называть "Знаком Памяти" или "Памятным знаком", я успела немного разглядеть его у соседки, которая получила его за погибшего мужа, красиво получилось, небольшой, чуть больше двух сантиметров, в круглом золотом венке словно выступающая из него награда, у женщины это был уменьшенный медальон "За отвагу", который на кольце качается под маленькой квадратной колодкой, которая крепится на цепочку по углам, то есть, знак не должен как обычный кулон переворачиваться. А у Верочки в венке должна быть Золотая Звезда. Я сегодня в гражданском платье и чувствую себя как-то очень неуютно и непривычно, не столько потому, что привыкла в комбинезоне бегать, сколько от слишком торчащего, как мне кажется, живота, на который все пялятся. Очень хочется пить, но на столах только бутылки с вином и водкой, разве, что яблоко взять погрызть…

Верочку привели примерно через час, её распирали впечатления и она ими торопилась поделиться. Я даже вспомнила это состояние, когда маленькая прибегала из школы и торопилась маме скорее рассказать, потому что боялась забыть или новые впечатления выдавят из памяти не рассказанное вовремя, и оно пропадёт. Пока она, захлёбываясь, рассказывала, я разглядывала бумаги, которые выдали сестре. Роскошная грамота о присвоении звания Героя, орденская книжка в красном коленкоре, коробочка с медалью и похожее на орденскую книжку удостоверение о вручении памятного знака Вере Кондратьевне Луговых-Медведевой с номером знака и самого удостоверения. А через неделю Верочка стала знаменитостью всего СССР, в «Правде» на первой странице напечатали снимок с ней на руках Сталина. Сестрица оказалась очень фотогенична, что даже при отвратительном качестве газетной печати она получилась очень красиво и момент фотограф поймал очень тонко, когда она в три четверти повернулась к камере и на лице какое-то неописуемое выражение, я бы сказала лёгкой грусти и надежды в огромных распахнутых глазах, а Сталин смотрит на неё с какой-то тёплой улыбкой. Хорошая вышла фотография и Верочку даже стали узнавать на улице, что уж говорить о том, какой фурор это произвело в школе и очень помогло ей влиться в новый класс. В общем, у Верочки всё было неплохо и она стремительно становилась маленькой москвичкой…

Я это воспринимала немного отстранённо, потому, что меня в очень жёсткий оборот взяла учёба в институте. И если большинство предметов мне давались довольно легко, было ощущение, что я не учу, а вспоминаю, то латынь и анатомия оказались серьёзным ударом и нагрузкой. Дело в том, что Соседа учили не латинскому языку, а просто анатомической и фармакологической терминологии на латыни. Ну как иначе назвать, если из того, что им давали были только два падежа – именительный и родительный, для написания рецептур без ошибок, а пересчитать глаголы хватит пальцев руки. Нам же давали латинский язык фактически в полном объёме языка, можете представить себе разницу. И видимо для закрепления языковых знаний, на кафедре анатомии занятия вели фактически на латыни, то есть нужно было не только выучить где и что как называется, но и суметь весь ответ сформулировать на латыни. И если анатомические термины я знала, то вот отвечать полностью на латыни было ужасным ужасом. В общем, я зубрила слова и их склонения, мне очень хотелось посмотреть пристально в глаза тому умнику, который утверждал, что латынь – очень лёгкий для изучения и гармоничный язык. Может для полиглота это так, но пока к каждому занятию по анатомии меня трясло в ожидании фиаско, а от вызубренных накануне фраз и оборотов в голове царила какая-то удивительная звенящая языковая каша. Тем более, что на занятия я стала регулярно ходить только с третьей недели, пока бегала с бумажками и закрывала вопросы своего увольнения в запас. За это время моя группа уже отзанималась больше двух десятков часов по этим предметам и первые занятия я вообще с огромным трудом понимала, о чём идёт речь. Казалось, что за прошедшие два года мои мозги усохли и забыли процедуру обучения. Такое ощущение, что для обучения использовали методику шока больших объёмов информации, ведь группа уже успела пройти все кости конечностей и сейчас азартно изучала позвоночник и составляющие его позвонки. Непонимание развеяло объяснение Соседа, что это мне только так кажется, ведь скелет – это просто каркас и он довольно простой, а вот дальше придётся послойно изучать, чем он обтянут, грубо выражаясь, а это гораздо больше и сложнее, чем кости. Намного запутаннее взаиморасположение и взаимодействие мягких структур, которые в отличие от костей могут смещаться, вариабельны и пластичны по своей природе. Тем более, если я решила помочь Маше, значит, выбрала путь хирурга, а это значит, что мне придётся эти мягкие ткани рассекать и делать это правильно, чтобы не повредить ничего из жизненно важных структур…

Признаюсь, что пару раз ловила себя на малодушной мысли, что пока не поздно надо всё бросить, что этот неподъёмный груз я не подниму, что это выше моих сил, что надо сначала спокойно родить, а со следующего года поступать и начинать со всеми. Но потом вспоминала своё обещание Маше, её взгляд и стискивала зубы… Малышка в животе совершенно не собиралась помогать мамочке и не разделяла моего желания учиться. Днём в суете и беготне она затихала словно в засаде, а вот ночью начинала внутри меня такие пляски, что порой просто заснуть было проблемой, а уж сколько раз за ночь от её толчков я просыпалась, сосчитать не берусь. Удивительно, но лучше всего её успокаивало, когда живот начинала гладить Верочка и сюсюкать с ней, словно она и правда прислушивалась к тому, что ей говорит тётя. А ведь мне нужно было не только нагнать свою группу, но и обогнать её, чтобы создать задел на то время, когда выпаду из учёбы в связи с родами…

Ираида квохтала вокруг нас с Верочкой, и если с сестрёнкой это была просто забота и контроль над происходящим и как она втягивается в учебный процесс, то меня она буквально атаковала, что я себя веду недопустимо для беременной и не думаю о ребёнке. И вообще, она категорически не одобряла идею с моим обучением. Ведь, если подумать, быть женой и матерью было её главной работой, которой она отдавалась со всей страстью и целиком. А когда я со своим животом ношусь по институту, нюхаю формалиновую дрянь в анатомичке, вместо спокойного размеренного сна часто сижу и зубрю латынь, даже не знаю, как она на такую ненормальную меня не надела смирительную рубаху.

С сентября мне уже стало тяжело выполнять мою норму в триста приседаний и две сотни на каждой ноге в течение дня, которые у меня стали правилом ещё с Мордовии. И я за этим следила, тем более, что глядя на меня к такой физкультуре подключилась Верочка, а это очень важно и нужно, ведь её изъян ограничивал её в нагрузках, но тело всё равно нужно тренировать. После того, как в утреннем автобусе меня помяли, а у меня возникли опасения, что в такой давке мою беременность могут прервать гораздо раньше положенного срока, я решила компенсировать физические нагрузки быстрой ходьбой до института и обратно, благо, что всё в центре города. А Сосед комментировал, что в его Москве со смогом и пробками, он был бы самым первым, кто выступил против таких прогулок, но при движении сороковых, в моём понимании очень интенсивным, ведь на многих перекрёстках движение даже ОРУДовцы регулируют. Но Сосед заливался от смеха, и показывал из своей памяти московские пробки его времени, когда по каждой полосе, словно фырчащие многометровые металлические змеи, замирая, ползут по улицам, а в воздухе висит удушающий смрад выхлопа тысяч моторов, даже представить такое трудно…

Наверно месяц с начала учёбы для меня пролетел в постоянной гонке и кошмаре ощущения, что я ничего не успеваю и не понимаю. Не знаю, зачем так злобно пошутил великий физиолог Павлов про то, что отдых – это смена вида деятельности. У меня вид деятельности сменился самым кардинальнымобразом, только накопившаяся усталость от регулярных боевых вылетов не ушла, а просто перешла в другую форму от суеты и учёбы, и даже увеличилась, как мне кажется…

Глава 73 Мишка

В середине октября вдруг, словно тумблер какой-то щёлкнул. Кажется, всё началось, когда в воскресенье с утра Ираида нас с Верочкой потащила гулять на Воробьёвы горы и мы взобрались туда, где будет наверно построен Московский университет, а сейчас над извивом Москвы-реки мы наслаждались хрустальной прозрачностью конца золотой осени. А я словно опять летала, когда встала у крутого склона и оказалась почти на одном уровне с далёкими облаками. Мне наверно не хватает чувства полёта, скорее всего я привыкну, но сейчас резкое прекращение полётов меня выбило из колеи. Впрочем, какое в моём нынешнем состоянии летание? Только пассажиром низэнько-низэнько после сильного пинка в копчик, да и то не стоит, пожалуй…

Почти до вечера мы гуляли, сплели Верочке венок из разноцветных кленовых листьев, под которым её синие глаза сияли настоящими бриллиантами, а очаровательную улыбку не портил даже выпавший накануне сбоку зуб. Под ручку с Идой, присматривая за резвящейся сестрой, на меня словно сошло какое-то умиротворение и окружающая суета словно вздрогнула, устыдилась и упорядочилась. Внутри поселилось спокойствие и уверенность в правильности происходящего, наверно это самое точное слово. Даже торчащий впереди меня живот с малышкой не мешал, а довольно уютно устроился в необъятной ширине моего запахнутого кожаного плаща, с которого я спорола нашивки и передвинула пуговицы, добрым словом вспоминая "хитрого хохла", который когда-то с барского плеча вымутил для меня такой ценный предмет военно-морской экипировки.

Мир вокруг словно выстроился по ранжиру. Институт стал понятным и почти родным, хоть на лекциях из-за вдруг выросшего живота стало неудобно сидеть и писать, мне оказалось вполне достаточно внимательно слушать, откинувшись на спинку, ведь бóльшая часть сказанного словно проявлялись в голове, а другая повисала с разными ярлычками: "Бред", "Это ещё не открыли", "А вот это мудрое почему-то забыли", "А это не совсем так, на самом деле смотри вон там…". И даже занятия латынью и анатомией встали на свои места, язык стал усваиваться, а на анатомии оказалось не так уж сложно выучить несколько основных фраз и оборотов, которые вполне удовлетворяли необходимое в ответах на вопросы по изученному материалу. Как выяснилось, наш набор из-за войны учится по сокращённой ускоренной программе, то есть почти всех ребят и желающих девочек, кто будет допущен медкомиссией, после получения фельдшерского уровня знаний после третьего курса отравят на фронт с указанием возможности вернуться и доучиться с уровня прерывания учёбы. Остальные за четыре с половиной года должны пройти полный курс и после полугодичной интернатуры выйти полноценными врачами, то есть администрация охотно шла навстречу студентам, желающим сдать что-либо досрочно, чем я после воспользовалась…

Верочка втянулась в школьную жизнь. С фронтов шли обнадёживающие сводки. Балтфлот с Карельским фронтом проводят операцию "Ретвизан", высадили десант на восточное побережье Ботнического залива, а войска взломали оборону на севере с одновременной высадкой мощного десанта на Ладоге в районе Салми и Видлицы, который ударил в сторону Сортавалы и далее Иматры. В результате фактически больше половины финских войск оказались отрезанными в Карелии, а приморская часть обороны под угрозой огня морских калибров выдвинутых линейных сил флота оказалась взломана, и двинулась другая группа наших войск. В общем, по радио это называют операцией по выведению Финляндии из войны, которая вполне успешно проходит и такое чувство, что финны не особенно рвутся противодействовать, кроме отдельных упёртых частей шюцкоровцев и созданных женских подразделений Лотты Свярд. На юге продолжаются упорные бои, и продвижение наших войск немцы и румыны остановить не могут. В центре и в Прибалтике пока затишье, как говорят: "идут бои местного значения"…

Сосед кажется смирился с тем, что мы будем рожать, и успокоился. Вообще, как-то в разговоре на эту тему он в ответ на моё удивление, почему он так нервно реагирует, предложил представить себе, что я бы попала в тело здоровенного мужика и главы семьи, к примеру, или сотрясаемого гормонами подростка, которому в своём мальчиковом коллективе кулаками нужно отстаивать себе место под солнцем и доказывать свою мужскую крутость. Сначала отмахнулась, дескать "Подумаешь!", а потом поняла, что совсем бы не хотела себе таких приключений. Это, конечно, не смертельно и кушать мясо можно и сырым, если нет выхода, но лучше его сварить или пожарить со специями и подать с гарниром, так и тут, я, скорее всего, выживу, но едва ли это можно назвать удобной и комфортной жизнью…

К ноябрьским праздникам я уже носила себя, вернее, носила уже словно две части: я сама и мой живот, подобный глобусу и словно живущий своей жизнью. Не скажу, что я стала действительно много есть, но вот то, что есть мне стало хотеться постоянно, это точно и самое неприятное, что после еды это чувство не проходило, то есть желудок полный, а кушать хочется, вот только непонятно, чего именно. На спину мне теперь было даже не откинуться сильно, не говоря про то, чтобы спать на спине, живот меня стремился буквально раздавить, и дышать становилось нечем, вплоть до кругов перед глазами. А, улегшись на бок, переворачивание на другой бок, которого требовали или живот или организм, превращалось в целую эпопею барахтанья во время которой я себе сама напоминала перевёрнутого на спину жука замотанного в мокрое от пота одеяло. К этому добавить почти постоянные тянущие боли в пояснице, картина будет полной. Нагрубшая тяжёлая грудь перестала помещаться в чашечки бюстгальтеров, только один с мягкими чашечками пытался снизу груди поддерживать, но при резких движениях они из него выкатывались, и нужно было их поправлять, сами обратно они закатываться категорически не желали. Из-за этого уговорила пошить мне подгрудный жилет, чтобы я могла им пользоваться и во время кормления. Пока я застёгивала его только на верхнюю пуговицу, чем заменила лифчики, а ниже мешал выпирающий живот. Да даже обуться стало проблемой, ведь вместо простого движения нагнувшись вперёд, приходилось выгибаться через бок, на ощупь ловя голенища сапожек, про наматывание портянок даже упоминать смешно, хотя наверно можно исхитриться, но я просто перешла на носочки.

С гражданской одеждой возникли некоторые сложности, покупать или шить что-нибудь на растущий живот глупо, вот и получалось такое подвешенное состояние. К счастью, в институте требовалось ходить в халатах под горло с завязками на спине. Обтянуть халатом мой неимоверный живот было невозможным, поэтому я ходила как чайная кукла с торчащими вокруг меня полами халата, в отличие от остальных, кто старался довольно аккуратно обтянуть себя и затянуться перевязанным поясом. Меня это как-то совершенно не трогало, мне ещё только не хватало принять участие в поисковых играх, которыми развлекались многие наши девицы. Странно, многие сокурсники были одного со мной возраста и даже старше, но я их воспринимала как расшалившихся маленьких детей и никак не могла заставить себя смотреть на них всерьёз…

На седьмое ноября мы все пошли смотреть парад на Красной площади, комиссар принёс для нас пропуск на трибуны и мы смотрели со всеми удобствами, а потом гуляли по праздничной столице, пока окончательно не замёрзли. Даже малышка в животе перестала бушевать и сильно пинаться, она продолжала иногда шевелиться, но это делала неспешно и словно лениво. Вечером к нам пришли Викулины, то есть Софья с сыном. Сергей едва увидел мой живот по какому-то выверту сознания встал в позу и решил начать на меня обижаться, нет, я точно не могу понять мужчин. Не хочет общаться, да и флаг ему в ладошки, как Сосед говорит. Посидели за накрытым столом, немного выпили под трансляцию концерта из радиоточки, а ближе к концу вышли на балкон и смотрели салют…

Вечером во вторник шестнадцатого я уже собиралась ложиться спать, как вдруг ощутила, как по ногам течёт что-то тёплое. В первую секунду перепугалась, что это кровь и что-то с моей малышкой, но жидкость оказалась прозрачной и пришлось звать Ираиду. У меня отошли воды, при том, что схватки ещё не начались. Сумка для родильного дома у нас была готова, к счастью, как раз приехал со службы Александр Феофанович и меня повезли рожать. Меня всё время разбирал какой-то истерический смех, в голове никак не укладывалось, что они правда решили, что я буду рожать и у меня вот сейчас появится ребёнок. Мне почему-то казалось, что всё будет происходить как-то торжественнее, что ли…

В приёмном покое пришли первые схватки, хорошо, что я успела сходить в туалет перед выездом, потому что из меня вытекали не только воды, кажется мочевой пузырь сжимался за компанию. Я ждала, что меня сейчас со свистом и гиканьем, раз уж привезли и воды отошли, потащат в родильный зал. А после первых схваток я была в этом уверена абсолютно, но никто никуда не спешил, меня неспешно и вдумчиво куда-то записывали, оформляли какие-то бумажки, кастелянша переодела в больничное бельё, а пожилая санитарка повела делать клизму до чистой воды. Сифонная клизма – и так не вершина удовольствия, а тут ещё и шевелиться тяжело, на пике очередной схватки внутри словно какой-то гад все внутренности пытается узлом завернуть и не отпускает, зараза такая! Думала, что это развлечение не переживу, особенно когда временами перед глазами темнело…

Но видимо организм так устроен, что сам заботится о своём хозяине. Дальше я всё воспринимала как-то смазанно и словно не со мной. В предродовой палате приходили какие-то люди в халатах, что-то у меня спрашивали, я отвечала, ощупывали мой живот, слушали его стетоскопами, обмеряли меня портновским метром, каким-то здоровенным циркулем, лазали внутрь меня. Но мне стало как-то всё равно, ведь это всё происходит не со мной. Мне в пользование оставили только "восхитительные" ощущения от нарастающих схваток, которые теперь стали другими, и чем-то напоминали большую морскую волну, которая накатывает и на пару минут накрывает с головой, только всё её действие помещается внутри живота и это не вода, а разрывающая боль. Малышка от происходящего испугалась и затихла, а я разглядывала не слишком яркую лампочку под потолком на витом шнуре без плафона, в которой, словно пушистый белый светящийся червячок, нить накаливания складывалась то в букву "М", то в букву "И". Ещё мне никак не удавалось улучить минутку и дотянуться до поильника на тумбочке, ужасно хотелось пить, но мне не давали. Мне казалось, что в поильнике обязательно есть очень вкусная и холодная вода. Тут к моим словам вообще относились как-то очень странно, слушали только мои ответы на вопросы, если спрашивали, а остальное не слышали совершенно. Последним, кто со мной нормально говорил, была пожилая санитарка, которая тиранила меня в клизменной. И это отношение мне словно помогало оставаться за моей стеклянной перегородкой, где было очень уютно, тем более, что меня оставили в покое. Мир ужался до кровати, поильника, накатывающих волн схваток и лампочки со светящейся буквой…

Вдруг в палате началась суета, меня переложили на каталку и тряско повезли куда-то, продолжая совершенно игнорировать меня и мои слова… Голову замотали косынкой, ноги вдели в белые бахилы, завезли в светлое и холодное помещение, где положили на холодную неудобную поверхность родильного стола с задранными в небо ногами. Откуда-то из-под меня кто-то кричал на меня противным осиплым голосом, я пыталась выполнять команды, но скоро устала и больше делала вид, потому, что при попытке тужиться перед глазами начинали скакать цветные пятна, а вот рту было солоно от крови из прокушенной не раз губы. Почему мне казалось стыдным кричать, не знаю, но я только тем и занималась, что не разрешала себе кричать…

Потом меня словно разорвали пополам, и соединять не собирались. Сквозь цветное марево мне в лицо тыкали какими-то маленькими растопыренными ножками, между которых болтался маленький сморщенный пистолетик писюна, а в ухо кто-то кричал:

— Мамочка, мальчик у тебя! Радуйся! — а я не понимала, что за чушь они несут?! Ведь у меня девочка, я точно знаю, и даже имя давно придумала, Машенькой назову…

Рядом раздался какой-то придушенный писк и мне на опавший живот уложили тёплый комочек, замотанный в стиранные-перестиранные кипячённые больничные тряпки. А я осознавала появляющуюся чувствительность. Эти ощущения сообщали, что в меня кто-то затолкал здоровенное суковатое бревно, которым меня и разорвали. И если бревно теперь вроде бы вынули, но перед этим развлечением его никто не строгал и не шкурил, поэтому всё внутри у меня в занозах, каждая из которых горит, болит и щиплет… Не то, что двигаться, даже дышать и думать больно…

Как в тумане меня переложили на каталку и куда-то с грохотом повезли, где снова перекладывали, а внутри меня ворочался злобный красный зверь боли, от которой временами подкатывала тошнота и застила глаза темень. Видеть я и так не очень внятно могла, скорее какие-то пятна света, во рту было сухо, наверно как у той мумии в Эрмитаже. На самом краю сознания я почему-то всё время прижимала к себе тот тёплый комочек, что плюхнули мне на живот ещё в родильном зале. И я провалилась в беспамятство или просто заснула…

Сколько я проспала, не знаю, но меня кто-то настойчиво тормошил:

— Девонька, пацана-то кормить нужно! Давай просыпайся, мамаша!!! Слышь меня? Маманя! Сына надо кормить! Глазоньки открывай! На-ка вот водички попей!..

За водой я вынырнула из забытья… К середине выпитой из поильника воды светлое пятно образовалось в лицо пожилой санитарки, которая деловито поила меня, а потом выхватила из под руки свёрток, сдвинула в сторону вырез безразмерной местной рубахи и приложила к открывшейся груди ту часть свёртка, в которой обнаружилось что-то красное и сморщенное. Только после долгого разглядывания, я сумела понять, что это сморщенное личико и его обладатель сейчас старательно пытается мусолить набухший сосок моей груди, которая больше его головы. Вдруг стало так смешно, на что он надеется, я же не моя мама, у которой, когда она Васеньку кормила, молоко от избытка аж брызгало тонкими маленькими струйками, а Васька буквально захлёбывался, едва успевая его глотать. У меня-то откуда молоко, не было его у меня никогда, даже подумать смешно… Как вдруг соски словно обожгло и плеснуло в груди горячей волной, что я невольно вздрогнула, а маленький чем-то зачмокал, деловито подёргивая головой или это я его невольно качнула. Одновременно из правой груди тоже потекло, и я почувствовала, как рубаха над ней стала намокать…

— Ну вот и умница! Молочко открыла. Ты через минутку груди сыночку поменяй, пусть ему больше молозива будет…

А у меня в голове стоял такой тарарам, что едва ли можно его словами описать. В общем, сыночек… молозиво… молоко… менять куда-то груди… и это ведь я теперь – МАМОЧКА! УЖАС!!!

Но, тем не менее, послушно, наверно рефлекторно, повернула свёрток, жутко боясь чего-нибудь не так сделать, и приложила к другой груди, сосок которой быстро усосал в себя распахнутый ищущий ротик, а внутри разлилось какое-то непонятное спокойствие, которое как волна смыло возникшую суматоху. Так с приложенным к груди малышом я и заснула. Несколько раз просыпалась, когда то ли он сам тыкался в грудь, то ли мне его подкладывали… Эти первые сутки целиком прошли в каком-то тумане.

Только наутро я попыталась сесть, когда принесли завтрак. Ну как сесть?… Наверно точнее будет сказать, что я приподняла плечи, ведь когда сидят, то опираются на ягодицы, а мне о таком даже подумать было страшно, там внизу у меня болело всё, было ощущение, что у меня там внизу один сплошной развороченный кратер, там где была промежность, попа и даже верх бёдер. Ничего из перечисленного я не чувствовала, но это не мешало там этому всему жутко болеть. К счастью боль вспыхивала только при движениях, вот и береглась в меру сил и опиралась вместо ягодиц нижней частью выгнутой поясницы, и плечами в подоткнутую подушку. Противная безвкусная жидкая больничная каша сначала в горло не лезла. По глазам контролирующей процесс санитарки я без слов поняла, что если буду кочевряжиться, то эта милая женщина меня преспокойно будет кормить насильно, причём заталкивать ложку не в рот, а в глотку поглубже, чтобы не выплюнула. Но на удивление, после первой ложки во мне проснулся дикий аппетит и я смела всё с тарелки, и очень расстроилась, что каши оказалось мало…

Почти сразу принесли детей на кормление и мне сообщили, что я должна запомнить, что "мой" – это номер "сорок седьмой", что я смогу при перепелёнывании сама проверить, а звали меня здесь Медведевой, не заморачиваясь двойной фамилией. Что именно: созвучность с именем Маша, фамилия, отчество отца или имя моего Удвасика, но во время своего первого осмысленного кормления я уже поняла, что его зовут Мишкой. А что? "Михаил Кондратьевич" – вполне убедительно и звучно. Про то, что всё время, после того как осознала себя беременной, я была уверена, что ношу дочку, я ни разу не вспомнила, вернее не терзалась, ну о какой дочке теперь говорить, если вот такой убедительный факт уже существует и вполне себе живёт, даже описал меня горячим в конце кормления…

У самой пеленать малыша сил не было, поэтому я только смотрела, как ловко мелькали руки бывалой санитарки, которая мне и показала клеенчатые бирочки на каждой ручке и ножке, где химическим карандашом было выведено "сорок семь", это чтобы детишек не перепутать. Ещё как-то жутковато выглядел залитый йодом кусочек пуповины на животе, но санитарка успокоила, что с пуповиной у нас всё нормально, и что скоро лишнее само отвалится. Тонюсенькие ножки и ручонки, гримасничающая недовольная мордашка, что не дают спокойно поспать после еды, весь какой-то словно обваренный, красный и в морщинах. Жуть какая-то! А санитарка сюсюкает и называет ЭТО – КРАСАВЦЕМ…

Ко дню выписки я уже как-то смирилась. Ещё в первый день меня под ручки отвели на осмотр, и хоть я почти не чувствовала своих ног, но на деревянных култышках как-то дошкандыбала и даже в кресло почти сама залезла. Дни тянулись и тянулись, бесконечные, как путь дервиша в хадже через всю Аравийскую пустыню. Когда я нащупала свой опавший живот, мне чуть дурно не стало. Избавившись от беременности он теперь висел, кажется, если бы я встала, то он бы отвис до коленок, ощущение, что он больше всего напоминает болтающийся вывернутый карман. Успокоила меня, навестившая по заданию всех остальных, Софья Феофановна, оказывается, в ближайшие недели тонус брюшной стенки должен восстановиться и живот вернётся к привычным размерам и форме. И что я вполне могу ему в этом помочь, если буду его массировать и делать физические упражнения. Но просто убивали меня "подкладные" – это такие в полпелёнки куски тряпки, которые нужно было класть под себя в постели и носить, зажимая между ног и это без трусиков, ничего так упражнение?…

Чуть веселее стало, когда в палату положили ещё одну роженицу, которая тоже родила пацана, только на три дня позже меня. Вообще, общаться со Светой было не о чём, она приехала с дедом из своей деревни на рынок расторговать излишки урожая и мясо двух забитых поросят, из-за мяса и ждали, когда похолодает, чтобы по дороге не испортилось. И она была истово уверена, что их Тропарёво, что чуть дальше Черёмушек просто обязан знать любой и каждый, а вот я знать не знала и не считала это для себя большой потерей. Но даже возмущаться у неё не получалось долго. Словопад из её ротика прекращался только во время сна и еды, и эта живая радиоточка, с самыми главными новостями центра мироздания по имени Тропарёво и его окрестностей, создала какой-то странный уют в палате, в котором получалось как-то спокойно разбираться с собой и осознавать себя в новой для себя реальности. В память об этой части жизни у нас дома надолго осталось присказкой глубомысленно-протяжное: "А вот у нас в Тропарёво…"


На удивление, больше ни разу не откликнулся Сосед, как я его ни звала. А через некоторое время осознала, что та пелена, которая меня словно отгородила от основной части болезненных ощущений, которая мне казалась стеклом, из-за которого я смотрю словно со стороны, это его заслуга и он на это потратил все свои силы. А может встряска родов просто послужила толчком, и теперь нет отдельно даже остатков МЕНЯ и СОСЕДА, а наши сознания, которые и раньше были перемешаны, слились окончательно. В общем, нет теперь у меня стороннего советчика, я теперь сама и есть он, вернее я его в себе окончательно растворила, потому что пожилым мужчиной я себя точно не чувствовала. Старательно прислушалась к себе и не обнаружила никаких изменений, только через несколько часов подумала, что моё немного отстранённое отношение к Мишке – это и есть, возможно, отголосок нашего слияния. Хотя и раньше я не любила шумные проявления эмоций, всегда казалось, что это сплошная театральщина на публику, что настоящее чувство оно тихое и без демонстративных визгов и слёз. А моё отношение к малышу… Вот никак не сюсюкается, хоть режьте. Я очень трезво смотрю на него и оцениваю, но при этом меня буквально затапливает тёплая волна радости, что это моё и родное, когда беру его на руки или он деловито чмокает моё молочко. Окончательно моё отношение сформировалось, когда мне при выписке заполняли справку для ЗАГСа, я вдруг поняла, что отношусь к Мишке не как к сыну, а как к Верочке или Ваське, то есть как к брату. И если я постараюсь изменить своё отношение, то есть сделаю Мишку выше Верочки, то это будет предательством по отношению к ней. И хоть я и так изначально хотела ребёночку отчество как у меня, то сейчас всё окончательно улеглось, так что в справке из роддома отцом записали Кондратия Михайловича Луговых, что потом и в метрику вписали, а не прочерк в графе отец. Очень мне не хотелось, чтобы Мишка страдал от прозвища "Безотцовщина", к слову, это жутко обидный статус, который значит, не то, что у тебя нет отца в живых, а что ты без рода и мать твоя – неизвестно кто и с кем. С точки зрения логики и генеалогии получился бред-бредовый, я у Мишки была записана матерью, а фактический дедушка – отцом. В ЗАГСе вышло, что я зря волновалась, замордованная тётечка выписала метрику не вникая и без лишних слов. Уже выйдя, я сообразила, что в её понимании всё довольно понятно и логично, у меня с отцом ребёнка фактически одна фамилия, то есть я взяла его фамилию к своей и сыну решила дать нашу общую. Сына назвали по отчеству отца, а то, что у меня отчество как у "мужа", так имя не такое уж редкое. Уже дома, когда прозвучало слово "племянник", мы с Верочкой одновременно и не сговариваясь, встали на дыбы, оказывается, и она почему-то ждала моего ребёночка в качестве своей сестрички, но родился мальчик, и что с того, значит не сестричка, а братик, вот и вся недолга… Ираида сначала попыталась что-то возражать, потом смирилась, что как ни называй, суть это не меняет…

Уже на двенадцатый день после родов (я бы и на десятый пошла, но выходные выпали) я вышла на учёбу… А во вторник мне принесли грозную повестку из районного военкомата "Лейтенанту запаса Луговых-Медведевой немедленно явиться…". Полная недоумения явилась. Получила выговор военкома без руки за то, что явилась не в форме, потому как в запасе я с правом ношения формы, в которой и обязана была явиться. Во-вторых, уже почти две недели, как у меня изменилось социальное состояние (это про то, что я стала мамой, если вы не догадались), а я не удосужилась известить военный комиссариат. В общем, он напыхтел на меня, как кипящий чайник и очень смешно сердито морщил брови. После этой накачки, наверно, чтобы в тонус меня привести, военком вручил письмо, в котором было приглашение в Кремль на награждение. Как потом узнала, по-хорошему педантичные Елисеев с Прудниковым и комиссаром ещё в конце июля подали на меня наградные документы, потому что я вылетала установленное для награждения вторым орденом количество боевых вылетов. И настоящим, очень приятным сюрпризом для меня стало встретить перед награждением уже подполковника Елисеева, который приехал на вручение звезды Героя, и уже капитана Матросова, который приехал на вручение такого же как у меня, только уже второго ордена Боевого Красного Знамени. Наверно, если бы не мой статус кормящей матери, они меня бы не спрашивая, утащили праздновать с ними. Они ещё и обиду изобразили, что ничего не знали про мою беременность, быстро посчитав и осознав, что всё время в полку я была уже в положении:

— А если бы тебя сбили? Или как Машу? Вас же там двое было… — сердито шипел мне Елисеев, потом вздохнул, махнул рукой.

Понял, что теперь говорить что-нибудь уже бессмысленно. Но среди этой радости была печаль, сгорели в воздухе Зоя с Дусей, и к званию Героя Зою представили посмертно. Во время налёта на наш аэродром был тяжело ранен мой вечно печальный механик Матвей, и сейчас он в госпитале в Горьком. После осенних потерь полку присвоили почётное наименование "Лужского гвардейского", наградили орденом Красной Звезды и вывели на переформирование и пополнение под Малую Вишеру, так что Елисеев после всей беготни и бумажек сейчас в Москве отдыхает душой и телом, но уже на днях они должны вылетать на передовую…


Машеньку выписали из госпиталя и уволили из армии. Ей пока сделали металлосинтез, то есть соединили пластиной из нержавейки концы отломков кости, что не решает всех проблем, но она может хоть как-то говорить, хотя вынуждена есть протёртую пищу, жевать она не может. Про дефект лица я даже не упоминаю, дело даже не в жутком багровом рубце на всю щёку. Пуля вырвала кусок щеки и эту дыру хирурги вынуждены были зашить, из-за чего стянуло кожу и лицо перекосило в левую сторону и пластину поставили не стремясь полностью выравнивать форму лица. Мы обе помним моё обещание, и я готова его выполнить, а для этого мне нужно учиться, учиться быстро и хорошо. Машу, как само собой разумеющееся, взяли жить к нам, она живёт в комнате со мной и Мишкой. Едва оклемавшись, она отказалась сидеть дома и устроилась в охрану вахтёром. В чём-то она наверно права. А я в перерывах между лекциями и занятиями успеваю покормить Мишку, которого для кормления привозит в коляске или на санках в институт Ираида. Вообще, а первый раз я была в шоке, ведь когда уехала на занятия, я оставила бутылочку со сцеженным молоком, которого у меня хватает. Но Ида пока гуляла с маленьким, решила поехать с ним в институт, так и повелось, заодно ребёнка выгуливают по свежему воздуху, а он на улице очень хорошо спит…

С Мишкой мне вообще очень повезло, вспоминая, как он бушевал иногда в животе, я совершенно не ожидала, что он окажется такой спокойный и старательный. Старательный, в смысле высасывания молока, если уж присосался, то пока не наестся полностью, отнять у него грудь не получится, но потом и спит долго и спокойно…


Глава 74 Студентка, комсомолка…

Перед самым Новым годом после рождения Мишки я написала заявление в ректорат с просьбой разрешить мне весной сдать все экзамены за два курса института. Если бы я тогда знала, какого напряжения это от меня потребует, наверно бы очень сильно подумала, но дело сделано и, несмотря ни на что, мне удалось выполнить это обязательство. То есть, пока мой курс азартно постигал латынь, учил биологию, химию и только начинал нормальную физиологию, я уже сдавала по этим предметам экзамены и грызла биохимию с микробиологией в комплекте с прочими "радостями" второго курса вроде уже начавшихся курсов по патологической анатомии с курсом патологической физиологии и фармакологии. На следующий год, когда я пришла учиться на третий курс, у меня в сознании не укладывалось как можно почти ничего не делать и не носиться между кафедрами, стараясь успеть не только на свои лекции и практические занятия, но и на занятия другого курса. Но благодаря уже наработанной скорости и привычке к нагрузкам, пошла на кафедру травматологии и ортопедии, где попросила разрешение на работу по теме "Лечение сложных переломов диафизов костей голени".

Для людей далёких от медицины поясню. Ещё во времена Пирогова, не помню, кто из корифеев сказал: "Если все кости скелета содержат внутри костный мозг, то кости голени наполнены только чёрной неблагодарностью!". Имеется в виду, что при сложном переломе, то есть обеих костей голени в средней части, почти невозможно без проблем добиться их сращивания. Гораздо более частые переломы лодыжек, хоть и относятся тоже к переломам костей голени, но это совершенно другое. Так уж устроено, что малая берцовая кость срастается быстрее и, зафиксировавшись сформированной костной мозолью, не даёт нормально срастаться большой берцовой кости, в результате на месте перелома большеберцовой кости чаще всего формируется ложный сустав и нарушается опорная функция конечности, что приводит к инвалидизации пациента. Поэтому основное средство при таких переломах – удалить концы отломков малоберцовой кости и даже соединить их боками с большеберцовой костью, что мешает её срастанию и происходит спокойное срастание оставшейся в одиночестве большеберцовой кости. Таким путём добивались восстановления опорной функции ноги, но… Ну куда же без этого пресловутого "Но"? Если вспомнить анатомию, то нетрудно понять, что обе головки малоберцовой кости участвуют в работе коленного и голеностопного суставов, и если коленного совсем чуть, то голеностопного в полной мере, то есть о полном восстановлении функции ноги при таком лечении говорить сложно. И любой знающий травматолог все эти коллизии прекрасно знает, а тут приходит пигалица с третьего курса и просит себе такую безнадёжную тему.

Когда об этом узнала Софья, у неё чуть инфаркт не случился. Ведь каждый врач должен хорошо помнить, о чём гласит клятва Гиппократа: "Не навреди, взявшись лечить этого безнадёжного больного, ведь самое дорогое, что есть у врача – это его репутация!". И пусть мы никогда в СССР не давали клятву Гиппократа, а приносили клятву врача Советского Союза, где упомянутый тезис купировали и перевернули его смысл с ног на голову, сути в правилах и принципах врачебного реноме это не изменяет. Софья прекрасно осознала, в какую безнадёжную с её точки зрения яму я влезла, и она постаралась мне объяснить, что ничего, кроме клейма неудачницы я с такой темой себе не заработаю, а это приговор для врача! Постаралась её успокоить и дала понять, что не отступлю от своего желания. Ещё и подколола её, мол, как ей повезло, что такая дурочка отказалась от её сына, в ответ она на меня ТАК посмотрела, что стало ясно, с невесткой она бы разговаривала куда жестче и поставила бы меня в стойло в пару секунд.

И дело не в моём патологическом мазохизме. Просто из памяти Соседа я знала принципы внеочагового остеосинтеза, которые в его мире разработал, сформулировал и внедрил в Кургане безумно талантливый доктор Илизаров. А с костями голени фокус заключается в том, что как только костная мозоль более тонкой малоберцовой кости успевает сформироваться, то отломки большеберцовой кости получают угловые факторы смещения, где точкой фиксации становится уже сросшаяся малоберцовая кость и противопоставить этому ничего невозможно, как бы больной ни старался лежать неподвижно, движения будут. То есть, с помощью гипсовой повязки обеспечить полную неподвижность по отношению друг к другу отломков обеих костей невозможно. А вот как раз аппарат внеочагового металлоостеосинтеза жёстко фиксирует все отломки обеих костей по отношению друг к другу и даже позволяет корректировать их взаиморасположение в определённых границах. Даже аббревиатура как-то сама собой родилась "аппарат ВОМОС", удобно, без фамилий и сложного проговаривания сложного длинного названия…

Для чего я связалась с костями голени, если всё так безнадёжно, ведь ещё неизвестно, получится ли у меня дать жизнь аппарату ВОМОС? И какое отношение голень имеет к ранению лица у Маши, или я уже забыла про подругу? Всё просто и логично, если понять, что я планирую сделать. Кто мне без наработанного предварительного опыта даст накладывать на лицо неизвестную конструкцию? То есть мне сначала нужно приживить в мир сам аппарат внеочагового остеосинтеза, а заодно сделать себе на этом имя и фамилию, ведь нельзя не учитывать, что медицина – крайне костная и консервативная среда! И огульно резвиться и экспериментировать на здоровье живого человека мне никто не даст, если не наработаю достаточно высокий статус и не докажу своё право на применение нововведений. Вот для этих целей я и выбрала такую сложную и даже скандальную тему, на которую больше никто не покушается, как говорят в Одессе: "дурных нэма"…

Но мало просто нарисовать кольца с дырками разных размеров, штанги, гайки и разные типы шайб. Нужны ещё наборы спиц, и не просто так, а всё это нужно рассчитать и обосновать с позиций сопромата характеристик конкретного металла и механики вероятного использования, а этих знаний у меня нет, и уровень нужен вузовский инженерный. Нужен ещё и не просто металл, а металл очень высокого качества, крепкий на излом, нержавеющий и инертный к живым тканям организма. Как выбор, я видела два варианта, это высокопрочная легированная нержавеющая сталь или титан. Но последний только на кольца и спицы, на гайки и шайбы он не пойдёт, как мне сказали. Но в случае применения титана, мы получим биметаллическую конструкцию, а ткани тела прекрасный проводник и обладают своей электрохимической активностью. То есть с титаном лучше не мудрить, хоть он лёгкий и прочный, а работать только с высоколегированной нержавейкой, с достаточно высокими прочностными характеристиками. Даже писать это долго, можете себе представить, насколько это оказалось сложно реализовывать. Наверно где-нибудь в Америке, если бы я нашла под эту идею шустрого и хваткого бизнесмена, он организовал бы какое-нибудь акционерное общество, которое бы выпустило под голую идею и будущие барыши акции, собрало деньги. А мне бы осталось только шевелить своими мозгами, чтобы отработать вложенные средства. Но не у нас и не в условиях заканчивающейся войны. Да, сама ситуация – это разрыв всех шаблонов, если бы я хотела какое-нибудь лекарство или даже необычные носилки, всё было бы понятно. А тут какая-то фигня и если подумать, то очень похоже на что-то жутко шпионское. Не смейтесь! И такое было! А если без шуток, то плыть поперёк потока и навстречу ему – очень не легко…

В общем, правдами и неправдами мне удалось пробить себе командировку на Ленинградский металлический завод, где уже работал цех, специализирующийся на изготовлении турбинных лопаток, который уже начал работать на перспективу, на будущие турбореактивные двигатели и где трудились многие немецкие специалисты, имеющие богатый соответствующий опыт наработанный в мастерских Пенемюнде и авиазаводах. А мне был нужен материал, с которым работал этот цех, между прочим ОЧЕНЬ режимный и секретный, про который фиг бы я узнала, если бы не искала целенаправленно и зная, откуда в Ленинграде потом возникнет Завод турбинных лопаток. Пройдя семь кругов ада и заводского особого отдела, где, судя по пронзительному прищуру меня были очень не против настрогать тонкими ломтиками и изучить под мелкоскопом, а потом всё равно на всякий случай притопить в неглубоком месте. Вообще, ездить пришлось четыре раза, пока не пробилась через барьер из бдительных товарищей, я жила в поезде Москва – Ленинград. Но я сумела попасть в святая святых. Вы думаете, меня в цех пустили? Три раза ха-ха! Но меня пустили поговорить по моему вопросу в инженерно-технологическое бюро завода, которое и этим цехом тоже занимается. Вот здесь мне действительно фантастически повезло, я встретила в этом отделе Мишу Ярцева, тогда студента Ленинградского политеха, который там проходил преддипломную практику. И мне кажется, Миша смотрел на меня не только с позиции решения интересной и сложной инженерной задачи, тем более, что в Ленинграде шёл послепобедный март сорок пятого года, и он сильно смущаясь и краснея, пригласил меня вечером прогуляться. Гулять по родному городу меня очень даже устроило, тем более, что я его сразу затащила на родной Васькин остров, которого он почти не знал, так как вырос в Весёлом посёлке на берегах речки Оккервиль. Заодно я доломала его и внедрила в него интерес к своей теме, то есть уговорила изменить тему дипломной работы и провести расчеты и обоснование размеров и толщин в зависимости от целой линейки факторов. Теперь таблицы Ярцева для аппаратов "ВОМОС Луговых-Медведевой" есть во всех учебниках по травматологии, а среди студентов какие только байки не ходят, и самая частая, что авторами аппарата является семья врачей, где муж – Луговых, а жена – Медведева. Но тогда мы бродили по ещё заснеженным моим любимым с детства набережным, было больно смотреть на следы недавней войны, которые быстро залечивал город, и это не мешало мне вколачивать в Мишу как важно и нужно, то, что я его прошу сделать.

Не буду особенно рассказывать, что в следующую поездку в мае в качестве подарка ко дню рождения я вытащила с собой в Ленинград не только Верочку, но и Ираиду с Мишенькой, а останавливались мы всем этим табором у комбрига Николаева Сергея Николаевича, который не очень сильно изменился, хотя широкие лампасы меняют многих. На последнее наше с Ярцевым свидание я пришла с его маленьким белобрысым тёзкой, с которым его радостно познакомила, после чего большой Миша как-то очень спешно куда-то засобирался и демонстративно обиделся (с чего вдруг, словно я ему чего-то обещала или врала). А мы с маленьким Мишкой поехали на Петроградскую в гости к Евграфычу, который от радости не знал, куда меня усадить и как не раздавить в своих объятиях. Назавтра все вместе съездили на могилу нашей мамочки и Васеньки, где их похоронили вместе и Верочка почему-то уверена, что и её ручку в той же могиле, в чём я сильно сомневаюсь, но чего уж. Из тех, кого мы ещё навестили в Ленинграде, вернее в Мартышкино, неподалёку от Ораниенбаума, конечно, был Митрич, наш бессменный старшина, который и теперь старшинствовал только уже в центре подготовки подводных пловцов-диверсантов Балтфлота, которые хоть и относятся к флоту, но подчиняются Главразведупру, что и позволило сухопутному старшине тут оказаться. Из наших дворовых знакомых мы никого не нашли, оказавшиеся на месте едва знакомые женщины из окрестных домов только плечами пожимали на наши вопросы.

Возможно у вас возникал вопрос, почему я не пыталась за всё это время ни разу поискать моих детских дворовых приятелей? И хоть я неизменно считаю себя ленинградкой, но после того, как я увезла из больницы Верочку и узнала о судьбе мамы с братиком, я словно отрезала для себя прошлое. Собственно, и меня никто из детства не особенно искал, а случайно ни с кем не пересекалась. Почему-то как подтверждение моей правоты для меня стала реакция бабы Веры. О рождении у меня сына Верочка радостно написала бабушке с дедушкой, когда я ещё в родильном доме была. В ответ пришло возмущённое и негодующее письмо, что я такая-сякая и не известила их о своём замужестве, в ответ написала уже я, что никакого мужа нет и не было, а ребёнка родила одна и не жалею. Вот после этого письма с Белозерья не было больше ни одной весточки. Мы первое время писали, вернее, писала Верочка, но потом перестали. Уже после смерти бабушки в начале сорок девятого года к нам приехала моя двоюродная сестра Настя – дочка маминой сестры и рассказала без тени осуждения, что бабушка, как оказалось, предала меня полной обструкции, за то, что я семью опозорила, то есть, мало того, что одна стала калекой никому не нужной обузой (это про Верочку), так ещё и другая гулящая (это уже про меня) дитя в подоле принесла, и она не собирается на семью такое ярмо вешать и наши грехи оплачивать. Вот любопытно, когда это я или Верочка у неё что-либо просили? В общем, выслушали мы от Насти эти новости, само собой при этом Ираида и Маша присутствовали, и восхитились, как оказалось, они там порешали, подумали и решили, что мы оказывается остались должны Медведевым и поэтому обязаны помочь Насте устроиться в Москве, так как в деревне у неё жизнь не складывается. Но на эти волшебные выверты сознания Ираида наложила жёсткое вето, то есть вежливо и мгновенно Насте показали направление на выход и пожелание больше в поле зрения не появляться. В принципе для Ираиды сделать пару звонков и помочь девочке устроиться не составило бы проблемы, но тут было предательство, иначе я ситуацию не рассматривала и для меня родственники с этой стороны больше не существовали. Извините, с христианским всепрощением и подставлением другой щеки – это не ко мне… К этому предательству родных, как я потом поняла словно присоединилось моё желание отгородиться от плохих воспоминаний, связанных с гибелью мамочки и братика, в общем, я окончательно отрезала для себя всё довоенное время. Приятели из моего детства, если бы мы пересеклись позже может и стали бы настоящими друзьями, а так они не вышли из ранга приятелей детства, когда отношения и выбор определяется за нас обстоятельствами близкого проживания, а не осознанного выбора, как у меня было с Машей. Даже Митрич и Панкратов для меня гораздо ближе и дороже, чем мои бывшие одноклассники. А Смирновы сумели стать нам с Верочкой и Мишкой новой семьёй…

Но вернёмся в май сорок пятого. Вообще, эта вторая поездка вышла какой-то очень лёгкой и светлой, а не бегучей в состоянии взмыленной лошади, как в первые разы. Хоть Ярцев на меня обиделся, но пять комплектов аппаратов ВОМОС номера два и четыре мне на заводе сделали с тройным комплектом спиц, шайб и гаек к ним. Вот с этими пятью аппаратами я к концу четвёртого курса уже сумела представить учёному совету института семь успешно пролеченных больных и двоих проходящих лечение на разных сроках. Скажете, мало? Ну, во-первых, таких переломов не так много в общей массе. Во-вторых, больного ведь ещё уговорить нужно, дело ведь новое, незнакомое, я выгляжу не слишком мастито и внушительно, а рисковать ведь предстоит своим здоровьем. Наверно у меня бы так и осталось только двое пациентов, если бы я не полезла в военные госпиталя, где буквально вцепилась в случаи огнестрельных переломов и не обязательно обеих костей голени, а ещё и в других локациях с протяжёнными оскольчатыми повреждениями. Почти каждый случай требует своего весьма непростого подхода, с разработкой именно под этот случай схемы и плана лечения, с обязательным постоянным патронажем во время всего периода длительного лечения. Знаете, временами я чувствовала себя настоящей русской женщиной. Да, да! Тойсамой из поговорки: "Я – и лошадь, я и бык! Я – и баба и мужик!", которая слона на скаку остановит и хобот ему бантиком в горящей избушке завяжет… Уставала смертельно, что даже Ираида, в понимании которой Мишенька, сиречь ребёнок, есть альфа мира настоящей матери и это не подлежит сомнению и обсуждению, не пыталась меня осуждать. И несмотря на своё несогласие, помогала так что наверно треть сделанного мной можно на её счёт записать.

В нашей отечественной традиции не знаю когда, но сложилось, что "студент-медик" – это совершенно особый и не зависящий от курса статус. А те, кто действительно хотят стать хирургами должны обладать здоровым нахальством и пронырливостью, без которых никто студента самостоятельно к столу не пропустит, это право нужно себе выгрызть.[19] В конце третьего курса я умудрилась сделать свою первую самостоятельную аппендэктомию замечательной девчушке двенадцати лет. Наташу Синюкову я наверно никогда не забуду, ведь это первый прооперированный мной больной, а мне ещё повезло, что она оказалась не только красавица, но и умница. При чём тут ум у оперируемого пациента? При том, что операция под местной анестезией и всю операцию мы с ней разговаривали, и она не истерила и не дёргалась, а когда нужно терпела и чётко выполняла все мои команды и рекомендации. Наложила последние швы и сама повезла каталку в палату, где в порыве даже хотела в серединке поучаствовать в перекладывании пациентки на кровать, но меня решительно оттёрла в сторону ног санитарка тётя Люся:

— Ты б со своими костями, дохтур, лучше за ноги подержалась, а тут лучше мы сами…

И вдвоём со второй санитаркой, такой же крепкой и сбитой на традиционный счёт "три…" подхватили девичье тельце и аккуратно уложили в постель, мне же осталось только её ноги придержать. Не описать чувство, когда назавтра неслась на отделение сделать перевязку, посмотреть живот, не появились ли вдруг перитональные симптомы, что очень плохо и показатель возможной операционной ошибки, нет ли признаков общей интоксикации, не кровит ли рана, не воспалились ли швы? В общем, когда на третий день увидела бережно несущую себя по коридору Наташу, старательно придерживающую рукой справа свой животик, я осознала себя хирургом и радость от своего первого вылеченного пациента. Знаете, это надо самой прочувствовать, слова здесь бессильны, как и описать чувства в душе в ответ на благодарный обожающий взгляд Наташиных распахнутых зелёных газищ, когда сняла швы и сказала, что через день домой, но с полгодика себя лучше поберечь, ведь ещё рожать и живот беречь нужно…

Другие операции уже лишены этого восхитительного флёра новизны, хотя радость при выздоровлении каждого больного – едва ли уступает счастью, о котором говорят актёры, которое дарят овации благодарного зала. А когда пошли, наконец, операции с аппаратом, пришлось вспомнить о том, что мужчины считают лучшей формой благодарности, если это касается женщины. И чтобы не скандалить каждый раз, завела себе на правую руку простое обручальное кольцо, многие их носят, хоть церковь и отделена от государства и венчаны не многие. А при любых поползновениях, сразу показываю кольцо и добавляю: "Та-а-акой ревнивый! Жуть! Всех убьёт… Сама боюсь…". Знаете, очень хорошо работает! Видимо у нормальных мужчин понимание неприкосновенности чужой территории как у большинства самцов – на рефлекторном уровне, а я и рада…

С аппаратом возник ещё один любопытный момент, как сделать в кости дырку и вставить спицу, чтобы спица в ней не болталась, да и вообще, просверлить, а потом на ощупь искать концом спицы дырку? Из задачи понятно, что сверлить нужно самой спицей. Взяла спицы, попросила заточить их концы как жало сверла, взяла коловорот и пошла в морг учиться сверлить. Зажала изо всех сил спицу в патроне и попробовала сверлить, даже не длинную трубчатую кость, а ребро, одного вскрытого кадавра. Да и чего там сверлить, ребро по структуре ближе к плоским губчатым костям вроде лопатки? Ага! Щаз-з! Одной этот фокус не даётся, спица пружинит гнётся, по кости елозит и засверливаться не хочет. Один раз спружинила и отскочила, чуть в глаз не попала острым концом. Глядевший на это со стороны пожилой патологоанатом полюбопытствовал, что это я собственно задумала и для чего спицей пытаюсь ребро испортить? Пришлось объяснять, тем более, что дядьку я знала как умного и его совет мне не помешает. Вдвоём мы с трудом сумели засверлиться в ребро. Просверлить диафиз (среднюю часть кости) не самой крепкой в организме плечевой кости у нас уже не вышло. И вообще, с коловоротом мне было не справиться чисто с позиции физической силы, но даже взрослому мужчине было не засверлить крепкую кость, к тому ещё и остриё спицы успело немного затупиться. Электрических компактных бытовых дрелей ещё не существовало, но подсказал помучившийся со мной вместе доктор. Оказывается есть ручные дрели с ручкой и зубчатой передачей вращения на патрон. И он ещё посоветовал поговорить с мастерами на предмет переделки патрона, чтобы он стал сквозным и мог зажимать спицу не за конец, а ближе в острию. А ведь нужно ещё про правила внутриоперационной асептики и антисептики не забывать. Как оказалось, заказать и сделать аппарат – это далеко не конец этой истории, а мне ещё не раз в морге тренироваться, прежде, чем я к первому больному рискну подойти.

И не стоит забывать ещё и о том, что для того, чтобы методика получила признание и рассчитывала на внедрение, я в ходе как минимум ста первых операций не имею права на ошибку, то есть вообще. Это потом, когда методику начнут осваивать уже как признанную, до десяти процентов неудач будут трактоваться как неизбежные при освоении новой методики. И не нужно путать с ситуацией, когда делаются первые операции на сердце, к примеру, и целый ряд первых неудач никого не останавливает. В моём случае и в приведённом примере есть существенная разница. В примере фактически операция вся облизана и обоснована со всех сторон, на её проведении настаивает опыт серьёзной научной школы и тернистый путь никого не останавливает и не смущает. А в моём случае имеет место личная инициатива, где доказательством и обоснованием как раз и является безусловный успех не прикрытый громкой вывеской научной школы и годами различных обоснований и исследований. К слову именно поэтому методика Илизарова так долго не покидала клинику в Кургане и отделение, где работал сам автор. Другими словами мне предстоит самым тщательным образом отбирать себе больных и вести их под самым строгим надзором, чтобы не свести на нет все старания из-за глупости и недосмотра.

Мастер, которого мне после долгих поисков удалось найти предложил мне два разных варианта решения моих сложностей. Первый, это как и предлагал доктор сделать патрон со сквозной дыркой, а второй – использовать направляющие трубки, которые надевать на спицу, чтобы она при вращении не изгибалась и не гуляла, заодно эту трубку можно использовать как направляющую при засверливании. Вообще, полна русская земля самородками и умельцами. Мастер мне нашёл две разные ручные дрели, переделал им патроны и для того, чтобы спица была зажата не за хвостик, а в середине пришлось высверливать и переделывать почти половину всей дрели. Но в конце дядька уже проникся величием замысла и мимоходом добавил схему заточки спиц, и объяснил, что заточка как у жала сверла в моём случае не проходит и почему. Как я потом в морге проверила, мастер оказался полностью прав, так что сделанный им корявый набросок на каком-то клочке бумаги я переделала и сделала полноценный чертёж, а вы как думали? С этими аппаратами я уже так наловчилась, что сделать грамотный полноценный чертёж для меня не сложнее, чем рецепт на ментоловую противозудную болтушку выписать…

А потом я сверлила кости в морге, рассекала в местах входа и выхода спицы, смотрела и фотографировала как это выглядит, как располагается в мягких тканях и тому подобное. Перед первой операцией я доктора, который согласился мне помочь два дня в морге мучила, пока мы не отработали наше взаимодействие до мелочей. И всё равно, первая же операция показала мне множество неучтённых раньше моментов, к счастью, выбрала вариант открытой работы в ране, что здорово облегчило многое. Операция продолжительностью всего три часа вымотала меня так, словно я пару суток шпалы вручную одна грузила. А уж как я вокруг больного потом ходила и толпу любопытных от него чуть не веником отгоняла. Но моего заведующего кафедрой просто убил момент, когда после окончания операции уже с наложенным аппаратом мы сделали рентгеновский контроль, и мне немного не понравилось, что отломки под небольшим углом встали, назавтра взяла и подкрутила гайки аппарата и на контрольном снимке через неделю уже формирующейся костной мозоли отломки стояли не под углом, а идеально. А то, что больной с переломом обеих костей голени пусть с костылями, но ходит уже через два дня после операции и я, как его лечащий врач его за это не ругаю, а хвалю, рушило все его представления о травматологии. На словах и в воспоминаниях это всё очень легко и просто. На самом деле все сложности и неожиданности не возьмусь описывать. Ну чего например, стоит заявление больного, что мы его обманываем про перелом, что на самом деле нет перелома, ведь он на ногу даже наступать может, и приходится больному объяснять, что и как, а у него образование три класса и полтора коридора…

Ещё один аспект, с которым пришлось столкнуться, это обеспечение операции. В те годы самой распространённой формой наркоза был эфирный. Закись азота или "веселящий газ" только внедрялась и внедрялась тяжело из-за того, что у неё, как и у эфира была выраженная и длительная фаза моторного возбуждения, то есть при вводе и при выводе больного из наркоза минуту и больше у больного начинается двигательная активность, то есть его фактически ловить нужно и держать, чтобы он со стола не упал и не покалечил себя. Сами понимаете, что такой вариант наркоза при филигранной работе с костями меня устроить не мог. И второе, эти операции часто затягиваются по времени, а длительный эфирный наркоз весьма чреват осложнениями вплоть до летального исхода. Ещё на четвёртом курсе я подбила своего однокурсника Славика Быкова на тему аппарата типа РО-шесть, из памяти Соседа. Славик – умница, не подвёл и не просто сделал аппарат, а подвёл под него могучую теоретическую базу с классификацией вариантов ингаляционного наркоза, обоснование необходимости интубации трахеи и ещё множество важных вопросов, о которых никто тогда даже не задумывался. А Серёжу Ищенко подбила на исследование темы перидуральной анестезии. Таких тоненьких катетеров, как я помнила из воспоминаний Соседа, но Сергей сумел найти им замену из появившегося после войны пластика. Славик, ой, извините, Станислав Михайлович Быков через много лет заматерел, стал профессором, доктором наук, создал и возглавил сначала курс, а потом первую в СССР кафедру анестезиологии и реаниматологии. А вот Сергей оказался никудышным политиком и хоть сумел блестяще защититься, но из столицы его выжили, но я лично не жалею, потому, что такой великолепный доктор позже приехал ко мне и я нарадоваться этому не могла…

В результате всей этой суеты, в декабре тысяча девятьсот сорок шестого года решением учёного совета института мне обязательная интернатура была заменена на двухгодичную аспирантуру, в срок которой засчитали полгода моего выпускного курса. К слову, к этому моменту мной уже было оформлено больше двадцати изобретений, не считая рацпредложений, а мой научный руководитель – профессор кафедры травматологии велел мне писать не диссертацию, а руководство по практическому применению метода лечения и применения в клинической практике аппаратов ВОМОС, что утвердил учёный совет. Вот это был кошмар кошмарный, по-другому не скажешь. Ведь сначала нужно написать хорошим почерком, потом сдать на печать машинистке, потом вычитать ошибки, где нужно перепечатать, сверить, завизировать везде, где положено, переплести и только после этого представить в учёный совет. Пройти публичную защиту и только после этого будет наложена окончательная резолюция. А тут ещё и рисованные иллюстрации, которые почему-то потребовали вместо фотографий в самый последний момент. И что бы я с этим делала, если бы эту часть работы не взяла на себя Маша, я даже представить не могу. В конце этой работы мы обе уже от хронического недосыпа ходили как зомби, при этом Маша заканчивала медицинское училище, а мне нужно было ходить на работу и вести своих больных, которые продолжали лечиться, ведь к моменту выхода работы мне приказали иметь опыт лечения не меньше ста двадцати больных, правда, считая не только поражения голени, а все случаи применения мной аппарата ВОМОС. К счастью, к этому времени у меня уже была полная линейка аппаратов от первого до пятого номера (это размеры, которые после расчетов Ярцева удалось свести в пять групп и для каждой определить стандарты и параметры использования, молодец Мишка, хоть и обидчивый) и каждого номера у меня было по десять комплектов. Вы бы видели, когда я получала на станции этот глухо грюкающий металлом неподъёмный ящик. Мне, как это у меня повелось (тьфу, тьфу, тьфу!), здорово помогла случайность. Во время одного приезда узнала, что сильно поломался сын заместителя директора завода. Я сумела попасть в заводскую медсанчасть, где мальчишка проходил лечение, и когда его лечащие врачи узнали, что "ненормальная москвичка" (это про меня, кто не понял) готова парня с оскольчатым переломом обеих костей голени взять на лечение в Москву, они, разве что не с оркестром, меня провожали. Вот этот Ося – любитель быстрой езды на мотоцикле и сын заместителя директора завода дважды стал моим пациентом. Первый раз, когда я успешно вылечила его перелом, а второй раз, когда через четыре года у него обнаружилось укорочение повреждённой конечности из-за того, что при переломе пострадала ростковая зона диафиза большеберцовой кости. В течение полутора лет он у меня на отделении находился на курсе удлинения конечности…


Если вы подумали, что я только училась и головы от учебников не поднимала, то спешу вас разочаровать. Как-то успела и в студенческом веселье принять участие. Спетые с моей одногруппницей и подругой Ольгой Матвеевой на кафедральном капустнике песни моментально разошлись по институту, и пришлось в большом актовом зале делать фактически полноформатный концерт с приглашением для вокала Верочки, которая уже успела прославиться, о чём позже расскажу.

Концерт составили институтские песни из капустников Первого Ленинградского меда имени академика Павлова восьмидесятых годов из памяти Соседа. Вот тексты особо понравившихся песен, которые буквально сразу "ушли в народ":

"Хирургический романс"

О, вы! Чьи белые халаты,
Напоминали паруса!
Кто мог разделаться с зарплатой,
За полчаса, за полчаса…
Пусть не святые вы, конечно,
И вензель на халате стёрт…
Больных вы трогали так нежно…
Больных вы трогали так нежно…
И, медсестёр…
Вы шли, в приёмные покои,
Как ходят в царские цари.
Больных вы поднимали с коек,
По счёту ТРИ… По счёту ТРИ…
Вам снилось небо в бриллиантах,
Я громких слов не постыжусь.
О, молодые дуэлянты…
О, молодые дуэлянты…
Ночных дежурств…
Вы перемен не принимали,
Вы стали старше и трезвей,
Вы даже спирт не променяли,
На водки хмель…
На водки хмель…
И иногда как на привале,
Где чайник был взамен костра,
Травили байки генералы…
Травили байки генералы…
Профессора…
Ну что ж, сомнения напрасны,
Беда как снег – валит валом…
Вы в сотый раз встречали праздник,
За хирургическим столом…
Пусть у меня судьба иная,
Но дней минувших голоса,
Всё шепчут: "Маска, я вас знаю…"
Всё шепчут: "Маска, я вас знаю…"
Глаза в глаза…
Глаза в глаза…
"Песня главного врача"

Если вдруг, после всех удач,
Ты окажешься главный врач.
Если в жертву тебя избрав,
Вызывает горздрав.
Ты в Фонтанку не прыгай, друг!
Не беги за полярный круг,
Свои кадры в душе кляня,
Ты послушай меня!
Если кабель от ЭКГ,
Тянет парень не к той ноге,
Если задал тебе вопрос:
"Что такое митоз?!"
За него не волнуйся, друг!
Это перед тобой хирург,
Если с чем-нибудь ты придёшь,
Без чего-то уйдёшь…
Если парень в зубах – не ах!
Поглядел на гнойник и сник!
Если парень не разберёт,
Кто – здоров, кто – урод!
На него не кричи, старик!
Просто парень кончал Сан-Гиг,
Он в больнице без лишних слов,
Переловит клопов…
Если парень твердит одно:
"Капли в нос или мазь для ног…"
Если он понимает секс,
Как условный рефлекс…
На него не кричи: "Садист!"
Это перед тобой дантист,
А пошли ты его к чертям,
Ему всё по зубам…
Если парень зашил культю,
А наутро все швы – тю-тю.
Если держит иглу мужик,
Как суворовский штык.
Значит встал на твоей тропе,
Та-алантливый терапевт!
На него ты махни рукой,
И в приёмный покой…
Если парень и сед и лыс,
Знает всё про инфаркт и криз,
Если Павлова он читал,
И немецкий журнал…
Значит перед тобой больной,
На него не кричи! Лечи!
Ну а если здоров, как чёрт,
Посылай на курорт…
Если вдруг, после всех удач,
Ты окажешься главный врач.
Если в жертву тебя избрав,
Вызывает горздрав…
"Школа хирургии"

Санитары, подавай больного!
Только не забудьте, где надо побрить!
Полноги на левой,
Полноги на правой,
Сколько можно вас учить?!
Ассистенты, чище мойте руки!
Чище мойте руки, вам говорят!
Щёточкой стерильной,
Мыльною водичкой,
Раз вперёд и два назад…
Сонный доктор, анестезиолог!
Не давай давлению упасть!
Масочку берите!
И в наркоз вводите!
Не забудьте капельки считать!
Отодвиньте дальше стол стерильный!
Вам сюда студентов сейчас приведут.
Маски берегите!
Всех предупредите!
Как всегда, чего-нибудь сопрут!
(вместо "сейчас" поётся разговорное "Щас".)

Это школа, школа хирургии
Дяденьки большого, вам говорят!
Разгоняя скуку,
Двигаем науку,
Шаг вперёд и два назад…
Шаг вперёд и два назад…
"Утренняя конференция"

Всем добрый день, собранье и профессор!
Спокойно ночь у нас прошла!
Ни одного серьезного эксцесса,
За исключеньем пустяка…
Хотел давленье, я всем померить,
Но Ривароччи не нашёл…
А в остальном, собранье и профессор!
Всё хорошо! Всё хорошо!
Постой, постой, любезный ординатор!
Я мельтешить вас не учил!
Я на посту, что у шестой палаты,
Его на полку положил!
И если б вы туда пошли,
Его конечно бы нашли!
И было бы, любезный ординатор!
Всё хорошо! Всё хорошо!
Прошу простить, профессор и собранье!
Я упустил один нюанс!
Его не смог я в темноте нашарить,
Ведь в отделенье свет погас.
Пока электрику звонил,
Я кардиограф уронил…
А в остальном, собранье и профессор!
Всё хорошо! Всё хорошо!
Постой, постой! К чему вам кардиограф?
Его я брать не разрешал!
Ведь вы пока лишь ординатор!
Что ж, извините! Я не знал!
Я только в сеть его включил…
Он сразу там закоротил…
В больнице стало вдруг темно,
Не досмотрели мы кино…
Пока электрику звонил,
Я кардиограф уронил,
Углом сестру он зацепил,
И я в травмпункт её возил…
В четыре ночи я пришёл,
Но Ривароччи не нашёл…
А в остальном, собранье и профессор!
Всё хорошо! Всё хорошо!..
А в остальном, собранье и профессор!
Всё хорошо! Всё хорошо!..
"Первый второй и третий…"

Ругают там, ругают тут,
Наш медицинский институт!
Кто с детства с техникой живёт,
И нас, врачей, не признаёт.
Не словом – делом вам ответим,
Когда появится больной, ой-ой, ой-ой…
Первый, второй и третий,
Четвёртый, пятый и шестой…
Первый, второй и третий,
Четвёртый, пятый и шестой…
Да, мы слыхали и не раз,
Что мало трудностей у нас,
Что сопромат нам не сдавать,
И чертежей не рисовать…
Зато сидим мы на скелете,
И тянем трупы за собой, ой-ой, ой-ой…
Первый, второй и третий,
Четвёртый, пятый и шестой…
Первый, второй и третий,
Пусть лучшим другом был шестой…
Да, мы проводим день-деньской,
Не за чертёжною доской…
Но на дежурствах мы не раз,
Ночами не смыкали глаз.
И в процедурном кабинете,
Благодарит тебя больной, ой-ой, ой-ой…
Первый, второй и третий,
Четвёртый, пятый и шестой…
Первый, второй и третий,
Напишет жалобу шестой…
Когда закончишь институт,
Тебя на Север отошлют,
На Юг, на Запад, на Восток,
Но ты не будешь одинок!
В глуши, в таёжном лазарете,
Ты вспомнишь курс весёлый свой, ой-ой, ой-ой…
Первый, второй и третий,
Четвёртый, пятый и шестой…
Первый, второй и третий,
Эх, вот сейчас бы на шестой…
"Ах, как хочется на Арбат!.."

Ах, как хочется на Арбат!
В переулки жёлтых огней…
Но не вырваться мне никак,
Из оков вереницы дней…
Разноцветная осень прошла,
Сессионной грозой Новый год,
И уже молодая весна,
За капелью сюда идёт…
Подари мне, старик Гиппократ!
Накрахмаленный белый халат!
Подари мне, Везалий Андрей!
Семь томов "Медицины" своей!
Подари, подари, Лайонек!
Стетоскоп, проведу с ним свой век…
Отпусти меня, дóцент, к врачу,
А стипендию сам получу…
Я пройдусь институтским пейзажем,
Среди милых до боли стен,
Медицинская гамма адажио
Здесь звучит надо вся и всем…
Зданья главного грозный фасад,
Медицинский второй навек!
Здесь московский Нескучный сад…
Куполов негасимый свет…
Подари мне, старик Гиппократ!
Накрахмаленный белый халат!
Подари мне, Везалий Андрей!
Семь томов "Медицины" своей!
Подари, подари, Лайонек!
Стетоскоп, проведу с ним свой век…
Отпусти меня, дóцент, к врачу,
А стипендию сам получу…
Подари мне, старик Гиппократ!
Накрахмаленный белый халат!
Подари мне, Везалий Андрей!
Семь томов "Медицины" своей!
Подари, подари, Лайонек!
Стетоскоп, проведу с ним свой век…
Отпусти меня, дóцент, к врачу,
А стипендию сам получу…[20]
Вообще, получился полноценный концерт, и Верочка в нём замечательно спела свою часть не имеющую никакого отношения к медицине и нашему институту. Концерт стал событием для всего института, а ведь началось почти с шутки, когда мы просто решили поздравить с днём рожденья нашего заведующего кафедрой…

А тем временем, наконец, закончилась Великая Отечественная война. Ещё когда я только приехала поступать в институт, Москва уже не была прифронтовым городом, какую я её запомнила по сорок первому и сорок второму годам, хотя бумажные полосы со стёкол никто ещё не спешил смывать. Страна уже полностью перестроилась на военные рельсы и сейчас было напряжение, но уже не было того аврала на грани срыва и шаткого положения качающихся в неизвестности весов. К концу сорок третьего тезис "о нашей неизбежной победе" звучал уже не воодушевляющим призывом, а стал озвученной непреложной истиной. Почти не звучала информация о скором открытии союзниками второго фронта, да и вообще, в отношении помощи союзников воодушевления особенного я не заметила. Помогают, да, спасибо, но только на наши деньги, за живое золото, которое мы за эту помощь платим, то есть это даже не помощь, а выгодная им торговля, так и чего особенно благодарить? Люди работают, деньги зарабатывают и немалые, не отдают нам свою последнюю рубаху, при чём здесь благодарность?


Поздней осенью, как раз, когда я родила Мишку, по едва успевшим оправиться от катастрофических поражений конца прошлой зимы и весны немцам были нанесены несколько сокрушительных ударов. Как прозвучало по радио, немцы после нашего летнего удара в центре и эпического танкового сражения были уверены, что сил на новое наступление у нас уже быть не может, и совершенно не ожидали, что последуют ещё удары на юге, на севере и в Прибалтике. На юге наши войска вышли к Карпатам и вошли в Галицию. На моём бывшем фронте удары снова наносил не Ленинградский фронт, а соседи и рассекающий удар вывел наши войска к границам восточной Пруссии и дал окружить всю группировку войск в Прибалтике. А вырвавшийся из "Маркизовой лужи" Балтийский флот, в основном своими подводными силами и авиацией, фактически заблокировал всю эвакуацию и снабжение окружённых в Прибалтике войск, и гарнизон старинного прусского Кенигсберга. И если в истории Соседа к моменту выхода наших войск к столице Восточной Пруссии, там скопилась огромная масса отступающих войск и снабжения для них, то здесь в городе оказался фактически только его гарнизон и береговые силы флота, а доставлять войска морем стало слишком опасно и для деблокады переводить остатки линейных надводных сил из Атлантики и с Севера было сложно, опасно и поздно. Но, заблокировав Кенигсберг, наши войска освобождать Польшу, несмотря на истерические визги из Лондона не рванули, а занялись укреплением своих оборонительных рубежей немного западнее наших довоенных границ. Откуда я знаю это, ведь по радио о таком не рассказывают, так это нам Смирнов рассказывал, что называется из первых рук. Из-за активности нашей авиации, которая из Крыма старательно ровняла всё в нефтедобывающих районах Румынии, в Рейхе накопился серьёзный дефицит горючего, особенно авиационного, ведь наземная техника почти вся уже была переведена на синтетический бензин.

У меня есть подозрение, что наша разведка сумела выйти на контакты не только в правительстве Финляндии, которая в январе начала переговоры, на фоне которых был произведёно стремительное и почти бескровное освобождение Карелии и Карельского перешейка, а на берег Ботнического залива высажен морской десант, который не столько рванул в сторону Хельсинки, сколько выдвинулся и занял бывшее расположение базы Ханко. К концу зимы все финские войска уже были за линией границы по договору сорокового года и не проявляли активности против наших войск, а вот весь тридцать восьмой армейский корпус немцев был выдавлен на север за широту Рованиеми. Вскоре в газетах был опубликован подписанный договор с Финляндией. По новому договору Финляндия не претендует на свою бывшую территорию севернее Рованиеми, то есть границу признали фактически по Полярному кругу. Также на стационарных аэродромах в Финляндии, на которых базировалась немецкая авиация, теперь разместились два наших истребительных и один штурмовой авиаполки. Но знаково и показательно, что операция в Финляндии была названа "Ретвизан". Напомню, откуда взялось на Руси это шведское слово, которое многие годы сохранялось в Балтийском флоте и последний корабль с таким названием героически воевал под командованием капитана первого ранга Шенсновича Эдуарда Николаевича в Русско-японской войне и был трагически затоплен в гавани порта Артур после неудавшейся попытки прорваться во Владивосток. Но речь не про это, а про то, что это название появилось после того, как отряд охотников под командованием Петра с Меншиковым на нескольких шлюпках подкрался к стоящему на рейде шведскому линейному кораблю и взял его на абордаж, после чего абордажники во главе с Петром привели к нам захваченный трофей. Вот именно этот корабль военного флота Швеции носил название "Ретвизан", а в память об этом событии были отчеканены памятные медали для всех участников событий с надписью: "Небывалое бывает!". Надо полагать, символическое название с очень толстым намёком для жёлто-голубой монархии и Европы вообще, своей цели достигло в том числе и до норвежского Хокона в Лондоне. Потому что по поводу занятия нами восточной части Норвегии вместе с Альтой и Груманта возмущались не норвежцы и шведы, а только наши заклятые друзья с Британских островов. Ведь фактически официально было объявлено, что названия всех стратегических операций у нас носят фамилии великих русских полководцев. И появление такого названия для любого политика является знаковым и несущим в себе мощный информационный посыл…

Вот и поведение Германии выглядит не очень понятно для всех, кто не знает, как события развивались в будущем. Я видела только видимые проявления сложных политических процессов, о которых Смирнов нам ничего не говорил, думаю, что и не много знал. Но немцы в то время, как наши войска уже вошли на земли генерал-губернаторства и Восточной Пруссии резко усилили африканскую группировку Роммеля, и он успешно взял Каир, Александрию и Порт-Саид, фактически перерезав Суэцкий канал. Почти одновременно происходит успешное покушение на Гитлера и его труп выставлен в Берлине для прощания с телом. К власти приходит не Гиммлер, не Геринг, не генеральская верхушка или главари национал-социалистов, а промышленники во главе с Шахтом, который находит самую широкую поддержку в армейских кругах. И дальше начинается ещё более непонятное развитие событий, наши войска наступают не на севере в Польше, а на юге в Румынии, Югославии и выходят к границам Италии, где на севере вспыхивает народное восстание под руководством Пальмиро Тольятти, наши войска не входят в теперь уже народную республику Италию, а стоят на границе и влияют на ситуацию уже своим присутствием. Никакой армии под командованием Кессельринга в Италии нет, поэтому вооружённого противодействия отрядам Тольятти почти нет. Во время попытки высадить в Италии англо-американский десант, последний заблокирован в зоне высадки, а в Неаполь с дружеским визитом пришла наша "Парижская коммуна" с "Красным Кавказом" и "Красным Крымом". Весь немаленький итальянский флот выдвинулся к месту высадки десанта и встал на якоря почти в прямой видимости. Конечно, общие англо-американские силы численно превышают итальянский флот вместе с эскадрой черноморцев, но проливать неизвестно за что кровь солдаты англо-саксов не хотят, да и Роммель – гораздо более важная цель…

После смерти Гитлера началсь повальная сдача в плен окружённых в Прибалтике войск, исключение составляют только части ваффен-СС, особенно те, костяком которых являются разные европские добровольцы вроде бельгийцев, голландцев и прочих французов, а также карательные части, сформированные из местных прибалтийских народов, поляков и украинцев. Вот эти части сумели стянуться к Риге, объявив её неприступной твердыней. Частью войск Ленинградский фронт, сменивший части двух Прибалтийских фронтов, блокировал со всех сторон Ригу, а другая часть войск встала вокруг Кенигсберга и на северной части оборонительного рубежа в Польше. А в Германии начали активно выводить во Францию части СС и вывозить с ними непримиримых нацистов. В Париже объявляется о создании Арийской Французской республики, как полновластной правопреемнице Третьего Рейха. Во Франции на сторону новопровозглашённого правительства переходит часть населения, их поддерживают части кригсмарине и части люфтваффе. Смешанные немецко-французские части активно занимают Южную Францию подконтрольную правительству Виши. После этого англичане и американцы бомбят Париж, Тулон и Марсель, и в налётах используется такое количество самолётов и бомб, в нескольких волнах бомбардировщиков, что центр Парижа фактически перестаёт существовать, а на месте Эйфелевой башни остаются только завалы оплавленного, скрученного, обгорелого железа. В ответ с остервенением начинают укреплять "Атлантический вал", и хоть он бóльшей частью так и не был достроен, но об него жестоко обламывает зубы совместный англо-американский десант, уже в первые сутки, потеряв больше трети участвующих в десанте войск, бóльшую часть которых даже высадить не удалось… После этого англо-американцы высаживают десант на Корсике и Сицилии и фактически начинают геноцид, за что Папа Римский объявляет англо-саксов слугами антихриста. Из-за этого срывается уже договорённый пропуск войск англо-американцев через порты и территорию Испании…

На Севере с армией Дитля успешно разбирается Северный фронт с одноимённым флотом, причём против возведённых в большом количестве укреплений в скалах применяются новые боеприпасы объёмного взрыва, от которых у этих укреплений защиты нет, а после обработки передовых позиций пирогелем моральный дух обороняющихся оставляет желать большего. В газетах как-то очень настойчиво упоминается, что Шпицберген – на самом деле издавна русский Грумант, который поморы посещали задолго до викингов и прочих. Остатки горных егерей и пятого воздушного флота немцев отходят с боями в западную Норвегию, а наши войска зачищают и занимают всю северную Финляндию, выходят на границу Швеции и встают в оборону по двадцатому меридиану на бывшей норвежской территории, чтобы было понятнее, это примерно полторы сотни километров к западу от Альты. Словом, Мурманская область территориально увеличилась более чем вдвое за счёт территорий восточной Норвегии и северной Финляндии.

В Европе идут тяжёлые бои во Франции, где нашим войскам, наступающим с юга и востока противостоят немецкие части, местных добровольцев и ещё Бог знает кого, потому что кроме нас эти же войска воюют ещё с кем-то у себя в тылу. Уже кажется совершенно дезориентированные англичане топят в гаванях Марселя и Тулона весь оставшийся французский флот, что вызывает во Франции мощную волну негодования и поддержки Арийского правительства… На этом фоне Берлин как-то остаётся в стороне и в конце января в Берлине подписана капитуляция Германии перед СССР, в течение двух дней ускоренным маршем наши войска занимают Берлин и другие города, а летевшие бомбить Германию самолёты из-за Ла-Манша в воздухе встречают уже наши истребители и после демонстративной стрельбы поперёк курса бóльшая часть бомбардировщиков поворачивает обратно, а те, кто не желают поворачивать и продолжают лететь к цели игнорируя предупреждения быстро приземляют своими пушками наши По-седьмые. Что любопытно, в Кракове и Варшаве оставлены стоять немецкие гарнизоны при полном вооружении, и продолжает работать вся бывшая немецкая администрация, наши войска в польские города не заходят. Гарнизон Кенигсберга после капитуляции Берлина открывает ворота, а вот Пиллау и Ригу приходится штурмовать с большой кровью и потерями, особенно среди местных жителей, которых эсэсовцы не выпустили из города. Хотя, далеко не всё так просто и радужно, как медик я вижу по госпиталям сколько и откуда поступает раненых, очень много раненых.

Ещё почти месяц продолжается непонятная война во Франции, союзники всё-таки умудряются из Сицилии высадить десант на юго-западе Франции и со всей возможной скоростью рвутся к Парижу. На этом пути встречаются с нашими войсками и едва не доходит до стрельбы, так как наши их пропускать не собираются. После недели противостояния в Брест прибывают два английских и два американских линкора с представителями союзного командования, наши находятся в городе на правах освободивших его и двадцать седьмого февраля сорок пятого года подписан акт капитуляции Третьего Рейха перед силами стран антигитлеровской коалиции в лице СССР, США и Великобритании. Официально именно этот день объявлен во всём мире днём Победы и окончания Второй Мировой войны, хотя Германия капитулировала перед советским командованием ещё двадцатого января, но официальным преемником Третьего Рейха объявлена Арийская Французская республика…

Извините, я не могу очень чётко и подробно изложить как и почему происходили события, я в это время была гораздо больше занята учёбой и уходом за маленьким ребёнком. Многое рассказываю так, как потом писали в учебнике истории, который читала, когда это учил Мишка. Какая-то не совсем понятная история произошла в северной Африке, в общем, первым законно избранным президентом независимой Арабской народной республики Египет стал наверно самый арабский из арабов – Эрвин Роммель…

Как и что происходило на Востоке, я даже описывать не возьмусь. Только знаю, что теперь у нас есть ещё две республики Маньчжурская (столица Гирин) и Хинганская (столица Харбин), полностью дружественная СССР Корея, нам вернулись порты Артур и Дальний и весь Сахалин с Курильскими островами. По условиям капитуляции Японии, весь остров Хоккайдо объявлен демилитаризованной зоной, где запрещено иметь нарезное оружие с длиной ствола более двенадцати сантиметров и калибром более восьми миллиметров, летающую военную технику и подходить к берегу военным кораблям и судам ближе пятнадцати миль. Исключение только для сил пограничных войск СССР и Японии, все условия их службы устанавливаются совместными межправительственными договорами двух стран. А для того, чтобы не возникало вопросов по поводу того, что отныне Охотское море является внутренним морем СССР, вся береговая полоса по северному побережью Хоккайдо шириной в пятьдесят километров является протекторатом СССР и находится под охраной пограничных войск Советского Союза и с этой территории выселены в глубь острова всё население, которого здесь было совсем немного. Бывший Китай теперь состоит из: Северного Китая или Китайской Коммунистической Народной республики во главе с Мао Дзедуном и столицей в Пекине, Южного Китая или Китайской Народной Демократической республики во главе с Чан Кай Ши и столицей в Шанхае, Уйгурской Народной республики со столицей в Урумчи и образовавшейся вначале свободной Южной Уйгурии, которая теперь называется республика Каракорум, основную часть территории которой занимает пустыня Такла-Макан. Как сказал про это государство Александр Феофанович:

— Она как неуловимый Джо из твоего анекдота, который нафиг никому не нужен, но как суслик, она – есть!

А весь район пустыни Гоби и Внутренней Монголии от Хинганских предгорий до Тибета объявлен демилитаризованной территорией, ответственность за выполнение этого мандата несёт СССР и Монголия. Почему не оба Китая и не Уйгурия? Потому что оба Китая азартно, не переставая, бьются друг с другом, а Урумчи пару лет воевала с целью присоединить свою южную часть, но потом плюнули и бросили это безнадёжное дело, ловить по пустыне и неприступным горам представителей местных племён почти безнадёжное занятие. Описать, что творится в остальной части Тихоокеанского региона, не возьмусь даже под пистолетом, там только специалист разобраться сможет…


В феврале тысяча девятьсот сорок девятого года, решением Высшей аттестационной комиссии Академии медицинских наук СССР мне была присвоена квалификация врача-хирурга с зачётом аспирантуры как интернатуры по хирургическому профилю и присвоена учёная степень кандидата медицинских наук. А защита моего руководства по применению в практике аппаратов ВОМОС проходила ещё в декабре. Софья Феофановна, всё-таки профессор и доктор наук, наставляла меня, чтобы на защите я вела себя серой мышкой, дескать, мужчины-хирурги нашу сестру очень не любят и не нужно их дразнить. А когда она предложила мне на защиту надеть форму, ведь я в запасе с правом её ношения, всё внутри меня взбунтовалось. И с формой вообще не очень понятно, ясно, что я на фронте летала, но после окончания института меня должны внести в запас как врача, тем более, что у меня хирургическая специализация, правда пока мне диплома не выдали я с этим вопросом ещё не столкнулась. И ещё одно, среди врачей почти все прошли фронт и госпиталя и военнообязанные все, так что в званиях разбираются, и вот я приду на медицинскую защиту вся такая из себя лётчица. По-моему, дурь полная. И ещё, не понимаю, когда люди свои награды используют как способ добиться каких-то преференций, выпятить свои заслуги. Вот папка ещё до войны был орденоносцем, но свой заслуженный орден надевал только в честь праздников и никогда для того, чтобы произвести впечатление. А ведь Софья про форму заговорила как раз потому, что имела в виду, что к форме я надену свои награды, чем создам дополнительное впечатление на совет. Хотя, я бы на месте совета задала вопрос, а какое отношение к защищаемой научной работе имеет боевое прошлое соискателя? То есть наличие наград у меня бы сработало в минус, а не плюс. В общем, на защиту я явилась в обтягивающей приталенной белой блузке рубашечного покроя и юбке-клёш кроя солнце из плотного тёмно-вишнёвого кашемирас достаточно широким поясом длиной до лодыжек, из-под которой едва выглядывали туфли-лодочки на каблучке-рюмочке. Конечно, вид у меня стал совершенно несолидный, с моей худощавой комплекцией, которую наряд сделал ещё стройнее, кокетливая длинная юбка делающая образ ещё женственнее, что в глазах недалёких людей равно легкомысленности. И это они ещё не знали, какое красивое нарядное бельё скрывает одежда. Не знаю, как окружающие, а мне этот образ помог чувствовать себя свободнее и легко отбиться от взъевшегося на меня оппонента. Хоть мой научный руководитель перед защитой с кислой миной оглядел мой наряд, после защиты вышел сияющий, ведь я его ученица и защита прошла успешно и единогласно. Через два месяца мою защиту утвердили, а написанное мной руководство завизировали в печать сразу после решения учёного совета и вместо новогодних праздников я носилась между институтом, редакцией и типографией, а гранки мне уже по ночам снились…

То есть после утверждения моей научной работы у меня, наконец, закончились пять с половиной лет обучения в институте и аспирантуре. А потом включился механизм распределения молодого специалиста, то есть меня в медицинскую часть родного Народного хозяйства, буквально в самую его серёдку… Ираида и Софья развили сумасшедшую активность, с целью оставить меня в столице, а у меня состоялся серьёзный разговор с комиссаром, после которого он задробил все трепыхания своих "девочек", и меня распределили работать в город Иваново. Но наверно гораздо более важными для Иды и Сони стали не слова Александра Феофановича, а решение Верочки остаться доучиваться в Москве. Вообще, она едва ли сама согласилась бы остаться. Как это, братик с сестричкой от неё уедут? Для того, чтобы она осталась пришлось её долго уговаривать, ведь Мишку я, естественно, забираю с собой, а оставлять одних уже накрепко привязавшихся к нам Смирновых было бы с нашей стороны просто неприлично.

Здесь нужно уточнить ещё один момент. После той фотографии со Сталиным про Верочку вдруг вспомнили армейские политорганы, и так как никто особенно не возражал, Верочку стали возить с выступлениями по московским госпиталям и просто организовывать выступления на разных площадках. А по случаю, вдруг проявился Марк Наумович, как вы догадываетесь, Бернес. Слово за слово, пришлось думать и предлагать, и он полностью оправдал свою одесскую юность и вытряс из меня четыре песни: "С чего начинается Родина", "Каждый выбирает по себе", "Санька Котов" и "Надежду" (которая "мой компас земной").[21] А вот дальше ситуация вышла из-под моего контроля, честно сказать, я тогда была так занята, что была рада свалить вопрос с рук, и не вникала. А вот Бернес придумал такую форму благодарности, ведь я категорически отказалась от авторства. Я слышала эти песни в своей, или нашей общей с Соседом, памяти и не могла себе представить, что их можно разложить и исполнить на два голоса, причём таких как Верочкин и Бернеса. В общем, они репетировали больше месяца и однажды вместе спели по радио "С чего начинается Родина" и "Надежду". Мало этого, это же исполнение вышло на пластинке, и ведь получилось великолепно. Я уже как-то говорила, что Бернес фактически не имеет голоса, но он феноменальный исполнитель, что он в очередной раз доказал и Верочка выполнила свою часть выше всяких похвал. С этого момента кто такая Вера Луговых-Медведева в СССР знали наверно все, кроме пары глухонемых пастухов в далёкой Вятской деревне и одного чабана в Горном Бадахшане. И хотя уже два года к моменту окончания мной учёбы Верочка не пела, из-за возрастной мутации голоса ей запретил врач-фониатр, но в её планах было эстрадное отделение легендарной Гнесинки. Ещё по этому вопросу стоит добавить, что через год в десятом классе Верочка с отличием окончила музыкальную школу. Ей сумели найти инструмент, с которым она смогла справиться одной рукой, хотя с трудом и потребовалось его дорабатывать для неё, это труба-альт с тремя клапанами для одной руки. Ещё, она с моей подачи полюбила флейту Пана и теперь иногда на ней устраивает восхитительные вечера…

Конечно, то, что я увезу с собой всеобщего любимца и жуткого прохиндея Мишку, все объявили почти вселенской трагедией, но я не пошла на поводу. Мишку я увозила вполне осознанно. В школу он пошёл уже в Иваново, потому что в окружении стольких взрослых его жутко избаловали, и что из него вырастет, если он и в школе будет учиться в Москве, я даже представить опасаюсь. Тем более, что я фактически освобождённая Ираидой от заботы о ребёнке целиком ушла в работу, что очень нехорошо, по моему глубокому убеждению… Маша уже получила к этому времени свой сестринский диплом и согласилась ехать со мной и Мишкой…


Наверно стоит вспомнить про Сергея Викулина, который на меня из-за беременности старательно дулся. Но потом удалось восстановить ровное общение, и я нашла ему замечательную жену. Со мной в группе, куда я пришла на третий курс, была Оля Матвеева, очень прагматичная и жёсткая девица с ангельской невинной внешностью. Как уж так вышло, что мы с ней стали хорошими подругами, не знаю. Может потому, что она сумела обострить отношения со всей группой до моего прихода к ним на третий курс, а к моему появлению она уже поняла, что хорошие отношения нужно беречь и не выпендриваться, но с группой этот фокус не прошёл. А со мной получились отношения с чистого листа. В общем, Оленька очень чётко и ясно знала, что ей нужно и Серёжа в эту картину вписывался идеально, вот и отдала я его подруге в её надёжные нежные ручки. И к моменту нашего отъезда, она как раз родила замечательную девчонку – Сонечку, само собой, так что девочкам комиссара есть вокруг кого водить хороводы, а счастливый папочка ходит с блаженной улыбкой на лице, что с майорскими погонами не очень сочетается, хотя может я немного предвзята…


Глава 75 Машенька. 24 мая 1953 года

В общем, мы уехали в Иваново, не так далеко, но и не за углом на соседней улице, целую Владимирскую область надо пересечь, чтобы добраться, это вам не комар начхал. Почти три сотни километров до Москвы…

Мишке через год уже в школу, хотя этот хитрец вывернулся и, как я, пошёл в школу уже в полных семь лет в пятьдесят первом году. Только я с раннего детства была мелкая, а этот бутуз в классе был самым крупным, первые три года точно. А ещё, он похож на Верочку и нашу мамочку, только глаза у него не синие, а мои – серые с прозеленью. А до школы ещё и цветом волос они с сестрой не отличались, это уже в школе у него волосы начали темнеть. Такой вот красавчик и очаровашка, как состроит невинную мордашку и все ему всё прощают, боится только страшной Меты и немного Александра Феофановича. Вот и приходится заниматься его воспитанием, не в смысле регулярной порки, я его вообще ни разу не прикладывала ремнём или прутиком, как-то словами удавалось обходиться. Для него, мне кажется, лучше бы было пару раз ремня получить, чем я на него рассержусь и перестану разговаривать на целый вечер. У Мишки как-то получилось вокруг мама-Ида, мама-Маша и дядя-Саша, я только Мета, как Верочка – тоже по имени и никакого пиетета к старшей сестре, отчего они с Верочкой чуть не воевали даже. Верочка считает и называет его своим младшим братиком, а я его никак кроме как по имени никогда не называла, как и он меня. В принципе, классе в четвёртом я честно рассказала ему кем прихожусь, но кажется он всё и так уже знал и в наших отношениях ничего не изменилось… Ну ладно, это дела семейные и не особенно интересные…

Когда я приехала, в Ивановском облздраве все впали в ступор. С одной стороны – молодой специалист, только закончила институт и аспирантуру, последнее народ не сразу понял. Ведь по решению ВАК мне и институтский диплом выписали той же датой комиссии, что и кандидатский диплом, а общий срок обучения у меня вышел чуть меньше шести лет. Откуда им было знать, что наш курс шёл по ускоренной из-за войны программе, а я ещё за первый год два курса сдала. Но хоть они про аспирантуру не поняли, но кандидатский диплом я, как положено, предъявила. В общем, пару часов думали, что со мной делать, потом просто отправили для решения этого вопроса к главному врачу областной лечебницы. Правда, перед этим дали мне смотровую на новую квартиру, ведь молодых специалистов положено жильём обеспечивать, по вышедшему накануне закону. Квартира оказалась в новом доме, тёплая и уютная, две комнаты, куда мы втроём с комфортом поместились и до больницы совсем недалеко.

В лечебнице мне повезло, главный врач со мной разговаривал больше двух часов, а через час пригласил какого-то старичка, которого представил Андреем Павловичем, дальше слушали и расспрашивали они меня вдвоём и никакой радости или воодушевления на мои слова я на их лицах не увидела. Что меня почти возмутило, я ведь приехала вся такая решительная свернуть горы и внедрить новое в практическую медицину! Это потом я поняла, что они не столько слушали меня, сколько пытались понять, кто перед ними: авантюристка, прожектёрка или толковый специалист? Так вот, я сказала, что мне повезло. Повезло как раз в том, что меня взял к себе Андрей Павлович. Ведь если подумать, как кандидат наук я вполне могу претендовать на высокую должность, а как вчерашней студентке без дня самостоятельной практики мне доверять отделение нельзя ни в коем случае, будь у меня хоть десять кандидатских дипломов. А ведь я поначалу даже обижалась где-то внутри себя, я-то считала себя "О-го-го!"…

Андрей Павлович уже давно выработал все пенсионные возрасты, а в медицину пришёл ещё до революции и имеет за спиной легендарную Медико-хирургическую академию и участие военным врачом в двух войнах, в Русско-японской в составе лазарета одного из Сибирских корпусов, а потом участие в Первой Мировой в армии Самсонова. Когда случились революции, он как раз после ранения лечился в тылу и не принимал никакого участия в Гражданской войне и смуте. То есть на момент нашего знакомства у него было уже почти полвека хирургической практики. Несмотря на его совсем не богатырские габариты, я воспринимала его какой-то глыбищей, чем-то огромным и матёрым, вот он меня к себе под крыло и взял, то есть меня оформили ординатором на отделение, где он был заведующим. Уже через пару месяцев, когда он ко мне пригляделся и поверил в меня, он стал меня учить и готовить к работе руководителя отделения. Может вам покажется, что это не сложно, всего три врача, шесть сестёр и одиннадцать санитарок, и всё это на сорок девять коек в восьми палатах. Сейчас бы сказали, что примерно треть отделения – травматологические больные, остальные – общая хирургия. Тогда такого деления не было. Четыре палаты – двадцать одна койка – это были больные с травмами, которыми Андрей Павлович занимался с интересом и по специальности, а вот остальная часть заполнялась, когда кто-то из нас дежурил сутки по ургентной хирургии. Вообще, с высоты лет оглянуться назад, дико наверно смотрится, что на одном отделении лежат и с гипсом, и на вытяжении, а рядом – после аппендэктомии или ушивания прободной язвы желудка. В то время как-то сложилось, что детские отделения занимались детишками лет до восьми-девяти, а остальные лечились уже со взрослыми, а в хирургии этот возраст ещё больше сдвигался и можно было на соседних койках увидеть мальчонку пяти лет с рукой в гипсе и дедульку под девяносто после ушивания грыжи.

Словом, если сказать про хирургическую практику, то у меня её было море, всех видов и фасонов, если вы ещё не поняли. Машу я устроила на наше отделение, чему все были рады, потому что подготовленных сестёр катастрофически не хватало, имеется в виду, что многие сёстры были с богатейшим практическим госпитальным опытом, но без качественного обучения в училище – курсы и фронтовая практика. А я хочу отвлечься на то, что с собой я привезла полный багажник "своего железа" и всего сопутствующего, что для установки аппаратов ВОМОС нужно. Ещё в сорок шестом году в Москве мне один из моих благодарных пациентов фактически подарил неизвестно какими путями попавший в Москву "мерседес" тридцать седьмого года, чем-то похожий издали на нашу "эмку", но качественно это была совершенно другая машина. Ведь иначе, как подарком назвать машину за ту цену, которую он запросил, язык не повернётся. Немцы и "мерседес" – это другое качество и подход, если за машиной хорошо ухаживать, то на ней будешь ездить, а ремонтировать придётся, это уж как повезёт, только проколы баллонов. На "эмке" же нужно быть готовой в любую минуту залезть в моторный отсек, чтобы что-нибудь подтянуть или вообще затеять немаленький ремонт с разборкой половины двигателя и часто прямо в пути. Оказавшись автовладелицей, я быстренько сбегала сдать на права и стала ездить. Уж как на меня косились и осуждали, как же это, девчонка за рулём?! Ужас! Даже в брюках и с непокрытой головой с папиросой зажатой в прокуренных зубах гораздо привычнее, чем наглая пигалица-шоферица. Но мне было так жалко времени, и я оседлала своего верного трудягу – "Мурзика". В автохозяйстве ГПУ СА, где обслуживались все машины управления комиссара, за моей машиной регулярно смотрели, и там же я выкупала бензин за смешные копейки. Вот и в Иваново мы поехали на машине. А что такого? Меньше трёхсот километров, но зато не на себе тащить. Шесть комплектов, установленные больным и запасные наборы к аппаратам я оставила на кафедре, ведь они не собирались прекращать работать с ними и даже науку какую-то делают, и студентов нужно учить новому и современному. Они уже заказали дополнительные наборы, им уже не нужно, как мне когда-то, пробивать лбом глухие заборы, уже есть вся техническая и технологическая документация, номенклатура и прочее. А мне и своих хватит, зря я, что ли, диссертацию по этой теме защищала…

В первый же год сумела провести Маше первую основную операцию. Благо, ещё в Москве я уже провела две операции по пересадке торако-дорзального лоскута на сосудистой ножке.[22] А если по-русски, то нужно специально выкроенным фрагментом ребра заменить отсутствующий фрагмент нижней челюсти. Попробую объяснить подробнее, ведь если кожный лоскут ещё можно попробовать приживить в надежде на питание из местных грануляций, то при нарушении питания надеяться на приживление кости на новом месте шансов почти нет. В лучшем случае кость постепенно просто рассосётся, в худшем – наступит отторжение с некрозом и воспалением. То есть мне нужно не просто любой кусок ребра, а только тот его участок, где подходит питающий сосудистый пучок, а таких в кости не слишком много, ведь каждое лишнее отверстие в стенке кости нарушает её прочность. И это несмотря на то, что внутри кости кровоснабжение развито более, чем хорошо, хотя и тут есть свои особенности диктуемые множеством факторов. Вот в процессе подготовки к операции Маше мне пришлось осваивать технику сосудистого шва в самых разных вариантах: "конец-в-конец", "конец-в-бок" и "бок-в-бок", то есть это то, как соединяются сшиваемые сосуды, а это не водопроводные трубы. Нужно аккуратно послойно сшить все слои стенки сосудов, добиться герметичности шва, но при этом сделать это так, чтобы не произошло сужение сосуда.

Несколько раз отработать с мелкими сосудами можно и просто очень сильно напрягая глаза. Но лучше для этого использовать хотя бы бинокулярную головную лупу, и лучше в форме козырька, чтобы уменьшить мешающую глазам боковую подсветку, при этом имеющую достаточные увеличение и большое фокусное расстояние, ведь режим стерильности операционного поля никто не отменял. Первую четырёхкратную лупу по моему заказу сделал в Москве замечательный пожилой оптик и, несмотря на много прошедших лет и то, что я уже не первый год сотрудничаю с фабрикой "Карл Цейс" и нашим "ЛОМО", когда мне требуется на операции использовать увеличение, использую именно это изделие из бронзовых деталей.

А нарабатывала навыки шва после занятий в кафедральной перевязочной, где поначалу сшила сосуды на реквизированных у Ираиды ножках купленных к обеду куриц. Ножки носила в приспособленной для этого баночке с притёртой крышкой, где эти куриные части лежали завёрнутые в тряпочки смоченные физраствором. Приходишь, ставишь свет, на деревяшке залитой слоем воска иглами фиксируешь куриную ногу, находишь сосуд, рассекаешь его и шьёшь до кругов перед глазами и дрожи в напряжённых руках. Как закончила, можно пережать зажимом один конец сшитого сосуда, а в другой шприцом подать подкрашенную воду, чтобы проверить герметичность шва, обязательно "сходить" внутрь сосуда пуговчатым зондом нужного калибра или бужом, чтобы на ощупь проверить, не сузила ли я просвет. Конечно, такая проверка весьма относительна и лучше заполнить сосуд рентгеноконтрастным составом и сделать пару снимков, но кто же мне такое баловство разрешит? А когда шьёшь, нужно ещё всё время не забывать о десятке всяких "нужно" и "обязательно" вроде того, чтобы каждые полминуты орошать поле физраствором, чтобы ткани не высохли, но работать в залитом поле нельзя, нужно его после этого подсушить, мочишь-сушишь-шьёшь по кругу без перерывов. И вот такая канитель без остановки, ведь для сшивания сосуда калибром в два миллиметра – шесть миллиметров окружности нужно наложить по кругу не меньше десяти швов на каждый слой сосудистой стенки – порядка двадцати швов. И это удобные учебные условия, когда весь "препарат" зафиксирован на дощечке и неподвижен.

Потом – всё то же самое, только без фиксации препарата на дощечке. И, наконец, можно начать работать с лабораторными крысами, где проверкой качества сделанного шва будет то, как отреагировал живой организм. И немаловажный момент, что живого нельзя долго держать под наркозом, то есть нужно работать ещё и очень быстро. У меня на эти этапы ушло полгода почти ежедневных тренировок наложения швов хотя бы по два часа в день. И замечу, что от всех остальных занятий меня никто не освобождал.

Следующим этапом стало изучение частной анатомии строения и расположения питающих рёбра сосудов у человека. Нет, в учебнике всё давно написано и студенты даже все "Фосса вазорум" (сосудистые отверстия, лат.) костей наизусть знают. Но для надёжности пришлось смотреть вариабельность расположения этих сосудов на рёбрах реальных кадавров, совсем не хочется во время операции искать вдруг потерявшиеся сосуды, а для этого нужно знать все варианты возможного их расположения, а это только практика и набор опыта. И дальше пришлось долго и нудно договариваться с институтским виварием, чтобы они взяли на содержание несколько поросят, у них наиболее похожее строение рёбер в отличие от предложенных мне собак. И договориться с лабораторией о приёме таких нестандартных питомцев гораздо труднее, чем оформить официальную передачу для исследования нескольких поросят в ближнем совхозе. К слову, гораздо проще просто прийти и купить, но тогда нет документов, по которым поросят примет на баланс и содержание виварий. А какого лешего нужно совхозному бухгалтеру оформлять десяток бумажек, которые потом он одуреет в годовом балансе сводить? И заплатить за это не выйдет, нужно просить и уговаривать, глазки несчастные делать и рассказывать о его личном участии в движении нашей науки к вершинам мирового величия… Если бы не Маша, плюнула бы на всё едва начав…

С челюстью в отличие от конечностей в одном аспекте наложения аппаратов работать намного проще, ведь при установке спиц нужно стараться, чтобы они не проходили сквозь большие мышечные массивы или по крайней мере так, чтобы спица не рвала мышцы при их сокращении, ведь это будет лишняя и ненужная травма для и так пострадавшего организма. На лице здесь нет больших мышц и в этом плане проще. При этом используя самый маленький первый номер аппарата для челюсти и это много. Да и фиксировать нужно минимум три уровня: два конца отломка челюсти и фрагмент-имплантат, а места мало. Как наиболее простое решение просится сквозная фиксация на одну спицу всех частей, как костяшки на счётах, а уже затем дополнительными спицами поперёк. Но при таком решении уже невозможно выравнивать и поправлять фрагменты по отношению друг к другу. В общем, куча разных вариантов и можно выбирать любой, но без права на ошибку и почти без возможности переделать, если что-нибудь пойдёт не так, как хотелось бы…

Славик Быков не просто ухватился за реализацию наркозного аппарата, парень очень неглупый, он не пошёл по простейшему пути, фактически РО-шестой – это не наркозный аппарат, это аппарат искусственной вентиляции лёгких (ИВЛ), а дача наркоза только одна из его дополнительных функций. Причём его устройство позволяет давать ингаляционный наркоз почти в любом варианте от закрытого контура (когда весь газооборот выведен за пределы помещения), полузакрытого и открытого (что тогда использовалось и вся операционная бригада вместе с больным дышали эфиром, пусть и в мéньших концентрациях, только вот голова после часа такого удовольствия квадратная). И тут самое сложное – это не подвод и дозирование смеси разных газов вроде кислорода и закиси азота, здесь самое, на мой взгляд, сложное – это регулировка подачи воздуха в лёгкие, ведь стоит чуть превысить давление на выходе аппарата, нежная ткань лёгких будет просто разорвана. Так как сам принцип работы аппарата противоположен заложенной природой физиологии дыхания, под которую сделано всё устройство лёгких. Я имею в виду то, что мы дышим за счёт движения грудной клетки и создания её мышцами перепадов давления, благодаря чему лёгкие либо заполняются воздухом, либо его выдыхают. А аппаратом ИВЛ мы принудительно высоким давлением вдавливаем воздух в лёгкие через трахею и бронхи. Вот здесь на входе и нужны очень чуткие откалиброванные датчики, которые мгновенно перекроют подачу воздуха при любом сильном скачке давления. И Слава с этой проблемой сумел справиться, как и с интубацией (герметизацией трубки с манжетой трахеи) и благодаря этому появилась возможность спокойно работать хирургам в условиях управляемого пневмоторакса. К чему я здесь про это? А вы не забыли, откуда мне нужно будет брать будущий фрагмент кости для Машиной нижней челюсти?

И подводя краткий итог, для работы на лице нужна квалификация челюстно-лицевого хирурга, для работы на грудной клетке в условиях управляемого пневмоторакса – торакального хирурга, для наложения сосудистого шва и подсоединения сосудистой ножки – сосудистого микрохирурга, для работы с костями и аппаратом ВОМОС – травматолога-ортопеда. И это я ещё не касаюсь вопросов пластики лица. Вот поэтому Маше пришлось так долго ждать выполнения мною обещания, ведь право на ошибку у врачей, тем более хирургов, чаще всего не предусмотрено нашей реальностью. Нет, наверно можно было бы собрать всех перечисленных специалистов, их озадачить и приказать выполнить каждому свой этап. Но тут дело даже не в том, что Маша – не любимая дочка Сталина, а в том, что для меня является неизменным абсолютом правило: "Если хочешь, чтобы вышло хорошо, сделай это сама!".

Но вернёмся в Иваново и сорок девятый год. К счастью, у Маши не пострадала щёчная слюнная железа, и после восстановления кости и удаления пластин бывшего металлосинтеза, вопрос встал только в восстановлении кожного дефекта. Как в жизни водится, с костью пришлось работать ещё дважды, сначала вдруг начал расти остеофит (краевое разрастание костной ткани), который выпирал наружу, и пришлось его удалять и обтачивать уже прижившуюся кость. Второй раз пришлось немного исправить форму дуги внутри рта по настоятельной рекомендации зубного техника для более качественного протезирования зубов. Но это мелочи, по сравнению с основной операцией. Вторым этапом стало иссечение рубцов и закрытие рубцовой зоны свободным кожным лоскутом. Вот здесь я рисковала, но пошла на это.

Поясню, ведь я могла сразу взять лоскут с выкроенным по размеру участком кожи с грудной стенки и сделала бы операцию в один этап. Ещё, свободная пластика – это просто пришить кусок кожи, взятый в другом месте, на деле – почти гарантированный провал и отторжение. Кожа – это сложный и требующий питания орган. Часть питания такой лоскут может получить из свежих грануляций на дне раны сквозь базальную мембрану, но этого мало, особенно если он будет контактировать с агрессивной внешней средой, по-русски – с повязкой, даже влажной, почти гарантировано отторжение. Но мне в библиотеке ещё в институте однажды попалось описание, как сибирские шаманы для закрытия раневых и ожоговых дефектов в качестве временной второй кожи используют накладку из свежей овечьей брыжейки. Найти в Москве свежую брыжейку только что зарезанного барашка – придумайте более грустный способ сойти с ума. Но поспрашивала, подумала и пошла на рынок, куда везут свои продукты гости из Средней Азии и Кавказа. Как и предполагала, несколько барашков у них с собой было, ведь удобно прихватить с собой такие живые консервы. После долгих уговоров и объяснений для чего мне это нужно, удалось договориться и самой даже изъять нужную мне брыжейку и поместить её в стерильный физиологический раствор. Вообще, представьте, чего стоило с ними договориться, начав с того, что я – девушка и сама заговорила с мужчинами. Вообще, в какой-то момент думала, что вот чуть и стрелять из любимого Браунинга придётся. Хорошо, что попался в этой толпе один умный, седой и матёрый, который всех в стойло загнал. Фронтовик оказался и во мне фронтовичку учуял. В тот же день использовала брыжейку на трёх ожоговых пациентах, как выяснилось позже, вполне успешно у двоих из трёх. У третьего присоединилась инфекция, и суррогат кожи пришлось удалить. Но комбустиологам,[23] увиденное понравилось и вроде бы даже работы в этом направлении теперь идут. Я же ещё дважды пробовала использовать эту технику, эффект мне понравился и решила его использовать на Машиной операции.

Кроме этого, кожа на разных участках тела имеет разный вид, структуру и свойства. Если бы речь шла про ногу, где не особенно важен вид, но у меня здесь лицо, и не просто лицо, а молодой женщины. Форма рубца на Машином лице похожа на вытянутый листок или ещё такую форму называют миндалевидной, с краем заходящим на нижнюю поверхность подбородка и концом в направлении скулы и глаза, но мне нужно эту зону расширить раза в два, ведь хирурги, когда закрывали дыру в щеке, сильно стянули края. Когда думала, как и откуда мне закрывать такую поверхность, я придумала взять кожу с нижней поверхности подбородка и верха передней поверхности шеи. То есть аккуратный рубец на месте изъятия лоскута должен быть горизонтальным и не бросаться в глаза, а с годами вообще стать незаметным. Выкроенный здесь лоскут можно даже полностью не отсекать от питающего основания, а развернуть на месте и по фактуре эта кожа не должна сильно отличаться от рядом расположенной кожи лица. Это была третья операция Маши проведённая мной. Вернее, это была третья и четвёртая операция, потому, что я разделила её на два этапа с интервалом в два дня. В первый день я иссекла рубцовую ткань, ослабила возникшее после первой операции натяжение кожи лица (выглядело жутко, когда всю кожу лица стянуло в одну сторону) и подготовила ложе для лоскута и накрыла его прозрачной плёнкой свежей бараньей брыжейки. А через два дня, когда под плёнкой ложе уже почти перестало кровить и начало активно формировать будущие грануляции, я иссекла и развернула намеченный лоскут, больше трёх часов вшивая его края в края раны лица внутрикожными швами своими волосами. Когда после семи часов операции вышла из операционной, у меня дрожали и руки, и ноги, и кажется даже печень в животе. Еле дошкандыбала до ближайшей кушетки, где час наверно приходила в себя…

Шила действительно своими волосами. Это я тоже опробовала ещё в институте. Хоть у Верочки светлые волосы почти в два раза тоньше моих, как и положено натуральной блондинке, но вот крепость их на разрыв оказалась маленькой, особенно после замачивания в спирте и фурацилине. Вообще, одно время активно в качестве хирургического шовного материала использовали конский волос, я его попробовала, ощущение, что пытаешься завязать узлом тонкое полено, а уж шить им внутрикожно, извините! Сначала пробовала на тряпочке, потом в виварии шить кожу лабораторных крысок. Мои волосы выигрывают ещё и цветом, они тёмные и их видно лучше, хотя глаза устают жутко. И смотреть за тем, чтобы самая тоненькая игла была хорошо заточена, но ведь ещё нужно приноровиться такой иглой шить, ведь при резком движении она не протыкает место, куда ты её направляешь, а гнётся, а более толстую нельзя. И учтите, что кожа – довольно плотная структура и пришлось отрабатывать форму заточки игл и переделывать пару хороших "Москитов"[24] на роль иглодержателей для таких маленьких игл, чтобы они крепко держали и не мяли иглу при этом. Ещё муторнее было приучить себя дозировать усилие, чтобы узел крепко завязать, но при этом не порвать волос, а вязать только инструментом, пальцы тут не сунешь, размеры не те.

Вообще, с узлами смешно иногда выходило. Когда я как одержимая училась не думая, автоматически вязать хирургический узел, Ираида от моих автоматизмов просто рыдала, ведь я и узлы на ботинках Мишки вязала хирургическим узлом, а бантик делала сверху для красоты. Только вот прелесть хирургического узла именно в том, что он не должен развязываться, то есть вообще никогда, вот и представьте себе удовольствие, обнаруживать такой узел на шнурках ботинок, особенно мокрых, а я ведь его ещё и затягивала сильно. Дошло до того, что когда я обувала Мишку, этот хитрован, наученный Идой, горестно вздыхал и пыхтел, что снова мама-Ида ругаться будет на одного хуруга. Хуруг – это в его исполнении слово хирург. А мама-Ида, ну, не знаю уж как так получилось, что у него есть мама-Ида и поначалу была мама-Мета, но, видимо уловив как-то, что мне не нравится быть "мамой", я почти сразу стала просто Мета. Мишка для нас с Верочкой братик и точка. Я его люблю, забочусь, волнуюсь за него, ночей не сплю, если вдруг приболел, но вот мне кажется, что мама к своему ребёнку должна относиться как-то трепетнее, не знаю, как сформулировать точнее. А для меня Мишка – брат и скорее друг, чем дитя. У него с Верочкой десять лет разницы, а когда они дурачатся, так вообще непонятно, кто из них старше. В общем, мы все трое вместе и у нас один папа – Кондратий. А мама у нас погибла, а другая – мама-Ида, есть ещё почему-то мама-Маша, но это Мишка уже как-то сам назначил, а Маша не возражает. Мишка их так и называет, а комиссара папа-Саша или дядя-Саша. Верочка называет Смирнова дядей-Сашей, а Ираиду просто Идой, как я. А вот называть комиссара дядей или просто Сашей у меня не выходит. Александр Феофанович и никак иначе, хотя его сестру я просто Соней называю, и она не возражает, несмотря на разницу в возрасте, объясняя это тем, что её имя уж очень заковыристое и выговаривать даже просто Софья – не для русского языка занятие, Соня звучит приятнее и уютнее.

Так вот и получается, что к лечению Маши я готовилась много лет. По ходу этой подготовки, я взялась за Верочкину культю. Серьёзно её обследовала, обмерила, сделала несколько рентгенограмм. Ну что сказать, длина свободных остатков локтевой и лучевой кости меньше пяти сантиметров. А из-за того, что нагрузки нет, мышцы плеча усохли. В общем, в сорок седьмом я первый раз взяла Верочку на операционный стол. Шансов редрессировать (восстановить движения в суставе) уже заросший анкилозированный (заблокированный соединительнотканными разрастаниями неподвижный) локтевой сустав не было изначально, но я это и не планировала, моей целью было удлинить культю предплечья и обеспечить движения "в области локтевого сустава", а не в нём самом, чтобы протезисты могли спокойно работать. Минимальная длина необходимая протезистам – сантиметров десять хотя бы, я сумела добиться двенадцати, правда для этого Верочке пришлось почти четыре месяца на руке аппарат ВОМОС носить. В общем, остаток лучевой кости нарастила на конец локтевой, но не просто так, а с выпиленной "ступенькой", и с переносом места крепления сухожилия бицепса плеча с лучевой на переднюю поверхность локтевой кости, которую тоже пришлось отделять от её локтевого отростка вместе с площадкой крепления трицепса и формировать ложный сустав. Потом Верочке пришлось этот ложный сустав разрабатывать через боль, но иначе никак и ей я это честно ещё до операции объяснила. Она у меня умница и разработала сустав, и даже объём мышц плеча почти восстановила. И ведь в этой операции я впервые использовала три уровня фиксации и шарнирное соединение, то есть верхнее крепление спиц было в нижней головке плечевой кости, а два нижних удерживали две части будущей культи предплечья, которую пришлось вытягивать, из-за дефицита кожи. Зато теперь движения в локтевом суставе, вернее в зоне локтевого сустава, у Верочки от ста семидесяти до ста градусов, то есть почти семьдесят градусов, а это очень немало, хотя в два раза меньше нормы. И теперь протез у неё сгибающийся с фиксацией в четырёх положениях, в крайних и двух промежуточных, там есть кнопка, которую можно нажать и изменить положение подвижной части протеза. Вообще, по сравнению с бывшим имплантом, это уже протез, у которого уже есть возможность выполнять некоторые функции. По крайней мере, теперь писать Верочка может без специальных приспособлений, просто прижимая лист или тетрадь согнутым под необходимым углом протезом.

Софья Феофановна никак не может понять, как я могу сама оперировать дорогих мне людей, ведь она, когда Сергея привезли сама его не оперировала, а только дежурила у оперблока, говорит, что даже в операционную зайти себя заставить не смогла. Как-то после вопросов Софьи представила, что я бы доверила кому-нибудь мою Верочку оперировать, какой бы ни вышел результат, меня бы не покидала уверенность, что сделано не всё, что можно было бы сделать больше и лучше. Я-то себя знаю! А доверила бы я это делать только тому, кого уважаю и кому верю, а после бы с ним точно испортила отношения. Не в смысле скандала, а в смысле отношения к тому, кто мог сделать больше, но не сделал, и пусть у меня будет тысяча доказательств, что всё сделано, но одно дело доказательства, а другое внутреннее убеждение… Словом, "вилки-то мы нашли, а вот осадочек остался"… Вот и Машу я оперировать никому не отдам…

Вас наверно удивило, что я сама сказала, про одиннадцатую операцию, а описала только четыре, причём во время четвёртой уже убрала рубцы, а целость дуги нижней челюсти восстановила. Ну ещё один раз, когда формировала опорную поверхность десны для более качественного протезирования зубов. Всего пять вышло, а где ещё четыре? В том-то и дело, что на четвёртой операции ничего не закончилось. Когда чистила рубцовые образования, оказалось, что рубец сквозной, как пулевая рана была, поэтому сначала сформировала наружную сторону со стороны щеки и кожи. Хотя и там пришлось ещё дважды править. В одном месте отторгся кусочек кожного лоскута, и пришлось иссекать участок и стягивать края получившегося дефекта, но это по сравнению со сделанным – ерунда. Ещё в одном месте шов разошёлся, тоже потребовалось исправлять. А потом пришлось возиться восстанавливая толщину щеки, то есть восполнять недостаток мягких тканей, в хирургии это называется минус-ткань-дефект. Помните, я упоминала, что к счастью сохранилась щёчная слюнная железа. Это действительно – к счастью, потому, что объём она занимает довольно большой и заполняет почти всю подскуловую ямку. А если бы её не было, то на этом месте была бы на лице впадина, которую пришлось бы чем-нибудь заполнять, скорее всего жировой тканью, а она очень коварна и имеет свойство вдруг непрогнозируемо набирать или терять свой объём.

Вот и пять следующих операций заключались в том, чтобы восстановить толщину щеки, восстановить внутреннюю поверхность кожей внутренней поверхности щеки, а не рубцовой ткани. Один раз потребовалось выводить стенозированный проток слюнной железы. В общем, возни много, а видимые результаты минимальные. Но я благодарна Маше, что она всё это безропотно вытерпела и помогала, как могла. Вообще, если бы я не упёрлась, то уже после четвёртой операции никто бы другой ничего ей делать больше не стал. Да и формально задача выполнена и перевыполнена, это я со своим перфекционизмом упираюсь, понимаю её, как девушка девушку. В отечественной хирургии тон задают господа – военные хирурги, то есть главное и единственное – это сохранить жизнь! А качество жизни или, упаси Боже, косметичность – это почти унизительно для высокого полёта военной хирургической души. Вот хоть расстреляйте, не понимаю, почему нужно шить жуткими стежками после удаления у четырнадцатилетней девчонки аппендикса? Ну потратить лишние пять минут и наложить аккуратные сопоставляющие швы, чтобы девочка каждый раз не вздрагивала глядя на свой животик с гигантским рубцом – "фиолетовой сороконожкой" из рук великого военно-полевого хирурга. И позиция эта не просто есть, её ещё и агрессивно защищают. Я как-то стала аккуратно шить, на что ассистировавший мне ординатор кафедры вырвал у меня иглодержатель и зашил во всю шить своей души. Так ведь потом ещё на меня наорал и плевался, что из меня никогда хирурга не получится с такими ВЫШИВАНИЯМИ… Но я-то вижу, что все девочки – сёстры и женщины-врачи на моей стороне, только молчат, чтобы не разжигать скандал. Это такая форма самоутверждения мужчин-хирургов? Не понимаю! И шью аккуратно, тем более, что теперь я уже имею достаточную "самость" и просто так на меня голос повысить сложно уже…

Извините, отвлеклась немного. Вообще, уже после четвёртой операции Маша сияла от радости, ведь теперь уже не нужно жуткий рубец на лице прятать и прикрывать. А после того, как сняла аппарат и после первой операции, ей сделали первое пробное протезирование зубов, вы бы видели и слышали, как Маша рассказывала, какое это счастье самой хлеб жевать, а не просасывать сквозь губы размоченный в жижу мякиш, чтобы не жевать его, ведь этого может крепёж частей челюсти не выдержать. Нет, к сожалению, я не волшебница и восстановить полностью лицо не могу при всём желании, сделай я хоть тысячу операций. Я говорю про полноценную мимику. К счастью, основа мимики сосредоточена у нас в средней части лица, а эта зона у Машеньки не пострадала. Но вот улыбнуться полной улыбкой как раньше у неё уже не получится, потому, что подвижность восстановленной части лица ограничена и улыбка получится кособокой гримасой. Впрочем, Маша уже давно приноровилась к такому, да и поводов особенно улыбаться у неё последнее время было не очень много. Зато она научилась улыбаться глазами, они у неё и раньше были искрящимися, словно свет из них сиял, а теперь, когда ей восстановили лицо, глаза снова засияли. Вообще, когда смотрю на Машу, в голову всё время вместо слова "глаза" просится слово "ОЧИ". Ну не глаза у неё, глаза – это всё, что угодно, от "зенок", до "гляделок". А вот такое чудо на лице – это "очи", про которые поэты вирши слагают.

По крайней мере, уже после четвёртой операции Машино лицо стало выглядеть вполне приемлемо, конечно я видела, все дефекты и недостатки, но она была просто счастлива. Через пару месяцев, когда из швов уйдёт багровость и они станут гладкими, будет ещё лучше. Только женщина может понять, что это такое, после нескольких лет обезображивающего уродства иметь лицо.


Как водится, слухами земля полнится, да я и не против. И ко мне на отделение едут фронтовики, а уже через год после приезда сюда Андрей Павлович мне отдал своё отделение, которым я стала заведовать, и его нам расширили почти в два раза. Смешно, но я на отделении самая молодая из врачей и единственная женщина, и после ухода, вернее перехода одного и прихода на его место другого у нас сложился круг друзей и единомышленников. Они сами уже самостоятельно накладывают аппараты, мне не нужно ругаться из-за того, что накладываю косметические красивые швы. Теперь я читаю лекции в местном мединституте на курсе госпитальной хирургии по костно-пластической хирургии (такое название я для своей методики выцарапала и очень горжусь), к нам приходят интерны на полный курс. А что касается слухов, на наше отделение едут обожжённые, переводятся со сложными переломами, вообще, у нас очень мало простых случаев и лёгких больных. Вообще, со многими искалеченными фронтовиками очень сложно. Многие из-за увечий стали искать утешение в стакане, да и в обиды свои многие нырнули с головой. Понять их можно, обидно молодым мужикам, что их война переломала. Сильные остаются людьми, а вот слабаки начинают показывать своё гнилое нутро и верещать по любому поводу, доказывая себе в первую очередь, что им все должны. Я никогда не афиширую, что была на фронте, да и награды свои надевала кажется только один раз, когда меня орденами награждали, просто положено на награждение в парадной форме и при всех наградах. Когда после награждения орденом Боевого Красного Знамени я домой вернулась, у Ираиды почти шок случился, она знала, что я летала и воевала, но даже не подозревала, что у меня столько наград, а два ордена и четыре медали – это серьёзно, кто понимает. Вот и в больнице никто не знает, тем более, что внешность у меня субтильная и выгляжу моложе своего возраста. Как народ давно заметил: маленькая собачка, до старости – щенок…

Поступил к нам капитан-пехотинец, с очень неудачной культей. В принципе, я взялась, по плану было удлинить остаток кости, чтобы сделать более удобную и качественную для протезирования культю. В такой ситуации это немало, ведь мужчина молодой и с протезом сможет нормально социализироваться, это не на костылях, где только в надомники идти. Чего он ждал? Что я ему новую ногу сделаю? В общем, готовили его к операции, я как раз стала ему объяснять, что и для чего планирую сделать, как он на меня накинулся. Нет, не с кулаками, а на словах. Вообще, против физической агрессии я могу защищаться как любой человек, треснуть табуреткой никому мало не будет, а вот против словесной грубости и хамства медики совершенно бессильны, тем более, если вкладываешь в работу душу, то пинки в незащищённое и сокровенное очень болезненны. Это наверно главная причина, почему врачи становятся циниками и надевают непробиваемые маски. В общем, после его выпадов, я встала и молча вышла из палаты. Нет, я не убегала в слезах, много чести, просто ужасно противно. Но дойти до кабинета мне не дали, меня перехватил доктор с соседнего отделения, и я невольно стала свидетелем. Видимо кто-то из девочек позвал Машу и рассказали ей о случившемся. Такой разъярённой я её никогда не видела, когда она влетела в палату, а меня она не видела:

— Это ты тут, что ли, главный герой всей войны?! Суслик пехотный! Сидели там, зарывшись в землю как кроты задрипанные!

— Да я тебя,шалава! Да что ты знать можешь?

— В землю как крыса не пряталась! Этого, правда, не знаю! Но за своего командира зенки твои бесстыжие выдеру! Это она доктор, ей – нельзя! А я человек простой! И не позволю, чтобы всякие ссыкуны земляные в её сторону хвосты свои облезлые задирали! Ты там у себя в окопе знаешь, что такое с полусотни метров над немецкими позициями на бомбометание заходить? Когда вся защита – фанера и комбинезон! У нас мужики после таких бомбёжек с мокрыми штанами прилетали, и ни одна тварь не смела смеяться! А я с ней больше ста вылетов боевых сделала и ни разу её мокрой не видела! У неё мать с братом младшим в Ленинграде бомбой убило! Отец у неё на фронте погиб, Герой Советского Союзе посмертно! У неё к двадцати годам четыре боевых медали и два ордена! И ты меня спрашиваешь, что я знать могу? Я сама тебя спрошу, а что ты можешь знать? И ещё спрошу, почему, мы – девчонки молодые должны были с немцем воевать?!.. — и потом совсем другим тоном. — Мужчины! Вы только не убивайте дурака! Очень вас прошу…

Я невольно стала свидетельницей и не знала как после такого Машиного выступления мне в палату заходить… Да и вообще, не представляла, что она может так. Машенька у нас старшая сестра и рулит нашим младшим персоналом как-то тихо, без криков, но порядок установила железный. А оказывается она и голос может повысить и не просто для визга… Ушла к себе в кабинет и думала. Если капитан извиняться придёт… Да и не имеем мы, врачи, права на обиды в отношении больных, этика и деонтология, блин… Словом, будет очень плохо, если капитан придёт извиняться, вроде как я за Машу спряталась и это извинение выпросила… А мне здесь ещё работать и работать. А репутация и уважение для врача важнее золота! И что делать, непонятно… Но не я одна такая умная, скоро поскрёблись ко мне и вошли бывший старлей – черноморский морпех и может самый старый из наших ветеранов седой старшина-пограничник:

— Кх-мм… дочка! Ты дурака-то не слушай! И не серчай, брехло, сразу ведь видно. Он шёлковый теперь будет, а хочешь выпиши его ко всем едреням… А вот нас ты обидела! Трудно сказать, что ты из наших?

— А вот если бы я не воевала, так меня оскорблять можно? Это вам на фронте такое право выписали? — я разозлилась, вроде извинились и тут же и наехали, гады…

— Ну мы… В смысле…

— Всё! Закрыли вопрос! У вас ещё какие требования, претензии, пожелания? — молчат, мнутся. — Вопросы лечения обсудим в палате или на перевязке. Тогда я вас больше не задерживаю… Эх вы… Мужчины…

Но больше у меня подобных проблем на отделении ни разу не было, а капитан долечился и уже выписываясь, пришёл извиняться, но я его слушать не стала, оборвала и попрощалась. Я же тоже человек и нервы у меня не железные…

Почти три года назад к нам поступил Лёша Фадеев, обгоревший в самолёте лётчик. Парень – мой ровесник, успевший озлобиться и находящийся почти на грани от своей изуродованной внешности. Пять наших операций вернули ему лицо, вернее сделали новое, конечно мы не вернули ему подвижность и мимику, единственный глаз без ресниц выглядит довольно непривычно, но раньше у него вместо лица был стянутый рубцами клубок извитых рубцовых тяжей, из которых торчали две дыры носа, сбоку едва мигающий глаз и внизу перекошенное отверстие рта. Теперь у него есть лицо, с носом и привычным ртом, а тёмные очки скрывают пустую глазницу и деформированный глаз.

Как и когда Алексей и Машенька сошлись, не знаю, но о том, что они поженились, Маша, виновато пряча глаза, пришла сказать уже после случившегося. А главное, что они, правда, сошлись и любят друг друга, я очень рада за подругу. И уже больше двух лет маминой и папиной любимице Веруне. Веруня, как вы поняли, Машина дочка, а называют её так, чтобы не путать с Верочкой. Вообще, Маша собиралась её назвать Кометой, еле-еле уговорила пожалеть дочку и назвали Верой. У нас больные лечатся долго, они почти все становятся нашими друзьями или как минимум хорошими знакомыми. Ну а что делать, если средний срок лечения несколько месяцев, а часто больше полугода и не по разу. Я выделила у нас две детские палаты, чтобы не лежали вперемешку, хоть у нас больница для взрослых, но дети у нас тоже лечатся, как я говорила…


Из других событий и новостей. Мишка в этом году заканчивает третий класс, недавно стал пионером. Верочка со второй попытки поступила и сейчас учится в Гнесинке, ей нравится. Недавно с Мишкой ездила в Москву поздравлять сестрёнку с днём рожденья. После ломки у неё стал глубокий сочный грудной голос, а когда она уходит в самый низ своего диапазона, у меня словно вибрирует что-то под ложечкой, шикарный получился голос. Из памяти Соседа голос очень похож на голос Майи Кристалинской. Верочка вытянулась выше меня почти на десять сантиметров и стала очень похожа на нашу мамочку, вот только глаза у Верочки строже и нет в них маминой расслабленной мягкости.

Дверь приоткрылась и в кабинет деловито вошла Веруня. Значит и Алексей где-то неподалёку.

— Здравствуй, тётя Мета, пойдём маму красивой делать? — и смотрит вопросительно Машиными распахнутыми глазищами. Такая красавица растёт, ладненькая вся, носик прямой, губки бантиком… Здороваюсь и улыбаюсь в ответ. Это восхитительное чудо даже моего неуправляемого Мишку умудряется строить и ездить на нём верхом. Беру её на руки, целую в ямочки на тугих щёчках и выхожу из кабинета, чтобы отдать её отцу.

Сегодня снимаю повязку и выписываю Машеньку домой на десять дней, чтобы синяки и отёки сошли полностью. Вообще, как говорят в хирургии, абсолютных показаний для этой операции не было, да и Маша уже устала от этого непрекращающегося лечения. Но тут для меня было дело принципа, я обещала себе и Маше, что верну ей лицо, а вот что я вкладываю в это слово – красоту, это осталось за скобками. Формально я уже полностью восстановила Маше лицо, удалось восполнить дефект нижней челюсти с восстановлением целости дуги и полным восстановлением всех её функций. Кожной пластикой восстановила рубцовый дефект лица, небольшими коррекциями привела другие изъяны к оптимальному состоянию. Но вот под Новый год случайно увидела Машу без косметики и ужаснулась. Как я уже говорила, психология восприятия нами другого человека устроена так что мы очень тонко реагируем на асимметрию тела или черт лица. Хотя, если быть точнее, то ситуация гораздо сложнее, нам требуется симметрия, но при этом совершенно симметричное лицо вызывает психологическое отторжение и воспринимается как неживое и отталкивающее. То есть почти не бывает людей с абсолютно симметричными глазами, всегда один глаз чуть меньше и это относится к допустимым отклонениям в симметричности. Вот только никто ещё не смог измерить, где находится грань, до которой приемлемо, а за ней уже уродство.

Почему я вдруг перед новогодними праздниками прозрела? Оказалось, что хотя я видела Машу, каждый день и не по одному разу, но не видела изъянов, ведь Маша – художник и хороший художник, то есть она небольшими усилиями – несколько незаметных штрихов, обходясь парой мягких цветных карандашей, умудрялась незаметно корректировать себе черты лица. При этом лицо всё время имеет вид почти совершенно не тронутого косметикой. Да я и была уверена всегда, что Маша использует только пудру и помаду, а тут случайно увидела Машу без коррекции. Ей приходится не только зрительно чуть поднимать угол одного глаза и опускать у другого, ещё дорисовывать мимические морщинки, которых с левой стороны было гораздо меньше, чем справа, а ещё неодинаково выщипывать брови, одна из которых выше. Сначала я рассердилась, что Маша от меня это утаила, ведь всегда проще винить кого-то. Но потом призналась себе, что если бы Маша стала меня давить своим неудовлетворением и, хуже того, требовать исправить, я бы взорвалась, и мы бы наверно поругались. Но вопрос в голове засел, и решение пришло, когда я осматривала очередную пациентку после операции "омоложения". Ну да, уговорили меня как-то сделать круговую подтяжку кожи лица. Сделала, потом ещё, и как ни отбрыкивалась, но сами подумайте, могут ли мои брыкания остановить женщину на пути к молодости и красоте, если она этого хочет? В общем, и эти операции на отделении потихоньку идут, я всеми силами давлю и препятствую, но только за последний год уже больше ста таких пациенток. У меня на этом материале уже третью диссертацию пишут.

Но, между нами, эти "небольные" пациентки, иногда очень помогают решать многие немедицинские вопросы. К примеру, мне легче сутки у стола отстоять, чем выдержать десятиминутный разговор с каким-нибудь чиновником. Я недавно упоминала, что мы взяли нового доктора на отделение. Так вот это Кирюша Мерзликин, я его ещё по институту помню, он как раз учился на курсе, на который я поступила вначале. Замечательный хирург, умница и трудяга, по распределению отработал в районной больнице под Тюменью, получил направление в ординатуру, её с блеском закончил у моего бывшего научного руководителя и сам приехал ко мне на отделение проситься, хотя мог остаться в Москве. Взяла его с радостью, тем более, что и место освободилось. Вот только у него жена и двойняшки – двое чудесных трёхлетних пацанов, а из жилья ему предоставили комнатёнку в разваливающемся щитовом бараке с печным отоплением и удобствами за углом. Я не требую царские хоромы, но мне нужно, чтобы на работе мой врач думал о ней, а не о том, как заткнуть щели и где найти дрова, чтобы его семья не замёрзла. Пошла в облздрав, где мне ничем помочь не смогли, только пообещали включить его в общую очередь на улучшение жилищных условий. И посетовали, что вот был бы он молодым специалистом, тогда ему бы жильё обязаны были выделить. Пока думала и узнавала, ко мне зашла моя бывшая пациентка, с вопросом, действительно ли у меня возникла проблема, как она слышала? Не знаю и не хочу знать, что и как она сделала, но Кирилл живёт теперь с семьёй в хорошей квартире недалеко от лечебницы в новом доме и нарадоваться не может. Но я снова отвлеклась…

Вот во время осмотра пациентки, меня словно стукнуло. Уже через десять минут я тащила Машу в перевязочную, заставила смыть её коррегирующие хитрости и стала прикидывать. В этих операциях и в простом случае мало, что можно штангенциркулем померить и рассчитать, здесь работает чутьё и ощущение на кончиках пальцев, а в Машином случае требуется подтяжку проводить неравномерно и по-разному с каждой стороны, а это в несколько раз сложнее и рискованнее. Повертела, прикинула и решилась, благо опыт уже накоплен немалый. Знаю, как кожа лица реагирует на то или иное воздействие, а уж Машины кожу и лицо знаю наверно лучше, чем свои…

Маша ждала меня в перевязочной в казённой рубахе и с замотанной в повязку головой, издали силуэтом напоминая какую-то нелепую игрушку или водолаза с его медной головой-шаром. Специфика операции и послеоперационного ведения требует такого упаковывания, и до снятия повязки результат оценить сложно. Честно сказать, и после снятия повязки в первые недели о красоте говорить не приходится, гематомы и отёки проходят долго минуя все положенные стадии от "синяка" до "желтяка" и даже не натрёшь их бодягой, для ускорения их рассасывания. Но благодаря опыту я могу уже сегодня оценить полученный эффект. Есть реперные точки, которые не изменяются и не смещаются из-за наличия отёков и они позволяют оценивать результат. Про Машу и говорить нечего, её синяками не испугаешь, уж сколько она операций на своём лице перенесла. Вообще, оперировать на лице и голове – это весьма специфический опыт, возможно, это самый кровавый раздел хирургии, даже при операции на сердце или аорте кровопотерю можно уменьшать и воздействовать на неё. А тут иногда даже привычный гемостаз проводить не рекомендуется, и кровопотерю только терпеть и работать в заливаемом кровью операционном поле. Мне не мешает раздутое отёками лицо, я смотрю и оцениваю не вид вообще, а важные для меня моменты. Из щелочек, в которые превратились глаза, за мной следит тревожный взгляд, я обнимаю подругу, целую в ушко и шепчу:

— Всё получилось, Машка! Больше я тебя оперировать не буду! Даже не упрашивай!

— Дура ты, хоть и командир! Всё долги свои выдуманные отдаёшь?

— Алё! А про субординацию вспомнить не желаешь?

— Ты все долги отдала, ещё, когда меня в Москву долечиваться перевела. Это я в долгу перед тобой… Как хочешь, Веруню не дала назвать, но если будет дочка, Кометой назову!

— Ты лучше всегда за моей спиной будь! Привыкла я уже, как в Удвасике нашем, когда ты сзади сидела…

— Ну, в этом не сомневайся…

— Заканчивай реветь! Там тебя Лёша с Веруней ждут…

— Вот же… Я же запретила им приходить…

На выходе нас встретили Фадеевы всем комплектом. У Маши повязка осталась символическая, скорее прикрыть жуткую картинку, которой сейчас является личико. Веруня обличающе в меня упёрла пальчик:

— Тётя Мета, ты обманула? Говорили, что красиво будет…

— Не всё сразу, девочка. У нас всё получилось, а результат придётся ещё подождать…

— Обещаешь?

— Ну куда ж я денусь… Беги, а то там папе сейчас такую головомойку устроят…


Эпилог Тейково. Август 1971 года

В сентябре пятьдесят третьего, я почти случайно оказалась в Ивановском аэроклубе… Меня сюда пригласила мама Мишкиного одноклассника, у которой здесь работает муж. Она представления не имела, о моём лётном прошлом, мы приехали сюда с целью посмотреть красивое место, где планировали провести что-то вроде пикника, вывезти весь класс с родителями на природу. Но, неужели, оказавшись на лётном поле, я смогла бы удержаться и не пойти смотреть самолёты. Какова же была моя радость и какой-то внутренний трепет, когда я увидела в ряду самолётов бережно сохранённый Удвасик. Не удержалась и попросилась дать мне полетать на нём. Я не очень презентабельно в глазах местного начальника выглядела, да и сопровождающую меня даму он хорошо знал, и это явно не добавило мне веса в его глазах. Так что поначалу он со мной говорил с нескрываемым пренебрежением, буквально цедил через губу, пока я не ответила на его вопрос об имеющемся у меня налёте. Цифры – больше тысячи четырёхсот часов и сто шестьдесят четыре подтверждённых боевых вылета заставили его побледнеть и потом долго извиняться, ошарашенное лицо знакомой я описывать не возьмусь, таких превосходных степеней лингвисты ещё не придумали. Гораздо позже, когда мы с ним уже подружились, он признался, что сам летал истребителем, с сорок третьего года на передке и имел всего чуть больше шестисот часов налёта. В общем, дали мне в небо подняться, хотя пришлось сначала сдать все анализы, пройти обследование и лётную комиссию при военкомате.

После пары вылетов проникшийся местный начальник подошёл и познакомил с инструктором:

— Я посмотрел, что вы выполняли фигуры пилотажа, но это не тот самолёт, в котором это делать интересно. У него другое назначение – летающая парта, где главное не дать разбиться новичку. У нас есть новые яковлевские учебные спарки, не хотели бы вы на одном из них попробовать?

Ну и как при такой подаче откажешься? Если после Удвасика даже Тотошка был скоростным и совершенно другого уровня самолётом, то, что говорить о спортивном самолёте. Пришлось с огромным трудом выкраивать время, учить матчасть и основы пилотирования совершенно нового самолёта. Чего я так завелась, и меня заело? До сих пор не знаю, кажется, какие-то нотки превосходства в словах молодого инструктора, в глазах которого меня уже записали в разряд дремучих старпёров, а я в свои неполные тридцать три совершенно не считаю себя увядающей старушкой. Если не вдаваться в подробности, ещё до череды наших с Мишкой дней рождений и годовщины революции, я уже самостоятельно, без инструктора за спиной, поднялась в небо. Между прочим, выполнила свою детскую мечту, долетела до огромного облака, и с удовольствием покрутилась рядом с огромной ватной кучей непонятно как висящей в небе и не падающей вниз…

Просто взлететь и просто лететь в никуда – не имеет смысла, это проходит только в самом начале, когда важен факт отрыва от земли и чувство полета, от которого сердце трепещет. Вот и я стала отрабатывать пилотажный комплекс, после выполнения, которого могут присваивать разряды в новорожденном самолётном спорте. Мне разряды неинтересны, а вот полёт не просто так, а с целью отработать и отшлифовать пилотажный комплекс делать было действительно интересно. Да и как способ отвлечься и сменить обстановку полёты вне всякой конкуренции. По настоятельной просьбе однажды взяла с собой Мишку, который в задней кабине сидел не пискнув, выдержал как я крутила в воздухе фигуры и не пролился своими жидкостями ни в одну из сторон. Вот только уже когда подъезжали к дому, он вынес вердикт, что лётчиком он точно быть не хочет. Надо было слышать, каким тоном и с какими интонациями он это произнёс, я чуть в столб не въехала. Только это было уже через несколько лет.


Язык мой – враг мой! Влезла с парой слов о противоперегрузочном костюме, когда при мне разговор о лётных перегрузках как-то плавно перетёк в речь про то, что в современных реактивных самолётах главным ограничением их применения стали возможности организма лётчика, что делает великолепную технику бессмысленной, так как возможности лётчика не дают реализовать возможности техники и оружия. Вот я и высказалась, как-то не подумав о последствиях. Кто, куда и как донёс мои слова, не знаю, но приехали в наш центр ребята с суровыми бумагами, и пришлось с ними предметно обсуждать многие аспекты лётной физиологии. А когда я заявила, что эти вопросы на самом деле нужны не столько для обеспечения эффективной работы пилотов самолётов, а для обеспечения работы человека в космосе в условиях невесомости, я думала, что у них глаза из орбит повыпадают. В общем, не было у меня забот и работы, это я так шучу, кто не понял. Пришлось выкраивать время и плотно общаться по вопросам разработки противоперегрузочных и высотных костюмов для лётчиков. И на мне это замкнулось не только потому, что я из общей памяти хоть примерно представляю, как этот костюм выглядит, а принцип вшитых трубок, которые могут увеличиваться при подаче в них газа под давлением – это уже технические нюансы. Главным образом дело стало моим, потому что не так много лётчиков выбрали своим делом медицину, то есть я могла понять и донести до другой стороны то, что другие хотят сказать. Я вот совершенно не понимаю, что непонятного говорят лётчики, а ведь русским языком, а медики смотрят и не понимают, влезешь, разжуёшь, они, чуть ли не обижаются, дескать, можно же было сразу понятно объяснить. В общем, за участие в разработке летного снаряжения для ВВС СССР (так это сформулировали) я оказалась номинантом Сталинской премии. Но теперь мне уже из этой телеги не выскочить, и только неимоверными усилиями сумела отбрыкаться от полного переключении меня на эту тематику. В общем, осталась консультантом и фактически меня стали привлекать как рецензента.

При этом удалось внести в схему подготовки будущих космонавтов многие дополнения. Ведь никто тогда не знал, что случится с человеком, когда он поднимется на космическом аппарате за пределы земной атмосферы. И каких только гипотез не выдвигали, в том числе откровенно бредовых. А отвечающие за подготовку к этому "неизведанному" не могли отмахнуться ни от одной из высказанных версий, и расхлёбывали это всё на себе несчастные ребята – будущие космонавты. Вообще, только за то, что их в процессе этой подготовки заставила пережить безумная фантазия научной группы обеспечения процесса подготовки, я бы им всем авансом звания Героев присвоила. Ну чего, к примеру, стоит версия, что, выйдя из-под защиты атмосферы, организмы будут подвержены чудовищному облучению и первыми выйдут из строя органы зрения космонавтов, поэтому всю программу полёта они должны быть в состоянии выполнить вслепую. У меня возник резонный вопрос, что если от силы излучения они ослепнут, то едва ли они останутся в состоянии двигаться и адекватно соображать, но от меня отмахнулись, дескать, не моего это умишки вопрос. И курсанты в глухих тёмных очках сутками выполняли задачи, которые перед ними ставились, учились ориентироваться на ощупь и прочее, но это среди прочих вполне невинная забава, другие были куда хлеще. Даже попалась писулька одного фантазёра, который утверждал, что в условиях невесомости тело человека начнёт раздуваться и лопнет распираемое изнутри внутренним давлением, а кровь в сосудах вскипит и летальный исход неизбежен. Видимо автор, напрочь перепутал невесомость с вакуумом, но в этом примере вся абсурдность очевидна, а другие ведь пишут с аргументами. Я всё время вспоминала писульки собранные на меня флотским следователем в сорок первом году…

Пришлось тихонько подталкивать ребят к мысли, что при определённой траектории полёта самолёта можно создать на пару минут внутри условия невесомости, и провести исследования, которыми снять львиную долю выдвинутых предположений. Дураков среди этих ребят не было и идею уловили и реализовали моментально. Хотя может мои намёки ни при чем, и кто-то и без меня додумался. Но визгу и радости было! Получили ребята новую игрушку, надо же понимать. Два самолёта за полгода ушатали в ноль. Вот так и развлекалась. И даже поучаствовала в испытании и тестировании режимов использования придуманных костюмов. Честно сказать, жутко неудобно, но это нужно учесть, что я оценивала не использование в условиях, для которых он придуман, а просто как обычный лётный комбинезон. А судя по хвалебным словам, для лётчиков сверхзвуковых самолётов – это "самый цимес", как говорят в Одессе.

Отдельно прошла идея закрытого лётного шлема. Удалось тему сдвинуть, когда упомянула, что при катапультировании я бы как лётчик предпочла, чтобы фонарь над головой пробивал шлем, а не кости моего черепа прикрытые только кожей шлемофона. И вот здесь попала, как оказалось, в больную точку. Лётчики под пулемётом не соглашаются садиться в однокилевые самолёты, что из такого шансов покинуть его при околозвуковых скоростях и остаться живым – нет, даже при нормально сработавшей катапульте, ведь первые катапульты не выстреливали кресло с пилотом, а только выталкивали фонарь и сидушку сиденья, на которой на парашюте по традиции сидел лётчик. Работы по катапультным креслам ещё шли, и удовлетворяющего результата ещё не было. В это и влезла, не снимая нарядные босоножки. Пришлось рисовать два слоя прозрачного забрала, которые благодаря идеально сферической форме шлема могут убираться вверх и не мешать, если в данный момент не нужны.

На самом деле, это я так рассказываю, что вот такая умная и нарисовала. Когда что-либо начинаешь сама делать, особенно то, что до тебя никто не делал, то кочки на пути постоянно, дороги то ещё нет, вот и приходится спотыкаться и искать решения. Не зря ведь умные поговорку придумали, что "гладко было на бумаге, да забыли про овраги…", как нигде, к месту это присловие. Вот пришёл паренёк, есть у нас в команде умник, с оригинальным мышлением и взглядом на вещи, и заявил, что задний край выреза шлема мы делаем в корне неправильно, что его нужно удлинять и чуть отводить назад, а воротник лётного костюма сзади дополнять плотной вставкой, в которую язык шлема должен жёстко упираться. Знаете, что такое "хлыстовой перелом"? Когда водитель или пассажир при очень резком торможении или столкновении с препятствием автоматически напрягают мышцы корпуса и шеи, чтобы удержать голову от неконтролируемого движения по инерции вперёд, при остановке собственных мышечных усилий достаточно для того, чтобы голову не просто откинуло назад, а так резко закинуло на спину, что шейные позвонки не выдерживают, ведь мышцы не успевают отработать усилия нагрузки обратного знака. Похожее случается и при ударе в машину сзади, то есть подобно хлысту, по которому пускают волну движением переменного вектора. Но дело не просто в векторах динамических нагрузок, а в том, что результатом такого "закидывания" головы почти гарантирован компрессионный перелом шейных позвонков, со смещением или без – это уж как повезёт. Для предупреждения и защиты от этого и придуманы у автомобильных кресел подголовники. А началось всё с того, что при испытании истребителя с новой многоствольной скорострельной пушкой наш юный гений обратил внимание на слова лётчика, что при залпе машина колом встала, отдача такая, что словно в стену врезался. Он заставил испытателя пройти обследование и обратил особенное внимание на головную боль и появившиеся боли в шее. Выяснилось, что лётчик заработал компрессионный перелом шейного позвонка, к счастью без смещения, на полгода фиксирующий воротник и, к сожалению, запрет на испытательную работу по медицинским показаниям и ещё неизвестно, не зарубят ли ему позже полёты вообще. Так что отмахнуться от такой "глупости" не получится. А дальше начались поиски вариантов решения возникшей проблемы. Защита шеи лётчика – это очень хорошо и правильно, но это ограничение возможностей обзора, а в темечко каждому истребителю вбивают коваными ботинками, что постоянный обзор – это жизнь в бою, вспомнить только как азартно воевали лётчики с конструкторами, чтобы убрать гаргрот с самолёта. А тут не только из- за вероятности перелома шейных позвонков, но и конструкторы катапультных кресел подголовники требуют. И у каждого есть своё самое правильное мнение, в котором он абсолютно убеждён и отстаивает его со всем жаром, а я в этой толпе чуть ли не единственная в двух лицах: медика и пилота. В результате ищется истина… Да, ладно вам! Какая, простите, истина? Как часто бывает при решении технических задач, всё сводится к поиску оптимального компромисса. А с такой радостью вымученным статусом советника и чуть ли не эксперта я оказываюсь между двух, а то и больше, огней, и должна всех помирить и любой затык разрулить. Желательно быстро и одной левой…

Говорят, что в Афинском народном собрании при решении вопросов, правду часто выбивали кулаками. Наверно тут бы даже лучше было разрешить мужчинам носы друг другу помять, а то ведь красные, давление наверно зашкаливает, а так адреналинчик утилизировали и стресс схлынул, пока носы ватками затыкали, чем не профилактика инфарктов или инсультов? А дальше, мне как воспитательнице в ясельной группе, кого-то пожурить, кого-то осадить, кого-то чуть не по головке погладить и слёзки с носом утереть, но это я утрирую, все же взрослые и за дело болеют, но сути это не меняет. Рукава засучили и работать! Хотя, мне рукава засучивать не нужно. У меня уже давно хирургический рефлекс, манжеты терпеть не могу, но не люблю и короткий рукав, и при любом удобном случае рукава закатываю, вот такой психологический выверт…

Но это всё – цветочки, потому, что следом валом встали космические задачи. Вы не обращали внимания, что это за красивый такой контейнер с двумя гофрированными трубками космонавты нежно в руке носят? Нет, там не тот самый КЛЮЧ от ракеты, для команды "ключ на старт!", это резервуары для отведения жидких и твёрдых отходов жизнедеятельности организмов космонавтов. Кал и мочу ребята в этих контейнерах носят, если без умствований вещи своими словами называть. Мне про это Сосед рассказывал и показывал в своей памяти. Американцы в его мире пошли другим путём, они решили не мудрить с моче- и калоприёмниками, а сделали трусы, которые должны всё впитывать и превращать жидкость в густой гель. Занималась решением этой задачи фирма "Памперс" и потом двинула эти разработки в гражданское использование, а название фирмы стало нарицательным для наименования подобных трусов-подгузников. Вот только в моём понимании, сутками сидеть в своих выделениях, пусть даже обезвоженных – противно, тем более, что в невесомости не подмоешься. Это не малыша на руку положить и под краном попку грязную сполоснуть. А теперь представьте, сколько всего нужно сделать, чтобы придумать такую простую штуковину, которая при этом должна иметь многократный запас прочности и надёжности и могла работать при многократных перегрузках и в невесомости. И это всего лишь один маленький пример, а разных вопросов и аспектов, которые нужно решить, прежде чем запулить человека на орбиту не одна сотня. Да чего уж про организм, если даже писать ручкой в невесомости невозможно. Американцы чуть мозги не свихнули, чтобы заставить ручку в невесомости писать. Наши решили проще, не пишет ручка? Ну и ладно, будем писать карандашом… И одним из советников вокруг этого бедлама ваша покорная слуга… Не слишком покорная, если подумать, да и не слуга и не ваша… Ну и ладно! Шутит тётя…

Иногда мелькает мысль, а как бы было легко и хорошо, не занеси меня тогда нелёгкая в аэроклуб! Вот только в аэроклуб хожу регулярно и с удовольствием, обожаю летать. Только если для большинства в спортивном полёте важен кураж, работа на самом пределе машины и своих возможностей, то у меня совсем другой подход и интерес, мне важно добиться идеального выполнения фигур и всего комплекса. Если уж выполнять бочку с фиксацией положения через каждые девяносто градусов, так и добиться идеальной филигранности, чтобы точно девяносто градусов по креномеру и ни на градус меньше или больше и фиксация с отсечкой в назначенное количество секунд в каждом положении. Или выход в точку после серии фигур, считается допустимым отклонение до пары километров, ведь и ветер есть и ещё с десяток моментов, а мне интересно выйти с отклонением не больше пяти десятков метров, но не сломать красоту рисунка фигур. А это требует отработки навыков, оттачивания каждого движения и так приятно чувствовать, когда всё идеально получается. Я не участвовала никогда ни к каких соревнованиях, мне это не нужно совершенно, мне и на полёты время с трудом выкроить удаётся, но инструкторы утверждают, что по первому разряду летаю однозначно, а если бы ещё оценивали филигранную точность пилотажа, то и мастерское звание вручили… Но я летаю для души, ради того удивительного чувства, что подарил когда-то Бобик, когда замирало горячо под ложечкой, глядя на удаляющуюся под крылом землю… Может это такая форма сублимации, ведь моим единственным на всю жизнь мужчиной так безымянный Сосед и остался, не считать же бесчувственное знакомство с Пятаковым. А если даже и так, чем это плохо?


Но это меня снова в воспоминания потянуло, хотя сегодня сама обстановка настраивает на воспоминания. Все собрались у нас в Тейково, если точнее, то примерно в пяти километрах от бывшего городка Тейково, что в тридцати километрах на юго-запад от Иваново. Ещё в первые годы после войны под руководством Берии (а кому ещё Сталин мог такое масштабное дело поручить, сами понимаете), была начата государственная программа выведения из городов всех производств. И первые годы она шла со скрипом и страшным противодействием, никто не желал уезжать из привычного комфорта городов, ведь психология урбанизации успела пустить в мозгах прочные корни. Но потихоньку процесс шёл. И если вполне устроенные в комфортных условиях руководители разных уровней никуда уезжать не желали, то рабочие и рядовые сотрудники на эту ситуацию смотрели совсем иначе, тем более, что никто не планировал и не предлагал ехать в голую степь или непролазный лес и жить в палатках с готовкой еды на костре, одной рукой отгоняя комаров, а ногой отпихивая от ужина наглого медведя.

В качестве испытательной площадки было решено использовать мощный блок производств тяжёлого машиностроения существующий в Ленинграде, тем более, что он во время войны сильно пострадал и был больше чем наполовину эвакуирован. Начали серьёзную модификацию двух железных дорог, ведущих от Ленинграда в сторону Киришей и далее к Рыбинску и Ярославлю и ветку через Волхов и Тихвин на Череповец. Смысл заключался в том, чтобы после перестройки и модификации железной дороги по её протяжению разместить производства и жильё работников, распределяя производственные мощности всего цикла производства, опираясь на силы и мощности Череповецких металлургических заводов и машиностроительные и станкостроительные мощности Ленинграда, Рыбинска и Ярославля. Оказалось удобным и то, что эти районы исстари довольно безлюдны и малозаселены, за редким исключением. Работы было не на один год, но уже к пятьдесят первому году стало ясно, что программа заработала и имеет смысл.

Минимум в три пути полностью электрифицированная железнодорожная ветка с проложенными параллельно автомобильными дорогами высокого качества, возведённые по продуманным проектам жилые с полной инфраструктурой жилые микрорайоны, и расположение в шаговой доступности от рабочих мест стали своего рода символом новой послевоенной жизни. И рассказы жителей, которые раньше ютились в бараках и общежитиях, а теперь по желанию живут в благоустроенных квартирах или своих частных домах, а на работу не нужно ехать в переполненных автобусах или добираться с несколькими пересадками на другом транспорте, а ходят электрички, приуроченные к расписанию смен или работе учреждений. Вообще, электрички – это не только десятивагонные поезда, это и четырёхвагонные и одновагонные "подкидыши", фактически трамваи, для этого транспорта своя колея выделена. При этом есть возможность и в тот же Ленинград съездить на скоростном поезде и другие плюсы, вплоть до радости любителей рыбалки или разведения цветов у себя под окном… В общем, процесс выведения производств и освоения "жилых веток", как это назвали, ведь растянутые вдоль дороги производства и поселения уже нельзя назвать городами или посёлками, набирает обороты, вплоть до того, что во многих городах приняты решения, по ограничению нового строительства и освоения новых земельных участков, так в Москве Черёмушки до сих пор подмосковная деревня, а вот ветки в сторону Сходни, Реутова или Мытищ протянулись на сотни километров.

Мне в шестьдесят пятом, когда Мишка окончил училище, пришлось ехать из Москвы в Ленинград на скоростном поезде, я испытала потрясение. Для скоростных поездов на протяжении всего пути сделана двухколейная эстакада и скоростной поезд проходит путь между двух столиц чуть больше, чем за три часа и его движение не требует никаких особых мер по перекрытию основного пути и формирования для него специальных окон в графике движения, а есть путь-эстакада по которой идут скоростные и просто скорые. Скорость движения скорых поездов вообще уже официально утверждена не менее ста километров в час из расчёта всего маршрута. Правда это касается пока только уже переделанных по новым нормативам железных дорог, вот и проверю в октябре, я, наконец, дала согласие посетить знаменитую и старинную берлинскую клинику "Шарите", доеду ли я от Москвы до Берлина меньше чем за двадцать часов. Хотя цель поездки не только и не столько прочитать несколько лекций на медицинском факультете Берлинского университета, пообщаться лично со своими старинными партнёрами у "Карла Цейса" и "Золинген", уже пообещала Мишке, что приеду, посмотрю, как они живут на военно-морской базе Балтфлота в Лореане. В голове до сих пор не укладывается, что когда-то это была база кригсмарине, теперь это атлантическая база нашего Балтфлота, как базы в Сирии и Египте Черноморского или в Талиенване и Корейском Вонсане тихоокеанцев…

Ну вот, снова съехала с темы, как Надюшка – Верочкина старшая дочка говорит. Вот в рамках этой программы и построили наш центр на берегу небольшого озера фактически в нетронутом лесу. А персонал расселили вокруг, вот так я оказалась домовладелицей, и теперь могу принимать сразу множество гостей, правда только в летнее время, зимний дом у меня небольшой, да и зачем мне много места, только лишнюю энергию на обогрев тратить… Здесь же вокруг Тейково разместилось ещё множество всяких организаций. Например, цех, в котором в пятидесятом, наконец, удалось запустить изготовление качественного шовного материала и атравматических игл, сначала был даже не цех, а участок экспериментального производства, теперь это даже не полноценный цех, а завод медицинских инструментов, который сотрудничает с немцами. Я как после войны прикипела к сначала трофейным Золингеновским инструментам, потом и просто поставкам от немцев. У немцев немного другая психология при производстве хирургических инструментов, у нас как-то больше любят делать ручки с кольцами для пальцев, но не всегда это диктуется необходимостью, и в этом случае немцы стараются сделать просто дугообразные рукоятки с саморасстёгивающимися замками на концах. У нашего инструмента традиционно все зажимы и держатели защёлкиваются на три щелчка до конца, а снять – это нужно ручки в стороны развести, чтобы застёжка из зацепа вышла. Золингеновские зажимы закрываются только на два щелчка, а на третьем щелчке происходит расстёгивание, это лучше увидеть, чем я на словах объяснять буду, я уже привыкла и мне кажется это очень удобным. И теперь наши иглы и инструменты с эмблемой голенастого журавлика знают уже наверно во всём мире. Журавлик – это под руку вспомнился мой Тотошка, вот и предложила, а производственникам понравилось, ведь они поначалу хотели что-нибудь брутальное и русское, но сами понимаете, медведя на упаковки игл лепить как-то не к месту. Зато теперь стало гораздо удобнее и проще работать, и времена, когда я со своими волосами изгалялась уже вспоминаются как нелепая шутка. Последние операции Маше я уже шила нашей ивановской атравматикой. И если вначале это были только шёлковые нити разной толщины, то вскоре наладили выпуск нитей из капрона и нейлона, которые можно выпускать не плетёными, а цельнолитыми мононитями с заданными характеристиками. А уж как ими удобно накладывать внутрикожный косметический шов, словами не описать…

К слову, про брутального русского медведя, мои аппараты в англоязычных странах называют аббревиатурой "СиэРБи", это от их английского "аппарат – Русский Медведь". Смех и грех ей-богу. Мне объяснили, что они мою фамилию перевели как "Луговой медведь", ничего не поняли, ведь такого медведя в систематике нет, и преобразовали в "Русского медведя". Они же самые умные, так и пошло. Не думаю, что не было тех, кто мог объяснить, но гонор-то не позволит свою тупость признать, вот и живёт название. Немцы вон перевели "ВОМОС" и не мучаются, а французы, нашу аббревиатуру даже переводить не стали, а используют не изменяя как имя собственное, но большими буквами, как и многие другие. Верочка меня даже подкалывала, когда узнала, что мне загранпаспорт для Англии теперь должны выдать на фамилию Вилд-Рашен-Бер, что доброй после такого я точно не буду…


Но вернусь к своей жизни. Если первые годы Машенька жила со мной и Мишкой, то перед свадьбой тихо переехала в комнату, а потом её мужу дали квартиру. Лёша, кстати, работает главным технологом на заводе, о котором я только, что рассказывала. А мне для бóльшего объёма контроля за Мишкой, после переселения Маши, пришлось серьёзно пересматривать свой рабочий график. Работа – это здорово, но приносить ей в жертву родного человека мне совсем не хотелось. Тем более, что послевоенное поколение к которому Мишку можно отнести, оказалось в промежутке между теми, кто родился в спокойных условиях уже после войны и теми, кто во время войны детьми испытали все тыловые и даже оккупационные прелести воюющей страны. У детей не бывает полутонов, и каким-то непонятным вывертом общественного сознания доблесть защитников Родины местами подменилась блатной романтикой. И вот от этого мне хотелось Мишку уберечь, а для этого нужно иметь с ним постоянный близкий контакт, а не эпизодические пароксизмы педагогического зуда. Таким очень часто грешат успешные на работе люди, а потом удивляются, почему же у них выросли такие бездари или моральные уроды. Вообще, мне очень нравится, что у нас с ним сложились отношения не мать-сын, а скорее дружеские сестра-брат, которые не уступят первым в теплоте и родственности. При этом для меня осталось большой непостижимой загадкой с чего и как, он, видя вокруг только мелкие прудики-озерца и несчастную речку Уводь, вдруг заболел морем. И если поначалу я думала, что это кратковременное увлечение, которое скоро пройдёт, то потом, когда у него вся комната оказалась заставлена моделями парусников и он может вдохновенно и легко объяснить разницу между использованием на фрегате лиселей и просто мощного парусного вооружения винджаммеров. Честно сказать, я испытала огорчение и недоумение, как-то я была уверена, что он пойдёт по моим стопам, ведь хирургия вполне мужское и серьёзное занятие, но вот так вышло…

Я с первого класса Мишкиной учёбы в школе завела правило, делить положенный мне трёхнедельный отпуск на три части по неделе и приурочивать их к школьным каникулам, кроме летних, месяц которых Мишка обычно проводил в пионерском лагере и на два месяца Маша его и Верочку увозила на Урал к своим родителям в деревню. Когда он учился в шестом классе на весенние каникулы, мы погрузились в нашего верного "Мурзика" и поехали в Ленинград. Правда я тогда немного схитрила, в это же время проводилась большая всесоюзная хирургическая конференция, куда меня пригласили, и я живьём посмотрела на плеяду матёрых генералов-хирургов-профессоров, которые с удовольствием и после войны продолжали носить свои широкие лампасы. Зубры-мастодонты хирургии, фамилии-то какие: Бурденко, Вишневский, Юдин, Филатов, Куприянов, Бакулев, Шамов, Мельников, Джанелидзе, Петровский, всех и не упомнить. Но про эту ставшую для меня эпохальной конференцию как-нибудь потом расскажу. А я после приезда поручила Мишку Панфилову и Митричу, которые его как на работу водили в Центральный военно-морской музей в здании Биржи на Стрелке. Пару раз побывали на «Авроре», облазили все причалы Кронштадтской базы, а в "Адмиральский коридор", что в училище имени Фрунзе, где висят портреты адмиралов, прославивших Морской корпус, мы ходили с ним вместе. Я правда ещё не потеряла надежды, что может удастся немного развернуть ребёнка, и он поступит в Академию Кирова на морской факультет, поэтому больше упирала на второй коридор, их ведь два от компасного зала с нактоузной катушкой на полу, на которую наступать не рекомендуется, в котором висели портреты не менее великих выпускников, но не ставших адмиралами, вроде того же Римского-Корсакова и Даля. Но на обратном пути окончательно поняла, что для медицины я сына потеряла окончательно. Ну а чем я думала, если Митрич затащил его даже в рубку "Октябрьской Революции"? Осталось только смириться, что рядом со мной бродит будущий Ушаков или Синявин…


Сразу вспомнилось… В высшем военно-морском командном училище имени Фрунзе был выпуск. Всё было, как всегда, как из года в год, как бы милиция и патрули комендатуры с этим ни боролись. Запущенную от моста лейтенанта Шмидта плавучую бутафорскую мину взорвали, на Крузенштернательняшку, сшитую из четырёх самого большого размера, натянули, а на торжественном прохождении с новенькими офицерскими погонами швырнули вверх горсти мелочи, чтобы к погону герб от монетки прилип. Раньше, когда на монетах и погонах были орлы, речь была про двуглавых птиц, теперь герб на погонах только у одного самого главного адмирала, ну, да и ладно, традиция-с, а на флоте это святое…

На торжественном построении на перекрытой набережной перед главным корпусом и памятником бывшему выпускнику и начальнику Императорского Морского корпуса ряды молодых лейтенантов флота в белых перчатках и с новенькими кортиками. И после торжественного прохождения под дождём монет строй бывших курсантов, наконец, распускают и они бегом бросаются к толпящейся группе зрителей из родных и любимых…

Я стою чуть в стороне и смотрю на творящийся праздник молодых офицеров флота. Отошла в сторону, чтобы не дымить среди людей, да, вот как-то получилось, что закурила. Сначала схватила сигарету после одной тяжелейшей неудачной операции, когда пошли осложнения, и уже встал вопрос о спасении жизни больного. Меня выдернули на операцию, и больше восьми часов мы бились за жизнь пациента, и всё ещё осталось висеть на волоске. Вот и закурила, чтобы в себя прийти.

Нашего вчерашнего гардемарина окружила и затискала целая компания, специально приехали Смирновы с Софьей и уже совсем не маленькой Сонечкой (тогда все были почему-то уверены, что Мишка с Викулиной поженятся, да и Сонечка действительно чудо как хороша), Верочка с мужем и детьми, ну и я чуть в стороне. Но этот паразит всех расцеловал, пообнимал, наговорил кучу всякой приятной чепухи и с извинениями усвистал, ведь "они с парнями ресторан сняли всем выпуском"… Ну что тут скажешь? Наутро, пришлось его мне с комиссаром с гарнизонной гауптической вахты с подбитым глазом забирать… Потом он признался, что это он тогда так от Сонечки сматывался, что рядом с ней чувствует себя болонкой на поводке. Ну а что же вы хотели от любимой дочки Оленьки Викулиной, в девичестве Матвеевой? В общем, с нами – Луговых-Медведевыми матримониальные планы Смирновых-Викулиных в очередной раз накрылись медным тазом… Тенденция, да-с…


Но теперь он уже остепенился, капитан-лейтенант, принял под команду дизельную подводную лодку, нового проекта "Омуль", сверхтихую, всю обклеенную резиной, в общем, чудо, а не корабль, по его словам. Вообще, из его выпуска только пятеро уже капитан-лейтенанты, да и выпуск чуть меньше половины тех, кто хорошо учился выпустились лейтенантами, остальные младшие лейтенанты. Как я поняла, отменили обязательный рост званий в привязке к выслуге, как рассказывал когда-то давно Сосед, можно и до самой пенсии отходить старшим лейтенантом и это теперь не считается зазорным, хотя каждый солдат, как говорил Наполеон, должен носить в ранце маршальский жезл. Вот только не стоит кухарку к управлению государством подпускать, не каждый может и должен быть генералом или адмиралом, здесь я полностью согласна с новым подходом, вернее, очень хорошо забытым старым, в смысле, дореволюционным… А Мишка похоже вполне успешную карьеру делает, ведь должность командира лодки не меньше майорской, в смысле кап-три. Что ж, удачи и семь футов под килем!


Но у нас в Тейково сегодня все собрались по другому поводу, Мишка привёз молодую жену и планирует оставить её у нас до родов, заодно у неё день рожденья и вообще, всем давно хотелось собраться вместе. Вообще, в Альте, где основное место базирования Мишкиной бригады действительно зимой неуютно, Заполярье, чего же вы хотите? Дело в том, что Мишке ещё больше полугода там осваивать новый корабль до перехода к месту базирования в Лореан. Поэтому я совсем не против такого решения, тем более, что здесь девочка будет под присмотром, да и мама по ней соскучилась. А я не сказала, на ком Мишка женился? Веруня его из своих лапок не выпустила, хотя мне кажется, что она с детства, как-то запрограммировала его, что иначе просто быть не может. Ей завтра исполняется двадцать один, она младше Мишки на почти семь лет, а поженились они ещё два года назад. Кажется, это удивило только меня, когда Мишка привёл её такую тоненькую в лёгком платье и сообщил, что они поженились, что она специально для этого к нему во Францию летала…


Сейчас все собрались дома у Маши с Лёшей, там мужчины затеяли шашлыки, нам лучше близко пока не подходить, но обязательно при этом обеспечить весь положенный антураж на столе, а меня с малявками отправили сюда. Малявки – это две младшие дочки Верочки и Константина, им всего по полтора годика и они спят, а я сижу на открытой веранде своего дома и смотрю на сад, изредка долетает дым с запахом запекаемого мяса и мужские голоса. У нас здесь нет заборов, дома у нас с Машей рядышком, всего метров тридцать друг от друга. Это её заботами здесь у нас уже вырос сад и весной он шикарно цветёт, яблони и сливы белые в цвету, красота фееричная. Хотя деревья ещё не большие, но уже три года цветут и дали первые урожаи…

А Верочка у нас – настоящая звезда и известная не только в СССР певица. Она тут как-то посчитала, что я ей подарила уже больше ста песен. Брать фамилию мужа она наотрез отказалась, но от авиации никуда не делась, Костя – молодой полковник, успевший повоевать на штурмовиках, и как он рассказывал, в конце войны, когда был в Венгрии уже командиром полка, почти вылетал на звание Героя, но его как раз перевели начальником оперативного отдела воздушной армии, вот и не сложилось, дали орден Ленина. Хотя у него орден Суворова второй степени, а это значит, что он как командир заслужил три полководческих ордена в наступательных операциях, не у всякого генерала такой есть. Вот когда Верочка ещё в Гнесинке училась он за ней больше года ухаживал и смотрел на неё щенячьими влюблёнными глазами. Сначала она его не воспринимала, но потом как-то у них всё сложилось. Кроме малявок у них ещё двое, старшая Надюша и Василёк, как полагаю это в честь мамы и братика имена, мы с Верочкой эту тему ни разу не поднимали, а маленькие Маша и Иринка, на тему их имён такой шум был, Костю заколодило и он страшно хотел одну из дочерей Виолеттой назвать, вторую на выбор Жанной или Викторией. Вот нормальный вроде мужчина, но тут вдруг переклинило, откуда что берётся? Сейчас у Кости другая проблема, ему предложили принять дивизию недалеко от Чемульпо, это в Корее, помните, где наш "Варяг" с "Корейцем" японцы утопили… Для него это рост и карьера. Но проблема в том, что Верочка не собирается расставаться с мужем и готова следовать за ним в любое место, только любимую народом певицу никто далеко от Москвы отпускать не хочет, вот и срываются у Кости все назначения, а протирать штаны в штабах он сам не хочет, тем более, что в армии грядут новые сокращения, и хоть он комбрига получил, и лампасы широкие, но ему нужно служить, и жену безумно любит… Вот такой компот. Как этот вопрос решать не знаю, по-моему надо ехать, а Верочкиных пластинок уже и так хватает. Заодно дети в Жёлтом море покупаются… Вообще, смешно иногда на них смотреть, Костя большой такой, как медведь, у него борцовские покатые плечи, человек-гора, самое точное определение и Верочка рядом вся светленькая и изящная, и такое игривое на четыре ноты не меньше: "Котя! Ты же знае-е-ешь…". Что уж там Костя знает, но выглядит со стороны это очаровательно…

Уже больше года, как сюда перебрались жить Смирновы, Иде нужен лесной воздух, у неё проблемы с лёгкими, а комиссар окончательно ушёл на пенсию. А то он после Мехлиса принял Главное политуправление вооружённых сил и руководил им бессменно больше десяти лет. Потом вышел на пенсию, но остался в управлении консультантом, как Ида ругалась, нервотрёпки стало даже больше, чем когда он сам командовал. Ида сильно располнела и не очень хорошо себя чувствует, а вот Александр Феофанович хоть и седой весь, но та же выправка и выглядит в своей форме генерального комиссара всё так же эффектно. Ида возится с детьми, с младшими Машиными и Василёк Верочкин у нас с бабушкой предпочитает жить, он ещё в школу не ходит, Верочка в дочками наезжает регулярно… А вот комиссар скучает, даже не знаю, что с этим делать. Был правда один разговор, что он собирался сформулировать некоторые положения по воспитательной работе комиссаров в частях, думаю, что было бы здорово, если бы комиссар взялся писать такое руководство…

Поначалу я, вспоминая слова Соседа о том, что в медицине очень мало, что можно посоветовать, глядя вокруг себя, возмущалась и даже злилась, считая себя обманутой. Но только через много лет поняла – он имел в виду, что написать письмом Сталину по медицинским вопросам что-либо почти невозможно, но можно многое сделать при личном участии.

Да, теперь у меня уже не отделение, а целая лечебница. К счастью, удалось реализовать армейскую схему, в которой на меня не возложены административные функции, я заведую первым и единственным в стране "Центром костно-пластической хирургии" и у меня в центре два детских отделения, чем я очень горжусь, а директор центра руководит и администрирует, то есть как начальник госпиталя в армии и главный врач госпиталя делят между собой командные и медицинские вопросы. А Машенька – моя бессменная старшая сестра стала главной сестрой Центра и теперь она Мария Васильевна, очень солидная и строгая. Как это у неё получается, не знаю, ведь она ненамного крупнее меня, а я всё такая же не сильно презентабельная и мелкая. За мной в оперблоке даже персональную тумбу закрепила, это ящик такой под ноги, чтобы я на нём стояла и тогда остальным рослым хирургам будет удобно со мной оперировать. Это только наедине мы друг для друга всё так же Машка и Метка. Тем не менее, восемь лет назад я защитила докторскую степень и уже больше шести лет имею звание профессора. Фактически моей докторской диссертацией стал учебник по костно-пластической хирургии, где подробно разобраны все аспекты этой дисциплины, уже ставшей обязательной для изучения в институтах. И хочу заметить, что это не только аппараты ВОМОС, хотя только в нюансах и вариантах их использования объём получился больше десяти печатных листов – считайте полная диссертация. Отдельно разобраны техники работы с различными аутотрансплантатами на сосудистой ножке или без неё. И здесь же пришлось разбирать вопросы реплантации отсечённых сегментов конечностей и вообще использование микрососудистой техники.

К сожалению, сколько я ни уговаривала представителей ЛОМО и Цейса, но сделать мне стационарный операционный микроскоп они пока не могут. Всё упирается не в оптическую часть, а в источник "холодного света", ведь для микроскопа нужна большая освещённость, а в световом потоке практически всех известных источников света слишком велика инфракрасная составляющая, в итоге всё находящееся в освещённом операционном поле нагревается и сохнет, что для нежных мягких тканей недопустимо. Но удалось у них получить головные бинокуляры с кратностью около двадцати четырёх раз и фокусным расстоянием больше двухсот миллиметров и глубина резкости больше десяти миллиметров, и это очень много и реализовать такое очень трудно, а главное, что для работы с ним хватает обычного хорошего освещения от мощной бестеневой лампы. Вот с появлением этих бинокуляров и хорошей атравматики у нас пошли реплантации отсечённых сегментов, на поток встали операции с использованием лоскутов на сосудистой ножке, фактически микрососудистая хирургия почти в полном спектре. Отдельно разобраны коррегирующие пластические операции при разных видах поражения кожных покровов, от "шагающих стеблей" по Филатову, до показаний и возможностей пересадки свободных кожных лоскутов. В общем, вышел двухтомный "кирпич" с множеством фотоиллюстраций, схем и рисунков, последнее, как понимаете Машенька делала, ещё сама меня уговаривала дать ей это сделать, что она так соскучилась по такой работе, что ей это в радость будет…


Да! Помните, я обещала про конференцию в Ленинграде рассказать? Чем я действительно горжусь, это тем, что мне удалось размыть искусственные границы, которые стали воздвигать, деля больных по врачебным специальностям. Нет, я прекрасно понимаю логику и смысл узкой специализации, но при этом нельзя забывать и заветы великих предшественников, которые нам велели "лечить не болезнь, а больного". Вот на этой конференции я и представила доклад, в котором показала, что варикозная болезнь, грыжи, плоскостопие и геморрой – встречаются одновременно в разных сочетаниях у одних и тех же пациентов. То есть во всех четырёх случаях одна и та же причина заболевания – наследственная несостоятельность, то есть врождённый дефект структуры соединительной ткани, с нарушением соотношения и качества фибриновых и эластиновых волокон, причём он ещё и гормонально-зависимый, что и приводит к возникновению картины перечисленных заболеваний (а не стоячая работа при варикозе или сидячая при геморрое). А при разделении врачей на узкие специальности эти больные должны будут лечиться у четырёх разных специалистов, в то время, как для них гораздо лучше было бы у одного. А так как перечисленные заболевания поражают молодых людей трудоспособного возраста, то это вопрос во многом уже не медицинский, а государственный и экономический. И закончила тем, что таких примеров любой клиницист вам назовёт с десяток.

В общем, удалось мне тогда бомбу взорвать и мозги заматеревшим в войну генералам встряхнуть. Разошедшийся в прениях Юстин Юлианович Джанелидзе так завёлся и едва сдерживая южную экспрессию меня безмозглой профурсеткой с кафедры обозвал, потом правда извинялся, что был не прав и вспылила его горская кровь, а он вроде и не присутствовал. Ведь когда эмоции чуть схлынули, а собрались действительно опытные и знающие врачи с огромным клиническим опытом, вынуждены были признать истинность выдвинутого тезиса и то, что он имеет под собой клиническое подтверждение. Но с другой стороны все мы прекрасно понимаем, что каждая узкая специализация создаёт место для "самого главного по левому уху", ведь среди присутствующих больше половины давно скорее не врачи, а политики от медицины и подобные места и звания им крайне важны. И если бы я была не из никому не нужного Иваново и вроде как сама по себе, а к примеру из Москвы или Ленинграда, меня бы сожрали и косточек не оставили, а так, ну что с девчонки взять, может блаженная… В результате, мне удалось у себя в центре чуть позже открыть второе в стране отделение клинической флебологии, где лечатся пациенты упомянутого профиля со всеми четырьмя патологиями. Первым оказался ленинградский доктор Аминев, и если я к этому пришла от варикозной болезни (даже зарегистрировала свой метод операции) и плоскостопия – чистейшая ортопедия, то он от проктологии. Очень умный и серьёзный дяденька, мы с ним весьма плодотворно пообщались, он поделился многим из проктологии и её нюансов, я добавила свои мысли и наработки по лечению вен и ортопедии стопы. Договорились, что будем обмениваться врачами для передачи клинического опыта, так что мои ребята ездят в Ленинград, а к нам приезжают работать Аминевские доктора.

Но это было тогда, а теперь кто только в наш центр не едет, нам даже штатного переводчика пришлось в штат взять, а в планах строить для центра второй корпус, в одном нам уже тесно. И благодаря нашему Центру Ивановский мединститут тоже переехал ближе к нам, он от нас всего в двадцати километрах, на любой электричке или "подкидыше" пятнадцать-двадцать минут езды и на выбор три платформы института и студенты у нас в центре как дома…

Уж сколько меня звали в Москву и Ленинград, но мне совершенно не хочется. Я здесь прижилась, Мишку здесь вырастила, мой выстраданный центр здесь. И вообще, как сказал бы наверно Митрич, лучше уж я здесь буду единственной профессором Луговых-Медведевой, чем одной из тысяч бегающих по Москве. Почести меня тоже не обошли стороной, я не говорю про то, что в областном ЗАГСе зарегистрированы уже больше пяти сотен девочек с именем "Комета", надо полагать, что это благодарные пациенты отметились. У меня кроме упомянутой Сталинской премии есть государственная и два трудовых ордена: "Знамя" и "Ленина". Улицы и пароходы моим именем никто ещё не назвал, слава Богу… На Волге правда ходят пассажирские суда на воздушной подушке, которые, наверно в пику "Метеору" на подводных крыльях, назвали "Комета", но ко мне они не имеют никакого отношения.


Про вручение мне ордена Трудового Красного Знамени… Вручили мне его совсем не за мои медицинские дела, а как было написано в представлении, "по совокупности заслуг". Вообще, за лечение врачей почти никогда не награждают, так уж у нас повелось. А было так. Несусь на "Мурзике" в главный клинический госпиталь (больные по разным отделениям разбросаны, а лучше их каждый день контролировать), как меня останавливает ОРУДовец (их тогда в ГАИ переводили), ну всё, думаю, сейчас опять будут ругать за превышение скорости. Нет, с ним подходит армейский штабс-капитан и сообщает, что мне следует немедленно с ним проехать "по важному делу". Села к ним в машину, в мою лейтенант сел и следом едет, приезжаем в Кремль, где у всех документы проверили и внутрь пропустили. Привели в кабинет, где за столом сидит великий и ужасный Лаврентий Павлович, который, улыбаясь, мне сообщает, что решено меня за вклад в Победу над фашистской Германией наградить орденом. Что меня они вычислили ещё в сорок третьем году, но было решено мне не мешать, и правоту принятого решения прошедшие годы полностью подтвердили. В общем, на закрытом награждении, где награждали разных секретных работников, мне вручили орден. Ну и про второй, который вручили после полёта в Космос первого космонавта Земли Андрияна Николаева за участие в космической программе…

Мне скоро уже пятьдесят лет. Я вполне довольна своей жизнью и тем, что сумела сделать. Все окружающие долго донимали меня и пытались устроить мне личную жизнь, пока я это не пресекла. Я обожаю красивое и нарядное бельё и стараюсь красиво одеваться, вроде бы получается, как и оставаться женщиной. Как-то думала, что неплохо бы завести Мишке братика или сестрицу, но дальше маниловских мечтаний это никуда не пошло. А теперь скоро Веруня нам с Машенькой малыша принесёт, даже интересно…

Вот уже кричат и руками машут…

— Малявки, подъём! Там такие шашлыки сделали! Вставайте, а то без нас съедят…


Конец книги.

Конец цикла про Комету…

Примечания

1

ОКА-38 – самолёт планировали и даже выпустили несколько пробных экземпляров на опытном производстве развёрнутом в Каунасе перед самой войной, по лицензионному соглашению между СССР и Германией. Выпуск лицензионной копии Шторьха было поручено освоить молодому конструктору Олегу Антонову, который азартно взялся за работу, но развернуть производство не успели. К слову, название самолёта – это инициалы конструктора и год начала работ и к притоку Волги никакого отношения не имеет.

(обратно)

2

Я знаю, что приведённые мной данные и характеристики не соответствуют стандартной войсковой модификации C-2, они частично взяты с модификации Fi-156 B-1 для коммерческого использования, которая в крупную серию так и не пошла. Но в отличие от стандартной имела ряд особенностей, в числе которых увеличенные баки, более производительный металлический, а не деревянный винт, чуть более мощный мотор, управляемые выдвижные предкрылки, позволяющие развивать скорость до 210–220 км/час, хотя заявленной скорости 240 км/час конструкторы как планировали не получили. Почему бы подарочному самолёту не быть в такой модификации под видом стандартного C-2? Особого преклонения перед качеством немецкой отделки не испытываю, признаю, что умеют уделять внимание даже мелочам, но это касается только совершенно новых машин и изделий. А вот при эксплуатации… У одного моего приятеля обычный старый Москвич был чистенький и ухоженный, и в нём было уютно и приятно находиться. И при этом он не занимался дурью, с моей точки зрения, помните наверно манерные антикрылья на багажниках "пятёрок" и "шестёрок". А вот садиться в загаженный от пола до потолка "мерседес" знакомых в Германии или в машину-помойку сына знакомой из Финляндии было весьма неприятно. И при этом, когда я спросила, почему столько мусора и запах, мне сказали, что просто некогда было заехать на чистку салона. То есть владелец гадит, как может, а потом ему машину чистят и дезодорируют. А вот я помню поговорку: "Чисто не там где убирают, а там, где не сорят!"

(обратно)

3

Самая настоящая правда, Шторьх за исключением некоторых дюралевых и железных деталей такой же фанерный, дойч-фанер, если хотите.

(обратно)

4

Песни "По первому сроку", "Флагманский марш", "Вальс на плоскости" Александра Розенбаума

(обратно)

5

Песня "Каждый выбирает для себя" – Ю. Левитанского, песня "Разведка" Ольги Сердцевой и песня "Мы родом из разведки" из к/ф, которую исполняет Н. Караченцев

(обратно)

6

Для тех, кто не верит, что такое бывает, можете поинтересоваться историей появления одного из доступов к глубоким слоям шеи. На шее очень трудно оперировать, вернее, трудно добраться до интересующего места, потому, что в небольшом объёме сосредоточено огромное количество разнообразных органов, сосудов и нервов. И поэтому добраться до структур, расположенных глубоко, нанося минимальные повреждения перечисленным образованиям очень сложно. Но уже давно существует вариант хирургического доступа, считающийся классическим, который никто из хирургов не придумывал. Как гласит история его появления, однажды к хирургу доставили молодую девицу, решившую от неразделённой любви покончить с собой, но выбрала она не яд или петлю, а решила перерезать себе горло. И острым большим мясницким ножом полоснула себя по шее. Конечно, много крови, суета родственников и прочее, но когда лекарь стал разбираться, что же повредила себе пострадавшая, оказалось, что, имея большую зияющую рану шеи, у неё не было повреждено ни одного важного сосуда, органа или нерва. Секрет оказался в том, что нож был достаточно большой и тяжёлый, и у неё не хватало сил удержать его в руках, кроме этого она довернула голову, чтобы открыть для ножа шею. В результате, при определённом повороте головы, на шее появляется возможность произвести разрез и получить доступ к глубоким слоям в обход жизненно важных структур. Так совершенно случайно был найден удобный и безопасный хирургический доступ, хотя, миллионы самоубийц или бойцов использующих холодное оружие доказали, что практически любой широкий глубокий разрез шеи – смертелен или как минимум очень опасен. Как показала жизнь – не любой. То есть в жизни бывает даже то, чего в принципе быть не может и оставьте в покое теорию вероятности. Достоверность этой истории пусть останется на совести нашего преподавателя по "Оперативной хирургии", который её нам рассказал.

(обратно)

7

Реальный факт, несколько У-2 было захвачено во время "Зимней войны" и они финнами активно использовались, как и многие другие захваченные трофеи.

(обратно)

8

Солдатские звания: солдат, ефрейтор и старший ефрейтор (во флоте: матрос, матрос второй статьи и матрос первой статьи). На погонах соответственно: пустой погон, один узкий поперечный галун, и два узких – второй продольно из-под первого буквой "Т".

Младшие командиры: младший сержант, сержант, старший сержант, главный сержант и старшина (во флоте: старшина третьей, второй и первой статьи, главный старшина и мичман). На погонах: поперёк два, три узких галуна, один широкий поперёк, широкий поперёк и один узкий из-под него вдоль, и один широкий вдоль. (Что будут на флоте с нарукавными нашивками придумывать – не знаю, но уверена, что эти затейники придумают…)

Младшие офицеры: младший лейтенант, лейтенант, старший лейтенант и капитан (во флоте вместо капитана – капитан-лейтенант). На погонах от одной до четырёх маленьких звёздочек при одном просвете.

Старшие офицеры: штабс-капитан, майор, подполковник, полковник и комбриг (во флоте аналога штабс-капитану не ввели, а вот вместо комбрига – командор). На погонах: штабс-капитан – пустой погон при одном просвете, далее от одной до трёх средних звёздочек при двух просветах, а у комбрига – пустой погон с двумя просветами.

На погонах высших офицеров: от одной до четырёх звёзд в ряд на шитом погоне у генерал-бригадира. У генерала-армии (только общевойсковое звание) пустой шитый погон. У генерала от инфантерии (маршал рода войск), маршала (главный маршал рода войск), главного маршала (только общевойсковое звание) — от одной до трёх больших звёзд в венке на шитом погоне в ряд, у маршалов родов войск вверху погона эмблема рода войск. У маршала Советского Союза – большая звезда в венке и вышитый герб СССР на шитом погоне.

У высших офицеров при полевой форме ношение петлиц не предусмотрено, разрешено, использовать полевые погоны защитного цвета.

Во флоте: контр-адмирал, вице-адмирал, адмирал-командор, имеют одну-три звезды в ряд на шитом погоне. Адмирал (или как говорят на флоте – "Полный адмирал") имеет пустой шитый погон. Адмирал флота Советского Союза имеет одну большую звезду в венке и вышитый герб СССР на шитом погоне.

Советники-юстиции трёх рангов на погонах имеют щит с мечом вверху погона и один – три узких галуна поперёк погона при двух просветах, условно равны штабс-капитану-подполковнику. Дивизионный, корпусной и армейский советники – равны генерал-майору – генерал-полковнику. Имеют шитые погоны с одним-тремя узкими поперечными галунами с щитом и мечом вверху погона. (аналога званию армейского полковника нет.)

В медицине командные звания – общевойсковой погон с медицинской эмблемой вверху погона, просвет и кант погона красный или в соответствии с родом войск по месту прохождения службы. Клинические звания: военфельдшер и старший военфельдшер имеют на погоне с одним просветом один и два узких красных галуна поперёк. Младший военврач имеет три узких красных галуна поперёк погона с одним просветом, равен армейскому капитану. Военные врачи трёх рангов: погоны с двумя просветами и узким поперечным галуном от одного до трёх, вверху медицинская эмблема, равны армейским штабс-капитану – подполковнику. Бригадный военврач – один узкий поперечный галун на шитом погоне. Дивизионный военврач – два узких поперечных галуна на шитом погоне, у армейского – три, вверху змея с чашей. Последние условно равны комбригу, генерал-майору и генерал-лейтенанту.

Что могут придумать на флоте, даже у меня фантазии не хватит.

(обратно)

9

Однажды сама в болото провалилась зимой, хотя стояли свирепые морозы, и все окрестные водоёмы давно замёрзли. Как мне объяснил местный лесовик, тут дело не обязательно в тёплых ключах, да и нет там таких. А вот экзотермические гнилостные процессы в глубине болота вполне имеют право быть, и это тепло может не дать болоту замёрзнуть даже в лютые холода.

(обратно)

10

Если мне не изменяет склероз, то вроде бы кайзер говорил, что армия держится на нём и на фельдфебеле. И что солдат должен бояться своего фельдфебеля больше, чем кайзера и смерти.

(обратно)

11

Вообще подобные казусы бывают. Мне рассказывали про Олега Старцева из Питерского ОМОНа, у которого семь медалей "За отвагу", три он ещё в Афгане получил, потом Карабах, потом Чечня. Майор, который мне про него рассказывал, сам был с ним в командировке и говорил, что парень удивительный, молчаливый, надёжный, геройский и очень скромный.

(обратно)

12

К слову, про ножки – мы здесь ходим в сапогах и если у меня и у Маши голенища прямо от стопы к коленям, то у той же Зои и ещё у очень многих голенища от ступней немного расходятся в стороны, при том, что колени соприкасаются, то есть ноги формально прямые, а не "колесом". Вообще, Сосед рассказывал про саблевидную деформацию костей голеней, когда даже если колени вместе, голени имеют изогнутую форму. Классическая "саблевидная деформация" – один из признаков врождённого сифилиса, даже вылеченного у матери и не передавшийся ребёнку, но каким-то образом болезнь закрепляется в генетическом коде. Чаще всего девушки с такими ногами отличаются довольно вульгарным поведением и манерами. Как бледная трепонема вносит такие изменения в наследственный материал и даже особенности личности ответов нет, и это противоречит трудам генетиков, но, тем не менее, факт имеет место.

(обратно)

13

 Я уже говорила, о том, что это касалось нашей истории до того, как под влиянием европцев в Петербурге не решили с Туркестаном реализовать европейскую модель и начались походы на Хиву и Самарканд, где местных примучивали к покорности белому царю. Аналогично пытались поступить и с горцами Кавказа. А захват и удержание заложников (аманатов) — это давнишняя тактика англичан в колониях и Ермолов со всей страстью стал эту идею реализовывать. Вот только Северный Кавказ уже фактически был готов прийти в состав России и так, ведь жили бок о бок с Терскими казаками, но решили поиграть по импортированным английским правилам, в результате получили тлеющий очаг на сотни лет…

(обратно)

14

Фраза героя А. Папанова из фильма "Бриллиантовая рука".

(обратно)

15

Вольная цитата из книги "Трое в лодке, не считая собаки".

(обратно)

16

Мотор "Аргус" As 1 °C-3 – 240 л.с. стандартный мотор, который ставился на Физилёр 156 "Шторьх"..

(обратно)

17

Московский медицинский имени Н. И. Пирогова, он же второй московский мед. Традиционно считается, что он лучше готовит хирургов, а первый – терапевтов. Не стала лазить в сети и выяснять нюансы по его наименованию, назвала, как знаю. Если что, извините.

(обратно)

18

Не помню, Брежнев или Хрущёв отменили выплаты военным орденоносцам, хотя, не такие уж и огромные деньги были, тут скорее факт заботы и памяти, а не сумма. И при этом выплаты за трудовые награды, за звания Героя Советского Союза остались и даже были значительно увеличены. То есть заслуженный офицер – кавалер многих орденов не получает ничего (если его не наградили случайно в ряду других боевых наград орденом Ленина, к которому фронтовики относились с прохладцей, считая награду штабной, а не боевой), а заслуженный чабан ежемесячно получал доплату за свой орден Трудового Красного Знамени. Ничего не имею против чабана, но за офицера обидно.

(обратно)

19

Автор на себе это прошла и испытала. Имею полное право, основанием которого может служить самостоятельная аппендэктомия в конце четвёртого курса и плановое грыжесечение в начале пятого. Разные врачебные хирургические манипуляции не считаю. По поводу аппендэктомии под местной анестезией – сама пару раз делала вдали от больших больниц и городов. Между прочим, заживает всё гораздо лучше и осложнений меньше. Правда и от больного требуется не дёргаться и слушать, что ему говорят. Впрочем, умные люди понимают, что слушают далеко не все, даже во время родов дурам приходится прерывать течение нормальных родов, и экстренно идти на кесарево, порой уже просто тупо спасая дуру-мамашу и жертвуя ребёнком.

(обратно)

20

Часть песен можно найти в сборнике "Звёздная болезнь", выпущенном в честь столетия института. "Хирургический романс" – на мотив "Кавалергарда век недолог…" автор Стас Григорьев. "Песня главного врача" – музыка В. С. Высоцкого из песни "Если друг оказался вдруг…" автора слов не знаю. "Школа хирургии" – песню написали, кажется, ребята с курса Крупышева Г. В., выпуск 1988 г., точнее не скажу. Приношу извинения авторам, тут пришлось немного изменить текст в части про анестезиолога. Анестезиология, как отдельная специальность оформилась уже в семидесятых годах, а наркоз в те годы использовали эфирный, который дозировали числом капель на маску для наркоза. То есть этим эфиром дышали дружно все в операционной, а не только больной. В последнем куплете, сама слышала варианты "Школы хирургии" Лёвы Поташова и Фёдора Углова, само собой в те годы про них никто знать не мог. "Утренняя конференция" – песня на мотив известной тогда "Маркизы", слова Макса Белоцерковского, Юры Данилевского и Искена Умарова. "Первый второй и третий…" – песня уже была старой, когда я пришла в институт, поэтому автора не знаю. "Ах, как хочется на Арбат…" – в первоисточнике: "Ах, как хочется на ПЯТАК", мои извинения, но текст А. Сидорова я переделала ради красивого припева и мелодии.

(обратно)

21

"С чего начинается Родина" исполняется в фильме "Щит и меч", "Каждый выбирает по себе" – её ещё спели в фильме "Не бойся, я с тобой", "Санька Котов" – песня Александра Розенбаума и "Надежду" (которая "мой компас земной"), что называется, без слов, лучше послушать как это поёт Анна Герман…

(обратно)

22

Это аутотрансплантат взятый у самого больного из стенки грудной клетки в составе: фрагмент ребра, прилежащие мягкие ткани и кожа, если требуется, на питающей ребро сосудистой ножке из артерии и пары вен. Реально существующие операции, разработанные в конце восьмидесятых и внедрённые уже в девяностых. Занимались этим направлением микрохирурги ВМА им. Кирова и 1-го ЛМИ им. Павлова. Операции очень сложные и тяжёлые, проводятся с использованием микроскопа, тяжело, но в принципе калибр сосудов позволяет работать и без микроскопа, это вам не пальцевые артерии и вены при реплантации отсечённых пальцев, калибр сосудов 0,7–0,9 мм, там без микроскопа делать нечего. Сосуды пересаживаемого лоскута вшиваются в зональные аналогичные в месте, куда лоскут перенесён, что обеспечивает его питание и приживление. Операцию можно проводить одномоментно, а можно разделить на два этапа, то есть сначала приживление сосудистой ножки и лоскута на новом месте, а уже вторым этапом через пару дней восстановление костного дефекта, ради которого всё и затевалось. Выбор тактики за хирургом и особенностями диктуемыми клинической картиной данного случая.

(обратно)

23

Специалисты по лечению ожоговых больных (комбустио – ожог лат.).

(обратно)

24

Самый маленький из общего хирургического инструментария кровоостанавливающий зажим.

(обратно)

Оглавление

  • Глава 58 2 октября. Знакомство
  • Глава 59 20 октября. Первый полёт
  • Глава 60 5 ноября
  • Глава 61 Наступление
  • Глава 62 Спецпоезд
  • Глава 63 15 февраля. Пятаков
  • Глава 64 16 февраля. Утро
  • Глава 65 5 марта. Журналисты
  • Глава 66 Просто хлопоты
  • Глава 67 18 марта. Гвардейцы
  • Глава 68 27 марта. Первый боевой вылет
  • Глава 69 Будни и концерт
  • Глава 70 Весна
  • Глава 71 Лето. Машенька
  • Глава 72 Сентябрь. Институт
  • Глава 73 Мишка
  • Глава 74 Студентка, комсомолка…
  • Глава 75 Машенька. 24 мая 1953 года
  • Эпилог Тейково. Август 1971 года
  • *** Примечания ***