Потерянные ноты (СИ) [Platisha Victoria Gembl] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== 1. ==========

Часть I

1.

Брок совершенно не помнит тот момент, когда в его жизни все пошло наперекосяк. Возможно, это случилось после того, как отец оставил двухлетнего сына с матерью, отправившись на фронт в 1918 году. Он так и не вернулся домой, получив смертельное ранение на последнем задании — нелепая случайность, перечеркнувшая его жизнь. С тех пор Брок ненавидит войны. Возможно, это случилось, когда Брок впервые ввязался в драку, защищая соседскую девочку. До этого приступы благородства были совершенно ему не свойственны. Но, скорее всего, это случилось в тот день, когда, спеша на турнир по футболу с командой из соседнего двора, он, не глядя, влетел в узкую, костлявую спину незнакомого мальчишки, ссутулившегося на крыльце.

Тот тут же вскакивает, неуклюже оборачивается и практически летит вниз. Брок вовремя успевает схватить его за тонкую ручонку и со всей силы дернуть на себя. Спасенный от падения шипит, как кот, которому наступили на хвост. Он старательно, даже брезгливо, отталкивает Брока и, разумеется, падает, сильно ударившись спиной.

— Эй, пацан, ты живой? Поднимайся!

Брок, сам от себя не ожидавший такой заботы, подает руку пострадавшему. Ему шестнадцать лет, и глубоко плевать на чрезмерно тощего мальчишку, которого он видит впервые в своей жизни. Скоро начнется матч, команда нуждается в своем капитане. Но ответа нет. Парнишка лежит, плотно зажмурив глаза, сжав руки в кулаки, и не двигается, не произносит ни звука. На секунду Брок думает, что парнишка все-таки убился, но пробует позвать еще раз.

— Давай же, поднимайся.

Когда ответа снова не последовало, он просто сжал худые плечи и без особых усилий поднял на ноги несопротивляющееся тело. Брок даже не успел удивиться собственной силе и чужой хрупкости, как этот ненормальный снова отскакивает от него, правда, на этот раз более удачно. Мальчишка распахнул синие глаза и болезненно поежился. Он упрямо выпятил подбородок, сжал губы в тонкую линию, но взгляд с головой выдавал всю бурю эмоций своего хозяина.

— Тебе больно? — нехотя спрашивает Брок.

Мальчишка в ответ мотает головой и выше вздергивает подбородок, тут же жмурится и вдруг бросается к крыльцу. Брок замечает кровь на спине незнакомца, пока тот обводит ступени безумным взглядом. По крикам, доносящимся с поля, парень понимает, что опоздал на матч, но приди он прямо сейчас, сможет выйти после перерыва. Вот только мысль о том, чтобы бросить задохлика одного с расползающимся кровавым пятном на спине кажется ему безумно глупой, как и вся эта ситуация в целом. Брок подходит к крыльцу и из-за плеча паренька пытается понять, что тот потерял, мимоходом осматривая рану. Она довольно глубокая, но небольшая, можно не тревожить брата по пустякам.

— Что ты ищешь?

— Ноты. Их, наверное, ветер унес, — тихо, немного грустно, отвечает незнакомец.

Ноты? Какие еще, к черту, ноты? Парнишка поворачивается лицом к Броку. Он беспомощно разводит руками и носком ботинка цепляет ступеньку. Вид у него при этом такой жалкий и упрямый одновременно, что Брок почти восхищается характером паренька. Ему вдруг хочется показать свое расположение, но мимика у него от природы не особо богатая. Он подходит к собеседнику, улыбается своей зубастой слегка кривоватой улыбкой, заглядывая в чужие глаза. В солнечном свете они кажутся небесно-голубыми. У Брока дрожит рука, когда он пытается похлопать пострадавшего по плечу.

— Я найду твои ноты. А ты иди домой и займись своей спиной, пока не истек кровью.

От ужаса в глазах напротив почему-то хочется убежать, спрятаться. Брок берет себя в руки, дожидается неуверенного кивка, смотрит вслед исчезающей за дверью одной из квартир фигуре и отправляется на поиски унесенных ветром нот. Наверное, именно тогда все в его жизни покатилось к чертям. Он должен был пнуть попавшегося под ноги малолетку, сказать какую-нибудь гадость и унестись на футбольное поле, как делал всегда. Но нет же. В этот раз его дернуло проявить доброту. Кто бы только знал, как обидно пропустить первую игру в этом году.

Он находит исчерканные карандашом листы у соседнего дома примерно через сорок минут. Ему кажется, что почерк принадлежит какой-нибудь девчонке — тонкие и мягкие знаки, лишенные угловатости и жесткости. У него самого почерк был другой: слишком размашистый и неаккуратный, корявые топорные буквы с разным наклоном и совершенно неровные строчки.

Брок усмехается. Он не понимает, как можно вместо игры с другими ребятами сидеть в одиночестве и чирикать эти непонятные значки. Он не понимает, как можно быть таким неловким и беззащитным. И еще больше не понимает, почему его это вообще волнует. Брок начинает злиться на себя за излишнюю чувствительность. Он редко позволяет себе проявлять заботу о ком-то, кто не состоит с ним в кровном родстве. И то обычно объектами его повышенной заботы являлись представительницы прекрасного пола, но ни-как не соседский задохлик.

Он барабанит кулаком по двери, за которой час назад скрылся хозяин нот. Брок безумно боялся, что откроет мать пострадавшего и обвинит во всем его, Брока, который, в сущности, и не был ни в чем виноват. Не он же сделал этого паренька таким неуклюжим и хрупким. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем щелкнул замок. В двери появляется лохматая голова. В такой темноте синие глаза казались черными, а кожа слишком бледной, почти прозрачной.

— Я принес твои крючки. То есть ноты, — смущенно исправляется Брок.

Дожили, он ведет себя как девица: смущается и краснеет. Брок протягивает задохлику помятые пыльные листы. Тот в странном дерганом жесте прижимает их к себе и благодарно улыбается, кажется, освещая весь коридор. Мальчишка осторожно отступает в прихожую, распахивая дверь. В нос ударяет сильный алкогольный запах. Он неприятный, резкий и горчит на языке, как папиросы, честно стащенные у старшего брата. Брок уверен, что это спирт.

— Себастиан Грин.

— Брок Райт.

У тощего крепкое рукопожатие, несмотря на холодную руку и длинные пальцы. Будь Брок более романтичной натурой сказал бы — не просто длинные, а изящные. К счастью, романтиком он не был вовсе, но приглашение войти принял. На новом знакомом красовалась наглухо застегнутая рубашка, просто огромная, уже пропитавшаяся кровью. Наверное, отцовская.

— Ты не обработал спину? Рана глубокая.

— Не могу дотянуться. Я пытался. Спирт вот нашел.

— Что за идиот, — беззлобно ругается Брок.

Райт просто растерялся от такой откровенности. О чем он там думал, пока искал потерянные ноты? Ах да. О том, как можно быть таким жалким и беспомощным в этом жестоком мире. Ему не нравятся беспомощные и слабые люди. Он их не уважает. Но Себастиан не такой, это Брок понимает почти сразу. Он сильный, выносливый, получив такую рану, не издал ни звука, упрямый, гордый до глупости. И Брок вдруг понимает, что тот не жалуется, а просто констатирует факты очень тихим голосом. Слишком тихим и мягким для парня голосом. Музыкант, что с него взять.

Себастиан сам поворачивается спиной, неловко стягивая с плеч рубашку. Он садится на стул и кладет руки на спинку, наклоняя голову. Кажется, даже цепляется зубами за запястье. От такой молчаливой просьбы самоуверенный подросток, вечный задира и, скорее всего, уже бывший капитан футбольной команды теряется снова. Второй раз за день.

В ране застряло стекло. Райт по себе знает, что выковыривать эту дрянь безумно больно. Как можно аккуратнее убирает длинные волосы с шеи, чтобы не мешали. Брок находит на столе открытую бутылку со спиртом, бинт, йод и вату. Щедро льет на хрупкую спину из бутылки, ловит кроваво-спиртовой поток полотенцем у поясницы. Вытирает влажную кожу. И слышит скорее удивленный, чем болезненный вздох.

Стекло вошло глубоко, и вытащить его безболезненно не получится, сколько не возись. Себастиан под его руками снова шипит и пытается уйти от прикосновения, Броку приходится придерживать его за шею. Мышцы ходят под тонкой кожей от успешно подавляемого порыва отодвинуться. Себастиан вовсе не такой хилый, каким кажется на первый взгляд. Чересчур тонкий — да, но точно не слабый. Когда стекло ложится на стол, мальчишка больше не шевелится и тупо смотрит на кусок разбитой бутылки, изувечивший его спину.

Брок знает, как накладывать швы, его учил старший брат, каждый раз повторяя, что такие знания в современном мире точно будут полезны. Иголка с ниткой находятся в швейной шкатулке хозяйки дома. Брок ловит себя на том, что успокаивающе поглаживает левую лопатку большим пальцем, пока неровными стежками стягивает края раны. И начинает злиться еще больше — притащил ноты, прогулял игру, врачом за «спасибо» подрабатывает, теперь этот успокаивающий жест. Что с ним сегодня не так? Потом он снова берется за спирт. Сушит кожу остатками ваты и забинтовывает кровоточащий шов.

— Бабушка не простит мне порчу имущества, — мальчишка усмехается, кивая на пустую банку из-под спирта.

— Зато ее внук будет жить, — строго замечает Брок.

Тишина дарит покой, как и теплое дыхание за спиной. Себастиан поднимает голову, кривится от боли. Неприятно, конечно, но вполне терпимо. С ним бывало и хуже.

— Из-за меня ты пропустил игру. Мне жаль. Хотя я не люблю футбол, — он неуверенно ведет плечом.

— Как можно не любить футбол? Ты мужик или кто? — искренне удивляется Брок.

Себастиан тяжело вздохнул, поднялся на ноги и повел своего гостя в гостиную. Там, по центру комнаты стояло старое потрепанное пианино. Лучи закатного солнца красиво освещали лакированное дерево. Паренек осторожно стирает пыль с крышки рукавом, садится на табурет. Он собирает длинные волосы в узел и поднимает крышку. Броку кажется, что пальцы Себастиана порхают над клавишами, не касаясь. Конечно, ему кажется. А еще, пока тот играет и не замечает изучающего взгляда, Брок наблюдает. Он видит сосредоточенный взгляд, полуулыбку, темную прядку на лбу, выбившуюся из узла, пот над верхней губой и пальцы. Тонкие, напряженные пальцы, неуместно длинные для мужчины. Вся неловкость и зажатость покинули худощавое тело. Он был в своей стихии. Он был свободным.

— Это те ноты, которые я принес?

Вопрос повисает в воздухе неловкой тишиной. Себастиан снова весь сжался и даже втянул голову в плечи, чтобы стать меньше. Как будто он забыл, что в комнате находится кто-то другой. Брок сидел рядом с ним на бархатном табурете, старательно избегая случайных прикосновений. Для него определенно хватит на сегодня всех этих неловких касаний. Себастиан, наконец, отмирает. Он улыбается, пряча зубы, отчего улыбка выходит скудной, но до одурения настоящей.

— Ты в этом разбираешься?

Брок в ответ отрицательно мотает головой:

— У меня хорошая зрительная память. Я запомнил название. «Лондонский полдень». А здесь, — он тычет пальцем в разлинованный листок, — все обрывается. Почему?

— Ты запнулся об меня. Я не успел закончить и потерял ноты, — смущенно говорит Себастиан.

Он смущается, как девчонка. Краснеет весь, поджимает губы, опускает глаза, разглядывая собственные руки, комкающие брюки на коленях. Что за кошмар? Броку хочется побиться головой об это самое пианино. Он сдерживается немыслимым усилием воли. Почему бы ему просто не уйти? Прямо сейчас.

Они сидят в гостиной семьи Грин и пьют крепкий черный чай. Он неприятно горчит и вяжет язык, но другого нет, и никто не жалуется. Великая депрессия оставила неизгладимый след на каждой семье в этой стране. Брок больше любит зеленый с парой листочков мяты. Но кого волнуют такие изыски. Себастиан почти не улыбается. Он всегда держит спину прямо, не то от боли, не то просто привык сидеть так. Говорит сухо. И не реагирует на шутки. Рядом с ним Брок чувствует себя идиотом без чувства юмора и интеллекта, хотя обычно на его шутки ведутся все девчонки. Вот только Себастиан не девчонка. Он просит называть его «Себ». Так проще и короче. Брок не спорит, просто кивает. Перекатывает на языке непривычное сокращение, но остается довольным.

Они говорят о семье. Райт живет с матерью. Отец так и не вернулся с Первой мировой. Он его не помнит толком, только обрывочные воспоминания и старенький томик «Приключений Тома Сойера». Есть старший брат — Крис. Тот еще придурок. Работает медбратом. Брок говорит, что именно он учил его накладывать швы. От этих слов Себастиан бледнеет, морщится и болезненно потирает левое, забинтованное плечо. Сам Грин живет с бабушкой. Оба родителя погибли в Первую мировую войну. Он их тоже почти не помнит. Нет даже фотографии. Только зеркало примерно показывает, какими они были. Могли быть. Брок думает, что у мамы Себастиана были красивые густые черные волосы и чуть полноватые губы, а у отца ямка на подбородке и синие глаза.

— Я не сирота. У меня все еще есть бабушка. Она работает в своем магазине допоздна. Но она всегда возвращается.

Себастиан говорит тихо, уверенно, немного грустно. Слушающий его Брок кивает рассеянно. Он знает, что этот мальчишка одинок до ужаса. Чувствует его одиночество каждой клеточкой тела. И ему почему-то хочется быть всегда рядом. Всю жизнь пройти бок о бок, чтобы там ни было. Он думает, что именно так рождается настоящая дружба. Скорее всего — он прав.

Броку 16, а Себастиану 15. Они учились в одной школе, жили в одном доме. Даже в одном подъезде, на разных этажах. Они не знали друг друга. То есть Брок вообще не знал о существовании своего тощего соседа-пианиста, а Себастиан предпочитал лишний раз не высовываться. Он слышал о местном малолетнем дебошире и драчуне, но никогда не хотел узнать его поближе.

«Боялся», — с тоской осознает Брок.

На следующий день они сталкиваются на ступеньках после уроков. Себастиан чуть горбится, не держит плечи ровно, как вчера в своей гостиной. Ему неловко стоять рядом со школьной знаменитостью. Лицо по-прежнему упрямое — «все хорошо, отстань» — но боль не отпускает. Брок видит эту складку на лбу. Весь вечер вчера смотрел. Он знает — неровно сшитые края раны натягиваются при каждом движении, грозя разойтись. Брок ничего ему не говорит, даже банального «привет». Он просто прощается со своими друзьями, выхватывает тяжелый портфель из тонких рук и направляется домой, не обращая внимания на возмущенное «отдай, я сам» и хохот товарищей.

Этот понедельник становится первым днем, когда Себастиан идет из школы домой не один. А Брок, вместо того, чтобы курить с друзьями в тайном месте, идет за пианистом. Тащится рядом и несет чужую тяжелую сумку с учебниками. Как верный пес, он готов защищать своего нового друга от любых невзгод до конца своей жизни.

========== 2. ==========

2.

Слишком быстро из хилого незнакомца Себастиан превращается в самого близкого друга. Слишком быстро из ночного кошмара Брок превращается в гранитную стену, защищающую музыканта от всего зла этого дурацкого мира. Во всяком случае, Себастиан так думал, но никогда бы не признался в этом своему новому и единственному другу. Почти брату.

За последние пару месяцев Брок понял две вещи. Первая — ничто уже не будет как раньше. Вторая — когда Себастиан пытается доказать свою точку зрения, он поджимает губы, выпучивает глаза и вздергивает брови, постоянно размахивая руками. Слишком активно размахивает руками. Это забавно. То есть Брок считает эту черту характера своего соседа забавной и одновременно раздражительной до желания ударить. А еще иногда Себастиан беспричинно злится на всех вокруг. И вот это раздражает по-настоящему. Райт не понимает, как с этим справляться.

В школе все складывается неплохо. Они учатся в разных классах, и почти всегда Брок поджидает Себастиана около кабинета. Иногда он тащит друга за школу, курит отвратительно горькие вонючие папиросы. Даже пару раз предлагал попробовать. Себастиан показательно кашляет и старается отойти подальше, зажимает рукой нос. Они ходят домой вместе каждый день, кроме тех редких случаев, когда Себастиан допоздна засиживается в музыкальном классе или в библиотеке. А иногда у Брока, все-таки сохранившего капитанский титул, появляются внеплановые тренировки. Вот как сегодня, например.

Себастиан узнает о тренировке друга за обедом. Он не расстраивается, не устраивает скандала, просто весь как-то сжимается и перестает улыбаться. Но не расстраивается. Нет. Он же не слабая девчонка, чтобы нуждаться в провожатом. Просто он не любит таких неожиданностей.

— Прости.

Брок даже тянется потрепать его по волосам, но отдергивает руку. Знает ведь, что тому не нравятся подобные проявления заботы. Особенно в людной столовой. Себастиан кивает. Он принимает извинения, будто бы у него был выбор.

Музыкант бы посидел на трибуне как обычно, дождался бы, но завтра тест по математике. Надо идти домой, готовиться. Вот только стоит ему оказаться за углом школы, где Брок не может ни увидеть, ни услышать, он запинается о чью-то услужливо подставленную ногу и летит лицом на асфальт. Ноты, лежащие аккуратной стопкой в руках, разлетаются по земле. Себастиан морщится и тут же поднимается, отряхиваясь.

— Наша принцесса где-то забыла своего рыцаря?

Голос резкий, с четкой интонацией омерзения. Гордый взгляд синих глаз только больше злит отморозков. Себастиан это понимает, но не умеет по-другому. Брок говорит — гордый до глупости. Друг считает это хорошей, но чреватой неприятностями, чертой. Когда Себ осознает, что от него не отстанут по-хорошему, предпочитает не сопротивляться. Быстрее отлупят, быстрее он попадет домой и сядет за подготовку к тесту. Обычно это всегда срабатывало.

— Мы проиграли по твоей вине. Капитан вздумал заняться благотворительностью в виде тебя, а не игрой. Над нами теперь все смеются. И это все из-за тебя!

— Причем здесь Брок? Может, вам просто нужно научиться играть в футбол?

Он толком не успевает пожалеть о своих словах, тут же сгибается от сильного удара в живот. Кашель рвется наружу вместе с криком. Если второе сдержать можно, то первое не выходит. Еще один удар приходится в нос. И Себастиан надеется, что он не сломан, хотя кровь заливается в рот, капает на светлую рубашку. Голова кружится. Мальчишка сжимает кулаки, готовясь ответить на следующий выпад, но не успевает. Кожа на губе лопается. Голова беспомощно откидывается назад. Ему хотелось верить, что нападавшие до боли сдерут свои костяшки об него — хоть какая-то месть. От очередного удара под дых он падает на землю и успевает лишь закрыть голову руками. Три пары ног безжалостно избивают несопротивляющегося подростка. Да, он посчитал. Перед глазами темнеет, и Себастиан цепляется за боль, чтобы оставаться в сознании. Он мысленно зовет Брока. Но его нет. Он не придет. Никто не придет на помощь маленькому беззащитному музыканту. Потому что нельзя быть таким слабым. Брок был прав. Как всегда.

— Увижу с Райтом еще раз, закопаю прямо здесь. Обоих. Поняла, принцесса?

Себастиан не кивает, вообще не двигается. Решает, что лучше притвориться мертвым. Говоривший сплевывает ему на спину. Грин думает, что его сейчас вывернет наизнанку. От унижения жжет глаза. Ему нельзя плакать. Только не сейчас. Он заворожено смотрит, как тяжелый черный ботинок наступает на его пальцы. Боль застилает мозг. Он не кричит и не плачет — сдерживается до последнего.

Нападавших трое. Все старшеклассники из футбольной команды лучшего друга. Он не раз видел их на тренировках, когда сидел на трибунах, в ожидании пока Брок примет душ и переоденется. Если тот узнает о случившемся, бросит футбол, еще и драку затеет за его, Себастианову, поруганную честь. С Брока станется. Он же всегда его защищает. Как маленького. Как ту девочку, о которой так любит вспоминать бабушка, говоря о новом друге своего внука.

Когда они оставляют его истекать кровью в одиночестве, Себастиан позволяет себе выдохнуть. Непрошенные, злые слезы катятся по щекам. Ссаженную кожу щиплет от соли. Он шумно дышит и силится подняться. Получается не сразу. Он путается в собственных слишком длинных конечностях и хватается за кирпичную стену, прижимается головой — боль на мгновение утихает. Глаза слезятся и кроме собственной крови ничего не видно. Парень искренне надеется собрать разлетевшиеся в самом начале листы с нотами. Он писал эту музыку две недели. Для лучшего друга. Для Брока. Он хотел сыграть это на его дне рождения. Подонки забрали ноты.

От собственной беспомощности тошнит. Он тяжело сглатывает и убирает растрепанные волосы за уши. Возможно, стоило согласиться, когда сосед предлагал научить его драться. Но Себастиан предложил в ответ научить того играть на пианино и тоже не услышал ничего вразумительного.

Таким, плюющимся собственной кровью, еле стоящим на ногах и плачущим, его находит Брок. У обычно невозмутимого футболиста так бешено меняется выражение лица, что Себастиан определенно бы посмеялся, если бы не кашель, грозящий ему выплюнутыми легкими. Он баюкает пострадавшую руку и думает о том, что даже если удастся восстановить ноты, он не сможет играть еще неделю или две. Брок закидывает относительно здоровую конечность друга на плечи и пытается дотащить до школьного крыльца. Выходит откровенно не очень. Зато он с удивлением отмечает, что мальчишка не уступает ему в росте, даже немного выше. Тонкий и высокий — каланча. Брок не сразу понимает, что Себастиан не двигает ногами, а просто висит безвольной тушей, ухватившись за его шею. Подхватить тонкое тело на руки не сложно, сложнее удержать, когда это самое тело начинает бить озноб. И видимо из чистого упрямства Себастиан все еще пытается отодвинуться, вернуться к спасительной стене, чем делает себе только больнее.

Броку стоило бы скинуть его с лестницы еще раз, чтобы перестал брыкаться. Бросить и уйти. И больше никаких проблем. Но он не был бы собой, если бы так легко отказывался от дорогих людей.

— А ну прекрати трепыхаться! — шипит на ухо футболист.

Брок потом объяснит ему, что гордость не страдает, если принять помощь от близкого человека. Даже если он несет тебя на руках, как девчонку. Себастиан отключается на минуту, а когда снова открывает глаза, прекращает дрожать. Сопит в ключицу и пытается не издавать унизительных хныкающих звуков. Вот же упрямый сукин сын. Крикни он хоть раз, его бы не успели побить так сильно — это единственное о чем думает футболист, поднимаясь по ступенькам в школу, поудобнее перехватывая свою ношу под коленками.

— Кто это был?

В ответ тишина. Конечно, Себастиан не скажет. Никогда не станет рассказывать о своих неудачах. Себ бы и о драке не сообщил, если бы Брок не нашел его сразу после: прижавшимся к стене, в крови и слезах. Он сам с трудом подавил вопль ужаса. Хотя по лицу все равно понятно — винит во всем себя. Потому что не смог помочь, не успел, не услышал. Не проводил, в конце концов. Райт усмехается собственным мыслям. Себастиан не девушка — его не надо провожать. Его надо научить защищаться. Срочно.

— Мы дождемся доктора, Себ. Не дергайся. Серьезные повреждения есть?

Брок наклоняется, сгружая музыканта на кушетку. Он кладет ему под голову свою сумку и садится рядом. Тон друга заставляет прекратить все попытки подняться. Когда Себастиан расслабляется, дышать становится легче. Заплывший глаз и разбитые губы совершенно его не красят. Иногда Брок думает, что слишком много смотрит на тощего мальчишку. Слишком много внимания обращает на перемену настроения и выражения лица. И вообще последние два месяца Себастиана в его жизни слишком много. Но он рад. Правда. Грин неуверенно моргает, смущенный пристальным взглядом, пробует пошевелить пострадавшей рукой.

— Нет. Все хорошо, — и подумав, добавляет, — Они забрали ноты, Брок.

Столько сожаления в голосе. Ему важнее сохранность нот, чем собственной, почти невесомой тушки. Теперь трясет Брока. Опять эти дурацкие крючки стали причиной побоев. Он, в принципе, знал, что Себастиан и раньше прятал от него свежие ссадины и синяки, но никогда не чувствовал жалости. Его друг не был слабым, просто слишком творческим, чтобы уметь защищать себя. Но сейчас все иначе. Мальчишка бы умер там. Он действительно мог погибнуть. Брок думает, что было бы неплохо приложить Себастиана головой о стену, вдруг выветрится вся эта музыкальная чушь, за которую его постоянно бьют. А потом понимает, что нет, не вариант. Он любит, когда нескладный парнишка играет, отключаясь, забывая обо всем. Выпускает себя на волю. Он такой только с ним, с Броком. Именно поэтому он совершает очередную необдуманную глупость.

— Я найду твои ноты.

Это не просто обещание — клятва. Брок говорит не о возвращении пропажи, а о мести. Он таки решил устроить драку за Себастианову поруганную честь. От осознания этой мысли музыкант криво усмехается и облизывает кровоточащие губы. У бравого защитника напрягаются желваки, сжимаются кулаки, и ясные зеленые глаза вмиг становятся темными. Это немного пугает, но Себастиан отмахивается от собственных мыслей. В конце концов, Брок не ребенок и тем более не дурак. Себастиану очень хочется верить, что его друг знает, что делает.

Когда в кабинете появляется врач, Брок уходит, слыша вслед негромкое «спасибо» и приступ удушающего кашля. Его трясет. И ужас, нахлынувший после того, как одна из девчонок принеслась на поле и завопила «хиляка бьют за углом», никак не хочет его оставлять. Он ведь первый ринулся, игру бросил — снова. И все равно не успел. Когда он спрашивал Себастиана, кто это сделал, то даже не надеялся услышать ответ. Этот глупый парнишка мог пережить все, что угодно, кроме жалости в свой адрес. Поэтому Брок нес его, гордо задравшего подбородок и щедро поливающего кровью их обоих, на руках, крепко прижимая к себе, и пытался не выдать собственного страха. Себастиан не сказал, кто это сделал и почему. Зато сказал, что нападавшие — «они» — забрали ноты. Броку не понять, как можно бить беззащитного, тем более целой кучей. Он хулиган, но хулиган честный и всегда старается поступать по совести. После знакомства с этим лохматым комком гордости — еще и по чести. Он бы не стал бросаться с кулаками на заведомо слабого и точно не стал бы звать дружков на помощь. Это ведь глупо. И если уж быть с собой совсем честным — скучно. Брок не знает, кто избил его лучшего друга, но он знает, что они забрали. Эта ниточка приводит его обратно на школьный стадион. Он хочет смыть чужую кровь и переодеться, прежде чем погрузиться в поиски обидчиков своего музыканта. Он больше не вздрагивает от этой простой фразы, мелькнувшей в голове — «свой музыкант». Привык за два месяца.

Ребята из его команды только что ритуальные танцы не устраивают вокруг разбросанных листов. Брок узнает значки и почерк издалека. На секунду задерживается, читая заголовок. От аккуратно выведенного «Брок. 17» потеют ладони. А потом он сжимает кулаки при виде сбитых костяшек одного из ребят и бьет Джареда Милтона по лицу. Ему всего 16, но он прекрасно знает куда ударить, чтобы было больно и не опасно. Старший брат не только быстро обучается врачебному дело, планируя стать настоящим доктором, но и уличный боец от Бога. Брок обязательно поблагодарит его за уроки.

— Ты рехнулся, Райт? — рычит Джаред, поднимаясь с газона.

Милтон стирает кровь с губ, только больше размазывая. Ухмыляется. Он кивком дает понять двум другим парням, чтобы они не вмешивались. Его рот омерзительно искажается, и Брок замахивается еще раз.

— Не смей трогать Себастиана, — снова удар, — Не смей приближаться к нему!

Его противник падает и в итоге теряет сознание под нескончаемыми ударами. Брок будто бы не замечает этого, продолжает превращать лицо Джареда в кашу. Ему противна сама мысль, что этот подонок прикоснулся к его лучшему другу, что причинил ему столько боли. В нем кипит ярость и ненависть, щедро приправленные чувством вины. Он не смог сдержать неоговоренного обещания — защищать тощего пианиста. Ему кажется, что голова раскалывается на части, когда двое стоящих без дела парней швыряют его на скамейки. Питеру и Генри надоело бездействовать. В тот момент он им почти благодарен. Сидеть за убийство такой падали, как Милтон, ему совсем не улыбается.

— Твоя обязанность играть. Вот и играй. А свои эти штучки брось! Вон девчонок вокруг сколько. Любая с тобой ляжет, — Джаред поднимается с земли, — Еще раз увижу с ним — убью обоих.

— Ты это ему сказал? — возмущение сменяется истерическим смехом, — Назвал его педиком, прежде чем забить до полусмерти? По себе судишь, Джей?

У Милтона нехорошо сверкают глаза. И Брок понимает — ему конец. Его богатое воображение подкидывает ужасающие картинки недавней драки, последствиям которой он был свидетелем, но страха нет. Он подбрасывается, весь напрягается. Брок готов бить эту наглую улыбающуюся рожу весь день. Ярость, исказившая лицо, на секунду приводит в замешательство хулиганов.

— Таких, как вы, отстреливать надо, — скалится Генри.

— Он мой лучший друг, идиоты. Почти брат.

От безысходности щиплет глаза. Удар слишком сильный. Питер не щадит подростка, пинает со всем силы в живот, так, что Брок начинает задыхаться. Он не может подняться на ноги, поэтому собирает последние силы, чтобы остаться на коленях. Его слегка ведет и появляется ощущение, что лучше заранее попрощаться с обедом. Брок Райт — сильный парень. Часто дрался, имел опыт и неплохой навык, вот только один, против троих — глупая затея. И перед тем как отключиться, он надеется, что колену Джареда больнее, чем его носу.

Когда Брок приходит в себя, нападавших уже нет. Он мысленно клянется, что сделает все, чтобы из-за них больше никто не пострадал. Кровь капает на ноты. Они их не забрали. Приходится вытереть нос куском рубашки, чтобы не испортить чужие труды. Скажи ему кто полгода назад, что Брок Райт будет подставляться ради дурацких непонятных закорючек, он бы покрутил пальцем у виска и продолжил пинать мячик. Сейчас это не выглядит так смешно, как полгода назад. Он собирает дрожащими руками злополучные записи и поднимается на ноги.

Домой нельзя. Мама будет в ужасе от внешнего вида своего младшего сына. Не хочется ее нервировать лишний раз. Брок не раздумывает долго, стучится в знакомую дверь. Тишина. Серьезная кровопотеря сказывается вполне предсказуемо. Парень тяжело оседает на холодный бетон, облокачиваясь на стену. Ему больно и смешно. Беспомощность заразна. Прямо как глупое упрямство и гордость. Он практически ненавидит своего нового друга. Всего на секунду, но всерьез.

Дверь распахивается бесшумно. Подавленный возглас обжигает слух, почему-то заставляет улыбнуться, обнажив окровавленные зубы. Картина не из приятных, наверное. Волосы щекочут кожу, когда Себастиан втаскивает Брока в квартиру. Тот удивляется наличию силы в хрупком теле, но не подает виду, послушно идет за хозяином жилища.

Ванная маленькая и неудобная. Они сталкиваются конечностями под дружное болезненное шипения друг друга. Брок садится на край ванны, стаскивает изорванную рубашку. Чуть слышно чертыхается, когда желтоватые листы, заправленные за пояс брюк, рассыпаются по полу. Себастиан собирает их бездумно, а когда осознает, поднимает восхищенный взгляд на друга.

— Больше не теряй их. Меня надолго не хватит, — усмехается Брок.

Себастиан не отвечает. Просто кладет собранное аккуратной стопкой на ящик и забирает из чужих рук рубашку. Брок искренне старается не просить о помощи, хотя соблазн очень велик. Но что он скажет? Помой меня, пожалуйста? Музыкант будто чувствует что-то. Ему меньше всего на свете хочется, чтобы Брок почувствовал себя беспомощным. Тем более, когда он стал таким из-за него. Точно, рыцарь.

Кровь и грязь отмыть получается не с первого раза. От мыла щиплет ссадины. В сливе кровавый водоворот. Его все-таки выворачивает наизнанку над унитазом. Столько крови даже ему в новинку. Сквозь шум воды он слышит, как Себ возится на кухне. Хотя бы мысленно надо привыкнуть так его называть.

Кто-то топчется у дверей в ванную комнату. Брок выключает воду, открывает дверь и видит взволнованного брата с медицинской сумкой на плече. Крис без вопросов осматривает повреждения, треплет по голове и разрешает остаться на ночь у соседа, раз его бабушки все равно нет. Обещает ничего не рассказывать матери и уходит, оставив обезболивающее на двоих.

В комнате пахнет лекарствами и яичницей. Себастиан сидит за пианино, вглядываясь в заляпанные кровью ноты. Поврежденные пальцы перебинтованы, и Брок жалеет, что не придушил Милтона. Одной рукой играть неудобно. Себастьян часто сбивается, ругается сквозь зубы и у него слишком расстроенный вид. Брок не любит расстроенных людей. Он не знает, как их утешать. С Себастианом все иначе. С ним легко. С ним просто надо говорить. А еще можно сесть и попробовать повторить плавные движения музыканта над клавишами.

— Знаешь, они решили, что мы с тобой пара, — как бы невзначай говорит Брок.

— Я знаю, — мальчишка пожимает плечами, — Джей назвал меня принцессой. А тебя — моим рыцарем.

— Из меня вышел бы шикарный рыцарь, а? — он играет мускулами, красуясь, — Я хорошо его отделал. Он больше не подойдет к тебе. Обещаю.

Брок садится рядом, задевая содранным локтем парнишку, болезненно морщится, а потом притягивает к себе худое тело и обнимает. Тепло, крепко. Зарывается руками в волосы и пытается не думать об их мягкости. Нахлынуло все пережитое, не смог сдержаться — отличное оправдание. Вот только как оправдываться перед самим собой он не решил.

— Я испугался, Себастиан. Мне казалось, что я не успел. А потом, уже после, меня так трясло. Думал, все, случится инфаркт. Милтону досталось. Я ему чуть череп не размозжил. Я так испугался за тебя. Себ, я идиот. Эмоциональный идиот. Что ты со мной делаешь?

Брок шепчет последнее уткнувшись в чужую макушку. Он дрожит и действительно напуган. Хорошо, что Себастиан не вырывается, как обычно. Слушая сбивчивую речь друга, музыкант затихает, осторожно кладет здоровую руку на спину, успокаивая. Только возмущенно сопит, когда чувствует чужие губы на виске. Брок тут же отпускает его, решив, что сделал больно. В какой-то степени, он прав.

— Ты — мой лучший друг, Брок. А у него нет друзей. Он не понимает, как можно быть настолько близким кому-то. И при этом… Ты понял.

— Я-то понял. А ты покраснел.

Взлохматить собранные в узел волосы привычным жестом и улыбнуться — Брок всегда умел разрядить обстановку. Но был еще один вопрос, который никак не давал ему покоя. Тянуть больше нельзя. Ему скоро 17 и последний школьный год. А Себастиану 16 в августе и два года учебы в школе, где каждый второй стремится подставить ему подножку, оскорбить и унизить.

— Я буду учить тебя драться, Себ. И без возражений.

Он и не собирается возражать, улыбается весело, предвкушающее, и снова начинает играть. Одной рукой. У него ничего не получается. Себастиан сбивается и тихо проклинает слишком наблюдательного Джареда Милтона. Он не знает, но Брок думает о том же, когда пытается помочь поддерживать мелодию.

Больше к нему никто не пристает, только бросают странные взгляды, когда он появляется на трибунах во время тренировок. Брок усмехается, видя неловкость друга. Ему плевать на разговоры за спиной. Пусть хоть поженят их, честное слово. Его это не волнует. Все игры заканчиваются со счетом в их пользу. От девчонок нет отбоя. И будь возможность, капитан команды испробовал бы их всех. Он каждый вечер проводит с разными девушками. Однажды, видимо, забыв расстаться с предыдущей «дамой сердца», получает звонкую оплеуху прямо на поле. Громкое «Райт, ты подонок» почему-то заставляет покраснеть Себастиана.

Очередного жизненного урока хватает ненадолго. Уже через неделю ночные гулянки продолжаются. Сегодня Себастиан видит его с Мэри, завтра с Карли, послезавтра с Брендой. Чтобы Брок не творил, девушек рядом с ним меньше не становится. Его обаяние подкупает любую, даже самую серьезную особу. Себастиан ненавидит этих накрашенных куриц, которые вьются вокруг Брока. От чистого сердца ненавидит.

========== 3. ==========

3.

Себастиан чувствует себя подавленным и разбитым. Он совершенно отвык от одиночества — Брок не приходит уже несколько дней. У них летние каникулы. И парнишка мечется по квартире, не зная, чем себя занять. Бессовестно нервирует пожилую миссис Грин своим унылым видом. Она сбегает от него в свою булочную, сославшись на срочные дела. Играть непривычно сложно. Зато больше не больно. Гипс давно снят, но чувствительность к пальцам еще не вернулась полностью. Хорошо, что это была левая рука.

Лучший друг — действительно лучший. Во всем. Он знает тебя, как самого себя, редко раздражает, терпит, учит жить в этом мире, полном несправедливости, защищает. Он как брат, только не родной. С ним хочется проводить целый день, потому что только с ним ты чувствуешь себя дома. Это становится необходимостью за очень короткий срок. Возможно, именно тогда стоило задуматься об истоках этой дружбы. Им обоим.

Неделю назад — 18 июля — его лучшему другу исполнилось 17 лет. Брок пришел к нему поздним вечером. Ну, как пришел? Пнул дверь пару раз, когда она открылась, ввалился в квартиру, повиснув у Себа на шее, глупо улыбаясь, дергал за длинные волосы. От него за версту несло алкоголем и табаком, и мерзкими, сладкими духами какой-то девицы. Себастиан заочно ее ненавидел потому, что из-за нее его не позвали на «праздник».

Он помог добраться не стоящему на ногах Броку до дивана. Молился всем Богам, чтобы потом не пришлось чистить ковер. Но его ночной гость не выглядит так, будто готов расстаться с ужином. Он просто был уставшим. Очень уставшим и расстроенным. И как маленький ребенок продолжал дергать за выбившиеся из хвоста пряди.

— Ужасно выглядишь, приятель. Вижу, вечеринка не задалась, — тон выходит не слишком сочувствующим.

— Она оказалась чересчур… достойной. Понимаешь? На тебя чем-то похожа, — с сожалением тянет Брок.

Себастиан понимающе кивает. Он ведь предупреждал, что Лили не такая. Она даже после десятого свидания вряд ли бы позволила что-то большее, чем поцелуй. Девушка действительно очень похожа на него. Может и не очень похожа, но точно более разборчива в выборе половых партнеров, чем Брок. Родители — старые, немного повернутые на вере католики. Чего еще ждать от их прилежной умницы-дочери?

Брок мертвецки пьян. Он пытается уснуть прямо на диване рядом с пианино, за которым с абсолютно несчастным лицом сидит хозяин квартиры. Его надо срочно отправить домой. Иначе быть беде. Интуиция у Себастиана не хуже женской. Он привык к ней прислушиваться.

— Сыграй мне, Себби.

От такого голоса — хриплого, тихого — перетряхивает, как от плохого предчувствия. Они знакомы уже полгода, знают друг о друге все. Но таким он Брока еще не видел. Это пьяное «Себби» заставляет сердце биться чаще и болезненно сжиматься. Черт!

«У тебя есть буквально последний шанс выставить его», — понимает Себастиан, а вслух спрашивает:

— Что сыграть?

— То, из-за чего весной мне сломали нос, — смеется Брок, вытягиваясь на скрипучем диване.

Себастиан без труда находит ноты, окропленные кровью. Он честно пытался оттереть красные капли, не вышло, поэтому гонит от себя плохие воспоминания и начинает играть. Он знает, что друг видел название. Они даже обсуждали его. Мол, не мог что-нибудь получше придумать, теперь вся школа шептаться будет. Тогда это звучало забавно. А сейчас, когда Брок садится рядом и пристально наблюдает за играющими пальцами, тяжело дыша, ситуация перестает быть забавной. Совсем.

— Ты посвятил мне целую песню, Себби. Неужели я такой особенный?

Брок улыбается, поднимая уголки искусанных губ. Но улыбка не затрагивает глаза. Такая половинная искренность непривычна. Себастиан перелистывает страницу, стараясь не обращать внимания на своего гостя. Он хочет погрузиться в музыку, раствориться в ней, как делал всегда. В конце концов, он же мечтал сыграть это именно в день его рождения. Вот, пожалуйста, сыграл.

Когда мелодия заканчивается, Брок мирно посапывает на чужом худом плече. У него тяжелая голова. Себастиан не хочет и не может пошевелиться. Тупо смотрит на кончик носа своего отключившегося приятеля и думает, что его чувства мало напоминают дружбу. И ему «это» не нравится. «Это» его пугает до чертиков. До полного отвращения к себе.

Брок вскидывается, как только хлопает крышка, закрывающая клавиши. Он потерянно моргает и осматривается, будто забыл, где находится, с кем. Себастиан так и сидит, замерев в одной позе. Боится даже дышать, спугнуть неуклюжестью. Он упускает момент, когда Брок кладет свои огромные ладони на узкие мальчишеские бедра. Гладит осторожно. Сердце Себастиана выдает кульбит и падает в желудок. У Райта горячие, чуть подрагивающие руки. Зеленые глаза мутные. Он ничего не соображает.

«Мертвецки пьян», — напоминает себе музыкант.

Себастиан чувствует себя загнанной в угол крысой. Она может броситься только вперед, отступать просто некуда — позади стена. Так и он беззащитен перед напором Брока. Но что гораздо страшнее, ему не хочется защищаться от него. Слишком уж доверяет. Точно знает — не обидят, защитят, не сделают больно. Он даже морально подготовился к тому, что последует за этими руками и все равно заметно вздрагивает, когда Брок осторожно целует его. В губы. Сухо. Нежно. Выдыхает шумно в щеку. Не поцелуй даже. Прикосновение почти невесомое.

Райт отшатывается раньше, чем Себастиан успевает ему врезать. Во всяком случае, Брок уверен, что если он задержится рядом хоть на секунду, то целымпосле такой выходки точно не уйдет. Он так напуган своей вольностью, что не замечает, как меняется выражение глаз напротив.

Мальчишка мелко дрожит под руками и даже не пытается вдохнуть, что уж говорить о рукоприкладстве. У него такое лицо, будто умерла любимая собака. Броку кажется, с таким лицом умирает дружба. Он пытается вскочить с табуретки, отдергивает руки. Из-за огромного количества алкоголя в организме нарушена координация. Брок заваливается на спину. Он поднимает лицо, смотрит в глаза напуганному Себастиану и начинает отползать в сторону коридора. Это была бы очень забавная ситуация, Себ даже посмеялся бы над ней, может еще посмеется. Но сейчас он просто беспомощно смотрит, как лучший друг, который только что поцеловал его, неловко поднимается и скрывается за дверью в темноте подъезда. Будь Райт не так пьян и напуган, он, возможно, заметил бы, что в синих глазах не было ни ненависти, ни злости. Непонимание — да, может немного надежды, злость — никогда.

Пожалуй, это не то, о чем стоит вспоминать душным июльским вечером. Себастиан гонит от себя странные мысли и отправляется в ванную. Слишком жарко. Даже думать жарко. Подставляя голову под ледяную воду, усмиряя мысли и заполошно бьющееся сердце, становится проще привести себя в порядок. У него никогда не было друзей, и терять единственного близкого человека не хотелось. Но, кажется, от него тут больше ничего не зависело. И, наверное, это к лучшему. Он бы обязательно все испортил своим неумением общаться с людьми. Нежеланием учиться.

Он усиленно трет голову полотенцем и одновременно выуживает из холодильника молоко, поэтому не сразу замечает притаившегося на кухне Брока. Он сидит, уткнувшись подбородком в сложенные на столе руки. Волосы всклочены и на лбу свежая ссадина, синяк под глазом — опять подрался, балбес. Он наблюдает за вытирающимся Себастианом еще секунду. Убеждается, что его заметили и произносит:

— Меня миссис Грин впустила. Она ушла. Просила передать, что вернется поздно ночью, чтобы ты не ждал.

Себастиан кивает. Значит, бабушка уже возвращалась домой, а теперь снова ушла, не желая больше слушать нытье своего любимого внука. Он наливает в стакан молоко и пододвигает ближе к гостю. Брок пьет жадно — жара заставляет мучиться от жажды. Наверно, надо что-то сказать. Но Себастиан просто смотрит, как двигается чужой кадык и не может отвести взгляд. Этот парень пришел сам, пусть первый и начинает говорить.

— Я был пьян, Себ. Не понимал, что творю.

Брок говорит, опустив глаза. Видимо пытается найти смысл жизни на дне пустого стакана. Значит, помнит. Хорошо хоть его пьяная память сохранила этот момент. Себастиан рад. Или нет? Он еще не осознает. Страх потери слишком велик и перекрывает все остальные эмоции. Подступающая паника маячит на границе сознания.

— Бастиан, скажи что-нибудь! Хватит пялиться на меня. Я — не твои крючки.

Не выдержав молчания, Брок ударяет по столу кулаком. Стакан дребезжит, почти падает, но тот подхватывает его в воздухе, не дает разбиться. Себастиан ловит на себе тяжелый взгляд и видит в нем вину. «Бастиан» — так его называет бабушка, по рассказам, когда-то еще и мама. Это удар под дых. Нечестная игра. Но ему определенно нравится, как звучит новое сокращение. Гораздо лучше грязно-развязного «Себби».

— Ты мой лучший друг. Единственный друг. Понимаешь? То, что ты сделал…— он тяжело вздыхает, — Я не был пьян, Брок. Какие у меня могут быть оправдания этому… кошмару?

Брок открывает было рот, но потом снова закрывает. Он будто давится словами. Обида, боль, что-то еще. Что-то, мешающее вдохнуть. Он готов биться головой о стену, о Себастиана, если понадобится. Готов на что угодно, только бы стереть из памяти это небрежно брошенное слово — «кошмар». Он ведь все понимал, соображал, что делает. Но не мог остановиться. Не хотел. Думал, если все получится — хорошо, нет — скажет, что был пьян. А теперь он просто не хочет терять друга. Единственного. И пусть каждый понимает по-своему.

— Прости меня? — тихо, наугад, произносит Брок.

— За что?

— За то, что поцеловал. Без спроса.

Себастиан краснеет до корней волос. И это самое милое зрелище, что видел неискушенный футболист. Он прикладывает невиданные усилия, чтобы остановить руку, тянущуюся убрать за ухо выбившуюся прядь чужих волос. От желания прикоснуться покалывает кончики пальцев. Это уже не дружба. Это что-то другое. Намного серьезнее. Намного хуже. Это погубит их обоих. И это будет его вина.

В этом признании нет раскаяния. Зато куча невысказанных чувств и не показанных эмоций. Кажется, они оба стараются сохранить то, чего больше не существует. У них нет права подвести друг друга. И пока не наделали ошибок, каждый будет списывать все на алкоголь, цепляться за дружбу и верить, что не все потеряно. Они будут причинять друг другу боль. Им кажется, что так будет правильнее. Проще.

«Так будет безопаснее для него», — думает Брок, оглаживая взглядом худые влажные плечи, отслеживая движение капельки воды по ключице.

«Так будет лучше для него», — решает про себя Себастиан, кутаясь в полотенце.

— Значит, мы все еще друзья? — все же уточняет он, теряясь под пристальным взглядом.

— Ну, разумеется. Я украл твой первый поцелуй. Теперь мы связаны.

Брок смеется, запрокидывая голову и ероша свои короткие волосы. Он выглядит расслабленным и искренним, Себастиан тоже отпускает себя. Смеется громко, по-настоящему. Этому он научился у своего друга. Хотя шутка не смешная. И царапается где-то внутри звериная тоска и глупая надежда. Проблема в то, что этот поцелуй ему бы и так подарили, не нужно было красть.

Каждый из них думает, что со временем пройдет неуверенность, исчезнет недосказанность, забудется этот необдуманный поступок. Через две недели между ними пропадает неловкость, и от прикосновений больше не хочется шарахнуться в сторону, как от удара. Еще через месяц им кажется, что этого не было вовсе. И им действительно удается убедить себя в нерушимости их дружбы, и настоящей братской любви. Вот только нельзя долго цепляться за то, чего не существует.

========== 4. ==========

4.

Брок в выпускном классе, и он подолгу сидит в библиотеке, готовясь к экзаменам, но ему все равно приходится ждать постоянно задерживающегося музыканта. Иногда он заходит за ним прямо в класс, посреди занятия, под недовольные взгляды учителей. Он никогда не мешает. Просто стоит и слушает, наслаждается, закрыв глаза. Музыка будто проходит его насквозь, заполняя собой пустоту где-то в области сердца. Брок все чаще думает о том, что действительно наслаждается игрой своего музыканта.

Например, сегодня он прижимается виском к косяку и наблюдает за напряженной спиной. В кабинете никого нет кроме них. Себастиан, увлеченный игрой, не сразу замечает его. А потом чувствует изучающий пристальный взгляд, оборачивается и подзывает к себе. Брок подтаскивает стул и садится рядом.

— Я опять задержался? — Себ отрывает взгляд от нот, поворачиваясь к другу.

— Как обычно. Что это?

— Новое произведение. Директор попросил подготовить… — он запинается.

— … на мой выпускной вечер.

Брок кивает на название. Себастиан пожимает плечами и переворачивает страницу. «Прощальная песня» — звучит уныло. Музыка спокойная, мелодичная, почти нежная, слегка грустная. От нее хочется улыбаться и плакать одновременно. Брок как никогда четко осознает, что этот период его жизни пройден. Пора взрослеть. И если заглянуть в синие глаза напротив, то можно увидеть в них почти осязаемую тоску. Себастиан боится остаться на задворках этого пройденного периода и даже не пытается скрывать свое настроение. Эмоциональный мальчишка, что с него возьмешь.

— Бастиан, — плечи вздрагивают под рукой, — Это не коснется нас с тобой. Да? Наша дружба не зависит от того, где я учусь или живу. Мы же все равно соседи. Правда? Навсегда.

Броку хочется, чтобы это звучало беззаботно. У него почти получается. Себастиан скованно улыбается, прячет зубы. Райт ненавидит себя за вечное желание говорить сентиментальную ерунду. Он не хочет обращаться с другом, как с девушкой или ребенком. Но Себ ему почти брат, и с ним иногда можно позволить себе такое. Он не осмеет. Тем более Брок уверен, что другу необходимо услышать эти слова.

— Навсегда, — тихо отвечает Себастиан.

Вот объятия точно были лишними, но остановить себя не получается. Теперь это больше походит на сильно завуалированное «я тебя люблю и не хочу прощаться», чем на… А собственно чем еще могли быть эти слова? Нет, правда. Чем же еще? Брок не может ответить на этот вопрос даже себе, тем более кому-то еще.

Они идут домой вместе. Поздней осенью всегда темнеет рано. В тот день выпал первый снег, который тут же растаял и превратился в противную жижу под ногами, к вечеру, естественно, обратившуюся в лед. Себастиан почти падает, упирается носом Броку в грудь, неловко отодвигается и не замечает, как дернулись руки, не желающие выпускать из объятий. Это правильно. Это хорошо. Брок думает, что надо прекращать общение, иначе он сорвется. Все испортит. И нехотя сломает жизнь им обоим.

Дома их встречает бабушка Себастиана, которую, кстати, зовут Аманда. Брок не помнит, когда узнал ее имя. У нее загипсована рука и немного дрожит голос. Она волнуется. Кто ж знал, что пожилая миссис Грин оступится, поскользнется и сломает руку. Кто ж знал, что ее единственная помощница за неделю до этого ушла в декретный отпуск. И уж тем более никто не подозревал, что маленькая нью-йоркская булочная ляжет на плечи шестнадцатилетнего пацана и его лучшего друга — раздолбая.

Три дня прошли удачно. Они научились печь хлеб и управляться с кассой под строгим руководством миссис Грин. Правда, воспользоваться этим умением им удалось всего несколько раз. Булочная не ломилась от потока клиентов.

Все полетело к чертям на четвертый день работы, в момент подготовки теста для будущей выпечки. Себастиан сообщает о своем завтрашнем свидании. То есть он просто невпопад роняет фразу типа «завтра у меня встреча с Моник» и продолжает невозмутимо месить тесто. Брок от неожиданности хватается рукой за противень, разогревающийся в духовке, материт все, на чем свет стоит, и сверлит свирепым взглядом худую спину.

Повреждения оказываются не смертельными, в чем убеждается вмиг оказавшийся рядом Себ. Он бережно держит пострадавшую конечность друга и уже порывается извиниться, как в лицо летит белый порошок. Брок обтирает руку о штаны.

— В следующий раз убедись, что я сижу, прежде чем сообщать подобные новости! — преувеличено серьезно говорит он.

Себастиан моргает. Стирает с лица муку. Он готов поклясться, что услышал в этой фразе гораздо больше злой обиды, чем в нее изначально пытались вложить, и не может не улыбнуться. Действительно, надо было заранее предупредить, в конце концов, Броку завтра работать одному. Но это не повод для… ревности.

— Ты ревнуешь? — спрашивает он и получает еще одну горсть муки в лицо.

— Вот еще, принцесса! Вали куда хочешь, — неожиданно зло бросает Брок.

Грань, за которую раньше не выходили их перепалки, успешна пройдена. Себастиан замахивается для удара, держа Райта за ворот футболки, сжимая коленями его бедра. Он тяжело дышит и явно пытается побороть в себе вспышку гнева. В голове мелькают картинки из недавнего прошлого: Милтон пинает его в живот, называет принцессой, плюет на спину, снова пинает. Себастиан скалится и с размаху бьет Брока в лицо.

— Не называй меня так! — не кричит, скорее, рычит парень.

Брок знает, что виноват. Понимает, что перегнул палку и сделал больно, но все равно отбивается, поднимая в воздух клубы просыпавшейся муки. Из рассеченной губы течет кровь. Он лишь облизывается и ловит странный блестящий взгляд. Он убеждает себя, что ему показалось. С чего бы лучшему другу смотреть на его губы. Действительно, с чего бы?

Мальчишка недавно начал свои тренировки. Брок занимается с ним три раза в неделю после школы и футбола. И этот лохматый черт даже не стыдится использовать показанные ему приемы, против своего же учителя. Райт улыбается. Бьет вполсилы и не может перестать улыбаться.

«Молодец, Себби, быстро учишься. Может и будет от тебя толк», — думает он, парируя действительно опасный удар в солнечное сплетение.

Они успокаиваются достаточно быстро, не успевая нанести друг другу серьезных повреждений. Себастиан выбирается из стального захвата своего тренера, поднимается с пола, отряхивается, и тут же возвращается к работе.Брок достает из духовки противень, подносит к чану с тестом. Они ведут себя так, будто минуту назад не колотили друг друга со звериной жестокостью, словно бы всю жизнь были заклятыми врагами.

Пока готовится хлеб, они приводят в порядок себя и кухню. Кровь на муке кажется иррациональной, будто ненастоящей. Так некстати Себастиан вспоминает о красных каплях, на листах с нотами, о поздравлении Брока, о том вечере. Хочется снова ударить, чтобы стереть с лица глупую улыбку, но он и так будет винить себя целый год за сегодняшнюю вспышку злости.

Райт отправляется выставлять хлеб на витрину, пока его друг вымывает из волос муку. Себастиан не хочет идти в торговый зал, ему комфортно тут, одному, на полутемной кухне. Дружба трещит по швам. Он не верит, что друзьям можно желать боли. Но на секунду он был рад, когда эта раздражающая ухмылка пропала с лица футболиста. Теперь ему хочется плакать.

— Прости.

Брок подходит тихо, протягивает полотенце и уходит, не сказав больше ни слова. Правильно. Он всегда чувствовал, когда его приятелю надо побыть одному. Правда, чаще это игнорировалось, но сейчас он решил послушать свою интуицию. Себастиан благодарен ему за передышку.

Брок отстукивает нервирующий ритм перевязанными пальцами по столу. Сбитые костяшки ноют. Себастиан меряет шагами небольшое помещение, пропахшее свежим хлебом. У него опять волосы собраны в узел. Все еще влажные после внепланового душа. Ссадина на правой скуле, синяки от пальцев на шее. На рубашке следы недавней кулинарной потасовки. Брок выглядит не лучше. Только с волос не капает и муки на белой футболке не видно, зато синяк под глазом и губа разбита.

Они не разговаривали около часа, за который успевают продать почти весь свежеиспеченный хлеб. Бабушка будет очень рада. В последнее время от булочной нет прибыли. Миссис Грин работает не в убыток, но денег только-только хватает на жизнь. Булочная — то единственное, что осталось от ее мужа, мистера Грина, поэтому она очень важна для семьи Себастиана.

Когда ребята возвращаются, пожилая Аманда не спрашивает, что случилось. Она знает слишком много, и иногда Броку становится неуютно под ее взглядом. Половина выручки отдается им. Они делят деньги поровну в тишине. Потом Брок уходит, не оборачиваясь.

На следующее утро Себастиан стучит в его дверь. Он просит помочь с галстуком, и Брок считает, что это самая изощренная пытка на свете — собирать его на свидание. Но Себ нуждается в нем, и он не откажет. Никогда бы не смог. В этом они похожи.

В конечном итоге они спускаются к Гринам. Брок по-хозяйски выкидывает все вещи из шкафа на кровать. Роется в них с самым задумчивым видом, на который только способен. Он выбирает серую вязаную кофту и «никаких галстуков». Прихватив цветы, Себастиан отправляется на встречу с Моник.

Поздно вечером Брок возвращается из пекарни, он заходит, чтобы отдать ключи и выручку миссис Грин, а вовсе не для того, чтобы устроить другу допрос. Вот только кислое лицо Себастиана, показавшееся в дверях, решает все за них. У его друга лицо оставленного под дождем котенка и растрепанные волосы. Он не видел хозяина квартиры таким со времен той драки в школе.

— Что случилось? — взволнованно спрашивает Брок.

— Бабушка ушла к соседке. Положи ключи на тумбочку.

— Я не это имел в виду.

Брок отодвигает друга, проходя в квартиру. Ставит чайник. Они ведь знают друг друга как самих себя. Брок помнит что нужно, чтобы привести друга в чувство и заставить говорить. В прошлый раз для этого понадобилось три кружки сладкого чая, плитка шоколада и куча самообладания. Сейчас все будет проще. Брок видит, что парень сам хочет поговорить, просто… стесняется. Себастиан ему совершенно точно не нравится таким. У него даже глаза потускнели. Что же сделала эта девчонка, что после первого, вроде как долгожданного, свидания, Себ выглядит так, будто ходил на похороны?

— Она поцеловала меня. Сама.

Эту кружку любила миссис Грин — мелькает мысль на периферии сознания, пока они собирают осколки. Брок не знает, на что списать внезапную склонность крушить чужую посуду. Спасает молчание и мелодично позвякивающие куски фарфора. А потом Себастиан шипит и прижимает к себе порезанную руку.

— Слишком сильно сжал, —смеется он.

— Будь аккуратнее. Тебе надо беречь руки.

Звучит серьезно, без насмешки. Себастиан кивает, поджимая губы. Порез небольшой. Впрочем, Брок так и не выяснил, почему его друг был расстроен поцелуем. Ему самому всегда нравились смелые девушки. Хотя, в последнее время… Он уже и забыл, когда последний раз был на нормальном свидании «со всеми вытекающими», но с завидной регулярностью рассказывает Себастиану о своих любовных похождениях. Всегда правду. И всегда в подробностях.

— Заткнись, — обычно беззлобно просит Себ.

— Да ладно тебе. Хоть от кого-то ты должен узнать, что делать с девушкой после поцелуев.

Сейчас Брок предпочитает молчать. Боится, что голос подведет. Да и Себастиан не выглядит настроенным на разговор. Только через неделю, когда его снова будят с просьбой завязать галстук, Брок признается себе, что ревнует своего музыканта к этой девушке. Ко всем девушкам. Вообще ко всем людям. Ревнует до сжатых кулаков, до вспыхнувших белых кругов чистой ярости под веками. Ревнует.

========== 5. ==========

5.

Себастиан чувствует себя разодевшимся идиотом. У него дрожат руки. Он старается не думать о том, как выглядит в черном фраке, поправляя сползшие белоснежные перчатки. Он волнуется как маленький мальчик перед первым выступлением. В каком-то смысле это действительно первое выступление на большой сцене перед залом, полным людей. Музыкальный руководитель не уставал напоминать целый месяц о возложенной на него ответственности. Видимо, его преподаватель ничего не слышал о вреде морального давления на юные умы.

За кулисами полумрак. Ему душно, жарко, и жутко чешется спина под плотной тканью. Он никогда так не боялся выступать.

— Я похож на пингвина.

— Ты справишься, Бастиан.

Брок подмигивает, поправляя ему бабочку, улыбается, хлопает по плечу и уходит. Он занимает место в зале рядом со своей спутницей. Себастиан видел, как Брок галантно придерживал перед ней дверь. Он тоже пришел не один, но все равно позорно сбежал, заприметив друга с новой подружкой, которая задержалась рядом с ним на удивление долго.

Сегодня выпускной вечер у его лучшего друга. Он не может оплошать. Подмышкой папка с нотами. На волосах высыхает гель, неприятно стягивая кожу. Он готов. Моник появляется неожиданно, зачем-то треплет бабочку, хотя та выглядела идеально. Девушка чмокает его в щеку, что-то воодушевленно рассказывая. Себастиан безумно хочет утереться ладонью и отвернуться, но воспитание заставляет его благодарно кивнуть.

— В этом году мы откроем бал выпускников вальсом под аккомпанемент Себастиана Грина, ученика 9 класса, — объявляет директор.

Он в последний раз одергивает узкий фрак, расплавляет брюки и, глянув в зеркало, выходит на сцену.Свет прожекторов слепит. У него снова дрожат руки. Или они не переставали дрожать? Себастиан садится на табурет, ставит перед собой ноты и оборачивается. Ему даже не надо прилагать усилий, чтобы найти Брока — в третьем ряду четвертый слева. Он улыбается и машет ему рукой, Себастиан кивает. Пианисту кажется, что бабочка съехала на бок. И он чудом сдерживается, чтобы не подойти к другу с просьбой о помощи. Это было бы, по меньшей мере, странно.

Музыка заполняет большой актовый зал. От напряжения по спине течет пот, щекочет кожу, но Себастиан не может прерваться. Пары кружатся по сцене вокруг пианино. Брок обнимает Лидию Хэйл за талию, тянется к ней, и Себастиан совершенно безобразно фальшивит. Путает ноты, как будто первый раз их видит. Никто этого не замечает, все слишком увлечены друг другом. Только Брок отвлекается от своей прекрасной партнерши и смотрит на него, мол, что случилось. Себастиан бы и рад ответить, да сам не знает. Его друг слишком долго заливался соловьем о плюсах пойти с ним перед неприступной красавицей, чтобы сейчас не наслаждаться заслуженной победой.

Вот только смотреть на них почему-то неприятно до брезгливости. Впрочем, пятиминутная композиция не вечна. Пары спускаются со сцены. Себастиан кланяется и уходит за кулисы.

Он быстро стаскивает перчатки, бросает на стул фрак и чудом не подскакивает, когда слышит за спиной высокий восхищенный голосок.

— Ты выступил отлично! Музыка прекрасна! Ты такой талантливый! Это было незабываемо!— лепечет Моник, хватая его под руку.

Ее голос раздражает, хочется тишины и покоя. Нет, Себастиан не клялся ей в вечной любви. Он вообще не говорил с ней о любви и о будущем. Она ему определенно нравилась — веселая, болтливая, легко отвлекает от проблем. Возможно, именно поэтому эти отношения были обречены с самого начала — Моник отвлекала от проблем, от собственных чувств. Себастиан не был с ней настоящим. Она хороший друг, но от ее поцелуев сердце не поет и от прикосновений хочется выть. Мозг кричит — не то, и сердце стопроцентно с ним согласно.

— Спасибо. Рад, что тебе понравилось. Ты не могла бы ненадолго оставить меня одного?

Он старается выглядеть довольным похвалой. Честно старается. Себастиан не умеет отказывать людям, не хочет грубить заботливой девушке, но ведь она сама должна осознавать — сейчас не до нее. Моник уходит, окинув его напоследок понимающим взглядом. Она не глупа и все прекрасно понимает. Спасибо ей за это. Спасибо за то, что не задает вопросов. Ему все равно нечего на них ответить.

После речи директора выступает школьный оркестр. Кто-то поет. Песня грустная. Что-то о любви, которой не суждено стать реальностью и растопить ледяные сердца. Люди танцуют, платья кружатся, Себастиан сидит за кулисами и мечтает провалиться сквозь землю. А еще вырвать с мясом длинные светлые локоны из головы Лидии Хэйл.

Брок подкрадывается незаметно. Садится рядом. Он смотрит на скрючившегося на полу музыканта, как разглядывают картину в музее: внимательно, с интересом. Ему кажется, что так сидеть неудобно — подобрав к груди колени и положив на них голову. Гель неприятной липкой пленкой остается на пальцах, когда Брок убирает выпавшие пряди за ухо. Парнишка чуть вздрагивает от прикосновения. Погрузившись в свой мир, он не заметил приближение лучшего друга.

— Ты облажался, приятель.

Себастиан даже не поднимает головы, просто пожимает плечами на констатацию им обоим известного факта. Нет, Брок не обнаружил в себе вдруг открывшиеся музыкальные способности, просто он столько раз слышал эту музыку и знает ее наизусть. Понять, что ноты не те, несложно. Впрочем, гораздо интереснее узнать, почему дотошный до всего музыкального и до чертиков ответственный Себастиан допустил такую досадную ошибку.

— Никто не заметил, кроме тебя. Все были заняты… друг другом. Слишком много людей вокруг. Я отвлекся.

— Засмотрелся, как я танцую?

— А ты засмотрелся, как я играю?

У Брока титаническое терпение. Можно сказать, терпение — его суперспособность. На язвительные ответы друга он предпочитает реагировать соответственно, но сейчас почему-то не получается. Весь сарказм разом испарился. Остались только усталость и глухая ноющая боль где-то в груди. Он даже собирается тяжело вздохнуть для большего драматизма, но вовремя передумывает. С притихшим музыкантом лучше не переигрывать.

— Что происходит, Себ?

Брок ненавидит все эти «розовые сопли» и выяснения отношений. Себастиан ненавидит их еще сильнее. Всю жизнь к сироте относились с особым… вниманием, жалостью. «Розовые сопли» окружали его всегда и всюду. Он ничем не отличается от других подростков, может, чуть больше любит одиночество, зарывается в музыку и совершенно точно странно реагирует на прикосновения лучшего друга. Брок же его не жалел. Поэтому он так держался за эту дружбу. Райт мог подколоть по любому поводу. Посмеяться не над, а вместе с Себастианом. Как бы там ни было, парнишка не знает, что ответить потому, что ничего не случилось. Он просто облажался. Так бывает. Бывает же?

Упрямо поджатые губы, выпяченный подбородок и совершенно нечитаемый взгляд — таким Брок видел его не часто. Особенно ярко запомнилась неделя больничного, после драки с Джаредом Милтоном. Точнее, после того, как Джаред Милтон жестоко избил тогда еще тощего, слабого музыканта. Себ встречал его с таким лицом целую неделю, когда Брок приходил после учебы.

Райт не знает определения слова «дружба», но уверен, что объятия, в качестве поддержки, не должны были длиться дольше минуты. Точно так же, как и не должно быть неловких, скупых поцелуев в висок, от которых в бешеном ритме заходилось чужое сердце. Он лишь хотел хоть немного облегчить его боль. Та неделя была самой ужасной в его жизни. В их жизни.

— Может, позавидовал. Мне не с кем танцевать. Даже на своем собственном выпускном я буду подпирать стену, — наконец говорит Себастиан.

— А Моник?

— Хорошая. Но не то, — он поднимает голову, — А Лидия?

— Собирался жениться.

Вид Себастиана, подавившегося воздухом, до невозможности забавный. Если бы еще его глаза не чернели, и в них не было бы затравленного ужаса, затаенной злобы. Брок заставляет себя усмехнуться. Они слишком хорошо знают друг друга, чтобы Себ купился на шутку с женитьбой. Но все равно возникает ощущение, что после этих слов вместо позвоночника у парнишки образовался стальной прут, иначе он бы не смог так прямо сидеть.

Райт думает — все-таки странная у них сложилась дружба. Всегда такой была, с первой встречи — слишком интимной что ли. Брок вспоминает, как сползала рубашка с хрупких плеч, открывая рваную рану между лопаток. Как доверчиво Себастиан поворачивался спиной. Как кожа покрывалась мурашками от прикосновения горячих, возможно слишком грубых пальцев футболиста. Брок чертыхается — не любит вспоминать день, когда все в его жизни пошло наперекосяк. Он вскакивает на ноги и улыбается, оборачиваясь к другу.

— Что ты там про танцы говорил?

— Мне не с кем танцевать. Стой, ты же не собираешься? — парень с недоверием смотрит на протянутую руку.

— Давай, Бастиан. Чур я веду!

Грин хватается за протянутую руку. Вызов принят. Фрак, упавший со стула, остается лежать на полу бесформенной кучей — бабушка оторвет голову, если на одежде будет хоть одна пылинка. В голове крутится: «Господи, что мы творим». Когда-нибудь он перестанет так остро реагировать на мягкое «Бастиан» и научится говорить твердое «нет». Но пока он старается вообще не думать, на всякий случай даже не дышать.

Брок особо не церемонится. Притискивает к себе одной рукой, чувствует ладонью неровный шрам сквозь рубашку, второй сжимает хрупкую ладонь. У Себастиана, несмотря на все их усиленные тренировки, пальцы по-прежнему длинные и тонкие. Изящные — крутится на языке. Руки музыканта — личное сокровище Брока. За них он готов убивать, и вряд ли когда-нибудь скажет об этом вслух хоть кому-нибудь.

Это странный танец — спокойный, плавный. В нем отсутствует резкость движений и практически не меняется темп. Почти вальс. Себастиан не чувствует напряженности, только теплую ладонь на лопатках. Он отпускает себя, расслабляется в надежных сильных руках и позволяет Броку вести. Хорошо, что здесь темно и никого нет. Никто не увидит их, танцующих вместе, никто не увидит, как полыхает алым лицо юного пианиста.

Движения немного неловкие. Они путаются в собственных ногах, и между ними совсем нет расстояния. Себастиан чувствует чужое сбившееся дыхание на своей щеке. А Брок ненавидит гель, держащий волосы партнера в необходимом порядке, от него хочется чихать. Эстетики в танце нет — это очевидно. Они просто кружатся под воображаемую музыку и стараются не смотреть в глаза напротив.

Брок запинается о стул. Тот с грохотом валится на пол, а его самого от падения удерживает Себастиан. Тренировки не прошли зря.Он всегда был сильным, а теперь научился управляться с этой силой и применять на практике. Райт все еще упорно не считает себя романтиком, но готов поклясться, что это самый романтичный и одновременно неловкий момент в его жизни.

Себастиану кажется, что он тонет в зеленом омуте широко распахнутых глаз. Он неосознанно подается вперед. Чужие пальцы сжимают запястья почти до боли, то ли притягивая, то ли останавливая. Это отрезвляет и дезориентирует одновременно.

— Мне пора. Лидия ждет, — говорит Брок, отводя взгляд.

— Иди. Не хочу срывать тебе свидание.

Себастиан думает, что очередная девчонка, пусть даже такая, как Лидия Хэйл, для Брока должна быть важнее, чем лучший друг. Он считает, что с девушкой ему будет лучше, чем с ним. Как минимум безопасно. Пожалуй, он впервые по-настоящему задумывается о безопасности своего приятеля и признает, хотя бы самому себе, что это не совсем дружба.

Брок думает, что Себастиан слепой идиот. Пальцы соскальзывают с тонкого запястья, останавливаются на ладони. Он чувствует чужой пульс.

«Нужно уходить. Прямо сейчас», — с ужасом осознает Брок.

Лидия действительно ждет его у сцены. Он ведь сказал, что хочет предупредить друга и попрощаться. Обещал быть через минуту, прошло уже десять. Об этой девушке ходит больше слухов, чем о баре в доках, так что сегодня ночью Броку перепадет. Он уверен в этом на сто процентов. Он хочет ее, иначе бы не увивался за ней хвостом столько времени. Вот только руки совсем не слушаются и наотрез отказываются отпускать прохладную ладонь.

— Ты выступил отлично. А над танцем надо поработать. Будет неловко оттоптать ноги своей партнерше. Она же не такая терпеливая, как я.

Брок шутливо салютует ему и уходит не оборачиваясь. Лидия стоит там же, где он ее оставил. Девушка улыбается загадочно и слишком приторно. Брока перетряхивает от этой улыбки. Мозг просто взрывается, кричит — нет, нельзя, не то. Брок встряхивает головой, не желая думать о своих действиях. Ему это нужно. Нужно защитить Бастиана от себя.

Себастиан прижимает к груди стопку бумаг и быстро идет по ночным улицам домой. Он так спешил покинуть темное закулисье, что забыл ноты и фрак с перчатками. Пришлось вернуться и случайно застукать целующихся Брока и Лидию у края сцены. Глаза неприятно щиплет и сводит живот. Нет, он совершенно не собирался подглядывать за лучшим другом, но отвести взгляд не хватает сил. Руки, непривыкшие к насилию, произвольно сжимаются в кулаки.В тот момент он пугается сам себя.

Брок не видит его, но чувствует. Он отрывается от пухлых девичьих губ и оглядывает занавес. Себастиана там уже нет. Броку 18. Он взрослый человек, окончивший школу и подавший документы в местный политехнический университет, в который его, кстати, приняли с распростертыми объятиями. Он капитан футбольной команды, увивающийся за каждой юбкой. И каждая юбка старается обратить на себя его внимание.

Тогда почему? Почему же на месте прекрасной белокурой Лидии больше всего на свете он хочет увидеть патлатую темную макушку и упрямо сомкнутые губы, и горящий синий взгляд, и еще, быть может, румянец на щеках. Как тогда, год назад в день своего семнадцатилетия. И губы — теплые и сухие — привлекают гораздо больше, чем перемазанный в красной помаде рот его спутницы.

Брок никогда не расскажет никому о том, что оставаясь у Лидии на ночь, он пару раз порывался позвонить, проверить, как добрался до дома его лучший друг. Он беспокоился, хотя понимал, что теперь Себастиан вовсе не беззащитный и может сам навалять хулиганам со всей округи. Брок об этом позаботился.

========== 6. ==========

6.

Себастиан злился редко. Как правило, это сопровождалось непомерным чувством вины, не пойми, откуда берущимся. Он всегда был замкнутым и нехотя открывался даже лучшему другу. Говорил, что просто не привык быть откровенным с людьми — не с кем было особо откровенничать. Брок не пытался копаться в его душе, просто смотрел, надеясь разгадать, что прячется в глубине синих глаз. Иногда у него получалось разглядеть в них радость, удивление, боль, но чаще всего он видел в них печаль.

Но иногда бывали моменты, когда безошибочно угадываешь, что вот сейчас начнется ад. Персональный ад Себастиана Грина, на который он сам себя благополучно обрекал. Мрачнеет на глазах? Огрызается без причины? Ненавидит весь мир? Все. Беги и прячься, пока не поздно. Потому что погребенный под чувством вины музыкант погребет под ним всех, кто попадется под руку. Чаще всего это касалось его единственного друга, всегда находящегося поблизости в такие моменты.

На самом деле, Брока забавляла резкая смена настроения и выражения лица приятеля. Ему нравилось наблюдать за этим прекращением. Сначала тот пытался отшучиваться, потом начинал зубоскалить, после просто набрасывался ни с того ни с сего из-за какой-нибудь ерунды, срывался на грубость. И вот под конец всех этих неожиданных метаморфоз его лучший друг становился ужасной, ощетинившейся, лохматой, сверкающей черными глазищами пакостью, готовой броситься на тебя в попытке перегрызть зубами глотку или же вырезать ножом собственное сердце и бросить к твоим ногам. Кто его поймет в таком состоянии.

Со временем Брок привык. Он далеко не сразу осознал, что Себ злится не на мир, не на кричащих за окном детей, тем более не на него. Его друг злился сам на себя за малейшую провинность. Всякому нормальному человеку они казались мелочами, не заслуживающими внимания, но слишком ответственный пианист вообще не знал такого слова. «Мелочей не бывает» — говорит Грин. Он готов был ненавидеть себя буквально из-за любой неудачи. Причем совершенно не обязательно касающийся лично его. У Брока срывается свидание — виноват Себастиан. У бабушки выкипает молоко — виноват Себастиан. Где-то на другом конце света от голода умирают дети — виноват, опять же, Себастиан.

Вот и в тот раз ничего не изменилось. Брок сразу замечает, как парнишка переменился в лице. Он даже не надеется уйти от самосуда, который вершит над собой Себастиан в собственной голове. В этот раз причиной послужил соседский кот, попавший под колеса машины. Он погиб. Честное слово, они были не причем. И вроде бы оба это понимали, но сидя в гостиной у Райтов и хлебая холодный чай, Себастиан грубил и срывался из-за любого пустяка. То чайник слишком громко шумит, то птицы мешают думать своим чириканьем, то солнце слепит глаза, то пальцы на ногах мерзнут, то кот сам дурак, смотреть надо было.

Брок злился. Терпел и злился. В такие моменты друг становился просто невыносимым. И никакие увещевания на тему «ты ничего не мог сделать» не помогали. Кот просто выбежал на дорогу в неподходящий момент. Они даже не видели, что произошло. Узнали о случившемся от миссис Райт. И сразу этот отрешенный взгляд, шуточки невпопад и злость. Себастиан всегда любил животных больше, чем людей.

— Ты не виноват, — тихо говорит Брок.

Его не слышат, может, просто не хотят слышать. И он не знает, что еще сказать, чтобы Себастиан прекратил себя мучить. Нельзя жить с таким грузом, рано или поздно это его убьет. Спустя час мальчишка оттаивает. Улыбается виновато, извиняется за поведение и отбывает к себе.

Идея посетить кинотеатр приходит неожиданно. Это не то чтобы идея, скорее — интересные обстоятельства. В Рождественские каникулы, когда метет снег, дует пронизывающий ветер и у каждого магазина Санта звонит в колокольчик, Брок встречает Себастиана у дверей собственной квартиры. Он замотан в шарф по самые глаза, серая кепка скрывает вторую половину лица. Последний школьный год сказывается на нем не лучшим образом. Он слишком устает от уроков, тренировок, работы в булочной и музыкальных репетиций. Подглазины совершенно не украшают и прибавляют пару лет.

— Пойдем в кино, — без приветствий выдает он.

Не вопрос, просто высказывание вслух причины прихода. Брок бездумно кивает. Вчера был очередной приступ самобичевания из-за чего-то столь несущественного, что запомнить не получилось. Возможно, это способ извиниться за свое гадкое поведение. Брок не хочет ему мешать, поэтому накидывает теплую куртку и послушно следует за другом.

Себастиан покупает билеты сам, тратит почти все заработанные за неделю деньги. Он даже успевает до начала притащить откуда-то попкорн. Ребята проходят в зал под перешептывания за спиной. Почти весь сеанс Брок разглядывал профиль друга, пользуясь окружающей их темнотой. У того нос горбинкой и забавно выпирает подбородок с ямочкой. А еще ресницы пушистые-пушистые. Пальцы покалывает от желания к ним прикоснуться.

О чем там было кино? Ах да, о любви и музыке с ФиззиНайтом. Наверное, этого стоило ожидать от Себастиана, который был сам не свой до всего музыкального и часто любил рассуждать о всякой романтической ерунде. Брок больше никогда не позволит другу выбирать фильмы. На них смотрели почти с отвращением. Это было странно и неприятно. Он был рад, наконец, выбраться из темного зала, хотя фильм ему понравился. То, что он успел увидеть, отвлекаясь от рассматривания лица своего лучшего друга, ему точно понравилось.

— Бас, это было твое первое свидание в кино, да?

В бархатном голосе сквозят смешинки. Себастиан даже оборачивается от непривычного сокращения имени и видит довольный дружеский оскал. Он задумывался об этом, не осмелился бы сказать прямо. Теперь эта мысль никогда не покинет его голову.

— Заткнись, балбес, — звучит совсем беззлобно.

— В следующий раз я выбираю фильм! А то на этих соплях я почти заснул.

— Ты пол фильма пялился на меня, — у Себастиана от возмущения раздуваются ноздри, и щеки заливает румянцем.

— Думал, разрыдаешься, — пожимает плечами Брок.

— Это же была комедия!

В ответ друг снова пожимает плечами. На улице темно и холодно. Себастиан ежится, жмурится от летящего в лицо снега, натягивая кепку еще ниже на лоб. Когда из подворотни доносятся приглушенные голоса, никто не удивляется. Нью-Йорк. Ночь. Темный закоулок. Вот только Брок забыл, что совсем недавно Себастиан снова устроил себе мысленный ад, потому удивился, когда парнишка рванул вперед, на ходу скидывая тяжелое пальто. Решив, видимо, что еще и за это винить себе не хочется.

Двое отморозков — один высокий, второй маленький, словно ребенок — зажали в углу одинокого прохожего. Они что-то требовали у него и не забывали избивать. Это определенно был мужчина, который пытался сопротивляться. Отбивался, как мог, до боли знакомыми приемами. Себастиан с разбега врезается в самого высокого хулигана в длинном зимнем пальто, валит его на землю. Но ударить не успевает, получает пинок в живот от второго. Падает, цепляясь за его одежду, дергает, и маленький паршивец падает.

Брок успевает додумать мысль о том, что мальчишка не зря разделся и срывается с места, будто по щелчку. Бьет низкого наотмашь, оттаскивает от кашляющего Грина.И пока тот поднимается, отправляет в нокаут.Незнакомец в это время с энтузиазмом полирует стену спиной высокого.

Нападающие подаются в бега — трое против двоих им не по силам. Брок подбирает серую кепку, отряхивает от снега и протягивает другу, стирающему кровь с разбитой губы. Тот благодарно улыбается, и встает, держась за протянутую руку.

— Ты в порядке? — хрипло спрашивает мальчишка.

— Благодаря принцессе и ее рыцарю. Аж тошно! — сплевывая кровь, говорит Джаред Милтон.

Повисает звенящая тишина. По взгляду Себастиана понятно — узнал, как только увидел, и все равно бросился на защиту. Вот же… Брок не может подобрать нужного слова. В голове одни ругательства, перемежающиеся с чем-то нежным. Его друг действительно очень добрый. Даже там, где вроде бы не надо. Уж он, Брок, точно бы простил.

— Знал бы, что это ты, не стал бы впрягаться! — зло бросает Брок.

— Стал бы. За него.

Джей указывает рукой на Себа, который решил проверить, ушли ли хулиганы, не поджидают ли за углом. Он скрывается за поворотом. Брок знает, что если б они сразу знали кто это, все равно бы влезли. Оба ненавидят несправедливость, а чрезмерному упрямству музыканта сопротивляться все равно не хватит сил. Как бы больно ему не сделали, он все равно будет пытаться защитить и оправдать этого человека. Упертый, до глупости. Очень добрый.Когда-нибудь это его погубит. Когда-нибудь это погубит их обоих.

Джаред движется медленно. Старается не издать ни звука, но боль мешает дышать. Брок знал этого парня много лет. Они были в одной команде еще в школе. Даже тогда Милтон умел игнорировать боль ради победы. Райт прекрасно понимает, что будь он один, не стал бы защищать его. Даже за деньги не стал бы. Он до сих пор иногда просыпается по ночам от кошмаров: Себастиан сидит у школьной стены, у него дрожат руки и повсюду кровь. Воображение рисует картину гораздо страшнее,чем было на самом деле, но от этого не легче.

Милтон будто чувствует нерешительность своего спасителя. Он лишь благодарно хмыкает, забирая свой бумажник из рук бывшего капитана. Когда Брок увидел его в снегу, он уже был пуст. Грабители не тронули только фото молодой, красивой девушки. У нее волосы собраны в косу и добрый взгляд. И веснушки. У Себастиана тоже веснушки по весне проступают.

— Это жена, — с улыбкой объясняет Джаред, а потом продолжает железным голосом, — Я видел вас тогда. За кулисами на твоем выпускном вечере. Хотел убить. Руки чесались врезать, чтоб зубами отплевывались, пидоры несчастные. А теперь нет. Не трону.

— Что ты видел, Милтон? — рычит Брок, припечатывая его к стене.

— Вы танцевали, — локоть прижимается к кадыку, мешая вдохнуть, — Не лезь в бутылку, Райт, — хрипит мужчина, — Сказал же — не трону! Я видел, как ты смотрел на него. Я так же на свою жену смотрю. Точно на величайшее сокровище.

— Никогда не говори ему об этом. Вообще никогда не заговаривай с ним, — чеканит Брок.

— Он не знает?

— Нет. Это небезопасно для него.

Джаред кивает и обещает молчать. Только предупреждает, если он заметил, то заметят и остальные. Ему, Броку, надо быть осторожнее, если он хочет защитить своего друга. Его слова оставляют неприятный осадок на душе. Себастиан итак держится подальше от общества, одинок, почти до патологии. Если Брок где-то допустит ошибку, то его друг не просто станет одиночкой, он превратится во всеми ненавидимого изгоя. Они оба превратятся в изгоев. Такой жизни никому не пожелаешь. Им хорошо вместе, хорошо просто дружить. И если у Брока не в порядке с головой и хочется чего-то большего, то это не должно стать проблемой Себастиана. Он в этом не виноват.

— Пойдем домой.

Голос раздается из-за спины и заставляет подпрыгнуть. Хулиганы ушли, в этом Себ убедился почти сразу, но возвращаться в темную подворотню не спешил. Находиться рядом с Джаредом Милтоном было невыносимо. Хоть прошло уже достаточно времени, и к нему никто не цеплялся с тех пор, воспоминания все еще несли с собой слишком много болезненных эмоций.

— Он цел? — нехотя интересуется Себастиан.

— Конечно, цел. Вовремя услышали. Он женат, кстати, — Брок обнимает его за плечи, — Ты молодец.

— Да, я большой молодец. Отлично огреб от этих придурков. Без тебя я бы не справился.

— Мы оба отлично огребли. Себастиан, я бы не стал… ради него.

— Поэтому у тебя есть я — твоя личная совесть.

— Да. У меня есть ты — мелкий упрямый засранец, который готов ради такого говнюка, как Милтон, получить лишний раз по роже!

Себастиан что-то недовольно бубнит, но позволяет стереть с лица кровь. Болезненно шипит и старается не думать о теплой ладони на своей щеке. Брок усмехается и идет дальше, по-прежнему обнимая друга за плечи. Тепло и уютно. Так привычно за эти годы. Он почти перестает думать о словах Джареда. Но страх за сохранность жизни мальчишки так никогда и не отпустит его до конца.

========== 7. ==========

7.

Никто не ожидал, что единственным экзаменом, который завалит — два раза — Себастиан при поступлении в Джульярд, станет пианино. Школа образовалась не так давно, не ломилась от огромного количества учащихся, но поступить туда все равно очень сложно. Он сдал его с третьей попытки, но сдал сам. Чудо, что нашлось свободное место в конце поступательного сезона. Иногда ему кажется, что та девушка из преподавательского жюри до последнего верила в него и старалась придержать вакантное место свободным.

Ему не кажется. Так и было. Ведь Брок нашел ее после первой неудачной попытки друга. Он умел быть очаровательным, когда надо. И в этот раз умение его не подвело. Он встречался с ней около трех недель, рассказывая о знакомом пианисте. О том, как переживает за судьбу лучшего друга. Особенно красочно рассказывал о том, как его порадует, если свободное место сохранится до того, как этот самый друг сдаст-таки экзамен. Главное, чтобы теперь никто никогда не узнал, каким именно образом Брок помог ему поступить в «свою эту обожаемую школу парней в трико».

3 августа 1935 года Себастиан Грин все-таки пополнил список учеников Джульярдской музыкальной школы. Миссис Райт и его бабушка решили устроить большой праздник по этому поводу. Брок притащил целую охапку полевых цветов. Он вручил их Аманде Грин, мол, с пустыми руками на праздники не ходят. Под вечер заглянул Крис. Уставший, голодный, после суток в больнице. Он пожелал успешной учебы, съел кусочек торта и отбыл домой — отсыпаться.

Себастиан был счастлив. Отличный подарок на день рождения. Торт и близкие люди рядом, документы о зачислении в Джульярд, обожаемый с детства. За спиной школа и выпускной, на котором ему все-таки не пришлось подпирать стену весь вечер. Он поддался уговорам лучшего друга и пригласил Моник. Она, конечно же, согласилась. А потом корректно объяснила, что если Себастиан сегодня не зайдет дальше поцелуев, они расстанутся. Себастиан поверил решительной девушке. Собственно, это был последний раз, когда они куда-то пошли в качестве пары. И последний раз, когда Себастиан послушался совета этого бессовестного человека, именуемого лучшим другом.

На улице жаркий августовский вечер. Горячий ветер неприятно дует в лицо. И солнце, еще не опустившееся за горизонт, немного слепит. Броку 19. Его лучшему другу, почти брату, сегодня исполнилось 18. Это одновременно и праздник, и похороны. Сегодня Себастиан хоронит свое детство. Прямо здесь, на пирсе, забегая по колено в прохладные воды океана, размахивая руками, как крыльями, и поедая второй стаканчик мороженого. А Брок, видимо, хоронит свою нормальность. Окончательно и бесповоротно.

Выпускной, школьные экзамены, поступление — все трудности этого года залегли неразглаживающимися морщинками на лбу, состарившими мальчишку на несколько лет. Вода неспокойна. Бьется о ноги, мочит загнутые по колено штаны. Они стоят близко, соприкасаясь локтями. Рубашки остались на берегу, как и отцовские часы. Поэтому Себастиан периодически оборачивается, проверяя сохранность семейной реликвии.

Брок в сотый раз убеждается, что не зря взялся тренировать тощего музыканта. Теперь никто не посмеет пошутить на предмет «птичьих косточек», «цыплячьей шеи» и прочей ерунды, от которой страдают дохляки. Единственное, что осталось от прежнего Себастиана — любовь к музыке и длинные волосы, забранные в куцый хвост, и руки. Райт иногда жалеет о необходимости уметь драться. Боится, что тонкие пальцы огрубеют. Но в этом мире иначе нельзя. После Великой депрессии жить опасно в принципе, особенно если ты хилый, каким когда-то был его музыкант.

Себастиан снова оборачивается, случайно задевая локтем. Подтяжки перекручиваются на груди, повторяя контур сильных мышц. Он вообще стал жадным до прикосновений — к бабушке, друзьям, уличному коту, Броку, наконец. Будто мало им обычного голода, так к нему еще и тактильный примешивается. Себ всегда старается прикоснуться, дотронуться, сделать что-то еще, отчего Броку становится в момент душно и немного тоскливо.

Как и все дерьмо в жизни, это случается внезапно. Накатывает волной, осознанием давно известной истины, когда солнце окрашивает небо в розовато-оранжевый. Себастиан убирает отросшую челку с глаз, любуясь закатом. Закусывает губу, жмурится, как довольный кот. Он красивый, подсвеченный этим нежным солнцем. Скрашивается угловатость и жесткость линий. Брок впервые ловит себя на мысли, что откровенно любуется своим… лучшим другом. Он думает, что Себастиан действительно красивый. Не по-женски нежной красотой, а по-мужски: литыми мускулами, четкими скулами, яркими синими глазами, ямочкой на подбородке и все такими же длинными, тонкими пальцами. Брок не может не смотреть на него. Не хочет не смотреть.

— Бастиан, — тихо зовет он.

Тот поворачивается, смотрит из-под вновь упавшей челки, будто ждет чего-то. Он точно не ожидал того, что Брок протянет руку и бережно выпутает из прядей розовый лепесток. Это так нелепо, что он пытается смеяться и смущаться одновременно. Впрочем, со вторым Себастиан справляется отлично, дергано заправляя волосы за уши.

Брок разжимает кулак, и лепесток уносит ветром. Кажется, за траекторией его полета никто не следит. Себастиан прижимает теплую большую ладонь к своей щеке, накрывая сверху длинными холодными пальцами.

«Всегда холодные», — думает Брок.

Если до этого здравый смысл еще теплился на границе сознания, то теперь в голове пусто и звонко. Ни единой мысли о неправильности, о необходимости защитить слишком творческого музыканта, который сам себя защищать не станет, даже научившись. Так спокойно, так правильно, что хочется выть от безысходности.

Щека под рукой пылает. Себастиан подается под ласкающую ладонь, разве что не мурчит. Он целует первым. Сам. Обнимает мокрыми руками за шею. Притягивает ближе.Прикрывает свои невозможные синие глаза и совершенно точно не собирается отбиваться, вгрызаться в горло или бежать. Себастиан нетерпеливо кусает, заставляя скинуть оцепенение.

Мягкие, теплые губы — единственное, что успел понять Брок в том, почти забытом, пьяном поцелуе. И сейчас ничего не изменилось. Будто не было этих двух лет. «Потерянные» — так они называют эти годы после того, украденного поцелуя, про себя. Себастиан прижимается лбом ко лбу друга. Дышит тяжело. Смотрит в глаза, и зрачок расплывается, заполняя радужку.

— Давно?

Брок не узнает свой собственный хриплый голос. Вопрос кажется глупым, и говорить в принципе не хочется, но он должен знать. Сколько лет он понапрасну старался оградить друга от себя, от опасности этих отношений? Он хочет знать, сколько лет он страдал от собственной ненормальности, ненавидел себя и не замечал происходящего с самым близким человеком просто потому, что был слепым трусливым глупцом.

— Всегда.

Ответ не удивляет. Немного озадачивает может быть, но не удивляет. Себастиан нервничает. Его жевательные мышцы напряжены почти до боли, так сильно он сжимает челюсти. Брок оглаживает большим пальцем выступающие жевали, целует в лоб и чудом сдерживает рвущееся наружу глупое хихиканье. Сердце безумно колотится, дышится с трудом. И ощущение такое, словно небо с плеч упало. Какие же они все-таки идиоты. Себастиан улыбается, тянется рукой к чужим плечам. Объятие — новый способ выразить чувства, о которых нельзя говорить вслух.

Когда над головой смыкается вода, Брок не осознает. Он заваливается на спину и тянет за собой улыбающегося Себастиана. Брызги искрятся в ярком свете заходящего солнца. Мальчишка смеется, запрокинув голову. Бьет по воде руками, как маленький. Родной, знакомый до последней родинки, растрепанный, и все же теперь совершенно другой. Более близкий.

Выбравшись на берег, Себастиан смешно трясет головой, заливая все вокруг водой. Брок не умеет выражать чувства. С девушками было проще: они сами себе напридумывают то, что им нужно, от него и слов никаких не требовалось. А с ним так нельзя. С Себастианом надо говорить. С ним хочется говорить, даже если язык превратился в стотонную громадину и отказывается слушаться. Райт любил его. Любил всем своим неэмоциональным сердцем. И больше всего на свете хотел донести свои мысли до Себастиана.

Брока хватает только на то, чтобы подойти ближе к сидящему на камне другу, тяжело осесть рядом с ним, у самых ног, как прирученный зверь, и положить голову на колени. Он сдался. Больше нет сил делать вид, что дружба — чувственный максимум между ними.

Себастиан запускает пальцы в короткие жесткие волосы. Гладит, перебирает мокрые пряди, успокаивая, придавая уверенность. Капелька воды катится по щеке, холодит кожу, и Брок надеется, что это капает с волос, что он не разревелся, как девчонка, от нахлынувших эмоций. Стоит ему поднять голову, и вся безмятежность вмиг развеивается.

— Себастиан, посмотри на меня.

Тот не отзывается. Молчит. Только с кончика носа капают слезы на его, Брока, щеки. Кажется, вечер должен был закончиться несколько иначе. Уж точно не тихими всхлипываниями и дрожащими руками. Брок осторожно прижимает к себе вздрагивающее тело. Ну и что с ним теперь делать?

Брок приглаживает влажные растрепанные волосы, пытается заглянуть в глаза. Пару минут качает из стороны в сторону, словно младенца баюкает. Он себе никогда не признается, но тихие слезы его пугают гораздо сильнее, чем скандал, сопровождающийся диким криком.

— Ты слишком эмоциональный, малыш. С этим надо что-то делать.

— Три года, Брок, — Себастиан упирается лбом в его плечо и шмыгает носом, — Три чертовых года я был уверен, что по мне плачет психушка. Я заслужил возможность немного побыть девчонкой.

— Ты не девчонка. Просто чересчур эмоциональный подросток.

Себастиан нервно смеется, целует соленый висок и снова прижимается лбом к теплой коже. Он не уступает Броку в силе, в росте или другим физическим показателям. Но рядом с ним все равно чувствует себя ребенком. Возможно, потому что знает — его всегда поддержат, подставят сильное плечо, дадут возможность просто быть собой. Он благодарен за это лучшему другу. Благодарен за возможность побыть слабым, хоть на несколько минут. Порой, каждый нуждается в этом.

— Что теперь с нами будет?

Всю дорогу до дома, сжимая в ладони холодные пальцы, Брок боялся услышать, но ждал этот вопрос. Ему нечего ответить. Он не знает, что будет дальше. Не знает, как быть счастливыми в мире, где таких, как они, забивали камнями за баром в доках каждый вторник.Насмерть. Он не знает, как защитить парнишку, доверившего ему свою жизнь, потому что не знает, как защитить самого себя. Он ничего не знает. Только старается верить в лучшее и не думать о мертвых телах, которых периодически достают из воды.

— Справимся. Обязательно справимся, если ты не будешь лезть целоваться при каждой встрече!

Себастиан смеется. Он смотрит на лучики морщинок в уголках зеленых глаз. Любуется ямочками на щеках и шальной кривоватой улыбкой, сводящей с ума всех дам в округе. Он знает, что теперь эта улыбка для него. Трепетное сердце музыканта не устояло перед яркой жизнерадостной красотой Брока Райта, студента нью-йоркского политехнического института. Собственные мысли звучат приговором.

Три года жизни и не жизни. Они надеются, что теперь все будет иначе, лучше. Они не больны. Это не отклонение. Не было бы такого облегчения и чувства свободы, если бы принятое ими решение было неверным. Просто они полюбили друг друга. Так быстро. Так сразу. И понадобилось три долгих года, чтобы осознать свои чувства и перестать их бояться. Брок улыбается в поцелуй. Они справятся, как всегда. Пока они вместе, им нечего бояться.

Аманда Грин учтиво кашляет. Сколько бы она не стояла в темной прихожей собственной квартиры, увидеть ей удалось достаточно, чтобы осознать суть отношений своего внука и его лучшего друга. Страх бьет по нервам электрическим зарядом. Ребята отталкиваются друг от друга слишком резко.

— Я так понимаю, правнуков мне ждать не стоит?

— Бабушка…

— Миссис Грин…

— Стоп! — она взмахивает руками, заставляя их замолчать, — Вы меня не удивили. Но сейчас страшное время, ребята. Опасно жить. Позаботьтесь друг о друге. А я позабочусь, чтобы никто об этом не узнал.

Женщина улыбается, обнимает внука и кивает замершему у дверей Броку. Ее взгляд обещает множество кровавых пыток, если с головы Себастиана упадет хоть один волосок. Он кивает. Соглашается с выдвинутыми условиями. Парнишка не видит, не понимает, но закаленный в уличных потасовках Райт видел этот взгляд не раз.Он обещает миссис Грин, что никто никогда не обидит Себастиана. Во всяком случае, не в его вахту.

Брок думает, что неизвестно, кто кого будет защищать. Себастиан стал его сердцем, эмоциями, которых так не хватало бывшему хулигану и вечному задире. У Себа была своя суперспособность. Не терпение, как у Брока, а умение выражать свои чувства. И если этот лохматый эмоциональный комок упертости будет защищать душу футболиста от зачерствения, то Брок будет защищать его тело от синяков и летящих в них камней. Все честно. Они будут защищать друг друга всю жизнь.

В ту ночь Брок отказывается уходить, его особо и не выгоняют. Он засыпает в кресле, у кровати Себастиана. Он просто держит его за руку и закрывает глаза. Впрочем, когда Брок просыпается головой на подушке, пахнущей знакомым шампунем, сказать «спасибо» уже некому. Себастиан ушел в булочную вместе с бабушкой. Будет помогать разгружать прибывшую машину с продуктами. Ключи от квартиры он оставил на тумбочке у кровати. Вскоре Брок присоединяется к их семейному бизнесу.

========== 8. ==========

8.

Что Брок слегка придурковатый, Себастиан понял давно. Но в том, что его друг совершенно безумный, убедился только сейчас. Именно в тот момент, когда Райт хватает его за запястье, встречая на крыльце Джульярдской музыкальной школы, и тащит в неизвестном направлении. У него на щеке красуется свежая ссадина, в уголке рта запекшаяся кровь. Два часа назад у него закончились лекции и вместо того, чтобы поехать домой, он успел ввязаться в очередную драку, а потом притащился в таком виде к учебному заведению Себастиана. Какой кошмар!

— Я тут подумал…

— Мне уже страшно!

— О, заткнись, — Брок пихает его локтем в бок, — Мы ведь с тобой никогда не сможем пожениться, рассказать о нас друзьям, носить фотографии друг друга у сердца, завести семью. Черт, мы вообще ничего не можем. Но так хочется, чтобы частичка тебя всегда была со мной.

Брок разворачивает листок и отдает другу. Тот внимательно разглядывает рисунок и уже смутно догадывается, что задумал безумный инженер-недоучка. Неровно выведенный на желтой бумаге скрипичный ключ заставляет сердце сжиматься. «Чтобы частичка тебя всегда была со мной» — а его частичкой в понимании Брока являлась музыка.

— А ты романтик! — удивленно говорит Себастиан.

— Нет, малыш. Скорее собственник.

— Так ты хочешь это… на меня? — осознание внезапно пугает, и голос подводит.

— И на себя. Да.

Брок хлопает его по плечу, радуясь смущению, сковавшему музыканта. Он нашел надежного человека, который не станет распространяться о наличии у двух парней одинаковой татуировки на левой лопатке. Выбрать идеальное место оказалось проблематично. Хотелось, чтобы все знали об этой своеобразной метке и, в то же время, чтобы никто ее не видел — безопасность превыше всего. Он выбирал целый месяц, как раз с того самого дня, когда они открылись друг другу. Броку несколько ночей снилась сильная спина, бледный шрам на загорелой коже и подтяжки, повторяющие контур крепких мышц.

Себастиан моргает. Трет глаза и полагает, что ему это кажется. Он спит на лекции и не может проснуться. Иначе никак не объяснить, почему происходящее похоже на начало фильма ужасов. Брок привел его к заброшенному складу. То есть на первый взгляд он был заброшенным. Внутри горел свет, и мельтешили люди, а у входа девицы с начесом и яркой помадой разговаривали с каким-то парнем, высунувшимся в окно машины. Кажется, он протягивал им деньги. Себастиана передергивает от отвращения.

— Только не говори, что ты привел меня в притон.

— Хочешь уйти отсюда живым, держи язык за зубами, — спокойно сообщает Брок.

В этот момент Себастиан понимает, что Брок окончательно сошел с ума на почве их непростых отношений. И теперь они действительно стоят посреди темного складского помещения, служившего притоном для разного рода отбросов общества. Их окружали голоса: кто-то пел, кто-то смеялся, кто-то стонал. Пожалуй, это будет самым странным поступком Грина за все 18 лет жизни. В тот момент он еще не знал, что здесь же проходят нелегальные бои, звездой которых был брат Брока, а после и сам Брок.

Какой-то мужчина выплывает из темноты, направляется к ним. Лысина бликует в неровном свете ламп. Он подводит их к столу. Брок первым садится на табурет, спиной к незнакомому человеку. Когда у того в руках появляется игла, Себастиан тяжело сглатывает. Ему никогда не нравились иглы. Нет, конечно, он не боялся уколов, но без необходимости подставляться под них не хотел. Сейчас, видимо, была необходимость поддержать романтический порыв парня, обычно скупого на проявления нежных чувств.

Друг с силой сжимает его ладонь, после того, как лысый промывает кожу спиртом и извлекает из кармана баночку с черной краской. Наверное, это тушь. Себастиан не уверен.Мужчина что-то неразборчиво бормочет, рассматривая рисунок. А потом подносит иглу к пламени спиртовки и спрашивает:

— Куда?

— Лопатка. Левая.

Голос слегка дрожит, но Брок сильнее сжимает холодную ладонь и старается держать лицо. Он будет сильным за них обоих, потому что Себастиан медленно бледнеет прямо на глазах и вздрагивает вместе с ним от первого прокола.

Кровь щекочет бок. Рисунок небольшой — черный скрипичный ключ размером с ноготь в окружении покрасневшей кожи. Брок считает, что оно того стоило, а потом на его место садится уже позеленевший Себ, и сомнения в правильности этой затеи появляются сами собой.

— Смотри на меня, Бастиан, — твердо произносит Брок.

И Себастиан слушается. Смотрит, не дыша. Райт ловит нечитаемый взгляд синих глаз. Лысый человек кладет руку на шрам, разглаживая кожу, вгоняет иглу с краской, так, что парнишку перетряхивает.

«Совсем не умеет терпеть боль», — думает Брок, сжимая зубы от злости на себя за дурацкую идею.

Тонкие пальцы вцепляются в предплечье. Появляется мысль о завтрашней игре за честь факультета. Все будут разглядывать отпечаток пятерни, оставленный Себастианом. Но оно того по-прежнему стоит, поэтому он легко накрывает судорожно сжимающийся кулак свободной рукой и продолжает смотреть в темнеющие глаза.

Лопатку саднит, поврежденная кожа чешется под бинтом. И Брок почему-то думает, что именно так должно ощущаться, когда кто-то пытается пробраться к самому твоему сердцу через плоть. Такие мысли пугают. Они ему не нравятся. И в то же время согревают, заставляют щеки покрываться румянцем. Себастиан навсегда останется его частью.

— Деньги.

Голос у лысого мужика такой же неприятный, как и лицо. Брок протягивает ему мятые купюры. Тот кивает, просит не снимать бинты до завтрашнего дня, «иначе попадет какая-нибудь зараза и‚ вы, пидоры, до свадьбы точно не доживете». Обидеться не получается. Себастиан только хмыкает на подобную реплику– хорошо, что не содомиты — и спешит покинуть полуразвалившийся ангар.

Они добираются до дома почти час. В переполненном общественном транспорте с поврежденной спиной, когда каждый норовит тебя толкнуть и задеть — худшая поездка в их жизни.

— Надо промыть, — тихо говорит парнишка, стягивая свою рубашку.

— Ты что! Нельзя! Краску вымоешь. Там же все проспиртовано. Не бойся.

Брок избавляется от футболки. Последнее, чего им хочется, чтобы родители увидели окровавленную одежду. Не поймут. Даже пожилая Аманда Грин не оценит трепетных чувств и полет фантазии футболиста. Она все еще единственная, кто защищает их. О Джареде Милтоне вспоминать совершенно нет необходимости.

Бинты быстро пропитываются кровью. Делать перевязки Себастиан научился практически сразу, после их знакомства, а Брока учил брат, поэтому наложить заживляющую мазь и сменить повязку не представляет труда.

Себастиан черкает в блокноте, грызет карандаш и недовольно хмурится. Брок сидит на подоконнике, курит. Он редко так делает в присутствии пианиста, тем более в его доме. Сейчас парнишка не ощетинивается, почуяв запах табака. Сидит тихо, склонившись над бумагой, и не обращает никакого внимания на присутствие Брока.

Тот выдыхает в форточку облако едкого дыма. В голове бардак. Проблемы в университете, на работе неспокойно, ходят слухи о сокращении, теперь еще зудит левая лопатка. Брок чертыхается, соскакивает на пол с кошачьей грацией. Целует красивую спину чуть выше бинта, и забирается на кровать, устраивая голову на бедре Грина, подаваясь под ласкающую ладонь.

— Сочиняешь?

— У нас творческий конкурс для первокурсников. Я бы хотел принять участие. Профессор говорит — есть шанс.

— Ты справишься. У тебя же талант, — уверяет его Брок.

Впрочем, прямо сейчас он не настроен терпеливо ждать, пока друг допишет нотную строку. Блокнот летит на пол. Себастиан хохочет и, заваливаясь назад, ударяется головой об изголовье кровати, потому что Брок принимается пересчитывать его ребра. Щекотка быстро прекращается, а замерший на постели музыкант не может отвести глаз от ярко-алых искусанных губ. Броку не знаком этот взгляд — проницательный и нежный, неуверенный, растерянный даже.

— Бастиан, — шепчет он.

Парнишка вздрагивает. Моргает и тянется обнять. Скользит по плечам, задевая бинт. Цепляется за руки, будто утопающий за спасательный круг. Страх в каждом движении. Брок не знает, что делать. У него за плечами богатый опыт подобного общения с прекрасным полом, но как успокоить напуганного собственным желанием парня он не представляет. В голове роятся множество пошлых мыслей. Вот только пошлости здесь не место. Она хороша для быстрого снятия стресса в подворотне у бара. А тут так нельзя. Здесь надо любовью брать, не бездушной страстью. Поэтому он убирает челку со лба, заглядывая в глаза, и боится вздохнуть. А потом просто целует приоткрытый рот.

Распластавшийся под ним Себастиан молчит. Доверчиво подставляет под поцелуи шею, ключицы. Выгибается навстречу прикосновениям. Чуть улыбается. Дышит тяжело, загнанно. Брок считает его красивым и, кажется, говорит об этом вслух, потому что щеки музыканта заливает краска. Он закусывает губу, смешно морща нос, когда поцелуи опускаются ниже. Щекотно, наверное.

Брок не успевает понять, что пошло не так. Себастиан просто сталкивает его с себя и сбегает из комнаты, не сказав ни слова. И откуда только силы взялись. Очевидно, побег завершился в ванной. До ушей доносится звук льющейся воды и тихие ругательства. Брок возбужден, и мозг категорически отказывается соображать. Скорее всего, он перешел границу, о которой ему никто не потрудился сообщить. И Брок хочет постучаться головой об стену от собственной глупости и бессилия.

Себастиан нагло игнорирует стук в дверь, плещет в лицо ледяной водой, пока зубы не начинают стучать. Он сам не понимает, почему колено, осторожно вклинившееся между бедер, привело его в такой ужас, что сбежать из спальни показалось лучшей идеей. Ему стыдно за свою трусость. Он не хочет видеть никого, особенно собственное отражение в зеркале. Открыть дверь все равно приходится, так как еще минута и ничего не понимающий футболист вынес бы ее одним сильным ударом.

— Прости.

Себастиан прячется за полотенцем. Трет лицо, будто старается стереть смущение. Брок не удостаивает его ответом. Притягивает к себе. Обнимает по-медвежьи, крепко, тепло, словно защищая. Целует в макушку, трется носом.

— Видимо, просить прощения должен я, — он улыбается, не выпуская парнишку из объятий.

— Нет! — Себастиан отходит на шаг, — Нет. Все хорошо. Просто перенервничал. Кажется, я еще не готов быть с тобой…так. Прости.

Теперь Брок думает, что побиться головой об стену все-таки было бы неплохо. Как можно быть таким слепым идиотом? Он ненавидит себя, но теперь хотя бы понимает, что случилось. А с этим уже можно было работать. В конце концов, утешать внезапно испугавшихся близости девушек он умел. Значит, с лучшим другом точно справится.

— Так значит, с Моник… — отчего-то закончить не получается.

— Нет, — музыкант мотает головой, — Целоваться-то сложно было. Воображение постоянно рисовало тебя. Тащить ее в постель совсем не хотелось. Мне казалось это нечестным по отношению к ней.

— Так вот как ты меня представляешь, — усмехается Брок, — Под собой.

Себастиан отчего-то его веселья не разделяет. У него даже грудь идет красными пятнами. Брок выхватывает из рук спасительно полотенце, не позволяя спрятать лицо. Ему безумно нравился смущенный пианист, не знающий, куда пристроить оказавшиеся свободными руки. Он верит, что увидит его таким еще не раз, но на сегодня экспериментов достаточно.

— Идем спать. Уже поздно, — в ответ на вопросительно вскинутые брови он улыбается, — Сегодня я сплю здесь. И на кресло я не согласен.

С ним не спорят, даже не разговаривают, покорно покидают небольшое кафельное убежище и бредут обратно в спальню. В темноте раздеваться совсем не страшно — все равно ничего не видно. Они ложатся по разные стороны, будто сознательно избегая прикосновений. Себ засыпает почти сразу, измученный незнакомыми чувствами, страхом и болью.

Первая, проведенная вместе ночь. Брок хочет ее запомнить, зарисовать в подсознании до мельчайших подробностей. Долго не засыпает, погруженный в свои мысли. Он обещает себе, что больше не будет спешить. Но все еще удивлен внезапно открывшейся правдой. Он ведь и забыл, почему его друг расстался с Моник. Брок наблюдает, как размеренно поднимается грудь Себа под растянутой футболкой. Улыбается ощущению тепла и уюта.

Спать в одной кровати с Себастианом сомнительное удовольствие. Он ерзает, постоянно пинается и все время норовит забросить свои конечности на Брока. В итоге он практически полностью оказывается лежащим на своем лучшем друге. Жмется лбом к плечу, елозит беспрестанно и умильно сопит в шею. Он спит на нем всю ночь, больше не шевелясь. Когда солнце окрашивает потолок в розовый цвет, Брок засыпает, прижимая к себе сопящего, что-то говорящего во сне Себастиана.

Они не замечают, как приоткрывается дверь, как осторожно проходит по комнате, запинаясь о разбросанные ботинки, миссис Грин, как поднимает с пола сброшенное Себастианом одеяло и укрывает их обоих. Просто вдруг становится теплее, и перестают мерзнуть пальцы на ногах.

========== 9. ==========

Часть II

9.

2 сентября 1939 по радио сообщают о нападении Германии на Польшу. Без объявления войны. Великобритания готовится перебросить свои экспедиционные силы во Францию. Англичане объявляют Германии ультиматум, становятся на защиту Польши, совместно с войсками союзников официально вступая в войну. Мужчина по ту сторону микрофона замолкает, выдерживая паузу, нагнетая обстановку молчанием.

Себастиан выкручивает радио на максимум. Вслушивается в ровный голос диктора и сам не замечает, как вцепляется пальцами в волосы друга, спящего на его коленях. Брок сонно моргает. Зевает, потягивается. Он непонимающе смотрит в синие испуганные глаза.

Парнишка, чуть ли не бледнее потолка, рассеянно треплет короткие волосы, как щенка чешет. Впрочем, Броку всегда нравилась эта нехитрая ласка. Но он все равно тянется, перехватывает холодные руки, поднимается. Себастиан встряхивается, будто прогоняет наваждение.

— Война началась, — шепчет он.

Брок не дурак, хорошо понимает, что чувствует парень. На заводе, где он работает с третьего курса, давно говорили о возможности международного конфликта. Видимо, договорились. А на предыдущей войне погиб его отец и оба родителя Себастиана. Он ловит гордый, упрямый, полный решимости взгляд и вздрагивает — ему слишком хорошо знакомо, как выглядит желание отомстить.

— Тише, малыш. Пока это нас не касается. Мы в безопасности, — приглаживая растрепанные волосы, говорит Брок и не верит собственным словам, ведь если война началась — она коснется всех.

Миссис Грин готовит завтрак. По кухни плывет вкусный запах свежеиспеченных пирогов с яблоками и дешевого кофе. Брок пьет молоко, а Себастиан сладкий холодный чай — привычный ритуал за последние несколько лет. Почему завтрак на всех готовит пожилая Аманда? Ответ очевиден.

Мать Брока — Джулия Райт — узнав о связи сына с другим мужчиной, выставила его за дверь. То есть долго плакала, кричала, пыталась надавить на совесть, на память об отце, под конец — на здравый смысл. Даже заикнулась о том, что может, стоит обратиться к знакомому психиатру, другу Криса. На что ей ответили, что Себастиан и есть его личная совесть. А «я не болен, мам» вместе с «я его люблю» — возымело полностью противоположный ожиданиям эффект. Крик резко прекратился, хлопнула дверь. Брок недолго думая собрал свои скромные пожитки и, не прощаясь, пошел вниз.

Ему открыла миссис Грин. Она не стала ни о чем расспрашивать, наверное, потому что слышала крики. Странно, если хоть кто-то из соседей их не слышал. Аманда распахнула дверь, впуская в квартиру нежданного гостя. Велела отнести сумки в комнату внука и придти на кухню. Когда он возвращается, на столе его ждет стакан молока.

— Садись. Не стой, как истукан.

Женщина улыбается и не спешит говорить. Наливает второй стакан, достает откуда-то печенье. Вздыхает тяжело. Аманда опять понимает куда больше, чем он сам. Это немного раздражает и пугает одновременно.

— Спасибо, — благодарит Брок.

В этом «спасибо» так много всего, что ему самому осознать до конца сложно. Миссис Грин ласково треплет его по волосам, садится рядом. Они сидят в тишине, пьют молоко и жуют печенье. Разговора все равно не избежать. Так зачем же откладывать этот неприятный момент.

— Значит, Джулия теперь знает о вас? — ответом служит неуверенный кивок, — Ты можешь жить здесь. Думаю, Себастиан будет только рад. Сразу скажу — у нас нельзя курить. Убираемся по очереди. Продукты тоже покупаем вместе. Да, еще кое-что, если ты обидишь моего внука, то в следующий раз в твоем молоке будет крысиный яд. Все ясно?

Брок кивает несколько раз, как заведенный. Для надежности, для убедительности. Очень уж не хотелось, чтобы эта милая женщина отравила его за ужином. Но она лишь звонко смеется, и парень расслабляется. Видимо теперь у него есть бабушка, которой никогда не было.

— Почему вы защищаете нас? Помогаете мне?

— Потому что знаю, каково любить кого-то, не одобренного обществом, — она грустно усмехается, —Мой брат был таким. И не особо скрывал это. О чем очень сильно пожалел.

— О чем вы?

— Гомофобия — болезнь, которую ничто излечить не сможет. Разве что любовь.

Брок давится молоком. Себастиан, появившийся из ниоткуда, осторожно хлопает его по спине и здоровается с бабушкой. Он не выглядит шокированным, даже удивленным его не назвать. Брок перестает кашлять.

— Ты знал?

— Да. Когда появились чувства к тебе, я решил, что это какая-то болезнь. Думал, крыша уехала окончательно. Бабушка объяснила, что я идиот.

Себастиан смеется. Прихлебывает чай, принесенный бабушкой, и старательно избегает смотреть в лицо лучшему другу. Он еще успеет узнать, почему зеленые глаза не блестят и уголки губ опущены вниз. Грустный Брок Райт не вписывался в его мировоззрение.

— Где сейчас ваш брат?

— Он погиб, — женщина вздрагивает, — Так мне сказал муж — твой дедушка, Себастиан. На самом деле мой брат был жестоко убит у черного входа в нашу булочную — отчет полиции не станет жалеть ваши нервы. Мой муж старался его спасти и не смог. Потом врач передал ему документы Шона, и он пошел искать его семью, чтобы объяснить, почему не смог помочь. Собственно, так мы с ним и познакомились.

Миссис Грин старается держать лицо. Она просит ее простить и уходит в свою комнату. Ей больно вспоминать о гибели брата. Брок сам себя поправляет — ей больно вспоминать о том, что больные ублюдки забили ее брата до смерти за углом маленькой булочной лишь за то, что он отличался от окружающих. Картина перед глазами мелькает самая отвратительная из всех возможных. Вот только на месте незнакомого Шона он видит мертвого Себастиана. Кажется то, что сейчас испытывает Брок, называется паникой.

Позже Себ спотыкается о сумки с вещами у своей кровати. Теперь не придется спрашивать, что случилось, и почему его лучший друг оказался на кухне в компании его бабушки и стакана молока, пока он сам торчал в университете — подготовка к конкурсу как-никак. Еще меньше вопросов остается, когда поздно вечером к ним заходит старший брат Брока.

— Значит, вы все-таки вместе по-настоящему? — он оглядывает их обоих, — Нет, я в принципе был готов. Чувствовал, наверное, что дружба у вас странная. И вы уже… ну?

Брок старательно нацепляет на лицо самую угрюмую, почти устрашающую, гримасу, на которую только способен. У него все еще не особо богатая мимика. Он смотрит на старшего брата и тот, как и ожидалось, опускает голову, хохочет, успокаивает свою любопытство. Себастиан тихо смеется, наблюдая за реакцией Криса.

— Нет. Если тебе так важно знать — мы не делали этого.

Себастиан краснеет от собственных слов. И еще сильнее заливается краской, когда Брок его целует, не разрывая зрительного контакта с братом. Тот презрительно фыркает и запускает в них подушкой.

— Все, понял. В наглядных демонстрациях не нуждаюсь, — он вскидывает руки, — Ухожу. Не буду вам мешать. Кстати, Брок, мать со временем отойдет. Не таи на нее зла.

— Передай ей — хочет внуков, пусть женит тебя. Я уже обзавелся семьей.

— Я тебя понял, брат. Будьте осторожнее, — с этими словами Крис удаляется.

Кажется, что прошла целая вечность с момента этого разговора. В какой-то степени так и есть. Четыре с половиной года — маленькая вечность. А сейчас они едят горячие яблочные пироги и думают, что недолго их счастье покоило. За океаном началась война и вопрос времени, когда она докатится до их порога.

На работе все обсуждают утренние новости. Себастиан слушает перешептывание девушек-скрипачек и все больше мрачнеет с каждым словом. Он уже знает, что собирается сделать, когда будет необходимо. Осталось только решить, сможет ли он оставить здесь свою семью. Сможет ли переплыть океан, зная, что ведущего инженера предприятия никто на фронт не пустит по доброй воле. Музыканту в этом плане было проще. Даже такому талантливому.

Ужин готовит Брок. Он носится по кухни в бабушкином фартуке, и все время сверяется с ее же поваренной книгой. Из-за тяжелой работы у него заострились скулы, да и сам он весь как-то высох. Остались крепкие мышцы, обтянутые бронзовой кожей. Себастиан любит смотреть, как его друг копошится на кухне. Это умиротворяет и позволяет забыть о слухах и ненавистниках за дверями квартиры. Проступающие жилы на напряженной шее, вены на запястьях, тяжело вздымающаяся грудь — Брок и здесь и не здесь одновременно.

Готовка — то немногое, что он любит и умеет делать кроме как участвовать в уличных боях. Готовить его учила миссис Грин. Терпеливо объясняя, что нельзя уходить к телевизору, пока яичница стоит на огне, иначе они все останутся голодными, а в худшем случае — бездомными. Себастиан только посмеивался на эти уроки и раз за разом давился подгоревшим омлетом, самым вкусным в его жизни.

— Брок, — зовет Себастиан, — Посмотри на меня.

Говорить оказывается тяжело. Он до конца не продумал то, что хотел озвучить и сейчас выталкивает слова, делая неловкие паузы. Брок отвлекается от кастрюли с бурлящей жижей и поворачивается. У него на лице немой вопрос. Себастиан глубоко вдыхает и медленно закрывает глаза.

— Скажи мне, что ты видишь перед собой, — он открывает глаза на выдохе.

Брок понимает, куда катится разговор с первой секунды. Целый день думал об этом и все равно оказался не готов. Отворачивается. Помешивает кипящее произведение кулинарного искусства. Себастиан даже не сомневается — что это блюдо будет таким же вкусным, как и все предыдущие до него. Денег, которые друг выигрывает, участвуя в боях, хватает на оплату квартиры, а остатки он предпочитает тратить либо на блокноты для своего музыканта, либо на продукты, которые днем с огнем не сыщешь. Но разговор откладывать нельзя, поэтому Себастиан снова зовет по имени и говорит устало, немного строго:

— На меня посмотри. И ответь на вопрос. Пожалуйста.

— Могу сказать, кого я перед собой не вижу, — Брок снова поворачивается к сидящему за столом другу, — Я не вижу перед собой солдата действующей армии Соединенных Штатов Америки. Тебе не идет хаки. Тебе идет черный фрак и безупречно отглаженные белоснежные рубашки. Ты талантливый пианист. Твои руки, — Брок сжимает длинные пальцы, перегибаясь через стол, — Они не созданы для оружия, понимаешь?

Себастиан понимает. Он потрясенно смотрит на собственные руки, будто видит их впервые. Пытается представить, как держит пистолет или сжимает нож — не получается. Он видит только кровь, льющуюся на ладони. «Они не созданы для оружия», — мысленно повторяет парень.

Он прекрасно знает, что никого не сможет убить, а идти на войну с этим знанием глупо. Брок улыбается, будто читает его мысли. Возвращается к плите и больше не оборачивается. Он спокоен на первый взгляд. Но живущий с ним человек сразу заметит напряженную позу, сжатые челюсти и нервозность в каждом движение. Брок уже знает, что будет делать.

Себастиан не успевает осознать, как оказывается за спиной у своего личного повара, как утыкается носом в лопатки. Он не сможет оставить свою семью. Не сможет уйти, зная, что где-то далеко Брок готовит рагу кому-то другому и тратит заработанные нечестным путем деньги на цветы для чужой бабушки.

28 сентября 1939 года Польша капитулирует. Немецко-фашистские захватчики продолжают движение на запад. В октябре Крис собираетвещи и уезжает на фронт, в разоренную огнем Европу. Его прикрепляют к мотопехотному медицинскому батальону где-то в Англии. Он пишет часто и помногу. Иногда даже звонит. Брок не упускает случая пошутить над ужасным акцентом брата. Крис только фыркает, но дальнейший разговор продолжает без британского акцента.

========== 10. ==========

10.

Утром Себастиан опять слушал новости из-за океана, поглощая на завтрак оладьи. Он перестал вздрагивать при озвучивании числа погибших, примерно через три месяца, после того, как США объявили о своем нейтралитете. А теперь Нидерланды, Дания и Норвегия захвачены. Великобритания ведет бои на море и в воздухе. Америка снимает запрет на ввоз оружия. Франция оккупирована. А СССР подписал пакт о ненападении с фашистской Германией еще в августе 1939, который им не сильно помог.

Год войны позади. Брок выключает радио. Не обращая внимания на слабые протесты парнишки, сгребает в охапку и тащит в спальню, сгружает на кровать.

— Ты опять не спал ночью?

Черные круги под глазами не оставляют сомнения в ответе. Музыкант не спит уже несколько ночей. Война никак не выходит из головы, заставляет мучиться кошмарами. Слишком творческий человек. Слишком богатое воображение. Укрытый одеялом по самый нос, он не перестает бубнить и утверждать, что сон ему не нужен. Брок строго просит его заткнуться и сам ложится рядом, утыкается в книгу. Под боком ворочаются и ворчат, а потом прижимаются, обвивают руками и успокаиваются.

Брока вызывают на завод в выходной день срочным звонком. Ведущий инженер предприятия привык являться на рабочее место по первому требованию хоть в выходной, хоть ночью, хоть в Рождество. Он целует крепко спящего парнишку в макушку и уходит, прикрыв за собой дверь. Миссис Грин провожает его тревожным взглядом. Женское сердце чует неладное.

На улице дождь. Сентябрь на удивление мокрый и холодный в этом году. Больше всего на свете Брок боится попасть под сокращение. Он все еще участвует в уличных боях, где получает большую часть своего дохода, но лишиться законной работы совершенно не хочется. Дверь начальника открывается, и его приглашают войти.

— Здравствуйте, мистер Райт. Спасибо, что пришли так быстро.

Босс улыбается устало, видимо его тоже выдернули на работу в неурочный час. Человек в форме здоровается, протягивает руку. Парень послушно пожимает ее, кивая. Лейтенант, а суда по погонам это был именно он, отдает ему письмо. Знакомым мелким чуть кривым почерком на мятом конверте выведен адрес и его имя. В горле пересыхает.

— Он погиб четыре дня назад во время артналета. Мне жаль. Он просил передать вам лично в руки. Не успел отправить.

У лейтенанта лондонский акцент. Это неприятно режет уши. Последний раз, когда ему удалось поговорить по телефону с отправителем письма, этот самый акцент был темой для сотни едких шуточек. У Брока дрожат руки, когда он прячет в карман конверт. Открыть его в кабинете начальника просто не хватает мужества.

Он минует знакомую дверь, поднимается по лестнице, стучится тихо, будто боится, что услышат, действительно откроют. На пороге появляется женщина в коричневом платье, у нее волосы забраны наверх, румяные щеки и только глаза непривычно жесткие. Брок не стучал в эту дверь больше трех лет. Они виделись в магазине по соседству или когда сталкивались в подъезде, но никогда не разговаривали. Ниточкой, связывающей их все это время, был Кристофер.

Джулия видит письмо в руке младшего сына, тоже узнает почерк и сердце пропускает удар. Парень входит в отчий дом и чувствует, как там стало пусто. Холодно. Тоскливо. Это больше не его дом. Здесь ничего не осталось…

— Завтра привезут, — тихо говорит он, и женщина рядом содрогается от рыданий.

Брок обнимает мать. Она плачет, а у него глаза суше Сахары. Только дыхание из груди рвется хрипами. Они идут на кухню. Парень наливает воды и протягивает стакан матери. Письмо он так и не открыл. Впрочем, домой надолго тоже возвращаться не собирался.

Он отчаянно колотит в оранжевую деревянную дверь. Кажется, даже кричит что-то. Себастиан открывает почти сразу. Тут же ловит застывшего друга за рукав, тянет на себя, обнимает. Хлопает дверь. Брок цепляется за него, виснет на шее. Ноги ватные, совсем не держат. Себастиан опускается на пол по стене, придерживая, помогая осесть рядом. Брок дрожит, будто при лихорадке. Хрипит. Задыхается.По щекам катятся слезы.

— Крис! — воет Брок.

Себастиану почему-то вдруг становится жаль, что Крис никогда не услышит положительный ответ на вопрос «и вы уже… ну?». Никогда. Он крепче обнимает рыдающего в голос Райта. Словно объятия способны заглушить ту боль, что сейчас разрывает Брока изнутри. Гладит по голове. Молчит. Сам держится на честном слове и недюжинной силе воли. Нельзя расклеиваться.Он должен быть опорой. Сейчас время Брока быть слабым.

Кристофер был хорошим другом. Отличным братом. Прекрасным человеком. Он стал для него семьей, как и его брат. Их первая общая жертва принесенная этой войне. Когда перечисляют цифры, пусть даже с фамилиями, погибшие не имеют лица, теперь оно у всех одно.Брок протягивает мятый конверт.

— Это тебе. Лично в руки, — шепотом говорит музыкант.

— Прочти. Я сам не могу. Пожалуйста.

Спорить не хочется. Он принимает конверт. Бережно вынимает письмо. На мгновение замирает, рассматривая черно-белое фото улыбающегося Криса в новенькой, не видавшей боя, военной форме, а после начинает неторопливо читать.

«Привет, мелкий. Сижу в блиндаже. Воды мало, кровь после операций нечем смывать. Сейчас затишье. Немцы, черти, день и ночь обстреливают. Наши их сбивают, а они все лезут. Точно черти! Прямиком из ада лезут. Ведь прицельно бьют, по кресту. Твари. Через неделю меня отправят в Америку. Лондон — та еще зловонная яма. А их акцент. Ужас, да? Ко мне тоже привязался. Теперь сам не всегда понимаю, что говорю. Буду избавляться целую вечность, когда вернусь.

Послушай, что скажу, держись подальше отсюда. И мальчишку своего не пускай.Они не люди, не звери даже. Демоны! Взрослые без вас повоюют. Тем более США до сих пор не вступили в войну. Фронт не место для ваших…отношений. Если не хочешь под трибунал попасть, а там и до расстрела недалеко. Позаботься о семье. Маме скажи, что я ее люблю. Не пиши. Через неделю встретимся. До скорого. Крис».

Себастиан вытирает щеки, заканчивая чтение. Он возвращает помятый листок и фото в конверт. Он уверен, перечитывать это послание ему захочется очень нескоро.

— Чуть-чуть не успел. Дерьмо.

В голосе горькая усмешка. Брок ругается, остервенело размазывает слезы, натирая кожу до красноты. Отворачивается, словно стыдится своих эмоций. Себастиан помогает ему подняться. Ноги словно чугунные, и Грин чудом передвигает конечности, таща на себе друга.

В спальне темно. Кровать скрипит под их весом. Себ раздевает несопротивляющееся тело. Укладывает головой на подушку, накрывает шерстяным одеялом, позволяет прижаться к себе. Брок тихо плачет всю ночь. Они оба засыпают с рассветом.

Утром Себастиан оставляет друга отсыпаться, а сам идет к его матери. Говорит, что хочет помочь с организацией похорон, поминок хотя бы. Женщина гонит его, проклиная последними словами, винит во всем. Он уходит, напоследок сказав, чтобы она по глупости и второго сына не потеряла. Кажется, Джулия чем-то запускает в закрывшуюся за ним дверь.

Впрочем, еще через сутки, на похоронах, она не подходит к ним ближе, чем на 50 метров, старается не смотреть в их сторону. Ее никто не винит. Только миссис Грин осуждающе качает головой.

Брок знал, что его брат герой. Он пошел воевать на чужой земле, за чужие идеалы, за чужих людей с чужим дурацким акцентом. Кристофер Райт был похоронен дома. Достойно. Его младший братишка очень гордился им. Их мать прижимает к груди сложенный американский флаг. Она — мать героя. И она, конечно, тоже гордится им, вот только постарела за эти пару дней лет на десять.

После службы Брок замечает знакомого лейтенанта у гроба своего брата. Он тоже видит его. Мужчина выше его на голову, шире в плечах, его нос пересекает большой свежий рубец.

— Вы были близки? — спрашивает Брок.

— Мы были друзьями. Он спас моего сына, — отдавая честь могильной плите, говорит тот.

Лейтенант прощается. Брок стоит в одиночестве у могилы старшего брата. Себастиан оказывается рядом неожиданно, сжимает его плечо, отвлекает от грустных мыслей. Этот лохматый упрямый комок гордости давно стал его семьей. Крис просил беречь его, беречь семью. И он будет ее беречь. До конца.

— Я пойду добровольцем. Я должен.

— Знаю. Я с тобой.

— Нет! Ты останешься здесь и будешь продолжать играть. Тебе нельзя на войну.

— Скажешь хоть слово о моих руках — ударю, — он приподнимает уголки губ, — Я пойду с тобой, Брок.

— Крис просил не пускать тебя. Сам читал.

— Крис погиб.

— Именно. Я не хочу, чтобы ты был следующим.

Они стоят у свежей могилы. Перекидываются тихими фразами. А Себастиан все еще сжимает его плечо и это лучшее обезболивающее, что знакомо бывшему футболисту. В воздухе сладко пахнет гвоздиками, а от лилий хочется чихать. Миссис Грин кладет белые цветы и грустно улыбается. Обнимает Брока, говорит, что все будет хорошо. Он ведь сильный. И не один. Они справятся. Они семья. Женщина берет своего внука за руку и уводит его, оставляя Райта наедине со своими мыслями.

Себастиан просыпает посреди ночи от холода. Он отвык спать один. Ветер из распахнутого окна разметал по полу бумажки, пробрался под одеяло. Парень мелко дрожит и оглядывает пространство вокруг себя. Пусто. Не занятая сторона кровати давно остыла.

— Брок?

Ответа нет. Он ступает босыми ногами на холодные доски. Снова зовет и снова тишина. В квартире Брока нет. Бабушка сидит в кухне и читает какую-то книжку в яркой обложке. Она удивляется, заметив бодрствующего внука. Женщина не знает, куда пошел Райт, но советует искать его в «значимом месте».

— Когда людям плохо, они любят приходить в места, где в прошлом случалось что-то очень хорошее, — говорит она.

Три часа ночи. На улице завывает ветер и накрапывает дождь. Себастиан Грин бежит по пирсу в надежде увидеть знакомый силуэт. Длинное широкое пальто развевается на бегу, путается в ногах. Кепка так и норовит свалиться. Он останавливается у камней, на которых сидел много лет назад, прижимая к коленям голову лучшего друга. Оглядывается по сторонам.

— Я здесь.

Брок выходит на свет фонаря. Он держит спину неестественно прямо. Чуть улыбается, мол, рад видеть, спасибо, что пришел, я в порядке, вали домой. Он выглядит бесконечно усталым. С разбитых костяшек капает кровь. Себастиан не хочет думать о том, что случилось с деревом, на котором его друг срывал злость и горечь. Правда не хочет.

— Пойдем домой. Здесь холодно, — говорит он, протягивая руку.

Брок кивает. Вечно зябнущий музыкант смотрелся нелепо в ночном парке среди облетевшей листвы в своем огромном пальто. Чересчур уязвимым.

— Завтра я подам заявление об увольнении. Потом документы в призывной пункт.

— Я пойду…

— Да, со мной. Я понял, — он тяжело вздыхает, — Как долго ты собираешься следовать за мной, Бастиан?

— Всегда.

Брок обнимает замерзшего парнишку. Втягивает родной, знакомый до последней нотки запах. Себастиан пахнет молоком, немного дождем, хлебом. Себастиан пахнет домом. Так уютно, что не может возникнуть мысли о том, чтобы оставить его здесь. Одного. Парнишка сворачивается в надежных объятиях. Улыбается глупо, по-детски наивно. Будто нет в мире зла и боли. Будто нет войны. И Крис обязательно снова ворвется в их комнату без стука и снова заставит краснеть полуголого музыканта. Будто верит, что все действительно будет хорошо. Райт оправляет на нем шарф и кепку. Эта наивность погубит их обоих, и ему это хорошо известно. Но сейчас, здесь, он хочет, чтобы Себастиан как можно дольше верил в то, что все можно исправить, подобрав подходящие ноты.

Они возвращаются домой вместе. Дождь барабанит всю ночь. До утра ни один из них не может заснуть.

========== 11. ==========

11.

— Скажи ему.

— Не могу.

Аманда Грин трясет перед его носом повесткой. Раздраженно вздергивает брови. Рядового Райта просят явиться на место сбора через три дня, пройти военную подготовку, вернуться на несколько суток домой и на фронт милости просим. В пехоту. То, что он получил это приглашение только сейчас — случайность, ошибка почты. Брок рад громить фашиста на земле, пусть даже и чужой. Вот только дело в том, что Себастиан будет делать то же самое, но в море. Точнее, в океане.

— Ты должен рассказать ему, пока он не уехал на учения. Потом вы можете совсем не увидеться. Ты будешь жалеть.

— Знаю. Я расскажу. Но не сегодня.

Себастиан возвращается из театра ближе к вечеру. У него усталый вид. Он понуро тащится в ванную, а потом ничком падает на кровать. Уволить его отказались, мол, будешь работать, пока не уедешь, ты слишком талантлив для войны. На этой фразе он чудом удержал кулаки при себе. Мало ему дома такой заботы, так теперь и на работе донимают.

Брок эгоистично радуется его усталости. Можно продлить молчание еще на один день. Себ ворочается, прячет под подушкой постоянно мерзнущие пальцы. Улыбается сквозь сон, когда Брок прижимается к спине горячей грудью, дышит в затылок, согревает руки. Тепло и уютно — идеально.

Иллюзия под названием «все хорошо» рушится незаметно, но неизбежно. Грубый тычок в бок будит моментально. Рука перехватывает запястье нападавшего машинально. Брок дивится своей глупости ровно минуту — дома безопасно. Но после того как он поднимает глаза на возвышающегося над кроватью парня, начинает сомневаться в своей безопасности. Тот держит в руках полученную вчера бабушкой повестку. Себастиан ловит его взгляд, убеждается, что Брок не спит, и спрашивает:

— Ты ведь собирался мне рассказать, да? Господи, скажи, что собирался! Иначе я за себя не ручаюсь.

Брок молчит. Ему стыдно и за ложь, и за собственную забывчивость. Он забыл убрать письмо, оставил его на тумбочке. Естественно, увидев армейский штамп, Себастиан заинтересовался. Его винить не в чем. Они слишком долго ждали ответа.

— Да. Через два дня сборы. Мы поедем вместе.

— Куда мы поедем вместе? Ты — в Европу, я — на Перл-Харбор. И разойдемся мы как в море корабли.

— Сначала учения, — звучит беспомощно.

— Брок, я уезжаю завтра в 6 утра.

Себастиан устало трет лицо. Он раздражен. Зол и разочарован. И виноват во всем этом только Брок. Парень садится на кровати. Тянет за узкую ладонь. Он забыл. Как он мог забыть, что у друга учения начнутся раньше, раньше закончатся. Вот о чем вчера говорила миссис Грин. Уехать на войну и больше не увидеть любимых синих глаз. Любимых — бьет под дых осознанием.

На улице снова начинается дождь. Погода будто говорит: «Сидите дома». Броку совсем не хочется спорить с небесной канцелярией. Горячий кофе не согревает. Себастиана вызвался приготовить им завтрак, потому что бабушка куда-то испарилась. Брок глубоко вдыхает и выдает скороговоркой, боясь передумать:

— Я тебя люблю.

Словно гром среди ясного неба. Себастиан роняет нож. Вовремя успевает отпрыгнуть. Поднимает, продолжает резать хлеб. Неловко переступает с ноги на ногу, но не оборачивается. Брок кладет голову на скрещенные руки и закрывает глаза, так и не дождавшись ответа. Когда на стол опускается тарелка, гул эхом отдается в ушах.

— Ты никогда не говорил этого раньше, — протягивая сандвич, произносит Себастиан.

— Говорил. Просто не вслух. И не так, — отмахивается Брок.

— Я тоже… люблю тебя.

От такого неуверенно-нежного голоса щемит сердце. И очаровательные розовые щеки смущенного музыканта тянет зацеловать. Брок поднимается, обходит стол и притягивает к себе улыбающегося Себастиана. Поцелуй выходит почти целомудренным.

— Зачем ты закрываешь глаза?

— Мы целуемся.

— Нервничаешь?

Себастиан не отвечает. Опускает глаза.

«Очень нервничает», — понимает Брок.

Грин сам не уверен от чего именно. От горячих ладоней на плечах, от ласковых губ или от мысли, что это может быть их последний поцелуй. Отличный способ попрощаться. Себастиан чудом удерживается от истеричного смеха, когда поднимается с табуретки и идет в спальню. Если это последний поцелуй, то почему бы и нет. В конце концов, если кто-то из них погибнет, Крис — таки получит свой положительный ответ.

Кровать скрипит, и Брок думает, что надо бы починить ее перед отъездом, а то когда они вернутся, придется спать на полу. Но Себастиан целует его, опрокидывается на спину, и все ненужные мысли благополучно покидают голову.

— Бастиан.

Взгляд плывет. Себастиан встряхивает головой, фокусируется на голосе. В синих глазах черти танцуют румбу. Цепкие пальцы тянут вверх свитер, выпутывают из рукавов. Брок знает это выражение лица. Решился, наконец. Доверился. Парнишка вздрагивает под руками. Поднимается, позволяя обнять. Его ведет за лаской, точно кота.

Брок дорвался. Сам понимает, что выглядит пьяным. Безумным. Старается не пугать, не торопиться. Стащить с плеч подтяжки оказывается гораздо волнительное, чем бретельки лифчика очередной девчонки. Расстегивая пуговицы чужой рубашки, ловит себя на мысли о подарках на Рождество. Дети развязывают ленточки так же неторопливо и сосредоточено, гадая, что там внутри, как он расправляется с пряжкой ремня. Брок пугается собственных мыслей. Нельзя так. Себастиан не подарок, не вещь. Не заслуженный приз. Себастиан — чудо, за которое Броку никогда не рассчитаться с Всевышним.

— Выключи свет, — смущенно просит музыкант.

Щелкает выключатель. Шуршит одеяло, скрывая двоих от целого мира. Время замирает.Вселенная рушится. Сужается до судорожно сжимающихся пальцев и закушенных губ. На этот раз Себастиан не пугается, не пытается оттолкнуть, сбежать. Он только цепляется за скользкие плечи, зажмуривает глаза и беспрестанно зовет по имени.

Брок просыпается задолго до рассвета. Себастиан под ним сопит, уткнувшись носом в подушку. У них еще пара часов до того, как они попрощаются, быть может, навсегда. Райт гладит нежную теплую кожу. Чувствует старый шрам. Целует осторожно, боясь разбудить. Скрипичный ключ на левой лопатке, как тысяча «я тебя люблю». Как невидимая нить, связывающая два сердца. Нить, которую не разорвут километры между ними. Он надеется на это и в тоже время хочет, чтобы в конечном итоге Себастиан нашел себе… жену. Да, именно этого он хочет. Пусть после войны, когда они вернутся домой, его друг найдет милую девушку и женится на ней. Потому что так он будет по-настоящему счастлив. Так у него появится настоящая семья. А Брок будет приходить к ним на Рождество, и дарить маленьким Гринам подарки.

— Ты — моя единственная семья. Ты и бабушка, — шепчет Себастиан, и Брок понимает, что высказывал свои пожелания вслух.

— У нас никогда не будет детей. И свадебных фотографий. И…

— Хватит. Не превращайся в бабушку, ради Бога, — он неуклюже поворачивается, — Доброе утро.

Чмокнув сонного друга в щеку, Брок выскальзывает из постели. Его пример не заразительный. Себастиан остается в комнате, закутавшись в два одеяла — все еще мерзнет, оказавшись в одиночестве. Каково же ему будет в армии? Там всегда холодно и одиноко. Себ начинает всерьез беспокоиться о принятом решении. Впрочем, он не успевает додумать ответ на свой же вопрос. Дверь в комнату распахивается.

— Тут только розы не хватает для полной красоты, — смеется Себастиан.

— Ты же не девчонка. Но если хочешь, могу найти.

Себастиан качает головой. Все еще улыбается тепло, искренне. Овсянка и холодный сладкий чай — идеальный завтрак для творческой личности. Брок постоянно плюется несладкой кашей и требует себе бутербродов. И стакан молока. Тоже холодного.

— Помнишь, когда тебе было 17 лет, я тогда только начинал учить тебя, ты влез в драку с соседскими ребятами, которые запихивали какого-то очкарика в мусорный бак. В итоге вы оба оказались в нем. У тебя до сих пор шрам видно.

От легкого поцелуя в бедро воспоминания не возвращаются. Но Себ честно пытается вспомнить, о чем говорит друг, напрягает память. Выходит плохо. Он понимает, о каком парне тот говорит, но не может вспомнить не одного эпизода в своей жизни с ним связанного.

— Почему ты вспомнил? — интересуется он.

— Не знаю, — Брок вздыхает, прижимается лбом к бедру, — Это ведь было совсем недавно.

А посчитать, так восемь лет прошло. И сейчас нам уже за двадцать. И мы уходим на войну всего через полгода. Словно кто-то глупо шутит с нашей судьбой. Не могу поверить, что когда-то ты был щуплым молчаливым музыкантом, и любой фриц без усилия мог свернуть твою цыплячью шейку. А теперь посмотри на себя.

— Я почти как ты.

— Нет, ты другой. Нельзя тебе туда, Бастиан. Нельзя! — Брок сжимает холодные пальцы до боли, будто пытается передать, что чувствует.

— Скажешь хоть что-нибудь о том, что мои руки не предназначены для оружия — ударю. Правда, Брок, ударю. Я не хуже тебя могу воевать. И причин у меня не меньше.

Это смешно. Но Брок отчаянно хочет сказать, что ему нельзя на войну, потому что убьют. Потому что Крис просил не пускать. Потому что и без него есть те, кто будет сражаться. Себастиан должен быть тут, в безопасности. Играть, писать свои непонятные закорючки и улыбаться, освещая этот серый мир. Потому что если его убьют, Брок тоже умрет.

Себастиан просит не провожать его на вокзал, потому что не сможет сдержать эмоций. Брок вылезает через окно, по пожарной лестнице, как только тот выходит из квартиры. На вокзале непривычно шумно и многолюдно. Мальчишки в форме стоят по стойке смирно. Тощие, смешные. Будущие герои или безымянные трупы — тут как повезет.

Их отпускают на несколько минут попрощаться с родителями. Миссис Грин обнимает внука, вытирая слезы. Брок подходит тихо. Разворачивает к себе за локоть и обнимает. Целует в висок, под каской. Надо же, в полном обмундировании поедут, наверное, чтобы привыкли к форме. Себастиан не вырывается, только вздыхает тяжело, мол, просил же.

— Люблю, — шепчет он.

— Люблю, — говорят в ответ.

Себастиан криво улыбается. Сжимает запястье до синяков и уходит на построение. Аманда кладет руку Броку на плечо, и он моргает, словно очнувшись, машет рукой удаляющемуся силуэту. Себастиан уже не видит этого. Миссис Грин отвозит парня домой.

— Завтра и ты уедешь. Оставили старушку одну. Не стыдно?

Брок сидит на темной кухне, пьет ледяное молоко. Аманда включает свет. Старается улыбнуться. Райт не может себя заставить даже приподнять уголки губ. Она садится рядом, позволяет опустить голову на свое плечо, обнимает.

— Ну, что ты? Все хорошо. Он вернется через полгода, тебя еще раньше отпустят. На флоте всегда учения дольше проходят.

Брок не плачет, конечно, нет. Глаза жжет, дыхание перехватило, и в горле застрял неприятный ком, но слез нет. Он уходит в пустую комнату, собирает вещи. До полуночи смотрит в потолок. Спать одному в холодной кровати кажется ужасно нелепым. Всю ночь ему снится удаляющийся силуэт в каске, натягивающаяся нить, между ними и черные скрипичный ключ на расслабленной спине.

Утром его будит миссис Грин. Она же готовит завтрак и провожает его на вокзал. В этот раз там тоже шумно, не протолкнуться. В толпе он видит мать. Она бежит к нему, придерживая маленькую шапочку. Обнимает, плачет, будто думает, что убьют прямо на тренировочном полигоне. Не убьют. В конце концов, младшего сына она потеряла задолго до этого.

========== 12. ==========

12.

Они не пишут друг другу письма, не созваниваются. Они не видятся. Они как будто существуют в разных мирах. Хотя, в какой-то степени так и есть: один все еще на родной земле, другой — в чужой стране, на другом континенте.

Ребята в казармах хвастаются фотографиями своих девушек, обещавших ждать любимых солдат.Райта никто не ждет. Может быть только мама, но он не уверен. Она тоже не пишет. Он сжимает фотографию в нагрудном кармане и успешно отшучивается от подколок сослуживцев.Броку некого им показать. И каждый раз говорить, что его сердце занято, когда холостые парни собираются в клуб в выходной, надоедает. Но он уперто сидит в казармах каждый вечер. Играет в карты, курит, чистит оружие или тренируется в зале и надеется, что Себастиан все же не нашел себе жену где-нибудь на другом конце света. И они оба вернутся домой перед войной. И у них будет еще один последний поцелуй.

Полгода пролетело, как один день. Тяжелые сапоги, сборка-разборка оружия, марш-броски на десятки километров с полной выкладкой, прочие прелести будней будущих защитников родины. Брок приехал чуть больше суток назад. Но так и не смог заставить себя собраться с мыслями, даже сумки не разобрал. И вот уже несколько часов он сидит в родном доме, в знакомой до боли квартире, на все еще скрипящей кровати. Пахнет пылью и талым снегом, словно в этой комнате весна наступила только с его приездом. Вокруг пусто и тихо. Ни Аманда Грин, ни мать не знают о его возвращении. Он не хотел никому сообщать. Ему необходим покой. И тишина.

Себастиан не стучит. У него все еще есть свои ключи. Он тихо заходит в квартиру. Пол скрипит под ногами.Грин шуршит сумками, проходит в комнату, садится на кровать рядом и молчит. На нем красуется новенькая форма. Щеки музыканта алеют под изучающим взглядом. Скулы — можно порезаться, свежая ссадина на лбу и шрам на виске, которого раньше не было. Но он рядом. Держит за руку, дышит чуть слышно и улыбается несмело. Поправляет обстриженные волосы. Непривычно короткие. Даже слишком.

Брок не может перестать смотреть. Живой, настоящий. Не сон, как каждую ночь почти полгода. И целует он по-настоящему, обнимает за шею, тянет на себя.Теплый.Родной. Брок опускает голову ему на грудь, слушает учащенное сердцебиение и спрашивает:

— Не прошло, да?

— Не прошло.

— Ты ведь пытался?

— Нет. А ты?

— Нет.

Вздох облегчения выходит почти синхронным. А после и смех. Себастиан не лгал. Он ненавидел свою излишнюю эмоциональность, потому что на второй неделе на стену от тоски готов был лезть. Руки тряслись от желания написать хоть пару строк. Но они же договорились не писать. Оба надеялись — а вдруг пройдет. И оба этого до смерти боялись. Видимо любовь, даже «неправильная» не может пройти, так же легко, как обычная простуда. А если и может, то на это требуется гораздо больше времени, чем шесть месяцев.

На кухне пахнет свежеприготовленным омлетом. Себастиан отвык от простого домашнего уюта. Брок в старом затертом фартуке крутится у плиты, пробуждает в голове тысячи воспоминаний о подобных вечерах. Сейчас они кажутся безумно далекими, почти забытыми. Времена покоя и безопасности.

Он осматривает квартиру, будто пытается вспомнить что-то. На учебном полигоне не было пианино. А если бы и было, кто б позволил ему играть? Он смотрит на покрывшийся пылью инструмент с неприкрытой тоской. Бабушка не трогала его. Вообще к нему не подходила. Эта тоска не укрывается от его лучшего друга.

— Бастиан, сыграй мне, — шепотом просит Брок.

Себастиан встряхивается. Кивает слегка заторможено. Он гладит ладонью инструмент, любуется лакированным деревом, как в день их знакомства. Ведет по клавишам кончиками пальцев. Улыбается. И вид у него такой взволнованный и одновременно удовлетворенный. Сердце заходится в бешеном ритме от предвкушения. Брок скучал по этому пианино, не меньше самого музыканта.

— Ребята постоянно спрашивали, что значит татуировка на моей спине, — вдруг говорит он, садясь на бархатный табурет.

— У меня тоже, — Брок садится рядом.

Парнишка играет, погружаясь в свой мир. Райт готов поспорить, что в этом мире нет войны, зато есть церковь, дом и лохматая большая собака. Он прикрывает глаза. Брок замирает, наблюдая за порхающими пальцами.Они снились ему. Изящные, сильные пальцы, сворачивающие кому-то шею, нажимающие на спусковой крючок, нежно скользящие по спине, царапающие плечи короткими ногтями…

Брок даже не старается остановить себя. Он перехватывает руки пианиста. Прижимает к губам. Целует. Кожа больше не мягкая, отдает сталью и морской солью. Когда он поднимает взгляд, видит понимающую улыбку.

— Я тоже скучал, — говорит хозяин квартиры.

У Себастиана волосы еще влажные после душа. Райт зарывается пальцами в мокрые короткие пряди. Тянет, заставляя поднять голову. Он целует так, будто от этого зависит его жизнь. Брок был рад, что миссис Грин уехала к подруге на пару дней. Действительно рад.

Уже потом он курит, сидя на подоконнике. Выдыхает едкий дым в форточку, кутаясь в теплый свитер. За окном завывает ветер. Весна только начинает вступать в свои права. Снег растаял, но ветра с океана все еще пронизывающие, ледяные. Себастиан ежится от холода и натягивает одеяло по самый нос. Так, где он был, ветер теплее, и солнце дарит тепло каждый день.

— Ты когда-нибудь думал, что будет, если мы не вернемся домой? — после долгого молчания голос у него хриплый.

— Не говори ерунды, — Брок стаскивает свитер, залезая под одеяло, — Твоя бабушка нам не простит, если мы оставим ее одну. Булочная — наше мирное будущее, — Себ неуверенно хмыкает на это, — Ты часто думаешь об этом, — заглядывая в синие глаза, очень четко понимает Брок.

— Не особенно, — пожимает плечами музыкант, — Просто дурное предчувствие.

— Впереди война. Плохое предчувствие — это нормально. Было бы куда страннее, если бы ты был счастлив и спокоен.

Себастиан молчит. Он смотрит в глаза напротив, будто в душу заглянуть пытается. От этого взгляда ничего не спрячешь. Брок и не пытается. Поэтому Себ видит неуверенность, видит тот же страх, что испытывает сам. Брок всегда был бойцом. Он не трепетная девица. Но страх перед неизвестностью своей судьбы сильнее его. Он с головой кидается в пекло, и Себастиан, смирившись, послушно идет за ним следом. Отомстить за брата лучшего друга, за своих родителей — прекрасное оправдание для самого себя. Он не признает вслух, что не сможет сидеть здесь, писать музыку, учить этому других, строчить письма на фронт пока его любимый человек там. Сражается, защищает, умирает. Очень далеко от него.

«Любимый человек» стоит комом в горле. Они расстанутся через две недели и вряд ли увидятся вновь. Оба имеют горький опыт. Обоим знакома поганая привычка войны: она забирает все, что люди любят. Руки начинают дрожать, Себастиан не замечает. Понимает уже тогда, когда большие теплые ладони сжимают его пальцы. Кажется, он плачет.

— Бастиан, — шепчет Брок и получает в ответ громкий всхлип.

Мужчины не плачут — расхожее заблуждение. Они не плачут как девушки по поводу и без. Но иногда бывают моменты, когда плакать легче, чем говорить. Сейчас наступил именно этот момент. Себастиан задыхается собственными слезами. Его колотит. И Брок прижимается губами ко лбу, проверяя, не жар ли заставляет тело в его руках дрожать. Он с ужасом понимает, что это из-за него. Он принял решение за них обоих. Они отправляются в ад, потому что он не смог достойно проститься с братом. Не смог отпустить его. И из-за этого Себастиан может погибнуть там.

— Ты ведь получил назначение? — спрашивает успокоившийся Себ.

Брок мотает головой. Он не хотел говорить ни о чем в принципе, о полученном назначении в частности. Он может простить слабость своему малышу, но он никогда не позволит расклеиться себе. Если он увидит страх в родных глазах снова, то будет скулить и выть, как брошенная под дождем дворняга — от бессилия и безысходности. Сейчас он просто хочет побыть со своим другом столько, сколько сможет. И ни о чем не думать. Паренек понятливо кивает в ответ на тишину, выключая светильник.

Утром их будит миссис Грин. Она стучит в дверь, видимо ногой, зовет завтракать. Оладьи, молоко и холодный сладкий чай. Утро кажется идеальным, и ничто, кроме черных кругов под глазами не напоминает о вчерашнем диалоге.

— Тебя-таки подстригли! Я же предупреждала.

Она ерошит внуку волосы. Смеется, слишком явно игнорирует тяжелый взгляд, направленный на дно пустой кружки. Себастиан не разделяет ее веселья. Он любил свои волосы. Холил их и лелеял. Много натерпелся из-за них в школе и в университете. Но в армии особо никто не интересовался, чего он хочет. Выдали жетоны, остригли волосы и отправили на базу. А потом на пару недель домой.

65% никеля, 30% меди, 5% стали с марганцем, кремнием и углеродом — единственное, что поможет военнослужащему не впасть в безвестность на случай смерти. Сухая информация о солдате: имя, фамилия, регистрационный номер, дата противостолбнячной прививки и группа крови, город и штат проживания, религия владельца, фамилия лица, которое следует известить в случае смерти владельца жетон — то, что останется от тебя. Жетон Себастиана выглядел чуть иначе. Он был отлит из нержавеющей стали. Оно и понятно. Постоянно находясь в воде, он бы заржавел. И опознание погибшего солдата сделалось бы невозможным.

Брок уговаривает Себастиана пойти в парк. Вместе. В конце концов, они уходят на войну, если кто-то что-то заподозрит, это станет наименьшей из их проблем. Тот упирается, привычно поджимает губы, выпячивает подбородок. Они выбираются из дома поздно вечером. На танцевальных площадках тьма народа. К счастью, никто не обращает внимания на двух парней, держащихся за руки.

Себастиан судорожно сжимает ладонь друга, когда ему кажется, что на них смотрят. Брок лишь смеется. Говорит, что никому нет до них дела, и предлагает немного посидеть. Себастиан расслабляется. Опускает голову ему на плечо, прижимается лбом. Брок не понимает, то ли парнишка опять хочет разрыдаться, то ли смиряется с ситуацией и старается отвлечься от окружающих их людей.

— Брок, — зовет он, — Помнишь Моник?

— Чего это ты вдруг о ней вспомнил?

— Не знаю. Просто. Когда мы расставались, она сказала, что мое сердце никогда ей не принадлежало, потому что я не мог дать ей то, что уже отдал другому человеку. Она сказала, что оно всегда было твоим.

— О нас знали все, кроме нас. Почему мы были такими слепыми столько лет?

— Потому что идиоты, — бодро заканчивает Себастиан.

Он тянет Брока за руку, поднимаясь на ноги. Тот недоверчиво смотрит на ухмыляющегося пианиста, но без возражений следует за ним. Себастиан приводит его в отдаленную часть парка, где слышно музыку и людей, но деревья скрывают их от мира.

— Я хочу танцевать, — безапелляционно заявляет он, обнимая застывшего парня.

Брок не спорит. Обнимает в ответ. Двигается, не отводя взгляд. Себ кружится в танце, смеется чуть слышно. Он счастлив и наконец, расслаблен. Отпустил себя. Глаза сверкают, в них пляшут чертенята. Происходящее кажется глупой шуткой. Сейчас они вместе. Счастливые. Живые. Через неделю — разные концы света и пара писем в месяц. И когда кончится этот кошмар, они встретятся, если повезет. А может и не встретятся. Но это пугает. Такие мысли отчетливо въедается в мозг и никогда отпускают. Они должны думать о хорошем.

Райт ненавидит себя за то, что собирается сделать, но другого времени может вовсе не представиться. Он осторожно прижимает к себе парнишку, прерывая танец, разглядывает вылезшие по весне веснушки, убирает челку со лба и старается не думать.

— Африка, — непонимающий взгляд царапает болью под ребрами, — Меня командируют в Африку вместе с корпусом Криса, Бастиан. Тот лейтенант, его повысили, он помог мне попасть в отряд брата.

— Африка? Это так далеко. Письма будут идти недели. Месяцы.

Голос звучит беспомощно и сбивается к концу на чуть слышный шепот. Брок целует приоткрытые губы. Кусается нетерпеливо. Делая больно, скорее всего. Но лучше целовать, чем смотреть на изломанные брови и гадать, как больно сделали его слова на этот раз. Он шепчет, задыхаясь:

— Знаешь, я люблю тебя. Так давно, что, кажется, будто всегда любил. Ты — моя жизнь, малыш. Мы вернемся домой.

Себастиан кивает. Ластится, трется щекой о шершавую ладонь, прикрывая глаза. И как никогда ярко ощущает родное тепло, родной запах, родного человека рядом. Брок вжимает его спиной в дерево. Целует отчаянно. Себастиан задыхается от нахлынувших чувств. Он говорит, что им срочно надо домой. Брок соглашается.

Себастиан не хочет умирать. Он не умрет. Они вернутся домой. Вместе. Обязательно. Ведь если все заканчивается плохо, значит, это еще не конец. Так часто говорила бабушка.

========== 13. ==========

13.

Неделя пролетает неожиданно быстро. Проносится перед глазами чередой семейных завтраков, вечерних прогулок, бесконечно нежных поцелуев, жарких ночей. Правильно говорят — перед смертью не надышишься. И как бы Себастиану не хотелось провести все возможное время рядом с Броком, он решает вмешаться в семейный конфликт Райтов. Подходит как-то утром к отжимающемуся на кулаках Броку. Смотрит серьезно, очень строго. Брок от неожиданности садится на пол, переводит дух. Себ протягивает ему небольшой аккуратный букет и говорит:

— Ты сегодня пойдешь к матери.

Не вопрос. Просто озвученный факт. Брок удивленно приподнимает брови, но оставляет едкие комментарии при себе, кивает, забирает цветы. С серьезным Себастианом не надо спорить. Это все равно бесполезно. Проще сделать так, как он сказал. В конце концов, у эмоционального музыканта намного лучше с семейной психологией, чем у уличного бойца.

Мать не появлялась на пороге этой квартиры ни разу с момента его возвращения. Хотя узнала о том, что сын приехал на второй день его отпуска. Брок сам понимает, что должен сходить. Попрощаться. Ведь он уедет на войну, и она останется совсем одна. Гордость — это конечно, замечательно, но сейчас для нее не лучшее время.

Брок поднимается по лестнице бегом, сжимая в руках букет, чтобы не передумать. Аманда услужливо сообщила, но его мать уже вернулась с работы. Он никогда бы не подумал, что преодолеть два десятка ступенек будет так тяжело. Ему открывают сразу, он даже не успевает постучать.

— Мам?

— Брок!

Женщина обнимает его. Улыбается. Плачет. Повторение их последней встречи. Мерзкое чувство дежавю не дает покоя. Брок не может видеть ее слез, не хочет. Это больно. Почти так же больно, как видеть слезы Себастиана. Он вдруг замечает, как постарела Джулия. Не просто устала, исхудала, не выспалась, а именно постарела. Лицо испещрено морщинами и волосы седые. Она всхлипывает, обнимая сына за плечи. Она, как Себастиан, смиряется с неизбежностью судьбы. Потеряв на войне мужа, старшего сына, теперь она провожает на нее младшего, последнего. Она не надеется увидеть его снова. Она точь-в-точь, как Себастиан. Он осознает сходство парнишки со своей матерью. Это почему-то смешно и грустно одновременно.

Миссис Райт ставит чайник, достает из шкафчика заварку и маленькую стеклянную баночку с сухими зелеными листочками. Улыбается загадочно, высыпая их в чашку. Кухню заполняет приятный сладкий аромат.

— Мята. Как ты любишь, сынок, — говорит она.

Чайник неприятно свистит. Джулия заваривает чай. Брок пробует обжигающий напиток. Кривится. Он отвык от зеленого чая с мятой. Он вообще отвык от чая. Теперь ему ближе молоко. Кажется, мать не заметила этой перемены, а он не хочет портить момент.

— Знаешь, это Бастиан сказал, что я должен придти сюда. Даже букетом озаботился. Я не хотел. Честно, мам. Слишком гордый, наверное. Прости, — отставляя кружку в сторону, говорит Брок.

— Себастиан должно быть хороший человек, раз усмиряет твою гордость.

Любимое имя звучит из ее уст, будто проклятие. Не хватает только змеиного шипения. Брок улавливает ее интонации, привык к этому с детства. И руки под столом непроизвольно сжимаются в кулаки. Отстаивать честь Себастиана — его личная обязанность на всю жизнь с того самого дня, как он влетел в тощую спину на крыльце дома, но как защитить его от родной матери, он не знает.

— Ты когда-нибудь примешь нас?

— Впереди война, Брок, — она тяжело вздыхает, — Может все еще встанет на место. Эта дурь из головы уйдет. Он хороший парень, правда. Но он парень, Брок. Это неправильно. Сын, ты должен…

Ее речь прерывает стакан, вдребезги разбившийся о стену. Чай желтым пятном расползается на обоях. Брок сжимает кулаки. Стискивает зубы до боли так, что жевалки проступают. Мать напугана внезапной вспышкой гнева. Он видит это по ее лицу. Ему стоит невиданных усилий выдохнуть, отодвинуть стул, подняться на ноги и, повернувшись к ней лицом, чуть приподнять уголки губ.

— Если я погибну там, а он вернется… Позаботься о нем. Он мерзнет ночами, поэтому спит в шерстяных носках. Любит холодный сладкий чай. И он слишком справедливый. Чересчур честный.Упертый до глупости. И добрый, раз все еще не научился ненавидеть тебя. Вот только помни, я — не он.

Он оборачивается уже в коридоре. Смотрит на растерянную женщину и добавляет, будто добивает раненого:

— Еще одно. Мне больше не нравится чай с мятой. Я предпочитаю молоко. Досвидания, мама.

Брок уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь, потому что хотелось хлопнуть так, чтобы окна задрожали. Но он мужчина, настоящий солдат. Выдержки и терпения ему не занимать. Брок приходит в себя только в тишине квартиры Гринов.

Он курит, почти на половину свесившись из открытого окна. Пепельница ломится от окурков. Аманда опять будет ругаться за испачканный подоконник. Он не знает, сколько часов наблюдает, как жмутся на карнизе замерзшие мокрые голуби. Вдруг последнюю сигарету бесцеремонно выхватывают из его пальцев. Тушат. Потом обнимают со спины, целуют в лопатку, с которой сполз растянутый свитер. Втягивают в тепло квартиры.

— Она твоя мать. И она любит тебя в любом случае. Просто не понимает. Когда-нибудь поймет. Наберись терпения, — Себастиан поправляет на нем свитер.

— Пока она не примет нас обоих, я не хочу иметь с ней ничего общего.

— Не говори глупостей, милый. Пожалуйста. Она у тебя одна осталась.

— И ты. И миссис Грин.

— Она — твоя кровь.

— А ты — моя жизнь.

На это Себастиану нечего ответить. Он не хочет пререкаться. Проводить последние дни в ссорах не лучшая идея. Он шлепает по полу босыми ногами, садится в излюбленное кресло. Опять сгибается в три погибели над старым пожелтевшим блокнотом. Ему нравятся их диалоги. Ничего лишнего. Все понятно. Четко. По-мужски просто. И иногда после очередного перебрасывания фразами находит вдохновение. Кружит голову, как когда-то в школе. И он с радостью уходит в свой мир. Отрешаясь от всего внешнего.

Брок долго переваривает брошенное невзначай нежное «милый». Произносит шепотом, словно пробует на вкус. У него все равно не получается сказать так, чтобы трепетало сердце, чтобы кожа на спине покрывалась мурашками. Он оборачивается. Парнишка пишет, ожесточенно зачеркивает что-то в блокноте, грызет кончик карандаша. Создает очередное произведение искусства. Брок пододвигает большой торшер ближе к креслу, чтобы тот не испортил зрение, и выскальзывает на кухню.

Кухня — это почти кабинет психолога, в качестве которого выступает миссис Грин. Она улыбается, хлопая по стулу рядом с собой, приглашая сесть. Потом достает из холодильника молоко и ставит на стол перед ними.

— Только не бей, хорошо? У нас не так много посуды, — она пододвигает к нему стакан.

Не самая удачная шутка. Хотя это действительно забавно. Но фраза заставляет покрыться щеки густым румянцем. Брок опускает глаза, пьет предложенное молоко маленькими глотками. Оно холодное, он не хочет простудиться перед армией.

Он любит Аманду, как родную. И искренне не понимает, почему его мать не может быть такой… солнечной. Он помнит историю, которую ему рассказывали много лет назад о Шоне, брате миссис Грин. Быть может, из-за него она так понимающе относится к выбору внука. Надо бы рассказать об этом матери. Тогда она поймет. Должна понять. Себастиан прав — она у него одна осталась. И Броку просто необходимо время, как и ей, чтобы принять решения друг друга.

Когда тишина начинает давить, он благодарит женщину и возвращается в комнату. Там на деревянных вешалках висят два новеньких комплекта формы: военно-морского флота и пехотных войск. Начищенные ботинки снизу. Ни пылинки. Себастиан отрывается от блокнота. У него растерянный вид, будто он только проснулся, не заметил его отсутствия.

— Я опять отвлекся? — спрашивает он.

— Да. Ты был не здесь, — мягко целует подставленную щеку, — Закончил?

Себ пожимает плечами. Брок усаживается у его ног, откидывая голову на колени. Расслабляется. Себастиан улыбается. Нежно прикасается к волосам. Гладит. И только почувствовав это осторожно прикосновение, Брок понимает — устал. Чертовски устал за этот бесконечный день. Кажется, он так и засыпает, прислонившись спиной к ногам любимого человека, как верный пес.

Утром его будит встревоженный Себастиан. Брок сидит на кровати, свесив ноги на пол. Сладко зевает. Себ сбивчиво объясняет, что сегодня его пригласили в театр, по старой памяти так сказать. Он будет играть для мэра и полсотни неизвестных политических деятелей разного калибра. Без подготовки. Директор театра слезно умолял приехать. Обещал хорошо заплатить за выступление.

Влезть в костюм с первого раза не выходит. Брок не надевал его с похорон брата. Месяцы, проведенные в армии, давали о себе знать наращенной мышечной массой. Себастиан мечется по комнате, как ужаленный. Собирает вещи, разбросанные по комнате листы с нотами, на ходу завязывает другу галстук, сам выбирает бабочку. Он похож на слишком заботливую жену. О чем Брок упоминает вслух и смеется, наблюдая за реакцией.

Волнующийся Себастиан — это в сто раз хуже, чем злой Себастиан. Он сметает все на своем пути, ворчит безостановочно, сверкает страшными глазищами, скажешь хоть слово. Это забавно, но если он продолжит в том же духе, то не сможет соединить и пары нот в одну мелодию. Брок хватает его за рукав концертного фрака. Притягивает к себе. Встряхивает. Заставляет сфокусироваться на себе.

— Успокойся! Ты давно не играл, но ты справишься. Это всего лишь мэр. Ты играл перед президентом на втором курсе. Так что соберись!

Себастиан неожиданно сосредоточенно кивает. Получает поощрительный поцелуй в лоб и уже спокойнее покидает комнату. Внизу их ждет специально присланная машина. Они добираются до театра за тридцать минут до начала концерта. Внутри их встречают, как давно не приезжавших родственников. А еще с ковровой дорожкой и фанфарами.

Брок ревнует. Понимает, что ведет себя, как глупый школьник, но ничего не может сделать. Просто встает между Себастианом и тянущимся его обнять мужиком из оркестра. На что Грин лишь снисходительно улыбается, отступая в сторону, не хочет провоцировать. А трубач спешит покинуть их компанию, чувствуя агрессию в свой адрес.

— Прекрати, — просит Себастиан, когда они остаются наедине за кулисами, — Иди в зал. Мой выход через пять минут. Пропустишь еще.

— Не могу. Почему им всем так важно тебя потрогать? — щурясь, зло спрашивает Брок.

— Потому что мы не виделись больше полугода. У нас так принято здороваться. У всех людей так принято.

Брок обиженно поджимает губы. Вести себя глупо для него не в новинку. Но признавать это он не любит. Себастиан улыбается, явно сдерживая шуточки на тему пунктика собственничества своего друга. По старой привычке Брок поправляет ему бабочку, целует в макушку, радуясь, что в этот раз волосы не склеены гелем, не липнут к коже.Он уходит. В темном закулисье Себастиан чувствует себя одиноко. У него дрожат руки.

Как итог, мэр аплодирует стоя. Брок замечает, как краснеет его лучший друг, какими неловкими становятся движения. Он кланяется под звук неутихающих аплодисментов. Музыкант расслабляется за кулисами. Он сидит на высоком стуле, прижимая к себе папку с нотами. Волнение отпустило.

— Это же потерянные ноты. Ты говорил, что давно потерял их, — Брок возвышается над ним.

— Да. Я восстановил кое-что. По памяти. Еще до отъезда.

Брок принимает протянутую папку. «Брок. 17.» — слишком знакомое название. Он помнит эту легкую нежную мелодию с резкими переходами, странными паузами. Помнит все, и щеки вспыхивают стыдом. Тогда он украл первый поцелуй своего пианиста. Такое не забудешь.

Они возвращаются домой. Аманда встречает их в прихожей. Себастиан не привык видеть ее «при полном параде». Она напоминает, что завтра днем Брок уезжает, и ей хочется успеть к фотографу, пока они оба дома.

— Я несколько месяцев откладывала на это. Не сметь отказывать пожилой женщине.

Они не отказывают. Только переодеваются, каждый в свою военную форму. Совместное фото — отличная идея, особенно, когда есть уверенность, что больше не будет возможности собраться подобным составом. А они были уверены.

Капрал и матрос стоят по стойке смирно рядом с Амандой Грин. Она в модной шляпке, красивом платье и перчатках — настоящая леди. Брок думает, что было бы здорово, если б здесь была его мать. Но завтра он уедет, и думать о плохом не хочется абсолютно. Особенно, когда Себастиан касается его руки за бабушкиной спиной. Фотограф просит посмотреть на него и сделать серьезные лица. Вспышка слепит. Готовых фотографий они уже не увидят.

— Пиши мне чаще, — говорит Себастиан, сжимая его ладонь, — Пиши.

Он до последнего улыбается. Держит лицо. Слишком часто вытирает ладони о брюки. Парнишка не знает, как выразить словами то, что чувствует. Очень больно. Но плакать нельзя. Не по-солдатски это — слезы по лицу размазывать. И все же Брок ловит пару капель, скользнувших по острым скулам.

— Мы встретимся, Бастиан. Обязательно встретимся, — обещает Брок.

Он старается улыбнуться. Выходит паршиво, он и сам понимает. Обнимает неуверенно переминающегося с ноги на ногу Себастиана. Прижимает к себе крепко, до хруста. Наверное, делая больно. Целует коротко в поджатые губы. Кто-то дает команду к отправлению. Поезд воет, пуская клубы густого пара.

И музыкант очень хочет ему верить. Он ему даже верит. Почти. А через неделю прощается с бабушкой, собирает вещи и уезжает на войну вслед за единственным любимым человеком. Только вот в «Жемчужной гавани» нет войны. Там покой. И жаркое солнце. Безопасность. Одиночество и тоска.

А в далекой Африке рычат немецкие танки. Брок, прижавшись к земле, закрывает руками голову. Кто-то орет, командир тащит его за шиворот в укрытие. Они успевают как раз вовремя. Снаряд падает прямо рядом с окопом, в который Брока втаскивает командир. От взрыва их засыпает землей. Они так и лежат, не поднимая голов под грудами песка и горящих досок. Артналет стихает только через два часа.

Тем же вечером Аманда Грин получает фотографии. Одну она относит на второй этаж, кладет под дверь и, вздохнув, возвращается домой. Второй место в красивой рамке над пианино. Когда парни вернутся, они увидят ее и обязательно улыбнутся. Они должны улыбнуться.

«Вернитесь домой живыми», — шепчет она, опуская клап, закрывающий клавиатуру пианино.

Она больше не садилась за него. Никогда.

========== 14. ==========

14.

Первое письмо уже сержант Райт получает в конце июля 1941 года.Три месяца на передовой позволяют ему получить повышение. Он так устал хоронить своих людей. Новые погоны — новые обязанности, еще больше ответственности. Почтальон сбился с ног в поисках вечно занятого сержанта. А после Брок не мог найти свободной минуты, чтобы прочитать долгожданное письмо. Несколько дней прижимал к сердцу, уклоняясь от вражеских пуль.

Пришлось просить девочек из санчасти дать ему укрытие на десять минут, якобы прочесть письмо от любимой надо в покое. Есть там одна, очень понимающая дама. Хорошая девушка, молодая совсем, а в глазах затаенный страх и одиночество. Она пустила его в каморку, в которой хранился уборочный инвентарь, обещала прикрыть если что. Для них не секрет, что сердце молодого сержанта занято, но раскрывать все карты он не хочет. Они и не расспрашивают особо, просто не дают проходу.

«Здравствуй, Брок.

Я получил свой первый солнечный удар, из-за которого отключился на пляже. Так досадно — провести два дня в госпитале из-за того, что богорел, словно мальчишка. Глупость какая. Кожа со спины лоскутами слезает. Мерзкое чувство. Парни отказываются мыться со мной в общей душевой. Эти идиоды говорят, что я прокаженный. У них совершенно не смешные шутки.

Здесь такое яркое солнце. Жара. Мы полдня проводим на пляже. Вода чистая, лазурная. Кажется, будто нет войны. Тихо и спокойно. Тебя не хватает.Ты где-то далеко, в непроходимых джунглях. Надеюсь, что ты жив и здоров.

Мне нравятся местные. Знаешь, они не безмозглые горы мышц, как многие считают. Тут на корабле котенка приютили. Догадайся, как я его назвал. Прячем от капитана, как дети ей Богу. Увидит — выкинет. «Не по уставу»! Мы здесь все в ожидании войны. Каждый день. Это ожидание убивает не хуже фашистов. Я скучаю по тебе. Безумно скучаю, милый друг. Скоро моя вахта. Пора идти.

С любовью и превеликим уважением, твой Себастиан».

Конверт пахнет морем и молоком. Возможно, второе ему только кажется. У Брока над головой тоже солнце. Жарит нещадно. Полвзвода потеряли из-за лихорадки, ужасная антисанитария. Он сам чуть не погиб от заражения. Вовремя спасли. Об этом писать не хочется. И о том, что месяц назад пулю в плечо схлопотал тоже. И по поводу солнечных ударов во время боевой операции упоминать не стоит. Совершенно не забавно валяться под гусеницами вражеского танка в глубоком забытье. Можно подумать, голодных обмороков им было мало.

Себастиан рассказывает о котенке и о ребятах. Брок тоже много может рассказать о своих сослуживцах. Только все эти истории держатся на крови. А у пианиста там море и пляж. Брок не завидует. Он рад, что друг в безопасности. Он больше всего на свете хочет, чтобы так и оставалось. Пусть кошмар будет здесь, изуродует только его душу и тело. Пусть пальцы парнишки останутся такими же нежными и изящными. Райт не желает верить, что может быть иначе. Те руки не приспособлены для войны.

«Привет, Себастиан.

Ты на курорте или на войне? Не могу поверить, что ты на пляже валяешься целыми днями, пока нас тут фрицы жмут. Сражения не прекращаются. Нас без конца обстреливают.Будто проверяют нашу выдержку — ввяжемся или не ввяжемся в заранее проигранный бой. Не переживай, мы отобьемся. Как всегда. Не впервой в котел зажимают, гады.

Парни все выспрашивают о татуировке. Черт бы побрал общие душевые. А я забыл, как называется эта штука на моей спине. Много рассказывают о Крисе. Он был героем, знаешь? Стольких спас. И в танке катался и в окопах месяцами ползал. А девки эти бесконечные раздражают.Сказал же — занято. Одна только поняла. Вы немного похожи. У нее тоже глаза синие и веснушки на носу. Медсестра, зовут Хейли. Вдова она.Тихая, но сильная. В бою страшна, как черт.

Бастиан, ходят слухи, что нас скоро перебросят в Европу. Я напишу, как только узнаю точно. Ты мне снишься. Слишком яркие картинки. Они причиняют некоторые неудобства. Пиши чаще. Письма идут долго, но доходят.

Скучаю, твой Брок».

Себастиан получает его письмо в сентябре. Парни настойчиво требуют фотографию той, кто вызывает настолько глупую улыбку на лице их сослуживца. Он отшучивается о бабушкином чувстве юмора и манере писать письма. Старается не думать о фронте, о трудностях Брака. Себ не дурак и понимает, что ему рассказали далеко не все. Он видел, какие письма с фронта приходят его друзьям. Три страницы, иногда больше. И в них все: от меню на обед до цвета усов капитана. Вопрос лишь в том, как много Брок не пожелал ему рассказать. Но он ответил, значит, живой. В конце концов, многостраничные послания не их стиль. Он любит, когда все строго, даже немного сухо. Ему было достаточно просто получить весточку. Брок где-то есть. Он жив. Может быть даже здоров. Это главное.

«Дорогой Брок,

КАКИЕ ДЕВКИ?!Мне стоит беспокоиться об этом? Я тоже умею ревновать, если ты забыл. У нас тут многие заняты. Хотя есть особо настырные. И вдовы тоже имеются. Я всегда восхищаюсь их силой и хаактером. Человек, назвавший женщин слабым полом, был непроходимо глуп.

Эта штука на твоей спине называется скрипичным ключом, балбес. Стоило бы запомнить за столько лет. Недавно мы уплывали на учения. Учебный поход завершился успешно. Говорят, мне могут присвоить внеочередное звание. Не хвастаюсь, конечно, но это здорово. Гордишься?

Ты же знаешь, я никогда не сомневался в героизме твоего брата. Ты только не спеши к нему, пожалуйста. Дождись меня.

Брок, я готов на стену лезть. Ты же знаешь, что я слишком эмоцииогален. Ты пишешь, что вас зажали в котел. Я получил это письмо в сентябре и надеюсь, вас перебросят раньше, чем он захлопнется.

Береги себя. Я не знаю, когда дойдет письмо. Мне сказали, что вас потеряли в лесах. Твой знакомый капитан, тот самый, сказал. Им такую информацию не положено мне выдавать. Я не член семьи. Эти известия заставляют меня волноваться. Кошмары ночами снятся. Раздражает ужасно. Я как беспокойная жена. Что же ты со мной делаешь?».

Отряд Брока действительно потерялся в джунглях. Ни слуху, ни духу больше двух недель. На связь не выходят, и разведка ничего не докладывает. Не мертвые и не живые — «без вести». А Грин не семья даже, ему информацию вообще разглашать не могут. Только благодаря тому лейтенанту, другу Кристофера, получившему недавно «капитана», он узнает примерное место нахождения сержанта Райта. Но Себастиан надеется. Верит до последнего. А потому них начинаются учения. Приезжает адмирал. В голове мешанина из различных мыслей и эмоций. И Грин не может сосредоточиться на выполнении своих задач, получает, в итоге, взыскание. И лишается выходных до конца месяца. И стоит, понурив голову, пока его отчитывают перед остальными ребятами, которые не понимают в чем дело, что случилось с их порой слишком ответственным другом.

Себастиану все равно. Пусть хоть понизят до младшего матроса. Пусть хоть вообще уволят. Он в пехоту пойдет. Пешком до Африки. Найдет Брока, вытащит из ада. Ему нет никакого дела до чинов и званий.

Почтальон динамит его уже третью неделю, приносит только письма от миссис Грин. Бабушка пишет часто, убеждает его, что беспокоиться рано. Письмо могло просто потеряться, не дойти. Себастиан наспех пишет ей ответ. Больше, чтобы убедить ее в своем спокойствии, чем ради самого ответа. В следующий раз почтальон будет его 7 ноября около 6 утра, сует помятый конверт, кидает короткое «дождался, наконец» и уходит.

«Мой милый Себастиан.

Я жив. Сам не верю, что выбрался из той мясорубки. Был ранен, поэтому долго не писал. Не переживай, малыш. Все в порядке. Я цел и ппочти не увечен. Ты же не разлюбишь меня из-за пары шрамов?

Через десять дней наступление.Мы должны отогнать их подальше. Надеюсь, у тебя над головой все еще солнечное небо. Отвечаю на твое письмо: тебе не стоит волноваться об этих женщинах. И я ггоржусь тобой. Только не зазнавайся. И не волнуйся.

Прости, что пишу о таких вещах. Здесь война. Ад. Кровь и грязь въедаются под кожу. Мне никогда не отмыться. Я не хочу, чтобы ты шел на войну. Вчера одного парнишку… Я ведь не успел помочь. На следующий день он застрелился. Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь попал на фронт.

Ночами мне снится, как ты играешь. Красивый, задумчивый, влюбленный в свое пианино — таким я тебя помню. Хотя все чаще в голове появляется твое улыбающееся лицо, челка прилипшая ко лбу и твои пальцы, оставляющие на моей спине багровые полосы. Зато в самом начале службы перед парнями хвастался, какая горячая дама ждет меня дома. А они завидавали.

Писать не смогу долго. Не будет возможности. Но ты пиши. Когда все закончится, твои письма -единственное, что не даст мне сойти с ума. Долг зовет.

Не забывай меня, моя заботливая женушка».

Себастиан вытирает слезы рукавом. Злится в который раз на свою чувствительность, точно барышня кисейная. Брок жив. Он слышал по радио, не многим так повезло. А про парнишку он знает. То есть знает, как это происходит. Видел один раз, героически вмешался. После неделю в лазарете провел, но мальчишку спас. Брок пишет, что только из госпиталя и опять в бой рвется. Вот это его Брок. Боец. Он еще с нью-йоркских подворотен помнит, как дрался его лучший друг. Будто зверь. Никогда не сдавался и не отступал. В этом они были похожи. Герои всех местных разборок.

***

Когда это послание находит своего адресата, Брок и его ребята второпях покидают позиции. Почтальон пытается впихнуть в руки встрепанному сержанту конверт, но в пылу боя солдату не до того. Почтальон оставляет свои попытки и бежит вслед за остальными. Его настигает пуля. Она проходит в миллиметре от плеча Брока и влетает в затылок бегущему почтальону. Он падает, и Брок с тоской думает, сколько же людей не получат долгожданную почту. Райт хватает сумку из мертвых рук и бежит к укрытию. Немецкие ВВС затмевают солнце. Бьют прицельно по крестам, по безоружным людям, как рассказывал Крис.

Новое письмо сержанту передает Хейли, та самая рыжая медсестра с веснушками и синими глазами. Брок думает, что где-то видел ее раньше, но не спешит уточнять. Он пробирается в свое привычное укрытие к швабрам, запирает дверь на задвижку и изучает знакомый мелкий каллиграфический почерк.

«С возвращением, пропавшие безвести.

Это письмо было самым долгожданным за все время. Я рад, что ты жив. Писать очень сложно. Не могу ухватиться ни за одну мысль. Хочется глупо улыбаться, радоваться. За »женушку» получишь, когда увижу. И никогда не думай, что я смогу тебя забыть. Никогда не думай, что я забываю о тебе хоть на мгновение!

Рано или поздно война придет и в «Жемчужную гавань». Мы ее ждем, если честно. Сидеть тут тяжело. Как крысы, загнанные в угол. По всему фронту гибнут наши ребята, наши летчики. Опасность надвигается, мы ее чувствуем. Но ничего не можем сделать.

Я не надеюсь на скорый ответ. Просто возвращайся живым и, по возможности,с победой. Главное — живым. Хорошо? Я все еще люблю тебя, даже с парой новых шрамов.

Ждущий ответа, Себастиан».

На третьи сутки самолетный гул стихает. Брок сидит на упавшем дереве, командир дал передохнуть, пересчитать живых, подлатать раненых. Перечитывая строчки, выведенные знакомым до последней закорючки почерком, больше всего на свете Райту хочется прижать к себе сильное тело, поцеловать в макушку, вдохнуть родной запах. Но передышка быстро заканчивается. Из чащи выкатываются танки. И это сто процентов не подкрепление от союзников.

Брок тащит на себе раненого рядового. Мальчишка совсем. Дай Бог, чтобы 18 было. Бормочет что-то о маме и доме, о коровах, об Англии и тумане. А потом распахивает ясные синие глаза и затихает. Навсегда. Сержант не бросает обмякшее тело, переставляет ноги из последних сил, пока не падает лицом на землю от резкой боли в спине.

Для него североафриканское наступление заканчивается относительно скоро. Новозеландцы объединяются с гарнизоном Тобрука. Брок впервые видит сикхов в составе индийской дивизии. Роммель отступает на юго-запад. И как раз тогда он получает очередную пулю в грудь. От болевого шока сержант теряет сознание. Он приходит в себя уже в госпитале. По радио говорят, что 8 декабря Америка объявила войну Японии за бойню в Перл-Харбор.

Ему понадобилась ровно секунда, чтобы затуманенный морфином мозг смог сложить два и два. Кажется, он даже кричит что-то. С непривычки из горла вырываются хрипы, непонятное бульканье. К нему подбегает запыхавшаяся медсестра. Он узнает ее. Хейли. Малышка Хейли, которая всегда заботилась о нем. Она подносит к губам стакан. Брок не может вдохнуть. Тупо смотрит на стакан, вслушиваясь в речь диктора.

«Многие моряки так и остались погребенными заживо в нижних отсеках затонувшего линкора «Аризона» — гордости американского флота. Президент скорбит вместе с семьями погибших. Все соединенные штаты Америки скорбят вместе с ними».

— Тише, тише. Попей, сержант. Тише.

Девушка давит ему на плечи, заставляет лечь. Мимоходом проверяет бинт с проступающими пятнами крови — швы кровоточат. Мужчина глотает прохладный кипяток. Кашляет, как туберкулезный больной. Брок даже не знает, сколько времени провел здесь, но ему кажется, что слишком долго. На стене календарь. Январь 1942 года. Он снова пытается подняться. Смотрит беспомощно, моргает часто. Морфин не позволяет контролировать тело. Глаза жжет. Он чувствует влагу на щеках.

— Мой… Себастиан. Мой друг. Себастиан. Он там. Один.

Речь отрывистая, малопонятная. Говорить больно, а лошадиная доза обезболивающего мешает мыслить здраво, строить цельные предложения. Но девушка его понимает. Улыбается грустно. Поднимается на носочки, выключает радио и берет с полки почтовый конверт. Брок не узнает его. Себастиан присылал письма в других конвертах, с другими марками, другим почерком. Это письмо не от музыканта.

«Здравствуй, Брок.

Ты долго не отвечал на его письмо. Он так ждал. Писал только о тебе. Он говорил, что у вас планируется масштабная наступательная операция. Ты предупреждал его, что не будет возможности писать. Тыоло дец. Правильно сделал, что предупредил мальчишку.

Я не разбираюсь в военном деле, но думаю, тебе будет туго. Уже туго, раз не отвечаешь. Надеюсь, ты жив и здоров. Ты важен для нас.

Это случилось 7 декабря, Брок. На них напали без предупреждения. Летчики гоняли японцев как могли. Но они не всесильны. Линкор «Аризона» потоплен японской авиацией. 1177 человек погибли. Среди них был мой внук.Наш Бастион.

Послушай меня, держи себя в руках, парень. Не натвори глупостей, пожалуйста. Я не хочу потерять еще и вас, мистер Райт. Возвращайся с войны живым.

Прости, что пишу так поздно. Я хотела придти в себя, прежде чем сообщать тебе. Мне нужно было время, ты понимаешь. Должен понимать. Он любил тебя, Брок. Больше жизни любил.Еще со школы. Вернись живым хотя бы ради него. Ты должен выжить. Для него.

Аманда Грин».

Брок орет. Рвется подняться. В глазах темнеет от боли. Легкие горят огнем и дыхание сбивается. Под бинтом, окончательно пропитавшимся кровью, нещадно печет. Слезы катятся по щекам. Капают с подбородка на бинт. Это должно быть больно. Соль разъедает только начавшую заживать рану. Он кричит, срывая голос.Мечется по кровати. Хейли почти ложится на него, заставляя перестать дергаться, удерживая на месте. Девушка отбирает у него письмо, увеличивает ток морфина в капельнице.

— Лежать, сержант, — командует Хейли, — Отвоевался ты на ближайшее время. Отдыхай.

Парень замирает на койке, успокаивается. Веки тяжелеют. Он снова засыпает. Когда в палату вбегает доктор с дежурными медбратьями, Брок уже крепко спит. Он не замечает, как ему меняют повязку, и как Хейли, украдкой посматривая на его койку, читает письмо миссис Грин. Девушка распахивает глаза от изумления. Она практически уверена, что слышала раньше об этих парнях.

========== 15. ==========

15.

Парни не плачут. Парни держат себя в руках. Парни воют от боли ночами, зажав зубами наволочку, чтобы слышно не было. Они воюют, как черти. Брок был таким. Ему тошно от самого себя, от своей беспомощности. Его чуть ли не выворачивает наизнанку, когда морок морфина проходит. Он вспоминает бесстрастный голос диктора на радио, письмо Аманды Грин, испуганное лицо Хейли. Кажется, он ударил ее. Он отчаянно пытается не думать о содержании письма, которое заставило обычно полностью контролирующего себя Брока, биться в истерике.

— Очнулся, наконец, — тихо говорит Хейли.

Она снова подносит к его губам стакан с водой. Девушка говорит, что он не сделал ничего плохого, она все понимает, и синяк, отпечатком ладони красующийся на предплечье, не его рук дело. Она улыбается, проверяя бинт, просит не шевелиться лишний раз и выходит, аккуратно притворяя за собой дверь его отдельной палаты. Он думает, что это заслуга не его боевых подвигов, а капитана, друга Криса, который так опекает его.Совсем как старший брат. Чертов ангел-хранитель. Надо бы спросить его имя.Нужно знать, кому быть благодарным за королевские условия реабилитации.

Но стоит Броку поднять голову, заметить на полке тот самый конверт, как не думать больше не получается.Ощущение потери невероятно яркое, всеобъемлющее.В горле моментально пересыхает. Руки начинают дрожать, как у контуженого. Он и есть контуженный, напоминает себе Брок. Он сгибается пополам над полом, и желудок сводит болезненным спазмом.

Его тошнит отвращением к себе, болью и безнадежностью. Дыхание сбивается и перед глазами красное марево. Кажется, так подступает отчаяние. Брок не знает, как бороться с паническими атаками. Поэтому он просто сваливается на пол, подтягивает колени к груди, вжимается спиной в тумбочку у кровати и баюкает сам себя. Обнимает за плечи, раскачиваясь из стороны в сторону, тихо воя в кулак.

Он никогда раньше не ощущал себя в ловушке собственных мыслей, настолько раздираемым болью, тоской, всепоглощающим страхом и ненавистью. Это куда больше, чем может вынести один человек, даже такой сильный. Он готов разорваться изнутри. Эмоции переполняют, отчаяние захлестывает и он, резко разворачиваясь, впечатывает правый кулак в стену. От такого удара ломались носы и хрустели челюсти, но сейчас это всего лишь стена. На ней появляется вмятина, по штукатурке идет трещина к потолку.

Он бьет снова. Еще и еще. И еще. Сбивая костяшки. Он бьет, ничего не видя перед собой. Вокруг тьма, внутри тьма и посреди всего этого кромешного кошмара — он. Сержант, который никак не может совладать со своими эмоциями.Совсем один. Его счастье в том, что он любит Себастиана всем сердцем, и Себастиан отвечает ему искренностью. А трагедия в том, что он не может ему помочь, потому что больше некому помогать. Себастиан мертв.Что действительно сейчас волнует сержанта, так это как Грину удается быть таким эмоциональным и не сойти с ума. Удавалось.И снова кулак с неприятным хлюпаньем врезается в стену. Брок не слышит хлопка двери.

Когда в палату врывается Хейли, первое, что она замечает — пустая развороченная койка. Она находит Брока здесь же, сидящим на полу, запутавшимся в одеяле. Рядом остатки больничного ужина. В стене дыра. Осыпается штукатурка. Кровь повсюду. Сержант не кричит. Как тогда, после прочтения письма. Сидит в тишине. И взгляд у него черный, затравленный, пустой. Она неосознанно накрывает рукой отпечаток его ладони на своем предплечье. Он все еще не видит ее.

— Брок, — осторожно приближаясь, зовет девушка.

Она поворачивает вытянутую руку ладонью вверх, подходит медленно, словно к дикому зверю.Парень вскидывается, будто очнувшись. И только сейчас она замечает слезы, судорожно сжатые кулаки. Хейли должна срочно вызвать доктора, чтобы тот вкатил буйному больному дозу успокоительного. Но что-то мешает ей выйти из палаты. Вместо этого, она опускается перед ним на корточки. Тянет руку, пытается коснуться щеки. Он шарахается в сторону, глухо ударяется головой о тумбочку и замирает.

— Сержант Райт, поговори со мной.

— Бастиан погиб, — глухо отзывается он.

Хейли отлично помнит, какой была сама после получения извещения о смерти мужа. Как боль поглощала всю ее сущность. Такое не забывается, не проходит. Они были женаты чуть больше 6 лет. Это довольно большой срок. У них была красивая история. Хотя таким рассказом никого не удивишь. Красавица-отличница и хулиган-двоечник встретились случайно в парке осенью 1934 года. Поженились через три месяца. Жили душа в душу, мечтали о детях. А потом война. У мужа родители жили в Дании. Расстреляли обоих. И младшую сестру. Он сказал, что должен отомстить. Она отказалась оставаться дома и поехала с ним.

Они вместе прошли проверку на прочность. Из покоренной Европы их отправили в Африку. Вскоре она стала вдовой. Первые несколько дней она не говорила совсем, не ела и не вставала с кровати. Брок хотя бы выглядит живым. Он не душит эмоции, скорее они душат его. Значит, ему еще можно помочь. Она сделает все, что в ее силах, чтобы вернуть сержанту волю к жизни.

— Знаю, — говорит она, — Ты любил его?

Брок напрягается. Смотрит подозрительно, хищно, будто готовый броситься зверь. Только что не скалится. Хейли берет его за руку. Сжимает сильно пальцы, не дает вырваться. Парень опускает голову, вытирает выступившие слезы и кивает обреченно.

— Люблю. Я люблю его. Как никого никогда не любил.

Хейли понимает, что не зря не пошла за врачом, когда Брок сворачивается клубком на полу, кладя голову на ее колени. Возможно, если бы рядом с ней были люди, готовые оказать ей помощь в тот нелегкие период, она бы не творила тех глупостей, с которыми теперь придется жить. А Броку есть куда возвращаться, есть о ком заботиться, его ждут дома. И Хейли сделает все, чтобы он вернулся домой живым. Она дает себе обещание позаботиться о нем. Ее сердце никогда не ошибается, и сейчас оно говорит, что Брок Райт должен пережить этот кошмар.

— Давай-ка ты пойдешь и умоешься. А я пока уберу тут все. Хорошо? Дойдешь сам?

Райт уверяет ее, что доберется до душевой самостоятельно, надеясь сохранить остатки гордости. Там есть зеркало в полный рост. Он запомнил его еще после первого попадания сюда. Он раздевается. Осторожно разматывает бинт. Входное отверстие у пули небольшое, почти незаметное. Выходное — больше. Кожа будто оплавилась. Брок искренне рад, что ранение пришлось на правую сторону.

— Скрипичный ключ, — шепчет он, дотрагиваясь до татуировки на левой лопатке.

Он не плачет. Рассматривает в зеркало изуродованную спину, любовно гладит тату. Себастиан не погиб. Он стал его частью очень давно. И теперь он не остался там, в обломках «Аризоны». Музыкант навсегда будет жить в сердце сержанта Райта. Он будет жить!

Брок возвращается в свою палату. Стена и пол уже отмыты, белье поменяно и на тумбочке стынет ужин. Хейли нигде нет. Наверное, отдыхает или на обходе. Она заботится о нем, как о маленьком. Еду приносит, постель поправляет. Он понимает, что это ее работа, но все равно бесконечно благодарен.Далеко не о каждом овдовевшая медсестра будет заботиться с таким энтузиазмом.

Проблемы не кончаются и ночью. Его мучают кошмары. Брок подпрыгивает на кровати. По вискам течет пот. Или слезы. Он не знает. Перед глазами все еще всплывают картинки из недавнего сна. Себастиан кричит, тянет к нему руки, зовет на помощь, а Брок не может ничего сделать. Он только беспомощно смотрит, как задыхается под водой его друг. Как стекленеют синие глаза. Он смаргивает неприятное ведение и больше не закрывает глаза. Ему страшно спать. Утро наступает незаметно с приходом рыжей медсестры.

В этот раз он даже не пытается заснуть. Ведь стоит закрыть глаза, как перед ним снова появляется Себастиан, зовущий на помощь, делающий последний вдох. Холодные слезы катятся по лицу, впитываясь в наволочку. Они быстро высыхают. Мелко дрожащие пальцы сминают проклятое письмо. Брок содрогается от беззвучных рыданий не первую ночь. Он переворачивается на спину, буравит тяжелым взглядом потолок до рассвета. Себастиан погиб 37 дней назад. За это время Брок успел осознать, что такое отчаяние с большой буквы. Вязкое и беспросветное, глухое, ноющее тупой болью в груди.Умереть проще, чем жить с ним бок о бок.

Хейли снова приносит завтрак. Как и каждый день, целую неделю, до этого. Она знает, что сержант Райт опять не спал всю ночь. Девушка предлагала попросить доктора, чтобы тот выписал какое-нибудь снотворное, на что Брок лишь отмахивался и говорил, что достаточно провел времени в бессознательном состоянии. Тогда она садилась напротив его кровати в излюбленное кресло и задавала разные вопросы о жизни до войны.

Впервые ему кажется, что он всерьез сходит с ума, когда проснувшись посреди ночи, видит силуэт у окна. Он кажется ему знакомым. Брок шепчет имя, как молитву. Силуэт не двигается. Брок закрывает глаза руками, трет с силой, когда открывает, комната пуста. Он рассказывает о ведение Хейли. Она внимательно слушает, кивая. Делает для себя какие-то выводы. Брок прямо видит, как она ставит галочку в графе «проблемы с психикой, к службе более не годен».

— Расскажи мне о нем, — просит Хейли, убирая рыжие пряди за ухо.

— Нечего тут рассказывать, — фыркает он, — Не хочу, чтобы об этом потом судачили по углам все, кому не лень. Под трибунал не рвусь, знаешь ли.

— Да брось, ты серьезно? Если бы я хотела тебя раскрыть, просто отдала бы это письмо кому-нибудь из персонала, — она машет перед ним мятым конвертом, — Сержант, тебе надо поговорить об этом. Я готова выслушать. Я хочу узнать того человека, которого ты любил. Ты можешь мне доверять.

— Его звали Себастиан Грин, — с улыбкой начинает он, — Упрямый мальчишка. Зубрила. Музыкант от Бога. Совсем не солдат. Мы познакомились случайно, хотя всю жизнь жили в одном доме. Я запнулся об него, когда опаздывал на футбольный матч. Он упал, поранил спину, а все равно заботился о сохранности потерянных нот. Их унес ветер. В итоге, я нашел эти дурацкие ноты, притащился к нему. А он даже не удосужился обработать рану. Я все сам сделал. Так мы подружились. Он стал моим лучшим другом. Почти братом.

— Как тебя угораздило влюбиться в лучшего друга? — не без иронии спрашивает девушка.

— Не знаю, — он пожимает плечами, — Я как-то неожиданно понял. Все к этому шло, конечно, но я помешался на его защите. А потом просто на нем. Это было безумно страшно потому, что время такое, опасное. Если бы кто узнал, забили бы насмерть голыми руками. Я боялся за него. В итоге мы потеряли три года.

— Как получилось так, что он… Вы попали на войну?

— Мой брат служил здесь. Его звали Кристофер.

— Да, я помню. Крис Райт. Он погиб в один день с моим мужем.

— Я не знал. Прости. Так вот. Крис погиб, а я не смог унять свой взрывной характер. Себастиан сказал, что пойдет за мной. Я пытался отговорить его. Честно. Но это же Себастиан. Упертый комок гордости, любящий мерзкий холодный чай с тремя ложками сахара, который в нем даже не растворялся. До войны, он волосы в хвост забирал. В учебке обстригли — не по уставу такая прическа. А мне нравилось. Они мягкими были, как шелк. Когда он сочинял музыку, что-то чиркал в старом блокноте, он так самозабвенно грыз кончик карандаша.

Брок смахивает слезы, мол, опять глаза прохудились, извини. Хейли не задает вопросов. Помогает снять бинт, накладывает резко пахнущую мазь и оставляет наедине со своими мыслями. Она больше не заговаривает о Себастиане Грине. Брок почти готов сказать ей спасибо. Кошмары медленно, но верно отступали, освобождая место гнетущему чувству вины и тоске. Нет, он не перестал видеть любимое лицо всякий раз, когда закрывал глаза. Боль просто отошла на второй план. Перестала быть едкой, словно кислота. Возможно, Брок немного примирился с тяжелой действительностью. А возможно, слишком лелеял надежду на лучший исход.

Через три дня его выписывают. Хейли хлопает его по плечу. Говорит, что если будет нужна, он знает, где ее найти. Брок отправляется в штаб, сообщить о своей выписке и готовности вернуться на передовую. В городе он покупает цветы. Совесть пищит назойливым сверчком, что необходимо отблагодарить добросердечную медсестру. Брок не склонен оспаривать ее советы.

Задуманному не суждено сбыться. Цветы остаются гнить в урне неподалеку. Потому что вылетевший из штаба лейтенант кричит ему вслед. Просит остановиться. Командир говорит, что Райт все еще один из лучших, оставшихся в живых сержантов на этом участке фронта.Он дотошно объясняет Броку суть задачи, разжевывает каждую деталь. На следующее утро сержант с вверенными ему подчиненными уезжает на задание.

Брок знает, что виноват, облажался, как новичок. Подставился глупо. Подверг опасности и себя и своих людей. Поэтому молча стоит в кабинете начальства, опустив голову, всем своим видом признавая вину. Его отряду было поручено остановить мотоциклетную колонну фашистов на дороге, чтобы союзные войска свободно прошли к своим. Они ее остановили. Даже без потерь. В конце операции сержанта вдруг дернуло проверить, хорошо ли сработали заряды, все ли цели уничтожены, хотя взрывы вперемешку с криками с их позиции было отлично слышно.Недаром они ее несколько дней искали. Ребята рапортуют, что своими глазами видели, как полыхали немецкие мотоциклы и пара машин сопровождения, большая часть экипажа которых так же уничтожена.

Сержанту бы порадоваться очередной удачной миссии, но что-то тянет его туда, восьмое чувство не иначе. Когда Брок дает команду к отступлению, парни не спорят. Собирают палатки, пакуют боеприпасы. Грузят все это в хорошо замаскированную машину, стоящую недалеко от лагеря. Командир приказывает уезжать без него, если что-то пойдет не по плану. На что Майк — подрывник — спрашивает, а есть ли у него план в принципе. Плана нет. Но Брок только хмыкает, ругается сквозь зубы на болтливого рядового, а потом сбрасывает рюкзак, вешает на плечо оружие и уходит.

Горелая плоть воняет хуже, чем их казармы после особо долгих заданий. Он видит мелькающую между деревьев серо-зеленую немецкую форму. Успевает прицелиться по двигающим силуэтам прежде, чем кто-то возвышается над ним, бьет по голове прикладом, так что в глазах темнеет. Брок падает на колени. Его ребята далеко, не услышат, хоть голос срывай. Когда вокруг сержанта появляются еще люди, он понимает четко и ясно — хана. Довоевался. Перед глазами вспыхивает образ пятнадцатилетнего пацана, сидящего за пианино. Он загадочно улыбается и собирает волосы в узел. А потом немцы один за другим падают на землю грудой мертвых тел.

Брок поднимается на ноги. Осматривается. Ни одной лишней пули. Работал снайпер, профи. Видимо, у него были личные счеты. Обычно такие ребята стреляют в головы, а этот всем метил в шею, чтобы помучились. Пули будто вскользь проходили, разрезая глотки, словно ножом. До сих пор один кровью захлебывается. Сержант ему не сочувствует. Пинает носком ботинка под ребра, переворачивая тяжелую тушу на спину. Фашист хрипит, смотрит широко распахнутыми глазами. Офицерские погоны Брок распознает сразу. Но не успевает он и слова сказать на ломаном немецком, как звучит эхом выстрел. Немецкий офицер остается лежать на дороге с пулей в черепе и «перерезанным горлом».Отряд Райта выруливает на дорогу из укрытия. Будь тот снайпер врагом — им бы точно досталось. Но выстрелов больше не слышно, только далекий гул удаляющегося мотоцикла. Райт забирается в кузов под тяжелые взгляды своих подчиненных. Передними он отчитываться не будет.

Начальство требует полный отчет об операции. Он предоставляет им отчет. Его тут же вызывают в кабинет. И теперь вернувшись в ставший родным домом штаб, сержант Брок Райт выслушивает понукания капитана. Его чуть ли не носом в устав тыкают. Мол, что за цирк ты там устроил. А ему нечего ответить. Он не видел снайпера, спасшего ему жизнь. Бойцы тоже не видели. Понимали, что сам сержант не отбился бы от целого взвода, но начальству не сказали ни слова. Молодцы ребята.

Ему дают двухдневный выходной, после — снова на фронт. Брок вспоминает, что хотел сделать до этого внепланового задания. Он покупает букет у торговки на улице, и кожа на шее идет мурашками. Он чувствует чужое присутствие. У него никогда не было мании преследования, но сейчас он отчетливо понимает что, либо за ним следят, либо он свихнулся. Он не видит кто и откуда, но чужой взгляд прожигает затылок. Брок думает, что у него паранойя на фоне психологической травмы. Во всяком случае, так сказала Хейли, когда он ввалился с цветами к ней в сестринскую, оглядываясь через плечо.

— Послушай меня внимательно, сержант. Тебе сейчас тяжело. Ты потерял самое ценное, что имел. Твое подсознание будет искать его лицо в каждом встречном ни один год, но не давай этому свести себя с ума. Ты должен бороться за себя. Ради него.

Хейли приподнимается на носочках, целует его в щеку, и Брок уверен, что слышит чей-то болезненный вздох за спиной. Оставив подругу, он идет на местный рынок, где фермеры продают молоко. В какой раз он убеждается, что жизнь любит бить его под дых. Он стоит посреди торгового ряда разинув рот и выпустив из рук только что купленную бутылку. Он видит в толпе знакомую спину. Следит за мелькающим вдалеке профилем. Они встречаются взглядами на секунду. После чего призрак растворяется в толпе.

Брок бежит вперед, расталкивая прохожих. Он боится не успеть, не догнать, потерять из виду. Но его ждут. Тень, притаившаяся у стены разрушенного дома, выглядит очень знакомой. Сержант думает, что свихнулся окончательно. Снова не замечает, как говорит вслух. Он знает эту улыбку, прячущую зубы, знает веснушки, рассыпанные по лицу и плечам, знает каковы на вкус эти губы.

— Ты в порядке. Это я, — хрипло произносит тень.

— Бастиан, — шепчет Брок.

Тень делает шаг вперед, отделяясь от серой стены. И прежде чем Брок понимает, что делает и как выглядит со стороны, он срывается с места, прижимает к себе человека в форме. Целует все, до чего только может достать: скулы, веки, лоб, губы. Слезы катятся по впалым щекам парнишки. Брок сцеловывает их.

— Жив! Как? Они сказали, что ты остался там.

— «Аризона» затонула от взрыва. Меня выбросило за борт ударной волной. Жетон потерялся в воде. Пока я был без сознания, не смогли опознать. Поспешили сообщить, что я мертв. Кома — это совсем не весело, — вжавшись лбом в плечо сержанта, отвечает Себастиан.

Брок молчит. Даже, кажется, не дышит. Себастиан в его руках немного дрожит, чуть слышно всхлипывает и вцепляется в плечи так, что точно останутся синяки. Броку все равно. Боль заставляет почувствовать реальность происходящего. Когда он спасал Себастиана во сне, тот касался его легко, будто дуновение ветра. Парень поднимает голову, смотрит в глаза.

— Падая в воду, я не боялся смерти. Я боялся оставить тебя одного.

— Теперь ты здесь. Со мной.

— Мы оба здесь.

Себастиан тянется к нему всем телом. Улыбается. И Брок вдруг замечает, что волосы у него снова собраны в куцый хвост на затылке. Он стягивает резинку, зарывается пальцами в отросшие пряди и наконец, вдыхает полной грудью родной запах солнца, свежескошенной травы в палисаднике за домом и молока. Ему кажется, что он дышит по-настоящему впервые с тех пор, как получил письмо Аманды Грин почти два месяца назад.

========== 16. ==========

16.

«Старики» служащие еще со времен Криса, некоторые даже с начала войны, посмеиваются над сержантом Райтом и его цыплятами. Брок ежедневно тренирует своих подопечных, нянчится с ними, как мамочка. Он гоняет их целый день. Тридцать двадцатилеток с одной лишь учебкой за спиной, только из-под материнской юбки. Смотреть на них жалко. Задохлики несчастные. Первый же бой — и нет больше подкрепления.

Себастиан с ними, потому что только поступил на службу.«Под надежное крыло старого друга» — высказался по этому поводу капитан, который как ангел-хранитель присматривает за ними до сих пор. Брок так и не узнал его имени, все времени на личную встречу не было. Капитан присылал распоряжения почтой или звонил, но виделись они крайне редко.

Только что сержант заставил их бежать десять километров. Даже не с полной выкладкой. Он сам бежал сбоку, подгоняя, присматривая. Теперь эта кучка новобранцев пыхтит у казарм, отдыхает перед следующим витком упражнений. Почтальон ломится к нему сквозь взвод, расталкивает вчерашних детей локтями.

— Мне нужен сержант Брок Райт, — кричит он.

— Я — сержант Райт, — командир выходит вперед.

— Срочное письмо.

Мужчина протягивает ему конверт. Требует расписаться в каком-то документе, уходит. Брок с минуту изучает доставку. Он знает этот почерк. И непонятный страх накатывает волной. Хотя причина его появления вон, рядовой пехотинец, отличный снайпер, Себастиан Грин, еще один новичок, прибывший в его взвод, стоит по правую руку, заглядывает через плечо. Волнуется. Он тоже узнал почерк.

— Разойтись! — командует сержант.

Солдаты облегченно вздыхают и расходятся. Недалеко. В случае если командир передумает, они будут рядом для выполнения команды. Брок не обращает внимания на любопытные взгляды. Он осторожно вскрывает конверт. Все еще боится прочесть написанное. Видимо теперь этот страх останется с ним навсегда.

«Он жив!».

Брок пару раз перепроверил, но это было единственным, что написала ему пожилая миссис Грин. Письмо от Аманды приходит через несколько дней, после возвращения ее внука. Себастиан за спиной сопит. И до Брока вдруг доходит одна очень важная вещь. Письма до их нового лагеря идут месяц, документы о переводе в другой род войск примерно столько же, снайперские корочки чуть быстрее, смотря сколько времени потребовалось на обучение, а в совокупности это значит, что Себастиан написал ей гораздо раньше, чем показался Броку. Точнее, гораздо раньше, чем позволил ему себя заметить, мысленно поправляется сержант. Он разворачивается на каблуках, швыряя бумагу в лицо лучшему другу.

— Как давно ты пополнил число пехотинцев армии США? — рычит Брок.

— - В начале января, — спокойно отвечает тот.

— Сейчас март! — рявкает сержант, так, что люди оборачиваются, — Где тебя носило?

— Я был здесь все это время. Ходил, присматривался. Ждал, пока придут документы о зачислении.

— Это ты был в больнице. И на дороге, когда меня окружили, — подтверждает свои мысли сержант.

— Был. Видел там эту твою Хейли. Она красавица. Не спорю. Но…

— Бастиан! Заткнись Бога ради! Заткнись, иначе я тебе врежу, — Брок раздраженно взмахивает руками, — Ты из-за ревности меня помучить решил? Мертвым прикинулся, чтобы я жизнь новую начал? — он срывается на крик.

— Нет. Я был в коме. Ты же знаешь! А когда вас увидел, думал, вы с ней вместе. Думал, твоя мама оказалась права, и «дурь из головы выветрилась». Я просто не хотел портить тебе жизнь своим присутствием. Снова. Скажи, у нас все кончено? Потому что я не понимаю.

Брок не церемонится, бьет со всей силы. Себастиан от неожиданности отшатывается, прижимает ладонь к разбитой губе, с легким недоумением смотрит на кровь на своих пальцах, но не отвечает. Следит настороженно за нервными движениями, будто с хищником в одной клетке оказался. Райт хватает растерянного рядового за пояс, тащит подальше от чужих глаз за угол казармы. Сослуживцы может, и привыкли к их дружескому панибратству, но нарваться на вышестоящее командование не хочется. Такая потасовка точно закончится занесением в личное дело.

Он ругается сквозь зубы. Матерится через слово, как сапожник, а потом замолкает. Оборачивается. Он честно пытается смотреть в глаза, но слишком самостоятельный взгляд сползает ниже. Себастиан подается вперед первым. Целует мягко, нежно. Как он один умеет. Морщится от боли, пачкает кровью чужой рот. Брок забывает все грозные тирады, которые придумывал, пока тащил его сюда. Обнимает, целует в ответ. Гладит шею. Он так соскучился.

— Какого черта вы творите?!

Хейли в шоке. В ужасе, честно говоря. Она успела узнать о том, что Себастиан Грин жив, но познакомиться с ним никак не получалось. И сейчас она застает этих двоих целующимися прямо рядом с казармой, где полно солдат, которые относятся к их истории любви не так трепетно, как она. Девушка закрывает лицо папкой, стучит себя ею по лбу. Себастиан отпихивает Брока. Вытирает кровь с губы и обезоруживающе улыбается медсестре.

— Это не то, чем кажется. Мисс…

— Она знает, — Брок обрывает его взволнованную речь на полуслове.

— Знаю, — кивает девушка, — И я миссис.

Брок сжимает его ладонь, притягивая к себе. Себастиан краснеет, а девчонка показательно закатывает глаза. Они знакомятся наспех. Когда она объясняет причину своего внезапного появления время на знакомства просто не остается. Сержанта Райта срочно вызывают в штаб. Вроде как пришла пора покинуть жаркую Африку. Их перебрасывают на Филиппины, в район острова Лусон в качестве подкрепления местным, которые не справляются с японским натиском.

Девушка, тоже получившая приказ сопровождать их в числе прочего медперсонала, напрашивается к ним в машину. Брок за рулем, Себастиан любовно поглаживает новенькую винтовку, а Хейли сидит посередине, кусает губы, сжимает в кулаке жетоны. Себ замечает эту нехитрую манипуляцию. У него на груди один жетон, у сержанта тоже. Всем бойцам выдают по одному, а у медсестры их два.

— Почему их два? — спрашивает он, кивая на ее сжатый кулак.

— Один принадлежал мужу, — шепотом говорит она.

— Призракам прошлого нечего делать в настоящем, — отвечает Брок, глядя на дорогу, крепче сжимая руль.

— Тут другое.Я давно отпустила его, но когда я волнуюсь, руки сами тянутся к ним. Так легче.

— Не волнуйся. Сейчас доедем, дальше на корабле. А там нас встретят. Если повезет, ты и носа из укрытия показывать не будешь, — уверяет ее Брок.

Остальную часть дороги они едут в тишине. Бойцы в кузове веселятся, шутят, кричат, кажется, играют в карты. И Броку бы остановиться, поставить на вид, что у них боевой выезд по территории противника, нельзя расслабляться. Он косится на Себастиана, прислонившегося к стеклу, задремавшего, все еще с винтовкой в руках. По-хорошему им бы поменяться местами с Хейли, но если под головой снайпера вместо стекла окажется плечо Брока, у бойцов появится еще один повод для едких шуток в их адрес.

Их встречают на пирсе. Корабль большой, потрепанный, явно прошедший не одно сражение. У половины отряда обнаруживается морская болезнь. И по всем меркам это ужасно. Ребята свешиваются за борт, с прискорбными лицами прощаются со скудным завтраком. И так почти неделю. Себастиан ходит по палубе, как по подиуму. Посмеивается над слабыми солдатскими желудками, за что получает уничижительные взгляды в спину. Все прекрасно знают, что он служил на флоте.

Себастиан бесшумно заходит в каюту Брока. Сержант сидит за столом, обложившись папками и картами, всевозможными планами. Он грызет карандаш, размышляя какой лучше предложить курс команде судна. Он тут самый старший по званию, не считая капитана корабля. Все его слушаю, все что-то спрашивают и дергают без конца. И вот он, наконец, сидит в одиночестве в выделенной ему каюте.

— Ты больше не куришь? — вдруг говорит Себастиан.

— Бросил в госпитале. Тяжело было бегать к окну каждый раз, как приспичит.

— И не пьешь?

— Я стал святым, малыш, — устало смеется Брок.

— Если ты еще и целибат принял, то я зря восставал из мертвых.

Целибата Брок не принимал. Как оказалось, святым он тоже не был. Себастиан смеялся, припоминая белые крылья и нимб, пока Брок нетерпеливо скидывал бумаги со стола. Они целуются не торопясь, стараясь не думать, что выдалось украсть у смерти драгоценные минуты друг с другом. Стол предательски скрипит. Брок опускается губами к шее, прижимается теснее, дергает за майку, никак не может подцепить дурацкие лямки.

— Я сам могу раздеться, — неожиданно нервно напоминает Себастиан, накрывая его руки своими.

— Я сам. Можно? — просит сержант.

Ему разрешают. В принципе, музыкант никогда не умел отказывать своему лучшему другу. Руки дрожат, и стянуть майку кажется непосильной задачей, но Брок справляется. Он гладит его плечи, живот, добирается до ремня и замирает. Считает шрамы на загорелой коже. Он знал, что парнишка пострадал при атаке японцев, но не знал, что его собирали по частям. Себастиану не нравится этот пристальный взгляд, и он тянет Брока на себя. Целует, сбивает со счета.

Когда Райт закрывает его рот ладонью, Себастиан ему благодарен. Не хватало только быть застуканными в сержантской каюте, на сержантском столе, под сержантом. Себастиан смеется собственным мыслям. Стол в последний раз истошно скрипит, и ножки ломаются. Стол кренится. Они дружно смеются, поднимаясь с пола.

Кровать в сержантской каюте узкая и неудобная. Себастиан почти полностью лежит на нем. Тяжелый, горячий, расслабленный, родной. Брок уже засыпает, когда слышит тихий голос Себастиана.

— Это было ужасно, да? — хрипло спрашивает он, — Если долго обниматься с винтовкой, то потом ничего другого и не останется. Мои руки больше… не такие, какими нравились тебе. Я это понимаю.

Брок вздрагивает от неожиданности. Приподнимается на локтях, заглядывая в глаза. В каюте темно, не видно ни черта. Но он знает этого человека наизусть и отлично представляет, как сейчас выглядит его лицо: мучительно заломленные брови, чуть приподнятые в невеселой усмешке уголки губ, отрешенный взгляд. Он мотает головой. Сгребает Себастиана в охапку, обнимает крепко, до боли. Выпускает неохотно. Подносит к губам его ладони. Кожа загрубела, но пальцы все такие же длинные — изящные — и сильные. Он целует каждую подушечку, пока парнишка не расслабляется, не растекается по кровати.

— Молчи! Твои руки. Знаешь, для немца, который попытается изуродовать эти руки, будет отдельный котел в аду. Самолично прослежу за этим, — Брок утыкается носом в его висок, —Просто закрой глаза. Больше никто не сможет причинить тебе боль. Теперь я рядом.

Снайпер слушается. Закидывает на него руку, прижимается лбом к плечу и закрывает глаза, забавно посапывает. Брок засыпает под его мерное дыхание. Но ненадолго.

Их будит настойчивый стук в дверь. Хейли вопит, чтобы они, пидоры несчастные, отлипли друг от друга. Корабль неожиданно кренится в бок. Дверь распахивается. Парни переглядываются. Брошенная девушкой фраза кажется отдаленно знакомой. Они наспех одеваются и бегут наверх, когда нижние палубы уже начинают наполняться водой.

Люди кричат, что-то трещит, ломается и сильно пахнет гарью. Судно, обстрелянное японской авиацией полыхает. Люди прыгают за борт, где их подбирают спасательные шлюпки, которые успели спустить на воду. Они сидят в лодках, наблюдая, как идет ко дну их корабль.

Тишина очень быстро нарушается стрекотом пулеметов. Добраться до Лусона получается только через несколько часов плавания под перекрёстным вражеским огнем. Мокрые, уставшие, в копоти по уши, они валятся на песок, обнимаются, танцуют. Брок сжимает тонкие пальцы своего музыканта. Они пережили эту ночь. Не всем так повезло.

Хоронить погибших в море нелегко. Ни тел, ни жетонов, ничего нет. Хейли и другие медсестры плетут венки из ярких красных цветов, похожих на кровь. Они пускают их по волнам. Выжившие бойцы дают поминальную очередь. Не очень разумная трата ограниченных боеприпасов на вражеской территории. Но иначе они не могут. Погибшие достойны хотя бы такой панихиды.

Брок строит остатки взвода на перекличку. Из пятидесяти бойцов осталось двадцать семь, половина из которых ранена. «Старики» — они все теперь такие —сносят на берег уцелевшее после крушения добро. Ящик тушенки пришелся очень кстати. Сестры возятся с ранеными. Медикаментов не хватает. И после получасового отдыха Брок поднимает бойцов. Они идут сквозь джунгли к позициям филиппинских солдат. Их встречают как дорогих гостей. Только местный старший лейтенант скептически оглядывает потрепанное подкрепление. Он не говорит им, что они бесполезны, но глубокомысленное фырканье говорит громче всяких слов.

Силы не равны. Это Брок понимает еще в первом бою, поднимая своих в атаку. Рядом командует еще один сержант. Но ребята показательно его не любят и слушаются только своего командира. Такое ребячество раздражает, но к этому быстро привыкли все, даже филиппинцы.

Райт ненавидит рукопашный бой. Приходится смотреть в глаза тому, кого убиваешь. Брок потом ночами не спит, вспоминая стекленеющий взгляд и хруст ломающегося хребта. Он периодически оборачивается, выясняя, какую позицию занял его снайпер. Лусон — гористый остров. Найти подходящее места Себастиану не трудно. Трудно укрыться от солнца, чтобы оптика не бликовала. Играть в солнечных зайчиков под прицелом японских пулеметчиков у него нет желания. В Африке условия были еще хуже, он успел натренироваться. И сейчас найти затаившегося снайпера не всегда выходит даже у Брока.

На полуострове Батаан произошло одно из самых кровопролитных и затяжных сражений, в которых приходилось принимать участие людям Райта. Если бы не Себастиан, снимающий японских солдат, он бы не выжил. Чего сержант никак не мог предугадать, так это элементарно закончившиеся патроны в снайперской винтовке. Ближний бой не любил не только он один. Себастиан терялся, будто забывая все, чему его учили еще в Нью-Йорке. И когда он замечает, как целится недобитый японец Броку в спину, бросается вперед, закрывая грудью своего сержанта.

Когда Себастиан падает, японца уже добивают союзники. Брок поднимает снайпера на руки, несет к лазарету, где без отдыха трудятся врачи и медсестры. Они спасают жизнь отчаянному снайперу. Хейли начинает шутить про принцессу и ее рыцаря сразу, как перестает ругаться из-за беспечности этих двоих.

— Больше никогда так не делай, Бас, — голос Брока звучит жалко, поэтому он старательно прокашливается, берёт себя в руки, — Я больше не хочу тебя терять.

— Я не мог позволить ему убить тебя.

— Тогда следи за наличием запасных патронов в твоей чертовой винтовке!

В результате американские и филиппинские силы остались без снабжения. Им пришлось отступать под прицельным непрекращающимся огнем. Покинув Лусон, некоторое время они базировались на островах Лейт и Миндоро Филиппинского архипелага. Там Себастиан впервые узнал, что Брок поет. После разгромных боев в декабре 1942, где чуть ли не треть отряда потеряли, они получили приказ отступать. Зализывать раны и ждать обещанного еще месяц назад подкрепления. Это был необходимый отдых, спланированное отступление, а не сдача позиций и не побег. Они все это хорошо знали.

========== 17. ==========

17.

Они привыкли к бесснежным зимам еще в Африке. Когда температура с тени +30, влажность 80%, а москиты надоедливо жужжат над ухом и пытаются сожрать тебя заживо, как-то не верится в скорое появление Санта-Клауса. Поэтому Рождество наступает неожиданно. Заброшенные в дальний уголок цивилизации, они узнают об этом по радио. Боев нет. Вокруг тишина. Ребята отдыхали. И американцы, и филиппинцы устали от бесконечной крови на руках, от смертей, от боли. Им не хватало праздника. Капитан отдает приказ, который Брок никогда не забудет.

«Всем готовиться к Рождеству!», — распоряжается командир Росс, прихлопывая очередное кровососущее насекомое.

Девушки из санчасти собирают пестрые цветы, делают из них «гавайский» ожерелья. Американцы надевают яркие, пряно пахнущие, украшения. Взвод преображается на глазах. Расцветает улыбками и начищенными пряжками, выбритыми лицами, уложенными волосами. Солдаты из филиппинской армии клеят на форму криво вырезанные из бумаги кружки. Говорят, традиция такая, чтобы в новом году их преследовала удача, а не разъяренные японцы. Алиса, одна из медсестер, смеется, сворачивая прокипяченные бинты:

— Рождество — не Новый год. Рановато вы начали «горох» носить.

— А мы заранее, мисс Шеппард. Чтоб наверняка, — отвечает ей Танмай, цепляя белые кружки на брюки.

Пока филиппинцы украшают свою форму, Брок зовет Себастиана с собой на обход территории. Хейли хитро прищуривается, а ребята принимаются шутить о надобности в уединении и братских разговоров по душам. Они привыкли к таким шуткам, даже не реагируют больше. Стоит им отойти от лагеря, и руки сами тянутся друг к другу. Брок замечает, как успокаивается его сердце, когда он сжимает длинные холодные пальцы. Они оба научились ценить минуты покоя.

— Закрой глаза, — просит Райт.

Когда друг останавливает его, придерживая за плечо, Себастиан открывает глаза. Он слышал звук воды над лагерем в густом воздухе на закате, но не подозревал, что недалеко от их нового дома, в лесах, таится такая красота, природа нетронутая войной и человеком. Изумрудная листва сверкает на солнце. Ярко искрятся капли. Со скал неспешно сползает небольшая речушка, образуя внизу озеро. Настоящий водопад. Музыкант раньше никогда не видел водопадов. Он и не знал, что на войне можно увидеть что-то столь потрясающее.

Сержант забирается на валун, протягивает руки в немом приглашении. Себ смотрит настороженно. Озирается по сторонам, будто вор. Вокруг тихо, ни души. Только вода журчит, и где-то высоко в раскидистых кронах поют птицы. Себастиан сдается. Ему так надоело бояться, оглядываться назад. Каждый раз пугаться любого шороха рядом с их палаткой. Он забирается на камень, усаживается рядом, прикрывает глаза. Губы касаются горячей кожи над лямкой майки. Себ чувствует, как спокойно, ровно бьётся чужой пульс. Брок улыбается ему в макушку. Стаскивает резинку с длинных волос, приглаживает рассыпавшиеся пряди.

Себастиан поднимает лицо, смотрит в глаза, упираясь подбородком в его плечо. Так невозможно близко и бессовестно далеко. Брок не знает, шокируют ли два целующихся американских солдата японскую разведку, но ему очень хочется на это надеяться. Оторваться от почти забытых теплых губ решительно невозможно. Брок и не пытается.

Одежда, пропитанная пылью и потом, снимается с трудом. Они смеются, толкаются, как дети, стаскивая с себя тяжелые солдатские ботинки. Брок прыгает первым, взметая в воздух каскад брызг. Вода ледяная. Сводит ноги. По спине бегут мурашки. Он хочет предупредить, но Себастиан разбегается, прыгает, с головой уходя под воду. Грин резко выныривает, стучит зубами. Сержант убирает мокрые волосы с красивого лица. Любуется веселыми искорками в синих глазах.

Они выскакивают из озера через пару минут, когда их губы становятся цвета глаз Грина. Одежда неприятно липнет к мокрой коже. Ее бы тоже постирать, но другой нет, а идти в лагерь нагишом нет желания. Себастиан приближается бесшумно, обнимает со спины. Он нежно касается плеча, целует лопатку под скрипичным ключом.

— Так много шрамов, — выдыхает парнишка куда-то в шею, ведет ладонью по изуродованному огнем боку.

— У кого?

— У нас обоих.

— Не важно. Ты красивый, — просто говорит Брок и затылком чувствует, как краснеет его друг.

— Спасибо.

«За что?», — думает он, — «За комплимент? За то, что притащил на войну? За то, что показал водопад? За что, что рядом? За что?».

— За что? — спрашивает Брок.

Себастиан разворачивает его к себе лицом. Он растягивает рот в улыбке, будто через силу. Губы подрагивают от напряжения.Прижимается лбом к теплому плечу лучшего друга, а руки плетьми свисают вдоль тела.

— За то, что жив. Мы оба живы. Знаешь, иногда мне кажется, что если бы у меня не было тебя, то я бы был совершенно одинок.

Он улыбается, а взгляд у него потерянный, пустой, словно он сам не верит своим словам. Собственно, Брок тоже не верит. Здесь так улыбается каждый — безнадежно, отчаянно, затравленно даже. Он видит такую улыбку через день на собственном лице. Он знает, что чувствует друг. Знает, и боится собственной проницательности.

Брок обнимает его, прижимает к себе. Бастиан теперь не тощий, забитый мальчишка. Даже не знаменитый музыкант, не герой нью-йоркских подворотен. Он возмужал. Обзавелся неразглаживающейся «мудрой» складкой между бровей и тысячей шрамов по всему телу. Но он по-прежнему остался его Себастианом, любимым и знакомым до последней родинки. Брок любит его, по-настоящему, навсегда. И он готов на все, чтобы Себастиан Грин вернулся домой живым, унаследовал семейную булочную, строчил ночами свои закорючки и сосредоточено играл, собрав длинные волосы в хвост.

Они возвращаются в лагерь уже под вечер. Воздух начинает сгущаться, повышается влажность. Небо заливает ярко-алый закат. Из радио доносится веселая мелодия без слов. Под нее удобно танцевать. Хейли приветственно размахивает руками, протягивая им стаканы. Ребята вежливо отказываются от ужасно пахнущего пойла. Себастиан никогда не любил алкоголь, а Брок… А Брок любил Себастиана, потому бросил эту вредную привычку. Из солидарности. Хотя и никогда не признает этого вслух.

— С Рождеством, бойцы! — говорит капитан.

Ему вторит разноголосый хор. Взвод пускается в пляс. Повсюду смех, чужие конечности, голоса. Хейли звонко смеется, кружась в танце с Себастианом, а потом незаметно толкает его к Броку. Бойцы образуют круг, неприлично громко ржут, улюлюкают и пускают грязные шуточки. На что ребята только хихикают, продолжая танцевать. Вскоре взводу надоедает наблюдать за двумя танцующими парнями и в круг выплывают еще несколько пар подобного состава. Конечно, отсутствие девушек их не смущает. Танцевать, содрогаясь от хохота, держаться за крепкие плечи, а не за тонкую талию тоже неплохо. Лучше, чем ничего.

Той же ночью, когда их небольшая компания собралась у огня, Себастиан начинает давиться кашлем. Он простудился после купания в ледяных водопадах. Он всегда легко заболевал. В дождливые дни в Нью-Йорке, Брок таскал его на спине, чтобы задохлик не простудился лишний раз из-за промокших ног. Себ больше не был хилым, но из-за недоедания и усталости иммунитет дает сбой. Его знобит. И Брок, прижимаясь к горячему лбу губами, настоятельно рекомендует навестить медиков. Он уже начинает тихонько ненавидеть себя за идею купания в холодной воде.

Хейли спит у входа в палатку с красным крестом. Бас осторожно будит ее. Девушке не надо прижиматься губами к его лбу, чтобы понять, что у него жар. Она колет ему антибиотики, просит на ночь остаться здесь, потому что неизвестно, чем он болен. Себастиан соглашается. В итоге на утро он просыпается в крепких объятиях Брока.

Медсестра только закатывает глаза, обнаружив их вместе. Поит больного каким-то травяным отваром, которое посоветовали от жара местные жительницы. Он отвратительный, горько-кислый на вкус. От него сводит живот, но жар вроде спадает.

— Вы должны быть аккуратнее. Сюда только что собирался капитан Росс! — взволнованно докладывает она.

Брок во время перемещается на стул рядом с койкой. Капитан распахивает шторку без предупреждения. Он говорит, что разведка заметила японцев недалеко от лагеря. Он приказывает Броку собрать отряд, чтобы обезвредить врагов, пока те не подошли ближе к их позициям. Сержант сдержанно кивает, отдает честь старшему по званию. На выходе из палатки обещает поскорее вернуться. Себастиан провожает его нечитаемым взглядом.

— Давно вы с ним дружите? — интересуется Росс.

— С самого детства. Почти десять лет.

— Вы заботитесь друг о друге слишком… тщательно, — несколько неуверенно говорит капитан, — Ребята говорят всякие вещи, которым не место в армии США. Если это правда, то…

— Он мне как брат, капитан, — Грин изображает, что оскорблен до глубины души грязными намеками, — В Нью-Йорке мы всегда приглядывали друг за другом. На войне ничего не изменилось. Мы — семья, — Себастиан заливается кашлем.

К ним влетает Хейли. Подносит к пересохшим губам снайпера стакан с водой и просит капитана удалиться. Она серьезно смотрит на покрасневшего от жара парнишку. У нее вид строгой, чем-то недовольной мамаши. Себастиан не может сдержать улыбку. Если кто и заботится о них обоих слишком тщательно, так это овдовевшая медсестра. Они же относятся к ней, как к старшей сестре. Любимой, но иногда жутко раздражающей.

— Я предупреждала, что вы должны быть осторожнее! — шипит она, — Уже вся дивизия травит байки про ваше тяжелое детство, когда приходилось согреваться всевозможными способами. Вы должны следить не только за руками и словами. Взгляд говорит гораздо больше, чем хотелось бы. Прекрати пялиться на него, как только он возникает в зоне видимости.

Она наблюдает, как расширяются глаза больного. У него нет причин не верить. От того еще страшнее кажутся ее слова. Себастиан краснеет. Он прекрасно понимает, что иногда очень сложно совладать с чувствами. Особенно после раздельных операций. Следить еще и за взглядами непосильная задача. От нелегких мыслей вновь начинает расти температура, но волшебные травки филиппинских островов творят чудеса. К вечеру следующего дня Себастиан уже на ногах, снова обнимается со своей любимой винтовкой. Чистит ее до блеска, разбирает и собирает несколько раз, вымазавшись по самые локти в оружейной смазке. Кажется, он очень по ней скучал.

— Знаешь, я скоро начну ревновать.

Брок прижимается губами к его макушке. Он только что вернулся в лагерь со своим отрядом. Себастиан не досчитался двоих в сопровождении. От Райта пахнет кровью, потом, порохом и мокрой грязью. Парень выпутывается из медвежьих объятий. Кидает испепеляющий взгляд на друга, залезает в палатку.

— Капитан спрашивал о нас, — без предисловий выдает снайпер, откладывая оружие, — Надо быть осмотрительнее.

— Боишься трибунала? — зло ехидничает Брок.

— Боюсь, что наша славная армия лишится такого непревзойденного снайпера, — в тон ему отвечает Себастиан.

Он бы сказал что-нибудь и о сержантах, но их по определению больше, чем снайперов. Брок молчит, оттирает лицо мокрой тряпкой. Из рассеченной брови сочится кровь. Значит, опять сходились в рукопашной. Синяк на скуле начинает темнеть, завтра нальется темно-лиловой шишкой. Себастиан зевает. Он все еще слишком слаб.

На улице жара, в палатке так душно, что практически невозможно дышать. Брок стаскивает ботинки, снимает форму, аккуратно складывая рядом, забирается под одеяло на своей лежанке. Укрывается по подбородок. Себастиан повторяет его маневр на своем подобие кровати. И только оказавшись под защитой одеял, они позволяют себе переплести пальцы. Сержант знает, что так Себастиан засыпает быстрее, крепче. Ведь жадный до прикосновений и тепла снайпер все равно окажется у него под боком ближе к утру.

Собственно, это было единственной причиной, почему каждое утро их будила Хейли. Ей нравилось нарушать их покой и ехидничать, а они чувствовали себя под ее защитой спокойнее, свободнее даже.

========== 18. ==========

18.

На восстановление сил уходит чуть больше трех месяцев. Может все дело в инфекции, сгубившей полдивизии, а может в голоде и невыносимой жаре, но Себастиан без конца злится. Как часто делал это дома. Срывается на всех. Особенно достается японцам. И все бы ничего, но такой жестокости Брок увидеть не ожидал. Он пугается, долго выясняет, что же случилось, но потом сдается. Война меняет всех. Это он понял, впервые увидев своего друга после его внезапного воскрешения.

Себастиан и Брок спят в одной палатке, остальные солдаты, медицинские блиндажи и командование расположились немного поодаль. Брок понимает, что у парнишки начались кошмары, когда вскакивает среди ночи от крика. Ужасные кровавые картинки, сотворенные им за месяцы войны, мучают слишком впечатлительного музыканта. Себастиан просыпается в холодном поту, его трясет, на щеках блестят слезы.

В эти моменты, не зная как привести друга в чувство, Брок поет. Каждую ночь, когда приходят кошмары, Брок обнимает его, баюкает, как маленького и тихонько напевает какую-нибудь песенку, отдаленно напоминающую колыбельные Джулии Райт.

Командование требует прекратить отпуск, начать наступательные операции. Примерно к марту 1943 года они вновь перемещаются на Лусон. Когда они натыкаются на отряд японцев, никто не удивляется. Разведка не подвела. Засаду ждали, только не знали где именно. Одно из зданий, не разрушенных войной, в котором лейтенант разглядел хорошее убежище, оказалось занято. Японцы не собирались сдаваться без боя.

Молодой лейтенант теряется под натиском врагов. Брок приходит на помощь, командует отступать. Себастиан, недавно получивший новое звание, выходит из своего укрытия с винтовкой в руках. Патроны кончились, и толку от него больше нет, но у него есть идея. Оправившийся неделю назад после пулевого ранения в живот капрал Грин снова полез на рожон. Правда, на этот раз после согласования с вышестоящими лицами. Броку иногда кажется, что Себ просто коллекционирует ранения и скоро начнет делать ожерелье из пуль, которые из него вынимают.

У них был отличный план: Себастиан, как мастер маскировки, подходит близко к вражеской позиции, показывается, отвлекает на себя внимание. Дает несколько секунд Броку и остальным залезть в окна с другой стороны здания. Уходит так же незаметно, как появляется. Ключевое в этом плане —на что сержант несколько раз обращал пристально внимание — Себастиан выполняет свою часть и уходит, потому что после ранения и болезни силы не восстановились полностью. Он не может сражаться. Он не должен вступать в бой в одиночку.

Японцы теснят их к окнам. Слишком много людей в замкнутом пространстве. Брок прячется за перевернутый стол, тащит в укрытие безрассудного Себастиана, не желающего отступать. Он стреляет почти без промахов. Наконец, приходит подкрепление в виде капитана Росса и его небольшого отряда.

Брок снова по-идиотски подставляется, приняв за мертвого одного из японских солдат. Во второй раз ведь. Сам потом удивлялся своей невнимательности. Недобитый враг нападает со спины, старается перерезать глотку. Брок бы выстрелил, да патронов нет. Конечно, Себастиан тут же вмешивается. Выбирается из укрытия, оттаскивает японца буквально за волосы, втыкает ему в грудь его же нож.

— Чем ты собрался отстреливаться, идиот? Матом? — ехидно спрашивает Себастиан, прикрывая, пока сержант перезаряжает пистолет.

— Уходи! — кричит Брок.

Но его не слышат, не слушают. Себ успевает положить одного, второго, а потом сам падает грудью на бетонный пол. Сжимает зубы, пыхтит, но поднимается. В итоге Брок не знает, действительно ли Себастиан помог ему или получил очередную порцию свинца просто так. Они переносят свой лагерь сюда тем же вечером.

— У нас был план. Я приказал тебе уходить. Это был приказ! Приказ старшего по званию! — ругается Брок, меняя шагами комнату, оборудованную под медпункт.

Себастиан рассеянно следит за его перемещениями. У него в крови сплошное обезболивающее. Он похож на маленького ребенка, наблюдающего за стайкой голубей в парке: хлопает ресницами, рот приоткрывает. Олененок. Такой нелепый в запачканной кровью форме. Нереальный.

Брок подходит к кровати, приподнимает лохматую голову за подбородок, пытается найти хоть каплю понимания в пьяных глазах. Ничего. Пусто. Себастиан ловит большую горячую ладонь сержанта своей холодной. Улыбается глупо.

— Теплый, — довольно тянет он.

Брок слышит тихий шепот. Садится рядом, осторожно прижимает к себе, чтобы не потревожить свежие раны на бедре и левом боку. Целует в горячий лоб, укрывая до подбородка одеялом. Себастиана лихорадит. Он бредит: зовет своего друга, вспоминает бабушку, говорит о булочной, смеется пьяно. И не слышит, как беспомощно звучат слова сержанта, не видит, как Брок стирает со щеки слезы.

Все-таки было проще, когда ему пришло письмо. Самостоятельно наблюдать, как медленно умирает любимый человек невозможно. Особенно невозможно было взглянуть в глаза лейтенанту, когда пришлось просить командование подыскать им нового снайпера. В итоге они не искали капралу замену, даже когда у них больше не было снайпера.

— Все будет хорошо, родной. Мы справимся.

Он почему-то думает о давно погибшем брате. О его дурацком английском акценте, который теперь появился и у него. Даже у Бастиана проскальзывает. Они все здесь чужие, далекие от родных мест. Иногда Себастиан мурлычет детские песенки на французском, разбирая свою винтовку. И где только научился? Брок сам частенько напевает какую-нибудь глупость на итальянском. Этого он понахватался у Денни, он был снайпером до появления Грина.

А теперь они все немного говорят по-японски, улучшили немецкий почти до совершенства, вполне разборчиво треплются по-филиппински. Брок понимает, что скучает по матери, которая не написала ему ни одного письма за три года разлуки, по беседам с пожилой миссис Грин на старой кухне. Он скучает по родному Нью-Йорку. По дому. Он скучает по безопасности и покою.

Хейли приходит много позже. Поправляет одеяло, стягивает тяжелые ботинки с ног сержанта. Проверяет температуру у раненого. Убедившись, что ничего не изменилось, она уходит. Впрочем, недалеко. Ей страшно оставить их одних, ведь неизвестно кто может ворваться к раненому снайперу. Девушка остается сторожить их сон за занавесом. Ей снится давно погибший муж. Он просит ее присматривать за этими двумя. Хейли кивает, обещает, что принцесса и ее рыцарь вернутся домой живыми. Муж улыбается ей, растворяется в темноте.

Утром Себастиан приходит в себя. Ест, пьет, грязно ругается, когда ему запрещают вставать. Брок не сводит глаз с пепельно-бледного лица. Наблюдает, как тот закусывает губу, теребит жетон. Напрягается весь, вытягивается струной на койке. Волнуется, ждет ведь, что начнут отчитывать. Собственно именно это Райт и собирается сделать, потому что Себастиан заслужил.

— Еще раз ослушаешься приказа, и я обеспечу тебе тихий уютный штаб. Где-нибудь в глубоком тылу. Так далеко, что ни одна новость о войне не долетит. Ты меня понял?

Себастиан напряженно кивает, не поднимая глаз. Дергает плечом — Брок знает, так парень загоняет свою упертость куда подальше. Капрал не собирается спорить. Голос звучит глухо:

— Да, сэр.

Брок уходит. У него куча дел помимо выхаживания раненого подопечного. С этим отлично справятся сестры. Вот как раз Хейли спешит сменить его.Брок направляется в штаб, примерить новые погоны сержант-майора. Он еще никому не сказал об этом. Но начальству упрямо рекомендует на свое прежнее место Грина. Капитан Росс лишь посмеивается на них, говорит, что сержант-майор не должен носиться со своим подчиненным, как курица-наседка. Брок вежливо просит его не лезть не в свое дело и возвращается к снайперу ближе к закату.

— Все хорошо?

— Да.

— Правда?

Он по лицу видит, как сомневается Себ, как он хочет сказать «нет», но лишь упрямо кивает, сжимает губы в тонкую полоску, закрывает глаза и откидывается на подушку. Он молчит весь остаток дня. Ест то, что предложат. Говорит то, что хотят услышать. Коротко и по делу. Засыпает, привалившись к плечу задремавшего Брока. А вечером опять начинается лихорадка.

— Хуже? — сонно спрашивает Брок.

— Нет, — стучит зубами парнишка, — Спи.

— Разбуди меня, если соберёшься умереть.

Лучше не становится. Снайпер обливается потом, мечется в бреду и чуть слышно стонет от боли. Брок не может больше заснуть, как не старается. Накрывает трясущееся тело вторым одеялом и выходит. Ему необходим воздух.

— Что с ним, черт возьми?

Брок зажал Хейли у медицинской палатки. Она успешно избегала его два дня. Но сейчас он не намерен отпускать ее, пока не получит ответы на свои вопросы. Девушка не знает, что делать. Она хорошо помнит состояние Райта, когда ему пришло то злополучное письмо. Услышать нечто подобное от нее будет еще хуже.

— Заражение. Организм был ослаблен болезнью и ранением. Потом еще одним. Он слишком часто ловит пули, принадлежащие тебе, знаешь ли, — тяжело вздыхая, говорит она, — Он болен, Брок. Очень болен. Лекарств нет. Я не представляю, что делать, — и как контрольный в голову, — Есть шанс, что твой снайпер не доживет до утра…

Хейли устала. Она работает в две смены, без отдыха, потому что раненых очень много, а врачей почти нет. Девушка, сжимает его плечо. Вздыхает сочувственно, но помочь больше ничем не может. Это убивает ее. Беспомощность убивает их обоих быстрее, чем инфекция губит капрала Грина.

Брок врывается за ширму, врезается в стул, который кто-то оставил в проходе.Чертыхается, но не может сдержать ликующую улыбку. От грохота просыпается Себастиан. Он сонно моргает, а когда поднимает взгляд к лицу сержанта, перестает дышать.

— Тебя переводят, — говорит Брок замершему на постели другу.

— Не понял.

— Чейз, наш знакомый капитан, друг Криса, пришлет затобой самолет. Обещал, что скоро. Ты сядешь на него без возражений и скандалов! И полетишь во Францию. Там, по выздоровлению продолжишь службу.

Брок не добавляет: «Только так ты останешься в живых», однако намек ясен. Себастиан не спорит. Не видит смысла. Он же не дурак, в конце концов. Чувствует, как жизнь по крупице покидает его. Руки слабые, не слушаются. Он собирает все силы, тянется к Броку. Легко очерчивает красивые, четкие скулы. Как во сне обрисовывает прохладными пальцами контур губ. Он знает ответ на свой вопрос, но не может не спросить. Голос скрипучий, едва слышный:

— Ты не едешь?

— Нет. Это слишком… знаешь. Я останусь с Хейли. Она обо мне позаботится.

— Обязательно позабочусь, — согласно кивает только что появившаяся девушка.

Себастиан пьет воду, терпит необходимые уколы с антибиотиками, которые совершенно не помогают. Он хотел спросить ее о чем-то важном очень давно, когда они только прибыли на Филиппины. Он не помнит. Глаза закрываются под мерный стук сердца сержанта.

— Тогда на корабле ты сказала кое-что. Назвала нас «несчастными пидорами». Не слишком красивое выражение для леди. Ты же леди, — сонно бормочет он, — Настоящая.

— Он хотел сказать, что слышал эту фразу всего пару раз в жизни. От бабушки. И от одного парня. Только он говорил это с такой интонацией, как у тебя.

Хейли хмурится, будто пытается подобрать слова. Брок знает это выражение. Успел выучить за три года совместной службы. Девушка не уверена в своем поступке, она не уверена, стоит ли отвечать.

— Так говорил мой муж, — сдавшись, отвечает она.

Райт вздергивает бровь. Себ в его руках шевелится, поворачивает голову. Хейли замечает их непонимание, передергивает плечами, поправляет капельницу и садится напротив кровати, на свой любимый складной стул.

— Он рассказывал, что в его школе учились два мальчика, которые играли в лучших друзей, а потом полюбили друг друга. Они скрывали это от всех, даже от самих себя, чтобы спастись от жестокости. «Принцесса и ее рыцарь». Мой муж не был хорошим человеком в детстве. Озлобленный на весь мир подросток избил одного из них, обвинив в проигрыше своей команды.Тощего, слабого паренька, музыканта кажется. Мол, капитан команды был занят не тем, чем следовало. Второй пришел отомстить, что-то забрать у них. Сейчас уже не вспомню. Ему тоже не слабо досталось. А через несколько лет этот самый музыкант спас ему жизнь. Мой муж говорил, что эти двое оказались героями, но все равно время от времени называл их «страдающими пидорами».Грубо, не спорю. Он защищал их, никогда не раскрывая имен даже мне. Это так нелепо. Когда я только увидела вас двоих, мне почему-то показалось, что муж говорил о вас.

Она закрывает лицо руками. Воспоминания о погибшем муже не даются ей легко. Все еще больно. Брок узнает собственную историю со слов «принцесса и ее рыцарь», Себастиан под боком нервно посмеивается. Видимо тоже понимает, в чем дело. Вот это действительно нелепо.

— Он пришел за нотами, — говорит парнишка, — То есть Брок пришел. Когда они избили меня, Брок решил постоять за мою честь, — смешок царапает горло, — А заодно вернуть ноты, которые они забрали. Как, говоришь, звали твоего мужа?

— Джаред Милтон. Он погиб в 1941. В Африке.

Себастиан осторожно выдыхает, сжимает до боли ладонь Брока. Он напуган. Взволнован и ищет поддержки в надежных объятиях. Он поднимает голову, смотрит на девушку из-под упавших на лоб волос. То, что ее мужем оказывается ненавистный еще со школьной скамьи Джаред — не удивляет после рассказанной истории. Шокирует известие о его смерти и тот факт, что девчонка знала о них все это время. Знала и не рассказала никому.

— Ты знала?

— С самого начала, — подтверждает она, — С тех самых пор, как пришло письмо, где говорилось о твоей безвременной кончине.

Хейли улыбается, наблюдая, как вытягивается лицо снайпера. Читать чужие письма нехорошо, но было бы глупо сопротивляться собственному любопытству, после увиденной реакции. Ее никто не осуждает.Девушка выходит, оставляя их наедине.

Себастиан забывается беспокойным сном на груди своего сержанта. Брок обязательно расскажет ему о повышение. Обязательно еще раз скажет, как нуждался в нем все это время. И как было больно стоять в разрушенном баре и поднимать рюмку за погибшего друга, любимого. Но самолет прибывает раньше назначенного времени.

— И на этом кукурузнике ты хочешь отправить меня в Европу?

Себастиан придирчиво разглядывает гражданский самолет, присланный за ним капитаном Чейзом. Он не любит самолеты. Ни военную, ни гражданскую авиацию. Хотя, Брок думал, что после трагедии на «Перл-Харбор» его друг откажется близко к кораблю подходить. Но это же Себастиан. У него все ни как у людей. Сейчас он цепляется за сильные плечи своего командира, старается держаться в вертикальном положении. Силы покидают ослабленный организм.

— Мы с тобой, как потерянные ноты. Только те выкинуты из песни, а мы из жизней друг друга. Пока мы не встретимся вновь, стройной мелодии не получится. Я буду скучать, не погибни здесь без меня, — шепчет Себ, утыкаясь носом ему в шею.

— Пиши мне, Бастиан. Тут письма еще реже приходят. Но ты пиши. Я найду тебя, когда закончится война.

Брок осторожно сгружает потерявшего сознание Себастиана на борт самолета. Поднимает на руки, будто невесту через порог нового дома переносит. В тот момент он действительно считает, что больше не увидит лучшего друга.

— Позаботьтесь о нем, — просит он.

Голос бессовестно дрожит. Солдат, закрепляющий бессознательное тело, кивает. Обещает доставить капрала Себастиана Грина в безопасный госпиталь где-то на юге оккупированной Франции. Самолет взлетает, как раз когда в их лагерь входят японские танки. Сержант-майор Райт возглавляет оборону периметра. Они несут колоссальные потери, но держатся до прибытия подкрепления.

========== 19. ==========

19.

Когда Хейли Милтон впервые видит рядового Райта, она думает, что его убьют в первом же бою. Слишком уж парень любит привлекать к себе всеобщее внимание. Расхаживает, гордо вскинув подбородок, расправив плечи. Птенец еще не оперившийся, необстрелянный. Рвется в бой, когда другие даже головы поднять боятся. В окоп не загонишь даже минометом.

Он так похож на ее коллегу, недавно погибшего близкого друга — Криса. Те же горящие глаза, та же ухмылка, те же ямочки на щеках, та же манера строить речь и биться до последнего. Да, она хорошо помнит его старшего брата, их дружбу с Джаредом. Теперь это кажется комичным.

Брок попадает в госпиталь после серьезного ранения в плечо, чуть руки не лишается. Врачи не верят, что он выкарабкается, а Хейли носится с ним, как с родным. Ее рвение поддерживает только один, тогда еще капитан, Чейз. Он чувствует себя обязанным оберегать младшего брата своего друга и человека, спавшего жизнь его сыну. Если б мог, он бы документально прикрепил ее сиделкой к рядовому Райту, который после этого боя получил свое первое повышение.

Они подружились как-то сразу. Очень легко. Улыбчивый и простой в общении паренек с окраин Нью-Йорка умел расположить к себе начальство, медсестер и простых солдат. Она пускала его в кладовку, прочесть полученные письма в одиночестве. Забирала его почту, когда он был на вылазках. Они стали чуть ли не самой обсуждаемой парой части — бравый зеленоглазый сержант и вдовствующая рыжеволосая медсестра с веснушками на носу. Всем было как-то все равно, что кроме дружбы и общих потерь их ничего не связывало. Каждый скорбел по своей любви.

Уже сержантом Райт возвращается в госпиталь под крыло заботливой вдовы, чьей фамилии не знал до сих пор. Хейли по привычке отдает ему полученное письмо, как только Брок открывает глаза. Тогда она узнает его самый страшный секрет. Понимает, что перед ней не машина для крушения фашистов, а живой человек, которому может быть больно, как бы он не храбрился. Она навсегда запомнит отчаянный… не крик даже — вой. А потом недельное молчание, ложно принятое за смирение. Брок больше не дырявил стены. Он дырявил фашистские головы с истеричными смешками и ухмылкой от уха до уха. В те тяжелые недели она всерьез беспокоилась за сохранность его рассудка.

Прочтенное тайком чужое письмо заставляет сердце болезненно сжаться. Она знала этих парней. Давно. Еще до войны. Муж ведь часто рассказывал о том, что вместе с ним учились двое «таких» ребят. И как она сразу не поняла? Не уловила связи. Наверное, потому что не знала имен. После признания, которое очень тяжело далось раздавленному горем сержанту, она полностью убеждается в том, что эти двое — герои рассказов ее покойного мужа. Она чувствует ответственность за них. Словно бы должна исправить ошибки Джареда, чтобы память о его проступках не омрачила память о его подвигах.

Когда Хейли Милтон впервые видит Себастиана Грина в бою, она думает, что он ей кажется. Не может быть здесь, среди всего этого кошмара такого, как он — слишком… человека. Она бинтует раненого бойца, заталкивает чужие вывалившиеся кишки обратно. Кругом немцы. Кровь. Взрывы. Крики. Брок ведет в атаку своих ребят, а снайпер пристраивается за взорванной машиной, замирает. Ветер раздувает не по уставу длинные волосы, приклад плотно прижат к плечу, сосредоточенный вид. Тонкие длинные пальцы спокойно лежат на крючке, ни один мускул не дрогнул. Он снимает немцев одного за другим, даже не шелохнувшись.

Выстрелы стихают, парень поднимается. Брок подходит к нему. И в дыму не видно, если не знать, куда смотреть, но Хейли замечает, как сержант сжимает дрожащие пальцы, приглаживает растрепанные волосы. Она считает, что так выглядит любовь. А на следующий день они снова рвутся в бой с горящими глазами. Бьются бок о бок, прикрывая друг друга, не выпуская из виду ни на секунду.

Хейли каждый раз обмирает, когда они уходят на задание без нее. Без медицинской поддержки в принципе. Единственно, чего она боится так это того, что когда-нибудь дверь санчасти не распахнется от удара ноги Брока, и они не ввалятся внутрь грязные, уставшие, но с победными улыбками, букетом завядших полевых цветов и плиткой трофейного шоколада. Она боится, что будет день, когда дверь откроется медленно, и, выглянув, она не увидит за ней одного из них, а второй будет не в состоянии продолжать жить один. И все же больше всего она боится, что дверь вообще никогда не откроется.Но они работают как слаженный, идеально подогнанный механизм. Почти без ошибок. Аккуратно. Четко. Как идеально подобранные ноты в красивой слитной мелодии.

Теперь, на другом конце земли, провожая взглядом скрывающийся в облаках кукурузник, она может поклясться, что глаза молодого сержанта больше не горят. Будто свет надежды погас. Брок не верит в лучшее. Он не верит в их совместное возвращение. Он больше вообще ни во что не верит. Он видит, как палят по самолету японские зенитки, и крепче сжимает жетон на груди. Когда стальная птица скрывается за облаками, огонь в груди сержанта затухает.

Японские танки валят деревья. Рвутся снаряды. Люди кричат. Капитан уводит всех в джунгли. А парень уже не здесь. Он на борту самолета, вместе со своим умирающим лучший другом. Хейли сжимает его плечо. Кричит, что надо уходить. Сержант-майор будто только проснулся. Оглядывается по сторонам растерянно. Солдаты бегут, прижимая к себе оружие. Хейли хватает его за руку, тянет вслед за остальными. Они бегут без оглядки.

А куда бежать-то? Они на острове, оккупированном императорскими войсками страны восходящего солнца. Им некуда бежать. И подкрепления ждать неоткуда. Брок останавливается. Встряхивается, прогоняя оцепенение. У него все еще есть работа. И сейчас она заключается в том, чтобы вернуть контроль над лагерем, собрать все силы и начать наступление в сторону столицы Филиппин.

— Стоять! Прекратить бегство! — орет Райт, — Стоять!

Солдаты вмиг столбенеют. Замирают в движении. Подтягиваются ближе к командиру, только что в рот не заглядывают. Он приказывает им собраться, пересчитать боеприпасы и пойти в атаку. Они должны оборонять свои позиции, тем более, численное превосходство на их стороне. Они обязаны показать «япошкам», что с американской армией шутки плохи.

— Ты не можешь приказывать моим людям! Надо уходить! Их танк нас в землю вомнет и не запнется, — рычит капитан.

— Куда уходить, кэп? Там, на берегу, куда вы так рветесь — японцы в укреплениях сидят. Мы будем как на ладони. В лагере — японцы. Здесь кругом разъяренные японцы, у которых приказ — уничтожить нас любой ценой. Им плевать на свои жизни. Нам некуда бежать, капитан. Мы должны принять бой. Мы же американцы, да? Мы никогда не сдаемся без боя!

Бойцы вокруг согласно гудят, вскидывая вверх оружие. Хейли в сотый раз убеждается, что Брок мастерски умеет поднимать боевой дух. Ему надо в капитаны. Правда тогда он слишком многое на себя возьмет и не выдержит, сломается. Ответственность его убьет, а чувство вины сожрет изнутри. Сержант-майор Райт отдает приказ, и все, включая ее саму, безоговорочно подчиняются. Даже бровью не смеют оспорить его слова. Они верят ему, ведутся на внутренний огонь. Только ей одной известно, что Брок больше не горит. Ему некого здесь защищать, он просто делает то, что должен, чтобы не сойти с ума.

Они идут стройной линией с дистанцией в четыре метра между звеньями. Раненых укрыли ветками и оставили с ними одного часового. Хейли же решила, что если в бою кому-то понадобится помощь, она должна быть рядом. Поэтому вместо винтовки прижимает к себе потрепанную медицинскую сумку, шагая по правую руку от Брока, слева место занято другим человеком. Не ей его заменять.

Оставшиеся в лагере солдаты отстреливаются короткими очередями. Танк дырявит стены здания. Оно складывается, будто картонный дом. Брок отправляет Росса с горсткой людей в обход, чтобы те зашли сзади, застали врага врасплох. А он сам с остальными рвется вперед, отвлекать огонь на себя. Хейли семенит за ним. Он разве что за руку ее не тащит. Танк отвлекается от рухнувшего здания.

Первый снаряд пролетает мимо. Второй разрывается в десяти метрах, осыпая сержанта землей. Он отплевывается, отряхивает грязную форму. Велит солдатам рассредоточиться, укрыться и взять на себя устранение пулеметчиков. Он бросается на землю, закрывая собой девушку, когда один из снарядов взрывается совсем рядом. Осколок входит глубоко в лучевую кость, другой царапает спину. Несерьезно. Не страшно.

— Жива? — быстро спрашивает он, вздергивая ее на ноги.

Медсестра кивает. Бросается вдруг в сторону, падает на колени перед раненым бойцом, принимается за работу. Брок оставляет ее одну. Парни никак не могут подобраться к пулеметчику. Он прячется в окне устоявшего здания, палит без перерыва. Вот где бы пригодился опытный снайпер — с безопасного расстояния снять цель и не подставляться. Но снайпера нет. Если повезет, к утру следующего дня, он будет во Франции. Брок слышит, как взрываются гранаты. Видит горящий танк. Значит, Росс вступил в бой. Без танка преимущество японцев теряется.

Он особо не задумывается над своими действиями. На составление детального плана нет времени. Он подбирается незамеченным к пулеметному гнезду, видимо, стрелок отвлекся на горящий танк. Пара гранат в окно — проблема решена. Вот только у Брока и мыслей не было, что пулеметчика без прикрытия не оставляют. Когда на него выскакивают два солдата, он может только материться.

— Чертовы камикадзе! — шипит сержант.

У него из оружия только трофейный нож. Брок не любит рукопашный бой. Особенно один, против двоих. Он видит высокую фигуру капитана, маячившую вдали. Тот машет руками и раздает команды. Японцы отступают. Бросают раненых, бегут, как от пожара.

Когда у одного из нападавших в руке появляется пистолет, Брок не замечает. Его загнали в угол, помощи ждать неоткуда. Он мысленно прощается с миром, просит прощение у Себастиана, что ноты не соединятся в единую мелодию. Скрипичный ключ горит огнем на левой лопатке. Брок поднимает руки, делает вид, что сдается. Хочет подпустить поближе, а там уже может и повезти.

Вдруг слышится глухой выстрел и тихий девичий вскрик. Солдат, что стоит дальше от него замертво падает. За его спиной показывается Хейли. Девушка держит в дрожащих вытянутых руках пистолет. Второй нападавший оборачивается. Она не успевает даже ахнуть, он стреляет. Эта секундная заминка дает возможность Броку броситься вперед, вонзить короткое лезвие в шею, разрезая артерию. Японец захлебывается собственной кровью.

Хейли лежит на земле. Она дышит, и сержант уверен, что рана не серьезна. Но стоит ему подойти ближе, он понимает — девушка не выйдет отсюда живой. Он опускается на колени рядом с ней. Аккуратно вытирает кровь с губ, заправляет за ухо выбившуюся прядь.

— Все хорошо, — сбивчиво шепчет она, — Все хорошо. Так надо.

Брок чувствует холодные пальцы на своей щеке, перехватывает ее руку, прижимается к ней. Он не может сдержать слез. Он не хочет. Он боится остаться один. Без Себастиана. Без нее. Совсем один посреди ревущего огня чертовой войны, которая грозит забрать у него все. Ведь именно такая у нее привычка — забирать всех, кого ты любишь— кажется, именно так говорил Бастиан.

— Хейли, ты не…

— Обещай мне, что найдешь его! — перебивает она, — Обещай, что найдешь своего музыканта. И вы вернетесь домой, в Нью-Йорк, в вашу булочную. Эта история не должна закончиться смертью, сержант Райт.

— Пожалуйста, Хейли… Господи.

Он сильнее давит на рану. Его руки по локоть в чужой крови. В крови Хейли. Он шмыгает носом, стараясь сдержать слезы. У него ничего не выходит. Он никогда не мог притворяться перед этой девушкой. Никто из них не мог.

— Ты нужен ему. Вы же не сможете друг без друга, вечно страдающие, несчастные пидоры. Обо мне же горевать некому, — она кашляет, — Позаботься о Себастиане, сержант. Он слишком сильно любит тебя.

— Без тебя некому будет нас защищать. Моя хорошая. Наш синеглазый солдат, — бестолково шепчет Брок.

— Послушай меня, Брок. Ты научился сражаться за то, что любишь. Теперь научись жить ради этого.

Она стирает слезы с его щеки. Улыбается так понимающе и бесконечно устало. Синие глаза полны печальной уверенностью, что все будет хорошо. Вот только ее рядом уже не будет.

Хейли Милтон умерла героем, как и ее муж. Как и все, кто сражался на войне, защищал свою семью, друзей, свои идеалы, свою страну. Хейли Милтон умерла, защищая двух нью-йоркских мальчишек: одного от японской пули, второго от верного одиночества и разбитого сердца. Брок наклоняется, целует еще теплый лоб. Закрывает ей глаза. Он боится, что когда-нибудь точно также придется закрывать глаза Себастиану.

Брок легко подхватывает бездыханное тело. Когда он выходит на улицу с Хейли на руках, японцев уже нет. Только танк догорает, да недобитые раненые стонут от боли. Он не обращает внимания на них. Весь его мир сузился до мертвой девушки, которую он сейчас прижимает к своей груди.

Солдаты обступают его со всех сторон. Каждому из присутствующих эта девушка хотя бы раз спасала жизнь. Для каждого она стала личным ангелом-хранителем, героем в юбке. Парни снимают каски, стягивают пилотки. Они трут глаза, хватаются друг за друга, как за спасательный круг. Не верят. Проверяют пульс. Хлопают по бледным щекам. А Брок идет со своей невесомой ношей сквозь весь взвод, прямиком к капитану Россу.

Капитан смотрит на распростертое у его ног тело молодой вдовы и не может отвести взгляд от растрепавшихся рыжих кудрей. Она столько раз спасала его жизнь, что уже и не вспомнить. Он поднимает глаза на застывшего сержанта. В них немой вопрос.

— Он погибла, защищая меня, — чеканит Брок, — Это моя вина.

— Это война, сержант Райт. Здесь всё рано или поздно заканчивается могилой, — устало говорит Росс.

Брок не хочет ни с кем спорить. Несколько дней пока приводят в порядок лагерь и раненых, хоронят погибших и пересчитывают припасы, с ним не говорят, не трогают. Даже не подходят близко. Он, конечно, не пристрелит, но и на грубость нарваться не хочется никому.

Райт молча принимает новые погоны. Заменяет павшего в бою лейтенанта. Он пишет длинное письмо на материк. Рассказывает о Хейли, о повышении. Он отправляет его, как только Чейз выходит на связь и говорит, что Себастиан долетел, что он в безопасности.

«Пока без сознания, но жив. Жизни больше ничего не угрожает, ногу спасли», — передает слова доктора капитан.

Брок облегченно выдыхает. Живой ведь, упрямый засранец. Говорит Чейзу огромное спасибо. Если честно, он готов молиться за него. А в голове мысль, что Хейли Милтон — солнечная медсестра из Нью-Йорка — спасла их обоих. Прикрыла своим хрупким телом двух взрослых сильных мужиков.

Сержант-майора тянет побиться о стену головой. Если она хотела загладить вину своего мужа, то она с лихвой оплатила все его долги. Вот только теперь им обоим никогда не избавиться от гнетущего чувства вины за растраченную жизнь веснушчатой рыжеволосой девушки с синими, как небо, глазами.

========== 20. ==========

20.

Себастиан пришел в сознание через три дня после перелета где-то на юго-востоке Франции. Он мгновенно вскакивает, точнее, пытается оторвать голову от подушки. Это изначально показалось плохой идеей. В итоге, он теряет сознание.

Когда снова приходит в себя, почти сразу узнает о своем повышении. Стоит ему открыть глаза, как к койке подлетает медсестра с криками «лежите, сержант Грин, вам нельзя вставать». Он недоуменно смотрит на нее, но не двигается, переваривает новую информацию. Голова начинает кружиться. Девушка говорит, что он провел здесь больше недели, а потом удаляется, предупредив о скором приходе доктора. Тот тоже ничего интересного не сказал, кроме того, что колоссальная потеря крови и подхваченная на Филиппинах инфекция чуть не сгубила молодого снайпера. До полного восстановления еще несколько недель.

Он лежит на койке целыми днями. Успевает познакомиться со всеми соседями. Почти досконально узнает биографию каждого. Начинает уважать французское подполье. Думает, что от партизан толку куда больше, чем от государственной армии. Собственно, он в чем-то прав.

Ему запретили вставать, двигаться, волноваться. И если с выполнением первых двух указаний проблем не возникало, то с последним дела обстояли хуже. Себастиан не мог перестать волноваться. В конце марта, по словам майора Чейза, дивизию Брока отправили на оккупированный японцами Бугенвиль в качестве подкрепления. Себастиан не успевает уяснить, когда Чейзу дали майора, но то, что Брок снова ведет бои на вражеской территории, до него доходит сразу.И не волноваться больше не получается, потому что писем нет, как и связи у майора с их командиром.

Себастиана выписывают и отправляют в казармы. Опытный снайпер им необходим, поэтому без сражений он живет недолго. Месяц, рекомендованный врачами на реабилитацию, пролетает незаметно. Каждый день был полный физических тренировок, уроков чужого языка, курсов реабилитации я и попыток восстановить свой снайперский навык. Организм полностью восстанавливается к концу мая. Тогда Грин впервые вступает в бой на французской земле.

Себастиан ждет писем. Задыхается от жары и ждет. Вязнет в болотах и ждет. Прячется в высоких колосьях и ждет. Тонет в снегу и ждет. Стреляет и ждет. Сидит на кровати, чистит винтовку и ждет. Как правильная жена. Почтальон не подходит к нему, старается даже не смотреть в его сторону. И, пожалуй, худшее на войне — это когда тебя избегает почтальон.

Он уже знал, что в октябре 1943 г. Филиппины были провозглашены «независимой республикой», которая заключила военный союз с Японией. Затем по настоянию японцев Филиппины объявили войну США. И он безгранично рад, что Брок успел убраться оттуда. Не хватало только пулю в спину от бывших союзников получить. Писем все нет. Зимы во Франции холодные. По ночам мерзнут ноги даже в шерстяных носках. Грин отчаянно старается не думать о плохом. Он верит. Брок обещал найти его после войны.

Первое письмо приходит под Рождество. Марк, один из сослуживцев, приносит затертый конверт. Себастиан от волнения выпускает из рук трофейный нож, которым тренировался наносить удары на соломенном чучеле с фотографией Гитлера вместо лица. Он садится у стены, уступая свое тренировочное место следующему.

«Здравствуй, дорогой Себастиан.

Чейз сказал, что ты выжил, так что не пытайся больше притворяться мертвым. Я надеюсь, что это письмо дойдет до тебя рано или поздно. Лучше, конечно рано.

Японцы не дают прохода, гонят нас с наших позиций. Манила полностью под их контролем. Мы героически отступаем. Оставляя за собой горы трупов: и своих и чужих.

У меня все нормально. Я жив. Не без ранений, но в целом в порядке. После того, как твой самолет взлетел, появились вражеские танки. Знаешь, за «особые заслуги» мне дали лейтенанта. Хейли вручили «пурпурное сердце». Посмертно.

Ты помнишь Хейли Милтон? Конечно, ты ее помнишь. Мало ей было того, что она сохранила наш секрет и несколько раз спасала от случайных свидетелей. Видимо грехи мужа не давали ей покоя все это время. Меня загнали в угол. Японцы наступали. Она спасла меня. Наша малышка опять спасла меня.

Она сказала, что мне нельзя умирать, меня ждут, и я нужен тебе. О ней же горевать некому. Дуло было нацелено на меня. Она убила одного, но не угадала с выбором. Хейли спасла меня от пули. Узкоглазый выстрелил ей в грудь, она даже не моргнула. Упала. Я понять не успел, что произошло. Хейли Милтон умерла, защищая меня.

Я должен извиниться. Ты к ней привязался. Мы оба привязались, полюбили ее, как родную. Это моя вина.

Я много думал о твоих кошмарах. О мертвых людях, которые тебе снятся. У меня теперь они тоже появились. Себастиан, война меняет нас всех. Мы тут таких ужасов насмотрелись, такого натворили, что смерть — это милосердно. Сложнее будет тем, кто вернется живым.

Прости за плохие новости. Я найду тебя после войны. Главное, выживи, пожалуйста.

Твой лучший друг».

Написано еще на Филиппинах. Очень давно. Себастиан вспоминает рыжие волосы, добрый взгляд и забавные солнечные веснушки на улыбающемся лице.Ему не тоскливо, не больно, ему никак.Будто все остановилось, замерло в ожидании его реакции. Он не собирался плакать, но сдержать слезы не выходит. Он любил Хейли. Всем сердцем любил, как старшую сестру, которой у него никогда не было. Девушка стала их близкой подругой. Она защищала их. А теперь отдала свою жизнь за Брока, за то, чтобы эта история не заканчивалась с его смертью. Себастиану не дают полностью погрузиться в свои мысли, утонуть под накатывающим волнами чувством вины. Звучит команда, и сержант Грин выходит на построение.

Он не успевает написать ответ. Следующие четыре недели Себастиан проводит в уже породнившихся заснеженных французских лесах. Тонет в сугробах по пояс, играет в снежки с подчиненными. Снайперу необходимо менять позиции бесшумно и незаметно, но как это сделать, когда каждое движение сопровождается металлическим лязгом в полнейшей тишине.

Жетоны — их было два — доставляли кучу неудобств. Они ударялись друг о друга, постоянно громко звеня, стучали по груди на бегу. «Один семье, второй для опознания» — объясняли при выдаче. Себастиан боится однажды получить письмо от бабушки с чужим жетоном. Он этого не переживет. Он видел, как ложатся под пули солдаты, получившие накануне письма с металлическим перезвоном. Он знает — так проще.

Передышки между операциями всегда были приятны. Настоящий душ, приличная еда, стираная одежда, постель не на мокрой мерзлой земле, сон в теплой казарме, а не в продуваемой со всех сторон палатке. Себастиан никогда не собирал палатку. На корабле это было не нужно, а в Африке и на Филиппинах за него это делал Брок. Но сержант упорно продолжал пытаться, пока руки в конец не окоченели и на помощь ему не пришел Энтони Фишер — смешливый паренек, единственный чернокожий в отряде, отличный боец, надежный товарищ.

—Твою мать, дай я сделаю, — говорит он, — Смотреть страшно на тебя. Руки уже синие.

Тонкие пальцы и, правда, посинели тогда, почти не гнулись. Если бы не Энтони, спать бы Себастиану на улице под снегом. Они сдружились во время той операции. Теперь сидят за одним столом в общей столовой, едят какую-то бурую жижу и шутят. У Тони шутки жестокие, но если не шутить над всем этим окружающим кошмаром, то можно сразу повеситься.Сам ведь смеялся громче всех, когда реветь хотелось, и шутил, когда волосы на себе рвать тянуло. Они оба такие. И Брок тоже такой. На нем это даже нагляднее видно было.

А потом новый друг тащит Себастиана в город. Они даже не знают названия населенного пункта. Война почти стерла его с лица земли. Жителей на улицах нет. Дома разрушены.

Они находят какой-то бар. Стену изрешетили пули, в крыше дыра от снаряда. А посреди зала нетронутое, но пыльное, стоит пианино. По чудесной случайности уцелело. Себастиан как завороженный подходит к нему. Пробегается пальцами по изуродованной клавиатуре. Стирает пыль. За годы войны он растерял навыки. Забыл ноты. Во всяком случае, так ему кажется.

В память молодого сержанта навсегда врезался момент, когда он играл, а по щекам катились слезы. Нелепая ситуация. Стоящий рядом Тони не знает, как себя вести. Просто стоит и смотрит, как истерика захлестывает снайпера. Мелодия сбивается, захлебывается. Обрывается резко. Глохнет эхом в разрушенном здании.

— Мы с тобой, как потерянные ноты, — шепчет Себастиан.

Он вздыхает, опускает клап. Эти ноты никогда не забудутся. Сколько бы лет не прошло, сколько бы боев не случилось, Себастиан не сможет забыть то, как долго сочинял эту мелодию. И чем в итоге обернулся его подарок на день рождения Брока. Где-то на другом конце света воюет его друг, капитан футбольной команды, ведущий инженер и самый любимый человек. Где-то очень далеко. Без него. Совсем один в свихнувшемся мире.

— Ты раньше играл это для кого-то очень важного, да? — спрашивает Энтони.

Себастиан вздрагивает. Он опять забыл, что не один. На краткий миг показалось, будто нет войны, будто ничего этого нет. На вопрос отвечать не хочется. Ему нечего сказать. Парень сам прерывает молчание, продолжая мысль:

— У меня был друг. Его звали Кайл. Пилот. Он разбился почти три месяца назад. Когда я впервые после этого увидел самолет, меня вывернуло наизнанку и полоскало так, мама не горюй. У тебя похожее лицо. Кого ты потерял?

— Он жив. Пока, во всяком случае. Просто далеко. Я надеюсь, что он жив.

— Друг?

— Лучший друг, — отвечает Грин и улыбается так, что скулы сводит, потому что он запретил себе реагировать как-то иначе.

Он только сжимает кулаки. Сдерживает рвущийся наружу крик. Смаргивает ненужные слезы. Размахнуться бы, пробить пару стен, может разломать в щепки уцелевшую мебель. Он даже не может ничего разгромить, потому что здесь ничего не осталось, кроме старого пианино. Даже сердце Себастиан — и то вдребезги.

Они возвращаются в лагерь в полном молчании. Тони считает, что не стоит дергать приятеля, а Себастиан — что сболтнул лишнего. Он топчется у дверей штаба. Внутри горит свет, слышатся голоса. Он просто хочет знать наверняка—ему еще есть, кого ждать или нет.

Капитан Чейз занят. Он пьет, наверное, сотую кружку кофе и не поднимает взгляд от разбросанных по столу карт, здороваясь. Себастиан не получает ответа на свои вопросы. Зато получает благодарность за отлично выполненное задание. Ему что-то говорят о наградах, но он не слушает. Выходит, не попрощавшись.

Себастиан пишет ответ на собственных коленях, согнувшись в три погибели над маленькой тусклой лампой. Он не хочет писать много. Готовится наступление, и у него просто нет времени на длинные послания.

«Прости, что так долго не писал. Кома (да, опять), бои, сам понимаешь. Я никогда не забуду ее, Брок. Хейли герой не только для парочки влюбленных нью-йоркских мальчишек, для парочки несчастных пидоров. Запомнил ведь это выражение на свою голову. Я верю — ты жив. Немцы покидают Францию. Война не продлится долго. Возвращайся живым».

Энтони вырывает письмо у него из рук. Разворачивает лист, читает. У Себастиана нет ни сил, ни желания отобрать свое послание. Пусть будет, что будет. Он почти смирился с неизбежным.

— … для парочки несчастных пидоров, — вслух зачитывает парень, — Так ты из этих? Поэтому отшиваешь всех девчонок, которые табунами вокруг тебя вьются? И в баре ты оплакивал не друга? То есть не совсем друга. Так?

Себастиан не сводит с него глаз. Он не слышит в голосе ненависти или скрытой угрозы, скорее недоумение. Непонимание. Энтони Фишер — человек старой закалки. Его воспитывал строгий отец и набожная матушка.Он не может принять эти отношения, но и судить не станет. Он не знаком с тем парнем, которому пишет приятель. Но если он, хоть на грамм, похож на Себастиана, то Энтони может быть уверен, что это хороший человек.

— Если ты собираешься сдать меня начальству, делай это скорее. Я устал прятаться и бояться, — спокойно говорит Себастиан.

— Не глупи. Почему ты сразу не сказал?

Тони замолкает, понимая, как глупо звучат его слова. Разве можно о таком кому-то говорить? Не отдадут под трибунал, так поднимут на смех или пристрелят нечаянно где-нибудь в лесу. Закопают так глубоко, что мать родная не отроет. Официально конечно не разрешалось, но и особо против никто не будет. Таких, как они, всегда было принято ненавидеть.

— Я не хочу об этом говорить. Возможно, это письмо уже некому получать.

Себастиан забирает листок. Он намерен его отправить прямо сейчас. У него нет адреса, и он понятия не имеет, как быть. Чейз сказал, что дивизию Брока отправили на Бугенвиль. Вряд ли на Богом забытый остров в Тихом океане идет почта. Тонкая бумага горит быстро. Пламя обжигает пальцы. Себастиан выпускает горящий листок, и тот плавно опускается у его ног. Ему некуда писать. Остается только ждать, когда потерянные ноты перестанут быть потерянными. Тони выбрасывает окурок. Они возвращаются в казармы.

========== 21. ==========

21.

В сущности, капрал Энтони Фишер неплохой парень. Никогда не оспаривает приказы и безоговорочно следует за сержантом Грином сквозь пули, огонь и оккупированные леса. Но после того как он узнает секрет своего командира от него просто спасу нет. Он не шантажирует Себастиан. Конечно же, нет! Он просто шутит. Постоянно. И искренне верит, что его шутки смешные.

Начинается все довольно невинно. С подколок про отличную задницу и слишком длинные пальцы. Что-то о татуировке на лопатке, что-то о сожженных письмах, что-то о вечно печальных глазах. После фразы «понятно, почему у тебя такие длинные патлы» синяк с лица капрала не сходит несколько дней. Вроде это помогает. Усмиряет не в меру юморного сослуживца. Но ненадолго.

На вторую неделю этого марафона шуток Себастиан готов лезть на стену. Он не обижается. Практически не реагирует. Старается даже игнорировать. Когда им приходится базироваться в заброшенном борделе он ждет, что с минуты на минуту притащится этот больной идиот и принесет ему шелковые чулки. Слава Богу, этого не происходит. Тони ведет себя довольно пристойно. Иначе изувеченный труп капрала нашли бы в ближайшей канаве. Себастиан не ручается за свою выдержку.

Но когда после возвращения в лагерь Фишер является к его постели с подносом в руках, Бас готов убивать. Ладно, если б заботливый капрал притащил уставшему сержанту завтрак в койку. Это нормально. Даже часто практикуется. Обычный человеческий жест, заботой называется. А вот цветок поверх яичницы — форменное издевательство. Поднос, вместе со всем содержимым летит в улыбающуюся рожу Энтони.

— Я тебе не баба! — орет сержант.

Бойцы оборачиваются, провожая взглядом матерящегося, бегающего по двору в одних трусах, сержанта и ржущего, удирающего от него капрала с подносом в руках. Обошлось без занесения в личное дело. И то только потому, что капитан безумно занят составлением плана новой наступательной операции.

Тем же вечером Энтони находит Себастиана недалеко от лагеря. Сержант расположился на берегу речушки и жжет очередное письмо.

— Ты ведь понимаешь, что если люди узнают, тебя могут убить? Кроме этого твоего Чейза да меня на них даже косо никто не посмотрит.

— Ага, — отряхивая руки от пепла, кивает Себастиан, — Поэтому ты на мне свое чувство юмора оттачиваешь? Чтобы они поскорее узнали?

— Нет. Скорее следы заметаю. Обычно на то, что в шутку говорят, внимания не обращают. Ты должен быть в курсе, что они шепчутся. Татуировка эта у тебя на спине. Бабы нет. Не пишет никто кроме бабушки. Подозрительно для молодого перспективного сержанта. Только кельи не хватает для полного счастья.

— Передай им, что я вдовец.

Себастиан говорит легко, но Тони замечает, как тускнеет взгляд и напрягается челюсть. Он сжимает плечо друга, чувствует, что тот хочет отодвинуться, силой заставляет себя оставаться на месте. Впрочем, руку Фишер так и не убирает.

— Твой Брок вернется. Ты же говорил, что он пообещал найти тебя после войны. Немцы отступают. Скоро все это кончится. Он найдет тебя.

«Если выживет», — говорит Себ про себя. Энтони протягивает ему пачку сигарет. Себастиан предсказуемо отказывается. Их бравый сержант не пьет, не курит, по бабам не ходит, как тут не заподозрить что-то неладное. Как только до капрала дошли слухи, он сразу разработал стратегию спасения репутации своего друга. Возможно, немного перегнул палку. С кем не бывает. Но зато больше никаких разговоров не ходило. Списали все на причуды своего командира да на плохое чувство юмора его помощника.

— Так значит, цветы он тебе не дарил?

— Последний раз говорю, Фишер — я не баба. Цветы мне не дарили, в платья не одевали. Ты неправильно рассматриваешь наши отношения. Помнится, когда я ухаживал за девушками, цветы были в порядке вещей, у нас — нет.

— Я никак не рассматриваю ваши… отношения. Объясни, как тогда вышло, что ты по мальчикам, если полжизни гонялся за юбками?

— Однажды я заметил, что его глаза не просто зеленые. Они меняют цвет зависимости от освещения: от серого до темно-изумрудного. А потом захотелось свернуть шею каждой девушке, которая подходила к нему ближе, чем на три метра.

Наверное, после осознания того, что он ревнует лучшего друга к его бесконечным подружкам, Себастиан убедился в своих чувствах. Это было тяжелое время отрицания и ненависти к себе.

Энтони кивает. Он, может и не понимает, как можно любить свой же пол, но зато он понимает, что если любовь настоящая, то не важно к кому ее испытывать. Он видел, как француженка, полюбившая эсесовца, защищала его до последнего, давая возможность уйти. Он видел, как еврейка, чью семью уничтожили у нее на глазах, защищала немецкого офицера, который помог ей выжить. И пройдя через весь этот ад ему плевать, кого любит его товарищ, и кто любит его в ответ. Энтони считает хорошим признаком, что люди вообще любить не разучились.

На следующее утро капитан вызывает сержанта к себе на ковер. Он отчитывает его, как школьника, за вчерашние бега в нижнем белье по лагерю. И будто в наказание, его подразделение посылают на север через всю страну. В Бельгию. Они должны двигаться к Брюсселю на помощь англичанам. У тех операция запланирована на середину осени, а Себастиана уже сейчас готовы выпроводить из лагеря и закрыть за ним ворота. Чтобы больше не смущал новобранцев своим неподобающим поведением.

Не успевают они проехать и четырех миль, как их встречают немецкие танки прямо на дороге. Фашисты отчаялись, даже не пытаются скрывать свои позиции. А Себастиан еще в Нью-Йорке понял, что в бой надо идти с холодным рассудком, без эмоций. Им не удается остановить врага. Радист убит, рация неисправна. Сержант дает команду к отступлению.

Они отходят к заброшенной ферме. В хлеву воняет падалью. Животные не смогли освободиться из загонов. Сдохли с голоду. Ужасающая картина. Грин не понимает, почему за человеческую жестокость должны платить невинные животные. Он никогда этого не понимал.

Себастиан пересчитывает людей, начинает перекличку с себя. У него своеобразный стиль, как у Брока. Не просто фамилия и статус, а сначала звание, полное имя, и в конце статус целостности бойца.

— Сержант Себастиан Грин. Жив.

— Капрал Энтони Фишер. Жив на 75%.

Когда последний отчитывается, он снова оглядывает выживших. Капрал рядом. Он ранен, но в состоянии вести бой. Себ оставляет своих ребят под командованием Фишера, а сам ползет на крышу. Занимает выгодную для снайпера позицию. Себастиан прижимается щекой к винтовке, высматривает в прицел немцев.

Маленькая белая бабочка садится прямо перед его носом. И откуда только взялась такая крохотная в марте месяце? Она улетает, стоит ему шелохнуться, и открывает вид на приближающуюся колонну вражеских танков. Они сравняют с землей старый сарай вместе с находящимися внутри ребятами.

Они успевают уйти быстрее, чем солдаты Вермахта принимаются обстреливать ветхий сарай из танковых пушек. Слишком многие погибли, из сорока в живых осталась половина, если не меньше. Себастиан ведет их обратно в лагерь. Решает, что лучше взять подкрепление и повторить попытку, чем вести в Бельгию, через всю страну, кучку раненых, обессиленных солдат. И было бы неплохо сообщить командованию, что вблизи их позицийбудет проезжать немецкая танковая колонна.

Собственно, через пару дней эта самая колонна открывает по их лагерю огонь. Поздняя ночь, личный состав спит. Ни один из четырех караульных не успевает поднять тревогу. Себастиан просыпается от оглушительного взрыва. Ему кажется, что все это происходит не на самом деле. Ведь такое уже было. Однажды он проснулся от взрыва, после чего «Аризона» пошла на дно, а сам Себ считался погибшим ни один месяц. Его приводит в чувство Энтони. Бьет по щекам, дожидается осознанного взгляда и скалится довольно.

— Я в норме, Тони, — отвечает Грин на незаданный вопрос.

Себастиан вмиг возвращает себе трезвый рассудок. Приказывает взять оружие и снять столько фашистских гадов, сколько возможно. К танкам не приближаться, не их профиль. Он посылает с ребятами капрала, просит быть осторожнее. Тот обещает не умирать. Говорит, что совесть ему не позволит оставить «голубую задницу» гнить в одиночестве. Себастиан отвешивает ему беззлобный подзатыльник.

Стрелять бронебойными тяжело. Отдача сильная, да и надумаешься в темноте прицелиться, как следует. А боеприпасы не бесконечны. Он целится в гусеницы, попадает. Танк застывает как вкопанный. Высыпается команда. Это уже задача Фишера и ребят. Себастиан промахивается, а танк нет. Одно из зданий трещит, крошится штукатурка. Оно оседает бесформенной грудой бетона и пыли. Люди, оказавшиеся под завалами, погибают. Около четырнадцати солдат. Больше сержант не мажет.

Рассвет над лагерем кроваво-алый. Ночью пролилось немало крови с обеих сторон. Немцы оттаскивали своих убитых от горящих машин. Войска союзников не стреляли, были заняты тем же. Недолгое перемирие, но такое необходимое. Себастиан встречает своих парней в казарме. Все живы. Глаза горят, улыбка до ушей — они отстояли свои позиции, победили.

Капитан объявляет всем «огромное человеческое спасибо». Он впервые за месяц смотрит сержанту прямо в глаза. Разговор о Броке они не заводят при сослуживцах. Чейз собран, сосредоточен. Он говорит коротко и по делу, почти как Себ, когда злится.

— Я не знаю, где сейчас твой друг, сержант Грин. Они взлетели с Бугенвиля несколько дней назад. Самолет затонул где-то в Индийском океане. Больше вестей не было.

Себастиан отдает честь, разворачивается на каблуках и покидает уютный капитанский кабинет. Он чувствует, как к горлу подкатывает ком, как мелко дрожат руки, а в груди ноет, сердце сжимается от боли. Он не возвращается в казарму. Забивается в самый темный угол, который только может отыскать и остается там. Кричит беззвучно, хрипит, будто раненый. Не плачет больше. Слезы высохли. Настрадался на сто лет вперед.

Его находит Энтони. Он же приводит сержанта в порядок. Заставляет подняться, умыться и пройти в столовую на завтрак. Бойцы встречают Грина громким дружным гулом и аплодисментами. Он оглядывает своих подопечных добрым, отеческим взглядом. Они пережили еще один день на войне, уже за это стоит сказать спасибо. Он говорит. Смотрит в глаза улыбающемуся с фотографии двадцатидвухлетнему капитану футбольной команды Нью-Йоркского Технологического университета и шепчет свое «спасибо», как заведенный.

========== 22. ==========

22.

Себастиан медленно выгорает изнутри. Словно умирает постепенно. Он так и не привык к мысли, что Брока нет рядом. Его нет. Ну, совсем нет. Даже теоретически. Он очень далеко. Опять нет вестей. Чейз, повышенный до майора, показательно его избегает. Но Себ держится. Закусывает щеку изнутри, сжимает кулаки так, что полумесяцы от ногтей уже не сходят с ладоней и улыбается подчиненным. Он старается не думать о том, сколько людей погибает ежедневно, раз повышения для его сослуживцев идут одно за другим.

Вскоре Себастиан Грин перестал быть совершенно бесполезным на службе все штабных стен. Он научился ставить палатку благодаря урокам Энтони. Научился ориентироваться на местности и принимать правильные решения. Каждый раз, обдумывая приказ, он закрывал глаза и представлял, что на его месте сказал бы Брок. Он не хочет даже мысленно договаривать «если бы был жив».

Писем больше не приходит. Майор молчит. Зато бабушка отвечает исправно. Высылает новые шерстяные носки. Две пары. Она не знает, что Брока нет рядом. Себастиан почему-то не хочет ей говорить. Он каждую ночь обнимает затертый конверт. Ему чудится запах одеколона, которым так любил пользоваться Брок еще до войны, от которого у него самого пальцы на ногах поджимались, как у девчонки. У Себастиана нет обратного адреса, но он продолжает писать короткие, чуть ли не однострочные, письма каждый день.

«Кто-то из ребят попросил меня описать свой дом. Он делает что-то вроде памятного альбома о службе, как в школе на выпускной. Я почти назвал твое имя. Если бы не Энтони, который так вовремя наступил мне на ногу, я бы обязательно проговорился. Люди ждут, что я опишу конкретное место. Но перед глазами мелькает твое лицо. Родные зеленые глаза. В твоих руках я всегда чувствовал себя дома: и в промозглом Нью-Йорке, и под палящим солнцем Африки, и в джунглях Филиппинских островов. Умоляю, вернись».

Себастиан наблюдает, как медленно пламя пожирает написанные им строки. Сколько уже было таких, неотправленных, писем, он не знает. Не считал — он не хочет знать, сколько дней Брок считается без вести пропавшим. Зато считал его новый друг. Тони выдыхает едкий дым, отбрасывая потушенный окурок.

— Итого 42. О чем писал сегодня?

— О доме.

Утро приходит неожиданно быстро. Оно стучится в сонный разум голосом капрала Фишера. Тот нетерпеливо трясет спящего сослуживца за плечо. Говорит что-то о возвращении. Себастиан открывает глаза. Солнце слишком яркое, Тони слишком громкий, а он сам слишком устал.

Только вчера вернулись в лагерь с освобожденными пленными. Многие из них не дошли, а те, кто смог осилить дорогу, теперь набираются сил в госпитале. Себастиан уже ночью отчитался перед командованием и со спокойной душой пошел отсыпаться в казарму. Здесь-то Тони его и находит.

— Один из раненых бредит. Твердит, что друг у него во Франции служит. «Бас, Бас, Бас», — паясничает Энтони, — Требует, чтобы его нашли, привели к нему. Не хочет умирать не простившись. Что он лейтенант и это приказ. А еще его зовут Брок.

Себастиан от неожиданности резко вскакивает с кровати, готовый на всех парах бежать, куда укажут. Но уставшее тело не слушается, он валится на пол, словно подкошенный. Грин потирает ушибленный бок, выглядывает из-за койки:

— Шутишь?

— Какие тут шутки! Вставай. Пошли. Может, это твой.

Себастиан вбегает в лазарет. У него бешено горят глаза, и медики в ужасе шарахаются от свихнувшегося сержанта.Он шарит взглядом по рядам узких кроватей. Парнишка вздрагивает, когда на плечо опускается чья-то тяжелая рука. Обернувшись, он видит майора Чейза. У него круги под глазами, будто он не спал пару-тройку дней, налившийся синяк на щеке и разбитая бровь, перебинтованная грудь под расстегнутой рубашкой. Вчерашняя операция далась тяжело не только ему.

— Как же я устал от вас двоих. Поскорее бы закончился этот кошмар. Выкинуть вас обоих с фронта, обратно в Нью-Йорк, чтобы не отсвечивали тут нехорошим светом.

Себастиан слушает его краем уха, все еще пытаясь выцепить знакомое лицо из толпы. Он понимает, что под кошмаром майор подразумевает войну, а не заботу о нью-йоркских мальчишках. И в принципе эта фраза полна усталого сарказма, но сейчас он не в состоянии его оценить. Голос звучит хрипло, намного грубее, чем позволено разговаривать со старшим офицерским составом:

— Где?

— Иди за мной.

Себастиан семенит за ним. Дышит через раз. Никак не может унять дрожь в коленях. Ему никто не подтвердил, что там действительно Брок. Но Чейз же знаком с ними обоими лично. Он бы сказал, если что не так. Майор сворачивает на лестницу, поднимается на второй этаж. Они останавливаются у дверей в маленькую отдельную комнатку.

— Я ведь все знаю, сержант, — тихо замечает мужчина, — О вас с ним.

— Как? — испуганно спрашивает Себастиан.

— Догадался, — усмехается тот, — Будьте осторожнее. Здесь нет Хейли, Крис давно мертв.Все, кто защищали вас, мертвы, кроме меня. Некому прикрыть ваши голубые задницы.

У Себастиана не сразу получается открыть дверь. Руки дрожат так, что взяться за ручку проблематично. Он глубоко вдыхает и заходит. Дверь скрипит, пропуская сержанта внутрь. Брок лежит на кровати, без движения — морфин сделал свое дело. Он забинтован под самый нос. Левая нога на растяжке. Правая рука загипсована до локтя. Он выглядит отвратительно неживым. И Себастиан боится, как никогда.

— Многочисленные ожоги. Перелом левой ноги, трех пальцев на правой руке. Трещина в ней же. Внутреннее кровотечение. Два сломанных ребра. 4 правое и 3 левое. Пробитое легкое. Сотрясение головного мозга, — зачитывает вслух информацию из медкарты майор, — Сейчас он накачан морфином. До завтра в сознание не придет, скорее всего. Но жизни уже ничего не угрожает вроде как. Он справится.

Себастиан его не слушает, и Чейз бесшумно покидает комнату. Парнишка замирает в нерешительности у кровати. Брок выглядит мертвым. Но грудь под бинтами тяжело вздымается, значит, он дышит. Когда приходит доктор, Себастиан недолго думая представляется двоюродным братом больного. Ведь родственникам должны выдавать всю информацию. Собственно, он получает ее без особых усилий.

Человек в белом халате сыплет терминами, будто наслаждается непонимающим испуганным лицом. Но, в конце концов, он говорит, что кризис миновал ночью, и, пережив ее, лейтенант Брок Райт повысил свои шансы на выживание до возможного максимума. Себастиан благодарит доктора. И когда тот выходит, садится на стул у кровати. Прижимается лбом к ладони здоровой левой руки. Его трясет.

— Все будет хорошо, родной. Мы справимся.

Себастиан целует теплую ладонь. Брок ворчит во сне. Грин с трудом разбирает собственное имя. После вчерашнего марш-броска с полной выкладкой по лесам, где сам черт ногу сломит, голода и нечеловеческой усталости на сержанта находит оцепенение. Доктор сказал — опасности нет. Брок жив. Он лежит прямо перед ним. Потрепанный, но живой.

Грин стискивает чужие пальцы. Скалится, потому что улыбаться нет сил. То ли смеется, то ли всхлипывает, сам не разбирает странных, булькающих звуков. Держит крепко, прижимается к плечу. В голове пусто и звонко. Слезы катятся по щекам — слезы облегчения. Горячие, соленые. Впитываются в белоснежные бинты. Он так и засыпает.

Его будит тот же голос, который он слышал с утра. Грин готов поклясться, что ему это снится. Но Тони продолжает настойчиво звать. Трясет за плечо. Матерится, когда не получает ответа.

— Устроили тут не пойми что! А если кто войдет? Просыпайся, сержант! Служба зовет.

— Еще одна Хейли? Напоминаю, участь первой была незавидной.

— Ну, кто-то же должен прикрывать ваши гейские задницы.

— Она умерла из-за своего рвения защищать нас.

— Ну, на такую жертвенность можешь не рассчитывать.

Так некстати вспоминается Хейли, ее защита, почти материнская, забота. За то время, что они служат с Энтони, после всего, через что им пришлось пройти, Себастиан научился доверять капралу. Но страх повторения судьбы заботливой медсестры не отпускает. Наоборот, становится все сильнее. Только сейчас Себастиан замечает, что на тумбочке стоит поднос с едой. Тони принес ему ужин.Без дурацких цветов.

— Ты тут весь день. Страдай ради Бога, сколько хочешь. Только есть не забывай. Чтобы командовать, нужны силы.

Тони кивает в сторону еды, замечая нерешительность товарища. Грин благодарно улыбается, поднимается на ноги, выпрямляя затекшую спину. Хрустит позвонками, выгибаясь. Фишер кривится от звука. Он хлопает его по плечу, направляется к дверям.

— Спасибо, — говорит сержант, крепко обнимая замершего от неожиданной искренности друга.

Тони шутит, чтобы он, Себастиан, не пытался обратить его в свою голубую веру. Обещает по возможности караулить под дверью и носить еду. За два месяца они привыкли друг к другу: Тони — к нетрадиционной ориентации своего командира, а Себ — к едким шуточкам на эту тему.

В палате снова становится тихо. Парень возвращается на свое место у больничной койки. Он успевает умять почти весь ужин, когда слышит скрип пружин и замечает движение краем глаза. Ложка падает в пустую тарелку, когда он натыкается на взгляд внимательных зеленых глаз.

— Если ты еще раз обнимешь кого-то кроме меня и миссис Грин, клянусь, я прострелю тебе бедро, —информирует его Брок.

Себастиан замирает. Он слышит хриплый родной голос, и дыхание перехватывает. Почти год прошел с того дня, как они виделись последний раз у кукурузника, перед тем, как Грин потерял сознание. Он садится на стул. Протягивает медленно руку, будто не верит, боится спугнуть наваждение. Брок чувствует привычно холодные, робкие пальцы на щеке. Улыбается. Шипит болезненно — пересохшие губы мгновенно идут трещинами.

— Брок, — выдыхает парнишка.

Красивое лицо кривится от подступающих слез, синие глаза становятся совсем прозрачными. Райт бы обнял его, пригладил мягкие волосы, но у него нет сил даже на что, чтобы сказать, как он скучал, как он рад, что они оба живы.

Себастиан целует его в уголок рта. Аккуратно, очень нежно. Прижимается горячим лбом к плечу. Брок жмурится сыто и сонно и счастливо улыбается. Он осторожно касается губами макушки, вдыхает знакомый запах. Брок впервые за год спит без кошмаров.

========== 23. ==========

23.

Брок восстанавливается медленно. Помимо сломанных костей ему диагностируют сильное истощение. Под тонкой, пепельно-белой кожей выпирают ключицы. Щеки впали, скулы норовят прорваться наружу. Ребра можно пересчитать не прикасаясь. Иной раз Себастиан хочет поцеловать, коснуться, но отдергивает руку, как от прокаженного. Говорит, что боится причинить боль тощему лейтенанту, чем страшно бесит своего друга. Фраза «я не хрустальный» повторяется по сто раз за день и намертво въедается в мозг.

Себастиан до сих пор помнит, как Брок мужественно сжимал челюсти, силясь не издать ни звука, когда вправляли смещенные суставы. Помнит, как собирали раздробленные кости практически без наркоза. Брок тогда потерял сознание спустя десять минут от боли.

Переломанные пальцы срастаются три недели. Ногу снимают с растяжки спустя еще несколько дней. Самое страшное — ожоги, которыми поражено 20% тела Райта. Обожженная кожа нещадно зудит, и Себастиану приходится дежурить ночами у его кровати, следить за тем, чтобы тот не чесался. Иначе на утро все бинты будут в крови, а начавшие зарубцовываться раны опять открытыми.

— Ты как маленький, Брок, — ворчит Себ.

Лейтенант мысленно посылает его так далеко, как только возможно. Он не выносит своей беспомощности. Злится, но выполняет все указания врачей. Терпеливо позволяет Себу втирать в новообразованную светло-розовую кожу заживляющую мазь. Он выглядит лучше, но до привычно раздражающего «я в порядке» еще очень далеко. Брок ест, когда приносят. Особо не капризничает. А однажды, в середине мая, когда бинтов на теле почти не остается, Себастиан приносит ему немного прохладного молока.

— Ты мой ангел, малыш, — восхищенно тянет Брок, опустошая стакан одним глотком.

Себастиан осознанно оттягивает момент знакомства Брока с Энтони. Брок был терпелив от природы, но слишком вспыльчив, чтобы терпеть едкие шуточки капрала. Поэтому он ждет до последнего.

Сегодня Броку разрешили вставать. Он бесстрашно устремился в ванную. Добрался до нее на ватных ногах. Райт все-таки переоценил свои возможности. После душа голова кружилась, будто карусель. Он вернулся в палату и плюхнулся поперек кровати, прямо на колени своему постоянному посетителю, не в силах даже подвинуться. Он с комфортом устраивается на больничной койке. Себастиан лежит, оперевшись спиной на подушку, гладит влажные после душа волосы Брока, развалившегося на нем, так что уровень блаженства зашкаливает.

— Теперь ты у нас будешь первым красавцем на районе, — нарушает тишину лейтенант, — Только посмотри на меня. Какое уродство.

Брок поднимает руки, разглядывает покрытую шрамами кожу. На самом деле, все не так уж и страшно. Лицо почти не пострадало. Спина выглядит гораздо хуже. Точнее правая ее часть. Но врач обещал, что при правильном уходе шрамов почти не останется. Пользуясь очередным временным затишьем, Себастиан днюет и ночует в больничной палате, оставив командование взводом Фишеру. Так что он сделает все, что скажет доктор. Брок замолкает. Ждет реакции, ответа. Отводит пристыжено взгляд. Себастиан ловит его за подбородок, поворачивает к себе:

— Ты идеальный, Брок. Не говори ерунды.

— Я почти не чувствую твоих прикосновений.

Он лжет. Он чувствует все. Каждое касание. Только немного иначе. Его будто током прошибает, и по нежной коже табунами бегут мурашки. Это почти больно. Себастиан улыбается. Гладит шелковистую кожу огрубевшими пальцами, чешет за ухом, как любит Брок.

Это ведь и есть любовь, да? Когда ты знаешь, что нужно человеку в данный момент, лучше, чем он сам. Поэтому Бас целует каждый миллиметр покрытой шрамами кожи. Смотрит в глаза не отрываясь, тонет в зеленом океане. Возможно, было не самой лучшей идеей затевать эту игру в палате военного госпиталя. Зато Себастиан убеждает Брока, и убеждается сам, что тот чувствует его прикосновения. Каждой клеточкой ощущает.

Сбросить свои обязанности на капрала — замечательная идея. Просто прекрасная. Во всяком случае, была таковой, пока майор собственнолично не врывается в палату с горящими дикими глазами. Он грозится трибуналом за вольное отстранение от обязанностей личного состава, потом сразу расстрелом без суда и следствия, а уже потом прекращает ругаться. Выдыхает спокойно и говорит, что у сержанта есть десять минут, прежде чем тот обязан придти в штаб.

Несмотря на все уговоры Себастиан не мог решиться оставить свой пост. Он мерил шагами комнату, поглядывал на часы, отсчитывая данные Чейзом десять минут.

— Я не могу оставить тебя одного.

— Тут целый штат врачей.

— Но здесь их нет.

Сержант делает акцент на слове «здесь». Он боится оставить его в одиночестве. Брок бы высказал, все, что думал по поводу этой повышенной заботы, но сам до дрожи боялся остаться наедине со своими воспоминаниями. Заживо гореть занятие не из приятных. Смотреть, как заживо горят твои товарищи тоже не самая лучшая вещь в мире.

Брок заочно невзлюбил капрала Фишера. Ревнивец и жуткий собственник терпеть не мог, когда кто-то прикасался к сержанту. После того, как Себастиан, его Себастиан, обнимал этого незнакомого чернокожего мужчину, Брок чудом сдерживал себя, чтобы не начать расспрашивать. В конце концов, прошел год. И как стало ясно чуть позже, несколько месяцев он числился пропавшим без вести. Брок доверил бы другу свою жизнь, но могло случиться все, что угодно. Естественно за эти подозрения он получил подзатыльник и испепеляющий взгляд. А еще полдня гробовой тишины и обиженного сопения.

И вот теперь на стуле, справа от кровати, восседает тот самый, неизвестный ему, человек. Он делает вид, что читает газету, но постоянно пялится поверх страниц. Брок тоже не сводит глаз с незнакомца. Себастиан конечно представил их друг другу, но тут же убежал в штаб. Воздух в палате наэлектризован до предела. Напряженность обстановки ощущается почти физически.

— Какие-то проблемы, лейтенант? — интересуется Фишер, снова поймавший на себе нечитаемый взгляд.

— Не доверяю людям с другим цветом кожи, — бурчит тот, — А у вас, капрал?

— Не доверяю людям с другим цветом ориентации, — копируя тон, отвечает он.

Они не разговаривают. Молча наблюдают друг за другом. Изучают. Энтони готов признать, что новый знакомый его немного пугает. Он выглядит, как клинок, вложенный в ножны. Сейчас Брок в состоянии покоя, но по-прежнему смертоносный. Готовый броситься на любого, кто посмеет обидеть его близких. Тони гложет глупое чувство вины.

— У нас ничего не было. Я женат. А он ждал тебя. Каждый день ждал.

Брок смотрит на него, как на дурочка. Энтони и сам понимает, какую чушь говорит. Но, кажется, это надо было сказать с того момента, как он зашел в палату. Невидимая струна, скручивающая внутренности лейтенанта, расправляется. Парень моргает рассеянно, видимо смысл слов только начинает доходить.

— Я и не думал, что между вами что-то было. Если бы думал, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

Брок не совсем честен. Он думал, точнее боялся. Но отвешенный сержантом подзатыльник дал понять, как он ошибается. Тони видит расслабленную улыбку, понимает, что вся напряженность исчезла из позы нового знакомого. Он сам растекается по стулу, погружаясь в чтение. Вечером возвращается Себастиан. Он виновато улыбается, извиняется, что так долго не мог освободиться. Уже в дверях капрал слышит приглушенный голос Райта:

— У каждого должна быть своя Хейли, Бастиан. Только смотри, чтобы твой новый друг в итоге не погиб, защищая тебя. С этим очень трудно жить.

Фишер откровенно забавляется, наблюдая за робкими попытками двух взрослых мужчин заботиться друг о друге. Он успел завоевать доверие Брока, прикрывая Себастиана на каждой вылазке, и теперь частенько сидит с ним, если Себ должен уйти. Вот и сегодня он наблюдает, как Райт битый час пялится в окно, кажется, не моргая.

Когда дверь скрипит, впуская в палату сержанта, тот даже не поворачивает головы. Себастиан подходит сам, садится рядом на койку, касается плечом. Он протягивает ему чашку, вкладывает в ладонь, не говоря ни слова. Брок обхватывает ее пальцами, не отвлекаясь от наблюдения за тренировкой очередных новобранцев, словно это действие было для него самым естественным, самым ожидаемым. Энтони знает — так и есть. Эти двое вместе уже очень давно. Они успели выучить друг друга наизусть. Возможно, даже научились читать мысли.

Капрал каждый день открывает для себя что-то новое. Новые слова на иностранном языке, имена новобранцев, способы убийств, однополую любовь. Он привык, что каждый вечер сержант целует Брока в лоб, поправляет сбившееся одеяло, уходит. Привык наблюдать за дерганым лейтенантом, пока Себастиан пропадает на очередном совещании или миссии. Он привык смотреть на них и не понимать, почему людям больше хочется видеть их с оружием, чем держащимися за руки. Энтони действительно не понимает.

Брока выписывают из госпиталя 18 июня 1944 года. Он категорически отказывается от прохождения реабилитации перед возвращением на фронт. Себастиан уговаривает его несколько часов к ряду, потом покидает кабинет врача, втягивает голову в плечи и отказывается отвечать на вопросы. Тони понимает его молчание верно, потому что через пять минут из той же двери выходит довольный лейтенант в новеньком кителе и со справкой о разрешении вернуться к полевой службе.

Майор Чейз получает приказ — вести вверенные ему войска в сторону Нормандии, прикрывать высаживающий десант. И уже 20 июня рано утром лейтенант Брок Райт возглавляет целый взвод, в состав которого входит отряд Себастиана. Они двигаются на северо-восток по разрушенной бесконечными бомбардировками дороге. Машины вязнут в грязи. Солдаты выбиваются из сил, вытаскивая их. Они добираются до места назначения за три дня.

Небо над Ла-Маншем полно парашютистов. Сверху их прикрывает авиация. Безуспешно. По ним палят из зениток, и беззащитные, они ничком падают на землю. Майор останавливает колонну, приказывает всем занять позиции, фыркает забавно, когда замечает, как Брок сжимает ладонь Себастиана. Снайпер спускается с дороги, скрывается в кустах. Теперь его никто не сможет найти, если он сам того не захочет.

Они вступают в бой далеко от пролива, прикрывая высаживающихся на его берега солдат. У них задача защищать одно конкретное направление, не пропуская противников дальше. Себастиан смеется в голос, когда видит в прицел немецкие танки. Два из них он узнает с первого взгляда. Это они тогда прижали его отряд на ферме, а после обстреляли лагерь. Ребятам внизу не до смеха. По ним открывают огонь. Себастиан крепче прижимается к прикладу, прицеливается и… ничего. Пули отскакивают от танковой брони. От него будет толк, только когда попрет пехота, но против танков снайпер без бронебойных патронов бессилен.

Американские танки открывают огонь по врагу. Фашисты огибают собственных горящих«Тигров» и идут в атаку. Себастиан отвлекается на секунду, замечает странную тень. И именно тогда за Броком, будто из ниоткуда, материализуется немец с гранатой. Он выкрикивает ругательства на своем языке, брызжет слюной, выпучивает страшные глаза. Раздается выстрел. Немец падает на собственную гранату. Капрал подходит ближе, вытаскивает из волос лейтенанта палец подорвавшегося и криво усмехаясь, протягивает ему. Немцы отходят. В этом сражении американцы никого не теряют.

Передышка была недолгой. Немцы подтягивают новые силы и через пару часов снова бой. Брок видел огнеметы трижды в жизни, один раз в Африке, еще в начале войны, второй — на Маниле, третий — сегодня. Его ребята, те самые желторотые цыплята, которых он так усердно муштровал на плацу — сгорают заживо прямо на глазах. И он не может помочь, только отступать. И они поступают от огнеметчиков, шарахаются в разные стороны. У Чейза полыхает рукав, и Брок взваливает его на себя, перекидывая автомат через плечо. Когда его сшибает с ног ударной взрывной волной, он не замечает, приходит в себя, когда обугливаются кости на фашистском трупе. Кто-то очень удачно попал в бак с топливом.

Себастиан выбирается из своего укрытия под вечер, когда патроны кончаются. У него лицо покрыто засохшей грязью — маскировка. Форма в крови. Значит, его заметили. Тони не успевает, как следует разволноваться. Брок подлетает к своему снайперу. Хватает за подбородок, вздергивает вверх, оглядывает парня на предмет ран.

— Ты ранен?

— Она не моя.

Они стоят, привалившись в машине, слишком близко друг к другу, соприкасаясь плечами. Себастиан рассказывает, как на него напал «заблудившийся» фриц. Он заметил его чисто случайно. Уловил боковым зрением движение тени, которой там не должно было быть. Выстрелить не успел, пришлось ввязаться в рукопашный.

— Завязывайте, парни. Отлипните друг от друга, наконец!

Тони красноречиво кивает на их соединенные плечи и руками демонстрирует, каким должно быть пространство между «приличными людьми». Себастиан смущается, опускает голову, поправляет забранные в хвост волосы, неохотно отодвигается. Брок оглядывает капрала с ног до головы. Форма грязная, пилотка свешивается из кармана, прожженная дыра на брюках.

— Спасибо.

Фишер не ухмыляется как обычно, а коротко кивает, достает из кармана сигареты. Закуривает. Он помнит, что Себастиан не курит, а Броку нельзя. Поврежденное легкое не оценит такого к себе отношения. Поэтому им он не предлагает. Себастиан недоуменно переводит взгляд с одного на другого.

— Бас, — говорит Брок, — Твой чернокожий друг спас мне жизнь.

— Надеюсь, ты когда-нибудь перестанешь говорить о цвете моей кожи.

— Только после того, как ты перестанешь говорить о цвете моей ориентации.

Себастиан усмехается, слушая перепалку. Он рад, что Брок и Энтони смогли найти общий язык, почти подружиться. Грин благодарен Тони за спасение жизни своего друга. Если бы не капрал… Некому было бы ждать Брока. И теперь Фишер спасает Райта. Он, определенно, более удачливая Хейли.

Сержант очень надеется, что никто не предаст особого значения тому, что этой ночью он останется ночевать в палатке лейтенанта.

========== 24. ==========

24.

Себастиан просыпается от шума. Кто-то переговаривается у палатки. Громко смеется. Столько мата, что смысл фраз уловить удается далеко не сразу. Сержант узнает их голоса. Это ребята из разведки. Скорее всего отряд только вернулся с задания. Брок спит, закинув на него ногу. Морщит во сне нос. Себ целует его в щеку и выбирается на воздух. Голоса тут же смолкают. Парни оглядываются на звук. Смотрят непонимающе.

— Что? Можно подумать вы сами никогда до зеленых соплей не напивались? — он усмехается, — Пришлось заставить друга потесниться.

Они дружно ржут и больше не обращают на него внимания. Это хорошо. Он устал заметать следы собственной неосмотрительности. Он так устал постоянно оборачиваться и бояться.

Себ всегда любил смотреть на закат. Ему нравилось, как солнце окрашивает небо разными цветами, прячась за горизонт. Даже наблюдая закат в одном месте несколько дней подряд, он никогда не будет одинаковым. Темнеет. Где-то слышатся минометы, рев танков, пулеметные очереди. Но здесь тихо. Ни души. Себастиан следит, как на берегу пролива мельтешат солдаты. Высадка десанта не прекращается ни на минуту.

Он сидит на холодной земле. Всматривается в черное звездное небо. Себастиан не успевает осознать, когда оказывается не один. Его вздергивают на ноги за шкирку как щенка. Оттаскивают волоком подальше от лагеря. Он не понимает, что происходит. Перед глазами проносятся макушки деревьев, появляются чьи-то ноги. Нападавший молчит, только пыхтит тяжело, пока волочет по земле брыкающегося сержанта.

Себастиан сопротивляется. Выворачивается ужом, раня спину о камни. Пытается ударить по ногам, но все бесполезно. Он получает носком армейского ботинка в лицо. Перед глазами темнеет. На секунду он теряет связь с миром. А потом слышит голос. Он принадлежал человеку, чью жизнь спасал не раз. Человеку, которого он считал другом. Возможно, ему кажется. Себ очень хочет в это верить.

— Давай здесь, — командует кто-то.

Его с силой швыряют на землю. Парень теряет равновесие, утыкается носов в собственные руки, пытается подняться с колен. У Себастиана не получается. Кто-то из нападавших пинает его в живот, и тот, кашляя, валится обратно. Он хочет поднять голову, посмотреть в глаза ублюдкам, но ужас сковывает. Он не может вздохнуть, не может пошевелиться. Он оцепенел. Будто не прошел через ад, будто не заталкивал кишки товарищей обратно в животы собственными руками. Ему стыдно за собственный страх. Ему стыдно за то, что он больше не будет достоин любви Брока.

Себастиан слышит английский язык, знает — не немцы, от того еще страшнее. Значит кто-то из своих. Кто-то, кого он знает, за кого дрался, кого защищал. Это кто-то из тех, к кому он поворачивался спиной.

— И давно сержант ночует в лейтенантской палатке?

Над головой раздается гнусный хохот. Ему определенно знакомы эти голоса. Они принадлежат солдатам из его отряда. Себастиан поднимает глаза, убирая со лба челку. Марк Торнтон, тот самый парень, принесший первое письмо Брока, Кевин Клинтон — отличный стратег, помогал отряду выбираться из самых тяжелых ситуаций, Лиам Смоуг — новобранец, случайно попавший под командование Себастиана и уже успевший не раз спасти ему жизнь.

Из разбитого носа течет кровь, капает с подбородка. Он должен закричать, позвать на помощь. Но язык немеет. Быстрее изобьют, быстрее он сможет уйти. Себастиан размышлял, как когда-то давно еще в Нью-Йорке, пока его били у школьного забора хулиганы Милтона. Сержант не станет звать на помощь. Это его проблема, и он никого не хочет втягивать, тем более Брока. Тот, скорее всего, просто пристрелит этих идиотов. Грин либо справится сам, либо не справится вовсе. Самостоятельно. Без чьей-либо помощи. Брок скажет, что Себастиан тупой и упертый до невозможности. Брок будет прав.

Марк втаптывает в песок бычок, тянет его за волосы, заставляет сесть на колени. Больно заламывает руку за спину. Выкручивает так, что не вывернуться, если хочешь сохранить сустав в целости. Он склоняется над ухом Себастиана, выдыхает горький, едкий дым и скалится довольно. Это пугает. До трясучки, до красных кругов перед глазами, до бешено колотящегося сердца. Себастиан в ужасе. Он не может дышать, двигаться, кричать. Паника накатывает волной цунами, резко обрушивается на напуганного сержанта. Даже если он закричит, его никто не услышит. Они далеко от лагеря. И сейчас глубокая ночь, все отсыпаются после тяжелого дня. Ему некому помочь.

— Принцесса не хочет с нами говорить? Рот не открывается после развлечений с лейтенантом?

Грин чувствует, как затылок простреливает резкой болью. Его снова тянут за волосы, запрокидывают голову. Он поднимает глаза. Смотрит с вызовом и рывком подается вперед. Да, Брок определенно был прав, назвав его упрямым идиотом. Кевин отшатывается от неожиданности. Будто он уже решил, что его командир сдался.

Плечо простреливает жгучей болью. Сержант раскрывает рот в беззвучном крике. Теперь никакой винтовки около недели. Неожиданно лицо оказывается рядом с чужими ботинками.Пошевелиться не получается. Грин может только шумно дышать и надеяться, что скоро все скоро.

Торнтон поднимает Себастиана, дергая за раненое плечо, держит крепко руки за спиной. Лиам, совсем ребенок ведь, сдавливает пальцами скулы, вынуждая разомкнуть губы. Бас пытается укусить его за руку, но лишь получает пощечину, зажмуривается от боли. Возможно, помощь ему не помешает, но он упустил возможность. Себастиан замирает, ожидая расправы.

— Давай, принцесса. Открой свой грязный рот. А то сосать будет неудобно. Ты ведь любишь это? Верно, сержант Грин?

Себастиан распахивает глаза. Кажется, перестает дышать. Его ощутимо трясет. Лицо заливает лихорадочным румянцем. Парни только ржут, просят принцессу не смущаться. У Грина кровь стынет в жилах от осознания всей ситуации. Легкие горят. Он задыхается, глотает воздух открытым ртом и слышит, как одобрительно улюлюкает Марк.

«Не пули на войне страшны, а люди, потерявшие человечность», — сказал однажды Фишер, и теперь Себастиан полностью осознает значение этой фразы.

Он беззащитен. Обездвижен. Не может выдавить из себя ни звука. Только сжимает зубы на чужих пальцах, за что получает удар под дых, но рта не открывает. Для этих троих это игра. Они говорят «принцесса», толкают в спину, не дают упасть лицом в месиво под ногами, придерживают почти нежно за подбородок.

Видимо, играть им надоедает. Себастиан чувствует перемещения за спиной. Видит перед собой искаженное гримасой лицо Марка. Тот хватает его за затылок, не дает увернуться, фиксирует надежно на месте и тянется к ремню на своих брюках. Они слишком увлечены своим занятием, чтобы обратить внимание на направленный на них пистолет.

— Отпусти его, сукин сын! — командует Брок, взводя курок.

— Вот еще. Сам оценил, дай и другим попробовать. Или тебе ночи не хватило?

— Отпусти! — голос дрожит.

— Не жадничай, командир. Его на всех хватит.

Марк оглаживает ремнем щеку стоящего перед ним на коленях Себастиана. Тот молчит. Отворачивается, когда чувствует на себе прожигающий взгляд зеленых глаз. Он не смотрит на появившегося так кстати друга. Он хочет, чтобы Брок ушел, пусть они делают, что собирались. Плевать. Только бы Брок не видел его в таком виде. От этого позора он никогда не отмоется. Себастиан видит, как Марк расстегивает пуговицы на своих штанах. У него кружится голова. Желудок сводит.

Затекшая рука, наконец, свободна. Себастиан слышит выстрелы словно сквозь толщу воды. Одни — Марк падает на землю с дыркой в черепе. Второй — Лиам хватается за грудь. Третий — Кевин, стоящий на карауле, валится вниз, простреленная коленная чашечка не позволяет сохранить вертикальное положение. Себастиан ничего не чувствует. Слышит, как хрипят раненые, как бросается к нему Брок. И только когда лейтенант опускается рядом на колени, он позволяет себе вздохнуть. Кашляет тут же, чуть легкие не выплевывает. Оцепенение спадает.

По щекам катятся слезы. Руки мелко трясутся. А тело перетряхивает, как от озноба. Он похож на рыбу, выброшенную на берег: ловит ртом воздух, но не может вдохнуть. Брок обхватывает ладонями его щеки. Поднимает голову. Заглядывает в глаза. Он не видит в них ничего, кроме леденящего кровь ужаса.

— Бастиан. Хороший мой, — зовет лейтенант, — Себастиан, посмотри на меня. Ты должен успокоиться. Дыши!

Сержант силится поднять глаза. Он слышит тихий успокаивающий голос, который умоляет его вдохнуть. Себастиан закрывает глаза. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Дыхание восстанавливается. Легкие жжет, но не сдавливает. Краснота с лица постепенно сходит. Только дрожь никак не прекращается. И слезы беспрерывным потоком льются из глаз. Смешиваются с кровью. Капают на чужую футболку. Себастиан приходит в себя. Брок продолжает командовать: «вдох-выдох». Прижимает к себе сотрясающееся от рыданий тело.

— Я в порядке. Я… — он замолкает, обдумывая фразу, — Они ничего не сделали. Не успели.

Брок сжимает в кулаках его куртку. Он очень хочет думать, что этот надломленный голос ему послышался. Райт боится, что у него не хватит сил заставить Себастиана забыть о случившемся. Он сам никогда не сможет забыть. Лейтенант не уверен, что сможет когда-нибудь перестать вспоминать увиденное сегодня. Черный кожаный ремень на щеке парнишки будет сниться в кошмарах.

На шум и выстрелы прибегает Фишер. Он проснулся раньше и ушел искать загулявшего сержанта. Конечно, он видел, что тот вчера уходил с Броком. Энтони хотел разбудить его и вернуть в свою палатку, пока кто-нибудь не заметил их совместную ночевку с Райтом. Он опоздал. Понимание этого скручивает внутренности в жгут. Энтони видит раненых, видит труп своего сослуживца с расстегнутыми штанами. Видит, как задыхается от слез Себастиан, как судорожно он сжимает плечи своего дорогого Брока. Вопросов не остается. Но вспыхнувшая вдруг ненависть никак не хочет стихать. Он прячет пистолет за пояс брюк.

— Куда это? — он кивает в сторону раненых.

— Так далеко, чтобы я до них не добрался, — цедит Брок.

Энтони — сильный мужик, особенно, когда адреналин в крови зашкаливает. Он хватает неудавшихся насильников за ворот курток и тащит прочь. Они извиваются червями, пока Тони по земле волочет их в лагерь. Он возвращается не один. С ним майор Чейз. Они приближаются бесшумно, потому отлично слышат, как лейтенант Райт напевает тихонько какую-то незатейливую мелодию, поглаживая дрожащую спину. Он еще с Нью-Йорка уяснили, как бороться с паническими атаками, которые периодически мучили слишком эмоционального музыканта. А на Филиппинах Брок начал петь и узнал, что это лучше всех успокоительных действует на Себастиана.

— Я опять стал принцессой. На этот раз, правда, без рыцаря, — шепчет Себастиан.

Ему это кажется смешным, а Броку — нет, но он все равно приподнимает уголки губ в жалком подобии улыбки. Говорит какие-то глупости, о том, что рыцарь всегда рядом, рыцарь почти не опоздал. Рыцарь никогда не оставит свою принцессу. Себастиан смеется. Брок глотает слезы.

Лейтенант видит замерших Фишера и Чейза. Он боится, что сюда придет весь взвод, но майор отдает какой-то приказ капралу и уходит. Судя по уверенной улыбке и столпившимся вокруг него бойцам, он примет на себя ответственность в объяснение утренней стрельбы. Это хорошо. Командир справится с этим лучше, чем кто бы то ни было еще.

Себастиан засыпает в палатке лейтенанта. Зарывается с головой в чужое одеяло, втягивает носом родной запах, затихает. Брок сидит на улице, охраняя неспокойный сон своего сержанта. Покурить бы, но он вроде как бросил, ни к чему начинать по новой. Капрал подкрадывается бесшумно, садится рядом.

— Как он?

— Нормально. Заснул недавно.

— Они…

— Нет. Не успели. Я…

Брок осекается. Он не может закончить фразу, просто не хватает мужества. Энтони отлично его понимает. Кивает в подтверждение, мол, хорошо, не продолжай. Он вообще хорошо разбирается в людях в целом, в Броке в частности. Он знает, что если его не сбить с тяжелых мыслей, то они просто сожрут его, уничтожат. Тони не хочет говорить, видит, что Броку не до того, но считает это слишком важным, чтобы молчать.

— Майор отдал приказ. Распорядился казнить тех двоих. За подрыв боевой мощи армии США, за предательство и грубое неоднократное нарушение уставных отношений, повлекшее за собой тяжелые последствия. Никто не знает о случившемся, кроме нас. Но Чейз пытается защитить его. Что ты об этом думаешь?

Брок ничего не думает. Он слышит, как беспокойно возится в палатке проснувшийся в одиночестве Себастиан. И больше всего на свете ненавидит себя за то, что позволил ему пойти на фронт. Фишер уходит, кладет напоследок руку лейтенанту на плечо, хочет подбодрить. Тот в свою очередь обещает явиться к майору, обсудить поспешность решения.

Это самая сильная боль, которую Броку приходилось испытывать в своей жизни. Она не физическая. Моральная. Оттого справиться с ней еще сложнее. Очень больно видеть, как страдает Себастиан. Нет ничего страшнее этого. И Брок по-детски боится этой боли, потому что он ничем больше не может помочь. Но он не имеет права жаловаться. Себастиану хуже, ему больнее. У каждого свой порог того, что человек может вынести. У Себастиана он очень высокий, как и у Брока. Разница в том, что Грин все пропускает через себя. Поэтому сейчас ему в два раза больнее. Так будет всегда. Себастиан страдает, а Брок старается не убивать тех, кто виновен в этих страданиях.

Себастиан спит до рассвета. Просыпается от кошмаров, мечется, хватается заБрока, как за спасательный круг. Опять засыпает. Он не говорит о том, что случилось. Не смотрит на лейтенанта. Шарахается от любых поползновений в свою сторону, как от огня. Уже засыпая, Брок слышит тихий голос. Себастиан смущенно касается его плеча кончиками пальцев, спрашивает, опустив голову:

— Тебе со мной не будет противно?

Кулаки чешутся. Хочется ударить так, чтобы выбить дурь из лохматой головы. Правда хочется. Брок выдыхает, сквозь зубы. Улыбается настолько искренне, насколько вообще возможно, целует мокрый висок.

— Я люблю тебя. Этого ничто не изменит.

Себастиан шепчет «спасибо» вперемешку с «я тебя люблю». Несколько раз повторяет, для верности. Парень снова засыпает.

Брок должен сходить к майору до начала очередной операции. Оставлять Себастиана он категорически не желает, боится. Но и брать с собой не хочет. Капрал Фишер приходит на помощь. Он уже привык быть нянькой. Только сейчас он не смеется от этих слов. И Брок понимает вдруг, что Энтони не клоун, который все может обратить в шутку. Он — человек, которые не меньше его переживает за, вновь притихшего в палатке, сержанта.

Райт врывается в шатер командования без предупреждения. Там проходит совещание. Командир жестом дает понять всем присутствующим, чтобы те оставили их вдвоем. Он устало смотрит на одного из своих лучших солдат. Он готов услышать от него все, что угодно, но судя по вытянувшемуся лицу, к такому повороту майор себя не готовил.

— Мы не можем расстрелять этих двоих, — чеканит запыхавшийся лейтенант.

— Мы не просто можем. Мы должны. И если не из мести, то по закону, — возмущается Чейз.

— Он не простит нам. Ты же знаешь его, майор. Себастиан никогда не простит, если из-за него кто-то пострадает. Даже такое… он не захочет, чтобы их казнили.

— И что делать? Вылечить и пустить обратно? Пусть воюют? Под знаменем этого полка такие… люди идти не будут! Я не позволю. Мне вас двоих достаточно! Вот отдал бы вовремя под трибунал, не случилось бы этого дерьма! Чертовы гомики!

— Ну, так отдайте. Никто не будет против.

— Хоть ты мне тут не начинай. Дерзкий какой стал, дослужившись до лейтенанта. Прямо как брат. Лучше скажи, что будем делать.

— Отошлите их. Хоть немцам на поруки сдайте. Но не убивайте. Себастиан не сможет жить с таким чувством вины. Оно его уничтожит.

Чейз опускает голову на лежащие на столе руки. Стягивает форменную фуражку. Броку хочется сесть рядом, тоже постучаться головой об стол. Он держится только на понимание того, что Себастиан действительно не простит ему, если те двое вдруг погибнут в перекрестном огне. Иначе бы Брок давно собственными руками вырвал хребет у пары козлов, отдыхающих в лазарете. Майор устало кивает и обещает подумать над этим. Напоследок спрашивает как так «его лучший снайпер» и не пора ли «нью-йоркским гомикам домой»?

Брок возвращается в палатку к Себастиану. Тони отчитывается — все спокойно. Слухи никто не пустил, все думают, что сержант просто держится поближе к другу детства. Мол, беспокоится, вот и ведет себя как мамаша. В конце концов, ни для кого не секрет, что порой сержант действительно мог вести себя как курица-наседка, особенно со своими новобранцами. Брок благодарит его и отпускает отдыхать.

Себастиан не спит. Смотрит пустыми глазами в потолок.

— Малыш? — зовет Брок.

— Я в норме.

Райт не верит. Но впервые за несколько часов абсолютного молчания, услышав задушенный слабый голос, он улыбается. Говорит, значит, не закрылся в себе окончательно. А с этим уже можно работать. Главное теперь, чтобы поскорее начались бои. Затишье убьет их обоих. Брок заставляет себя успокоиться, убеждает, что всё в порядке. Они справятся с любым дерьмом, что выпадет на их долю. Вдвоем. Даже с этим. Он ведь успел. Почти вовремя.

— Ты не в норме. Мы оба это знаем.

— Мы на войне, Брок. Здесь все не в норме,- нехотя говорит Грин.

— Себастиан, расскажи мне что случилось.

— Меня хотели изнасиловать трое наших сослуживцев. Те самые, которые рисковали жизнями ради нас и ради которых рисковали мы. Что тут скажешь? Дерьмо случается.

— Дерьмо случается? Ты в своем уме?

— Чего ты от меня ждешь? Чтобы я разрыдался и рассказал, как мне было страшно? Как паника сковала каждую мышцу, и я даже закричать не мог? Как я боялся, что ты придешь и увидишь меня, стоящего на коленях перед ними? Как я боялся, что ты не придешь?! Мне было так страшно. Я никогда так не боялся.

Всхлипы заглушают последние слова. Брок прорвал плотину. Осталось выяснить, сможет ли он остановить поток. Себастиан отдергивает руку, старается уползти подальше, но Брок не был бы собой, если бы позволил. Он хватает его за лодыжку и тянет к себе. Обнимает, прижимает крепко-крепко. Чтобы мыслей о том, что ему может быть противно, в голове Баса вообще не осталось.

Райт отпускает его, когда Себ видит уже третий сон. Только сейчас Брок осмеливается закрыть глаза. После нескольких бессонных ночей он чувствует себя измотанным до предела, опустошенным, но сон не идёт. Себастиан, что-то пробурчав во сне, утыкается носом ему в шею. Брок засыпает, согретый его дыханием. Последней в голове мелькает мысль, что этот упрямый комок честности таки сделал из него хорошего человека. Прежний Брок порвал бы ублюдков голыми руками.

Проходит почти неделя. Двое солдат, напавших на Себастиана, испаряются, но Чейз клянется, что они живы. Когда Себастиан вбегает в его палатку и требует ответов, майор, уставший и раненый, говорит, что просто отослал их, перевел в другое место. А еще упоминает о том, что Райт их не трогал, так что их исчезновение никак не связано с лейтенантом. А потом грозится отдать под трибунал за нарушение субординации. Грин благодарит его и обещает позвать сестру.

Броку, поспешившему за ним к командиру, хотелось прижать друга к дереву и выведать все, что творилось у того в голове. Он не стал бы. Неприкосновенность личных границ требовалась Себастиану больше, чем когда-либо. Без нее он просто не выживет. Брок не станет лезть ему в душу. Будет изводить себя, но Себастиана оставит в покое.

Их путь не закончен. И после всего, что им пришлось пережить, после одиночества, после смертей и потерь, после ада войны они снова вместе. И Брок больше не отпустит своего музыканта. Никогда. Теперь они прошагают плечом к плечу до самого конца.Они всегда будут вместе. Долго и счастливо — иначе все это не имело смысла.

========== 25. ==========

25.

Их «всегда вместе» длится около четырех месяцев. За это время часть майора Чейза перебрасывают в Германию, под самый вражеский нос. Себастиан все так же спит в чужой палатке. Брок ходит за ним тенью, готовый броситься на любого, кто покажется ему неподходящей компанией для Грина.

Себастиан пишет бабушке письма каждую неделю. Он пишет о войне, о товарищах, о русских танках, которые похожи на огромных разъяренных зверей, о том, что ему хорошо с Броком, что лейтенант его защищает. Но он ни разу не упомянул о том, что случилось в лесах Нормандии. Себ нумерует письма. Он знает, что они идут не по порядку, но в каждом неизменно повторяет, что у них все прекрасно. Брок не мешает ему врать. Пусть делает так, как считает нужным. В конце концов, он тоже не видит смысла волновать старушку лишний раз. Собственно, сам Себастиан думает так же.

Сержант уходит с головой в войну. Он не видит вокруг себя ничего. Старается ничего не видеть, но порой наталкивается на жалостливые взгляды: произошедшее не укрылось от вверенного ему взвода. Порой доходит до абсурда. У них затишье, а Себастиану не сидится спокойно, он требует, чтобы его прикрепили снайпером к разведке. Чейз не спорит. Встречает тяжелый взгляд Брока, отвечает тем же, но соглашается. Пусть воюет, коли хочется. Людей не хватает, а у этого энергия радугой из задницы.

В итоге, однажды разведка притаскивает одного немецкого офицера, чьи знания оказываются очень полезными. Это происходит не без помощи Себастиана. Ему объявляют благодарность. Брок гордится своим сержантом.Должен гордиться. Но в момент, когда парнишке вручают очередной орден, в груди лейтенанта поселяется страх.

23 октября американские войска входят в Ахен. Он становится первым немецким городом, захваченным силами антигитлеровской коалиции. Бои за город не стихают несколько дней. Немецкая армия отступает с колоссальными потерями. Солдаты базируются в разрушенных домах. Райт отхватывает себе одну из лучших комнат. В ней даже сохранился водопровод. С утра Чейз самолично приносит им важный приказ прямиком от генерала. У Себастиана такое лицо, словно у него отбирают самое важное, но в тоже время предлагают что-то незаменимое. Он обдумывает решение ровно три секунды. Брок считал.

— Я вернусь, — шепчет Грин.

Райт впервые всерьез злится на своего лучшего друга. Угораздило же его стать одним из самых успешных и опытных снайперов на этом континенте. Но ведь никто не знал, что это означает индивидуальные операции, которыми не будет руководить почти родной майор Чейз. Брок целует мягкие губы. Старается улыбнуться. Укладывает в рюкзак часть своего пайка. Себастиан подходит тихо, обнимает со спины. Он стягивает с шеи цепочку с жетонами. Под непонимающим взглядом Брока, снимает один и тянется к цепочке лейтенанта. Он возится минут пять, а потом возвращает все на свои места. Брок всматривается в железки на груди. «Брок Райт» и «Себастиан Грин». Тут он понимает, что Бас отдал ему один свой жетон и забрал один его. Они обменяли жетонами, как молодожены — кольцами.

— Чтобы ты знал, что я всегда рядом, — объясняет Себ.

Себастиан необходим для участия в наступлении американцев в районе Меца. Снайпер с таким опытом и послужным списком будет незаменим. Машина приходит за ним через три часа. Себастиан обнимает Брока, ерошит короткие волосы. Энтони появляется на пороге внезапно. Смеется, говорит, что будет скучать по голубым объятиям своего многоуважаемого сержанта. И кстати, он временно будет исполнять его обязанности, что Фишера очень радовало. Себастиан залезает в машину. Не оборачивается. Брок смотрит ему вслед, как брошенный пес, своими огромными зелеными глазами. Смотреть на него жалко. Тони получает за свои комментарии предупреждающий рык и замолкает.

—Мец — это где? — спрашивает лейтенант.

— Это столица Лотарингии. Там было очень красиво. До войны, — задумчиво отвечает капрал.

Через час приезжает еще одна машина, что становится полной неожиданностью для майора Чейза. Она забирает Фишера и весь отряд сержанта Грина. Кроме Брока. Он остается в части.

Мец — красивый старинный городок расположенный у слияния двух рек Мозель и Сейль на северо-востоке Франции, столица французского региона Лотарингия. И с 1940 года этот регион принадлежал немецкому правительству. Так было написано в справочнике, который Энтони купил у кого-то из местных до переброски в Германию. Дорога во Францию знакома до боли. Они ее только что языком не вылизывали. Хотя Фишер не был в этом уверен. Он вообще чувствовал себя глупо, пересекая границу Люксембурга, возвращаясь в разоренную войной «страну лягушатников».

Себастиан спал, обнимая свою вечную спутницу, специально выданную для этого задания новенькую винтовку с шикарным прицелом. Остальные бойцы тихонько переговаривались. Волнуются. Боятся. Слишком переполошенные для успешного проведения операции.

Безмятежный сон сержанта обрывается взрывом. Немцы закидывают колонну подкрепления гранатами. Атаки бесконечны. Они, как головы гидры. Уничтожаешь один взвод, на его месте меньше чем через час возникает новый. Продвижение войск к городу затягивалось из-за тяжелых потерь и труднопроходимой местности. Немцы не собирались бросать занятую ими крепость без сопротивления.

В ночь на 9 ноября начинается наступление на Мец. Первые дни их преследовали неудачи. Поражение шло за поражением. Плохая подготовка, нехватка боевых единиц и слишком растянутый фронт мешали сконцентрировать силы против отчаявшегося врага. Точечный огонь немецкой артиллерии помешал наведению моста через Мозель, и в течение трех дней американцы оказались беззащитны.

У пехоты не было танков и крупнокалиберной противотанковой артиллерии. У пехоты и пехотинцев то было немного. Большая часть была перебита на подходе к городу. Это были страшные три дня. Себастиан и его ребята упорно отбивали атаки немецкой пехоты. Им очень повезло, что у них тоже не было танков. Зато у врага были люди и безвыходность положения — им было некуда отступать.

Потери были огромны. За три дня боев Грин потерял треть вверенных ему солдат. Лицо Энтони озаряется окровавленной улыбкой. Капрал прячется за стену от пулеметной очереди. Он успел поймать две пули. Вытаскивает их самостоятельно, цедит сквозь зубы:

— Как думаешь, мне повезло, потому что я красавчик?

Фишер рвет зубами бинт. По руке течет кровь. Горячая, вязкая, остро пахнущая железом. Капрал заметно зеленеет от кровопотери. Он затягивает повязку, задирает нос, паясничает. Шутит все. Себастиан веселья не разделяет, хотя отлично понимает, что если потерять чувство юмора, то можно будет только рыдать. Взахлеб. Пока не пристрелят к чертям.

— Он увидел твою страшную рожу и пожалел. Подумал: он и так страшный, еще убивать его. Не захотел тратить патроны, — в тон ему отвечает сержант, вставляю в пистолет полный магазин.

— Давай, снайпер. Вали. Прикрывай нас.

Энтони смеется, кидает в командира остатками бинта. Себастиан уходит. Он лазает ловко по развалинам, как обезьяна. Тони невольно ему завидует. Акробат несчастный. Залег, не видно, не слышно. Случись что, они даже не узнает. Он вертит головой, загоняя подальше невеселые мысли. Нацепляет улыбку и поднимает уставших бойцов.

— Встаем поросятки! Пора надрать эти фашистские задницы.

Американские войска окружали Мец. Он представлял собой старую надежную крепость. Немцы оставили внутри тех, кто не мог вести бои при отступлении. В основном стариков и раненых — обузу. Несмотря на серьезное сопротивление оставшихся в крепости, солдатам удалось захватить командный пункт уже 21 ноября.

Дни сменяли друг друга незаметно. Тони не смог бы точно сказать, сколько они уже здесь. На землю опускаются первые снежинки. Начинает зима. Дует холодный ветер. Он пишет письмо жене, домой. Говорит, что едет обратно в Германию. И до полного разгрома фашистов останется там. Обещает прислать фото со ступеней захваченного Рейхстага.

К нему подходит медсестра. Молоденькая девочка. Старому солдату страшно становится встретить такую на войне. Он часто видел, как такие вот девочки таскали на себе мужиков вдвое больше себя под пулеметным огнем. И бойца тащит и его оружие, а сама весов в сорок килограмм. Дети должны быть вдали от разборок взрослых — за это он сражается. Девушка осматривает раны, улыбается устало. Энтони благодарит ее за заботу, вновь погружается в написание письма. Его кто-то треплет за плечо.

— Где сержант Грин, капрал?

— Не знаю, сэр. Не видел с построения, — чеканит Фишер, вытягиваясь в струнку под тяжелым взглядом полковника.

— Вольно, солдат. Собирай своих. Вам больше нечего здесь ловить. Пора возвращать вас к Чейзу. Он уже замучил всех своим беспокойством. Мамаша хренова.

— А сержант? Вы тоже не видели его?

— Его больше нет, капрал. Это мы нашли у пленного фрица.

Полковник вкладывает ему в ладонь цепочку с двумя жетонами. «Брок Райт» и «Себастиан Грин». Тони усмехается. А потом внутри что-то обрывается.Сержанта больше нет. Он смотрит в спину удаляющемуся полковнику. Он бежит за ним, расталкивая прохожих. Кричит в след. Ему отвечают, что сержант армии США Себастиан Грин пропал без вести, жетоны забрали у немца, винтовку нашли, но позиция была пуста. Есть приказ, запрещающий любые поисковые операции, ибо людей не хватает.

Тони плетется в казармы. Ноги не слушаются. Язык отказывается шевелиться. Резь в глазах только усиливается, когда он замечает обеспокоенные взгляды своих парней. Он сильнее сжимает в ладони чужие жетоны. Нельзя командиру реветь перед собственным взводом. Ему вообще реветь нельзя. Все-таки мужик сорокалетний, а не школьница мягкосердечная.

Солдаты обступают его. Он не знает, как им сообщить. Молодой сержант был для них не просто командиром, а братом, хорошим другом, отцом. Врачу сложно сообщать семье о смерти близкого. Так же ему сейчас сложно сообщить взводу о гибели их командира. Тони чертыхается. Он вообще не обязан им ничего говорить. Пусть топают в штаб и там все узнают. Чертов сержант Грин и его чертовы цыплята.

— Пакуйте чемоданы, ребята. Возвращаемся в Германию. Майор Чейз волнуется.

Парни замирают. Открывают рты, будто хотят что-то спросить, но не решаются. Тони мелочно надеется, что они вообще не заметят отсутствия всего одного человека. Он неплохой человек. Нет. Просто он очень устал испытывать боль за свою долгую жизнь. Его долг рассказать им правду, как бы тяжело не было.

— Я сказал, собирайтесь! — приказывает он.

— Где сержант? — несмело спрашивает кто-то.

— Его больше нет.

Капрал демонстрирует им жетоны. После убирает в нагрудный карман и принимается паковать вещи. Он не думает о Броке. Не может. В пути они молчат. Каждый переваривает полученную информацию. И как назло бои прекратились. Немцы будто специально расступились, пропуская отряд оцепеневших американцев на территорию своей страны. Энтони наблюдает за бойцами. Такими подавленными он их еще не видел. Даже под огнем немецкой артиллерии три дня без еды и подкрепления эти ребята вздергивали подбородки, ржали в голос и шли вперед с улыбками. За своим сержантом. А сейчас стоит такая тишина, будто машина пуста. В каком-то смысле так и есть.

Путь в лагерь занимает около трех дней. Их встречает майор Чейз. За его спиной маячит лейтенант. Фишер кивает им обоим в знак приветствия и сворачивает в сторону казарм. Чейз, кажется, понимает все с самого начала, а может быть, ему успели сообщить о потерях. Брок нагоняет капрала у самой двери.

— Где Бастиан?

Энтони не хочет говорить. Он даже голову поднять не может от усталости. Взгляд зеленых глаз — чистое отчаянье. Брок уже понимает, каким будет ответ. Он знает это, но не понятно на что надеется. Капрал достает из кармана жетоны. Он берет руку лейтенанта, вкладывает в ладонь холодное железо, заставляет сжать пальцы и отпускает.

— Его больше нет.

Брок пятится. Не верит. Трясет головой. Энтони тянет к нему руки, хочет обнять, успокоить. Но тот отталкивает его. Шепчет беспрестанно «нет». Рот некрасиво кривится от подступающей истерики. Он падает на колени, будто тело разом лишилось костей. Сжимает жетоны. Кричит, что есть сил. Поднимает беспомощный, потерянный взгляд на Энтони. Тот садится рядом. Все-таки обнимает. Получает пару несильных ударов в грудь, но не дает отстраниться. Истерика стихает. Брок, тот самый бравый лейтенант, которому все нипочем, рыдает, уткнувшись в его плечо. И он думает, что как-то так ломались под ударом японской авиации мачты, отправляя на дно огромный военный корабль, на котором когда-то служил Себастиан.

Солдаты, проходящие мимо, не обращают на них внимания. Слишком привычная картина для войны. Здесь каждый день кто-то умирает. И люди, которые любили погибшего, остаются примерно в схожем состоянии. Это самое трудное — жить, после того, как сердце умерло вместе с тем, кого ты любил. Энтони боится, что Брок не сможет жить без своего сердца. Он боится, что не справился с возложенной на себя самим же собой задачей.

========== 26. ==========

26.

Чейз выходит из себя. Майор ударяет кулаком по столу так, что с него падает кружка. Он, черт возьми, любил эту кружку. Мужчина пыхтит, как доведенный до белого каления паровоз. Лейтенант решил взять измором несчастного майора. Прохода не дает. Требует разрешения на недельную командировку во Францию. Уже два дня требует. Буквально прошлой ночью Брок снился измученному командиру. Он тряс кулаком и требовал разрешить операцию по поиску и спасению. Оказавшись в реальность, Чейз видит примерно тоже самое.

— Он мертв, Райт. Прими ты это, наконец. Отпусти!

Его не слышат. Только что «бла-бла» не кричат в ответ. За такое панибратское отношение Брок может загреметь под трибунал. Но лейтенанта это совершенно не волнует. Он одержим идеей — найти своего погибшего парня. По-гиб-ше-го. Майор не сомневается в смерти сержанта Грина. Никто не сомневается. Но лейтенант бегает по его кабинету, бренчит двумя парами жетонов и требует разрешения. Точно как во сне.

— Он жив! Дайте мне время. Людей. Я верну его.

Майор будет ненавидеть себя за слабость и принятое решение, но сдается. Пусть идет, ищет ветра в поле. Все равно ведь не успокоится, пока сам не убедится. Единственное условие — полная самостоятельность подготовки и проведения спасательной операции. Число отсутствующего личного состава не должно превышать 10 человеческих единиц за неделю. Никто из командования не должен знать, иначе они все отправятся к стенке во главе с Чейзом за неподчинение приказу.

Улыбка душевнобольного Броку не к лицу. Он осознает весь риск, на который идет, но не может иначе. Растягивает губы в сумасшедшей улыбке, потирает руки в предвкушении. Сердце чувствует — Себастиан еще жив. В плену возможно, или раненый, прибился к какому-нибудь отряду, или в плену. Но жив. Фашисты могут забрать у Брока все, но помоги им Бог, если однажды они заберут у него Себастиана. Он врывается в казармы перед утренней перекличкой.

— Кто пойдет за мной спасать вашего сержанта? Командир одобрил миссию при условии полной секретности. Мне нужны девять человек.

— Отряд из девяти человек на вражеской территории без прикрытия?

— Из десяти, — поправляет его Брок, — Именно так, капрал.

Ребята переглядываются. Молчат предсказуемо. Никто не хочет возвращаться в покрытую снегом и кровью товарищей Францию. Еще и с осознанием того, что помощи не будет. Их страх понятен. Они чувствуют конец войны и хотят до него дожить. У каждого дома осталась семья, и они должны вернуться к ней, а не погибнуть где-то в лесу. Фишер расталкивает подчиненных, выходит вперед.

— Я с тобой.

Спустя минуту, перед Броком стоят девять бойцов. Все они были готовы отдать жизни за командира и сейчас решили доказать свою преданность. Он смотрит на них, будто пытается запомнить каждую черту. Брок дает отряду два часа на подготовку. Видимо, Энтони она не нужна. Он следует за лейтенантом обратно на улицу. Закуривает.

— Думаешь, он жив?

— Чувствую скорее.

— Голубое чутье?

—У белых людей это называется интуицией.

— Если что-то пойдет не так, мы останемся одни. Ты готов положить целый отряд ради спасения своего… партнера?

— Я готов положить свою жизнь ради его спасения. Вы прикрываете. В пекло не суетесь. Объясни им.

Энтони глубокомысленно хмыкает. Он знает, что такое отчаяние не понаслышке. Глухое. Беспросветное отчаяние, толкающее людей на необдуманные поступки. Он видит его в глазах своего друга. Найти Себастиана — маниакальное желание Брока. У него нет надежды, нет никаких зацепок, нет ни единого шанса. Энтони устал слушать, как по ночам лейтенант воет раненым зверем в подушку. У него сердце не из камня. Каждый раз, слыша приглушенные рыдания, оно разбивается снова и снова. Поэтому он пойдет за ним хоть на край света, чтобы перестать, наконец, просыпаться ночами от чужой, рвущейся наружу, боли.

Команда готова. Майор даже выделил им машину. Посмотрел по-отечески строго и сказал, что это единственная помощь, на которую они могут рассчитывать. Парни хором кивают. Энтони хорошо проинструктировал их. После непродолжительных препирательств они согласились с условием «не лезть в пекло, а прикрывать». Брок заводит двигатель и трогается. Он летит вперед, окрыленный слепой верой, а остальные пишут предсмертные письма и верят, что совершают этот самоубийственный поход не просто так.

Еще на базе Райт просмотрел ни один десяток карт, выслушал донесение разведки и примерно определил место немецкого штаба, где могли держать военнопленных. Местные подразделения доказывают правоту лейтенанта. Указывают на выбранное им место на карте и тяжело вздыхают. Ведь они целым полком не могли взять вражеские укрепления. Что ж может сделать отряд из десятка человек? Дело в том, что им не нужно брать лагерь, им нужно вытащить всего одного пленного.

— Уверен, что он там? — интересуется Энтони.

— Либо там, либо мертв, — отвечает Брок.

Они выходят на поиски ночью. Снег хрустит под ботинками. Не дает передвигаться бесшумно. По плану они должны проникнуть в лагерь, найти Грина, если он там, освободить его и уйти. Не привлекать к себе внимание, не стрелять без необходимости. Других пленных не тащить с собой, иначе они все сгинут в этих лесах. На закономерный вопрос, что делать, если засекут, Энтони зловеще скалится и отвечает:

— Глотки режьте.

Они заходят в лагерь незамеченными, потому что он пуст. В нем ни то, что пленных, даже сторожевых псов нет. Парни встречаются у ворот через 15 минут. Брок командует отход. Они возвращаются к позициям американских солдат к рассвету. Лейтенант тут же исчезает куда-то. Энтони находит командира на улице. Тот теребит жетоны и шепчет что-то. Капрал подходит ближе.

— … люблю тебя. Я так боялся признаться в этом самому себе. Моя любовь к тебе безумна. Она питает мою надежду. Я сделаю все, чтобы найти тебя. Я тебя верну. Землю зубами рыть буду, если понадобится, но я найду тебя, Бастиан.

Брок прижимается губами к фотографии. Убирает ее в карман. Тони готов поклясться, что он видел слезу, скользнувшую по его щеке. Этот момент заставляет щеки покрыться румянцем умиления. Собственно уходить он не собирается. Протягивает лейтенанту банку тушенки и стакан горячего чая.

— У немцев ведь тоже не дураки сидят.Если лагерь оставлен, значит, не просто так. Если он где-то есть, мы его найдем, — обещает Энтони, — С Рождеством, Брок.

Они сидят у костра. Жуют трофейный шоколад и болтают о глупостях. Четвертое Рождество они встречают на фронте. Старики по местным меркам. Старики, половине из которых нет и тридцати. Головы седые, лица испещренные морщинами да шрамами. Изуродованные души. Искалеченные тела. Загубленные жизни. Но вот они здесь. Живые. Это ли не повод на секунду забыть обо всем.

— А пусть лейтенант нам расскажет про свою лучшую девчонку! — с жутким французским акцентом требует связист.

— - Месье Видаль, тут ведь не мне судить. У меня же мнение не объективное, — улыбается Райт.

— А ты расскажи.

— Она всегда со мной. В сердце. В бою. Спать ложусь — она рядом. Всегда в мыслях. Влюбила в себя, как глупого школьника. Глаза огромные, синие словно небо. Смотрят преданно. Улыбка белозубая. Волосы, как шелк. Кожа гладкая-гладкая. А как она играет на пианино… Заслушаешься. Должно быть, где-то ждет меня сейчас. Надеется, что я скоро вернусь.

Энтони смеется. Он знает, о ком речь. Глаза неприятно щиплет от обреченного голоса, но сейчас это смешно. Смешно слышать, как мужчину описывают, словно прекрасную девушку. Пусть в Себастиане и нет ничего женственного, кроме разве что пальцев, у Брока получается выстроить в сознании ребят образ почти богини. Парни мечтательно вздыхают. Брок совершенно не чувствует себя виноватым. Подмигивает капралу. Прихлебывает из кружки горячий чай.

Через несколько дней поиски приводят их вглубь французских лесов, практически на границу с Люксембургом. По грудь в снегу они проходят больше 60 километров. Брока словно ведет чья-то невидимая рука. Они огибают немецкие патрули. Чудом не попадают в засаду. На пятую ночь они упираются в забор, который находится под напряжением. План остается прежним: войти, найти, выйти. Прибавляется пункт об обесточивание лагеря. В темноте они будут на равных условиях.

Брок вспоминает свои университетские годы, работу на заводе. Он был инженером высшего разряда. Что ему какой-то забор, к которому нельзя прикоснуться, если не хочешь обзавестись поджаристой корочкой. Он справится, иначе все усилия были напрасны. Себастиан там — он чувствует. Брок отправляет парней на разведку: надо посчитать караульных и определиться с местом, где могут держать пленников. Сам же отправляется на поиски источника тока.

Ничего не найдя, Брок готов побиться головой об этот самый забор. Если и есть где-то рубильник, отключающий подачу тока, то он на территории лагеря. Тони прав, у немцев далеко не дураки сидят. Руки мелко подрагивают то ли от холода, то ли от безысходности.

— Эй, а если мы взорвем линии электропередач, которые от города тянутся? Например, уроним вот тот столб, — предлагает Саймон, мальчишка из танкового отделения, после контузии попросился в отряд Грина.

— Взрыв наделает много шума. Плакал наш эффект неожиданности, — резонно замечает Энтони.

— Придется рискнуть. Давай, Арчи, твой выход, — командует лейтенант.

Подрывник довольно улыбается. Редко его специальные умения пригождаются в бою. Он послушно следует указаниям своего командира. Снимает с плеч рюкзак и направляется в сторону линии электропередач.

— Взрывай по готовности.

Заряды заложены через 15 минут. Все готово. Парни слышат взрыв. Видят сноп искр, взметающийся из порванных проводов. Забор издает жалобный звук. Брок на пробу кидает в него снежком. Чисто. Они могут заходить. Немцы высыпаются на улицу. Кричат, переругиваются. А Райт ведет свой небольшой отряд за их спинами. Все-таки входят они незамеченными.

Внутри темно. Он не имеет представления куда идти. По наитию распахивает одну из дверей. За ней голые бабы. Визг поднимают. Не похоже, что их силой здесь держат. Пристрелить рука не поднимается. Он пришел не за этим. Девушки француженки, это он понимает, когда обращается к ним на французском. Брок спрашивает, где держат пленных. Через секунду три указательных пальца отправляют его к южной стене лагеря. Вот вернутся бы, и пристрелить мерзких продажных девок. Нельзя же так свою родину предавать.

Он бежит в указанном направлении. Ребята, рассредоточившиеся по всей территории, прикрывают его. Брок влетает в сарай, выламывает дверь ногой. Пленный ни один. Их шестеро. Он велит им убираться в лес. Говорит, что американцы своих не бросают, после зачистки лагеря они встретятся, а сейчас пусть не мешаются под ногами.

— Здесь не все, — на бегу сообщает один из освобожденных, — Они забрали какого-то парня на допрос. Снайпер кажется. Он вряд ли выжил, ранение было серьезное, но…

Брок дальше не слушает. Вокруг начинается перестрелка. Он сжимает в руке пистолет и рвется к следующей двери. Он еле держится на ногах от усталости. В очередной распахнутой двери он замечает знакомую спину. Себастиан прикован к стулу. Волосы на затылке слиплись от запекшейся крови. Он босой. Синий от холода. Видимо, увидев офицерские погоны, немцы хотели выведать какую-нибудь полезную информацию. Его пытали.Руки в крови, пальцы сломаны. Осознание царапает по нервам.

— Себ! — кричит Брок.

Лейтенант проверяет пульс. Он хлещет по щекам безвольное тело. Себастиан не приходит в себя. Сердце почти не бьется. Отстрелить замок оков и взвалить на плечи исхудавшее тело не проблема. Проблема в том, что в выбитую дверь летит граната. Она падает буквально в паре метров от ног лейтенанта. Он отталкивает бессознательное тело к стене, закрывает собой. Райт мысленно готовится пожать руку старшему брату. Он не рассчитывает выжить. Крепче стискивает запястье Себастиана. Отступает назад. Зажмуривается.

Открыв глаза, Брок видит над собой окровавленную улыбку Фишера. Тот хлопает его по плечу, подает руку. Он смотрит в глаза, кивает на незаданный вопрос: «Жив». Себастиан без сознания. Вокруг него крутится Хью — медик из их отряда. Снег в крови. Форма в крови. Хью матерится сквозь зубы. Стягивает бинтами рану. Брок смотрит медику через плечо. Паника захлестывает, хочется кричать. Энтони хватает лейтенанта за руку, отводит от бойцов.

— Он жив! Слышишь меня?! Главное, что сейчас твой Себастиан жив. Ты будешь нужен ему, как никогда. Он очухается. Соберись, черт возьми. Выведи нас отсюда.

Этим Брок и занимается. Он отключает эмоции. Выводит свой пополнившийся отряд обратно к позициям союзников. Французы дают им перевести дух. Осматривают раненых. Себастиан не приходит в сознание. Болевой шок и большая кровопотеря могли бы убить его. Но ведь он слишком упертый, чтобы сдохнуть на чужой земле.

Брок просыпается от того, что кто-то касается его плеча. У Себастиана тонкие, холодные пальцы. Левая рука немного неловкая. И Брок перестает на мгновение дышать, а потом открывает глаза. Он верит, что все пережитое было лишь кошмарным сном. На секунду, но верит.

— Привет, — тихо говорит лейтенант.

— Мне кажется, будто я могу сжать пальцы в кулак. Потом смотрю, и понимаю, что сжимать в кулак нечего.

Голос дрожит, и к концу фразы его почти не слышно. Брок не отвечает. Он тупо пялится на перебинтованное плечо своего снайпера и молчит. Только целует нежно в ласкающую ладонь. Себастиан зажмуривается, стискивает зубы, напрягается всем телом, делает вид, что его здесь нет.

— Мы справимся, родной.

Пару часов назад Броку удалось поймать врача, оперировавшего сержанта. Он даже не стал притворяться, что не понимает английскую речь, ловя на себе бешеный взгляд Райта. Доктор слегка улыбается. Ободряюще хлопает по плечу. Броку хочется стереть это сочувствующее выражение с лица француза. Ему хватает Энтони.

Осколок гранаты раскурочил Себастиану плечо. Остальная часть руки держалась на честном слове и тонком слое кожи. В рану попала инфекция, пока они плутали по лесам. Даже холод не помог. Выход был один, и Броку пришлось принять очень сложное решение за них обоих.

— Либо его жизнь, либо рука, лейтенант. Я думаю, мы не ошиблись с выбором.

Брок согласен с доктором. Вечером их отряд выезжает в свою часть в Германии. Себастиан неуклюже кренится вправо, теряя равновесие. Брок придерживает его за талию, помогает сесть в машину. Он вешает на шею своему сержанту его жетоны. Получает в ответ слабую улыбку и смазанный поцелуй в щеку. Дорога до лагеря проходит в тишине.

========== 27. ==========

Часть III

27.

Шесть утра. Только вчера проведший масштабную наступательную операцию, майор Чейз не спит. Он кутается в шинель, прячется от холодного ветра и снежной вьюги. Всматривается в горизонт. Скоро должна показаться машина с его бойцами. Всем медали. И выпивку за его счет. А тем, кто не пьет — лучший чай, какой только можно добыть здесь, на фронте. Подчиненные смеются, он только что ковровую дорожку для смертников Райта не стелет. Смертники. Когда он услышал это впервые — орал, как сумасшедший, грозился расстрелять всех шутников. На третий день смирился, посмеивался даже.

Лейтенант Райт выходит из машины, не поднимая головы. Он обходит ее кругом, открывает пассажирскую дверь. Себастиан с трудом выбирается наружу. Брок придерживает его, как маленького ребенка, который теряет равновесие от каждого нового шага. Сержант Грин отдает честь левой рукой. Прикладывает изуродованную ожогами ладонь к перебинтованной голове. Правый рукав свободно болтается вдоль тела. Майор старается не смотреть. На войне не первый год. Столько увечий видел, что и не сосчитать. А здесь не может отвести взгляд. Это же его мальчики!

— Что произошло, сержант?

— Граната, сэр.

Брок за его спиной опускает голову. Винит себя — оно понятно. Чейз не станет ему говорить всем известную истину «в этом нет твоей вины». Даже «война есть война» не скажет. И уж тем более промолчит по поводу «хорошо, что живой». В глазах лейтенанта затравленный ужас. Он все равно ничего не услышит, чтобы майор сейчас ни сказал.

Себастиан не произносит больше ни слова. Отправляется в медблок по наставлению командира. Энтони за ним. Он говорит, что справится, а лейтенант может пойти умыться и отдохнуть. Вместо отдыха Райт тащится к майору. Он должен сдать отчет о проведенной операции. Абсолютно секретный отчет об абсолютно секретной операции. Чейз подрывается с места, завидев его на пороге.

— Ты отлично справился. Можешь собой гордиться! Вернул-таки своего сержанта. И всех ребят сохранил. Пленных американцев спас. Молодец, Райт. Медаль по тебе плачет.

Брок бездумно пожимает протянутую руку. Поднимает голову. И Чейз видит, как постарел один из его лучших командиров. Серебро в волосах 27-летнего лейтенанта — бред. Такой же, как и однорукий снайпер-музыкант. Он чувствует, подступающий к горлу тошнотворный ком.

— Оставьте комплименты при себе, майор.

— Даже если заслуживаешь?

— Даже если напрашиваюсь.

Чейз опирается на стол. Складывает на груди руки. Он понимает, что после тяжелой дороги Брок должен отдыхать. Если он здесь, значит ему что-то нужно. И видит Бог, майор готов дать своему лучшему лейтенанту все, что тот попросит.

— Чем я обязан визиту?

— Он свое отвоевал.

— Отвоевал, — соглашается командир, — И ты вместе с ним, — майор усмехается, замечая растерянность подопечного, — Если я что и понял за годы совместной службы, так это то, что вас нельзя разлучать. Через недельку придут документы, и вы поедете домой. Нью-Йорк ждет вас. А войну мы и без вас выиграем.

Брок не уверен, что можно вот так запросто подойти и обнять майора. Он вообще ни в чем не уверен в последнее время. Он слишком устал, чтобы думать о дисциплине, о нормах уставного отношения военнослужащих. Ему на все плевать. Он просто благодарен майору за понимание, за возможность спасти своего друга, да возможность жить без войны. Он только боится, что они не смогут без войны. Они связаны ей. Они ей повенчаны.

Их комната в Ахене осталась нетронутой. На столе до сих пор стоит стакан. В нем было молоко. За время отсутствия жильцов оно высохло. Превратилось в пыль. Брок думает, что вся его жизнь превратилась в пыль. В голове набатом стучат слова брата: «… держись подальше отсюда. И мальчишку своего не пускай». Не послушался. Пустил. Теперь придется жить с последствиями этого решения. Стакан со звоном впечатывается в дверь. Брок вообще любит крушить посуду. Это несколько успокаивает нервы, хоть и ненадолго.

Энтони застает его безжалостно таранящим стену кулаком. Брок замечает чужое присутствие сразу. Прекращает дробить стену. Закрывает лицо ладонями. И видит синие глаза, рыжую косу и забавные веснушки на носу. Он видит испуганное лицо Хейли, отпечаток своей пятерни на ее руке. Энтони, как и она, застал его не в самый лучший момент.

Нет, Брок не плачет. Смеется безудержно. Безумно. Страшно. Пустой смех, безжизненный. Истерика. Эмоции захлестывают выпотрошенного болью лейтенанта, выворачивают наизнанку. Он не может с ними справиться. Энтони вообще удивляется, что после всего этого парень еще в состоянии мыслить здраво. Энтони еще не знает, что эта суперсила Брока на исходе.

Под ногами хрустят осколки. Капрал подходит ближе. Он говорит, что на ночь Себастиан останется в лазарете. Французы оказали ему первую помощь, он выжил благодаря их стараниям. Теперь время американцев позаботиться о своем солдате. Возможность повторного развития инфекции миновала, значит, опасности для жизни больше нет. Несколько минут он уговаривает Брока воспользоваться душем и отдохнуть. Себастиану сейчас будет нужна вся жизнерадостность Райта, на которую он только способен. Брок смывает с себя грязь и кровь, надеется, что сможет вместе с ней смыть все эти дни: плен, поиски, рука, возвращение в Германию.

Сон не приходит. Райт откидывает одеяло, кутается в куртку и идет в госпиталь. Себастиан тоже не спит, просто лежит с закрытыми глазами. Он делает вид, будто не замечает, что кто-то пришел. Еще бы дыхание задержал, чтоб наверняка. Он думает, что ему кажется. Но видение не исчезает. Себастиан хрипит и кашляет от долгого молчания.

— Ты пялишься.

— Пялюсь, — не спорит Брок.

Куртка спадает с плеч. Райт опускается на пол у изголовья кровати, как преданный пес, как когда-то любил делать дома, пока музыкант вырисовывал свои ноты. Холодные пальцы касаются плеча над лямкой майки. Он вздрагивает будто от озноба. Это ошибка. Себастиан тут же отдергивает руку. Брок поднимается, ловит ускользающие пальцы.

—Мне по-прежнему приятны твои прикосновения. Просто я немного… отвык. Извини.

Он обнимает сержанта, стараясь не потревожить раненое плечо. Прижимает к себе крепко-крепко. Он ведь так и не понял до конца, что Себастиан вернулся. Что они оба вернулись. Грин сам тянется к Броку. Убеждается, что тот не испарится, стоит закрыть глаза, что он живой. Он рядом. Теперь навсегда. Себастиан не верит. Перед глазами с пугающей ясностью вспыхивают картинки из недавнего прошлого. Плен. Пытки. Он бы все равно ничего не сказал, даже если б что-то знал. Но фашистам, кажется, просто нравится причинять людям боль.

— На той руке все равно все пальцы переломаны были. Я отказался говорить. Они взяли сначала иголки, потом нож, потом кувалду. Знаешь, когда с тебя заживо снимают кожу — это неприятное ощущение.

Брок вздрагивает от тихого смешка. Стискивает здоровоеплечо. Склоняется над койкой. Целует пропитанные кровью бинты. Себастиан чувствует влагу на щеках. Он уверен, что не плачет. Нечем уже. Грин поднимает глаза. Он не видит лица лейтенанта. Только прозрачные капли падают с его подбородка на щеки сержанта. Любить бывает больно. Им обоим это известно не понаслышке. Бывает страшно до дрожи. Даже опасно. Это никогда их не останавливало. Они похожи друг на друга гораздо больше, чем сами это осознают.

— Бастиан, я должен сказать тебе кое-что очень важное. Все это моя вина. Если б я был сильнее, если б я только лучше заботился о тебе, если бы я смог отпустить брата, мы бы не оказались здесь. Ты бы не оказался здесь. И твоя рука…

— Брок, не нужно, пожалуйста. Просто так вышло, — спокойно прерывает его Себастиан.

«Просто так вышло» пробивает грудную клетку на вылет. Сердце пропускает удар. Лейтенант замолкает. Он молчит так старательно, что челюсть сводит от невысказанного, незаконченного. Это почти физически больно. Себастиан никогда не был слаб, но сейчас он хрупок словно первый лед.Ему нужна защита и надежная опора.

Брок не может заснуть. Он прижимает к себе спящего друга и думает обо все, что они пережили вместе или врозь. Энтони был прав, если не сбить Райта с мысли, она задушит его. Понимание того, что Бастиан близок к тому, чтобы сломаться, давит на Брока. С детства привыкший к ответственности, парень прогибается под ее тяжестью. Под тяжестью чувства вины, которое он тащит за собой много лет.

— Скоро мы вернемся домой, малыш. Ты будешь в безопасности, — шепчет лейтенант.

Утро приходит неожиданно. Брок так и не смог заснуть. Стоило закрыть глаза, как воспоминания уносили его в далекое прошлое. В довоенный Нью-Йорк. В август 1935. На пирс. Где восемнадцатилетний пацан улыбался закату. Где были лишь они двое, и кричащие над волнами чайки. Где не было войны.

— Я ведь смогу жить нормально?

Голос Себастиана надломленный. Напоминает скрежет металла по стеклу. Брок наблюдает, как парень неуклюже вертит вилку в левой руке. Он отчетливо помнит, как эти самые пальцы, без какой-либо неловкости, уверенно нажимали на спусковой крючок, держали нож, ломали кости парой ударов. Или сжимались на горле противника смертоносным ожерельем. Теперь они кажутся ненастоящими, пластиковыми.

— Ты справишься с этим. Я всегда буду рядом.

За неделю сержант Грин учится управляться с одной рукой. Старается ходить, не кренясь в сторону. Расчесывать и мыть волосы самостоятельно. Он даже стрелять пробует. Винтовка вырывается из хватки цепких пальцев, и пуля летит в сторону. Никто не пострадал, но больше Грин винтовку в руки не брал. Оглаживал голодным взглядом, как желанную, недоступную девушку, но даже близко не подходил. Пришлось привыкать к пистолету.

Брок не знает, как к нему подступиться. Себастиан сводит все его попытки заговорить на нет своим «просто так вышло». Если раньше Брок считал, что Себ был слишком эмоциональным, то теперь скучает хоть по какому-нибудь проявлению обычных человеческих эмоций. Злость, ненависть, боль. Хоть что-нибудь. Но Себастиан смотрит на него пустыми глазами и молчит. Даже письмо бабушке он просит написать Энтони.

Брок начинает ненавидеть этого чернокожего парня. Себастиан почти полностью отстраняется от него. Зато капрал Фишер становится ему лучшим другом. Райт ревнует, но ничего не говорит. Если Себастиану нужен Энтони — хорошо. Может, он ненавидит Брока. Винит его в случившемся. И больше не хочет иметь с ним ничего общего. Пусть так, только он рассказал бы, не стал держать в неведение. Прежний Себастиан не позволил бы Райту вариться в собственном соку, представляя в красках, что сейчас делает Фишер с его сержантом за закрытыми дверями.

Машина за ними приходит ближе к вечеру на седьмой день после возвращения. Они поедут на вокзал. Оттуда в Лондон. А там уже самолетом в США на какой-то закрытый военный аэродром. И снова поездом в Нью-Йорк. Парни прощаются. Энтони смотрит на Брока. Наблюдает за реакцией. Вряд ли они увидятся снова. Хотя пару раз он обещал приехать в Нью-Йорк уже после того, как кончится эта проклятая война.

— Ты хороший друг, хоть и черный.

— Ты хороший человек, хоть и голубой.

Они пожимают друг другу руки. Фишер хлопает его по плечу. Обещает победить, чтобы эти двое были, наконец, в безопасности. Просит писать и прислать пару пачек приличных папирос и, может быть, кофе.

Себастиан и Брок садятся в машину. Тони с ребятами остаются на войне, а они уезжают домой. И черт знает, как сложится их жизнь. Брок думает, что мир рухнул в пропасть, и он вместе с ним. Себастиан думает, что идя на фронт добровольцем, он ни разу не задумывался о смерти всерьез. И сейчас, беспокойно теребя пустой рукав, он боится, что из-за него Брок загубит свою судьбу. Он не может этого допустить.

Нью-Йорк встречает их пасмурным небом, холодным ветром и белоснежным снегом. На фронте он был черный, взбесившийся, страшный. А здесь чистый, красивый, искрится на солнце. Раннее утро. Вокзал почти пуст. На перроне стоит миниатюрная женщина в коричневом пальто. Голову покрывает запорошенный снегом берет. Седые волосы аккуратными волнами ложатся на плечи. Брок не узнает ее. Себастиан выхватывает знакомое лицо практически сразу. Толкает друга локтем. Тот не понимает. Вертит головой, а потом застывает.

— Мама, — эхом отражается от вокзальных стен.

Сумки падают на пол. Женщина стучит каблуками, бежит к ним, на ходу утирая платком слезы. Брок обнимает ее. Приподнимает, кружит в воздухе. Она целует сына. Джулия улыбается стоящему в стороне Грину. Себастиан сдержанно здоровается. Она смотрит на форменный китель с пустым правым рукавом, и в ее взгляде читается уже привычное им обоим выражение жалости. Брок знает, что другу это не нравится.Слишком гордый Себастиан никому не позволяет жалеть себя, ему в том числе.

Сердце предчувствует неладное. Он отступает на шаг, всматривается в постаревшее лицо. Женщина грустно улыбается, отводит глаза. Брок уже понял, в чем дело. Не верит. Боится услышать подтверждение своим страхам, но все равно спрашивает:

— Как ты узнала, что мы приезжаем, мам?

— Адвокат передал ваше последнее письмо мне, как единственной родственнице человека, указанного в завещании миссис Грин.

Ответ заставляет подавиться воздухом. Джулия не сводит глаз с сына, а тот не может отвести взгляд от замершего Себастиана. Он подходит к нему, берет за руку, переплетая пальцы. Женщина протягивает им знакомый ключ. Брок прячет его в карман. Подхватывает обе сумки одной рукой, а второй тащит за собой оглушенного страшной новостью друга. Себастиан думает, что лучше бы он сгинул в том лагере.

========== 28. ==========

28.

Себастиан долго мучается с дверью. Пальцы дрожат, и ключ никак не может попасть в замочную скважину. Левая рука все еще мало приспособлена к жизни.

В квартире царит полумрак. Гулко тикают старые часы с кукушкой над комодом в прихожей. Брок ставит сумки на пол. Разувается. Проходит на кухню. Его мать видимо позаботилась и привела жилище в нормальный вид перед их приездом. В холодильнике стоит молоко, пирог и, кажется, рагу. Он ставит чайник. В коридоре тишина. Молоко и разбавленный ледяной водой сладкий чай. Брок не уверен, что после всего пережитого, Себастиан все еще любит этот напиток. Раньше любил, но сейчас все иначе.

Он возится на кухне пятнадцать минут. Оборачивается несколько раз. Надеется увидеть улыбающуюся старушку, шаркающей походкой приближающуюся к нему. Миссис Грин мертва. И эта кухня будто умерла вместе с ней. Он не понимает, чем они заслужили лишиться ее. Он не понимает, чем Себастиан заслужил лишиться последнего родного человека в этом мире. Райт уже не берет себя в расчет.

Брок находит Себастиана в комнате Аманды. Парень сидит на ее кровати. Сжимает ночную рубашку. Он не плачет. Молчит упрямо. Брок ожидал истерику с криками, рукоприкладством, битьем посуды. С ней справиться легче, чем с молчаливым отчаянием. Райт хочет выть от беспомощности. Себастиан закрылся от него. Он не нуждается в его помощи. Он больше не нуждается в нем. Во всяком случае именно это Себастиан пытается доказать ему уже две недели.

Грин хочет, чтобы Брок ушел. Вернулся к своей нормальной, довоенной жизни. Без него. Без калеки, который ничего больше не может ему дать. Себастиан не знает, как это объяснить, чтобы до друга, наконец, дошло — сержант Себастиан Грин не вернулся из плена. И с войны не вернулся тоже. Он пустой, сломленный, изувеченный.Выпотрошенный болью и потерями. Он хочет быть один. Всегда. Страдать самому — не страшно. Страшно, когда кто-то другой страдает из-за тебя.

Брок не умеет читать мысли. Он трактует по-своему его поведение. Пусть думает, как хочет, лишь бы помогло. Вместо того чтобы уйти, Райт велит ему умыться. А после тащит в какую-то контору, адрес которой им оставила Джулия. Себастиан сжимает зубы и следует за Броком.

— Она умерла ночью в своей кровати. Инфаркт. Миссис Грин понимала, что больное сердце — не шутка. Она пришла ко мне за неделю до своей кончины, принесла завещание на подпись. Оглашения не было. Вы можете прочитать все сами. Звоните, если появятся вопросы. Насколько я знаю, все документы она успела подготовить. Нужны только ваши подписи.

Голос юриста сух. Усталые глаза прячутся под толстыми стеклами очков. Он разглядывает двух солдат вернувшихся несколько часов назад из самого пекла. От них все еще пахнет войной. Они по очереди читают завещание, документы о вступлении в собственность. Ставят подписи. Мужчина предпочитает не замечать, как они переглядываются. Как тот, что с лейтенантскими погонами, постоянно следит за действиями… инвалида. Юрист имеет неосторожность открыть рот и рассказать о пособие, которое положено мистеру Грину из-за травмы. Затыкается сразу, стоит только встретиться глазами с лейтенантом Райтом, который, кстати, вскоре вернется за необходимыми документами.

Брок открывает дверь. Пропускает вперед Себастиан. Он движется тенью за спиной. Будто ангел-хранитель. Себ усмехается. Ему не нужна забота. Ему нужно свернуться калачиком на их общей, давно остывшей кровати, и сдохнуть в одиночестве. Наверное, стоит рассказать Броку, почему последнюю неделю на фронте капрал Фишер занял его место за плечом сержанта. Когда приходится вытаскивать из чьих-то пальцев заряженный револьвер — это по определению сближает. Может Брок побрезгует общаться с неудавшимся самоубийцей…

— Бас, мы пропустили похороны. Поедем на кладбище?

Тихий голос заставляет Себастиан обернуться. Выходит слишком резко. Он заваливает на бок, и Брок чудом успевает ухватить его за правый рукав, не дает упасть. Себастиан отшатывается, на этот раз удачно. Смотрит волком, готовым вцепиться в глотку.

— Мы едем или нет? — чуть резче, чем хотелось, спрашивает Райт.

Ответом служит неуверенный кивок и виноватый взгляд. Они садятся в такси, которых на этой улице почему-то очень много. Когда они покидали Нью-Йорк, почти пять лет назад, желтые машины были редкость, сейчас же они практически везде. Кладбище огромно. Они с трудом находят могилу миссис Грин среди тысяч надгробных плит. Брок догадывался, что его мать не могла пропустить похороны. Видя скромные, любимые матерью, герберы, он убеждается в своей правоте. Начинается дождь. Вода пробирается под ворот кителя, заставляет вздрогнуть.

— Ты чуть-чуть не дождалась. Я вернулся, бабушка. Мы оба вернулись.

Парень целует мраморную плиту и поднимается с колен. Брок кладет на снег свежие цветы. Он смотрит на безжизненный камень и благодарит всех богов, что там, в земле, лежит не Себастиан.

Они возвращаются домой. В гостиной по-прежнему стоит старое пианино. Себ даже не смотрит на него. Его взгляд скользит по фотографии на стене. Двое молодых парней: пехотинец и моряк, призванные на службу в армию США. 1940 год. Он помнит, как Брок держал его руку за бабушкиной спиной. Правую руку. Теперь ее нет. Как нет и тех парней. Сейчас в гостиной стоят двое пожилых людей, которым еще нет тридцати. Виски тронула седина. А глаза будто бы выцвели. Души выцвели. Почернели от запекшейся на руках крови.

Брок касается губами мокрых волос. Себастиан закрывает глаза, облокачиваясь на теплую грудь. Ужин проходит в тишине. Как и вся последующая неделя. Себастиан перебирается в комнату Аманды. Тоже молча. Просто однажды ночью он не возвращается в комнату. Утром говорит, что будет спать у бабушки. Брок кричит про себя, стискивает зубы так, что выступают желваки. Себ видит, как он сдерживает рвущуюся наружу болезненную ярость, как на мгновение его глаза становятся абсолютно черными. Он предпочитает игнорировать то, что видит.

С этого момента у Брока появляется дурная привычка. Даже две. Он просыпался по ночам от зудящего беспокойства. Бесшумно подходил к закрытым дверям и замирал, вслушиваясь в звуки за ними. Обычно Себ беззвучно рыдал, заглушая собственные судорожные вдохи подушкой. Брок не мешал ему. Когда Себастиан принимал душ, Райт караулил под дверью. Это было глупо, но на всякий случай он хотел быть всегда рядом. Конечно, Себастиан знал об этом. Он все понимал, потому не заговаривал об этом. Все еще продолжая не замечать голос собственного сердца.

Как оказалось, паранойя Райта не была безосновательной. В очередной раз, вслушиваясь в звук льющейся воды, он вдруг слышит, как разбивается стекло. Наступает тишина. Он даже не сразу понимает, что произошло. А потом выбивает хрупкую дверь плечом и столбенеет на пороге.

Себастиан сидит на полу, обхватив себя рукой, прижавшись к бортику ванны спиной. На полу мерцают осколки разбитого зеркала. Рядом лежит металлический ящик, который заменяет им аптечку. Видимо этим ящиком он и запустил в несчастное зеркало. Мокрые волосы закрывают лицо. Лейтенант видит, как по щеке друга катится капля крови. Она похожа на кровавую слезу. Брок на мгновение задерживает дыхание от ужаса, а потом опускается рядом на колени. Убирает за уши мешающие пряди. Вытаскивает застрявшее в коже стекло. Шрам останется. Очередной шрам.

Он набирает ванную, пока обрабатывает свежие раны. Потом легко поднимает на руки обнаженное тело и опускает в горячую воду. Себастиан доверчиво поворачивается спиной, будто не было этого мучительно отчуждения. Брок намыливает ему голову. Запускает пальцы в волосы. Бережно оттягивает пряди. Перебирает. Последний бастион ледяного сердца рушится. Себастиан откидывается назад, подставляясь под ласкающие руки. В конце концов, если Брок хочет связать свою жизнь с калекой, то кто он такой, чтобы мешать этому.

Собственно, вытирается он уже самостоятельно. Себастиан смотрит в разбитое зеркало и не может оторвать взгляд от изуродованного плеча. Он не замечает, когда за его спиной возникает Брок, обнимающий его поперек груди, вжимающийся губами в затылок. Бас слишком сильно ощущает собственно отвращение к себе и полагает, что оно должно передаваться всем, кто его окружает. Он встречается взглядом с Броком в зеркале, чуть приподнимая плечо.

— Видишь это? — неожиданно зло спрашивает он.

Брок хмурится. Они уже проходили это когда-то очень давно. Ему не вспомнить причины такого разговора, но он ему точно не понравился. Так и сейчас: Брок знает, к чему ведет сержант. Он разворачивает его к себе лицом. Оглядывает всего с ног до головы. Парень так и не оделся. Брок не хочет считать шрамы, замечать увечье. Все это отпечатки войны. Он просто оглаживает взглядом родное, слишком любимое, тело.Красивый. Все равно красивый.

— Я вижу тебя, Бастиан.

Слова бьют в самое сердце. От злости не остается и следа. Себастиан неуютно ежится под проницательным взглядом. Натягивает на плечи большое мягкое полотенце. Он знает, что поступает глупо. Но из чистого упрямства не может сдаться.

— Я устал. Спокойной ночи.

Себастиан уходит. Брок собирает осколки. Режется несколько раз. Смотрит, как красные капли расплываются по белой плитке, и вспоминает, кровь, расползающуюся огромным алым пятном на белоснежном снегу под отключившемся Себастианом где-то в лесах Северной Франции. В нос бьет запах гари и талого снега. Ладонь непроизвольно сжимается. Осколки впиваются в кожу сильнее. Броку нужно прогуляться. Уйти подальше от всего этого кошмара.

Он осторожно закрывает за собой дверь, стараясь не потревожить спящего. Он успешно справляется с этим, Себастиан не слышит, только вздрагивает во сне. Брок выходит из подъезда, спокойно проходит метров сто. Когда дом остается позади, он останавливает. Он поднимает голову. Снежинки кружатся вокруг. На небе сияют звезды. Глаза щиплет. Брок закрывает лицо ладонями и тихо воет, впиваясь зубами в собственное запястье. У него больше нет сил. В нем не осталось жизнерадостности. Он не сможет вытащить из ада Себастиана, потому что даже себя он спасти больше не в состоянии.

— Брок, — зовет кто-то.

За спиной стоит Джулия Райт. Она слегка приподнимает уголки губ, подходя к сыну. Треплет по голове, как когда-то в детстве. Женщина обнимает его, слушает сбивчивую речь.

— Я больше так не могу. Мам, я больше не могу. Мне его не спасти.

— Сынок, если кто и сможет спасти твоего… любимого человека, то только ты.

Она успокаивает его. Говорит, что он чертовски сильный. Рассказывает разные глупые истории. Наигранно жалуется, что пока их не было, ей пришлось заняться булочной Гринов. Говорит несмело, что их возвращение — лучшее, что происходило с ней за последние восемь лет. Она произносит «их», и Брок готов разрыдаться на месте. Себастиан Грин не вернулся с войны.

Они идут домой вместе. Джулия целует сына в щеку и уходит. Брок ложится в пустую холодную постель, не смыкает глаз до утра. Он никогда не был так одинок и счастлив одновременно. Ему нет места рядом с Себастианом. Но и уйти он не может. Они слишком долго оставались потерянными друг для друга, чтобы снова расставаться.

========== 29. ==========

29.

Себастиан просыпается от собственного, застрявшего в горле крика. Брок рядом. Держит за руку. Гладит нежно спину, но не обнимает, будто боится преступить какую-то черту. Его успокаивающий шепот единственная ниточка к реальности. Грин хватается за спокойный, уверенный голос и тянется за ним к свету из вязкой пугающей тьмы.

— Что снилось?

— Потом.

Брок не настаивает. Прижимает к себе худую спину. Зарывается пальцами в всклоченные влажные волосы. Себастиан потерянный, напуганный, не шарахается от прикосновений. Он так похож на себя прежнего, довоенного. Ненадолго. Как только морок кошмара развеется, он снова оттолкнет его, закроется на все замки.

Холодильник стремительно пустеет. Грин не ведется на уговоры, остается сидеть дома. Брок идет в магазин в одиночестве. Когда он возвращается в квартиру, Себастиан сидит за пианино. Он не слышит, что друг вернулся. Он вообще ничего не слышит. Ругается сквозь зубы. Войной втравленный в мозг мат звучит в этой квартире странно. Играть левой рукой не получается. Себастиан злится. Бьет по клавишам кулаком. Они издают высокий жалобный писк и замолкают. Брок возвращается в прихожую. Громко хлопает дверью. Ставит пакеты на комод. И делает вид, что ничего не видел.

Себастиан на кухне. Брок подходит к пианино. Смотрит внимательно, будто надеется, что стоит ему подойти, и инструмент заиграет сам собой. Не выходит. На оставленных нотах стоит дата — 22 февраля 1945 год. Совсем новые, набросанные на лист неаккуратные закорючки. Брок и раньше-то не понимал, что они значат. Теперь он вообще не может ничего разобрать. От былой каллиграфичности не осталось ничего.

— Зачем тебе это все? — неопределенно пожимая плечами, спрашивает Себ.

Он ковыряет ложкой суп. Так и не научился свободно держать столовые приборы в левой руке. Брок смотрит на него, как будто Себастиан сморозил самую глупую вещь на свете, и качает головой. Он ставит свою тарелку в раковину и садится обратно.

— Ешь, — спокойно говорит он.

— Я больше даже играть не могу! — роняя ложку, кричит Грин.

— Ешь, — тем же голосом повторяет Брок, стирая брызги со своего лица.

И Себастиан ест, поражаясь собственной покорности. Ему вкусно. А Брок уже знает, что будет делать дальше. Он уходит из дома после обеда. Возвращается ближе к полуночи. Себастиан говорит, будто допоздна засиделся перед телевизором. Он не хочет признавать, что ждал, пока Брок вернется домой. Не смог уснуть в пустой квартире.

Грин упрямо выпячивает подбородок. Лицо сереет на глазах. Заостряются скулы. Губы опять поджатые, немного дрожат. Он застыл на месте, так и не успев сделать глоток из чашки, подаренной недавно соседкой в знак почтения. Сердце заходится в бешеном, паническом ритме. Брок только что сказал, что должен уехать.

— Почему?

Голос не подводит. Звучит ровно и четко. Рот мгновенно пересыхает в ожидании ответа. Брок слишком давно знал этого парня. Выучил наизусть все повадки и жесты. Он не хочет ругаться. Но его скручивает болезненным спазмом от готовой вот-вот разразиться ссоры.Им незачем ругаться. Брок просто решил уйти. И у Себастиан нет выбора. Он должен его отпустить. В конце концов, разве не этого он добивался почти месяц? Возможно, говорить этого вслух не стоило. Синие глаза смотрят с болью и тоской.

— Просто так вышло, Себастиан. Я должен уйти.

На миг Грин задумывается, неужели его «просто так вышло» вызывало такие же чувства. Брок уходит не прощаясь. Закрывает за собой дверь. Его ключ остается лежать в кухне на столе. Себастиан хочет закричать, умолять остаться. Ведь эта квартира теперь принадлежит и Броку тоже. Бабушка постаралась. Она же не думала, что ее внук такой непроходимый идиот. Себастиан провожает взглядом знакомую спину из окна. Брок покинул этот дом. Он уходит не оборачиваясь. Хотя наверняка чувствует, как за ним наблюдают.

Себастиан смотрит на нетронутую кружку с так и недопитым чаем и вспоминает, как в джунглях Филиппин они пили заваренные кипятком травы. Хейли сказала, что это полезно для иммунитета. Они ей поверили и с деланным удовольствием давились горьким варевом. А потом память переносится в рождественскую засыпанную снегом Францию. Там, у костра насыщенно пахнет кофе. Тони разводит его растопленным снегом и разливает по стаканам черно-бурую чуть теплую жижу, которую гордо величал настоящим даллмайером. Ему тогда показалось, что ничего вкуснее этого трофейного дерьма он не пробовал. А на следующее утро Чейз говорит, что самолет Брока потерпел крушение где-то в водах Индийского океана. Сколько раз они друг друга хоронили за эти пять лет? Но всегда находили друг друга. Возвращались. Больше этого не повторится. И это полностью вина Себастиана. Ноты останутся потерянными навсегда.

Брок не возвращается уже несколько дней. Когда проходит месяц, и Джулия в последний раз приносит ему продукты, Грин готов выть от отчаяния. Себ не знает ни его нового адреса, ни номера телефона. Да и зачем? У них же все кончено. Может, его старый друг вообще женился на какой-нибудь красотке и думать забыл об одиноком калеке.

Себастиан идет в театр. Он не может играть, но все еще пишет хорошую музыку. Конечно, ему платят совсем немного, на еду хватает и, слава Богу. Он не жалуется. Плачет ночами от одиночества и безысходности. Укрывается тремя одеялами, потому что не может согреться в пустой квартире. Но никогда не жалуется.

Как-то поздним вечером в дверь скребутся. Тихо, будто загулявший пес оповещает хозяев о своем возвращении. Когда не получают ответа, снова скребутся. Себастиан лежит на кровати в своей старой комнате, уткнувшись носом в подушку. Она еще таит в себе родной запах.

— Никого нет дома, — бормочет он, глотая подступающие слезы.

— Открой немедленно! Иначе я решу, что ты опять подрался с зеркалом, и высажу эту чертову дверь. Открывай, Себастиан. Я знаю, что ты дома.

Минуту он лежит, не дыша. Думает, вдруг почудилось? Травма, нервы, одиночество — сойти с ума легче чем, кажется. Когда в дверь стучат кулаком, он бежит в коридор, на ходу собирая волосы в хвост. Мелькает в голове мысль, что надо бы побриться. Но она лишь мелькает.

— Я рад, что ты пришел, — говорит Себастиан.

Он еще не уверен, действительно ли рад, но Брок заходит, заполняя собой пустоту. Ерошит длинные волосы. Сгребает в объятия. Целует в уголок рта. Впервые за эти недели Себастиану кажется, что он живой. Что сержант Себастиан Грин таки вернулся из плена и сейчас, возвращается с войны. Они оба вернулись домой.

— Все хорошо? — весело спрашивает Брок.

— Да.

Ему еще хочется добавить «теперь, когда ты вернулся», но он, молча, растворяется в объятиях. Брок тянет его в гостиную. Подталкивает к бархатному табурету перед пианино. Он садится рядом. Поднимает клап. Извлекает из потайного кармана мятые листы. «Возвращенные с войны» — Себастиан узнает свой почерк. Он думал, что выбросил эти ноты после ухода Брока. Оказывается, нет. Райт сам их забрал. Себ не понимает, чего от него хотят. Он почти напуган. На взволнованный взгляд ему отвечает просто:

— Мне нужна твоя помощь.

Брок внимательно вглядывается в ноты. Разминает пальцы и начинает играть. Правой рукой. Себастиан сидит, округлив глаза, и явно не собирается участвовать в процессе. Одной рукой стройную мелодию вывести не получается. Брок поддевает друга локтем и тот будто просыпается. Поднимает левую руку. Они играют вдвоем. Когда мелодия затихает, Себастиан разворачивается к нему всем корпусом. Он не верит. Не понимает. Давится сдерживаемыми рыданиями.

— Ты сказал, что не можешь играть. Я решил помочь, — стирая слезы с его пылающих щек, говорит Брок, — Мне нужно было время, чтобы научиться. Эти руки не созданы для музыки, к сожалению.

Себастиан задыхается. Он смотрит на Брока с минуту, а потом кидается на шею. Обнимает, стискивает рукой плечо и рыдает. Прижимается к губам. Кусается нетерпеливо и слышит тихий теплый смех.

— Я — идиот. Я решил, что испорчу тебе жизнь. Калека же. Кому я нужен? Я хотел, чтобы ты оставил меня. Потому что боялся, что превращу твою жизнь в ад.

— Идиот, — соглашается Брок, — А я, знаешь ли, люблю идиотов. Это моя слабость. Однорукие идиоты с музыкальными способностями и умением хладнокровно резать глотки фашистам.

В ту ночь Себастиан переезжает обратно в свою комнату. А потом приходит 8 мая. И страна празднует Победу. Весь мир празднует Победу. Чуть раньше Брок находит в одном из ящиков альбом, который собирала миссис Грин из присланных ими фотографий и писем. Вот они вдвоем, на немецком танке. Вот Хейли смеется, запрыгнув на спину Броку. Вот Себастиан со своей любимой винтовкой. Вот они втроем, и поза почти полностью копирует фотографию из гостиной. Да и суть похожа. Хейли ведь погибла. Дальше идет Франция. Майор Чейз. И очень много фотографий Энтони. Психолог-фотограф-модель, кто бы мог подумать.

В солнечный майский день они празднуют в кругу своих фронтовых друзей. Все они рядом. Смотрят с фотографий. Застывшие в вечности. В памяти своих однополчан. Большинство из них до Победы не дошли. Себастиан помнит войну и совсем не помнит мира. Ему возвращение далось тяжелее. Хотя изначально они думали, что будет иначе.

В июне приходит странное письмо. На нем незнакомый адрес, и почерк никак не получается распознать. Когда они вскрывают конверт, из него вываливается фотография Энтони Фишера и других ребят из их отряда, а за ними развалины Рейхстага. И подпись на обороте: «Мы дошли».

В письме говорилось, что победа далась очень тяжело. В последней битве они не считали павших. Среди них был и полковник Чейз. Утром примерил новую форму, а к вечеру гроб. Гитлер прострелил себе башку, как раз перед тем, как русские взяли Рейхстаг. Тони писал, что скоро приедет, что соскучился по паре страдающих пидоров. И что он очень благодарен неизвестной Хейли за эту фразу. Она поднимает настроение даже в самый пакостный день.

«Вы кое-что забыли здесь, когда собирали вещи», — написано вместо прощания.

========== 30. ==========

30.

Время шло. Себастиан не только научился держать ложку левой рукой и виртуозно метать ножи, но еще и превосходно играть свою партию. Брок вернулся на завод. Быстро восстановил свои профессиональные навыки и даже успел обучиться новым хитроумным штукам.

Вроде бы все стало как раньше. Почти. И от этого «почти» время от времени тяжело тянуло где-то под ребрами. Брок впервые играет на большой сцене в июле 1945. У него зачесаны назад волосы. Черный фрак и белоснежные перчатки. Рядом стоит Себастиан. Рука сама тянется поправить кривоватую бабочку по старой памяти. Себ ловит его пальцы. Заглядывает в глаза.

— Мы больше не потерянные. Мы наконец-то смогли сложиться в единую мелодию.

Парень улыбается, осторожно касается щеки друга сомкнутыми губами и выходит на сцену. Брок следует за ним. «Возвращенные с войны» покоряет зал. Им аплодируют стоя пять минут. Брок засекал. Дуэт ветеранов остается работать в театре. Их так и представляют. «Дуэт ветеранов-однополчан, сохранивших свою дружбу на фронте и за его пределами». Несмотря на начавшуюся музыкальную карьеру Брок не отказывается время от времени набить кому-нибудь морду на импровизированном ринге в доках. Несанкционированные бои проводятся там же, где и пять лет назад. Себастиан не спорит, не ругается. Иногда даже ходит вместе с Броком. Любуется. Делает ставки.

Парни переезжают в комнату бабушки. Она побольше, да и к кухне ближе, если верить Себастиану. Долго ходят по магазинам, выбирая обои, мебель. Люди косятся на них. Разглядывают. Изучают, как подопытных. Со временем они учатся не обращать на это внимания. Себастиану тяжелее. Помимо взглядов каждый мало-мальски знакомый человек из прошлой, довоенной, жизни норовит подойти и выказать свое сочувствие. Это раздражает. Слишком гордый, покалеченный войной, музыкант не может смириться с жалостью в свой адрес.

Посовещавшись с Себастианом, Брок идет в булочную. Во-первых, там нужно присутствие одного из владельцев. Во-вторых, там работает его мама. После непродолжительных споров на помощь никудышным дизайнерам приходит Джулия Райт. За ужином, она сообщает, что с их милитаристическим видением мира нельзя обустраивать жилище. Оно больше похоже на казарму, чем на уютное семейное гнездышко. Уже в прихожей, перед уходом, она обнимает сына одной рукой, а второй подтягивает к себе Себастиана. Джулия улыбается. Обнимает их обоих и уходит без слов.

— Я же говорил, ей просто нужно было время, чтобы принять меня.

— А сколько тебе понадобится времени, чтобы принять себя?

— Просто будь рядом

— Я всегда рядом, Бастиан. Всегда.

Энтони приезжает в конце августа. Не с пустыми руками, как и обещал. К скромной коллекции наград, добавляется «Пурпурное сердце» Себастиана и «Серебряная звезда» Брока. Им приходится почти два часа искать заблудившегося товарища в центральном парке, где они должны были встретиться. Парни вспоминают павших друзей и радуются, что война, наконец, окончена.

Тони демонстрирует им фотографии дочки, только в этом году окончившей школу. За все время службы он ни разу не говорил о ней, боялся накликать беду. Себастиан смотрит на улыбающуюся девочку и понимает, что не зря они прошли все это. Сжимает в ладони свое «Пурпурное сердце» и не может сдержать улыбку. Они тоже вложили свой вклад в победу. Вот ради них, ради детей, ради будущего народов они воевали. Не ради наград и почестей. Хотя и они, безусловно, приятны.

Тони опять начинает пререкаться с Броком. Вся их дружба держится на взаимных подколках. А потом Брок спрашивает о том, что мучило его все время с момента прочтения письма. Фишер рассказывает о гибели полковника Чейза. Как он немецкую девочку собой заслонил от фашистской пули. Говорит, шмыгает носом, как ребенок, жестикулирует. Себастиан стирает выступившие слезы. Оборачивается. Брок сжимает кулаки. Глаза темные. Страшные. Челюсть квадратной становится. Себастиан накрывает его руку своей.

— Чейз был так похож на твоего брата. Не удивительно, что они дружили, — говорит Себастиан.

— Я даже имени его не знал. Он нас столько раз с того света вытаскивал, а я так и не спросил как его зовут.

— Энджел, — отзывается Энтони, — Полковник Энджел Макс Чейз.

— Вот уж точно, — усмехается Брок, — Имя достойное своего носителя.

В памяти всплывают серьезные карие глаза, усы, постоянно всклоченные иссиня-черные волосы. Он был высоким, сильным человеком, настоящей боевой машиной в человеческом теле. Он заботился о вверенных ему солдатах, как о родных детях. Его не просто уважали, его любили. За ним шли на смерть. За него люди были готовы умирать.

Фишер уезжает поздно вечером. Обещает писать и просит не забывать его. Он взваливает на плечо сумку и поворачивает к парням. Тони грустно усмехается, говорит:

— Не так много «своих» в живых осталось, парни. Не хорошо будет раскидываться друзьями, даже такими голубыми, как вы.

— «Свои» с твоим цветом кожи тоже редкость, Фишер. Мы будем писать. Не забывай нас.

Брок улыбается. Провожает взглядом знакомую спину. Пожалуй, капрал Энтони Фишер остался последним выжившим, кого бы он смог спокойно назвать другом и повернуться в бою спиной. Если бы не он, Себастиан был бы мертв или до сих пор гнил бы в плену. Мысли о плене заставляют его вздрогнуть. Они никогда не говорили об этом. Себастиан просто рассказал, что сдирание кожи заживо не самое болезненное, что может быть. У Брока больше не появлялось вопросов.

Дом встречает их тишиной. Райт не особо осознает, что делает, когда прижимает несопротивляющегося Себастиана к дверям и целует. Как будто в первый раз. Сталкиваясь зубами, задыхаясь от недостатка кислорода. Они оба знают, что это первый настоящий поцелуй после возвращения из Франции. Губы сухие, жесткие, требовательные. Себастиан выдыхает осторожно, будто спугнуть боится. Прижимается ближе, инстинктивно поворачивается левой стороной.

Броку не нравится его зацикленность на собственном несовершенстве. Он должен донести до этой лохматой башки, что с рукой, что без руки — он любит Себастиана одинаково сильно.Им не нужны разговоры, чтобы доказать это. Они оба здесь, спустя столько лет, в той же квартире. Брок нежно целует податливый рот. Кусает шею. Живое, горячее тело в руках. Сердце стучит под ладонью. Себастиан рядом. Живой, покорный, безумно красивый. Он шепчет это вслух и щеки музыканта вновь покрываются румянцем.

Себастиан закусывает губу, хватает воздух открытым ртом. Повторяет как заведенный его имя. Цепляется за шею. Брок целует изуродованное плечо, смотрит так, будто не видит шрамов. Себастиан тоже не видит, по крайней мере в эту секунду. Он лишь чувствует мелкие неровности под руками на гладкой спине. Война пометила каждого из них.

— Посмотри на меня, Бастиан, — просит Брок.

Себастиан распахивает глаза. Топит в синем океане и не дает надежды на спасение. Пальцы все такие же нежные, изящные, холодные касаются разгоряченной кожи, впиваются короткими ногтями. Брок до конца не верит, что это реально. Рычит. Его ведет от накала чувств. Все их трагедии в итоге сделали их только ближе. Возможно, им есть, за что благодарить Бога.

Утро подкрадывается внезапно. И никому не надо на войну. Брок готовит завтрак в старом затертом фартуке миссис Грин. Мечется у плиты. Себастиан сонный, растрепанный, еще мягкий со сна. Его приятно обнимать. Он пахнет домом. Уютом. Миром. Почти стерся запах талого снега в окопах и оружейной смазки. Брок ставит на стол яичницу, чашку с чаем и стакан молока. Он думает о том, что каждый из них все еще носит на шее пару жетонов, словно обручальные кольца военных дней.

Через неделю Брок притаскивает домой щенка из ближайшего приюта. И они становятся похожими на настоящую семью. А ночью Брок снова просыпается от крика. Себастиану снится кошмар. Он тяжело дышит, слушает тихое мурлыканье давно заученной французской песенки.

— Потом уже наступило. Расскажи мне, что тебя пугает.

— Тьма внутри меня. Я убивал людей. Мы убивали людей.

— Мы были на войне. Если ты пойдешь прямо сейчас на улицу убивать людей, то да, тьма внутри тебя. И ее стоит бояться. Но там… Ты мой свет, Себастиан. Мое личное солнце. Ты — моя жизнь.

Момент, когда жизнь Брока Райта пошла наперекосяк — это момент появления в ней Себастиана Грина. Из тощего задохлика, избиваемого всеми кому не лень за слишком большую любовь к справедливости, капитан футбольной команды сделал настоящего мужчину. Буквально во всех смыслах. Они показали друг другу миры, о существовании которых не знали до знакомства. Они полюбили друг друга. А потом была война. Она изувечила их души. Оставила незаживающие следы на телах. Она почти сломала Себастиана.

Сломать можно кого угодно, было бы желание и время. А вот заставить сломленного человека снова захотеть жить — тяжкий труд, не у каждого хватит мужества взяться за это. Брок взялся. Теперь у них есть своя небольшая булочная. Квартирка. Пианино. Забавная рыжая собачка. И они сами есть друг у друга. Ведь они вместе до конца, иначе какой во всем этом был смысл?

Потерянные ноты нашли свое место. И мелодия, начавшаяся в далеком 1933 году, наконец, сложилась до конца. Нет, она еще не закончилась. Для этих двоих все только начинается. Брок и Себастиан заслужили свое счастье. Они его выстрадали.