Сентябрь [Томаш Пациньский] (fb2) читать онлайн

- Сентябрь (пер. Владимир Борисович Марченко) 1.24 Мб, 326с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Томаш Пациньский

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]



ТОМАШ ПАЦИНЬСКИЙ

СЕНТЯБРЬ

Со штыком на танки шел я, словно князь,

Прокатились танки, раскатали в грязь…

Владислав Броневский "Польский солдат"



За Острувью шоссе спускается с небольшого возвышения и входит в посаженные ровнехонь­ко, словно под шнурочек, сосновые леса, остатки Белой Пущи, вырастающие из подляских песков, перемежаемые лугами и бесплодными полями. Разбросанные кое-где деревушки – это, по сути сво­ей, халупы, стоящие при клочках возделанной земли. Шаткие мостки и броды пересекают узкие пото­ки, только они, самое большее, пригодны для легкой повозки или коров, которых гонят одна за другой.

Сентябрь был сухим, даже жарким. В последние дни лета листья уже желтели и краснели, а в светящем все ниже на небе солнце серебрились нити бабьего лета. Вот уже несколько недель не упа­ло ни капли дождя. Лесная подстилка была сухой, на лугах стояла высокая, некошеная тра­ва.

Трава высохнет, посереет до конца. Не будет она стоять в стогах, никто не свезет ее в са­раи. Осенние ветры и мороси наклонят ее, а первые снега пригнут к земле.

Или же она сгорит, как вон на том лугу, до самого мелиоративного рва, где языкам пламени без помощи ветра, который помог бы перебраться им через узенькую помеху, пришлось остановить­ся. Не помог даже авиационный бензин, сожженный остов самолета торчал слишком далеко. С обочи­ны с трудом можно было заметить герб соединения на не тронутом огнем и теперь блестевшем на солнце хвостовом оперении.

Огонь поглотил только корпус машины. В обугленном круге выжженной земли торчали только переборки и глубоко зарывшийся в почву закопченный блок двигателя. Уцелела только лишь концов­ка одного крыла и отвалившийся в момент удара хвост.

Сидевший на краю придорожной канав усталый солдат опустил ладонь, которой заслонял гла­за от низко висящего на небе солнца. В последнее время подобных картин он видел слишком много. Не нужно было даже напрягать глаз, чтобы убедится в том, что машина принадлежала пол­ку из Минска Мазовецкого или из Радома.

Здесь останки самолета покоились не менее двух недель. С самого начала войны, когда сла­бая противовоздушная оборона быстро рассыпалась в прах. В самый раз, чтобы успел остыть раска­ленный дюраль, а ветер рассеял золу. В самый раз, чтобы танковые колонны сломили сопро­тивление и захватили всю страну. В самый раз, чтобы проиграть войну.

Чуть больше двух недель. Точнее – восемнадцать дней.


Солдат склонился, дотянулся до пряжки ботинка.

Слишком стар я уже для этого, подумал он. Чувствовалось бремя своих почти что пятиде­сяти лет. Физическая усталость, боль стертых подошв и суставов, тупо отзывающаяся по ночам под голым небом, что могло быть хорошо еще для зайца в борозде, но никак для капитана запаса.

- Вот же ж, курва, досталось, - буркнул он, меряясь силой с упрямой пряжкой.

Обувка была не самой лучшей, как и все, что таскали резервисты и добровольцы. Оружие по­мнило времена сразу же после прошлой войны. Экипировка, которой было далеко до уставной, пред­ставляло собой странное сборище инвентаря, тщательно собираемого предусмотрительными сер­жантами. А ботинки, годами хранимые на каком-то бездонном складу, никак не были при­способлены для контакта с грязью и пылью.

Выданного по службе оружия тоже давно уже не было. Когда он выстрелял, впрочем, в бе­лый свет, как в копеечку, все, что имелось в обоймах, оказалось, что ни одна из оставшихся в жи­вых логи­стических служб патронами такого калибра не располагает. Так что с чистой совестью он выбросил винтовку в канаву, тем более что в призывном бардаке никто в его книжку номера не внес. Вместо нее он взял новую радомскую винтовку, патронов к которой было, сколько душа по­желает.

Нужно двигаться, с неохотой размышлял он, глядя на треснувшую подошву. Сойти с этой до­роги, вообще-то выгодной, поскольку ведущей прямиком к цели, зато не слишком безопасной. Дальше продвигаться лесом, они избегают леса, предпочитая воевать на дорогах высшей катего­рии.

Нужно выходить… С рассудком боролись боль и усталость, сопровождавшие его в течение всех дней самостоятельного выхода из-под Млавы, сквозь уже занятую территорию. Отхода в одиноч­ку, с тех пор, как на отступающую в беспорядке, перемешанную с машинами беженцев колонну с пу­стого неба свалились истребители.

Нужно идти… С усилием он поднялся и накинул на плечи тяжелую, похоже, времен еще пре­дыдущей войны шинель, которую оскорбительно прозвали шиншиллой. В плотной шинели этой теп­лой осенью было ужасно жарко. Зато она была к месту в холодные ночи, серебрящиеся под утро ро­сой, которая очень скоро превратится в иней. А в лесу, когда приходится спать под свисаю­щими до самой земли еловыми лапами, на упругом, пахнущем матрасе из иголок, она была попро­сту необхо­дима. В лесу, который в очередной раз в нашей задолбанной истории становился по­следним убежи­щем.

Шинель он не сворачивал, не крепил к вещевому мешку. Под ней можно было спрятать корот­коствольную винтовку, повешенную, по-охотничьи, стволом вниз. Ту самую, которая не слиш­ком-то и пригодилась в ходе последнего столкновения, когда сам он вжимался в землю, пытаясь укрыться от надвигающегося на него чудища. Винтовка дергалась, сотрясаемая отдачей, пули высек­али на броне искры, а в голове болтался мрачный анекдот, ходивший в роте с самого начала войны. О том, как капрал учит призывников, как сражаться с танками. Всего то, пихнуть штыком вон в ту щель…

ʺЩелиʺ не было. Вместо нее он увидел блестящее пуленепробиваемое стекло перископа, вид­ное замечательно, потому что танк остановился в паре метров от мелкого окопчика, на дне кото­рого он сам свернулся. Шершавый панцирь, покрытый пятнами камуфляжа, походил на змеиную шку­ру, выгнутые крылья, блестящие траки гусениц, повисшие над самым окопом, моли в любой мо­мент вда­вить в землю ту кучку мяса и экипировки, в которую он превратился.

Затем увидел вспышку и вдвигающийся вовнутрь ствол пушки, мягкий удар в лицо, испытав лишь удивление от того, что не слышит выстрела. Последнее, что помнил, то был полк механизиро­ванных гренадеров, перекатывающийся через их позиции.

Он забросил за спину рюкзак и подскочил на месте, чтобы проверить: не брякает ли экипиров­ка. Кривая усмешка. Появились навыки, а ведь прошло всего лишь несколько дней. Быстро… Другое дело, что у тех, которые подобных навыков не приобрели, другого случая уже и не будет.

Господи Иисусе, пан капитан… Как быстро поднялся он в чинах всего лишь за неделю: от под­поручика запаса до капитана, командира батальона. Очень даже неплохо для резервиста. От гор­дыни уберегло только то, что из всего батальона можно было бы собрать неполный взвод.

Впрочем, командовать пришлось не долго. Он еще успел организовать оборону какой-то безы­мянной деревушки, потому что планшет с картами куда-то подевался вместе с предшественни­ком, от которого осталась лишь большая воронка в земле и ремешок от того самого план­шета, по­скольку от самого командира не осталось ничего, что можно было бы идентифицировать. Вступить в безнадеж­ный бой он приказал уже после трезвого замечания сержанта: "Курва, это ж и упиздовать некуда". А капитуляция разворачивавшимся как раз в наступление вражеским танкам давала малую надежду в отношении применяемой теми тактики, которая, в первую очередь, за­ключалась в обстре­ле всех по­тенциальных мест сопротивления, а затем – во фронтальной атаке. Противник быстро научился такой тактике, не встречая противотанковой защиты и исключив немногочисленные и уста­релые танки.

Единственным выходом было спрятаться в как можно более прикрытых местах и пере­ждать обстрел. Танки, в конце концов, раскатали деревушку, оставляя после себя горящие балки домишек и разбитые дымовые трубы. А потом они покатили дальше, не уделяя особенного внима­ния позиции, с которой прозвучали совершенно безвредные выстрелы. Неприятель не морочил себе голову пленни­ками, он пер дальше, на восток, чтобы, в соответствии с основами, захватить как можно больше тер­ритории. Лишь впоследствии должны были прибыть те, которые займут за­хваченные площади.

Он уже не помнил, как в затянутой дымами пожаров деревушке собрались остатки бата­льона, от которого осталось всего лишь отделение, ни как его вытащили из разрытого гусеницами окопа. Оч­нулся он только лишь в кузове трясущегося грузовика на покрытой выбоинами, забитой беженцами дороге.

"Господи Иисусе, пан капитан…".

Искривленное гримасой лицо молодого рядового в сидящей набекрень каске на фоне темнею­щего неба, которое сейчас осветится огнем взрывов… Словно остановленный в кадре кино­пленки темный силуэт самолета…

Хватит воспоминаний. Пора сойти с дороги, подумал он снова.


За Острувью дорога спускается с небольшого холма. Она идет прямо до самого поворота за домиком лесничего. Подшитый кустами можжевельника лес делается гуще, исчезают акации и оди­чавшая алыча, зарастающие канавы неподалеку от города.

Вправо отходит серьезный тракт с покрытием из гравия, ведущий через Нагошево и Турку вплоть до Бро­ка, до моста через Буг. Говоря же по правде, до места, оставшегося от моста, так как он разде­лил судьбу большинства мостов, разрушенных в первые часы войны, когда бомбы свалились на перепра­вы.

Неважно, подумал он, маршируя по хрустящему гравию. Лето сухое, Буг не такой уже и глубо­кий. Во время каникулярных походов в замшелые, еще довоенные времена, он узнал места, где реку можно перейти вброд, тем более, при низкой воде. Еще он помнил типичные подляские лод­ки. Узкие, из сосновых просмоленных досок, которые прячут в прибережных кустах, примотанные цепями к рас­тущим над водой ольхам. Кто знает, может какую и найдет.

Солнце стояло еще высоко. Он надеялся на то, что до наступления сумерек доберется до реки, оставалось всего двенадцать километров, немного подальше, чем по удобному, но опасному шоссе. Капитан собирался сойти с гравийной дороги и дальше следовать по опушке. Он не предпола­гал, чтобы враг занял столь несущественные, лежащие на окраине местности, но следовало опасать­ся моторизованных патрулей. Правда, в Турке имеется школа… Большая, замечательно годя­щаяся под пункт связи или пункт ПВО. Тем более, ее следует обойти.

В лесу было прохладнее; теперь тяжелая шинель уже не так докучала. Уплотненные и влаж­ные камешки под ногами уже не шуршали, дорога шла как раз по низинным, болотистым частям леса, здесь было мокро даже в средине самого жаркого лета. Капитан усмехнулся, прикусывая губы; сюда он приезжал собирать грибы, или же просто проезжал мимо, когда отправлялся в Острув за покупка­ми.

Лес глушит звуки, а размышления не способствуют осторожности. Когда капитан вспоми­нал, как когда-то, именно в этом месте, прислонил велосипед к дереву и, растянувшись на мхе, долго гля­дел в снующие по небу кучевые облака – камешки зашуршали под шинами быстрой брони­рованной раз­ведывательной машины.

Капитан застыл посреди дороги, прекрасно понимая, что уже слишком поздно отпрыгивать и прятаться в лесу, как на злость, высоком, с редко разбросанными кустами можжевельника. Он пре­красно знал, что в тяжелых ботинках, которые утопали бы в ягоднике, далеко бы не убежал. Во вся­ком случае, настолько, чтобы его не догнала пуля из пулемета MG.

Он мог только лишь сойти на обочину, медленно, не делая резких движений, и глядеть на ма­шину с надеждой, что те не станут тратить патроны на еще один отброс побежденной армии.

Капитан не отвел глаз, когда громадные ребристые шины катились мимо, отбрасывая в сторо­ны мелкие камешки. Он знал, что это не слишком-то разумно, тем не менее, поглядел прямо в лицо высунувшегося из "башенки" солдата, туда, где за запыленными очками-консервами наме­ревался увидеть глаза. Не увидел. Лишь черный глаз ствола тяжелого пулемета, ведомого грена­дером, все время глядел куда-то в сторону пряжки у него на поясе.

Капитан без всякой задней мысли регистрировал мелочи, все время, ожидая того, что чет­ко видимая ладонь в черной перчатке нажмет на спусковой крючок, пулемет рванет свисающую с боку ленту, конец которой прятался в цинке из прессованной жести.

Черный глаз ствола исчез. Гренадеру не хотелось вертеть ствол дальше. Он не посчитал офицера в ободранной шинели и стоптанной обуви стоящим нескольких патронов.

Разведывательная машина резко рявкнула открытой на всю катушку дроссельной заслон­кой и ускорила движение, Из-под восьми колес взлетели фонтаны гравия.

Капитан не почувствовал облегчения, на это у него просто не было времени. Из-за поворо­та дороги с характерным низким гулом и скрежетом гусениц выкатилась туша танка. За ней другая, и еще, и еще… Пятна солнечного света, профильтрованного сквозь ветки, ползали по броне, на башнях отмеченной черными крестами.

Люди в открытых люках не были столь же внимательными, как пулеметчик в разведыватель­ной машине; у них даже шлемов не было, только черные пилотки. Пальцами они показывали на стоя­щую на обочине одинокую фигуру.

А они избегают леса, предпочитая хорошие дороги, открытые поля. В лесу танк слепой. Вот здесь мы в безопасности, в этом наше преимущество. Еще одна устоявшаяся истина, повторяемая до полной затертости с целью подкрепления и так далее… Как та, многолетней давности, что их танки из картона сделаны. Так что Вислу форсировать не смогут, потому что расклеятся.

Капитан выдержал насмешливые взгляды, радостные возгласы, теряющиеся в грохоте мото­ров. Он стоял с высоко поднятой головой, прекрасно понимая, как выглядит сейчас в затрепан­ной ши­нели, допотопной фуражке, с несколькодневной щетиной на лице со впалыми щеками. Он глядел пря­мо на них и видел, как под его взглядом стираются издевательские усмешки, как глаза под пилотками делаются стальными, лишенными какого-либо выражения.

Водитель-механик рванул рычаг. Гусеница на миг замерла – танк забросило на обочину. Офи­цер побежденной армии свалился в неглубокий ров, обсыпанный пылью и гравием, выбро­шенными из-под гусениц. Когда он поднял голову и выплюнул попавший в рот песок, сквозь удаляю­щийся от­звук двигателя пробился довольный, издевательский гортанный гогот.

Речка называлась точно так же, как и окружающая местность – Турка. Походила она на са­мый обычный поток, питаемый стоками с полей – мелкий и узкий. Вдалеке ее течение отмечали только вы­сокие ольхи, пересекающие полосой луга.

Но она фигурировала на картах, даже не сильно крупномасштабных. Вода была такой, как когда-то: холодной и чистой, она быстро текла по каменистому дну. Она же приносила облегчение стертым, напухшим стопам.

Капитан решил переночевать в кустах можжевельника на опушке и съесть последнюю банку консервов, последнюю из тех, которые сам он несколько дней назад забрал из разбитого гру­зовичка. Schweine Zungen – заливные свиные языки. А вскоре нужно будет решиться, даже риск­нуть зайти в какой-нибудь дом. Дорога ждет долгая, а есть нужно.

Видимые на горизонте постройки казались не тронутыми войной. Как будто бы ничего и не случилось. Одним лишь беспокоящим элементом была вздымающаяся над ними тонкая игла с едва видимыми растяжками.

Мачту антенны капитан заметил, с трудом напрягая зрение, поскольку бинокль потерял уже давно. Он догадывался, что Турку уже захватили; возможно, установили пункт связи, возможно – пост ПВО. Расположение было подходящее, неподалеку от транзитного шоссе: между Вышкувом и Остру­вью Мазовецкой. В тишине сумерек даже со столь далекого расстояние был слышен шум движущего­ся по этому шоссе транспорта.

Встреча с патрулем на бронетранспортере в лесу выбила капитана из шаткого равновесия, в котором он находился с самого начала возвращения с проигранной войны. Но когда капитан пы­тался спокойно об этом размышлять, то пришел к довольно-таки утешительному выводу. Враг не охотился на отдельных невооруженных солдат, не пытался взять их в плен. Наверняка, у него было достаточно забот с теми, которых уже схватил…

Оказалось, что решение не снимать форму и не искать гражданские тряпки было правиль­ным. А может и по-другому, оно не было по сути своей неправильным. Капитан не знал, а не спра­вился бы лучше какой-нибудь гражданский, один из моря беженцев. Только не хотелось ему запро­сто так по­гибнуть в накапливающейся в небольших городках и лагерях толпе, которая, под чутким взглядом по­бедителей толпилась вокруг котла с похлебкой.

Это не было сознательным решением, следующим от отказа сложить оружие, продолжения сражения, нежелания сдаваться. Скорее всего: из-за отсутствия решения, что было логическим по­следствием последних недель, в течение которых он чувствовал себя захваченным разыгрывающи­мися событиями. Когда о последующих шагах решения принимались, самое большее, четвер­тью ча­сами ранее. А чаще всего, решения принимались за него.

Сам он хотел только вернуться. Ведь всегда возвращаешься. Даже если возвращаться не к чему.


Предвечерняя тишина усыпляла, натруженные ноги немели в холодной воде.

Вроде как, время есть всегда, веточка ли треснет под сапогом крадущегося, звякнет ли пряжка на снаряжении. Этого достаточно, чтобы сунуть руку под шинель, схватить винтовку и быстро под­няться вполоборота. Прицелиться, нажать на спусковой крючок…

- О, Господи!…

Искаженная страхом заросшая рожа.

Вот же ведь тихо подошел, сукин сын, подумал капитан, опуская ствол.

Он поднялся, стараясь не спускать с глаз перепуганного мужика. Зашипел от боли, когда встал босой ногой на остром, спрятавшемся в траве камешке.

- Господи Иисусе, оно же я… - простонал мужик, как будто бы это все поясняло. Офицер кив­нул, откладывая винтовку в сторону. Потом уселся, натягивая носки на мокрые, все в песке сто­пы.

Мужик присел на корточки рядом, искоса поглядывая на не помещающиеся под фуражкой се­дые волосы. Он вытащил смятую пачку сигарет.

- Пан капитан из запаса… - буркнул.

Как вопрос это не прозвучало, потому ответа он и не получил.

- Из запаса… - хриплым голосом повторил он и высморкался. – Заметно… - совершенно зря прибавил он.

Мужик вытащил лопнувшую сигарету, сплюнул на палец, тщательно склеил папиросную бума­гу и воткнул себе в рот. Потом одумался, показывая в усмешке немногочисленные зубы. Сигарет­у изо рта он вынул.

- Пан капитан закурит?... Оно из руки, так ведь последняя была…

Пан капитан подтянул ремешки гамаш, чувствуя, как сворачиваются кишки. Свою послед­нюю он выкурил еще два дня назад, так что лопнувшая, заслюнявленная сигарета притянула его взгляд.

Да ладно, что из руки, про рожу не вспомнил… Ладно, дареному коню…

Он более благосклонно поглядел на заросшего обитателя Курпёв и Подляся[1]. Сигарета была без фильтра, так что ее нельзя было сунуть в рот не покрытой слюной стороной. Он нетерпе­ливо щелкнул претенциозной бензиновой зажигалкой, единственной памятки от коллеги, тоже из запаса, и жадно затянулся.

- Только, пан, оставь и мне покурить, это последняя, - напомнил мужик.

Местный, жалуясь и неся на версту перегаром, пошел вперед. Фронт, который недавно прока­тился через эту местность, обычаев народа не изменил ни на йоту. Впрочем, из нескладных, переме­жаемых ругательствами признаний следовало, что сюда забирались только патрули. Глав­ный удар пошел в сторону, на Малкиню и Белосток.

Они добрались до ограды из распадающегося штакетника и заржавевшей колючей прово­локи. Сумерки уже полностью вступили в свои права, и постройки с темными окнами выглядели вымерши­ми.

Солдат тащился за крестьянином. Опускание ног в воду помогло не сильно; когда надел гама­ши, стопы горели, как и прежде. Зато в перспективе имелся ночлег, если даже не в доме, то, по крайней мере, на сене в сарае. Возможно, даже кружка молока, а не только все время обещаемая во­дяра.

- Сучье… Сам же распутал, как до вас шел… - Мужик никак не мог справиться с не даю­щейся проволокой. – Или оно там, а не тут…

Наконец-то ржавая проволока сдалась. Впрочем, можно было и не распутывать; один ви­ток висел достаточно низко над уровнем луга; его можно было легко и переступить.

- Парни рады будут: офицер, да еще и с ружьем…

- Когда до резервиста дошел смысл бормотания заросшего проводника, он остановился, слов­но вкопанный и рванул мужика за плечо.

- Эй, погоди! – Усталость куда-то ушла, вновь он был чутким и недоверчивым. – Какие еще парни?

- Наши! – В мутных глазах мелькнуло удивление. – Наши парни, армейские, наши… А я разве не говорил?

- Не говорили, добрый человек…

Резервист скрежетнул зубами, не скрывая злости.

Мужик же замер, раскрыв рот. Вообще-то, он и не был похож на особо сметливого, да и состоя­ние постоянной напитки самогонкой, в котором он находился не менее нескольких десятков лет, не способствовало ориентации. Но даже он уловил гневную нотку в голосе капитана.

В беспокойно бегающих глазах блеснуло подозрение. Он смахнул с себя руку солдата.

- А что это, пан капитан? – медленно спросил он. – Что это вы так?

Резервист буркнул что-то под нос и обернулся. У него не было желания объяснять всего, что он сам видел и знал. В одиночку у него было больше шансов. Были уже такие, которые пробо­вали об­разовывать группы, рассчитывая на то, что будет легче добыть продовольствие и защи­титься.

Так это выглядело в теории.

На практике же было совершенно иначе. Если захватчики не обращали внимания на одино­ких солдат, пускай даже в форме побежденной армии, то вот на небольшие группы – даже самые малые – рьяно охотились. В самом лучшем случае все заканчивалось за проволокой временных лагерей для военнопленных… Но бывало и хуже.

- Оно, может вы дезертир или еще чего… - мужик сочно харкнул.

Офицер запаса, несмотря на всю злость, только рассмеялся, совершенно сбив крестьяни­на с толку.

Дезертир, подумал запасной, глядя на мужика, который сдвинул на затылок берет с хвости­ком и теперь сконфуженно чесал всклокоченные волосы. Вот интересно, откуда это здесь можно дезер­тировать, и, по возможности, куда.

- Потому как, пан капитан, знаете…

Уже лучше, снова я и "пан" и "капитан", - подумал военный.

- Оно, пан должен знать, разные здесь крутятся…

- Какие разные? – резко спросил запасной.

Мужик решительным жестом натянул берет на лоб.

- Ну да, разные… Дезертиры… И такие, вот оно…

Он понятия не имеет, с кем имеет дело, понял военный. Увидал форму и знаки отличия. И вот теперь не знает, а не вляпался ли он во что-то такое, из чего уже не выберется.

Краем глаза он отметил вспышку недоверчивого взгляда. Чтоб его…

- Послушайте-ка, хозяин, - начал солдат. – Я хочу всего лишь переночевать, завтра утром уйду. Сам я возвращаюсь домой, война закончилась…

Полной правдой это не было. Конечно, война закончилась. Вот только дома у него не было еще до того, как он отправился на эту войну. Сейчас же он лишь беспомощно покачал головой, так как ничего больше выдавить из себя не мог.

О чудо, это как раз и убедило недоверчивого селянина. Где-то в глубине замороченного само­гоном разума блеснуло понимание. И даже что-то вроде сочувствия.

Заросший щетиной мужик уже знал, что перед ним стоит не дезертир или посланец скрываю­щейся в лесу банды мародеров. Снова он почесал голову, на сей раз сдвинув берет на ухо.

- Ну, оно ничего… - озабоченно буркнул он.

На лице, укрытом в густеющей темноте, поблескивали лишь белки с кровавыми жилками.

- Ничего… - добавил он через минуту, нерешительно переступая с ноги на ногу. – Пошли, что ли, ждут нас…

Резервист попытался взять себя в руки. Неважно, подумал он. Явно какие-то недобитки; поду­мали, что в куче безопаснее, по крайней мере – свободнее. Переночует, а утром отправится дальше. Если станет изображать из себя старого пердуна, те не станут настаивать, чтобы он к ним присоеди­нился. Эта мысль его чуточку развеселила. Говоря по правде, ему не надо даже и при­творяться.

Мужик же его усмешку воспринял совершенно наоборот.

- Оно видите, пан капитан! Хуже нет, как на свояков попасть.

Солдат, соглашаясь, покачал головой, направляясь в сторону темневших неподалеку до­мов. Ему не хотелось ссориться.

Только то была не маленькая группка разгромленных фронтовиков, равно как и не банда ма­родеров, которые, пользуясь валявшимся в каждой канаве оружием, решили позаботиться о соб­ственных интересах.

Когда они перебрались через следующее ограждение из ржавой колючей проволоки, двор вы­глядел вымершим. Их не приветствовал собачий лай; из пустой дыры будки свисала лишь цепь. Де­ревенские дворняги тоже пали жертвами войны. Патрули охотно стреляли в шастающих по дво­рам собак. Враги опасались эпидемии, слишком много тел лежало под тонким слоем земли на по­лях и в лесах. Или вообще не захороненных. Свою лепту вносили и крестьяне, чтобы собачий лай не выда­вал жилых дворов.

Окна низкой халупы из бревен "в сруб" были темны. Только лишь когда капитан напряг зре­ние, то заметил в одном из них слабый багровый отблеск жара, бьющего из-под кухонной плиты.

Когда они находились уже на средине двора, скрипнула дверь.

- Стой, кто идет? – прозвучало из темных сеней, подкрепленное четко слышимым в вечер­ней тишине передергиванием затвора.

Запасной замер, остановившись на полушаге, чуть не споткнувшись о лежащее в траве ближе не идентифицируемое сельскохозяйственное орудие. Вроде как борону. Мужик же настроя не поте­рял.

- Свой… - В этом он особой оригинальностью не отличался.

Вот интересно, в который раз его привычный отзыв сделается недостаточным, мимоходом подумал офицер.

- А вы, пан капитан, так не стойте, - повернулся к запасному мужик. – В халупу прошу…

Из темноты сеней блеснул свет от прикрытого ладонью фонаря. Он на миг осветил офице­ра и скользнул по лицу крестьянина, так что тот, ослепленный, прикрыл лицо ладонью.

- Говорю же: свой! – разозлился мужик. – А ну погаси! Еще увидят и…

Скрытый за снопом света часовой загоготал.

- А ну выключи свою батарейку, мать твою за ногу! Из-за тебя всех нас…

- Да не бзди, хозяин. – Часовой рассмеялся еще громче. – Они же словно мышь под вени­ком сидят, после заката на улицу ни гу-гу. Сюда не припрутся, не бойтесь, это мы к ним…

- Хлебало закрой! – раздался голос кого-то постарше. – Нечего ляпать, а это погаси!

Часовой буркнул что-то себе под нос. Но фонарик выключил.

- Заходите! – коротко и резко бросил он, желая тоном покрыть смущение.

- Пан капитан первым.

Хозяин неожиданно проявил знание хороших манер, выполняя плохо видимый в темноте при­глашающий жест.

Офицер запаса замялся. Несколько секунд он мигал, ожидая, когда глаза привыкнут к темно­те. Вообще-то, луч света до его лица не добрался; но сам он инстинктивно поглядел на фона­рик… Первым ему входить не хотелось, не хотелось споткнуться обо что-нибудь в темных сенях или раз­бить голову о низкий потолок. А кроме того, что-то здесь было не так. Здесь была не кад­ровая армия.

Дверной проем сеней осветился мерцающим блеском. Кто-то заслонял ладонью мечущий­ся язычок пламени. Блеснул оксидированный ствол автомата часового. Офицер запаса прищурил глаза, теперь он уже замечал мелочи. И выругался себе под нос…

Ожидать было нечего, он пошел дальше. Вошел в сени; часовой отступил на шаг, приклады­вая ладонь к непокрытой голове, что привело к появлению гримасы на лице того, что стоял со свеч­кой. Офицер заставил его еще сильнее смутиться, небрежно салютуя в ответ. Затем остано­вился и огля­делся по сторонам.

Нехорошо.

На часовом, на первый взгляд лет семнадцати, был надет новехонький, словно из-под иголоч­ки, мундир стрелка. Тот, что стоял со свечкой, был старше, но ненамного. Заслоняемый ладо­нью язы­чок пламени освещал юное лицо и галуны подхорунжего на парадном кителе.

Это никак не крадущиеся домой потерпевшие поражение на поле боя солдаты, и не мародер­ы, а только те, что опоздали на баррикады.

Какое-то время на лице подхорунжего рисовалось смущение. Из неприятной ситуации его спас мужик-хозяин, который, что-то бормоча себе под нос, взял свечку и громко выругался, когда го­рячий стеарин капнул ему на ладонь. Подхорунжий вытянулся по стойке смирно.

- Пан капитан! Докладывает дежурный подхорунжий Мазёл: отряд готов действовать.

- Капитан Вагнер.

Какое-то время он оценивал взглядом вытянувшегося по струнке унтер-офицера. Тот безоши­бочно распознал офицера из запаса, на миг в его глазах даже мелькнуло превосходство, кото­рое кад­ровые военные так любили демонстрировать. Только видное под расстегнутой шинелью, сви­сающая стволом вниз короткоствольная винтовка пробуждал невольное уважение. Польский офицер, да еще с оружием – в последнее время картинка редкая.

- Вольно, - бросил через несколько секунд Вагнер. Взгляд подхорунжего выдавал облегче­ние. Вагнер догадался, в чем дело. Наконец-то нашелся кто-то, кто возьмет командование на себя. По крайней мере, так подхорунжему казалось.

Так что дело еще не самое паршивое, подумал резервист. Возможно, эти не станут спо­рить, возможно, даже подчинятся. Он выругался про себя. Все равно – проблема.

- Слушаю, пан капитан?

Вагнер покачал головой совершенно по-граждански. Подхорунжий не обратил на это внима­ния.

- Какая часть? – небрежно спросил офицер резерва. Особо это его не интересовало, ответ не мог быть существенным.

- Отдельный отряд Войска Польского!

Хорошее название, подумал Вагнер; нормальное, как и любое другое. Что дальше? Реше­ние за него принял хозяин.

- А чего это в сенях стоим? – задал он риторический вопрос. – В дом просим, в дом. Выпить чего-нибудь, а то холодина такая…

- Ведите, пан подхорунжий.

Вагнер кивнул. Остальная часть отдельного отряда квартировала за скрипучей дверью, в большом помещении. Там находился очередной семнадцатилетний пацан в мундире стрелка, плюс пара еще более младших подростков в харцерском хаки. И было им, самое большее, лет по пятна­дцать. Все они тут же, неумело, схватились на ноги, еще не зная, как приветствовать входя­щего в по­мещение офицера. Вагнер им только лишь кивнул, не желая провоцировать на более от­чаянные дей­ствия.

В качестве общества в освещенном керосиновой лампой комнате отдельный отряд имел мо­лодую девушку, на коленях которой спал младенец, и пара приличных размеров хряков в сби­той их досок загородке. Вагнер поглядел на окно, затемненное военным одеялом, старательно прибитым к оконной раме.

Взгляд девушки, совершенно никакую красоту, которой портили грубые, словно бы запух­шие черты лица, скользнул по Вагнеру. Через миг девушка опустила глаза.

- Невестка… она немного не в себе… - пояснил хозяин, который пролез за всеми в помеще­ние. – Это с тех пор, как повестку получила… Мы-то уже отплакали, еще два имеются, в плену, только вот она почему-то до сих пор не может.

Похоже, сын его погиб еще в самом начале, когда еще сооб­щали, понял офицер запаса. И поглядел на спящего младенца, который никогда уже не увидит отца.

- Так ему было на роду написано. – Мужик явно верил в судьбу. – А вот старшеньких Пресвя­тая Дева защитит, как и нас.

Вагнер только скривился. У него самого было довольно скептичное мнение относительно на­мерений и возможностей Девы Марии. Хуже того, многовековой опыт это лишь подтверждал.

- Баба еду варит. – Мужик никому не давал взять слово, совершенно не обращая внимания на подхорунжего, который, вне всяких сомнений, желал перехватить инициативу. – Долго оно, по­том что натемно, но кишка будет. Кровянка. И убоина свежая.

Впервые за вечер Вагнер повеселел, несмотря на сокращение, которое неожиданно почув­ствовал в желудке, давно уже не помнящем горячей еды. Он поглядел на загородку, в которой доне­давна проживал еще один обитатель. Оставшиеся подсвинки похрюкивали, не осознавая ждущей их неиз­бежной судьбы.

- Пан капитан…

- Пан подхорунжий, скомандуйте уже "вольно", - Вагнер заметил, что весь отдельный от­ряд стоит по стойке смирно.

- Пан капитан…

- Завтра, пан подхорунжий, завтра.

На сегодня ему было достаточно.


- Пан капитан…

Сквозь остатки сна пробивался настырный голос. Вагнер натянул одеяло на голову, не об­ращая внимания на щекочущие лицо стебли. Не помогло. К голосу прибавилась еще и сотрясение за плечо.

- Пан капитан…

Военный откинул одеяло, повел отсутствующим взглядом, пытаясь понять, где находится. Ко­сти болели от неудобного положения на слишком мягком сене.

С большим трудом он сконцентрировался на склоняющемся над ним заросшем щетиной лице. Прежде, чем его распознал, знакомый запах перегара, напомнивший ему вчерашний вечер.

- Пан капитан приказал с рассветом разбудить, - оправдывался хозяин. – Вот я и бужу.

- Ага… - буркнул офицер, отчаянно пытаясь не погрузиться снова в сон. Он знал, что если за­кроет глаза, то вновь заснет. Капитан с трудом сел.

А все от обжорства, подумал Вагнер. Первая горячая еда за… Ладно, не будем. Самое глав­ное, удалось отвертеться от самогонки. У подхорунжего, правда, очень подозрительно блесте­ли гла­за, но в присутствии офицера он не мог пить без разрешения. А разрешения не плучил.

Уже тогда до Вагнера дошло, что он попал в большие неприятности, чем предполагал раньше. Подхорунжий Мазёл на орла никак не был похож. Сопляк, из которого армия сделала ав­томат, не об­ремененный мышлением. Один из тех молодых пацанов, одурманенных патриотиче­ской и национа­листической пропагандой. Плюс блеск в глазах при виде самогонки.

Капитан тихо выругался, вспоминая о ждущем его задании. Мазёл – это тупица, кандидат в солдафоны самого худшего пошиба. Остальные мальчишки молодые и глупые, зато в них масса во­одушевления. И у них имеется куча оружии, из которого можно пострелять…

И он даже не пытался убеждать, зная, что ни к какому результату это не приведет, зато сам он утратит надлежащий по причине возраста и звания авторитет. Против его слов свидетельство­вала традиция безнадежных восстаний, вся патриотическая национальная и религиозная пропа­ганда, го­дами впаиваемые лозунги о народе избранников. И он прекрасно понимал, что их никак не убедят ар­гументы о репрессиях и судьбах подобного рода групп. Не были они первыми и, наверня­ка, не бу­дут последними.

Единственным шансом был бы короткий приказ сложить оружие, ради утешения окрашен­ный рассказом про ожидание подходящего момента. Нужно было только посоветоваться с подхо­рунжим.

Вагнер натянул ботинки, теряя какое-то время на пряжки. Потом с трудом поднялся, толк­нул просвечивающие щелями в досках двери сарая. На миг остановился, ослепленный уже высоко стоя­щим осенним солнцем.

Высоко стоящим солнцем – дошло до него, и вот тут-то он проснулся полностью. Явно это был не рассвет.

Стоящий рядом туземец, с покрытым щетиной лицом кривил его в усмешке, которая неожи­данно сползла с физиономии, кода Вагнер со злостью рванул его за плечо.

- Это что – рассвет?! Ты же должен был разбудить меня на рассвете.

Мужик был явно обижен. Он же хотел как лучше.

- И что плохого в том, чтобы выспаться? Я же видел, что пан капитан еле на ногах стоит.

У Вагнера опали руки. Не поймет, подумал он, видя изумление и обиду на лице крестьяни­на. Нужно быть поумнее. В свою очередь, а вот интересно, мелькнула мысль, как он так делает, что его седая щетина делается ни длиннее, ни короче. Ладно, проехали.

- Подхорунжий в доме? – спросил он, разглядываясь по сторонам. Никакого шевеления не за­метил. Хлев был пустой, точно так же, как и собачья конура; даже куры по двору не крутились. Навер­няка переловили, а свои, чужие – какая разница?

- А! – подтвердил мужик и закрутился на месте. – Уже иду. Он приказал доложить, кода пан капитан проснутся. И он поспешил в халупу, исчез в темных сенях.

Взгляд Вагнера привлекло какое-то движение. В небольшом прудике, окруженном вербами, плавало небольшое стадо уток. Невеликая поверхность воды поблескивала посреди подмокшего луж­ка рядом с постройками. Странно, подумалось капитану, кур нет, а вот утки сохранились.

Капитан перевел взгляд дальше, пока тот не зацепился на блестевшей на солнце, четко види­мой мачте радиостанции; недалеко: километрах в трех-четырех. На миг офицер запаса застыл, после чего втиснулся в тень сарая, под самую стенку из почерневших, рассохшихся досок.

Нужно быть поосторожнее, отругал он сам себя, а не шастать по открытой местности. Вагнер перевесил винтовку через плечо, проверил обойму. Было у него неясное такое предчув­ствие, что луч­ше быть готовым. К чему готовым – он не знал и предпочитал не ломать над этим го­лову.

На дворе появился подхорунжий Мазёл. В отглаженной выходной форме, в лоснящихся офи­церских сапогах выглядел он совершенно не к месту. Впечатление портил только металличе­ский шлем старого образца; его отполированная зеленая краска привлекала солнечные отблески. Если у Вагнера и были какие-то сомнения, то сейчас он их полностью лишился.

Глупый позер, подумал он, в самый раз, чтобы нравиться говнюкам. Типичный продукт ар­мии, для которой знамена и капелланы были важнее вооружения.

Вот только Мазёлу следовало отдать справедливость. Помимо болтавшейся на груди бля­хи у него имелось оружие. В кобуре на бедре свисал большой пистолет, поддерживаемый ремнем с пряж­кой, что в случае подхорунжего было явным нарушением предписаний в отношении формы.

Нужно действовать резко, в который раз кряду подумал Вагнер, когда подхорунжий остановил­ся перед ним по стойке смирно. Несколько секунд он оценивал того взглядом.

Этот трюк он подсмотрел у старого полковника, своего первого полевого командира. Полков­ник тоже был резервистом, ему пришлось уйти на покой, когда армия избавлялась от таких как он: не­корректных в плане политики и мировоззрения. Только лишь когда потребовалось поднять все резер­вы, вспомнили и о нем.

Полковник всегда, прежде чем отдать приказ, какое-то время лишь молча глядел, так что под­чиненный начинал терять настрой и уверенность. Свой секрет он открыл Вагнеру, как бы предчув­ствуя, что весьма скоро именно Вагнер возьмет после него командование на себя. Очередь в ко­мандиры неожиданно сократилась, профессионалов уже не хватало. Еще перед тем, как на следую­щий день штабной вездеход наткнулся на пару разведывательных транспортеров, полковник успел по­учить Вагнера о том, что чем подчиненный ничтожнее, тем результаты лучше.

- Соберите отряд, подхорунжий, - отдал приказ Вагнер.

Мазёл не тронулся с места.

- Ну, что случилось, вы не слышали? – капитан сознательно применил форму "вы".

- Слы… - Мазёл явно был сбит с толку. – То есть… Так точно, пан капитан. Докладываю, от­ряд отправлен на патрулирование.

Вагнер, скорее, был зол на самого себя, чем удивлен. Ведь мог он предусмотреть подоб­ное. Он приблизился к подхорунжему. Слабый, хотя и слышимый запах самогонки разозлил его еще силь­нее.

- Я же вчера приказывал приготовить отряд к осмотру! – прошипел он подхорунжему прямо в лицо. Тот отступил на шаг.

А вдобавок он не слишком-то смел, отметил про себя Вагнер, такой вот тип мелкого мошенни­ка. Об этом он догадывался уже вчера. Мазёл как-то до странного туманно рассказывал о себе самом и службе. На рукаве у него были нашивки четвертого года службы, которые он явно за­был отпороть. Четыре года службы, и до сих пор рядовой?

Мазёл наконец-то взял себя в руки.

- Пан капитан! – пролаял он тоном старого служаки; лишь его покрасневшее лицо свидетель­ствовало о недавнем замешательстве. – Пан капитан, докладываю, что вы сами приказывали встать к досмотру, как только вы встанете. Вы не вставали, так что я и послал людей…

- Эт-того, сам пан подхорунжий запретили будить! – возмутился щетинистый хозяин.

Вагнер и не заметил, когда тот подошел и прислушивался, кипя святым возмущением.

- Ага, сам пан подхорунжий! – повторил он. – Пан подхорунжий говорили, что пан капитан устав­ши, так что будить ни-ни, а то злиться станет…

- Заткнись, хам! – не выдержал Мазёл. – Заткнись, а не то я…

- А что будет? Теперь-то оно пан капитан командуют.

- Хозяин…! – резко бросил Вагнер, не отрывая взгляда от побагровевшего лица Мазёла.

Мужик не отошел, только уже не отзывался, только поглядывал искоса. При этом он щурил глаза с покрасневшими жилками, а на заросшей роже появилось выражение издевки. Похоже, слу­жил когда-то, в него было впаяно инстинктивное уважение к чинам.

Тишина продолжалась, ее заполняло доносящееся издали кряканье разгулявшихся в луже уток. Мазёл терял уверенность.

Вагнер подумал, что и хорошо, что все так складывается. Подхорунжий подставился сам. И не нужно будет искать повода. Хорошо и то, что при этом нет молодых. Потом он отдаст им приказ, по­следний приказ в этой их войне. Подкрашенный большими словами про обязанность, про терпе­ливое ожидание. Должны будут подействовать, если только… Ну да, если только Мазёл не станет раком. Это ведь он держал под собой весь отряд. Без него это будет куча перепуганных и дезориентирован­ных сопляков.

Только лишь этоя и могу сделать, пришел к заключению Вагнер, наблюдая за тем, как лицо подхорунжего принимает совсем уже свекольный оттенок. Только это.

Неправда. Я мог уйти с самого утра или еще вчера, оставляя пацанов их собственной судь­бе, вне всяких сомнений – невеселой.

Еще вчера Мазёл вызывал впечатление кандидата в камикадзе – в живую торпеду. Сегодня Вагнер уже не был в этом столь уверен. Подхорунжий, скорее, был похож на трусливого и лениво­го главаря, прячущегося за спинами парней, отважных юношеской храбростью, основанной на не­знании и уверенности в собственном бессмертии.

Так что не мог он уйти, прокравшись словно вор, оставляя желторотиков под командовани­ем Мазёла. Уж слишком многое видел он по дороге, в ходе короткой войны и сразу же после пора­жения.


Ему вспомнились сопляки в харцерской форме, с допотопными мосинками на пять патро­нов, извлеченными из арсенала школьного стрелкового кружка, и сопровождавшего их пожилого мужчину, ксёндза с горящими фанатизмом глазами.

Кончилось все даже не самым худшим образом. Священник не успел повести подростков в атаку на немецкие линии. Он не покрыл себя бессмертной славой, как его предшественник, кото­рый много лет назад погубил таких же говнюков в бессмысленном наступлении на большевистские макси­мы.

Командир батальона, личный состав которого составлял чуть больше взвода, даже не выслу­шал настырных просьб направить добровольческий отряд в бой, во имя Бога, Чести и Отчизны. Он постучал себя пальцем в висок, приняв предложение за неуместную шутку. Не обратил он вниман­ия и на выкрикиваемые оскорбления в адрес изменников, евреев-пьяниц и трусов, когда солдаты отбирал­и ружья у несовершеннолетней армии. Вагнер спокойно глядел на мечущегося фанатика, одновре­менно потягивая из фляжки, что давало основания для некоторых оскорблений. Только лишь когда харцеров отправили с эскортом в тыл, а несостоявшийся национальный герой сидел в хлеву, служа­щем в качестве временного КПЗ, он позволил себе описать вслух сложившую­ся ситуацию: связ­но, ко­ротко и нецензурно.

Вагнер приглядывался ко всему этому со стороны, довольный тем, что ему не следует прини­мать решений. Сам он просто пристрелил бы подобного сукина сына на месте. Если кто покон­чить с собой, вопреки заветам собственной религии, то пусть сам идет на танки с кропильницей, Но при этом пускай никого не тащит за собой.

Несостоявшийся герой дергался, грозя, попеременно, то Божьим судом, то полевым, заве­ряя в готовности к любым пожертвованиям, со смертью в защиту истинной веры во главе. Добрый Господь Бог выслушал его просьбы довольно-таки быстро; последующий залп из тяжелых гаубиц на­крыл польские позиции, а один из снарядов разбил маленький хлев. Творец, как и обычно, ва­лил несколько вслепую: остальные снаряды попали в перевязочный пункт, решая при случае проблему раненых, для которых невозможно было найти транспорт. Неисповедимы пути господни.


Воспоминания пролетали сквозь мысли Вагнера, разум которого холодно наблюдал за нарас­тающей неуверенностью подхорунжего Мазёла.

Через пару секунд он не выдержит – пришла оценка.

Скрипнула дверь халупы, к отдаленному кряканью присоединился плач младенца. На двор вышла девушка с лишенными выражения глазами. Она встала на солнце, качая сверток. Губами-то она шевелила, вот только колыбельной – или молитвы – слышно не было.

- Пан капитан… - Мазёл уже был готов. Он облизал запекшиеся губы.

Вагнер, несмотря на облегчение, не позволил себе улыбнуться. Он сомневался в том, а будет ли офицер запаса, в покрытой пятнами форме и кривых пехотных гамашах, с седыми, лезу­щими из-под фуражки волосами, достаточным авторитетом для подхорунжего. Не знал он, сколько еще значат капитанские звездочки, виднеющиеся на рукавах крадущегося лесами беглеца. Мазёл еще вчера поз­волил себе несколько, вроде как бы и случайных, язвительных замечаний. Он явно хотел проверить, сколько и чего может себе позволить, когда его неоспоримое, казалось, командо­вание над группой подростков внезапно сделалось шатким. По-видимому, его злило восхищение, которое "его ребята" проявляли фронтовому офицеру, пускай и из запаса. Соплякам импонирова­ло то, что Вагнер не бро­сил оружие, как другие, которых они уже успели встретить ранее по доро­ге. Они сразу признали его одним из них, не сдавшимся, давшим клятву Богу и Отчизне продол­жать сражаться. Богу и Отчизне, именно в этой последовательности. Он был из тех, которые, как уже бывало столетиями назад, созы­вали себе дружину и отправлялись в лес.

Вагнер поставил подхорунжего на место. Дрессировка школы прапорщиков еще действова­ла. До Мазёла быстро дошло, что так он ничего не добьется. Теперь капитан стал раздумывать над тем, чтобы заставить его подчиниться себе.

- Пан капитан… - начал было тот.

- Заткнитесь, подхорунжий. – Вагнер сам удивлялся тому, как легко усвоил тон старослужаще­го гражданский, которым он был еще до недавнего времени. Это все из-за военных филь­мов, мельк­нуло у него в мыслях. – Заткнитесь, - повторил он. – Вы не выполнили приказ!

И этого хватило. Годы казарменной муштры перевесили. Бог войны в лоснящемся шлеме и отглаженной форме сломался.

- П-пан к-капитан! – заикнулся унтер-офицер. – Я думал… Ну… как по порядку…

- Хрен ты что там думал, - заявил Вагнер. – Хотел показать, кто здесь главный. Хотел дока­зать соплякам: что бы там ни было, они должны слушать тебя.

Тут он холодно усмехнулся, усиливая растерянность подхорунжего.

- Ну… это же стандартные действия, - выбрасывал из себя слова Мазёл, брызгая капелька­ми слюны. – Разведывательный патруль, обеспечение места постоя.

- Ма-алчать! – Улыбка с лица Вагнера исчезла. – Что ты мне тут пиздишь? Какое еще обеспе­чение? Какого места постоя?

- Согласно уставу…

- Заткни уже свое глупое рыло!

Глядите, выходит уже все лучше и лучше. Нужно было бы еше прибавить "курва". И он тут же поправился.

- Это что вы мне тут, курва, пиздите! Какой в хрен устав! Говнюков в патруль выслал, а сам задницу под крышей греешь!

Теперь уже Мазёл был бледен, словно стена, он так сильно стискивал челюсть, что задрожал­и мышцы на щеках.

- Мазёл, хрен ты моржовый, - продолжал Вагнер с язвительным спокойствием. – Здесь вы с позавчера, так что не пиздите мне тут о рутине. Сам даже носа из халупы не высунул, только жрал и водяру хлестал…

В свою очередь, это впервые ему случилось набрести на подобную сволочь. На войне ни­чего подобного встречать не доводилось; это только сейчас, пронюхав оказию, вылезали такие в чистень­ких мундирчиках. Не было у него ни иллюзий, ни сомнений. Очень скоро, Мазёл довел бы подчинен­ных до гибели. Сам же, вне всяких сомнений, закончил бы как грабитель и бандит.

- Ты куда их, курва, выслал?

Неопределенное движение рукой.

- Туда…

- Куда, курва, туда?

- Ну, туда…

Подхорунжий трясущейся рукой показывал в направлении Нагошева, где над постройками торчала тонкая игла мачты. Вагнер почувствовал, как кровь ударяет ему в голову. Он ткнул Мазёла пальцем в грудь, в самый последний миг удерживаясь от того, чтобы не повторить этого же стволом винтовки.

- Туда, - подавился он бессильной злостью. – А ты можешь сказать: на кой хер?

Мазёл начал отступать на полусогнутых.

- Ну… - выдавил он наконец из себя. – Там пост. Так что… того… разведать…

- Мазёл, ты идиот! Я же вчера еще говорил, что в лесу…

Вагнер прервался на полуслове, почувствовав идущий по спине холодок. Он заглушил прокля­тия под собственным адресом. Ты ведь и сам хрен моржовый, а не командир, пришла ту­манная мысль. Он тряхнул головой.

- Немедленно верни их назад, - тихо и спокойно произнес капитан. Подхорунжий, которого смена тона застала врасплох, застыл на месте.

- К… как? – беспомощно простонал он.

- У тебя, что, нет связи? – спросил резервист, уже зная ответ. У Мазёла и не могло быть свя­зи. Не был он похож на такого, который о подобном подумает. Вагнер схватил его за воротник кителя и притянул к себе.

- Тогда пиздуй за ними! – прошипел он тому прямо в лицо. – Пиздуй, и немедленно, только сними с башки свою блестящую кастрюлю, потому что, курва, тебя сразу же и пришьют… И будет луч­ше, чтобы ты их привел сюда, потому что я тебя лично, курва, пристрелю на месте…

Он замолк; в тишине было слышно лишь свистящее дыхание этой пары. Ну да: кряканье уток и плач ребенка.

Вновь до Вагнера начали доходить детали окружения. Заросший щетиной мужик, бесшум­но напевающая что-то девушка рядом с колодезным журавлем, убаюкивающая на руках ребенка. Дохо­дящее через открытую дверь дома хрюканье подсвинков. Он гглянул на подхорунжего, кото­рый дро­жащими пальцами отстегивал пряжку блестящего шлема.

- Отправляйся за ними, Мазёл, - скомандовал Вагнер уже более спокойно. – Наверняка успе­ешь, пацаны играют в войнушку, быстро не идут и в обязательном порядке прячутся. Впрочем, пой­дем вместе…

Подхорунжий кивал головой в перекосившемся шлеме, пряжка никак не поддавалась.

- Приведи их, - продолжал запасной. – Все это псу под хвост, они должны вернуться по до­мам, война закончилась. А для них она даже не должна начаться.

Здесь он совершил ошибку. Подхорунжий перестал заниматься пряжкой, опустил руки, гла­за расширились…

- Т-ты… - тихо произнес он. – Ты… трус.

Вагнер застыл на месте, понимая, что сам все испортил. Снова он ошибся в оценке; Мазёл не был ловкачом и мошенником – он был тупоголовым кретином.

- Предатель. Это все из-за таких, как ты… Сам пиздуй домой, пердун старый!

Пальцы подхорунжего копались с застежкой кобуры. Вагнер почувствовал, как его охваты­вает бешенство.

Открытой ладонью он пихнул Мазёла в грудь. Подхорунжий с размаху уселся на задницу, шта­нами размазывая по траве утиный помет. Он хотел было схватиться на ноги, но щелчок затво­ра его остановил. Глаза его глядели прямо в дуло винтовки.

- Лапы прочь! – предупредил Вагнер, видя расстегнутую кобуру и пальцы унтер-офицера, охватывающие рукоять.

Какое-то время ему казалось, что проиграл, но Мазёл медленно отвел руку. По его лицу стека­ли слезы злости.

- Это все из-за таких, как ты… - плохо разборчиво бормотал он. – Трус! Дезертир!

- Панове, панове, - неожиданно вмешался хозяин. – Да что же это вы…

Ствол винтовки очертил полукруг.

- Да я так только… - Мужик отскочил, словно ошпаренный. – Оно, может, ничего и не ста­нется, там на посту всего несколько…

Выстрел прозвучал неожиданно, отразившись от стены леса. После него раздались другие. Наконец очередь из тяжелого пулемета, похожая на ужасно усиленный звук разрываемой ткани. Все замерли на месте.

Недалеко, километра полтора – два, машинально оценил Вагнер. Глухо взорвалась грана­та. Потом следующая. И тишина. Только лишь один-единственный выстрел, более тихий, словно бы из пистолета.

Резервист опустил оружие.

- Все, Мазёл, уже не нужно идти, - буркнул он. – Все кончено. – Он оглянулся по сторонам. – В дом! – заорал со злостью, видя девушку с ребенком, продолжавшую стоять у колодца. – И ты тоже! – крикнул он хозяину, словно столб торчащему посреди двора. Прикрыв козырьком ладони набежав­шие кровью глаза, тот всматривался в линию горизонта.

Подхорунжий поднимался с земли, избегая взгляда Вагнера. Слезы оставили на его лице грязные следы. Резервист схватил его за плечо и потащил под стену сарая. Мазёл споткнулся и уда­рился о почерневшие доски.

- Забери ее отсюда! – крикнул Вагнер мужику. – Забирай ее и бегите!

- Куда бежать-то? – Мужик беспомощно закрутился на одном месте. – Куда?

- Идиот, - буркнул офицер запаса в адрес унтер-офицера, который опирался о стену сарая и глядел пустым взглядом перед собой. – Придурок…

Он прекрасно понимал бессмысленность собственных слов, но прерваться не мог.

- Войнушки тебе захотелось, - с горечью выплевывал из себя слова Вагнер, сам не зная: то ли в адрес подхорунжего-неудачника, то ли самого себя. – Молись теперь, чтобы их сразу… Сразу же с ними покончили, в самом лучшем случае – взяли в плен. Ведь если нет, если который из них вы­скользнул, то сейчас же приведет их сюда…

Словно бы в подтверждение его слов снова грохнули выстрелы. На сей раз ближе.

- Господи Иисусе! – Мужик подскочил под стенку. – О Боже, идут!

Вагнер хотел выглянуть из-за угла сарая, но не успел. От грохота недалекого взрыва у него даже зазвенело в ушах. Когда он осторожненько глянул, то успел заметить только взлетающую из озерца тину и грязь с клубком перьев. Очередной снаряд из гранатомета выдрал с пасбища клочья дерна. Обломки с шипением пошли вверх и с треском опали на сарай.

- Да забери же ты ее, курва! – взвизгнул подхорунжий.

Он схватился на ноги, не обращая внимания на очередной разрыв, подальше. Схватил за­стывшую девушку, потащил в дом.

- Господи Иисусе… - стучал зубами мужик.

Пули рассекали воздух высоко над их головами; был слышен лишь характерный свист. Резер­вист упал на землю и, прижимаясь к ней всем телом, подполз к углу сарая, выглянул, держа го­лову над самой землей. Обстрел из гранатометов уже закончился, сюда прилетело всего три или четыре снаряда – в этом Вагнер не был уверен. Но он догадался, почему так, ну а увиденное под­твердило его предположения.

Пригнувшиеся на бегу силуэты были настолько близко, что атакующие прекратили огонь, что­бы не поразить собственных людей.

Офицер запаса отвел голову и какое-то время лежал с закрытыми глазами. Все псу под хвост; он чувствовал лишь пустоту и холод. Напрасной была длительная дорога по лесам. Он встретит смерть за колючей проволокой. И дай Бог, чтобы так и было, подумал он на удивление спокойно, словно все это относилось к кому-то другому.

Вагнер знал, что уже не успеет вернуться. Неожиданно почувствовал укол, хотя прекрасно по­нимал и то, что возвращаться уже не к чему.

Он пополз к неподвижно опирающемуся о стенку мужику. В доски с другой стороны удари­ла пуля, сразу же за ней – другая. Был слышен рев двигателя разведывательной машины, которая дви­галась сразу за пехотинцами.

- Вали в дом! – Вагнер дернул хозяина за плечо. – Поздно уже бежать.

Он поглядел на обширные и пустые поля с другой стороны, спадающие к невидимой отсю­да речке. Не было ни малейшего шанса; кто бы туда не бежал, был бы видим, как на ладони.

Мужик раскрыл сжатые веки, стащил с головы берет с хвостиком и прижал его к груди.

- Господи Иисусе – стонал он, - Дева Мария…

Вагнер схватил его за плечи и тряхнул.

- Беги в дом, там толстые доски!

- Дева Мария защитит! Не позволит она! Нас, невиновных, веры придерживающихся…

Офицер запаса разочарованно мотнул головой. Крыша у мужика поехала, подумал он. Вновь отозвался пулемет. Очередь ударила о стену сарая, пробивая, словно швейная машинка ткань, тон­кие доски. Над их головами в почерневшей древесине расцвели дыры, окруженные бо­лее светлыми щепками. К счастью, пули пошли высоко, под навес крытой толью крыши. Припав к земле, Вагнер ви­дел, как склоненный вперед хозяин, пошатываясь, бежит в сторону спасительной двери. Внезапно му­жик споткнулся, замер в неестественном положении, словно наскочил на неви­димую помеху. Через мгновение он выбросил руки вверх и в полуобороте сполз на землю. В течение доли секунды Вагнер видел его лицо, широко раскрытые, уже мертвые глаза. И темное пятно входного отверстия на лбу, сразу же под обрезом берета. Кровь не текла, она просто не успела, прежде чем лицо упавшего уда­рилось о землю. И Дева Мария со своим заданием не спра­вилась. А может, она просто не любила отдающих самогонкой, заросших щетиной мужиков. Вагнер впил пальцы в песок, стиснул веки. Да, все так бессмысленно, только и подумал он.

На дворе разлаялся ручной пулемет. Яростный крик. Капитан запаса открыл глаза.

Подхорунжий не сбежал, не спрятал голову под перину, как предполагал Вагнер. Еще раз он неверно его оценил. Мазёл, выпрямившись, стоял посреди двора. Адреналин прибавил ему сил, по­скольку он держал пулемет на бедре, без перевязи, с патронной лентой, свободно перевешивающей­ся через левую руку. Он медленно поворачивался, с пальцем на спусковом курке, с ис­каженным под шлемом лицом и с безумием в глазах. Унтер-офицер что-то выкрикивал, непонятно: то ли проклятия, то ли молитвы, в то время как подающий механизм ритмично дергал перевешен­ную через руку ленту, оружие выплевывало учетверенные языки огня из глушителя отдачи. Гильзы и рас­сыпающиеся зве­нья ленты словно в замедленном фильме спадали к вычищенным до блеска сапо­гам.

Мазёл решил сделаться героем. В соответствии с национальной традицией – мертвым.

В более медленное стаккато ручного пулемета ворвался отзвук очереди тяжелого MG. Эта вторая хлестнула по балкам халупы, обозначая их оспинами щепок, вгрызлась в угол, в соединен­ные закладкой бревна, выбивая крупные щепки, которые взлетали высоко в воздух. Последующая оче­редь с грохотом ударила по колодцу, выщербила бетонное кольцо, выбивая куски величиной с кулак.

Третья очередь, выпущенная со теоретической скоростью тысячу двести выстрелов в се­кунду, была уж цельной. Вагнер закрыл глаза, сохраняя под веками вид спины подхорунжего, взрывающейся фонтаном крови и обломками костей.

Он схватился, чтобы бежать вслепую. С пустотой в голове. Ни о чем не думая.

Он успел сделать четыре шага, одновременно подбросив перевешенную на груди коротко­ствольную винтовку. Первое попадание, в плечо, развернуло его, Вагнер четко увидел темные, при­гнувшиеся силуэты, плюющиеся яркими огоньками выстрелов. Рука отказалась слушаться, ствол опу­стился, выстрел пошел в землю. Но он все так же жал на спусковой крючок, пытаясь при­поднять вин­товку. Во время второго ранения, в бедро, он тоже не почувствовал боли. Горизонт из горизонтально­го неожиданно сделался вертикальным, земля с размаху ударила его в лицо. Те­перь он мог только лежать и смотреть, повернутый задом к наступающим.

Он видел все новые, светлые обломки на стене халупы, перекошенный забор, пустую соба­чью будку, со свисающей, перекинутой через крышу цепью. Он слышал свист пролетавших вверху пуль, визг, когда те врезались в бревна, и глухие, чавкающие, когда те попадали в землю. Один, а за­тем и второй звон, когда пули прошили свисающее с колодезного журавля ржавое ведро.

И еще один отзвук – с другой стороны. Высокий визг и лязг гусениц. Вагнер уже не мог повер­нуть голову сильнее, тело его не слушалось. Только лишь пальцы выброшенной вперед руки царапа­ли траву, пытаясь достать отброшенную при падении винтовку. Он видел перерезанный пу­лей ткане­вый ремень.

Стрельба утихла, раздался еще один, потом другой запоздавший выстрел. И нарастающий шум откуда-то сбоку. С грохотом треснули доски забора.

Все более громки делался свист турбины. На дворик, громя гусеницами корыто и неустанов­ленные сельскохозяйственные орудия, вкатился танк, main battle tank M6A1 Schwartzkopf.






ПОСЛЕДНИЙ БЕРЕГ


Дело паршивое. Только мы никого не осуждаем. Все это вызвали не супердержавы.

Нет, все это натворили маленькие, безответственные страны.

Невилл Шют "На последнем берегу"



Он толкнул тяжелую, металлическую дверь, с прямоугольником грязной фанеры вместо выби­того стекла. В лицо тут же ударила волна тепла, вонь гадкого табака, квашеной капусты и самогона. Внутри было темно, сквозь немногочисленные оставшиеся стекла пробивались всего лишь не­большие полоски света. Громадные окна, типичные для павильонов стиля раннего GS. Как у Келюса – новая, светлая, застекленная пивнушка к тысячелетию…

Сейчас все эти громадные окна, защищаемые хитроумно сваренными из армированных пру­тьев решетками, в большинстве своем были заслонены бельмом небрежно сбитых досок, истрепан­ных картонных листов и кусков оторванной толи. Уцелевшие окна изнутри были покрыты ис­париной, кухонная вентиляция представляла собой воспоминание о минувшей эпохе.

Он вошел в зал; стук ботинок на грязном полу, который не убирался, похоже, с того време­ни, как здесь прошел фронт, терялся в говоре бесед, бряцании бутылок и нескладной пьяной пес­ни. Пели по-русски, калеча слова польским акцентом.

Остановился. Несмотря на ранее время, мест не хватало.

В пьяном взгляде кого-то за ближайшим столиком блеснула подозрительность. Его дружок, ко­торого пихнули в бок, чуть не грохнулся с погнутого металлического стульчика. Несколько секунд он мутным взглядом ввинчивался в лицо прибывшего, пытаясь сконцентрировать взгляд. Наконец это, вроде как бы, удалось, потому что в набежавших кровью глазах мелькнуло нечто вроде стра­ха. Про­трезвев, он уже срывался с места, ни на чем не останавливающимся взглядом глядя куда угодно, только не туда, куда глядел раньше. Одной рукой он пытался забрать со стола на две тре­ти опорож­ненную бутылку, а второй дергал приятеля за плечо. Наверное, это ему даже удалось бы, если бы не то, что все эти вещи он пытался сделать одновременно. Бутылка упала, мутная струя самогона потек­ла по голой столешнице.

Пьяница, ничем не отличающийся одеждой от анонимной и оборванной толпы, прокатываю­щейся волнами по улицам пограничного города, пожелал вытереть стол рукавом.

Контрабандист, подумал Вагнер. Новый, этой рожи я здесь еще не видел.

Его не обманула потасканная военная русская куртка, "ялту" таскало большая часть муж­чин в этой зоне. И он мог позволить себе на… Присмотрелся к остаткам еды на тарелке с отбиты­ми краями.

Котлету из свиного фарша с капустой подавали только за доллары. Свиньи, как и всякий нахо­дящийся под угрозой уничтожения вид, наконец-то дождались надлежащего признания.

За злотые или – как их здесь называли – оккупационные боны здесь можно было приобре­сти только хлеб и кашу. Иногда – овощи. За рубли, в соответствии с одним из первых распоряже­ний, по­лучали три года. Это минимум три. Новые власти как огня боялись каких-либо параллелей с аннекси­ей или оккупацией, символом которой могла стать российская валюта. Официально до сих пор утвер­ждалось, что все это было мирной операцией. Возвращение мира после агрессивной войны, защита меньшинства перед настроенными ксенофобски поляками.

Не имело никакого значения, что в русской зоне все давным-давно уже забыли о местной администрации. В городах военные комендатуры обрастали гражданскими, которые переставали быть меньшинством в приграничной зоне. Все больше хозяйств, даже здесь, в развилке Буга и Нарев­и, переходило в литовские руки. Понятное дело, в рамках компенсации, а при случае суверен­ная, вро­де как, Литва все сильнее заполнялась русскими.

Не имело значения и то, что силезцы охотно заняли место бывших ГДР-овцев; они пользова­лись щедрой помощью федерального правительства для ландов, отставших в хозяйственном разви­тии. Все было устроено как следует, международное мнение убедили результаты плебисци­та.

Операция по принуждению к миру. Силезия возвратилась в Фатерланд вместе с большей ча­стью Великопольши и Поморья. В Великопольше никто плебисцит не проводил, это было компенсаци­ей за Восточную Пруссию. Именно таким образом, по меркам двадцать первого века, была решена проблема экстерриториального коридора. А великополяне, в соответствии с много­вековым опытом, спокойно могли теперь садить свои Kartoffeln, производить из них чипсы и пиво "Лех".

Все остальное осталось польским. Американская зона, от Быдгощи до Кракова, с польски­ми администрацией и полицией. С четырехзвездочным американским генералом, который прини­мал ре­шения по всем вопросам, с до сих пор забитыми лагерями для интернированных. И зона временного расположения российских миротворческих сил.

И это никак не оккупационные войска, нет никакой аннексии. Так что ни в коем случае не­льзя вводить собственную валюту, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не подумал… Как будто бы все и так не было ясно.

Именно так произошло величайшее в истории матушки-России экономическое чудо. Рубль на черном рынке стоил четыре доллара.

Все потому что рубль был базовой валютой в торговле с русскими, и военными, и граждански­ми. В России, терзаемой постоянным кризисом, давно уже было запрещено владеть ино­странными валютами, не первый раз в истории. Прецеденты уже бывали. А от русских покупалось все: военная форма, боеприпасы, консервы и кашу, противотанковые гранатометы и ордера на дерев­о из леса. Во­обще-то, эти последние должны были распределяться среди всех зарегистриро­ванных жителей, с тех пор, как все остальные источники энергии окончательно высохли. Только вся штука была в том, что пограничной зоне большая часть людей пребывала нелегально. А ле­гальные, только еще не обжив­шиеся, ужасно удивлялись, пытаясь получить желанную бумажку на древесину без рубликов. Понят­ное дело, через какое-то время опыт у них появлялся, или же они переправля­лись через Буг в поис­ках American Dream. Поскольку в другую сторону пересечь реку было труднее, возвращались они ред­ко когда, а вдобавок были удивительно малоразговорчивыми.

Пьяный контрабандист наконец-то закончил оттирать залитую столешницу и трясущейся ру­кой поставил бутылку. При этом он толкнул дружка, который к этому времени смог, пошаты­ваясь, под­няться. Они ушли, уставив глаза в грязный пол.

- Благодарю, - буркнул Вагнер себе под нос.

Он с нежностью поставил в углу тяжелый, продолговатый пакет и присел на стул. Менее всего погнутый.

Сидя в углу, у окна, сквозь не слишком покрытое испариной стекло он мог глядеть на ули­цу, когда-то, как он сам помнил, оживленную, международную трассу на Августов и Белосток. Когда несколько лет назад он сиживал в этом же самом месте, то видел бесконечную череду больше­грузных автомобилей, совершающих международные перевозки, и которые ожидали зеле­ного света на перекрестке; стены пивной сотрясались вибрации проезжающих автомобилей, зве­нели стекла, ко­торые вибрировали от низкого рокота двигателей. Сейчас же асфальт, зияющий вырванными гусени­цами ямами, был пуст, редко-редко когда пролетал УАЗ или военный грузовик. Иногда по мостовой могли простучать копыта лошади, запряженной в телегу, или же со звоном подков проезжал кавале­рийский патруль.

Две небольшие, окруженные сеточкой трещин дырочки в стекле дарили надежду на глото­чек свежего воздуха. Когда Вагнер выпрямился, те очутились точно на высоте грудной клетки. Ма­ленькие дырочки: 5,45 или 5,56, из ʺкалашаʺ или ʺбериллаʺ.

А интересно, бесстрастно подумал он, сидел ли тогда здесь кто-нибудь. Наверняка сидел, в противном случае, зачем напрасно жечь патроны?

Окружающий говор вернулся к первоначальной громкости. Разговоры, притихшие было, когда он входил, вновь вернулись в нормальную колею, если только пьяные бормотания, песни и ссоры можно было назвать разговорами.

Задумавшись, он и не заметил, когда их клубов дыма и пара, бухающих из лишенной две­ри кухни, появилась официантка.

- Чего-нибудь горяченького? – без тени улыбки, слегка кивнув, спросила она. Зато прибыв­ший усмехнулся широко. Особое отношение. Ему было известно, что остальных клиентов она при­выкла спрашивать коротко и вежливо: "Чего?".

- Кушать? – делано удивился он. – Натощак?

Этого он мог и не говорить, не говоря ни слова, девушка ушла. Через несколько секунд верну­лась и поставила перед ним стакан с золотистой жидкостью.

Он тоже, не говоря ни слова, вытащил мятую пятерку. Долларов. Бакс чаевых, может она – наконец-то – улыбнется. Официантка же даже не пошевелилась, не протянула руку за банкнотом.

- Восемь, - сухо бросила она, почесываясь под левой грудью. – Это настоящий.

Он сделал осторожный глоток из стакана, насмешливо поглядывая в безразличное лицо де­вушки. Та чесалась все сильнее. Дура, вшей не ловит, пришла бесстрастная мысль.

Он сделал еще один глоток и кивнул. Добавил еще одну пятерку. И действительно, напиток не был похож на самогон, окрашенный луковой шелухой. Все зависит от того, как мы понимаем значение слова "настоящий".

Девушка отошла. Он же поднял стакан, поглядел под свет, как янтарная жидкость масляни­сто стекает по стенкам. Черт, подумал, а может и вправду армянский или грузинский. Вкус уже за­былся.

Стакан мог представлять собой любопытный материал для любой дактилоскопической лабо­ратории. На самом краю остались едва заметные следы губной помады. Вот зараза, сама по­тянула по пути от бара, догадался он. Интересно, у нее одни только вши? Ну да ладно, спиртное дезинфици­рует.

Он глотнул еще раз, стараясь прикладывать губы по противоположной стороне от кармино­вых следов. Чувствуя, как коньяк наконец-то начинает разогревать, он поглядывал через покрытое испа­риной стекло на газон перед ратушей со сломанной башенкой и на БТР, вросший колесами в размяк­шую, бурую, зимнюю почву того же газона. Невольно вздрогнул, когда до него дошло, что опущенный ствол пулемета целит прямо в окно.

Транспортер стоял в том же самом месте, что и всегда. Самое малое – три, нет, уже четыре года. Никуда он уже не отправится, во всяком случае, собственными силами, хотя все это время при нем торчит часовой, сегодня закутанный в доходящую до щиколоток шинель. БТР дол­жен был будить уважение, заставлять быть послушными, на самом же деле он вызывал только жа­лость. Отмеченный ржавыми потеками, лучше всего видимыми на большом, нарисованном на бор­ту трехцветном флаге, и исключительно безвкусной, яркой эмблеме какого-то из гвардейских пол­ков. Весной его, наверняка, покрасят, как и два года назад.

Услышав скрежет двери, он мгновенно стряхнул задумчивость. Еще больше вместе со сту­лом забрался в угол, пряча лицо в тени, не разгоняемой тусклым светом зимнего дня, что сочился сквозь стекла, и мерцающим, синим светом немногочисленных люминесцентных ламп.

Еще не сейчас. В зал вошли два типа в совершенно новых ватниках. У того, что постарше, имелись седые усы на свежем, налитом лице; второй был молодым, на первый взгляд, умственно немного отсталый.

Вагнер выругался про себя. Курва, не было у них другого времени. Похоже, будут неприятно­сти.

Говор утих, словно ножом отрезало. У стойки повернулись в сторону зала завсегдатаи, пред­ставляя миру лица, очень сильно напоминающие физиономии клиентов бара из первой части "Звездных войн".

В неожиданной тишине брякнула отложенная вилка. Второй щелчок, раздавшийся через мгно­вение, как-то неприятно походило на отзвук открываемого пружинного ножа.

Из кухни донеслась ругань, теперь уже не заглушаемая общим говором.

- И откуда я возьму этому сукину сыну свежее масло? – возмущался повар. И правильно воз­мущался, масло, в особенности свежее, было чем-то из разряда мифов.

Прибывшие без всякой задней мысли разглядывались по залу. Через мгновение старший по­тащил младшего к столику, за которым имелось два свободных стула. Вагнер даже зубами заскреже­тал. То ли новички, то ли люди, лишенные одной существенной черты – инстинкта само­сохранения.

Компания за столиком, состоящая из двух заросших типов, которые ни в чем не походили на членов Временного Городского Совета, а еще пьяного в дымину лейтенанта гвардии, начала медлен­но вставать со своих мест. И не только она. Литовские поселенцы, в силу неписанного, зато безуко­ризненно исполняемого права, входить сюда права не имели.

Литовцы замялись, остановились. До старшего начинало что-то доходить, потому что по кре­стьянскому обычаю он смел с головы шапку, призывая на лицо неискреннюю улыбку.

- Позволите? – умильно спросил он на общем языке новой империи.

Уважаемый городской депутат оскалил немногочисленные зубы и крайне метко сплюнул посе­ленцу на сапог.

- Пиздуй отсюда, ботва, - акцентировано промямлил он.

- И одна нога тут, другая… - поддержал его коллега. Лейтенант свалился на стол, так как не мог удержать вертикального положения, и устроился щекой на недоеденной котлете.

Поселенец покраснел и начал орать, не обращая внимания на то, что младший отчаянно тя­нет его за рукав.

- Мы являемся граждане, певуче и с возмущением завел он, неожиданно вспомнив поль­ский язык. – Мы вправе…

Он замолчал, слыша громкий смех и ругательства.

- Да ёб вашу мать! – вновь перешел он на русский.

Затем глянул на лейтенанта, подскочил к нему и дернул того за плечо.

- Товарищ лейтенант! – крикнул он. – Помогите, ради Бога!

Лейтенант очнулся.

- Хуй тебе товарищ! – повел он по сторонам бесчувственным взглядом. Потом полез рукой за пазуху расстегнутой куртки, отрывая миру полосатую тельняшку.

Литовец, вместо того, чтобы повернуться и удирать, на что у него имелись какие-то, хотя и не слишком большие шансы, окаменел. Младший тоже перестал вести себя разумно, бешенство искази­ло его лицо. Он склонился и сунул руку за голенище. В руке депутата совершенно неожи­данно мате­риализовался нож с выкидным лезвием.

- Ну, ботва, давай, давай… - Городской советник совершенно не был похож на пьяного. Сей­час он выглядел именно тем, кем по сути своей и был: люмпеном и бандитом, по случаю добравшим­ся до власти.

Лейтенант наконец-то чего-то нашел. Щелкнул перезаряжаемый макаров; лейтенант свобод­ной рукой уцепился за плечо депутата.

- Оставь меня, пан! – рявкнул он. – Я, я их пришью, блядь!

Грохнул выстрел, с потолка посыпался какой-то мусор. Поселенец упал на колени, прикры­вая голову руками. Макаров – штука не слишком-то меткая, но у лейтенанта было еще пять патро­нов.

Вагнер схватил все еще лежавшую рядом с ним на столешнице бутылку. Та блеснула в свете люминесцентных ламп и разлетелась мелкими осколками, встретившись с потным лбом хра­брого русского офицера. Следующий выстрел, не причиняя никому вреда, попал в пол, а лейте­нант опять уложил голову на недоеденной котлете, пятная кровью пригоревшую панировку.

- Да что за кур… - советник с выкидным ножом резко обернулся, готовый немедленно атако­вать. Но когда заметил, кто поднимается в углу, расслабился и тут же закрыл нож.

- Курва, - с печалью в голосе буркнул он, глядя на свернувшегося поселенца, который в бессмыслен­ном рефлексе все еще заслонял голову. Второй литовец отступил на шаг.

- Раганис[2]… - прошептал он побледневшими губами. Выпущенный из его пальцев гадко выгля­дящий нож стукнулся об пол. Да, парень выглядел умственно отсталым, но абсолютным глуп­цом не был. По крайней мере – что-то знал.

- Так ведь ничего же и не было, - очень громко оповестил депутат горсовета, никому не гля­дя в глаза. – Ну, чего, курва? Я же говорю – ничего не было.

Вагнер одобрительно кивнул. Клиенты возвращались к своим котлетам, к бигосу, а прежде всего – к самогону и жидкости цвета конской мочи, бесправно называемой здесь пивом. Потом гля­нул на поселенцев, на поднимающегося с пола парня и неловко движущегося пожилого. Ему были видны трясущиеся руки, гримаса на лице молодого. Наверняка сын, подумал. Почувствовал укол, знакомый, хотя и слабеющий с течением лет. Его передернуло, словно неожиданно сделалось хо­лодно.

Старик стоял, поддерживаемый парнем. Вытирая кровь с прокушенной губы, он глядел ис­подлобья.

- Валите отсюда, ботва, - ласково произнес Вагнер. – Нечего вам тут делать, сами же види­те, - прибавил он через пару секунд.

Седой литовец начал чего-то бормотать. Отступали они спиной, недоверчиво поглядывая на зал, но остальные посетители, похоже, были поглощены выпивкой. В углу несколько хриплых голосов подхватило припев русской песни. Когда они уже исчезали в двери, младший глянул Вагнеру прямо в глаза и бесшумно пошевелил губами. Вагнер безошибочно прочел сказанное по-польски: "dziękuję".

Он вернулся к столу, на дне стакана оставалось еще немного коньяка. Теперь же присматри­вался к тому, как официантка дирижирует двумя плечистыми амбалами, которых здесь называ­ли гар­деробщиками. Сейчас они наводили порядок, что заключалось в том, что вытаскивали за ноги нахо­дящегося в состоянии беспамятства лейтенанта. Вагнер заметил, как один из них неза­метно рассте­гивает у офицера ремешок часов. Он усмехнулся про себя. Лейтенант сам был вино­ват. Он нарушил закон.

А законов пограничье знало немного. Имелся "закон военного положения" в виде плакатов на расползшихся от дождя и солнца досках объявлений, только плакатов этих никто не читал. За­кон зоны военных действий содержал всего лишь несколько параграфов, только они выполнялись в еще меньшей степени. И трудно удивляться, раз первой их начала нарушать русская админи­страция. Ну а предписания, которых еще не успели нарушить, тщательно обходились. Еще суще­ствовали неписан­ные права, молчаливые договоренности между захватчиками и захваченными, большая часть из ко­торых признавала принцип, что как-то надо жить. И среди них как раз та, кото­рую только что нарушил несчастный лейтенант. Заведения с подачей спиртного представляли со­бой места перемирия, по об­разцу церквей в средневековье.

С тех времен этика несколько пала, так что даже в пивной неприкасаемых не было. Но вно­сить в нее можно было только лишь холодное оружие, остальное следовало оставлять в разде­валке. Здесь не случалось, чтобы хоть что-то у кого-то пропало, хотя на вешалке нередко сосед­ствовали ка­лаши всеми ненавидимой добровольной милиции и М-16 национального партизанского движения, вы­бивавшего кацапов, калакутасов, евреев, масонов и всякого рода коммуняк.

Все это обладало глубоким смыслом, что подтверждала старая байка, вроде как даже правди­вая. Как-то раз в Ломже одному местному из Вооруженных Сил Самообороны не понрави­лось каче­ство подаваемого пива. Он заявил, что это последнее пиво, которое он выпил в данном заведении, что и подкрепил, выпалив в бармена из ручного противотанкового гранатомета.

Для всех клиентов, персонала и виноватого это и вправду было последнее пиво. Ну а заведе­ние никогда уже не вернулось к давнему величию…

С тех пор разрешалось только холодное оружие. Ножи, биты, велосипедные цепи. Все это позволяло персоналифицировать межчеловеческие отношения без вреда для посторонних.

В дешевых цифровых "касио" перескочили серые циферки. Вагнер ругнулся. У Кудряша время еще было, впрочем, как правило, он бывал пунктуальным. Раздражала, скорее, серость цифр. Бата­рейка садится, псякрев, подумалось. А новые можно достать только на той стороне. И ближе всего, в Воломине.

Он обвел взглядом соседей. Особо ничего и не изменилось, перемешанные за столиками ок­купанты, контрабандисты, национальные, экологические и левые партизаны пили согласно и рьяно, словно бы конец света должен был наступить уже завтра, и в первую очередь положить ко­нец прода­же спиртного. Подобного рода спешки больше ничего не оправдывало. Конец цивилиза­ции, давно уже решенный, не должен был наступить ни завтра, ни послезавтра. И даже не на этой неделе, в этом ме­сяце или в этом году. Хотя вот следующий год мог быть и последним.

Оккупанты, контрабандисты и партизаны выпивали согласно, не проявляя чрезмерной агрес­сии, если только не считать вербальную. Невнятные проклятия переплетались с тостами, иногда их заглушали нескладно петые куплеты из наиболее похабных песен. Никакой угрозы нет, машинально оценил Вагнер.

В Оструви он был практически неприкасаемым, как и повсюду на этой стороне границы. Вагнер скорчил ироничную гримасу. Линии разграничения, а не границы. Вопреки кажущемуся, разни­ца была существенная, и она не сводилась исключительно к названию.

Еще, всего один взгляд. Это вам не американская зона, не надбужанские лозы или выжжен­ные развалины Вышкува или Тлуща. Но даже здесь следует обращать внимание на баналь­ных бан­дюг, привлеченных ценным оснащением; на пьяниц, замороченные мысли которых не поз­воляют со­риентироваться, к кому цепляются их хозяева.

Следовало остерегаться румынских детей, занятие которых исключительно по привычке назы­валось попрошайничеством. Оказалось, что даже сейчас для них это более привлекательная терри­тория, чем отчизна. В связи с отсутствием автомобилей, в которых можно мыть окна, и без­различием к судьбе калек, сопляки выработали более эффективные методы заработка. Они атако­вали целыми ордами, хотя самые младшие из них едва умели ходить. Выбирали одиноких, даже не обязательно пьяных прохожих – они были более заядлыми и беспощадными, чем свора одичав­ших собак. Мало­летняя орава выскакивала из развалин и зарослей, оставляя после себя, как пра­вило, голый труп, а иногда даже несколько своих родичей, которых не забирали, чтобы хотя бы по­хоронить.

Никто не мог справиться с детскими бандами. Облавы ничего не давали; впрочем, а что могли русские сделать со схваченными? Депортировать? А не было куда. Заново социализиро­вать? Шутки в сторону, для социализации у них имелось достаточно своих граждан; сейчас же ока­залось, что все инвестиции в Сибири оказались неудачными и лишенными перспектив развития.

А вот чтобы поддержать настойчивые и постоянные просьбы местного населения русские ре­шиться не могли. Ведь даже сегодня сложно было отдать приказ стрелять в детей, словно в бес­хозных собак.

Вагнер передернул плечами. Он знал, как эту проблему решали в американской зоне. Он не ориентировался лишь в том, кто ее решает: армия или, возможно, польская полиция. Но даже угады­вать не хотелось.

Хватит этого. Протягивая руку за стаканом, Вагнер вновь окинул зал взглядом. И замер.

Парка, свисающая соспинки стула. Типичная американская парка, которые до сих пор но­сили солдаты из-за океана, располагающиеся в Польше, армейский третий сорт, для которых не хватило новенькой армейской формы из номекса. Нашивка на груди, кусочек зеленой ленты с чер­ной надпи­сью. Все остальные буквы спрятались в складках. Виден был только инициал фамилии. Большая чер­ная буква V.

Вагнер отставил стакан, поднялся, прекрасно понимая, что все это бессмысленно. Он же лич­но завершил эту главу. Невозможно! Тем не менее, он поднялся.

Он не обратил внимания на то, что шум притих, и что за ним следят взгляды, неожиданно чут­кие и трезвые. Подошел, протянул руку к обшитому искусственным мехом капюшону и стиснул паль­цы. Так он стоял какое-то время, совершенно не обращая внимания на то, что сидящий на стуле муж­чина напрягается, наклоняется и протягивает руку к голенищу сапога.

Вагнер рванул парку. Несколько секунд всматривался в нашитый на груди фрагмент ленты с надпечаткой: Веласкес.

Хозяин парки успел схватиться со стула. Он даже не был слишком пьян, успел выхватить нож: небольшой, лишенный рукояти boot knife, матово отсвечивающий черной сталью с покрытием Парке­ра, если не считать узкой, серебристой поверхности лезвия. В узких, теряющихся на широ­ком, плос­ком лице глазах таилось изумление, не лишенное хищной бдительности. Парень на все сто не был Веласкесом. Он ни в чем не был похож на латиноамериканца. Скорее всего, нашивка была эпитафи­ей, единственным следом, который оставил на этой земле парень из американских трущоб, которого судьба бросила на линию разграничения.

Краденные из транспортов и складов парки не имели имен владельце. Сами же амери­канские парни снаряжением не торговали. У них самих было его слишком мало, располагающиеся в Европе отряды находились в самом конце списков снабжения. Веласкес за потерю парки запла­тил жизнью.

Кто-то схватил за руку, держащую нож. Дружок нынешнего владельца парки пытался предот­вратить возможную драку. В скошенных глазах Вагнер заметил облегчение.

Этого человека он не знал. Казах, калмык? Он не был похож на дезертира, наверняка один из тех мафиози, которые размножились на концах давней империи, обнаглевшие за целые годы россий­ской слабости.

Интересно, долго он здесь будет развлекаться, подумал Вагнер, вешая парку на спинку стула. Быть может еще и встретимся.

Он отвернулся, игнорируя лезвие, которое косоглазый продолжал держать в руке. Говор вновь усилился, кто-то хриплым голосом завел бессмертную песню про обязанности и достижения совет­ского дипломата. Вагнер уселся на место, одним глотком осушил половину стаканчика жидко­сти, при­творявшейся коньяком. Он прикрыл глаза. И снова увидел зеленую ленточку. С большой, черной бук­вой "V" вначале. Только вот остальные знаки никак не складывались в фамилию "Ве­ласкес".


"Yossler". Кровь текущая из разбитой бровной дуги, заливает один глаз, но второй глаз смот­рит все так же четко и выразительно. Видит и регистрирует, без участия разума, словно каме­ра; кар­тины откладываются в памяти, все их можно в любой момент вызвать. Иногда же они про­являются сами. Молодое лицо искажено издевкой; безумие горит в светло-синих глазах.

На фоне неба высокой дугой летит предмет. Черный, хотя на самом деле – зеленый, цилин­дрический, с белой надписью, которую не видать, но Вагнер знает, что она там имеется. Вон стекла, смех. Белая вспышка и крик. И ничего кроме этого.

ʺВилли Питʺ. Фосфорная граната. Огонь, который невозможно погасить, прожигающий оде­жду и плоть до самой кости. Можно лишь кричать. Долго, очень долго.

Он не размышляет. Лишь регистрирует образы, прекрасно понимая, что как только умолк­нет крик, а балки халупы охватит пламя, когда белое облако горящего фосфора заменит черный, тяже­лый дым, воняющий смолой с крыши и паленым мясом, придет его очередь. Тогда молодой, черноко­жий парень с детским, искаженным напряжением лицом, нажмет на спуск М-16, которую держит в тря­сущихся ладонях.

Ствол винтовки ходит кругами, то заглядывая прямо в глаза, то целясь куда-то в грудь. Черно­кожий парень тоже слышит крик. Быть может, он и сам начнет визжать. Возможно, он бро­сится на свое­го командира, но не исключено и такое, что он бросит оружие и побежит, куда глаза глядят. Или же нажмет на спусковой крючок, становясь на правильной стороне, заглушая совесть.

Растянутые тела лежат там, где их срезала очередь. Кровь пачкает пятнистые куртки паца­нов из Стрелка и синий когда-то ватник заросшего щетиной хозяина. Глаза солдат в арамидовых шлемах расширены, сконцентрированные лица светлеют от вспышки фосфорного жара в окне по­черневшей халупы.

Видны малейшие подробности. Бежевый панцирь "шварцкопфа". Голубовато поблескиваю­щее оптическое стекло усилителя изображения с маленьким "дворником". Серийный номер на крыле. Вмятый ящик для инструментов. Блестящие траки гусениц.

Время остановилось, наполненное криком.

Он замечает силуэт в люке. Контур над плоской башней. Почти черный, непроницаемый на фоне светлого неба, но регистрируемый всего лишь одним глазом. Но сияние горящего фосфо­ра открывает подробности.

Дурацкая зеленая бейсболка. Парка вместо танкистского комбинезона. Это не танкист, ско­рее уже – командир поста в Турке, решивший добыть лавры, сражаясь с партизанами. Ладонь в черной перчатке держится за край люка, а броня небрежно замазана бежевой, пустынной краской.

Не успели перекрасить, все из последних пополнений. И изумление. Откуда у меня время на размышления? Время остановилось. Крик.

Зеркальные очки-консервы на лице высунувшегося из люка водителя милостиво заслоняют глаза. Они отражают белый жар. Что-то блестит пониже, стекает по лицу, прокладывая в пыли бо­лее светлые борозды. Слезы? Или, возможно, пот? Из прокушенной губы стекает струйка крови.

Крик. И смех. Оскаленные, тщательно ухоженные зубы. Зеленая ленточка с фамилией Йос­слер.

Крик наконец-то стихает, гаснет чудовищное белое сияние, языки огня темнеют, становясь оранжевыми. Они проедают обшивку крыши, с навеса текут капли горящеей смолы. В небо вздымает­ся колонна черного, жирного дыма.

Треск горящий бревен, гул разгорающегося пожара, визг турбины "черной головы" на холо­стом ходу. И смех.

Ствол М-16 застывает. Еще мгновение. Последний взгляд. Силуэт над люком танка, не осве­щаемый сиянием горящего фосфора. Едва видимая лента с фамилией Йосслер.

Время еще не ускоряется. Тень на лице заслоняет единственный глаз. Четко видны лопа­сти винта идущего на посадку "блэкхока", кружащиеся в воздухе лохмотья сажи и всосанный огнем мел­кий мусор.

В глазах чернокожего паренька ни тени испуга. Имеется решительность. Белеет сжимающийс­я на спусковом крючке палец.

Пора закрыть глаз. Смех. Визг турбины. Треск горящих бревен и неспешный грохот лопа­стей винта.

Удар. Красная вспышка под сводом черепа, и последняя мысль. Фамилия, которую ты хо­чешь утащить с собой в преисподнюю.

Йосслер.


Вагнер сделал глубокий вдох, загоняя в легкие духоту капусты, табачный дым и вонь наби­той людьми пивной. Остаточных количеств кислорода хватило, чтобы настырные видения исчезли.

Он потянул очередной глоток. К счастью, давно уже была прекращена бессмысленная при­вычка продажи спиртного в порциях по пятьдесят граммов. Но не помогло.

Вагнер размышлял над тем, как еще долго будет он вот так реагировать, просыпаясь с бешен­о колотящимся сердцем, вглядываясь широко раскрытыми глазами. В темноту, не имея воз­можности сбежать от звучащего под черепушкой крика горящих живьем женщин. Как и сейчас, когда, увидав парку, в первую очередь он глянул на ленту с фамилией.

Почему во снах он никогда не видит того, что происходило потом. Когда он во второй раз уви­дел зеленую нашивку. Буквы, складывающиеся в фамилию "Йослер", перечеркнутые черной ниткой словно знаком дроби.

Этого момента он ждал более года. Почти что шесть месяцев заняли приготовления; он при­нялся за них сразу же после того, как его отрезали от висельной веревки.

Тут он невольно усмехнулся. Ну ладно, не совсем-то и отрезали. Все равно: то на то и выхо­дит.


Грязь, секущий мокрый снег. Оливковые палатки с красным крестом, разъезженные колеса­ми грузовиков колеи. Может сложится впечатление, что вот-вот завесу типи поднимет Соколиный Глаз, а посреди смотрового плаца в дамском изысканном платьице появится рядовой Клингер[3].

Картину портил приземистый "блэкхок", темный, почти что черный в свете осеннего утра, стоя­щий на краю посадочной площадки с тяжело свисающими над землей лопастями винта. На­росли и шишки датчиков и выступающий топливный зонд придавали вертолету вид притаившегося дракона. Правда, этому виду мешали тарелки спутниковых антенн на крыше разрисованного мас­кировочными полосами контейнера. Никак не соответствовал и "хаммер" с торчащим над грузовой кабиной полу­дюймовым пулеметом.

Это никак не Корея. Сюда не налетят легкие стрекозы с плексигласовым пузырем кабины; пер­вые вертолеты Белла с двухлопастным винтом, со смешным прутом гироскопического стабили­затора над головкой, которые – как придумал себе Игорь Сикорский – спасали жизнь раненным.

149 M.A.S.H. Где-то на полпути между Вышкувом и Острувью. И несколькими десятками лет позднее.

Крайне неудобно забираться на ʺхаммерʺ со скованными за спиной руками. Ему нужна была по­мощь, и он ее получил. Рывок за воротник американской летной куртки без знаков различия, ры­вок сильный, хотя и мягкий, без злости. На латиноамериканском лице солдата не отражались ка­кие-либо чувства. Вот с военными полицейскими - жандармами все было не так. Молодой ир­ландский бычок буквально кипел желанием застрелить кого-нибудь во время попытки к бегству, без какой-либо по­требности и без смысла он размахивал своим ʺингремомʺ. Несмотря на холод, на нем был только про­тивоосколочный жилет, надетый на оливковую футболку с короткими рукавами. В обогреваемой каби­не хаммера это никак не мешало, но сейчас, под режущим мокрым снегом, го­лые руки покрылись пу­пырышками, не слишком-то подходящими к образу неустрашимого Рэмбо, на которого, наверняка, по­лицейский желал походить. На самом же деле он вызывал не очень-то даже скрываемые насмеш­ки солдат из взвода охраны госпиталя.

Вообще-то, у двух жандармов, ведших скованного Вагнера, были каменные, непроницае­мые лица; зато другие, стоящие дальше, позволяли себе сплевывать и делать краткие коммента­рии. Хра­брый ирландский воин испанского не знал, но по тону мог сделать вывод, что это не про­явление изумления.

Но он не реагировал. Он был всего лишь сержантом, а наиболее громкие комментарии про­возглашал мекс, на погонах которого имелись капитанские звездочки.

Хотя сержант терпеть не мог мексов, черномазых, бамбуков, пуэрториканцев и всяческой иной сволочи, которая заливала его обожаемый Средний Запад, протестовать он не решался. Зато оты­грался на заключенном, стукнув его прикладом ʺингремаʺ в спину.

Темнолицый капитан сплюнул себе под ноги и буркнул что-то, что прозвучало исключи­тельно оскорбительно. После чего сделал такое, чего никто не мог ожидать. Не обращая внимания на оне­мевшего военного полицейского, он подошел к хаммеру, вытянулся по стойке смирно и отдал устав­ный салют, глядя пленному прямо в глаза.

Жандарм-сержант покраснел, что не представляло для него особого труда, поскольку у него был вид свежевымытого, розовенького подсвинка. Он что-то рявкнул водителю. Хаммер резко рванул с места, выбивая из-под колес фонтаны грязи. Когда машина проезжала мимо солдат, те тоже вы­тянулись по стойке смирно. Вагнер не мог им салютовать в ответ. Он только кивнул, а в его памяти все еще стоял взгляд черных, непроницаемых глаз капитана.

За первой машиной тронулись две остальные, с пулеметами на кузовах. Одна выехала вперед, вторая заняла позицию сзади.

Заключенный видел перед собой красный, жирный загривок сержанта, чувствовал упираю­щийся ему в ребра ствол. Сидевший рядом военный полицейский тоже, вероятнее всего, был ро­дом из Ирландии. В военной полиции, как правило, так оно и было, как успел сориентироваться в ходе преждевременных столкновений с американской машиной военного правосудия. Сплошные белые что в нынешней армии США было, скорее, чрезвычайным событием.

На каждой выбоине ствол подскакивал, болезненно впиваясь в бок. Оружие было снято с предохранителя, а сопливый жандарм держал палец на спусковом крючке. Интересно, на какой выбои­не он этот палец сожмет.

Вагнера даже не угнетала перспектива, что в ближайшем лесочке сержант остановит кон­вой, пинками выгонит его из машины, после чего выстрелит в спину. То на то и выходит, парой дней рань­ше, парой дней позднее.

Он не ошибался. Сержант вполне серьезно рассматривал подобный план, размышляя в дан­ный момент, на сколько человек он может рассчитывать, что те его не засыплют. Ему казалось, что на всех, все же сплошные свои, ирландские католики, жаждущие славы и желания приложить еретикам-полячкам. А злая судьбина, как правило, тяжело испытывающая полицейских в любой армии, до сих пор как-то не давала им возможностей. В принципе, никакого риска и не было, ско­рее всего, их ожида­ло повышение по службе и признание. Конвоировали ведь они не первого встречного-поперечного, но военного преступника, который наносил предательские удары, пря­чась за спинами гражданского на­селения. Сержант уже принял решение, он ожидал лишь подходя­щего местечка. Пока же было слиш­ком близко.

Несмотря на все это, Вагнер не мог удержаться от того, чтобы не поглядывать на побелев­ший, стиснутый на спусковом крыльце палец и в пустые – бессмысленные, но внимательные – гла­за ближайшего солдата. С самого начала у него не было шансов. Американская армия гра­жданское на­селение не убивает. Во всем виноваты те, кто нарушил перемирие. В особенности же они виноваты за немногочисленные, достойные сожаления случаи, когда в результате действий по восстановлению порядка погибли гражданские.

Чернокожий парень с искаженным напряжением лицом спусковой курок не нажал. Его упре­дил сохраняющий остатки человечности сержант, ударив лежащего прикладом по голове. Но и этим он ничего не изменил. Все уже было предопределено.

Да, все было предопределено. Более громкое ругательство, выбивающееся из заполняю­щего пивнушку мерного шума, вырвало Вагнера из задумчивости. Он повел взглядом по окруже­нию. Ниче­го не изменилось. Зато вернулись неоднократно переживаемые образы.

Вот только адреналин не выжег мозг у сержанта. Он понимал, в чем принимает участие, видел сжимающийся на спусковом крючке палец. И он сделал единственное, что мог сделать.


Вагнер невольно усмехнулся. Как-то они встретились, значительно позднее, когда сержант уже попрощался со службой и перебрался в русскую зону, где занялся тем, что любил более всего – торговлей наркотой.

Где-то недели через две сержанта уже не было в живых; он погиб единственным из всей груп­пы контрабандистов, наскочившей на патруль киборгов, когда тех на границе было дофига и больше. Бедняга, ему не помогло, что старался вплавляться в окружение, что при своих способно­стях уже че­рез пару месяцев по-польски и по-русски говорил практически без акцента, и даже по-литовски умел договориться. Одевался он как местный, в пятнистую спецназовскую форму, даже ʺкалашомʺ пользо­вался. И все псу под хвост. Наверное, потому что он был чернокожим.

Карим. Похоже, именно так звучало его имя. У всех у них в последнее время была манечка на пункте ислама. Парень из черного гетто, который после того, как засыпался в третий раз, на вы­бор имел либо обязательное пожизненное или почетную службу. Тоже пожизненную. Правда та в нынеш­ние времена, как правило, продолжалась короче.

На заделанном утками дворе, в нечеловеческом сиянии горящего фосфора, в момент, запол­ненный криками, один лишь сержант Карим не утратил до конца сознания. В жизни он видел уже много жестокостей, как и всякий черномазый, доживший до совершеннолетия, он бязан был убивать, чтобы выжить. Хотя черное гетто было из жестоких и жестких мест, там никто не забрасы­вал в дома фосфорные гранаты. И не смеялся, слыша крик горящих живьем людей.

Карим убивал достаточно часто, но не так.

Он ударил инстинктивно, видя сгибающийся на спусковом крючке палец. Он не намеревал­ся спасать кого-либо. Было понятно лишь то, что этот вот сопляк, чернокожий брат, через мгнове­ние присоединится к безумию убийств, раскрученному стукнутым беляшом.

Вагнер машинально потер затылок, почувствовав выпуклый шов шрама; Карим ударил силь­но, а композитный приклад М-16 оказался ой каким твердым.

То не было осознанным решением, но Карим тогда решил, что сволочи типа капитана Йослер­а по свету ходить не должны. Он слишком накололся, когда несколькими неделями позднее закинул гранату в сортир. Не удалось; Йослер сидел на другой дырке, а дерьмо приглушило взрыв, поглотив обломки. Второй раз Карим пытаться уже не мог, уж слишком перед многими успел он по­хвастаться своим намерением. Не успел Йослер отмыться, как Карим смылся в леса.


Шрам до сих пор зудел, как и всегда, когда вспоминался Карим и его тяжелая рука. В себя он пришел только лишь через несколько дней. Когда хоть что-то начал соображать, то увидел си­дящего возле раскладушки вооруженного солдата и часовых за приоткрытым полотнищем входа в палатку.

Все сходилось. Он не был пленником, а только лишь военным преступником.

Здоровье возвращалось быстро, уход был неплохим, только организм не желал соглашать­ся с неизбежным, понять, что его лечат только лишь затем, чтобы здоровый преступник мог полу­чить свой последний укол. На расстрел он рассчитывать не мог, как сообщил прокурор с лицом бледного онани­ста, опять же, во время допросов имелась у него неприятная и отвлекающая вни­мание привычка дер­жать руки в карманах и играться собственными яйцами.

Вагнер даже не пытался защищаться, с самого начала все походило на фарс. Когда он прочи­тал материалы дела, а в них – признания главного свидетеля, он понял, что никаких шансов у него нет. Ведь отягощающие признания дал капитан Йослер, теперь уже майор, получивший по­вышение за подавление диверсий в тылах, в настоящее же время он занимался координировани­ем распреде­ления гуманитарной помощи для голодающего населения. Не помог защитник, пере­пуганный лейте­нантишка-латинос. Он был здесь самым нижним чином, его заставляли вытягивать­ся в струнку даже адъютанты прокурора, оба в чине капитана. Единственную надежду Вагнер мог полагать на немецко­го майора, поначалу принимавшем участие в следствии. Немец читал материа­лы дела, недоверчиво крутя головой и повторяя свои любимые слова unmöglich (невоз­можно – нем.) и Quatsch (вздор, ерун­да – нем), иногда прибавляя : Scheisse (дерьмо – нем.). Он часто требовал доступа к сети связи, что-то передавал своему начальству, заставляя американцев по-настоящему беситься. И что с того; за это время было подписано соглашение о сферах влия­ния, и майор покатился nach Pommern (в Поме­ранию – нем.), чтобы внедрять закон и порядок в но­вом ланде. А вместе с ним исчезла и последняя надежда.

И так вот, усиленными темпами лечимый врачом, иногда бросавшим невыразительные руга­тельства на фарси в адрес начальства и Дядюшки Сэма, Вагнер дождался момента выезда со ско­ванными руками по направлению моста на Буге, в Воломин, где размещалась действующая амери­канская тюрьма и военный суд, а так же – что самое главное – вершинное достижение западной гума­нитарности: оснащение для осуществления смертельных уколов…

А может, и значительно ближе, в ближайший лес.

Загривок жандарма побледнел, ирландец внимательно осматривался. Водитель хаммера притормозил, солдат за пулеметом водил стволом по лесу. Все еще большая толкучка, мимо них проехало уже несколько УАЗов: русские как раз принимали зону за Бугом, который должен был стать пограничной рекой. Или, если кто желает, линией разграничения.

Вновь он поглядел на серые циферки. Боже, как медленно идет время, неприязненно поду­мал он. В особенности же, когда пришли воспоминания.

Перед Бугом случая как-то не оказалось. Проехали Порембу и въехали в леса, тянущиеся до самого Борка. Отличное местечко. К сожалению, жандарму пришлось еще немного переждать: по раз­битому гусеницами асфальту тянулась колонна БТР-ов с трехцветными флагами на бортах. Подоб­ные обозначения были весьма важны: самые большие потери у русских были по причине авиации со­юзников. Так уж неудачно сложилось, что польское оснащение было идентичным, если не считать "меркав", которые были плодом краткого военного флирта с Израилем перед самым на­чалом войны.

Только флаги особо и не помогли. Пригодными они оказывались лишь тогда, когда у пило­тов было время на зрительную идентификацию цели; для разумных боеприпасов магнитные и инфра­красные сигнатуры такого транспортера были идентичными, независимо от того, чтобыло на­малевано на боках. Потому-то, к неподдельному раздражению союзников, российское командова­ние заставило ограничить применение воздушных налетов, что значительно увеличило потери в конечной фазе опе­рации.

Вагнер машинально присматривался к колоннам, мимо которых они проезжали. На дыря­вом асфальте ʺхаммерʺ уже не так трясло, как на грунтовой дороге, тычки автоматным стволом были более редкими и менее болезненными. Русские, обсевшие броню стоявших на обочине транспортеров, гля­дели на проезжавшие ʺхаммерыʺ неподвижным взглядом. Кое-кто проводил ма­шины стволами автома­тов. Перемирие кончалось, делили ошметки. Они уже не были союзниками, хотя еще не стали и вра­гами, теперь же внимательно приглядываются друг к другу с обеих сторон границы. Которая лишь по названию являлась линией разграничения.

Конвой подъезжал к Броку, добрались до последней прямой перед городком, слегка опадаю­щей книзу. Свернули к реке, проехав мимо сожженного торгового павильона, съехали вдоль насыпи, ведущей на мост.

Длинный мостовой пролет, разбитый как раз посредине, лежал в течении реки с первых ча­сов войны, когда в него попала наводимая лазером бомба Payeway. Как и большинство мостов в Польше. За разбитой конструкцией вода творила водовороты, вымывая глубокие ямы к радости многочислен­ных судаков.

Рядом саперы выстроили временную переправу. Для этого они воспользовались одним из мо­стов польского стратегического резерва, складируемым рядом, сразу же за сожженным пави­льоном. Вагнер помнил серые, покрытые лущащейся краской элементы с допотопных времен, когда сам при­ходил к Бугу на рыбалку. Тогда он никак не предполагал, что все эти горы железяк когда-то еще при­годятся.

Широкие шины ʺхаммеровʺ зашуршали по временному деревянному настилу. На другой сторон­е царил привычный русский бардак, а вот на американском берегу был возведен надлежащий погра­ничный пост. Разрисованный маскировочными полосами жилой контейнер; блестящий све­женькой бе­лой и красной краской шлагбаум, рядом – в ивах – окопанный "брэдли". Пулеметный пост, обложен­ный мешками с песком.

Из ведущего ʺхаммераʺ выглянул военный полицейский, махнул пропуском у часового под но­сом. Солдат даже не вздрогнул, понуро глядя из-под края шлема.

Конвой ускорил движение. Сержант-ирландец почувствовал себя увереннее, он даже повер­нулся, оценивая заключенного взглядом, из которого без труда можно было прочесть мститель­ный триумф. Вагнер глаз не опустил, только выругался. Жандарм прищурил глаза.

Сейчас они ехали быстрее. На этом берегу Буга дорога была пустая. Американцы не подтяги­вали армию так близко к границе. У них для контроля была значительно большая территория, а го­ловные милы перебрасывали именно сейчас на Ближний Восток. Согласно официальным сведен­иям, они могли рассчитывать на поддержку марионеточного правительства. Тут все еще была Польша, чу­довищно обкорнанная с одной стороны по причине присоединенных к Федеративной Рес­публике лан­дов; а с другой стороны – русской зоной. Но американцы представляли собой толь­ко лишь миротвор­ческие силы, которые должны были предостеречь меньшинства перед началом этни­ческих чисток. Скорее всего, эти меньшинства были негритянскими, так как иных меньшинств не было. Даже вьет­намцы кучей перебрались в Великопольшу, ныне называющийся Вартоландом.

Так что пулеметы, никому не угрожая, целили в небо. Солдат в ведущем ʺхаммереʺ исчез из поля зрения, прячась от холодного ветра под укрытием высокого борта. Жандарм снова повернул­ся и еще раз измерил заключенного взглядом. Скоро лесок, эта дорога была ему известна.

Первая машина притормозила. Они доехали до разбитого мостика над небольшой, за­росшей ряской и лилиями-кубышками старицы, которую можно было без труда объехать. Только ведь мост – это мост, считается по штукам, так что и этот попал в перечень целей, а так же полу­чил свою бомбу с лазерным наведением. Если учесть его стоимость и значение, то для Военно-Воздушных Сил США данный бизнес был невыгодным.

ʺХаммерʺ заколыхался, съезжая с насыпи на насыпанный бульдозерами объезд. Ство авто­мата больно врезался в ребра. Принимая во внимание предполагаемую длительность жизни, Вагнер пару секунд размышлял над тем, чтобы стукнуть сидящего рядом жандарма головой, раз уж руки были в наручниках. Не успел.

Ведущая машина превратилась в огненный шар. Словно в замедленном кино, из набухаю­щего шара выстрелил длинный язык кумулятивной струи. Противотанковый гранатомет, успел еще поду­мать Вагнер, причем – крупного калибра, не РПГ, скорее, "Карл Густав". Похоже, немножко еще оста­лось, не все проделали дыры в броне абрамсов, шварцкопфов и леопардов.

Только лишь сейчас сюда добралась взрывная волна, вдавила вовнутрь лобовое стекло, за­сыпая всех сидящих градом стеклянных обломков. ʺХаммерʺ резко затормозил, водитель выпря­мился, подергиваясь в такт попаданий. Свернувшийся клубком сержант спрятался за спинкой си­дения в на­дежде, что от огня спереди его защитит блок двигателя. Не обращая внимания на втис­кивающийся под ребра ствол, Вагнер изо всех сил бросился на двери, молясь только о том, чтобы те не были за­блокированы. И чтобы сидящий рядом урод не нажал на спусковой крючок.

Дверь заблокирована не была. Выпадая наружу пленник понял, что не нужно опасаться суну­того под бок оружейного ствола. В долю секунды он заметил мертвеющие глаза молодого воен­ного по­лицейского, черную дыру под козырьком фуражки. Вагнеру повезло При попадании пули в мозг, че­ловек не нажимает на спусковой крючок в последней судороге; подобного рода попадания от­ключают нервную систему.

Свалился он плохо, помешали скованные за спиной руки. Так что он сильно ударился голо­вой об землю – к счастью, мягкую, еще не утоптанную шинами. Он увидел, как второй ʺхаммерʺ тоже охва­тывает пламя, а солдат при пулемете выстреливает последнюю очередь в небо.

Вагнер почувствовал тупой удар в предплечье, который его подбросил; упал лицом в песок, но под веками была картинка пригнувшихся фигур, бегущих от старицы, из зарослей ивняка.

Он понимал, что ранен, но боли не чувствовал. Время ускорилось, ему были слышны хлоп­ки взрывающихся в горящих машинах боеприпасов, что-то влетело в грунт возле самой его голо­вы. В конце концов, канонада начала утихать.

Он лежал, наполовину задохнувшийся, во рту и в носу было полно сырого песка. Наконец по­чувствовал, как кто-то пинает его в бедро, дергает за плечо, переворачивает на спину. Вагнер вскрик­нул, плюясь песком – было больно.

Он открыл глаза и сразу же их закрыл, так как сразу же перед ними увидел ствол с характер­ной газоотводной трубкой. ʺКалашʺ.

- Оставь его, - услышал он девичий голос. Снова открыл глаза.

Стоявший над ним человек был одет в пятнистый спецназовский комбинезон. Но русским он не был. На голове у него был польский арамидовый шлем с прикрепленным к полотняному чех­лу сво­бодно болтающимся кусочком рыжего меха. Оснащение у него было американским, зато па­тронташ – русский.

Из-под шлема на плечи спадали длинные волосы.

- Да вижу я, вижу, - неохотно буркнул таинственный тип, молодой парень, как заметил Вагнер. И буркнул достаточно громко, так как слышно его было сквозь гул гаснущего уже огня.

- К счастью, - прибавил тот. – Если бы не лежал на роже, я бы скованных лап и не заметил.

- Раз уж попался эмпикам (MP = military police), парень может быть и в порядке.

Девушка подошла поближе, продолжая чутко разглядываться.

- А вдруг он свистнул бабки у коллеги? Или застрелил кого-то, неосторожно, при свидете­лях, и его нужно было посадить в тюрьму? Ну его нафиг, пускай делают с ним, что хотят… Эй, ты, мазерфа­кер! Разговаривать умеешь? Can you speak?

Девушка склонилась над ним так низко, что на лице он почувствовал нанизанные на реме­шок деревянные бусинки. Шлема у нее не было, только пилотка немецкого танкиста с прицеплен­ным к ней… Да ведь это же беличий хвост, изумленно узнал Вагнер. Когда девушка нагнулась, хвост упал ей на лицо. Та откинула его нетерпеливым жестом.

- Старый уже, - заявила она. – Наверняка воровал снаряжение, на тылового пердуна по­хож. Типичный мазерфакер! – прибавила она.

Вагнер выплюнул остатки песка, поворачивая во рту прикушенный язык.

- Отъебись от моей мамочки, киска, - не слишком четко произнес он, глядя, как глаза де­вушки расширяются от изумления.

Товарищ девушки наклонился и помог встать. При этом Вагнер скривился от боли.

- А стреляешь ты, Корин, вечно как задница.

Еще один девичий голос. Да нет, скорее женский, эта была постарше. В руках она держала М-16 с подвесным гранатометом, на груди лента с патронами 40 мм. И, естественно, беличий хвост, который гордо развевался на боку шлема, на сей раз – германского.

- С пяти метров не попал, я же видела. – После этого она обратилась к пленнику со скованны­ми руками: - Только пан, похоже, не в претензии.

- Нет… - начал было Вагнер, все так же не понимая, что вокруг него происходит. Его пере­бил вопль.

Из разбитого ʺхаммераʺ, единственного, который не горел, как раз вытаскивали сержанта-ирландца, на котором каким-то чудом не было ни царапины. Словно кот, он цеплялся за дверь и дета­ли кузова, порезав ладони о рваный пулями металл. Только у него не было ни малейшего шанса, вы­таскивавших было четверо, и хотя они друг другу мешали, достаточно быстро справи­лись с делом. Удар прикладом повалил ирландца на колени; в догасавшем зареве пожара было видно его поблед­невшее, покрытое потом лицо и переполненные гадким страхом глаза. Те, кто вы­тащил его из каби­ны, отступили на несколько шагов и подняли свои стволы. Жандарм чего-то кри­чал, по его лицу текли слезы; Вагнер хотел было подойти к нему, но кто-то схватил его за простре­ленное плечо.

У капитана потемнело в глазах. Прежде, чем вновь обрел возможность видеть, он всякий миг ожидал грохота залпа. А ему не хотелось его услышать. Вне всякого сомнения, сержант был своло­чью, но что-то восставало в Вагнере перед убийством безоружного.

Выстрелов он не услышал. Когда зрение вернулось, сержант военной полиции все еще сто­ял на коленях. Он уже не кричал, не умолял, только глаза блестели испугом.

Одна из стоявших в круге фигур сделала быстрое, чуть ли не танцевальное движение. Блес­нул искривленный клинок, отражая блеск огня. Что-то покатилось по земле, безголовый кор­пус сполз, кровь хлестала из перерубленных артерий; пальцы какое-то время рвали землю. Недол­го, и быстро застыли.

- Так надо, - услышал Вагнер, чувствуя стягивающую его лицо судорогу.

Он глянул в бок. Старшая девушка вглядывалась в недвижное тело лишенным выражения вз­глядом, в ее глазах отражались языки пламени.

- Так надо, - повторила она через какое-то время. – Вскоре ты поймешь.

Капитан почувствовал, что вот-вот свалится. Его поддержал стрелок-неудачник.

- Прошу прощения, старик, - буркнул парень на ухо Вагнеру. – Впервые радуюсь, что не по­пал.

Вагнер взял себя в руки. Поглядел на окружавших его солдат. Солдат? Нет, на солдат они не были похожи.

Подошел тот, кто отрубил голову сержанту. Высокий, значительно старше остальных. Где-0то моего возраста, подумал Вагнер. Явно командир.

И действительно. Стоявшие рядом едва заметно напряглись.

- Ну что? Нечего пялиться, валим отсюда.

Несмотря на холод, на нем была расстегнутая польская форменная куртка, надетая на чер­ную футболку с черепом и надписью: Black Sabbath – European Tour 2002. Клинок искривленного меча он вытирал белой тряпкой.

Да это же катана, заметил Вагнер, самая настоящая катана. Наверняка спионерил ее из ка­кого-то музея, никакая не подделка. Только лишь сейчас до него дошло, что остальные тоже вооруже­ны холодным оружием. У молодой девушки в пилотки к спине была приторочена кавалерий­ская саб­ля. У Корина, стрелка-неудачника, был американский саперный мачете.

У одного из тех, кто только что подошли, помимо ʺкалашаʺ был арбалет. Убийственная ма­шина, предназначенная для охоты, с композитными крыльями лука и лазерным целеуказателем.

- Не пялиться! – еще раз скомандовал командир. – И так нечего собирать, все сгорело. Не нужно было стрелять во второго, не смылся бы он.

Эти слова были направлены в адрес парня, державшего трубу гранатомета. Это и вправду был ʺКарл Густавʺ.

- Собираемся! Эй, Искорка!...

Младшая девушка кивнула…

- Подними руки.

Она встала за недавним заключенным. Он почувствовал прикосновение холодного метал­ла, что-то щелкнуло, освобожденные руки опали.

- Благодарю, - сказал Вагнер девушке, прячущей в рюкзак саперные ножницы.

Та же даже и не кивнула.

- Идти можешь? – спросил командир всовывая меч в ножны давным-давно усвоенным, не­брежным движением, который он, должно быть, подсмотрел в каком-то самурайском фильме.

Вагнер растирал запястья, на которых остались элегантные браслетки, подарок американског­о налогоплательщика. Не говоря ни слова, он кивнул, даже не спросил: а куда идти. Все равно.

- Да, могу, - произнес он через пару мнут. – Вот только не знаю, смогу ли быстро.

При этом он как раз всовывал индивидуальный перевязочный пакет под разорванный ру­кав форменной куртки.

- Спешить не надо, - командир блеснул зубами. – Не бойся, наш марш ты не замедлишь. Впрочем, здесь недалеко.

- Не надо? – удивился Вагнер. Вновь он мог логично размышлять.

- Я знаю, о чем ты думаешь. – Командир рассмеялся уже громче, остальные присоедини­лись к нему. – Здесь дело совершенно не в том. Ты видишь, какой ужасный бардак. Их мало. Сего­дня мы беспокоились исключительно о том, а приедет ли вообще кто-то. Жалко же такой чудесный день пу­стить псу под хвост, просидеть в кустах понапрасну.. Ладно, трогаемся! Корин, поможешь ему, в конце концов, это же твоя заслуга...

Все умело сформировали походную колонну и растворились в густеющем мраке. Шли чут­ко, но и расслабленно, было видно, что местность знают превосходно. Идущий перед Вагнером по­яснял вполголоса:

- Эти здесь, возле моста, уже спрятались в своем брэдли и до утра не высунут носа. Мы их поджарим как-нибудь позднее, их здесь всего пятеро. Да, они вызывают поддержку, только все это глупость. Ближайший их пост находится в Лохове, но это только пехота, так что знают, что не успе­ют. Вот чего они не знают: вернутся ли. Вертолет у них имеется только в Вышкуве, но это, но это всего лишь "хьюи", не известно, стартуют ли вообще. Ну а если даже и вылетят, так добро пожало­вать…

Вагнер не был удивлен. Он заметил две пусковые установки "гром", намного лучше всяких стингеров.

- А русские? – только и спросил он. Ответом был смех.

- Именно к ним мы и идем. Прямиком за Буг. Уже недалеко.

- А скажи мне еще вот что… - Он решил ничему не удивляться. В конце концов, довольно дол­го он был отрезан от света, который, как видно, успел довольно сильно измениться. – Скажи, а то вы, черт подери, такие? Партизаны? Отряд регулярной армии? Движение сопротивления?

Рассмеялись все, услышавшие вопрос.

- Ты где это был? – голос женщины постарше, чуть запыхавшийся от марша. Что ни говори, боеприпасы к гранатомету свое весят.

- Где это ты был? – повторила она. – Не знаешь? Мы – коммандо. Свободные эльфы. По дру­гому, Белки. А вот он – это Волк. Знаменитый волк, как говорят некоторые.

Может быть и знаменитый; Вагнер уже начал уставать, он потерял много крови, больше, чем предполагал вначале. Опять же, после предыдущих ранений он не совсем еще пришел в себя.

Волк, говоришь – подумал он. Коммандо. CNN, которую иногда разрешали им смотреть, ничег­о о подобном не рассказывала.


Почти четыре года. Вагнер внимательно вглядывался в стакан, покрытый бесчисленными от­печатками пальцев. Нет уже ни Волка, ни Искорки – той, что помоложе. Ее достал киборг, мало чего осталось. Только пилотка немецкого танкиста с беличьим хвостом. А двадцатимиллиметро­вые пули оставляют мало чего для похорон.

Свободные эльфы. В этой войне не было партизан. Кмитицев, Мрачных, Боров. Не существо­вало движения сопротивления. Двадцать лет свободы, глобализации и макдональдизации убили все давние образцы. Годы нахальной националистической пропаганды, популяризации ксеноф­обии, оглупления новым культом.

Так что подпольные организации не появились. В американской зоне коллаборационистов можно было выбирать на вкус и цвет. Те же, кто не пожелал со всем эти согласиться, сделались преступниками, контрабандистами, в конце концов – самыми обычными бандитами. Таким вот об­разом, живя вне системы, они получали эрзац свободы. Декады фильмов карате, переплетенные с паломничествами, принесли свой урожай. Никто не закапывал оружие и не шел в лес с иными – чем исключительно преступными – целями. Все видели все происходящее в заднице. Почти что все. За исключением Белок.

Они не сражались за независимость или там свободу. Они прекрасно понимали, что ни­когда ее уже не получат; время Европы, по крайней мере – северной, пришло к концу. И ничто от этого не отвернет; а война, которая покончила с приличных размеров европейским государством, является не­значительным эпизодом, совершенно не меняющим факта неумолимо близящегося всеобщего конца.

Но они отправились в лес, плюя на давние, изгаженные и подделанные образцы. Пошли, по­тому что им казалось, что так надо, что этого требуют… Приличия?...

Вагнер криво усмехнулся, все еще вглядываясь в путаницу папиллярных линий. Никогда сам он не услышал от них этого вот слова. Так надо, единственное, что они могли сказать.

Они отправились в лес, беря за образец обреченный на уничтожение народ из не существую­щего мира. Народ, дни которого тоже были сочтены, независимо от того, что бы ты не сде­лал и как упорно бы не сражался.

Они пошли туда, поскольку это был единственный образец, все еще правдивый, не подби­тый дешевой национальной гордостью и ксенофобией. Они сражались с врагом, для которого уничтоже­ние государства было всего лишь мало значащим эпизодом игры за гораздо большую ставку.

И многие погибли. По сути своей – ни за то и без смысла.

Вагнер пробормотал ругательство себе под нос. Ты ведь и сам, курва, не лучше, подумал.


Кудряш, как обычно, был пунктуален. Громко скрипнула внешняя дверь и с металлическим стуком ударила о фрамугу. Поначалу вовнутрь заскочила парочка бычков с лицами декларирован­ных дебилов, в бейсболках, натянутых на выбритые башки. Когда они чутко разглядывались по сторонам, их низкие лобики и толстые загривки очень сильно напоминали реконструкцию ископае­мых людей, где-то между Homo ergaster и Homo erectus. Впечатление усиливали свободно вися­щие руки.

Осмотр, похоже, их удовлетворил; оба прегоминида уселись за поспешно покинутый сто­лик. Один так и продолжал осматриваться, второй поднял с тарелки едва начатую гусиную ножку. Как ми­нимум, полсотни баксов.

У входа в зал появился Кудряш, который полностью полагался на своих гвардейцах.

Когда-нибудь это его и погубит, - подумал Вагнер.

Кудряш направился прямиком к столику. Он знал, где Вагнер обычно привык сидеть.

Не говоря ни слова, он тяжело упал на стул.

- Кууурва… - с облегчением в голосе произнес он через какое-то время. – Ну и погодка…

Тут же появилась официантка с приклеенной к лицу улыбкой. Король контрабандистов не удо­стоил ее хотя бы взглядом.

- То же самое, дважды, - рявкнул он. – Только, курва, быстро…

Он снял шикарную меховую папаху из редкого сибирского зверя. В потной лысине, которую следовало благодарить за прозвище, отразился свет люминесцентных ламп.

Еще у него не было ни бровей, ни ресниц, и вообще – ни единого волоска на всем теле. Это означало, что четыре года назад он пребывал на самом краю круга, центр которого опреде­лялся аэропортом Минска. Как минимум, километрах в четырех от этого центра.

Никто так и не узнал, кто же взорвал боеголовку снаряда, по номенклатуре НАТО называемог­о "Кельт". Одного из тех, которые польская разведка после многих лет стараний выкупила у русской мафии, чтобы сделать из них окончательный аргумент в правдоподобной войне. Вероят­нее всего, сделал это кто-то из непоколебимых, которые после Вильно хотели идти похо­дом на Харьков и Киев, даже когда Варшава уже находилась в радиусе поражения германских Panzerhaubitze. Когда все МИГи и F-16 уже грызли землю, ну а нацеленные на Берлин ракеты мож­но было тащить только лишь на собственных спинах.

В цепочке командования союзников уже царил тот еще бардак, так что никто и не знает, кто же отдалприказ, чтобы батарея тех же Panzerhaubitze выпустила полную серию тактических снаря­дов с регулируемой мощностью от 0,5 до 10 килотонн. И кто выставил запалы на максимум. Впрочем, сейчас это уже никакого значения не имеет. Не будет Польши "от моря до моря". Даже до одного не будет.

Кудряш вытер вспотевшую лысину.

- Только, курва, в чистом стакане! – крикнул вослед официантке. Вагнер, не говоря ни сло­ва, присматривался к контрабандисту. Кудряш, как и обычно, был чистеньким, приглаженным и пахнущий как первоклассным спиртным, так и дезодорантом. Его офицерская камуфляжная куртка выглядела так, словно ее совсем недавно спионерили со склада для высшего командного состава. Что, скорее всего, и было правдой; король контрабанды не морочил себе голову сдачей одежды в стирку.

Вместо официантки появился сам хозяин.

- Это кто из господ заказывал чистый стакан? – спросил он.

- А ты как думаешь, сукин сын? – скривился Кудряш.

Владелец, неумело жонглируя подносом, поставил перед ним коньяк, вроде как даже настоя­щий. Руки у него тряслись, он чуть не разлил напиток.

- Правильно! Видишь же, что это я деликатный, просто люблю удобства, не то, что ты…

Вагнер снял с подноса свой стакан, не ожидая, пока хозяин прольет его содержимое ему на штаны. Критично пригляделся, но на сей раз не заметил ничего, кроме коллекции отпечатков паль­цев. Помады не было. То ли никто не отпивал, то ли владелец не подкрашивал губы.

Даже не повернувшись к согнутому в заискивающем поклоне, Кудряш поднял руку, отягощен­ную грубым золотым браслетом, щелкнул пальцами. Один из лысых гоминидов поднялся, от­считал несколько банкнот из толстенной пачки, стянутой аптечной резинкой. Хозяин согнулся еще сильнее, хищным движением хватая деньги. При этом он бормотал себе под нос благодарности.

- Ну все, все, пиздуй, - голос охранника был неожиданно мягким и культурным, хотя, судя по его внешности, следовало ожидать, скорее, неартикулированного рычания.

- А ты щедрый, - с издевкой в голосе заметил Вагнер. – Ко мне тоже таким будешь?

- Да чего там, курва, могу себе позволить, - Кудряш пренебрежительно махнул рукой. - Когда-то я уже задумывался над тем, а не купить ли всю эту хибару…

- И что?

- Раздумал, как видишь. Слишком много хлопот с уборкой. Ебу я такой бизнес.

- Так говоришь, можешь себе позволить, - повторил Вагнер, как бы о чем-то подумав. – Так может, перейдем к делам?...

- Не горит, - буркнул контрабандист. – Ты же сам, курва, не спешишь случаем? Так что поси­дим, поговорим?

Он посмотрел сквозь покрытое влагой, простреленное стекло. Вагнер и сам поглядел туда же. На самой средине перепаханной гусеницами пустой улицы два литовских поселенца пинали русского лейтенанта. Офицер полз по асфальту, пытаясь прикрыть окровавленную голову. Оба литовца пина­ли тщательно, с неспешной крестьянской ожесточенностью.

После очередного точного пинка в ребра лейтенант поджал ноги и повернулся на бок. Был ви­ден открытый в крике рот, склеенные кровью светло-русые волосы. Зубы он потерял уже рань­ше, у ботвы были солидные военные ботинки.

Шум в пивной глушил вопль. Ко всей сцене с молчаливым одобрением приглядывался заку­танный в шинель часовой, охранявший ржавый БТР.

- Сейчас устанут… - буркнул контрабандист; в его голосе прозвучала какая-то странная нотка.

Вагнер изумленно поглядел на собеседника. Кудряш и жалость? Сам он мог глядеть на подоб­ные сцены, и ни одна мышца на лице не дрогнула бы. Теперь уже мог..

Очередной пинок попал точнехонько в открытые яйца. Офицер свернулся вроде человеческо­го эмбриона, спазматически задрожал.

- Курва! – взорвался своим любимым связующим словом Кудряш. Он поднял руку, указал на окно. Один из его приближенных троглодитов схватился с места и без слова выбежал.

Поселенцы ожидать не стали. Лысый склонился над избитым человеком, успокаивающе мах­нул в сторону окна.

- Не нужен мне здесь труп, тем более – офицера, - буркнул Кудряш оправдывающимся то­ном. – Это только вредит делам…

- Можешь не оправдываться, - насмешливо фыркнул Вагнер, насмешки в замечании было больше, чем он намеревался вложить. Чтобы затушевать неловкость, он стукнул своим стаканом в стакан Кудряша.

Воцарилось молчание. Через какое-то время контрабандист прервал его.

- Да чего уж там… - Он замолчал. – Курва, - тут же прибавил, как бы вспоминая, что вести себя следует как всегда.

Он сунул руку за пазуху, вынул элегантный белый конверт. Довольно толстый. Положил его на столе.

Какое-то время Вагнер взвешивал конверт на ладони, после чего небрежным жестом сунул себе в карман.

- Что, пересчитывать не станешь? – удивился Кудряш. – Не боишься, что я тебя наебу?

Отрицательное движение головой, насмешливо прищуренные глаза.

- Сделай мне удовольствие, Кудряш, - в вежливом голосе Вагнера вибрировала нотка весе­лья, - выражайся, блин, как человек. Не ругайся беспрерывно, ты же разговариваешь ни со своими го­риллами, ни с недоделанными мужиками из деревни. А помимо того, подобное ругательство – это та­кой же грех, как сукин сын.

Кудряш скривился и сделался похожим на незначительно постаревшего, лысого амура.

- Но ты же знаешь, что я должен. А кроме того, курва, мне это нравится. Я бандит и контра­бандист, так как мне еще разговаривать? Впрочем, может быть, ты и прав…

Он задумался.

- Так не пересчитаешь? – повторил он свой вопрос.

- Нет, - ответил Вагнер. – Точно так же, как и ты не спросишь, заработал ли я их.

В широкой улыбке блеснули пломбы в ухоженных коренных зубах контрабандиста.

- Над чем это ты смеешься?

- Потому что и не должен спрашивать. Знал, еще до того, как у тебя задница высохла по­сле пересечения Буга. Ну а ты сам над чем ржешь?

- А это потому, что ты всего и не знаешь. Переплыл я на лодке, как и следует человеку в моем возрасте.

Вагнер сделался серьезным.

- Ну а если серьезно, о проблеме можешь забыть. По крайней мере, на месяц, возможно, что даже на недель шесть. Пока еще привезут новое оборудование, пока его соберут.

Контрабандист покачал головой. Непобедимая американская армия рвала вперед из послед­них сил. Правая война за нефть в Заливе поглощала все резервы, а гарнизон в Польше повис на по­следней сиське, как выразился когда-то один американский майор. Он сказал это, и еще несколько вещей, оставаясь в ошибочной уверенности, что его взяли в плен, соблюдающие кон­венцию. Ирак­ская и кувейтская пустыня оказалась бездонным мешком, поглощающим все новые и новые контин­генты армии и снаряжения, которые шли псу под хвост, с одной стороны, под напо­ром объединенной иракско-иранской армии, а с другой – под ударами израильско-египетско-сирий­ских сил. Миротворче­ские силы в Польше были обречены на старые – помнящие еще Вьетнам – М-60 и взятые напрокат в Анголе "челленджеры", вместо абрамсов и шварцкопфов, столь необхо­димых на Ближнем Востоке и на мексиканской границе. Что поделать, нефть – дело более нужное, танки ведь нужно чем-то заправ­лять. Тем более, в эти безумные времена, когда норвежские неф­тяные поля охраняли суда класса "Антей", экипажи которых состояли из русских наемников; а на другом берегу Рио Гранде все чаще пели народную песню о том, как это здорово - резать гринго.

Утрата одного "челленджера" в Лохове означала немного покоя, открытие для групп контра­бандистов дороги через Лохов на Тлущ и Воломин, пока прореженная команда поста будет сидеть, как мышь под метлой, вместо того, чтобы патрулировать предназначенный ей отрезок ли­нии разгра­ничения, как эвфемистически называли границу.

А это означает кое-что еще, подумал Вагнер. Нечто более важное, чем темные, хотя, вне вся­кого сомнения, оживляющие экономику разрушенной войной страны делишки Кудряша. Ведь это еще и сообщение, что расстрел несовершеннолетних, пускай даже за нарушения действующих законов военного времени, не всегда останется безнаказанным.

- Что же, с тобой приятно работается… веджьмин[4].

- Вот только не надо пиздеть, Кудряш! – возмутился Вагнер. Контрабандист искривил свою ре­бячью физиономию в усмешке.

- Ну, раз это тебя так достает… Ладно, что дальше?

Вагнер потер лоб, отбрасывая спадающие длинные седые волосы.

- Дай-ка угадаю… - медленно произнес он. – У тебя еще что-то? Только пока что из этого ни­чего не получится… Мне нужно отдохнуть.

- Сначала послушай.

- Я же сказал: ничего не получится, - повторил Вагнер, тихо, но с нажимом.

- Курва, ты перестанешь перебивать?! – разозлился контрабандист. – Ну, что тебе мешает по­слушать? Потом можешь сказать, чтобы я поцеловал тебя в задницу. Не ты, так кто-нибудь дру­гой. В последнее время много вас, выродков.

И он оскалился в издевательской усмешке.

- Согласен, - буркнул через какое-то время Вагнер. – Послушаю. А потом я отправляюсь отды­хать. А поговорим через… Ладно, только ради тебя… недельки через две. Но.

Видя, что контрабандист желает что-то вставить, Вагнер остановил того жестом руки. Куд­ряш замер с раскрытым ртом, что придавало ему особенный вид.

- Но выражаться ты будешь, как культурный человек. Твои маты меня уже достают.

Кудряш согласно кивнул. Он переждал какое-то время, когда Вагнер уже начал злиться.

- ʺБлэкхокʺ.

Слово повисло над столом с пятнами самогонки и остатками кетчупа.

Вагнер громко засопел.

- Говори, курва, - рявкнул он, глядя на довольную рожу постаревшего херувима.

- Ой, эт'простите, кто из нас выражается? – лицемерно изумился контрабандист. – Нк лад­но, ладно, уже говорю, - зачастил он, видя на лице собеседника гримасу гнева.

- Полевой аэродром, в паре километров от Вышкува. Недавно его перебазировали, дня три назад.

Вагнер задумчиво кивал. Здесь блэкхоками пользовались редко, границу патрулировали допо­топные LJH-1. А точнее, должны были патрулировать, поскольку они были уж слишком восприимчи­выми к наземному огню. Это не то что двадцатьчетверки, применяемые русскими, в большинстве сво­ем тоже не поднимающиеся с земли по причине отсутствия запчастей.

- Громадная такая сук… Ой, прошу прощения, большой такой вертолет в версии MH-60 Night Stalker, с FLIR'ом, с броней и всеми прибамбасами. Наделает неприятностей, всем наделает. Нам, твоим. Да и тебе лично.

Играясь пряжкой стоявшего возле стола футляра, Вагнер невольно восхищался разведкой Кудряша. Новости контрабандиста всегда оказывались правдивыми. В особенности – паршивые.

- И ты планируешь что-нибудь уже сейчас? – спросил он, желая только потянуть время. Куд­ряш рассмеялся.

- Я всегда планирую. Уж очень он портит мои планы. Действительно. – Тут он замялся. – Во­обще-то, не следовало бы мне ничего говорить. Ну да ладно, мы знакомы уже столько времени, ты же не сильно задерешь цену… - Его беспокойство было совершенно серьезным. – Так не ста­нешь подни­мать? – поглядел он в застывшие и чуткие глаза собеседника.

- Ой, не надо пиздеть, Кудряш… - буркнул Вагнер.

- Ну ладно. Он не попортить мне планы, а только полностью расхуярит весь бизнес. И ко­нец забавам, слишком уж большой риск. Пока этот сукин сын будет летать, я выхожу из игры…

Вагнер покачал головой. Это он прекрасно понимал. При столь слабом противодействии биз­нес Кудряша давно уже перерос все разумные границы. Знающие местность, прекрасно воору­женные контрабандисты даже не обращали внимания на слабые и медленные UH-1. Пехота здесь тоже была непригодной, контрабандисты от них все время ускользали. И при отходе они могли се­рьезно кусать­ся, но война не была их целью. Нормальные же методы не срабатывали.

Вот киборги представляли из себя угрозу. Но их было мало, стоили они слишком много, а кро­ме того, гораздо сильнее они были нужны на мексиканской границе. Да и лучше они справля­лись в дождевых лесах Центральной Америки, где американцы вмешались в десяток местных вой­нушек.

Но даже всего один ʺблэкхокʺ мог все это перевернуть вверх ногами. При его поддержке даже допотопные "хьюи" делались опасными.

- Ты уверен? – наконец спросил Вагнер после длительного молчания.

- В чем?! – взорвался контрабандист. – В собственных сведениях?! К сожалению, курва, уве­рен. Впрочем, ты тоже.

- Ну да, ты никогда не ошибался, - кивнул Вагнер. – До сих пор никогда. Вот только что-то для меня здесь не сходится. В последнее время им призодилось кисло, ничего удивительного, что посто­янно получают по заднице: в Ираке, в Кувейте. Они уменьшали численность гарнизонов. Черт подери, радомский, вроде как, они полностью ликвидировали, осталась только жандармерия и полиция. Прав­да, после последней эпидемии там не за чем следить, но все таки. А тут, прошу вас, блэкхок, всего лишь на десятка два лимона баксов. Опять же: тыловые службы, механики и тому подобное. Пове­рить невозможно.

Пару минут Кудряш только сопел со злостью.

- Поверить невозможно, говоришь? – рявкнул он. Ну ладно, только лишь покумекай. Погляди-ка, сколько сюда, курва, понаехало казахов, сколько чеченцев. В особенности, чеченцев, они ведь умеют, курва, из целой республики устроить семейный бандитский бизнес. Русские с ними ведь до сих пор не справились. Как ты думаешь, на кой ляд они сюда приезжают?

Вагнер понял. Вот только до конца он не был уверен.

- А не будет проще его просто сбить? – с сомнением в голосе спросил он.

- Не проще, - не согласился контрабандист. – Хотя такой выход я тоже принимаю во внима­ние… Но не один я, только погляди на тех…

И он указал на своих доисторических.

- Вон тот, слева, защитил диссертацию по информатике, хотя с первого взгляда и не ска­жешь. Просто, ему нравится своя работа, хотя в любой момент может перехватить бизнес после меня. Слишком многих пришлось бы перестрелять, может и не выйти. А есть еще и русские, чечен­цев они терпеть не могут, как заразы, ожидают только лишь повода. Меня они знают уже много лет, слишком много совместных деловых интересов. И дело другое, когда меня не станет.

Вагнер выругался про себя. Все начинало складываться.

- Думаешь, им не хватит бабок на ʺблэкхокʺ? Вполне возможно, они даже купили его в Форт Уорт и платят за бензин. Впрочем, американцам это тоже на руку, я им не сильно и мешаю, но за че­ченские бабки они доберутся до Белок.

Кудряш замолчал, сделал приличный глоток коньяка и даже не скривился. Отставил пустой стакан. Тут же появился хозяин, неся на подносе следующий.

- А для моего приятеля? Забыл, что? – заорал контрабандист.

Через минутку Вагнер тоже мог наслаждаться спиртным. О чудо, даже в чистом стакане. Толь­ко это не отогнало мрачного настроя, в который он начал погружаться.

- Ну ладно, стукну я сукина сына. Будет нелегко, но стукну… И что потом?

- Как это: что? – Кудряш строил из себя типа, который не понимает.

- Что им мешает пригнать сюда следующий? Как ты сам говорил, бабла у них выше крыши, а ставка в игре весьма высокая. Или сразу парочку? Они ведь тоже учатся.

- Тогда ты стукнешь их.

Кудряш выпучил глаза. Ну как нельзя понять столь очевидных вещей?

Вагнер отрицательно покачал головой.

- Не бойсь, я уже их разрабатываю. – Контрабандист неверно понял отрицательный жест. – Можешь не волноваться, получишь их на тарелочке…

Он замолчал, увидав недовольную физиономию.

- Что, не желаешь пачкать себе ручек? – злобно прошипел он. – Что, умеешь пришивать толь­ко оккупантов и захватчиков? Преступников? Ничего, курва, личного?

Вагнер прикрыл веки. Ему не хотелось разговаривать на эту тему.

- Ну, погляди на меня, ханжа ебаный! – заорал контрабандист. – Ничего личного? А кто, курва, полгода охотился на человека? Может быть, я? И почему? Потому что был человеконена­вистником и истреблял людей? Военным преступником? Гражданских уничтожал? Ну, скажи!

Вагнер молчал, глядя в грязную столешницу.

- Ничего личного? Так я тебе вслух скажу, что ты и сам знаешь. Как ты сделался веджьми­ном, как бы громко ты не возмущался на это слово! Почему в первый раз убил хладнокровно, исключитель­но ради собственного удовольствия. Потому что в тот раз ты никого уже не спасал, нико­му не мог по­мочь. А убил ты его не за то, что он натворил, но только лишь потому что тебя унизил, что заставлял тебя глядеть, а ты был бессилен. Нет, неправда, ведь ты мог выбрать смерть. Но ты хотел жить…


В обычных условиях, это задание для двоих. Ему же нужно было справиться одному. Под­ползти ночью и как можно дальше на предполье расставить метеорологические датчики. Погода была хорошей, пары должно было хватить, впрочем, больше у него и не было. Датчики были доро­гими, и их чертовски сложно было достать. Все время он думал об этом, когда раздвигал телеско­пические прутья, законченные рецепторами, и запускал передающие радиолинии.

Он знал, что если спартачит работу и промажет, то утратит шанс на возврат датчиков. Все пойдет коту под хвост, даже если самому ему удастся отступить.

Что вовсе не было столь очевидным. Много уже погибло снайперов, пытавшихся достичь лег­кого успеха, обстреливая посты. Слишком много их не стало, чтобы сейчас это было безопас­ной иг­рой. Посты на опасных территориях применяли соответствующие процедуры, патрули со специаль­ным снаряжением обыскивали округу. И вовсе даже не киборги, тех было слишком мало, чтобы предоставить охрану всем. Но даже не вполне опытный солдат, располагающий оснащени­ем Land Warrior, в лесу обладал преимуществом над обычным человеком. Слышал и видел он больше, не го­воря уже о подавляющем преимуществе в огне.

К счастью экипажи таких постав быстро попали в рутину. Посты не пересекали заданной учеб­ником границы в шестьсот метров, а более этого расстояния эффективность снайперов значи­тельно снижалась.

Вообще-то, это было задание для двоих, тем более – с таким оружием. Полтора километра – это вам не фунт изюму, даже для такой винтовки, официально называемой противоснаряженной. Снайпер только целится и нажимает на спусковой крючок, а кто-то другой выставляет датчики, изме­ряет расстояние до цели, обслуживает баллистический компьютер. Вагнер все это должен был сде­лать сам.

Он нес только самое необходимое. У него не было даже изоляционного мата, на котором мож­но было бы улечься. Он чувствовал, как холод сырой земли проникает в тело, а в суставах отзываетс­я знакомая боль. Лишь бы успеть до того, как он совершенно онемеет.

Компьютер анализировал данные с метеорологических датчиков; высвечиваемый в окуля­ре крест указателя цели слегка перемещался, учитывая различные поправки на ветер, влажность и тем­пературу. Слишком мало этих датчиков, инструкция рекомендовала как минимуи три. Должно хватить, подумал Вагнер уже который раз за это утро.

Винтовку удалось купить. Русская ОТ-450, 12,7 миллиметра. Патроны тоже, хотя с ними проблем было побольше. Вагнеру не хотелось использовать стандартные боеприпасы от крупнокали­берного пулемета, так как у тех был слишком большой разброс параметров. Вообще-то, спец­наз ими пользовался, но удовлетворительную прицельную точность они давали на расстояние до километра. Впрочем, это вооружение применяли для борьбы с легкими БМП и тактическими раке­тами. Крайне редко посредством таких боеприпасов стреляли на дальнее расстояние, еще реже – в людей.

Удалось найти боеприпасы Nammo. Вагнеру была не важной их способность к глубинному проникновению и зажигательные свойства циркониевого сердечника. Но у норвежской фабрики были более строгие нормы, в особенности же для отборных патронов Класса А, производимых специально для снайперских винтовок.

К счастью, русская программа учитывала норвежские боеприпасы. И она без каких-либо проблем функционировала на полевом американском лэптопе. Русские компьютеры, американские компьютеры – один черт, все родом с Тайваня.

Программное обеспечение и датчики можно было купить, а вот компьютер нужно было своро­вать. Либо добыть. Этот стоил жизни двум говнюкам из американских служб снабжения.

Вагнер пошевелился, чувствуя, что весь немеет. Совершенно ненужно он поглядел на при­открытую крышку лэптопа, один-единственный раз запущенная программа работала самостоя­тельно, пересылая по шине Mil-Std данные в модуль прицеливания. Укрытие под ветвями было темным, хоро­шо замаскированным. Когда Вагнер вновь поглядел в окуляр, то в поле зрения уви­дел темные пят­нышки. Подсвечиваемый жидкокристаллический экран немного слепил. Вагнер вы­ругался, злясь на собственную глупость и нетерпеливость. Он замигал, через пару секунд пятныш­ки исчезли. Вздох об­легчения.

Он не хотел глядеть на часы. Но, похоже, уже скоро. За местом он следил уже давно, знал, что цель практически не нарушает заведенный порядок. Как правило, именно в это время прибы­вал шведский TIR с подарками, который эскортировала пара бронированных ʺхаммеровʺ. Шведы, словно не осознавая висящих над их собственной головой проблем, все так же присылали гумани­тарную по­мощь: продовольствие, одежду, лекарства, которые очень скоро можно будет купить на базаре по спекулятивным ценам.

Вагнер погладил большим пальцем выключатель лазерного дальномера, сражаясь с искуше­нием еще раз произвести замер расстояния. Дистанция в приближении уже была замерена, оконча­тельный замер он проведет перед самым выстрелом, нажим на спусковой крючок автоматичес­ки запускал дальномер. Сейчас это ненужный риск, в припаркованном под палатками ʺбрэдлиʺ мог быть включен датчик лазерного излучения. А луч – при такой влажности воздуха – может иметь возле цели довольно-таки приличный диаметр.

Уже недолго. Вагнер сделал глубокий вдох, расслабился. Сейчас цель выйдет из палатки и, как и каждый день, встанет на покрытой грязью площадке, ожидая очередной поставки, чтобы вы­брать чего-нибудь получше для себя любимого и своих дружков. Лафа, а не работа.

И вот – наконец – движение. В полутора километрах от убежища цель отбросила брезент, прикрывающий вход в палатку. Вагнер почувствовал прилив адреналина.

Слегка вибрирующий, плавающий в поле зрения в такт поступающим актуальным данным крест заслонил зеленую ленточку с черными буквами, складывающимися в фамилию Йосслер.

Перекрещивающиеся нитки на мгновение застыли, похоже, утих слабый ветерок, регистрируе­мый выдвинутыми вперед датчиками. Пора!

Палец, нажимающий на спусковой крючок, застыл. Йосслер вытащил из нагрудного карма­на пачку сигарет. Даже отсюда Вагнер мог видеть, что это "кэмэл". Йосслер сунул одну сигарету в рот, щелкнул понтовой бензиновой зажигалкой "Зиппо".

Вагнер испытал сочувствие. Этот сукин сын был одним из немногих нонконформистов в аме­риканском обществе, уже до конца превратившимся в сборище идиотов по причине благосо­стояния. Майор не поддался всеобщей моде, приказывающей гнобить курильщиков столь же заяд­ло, как когда-то Маккарти охотился на коммунистов.

Знает, гад, что такое хорошо, подумал Вагнер, концентрируясь на нитках целеуказателя. Лицо врага заслонило облачко дыма. Прежде чем оно развеялось, палец преодолел первое сопротивле­ние. Луч лазерного дальномера пробежал полуторакилометровое расстояние, его отра­жение снова вернулось в приемник под стволом. Точка прицела переместилась, весьма незначи­тельно. Предыду­щий замер был точным; цель находилась в хорошем месте.

Йосслер не мог заметить лазерного луча. Тот был невидимым для человеческого глаза. Вот только Вагнер мог бы поклясться, что мышцы лица напряглись. Казалось, что в течение ка­кого-то мгновения майор глядел прямо ему в глаза. Палец преодолел второе сопротивление.

Когда циркониевый сердечник разлетелся на фрагменты внутри черепа, а голова Йосслера взрывалась в облаке кровавых капель, Вагнер пережевывал одну-единственную, бессмысленную мыслишку. А эти русские тормоза на выпуске хороши, отдачи я почти что и не почувствовал…


- Ничего личного? Ты отстрелил ему башку с полутора километров! А он и понятия не имел, что с ним произошло! И сделал ты это, курва, исключительно для себя! И не пизди, что ради зажарен­ной фосфором девицы с малышней…

Вагнер тряхнул головой. Он слышал настырный голос Кудряша, уровень которого выделял­ся на фоне всеобщего шума, но отдельных слов не распознавал. В конце концов, а чего такого мог он услышать? Ничего такого, о чем бы сам не знал. Он глянул на контрабандиста.

- Хватит, - тихо произнес он.

- Э нет, приятель, не хватит, - спокойно заметил Кудряш. Не сегодня. Наконец-то я тебе скажу, кто ты такой. И объясню это тебе на собственном примере. А ты меня выслушаешь…

Он потянулся за стаканом.

- Сначала выпьем, - раздраженно фыркнул контрабандист.

Вагнер машинально взял свой коньяк. Контрабандист глянул на его стянутое судорогой лицо. И замечательно, подумал он, быть может, наконец, чего-нибудь до него дойдет.

Он выпил, передернул плечами, сплюнул на грязный пол.

- Я был, как тебе наверняка известно, ебаным яппи… -

Он крутил в ладони пустой стакан, всматривался в его дно, словно видел там, как минимум, таракана. Или в одинаковой степени нечто любопытное.

- Ебаным яппи, - продолжил он спокойным, тихим голосом. – Из тех, которые на работу прихо­дят рано, а уходят поздно вечером. Всегда ходят в костюме и не курят, потому что это не­модно. Да, да, я был одним из тех оглупленных рекламами современных рабов, мечтающих под­няться до стар­шего раба, с надеждой на язву желудка или инфаркт. Жрал я сплошной фаст фуд, потому что ни на что иное у меня не было времени. Я не замечал, что происходит вокруг. До какого задолбизма мы до­шли. До какой степени идиотизма нас довели…

Спокойствие лопнуло. Но Кудряш все еще казался культурным, приглаженным человеком, но никак не королем контрабандистов, у которого "курва" звучала через каждое второе слово.

- Когда началась война, я был в шоке. Все оборвалось, погиб тот мир, который я знал. Фир­ма пошла псу под хвост, а мое американское начальство смылось перед свершившимся фактом, по­скольку разведка у них была хорошая. Наверняка они отправились впаривать свое дерьмо буш­менам. Сам я глядел на все это как бы снаружи; на безработных, которые охотно записывались в армию; по приказу правительства и по призыву с амвонов они отправлялись освобождать Вильно. Того самого правительства, которое и сделало их безработными, которое выбросило государ­ственное состояние на часовенки и визиты, которое потратило все, что было можно, чтобы сде­лать из нас посмешище для всего мира. Я стоял с боку и думал, что меня все это не касается. При­дут американцы и призовут смутьянов к порядку. Я верил в American Dream. Глядел на босяков, толкущихся в супермаркетах, в конце концов, за их счет я жил. Я продавал хлам, который никто по­умнее никогда бы не купил. Я гля­дел на очередные памятники, паломничества и погромы иновер­цев. В особенности: тех наихудших, католиков старого обряда, как все это официально называ­лось. Глядел со стороны…

Вагнер даже не пошевелился. Он слушал с вроде как отсутствующим выражением на лице.

- Я надеялся, что все эти одурманенные получат по заднице, и эта страна – наконец-то – вер­нется к нормальности. Наиболее заядлых просто перебьют, раз уж они желают идти в атаку во имя "Польши от моря до моря". Только все ебнуло. В моем случае – в буквальном смысле. Я чу­дом вы­жил. И знаешь что? Оказалось, что все, бывшее до того, не стоит и дерьма. И в прямом, и в перенос­ном смысле. Не будет Польши от моря до моря, никакой не будет. Вообще ничего не бу­дет, только донная морена. Это здесь. А под Татрами – фронтальная. Ебаный ледник распростра­нится на всю Европу. Все об этом знали, только не наши дебилы, обиженные на весь мир, что тот их не понимает. Заглядевшиеся в ценности которые чего-то там желали нести в мир, удивленные тем, что мир реаги­рует на них с аллергией. Что весь мир в гробу ее видел, потому что близятся по-настоящему се­рьезные проблемы, по крайней мере, для западной цивилизации. Ини никак не мог­ли понять, что всем глубоко плевать на выслеживание коммуняк и на зачатие.

Кудряш перестал быть приглаженным коммерческим директором. Перед Вагнером снова си­дел король пограничья. Исчезла иллюзия костюма-тройки и галстука, вернулись элегантный каму­фляж и блестящая лысина.

- Потому что, курва, дело было совсем не в том. Никто не желал возвращать свободы, защи­щать бедную, демократическую Литву от теократии, которая угнездилась в самом центре Евро­пы. Дело шло о плацдарме, о месте, в котором ненадолго можно задержаться, чтобы пиздовать дальше. Пото­му что уже нет будущего, по крайней мере, для этого кусочка мира, на много-много лет. Для нас – на­вечно. А те придурки только дали повод. Ненужный, впрочем, для нас ведь никто места не преду­сматривал. Точно так же, как и для талибов. И вообще, на кой ляд я все это тебе, курва, говорю? Ты же че­ловек интеллигентный, тоже "Дискавери" смотрел. Ну а обо всем осталь­ном узнал, когда все тайны уже исчезли.

И действительно – Вагнер вырвался из мрачной задумчивости. Теплые зимы были иллюзи­ей, чудовищной игрушкой тепличного эффекта. Польские земледельцы через сколько там десят­ков лет не станут разводить апельсиновые рощи, как считали наивные. Потепление предвещало приход лед­ника. Или, если кто желает, белого холода. То же самое, но звучит красивее.

Таяние льдов лишь на время поднимет уровень океанов. Голландия вовсе не исчезнет под по­верхностью моря. Избыток пресной воды из тающих полярных шапок приостановит циркуляцию океа­нических течений. Гольфстрим перестанет согревать Европу. Вода будет пленена в леднике, кото­рый, согласно весьма осторожных прогнозов, дойдет до Варшавы. Исчезнут Россия, Канада, а так же северные Штаты. Исчезнет и Польша, но как раз этим голову себе никто не морочил. Польша уже не существовала, причем, по своей собственной просьбе.

- Повод и не был нужен, - продолжил излагать Кудряш, не обращая внимания на то, что Вагнер его не слушает. – Сам знаешь. Чехи и словаки повода не дали, цацкались с венгерским мень­шинством. А венгров пришла защищать финская армия. Располагается она там до настояще­го време­ни; вскоре в ее состав войдут все финны. Эх, да на кой ляд я тебе все это говорю…

Вагнер покачал головой. Выходит, он все-таки слушал.

- Тут ебнуло, и я стал тем, кем и являюсь. Пережил, что меня самого удивляет. А потом открыл в себе талант. Истинное призвание. Немного, как ты. Вот только я не притворяюсь. Люблю быть тем, кто я есть, а не улыбающимся перцем в галстучке, который плющится перед каждым. Я уже не впариваю людям дерьмо, я и не должен. Заплатил я за это много, хотя бы собственными яйцами, превратившимися в сморщенные изюмины. Русские никогда чистых боеголовок не дела­ли. Только, курва, не жалею. И знаешь что? Хотя это и смешно звучит: я, курва, честен.

Он искоса поглядел на собеседника. Вагнер не рассмеялся. Он слушал.

- А в остальном… нет никакой перспективы. Мы сами стерли себя с карты будущего мира. Знаю, что сам к этому рук не приложил… Или, все же, приложил? Они направлялись на Вильно, на Львов, одураченные сопляки, как уже много раз в истории, а я… Я продавал никому не нужную хрень, и мне с этим было хорошо. И я никогда не узнаю… Ты точно такой же, делаешь то, что счи­таешь пра­вильным. Не позволяешь, чтобы сукины сыны до конца выиграли. Только ты проигра­ешь, сволочей больше. Ты прячешься за своим ханжеством, за принципами, которые сам же и при­думал. А ведь тебе важно то же самое, чтобы сволочи не оказались сверху. И любишь себя такого, какой есть.

Кудряш откашлялся. У него пересохло в горле.

- Эй, это что такое! – хрипло заорал он, красноречиво показывая на пустой стакан.

Прежде чем появился перепуганный хозяин с подносом, оба молчали, не глядя друг другу в глаза. Наконец Кудряш сделал глоток.

- Вот же урод, - буркнул он, немилосердно скривившись.

Вагнер не знал, что тот имеет в виду, пока не попробовал сам: самогон, окрашенный луко­вой шелухой.

- Думал, мы уже и не почувствуем, - контрабандист печально покачал головой. – Ну да лад­но, человек тоже хочет жить.

Он обреченно махнул рукой.

- Ладно, пускай радуется, что влил в нас эту гнусь…

Вагнер не отвечал. После третьего стакана ему было безразлично. Злило его лишь то, что в последнее время он все труднее пьянел. А уже давно он не желал того так сильно, как именно сего­дня.

Кудряш кивнул рукой телохранителю.

- Устрой-ка огурец… - коротко приказал он. – А еще лучше, пару…

Огурцы принес сам хозяин на подкашивающихся ногах. Целых три.

- Видал? – спросил Кудряш, когда владелец исчез. – Он уже знает, что мы знаем. И боится.

Он захихикал.

- О чем это я? А, уже вспомнил. Вот ты, великий защитник угнетенных за отдельную и очень дополнительную плату, что ты делаешь с такой кучей бабла? Тратишь на оснащение? Так ведь не столько же… Пьешь мало, по бабам не ходишь, хотя и можешь. Вот я не могу… Так на кой ляд тебе все эти бабки? В качестве оправдания того, что делаешь? Того, что любишь делать?... Нет, прошу прощения, по-настоящему извиняюсь… Ты не любишь, ты делаешь так, как правиль­но… Затем, что­бы сволочи не были сверху, по крайней мере, не задаром. Ты же ведь не счита­ешь, наверное, будто бы что-то меняет то, что делаешь ты и все тебе подобные, которых в последнее время наплодилось даже много; все вы, в камуфляже, с длинными волосами, мрачным взглядом и винтовками на спине. Это твои ученики, приятель, по крайней мере – последователи. И тут ты уже не отопрешься. Равно как от Белок, последних романтиков на свете…

Глазки контрабандиста злорадно заблестели.

- Потому что в этом затраханном мире только это и важно. Убивать сук, где только удастся. Все давным-давно решено без тебя. Ледник не остановишь, не подопрешь дрынами, но, возможно, кого-нибудь защитишь, не позволишь состояться совершенному уж блядству. Ведь как раз это тебе важно, а не будущее; будущего нет. Так что не прикрывайся принципами. Вот не будь, курва, таким Геральтом[5].

Кудряш глумливо рассмеялся.

- Видишь, я тоже кое-чего читал. Вот скажи, как тебе в голову пришла идея сделаться веджь­мином? Сам допер, или кто-то тебя так назвал? Да скажи, не стыдись…

Вагнер поглядел прямо в глаза… приятелю? Одному из немногих, которые еще ходили по это­му заебанному миру.

- Не сам.

Солгать он не мог.


Последний взгляд через прицел. Безголовое тело, высунувшийся из окна кабины, рыгаю­щий, куда только можно, водитель шведского большегруза. Беспорядочная беготня, очереди из ба­шенки брэдли в белый свет, как в копеечку. Во всяком случае, в совершенно не том направлении.

Закончилось. Завершилось нечто такое, ради чего он жил последние полгода. Осталась пусто­та.

Вагнер бездумно складывал снаряжение. Тяжелый ствол со щелчком отделился от ложа, лег в выложенном специальным материалом футляре. Затем он старательно отключил операци­онную си­стему лэптопа, отсоединил провода. Никакой спешки не было, беспорядочная суета и стрельба на по­сту, находящемся на расстоянии в полтора километра не говорили о каким-то об­разом организован­ной облаве. Вагнер начал сворачивать обшитую коричневыми и гнило-зелены­ми тряпицами маскиро­вочную сетку. Вообще-то, ему не казалось, что она еще когда-нибудь приго­дится… Будущего нет, оно закончилось мгновение назад. Но сетка ведь приличная, в инфракрас­ных лучах у тряпок точно такой же образ, как и у живых зарослей…

Машинальные, многократно отработанные действия позволяли заполнить пустоту, не ду­мать о будущем. Нет никакого будущего, и уже не будет…

Еще раз он глянул на далекий пост, заслоняя глаза ладонью от все выше поднимавшегося солнца. Вздымающаяся туча пыли свидетельствовала о том, что ʺбрэдлиʺ наконец-то тронулся.

Вагнер закинул на спину тяжелый футляр. Бросить оружие он никак не мог себя заставить. Не спеша, он пошел, куда глаза глядят. Выпрямившись, не прячась. Вообще-то, он мог бы даже датчики забрать. Нет смысла.

Он уже знал, что сделает. Пойдет к Белкам. Никто ведь его не выслеживает. Оружие оста­вит им, а потом… Он отогнал мысль. На это еще будет время. Сейчас же одна лишь пустота.

Он шел, ни о чем не думая. Добрался до лесной дороги, совершенно не думая о перспекти­ве наткнуться на патруль. Впрочем, с американской стороны патрули встречались редко, амери­канцы уже научились избегать лесов. Они перемещались по шоссе, силой не менее, чем брониро­ванный взвод.

Вагнер просчитал, что лес вскоре кончится, спустя полчаса он выйдет на надбужанские луга, аккурат тогда, когда начнет темнеть; Буг он сможет перейти по броду, где-то на полдороги между Бро­ком и Малкиней. А к утру должен добраться до лесного лагеря.

Все эти расчеты он совершал бездумно, в силу привычки и навыков, приобретенных за по­следние несколько месяцев.

И вот… засмотрелся. Вышел прямиком на двух полицейских в американских мундирах, зато с бело-красными повязками. О них Вагнер слышал, но ни одного еще не видал.

Оба функционера, сотрудничающие с полицейскими миротворческими силами, его даже и не заметили. Уж слишком сильно они были заняты тем, что пинали ногами парня, который лежал, засло­няя голову руками, и даже уже не стонал. Старомодные М-14 стояли, опираясь о деревья, ря­дом со служебными велосипедами, единственным транспортным средством польской полиции.

- Что, говнюк, не знаешь, что в лес нельзя? – монотонно повторял полицейский, акцентируя слоги пинками. Похоже, эту фразу он произнес уже не раз. Второй пинал молча, наверное, он был не таким красноречивым.

Занятые забавой, полицейские не услышали шагов. Вагнера они увидели лишь тогда, когда тот остановился перед ними. Оба отскочили, косясь в сторону своих пукалок.

- Даже и не пробуйте, - холодным тоном предупредил их капитан запаса. Он только стоял, опу­стив руки. И буквально видел, как те усиленно размышляют, как рассчитывают.

Оружие на нас не нацелил. Может, он не один? Может успеем?

Вагнер почти что слышал их мысли, чувствовал, как его заливает холодная ярость. Впер­вые за долгое время — хоть какое-то чувство. Он осознал, что охота на Йосслера была всего лишь нава­ждением, что она ничего не решила. Но вот теперь он испытывал ненависть, ненависть к этим вот су­киным сынам, своим землякам.

Они видели силуэт, освещенный снизу солнцем, висящим уже низко над горизонтом, про­фильтрованным сквозь ветви, торчащим из-за плеча футляром, скрывающим ствол винтовки; се­дые, практически белые волосы, связанные в конский хвост. Еще увидели гадкую усмешку и вз­гляд, за ко­торым таились ненависть и сила.

Разговорчивый был еще и начитанным. Он уже не косился в сторону винтовок. С его лица ис­чезла спесь, теперь она сменилась страхом. Теперь-то у него не было ни малейших сомнений в том, что не успеет.

- Веджьмин, - прошептал полицейский.

Его дружок не имел понятия, в чем здесь дело. Но он тоже боялся, этот страх — густой и во­нючий — буквально истекал из него.

- Валите отсюда! - бросил Вагнер.

Результата он ждать не стал, склонился над парнишкой. На удивление, он был уверен, что те его послушают. И действительно, послушали. Через мгновение от них остались только две устарев­шие винтовки.

Парень, вообще-то, из неприятности вышел даже неплохо. Охранники оккупационного ре­жима собирались развлекаться подольше, так что поначалу пинали даже не слишком грубо.

Избитый, постанывая и размазывая слезы по грязному лицу, сел на землю. Исподлобья он поглядел на Вагнера. Это как раз он еще мог, лицо только начинало напухать.

- Та-а… - откашлялся он. Говорить ему было больно. И ничего удивительного, подумал Вагнер, по ребрам пинали. С беспокойством он поглядел на руку, которую парнишка отвел ото рта. Облегченно вздохнул, крови видно не было.

- Ничего не говори, - буркнул он даже более жестко, чем намеревался. Парень с усилием качнул головой.

- Так… - попытался он еще раз. - Так пан веджьмин?

Глаза тринадцатилетнего пацана заблестели.

Вагнер даже и не знал, что ответить.

- Так пан — веджьмин? - Мальчишка настойчиво пытался заглянуть ему в глаза, как бы ожи­дая увидеть вертикальные щелки зрачков. - А почему пан их не убил?

Вот именно, почему? Вагнер и сам не знал.

- Откуда ты? - уже помягче спросил он.

- Из Вар… - мальчишка резко замолк. - Из Садовного. То есть, сейчас из Садовного… - Снова он опустил голову. - Я был в Урлях, ну, тогда… Папа завез нас на дачу — меня, сестру и маму. А сам вернулся. Говорил, что должен…

Спина парня затряслась в с трудом сдерживаемом рыдании.

- Успокойся. - Вагнер как-то неловко притронулся к его плечу. Парнишка глаз не поднял.

- Дома тяжело, - тихо, не поднимая головы, тянул он. - Я за грибами пошел. Потому что маму на прошлой неделе побили. Эти вот самые, они из Садовного, с полицейского поста… А пан — ве­джьмин. Так почему пан их отпустил? Все их боятся, сами они никого не пропускают. Жить тя­жело…

Вот же блин, подумал Вагнер.

- Послушай, ты идти можешь? - снова жестко спросил он, желая скрыть смущение. Или то был самый обыкновенный стыд.

- Если можешь, то пережди до заката. Домой попадешь. Они же сегодня и носа не высу­нут…

А завтра, подумал он. К утру те остынут и пацана уроют.

- А завтра… - Он уже знал, что ему следует сделать. - А к утру проблема исчезнет…

Пацан поднял осветившееся радостью лицо.

- Пан — веджьмин… - тихо произнес он.


- Эй, приятель, - голос Кудряша истекал иронией. - Что-топрипомнилось? Не ври, я же и так знаю. Все знают…

Вагнер поднял голову, усмехнулся.

- Только не надо пиздеть, старик, - сказал он. - И закажи-ка еще этого вот самогона.

Самогон, как оно обычно и бывает, с каждым стаканом делался все лучше. Вагнер с недове­рием констатировал, что тот совершенно даже гладко проходит сквозь горло, и с отвращением думал о завтрашнем похмелье. Ибо, если речь шла о вызывании страшного похмелья, у местной самогонки была мощь химического оружия. Он закусил огурцом, чуть ли не по два бакса за штуку.

- Ну ладно, - буркнул он наконец, раздраженный взглядом Кудряша. – Но не раньше, чем че­рез неделю. Это я про ʺблэкхокʺ. Об остальном еще переговорим.

Контрабандист кивнул. Он достиг того, чего хотел.

- Из этого? – указал он на стоящий в углу пятнистый футляр.

Вагнер с мрачной усмешкой отрицательно покачал головой.

- Эта штука на людей.

Открылась дверь, кто-то направился к их столику. Контрабандист широко улыбнулся.

- Привет, Фродо, - произнес он. – Присаживайся.

Фродо уселся. При этом он едва выглядывал из-за столешницы. Впрочем, прозвище его взя­лось именно из-за этого. Некоторые даже размышляли над тем, а не волосатые ли у него пятки. Вот этого никто не знал, Фродо редко снимал свои адидасы. Ему приходилось таскать их даже зи­мой, ни­кто не производил ни военной обуви, ни ботов такого размера, а зимы в последнее время были теп­лыми.

- Привет, Кудряш, - буркнул прибывший с телом хоббита[6]. – Делишки устраиваем или про­сто бухаем?

Он взял стакан и понюхал, немилосердно кривясь.

- Как вы это можете пить? – спросил он с откровенным изумлением.

- А не у каждого такой вот пидорский вкус! – возмутился контрабандист.

Фродо прошил его взглядом.

- Вместо слова ʺпидорскийʺ я предпочитаю термин ʺизысканныйʺ, - холодным тоном заявил он. – Лысая ты залупа, - прибавил он чуть погодя.

- Эй, ты не слишком себе позволяй, а не то…

- То что? – перебил его Фродо.

- Потому что как стукну по этой мохнатой роже…

- Э, только не мохнатой, - возмутился Фродо. – То, что у людей на голове, называется ʺволо-сыʺ. Хотя, возможно, ты об этом уже позабыл…

- Говори, что хочешь, но тип, пьющий только вино – это пидор. – Кудряш быстро сменил тему. – И ты прекрасно об этом знаешь…

Вагнер решил прервать этот их обмен любезностями.

- Давайте перейдем к делу, - буркнул он. – Или дам по морде вам обоим.

Кудряш с Фродо дружно рассмеялись. Хотя приветственный ритуал пропустить они никак не могли, на самом деле были близкими друзьями.

- Говори, Фродо, а то уже темно делается, - рассердился Вагнер.

- А ты не хлещи этот метил, и зрение сразу поправится. Ладно, уже говорю, - соскочил с агрес­сивного тона Фродо. – Договорились.

Вагнер сделал могучий глоток. На сегодня это уже все, принял он решение. Принимая во вни­мание вкус самогонки, пришло оно без какого-либо труда. Загрыз огурцом.

- Ты чего, обедать сюда пришел? – возмутился Кудряш. – Этих огурцов должно хватить на следующий литр!

Вагнер отрицательно, но решительно покачал головой.

- Ну, раз нет, так нет, - философски заметил контрабандист. – Я и сам уже не хочу.

- Так, Фродо, говори уже, - совершенно разозлился Вагнер. – И побольше подробностей.

Контрабандист тяжело поднялся, кивнул телохранителям, которые тут же схватились от свое­го стола.

- Ну, в общем, я с уважаемыми господами прощаюсь, не стану мешать. - Он отдал преувели­ченный поклон. - Так мы договорились?

- Только не раньше, чем через неделю, - рассеянно кивнул Вагнер.

- Ну ладно, ладно. Я же знаю, сначала ты обязан заскочить в лес, к этой, своей…

Вагнер холодно глянул ему прямо в глаза. Контрабандист смешался.

- Ну я ведь только…

- Не перегибай палку, Кудряш. А то я еще и раздумать могу.

Вот, блин, какие мы деликатные, подумал Кудряш, какие скрытные. И так же все знают.

- Пока, Вагнер. - Он глянул на малыша в адидасах. - Ебись, Фродо…

- И тебе того же, - услышал он. - И еще осколок стекла…

Кудряш вышел из забегаловки, хорошенько вдохнул воздух и потянулся. Поглядел на едва ви­димого в густеющем мраке часового возле БТР-а и сделал в его сторону неприличный жест.

Закутавшийся в шинель часовой даже не дрогнул. Ему было на все насрать.

Фродо ездил на горном велосипеде марки Wheeler, когда-то давно красном, но сейчас краси­вую краску ʺметалликʺ покрывала небрежно нанесенная маскировочная краска, которую он ку­пил за ка­нистру самогонки на русской автобазе.

Заплатил тогда много. Но это была дорогая краска с антирадарными свойствами, недавно внедренная в качестве стандартного камуфляжа русских боевых машин. По словам старшины, вос­хвалявшего предлагаемый продукт, она значительным образом снижала сигнатуру объекта в инфра­красных лучах. О других достоинствах старшина упоминал как-то мимоходом; засмотрев­шись на ка­нистру, он еще чего-то буровил про обман показаний лазерных дальномеров.

Только Фродо приобрел ее по более существенной причине — у нее имелся красивый, обяза­тельный сейчас в армии зеленый цвет, слегка отдающий в блевотину, и на этот цвет были атте­статы нескольких институтов. Ну а после окраски кисточкой выглядела она исключительно отврат­но.

Средство передвижения же должно было выглядеть отвратно, в противном случае его срок жизни был бы коротким. Большинство велосипедов, даже марочных, производили на Тайване. Тайвань же сейчас был только воспоминанием, к радости географов, жалующихся в эпоху искусствен­ных спутников Земли на отсутствие белых пятен на картах. Сейчас же у них была масса ра­дости из необходимости придумывания названий для архипелага малюсеньких вулканических островков в Южно-Китайском море.

Фродо выкрасил раму, порезал перочинным ножом сиденье и потратил массу труда, чтобы все хромированные детали довести до состояния широко продвинутой коррозии. И теперь он мог оставлять свой велосипед даже под пивной, единственное, приковывая его цепью.

Неоднократно народ удивлялся, зачем он использует столь неудобное средство передвиже­ния вместо лошади. Ведь у коня сплошные достоинства, в том числе — самое главное, что, когда его воруют, он способен лягнуть копытом вора, а велосипед даже под новым хозяином не сопротивляет­ся. Фродо давал самые разные ответы, чаще всего: что не любит средств передвиже­ния, у которых имеется собственное мнение. Или же, что типичный конь спереди кусается, сзади — лягается, а в средине трясет.

Подозрение, будто бы Фродо боится лошадей, было совершенно безосновательным. Ему по­просту было стыдно, ведь по причине собственного роста и фигуры на лошади выглядел немного смешно.

Когда единственным источником снабжения нефтью остались норвежские нефтяные поля, каждый, кто только мог, устраивал для себя какую-нибудь клячу. Норвежцы решили продать столько, сколько удастся. На Ближнем Востоке все стороны конфликта: американцы, Израиль, Саудовская Аравия, Иран и так далее, согласно утверждали, что полностью контролируют месторождения. Все эти сведения отрицались видимыми даже с орбиты столбами дыма, вздымающимися над горящими скважинами и нефтеперерабатывающими заводами, равно как и полное отсутствие поставок.

Норвежские месторождения покрывали всего лишь малую долю потребностей. У армии, прав­да, имелись стратегические запасы, но все они хранились до окончательного розыгрыша. Повсюду вводилась экономия. Русские механизированные дивизии пересели на тачанки, особой разницы из-за чего заметно не было, ведь перед тем транспортеры имелись только лишь в официальных отчетах. Большая часть подразделений подражала буденовским образцам, правда, в основном, в уничтоже­нии водяры. Практичные немцы последнюю модель фольксвагена, работавшую на древесном газу сделали хитом экспорта. В случае воздушной кавалерии Соединенных Штатов, история сделала круг: большую часть подразделений превратили в традиционную кавалерию.

Японцы, народ изысканный и привязанный к традициям, из корней сосны дистиллировали топ­ливо, которое они называли A-Go. Точно так же, как под конец предыдущей войны, с тем же, вроде как, результатом.


Единственный в округе велосипед класса ʺстелсʺ немилосердно трясся на выбоинах разбитой гусеницами, уже несколько лет не ремонтируемой дороги. Фродо ежеминутно прикусывал себе язык, несмотря на телескопической передней подвески. Поездка через лес не была, возможно, столь мучи­тельной, так как тропки находились в гораздо лучшем состоянии, чем шоссе, соединяющее Острув в Броком, только Фродо спешил, он не мог позволить тратить время на объезды. Тем более, что в лесу не было особенно безопасно.

А что самое паршивое, гласило сарафанное радио, что в округе появились националистиче­ские партизаны. Самые банальные бандиты, которые находили удовольствие в садистских убийствах литовских поселенцев, солдат-одиночек и коллаборационистов, под которыми они понимали давних врагов или кредиторов. Жили они за счет грабежей, которые эвфемистически называли ʺсбором средств в пользу Национальной Освободительной Армииʺ. Появлялись они до раздражения регуляр­но, словно весеннее половодье или эпидемия краснухи, шастали повсюду несколько дней, пока рус­ские, которым все это не осточертело, не привлекли взвод спецназа, которого вполне хватило, чтобы прогнать всю эту босоту.

При встрече с такими ʺпартизанамиʺ у Фродо шансов практически не было. Он был не только коротышкой и велосипедистом, так еще и евреем.

Сам он питал надежды на то, что сообщения о националистах это всего лишь сплетни, по­скольку после предыдущей эпидемии партизан мужики взяли дела в собственные руки. Причем, не поселенцы, но оставшиеся в своих хозяйствах немногочисленные туземцы. Им надоело поставлять средства, опять же, такая поставка средств была не на руку левацким партизанам, которые появля­лись реже и не были такими надоедливыми по причине не слишком принципиальных доктринальных принципов, а так же большей любви к самогону.

После прохождения фронта крестьянские руки очень редко когда остаются пустыми, так что огневой перевес с их стороны был сокрушающим, тем более, что, как правило, партизаны действуют легким вооружением, чего нельзя сказать о мужиках. Исход битвы решил солтыс (староста) деревни Лясковизна, владелец поворотной пушки системы ʺГатлингʺ со сбитой ʺкобрыʺ. Это временно установ­ленное на разбрасывателе навоза самоходное орудие перевесило чашу весов победы, и на сей раз все обошлось без спецназа. Бандиты кинулись в рассыпную, а их атаман под псевдонимом Гржими­слав попал в плен. Солтыс собирался доставить его русским, чтобы те его примерно наказали, но оказалось, что под черной балаклавой скрывается еще довоенный судебный исполнитель налогового управления из Оструви. Погиб он, заколотый вилами, в ходе попытки к бегству, что можно было пред­видеть. Но даже и без партизан лес безопасным не был. Под самый конец наступления эскадрон ис­требителей Торнадо опорожнил ящики Пандоры над комплексом Белой Пущи. Даже непонятно, на кой ляд, фронт прошел здесь уже давно, так что не существовало никакой ни стратегической, ни тактической причины минировать лес… Немецкие самолеты разбрасывали небольшие американские мотыльковые мины, не соответствующие конвенциям, которых Штаты, вообще-то, и не признали. Мины были лишены механизмов самоликвидации, зато они были разрисованы в веселые, живые, привлекающие детей цвета.

Как-то раз Фродо оценил количество разбросанных мин в двадцать четыре тысячи. До сих пор из них взорвалась где-то половина, вызывая серьезные потери среди зверья, в особенности же, со­рок, имеющих слабость к цветастым блестяшкам. И это обосновывало содержание в Оструви посто­янного представительства швейцарского Фонда по Запрету Использования Противопехотных Мин имени принцессы Дианы.

Проблемой было и браконьерство. Уже в начале века, когда коров в Европе закон уже не охранял, оно расширилось устрашающими темпами. Чему трудно удивляться: снабжение мясом было совершенно жалким. К коровам же относились, словно к волкам, внедряя обязательность отстрела, ликвидируя пункты незаконного забоя, применяя драконовские наказания за торговлю говядиной. Официально проблема была решена перед самой войной, когда Европейский Союз заявил, что весь континент освобожден от коровьей угрозы. Уже тогда браконьеры, во всяком случае – в Польше, взя­ли на себя половину поставок мяса на рынок.

Сейчас же все было еще хуже. Профессию лесничего, благодаря системе древесных депута­тов, ставили наравне с работой сапера. По причине отсутствия желающих, леса были оставлены без охраны и надзора. А вот браконьеры все чаще применяли мины-лягушки и самопалы, поскольку все это было гораздо более доступным чем проволока и тормозные тросики для силков.

Вообще-то, ловушки на общедоступных трактах не ставились, но всегда ведь мог найтись ка­кой-то индивидуалист.

Безопасная дорога закончилась. Следовало свернуть в лес, в узкую просеку, ведущую к малю­сенькому селению: несколько жилых домов и хозяйственных строений, которые раньше входили в со­став главного лесничества. Фродо притормозил и начал внимательно разглядываться. Вообще-то, тропка, ведущая к лагерю Белок, неоднократно проверялась, но кто знает? Свободные эльфы прожи­вали в поселочке. Только лишь первую зиму коммандо провело в лесу, во временных палатках и ша­лашах. И без какого-либо смысла. Русские глядели сквозь пальцы на присутствие Белок, каких-то свар с местными не случалось, американцы же неохотно пересекали пограничную линию хотя бы даже на пару километров. Ну да, когда-то пробовали. Но очень скоро от этой идеи отказались по мере уменьшения их военно-воздушных сил в Польше и укрепления русской противовоздушной обороны.

Русские болезненно реагировали на нарушения своего воздушного пространства. Точно так же, как и к попыткам обстрела из-за границы гаубицами ʺПалладинʺ. Несколько инцидентов переросло в регулярные стычки, один раз даже в ходе погони за самоходной батареей русские на пару десятков километров даже ворвались вглубь американской зоны.

Где-то почти что пару лет назад инциденты прекратились; русские укрепляли оборону, у аме­риканцев же было все меньше средств. Они предпринимали только лишь попытки переброски специ­альных отрядов, по счастью для мятежников – все реже и реже.

Последние действия ограничивались обменом очередными нотами и последних предупрежде­ний, на которые российское командование неизменно отвечало, что для них мятежники тоже пред­ставляют собой серьезную проблему, которую – поскольку проблема-то внутренняя – Россия решит собственными силами, не желая потерпеть какого-либо вмешательства, нарушающего ее суверен­ность. Как только базы мятежников будут локализованы, спецназ тут же приступит к их ликвидации.

Но вот с выявлением этих баз российская разведка как-то не справлялась. Лучше всего об этом свидетельствовал факт, что эльфы несколько месяцев располагались в доме возле ратуши в Ломже. Темнее всего бывает под фонарем.

Фродо свернул с лесной просеки в узкую, заросшую дорогу, ведущую к поселку. Когда уже можно было видеть покрытые замшелой толью крыши, он предусмотрительно сошел с велосипеда.

При этом он высматривал путанки из колючей проволоки, спрятавшиеся в осоке. Вот они его вечно раздражали; пользы от них практически не было, зато уже два раза он пробивал на них камеру.

До Фродо не доходило, какой был смысл применения путанок при одновременном использо­вании лазерных датчиков и минировании подходов. Злился он всегда, тем более, что монтаж лазеров год назад занял у него неделю; не говоря уже о проблемах с приобретением блоков, русские старши­ны делались все более жадными. К счастью, у мятежников, по сути их деятельности, всегда имелся запас сигарет ʺкэмелʺ.

Проходя мимо громадного дуба, Фродо сделал неприличный жест в сторону черневшего от­верстия дупла. Нет, у него не было намерения оскорбить дятла или другое животное – в дупле скры­валась камера. Вот интересно: глядит ли охранник в монитор. Должен глядеть, датчик приближения наверняка уже должны были его разбудить.

Сейчас он вступил на то, что когда-то было типичным двором в хозяйстве. Сейчас же, не топ­таный крупным рогатым скотом, не выдергиваемый утками, не загаживаемый курами – он превра­тился в поросшую высокой травой пустошь.

Фродо огляделся по сторонам.

- Привет, Фродо! – раздался сзади дружеский окрик. Он обернулся. Из-за разваленного коров­ника, пугающего торчащими ребрами вышел Аннакин.

- Фродо неодобрительно поглядел на него.

- Вот так прямо и ʺприветʺ? – буркнул он. – А ʺстой, кто идетʺ уже не котируется? А пароль? Ты же, вроде, на посту стоишь, сынок, или я ошибаюсь?

Аннакин изумленно поглядел на него.

- Так я же тебя видел. Эти твои датчики до сих пор еще в башке звенят.

Фродо разозлился, на этот раз вполне серьезно.

- Видел он, видел. А вдруг это был бы не я, а переодетый рейнджер?

Аннакин смерил собеседника взглядом, словно бы видел его впервые.

- Ты только не обижайся, Фродо, - буркнул он через какое-то время, - хоббитов в рейнджеры не берут… Тем более, еврейских…

Еврей-хоббит только рукой махнул. С Белками все время оставалась одна проблема: дисци­плины им не хватало. Боевые ребята по другой стороне границы, с этой они становились жалкой бан­дой гражданских шпаков. На них никак не действовали аргументы о расслабухе и исходящих их нее угрозах. Под российским зонтиком они чувствовали себя в безопасности. Это только до времени, подумал Фродо, пока Белки нужны.

Он почувствовал запах конопли, часовой затянулся самокруткой. Фродо не раз уже слышал, что единственным положительным эффектом глобального потепления является то, что травка удает­ся все лучше.

Против травки он ничего не имел, но не на посту же… Коротышка неодобрительно покачал го­ловой.

Аннакин неправильно понял его жест. Он протянул руку.

- Хочешь? – сердечным тоном спросил он.

Фродо разочарованно принял самокрутку. И правда, травка удавалась все лучше.

Он затянулся еще раз, задержал дым в легких. Вскоре мир станет выглядеть лучше, во всяком случае – веселее.

- Красная, афганская, - прокомментировал Аннакин. – А семечки прямиком из Голландии.

Он отобрал самокрутку, солидно потянул.

- Так что, Голландия еще существует? – рассмеялся Фродо.

- На прошлой неделе еще была. Разве что чуточку поменьше. А вот Афганистана, вроде как, уже и нет.

- Эй, ты оставь немного, - разволновался Фродо. – Спасибо.

- А что есть? – спросил он через минутку.

- Вроде как Пакистан…

Фродо облегченно вздохнул, выпуская дым.

- А, ну тогда все в норме; пакистаны тоже ведь должны с чего-то жить. А с чего им жить, как не с травки? И с опиума. Башки в полотенцах только для этого и годятся…

Аннакин мрачно покачал головой.

- Ну… На самом деле там уже одна пустыня.

- Так пустыня там была всегда, - удивился низушок.

- Так не радиоактивная же.

Какое-то время они помолчали. Травка начинала действовать, только смешнее никак не было.

Аннакин вернулся на пост. Фродо остался сам на сам с невеселыми мыслями. Времени у него была еще куча, Корин пока что не вернулся, а все остальные осыпались после ночной вылазки за реку. Ничего особенного, так, чтобы показаться и обстрелять пограничный пост. Большого смысла в этом не было, солидные бетонные бункеры требовали чего-нибудь большего, чем легкое вооружение. Но Корин твердил, что о себе напоминать надо.

Что-то в этом, конечно есть, посчитал Фродо; все это заставляет противника все время быть начеку, тратить психические силы.

Он уселся, опираясь спиной о почерневшие доски бывшего домика лесника. Вот и Афганиста­на уже нет, подумал он. Тайвань. Потом Бейрут, Мозамбик, а вначале – Варшава. Афганистан и раке­ты Гаури… Нет, Гаури – это, вроде как, индийские[7], а впрочем… Неважно. Небольшие, грязные боего­ловки, как и все из Третьего Мира, вознесенного таким близким повышением в мир первый и единственный. Это вам не порядочные, с множеством боеголовок, или тактические, с регулируемой мощностью. Такие, что через пару дней можно просто замести и занимать территорию.

Он поглядел в хмурое небо, слыша чуть ли не настрырное стрекотание счетчика. Когда это было? Позавчера?

Следует отказываться от грибов, от клубневидных овощей, которые накапливают тяжелые ме­таллы. Вскоре спаржу уже нельзя будет продавать пусками, опасаясь превышения критической мас­сы; придется перекладывать свинцовыми карандашами[8].

Фродо потряс головой. Эх, чего это в башке такое крутится. Неплохая травка. Он верил в то, что сказал Аннакин. Лично подключал базу к аварийной сети связи, на что русские как раз смотрели сквозь пальцы. Можно было назвать и так, тем более, что два километра оптики уложил российский инженерный отряд. Дотянули до шоссе, утверждая, что дальше уже будет пересол. А дальше, по при­чине отсутствия оптоволокна, все шло через трансивер и четыре витые пары что, естественно, отра­жалось на скорости передачи. Да в задницу все это. У кого еще имеются боеголовки? Ответ был прост: у всех.

Похоже, талибы уж слишком достали своих братьев по вере. Ну да ладно, тут любой повод хо­рош. До сих пор, наиболее осмысленной была причина бомбардировки Уругвая проведенная Перу. По крайней мере, речь шла о чем-то конкретном, не о будущих сферах влияния, не о границах, на­рисованных пальцем на льду, но о проигрыш матча Перу-Аргентина в панамериканском футбольном первенстве. Судья, родом из Уругвая, уж слишком разбрсывался красными карточками.

Фродо меланхолически поглядел на тарелку спутниковой антенны. Та принимала данные со спутника Затия, единственного, орбита которого проходила над Польшей, и у которого еще остава­лось топливо.

Корин появился только лишь к вечеру. Он явно был взбешен. Фродо нахмурился еще сильнее. Сам он считал Корина заносчивым придурком, никак не заслуживающим быть командиром отряда. После смерти Волка больше года командовала Иволга, девушка понятливая и жестокая. Довольно долго ей сопутствовала удача, под ее командованием группа добивалась успехов и выходила живьем из самых серьезных неприятностей. Как раз тогда была организована самая крупная и знаменитая операция, в ходе которой объединенные группы, уничтожая посты коллаборационистской полиции, добрались до самых предместий Варшавы. Отряды Белок уходили от облав, замыкая на себя до сих пор не задействованные силы противника. Правда, тот успех им повторить не удалось.

Иволга погибла на следующий же день после своего девятнадцатого дня рождения. Совер­шенно бессмысленная, убитая выстрелом в спину браконьером, которого девушка встретила в нескольких сотнях метров от лагеря.

Помимо врожденного тактического и стратегического таланта имелась у нее еще одна ценная черта. Она умела сотрудничать с командирами других команд, индивидуалистами по своей природе, не слишком-то идущими на сотрудничество. А после ее смерти все пошло ко всем чертям. Крупные операции уже не организовались, оставалось только дергать врага, молниеносно атаковать и сразу же отскакивать. И это мало чего меняло в общем балансе.

Корин же был придурком, неспособным, трусливым и не сильно-то умным. Зато ужасно амби­циозным. Даже по старшинству он был вторым в очереди. Но тот первый наступил на мину, причем, действительно случайно.

Удачный шанс для Корина. Хотя сейчас он командовал уже почти что два года и его слуша­лись, зато и не уважали. В боях он неоднократно совершал ошибки, но, к счастью, у него были хоро­шие люди, которым удавалось вытаскивать отряд из беды, не слишком нарушая авторитет команди­ра. Единственным козырем Корина были хорошие контакты с русскими. А они должны были у него иметься, ведь командовал самой важной командой в самом невралгическом пункте, у схождения контрабандистских трасс, на тракте переброски диверсионных групп. В том самом месте, где скрещи­вались все нити.

Трасса через Острувь и Брок на Урлю и Станиславув была такой, о которой можно было толь­ко мечтать. Обширные лесные массивы, сложная местность, позволяющая скрытно подойти до самой Варшавы. И дальше, до Гарволина и Кракова. Современный Янтарный Тракт: от Калининграда и до самых перевалов в Татрах…

Русские с Корином считались. У него были замечательные люди: Аннакин, вызывающий впе­чатление пофигиста, находящегося вечно под кайфом, который, тем не менее, был удивительно ин­теллигентным и умелым солдатом, обладавшим тем неповторимым инстинктом, который всегда поз­волял ему предвидеть намерения противника; Маргаритка, самая старшая из них всех, тихая, спокой­ная, всегда остающаяся в тени. Но это как раз она переждала, пока ʺабрамсʺ не проедет над рвом, в котором она пряталась, после чего, по советской методике, заскочила на броню и бросила гранату в открытый люк.

Еще у Корина имелся Хаунд Дог, самый невероятный солдат во всей команде. А вот сам Ко­рин — заносчивая задница, повторил про себя Фродо, одновременно сердечно тряся тому руку в знак приветствия. Мрачный Корин тоже пожал руку Фродо.

- Вынюхивают, - произнес он без всякого вступления. Фродо едва удержался, чтобы не сплю­нуть. Ни тебе ʺприветʺ, даже не ʺпоцелуй меня в задницуʺ. И сразу же: ʺвынюхиваютʺ! А что им, курва, делать! Компьютер, и вправду, отказался сотрудничать. На синем фоне экрана висела ядовито-жел­тая надпись ʺUNDEFINED ERRORʺ (Неустановленная ошибка — англ.).

- Наилучшие пожелания от Билла, - буркнул себе под нос низушок, склонившись над клавиату­рой. И ноль реакции, даже на три волшебные клавиши. Только жесткая перезагрузка.

Винт захрюкал, пошли стартовые файлы. Система загрузилась.

- И что теперь? - с нажимом спросил Корин.

- А ничего. Переустановить. А что бы ты хотел?

- Ну а нельзя как-нибудь, того…

Знания по информатике у Корина могли сравниться только с его тактическими талантами.

- Нет, нельзя как-нибудь… того… - ответил колкостью Фродо. - Так с этой моделью и есть, с девяносто пятого года, если не помнишь. Да нет, не помнишь, ты тогда памперсы портил…

Он перегибал палку, но не сильно.

- Говорил же тебе: оставь экспишку, уже столько лет работает, было время исправить баги. Так нет же, тебе нужна самая новейшая система, так еще и русскую пиратскую копию в польской вер­сии.

Фродо и на самом деле чувствовал, как его достали.

- И в польской версии, курва! Их клепают на разгоне, вот и не заметили, что Польши уже нет. Вот уже парочку лет!

Система снова зависла. На сей раз она вела себя повежливее, появилось сообщение на поль­ском языке: Ошибка защиты системы Виндоуз.

Уже ничем не мороча себе голову, Фродо щелкнул выключателем.

- Переустановить, - решительным тоном повторил он и поглядел на Корина, который неожи­данно покраснел.

- Установочный диск у тебя, конечно же, имеется? - с подозрением спросил Фродо.

- Не имеется, - это было уже не вопросом, а утверждением. - Опять же, тут проблема…

- Это какая еще проблема? - как-то неуверенно спросил Корин.

- Твоя проблема, - твердым голосом заявил Фродо, на сей раз не удержавшись от того, чтобы сплюнуть. - Уж наверняка не моя. Свое я все сделал… Блииин…

- Мне были нужны чистые диски, - Корин, когда бывал не прав, всегда становился агрессив­ным.

- На кой ляд, курва? - разорался Фродо. - На ту самую порнуху, которую ты качаешь из сети и без которой не можешь дрочить? Погляди в зеркало, и ты увидишь огромную задницу.

Корин покраснел до самых ушей.

- А ты думай, чего ляпаешь, коротышка ебаный. Думай, а не то…

- Ну а чего? - Ебаный коротышка иногда совершенно терял инстинкт самосохоанения. - Ну, и чего ты мне сделаешь?

Он не успел узнать об этом, со стороны дверей раздались тихие аплодисменты. Корин отпу­стил Фродо, который упал задницей на клавиатуру, и кипя от ярости, повернулся.

В дверях стоял Аннакин, неспешно и с иронией хлопая в ладоши. Из-за его плеча выглядыва­ла уродливая рожа Хаунд Дога. В темных сенях толпилось еще несколько фигур.

- Оставь малого, - спокойно произнес Аннакин. - Он правв. Браво, Фродо!

- Ты думай, чего мелешь! - прошипел Корин, делая к нему шаг. - Думай, курва…

Только на Аннакина это не произвело никакого впечатления.

- Да расслабься, старик, - процедил он. - У нас здесь не рота почетного караула, по стойке ʺсмирноʺ вытягиваться я не стану. Вспомни-ка наши принципы. А малой прав…

Он улыбнулся Фродо, который, нахмурившись, заметил злой блеск на лице Корина, тут же сменившийся неискренней улыбкой.

- Ну ты чего… шуток не понимаешь? Мы же только шутили, ведь правда, малой? - обратился он к Фродо.

Фродо вынес похлопывание по спине, в то же самое время торжественно обещая про себя по­говорить обо всем этом с Маргариткой.

Корин явно переступил уже границу утраты авторитета, но он любой ценой хотел лишь удер­жаться, но сейчас казался таким, у кого власть уходит из рук. В командах Белок командиров не назна­чали. Командовать мог любой, но при этом он обязан был быть наилучшим.

Корину же пока это удавалось, благодаря договоренностям с русскими.

А он делается опасным, - подумал Фродо. - Идут тяжелые время. В следующей стычек его не­способность способна привести отряд к гибели. И еще ему не нравился короткий блеск в глаз ко­мандира, когда тот глянул на Аннакина.

Корин вышел, не глядя ни на кого, только бурча чего-то себе под нос о срочных делах.

- Наверное, в сортире, - заметил Аннакин, тщательно сворачивая очередную самокрутку с травкой. - Хочешь, Догги? - спросил он.

Пугающее лицо Хаунд Дога искривилось. Он отрицательно покачал головой. Культя биоэлек­трического привода мотнулась.

- Что в сортире? - не врубился Фродо.

- Срочные дела, - объяснил ему Аннакин. - Он как раз в том направлении направился.

И он усмехнулся Хаунд Догу, который попытался ответить ему тем же.

Вот только у него это никогда не выходило.

Аннакин снял куртку, оставшись в футболке, на которой можно было видеть застиранное изоб­ражение Оззи Осборна, странным образом похожего на Хаунд Дога. С одной лишь разницей: у Оззи были волосы.

Фродо никак не мог понять любви Белок к хард-року. Сам он предпочитал Сантану.

Футболка была совершенно новой. Под рожей Оззи надпись рекламировала прошлогодний концерт в Берлине. Все-таки есть что-то стабильное в этом мире, подумал Фродо. Эпидемии, войны, стихийные бедствия. И ʺБлэк Саббатʺ. А когда уже все накроется медным тазом, придет ледник и все выровняет; а на его вершине встанет Оззи и споет ʺNo more tearsʺ.

Ну а вообще, - спросил Фродо, прекращая размышления над классикой ʺхэви металлʺ. - Толь­ко ради этого и вытащили? К этому засранному компьютеру?

Аннакин глубоко затянулся, закашлялся. Он склонился, так что Оззи на футболке грозно на­морщился.

- Крепкая, зараза, - выдавил он из себя. - Дело в фотках. Только на этом засранном компью­тере работала интерпретирующая программа, на других никак не желает, не знаю, почему…

- Да все известно, - не согласился с ним Фродо. - Известно, почему… ʺИнтелʺ сменил коды ма­теринских плат, чипсетов, а желтков, которые бы их раскусили, уже нет.

- А ты что, не можешь? - удивился Аннакин. - Такая башка здоровенная…

- Это не шутки. Не те возможности, не та база.

Аннакин бросил самокрутку на пол. Совсем у них в башках помешалось, - заметил про себя Фродо, - это же сколько курева выбрасывать.

Старательно затаптывая жар на грязных досках, Аннакин мрачно констатировал:

- Ну, тогда мы обосрались…

Очень глубокая истина, хотя и основанная на ошибочных предпосылках. Тут уже не проблема совместимости, но проблема с установочной версией. А точнее — с ее отсутствием. Фродо корил себя во все заставки за то, что не сделал собственной копии. Доступа к спутнику у него не было, а он никак не предполагал, что программное обеспечение будет нужно. Как самокритично теперь призна­вал: не оценил и глупости с близорукостью Корина.

- Месяц, - задумчиво буркнул он. - Месяц пройдет, пока реализуют заказ. И нужно молиться, чтобы у них имелась соответственная версия. Потому что более новая на этих дровах просто не потя­нет, нужно будет доставать новый комп. А это будет дорого…

Аннакин покачал головой; Хаунд Дог, как обычно, молчал.

- Хватит! – злобно рявкнул Аннакин. – Уж я постараюсь, чтобы в следующей операции он пока­зал себя придурком! Хана…

Ты поосторожней, хотел сказать Фродо, но только махнул рукой.

Главная причина вызова Фродо лежала в сарае, из которого давным-давно выветрился запах сена. Под деревянными стенками, зияющими щелями рассохшихся досок, были уложены ящики: раз­личных форм и размеров, выкрашенные уставной армейской зеленью: русской гороховой и амери­канской хаки. Фродо не раз уже злился на все это сборище, утверждая, что хранение более тонны боеприпасов рядом с местом проживания – это глупость. Тем более, боеприпасов умных, иногда про­являющих спонтанность действия. Только ничего он так и не добился, лень и любовь к удобствам были сильнее рассудка.

Хаунд Дог откинул брезент и открыл лежащие на ящиках с пусковой установкой LAW голые че­ловеческие останки.

Почти человеческие.

Труп походил на брата Хаунд Дога. Он был киборгом. Точно так же, как и вечно мрачный ин­деец, бывший единственным подтверждением теории, что киборг способен пережить отключение ин­терфейса.

- От русских? – спросил Фродо.

Случалось, что русские подкидывали разные загадки для решения, которые их самих не сильно-то и интересовали, либо же исследование которых могло оказаться опасным делом. Иногда то была модель ʺразумнойʺ мины, иногда новые боеприпасы. На сей раз это был мертвый киборг.

- Нет, - услышал он сзади несколько хриплый голос Маргаритки.

- Нет? Но не скажешь же ты, будто бы это вы?

Фродо не мог поверить. Киборгов нельзя было уничтожить, они представляли собой развитие системы Land Warrior, внедряемой уже в конце прошлого века. Суперсолдаты, снабженные новыми органами чувств, располагающие громадной огневой мощью, действующие группами, словно муравьи или термиты. В их случае обычное оружие никак не срабатывало. Можно было пробовать от них убе­гать, только это редко удавалось.

Система Land Warrior с самого начала заключалась в вспомоществовании пехотинца, на обес­печении ему таких же комфортных условий сражения, как для танкистов или пилотов. Система долж­на была делать чувство солдата более тонкими, увеличивать силу огня, но, прежде всего — взять на себя какую-то часть принятия решений. Система состояла из камеры тепловизора, проецирующей преобразованный компьютером образ в полупрозрачный окуляр, отображая существенные элементы поля боя; чувствительных микрофонов, выхватывающих неслышимые для человека звуки; индивидуа­лизированного оружия — соединения штурмовой винтовки с гранатометом, а точнее, 20 мм пушечкой, стрелявшего ʺразумнымиʺ и программируемыми боеприпасами; бал­листического компьютера, дальномера, системы Джи-Пи-эС, локализующей положения всех членов отряда и врага.

Так все это выглядело с самого начала. До того момента, когда оказалось, что в построенной таким вот образом системе имеется одно слабое звено, которое в обязательном порядке необходимо заменить или, по крайней мере, модифицировать. Человек.

Решением стали нынешние киборги, подверженные генетическим модификациям, не способ­ные к автономному существованию без посторонней помощи.

Окончательные воины. К счастью для всех — чудовищно дорогие. Как в производстве, как бы странно это не звучало, так и в эксплуатации.

Киборги в ужасной мере зависели от источников питания и запасов питательной смеси. Их не­льзя было отпустить в увольнение или нормально разместить в казармах. Они требовали наличия ги­гантской логистической базы, самоходных контейнеров-хранилищ, поддержки высококвалифициро­ванных техников и биоэлектроников.

Их было немного. Зато взвод киборгов мог заменить нормальный батальон.

Хаунд Дог был единственным, которому удалось вновь сделаться человеком. Ну, возможно, и не до конца, подумал в который раз Фродо, искоса глядя на лицо индейца, на видимые под кожей че­репа опухоли электродов, на свисающую культю импланта интерфейса.

Фродо были известны секретные русские рапорты. Как все это обычно и бывает, они очути­лись в Интернете, дополненные впоследствии фрагментарными, на самом деле, и не слишком досто­верными обрывками американской документации.

- Мы нашли его, - Маргаритка вырвала Фродо из состояния задумчивости. - Он был…

- He was damaged.

Низушок вздрогнул. Как всегда, когда слышал голос Хаунд Дога. Имплантированные ларинго­фоны навечно испортили тому дикцию.

- He was damaged… Испорчен… Software error…

- Погоди, по порядку. - Ошеломленный Фродо тряхнул головой. - Где, когда? Не были же вы… Я бы знал…

Маргаритка подошла к ящикам, какое-то время бессмысленно глядела на тело. Фродо знал ее: в состоянии стресса девушка становилась жестокой и хладнокровной. Как она отреагировала на все это — он не знал.

- Недалеко, на той стороне…

Одно это уже было странным. Киборги никогда не забирались на другой берег. По крайней мере, до сих пор. И всегда они действовали в группах.

Фродо снова вспомнил секретные русские отчеты и следующие из них выводы, которых, во­обще-то, было немного, и которые приближались, скорее, к домыслам, чем к тщательному анализу.

Русские исследовали несколько экземпляров, но только два из них были живыми. Мертвых они получали из Никарагуа или Гватемалы, где киборгов применяли в самом широком масштабе. В джунглях они оказались просто незаменимыми. Двух живых, вероятнее всего, купили. И здесь нет ни­чего удивительного: польская разведка еще во времена коммуны смогла купить ʺабрамсʺ.

Было выявлено одно: киборга невозможно взять в плен. Отделенные от группы, они гибли, подобно тому, как и в случае отключения от интерфейса. У экземпляров, переданных для исследова­ний, эта функция была заблокирована. Каким образом? Неизвестно.

Более категоричными были результаты вскрытий. Был открыт биоэлектронный имплант, яв­ляющийся компьютерным интерфейсом. Электроды передавали данные непосредственно в зритель­ные и слуховые нервы, другие находились в центрах боли и наслаждения, чем и пользовалось коман­дование. Подсоединенный к системе кровообращения дозатор, в зависимости от ситуации на поле боя, закачивал в сосуды питательную смесь и гормоны, морфий или огромные порции амфетамина.

Один только Хаунд Дог пережил отключение биоэлектронного импланта. К тому же, он сделал это сам, в этом ему помогли духи предков. Фродо не видел каких-либо причин, чтобы не верить в это. А другого объяснения попросту и не существовало.

Хаунд Дог отключил интерфейс, после чего перестрелял остальных и перешел реку, как при­казали ему предки.

Впоследствии возвращался, мстя всему и всем, что напоминало ему Stars and Stripes. Конеч­но, он утратил много из своих особенных свойств, но до сих пор был чем-то большим, чем обычный человек. В этом убедился отряд американской кавалерии, для которого киборг уже в первом боевом выходе с Белками устроил новый Литтл Биг Хорн[9].

Это Маргаритка стала причиной принятия Догги в команду. Она одна не боялась его, как осталь­ные поначалу. И она не могла объяснить, почему так.

Фродо тщательно осматривал тело, часто приглядываясь к стоящему рядом индейцу. Без ка­кого-либо результата он пытался найти различия. Точно такие же опухоли на черепе и накачанные стероидами мышцы. Вот они были нужны: боевое оснащение весило очень даже прилично. Провод интерфейса — точно такой же.

Теперь он внимательно присмотрелся к проводу, свисавшему из черепа Хаунд Дога. Отрезан­ный конец не был воспаленным, как часто случалось.

Имплант был живым, помимо световодов он включал в себе живые нейроны пиявок, как по­мнил Фродо из отчетов. Это были единственные червяки, обладавшие нейронами, которые к тому же охотно соединялись с кремниевыми элементами, передавая электрические импульсы, в соответствии с теорией и практическими исследованиями, которые проводились, как минимум, уже два десятка лет. Проблемой же оставалось кое-что иное — вопреки всяческим теориям, нейроны регенерирова­лись, ткань разрасталась, вызывая тяжелые инфекции.

На сей раз помогли антибиотики. До того самого времени, когда нужно будет отсечь серую субстанцию, выливающуюся из провода вроде раковой опухоли.

Несколько раз, побуждаемый нездоровым любопытством, Фродо предлагал индейцу восста­новить интерфейс. С электроникой он бы справился, немного световодов, и ничего более. Нейроны подверглись регенерации, так что индеец вновь мог бы подключиться к системам вооружения, обре­тая давнюю эффективность. Только Догги решительно отказывался, а Фродо не настаивал.

Коротышка выпрямился, с треском стащил латексные перчатки. Оттер потный лоб, в знак по­ражения покачал головой. Высящийся над ним словно массивная скала Хаунд Дог глядел с ожидани­ем.

Молчание прервала Маргаритка.

- И как, чего-нибудь нашел? - спросила она более хриплым, чем обычно,голосом.

- Нет, - с неохотой признался в поражении Фродо. - Совсем ничего. Он стандартный.

- Откуда ты знаешь? - в голосе Маргаритки пробивалось раздражение. - А сколько всего ты их видел? Тоже мне, эксперт. Да, я знаю, единственный во всей округе, но наверняка ли такой уж заме­чательный? И откуда ты знаешь, что у него в средине?

Низушок беспомощно разложил руки.

- Не знаю, - согласился он. - А до сих пор видел только лишь одного, вот только не знаю, раз­решит ли он заглянуть к себе вовнутрь.. - мрачно усмехнулся он. - И не выступай на меня, - прибавил он. - Я и вправду ничего не могу обнаружить. Если ты мне все расскажешь, тогда, возможно, я буду знать, чего искать…

Повисло молчание. Глаза Маргаритки оставались такими же холодными и чуткими. Правда, через несколько секунд она подошла поближе, коснулась ладонью курчавых волос Фродо.

- Извини, - шепнула она. - Понятия не имею, что со мной творится.

Фродо кивнул. Зато я знаю, девушка, подумал он. Превосходно знаю. Это длинная война, ко­торая никогда не кончится…

- Все нормально… Только ведь я и в самом деле не знаю; он ничем не отличается…

- Next generation, I’m sure. - Индеец даже по-английски выражался словно карикатура на старо­го вождя из вестерна. - Not hardware, soft only...

А он прав, подумал Фродо, я до этого не допер. Кстати, есть нечто дьявольское, когда челове­ческое тело называют ʺаппаратным обеспечениемʺ…


Пивная пустела. Те, кто должен был свалиться под столы, лежали под ними; те, которых должны были пинками выбросить за двери, уже выбросили. Осталось всего несколько клиентов в со­стоянии отчаянного недопоя. Пытаться они могли до утра.

Ободранная тетка с тряпкой на швабре крутилась между столиков, изображая, будто бы моет пол. Судя по цвету тряпки и воды в ведре, ее деятельность заранее была обречена на неудачу. Убор­щица умело лавировала между лежащими, обходя тех, кто в наибольшей степени проявлял признаки жизни.

Вагнер осмотрелся по залу. Вскоре охранники вынесут очередных бессознательных, уложат ровненько и плотненько на тротуаре, не мороча головы падающим мокрым снегом. Вроде как и нет ничего лучшего , чтобы побыстрее протрезветь. А глобальное потепление обладало тем единствен­ным положительным свойством, что мало кто замерзал по пьянке.

- Нашли его недалеко от базы, - заканчивал свое сообщение Фродо. - В не активном состоя­нии. Inactive and disabled, как выразился Гончак…

Вагнер знал, как называли Хаунд Дога, что было связано с многочисленными шутками над ин­дейскими именами. Его самого это не смешило.

- Ну да… - смутился Фродо. Он любил Хаунд Дога, но иногда у него вырывалось. - Ну так вот… Вся проблема в том, что это действительно новая модель, еще недоработанная, но с программ­ным обеспечением оно всегда так и есть. Эта дрянь всегда сыплется, баги вылезают в самом конце, когда никто этого не ожидает.

Вагнер машинально протянул руку за наполовину полным стаканом. Или же наполовину пу­стым, как сказал бы вечный пессимист Фродо. Только он его не взял, а решительно отодвинул.

- Хочешь? - спросил он.

Фродо отказался.

- И хорошо, - заметил Вагнер через какое-то время. - И выводы?

- Ты же сам знаешь…

Вагнер покачал головой.

- Знаю, я же, мать его, разумный. Потому-то до сих пор живу. Но хочу услышать это от тебя. Это ты у нас специалист, я могу всего лишь стрелять.

Специалист почесал всклокоченные волосы на голове.

- Все нормально, - начал он наконец, играясь наполовину пустым стаканом и глядя на то, как самогон стекает по стенкам. И он ни в чем не походил на коньяк. - Все нормально, - повторил он. - Вы­воды простые. Они создали автономного киборга, которого можно в одиночку выслать с любой мисси­ей. Согласен, они спартачили, робот испортился. Только они это исправят, будь уверен. И тогда смо­гут проникать сюда, как только пожелают. Достаточно одного, чтобы, благодаря преимуществу в ори­ентировке, скорости реакции и силе огня, расхуярить любую команду. Да что там, весь ебаный гарни­зон в Нисе.

Вагнер задумчиво кивал. Он соглашался.

- В лесу у него будет преимущество. Он видит всегда, ночью, в тумане, а ты только тогда, когда имеешь прибор ночного видения. Так что он сможет увидеть тебя и услышать еще до того, как ты сориентируешься. И он будет сам, без всего того хвоста, который до сих пор тащил за собой. Ска­жу больше, его программное обеспечение специально подогнано к здешним условиям. Они сделали до сих пор много, так что могли и больше, оно уже не будет таким, как раньше, оптимизированным к джунглям, не столь эффективное при наших температурах.

Он продолжал играться стаканом, вращая его в пальцах все быстрее и быстрее.

- Исправят ошибки и получат преимущество. И подумай, он и не должен будет вернуться. Он ничего не боится, а только обязан выполнить задание, а все остальное свисает гибким кабелем…

Неожиданно, решительным движением, Фродо поднял стакан и залил вонючую жидкость в рот. В глазах стали слезы.

- Обосрались мы, пан веджьмин, - сдавленным голосом произнес он. - И все с нами.

Это окончательно убедило Вагнера.

- И что?

Коротышка вытирал слезы с глаз.

- И дерьмо из всех дыр.

Вагнер пожал плечами, внимательно приглядываясь к собеседнику. В свою очередь, подумал он не в первый раз, а ведь коротышка крут. Приходит вон с какими вестями и шутит шутки с Кудря­шом, вроде как ничего и не случилось. А интересно, а сам он смог бы так?

- Послушай, а что было…

Фродо не дал ему закончить.

- Что было причиной аварии? – с иронией в голосе спросил он. – Ты кого желаешь успокоить: себя или меня? Ты надеешься на то, что они станут портиться? Так вот, на это не рассчитывай.

- Не нужно мне утешений, только информация.

- Да все это просто, настолько просто, что сам удивлялся, что сразу не дотумкал. И не хочу тебя беспокоить, такое легко удалить. Они не проводили полного набора испытаний, сэкономили на полигонных исследованиях; не проверили пограничных условий… Закажи-ка еще один.

Вагнер внимательно присмотрелся к коротышке.

- Не перегибаешь?

- Нет, курва, не перегибаю. Не сегодня.

Прозвучало это ужасно серьезно. Вагнер сунул руку за пазуху, вытащил плоскую металличе­скую фляжку. Фродо чуть ли не вырвал ее у него из рук.

- А хорошо, - буркнул он через пару секунд.

- Ясное дело, что хорошо, - кивнул Вагнер. – Баллантайн. Только ты сильно не привыкай…

- А Кудряшу не дал?

- У него больше, чем у меня, - презрительно пожал он плечами.

- Все нормально. – Фродо сделал глубокий вдох. – Когда его нашли, он был обездвижен и де­активирован. Только это вовсе не означает, будто бы он не двигался. Двигался, да еще и как. Каждой своей конечностью, он пытался идти, только все в разные стороны. Метался он все сильнее. Место, в котором его нашли, было полностью перепахано, до живого. На всех окрестных деревьях кора была содрана. Он метался, а потом застывал, и так по кругу. В психиатрии такое называется, если правиль­но помню, физическая буря. Попеременно: возбуждение, некоординированные движения, а по­том кататония. Я долго не мог понять, что же это было… А потом меня осенило… Резонансные ко­лебания.

- Что? – не понял Вагнер.

- Резонансные колебания. Старое понятие еще с тех времен, когда в авиацию вводили систе­мы fly-by-wire и аэродинамически нестабильные объекты. Такой самолет сам не полетит, им нельзя управлять без помощи компьютера. А компьютер знает свое, и иногда, даже слишком много. По­мнишь катастрофу первого гриппена?

- Помню, - холодным тоном перебил его Вагнер. – Хотя я и стар, но Альцгеймер меня еще не достал. Только все равно не понимаю.

- Компьютер корректирует движения пилота, - без какого-либо смущения продолжил Фродо. – Он не позволяет перейти граничные условия, например, перетянуть самолет. Ты следишь за мной?

- До сих пор – да. Что такое самолет, мне известно…

- Итак, компьютер корректирует ошибки, отклоняя управляющие плоскости. Но иногда он сам вводит машину в недозволенное состояние, к примеру, если дуновение ветра сильнее наклонит ее на крыло. С этого все и начинается. Чем большее отклонение, тем большим будет противодействие. Тем временем, дуновение ветра не повторяется, и вот тут компьютер глупеет. Он противодействует сильнее. И еще сильнее. Вплоть до результата. И здесь было то же самое. Нечто, чего программисты не предусмотрели, выбило систему из равновесия. Комп законтрил, прибавив амфы. Но дело было не в том, систему выбило из состояния равновесия, так что он подал теперь эндорфин или чего там сле­довало… Но уже больше. Возбуждение закончилось, так что опять аму… Впрочем, я и не знаю, так ли все именно было, вполне возможно, там была электростимуляция. Все это неважно. Ситуацию легко исправить, достаточно по-другому определить краевые значения.

Фродо потянул следующий глоток из фляжки. Вагнер не возражал.

- Ну так… - наконец-то произнес он задумчиво. – Ну да… И действительно, возможно, все у нас в дерьме. Эту ситуацию следует переспать, все обдумать.

А лучше всего – валить, подумал Фродо. Как можно дальше. И как можно быстрее.

- Ладно, - буркнул Вагнер. – А…

Он замолк, видя, как Фродо отрицательно качает головой в ответ на еще не заданный вопрос. Этого он как раз ожидал. Лицо еле заметно вздрогнуло.

- Погоди? – с усталостью в гнолосе сказал Фродо. – Все это не так, как ты думаешь. Сейчас скажу…

Глаза Вагнера остались серьезными и погашенными.

- Не сегодня. Переждем до утра. Спешка никого не спасет. Вали, Фродо, иди поспи, а не то ве­лик у тебя спиздят…

Низушок нерешительно поглядел на него.

- А ты?

- Еще немного посижу, подумаю. Ладно, вали.

Фродо послушно, хотя и без какой-либо охоты, поднялся. Сам он предпочел бы иметь все это за собой. А еще он знал, что от подобного сидения ничего хорошего не получится. Не говоря уже о размышлениях.

Вагнера он оставил всматривавшегося в две небольшие дыры в грязном стекле.


С неба падали все более редкие хлопья мокрого снега. Вагнер приостановился, сделал глубо­кий вдох. Голова раскалывалась, а точнее, он чувствовал, как ужасно давит в висках.

Это все от той вони, подумал он, от смрада и дыма. Ведь в пивной он проторчал несколько добрых часов.

Хотя выпил он немало, но сейчас не чувствовал хотя бы легкого хмеля. Так всегда было, когда пить приходилось по делам. Да от последних новостей каждый бы пришел в себя.

А ведь это может быть и конец, подумал он какой-то уже раз подряд за последние несколько часов. В конце концов, те нашли дешевый и эффективный способ. Перед тем киборги были дорогими в эксплуатации, работали они только в крупных группах, со всей необходимой базой. А вот киборг -одиночка… Вероятнее всего, стоил он меньше ракеты ʺТомагавкʺ.

Парадокс современной войны. Снаряд иногда был многократно дороже цели, которую он дол­жен был уничтожить. И выигрывал тот, кто мог себе это позволить.

А противник все еще мог это себе позволить, словно бы его мощь даже не была подорвана.

Вагнер расхохотался, так что часовой в нескольких десятках метрах у застывшего транспор­тера беспокойно передернулся.

Это смешно. Снова он думал о Соединенных Штатах в категории противника…

Часовой в длинной шинели беспокойно осматривался по сторонам. Было заметно, что он бо­ится; нахождение на бессмысленном посту в чужом, разрушенном городе не было занятием, которое можно было бы назвать приятным. Наверняка парень наслушался от таких же солдат о том, что здесь творится по ночам. Сколько его предшественников разводящий обнаружил с перерезанным горлом. О бандитах, контрабандистах, партизанах, обо всех, которые только и ждут, чтобы дать ему по голове и уворовать заржавевший БТР. Вагнер поглядел внимательней. Молодой парень, с севера или из Сиби­ри. Сюда обычно привозили свежее пополнение после набора; отборные отделения были нужны на Уссури.

Солдатик судорожно сжимал свой калашников, водя стволом во все стороны. Заинтересован­ные и так знали, что обойма у него пустая. Так было с тех пор, когда застрелили очередного пьяного офицера. Следствие так никогда и не выяснило, то ли он парт жертвой взаимных расчетов или всего лишь трагической ошибки, которую так легко допустить, когда пьяный в дымину офицер неожиданно вспоминает о своих служебных обязанностях и начинает проверять посты. Страх часового был совер­шенно необоснованным. Даже орды румынских детей на военных не нападали — у военных нечего было грабить. Вагнер мог вспомнить всего два случая, когда гибли солдаты на посту. Гораздо легче было встретить смерть в казармах, в драке или в результате смертельного отравления метиловым спиртом. Все так, только ведь пацан об этом не знает, подумал Вагнер. Он один-одинешенек во враж­дебном городе, в чужой стране.

И он, не спеша, направился в сторону выездной дороги на Вышкув. Хотелось спокойно поду­мать.

В силу привычки веджьмин чутко разглядывался по сторонам, готовый в любой момент отско­чить. Машинально он прослеживал даже самое мелкое движение в закоулках и в выжженных разва­линах, которых никто не разбирал. При этом взглядом он старался избегать немногочисленных, осве­щенных слабыми, мерцающими огоньками окна, отводя взгляд, чтобы не утратить адаптации глаз к темноте.

В городе было еще относительно безопасно. Впрочем, здесь он находился у себя. Все здесь его знали, уважали или же попросту сходили с его дороги. И вообще, по нынешним стандартам, Острувь был спокойным городом. В предвоенной школе подхорунжих сейчас размещалась резиденту­ра русской разведки, которую охранял пехотный батальон. На окраинах располагались два бронетан­ковых подразделения; топлива им, правда, не хватало, по крайней мере, они патрулировали бли­жайшие улицы.

Так было по всей русской зоне. Маленькие островки, окруженные ничейной землей. Русские никогда и не собирались контролировать всю территорию, прочесывать леса, усмирять деревни. Вполне возможно, что они сделали вывод из десятилетиями тянущихся на Кавказе войн.

В выжженном скелете крупноблочного дома что-то пошевелилось. Вагнер не снизил скорости, глянул только лишь в темные, чернее ночи, лишенные рам оконные проемы. Он чувствовал, что из мрака за ним следят чьи-то внимательные глаза. Наверняка, то были румынские дети, которые вы­смотрели эти сожженные дома для собственного проживания, это были самые высокие дома Оструви, поставленные еще при Гереке, когда даже небольшие городки старались сделаться похожими на метрополию. Дети предпочитали жить в разрушенных стенах, без дверей и окон, спать, закутавшись в тряпье и старую бумагу. Здесь они чувствовали себя в большей безопасности, так как существовали пути для побега и закоулки, в которых можно было прятаться. Летом они перебирались под голое небо, в ивняки над Бугом.

Когда-то они заселяли валящиеся, опущенные деревянные дома. ʺУбралисьʺ они оттуда, когда граждане, которым все осточертело, и которые воспылали жаждой очищения города от нежела­тельных элементов сожгли несколько деревянных хат вместе с содержимым, посчитав, что еще одно пожарище особой разницы ни для кого представлять не будет. И как раз именно тогда дети перестали просить милостыню и начали убивать.

Что-то зашелестело, что-то застонало. Звук был похож на мяуканье, только котом это нечто быть не могло. Коты с кошками сделались громадной редкостью по причине своих вкусовых досто­инств.

Силуэт дома остался позади. Что бы или кто бы его не населял, это ʺчто-тоʺ успокоенно утих­ло. Небольшие каменные домишки по обеим сторонам улицы были безопасными. Чаще всего, от них остались одни стены, пожары переварили деревянные стропила и конструкции крыш. Как это ни пара­доксально, во всем городе больше всего сохранилось старых, вросших в землю деревянных халуп. Они спаслись во время того, как через город перевалил фронт, как правило, никаких точек сопротив­ления в них не было. Сохранили их при жизни и очередные проходы армий и перевалившие через Острувь массы беженцев, равно как и расположившихся здесь солдат, которые действовали из пред­положения, что здесь просто нечего грабить.

Между крышами домов мелькнула одинокая тень. Одна-единственная, то есть, не грозная.

Все, что было опасно, действовало в группах. Начиная от орд одичавших собак, наиболее эф­фективно регулирующих численность румынских нищих. В группы лепились и дети, слишком слабые, чтобы выжить поодиночке. В отряды объединялись партизаны и контрабандисты. Только так можно было выжить, выиграть в сражении с другими.

Какая-то часть разума Вагнера следила за мелькнувшей тенью, оценивая угрозу. Горб рюкза­ка, едва слышимый стук металла. Самый обычный мародер, обыскивающий развалины в поисках остатков электрических кабелей, пивных банок и другого ценного мусора. Такие чаще всего действо­вали по ночам, поскольку днем амбалы с налитыми, багровыми рожами и с повязками на рукавах, во­оруженные бейсбольными битами и трубами, в которые был залит свинец, били чрезвычайно больно и жестоко. Иногда — до смерти. Называлось это поддержанием порядка в городе городскими страж­никами и пользовалось поддержкой большинства общества.

Одинокие тени угрозы не представляли. Вагнер усмехнулся собственным мыслям. Одинокими и грозными были лишь такие, как он. Тут же усмешка сошла с лица. Теперь уже не только.

Автономные киборги. Словно Терминатор, реализующие миссию по уничтожению. Грозные, поскольку их трудно было локализовать.

Противник учился. Вагнер мотнул головой. Противник. Вновь были две стороны. Как и тогда, когда он выступил против них на свою войну, которой сам он не желал, и которую презирал.

Никогда у него не было иллюзий, будто бы сам он что-то меняет. Потери, наносимые им, мало что означали для страны, ежедневно высылающей новы и новые силы в ближневосточный ко­тел, где продолжалась игра, ставка в которой была ой какой высокой. Здесь был только тыл, усмирен­ный небольшими затратами, поддерживаемый, чтобы выиграть какое-то время.

Что означали одинарные танки и вертолеты? Америка — страна большая, сволочей в ней выше крыши, всегда придут новые. А после них — следующие.

Сожженные посты, разбитые отряды Пограничной Стражи; стычки, которые для Белок были серьезными сражениями, по сути своей ничему не служили. Из этой искры не возгорится пламя, не возвратит независимость. Все покроет ледник. Очень скоро он перемелет руины, дома и леса. Бежать некуда, будущего нет.

Можно ограничивать потери и уменьшать степень страданий. До сих пор это имело смысл. По крайней мере — для него самого.

Теперь же все это должно было измениться. Уколы, которыми были все их действия, кого-то разозлили. Настолько, что этот ʺкто-тоʺ решил положить им конец. Чтобы ввести новые порядки. Ото­брать то, что еще осталось.

В других обстоятельствах Вагнер, наверняка, имел бы причину для гордости, ибо никто не со­мневался, для каких задач предназначены автономные киборги. Для уничтожения таких, как он.

Вагнер криво усмехнулся. Веджьмин против Терминатора. Звучало это словно название пар­шивого комикса.

Он и не заметил, как прошел мимо последних застроек. Только подсознание, такое же бди­тельное, заставило сойти с шоссе, с асфальта на обочину.

Веджьмин против Терминатора. Интересно, что из этого выйдет. Иллюзий у него не было.

Шоссе несколько спадало вниз. Никто уже не населял периферии, можно было и расслабить­ся; сейчас его окружал лес, а в лесу он был у себя. Пока что у себя, подумал он, вскоре это может и измениться.

Восемь километров пешком до Брока. Полтора часа, возможно, два. Спешить не надо. На оче­редном повороте, неподалеку от разрушенной усадьбы, практически напротив гравийной дороги на Нагошево и Турки, он решил ненадолго присесть и перекурить. Когда вытаскивал из мятой пачки по­следнюю сигарету ʺкэмэлʺ, отметил, что когда-то уже на этом месте сидел. Но тогда он был кем-то со­вершенно другим, жертвой крушения, без дома и надежды, офицером побежденной армии.

Надежды все так же и не было. Точно, как и дома.

Щелкнула газовая зажигалка, язычок пламени он заслонил полой куртки. Глаза прикрыл, что­бы бледно-голубое пламя их не ослепило. Глубоко затягиваясь, Вагнер поглядел в темноту, прямо перед собой. Останки истребителя давным-давно исчезли, электронно-магниевый блок двигателя был слишком ценной вещью, чтобы оставаться здесь. Пожарище за эти годы поросло травой, только обгорелые стволы ольх над мелиоративным рвом могли напоминать те времена.

Жар сигареты блеснул в темноте. Это же сколько раз сидел он именно таким образом, холод­ной зимней ночью, пряча огонек в ладонях? Сколько это было ночей в темном, молчаливом лесу, в развалинах, в прибрежных лозняках?

Он припомнил, кем был тем сентябрьским днем, и что дало ему силу, чтобы пережить все те последующие годы.

Окурок очертил дугу, на миг блеснул в стоящей на дне рва воде. Сигарета, погасая, коротко зашипела.

Вагнер еще не поднимался. Еще глядел в темноту перед собой. Он думал о тех, которые из когда-то придуманной фикции сделали действительность.


В этом мире тоже имелись чудовища. Не одни только предатели, коллаборационисты и самые банальные бандиты, не только оккупанты. Такими занимались те, которые могли встать и их уничто­жить. Но существовало еще нечто такое, против чего они помериться силами не могли. Сторожевые автоматы, кибернетический разум. Бронированные вертолеты, кружащие над лесами и контрабан­дистскими тропами; снабженные датчиками, обремененные вооружением. Танки, броне которых лег­кое оружие никак повредить не могло. Антенны узлов связи и действующие в инфракрасных лучах датчики, поднимающие тревогу. Беспилотные летающие аппараты. Оснащение, которое в условиях обычной войны, осталось всего лишь оснащением, на захваченных территориях переродилось в пер­сонифицированных, убийственных монстров, которые применялись не только для усмирения населе­ния, но и для частных расчетов. Для укрепления власти участковых комендантов, которые, лишенные контроля, перерождались в удельных царьков.

Кто-то обязан был ликвидировать чудищ. И, в соответствии с глубоко укорененной традиции, обязан был делать это за деньги. Только лишь тогда он мог быть по-настоящему бесстрастным, ли­шенным эмоций и действующим без колебаний, потому что и чудовища были безликими, не было у них человеческих лиц. Почти что никогда их у них не было.

Они не должны здесь существовать. Это не их место, не их мир.

Страх существовал всегда. Даже тогда, когда все уже заканчивалось, когда следовало пере­дать договоренную оплату. Иногда для этого служили толстые конверты, тяжелые от бумажных ру­блей. Так бывало, когда заказ подавал контрабандист, для которого разблокирование дороги или обезвреживание надоедливого поста имело обмениваемую на валюту ценность. Контрабандисты платили лучше всего, что вовсе не означает, будто бы платили охотно. Торговались до последнего, хладнокровно оценивая, быть может будет выгоднее сменить трассу или вообще переждать.

Иногда оплата проводилась в оккупационных бонах. Эти предлагали лавочники, оптовики и самогонщики, которые не могли действовать в соответствии с законом; но их упадок, в свою очередь, означал бы голод для не столь предприимчивых остальных. Командующий любым участком приходил к выводу, что впервые в жизни может легко обогатиться. И начинал устанавливать собственные зако­ны вместо тех, которые обязан был защищать. Торговцы всегда поначалу решали справиться само­стоятельно, иногда — с помощью окружающих обитателей. Это им удавалось редко. Те ведь не были одни, привозили чудищ, они могли позволить себе оборудование, которого смета скромного пункта перехода в каком-нибудь захолустье никак не предусматривала. Это мог быть танк, взятый на время из подразделения, командир которого тоже желал иметь свою долю в бизнесе. Или самоходный ʺвул­канʺ, уже не слишком годящийся для борьбы с самолетами, безнадежно устаревший, но прекрасно го­дящийся, чтобы, к примеру, размолотить не желающую платить деревню.

Торговцы платили хуже, чем контрабандисты, зато меньше торговались. Как правило, после собственных неудачных попыток. В их глазах можно было увидеть страх, но это при условии, что в эти глаза удавалось взглянуть. Страх перед кем-то, кто померился силами с чудовищем, с которым сами они не справились или против которого даже не отважились выступить.

Бывали еще и вытащенные из укромных местечек и тайников обручальные кольца, драго­ценности, спрятанные на черный час, на тот миг, когда голод заглянет в глаза. Когда ними придется платить за жизнь.

Все эти люди, терроризируемые распоясавшимися коллаборационистами, элитой новой вла­сти могли лишь цепляться за самый малый шанс, торговаться эти уже и не пытались. Помимо страха в их глазах была печаль, даже по отношению к веджьмину, и так же было и на сей раз. Две тысячи ок­купационных бон, на вырост названных долларами. Но повсюду определяемые термином ʺмусорʺ.

Оплата паршивая, зато и работенка непыльная. Здешний участок только-только набирал силу, его команда лишь недавно осознала свои возможности. Пост, правда, стоял при не слишком бойкой дороге, но какие-то доходы он всегда обеспечивал. Состав поста был свежим, но существовала опас­ность, что вскоре ребята обнаглеют, что получат нечто большее, чем старенький М60, даже без реак­тивной брони. Потому Вагнер и принял этот заказ, желая сэкономить на риске и на работе в будущем.

Противники не грешили сообразительностью, действовали стереотипно. Проверки проводили наверняка, под прикрытием нацеленного в жертву танкового ствола, хотя исправных грузовиков ста­новилось все меньше, так что на посту не могли опасаться старого номера с прорыв через шлагбаум. Топлива не хватало, большую часть перевозок взял на себя гужевой транспорт. А чтобы ни у кого не было сомнений, что пост на дороге объехать не удастся, время от времени оккупанты объезжали округу на старом транспортере МI13, помнящем еще Вьетнам.

Из сведений, поспешно переданных, солдаты с поста знали, что вскоре к ним кто-то заявится и предложит оплату, которая будет включаться в стоимость перевозимых продуктов и самогона.

А потом они могут требовать уже больше. Начнут все больше требовать, и незаконный бизнес лишь возрастет в объеме.

Работа легкая, оплата ничтожная. Хватило одной пули, одного попадания. У каждого брониро­ванного чудища имеется слабое место. Дракона можно ранить в мягкое подбрюшье, Ахилла — в пят­ку. У этого слабое место тоже имелось. Пуля попала над самым кольцом подшипника башни, где бро­ня была не толще автомобильного капота. Высвободившаяся энергия зажгла циркониевый стержень, обломки которого разлетелись внутри камеры для боеприпасов в нише башни. У М60 не было легких потолочных защитных плит, которые бы направили выхлоп вверх. Пламя заполнило внутреннюю часть танка, к взрывающихся боеприпасов присоединились те, которые были складированы внутри. Сорванная башня взлетела в воздух, но шасси проехало еще пару десятков метров, сотрясаемое су­дорогами идущих друг за другом взрывов. Наконец развалина остановилась, бухая огнем из люков и щелей.

Непыльная работа; должно быть, у них не работал датчик лазерной подсветки. Танк никак не отреагировал, когда перед самым выстрелом, по панцирю прошелся луч, внесший последние поправ­ки в баллистический компьютер. М60 не повернул башни в направлении угрозы, резко не ускорил ход. Словно никуда дальше ехать ему и было не нужно, а сидящий на краю люка бедный придурок ничего и не ожидал.

Глядя через окуляр прицела, Вагнер покачал головой, не спеша с отходом. Бедного придурка нигде не было видно. И сомнительно, чтобы кто-нибудь когда-нибудь его еще увидит после того, как под самой задницей у него взорвались два десятка 105 мм снарядов. Шасси горело ровным огнем, из почерневшего, перевернутого черепа башни ветер выдувал остатки дыма.

Вагнер, не спеша, начал сворачивать свое местоположение. Он стрелял с пяти сотен метров, датчиков не расставлял. Еще год-полтора назад можно было ожидать прочесывающих округу верто­летов, возможно — скорых разведывательных машин. Теперь — уже нет.

Бедный придурок, подумал он. Нет, никакого придурка и не было. Я уничтожаю только чудищ. Теперь они будут сидеть, как мышь под веником, и прятаться при виде подъезжающей телеги. Ко­мандир подразделения составит рапорт о необходимости вычеркнуть танк с учета по причине плохого технического состояния и невыгодности его транспортировки в ремонтные мастерские. К рапорту под­колет протокол о разоружении.

Вагнер усмехнулся. И правда, техническое состояние послужившей машины ну очень резко ухудшилось. А последним документом станет донесение о дезертирстве четырех солдат. Ну что же, случается…

Четырех? Вагнер наморщил лоб. На корпусе двигателя тоже кто-то сидел. Но эту мысль он отогнал. Только чудища.

Работенка непыльная, оплата паршивая. Один патрон Nammo, дорогой как холера, и сейчас его все сложнее было достать, с тех пор, как норвежцы начали потихоньку ликвидировать произ­водство и готовиться к переезду. Десять рублей, сорок баксов. Вагнер перестал подсчитывать. Даже не зная точного курса ʺмусораʺ на черном рынке, он был уверен, что пришлось прибавить своих.

Подсчитывали замасленные, затрепанные боны, поглядывая друг на друга с выражением все большего оскорбления на лицах. При этом они искоса поглядывали на опиравшегося на стену Вагне­ра. Он не опасался того, что его обманут; в конце концов, в Оструви он больше тратил на свиную котлету. Но его веселило их взволнованность.

В косых, бросаемых ежеминутно взглядах Вагнер отмечал все меньше и меньше страха, зато все больше злости и презрения. Вот этого он ожидал, всегда так было.

Тот, что был потолще, с потной, поблескивающей рожей, чего-то буркнул. Ошибся при подсче­те. Клиенты начали считать по-новой, раскладывая банкноты по кучкам, поглядывая все более враж­дебно, со все большей злостью.

Толстяк не выдержал.

- А вы, пан веджьмин, так не пяльтесь, - прошипел он. - Потом пересчитаете, вас мы не обма­нем!

- Мы платим честно, до цента. - У второго было лицо чахоточника, которому осталось несколь­ко дней на земле, который не может себе позволить себе пообедать в благотворительной столовке. Правда это отрицал перстень на безымянном пальце. Раздраженно он бросил смятые боны на одну из кучек. - Мы честно платим! Было бы только за что!

Вагнер смерил его взглядом.

- Проверь-ка! - коротко бросил он.

Спекулянт что-то пробубнил, но взялся за тщательный подсчет.

Это тоже входило в ритуал, во всяком случае — среди такого рода клиентов. Спекулянты и торгаши подозревали всех окружающих в мошенничестве, меряя всех остальных собственной меркой. Вот контрабандисты и бедняки никогда не сомневались.

Ведь не проверят и будут обходить это место, как минимум, месяц. Смысла в этом не было — репрессии уже не случались.

Он и сам над этим не раз задумывался. Вот если бы применяли террор, спалили бы пару де­ревень, расстреляли бы немного народу… Оккупанты ведь знали, что его нанимает. Но нет. Все рас­ходилось тихо; американцы делали вид, будто бы ничего и не случилось. До следующего раза. И од­новременно, за нарушение законов военного времени карали со всей жестокостью. За хождение в лес — пять лет. За третий раз — пожизненное заключение. За торговлю военным имуществом — пуля в лоб, независимо от возраста. Точно так же и за наркотики, что никак не мешало тому, что большинство военных ходило под кайфом круглосуточно. Шумные извещения о казни то одного, то другого командира, который оказывался очередным шефом наркобизнеса, поступали с регулярно­стью времен года. Это тех пор года, что были когда-то: нынешние приходили, когда им вздумается.

Но действия веджьминов не вызывали никаких последствий. Нет, границы патрулировались, за всеми ними старались следить. Выделялись силы и группы прикрытия. На патрулирование опас­ных территорий высылали даже киборгов. Но вот официально ничего не происходило.

Нас нет, усмехнулся Вагнер себе под нос. Мы попросту не существуем, точно так же, как Бел­ки. Иногда лишь случаются необъяснимые инциденты, являющиеся делом безымянных вражеских сил.

Торгаши закончили считать. Страх исчез, его сменили отвращение и чувство обиды. Не говоря ни слова, Вагнер спрятал толстую пачку в карман.

- Пересчитывать не станете?

В голосе спекулянта прозвучало изумление. И надежда на то, что прямо сейчас услышат что-нибудь о взаимном доверии и джентльменских соглашениях. А вот вам фиг.

- Не пересчитаю. - Вагнер одарил их холодной усмешкой. - Еще пятьсот.

Клиенты испуганно переглянулись.

- Ч-чего? - наконец-то выдавил из себя тот, что был потолще.

- Вы слышали. Не хватает пяти сотен.

Под натянутой кожей худого заходило адамово яблоко. Он беспомощно оглянулся, его дружок отвел взгляд.

- Трис… Двести пятьдесят? - попытался он через какое-то время.

Вагнер отрицательно покачал головой.

- Пять сотен. Такая была договоренность: две тысячи. Вам бы стать более оригинальными и перестать все время наебывать на двадцать пять процентов…

Толстяк вытащил недостающие боны. Перед тем, как отдать, он их даже и не пересчитал. В глазах уже не было страха: только лишь гнев и отвращение.

Вагнер знал, о чем тот думает: У, жадный сквалыга. Деньги берет, вместо того, чтобы за­щищать земляков. Тьфу!

Еще он знал, что если случайно их встретит, они перейдут на другую сторону, делая вид, что его не знают. Быть может, даже сплюнут под ноги. А за спиной услышит произносимые вполголоса ру­гательства. Вплоть до следующего раза, когда он вновь будет им нужен.

Вагнер поискал сигарету, но не нашел; смял картонную коробочку, бросил в ров. От земли тянуло холодом. Пора выходить, путь неблизкий. Настырные мысли возвращались и не давали себя отогнать. Он глядел на страх и отвращение, на чувство обиды: и когда брал оплату, и когда заслонял­ся принципами затем, чтобы не слушать вопросов: а сколько стоит башка коменданта участка, сколь­ко нужно забашлять, чтобы навсегда исчез недавно назначенный староста.

Гораздо легче убивать чудовищ, чем осуждать людей. Никогда ведь не известно, то ли сбор­щик налогов действительно снимает с земляков последнюю шкуру или всего лишь выполняет соб­ственные обязанности, не пытаясь кому-либо нанести вред. Или же, а полицейский с бело-красной повязкой: это жаждущий власти садист или всего лишь парень, предпочитающий именно эту службу нахождению в иракской пустыне.

В противном случае, вскоре вы все заплатите, чтобы я убил кредитора, соседа или любовника жены. Именно для этого принципы и служат. Ради моей выгоды. Делайте это сами, добрые люди. Осуждайте, как хотите.


Женщина широко раскрытыми глазами глядела в темень. В более светлый прямоугольник окна. Ей было слышно ровное, спокойное дыхание Догги, словно бы рядом с ней маленький ребенок, а не машина для убийства. Понятное дело, она знала, что на самом деле Догги никогда не спит, толь­ко лежит с закрытыми глазами, расслабленный, но чуткий ко всему, следит за окружающим посред­ством функций подкорки или какими-то электронными, будучи готовым к немедленному действию.

До нее доносились приглушенные голоса: Аннакин с Корином ссорились уже долгое время. Фродо ушел, но успел обменяться с нею чуть больше, чем парой слов, когда они вышли из сарая.

Женщина пошевелилась, доски нар заскрипели. Дыхание индейца на мгновение сменило ритм, прежде чем вернуться к норме. Спи, Догги, в мыслях успокоила она его, это всего лишь я.

Отзвуки ссоры затихли. Женщина понятия не имела, сколько времени, свои часы отложила слишком далеко, впрочем, батарейка подсела, подсветка уже не работала. Не важно, и так она будет лежать до утра, пока прямоугольник окна не начнет светлеть, темнота посереет, извлекая из мрака интерьер помещения.

Неправда это, наверное, в тысячный раз подумала она с начала бессонной ночи. Это неправ­да, Фродо, ты ошибаешься. И что ты там знаешь; одна я знаю, как оно на самом деле. Только я и он. Это только лишь секс. В самом наилучшем случае: дружба, не больше. Встречи время от времени, редкие, ворованные минутки. Только лишь затем, чтобы не сойти с ума, испытать в этом ёбанном мире хоть чуточку тепла. Так что ничего это не значит.

Снаружи застонала сова, дыхание Догги тоже стихло. Наверняка, он слышал даже шелест крыльев птицы.

Все же, что она сама чувствует, значит так мало.

- И все же, выходит, что-то ты чувствуешь?

Фродо внимательно поглядел на женщину. Маргаритка прикусила губу, отвела глаза.

- Я неправильно выразилась, - ответила она через мгновение, стараясь, чтобы эти слова про­звучали холодно, даже безразлично. Но это ей не удалось. Фродо уловил в ее голосе фальшивую ноту. Ему самому уже осточертела эта странная пара, упрямо отрицающая очевидное. Он что-то бурк­нул себе под нос.

- Что ты сказал? - подняла глаза Маргаритка.

Низушок не выдержал:

- Курва мать! - заорал он так, что от леса отразилось эхо. - Курва мать, вот что я сказал!

Маргаритка заметила Корина, выглянувшего из ворот сарая. Вот же черт, подумала она.

- Не ори так, - холодно заметила она. - Не надо шоу, все всё слышат…

Никто ничего не слышал. Ведь разговаривали они тихо, если не считать последнего вопля Фродо; но Маргаритка и сама была в бешенстве.

- Знаешь что? - прошипел низушок со злостью, но теперь и вправду тише. - Осточертели вы мне, и ты, и он тоже. Вот как взрослые люди могут…

- Именно, - перебила она его. - Взрослые люди… Пойми, мы оба уже…

- Вот как будто слышу его самого, - продолжил за нее Фродо. - Эх, что тут говорить, два сапого пара. Ты когда-нибудь говорила ему? - неожиданно спросил он.

- Это что же? - буркнула Маргаритка, лицо ее потемнело.

- А то, о чем почти что проговорилась только что…

Нет, никогда и ничего не сказала. В этом союзе не было места словам, в соответствии с мол­чаливым договором, который они соблюдали. Были только лишь мгновения тепла и экстаза, без слов и деклараций. Короткие мгновения, когда кроме них двоих внешний мир не существовал. Мгновения забытья, которые никто из них не осмеливался называть счастьем. Они не отважились бы признать это, даже друг перед другом.

Так что ты знаешь, Фродо — подумала женщина. - Да что ты там знаешь…

- Знаю, что вы все портите, - Фродо говорил тихо, не глядя на женщину. - Эти ваши позы ро отно­шению ко всему миру и в отношении друг друга. Ведь все же закончилось, все то, что было важ­ным и на­стоящим. А теперь осталась одна повинность, один лишь долг…

Низушок вытащил смятую пачку.

- Хочешь? - подсунул он ее Маргаритке.

Та отрицательно покачала головой.

Фродо выудил едва живую сигарету, но сейчас только крутил ее в пальцах.

- Блин, вот совершенно не не знаю, что еще сказать…

- Тогда, лучше, ничего и не говори, - быстро перебила она его. - Не твое…

Треснула лопнувшая папиросная бумага, посыпался крупно нарезанный русский табак.

- Не твое собачье дело? - договорил за нее Фродо, тихо, как бы печально. - Да, ты права… Не мое.

Только тогда, когда Маргаритка это услышала, она почувствовала себя по-настоящему парши­во. И, что самое гадкое, она не знала, что ответить.

А хорошего ответа и не было. Ведь все это не от меня зависит, - пришла ей в голову мысль. Все это не так, как думает Фродо. Только не могла она забыть напряженного лица низушка, его взгля­да, когда он глянул ей в лицо. Он ошибался. Не могло быть так. Я в этом уверена.

- Знаешь, мне казалось, что у меня тоже есть шанс. Что таким образом… - Слова падали тя­жело и медленно. - Что он заберет меня с собой. И тебя, и меня… Он ведь может…

Фродо поглядел на нее.

- Мне и самому иногда все осточертевает. Да что я говорю, мне все осточертело уже постоян­но, вовсе не иногда. Слушай, а ты должна… Должна его убедить; ведь такое не повторится, ты не мо­жешь пустить это понапрасну… Вы не можете…

И действительно, подумала Маргаритка. Никто не подарит им второго шанса, во второй раз не появится офицер шведской разведки с неожиданным предложением. И что с того, что это предложе­ние было направлено не ей.

- Так что с того? - произнесла она вслух. А я ведь ничего не значу… Даже для него, подумала она при этом. - И что он просил тебя передать? - резко спросила Маргаритка. - Ну, говори.

Какое-то время Фродо молчал.

- Неважно, - наконец-то начал он. - Это неважно, что он просил передать. Важно то, что скажу тебе я…

Маргаритка отрицательно покачала головой еще до того, как коротышка закончил. Фродо не обратил на это ни малейшего внимания.

- Скажи ему, наконец, то, что чуть нее сказала только что. Скажи, перестань уже прятаться под этой своей маской. Перестань притворяться. Может быть, тогда… Ты же знаешь, что он первый.

- Ничего из этого, Фродо, не получится, - перебила его Маргаритка. Голос ее сломался.

Ничего из этого не будет. Смолистая темнота, до рассвета далеко. Что-то тихонько потрески­вает в стене, под штукатуркой.

Поздно уже что-либо менять. То, что когда-то было важным, осталось на узком шоссе, в пере­полненном автобусе, волочащемся в колонне, переполненной беженцами. Все закончилось, когда пи­лот самолета ʺtomcatʺ нажал кнопку на рычаге, и снаряды 20-мм пушки стали пробивать тонкий ме­талл корпуса.

В себя она пришла на обочине, куда еевыбросило, когда автобус врезался в дерево. Со всех сторон слышались крики плененных, горящих живьем людей, тех, которым не повезло, которых не до­стали осколки. И тут крики утонули в рычании двигателей возвращавшихся истребителей, пилоты ко­торых явно были уверены, что поцарапанные автобусы используются для переброски войск.

Но, прежде чем близкий разрыв заново лишил ее сознания, среди воплей она все время слы­шала один-единственный голос и понимала, что уже через миг останется сама. А сейчас я тоже сама, подумалось.

- Ничего из этого не получится, - с безнадежностью в голосе повторила она. Я понимаю, что с его стороны это очень благородно: отдать кому-то пропуск в лучший мир… - Голос ее сделался более твердым. – Только этот пропуск не для меня! Это ведь не меня шведы желают забрать отсюда, чтобы я строила в Австралии новую родину для них. Я ведь никто.

Фродо покачал курчавой головой.

- Вот сейчас как будто бы его слышу, - устало произнес он. – Знаешь, он говорил то же самое. Только о себе. – Наконец-то он вытащил следующую сигарету, закурил. – Да перестаньте же наконец обма­нывать себя, притворяться… Подумай об этом… Кася…

- Маргаритка, - жестко поправила его женщина. – Каськи нет и уже давно…

Нет Каськи, она осталась там, на шоссе, рядом с сожженными остатками автобуса. Рядом с золой, в которую превратилась ее дочка. А имеется только лишь Маргаритка


Прямоугольник окна, перечеркнутый крестом рамы, начал светлеть. Мрак переходил в се­рость, уже можно было различить формы сваленных под стеной ящиков, повешенной на спинку хро­моногого стула камуфляжной куртки. Уже удавалось увидеть затуманенные, покрытые каплями влаги стекла.

Только здесь и сейчас. Только тут еще имеется цель, ради которой стоит жить. Только тут еще имеются те самые короткие мгновения. Мгновения… счастья? Она даже боялась так подумать. Нет, не могла. Где-то глубоко что-то торчало, словно угрызение совести, словно жесткий взгляд теней, что ушли в небытие. Ты сама уже не имеешь права на счастье. Счастье… оно было когда-то и давным-давно ушло.

Это же всего лишь секс. Только мгновения забытья. Ничего не значащие и ничем не связываю­щие. И для него – тоже, ведь по-другому иначе быть и не может.

Маргаритка заснула под утро, прижимая к себе свернутый спальный мешок. Индеец подо­ждал, пока ее дыхание не успокоилось, стало ровным и ритмичным. Он поднялся тихонько, словно кот, прикрыл ее одеялом. Какое-то время глядел на то, как глазные яблоки движутся под веками. Ми­моходом подумал: а вот что может ей сниться…

В жизни бы не угадал.

Ей снилась степь с громадным массивом красной горной породы на горизонте.


Небо на востоке серело. Над головой Вагнера пролетели первые проснувшиеся птицы. Пора идти.

Ничего из всего этого не получится, подумал он, медленно идя по обочине. Она не послушает. Ведь для нее это только лишь мгновения забытья. Без каких-либо слов и деклараций.

То, что было важным, давно уже ушло. Осталось под развалинами, растрескавшимися облом­ками крупнопанельного дома; в той самой фазе войны, когда авиация союзников с хирургической точностью уничтожала стратегические цели, к которым явно причисляли и жилой дом на Урсынове[10]. Косвенные потери, неизбежные в ходе гуманитарных бомбардировок. В конце концов: имеет же ра­зумная бомба право на ошибку.

Существенным остается лишь настоящее. В котором нет места… счастью? Что-0то торчало где-то глубоко-глубоко, нечто вроде угрызения совести. А ты, Вагнер, права на счастье уже не име­ешь. Даже если тебе кажется, что это не так. Для нее ты ничего не значишь. Это всего лишь мгнове­ния забытья.

Он ускорил шаг.


Утро поднялось серое и туманное. Над Бугом вздымались испарения; мутная, несущая вымы­тый лесс вода поблескивала маслянистой поверхностью, которой не морщили порывы ветра. Только лишь за поваленными перекрытиями моста в Броке и заржавевшими столбами времененой перепра­вы образовывались водовороты; поверхность воды морщили круги: следы охоты судаков. Уклейки выскакивали в воздух широким веером, сбегая от зубастых пастей речных хищников, блестя капель­ками ртути над волнами.

Из леса донесся далекий, приглушенный отзвук взрыва: уменьшилась популяция сорок, а, воз­можно, Фонду придется принять под свою опеку еще одного ребенка без руки или, возможно, без глаз. Литовские поселенцы запрягали лохматых лошадок, готовясь выйти в поле, довольные уже тем, что удалось пережить ночь. Весьма немногочисленные, еще оставшиеся по деревням туземцы прята­ли обрезы, разделывали убитых браконьерским образом кабанов и серн.

В Оструви под заржавевшим БТР-ом лежал часовой в потертой шинели. Кровь уже впиталась в вытоптанный газон, застыв черными пятнами. Немногочисленные прохожие проходили мимо с без­различием; у покойника уже не было ни оружия, ни сапог, ни даже носок. Бледные, будто бы восковые ступни были измазаны грязью и свидетельствовали о том, что у часового вначале отобрали обувь, а только лишь потом ему перерезали горло. Не повезло пареньку, он являлся третьим документирован­ным случаем смерти на посту.

Самое обычное утро. Туман постепенно поднимался; на американской стороне, где-то на го­ризонте можно было увидеть столб черного, жирного дыма. На посту возле переправы простонал стартер, ʺбрэдлиʺ в окопе выпустил облако сизых продуктов сгорания из выхлопных труб. Как и каждое утро, нужно было подзарядить аккумуляторы, исчерпанные питанием приборов ночного видения.

Еще до того, как приползли тяжелые, темно-синие тучи, по небу прокатился гром. Едва замет­ный силуэт истребителя промелькнул высоко вдоль реки и линии разграничения. Истребитель при­надлежал русским, американцы не могли позволить себе шик ежедневной авиаразведки. «Предейто­ры» нужны были над пустыней.

И наконец, когда солнце поднялось выше, пришли тучи. А где-то около полудня начал падать снег – тихие, громадные хлопья, бесшумно кружившие в воздухе и тающие на земле. Самое обычное дело под конец августа.

С известиями было нелегко. Действовали лишь немногочисленные телевизионные станции, ретрансляционные башни и телекоммуникационные спутники, у которых еще имелось топливо, чтобы удержаться на своем отрезке геостационарной орбиты. Все еще действовала глобальная инфостра­да, но только лишь потому, что оказалась наиболее надежным средством коммуникации даже для обедневших, изо всех сил ищущих, на чем бы сэкономить, армий. Но вот спутников с телевизионными транспондерами не заменял никто, на это не хватало средств.

Функционировало радио. Смели пыль с древних длинно- и средневолновых мачт. Никто осо­бенно и не протестовал, даже меломаны, которые и так все скачивали из Сети в формате mp3. Сооб­щения передавались только лишь официальные. А, ну да, до сих пор еще действовал «Голос Амери­ки», но то, что на нем передавали, ничем не отличалось от новостей из Лодзи, столицы американской зоны.

Но не это было наибольшей проблемой. Поставки электроэнергии были ограничены обще­ственными зданиями, ратушей, русскими постами, казармами и пивной. Очередность отключений в случае падения напряжения тоже подчинялась очень строгим, освященным традицией правилам: ра­туша, русские военные объекты и пивная. Следует признать, что в пивной электричество отключали только лишь один раз. Но даже это закончилось возмущениями, в результате которых спалили два транспортера.

Так что специальная программа для пограничной зоны, высылаемая с передатчиков, вы­строенных за большие деньги сразу же после вторжения и установления сфер влияния, в большей мере попадала в пустоту. Последний в Оструви работающий телевизор находился в пивной и был на­строен на один из русских региональных каналов. Ну а русские давным-давно плюнули на пропаган­ду, транслируя различнейшую германскую порнуху, которую по кабелю пересылали из Кёнигсбер­га. Это было самым лучшим продвижением человеческого лица режима, если можно так сказать.

Американская программа поначалу завоевала верных зрителей, но со временем интерес упал, даже наибольшие сторонники культуры янки жаловались, что онлайн трансляции казней стано­вятся все более нудными, без каких-либо новых идей, сплошные тебе электрический стул, газ и уко­лы. Уж лучше было смотреть китайские фильмы на кассетах. Даже ответы на телетурнирах легко от­гадать, беглецу никогда не давали равных шансов, а марши мальчиков отличались ужасной затянуто­стью и неравномерным разложением напряжения.

Фильмы же о храбрых морских котиках пробуждали всеобщее веселье, в особенности же, с того времени, когда Кудряш посадил троих таких у себя на малине на цепь. За них никто не пожелал заплатить, так что вскоре он их выпустил, поклявшись всем и каждому больше в такие дурацкие раз­борки не влезать. Ведь даже за то, чтобы поглядеть на бравых «котиков» никто не давал и рубля.

Так что телевизор включали все реже, тем более, что ту мизерно выделяемую электроэнер­гию лучше было потратить на холодильник.

Источником информации могла быть «Белостоцкая Газета», но по-польски в ней печатали только название и официальные объявления. А все остальное, да, было двуязычным: русско-литовским. Тем не менее, средство массовой информации пользовалось успехом. Газетка была бес­платной и замечательно годилась на самокрутки.

Впрочем, голод на известия из широкого мира никогда чрезмерным и не был. Людей интере­совало нечто другое. Очередные атомные удары на дальних концах планеты, самое большее, только ускоряли неизбежное, увеличивая степень запыленности атмосферы. Это волновало немногих, со­всем уж немногие были способны это понять. Вот очередное уменьшение числа депутатов, новые вы­селения, слухи и сплетни о размещении новых постов – вот это уже было важным, поскольку каса­лось первоочередных дел и считалось в перспективе близящихся дней и недель. Все же остальное, близящаяся катастрофа, уничтожение всего мира? Да пускай такой мир катится к чертовой бабушке, лишь бы только не сейчас и не завтра. Именно это повторяли друг другу все менее многочисленные местные жители, поселенцы, солдаты-миротворцы и контрабандисты.

Потому-то никто и не включил телевизор, который поблескивал в задымленной пивной бель­мом слепого экрана. Новость разошлась только лишь по сети военной связи с предупреждением о се­кретности, ограничивающим ее распространение высшими ступенями командования. Одни лишь ста­рые солдаты сориентировались в том, что что-то произошло. Им и не нужно было иметь доступа к сети, чтобы знать: что-то такое готовится. А если готовится, то наверняка уж ничего хорошего. Сооб­щение дошло и до Фродо. Как обычно и бывает с секретными сведениями, прежде чем отданные при­казы дошли до боевых подразделений, причина всего замешательства уже очутилась в Интерне­те. Коротенький тридцатисекундный ролик.


Девушка заурчала сквозь сон, потянулась так, что застонали пружины лежанки. У Фродо быва­ли свои капризы; и вправду, даже зимой и осенью он мог спать, словно заяц в борозде, на серебри­стых термоизоляционных полотнищах, но вот в собственной норе, шумно называемой ʺквартиройʺ, ему требовался комфорт и шик. Ему необходимо было иметь пружинный топчан, с красивой плюше­вой обивкой, а не какие-то там кариматы или матрасы из пенки.

Даже Вагнер скептически оценивал засиженную мебель, которая походила на объемную карту Гималаев, чем на приличный объект меблировки, постоянно говоря о готовящемся вторжении клопов, которые, вне всякого сомнения, должны были населять внутренности. Он твердил, что у мебели, найденной на свалке – это обязательно на все сто процентов. Вот только низушок этот топчан честно купил у литовского мародера, заплатив просто невероятным объемом самогонки.

Фродо сидел на типичном и дешевом офисном кресле на колесиках. Босые супни свисали над полом. Если бы девушка на лежанке не спала, она могла бы раз и навсегда рассеять всяческие сплетни относительно волосатых пяток.

Пятнистый спальный мешок раскрылся, открывая обильную грудь. Фродо все время любил крупных женщин. И никогда не показывался с ними на публике.

Застучала головка диска. Звук, усиленный резонансом жестяного корпуса, привел к тому, что девушка снова беспокойно пошевелилась и что-то пробормотала. Коротышка недовольно глянул. Ему не хотелось, чтобы кто-либо, кроме него самого, увидал то, что появится сейчас на экране. И уж на­верняка не госпожа лейтенант из русской разведки. Он усмехнулся мимоходом, глядя на разбросан­ные на полу элементы обмундирования с огромным бюстгальтером уставного горохового цвета. Не­давно он размышлял над тем, способны ли службы снабжения предусмотреть все, и на объемистых складах держат и подобные размеры. А может, лифчик госпожи лейтенанта — это такой особый об­разчик, предусмотренный еще и в качестве камуфляжа для типовой башни танка Т-90 в версии со вплавленными в лобовую броню керамическими элементами, по причине необыкновенной выпукло­сти называемой западными аналитиками ʺДолли Партонʺ[11]. Диск вновь заскрежетал и затих. Пружины лежанки скрипнули, девица повернулась на другой бок. Через минуту ее дыхание сделалось глубоким и мерным. Теперь Фродо была видна спина, освещенная призрачным отсветом 17-дюймового мони­тора, вплоть до самых бедер, так что легко можно было заметить аппетитную канавку между двумя выпуклостями.

Их знакомство было коротким, зато интенсивным. Фродо смог узнать все ее тело, и ему следо­вало признать, что узнавать было много чего. Начиная с толстых щек и типично русского, чуть ли не из учебника, курносого носа, и вплоть до…

Ну, именно. Фродо, ожидая, пока сообщение загрузится, сморщил лоб.

...маленького шрамика на бедре. Едва видимого, намного легче его было обнаружить на ощупь. Малюсенький изъян на коже, как раз в том месте, к которому он прижимал ладонь, обнимая приподнятые ягодицы.

Местечко, не такое уже гладкое, помещающееся под кончиком пальца, воспринимаемое за­твердение под самой кожей, в жировой ткани, твердый комочек, словно свежий след после комарино­го укуса. А искал он долго, как только упал на пол громадный лифчик; искал тщательно, исследуя пальцами и губами каждый клочок ее кожи, пахнущей выданным по распределению мылом.

Результат вмешательства военных хирургов; а может даже и не хирургов, а самого обычного фельдшера. В принципе, нет здесь никакого искусства: надрезать кожу, поместить там не большую, чем горошинка, таблетку RFID[12], а потом сделать один, самое большее, пару швов.

Фродо знал, что где-нибудь он ее обнаружит. Как только девушка пересекла порог комнаты, светодиод начал мигать.

Вроде бы мелочь: маленькая таблетка с литиевой батарейкой. Но, благодаря ей, эта девушка в безвкусной форме, с лицом вечно удивленной куколки с льняными волосами, могла пройти через любую русскую военную базу. Перед ней открывались любые двери, включая бронированные, защи­щавшие подземные командные центры. Ей не нужно было предъявлять пропуска, идентификацион­ные карты или какие-либо документы. Она сама была документом, подтверждающим собственное тождество. Фродо понимал, что таблетка это еще не все. Остальное идентификационное оснащение, которого не показывали даже томографы, скрывалось в костной структур, под прикрытием мышц. Если, конечно же, там находилось. Оснащение низушка выявляло только таблетки RFID.

Девушка явно не была лейтенантом. Не было ей двадцати пяти, максимум, двадцати семи лет, на которые выглядела. Такие таблетки не прививают сопливым офицерам разведки, располагаю­щимся в этой глуши.

Наверняка, не подчинялась она и майору Кирпичеву, вечно пьяному коменданту в Оструви. Совсем даже наоборот.

Страница грузилась крайне медленно. Движение в Сети возрастало, а вот новых каналов в по­следнее время как-то не прибавлялось. Но вот эта страница посещалась исключительно часто. Фро­до пробормотал себе под нос ругательство, глядя на то, как поочередно высвечиваются рекламные баннеры. Да, можно было называть это иронией судьбы, только независимая хакерская информаци­онная страница содержалась за счет рекламы.

Он терпеливо ждал, пока загрузится баннер, рекламирующий очередную книжку чрезвычайно популярного в последнее время жанра: учебник для выживания в экстремальных условиях. Последую­щей рекламы он раньше не видел: та предлагала вступить в ППД, реформированную церковь Протобаптистов Предпоследнего Дня. Правда, предлагала не слишком-то деликатно, пред­ставляя красиво анимированный атомный грибок и призывая к обращению до того, как придет По­следний День. Этим днем занималось около сотни конкурирующих вероисповеданий.

Наконец-то появился анимированный логотип. Фродо в который уже раз подумал, что он такой крупный только лишь затем, чтобы было побольше времени на высвечивание реклам. Что, впрочем, совпадало с замыслом владельца страницы — анонимной банды хакеров, рассеянных по всему миру.

Когда низушок уже практически надеялся, что через мгновение появится столь желанная кноп­ка ʺnextʺ, пря­мо посреди экрана выскочило всплывающее окно, в котором скалил зубы негр с лицом жертвы эболы. Вопреки кажущемуся, это никак не был призыв о помощи для жителей Черного Конти­нента, угнетен­ных очередной засухой, эпидемией, военным переворотом или очередным стихийным бедствием, а всего лишь реклама спортивной обуви.

Фродо ругнулся погромче, пытаясь кликами мыши загнать негра назад в небытие. А вот фиг вам, программист был чуваком хитроумным, окошко не давало себя закрыть, разве что свернулось в трей, где и осталось.

Со вздохом облегчения коротышка кликнул “hot news”. Открылся медиа-плейер, быстро отоб­разилась полоска загрузки. Ролик не был длинным.

Камера ʺнимродаʺ[13] работала в типичном режиме слежения. Это означало, что фильм шел со скоростью в гораздо меньше кадров в секунду, ем обычно, что позволяло экономить память. Вообще-то уже давно и повсеместно применялись терабайтные диски, только RAF, как и всякое военное учре­ждение, экономили на всем. В особенности, когда это не имело какого-либо смысла.

Поэтому, вместо того, чтобы заменять в самолетах-разведчиках память на массово распро­страненную, что было бы и дешево, и просто, были расстроены алгоритмы сжатия. С точки зрения ар­мии, это было полезным, поскольку, хотя диск покупали на свободном рынке за пару сотен баксов и заменяли его в течение пяти минут, военным спецам по сжатию данным грозила безработица. Так что в этом тоже есть свои хорошие стороны, подумал Фродо.

Он отвел указатель на самое начало и нажал на кнопку покадрового воспроизведения. Клик­нул несколько раз, все так же видя серую плоскость борта, фрагмент палубы с поднятым отража­телем выпускных газов. Картинка изменилась, сделалась размытой, камера сменяла фокус. Еще один смазанный кадр, охватывающий более широкий план6 появилась вся палуба корабля и приличных размеров участок моря. А потом следующий, уже более резкий.

Объектив автоматически настроился на вспышку форсажных камер стартующего “хорнета”, выполнил приближение. Когда истребитель покинул катапульту, картинка вернулась к более общему плану. Точнехонько в момент, давший зафиксировать самые важные детали.

Три кадра. Первый, с нечетким, размытым силуэтом, появившимся откуда-то сбоку и наполо­вину обрезанным. Второй, самый лучший – крылатый предмет, снятый за мгновение перед ударом, точно в центре кадра. И третий: набухающий клубок огня, заполнивший весь кадр.

Остальная часть ролика показывала только лишь нарастающее облако взрыва.

Фродо прикусил губу, вглядываясь недолго в средний кадр. Учитывая обстоятельства, в кото­рых он был сделан, и устаревшее оборудование, он изумлял хорошим качеством. И все же,Ю это ка­чество было недостаточным.

Время экспозиции было слишком большим, изображение снаряда переместилось по матрице и было неестественно длинным.

Коротышка неодобрительно прошипел сквозь зубы, записал кадр в файл, одновременно раз­мышляя над тем, какая программа для анализа изображения будет наилучшей. В ходе записи активи­зировалась жертва эболы, выскочившая прямо посреди экрана. Фродо выругался, пытаясь попасть курсором в крестик, закрывающий рекламу. – Чертов черномазый, - буркнул он.

Удалось. Негр послушно вернулся в трей. Алгоритм поиска края изображения действовал дол­го, даже на достаточно быстром процессоре. Одновременно он улучшал разделительную способ­ность, генерируя псевдолинии, вставляемые между существующими, экстраполируя точки из окруже­ния. Даже в ограниченном пространстве маски это заняло несколько десятков секунд.

Коротышка наморщил лоб, смешно прикусил нижнюю губу. В неярком свете монитора его лицо ни в чем не походило на витрину титана интеллекта.

Все так же немного. Картинка была растянутой, деформирующей форму ракеты. Не хватало масштаба. Когда-то, в давние времена, предназначенные для анализа снимки приходили с комплек­том сведений, таких как фокусное расстояние камеры, полетный потолок, даже влажность воздуха и коэффициент преломления. Сейчас же Фродо мог полагаться исключительно на собственную интуи­цию. И опыт… Коротышка выдул губы и выпустил воздух с отзвуком, похожим на пердеж. Да, много сейчас подскажет опыт, со злостью подумал он. Вот как можно работать в таких условиях и с такими вот данными.

А больше всего его злило то, что он уже знал. С самого начала, когда крылатая ракета, зафик­сированная в кадре, представляла собой всего лишь размазанную кляксу. Но что-то из давних вре­мен, из устоявшихся навыков, заставляло выполнить работу до конца. Чтобы не только аналитик, но и самый тупой мудак из руководства мог распознать, что изображено на снимке, и, по крайней мере, не мог оспаривать представленный материал.

Снова застонали пружины, зашелестел спальный мешок. Задумавшийся Фродо не обратил на это внимания.

Он сменил пропорции изображения, беря поправку на деформации, где-то на глаз, приблизи­тельно. В обычных условиях он располагал бы временем экспозиции, которое подогнал бы к скоро­стям различных типов ракет. Компьютер сгенерировал бы трехмерные модели, поворачивая их под различными углами и сравнивая с каталогом. Фродо осознавал, что попросту мошенничает.

Он ввел одно числовое данное. Пространственная модель в виде сетки замигала, разверну­лась. В свободном до сих пор поле появился текст: тип крылатой ракеты.

Коротышке хотелось произнести это название вполголоса; он знал его еще до того, как оно высветилось на экране. Фродо набрал воздуха в легкие…

- Гранит, - услыхал он голос за спиной.

Низушок чуть не свалился со стула. Повернулся. Увидел круглощекое лицо.

Рука женщины успокаивающе опустилась ему на плечо; тяжелые груди заколыхались, на миг отрывая мысли от крылатых противокорабельных ракет.

Она даже не закуталась в спальник, мелькнула мысль, тут же приглушенная, как только в но­здри проникли ее феромоны, смешанные с запахом уставного мыла. Фроодо опустил глаза, чувствуя, как злость сменяется блаженством; глянул на темный треугольник подстриженных в соответствии с тем же уставом волос. Армия о гигиене заботилась.

Женщина погладила коротышку по лицу.

- Не сердись, - шепнула она.

По-польски, совершенно без акцента, который еще пару часов назад выразительно звучал в ее голосе. Даже во время оргазма она кричала по-русски.

Она наклонилась, коснувшись предплечья полной грудью. Под влиянием неожиданного им­пульса Фродо погладил ее голое бедро. По телу женщины прошла судорога.

- Погоди, не мешай… - шепнула она, так что низушок отшатнулся. Она это заметила.

- Ой, извини. – Женщина вглядывалась в экран, щуря глаза. Затем досказала остальное: - Гранит Антей…

Комплекс по уничтожению авианосцев. Подводные лодки с пусковыми комплексами само­управляемых ракет, предназначенные для уничтожения авианосных групп; инструменты проекции мощи Дяди Сэма в любой точке земного шара. Эти ракеты мог запустить только корабль, они были слишком тяжелыми для самолета, тяжелее “яхонтов”. Авианосец очутился слишком близко от одного из близнецов несчастного “Курска”.

Женщина придержала руку, которая вновь очутилась на ее бедре, погладила запястье…

- Погоди, еще немного…

В детском рефлексе он хотел отвести ладонь, но женщина не позволила. Улыбнулась, бросив коротышке быстрый взгляд.

Снова блеснули форсажные камеры “хорнета”, в облаке пара истребитель выстрелил из ката­пульты. Фродо машинально подумал, что это один из древних “нимицев”, единственный из оставших­ся в этом водном районе. Два остальных, это CV-77, снабженные электромагнитными катапультами.

Низушок скривился. Все время что-то комбинирую словно аналитик, даже держа руку на зад­нице красивой телки; умею идентифицировать цель нападения всего лишь по фрагменту борта и па­лубы. Оранжевый шар, который заполнял весь кадр, становился все менее четким. Амортизаторы ка­меры не могли справиться с тряской висящего в воздухе “нимрода”.

Лаймиз, должно быть, наделали в штаны, подумал Фродо. Слишком уж низко они находились. Это страшная невезуха, пролетать над кораблем в момент ракетной атаки. А вот интересно, долете­ли ли они до дому…

Ролик еще ни о чем не свидетельствовал. Он передавался в режиме реального времени че­рез спутниковый канал, откуда его и спионерили хакеры, постоянно мониторившие даже наиболее строго защищаемые каналы связи. Было возможным и то, что ʺнимродʺ со всем экипажем сейчас ле­жит на дне Северного моря.

Коротышка сморщил лоб, когда в голову пришла неожиданная мысль. Ладонь, глядящая жен­ское бедро, застыла.

- Отгони назад, - буркнул Фродо.

Лейтенант послушно выполнила указание.

- Теперь запусти. Кадр за кадром. Нет, не так, чуточку побыстрее… - Картинка дергается, раз­мывается, когда автомат, управляющий фокусировкой, не поспевает. - Вот, сейчас… Останови!

Крупные боеголовки позволяют увидеть ударную волну. Белый круг сжатого воздуха, расходя­щийся еще до того, как вспышка ослепит все светочувствительные элементы.

Изображение на следующем кадре было уже темным, но вот на предыдущем…

- Дальше.

Женщина послушно кликнула по кнопке воспроизведения. Снова мгновение стабилизации, об­лако нарастает, занимая уже практически весь кадр. Несколько похожих кадров с отрезком поверхно­сти моря, занимающим все меньше места. Все размывается.

Ему не пришлось говорить, чтобы остановила. Фродо снял руку с бедра женщины, даже не услышал негромкого вздоха. Коротышка придвинул голову к экрану. Даже без улучшения резкости на морской поверхности заметил ряд едва заметных белых точек. Нечто такое, что для не столь опытно­го глаза было бы только дефектом изображения, несущественной мелочью.

Фродо отодвинулся от столешницы.

Шесть тысяч человек, шестьдесят самолетов. Для Дядюшки Сэма день был не самым луч­шим. Глядя на изящную попочку госпожи лейтенанта, Фродо подумал, что никакое судно трех попа­даний никак не выдержит. Как минимум, трех. Он копался в памяти, пытаясь вспомнить характеристи­ки ракет ʺГранитʺ. Точно вспомнить не мог, картинка распыляла внимание, но и так выходило, что трех попаданий достаточно.

Женщина обернулась, поглядела на коротышку из под спадающих на глаза, несколько длин­новатых волос.

- Их прихватили со спущенными штанами, - буркнул Фродо. - И все отправились на дно, и к бабке не ходи.

Госпожа лейтенант выпрямилась.

- В фильме три попадания, - сказала она. - Зарегистрированных.

Фродо схватился за крышку стола, подъехал на кресле поближе.

- И достаточно…

- Был полный залп. Восемь. По одному на суда эскорта, как правило, фрегат класса ʺПерриʺ и эсминец, не знаю какой. Скорее всего, старый ʺКиддʺ или ʺСпрюансʺ, все ʺАрли Буркеʺ в Заливе…

Коротышка искоса поглядел на женщину. Он знал, что та была права.

- На эскорт хватило по одной. Оставшиеся шесть пошли на основную цель…

Лейтенант взяла карандаш, стукнула резинкой в экран.

- Видишь? - спросила она, указывая на едва видимые точки.

А она хороша. Кто же ты такая? - подумал Фродо. Наверняка уж не наивная девочка с детским личиком и большими сиськами.

- Подлетают следующие, - начал он. - Эти точки…

- Эти точки — это ʺфэленксʺ[14], - закончила женщина, усмехаясь.

Следовало признать, что она и вправду была хороша. Мало кто из аналитиков заметил бы это, кроме него самого, подумал Фродо без излишней скромности. Фонтаны воды, выбрасываемые снарядами с урановыми стержнями. Ракета должна была находиться уже близко; при таком угле воз­вышения — отрицательном, брызги не дальше ста пятидесяти, максимум — двух сотен метров от ко­рабля. Только это ничего бы уже не дало, ракета была уже слишком близко; даже продырявленная, она обязана была долететь, преждевременный подрыв мало бы чему помог. Впрочем, современные боеголовки так легко от попаданий в них не взрывались.

- Оружие последнего шанса, - медленно произнес Фродо. - Но в этот раз мало чем помогло…

Он улыбнулся пошире, маскируя прилив нежности, прекрасно чувствуя, насколько искусствен­на эта улыбка, просто-напросто: растяжение онемевших губ.

- А ты ничего…

В ответ женщина блеснула зубами, протянула руку, шутливо лохматя его волосы.

- А раньше, что, не замечал? Совсем еще недавно?

Фродо не ответил ей шуткой, так что лейтенант тут же нахмурилась, выводы делать она уме­ла и знала, что сейчас он начнет спрашивать. Внешне он вроде как не обратил на это внимания.

- Каким чудом? - покачал он головой. - Каким чудом позволили себя так… Черт, я же ведь знаю, эти миноносцы, понятное дело, что это не система ʺИджисʺ[15], но все же… Хорошие радары, ра­кеты ʺстандардʺ. Эти ʺфэленксыʺ, в конце концов… А тут: на тебе, бабах, и остается только мокрое пятно…

- Это свойства stealth, - возразила женщина. - Знаешь, они ведь вечно считали нас за идиотов. Глупые Иваны, повторяли они, умеют, самое большее, скопировать… Да и то сделают это хреново. А хренушки там, как раз в этом они начинают убеждаться.

- Так это вы? - спросил Фродо, внимательно глядя на женщину. - А я-то думал.

- Не надо делать из меня дурочку, - фыркнула та. - Понятное дело, сейчас ты скажешь, будто бы то норвежское судно. Его купили у нас, чтобы охранять нефтяные месторождения. Так утверждает CNN…

Женщина тряхнула головой, волосы рассыпались по щекам. Фродо не заметил в ее глазах злости, скорее — обиду. И что-то типа печали.

- Я не дурочка, - тихо произнесла женщина. - Не оценивай меня только лишь по тому, что я хо­рошо трахаюсь…

Она зябко повела плечами.

- Пошли, - предложил ей Фродо. - Здесь прохладно.

Он передвигал кончики пальцев по гладкой коже ее спины, по бусинкам позвонков. Глядел в зарешеченное окно, чуть более светлое пятно в мраке, перебиваемом лишь светодиодами блока бес­перебойного питания и выключенных мониторов.

Они ничего не говорили, и хотя лежали рядом, прижавшись друг к другу, между ними вырос невидимый барьер. Он разделял их, хотя они взаимно чувствовали тепло собственной кожи, а в ти­шине, наполненной едва слышимым шуршанием блока питания, слышали собственные дыхания и стук сердец.

Кооперативный банк в Броке когда-то заботился о собственной безопасности: решетки, солид­ные стальные двери. Замечательное местечко, тем более, что дом был прилично меблирован. У Фро­до особых требований не было, ему достаточно было иметь помещение с лежанкой, стулом на трех ножках, подпираемых кирпичами и с массой оборудования. Остальную часть дома занимал Вагнер.

Так кто же ты такая, размышлял коротышка, наматывая на палец локон светлых волос. Он уже понимал, что это не очередная легкая добыча. Время от времени российский центр активизиро­вался, тем более, когда приближалось время написания отчетов о деятельности подозрительных эле­ментов. Только все это было настолько лишенным смысла, что начальник разведывательной ячейки в Оструви, Кирпичев, совершенно не мог чего-либо сообщить. В действительности регионом управ­лял генерал-майор Ростиславский, с которым и у Фродо, и у Вагнера были налажены замечательные отношения. Ради обоюдной же пользы.

Только у Кирпичева, как и у всякого приличного шпика, случались приступы активности. Он пытался устраивать вроде бы как случайные встречи и пьянки, что обычно кончалось смешно, по­скольку, как для русского, спиртное он переносил с трудом. Правда, следовало признать, что он осо­знавал собственные недостатки и с помощью тяжелых тренировок пытался дойти до совершенства, что оставляло ему все меньше и меньше времени на служебную деятельность.

Поскольку знания он черпал, в основном, из фильмов про Джеймса Бонда, то и выдумывал все новые занятия для очередных секретарш, шифровальщиц и даже подготовленных сотрудниц раз­ведки. На коротышку он напускал объемных блондинок с обильными бюстами. Впоследствии им было о чем докладывать, вот только не по тем вопросам, которые так интересовали Кирпичева. А в иных случаях успехами он тоже не мог похвастаться. Вагнер с полной отдачей трахал всех очкастых малы­шек, которых подсовывал ему неудачливый шпион. Но всегда то были наивные девоньки, которые, слишком увлеченные карьерой Маты Хари, попросту выполняли приказы придурка. Но эта была дру­гой…

Фродо не знал – дело здесь только лишь в идентификаторе, вживленном в кожу на бедре. Женщина вздрогнула, когда он осторожно коснулся губами ее шеи.

Таблеточка RFID. Эта мысль мучила его, даже когда коротышка гладил голое плечо, когда перемещал губы вдоль позвоночника.

В сети он обнаружил множество совершенно секретных материалов по этой теме. На всякий пожарный случай он даже смонтировал соответствующий детектор, смеясь над самим собой. Никогда он не предполагал, что столкнется с кем-то, имеющим такой идентификатор. Только не в этой глуши. Паранойя, подумал он тогда. Но датчик активизировал, помня о том, что противоположность пара­нойи – это ошибочная, ничем не обоснованная уверенность, будто бы никто нас не преследует.

Перед самым его лицом находились крупные, ладные груди. Вжимаясь в них, Фродо чувство­вал деликатный запах пота. Сосок сам вскочил в рот, набухая под языком. Женщина застонала, вы­гибаясь всем телом.

Таблеточка RFID. Небольшое керамическое дерьмо. Фродо сильнее сжал зубы; стон сделался громче. Он почувствовал, как женщина отодвигает его голову и что-то бормочет по-русски. Не проте­стуя, он отодвинулся от нее. Таблеточка и этот акцент. А точнее – отсутствие акцента.

Ну вот скажи, дорогуша, ставишь ты Кирпичева по стойке “смирно”? Госпожа майор. Или, мо­жет, полковник? Что ты делаешь во всеми забытом медвежьем углу, который давным-давно перестал быть линией фронта? Сейчас это было удельное княжество Ростиславского, профессионального офицера в третьем поколении, и в том же поколении – лишенного совести вора, который начал свою карьеру, продавая моджахедам калаши за хаш, устраивая бизнес со всеми, с кем только было можно, не исключая американцев. Покровителя контрабандистов, торговцев наркотой и диверсантов.

- Что случилось? – спросила женщина, вплетая свои пальцы в его кудрявые волосы.

- Да ничего, - солгал Фродо.

У него пересохло во рту, тем не менее, он надеялся на то, что слова прозвучали убедительно.

Женщина тряхнула головой. Ее лицо было светлым пятном в темноте.

Не веришь, подумал коротышка. И правильно. Лучше скажи, откуда это ты здесь взялась. И зачем. Ведь не затем же, чтобы переспать со стареющим лилипутом, похожим на хоббита.

Он почувствовал , как что-то сжало в груди.

Придурок. Думаешь, будто бы ты ей понравился, что сюда она пришла исключительно по при­чине твоего личного обаяния? Думаешь, будто бы…

Она погладила его по лицу. Пальцы у нее были холодными и сухими.

- Не спрашивай, - шепнула.

Фродо вытянул руку и погладил женщину по щеке. По пальцу что-то стекло. Слеза.

- Извини…

Она отодвинулась. Отвернула голову, светлое пятно лица исчезло.

- Послушай… - начал он через какое-то время. – Не важно, кто ты такая, я не желаю знать. У тебя имеются свои тайны. У меня тоже. Мы встретились и вскоре расстанемся. Так уж оно устроено на этом свете…

- Ёбаном свете, - шепнула она.

Он фыркнул, что могло быть и смехом.

- Ну да. Другого уже нет, остался лишь этот. Послушай, спасибо тебе за все… Даже…

Фродо замолк. Женщина глянула на него. Во всяком случае, так ему показалось. А поскольку было темно, уверенным он быть не мог.

- Даже что? – спросила она наконец.

Фродо сглотнул слюну.

- Даже если… - То, что он хотел сказать, легким не было. Но сказать было необходимо. – Даже если ты сделала это, потому что… Потому что это следовало из условий задания… Спасибо тебе…

Женщина резко уселась на топчане, пружины запротестовали новым стоном. Какое-то время ему казалось, что женщина его ударит. Он ожидал этого с мазохистским удовлетворением. А ты чего думала, будто бы я не знаю, билась в голове гадкая мыслишка. Не знаю, это ради добра службы…

Не ударила. Ее плечи, выделяющиеся на фоне более светлого, зарешеченного окна, беспо­мощно опали.

- Ну и скотина же ты, Павел…

- А ты как думала! – взорвался он. – Думаешь, будто бы я идиот? Или ты просто мечтала переспать со мной? Потому что я скотина, так? Только я не такой…

И неожиданно он замолчал. И все-таки я идиот, пришла мысль. Во всяком случае, мало на­блюдательный.

- Как ты меня назвала? – буркнул коротышка.

Женщина не ответила.

Павел. Имя, о котором он сам давно успел забыть, оставив его по той стороне, в совершенно другой жизни.


Майор просматривал документы так, словно ему было противно к ним прикасаться. Страницы в толстом скоросшивателе он перелистывал с помощью резинки на конце обкусанного карандаша. Пара гражданских сотрудников, упакованных в стандартные костюмы, похожих на свежеотмытых под­свинков, блеклыми глазами всматривалась в сидящего на стуле без спинки заключенного.

Самая обычная картонная папка лежала посредине покрытого запыленным сукном стола. Один из конвоиров все время ужасно шмыгал носом.

Заключенный же подумал, что прогорклый мозг охранника наконец-то нашел выход и вот те­перь стекает каплями на пол. А вот интересно, что случится, когда он вытечет до конца. Свалится ли конвоир на пол, словно голем, или наоборот: именно тогда превратится в идеального жандарма.

Он бесстрастно регистрировал окружение: покрытый сукном стол; неухоженные, русые усы господина майора; рожи гражданских, так называемого самоуправленческого фактора, на которых напрасно было бы выискивать хоть какую-то мысль; орла в короне и с горжетом на груди; официаль­ное распятие на стене, соответствующий образчику, обязательному для размещения в кабинетах со­ответствующего ранга — не слишком большое и не слишком малое; в размерах распятий действова­ла строгая иерархия. И обязательный портрет, занимающий больше всего места.

Портреты прошли собственную эволюцию. Римский Папа Всех Времен уже добродушно не улыбался, не был он седеньким, миленьким старичком. Сейчас его сверлящий взор пронзал всех. Не хватало только вытянутого пальца и надписи: ʺА ты обратился уже в истинную веру?ʺ.

Заключенный невольно усмехнулся.

Майор опустил карандаш, грохнул кулаком по столу.

- И чему это ты, курва, радуешься? - рявкнул он.

- Жидок ёбанный! - прибавил один из гражданских. Вопреки своей внешности, он, оказывает­ся, умел пользоваться языком.

- А что, видно? - хотел спросить заключенный.

Но не спросил, едва заметная усмешка с лица исчезла. Майер довольно засопел, конвоир шмыгнул носом.

Офицер вернулся к перелистыванию содержимого папки. Неожиданно он поднял голову от бу­маг, оценивая заключенного взглядом глаз в кровавых прожилках.

- Павел… Лешневский… - медленно процедил он. - А интересно, откуда такая красивая фами­лия, и с каких это пор.

- От… - Владелец красивой фамилии хотел сказать, что от рождения.

Не успел, получив в бок прикладом ʺбериллаʺ. Когда неуклюже начал подниматься с пола, сопля свисающая с носа помогающего ем жандарма, болталась словно йо-йо.

- Спрашивал тебя кто-то? - пролаял второй конвоир, стоящий у дверей и играющийся своим ПМ-84. - Ну, спрашивал?

Майор одобрительно кивнул. Гражданские гоготали, приводя на ум неудачный результат меж­видового клонирования. Почка пульсировала тупой болью. Перед глазами кружили багровые круги.

- Ну чего, спрашивал? - снова задал свой вопрос солдат. - Сволочь!

- Не перегибайте палку, капрал, - доброжелательно укорил его один из гражданских. - Придер­жите свое правое возмущение, не выражайтесь!..

- Таточн!.. - в лае конвоира четко можно было услышать чувство обиды и непонимания.

- Оскорблять нельзя, - продолжил гражданский. - Законно, курва, надо…

Он еще сильнее побагровел.

- А ты, курва, хавало закрой, а не то так отхуярим, что… Тебя кто-нибудь спрашивал?

Заключенный мотнул головой, только это он мог себе позволить. Майор широко усмехнулся. Несмотря на внешность довоенного офицера, в высоких сапогах, в мундире с воротником-стойкой, он представлял собой лишь паршивую имитацию.

- Во-от, это же сколько времени укрывался… - начальник озабоченно покачал головой. - И где? В самом Генеральном Штабе…

class="book">Ясный перец, укрывался. Багровые хлопья редели, заключенный уже мог размышлять. Вот только эта тупая боль…

Укрылся. Мысли разбегались, собрать их можно было с громадным трудом. А откуда им было брать аналитиков? Участия в паломничестве и справке от приходского священника недостаточно, нужно что-то и уметь. А у вас это огромная редкость.

- Наверняка еще и вредительствовал, - решил выразить свое мнение второй из гражданских. Похоже, для себя какое-то мнение он создал.

- Этого, к сожалению, следствие не доказало, - майор задумчиво покачал головой. А жаль. Только что тут поделать. Такие времена. Ряды следует очищать, только, значит, гуманитарно. И ни­кто, курва, не станет нас обвинять в… Ну, того…

- Ксенофобии, - подсказал гражданский. Наверняка он внимательно слушал обязательные ежедневные беседы Отца Председателя общественного телевидения.

- Вот именно, - жилы на висках господина майора набежали кровью. - И никто не будет нам переписывать...

Наверное, приписывать, подумал скорчившийся на стуле без спинки заключенный.

Майор сопел, распространяя вонь переваренного спиртного. Конвоир сморкался, его коллега лязгал предохранителем автомата. Металлический лязг раздавался в беспокояще равных отступах времени. На предохранитель. С предохранителя. На предохранитель. Снят с предохранителя…

- Встать!…

Заключенный поднялся в самый последний момент. Удар стволом, точно нацеленный в почку, попал по ягодице.

- Курва, - обескураженно вякнул жандарм.

- Именем Святейшей Жечи Посполитой…

Конвоиры вытянулись по стойке смирно. Христос на распятии, могло показаться, глядел заго­ворщически, словно бы желая сказать: вот видишь, вечно нам лажа.

- ...военно-полевой суд в составе… согласно с положениям декрета Президента СЖП от…

Лязг предохранителя акцентировал отдельные слова.

- ...с особым правовым регулированием к этнически-чуждым и вредным элемен­там…

Лязг, затем булькающее и существенное шмыганье носом.

- ...объявляет следующий вердикт.

Заключенный перестал слушать. Он глядел в лица гражданских и майора. Вот интересно, раз­мышлял он, ведь это им по-настоящему нравится и никогда не надоест.

- ...подписи… председатель судебной коллегии, от лица прихода…

За запыленным окном кружат снежные хлопья. Снег… в такое время… ведь на дворе сен­тябрь.

Майор театральным жестом, шумно захлопнул черную книгу. Гражданский слева собрал бума­ги в папку, небрежно бросил ее на сукно. Сверху, выцветшими чернилами накаляканы имя и фами­лия. Павел Лешневский. Номер дела, дробь… Синие печати. Вот, значит, я стою, стою, стою. А перед ними в папке валяется моя жизнь. Не читают, не спрашивают, сидят, кто-то кашляет…

Все бессмысленно. Не о чем уже расспрашивать. И никто это не кашляет, а тольуо шмыгает носом, чтобы дерьмо, называемое мозгами, не вытекло между ушей.

Майор потер руки. Ну… вот мы все и устроили.

- Так что, жидок, к Лукашенко съебываешься…

Гражданский потянул майора за рукав. Тот сморщил кожу на лбу.

- А, ну да… - неохотно буркнул он; глянул исподлобья. - Встать! - рявкнул.

Опять же — приказ бессмысленный. Заключенный, с этой минуты лишенный гражданства, и так стоял.

- В силу и так далее, приговаривается к конфискации имущества с целью покрытия расходов на проведение судебного следствия и пропитания заключенного… Сесть!

Он поглядел по сторонам.

- Достаточно! - произнес в пустоту. - И так знают, в чем дело, жиды-жадины…

Гражданские загоготали. Заключенный тоже усмехнулся. Знания, знания, подумал он. А кон­фисковать нечего, это вам не Хрустальная ночь… Не покроете расходов даже на арестантскую жрат­ву, не говоря уже про билет первого класса в грузовике до Бреста. Увидав его усмешку, майор поси­нел.

- Судебное разбирательство закончено! - заорал он. - Вывести! И давай, курва, следующего, а то обед на носу, а у нас еще куча работы!


Фродо почувствовал дрожь вплетенных в его ладонь пальцев. Он глубоко вздохнул.

- Зачем я тебе все это рассказываю. - Она стиснула пальцы еще сильнее. - Эх, было-было, да прошло… В конце концов, там меня никто и пальцем не тронул…

Коротышка хрипло рассмеялся, в горле пересохло.

- Ну, может парочку раз, прикладом… Зато я ехал на грузовике, в котором выхлопные газы не направлялись в кузов.

Теперь он невольно стиснул пальцы в кулак.

А чего ты, курва, ожидал, размышлял он, подпрыгивая на неудобном, жестком сидении ʺста­раʺ. Ты же всю жизнь об этом знал. Не нужно было ждать, достаточно пойти к стадиону, поглядеть на стены, замалеванные аэрозольной краской: ʺЭй жиды-жидоба, у всей Польши от вас стыдобаʺ.

Или, к примеру, тот говнюк в автобусе у стадиона ʺЛегииʺ, не старше пятнадцати лет, с обри­той наголо башкой. Уже цитированный стишок он перемежал громкими Sieg Heil. Пассажиры благоже­лательно улыбались: ну что вы, детям следует выкричаться…

ʺСтарʺ подскакивал на выбоинах. Пограничные переходы с Белоруссией были закрыты уже давно, здесь никто не ездил, если не считать машин, перевозящих депортированных. Он усмехнулся, ведь он ехал в комфортных условиях, кроме него ехало только два человека: пожилой мужчина и мо­лодая девушка. Они не отзывались ни словом, уставив мертвые глаза прямо перед собой. Под под­вернутым сзади брезентом, на лавке в самом конце кузова сидели два солдатика из эскорта.

Поездка длилась долго. Всю зимнюю ночь..

Рокот двигателя изменился, когда грузовик въехал в улочку приграничного городка. Заскреже­тала коробка скоростей, машина закачалась на выбоинах. В конце концов, она остановилась, по же­стяному кузову прошла легкая дрожь во время работы дизеля на холостом ходу.

Вспышка фонаря, сноп света скользит по ссутуленным фигурам, беспомощно щурящим глаза. Из поблескивающей дождевыми потоками темноты звучит последняя шуточка:

- Aufmachen (Конечная остановка)… Auschwitz! Juden raus!

Шутка не слишком оригинальная. Тем не менее, на миг он заколебался, парализованный вне­запным бессилием, хотя и знал, что это все неправда. Что этот дебил просто насмехается.

Ночь и потоки дождя. В мокрой темноте маячит арамидовый шлем. Поблескивают влагой нит­ки рельс, теряющиеся в брусчатке; слышны окрики и вопли. Откуда я все это знаю? Пережил в преды­дущей жизни? Быть может, это уже в наших генах; память поколений?

Собрав все силы, он направился в сторону брезентового клапана, совершенно забывая о ми­зерном узелке. Где-то на половине кузова ʺстараʺ поскользнулся, упал на колени, чувствуя, что под­няться уже не сможет. Вставай, ведь все это неправда.

Это всего лишь депортация. Ты не первый и, наверняка, не последний. Хотя… Осталось уже мало кто, в последнее время хватают уже и еретиков. Когда евреев перестанет хватать, пригодится и еретик, а потом — наверняка — пойдут и коммуняки. Потому что педиков не депортируют, их лечат сексуальным воздержанием и трудом. А интересно, что они станут делать, когда останутся сами… Может, поделятся, и одна половина вывезет другую?

Рывок за плечо. Солдатик лично побеспокоился полезть в кузов, они ведь спешат. Хотят за­кончить работу — и в казармы, прочесть вечернюю молитвуи спать.

Он приготовился к тому, что его станут пихать. Никак не предвидел пинка, профессионально нанесенного, без какой-либо злости, просто для того, чтобы облегчить разгрузку. Валясь на мокрую, красную от позиционных огней мостовую, он успел вытянуть руки и амортизировать падение.

Когда поднялся, к нему вернулся страх. Подсознательный и иррациональный, который стано­вится уделом всякого, кого вывозят на грузовике в ночь, кому приказывают высаживаться. Он огля­делся по сторонам, чувствуя, как подгибаются под ним ноги.

Утихающий дождь в полосах прожекторов. Мостовая, блестящие влагой, накатанные рельсы. Да ведь это какая-то хренова посадочная площадка.

Лязг двери шоферской кабины, тихий разговор, слова понять невозможно. Тот, что помогал при разгрузке, уже спрыгнул с кузова, придерживая свисающий на поясе ʺбериллʺ. Вновь он посветил фонарем по лицам стоящих.

- Уже скоро… - утешительно буркнул солдат. В его голосе прозвучало нечто человеческое. Мол, сраная работа, пора завязывать…

Со стороны кабины кто-то подошел. Павел заставил себя не поворачиваться. Ему не хотелось показывать свой страх. Он глянул на стоящую рядом девушку, всматривающуюся пустыми глазами в ночь. Габаритные огни отражались на мокрой брусчатке и в ее темных глазах.

Он сделал глубокий вдох: холодный, сырой запах осенней ночи. Дождь уже переставал лить, тонкий туман образовывал светящиеся ореолы вокруг немногочисленных горящих фонарей. Ночь и туман.

- Ну-ка, подсветите!

Свет фонаря падает на лицо, скрытое под шлемом. Командир щурит глаза, раздраженно ма­шет рукой.

- Охренел, рядовой? Куда, курва, светишь?

Лицо унтер-офицера прячется в темноте. Белеют бумаги, какие-то жесткие картонные прямо­угольники, подсвеченные светом фонарика.

- Сейчас получите документы. Они, правда, нихрена не стоят, точно так же, как и вы сами… Покажете кацапу с другой стороны, может, вас и пропустят. А может — и нет…

Согласный гогот унтера и его подчиненных.

- Хватит! - отрезал он же через какое-то время. - Посмеялись и хватит. Выключай фонарь!

Свет гаснет, унтер — уже только лишь маячащий в темноте черный силуэт.

- Эти бумажки дают право только лишь на одно — покинуть территорию Святейшей Жечи Посполитой. И ни на что более, говоря по правде, больше мы вам ничего и не должны. Если попытае­тесь вернуться, будем стрелять. Ну а если с коммуняками не договоритесь…

Мгновение тишины. Нервный смешок кого-то из выскочившего из строя солдат. Правда, слишком рано начал: эту речь он слышал уже неоднократно и знал, что будет весело.

- ...советую сразу же с моста и в реку. Любой еврей, что лезет с востока — это шпион… Вода сейчас холодная, дело быстрее закончится…

Жесткие картонные прямоугольники кружат в воздухе, падают на землю.

- Хватит! Собрать паспорта и выматываться! Raus!

Кто я такой, чтобы ползать на четвереньках, разыскивать ёбаный ʺпаспортʺ? Ну почему я не встану и не уйду? Почему не сяду, пускай выбрасывают силой?

Он поглядел вверх, где под навесом шлема предполагал наличие всматривающихся в него холодных глаз. Лязг предохранителя. Как раз потому. Пляшущие тени на мокром асфальте, вытяну­тые, уже непохожие на людские. Медленные шаги, каждый из которых купленный усилием не обер­нуться. А там не осталось уже ничего, кроме света прожекторов, из-за которого доносятся гогот и оскорбительные покрикивания.

Столько раз они здесь были, стольких довезли до пограничного моста. И им еще все это не надоело. Они до сих пор еще смеются и целятся в спины..

И наконец-то до него дошло. Они и вправду ненавидят. Ждут, чтобы кто-то повернулся и побе­жал назад. Чтобы можно было нажать на спусковой крючок.

Тени становятся все длиннее. В конце концов, прожекторы гаснут.

- Ну, что такое, двигайся, двигайся! - доносится сзади вопль, уже приглушенный расстоянием — Что, курва, всю ночь собираетесь здесь стоять?!

Усиливающийся рев дизельного двигателя, огни разворачивающегося грузовика извлекают из темноты нечеткие формы построек на другом берегу. Уже можно выпрямить сгорбленную спину. В са­мый последний момент, когда луч прожектора передвигается по балюстраде, разум регистрирует све­жие следы от пуль, выгнутые, рваные стальные полосы.

Рев двигателя, удаляясь, стихает. Никто не поворачивается назад, не видит исчезающие в темноте, мутно светящиеся габаритные огни.

Качающаяся на проводе голая, слабая лампочка, в неустойчивом отсвете — фрагмент бело-красного шлагбаума. Темные силуэты в длинных плащах с пелеринами… Так что… уже сейчас?

Мокрый асфальт. Последний кусочек страны, в которой ты родился; а эта страна выплюнула тебя сейчас, словно мусор с картонной меткой, на которой написано: ʺимеет право пересечь границу ПНРʺ. И даже не приписано, что только лишь в одну сторону.

Еще пара шагов. Голая лампочка освещает блестящий от влаги шлем, потемневшую накидку. Шлагбаум поднимается со скрипом. Павел медленно поворачивается. Вокруг темнота, немногочис­ленные огоньки на том берегу начинают дрожать, размываться…

Так ведь я же не плачу. Не по чему, курва, плакать…

Белорусский пограничник отступает во мрак. Мокрой чернотой блестит воронение калаша. Он ждет. Он знает, что долго это не продлится. Что они всегда оборачиваются, вглядываются в темноту. Недолго. Последний шаг. Он уже за шлагбаумом. Пограничник вынимает из руки смятый, мокрый от пота и дождя клочок картона. И даже не читает напечатанных на нем букв. А может он не умеет чи­тать латиницу.

- Павел Лешневский, родившийся… гражданство — нет, место постоянного проживания — нет…

- Заходите, пан.

В голосе солдата слышно безразличие. Он уже давно успел привыкнуть.


Мигнул светодиод блока бесперебойного питания. Застучала головка чтения-записи диска; за­мигали огоньки кабельного модема. Фродо глядел в зарешеченный прямоугольник окна.

- И зачем я все это тебе рассказываю, - буркнул он наконец. - Какое тебе до этого дело…

Она же положила ему ладонь на губах. Холодные, мягкие кончики пальце. Женщина молчала.

- Умная ты, Маришка… Я правильно помню? Ты же, вроде как, успела представиться?

И он рассмеялся, сам размышляя: откуда в нем столько горечи и дешевого злорадства.

- Извини. Конечно же, помню и — как говорил раньше — спасибо за все. Даже если ты здесь по службе. Ты знаешь мое имя. Просматривала документы? Те самые, из Минска? Или более поздние, из Литвы?

Коротышка уселся на лежанке, так что скрипнули пружины.

- Выходит, Кирпичеву они тоже известны… И ты гляди, сукин сын, не проболтался.

Теперь уже встала женщина. Стащила спальник, окуталась им, словно неожиданно ей сдела­лось стыдно. Словно бы что-то вдруг оттолкнуло их друг от друга.

Женщина встала перед столом, на котором высились горы оборудования, оперлась на него.

- Здесь дело не в тебе, Павел. Можешь мне верить или не верить...

Неуловимый след певучего акцента, Фродо застыл на месте. Сейчас притворяется или при­творялась тогда? Женщина повернулась.

- Хорошо, как хочешь. Дело не в тебе, а в Вагнере. Ты не интересуешь… нас…

Она подошла поближе, все еще закутанная в спальный мешок. Опустилась рядом с лежанкой.

- Нас ты не интересуешь, - повторила женщина, опустив голову. - Это я… Я сама…

Он сидел, напрягшись, до сих пор не верил. Хотя и очень хотел.


Кооперативный банк в Броке был построен солидно. Параллелепипед в герековском стиле, на высоком фундаменте. Идеальное место для кого-нибудь, такого как Фродо. Толстые решетки в окнах, тяжелые стальные двери. Ограбления провинциальных банков перед войной сделались чуть ли не национальным видом спорта. Так что даже здесь, в небольшом отделении, было сделано все воз­можное, чтобы обеспечить безопасность.

Фродо мог спать спокойно. Его ценное оборудование находилось в безопасности, у мелких во­ришек и мародеров не было ни малейшего шанса добраться до него. Впрочем, он проживал здесь не один. Здесь находилось местопребывание веджьмина. Веджьминское гнездовище, как говаривали бо­лее начитанные. Которое охранялось электронными датчиками, которым помогал весьма вредный и злой пес.

До поры, до времени.

Тело вредного и злого пса сотрясла последняя судорога. Небольшая стрелка, торчащая из его шеи, заколебалась и застыла. Тетратоксин не оставляет много времени для последних судорог. В открытых собачьих глазах, на уже мертвой сетчатке отразился образ согнутых силуэтов в темно-серых, сливающихся с темнотой комбинезонах.

По бесшумному знаку силуэты отпрыгнули от двери, прижались к стене.

Грохот был на удивление приглушенны, когда направленные заряды срезали петли. Брониро­ванная дверь слегка дрогнула, но не выпала из стального косяка, так как ее продолжали удерживать засовы. Только лишь удар тяжелой кувалдой выбил ее, дверь потихоньку приотрылась, чтобы тяжело рухнуть вовнутрь, поднимая тучи пыли. Дом затрясся.

Фродо не успел даже что-либо подумать. Ведомый инстинктом, он свернулся в клубок, гото­вый завалится за лежанку, которая, помимо пружин, морской травы и, скорее всего, клопов, скрывала солидную стальную плиту. За лежанкой его ожидал дробовик Wingmaster. Так, на всякий случай.

И неожиданно он застыл, смешно согнувшись вперед, всматриваясь в ствол собственного же дробовика. Коротышка опустил руки, медленно и осторожно. Пальцев женщины он не видел, но был уверен, что один из них готов нажать на спусковой крючок..

Когда это она успела, только и подумал он. И был настолько ошеломлен, что даже не успел прибавить: ʺэта шалаваʺ. Вместо этого в голове крутилась другая мысль: о ёбаных русских датчиках, которые не срабатывают, когда это нужно. Размышление крайне несвоевременное. У них даже оста­валось мгновение друг для друга. Прежде чем люди в пятнисто-серых полевых комбезах спецназа вскочили в помещение, женщина успела сказать пару слов:

- Извини, Павел.

Коммандос схватили коротышку и прижали к стенке. Там его держали распятым, что ногами он не касался пола. Еще двое встали в дверях, обводя помещение стволами автоматов. Очки ночного видения придавали им вид чудовищных насекомых. Один подкрутил регулятор: в комнате уже начи­нало сереть, близился рассвет.

Женщина опустила ствол дробовика, совершенно бессмысленным движением поправила сползающий спальник. Из своего неудобного положения Фродо видел ее лицо и выражение изумле­ния на нем, когда в комнату зашел следующий мужчина.

У майора Кирпичева очков ночного видения не было.

На женщину он не обратил ни малейшего внимания. Осматривался майор как-то неуверенно, пытаясь проникнуть взглядом во все темные углы. Своим людям он доверял, но был напряжен.

По короткому жесту рукой коммандос сняли очки. Кирпичев щелкнул выключателем лампы. Отражатель выставил так, чтобы осветить распятую на стене фигуру.

Маришка все еще держала ʺвингмастерʺ, стыдливо собирая под шеей складки спальника.

- Положи это куда-нибудь, дура, - бросил один из коммандос.

Несмотря на свое неудобное положение, Фродо подставил уши.

Чужак говорил по-польски. С акцентом, но по-польски. Да что же, курва, здесь разыгрывается, размышлял коротышка, чувствуя, что времени на размышления осталось ой как немного.

Растянутая грудная клетка не позволяла хорошенько вдохнуть, комната как будто потемнела.

Так что здесь делает этот вечно пьяный Кирпичев? Вагнер, как только узнает, порвет ему зад­ницу до воротника, а Ростиславский добавит еще и от себя. В комнате сделалось еще темнее. А мо­жет Вагнер и не узнает.

- Брось винтовку, блядская дочка! - рявкнул Кирпичев. Коммандос приблизился к Маришке, та отступила на шаг, одновременно пытаясь удержать спальный мешок и дробовик. Удалось только с последним. Все согласно захохотали. За исключением коротышки, его просто так уже было не рассмешить. Коммандос подбросил вверх ствол автомата.

Это же ʺхеклер-и-кохʺ, дошло до Фродо. Это такой же спецназ, как из меня…

Свою мысль он не закончил. Кольцеобразная защита мушки МР-5 рассекла кожу на щеке Ма­ришки. Девушка скорчилась, прикрывая голову руками. ʺВингмастерʺ с грохотом упал на пол.

Легкий кивок Кирпичева. Композитный приклад очертил дугу; Маришка стекла без сознания на пол. Коммандос отбросил автомат за спину, склонился, схватил женщину за волосы; приподнял ее го­лову, открывая горло. Из-под полуопущенных век блеснули белки.

- Стой! - Поднятая для удара рука застыла. Кирпичев поглядел на девушку. - Еще нет, - пере­шел он на польский язык. - Пока что связать, пригодится. Этот здесь, похоже, ничего не скажет, даже если хорошенько прихуярить. Ладно, увидит, как мы будем разбираться с ней. Что скажешь, пан лили­пут?

Лилипут спокойно поглядел в ответ; во всяком случае, надеялся, что спокойно.

- Ебись в рот, урод, - прохрипел он на вдохе.

- Ага, наверняка скажешь, что тебе до нее нет дела? Ладно, поглядим, поглядим. Но поначалу попробуем традиционно.

Совершенно неожиданно, не замахиваясь, он приложил кулаком коротышке в желудок. Ноги Фродо задрожали, выбивая короткую дробь на стене. Когда уже он мог хоть что-то видеть и чувство­вать, то обнаружил себя сидящим, приклеенным скотчем к креслу на колесиках. Во рту было полно крови, но по причине кляпа сплюнуть он не мог. Кирпичев, похоже, насмотрелся американских филь­мов.

За окном занимался рассвет. Маришка лежала на полу, в запястьях и щиколотках связанная одноразовыми наручниками из нейлоновой ленты. Коммандос силы не жалел, ступни и ладони де­вушки уже посинели. Кирпичев присел на лежанке, крутнул колесико зажигалки, затянулся, выдувая клуб дыма прямо в лицо Фродо. Он курил ʺкэмелʺ, а как же. Помолчал. Пара фальшивых спецназов­цев заняла места у него по бокам, еще двое куда-то исчезли. Фродо не мог повернуть голов, мог раз­ве что глянуть в сторону, при этом ужасно кося.

- Нашли? - бросил Кирпичев в бок, не спуская глаз с лица Фродо. Откуда-то сзади раздалось подтверждающее мычание. Громкий треск. Кирпичев усмехнулся словно гиена.

- Ну, именно… Пагаварим…

Фродо проклинал собственную предусмотрительность, кабели были достаточно длинными, без проблем они доставали до аппаратуры от преобразователя и аккумуляторов аварийного питания.

Кирпичев игрался зажимом-крокодил. Пружина была сильной, зубчики оставляли на проводни­ках четкие следы. Майор нажал еще раз, отпустил… зубастые челюсти с треском сомкнулись.

Русский офицер поднял второй кабель. С замкнутых между собой ʺкрокодиловʺ посыпался сноп голубых искр. Майор бросил провода на пол, радуясь достигнутому эффекту..

- У меня имеется предложение, - начал он медленно, вглядываясь в окурок. - Простое и чет­кое, которое наверняка тебе понравится. Ты отвечаешь на все вопросы, в том числе и на те, которые касаются кодов доступа к этим твоим дровам. А потом я застрелю тебя, лично. Если нет…

Он наклонился, с обезьяньим любопытством глядя на лицо связанного пленника, и затушил окурок на его колене. Нога задергалась, мышцы напряглись, только клеящая лента держала крепко.

- Хочешь чего-нибудь сказать? - заинтересовался майор.

Фродо резко закивал. По его щекам стекали слезы. Майор одним рывком содрал скотч, заклеи­вающий рот. Несколько секунд Фродо только глубоко дышал. С губ стекала струйка крови.

- Ну? - подбодрил Кирпичев. - Что ты хочешь мне сказать?

Он испытывал разочарование. Что, вот так легко, прямо так сразу? Без электричества? Жаль.

Фродо сплюнул кровь.

- Хуй ты ёбаный! - харкнул он наконец.

И тут же замолчал, когда голова отскочила назад. Кирпичев растирал костяшки пальцев.

- А ты меня разочаровываешь, - буркнул русский через какое-то время. - Считаешь, что я рас­сержусь и сразу тебя пристрелю. Нет, на это не рассчитывай.

Он поднял провод с пола.

- Сначала займемся тобой. Не скажешь — тогда за нее. Потом снова за тебя…

С сомкнутых ʺкрокодиловʺ вновь посыпались искры.

- Время у нас есть.

Курва мать, отчаянно размышлял Фродо, хватит уже того, что он их присобачит. А когда за­жмет, а сам все пропою.

Лежанка заскрипела. Что-то, что в разуме коротышки с этой стороны еще не поглощенное волнами адреналина, заметило, что Маришка шевелится, как будто приходила в себя.

Трески слышались ближе. Фродо старался не глядеть вниз, чувствуя, как яички влезают во­внутрь, а вот то, что еще час назад имело достойные удивления размеры, превращается в маленько­го червячка, жалким глистом.

Напавшие профессионалами не были. Скорее всего: доверенные люди Кирпичева, выросшие за письменными столами штабисты, давным-давно забывшие даже курс молодого бойца. Ожидая зрелища, они сгрудились за своим командиром, пихая друг друга, чтобы получше видеть.

Треск. Ожидание, гораздо более худшее, чем ожидаемая боль. Фродо приоткрыл замкнутые веки. Он поглядел за спину Кирпичева, на девушку, словно желая запомнить вид этой женщины, ее детского лица, красивых грудей… Сейчас она лежала на боку, похоже, смогла приподняться, в напрасной надежде на…

На что? Фродо не знал. Связанные руки она подняла к лицу, закрывая рот.

Треск ʺкрокодиловʺ. Тело сжимается, насколько позволяет тесно спутавший его скотч. Треск.

...еще нет.

Последний взгляд, прежде чем весь мир зальется болью, а легкие лопнут от крика. Глаза его и Маришки встретились. Тут Фродо показалось, будто бы он сошел с ума, что, прежде чем его несчаст­ные перчик схватили своими зубьями ʺкрокодилыʺ, у него начались галюники.

Лента нейлоновых наручников медленно валилась вниз; пластик, армированный кевларом, как совершенно случайно коротышке было известно. Наручники были перегрызены. В мгновение бо­лее краткое, чем моргание, Фродо понял немой приказ Маришки. В отчаянном усилии вместе с кре­слом он бросился назад. По этой причине он потерял весьма любопытное начало. Еще до того, как голова Фродо с глухим стуком ударилась об пол, Кирпичев ʺрыбкойʺ метнулся вперед. Какое-то жи­вотное чутье заставило его сойти с линии атаки, не оглядываясь бессмысленно в поисках опасности.

Боевикам Кирпичева так сильно не повезло. Конечно же, никакими коммандос они не были, самые банальные бандиты. Двое даже не успели нажать на спусковые крючки, хотя какое-то время еще и прожили. Разорванный спинной мозг делает это невозможным; третий начал было поворачи­ваться, открывая таким образом шею. Хлесткий удар ногтями рассек артерию, сухожилия и мышцы. Очередь из ʺхеклер-и-кохаʺ пошла за молоком в потолок, разбрызгивая во все стороны обломки бето­на и куски штукатурки. Помещение затянула туча пыли.

Лежа на боку, лицом к полу, Фродо открыл глаза. Из этого неудобного положения он видел только лишь отрезок стенки, в которую с грохотом врезался последний коммандос, потом ʺстекʺ вниз, чтобы свалиться на пол. Вслед за ним по штукатурке стекали его мозги. Фродо с огромным усилием поднял голову. В поле зрения появился Кирпичев, во всяком случае, его рука, держащая пистолет.

- Берегись! - хотел крикнуть Фродо, но не мог, лента заклеила рот. Он только услышал звук, похожий на шуршание проволочной щетки по доске. Пистолеты ПСМ, штатное вооружение русской разведки, имели встроенные глушители.

Второй отзвук, чуть ли не сливающийся с первым: отвратительный, чавкающий, когда пуля по­пала в цель. Глухой удар, стон. Фродо стиснул веки.

Нервный смех Кирпичева. Вздох. И тишина. Конец — колотилось в голове коротышки. Конец. И тут внезапно мир взорвался. Фродо почувствовал во рту вкус крови, что-то тяжелое ударило его по голове.

Яркая вспышка и тьма. Кто-то разрезал скотч, не слишком-то осторожно отрывая от кожи отдельные его фрагменты. Фродо почувствовал на губах прикосновение пластика, потом закашлялся, глотнув жгучей жидкости.

Вагнер помог ему сесть, сунул в ладонь плоскую фляжку. Увидав, что Фродо не может ее удержать в онемевших ладонях, он придержал его пальцы.

- Спасибо, - буркнул коротышка. С огромным трудом он поднял фляжку, пластик застучал о зубы. Неожиданно он напрягся, пытаясь встать, и, ничего не понимая, разглядывался по сторонам. - Маришка, - простонал он, чувствуя колющую боль в ребрах. Лапа у Кирпичева была тяжелой.

- Сиди, - положил ему руку на плечо Вагнер. - Не надо.

- Но я должен, - беспомощно промямлил Фродо. - Я…

Вагнер отрицательно покачал головой.

- С ней все в порядке, - тихо буркнул он. - Это машина…

Фродо бессознательно глянул на веджьмина. - Да что ты пиз… - начал он. - Вагнер, он ее…

- С ней все в порядке… - повторил Вагнер. Он отложил оружие и помог коротышке подняться. - Погляди сам…

Маришка сидела на лежанке. Она даже не потрудилась прикрыться спальником; стыдливость куда-то испарилась. При этом она прижимала к телу, сразу же рядом с ключицей, персональный пере­вязочный пакет, уже пропитавшийся кровью.

Фродо огляделся по комнате.

Двое на полу: головы отброшены под неестественными углами, потемневшие лица, свиде­тельствующие о том, что умерли они не сразу, пытаясь заглатывать воздух, словно выброшенные на берег рыбы. Один с рассеченной шеей, открывающей гортань и белые сухожилия. И нечто вроде гру­ды тряпок под стеной с кровавыми подтеками. И, наконец, безголовый труп на полу.

- Пятеро… - крутил головой Фродо, не желая поверить глазам. - Пятеро…

- Четверо, - поправил его Вагнер, присаживаясь прямо на столе рядом с 17-дюймовым мони­тором. Все остальные сидячие места были либо заняты, либо окровавлены. - Вот этот, здесь — это мой. А при случае: я его знал?

- А что, не знаешь? - удивился Фродо, массируя себе шею. Все случившееся уже начало его перерастать, так что он уже не мог ни удивляться, ни анализировал — избыток раздражителей просто закупорил разум.

Вагнер отрицательно покачал головой, без какой-либо иронии. Он понимал, в каком состоянии находится сейчас коротышка.

- Узнать сложно… - сказал он. - А уж через тепловизор…

Фродо глянул уже более осмысленно. До него уже начинало доходить. Он поглядел на дыру в стене, разбросанные обломки обычных и пустотелых кирпичей. Простреленный монитор: как со зло­стью отметил, самый лучший; от него осталась только подставка. Отсутствие головы у Кирпичева, а точнее, ее избыток во всех возможных местах на стенах и потолке. И выходное отверстие в другой стене. Увидел и оружие, которое Вагнер со всей тщательностью поставил в углу.

- Ну, ну… - покачал он головой, кривясь по причине неожиданной боли, которую это движение вызвало. - Через стенку… А я думал, что это только в кино.

- Выходит, плохо думал, - засмеялся Вагнер.

Он крутил в пальцах мощный патрон, словно для авиационной пушки. На самом же деле такие боеприпасы применялись для хорватской противотанковой винтовки.

- Так как, - прибавил веджьмин. - Не будешь уже выступать, когда заставляю тебя носить теп­ловизор? Это тебе повезло, что я его взял, без него никак бы не смог.

- А монитор тоже обязательно было разбивать? - скривился Фродо. - Еще и самый лучший?

Вагнер спорить не стал. Он понимал, что все это только реакция на стресс. Сейчас он будет нести все, что в голову придет, а потом погаснет, словно задутая свечка.

- Ага… один через стены валит… А вторая…

Коротышка растирал запястья. Польшая часть волос с предплечья осталась на скотче.

- Черт подери, через стены… Ну, чего там?

Он глянул на Вагнера, который осторожно похлопал его по лопатке. Правда, не очень-то и осторожно, судя по судороге, пробежавшей по лицу Фродо.

- Ладно, оденься, - буркнул веджьмин. - А потом… - указал он на безголовый труп.

- Оденься… Ну да, - повторил за ним Фродо. - Понятное дело, что оденусь, прямо сейчас. Ага, а этот — это Кирпичев…

Вагнер даже не удивился.

- Оденься, оденься… - бормотал Фродо. - А ты?…

Его не способный сфокусироваться взгляд остановился на Маришке.

- Стыда ни на копейку?! - заорал он и вновь скривился от боли в висках.

Тем не менее, он схватил окровавленный, вспоротый очередью из ʺхеклер-и-кохаʺ спальник и накинул на плечи девушки. Но та отодвинулась.

- Я машина, - шепнула она, поглядывая на Вагнера. - Во мне нет стыда.

- Так ты… - медленно проговорил Фродо, глядя ей прямо в глаза. - Так ты…

Он грохнулся на колени.

- Так кто же ты, курва, такая? - очень медленно спросил низушок. - Стрига? Так почему…

- Почему я живу? - вскинулась та. - Ты же слышал — я машина…

Фродо показалось, что в ее голосе звучит горечь. Он отрицательно покачал головой.

- Нет, - шепнул он через какое-то время, настолько тихо, чтобы слышала только она. - Нет. Скажи, почему со мной…

В ее глазах блеснули слезы

- Русские все по-своему устраивают, - Вагнер задумчиво потер лицо….


Они сидели перед домом, солнце уже окрасило розовым небо на востоке. Фродо, закутавшись в одеяло, обнимал колени, глядя на мертвого пса и на сосенки, которые шевелились под утренним ветерком.

- Отсутствие нейронных имплантов, отсутствие электроники, ну, если не считать базовых идентификаторов, - продолжал Вагнер. - Все остальное, это классические химия с биологией. Дозато­ры, мутировавшая глазная сетчатка, чтобы видеть в темноте. Сухожилия она никогда себе не порвет, все армировано кевларом. Обычных человеческих мускулов достаточно, тем более, если прыснуть адреналинчику или химически стимулировать. Ногти — черт его знает из чего, но острые и не лома­ются. Все остальное: это дрессировка, электростимуляция и фармакология. Старик, он попал ей в же­лудок. Каждый из нас давно бы потерял сознание, а она… Если бы я его не пристрелил, она оторвала бы ему башку вместе с легкими. Стимуляторов в ней столько, что когда завтра отправится к фельд­шеру, который извлечет пулю, она будет как новенькая. Ну ладно, через пару дней. Ты же знаешь, что после попадания в сердце…

- Она перегрызла наручники… - перебил его Фродо, бездумно глядя прямо перед собой.

- Наручники? Нейлон, армированный кевларом? Легко режется ножом, когда-то пробовал. - Вагнер покачал головой. - Вот если бы из карборунда или чего-то подобного… Ты и сам бы перегрыз, если бы имел такие мышцы челюстей.

Коротышка, соглашаясь, мотнул головой. Ну да, давление сколько-то там килограммов на квадратный сантиметр…

- Откуда ты все это знаешь? - спросил он.

- От Ростиславского, - ответил на это Вагнер. - Вчера он мне сообщил, что как раз кого-нибудь такого можем ожидать. Только для нас опасности не представляет… И вообще, он был такой та­инственный… Ты меня не слушаешь.

Фродо очнулся.

- Так что там с тем сердцем? - спросил он, правда, без особого интереса.

- С сердцем? - задумался веджьмин. - Ага, с сердцем… Особый компонент крови заменяет ге­моглобин. После попадания сердце функционирует еще несколько десятков минут… Точно так же, как вертолет с головкой ротора из эластомера, о базы долетит, прежде чем полностью стереться…

Фродо вздернул голову.

- Функционируют, говоришь? Как вертолет? А потом отправляются в ремонт или в лом?

Вагнер кивнул. Лицо Фродо посуровело.

- Я с ней занимался любовью, - медленно произнес он. - Я… - он отвернул голову. Как тут опи­сать трах с киборгом.

- Я… Я ее…

- Фродо…

Коротышка отбросил протянутую руку.

- Отъебись, Вагнер, со всеми своими добрыми советами.

Он поднялся и прошел в дом, переступая через выбитую, валявшуюся в коридоре дверь. Ни­чего из этого не выйдет, со злостью подумал Вагнер. Абсолютно ничего. Сам не зная, что его так до­стает, он изо всей силы пнул валявшийся на дворе кусок кирпича. Ёбаный мир, прошипел он от боли.

Маришка лежала на тахте, как ее и оставили. Девушка была в сознании, продолжая прижи­мать к ране под ключицей почерневший от свернувшейся крови бинт.

Когда он взял ее за руку, девушка вздрогнула.

- Маришка, - шепнул Фродо. - Маришка…

Она же отрицательно покачала головой. Наверное, желала что-то сказать. Фродо нежно при­ложил ей пальцы к губам.

- Маришка, уже скоро, - тихо произнес он. - Сейчас тебя заберут в госпиталь, мы уже сообщи­ли. Тебя вылечат, а потом…

- Никакого потом не будет…

Низушок погладил ее холодную щеку. Гипотермия, подумал он. Замедление функций организ­ма. Все логично.

- Будет, - сказал он. - Вот увидишь. Мы еще увидимся. Да что я говорю… мы останемся вме­сте. Кроме этого здесь, курва, мира, имеется и другой… Будем вместе, уже навсегда…

Она примкнула веки. Фродо почувствовал, как стиснуло сердце, неожиданный страх: что, вот, уже… Коснулся артерии на шее, пульса не нащупал. Крепко закрыл глаза, беспомощно охватил голо­ву руками.

- Не, Павел, - услышал он. - Все это напрасно… Пульса не обнаружишь. Я же машина, не за­бывай. Седой был прав. Это же Вагнер, правда?

Облегчение стекло теплой волной.

- Я машина, - повторила она.

Фродо улегся рядом с ней, неуклюже, постанывая от боли при резких движениях. Он подло­жил руку ей под голову, радуясь касаниям ее светлых волос.

Он не видел Вагнера, который тихо встал в двери и глядел на них с серьезным, даже мрач­ным выражением. Не слышал он просыпающихся птиц и лая деревенских псов.

Фродо лежал, вслушиваясь в мерное дыхание. Пока наконец, после бесконечного ожидания, с грохотом лопастей на разрушенном шоссе не сел огромный Ми-24.

Коротышка вздрогнул, когда Вагнер тронул его за плечо. Стук ротора затих, заглушенный ле­сом вокруг. Ми-24 летел низко, чуть ли не прочесывая шасси кроны сосен; он исчез чуть ли не сразу после старта.

- Эй, малой…

В голосе Вагнера не было нетерпения. И как раз это разъярило коротышку, который продол­жал всматриваться в направлении, с которого доносилось едва-едва слышимое эхо двигателей.

- Слушай, да отъебись ты от меня, - взорвался он, даже не оборачиваясь, только все так же глядя на кроны раскачиваемых легким ветром сосен. Теперь уже ничего не было слышно, вертолет улетел слишком далеко. Вагнер повернулся и ушел, не сказав ни слова.

Фродо глядел на сосны. Образ темно-зеленых веток размывался, дрожал. Вагнер остановил­ся, слыша шмыгание носом. Он не знал: то ли вернуться, то ли притвориться, будто бы ничего не слышит. В конце концов — не сделал ничего.

Веджьмин, опустив голову, стоял на обочине и глядел на пучки зелени, расширявшей щели, на стебли, ползущие по плитам тротуара. Еще пару лет, подумалось, еще немного нанесенной вет­ром земли, и бетон исчезнет под разгулявшимися сорняками.

Последний взгляд из-за мерцающего отражениями поцарапанного стекла. Последняя улыбка, едва заметное искривление побледневших губ. Фродо до сих пор видел ту улыбку, прежде чем ее заслонило облако поднятой пыли, когда пилот потянул на себя рычаг изменения шага винта, когда дрогнул корпус и удлинились амортизаторы шасси…

Шасси…

- Вагнер! - Фродо резко повернулся, не мороча себе голову вытиранием стекающих по щекам слез.

Тот стукнул лопатой по плиткам тротуара, когда коротышка подскочил к нему и схватил за руки.

- Вагнер… - просопел он. - Ты засек?

И он рассмеялся, заметив изумление в глазах веджьмина. Контраст между щеками, на кото­рых слезы проложили светлые канавки, и этим смехом был настолько велик, что Вагнер потерял дар речи.

У парня шарики за ролики зашли, подумал он, совершенно. Нужно что-то делать.

- Фродо, - как можно более спокойно попытался сказать он. - Пошли, тебе необходимо…

- Заткнись, - нетерпеливо перебил его коротышка. - Ты просек? Заметил? Эх ты. - Он покачал головой видя удивление на лице Вагнера. Фродо присел на бордюре. - Шасси, - сказал он через ка­кое-то время. - Шасси постоянное.

Вагнер все так же молчал, стуча лопатой. Его приятель медленно поднял голову.

Это снова давний Фродо, отметил Вагнер. Жесткий, циничный коротышка. С совершенно не­вероятным чутьем на мелочи и талантом объединения их в логическую цепочку.

- Ну, и чего ты так торчишь? - ехидно спросил циничный карлик. - И на кой ляд тебе эта лопа­та? – Он шмыгнул носом, вытер не засохшие еще слезы, размазывая полосы по покрытому пылью лицу. – Монолитное шасси. Это “беркут”, последняя модификация Ми-24, никакой никакая не долбан­ная вертушка времен Афганистана… Темные комья осыпались с шерсти. Еще несколько лопат, и ис­чезнет пока еще видимое лохматое ухо.

- Что-то происходит, Вагнер, - просопел Фродо, набирая очередную порцию земли, и скривил­ся, почувствовав боль растянутых мышц.

- Да успокойся ты… - Вагнер оперся на своей лопате, как уважающий себя строитель. – Не спеши так, я перекурю и засыплю…

Он затянулся сигаретой. Фродо покачал головой, бросил очередную порцию земли в мелкую ямку. Уха уже почти что не было видно.

Трупы Кирпичева и фальшивых коммандос должны были забрать русские. Малоразговорчи­вый лейтенант, прилетевший на вертолете, буркнул что-то про следствие, но Вагнер и так ему не по­верил.

Он подозревал, что следствие ограничится расстрелом всего персонала разведывательной резидентуры в Оструви без вникания в то, замешан кто в инциденте или нет.

Кудряш был прав. Кто-то желал сменить установленный порядок, желая добраться до прибы­лей.

Вагнер отбросил окурок, вытащил вонзенную в землю лопату. Время подумать надо всем этим еще будет. Пока же что надо делать свое. За остальной падалью приедут русские, но вот пса следует похоронить самому.

- Ты меня не слушаешь… - Фродо с размаху бросил очередную порцию земли в яму. Вытер вспотевший лоб, размазывая грязь еще сильнее. – Что-то творится… И это не случайность, здесь дело не в нас или делишках Кудряша. И не важно, какая мафия лучше: чеченская или московская. Да скажи же хоть что-нибудь, блин…

Вагнер с размаху вонзил лопату в землю. Мелкая могилка была засыпана. Достаточно будет утоптать, и их садик будет как новый. Он невольно усмехнулся: путаницу сорняков сложно было на­звать садиком.

- Ну, и чего лыбишься, как придурок? – недовольно бросил коротышка. – Вай, такой умный, а веришь всему, что тебе скажут. И кто? Дай-ка угадаю.Ростиславский?

Он насмешливо глядел на Вагнера, который неожиданно посерьезнел.

- Ну что, я попал? – в голосе звучала ирония. – В яблочко и с первого раза?


Закашлял стартер; генерал Ростиславский, салютуя, приложил пальцы к парадной фуражке, называемой аэродромом. УАЗ рванул вперед, выбрасывая из-под колес комья грязи. Через миг он уже исчез за поворотом лесной дороги. Вагнер поглядел вслед, выполнил запоздалый, неопределен­ный жест, весьма неопределенно похожий на салют.

Чего-чего, а вот храбрости генералу хватало. Ростиславский ездил сам, без водителя. И не только тогда, когда неофициально встречался с подозреваемыми. Он всегда сам водил свой УАЗик с нарисованной на дверце эмблемой гвардейской дивизии еще со времен Афганистана. И всегда он на­девал парадный мундир, длинную шинель с блестящими пуговицами, звенящие ордена и фуражку, приводящую на ум взлетно-посадочную площадку легких вертолетов.

Андрей Григорьевич Ростиславский, размышлял Вагнер. О нем он знал много. Фродо собрал когда-то обширную документацию об этом человеке, оперируя официальными источниками, а так же используя свои способности вламываться в различные базы данных.

Шесть лет в Афганистане, от лейтенанта до полковника. Хотя и замешанный в нескольких аферах, в суде никогда обвиняемым не числился. Всегда для него все складывалось как-то так удач­но, что свидетели и обвинители попадали на мины еще на этапе расследования. Из самых различных проверок Ростиславский вечно выходил чистеньким, как слеза. Под конец все уже знали, что прове­рять его, это занятие бесплодное и опасное. Каждый из неудачливых проверяющих клялся по­том, что как только он лично появлялся в подчиненном полковнику подразделении, душманы – словно по зака­зу – начинали ночной обстрел. Лица, в большей степени вовлеченные в дела Ростиславского, к тому времени уже полковника, незаметно усмехались, слыша формулировку "как по заказу".

Полковнику следовало отдать справедливость – он был чистосердечным патриотом, делаю­щим все возможное ради славы родины. Скупаемые у моджахедов гашиш и опиум переправлялись на Запад, прекрасно служа ускорению упадка декадентского общества; боеприпасы, которыми он рас­плачивался, всегда были просроченными, а калаши – старыми. Всегда он был глубоко уверен, что уроды в тюрбанах – это дикари, которых нет смысла освобождать, потому что, раньше или позднее, они сами начнут резать один другого. И необходимо делать все возможное, чтобы облегчить им эту задачу, чтобы они могли как можно быстрее и эффективнее выбить один другого. Недалекое будущее показало, как он был прав.

Вывод войск из Афганистана означал крах прекрасно начинавшегося бизнеса. Пришли тяже­лые времена, средства на счету таяли, армия становилась все более слабой. Единственным прият­ным моментом был генеральский чин, данный ему в знак боевого прошлого.

От скатывания в окончательный алкоголизм Ростислапвского спас знаменитый путч. В ходе него он встал на нужной стороне, не выполняя приказа вывести свою бригаду на улицы Москвы. Офи­циальная версия гласила, что посланника путчистов он лично разоружил и арестовал. Правда же была более прозаичной: в тот момент он был настолько пьян, чтобы набить морду всякому, кто по­смел бы помешать ему в продолжении любимого занятия. С того времени Ростиславский быстро по­шел наверх. Сначала Чечня, где он командовал дивизией. Там он прославился необыкновенной эф­фективностью в операциях против партизан. Глубоко разочарованный фактом, что с чеченцами дого­вориться нельзя, он резко взялся за них, проявляя несомненный тактический и стратегический та­лант. Чеченцы сами были виноваты, это же они сами торговали наркотиками и, считая всю республи­ку семейной собственностью, не желали ни с кем делиться. А единственная развивающаяся отрасль кавказского хозяйства, то есть похищения людей с целью получения выкупа, генерала никак не ин­тересовала.

Эта часть его карьеры была хорошо документирована. Если об афганских эпизодах ходили только слухи, то после кавказских успехов Ростиславский завоевал популярность. Он не был настоль­ко глуп, чтобы влезать в политические разборки, потому, любимый как коммунистами, так и национали­стами, являлся образцом солдата, который, защищая Россию, лично воевал с врагом. Это тоже было правдой: снимки генерала в люке въезжающего в аул транспортера или где-то на выдвинутой вперед позиции, среди разрывов, не были инсценированными. Ростиславский пострелять любил, а самое главное – он обладал везением. Он до сих пор верил, что дело всей жизни он еще сделает, война же была всего лишь интерлюдией.

Причем, война все более легкая, так как мафия может быть противником для полиции, но ни­как не для регулярной армии. А потом пришла скука, зрелищные успехи демонстрировать было все сложнее. И тут наступила еще одна счастливая лафа для генерала.


Шум двигателя УАЗ-а затих, брезентовый навес исчез за поворотом дороги. Вагнер вытащил пачку "кэмела" и закурил. Потом присел на сваленном дереве.

Разговор был странный. Не первый, так как встречались неоднократно. Ростиславский и не скрывал своих связей с контрабандистами. Это он был здесь законом, и все на границе исходили из простого положения, что с генералом жить можно. И действительно, он прекрасно понимал, что есть что в данном бизнесе. А Москва была далеко.

Вагнер со злостью затушил окурок, тщательно растер его на тропе подошвой тяжелого ботин­ка. Несмотря на врожденный цинизм и отсутствие иллюзий, после всякорго подобного разговора он чувствовал себя не в своей тарелке.

Чертово ханжество. Все то, о чем говорил Кудряш, все то, о чем сам , где-то глубоко в душе, передумал уже не раз и не два: будто бы вот ты уничтожаешь чудовищ и борешься со сволочами. Во имя, курва, принципов…

Быть может, но только по разрешению. Возможно, ты справился бы и без этого разрешения, без помощи. А может и нет. Ты ведь не проверял, потому что так как есть, было тебе удобнее. Тебе самому. Белкам… Ты выбрал одного из оккупантов, считая, будто бы он лучше.

Потому что так оно и есть…

Вагнер вытащил из пачки очередную сигарету, без какого-либо удовольствия затянулся. Он прокоптился, будто старая печная труба; в ходе часовой беседы выкурил половину пачки. Тем не менее, си­гарету не загасил.

Русские и их вечный бардак. Бардак привычный, с которым можно было и жить. Никакого тебе возврата демократии, переобучения, никаких судов и следствий. По справедливости разложенная на всех нищета, не большая и не меньшая, чем во всей России. Все в одинаковой степени голодные: русские солдаты, литовские поселенцы и местные. Отсутствие контрастов, как в центральной Польше огороженных колючей проволокой участков тех, кто подлизался к новой власти, добровольных отря­дов полиции, отсутствие репрессий…

Только лишь совместная бедность и совместное воровство. Совместный бизнес.

Он хотел сплюнуть. Не смог — пересохло во рту. Осталась лишь горечь никотина.

Совместный бизнес, совместные дела. Когда-то он сам себя уговаривал, что это неправда.

Фродо зашипел от боли: он набрал слишком много земли на лопату, ему хотелось засыпать мелкое углубление, появившееся в ходе утаптывания. Но растянутые мышцы отказались слушать, ру­коятка лопаты вывернулась из рук. Коротышка отбросил орудие труда, начал растирать предплечье.

- Ну, чего стоишь, - буркнул он. - Что, слова не можешь сказать? Я был прав?

Вагнер не отвечал. Он только присматривался к тому, как Фродо ощупывает руку, покрытую огромными синяками. О фальшивых спецназовцах можно было сказать одно: в силем не откажешь.

- А может перестанешь дергаться, - посоветовал Вагнер без крохи сочувствия. - Отдохни, при­ми какую-нибудь таблетку от боли. Если станешь скакать без толку по двору, никому и ничему не по­можешь. Особенно — ей…

Вопреки ожиданиям, Фродо не выплеснул фонтан ругательств. Он лишь перестал растирать предплечье, насмешливо глянул. И молчал, пока Вагнеру уж совсем сделалось не по себе.

- Нет у тебя никаких совместных дел с Ростиславским, начал наконец-то Фродо, говоря тихо и спокойно. - Ты защитник угнетенных, настоящий веджьмин, который убивает ради денег, но убивает исключительно нехороших… Погоди!

Он схватил Вагнера за рукав, хотя тот уходить и не собирался.

- Подожди. Выслушай на сей раз до конца. Потому что, знаешь… - Фродо скривился. - Я ни­когда тебе этого не говорил. Никогда до сих пор. Я принимал участие в этой игре видимостей, в ва­ших фантазиях… Да что я пизжу… В наших фантазиях, в том числе — и своих…

Он прервался на мгновение, сглотнул слюну. Солнце поднималось все выше, обещая один из тех совершенно непредсказуемых жарких дней, когда солнце ранней осенью способно было жарить будто в июле. Безлюдный городок, перевернутые вверх дном дома с выбитыми стеклами, неесте­ственная тишина и покой. И два типа с нахмуренными лицами, которые опираются на лопаты. Фродо заметил, насколько смешна эта ситуация.

- Пошли, Вагнер, - тихо сказал он. - Не будем стоять над дворнягой, пускай земля будет ему пухом, хотя, как оказалось, не пес он был, а мудак. Вот так позволить себя пришить, даже не гавкнул.

- После тетратоксина тебя тоже пришили бы, а ты бы и не гавкнул, - ворчливо перебил его Вагнер.

Осторожно, чтобы не поцарапать палец, он осмотрел стальную стрелку, вытащенную из бока дворняги. Потом бросил ее на дно выкопанной ямы.

- Пошли, - повторил Фродо. - Только не бесись, когда-нибудь мы должны были это сказать, мы не можем все время поддаваться иллюзии. Все нормально, можешь считать, что наконец-то я в до­статочной степени пересрал после того, как мне хотели подключить яйца к электросети. Мне попросту все осточертело.

Он повернулся и, не ожидая Вагнера, пошел в сторону дома, зияющего черной дырой выбитой двери.

Фродо лежал на матрасе из пенки, прикрывшись бурым военным одеялом. Вагнер уступил ему собственное логовище; простреленная и заляпанная мозгами Кирпичева лежанка была не при­годна к использованию.

Они долго молчали.

Фродо, который только что был готов к тому, чтобы излить из себя все печали, никак не мог найти подходящих слов. Он лежал со свернутым спальным мешком под головой, слушая тихое по­скрипывание металла; Вагнер сидел на полу, опершись о стенку, с закрытыми глазами. Он игрался ʺхеклер-и-кохомʺ одного из людей Кирпичева, перещелкивая рычажок переключения вида огня.

- Покажи, - сказал наконец Фродо, просто так, лишь бы прервать молчание. Не говоря ни сло­ва, Вагнер перебросил ему пистолет, точно зная, что в камере патрона нет. Застигнутый врасплох ли­липут оружие схватил, охнув от боли.

- Извини, - буркнул Вагнер. - Я не подумал…

- Ничего страшного, - ответил Фродо, пытаясь улыбнуться. - А знаешь, что-нибудь я приму.

- Погоди… - Вагнер поднялся, видя с трудом поднимающегося приятеля. - Лежи. Ты и так по­нятия не имеешь, где искать.

Он отправился в угол помещения и начал копаться в сваленных в одну кучу набитых чем-то рюкзаках, отодвигая стопки книг и брезентовые сумки с боеприпасами. Он уже начал ругаться себе под нос, когда нужный сверток нашелся. Из него он извлек пластмассовую бутылочку с усиленным тайленолом.

Он высыпал на ладонь белые, продолговатые таблетки.

- Давай сразу две! - нетерпеливо гримасничая, затребовал Фродо. Избитые мышцы болели все сильнее. К тому же возобновился упорный стук в черепной коробке.

- Две? - Вагнер с сомнением поглядел на жалкую фигурку, растянувшуюся на буром одеяле. - А я подумал, может разделить на половинку…

- Вот не звизди! - нетерпеливо фыркнул Фродо. - Нашел себе время на шуточки…

Вагнер пожал плечами, признавая, что каждый имеет право покончить с собой так, как сам того желает.

Фродо глотнул обе таблетки, не запивая.

Сейчас он лежал с закрытыми глазами, ожидая, когда мощное обезболивающее средство по­действует. Вагнер же вновь уселся под стеной, играясь прецизионным механизмом, изготовленным на фирме Heckler und Koch.

Сами русские пистолетов-автоматов не производили. Знаменитый ППШ множества последо­вателей не дождался, серийно штамповали только ППС, пистолет-пулемет Судаева. Вместе с при­остановлением производства 7-мм пистолетного патрона Маузера, применяемого в ППШ и ТТ, рус­ские ПМ-ы кончились. Пришла эра оружия под средний патрон для всяческих мутаций почтенного ʺка­лашниковаʺ. В России автоматический пистолет был оружием бандитов, которые насмотрелись запад­ных фильмов, где герой с ʺингремомʺ или ʺузиʺ в каждой руке заливал округу свинцовым дождем. Вагнер усмехался и вздрогнул, услышав тихий голос:

- Это еще ни о чем не свидетельствует.

Веджьмин чуть ли не уронил оружие, увидав насмешливый взгляд коротышки.

- Ну ладно, - прибавил Фродо, на сей раз уже серьезно. - Наверняка ты прав, это они хотели пришить Кудряша. На это указывает оружие, здесь ʺхеклерʺ достать трудно, разве что в Польше.

Он прервал предложение, прикусил губу.

- Погляди, - сказал он через какое-то время. - Ты погляди, как легко я сказал: ʺв Польшеʺ. То есть, за Бугом… Ладно, меньше об этом. - ʺХеклерʺ — штука дорогая, - продолжил он свою предыду­щую мысль. - Зато удобный, и, что самое главное, крутая. Это мафия, как ты верно заметил.

Вагнер помолчал, всматриваясь в собственные ботинки.

- Иногда ты меня задалбываешь, - буркнул он, совершенно не сердясь. - Знаешь, что я ду­маю… тебе всегда удается предугадать…

- А потому что я умею логически мыслить, - парировал Фродо. - Причем, мыслю, прежде чем что-либо сделать. В отличие от…

- И что твой аналитический ум подсказывает в данный момент? - перебил его саркастически Вагнер.

Он знал, что не прав, и за это злился на себя. Фродо его слова проигнорировал.

- Что это еще не все. Все не так, как кажется на первый взгляд…

Он осторожно уселся на кровати, избегая резких движений, чтобы вновь не отозвался болез­ненный стук под черепушкой. Нет, не вернулся; лошадиная, в пересчете на массу тела, доза тайлено­ла свое сделала.

- Я тебе покажу… Ой, нет, ты же расхерячил самый лучший монитор…

Он скривился, вместо боли началось головокружение. Коротышка прикрыл веки… прошло…

Тихий, металлический лязг предохранителя. Фродо вздрогнул.

- Перестань, - рявкнул он, не открывая глаз. - Так же и кондрашку схватить можно…

Какое-то время Вагнер не мог понять, в чем дело. Наконец кивнул и отложил ʺхеклерʺ.

Фродо очень осторожно приоткрыл веки. Комната на сей раз не закрутилась.

- Я должен кое-что тебе показать, - медленно произнес он. - Слишком много случайностей…

Он раскрыл глаза пошире, глянул совершенно трезвым взглядом.

- Ты знаешь, помню, еще в Минске… - начал он, вроде бы без какой-либо связи. Замолчал.

- В лагере? - наконец предложил веджьмин, когда молчание уж слишком затянулось.

Коротышка кивнул.

- Да, в лагере под Минском.

Он снова задумался. Вагнер, не дождавшись продолжения, встал, начал копаться в кучах рюк­заков, брезентовых сумках для боеприпасов и кучах пакетов с лиофилизированными полевыми рацио­нами. Он нетерпеливо отодвинул пакет, который уж очень был похож на русскую мину ʺБлок Бʺ, соответствие американских Claymore. Мина поехала по полу и остановилась под стеной, на куче обойм для АК.

Фродо поглядел с беспокойством. Когда же перемежаемые с проговариваемыми под нос ру­гательствами поиски охватили чуть ли не небрежно стоящие в углу бронебойные гранатометы, он не выдержал.

- Ты чего ищешь?

Вагнер буркнул в ответ нечто непонятное, копаясь во внутренностях скатанного спальника. Фродо снова прикрыл глаза. Когда-то он пытался обращать внимание Вагнера на удобства, вытекаю­щие из порядка, и на опасности, являющиеся следствием складирования боеприпасов в куче, сме­шанной с пищей, книгами, пакетами первой помощи и один черт знает чем еще. Веджьмин вечно отго­варивался, утверждая, что всегда найдет то, что ему нужно. А современные боеприпасы приспособ­лены к гораздо худшим условиям хранения, самым лучшим доказательством чего был факт, что все это хозяйство до сих пор не взорвалось.

Фродо удерживался от комментариев, когда Вагнер, ругаясь что твой сапожник, вел раскопки в скрещении оружейной комнаты, склада продовольствия и библиотеки в поисках нужной именно в данный момент мелочи. Случалось такое, более-менее, раз в неделю. Низушок высказал свой про­тест только лишь раз, когда веджьмин притарабанил целый ящик американских скачущих противопе­хотных мин, утверждая с загадочной миной, что случай небывалый, и что мины наверняка пригодятся. Правда, настроение его упало на квинту, когда Фродо показал ему маленькую металлическую таблич­ку, приверченную в совершенно незаметном месте. Практически затертая надпись гласила, что гаран­тийный период складирования закончился еще в 1975 году. Судя по другим надписям на ящике, мины были родом еще с корейской войны. Фродо даже и не спрашивал, кто продал Вагнеру это дерьмо. Он подозревал русских, они — как правило — английского языка не знали, а мины добыли, скорее всего, во время наступления на Пусан. В самый последний момент он смог удержать Вагнера от того, чтобы оторвать крышку, чтобы показать, что мины как новенькие. Фродо выпросил у приятеля полчаса по­сле того, как взял с того торжественное обещание, что даже не приблизится к ящику со стальным гвоздодером. Правда, полчаса растянулись на целых два, но, в конце концов, низушок смог показать веджьмину распечатку документа, который с немалым трудом обнаружил в архивах Royal Engineering Corps.

Вагнер крутил носом, сомневаясь в том, что лимонники чего-нибудь могут знать о добрых аме­риканских минах. Инструкцию по дезактивации, заключающейся в дистанционном подрыве на поли­гоне, он назвал перестраховкой и расточительством. Но ящик вынес, правда, не на полигон, а в дере­вянный сарайчик во дворе, где тот остался рядом с тарельчатыми противотанковыми минами. Прав­да, запалов в них не было, но ведь тоже могли когда-нибудь пригодиться.

- Я же знал! - с удовлетворением в голосе заявил Вагнер. - Я же знал, что где-то он быть дол­жен.

Он свинтил пробку с бутылки русского коньяка, сорвав перед тем акцизную марку. Наверняка паленый, скептически подумал Фродо. Он сам недавно инсталлировал цветной лазерный принтер ка­ким-то арам в Замброве.

Паленый - не паленый, он сглотнул слюну. Вообще-то спиртным он не злоупотреблял, даже марочным, слишком много зная о местах и технологии его производства. Хитрожопые армяне показа­ли ему грязные ванны, наполненные брагой, так что очень трудно было поверить в то, что конечный продукт украшают этикетки с тремя звездочками. Но сегодня коротышка чувствовал, что просто обя­зан напиться.

Фродо никогда о себе много не рассказывал. Вагнер, хотя они были знакомы давным-давно, историю коротышки знал только фрагментарно. Ну да, иногда он догадывался из произносимых ино­гда замечаний и клочков воспоминаний, кем является малорослый типчик с быстро все схватываю­щим, аналитическим умом, но никогда не давил, никогда не выпытывал.

Сам он тоже говорил мало и даже не догадывался, сколько всего узнал про него Фродо. Как ему удалось сложить неполные сведения в связное и логическое целое. Так ведь он был аналитиком.

Коротышка зашелся кашлем и отставил бутылку. Только лишь сейчас до него дошло, что с шеей что-то не так, глотать было трудно, жгучее спиртное попало в гортань. К тому же коньяк, это и к бабке не ходи, произвели анонимные армяне или украинцы, и уж наверняка не на уважаемом заводе Шустова, традиции которого достигают еще царских времен.

- Так что? - со злостью в голосе прохрипел Фродо, обретя способность говорить. - Про Минск не спросишь. Ну конечно, не спросишь, ты, как всегда, человек скромный.

Вагнер на эти зацепки не отреагировал, а хлестнул прямиком из горла. Вообще-то он помнил, что где-то должна быть вторая кружка, только ему не хотелось заново перекапывать всю кучу барах­ла. Фродо в это время откашлялся еще раз.

- Не спрашиваешь, - повторил он, уже нормальным голосом. - Ладно, проехали… Сегодня де­нек для рассказа всяких историй, глядишь, чего-то пробьется и в твою бетонную башку. И сам уви­дишь, как что-то как-то складывается. Начнем с Минска…

Он уселся поудобнее, оперся о стену с масляной, кое-где уже облезающей росписью, памят­кой времен величия отделения кооперативного банка в Броке.

- Многоэтажки в чистом поле. Крупнопанельные дома, металлическая труба котельной…


Вид, который можно встретить повсюду: от Магдебурга до Владивостока. Колхоз, совхоз или госхоз, поселок из многоэтажных домов в чистом, плоском, тянущемся до самого горизонта поле без какой-либо межи, без единого деревца. Только у самых домов лишь бы как огражденные грядки инди­видуальных участков с высохшими, торчащими стеблями. Труба котельной, потому что поселок мог похвастаться прогрессом: центральным отоплением, водопроводом и центральной канализацией, представлявшей собой громадную сточную яму, содержимое которой еженедельно вывозили вонючи­ми цистернами и выливали прямиком в ближайшую речку.

Болотистое поле, изредка замощенное перемерзшими головками несобранной капусты, с утра потянутое серым, тающим к полудню инеем. Дорога из растрескавшихся бетонных плит. Низко стелющийся под декабрьским небом дым, воняющий сернистым углем. За домами скелеты теплицы, от которой осталась только конструкция из проржавевших уголков.

Несколько параллелепипедов из панелей, покрытые лишаями и и потеками стены, грязные окна, завешанные сушащимся тряпьем. Спешно закопанные, уже покосившиеся бетонные столбы, мотки покрытой ржавчиной колючей проволоки свидетельствовали о том, что этот поселок давно уже не колхоз. Лишь покрашенная в красно-белые полосы будка охранника, шлагбаум и сбитые из досок, увенчанные башенкой ворота как-то не соответствовали образу спокойного разложения и безнадеж­ности.

Никак не соответствовал ему и стоящий у ворот ʺСталкерʺ, новенькая разведывательная ма­шина пехоты, целящаяся в небо 30-мм пушечкой, охраняющий грязно-оливковые полукруглые палат­ки, обозначенные красным крестом, и старые ЗИСы с латаным брезентом, похожие студебекеры еще той, предыдущей войны.

Фродо стоял у ограды, держась руками за проволоку. Ему сопровождали другие, как и он сам, они вглядывались мертвыми глазами в объектив камеры за ограждением. Оператор был в джинсах и грязных, похожих на ковбойские, сапогах; рядом с ним стояла девушка в красном пуховике — цветное пятно в бесцветном пейзаже. Размерзшаяся грязь чмокала под сапогами, девушка с микрофоном смешно балансировала, безрезультатно пытаясь найти какое-нибудь местечко посуше.

Тихое жужжание камеры смешивалось с бормотанием оператора, ежеминутно удавалось услышать словечко ʺfuckʺ, проговариваемое без какой-либо страсти, скорее — из разочарования.

Фродо даже не вздрогнул, когда объектив камеры заглянул ему прямо в глаза, когда оператор остановился и начал кадрировать его фигуру, начиная с ног, обутых в великоватые военные гамаши, и до драного синего ватника. Он с безразличием глядел на шевелящиеся челюсти оператора, непо­нятно: то ли от постоянно выплевываемых ругательств, то ли от пережевываемой резинки.

Лагерный синдром, лениво подумал он. Ему вспомнились неоднократно виденные фильмы еще те, черно-белые, времен предыдущей войны, и более поздние, времен многочисленных последую­щих войн. Люди подходят к ограде, хватаются за проржавевшую проволоку и глядят. Они молчат и смотрят, не размахивая руками или, хотя бы, улыбаясь. Независимо от от того, кому принад­лежит камера – любопытствующему журналисту или авангарду армии, которая прибыла их освобо­ждать. Всегда они молчат. Стоят и смотрят. И он тоже стоял, не двигаясь, когда оператор сделал уве­личение его лица. И он знал, что выглядит практически образцово: маленький, ободранный типчик, с шапкой нестриженых, кудрявых волос и явно семитскими чертами исхудавшего лица. Нечто, что пре­восходно подходит для репортажа про лагерь для депортированных, располагающийся где-то под Минском и наверняка найдет свое место в несколькосекундном фрагменте. Нечто такое, что зафикси­руется в памяти: маленький жидок за колючей проволокой.

Блондинка с красотой участницы конкурса красоты в самом забытом Богом и людьми уголке штата Айова с надеждой подсунула микрофон к самой ограде. Она вытянула руку как можно дальше, словно за ограждением содержались опасные звери, а не депортированные люди без гражданства.

- Speak English? – спросила она с приклеенной улыбкой. Голос у нее был неприятный, совер­шенно не телевизионный.

Фродо молчал, лишь сильнее стиснув пальцы на проволоке. Оператор отвел окуляр от глаза, камеру опустил. Он издевательски засмеялся, что-то бормоча через пережевываемую резинку. Фродо что-то услышал про глупых польских евреях. Девушка не отступала. Она даже сделала шаг ближе, не обращая внимания на белорусского офицера, который в своей парадной шинели с красными погона­ми и в резиновых ботах безопасно стоял на краю лужи перед оградой. Белорус неодобрительно кри­вился. Перед тем он уже запретил приближаться к проволочному ограждению, но сейчас и сам не спешил лезть в грязь. Нужно было повесить таблички, подумал Фродо, что-нибудь типа: "не подхо­дить" и "не кормить".

- Mistah, tell me whatta ya think 'bout… - акцент у ведущей тоже был ужасным, похоже, не было у нее шансов показать этот репортаж в общенациональных новостях. Скорее, где-нибудь на кабель­ном телевидении Среднего Запада.

Фродо слушал вопросы относительно резолюции Совета Безопасности по проблеме наруше­ния прав человека в Польше. Своего мнения по данной проблеме у него не было, всяческие резолю­ции и так ни на что не влияли. Он глядел на безграничное поле, как-то над плечом женщины, которой обязательно хотелось узнать, что может сделать ООН для депортированных. Оператор снова начал бормотать свои "fuck", нетерпеливо переступая с ноги на ногу по щиколотки в грязи.

- What can I do fo' ya? – выкрикнула с отчаянием журналистка. Фродо наконец-то усмехнулся, отпустил проволоку. Он поглядел прямиком в кукольное личико.

- Blow me, sista… - очень вежливым тоном предложил он.

Американка упустила микрофон, от изумления сложив напомаженные губы в колечко, как буд­то и вправду собиралась исполнить просьбу глупого еврейчика из Польши.

Фродо развернулся на месте, не упустив возможности показать оператору выпрямленный средний палец.

Он шел к оцарапанным домам, по дороге обойдя бетонное корыто, окруженное ссорящимися женщинами. Хотя в совхозе имелся водопровод, но при таком количестве проживающих очистные соо­ружения не успевали срабатывать. Бетонные корыта рядом с коровниками, от которых остались только фундаменты, теперь служили для стирки и мытья. Для мытья, правда, лишь тогда, когда воду удавалось нагреть на бочке, в которой горел кокс. Фродо почесал себя за пазухой. Чесотка здесь была делом самым нормальным.

А вот интересно, как здесь было в самом начале, размышлял он, проходя мимо женщин с красными от холодной мыльной воды руками. Тогда, когда за колючей проволокой находилось в три раза больше депортированных. Как-то не удавалось ему все это представить: столько народу в тес­ных комнатушках, с неработающей канализацией, как и теперь, канализацией.

Теперь, спустя несколько месяцев после начала депортации, немного попустило. Представи­тели Высшего Комиссара по делам Беженцев действовали чрезвычайно эффективно, им удалось обеспечить убежище нескольким тысячам человек только из этого лагеря. А лагерей ведь было несколько.

Фродо глянул на дешевые наручные часы, подарок от шведского водителя, заехавшего сюда как-то с конвоем большегрузных машин, привезшего массу пакетов питательной смеси для новоро­жденных, пеленок и всяческих других чрезвычайно необходимых здесь вещей, тут же конфискован­ных белорусскими властями.

Скоро полдень, близится жратва, подумал он. И тут же желудок свело при мысли о каше с са­лом, практически обязательном элементе обеденного меню.

Он сплюнул. Каша с салом: замечательная еда для депортированных еврейских лиц без гра­жданства. Но никогда еще не случалось такого, чтобы кто-нибудь выдвигал претензии. К примеру, что сало никак не может быть кошерным. Ну что же, отметил он с висельным юмором, остались только худшие евреи. Нужно ведь было кого-то выкинуть, а нашлись только вот такие. И этих даже, на удив­ление, много.

Неожиданно кто-то дернул его за рукав. Фродо резко обернулся.

- Нельзя ведь так, уважаемый пан коллега, нельзя…

Лицо высокого мужчины, выглядящего благородно даже в рваном ватнике, искривила гримаса.

- Вот что они о нас подумают? Пан коллега…

Фродо освободил рукав, мрачно усмехнулся.

- В чем дело… - он снизил голос, - …пан коллега?

- Нельзя ведь так, это наша последняя надежда, вы знаете, пан коллега, свободный мир. Об­щественное мнение. Мы обязаны предоставлять свидетельство страданий нашего народа, а не так, как вы, извините, пан коллега. Серьезность и страдание.

Фродо пришлось задрать голову, чтобы поглядеть в лицо, искаженное гримасой благородного страдания. Черные глаза высокого мужчины буквально горели огнем возмущения.

Этот взгляд, одухотворенное выражение лица… Фродо не мог удержаться от смеха. Когда-то это составляло главный капитал стоящего перед ним сейчас мужчины: горящий взгляд фанатика, эк­зальтированный, но вместе с тем и благородный тембр голоса.

- Над чем это вы смеетесь, пан коллега?

На сей раз голос не прозвучал глубоко и благородно, он походил, скорее, на кваканье. Коро­тышка растянул рот в еще более широкой усмешке.

- Над вами, пан коллега, - сделал он акцент на слове "коллега". - Над вами…

Предприимчивый и въедливый в прошлом телевизионный ведущий, а сейчас депортирован­ное лицо без гражданства в драном ватнике зашелся в священном возмущении. Его карьера неожи­данно завершилась распоряжением Отца Председателя. Псу под хвост пошли репортажи из паломнич­еств, сообщения об открытии очередных памятников и проведении ретритов[16]. Никто не вы­глядел столь здоровым в рядах всепольской молодежи, блестящих побритыми головами и зеркаль­но начищенными сапогами. Никто с такой взвешенной болью не сообщал о достойных сожаления случая­х, когда правый гнев обращал против иноверцев или иных врагов истинной веры. Он выступал на фоне еще дымящегося фундамента православной церквушки; разрушенного табора румынских цыган или же выбитых окон клуба немецкоязычного меньшинства; его комментарии всегда были взве­шенными и единственно верными. Лучше всего проявлял он себя во время процессий и государ­ственных торжеств. Одухотворенное лицо, светящиеся благородным фанатизмом глаза… И вроде как все это и стало причиной его краха, так, по крайней мере, свидетельствовало сарафанное радио. Уж слишком много было у него обожательниц, и что с того, что, в основном, богобоязненных дам преклонного воз­раста. Других это кололо в глаза, так что, в конце концов, Отец Председатель издал распоряже­ние, что, в рамках прогрессирующей евангелизации средств массовой информации, свет­ские журна­листы не могут вести репортажи с мероприятий, в которых принимает участие духовен­ство. А по­скольку ни­каких других торжеств уже не было, столь прекрасно обещающая карьера была беспово­ротно пору­шена. А вскоре после того разыскали и совершенно несоответствующую бабку, ко­торая, вместо того, чтобы быть отравленной газом в камере или сожженной в сарае, выжила и еще дожда­лась внуков.

Бывший любимец публики ожег смеющегося коротышку полным возмущения взглядом.

- Мысигене, - выпалил он и повернулся, словно деревянный манекен, спиной.

- Мешугене, - поправил его Фродо и сплюнул. Он терпеть не мог неофитов.

Со стороны жилых домов раздался отзвук ударов молотка по стальному рельсу. Фродо глянул на часы и скривился. Жратва. Каша с салом.

Несмотря на судорожно сжимающийся желудок, коротышка сонным шагом потащился в направлении того, что называлось столовкой, а на самом деле было громадным складным ангаром, в котором поставили столы на козлах и длинные лавки из досок. Он влился в очередь тащащихся ото­всюду сонных людей, узенькие ручейки которых перед входом в ангар слились в брызжущую руга­тельствами и усиленно пропихивающуюся толпу.

Фродо прошел мимо пожилого мужчины с седой, коротко стриженной бородкой. Старик курил элегантную некогда, а теперь оцарапанную и покрытую ожогами трубочку, в безветренном воздухе разошелся смрад белорусской самосейки.

Низушок скривился.

- И как здоровье членов коалиции, пан министр? – чуть ли не проорал он.

Кто-то из проходящих тут же людей захохотал, пожилой мужчина съежился, будто его удари­ли, уставил глаза в землю.

Фродо ускорил шаг. Вот мал золотник, а дорог.


Спиртное жгло горло, но приступов кашля уже не вызывало. Фродо чувствовал разливающее­ся по телу тепло, приятную, охватывающую все и вся инертность. Первое тепло с самого начала это­го паскудного дня.

Вагнер копался вилкой во вскрытой банке, перекладывая неаппетитные комки застывшего жира. Банка была оснащена химическим подогревом, который должен был активизироваться после того, как крышку сорвут. Но, как правило, кольцо оставалось на пальце, а подогревающее устройство после вскрытия банки штыком не срабатывало. Так было с большинством российских военных пайков, поэтому Вагнер не желал искать вторую банку, решив поесть, не подогревая.

Фродо подсунул ему пластиковую кружку.

- Налей-ка еще своей самогонки…

- Какой еще самогонки? – буркнул Вагнер. – Вполне себе приличный коньяк…

- Ну, раз уж ты упираешься, чтобы называть его так. Совсем недавно я видел тот подвал, в ко­тором он выстаивался. Только не в дубовых бочках, а в ржавой ванне, отсюда и его неповторимый цвет. Сам понимаешь, вода с окисью железа…

- Вот ты знаешь, в башке не помещается. – Вагнер решительным жестом вонзил вилку в гу­стую смесь жира и хрящей. – Этого же невозможно жрать, отдам псу. Правда, пса у нас уже нет…

Фродо отставил кружку. Он лег на спину, заложив руки за голову. Поглядел на покрытый под­теками потолок; уже несколько лет они обсуждали необходимость залатать крышу. Только на разго­ворах все и заканчивалось.

- Помещается… - медленно произнес он. – Причем, не только в башке, но даже и в междуна­родных нормах.

Он понимал, что Вагнер говорит вовсе не про качество коньяка или российские рационы.

- Помещается… - повторил он.

Вагнер решительно поставил банку на пол, носком сапога сунул ее в угол; вынул пачку "кэме­ла", сунул сигарету в рот.

- Долго ты там сидел? – непонятно к чему спросил он, разыскивая по карманам зажигалку.

Фродо отрицательно покачал головой.

- Всего три месяца. Но и так на три месяца слишком долго… Хотя были и такие, которые сиде­ли год, до самого конца, когда начался весь тот бардак, и Лукашенко погнал всех дальше, в Россию. Дай-ка и мне.

Он схватил брошенную пачку, даже не кривясь. Спиртное с тайленолом действовали в паре, уже ничего не болело. Коротышка чувствовал себя легким, как будто бы вместо головы у него был на­дувной шарик.

Он выдул совершенное дымовое колечко, задумчиво глядя, как то поднимается вверх, просве­ченное светящим в окно и стоящим уже довольно-таки высоко солнцем. Как потом оно сворачивает­ся, теряет резкость формы, расплывается под покрытым потеками потолком.

- Собаки у сетки… - буркнул он. – Сельские собаки у сетки. Ты помнишь, они были повсюду, пока их всех не перестреляли. И собаки серьезные, для них имелись небольшие такие загородки, иногда с будкой, иногда — нет. И вытоптанная ими дорожка вдоль сетки, глубокая такая, когда собака бегает вдоль забора, туда и назад. И там было точно так же, дорожка вдоль ограждения. Широкая, натоптанная, как правило, покрытая грязью. Толпы, кружащие, словно рыбы вдоль стенок аквариума. Это поначалу… Потому что потом люди обычно только стояли. Они держались за проволоку и гляде­ли в поле: плоское, голое, до самого горизонта.

Следующее тщательно выдутое колечко поднимается под потолок. Очередное мгновение ти­шины, шум сосен за окном.

- Три месяцы. Были такие, которые сидели с самого начала и до конца. Это те, которых депор­тировали раньше всех, целые семьи, которые застали еще палатки. И эпидемии… Только лишь потом условия как-то изменились к лучшему. Потом оно уже как-то сдвинулось с места, помощь беженцам действовала уже эффективней. Еще принимали Швеция и Израиль… Поначалу семьи с детьми, по­том и женщин. В Израиле молодежь попадала прямиком в армию. А дольше всех ожидали такие, как я, люди среднего возраста. Или же те, у которых рыльце было в пушку, как тот бывший министр или та блядская манда… Министр, по крайней мере, вел себя прилично, тихий такой, из-за угла мешком при­битый старичок. Всегда вежливый и корректный. А вот сионистский неофит — вот то было что-то с чем-то.

Вагнер загасил окурок ʺкэмелаʺ на полу.

- В башке не вмещается… - повторил он.

Только Фродо был прав. Вмещалось не только в башку, но и в международных нормах. До того времени, когда оказалось, что шмат территории в Европе может очень даже пригодиться.

Низушок допил остаток коньяка. Как для кого-то, кто не спал ночью, перед рассветом был из­бит, а потом лошадиную дозу тайленола запил чекушкой коньяка — он был на удивление трезв. И сейчас в нем вскипело злорадное, насмешливое настроение. Коротышка резко уселся на постели.

- Я знаю, что ты хочешь сказать, - глянул он искоса. - Можешь не продолжать. Никто ничего не должен ни мне, ни таким как я.

Вагнер молчал. Снова игрался ʺхеклеромʺ.

- А что ты должен был делать? Протестовать? - Фродо рассмеялся. - Как? И зачем? Вел ты себя прилично. Сидел в своей башне из слоновой кости, писал книжки и утверждал, что тебе все до задницы. И эти твои книжки даже издавал, со всеми их тонкими намеками. Тиражом по пятьсот экзем­пляров каждую. Вот только никто их не читал, потому что уже тогда они стоили как четверть средне­статистической зарплаты. Но ты все так же оставался авторитетом, тем более важным — что молча­ливым. Авторитетом для немногих, которые для тебя что-то значили, которых ты ценил. А глупый на­род ничего лучшего не заслуживал, он сам хотел… А больше у тебя нет?

Вагнер отрицательно мотнул головой. Не было. Он и сам охотно ужрался бы до полусмерти.

- Глупый народ, - низушок обращался, собственно, к самому себе. - Он сам себе все это и устроил, люди поперли на резню, словно бараны. А те, которые еще как-то мыслили, возвышенно молчали, как ты, или зарабатывали бабло, как я. И не видели ничего, кроме кончика собственного носа… Возможно мы и глядели с отвращением на всех этих лысоголовых на улицах, на облака лада­на, на маленькие и большие памятники в каждом скверике. Мы подключали для самих себя тайные антенны, нелегальные кабельные сети и радовались тому, что нас это все не касается, что мы сами не обязаны слушать и видеть эти бредни. А то, что кого-то там избили, спалили какую-то там церковь или даже кого-то убили… Сами же мы ничего сделать не можем… Чем хуже, тем лучше, долго все это не продлится. Но запад продолжал вести с нами бизнес, строились и открывались очередные супермаркеты. Разве что нас выперли из НАТО и из брюссельских прихожих. Перед нами, как перед чумными, закрыли границы, что нашим религиозным и националистическим маньякам лишь подлило масла в огонь… Польская схизма…

Вагнер успел разобрать "хеклер-и-кох" на части. Он осматривал против света просвет ствола, давным-давно не чищенного, покрытого раковинами. Похоже, предыдущий владелец считал чистку оружия никому не нужным предрассудком.

Польская схизма, подумал он. А что должен был сделать народ, в течение двадцати лет вос­питываемый в рамках культа одного человека. Вот что мог он думать, когда преемник, черный чело­век в белых одеждах и с суровым лицом, говорил про ошибки и искажения. Новый папа римский не объявил буллу, высказывался прямо, на пресс-конференции. Не с трона, даже не из окна, далекий и недостижимый, а из арендованного зала итальянского пресс-агентства. Что должен был сделать на­род, когда избранный кратчайшим, всего лишь получасовым конклавом римский папа сообщил о пересмотре энциклики Humanum Vitae[17]. А один из непокорных германских теологов говорил о языче­стве, памятниках, которые ставят при жизни, аллеях праведного имени в каждом городе…

- Жан Н'кондо принял символическое имя Альбино, - Фродо вошел в самую средину мысли Вагнера. – Кардинал из Заира, смесь Мартина Лютера Кинга с самим Савонаролой. Негритенок Бам­бо на троне святого Петра, оскверняющий все самое святое. Который осмелился приостановить пол­номочия самого примаса, когда тот стал критиковать проекты реформ, называя их творениями сатаны и коммуняки, все оно шло где-то так. Как должен был поступить тогда народ с сорокапроцентной без­работицей и отсутствием каких-либо перспектив? В конце концов, у него имелся враг. Но я хотел не об этом.


Ложка скрежетнула по дну алюминиевой миски. Неаппетитная каша, подкрашенная реденьки­ми, бледными шкварками, все-таки давала какие-то необходимые калории. Есть приходилось исклю­чительно из соображений рассудка, чтобы не попасть в апатию.

Фродо вытер губы, поднял ко рту кружку без ручки, желая смыть затхлый вкус компотом, как называли бледно-розовую жидкость, в которой иногда попадались расползшиеся плоды. Возможно — сушеные сливы.

У него не было даже собственной миски, в этом планедаже в Аушвице было полегче. Здесь посуду и гнутые ложки выдавали вместе с порцией еды, этим занимались оплывшие бабы среднего возраста, явно, бывшие сотрудницы совхоза. Ходили они все время обозленными, поскольку в кухне не удавалось украсть много, а посылки, высылаемыми Международным Красным Крестом, пропадали уже в Минске — здесь, в лагере их никто не видел.

Фродо до сих пор сидел, попивая бледный компотец, хотя ангар уже наполовину опустел. Было холодно, каша стыла; еще до того, как попасть на столы, она превращалась в твердые, слеп­ленные жиром комья. Низушку совершенно не хотелось возвращаться в комнату с бездействующей, обитой раковиной и двухэтажными нарами, которые он делил с двумя довольно-таки симпатичными и культурными семьями, обремененными, к сожалению, четырьмя детьми. Поскольку малышню не пус­кали в выкопанный в границах проволочного заграждения сортир, смрад из горшков мог бы поднять и мертвого.

Не было охоты и бегать перед ограждением, словно зверь в клетке. Очень скоро уже должен был опуститься ранний декабрьский вечер; грязь под ногами уже подмерзала, благодаря легкому мо­розцу. Коротышка размышлял: что дальше. И так уже три месяца кряду.

Сам он уже познакомился с методами работы управления по делам беженцев и подсчитал: при таком темпе рассмотрения заявлений на предоставление политического убежища, следует приго­товиться года на три ежедневного запихивания в себя каши со шкварками.

Кто-то стукнул его по плечу. Низушок неохотно повернулся, считая, будто бы это снова въедливый телеведущий с обращением о достоинстве. Но на половине оборота застыл: за ним стоял солдат внутренних войск, один из тех, кто охранял лагерь. Солдатик был молоденький, с мальчише­ским лицом, которого, похоже, бритва еще не касалась. В руке он держал лист бумаги, похожий на официальный документ.

- Павло Лешневский? - спросил солдат.

- Собственной персоной, - буркнул в ответ Фродо.

Он совершенно не удивился тому, что его так легко нашли, без необходимости вызова через хрипящие громкоговорители, находящиеся в каждом помещении. Было достаточно отдать приказ об­наружить самого маленького коротышку во всем лагере.

Солдат, правда, без особого успеха, пытался навесить на лицо мину решительности.

- Идите за мной, - приказал он и повернулся.

- Сейчас, сейчас, - остановил его Фродо. - А куда?

- Командир сказал…

- Минуточку, - перебил его Фродо. - А зачем?

- Не знаю, идите… - в голосе солдатика, несмотря на грозную мину, прозвучала просительная нотка.

Уже серьезно обеспокоенный Фродо поднялся с места. Черт, опять та гнида донесла…

Идя за солдатом, он вспоминал две предыдущие беседы с комендантом лагеря, могучим те­лом майором с налитым лицом. Всякий раз причиной этих бесед была жалоба помещавшегося на сионизме неофита.

В ходе первого разговора майор стучал кулаком по столу, выкрикивал что-то о наказании, красноречиво показывая на охранника со штыком и чего-то вспоминая про хлеб и воду. Фродо на эти слова рассмеялся ему прямо в лицо: хлеб с водой представляли собой привычные завтрак и ужин. Слегка коричневую водичку исключительно для того, чтобы никто не догадался, называли ячменным кофе. Еще он предложил, чтобы комендант лично показал ему такое место, где он должен будет вы­копать себе карцер. И он сделает это даже с охотой, только лишь для того, чтобы убить скуку. Майор все сильнее стучал по несчастному столу, но столь же прекрасно, как и виноватый, понимал, что его юрисдикция на заключенных не распространяется. Тем более, при постоянном надзоре представи­телей ООН. Режим Лукашенко зарабатывал для себя в мире баллы, теперь он рассматривался как заря демократии на фоне расистской Польши.

А под самый конец майора чудом не хватил удар, когда Фродо отдал салют, прикладывая пальцы к голой голове и вышел, отодвинув штык остолбеневшего охранника.

Во второй раз майор проявил какую-то щепотку ума. Он отослал охранника, тщательно закрыл дверь. Потом схватил низушка за воротник, поднял его словно котенка и прямо в лицо просопел, что в следующий раз разобьет ему морду. Вот просто так, без свидетелей. По привычке даже дал честное комсомольское слово.

У виновного все желание шутить как-то прошло. Он тихонечко пообещал исправиться и вы­шел, обещая себе, что никогда даже не приблизится к предательской гниде. Но не сдержался.

А в комнате коменданта Фродо ожидала неожиданность. Вместо майора-богатыря за столом сидел молодой мужчина в форменном свитере без знаков отличия. По причине темного оттенка кожи и черт лица, если бы ему повязать клетчатый платок на голове, он выглядел бы словно официальный ассистент уже пожилого Ясира Арафата. Какое-то время он присматривался к остолбеневшему низушку.

- Павел Лешневский? Спросил он наконец, совершенно без акцента. И совершенно зря. Фродо мог бы поклясться, что в картонной папке на столе имеется его фотография. - Какие-нибудь докумен­ты имеются?

- Вы шутите? - фыркнул Фродо.

Мужчина усмехнулся, кивнул, наклонился над ноутбуком с подключенной к порту USB не­большой коробочкой. На коробочке мигал зеленый светодиод.

- Присаживайтесь, - буркнул он. Зашелестел привод диска. - Будьте добры, положите руку. Вот сюда, - указал он на коробочку. - Нет, правую.

Фродо послушался. Коробочка была теплой на ощупь.

Снова зашелестел диск, по темной поверхности переместилась красная линия сканера. Зеле­ный до сих пор светодиод мигнул красным и погас.

Мужчина всматривался в экран. Затем поднял глаза.

- И как, сходится? - не сдержался Фродо.

- А что, может и не сходиться? - парировал мужчина и усмехнулся даже шире, чем раньше.

Он придвинул к себе папку, забарабанил пальцами по серому картону, исписанному закорюч­ками иврита.

- Павел Лешневский. Родился в 1970 году, в Варшаве. Отец Анджей, мать — Ивона, девичья фамилия Плоньская. Обучение в Варшавской Политехнике, отделение основных технических проблем. Военная служба в танковых войсках, подпоручик запаса. Аспирантура… Первая работа в фирме по разработке программного обеспечения. Потом работа в Военной Информационной Службе, специальность — обработка и и интерпретация спутниковых снимков. Арестован за шпионаж в пользу Венесуэлы… Признан нежелательным элементом и депортирован; военная прокуратура от обвине­ния отступила… Сходится?

Фродо кивнул.

- Да, естественно, - сказал он. - Не воспользуюсь.

Мужчина закрыл ноутбук.

- Это чем же вы не воспользуетесь? Я пока что ничего и не предлагал…

- Слишком жарко. Сам я люблю прохладу, а в танке жарища. Сам я мал ростом, так что навер­няка ʺмеркаваʺ мне не достанется, только какая-нибудь захваченная ʺсемьдесят-двойкаʺ. Не пройдет, я уже стар для этого, впрочем, мне уже предлагали…

Заскрипел замок-молния. Мужчина тщательно свернул провода, уложил вовнутрь сканер отпе­чатков пальцев.

- Называй меня Арик, - неожиданно протянул он руку. - Видишь ли, Павел, тем, о чем ты гово­ришь, занимается бизнес-секция при британском консульстве в Минске. Это они с тобой разговарива­ли. Два раза, правда?

Фродо молчал.

- Дважды, - Арик не ожидал подтверждения. - И это хорошо, что так случилось, потому что у нас гораздо лучшее предложение.

- Мы, это значит ʺктоʺ? - прямо выпалил Фродо.

- Да не строй ты из себя ребенка, Павел. Знаешь ведь. Нам известны твои достижения…

Ну да, подумал Фродо. Все счастье в том бардаке, когда хватали шпиона, то никак не думали о том, а что на тот способен по-настоящему. Чем грозит, что его выпустили за границу. И все счастье в том, что расовой чистотой занимался совершенно другой отдел, в противном случае — шпионаж бы явно доказали. В противном случае, сидел бы теперь под замком где-нибудь на Раковецкой[18]. Вели­чайшая тайна: получение разведывательного материала с обычных коммерческих, геофизических и метеорологических спутников. Взлом алгоритмов управления.

Знаем мы твои достижения. И отпечатки твоих пальцев у нас имеются. Низушок усмехнулся. Им следует вылавливать других шпионов, а не венесуэльских.

- А если нет? - осторожно спросил он.

- Почему? - парировал Арик.

Он сделался серьезным, уже не скалил зубы, словно арабский террорист, подлетающий к ʺбашням-близнецамʺ Международного Торгового Центра.

- Об этом позднее. Поначалу я хочу знать, что случится, если откажу? Буду тут скисать до смерти в дерьме? Пока не получу белорусское гражданство по той лишь причине, что здесь засидел­ся, поскольку только лишь ради меня лагерь содержать нет смысла?

Арик забарабанил пальцами по столешнице.

Изображает смущение, подумал Фродо. Никакой агент не делает подобных вещей подсозна­тельно, в противном случае вылетел бы с подготовительных курсов в самом начале, закончив, в самом лучшем случае, в охране посольства.

- Нет, - сказал наконец офицер израильской разведки. - Не останешься. Мы не прибегаем к шантажу, такими вещами не занимаемся. Мы играем честно.

- Застрелишь меня на месте из своей беретты?

Пальцы прекратили барабанить по столу. Вот это уже настоящее смущение, подумал Фродо.

- Нет, - буркнул Арик. - Вне зависимости от своего решения, в лагерь ты уже не вернешься. Тебе просто нельзя. Выедешь еще сегодня, получишь паспорт, действующий во всех странах мира. Ладно, почти что всех. - Он усмехнулся. - Египетский, правда, зато очень хороший, - быстро предупре­дил он. - Даже в Египет въедешь без проблем.

Фродо рассмеялся. Арик поглядел на него.

- С действительной шведской визой. Берешь? Или предпочтешь другой?

Фродо сделался серьезным.

- А подумать можно?

- Можешь, - быстро прозвучал ответ. - Времени у тебя много. Целая минута.

Все, шутки кончились.

- Сигаретку можно? - спросил Павел Лешневский, чтобы чуточку потянуть время.

- Не курю, - буркнул Арик.

Фродо поглядел на дешевые настенные электрические часы. На стрелку, отсчитывающую по­следние секунды.

- Знаешь, Арик, или как-ты там зовешься по-настоящему, - начал он еще до того, как секунд­ная стрелка завершила полный оборот. - Знаешь, я ведь еврей только по именованию. Не по матери, не по вере. Долго над всем этим не размышлял. Этот весь мой внешний вид — это только игра генов, брат похож на скандинава, блондин, выше меня на полметра. Отец… Никогда не думал, кем был мой отец, мой дед. Мы никогда об этом не разговаривали. Думаю, что им самим было до лампочки. Я жил в Польше и чувствовал себя поляком. Меня доставала масса вещей, но, знаешь ли, right or wrong, my country… Я работал там, где работал, находился под защитой. До того самого времени, когда меня выгнали, как собаку. Словно мусор. За грехи предков.

Ненадолго он прервался, всматриваясь в стрелку, движение которой уже не имело значения. Время закончилось, решение было принято.

- Я жил в стране, в которой слово ʺжидʺ[19] было популярным ругательством. В которой евреи были виноваты во всем плохом; виртуальные евреи, потому что других просто нет, так я сам себе объяснял. Вплоть до того самого дня, когда сам сделался евреем…


Фродо с отвращением раздавил окурок ʺкэмелаʺ. Обычно курил он мало, а сейчас пошла це­лая пачка. Вагнер как раз вскрывал следующую.

- Блин, ну что я пизжу, - задумчиво произнес низушок. - Не о том же…

Вагнер щелкнул зажигалкой и ничего не сказал.

- Ты скажи, если я схожу с темы. В противном случае, мы никогда не дойдем…

- Поскольку я не знаю, до чего мы должны дойти, то это несущественно, - буркнул Вагнер. - Ты рассказывай, и оно попустит…

- Тоже мне, психолог нашелся! - фыркнул Фродо.

Веджьмин пожал плечами. Все происходящее начало ему надоедать, ночь без сна, выкурен­ные две пачки сигарет. Охотнее всего он лег бы спать, только не хотелось оставлять накрученного тайленолом и спиртным коротышку его судьбе; и еще он боялся, что тот натворит глупостей.

Он уже отметил, что сильное обезболивающее средство в соединении с самогонкой подей­ствовало на Фродо совсем не так, как должно было. Глаза низушка блестели, словно у перепившего­ся валерианой кота.

- Вагнер, - акцентируя слово, произнес Фродо. - Я это рассказываю, курва, не для того, чтобы поплакаться в жилетку. Я хочу сказать тебе нечто важное… И я докажу тебе, что на моих предполо­жениях можно полагаться, и покажу это тебе, как…

Он замолчал.

Что-то ты слишком издалека к этому подходишь, без какого-либо злорадства подумал Вагнер. Он взял банку с консервами. Крышка отскочила, и химическое подогревающее устройство на сей раз сработало. Над банкой начал подниматься пар, в ней забулькало нечто, что надпись лживо описыва­ло как говядину, но напоминало, скорее, эксгумированную из вечной мерзлоты падаль мамонта.

Вагнер понятия не имел, как должен пахнуть подпорченный мамонт в собственном соку, но предполагал, что именно так. Выбора у него не было, немецкий rindgulaсsh закончился несколько дней назад, в неприкосновенных запасах остались только обезвоженная американская клубника и русские, твердые, что твой камень, сухари.

- Сейчас блевану… - Фродо шмыгнул носом. - Холодное было лучше, не так воняло… Дай си­гарету…

- После нее ты тоже сразу блеванешь, - предупредил Вагнер, протягивая пачку. Фродо подку­рил, затянулся, выдул безупречное колечко.

- А дело в том, Вагнер, что я хороший аналитик. Могу сопоставлять факты. И тогда предвидел, и сейчас тоже…

Вагнер решительно отставил парящую банку с торчащей в ней вилкой.

- Так может, скажешь сразу, - отозвался он. - Можешь сразу пропустить примеры собственной безошибочности, а просто возьми и скажи. Я постараюсь понять. - Он криво усмехнулся, отвел со лба длинные седые волосы. - По крайней мере, постараюсь, несмотря на всю свою наивность, или как ты там сказал.

Фродо выпустил следующее колечко, повернулся на бок и вонзил в Вагнера взгляд блестящих от спиртного и барбитуратов глаз.

- Никогда я этого не говорил, но раз ты сам так утверждаешь… - с издевкой произнес он. - И говорил я не о тебе, а о том, что умею логически мыслить… Нет, - продолжил он через какое-то вре­мя. - Полной картины у меня еще нет, еще не могу… Пока что все это только спекуляции, их не следо­вало бы представлять на этой стадии — меня так учили. Чтобы не влиять на выводы. - Он оттер лицо. - Блин, да что я несу, - заметил он с отвращением. - Как будто все еще торчу в Генеральном Штабе и мне необходимо прикрывать собственную задницу, если вдруг случайно ошибусь… Ладно, все нор­мально, сейчас все тебе объясню. Тебе даже нет смысла рассказывать, что предложил тебе Рости­славский. Догадываюсь. Он дал тебе карт-бланш, если говорить о чеченцах, которых выставляет тебе Кудряш… Ну как, попал?

Он рассмеялся, увидав изумление, рисующееся на лице Вагнера.

- Я бы и так тебе сказал, - буркнул тот смущенно. - Все так. Но кое о чем не догадаешься…

- Если сам не справишься с тем, чтобы сбить тот ʺблэкхокʺ, ты должен спровоцировать его на пересечение границы. Тогда они сами его собьют.

Низушок усмехнулся, слыша, как Вагнер перемалывает во рту ругательства, затем выдержал подозрительный взгляд приятеля.

- Я не утверждаю, будто бы угадал, - Фродо говорил спокойно, все так же усмехаясь гнуснень­кой, алкогольно-тайленоловой усмешечкой, сквозь которую проблескивало подавляемое безумие. - Это она мне сказала. Именно затем он ее сюда и прислал. Все складывается и весьма подозрительно сходится…

- Что сходится, Фродо? - начал Вагнер, когда первое изумление прошло. - Тут все нормально. Вертолет блокирует контрабанду, с которой живут Ростиславский вместе со всем гарнизоном. Это всего лишь бизнес и ничего больше. А вот чеченцы — это загадка, неизвестно, кто за ними стоит, и как бы не кто-то более важный, чем наш любимый генерал. Нам уже известно, кто у них был здесь, начальник разведки округа — это тебе не фунт изюму. Так что нечего больше копать.

В усмешке низушка были слышны нотки истерии. Ему уже хватит, с беспокойством подумал веджьмин.

- Все нормально, - выдавил из себе в конце концов Фродо. - Все, ик, в пор-рядке…

Он не мог проконтролировать диафрагму, приступ смеха перешел в икоту. Не говоря ни слова, Вагнер поднялся и вернулся через минуту с фляжкой воды.

- Еще я мог бы тебя напугать, - улыбнулся он. - Только не знаю, смог бы ты сегодня перепу­гаться.

Фродо долго пил, так что кадык ходил ходуном по шее в синяках.

- Ну ладно, прошло, - облегченно признался он. - Уже, ик. Вот же, ик, блин.

Он снова поднял флягу, когда ее отставил, какое-то время сидел молча, не зная, вернется ли икота.

- Все нормально, - сказал он наконец. - Даже слишком. Все сходится, так, как и обязано схо­диться. Все до мелочей. А я терпеть не могу, когда все сходится, что-то не должно, случайно…

Вагнер искоса поглядел на него.

- Старик, а ты знаешь, что такое паранойя?

- Знаю, - ответил низушок. - Это весьма желательное свойство всякого хорошего сотрудника разведки. А я хороший аналитик… - И оскалил зубы в усмешке. - Чертовски понятливым… Всегда был.


Небольшое помещение на тылах британского посольства. Отдел интересов государства Израиль в Минске. Кроме Фродо и Арика комнату занимала молодая девушка со славянским типом красоты и привычным именем Моника. Фродо не знал, чем она занимается, и это его совершенно не интересовало. У него был приличный компьютер и масса собственных занятий, которые после полу­годовой бездеятельности доставляли кучу удовольствия.

Приличный компьютер по сути был всего лишь концевым элементом, подключенным к подо­зрительному электронному лому на столе, занимавшем большую часть комнаты. Этот лом, как Фродо быстро догадался, был мощным многопроцессорным сервером с дисковой матерью и собственным спутниковым каналом. Что с того, что ему не хватало корпуса, все хозяйство выглядело сложенным в кучу на заботливо разложенных газетках. Сервер замечательно поднимал температуру в маленьком помещении и невыносимо шумел многочисленными вентиляторами.

Первой задачей, за которую взялся Фродо на новой работе, был взлом варшавской сети Гене­рального Штаба. Оттуда он стянул собственное программное обеспечение для обработки снимков, хотя теперь у него имелся доступ к значительно более лучшим спутникам, причем, по первому же требованию, а не во время немногочисленных окошек. Арик поначалу ворчал и сетовал на ненужный риск. Но, увидав результаты, свое мнение изменил. Особенно ему понравилась фотография совет­ского танкиста, отливающего на гусеницу собственного танка. Даже с орбиты можно было утвер­ждать, что бравый вояка, вне всякого сомнения, лечит сейчас триппер.

Фродо официально принадлежал теперь к британскому вспомогательному персоналу. Про­живал он в городе, в дешевой гостинице, только ведь она была гораздо лучше, чем лагерь. Здесь электрическую лампочку можно было получить у администратора, а ток отключали реже, чем в других местах. Еще он получал продовольственный паек, поскольку предпочитал не есть в столовой посоль­ства, хотя теперь его звали Пол Лесневски родом их ЮАР. Зато в его речи присутствовал слабый аф­риканский акцент.

Наконец-то работа, после стольких месяцев бездеятельности. Оказалось, что пока он торчал подвешенным в пространстве, ограничивающемся грязной площадкой для общих сборов, крупнопа­нельными домами и колючей проволокой, в мире много кое-чего случилось. В лагере никакие сведе­ния до него не доходили, мир съежился до ссор в тесных помещениях, вечно вонючей каши и хожде­ния челноком вдоль ограды. Вообще-то динамики в комнатах выхаркивали какие-то новости, только все они были какими-то далекими, происходящими где-то в ином, параллельном мире, не имеющем никакого соприкосновения с этим реальным, замкнутым. Теперь Павел удивлялся, как до такого могло дойти, как можно было легко отобрать у человека человеческое, лишить его всего, включая любопыт­ства.

Теперь любопытство вернулось. Но вот от недоверчивости он не избавился, и она приводила к тому, что Фродо прошмыгивал между посольством и гостиницей, бросая украдкой взгляды во все стороны. Охотнее всего он теперь просиживал именно здесь, в небольшой, душной комнатке перед монитором.

А вот будущее было таким же неясным. Как персональное, так и всего остального мира.

Самым странным было то, что никто уже ничему не удивлялся. Без особенного отзвука про­шло сообщение о договоре, заключенном между Израилем, Сирией, Ираком и Египтом. Осталась куч­ка комментариев, совершенно противоположных, как будто бы и комментаторы подходили к пробле­ме без особой уверенности. Гораздо больше места было посвящено захвату Крыма российской арми­ей[20] чтобы занять морские базы. Поначалу, когда российские бронетанковые подразделения перешли украинскую границу, была даже выпущена какая-то резолюция, очередное серьезное предупрежде­ние Совета Безопасности, поддержанное Государственным Департаментом. Но вот второго серьезно­го предупреждения уже не было, жестокая эффективность, с которой русские достигли поставленных целей, закрыла всем рот. Русский медведь оказался медведем, а не – на что надеялись некоторые – вылинявшим плюшевым мишкой. Тем более, что у американцев самих имелась серьезная проблема: Саудовская Аравия отказалась продлить аренду баз и потребовала, чтобы чужие войска покинули ее территорию; Конгресс совершенно неожиданно заметил, что Саудовская Аравия – это авторитарное государство. Так что войска остались, чтобы ввести демократию по просьбе жителей. И весьма скоро командиры этих войск с изумлением выяснили, что их противники это не сотня танков из дивизий, верных династии Аль Сауди, а несколько тысяч иракских Т-72. Вскоре изумление еще более усили­лось после неудачной попытки задержания иракского танкера в Ормузском проливе. Судно обрати­лось за помощью, которой оказались иранские ракетные катера. Ракеты Silkworm были относительно медленными, боеголовки у них были небольшими. Но трех их попаданий хватило, чтобы послать на дно фрегат класса "перри".

При всех этих событиях очередные бои за Кашмир, высадка французских парашютистов в Конго и рост напряженности между Мексикой и США прошли, в принципе, без отклика.

Замешательство, о котором не сообщалось в прессе и на телевидении, было видно только лишь на спутниковых снимках. Вместо этого мир страстно интересовался планируемым бойкотом олимпиады в Пекине, подготовкой к импичменту в связи с обвинениями молоденького стажера в Бе­лом Доме. На самом же топе был иск, который агент Стивена Кинга выставил производителям нового риалити-шоу, одержавшего неслыханный успех во многих странах. Производители отговаривались тем, что права приобрели у некоего Бахмана. Популярностью пользовался и процесс относительно раздела фирмы "Майкрософт". Форсированная поддержка лоббистами постановления о прекращении охраны пингвинов в конце концов оказалось только слухом.

Спутниковые снимки показывали, что над Атлантическим океаном плотно клубились транс­портные самолеты "гэлекси" и "глобмастер". Польша из всех мировых сервисов исчезла. Сообщения из лагерей на Балканах привлекали больше зрителей; сами лагеря были побольше, а если хорошень­ко поискать, то и массовую могилу можно было обнаружить. Только все эти новости в очередной раз на голову разбили племена тутси и хуту: человек, зарубленный мачете в телевизоре выглядит гораз­до лучше, чем просто застреленный. В сообщениях о гуманитарных бомбардировках косовских ал­банцев указывался уже только тоннаж бомб, столь же интересный, как биржевые сводки. Какой-то не­зависимый экономист подсчитал, что стоимость обедненного урана, доставленного в Косово штурмо­выми самолетами, превышает стоимость всего национального богатства Албании, предусматривае­мого на 2050 год.

О Польше вспоминали уже только немецкие станции при случае ареста очередного деятеля на Опольщине. Сообщения о беспорядках и забастовках не выходили за рамки местных радиостан­ций, призывающих к сдержанности, труду и молитве, а по причине отсутствия евреев во всем свали­вая ответственность на агентуру Ватикана. Даже взрыв памятника в Новой Гуте прошел без резонанс, тем более, что результат оказался мизерным.

Первые несколько недель Фродо отрабатывал хвосты. В помощь он получил Монику, которая, правда, оказалась слишком глупенькой. Банальная доставка подшивки газет из архива посольства превышало ее возможности. Как Фродо подозревал, наибольшую пользу от Моники, превышающую, правда, служебные полномочия, имел Арик.

Никакого конкретного задания он не получил. Поначалу просто пытался прослеживать ситуа­цию в Польше, затем заинтересовался и остальным миром. А тот попросту сошел с ума. После того пришла мысль, что к этому-то мир стремился уже давно. Тлеющие местные войнушки начинали раз­гораться, совершенно невероятные союзы и перетасовки уже никого не удивляли.

Так что Фродо занимался Польшей и соседями. Во всяком случае, именно такие получил он указания; по словам Арика как раз это и было заданием минской резидентуры. Как-то странно все это было, вся эта вроде как резидентура: один-единственный офицер, глупая телка и он, еврей гонорис кауза… Ведь то, что он сейчас делал, анализ снимков и донесений белой разведки — то есть, попро­сту, вырезок из открытой прессы — мог бы точно так же осуществлять кто угодно в Тель Авиве.

Ну ладно, возможно, что и не кто угодно. Опыт и знание реалий тоже следовало учесть. Но по­чему именно здесь?


Вагнер сидел на бетонных ступеньках перед вырванной с петель дверью. Голова трещала от боли. Слишком много сигарет и самогонки, изображающей из себя коньяк.

Фродо, в конце концов, погас будто свечка. В какой-то миг он попросту закрыл глаза и заснул на половине слова. Но успел рассказать достаточно много, чтобы у Вагнера теперь было над чем подумать, все больше он склонялся теперь к тому, чтобы признать, что Фродо прав. Что-то здесь ни­как не сходится. Со злостью он смял сигаретную коробку. Две последние выкурил ворчун-лейтенант, который, наконец-то, приехал за трупами Кирпичева и фальшивых спецназовцев. Уже сам его приезд вывел Вагнера из равновесия больше, чем потеря последних сигарет. Перед тем он предполагал, что придется самому будет выкопать яму рядом с могилкой пса и самому их там и захоронить.

Он даже поспорил с низушком, который утверждал, что теперь вот много чего изменится, что происходит нечто такое, что заставляет даже известных своей беспечностью русских поступать как следует. И оказалось, что малой таки прав. Яму копать не пришлось, явилась целая бригада с эле­гантными пластиковыми мешками. Не просто так могильщики, а, скорее, следственная разведыва­тельная группа. Даже гильзы тщательно собрали, а лейтенант с голубыми петлицами долго мучил Вагнера вопросами об обстоятельствах выстрела, лишившего Кирпичева головы, а низушка — самого лучшего монитора. Лейтенант был вежлив, но исключительно задавал вопросы. Ни на один из задан­ных Вагнером он не ответил.

Все это было крайне странным. Вместо того, чтобы небрежно закинуть тела в кузов грузовика, приехавшие тщательно сфотографировали все место события. Похоже было на то, что вместо того, чтобы как обычно в ходе чистки расстрелять всех подозреваемых, они собираются провести нормаль­ное следствие.

Случайность, буркнул Вагнер себе под нос — самый банальный ёбаный случай. А может… Может, необходимо наконец-то решиться…

Ему пришлось признать одно: Фродо был хорош в вылавливании мелочей, в подгонке один к одному элементов головоломки, в обнаружении самых существенных, пускай на первый взгляд и отдаленных и незначительных подробностей. Если поверить в рассказы, он всегда был в этом хорош. И не было причин, чтобы ему не верить.

Сам он никаких связей пока что не видел. Для него самого все было пока что слишком туман­ным, слишком случайным. Но он не знал и других данных.


Клочки сведений, на первый взгляд отдаленных, не связанных, из совершенно различных об­ластей. Снимки полигона в Дравске; фрагмент телерепортажа о волнениях в Радоме с его типичным тривиальным драматизмом; тучи слезоточивого газа, бутылки с коктейлем Молотова, кадры разбитых лиц женщин и детей, повышение цен на топливо на Гданьском нефтеперерабатывающим комбинате.

Фродо уже знал, почему он находится именно здесь — в Минске. Это было совершенно пери­ферийным направлением, кипеть начинало на Ближнем Востоке. Здесь оставили только таких типов, как Арик, у которого — как начинал догадываться Фродо — имелось какое-то пятно в карьере.

Несмотря на это, Арик был догадливым. Он внимательно выслушал то, что собрался сказать ему Фродо.

Снимки с КН-11 были гораздо лучше тех, с которыми он работал в Польше. И не удивительно. Landsat – это типичный геофизический спутник, применяемый для того, чтобы делать красивые сним­ки облаков, циклонов и атмосферных фронтов для телевизионных прогнозов погоды. Метеорологи пользовались не столь эффектными доплеровскими радарами.

А вот Keyhole был просто великолепен. Данные он передавал в режиме реального времени, в любом диапазоне спектра. А самым смешным было то, что, несмотря на нынешнее свое нахождение в совершенно другом союзе, Израиль до сих пор мог ими пользоваться, что свидетельствовало о том, что Пентагоне творится тот еще бардак. Спрошенный об этом Арик только усмехался. После чего по­казал серию еще лучших фоток, представляющих, к сожалению, территории, Фродо не столь интере­сующие. Фоток, снятых в режиме реального времени с американского самолета ʺАврораʺ, настолько секретного, что не столь невидимого, сколько вообще не существующего.

В перехвате снимков не было ничего ужасного или таинственного. Можно потратить миллиар­ды на самолет-невидимку, летающий со скоростью в пять махов на самой границе космоса. Можно потратить еще сколько-то там еще на систему микроволновой передачи — стабильную, закодирован­ную и невозможную для перехвата. И под самый конец сэкономить десять баксов, проложив сетевой кабель вместе с пуском других.

Полигон в Оржише. Добрая сотня с лишним танков, развернутых в атакующую линию. После обработки на увеличениях видны даже отдельные элементы реактивного панциря. А дальше — бое­вые машины пехоты, старенькие БМП, единственная модернизация которых до сих пор заключалась в перекраске под новый рисунок камуфляжа.

Фродо наморщил лоб. Что-то тут было не так. Не считая самого факта организации учений в подобном масштабе, что-то здесь не сходилось еще сильнее. Полигон в Оржише был небольшим. Это вам не Дравско, где можно было инсценировать целые битвы, как на Курской Дуге. А здесь не­льзя было даже стрелять боевыми противотанковыми снарядами; посланные в небо, они падали да­леко за полигоном.

Коротышка показал снимки Арику. Тот почесал голову.

- Демонстрация силы? - без особой уверенности спросил он через какое-то время. Фродо не согласился.

- Скорее всего — нет. Да и перед кем? Для международной демонстрации слшком малые силы. Да и кто об этом знает? Кого волнует то, что творится на мазурском полигоне, когда по-настоя­щему существенные вещи сейчас разыгрываются в Кувейте?

Арик еще раз почесал голову. Кликнул мышью, увеличил фрагмент фотографии.

- И стреляют боевыми… - задумчиво буркнул он. - Интересно, а во что?

Фродо набрал на клавиатуре название файла. Снимок открылся в новом окне. Навел курсор, щелкнул по кнопке ʺzoomʺ.

- В старые пятидесятипятки. И тут не одни только танки. Еще у меня есть снимки с запуском TOW. Improved TOW[21]…

И он значительно поглядел на Арика, который сделал вид, будто бы не знает, в чем тут дело.

Фродо задумался. Нет смысла запускать в воздух такое количество бабок. Еще со времен ра­боты в ВИС (Военных Информационных Службах) он знал, что бюджет светит дырами, в особенности же, после знаменитой акции "часовня в каждой казарме". Должностные оклады капелланов пожирали громадные средства, организованные марши в паломничества, в последнее время, даже с тяжелым вооружением – еще большие. К традиционной триаде "суша – вода – воздух" в возрожденном Войске Польском присоединился четвертый род вооруженных сил, самый мощный в мире корпус войсковых священников. А Бог на знаменах давно уже занял место Чести и Отчизны.

А может, все-таки, демонстрация силы, без какой-либо уверенности подумал он. А смысл? По­каз, о котором никто не знает, даже режимное телевидение молчит. Сам он просматривал его еже­дневно, хотя с трудом выносил суконный язык Отцов Телеведущих. Впрочем, все это не имеет смыс­ла, для подавления голодных беспорядков гораздо лучше годились пандуры[22] и специализированные подразделения. Нет, что-то здесь подванивает.

- Мне нужны снимки с других полигонов. Дравско, Легница, даже Рембертув. А еще авиабаз… да и морских баз тоже…

Арик кивал, соглашаясь, но скептицизм его не покидал.

- Послушай, будет тяжко. Мы же не можем бросать "дырку от ключа" туда-сюда по орбите, по­тому что законные хозяева могут и сориентироваться. Это единственный, пролетающий над Польшей, наверняка только лишь потому, что у него мало топлива.

Фродо на это что-то буркнул, выводя на экран карту с отрезком орбиты и указанной полосой покрытия.

- Попытайся. А если не удастся, тогда от Легницы откажемся. И от Щецина.

Коротышка выглядел ужасно недовольным. Арик внимательно приглядывался к нему.

- Хорошо. Сейчас дам Монике сообщение для шифровки… Или нет, сам зашифрую, похоже на то, что тебе это нужно спешно.

Фродо никак не мог понять, зачем шифровать срочное сообщение, которое и так высылается в виде миллисекундного, сжатого и кодированного импульса. Он предполагал, что здесь речь шла ис­ключительно о сохранении должности шифровальщицы.

Импульс был послан. Вскоре угловатая коробка спутника КН-11 дернулась, остатки гидразина в баках подтолкнули его путем краткосрочного запуска корректирующих двигателей. Фродо не мог по­верить в это. В течение трех обращений Keyhole добросовестно регистрировал всю площадь Польши вместе с приличным шматом территорий соседствующих государств.

Еще более изумлен был Арик.

- Ну-ну, - только и сказал он, искоса поглядывая на коротышку.

Ключевым словом была Остра Брама.

После бессонной ночи, проведенной в дешевой гостиничке, при электролампочке в 25 ватт, полагающейся только лишь лучшим клиентам, после бесчисленных кружек кофе, завариваемого на изготовленном из бритвенных лезвий кипятильнике, Фродо знал, что он увидит на снимках.

Данных у него было мало. Несколько кадров маневров на оржиском полигоне, знания про об­щую ситуацию Польши, в которой у режима почва постепенно уходила из-под ног.

Бегство вперед. Внешний неприятель, против которого можно направить гнев, случай загнать беспризорных в сапоги: может они погибнут, и бюджету сделается полегче.

Внутренний враг уже закончился. Евреи давно уже за границей, а коммуняки за решеткой. Ни­что уже не заслоняло реальности, не было на кого свалить все неудачи. И здоровое общество изну­три разлагать теперь было некому.

С внешним врагом тоже не все было в порядке. Польская схизма, как называли ее на Западе, либо же защита двух тысяч лет католического наследия, как определяли ее в самой Польше, была с изъяном. Она расползлась при последующем спазматическом делении не склонного к движению ве­ликана. Народная Панамериканская Церковь пока что ничего из себя не представляла, но теперь об­разовывались даже Католические Церковь Вуду и Святилища Шаманизма по Римскому Обряду. В Германии каждый приход уже был самостоятельным. Альбино Первый во враги никак не годился. Как когда-то Горбачев, он начал реформы, которые сотрясли всю закостенелую систему, и очередная за­костенелая система реформ не выдержала. Она распалась молниеносно, даже быстрее, чем совет­ская система и не столь эффективно. Ведь у римского папы не было дивизий.

Единственной жесткой реакцией было превентивное заключение в лагерях всех китайских ка­толиков. Теперь китайцы рвали на себе волосы: католики и так бы перессорились, зато стыду было на целый свет. Уже в скором времени кардинала из Конго ожидала судьба Горбачева: в самом луч­шем случае, участие в рекламе гамбургеров. На пресс-конференцию, посвященную возобновлению следствия по вопросу смерти Иоанна-Павла II пришли всего лишь несколько местных журналистов, другое дело, что время ее проведения было выбрано совершенно неудачно: точно во время матча на вылет из чемпионата Европы.

На всем этом выгоду получили самые различные мессии, но никак не режим, стерегущий ценности, чтобы в неопределенном, но ведь наверняка грядущем будущем преподнести их языческой Европе.

Бегство вперед. В течение бессонной ночи в голове Фродо колотился всего один вопрос: Львов или Вильно?

Танки на платформах значительно превышали ширину железнодорожной колеи. Башня в фор­ме клина, широкие корпуса. Фродо стукнул карандашом в экран.

- А мог бы мне и сообщить, - тихо бросил он; Арик даже не изобразил замешательства.

- Мог бы, - парировал он. – Но ты ведь и так увидел, так зачем? Впрочем, это дело свежее.

- Вижу. Так же, как и ITOW, - скривился Фродо. Он был по-настоящему зол.

Improved TOW, управляемая посредством кабеля американская противотанковая ракета, мо­дифицированная посредством Elbit. С торчащим из носовой части прекурсором, который давал воз­можность уничтожить танки, оснащенные реактивной броней. Таких, как все модификации старого до­брого Т-72.

Сначала израильские ракетные снаряды, теперь израильские танки. "Меркавы" на железнодо­рожных платформах, стоящих на боковых ветках Перемышля. Во что вы играете, друзья, подумал Фродо. И сразу же пришел к выводу, что Арика нечего даже спрашивать. Не тот уровень.

- Ментат обязан получать правдивую информацию…

- Чего? – удивился Арик.

- Ты что, "Дюну" не читал? – Теперь изумление звучало уже в голосе коротышки. – А обязан; в твоей профессии это просто обязательное чтение. Ловушки внутри ловушек внутри ловушек…

Арик пожал плечами; Фродо и сам хотел так сделать, но сдержался. Что ни говори, но Арик был начальником, и что с того, что не сильно понятливым. Хотя, вообще-то, и не самым плохим.

И тут все сразу сделалось ясным.

- Вильно, - сказал Фродо. – И даже Желиговского не нужно, без всякой несубординации[23], все совершенно официально…

- Кого? – успел спросить Арик. Ответа он не получил.

- Сколько имеется "меркав"? – поинтересовался Фродо. – Ну, говори же!

И что-то в его голосе заставило Арика вытянуться по стойке "смирно".

- Около двух сотен. Доставлены позавчера, в Гдыню, панамским перевозчиком. Практически сплошные двойки, но вот эти, модифицированные, с гладкоствольными пушками. Несколько единиц, эти для тренинга…

- Никаких учений не будет… - буркнул Фродо, увеличивая фрагмент изображения. Танки на платформах по обеим сторонам люка грузового отделения имели подвешенные дополнительные ре­зервуары знакомой формы. Типичные, бочкообразные, от Т-72. Работники в мастерских, похоже, не спали: это же нужно было приварить столько держателей.

Никаких тренировок не будет. Эти танки отправлялись на фронт.

- А может… - перебил Арик, его лицо выражало недоверие. – Может всего лишь дислокация?

Фродо недоверчиво поглядел на него. Он и вправду ничего не понимает или только строит из себя? Похоже, что нет…

- Может, - весомо влепил он. – Совершенно случайно, под украинскую границу…

Решительным движением он смел со столешницы все бумаги; вытащил из принтера чистый лист бумаги, фломастером накалякал большую единицу. Может теперь до начальника дойдет.

- Садись, - сказал он. – Садись и гляди.

На экране монитора развернулся каталог. Фродо нетерпеливо кликнул.

Маскировочные сетки, под ними установленные ровными рядами танки. При них какие-то округлые формы. Маскировка была неплохая, но перед миллиметровым радаром никак не защищала. Следующий снимок: уже без сетки, типичное разгильдяйство. Силуэт РТ-91, рядом развернута темная полоса.

- Гусеницы, Арик. Их следует менять после нескольких сотен километров. После подобного рода учений – наверняка. Вот только зачем это делать на полигоне? Что, учения для обслуги? Тогда почему сразу на всех машинах?

Арик молчал, но было похоже, что за мыслью он пока что прослеживает.

- Обычно танки грузят на железнодорожные платформы, боевую способность, как это говорит­ся на латыни, возвращают в мастерских. Ага, а вот, пожалуйста, и боковая ветка…

В новом окошке Фродо открыл следующий снимок. Пустые нитки путей, можно было видеть даже лестнички шпал. Вытертые колесами рельсы словно тонкие, серебристые нитки.

- Какие-нибудь платформы видишь? Нет? Точно?

У Фродо проснулся саркастический и злорадный тон, в котором абсолютно не было уважения к начальству.

Зум, увеличение до границ возможности объектива КН-11 и корректирующей программы. Рас­тянутые на песке траки.

- Погляди. Это тебе не фигня с резиновыми накладками, не разрушающая общественные до­роги. Это солидные русские боевые гусеницы. Вывод?

Арик вопросительно глянул на подчиненного.

- Эти танки отправятся отсюда сами. И никто особо не станет беспокоиться, если асфальт где-то попортится. Не уедут они и на тягачах с низким клиренсом, потому что таковых во всей армии це­лых пять. Был тендер, кто-тополучил взятку, как оно обычно и бывает. Раздули скандал, и осталось только пять. А потом нам никто уже ничего не желал продать, даже форменной пуговицы. Если только именно сейчас не считать вас.

Фродо оттолкнулся от столешницы, проехал на своем кресле на колесиках пару метров и поглядел на Арика.

- Целью будет Вильно. Бегство вперед, успех, который им нужен, словно жабам лужа. Доказа­тельства? Если тебе мало, тогда имеются другие, погляди сам. Неожиданная выдача топлива по та­лонам. Регистрация безработных. Ты, что, считаешь, будто бы обнаружили панацею от безработи­цы? Станут прокладывать автострады? Нет, просто "регистрация" звучит лучше "мобилизации". Тем бо­лее, что безработных должны разместить по казармам, поскольку у них нет средств на стенки. Вопро­сы имеются?

- Пока что все ясно. Вот только что это такое: "за стенки"?

Изумленный Фродо не мог найти подходящее слово; потом фыркнул нервным смешком.

- Ну ты и даешь? – потом снова сделался серьезным - Ладно, проехали. Еще послушать же­лаешь? Аэродром в Минске Мазовецом, F-16 неожиданно возобновили полеты, причем это патруль­ные полеты и парами. Это не только для того, чтобы репетировать строй "орла в короне" или креста для ежегодных торжеств в Ясной Гуре. Ты понимаешь, в чем тут дело?

Арик кивнул. Он знал, что в этом плане шум во всем мире был большой. Генералы боялись сказать попам, что при облачности ниже ста метров воздушные парады с показом фигур высшего пи­лотажа никто не проводит, в особенности, над головами многотысячных толп. В результате, число жертв после столкновения двух F-16 превысило количество убитых в Рамштайне[24].

- Усиление подразделений на границе с Украиной. Тут выбор совершенно ясен: отбить Львов не удастся. Тем более, сейчас, когда русские расположились в Крыму, и Россия с Украиной – по сути – представляют одно государство. "Меркавыʺ, возможно, и устаревшие, но если их окопать для обо­роны… И никто не пройдет. Пошли дальше.

Следующий снимок, еще более четкий, сделанный утром, в пору, столь любимых аналитиками резких, вытянутых теней. Фродо ткнул пальцем в экран, затем вопросительно поднял брови.

Арик, наклонившись над монитором, присмотрелся.

- ʺГепардʺ? - рискнул он.

Фродо фыркнул коротким залпом смеха.

- Нет, садись, кол. Ты ошибся. ʺГепардовʺ из излишков Бундесвера получила Румыния. Впро­чем, ты мог и ошибиться, с румынами вы ведь тоже чего-то крутили; вся модернизация их авиации — это же ваша работа. ʺПумаʺ в версии вертолета поддержки, МиГ-21 Lancer.

Н-дааа, в который уже раз подумал он. Из тебя, Арик, агент, как из дерьма пуля. Но ты навер­няка пригоден, чтобы летать на самолетах ʺЭль-Альʺ в качестве охранника. Что же, из этого тоже ведь можно сделать выводы. Касающиеся приоритетов.

- Это ʺЛуараʺ, две пушки KDA, действительно, как в ʺгепардахʺ. И я знаю намного лучшее ис­пользование самоходных установок, чем охрана аэродрома.

Арик, сомневаясь, что-то промычал себе под нос. Он до сих пор всматривался в снимки, явно задумавшись над тем, ну почему для него пошла такая непруха. Столь удобная и уютная резидентура в Минске внезапно имеет все шансы очутиться уж слишком близко к центру событий. А это означало хлопоты. И уж наверняка: конец сладостного безделья и возможности сорваться с работы в компании шифровальщицы.

- И хватит разговоров, шеф, пора делать выводы, - отрезал в конце концов Фродо. Целью бу­дет Литва. Бегство вперед: чтобы убежать от внутренних проблем — ищем врага. Как Аргентина с Фолклендами в восьмидесятых годах. Точно так же без какого-либо смысла и столь же действенно. Сегодня выпало на ботвиняков[25]; ты, наверняка, не знаешь, но прецеденты уже были. В противном случае, оставался лишь Борнхольм или, возможно, Львов, но только не сейчас, когда половина Украи­ны неожиданно сделалась русской. В Крыму сидит, как его там…

Фродо быстро открыл какой-то документ, быстренько просмотрел.

- Ага, Ростиславский… Любопытно: ветеран Чечни и Афганистана. Ну вот, сидит он там, а при случае — во всей восточной Украине. А оставшаяся часть Украины тоже практически российская, не сегодня, так завтра…

Ну да, подумал Фродо, глядя на смущенного офицера и на телячье лицо Моники, которая, во­обще-то, не слишком понимала, в чем тут дело, но женская интуиция подсказывала ей неприятности. Dolce vita закончилась, вскоре здесь будет одно из наиболее важных представительств. Он чуть ли не расхохотался, видя мину Арика.

- И не обольщайся, вероятность очень высокая, практически граничащая с уверинностью, - воспользовался Фродо официальной формулой.

- Ну а может… - Слова Фродо Арика уже убедили, но он еще пытался выискать во всем какой-нибудь баг. - Только как такое возможно? Вторжение? Война? С сотней танков? Да это какая-то хрень…

Все это Фродо уже надоело. Он глянул и с иронией в голосе заявил:

- Хрень, говоришь? Да ведь это же возврат Отчизне земель, отобранных коммуняками… А то, что сотня танков?

Он закурил, совершенно уже не заботясь тем, что нарушает как израильские правила ТБ, так и King’s Regulations. Что ни говори, они же находились в британском посольстве.

- А знаешь, сколько танков имеется у литовцев? Ни одного…

Он огляделся в поисках пепельницы, которую, естественно, не нашел. Вместо нее он восполь­зовался кружкой с монограммой Арика.

- А сколько вертолетов? Не знаешь? Так я тебе сообщу: три. Несколько транспортеров М113, добрососедский подарок американской армии, которая даже замалевала пробоины, сделанные еще во Вьетнами. Немного финских гаубиц, 105-ок. Количество боевых самолетов — ноль целых.

Он сильно ударил по сигарете, так что весь жар выпал. Остатки кофе на дне кружки зашипели.

- Сотни танков абсолютно достаточно. Вместе с авиационной поддержкой. Ну да, будут поте­ри; у ботвиняков до хрена и больше ручного бронебойного оружия, и они ужасно не любят поляков, а эти идиоты ведь обязательно попрут на танках в город. Только ведь что это за освобождение без по­терь, без орошенной кровью земли отцов? По кому-то ведь необходимо совершать мессы, кого-то необходимо посмертно награждать? Да нет, дорогой мой, удастся. Гораздо сильнее меня беспокоит то, что случится позднее…

Израильский офицер ошеломленно качал головой.

- И скажу тебе еще вот что, - прибавил Фродо, чтобы окончательно придавить Арика. - Я ведь на всем белом свете не один-единственный гений. Эти снимки просматривают и другие. Спутник без причины не трогают, сам же недавно мне говорил. Так что садись-ка за рапорт, тогда не будем в самом конце очереди…

Операция ʺОстрая Брамаʺ, подумал Фродо, когда уже остался сам. Так все это наверняка и будет называться. В отчетах по прослушиваниям, которые просматривал, поскольку не было здоро­вья читать их полностью, эти слова с недавнего времени часто повторялись. Острая Брама, насле­дие веры. Возврат к матери-Отчизне.

Оставалось сделать лишь одно. Память у Фродо была хорошая. В том числе и зрительная для набиваемых на клавиатуре паролей. Ему даже не нужно было пользоваться ʺки-чекомʺ, который инсталлировал, понятное дело, нелегально и без согласия Арика. Вообще-то о догадывался, что уви­дит, тем не менее, даже вздрогнул.

Прикрытые сеткой ряды РТ-91, круги свернутых гусениц. Колонны разведывательных вездехо­дов ʺжбикʺ и модернизированных БРДМ-ок[26] на лесной дороге. Снимки в инфракрасных лучах, с ма­лой разделительной способностью, авиабаза с нечеткими силуэтами истребителей.

Американский разведывательный суперсамолет ʺАврораʺ фотографировал то же самое.

Фродо еще просмотрел последние сообщения в Сети. В принципе, было достаточно всего од­ной фотографии: громадная туша авианосца в датских проливах, окруженная понтонами активистов Гринписа.

Коротышка отодвинул кресло, закурил следующую сигарету, выдувая дым прямо на противо­пожарный датчик, который он заклеил жевательной резинкой. Пепел снова стряхнул в кружку Арика; долгое время сидел, не шевелясь.

- Ну, блин, нам и вхуярят… - произнес он наконец вслух. - Пизды влепят все…

Потом до него дошло, какое он применил слово. Слово ʺнамʺ.


Ну, блин, и навертел, с иррациональной злостью подумал Вагнер. Но безошибочно.

Он чувствовал, что низушок и на сей раз прав. И сам это прекрасно понимал. Только вот не хотелось ему в этом признаваться.

Он знал: все, что им делается — это иллюзии. Он словно букашка на пути дорожного катка. То, что он делает, возможно, важно для него. И уж точно, что ни для кого более. Тем не менее, не хо­телось ему с этим соглашаться. Еще не сейчас. Но впервые за долгое время он не знал: что делать.

И он позволил поддаться иррациональной злости. Умник хренов! Ввсе предусмотрел, даже то­гда.

Все, кроме самого важного. Вагнер признавал, что он несправедлив. Тогда Фродо не видел самого важного снимка, не того, с разведывательных спутников или супер-пупер секретного самоле­та. Ключевой снимок был сделан гражданским геофизическим спутником, только не было в нем ниче­го тайного, никаких тебе военных кораблей или самолетов. Снимок представлял собой океан у побе­режья Норвегии. А точнее: распределение температур в нем.

Неважно, подумал Вагнер. Ему тоже все это осточертело, как и всем нам. Мы уже не выдер­живаем всего этого фарисейства. И он нам отвечает тем же. Но в одном он прав: надо кончать. Хва­тит, нужно воспользоваться предложением; второго случая может и не представится. И пиздовать от­сюда как можно дальше.

Но еще не сейчас. Ведь я же принял контракт. Успею. Все мы успеем.

Ненадежные данные. Инцидент в Северном море, странные действия русских, никак на них не похожие, не соответствующие им, всей их системе поведения, всех их ментальности. Оторванные улики, как этот ёбаный вертолет, как раз модернизированный…

Время пока что у меня имеется, повторил он про себя, прохаживаясь по заросшему сорняками двору. Наконец остановился возле едва заметного, низенького холмика свежепритоптанной земли.

- Ну и что, дворняга. Ты тоже считал, будто бы у нас все в порядке? - спросил он вслух.

Пес не отвечал. Он был мертв.


Велосипед класса ʺstealthʺ подпрыгивал по разбитому, покрытому выбоинами асфальту. Скло­нившийся над рулем Фродо давил на педали изо всех сил. Все сильнее и сильнее, как будто физи-ческим усилием желал заглушить мысли.

Но не удавалось. Низушок машинально объезжал наиболее крупные дыры в дорожном полот­не, которое не ремонтировалось годами; менял скорость, когда приходилось въехать на песчаный склон, чтобы объехать загораживающие дорогу сваленные деревья. Но все время он видел лицо Вагнера и бесконечно повторял слова, которые поначалу говорил спокойно, чтобы под конец проо­рать:

Старый, седой дурак!

Колесо подскочило на камне, равновесие с трудом удалось удержать. Но не притормозил — нажал на педали еще сильнее. Дорога становилась чуточку получше, асфальт не такой потрескан­ный, последние три километров до самой Оструви. В бедрах и икрах отзывалась тупая боль. Только Фродо скорости не снижал.

Старый, седой дурак!

А ты, Фродо? Все сделал? Вот скажи, ты все сделал для…

Для друга?

Единственного, кто у тебя остался.

Влага, засыхающая на обдуваемых воздухом щеках. Это всего лишь пот.

А всего ты и не сделал. Начал погоню за собственной иллюзией и завалил все дело, так как принял за добрую монету уверения, данное в качестве "да отвяжись ты" обещание. Ты же знал, что не имеешь права верить, не должен. Но поверил, ради собственного спокойствия, только лишь затем, чтобы гнаться за собственным миражом.

Скрип переключателя передач. Теперь уже можно ехать по центру шоссе, будет еще быстрее.

Задница ты, Фродо, а не аналитик. Делаешь заключения, представляешь их кому-то, но не же­лаешь задать себе труда их подтвердить. Потому что нет у тебя на это время, так как ты на все мах­нул рукой. На все, кроме одного. Но даже и здесь ничего не достиг. Так что не удивляйся, что он тебе не поверил. А даже если и поверил, то не смог убедить самого себя. Не смог признать, что все конча­ется.

Старый, седой дурак.


- Не нашел?

Фродо с облегчением принял смену темы. Не то, что он так уж желал рассказывать о соб­ственных поисках, не увенчанных каким-либо успехом. Поисках длительных, дорогостоящих, иногда рискованных. Не желал он выглядеть типом, задающим слишком много вопросов в пограничной поло­се, выпытывающим о вещах, явно представляющих собой военную тайну. А что самое паршивое, он и сам вызывал впечатление, будто обо всех этих тайнах знает уже достаточно много.

И безуспешно. Причем, все указывало на то, что ничего уже не изменит.

- Как горохом об стенку, - c произнес он, чувствуя на себе внимательный взгляд Вагнера. – Не знаю, не видел, в учете такого нет. И это еще самые вежливые. Не столь вежливые спрашивают, не роняли ли меня в детстве на голову. Совершенно невежливые хотят арестовать или расстрелять. Либо совместить и то, и другое.

Вагнер покачал головой.

- А ведь это опасно, Фродо, - сказал он, не слишком уверенный в том, будто бьы его мнение что-то здесь значит.

Низушок прекрасно знал про опасности. И вовсе не собирался отказываться от выполнения задачи. Именно в этом навязчивая идея и заключается, подумал Вагнер и тут же скривился. Уж слишком самокритичной была эта мысль.

- Что, думаешь я не знаю? - взорвался Фродо и тут же прикусил язык. Не хватало еще, что они друг на друга станут вызверяться. – Знаю, - прибавил он, уже спокойнее. – Я все это понимаю. Но я… Я должен… А ты…

- А я не должен? – внешне спокойно спросил Вагнер.

Только очень внимательное ухо могло выловить в его голосе опасные нотки. Но сориентиро­ваться мог только тот, кто очень хорошо его знал.

- Проехали… - быстро прибавил Вагнер. – Лучше скажи, что сделал.

- Это я могу определить одним словом: нихрена.

Старый, седой дурак…


Фродо проглотил что-то. Он и сам не знал: то ли стекающие в горло слезы, то ли слюну.

А ты, вместо того, чтобы пиздеть… Мог бы и попытаться, еще раз. Но не попытался.

С трудом притормозил перед огромной ямой, в которой наверняка погнул бы алюминиевые ободья. Асфальт провалился, вода, собиравшаяся в заросших сорняками, давно уже не очищаемых траншеях, вымыла песок и мелкие камни. Проехать было невозможно. Нужно было сходить с велоси­педа и вести машину за руль.

Только лишь остановившись на другой стороне провала, низушок понял, насколько он устал. Тупая боль пронзала отравленные молочной кислотой мышцы. Футболка полностью пропиталась по­том.

Коротышка какое-то время вел велосипед, ожидая, пока не успокоится дыхание, утихнут глу­хие удары сердца. Но вскоре не удержался, вскочил в седло, еще сильнее нажимая на педали, тре­щало устройство смены передач. Как и раньше, он летел по средине шоссе, лишь бы успокоить коло­тящиеся в голове мысли. Но одна из них возвращалась снова и снова.

Старый, седой дурак.


- Фродо, все это впустую.

Казалось, что Вагнер полностью поглощен подогревом банки с германским гуляшем. Правда, консервы были изготовлены еще во время последнего наступления, и даты сроков пригодности, вы­битые на крышке, лучше было не читать, но и так гуляш казался гораздо лучшим, чем русские пайки. Но вот достать другие продукты становилось все труднее.

- Все впустую… - повторил Вагнер, перемешивая мясо на сковороде штыком от калашникова. При этом он всегда говорил, что штыки годятся исключительно для этого. – Знаю, что тебе сложно с этим согласиться, но ее ты не найдешь. Нет у тебя шансов.

Веджьмин нахмурился, заметив отсутствующий взгляд коротышки. Все впустую, подумал.

Вагнер осторожно прикрутил огонь. У русских бензиновых примусов имелось множество до­стоинств, в особенности теперь, когда о баллонах с пропаном и слух пропал. Примусы же работали на всем, чем угодно: от бензина до авиационного керосина. У них, правда, имелся один недостаток – взрывались слишком часто.

Все впустую, размышлял Вагнер, царапая сковороду штыком и соскребая кусочки приставше­го мяса. Не послушает же, вбил себе в башку, и тут ничего не изменишь.

Тем не менее, он попытался еще раз.

- Не найдешь, - он старался говорить как можно спокойнее, на психов это вроде как лучше всего действует. Правда, Вагнер особо в это не верил. – Ты же сам говорил, что это исключительно секретная операция. Такого подразделения официально нет и никогда не было. Она сама может на­ходиться где угодно. Имя теперь у нее совершенно другое, задание – тоже. Никто о них ничего не зна­ет, во всяком случае – в нашем захолустье. Ты пойми, даже Кирпичев на этом накололся; у Рости­славского, попросту, были знакомства, он мог вызвать, кого захотел. И это доказывает, что он говорил правду, говоря, будто бы чувствует угрозу со стороны Кирпичева и его чеченской мафии, - усмехнулся веджьмин. - А точнее: наоборот, со стороны чеченской мафии и ее Кирпичева…

Фродо молчал, он уже слышал такое раньше и даже несколько раз. Ничего нового приятель не сообщил.

Вагнер прикрутил огонь, снял сковороду с примуса. Исходящий паром гуляш он накладывал на пластиковые тарелки, найденные когда-то на заправке. Тарелки оказались вечными, дешевый пла­стик выдержал уже несколько лет пользования.

- Где-то должен быть перец, - буркнул он. - Швабы не умеют правильно ложить в консервы приправы… Спасибо.

Он посыпал мясо перцем из поданной низушком баночки, перемешал.

- Ты обязан с этим согласиться, - сказал он между одним и последующим куском. - Понять…

Фродо бросил вилку на пол и сорвался с места, чуть не переворачивая складной алюминие­вый столик для пикников.

- И что я, курва, должен понять?! - заорал он, плюясь гуляшом. - Что никогда ее уже не увижу? Единственной девушки, которая… Единственной…

Он сбился. На губах дрожали прилипшие волоконца мяса.

- И должен понять? Послушать тебя, что все это напрасный труд, и на все наплевать, вот так, просто?! Потому что это, курва, невозможно? Опасно? И потому на все насрать и забыть?

Вагнер машинально копался вилкой в гуляше, всматриваясь в бурые кусочки мяса.

- Вот знаешь что? - пропыхтел Фродо. - Только не поучай меня. Я не такой как ты и Каська, блин, прости, Маргаритка… Она же обижается, если ее так назвать, она же Маргаритка, свободная воительница, ужас пограничной зоны… И она не может признать, что хотела бы свалить отсюда, как можно дальше. Лучше всего — с тобой. И не может признать, поскольку, блин, долг курва, спрашиваю тебя: перед кем? Или же перед чем?

- Быть может, перед самими собой, - тихо ответил Вагнер, не поднимая глаз.

- Ага, ʺперед собойʺ. - Фродо уже не кричал, голос его сделался тихим и злорадным. - Это как у тебя, всегда правопорядочного веджьмина. У тебя имеется миссия. И кодекс. Но только вот, курва, вы оба не можете заметить, что происходит. Вы не способны увидать даже самих себя. Не способны понять, что вот то, что происходит сейчас между вами — это подарок судьбы, который больше не повторится. Ни­когда более! Никогда, если этот пустите псу под хвост…

Он поднял вилку, повертел ее в пальцах, глядя, словно бы впервые в жизни видит нечто подобное. Пальцы дрожали. Низушок вытер их полой куртки.

- Возможно, Вагнер, я и ошибаюсь. Возможно, все не так, как я думаю, возможно, ничего и не готовится. Может быть, все это только паранойя. Только мне все уже осточертело. Я хочу съебаться отсюда, как можно дальше… Как только найду ее, или как только она найдет меня. Я обещал, и она тоже. Послушай, даже если я не прав, то все равно: всему конец. Все это не имеет никакого смысла. Вагнер, да ради Бога, плюнь на этого ʺблэкхокаʺ, пускай себе летает. Долго не полетает, все ведь у них работает на остатках, топливо кончится, и будет покой. Если ты не решишься, с тобой не пойду, мне уже все надоело…

- А ты и так не пойдешь, - заявил Вагнер. - Ты мне там нужен так же, как в заднице зубы…

Он тут же пожалел о собственных словах. Но Фродо даже не обратил на них внимания.

- У тебя есть еще один выход. И в любой момент. Можешь воспользоваться предложением, и выехать отсюда ко всем чертям, только ведь у тебя имеется миссия, у тебя имеется кодекс. И даже подумать не желаешь, что этим перечеркиваешь не только свой шанс, но отбираешь его у Маргарит­ки. Ты отбрасываешь нечто такое, что уже не повторится. Чего никогда уже не найдете: ни ты сам, ни та несчастная женщина.

И вдруг совершенно неожиданно замолчал, играясь вилкой, крутя ее в пальцах.

- Послушай, Фродо… - прервал молчание Вагнер. - Это было предложением кому-то такому, каким я был давным-давно, еще до того, как томагавк попал в мой дом. Та часть меня осталась под развалинами вместе с моей семьей, котами и псом. Со всем тем, что было для меня важным. Шведы дарят шанс тому мне, не зная, что того меня уже нет. А сейчас… Сейчас у меня уже нет ничего, кроме этого ʺтеперьʺ. Кроме, как ты сам говоришь, иллюзий и кодекса. Ничего нет, и уже никогда не будет…

Фродо поднял голову.

- Ну ты и дурак, - только и сказал он. - Старый, седой дурак…


ʺСталкерʺ машина очень тихая. Сорок тонн, броня как на основном танке. Вооружение — 30 мм пушка и пусковая установка управляемых ракет ʺКорнетʺ; силуэт низкий, приземи­стый. Машина, идеально заточенная под разведывательные действия, тихая, словно хорошпя легко­вая машина.

Все это мелькнуло в голове низушка, когда неожиданно, словно чертик из табакерки, перед ним появилась низкая, приземистая туша.

Фродо изо всех сил дал по тормозам, то же самое сделал в одинаковой степени изумленный водитель-механик ʺсталкераʺ, который со всей скорости выехал на средину шоссе с лесной просеки. Сорок тонн боевой машины и пятьдесят килограммов Фродо, если считать с велосипедом, неумолимо двигались навстречу друг другу. И результат этой встречи казался однозначным.

Тормоза ʺсталкераʺ действовали неплохо, только сорок тонн стали и композитных материалов обладают длинным тормозным путем. Несмотря на соответствие ABS, делавшим так, чтобы широкие гусеницы не теряли сцепления, разведывательная машина продолжала двигаться вперед.

В самый последний момент, когда от покрытой уменьшающей радарное отражение сеткой лобовой брони его отделало, самое большее, метра четыре, Фродо отпустил рукоятки тормозов и вместе с велосипедом рванул в сторону. Падая в придорожный ров, он почувствовал удар где-то в области заднего колеса.

Какое-то время он лежал, сунув лицо в сухую траву, слыша лишь тихое тарахтение многосту­пенчатой звездочки в до сих пор крутящемся колесе. Этот звук смешивался с тихим рыком двигателя ʺсталкераʺ на холостом ходу и связками многоэтажных русских ругательств…

Фродо открыл глаза, поднял голову и выплюнул песок. Колесо. На пробу пошевелил руками, потом ногами. Те были на месте и даже не болели. Горела только стертая кожа на щеке; падая, низу­шок проехался по мелким камням. Невольно Фродо восхищался словарным запасом и изобретатель­ностью русского.

Он с трудом поднялся, поглядел поначалу на велосипед. Колесо медленно крутилось, было ясно, что центровка у него хорошая. Потом поднял глаза на шершавый борт ʺсталкераʺ, на защищаю­щие ходовую систему фартуки из армированной резины, на плоскую башню, из которой высовывался солдат в черном комбинезоне танкиста. У него было широкое, побагровевшее сейчас от злости лицо с монгольскими чертами.

Русский замолчал, то ли воздуха не хватило, то ли он ужасно удивился увидав низкорослого типа с поцарапанным лицом, который должен был валяться под гусеницами в виде кровавого блина. Фродо воспользовался моментом:

- Как ездишь?! - крикнул он. - Бар-ран! Это разве так выезжают с второстепенной дороги на главную?! Еще немного, и я бы тебя стукнул, и что бы тогда было?

Командир ʺсталкераʺ, похоже, не понял. Он только лишь выдал последнее ругательство, в ко­тором сравнивал Фродо с половым органом крупного морского млекопитающего. ʺСталкерʺ плюнул го­лубым дымом из выхлопных труб, двигатель рыкнул погромче. Машина тронулась, вывернула, чуть ли не сталкивая низушка в канаву своим задом, после чего перевалил через дорогу, выбрасывая из-под гусениц фонтаны дерна и песка.

Прежде чем механическое чудище исчезло в просеке, коротышка успел показать оглянувше­муся командиру международный жест.

Фродо поднял велосипед, без какого-либо толку осмотрел заднее колесо. Адреналин уходил, низушок чувствовал себя обессиленным, ужасно усталым. Он присел на краю придорожного рва, хло­пая по карманам в поисках сигарет. Не нашел, зато вспомнил, как выкидывал пустую пачку. Нужно бу­дет прикупить в Оструви у знакомого барыги.

Он со злостью сплюнул, остатки песка заскрипели на зубах. Нужно двигать, подумал. Нужно двигать, потому что… Что-то вдруг стиснуло желудок. Или возвращаться. Да нет, и так уже поздно. Ведь он со вчерашнего дня находится на той стороне. Он сам и долбаные Белки.

Фродо вытащил велосипед на дорогу, поехал, не обращая внимания на то, что алюминиевый обруч трется о колодку заднего тормоза. На педали жал изо всех сил, разгонялся медленно. Но спе­шил. Только лишь затем, чтобы собственными глазами увидеть, что не ошибался. Что все вышло по его, что все обещания пошли напрасно. Старый, седой дурак. А ты, Фродо — второй.


- Возможно, ты и прав, - в конце концов сказал Вагнер, когда оба уже успокоились и перестали покрикивать друг на друга. - Наверняка ты прав.

Неожиданно Фродо захотелось выпить. Пускай даже той ногомойки, которую он обычно тер­петь не мог. Но ничего не вышло. Вагнер никогда не пил перед выходом на другую сторону. А фродо не был настолько предусмотрительным, чтобы сделать какой-то запас.

- Даже если бы у меня и не было, - охрипшим голосом буркнул он, чувствуя, как пересохло в горле. - Это ко всему еще, все о тебе правда…

Он жестко глянул на Вагнера, который на сей раз глаз не отвел.

- Знаешь, еще до недавнего времени я на тебя рассчитывал. Надеялся, что обо мне не забу­дешь, позволишь отсюда вырваться. Ведь сам я никак не справлюсь. Рассчитывал… Дурак я был, и как можно было рассчитывать, будто бы ты будешь помнить обо мне… Раз даже о себе помнить не желаешь. Избегаешь ответственности за себя, за ту девушку, которая… Эх, да что я тебк буду гово­рить, Вагнер. Все это реальность. То, а не то, что ушло когда-то, очень давно. В чем ты уже не вино­вен. И ты уже никому и ничему не должен. Кроме нас.

Он склонился над алюминиевым столиком, над пластиковыми тарелками, на которых практи­чески нетронутый гуляш уже застыл неаппетитными комьями.

- Ты, Вагнер, ебанутый на всю голову, - прошипел он веджьмину прямо в лицо. - И она ебану­тая. И я тоже ебанутый…

Он подвинулся еще ближе.

- Все мы е-ба-ну-тые! - проскандировал коротышка.


Поворот, дорога пошла вверх. Заросли алычи, зарастающие канавы по обеим сторонам шос­се, слева — развалины сожженных домов. До вершины холма метров пятьсот.

Фродо ехал все медленнее, погнутое колесо давало о себе знать; наживая на педали коро­тышка покачивался в обе стороны. Он не мог понять: то ли у него шумит в ушах, то ли сильно бьется сердце, а может… Сейчас узнает. Только заберется на вершину, откуда увидит перекресток и тран­зитное шоссе на Вышкув и Варшаву.

Еще несколько десятков метров.


- Не могу я отказать.

Вагнер поднялся от туристического столика, подошел к темнеющему уже окну. Скоро закат.

- Не могу, - повторил он, не поворачиваясь, говоря куда-то в сереющее пространство за ок­ном. - Я должен это сделать, потому что…

- Потому что обещал? - вспыхнул Фродо. - Аванс взял? Потому что кодекс тебе запрещает? Мужик, да спустись, наконец-то, на землю…

Вагнер обернулся. В комнате было темно. Фродо был виден только силуэт на фоне серого, прямоугольного пятна окна. Спрятавшегося в тени лица не было видно.

- Не взял я аванса. Но пообещал. И под конец не сделать не могу, не так, Фродо…

Он прервался, опустил голову.

- Да, ты прав, все это я делаю исключительно для себя… О чем тут, собственно, говорить…

И действительно. У тебя шиза на всю голову, у меня шиза на всю голову. И все остальное уже не важно, даже любовь? Не бойся, Вагнер, вслух я этого не скажу. Дружбу и всех приятелей — побо­ку. Важен только твой контракт, обязательства не пропустишь. Пожертвуешь всем, что случилось с тобой, как слепой пес в чужой деревне. Исключительно во имя принципов и мечтаний.

Фродо в бессильной злости стиснул кулаки.

Ну а ты сам? - неожиданно отозвалось откуда-то. Ты сам — лучше? У тебя тоже есть свои ду­рацкие миражи. Ты и сам не сделал всего… Не помог… Занялся исключительно своими делами.

- Фродо, даю тебе слово, что это уже последний раз. - Пламя зажигалки на мгновение освети­ло лицо. - Спасибо, что все это высказал…

Бензиновый огонек потух. Только жар сигареты, когда Вагнер затягивался, добывал из мрака блеск глаз, скулы.

- Как только вернусь, то…

Голос сломался. Он хотел сказать, что как только вернется, то оправится прямо к ней. Скажет все то, что сегодня услышал, что осознавал, но вот оформить словами не мог. Все, что до сих пор по­давлял в себе, запутавшись в сеть иллюзий, мечтаний и обязательств. И конечно же, не подведет приятеля, маленького коротышку, который был ему так близок эти последние годы. Который ведь рас­считывал на него. Но не может он подвести и Кудряша, ведь… Ведь взялся выполнить задание… Ведь он же до сих пор веджьмин, а по свету шастают чудовища.

Он хотел все это высказать, но не мог.

- Как только вернусь… - только и повторил.

Если только вернешься, подумал Фродо.


Вот и вершина возвышенности. Длинная прямая спускается вниз, до самого перекрестка. Уже не надо жать на педали, с возвышения можно съехать по дороге между разрушенными каменными и сложенными из почерневших, старых досок домами, покрытыми замшелой толью. Можно ехать, не крутя педали, слушая громкий грохот, делающийся все более громким. Нужно только быть осторож­ным, чтобы вовремя притормозить и не въехать на перекресток, через который с воем двигателей и скрипом гусениц проходят тяжелые машины.

Фродо остановился на обочине и с помертвевшим лицом глядел на тянущиеся по дороге на Вышкув танки. Его предположения окончательно подтвердились. Низушок почувствовал, как что-то стекает по щекам; он вытер злые слезы, размазывая кровь со счесанного лба.

Все сходится. Сам он был паршивым аналитиком, Вагнер — упрямым дураком, а генерал Ро­стиславский — сволочью.

Говоря по сути, все сводилось к пункту первому. Паршивый аналитик. Потому что остальные два пункта обязан предвидеть.

По шоссе бесконечной колонной тянулись танки. Не старые восьмидесятки, здесь шел первый сотр русской армии, приземистые машины, похожие на драконов своим сегментированным, керамиче­ским панцирем, разрисованным в пятна под ящерицу. С зарядными автоматами в нишах длинных, сварных башен, окруженных датчиками и зарядами систем активной защиты ʺАренаʺ, предназначен­ных для перехвата подлетающих снарядов. Фродо невольно вспомнилось, что, в том числе и с сер­дечниками из обедненного урана.

За танками двигались транспортеры: низкие, на танковых шасси. БМПТ — Бронированная Ма­шина Поддержки Танков; тяжелые транспортеры для перелома хода боя, плоды опыта Грозного и Украины: с 30-мм пушками, монтируемыми снаружи низких башен, с гранатометами АГС-17 в спонсо­нах на крыльях.

Фродо выпустил из рук руль, его выкрашенный точно так же, как и транспортеры, горный вело­сипед свалился на обочину. Коротышка стоял неподвижно, выхлопные газы двигателей першили в горле, глаза слезились от поднятой гусеницами пыли. Да – это хана. Теперь у Фродо была уверен­ность, это уже не было всего лишь спекуляциями. События ускорялись, армии, принимающие участие в "мирной операции" по "возврату демократии", должны были встать лицом к лицу. У Фродо не было никаких иллюзий в отношении результата. Русские дойдут до Карпат, диспропорция сил по сравне­нию с увязшими в различных войнах американцами была уж слишком большой. Низушок всдел все это как на ладони, против новейших танков встанут немногочисленные ʺабрамсыʺ и старенькие М60, против устойчивых к обстрелу, сметающих все перед собой лавиной 30-мм снарядов — устарев­шие ʺбрэдлиʺ.

Мир искал новые формы, новые границы. Люди же же были ничего не значащими пешками, козявками на пути приближающихся один к другому дорожных асфальтовых катков.

Но, несмотря на весь свой перевес, на силы, способные сломить слабую оборону амери­канских гарнизонов, русские воспользовались ничего не значащими козявками. Ростиславский не был добродушным вором, которых в российской армии имелось дочерта, но циничным игроком, для кото­рого считалось любое облегчение для развивающегося наступления. Даже ничего не значащие пеш­ки, принимающие за Бугом огонь на себя, стоили затраченных усилий и интриг.

Подвел ты, Фродо, подставил задницу как неопытный младенец, подумал коротышка, видя переваливающиеся туши бронированных машин. Впервые ты правильно не оценил противника, мах­нул на него рукой…

Силуэты танкистов из гвардейских полков размывались, Фродо видел их все более не резко. И тут с изумлением до него дошло, что плачет. Зашумел воздух, раздираемый ракетами стоящих где-то между Острувью и Малкиней батарей дальнего радиуса действия ʺСмерчʺ. В серое небо подня­лись прямые, бесчисленные столбы дыма.

Всех полностью застали врасплох. Не было концентрации стл, подтягивания их к исходным рубежам, накопления запасов топлива и боеприпасов. Не случилось ничего такого, что могло бы про­будить чуткость, все обошлось и без усиленного движения в сети связи. Все началось вопреки всем уставным принципам.

Ползучая мобилизация, замена старых подразделений на новые в течение всей долгой зимы. Ничего, что могли бы заметить немногочисленные спутники, о чем мог бы подать тревожный сигнал разведка. Замершие в течение многих лет на позициях силы двинулись в атаку.


Он лежал в небольшой купе зарослей посреди тянущегося во все стороны луга. Заросли были низкими и редкими, в них он чувствовал себя словно на сковородке. Сейчас он заслонял ладонью стекла бинокля, проклиная под нос собственную глупость. Отдаленная перестрелка где-то вверх по реке притихла. Сейчас он мог заметить вертолеты, старые Hueye, кружащие над лозами и идущим вдоль реки валом против наводнений. Еще несколько приглушенных расстоянием взрывов, снаряды из 45-мм гранатомета, если бы высунул голову из укрытия, мог бы увидеть вспышки.

Вот только: зачем? Он и так не мог помочь. Контрабандистов захватили врасплох на открытой площади; чудо, если кто-то смог запрыгнуть в лозы. Об этом свидетельствовал обмен огнем, и до­вольно-таки долгий, учитывая столь превышающие силы.

Пять вертолетов: четыре десантных, один поддержки. Далеко на дороге из Лохова вздыма­лась пыль, наверняка колесные транспортеры, ʺстрайкерыʺ или даже ʺхаммерыʺ. Он ругнулся себе под нос. Кто-то прекрасно знал, где искать.

Полкилометра до реки. Метров сто открытого пространства. При большой удаче, возможно, и удастся проскочить. Вот только…

Кто-то знал, куда пойдет группа контрабандистов. Кто-то успел приготовить засаду, собрать силы, которых давным-давно на границе не видели.

Фродо был прав…

Он выругался еще раз. Теперь — вслух. Если бы мог, плюнул себе в лицо.

Только, если бы это хоть что-то изменило.

Сотня метров открытой территории. Можно проскочить, прежде чем приближающиеся со сто­роны Лохова машины двинутся по дороге вдоль защитного вала. Вот только все это напрасно.

Вагнер знал, что от реки его отделяют не только пять сотен метров лугов и зарослей. Ему было известно, что за ним следят чуткие глаза, не совсем человеческие, которым помогает электро­ника. Киборги. Наверняка немного, но и их достаточно. Они отрезали единственную дорогу отступле­ния. Кто-то потратил массу труда. Кто-то воспользовался утечкой, чтобы раз и навсегда – и уже окон­чательно – решить проблему с веджьминами в данной округе. И лучшее орудие на веджьмина – Тер­минатор.

Вагнер опустил лоб на холодную сталь замка винтовки. Впервые за очень длительный период времени он начинал бояться.

Нарастающий неспешный рокот двухлопастных роторов. Hueye возвращались, широкой ла­вой, низко, как можно ниже. Пилоты знали, что в округе в округе еще таится опасность. Вагнер растя­гивал онемевшие губы в усмешке, глядя на вздымающийся далеко отсюда столб черного дыма. По крайней мере, одно удалось, подумал он, достал сволоту. Приманка, правда, оказалась несколько до­рогой.

Неожиданное дуновение пригнуло редкие ветки, заставило хлопать термоизоляционную под­кладку. Вагнер перевалился на спину, на мгновение увидал сразу над собой покрытое масляными по­теками брюхо вертолета – так близко, что казалось, будто можно дотянуться рукой. А еще он заметил высунувшегося, стоящего на полозе привязанного упряжью стрелка.

Ты был прав, Фродо, подумал Вагнер, с самого начала ты был прав. Что-то не сходилось, что-то тут пованивало. Вот только на кой ляд? А ты, малой, знал бы, но я тебя не послушал.

Рев турбин и стук ротора удалялись. Вагнер осторожно выглянул из-за укрытия, поднес би­нокль к глазам, осмотрел горизонт. Лажа… Угловатые машины, между ними рассыпанные в тиралье­ре силуэты. Из патронташа вынул патрон с синей полоской: High explosive. На "блэкхок" он был не­пригоден, взял на всякий пожарный. Теперь радовался собственной предусмотрительности.

Щелкнул затвор. В окуляре прицела "хаммер" казался совершенно близким; можно было ви­деть даже лицо водителя в очках-консервах. Скоро уже, холодно подумал Вагнер, ждать уже нечего. Ладно, по крайней мере одного заберу с собой, мелькнула мысль. А если успею перезарядить, то, возможно, и двоих… Да, Фродо, ты был прав: этот раз был лишним. А интересно, где ты теперь…


Фродо, ведя велосипед, шел по тротуару; его обгоняла бесконечная бронированная колонна. Командиры, сидящие на крышках люков, заслоненные поднятыми противоветровыми щитками из тон­кого листового металла с окошечком из плексигласа, безразлично поглядывали на низкорослого тип­чика с размазанными по лицу грязными черными и красными полосами. За очередной группой танков проехала "тунгуска". Ее поднятый в боевое положение радар работал в режиме слежения, плоская тарелка антенны вращалась. Какая-то часть сознания Фродо зарегистрировала, что это бы единственный противовоздушный комплекс, который он до сих пор видел, да и то, довольно-таки устаревший. Похоже, русские были уверены в собственном перевесе в воздухе. И правильно, все, что в US Air Force еще могло летать, летало над пустыней или над Рио-Гранде.

Русских самолетов тоже не было. Логично, подумал коротышка, элемент неожиданности. Ведь над Европой все еще летали патрульные AWACS, правда, только старенькие EC-3 Sentry, но, как бы там ни было. Они могли выявить самолеты, усиленное движение в ходе переброски к приграничным базам. Только это были не Joint Stars, выявлять передвижение по суше они не могли.

Похоже, русские посчитали, что хватит артиллерийской подготовки и мощного броневого уда­ра. И наверняка они были правы.

Словно бы наперекор его размышлениям, могучий рев реактивных двигателей заглушил дизе­ли танков и транспортеров. Низко, чуть ли не касаясь крыш, над городом пронеслась громадная туша четырехмоторного транспортника. Фродо, которого рев застал врасплох, даже присел, инстинктивно прикрывая голову, но он успел еще заметить серебристое брюхо огромного "ильюшина", который явно летел с включенной системой автоматического обхода помех на местности. Спецназ, подумал он, специальные силы, чтобы закрепить позиции в тылу.

Силы специального назначения. Коротышка почувствовал неожиданный укол, воспоминание светлых волос, взгляда глаз, которых никак не мог забыть. И которых так долго не мог найти, хотя и обещал.

Ведомый неожиданным импульсом, он позлядел вослед удалявшемуся самолету, в самый по­следний момент, прежде чет тот закрыли дома; он еще видел, как машина ложится на крыло в затяги­ваемом повороте. А потом только слышал удаляющийся гул двигателей, который потом утонул в звя­кании гусениц и реве дизелей.


Она была самой тяжелой, поэтому прыгать должна была самой первой. Сидела она сразу же у боковой двери га складном металлическом сидении. Все остальные были гораздо выше ее ростом, зато она несла на себе оборудование связи и — помимо обычного оснащения — комплект противопе­хотных мин. И даже уменьшенный наполовину запас боеприпасов не уравновешивал всего остально­го груза.

В ходе прыжков с высоты в сто метров из реактивного транспортного самолета, летящего со скоростью триста километров в час, при принудительном напорном открытии парашюта, очередность играла свое значение. ʺИльюшинʺ не мог лететь медленнее, а выше — и не должен.

Желудок подкатил к горлу, когда транспортный самолет потянул вверх, обходя помеху, после чего резко опал. Вообще-то, она переносила перегрузки гораздо лучше, чем нормальные бойцы, но даже для нее полет на реактивном самолете на высоте пятьдесят метров доставлял сильные эмоции. Отозвалась даже тянущая боль в раненной не так давно грудной клетке. Она знала, что эта боль — психосоматическая, отрихтовали ее как следует. Но вот концовки нервов свое знали.

Красная лампочка готовности светила уже давно. И она уставила глаза на зеленую, пока что еще темную.


Перекрестье прицела застыло точно в центре радиатораʺхаммераʺ. Он даже не активизиро­вал лазерный дальномер, на этом расстоянии траектория пули была горизонтальной, никаких попра­вок не требовалось, ни на превышение, ни на ветер. С этой винтовки это было словно приста­вить пи­столет к голове.

Он не обращал внимания на пересекавшие небо полосы, на нечто, черной грозовой тучей все выше поднимающееся где-то над Лоховом. Мир, как обычно, съежился до кружка в окуляре. Палец начал сгибаться на спусковом крючке.

Грохот четырех турбин ʺильюшинаʺ буквально вдавил его в землю; Вагнер больгно ударился лбом о затвор, даже не почувствовав, как металл рассек кожу. Через секунду дошла ударная волна. В облаке пыли, в клубах кружащих листьев Вагнер поднял голову, увидел наклоняющийся в повороте громадный транспортник, без камуфляжа, сияющий натуральным окрасом дюраля. Прежде чем кровь из рассеченного лба залила глаза, веджьмин еще увидел падающие фигурки в близящейся тиралье­ре, вспышки выстрелов и вздымающиеся и догоняющие ʺилʺ полосы дыма. Как минимум двое амери­канцев успели запустить ʺстингерыʺ.

Лицо Вагнер оттирал, уже сорвавшись бежать. У него был один-единственный шанс. Когда весь луг залил призрачный, ярче солнца блеск выпущенных удалявшимся "ильюшиным" термоприма­нок, веджьмин пробежал уже не менее десятка метров в сторону спасительных зарослей.


Резкий поворот бросил ее на ребристую алюминиевую переборку. Перегрузка прижала еще сильнее, когда самолет накренило. Непрерывно выла сирена, вторя нарастающему грохоту работаю­щих на повышенных оборотах двигателей.

Одна из поднявшихся дымовых полос свернула в сторону выброшенных тепловых приманок. Но вот вторая находилась уже слишком близко. "Стингер" взорвался практически в дюзе левого вну­треннего двигателя.

Боеголовка "стингера" была небольшой, а русские авиадвигатели славились собственной стойкостью. Мотор не отключился, самолетом лишь резко дернуло при неожиданной, но краткосроч­ной потере тяги. Пилот даже не сориентировался, сколь серьезное повреждение получила машина; он был уверен, что сотрясение – это результат взрыва ракет, обманутых тепловыми ловушками. Он принял решение чуточку подняться, оставить себе побольше места, чтобы увернуться от последую­щих ракет. Опасаться он мог только ручных, переносных; другого противовоздушного оружия, как за­веряли их на предполетной планерке, ожидать не следовало.

И он толкнул от себя все четыре рычага дросселей, принимая наихудшее из всех возможных решение.

Поврежденный двигатель выплюнул клуб огня, когда лопнул вал турбины. Вращающаяся все быстрее, уже не обремененная компрессором турбина начала рассыпаться; отрывающиеся лопасти пробили корпус двигателя, посекли обшивку фюзеляжа, гидравлические шланги и второй, пока что работающий двигатель. "Ильюшин" резко наклонился.

В заполненной дымом кабине Маришка вслепую ударила ладонью по рычагу аварийного открывания дверей десантного отсека. Попала; грохнули взорванные пиропатронами петли, тяжелая, герметичная дверь выпала наружу. Девушка не стала ждать, бросилась спиной в пропасть, в самом низу которой перемещалась нерезкая, все более приближающаяся земля.

Восемьдесят метров. Это число билось в голове Маришки, когда она глядела на удаляющий­ся, все более наклоненный транспортник, окруженный дымом и кружащими обломками распадающей­ся обшивки. Граничная высота, на которой автомат еще успеет инициировать заряд, выбрасывающий свернутый купол и на которой тот же купол еще успеет заполниться. Девушка закрыла глаза, ожидая разрыва инициирующего заряда.


Американцы быстро пришли в себя, они были хорошо обучены, только лишь некоторые из них провело взглядом удалявшийся и дымящий самолет до самого конца, когда он уже грохнул о землю. Они даже успели заметить выброшенные вверх, кувыркающиеся, вырванные из креплений двигатели, прежде чем все исчезло во вспышке взрыва.

Пулеметчик на самом удаленном "хаммере", на самом краю строя, заметил бегущую фигуру, выпустил длинную очередь. Поправку он взял неверную, машина двигалась, но фонтаны земли, вы­рываемой полудюймовыми пулями, начали догонять бегущего, когда до зарослей оставалось несколько десятков шагов.

К счастью для Вагнера, у стрелка была неудобная позиция, ему нужно было прервать огонь, поворачивать ствол дальше он уже не мог. Так что, пока он не сменил положения тела, веджьмин по­лучил для себя дополнительные десятка полтора метров. Только это не сильно помогло.

Теперь "хаммер" уже притормаживал. Последующие фонтаны выбрасываемых вверх дерна и песка заслонили фигуру убегавшего, который споткнулся, но не упал. Стрелок, орудующий полу­дюймовым "браунингом", на миг ослабил нажим на спусковой крючок, а когда пыль опала, прицелился более точно. Еще десяток метров. Никто не проскочит их быстрее полудюймовой пули.

Чип, не больше ногтя на малом пальце, соединенный с инерционной системой, посчитал, что пуля уже совершила достаточное количество вращений с того момента, как она покинула ствол. Взо­рванный электрическим импульсом заряд октогена послал вперед сноп маленьких вольфрамовых осколков.

Такие вольфрамовые осколки пробивали алюминиевый корпус самолета и легкие броневые плиты. Кевларовый жилет не представлял для них серьезной преграды. Граната из 20-мм орудия OICW[27] взорвалась близко, плотный конус осколков не успел расшириться. Верхняя половина тела стрелка на кузове ʺхаммераʺ исчезла вместе с пулеметом. Рекошетирующие осколки поразили и во­дителя, который упал на руль, а его ступня сорвалась с педали газа. ʺХаммерʺ еще катился, входя в кривую, словно до сих пор догонял убегающего, притормаживал, но приближался к линии зарослей. Огонь остальных американцев был плотным, но не прицельным. Вагнер в последнем отчаянном брос­ке вскочил в спасительные заросли, из которых и справа, и слева пыхали выстрелы. Цепь американ­цев припала к земле, две оставшиеся машины начали отступать.

Вагнер лежал с лицом в траве и тяжело дышал. Раненная нога пульсировала болью. Тресну­ла ветка, что-то тяжело свалилось рядом с ведьжмином, сквозь редеющую пальбу Вагнер услышал щелчок заменяемой обоймы, лязгнул перезаряжаемый автомат. Калаш затрещал надл самым ухом, одна из горячих гильз упала на открытую шею. Ведьжмин собирался сорваться, но не успел, почув­ствовал, как кто-то хватает его за куртку на спине, оттягивает в глубину кустов. Он хотел поднять го­лову и глянуть, как вдруг зацепился за что-то раненной ступней. Вагнер завопил от боли, только кто-то тащил его дальше, не обращая внимания на крики.

Снова застучал ʺкалашниковʺ, ему вторил двойной кашель гранатомета. И еще одна очередь, на сей раз более быстрая, трещащая очередь из М-16 или OICW. Огонь противника притихал.

Вагнер собрался с силами, перевернулся на бок, чтобы наконец-то увидеть что-то больше, чем помятые стебли травы перед самыми глазами. И увидел страшную рожу Хаунд Дога, искривлен­ную в радостном оскале. Индеец явно плевать хотел на безнадежность положения.

- Догги, оттащи-ка его подальше! - заорал знакомый голос. Вагнер обернулся.

Лицо Аннакина тоже было искривлено от усилий, светлые волосы, вылезшие из-под зеленого платка, пот склеил в толстые стручки, приставшие к щекам.

- Подальше, курва, а не то нас тут одной гранатой успокоят!

Не говоря ни слова, Догги в один момент исчез в зарослях, словно громадный, отмеченный шрамами бесшумный кот. Через секунду откуда-то сбоку грохнул одинокий выстрел из OICW, граната взорвалась над втиснувшейся в складки местности цепью. Вагнер пополз к Аннакину, который, повер­нувшись на спину, вставлял новую обойму в свой автомат. Осторожно отодвинул вербовые ветки, вы­глянул на луг. Но увидел лишь стоящий неподалеку ʺхаммерʺ с разбитыми стеклами и посеченным осколками кузовом, с мертвым, свалившимся на руль солдатом. Двигатель машины до сих пор рабо­тал.

Две остальные машины пропали, пальба утихла. Американцы маскироваться умели, им было достаточно высокой травы и на первый взгляд невидимых углублений грунта. И никто бы не сказал, что на этом лугу залег, как минимум, взвод. С глухим рычанием, как будто отдаленной грозы, смеши­вался визг какого-то раненного, попеременно зовущего то санитара, то мамочку, то всех святых. Вагнер тряхнул головой. Глухое рычание заполняло весь череп. Аннакин сменил обойму, перекатился на живот.

- Поче… - голос у Вагнера отказал. Он откашлялся. От кашля заболела раненная нога.

- Почему они с нами не покончат? - буркнул Аннакин, не отрывая глаз от прицела. - Почему не засадят пару подарков из гранатомета? А потому что уже знают, что творится…

Знают, что творится, как-то нечетко подумал Вагнер, тряся головой, чтобы избавиться от упор­ного гудения в голове. Не помогало.

- Возможно это прозвучит и глупо, но что, собственно, творится?

Аннакин внимательно поглядел во все еще бессознательные глаза Вагнера. Потом показал вверх, в узкий просвет между спутанными вербовыми ветками. Веджьмин поглядел на серое небо, пересеченное серебристыми, параллельными полосами дыма. Ошеломление проходило, он уже способен был разумно мыслить, впервые с того самого момента, когда над ним перевалился громад­ный транспортный самолет.

Как там сказал Фродо? Старый, седой дурак?

Он подполз вперед, не обращая внимания на полный раздражения взгляд Аннакина. Поглядел на встающее на горизонте, клубящееся темное облако, подсвечиваемое снизу мутными вспышками взрывов. Так это не в ушах так грохочет, понял веджьмин. А еще он понял и все остальное.

- Ёбаные русские, - в поток невеселых мыслей ворвался скрежещущий голос Аннакина. - Напустили нас. Но перед тем дали наводку янки. Мы провели за них разведку боем.

Правильно, согласился с ним про себя Вагнер. А при случае стянули на себя все посты в окру­ге. Все, от Лохова до Малкини, свели в одно место…

- Они уже знают, - бросил Аннакин, жестом головы указывая в направлении цепи американ­цев. - А теперь они думают, как отсюда съебаться. Что вовсе не означает, что нам тоже разрешат…

Словно бы в подтверждение его слов по кустам хлестнула высоко нацеленная очередь. Посы­пались срезанные ветки и листья. В ответ дважды грохнул OICW Догги, две взорвавшиеся гранаты подняли облака пыли и дерна; а потом только тишина, только лишь отдаленный грохот и — вопли ра­ненного.

Треснул одинокий выстрел из пистолета. Раненный затих.

- Как раз сейчас они занимают плацдарм возле моста, - на первый взгляд беззаботно продол­жил Аннакин. - Мы были нужны для того, чтобы вытащить оттуда охрану. И удалось, оттуда мы их вы­тащили…

Он поглядел Вагнеру прямо в глаза.

- Мы вытащили их оттуда, наверняка — из Сондовного и из Лохова. Все те hueye… И теперь русским достаточно будет перебить их всех в куче…

Ну так, подумал Вагнер. Все обойдется без того, чтобы тревожить остальные линии, без про­тивотанковых засад. Все живое гоняется за контрабандистами. И лично за ним. Это же насколько лег­че перебить врага в поле, на марше, чем в укрепрайонах. Ростиславский, сволочь ты последняя… Малой был прав, это кода…


Это уже кода, думал Фродо, сидя на бетонных ступенях перед чудом не разрушенным камен­ным домом. Небрежно брошенный велосипед валялся рядом.

Это кода. Последние дни американского присутствия в Европе; Россия перемещается к югу, за пределы предугадываемого продвижения ледника. А янки пускай и дальше колотятся с арабами, евреями и иранскими муллами. Пускай пиздуют в Мексику, если только это им удастся. В конце кон­цов, есть во всем этом какая-то справедливость: не следовало было выходить из Киотского протоко­ла. Все было перед тобой, как на ладони. Все видел, мог сложить в единое целое. Все знал. Вот толь­ко не мог никого убедить. И вот теперь сидишь тут, когда умирают твои друзья. Умирают или вскоре умрут.

Стены задрожали от низкого рыка турбин. Над городом пролетело звено вертолетов ʺберкутʺ Фродо заметил подвешенные на кронштейнах удлиненные серебристые резервуары. Видел он и вра­щающиеся под носами машин стволы авиапушек, которые перемещались в соответствии с движения­ми голов стрелков в передних кабинах.

Грохот турбин отразился эхом в узких ущельях улочек, заглушил рокот движущихся до сих пор бронированных колонн. Тени вертолетов промелькнули по крышам, по мостовой, по гигантским, слишком большим по сравнению с танковыми шасси башням самоходных гаубиц МСТА. А через миг, еще до того, как утих грохот лопастей вертолетов первого звена, над городом пролетело еще одно их подразделение.

Фродо уже не чувствовал стекающих по щекам слез. Он сидел, опираясь о стену.


- Вы были с Кудряшом? - Бросил Вагнер. - Ты и Догги? Что с ним?

Аннакин отвел глаза. Он глядел на предполье и не отвечал.

- Ну, говори же, - схватил его за плечо Вагнер.

Парень поднял голову, слипшиеся волосы упали на глаза.

- Не знаю, - с усилием ответил он. - Я не знаю, что с Кудряшом. Видел, что в самом начале его ранило, но легко… А что потом — не знаю…

Он замолчал, снова опустил голову.

- С ним были все… - тихо прибавил он.

Поначалу Вагнер не понял. Потребовалось несколько минут, чтобы до него дошел смысл слов, чтобы он понял сказанное Аннакином.

Он истерически рассмеялся, ном. Неожиданно все силы его покинули. Конец.

Аннакин говорил что-то еще. Вагнер не слушал, в себя пришел только тогда, когда почувство­вал рывок за плечо, когда раненная нога взорвалась резкой болью.

- ...Она здесь, Вагнер, - Аннакин говорил быстро, почти крича. - Ее ранило еще раньше, но ка­ким-то образом дошла… Вот только что, курва, с того? Сейчас здесь будут вертолеты, всех нас пере­бьют, справедливо…

Он истерически расхохотался, все еще не отпуская плеча Вагнера.

- Как ты считаешь, в кого лучше стрелять: в русских или в американцев?

Вагнер освободился от зажатых на плече пальцев, хотел встать хотя бы на четвереньки — не смог. Поглядел на волокущуюся за ним немощную ногу и удивился, не увидев крови.

Сломана, мелькнула мысль. И он чуть не расхохотался, так же истерически, как только что Ан­накин. В меня стрелял целый взвод, валили, что там у кого было, а я поломал ногу в какой-то долбанной кротовой норе.

Он полз, разводя заросли, в голове все время колотилась мысль о вертолетах. Собственно го­воря, они уже должны были налететь и сбрасывать контейнеры с напалмом. Он полз дальше, с уси­лием, не зная толком: куда. Когда вдруг увидел пятнистые, измазанные глиной штаны, потемневшую от крови куртку, окровавленную ладонь, прижимающую к входной ране полностью пропитавшийся кровью индивидуальный пакет. Бледное лицо под навесом арамидового шлема.

Она была в сознании.

- Привет, - прошептала Маргаритка, а вернее — только пошевелила губами. На них расцвели пузырьки крови.

Он приподнялся, практически встал на колени, не обращая внимания на боль трущихся друг о друга кусков треснувшей кости. Схватил ладонь, вторую, все еще зажатую на М-16 с подствольным гранатометом, нежно выпрямил пальцы, поднес их к губам. Пальцы были холодными.

Женщина раскашлялась, по бледной щеке стекла струйка ярко-красной крови. Вагнер осто­рожно сжимал холодные пальцы, верхом второй ладони стер ей кровь со щеки. Губы вновь дрогнули, вновь голоса не было слышно, но он знал, что молодая женщина сказала, а точнее — что хотела ска­зать. В уголке губ лопнул алый пузырек.

Не извиняйся, - хотелось ему кричать, но не мог извлечь из себя ни слова. - Не извиняйся, мы оба были слепы. Оба не желали понять, что важно на самом деле, не смешные мечтания, не принци­пы. Мы оба потеряли нечто, чего мы никогда уже не найдем.

Ну почему они не летят? Сколько можно ждать? Сколько еще времени нам дали?

Ему ответил нарастающий рокот роторов. Вагнер еще сильнее стиснул холодные пальцы, жадно глядя на бледное лицо, на уже закрытые глаза, желая забрать с собой эту картину в великое ничто.

Грохот роторов приближался, и в воображении он видел спадающие с узлов подвесок цилин­дрические резервуары. В голове колотилась идиотская мысль, услышанные когда-то и запомненные с тех пор слова: Запах напалма на рассвете.

Удары сердца отмеряли секунды. Последние секунды.

Вверху скользнула неожиданная тень, дуновение лопастей ударило в лицо. Вагнер склонился над Маргариткой, инстинктивно желая ее прикрыть, что, впрочем, уже никакого смысла не имело. И замер, внезапно осознав форму видимого в мгновение ока силуэта: узкий корпус с двигателями по бо­кам. Ми-28 Havoc. Летят перебить тянущиеся по дороге вспомогательные силы из Лохова, которых выманили на открытое пространство.

- Догги! - заорал Вагнер. - Аннакин! Еще один шанс у нас имеется. Один на сотню, но все же…

Индеец, как обычно, появился бесшумно и как бы ниоткуда. Свой OICW он небрежно нес под мышкой, как будто бы объединенное оружие, отягощенное еще и прицельным блоком, вовсе не веси­ло свои одиннадцать килограммов. Аннакин с треском продирался через низкие и густые вербы. Несколько секунд он потратил совершенно напрасно, выпустив длинную очередь прямо в брюхо низ­ко летящего ʺхавокаʺ. На бронированном вертолете все это никакого впечатления не произвело.

Уже затихал удаляющийся рев турбин, замолк и столь же бессмысленный, беспорядочный об­стрел с позиций американцев. Вагнер с трудом сел, не обращая внимания на то, что обломки костей вновь цепанули один о другой.

- У нас еще есть шанс, - говорил он быстро, видя недоверие на лице Аннакина. Время нельзя было терять. Шанс основывался на туманном предположении, что бардак в российских вооруженных силах остается таким же, как и когда-то. Предположение было рискованным, ход предыдущих собы­тий его, скорее, не подтверждал.

- У нас еще есть шанс. Прежде, чем прилетят вертолеты, этих нужно чем-то занять. Но эти, - махнул он в сторону, откуда вновь доносились случайные выстрелы, - нам не страшны.

Пули пролетали высоко вверху, некоторые зашелестели в ветках. Догги с Аннакином припали к земле.

- Эти здесь комбинируют только, как бы самим свалить. Они не знают, сколько нас, и сами бо­ятся…

Вагнер чувствовал, как пересохло у него в горле. Фляжка с водой осталась в укрытии вместе со снайперской винтовкой и всем остальным.

- Так что этих не нужно опасаться, а тех, за валом… Киборгов… Вот эти не убегут, они же не могут, обязаны выполнить. Нужно их…

Веджьмин хотел добавить, что это киборгов нужно чем-то занять, чтобы самим отскочить, про­биться в направлении наверняка уже занятого русскими плацдарма. Их нельзя связать огнем, в этом у них перевес, сразу же двинут, даже если бы над их головами была вся российская штурмовая авиа­ция. Он замолчал, видя, как на лице Догги появилась кошмарная ухмылка, как кривится вся по­крытая светлыми пятнами шрамов рожа.

- Нет, Догги, не в этот раз! - крикнул он, видя, как индеец поднимает оружие, как напрягается, чтобы сразу и двинуться в бой. - Пока что не сейчас! Мне не удастся ее вынести, это я…

Снова замолчал. Маргаритка широко открыла глаза, глядела напряженно, грудь неожиданно пошевелилась.

- Хочешь остаться? - в голосе Аннакина звучало сомнение. - Это не поможет, они не дадут себя обмануть. А там открытая зона, нас быстро накроют. У их двадцаток достаточная дальность, мы и сотни метров не пройдем.

Он сплюнул. Похоже, у него была прокушена губа, слюна была окрашена красным.

- Все это не пойдет, - повторил он. - Остаемся все. - Теперь он усмехнулся, и в усмешке про­скальзывало безумие. - Будем вместе. А вы вдвоем…

Неожиданно Вагнер почувствовал, как его заливает бешенство, он со всей охотой зехал бы парню в ухо. Собрав всю силу воли, он пришел в себя. Времени не оставалось.

- Догги, вы должны ее вынести. А я их свяжу боем, на достаточное время…

Аннакин ему не верил, но вот индеец насторожился.

- Ты сможешь подогнать этот ʺхаммерʺ сюда? Мы тебя прикроем…

Догги лишь блеснул зубами. Не говоря ни слова, он пополз к краю зарослей.

Вагнер еще раз сжал пальцы Маргаритки. Ему хотелось сказать ей так много. Вот только вре­мени было так мало.

Я тебя найду, только и подумал он, наверняка найду. Обещаю. Волоча за собой непослушную ногу, он пополз за Догги и Аннакином.

Оружие было тяжелое, к счастью, у него имелись складные сошки; Вагнер на ощупь нашел рычажок переключателя, выставил на 20-мм пушечку, титановый ствол которой торчал над более тонким, винтовочным, калибра 5.56. Он уже собрался дать знак готовому к скачку индейцу, когда по­чувствовал на себе взгляд Аннакина.

- Приятно было знать тебя, Вагнер, - буркнул парень, вновь прижимаясь щекой к прикладу ʺка­лашниковаʺ и откидывая волосы со лба.

- Сделаем, что удастся…

Вагнер не отвечал. Да и не было чего говорить. Вместо этого он прижал приклад к плечу, не мороча себе голову ни прицеливанием, ни программированием расхождения осколков. Он нажал на спусковой крючок.

Оружие обладало мощной отдачей, титановая труба отъехала назад. Треск перезарядки; Вагнер снова нажал на спусковой крючок, посылая очередные гранаты в направлении залегших в вы­сокой траве американских пехотинцев. Рядом калаш Аннакина захлебнулся длинной, не прицельной очередью, рассчитанной только лишь на то, чтобы прижать американцев к земле, не дать им времени на то, чтобы сориентироваться в ситуации.

Догги выскочил; бежал он зигзагом, хотя мог и не стараться — снаряды из гранатомета Вагне­ра и вздымающие фонтаны песка пули Аннакина привели к тому, что первые выстрелы прозвучали лишь тогда, когда ʺхаммерʺ резко стартовал, выбрасывая из-под широких шин куски дерна. Догги въе­хал в заросли, Аннакин откатился в сторону, чтобы не попасть под колеса. Он молниеносно вскочил, отбросил оружие и схватил Вагнера в поясе, помогая тому подняться. С силой, неожиданно вызво­ленной действием адреналина, он практически забросил веджьмина внутрь машины. Прежде чем он соскочил на землю, глаза их на мгновение встретились.

- Бывай, Вагнер, - еще успел крикнуть Аннакин.

Он тут же исчез, и через мгновение его калаш выдал длинную очередь.

Вагнер, матерясь на чем свет стоит, подтянул себя на место водителя.

Благодаря автоматической коробке передач, он мог вести ʺхаммерʺ с помощью одной ноги. Всего две педали: газ и тормоз, на практике же — всего одна. Потому что тормозить он не собирался.

Американцы очнулись, пули со стуком ударили в зад машины сразу же после того, как Вагнер выехал из зарослей. Поначалу он чуть ли не лег на рулевое колесо, но сразу же выпрямился: лобовое стекло было покрыто трещинами и едва прозрачным, кроме самой верхней части, у самой рамы, где каким-то чудом вольфрамовые осколки пошли мимо. Он стукнул по стеклу кулаком, желая выбить его из рамы, но лобовое стекло выдержало: солидное, клеенное, армированное поликарбонатом.

Так что вел он, выпрямившись, скорее, чувствуя, чем слыша, как в кузов бьют пули. Вскипаю­щая от попаданий земля по бокам; каким-то чудом пули не попадали в чувствительные фрагменты машины, в том числе: в наиболее чувствительный — в него самого.

Вагнер почувствовал заливающую его радость. Весь огонь сконцентрировался на нем. Догги с Аннакином послушались и его не прикрывали. Как и следовало, они отступали, пользуясь замеша­тельством.

Конечно, существовали еще одна возможность, но эту мысль он к себе даже не допускал. Воз­можность, что в них могли попасть, и что его атака столь же бессмысленна, как многие другие атаки в истории.

Всей силой воли он отогнал от себя эту мысль, сконцентрировавшись на вождении. А было не легко, ему мало что было видно, тяжелая машина подскакивала на камнях и выбоинах. Но вал, защи­щающий от наводнений, делался все ближе. Вагнер еще сильнее стиснул пальцы на руле.

Пришлось въезжать перпендикулярно, рискуя опасно соскочить после преодоления вершины вала. Как на злость, он не помнил, а что там, по другой стороне. Доходят ли ивовые заросли до само­го вала? Имеется ли там открытое пространство, которое нужно будет проехать, прежде чем в ʺхам­мерʺ попадут снаряды из OICW киборгов? И как далеко до реки?

Вал близился. Никто еще не стрелял спереди или с боков; они то ли отступили за вал, то ли… Мелькнула мысль, запомненные когда-то слова Фродо: как-то он говорил о большем, чем у человека времени реакции на неожиданные изменения в акции, о сопряжениях, стимуляциях и так далее…

Один черт, подумал Вагнер, видя растущий на глазах массив вала. Он ухватил рулевое коле­со изо всех сил, у него не было времени пристегнуться ремнем; он ожидал что ударит капотом в осно­вание вала, прежде чем тяжелая машина въедет на верх. И вот тут почувствовал удар, низко, где-то в области бедра. Тупой удар, даже не боль.

Руль дрогнул в руках, ʺхаммерʺ свернул, вскакивая на массив вала, опасно зашатался. В тече­ние бесконечно длинного отрезка секунды Вагнеру казалось, что машина будет наклоняться, пока не перевернется. И испытал заливающее его отчаяние и бешенство. И дожал педаль до самого пола, сражаясь с охватывающей его инертностью.

Поднявшиеся с одной стороны колеса опали, выбрасывая фонтаны песка, сцепились с грун­том. ʺХаммерʺ вскарабкался на вал, перевалил через вершину, даже не выскакивая в воздух, въезд под углом эффективно снизил скорость.

До самой реки все заросло густыми лозами. ʺХаммерʺ вскочил в заросли, давя их буфером, прижимая тонкие, упругие ветви широкими шинами. Вагнер уже не видел ничего, кроме веток и ли­стьев, секущих потрескавшееся лобовое стекло. Двигатель ревел с усилием. Вагнер, инстинктивно за­крывая глаза, дожал дроссель. Машиной забросило, зато замолк стук пуль, бьющих в кузов. Вершина вала обеспечивала эффективную защиту.

Веджьмин вел машину вслепую, рассчитывая на то, что едет кратчайшей дорогой к реке. Вет­ки неожиданно переслали хлестать по стеклу, ʺхаммерʺ ускорился, вздымая фонтаны воды, переехал мелкую канаву, заполненную грязной водой, оставшейся еще от весеннего половодья. Машина преодолела узкую полосу песка, снова въехала в лозняки. Вода хлестнула на разогретые детали двигателя, из-под крышки капота бухнуло паром.

Прежде чем машина в зарослях, Вагнер, скорее, почувствовал, чем услышал, два следующие одно за другим попадания. Кто-то из прячущихся в ивняке киборгов успел среагировать; к счастью, целился он, скорее всего, с помощью тепловизора и попал в самый разогревшийся перед ʺхаммераʺ. Вагнер до боли стиснул челюсти. Уже недалеко.

Покрытое трещинами переднее стекло неожиданно посветлело, зеленые листья заменила го­лубизна неба.. ʺХаммерʺ проехал фрагмент песчаного пляжа, с разгону вскочил в воду, которая хлестнула в стекло, ослабленное предыдущими попаданиями, и впихнула его вовнутрь. Машина немного повернулась под воздействием течения, но через мгновение шины вновь сцепились с грун­том. ʺХаммерʺ направился поперек реки, вода переливалась через капот.

Двигатель даже не закашлялся, подача воздуха была высоко. Какое-то время Вагнер обо­льщался тем, что при столь низком уровне воды удастся перескочить на другой берег.

И как только об этом подумал, когда закончилась песчаная отмель, ʺхаммерʺ неожиданно на­клонился, капот исчез под водой. Вагнер начал сворачивать, задние колеса тоже оторвались от дна. Веджьмин схватился за раму дверей, когда вода доходила ему уже до груди, выполз с сидения. Непо­слушная нога за что-то зацепилась, он почувствовал страшную боль, но, не обращая на нее внима­ния, дергался; мутная бужанская вода уже заливала рот. В конце концов, со слышимым хрустом, отпустило. Течение развернуло мужчину, всосало под поверхность.

Отзвук пуль, врезающихся в подмытый береговой обрыв со свисающим с вершины дерном. Оголенное после сдвига земли стратиграфическое сечение долины Буга: слои песка, ила, ржавая по­лоска дерновой руды. Образ истории долины, сейчас взрывающийся в фонтанах песка.

Наполовину затопленный ʺхаммерʺ кружился в течении, широкие шины не могли остановить тяжелую машину, сносимую быстрой водой. Сама вода вскипала от попаданий, очереди высекали ис­кры на выступающем из поверхности композитном корпусе.

Они все еще стреляли в покинутую машину, как будто считали, будто бы кто-то остался в сре­дине. ʺХаммерʺ медленно крутился, погружаясь все глубже, по мере того, как течение передвигало его на глубину. К высокому треску OICW теперь присоединился не столь быстрый лай М60, очереди шли поверху, над рекой.

Вагнер частично лежал на берегу, охватывая рукой осклизлый, напитавшийся водой ствол ольхи, смытый водой кучу лет назад, лишенный коры и мелких веток, обросший моллюсками и водо­рослями. Он захотел подтянуться выше, но ноги его не слушались. Он вообще их не чувствовал, ви­дел только бедра, все остальное скрывала окрашивающаяся красным вода.

Он знал, что когда облава доберется до края лозняка и увидит его, лежащего здесь словно на сковороде, то все и закончится. Достаточно будет одной прицельной очереди, одной гранаты из 20-мм гранатомета. И он знал, что доберутся очень скоро, поскольку слишком не удалился, сейчас они передвигаются короткими отрезками, прикрывая друг друга огнем, рассчитанным на то, чтобы при­жать противника к земле. Глухие и слепые ко всему, что происходит вокруг, послушные приказам, усиливаемым электрической стимуляцией и препаратами, впрыскиваемыми непосредственно в кро­веносные сосуды.

Он еще раз попытался подтянуться, перекатиться хотя бы за этот ствол, хотя прекрасно пони­мал, что все это напрасно. Теплового контраста и так хватит, чтобы в прицелах киборгов он выглядел словно козявка на скатерти. Знал, но попытался. И от боли буквально потемнело в глазах. Долгое время он не видел ничего, кроме багровых пятен. Веджьмин даже не слышал, как очередь впилась в ствол, выбрасывая вверх целые куски намокшей, черной древесины. Не почувствовал он, когда одна из пуль зацепила рукав, оставляя кровавый шрам на предплечье. Когда же до него стало доходить, что происходит вокруг, огонь с противоположного берега утих. Вагнер осознал, что замолкло буханье OICW, что это только М60 выстреливает длинную, не кончающуюся очередь, причем, совершенно в другую сторону, поскольку уже не раздавался свист идущих поверху пуль. Веджьмин все так же ле­жал, охватывая рукой скользкое дерево, но тут начал ощущать в ногах жгущую боль. Он уже мог со­гнуть колени, по крайней мере — одно, пытаться оттолкнуться каблуком от топкого дна. Он уже видел серо-синее небо, перечеркнутое расходящимися, размытыми следами от ракет ʺСмерчʺ и ʺУраганʺ.

Нужно подтянуться, пользуясь мгновением тишины, вскарабкаться по высокому, подмытому береговому обрыву. Ведь нельзя же оставаться здесь, я ведь обещал… Лишь бы только выбраться из этой воды, тогда можно будет и ползти, раз ноги ни на что не годятся… Ведь должно же удаться, даже удалось, наверняка. Я отвлек их на себя, это дало время. Догги вынес ее, кто-нибудь другой бы не справился, но вот Догги… Я найду ее, найду, даже если бы пришлось ползти до самой преиспод­ней… Это ведь еще не последний берег… Мы еще встретимся, я еще увижу…

Неожиданно М60 захлебнулась на конце длинной очереди, замолкла. Мгновение тишины, всего лишь мгновение, в которое начал врываться другой звук. Рокот пятилопастных роторов.

Вагнер с трудом поднял голову, глянул на противоположный берег. Гуща лоз, еще зеленых, вокруг тишина и спокойствие. Так мог выглядеть ивняк в летний полдень, видимый с того самого бе­рега, отражающийся в гладкой поверхности воды. Так эти заросли выглядели много лет назад, когда он приходил к реке ловить рыбу, а не стрелять в вертолеты. Déjà vu. Зафиксированный под веками образ. Но не тот, про летний полдень, который практически ушел в забытье. Скорее, из фильма, зеле­ные заросли, стена джунглей.

ʺДвадцатьчетверкиʺ выскочили из-за поворота, заполнив всю долину реки стуком роторов и воем турбин. Они летели низко, виражами, практически касаясь воды лопастями, оставляя за собой кипень воды, возмущенной воздушным потоком. Чудовищные стрекозы с полукруглыми глазами укры­тий кабин и жалами пятиствольных пушек под носами. Вагнер уже знал, что произойдет через мгнове­ние. Он отпустил скользкий ствол, перекатился, желая вновь сползти в воду. Не успел, времени хва­тило лишь на то, чтобы закрыть глаза. Когда в лицо ударила волна жара, на сетчатке его глаз все еще была последняя запомненная им картина: взрывающиеся языками огня зеленые заросли, а на их фоне черный силуэт вертолета.




ДОЛИНА УРАКАМИ[28]


- Жрать! Жрать! Жрать! - заорало дитя римского папы.

Уолтер М. Миллер мл. "Страсти от Лейбовица"


Снег таял с южной стороны останков боевой машины, открывая ржавый, шершавый панцирь. Дожди и тающие снега смыли сажу, открыв голые броневые плиты, покрытые только лишь ржавым налетом. Не осталось ничего, кроме стали и вплавленных в нее керамических композитов, все остальное — резина, пластик, топливо и экипаж — давным-давно сгорело. Быть может, где-то на дне выжженного танка и нашлись бы еще пряжки от снаряжения, все остальное вымел взрыв боеприпа­сов, который отбросил башню на полтора десятка шагов и отвалил целый борт моторного отсека.

Взрыв деформировал корпус, но он до сих пор еще стоял на гусеницах, пускай и разорванных, точно в том месте, где машина остановилась на мгновение год назад. На то самое мгновение, доста­точное, чтобы ракета из пусковой установки LAW попала сверху в жалюзи двигателя. Сквозь щель оторванного борта были видны разбитые шестерни коробки скоростей, подплавленные ударной куму­лятивной струей, Сгорающие электронно-магниевые лопатки турбин создали достаточную температу­ру, чтобы расплавить сталь, а так же сэкономить работу похоронной команде. Алюминиевые жетоны, подтверждающие личность, тоже несомненно сгорели.

Т-80УД, называемый экипажами ʺПрощай, Родинаʺ, последний из русских танков, приводимый в движение газовой турбиной. Этот экземпляр давно уже должен был стоять, вкопанный в землю по башню на китайской границе, как большинство других, переживших бои в Чечне. Но оказалось, что небольшое их количество осталось в районах Армейской Группы ʺБелостокʺ. И как раз эти танки оста­новили американское контрнаступление. Они остановили, только целых не осталось ни одного.

На засыпанных снегом улицах Оструви таких выжженных до последнего, ржавых холмиков было больше. Не помогло даже тяжелое топливо, в луже которого можно было погасить даже штор­мовую спичку, точно такое же как для реактивных истребителей. И что с того, что лобовой, слоистый панцирь выдерживал попадание подкалиберных снарядов с урановым сердечником. Русские восьми­десятки не встретились лоб в лоб с ʺабрамсамиʺ и ʺшварцкопфамиʺ; брошенные в город со слабым заслоном пехоты, они встретили там только ренджерсов, распыленных по развалинам и чердакам с легким противотанковым вооружением. В Оструви, пускай и в малом масштабе, повторился Грозный. Танки, слепые и неуклюжие в городе, горели от попадания кумулятивными снарядами, беспомощно вращая башнями, чтобы огнем из тяжелых пулеметов ответить стрелкам, спрятавшихся на верхних этажах. Как правило, все продолжалось очень недолго: вспышка, взрыв и очередная многотонная башня вглетала, кувыркаясь, в воздух. Очередной погребальный костер разгорался белым ослепи­тельным пламенем, магниевым жаром разбитых турбин.

Рокот дизеля отражался эхом от сожженных стен. Грузовик ехал медленно, объезжая разби­тые машины, подскакивая на выбоинах, скрытых под слоем мокрого снега. Дорог никто уже не ре­монтировал, даже временно, не стаскивал разбитый металлолом на обочину, не засыпал воронки от снарядов. Данная дорога значения уже не имела, ее стерли с карты, точно так же, как и лежащие при ней города и деревни. Все продвинулось дальше, на несколько сотен километров к югу. Здесь же остались лишь развалины и все мертвое, немногочисленные следы на снегу – одичавших собак и в той же степени одичавших людей. Здесь остались только такие.

Грузовик, поцарапанный "камаз" притормозил еще больше. Это не была машина повышенной проходимости, обычный гражданский грузовик с приводом на оба задних моста, небрежно заляпан­ный коричневой и зеленой красками. Только такие машины использовались в северных гарнизонах; они были оставлены здесь исключительно в силу бюрократической инерции, населяющей обезлюдев­шие города и ставящей народ на охрану переправ, которыми никто не пользовался.

Сразу же за поворотом на Ломжу дорогу загораживал транспортер, старый БМП-2, оскорби­тельно называемый "брэдли с голой задницей". Рядок прострелов в борту, в который попала очередь из пулемета полудюймового калибра, доказывал верность этого прозвища. В очередной раз был до­казан тезис, что способность плыть с марша и сильное вооружение – это еще не все, что и броня на что-нибудь способна пригодиться.

Эту развалину тоже никто с дороги не стащил. Никому не хотелось, тем более, что на обочине оставалось достаточно места для объезда. "Камаз" еще сильнее сбросил скорость, потому что обочи­на была засыпана снегом, а водитель не был уверен, не скрываются ли под ним какие-нибудь ловуш­ки. Скрежетнула коробка скоростей, брезентовый навес заколыхался, когда машина переезжала скрытые колеи. Какое-то время грузовик ехал прямо, несмотря на то, что передние колеса уже были повернуты, так как его толкали оба задних моста. Наконец-то передние колеса обрели сцепление с грунтом, и машина снова заколыхалась, выезжая на твердое покрытие.

Шум двигателя спугнул исхудавшего пса, который убежал в развалины, поджимая под себя вылинявший хвост. На загривке в спутанной шерсти выглядывали латки лысой кожи. Собаки быи устойчивыми, их осталось на удивление много. Они пережили первый удар нейтронных боеголовок, выстреленных батареями гаубиц МСТА, когда уже было известно, что основа американского наступ­ления – это мягкая плоть, а этот эвфемизм означал войска, лишенные броневой защиты. Выжили и следующие, когда российская авиация применило заряды объемного взрыва для подавления останков американских сил в лесах вдоль Буга.

Запыхтели тормоза с пневматическим усилением. Дорога закончилась, дальше разбитые танки полностью загораживали дорогу, объехать их было никак невозможно. "Камаз" замер на месте.

Открылась дверь кабины, поначалу оттуда вылетел зеленый, плотно набитый мешок и поле­тел по дуге в снег, тут же возле борта сожженного танка. Вслед за ним на землю спрыгнула низкорос­лая фигурка в слишком большой для нее летной куртке.

Фродо поднял мешок, остановился на миг, приложил ладонь к уху. Похоже, шофер что-то го­ворил, но грохот пережженного глушителя полностью забивал слова. Низушок мотнул головой, нетер­пеливо помахал рукой.

Раздался скрежет коробки скоростей. Солнце блеснуло на плоском лобовом стекле, когда "ка­маз" разворачивался. Фродо глядел на удаляющийся грузовик, пока тот не исчез за поворотом, засло­ненный развалинами. Стихающий рокот дизеля был слышен еще довольно долго.

Когда шум мотора затих, низушок, вместо того, чтобы идти, опустил мешок на снег. Оглядел­ся, сдвинул кожаную пилотку с кудрявых, черных волос. Глядел на развалины, тихие и спокойные, при­крытые саваном тающего снега. На почерневшие стены с пустыми, темными глазницами окон, на ске­леты выжженных танков, на вонзенную стволом в мусор М-16 с подвешенным на прикладе амери­канским шлемом.

Тишина, неподвижность и забытье. Он ожидал подобного вида, по дороге услышал достаточ­но много. Но услышать, это одно, но вот увидеть самому…

Он стоял и глядел, несмотря на предупреждения о до сих пор еще сильном вторичном излуче­нии корпусов разбитых машин. Тишина и неподвижность, целенький саван снега.

Коротышка даже вздрогнул, увидав струйку дыма, вздымающуюся прямо в небо, в безоблач­ную и безветренную синеву.

- Ёлки зеленые, - произнес Фродо вслух.

Струйка дыма поднималась с плоской крыши пивной, пугающей темными окнами, из которых исчезли куски фанеры.

Низушок поднял мешок и двинулся медленно, даже не подумав о том,, стоит ли вытащить ору­жие. Шел он все быстрее, проходя мимо перевернутой скорлупы танковой башни, перескочил через длинный ствол пушки, на которой даже сохранилась теплоизоляция. Он глядел в черную дыру от вы­битых петель дверей, как бы ожидая, что уже через мгновение погрузится в знакомую и привычную вонь и говор многоязычных голосов, в теплый запах капусты и дыма – и табачного, и конопляного – в неизбывный смрад самогонки. И что голоса притихнут на миг, даже пошлые песенки, что сам он от­правится к столику под простреленным окном.

Шаги застучали по плиточному полу; темный, пустой зал с сугробами под окнами. Сваленные в угол стулья, свисающие из-под потолка разбитые корпуса ламп дневного света. Пустота и тишина. Зрение уже начало привыкать к полумраку, вылавливало мелочи. Отмеченные оспинами выстрелов стены, истлевшие, грязные битвы в углу. Что-то скрипнуло под ногой. Фродо остановился, глянул. Пу­стой одноразовый шприц из военного комплекта, порция морфия, называемая "блаженной смертью". Рассыпанные гильзы и обрывки пулеметных лент. Выстрелянная труба LAW. Пустота и тишина.

Призрак. Нет никакого дыма, и не может быть. Нет ничего, кроме покрывающего все и вся сне­га, собак-мутантов, пустоты и тишины. Кроме смерти.

Никто не встанет со стула, не подсунет стакана, наполненного желтоватым самогоном. Не осталось уже ничего, даже теней тех, которые здесь пили, устраивали свои делишки или били друг друга в морду. Не осталось теней тех других, которые именно здесь закончили безнадежное наступ­ление, которых принесли сюда раненными и умирающими. Тех, которые защищаясь до конца и удер­живая русское контрнаступление, глядели в небо и ожидали эвакуационныхвертолетов. Но вместо ожидаемого рокота роторов небо вдруг раскололось фиолетовой вспышкой нейтронных боеголовок.

Никто не поднесет стаканчика. Никто не блеснет зубами в кривой усмешке, не стукнет по пле­чу, не скажет…

- Привет, коротышка!

Тряпичная лямка набитого мешка выпала из онемевших пальцев. Вдоль позвоночника пробе­жала дрожь, холодная, словно дуновение проходящей рядом смерти. Невозможно, подумала некая еще трезвая часть разума Фродо. Такое просто невозможно…

Он хотел обернуться, но не мог, тело неожиданно отказалось слушаться. Фродо ожидал хлоп­ка по плечу, хотя и знал, что такое невозможно, что такого не произойдет, что это всего лишь вообра­жение, всего… Он ожидал хлопка по плечу. И дождался.

- Что, не ожидал… - Голос был более хриплым, чем помнилось. Но, без всякого сомнения, тот же самый. – Что, не ожидал, коротышка ёбаный…

Вот это последнее слово все и решило. Фродо резко обернулся, глянул…

Кудряш уже не был похож на короля контрабандистов. Куда-то исчезла элегантность, покры­тая шрамами ожогов лысина уже не блестела, как когда-то. Глаза глубоко запали. Но это был Кудряш, тот же самый. А самое главное: очень даже живой.

В ноздри ударил знакомый смрад сивухи. Кудряш вытащил жестяную фляжку. Фродо маши­нально протянул руку, пытаясь не глядеть на розовую ладонь, покрытую лущащимся эпидермисом. Коротышка взял холодную жесть, стараясь не сильно выплескивать жгучую жидкость. До конца это не удалось, зубы застучали по металлу.

После второго глотка дрожь рук прошла, спиртное стекло теплой волной. Фродо сплюнул.

- Кудряш, курва… - медленно произнес он, уже не чувствуя внутренней тряски. - Так ты же, курва, мертв…

Взгляд контрабандиста пригас.

- И правда… - ответил он на это через какое-то время. - Мертв. Точно так же, как и все мы…

Фродо бессмысленно начал копаться в многочисленных карманах летной куртки. Наконец на­шел пачку ʺкэмелаʺ. Вытащил одну сигарету, сунул в рот. Снова он охлопывал карманы куртки в поис­ках зажигалки. Кудряш щелкнул бензиновой ʺзиппоʺ. Из-под колесика вылетел сноп искр, замерцал язычок огня. Фродо нагнулся, прикурил, глубоко затянулся.

- Наконец0то ты научился курить… - в голосе Кудряша прозвучала насмешка. Покрытое шра­мами ожогов лицо расплылось в усмешке. Фродо бессознательно вздохнул, пытаясь отвести глаза.

- Не парься, - услышал он. И послушно глянул. Кудряш все так же усмехался. Стянувшиеся шрамы придавали ему чудовищный вид. - Да знаю я, как выгляжу… - прибавил бывший контрабан­дист. - Как-то раз нашел зеркало…

Фродо безотчетно покачал головой.

- Расскажи…

Замолк. Он сам не знал, о чем хочет спросить. Кудряш похлопал его по плечу.

- Это долгая история.

На тылах дома, возле кухни, сохранилось одно помещение. Когда-то это наверняка была вспомогательная кладовая, с маленькими окошками под потолком; теперь же она была повышена рангом до главного ресторанного зала. Пивную в Оструви нельзя было уничтожить, действовала даже сейчас, а самое главное — в ней были клиенты.

Увидав их, Фродо застыл на пороге. Все выглядело паршивой сценографией к фильму класса В из жанра постапокалипсиса. Не хватало только блондинки с большим бюстом и еще большим бла­стером.

А все остальное тоже имелось. Даже телевизор, а точнее — пустой корпус, внутри которого перемещались языки искусственного пламени. Кто-то когда-то смотрел ʺТерминаторʺ и обладал чув­ством юмора. Низушок подумал, что ошибались все те, которые высмеивали дешевые фильмы. Их сценаристы были правы, мир после ядерной войны выглядит именно так.

Постоянные клиенты обернулись на мгновение, как оно в каждой пивной бывает, оценивая прибывших взглядами. А потом вернулись к своим стаканам и тарелкам. Во всеобщем говоре вздох Фродо потерялся. Как оказалось, Кудряш еще и не сильно пострадал.

Низушок почувствовал зажим пальцев на плече; похоже, Кудряш не был уверен в его реакции. Контрабандист потащил коротышку в угол, к свободному столику, пинком отогнав путавшегося под но­гами странного зверя. Нечто вроде кота, только лысоватого. И уж слишком крупного.

Кудряш заметил быстрый взгляд, которым Фродо одарил животное. Он улыбнулся. На сей раз улыбка на низушке не произвела. В этом окружении жест был очень человечным.

Они уселись на стульях из металлических прутьев, которые Фродо прекрасно помнил. Кудряш рукавом смахнул крошки со столешницы.

- Куртку сними, упреешь, - бросил он.

И действительно, в помещении было жарко. Когда Фродо прикрыл глаза, когда вслушался в гул голосов, в звяканье стекла, ему показалось, будто бы время повернуло вспять. Что, когда он откроет глаза, все будет, как раньше, что увидит насмешливый взгляд Вагнера, цедящего свой ко­ньяк. Увидит заржавевший БТР за окном, блестящую лысину контрабандиста. Время завершило круг, часы, что отсчитывают мгновения до конца света, неожиданно не ускорились. Все как когда-то, сейчас он выпьет стаканчик или два, отправится в Брок по дороге через зеленый и пахнущий смолой лес. Ну да, прямо сейчас и закажет, ведь уже подошла официантка, та самая толстуха с огромным…

- Очнись, парень, - настырный голос пробился сквозь воспоминания. Фродо открыл глаза и тут же их закрыл. Женская фигура невыразительно рисовалась в задымленной темноте. Она о чем-то спрашивала, непонятно и мямля.

- Э-эй, коротышка! – Кудряш нагнулся и потряс его плечом. Низушок пришел в себя. – Она спрашивает, что подать… - Кудряш снова осклабился. – Заказывай смело, вот только кошатины не рекомендую. Зато имеется свежий песик, сам свежевал сегодня. А еще должна быть свиной филей, кабанчик здоровый был, ублюдок…

Фродо не отвечал. Он глядел на красивый профиль стоящей рядом с ними женщины, на мяг­кий вырез ее губ, на затеняющие глаза ресницы. Он с усилием растянул губы в улыбку.

- Пускай будет…

Голос его подвел. Низушок с трудом откашлялся, чувствуя неожиданную сухость в горле.

- Пускай будет, - удалось ему повторить.

Женщина ответила улыбкой.

Половинкой улыбки. Мелкие морщинки сложились в куриные лапки, поднялся уголок губ. Вто­рая же половина лица, та самая, что с расползшейся опухолью, осталась гротескной маской, в кото­рой плавал вытаращенный, мутный глаз.

Женщина отошла. Фродо понимал, что до сих пор сидит словно идиот с приклеенной к лицу улыбкой.

- Коты – штука нездоровая, - сказал Кудряш, как бы не обращая внимания на окружение. Они гнездятся в разбитых машинах, а те до сих пор активные, броня поглотила приличную дозу радиации. А эти паразиты гнездятся и плодятся. И делаются все крупнее и крупнее, в чем имеется и добрая сто­рона, потому что крысы тоже, почему-то, подросли…

Фродо машинально подтвердил это сообщение кивком. Таких он видел в Августове; крысы во­все не держались разбомбленной полосы, мигрируя на все четыре стороны. Дератизация в настоя­щее время сделалась очень опасным занятием; крысы вырастали до размеров кролика.

- Кошатина хороша для таких, как мы, - беспечным тоном продолжал Кудряш. – Нам уже не помешает. Так что не бойсь, пса сам обследовал, он не более активен, чем ты…

Вот это уже точно, подумал Фродо. В мире не активных уже не было, пыль разделила радиа­цию среди всех поровну, во всяком случае – в северном полушарии.

- А еще нужно побольше пить, - Как всегда, Кудряш любил поболтать. – Это уже испытанный способ бороться с облучением. Благодаря ему, я и живу. – Он скрипуче рассмеялся, - Кстати, - про­должил он через мгновение, наклонившись под стол, к пузатому рюкзаку. Какое-то время копался с замком, который, наконец-то, уступил. Зашуршал дакрон, когда контрабандист копался в карманах. Затем он выпрямился и поставил на стол пластиковую бутылку от пепси, заполненную желтоватой жидкостью.

- Давай выпьем моего, - сказал он. – Получше, чем подают здесь… Способ изготовления — не поверишь…

Фродо и не заметил, когда на столе появились стаканы. То ли их принесла женщина, то ли контрабандист извлек из объемистого рюкзака. Забулькал самогон. Кудряш наливал до краев, от чи­стого сердца. Низушок с безразличием глядел на растущий уровень спиртного. Ему было все равно, хотелось как можно скорее сделаться пьяным.

- Ну, способ сенсационный! – гудел Кудряш. – Ты знаешь…

Коротышка тряхнул головой, протер ладонью лицо. Это была реальность.

- Что ты говорил? - отсутствующим тоном спросил он. Кудряш внимательно поглядел на него.

- Сенсационный способ борьбы с излучением, - ответил он наконец. – Градусов тонны хороши на нейтроны. И, знаешь что…

Он рассмеялся. И смеялся так, что в глазах блеснули слезы, которые потом стекли по натяну­тым, покрытым розовыми пятнами щекам. Только Фродо от всего этого веселее не стало.

- Знаешь… - Кудряш подавился смехом. – Вот же, курва, - он несколько успокоился, вытирая слезы. – Русские уже давно это практиковали, - продолжил он уже нормальным голосом. – Я читал одну книжку, про подводные лодки. Так им там выдавали спирт, только лишь благодаря нему они и выживали. Все те реакторы с утечками… ты только подумай, столько лет, подлодки с ядерными бое­головками, каждой достаточно устроить маленький такой Армагеддон. И на них плавали мужики все время подшофе. И ничего…

Он опять зашелся смехом, который перешел в сухой кашель. Слезы снова потекли по щекам.

- И это тебя смешит? – сонно спросил фродо, когда после длительного времени контрабан­дист наконец-то восстановил дыхание.

- А тебя нет? – Кудряш выпучил глаза. – Совершенно не смешит?

Он сделался серьезным, видя отрицательный жест головой. Фродо крутил стакан в пальцах, всматриваясь в маслянистую поверхность жидкости, которая проблескивала на свету.

- А вот меня – да… - просопел Кудряш. – Вот сам погляди: столько лет по пьянее – и ничего… А в трезвом виде какую херню устроили.

После второго стакана беседовалось уже легче. По крайней мере, у Фродо сложилось именно такое впечатление; зато Кудряш прекрасно веселился еще с самого начала.

Второй стакан притупил чувства, окружение размылось, утратило резкость. Фродо уже не отво­дил глаз, когда случайно встречался взглядом с какой-нибудь из масок с пятнами ожогов и лишаев. Лысоватый зверь избыточных размеров начал походить на обычного кота, спящего в теплом углу. Лицо Кудряша с печатью близящейся смерти казалось уже таким, как раньше.

И даже собачатина на вкус походила на филе из телятины. А картошка была перемерзшей са­мую чуточку. Фродо не жаловался, он знал, что другой не будет. По крайней мере, на этой географи­ческой широте. Он глянул в маленькое окошко под потолком. На сером фоне неба кружили снежинки.

Кудряш перехватил его взгляд.

- Тебе пора возвращаться, - буркнул он, колупаясь в зубах вилкой; его приличные манеры куда-то подевались. – Дни, конечно длинные, до девяти светло будет, но может быть мороз…

Он тоже глянул в окно.

А быстро, курва, идет, - покачал он головой.

Фродо согласно кивнул. И правда, снег шел что-то быстро. Быстрее, чем кто-либо мог ожи­дать.

- Ты знаешь, что происходит? – спросил он.

Кудряш отрицательно качнул головой.

- Газеты сюда редко доходят, - с иронией протянул он. И подлил в стаканы. – Расскажешь? – спросил через какое-то время. – Не то, чтобы я так особо интересовался, это мало что изменит. Но всегда хорошо чего-то узнать. Как там выглядит теперь мир…

Как выглядит мир, задумался Фродо. Можно только догадываться, поскольку сообщение пре­рвано, а слухи и сплетни значат больше, чем официальные известия. Как выглядит мир, в котором осталось только несколько миллионов китайцев, это тех, которые успели добраться до Австралии, прежде чем начались массовые убийства на пляжах в Дарвине. Как выглядят мексиканские Калифор­ния и Техас сейчас, когда после зимы голода и заразы, которая прервала исход населения за Рио-Гранде. Как выглядят теперь скованные льдом Канада, Финляндия, Швеция. Французское Конго, гер­манская центральная Африка, в которой дождевые леса начали превращаться в саванну с тех пор, как большая часть воды была связана в растущих полярных шапках. Как очень скоро станет выгля­деть дно Северного моря, огромная равнина, на которой кости мамонтов от предыдущего оледенения лежат вместе с останками утонувших кораблей. Дубовые шпангоуты времен викингов, проржавевшая броня ютландского боя и ребра мастодонтов. Как выглядит мир, в котором единственными индусами были врачи из США, да и то, их популяция была сильно сокращена. Мир, в котором нет пакистанцев и афганцев.

Запыленность атмосферы была тем перышком, под тяжестью которого свалился верблюд. Ядерные удары, которыми стороны обменялись в ходе отчаянного американского контрнаступления в северной Польше, стали началом цепной реакции. Неожиданно дрогнули пальцы, которые держали в готовности на атомных кнопках, и мир перешел к окончательному розыгрышу.

Несколько десятков боеголовок. Радиация чуть поменьше, чем во время чернобыльской ката­строфы. Но пыли, вздымаемой в ходе взрывов, поднявшейся до самой стратосферы, хватило; это она ограничила поступление солнечной энергии на несколько месяцев. Остановился тепловой насос Гольфстрима. И в первую же зиму мрака и холода погибло три четвертых всего населения планеты: от голода, от холода и в братоубийственных сражениях.

Самогон жег горло. Вылинявший котяра вертикально задрал заднюю лапу и вылизывал соб­ственный зад. Ему было по барабану из-за того, что является несомненным мутантом. Кудряш слу­шал, задумчиво обкусывая крысиную лапку.

Он слушал о временах, когда еще доходили сообщения о краткосрочной мировой войне. Когда можно было увидеть снимки с ʺшоссе смертиʺ под Багдадом, где история повторилась, где иракские Су-25 расстреливали отступавшие американские колонны, удирающие от бронированных отрядов израильских ʺмеркавʺ и саудовских ʺлеклерковʺ. Когда еще показывали мексиканских танки­стов, позирующих для селфи в развалинах Аламо[29]. Подписание африканского трактата, устанавли­вающего раздел влияний между Францией, Великобританией и Германией. Замуровка крае­угольного камня заводов ʺНокияʺ в Алис-Спрингз[30].

Снег за окном делался гуще, на фоне серого неба кружили черные хлопья. Для июня — самое нормальное дело.

Короткая мировая война. Непонятно, то ли называть ее третьей, то ли третьей с половиной. Потому что третья, в принципе, тлела уже несколько лет, была ползучей, время от времени расцве­тавшей атомным грибком.

Война, которая — как оно обычно и бывает — началась где-то на периферии, в местах, нико­му не нужных, ничего не значащих, вспомним хотя бы Сараево, где застрелили какого-то аристократи­чески рожденного придурка. Или еще — Гливице[31]…

Война, в которой весьма быстро оказалось, что вовсе не нужно выстреливать всего арсенала, чтобы результаты сделались неотвратимыми. Достаточно просто выбрать неподходящий момент, чтобы ускорить неизбежное. Война, в которой никто не выиграл. Ни русские, которые оперлись на Карпаты, получая никому не нужную, давным-давно списанную в убытки территорию, не стоящую кро­ви. Ни американцы, которые эту территорию защищали мизерными силами во имя каких-то непонят­ных принципов, поскольку смысла все это не имело никакого.

Не выиграли и китайцы, у которых — наконец — появился повод запустить свои ракеты, по­нятное дело, ради защиты мира во всем мире. Полтора десятка из них даже долетело до Штатов. До Китая — несколько сотен, после чего австралийцы смогли вздохнуть с облегчением и отозвать подразделения, стерегущие их северные рубежи.

Никто не выиграл. И все выиграли, невольно разрешая проблему перенаселения. Совершен­но неожиданно, в мире, где ледник с каждым годом занимал все больше пригодных для проживания территорий, стремительно сокращающееся место перестало быть неотложной проблемой.

Темные хлопья на фоне все более сереющего неба. Ядерная зима. Взрывающиеся над Остру­вью снаряды гаубиц дальнего радиуса действия МСТА; те самые взрывы, которые станут причиной того, что название ʺОструвьʺ станут перечислять сразу же после Сараева и Гданьска[32]. Вспышки взрывов, после регистрации которых и были нажаты кнопки. Ядерная зима и естественный ледник. Еще один оборот колеса истории, измеряемый геологическими периодами.

Фродо замолчал. Он не знал, о чем еще говорить, что еще осталось из того, что следовало сказать. Ведь это же неважно, во всяком случае — для них здесь, обреченных на вымирание, и дей­ствительно уже мертвых, как сказал Кудряш. Мертвых с момента американского контрнаступления, когда генералу Миэйду, главнокомандующему польского фронта, пришла в голову мечта устроить вторые Арденны. Совершенно бессмысленно, это не имело никакого стратегического значения; вся территория, через которые напирали русские, чтобы опереться на Карпатах, и так никому не была нужна. Миэйд не мог рассчитывать на подмогу, его армия должна была только притормаживать рус­ских, чтобы снять нагрузку с тех, что сражались в Заливе и на мексиканской границе.

- Короче, просрали все дело… - буркнул он.

Кудряш отложил обгрызенную до кости ножку, кивнул, соглашаясь.

- Ну да, просрали, - согласился он.

Контрабандист знал, о ком говорит Фродо.

- Второй народ идиотов, - прибавил. - Сразу же после нас…

Низушок усмехнулся, оскалив зубы в ироничной гримасе.

Он уже был совершенно пьян.

- Мы? - икнул. - Да мы даже не знали, а что творится… Вступили по колени в дерьмо, не зная, что для нас готовится… А они ведь знали…

Он покачал головой, протянул руку за стаканом. Скривился, видя, что тот пуст. Подсунул его Кудряшу.

- Ну, что такое? - недовольно буркнул коротышка, видя, что контрабандист не подливает. - Что случилось?

- Тебе нужно возвращаться.

Кудряш внимательно глянул на Фродо. Как обычно, спиртное на него не действовало. Как раньше.

- Я не возвращаюсь, - покрутил головой низушок в пьяном упрямстве. - Я иду в Брок. Дол­жен…

- И по кой ляд? - перебил его Кудряш. Ответа он не дождался. - Там ничего нет, - прибавил он через пару секунд. - Не осталось ничего, ради чего стоило бы возвращаться. Сразу же за Острувью начинается лес, но сейчас это лишь закопченные стволы… Знаю, сам ведь видел… Ничего, курва, не осталось…

- Но я об-бязан, - бормоча, упорствовал Фродо. Язык у него начал заплетаться. - Д-должен...

Он стукнул кулаком по столу, переворачивая стакан. Гул затих, клиенты, похожие, больше, на закутанные тряпками свертки, начали оборачиваться. Кот-мутант глянул неодобрительно и смылся в угол. Кудряш успокоительно помахал рукой.

- Фродо… - начал он.

Низушок с трудом поднял голову.

- Об-бяз-зан я, - поднял он голос. – Должен… вот и пойду… И что ты мне сделаешь? – с глу­пой миной рассмеялся он.

- Я? Ничего, - медленно ответил Кудряш.

- Так я таки пойду. Ты там был, вот и я пойду…

Контрабандист наклонился, приблизил свое покрытое ожогами лицо к лицу коротышки.

- Да, я там был, - шепнул он. – Только теперь я не выгляжу кошерно. А вот ты – да…

Он с весельем глядел на то, как в глазах Фродо недоверие сменяется отвращением.

Кудряш натянул капюшон. Падал мокрый снег, залепляющий глаза; и он неприятно таял на лысине. Контрабандист сделал глубокий вдох, ожидая, когда сотрясаемый рвотой Фродо отклеится от стены, за которую судорожно держался. Длилось это долго.

В конце концов, пошатываясь, он отошел в сторону, наклонился, набрал полную горсть снега, вытер лицо.

- Легче? - не оборачиваясь, бросил Кудряш.

- Ле… - и снова забулькало.

Сотрясаемый спазмами, Фродо наклонился вперед, упал на колени. На этот раз будет короче, оценил Кудряш, блевать уже нечем…

И действительно, все продолжалось короче. Фродо выпрямился. Он встал рядом с контрабан­дистом, всматриваясь в поржавевшую, уже едва видимую из-под снега, перевернутую скорлупу танко­вой башни.

- Все, - вскоре отрапортовал он.

Кудряш глянул внимательно, увидел побледневшее лицо, трезвеющие глаза.

- Так ты серьезно говорил?

Кудряш кивнул. Низушком передернуло.

- Говорили… - буркнул он через минутку. - Ну, тот, что меня вез, говорил, что это правда. Что приедет завтра, раз я заплатил, но меня здесь наверняка не будет… Я не верил, люди вечно болта­ют… - Фродо повернулся к контрабандисту. - Скажи, Кудряш… - голос сорвался. - Скажи, это действи­тельно правда? Я обязан, я же специально за этим…

Коротышка сжал кулаки, так что побелели костяшки.

-Скажи! - крикнул он. - Если я сейчас вернусь, если не… Вот же блин…

Он уселся на ствол 125-мм пушки, торчащий из снега будто сваленный телеграфный столб. И так, не двигаясь, он сидел, после чего сунул руку за пазуху, достал смятый бумажник. Не развернул, застыл на миг, держа тот в руках.

- Ну скажи, Кудряш… - простонал он. - Скажи… Если я сейчас заверну, то до конца себе не прощу. До самого конца своей ёбаной жизни. Я должен быть уверен, обязан…

Он поглядел на бумажник, словно бы видел его впервые в жизни.

- Ничего ты не понимаешь, - прошептал коротышка. - Вот не понимаешь, да и откуда ты мо­жешь знать. Послушай…

Бывший контрабандист отрицательно покачал головой.

- Ага, тебя это не интересует? - с горечью в голосе спросил Фродо. - Ну конечно, какое тебе до всего этого дело. Ты и так сдохнешь здесь, как и решил. Уже скоро. Что ты можешь знать…

Кудряш, который уже протянул руку, чтобы помочь низушку подняться, застыл. Потом в тече­ние бесконечно долгого мгновения присматривался к своей протянутой руке; глядел, какна розовой, блестящей от шрамов коже оседают снежные хлопья, толстые и пушистые, белые комочки, ничем не похожие на правильные звездочки. Как они тают, превращаются в стекающие капли. В конце концов, он убрал руку и спрятал ее в карман, как будто бы внезапно начал ее стыдитьс. Как будто бы только сейчас до него дошло, как его ладонь выглядит.

- Ну да, сдохну, - холодным, не своим голосом произнес он. - Так я решил, впрочем, особого выбора у меня и не было. Но вот тебе, Фродо, не позволю… Так что вставай с этой железяки, пока нейтроны не выжгли тебе яйца. И пошли вовнутрь, там теплее…

И он пошел, не оглядываясь на низушка, который какое-то время продолжал сидеть. Потом сорвался, желая что-то крикнуть, остановить Кудряша.

- Прости, - произнес он прямиком в кружащую густоту белых хлопьев. И только вздрогнувшие плечи исчезавшей в двери фигуры свидетельствовали о том, что контрабандист его услышал.

В теплую каптерку рядом с кухней они уже не вернулись. Сидели в давнем зале пивной, за единственным оставшимся в живых столиком, втиснутым в самый угол. Было холодно, комья снега проникали сквозь окна, совершенно лишенные уже стекол и фанеры, снег ложился сугробами на гряз­ном полу из гранитной крошки. Кудряш потягивал прямиком из пластиковой бутылки, но отодвинул ее, когда Фродо протянул руку.

- Тебе уже хватит… - буркнул он. Кудряш все так же отводил глаза перед настойчивыми вз­глядами Фродо. - Ты прав, - только и сказал, когда коротышка повторил свои извинения. - Я принял постановление сдохнуть здесь, хотя и не должен был. То есть, сдохнуть то я должен, и наверняка уже скоро, только не обязательно ведь здесь. Шансы у меня были, и не раз, я мог уехать. Вот только куда? И зачем?

Он снова сделал глоток, даже без дрожи отвращения. Критически поглядел на бутылку, заду­мавшись, на сколько ее еще может хватить. Он не боялся того, что самогонка совсем кончитс, просто ему не хотелось идти за рюкзаком.

- А знаешь, почему здесь? - после раздумья спросил он. - Я скажу, только если не будешь смеяться. Потому что здесь я провел лучшие годы своей жизни…

Он замолчал, видя изумление в глазах Фродо. Не презрение, как опаслся, но именно изумле­ние.

- Ну да — самые лучшие. - Теперь взгляд Кудряша бродит по отмеченным оспинами от вы­стрелов стенам. - Эти несколько лет, когда я был… кем-то. Не таким жалким дерьмом, как перед вой­ной. И не таким — еще более жалким — как сейчас… Фродо, я был кем-то, даже ты должен по­мнить… Дай-ка сигарету. Ой, знал бы ты, что мы здесь шмалим…

Он вытащил сигарету из предложенной пачки, прикурил. Глубоко затянулся. Выдул дым, за­тянулся еще раз.

- Курва, классные какие, - пробормотал он, потом попытался пустить колечко.

Ему не удалось, затвердевшие от шрамов губы не желали соответственным образом сложить­ся. Он попробовал еще раз, прошипел со злостью:

- Знаешь, поначалу я проклинал все, всех и вся. Такая уж у меня паршивая судьбина, дважды в жизни. Это же надо иметь такую невезуху, сам согласись, пережить два ядерных взрыва. Вообще-то, хватило бы и одного. Только мне не повезло, снова я находился далеко, чтобы сдохнуть сразу. И слишком близко, чтобы пережить. И вот, курва, уже два года умираю. - Он жадно затянулся, сигарета засветилась в темном интерьере. - Всех вас проклинал. Тех, кто погиб сразу: Догги и Аннакина…

- Догги погиб? - вырвалось у Фродо.

Кудряш коротко фыркнул.

- А ты как думал, что он живет долго и счастливо? - спросил он с иронией. - Погиб, будь спок. Охотился в лесу на танки с оставшейся от Вагнера винтовкой. И наверняка набил их сколько-то там, прежде чем уйти в Страну Вечной Охоты…

Кудряш усмехнулся.

- Я завидовал ему, особенно ему. Погиб, как хотел, не так, как Аннакин: в луже собственной блевотины.

Он закашлялся, загасил бычок на столешнице. Кашель не проходил, лицо контрабандиста по­багровело, шрамы на нем выделялись еще сильнее.

- Блин, убьет меня когда-нибудь это курево, - глотая звуки, пробормотал он. - Если, курва, успеет… Догги в последний раз я видел, когда он пришел за боеприпасами. Я дал ему остатки nammo, для Вагнера держал, он всегда хорошо платил… Я же его меньше наёбывал… Меньше, чем других… - На миг он усмехнулся своим воспоминаниям, но тут же лицо его снова стянуло серьезно­стью. - Он взял и вернулся в лес. Американцы шли от Порембы, через Брок, удерживали их, в основ­ном, вертолеты, в жизни не видел столько Ми-24 и ʺвервольфовʺ одновременно. А они лезли через лес, по просекам; похоже, тот их Миэйд когда-то чего-то слышал про Арденны. Вот только в Арденнах был мороз, а у нос весь металлолом застревал в грязи и песке. Передвигались они, в основном, про­торенными путями. Им и так повезло, далеко зашли. Рэнджеры добрались до Оструви, выбили здесь все танки. Последний такой себе успех. Потому что у них шансов и так не было; они не дошли бы даже до Замброва, не говоря уже про Крулевец[33]. Эти дошли дальше всего, вс западная группа даже Буга не пересекла. Без авиационной поддержки, без логистики… Вместо Арденн вышла атака легкой бригады[34].

Он очнулся.

- Я же собирался про Догги… Ладно, скажу, причем коротко. Он был в лесу. Тут вертолеты ис­чезли и прилетели ʺСуʺ. Дофига. Они применили оружие объемного взрыва. Топлива не жалели, по­крыли всю полосу, от Вышкува до самой Малкини, им хотелось уверенности. Потому сейчас все вы­глядит именно так, как выглядит. А после того еще поправили нейтринными боеголовками: Вышкув, Острувь и Малкиню, именно там, где ожидали рэнджерсов. Правда, те были только в Оструви.

Фродо потянулся за бутылкой. На сей раз Кудряш не протестовал.

- Ну ладно уже, налей себе, пускай будет тебе на здоровье.

Фродо машинально вытер горлышко, сделал глоток самогона. Он пробовал представить, как все это выглядело. Мелькающие низко над лесом ударные "Су", кувыркающиеся в воздухе резервуа­ры. Облако аэрозоля, окутывающее лес, словно утренний, низко лежащий туман. Удаляющийся гул двигателей и вспышка запала, огонь, поглощающий все, словно приплюснутый ради более эконом­ного использования ядерный взрыв; горящая полоса леса вдоль реки. Ударная волна, огненная буря, всасывающая воздух с силой урагана, когда поднимался столб раскаленного газа.

- Ну да, приятель, я завидовал Догги. Завидовал тогда, и сейчас завидую. Завидую всем, кто погиб, а так же всем, кто жив. И тебе тоже, коротышка, потому что только от тебя зависит, будешь ли ты разумным или переживешь. Если вернешься завтра туда, откуда приехал. Потому что до Брока не доедешь – никаких шансов. Так, поставь назад!

Фродо послушно поставил пластиковую бутылку на стол.

- Ты все так же не веришь… - покачал Кудряш головой. – Не хочешь слушать старого прияте­ля, ты же умнее. Ладно, расскажу, а поверишь или нет – дело твое. Ага, когда станешь рыгать, то в угол, а не на мои сапоги…


В лесу – непонятно каким чудом – остались анклавы зелени. Почему их обошла ударная вол­на, что прикрыло их от жара, не позволило сгореть, как точно таким же фрагментам территории ря­дом?... Большая часть леса выглядела, будто эпицентр падения тунгусского метеорита: голые, торча­щие в небо почерневшие стволы. А тут белели стволы березок, зеленели елочки и сосны. Мягкий ко­вер мха выглядел целеньким. Правда, морозы уничтожили все почки, а деревья стояли без листьев, только все это не имело ничего общего с первой, огненной яростью, что уничтожила все вокруг. Таких оазисов было довольно много, сверху они должны были выглядеть как зеленые, живые пятна в мерт­вом пейзаже.

Только ничего живого в них не было. Спасшиеся от смерти животные обходили стороной мертвый лес, до сих пор воняющий паленым и ржавчиной уничтоженных боевых машин. Ничего живо­го не было, теперь уже ничего.

Кудряш расковырял золу погасшего костра. Костра крупного, кто-то не жалел древесины. Вола можно было зажарить. Но зола была холодной, похоже, прошло уже несколько дней.

Напарник Кудряша обыскивал границы зеленого анклава в поисках следов. Все напрасно, ве­тер раздувал пепел, покрывающий мертвую лесную подстилку. Не осталось ничего.

Палка, переворачивающая золу наткнулась на что-то твердое. Нечто, вроде почерневшего от огня глиняного черепка… Миска…?

Кудряш почувствовал, как содержимое желудка поднимается к горлу. Он хотел позвать, но не мог извлечь голоса.

Здоровенный кострище, вола можно зажарить. И не только…


- Ты подумай, Фродо. Вот выловил ты чего-то на обед; но, прежде чем затащишь запасы себе в берлогу, хочешь перекусить чем-нибудь тепленьким. К примеру, мозгами? Отрезаешь голову, кла­дешь в самый жар. Когда все уже вкусненько так булькает, вытаскиваешь. Остается только ударить штыком или топориком… Рыгать будешь?

Фродо отрицательно мотнул головой. Он боялся что-либо сказать. Чтобы не травануть.

- Тогда я еще мог далеко ходить. А сейчас уже не справляюсь…

Кулряш похлопал себя по ноге.

- Суставы все сильнее пухнут… - пояснил он, видя вопросительный взгляд коротышки. - А то­гда еще ходили, пробовали найти чего-нибудь больше. Ну, я знаю… берлоги там какие-нибудь. Норы, в которых живут… И так ничего и не нашли, кроме остатков. Таких вот, как раз кострищ. Теперь, как только они выходят из леса, мы сразу же стреляем. И вот тут ты станешь удивляться. Это люди. Когда их застрелишь, сильно от нас не отличаются… И вылезают часто, похоже, жратвы в лесу со­всем не осталось. А что, за грибами должны ходить? Вся зона закрыта, так ты и сам знаешь…

Ну да, подумал Фродо, знаю. Знаю, сколько стоило подкупить русских, чтобы те впустили его в зараженную зону. Чтобы солдаты с постов вдоль проржавевших оград на время закрыли глаза; те са­мые солдаты, которые до сих пор носили респираторы и индивидуальные дозиметры.

- Далеко не зайдешь. Никаких шансов. В городе мы еще можем защищаться… пока что еще можем. Закрываемся на ночь, стреляем во все, что пошевелится на минах. Но победят именно они, потому что лучше приспособлены.

Фродо протянул руку к бутылке, но тут же передумал.

- Кудряш, я обязан… - беспомощным голосом произнес он. - Честное слово, должен.

- Не должен, - холодно перебил его контрабандист. - Не знаю, что ты иам оставил: золото или любимую детскую цацку. Но не обязан. Разве что, если ценишь это больше собственной жизни… Но в таком случае — ты дурак…

Он сплюнул на пол.

- У тебя еще есть выбор. У меня — уже нет. Но именно потому буду считать тебя законченным придурком, если меня не послушаешь… Ты говоришь, будто бы я принял решение тут и сдохнуть. Да, ты прав… Только ведь у меня нет выбора…

- У меня тоже нет выбора, - шепнул Фродо. - Честное слово, нет…

Снова он вытащил помятый бумажник. Осторожно вытащил из него маленький пластиковый мешочек, закрытым на хитроумную застежку; полицейские пользовались такими для хранения веще­ственных доказательств, а дилеры наркотиков — для розничной продажи доз.

В мешочке лежала маленькая стеклянная слезка — таблетка RFID.

- Я должен иметь уверенность… - тихо повторил низушок. - Должен, так жить не могу…


Длинный коридор, ряды дверей, запыленные пальмы, умирающие в горшках, заполненных перепутанных корней, спитым чаем и окурками. Запах пасты для натирки паркета и старых бу­маг.

Человечек в потертом костюме шел быстро, не поворачиваясь. Светилась розовая лысинка. Фродо шел за ним, чуть ли не наступая на пятки, человечек же, не намного выше него самого, все время низушка опережал.

Коридор, казалось, не имел конца. Одни и те же ряды высоких дверей, одни и те же пожелтев­шие таблички с надписями кириллицей. Названия отделов? Фродо не знал, у него не было времени вчитываться в выцветшие, каллиграфические выписанные на картонках буквы.

И вот наконец лестничная клетка, деревянные, скрипучие ступени, выглаженные прикосновения­ми множества рук поручни. Грязные окна, пропускающие серый свет.

Идет снег, отметил Фродо, впрочем, как и всегда. Кружащие хлопья заполняют безлюдные улицы, не видны купола церквей, равно как и более массивных мутаций варшавского Дворца Культу­ры.

Они спускались все ниже. Окна закрывала сетка, чрезвычайно густая, от такой отскочит любая граната. А может это и не против гранат, мелькнула мысль, а может это затем, чтобы какой-нибудь арестант не выбрал для себя короткого полета к свободе вместо длительного следствия.

И вот, в конце концов, низкое окно, на первом этаже. За окном, на окруженном стенами дворе, заслоненный падающим снегом маячит зеленый корпус бронетранспортера.

В потной руке Фродо сжимает маленький листок картона. Один, тот самый, который ему уда­лось подделать, он уже отдал при входе в здание. Второй, на сей раз белый, перечеркнутый наискось красной полосой, забрал человечек в потертом костюме. Вторая карточка не была подделана, во всяком случае — не полностью. Только дата была выведена и вписана наново. Последний листок был неподдельным. У него имелся лишь один недостаток. Он был адресован конкретному человеку. И Фродо не знал, попал ли он, куда следует. Нужно было рискнуть. Вероятность была где-то один к трем.

Стальные, выкрашенные черной краской дверь. Стоящий рядом с ними часовой взял из рук потрепанного бланк, накалякал время, поглядев на настенные электрические часы. Пропищал считы­ватель, когда чиновник провел в нем своей карточкой. Щелкнули замки; часовой, посапывая от уси­лий, толкнул тяжелую дверь.

Какое-то время они стояли в темноте, ожидая, пока автоматические лампы дневного света перестанут мигать. За спиной услышали стук входящих в отверстия засовов.

Этот коридор тоже был длинным. Выложенные белой кафельной плиткой стены поблескивали мертвенным, голубоватым отсветом.

Стартовали они вместе. Только теперь человечек в помятом костюме вперед не вырывался. Он шел рядом с Фродо, каблуки громко стучали по голому бетонному полу. Звук шагов смешивался с ритмичным потрескиванием стартера перегоревшей лампы. Где-то за стеной тихонечко гудел транс­форматор; слабая вибрация, едва слышимая, скорее — воспринимаемая.

Следующие двери, обычные, застекленные матовыми прямоугольниками. Они оба останови­лись на миг, в конце концов, проводник решительно толкнул их.

За письменным столом сидел пожилой мужчина в белом халате. Когда он первое время оце­нивал прибывших, Фродо перестал дышать. Он глянул на идентификатор, пристегнутый к карману ха­лата: Горюнов. Собрав все силы, Фродо сдержал вздох облегчения. Он поймал свой шанс. Рискнул и выиграл!

Потертый положил бумаги на стол. Оглянулся, закрутился на месте. В конце концов, буркнул что-то себе под нос и вышел, красноречиво постукивая по циферблату часо на запястье: Фродо знал, полчаса.. Прежде чем застыла оборотная дверь, еще до того, как Горюнов протянул руку за бумага­ми, Фродо положил на них небольшой листик картона. Визитную карточку генерал-майора Ростислав­ского с его собственноручной допиской.

Академик Горюнов проигнорировал документы, принесенные чиновником, пальцем пере­двинул визитку по столу. Его седые брови немного поднялись. Внимательным взглядом он измерил низушка. Снова потянулся за бумагами.

- How can I help you, mister… - щуря близорукие глаза, он отодвинул папку на всю длину руки. - Mister… Gurievitch? Но вы, конечно же, говорите по-русски?

Фродо согласно кивнул.

- Это хорошо, - Горюнов усмехнулся, его выцветшие голубые глаза насмешливо сощурились. - Потому что мой иврит несколько… заржавел… да, так и чего же израильская разведка желает узнать в нашей скромной обители? Ведь тут всего лишь музей, в котором я исполняю роль только храните­ля…

Фродо напрягся. Напряжен он был с самого начала, теперь же, когда очутился уже столь близ­ко, когда все должно было сделаться ясным… В ту или иную сторону. Еще вчера он верил, что это все равно, лишь бы исчезла неуверенность. Лишь бы знать. Но вот теперь он начинал бояться; чув­ствуя, как не хотят держать ноги, как какая-то громадная глыба залегла в желудке, становясь все больше и тяжелее.

Он чувствовал себя неуверенно под испытующим взглядом пожилого мужчины; к тому же по­нимал, что его выдает бледность и легкая дрожь рук.

- Вы же знаете, что успехом это не было, - Горюнов покачал головой. - А технологию вы полу­чили. Полностью. И не воспользовались по выше изложенным причинам. Тогда зачем вы морочите голову занятому человеку? И как во всем этом замешан мой приятель?

Он постучал согнутым пальцем по лежащей на столешнице визитке. Все идет не так, ав пани­ке подумал Фродо. Нужно было послушать Арика, винил он себя. Арик, старый знакомец еще по Бе­лоруссии, ныне атташе по культуре посольства. Посольства, находящегося в состоянии ликвидации, как и все в Москве. Он же предупреждал, что пересаливать не стоит. Старик недоверчив и упрям, а эта визитка от Ростиславского ни к селу, ни к городу. Должно было хватить израильских документов, которые Арик устроил за пятнадцать минут, посол их подписал — в последнее время он подписывал все, не читая. Все равно, в этом дипломатическом представительстве и так уже ничего не имело зна­чения.

- Так что, господин… Гуревич? - академик произнес фамилию чисто по-русски.

Фродо уже не думал.

- Восемьдесят пять — двадцать — ноль три — пятнадцать. Стрелкова. Марина.

Старик прикрыл глаза. Выглядел он удивительно хрупким, весь серебристо-прозрачный, пря­мо голубоватый в холодном свете люминесцентных ламп. Какое-то время он сидел неподвижно.

- Пошли, - произнес он наконец. Поднялся из-за стола и, не оглядываясь, направился куда-то.

Бесконечные ряды серых металлических шкафчиков. Ящички с номерами. Старик шел уве­ренно, бормоча что-то про себя.

Скрежетнул выдвигаемый ящик; Фродо прижал лоб к холодному металлу шкафа. Ему каза­лось, что еще немного, и он упадет. Он почувствовал на плече руку академика.

- Это еще ничего не доказывает… Слышишь меня? Гуревич, или как там тебя, слышишь?

Пальцы старика сжались на плече.

- Пошли, парень…

Стул был твердым, неудобным. Он скрипел при каждом шевелении. Академик опал на соб­ственное кресло, на столе перед ним лежал маленький пакетик. Со стеклянной слезкой внутри. Та­блетка RFID.

Фродо казалось, что слова академика с трудом пробиваются сквозь туман, что окутал его самого. Он видел лишь маленькую стеклянную таблетку.

- Этого еще недостаточно. Чтобы быть уверенным на все сто, нужно больше. Доказательный материал, показания. Если уже ничего другого не осталось. Идентификатор — это еще не все. Ты меня хоть вообще-то слушаешь?

Ответа академик не услышал. Фродо пробормотал что-то под нос, слишком тихо, чтобы быть понятым.

- Так ты слушаешь? - поднял голос Горюнов; теперь он почти что кричал смешным старческим фальцетом.

- Ты знаешь, где находишься? Это хренова Лубянка, а не институт. Институт был в Горьком, это такой город, о котором никто ничего не знал, кроме разведок всех мастей, авторов приключенче­ских романов и вообще всеми. Сейчас там громадная дыра в земле. Нас осталось трое, всего трое со всего проекта, все остальные превратились в смог над Уралом. Здесь нет ни одного ломаного компьютера. Ничего нет! Только лишь то, что похоронные команды пришлют нам с фронта. Иногда это снимок, иногда — проба ДНК, которую и так можно засунуть себе в задницу, потому что все образ­цы пошли к чертовой матери! Иногда значок-идентификатор. Иногда рапорт какого-нибудь безграмот­ного фронтовика. Иногда же — только таблетка. Как в этот вот раз. Горстка таблеток и перечень, сде­ланный химическим карандашом на оборотной стороне снабженческого бланка…

Старик прервался, запыхался. Фродо поднял глаза.

- Что…? Что вы говорите?

Академик впервые улыбнулся.

- Аркадий Исакович…

И хана всему моему камуфляжу, мелькнуло укоротышки в голове, прежде чем до него во всей полноте дошел смысл слов старого академика.

- Что вы говорите, Аркадий Исакович?

- Я понятно говорю, - Горюнов снова усмехнулся. - Мы ничего не знаем. Мы даже не знаем, действительно ли они погибли. У нас есть только фамилии, выписанные на листке бумаги.

- Но ведь…

- Не перебивай! - сердито осадил его старик. - Слышал, что я сказал. Вся документация пошла к чертовой бабушке. Да номер прочитать можно, но с чем сравнить?

- А вы не помните? - шепнул Фродо.

Горюнов отшатнулся.

- Помню, - с гневом ответил он. - Маришку помню.

Он оттер лицо рукой, старческой ладонью с хорошо видными голубоватыми жилками.

- Всех помню, - прошептал он. - Всех. - Он отвернул голову, какое-то время молчал- - Но номе­ров знать не могу! Это программируемые таблетки, номера постоянными не были, они менялись в за­висимости от задания… И так: шестьдесят четыре знака с контрольной суммой. Склерозом пока что не страдаю, но всего бы не запомнил…

- Выходит… - беспомощно начал Фродо.

Горюнов сочувственно поглядел на него.

- Выходит, что я тебе не помог… Прости, приятель, больше ничего не могу.

- Погодите, - интенсивно размышлял Фродо. - Место службы… - Он наклонился над столешни­цей, приблизил свою голову к Горюнову. - Ну да! - воскликнул он. - Место службы! Должны ведь быть какие-то архивы; ведь программировали рамки, чтобы она могла проходить! Нужно проверить… Так что?

Горюнов качал головой.

- Этого тоже не знаете? И никто не знает? Что, не осталось никакой картотеки, никакого компьютера? Что, в вашем бардаке нельзя проверить?

Академик не взорвался, не проявил злости. Он подождал, пока Фродо не успокоится, вновь упадет на скрипучий стул.

- Не нужно ни компьютера, ни картотек. Вот, пожалуйста — после выхода из Института, пер­вое и единственное место службы — Полярное. База Полярное. Потом командировка для выполне­ния специального задания: Острувь Мазовецкая. И, наконец, автономный батальон спецназа. Все по­казания могли быть только лишь на базе подводных лодок. Мне очень жаль, парень. Единственные датчики, которые могли что-либо зарегистрировать, находятся именно там. Под толстым слоем льда… Так что ты никогда не узнаешь…

Единственные устройства для считывания. Нет, подумал Фродо, не единственные. Есть еще один. А точнее: должен быть. Он протянул руку за пакетиком. Горюнов исподлобья глядел на него.

- Погоди, - сказал он.

После чего открыл ящик, какое-то время перебирал содержимое. Вытянул руку к Фродо. Тот, после недолгого колебания, пакетик отдал.

- Количество должно совпадать… - буркнул академик, заменяя таблетки. - Все это здесь ни­хрена не стоит, никому уже не пригодится. Очень скоро нас переведут в новую столицу — в Ялту. Весь этот бардак в сундуки и ящики, погрузят на машины. Половина наверняка потеряется по дороге, но по бумагам все будет сходиться…

Старик разболтался, покрывая этими грубыми словами… что? Неуверенность? Волнение? Со­чувствие? Фродо не знал.

- А при предыдущем переезде потерялся спектрометр. Пять тонн весил, фундамент ему был нужен, а вот пропал, осталась только спецификация… До сих пор еще на учете…

Стеклянную слезку он завернул в вырванный из блокнота листок, подал низушку. Тот сжал пальцы изо всех сил, словно опасаясь того, что стеклянная слезка выпадет и навсегда потеряется. Он хотел что-то сказать, поблагодарить. Не мог, то, что давило в горле, не разрешало.

- В Ялту, представляешь себе! Перенесенный в Ялту, словно какой-нибудь Лиходеев…

Фродо фыркнул нервным смешком. Выцветшие глаза старика сузились.

- Что, знаешь, кто такой Лиходеев? Ой, Гуревич, из вас такой же сабра[35], как из меня чукча… Возможно, и еврей, но не сабра…

Когда Фродо выходил, он еще раз обернулся к старому академику, который за своим столом был похож на крупную взъерошенную птицу. Губы Аркадия Исаковича пошевелились, как будто бы он хотел еще что-то сказать. Но только лишь нетерпеливо махнул рукой.


- Понимаешь, Кудряш? Это последний шанс… Тот мой датчик, смонтированный в двери. И все там записывалось…

За окнами уже потемнело. Контрабандист беспокойно пошевелился. Он выпил прилично, но не столько, чтобы пренебречь основными принципами. Он и сам иногда удивлялся, почему еще соблюдает их, ведь и так же один черт. Нет, все не так. Несмотря ни на что, ему не хотелось кончить существование в качестве куска мяса на гриле.

- Пошли, коротышка. Пора прятаться. Здесь ночь не самое лучшее время… Расскажешь по дороге. А то и позднее, время у нас еще имеется…

- Погоди, - Фродо схватил Кудряша за рукав настырным жестом пьяницы. - Минутку…

Он что-то непонятно бормотал.

- Фродо, - контрабандист вырвался, - вот только не надо делать из меня придурка… И что с того, что ты считаешь номер? Ты ведь не знаешь, каким этот номер должен быть! Не можешь иденти­фицировать, сам же говорил, что документации нет; даже тот, как его там, не знал ничего… Так что ты мне тут пиздишь? За дурака меня считаешь?

Он презрительно фыркнул. Ему уже все осточертело, надоели всяческие благородные идио­ты, ищущие свое предназначение во имя… Вот именно, во имя чего, мелькнула у него мысль. Хоро­шо, а ты во имя чего торчишь здесь? Во имя чего остался, чтобы сдохнуть именно здесь, а не где-нибудь в другом месте? Не в тепленьком, чистеньком лагере на нарах, застланных выстиранным по­стельным бельем, под присмотром заботливых врачей без границ и австралийских сестер милосер­дия? В лагере, где у тебя имелся бы удобный венфлон, воткнутый на постоянку; не нужно было бы выискивать еще пригодные для использования вены, чтобы загнать себе ежедневную порцию мор­фия. Кудряш скривился, бессознательно потирая икру. С венами было все сложнее, вскоре просто не будет куда колоть. Никогда он не думал, что все протянется так долго. Блин, морфия-то хватит, зато не достанет вен, чертова ирония.

Вот именно, повторил он сам себе. Во имя чего? Не лучше ли ты сам, чем тот придурок, кото­рый сам себя обманывает? Отчаянно ищет хоть какого-то смысла, вместо того, чтобы валить отсюда, как можно дальше… Хватит приказал он сам себе, хватит, а не то еще вдруг начнешь сам себя жа­леть. Он тряхнул головой. Ах ты ёбаный ханжа, произнесло что-то в глубине мыслей, ведь ты все вре­мя жалеешь сам себя. Хватит!

- Не знаю, что там у тебя такого, ради чего ты хочешь рисковать жизнью, - произнес он глухо, не своим голосом. - Не знаю, и мне на это насрать, сейчас мне уже все до лампочки. Но ведь ты же мог сказать, что все это не мое сраное дело, а не мучить меня слезовыжимательными случаями!

Фродо глядел на Кудряша какое-то время,, ничего не понимая. Но потом до него дошло.

- Я не сказал? Правда, не сказал? Курва, неужто не сказал?

Кудряш холодно поглядел на него, отрицательно покачал головой.

- Ничего ты не сказал, кроме…

- Знаю, слезовыжимательных случаев… - прошипел Фродо. - Хочешь верь, хочешь нет. Тот датчик был точно таким, какие используются на всех базах. Он работал на том же программном обес­печении, которое я стырил. Равно как и множество других вещей, ты же помнишь. Тот датчик не толь­ко считывал, он еще и идентифицировал. Короче, записывал серийный номер, чин, фамилию…

- Пиздишь… - вырвалось у Кудряша.

- Не пизжу! - заорал Фродо. - Можешь мне, курва, не верить, но это правда!

Контрабандист уселся. Он вытащил из-за пазухи пластиковую бутылку, подал низушку. Он со­всем не слушал того, что коротышка выкрикивает про базы данных, про непосредственный канал… Неважно, подумал он, даже если тот и не врет… А ведь наверняка не врет, всегда был способным…

- Ладно, верю, - сухо сказал он наконец. - Но и все равно, смысла это не имеет. Туда ты не дойдешь, а даже если бы и дошел… Нет, да что я горожу, просто не дойдешь…

Фродо сделал глоток из бутылки, вытер горлышко, подал бутылку Кудряшу.

- Ну а если дойду? - сдавленным голосом спросил он — самогон был крепким.

Кудряш глотнул, прежде чем ответить. Вопросом на вопрос.

- Про электромагнитный импульс чего-нибудь слыхал? От твоих данных нихрена не осталось.

- Оптический диск… - парировал Фродо с безумной усмешкой, но потом сразу же сделался се­рьезным. - Дело не в том… Даже если там всего лишь дыра в земле, все равно я обязан туда пойти. Должен увидеть сам. Не могу я жить вот так, с сознанием, что не сделал всего…

Кудряш долго молчал, барабаня пальцами по столешнице.

- Если пойдешь… - начал он наконец. - Если пойдешь, тогда и вправду не придется жить с со­знанием. А знаешь, почему? Потому что вообще не будешь жить…

Он отвернул голову. Сжимал челюсти, так что желваки выступили на покрытой шрамами, без­волосой коже. Придурок ёбаный, стучало у Кудряша в голове. И вот что я должен, курва, сказать? Ведь все равно же пойдет…

- Я не могу тебя обманывать… - взорвался контрабандист. - Не могу… Дом стоит, по крайней мере, когда я там был — стоял… Полгода тому назад… Второй этаж сгорел, но первый уцелел…

Он поднялся.

- Делай, курва, что хочешь… Хочешь умереть, прошу покорно. Но не сегодня… Идешь, Фродо?..

Низушок очнулся, поднял голову.

- Иду, иду…

- Тогда пошли.


Ночью подул ветер. Горячий ветер с юга, откуда-то из-за Карпат, родившийся в выжженных пустынях Венгрии. Дыхание обезумевшего климата, скачок температуры на добрые два десятка гра­дусов.

Он гнал редкие, рваные тучи по флюоресцирующему от пыли небу; грохотал обрывками жести в развалинах, лизал ржавые кожухи танков, катил перед собой клубы тряпья и бумаг. Мокрый снег, к вечеру связанный тонким слоем ледка, таял, стекал ручьями, которые соединялись в грязные потоки, лил на голую землю, разбитые шлемы, на мусор из домашних останков и кирпича. Он же прижал к земле немногочисленные еще стоящие деревья, выл и свистел в безлистых уже более года ветках. На березы и липы, клены и каштаны, что стояли мертвыми и голыми — на первых жертв климатиче­ских перемен.

К утру ветер утих. Встал ранний июньский рассвет, весь в феерии красок: желтой, алой и фи­олетовой, рассвет, обезумевший красками, когда лучи выглядывающего из-за горизонта солнца пре­ломлялись и рассеивались на пылевых частицах.

Солнце поднималось все выше, все более пригашенное, вылинявшее на сером небе. Тогда же вернулся мороз, сковал размякшую почву, застеклил лужи, превратил грязь в твердые комья, по­крыл слоем седого инея ржавую броню и стены.


За Острувью шоссе спускается с небольшого возвышения, сразу же за последними застройка­ми, от которых остались только развалины. Шоссе входит в леса, посаженные словно под шнурок, на грунтах из подляских песков с несчастными сосенками.

Шаги стучали по асфальту, разбитому гусеницами, разорванному морозами, вздыбленному снарядами с сердечниками из обедненного урана. Тонкие сосенки стояли прямо, ровными рядами, стволы, нацеленные в серое небо. Ряды стволов, с которых ветры содрали кору и немногочисленные спасшиеся ветки. А помимо них не было ничего, никакой лесной подстилки, кустов или мха. Все превратилось в золу в краткой вспышке огненной бури, когда сдетонированное облако аэрозоли рас­ползлось сплющенным взрывом.

И даже зола пропала, всосанная ураганом, который высвободил взрыв. Остатки зоы развеяли ветры, горячие и морозные попеременно, что прокатились здесь за последние годы и месяцы. Оста­лись только стволы, заякорившиеся корнями в сером песке, ободранные от коры и веток, выглажен­ные несомым ветром песком и ледовыми кристалликами.

Огонь безумствовал слишком коротко, после чего его сдул вздымающийся поток воздуха. Лг­глнь испепелил все, что можно было испепелить, превратил в пыль, поднятую до самой стратосферы. Он бушевал слишком недолго, чтобы расплавить асфальт, чтобы шоссе потекло смолистой рекой. Дорожное покрытие осталось, и только обычная эрозия все сильнее крошила куски асфальта.

Дорога слегка сворачивала возле одиноко стоящего имения или домика лесника, сразу жке при выходе незавершенной объездной трассы. По крайней мере, Фродо помнил, что домик где-то здесь был, теперь же от него остались нечеткие очертания фундамента, куча кирпича от печной тру­бы и печных же кафельных плиток. Он остановился на минутку, исходя паром дыхания.

Непонятно зачем, он перескочил канаву, подошел к развалинам. Концом сапога ударил за­ржавевшее ведро, но ногу тут же убрал. В этой кошмарной тишине жестяной звук прозвучал с силой выстрела. Он инстинктивно обвел округу стволом "абакана". Тишина прямо звенит в ушах, а еще лишь собственное дыхание и ускоренный стук сердца.

Пришло решение ненадолго остановиться, взять себя в руки. С тех пор, как прошел мимо по­следних застроек, шел напряженно, ожидая подвоха, разглядываясь и прислушиваясь. При этом по­нимал, что ничего хорошего это не обещает. Здесь пока что более или менее безопасно, во всяком случае, так утверждал Кудряш. В меру безопасно. Если сейчас не удержит нервы на поводке, легко закончит жизнь в качестве закуски.

Фродо присел на бетонном фундаменте, сбросил рюкзак, перекрещивающую грудь ленту со снарядами к гранатомету. Какое-то время копался в кармане в поисках сигарет.

Более всего его злило то, что он и сам не знал, чего ожидает. С самого рассвета, с момента принятия решения в голове был кавардак. Сам он толком не знал: то ли, по-настоящему, идет, чтобы дойти, или только лишь затем, чтобы умереть. А еще больше злило то, что было ему все равно. За­мерцал огонек газовой зажигалки. Фродо затянулся дымом, поднял голову, глядя в размытый, засло­ненный пылью диск солнца на сером небе. Солнце светило прямо в лицо, но не грело, было холод­ным, словно свет люминесцентной лампы.

Фродо вздрогнул. Подбитая искусственным мехом куртка и штаны из горетекса были теплыми, в ходе быстрого марша он сам даже упрел. Тем не менее, по телу прошла холодная дрожь.

Он курил быстро, нервно, глубоко затягиваясь, так что окурок начал жечь пальцы. Фродо щелк­нул ими, так что бычок улетел по далекой дуге. Он хотел уже встать, но замялся, покопался в пачке, вытащил следующую сигарету. Впервые в жизни ему по-настоящему захотелось хлебнуть пар­шивого самогона. Он знал, что это было бы самоубийством, для увеличения собственных шансов ему нужна была максимальная эффективность органов чувств. И он знал, что вызванная спиртным фальшивая уверенность в себе, самое большее, сделала бы смерть более легкой… А может так было бы и лучше, подумал он. Тихо захихикал, но тут же его передернуло, так прозвучал этот смех в тиши мертвого леса.

- Хочу умереть во сне, как мой дед… - пробормотал коротышка себе под нос. – А не вопить от страха, как его пассажиры…

Кривясь от отвращения, он сплюнул. Глупеешь, Фродо, пришла мысль. Совсем глупеешь. Возьми себя в руки или сразу же пальни себе в лоб… Нет. Не могу. Пускай это сделают другие.

Тяжело дыша, он поднялся. Какую это херню я несу… Шарики за ролики заходят… Возьми себя в руки, парень… Здесь еще, более-менее, безопасно.


- Там еще, более-менее, безопасно. – Кудряш заряжал блестящие патроны в искривленную дугой обойму. Пружина металлически щелкала, когда очередной патрон исчезал в прозрачно-матовой коробочке. Кончики пуль были покрашены красной краской: запрещенные всяческими конвенциями разрывные пули.

Фродо кивнул. Он отвел затвор "абакана", который выбрал из целой кучи всяческого оружия, сброшенного в углу. Нажал на спусковой крючок, щелкнул боек, патронов в патроннике не было.

Он прикрыл веки, большим пальцем передвигая рычажок. Тот перескакивал, слегка сопротив­ляясь. На предохранителе. Одиночная стрельба. Очереди из двух патронов. Непрерывный огонь. Ни­зушок открыл глаза. Сходится. Ему хотелось привыкнуть к оружию, раньше таким он не пользовался. К счастью, оно весьма походило на старого, доброго калаша, даже оптический прицел был таким же, как в последних моделях АК-74.

- Там оно, более-менее, безопасно, это где-то два или три километра, - мычал Кудряш, не переставая заряжать обоймы. – А вот дальше, когда начинаются заторы на дороге, ну, ты понимаешь, разбитые машины… Там сохранилось больше зарослей, видимость похуже.

Он отложил очередную заряженную обойму. Потянулся за следующей.

А вот кстати, - задумался Кудряш. Там, где налет захватил колонну врасплох, где дорогу бар­рикадировали спутавшиеся разбитые машины, спаслось больше всего деревьев, пока что зеленые пятна в сожженном лесу. Странно, подумалось, ведь пожар должен был воспламенить топливо из го­рящих танков и бронетранспортеров, разбитых снарядами и ракетами. Он что-то буркнул себе под нос.

Фродо поднял голову.

- Что ты говоришь? – спросил он, разглядывая подвешенный под стволом гранатомет.

- Да ничего, не беспокойся, - махнул рукой Кудряш. Желание что-либо объяснять у него уже прошло. Да он и туда-то наверняка не дойдет, размышлял бывший контрабандист со злостью. Отго­ворить нет никаких шансов. Впрочем… Впрочем, я ведь не имею никакого права…

- Легче американского, - произнес он, видя как Фродо, в свою очередь, открывает затвор гра­натомета. - Боеприпасы тоже полегче, тридцать миллиметров. В самый раз для таких как ты гномов…

- Я же хоббит, - запротестовал Фродо, щелкая затвором.

- А что, есть какая-то разница? - спросил контрабандист без особого интереса.

- Огромная! - нервно фыркнул низушок. - Видишь ли, гномы — они бородатые, у них паршивые манеры, они ругаются…

Кудряш не слушал его, глядя исподлобья. Слишком много болтает, констатировал он. Со слишком сильным оживлением. Ничего хорошего это не обещает.

Фродо неожиданно — на половине слова — замолк, глянул на Кудряша.

- Думаешь, я поехал? - спросил он. - Что дурею от страха?

- Ну да, - спокойно подтвердил контрабандист. Он мог позволить себе самообладание, все ар­гументы выорал раньше, когда полностью одетый Фродо разбудил его и сообщил, что все равно пой­дет. И что будит Кудряша только лишь затем, чтобы не уйти не попрощавшись. Тогда контрабандист попеременно, то метал маты, то объяснял, называл придурком и упрашивал. В конце концов, плюнул, где-то в глубине чувствуя, что все прозвучит и так фальшиво, что сам он последний, кто еще может призывать опомниться. Сам он, что ни говори, давным-давно покончил с собой, и что с того, что само­убийство случилось в рассрочку. И, тем более, он не имеет права отговаривать от него кого-то тако­го, который, по крайней мере, желает сделать это быстро. И неважно: во имя чего. Какая разница: мечтания о любви или что-то иное…

- Поехал ты уже давно, - устало буркнул Кудряш. – А сейчас это уже почти что нормально.

Ну да, нормально, неожиданно ясно подумал низушок. Это всего лишь тело, остатки инстинк­та самосохранения. И то, что инстинкт этот не может согласиться с тем, что управляют им навязчи­вые идеи. Иррациональные бредни.

Иррациональные навязчивые идеи. Еще один окурок очертил дугу.

Фродо заметил, что вокруг потемнело. Он выругался себе под нос, видя, что небо затягивает­ся тучами, как, впрочем, и каждый день, когда начинал падать снег. Он опять выругался, теперь уже вслух.

Снег. Когда тот начнет падать, когда сделается гуще, сам он мало чего увидит сквозь зана­весь кружащих хлопьев. Слишком долго оттягивал, слишком долго сидел в этих развалинах, шмаля одну сигаретину за другой, размышляя неизвестно о чем. Он спешно стал подтягивать ремни рюкза­ка.

Погоди: после короткой вспышки паники пришло отрезвление. Ты не будешь видеть. Но ведь и тебя тоже не увидят. Он до боли сжал кулак. Фродо, сказал он сам себе, коротышка ёбаный. Помни, что говорил Вагнер. Страх убивает. А тебе нужно еще немножечко пожить.

По крайней мере – до самого Брока. Низушок скривился.

Редкие хлопья закружили в воздухе, когда Фродо вступал на покрытый трещинами асфальт шоссе.

Первые сожженные машины он увидел, когда справа проходил мимо гравиевой дороги на На­гошев и Турку. Вначале куча скрученного листового металла в канаве; только лишь присмотревшись поближе узнал "хаммер". Второй "хаммер" стоял посреди дороги, выжженный, опирающийся на обода колес. Шины сгорели, только лишь связки проволоки и кевларовой основы еще опоясывали края быв­ших колес. Проволока рассыпалась в рыжую пыль. Дозор сломанного наступления. Скорее всего, "трейсеры", разведывательные машины, подумал Фродо. Сейчас утверждать это было невозможно, характерная головка датчиков просто не сохранилась.

Низушок прошел мимо "хаммера", который стоял вот так с того самого момента, когда води­тель в последнем проблеске сознания нажал на тормоз, когда окружавший его туман превратился в огонь. Дальше дорога была пустой, только лишь на самом горизонте на ней маячили угловатые, чер­ные формы. Фродо ускорил шаг. Снег густел. Коротышка начинал уже радоваться этому, у него проклюнулась надежда на то, что снег сделается еще гуще, и тогда удастся проскочить незаметно. Какое-то время он раздумывал над тем, не сойти ли с шоссе и не пойти через лес. Только Кудряш предупреждал: в песке, уже не связанном корнями, не покрытом мхом сапоги будут грязнуть, ямы от вывернутых деревьев необходимо обходить. Уж лучше идти по шоссе, дорога, возможно, и открытая, зато короче. Фродо соглашался с этим, хотя в данный момент, когда снег падал редко, чувствовал себя словно на сковороде. Все время ему казалось, будто бы что-то следит за ним из-за мертвых дре­весных стволов, что какие-то глаза прослеживают каждый его шаг. И только выругался, когда до него дошло все несоответствие сравнения.

Он подсознательно прибавил скорости, все время разглядываясь, так что болела шея. Ниче­го. Тишина, мертвые пальцы древесных стволов, указывающих в небо. Густеющие неслышно спадаю­щие с неба хлопья. Далеко достать взглядом уже не удавалось: дорога затиралась, исчезала в кружащей белизне. И тут из нее проявилась наклоненная, угловатая коробка. Фродо остановился.

Ствол пушки целился в небо, открытые створки десантного люка свисали набок. Когда дунове­ние просыпающегося ветра на миг разогнало густеющий снег, Коротышка заметил и следующие очер­тания. Он медленно двинулся вперед. И в тот же миг увидал сбоку пятно зелени. Низушок застыл с пальцем на спусковом крючке.

Так это уже здесь, мелькнула мысль. Закончилось "более-менее безопасное" пространство, он вступал туда, где сохранились живые деревья, клочки темной зелени в монохромном до сих пор пей­заже. Сосны и можжевельники, даже ковер мха, покрывающий землю – все выглядело практически черным в мутном свете. Фродо припал покрытому гарью борту транспортера, оперся о него спиной, радуясь, что сзади есть хоть какое-то прикрытие. Он разглядывался, пытаясь пробить взглядом клу­бящиеся хлопья. Постепенно успокаивался, сердце уже не подскакивало к горлу.

Темные силуэты можжевельников, едва-едва порыжевшие от огня. Высокие сосны с целыми кронами. Вот этого никак нельзя было понять: почему именно здесь сохранились остатки живого леса, а не в каких-то прикрытых оврагах и балках. Стволы безлистых, мертвых берез не были ошмалены, деревья погибли позднее, когда мороз разорвал деревья, наполнившиеся соками весной, когда холод уничтожил нежные почки и молоденькие листики.

Краем глаза Фродо уловил движение где-то на самой периферии поля зрения, инстинктивно подкинул ствол карабина, чувствуя, как сердце поджимает к горлу. В самый последний момент он удержал палец, уже нажимавший на спусковой крючок, прежде чем до сознания дошло, что это толь­ко ветер шевелит куском ободранной коры.

Низушок делал глубокие вдохи. Он понимал, что если постоит дольше, то вскоре начнет стре­лять вслепую, туда, где только заметит какое угодно движение, туда, где темные силуэты можжевель­ников кажутся притаившимися фигурами. С большим трудом он оторвал спину от брони и, разгляды­ваясь пор сторонам, осторожно пошел по обочине, обходя баррикадирующие дорогу разбитые маши­ны.

Очередной "страйкер" торчал передом в канаве, задирая зад со все еще закрытыми люками. Из этого никто не выбрался, пришел к заключению Фродо, видя пробоины в борту, где подкалиберные снаряды пробили дополнительную, композитную броню. Так они и торчат внутри, с безразличием подумал он. Мертвецов он не боялся: те давно уже сгорели и рассыпались в прах.

Опасался он живых.

Еще раз глянул он на небольшие пробоины, на разорванную взрывом боезапаса башенку. И внезапно понял.

Эти машины горели. Когда самолеты сбрасывали свой груз, все уже было кончено. Это верто­леты задержали марш, на открытом отрезке дороги застали врасплох колонну, которая мчалась, сло­мя голову, чтобы добраться до Оструви и обеспечить себе опору в развалинах города. Колонна, во­преки всяческим принципам, не поддерживала достаточного расстояния между машинами, лишь бы побыстрее покинуть лес, который, вопреки оптимистическим прогнозам командования, стал смертель­ной ловушкой. Здесь вам были не Арденны; погода не представляла собой помехи для вертолетов, снабженных тепловизорами и миллиметровыми радарами.

Машины горели, когда вертолеты улетели, а в лес начали падать бомбы объемного взрыва, чтобы уничтожить пехотинцев, успевших выскочить из бронетранспортеров. Русские желали иметь уверенность, они не жалели контейнеров, из которых высыпались сотни цилиндрических резервуа­ров. Дождь кувыркающихся цилиндров, высыпаемых из контейнеров под фюзеляжами ударных Су-35; из них в полете высвобождался аэрозоль, белесый тяжелый туман, окутывающий лес, стекающий вниз, чтобы образовать тонкий слой, который затем взрывается, покрывая весь лес огненной подуш­кой. Но там, где горели разбитые машины, конвективные течения распылили аэрозоль, прежде чем та, смешавшись с воздухом, образовала взрывчатую смесь. А уже температура привела к тому, что мелкие частицы топлива слились в тяжелые, плохо горящие капли. Вот почему лес уцелел. Взрыв за­сосал в себя кислород, тем самым погасив пожары.

Фродо шел по обочине, стараясь разглядываться, а не пялиться на разбитые боевые машины, сплетенные друг с другом словно после столкновения на автостраде. У большинства люки были за­крыты, десант не успел выпрыгнуть. Колонне, казалось, не будет конца.

А снег, как на зло, переставал падать. Все сильнее становилось светлее. Падающие на землю снежные хлопья таяли на глазах.

Последний ʺстрайкерʺ в колонне стоял — практически целенький — на толстых, не тронутых огнем шинах, его отличали только легкие потеки ржавчины на покрытых камуфляжной окраской бор­тах. Сохранились даже мешки, истлевшие теперь и выцветшие, в ажурной корзине за башней — лич­ные вещи экипажа, спальники, одеяла, все то, что мешало в тесном интерьере бронетранспортера. Вид был настолько неожиданным, что Фродо на мгновение даже остановился. Среди рыжих от ржав­чины развалин эта машина выглядела словно перенесенная во времени, совершенно неуместной в этом мертвом лесу, забитом сталью и композитами. Могло показаться, что через мгновение из вы­хлопных труб вырвутся голубые выхлопы дизеля, что машина развернется, когда водитель заметит, что дорогу перекрывают обломки. И что БТР отъедет в ничто, из которого и и прибыл.

Стекло, видимое из-под наполовину приподнятой кулисы перископа водителя, словно из-под наполовину опавшей веки, поблескивало голубоватым ахроматическим покрытием. Длинные бичи ан­тенн на башне колыхались на легком ветру. Фродо вздрогнул. Призрак командной машины, перене­сенный во времени, присматривался к нему из-под приоткрытой броневой крышки. Фродо подумал о пустых глазницах, следящих за каждым его движением.

Вот как оно, скорее всего, было. Люки замкнуты наглухо. Экипаж этого ʺстрайкераʺ не сгорел. Скорее всего, водитель успел притормозить, попытался завернуть, когда вокруг бушевал огонь. Пово­рот колес явно свидетельствовал об этом. Но взрыв аэрозоли, огненный шар, вздымающийся над ле­сом, всосал воздух, временно создав вакуум. Поначалу заглох двигатель, а потом пришли те несколь­ко секунд, в течение которых у закрытых в коробке БТРа от декомпрессии лопались глазные яблоки, забрызгивая изнутри стекла перископов и мониторы командных пультов, когда вскипали легкие. Без­звучный крик в не проводящей звуков пустоте.

Когда Фродо проходил мимо выкрашенного оливковой краской борта со сделанной по шабло­ну надписью, он чувствовал ледяную дрожь, спускающуюся вдоль позвоночника. Что-то было в этой стоящей посреди дороги машине, нечто такое, что он выразительно чувствовал, будто нацеленный в спину взгляд. Плененный в металлической коробке безголосый вопль. Низушок прибавил шагу, не­вольно прислушиваясь, боясь повернуться, чтобы не увидеть… Чего? Трудно сказать.

Он знал, что все это глупости. Они мертвы уже пару лет. Торчат там, внутри, высохшие и му­мифицированные, в своих новеньких комбинезонах из вечного номекса, которого не способны тронуть ни время, ни бактерии. И они будут торчать там, пока туша ледника не раздавит всего, пока не спрес­сует и не перемелет. Никто не вскроет люк, не глянет пустыми глазницами, не помашет, предупре­ждая, высохшим костлявым пальцем.

Тем не менее, он машинально прибавил скорости, все еще чувствуя, как встают дыбом воло­сы на загривке, как безголосый, замкнутый под броней крик… Угрожает?

Призывает?

Его, чужака в мертвом, наполненном пеплом лесу.

Стучат сапоги по асфальту, снежные хлопья кружат перед самым лицом. Превращается в кап­ли пар дыхания, столь громкого в пронзительной тишине.

Делаются тише голоса под крышкой черепа. Они уже не звучат будто угроза, скорее, словно предостережение. Будто плачущий радиосигнал из первой серии ʺЧужогоʺ. Фродо остановился, тяже­ло дыша, опустился на колени. С сухой травы собрал горсть не растаявшего пока снега, втер его в лицо, оставляя на нем грязные потеки. Мотнул головой.

С ума сходишь, придурок, подумал со злостью. От страха глупеешь. Собрав всю волю в кулак, он приказал себе поглядеть на стоящий БТР. Мертвый и тихий, с поднятым стволом пушечки, все еще грозящей врагам, которые давно уже улетели.

На ноги он поднимался медленно, ругаясь себе под нос. Оттирал мокрые ладони о штаны, обещая себе взять себя в руки, двинуться дальше, беречься настоящих, а не выдуманных опасно­стей. Еще раз глянул на бронетранспортер.

- Долбаные янки, - буркнул он, переводя буквально выписанную на борту надпись. - Долбаные янки! - повторил громко, опасаясь того, что сейчас взорвется истеричным смехом. Голоса, курва, го­лоса. Голоса и откровения… Возможно, еще…

Осторожно! Вспыхнул в голове окрик. Еще до того, как увидел отскочившую рикошетом об ас­фальт пулю, еще до того, как до него добрался грохот выстрела, Фродо уже вскидывал карабин, уже поворачивался, одновременно падая по направлению канавы. Слишком медленно. Следующая пуля попала чуть повыше щиколотки, нога подломилась. Низушок скатился по краю придорожного рва, не выпуская оружия из рук. Следующая очередь пошла верхом; Фродо слышал стук пуль, громкие шлеп­ки, когда пули вонзались в стволы деревьев по другую сторону шоссе. Но сам он еще не чувствовал боли, только онемение, от щиколотки и до самого колена. Ему казалось, будто нога стала чем-то чу­жим, мертвым, бесчувственным бременем, непонятно зачем прицепленным к остальному телу. И до сих пор звучал в голове предупредительный окрик. Осторожно. А точнее: look out – Берегись!

Тишина. Уже проходил первый шок, Фродо даже отважился поглядеть на ногу, на выкручен­ную ступню. Многого не увидел: немного крови с размазанной грязью. Попытался пошевелить ступ­ней, потом только пальцами. И даже не почувствовал, что пытался.

Сейчас он начал размышлять на удивление четко. Куда-то делся сопровождавший с самого начала страх. Страх, существование которого коротышка осознал только лишь сейчас, когда тот ис­чез.

- Ну, приятель, на сей раз уже по-настоящему хреново, - буркнул Фродо вполголоса. Он сунул руку за пазуху, коснулся небольшого, плоского пакета. И оскалился в злорадной усмешке. А не будет вам перекуса, подумал. Разве что любите фарш…

Пятьсот граммов семтекса. Хорошего, еще чехословацкого, из старых запасов. Будет доста­точно. Но еще не сейчас. Фродо вывернул голову, пробуя осмотреться. Стреляли издалека, с самой границы дальности, потому-то и такая низкая точность. А вот теперь подходят, осторожненько, а ну как мясцо еще живое. Вспотевшими пальцами низушок извлек из ленты снаряд для гранатомета. Щелкнул затвор. Фродо нацелился немного вслепую, приблизительно в том направлении, откуда стреляли. Он уже собрался было нажать на спусковой крючок, как быстренько глянул вдоль идущей вдоль шоссе дренажной канавы.

Метров двадцать, самое большее – двадцать пять… Коротышка приподнялся на локтях, пере­двинулся. Все нормально, пока что не болит, вот только крови все больше. Неожиданно он начал спе­шить; сорвал с шеи шарф, крепко затянул под коленом, подкручивая узел куском палки. Фродо пони­мал, что слишком сильно, что вскоре придется ослабить, но он уже не морочил этим голову. Он не ду­мал, чтобы эта нога еще могла для чего-то пригодиться. Низушок вытащил остальные заряды, сло­жил их на коленях, чтобы не загрязнить песком и чтобы потом не было проблем с заряжанием. Какое-то время он делал глубокие вдохи, вглядываясь в серое небо, смахивал со лба пропитанные потом пряди волос. Затем изготовился и нажал на спусковой крючок.

Еще до того, как разорвалась первая граната, затвор щелкнул и выбросил на дно дренажного рва дымящуюся гильзу. Через мгновение – второй выстрел, чуточку влево, третий и четвертый. Хва­тит, чтобы прижать их, это же не солдаты, они не бросятся вперед, чтобы выйти из-под обстрела.

Фродо пополз с ужасной, как ему самому казалось, медлительностью, волоса за собой ранен­ную ногу, словно бесчувственное бревно. Из леса донесся бешеный вой, загремела беспорядочная пальба. Курва мать, подумал низушок, не менее двух "калашей".

Карабин, который Фродо тащил за ремень, ужасно мешал. Тем не менее, тряпичную лямку он не пустил, зная, что оружие пригодится, если даже не для стрельбы, то как палка, на которую можно будет опираться.

К треску "калашниковых" прибавился более глубокий, более громкий звук. Гладкоствол…

Так что, это уже здесь? Сломанный ствол березы, Фродо надеялся на то, что запомнил пра­вильно. Пот заливал глаза, когда в последнем усилии он бросился вверх, на край канавы, пытаясь встать. Здоровая нога тоже подламывалась, словно бы ее поразила беспомощность второй. Смеши­вая ругательства со слезами ярости, Фродо, с усилием, от которого потемнело в глазах, привстал на одно колено. Затем поднялся во весь рост, подпираясь "абаканом". По крайней мере, правильно по­пал, билось у низушка в голове, когда он увидел перед собой огромную шину, а над ней – зеленый, почти что черный в сером свете борт с белой надписью "Fucking Yankee". В нескольких бездарных подскоках Фродо приблизился к нему, с размаху оперся руками. В ноге проснулась боль. Но в этом был и хороший момент: боль отрезвила, позволяя четче думать.

Три подскока вдоль борта. Очередь пошла высоко, срезая ветки оставшихся в живых сосен; следующая очередь – уже ниже. Третья пойдет уже совсем низко, подумал коротышка, сражаясь с ручкой. А та не поддавалась. Откуда-то помнилось, что в американских машинах любой люк можно открыть вручную, даже если он весит несколько сотен килограммов; для этого служат вспомогатель­ные пружины. Или поворотные валики? Вот только, на кой ляд пружины, если рукоятку нельзя сдвинуть?

Фродо бросил карабин на асфальт и, балансируя на одной ноге, двумя руками пытался про­вернуть рукоять. Когда третья очередь зазвенела по броне, высекая искры, он, со всей силой отчая­ния, рванул еще раз. Рукоятка сдвинулась. Фродо начал тянуть, чтобы преодолеть сопротивление за­сохшего пластикового уплотнения. От усилия снова потемнело в глазах, дергающая боль раненной щиколотки никак не помогала. Он едва отметил, как пуля высекает искры на броне у самой головы, а когда внимание обратил, отозвалась больт в щеке, ошпаренной осколком фрагментирующего стерж­ня.

Неожиданно что-то его толкнуло, а когда падал на землю, до него дошло, что это как раз те самые пружины, которые должны были помочь открыть тяжелый, покрытый слоистой броней люк.

Несколько секунд он лежал, прежде чем возвратилась способность видеть и хоть как-то ду­мать. Падение спасло ему жизнь, "калашниковы" после последней очереди заткнулись, их хозяева явно меняли обоймы. Фродо опять собрался, не обращая внимания на боль, рванул вверх, схватился за край лаза. Когда исчезал в темном, вонючем провале, будто словно туман слышал бешеный вой.

Пули тупо стучали в броню, отзвук был приглушенным, как будто град падал на деревянную крышу. Еще одна очередь. Два отдельных стука. И тишина.

Фродо уже не помнил, как запирал люк на засов. Сейчас он лежал на спине, на полу пустого десантного отсека и тяжело дышал. Трупного смрада, который чуть не удушил его сначала, он уже не чувствовал.

Зрение приспособилось к темноте. Внутри бронетранспортер был окрашен белой, слегка све­тящейся краской. Коротышка заметил пустые места за пультами перед давно погасшими экранами. Застонав от боли, он повернулся на бок, приподнялся на локте, неуклюже расстегнул куртку, сунул руку вовнутрь и вытащил маленький, пальчиковый фонарик MagLite. Луч света разъяснил отсек. Впереди, в отсеке управления, Фродо заметил шлем водителя. Тот словно спал, опустив голову на грудь, ремень безопасности удерживал его на месте. В вырезе корзины башенки был виден только сапог и фрагмент штанины комбинезона. Что-то черное лежало пятнами на белой корзине, черное в свете фонаря, высохшие подтеки.

Фонарик дрожал, даже это небольшое усилие привело к тому, что нога отозвалась пульсацией боли, от щиколотки до самого паха. Фродо погасил фонарик, снова упал на пол.

Спасибо, старик, подумал низушок, всматриваясь в полумрак. Это который из вас? Неважно. Неважно и то, что чуточку поздно. Уже ничто его не удивляло. Так уже все устроилось в этом ёбаном мире. Мертвый лес, в котором шастают людоеды. Ёбаный белый холод. И мертвые товарищи по ору­жию, единственные, на которых он мог рассчитывать. Да, товарищи по оружию, хотя сражались они в разных армиях, по различным сторонам.

Что же за ёбаный мир, в котором полагаться можно только на мертвых. Оставалось сделать еще одно. В карманчике куртки нащупал шприц с белой крышечкой. Иглу вонзил прямо сквозь штани­ну, не мороча себе головы обеззараживанием, буквально смеясь от неожиданной свободы. И это он, который всегда заботился о гигиене, всегда избегал возможности заражения, который старался вести здоровую и безопасную жизнь. А вот теперь в этом уже не было необходимости, потому хихикал с истерической радостью, нажимая на поршень.

Вытащил еще один шприц, но сдержался. Пока что нет.

Время еще придет.

Ба-бах! Пуля отскочила от брони, отрикошетила, улетая со свистом, который был слышен даже внутри БТРа. Теперь враги уже не били очередями, только давали знать, что они вот здесь, и что ушки у них на макушке. Что они будут тут, как только он захочет выйти. Ведь когда-то выйти ему прийдется.

Фродо растянул губы в улыбке. А вот хренушки вам…

Легкое пульсирование набирало силы, делаясь все более неприятным. Низушок пошевелил­ся, и его пронзила боль.

Это я перестаю функционировать. Совершенно потерял чувство времени, отмеряемого лишь регулярными ударами пуль по корпусу. Часы остались где-то снаружи, пластиковый ремешок лопнул, наверное тогда, когда сам он сражался с рукояткой. Время теперь отмеряла дергающая боль в ноге, отзывающаяся, когда действие морфия кончалось. Ба-бах! Блин, подумал Фродо, снимая крышечку с иглы, это же сколько у них боеприпасов… Интересно, а почему они не подходят…

Укола иглы он не почувствовал. Давил на поршень стараясь делать это медленно, согласно инструкции. А вот интересно, размышлял он при этом, вот почему не захуярят их гранатомета? На­верняка у них нет, это же людоеды, а гранатомет для охоты не годится. И станут ожидать, пока я здесь не сждохну. А хрен вам, мстительно заявил он вслух, помня о взрывчатке.

Не совсем четко он еще размышлял над тем, почему бы уже сейчас не нажать на кнопку; по­чему еще ожидает в этой вонючей, переполненной смертью коробке. И чего ждет.

Ба-бах! Попадание дошло каким-то приглушенным, мысли распылялись, когда Фродо уплывал после очередной дозы наркотика.

Заскрежетал засов люка. Кто-то пытался вскрыть его, стучал по броне. Фродо сорвался на ноги, вглядываясь широко открытыми глазами в темноту. Налево, курва, хотелось ему крикнуть, вле­во и на себя. Чмокание уплотнителя, яркая щель, солнце на лице… Солнце? Откуда здесь солнце? Кудряш, это ты?

Укол боли, неожиданный удар, оставивший после себя болезненную пульсацию, вспышка красного света. И полумрак.

Ба-бах!

Тряся головой, Фродо пришел в себя. Следующего шприца он уже не брал. Не обращая вни­мания на боль, он поднялся на одно колено, нащупал фонарик.

Выпуская воздух сквозь зубы, низушок пополз в сторону башни, схватился за край выреза в корзине, посветил фонариком, который держал в зубах. Когда же отпустил холодный металл и с раз­маху уселся на полу, то испытал чудовищный взрыв боли. Долгое время ничего не видел, только перед глазами плясали багровые клочья. Но под веками оставался образ пустых глазниц, глядящих из-под шлема, высохшего, мумифицированного лица, на котором черными сосульками засохла слизь от лопнувших глазных яблок. В конце концов, тупые удары, повторяющиеся в ритм ударов сердца, перешли в пульсацию. Низушок открыл глаза.

- Фродо, ты идиот, - произнес он в полумрак. - Чего ты, курва, хочешь? Чего, курва, боишься?

Бояться уже не стоит. Очень скоро тыбудешь вместе с ним.

Коротышка стиснул зубы и, пробуя не обращать внимания на боль, начал карабкаться в баш­ню.

Сложнее всего было с ногой. Когда он уже устроился на месте наводчика, пришлось помогать себе руками, чтобы всунуть в средину ято мертвое бревно. Оставить снаружи его было невозможно.

Но все пошло даже легче, чем Фродо ожидал. Ногу можно было согнуть, поставить в подходя­щей позиции. Лишь бы только не глядеть вниз, не беспокоиться неподвижной ступней, которая ни за что не желала встать правильно, пальцами вперед. Похоже, сустав превратился в кашу, подумал ни­зушок, не слишком-то и беспокоясь об это. Пока же что он радовался тому, что боль сделалась тупой, как бы привычной.

Без очередной дозы морфия Фродо размышлял как-то более трезво. Он коснулся лбом холод­ного пластика кожуха перископа. Темно. А чего ты ожидал, подумал он. Ночью темно и бывает. Он сжал пальцы на рукоятке управления башней. Повел в обе стороны. И ничего.

Отсутствие питания. Не то что в старой доброй БМП, где имелись классные таие маховички. Тут техника покруче, все под электричество. А его как раз и нет… Даже стрелять нельзя, у боеприпа­сов электрические взрыватели.

Со злостью он стукнул по затвору пушки Bushmaster. Блииин… Теперь будет лучше принять весь морфий сразу… Да, Фродо, настрелялся ты дохрена…

Бах! Не спят, сволочи. Интересно, а им не холодно?

Он начал копаться в кармашке на груди. На мгновение замер. Глянул на своего молчаливого соседа, пристегнутого ремнями к командирскому креслу.

- Ну, и чего, курва, пялишься? - рявкнул он прямо в пустые глазницы. - К тебе иду, придурок.

И тут слова застряли в горле. Фродо поглядел на руку, на высохшую, когтистую ладонь. На костлявые пальцы, стиснутые на красном выключателе.

На красном выключателе с надписью MAIN.

Stryker A3. Модифицированная Pirahna IV, производимая в Канаде. Версии: AIFV, колесная боевая машина пехоты под названием ʺГризлиʺ; командирская машина ʺКодьякʺ… Вооружение — 25 мм пушка Bushmaster II…

Нет, это не то… Запомненное откуда-то описание, какая-то интернет-страница. Привод — мультитопливный двигатель Perkins… Тоже не то…

Питание: в версии командной машины — топливные элементы…

Топливные элементы…

Фродо осторожно охватил высохшее запястье покойника, выпрямил пальцы, сжавшиеся на выключателе, стиснув зубы, когда один из пальцев переломился с глухим треском, словно прогнив­шая ветка. Извиняясь, он поглядел на молчаливого соседа, остановил взгляд на нашивке с фамили­ей: Рамирес.

- Извини, старик, - шепнул. - А как тебя зовут? Не скажешь?

Треск другого пальца.

- Sorry… Давай я буду звать тебя Хуаном, это имя тебе подходит… Или ты хочешь Пабло?

Он охватил прохладный рычаг.

- Нет? Хорошо, пускай будет Хуан…

Фродо стиснул зубы, перестал дышать. В течение нескольких бесконечно долгих секунд вслу­шивался в удары собственного сердца, потом закрыл глаза и нажал на рычажок.

Где-то спереди щелкнул преобразователь.

Когда коротышка открыл глаза и глянул на молчаливого товарища, ему показалось, что в крас­ном отсвете боевого освещения Хуан Рамирес согласно усмехается. Пластик кожуха прицела холо­дил раскаленный лоб. Фродо не обращал на это внимания, не морочил себе голову пожирающей его горячкой. В поле зрения у него имелась светящаяся зеленым сетка, ниспадающее меню слева.

TURRET. Фродо пошевелил рукоятью, направил похожий на значок < курсор на SIGHT. Большим пальцем ладони нажал на кнопку. TURRET побледнело, какое-то время надпись SIGHT мер­цала.

Фродо не хотел, чтобы вся башня начала поворачиваться, ему не хотелось спугнуть притаив­шихся в лесу каннибалов; все дело было ведь не в этом. Он хотел убивать. И надеялся на то, что те не заметят движений цилиндрической головки визира на верхушке башни.

Неожиданная зеленая вспышка в визире, быстро темнеющая, когда электроника приспособи­лась к уровню освещения. Костер. Ага, у сволочей задницы померзли. RANGE – 150 yards. Вспышка. И через мгновение — звук попавшего снаряда.

Бабах!

Курсор на SEARCH/MARK. Картинка темнеет; рисуются бесформенные силуэты, более свет­лые пятна лиц; едва заметные, едва распознаваемые, словно бы вырастающие из безголовых фигур. Рамки поочередно охватывают их все, какое-то время мигают, пока не засветилась надпись LOCK.

Шестеро. Тут я вас всех и прижучу.

Рукоятка скользит в потной ладони, большой палец не может попасть в кнопку. Рамки в поле зрения движутся, только две неподвижно застыли. Курсор мерцает у иконки AMMO. И маленький во­просительный знак.

Вспышка вспоминания. Кольцо программатора в стволе. Разумные боеприпасы с опцией про­боя и осколочного действия. Замер отдаленности, взрыв, программируемый после того, как снаряд совершит определенное количество оборотов, что более точно, чем временной запал. Точность до одного метра.

Мерцает ʺАРʺ — Armour Piercing. Нужно сменить на High Explosive. Наезд курсором… Все уже легче, Фродо понял принцип. Теперь программирование. Точно ли? Похоже, что так. Не DELAYED – это с проникновением; разрыв после соударения. И никак не WINDOW. Наверняка — так.

Весь мир замкнулся в рамке прицела. Что теперь? Курсор на MODE, клик кнопкой, разворачи­вается меню. AUTO – если не уверен, то всегда сработает…

Башня дернулась, повернулась. Багровая вспышка в глазах, когда вывернутая ступня зацепи­лась за край корзины. Где-то далеко, приглушенный вспышкой боли, кашель пушки. Стон серводвига­телей.

Шесть снарядов.

И тишина.

Догорающие вспышки в окуляре прицела, уже не такие ярко-красные. Темнеющие, остываю­щие силуэты; некоторые из них как будто бы меньшме, как можно заметить в нечеткой картинке.

И это уже все? Я же ничего, курва, не видел, бьется в голове единственная мысль. Ничего ин­тересного…

Разбросанные разрывом, гаснущие головни костра. Стоны сервомеханизма прицела, вновь работающего в режиме слежения, словно бы компьютер был раздражен отсутствием целей для сле­жения.

Фродо поглядел на молчащего командира.

- Мы выиграли, Хуан… - произнес он. - Venceremos, amigo…


- Это не твоя вина, старик…

Пустые глазницы глядели, извиняясь. Даже Рамирес, натасканный на обслуживание ʺкодьякаʺ, не мог ничего посоветовать.

На жидкокристаллическом экране видна схема БТРа, красным светится система передачи привода. Быть может, масло загустело и высохло, или лопнула какая-нибудь трубка.

- Не беспокойся, старик, ты тоже ничего не сделаешь. Давай попробуем по-другому. Но это че­рез минутку.

Непослушные пальцы сражаются с белой крышечкой. Уже через секунду он нажмет на пор­шень. Через мгновение улетит.

Сколько времени нужно, чтобы увидеть вспышки на темном небе? Полосы очередей, взрывы на самой границе видимости?

Кудряш, и сколько это мне ждать, когда ты придешь и заберешь меня отсюда? Мне нужно… Ты меня подлечишь, а потом мне нужно будет еще раз. Я обязан знать…

Стекла перископа светлеют. Уже день. И ничего не болит. Вот же, Кудряш, сам видишь, я вы­здоровею, я орешек твердый. Вот только нужно выключить освещение, зачем тратить электриче­ство. Рука не желает подняться.

Но это ничего, вот отдохну минутку и выключу. Правда, Хуан? Ну сейчас же, только не усме­хайся так…


********************


Щелчок замка. Свет попадает вовнутрь темной машины.

- Эй, коротышка!

Веки такие тяжелые, но их необходимо поднять. Чьи-то ладони хватают край люка в корзину башни.

Кудряш, любимый ты сукин сын! Как же здорово, увидеть твою лысину, поблескивающую жем­чужинками пота, твою фасонную камуфляжную куртку. Ты пришел за мной, не забыл…

Погоди, не смогу я вот так, сразу, я слабый. Ну, и чего ты ржешь…

Рад видеть твою гадкую рожу, гладенькую, без всех этих шрамов и лишаев.

Погоди, Кудряш, ты весь испачкался. Вся куртка чем-то измазана. И вот тут, на лице, на вис­ке…

- Идем со мной…

- Кудряш, ты…

- Никуда я не пойду. Ты не живешь, сволочь!


Крик отражается о стенки металлической коробки. Мутный, багровый свет, высохший труп на кресле рядом. И ничего больше.

Слезы злости. Наверняка ли только злости? Оставил меня, пошел на дешевку. Слил все… А теперь хочешь меня забрать. А ведь еще не могу. Я ведь должен. Я ведь обязан дойти. Я должен знать.

Так ведь знаешь уже.


Палец плавно нажимал на спусковой крючок. Через миг он преодолеет последнее сопротивле­ние, освобожденный ударник стукнет по капсюлю. Пуля полетит и попадет в цель. Как обычно.

Как обычно, думал Фродо, поглядывая искоса на Вагнера, который лежал рядом на термоизо­ляционном покрытии. На седые, практически белые волосы, стянутые на лбу зеленой лентой. Вагнер не пользовался сошками, не в этот раз. Фродо поглядел на собранное лицо, на спокойный, немигаю­щий глаз, всматривающийся в окуляр прицела. И, как обычно, он прошляпил момент нажатия на спус­ковой крючок.

Выстрел. И через мгновение — прекрасно слышимый удар пули.

Вагнер поднялся неспешно, как обычно, он не глядел на обезвреженную цель. Медленно, ме­тодично он начал собирать вещи.

Фродо пгляде на цель, на кучку рыжеватого меха, которая еще мгновение назад была собакой динго. Глянул дальше, на красный массив Айерс Рок, самого большого камня в мире.

- Неплохо, - буркнул он. - Триста метров…

Вагнер рассмеялся.

- Вот только не пизди, Фродо… Не родилс еще кто-то такой, чтобы меня…

Замолчал, сделался серьезным.

- Ладно, сматываемся, нам пора… Кудряш наверняка уже пиво охладил; хорошее пивко, в Сиднее такого нет… Фродо, чего это с тоой?

Низушок вытер лицо.

- Да нет… ничего…

- Так поменялся лицом…

Вагнер застыл, держа в руке отсоединенный от ложа ствол.

- Потому что ты сказал… Вагнер, ты сказал… Он же ведь…

Вагнер покачал головой.

- Что-то в твоей дурной башке попуталось… Погоди, вон идет Маришка, она тебе… И-эх…

Он пожал плечами, пряча ствол в чехол.

Фродо упал на колени. Он боялся оглянуться, чтобы случаем то, что хотелось увидеть, не ока­залось всего лишь иллюзией. Он медленно улегся навзничь на покрытии, прикрыл глаза.

Шелест. И прикосновение ладони на лбу.

Фродо приоткрыл веки.

По синему австралийскому небу плыли кучевые облака. А есть ли в Австралии кучевые обла­ка? Наверняка имеются. Только небо. И прикосновение рук к вискам.

- Иди к нам… Мы тебя ждем…

Низушок закрыл глаза. Он хотел встать, но не мог. Легкий ветерок на лице, прикосновение пальцев, гладящих виски, запах волос.

- Я сейчас… Сейчас… Так хочется спать…

Касание пальцев. И шепот.

- Спи, милый, спи…


Осенью пришли ураганы. Голые древесные стволы в истлевшем лесу валились на землю. Кристаллики льда, несомые ветром, шлифовали борта БТРа, стирая поначалу надпись Fucking Yan­kee, потом сдирая оливковую краску, пока из под нее не выглянула коричневая поверхность композит­ной брони. А потом зима накрыла все слоем снега.

Когда дни сделались длиннее, снег растаял. Подтапливаемый лишь сверху, он превращался в лед, стекающий застывшими, красноватыми от ржавчины языками.

Еще можно было видеть башню. На следующую весну — лишь поднятый ствол с кольцом про­грамматора у выпуска. А потом уже ничего.


Февраль 2020 г. Переводчик: Марченко Владимир Борисович

Примечания

1

Подляское воеводство выдвинуто к северо-восточным границам страны и соседствует с двумя государствами – Белару­сью (260 км) и Литвой (104 км). Разделено на 17 повятов, 39 городов, три города – Бялосток, Ломжа и Сувалки – на пра­вах повята. Столица воеводства – Бялосток (около 300 тысяч жителей). Есть два объяснения происхождения слова "Подлясье": земли под лесами ( "las" ) либо под ляхами, то есть под поляками.

Курпы (kurpie - курпи, курпики, пушчаки (от puszcza (пуща, дремучий лес) – одна из субэтнических групп мазовшан. Мазовша́не (польск. mazowszanie) — условное название совокупности субэтнических групп поляков, населяющих терри­торию Мазовии в центральных и северо-западных районах современной Польши. Являются потомками средневекового западнославянского племени мазовшан. Говорят в основном на литературном польском языке, говоры мазовецкого диа­лекта, в той или иной степени подвергшиеся влиянию литературного языка, распространены в сельской местности глав­ным образом у представителей старшего поколения.

(обратно)

2

Raganis (лит.) - ведьма. Если бы литовец произнес ʺraganosʺ, тогда можно было бы перевести как ʺведьмакʺ.

(обратно)

3

Персонаж из телесериала M.A.S.H.

(обратно)

4

Уже в n-ый раз переводчик заявляет, что придуманный Е. Вайсбротом термин "ведьмак" не имеет к Геральту Анджея Сапковского никакого отношения. "Ведьмак" – это ведьма мужского рода ("Бился в пене параноик, как ведьмак на шаба­ше" © В.С. Высоцкий). Геральт – веджьмин (wiedżmin) – профессия такая. Теперь этим же занимается и Вагнер: истреб­лением всяческой нечисти.

(обратно)

5

Объяснять смысла данной фразы, думаю, не стоит. Но у поляков имеется такая присказка: Nie bądż taki Bill, появившая­ся после какого-то вестерна о благородном ковбое (потом фразочка изменилась на Nie bądż taki Bitl – она даже в песенку попала). Теперь вот Геральт из романов А. Сапковского. Ну а смысл, если еще не догадались: Не будь святее папы римского.

(обратно)

6

Вот здесь и далее переводчик допускает паллиатив. Если уважаемые читатели заметили, Автор ассоциирует свое повествование с миром Анджея Сапковского. Так вот, у Сапковского нет слова "ведьмак"; он употребляет термин "веджьмин", у него нет слова "гном" – вместо него "краснолюд"; а вот вместо толкиновских хоббитов – "низушки" (niziółki). Только вот как-то не прижились у нас низушки… Поэтому кое-где будут и хоббиты.

(обратно)

7

Пакистанские.

(обратно)

8

Замечательная игра слов. По-польски ʺкарандашʺ - ołówek от слова ołów – свинец. Раньше карандаши для письма и рисования представляли собой свинцовые или серебряные стержни.

(обратно)

9

Би́тва при Ли́ттл-Бигхо́рн (англ. Battle of the Little Bighorn) — сражение между индейским союзом лакота—северные шайенны и Седьмым кавалерийским полком армии США, произошедшее 25—26 июня 1876 года у реки Литл-Бигхорн (досл. — Малая [река] Толсторога) в Монтане. Битва закончилась уничтожением пяти рот американского полка и гибелью его знаменитого командира Джорджа Кастера.

(обратно)

10

Рабочий район на севере Варшавы.

(обратно)

11

До́лли Ребе́кка Па́ртон (англ. Dolly Rebecca Parton, род. 19 января 1946 года, Севьервилл, Теннесси, США) — американская кантри-певица и киноактриса, которая написала более шестисот песен и двадцать пять раз поднималась на верхнюю позицию кантри-чартов журнала «Биллборд». У себя на родине признана одной из самых успешных певиц в своём жанре, получив при этом титул «Королева кантри». Отличается пышными формами.

(обратно)

12

RFID (англ. Radio Frequency IDentification, радиочастотная идентификация) — способ автоматической идентификации объектов, в котором посредством радиосигналов считываются или записываются данные, хранящиеся в так называемых транспондерах, или RFID-метках.

(обратно)

13

Нимрод — здесь: британский турбореактивный многоцелевой самолёт. RAF (Royal Air Force) – Королевские военно-воздушные силы.

(обратно)

14

Phalanx CIWS ( англ. ʺфалангаʺ, флотский индекс — Mk 15, также именуемый Vulcan-Phalanx) — корабельный зенитный артиллерийский комплекс, находящийся на вооружении боевых кораблей военно-морских сил ряда государств мира, в том числе США, Австралии, Великобритании, Греции, Японии, Канады, Тайваня, Израиля, Саудовской Аравии, Пакистана, Португалии. В начале 1990-х гг. комплекс входил в состав вооружения 404 кораблей (676 комплексов). CIWS расшифровывается как Close-In Weapon System — система оружия ближнего боя. Комплекс предназначен для борьбы с противокорабельными ракетами с дозвуковой и сверхзвуковой скоростью полёта, до 2 скоростей звука.

(обратно)

15

Иджис (англ. Aegis combat system; от англ. aegis — эгида, мифический щит или защитный доспех Зевса и Афины) — американская корабельная многофункциональная боевая информационно-управляющая система, представляющая собой интегрированную сеть корабельных средств освещения обстановки, средств поражения, таких как зенитные управляемые ракеты SM-2 (от англ. standard missile 2) и более современные SM-3 (от англ. standard missile 3), и средств управления, формирующуюся на базе широкого внедрения автоматизированных систем боевого управления (АСБУ)[1]. Система позволяет принимать и обрабатывать информацию с датчиков других кораблей и летательных аппаратов соединения и выдавать целеуказания на их пусковые установки. Наименование «Иджис» носит также ЗРК, применяемый в составе этой БИУС.

(обратно)

16

Ретри́т, (англ. retreat  — "уединение", "удаление от общества", пол. rekolekcje, рус. лит. "затвор") — английское слово, вошедшее в русский язык как международное обозначение времяпрепровождения, посвящённого духовной практике. Время ретритов используется для размышлений, молитв или медитаций. Ретриты также популярны в йога-культуре и во многих христианских церквах, включая протестантизм (англиканство, квакерство) и католицизм, где они рассматриваются как отражение сорокадневного поста Христа в пустыне.

(обратно)

17

"Humanae vitae" (полное название Humanae vitae tradendae munus gravissimum… — "Важнейший дар передачи человеческой жизни…") — энциклика Папы Павла VI от 25 июля 1968 года, посвящённая вопросам о контроле над рождаемостью и вызвавшая большой резонанс среди модернистов и либеральной прослойки верующих. Содержание энциклики перекликается с документом Пия XI Casti Connubii.

(обратно)

18

Тюрьма Моко́тув (польск. Więzienie mokotowskie) — действующая тюрьма, находящаяся в Варшаве, Польша. Тюрьма находится на улице Раковецкой, 37. Во времена немецкой оккупации времён II Мировой войны и Народной Польской Республики в тюрьме содержались известные польские общественные и военные деятели.

(обратно)

19

В n-ный раз напомню, слово ʺжидʺ (żyd) в польском (и чешском) языке, это и просто название национальности.

(обратно)

20

- Книга "Сентябрь" в издательстве RUNA вышла в 2002 году (!!!). Совершенно фантастического захвата Крыма в реальности никто предугадать не смог…

(обратно)

21

ТOW (сокр. от англ. Tube-launched Optically-tracked Wire-guided) — американский тяжёлый противотанковый ракетный комплекс, разработанный компанией Hughes Aircraft и принятый на вооружение Армии США в 1970 году, с тех пор непрерывно модернизировался и модифицировался под меняющиеся требования. Improved = усовершенствованная.

(обратно)

22

Пандуры: первоначально — телохранители венгерских магнатов. позднее — в XVIII в. и до начала XIX в. иррегулярные пешие наёмные войска в Австрийской и Российской империях, а также местное крестьянское ополчение в Османской империи, выполнявшие, в основном, функции пограничной стражи.

(обратно)

23

С негласной санкции Ю. Пилсудского по приказу генерала Л. Желиговского формально вышедшие из повиновения польскому командованию войска 1-й Литовско-белорусской дивизии заняли Вильно (9 октября 1920) и часть Юго-восточной Литвы. На занятых территориях было образовано самостоятельное государство, формально независимое от Польши — Срединная Литва.

(обратно)

24

Столкновение над авиабазой Рамштайн — авиакатастрофа, случившаяся в воскресенье 28 августа 1988 года во время авиашоу Flugtag’88, которое проводилось на базе ВВС США Рамштайн в ФРГ. Во время выступления итальянской пилотажной группы Frecce Tricolori столкнулись три из десяти самолётов Aermacchi MB-339PAN. В результате столкновения один из самолётов рухнул на зрителей. Семьдесят человек (включая троих пилотов) погибли и, по разным данным, от 300 до 400 человек получили серьёзные ранения.

(обратно)

25

Ботвиняки (boćwinki) — дословно, ʺпоедатели ботвыʺ или ʺботвиньиʺ — презрительное наименование литовцев. В ʺСловаре польского языкаʺ имеется такой комментарий: ʺПан Заглоба из ʺТрилогииʺ называл так мелких шляхтичей из Великого Княжества Литовскогоʺ. Ранее в тексте уже была вариация этого прозвища — ʺботваʺ.

(обратно)

26

Брониро́ванная разве́дывательно-дозо́рная маши́на (БРДМ) — традиционное название гусеничной или колёсной боевой разведывательной машины. BRDM-2M96, BRDM-2M96i и BRDM-2M97 — польские варианты модернизации БРДМ-2.

(обратно)

27

Долгое время в Пентагоне проводились работы по проекту ISR (индивидуальная штурмовая винтовка), которая должна была представлять собой гибрид автоматической винтовки и гранатомета: винтовка калибром 5,56-мм и гранатомет - 20-мм - комплекс получил название OICW. Причем винтовка обладала прицельной дальностью стрельбы 300 метров, а гранатомет - 1000! Выстреливаемая им граната взрывалась не при прямом попадании в цель, а над ней или около нее, что позволяет поражать противника даже в том случае, если тот находится за углом. Американские военные говорили, что теперь враг может бежать, но не сможет убежать. Читайте больше на http://www.militarytimes.ru/weapon/24882.html

(обратно)

28

Ураками — район на севере Нагасаки, в Японии, на который пришелся эпицентр взрыва атомной бомбы, сброшенной на город 9 августа 1945 года. Эпицентр атомного взрыва пришелся на собор Ураками, в котором по случаю торжества Успения Пресвятой Богородицы собралось много верующих людей. Все они умерли мгновенно. Все жители района погибли, а здания были уничтожены.

(обратно)

29

Возможно, читателю следует напомнить, чем для жителей США является Аламо:

Би́тва за А́ламо (23 февраля — 6 марта 1836) — самая известная битва Техасской революции. После того как повстанческая армия техасских поселенцев и авантюристов, прибывших из Соединённых Штатов, выдворила все мексиканские войска из Мексиканского Техаса, президент Мексики Антонио Лопес де Санта-Анна возглавил вторжение, стремясь вернуть контроль над областью. 23 февраля мексиканские войска вошли в Бехар и осадили техасский гарнизон в миссии Аламо.

Ранним утром 6 марта мексиканская армия пошла на штурм Аламо. Техасцы (численность которых неизвестна) отразили две атаки, но не смогли отбить третью. Когда мексиканцы взобрались на стены, большая часть техасских солдат отступила к двухэтажному каменному зданию или к часовне. Несколько мелких изолированных групп повстанцев, которые не успели достичь казарм и пытались спастись бегством, были истреблены за стенами ждавшей их мексиканской кавалерией. Мексиканские солдаты брали с боем комнату за комнатой и вскоре установили контроль над Аламо. Пятеро или семеро техасцев сдались, но были незамедлительно казнены по приказу Санта-Анны. Большинство очевидцев события оценивают количество убитых техасцев от 182 до 257 человек, в то время как большинство историков оценивает мексиканские потери в 400—600 ранеными и убитыми. Из бойцов техасского гарнизона, участвовавших в битве, выжили только двое. Мексиканцы сохранили жизнь чернокожему рабу Джо и дезертиру мексиканской армии Бригидо Герреро, сумевшему убедить солдат, что он находился в заключении. Женщины и дети, прежде всего, члены семей техасских солдат, были допрошены Санта-Анной и затем отпущены.

Короче — это был символ.

(обратно)

30

А́лис-Спри́нгс или Элис-Спрингс — город на юге Северной территории Австралии. Расположен практически в точном географическом центре страны. Местные жители чаще называют город просто ʺЭлисʺ (Alice). На языке аборигенов город известен под именем ʺМпарнтвеʺ (Mparntwe). Население составляет 23 726 человек (2016), что делает город третьим по численности в регионе после Дарвина и Палмерстона. Алис-Спрингс почти равно удалён от городов Аделаида на юге и Дарвин на севере. К западу от города расположена гора Либиг. Алис-Спрингс является центром региона Центральная Австралия.

(обратно)

31

Снова напомню: Нападение на радиостанцию в Гляйвице (Гливицах) считается одним из поводов для начала Второй мировой войны.

(обратно)

32

Просто напоминаю: Вестерплятте — это совершенно рядом с Гданьском.

(обратно)

33

Крулевец (Królewiec) = Калининград (Кёнигсберг).

(обратно)

34

Атака лёгкой бригады (англ. The Charge of the Light Brigade) — героическая, но катастрофическая по последствиям атака британской кавалерии под командованием лорда Д. Кардигана на позиции Русской армии во время Балаклавского сражения 25 октября 1854 года в ходе Крымской войны. Атака вошла в историю также благодаря стихотворению Альфреда Теннисона ʺАтака лёгкой бригадыʺ.

(обратно)

35

Степу Лиходеева Воланд перенес из Москвы в Ялту (см. ʺМастер и Маргаритаʺ). Ялта для поляков — не курорт, а почти оскорбительное слово. Сабра (Цабар) — самоназвание еврея-израильтянина, родившегося в своей стране (в отличие от эмигранта-репатрианта) .

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***