Цветы и камни (СИ) [Гайя-А] (fb2) читать онлайн

…Кили нахмурился, едва только увидел в Дейле отстроенное новенькое здание посольства Лихолесья. Оно непривычно выделялось среди своих соседей: слишком белое, слишком сверкающее, слишком чистое. Чистенькое. Надменно напоминающее о том, что эльфийский народ снизошел до людей — имел такую необходимость.

Хотя все знали, что снизошел король Трандуил — ну и имечко! — вовсе не до людей, а до Горы, гномов, и хранящихся у них богатств.

Последние пять лет многое изменили в жизни Горы, ее обитателей, Дейла — и в жизни самого Кили. Возможно, изменений было слишком много.

Конечно, нечего было удивляться, что Горой стал править Даин. Разве кто-нибудь после смерти Торина позволил бы его племянникам, молодым да ранним, неопытным, занять столь ответственный пост? Горячие юнцы, полные идеализаций и надежд, больших планов и амбиций. Нет, на трон нужен был настоящий взрослый гном: упертый, недальновидный, довольный очевидным и не замечающий скрытого.

Но на организацию казначейства ума ему хватило. И на то, чтобы удержать часть эльфийских сокровищ. Именно из-за них в Дейле построили свое посольство эльфы, и именно из-за них вынуждены были соблюдать относительные приличия. Кто выиграл в результате больше всех, так это, конечно, люди: арендная плата за землю медленно, но верно, росла, а изнеженные эльфийские дипломаты всегда нуждались в обслуге.

Кили вздохнул. Вот он, перелом в сознании! Теперь он видит все это слишком ясно.

Становится взрослее. Прагматичнее. И от этого больно. Слишком много боли от прощания с прошлым. За пять лет он сжился с ней, научился дышать заново, нарастил вторую кожу. С ней можно было притворяться, с ней можно было существовать дальше.

— Как-то приспособился, — бурчал он в ответ на вопросы родственников о том, каково это — проводить так много времени с людьми. Так же он мог бы ответить и на вопрос о том, как и зачем он живет теперь вообще. Приспособился. Как-то. Не то чтобы удачно, но кое-как. Как получилось. И вообще, зачем, к Балрогу, задумываться; второй слой кожи трогать опасно. Слишком уж скверно она держится…

Началось все, конечно, с сочувственных взглядов. Стоило ему покинуть госпиталь, и он наткнулся на высокого эльфа — как там его, Леголас? — который провожал фигуру гнома страдальческим понимающим взором, и все это с ненавистным эльфийским пафосом, с чувством собственного превосходства над муками слабого.

Ах как хотелось тогда Кили разбить ему нос! Просто — взять, ударить, как в настоящей мужской драке, кулаком, в это точеное лицо, чтобы потекла кровь, опухла физиономия, чтобы из покрасневших глаз лились слезы… но дальше было только хуже. Эльф положил ему руку на плечо, покивал с задумчивым видом головой, и произнес речитативом:

— Я сострадаю тебе, гном. Твоим потерям. Твоим печалям.

Кили заскрипел тогда зубами. Заскрипел и сейчас, при воспоминании. Конечно, как можно было не напомнить. Как можно пройти мимо, и не плюнуть ядом лживого сочувствия в свет зарождающегося чувства, может быть, невозможного, скорее всего, обреченного, но точно — запретного. Гномы и те были деликатнее. Они хотя бы позволили ему переживать в одиночестве.

Прекрасная эльфийка Тауриэль уехала. Не в Лихолесье. И Кили злорадно усмехался в спину противному Леголасу, а тот мстил заготовленными пафосными фразами и взглядами. Этот эльф точно ему не простит. Ни за что и никогда. Того, что Кили сманил прекрасную Тауриэль из ее золоченой клетки, и она упорхнула на свободу. Изучать мир. Постигать неизвестное. Познавать саму себя. И, может быть, она не осталась с Кили, но и со своим народом не осталась тоже. И хорошо, что не осталась; при мысли о том, что светловолосый хлыщ, отпрыск надменного Трандуила, мог обладать Тауриэль, Кили хотелось развязать кровавую войну.

Что ж, она не досталась никому из них. Что заставило ее уехать, после всего, что услышал от нее Кили, выздоравливавший после ранения в битве? После всего, что услышал до этого? Может быть, ее спугнула настойчивость гнома, его прямота? Кили покрывался краской отчаянного стыда, даже в полном одиночестве, вспоминая все, что говорил ей, каждую фразу и жест, каждый ее ответный взгляд.

Правильно, хорошо, красиво. Неправильно, жестко, грубо. Надо было больше о луне и звездах. Меньше о себе. Надо было там — смолчать, а здесь — сказать. Надо было поцеловать ее. Невыносимая боль памяти. Почему он не помнит сладости ее прикосновений? Помнит, что это было, помнит, что было хорошо, но не может оживить воспоминание?

Пять лет все же, как-никак. Кили вздохнул снова, и миллионным усилием воли отогнал мысли о Тауриэль.

Зная, что в миллион первый раз они все равно вернутся.

***

Посольство эльфов в Дейле выросло почти в два раза с момента основания. Несомненно, Трандуил с умом тратил свои средства. Кто знает, может, ввел налоги для своих подданных. С него станется…

Тауриэль выглянула из-за занавеси. Посольство Ривендела пока что было представлено двумя небольшими домиками, соединенными вместе, но и десятой доли величия соседей не имело. Разве что было гуще заселено. Тауриэль, например, делила спальню с пятью соседками. Да и спальней, строго говоря, помещение не являлось: наверняка, сотни лет назад это был обеденный зал какого-нибудь аристократишки из людей. Простор, конечно, был, а вот отделка подкачала: из каждой щели дуло, в углах обосновались наглые крысы, а плесень на стенах не сдавалась даже перед ежедневной уборкой, и проступала на гобеленах, призванных скрыть убогость обстановки.

Нищета, что ни говори, как ее ни прячь. Эльфы умеют пустить пыль в глаза. Но больше глаза чужаков. Все-таки это так низко — жаловаться на неудобства. Потерпи лет пятьдесят. Потерпи еще пятьдесят. Пересиди — может, все это перестанет иметь для тебя значение.

Тауриэль не считала себя правильной эльфийкой.

— Если мы наладим торговлю шелком, как говорят, — завела разговор ее соседка — Глитиэль из Ривендела, — представляешь, кто будет этот шелк носить?

«Начинается», подготовилась Тауриэль.

— Но никто же не будет покупать готовое платье, — вторила ей из угла другая — Таривен? Оривен? Как ее там…

— Хотела бы я посмотреть на человеческую женщину, которая могла бы носить эту ткань.

— Хотела бы я посмотреть на гномью женщину! — выдала еще одна, и все трое мило заулыбались, хихикая. Если они не говорили о себе, эльфийских юношах и сплетнях высокородных нолдор и синда, мишенями для их насмешек становились все прочие жители Средиземья.

Тауриэль в беседах их принимала участие редко. Изгоем она не была, девушки были ей ровесницы, но так уж сложилось, что положение ее было навеки определено в неписанной иерархии эльфиек: молчаливая изгнанница, страдающая от потерянной любви. Запретной любви — и это делало ее неприкосновенной особой, чувствам которой нужно умиляться, и облекать едва ли не в форму поучительной притчи. Тауриэль, вероятно, должна была служить теперь в своем народе предупреждением остальным: смотрите, эльфийки и эльфы, и берегитесь того, что сделает вас похожими на нее.

То есть, вспоминали о Тауриэль тогда, когда пели песни о Берене и Лютиэнь, или ахали над диковинкой, вроде рассказов о полуэльфах, рыцарских победах человеческих мужчин, или отравившихся вместе возлюбленных. Собрание древних сказаний в спальне посланниц Ривендела было зачитано наизусть.

Меньше всего Тауриэль чувствовала себя героиней сказания. И совсем не хотела делиться ни одним из переживаний и воспоминаний ни с кем из «подруг». Зачем? Чтобы они жалели ее, лакомясь мармеладом и распевая свои слащавые песенки? Зачем бередить раны души, которые никак не хотят заживать?

Нет, она не видела в этом никакого очарования и прелести. Она не забыла и не отпустила ничего из прошлого. Пять прошедших лет с расставания с Кили мало что изменили в ее жизни. С одной стороны, она побывала в Ривенделе, обжилась там — насколько это было возможно. С другой стороны, она до сих пор не могла определиться со своим сердцем, и отчаянно завидовала маложивущим человеческим женщинам.

Как они умели это — за считанные минуты найти правильный ответ? А потом еще и передумать. А потом снова передумать. Менять чувства, как те самые шелковые платья. Может быть, они так мало ценили эти чувства? Может быть, это с эльфийками что-то не так? Или только она, Тауриэль, никогда не поймет в самой себе ничего?

Но вдали от Кили сердце вновь покрывалось ледяной коркой безразличия, мир становился безнадежно серым и скучным, ничуть не отличавшимся от того, что окружал в Лихолесье на протяжении всей ее жизни. Одно лишь появилось: болящая пустота на месте однажды испытанного чувства.

Подруги не поймут. Никто не поймет. Чтобы понять, нужно почувствовать. Хотя бы раз.

И, когда ей предложили отправиться в Дейл, и обменять тайну шелковой материи на «немножко сокровищ Горы» — то есть, стать торговкой шелком, выражаясь менее поэтично, Тауриэль согласилась, не раздумывая.

***

Было в Дейле одно чудное местечко — посреди еще не восстановленных домов и бесконечных строительных лесов — которое посещали многие чужестранцы. Называлось оно «Тупичок Фаи». Предприимчивая госпожа Фая, вдова с коммерческой жилкой, одной из первых смекнула, как выгодно дружить с гномами, и в ее постоялый двор всегда выстраивалась очередь.

Особых удобств она предоставить не могла, но крепкие ворота, высокий забор, конюшня и трактир привлекали посетителей уже своим расположением. А уж когда госпожа Фая стала делать скидки в дни гномьих торжеств — выручка ее удвоилась. Но на этом Фая не остановилась: она выкупила еще один дом по соседству, и поспешила снизить арендную плату за комнаты в нем. Молодые бородатые холостяки из-под горы, ищущие самостоятельного заработка, нищие многодетные семьи, подростки-сироты быстро заселили его, и в каких-то полтора года вернули госпоже все ее потраченное на рискованное предпринимательство имущество.

Со временем посещать ее заведение стали и эльфы, и жители других людских княжеств и провинций. И к каждому Фая старалась найти подход, каждого принять, как желанного гостя, лишь бы только он вернулся вновь.

Поговаривали, в «Тупичке» проворачивали и кое-какие темные делишки, и этим даже интересовались наблюдатели бургомистра, но госпожа Фая гневно отвергала эти преступные намеки. Завистники, говорила она. Завистники и не то сообразят. Попробуйте лучше пирог с черникой и чудную запеченную рыбу. И пиво, за счет заведения.

Делишки же в «Тупичке» в самом деле проворачивали, пускай и не столь темные. Например, гномы Синих Гор любили обсудить здесь уход от пошлин, введенных Даином на железную руду. Эльфы Лихолесья, умело маскируясь (над их маскировкой громко смеялись люди Дейла), именно здесь предпочитали договариваться о поставках трав — целебных, лекарственных, и, кажется, еще каких-то трав — но госпожа Фая делала удивленное лицо, когда ей намекали на то, что она может торговать чем-то в этом роде:

— Эльфийские травы? У меня? Лавка лекаря на том углу, не заплутайте опять…

А над конюшней сдавались комнаты на долгий срок — правда, еще никто и никогда не видел, чтобы там постоянно жили мужчины, почему-то в основном молодые женщины, и, как ни странно для экономных горожан, жгли огни они всю ночь, а спать предпочитали днем. Ну и гости. У них часто бывали гости. Каждый раз разные.

Все в совокупности в «Тупичке» должно было делать его довольно-таки опасным местом с дурной репутацией, но госпожа Фая умела вести дела — и «Тупичок» оставался невидим для настойчивых ребят из городского дозора, и достаточно привлекательным — для всех остальных.

Здесь, прямо над постоялым двором, на третьем этаже доходного дома, и жил Кили.

***

— Тебе надо чаще навещать нас, — недовольно заметила Дис, глядя на младшего из своих сыновей, орудующего ложкой, — ты совсем исхудаешь там.

Кили отмалчивался. Разговоры матери всегда вращались вокруг того, что он должен перебраться назад, к родне, и всегда начинались еще за столом. Помогало отработанное умение: съесть все до того, как она прослезится или начнет ругаться по-настоящему. Пока что ему это удавалось с переменным успехом.

Сейчас на очереди была баранья ножка, и Кили слегка приуныл.

— Ну, он подрос все-таки, — вставил из своего угла Фили, почесывая бороду, — будь справедлива, мать. Через пару десятилетий мы его вовсе не узнаем. Настоящий великан.

Кили не успел благодарно взглянуть на брата, потому что Дис вновь пересела — она хотела видеть лицо сына лучше.

— А это что? Ты что, дрался? — ужаснулась она.

— Просто царапина, уже зажило…

— А, нет, это была тень, мне показалось. Так с кем?

Перехитрить Дис. Миссия посложнее путешествия к Одинокой Горе. Проще перехитрить дракона.

— Не дрался, — с набитым ртом поспешил ответить Кили, уже понимая, что проигрывает прозорливости матери, — он задел меня в дверях, я попросил извиниться. Ничего особенного.

— Среди людей такое происходит постоянно, — подтвердил Фили. Дис зыркнула на него исподлобья, и старший предусмотрительно умолк. Воспитательные меры никто не смел прерывать, и разговор должен был дойти до логического завершения.

— Я очень уважаю твое решение, дорогой мой, — повысила она голос, вставая, — уверена, ты многому научился в Дейле. Конечно, тебе там нелегко приходится, — она скорбно окинула сына взглядом, от которого могли бы поседеть даже плакальщицы, — без денег, без нормальной еды, в каком-то грязном углу…

Кили молча жевал баранину.

— …среди всех этих ужасных личностей без малейших понятий о благородстве. Но может быть, ты мог бы хотя бы позаимствовать из своего наследства что-нибудь…

— Мама!

— Это меня так расстраивает, — и она театральным жестом прижала руку ко лбу. Продлилась поза недолго, Дис снова ожила и просияла:

— По крайней мере, ты точно согласишься поучаствовать в подготовке к свадьбе твоего брата.

В глазах у Кили потемнело, и он подавился. «Проклятая баранина», подумал он, и следующие минуты три откашливался и утирался. Да, это была окончательная моральная победа матери. Он вновь проиграл.

***

— Так ты женишься, — обвиняюще произнес Кили, стоило ему и брату остаться наедине. Фили потупился на мгновение.

В общем, этого следовало ожидать. Фили был молод и богат, и достаточно популярен среди своих сверстниц, а уж говорить о далеких дочках гномов из соседних королевств и не стоило: наслышанные о подвигах гномов Из-Под Горы, они только и млели в надежде привлечь одного из них.

Но так скоро?

— Помолвка пока что только начинается, — упредил вопросы брата Фили, — не хочу всего этого, знаешь… — он повертел пальцами в воздухе, хмурясь, — шумиха всякая.

— Неизбежно, — закатил глаза Кили.

— Девушка очень хорошенькая, — мечтательно добавил Фили. Кили удивился:

— Ты видел ее?

— Ты тоже. Даория, дочь Гаина из Синих Гор.

В памяти Кили мелькало что-то, связанное с качелями, далеким детством и отчего-то — памятью о розгах дяди Торина.

— Погоди, погоди… эта Даория… маленькая такая подлая девица, разбила тебе лоб, по-моему? Воровала пирожки, свалила на меня, да? Голубые глаза, да?

— Серые, — обиделся Фили за невесту немедленно, — и не сразу она мне его разбила. А воровали мы вместе… — он осекся, и Кили расхохотался, заметив, как краснеет его старший брат.

— Как бы там ни было, — пожал Кили плечами, — рад за тебя. Она тебе нравится, вы знакомы, согласись, это уже редкость по нынешним временам. Хорошо, что дядя Даин не ударился во все эти дворянские штучки.

— К этому был склонен больше Торин, — тихо добавил Фили, и они помолчали минуту.

— Мой повеса-братец решил остепениться, — подытожил Кили, вставая, — но почему матушка решила, что я чем-то могу помочь? Я не… ну… не особо понимаю во всех этих традициях, свадьбах.

— Это не матушка, — ответил Фили, — это я подумал. Ты живешь в Дейле. Я хотел бы, чтобы ты занялся приданым.

— Ты с ума сошел?

— Послушай, погоди! — Фили удержал Кили за локоть, — ну что мы можем тут найти в Горе? Золото-золото? Золотое золото и позолоченное золото?

— Знаешь, уже немало.

— Согласен. Но я хочу что-нибудь необычное. Что-то такое, чего нет ни у кого.

— А, ты тоже поддался «штучкам», — Кили вновь уютно устроился в кресле, и ухмылялся, — куда там дяде Даину! И что же ты хочешь?

— В общем, — Фили вновь покраснел, но не отступал, — Даория… короче говоря, она… у меня есть список. Только не показывай никому! — поднял он руку, — вот. Я переписал.

Кили прыснул в кулак. Будущая невестка уже вила веревки из его старшего брата. Вне всякого сомнения, впереди грядет нечто занимательное. Например, сражение с приземленной и предусмотрительной будущей свекровью Дис, которая — тут Кили пробежал список на пергаменте глазами — вряд ли одобрит введение в традиционный список «стеклянную посуду» и «табуреты из пихты гондорской». Не считая длинного списка дорогих тканей, хрустальных люстр и прочего дорогостоящего хлама.

«А запросы у девочки королевские», подумал Кили, но, взглянув в умоляющие глаза брата, сдался, и опустил плечи с тяжелым вздохом. Все-таки не каждый день, в самом деле, женится старший брат.

***

С самого рассвета Тауриэль ощущала странное предчувствие. Одеваясь и спускаясь в торговый зал, принимая первых покупателей шелка, эльфийка поминутно оглядывалась.

Ей все время казалось, что кто-то смотрит в спину и шагает след в след за ней.

Но смысл предчувствия она осознала лишь в то бесконечное мгновение, когда услышала у входа знакомые до боли шаги, и широким шагом в зал вошли три гнома, первого из которых она могла бы узнать со ста шагов в кромешной мгле. Тауриэль отпрянула прочь, и порадовалась аркам и колоннам, за одной из которых укрылась, сама не зная, почему.

Он ли это?

Но нет, сомнений не было. Это в самом деле был он. Тауриэль прижалась к стене, осторожно подтянула шлейф своего розового платья, и осторожно глянула из-за колонны. Кили.

Возмужавший, окрепший, поширевший в плечах, все такой же неотразимый. Он улыбался, заигрывая с Таривен. Трое эльфов в разных углах торгового зала хмурились. Девушки и случайные покупатели хихикали. Да, это был Кили, умевший привлечь к себе всеобщее внимание, и ничуть его не стеснявшийся.

Тауриэль сжала в руках медальон, напряженно следя взглядом за каждым движением гнома.

Смотри, смотри внимательно, эльфийская дева. Вот кого ты потеряла, вот кого оставила, и по кому теперь так сладко плачет твое сердце. По нему, развязно вышагивающему по залу, щупающему умелыми пальцами лучника ткани, по нему, улыбающемуся в пространство. На верхних полках он не мог достать до рулона зеленого шелка — и, ничуть не смущаясь, ногой подвинул табурет счетовода, опередив самого хозяина рабочего места на мгновения. Тауриэль удержала смешок, закусив нижнюю губу.

«Я схожу с ума, — и она прижалась спиной к колонне, закрыв глаза, и обняв себя руками, — сейчас задохнусь. Оно не имеет права так биться. Это меня задушит. Я не справлюсь…».

Она выгадала мгновение, и метнулась к следующему арочному укрытию.

— Большой заказ, — в голосе счетовода послышалось уважение, — но мы не сможем доставить его в Гору сейчас. В апреле погода еще не позволяет… побоюсь испортить дорогие ткани.

— Ничего, — Тауриэль замерла от звуков его веселого голоса, — подождите подходящей погоды. Но не затягивайте. Счет пришлите ко мне домой, я указал там адрес.

— Могу я осведомиться, уважаемый господин гном… предстоит большое торжество под Горой?

— Это приданое, — между делом буркнул Кили, оглядывая представленные в зале предметы, — невесте наследника Торина Дубощита.

— О, как это замечательно.

Сердце Тауриэли упало. Она открыла рот, надеясь вдохнуть воздух — но он лишь обжег ей рот, и никак не желал наполнять легкие. Мир вокруг потемнел. Рукой она едва нашла стену, надеясь, что ее не слишком шатает. Но, когда она вновь нашла в себе силы взглянуть в сторону торгового зала, Кили уже покидал его. В дверях он с кем-то поздоровался, окинул слегка напряженным взором ворох шелковых тканей, и растворился в свете улиц Дейла.

Тауриэль устояла на ногах. Да, сердце ее рвалось и билось, как подстреленная птица, и ей было больно, как никогда прежде. Но сейчас, когда она знала смысл и суть родившейся боли, ей ничего так не хотелось, как только продлить ее.

Бесценные мгновения сладкой пытки, мука, которую не хочется забывать столетия, лишь бы она только длилась. Настоящая, самая настоящая жизнь.

Только бы она не заканчивалась больше никогда.

***

«Она здесь».

Кили шел по улице вниз, что-то отвечая гномам, с которыми приехал, и даже находя ногами дорогу. Хотя ноги, ватные, никак не хотели его слушаться, а солнце, слепившее глаза, и вполовину не было таким ярким, как враз вспыхнувшее чувство радостного узнавания, горящее в груди.

Ошибки быть не могло. Минуту, не больше, но он видел Тауриэль, а она видела и узнала его. Как так получилось, что острое эльфийское зрение не уловило ответный взгляд? Кили не хотел гадать, но благодарил волю Махала за это.

Это была она. Побледневшая, как будто сделавшаяся тоньше и меньше за пять лет, но все такая же прекрасная — во много раз прекраснее, чем была! Да, теперь на ней не костюм стражницы леса, да и на Кили не кольчуга и не потрепанный кафтан; да, теперь все иначе, но… отчего же он по-прежнему перебирает в уме несказанные фразы и надеется, как никогда отчаянно, что еще произнесет их?

Если чего и было не занимать гномам, то решительности. И Кили решился — в те бесконечные сотни шагов, что шел молча по залитым солнцем улицам Дейла — что теперь он не даст ей уйти.

Ни за что.

***

Тауриэль знала, что совершает глупость. Она умела следить за врагами и дичью в лесах, но никак не в густонаселенном городе, а слиться с толпой в ее ярком наряде было проблематично. Спас ее серый плащ, и все еще весьма свежая апрельская погода.

Раннее утро сменилось солнечным полуднем. Кили и его трое спутников шли по торговому кварталу, неспешно оглядывая товары на базаре, иногда чем-то интересуясь у сородичей, иногда ныряя в расположенные здесь лавки.

И чем дальше они шли, тем больше Тауриэль падала духом. Кили, ее Кили, в самом деле выбирал приданое. Значение этого слова ей объяснили в первой же лавке, куда она зашла, когда гномы удалились на безопасное расстояние. И в каждой лавке ей обязательно расхваливали товар, добавляя, что его не зазорно купить даже невесте наследника Торина Дубощита, Подгорного Короля. И в каждой лавке она все больше теряла чувство реальности. Да что может быть ей за дело до какого-то гнома и его покупок? Чем она занимается вместо… вместо всего остального?

Лавка стекольщика. Благовония. Краснодеревщик. Мастер ламп — здесь Кили зачем-то купил галлон лампового масла, самого дешевого. Тауриэль шла за гномами, как привязанная, и жалела лишь о том, что в основном видит Кили сзади, и редко может его разглядеть хотя бы в профиль.

Бездумно она обошла преследуемую добычу, когда гномы вновь заглянули в очередной магазин, и застыла в нескольких шагах от выхода, спрятавшись за прилавок зеленщика.

Просто посмотреть ему в лицо. Один раз. Просто увидеть — и можно дышать дальше, идти куда угодно, возвращаться к сплетням, шелку и бисеру, ко всему, что она ненавидит. Мимо проволоклась повозка, запряженная ослом, и протиснулись двое мужчин, задевших ее и едва не сваливших. Проклятый, тесный, душный город! Подол платья был уже весь в грязи; тщательно подобранная обувь, неброские украшения, все это покрылось слоем пыли и какого-то нагара, серого и противного.

И, словно мало этого было, налетевший ветер не только отбросил с ее лица капюшон, но и запутал в ее волосах какую-то гадость — то ли птичьи перья, то ли полусгнивший капустный лист. Тауриэль брезгливо стряхнула это, и услышала:

— Хороший день, госпожа.

День определенно выдался совершенно необычный. Это был голос Кили. И первое, что она увидела, обернувшись — с обреченностью всходящего на эшафот — были его ясные, милые, торжествующие карие глаза.

***

Вечером, глядя из открытого окна на город, Кили курил трубку, наслаждался многоголосьем Дейла, и умиротворением, наполнившим его с самого утра, с первого визита к эльфам Ривендела.

Четкое, ясное, не допускающее ошибки понимание, родившееся после встречи на улице Торговой: «Она помнит меня. Она тоскует по мне. Она… все еще… любит». Не было никаких иных причин, какие вероятности ни придумывай, оказаться Тауриэли на заплеванной улочке, с пустыми руками, без сопровождения, без корзины для покупок, лицом к лицу с ним, Кили.

Под внимательными взглядами окружающих, до чего странно было говорить им двоим, знающим общую правду!

— Рада видеть вас. Надеюсь, ваша семья в порядке.

— Это так. Спасибо, что вы интересуетесь. Мы делаем покупки.

— В Дейле большое разнообразие товаров.

— И будет больше, если…

Вся эта ерунда, которую принято произносить в мирное время, и от которой можно избавиться только угрозой немедленной смерти. Откуда прорастает вездесущее лицемерие? Где оно пряталось раньше? Зачем шелуха? Но, с другой стороны, как приятно было смотреть ей в глаза — и читать мысли так, словно никого рядом не было, и всех ненужных слов не было, и гори он огнем, этот Дейл вокруг! Есть лишь ее певучий нежный голос, тревога ее бледного лица, и немой диалог между ними, который никто не услышит.

«Я скучала, дай мне посмотреть на тебя» — «Я хочу снова тебя увидеть, снова и снова видеть тебя» — «Говори, что хочешь говори, что хочешь делай, только не отворачивайся, только не оставляй меня».

— …Несомненно, погода налаживается. А сейчас вы извините нас?

— Прощайте.

И все так изысканно, так ровно! Тогда как глаза ее лихорадочно блестели, жадно вбирали каждый его жест, каждое движение.

Кили затянулся покрепче, вытянул ноги, положил их на подоконник, и погрузился в сладостные мечтания. Теперь ему уже не было столь стыдно за произнесенные глупости пять лет назад. Теперь он знал, что говорить. И что делать. Только бы увидеть Тауриэль еще. Только бы остаться с ней наедине. Коснуться ее рук, приблизиться к ее не по-эльфийски выразительному лицу, дать ей понять…

Из своих сладких грез Кили был вырван самым жестоким образом — в окнах напротив, над конюшней госпожи Фаи, опять началась какая-то свара продажной постоялицы и ее клиента, и грубая брань наполнила ночной воздух.

Попрощавшись с романтическим очарованием весеннего вечера, молодой гном закрыл окно, повалился на постель, и мгновенно заснул.

***

Спустя два вечера, проведенных в одуряющей скуке и невыносимом общении с эльфийками в посольстве Ривендела, Тауриэль решилась: плевать на все, но Кили ей нужен. Еще хотя бы раз. Пусть снова посмотрит на нее, как прощаясь пять лет назад. Пусть снова посмотрит, как два дня назад. Пусть даже и вовсе не увидит ее, пусть отвернется — но…

Он ей нужен, до того, как женится на своей невесте, до того, как превратится в настоящего городского гнома. До того, как назовет все, бывшее прежде, глупостью юности. До того, как Тауриэль навсегда потеряет своего Кили. Она подавила рвущееся из груди всхлипывание. Непростительная слабость, непростительная откровенность.

Однажды Кили был прям и откровенен с ней, и теперь пришла очередь эльфийки. Но как простить судьбе все, что произошло? Неужели ей так и не прижаться к колючей щеке лицом, не обнять его, не заснуть в кольце его рук и не проснуться рядом?

На третье с момента встречи утро Тауриэль не выдержала пытки, и решилась окончательно. Спустившись в торговый зал, она подобралась к книгам счетов, и нашла адрес, оставленный Кили. И меньше чем через час уже стояла в недоумении перед вывеской «Тупичок Фаи», в одном из таких районов Дейла, о котором не хотела даже и знать, что они существуют.

Здесь живет Кили? Скупивший едва ли не самые дорогие шелка и парчу мастериц Ривендела? Возможно, здесь он остановился лишь на день?

Разруха была повсюду. Казалось, налет дракона случился только вчера и именно здесь. Закопченные стены, вонь городской открытой канализации и вездесущие бродячие собаки соседствовали с визжащими детьми и измученными домохозяйками, какими-то полуощипанными курами и мясными тушами, висевшими чуть поодаль. Тауриэль зажала рот рукой, и поспешила пройти к трактиру.

Трактирщик, смрадно дыша кислой брагой из-за гнилых зубов, также ее не обнадежил.

— Гном-то? Ентот, Кили? Живет, — согласился он, — только ты не с той стороны зашла. Он над этим, Доходягой Гасом живет. Это там.

Доходяга Гас тоже был трактирщиком, и руководил еще более обшарпанной харчевней для, очевидно, беднейших слоев населения. Мимо столом то и дело мелькали оккупировавшие верхние этажи доходного дома жильцы, один другого непригляднее. Висел низкий, режущий глаза дым. Пахло мочой и плесенью.

Тауриэль беспомощно обвела помещение взглядом. Сердце ее болезненно сжалось. За одним из столов сидел Кили и смотрел на нее безотрывно.

Расстояние в пятнадцать шагов между ними было страшнее любой пропасти. И вдруг эльфийке стало как никогда ясно, что совершенную глупость уже не стереть. До конца бессмертной жизни она будет помнить, мучительно желая забыть, все, что происходило между ними за прошедшие четыре дня. И, возможно, ей следовало отвернуться и бежать как можно дальше…

Но Кили опередил ее, поспешно поднявшись и оставив незаконченным ужин на столе.

— Тауриэль, — выдохнул он, подойдя к ней, словно не веря собственным глазам, — ты пришла.

И взял ее за безвольную руку.

***

Мучительная серость мира исчезла. Сквозь ее пальцы текла сама жизнь, и Кили чувствовал разряды, пронзающие его с ног до головы.

— Ты пришла в такое место, чтобы увидеть меня, — тихо сказал гном, не отпуская ее руку, — здесь же… просто ужасно.

— Я не боюсь.

Она вздрогнула, сказав это. Кили улыбнулся, закончив про себя свою же, когда-то сказанную фразу.

— Просто ужасно, — повторил он, — знаешь… будет лучше… давай поднимемся ко мне. Не хочу, чтобы все эти, — он кивнул на вылупившегося Гаса-трактирщика, — глазели на тебя.

Шаткие деревянные ступени, казалось, все никак не кончались. Тауриэль перешагнула порог его скромно обставленной комнатушки, и Кили поспешил распахнуть окно и впустить свежий воздух.

— Ты здесь живешь? — спросила эльфийка. Кили нахмурился, может, чуть резче, чем следовало, ответил:

— Здесь.

Тауриэль потрогала рукой крепкий дубовый стол, нагнулась, выглянув из окна — успев как раз вовремя, чтобы разглядеть очередную увлекательную серию из разборок старого рыбака и его жены — и с улыбкой оглянулась на гнома.

Она так редко улыбалась! Кили готов был простить ей все, что угодно, когда видел ее улыбку. Даже и прошедшие мучительные пять лет. Даже и то, как он хотел ее — до полной неспособности мыслить и стоять прямо.

— Мне нравится, — тихо сказала она, — у тебя лучше, чем там, где живу я.

— Расскажешь? — попросил он. Тауриэль улыбнулась уже совсем невесело.

— Тесно. Скучно. Очень одиноко.

«Переселяйся ко мне», едва не выдал Кили, но вовремя прикусил язык. Куда, ей, прекраснейшей из прекрасных, жить в грязи постоялого двора, среди проституток и воров? Нет, она достойна много лучшего. Парчовых подушек под ноги, ковров ручной работы…

Какая-то далекая мысль мелькнула и снова пропала в голове Кили, но он не желал отвлекаться от того, что происходило здесь и сейчас. Тауриэль опустилась на низкий табурет у стола, немного застенчиво взглянула в сторону гнома, очевидно, сдерживая множество других вопросов.

— В Горе, должно быть, тоже много народа, — несмело продолжила она.

— Моя семья там, — пожал плечами Кили, и встал с кровати, — но я не хочу… мне…

Словно ступать по тонкому льду, по тростинке над озером лавы — говорить с женщиной, которую желаешь столь страстно!

— Но ты ведь женишься, — выпалила Тауриэль, словно не слыша его, — как же вы будете здесь жить?

Кили замолчал. И вдруг понял.

— Не я. Мой брат, Фили, женится. На подруге детства.

— О, — тихо ответила эльфийка, и Кили насладился редким зрелищем бесподобного румянца, украсившего ее лицо. Как бы ни было там, ему нравилось видеть ее смущение.

— Я оставил наследство в Горе, — сказал он, продолжая, — и решил попробовать добиться чего-нибудь… один.

Тауриэль безотрывно смотрела ему в глаза, и вдруг он понял, что слова больше не потребуются. Слова, которые до сих пор звучали, лишь возводили между ними стену, которая внезапно оказалась не нужна.

— Мне нравится добиваться всего самому, — наконец, сказал Кили, подходя к эльфийке, — мне нравится жить одному. Я всегда могу вернуться, если захочу. Моя семья — это моя сила. Но и сам по себе я люблю чего-то стоить.

Тауриэль выдохнула. Глаза заволокло странным манящим туманом, и, уже не соображая, что делает, Кили сделал поспешные несколько шагов — и прижался губами к ее губам.

В этот раз ему пришлось даже слегка наклониться.

***

Комната пахла им. Стоило Тауриэль переступить через порог, и его запах обрушился на нее, окружил, и опьянил. Достаточно опьянил, чтобы она сняла плащ, и села на низкий табурет, думая о том, как бы привлечь его как можно сильнее. Смотреть пристально? Встряхивать волосами? Ревниво следить за его глазами, заставляя смотреть на себя?

Она поймала себя на безотчетном движении — стоило ему повернуть голову в ее сторону, и она против воли прикасалась рукой к груди — так, как хотела бы, чтобы он прикасался; и уже несколько раз облизала пересохшие губы (на самом деле, пересохли).

Воздух стал слишком тяжел и тягуч. Искрились глаза Кили, шевелились его губы, он что-то говорил — вибрации пронзали пространство.

Тауриэль забывала дышать. Она могла думать только том, как он одуряющее пахнет — не цветами и не сладостями; пахнет терпким молодым потом, табаком, огнем и жаром кузницы, солью и ветром. Ей хотелось приникнуть к его груди, и прошептать его имя; попробовать его на вкус, и дразнить поцелуями. Хотелось выгнуть спину и замурчать, как кошке, попросить: «Дотронься до меня», хотелось…

И, когда Кили расслышал ее немой призыв, то не колебался ни мгновения.

***

Сумасшествие, не иначе, влекло их друг к другу. Невозможно было больше ни на секунду остановиться. Невысказанное перестало иметь значение. Все перестало иметь значение. Под загрубевшими от работы, мозолистыми пальцами гнома вздрагивала Тауриэль, поддаваясь всемогущему влечению, сама тянулась к нему навстречу, прижималась к нему.

Руки у обоих дрожали. Все это было не так, как мечталось, совсем. Может, именно потому, что все возможные варианты уже оказались пройдены и все сюжеты фантазий — засмотрены наизусть.

Одного только прежде не знала Тауриэль — что сладость речи гнома может превосходить всю силу поэзии эльфов. Нет, не просто превосходить. Искренний, задыхающийся голос Кили, его шепот, навсегда разрушил очарование любой эльфийской баллады. От интонаций его глубокого бархатного голоса, прямоты слов делалось горячо, а между ног — влажно.

— Тауриэль, — шептал он ей в ухо, медленно убирая волосы с шеи и по одной вынимая заколки из ее волос, — золотая моя госпожа… сколько раз в своих мечтах я брал тебя — и сколько раз я ненавидел эти мечты!

Руки его проникли в вырез платья.

— Твоя нежная кожа, нежнее лепестков цветов, которую я так хотел целовать. Твои волосы, которые я хочу видеть единственным твоим покрывалом…

Теперь он касался ее везде. Целовал, удивляя сладким вишневым привкусом своих губ, и говорил, говорил — не замолкая.

— …целовать тебя… до утра. Целовать тебя всю. Ласкать тебя везде…

А эльфийка, напротив, онемела. Слова не шли с языка. Больше того, Тауриэль боялась лишний раз двинуться. Боялась отвернуться от его лица, потерять из виду его глаза, встрепанные волосы, родинку на шее. Боялась, что он отнимет свои руки — и мир тогда рухнет.

— Сможешь снова меня полюбить? — спросил Кили, и пальцы его незаметно скользили вдоль ряда мелких пуговок на ее спине. Тауриэль молча кивнула, — позволишь мне любить тебя?

«Кили», жалобно выдохнула она едва слышно, и имя его развязало ее движения. Она поднялась, отошла на несколько шагов к высокой кровати, медленно повернулась к нему лицом, и спустила платье с плеч.

Оставшаяся под ним рубашка из эльфийского шелка была совершенно прозрачна, и Тауриэль знала это. Постояв немного, и не решаясь поднять голову, она села на кровать, едва не утонув в пышной перине.

Кили улыбался. Неспешно расстегнул кафтан, бросил его в сторону, скинул с ног сапоги, стянул штаны, оставшись также в одной рубашке, почесал в затылке, скептически оглядел кровать, словно прикидывая, что ей предстоит выдержать…

— Кили, — произнесла Тауриэль через силу, не поднимая лица, — потуши лампу, пожалуйста.

***

— Вот она, бесстыжая, — проворчал старый Гас, узрев очередную «замаскированную» эльфийку в заведении.

Сначала он решил, что она пришла за товаром, накануне доставленным из Лихолесья. Еще одна любительница волшебных грибов и дурманящего дымка. Или, возможно, где-нибудь здесь ее ждет дружок, тоже из остроухих. А может, и из людей — стервы эти эльфийские на что только не гожи.

Но когда к эльфийке спустился собственной персоной постоянный жилец «Тупичка» — гном Кили, и с превеликим почтением повел ее за руку, как благородную даму на балу, к себе в мансардный этаж… и когда спустя час она все еще не вернулась…

— Ох уж эта молодёжь, — неодобрительно заметил Доходяга Гас, и вознамерился на следующий же день проверить, не провалился ли потолок над вторым этажом.

А то мало ли.

***

— Я так просто… не могу, — выдавила Тауриэль, когда погас свет, а Кили оказался с ней рядом на кровати, и обнял ее крепко и жарко.

«Просто? Пять лет бессонницы — просто?!» — взвыл кто-то внутри Кили, но он не дал нетерпению возобладать, и отпустил эльфийку.

— Я все понимаю, — тихо сказал он, чувствуя, как горят щеки, — и не тороплю.

Они снова целовались. В темноте она осмелела, и начала прикасаться к нему: вела тонкой ладонью по его ногам, по груди, по плечам. Кили задыхался от желания, и не пропускал ни единого шанса снова и снова целовать ее — руки, плечи, грудь, шею, лицо, губы, снова плечи. Подогнув ноги, она приблизилась больше, прижалась, нежная и трогательно неловкая — Кили мог читать, как по книге: ей хотелось дотронуться до него, и она стеснялась. И все равно прикасалась, и целовала, дразня острым языком и даже покусывая.

Он взял ее руку и прижал к паху, и улыбнулся в ее губы, когда она издала удивленное и немного испуганное «ах». Кили страшно захотелось сказать что-нибудь глупое и пошлое, что он немедленно сделал — на родном языке, чтобы не разрушить очарование момента:

— Жалеешь, что не познакомилась с ним раньше?

И вдруг реальность вернулась к нему, когда она сжала его член рукой — слабо и неумело, очевидно, не представляя, что делать дальше.

— Тауриэль, — прошептал он, не отстраняя, все же, ее руку, — ты… была близка раньше с кем-нибудь?

Ее участившееся дыхание едва не свело гнома с ума. Но потом она ответила:

— У нас все совершенно по-другому.

— Как? — спросил Кили, скидывая, наконец, рубашку, и подбираясь к ней еще ближе, — расскажи мне. Расскажи мне, чтобы я мог любить тебя так, как ты того хочешь.

Тени ложились на ее лицо, когда она прижалась к нему, и вдохнула его запах, зарываясь носом в густую поросль на груди.

— Так, как раньше, я не хочу больше никогда.

Кили застонал, теряя над собой контроль окончательно. Прочь полетела ее тонкая рубашка, что-то покатилось по полу. Тауриэль, задыхаясь, шептала незнакомые Кили слова насиндарине; прижимала его к себе, прижималась к нему, целовала его, обнимая руками, ногами…

Под окном кто-то опять дрался и звал на помощь. Налетевший на Дейл ветер со скрипом вращал ржавые флюгера на крышах.

***

Внизу старый Гас и парочка постояльцев не столь солидного возраста проводили отменный вечер за решением животрепещущего вопроса:

— И всё же я не пойму. Как он ее того самого? — в десятый раз спросил один из них, рыбак Молин.

— На четвереньки поставит.

— Допустим. Но это же… она же того… не влезет он в нее, — с глубоким сомнением на лице ответил рыбак.

— Это еще почему?

- Ты что, в городских банях не был? А ты Глаю спроси, каково это, с гномом-то. Они все к ней ходят.

Глая, сверкнув в сторону мужчин густо накрашенными глазами, хмыкнула. Повела полными обнаженными плечами, точно признанная красавица, позволяющая черни собой любоваться, и уперла руку в бок. Очередь из клиентов на ближайшие часы была ей обеспечена.

— Ну, развернет как-нибудь, да и… — не сдавался собеседник Молина, опустошая кружку. Молин почесался.

— Эх, вот бы разок глянуть, да? Раз не светит нам-то, — произнес он мечтательно.

Старый Гас покачал головой, выставляя следующую пинту пива.

— Молодёжь, — буркнул он строго, не желая даже перед собой признаваться, что «разок глянуть» он был бы не против и сам.

***

Тауриэль сидела у Кили на коленях, лицом к нему, и таяла в его руках, вздрагивая и постанывая.

— Ш-ш, — успокаивал он ее с каждым осторожным движением, и снова влажно и глубоко целовал, — сейчас, сейчас…

Безумие. Сладостное, лишенное слов, договоренностей, правил и приличий, конечно. Если бы слова у Тауриэль оставались, она бы кричала, что жизни прежде не существовало, и Арды не было, и ничего вокруг в кромешном мраке — только это медленное, с ума сводящее погружение Кили в нее. Он, огромный, обжигающе горячий и твердый, проникал глубже и глубже, и не было проникновению конца.

Вот. Теперь. Теперь он замер, прижавшись к ней, и выдохнул, и, обнявшись, они застыли вдвоем в неподвижности. Тауриэль дышала мелко и часто, перед глазами ее все плыло, а внутри пульсировал и дрожал член Кили — и каждый удар тока крови она ощущала всем телом. Потом правая его рука заскользила вниз, и он начал ласкать ее — медленно и осторожно, едва касаясь, лишь обозначая ласку. Но для Тауриэль этого оказалось достаточно.

Она не заметила, когда Кили стал двигаться, сильнее и быстрее. Не заметила, как он сменил позу. Казалось, ее ласкает ураган, стихия, невидимая и вездесущая, предугадывающая все желания и мгновенно их исполняющая.

Руки его ласкали ее теперь везде, сжимали соски, овладевали ее телом смело и беззастенчиво. Влажная и горячая, возбужденная до прежде неизведанного предела, она двигалась теперь в такт с Кили, подчиняясь его властным рукам. Внизу живота нарастало чувство пустоты, перед глазами все заливал белый свет. И вдруг Тауриэль услышала свой собственный голос, издавший невозможный животный стон, и хрипло вымолвивший слово:

— Ещё!

Если он и остановился от удивления, то лишь на миг.

— Ещё! Хороший мой, светлый, любимый, ещё! — не она, это никак не могла быть она, кто-то другой ее губами выкрикивал эти слова. И вот, где-то в другом мире — там, где оба они находились, и где по-прежнему не было Средиземья, Арды и вообще ничего не было, кроме блаженного и безвременного соития, горячая пустота вдруг распалась на тысячи сверкающих звезд и, задрожав, поглотила Тауриэль.

— …да, моя золотая, да, моя, моя, моя, да…да!

Падая в сверкающую звездную пустоту, она услышала его рык и всхлип, стон, похожий на рыдание, и поймала губами его губы, и вишневый вкус его слюны и дыхания. Теперь среди звезд они были вдвоем. И, обхватив его приятную тяжесть руками и вжав изо всех сил в свое тело, Тауриэль закрыла глаза, не желая больше ничего в целом мире.

***

— Ты похожа на цветок.

Тауриэль моргнула, прижимая его руку к щеке.

— Часто тебе, наверное, это говорили, — продолжил Кили.

— Цветы бывают разные, — вздохнула тихо эльфийка. Кили сполз с кровати, прошлепал босыми ногами к столу, и нашарил рукой трубку и кисет. Повернувшись к нему, Тауриэль им залюбовалась. Ощутив ее взгляд, гном нахмурился, одновременно улыбаясь.

— Ну и что? — с вызовом сказал он, — что? — и приосанился.

Тауриэль рассмеялась, падая на перину. Приятная истома накрывала ее, и согревала, как самое ласковое солнечное тепло.

— А ты похож на скалу, — сказала она, взглядывая на Кили.

— Ну, до скалы далеко, — мужественно признал гном, расправляя плечи, — так, каменистая горочка. Но ведь цветы растут на камнях.

— Я таких не знаю, — ответила Тауриэль, — кроме лиан.

— В горах очень много красивых цветов. Я повидал. Они редко бывают крупными, но очень ароматны, — Кили раскурил трубку и блаженно потянулся, — и цветут почти всю жизнь. Иногда прорастают в таких местах, где вообще не ожидаешь их найти.

С кровати не раздалось ни звука, потом Тауриэль глухо добавила:

— Но цветы эти бесплодны.

Кили замер, потом вернулся к ней, и заставил ее посмотреть себе в лицо.

— Глупости какие, — упрекнул он ее ласково, — зачем же иначе им цвести? Может, твоим… цветам… просто попадались плохие садовники.

И, посмотрев друг на друга, они рассмеялись, и смех их прозвучал слаженно. Гном учит эльфийку поэзии и садоводству! Тишина снова сделалась уютна. Кили курил, оглаживая обнаженное тело Тауриэль, она задумчиво трогала волосы на его теле.

— Ты чувствуешь так же, как и я, — наконец, сказала Тауриэль, протягивая руку к лицу гнома, — тоже понимаешь цветы… звезды… камни. Все живое.

— Да, камни тоже живые, — подтвердил Кили, целуя ее руку.

— И мы.

Он понял. Разогнал руками табачный дым, вытряхнул на подоконник трубку, и обхватил лицо Тауриэль ладонями.

— Я — твоя скала и твоя каменная крепость, — сказал он, прижимаясь лбом к ее лбу, — ты — мои цветы и луга. Я — твой.

Завороженно глядя Кили в глаза, Тауриэль подалась вперед для поцелуя.

— Люби меня, — попросила она на синдарине, и, как ни было это удивительно, Кили ее прекрасно понял.

***

Старый Гас вышел на крыльцо трактира, и прищурился. Прекрасный майский вечер! Удивительно, благоухание долины поднимается сюда — в предместья Дейла, населенные всяким отребьем. На одной из ступеней завозился какой-то пьянчуга — Гас спихнул его ногой.

— Пьянь бродячая, — ругнулся он и хотел уже прибавить пару более крепких выражений, когда прикусил язык, углядев уже привычную фигуру в сером плаще.

За прошедшее время она стала привычной постоянной посетительницей, а госпожа Фая строго наказала работникам не позорить перед такими «Тупичок». Хотя, конечно, эту гостью «Тупичок» и его услуги вряд ли интересовали.

Если бы ее гном жил в пещере орков, она бы обосновалась там, тут у Гаса сомнений не было.

И все же, эти двое встречались именно здесь. Гас потянул носом. Дивные ароматы мая и рядом не стояли с тем, как пахла эльфийка.

— Здравствуйте, дядя, — прошелестел ее тихий голосок из-под низко наброшенного капюшона, и Гас скривил приветственную гримасу.

И — в который уже раз — наблюдал, как Кили взволнованно подает своей даме руку, и ведет ее по шаткой заплеванной лестнице наверх.

— Молодёжь, — бурчит привычно старый Гас, не спеша покидать крыльцо и вид на майский закат.

И улыбается.