Пограничные полномочия [Надежда Верещагина] (fb2) читать онлайн

Пограничные полномочия

Часть 1

28 августа 2096 года

В верхней секции условного шкафа тоже ничего нет.

Куда я его засунул?.. Белые стены, белый пол, белый потолок. Настроить по-другому несколько лет лень. Шкаф, стол, кровать – минимализм. Умудрился потерять здесь блокнот. На Земле и не подозревают, что тест на когнитивные способности я уже вряд ли пройду с прежним результатом… А! Он в промежуточном отсеке! Я же там… хех… горы рисовал, разглядывая через иллюминатор. То есть делал то, чего не умею никаким из возможных хоть обычных, хоть высокотехнологичных способов. А значит, блокнот подходит. Антикварная вещь – Алекс Тихорецкий подарил… И у меня есть ещё целых два года, чтобы придумать, как ему за это получше отомстить.

В «коридорчике» базы снова вглядываюсь в контуры пейзажа за окном. Если закрыть один глаз, местное небо окончательно теряет объём и кажется промежуточным наброском на плохо прокрашенном тёмном фоне. Если открыть оба – разительно реальнее не становится. Я настолько далеко от дома, что не получается ни как следует растеряться, ни осмыслить степень полученной свободы, ни уложить этот ставший непомерно значимым кусок пространства в голове.

Шесть лет – именно столько, по расчётам специалистов, можно проторчать в небесах в двадцати световых годах от жизни без последствий для психического здоровья. То есть… без необратимых последствий. В общем, это вам не с Марса астероиды расстреливать…

Отпуск на Землю не положен. «Возвращение к службе на погранкольце после короткого перерыва грозит критическим выгоранием». Информация в открытом доступе. Мог бы и насторожиться, подписывая контракт… Но в длительной изоляции виделись только плюсы, не война же… А на деле… И зачем меня сюда понесло?! Ну… за это хорошо платят. И… всегда старался скрыться от людей, остановиться и подумать. Задержаться, затормозить, раздвинуть тесные стенки секунды и как будто что-то вытянуть изнутри. В обычном мире время течёт быстрее. А здесь… Но уже через четыре месяца мне хотелось сбежать. К чёрту тренировки – подготовить к такому нельзя. Держало единственное, что всегда может заставить геройствовать, – нежелание оказаться слабым в собственных глазах.

Межнякова хватило на две трети срока – открылась язва желудка. Идиопатическая… Вроде и пустяковый диагноз, даже здесь. Можем синтезировать любые медикаменты. И на базе есть робот-хирург. Но хрен. Не спасало. Понять бы, какой закон природы срабатывает каждый раз, когда приходит маловероятный головняк и катит за собой целый ком обстоятельств ещё похлеще. Командование решило отправить больного обратно, а меня – на два месяца оставить одного, ждать итогов подготовки следующего новобранца. Потому что – я даже не удивился – в текущем резерве не было никого: запасных пришлось в полном составе перебросить на Бурую после июльского ЧП…

По-человечески не попрощались с Серёгой, так мы были раздражены. Не знаю, ради чего он вообще здесь был: с его-то выслугой мог бы безбедно жить в своей Москве… Да не мог он – как и я, искал возможности смыться от бегущего времени, всегда стремился действовать на месте и сам – и представлять себя причиной. А как только исчез из виду, уносимый высланным с Земли кораблём, я окончательно вышел из себя. Но меня никто в тот момент не видел, потому выходил из себя я про себя…

Почему всегда так? Стоит только начать выбирать пути потяжелее, и судьба подкидывает тебе ещё и бонусных проблем. Смеюсь сам над собой: от кого ожидал награды?

Точнее – пытаюсь не рассмеяться. Кажется, я делаю это бо́льшую часть жизни – пытаюсь не рассмеяться. Даже непонятно зачем. Ведь очень похоже на то, что если выключить серьёзность, картонный антураж рассыплется и можно будет увидеть смысл – на самом деле. На самом деле, конечно, нет…

Но Ритка бы сказала, я сейчас просто рисуюсь. Улыбаюсь, представив её комично разгневанное лицо. А вот и напрасно: здесь ведь больше никого нет – как в таком случае рисоваться?!

Надо наконец отправить ей обещанные голограммы местного мини-вулкана… И карикатуру на Тихорецкого, которой я по-настоящему горжусь!

29 августа 2096 года

Я по-настоящему горжусь теперь ещё и тем, что мне всё-таки удалось сфотографировать огнедышащую сопку – причём именно сфотографировать: сделать двумерный кадр, передающий разъярённую гору точно такой, какой она выглядит в моих глазах.

Поднимаюсь с покрытого жёсткой растительностью пятачка – и почти падаю, для равновесия вогнав в тонкую почву кулак. Не замечал в поиске удачной точки съёмки: ноги затекли так, что в первую секунду кажется, дальше я не смогу сделать ни шагу.

Это всегда только кажется. Особенно если тебе некуда деваться…

Сегодня тридцать девятый день моего вынужденного одиночества. Начинаю воображать, как разговариваю с Межняковым, сочиняя ответы в его духе, а что ещё хуже – радуясь репликам, предельно похожим на манеру этого разгильдяя выражаться. Добравшись до «Подумаешь, всего четыре промаха», «Успеем, куда торопиться?» и «Починим внешнее освещение завтра. Не хочешь поиграть в бадминтон?», изгоняю поселившегося у меня в голове мини-Межнякова и одобряю текущее положение дел.

На обратном пути держусь низко над поверхностью планеты, поминутно лихо уклоняясь от вырастающих прямо по курсу остроконечных пиков, с ехидным наслаждением представляя, что сказали бы на Земле о таком уровне риска при управлении летательным аппаратом. Риска не для меня: автоматика успеет так или иначе вывести пилота из-под удара. Риска для зверски дорогой штуковины под названием «Гермес-816-2». На самом деле и для неё никакого риска нет: для сведения его к нулю предназначен мой мозг. Но в мозги у нас на Земле принято верить гораздо меньше, чем в автоматику…

Сигнал тревоги – хорошо хоть учебной – застигает меня в десяти минутах лёта от базы. Набираю высоту и не снижая скорости вступаю в диалог с генерируемым программой неопознанным кораблём. На этот раз всё просто: виртуальный звездолёт никак не реагирует на запросы – и я даю команду уничтожить его.

А потом, отгоняя мучительную усталость, ускоряюсь до предела. Через несколько минут бессильно вваливаюсь «домой».

Всего один шаг в главный отсек – и подступает. Будто извне, будто кто-то со стороны указывает на до сих пор ускользавший от понимания, но убийственно непреложный факт…

Сползая на пол по ближайшей стене, не испытываю ничего, кроме глубокой ясности: всё, что меня окружает, не может быть реальным. Не только здесь, но даже если бы я был на Земле. Всё это – люди, действия, здания, аппараты, физические законы, звёзды, Вселенная и гравитация – попросту смехотворно. Ничего нет.

Осмысление несуразного обстоятельства засасывает куда-то за пределы причинно-следственных связей. Судорожно стараюсь нащупать берега. Ничего нет… Что-то же должно быть! Я? Глупо. Меня уж точно нет. Оглядываюсь на Вселенную – точнее, пытаюсь ухватить понятие Вселенной… Но двигаться в таком направлении не стоило совсем. Потому как Вселенной не существует определённо. Как можно было не видеть раньше? Прошибает холодный пот. Снова кидаюсь к идее себя – может быть, эта мысль не так уж и нелепа? Что происходит?!

Я ведь знаю что. Опять.

Приступ дереализации.

Словесная форма даёт облегчение. С напрягом нащупываю пол и допускаю его осязаемость. Как минимум. Резко поднимаюсь, непостижимым сверхконтролем заставляю себя упаковаться в кресло и выхожу на связь с Землёй. А точнее, с Риткой.

«Лови вулкан».

«Отличная фотка, Ваня! У нас сегодня сумасшедший дом какой-то был, я только прибежала домой и упала! Нет сил пошевелиться! Но! Вылечили Серёжку! Я сама пересмотрела файлы – нет у него больше никакой язвы! И ничего особенного не делали, само прошло! Наверное, ему очень хотелось вернуться домой! Но, конечно, пока на базу его не отпустят… А может, и никогда! Надеюсь, с тобой хотя бы всё в порядке. Джек разгрыз сумку-шарф, которую Тарасова подарила. Хи-хи! Как всегда, молодец!»

«Скучает один».

«А ты? Конечно, не скажешь ничего, но, по-моему, ты настоящий герой! Я бы так ни за что не смогла! Снится постоянно, как прилетаю тебя навестить! Нас там преследуют всякие чудовища. И тулисианский суслик, хорошенький такой! А ещё будто я могу подняться к тебе по лестнице, прямо отсюда, но у неё всегда не хватает нескольких ступенек – и я проваливаюсь в открытый космос! Кстати, „Звёздный след“ запатентовал новую модель скафандра… Выглядит так, как будто никакого скафандра вообще нет. Представляешь, ты в открытом космосе как будто без скафандра! В общем, держись там! Помни, мы с тобой – и я, и Алекс. Он же вообще слова из себя не выдавит!!»

«Посмотри, я на него шарж нарисовал».

«Ваня, ну просто нечто!! Даже не могу решить, показывать ему или нет».

«Сам покажу, ладно? И я не собираюсь останавливаться!»

«Всё рассматриваю вулкан, какая мрачная планета! Как ты там уже пятый год выдерживаешь?»

«Прости, отключусь пока. Компьютер не даст мне сегодня расслабиться».

Я не лгу: прервать целебную болтовню заставляет учебный сигнал тревоги – корабль в подконтрольной зоне.

17 сентября 2096 года

Сигнал тревоги: корабль в подконтрольной зоне. Бегу в главный отсек, по дороге принимая сообщение – текст на межпланетном символьном языке («морская азбука», как мы с ребятами его прозвали): «Разрешите посадку. Техническая неисправность». Падаю в кресло съёжившись. Слишком прохладной на ощупь стала его поверхность: перестарался со снижением температуры в помещении. Не имеет значения – сейчас станет жарко: тревога не учебная – придётся по-настоящему поработать.

Заявляю стандартное: «Сообщите ваш идентификатор и траекторию. Дезактивируйте бортовое оружие и передайте доступ к управлению моему компьютеру», – и запускаю сканирование звездолёта непрошенных гостей.

Посудина в стиле глубокого ретро… К счастью, насколько мне известно, производства дружественной цивилизации. Но если внутри такой же прошлый век, как и снаружи, то хрен его знает, где этому музейному экспонату подмахнули техосмотр. Потому бессмысленно предполагать, кто может оказаться внутри.

После тысяч часов тренировок и четырёх лет дежурства по выныривающим из ближайшей червоточины тарелочкам я отреагирую на любую подобную ситуацию даже во сне:

«Сложность посадки класс B: чрезвычайно гористая местность. Отключите автопилот. Бездействуйте. Я посажу корабль».

Хорошо хоть, по данным моего компьютера, технических препятствий для манёвра нет. Что у него за неисправность там? Отвлекаюсь на отчёты о состоянии звездолёта и просчитываюсь с оптимальной траекторией. Проклятая страсть делать всё вручную… Двадцать метров от обрыва на краю дико глубокой расщелины, которую мы с Серёгой окрестили Марианской впадиной. Ладно, хотя бы не на скалы.

«Покажете пляж, капитан?» – вроде бы острит непредвиденный визитёр. Да чтоб его… Нелепый юмор на символьной азбуке. Думал, только из меня это вечно прёт… Как бы то ни было, многообещающее начало…

Наконец включив трансляцию визуального образа, пришелец сопровождает адресованную мне улыбку приветственным жестом, похожим на смазанную попытку покрутить пальцем у виска. Фу-у-ух… точно, тулисианец. Самый мирный из возможных вариантов.

«Состав экипажа?» – продолжаю допрос.

«Только я».

«Оставайтесь на месте. Буду через восемнадцать минут», – грубо разворачиваю кресло и сжимаю виски: не по инструкции – оставляю базу, впустив на планету чужой корабль. Спонтанное желание живого общения перевешивает здравый смысл. Назовут потом этот синдром моим именем…

Бегом нацепляю скафандр, прыгаю в самолёт и направляю его, ладно уж, по пути с минимальным расходом энергии.

Снаружи назревает так называемый закат.

За буквы YOJH перед числовым кодом, который я никогда не запомню, в новой классификации небесных тел, зачем-то введённой на смену той, которую мы кучу лет учили в школе, а также за адского вида скалы вулканического происхождения, покрывающие большую часть поверхности, мы прозвали планету Ёжиком. Светлое время суток здесь изредка бывает, но днём в нормальном понимании его не назовёшь. А закат на Ёжике похож на лунное затмение, наблюдаемое через солнцезащитные очки. Бездарное сравнение… Так или иначе, меньше всего он похож на закат. И это катастрофически заколебало.

Приземлившись в нескольких метрах от силуэта звездолёта, врубаю налобный прожектор и замечаю устроившуюся на камне широкоплечую фигуру, повёрнутую вполоборота. Копна неестественно светлых волос инопланетянина резко очерчивается моим фонарём на фоне тёмного пейзажа, как парик допотопного актёра в выхваченном софитами нуарном антураже старинного фильма.

– Добро пожаловать, – транслирую по-тулисиански, активировав переводчик.

– Добрый вечер, – неожиданно отвечают мне голосом по-русски, на редкость варварски обращаясь со звуками.

– Д-ду… do you speak English?

Всякие межпланетные искатели приключений, бывает, более-менее владеют нашим английским, но вот попытки воспроизводить альтернативную земную речь в космосе слышу впервые.

– Как видно, русский – ваш родной язык, – всё с тем же нестерпимым акцентом заключает собеседник, развернувшись полностью и патетично указывая мне на грудь: именная надпись на скафандре выполнена в том числе и на кириллице.

– Да, но вам… будет проще общаться хотя бы по-английски? И у вас… очень плохое произношение, – признаюсь я.

– Если вы будете откликаться, это мало-помалу пройдёт. У меня… испортился принтер, а… блок межзвёздной навигации… барахлит. Если же… дрейф в открытом космосе… было бы неуютно. Всё слегка… как это… разладилось… кувырком?..

– Вышло из-под контроля.

– Вышло из-под контроля, да!

Что ж, надо проверить… Сбегав в «Гермес» и вооружившись сканером, изучаю корабль, постепенно увлекаясь: давно не встречал настолько старый и одновременно дееспособный экземпляр.

Не заметив внешних повреждений, забираюсь в рубку: здесь всё такое винтажное на вид, что, кажется, обстановка просто обязана источать запах натуральной кожи и чего-то ещё из музейного хранилища. Но снимать шлем, чтобы убедиться, я не собираюсь: и так уже превысил лимит по нарушению должностных инструкций.

Выясняется, что блок-то починить получится быстро, а вот с диагностикой и восстановлением принтера такой старой модели намечается головняк. В то же время обречь гостя на астрономические расходы – доставку запчастей в космическом пространстве в случае поломки на борту – бесчеловечно.

Пока вожусь с техникой, наблюдаю на экранах, как пришелец продолжает расхаживать в слабом свете вокруг корабля, озираясь по сторонам.

Сколько же этот антиквариат налетал? Метнув осторожный взгляд в иллюминатор – ну не видит он меня, конечно! – собираюсь вызвать отчёты об истории перемещений. При попытке аварийным доступом сбросить код стандартной тулисианской защиты – вдруг получаю решительный отказ системы. Хм… интересно. Но объяснимо. Позже разберусь.

Выползаю наружу:

– Зачем вы вообще продолжаете пользоваться такой древностью?

– Дорога как память, – с готовностью вступает в диалог, подавшись мне навстречу из уже почти кромешной тьмы.

– И… если бы не акцент… как вышло, что вы говорите по-русски?

– Я лингвист. Язык знаю, но опыта слишком мало. А вы – м… пограничник?

– Ну да, мы это так называем, – шкрябнув сканером по обшивке, захлопываю внешний люк и зависаю, изучая состояние корпуса инопланетного агрегата. Вроде разваливаться пока не собирается…

– И… и как вас обучают, ума не приложу… Наберётся уже минут пять в общей сложности, как вы стоите спиной к вооружённому пришельцу… И забрались в мой корабль в одиночку в довершение всего…

– И что, – сглотнув, не двигаюсь и ожесточённо разглядываю тёмный металл с расстояния сантиметра в три, подавляя приступ оглушительного потрясения (всё-таки занесло!), – вы тоже сидели ко мне почти спиной!

– Я вдвое сильнее, вы же знаете? Больше того: я… как это… в полном смысле слова неизвестно кто!

Автоматически хлопаю себя по бедру, проверяя наличие оружия. И, нервно скрипя зубами от собственной неосмотрительности, разворачиваюсь, ожидая чего угодно.

Но слышу только смех:

– В таком разе забудьте об остальных правилах и снимайте шлем: на этой планете можно дышать, – сам-то он безбашенно игнорирует неполезный состав местной атмосферы.

– Недолго, потом могут возникнуть проблемы. В любом случае я не буду снимать шлем, – кое-как возвращаю себе иллюзию контроля над происходящим, но мысль, что произошло именно то, о чём предупреждали психологи в штабе, не оставляет: изоляция даёт о себе знать. А ведь в учебных тестах у меня были прекрасные результаты…

Хочется добавить: «И отдайте мне ваш бластер», – но меня одолевает очередная глупость (азарт? слабость?) – и я произношу только:

– Пора лететь на базу. Трудно представить, что это возможно, но через полчаса здесь станет ещё темнее.

Заняв кресло в моём космолёте, пришелец сам отстёгивает кобуру и с глухим стуком бросает её на переднюю панель, объясняя:

– Компьютер на вашей базе… едва ли в такой же мере легковерен.

Он не знает, что местный искусственный интеллект может, если мне понадобится, действовать как угодно. Но хотя бы по этому поводу у меня хватает ума промолчать.

***

У меня хватает ума промолчать и только дёрнуть его за локоть, не позволяя ступить дальше входного люка. Стараюсь сообразить, эффективно ли я, впопыхах активируя коды, вывел своего внезапного гостя из зоны видимости системы и как вообще разместить его здесь на какое-то время, не оповещая об этом командование. На черта именно так – тот ещё вопрос. Некоторые вещи кажутся непререкаемо правильными с самого начала. Чем они заканчиваются… тот ещё вопрос.

– Иван – значит Ваня, да? – тыча пальцем в надпись у меня на груди, вопрошает тулисианец.

– Да, но только для тех, кто способен произнести это без искажений. А… ты?

– Том.

– М-м… земное имя?

– У нас одно время была мода.

Вот же бред…

– Ладно. Скафандр – сюда. База функционирует в ритме земных суток. Если ты плохо учился в школе – они примерно на четверть короче тулисианских. Тренировочная система имеет обыкновение будить меня в пять утра по-нашему, а мне потом ещё весь день работать, поэтому твоими поломками займёмся завтра.

***

Молниеносно избавившись от скафандра, почти вбегаю в главный отсек и с налёта обрушиваюсь в кресло. Что я творю, что я в который раз творю… Корабль пришельца вне опасности, по инструкции я должен был оставить его самого на борту до устранения поломки. С вероятностью девяносто процентов технический робот справится с задачей до утра без моей помощи. В крайнем случае для таких скитальцев у нас есть специальный изолированный модуль, как минимум потому что карантин… И потому что «это военная база, а не детский сад, Кузнецов». В ушах так и гудит голос полковника Гончара.

Запихивая бластер Тома в сейф, уговариваю себя: опасность мне не грозит. Поколебавшись, бросаю туда же и свой: всё равно воспользоваться им во внутренних помещениях базы – откровенное безумие. Я не рассчитывал на такой поворот сюжета и не смогу предотвратить передачу на Землю данных о применении оружия. И даже хорошо, что не смогу.

Спокойно. Всё под контролем. Что мне может угрожать, кроме инопланетного существа, вдвое превосходящего по мышечной массе…

– Неразумно было нарушать ваши… предписания из-за меня… – вздрагиваю от его голоса, совсем иначе звучащего в стенах просторного главного отсека. Этот акцент… ёлки, от него буквально вянут уши…

– Но?.. – уточняю, автоматически растирая виски, и, резко откинувшись назад, киваю ему на кресло, запакованное в стену с момента отлёта Межнякова.

– Я же не сказал «но»… – со второго раза понимает, как выдвинуть сиденье, и неторопливо обосновывается.

Тёмно-лазурного цвета джемпер, да ещё и серьги, оплетающие мочки ушей сине-серебристыми перевитыми спиралями. Похоже на макароны, которые мой автоповар называет каватаппи. Явно он не заморачивался с подбором одежды к фиолетовым тулисианским глазам.

– С чего ты вообще взял, что я нарушаю?

– Мне доводилось бывать в похожих местах… Здесь не предлагают гостиницу для заплутавших путников. Надо думать, ты очень талантлив, если смог… взломать компьютер.

– Взломать систему изнутри невозможно.

– А ты?.. – аристократично раскладывает кисти на подлокотниках. На трёх пальцах из десяти – побрякушки вроде серебряных перстней.

– А я – по-прежнему не понимаю, почему должен отвечать на все эти вопросы. Как насчёт ужина? Вы же способны употреблять любую нашу пищу?

– Способны! – оживляется он. – В целом да! Не очень много я пробовал разного вашего. Но только не стручковую фасоль, пожалуйста!

– Стручковой фасоли не место в моём доме! – успокаиваю я: данный ингредиент удалил из списка предпочтений на вторые сутки пребывания здесь. – Ладно, мы сейчас запросим что-то, отдалённо напоминающее говяжьи котлеты с картофельным пюре… Но сначала мне придётся отклонить пару десятков блюд, которые этот тиран считает гораздо более полезными…

Он рассеянно кивает, и я вдруг вспоминаю, что так и не задал главный (по инструкции) вопрос:

– Ты вообще откуда летел?

– С Ахдира, с межпланетного фестиваля культур… Выступал там с докладом о степени родства языков сумальцев и ахдирцев…

– И какая же у них степень родства? – поморщившись, отвергаю очередное заманчивое предложение автоповара – поужинать салатом из курицы и морской капусты.

– Решительно никакой…

– Хм? – после ритуальных препирательств с устройством наконец добираюсь до заветной картошки с котлетами и требую к ней ещё и контейнер с солью на случай явной разницы наших с Томом понятий о правильном вкусе.

Компьютер без комментариев выдаёт вдобавок несколько кусков ржаного хлеба – с этой моей привычкой он, кажется, смирился. Стучу ногой по полу, заставляя обеденный столик явиться, и водружаю на него тарелки.

– Надо думать, ты можешь вообразить, какие там у них сейчас настроения… Поэтому Межпланетный союз за мир во всей Вселенной отрядил меня… Словом сказать, пришлось пофантазировать, – он некоторое время перекатывает вилку по ладони, наверное, вспоминая, как ею пользоваться.

– Ну ты даёшь, блин… Мне было бы противно заниматься такими вещами… Да пусть хоть взрывают друг друга к едрене фене…

– Они ведь… без шуток могут взорвать, и физические последствия…

Я патетично взмахиваю рукой, давая понять, что плевать хотел и на физические последствия. Ну не псевдолингвистическими теориями же заниматься теперь миллионы лет…

– Хотя бы Солнечную систему ещё пацифисты не завоевали, – улыбается он, схватив кусок хлеба и принимаясь посыпать его солью, как русский крестьянин.

Долго удерживаться от смеха мне не удаётся…

***

Защёлкиваю заглушку иллюминатора, активирую панно, изображающее земную ночь за окном, и включаю горячий душ – собираюсь проторчать под ним до спасительного тумана на уме.

В космосе пугающих вещей – выше крыши. Поэтому мы просто перестаём о них беспокоиться… Случаи исчезновения кораблей при всяких непонятных обстоятельствах – считаю, просто домыслы – и всё объяснимо… Антропоморфность жителей ближайших планет – если задуматься, это гораздо страшнее, чем если бы они были похожи на говорящих тараканов… Хотя современная эволюционная теория этого тулисианского учёного, как его там, вроде бы приводит весомый довод… Но есть ещё такая хреновина, как раса двадцать шесть – мы не только не изобрели для неё нормального названия, но и не можем ничего делать, кроме профилактической атаки при попытках контакта. Чем именно они опасны – то ли неизвестная, то ли секретная информация. На бомбардировку запросами с базы не реагируют никак, хотя – мы знаем – способны управлять кораблями других обитателей космоса – выходит, вроде как проблем с интеллектом (или там, допустим, с восприятием измерений) у них нет… Мне достаточно уже и этого, чтобы без раздумий открывать огонь.

Хорошо хоть учёные разобрались с поставкой нормальных объёмов воды на базы и даже её эффективным возобновлением до того, как я здесь оказался. В голове проясняется, когда на неё со всей силы льёт… Но кожа на подушечках пальцев уже сморщилась. Выключаю душ.

А потом всё равно ворочаюсь без сна, так что входящее сообщение даже радует. К тому же это может быть только Тихорецкий – пренебрегающий моим спокойствием и возможный в любой момент времени (на самом деле я просто не понимаю, когда он вообще спит):

«Как служба на отдалённых рубежах родины?»

«И что ты натворил на этот раз? Если уж Ритка заставила тебя написать мне…»

«Не Рита. Интуиция».

«Отшил очередного её воздыхателя?»

«А ты – уже провалил оборону?»

«Пока не знаю. Угадал: она показала тебе мои картинки!»

«?»

«Ну!!!»

«Да. Но я-то умею рисовать, не забыл? Рискнёшь продолжить?»

Шарж, который он мне тут же предъявляет, называется «Покоритель глубокого космоса»: я вишу среди раскиданных в черноте аляповатых звёзд рядом с головным сенсором оборонительной системы, к которому приделана панелька, как у аэрокара, и одной рукой пытаюсь отключить автоуправление, а другой – отстреливаюсь от инопланетянина, высовывающегося из корабля, как из старинного кабриолета. На картинке я настолько похож на себя и на идиота одновременно, что приходится признать бесспорное поражение. Но мы ещё посмотрим, кто здесь по-настоящему умеет рисовать…

Открываю видеоканал, через пару секунд Алекс – тоже.

Аккуратный бардак в его квартире, простёганный кусками лунного света, накромсанного ламелями жалюзи, и насмешливое лицо самого Тихорецкого – когда я всё это видел в последний раз?.. Но изменений, которые обязаны были произойти за четыре года, не замечаю. Возможно, он набрал несколько килограммов, если, конечно, вообще на такое способен… Кажется, если Сашка вздумает поседеть или выкинуть ещё что-то в таком духе, я запросто могу осознать далеко не сразу.

– Не надейся, не остановлюсь, – сообщаю с нажимом.

Самодовольно ухмыляется, мол, нашёл чем напугать:

– Дерзай.

– Без проблем. Как прошёл день?

– Как всегда… – опускает глаза вроде случайно, но наверняка просматривает файлы по работе (в таком ракурсе мне не видно). – Квасцов потребовал физический макет коммуникаций шестой башни. Быстрее было отвезти мой, чем выдать туда на печать. И здесь он мне только мешал.

– На самом деле им просто нечего поставить в холле, да?

– Именно… – снова поднимает взгляд, иронично не моргая. – А с утра над Лахтой не протолкнуться…

– А ты всё ещё вне системы и без автопилота, ага?

– И по половине небоскрёба придерживаю в каждой руке.

– Чтобы части не растерять, как в прошлый раз? Ха-ха! А рулил ты чем?

– Усилием воли…

Мои щёки намертво заклинивает в улыбательном положении – хоть кулаками обратно выталкивай. Алекс сначала расслабляется, наблюдая, а потом хмурится, едва уловимо прищуривается и мрачнеет:

– Тормози там, Кузнецов.

– Угу. И без тебя знаю!

– Ну-ну. Спокойной ночи?

– Спокойной ночи.

Почему-то сразу же проваливаюсь в сон, едва отключив связь, будто Тихорецкий произнёс какое-то волшебное заклинание.

И пробуждаюсь от сигнала тревоги: корабль в подконтрольной зоне. Пять часов шестнадцать минут утра. Всё как обычно, кроме того, что тревога – не учебная.

Денёк обещает быть нескучным.

15 ноября 2098 года, Земля

Денёк обещает быть нескучным.

После возвращения с Ёжика уже третью неделю валяюсь в госпитале, увешанный высокотехнологичными датчиками. Точнее, то валяюсь, то подвергаюсь испытаниям на всевозможных тренажёрах. Судя по удовлетворённо кивающим людям в медицинских комбинезонах, служба меня ещё не доконала. А значит, сегодня должны наконец выпустить на свободу.

Звуковой индикатор сканера то и дело шуршит, возвещая появление свежих данных о состоянии моего тела. А какой-то остолоп, которому дали вволю поразвлекаться с настройками интерьера палаты, нагородил здесь удушающе-лилового беспредела, даже наверху! А ведь потолок просто обязан быть белым по закону сохранения рассудка всех времён и народов.

В дверь палаты протискивается румпель полковника Гончара.

– Кузнецов! – энергично констатирует он, будто обнаружил огромный боровик в лесу, а не человека, уже семнадцатый день находящегося на одном и том же месте.

– Ну? – реагирую, не ожидая ничего хорошего.

– «Ну»?! Что «ну», едрёна вошь?! Не «ну», а «здравия желаю, товарищ полковник»! Совсем там с катушек послетали на своих Ёжиках.

Подбородок начинает коварно дрожать, и я закусываю губу в отчаянной попытке подавить приступ веселья.

Глядя на такую бурную реакцию, Гончар с готовностью распахивает сияющую улыбку, которая тут же сменяется озабоченным выражением лица:

– Почему у тебя в вербальном тесте результат на двадцать баллов выше среднего?

– Это что – преступление, Пётр Николаич?

– Преступление – не преступление, но эскулапы подозревают у тебя шизотипическое расстройство.

– Офигеть методика. А заглянуть в мои результаты до отлёта они не додумались? Там то же самое было!

– Говорят ещё, ты склонен к социальной изоляции…

– А разве не поэтому именно меня вы отправили на шесть грёбаных лет к чёрту лысому на рога?!

– И то верно! Ну ясно: им тут просто делать нечего целыми днями… Там новенькая, которая тесты расшифровывает, с архивом ещё не разобралась, наверное. Познакомить, а? Молоденькая…

– Спасибо, Пётр Николаич, но с понедельника ничего не изменилось: я всё ещё склонен к социальной изоляции!

– Ну как знаешь! – делает один широкий шаг ко мне, с размаху вцепляется в плечи и остервенело трясёт вместе с кроватью – сканер при этом начинает тревожно скрежетать на одной ноте. – Спасибо за службу, Кузнецов! Два месяца один справлялся! Первый такой случай у нас! Значит, через два года можем тебя отправить…

– Не-не…

– Ну или через шесть лет опять на Ёжик – а?

– Это – подумаю, – говорю честно.

– Молодец! – оставляет моё тело в покое. – Отпустят тебя сегодня домой, разберусь! И… – добавляет уже тише, – не базарь там о двадцать шестой расе. Взяли моду басни сочинять!

– Как будто я о ней что-то знаю…

– Просто скажи: не видел!

***

Выхожу за ворота больничного корпуса без верхней одежды, потому что недалеко, и потому что в земной ноябрь хочется сразу ухнуть с головой, – и тут же вижу эту живописную команду: Алекса в распахнутой зелёной куртке, подпирающего плечом припаркованный у ограды сквера жёлтый аэрокар такси, Джека на красном поводке, переминающегося с лапы на лапу, и Ритку в фиолетовом комбинезоне, в чём-то убеждающую обоих, судя по головомойной жестикуляции.

Завидев меня, Джек начинает заливисто лаять и вырываться от Алекса, а Ритка бегом стартует навстречу. В ноябрьском Петербурге откуда-то взялось солнце и с непривычки слепит, хотя медики долго как-то там колдовали, чтобы адаптация проходила без подобных эффектов.

Ускоряюсь и в точке пересечения наших траекторий, бросив сумку в сторону, подхватываю Ритку под мышки и отрываю от земли.

– Ваня! Я… Мы… И… Я сильно изменилась?! – выпаливает она скороговоркой, краснея в ответ на вызванную потоком усмешку.

Что за вопрос! С ней, как и с Алексом, – я всё равно не замечу.

– По-моему, вообще нет… Только волосы… они стали ещё длиннее?

– Да! А ты… как это вообще?.. Шесть лет!

– В мозгах не укладывается, если честно…

Алекс позволяет визжащему Джеку вырваться и галопом прискакать к нам, а сам перемещается лениво, не расставаясь с фирменным снисходительным выражением лица, фирменной снисходительной походкой и фирменной снисходительной аурой, распространяющейся вокруг метров на двести.

– Неужели меня помнит? Он же был совсем щенком! – опускаю Ритку на землю и ловлю корги прямо в прыжке – в попытке заскочить на руки без разгона.

Он тёплый и пахнет в точности как обычная собака, а ещё, прищурившись, прицеливается и ловко облепляет языком кончик моего носа. От натиска почти забытых земных ощущений рассудок плывёт и кренится… Я так и стою, прижимая к себе притихшего Джека и уставившись в поверхность планеты под ногами…

– Явление Сияющего Офицера, версия сто двадцать пятая, всё ещё не исправленная, – начинает разминаться Алекс. – Прекрати играть бицепсами, китель лопнет.

– Если что-либо окажется способно порвать эту ткань… в общем, тут недалеко будет до краха всей нашей обороны. Ресторан под небесами пока ещё не обрушился? – парирую я, наконец отмерев.

– Нет, и я построил второй, поинтереснее. Проверим на прочность?

Отпускаю Джека, удерживая поводок, – он резво тянет к аэрокару. С трудом преодолеваю сопротивление, чтобы наклониться и подхватить сумку.

***

– Ну, – начинаю, неуверенно озираясь (в интерьере стандартного такси вроде бы ничего не изменилось). – Насколько ещё застроились в залив? Полетаем посмотрим со стороны воды?

– В ручном теперь только экстренное торможение. Остальное – для вояк и медиков, – Тихорецкий с укоризной переводит взгляд с меня на Ритку. – А человек, построивший половину города, не имеет права вырваться из сети стандартных маршрутов…

– Надо строить так, чтобы не хотелось вырываться, – злорадствую я, оттянув заглушку аварийного бокса и запуская идентификацию по сетчатке: несмотря на то что вероятность этого ничтожна, если система с первого раза не узнает меня в лицо, проблем не оберёшься. – И вообще, у тебя есть личные средства передвижения!

– Поздравляю, товарищ майор, – хмыкает Алекс, заметив мелькнувшее в воздухе приветствие. – Погоны забыл напечатать?

– Не стал поставлять тебе лишних поводов упражняться в остроумии…

Убедившись, что дал ему доступ к управлению каром, цепляюсь за потолочные упоры и перебираюсь на заднее сиденье к Ритке. На этот манёвр развалившийся там Джек реагирует бурной радостью, а моё тело – туманом в черепной коробке: проклятая адаптация.

Чуть не забыл: оставшиеся восемь карикатур на Алекса. Специально отложил для встречи. Достаю почти не потрёпанный блокнот – берёг! – и, наклонившись за спинку переднего кресла, перелистываю подряд, постепенно заставляя Риту переходить от сдержанного хихиканья к истеричному смеху. И сопутствующее этому прогрессу выражение затылка Тихорецкого – о… именно то, о чём я мечтал парочку последних лет… А нечего было делать подарки с намёками! Посмотрим, кто ещё здесь криворукий.

Даже частично переместившийся ко мне на колени Джек лыбится во всю свою валлийскую морду.

Не даёт покоя только… запах ландышей, пробирающий до самых пяток. Постоянно забываю спросить: она, что ли, не планирует менять духи вообще никогда?

Кажется, всё… Столько земного за раз я не переварю. И зачем только именно на ароматической составляющей сейчас сосредоточился…

– Вань, ты чего?! – Ритка придвигается ближе, только усиливая концентрацию майского леса у меня внутри.

Перед левым глазом неторопливо проплывает зигзагообразная светящаяся хреновина.

Как ответить-то теперь? Кроме «просто сейчас потеряю сознание, ничего страшного»? Я не на Ёжике, она же рядом. А что ещё хуже, меня видит Алекс, моментально переключившийся на трансляцию происходящего в салоне.

И наносит ответный удар:

– Окей. Променад и пиршество отменяются. Космический герой скоро в обморок кувырнётся.

Раздражение немного приводит меня в чувство:

– Тихорецкий, я тебя сейчас тресну! Это запрещённый приём! Я же не сказал ей, когда у тебя кровь носом пошла!

– И когда это у него пошла кровь?! – Рита спихивает Джека и невозмутимо переводит моё кресло в режим транспортировки нездоровых пассажиров и, неприятно зацепив кожу на шее, привычным движением расстёгивает ворот. Кажется, беспомощность уже перестала помещаться у меня внутри…

– Когда Гусев предъявил чудо-проект тройной башни за полтора месяца до презентации в комитете, – неожиданно спокойно выкладывает Алекс. – Странно, что у меня из глаз тогда кровь не хлынула…

– И повредила бы твой этот… кибернетический транспортир в хрусталике.

– Молчи лучше… летим к Рите. Будешь выпендриваться – отправлю обратно в госпиталь. И на Ёжик тебя второй раз не отпустят.

***

Ничего не изменилось. Юг, третий этаж, каркас предвечернего неба – облетевшие липы, по периметру рамы – отцветающая герань. В каком-нибудь тёмном шкафу, кстати, нужно будет обустроить цветок, который я привёз с Ёжика, если его не экспроприирует Гончар. Увидел в карантине и внезапно восхитился…

Космос, вечная работа, рваный сон, выматывающее одиночество, раса двадцать шесть, еле сдерживаемые приступы – попеременно гнева и опустошения – отсюда этого всего не видно. Я как будто переключил картинку искусственного интерьера: от белых стен внутри и черноты снаружи – к стандартному земному «дома». Стало намного легче, но открытые вопросы, оставшиеся там, всё равно не выбросить изнутри…

А ещё здесь как-то по-особенному тепло – мягко, что ли, как будто я способен определять оттенки температуры окружающей среды. И звуки приглушённые: комнаты маленькие, обитая тканью мебель.

Сибарит из меня никудышный: не болото вокруг и есть куда вытянуть ноги – уже нормально. Но сюда, в средоточие уюта, прихожу целенаправленно – за тем, что органически не способен выработать внутри себя – и без чего время от времени не могу обходиться. Последний раз перерыв затянулся.

Она купила квартиру в тот год, когда сорвался мой первый полёт на Ёжик. На тренировке упал с пятиметровой высоты, получил сотрясение мозга и сломал три ребра. Вылет должен был состояться через шесть недель. Но сотрясение посчитали значительным, и Гончар постановил, что я не полечу ни через полтора месяца, ни через два, на которые можно максимально отложить старт, а только через его труп. Естественно, больше всего именно этого мне тогда и хотелось… Земля к тому моменту опостылела до крайности. Так что после беседы с полковником я трое суток не мог уснуть от ярости. И только не вполне долеченные рёбра мешали вписаться в какую-нибудь компенсирующую невезение историю…

И тогда впервые оказался здесь. И уже через час вырубился напрочь прямо на полу в гостиной, а ещё через четырнадцать – проснулся с мыслью, что поторопился порывать с этой планетой…

А сейчас меня сгребло в охапку шаровидное кресло у окна, впустившего ранненоябрьский город, и сегодня всё наоборот: всеми силами пытаюсь быть частью земной жизни, а она атакует меня сразу по всем фронтам – впечатлениями, которыми я так любил пренебрегать, одновременно нуждаясь в них…

– Ну? – спрашивает Алекс, протягивая мне стакан минералки.

– Всё в порядке.

Мы сидим ещё час или полтора в полной тишине вчетвером, если считать Джека, когда за окном становится совсем темно – а Тихорецкий говорит:

– В девять у меня пресс-конференция.

И как только кар забирает его от входного люка, мы с Ритой сразу же приступаем к тому, что доставило мне столько мучений тогда, со сломанными рёбрами: принимаемся придуриваться и хохотать. Начинаем с передразнивания Алекса, возвращаемся к моим карикатурам, создаём ещё одну – на тему пресс-конференции и многозначительного молчания. Правда, мне она кажется тупой, а не смешной, но само по себе создание тупых карикатур – весело настолько, что Джек, подзаряженный нашими эмоциями, ошалело намотав двухсотый круг по комнате, падает без сил и только стучит по полу своим удивительно длинным для корги хвостом – гулко, как деревяшкой.

Притулившийся под боком у похожего на скопление аморфных холмов дивана круглый столик сервируется пиццей. Ритка изящно утягивает кусок и проваливается в адаптирующийся к её телу матрас. Только ноги торчат – кукольный размер, в коричневых носках со спиралевидным выпуклым узором. Воспоминания прут напролом, угрожая пробить многолетнюю защиту…

– Не надо, Ваня, всё хорошо, – предостерегает она шёпотом.

Отвлекает Джек, вежливо ткнувшийся носом в ладонь. Протягиваю порцию угощения и держу, пока он не спеша откусывает половину, разжёвывает, прижав уши, а потом аккуратно забирает оставшуюся часть.

Беззаботное настроение возвращается. Слова из Ритки льются через край: ругает диван, а заодно и Тихорецкого, который что-то там в нём поднастроил – куда ж без того, – а потом хвалит меня, тут же решившего проблему полным обнулением следов воздействия Алекса на искусственный интеллект. Уверен, она могла бы и сама, – но в этой игре у нас годами всё как по нотам.

Диван мне нравится: он делает отличный массаж шеи, правда, найти ту зону, в которую для этого требуется шею поместить, – задача не для заурядного ума и терпения.

С большим трудом взнуздав и почти скрутив в бараний рог своевольную мебель, мы приступаем к десерту – находим файл с романом, который вместе писали в детстве, и задыхаемся от смеха, зачитывая фрагменты друг другу.

– «Его глаза блеснули в неоновом свете, наливаясь яростью, сочащейся сквозь жерла зрачков». Я же сказал тебе, Рита, – закашливаюсь, восстанавливая сорванный голос, – я сам напишу сцену драки! Но тебя было не переубедить!

– Но это же шедевр, Ваня, ше-девр! Какой образ! Ну, подумаешь, немножечко перебор с метафорой… Ну, энергетика есть же! Свежий ракурс, неожиданный взгляд! – уронив подбородок на плечо, она хитро жмурится.

Джек дёргает меня за локоть,вопросительно нацелившись на тарелку с последней порцией пиццы. Получив одобрительный пинок, он хватает кусок за корку и укладывает мне на грудь – предлагает поделиться.

– Вот молодец, ну спасибо, не надо, забирай всё, приятель! – упаковываю еду ему в пасть по кусочкам: не хочу сегодня смотреть на состязание робота-уборщика и дивана-самодура. – А вы, женщины, вообще не понимаете, что такое драка! Мужчины с вами драться не станут. Да вам и сбежать можно! А между собой вы не дерётесь… В общем, разница в том, что драться вы не собираетесь – вы собираетесь только полностью друг друга уничтожать, вот!

– Это точно, Вань, – соглашается она, надув щёки.

– Ну так и вот! Нечего было писать сцену драки вместо меня!

– Но это всё равно… где же было… не хуже той сцены любви, хи-хи, которую ты вставил! Где же… Вот! «Она не знала, что именно чувствует, – ясно было одно: чувствовать что-нибудь обязательно требуется». И я же тогда это всё неправильно поняла! Я была уверена, ты шутишь! А могла же научиться видеть мужчин насквозь!

– Рита! А-ха-ха! Я не могу больше! Мы идиоты!

***

Просыпаюсь в обнимку с Джеком. Диван соорудил неплохие валики для разгрузки позвоночника. Я даже выспался, хотя нет и десяти часов утра.

– Рита?

Пёс со скрипом зевает, поднимаясь с подушки – вообще-то предназначенной для меня, – на которой он расположился во всю длину.

– Доброе утро. Плохо спалось, да? Разве ты встаёшь так рано по выходным? То есть – разве ты вообще просыпаешься по выходным?! Ваня, эй! – она надела нечто розовое, струящееся и шелестящее и ходит туда-сюда по комнате, разыскивая какие-то вещи. – Ты чего такой бледный – плохо опять? Давай я сканер принесу – проверим тебя?

Придётся выложить всё начистоту.

– Слушай, – с наслаждением касаюсь ногами прохладного пола. – Кажется, у меня психосоматика какая-то… Все эти земные штуки… Запахи… Меня твои ландыши довели. А сейчас они уже воспринимаются как раньше. А теперь – халат твой. Шуршит. Шёлковый – или как называется? Выходит… может, мне надо все эти штуки по очереди увидеть… Алексу не говори!

Садится рядом и вцепляется в моё запястье, считая пульс:

– Признайся честно: взломал биочип? Вчера в такси твой вид совсем не тянул на допустимый после такой миссии, а система не отреагировала! Ты же почти потерял сознание! И Алекс сделал морду кирпичом! Заговорщики! Восемьдесят восемь!

– Это потому что ты меня испугала сейчас! Вцепилась как пиранья!

– Испугала! Ну хватит, пожалуйста! Ты десять лет тренировался по спецпрограмме!

– Ну не испугала, а может, наоборот!

Джек закидывает передние лапы мне на колени, строго всматриваясь в лицо. Рита гладит его по затылку, прикасаясь розовым рукавом:

– Прекрати валять дурака! Ну! Говори правду насчёт чипа!

– Конечно взломал. Не чип, саму программу обработки медицинских данных в штабе. Ну Рита, ну что спецпрограмма, у меня же просто тип нервной системы… зато какая скорость реакции! Но им там по барабану! И что – из-за пары несанкционированных скачков пульса меня бы не пустили на Ёжик?

– Вань, ну там же не санаторий! Я знаю, что ты здоров, но с кем угодно может… Кстати, пока Алекс не слышит… ты видел расу двадцать шесть?

– Видел… – не оправдываю ожидания полковника Гончара (я всё-таки ничего не обещал!), – и шандарахнул их как следует. Не знаю пока за что…

Склонившись вбок, Рита заторможенно проводит кукольными пальцами по своей шее. Рукав спадает до локтя, выворачиваясь наизнанку.

– Ладно… – решает, встряхнув распущенными волосами и бросаясь щекотать Джека, живо ухватив за бока, – будем тебя к жизни возвращать! Земное многообразие раздражителей… Что скажешь насчёт каркаде? – весело улыбается. – Абсолютно натуральный! Исключительно ароматный: я даже упаковку ещё не открывала.

– Да… – прислушиваюсь к ощущениям, – это как раз в нужной степени отвратительно!

– Отлично! Остаёшься пока здесь.

18 сентября 2096 года, Ёжик

– Остаёшься пока здесь, – бросаю я высунувшемуся из бывшей каюты Межнякова Тому, на ходу натягивая футболку. Визуализация пожаловавшего в гости корабля, спроецированная планшетом в пространство у меня перед носом, выглядит ни разу не привлекательно. И я не имею ни малейшего понятия, что это за модель…

– А… куда я могу?..

– Из каюты ни шагу! И заткнись.

Компьютер продолжает выдавать звенящую металлом сирену, игнорируя данные о моём пробуждении.

Отправляю запрос на инопланетный объект:

«Пограничная зона Содружества населённых планет. Сообщите ваш идентификатор и цель полёта».

Чуть больше шести минут до выхода неопознанного звездолёта из области, доступной для эффективной атаки отсюда, и то если он не способен развивать скорость выше всех других известных типов кораблей…

Сигнал тревоги наконец умолкает.

«Пограничная зона Содружества населённых планет. В случае отсутствия идентификатора сообщите координаты точки отправления. В случае вашего отказа от контакта мы активируем оружие».

Никакого ответа. Только медленно надвигающаяся безмолвная махина на всех способных к трансляции изображений поверхностях в этой комнате… Мизинец застывшей над панелью управления руки сводит судорогой. Добавляю к стандартному пакету информации перевод на все остальные имеющиеся в базе инопланетные языки и символьные системы.

И высылаю на перехват автопилотируемый крейсер. Правда, если придётся пустить его в дело, у меня останется не так много шансов…

Результат сканирования: корабль оснащён системой связи, способной принимать все мои сигналы. Кстати, без понятия, не фальшивый ли это ответ, заложенный в программу для спокойствия оператора, но тем не менее…

«Кто вы и откуда? Отвечайте, иначе я открою огонь».

Две минуты четыре секунды… Тишина в эфире. А если они смогут смыться быстрее?

Я знаю, что Том проигнорировал приказ и торчит сейчас у меня за спиной. И даже представляю, что именно он хочет сказать – «не испытывай судьбу».

Я и не испытываю – запускаю обратный отсчёт от десяти, отправив последний набор дублирующих сообщений.

А по его окончании – атакую визитёров одновременно изо всех основных огневых точек системы. Корабль разносит подчистую, превращая в гигантское облако космической пыли. Некоторое время с первобытным удовлетворением рассматриваю результат, а потом отзываю крейсер, поворачиваюсь в кресле и спрашиваю:

– Может быть, оладьи с… допустим, клубничным джемом? Для разнообразия. Хрен я сейчас смогу уснуть.

– Замечательно! Ну… про оладьи. Я-то думал, ты философствовать сейчас начнёшь…

– Почему это?

– Ты землянин…

– Ты же сам сказал, мы не пацифисты – значит, по твоей логике, получается, рефлексирующие милитаристы?

– Эм… да.

Ну да… Должно быть, со стороны-то виднее…

Автокухня сегодня гораздо более сговорчива, и у меня со второго раза получается заставить её выдать желаемое. И даже кофе.

– На Тулисии этот напиток запрещён, – заявляет Том, степенно забирая у меня чашку.

– И?..

– И – он приведёт меня в изменённое состояние сознания, – с будничной интонацией объясняет он, делая огромный глоток.

– А, ну… отлично. Чувствуй себя как дома… То есть… ну, наоборот…

Молча расправляясь с оладьями и одновременно выискивая на его физиономии признаки какого-то рода опьянения (ничего, кроме лукавой полуулыбки – но, похоже, это базовый режим работы), решаю спросить:

– Так что ты хотел сказать, когда я был занят?..

– А… – он как будто колеблется, стоит ли сообщать, и доброжелательное выражение чуть ли не впервые бесследно его покидает. – Это был корабль расы двадцать шесть.

– Твою же… Откуда ты знаешь?!

– Мне… считай, мне случайно выболтали тайные сведения. Не спрашивай… Просто прими в расчёт.

– Ладно…

– Это варенье – изумительная вещь, – снова облачается в красноречивый смайл Том – и вдруг осведомляется, вычерчивая в воздухе окружность оладушком на вилке: – А как устроена оборонительная система здесь?

Иронически пялюсь в его зрачки секунд тридцать в надежде на понимание, но, наверное, кофе уже действует, так что приходится излагать словами:

– Это военная тайна, Том.

– Понятно: ты не знаешь.

– От системы зависит жизнь миллиардов разумных существ, а рядом с ней – никого, кроме меня. И ты думаешь, я не знаю, как она устроена?.. В случае моей смерти, кстати, уничтожает все инопланетные объекты на Ёжике.

– Но не внутри основных помещений базы? – с непонятной ледяной жёсткостью вдруг уточняет он.

Слов нет… умею же я дотрепаться до победного! Но отрицать очевидное нелепо.

– Не внутри. Но активируются дополнительные программы. На этом лекция окончена. Дай доступ роботу базы к своему кораблю. Починит он там всё сам, – полагаю, что на сегодня меня уже достаточно занесло, и в наказание лишаю себя удовольствия повозиться с ручным ремонтом. – Собираюсь поспать часа полтора, пока Гончар не начал заколёбывать бесполезными вопросами о вторжении. Входной люк заблокирован. И, надеюсь, понятно, что если ты хочешь с кем-то связаться, делай это без помощи моего компьютера. Вопросы есть?

– Да… гончар – это… скудельник? Он будет… А! Прозвище такое? – языковой барьер вырастает перед ним внезапно.

Смеяться нет сил. И когда этот мир перестанет сочиться бредом изо всех щелей?

– Сам ты скудельник! Фамилия это. Моего начальника! Господи! Скудельник! Из словаря какого века ты это выудил?!

***

В начале девятого утра, вытерпев обстрел продуктами мыслительной деятельности полковника Ску… Гончара, поразглядывав стены и решив, что продолжать общаться с кем-либо настроение у меня ещё есть, с умеренным энтузиазмом выползаю наружу.

Тома я обнаруживаю в его каюте – вваливаюсь без предупреждения – сидит на полу и беседует с эффектной женщиной средних лет, одетой в серебристое платье в духе, что ли, викторианской эпохи.

– О, простите. Здравствуйте, то есть… – стучу по запястью, собираясь активировать переводчик, но обнаруживаю, что оставил планшет в каюте.

И пока открываю рот, чтобы попросить компьютер помочь, Том бешеной скороговоркой произносит несколько слов – и женщина, кивнув мне с обворожительной улыбкой, растворяется в воздухе. Не понял ровно ничего… Мне даже показалось, что он говорил не по-тулисиански. Разумеется, он говорил не по-тулисиански, вот же я дуралей! Так называемый тулисианский – язык их международного общения, а на самой планете уцелевших до нашего века наречий не меньше, чем таковых на Земле…

– Извини, я… Это твоя…

– Дочь, – он поднимается на ноги, скорчив снисходительную мину и окатив меня ею с высоты двухметрового роста.

– О… а я думал… сколько же тебе лет?!

– Смотря как считать… Её мать умерла.

Моё лицо, должно быть, без слов выражает все возможные вопросы, потому что он продолжает:

– Она была старше меня приблизительно на сотню земных лет.

Средняя продолжительность жизни землянина сейчас около ста двадцати лет, тулисианцы живут почти вдвое больше, я знаю это с детства и много раз пытался себя представить на их месте, но возможность ещё и мезальянсов с вековой разницей в возрасте как-то не приходила на ум:

– Удивительный опыт… Хотя… в общем-то, каждая из них как будто на сотню лет нас старше…

С интересом рассматривает меня, ностальгически посветлев.

За иллюминатором становится почти по-земному светло, комната, бессистемно разукрашенная Серёгой в жёлто-оранжевой гамме, оживляется предполуденными лучами, но я-то знаю: снаружи всё равно почувствую себя неуютно. Хотя и понимаю, что чувствовать себя неуютно – это всего лишь обман восприятия. Чувствовать себя неуютно нет никакого смысла, если условия пригодны для жизни.

– Слушай, Том, здесь сейчас подходящее время года и суток для того, что я давно хотел сделать. За хребтом на северо-востоке – долина. Там я увидел интересное растение. Его соцветия похожи… они как пригоршни синего льда в стеклянных чашечках. Сейчас его будет проще всего найти. Хочу выкопать в подарок подруге. Полетели?

– Ох… Бешеной собачке семь вёрст не крюк, – он сворачивает планшет и защёлкивает его на запястье.

– Слушай, в конце-то концов, ты что, учил язык по книгам позапрошлого века?

– М… было дело, да.

– И сколько вообще языков ты знаешь?

– Не пересчитывал. Семьдесят, около того… А почему нельзя снарядить за твоим волшебным цветком дрон?

– Он все испоганит. Надо делать это бережно, с душой! – убедившись, что Том всё-таки идёт следом, бодро марширую к выходу. – Семьдесят? Как столько вообще можно было успеть?

– Хотелось вникнуть в суть…

Вот так… Если тулисианец выглядит как твой ровесник – ничего хорошего не жди. Останавливаюсь перед сейфом и извлекаю оттуда бластер. Поразмыслив, возвращаю оружие и Тому. Вместо того чтобы снова нацепить полуулыбку, он просто кивает с серьёзным видом.

А потом бубнит, натягивая скафандр:

– А вот если бы была возможна телепортация, а телепорт мог бы отличить органическую часть и переправить её вместе с корнями, а уже дрон зачерпнул бы почвы… Или… выдолбил, если полагать по виду здешней почвы… Я совсем не хочу никуда лететь!

– Это трындец какой-то… Зачем ты выучил семьдесят языков, если не любишь приключения! Как ты там ни было, я лечу, а ты на базе без меня не останешься. Так что выбора у тебя нет. И шлем!

– Да уж… Спорить с тобой – себе дороже…

– Вот. Любому разумному существу достаточно нескольких часов, чтобы прийти к этому выводу, – распахиваю люк и морщусь: такое впечатление, что выпал в гигантский павильон с искусственным освещением.

Отсутствие энтузиазма у гостя понятно: наверняка товарищу с такими габаритами, как у Тома, оладий с джемом хватает максимум на час нормального функционирования. Но если мы начнём с этим разбираться, точно не успеем вовремя попасть в долину.

Полумрак, который царит на Ёжике почти всегда, этой планете явно идёт больше. К тому же именно из-за такого режима освещённости местные растения наловчились как-то аккумулировать энергию – и именно потому, насколько я понял, приобрели такой причудливый вид.

***

– Ага! – ликую, обнаружив годный экземпляр, который точно получится аккуратно переместить в контейнер, не повредив корни и не задев соседние цветки. Ломать экосистему мира в мои планы точно не входит, несмотря на всю её непривлекательность. – Том, давай сюда капсулу!

Обернувшись, успеваю заметить, что тулисианец в окружении неуютно посверкивающих растений, держа под мышкой контейнер, с пристальным вниманием рассматривает растопыренные пальцы свободной руки. Заслышав мой голос, он тут же прерывает это занятие и приходит на помощь, приняв вполне адекватный вид.

– Значит, – бережно опускаю ком плотной почвы со слегка покачивающимся на упругом стебле цветком в капсулу, – ты пошутил про кофе?

– Нет…

– И?

– Дурман держится несколько часов, – защёлкивает контейнер и, вдруг усмехнувшись, отдаёт его мне.

– Почему этого не видно?

– Я этого не показываю, – пожимает плечами, направляясь к моему самолёту, наверное, забывшись, обычной для себя великанской поступью – еле успеваю семенить сзади. – И помню, что из окружающего должно быть реальным. Разве ты… ну…

– Проще ведь было вообще не пить его?

– Просто забавляюсь. Не понимаешь?

– Ну – смысл в этом? В том, чтобы не давать чему-то завладеть своим разумом?

– Для тебя – да. А для меня – нет… – Том внезапно останавливается и разворачивается – и уже прилично разогнавшийся я чуть не впечатываюсь ему в спину.

– Тогда… если нет… то что ты сейчас делаешь?

– Говорю на твоём языке.

Невольно всматриваюсь в его глаза – в ёжиковый полдень за бликующей преградой шлема они будто цвета пыльного чертополоха. Жуть какая-то, особенно в сочетании с произнесёнными словами и отрешённым пониманием: акцент пришельца из ужасающего превратился просто в лёгкий, всего лишь за сутки.

В отрицание собственного страха я проваливаюсь напропалую…

***

Поэтому, когда мы возвращаемся на базу, отправляю Тома обедать, наделив щедрым набором разнообразных блюд, растение – в карантинный бокс, в котором вроде бы настроил подходящие для него условия, а потом кое-как отвлекаюсь от текущих задач и понимаю: меня мутит. Ведь не бывает так! Да, конечно, инопланетянин, но почему вся нелепица, связанная с нашими культурными различиями, так лихо ложится на мой внутренний поток, как будто этот тип специально… придуман, чтобы оказаться здесь.

Опускаюсь на ступеньку маленькой лестницы тут же, в оранжерее, и тихо проговариваю:

– Компьютер, на базе есть кто-нибудь, кроме меня?

– Подтверждаю присутствие живого существа. Доступные к анализу данные позволяют отнести его к представителям расы тулисианцев.

– Стоп. Хорошо.

– Сообщить на Землю?

Если бы я не нахимичил с кодом (естественно, не отсюда, а предварительно, прямо из штаба, и прекрасно знаю, чем мне грозит, если кому-то об этом станет известно, но… просто не умею функционировать по-другому), комп давно бы уже слил всё происходящее на базе командованию.

– Нет. Абсолютно безопасно, – уговариваю искусственный интеллект, используя созданный мною же ключ, но напрягаясь от иррациональных опасений, что машина мне не поверит: насколько живым кажется этот разговор. – Удалить текущий диалог из базы.

Поднимаюсь, чтобы уйти, и натыкаюсь взглядом на стоящего в дверях Тома, хех, с бутербродом с клубничным джемом в руках – фетиш у него появился, что ли? Отхватив огромный кусок, он, фыркнув, комментирует:

– Фантастики пересмотрел?

27 ноября 2098 года, Земля

– Фантастики пересмотрел или температура поднялась? – перекинувшись через выпученный диваном горб, Ритка по-хозяйски прикасается прохладными пальцами к моему лбу.

Этот жест тут же щедро обмакивает меня в источник ландышевого концентрата.

Ну и чем она так возмущена… всего лишь предположил, что её новый воздыхатель может оказаться человеком с фальшивой личностью. Такое ведь в любом случае не исключено…

На самом деле просто не могу привыкнуть к мысли, что нам придётся провести вечер с каким-то посторонним мужиком. В конце концов, я склонен к социальной изоляции!

Джек крутится на месте и разглядывает нас поочерёдно, наклоняя морду туда-сюда и лучась от удовольствия. А ведь это я притащил сюда трёхмесячного щенка, когда стало точно известно: лечу на Ёжик. Протягивал на вытянутых руках его забавное пухлое тельце, прячась от обязанности что-то произносить вслух. А пёс меня, выходит, не только запомнил, но и привязался. Идея: сейчас отговорюсь необходимостью остаться с ним! Ведь одиночество для собаки – огромный стресс…

Представляю себе выражение лица Риткиного щёголя, когда на пороге квартиры дамы сердца его поприветствует бравый офицер космических войск! Между прочим, находящийся в отличной физической форме – заключаю, изогнувшись и поймав своё отражение в зеркальном фрагменте ближайшей стены.

И тут же получив больнючий шлепок по руке, которой ерошу волосы, создавая брутальную причёску.

– Ваня, даже не вздумай, ты слышишь меня?! Не вздумай распушать там свои перья опять и тем более наезжать на Толика! Вы с Алексом вообще когда-нибудь поймёте, что для меня важно?! – она переоделась в одно из тех ослепительных платьев убивающего наповал оттенка красного цвета, от которых я всеми силами отговаривал её в былые времена, и явно пытается считать с моего лица степень его эффектности, приняв максимально царственную позу.

– То-олика! – передразниваю её нотки, ухватив Джека за кончики ушей и разводя их в стороны – он реагирует коротким взвизгивающим звуком, похожим на хихиканье. – Что опять за пошляцкое имя? Ты их по этому принципу выбираешь, что ли?

– Я сейчас улечу без тебя! И на карнавал в больнице пойду с Алексом! И заблокирую тебе доступ в квартиру!

– Конечно же, меня это остановит! – резко отрываюсь от дивана, ловлю её врасплох и взваливаю себе на плечо. – Блондинка в красном, до чего мы докатились… А То-о-олик, что ли, не собирается тебя сопровождать на парад ряженых инфекционистов, на который, кстати, плевать я хотел?

– Я запрещу тебе видеться с Джеком! – каблук угрожающе метит мне куда-то под ребро, но застывает в воздухе, не коснувшись даже в шутку. – Стой, куда ты меня тащишь! Я не взяла клатч!

– Рита, я спросил.

– Говорит, не любит выглядеть как пугало…

Опять двадцать пять… Придётся изучить ещё и Толика, деваться некуда.

***

Новый кандидат на вылет оказывается нескладным детиной, выглядящим лет на семь моложе своего возраста. Он в буквальном смысле постоянно задирает нос, а я то и дело уговариваю себя оставить этот жест без ехидных комментариев. В конце концов, ехидные комментарии – прерогатива Тихорецкого. Только если уж он пустит их в ход по отношению к кому-то, кроме меня, – значит, дело и вправду дрянь.

В очередном спроектированном Алексом ресторане под небесами нас встречают здоровенные полуглянцевые врата будто из двух застывших капель горячего шоколада, а сразу за ними – огромный трапециевидный зал.

Несколько секунд полетав пальцами по ладони, Тихорецкий гордо кивает в некое подобие алькова прямо в окне – вынесенное наружу относительно остальной части зала помещение с абсолютно прозрачным полом – что-то из конца XX века, но любимый приёмчик главного инженера. Приступ сентиментальной радости перехватывает меня поперёк груди – Сашка всё-таки сделал это: стал тем, кем должен был, и хрен он теперь не перестроит на свой собственный лад как минимум этот город.

Под ногами – утыканный небоскрёбами и биолюминесцентными деревьями Васильевский остров. Но рассмотреть его толком не удаётся: приходится потесниться, чтобы пропустить приплывший к нам столик на четверых.

Алекс за пару секунд делает заказ для себя, а потом лезет в моё меню, быстро отмечает блюда и, не спрашивая, подтверждает якобы мой выбор.

Толик радостно погружается в изучение вариантов еды, переговариваясь с Риткой с каким-то прогорклым мурлыканьем. Предвзятость из моих реакций сейчас вытравить проблематично – ну и пусть, в крайнем случае главный инженер всегда успеет вовремя остановить… лишь бы по затылку не жахнул. Как-то раз это было по-настоящему внезапно…

– Ну, ты доволен результатом? – в ответ на свои мысли прикрываю шею рукой и пялюсь на облака через потолок, который буквально по щелчку пальцев Алекса уподобляется полу – становится просвечивающим насквозь.

– В основном. Нейросеть окрестила его «Призраком Вермера Делфтского, способным послужить и столом». И главное – никакого сходства…

– И что, – глотаю подступившие из-за подавленного смеха слёзы, – ты ответил нейросети эпиграммой?

– Ответил ей убийственным безмолвием! – превращает стену напротив в экран, проецирует на него модель комплекса и, нахмурившись, вертит туда-сюда.

– На самом деле круто вышло. А сеть тебя просто высоко ценит. За харизму.

Вот говорят «улыбается одними глазами». Тихорецкий умеет ещё больше – намекать на улыбку одними глазами. Демонстрируя этот навык, он – совсем незаметно для остальных, как фокусник, – двумя пальцами поддевает мою прилипшую к затылку ладонь и стряхивает её оттуда. Содержащие максимум информации монологи без слов – за почти тридцать лет я так в совершенстве и не овладел этим его языком. Но сейчас всё расшифровывается просто: наш новый приятель в самом деле совсем не так… приятен, чтобы стоило хоть каких-то усилий его… приять.

– Ой, Толик, это такая история, – веселится Ритка, – медиа постоянно докучают Алексу! Любой хоть сколько-то значимый его проект, да даже любая его публичная фраза, или даже просто слухи! Всё началось с той его фотки, на которой он указывает рукой на новую башню. Может, помнишь? Фотошоперы полгода не могли успокоиться!

– Надо было игнорировать, – комментирует Толик, совершая невозможное – задрав картофельный нос ещё выше. – Я никогда не контактирую со СМИ, только болваны верят, что из этого можно извлечь выгоду.

И почему я сразу не положился на своё чутьё… Стол предупреждающе мигает индикаторами и сервируется на вид однообразным обедом.

– Выгода может не быть основной целью, – закидываю проверочную фразу.

– Хе, эту идею обычно и внушают недоумкам, – выдаёт Толик.

Ну ясно…

Лапша, которую я было взялся наматывать на вилку, решительно не собирается заканчиваться. Пока прикидываю, не может ли оказаться так, что вся порция у меня на тарелке состоит из единого пучка макаронин, Тихорецкий без комментариев подсовывает мне сервировочный нож.

Понятия не имею, что ем – вроде микс из итальянской и ещё какой-то кухни. Обалденно вкусно – и это тоже заслуга Сашки: он полностью берёт на себя техническую проработку меню, просто из любви к процессу. Но названия блюд мне с первого раза всё равно не выучить…

– Ты, кстати, – выспрашивает Толик, шатая башкой, будто какой-то игрушечный божок, с каждым колебанием всё больше вытягивая шею, – расу на службе своей видел? Говорят, в Содружестве решили её не пропускать. Хотелось бы оценить перспективы…

– Не видел.

А дальше участвую в общей беседе только машинальными фразами – просто наблюдаю за героем дня. Во-первых, он называет её Марджи! И она позволяет, пробудив во мне знакомое смешанное с жалостью раздражение. Алекс тоже заметил: он приподнимает один уголок рта – не означает ничего хорошего.

Во-вторых, Толик машинально оттесняет Риту из сферы своего физического влияния: отпихивает локтем, перебивает, загораживает ей виды.

Глядя на это, Алекс отодвигает почти пустую тарелку и неестественно медленно складывает руки на груди, прищурившись и откинувшись на спинку чего-то сетчатого наподобие плетёного кресла. Надо будет у него спросить, как называется эта штука и не внёс ли свою лепту в её создание маэстро Гусев, способный, наверное, победить в чемпионате мира по неудачным идеям.

В-третьих, этот кретин позволяет себе как бы пошутить, когда Рита пытается вставить в разговор одну из своих нескончаемых воодушевлённых тирад:

– Зато ты красивая, Марджи.

Алекс неторопливо поворачивается ко мне, слегка киваю давно отработанным жестом, и он столь же неспешно засучивает рукава абсолютно белой рубашки.

Анатолий напрочь игнорирует недвусмысленный видеоряд. И тогда Тихорецкий прерывает своё молчание единственным вопросом:

– И какие у тебя основания претендовать на место в жизни Риты?

Толик, конечно, решает, что спрашивают в шутку, но отвечает с энтузиазмом:

– Первым делом отвезу её в турне… – не сбавляя оборотов напыщенности, начинает он.

И тут неожиданно именно я стискиваю локоть Тихорецкого, чтобы не дать ему устроить драку прямо за столом. Ритка просекает нашу пантомиму и страшно округляет глаза.

– Я спросил, зачем она тебе.

– Ну, миленькая она, – тянется губищами к Ритке, но она уворачивается, наконец-то осознав.

– Окей, – Алекс чуть ли не наотмашь припечатывает запястье к столу, закрывая выставленный нам счёт, и широким шагом направляется к выходу.

Ритка тоже поднимается, ухватив себя за мочку уха и опустив взгляд, а следом за ней, поколебавшись и вопросительно глядя на меня, – Толик.

Подавив желание оттащить её от него, догоняю Тихорецкого у входа на парковку.

– Чего ты завёлся-то?! – выкрикивает Анатолий из-под «шоколадных» врат, с непринуждённым видом не пытаясь идти быстрее. – Или ты с ней… А, так это бывший твой, ну так и сказала бы, Марджи. А я-то гадаю, чего он завёлся! Так это… надо уметь проигрывать, смиряться с неудачами, так что давай без обид.

– Я его сейчас… насовсем уебу, – полушёпотом информирует меня Алекс и для полноты картины шмыгает носом.

Ёлки… За двадцать пять лет хоть что-нибудь изменилось? Сквозь уже созревшую решимость разнести всё вокруг меня начинает одолевать предательское желание рассмеяться. Как всегда вовремя…

– Разберусь, – нейтрализую его порыв, но в голос подмешивается шальная нота. Чёрт, сейчас он догадается о причине моего веселья, подхватит его и сцена возмездия не получится.

Поэтому без раздумий шагаю навстречу Толику, рывком хватаю его за лацканы пиджака и оттаскиваю с дороги:

– Если ещё не понял, я тебе объясню. Поищи себе девочку для битья в другом месте.

– Хе-е-е, – он упорно не воспринимает угрозу всерьёз. – И этот, значит, тоже твой бывший? Ну, Марджи, ты несколько неразборчива, но я всё же великодушен, до определённого предела. Побеседуем дома!

Примерно на треть от всей дури встряхиваю его и отпускаю.

Алекс технично упаковывает Ритку в ближайший кар и оглядывается на меня.

Подвожу итог:

– Уёбываешь отсюда – и больше мы тебя не видим.

– Или что? – искривив губы, интересуется Толик.

– Или тебе пиздец, что тут непонятного.

– Двое на одного. Рыцари, блядь…

– Я в стороне постою! – не выдерживает Алекс, захлопывая люк спиной.

Реакцию Риты мне не видно: обстановка трясётся. Толик тянет за джемпер и пинает ногой мимо голени. Охуеть! Содрав его руку с плеча, тупо заламываю за спину. Дрыгает пяткой. Ха-ха, лягнуть собрался? Глухо вякает. Паркую его к стене. Хочется впиздярить не по-детски, но нельзя: подставлю Алекса. Вдруг он камеры не отключил…

К счастью, Толик умаялся: тяжело дышит и вяло машет левой – мол, хватит, утомил. Сгрузив его в сидячее положение, без слов ухожу.

И как я не понял, что он всё-таки доебётся…

Цирк с конями… Потуги какого-то там финансиста, от нечего делать прошедшего курс самообороны, а точнее – курс завышения самооценки на ровном месте… Ну где ещё могли научить атаковать безнадёжными подсечками и отчаянными приёмами исподтишка…

Запрыгиваю в кар под одобрительный кивок распахнувшего люк Алекса и задаю курс на свой дом.

***

– Я не понимаю, Рита, ты выбираешь этих уродов просто потому, что хочешь посмотреть на наши разборки? – спрашиваю через несколько минут, когда из ушей прекращает валить адреналиновый пар.

– Нет, я… Прости! Я в самом деле не вижу сразу… Воображаю их… Я знаю, знаю, так нельзя! Какой-то эгоизм! Выдумываю человека и как будто на него надеваю этот портрет – и не замечаю сама!

– Я хотя бы не зря это сделал? Может, тебе надо было опять убедиться? Что у них нет предела? Целый год грёбаной психотерапии – я и Гончару тоже говорил, эту псевдонаучную херню надо было оставить в прошлом веке! И зачем та тётка нужна была, а? Мне сразу она не понравилась…

– Нет, она… на самом деле в чём-то помогла, я научилась гораздо быстрее их… отличать, а здесь вдруг, наверное, Вань, из-за того, что вы оба в городе, я как-то расслабилась…

– Но ведь именно мы ничего не заметили с Артёмом, – вздыхает Алекс, – пока он тебе руку не сломал…

– Вы же не обязаны были, господи…

– Это нам решать, – не светить раздражением у меня не выходит, – прошу тебя, можешь хотя бы раз объяснить?! Ну вот чем такой пиздобол в принципе мог привлечь твоё внимание?!

– Ну… разным… к примеру, Шекспира наизусть цитировал… – на каждом слове интонация всё ниже, как скачущий по ступенькам мячик.

К счастью, я уже состыковался с парковочным люком своей квартиры, и у Алекса есть полное право сгрести её в охапку, вытаскивая из такси, и тем самым заставить разрыдаться, а не зависнуть в нервном напряжении ещё на пару часов, пока мы не найдём способа ступор прекратить.

– Though this be madness, yet there is method in it, – позволяет себе пробормотать Тихорецкий. Хотя и без того ясно, что нервы у него сдали.

Продлеваю стоянку кара ещё на пять минут и откидываюсь в кресле, закрыв глаза.

Этому гондону Артёму я всего лишь сломал руку в ответ. Так сказать, око за око. Благо знал, как это правильно сделать. И смог побороть искушение подправить ему ещё и нос: всё-таки опасно для жизни. Но даже с таким результатом Гончар еле отмазал меня после всей истории. Именно отмазал: больше нечем объяснить отсутствие нормальных экспертных заключений в судебном процессе… Да, замахнулся Артём первым, но я целенаправленно – понял бы и школьник – сломал противнику руку, не потрудившись даже выйти из поля зрения системы.

И даже сейчас, через десять лет, вздрагиваю от воспоминания о последовавшим за тем поступком разговоре, в котором не было ни слова. Бросив быстрый взгляд на Гончара, единственный раз за всю жизнь воспользовавшегося служебным доступом в мою квартиру, я ни капли не сомневался, что он ударит – и не символически. Что ли, сломает руку тоже. Или, скорее, челюсть… всей своей позой он явно метил в челюсть. Да, технически это было бы недопустимым для его положения преступлением, но не я же стал бы докладывать третьим лицам…

А он просто отобрал планшет и отправил его в утилизатор. А потом своим ключом заблокировал домовому компьютеру доступ к системе, оставив только жизненно важные функции. Просто чтобы я не натворил глупостей, пока идёт следствие, – одни манипуляции с базами чего стоят.

Но красноречиво. Особенно учитывая, что вернуть себе контроль над искусственным интеллектом в квартире было бы делом пары минут. Понятно, я не стал. Но всё равно – накатывающим из глубины слоем осмысления – было как-то отчаянно плевать. Да что там… до сих пор иногда жалею… зря остановился в той драке…

Потому что Артёму дали какой-то смехотворный срок, а разбирательства стали для Ритки дополнительной травмой. Как она объясняла, не хотелось признавать публично, какая она дура. Алекс потребовал, чтобы я не смел проявлять даже тени намёка на агрессию в её адрес. Я и не собирался, да и не делал такого никогда, но Сашкины слова заставили крепко задуматься, нет ли моей вины в том, что этот урод вообще задержался в жизни Риты. А точнее, решить, что она есть.

***

Дома тишина и как будто никого нет. На кухне обнаруживаю валяющиеся на полу туфли с нечеловеческой высоты каблуками, затихшую в кресле блондинку с моей кружкой с рыцарями и Алекса с сигаретой в зубах, убеждающего холодильник соорудить её любимое фисташковое мороженое из имеющихся ингредиентов.

Только один вопрос:

– Саш, почему запрещённые вещества обязательно надо употреблять именно в моей квартире?

– Запрещённые всего-то сорок лет… – стряхивает пепел в стакан для овощных коктейлей.

– Если меня понизят в звании не за мои собственные «подвиги», будет неожиданный поворот…

Алекс совершает непринуждённое движение челюстью, перекатывая сигарету, и окидывает меня исчерпывающим «я этого не допущу».

Знаю уж…

Наверное, я надышался. Потому что внутри сейчас исключительно умиротворение…

18 сентября 2096 года, Ёжик

Не то чтобы исключительно, но всё-таки умиротворение… В конце концов, цветок для Ритки я достал, почти как обещал в детстве – она просила, правда, инопланетный аленький цветочек, а этот – голубой… Но есть шансы, что взрослые девочки уже не обращают внимания на такие мелочи…

Я как зашёл в свою каюту, так и упал в угол и подниматься в обозримом будущем не планирую. Запрашиваю отчёт у робота, занятого ремонтом корабля, а потом отправляю сообщения сразу на все доступные устройства на базе: «Зайди ко мне».

Когда минут через пять Том делает шаг в открытый люк каюты, стучу в стену, материализуя второе кресло, и объявляю:

– Тридцать шесть минут до окончания ремонта твоего корабля. Правда, я бы отвёл ещё несколько часов на тестирование, ну и… останешься завтра на обед?

– Побуду здесь ещё пару дней.

– Хех… зачем?

– Возражаешь? – возится с подголовником, настраивая его на свой нештатный рост.

– Нет, – я и правда не против, – но… зачем?

– Кодекс любителей одиноких странствий, – с грехом пополам победив земляноориентированное чудо техники, выдаёт он.

– И… что это за хрень?

– Тот, кто любит одинокие странствия, всегда понимает: уединение – самая желанная и вместе с тем самая страшная вещь на свете. Поэтому, встречая другого одинокого путника, обязан уделить ему время. А вернее, разделить время с ним.

И, глядя на мои ползущие на лоб брови, добавляет:

– Из детской книжки. Не тулисианской.

– Слушай, ну это же бессмысленно. Да одиноких путника, проводящие время вместе, – по-моему, как трезвенники, сообразившие на двоих.

– Что… сообразившие?

– А-ха-ха… это значит…

– Я уже понял, – сияет от своей лингвистической находки Том. – Но ты не возражаешь?

– Я же сказал, что нет!

– В таком разе как это может быть бессмысленным?

Как это может быть бессмысленным, вполне понятно, но расслабленное состояние не предполагает мотивации ввязываться в нескончаемый диалог… Забавно… У меня уже есть друг, продолжающий подкалывать не только через двадцать лет, но и через двадцать световых лет; подруга, находящаяся в непрерывном поиске неприятностей; начальник, задавшийся целью не давать мне спать вообще никогда; а теперь Вселенная подкинула ещё и кухонного мудреца. Ну как я могу возражать, ёлки-палки!

И конечно, это происходит обязательно прямо сейчас:

«Тревога! Корабль в подконтрольной зоне!»

Да чтоб его!

Смахивающий на гигантский двухэтажный кадиллак звездолёт, тихий ход и нескладное послание на морской азбуке… Ясно.

– Это ахдирцы, Том, опять у них траблы с идентификатором. Можешь с ними… побеседовать? Ну мало ли. Ты всё-таки язык знаешь. Вот, по пунктам, – скидываю стандартные запросы на экран, отъезжая в кресле. – Не волнуйся, я потом удалю диалог из архива.

– Не волнуюсь – уже смирился: нас вместе направят под трибунал, – он долю секунды притормаживает – и начинает бодро генерировать текст по-ахдирски.

Тимбилдеры на Земле называют это делегированием полномочий. И оно мне всегда давалось не особенно легко… Но вот именно сейчас, когда я ужасно устал, но доволен прошедшим днём, нахожусь в эйфории от прерванного одиночества и, главное, как раз когда делегировать полномочия – просто недопустимо, вот именно сейчас я не испытываю ровным счётом никакого беспокойства и даже отчаливаю в релаксационном кресле в главный отсек – вообще не видеть этих набивших оскомину допросов инопланетян.

Отключаю трансляцию происходящего в моей каюте. И закрываю глаза.

Через несколько минут Том присоединяется ко мне, почти беззвучно прошуршав колёсами по гладкому полимерному полу.

– Они не заметили, что ты понимаешь свой текст? – интересуюсь, открыв один глаз.

– Скажешь тоже! Нет конечно! Мне в этом равных нет! Никто никогда не поверит, что я понимаю свой текст!

Прикусываю краешек губы, чтобы улыбка не расползалась слишком уж далеко.

– Ну и… как?

– Надо полагать, всё в порядке. Любопытно, а что это у вас здесь – где грива лошади нарисована? – подъезжает к стене и указывает на секцию условного шкафа.

– Шахматы лежат.

– О…

– Умеешь играть?

– Нет, но хочу попробовать!

– Ну… будет неинтересно… Ладно, хотя бы правила узнаешь. А я повышу свою самооценку, а то у нас с напарником счёт 1123:1098 в его пользу… – бубню, перемещаясь к шкафу и извлекая доску из сектора, отмеченного застывшими как памятник вечной победе Серёги числами.

– Ах вот что это за цифры! А я-то вообразил, будто вы делаете ставки на скачках робоконей…

– Так, – назидательным тоном начинаю я, выпихнув из подполья обеденный столик и разложив на нём антикварную деревянную доску – один из немногих предметов, находящихся на базе исключительно ради земного антуража, – запомни: справа от тебя всегда должно быть белое поле.

– Ясно! – оживляется тулисианец. – А что будет, если сделать наоборот?!

– Будешь играть… не в шахматы.

– А… во что?

– Том, ты издеваешься? Слушай молча.

Занудно объясняю правила игры, периодически грозно посверкивая глазами на будущего соперника, нет-нет да и вставляющего между репликами наполовину проглатываемое «А что если наоборот?». Более-менее терпеливо дослушав азы, он всё-таки не выдерживает и срывается на длинную тираду, предлагая четыре варианта альтернативных правил для рокировки.

– В общем, Том, ты для начала попробуй разобраться с тем, что мы тысячи лет сочиняли, а потом доколёбывайся до меня. Твой ход.

– Надо полагать, наиболее благоприятные начала игры просчитаны…

– Е2-e4, – выцеживаю сквозь зубы.

И он уже безо всяких вопросов моментально переставляет пешку на доске.

Партия превращается в предсказуемое времяпрепровождение… Уровень владения игрой не даёт мне развёрнуто отвечать на вопросы, рвущиеся из охваченного новой концепцией разума противника, а его ходы достойны пятилетнего ребёнка, да ещё и прикрываются соответствующими комментариями. Упорно возвращаю их, поначалу даже более-менее терпеливо объясняя, почему они никуда не годятся.

Допекает Том уже в миттельшпиле:

– У ладьи должен быть флегматический темперамент, поэтому она предпочитает переместиться всего на одну клетку.

– Хватит выдумывать! Я же заберу её слоном! Темперамент, блин…

Вздыхает и изменяет ход на ещё более несуразный.

– Ну куда, куда! Я же пешкой заберу! – ору я – и обнаруживаю на лице Тома подозрительное выражение.

– Ваня, как ты сказал? Чтобы был мат, нужно подвести короля под удар и он при этом чтобы не мог… спрятаться или… заслониться, – так?

– Ну.

– Атакуешь ладью – и следующим ходом получишь мат.

Три секунды втыкаю на доску – а потом ещё две борюсь с желанием расшибить её кулаком: этот мудрила в самом деле выиграл.

– Не обращай внимания, – старается он замять, – ты же всё за меня сделал, я только разглядел…

– Флегматическийтемперамент! – смех теперь проламывает негодование сразу вдоль и поперёк всего меня. – Признайся, что ты просто пудрил мне мозги…

– Ох… Ничего я не пудрил… каждая фигурка вместе с её положением на поле у меня словно наделена характером. В такой форме… хм… я обдумываю те соотношения, которые тут… Вдобавок в этом есть отвлечённый смысл: нельзя забывать, что у символа может быть воля…

– Конечно, – перебиваю (успевая даже пожалеть, что испортил настолько запущенные дебри), – чего я, дурак, хотел: играть в шахматы с типом, который куда-то запихнул в себя семьдесят языков…

– За сто тридцать восемь земных лет – едва ли слишком быстро.

– Сто тридцать восемь?! Ёлки, ты же так и не сказал… И… как оно – сто тридцать восемь?

– М… по-прежнему мало что понимаю, но больше не вижу смысла это скрывать…

– Не оказалось бы только, что ты – просто я из будущего…

– Ох… Вот ещё… не льсти себе… И… кроме фантастики, что тебя занимает?

***

Поздно вечером я изучаю отчёты системы и тестовой проверки оборудования на корабле Тома.

– Ваня, – слышится сзади, – на во-о-он той стене есть анимация в виде плывущей земной морской черепахи?

– В смысле? – недоумеваю, не оборачиваясь.

– Кофе… черепаха – есть или нет?

– Твою же мать, Том! Конечно нет! Какого хрена это так долго длится? Зачем ты вообще его пил?! Я же тебе доверил межпланетные переговоры… а тебя ещё не отпустило?! А если бы вместо ахдирцев приглючились черти из преисподней? Всё, иди отсюда…

Чтобы успокоиться, отвлекаюсь на то, что планировал уже давно – очередную попытку всё проконтролировать, на самом деле, – листаю каталог «Одиссеи» (почему успешные магазины всегда имеют такие названия, как будто их придумали на скорую руку?) в поисках 3d-шаблонов кое-каких аксессуаров для звездолёта Тома.

На вопросительное молчание за спиной я профилактически сообщаю:

– Ты выбесил меня до предела, Том!

Но это не помогает, потому что удаляющихся шагов я как-то не слышу, зато получаю очередной вопрос:

– Понятно. И… что ты делаешь?

– Подарок тебе выбираю.

– Знаешь ли, не так-то просто понимать насмешки на чужом языке…

– Я серьёзно. Ты видел свой страховочный ремень? Это самоубийство.

– Ох… спасибо… – Том вроде бы издаёт смешок, – я ведь тоже… для проверки своего принтера… отправил на печать кое-что для тебя… Ой, зачем?! Не смотри! Неинтересно же будет.

Но я уже лезу в текущие процессы на корабле и загружаю активный шаблон.

Это оказываются механические часы. В винтажном стиле. На широком тёмно-коричневом ремне. Почти точно такие же были у меня несколько лет назад, рассыпались от удара после той неудачной тренировки, повстречавшись с жёстким элементом крепежа, которого вообще не должно было в третьем зале быть… Конечно, Том заметил их на единственном визуализированном фото у меня в каюте: мы с Риткой и Алексом, улыбаясь до ушей, стоим прямо на краю недостроенного верхнего яруса той самой башни, угодившей потом в лапы фотошоперов. Позади нас вызывающе синее июльское небо, слепящие солнечными бликами окна соседних высоток, а часы на моей руке, которой я мёртвой хваткой прижимаю к себе Ритку, показывают полдень… Алекс говорит, то фото – единственное, где мне не удалось скрыть страх высоты… А я думаю, его толком никогда не удаётся скрывать. Но удаётся заставить других считать, что это совсем не проблема.

– Они же… нравились тебе? – выдёргивает из анабиоза Том.

– Да. Их Рита подарила. Разбил случайно, и как-то уже сам не стал себе делать новые… И так вечно увешаюсь всякими инструментами… Но мне нравятся такие часы, спасибо! К тому же это безумно дорогой шаблон…

– У меня тоже был один близкий друг… – перестаёт подпирать стену и садится в одно из кресел из моей каюты, которые я забыл загнать обратно.

Он не продолжает, а я не знаю, что сказать. И зачем-то именно сейчас задаю вопрос совсем о другом:

– Том… Как выглядит раса двадцать шесть?

– Откуда, по-твоему, я могу знать?

– Ты постоянно врёшь, не пытаясь даже контролировать свою мимику, хотя понимаешь, что я проходил спецподготовку.

– Ты всё равно знаешь, любое слово может оказаться ложью, чего ради мне контролировать свою мимику? – он не раздражается, не смущается и не злится.

– А если ты – из расы двадцать шесть?

– Ваня, я – не из расы двадцать шесть, – придвинувшись почти вплотную, с расстановкой выговаривает он. – Я уже отмечал, тебя заело на фантастических возможностях. Доверил мне ваше оружие, а сейчас задаёшь такие вопросы?

– А какая связь? Я на сто лет младше, но и то понимаю: остановить я тебя успею, а выводы сделать будет проще… Что случилось с твоим другом?

– Его… считай, убили. А я не смог добраться до того, кто это совершил. Пока не смог…

– И? Что бы ты с ним сделал? Ты же лингвист!

– Слово, знаешь ли, обладает огромной разрушительной силой… – Том вскидывает подбородок, зрачки его сужаются. Помедлив, наклоняется, прикрывая веки: – Мне просто не хочется долго расписывать… А коротко не выйдет. Надо думать, это… не о случившемся, и не о… переживаниях, а о том, что за ними – то есть после… Я в детстве читал одну историю… главный герой по ложному доносу очутился в средневековой тюрьме…

Усмехаюсь.

– Что?.. – удивляется Том. – Как объяснить… и на родном языке трудно было бы… там… словом сказать, отчаяние, воля, месть и…

– Я знаю. Я тоже читал эту книжку.

– В самом деле?!

– Угу.

Внутренне морщусь от мысли, что сейчас придётся долго делиться какими-то натужно вытягиваемыми из глубин обработанного опыта впечатлениями, но к несказанному облегчению обнаруживается, что мы просто молчим. И не собираемся разрывать покой. Я – точно. Точно…

29 ноября 2098 года, Земля

Точно. Часы, которые вручил мне Том на Ёжике, показывают 01:41:11, как и бортовой компьютер. Сегодня я смог промолчать – но не от большого ума. Нет бы сказать, мол, как-нибудь в другой раз. Ладно, должно быть, мне просто хотелось прокатиться. Это же не какой-нибудь аэрокар – это «Гермес»! Мой собственный! Зачем? Ну а что, могу себе позволить! Правда, перемещения через ближайший космос обходятся дорого. Хотя… тоже могу себе позволить. Но выбираю старомодный ночной полёт над Атлантикой. Объёмная глубина земного неба – от одного только вида упоением пронимает насквозь. А ведь будет ещё рассвет над Скалистыми горами, искрящаяся тихоокеанская синева под крылом и приземление – настоящее приЗемление: дома в Петербурге или через тысячи километров в Калифорнии – разницы нет… Отстёгиваю ремень, включаю автопилот и откидываюсь на спинку кресла.

Вот же… Свобода. Ночь. Отсутствие бодрствующих желающих «помочь». Экстремальное чувство самого себя. Кажется, я уже успел соскучиться по этому состоянию. Тому самому, от которого жаждал сбежать все шесть лет, проведённых на Ёжике. И тому самому, ради которого рванул на край Вселенной… Хотя, конечно, до края мне было далеко… Вселенной. Но и у меня самого он тоже есть, край. Точнее, предел. Именно на пределе собственного терпения я через несколько часов окажусь в Лос-Анджелесе и буду контактировать с Женей. «Ну, эта курица ведь всё-таки с тобой росла», – говорит Ритка. Как раз тот редкий случай, когда её утверждение можно назвать чрезмерно толерантным.

Если бы у моей сестры был выбор, она бы обосновалась где-нибудь в XX веке. Женщины вообще частенько оглядываются назад во времени, но Ритка бы взяла оттуда только какие-нибудь странные туфли, а вот Женя – осталась бы насовсем. У них со Стивеном даже была свадебная церемония, а воспитанием ребёнка они решили заниматься без помощи современной образовательной системы. А ведь Мелиссе уже восемь лет, и я точно не удержусь сегодня от высказываний по этому поводу…

Больше всего меня удивляет профессия Стивена – он занимается поставками каких-то безумно дорогих коллекционных вин номинальным главам государств и корпораций. И вроде делает ещё что-то, связанное с непонятно кому нужными малоизвестными нецифровыми произведениями высокого искусства… Всё вместе создаёт впечатление какого-то круговорота фикции в природе, но тем не менее его навороченный особняк в Лонг-Бич вполне реален: я даже машинально стучал там по множеству безобразно пафосных предметов – убедиться, что это не голограммы. Да, домик можно запросто превратить в музей вместе со всем семейством… А я предусмотрительно выждал, проигнорировав приглашение на День благодарения: не хватало ещё угодить на добропорядочный ужин из классической комедии…

***

Автоматика заставляет меня очнуться на подлёте к пункту назначения. Следовало ожидать: Скалистые горы я только что проспал.

А моменты пробуждения еле выношу в принципе – независимо от планеты, времени суток и сопутствующих обстоятельств. Возможно, дело в каких-то несбалансированных биохимических реакциях или в том, что новый этап бодрствования наверняка обещает какой-нибудь предлагаемый жизнью нескончаемый квест. Но сейчас я ещё и собираюсь совершить унылый и идиотский одновременно поступок, поэтому удержаться от резкого побега в обратном направлении стоит серьёзных усилий.

А потом приходится приземлиться в зоне для частных летательных аппаратов, вытерпеть несколько американских улыбок, адресованных распознанному системой доблестному защитнику Земли, смириться с полётом в такси, не позволяющем переключить себя в ручной режим управления, и перешагнуть порог дома, прекрасно обходившегося без меня практически семь лет.

Вроде бы они поменяли всю мебель. Женя выкрасилась в тёмный цвет и ещё больше стала похожа на женщину из конца XX века. Стивен, кажется, начал седеть. И у них появился огромный флегматичного вида белый кот – его мне представили как Франческо. В честь Петрарки, ага… чего ещё ожидать… Кот молчит, восседая на полированной антикварной столешнице, а супруги поддерживают диалог фразами, достойными первых страниц англо-тулисанского разговорника, составленного в превентивно политкорректном ключе на заре налаживания межпланетного взаимодействия.

Игнорирую большую часть беседы и переключаюсь на племянницу – вручаю ей подарок – причудливый минерал с Ёжика. Ритка сказала, это хорошая идея, а Алекс так и вовсе обиделся, что я не привёз ему такой же… На самом деле привёз, просто наслаждаюсь реакцией…

Вроде бы презент у девочки отторжения не вызывает…

Занудно рассказываю о своей миссии, опасаясь вопросов, ответы на которые придётся адаптировать для её возраста. Потому стараюсь излагать в романтическом ключе – выходит не очень… Да и сама тема беседы не показалась Мелиссе привлекательной изначально – что подтверждает заданный невпопад вопрос:

– Дядя Иван, а теперь ты найдёшь себе девушку?

Смеюсь:

– Как это относится к космосу?

– Ну… – её щёки краснеют.

– Я прилетел сегодня на «Гермесе». Хочешь, покатаю тебя? Точно такой же космолёт был у меня на Ёжике.

– Ваня, ну ты же знаешь, что дети на эти летательные аппараты просто так не допускаются! – обрывает Женя, сталкивая Франческо со стола и с глухим звуком водружая вместо него огромную ёмкость с салатом.

Уже открываю рот, чтобы катастрофически аргументированно возразить, но ребёнок протестует:

– Я правда не хочу! Не люблю летать!

– О… А что ты любишь?

– Строительство! Пойдём покажу!

Улыбаюсь, вспоминая конструкторский беспредел, который творился в комнате у Алекса, когда нам было по десять лет…

Но не особенно удивляюсь, когда вместо небоскрёбов и причудливых мостов вижу пару многоэтажных кукольных коттеджей. Как-то Тихорецкий соорудил один такой для Ритки – но мы с ней населили его робозлодеями, которых я криворуко по-детски запрограммировал – хотел, чтобы они вырабатывали сложные стратегии взаимодействия… Вместо этого они в кратчайшие сроки разнесли коттедж до основания… Как мы с ней скрывали потом происшествие от Алекса – отдельная история…

Окончательно погружаюсь в воспоминания, вполуха потребляя истории обитателей кукольных особняков.

А потом так же отрешённо участвую в семейном обеде, незаметно скармливая оккупировавшему мои колени Франческо креветки из салата. Просыпаюсь только от вопроса:

– Ваня, это правда, что ваше командование объявило войну расе двадцать шесть?

– Боже мой, Женя, нет! О расе просто особо ничего не известно.

– Говорят, они могут быть носителями просветления, новой философии. Примиряющей, объединяющей Вселенную, открывающей глаза! Борьба бессмысленна, оружие против них бесполезно. Что ты думаешь, Ваня? Ты встречался с расой?

– Не встречался. Бредятина! Кто хоть говорит это всё?

– Девочки из нашего… клуба по интересам.

– Хых… ну хорошо хоть не мальчики…

Стивен осаживает меня нервным предупреждающим жестом.

После трапезы мы покоряем ближайшие к побережью воды на его забавном катерке. Ребёнку (а значит, к счастью, и Жене, потому что услугами няни они пользуются только в крайних случаях) опять нельзя участвовать: вроде как в ноябре ближе к вечеру морской воздух имеет какие-то недопустимые для детей характеристики…

Есть ли у Стивена топовая яхта из каталога, реклама которой проецируется повсюду в местном аэропорту, я не в курсе и спрашивать не хочу… Достаточно и того, что он понимает: мне это неинтересно.

А я понимаю, что ему не особенно интересен шурин, не имеющий никакого отношения к среде, в которой он фактически существует. Поэтому мы перекидываемся немногословными репликами о Петербурге – городе, где он бывает довольно часто по каким-то своим связанным с высоким искусством делам.

– I wish to be in your place sometimes, – в какой-то момент ошарашивает Стивен, нерешительно улыбаясь.

– What’s that? To be born in Peterburg? – пытаюсь связать с остальным разговором.

– To spend few years in space, – усмехается он.

– It’s hard to get a decent sleep over there! – не теряю надежды отшутиться.

– I’ve got enough sleep, enough for a lifetime.

Ясно… Но не я же тебя заставлял… Догадливо трясу головой, транслируя согласие, но развивать тему не рвусь.

А когда под вечер мы возвращаемся в коттедж, я, утомившись и почти растеряв запал неприязни к этому несчастному визиту вежливости, начинаю уже верить, что сестра с горем пополам смирилась с фактом моего реального существования, но всё-таки получаю Разговор – очередной из сотен, от большинства которых я смотался уже на третьей фразе:

– Ваня, ты не думал о том, как совершить что-нибудь во благо человечества? – стряхивая кота с диванной подушки, начинает Женя.

– Я всё ещё недостаточно сделал для человечества? – устраиваюсь прямо на краю журнального столика, вытянув ноги и стараясь достать ими до кадки с каким-то непонятным растением.

Франческо тут же с энтузиазмом взбирается по моим гражданским штанам, больно цепляясь сквозь не особенно высокотехнологичную ткань когтями в попытках балансировать своим немаленьким телом.

Стивен, по шею увязший в мохнатом кресле, украдкой посмеивается: он всё ещё плохо говорит по-русски, но определённо улавливает сейчас мою мысль.

– Ну хотя бы… С твоим заработком ты мог бы уже немного заняться благотворительностью или… меценатством. По-прежнему не интересуешься подлинным искусством? Пора хотя бы до этого дорасти.

– Я родился уже выросшим из этого, Женя.

– Так надеялась, служба вдали от дома тебя хоть чему-то научит! Уважать человеческие ценности!

– Что, прости?

– Душевная щедрость, душевное тепло – для тебя пустой звук! Семья, наконец! Всю жизнь будешь строить мне такие гримасы?

Я просто молчу. Молчу и размышляю о том, что, может, для меня и есть вещи, которые не «пустой звук», даже в области «подлинного искусства», но мало что оказывается настолько же отвратительным, как обсуждать их с собственной сестрой.

– Думаешь, до ста лет сможешь вести себя как мальчишка? – не унимается она.

– Женя, – выплёвываю в манере, от которой Франческо спрыгивает на пол, а Стивен подаётся вперёд, готовый в любой момент не дать мне совершить какой-то резкий манёвр. – Во-первых, на носу XXII век! Если ты не прекратишь жить в своих иллюзиях, твоему ребёнку потребуется тридцать лет, чтобы освоить все знания, накопленные человечеством… Я уж молчу о психологических эффектах. Личное пространство, адекватная социальная адаптация. Мелиссу надо отдать в пансион! И мне пофиг, что ты всё равно сделаешь по-своему. Я тебе сказал – и умываю руки!

– Фыф… это вообще не твоё дело! Воспитатель выискался!

– Душевное тепло! – продолжаю, вскакивая на ноги. – Даже если бы ты была на него способна, ты не была бы единственным его источником на планете. Но, как я себя помню, за душевное тепло ты принимаешь собственное малодушие!

– Ты ещё будешь меня поучать?! – взвизгивает она, вскакивая и надвигаясь навстречу. – Мистер Всё-Под-Контролем! Вот что дала тебе хвалёная социальная адаптация и поощрение самостоятельности. Ты на ней помешался! Тебе не страшно? Кому ты нужен, если не хочешь научиться жертвовать своим эгоизмом?

О да, снова о том, как я не умею обходить острые углы. Сама она достигла такого мастерства, что углы исчезли насовсем и всё вокруг отполировалось до склизкости, даже привалиться не к чему…

Не сомневаюсь, я прав. Но выгляжу как герой, залипший в ширпотребном сюжете, противопоставляя свою высокую сознательность беспробудной косности окружающих… Что ещё более забавно, сестрица наверняка воспринимает расклад точно так же – только со своей стороны. Ну и как тут не расхохотаться от души?

Да плевать.

В буквальном смысле взмахиваю рукой, обозначая напрасность продолжения. Хозяин дома вздрагивает, Франческо, с перепугу рванув с места, удирает в непонятном направлении, поскальзываясь на глянцевом полу, Женя стремительно исчезает из комнаты.

***

Но когда я, пожав протянутую Стивеном руку, задумчиво смотрю на отражение убитого дня в огромном зеркале в холле, она появляется – с вычурной бутылкой вина в обнимку.

– Женя, я, скорее всего, больше не приеду, – исчерпываю несколько десятилетий одной фразой.

– Да уж поняла. Маргарите… передавай привет.

Ну конечно… и забыл… Как не расхохотаться сейчас, ёлки-палки…

– Рита прекрасно обойдётся без такой щедрости от тебя, – говорить это вслух – уже лишнее, но ничего не могу с собой поделать.

– Ну ты-то хоть раз можешь воспользоваться моей щедростью! Стивен специально для тебя привёз это вино… – протягивает бутылку. – Такое есть только в коллекциях самых высокопоставленных…

– На базе – сухой закон, – отрезаю я, натягивая куртку, и скороговоркой шепчу для Стивена: – Извини, пожалуйста.

– Ваня, ты давно уже не на базе! – окончательно срывается она, но я плотно закрываю за собой дверь и больше ничего не слышу.

20 сентября 2096 года, Ёжик

Плотно закрыв за собой дверь, не слышу, как Том приводит в порядок каюту Межнякова, стараясь не оставить следов своего присутствия на базе, – я занят сканированием тулисианского подарка всеми доступными мне средствами. Вывод – это просто часы. Правда, зашитый в них идентификатор – вовсе не стандартный товарный код модели. Что он означает – у меня есть только одна версия, но совсем уж нелепая, лучше даже не формулировать. К тому же система отказывается его читать. Ну, в конце концов, неопознанные идентификаторы сами по себе не способны причинить вреда…

Надеваю часы и вытягиваю локоть вперёд, одновременно увеличивая фото на стене и сравнивая себя нынешнего с собой десятилетней давности. Руки стали какими-то жилистыми, как будто я тут целыми днями гантели тягаю…

– А если придётся выбирать?

За последние три дня я почти привык к философским вопросам, настигающим из-за спины, но беда в том, что они становятся всё более отвлечёнными…

– М?..

– Из твоих друзей. В… опасном положении. К примеру сказать, если придётся извлекать… из-под завалов после взрыва… Не предполагал?

– А… предполагал, конечно! Сначала вытащу Риту. У Алекса больше шансов выбраться самому.

– А они?

– Хех… Ну, Алекс тоже выберет Ритку. А её саму – если такая ситуация вообще возможна – я заставлю выбрать Алекса. Мне… скажем так, нельзя ронять честь мундира.

– Земляне… – протягивает Том со вздохом. – А… если бы Алекс тоже был женщиной?

– Думаю, он бы тогда сильно комплексовал из-за размера своих туфель… Ты все улики уничтожил?

Рассеянно кивает, а через двадцать минут я, подкинув пришельца до звездолёта, скомканно помахав и параллельно подчищая регистрируемые данные сенсоров, наблюдаю за тем, как он освобождает планету от своего присутствия, а меня – от интересного общения, смешанного с необходимостью постоянно быть начеку. То есть ещё сильнее быть начеку, чем обычно…

Пограничных пунктов вроде Ёжика, контролируемых Землёй, всего пятьдесят шесть, причём семнадцать из них находятся в сфере ответственности российской стороны, из этих семнадцати на пяти настолько бурный трафик, что в штабе вынуждены вручную контролировать происходящее там практически в режиме реального времени. На меня же, к счастью, обращают не так много внимания, а о манипуляциях с искусственным интеллектом базы не догадываются. Хотя иногда мне кажется, что это до поры до времени… Технически мои действия – преступление против Содружества населённых планет. В то же время Земля не захочет себя дискредитировать, предав огласке такие вещи, а у нас в штабе не захотят дискредитировать российское влияние в системе… Что не помешает так или иначе разобраться со мной лично. Алекс, конечно, догадался (в отличие от Межнякова, которому просто-напросто по барабану всё, что расположено дальше его носа) и, хотя мы никогда не обсуждали, явно разрывается между сопереживанием азарту и беспокойством о последствиях. Но, в общем, я делаю это вовсе не просто потому, что могу. Шесть лет знать, что каждый мой шаг кто-то отслеживает, – нестерпимо, и всё тут. И как психологи в штабе меня не раскусили…

Паркуясь возле базы, вспоминаю странную сентенцию о путниках, разделивших время… Не думаю, что совершил ошибку. Скорее – сделал то, чего не следовало. То, чего не следует делать, и ошибки – разные вещи, если даже не противоположные…

Привскакиваю, когда входящее сообщение оказывается приветствием от полковника Гончара:

«Ваня, настораживающая информация».

«Слушаю, Пётр Николаич».

«На всех заставах вы отразили попытки проникновения однотипных кораблей. Спецы у нас решили, что это звездолёты расы двадцать шесть».

«И?»

«И?! Расы двадцать шесть, Кузнецов! Ты меня понял?»

Торопливо стягиваю скафандр, чтобы не вызывать лишних вопросов о моих прогулках, если он захочет пообщаться не только текстом.

«Понял, но этого следовало рано или поздно ожидать. Все такие случаи – с нулевым ответом на запросы – мы списывали на идиотов или психопатов в космосе. Разве их может быть столько?»

«Во всех тех случаях корабли оказывались произведёнными в Содружестве».

Не буду с ним спорить…

«К чему мне готовиться?»

Поспешно перемещаюсь в главный отсек и изучаю обстановку: в подконтрольной зоне всё спокойно.

«К атаке, к чему ещё! Корабль уничтожить сразу, не вступая в переговоры. Программу мы изменили, но будь бдителен».

Да они там за дурака меня держат?!

«Пётр Николаич, давайте уж начистоту! Если говорящие тараканы, или из кого там состоит эта хренова раса, обладают хотя бы минимально приближенным к человеческому восприятием, и даже если не брать в расчёт захваты наших кораблей, о которых не шептались только младенцы, вы же понимаете, что они не по сотне своих сородичей втиснули на борт каждой тарелки и отправили к нам под прицел в остросюжетное туристическое путешествие?»

«Я тебе поёрничаю, Кузнецов! Вопросы по существу есть?»

«Да, есть вопросы по существу: как я смогу в штатном режиме базы отразить атаку тысяч, очевидно, виртуальных муляжей, которые они ещё вышлют? И какого рожна я должен это делать, если я так только ускорю для них процесс сбора информации о том, как устроена система?»

«Связь включи».

Полковник Гончар со следами сорокавосьмичасового недосыпа на лице вычерчивается посреди отсека и гарпунит меня взглядом:

– У них может быть иное восприятие времени, Ваня. Рано паниковать. Программу мы изменили, ты справишься.

– Что вы знаете о расе, Пётр Николаич? Зачем им понадобились мы, кто они такие?

– У тебя нет полномочий на доступ к данной информации, – хорошо, что я слышу его уставший голос и вижу выражение лица, иначе бы сейчас просто взорвался.

– А какие у меня есть полномочия?! Втухать здесь и бездумно на кнопки давить, пока они мне всё к чёртовой матери не разнесут?!

Он дважды ожесточённо сжимает губы, выбирая между здравым смыслом и субординацией, а потом всё-таки выдаёт пояснение:

– В общем, так. Почти факт – у них либо иное восприятие времени, либо растянутый во времени план. Раз ты у нас такой умный, можешь сам проанализировать все случаи.

– С якобы нашими кораблями?

– Ты, что ли, в самом деле не соображаешь, когда надо заткнуться?! – рявкает он, качнувшись вперёд.

Прикусываю язык, инстинктивно откатываясь от голограммы.

– Ну, – подытоживает удовлетворённый произведённым эффектом Гончар, – всё ясно?

– Почему они опасны?

Полковник издаёт подобный рыданию звук, символизирующий, наверное, отчаяние:

– Ваня… ты на службе, а не в киношке вашей интерактивной… Я тебе уже двадцать минут приказ разжёвываю. У тебя, что ли, альтернативные варианты действий есть?! Хватит, выполняй! Всё будет в порядке, не дурнее тебя здесь сидят.

– Ладно… есть то есть.

Он отрывисто кивает и отключается.

Итого. Они не знают, что делают. А у меня нет другого выбора: информация отсутствует полностью и отсюда я её не получу.

Просто жесть какая-то.

31 декабря 2098 года, Земля

Просто жесть какая-то… В прямом смысле. Зацепился ногой за изогнутый кусок металлолома и теперь убеждаю его оставить мою штанину в покое.

– Ва-аня! – кричит Ритка. – Ну куда ты убежал?! Опять несётся, как снаряд из пушки!

– Нам вообще-то в другую сторону, – смакует мой промах Тихорецкий.

Мы встречаем Новый год на стройке – не сказать чтобы по традиции, но далеко не в первый раз. Матерясь про себя, отпихиваю железяку и пробираюсь уже вслед за друзьями к подъёмнику.

Сорок минут назад мы с Алексом ворвались к Ритке с обычным «Ну, ты с нами?».

– Конечно! – подскочила она к зеркалу, наскоро скручивая в компактную конфигурацию свои бесконечные волосы. – Какая программа: с парашютом с обзорных площадок прыгать или на шпилях парковаться? Рано или поздно, Алекс, тебя всё-таки уволят!

– Не уволят, он лучший проектировщик в городе, – как обычно, ответил я, и мы залезли в персональный кар Тихорецкого и взяли курс на юг, где строится квартал «Тосно-XXII». Римские цифры в названии символизируют XXII век, который наступит через год, как раз к планирующемуся завершению строительства, – придумать ничего поизобретательнее брендмейкеры не смогли. Комплекс будет состоять из семи небоскрёбов, соединённых между собой затейливыми галереями. Сейчас всё это добро готово примерно на две трети.

Машину мы оставили внизу, чтобы в полной мере проникнуться здешней обстановкой (или потому что Алекс не стал рисковать каром). Строительный подъёмник, который пока заменяет в здании лифт, выглядит впечатляюще, как всегда. Я борюсь с приступом тошноты, вцепившись в перила и напряжённо косясь на удерживающие его конструкции. Алекс ухмыляется, бессовестно закуривая прямо в потенциальном поле зрения городской системы слежения. Ритка выглядит жизнерадостно и чуть не пляшет посреди слегка покачивающейся пятиметровой люльки. И откуда только берётся, учитывая наш бэкграунд… женщина-загадка.

Пока я пришибленно таращусь, Тихорецкий невозмутимо ловит её за фиолетовый капюшон и заставляет стоять спокойно.

Проехав мимо нескольких десятков этажей, сильно похожих один на другой – всё-таки, кроме пола, здесь ещё ничего не готово, – останавливаемся на предпоследнем.

– По периметру без меня не гулять, – распоряжается Алекс, бросая окурок за борт, проворно закидывая Ритку и лихо запрыгивая следом на поверхность, всю утыканную фиксаторами передвижной платформы строительного принтера, находящейся сейчас ярусом выше.

Последовав за ним, оглядываюсь по сторонам и замечаю в глубине, возле несущей колонны, наряженную ёлку. Реалистично: если бы не знал, что кое-кто у нас даже одуванчик не сорвёт без критической необходимости, поверил бы, что дерево – из ближайшего леса. На макушке красуется крошечный макет башни, в которой мы сейчас находимся, а на ветках развешены поделки Алекса – какие-то викторианские домики, готические церкви и даже средневековая крепость.

А ещё здесь есть стол, стулья и подлетевший точно к нашему приходу дрон с огроменным контейнером из того самого ресторана под небесами. Он называется «Эмпирей». Да, неординарный персонаж в компании занимается неймингом… Хорошо хоть он запихнул «Эмпирей» в «Северный утёс», а не в «Тосно-XXII»…

Пока Алекс методично накрывает на стол, я получаю сообщение:

«С наступающим Новым годом, Ваня!»

Это Том. С тех пор как я не без облегчения выпроводил его с Ёжика, мы иногда обменивались спонтанными фразами, изредка перетекавшими в затяжные абстрактные диалоги. Ну и ещё парочку раз он довёл меня до белого каления с первого же слова, не без того…

«Следишь за нашим календарём? Какие новости?»

«Я на Земле. Мы могли бы увидеться».

«Ого… Ну давай. А что ты тут делаешь?»

«Просто гуляю. Был в Токио, а сейчас здесь у вас, в аэропорту».

Отвлекаюсь от беседы, заметив заинтересованные взгляды, – замолчали даже: гадают, что понадобилось от меня Гончару в такое время.

Загадочно улыбаюсь, одновременно мрачнея. Оп.

«Откуда ты знаешь, где именно я живу?»

«Изучил твой идентификатор».

«Пока я спал?»

«Естественно».

Не приходилось мне водить дружбу с огромным количеством инопланетян, но всё равно этот наверняка самый мучительный из всех… Врёт как пишет по любому поводу, а вот когда быть честным совсем не стоит – вываливает правду и глазом не моргнув.

«Ваня? Я знаю, что это не приветствуется в вашей культуре, но было любопытно…»

«Том, ты ходишь по грани – развлечения такие?»

«Надо полагать, развлечения только такими и бывают… Я всё ещё могу тебя увидеть?»

«Ясен пень… Да. Позвоню через несколько минут».

– И кто он? – вздыхает у меня из-за плеча Алекс, полностью игнорируя, что это ну совсем не приветствуется в нашей культуре…

– Тулисианец. Аварийная посадка на Ёжик.

– Неслабо вы успели спеться, – будто потеряв ко мне интерес, он возвращается за стол.

Ритка, завёрнутая в огромный плед поверх пуховика, прищурившись, буравит взглядом. Нахально игнорирую, перемещаясь ближе.

– Саша… можно я приглашу его к нам сюда?

– А сам как думаешь? – Алекс откидывается на стуле назад, опершись затылком о колонну у себя за спиной.

– Под мою ответственность. Он лингвист, свободно говорит по-русски. Интересный собеседник так-то… Раз уж прилетел, невежливо как-то не показать ему наш праздник, тем более в таких необычных условиях.

– А явиться под Новый год и напрашиваться в гости – вежливо?

– Алекс, не начинай. Ничего такого не происходит. Тем более для него наши традиции непонятны…

– Когда мы последний раз приглашали кого-то ещё – не подскажешь, кто это был?

– Артём это был. Прошу тебя, не начинай!

– Саша! – сердится Рита. – Ну какая связь? Это же тулисианец, говорящий по-русски! Интересно посмотреть, ну почему нет?!

– Окей. Только ради тебя. Полчаса, Кузнецов, и не на моём каре, – отмахнувшись, Алекс сжимает левой рукой правый локоть и угрюмо отворачивается.

«Окей» Тихорецкого – это совсем не окей. Точнее, это окей только у него в мозгу – чёткая позиция по вопросу. А остальные как-нибудь пеняйте на себя.

***

Том ждёт меня на открытой парковке, благодушно прогуливаясь туда-сюда. Не поместившиеся под глубоким капюшоном волосы запорошены снегом и торчат во все стороны, как у соломенного пугала из мультфильма. Можно сказать, повезло – и мне, и ему: снежная зима у нас за последние лет двадцать была чуть ли не пять раз. Хотя экологи там вовсю шаманят по всем фронтам – вроде бы, борются с глобальным потеплением, о котором до сих пор неизвестно, существует оно или нет. По-моему, в нашем городе существует только глобальное «погода так или иначе испортит вам праздник». Надеюсь, через два часа не польёт как из ведра.

– Всё слегка вышло из-под контроля! – радуется Том, дотрагиваясь до моей ладони в осторожном рукопожатии. – Намеревался слетать сначала в Европу, но опоздал на рейс.

Погружаемся в кар и движемся внутри медленного снегопада. Том выныривает из куртки, встряхивается, как Джек, я врубаю горячий воздух сверху. Экскурсоводом работать сейчас не хочется, всё равно видимость плохая, да и пассажир почему-то разглядывает меня, а не самый красивый город на Земле…

– Что, – уточняю, хмуро покосившись на его вовсе не изменившееся лицо, – два года для землянина – слишком дофига?

– А вот как раз нет…

Наощупь пошарив за спинкой моего кресла, Том извлекает из чемодана крошечный карманный инструмент и погружает его в свою шевелюру. Даже не расчёска – плойка…

– Не перестарайся, мы сейчас полезем на недостроенный небоскрёб. Там может быть ветрено.

– О… – вяло удивляется он, переключаясь на сводку местных новостей. – «Активисты ворвались в закрытую зону над историческим центром». И выстроились в виде классической мишени, м…

– Меньшинства… Демонстрация у них.

– Не понял… какие меньшинства?!

– Какие-какие, идеологические, конечно! Выступают за запрет на свободное ношение оружия.

– Э… – то ли неверяще, то ли опечаленно не находит подходящих слов Том.

– Угу, проходили уже. Вот и пойди им теперь объясни, блин…

***

– Рита, Алекс, рад познакомиться! – объявляет гость, протягивая одновременно каждому из них по руке.

Нелепый жест выходит очень органично, а реагируют они так, будто каждый день встречают подобного скомороха. А ничего, что одна рука левая, в конце-то концов? По всему выходит, сегодня внутреннее равновесие будет сохранять ещё труднее, чем обычно… И это после дополнительного путешествия на подъёмнике туда и обратно: владыка стройплощадки наотрез запретил мне парковать здесь такси.

Рита зачарованно осматривает пришельца снизу вверх, широко распахнув ресницы. Алекс искусно, якобы перемещая чемодан в безопасное место, уходит от физического контакта. Тулисианец блестяще выдерживает экзаменующее молчание.

– Его зовут Том, – сообщаю я – просто чтобы прекратить цирк.

– А меня – Александр Сергеевич, – не обходится без предупредительной атаки Тихорецкий.

Том улыбается во весь рот – не скрывая восторга Сашкиным выпадом – и возвещает:

– Рита, вы любите цветы, так ведь? Я привёз для вас сумикан, – извлекает из чемодана кубический контейнер с полупрозрачными стенками. – Маленький росток, но он очень плодовитый…

– Ой… Во-первых, я предлагаю сразу перейти на ты! – нейтрализует она Алекса, пихнув локтем. – Вы же понимаете, что это значит?

– Более чем, – усмехается Том. – Разве что Александр Сергеевич возражает…

– Сумикан очень капризен в транспортировке, – не ответив, изрекает Тихорецкий.

– Да. Мой приятель – специалист, он предложил мне особый контейнер, новое изобретение. Должно быть всё хорошо. Он цветёт круглый год и каждый день по-новому пахнет.

Да уж, наслышаны…

Рита неуверенно проводит пальцами по граням контейнера:

– Открывать лучше дома, да? Спасибо большое, Том! Мне правда очень нравится!

– Тулисианцам могу предложить чай, – сообщает Алекс уже от стола, выверенным жестом атакуя пробку роскошного вида бутылки розового шампанского.

– Почему это… – заикаюсь было я, и тут же вспоминаю: алкоголь для них смертельно токсичен в любых дозах. – А, да…

– Отличник… – шипит Сашка.

Том лучится снисходительностью, разглядывая нас поочерёдно, а потом объясняет:

– Прошу прощения, у нас заведено не делать подарки, если нет уверенности, что они придутся по душе. Поэтому вам обоим я ничего не привёз – не надумал.

– Подход мне нравится, – кивает Тихорецкий, звякая стеклом. – Садись за стол.

Устраиваемся вокруг традиционного набора еды – и перед моим носом бескомпромиссно является уверенно наполняемый бокал.

– Алекс, ну мне-то… какого хрена!

– Символический ритуал, Вань, обещаю тебе как врач, – встревает Ритка, – первый Новый год вместе за последние шесть лет, а бутылка стоит как твой самолёт! И ещё тут есть тот самый сыр и куча всех этих маринованных вещей, которыми мы тебя в детстве выманивали из конуры!

Соизволив даже улыбнуться этим воспоминаниям, Сашка формулирует гораздо доходчивее:

– Вырубай брандмауэр, – и стучит пальцем себе по лбу.

Приподнимаю бокал:

– Ладно. За нас тогда, ещё один год… – тосты – это точно не то, к чему у меня лежит душа. – Надеюсь, всё будет иначе. Вот если бы назад в прошлое попасть, кстати, что бы вы изменили? Я – кажется, почти всё…

– Да сколько можно уже! Ничего бы я не изменила, вообще ни-че-го!

А Тихорецкий корчит такую кислую мину, что, кажется, у него сейчас прорежутся клыки.

– Том, а ты?

– Не понимаю, для чего нужно поворачивать в прошлое… Ведь в будущем перестраивается что угодно…

Чокаюсь и делаю символический глоток.

Вкусное, зараза.

Прямо на весь этаж Алекс транслирует клип Unfruitful Day – If You Look Down on Me. Сколько ему уже, лет двадцать? Виртуальные ребята бодро пляшут в строительном антураже, а я, не спеша расправляясь с шампанским, всё пытаюсь взять в толк, почему эта песня так к нам прицепилась… Look down… Кстати говоря…

Выскальзываю из-за стола и перемещаюсь к краю: город за время моего отсутствия расстелился ещё больше вширь. Здорово ощущать себя причастным к процессу, находясь прямо в эпицентре строительства. Но сверлящее чувство, будто мне здесь нет места, время от времени накрывает с момента возвращения на Землю. Наверное, адаптация.

И плевать… Я всё-таки побываю ещё на Ёжике. Да и в штабе иногда приходится решать интересные задачи…

Оборачиваюсь, рассчитывая высмеять Тихорецкого, проверяющего, не подошёл ли я к опасной черте (как будто я туда рвусь, угу), но вместо этого вижу, как они с Риткой лихо пляшут под зацикленную If You Look Down, синхронно с подтанцовкой. Так как вытворяют такое они далеко не впервые, получается просто отлично. Решаю присоединиться, неожиданно выпрыгнув из-за несущей колонны. Но обнаруживаю за ней видавшую виды акустическую гитару Алекса и очень ярко проникаюсь: в ближайшие несколько часов честно хочу находиться именно здесь. Вот что творят даже малые дозы алкоголя… Главное, не из вражеских рук.

Поднимаю глаза – и натыкаюсь на бесшумно передислоцировавшегося сюда Тома.

– Ваня… у тебя акрофобия? Прости, если… не догадывался раньше.

– Угу… Как ты понял?

– Ты словно бы примеривался, не спрыгнуть ли.

До чего же дешёвая примитивная психология… и до чего неуютно видеть, как она срабатывает со мной.

– Бесполезно, – пытаюсь отшутиться, – спрыгнуть мне никто здесь не даст.

– Ты сам себе ни за что не дашь, – его зрачки успокаивающе искрятся, зарядившись от доверительной улыбки.

– Пойдём лучше обратно, у нас ведь там и джем есть. Рита сама его делает – по старинному рецепту!

– Но это же важно знать, – вполголоса развивает он тему, следуя за мной, – так ведь?

– Ага, – бесповоротно ударяет мне в голову шампанское. – Сначала ты знаешь, что тебе не дадут упасть. Потом – не даёшь упасть себе. А потом – уже тащишь кого-то куда-то. Не важно куда и не важно кого. Важно, что ты знаешь, что не дашь ему упасть. И, конечно, ты делаешь это для себя – для того, чтобы как-то быть.

– Пиши напутствия для школьников, гений мысли, – обрывает упоение слегка раскрасневшийся от танцев Алекс, вынырнув из тени внутренней стены, технично подставив мне подножку и уронив на гору какого-то рыхлого строительного материала.

Наполовину затонув, вижу всё как в затемняемом по краям кадре старинного фильма: на его периферии Ритка хохочет над нами, откусывая прямо от целой плитки шоколада. Том и вовсе испаряется за пределы сцены.

– Да ты же сам постоянно таскаешь кого-то, тьфу… – возмущённо карабкаюсь из плена, но проваливаюсь ещё глубже. – Ну зачем, а?!

Рывком выдернув меня обратно на ноги, Тихорецкий достаёт из кармана очередную никотиновую палочку и цедит, сминая её зубами:

– Не даю тебе упасть.

– Есть мнение: это ты меня и уронил!

– А что важнее? – выдвигает риторический вопрос Том, явившись с полным салатником клубничного джема в одной руке и столовой ложкой – в другой. – Мне нравятся твои друзья, Ваня!

– И этот ещё, блин, Карлсон, который живёт на крыше, ёлки… – бубню себе под нос.

– Прилетел и… ничего не обещал, – добавляет Ритка, привычным жестом вытаскивая изо рта у Алекса ещё не зажжённую сигарету и отправляя её в строительный утилизатор.

Часть 2

20 февраля 2099 года, Земля

Надеюсь, в штабе меня всё-таки поймут.

Тогда, в оставшиеся два года на Ёжике после отлёта Тома, корабль расы двадцать шесть появился в зоне лишь однажды. Но перемещался не в определённом направлении – очертил подобие петли. За те шесть секунд, что новая программа оставила в моем распоряжении, закончить эту фигуру высшего пилотажа он, конечно, не успел. Опасенияперевесили любопытство, и я не стал препятствовать уничтожению звездолёта в соответствии с новым кодом, хотя отменить команду вручную может любой пограничник – независимо от того, были ли коррективы программы с Земли. Собственно, именно для того мы там и нужны. Следим за адекватностью искусственного интеллекта и вносим, так сказать, в систему элемент человечности… Правда, с Земли могут в считанные секунды вмешаться и торжество человечности прекратить…

Уже оказавшись в штабе, я потребовал предоставить мне отчёты об остальных подобных вторжениях. Посмеялись – мол, они всё проверили и ничего особенного не заметили, а Кузнецов опять выдумал себе головоломку на пустом месте, – но данные передали.

Все появившиеся в тот день корабли двигались непрямолинейно, но никакой системы было не выявить. Ни на первый взгляд, ни после чудовищного по мощности штурма искусственным интеллектом. Никакого ключа или послания в коллективном представлении зашифровано не было.

То есть, очевидно, они двигались бессистемно – просто чтобы продемонстрировать нетипичное поведение и вынудить оператора отменить уничтожение. И они не способны (или не хотят) выходить на связь по-другому.

Напоминает разговор слепого с глухим. Правда, пришельцы определённо в курсе, что мы можем не открывать огонь. Либо они хотят, чтобы мы его открыли. Второе невыгодно нам: наши ресурсы они обращают в некое благо для себя. Тогда почему бы не попробовать пропустить их, заранее предприняв повышенные меры безопасности в каком-либо из пограничных пунктов? Конвоировать на пути следования. Очень дорого – но иначе что? Том уклонился от моих расспросов, хотя явно знает больше. Он как-то сказал только, что гораздо продуктивнее мне было бы выведать что-нибудь у собственного начальства.

И я всё-таки попытаюсь сейчас это сделать.

Иду по коридору, с одного бока полностью состоящему из огромного окна во двор, где снег уже почти растаял, а небо обросло по-весеннему лёгкими облачками, в кабинет к полковнику, изобретая способ заставить его пойти на откровенность.

Вызов от Ритки вынуждает притормозить.

– Ваня, – её голос дрожит, и сердце у меня тут же с размаху ухает вниз, – у Алекса грибковое заболевание… У нас не получится ничего сделать…

– Не понимаю… вы не способны вылечить Тихорецкого от кандидоза? – проговариваю, уже догадываясь. – Так, ну… может, эта фигня сама пройдёт?

– Ваня… – еле слышно сдавленно всхлипывает, – у него то самое… болезнь Огавы.

В ушах звенит, а ближайшая стена услужливо огревает по плечу. Как гласит буклет, который мне уже раз пять выдавали в медицинских кабинетах, этой мутировавшей до неузнаваемости хренотенью мы обязаны тулисианцам. Грибок в итоге атакует мозг, вызывая смерть землян, а лечения нет. Особенной красоты добавляет ещё и то, что заболевание передаётся исключительно половым путём.

Но сказать что-то необходимо:

– Так лечите! Экспериментальные методы есть? Он у тебя в больнице?

– Методы… есть, но они… нет методов, и мы… – до отказа натянуто каждое слово, – не можем ничего сделать.

– Сейчас приеду.

– Я дома, я… у меня шок, наверное… Не хочу, чтобы он видел…

– Я сейчас приеду!

Добежав до конца коридора, без предупреждения вламываюсь в кабинет Гончара:

– Пётр Николаич, можно мне в отпуск прямо сейчас?

Ошивающийся там майор Дятлов, которого после службы на Бурой разнесло как на дрожжах, корчит насмешливую мину:

– Хе-е, Кузнецов, не всех голубей ещё на крышах разогнал?

– У Тихорецкого серьёзные проблемы со здоровьем, – чеканю я не глядя на кретина и тормознув очевидное «хотя был не разломал технический отсек, чуть не накрыв медным тазом всю работу погранпункта».

– Две недели свободен, – выносит вердикт Гончар, испепеляя Дятлова косым взглядом.

***

Вот почему последнее время Сашка был какой-то бледный, слегка осунувшийся и долго болел какой-то ерундовой инфекцией, а врачи предполагали, что она дала осложнение на печень. Как-то мы обычно не придаём значения таким вещам… Его лечат, и мы спокойны. В случае с Алексом, конечно, зря. Он отлынивал от большинства обследований и только требовал таблетки, чтобы быстрее поправиться и вовремя сдать очередной проект. Собственно, я – слепой кретин – и думал, что выглядит он так нездорово исключительно из-за недосыпа.

Варианты один другого бесперспективнее так и толкутся у меня в мозгу.

Связаться со Стивеном и спросить, нет придумали ли в Штатах какого-нибудь нового способа лечения? Он же крутится в высокопоставленной тусовке – венерология там должна быть особенно актуальна. С другой стороны, медицинские базы данных едины, а сокрытие эффективных методов – серьёзное уголовное преступление, так что шансов почти нет. Да и реакция Жени на моё явление со словами «у нас тут смертельное ЗПП» – совсем не то, над чем мне сейчас хочется иронизировать.

Выступить с заявлением, обращённым к молодым учёным, мол, полцарства тому, кто доработает какое-нибудь новое лекарство в ближайшую неделю? Отчаяние. Да и у этих титанов мысли и так астрономические доходы, где мне взять полцарства адекватных габаритов?.. Попросить о помощи Гончара?

Попробовать самому изучить, как устроена зараза, какими методами на неё пробуют воздействовать и как-то скорректировать схему или что-то изобрести? Угу. Опять у меня начинается.

Вообще никаких вариантов. Я бы сейчас любой океан переплыл несколько раз во всех направлениях, если бы чем-то помогло. И рвение продолжает копиться, а выхода нет!

Просто пойти к Гончару и… не знаю… «Пётр Николаич, сделайте что-нибудь, я не справляюсь!» Шедеврально! А то он мало моих соплей с пола подобрал за последние пятнадцать лет, ага…

Соберись, придурок несчастненький, Кузнецов! Сейчас ведь ещё у Риты надо как-то появиться.

Или, может быть, вообще с Томом посоветоваться?..

***

Если она сейчас не заплачет, то заплачу я, и неизвестно, что тогда произойдёт, – настанет конец света, не иначе… В общем, такого не должно быть просто по определению.

Но она не плачет, а поворачивается ко мне, окаменевшему посреди комнаты, и выпаливает:

– Это хотя бы не от курения.

– Да уж, – курение тут ни при чём, но из-за вредной привычки Алекса Ритку постоянно мучает чувство вины. Прошлое – куда от него денешься…

– Я позвонила Тому! Сказал, постарается помочь: он бывает на разных планетах и знает медицинские центры. Сможем попробовать экспериментальное средство! Лучше, чем ничего, – неестественно заламывает руки, вывернув правое запястье.

– Рита, – трогаю её за плечо, ожидаемо натыкаясь на реакцию – крупную дрожь, точно как тогда… – пойдём сядем.

Волоку на диван – сколько было уже здесь беззаботных вечеров, ну почему всё расползается по швам опять! Мельком замечаю грустную вопросительную морду Джека, пристраивающегося у наших ног.

– Ты инфекционист. Значит, на самом деле понимаешь: Том просто хочет помочь нам не сойти с ума. Но я уверен, что для этого как раз нельзя терять связи с реальностью. Не надо хвататься за всякий бред! Факты, Рита, понимаешь? Есть только они…

– Не знаю… теоретически возможность разработать лекарство не исключена. Я дала ему доступ на ввоз препаратов, придётся кое-что подтасовать… – рассеянно теребит мой рукав. – Представляешь, по счастливой случайности он был на Марсе как раз когда я проходила там практику! Не должно возникнуть вопросов, где мы могли познакомиться…

– Ну вот… и тебя вовлёк в соучастие своей раздолбайской манере жить… – произношу как можно менее агрессивно.

Уже почти месяц как Том улетел с Земли, а я так и не решил, что написать вдогонку. Слишком много мы сказали слов, гуляя по городу или сидя за каким-нибудь подвернувшимся столом… Дело, может, в инопланетности… как будто иное мироздание. Но в то же время… до ментального опьянения понятный общий язык. Это мой язык, конечно, но всё равно трудно ожидать такого от существа с фиолетовыми глазами… Ладно, пусть делает, что бы он там ни надумал… Любую помощь сейчас приму.

– Ну перестань… Знаешь, я стала врачом не для того, чтобы видеть такое! Надеялась, буду говорить пациентам: «Это вирус, но у нас же XXII век на носу!» А все ужасы из учебников – видеть только в лаборатории! Но это – это как будто призвание, от которого я устала. Или даже не призвание, как назвать… карма! Исправлять ошибки – чужие и природы. Лечить, отмывать, чистить, чинить! Лезет изо всех щелей – а теперь ещё и, как издёвка, прямо с Алексом, и прямо по моей специальности! Только разделаюсь со всеми проблемами, они опять косяком идут! В прошлом месяце были такие сложные случаи – хотя поначалу ничего не предвещало! И вот теперь… – отодвигается от меня и умолкает, ожесточённо изогнув губы.

– Я знаю, Рита, и у меня похожая мутотень… Стоит только подумать, что долг выполнен… тут и возникает главная заморочка… или, как потом оказывается, первая…

Слабо улыбается, но тут же снова скисает:

– Мы сделаем всё возможное!

– Да, но если…

– Больно ему не будет. Всё-таки XXII век на носу…

– Зачем он… с тулисианкой, без защиты!..

– Из-за симпатии, наверное… – Рита выдёргивает из волос заколку, защёлкивает и бросает рядом, запрокинув голову.

– Просто идиот… но ведь сразу после – целых десять минут, чтобы обработать дезинфектором!

– Не хотел разрушать момент! Это же Алекс, Ваня, ну хватит!

Уставившись на пол, замечаю рыжий волосок. Скольжу глазами дальше – ещё и ещё. Везде шерсть Джека – как-то подозрительно много. Даже если у него линька или что там… С настройками квартирного пылесоса явно косяк. И здесь, что ли, намудрил Алекс…

– Подожди минуту.

Выхожу в коридор и распахиваю дверцу технической секции.

В детстве мне казалось, что, когда кто-то умирает – просто страшно остаться без него. Но, как выясняется… не иначе благодаря эгоизму, каждый раз начинаешь упорно представлять себя на месте того, другого… Как это – не иметь возможности ещё повоевать?..

– Ну что у тебя опять? – выясняет Рита, бесшумно пробравшись следом в техническую и утыкаясь носом мне между лопаток.

– Сейчас… в ручной режим его переведу пока и посмотрим. Слишком много шерсти. Всё будет нормально, я…

– Ваня! – протестует она. – Ты не сможешь так всегда! Не всё можно перевести в ручной режим! Взять хоть наше собственное тело! Ну ты же должен это сейчас понять! С пылесосом всё нормально. У Джека просто линька чуть раньше срока. Сегодня система просканирует и всё сработает, она обучается и без твоей помощи!

Переступает, шлёпнув босой ногой по полу, и я начинаю расслабляться.

– Ладно, хорошо. Завтра проверю, – оставляю панель управления в покое. – И… я смогу проконтролировать. Всё, что в принципе возможно проконтролировать.

– Нет, и ты не должен… Пойдём в комнату, пожалуйста!

Вернувшись на диван, Рита шумно вдыхает и наконец разражается жуткими рыданиями, притянув меня к себе за шею крошечными ладошками. Дикое чувство: облегчение и содрогание одновременно.

Содрогание – оттого, что вот это вот всё я до сих пор не умею. Хотя пробую не впервые… Насколько проще было бы сейчас рвануть в бой, забраться на крышу по тросу или вырваться из горящей квартиры… Было бы нужно… Но необходимо как раз другое. Господи, за этим ведь – к Алексу, а не ко мне!

И если бы не Рита, вцепившаяся в плечо в порыве детской беспомощности, я бы уже взял, к примеру, вон ту синюю вазу с цветами от очередного хрен знает кого и запустил её вон в ту стеклянную стену.

Но стараюсь изо всех сил:

– Вот, смотри, мы сделаем из дивана гнездо, сейчас покажу… и тебе нужен…Джек, неси плед! Вот молодец!

Когда выпрямляюсь, закончив сооружение противошокового убежища и затолкав туда и собаку, – уже готов, что она будет вот так смотреть: опустошённо и с надеждой.

А способ бороться есть только один – быть Алексом, если коротко:

– Я не ухожу. Я за чаем. Я не уйду никуда.

***

– Сдайте оружие, – как будто утомлённым голосом сообщает система на входе в больницу. Не отпуская Риткиной руки, бросаю бластер в распахнувшуюся ячейку сейфа.

Несколько ступенек к лифту, салатовые стены, деловитый персонал – раньше казалось царством исцеления и оплотом всемогущества. А тем, что Ритка к такому причастна, я гордился даже больше, чем потенциальной способностью Тихорецкого в кратчайшие сроки утыкать небоскрёбами все окрестные планеты.

А теперь безобразно не представляю, что ему сейчас скажу.

Но, войдя в палату, в общем, почти такую же, как у нас в госпитале (почему-то казалось, здесь должна быть какая-то особенная супернавороченная обстановка…), обнаруживаю, что Алекс сам прекрасно способен выразить среднее между охватившими нас всех эмоциями одной фразой. Как-то неуклюже боком сидя на кровати, он поднимает на меня глаза и – выдержав идеальную по длине паузу – объявляет:

– Это хотя бы не из-за курения.

– Я уж понял…

– Ваня! – шёпотом одёргивает меня Рита.

– Обещай мне, что не полетишь больше на Ёжик.

– Что?!

– Я умираю. Обещай.

– Ты серьёзно?

– Саша, ну зачем! – волнуется она, подскакивая к Алексу, трогая за плечо.

Он вымученно улыбается – догадываюсь, что всё-таки пошутил или… на грани… Рита изображает намёк на подмигивание, мол, соври в ответ…

Подхожу совсем близко к ним обоим – и обещаю.

– Я больше не полечу на Ёжик, никогда. Только, – еле выравниваю интонацию, успевая судорожно подумать, что Ритку сейчас снова прорвёт из-за выражения моего лица, – только если на экскурсию вместе с вами. С вами обоими.

– Окей, – слабо выдыхает Алекс.

А Рита реагирует удивительно спокойно.

1 марта 2099 года, Земля

Она по-прежнему спокойна, нисколько не выдавая того, что творилось за пределами палаты в последние дни.

Том обещал справиться за неделю, но появился только сегодня – 1 марта.

Здоровье Алекса ухудшалось всё это время невообразимыми темпами. Я даже не представлял, что так бывает. Правда, есть маленькая хорошая новость: у него трудности с координацией и ощущениями, но нет никаких симптомов помутнения рассудка – про себя я печально отмечаю: тягаться с настолько мощным сознанием трудно даже тулисианскому грибку.

Руководство клиники вынудило всех нас перевести пациента в Москву. Слишком тяжёлый случай, да ещё и человек публичный. В общем, галочку о том, что сделано всё возможное, хотелось поставить нам всем. Включая даже самого Алекса.

В местной больнице влили в него, похоже, весь арсенал доступных средств, но получили только угрожающие побочные эффекты. Я настоял на том, чтобы мы с Риткой (и Джеком, за которым здесь хотя бы есть кому присматривать) заселились в один номер в московской гостинице, просто потому что страшно – якобы за неё. Большую часть суток мы толчёмся в больнице, стараясь тем не менее попадаться на глаза Алексу как можно реже.

И вот сегодня волшебник в голубом вертолёте кое-как долетел – и Ритка отправилась его встречать. А я в этот момент просто спал. Если бы не вырванные из суматохи три часа покоя, вырубился бы где-нибудь в больничном лифте – из-за физического истощения, нервного напряжения и нарастающего тремора бестолковой надежды.

***

– Ваша очаровательная девушка только что зафинтилила мне оплеуху, поэтому сначала перейдём к делу, а потом уже твой настрой будем расхлёбывать! – предупреждающе кричит издалека Том, завидев меня на крыльце больницы. Полы тёмно-синего в какую-то белую точечку то ли пиджака, то ли куртки энергично хлопают, пока он преодолевает двор аршинными прыжками.

– Зафинтилила? – не препятствую собственной горькой усмешке. – Всё расширяешь спектр тематических словарей?

Так как мы замышляем кое-что незаконное, по традиции отбираю у него оружие, чтобы система на входе обратила внимание только на меня, и в который раз поражаюсь ответной остроте восприятия контекста: если кто-то без слов вцепится в мой бластер, я отреагирую моментально – не знаю как именно, но уж точно не милой улыбкой и участливым кивком.

Здание Центральной специализированной московской инфекционной больницы – пятидесятиэтажка, как минимум половину площади которой занимает исследовательский центр. И таинство исцеления здесь тоже, как и в питерской клинике, – основной смысл. Персонал нас уже узнаёт и провожает такими взглядами, будто мы собираемся намеренно испортить всем праздник…

Алексу не рассказывали об идее Тома, поэтому, увидев на пороге взволнованную компанию, он с трудом приподнимается на локте:

– И чем обязан?

Выдвигаюсь вперёд, набираю побольше воздуха в грудь и докладываю:

– Мы заменяем твоё лечение!

– Вот как? – глумится он потрескавшимися губами. – Это я здесь умираю, Кузнецов. Хотя бы сейчас можешь прекратить командовать?

Ритка очень больно бьёт меня ребром ладони между лопаток. То ли вздрогнув, то ли отпрянув от удара, невольно делаю ещё один неуклюжий шаг вперёд и опускаюсь прямо к нему на кровать:

– Ал… Саша, Том привёз инопланетное средство, экспериментальное. Так как терять… ну… если ты согласишься, мы своевольно изменим протокол.

Подвергнув осмотру всю команду и, остановившись на Рите, он вдруг чуть прищуривается, почти задорно, и подтверждает:

– Да, я не против.

– Серьёзно? – снова решаюсь привлечь внимание Алекса к своему лицу.

И есть что-то непробиваемо жизнеутверждающее в том, что мне не мерещится – его специфический насмешливый взгляд никуда не делся даже сейчас. Зажмуриваюсь, тут же заставляя себя снова распахнуть глаза: нам будет этого настолько не хватать…

– Терять нечего, ты прав.

И тут меня охватывает паника:

– Том, а… хуже не станет, точно? Он всё-таки человек…

– Ты что, думаешь, я не выяснила механизм действия?! – Рита спихивает меня с кровати, оставляя простор для дальнейших врачебных манипуляций. – Давай без дурацких вопросов, ладно?

Почему они все так уверены?! Том может умалчивать о рисках. Тогда Алекс всё равно умрёт, но ещё быстрее… Я, кажется, к такому не готов. Отступив, снова сталкиваюсь с ним глазами. Сочувственно улыбается. Ничего хорошего это сейчас означать не может.

– Как я понимаю, мы не сможем надолго отключить сканер? – беспокоится Том, наблюдая за индикаторами системы. – Анализ запускается каждые десять минут. Ваня, взломай его, пожалуйста.

– Серьёзно, да? Офонарел?! По-твоему, это так просто?

– Просто или нет, тебе следует это сделать…

Как я не подумал, палата интенсивной терапии… Сканер здесь нельзя отключить в принципе. Перенастроить можно, но там же прогон будет всё равно хотя бы раз в час точно, плюс ещё пару раз в день отчёты мониторятся вручную… А я тут ерундой занимался целыми днями – вместо того чтобы заранее подготовиться. Полный проёб… придётся нам сейчас Алекса под каким-нибудь предлогом забирать домой. Говорил же я, рискованная идея…

– Уймитесь, – шипит Ритка, отпихивая меня от настенной панели и получая доступ к управлению устройством. – Сканер мы сейчас просто на Ваньку перенаправим! Состояние у него предобморочное, как раз правдоподобно получится. Оставлю анализ только по основным параметрам – давление, пульс, глюкоза… Алексу я давление плавно снизила, так что, Ваня, уж пожалуйста, без сюрпризов – рассчитываю на сто десять. А с пульсом – нормально, ты же больной…

– Там же вручную данные мониторят, Рита! Какая глюкоза?! У него же инфекция, должно быть одних параметров два листа!

– Мониторят, но раз в двое суток! Я добилась доступа и в нужный момент быстренько там… перетасую их!

Отвесив челюсть, просто хлопаю глазами. Что ещё остаётся, только и хлопать – если уж взялся прохлопывать с самого начала…

– Давай, давай, защитник космоса, ложись на кушетку! Сюда никто не войдёт без экстренной необходимости. Я всё-таки официально лечащий врач.

Тем временем Том извлекает из нагрудного кармана пиджака четыре ампулы в герметичной упаковке с насыщенного изумрудного цвета содержимым – ни дать ни взять подкрашенный гель для детских игр, который тоннами производит любая домашняя лаборатория.

– Тебе сейчас станет довольно… скверно, – предупреждает он Алекса.

– То есть ещё сквернее? – уточняет тот, прикрыв один глаз.

– Так… – наконец доходит до Тома, – насколько скверно уже сейчас?

По лицу Алекса растекается ярко выраженная нейтральная эмоция.

– Ладно… если я тебе скажу, что м… впечатления… будут большей частью мнимыми, продлятся примерно сорок минут, затем ослабнут, а лечение целиком отнимет меньше суток, после чего станет лучше и больше никакого вмешательства не понадобится, ты сможешь прямо сейчас… не всполошить людей?

– Я не дам тебе меня связать. Так что придётся… не всполошить, – падающим тоном констатирует Алекс.

Кошусь на сканер, нервно сглотнув. Тридцать шесть минут до прогона, а тут такие дела… Где там сто десять… Глубоко дышу и прогоняю по кругу установки метода Дэвидсона – армейского способа бороться со страхом. Не то чтобы бороться – скорее, выпихивать его из зоны восприятия.

– Гематоэнцефалический барьер? – уточняет у Риты Том. – И… как я просил…

– Барьер открыт. Да, всё есть, – она достаёт простой допотопный шприц, набирает в него содержимое ампулы, подсвечивает вены своим планшетом и недрогнувшей рукой вводит лекарство.

– Рита, – подаёт слабый голос Алекс, – если всё всплывёт… тебя лишат права на работу?

– Не лишат, – автоматически отвечаю я, – она лучший инфекционист в городе.

И мне всю ночь придётся делать что-нибудь для того, чтобы к утру у неё прекратился панический озноб.

***

Следующие часы проходят в таком полубреду, как будто это меня, а не Тихорецкого, сначала иссушила болезнь, а потом накачали зелёным инопланетным ядом. Первое время я вообще не могу прекратить высматривать изменения на лице Алекса. Но оно ничего не выражает, а фокусируется он упорно на потолке.

Том подкатывается на врачебном кресле и нагло загораживает мне обзор спиной. Кажется, он ещё и нежно держит своего подопытного за оба запястья. Но адекватно рассердиться мешает внезапно навалившийся сон, прямо внутри которого дважды подозреваю, что Ритка с утра всё-таки подсыпала транквилизаторы мне в чай. Обычно они на меня не действуют, но не при такой степени недосыпа… Вот почему она и не думала беспокоиться о давлении и пульсе для отчёта… Всегда так – поплачет, ресницами похлопает, а коварный план всё равно провернёт…

Когда я снова начинаю воспринимать окружающий мир, уже явно близится вечер, и в палате никого нет, кроме меня и Алекса. Сканер снова нацелен на него.

– Значит, вот как ты просыпаешь побудки на службе, товарищ майор? – ехидничает Сашка, повернув голову в мою сторону.

– Это Гончар тебе наплёл?! Я лишь раз проспал, и то на Земле!

И спохватываюсь:

– Ну… как самочувствие? И куда они все свалили, блин?!

– Нормально… Теперь всего лишь просто скверно…

– Ё…

– А твой тулисианский дружок владеет гипнозом.

– Что?!

С трудом принимаю сидячее положение. Мышцы как ватные, дело точно нечисто…

– Спроси у него при случае.

Лёгок на помине – светящийся от радости Том с подносом с какой-то синтетической едой для Алекса проникает в палату следом за Ритой.

– Спасибо тебе! – иногда я бываю способен произнести и такое.

– Прости, Ваня… простите все: с доставкой лекарства всё слегка вышло из-под контроля… но, главное, успел.

– Да что у тебя вообще когда-нибудь не выходило из-под контроля, Том?!

– Трудно сказать… но обычно я люблю, когда оно это делает.

Он явно собирается кормить Алекса с ложечки, и от такого зрелища я, пожалуй, себя избавлю.

– Что – оно? Это ведь ты сам делаешь, боже мой! – гневно оглядываясь, досадую уже в дверях.

– Ладно… я. Но… как сюрприз для себя самого.

– Ненавижу сюрпризы!

– Уж в этом, Ваня, сомневаться давно не приходится…

Вываливаюсь в коридор и прохаживаюсь туда-сюда, бубня под нос «я тебе сюрпризы-то на ноль поумножаю…» и разглядывая портреты передовых целителей на стене. А развёрнутых мыслей нет ровным счётом никаких. Как будто всё, для чего предназначена моя голова, – оглушающий стук крови в висках…

– Извините, – раздаётся откуда-то снизу юный голосок медсестры-азиатки, – не могли бы вы передать врачине, что её приглашают на консилиум… по поводу… этого пациента. Начнётся уже через полчаса, а она запретила заходить в кабинет.

Вдруг девушка вытягивает шею, силясь заглянуть мне за спину, и, улыбаясь, кивает:

– Ой, здравствуйте, Маргарита Константиновна, я как раз просила…

– Я десять лет училась на врача не для того, чтобы меня называли врачиней, – отрезает материализовавшаяся рядом с нами Ритка, круто разворачивается на каблуках и, остервенело покачивая бёдрами, удаляется к автобуфету.

Если я вздумаю хохотать – эхо разнесёт по всему этажу: в коридоре фантастическая акустика. Но эта речевая мода пятидесятилетней давности… а родившиеся где-то за пределами новой Москвы люди, как водится, просто застряли во времени… Но Маргариту Константиновну застрявшие во времени люди неизменно приводят в ярость.

– Передайте им, она подойдёт, – заверяю оторопевшую медсестру.

Сплошь застеклённая стена коридора поблёскивает, впитывая разгорающийся мартовский закат.

9 марта 2099 года, Земля

Стёкла соседних домов сверкают, отражая холодноватый мартовский рассвет.

Алекс выздоравливает. Уже на вторые сутки после нашего рискованного вмешательства он потребовал возвращения в Питер. Не знаю, чем именно руководствовался Тихорецкий, но лично я прикинул, что умереть в Москве – до того неправильно, что впору и вправду передумать умирать… Забавно, раньше я как-то особенно не размышлял о собственном городском патриотизме. Нормально ли было бы умереть на Ёжике? В общем, да. Главное – не в Москве…

Ритка попробовала уговорить Тома дать ей контакты учёных, разработавших лекарство, причём она почему-то уверена, что это были вовсе не тулисианцы. Том косвенно подтвердил предположения, не скрывая: препарат достался ему не совсем легальным путём, а значит, нам пока придётся замять тему и никак себя не проявлять.

Консилиум собирался поставить вопрос о каком-то ещё варианте экспериментального лечения, от которого у Алекса гарантированно отказали бы некоторые органы… Их можно было бы позже восстановить, но эффективность самого метода на данный момент в принципе неизвестна.

Ритка ухитрилась им наплести, что подействовала стандартная схема лечения (пока таких случаев было очень мало, и все – на гораздо более ранних стадиях заражения) и что мы будем продолжать её придерживаться, но теперь уже дома. Она изменила в базе даты отчётов сканера, а данные о перенастройке анализа и вовсе смогла удалить – почти без моих советов. А я просто стоял на стрёме у дверей кабинета статистики, уговаривая себя не провалиться с концами в эйфорию.

В самолёте у Алекса развился анафилактический шок, и пока Рита активировала бокс с экстренной аптечкой, Том просто-напросто достал из кармана ещё один уже заряженный старомодный шприц и чрезвычайно профессионально вколол ему дозу адреналина. Чуть не получив от меня хук в челюсть после окончания перформанса, этот самонадеянный враль признался, что такой вот побочный эффект, причём отсроченный, встречается почти в восьми случаях экспериментального лечения из десяти. Естественно, предупреждать нас заранее он и не собирался… Справедливости ради, больше чем на пять минут от Алекса Том не отходил с момента начала лечения. У тулисианцев есть ещё одно огромное преимущество: они могут спокойно не спать несколько земных суток.

А у нашей больницы есть огромное преимущество перед московской: она относительно малоэтажная, поэтому окна здесь можно открывать. Распахиваю все четыре створки – и в палату проникает отточенно исполняемая на фортепиано до неприличия известная мелодия: в соседней школе проводят какое-то мероприятие. Наверное, Шопен?..

– Саш… как эта штука называется? – оборачиваюсь и растопыриваю в воздухе пальцы, будто указывая на висящие сверху звуки.

– Ноктюрн ми-бемоль мажор, отличник, – хихикает Тихорецкий.

Дверь-стена переходит в открытое состояние – и Ритка впихивает каждому из нас троих по кружке чая, не прекращая трещать по аудиоканалу.

Угу… Мне достаточно было вычислить по базе этого дарителя дешёвых букетов и увидеть его причёску… Ставлю на три недели максимум.

– Тебе… насколько было… – выведываю у Алекса.

– Транквилизаторы помогают, – догадывается он сразу.

– Саш, ну от кого ещё я смогу узнать?.. Скажи мне!

– Надо думать, Саша не хочет позволить тебе испытать это переживание… дважды, – вперившись в меня взглядом, Том отставляет кружку на глянцевую поверхность пустующей опоры для какого-то медицинского агрегата.

Непроизвольно делаю глоток:

– Ну ё… В моём чае сахар! Рита… за четверть века можно было и привыкнуть! Целая тонна сахара, кошмар…

– А-а-а, перепутала! Эта моя, держи свою, – выкручивается она, избавляя от сладкого безобразия и усаживаясь рядом с Томом.

За окном продолжают играть Шопена – успеваю обрадоваться:

– А эту я знаю, как его…

– Вообще не Шопен, – закатывает глаза Тихорецкий. – Mariage D'Amour. Поль де Сенневиль, конец прошлого века.

– Оп… ну… круто же всё равно?

– Да, – излучает тепло Алекс. – Но играет не ребёнок. И не робот.

Некоторое время молча слушаем до скрипа притёртую к обстановке мелодию. Почти ледяной воздух пробирается сквозь окно и моментально преодолевается климат-контролем.

– А что если вы все существуете только в моем воображении?

Сентиментальные моменты всегда действуют на Риту очень странно…

– Должно быть, это было бы хуже для нас, чем для тебя, – успокаиваю я.

– Вот здесь, Ваня, ты не прав, – пугающе серьёзно реагирует Том. – Но я убеждён, что существую как минимум я. Поэтому, солнышко, – обращается он к Ритке, из-за чего Алекс натурально выпучивается, как сыч, но заходится беззвучным смехом, – тебе нечего бояться.

Ещё бы. Утонувшая в низком предмете мебели, она кажется ещё меньше ростом, ещё изящнее, а по контрасту с тёмно-синей обивкой – ещё более выраженной блондинкой.

– Ваши биологические виды несовместимы, – вызывая у Тихорецкого уже слышный хрип, предупреждаю я.

– Лучше сказать, не могут давать совместное потомство, но… Главное же, чтобы как будто ёкнуло… Я просто… в смысле…

– Лучше заткнись, – не переставая смеяться, отвечает за меня Алекс.

***

Провожу вечер в попытках сопоставить давно уже настораживающие факты. Дома непривычно пусто на фоне вынужденной круглосуточной социализации последних дней. Незашторенные окна – и предсумрак как он есть насыщает комнату, только зеленоватое свечение планшета создаёт подобие точечного уюта.

На Тулисии не ведут разработок экспериментального лекарства от болезни Огавы. Потому что тулисианцы вообще ею не болеют: лет двести назад приобрели полную устойчивость. Никаких симптомов, ничего. Как с гуся вода. Зато от неё страдают их ближайшие родственники – жители планеты Мирабилис. Да, той самой, существование которой кажется какой-то легендой для детей, – закрывшейся от всего мира и теоретически представляющей повышенную опасность для землян.

Ещё большую опасность для землян, правда, представляют пустоголовые пограничники, которых не смущают даже болтающие по-русски инопланетяне… Да, компьютер базы на Ёжике определил Тома как тулисианца – в силу исчезающе малой вероятности встретить мирабилианца где-либо, кроме его родной планеты. Но я-то мог хотя бы обдумать альтернативные возможности!

Вот почему Ритка знает, что препарат не был тулисианским. Хотя ей не приходит на ум, что сам Том – не тулисианец.

Залезаю в штабную базу и читаю всё доступное о Мирабилисе. И замираю. Кроме того, что жители планеты, по нашим данным, уже больше пятидесяти лет практически не покидают её пределов, хотя обладают богатыми техническими возможностями для путешествий, она, как дословно написано в досье, «инфицирована» расой двадцать шесть. При попытках выяснить, что означает эта формулировка, натыкаюсь на запрет доступа для моего идентификатора.

А у нас с полковником уговор.

Когда он впервые подпустил меня к компьютеру в своём кабинете, соблазн проникнуть в сеть высшего уровня, конечно, зашкаливал. Защищена она нормально, но, думаю, мне хватило бы и двадцати минут. Даже была идея, как попробовать дать себе доступ из другой локации.

Гончар задержал меня возле стола и прямо спросил:

– Ну что, хакер, сможешь отсюда добраться до секретов планетарного масштаба?

– Смогу, – так же прямо ответил я.

И он сказал:

– Посмотри на меня!

Я посмотрел.

– Ты этого не сделаешь.

– Я знаю, товарищ полковник. Знаю, будет статья.

Он мотнул головой и повторил:

– Ты просто этого не сделаешь. Считай, у нас уговор.

Вообще-то уговор предполагает взаимовыгодное сотрудничество… Но мои сопливые двадцать с копейками лет диалог этот зацепил до скрипа.

– Хорошо, не сделаю, Пётр Николаич.

Он протянул мне руку и вышел из кабинета на четыре часа.

Вот почему доступа к правительственным секретам у меня нет. Хотя там и защита сейчас другая, может оказаться не по зубам…

Как могу затираю следы поисков в штабной базе, а досье на Мирабилис копирую к себе в отдельный файл.

«Думал, я идиот?» – отправляю Тому, одновременно вызывая такси.

***

Врач или военный в нашем городе может не только перевести такси на ручник – но и открыть любую квартиру. И хотя я почти уверен, что сопротивления не окажут, ждать у дверей не испытываю никакого желания.

Квартиру эту, с шикарным видом на исторический центр, он, кстати, снял на три месяца. Мол, что-то ёкнуло. Я ему поёкаю сейчас…

– И что ты здесь, блядь, видами любуешься?! – бросаю хозяину, стоящему на кухне лицом к окну со сцепленными за спиной руками.

Моим вторжением он, естественно, не удивлён:

– А что я должен делать? Это законно арендованная квартира и…

– Заткнись! Допизделся уже. Так. Вечер запоздалых выводов окончен. Бластер на стол! Решишь съебать из города, молчу уж о планете – хуй что выйдет!

Разворачивается чуть более резко, чем ему свойственно двигаться, но смотрит на меня спокойно – явно вести себя так в подобном положении его научили не на факультете иностранных языков. И даже слегка ухмыляется, выложив оружие. И правда есть над чем поиронизировать: сколько уже раз я добровольно возвращал его.

Слишком громко тикают механические часы – откуда-то повыше холодильника. Вроде интерьер здесь под советский стиль.

– Какую информацию ты отправил на Мирабилис? – пристёгиваю кобуру с бластером Тома к себе.

– Никакой, ради безопасности я должен привезти отчёт лично. И мне не понравились результаты прошлого визита… Намеревался приехать ещё раз в любом случае…

Значит, всё-таки отчёт…

– И что в нём?

– Психологический… м… портрет землянина.

– И что у нас за портрет? – оттесняю его к свободной стене.

– Довольно отсталая раса в плане… сознания, – выкобенивается, делая шаг назад, но складывая руки на груди.

Молча хватаю его куда пришлось и пробую если не лишить равновесия, то хотя бы как-то сдвинуть с места.

– Напоминаю, я вдвое сильнее. Ты пользуешься своим положением… – даже не думает высвобождать конечности.

– Вздумал играть в благородство? Избавь меня от этой хуеты! Что ещё? Стратегическая информация? Ты потому закорешился со мной и Тихорецким?

– Ваня, ты же знаешь, что в наш век такое было бы попросту глупо. Как в том вашем детском шпионском романе, о котором Рита рассказывала…. К тому же Алекс информацией не обладает, а ты – не делишься. Ты профессионал.

– Приятно слышать! А ты – ублюдок ёбаный! – бодаюсь в него что есть мочи – выходит тухло.

Но с разворота – вминаю в стену. Он поддаётся. Трещит пластик.

– А вот сейчас, – впивается в плечо, – я уже перестану играть в благородство!

Зверски больно.

Оскалившись, вырываюсь. Заряжаю локтем. И сразу – кулаком под дых. Вздрогнув, бледнеет, хватает меня за затылок и валит массой. Пол – жёсткий и скользкий – ошарашивает по лопаткам. Ногами не двинуть – блокирует обе одним коленом. Мажу в ухо – ловит запястья. Дёргаюсь – держит крепко.

Сдавшись, рвано вдыхаю.

– Понятно? – подытоживает Том.

– Отвечай! – нажимаю хрипло. – Чем твоя разведка грозит нам?

– Надо полагать, вас признают неинтересными для налаживания контакта, – отодвигает меня, смахивает волосы с лица и как ни в чём не бывало направляется к холодильнику заказывать апельсиновый сок.

– И что сделают? – сев, шевелю плечами, проверяя состояние тела.

– Ничего! Не будут налаживать контакт! Делиться научными достижениями. Их у нас немало, превосходящих ваши.

– Пф… индюки с приёбом!

– Согласен, но от меня в сущности ничего не зависит.

– Что будет, если я не дам тебе отправить отчёт?

– Не притворяйся дураком. Во-первых, без отчёта они точно не станут выходить с вами на связь. Во-вторых, они пришлют кого-то другого, и вы не отличите его от тулисианца, а закрыть доступ всем тулисианцам – означает устроить сумятицу на полгалактики.

Том вручает мне стакан сока и садится на пол рядом, прислоняясь к не пострадавшей от удара части стены.

– Ваша планета инфицирована расой двадцать шесть. Что это такое?

– Трудно объяснить. У нас есть их представители. Или представитель. Или… влияние без носителя. Они воздействуют на жителей планеты. При этом мы можем изолировать источник и можем определить, что кто-то уже подвергся влиянию… и… с некоторыми ограничениями… освободить из-под него наших сородичей.

– Том! – отставив сок на пол и отчаянно застонав, закрываю лицо ладонями, уткнувшись локтями себе в колени. – Ну как я-то могу поверить, что ты не инфицирован… или как называется эта хуеверть… В чём хотя бы суть влияния? Что им нужно? Почему у нас как ошпаренные все от одного слова делаются? И… ты спас жизнь Сашке…

– Я ничем не рисковал, в отличие от вас с Ритой.

– Хватит врать.

– Я не инфицирован. А у вас просто слишком всего боятся… Земляне, ничего не поделаешь… Ты… что предпримешь теперь?

– Не знаю… – мысль словами не говорится: и догнавшая благодарность, и проблеск недоверия, и потеря ориентиров – какое ещё «влияние без носителя», в самом деле?

Не глядя протягиваю ему руку.

Пальцы Тома гораздо теплее, чем у человека, и я опять стараюсь не рассмеяться, так некстати прикинув, какими ледышками должны ему казаться на ощупь земляне.

– Что? – изучает мою эмоцию и то ли расслабляется, то ли настораживается.

– У меня ледяные руки?

– Просто слегка прохладные…

Поднимаю глаза, чтобы попытаться понять, правда это или нет, и перехватываю его взгляд.

– Ходят слухи, что на Мирабилисе освоили телепатию или… как она называется. И… Алекс мне сказал.

Том приподнимает брови:

– Это военная тайна, – почти подмигивает. – Саше нужно было помочь: лекарство разрушает психику.

– А на меня ты воздействовал?

– М… несколько минут, в самом начале нашего знакомства. Потом показалось… излишним – и я вывел тебя из транса.

Вот почему всё было так странно, хотя и в моём духе…

– Значит, решение скрывать тебя от командования я принял сам?

Пожимает плечами:

– Ты сразу же вознамерился так поступить.

Чувствую, как притихшее раздражение заряжается новой силой:

– Ну за каким хреном я должен тебе доверять? Ты читаешь мысли!

Отпускает мою руку, то есть, скорее, высвобождает свою: только сейчас я понимаю, что всё это время впивался ногтями ему в ладонь…

Стараюсь заставить себя мыслить трезво. Тиканье механических часов над холодильником – будто единственное содержание момента. Позволив ему побыть, чуть меньше двух минут, Том подытоживает:

– Я могу оставаться на Земле столько, сколько потребуется для твоего спокойствия.

– Рехнулся? Они же будут тебя искать – и у нас точно возникнут проблемы.

– Нет.

– То есть?

– В этом и заключается разница… В степени осознанности… У нас не такие порядки. Я могу делать что хочу. Предполагается, я в любом случае поступаю разумно. Нелегко объяснить…

– Ладно, ясно. И кто-то ещё припрётся нас под лупой рассматривать? Давай лучше уж поезжай выступай со своим отчётом. И, кстати, что за приём ты сейчас провернул – сначала вцепился мне в затылок, а не руки заблокировал? Если бы не разница в габаритах…

– Упреждающий манёвр… – цапнув меня коротким движением зрачков, возвращается к обычной улыбке, – чтобы ты череп себе не расшиб…

Всё-таки хватаю стакан с соком, опрокидываю внутрь, вскакиваю на ноги и не оглядываясь отправляюсь к входному люку. Потом разворачиваюсь, иду на кухню, отстёгиваю кобуру и кладу бластер Тома обратно на стол. Чем оправдать, не знаю. Очень странно, учитывая мою работу, практический опыт и некоторые прочие качества… Но реакция проживается именно так. Я слишком многого набрался у других, не иначе…

– Ваня, я сейчас не поеду – сначала дождусь, пока Алекс совсем поправится. И как бы у тебя теперь затруднений не возникло…

– С чего это?

– С того, что ты сейчас пришёл ко мне, а должен был – к Гончару…

17 марта 2099 года, Земля

– И почему ты пришёл ко мне, а не сразу к Гончару? – уныло интересуюсь у возникшего на пороге моей спальни Алекса. Первый час ночи, и я в самом деле собиралсяотдохнуть.

Еле держится на ногах: выписали только вчера, под персональную ответственность Ритки и уж точно не предполагая, что он на следующий день полетит ко мне на пятидесятый этаж со своего пятнадцатого, хоть и в соседнем квартале. Такую решительность можно объяснить только тем, что Алекс не хуже меня умеет складывать два и два.

Обречённо выползаю из постели, нащупывая тапки, вроде как обязанные находиться и надеваться самостоятельно… Но нет такой передовой технологии, которая не способна обернуться тотальным разочарованием!

– Я всё расскажу Рите! – выплёвывает он детскую угрозу.

– Валяй! – не теряюсь я, изловив одну из пары нерадивой обуви и нащупав шершавый носок второй. – Она уже договариваясь о твоём лечении знала, что лекарство не тулисианское, потому и поверила Тому!

– Да хоть тмутараканское! Не заговаривай мне зубы! Раса двадцать шесть! Я только сейчас добрался до твоих файлов, а Рита туда вообще не полезет!

– Алекс, я тебе не для того дал доступ, – щёлкаю пальцами, включая свет в гостиной, куда нежданный посетитель еле плетётся вслед за мной, – чтобы ты шарил по моим личным папкам! Садись. Сядь, я сказал!

Он подчиняется, но пыла не теряет:

– И пойду к Гончару! Какие ещё варианты?!

– Вот уж мало во что я верю, Саш, но ты меня так не подставишь – в этом не сомневаюсь… – приземляюсь на ступеньку лестницы, ведущей на второй ярус, напротив и одновременно подальше от разъярённого Тихорецкого.

Сам он эту лестницу и соорудил… Очень эффектно складывается, но не всегда потом так же впечатляюще раскладывается без волшебного мата одного талантливого инженера-проектировщика, поэтому я зафиксировал ступени в исходном положении.

– А что я – подставлю всю планету? – резко наклоняется вперёд, а потом плавно оседает обратно – наверняка не справившись с приступом головокружения.

– И сделаешь Ритку соучастником? Или, чего хуже, отправишь её в карантин на предмет инфицированности этой ебучей расой? Думаешь, кто-то будет разбираться в степени её вовлеченности?

Пытаться манипулировать Алексом – всегда означает нарываться. Или – сразу же огрести…

– И почему ты такой мудак, Кузнецов? – протяжно спрашивает он у пространства у меня за спиной. – С отморозком её гулял по тирам. А теперь – этот хуеплёт сладкоголосый! Не многовато сношений для долбаного отшельника?!

Это в самом деле больно, и он прекрасно знает.

– Алекс, мне тотально поебать на твоё псевдомудрое мнение! Что Артём, что Ритка… исключительно на моей совести. Но Том спас тебе жизнь. Если для тебя не важно, то для меня – слегка наоборот!

– Спас… чтобы довесить ещё лапши!

– Представь себя на его месте!

– Спасибо, я останусь на своём месте! И в своём уме. Пока с твоей помощью не инфицируюсь какой-нибудь расой… – он поднимается с явным намерением закончить и разговор, и свой визит.

– Ты и без моей помощи прекрасно умеешь инфици… – осекаюсь, но перехожу в наступление: – Так и зачем ты вообще пришёл ко мне, а не в штаб?

Останавливается, разворачивается, подходит вплотную и нависает надо мной, не произнося ни слова.

– Отвечу за тебя, – с вызовом пялюсь на него снизу вверх. – Потому что начнётся война. Прямо здесь, внутри Содружества населённых планет.

– Война – это естественно. Твои, между прочим, слова, – он упирает руки в боки, то ли для выразительности, то ли отвлекаясь от боли.

– Естественно. Потому что есть только одна причина не вступать в войну – доверие.

– Ваня! Сколько раз Том тебе заливал?

– Не знаю! Несколько сотен раз… Как и ты, за всю жизнь. Какая нахуй разница?!

Алекс так понуро оседает на ступеньку рядом, будто если бы у него сейчас на голове была шляпа, он бы её снял в знак уважения к моим безвременно почившим мозгам.

– Саша, прекрати, я не наивный болван… Это своего рода стратегия. Пока он не нанёс мне ни одного удара, и я не собираюсь проигрывать сам себе. У вранья полно теоретически возможных причин. Но доверие можно выдать только наперёд…

– Окей. Тем разумным существам, которых ты мочил с Ёжика, то же самое бы сказал?

– С ними я не был знаком.

– Думаешь, со своей мирабилианской звездой ты знаком?!

– Я знаком с Томом. И если он окажется не тем Томом, с которым я знаком, это будет хотя бы не на моей совести. То же самое могу сказать и о тебе.

– И готов заплатить парой населённых планет за свою великую идею?

– Да. Готов. С тобой и с Риткой ничего не случится, я уж прослежу. А на планеты мне как-то положить…

Лестница приходит в движение, изящно отправляя нас на второй ярус. Я даже не успеваю никак отреагировать. Куда он нажал опять?

Лунный свет здесь упивается сам собой на двадцати квадратах бесполезной площади. Покидая ступеньку, дотрагиваюсь до фактурной стены – по-прежнему шероховатая. Терпеть не могу такое покрытие, но постоянно забываю с ним разобраться.

– Здесь всё ещё можно танцплощадку устраивать… – из той точки, где я нахожусь, кажется, что Алекс нарочно элегантно врисовывает силуэт между соседними рёбрами жёсткости оконной конструкции и стоит так, отбрасывая кинематографическую тень.

Провожу по стене уже обеими ладонями до полного отвращения, когда слышу:

– Окей. Я не прав.

– Тихорецкий, поверь мне, сегодня не время для язвительных сентенций.

– Я серьёзно.

Поворачиваемся друг к другу мы одновременно. Я с досадой отталкиваюсь от стены и сжимаю кулаки, избавляясь от оскомины её осязаемости.

– Ты просто воюешь за свою убеждённость.

– Ну… разумеется.

– Это ведь… тяжело, – определяет он с какой-то новой, уже неагрессивной интонацией, выразительным жестом заставляя материализоваться из ниши стулья, которыми, кажется, я последний раз пользовался лет десять назад…

– Да, Саш, просто пиздец как тяжело, – для наглядности надломленно выгружаюсь в сидячее положение. – Особенно когда ты ни хера ни в чём не убеждён… Но в этом мире как-то, блин, больше нечем заняться. И здесь уж ты меня понимаешь! Иначе бы не строил перевёрнутые башни под протестующие вопли народа.

– Рите придётся сказать. Она промолчала потому, что не уверена, долечился ли я… Ей нужен Том.

– Или она в него влюбилась…

– А как же тип из клиники травматологии?

– Тип хм… второго типа… Ещё дней десять максимум.

Алекс вопросительно поводит плечом. Объясняю:

– Она выбирает либо завуалированных абьюзеров с псевдохаризмой, либо чуваков с причёсками как у партийных деятелей из СССР… Первых мы вытряхиваем, вторые надоедают ей максимум за три недели.

– Том не из второй группы, заметь…

– Не исключаю, что есть и третья… Не щёлкал бы ты клювом двадцать пять лет, оглядывалась бы она на тебя…

Он только хмыкает, покачиваясь в кресле.

– Саш, ты идиот, да?.. На кого ещё?!

– Это относится к категории явлений, теряющих очарование при попытках их озвучить. Ты меня услышал?

– Ещё как, блин, как всегда, ёлки… – бормочу себе под нос, выясняя, не вызывает ли у меня отторжения на ощупь ещё и обивка стула…

– Рванёшь на Мирабилис – легенды мне не нужны.

– И зачем меня, по-твоему, туда понесёт?

– Вселенную ремонтировать…

– Ремонтировать, Алекс, это на самом деле не мой профиль! Мой профиль – ликвидировать.

– Ну… соберёшься ликвидировать Вселенную – сообщение мне отправь.

Только Тихорецкий умеет сохранять серьёзное выражение лица, выдав такую фразу после прокатившегося по эмоциональному бездорожью диалога. Я вот, как выясняется, совсем не умею…

***

«Надо поговорить».

«Ещё неделя, чтобы наверняка судить о здоровье твоего друга», – Том, конечно, не спит.

«Я не об этом».

«Неделя – и можем лететь».

«И почему, по-твоему, я собираюсь куда-то лететь?» – ожидаю ответа, по смыслу похожего на слова Алекса, и зря.

«А что ты станешь делать? Ждать морковкина заговенья?»

«И меня так просто туда пустят?»

«Там никто и не подумает обращать на тебя внимание. Я лечу домой, и я решаю».

Офигеть планетка.

28 марта 2099 года, Мирабилис

Офигеть планетка.

Терминал космопорта похож, скорее, на торговый центр. Никаких заметных мер безопасности, никаких снующих повсюду людей в униформе – только места для отдыха, кафе и несколько мирабилианцев, следящих за системой регистрации прилетающих.

Отпросился на работе ещё на две недели, прикрываясь нанесённым болезнью друга ударом по нервной системе. Не сомневаюсь, они думают, я заперся дома, подзаряжаясь от внутреннего аккумулятора. А я вместо этого ещё больше нарастил темпы выхода из зоны комфорта. Можно сказать, вышел за пределы понимания дискомфорта вообще…

Нас встречает необычайно красивая девушка в оливковом костюме и с такими же фиолетовыми, как у Тома, глазами. Этих самых глаз она именно с него и не сводит – и не обращает на меня никакого внимания, хотя говорит, скорее всего, обо мне – мол, что за инопланетная обезьяна имеет счастье оказаться рядом с таким блистательным джентльменом… Очень не хочется знать такое наверняка, поэтому переводчик даже не включаю. После одной из реплик Тома девушка заходится звонким переливчатым смехом и разрешающе жестикулирует – а мы наконец выходим из терминала. И тут же – сквозь огромный распахнутый люк – попадаем в… пневматический поезд!

– Ого! У нас на Земле когда-то хотели построить такой же… Но как-то всё…

Сиденья очень удобные, только слегка не по росту – непривычно: на Земле все стандартные предметы как будто сделаны прямо с расчётом на мои габариты. Я могу без корректировки надеть тестовый образец скафандра, а когда занимаю место пилота в любом летательном аппарате, он не перемещает штурвал, не изгибает спинку кресла и не шуршит, подгоняя страховочный ремень, – тут же объявляет о готовности к старту. Гончар всегда по этому поводу вворачивает, что я образцовый боец…

Кресла местной пневмокапсулы тоже способны адаптироваться – слегка помедлив и, должно быть, классифицировав меня как подростка. Озираюсь: в салоне, кроме нас, ещё шестеро мирабилианцев, рассредоточенных по вагону, – аншлага не наблюдается, – и никто из них даже не поворачивается в мою сторону, хотя инопланетяне, очевидно, бывают здесь редко. Местная мода хоть и явно держится на высокотехнологичных материалах, но тяготеет к какому-то смешанному ретро, во всяком случае в земном понимании. Один из мужчин облачён в подобие костюма-тройки, а его спутница – в юбку такую в мелкие складочки… как они называются, я никогда не знал.

Убедившись, что обстановка меня не зажевала, Том провозглашает:

– Добро пожаловать на Мирабилис, планету повышенной социальной ответственности и связанной с ней стихийной фантасмагории! Прошу запомнить мои слова и… как это… морально подготовиться!

– Угу. Так и откуда здесь взялась ваша чёртова раса? – спрашиваю, понизив голос.

Но Том продолжает вещать на своей обычной громкости, то ли не делая из нашей беседы особого секрета, то ли полагая, что соседи по вагону считают ниже своего достоинства переводить и подслушивать речь на каком-то папуасском языке.

– Это было очень давно. Пограничное кольцо ещё не полностью выстроили, и его роль выполняли посты на самих планетах. Когда корабль расы появился в зоне видимости, меня вызвали в штаб – пробовать найти с ними общий язык. У нас было примерно два часа, я истратил почти всё время, но не смог достучаться. Никакого ответа. А потом связался с Советом старейшин. Решили разрушить корабль… Но со мной была Лея, тогда ещё подросток… она оттолкнула оператора от панели управления и отменила команду. Звездолёт успел слишком снизиться, и мы не могли ничего поделать: удар уже был бы опасен для Мирабилиса.

– Лея?! Серьёзно? Твою дочь зовут Лея?

Непонятный пейзаж за окном (наверняка я могу сказать только, что в этой точке планеты явно сейчас зима) приходит в движение, постепенно размазываясь в монотонный фон.

– Удивительно… земляне воображают, будто повторение удачных идей… как это… вульгарно. А если имя связано с ярким героем, да ещё и звучит хорошо – они скажут: «Ну как так – Лея?» А почему нельзя? Она ведь может сменить имя, когда захочет…

– А характер у неё явно соответствующий.

– Да… Сейчас она у нас главный исследователь расы. И это кроме науки. Биохимик.

– Значит…

– Да. Лея разработала лекарство. Вернее, дорабатывает… К слову сказать, прости за побочные эффекты…

Не напоминал бы… Перевожу разговор на другую тему:

– Мне вот что интересно: Совет старейшин – как он вообще решает вопросы на планете, где каждый сам себе господин?

– Простым большинством.

– М… не укладывается в логику…

– В Совет старейшин входят мирабилианцы, принявшие рекордное количество удачных решений. Таких, об отдалённых последствиях которых можно более-менее достоверно судить. Профессии членов Совета не имеют значения: используются отчёты экспертов.

– Вроде тебя.

– Вроде. Особенно удобно… что я как раз вхожу в Совет, – поглядывает искоса, высматривая признаки произведённого эффекта.

– Ах вот почему та девчонка в космопорту так на тебя вытаращилась! – слишком громко ору я.

– Х… – издаёт нечто среднее между смешком и выдохом, – это, скорее, из-за моей внешности. Члены Совета не являются публичными персонами, никому нет дела до того, как мы выглядим. Но я тебе на всякий случай покажу, – разворачивает изображение семерых сияющих мирабилианцев, среди которых он сам – третий с края. Компания расположилась на фоне живописного скопления смахивающих на деревянные скульптур – музея, похоже.

– Совет в полном составе. Имена называть не стану, просто запомни их внешний вид – мало ли где доведётся оказаться, а ты любишь махать кулаками, даже не спросив у собеседника, как его дела.

– Они же всё равно могут читать мои мысли?..

– Нет. Во-первых, – хмурится назидательно и устало, – это не чтение мыслей – скорее, диалог и… средство воздействия. Между мирабилианцами вообще такой номер… как это… не пройдёт! Между собой мы можем общаться телепатически, но у каждого разные способности, и вместе с тем сама связь считается доверительной. Не для чужих. А во-вторых, в разум не так-то просто вторгнуться. Все выставляют защиту неосознанно… А тебе, Ваня, в этом нет равных.

– Том, ну сколько можно… ты же сам сказал, что воздействовал на меня!

– Ты выдал мне неслыханный карт-бланш.

– А что ты вообще делал на Ёжике? Расу отслеживал?

– Эм… налаживал связи с землянином, намереваясь проникнуть к вам на планету, конечно… И предотвращал ещё одно вторжение в отграниченную зону. От них слишком много затруднений, надо признать… К слову, у нас есть теоретические расчёты по графикам их прибытий. И данные о том, кто контролирует погранпосты.

– А данные-то откуда?!

– Тулисианцы… негласная договорённость. Боятся лишиться нашей помощи с технологиями.

– Им никто санкций не давал!

– Ясное дело…

– Ну так и… вы послали шпионов на все пограничные базы? Кстати, пришельцы из расы, они что – реально пилотируют эти корабли?

– О… без сомнения, не пилотируют. Потом объясню. А шпиона – в своём лице – я отправил только к тебе. Другие предсказуемы. А ты… талантливый программист, остался без коллеги, да и характер, если верить досье… Словом сказать, я проследил за обстановкой. А последующий заход расы уже контролировали с Земли.

– Охренеть… и даже принтер сломал ради легенды?

– Конечно нет… Он вправду сломался… ты же видел мой звездолёт, – Том расплывается в улыбке, нацелив на меня пристальный взгляд.

Пусть гипнотизирует, если так хочется… карт-бланш… да, чего уж там…

– Какой интерес вообще в языках, если способен – ну всё-таки ведь да! – напрямую покопаться в чьём-то мозгу?

Задумчиво поджимает губу:

– Не сможешь приблизиться к подлинному пониманию собеседника, если не говоришь на его родном языке свободно. Лингвистический релятивизм…

– Разве это не гипотеза?

– Нет.

– Но… ведь на Земле сейчас практически нет монолингвов. Мы, получается, двойственные натуры?

– Знаю, что тебе это трудно ощутить, но на деле земные языки очень близки друг к другу…

– Да-да, согласен, для контраста тулисианский я изучал… только забыл всё… Автопереводчик, кстати, прекрасно справляется! Ну, если нужно сказать «отличная погода сегодня», «проваливайте» и «вам конец»…

– О да. Стоит тебе пригласить инопланетянина к себе в дом, переводчик уже справляется не так хорошо. А если ты окажешься вовлечённым в его жизнь…

Раздаётся мелодичный сигнал, очевидно, свидетельствующий о прибытии поезда в пункт назначения.

– Надень его, – Том протягивает мне нечто, похожее на шляпу пасечника, и в ответ на моё недоуменное молчание поясняет: – Приехали в мой родной город, там лето. Длится не более двадцати наших суток… Но температура снаружи сейчас около пятидесяти градусов по вашему Цельсию… Это устройство не даст получить тепловой удар, пока доберёмся до моего дома.

Открываю рот как дурак, а внутренний голос, явно принадлежащий Тихорецкому, хихикает у меня в голове: «Вот что такое эксцентриситет, отличник!»

Жару я плохо переношу, но… стоит тебе пригласить инопланетянина к себе в дом…

29 марта 2099 года, Мирабилис

Стоит пригласить инопланетянина к себе в дом – и (при особенно неудачном выборе кандидата) ты имеешь все шансы в кратчайшие сроки застрять в преисподней. Двести метров пешком до кара показались мне затянувшимся трипом по пустыне Сахаре, несмотря на то что весь путь лежал в тени от некого подобия навеса. И почему нельзя было сделать крытую парковку с кондиционером, а ещё высокоразвитая планета!

Вид сверху, правда, представился привлекательным: зелено (как называются все эти кустарникообразные хренотени, которые точно были изображены в досье на планету Мирабилис в нашей базе, я напрочь забыл), не слишком сильно застроено, рядом море (или озеро?), небо не особенно отличается от земного.

Правда, в автокаре было хоть и не так жарко, как снаружи, но настолько душно, что жилище Тома после марш-броска через преисподнюю кажется мне спасительным холодильником. Да и смахивает оно на оазис: разноцветная, глянцевая, переливающаяся обстановка – кругом стекляшки, мозаики, витражи, гладкие поверхности, полупрозрачные пластиковые округлые формы. Только пол белый – из какого-то твёрдого полированного материала. Я даже не спрашиваю разрешения – скидываю берцы и с наслаждением ступаю на оказавшееся ожидаемо прохладным покрытие босиком, а потом и вовсе растягиваюсь на полу прямо при входе, на несколько секунд на манер Джека высунув язык.

– Можешь вообразить, какого труда мне стоило не поймать тебя за руки, чтобы немного охладиться? – шутит Том, скептически рассматривая меня сверху.

– Я бы точно тогда умер… Пекло вокруг – и тебя настигает рукопожатие огромной раскалённой головешки. Интересно… а дьявол в аду… он считался горячим на ощупь или как?..

Том пожимает плечами, демонстрируя, что этот вопрос его нимало не занимает. Но зашевелившиеся у меня в мозгу после мыслительной гибернации шестерёнки продолжают обрабатывать ассоциативную цепочку и выдают результат зачем-то сразу в озвученном виде:

– А вдруг ты просто создатель Вселенной и водишь меня за нос, развлекаясь? Просто скажи мне, если это так, я ведь догадался! Как-нибудь… ну… вместе поразвлекаемся!

– Надо же, – восклицает Том, – у тебя, что ли, всё-таки тепловой удар?!

***

У меня нет никакого удара – ни теплового, ни… в общем, не очень-то я сейчас в ударе. Поэтому Том ни в какую не соглашается переходить к делу до завтра. А завтра на Мирабилисе наступит почти на восемь часов позже, чем привык мой внутренний хронометр. Маюсь от бессонницы в несуразном коконе из одеяла, покачивающемся в дурацком мирабилианском гамаке. Том сказал, что раньше жители планеты спали на неподвижных поверхностях, как все нормальные гуманоиды, но лет пятьдесят назад кто-то завёл вот такую моду, прикрываясь какими-то исследованиями о пользе для здоровья, и она оказалась удивительно живучей. К счастью, этот гамак можно опустить на пол.

На самом деле я склонен к социальной изоляции просто потому, что мне трудно чувствовать время, будучи затянутым в чужой поток. Проще говоря, я человек увлекающийся. Всем подряд. Но если книги, теории и действия позволяют мне сильнее становиться собой, то другие разумные существа… с ними сложнее. Устремления у всех у нас, в общем, разные. И чудо – найти людей, с которыми мы по меньшей мере не деструктивны по отношению друг к другу. Но обычно я игнорирую это соображение, сосредоточившись на новизне, и рассматриваю собеседников как источник красочных сведений. Поэтому занимает некоторое время переключиться с весёлых картинок на фактическое взаимодействие – и тут как раз обнаруживаю, что время было попросту отобрано мной у самого себя… В большинстве случаев непонятно зачем. Вот почему я так неохотно иду на контакт.

С Томом в этом смысле получилась непонятная история. Он изначально встроился в мой поток – настолько, что я мог несколько часов подряд находиться в его обществе, не испытывая потребности внезапно без объяснений задраить люк своей каюты. Странно, если учесть, что даже Ритка – наиболее ментально близкое мне существо во всём мире – временами вызывает желание немедленно защёлкнуться. Правда, она на раз вычисляет это моё состояние и тут же прикладывает палец к губам, напоминая об опасности открывать в такие моменты рот, и угрожающим кивком призывает убираться. А теперь, после Ёжика, и особенно после болезни Алекса, я из-за такой пантомимы начинаю хохотать – и желание капсулироваться пропадает.

А прямо сейчас настораживает непонимание, что именно меня ведёт – тяга к приключениям (а точнее, к преодолению препятствий) или Том, ловко создавший иллюзию того, что я руководствуюсь собственными устремлениями… До сих пор это, в общем, никому не удавалось. Но Том… Кто он такой, я, по большому счёту, не знаю.

***

Особенно забавно сразу после всех этих мыслей – субъективно вовсе без какой-либо паузы – проснуться.

Почувствовать запах свежесваренного кофе – кое-что вспомнить – поспешно выбраться из непривычной постели – споткнуться об неё же – пулей вылететь в сторону аромата – заорать:

– Твою мать, ты совсем сдурел?

– Ш-ш-ш… невежливо так вести себя в гостях! А если птиц наших распугаешь – они такой гвалт поднимут! Хорошо хоть жара не позволила открыть окна… Кофе – для тебя.

– Ну чего ради… ты член Совета, я понимаю, но… нарушать правила из-за меня…

– Ха-ха… Кофе запрещён только на Тулисии, не здесь. Значит, я ничего не нарушил, в отличие от тебя…

– Ладно, пофиг, давай его сюда. И рассказывай. Имей в виду, аппетит у меня как-то пока не появился…

Не знаю, правда, зачем мне ещё и кофе – не иначе, решил устроить полноценные испытания сердечно-сосудистой системе на случай, если грозящих неприятных приключений в условиях пятидесятиградусной жары окажется недостаточно… Не зря я всё-таки контролирую диалог моего биочипа с медицинской программой в штабе. Ставлю чашку на столешницу из тёмно-зелёного стекловидного материала и устраиваюсь рядом на каком-то топчане, хаотично усыпанном похожими на шёлковые подушками. Это помещение, условно подходящее под название «кухня», производит впечатление жилища восточного шейха, краем уха услышавшего о стиле хай-тек.

– В общем, то, что мы называем расой двадцать шесть, – скорее, хм… источники сигнала, – Том садится напротив на какую-то хрень, похожую на воткнутую в пол пружину, увенчанную огромным серебристым листом кувшинки, и умолкает, глядя в стену.

– Источники?

– Мы не можем их физически заполучить. Но, надо полагать, это какая-то штука, способная уместиться, скажем, в кармане.

– И что она делает?

– Изображает из себя мирабилианоподобное – или человекоподобное, в данном случае почти никакой разницы, – существо.

– Зачем?

– Не советую тебе начинать с таких вопросов, Ваня… Сущность просто подходит поздороваться – и захватывает твоё сознание. Но не в том смысле, что как-то влияет на него… Оно перебрасывает тебя… м… в другой пласт реальности. Ты внешний и становишься, как у вас говорят, инфицирован, пока это происходит. Почти всегда заметно сразу – ты похож на сомнамбулу. И способен инфицировать других. Мы можем с уверенностью отличать инфицированных – и вытаскивать их из такого состояния. Без каких-либо – даже очень отдалённых – последствий для них.

– И что они рассказывают?

– Ну… разве ты не хочешь сам всё увидеть? – оценивает моё выражение лица, застыв и прищурившись.

– Так, – поспешно отхлёбываю половину порции кофе, – у меня два вопроса: насколько далеко придётся тащиться по жаре и что если на землянах воздействие сказывается как-то по-другому?

– Не по-другому, не бойся. На Мирабилисе есть генетические земляне, они тоже попадали под влияние. Вас проще оттуда вызволить, вы не такие контактные. Тем более ты. А тащиться никуда не надо: исследовательский центр находится в этом здании. Мы нашли способ экранировать воздействие. Источник изолирован от внешнего мира.

– Хм… Очень уютное соседство… Вы спонтанно запихнули инопланетную угрозу в жилой дом?

– Это не жилой дом. Просто я здесь живу. А уют – всего лишь забытьё. Соседство с насекомыми и бактериями, надо думать, не мешает тебе дома спать по ночам?

– Ладно. Всё. Хватит. Пойдём.

***

Мы спускаемся на два этажа вниз по широкой лестнице, залитой утренним светом местной агрессивной звезды, сочащимся из каких-то похожих на витражные окон, останавливаемся у люка – типичной замены дверей мирабилианских зданий. Я сдуру ожидал увидеть какой-то бункер – конечно, ясно, что защита устроена по-другому…

– Останусь в первой комнате, ты пойдёшь дальше – поздороваешься с нашим гостем и посмотришь кино, которое он предложит. Минут через пятнадцать я тебя оттуда вытащу. Время там течёт с такой же скоростью, но внутренне восприятие может всё менять, как… в любых необычных ситуациях.

– Том, – пьянея от охватывающего азарта подначить его, выдаю я, – а что если у тебя всё слегка выйдет из-под контроля, как обычно?

Он активирует ключ и стальным тоном, которого, казалось бы, не должно быть в его арсенале, произносит:

– Если мне обычно всё нравится, это не значит, что я способен терпеть неприемлемый расклад. Понятно?

– Понятно: не станешь терпеть…

– Не способен терпеть! Это немножко разные вещи, – пропускает меня вперёд в открывшийся дверной проём. – Заходи.

Не присматриваясь, быстрым ходом миную первую комнату и вхожу в светлое просторное помещение, обставленное в духе… что-то вроде приёмного покоя в больнице… Условные сидячие места в виде пластиковых кресел, чисто, аккуратно, не предназначено для жизни.

От противоположного выхода ко мне движется… человек. Внешность гораздо более земная, чем мирабилианская: слишком тёмные волосы, сглаженные черты лица и глаза светло-карие. Обычный парень. Только почему-то он в пальто – то ли коричневом, то ли сером, то ли вообще грязно-зелёном таком шерстяном – и красном галстуке.

Кажется, вот так страшно, как сейчас, мне не было ещё никогда…

– Здравствуйте, – говорит он как будто по-русски и как будто без акцента. Не удаётся определить, я это реально слышу или просто понимаю.

– Здравствуйте. Что вы здесь делаете?

– Вам нравятся истории, – останавливается метрах в двух напротив меня, глядя вперёд.

– Истории? Приключения? Ну… не когда меня заставляют!

– Вы для этого пришли, – опускает обе руки из подобия непринуждённой позы и вытягивает их вдоль тела.

– Нет. Я пришёл пообщаться с вами.

– Назначенным способом.

– Нет.

– Вы желаете видеть.

– Забудь про меня, слышишь? Кто ты такой?

Внутри головы шарики заходят за ролики, иначе описать не берусь. Нечто вторгается в рассудок, и я, хоть и пришёл за этим, оказываюсь категорически не согласен.

– Нет, – повторяю уже тихо, не моргая и не упуская из виду его умиротворённого лица.

А внутренне максимально концентрируюсь на собственном разуме, проверяя по кругу отклик системы: сегодня 29 марта, я нахожусь на планете Мирабилис, инфицированной неизвестным чем-то, но не имею к этому отношения, меня зовут Иван Кузнецов и хрена с два я позволю вот так вот с собой обращаться.

Собеседник вытягивается по швам ещё сильнее, встрявший в мозгах туман усиливается, обстановка на долю секунды теряет фокус.

– Нет, – повторяю ещё раз громче. – У тебя-то какое желание есть? В чём смысл, в чём удовольствие?

Давление в башке усиливается, стискиваю зубы и повторяю всё то, что может привязать к реальности. Внезапно вокруг темнеет – и я, кажется, сажусь на стул у себя за спиной, стараясь не упасть.

В ту же секунду картинка возвращается – только в кадре теперь нос к носу лицо склонившегося надо мной Тома.

– Что произошло?

– Ты не дал ему это сделать.

– А ты, он же… я тебе не верю! Ну не могу, Том, у тебя фиолетовые глаза, просто гадство…

– Ваня, – одной рукой придерживает меня за плечо, а другой совершает какой-то выверенный скользящий жест по своей щеке, – у меня серые глаза, просто линзы.

Заталкивает их в нагрудный карман жилета и пялится на меня, досадливо поджав губы, – вполне человеческого цвета радужки.

– Зачем?!

– У нас мало времени… – скороговоркой тараторит он. – Ладно… у большинства тулисианцев и мирабилианцев вовсе не фиолетовые глаза. Просто это считается красивым, у некоторых из обеих рас из-за мутации вот такой вот цвет глаз… Потому… когда мне потребовалось использовать временные электронные устройства, не привлекая внимания, решил, фиолетовый подойдёт, почему нет?

– Ну? – порывисто вдохнув, подытоживает он, как будто хоть чем-то доказал сейчас, что я не прав. – Ты мне веришь?

Он владеет техниками воздействия на создание, он бесконечно притворяется, он затащил меня сюда… Но я не могу больше ничего сделать: просто тупо смотрю в теперь неотличимые от человеческих глаза, не будучи в силах ответить, – и теряю контроль над собой.

За тысячную долю секунды до этого замечаю силуэт в некрасивом пальто, частично скрытый от меня фигурой Тома.

29 марта 2099 года

Не знаю точно, был я в обмороке, в коме или в состоянии клинической смерти, а главное – долю секунды или лет сто… Как минимум больше минуты, судя по тому, что лежу на чём-то мягком, а где-то рядом растревоженным колокольчиком звенит Риткин голос:

– Что ты с ним сделал?!

Силюсь рассмотреть свою кисть, но она похожа на огромное бежево-розовое пятно на сероватом фоне.

– Уж поверьте, ничего я с вашим командиром не делал… Он вовлёкся помимо моей воли… А перед этим справился с ядерным ударом по границам сознания… Куда уж мне…

Получается, я на Земле. И всё в порядке. По-дурацки улыбаюсь, не открывая глаз, и они замечают, что я очнулся.

Это явно Алекс плюхается на пол рядом со мной и, нахмурившись и сложившись в три погибели, наставляет свой бионический глаз, а точнее хрусталик, – я-то думал, там у него только инженерные инструменты зашиты… Линейка там типа, транспортир… День красивых глаз… Начинает потихоньку потряхивать от смеха… пока не бросает в пот: ёлки-палки, я ведь вижу его лицо, и стены, и… это кухня в квартире Тома. Я на Мирабилисе.

Одним движением отпружиниваю на ноги, к неудовольствию вцепившейся в запястье с намерением посчитать пульс Ритки. Зрение на пару секунд заволакивает цветная пелена.

– Откуда вы здесь взялись? Том! Я не дам вам всем, кем бы вы ни были, экспериментировать на землянах! Как ты притащил их сюда?! У нас же был уговор!

– Успокойся, никого я не тащил! Сядь.

– Слушай, ты, моральный урод, у тебя… что-нибудь святое вообще есть?

– Разумеется, нет, я же не идиот… Сядь сейчас же и слушай. Это не твои друзья – это, если хочешь, проекция…

– Просто пиздец! Ты издеваешься надо мной?! Какого хрена ты тогда с ними разговариваешь?

– Я с тобой таким путём разговариваю, разве непонятно?!

– Выходит, он всё-таки отправил меня в галлюцинацию…

– Нет. Ты вовлёкся сюда вместе со мной, и вот такого я не ожидал…

– Том. Очень тебя прошу, какие бы у тебя ни были замыслы, просто расскажи мне, как всё вообще устроено!

– Час от часу с тобой не легче! Кто же может знать, как всё вообще устроено?! А это место… есть разные версии… Так или иначе, в отличие от всех остальных, оказавшихся здесь, я… чувствую оба слоя – этот и реальность.

– Почему?

– Ну… ты не позволил им войти в свой разум, а я – наоборот. Как сквозь сито их… ф-ш-ш. В общем, у нас отличная команда, да?

– Том… – шепчу я, пока мурашки разбегаются по всему телу. – Почему ты уверен, что именно эта реальность фальшивая?

– Ха-ха-ха! Тебе совсем нельзя было показывать ни одной книжки с самого рождения, вот что я скажу! Саша, Рита, вы слышали? Да посмотри хотя бы на себя в зеркало.

За две секунды выволакивает меня в гостевую комнату, одна из стен в которой имеет зеркальную поверхность.

Блядь. Огненно-рыжие волосы.

– И… почему?

– Я уговорила тебя, хотела посмотреть… – выглядывает из-за его спины Ритка.

– Ничего не доказывает!

– Какая реальность настоящая – в любом случае твой личный выбор. Но… не эта, Ваня… У них тут первые сто восемьдесят шесть блюд в автокухне – из стручковой фасоли, о которой никто, кроме меня, на Мирабилисе и не слышал!

– Ребят, – уныло интересуюсь у друзей, – вам самим-то комфортно быть проекциями вообще?

– У нас есть варианты? – вопрошает подпирающий плечом стену Алекс.

– Ну ёлки… – стону. – Рита?

Подходит вплотную, обнимает меня, обволакивая ландышевым пленом, и целует в висок:

– Ты с этим разберёшься.

От осязаемости присутствия подташнивает… Но у меня нет оснований не доверять Тому. Почему?.. Ну… их просто нет. Понятнее сформулировать не смогу. Буду сомневаться, цепляться с вопросами, выдвигать фантастические теории, но пока у меня не появится оснований…

– Ваня, я могу в любой момент вытащить тебя отсюда, – уведомляет тот, осторожно отстраняя от меня Риту.

Хочется спросить, почему он способен даже физически взаимодействовать с порождениями моего мозга, но продолжать обсуждать вслух нереальность присутствующих мне кажется очень бестактным.

– Нет, пока не надо… Мы можем выйти наружу или ещё что-то?

– Разумеется, хоть улететь на Землю. Но так далеко – не советую. И не помышляй даже рисковать жизнью, запомни! Смерти понарошку здесь не будет.

Это вызывает ещё больше вопросов, но я даже не знаю, с которого начать.

Снаружи по-прежнему лето, но далеко не так жарко, как было на реальной планете. Так как настоящий город вблизи я не видел, обстановка не особенно занимает. Очевидно, она порождается фантазией Тома. На самом деле всё выглядит уютно: застройка здесь нигде не превышает тридцати этажей. Мы решаем пройти пешком километр до озера, чтобы я мог сделать какие-то выводы. Они пока простые. Мелкие детали, которые не сразу распознаю издалека, вблизи оказываются именно тем, что изначально приходит на ум. Пятно на стене здания – граффити. Хм… граффити? Жёлтые пятнышки у корней местного кустарника – одуванчики. Хм… какие, к лешему, ещё и одуванчики?

Том хохочет:

– Ваши цветы! На Мирабилисе! Может, ещё этих… – быстро-быстро машет кистями, изображая бабочку.

Помимо собственной воли услужливо предоставляю ему стайку порхающих крапивниц.

– Пастораль! – аплодирует Том. – Художник! Нам направо.

Воображаемые друзья всё время молчат – наверное, объясняется отсутствием подходящих реплик для них у меня голове. Стоит мне только испытать от нелепости происходящего приступ близкого к отчаянию чувства – Ритка тут же без слов хватает за локоть и семенит быстрее, подлаживаясь под мой шаг. Кошусь на струящийся голубой комбинезон – даже не уверен, что видел у неё такой, – и малиновые лаковые туфли – а вот этого добра в разных вариациях у Маргариты Константиновны содержится пар десять…

Сворачиваем за угол – и видим спрятанный за кольцом зелени берег озера, явно немаленького.

Навстречу бодро марширует троица как будто землян. Удивляюсь: такого я уж точно не воображал. Они весело тараторят между собой, похоже, на земном языке, причём славянском… что за хрень, сбой какой-то? Начинаю паниковать: вдруг сейчас всё вокруг по моей вине начнёт походить на кривое зеркало из кошмарного сна?

– Том! Кто это ещё такие?

– Чехи…

– И… и что они делают?

– Прогуливаются, беседуют… – он подчёркнуто не испытывает интереса к появлению этих людей.

– По-чешски?

– Да, Ваня, это чехи, и они, хотя это и чрезмерно нормально, если брать во внимание наши обстоятельства, изъясняются по-чешски!

– Хватит действовать мне на нервы! Ты знаешь чешский?! Ёлки-палки, Том, ты потратил пару лет на то, чтобы овладеть языком, который я даже не представляю сколько человек на Земле сейчас используют…

– После русского заняло много меньше времени.

– Но почему, господи боже мой, чешский?! Ты ткнул в список наугад?!

– М… да.

Я в восторге. Совершенно серьёзно. Сделать нечто напрасное в чужих глазах (и абсурдное вообще) – и преуспеть. Выходит, сутью становится не смысл действия, а сразу… сразу тот, кто вытворяет. Это – в самом деле имеет значение.

– Что ж… Теперь дело за малым: вернуться на Землю, найти на ней человека, который лучше говорит по-чешски, чем по-английски, и спросить у него, как пройти к Карлову мосту… Ты ведь для того совершал такие подвиги?

Том останавливается, разворачивается и, чуть улыбнувшись, достаёт из воздуха и протягивает нам троим по порции сливочного мороженого:

– Невозможно предугадать, что именно из накопившегося в уме придётся к слову через пару десятков лет.

– Придётся к слову? – отхватываю кусок пломбира – в равной степени холодного и несуществующего.

– Именно так! Особое блаженство.

– Кстати, забыл спросить: лингвистический релятивизм – получается, односторонняя штука? То есть ты меня понимаешь, а я тебя – нет?

Почти набравший прежний темп ходьбы Том притормаживает, заинтересованно меня рассматривая:

– Надо думать, не совсем… Я же тебя не только понимаю, но и… воспринимаю.

– То есть… отражаешь?

– Нет, я имею в виду не влияние, а… заложенную возможность.

– Мда, почти понял… Но! Тебе трудно подбирать слова! – радуюсь я. – Ещё чуть-чуть – и система будет взломана.

– Самонадеянно, – фыркает Том, – но… может статься.

Кое-что по-мирабилиански, между прочим, я запомнил, но отчётливо произнести такое не смогу, должно быть, и через месяц тренировок.

***

Озеро выглядит странновато: здесь никого нет, кроме нас, несмотря на летний день и огромный пологий пляж. Может, на Мирабилисе не принято купаться в озёрах – или вообще опасно? Но и в городе никого не было, кроме компании, порождённой спонтанно активировавшейся чехоязычной зоной мозга Тома…

Я не слишком долго размышляю об этом – загораюсь идеей сотворить скатерть-самобранку для пикника. Никогда бы не подумал, что буду заниматься такими вещами при таких обстоятельствах – расстилаю на приглянувшейся плоской площадке белоснежную простынь и художественно раскладываю на ней фрукты, водружаю холодильник с лимонадом и расставляю стеклянные фужеры, трижды сменив их форму в процессе.

– Антик-муар с мармеладом… – комментирует Том.

Ещё одна доисторическая формулировка – такими темпами он скоро по-старославянски заговорит. Растянувшийся на траве Алекс закатывает глаза вместо меня.

– Без мармелада на самом деле, – спохватываюсь я, – на, держи.

Протягиваю банку клубничного джема и шёпотом добавляю:

– Можешь напомнить, почему я должен быть уверен, что ты вправду существуешь? Не только здесь, а вообще?

– Опять за своё! – всплёскивает свободной от варенья рукой Том. – Мирабилианец есть мера всех вещей, вот почему!

– Да уж… именно что мера… всех безумных вещей… например, эта… эта… – кручу пальцами, вылавливая в мозгу слово.

– Околесица, – подсказывает он.

– Да! Околесица, которая сейчас происходит, похожа на мирабилианца в сотой степени…

– Или наоборот… – отставляет банку на скатерть, напряжённо вглядываясь мне за спину. – Вот тебе и раз…

Оглядываюсь – к нам направляется местный житель в полосатом одеянии, машет Тому и возбуждённо тараторит.

Тот резко хватает меня за плечи, разворачивая к себе лицом:

– Кое-что вышло из-под контроля… Надо думать, силовое поле, оберегающее зону, на долю секунды отключилось. Этого, видно, оказалось достаточно… для последствий. Моя квартира защищена отдельно, но туда надо попасть…

– Ты… хотя бы сейчас там? – выдыхаю я.

– Да. Но не смогу отпереть люк. Как у тебя с бегом на короткие… расстояния?

– С бегом – прекрасно, с выламыванием инопланетных дверей – не очень…

– Ломать не нужно. Который час?

– Ну, на моих должно быть где-то полвосьмого вечера, а на мириабилианское так сразу не переведу, извини уж… – отвечаю не глядя (потому что внутренний хронометр у меня и правда есть, и обычно не подводит). – Во всяком случае, на безумное чаепитие мы давно должны были опоздать…

– И зачем тебе, к слову, нужны часы? – интересуется Том шутливо-вкрадчивым тоном, кивая на мою руку.

Мысленно проследив линию, намеченную этим жестом, через силу делаю вывод, что я всё-таки идиот. Едва заметно опускаю веки:

– Для понта.

Подчёркнуто моргает в ответ и быстро сообщает:

– Считайдо трёх.

29 марта 2099 года, опять Мирабилис, надеюсь

На счёт три я оказываюсь на стуле в том помещении, откуда всё началось, стремительно возвращаю себе ориентацию в пространстве, стараясь не искать здесь никого взглядом, подскакиваю к выходу, молниеносно распахиваю дверь, что есть мочи бегу по лестнице наверх, сворачиваю в коридор и прикладываю запястье к сенсору: конечно, как и предположил на Ёжике, в часы встроен идентификатор. Я думал тогда, от чего он: от сейфа, от хранилища данных, просто индивидуальный… Эта мысль показалась нелепой. Базы ничего не дали. Но, выходит, пришелец с чужой планеты, немного поболтав о том о сём, просто выдал мне свой ключ от всего. Ничем не рисковал, конечно. Формальная вежливость – симметричный ответ.

Трапециевидная дверь за мной защёлкивается сама. Что дальше?

– Том! – бегу в комнату, которая вроде бы служит кабинетом хозяина квартиры, и не ошибаюсь: он валяется на полу, то ли без сознания, то ли в полудрёме.

– Том! – понятия не имею, что теперь делать… стоит ли будить его каким-нибудь физическим воздействием…

К счастью, он открывает глаза сам:

– Отлично! – резво подпрыгивает к компьютеру, на котором запущена система наблюдения за территорией нижних этажей. Помимо видео, отображается куча каких-то непонятных графиков.

– Как ты здесь оказался, мы же были вместе внизу, когда это случилось?

– Трудно сразу находиться в двух местах, но дойти до своего дома обычно получается даже во сне…

– Как ты понял, что…

– Тот мирабилианец на берегу… мой коллега. Он был в лаборатории в соседнем флигеле, когда это произошло. Отследил передвижения источника и вовлёкся сюда, сообщить мне. Сейчас запущу оповещение о нашей проблеме. Сначала надо вытащить Крифа – поможешь?

– Как? – развожу руками.

– На балконе стоит изолированный кар. Сначала летим к источнику, он отправляет меня в иллюзию. Мы называем её Миражом, и самого его – тоже так. Я перебрасываю Крифа обратно в лабораторию, а ты, убедившись, что Мираж ушёл (на месте он не останется), подбираешь меня (не бойся, я смогу сам залезть в машину) и летишь сюда. Как только Криф вернётся, будишь меня. Всё понятно?

– Э… Как у тебя получается вытаскивать всех оттуда? И кто тебя будит обычно? У Крифа есть ключ?

– Телепатия. Проделываю то же, что источник, только в обратную сторону. И не теряю связи с действительностью. Обычно будит мой компьютер. Но за графиками всегда кто-то следит через общий доступ. И, само собой, у Крифа есть ключ. У нас это приобрело характер ритуала, – неловко подмигивает мне.

Почему у него этот жест такой невнятный всегда?.. А остальные – вполне человеческие.

Бодро пересекает комнату. Еле поспеваю следом:

– Я ведь могу не дожидаться, пока источник, или Мираж, или как его там, уйдёт. Он на меня не действует.

– Ваня, – разворачивается посреди коридора, – замедлись! Мы ничего не знаем наверняка.

Плетусь до аэрокара, укладывая в уме: я на планете из чёрного списка Содружества с потенциально инфицированным неизвестно чем аборигеном, который, вполне возможно, не говорит вообще ни слова правды. А теперь здесь запустился нежелательный сюжет. Первым после всего этого не даст мне вернуться домой Алекс. Я сам его попросил… К счастью, ориентироваться он будет по своим внутренним мерилам – то есть эталону адеквата. На Мирабилисе Сашку бы сразу выбрали в Совет старейшин, не иначе…

– Зачем Криф вообще туда полез – не мог просто разбудить тебя?

– Скажешь тоже! Чтобы оставить землянина там одного? – Том забирается в кар, уступая мне место пилота.

Штурвал здесь почему-то имеет форму тора, как руль винтажного автомобиля, только меньше в три раза и с плоской панелью внутри. Не дожидаясь объяснений, догадываюсь, как стартануть, но не сразу разбираюсь с маневрированием – закладываю пару опрометчиво резких виражей, чуть не вывалившись из кресла и успев мельком глянуть вниз на аллею кустарника, выпереть на задворки сознания панику, кое-как выровнять кар, а затем – снова сделать что-то не то и завалиться уже в другую сторону. Том всё это время, кажется, сохраняет вертикальное положение относительно поверхности планеты, как будто ему в череп, как курице, встроен природный гироскоп. Вдоволь налюбовавшись на мои метания, он царственным жестом возлагает ладонь на руль и флегматично демонстрирует принцип: управлять надо одной рукой, без резких движений, интуитивно понятно задавая ею положение машины в пространстве.

На самом деле я хотел ответить: «Оставить одного – нашёл чем напугать!» Но слова приходится проглотить.

– Почему ты можешь видеть и реальность, и Мираж одновременно? Кто-то ещё способен на такое?

– Могу, верней всего, потому, что я редкостно лоялен к случайностям. Есть ещё пара мирабилианцев, которым это даётся без труда, но они не желают попадать туда без веских причин, – нахмурившись, отвлекается на графики на планшете и уже через пару минут командует мне снижаться.

Сверху отчётливо видно, как всё тот же жуткий и похожий на человека персонаж движется через небольшую городскую площадь наискосок – прямо к смахивающему на очень старое зданию с вычурным декором фасада.

Том бормочет что-то на родном языке с отчётливой экспрессией, а потом быстро поясняет:

– Готовим ловушку, но будет тяжело – они обучаются, используя наши методы. Надо думать, меньше чем за час не справимся… Для детей погружения опасны, а здесь у нас пансион. Вдобавок раса умеет перемещаться сквозь стены.

– Том, я же могу его задержать, долго собираешься игнорировать этот факт?

Резко отстёгивает ремень и застаёт меня врасплох откровенно злым выражением лица:

– Я же сказал – нет! Оставь это для своих земных выходок! Надо вытаскивать Крифа, он у нас мастер по ловушкам.

– Эх… – вздыхаю, оторопев от несвойственной мирабилианцу бескомпромиссной реакции, – а ещё феноменально лоялен к случайностям…

Том как будто уходит в себя и никак не реагирует на последнюю реплику, поглядывая вниз, а потом приказывает опускаться на дорогу.

– Дождёшься, пока эта зона не подкрасится белым, – оставляет мне свой планшет с запущенной программой слежения, – потом заберёшь меня, быстро. Сейчас покажу обратный маршрут.

– Я не страдаю топографической дезориентацией.

– Вот рычажок – система находит кратчайший путь домой и сразу стартует автопилотом, – Том повышает голос и снова берёт непреклонный тон. – Любишь подначивать – поразмысли, готов ли ты ко всем последствиям своего веселья.

То же мне, нашёлся мастер читать морали… Это он мне будет о провокациях говорить… И да, более чем готов, ко всем возможным последствиям, на то и веселье…

– И вот, держи, – прерывает моё внутренне возмущение, достав из кармана многофункционального жилета и вручая мне бутылочку с чем-то, похожим на питьевой йогурт. – Сбалансированный коктейль питательных веществ с расчётом на землянина, подарок от Леи. Хватает на весь день. Вкуса у него нет. Выпить немедленно.

И без паузы покидает машину, направляясь наперерез объекту нашего наблюдения.

Другого продуманного плана у меня всё равно нет, потому откупориваю бутылку и, глотая нечто, похожее на вязкую воду (вкуса нет, что и делает напиток препоганым – а значит, всё-таки есть…), наблюдаю, как Том вступает в диалог, а затем оседает на гладкое покрытие мостовой, как его собеседник скрывается из вида, как программа окрашивает зону нашего местонахождения в белый цвет – и одним изящным скачком перелетаю к нему, распахиваю люк и разинув рот пялюсь на то, как он совершено нормальным образом забирается внутрь. За пределами кара по-прежнему стоит нестерпимая жара.

Главное – не разбудить его совсем. Дёргаю пресловутый рычажок – и уже минут через пятнадцать наблюдаю за плавной автоматической парковкой в квартире Тома. На распахнутый люк хозяин дома не реагирует, и я замираю в нерешительности: что предпринять? К счастью, искусственный интеллект решает этот вопрос за меня – тихо произносит приветствие, и Том как лунатик перемещается в свой кабинет, где тут же безвольно падает в кресло.

От греха подальше на цыпочках выскальзываю из комнаты и подаюсь в помещение, которое называю про себя кухней. Долго прохаживаюсь кругами, размышляя. Рассматриваю стены, раскачиваюсь на стуле, похожем на пружину, накрытую гигантским листом кувшинки, валяюсь на топчане, не решаюсь активировать бытовую технику и попробовать получить хотя бы стакан воды – вдруг это будет сопровождаться какими-нибудь громкими звуками. Хотя, надо признать, коктейль от Леи вполне утолил и голод, и жажду.

По прошествии двух с лишним часов наконец соображаю: хе-хе, кое-что вышло из-под контроля – Крифа здесь по-прежнему нет.

Вернуть Тома в реальность – самое простое побуждение. Но, полагаю, он будет уже окончательно разозлён моим пренебрежением общим планом. Кто бы мог подумать, этот раздолбай способен действовать по схеме! А если у него вообще необъятный сценарий есть, а локальные проявления показались мне хаосом из-за неудачного ракурса?..

Прокрадываюсь в кабинет хозяина и замечаю, как он держит руки на груди – сложив пальцы в какие-то мирабилианские символы…

Вспоминаю, что планшет Тома остался в каре – вернувшись туда, не особенно удивляюсь: недоступных для меня файлов на устройстве нет.

Источник до сих пор в городе, судя по отчёту программы, но смысл его искать? Даже если заставлю себя уступить воле Миража, перспектива валяться в полубессознательном состоянии где-то посреди охваченного пеклом инопланетного мегаполиса как-то не воодушевляет.

Пролистываю изображения кучи мирабилианцев в контактах Тома – нахожу некоторых членов Совета старейшин – но что я им скажу? К счастью, взгляд цепляется за шикарное платье и знакомое выражение лица – это определённо Лея!

***

Плотно задраиваю люк на кухню.

Чтобы ничего не объяснять неизвестно на каком языке, сразу активирую голографический канал и кладу планшет на стол, сделав шаг назад.

Она совсем не изменилась с тех пор, как разговаривала с Томом на Ёжике. Долю секунды Лея по инерции улыбается, ожидая увидеть отца, а потом оценивает обстановку, морщит лоб и спрашивает:

– Ваня?

Включаю переводчик.

Кивает:

– Лучше так, да. Земные языки мне не даются. Что произошло?

– Ваш подопытный сбежал.

– Да, все получили оповещение. Обычно мы с этим справляемся. Я была в университете и не отслеживала ситуацию.

– Твой отец отправился в Мираж, чтобы спасти Крифа, который… его…

– Физически он дома?

– Да, он здесь. И он подаёт мне вот такой сигнал, – изображаю в воздухе положение пальцев Тома.

– Код четыре. Проклятье.

– Это…

– Папе не хватает связи с реальностью, чтобы вытащить Крифа… Так уже бывало. Не буди его, я скоро приеду.

Обрывает звонок, а я напряжённо соображаю, почему же Том не предвидел такого развития событий и даже не дал мне координаты своих коллег. Хотя, учитывая планшет без дополнительной защиты, – дал, не посчитав нужным ничего объяснять наперёд.

***

Тёмно-коричневое платье до пола, и волосы – тоже до пола, если разобрать этот смахивающий на средневековый беспредел у неё надо лбом. И глаза никакие не фиолетовые – серые, как у отца. А самое главное – из-за чего я теперь уже совсем не понимаю, как сразу тогда, на Ёжике, не догадался, что она дочь Тома, – лёгкая улыбка, прочно обосновавшаяся в качестве основного мимического жеста. И опыт последнего времени ясно расшифровал для меня значение этого символа: «Затруднения? Любопытно!»

– После твоего пребывания в Мираже мы получаем необычные данные приборов, – начинает она, втолкнув меня в первую попавшуюся комнату – мою временную спальню, – и прикрывая за собой дверь.

Говорит так быстро, что перевод еле успевает генерироваться.

– Неудивительно: я оказался не по зубам вашему инопланетному чуду.

– Не льсти себе. Скорее всего, совпадение.

– Такое уже было, да?

– Не совсем. Источнику удавалось сбежать, и папе было трудно возвращать оттуда других.

– Давай просто разбудим его и придумаем что-нибудь вместе.

– Мы не оставим там Крифа! – награждает меня укоризненным взмахом бровями. – К тому же без него будет трудно построить сеть и поймать источник. Трое мирабилианцев, которые сейчас этим занимаются, не успевают: слишком хаотичны стали его перемещения.

– Он вообще может покинуть планету?

– Не исключено.

– Лея! Давай разбудим Тома!

– Мы не оставим там Крифа.

– Он взрослый мужчина, мы быстро вернёмся за ним. Я сам туда вернусь, если это поможет!

– Есть вероятность, что мы не сможем вообще подойти к источнику на расстояние, подходящее для контакта.

– Да в конце-то концов! – начинаю нервно нарезать круги по комнате. – Так. Спокойно. Как выкручивались раньше? Ты говоришь, Тому было трудно возвращать их оттуда? Что в итоге помогло?

– Есть ещё двое. С такими же способностями, как у отца. Они вошли с ним в мягкий телепатический контакт и как бы потянули его оттуда вместе с остальными.

– Ну так и?!

– Они сейчас на Тулисии. Это в лучшем случае…

– Ясно, – грубовато обрываю её я: расстояние до Тулисии мне известно. – Есть идея. Я попробую… вместо них. С телепатией не очень, зато с текущей реальностью у меня хорошо.

– Ваня, – улыбается ещё шире – и снисходительней, – с телепатией, насколько мне известно, у тебя совсем плохо.

– Значит, у тебя есть пара минут, чтобы это исправить.

***

Некоторое время Лея как будто пристально изучает меня, а на самом деле, скорее всего, размышляет о своём – наморщенный лоб и расслабленные щёки.

– Я придумала только один вариант. Сразу скажу: может не получиться. Но бездействовать нам нельзя. Тебе не нужно ничего уметь – достаточно не противиться попыткам любого мирабилианца войти в контакт. Папа может сделать это даже в таком состоянии. Сложность в том, что тебе придётся к нему прикоснуться – и он почти наверняка очнётся: не узнает тебя так и сосредоточится на возможной опасности извне.

– Да уж, по прикосновению вряд ли узнает… но я понял, к чему ты клонишь. Ты будешь промежуточным звеном?

– Да.

– Тебя затянет в Мираж.

– Скорее всего.

– А мне что делать?

– Папа скажет, – Лея бесцеремонно плюхается на мою постель и величественным жестом приглашает последовать её примеру. – У нас мало времени, дай мне руку.

Автоматически зажмуриваюсь, приготовившись к неизвестному, но она трясёт за локоть и, когда испуганно разлепляю веки, раздражённо грозит пальцем, призывая не разрывать зрительного контакта.

А потом, продравшись через обрушившийся хаос смешанных сенсорных ощущений и обрывочных картинок, узнаю почему: нужно научиться оставаться здесь, несмотря на непривычное взаимодействие. И эту информацию Лея передаёт не словами. Сведения просто появляются у меня в мозгу, и становится и легко, и тревожно одновременно – потому что сопровождается чувством вторжения, которое откровенно претит. Потом разум приспосабливается – и начинают мерещиться вполне обычные фразы, даже произнесённые её голосом.

В условиях предельного напряжения меня почему-то частенько так и тянет корчить из себя шута, поэтому, как только начинает получаться транслировать осмысленные утверждения в ответ, отрываюсь:

«Ну вот, дочь члена Совета планеты затащила меня в мою же постель. Не бойся, возьму вину на себя».

Включает на максимум светящееся в глазах великодушие, и я мысленно провозглашаю себя беспробудно тупым.

«Тебе известно, что мне семьдесят два года? По вашим меркам…»

Конечно, уже примерно прикинул…

«Мерки – вообще не ко мне, тем более наши!»

«Хорошо. Но дело ведь не только в этом».

На мою пантомиму в ответ – от протеста к замешательству – хихикает и удовлетворённо кивает.

Оборвав контакт, Лея признаёт эксперимент успешным и, всё за ту же левую руку, тащит меня в кабинет Тома. Если сказать точнее, волочёт. И, надо заметить, вряд ли она существенно физически слабее своего отца. Это… дико. Как же я скучаю по Ритке…

29 марта 2099 года, Мирабилис частично

В общем, если у происходящего был предначертанный план, моему мозгу он недоступен. Мы возвращаем Тому нормальное восприятие, и он вытаскивает Крифа из Миража. Но что именно при этом творится, я не вполне понимаю. На всякий случай устроившись лёжа на полу, мы с Леей встраиваемся в его мыслительный поток. А дальше для меня всё выглядит так, будто он просто говорит: «Я пока не понял, какие у нас тут сложности, давайте вернём Крифа в реальность».

И сразу же сообщает: «Отлично. Ваня, вытаскиваем Лею».

И это у него тоже получается – судя по тому, что в Мираже её нет…

Её нет…

А меня вот засосало.

И вокруг всё совсем не такое, как… должно быть. Точнее, как было, когда я это видел в последний раз.

Том успевает сказать: «Старайся не думать о глупостях, здесь и так сейчас всё больше чепухи. Мне нужно несколько минут, чтобы с ней покончить».

Но я уже вижу. Буйное порождение собственного рассудка, перепиленное инопланетной волей.

Мы на карусели. На колесе обозрения. Классическая или даже старомодная корзинка. Рядом со мной Том, напротив – Рита с Алексом. Между ними протиснулся персонаж, загнавший нас сюда. На этот раз одетый в белоснежный костюм. Обеими руками он приставляет по ножу к горлу каждого из моих друзей. Инструменты – из экстренного армейского набора. А их лезвия… лучше не думать, спохватываюсь запоздало.

Всё и так понятно: сейчас мне предложат выбирать… Что ж… Перехватываю взгляд Алекса – точно такой же, как тогда, в больнице… Он спокойно терпит мою плохо скрытую наэлектризованность и утвердительно сощуривается: пошевелиться возможности нет.

Кого из них – почему именно об этом Том спросил тогда, на Ёжике?.. Задача висит с детства, а решения нет. План отсутствует. Неимение разрывает.

Ритка едва заметно дрожит, слёзы текут по её щекам, каплями срываясь с подбородка и впитываясь в тонкую ткань в нескольких сантиметрах от расслабленно удерживающих рукоять ножа пальцев. Слишком светлая кожа для такой широкой и грубой кисти…

– Ваня, ты помнишь? – шепчет Том. – Они ненастоящие.

– Землянин покинет корзину, и двое будут свободны.

Что за… Вот как? Да ну! Это же намного проще!

Нельзя поддаваться на шантаж, но я собираюсь… Свешиваюсь за борт, глядя вниз. Колесо установлено на берегу озера – того самого, где мы устраивали виртуальный пикник. Конечно, такой поебени здесь тогда не было. Том хватает меня за шиворот:

– Думаешь, они проверяют тебя на человечность? Хочешь вынудить их прослезиться? Ты умрёшь по-настоящему!

– Да ничего я не думаю, Том! – в отчаянии силюсь сообразить, как, прыгнув, попасть в озеро и насколько оно глубоко. – У меня по-другому не получается…

– Они там, на Земле, сильно огорчатся из-за твоей смерти. Это не сон, пойми же, ты в самом деле здесь и ты умрёшь!

– Я не хочу видеть – ты что, не врубаешься? Не могу уговорить себя считать их нереальными! Да спроси у них самих!

Момент вроде подходящий – корзина снижается. Перекидываю правую ногу через бортик, прицеливаясь… Том хватает меня поперёк груди. Стараюсь заехать ему локтем под мышку. Получается – ойкает, но не отпускает. Мелькает мысль попробовать прыгнуть и утянуть его за собой – но… нельзя! Извернувшись, наношу ещё один удар, и в ответ слышу оглушительное:

– Ваня, прекрати щекотать, глаза разуй!

И обнаруживаюсь в кабинете Тома в… самом деле? Вовремя он успел…

Мышцы скручивает от перенапряжения, а конечности использовать по назначению совсем не получается. Оба валяемся на полу в беспорядочных позах – значит, я и правда наносил удары.

– О-о… Я ничего тебе не повредил?

– Нет конечно, – озаряется улыбкой Том, закидывая ладони за голову и расслабленно вытягиваясь, как будто собирается улечься здесь загорать, – но настроен был решительно.

Громко шурша складками монументального платья, Лея опускается рядом, протягивая какой-то очередной облачённый в жидкую форму продукт своих химических экспериментов. Не разбираясь, осушаю залпом, на всякий случай заранее съёжившись. Но ничего – на вкус как травяной чай.

– Что ж это получается, – предпринимаю робкую попытку отнести произошедшее хотя бы к какой-нибудь категории, – меня заставили выбирать между реальными друзьями и воображаемыми?

– Долго не думай, Ваня… Все без исключения выбирают воображаемых… – поправляет перстни по одному, прокручивая их на пальцах.

– И часто Мираж это с вами устраивает?

– Не он – мы сами, – поднимается на ноги и устраивается у себя за столом. – Пора разобраться с источником. Лея!

Не понимаю вопрос, который он ей задаёт (явно про Крифа), – переводчик отключился в потасовке с Томом, – но успеваю услышать ответ:

– Они все здесь. Ситуация критическая. Мы постоянно теряем его из виду.

– Хорошо, я посмотрю данные, и мы с Ваней присоединимся к вам через несколько минут.

Лея забирает стакан – в момент соприкосновения наших тел меня перестаёт лихорадить, и вряд ли это случайность, – и выходит из комнаты.

– Ну и что здесь происходит, Том?! Раса – зачем они?.. Кто они?..

– Ну… представь таких людей, которых не можешь понять. Не принять, а именно понять, саму… систему мотиваций, – с бешеной скоростью перелистывает какие-то графики и похожие на клинопись отчёты по-мирабилиански.

– Ну… Маньяки-убийцы, моя сестра…

– Давай без лукавства: с маньяками всё ясно – они хотят почувствовать себя значимыми.

– Тогда только моя сестра.

– И… почему они существуют?

– Психические отклонения?

– Вот… и когда мы копнули глубже и научились выяснять причины помутнения ума, различать их и лечить, мы поняли, что есть… ещё одна… порода. В общих чертах – они тоже хотят почувствовать себя значимыми, но как будто существуют… в другом измерении… Таких психопатов мы лечить пока не научились.

– Хочешь сказать, раса – ходячая шиза? Никак не объясняет, зачем они протащили меня через моральный выбор! Даже если это сделал я сам!

– Есть ещё версия, что они просто играют в игру-симулятор, – разворачивается в кресле и разминает запястья, выжидательно изогнув шею. – Пойдём.

– Том, – порчу боевой настрой, провалив вторую попытку оторваться от пола и принять вертикальное положение, – у меня голова кружится.

– Ты же космонавт! – хохочет, протягивая руку.

– Ага, космонавт, а не психонавт грёбаный! – сокрушаюсь, целиком повиснув у него на локте.

***

«Кухню» оккупировала компания бодрых мирабилианцев, занятых ожесточённым спором, главный зачинщик которого, кажется, Лея. Вернув себе способность кое-как контролировать тело, тоскливо прикидываю, что сейчас буду удостоен кислого приёма как прибывший невесть с каких задворок Вселенной отсталый гуманоид, и уже начинаю сочинять язвительное приветствие, адекватное такой встрече.

Но вместо этого наше появление вызывает у компании приступ воодушевлённого радушия.

– Криф, Гуг, Рош, – последовательно представляет мне коллег Том.

За длинными именами на планете явно не гоняются… Должно быть, сочетание «Маргарита Константиновна» мирабилианцу могло показаться либо на редкость уродливым, либо фантастически прекрасным. Что-то мне подсказывает, с Томом произошло всё-таки второе…

То ли я адаптировался к местным реалиям, то ли аборигены в гораздо меньшей степени на одно лицо, чем тулисианцы. Во всяком случае, конкретно этих я тут же научился без труда различать: Криф – худой с ожесточённым видом, Гуг – кажется, очень молодой и погружённый в себя, а Роша просто невозможно не запомнить: у него тёмные волосы. Подозреваю, по происхождению он не совсем мирабилианец…

Автоматически протягиваю руку Крифу – и тут же её отдёргиваю: здесь наверняка так не делают – хотя бы потому, что это похоже на попытку залезть собеседнику в мозг. Затруднения землянина не остаются незамеченными и вызывают смешки и новую волну радушия – вся троица бросается натурально тискать меня как котёнка. И как понимать? Не заметил, чтобы здесь было принято так себя вести…

– Они в самом деле в восторге от тебя, – сообщает Том. – Так, – переходит на мирабилианский, – в Мираже сейчас никого нет, и у нас есть ещё примерно час до начала коллапса.

– Какого ещё коллапса?! – а вот этого я не знал…

– Его перемещения станет невозможно отслеживать, после чего мы обнаружим, что туда засосало несколько сотен жителей.

– Не понимаю: в Мираже обязательно должен кто-то быть?

– Когда он вырывается на свободу – да.

Абсурдная закономерность заставляет невольно дёрнуть плечами, отгоняя наваждение.

– И что теперь делать?

– Выловим его сетью. Если не получится быстро – я отправлюсь в Мираж, а ребята продолжат.

– Какой ещё к едрене фене сетью?!

– Я объясню, – тянет за рукав Лея.

Значит «не отвлекай профессионалов глупыми вопросами». Рядом с ней умещаюсь на тут же материализовавшемся в углу тюфяке, краем глаза наблюдая, как мирабилианцы суетятся вокруг огромной визуализации, растянутой на полкомнаты, – как будто играют в захватывающую командную игру.

Лея вовлекает меня в телепатический сеанс. Не спорю, быстрее и удобнее, и не нужен переводчик. Выясняю, что сеть состоит из каких-то излучателей, природу которых она не хочет мне детально объяснять. Их никак не удаётся эффективно замкнуть из-за характера перемещений Миража. Когда это получится, дроны с излучателями оттеснят его обратно сюда.

У компании коллег вроде начинает что-то получаться, насколько я могу понять происходящее на модели, сопровождаемое односложными комментариями Крифа. Но после напряжённой паузы главный специалист по построению сетей взмахивает руками и неразборчиво бормочет. Мой переводчик деликатно игнорирует этот пассаж.

– Так, – комментирует Том, – он разбил наш дрон… И по меньшей мере один маленький ребёнок попал в Мираж. Я лечу туда.

– Я с тобой.

– Нет. Там не пойми что происходит! Рош со мной, оставайся здесь. Мне ещё перед землянами за тебя ответ держать…

– Папа! – вскакивает Лея.

Перестала прикасаться, но поток чужого сознания никуда не исчезает – ясно, что она тоже хочет лететь, по многим причинам…

Но и мне попробовать пора – это всё-таки реальный шанс его задержать. Но, похоже, умники не перестанут игнорировать самый простой ход!

С меня хватит. Не собираюсь торчать взаперти до турецкой пасхи! И Лея согласна, благо я делаю успехи в новом способе коммуникации. Мы с ней к выходу гораздо ближе. Я бегаю очень быстро. У меня есть доступ к кару Тома. А ещё – я необузданный искатель приключений… Именно поэтому мы одновременно срываемся с места и на всех парах несёмся к парковочной площадке.

– Лея! – Том что-то угрожающе выкрикивает на родном языке, очень резво погнавшись за нами, но когда я захлопываю у него перед носом люк, с почти восторженным отчаянием швыряет вдогонку:

– Дьявол бы вас обоих побрал!

Не перестаёт сбиваться на русский: то ли привык за последнее время трепаться с землянами, то ли обращается именно ко мне.

Вывожу машину вверх по плавной дуге – делаю успехи.

– Что он сказал? – уточняет соучастница.

– Ругается.

– Это ненадолго…

Убедившись, что местоположение источника нам всё ещё доступно и нет препятствий для полёта на максимальной скорости, а также что маневрирование перестало быть для меня серьёзным напрягом, всё-таки формулирую соображение, почти утянутое на дно мыслительного процесса:

– Вот так лингвистический релятивизм… Не прав был Том: у нас с тобой получилась отличная команда.

– Здесь нет противоречия. Восприятие может совпадать независимо от родного языка. А папа почти всегда прав, просто по статистике…

– Знаю-знаю, максимальное количество удачных решений… Почему мы от него удрали?

– Продолжаем учиться принимать свои, наверное?

– Ты – продолжаешь учиться, а я – уже умею! – назидательно провозглашаю и закладываю крутой вираж, уворачиваясь от какой-то пофигистичного вида птицы, словно дрейфующей на одном крыле.

Система издаёт возмущённые звуки: то ли манёвр рискует перерасти в опасный, то ли управление с такой угрозой стоило оставить за автопилотом.

Лея тихо смеётся, догадываясь:

– Тебе же известно, что расу впустила сюда я?

– Да. И не поступил бы так же, если ты об этом.

– О, разумеется, разумеется! Даже тулисианский суслик не прошмыгнёт в подконтрольную тебе зону! Правило не распространяется на исполненных обаяния мирабилианцев, не так ли?

– Что-то вроде того… – приходится со вздохом признать мне. – Они теперь вышлют каких-нибудь полицейских роботов нас ловить?

– Конечно нет…

– Я слишком увлёкся приключениями и забыл сказать тебе спасибо. За Алекса. Что угодно проси взамен.

– Не стоит благодарности, я просто занимаюсь наукой. И у нас здесь проблема гораздо сложнее.

Должно быть, на лбу у меня выступает пот: Лея жестом понижает температуру в каре. Замечаю на запястье рядом с узкой полоской планшета механические часы. Лаконичные, с белым циферблатом и римскими цифрами. Совершенно точно созданные земным дизайнером.

«Подарок отца… на пятидесятилетие».

Механические часы, подаренные отцом, у меня тоже были (с тех пор и пошла иррациональная любовь к этому бесполезному в современной жизни аксессуару), – на пятилетний, если можно так сказать, юбилей. Они и сейчас хранятся в квартире на Земле, просто я вырос из таких габаритов.

А тогда ещё путался в истории, и мне казалось, что подобные вещи обязательно должны были быть у средневековых рыцарей…

Ещё через два года я стоял посреди школьного коридора, в прострации прижав циферблат к уху и прислушиваясь к тиканью внутри, когда услышал вопрос:

– Свистят?

– Нет… – опешил я, – как свистят?

– Как пули у виска! – возликовал мальчишка с неестественно насыщенного синего цвета глазами, чрезмерно отросшими каштановыми волосами и тонкими губами, сложившимся в кривую усмешку.

Как я намного позже узнал, это слова песни из какого-то доисторического фильма, а тогда думал, просто поговорка. И просиял.

– А что такое пули? – с энтузиазмом подключилась к разговору крутившаяся рядом Ритка.

И вот как раз тут мы с Алексом глянули друг на друга и прыснули со смеху. Значит, мне было семь, ему – девять. И я мучался от рвущегося наружу хохота ещё и половину следующего урока, прячась за спину Краснопёрова. Стоило только успокоиться – часы снова привлекали внимание, а в мыслях раздавалось: «Свистят?» Ритка ткнула мне пальцем промеж рёбер, обернулся – свирепо округлила глаза, призывая к спокойствию.

– Свистят… – шёпотом проинформировал её я.

Через пару минут нас отправили в комнату релаксации вдвоём – избавляться от «эмоционального перенапряжения». Там я ухитрился лишить работоспособности успокоительный фонтан…

С самой же Ритой всё было ещё проще. Мне было пять – как раз вручили несчастные часы и отправили учиться в пансион, где я неделю присматривался к другим детям, с которыми предстояло иметь дело в ближайшие двенадцать лет: коллективный разум всего мира тогда очень некстати пришёл к выводу, что обучение обязательно должно быть очным. Иначе вырастают такие, как я, ага. Но в этой теории где-то ошибка… Очень хотелось обосноваться на последней парте и как-нибудь обойтись без необходимости вступать в любые контакты. Но взрослые настойчиво убеждали, что подружиться с кем-то – просто обязательно.

В выборе я не сомневался. Больше всего, конечно, впечатлили две светло-русые косы с мою тогдашнюю руку толщиной, каждая из которых пониже лопаток была перехвачена заколкой с крупными красными горошинками на белом фоне. Подошёл, намертво упёрся взглядом в свои ботинки и сообщил:

– Ты – самая красивая девочка в классе.

– Ну… да! – согласилась она. – Это все говорят!

– Давай дружить!

Кокетливо посмотрела вбок.

– Я могу перенастроить рободинозавров, чтобы они смешно пели! – рыпнулся сразу с козырей.

Перенастроить – конечно, громко сказано. Я случайно обнаружил, как именно надо сломать рободинозавра, чтобы петь он мог, а чёткость дикции утратил.

– О… – трогательно распахнула ресницы и притихла.

И в ту самую секунду произошло необратимое: обнаружилось, что я могу не только настроить динозавра, но и, к примеру, сейчас же выпрыгнуть из окна. Ну, если это окажется достаточно впечатляющим… А потом ещё и оказалось, что подобный переход от самовлюблённости до восторга моей крутостью она будет способна проделывать всегда. Несмотря на провалы героя. И последствия провалов, из которых будет меня зачастую вытаскивать сама… Почти все взрослые удивились, почему в таком возрасте я подружился именно с девочкой, а вот мой отец – как раз нет. А позже, хотя это уже было немного нелепо, он и ей часы подарил. И она их тоже бережёт… как память.

Лея резко толкает в плечо, указывая на карту: агент расы двадцать шесть здесь, прямо под нами, в каком-то проулке или даже тупике, по обе стороны которого высятся диковатого вида здания непонятного назначения. Он неподвижен.

Зависаю сверху, не снижаясь.

– Мы на самом деле не знаем, что будет, если ты сейчас попробуешь войти в Мираж, – сообщает Лея, сдвинувшись на край сиденья. – Но ментальный контакт некоторое время можно поддерживать на расстоянии. Скорее всего, у тебя получится вытащить меня даже без помощи папы.

И дотрагивается до моей ладони – снова начинаю воспринимать действительность наполовину мирабилианскими мозгами.

А уже через секунду наблюдаю на экране, как непонятная сила уничтожает дрон, прилетевший на смену первому разрушенному.

А ещё через мгновение звонит Том:

– Я буду через восемь минут.

И обрывает контакт, не дав никаких указаний и не сделав никаких предупреждений. Отнимаю руку – связь с Леей не теряется, хотя и становится менее ясной – и плавно опускаю кар на мостовую. Мираж по-прежнему неподвижен.

– У тебя получится, – кивает она, распахивая люк.

– Деваться некуда, иначе Том меня убьёт.

«Тебя – не убьёт».

Неожиданно зажмуриваюсь, чтобы не видеть дальнейших событий… Самому себе можно сказать прямо: ненавижу. Нет ничего хуже этого – позволить кому-то или чему-то чужеродному иметь над тобой власть.

Разлепляю глаза – Миража нигде не видно. Трачу почти полторы минуты на перемещение Леи обратно в кар. Жара начинает спадать: приближается вечер. Но всё равно прекрасной погодой условия не назовёшь. Юбка ещё двух- или трёхслойная, как её ловчее ухватить… Да и весит мирабилианка раза в два больше Риты, так что я совсем не похож на рыцаря, подхватившего изящную даму, – скорее на штангиста, старающегося нужное время удержать взятый вес. Пальцы дрожат ещё и от волны смеха, поднимающейся из глубины… Конечно, можно расценить иначе, но, считаю, это верный признак того, что психическое здоровье всё ещё не пошатнулось.

Через несколько секунд она находит в Мираже пропавшего ребёнка – во всяком случае, так откликается у меня в мозгу.

«Лея», – осторожно прикасаюсь к её запястьям: не очень понял науку, но нельзя физически пробуждать из такого состояния (никого, кроме Тома) прежде, чем передашь ему нечто вроде ментального образа окружающего мира. А сейчас мы должны как-то включить в эту схему абсолютно постороннего и обескураживающе несовершеннолетнего аборигена…

«Да, я помню, я…»

«Возвращай его сюда».

«Да… попробуй нас вытянуть».

Хм… не вспомню всего, но Том проворачивал это как-то очень быстро… Не могу объяснить смысла своих действий… Вроде бы, как меня пытались впопыхах научить, сосредоточиваюсь на обстановке вокруг, не забывая про Лею и вижу через неё того мальчишку – не то чтобы сильно напуганного, кстати, вопреки ожиданиям. Хотя это же не какой-нибудь там землянин – он с рождения дышит сюрреализмом…

«Сработало».

Переключаю внимание на планшет – расшифровывать местные пиктограммы для меня сейчас не составляет труда. Да. Сработало.

«Лея, вернись в кар».

Успеваю до дрожи испугаться, что она решит остаться там, заодно забыв о связи и передав весь шквал эмоций напрямую обратно, не умея фильтровать поток.

«Разбуди меня».

Сжимаю запястье и трясу за плечо одновременно. Приходит в чувство и допытывается:

– Я правда такая тяжёлая?

– Только на Мирабилисе, – глупо пытаюсь отвертеться: сила тяжести на всех планетах, изначально населённых гуманоидами, а не колонизированных, крайне близка к земной, никто так и не понял почему… ну, точнее, очевидно, связь здесь обратная.

Даже на Ёжике почему-то близка, но он в этом смысле уникален. Мне ещё повезло, что не заслали на какой-нибудь астероид в коробку с искусственной гравитацией.

В паре метров от нас паркуется такси. Выскочивший оттуда Том стремительно выхватывает бластер и фотогенично целится в небо. Автоматически проследив взглядом траекторию выстрела, обнаруживаю устрашающего вида птицу с сизым оперением, по очертаниям похожую на орла, только раза в полтора крупнее, с массивной головой и клювом. Рефлекторно дёрнув шеей, она кувырком обрушивается на крышу ближайшего здания. Том запрыгивает в кар, отбирает у меня свой планшет и, пролистав данные, поднимает аппарат в воздух.

Как можно спокойнее начинаю:

– Всё-таки хочу пойти поговорить с ним. Я смогу выбить его из колеи!

Ожидая отпора и подготовившись к противостоянию, как по инерции проваливаюсь с размаху в пустоту – отсутствие сопротивления:

– Да. Летим за ним. А Лея будет сидеть в каре и не открывать никому дверь, пока всё не закончится!

– Папа!

– Ш-ш-ш!

Она определённо испытывает обиду и… облегчение одновременно. Только сейчас до меня доходит, что мирабилианцы так и живут – в поле эмоций друг друга, просвечивающих через остаточный контакт, который они поленились или не посчитали нужным закрыть…

– Зачем ты подстрелил того… воробья?

– Они охотятся на… разных домашних животных, иногда пытаются нападать на детей. Не волнуйся, вид не вымирающий, ими кишит вся планета.

– Вы что, не можете не пускать птиц в города?

– В прошлые века было никак не отвадить. Сейчас можем создать щит, но… мы к ним привыкли. А вот совершенная безопасность – это страшно…

– Да уж… у вас тут и ходячий рассадник психоделии неизвестного происхождения, и гигантские хищные птицы рассекают с яростными глазищами, – от моего хохота Том, последнее время непривычно напряжённый, заметно расслабляется.

– Видел, как он смотрит, да? – совершает торможение в воздухе. – Приехали. Давай руку.

Замираю, оценивая пейзаж внизу: концертная площадка или маленький стадион…

– Расхотел?

– Нет. Просто… А Лея…

– Лея закрыла связь. Всё остальное тебе мерещится.

– Откуда ты…

– Подростки страдают этим, когда… только учатся… Опасная вещь на самом деле. Потом покажу все тонкости. Пока просто буду сообщать, когда ухожу, – поймёшь, как выглядит такой момент. Смотри, – он врывается в мой мозг вихрем запутанных сообщений, что-то вроде «нам нужно очень торопиться, но я быстро покажу», а потом отключается, предупредив, но продолжает смотреть пристально и усмехается – вот же… явно чувствую, как он иронизирует над выражением моего лица. – Это – твои домыслы.

– Откуда ты знаешь что?

– Неважно ведь что, даже если совпадает с моими мыслями! У нас мало времени. Давай! Там уже похолодало – двадцать семь градусов по вашему этому… К вечеру всегда лучше, да и лето скоро кончится.

29 марта 2099 года, Мирабилис

Пока иду по упругому покрытию непонятного сооружения к Миражу, распластавшемуся в позе морской звезды у самого края площадки, похожей на поле для какой-то спортивной игры, вынужден выслушивать:

«Я не смеялся над тобой, и никогда не смеюсь… А это, к слову, средневековый амфитеатр, мы его немного переосмыслили в архитектурном плане – и иногда здесь устраивают детские танцевальные фестивали».

Действует на нервы: старается успокоить, отвлекая от цели.

«Ваня, просто сделай то же, что и тогда…»

Какая всё-таки несуразица… Амфитеатр, орлы, мысленные разговоры… Хорошо хоть температура упала и я хотя бы не поджарюсь.

«Том, а вообще… ты мирабилианец? Эта планета на самом деле существует?»

«Ох, опять завёлся… Что толку от твоих вопросов? Если копнуть глубже, я не имею понятия, Ваня, существует эта планета или нет! Но ты – определённо существуешь, в моём представлении… И я рассчитываю, ты не перестанешь в обозримом будущем… Ясно?»

«Ладно-ладно, – мой жгучий стыд за этот разговор наверняка уже явился Тому во всей красе, – хватит, я сам ввязался».

Мираж тоже начинает раздражать… Разлёгся и не собирается проявлять учтивость. Но надо как-то приступать к делу:

– Просто хочу понять, чем вы заняты. Я землянин – значит, любопытный. В прошлый раз мы оказались в неприятной истории. Мирабилианцы утверждают, её сотворил я сам, но есть некоторые сомнения. Зачем вы это делаете?

Опасно стараться быть вежливым, когда тебя разрывает изнутри.

– Вы желаете снова увидеть, – не меняет положения, только слегка выворачивается навстречу.

– Нет. Я желаю понять! – в сердцах восклицаю я громче.

– Вы желаете понять.

«Ваня! Ёлки-палки! Прерви его!»

– Нет! То есть… Я не желаю… Твою ж… Кто ты такой? Я хочу знать, кто ты такой и зачем всё это!

Блядь.

– Вы хотите увидеть, вы хотите знать… – нараспев тянет бесчеловечная оболочка, неотвратимо поднимаясь на ноги.

«Ваня, ты помнишь обо мне? Мы здесь с Леей. Помнишь птицу страшную? Попробуй сосредоточиться. Представь, что тебя окружало»

Оценил твои старания, Том, но сейчас меня окружает кое-что совсем иное. Проще всего будет сказать, что совсем ничего. Мне не привыкать. Очень весело. Конец всему.

«Просто помни обо мне. Какого цвета у меня глаза?»

«У тебя серые глаза, Том, эту подставу я никогда не забуду, но, тут такое дело… Абсолютно всё не имеет смысла. Но раз уж ты настаиваешь. Да, я тебя помню… Забыть сложновато».

«И как тебя угораздило… Помнишь, как учил меня играть в шахматы?»

«Всё-таки… кто ты на самом деле?»

«Пожалуй что дурак дураком… но с высоким числом решений, имеющих благоприятные отдалённые последствия…»

«Некоторые из них при этом могут вовсе и не…»

«Просто иногда… Как я выгляжу, Ваня?»

«Как суперзвезда, от которой сходят с ума толпы подростков».

«Ха-ха, верно».

«Серёжки нацепил ещё и побрякушки всякие… И… ты действительно так выглядишь?»

«Само собой да! Выдумаешь тоже! Что я сказал тебе, когда мы ехали сюда из космопорта?»

«Рассказал о Совете, о Лее…»

«Что ты подарил мне на Ёжике?»

«Господи, Том! Я ничего не забыл, успокойся!»

«Хорошо. Открой глаза».

«Они разве… Чёрт».

***

Растрёпанные патлы мирабилианского парламентария лубочно вызолочены полуденным солнцем.

– Ну? – подбадривает он лирической улыбкой. – Где мы?

– Уф… О… Ёлки, это же моя квартира… Мы на Земле.

Лежу на полу в гостиной, а Том взгромоздился на журнальный столик. Собственные привычки удивительно раздражают в исполнении кого-то другого…

Мимолётно порывается нахмуриться, но, чуть подавшись вперёд, только подтверждает:

– Да. Хорошо.

– Это… Я был без сознания или что-то вроде того? Когда ты успел отправить меня на Землю?

– Ваня, – одним приёмом припечатывает мои плечи к полу, не давая возможности двинуться, – пожалуйста, не паникуй. Ты не был без сознания… Это не…

Дёргаю кадыком, не в силах заставить себя моргнуть:

– Понимаю, что всё равно не услышу правды… Но… мы в самом деле сохранили связь или ты мне мерещишься?

– Дьявол… ты, надо думать, способен саму суть реальности уничтожить своими вопросами… Мы сохранили связь!

Твёрдо обещаю себе перекрасить унылые стены гостиной, когда… и если… И сильно беспокоит запах какой-то очень-очень знакомой выпечки, но методами расшифровки сигналов от воображаемого тела я пока владею нетвёрдо…

– У меня опять рыжие волосы?

– Боюсь, что да, – лучится теплом Том. – Пойдём, там твои друзья на кухне блины жарят! А над остальным я работаю, не беспокойся.

Блины! Ну конечно, как я мог не понять!

Но даются только два шага. Потому как есть же какой-то предел… Эта квартира, земное солнце, разграфившее тенями от ступеней сотворённой Тихорецким лестницы пол в моей собственной гостиной. Разогретое дрожжевое тесто. Опять увижу их обоих – и не представляю, куда самого себя деть.

– Том… скажи хотя бы, что там сейчас происходит.

Обессилев, настойчиво сползаю вниз, но он мешает, подхватив под мышки, – уж не знаю, какой в том сакральный смысл – чтобы я не уснул во сне или вроде того?..

– Мне лучше пока думать о происходящем здесь… Хорошо? – бормочет старательно болеутоляющим тоном.

– А вот мне… для меня, кажется, уже всё совсем перебор… – жалобно признаюсь я.

– Ш-ш-ш… – увещевает точно так же, как недавно Лею. – Посмотри вокруг. Просто загляденье какое утро. Не похоже на порождение угасающего разума, да?

– Вы ведь хоть что-то выяснили за эти годы?! Больше чем полвека, так понимаю… Что им надо от нас?

– Ваня. Для начала, ты неправильно задаёшь вопрос, – подталкивает в сторону кухни. – И лучше всего нам будет поговорить обо всём потом.

***

– Невозможно вручную испечь идеальный блин! – декларирует Тихорецкий, остервенело размешивая тесто в пафосного вида тёмно-синей ёмкости из похожего на керамику материала.

В два прыжка оказавшись рядом, выхватываю у него половник:

– Конечно возможно!

Уже через миг слышу шипение на сковороде – и приглушенное хихиканье у себя за спиной. Сколько ж можно попадаться на эту уловку… да ещё и, получается, ловить на неё себя самого… Еле удаётся переложить готовый блин на тарелку: локти начинают подрагивать в тихой истерике.

– Так и знал: на самом деле ты умеешь готовить, – завладевая моим шедевром и запихивая его в рот, резюмирует Том.

– Такой вот парадокс: есть некий набор вещей, которые я до того ненавижу, что даже неплохо научился их делать.

– И какие ещё, например?

– Общаться с людьми, – выдаёт Ритка.

– Нет уж, пожалуйста, давайте не будем об этом! – разъяряюсь, демонстративно отставив сковородку на неактивную часть плиты: шиш вам, а не идеальные блины.

Тут же перехватив её и с любопытством повертев в руках, Том радостно предлагает:

– А что если наоборот – жарить их на нижней стороне?!

– Я тебе покажу наоборот! Забудь это слово вообще! У нас уже вся жизнь из-за тебя наизнанку!

– Напрасно ты… Очень красивое слово. Ёмкое. Всеохватное.

– Так, – отстраняю его и возвращаюсь к делу (жарить блины вручную внутри своей головы, когда твоё физическое существование находится под большим вопросом, – довольно жизнеутверждающе, без шуток). – Какого хрена вы вообще тут затеяли приготовление пищи средневековым способом?

– Инопланетянчику твоему показать исконные русские традиции, – Ритка тянется на цыпочках, пытаясь достать из шкафа надо мной ещё несколько тарелок. Заметивший её затруднения Тихорецкий одной левой решает задачу, ухватив клешнёй сразу штук шесть и перемещая их на стол по кратчайшей траектории, – похоже на действия промышленного робота-манипулятора.

– Значит, икра тоже есть? – перевернув блин, отвлекаюсь от плиты, изучая суетящуюся вокруг уже устроившихся за столом гостей Риту.

– Джем точно есть! Том любит джем!

И тут же берёт и без стеснения гладит мирабилианца по макушке.

– Окей, – выдавливает Тихорецкий, сводит лопатки, приподняв подбородок и сжав левую руку в кулак.

Я отвешиваю челюсть.

– Тебе всё же надо учиться управлять своими мыслями… – жмурится Том, сверкнув в мой адрес шикарными зубами.

– Да просто это у нас планета отсталая… – съезжаю с темы. – Конец XXI века, а толку? Никакой телепатии, никакой, в общем, осознанности… Ну что у нас изменилось по сравнению с прошлым?

– М… – Том обводит глазами всю компанию, – из троих землян в комнате двое – киборги. Значительный результат.

– Зачем ты ему сказал! – вскрикивает Рита, угрожающе надвигаясь на меня.

– Ваня не говорил. Это ведь электронное устройство, я просто увидел его, когда сканировал обстановку.

– Хватит врать, вы, оба! У меня включена маскировка!

– Солнышко… – Том нервно барабанит по столешнице (похоже, он не меньше моего погрузился в присутствие здесь!), – я же мирабилианец… наши технологии и… мои шпионские штучки, если угодно… и… ты очаровательна.

Настоящий придурок… Конечно, не говорил я ему ничего…

Машиной управлял я. Так и не смог с тех пор найти оправдания ни в том, что мне на тот момент едва исполнилось семнадцать, ни в том, что причиной аварии был водитель кара с неисправной системой автоматического предотвращения столкновений. В любом случае в те времена она была несовершенной… Наша защита просто физически не смогла среагировать на внезапность его манёвра. И я – не смог. Первым побуждением было снизиться, это почти удалось, но он нас всё-таки задел – и по касательной впечатал в опору многоярусной оранжереи Ботанического сада. Ещё чуть-чуть – и всё бы обошлось. Но ничего не обошлось… Ещё чуть-чуть – и я бы её убил. Никакой психотерапевт на свете не может ответить на вопрос, когда я перестану прокручивать в мыслях все эти варианты. Да… тот водитель был пьян. Поэтому… ещё как лукавлю, когда говорю, что мне просто не нравится алкоголь.

2 июля 2080 года, Земля

Как в замедленной съёмке – так говорят. Правду говорят – как в замедленной съёмке. Бесконечной и замедленной. Удар. Я теряю сознание, наверное, на пару секунд, а потом, едва рассеивается пелена в поле зрения, почему-то перестаю воспринимать звуки – только видеоряд: завалившаяся в странной позе Ритка, искорёженный люк с её стороны, кровь, много крови. Искусственный интеллект плавно опускает автомобиль на мостовую. Хорошо ещё, что мы просто не рухнули. И ещё один «компьютер» включается у меня в мозгу – отстранённо наблюдаю за его решениями: аптечка – жгут – попытка привести её в чувство.

Открывает глаза – не успеваю помешать ей посмотреть вниз – и спокойно так говорит:

– Я потеряю ногу. Не волнуйся, сейчас с этим умеют справляться. И, пожалуйста, не говори пока Алексу…

Вместе с её словами к моим ощущениям добавляется звук. Ещё мгновение – и он коробит: сирена скорой помощи, автоматически вызванной системой.

Спасатели разрезают обшивку кара, периодически отпихивая меня локтями и не давая помочь. Потом кто-то догадывается вкатить мне успокоительное, даже не спросив разрешения. Оно вообще не действует. Риту перекладывают на каталку – и мы вместе оказываемся в аэрокаре медицинской службы, где мне всю дорогу до больницы задают какие-то нелепые вопросы. В ответ я, кажется, совершенно непотребно матерюсь. Всё-таки выпытывать в такой момент, не употребляли ли мы какие-то вещества, – это уже чересчур. Уже примериваюсь, как бы половчее ухватить за шиворот обнаглевшего фельдшера, когда снова слышу её голос:

– Ваня, пожалуйста, успокойся, они спрашивают потому, что собираются делать мне операцию.

***

Её отвозят в хирургию. Это длится год, не иначе, – мерю шагами больничный коридор и успеваю передумать столько всего… Кто-то постоянно ходит туда-сюда, предлагает попить, поесть, наложить какие-то лонгеты, поискать у меня сотрясение мозга и хрен знает что ещё… Отмахиваюсь всеми силами. Соглашаюсь только попить: язык стало очень трудно отлепить от нёба.

За окнами уже совсем темно, когда меня деликатно трогают за плечо – выходит, уснул на полу, притулившись к боковинке мягкого кресла. Перегнувшаяся через подлокотник шея зверски занемела. А казалось, ни на секунду не сомкнул глаз.

– Иван Демьянович, мы ввели пациентку в искусственную кому, это безопасно. Пока она будет восстанавливаться, вам лучше всего тоже пройти обследование, – сообщает мне, вылупившись огромными полусонными глазами, юная медсестра.

Кажется, меня впервые в жизни назвали по имени-отчеству…

Лонгет регенератора всё-таки приходится наложить: у меня трещина в лучевой кости (хотя мозг отказался принимать болевой отчёт от тела). Как получилось так травмировать руку, вспомнить не удаётся. Меня оставляют в больнице на ночь. Как будто я собираюсь куда-то уходить…

В девять утра звонит блюститель дорожного порядка и задаёт несколько десятков бессмысленных вопросов. Объявляю ему, что Рита будет ходить, любой ценой, а страховки добьюсь максимально возможной. Какое наказание ждёт уже задержанного пьяного кретина, мне неожиданно по барабану: природа и так его обделила, а виновником трагедии считаю исключительно себя.

***

У неё абсолютно бледное лицо – всё остальное наглухо укрыто светло-салатовым одеялом – и полные глаза слёз.

– Ваня… ну что мне теперь делать… – голос слабый и охрипший одновременно.

– Не надо, пожалуйста… мы… тебе вырастят новую ногу, это ведь сейчас делают… – мнусь в полуметре от кровати, не решаясь подойти ближе.

– Экспериментальная область… безумно дорого… крайне мало шансов на успех…

– Мы всё решим!

– У меня одна нога… – всхлипывает, – господи… я просто боюсь посмотреть…

Муторно. И готовности сжиться с этим нет. Сканер пищит, медсестра – уже другая, полная и немолодая, – влетает в палату, выталкивая меня наружу:

– Что творишь, парень, соображай: ей нельзя волноваться! Иди погуляй!

Из коридора сразу звоню Алексу – не планировал, но не могу больше держаться, – а как только слышу произнесённое обычным деловым тоном «алло», у меня начинается форменная истерика…

Молча послушав несколько минут, он спрашивает:

– Что сказали врачи? Какие риски?

– Она не умрёт… По крайней мере, так они мне… Ну она не умрёт!

– Обезболивание работает? Убедился?

– Ну… она не жалуется… я… спрошу сейчас пойду у хирурга…

– Вернись в палату.

– Я… не могу! Ал…

– Не хочешь быть мужчиной – ей придётся делать это самой. И того, что в ней тогда проявится, она никогда тебе не простит.

Каждый раз, когда Алекс составляет предложения больше чем из трёх слов – противоестественно редко, – чувствую себя навечным дураком… Ему удаётся теснить в них такую глубь… можно захлебнуться.

Мне семнадцать лет, какой к чёрту мужчина… С другой стороны, Сашке – девятнадцать, вряд ли такая уж большая разница…

Я не способен ничего ответить, давясь подступившим к горлу комом, и он добавляет только (по-прежнему обычным тоном, но до меня начинает доходить, чего это сейчас стоит):

– Продержись шесть часов, ближе нет рейса.

И обрывает разговор, а меня словно окатывает ледяной волной: «рейса»! Если он сейчас прервёт практику, может забыть о работе, на которую его почти уже готовы взять, – вторая по величине строительная организация страны. Порываюсь перезвонить и заставить его отменить полёт. Но тут же сбрасываю вызов, представив себя на его месте…

***

– Опять он… – ошпаривает медсестра.

В палате с ними худощавый седоватый мужчина средних лет – похоже, хирург.

– Пожалуйста, я должен здесь остаться, я не…

– Да, – позволяет он, исподлобья разложив меня на молекулы, – ординаторская – третья дверь направо. Буду там до конца смены.

– Обезболивание же… всё в порядке же… в смысле… спасибо вам!

– Операция прошла успешно. Обезболивание адекватное. Всё будет хорошо… – монотонно отчеканивает, скорчив неоднозначную гримасу, и, вытолкнув вперёд медсестру, чеканным шагом покидает палату.

Дверь тихо защёлкивается. На потолок транслируется якобы расслабляющая анимация с жующими коалами. Кривлюсь, но не решаюсь вмешаться – вдруг это важно.

– Выключи, – требует Рита, закашлявшись к концу слова. – Что у тебя с рукой?

Задом наперёд седлаю стул – полметра до кровати и преграда в виде куска пластика между нами. Слишком резко: колёсики не блокируются, укатывая меня ближе.

– Прекрати, ничего серьёзного. Какой у нас теперь план? – в мозгу с шипением проносятся ритмичные волны, а всё, что ниже шеи, будто заморозилось. Принуждаю себя подъехать вплотную к ней.

– Ну какой план, господи, Ваня, какой план… Как я на каблуках теперь буду ходить?!

Кладу здоровую руку на одеяло и утыкаюсь лицом в свой лонгет, спрятавшись за спинкой стула: ещё чего доброго угораздит сейчас рассмеяться… Как раз на прошлой неделе на кафедре психологии нам рассказывали: немотивированное веселье – одна из типичных реакций на стресс. Но это же и вправду смешно!

– Не вздумай хихикать там! Ну кому я теперь могу понравиться…

– Как минимум мне.

– Ну… тебе…

– Ладно. Алексу. Алекс по уши в тебя влюблён! И, кстати, прости меня… но он скоро приедет.

– Ну я же просила! Ваня! Ты хоть понимаешь, что теперь будет с его карьерой?! – выпалив, умолкает, жалобно глядя в опустевший потолок. И, очевидно, грядёт новая волна рыданий…

Поглубже вдохнув, сползаю с кресла и отпихиваю его подальше, обхожу кровать вокруг, чтобы оказаться слева – со стороны уцелевшей ноги – и пренебрегаю всем на свете: ложусь с ней рядом, обнимая своей левой рукой, по глупому совпадению тоже как раз здоровой. И несколько часов слушаю сбивчивый поток страхов, смешанных с осознанием, отрицанием, снова со страхами, медицинскими теориями и много ещё чем. Поток постепенно иссякает, но, подозреваю, одного раза ему не хватит.

А мне – хватило: этого уже не боюсь. Жалею только, что всё-таки позвонил Алексу. Но если бы не он…

В какой-то момент сканер начинает пищать, обнаружив в зоне проверки не одного пациента. Отключаю прогоны совсем – легко: никакой защиты от постороннего вмешательства у новой, экспериментальной, модели. А датчики у Риты на теле всё равно активны, да и я не слепой.

Задрёмывая, она бормочет:

– Прости… я могла бы на заднее сиденье успеть перескочить…

– Не выдумывай! Это я бы… я должен был… – затыкаюсь в потрясении: «прости» заехало точно в воспалённую глыбу внутри – и я, кажется, могу попросту разрыдаться, если произнесу ещё хоть слово.

– Перестань, перестань, ты не виноват, ты же спас меня…

Заглянувший в конце смены хирург, имя которого я узнаю только через неделю, качает головой, показывает жестом «ещё час – и включи обратно», кивает и бесшумно прикрывает за собой дверь.

На следующий день я впервые вижу Алекса с сигаретой.

30 (уже, кажется) марта 2099 года

Конечно, реальная Рита не могла предположить, что я всё это расскажу Тому. Тому нет никакой необходимости всё это рассказывать. Он и сам, не хуже семнадцатилетнего меня, только что сначала промахнулся на вираже, а теперь расхлёбывает внутренний поток человека, потерявшего почву под ногами, – только с 3D-эффектами.

Когда с Риткой случилась беда, биоинженерия не могла просто так помочь: вырастить новую голень было бы очень долго, дорого, без гарантии результата. А потом пришлось бы ещё и перенести многочасовую операцию по её пересадке. Сначала она всё равно планировала это сделать – но пока собиралась, привыкла к протезу. Говорит, почти сто процентов времени воспринимает его как часть себя.

И если бы она ещё не игнорировала износ и не мешала мне или хотя бы Алексу проводить техобслуживание («отстаньте от меня со своими отвёртками, давайте не сегодня»)… Могла бы и вовсе сама – любой подручный сканер худо-бедно поможет. Но разве она станет… Вот и сейчас слегка подволакивает ногу, компенсируя проблему. И хотя это заметно только мне, в протезе пора менять одну из искусственных мышц. Но ей, конечно, требуется не только игнорировать очевидное, но и упорно балансировать на каблучищах…

Не оборачиваюсь, дожаривая последний блин, когда Сашка роняет на пол вилку – не вижу, но знаю, что оплошал именно он: Ритка отозвалась бы моментальной хаотичной вознёй, Том – быстро, бесшумно и с минимумом энергозатрат, и только Алекс – с секундной паузой, как будто решая, стоит ли это вообще того, а потом позволяя себе чрезмерно увесистый жест.

Никто не реагирует на звук. И странно, что единственный настоящий персонаж среди моих гостей так долго молчит.

Разворачиваюсь к столу:

– Том.

Невесело гладит двумя пальцами столешницу у себя перед носом. Его тарелка уже пустая, банка с джемом рядом – наполовину. Всё это ровным счётом ничего не значит.

Сзади с противным визгом отключается плита, вычислив пустую сковородку.

Подскакиваю к столу:

– Том, ты всё ещё здесь?

Глаза на меня поднимает с задержкой, но свет разума в них определённо присутствует:

– Да. И то, как ты хлопочешь из-за моей возможной иллюзорности, мешает мне кое-что закончить… там.

– Извини, просто…

– Что ещё ты себе втемяшил? Я в самом деле существую! Я не из расы двадцать шесть! Я – это не ты из будущего! Не порождение твоей фантазии, не археоптерикс под личиной гуманоида, не проекция из другого измерения и не собираюсь похищать полковника Гончара!

– О… последнее мне что-то в голову не приходило…

– Вот видишь!

– Откуда ты знаешь, кто такой археоптерикс? – Ритка задевает локтем стоящую на краю стола кружку и разбивает её вдребезги – выехавший из-за угла уборщик принимается со скрипом собирать с пола осколки.

– Баловался с латынью. Угомонитесь-ка сейчас…

– Это ведь твоя любимая была… зачем взяла её вообще, я куплю тебе точно такую же… – волнуется шёпотом мне на ухо, притягивая за рукав.

В самом деле моя любимая кружка – с рыцарями в отливающих золотом доспехах на фоне зелёного луга, средневекового замка в отдалении и лубочного ярко-голубого неба. Была.

Над головой что-то щёлкает.

– Ложись! – с нажимом распоряжается Алекс, подскакивая к нам и опрокидывая Ритку вместе со стулом.

Очень хочется оглянуться на Тома, но завалиться на пол рядом с ними получается только лицом вниз.

В тот же миг внешняя стена квартиры с грохотом разламывается и частично проваливается внутрь, по кухне начинает гулять ветер, всё вокруг пищит – мигает – посылает экстренные сигналы, заволакивается клубами пыли, а уборщик потерянно кружит на единственном свободном от крупных обломков пятачке у меня перед носом.

– Том, что за чертовщина?! – пытаюсь подняться на колени, откашливаясь. Он, похоже, тоже успел пригнуться, но на плече порван пиджак и вроде бы оттуда течёт кровь. – Ты ранен? Как это возможно?

– Я сейчас посмотрю! – рвётся из хватки Алекса Рита.

– Ш-ш-ш! Со мной всё в порядке! – Том ловко перекатывется ближе к нам, игнорируя хаос вокруг. – Нет времени. Саша, быстро уходите отсюда. По лестнице!

– Ты что, – почему-то шёпотом офигеваю я, – мы на пятидесятом этаже!

– У него-то обе ноги на месте. Бегом отсюда, я сказал!

Встречаюсь глазами с Сашкой – в который уже раз с начала эпопеи. Содержание его специального траурного взгляда никак не меняется. Удивительно, насколько точно я запомнил: терпение, решительность и какое-то капитальное тепло. И всё это можно убрать за скобки, потому как за демонстрацией стоит главное – нехилая такая сила воли. Знаю точно. Мне уже не так мало лет и… я всё-таки проходил спецподготовку. В общем, он не такой, каким хочет казаться. Это не разочарование – потому что казаться ему удаётся (а значит, именно он – выше своей слабости). Мне вот не удаётся: совершаю нелепое движение вслед за ними, когда Алекс, вскочив на ноги и потянув за собой Ритку, устремляется к пожарному выходу. Том предусмотрительно хватает меня за шиворот.

– Итак… – начинаю, грубо вывернувшись из захвата.

– Если коротко – они пытаются изменить твоё сознание.

– И что сейчас будет?

– Ума не приложу. Когда у тебя день рождения?

– Хватит, я ещё всё помню! Даже какое сегодня число! Но не по вашему грёбаному календарю друидов! Какого хрена ты ещё и смеёшься?

– Не знаю, кто такие друиды… звучит забавно.

– Да ладно? Посмотреть у меня в памяти не додумался?!

– Неделикатно. Так… Похоже, у нас гости…

Неописуемого оттенка пальто и красный галстук – да, теперь я понимаю, к чему всё было: на этот раз Мираж напялил ещё и котелок. Протиснувшись через трещину извне, он снимает и отряхивает убор, аккуратно выколачивая, а потом водружает обратно на голову. Ну ясно. Интересно, смогу ли я сотворить достаточно здоровое зелёное яблоко, чтобы, не нарушая заданной композиции, с чистой совестью зарядить ему в табло?

Том хватает мою ладонь и вцепляется в неё до боли – нетрудно догадаться, делает он это тоже… извне. Как минимум потому, что держит меня травмированной рукой, а не здоровой.

Самое жуткое – в такой момент ты вовсе не произносишь никаких сакральных слов. Тебе грозит что-то, чего даже и вообразить нельзя. Смерть или что-то хуже. И ты просто умираешь и всё. Но перед этим тебе вовсе не хочется говорить эпичных фраз. И жизнь не пробегает перед глазами. Просто крутится процессор, просчитывая варианты. Только бы Алекс сообразил взять Ритку на плечо. Учитывая её ногу, так будет быстрее. Для них главное – успеть выбраться из здания, пока всё не случилось. Почему – не успел понять.

– Вы хотите знать.

– Заткнись. Проваливай из моей головы.

– Вы хотите увидеть больше.

– Нет. Насмотрелся уже. Сворачивай балаган.

– Вам интересна информация.

– Мне…

«Не подскажешь квадратный корень из трёхсот двадцати четырёх?» – вклинивается Том.

«Восемнадцать», – машинально отвечаю я.

И это – помогает. Восемнадцать – оранжевые цифры на круглом бейджике. Болтался на ошейнике у Джека на фотографии с выставки собак, которую мне как-то показала Ритка. А где сам пёс, собственно говоря? Он же почти не расстаётся с хозяйкой, а вот я, кажется, слишком увлечён людьми…

– Джек!

Тишина. Рыпнуться поискать в комнатах Том не даёт, неподъёмным якорем оккупировав мою руку. Но корги же просто обязан сейчас дрыхнуть на кровати!

– Джек!

– Вавк…

Озираюсь на нерешительное осипшее тявканье – и вижу его: измазанного в пыли и сбитого с толку.

– Иди сюда. Я здесь…

Мираж плывёт ближе:

– Вы желаете понять.

– Неа! Хуй тебе. Джек, чужой! Голос!

Корги заговорщически щурится, считывая мои эмоции, а потом заливается звонким, от души, лаем. «Чужой» неожиданно делает два шага назад.

– Взять его!

Без разбега Джек подпрыгивает, вцепившись Миражу примерно в ключицу, и валит его на груду обломков моего шкафчика для бытовой химии.

– Вы ищете смысл, – по-прежнему монотонно выводит тот.

Том, кажется, только что вывихнул мне запястье… Оставшиеся целыми стены кухни начинают подозрительно подрагивать.

– Разбежался! Я его давно нашёл!

Вырываясь от собаки, «Сын человеческий» выскальзывает из своего немодного одеяния, но Джек не сдаётся: уже с явно недружелюбным рычанием вскакивает ему на грудь, не позволяя подняться.

– Желаете понять значение бытия.

Вокруг дребезжит уже всё, как в движущемся вагоне, в уцелевшем навесном шкафу звенят стаканы, пол ходит под ногами ходуном.

– Давай проваливай из моего дома и пальтухан свой прихвати!

Джек разевает пасть и с ошалевшим визгом вцепляется врагу в нос.

Мираж не истекает кровью и не сбрасывает с себя собаку – он просто начинает сдуваться, как проколотый воздушный шарик. Глаза у Джека округляются и наползают к ушам – брезгливо отскакивает, виновато оглядываясь на меня: мол, добыча обвела его вокруг пальца.

– Вот молодец, хороший пёс! Иди сюда, Риту мы сейчас найдём, – тянусь к нему, но Том опять не даёт сдвинуться с места.

– Что?! – раздражённо поворачиваюсь, чувствуя, как пёс уткнулся носом мне в ногу.

– Наверх посмотри.

И что? Небо. Так… небо. Сумеречное. Не земное. Наверху. Слева – трибуны. Вид снизу. Я лежу. Так. Мирабилианский амфитеатр или как его. Неужели у меня… получилось? Похоже, Том не решился перенести меня в кар, чтобы ничего не испортить.

– Теперь на меня, – голос справа.

Ого, у него испарина на щеках и прядь волос прилипла ко лбу.

Так. Махом поднимаюсь на ноги, покачиваюсь, еле сохраняю равновесие и сдерживаю рвотные позывы.

– Где источник? Надо догнать его…

– Ш-ш-ш! Остановись. Вот он, – разгибаясь, указывает на маленькую коробочку в примятой траве.

– Он же может…

– Не может. Сеть восстановили.

– Почему он?..

– Ты его… вроде как замкнул.

– Каким образом?!

– Спроси, Ваня, что-нибудь полегче. Таким же, надо думать, каким ты мне… мозг чуть не вынес. Много раз…

– Да конечно! А то ты мне нет!

– Вынес? – щурится, качнув шеей назад, будто хочет разглядеть меня сразу целиком.

– Нет, ну… ты мне его как охватил, что ли, окутал или… отуманил мой мозг…

– И это – совершенно противоположно, так?

– Так.

– А говоришь, плохое слово – наоборот… – и добавляет, будто пьянея от радости: – Шиворот-навыворот, да?

– Вот ты прямо сейчас…

– Всё, вставай. Отправим его в лабораторию и отдохнём.

30 марта 2099 года, Мирабилис

Плетусь за ним до кара, восстанавливая пазл:

– Почему Джека не было в самом начале?

– Надо думать, ты про него забыл.

– Зачем ты выслал Алекса с Риткой? О…

– Да. Оградил нас от твоих… привязанностей…

– Хитро.

– Трюк с собакой мне понравился больше…

Забравшись в летательный аппарат, прихожу в себя окончательно – или в большей степени – и эйфория от немыслимой победы сменяется стойким непониманием, что я конкретно сделал и должен ли был делать именно это.

Лея произносит какие-то слова, но я не успеваю сориентироваться с переводом, а ментальной связи с ней никакой уже нет.

– Том… а если бы я согласился послушать сакральные речи расы двадцать шесть?

– Тебя бы засосало насовсем, – роняет, якобы сосредоточившись на создании маршрута и взлёте.

Но в ответной тишине с полминуты, кажется, никто даже не дышит.

– Мне не до шуток. Ты это только что выдумал?

– Нет. Был один случай. Двадцать восемь лет назад. Мой друг вошёл в Мираж после череды таких его перемещений. Вместе со мной. Я вытащил оттуда двоих прохожих. И так же, внутри иллюзии, его стали приглашать к беседе. Я попробовал помешать, но он просто оборвал связь. Никто из нас не смог его больше там найти.

– А как же… отсюда было не разбудить?

– Запредельная кома. Он всегда любил риск, потому оставил завещание – эвтаназия… Тянул как мог, но три года назад мне всё же пришлось отключить его от системы.

– То есть… тебе? Ты прямо сам это сделал?

– Да, история нашумевшая, а я член Совета.

– Так вот что это за друг, о котором ты рассказывал на Ёжике!

Том молчит, никак не меняясь в лице. Одолевает свинцовое чувство. Рисковать чужой жизнью, не посчитав нужным ввести в курс дела, – и ведь не на службе, и даже не на Земле…

С управлением совсем разобрался, поэтому прямо под носом у Тома уверенно задаю курс на вокзал пневмодороги – единственный известный мне способ попасть в космопорт.

– Тебя не выпустят с планеты, – включает автопилот и демонстративно раскладывает ладони на коленях.

– Если я хорошенько начищу морду члену Совета, меня с радостью выпроводят с планеты, полагаю, – старюсь так же спокойно парировать я. – А помешать мне с твоей стороны будет не по-джентльменски, да?

– Ваня! – прикрикивает Лея, порываясь обхватить меня сзади, но Том останавливает её незнакомым жестом.

– Мы покатаемся на поезде, если поможет остыть, но тебя не выпустят с планеты.

Бессмысленно уставившись на сумрачный пейзаж за лобовым стеклом, зубами сжимаю губу до острой боли и, пытаясь слизнуть кровь, понимаю, что прокусить-то и не удалось… Остыть… Как же любят во всей Вселенной тыкать этим словом в меня… Да он вообще, что ли, потерял берега?!

– И какого хрена ты не рассказал мне всё это до того, как я туда полез? И Лея… вы, блядь, договорились, что ли?!

– Не выражайся, – рявкает он мне прямо в ухо. – Никто не осмелился сказать… Страх мог помешать игнорировать его атаку.

– Страх?! Я был бы профнепригоден, если бы не умел его глушить…

– Мой страх, – запросто открывает Том, – подстрекаемый твоим знанием.

– Ты за олигофрена меня принимаешь?! Учитывая риски, я бы мог просто туда вообще не соваться!

– Ты?! Не соваться?! Помнишь, что вытворял сегодня? И даже сейчас мне не веришь!

Крыть особо нечем. А кататься на поезде бессмысленно. Снова без препятствий со стороны пилота меняю маршрут, активировав рычажок «домой».

– А если бы что-то пошло не так? Вышло из-под контроля, а, Том?

– Я бы всё уладил.

– Ну конечно! Ты всесилен? И вообще… я вам как подопытная крыса, да? Ты с самого начала всё это запланировал?

– Некоторым образом…

– Почему Мираж не попробовал засосать тебя самого?

– Надо думать, это невозможно, – вертит шеей, извлекая откуда-то из-под панели управления бутылочки с очередной порцией питательных коктейлей и впихивая одну из них, с ярко-розовым содержимым, мне, – я уже пробовал объяснить… меня затруднительно… вычленить из… всего остального. Особенно для него, выходит…

Глотаю нечто в пограничной степени сладкое и ленюсь уточнить, не приготовлен ли случайно этот напиток для Тома. В темноте подлетаем к дому: о ночной подсветке улиц у мирабилианцев какое-то странное представление – похоже, она включается только там, где происходит активное движение.

***

Судя по отблескам светящихся визуализаций в окнах, штаб продолжает заседание. Лея выпрыгивает из машины первой и быстрым ходом удаляется вглубь квартиры.

Подступает дурнота – не хочется двигаться с места. Том выжидательно замирает в кресле. Роняю голову на плечо – и почему-то размышляю только об одном:

– Если Ритка догадается, что ты знаешь о протезе, убьёт меня… Лучше сразу ей скажу.

– Не волнуйся, не догадается.

Не меняя позы, вопросительно моргаю.

– Ладно. Она мне сама расскажет. Это нетрудно, – отмахивается тремя пальцами Том.

Так я и знал.

– Почему ты всегда вытворяешь такие вещи? Довольно непорядочно.

– Непорядочно? – узнаваемые нотки: Тому явно весело. – Слово не из твоего активного лексикона!

– И тем не менее…

И не рассчитывал на ответ… Но интересно:

– Лексикон… вот как ты судишь обо всех?

– Выходит во всех отношениях достоверно…

– Дай угадаю… – искоса слежу за реакцией. – Я – несдержанный и довольно-таки ограниченный…

– Землянин, – заканчивает Том, напустив на себя нейтральный вид. – Ты дезактивировал источник, ребята пусть с ним занимаются пока. Полетели-ка развлечёмся.

Верно подмечено: вряд ли мне захочется сейчас спать.

– А Лея?

Том приподнимает брови, мельком глянув на меня, и сосредотачивается на выборе нового курса.

Просто поверить не могу, насколько в некоторые моменты я умею быть тупым…

– Криф её любовник, да? «Мы не можем оставить там Крифа». Что же он не бросился за нами, когда она улетела вместе со мной?

– Экспрессивно реагировать на чужие действия – не по-мирабилиански. Хотя меня земляне уже научили… Криф – её друг. Это ведь важнее всего остального – тебе ли не знать?

Сейчас ему удалось смутить меня по-настоящему.

– Извини… он, кстати, по основной профессии хотя бы кто? Мираж – это хобби?

Снаружи уже хоть глаз выколи – в этом городе всё на максималках: лето – так пекло, ночь – так непроглядная темнота.

– Не хобби – скорее, чувство долга. И любопытство. Он режиссёр-мостостроитель.

– М?.. Может, инженер-мостостроитель?

– Нет. Он снимает такие короткие фильмы – одна и та же сцена в разных местах сыграна разными актёрами. А потом их по-всякому перетасовывает, а в конце так ловко склеивает без каких-то частей – и получается совсем другой эпизод… Лучше я потом покажу.

– А… Мостостроитель – это метафора? Значит, он там находит новые смыслы, связи?

– Нет. Мостостроитель – значит, он строит мосты – подвесные всякие, для парков. Изобретает их внешний вид.

– А… дизайнер?

– Близко к этому.

– Куда мы летим?

– Ну… ночной клуб, по-вашему. Музыка, игры, развлечения, танцы, даже комната с… кривыми зеркалами, если хочешь…

«Кофеин?» – домысливаю ряд. Я и от водки сейчас не откажусь…

***

Кар ориентируется по датчикам, а подсветка при нашем приближении включается только у некоторых, что ли, особо важных объектов. В большинстве окон темно – объяснимо: здесь не особенно часто любят бывать дома, предпочитая торчать всю ночь на своей жутко интересной и разнообразной работе, как мои новые знакомые. К тому же многие и вовсе обожают наглухо задраивать окна от света. Надо будет как-нибудь спросить у Тома зачем. Не сейчас: у меня даже губы пересохли от постоянной болтовни.

Не особенно впечатляющая башня в небольшом парке, отливающая металлическим синим на фоне ввергнутой во тьму окружающей обстановки. Ни одного биолюминесцентного дерева. Они вообще додумались, как их создавать? Ни одной светящейся тропинки, аккумулировавшей энергию местного солнца. Несколько явно допотопных фонарей. Мирабилис, одним словом. Планета, на которой много и продуктивно думают о случайном наборе вещей.

За бесшумно исчезнувшим при нашем появлении люком, который я бы ни за что не нашёл в этой стене сам, – робот-охранник и почти невидимая рамка считывателя оплаты. Том быстро колдует возле неё, приглашает меня внутрь, а следом проходит сам, беззаботно объявив:

– Бесплатно для членов Совета, их родственников и друзей.

Глазею на просторный холл – больше похоже на какое-то учреждение, чем на увеселительное заведение: всё лаконичное, почти белое и неживое.

– Ясно… пустячок, а приятно. А что ещё бесплатно?

– По большому счёту – всё… Осталось с прошлых веков – закон против… мздоимства. Трудно присвоить больше, чем тебе нужно, когда всё даром.

– И как ты доказал компьютеру, что я твой друг?

– Ох… Не будь ты моим другом, к чему мне тебя впускать?

– Ну, ночной клуб – ладно. А всё остальное… Ведь есть же множество дорогих вещей, не знаю… Недвижимость… Ты можешь давать мне доступ не потому, что я твой друг, а за деньги – скажем, вдвое дешевле…

– Ваня, – обеими руками нашарив в ближайшей стене лифт и деликатно проталкивая меня туда, Том не скрывает веселья, – зачем мне деньги?

То ли я и вправду утратил часть своих когнитивных способностей в тот момент, когда познакомился с этим несусветным персонажем, то ли…

– Раздаривать направо и налево старомодные хронометры, во!

– Разве ты заметил, как я за них что-нибудь платил? – черканув зрачками по панели управления, Том сцепляет пальцы за спиной.

Лифт ускоряется, придавив меня к полу.

– А ещё ты сказал, члены Совета не являются публичными людьми. Как-то не вяжется с демонстративной эвтаназией.

– Видишь ли, в таких случаях не фотографируются на память и не приглашают зрителей.

– Тогда с чего все стали думать, что это сделал именно ты?

– Просто я так сказал, а для фантастических теорий у нас в то время не было ни одного землянина под рукой…

Собираюсь саркастически возразить, но лифт выплёвывает нас вместе с проглоченными мной блестящими аргументами в очередной круг мирабилианского ада – кажется, танцплощадка, совмещённая с залом для спортивных состязаний: покрытый чем-то похожим на зелёное сукно пол движется волнами в такт не самой приятной для земных ушей музыке, а толпа великанов умудряется на нём плясать, не теряя равновесия. Никак не комментируя происходящее, Том оттаскивает меня в сторону, огибая шахту лифта по неподвижному участку настила, – в коридорчик-галерею, совсем по-земному уютно уставленный комнатными растениями в кадках.

– Надо полагать, нам стоит начать со случайного коллективного сеанса, – информирует он, пока я пристально изучаю ближайший фикус, ожидая от него какой-нибудь инопланетной выходки, – может помочь с твоими несметными вопросами…

– Сеанса чего? – не упуская из виду подозрительное растение, уточняю я. – В каком смысле случайного?

– Ментальной связи. В смысле… рандомного. Не тревожься только…

***

Продвигаемся вглубь по криволинейной формы коридору, стены которого обляпаны чем-то светящимся цвета кофе с молоком.

– Том, ты должен знать кое-что. Меня не смогли погрузить в медикаментозный сон, когда перед отлётом на Ёжик тестировали реакции на экстренные препараты. Могли бы увеличить дозу, но посчитали опасным для мозга незадолго до старта. И был… не единственный подобный случай. Не исключено, это как-то связано с моей неуязвимостью для расы…

– А… как тебя отпустили на Ёжик с таким риском? – тормозит и задумывается – но как будто не удивляется.

– Гончар поручился. Сказал, я ловкий, умелый, нетравматичный и в крайнем случае могу потерпеть что угодно под местной анестезией… Короче… как бы я не оказался опасен не только для расы двадцать шесть, но и для мирабилианцев…

– Давай уж не будем беспокоиться за мирабилианцев, – Том решительно проталкивает меня в небольшое помещение, напоминающее рубку допотопного космического корабля.

Иллюминаторы, или окна, или экраны, или статичные картины – что бы это ни было, здесь их два и на каждом отображён абстрактный рисунок. И сидячих мест тоже два. М…

– Нечаянно обнаружили, что наша забава работает как средство от аутизма, – распознаёт причину моего замешательства Том, – но, понятно, нужно присутствие кого-то ещё, для наблюдений за пациентом.

Эх… понятно. Сажусь в кресло, уложив пальцы на помеченные очертаниями инопланетных лапищ сенсоры на подлокотниках. Том качает головой, отнимая мою правую ладонь от панели и пристраивая на своё кресло, придвинутое вплотную. Каждый его палец длиннее соответствующего моего сантиметра на три, и вообще странно, что у него их, к примеру, не шесть. Ведь даже у землян шестипалость встречается довольно часто… В конце концов окажется ещё, что мирабилианцы существуют только в человеческом воображении…

Сквозь сдавленный смешок справа слышится:

– Кладезь затейливых гипотез, как видно, не иссяк? Который раз не держишь границу! Так любой здесь залезет тебе в душу. Без сомнения, бороться ты с этим умеешь, но лучше не позволять… Помнишь, я показал, как закрывать внутренние слои?

– Я всё помню, Том… И я заметил твоё вторжение, просто… автоматически дал доступ.

– Всегда ругаю за такое Лею… Как-то у нас была эпидемия земного гриппа – я не догадался, что заразен, пришёл к ней и слёг в тот же вечер. В бреду попытался выйти на связь – и она вот так же, как ты, открыла границу. И… даже до сих пор не вспомнил, кто из нас в тот день смог через проблеск сознания вызвать помощь. Этот ваш грипп мутирует как бешеный!

– Не знаю, вообще-то… У меня четвёртая группа крови. Какой-то там ещё дополнительной разновидности. Врачи говорят, абсолютный иммунитет к гриппу…

– А у нас восприимчивость… Но Лея потом изобрела хитрую вакцину…

– Как вышло, что она так глубоко погрузилась в твой бред?

– Я её отец. И, как уже говорил, на редкость прилипчивый и вездесущий… Но случай нетипичный, да… Готов угодить в собирательный разум прогрессивной планеты?

– Нет… Но включай!

30 марта 2099 года, чужие мозги

Безразличие. Среда, в которой оказываюсь после неясного мерцания и движения абстрактных проекций на стене спереди, устроенного, скорее всего, только для театрального эффекта. Сейчас на связи около пятидесяти мирабилианцев… напрягусь – смогу и точно сосчитать. Им известно о моём присутствии здесь, и, в общем, всё равно. Потому, что я землянин? Или вижу только ожидание оценки от этих высокоразвитых ребят?

«Нет, – сообщает Том, – действительно так. Просто надо заявить о себе. Эй! – взывает в „эфир“. – Обратите внимание, с нами сегодня гость с планеты Земля. Землянам между собой пока недоступно мысленное общение, интересный опыт для нас».

Оживление, воцарившееся в голове гулом хаотичных приветствий, сменяется бурной радостью, похожей на ту, с которой меня встретили коллеги Тома у него в квартире. Разбирать посыл трудновато – вроде бы просят чем-то поделиться…

«Какая-нибудь земная история, эмоция, образ, яркое воспоминание, – помогает Том, снова отключив нас от остальных. – Будь осторожен».

«Они знают, кто ты? Это как анонимный чат?»

«Нет, но каждый имеет право представиться. Друзья могут угадать и просто так – вроде как ты узнаёшь голос собеседника. Но раскрывать личность того, кто не проявился сам, не принято»

«Ладно, хорошо… Ты… переключишь меня к ним сейчас?»

«Да… начинай!»

«В общем… мне было лет десять… Куртка такая лёгкая была, светло-голубая. С орнаментом по низу. Я её надел, потому что уже наступила весна, взял велосипед – ну, вы же знаете, что это такое? – и выбежал на улицу… И во дворе увидел…»

Сомневаюсь, стоит ли вообще называть имена: толком не понял, о чём конкретно предупреждал Том…

***

Ощутимый физический толчок заставляет снова сфокусироваться на комнатке с двумя странными экранами:

– Не разделяешь уровни! Они слышат то, что тебе кажется внутренним потоком.

– И кстати… – похоже, краснеют уши, – так и не понял, о чём ты хотел предупредить…

– Ваши военные секреты, Ваня… Разделяй уровни!

Рефлекторно зажмуриваюсь. Эту мысль я отгоняю уже давно:

– Ты… Том, просто скажи, какая конфиденциальная информация стала известна с… моей помощью. Обещаю, тебе ничем не грозит.

– Никакая. Я сам разделил уровни. Было бы некрасиво обыскивать тебя изнутри, да и сами сведения мне не очень-то интересны. Ваня! – сердится в ответ на моё никак не фильтруемое недоверие. – Даю тебе слово, я ничего не знаю.

– Хех. Самый искусный лжец и мастер обтекаемой стилистики даёт мне слово?

– Ты прав, не люблю это делать. Но если нужно… Переключаю, ребятам не терпится услышать продолжение истории!

***

Меня встречает заинтересованный гул. По отзеркаленной виртуальной картинке становится понятно, что донести удалось: и ударивший мне в лицо перемешанный с пылью весенний ветер, и запах только-только проклюнувшейся листвы, и солнечное выражение лица Ритки – в чём-то белоснежном, с волосами, что редкость, рассыпанными по плечам.

«Ну, я решил лихо разогнаться, отпустив руль, но, когда оборачивался, наблюдая за произведённым эффектом, не уследил за траекторией, с размаху въехал в поребрик и выпал на клубу с примулой. Конец истории».

Публика ликует. По-моему, так эксцентрично реагируют они просто от нечего делать. Или переборщили с кофе, может быть… Спохватываясь, проверяю «уровни». Вроде разделяются…

«Почему вы вспомнили именно этот эпизод?» – интересуется кто-то с обволакивающей интонацией.

«Не знаю… Я ничего не сломал, только испачкал куртку. Но… уж больно идиллический был денёк сам по себе».

«А девочка? Она поспешила на помощь?» – не унимается тот же любопытный. Если бы я не чувствовал исходящую от всех присутствующих фоновую хм… что ли, безусловную любовь (интересно, с чем связан такой эффект?), посчитал бы его вопросы назойливыми.

«Она меня даже поцеловала. В нос, – откровенничаю, старательно блокируя потянувшиеся за воспоминанием цепочки ассоциаций уже не из детства. – От неё пахло ландышами. Духами, с запахом такого лесного цветка…»

Необъятный ландышевый куст плывёт прямо в центре пространства, созданного телепатическим контактом, а мои собеседники, кажется, вереницей затянулись в хоровод вокруг него…

«Эй! А почему вам всё это интересно вообще? И зачем вы… в чём фишка таких сеансов?»

«Релаксация, обмен ассоциациями, стимуляция творческих процессов…» – объясняет уже знакомый обволакивающий «голос» (про себя, не особенно заботясь о том, буду ли «услышан», я даю его обладателю кличку Конферансье).

Кто-то как будто смахивает царство ландышей из поля зрения и водружает вместо него причудливую проекцию с разноцветными шариками, спрятанными в прозрачных желобках.

Конферансье поясняет: «Мирабилианская логическая головоломка. Нужно выкатить синий камешек за пределы системы».

«Оу», – не представляю, насколько спокойно у меня получается транслировать эту мысль, скрывая предвкушение захватывающего поиска решения задачи, завораживающей отсутствием какого бы то ни было прикладного значения…

Правда, если вращать трёхмерную композицию в разные стороны при помощи ментальных усилий у меня получается без труда, то увидеть закономерность…

«Подначивают, – вторгается Том. – У нас намного более развитое пространственное мышление, чем у землян».

«Игра длится семь секунд», – не пряча беззлобной снисходительности отмечает вкрадчивый собеседник.

Повозившись заявленное время и только усложнив конфигурацию (аудиторию это несказанно веселит), я выдыхаю в эфир:

«Сдаюсь. Планета супергероев, ёлки-палки… Поэтому у вас, как у куриц… голова всегда сохраняет вертикальное положение?»

Впокатуху – самое подходящее слово для описания реакции моих невидимых псевдодрузей. Даже начинаю поддаваться отчаянному порыву выкинуть ещё какую-нибудь глупость, чтобы замазать общую примитивность успехом окончательного клоуна.

«Сгорел сарай, гори и хата? – хмыкает Том. – Не надо их так развлекать».

«Расскажите мне о Мирабилисе», – решаю сменить линию поведения.

«На планете всем приходится становиться самими собой, это наша философия», – вещает Конферансье из-за пределов очередной анимации-галлюцинации: пачка окружностей одинакового диаметра и с общим центром, но расположенных в разных плоскостях.

«Но вы просто расспрашиваете обо мне и…»

«Скорее, читаем вас. Очень просто: вы любите своих друзей и головоломки».

«А вы… ну… Я не умею пока читать… Так что… как насчёт вас?»

«Вы не умеете спрашивать. Поэтому и не получается читать…»

«Стоп, – вмешивается Том, обращаясь к моему собеседнику… – закругляемся. Код сорок восемь».

30 марта 2099 года (просто чтобы не забыть)

– Этот тип – почему он так ко мне прицепился? – глаза привыкают к реальной обстановке, а мозг ищет причины, по которым нам пришлось прервать чат на самом интересном месте.

– Потому что это не он – это она. Моя бывшая коллега. И хронический оппонент… представлю тебя ей… если нашу планету сейчас не уничтожат.

– В смысле?

– Пойдём – увидишь.

Резво, но не особенно уверенно продвигаюсь вслед за Томом по коридору, наполнившемуся не то чтобы встревоженными, а, скорее, слегка обеспокоенными мирабилианцами. Подпрыгивая, ору ему в ухо:

– Мне не так-то просто скакать после ваших галлюциногенных диспутов! Странно, что ещё соображаю, где пол, а где потолок! Зачем все эти визуальные эффекты, Том?! С души воротит!

Сжимает лапищей весь мой плечевой сустав, разворачивая лицом к прозрачной стене небольшой галереи, в которой мы сейчас очутились:

«Толку-то кричать, канал налажен. Посторонние зрительные образы во время сеанса – полностью плод твоей фантазии. Но отражённо их видят все участники, и это… правда забавно. Не сердись на реакцию моих соплеменников…»

Он старается объяснить что-то ещё, но я отключаюсь даже от мыслей: персонаж Рене Магритта, голограмма от расы двадцать шесть, только увеличенная примерно в масштабе десять к одному, прогуливается вокруг здания в своей обычной созерцательной манере. Ну как прогуливается – совершает зловеще медленные гигантские шаги.

Мирабилианцы молчат.

– Невъебенно! – теперь мне совсем плевать на налаженный канал. – Эта пиздохуйня – что, тоже исключительно «плод моего воображения»?

«В источнике была система аварийного восстановления. Мы предполагали её существование, но…»

– Но?! Слегка вышло из-под контроля, да? Вышло, ебать, и шастает теперь там как Годзилла бестелесная!

«Годзилла?»

– Годзилла! – ору, вывернувшись из хватки Тома, растопырив пальцы на манер лап гигантского монстра и дико ощерившись. – У-у-у! Не хотите ли, блядь, что-нибудь узнать?! О смысле жизни, ёб вашу мать, Вселенной и всего такого?! Желательно, нахуй, оптом все и с билетом в один конец.

Четверо или пятеро столпившихся вокруг нас продолжают любезно безмолвствовать, не двигаясь с места. Том немигающе пялится на меня и, опустив плечи, поджимает губы.

А потом я хватаюсь за голову. Натурально: наклоняюсь вперёд, почти упираясь локтями в колени, и обеими руками вцепляюсь себе в волосы на висках. Рвать их, конечно, не собираюсь, потому что нисколько не чувствую вины в очередном витке развития событий по-мирабилиански…

– Ваня…

– Ну что?! – неохотно расстаюсь с исступлённой позой, разогнувшись и опершись о какое-то подобие декоративной колонны прямо в пропускающем свет материале внешней стены. – У тебя же есть налаженный канал – вот и продолжай сквозь него капать мне на мозги молча!

– Ты его отключил.

И правда. Несуразная система. Если хочется выдать кому-то затрещину – это срабатывает как закрытие диалога.

– Ну?

– Ну… – оглядывается в поисках способа разрядить диалог и улыбается худощавой женщине средних лет с тонкими изогнутыми губами и бровями – притягивает её за локоть, выставляя прямо перед собой. – Это Оя. Я обещал познакомить.

– Хронический оппонент?

– Да, – ещё сильнее изогнув излучину рта в улыбке, сообщает она по-русски певучим голосом с выраженным акцентом.

– В таком случае у нас с вами… очень много общего… И… прошу прощения за сцену с нецензурной лексикой.

– Что вы… нецензурная лексика – сфера моего научного интереса.

Ого. Тогда ей надо к Тихорецкому, у него… культурный уровень выше.

***

По её лицу пробегает волна разноцветных всполохов, похожих на отблески фейерверка, – и я круто разворачиваюсь к окну: голограмма нашего предполагаемого врага мерцает, переливаясь разными цветами – преимущественно зелёным и красным.

– Он сейчас куда-то сиганёт, – почти шёпотом произносит Том, выражая нетипичную обеспокоенность.

– Сюда, куда ещё? Идёт ко мне, ясно же… Уверен, что поддаваться ему совсем нельзя?

– Это – самый неправильный из всех твоих вопросов, – отрезает холодным тоном, проворно заталкивая Ою куда-то в слегка подросшую толпу мужчин у входа, а потом продолжает говорить уже по-мирабилиански – должно быть, раскрывает свою личность, потому что окружающие кивают и потихоньку отступают в коридор, подчиняясь похожим на дирижёрские жестам Тома.

– Передай моим друзьям, я раскаивался, – бормочу, наблюдая за почти утратившей плотность фигурой Миража.

«В чём? – звучит у меня в мозгу: задушевная беседа снова открывает телепатический контакт, но эти хлопающие туда-сюда двери уже надоели – какой-то мысленный сквозняк. – Пожалуйста, не отключайся».

«В том, что постоянно искал приключений и был близок к тому, чтобы считать себя неуязвимым…»

«Всё же сейчас пришло время вернуться к этой оценке. Едва ли он сможет тебя одолеть».

«Ты что – можешь врать мыслями прямо у меня в голове?! Господи, Том…»

«Могу, но не сейчас. Посмотри направо».

Мираж вырисовывается в метре от меня. Конечно, он не проходит сквозь стены в прямом смысле: источник сигнала остался снаружи. Но, судя по выражению лица Тома и отголоскам тщательно скрываемой неуверенности, его коллеги не смогут в ближайшее время прекратить перформанс, который сейчас здесь развернётся. И что теперь – он будет тянуть меня из потенциальной возможности впасть в кому, пока сил хватает? Ясно же, на самом деле нужно сделать нечто противоположное… «Наоборот» – какое ёмкое слово… Шиворот-навыворот. И при всём при этом шансы прямо сейчас ухнуть в небытие у меня высокие как никогда. Небытие… наоборот… Поглощаю зрением малознакомое звёздное небо за окном – почти такое же странное, как на Ёжике, и решаю, что совсем не так уж трудно активировать триггер усилием воли… Придётся пробовать, вариантов больше нет!

«Ваня…»

«В общем, слушай меня внимательно: тебе нужно выйти отсюда, никого не пускать и желательно отключить освещение в этой галерее. Разорвать нашу связь и, если можешь, сделать так, чтобы я вообще забыл о твоём существовании».

Том пытается трепыхнуться в почти не облачённом в связные мысли протесте, но я окончательно решаюсь:

«Спорить со мной бесполезно, помнишь? Если у меня получится победить, но не получится выжить – всё-таки не говори Саше с Ритой, что я в чём-то раскаивался… И кома длиной в пятьдесят лет мне не слишком улыбается – надеюсь, понятно? И… очень не нравится идея, что после всего этого ты лично полезешь на Землю. Так, на случай, если ты хотел бы знать моё мнение… Это не твоя ответственность».

«Где моя ответственность, не тебе решать. Что именно собираешься сделать?»

«Короткое замыкание. Отодвинься от меня как можно дальше, во всех смыслах. Стоило с этого начать».

«Какая-то глупость! Но я понял»

«Точно. Абсурд, нелепица и несообразность… Поехали!»

Том разрывает связь сам и, наградив меня полуулыбкой, степень искренности и оттенок которой не получается определить, исчезает за поворотом в коридор.

Абсурд, нелепица и несообразность…

Упираюсь обеими растопыренными ладонями и лбом в прозрачную стену галереи и неотрывно вглядываюсь в кажущийся почти таким же чёрным, как на Ёжике, космос, разбавленный редкими вкраплениями едва теплящихся звёзд. Ну же… Всё это никаким образом не может иметь смысла, ведь так? Что такое смысл?.. Нет-нет… я о другом. Абсурд, нелепица и несообразность. Любой вопрос бесполезен. Зачем? По какой причине? Где? Где всё это происходит, в конце концов?

– Вы хотите знать… – вкрадчиво начинает мой навязчивый приятель прямо из-за спины.

– Ошибаешься. Я уже знаю.

– Вы хотите понимать причины.

Не самая тривиальная задача – принудительно вызвать у себя абсолютно ненормальное состояние… Особенно для меня. Страх проще всего отыграть в защиту. Сейчас не поможет – привяжет к реальности. А я надумал от неё сбежать, прихватив с собой ещё кое-кого… кое-что. Потому агрессией наружу нельзя, а условно гасить порыв внутрь – методом Дэвидсона – худшее, что можно сейчас придумать.

Не знаю – а ведь давно хочу узнать, – как называется эта штука – сила, которая действует как будто извне, заставляя выполнять должное. Даже когда подводит тело, даже когда разрывает от задушенных эмоций и, самое странное, – даже когда это противоречит самому складу твоего характера.

Именно она сейчас резко разворачивает меня лицом к противнику и подчиняет власти сковывающей паники.

– Нет, – сообщаю, глядя прямо в его глаза – смахивающие на человеческие, но с чуть более (достаточно для полной неестественности) хаотично и быстро перемещающимися зрачками. – Я знаю. Вашу информацию. Отчётливо вижу. На самом деле ничего нет. Было бы ужасно нелепо, если бы всё и правда обстояло так, как мы привыкли считать, верно же? У бездны несуразицы нет никакого дна. А вы – просто голос этой бездны.

– Вы хотите выяснить.

– Нет. А знаешь почему? Потому что никакого меня нет и быть никогда не могло.

Сквозь подрагивающие точки его зрачков проступают клочья разваливающейся яви, утягиваемой космосом, похожим на мятое полотно с протёртыми дырами и полосами белёсой пыли. Существовать он не то чтобы перестаёт – просто оказывается невозможным и…

***

– Значит, Иван-царевич, ты всё-таки одолел Кощея? – выдыхает склонившийся надо мной Сашка.

– Похоже на то… и, блин, перед этим ещё как будто скакал три дня и три ночи…

– Тормози, Кузнецов, мишн комплит.

Тут я соображаю, что по-прежнему нахожусь в галерее в мирабилианском ночном клубе – только, разумеется, в положении лёжа на полу.

– Алекс, ёлки, как ты здесь…

– Это всего лишь я, – доносит проступающий из рассеивающейся пелены Том. – Маленькая галлюцинация, уже прошло…

– Маленькая галлюцинация или одна большая галлюцинация – мне, кажется, уже всё равно… – силюсь подняться, вспомнив важное, но удаётся только сесть. – Уничтожьте источник к чёртовой матери! Я так понимаю, его опять замкнуло? Сотрите его в порошок, или, клянусь, мы против вас весь арсенал применим! И уж поверь мне, у нас кое-что есть…

– Догадались уже. Испарили его полностью.

– Догадались они… Чего вы пятьдесят лет ждали? Пришествия землянина?

– Не землянина, а именно тебя. Надо думать, у менее склонного к… контролю над миром такое не получилось бы… – помогает подняться.

– Почему? Ведь это же…

– Абсурд, согласен. Полетели домой.

Он молчит, а я безуспешно пытаюсь вспомнить детали того, как меня покинуло сознание. Сам приступ дереализации был очень глубоким и ярким – вот и всё, что возможно сейчас о нём сказать. Если контроль – твоя фишка, то от тебя, во-первых, никто не ждёт обратного, но в то же время ты можешь наловчиться её отключать, потому что проще вытеснить то, в чём лучше отдаёшь себе отчёт. Добавить к этому иррациональную тоску по противоположному состоянию, если внутреннее чрезмерно…

Вывалив моё изрядно утомлённое приключениями тело в кар, Том добавляет:

– Не понимаю пока, почему у нас за столько лет был всего один тот случай, и только сейчас это могло повториться…

– Думаю, Пётр Николаич прав: иное восприятие времени… А я – неизвестно за что посланное товарищу полковнику наказание…

– Мы, к слову, решили наладить сотрудничество с землянами…

– О…

– Да, если тебе предъявят какие-то обвинения, заступимся всем Мирабилисом.

– Ха-ха, только этого ещё не хватало! – смеюсь не к месту, потому что Том эмоцией не заражается, глядя в сторону и продолжая постукивать пальцами по обшивке бокового люка.

– Ваня… если бы ты не сообразил, как поступить, мы бы продолжали ходить по кругу, с огромным риском для всех… Полагал, твоя категоричность – хорошее средство от… воплощённого небытия, но оказалось, всё ровно наоборот! Как я мог не заподозрить!

– Так… Выходит, ты знал, что Мираж – ходячая идея нереальности?

– Это была просто одна из рабочих версий.

– Зачем ему просеивать наше сознание?

– Изучать устройство бытия, надо полагать… Я ведь, каюсь, даже не уяснил до конца, почему его замыкает от твоих действий, – он наконец перестаёт выказывать беспокойство, оставив в покое дверцу и перекрестив пальцы.

– Тут как раз всё понятно. Они являются невозможными в системе внутренней логики этой… это же просто программа, Том.

– Понятное дело… Но кто-то же за ним…

– Никто, выходит. Или кто-то, имитирующий этого никого… Что менее вероятно, потому как, если бы он имел отношение к реальности, он бы понимал, на чём она держится…

– М-м-м? – солнечно улыбается и выжидает.

– Давай уж сам говори… Ты-то, значит, давно понял, а я – смутно – только сегодня. Объясни подробнее.

– М… Действительность держится, надо полагать, на свой низкой важности – в каждой её точке. Для нас не важно, истинны наши переживания или вымышлены, – они всё равно… как это… определяющи. То есть степень реальности чего-либо не важна для его… словом сказать, практического существования. Только, Ваня, ты не прав вот в чём… тому, кто это понимает, всё равно может захотеться запустить вот такую поделку на чужую планету…

– Согласен, затупил… Как минимум – серьёзное оружие.

– И совсем не исключено, что мы видели не все его возможности…

– Почему же вы продолжали с ним развлекаться? Выпарить всё подчистую на территории, на которой его сдерживали, такая уж проблема?

– Просто мы тоже любим головоломки…

Кар автоматически распахивает люк, припарковавшись.

– А своих друзей?

– Верим, что они смогут за себя постоять, – едва ощутимо коснувшись моего плеча, выпадает в квартиру и обнимает выбежавшую навстречу Лею.

Часть 3

12 апреля 2099 года, Земля

Полковник Гончар намертво защёлкивает звуконепроницаемую дверь кабинета и принимается расхаживать туда-сюда и орать – то есть гудеть, временами порыкивая, – на меня. А я в самом деле чувствую себя виноватым, не отвлекает даже торчащее из полуприкрытой панели в стене устройство непонятного назначения. Похоже на армейский бластер S08, замаскированный под шерстяной валенок.

– Это выперло уже за все рамки, Кузнецов! Почему тебя всё ещё не турнули на гражданку – соображаешь? Потому что я – я тебе потакаю! – с размаху от души бьёт себя в грудь кулаком и слегка кривится от боли. – Сколько тебе лет?! А?! Что ты мне тут рожи корчишь! Отвечай!

– Тридцать шесть, товарищ полковник.

– Пора уже упасть с небес на землю! – заметив мою робко пробивающуюся после этой фразы улыбку, он повышает голос ещё сильнее. – Я тебе поиронизирую! Дисциплина по-прежнему как пустой звук! Условие контракта, между прочим.

– Она у меня внутренняя, Пётр Николаич…

– Совсем очумел?! Ты на службе! У тебя ничего внутреннего быть вообще не должно!

– Делайте что хотите… Я в самом деле перегнул, признаю… Но ведь достиг результата!

– А я совета, что ли, сейчас спрашивал?! Молчать! «Что хотите!» Что?! На тебя ничего не действует! Ни-че-го! Так выходит? Отвечай!

– Никак нет, товарищ полковник! Действует! Даже сильно. Но… недолго.

Гончар делает огромный шаг в сторону своего по обыкновению практически пустого стола, обрушивается в кресло и роняет лицо на два подставленных кулака. Выдержав трагическую паузу в несколько секунд, упавшим голосом осведомляется:

– Можешь обещать мне, что это было в последний раз?

– Я… – никак не рассчитывал на такой вопрос, но взять и соврать сейчас просто не смогу. – Нет… Пётр Николаич, вы же понимаете, я всё обдумал и… к тому же, повторю, достиг результата…

– Марш отсюда вон! – сквозь сцепленные перед носом пальцы процеживает он.

И меня немедленно сдувает за дверь.

***

Мнусь в коридоре и по-взрослому эффективно борюсь с желанием изобразить какой-нибудь красноречивый жест за спиной успевшего дважды прогуляться мимо майора Дятлова – раздутого, как подгоняемый попутными амбициями парус.

Наконец дверь кабинета приоткрывается и полковник неприветливым кивком приглашает меня обратно.

– Значит, так, Кузнецов. Путём решительных действий хм… в тылу противника ты вывел планету Мирабилис из-под вражеской угрозы. Они прислали благодарность и – впервые в современной истории – предложение о сотрудничестве во всех сферах. Так что тебе полагается премия.

– Спасибо… то есть… служу Объединённой Земле! Но… честно, подумал… если от меня столько проблем…

– Тема закрыта. Но уж обойдёмся без медали! Мне и так тут… придётся подправить отчёты. В общем… у тебя был секретный приказ, ясно? И смотри чтобы Дятлов ничего не раскопал! Утомил уже… полудурок. А где этот твой, как его… филолог грёбаный?

– Не могу знать, товарищ полковник…

– Ваня! Отвечай! – хлопает по столу раскрытой ладонью, ещё раз подтверждая сегодняшнюю тенденцию к саморазрушению… Говорят, тридцать лет назад он мог отчебучить не хуже меня.

– Ну… здесь он… за забором…

– Ясно… решили разведать, какое у меня настроение?

– Так точно… – сокрушаюсь, желая лишь одного – превзойти все ожидания полковника и не только упасть на землю с небес, но и как можно скорее сквозь неё провалиться.

– Давай его сюда.

– Система не пропустит на территорию части, он же мираби…

– Не тяни канитель! Отключи её! Чего уставился? Выполняй!

***

Буквально продёргиваю Тома в по-прежнему полуприкрытую дверь кабинета: распахнуть её пошире сейчас кажется совершенно неуместным проявлением безудержного своеволия.

– Вот, товарищ полковник, это Том…

– Выкладывай, – без любезностей начинает Гончар, измерив мирабилианца одним словно прочертившим жирный отрезок взглядом сверху вниз, – что за ерундовина ваша двадцать шестая раса?

– К слову, я член Совета Мирабилиса, – обворожительно улыбается тот, – и этикет предписывает мне налаживать дипломатические контакты с кем-то не ниже уровня главы верхней палаты земного парламента, а уж по таким вопросам…

– Ха! А мне этикет предписывает предъявить тебе обвинение в шпионаже. Для затравки.

Том пододвигается к полковнику на полметра, мимоходом прикусывает кончик языка, тут же разжимает зубы и непринуждённо выдаёт:

– Ну так предъявляй! Зачем словами-то зря сорить?

– Том! – пытаюсь предотвратить возгорание: он не понимает, что Гончара можно непоправимо вывести из себя, несмотря на всё его неподдельное великодушие.

– Садись давай, – одним махом сдёрнув куртку со спинки кресла напротив, полковник бесцеремонно указывает на него пальцем, – фамилия у тебя есть?

– Да, но вам было бы очень трудно её произнести, – устроившись на сиденье и тут же вернувшись к обычной доброжелательной мине отвечает Том.

Увлёкшись наблюдением за этими метаморфозами, без спросу шлёпаюсь в прикатившее третье кресло, оставив полковника стоять с неописуемым выражением лица. Осознав невольную выходку, сливаюсь с фоном, решив промолчать. Раздув ноздри, Пётр Николаич располагается за столом в привычной позе – отъехав от него почти на метр и с упором положив ладонь вытянутой правой руки на столешницу.

– Ваня, – рассказывает Том после паузы, – оказал нам неоценимую услугу. Всем нам, – поворачивается ко мне. – Должен был сказать раньше: мы записывали ментальные данные, твои. Не мысли, именно данные… Это прояснило некоторые моменты, хотя и породило новые вопросы… Похоже, в лице гостей из расы двадцать шесть мы имеем дело с неким м… ситом. А вернее, дырками от сита, состоящими м… в некотором смысле из ничего, которые пытаются в текущей действительности м… существовать э… как бы парадоксально ни звучало.

Фиг бы он высказал раньше, ну да ладно… И парадоксальным мне здесь (и не только здесь, раз уж пошла минутка философии) кажется вовсе не то, что дырки от сита пытаются сами по себе существовать, а, скорее, то, что они имеют наглость ещё и приставать ко всем подряд с разговорами… Точнее, с проповедями. Но лучше я промолчу.

– Почему парадоксально? – интересуется Гончар. – Сито – есть, дырки – есть. Не вижу ничего парадоксального. Хотя, конечно, тебе лучше с нашими учёными о таком лялякать…

– В этом смысле – да… Прошу прощения, я пользуюсь неродным языком… и объясняю не вполне понятный мне предмет… Да… коль скоро есть дырки, то, выходит, должно быть и сито, только мы его не наблюдаем, то есть, м… не имеем даже теоретической модели… возможно, потому, что в принципе на это не способны и никогда не будем. Вот.

– Майор Кузнецов! – хватается за меня Гончар, напустив официальный вид. – Доложите, как вам удалось разгромить противника в таких условиях!

Дважды открываю и захлопываю рот. Понятия не имею, как изложить, не создав впечатление, что я либо напропалую заливаю, либо не вполне психически здоров. И то и другое сегодня в этом кабинете придётся более чем некстати…

– Ваня как бы… расщепился, – отвечает за меня Том, растягивая губы до ушей. – При помощи приёмов работы с сознанием, которым мы его обучили, и благодаря уникальным особенностям своей личности.

– Каким ещё особенностям? – настораживается полковник. – Как… расщепился?!

– Благодаря чрезвычайному самоконтролю и высокой внутренней дисциплине. А о технических деталях и правда лучше пообщаться учёным с нашей и с вашей стороны. Уверяю вас, опасность, как вы это называете, инфицирования Земли в данный момент нулевая. И вообще, вероятнее всего, в обозримом будущем с расой мы больше не столкнёмся на всех постах Содружества населённых планет.

Так и жду, что он мне сейчас попробует подмигнуть – и будет полный провал. Но в чём Тому равных нет – так это в умении увиливать, скользя по краю. Если честно, оно меня восхищает. И раздражает, само собой. То есть, в конечном счёте, вдохновляет.

– Ванька у нас и не такое может! Главное – его вовремя разбудить! М… парламентарий… – прямо физически ощущается, как Гончар испытывает неловкость из-за невозможности обратиться к Тому по фамилии, – раз ты уже здесь – скажем, что с дипмиссией, абсолютно легально. Главное, чтобы Дятлов не сунул нос… Хрен там! Закрою ему доступ к базам космопортов! Рыпнется – уволю к чёрту… – извлекает из стола панельку управления системой.

– Я уже закрыл… – надо признаться, а то будет хуже. – Согласен, что это недопустимо, и по-прежнему готов…

– Завтра в шесть утра чтобы был здесь. На Ёжике у ребят небольшие проблемы с… твоим компьютером, – теперь он взирает на меня с обречённостью и укоризной, перемешанными с лихим заговорщическим задором.

– Есть, товарищ полковник.

– Свободен. А с… вами приятно было познакомиться, – протягивает Тому руку.

– Взаимно, Пётр Николаевич, – сияет тот.

***

– А правда, слушай, у тебя есть фамилия?

– При попытке её повторить землянам может быть трудно удержаться от рвотного рефлекса. Да она мне и самому никогда не нравилась!

– Не иначе, несёт в себе секретный код, доступный только мирабилианцам, и, узнав её, я получу неограниченный доступ к содержимому твоего мозга без всякого телепатического контакта, владение которым вы используете только лишь для отвода глаз. Вероятнее всего потому, что ваши мозги представляют собой искусственно созданные нейросети…

– И поэтому ты сегодня провёл меня на территорию военчасти, отключив защиту и не подумав доложить начальнику, что я не только искусный лжец, но и попросту вооружён, – подражая моей интонации, указывает двумя пальцами на свои рёбра. – Почему ты смеёшься? И кстати, зачем у вашего полковника валенок был в шкафу?

В нагрудном кармане у него забавный мирабилианский мини-бластер. Чудовищно неудобный, но исключительно смертоносный, если действовать внезапно. Особенно когда твой противник – гигантская птица… А мне просто надоело ежедневно конфисковывать его арсенал.

– Ваня? – вглядывается в моё лицо, загораживаясь лапой от солнечных лучей, бьющих прямо в лобовое стекло кара: мы отключили фильтры, чтобы насладиться весенней погодой. – Что стряслось?

– Пернатые вредители и дырки от дуршлага или… как ты там сказал…

– От сита, – начинает понимать – и расплываться в ещё более всепоглощающей улыбке.

– Мы победили их всех! Чувствуешь себя крутым, а? Я прям вернулся героем! Хорошо хоть Сашка не будет слишком сильно трагически вздыхать…

– О, почему, интересно?

– Потому что он пацифист, Том! А воробьи и дырки от дуршлага – уж точно войной не назовёшь.

– В самом деле? Пацифист… он же…

– Мой друг, да! Ха-ха! Наоборот – знаешь такое слово? – подмигиваю, переключаюсь на ручное управление и набираю предельно допустимую для полётов над городом высоту и скорость.

12 апреля 2099 года, мой дом

«Flying high above soaring madly through the mysteries that come», – на всю мою квартиру заливается воодушевлённый мужской голос.

– Опять ископаемый рок?! – ору я.

Встретивший нас Джек напрыгивает, силясь свалить меня с ног, но, не добившись успеха, переключается на Тома, тот сгребает пса в охапку и уволакивает на диван. От усталости и смешавшихся ассоциаций начинает мерещиться, что мирабилианец и собака понимающе подают друг другу знаки.

Среагировав на порождённые хозяином децибелы, компьютер плавно убавляет громкость. Вальяжно рассевшийся за моим столом Алекс лениво поворачивает подпёртый раскинутым кулаком подбородок – будто нашим с Томом появлением неприятно удивлён. Спрашивается, чего ещё он здесь дожидался… Слева от гостя приютилась моя кружка с рыцарями. Трясу головой, вспомнив, как совсем недавно она превратилась в обломки и осколочную пыль.

В кружке – чай, а вот на столе рядом красуется непочатая бутылка шампанского. Того самого, которое стоит как мой самолёт… Кстати, о самолёте – я просто обязан прокатить всех собравшихся здесь последовательно на несколько противоположных краёв Земли, ведь ради такой романтики его и купил. Не всё же гулять по небоскрёбам… Но после насыщенного путешествия на Мирабилис, беседы в кабинете полковника и предстоящей в ближайшие пару часов меломанской атаки Алекса – это его изящный способ проявлять пассивную агрессию – хорошо, если смогу не закрыться в спальне навсегда. К тому же завтра на работу к шести. Чёртова служба! Хоть увольняйся…

– Где-то я эту песню уже слышал… знакомые слова, – добавляю на фоне затухающей мелодии.

– Периодически её насвистывает твой мозг, – ворчит Сашка в ответ.

– Ваня! – восклицает появившаяся из кухни Ритка, но, подойдя поближе, замирает: – Том, у тебя… что с твоими глазами? – и вдруг отступает за спину развернувшегося вместе с моим креслом Алекса, а тот, потратив ещё пару секунд на тестирование внешнего вида сначала пришельца, а потом и меня, осведомляется:

– Окончательный вариант?

– Изначальный, сколько раз мне ещё нужно повторить: фиолетовые глаза и у тулисианцев, и у мирабилианцев на деле встречаются очень редко… Гораздо реже, чем светлые волосы у землян.

– А жаль… – вырывается у Ритки.

– А Ване вот больше понравился настоящий цвет…

– И, между прочим, я не крашу волосы! – оборвав, распаляется она. – А Ваня – он вообще ничего не понимает! – набрасывается уже на меня. – В том числе и со своими приключениями! Ты мог умереть! Саша мне всё рассказал!

Ну вот. И когда только Том успел выложить Алексу всю историю в подробностях? И главное – зачем?

– Так! – не выдерживаю я. – Тихо! Во-первых, сколько можно, я не буду шампанское! Символически, я понял, да… Мне уже… просто поверьте, мне уже и так хорошо.

– Всё-всё, мы поняли, – Ритка хватает меня за локоть, – никто не будет никакого шампанского. У нас там готовится ужин, и пирог, и всё такое.

– Не у нас, а у меня, между прочим, – плетусь, увлекаемый на кухню (Алекс и не думает двигаться с места, а Том – прекращать нянчиться с Джеком), – и к чему только я дал вам доступ в квартиру…

На кухне всё до невозможности реально. Некоторое время поёживаюсь, стараясь хоть как-то логически разрешить накатывающий морок. Как понять, что всё это – на самом деле? «Хоть как-то» никаким боком не подходит к «логически», потому с внезапно последовавшей неизвестно откуда лёгкостью отмахиваюсь от идеи распутывать философскую задачку прямо сейчас.

Опершись локтями на столешницу и нахмурившись, Ритка возится с настройками автоповара.

– И… что именно Том рассказал Алексу и зачем? – перебирая кружки в поиске замены рыцарской, с удивлением обнаруживаю на полке, на которую я после прилёта с Ёжика ещё не заглядывал, явно незнакомые предметы… Вот что значит несколько лет не бывать дома…

– Неужели не понимаешь? Хотел переключить наш гнев на себя… Тебя пожалел… По-моему, он тот ещё…

– Не всё с ним так просто, Рит. Так… что?..

– Всё. Что ты совсем недавно… взаимодействовал с этим ужасом! И был там как будто с нами, прямо здесь. Как Джек тебя спас, – шепчет, чтобы пёс не примчался, заслышав кличку, – и как… Ваня, я же знала, что у тебя тяжёлая работа… но что тебе бывает так плохо… Почему ты мне не рассказывал?!

– Том знает о протезе, – слишком поздно решаю съехать с темы. – Он сам догадался, я тут не…

Нахохливается, не оценив ни манёвра, ни сути сообщения.

– Ничего страшного… Он друг. А ты вот… – проглатывает слова, и в этом может быть множество смыслов, но, в общем, все они сводятся к единственной идее: я – законченный отморозок.

Не важно. Отчаянно хочется спросить: «А сейчас ты настоящая?», – но душевное здоровье – слишком хлипкая штука, чтобы ронять зёрна сомнения ещё и в мысли Ритке, мало как будто я ей уже доставил бед…

Молча отрывается от готовки, перемещается ближе и обнимает одной рукой. Ухом прижимаю её ладонь к своему плечу и раскидываю планшет на полстола:

– Давай я лучше фотки покажу. Сама захочешь туда полететь, готов поспорить! Вот, смотри, у них ночь такая – хоть глаз выколи – что творится с освещением, так и не успел расспросить, а ещё прогрессивная планета… А, вот здесь ещё… пневматический поезд, прикинь! А у нас говорили, глупая идея… А… Вот коллеги Тома, как тебе? Красавчики все как на подбор – а? Слетаем в гости как-нибудь? В конце концов, я освободил их планету! И там теперь безопасно… ну, относительно… вот, кстати, сейчас покажу местных птичек…

– А это кто? – она, конечно, тычет мизинцем в роскошное тёмно-коричневое платье.

– Лея, дочь Тома. Всё забываю рассказать – у них с женой была разница в возрасте сто лет, причём в обратную сторону – ну, понимаешь?

– С женой?! А разве он не гей?!

– Выходит, как минимум не совсем, – смеюсь и, отбросив планшет, опрокидываю её себе на колени, а потом, ухватив за искусственный голеностоп, проверяю его подвижность. Не протестует – и это настораживает. Должно быть, готова согласиться, что нога начинает по-настоящему подводить. – Ты же сама с ним флиртовала!

– Я со всеми флиртую…

– И зря!

– На себя посмотри! Серьёзно, ты не спросил его?!

– Пыф… Отстань, пожалуйста! И вообще, после ужина будем проводить профилактическую диагностику твоих кибернетических частей. Возражения не принимаются!

12 апреля 2099 года, мой дом, как на грех

Нормальная земная еда – счастье, которое невозможно прочувствовать, пока не проторчишь шесть лет в пучине космоса с ворчливым кухонным агрегатом, помешанным на здоровом питании, а потом не слетаешь на безумную планетку, где тебя накормят синтетическими гелями из бутылочек и воображаемым мороженым. Рита у нас в этом смысле человек творческий: никаких стандартных настроек меню – и ведро перца в любое блюдо. Мне как раз подходит. Да и просто собраться за столом в компании, преимущественно состоящей из землян, – тоже вдохновляющая идея.

– Хрен его знает, чего на самом деле добивался автоповар на Ёжике! – вещаю с набитым ртом. – Вероятно, по его расчётам, в моём организме был катастрофически понижен уровень однообразия. Принудительно первым выбором предлагал синтезировать куриное филе! Копаться дальше очень часто было лень… а то ещё выпишет манную кашу… в общем, я уже думал, что скоро начну откладывать яйца!

– Куда откладывать? – хмыкает Тихорецкий, виртуозно приподняв ножом капустный лист и с порядочной долей недоверия осматривая начинку приготовленного без его экспертных советов голубца. – В долгий ящик?

Лицо Тома озаряется чистейшим удовольствием, как будто услышанная игра слов добавляет смаку к обеду, и без того пришедшемуся ему по душе. Эта мина тут же сменяется беззаботным хохотом:

– К слову, почему ты… не подправил повару извилины?

– Ну уж нет! Мне бы тогда пришлось снова вникать во что-то, связанное с готовкой…

В общем, мы расправляемся с грибным супом, голубцами и яблочным пирогом (от которого Том приходит в экстаз, а Джек, выпросивший приличный кусок, – в полное упоение), а потом – разбираемся с настройками женщины-киборга: я сканирую систему, Сашка возится с механикой, а Том рассыпается в обещаниях встроить ей в протез мирабилианский отражатель ментальной атаки. На вопрос, для чего эта штука на Земле, он на полном серьёзе отвечает, что она сделает эмоции неразличимыми для посторонних, независимо от транслируемой мимики:

– Словом сказать, сможешь стать чемпионом по игре в покер!

Рита, не предчувствуя подвоха, весело хохочет и треплет за уши привалившегося к ней на диване Джека. И как раз в этот момент Алекс, постучав костяшкой пальца по передней стороне протеза, спрашивает:

– Чувствительность не изменилась?

– Нет, кажется… я его от ноги своей не очень отличаю.

– Икроножная мышца неточно реагирует. Придётся протез отсоединить. Ненадолго. Копию сниму и завтра её заменим.

Она моментально бледнеет, выпрямляясь в порыве оттолкнуть, а я – становлюсь мрачнее тучи. Во всяком случае изнутри.

– Пойду там пока… изготовлю лёд для… игристого вина! – тут же сочиняет легенду Том.

– Бутылка охлаждается сама, на Мирабилисе до такого ещё не додумались? – урезонивает она. – Останься…

Он сдаётся и устраивается рядом с Джеком, задумчиво поглаживая собачью морду в нескольких точках, будто делает лечебный массаж.

Как можно быстрее отключаю и снимаю протез – Рита напряжённо мнёт в кулаке ткань пёстрой юбки. Колено сохранилось своё, а вот ниже – почти ничего.

Том отвлекает её на какие-то мирабилианские картинки на своём планшете, держа его на уровне затылка Джека. Не прислушиваюсь к диалогу. Пёс выворачивает шею, силясь поднырнуть и тоже что-нибудь разглядеть.

Уже через пару лет после катастрофы конструкцию боковых люков в карах изменили. Точнее, я потребовал этого от производителя, чтобы создать видимость реальных действий… Дверь сложилась внутрь машины как пресс – прямиком в область лодыжки. Рита утверждает, что не успела уловить боль: шок догнал почти сразу. Или так, или наш мастер спорта по эмпатии убедил её не рассказывать мне правду…

Неловко пихнув протез Алексу, поднимаю взгляд – и вижу, как Том отдёргивает пальцы от её плеча и, развернувшись какмягкая пружина, встаёт на ноги. Рита – то ли пытается обнять сама себя, то ли… Никогда ещё не видел такого жеста в чьём-либо исполнении, но в методичках он трактовался однозначно… Что происходит?! Том замедленно переступает в сторону – паникует?! – и тихо объясняет:

– У неё… как сказать… оторопь.

– И чего ж ты дал дёру, душевный целитель? – накидываюсь я.

Джек спрыгивает на пол, лихорадочно вращая глазами туда-сюда – с одного участника перепалки на другого.

– Она… как раз меня испугалась.

– Так. Ты, значит, вздумал в мозги ей полезть?!

– Нет, всего лишь… я спросил разрешения!

Алекс аккуратно откладывает протез и склоняется над Ритой:

– Что с тобой?

Надрывно вдыхает и хватает его за рубашку. Пук волос, удерживаемый двумя крупными перекрещенными шпильками, подпрыгнув, сползает с затылка на шею. Всхлипываниями её колотит по нарастающей:

– Почему всегда так?! Не хочу, но позволяю… И никто тут ни при чём! Как воронка внутри! Если кто-то заходит куда-то… в гости – мне кажется, всё правильно. А потом… иду на дно – и могу только проецировать-проецировать… свои выдумки. А ведь это может быть вторжением. Против моей воли! И если я молчу… Почему я молчу?! Перестаю понимать, где я сама…

– Рита, пожалуйста, расскажи мне, что тебя испугало. Дыши глубоко – вот так, хорошо… Ты в безопасности. Расскажи мне.

Выглядит, будто Алекс прошёл курс взаимодействия с людьми в изменённых состояниях психики. Это особенно нелепо – потому что такой курс как раз прошёл я, стоящий в двух метрах от эпицентра событий с разинутым ртом и сжатыми кулаками, как водится, не донесёнными до мирабилианского лица.

– Я… я решила в прошлый раз, что не должна делать совсем ничего, если… если я сомневаюсь… я, – заходится в отдающих безнадёгой рыданиях. – Но… в такие моменты – меня как будто вообще нет! И ты, Ваня, это понимаешь!

Смотрю на Тома – поводит плечом, словно собирается хлопнуть себя по лбу, – и почти без стука врывается в мои мысли:

«Она подвергалась насилию. Осторожнее вслух!»

«Ну да, её любовник сломал ей руку, а я – как видишь – и вовсе сделал инвалидом…»

«Не мели ерунды. Её изнасиловали».

«То есть?! Она бы мне… Да этого просто не может быть!»

«Мне нельзя было так быстро влезать к ней в голову, прости. Но я даже и не думал…»

Зря я всё-таки не сломал нос Артёму.

И зря говорил ей: «Когда угодно вышибу мозги любому, на кого ты покажешь пальцем». Она тогда ещё спросила: «Даже тулисианцу?» – а я ответил: «Конечно! Ты же знаешь, как я могу разбежаться и…» Вот же… неужели это сделал тулисианец?!

Кисловато покосившись на меня, Том подбирается поближе к Ритке, смягчая и без того вкрадчивую манеру:

– Солнышко, я совершил глупость. Просто хотел подробнее рассказать о Мирабилисе, мысленно проще транслировать такие вещи. Там смогут регенерировать твою ногу самое большее за неделю.

– Ты же не виноват! Так даже к лучшему… Ногу… не знаю, я привыкла. Но… может быть, надо.

«Ваня, а она знает своего отца?»

Конечно, Том полез копаться дальше: надолго его не смутить. Они там на Мирабилисе мозгами наружу живут… А мне только очередного сеанса психоанализа ещё не хватало…

«Нет. Она решила не выяснять, кто её родители».

И не выяснила бы, если бы не столкнулась в Сети с мужчиной. Выявив по ключевым словам направление, в котором движется диалог, система проинформировала, что у собеседников общий отец.

Её брат – тоже врач, психиатр, профессор, доктор наук. Далеко не первое в моей жизни подтверждение: генетический код влияет на способности и наклонности гораздо сильнее, чем внешние факторы. Правда, совсем не влияет на содержание личности… Любопытство взяло верх, и Ритка начала видеться с ним. Но очень быстро свернула общение после того, как профессор обозвал Тихорецкого «сарказмирующим агрегатом». Мы потом часто вспоминали эту кличку и веселились. Ну, нам-то можно…

А её отец, которого было вычислить уже нетрудно (вряд ли она искала, но я – перестраховался), тоже врач. Хирург. А вот с матерью дела обстоят сложнее… Поиск ничего не дал, но Сашка твёрд во мнении, что она может быть только драматической актрисой, иначе откуда это всё…

– Ваня! Очнись, ты слышишь?! Отвечай, ты-то почему не доверяешь мне?! Как ты можешь столько всего скрывать?! – будто слёзы, пассивно текущие по щекам, вынесли всё, что накопилось у неё внутри, пока мы с Томом развлекались на Мирабилисе.

– Мы, кажется квиты, я не всё рассказывал, ты – тоже… Боялась, что меня понесёт? Просто, пожалуйста, скажи, кто это сделал… Я обещаю…

– Том транслирует мои мысли?! – всплёскивает в воздухе обеими руками и порывается вскочить и допрыгать до меня на одной ноге, но Тихорецкий успевает среагировать, отловив и усадив обратно.

– Транслирует свои предположения.

– За двадцать лет ты мог бы догадаться и сам, – припечатывает Алекс бесстрастно – будто ещё и зевнёт сейчас для полноты картины.

– Что-о?! Ты знаешь? И в курсе, кто это?! Да вы все ненормальные…

– Догадался. И – не в курсе, кто это.

«И боюсь узнать», – вот что он имеет в виду.

Тишина становится всё концентрированнее, Том не подаёт признаков жизни, Алекс выжидает, я торчу как остолбеневший идиот.

– Всё было не так… не так, как вы думаете. Я просто… просто не смогла сказать нет. И – до Артёма… Поэтому… я не боялась того, что ты сделаешь, Ваня. Но не хотела, чтобы вам были известны обо мне такие вещи. Это был Чучуев, если важно… И он на самом деле… наверное… не мог отдавать себе отчёта, что я не хочу, но… Саша, я уже потом поняла, ты обо всём догадался… иначе чем объяснить… Прости. Я совсем не могла переступить через себя! Вот есть я, для всех всё нормально. А если скажу – начнут суетиться, записывать меня в инвалиды…

В инвалиды… Руки так и чешутся разнести всё вокруг. Для всех всё нормально?! Если б я только знал!

Джек запрыгивает обратно на диван и замирает, неуклюже упав набок. Тихорецкий поочерёдно рассматривает всех присутствующих – мышцы лица подрагивают, выдавая напряжённо стиснутые зубы. И уходит на кухню.

– Он же потом переехал в Штаты… Выходит, тебе и четырнадцати лет не было!

Дёргает шеей. Переминаюсь с ноги на ногу. Жалобно улыбается, но молчит.

– «Не мог отдавать себе отчёта»! Как вообще?! Его воспитали дикари?

– Нет, мы… помнишь ту книжку? О том, как надо вернуться к природной чувственности и…

Помню я ту книжку. Завуалированное пособие по бытовому садомазохизму, игравшее неизвестно на каких струнах, причём, как я тогда думал, неизвестно чьих… Алекс прочёл её от начала до конца и прокомментировал: «Окей. Становится модно превращаться в обезьян. Чтобы лучше развиваться». А я вообще ничего не понял, бегло перемотав, потому в ответ на рецензию пожал плечами, а Сашкиным праведным гневом (так у него выглядит праведный гнев, угу) не зарядился – сказал: «Ну и хрен с ним!»

– Господи, куда вернуться! Тебе было тринадцать лет!

– Окончательно поссорился с головой? – без всякого выражения вставляет Тихорецкий, уже успевший притащить Ритке стакан воды.

– Я поссорился?! Да какого чёрта вы все заморозились! Мы же не можем просто так… Мы должны обсудить! Ты говорила с грёбаным психологом хотя бы?

– Даже не собиралась… – отхлебнув воды, хмурится и пихает стакан мне в руки. Всовываю его обратно Алексу.

– И хлебало Чучуеву начистить хрен выйдет, – поясняю для Тома, – потому что этот подонок умудрился утонуть в океане лет десять назад.

А я даже посвятил событию чрезмерно эмоциональный публичный текст. Приятель детства как-никак, одноклассник Тихорецкого. Идиот кромешный я. Боже… А Рита уже третьего человека втянула в спасение себя от насилия… но поток гондонов не иссякает. Что тут делать? Ничего тут не поделать! Придётся отстреливаться, пока эти уроды не закончатся… Карма у меня, наверное, такая. Ладно, чтобы не напрягать слишком чуткого Тихорецкого, можно часть потенциальных насильников скинуть на Тома – пусть развлекается. О чём это я… Ха-ха… Ещё ничего не происходит, а у меня уже есть бредовый и развёрнутый план. И как только Серёга Межняков, с его натурой, выдерживал такого напарника столько лет ежедневно…

– Ну почему ты мне ничего не сказала! Это же всё остальное объясняет! Алекс, ну зачем… Рита, я не соображаю… здесь явно что-то не то сейчас происходит. Ты… не хочешь обсуждать это с тремя мужчинами? Или… с инопланетянином? Или… со мной?!

– Нет, ну если так… а с кем я должна обсуждать – с женщинами?! Просила после той истории с Артёмом: дайте психотерапевта-мужчину. Так нет! Не положено! По новой какой-то теории… Я дневник вела от руки, чтобы перечитывать и состояние своё понимать… Только дневник вообще не работает! Ну… мне свой почерк потом не разобрать! А с женщинами, Ваня, вообще ничего не хочется обсуждать! Не знаю, как я сама вам своими пустыми мозгами не надоела… А Саша – он догадался и помогал мне… как… незаметно как бы. Я уже потом поняла, он всю тему изучил насквозь.

– Изучил, ага, тогда почему потом нарисовались все остальные? Потому что мы самому первому по ушам не дали, вот почему!

– Ваня, – одёргивает Том, – отмщение не всем помогает. К слову, ты тоже любишь… как это… наступать на одни и те же грабли!

– Вы с Алексом как-то извращённо впечатлились «Графом Монте-Кристо», вот что! По-моему, оба читали его с конца!

Тихорецкий с тыла опускает ладонь мне на плечо – «закругляйся».

Рита успокаивается, повеселев. Джек тянется мордой и виляет хвостом.

Включается азарт понимания: они же все и ждут прямо сейчас того самого – бредового, но чёткого плана. И Сашка бессилен – или считает, что я справлюсь лучше. Приходится импровизировать.

– Рита, ты же всё уже знаешь про Мираж, м?.. Так вот, а если мне и правда стать рыжим?

– Ты же и так рыжий, Вань… – проговаривая, странно смотрит на Тихорецкого. В ужасе поворачиваюсь к нему – тот слегка удивлённо приподнимает бровь, мол, и впрямь, Кузнецов, не поехала ли у тебя кукуха.

В панике ищу глазами Тома – нигде нет. Холодный пот уже подступает, когда выясняется, что он просто прячется позади меня, физически – прижатой к губам ладонью – сдерживая смех и кивая на зеркало. Я не рыжий, нет. Обыкновенный.

И тут же оказываюсь стиснут ландышевым букетом. Даже вспоминаю марку неистребимого безобразия… «Герлен», аромат в стиле 2010-х… Подскочила на одной ноге. Согласен, её мать может быть только драматической актрисой.

– А я всегда мечтала увидеть тебя рыжим…

– Хорошо. Завтра.

– Да ну, не надо! Я же просто…

– Ты этого хочешь, а я это могу. Отлично всё складывается.

Получается занятная вещь: сразу за воронкой пустоты внутри есть огромная сила. В каждом из нас. Железно. Но друг без друга её очень трудно достать.

13 апреля 2099 года, Земля

– Я не проспал, Пётр Николаич! Не проспал! Вы же сказали в шесть! – сообразив только, что это входящий звонок, а вовсе не будильник, лихорадочно пытаюсь понять, не мог ли зачем-то перемудрить с настройками времени. Но с чего бы, я же не на Ёжике… К тому же механические часы, подаренные Томом, выкинуть такого никак не могли. И сейчас без восемнадцати минут пять.

– Какое проспал, Кузнецов! Если бы! Ноги в руки и сюда! И форсуна своего тащи!

– Да что случилось хоть?!

– Рано обрадовались, вот что случилось! Трёп отставить!

Обрывает связь. Зажмуриваюсь и снова резко открываю глаза. Всё-таки когда Гончар спит?! Судя по цвету его лица в такое время суток, он не биоробот, но как это возможно технически, в некоторые моменты я совсем не понимаю…

Ни за что не поднимусь с постели раньше чем через пять минут. И вообще, где я найду сейчас «форсуна», интересно знать… Импровизированная вечеринка обернулась потерей берегов на почве прорывного чувства безопасности и парой вытекших из этого обстоятельства часов безостановочного хохота. А шампанское Алекс с Ритой просто-напросто забыли открыть. Они были слишком заняты попытками привести свои отвисшие челюсти в более физиологичное положение после того, как Том вручную изобразил вчерашний закат – как будто окативший полнеба ярко-красными чернилами. Когда творение, спроецированное на стену и частично потолок моей гостиной, было готово, воцарилась убийственная тишина, а потом Тихорецкий шёпотом подтвердил:

– Круто.

А ведь он был лучшим в своей художке. Но у мирабилианцев фотографические мозги. И впрямь, зачем им освещение на улице…

В завершение вчерашних приключений я, выходит, по традиции вырубился прямо здесь, в гостиной.

– Форсун – это… как разбрызгиватель?.. – вопрошает ставший за последние дни мучительно знакомым голос за левым плечом. Кресло издаёт щелчок, меняя конфигурацию, – поворачиваюсь на звук и замечаю сияние мирабилианской головоломки у Тома перед носом. Ещё один представитель секты недреманных очей, созданной с целью не давать мне никакой жизни….

– Как павлин это… или щегол… то есть щёголь, – заговариваюсь, постепенно сползая с дивана и отбиваясь от обрадованного внезапно ранним наступлением нового дня Джека. – Понятно?

Он выключает голограмму игры и, фыркнув, кивает:

– Понятно… Раса двадцать шесть пытается сломить оборону на половине ваших баз.

Немного постояв как вкопанный, а потом поморгав, имитируя сосредоточенность, я собираюсь выдать заключение:

– Ну ё…

– Тихо. Там Рита спит. Давай лучше эти… ноги в руки.

Рита… Ёлки… Ну конечно, Джек ведь здесь…

Пулей несусь в хозблок, чтобы переодеться, а потом беспорядочно кружу по гостиной в поисках чего-то, что может потребоваться в ситуации, которая неизвестно чем вызвана, неизвестно к чему приведёт и неизвестно что сделает с нами в ближайшие сутки:

– Почему ты не разбудил меня сразу?

– Непродуктивно… Ты и так проспал меньше четырёх часов… Старался пока собрать данные, – выталкивает меня на парковку, распахивая кар.

– Вижу я твои данные! В пасьянсы свои играешь… – озираюсь на квартиру, задраивая люк. – А Сашка? Они что… о… блин… обязательно это делать в моей постели…

– Они вчера… немного повздорили, и Алекс улетел домой.

Ну и ну.

– Как повздорили?!

– Я виноват. Надо думать, не нравлюсь твоему другу… Вот он и поинтересовался, не считаю ли я, что слишком много себе позволяю… Я согласился… может статься, и слишком… И намеревался убраться отсюда. Но Рита возмутилась, потому что, м…

– Потому что ей ты, наоборот, нравишься.

– М… да. Но Саше это не понравилось ещё больше, и он улетел. Я тоже хотел, но мне она не разрешила…

– О… и… значит, это вы… в моей постели?..

– Ты не переживай, простыни же обновляются автоматически. То есть…

– Том! Да или нет?

– Да, Ваня, бутерброды с паштетом и… булочки с начинками мы ели в твоей постели. Изредка они падали. Это вышло само по себе, так что… прости, пожалуйста.

Помедлив ещё две секунды, он наконец поворачивает лицо ко мне, невинно распахнув ресницы.

Задыхаясь подступающей смехоистерикой, успеваю сказать только:

– У нас сейчас галактическая война начнётся, а ты продолжаешь играть в слова?

Улыбка стекает с его лица, открывая то редкое выражение, которое выдаёт возраст, – не физически прожитый, а накопившийся аналитически:

– Есть все основания полагать, что, кроме игры в слова, действительность больше ничего из себя не представляет.

– Хех, я тоже думал… А Рита – она в порядке вообще?

– Вполне. Во всяком случае, аппетит у неё отыскался… Но инопланетянам не стоит внезапно вовлекать её в телепатическую связь…

– Странно что Сашка улетел, оставив вас, раз он так тебе не доверяет…

– Или – мне он доверяет больше, чем себе… Ума не приложу, как сейчас объясняться с вашим полковником…

– Старайся больше молчать, в прошлый раз и так уже наговорил…

– Ну просто всё слегка…

– Больше – молчать.

***

В штабе многовато народу, и все нацепили заранее заготовленные и прилично запылившиеся выражения лиц, приберегаемые на случай первой галактической войны. Учитывая, что о том, как она могла бы выглядеть, эти герои знают только из бесконечной серии компьютерных игр, боюсь, начало заварушки заставило бы всех очень быстро перейти к выражениям, характеризующим их гораздо точнее… Оценив обстановку, с помощью угрожающих жестов бровями всё-таки изымаю у Тома мини-бластер.

– Лейтенант Миловидов, положите оружие в четырнадцатую сейфовую ячейку, – обрываю прокрастинацию первого подвернувшегося человека и тут же перемещаюсь в кабинет к полковнику, не досмотрев на засветившееся любопытством при виде мирабилианской штуковины лицо парня и не дослушав затянувшийся ответ.

Гончар с хищным звуком отхлёбывает нереальный глоток кофе из пол-литровой кружки – отчего Том непроизвольно поёживается – и свирепо увещевает майора Дятлова:

– Никаких «могли бы попробовать»! Огонь на поражение!

– Товарищ полковник, по нашим расчётам, если атаки будут продолжаться с нынешней интенсивностью, уже к восьми часам вечера энергетический потенциал орудий будет близок к нулю, а на восстановление потребуется почти два часа чистого времени… Мы пытаемся подзаряжать в процессе, но система устроена так, что ресурс мощности…

– Дятлов! Уймись! Я всё это и без тебя знаю! Кузнецов! – замечает мнущегося на пороге меня. – Можешь попробовать провернуть как на Мирабилисе, но отсюда?

– Сомневаюсь…

– «Сомневаюсь», – прокаркивает он. – Что это за ответ?!

– Никак нет, товарищ полковник, они же… Но я могу скакнуть на любую базу, если вы одобрите… и… посмотреть, что можно оттуда сделать.

– Я помогу, – встревает Том.

– Допомогался уже! Скакнуть! Куда тебе скакать! Не положено! Так… – энергично упирается обоими кулаками в столешницу, поднимаясь. – Свободны, кроме Кузнецова и… – описывает указательным пальцем в воздухе петлю, символизирующую протест против вызывающего отсутствия у Тома произносимой фамилии.

А когда мы остаёмся одни, оседает обратно в кресло, парой размашистых движений по сенсору наглухо экранирует помещение и вдруг – вместо того чтобы устроить нам окончательный распиздон – становится не похож на себя:

– Том… что вам обо всём этом известно? Мы готовы предоставить любые ресурсы и транспортировать на наши базы какое угодно мирабилианское оборудование, если имеет смысл… Такие указания я получил от начальства, если хотите поговорить с ними или с учёными…

– Вряд ли до восьми часов вечера мы успеем создать новую научную теорию, Пётр Николаевич, – возражает Том. – А имеющуюся я вам уже в общих чертах изложил…

– И что делать?

– А какие сведения есть у вас?

– Мы сравнили отчёты об активности источника на Мирабилисе и данные баз. Все нештатные ситуации на планете сопровождались попытками проникновения кораблей расы на наши погранпосты. Так что ваше утверждение о безопасности в Содружестве мне показалось сомнительным уже когда мы стали работать с информацией…

– Иногда я лгу, – вворачивает Том. – Всем нужна была передышка. Надеялся, что она не будет такой короткой. Мы изучали расу больше пятидесяти лет, а после уничтожения источника на Мирабилисе занимаются этим круглые сутки. К тому же оптимистичная теория преобладала среди моих соплеменников вплоть до сегодняшнего дня…

– Товарищ полковник, – нет уже сил смотреть на светские беседы. – Против расы на данный момент не срабатывало ничего, кроме меня. Предлагаю исходить из этого.

– Ваня, сядь. Сели оба! Не надо пороть горячку… Ты не сработал – ты усилил экспансию. И они ещё и специально гонялись за тобой по Мирабилису.

– Пётр Николаич… можно я Тихорецкого и Риту вечером заберу сюда в часть, если хрень не прекратится? Слишком сильно связаны со мной, для них это опасно…

Гончар протяжно вздыхает, делая ещё один глоток из кружки:

– Можно. Но раса способна проходить сквозь стены, а ты у нас – аккурат здесь… И что я буду делать с гражданскими, если начнётся…

– Ну… как-нибудь… призовёте их. Рита врач и…

– Ладно, – отмахивается от пустого пространства слева от себя и предлагает: – Кофе?

Том вскидывает ладони в протестующем жесте.

– Завтрак! – отдаёт окончательное распоряжение полковник, оглядев меня с ног до головы, и барским жестом указывает на свой старенький повар, годный для генерирования только весьма однообразных перекусов. – План?

Материализуя сэндвичи для всей компании, пробегаю уже который круг по одной и той же бесплодной цепочке умозаключений.

– А зачем у вас валенок в том шкафу? – Том опять демонстрирует отъявленную вкрадчивость, смешанную с отрешённым шутовством, смысл которой у меня не первый раз не получается ухватить.

– У нас двадцать четыре погранпункта под ударом, а ты спрашиваешь меня про валенки! – наконец свирепеет до своего нормального состояния полковник.

– Простите…

Подпихиваю Тому тарелку, но он решает дополнить образ горохового шута ещё парой штрихов:

– А с клубничным джемом можно сделать?

– Перебьёшься! – рявкает Пётр Николаич, и мне становится даже как-то немного спокойнее за будущее Земли.

– YILC7824, – без паузы и тени обиды выкладывает Том. – Астероид тулисианской пограничной базы. Одна из текущих целей расы. Объект фактически контролируется Мирабилисом.

– Едрёна мать! Они же знали о том, что вы инфицированы! И подписали соглашение о мерах! Одно слово – тулисианцы! – Гончар попеременно бьёт обеими ладонями по столу плашмя, кофе в кружке сотрясается волной.

Даже так… А рассказать мне это – о так называемой инфекции, о соглашениях – перед полётом на Ёжик, было, конечно нецелесообразно… Да я просто рекордсмен по недополучению информации от окружающих! И, должно быть, обладаю каким-то редким талантом, если в таких условиях продолжаю добиваться результатов сам.

– У нас двадцать четыре погранпункта под ударом, а вы хотите побеседовать о моральных качествах тулисианцев? – отзеркаливает Том, поставив тарелку на край стола полковника.

– И что ты предлагаешь? – быстренько нейтрализую возможную реакцию Гончара.

– Там есть наши ловушки, сеть. Можем раскинуть её и поймать корабль вместе с источником, посадить на астероид и отправить туда меня. Надо полагать, раса представляет собой некое единое целое, поэтому, скорее всего, атаки на другие базы прекратятся.

– А ты что там делать собираешься? – ответ уже знаю, но…

– Не давать ему… разнуздаться.

– Да тебе же тогда придётся постоянно торчать в Мираже!

– Только пока ребята не придумают что-нибудь.

– Ваши так называемые ребята уже пятьдесят лет не могут ничего придумать!

– Пятьдесят – это не так много, Ваня. Пётр Николаевич, вы одобряете план? Я свяжусь с Крифом, подключим его к системе на астероиде, он точно не промахнётся.

– Погодите вы! Мне же надо с начальством перетереть, и что скажут другие члены Содружества? Они же ещё не очухались от известия о нашей с вами дружбе…

– Том, я в любом случае полечу с тобой!

– Майор Кузнецов, вы у меня сейчас домой полетите! Цыц! Звоним американцам, потом свяжемся с Тулисией, чтоб её. Вы говорите по-английски, Том?

– Да. Если позволите…

Гончар уступает ему своё кресло.

Переговоры со всеми контролирующими пограничное кольцо Содружества силами проходят однообразно, уныло, но успешно. Мысленно воздействовать на таких расстояниях нельзя, но Том на полную включает вместо этого харизму и дипломатические навыки – и очень быстро добивается согласия на операцию. Причём умудряется скрыть технические детали и не вызвать никаких подозрений относительно того, что тулисианцы давно дали доступ Мирабилису на астероид.

«Зачем ты меня расспрашивал о системе обороны на Ёжике? И так знаешь».

«Убедиться, что не влияю на твой разум. Если попробуешь разобраться – увидишь, это не всегда легко понять. Когда имеешь такую возможность…»

«Ты же сказал, что почти сразу прекратил попытки как-либо воздействовать!»

«Я и правда перестал. Нужно было удостовериться, что прервалось само влияние… Тебе пока доступно далеко не всё, это сложная наука…»

Полковник, устроившийся подальше от нас, как будто желая снять с себя ответственность за последствия текущих мероприятий, переводит взгляд с меня на Тома и, выплеснув в рот остатки кофе, уточняет:

– Можно научить людей между собой этой вашей телепатии?

– Навряд ли в полной мере… И такой навык приведёт к… некоторым социальным осложнениям.

– Ладно. Время. Том, вылетаете прямо сейчас. Мы продолжаем ликвидировать корабли, пока хватает мощности, потом подключается этот ваш специалист. Сколько он сможет удерживать вражеский звездолёт, пока не начнётся свистопляска?

– Не меньше земных суток. Теоретически. Мы успеем.

– Майор Кузнецов, отправляетесь с ним. В случае нештатной ситуации действуете на своё усмотрение, – поднимается на ноги, давая понять, что разговоры окончены.

Вроде бы отвечаю автоматическим согласием, но собственных слов не слышу.

Ничего себе. Как будто там возможна штатная ситуация! На своё усмотрение! Никто и впрямь не знает, что делать! Больше всего хочется убежать куда-нибудь на противоположный от этих событий край Вселенной. Слишком глубоко уже поимел дело с вурдалаками из расы – с избытком черпанул их холодной непреклонности, беспросветной непостижимости и собственного предательского желания шагнуть куда-то туда – вниз.

Должно быть, слишком многому позволяю отражаться у себя на лице, потому что полковник напоминает:

– Твой отец посадил космолёт с повреждённым компьютером и отказавшим двигателем в горах во время семибалльного землетрясения.

– На тренажёрах мы отрабатывали кейсы и посложнее. К тому же это не подвиг: на борту был только он один.

– Именно. Все условия, чтобы сдаться, а, Ваня? Не подвиг… ну даёшь!

– А я вписал аэрокар в столб. Ясным летним днём. И был в нём не один.

– Тебе было семнадцать лет! – чеканит он с вызовом.

– Но там был я… – отрицать себя тогдашнего значило бы отказаться от всех событий тех лет, но это невозможно: всё то немногое, что мне и правда дорого, начинается именно там. – Пётр Николаич…

– Ну?!

– Я не собираюсь сдаваться.

– Ещё бы!

– Но я не знаю, что для этого нужно сделать! – с нотой совсем детского отчаяния вырывается у меня, а потом сразу же: – Чёрт! Я Ритке обещал сегодня в рыжий цвет покраситься!

Гончар качает головой и без видимых причин отводит от меня взгляд. Не раскрывая рта, Том бесшумно покидает кресло полковника и невесомо прикасается к моему локтю.

– Раз уж твой «Гермес» без толку торчит в нашем ангаре, на нём и полетишь в космопорт! Техники на вас не напасёшься! – по-прежнему не глядя в мою сторону, отдаёт распоряжение полковник.

– А в порту можем на мой звездолёт пересесть, – предлагает Том. – Мне с ним спокойнее…

– Точно не развалится по пути?

– Уверяю вас, он ещё лет сто и не подумает этого делать… И, полагаю, можно мне уже теперь вернуть оружие?

– Ага. Ладно. Нечего тут… пошли! – безо всяких патетических напутствий, на которые вообще-то способен, Гончар выпихивает нас обоих в коридор.

Бодро маршируя к западному блоку, отправляю сообщение Алексу:

«Обещал написать, если соберусь ликвидировать Вселенную. Не ручаюсь, что не начну в ближайшие двое суток. Отвези к вечеру Риту в штаб. С Гончаром я договорился».

«А ты?» – без паузы приходит ответ: похоже, Сашка сегодня вообще не спал.

«YILC7824. С Томом. Ловим там расу двадцать шесть».

«Семь футов под килем».

«Я не особенно хотел».

«Не сомневаюсь».

«Алекс, отставить сарказм. Я и так не в круиз собрался, а ты вдобавок разосрался с Томом. Думаешь, мне легко то и другое переваривать?»

«Свяжись со мной из самолёта».

***

– Подозрительно легко у тебя всё складывается. И ловушки на тулисианской базе, и… я. О, угадал! На самом деле только ты и есть, а всё остальное – плод твоего воображения! – ударяюсь в разоблачения, проверяя готовность «Гермеса» к взлёту.

– Ха-ха, а вот это уже классика… И труднее всего опровергнуть, – разглагольствует Том, откинувшись на спинку кресла. – Я и сам не знаю. Но очень надеюсь, что это не так.

– Почему?

Удивлённо вскидывает на меня брови:

– Ну… а как же ты тогда?

Не отвечаю, набирая высоту, а уже через несколько минут, включив автопилот, выхожу на связь с Алексом. В своём рабочем кабинете Тихорецкий как будто погружён в бесконечное множество занимающих всё свободное пространство проекций макетов разной степени готовности – от каких-то фрагментарных чертежей до законченных объектов. Выглядит просто убойно – похож на занятого сотворением мира небожителя. Для полноты картины за ухо у него заткнут изящный золотистый стилус. Не хватает только какой-нибудь белоснежной тоги до земли…

– Ну… – начинаю, стараясь никак не выдать восхищения этой картиной.

– Дорогой Том, я беру свои слова обратно, – глядя прямо на нас, Сашка придаёт губам почти похожие на улыбку очертания.

– Какие именно? – радуется мирабилианец. – О «гастролирующем мозгоёбе» вместе с его «невнятной трихомудией», с которой он сто лет не может разобраться, или о том, что ты не позволишь…

– Алекс! – офигеваю я. – Неужели ты так и сказал?!

– Да, вот эти. Иначе Кузнецов не успокоится.

– Принимается с превеликим удовольствием, – смеётся Том.

– Какого хрена вы тут балаган разводите! И что, интересно, ты ему не позволять собирался?

– Выпиздрючиваться как у себя дома, – хором отвечают два впавших в детство полудурка.

– Я эту фразу даже записал! – радуется Том. – Для Ои.

– Блядь… Давайте придадим инциденту какую-нибудь рациональную форму, иначе я сейчас катапультируюсь с борта, честное слово… Пошли вы все и правда со своей трихомудией…

– Окей. Шансы у него есть. Если усвоит, что здесь – моя территория, – вытаскивая из-за уха стилус, Алекс одним взмахом очерчивает пространство вокруг, насколько может дотянуться. – Ваня, теперь ты перестанешь грозить концом света?

– Ну а меня ничего не раздражает, даже наоборот… – влезает Том.

– Всем давно уже ясно! – затыкаю его я. – Имей совесть, Алекс, он же тебе жизнь спас! И с каких пор это твоя территория? Всю жизнь она моя была!

– Ещё больше мотайся по Ёжикам… Удачи вам, ребята, – многозначительно кивнув мне, сворачивает беседу Сашка. – До связи.

– Да, давай, да… – отвечаю, хотя его лицо уже растворилось в трансляции отгорающего за бортом «Гермеса» рассвета.

***

– А почему мы не можем попробовать им уступить? – допытываюсь у Тома в тесном техническом отсеке древнего мирабилианского звездолёта, куда он всё-таки зачем-то решил наведаться перед отлётом.

– И что тогда будет? – выдвигает он встречный вопрос, вручную сканируя навигационный узел.

Ну-ну… после ремонта и моих тестов на Ёжике готов поспорить, с навигацией у агрегата не будет никаких проблем ещё лет пятьдесят, даже если сам он прогниёт насквозь.

– Мы не знаем, ведь так? То есть мы не можем точно знать, что это плохо…

– Сейчас нас всё устраивает. Вот что важнее. Вот в чём дело. Те, кто думают иначе, уступают.

Перебираемся в рубку.

– Устраивает?! Всё это?! Тебе сто тридцать восемь лет…

– Сто тридцать девять. Да. Устраивает. Не всё. Не важно.

– Я пропустил твой день рождения?!

– Если считать их по-земному, ты сто тридцать девять моих дней рождения пропустил!

– Ну уж… большинство из них я просто не застал!

– Так странно, да?.. – ностальгически посмотрев сквозь меня и добродушно фыркнув, Том стартует так резко, что внутри всё переворачивается.

13 апреля 2099 года, космос

– Ваня! Разлепи глаза!

Оп. Таращусь на экран – соображаю только одно: Солнечная система. Поспать-то почему нельзя?

– Тридцать минут до червоточины. Ты же не собираешься войти в неё в бесчувственном виде?

Блин. Логический анализатор наконец подгружается в сознание. Вот что значит шесть лет просидеть в одной точке космоса.

– Мхы… да, не стоит…

– Тогда побеседуем.

– Ы-ы-ы… Больше всего на свете в последние дни, Том, я хочу – хотя бы ненадолго, немногого ведь прошу! – перестать беседовать с тобой!

– Придётся чуть-чуть потерпеть, – следит за отчётами стандартного теста корабля, непрерывно сменяющего диаграммы на планшете.

– На самом астероиде ведь тоже мирабилианцы, а не тулисианцы? – задумчиво глажу прохладный край панели управления перед собой. Сбоку она сделана из чего-то очень похожего на полированное дерево.

– Да.

– И как вам это удаётся?

– Достаточно надеть фиолетовые линзы – и земляне начинают состязаться в толерантности по отношению к добросердечному «тулисианцу», – смеётся. – Думаю, торчи у нас при этом хоть зелёные рога, никто бы и внимания не обратил.

– Том, мне придётся войти в Мираж одному, других вариантов нет, – в качестве визуального подтверждения окончательности решения прекращаю бесцельно водить пальцами и резко хлопаю по «деревяшке».

– Да, – легко соглашается он. – Очевидно.

– Спасибо, что не сказал Гончару.

Коротко фыркает.

Полюбовавшись чернотой за иллюминатором – кажущейся мягкой, обволакивающей, но в то же время непрочной и дребезжащей – продолжаю не молчать:

– Эта хрень по ту сторону, которую я прочувствовал, когда замкнул Мираж… она… до того глубока в своей жути… Мы, скорее всего, в неё попадём… в конце, ну… в конце концов. Какой тогда вообще смысл во всём?

Чем больше приходится всякого испытать, тем проще вопросы, которыми задаёшься. Пока не доходишь до того самого, который казался предельно глупым даже в детстве.

– Ты же бываешь чему-то рад? – Том поворачивается налево, щёлкает ящиком, извлекает бутылку с очередным мирабилианским коктейлем и победоносно протягивает её мне. – Он не сладкий.

– Бываю. Даже счастлив!

– А если что-то когда-то имеет смысл, то оно имеет смысл вообще, – выводит нараспев.

– Ну… если что-то имеет смысл только при каких-то условиях, то вообще оно как раз не имеет смысла, м… Если, конечно, у меня от последних приключений ещё не посыпалась логика…

Отпиваю из бутылки (в самом деле, вкус уже ближе к тому, который хочется употреблять в жидком виде) и сильно сомневаюсь, что мы имеем в виду одно и то же. В конце концов, надо было для начала определиться с понятиями… А мой собеседник говорит на неродном языке…

– Только если существует само это «вообще» как таковое, – припечатывает Том – и лицо у меня вытягивается помимо воли. – Но пока по всему выходит, что нет.

Он не только меня понял – ещё и нашёл способ избавить от муторной зацикленной цепочки измышлений. Хотя бы ненадолго… Да и… может быть, даже не лжёт.

Только хмурится, таращась в планшет:

– С корабля расы двадцать шесть впервые передали сообщение. Переводчик не может определить язык. Но странное дело… и я не могу!

Перекинувшись через подлокотник и мельком глянув на текст, не сомневаюсь:

– Да это же просто скрипт. Написанный на языке примерно пятидесятилетней давности. К счастью. Иначе бы он сейчас запустился и заставил нас прослушать аудиофайл. Наверное, с агиткой «вы хотите знать». Да, похоже, у расы и впрямь специфическое восприятие времени…

– Да ребята совсем идейно устарели! – смеётся Том. – Они бы ещё… как это… граммофонную пластинку нам отослали в деревянном ящике. С этой… сургучной печатью!

– Я бы его тогда уничтожил не открывая!

– Да уж, испепелил бы за милую душу! Упреждающая расправа – твой почерк… Дай волю – переломаешь руки всей галактике, – прищуривается, откупоривая зубами ещё одну бутылку с коктейлем.

– Почему упреждающая?! Если ты про Ритку, что я должен был – вторую щёку подставить… или как там говорят?.. Да ты сам бы что сделал?!

– У меня богатое воображение и дочь… Не располагает к необоснованному великодушию, знаешь ли…

– Ну вот! Надо было вообще уебать его насовсем, как Сашка выражается, – обиженно не унимаюсь я.

– Пацифист-то? – оторвавшись от напитка, расплывается в максимальной улыбке Том.

– Одно другому не мешает! – звучит экспрессивно, но мысли уже утекают в знакомом направлении – как сразу-то не подумал, кого можно спросить:

– Том… что бы ты сделал с уродом, который покалечил Лею в порыве безалаберности и тупой самоуверенности?

– То есть с ребёнком, не рассчитавшим сил? – на лице у него почему-то проступает явное раздражение.

– Мне было уже семнадцать, как вы все не поймёте!

– Если так, мог бы убиться сразу. Один шаг с крыши небоскрёба… А я… я бы помешал этому, вот что я бы сделал. Саша так и поступил. Поразительно, что у тебя остались ещё какие-то вопросы!

Отворачиваюсь, стараясь не дать физического выхода подступившему гневу. И вроде уже давно уже так или иначе переиграть историю перестало быть моей навязчивой идеей… Но до одури злит, как все пытаются будто замять то, что произошло. Точнее, то, насколько недопустимым оно было…

– Ваня… в самом деле не уловил смысл? Теперь я понял, для чего на Земле до сих пор есть специальная профессия – психотерапевт. Беседовал с ними когда-нибудь?

– Да. Обязан на службе. Обычно я мысленно посылаю этого очкастого кренделя куда подальше до тех пор, пока он сам не закончит разговор. Если хочешь, почти телепатия!

– Ха-ха! Тогда слушай меня: что если бы тем каром управлял Алекс?

– О… – это и вправду ни разу не приходившее мне на ум условие альтернативной задачи приводит в трепет. – Ты что… Нет! Я бы тогда до сих пор боялся… как бы он смог такое до конца пережить?

– Видишь, теперь слово «урод» как ветром сдуло… Через три минуты входим в тоннель. Я отключил медицинскую диагностику: уверен, у тебя достаточно адреналина в крови, чтобы не уснуть по пути.

Навигатор бесстрастно визуализирует горловину кротовой норы прямо по курсу.

16 апреля 2099 года, YILC7824

Якобы тулисианский астероид выглядит отвратительно. Хуже того увесистого булыжника, которым я в третьем классе проломил суперпрочное окно в комнате Краснопёрова… Весь корявый, неправильной формы, будто скрученный непроходящей судорогой, да ещё и вдобавок изуродованный допотопным композитным щитом, прикрывающим обитаемую зону небесного тела от космической радиации. Ландшафт Ёжика по сравнению со здешним пейзажем – лубочная картинка.

Садимся сразу в крытое помещение – нечто вроде небольшого звездолётного ангара.

Покивав двоим вышедшим встречать мирабилианцам, увёртываюсь от объятий и, прошмыгнув в просторный отсек с панелью управления системой, шлёпаюсь на первый попавшийся предмет: если он не предназначен для сидения, пусть пеняют на себя, изобретатели концептуальной мебели несчастные…

«Ну что, вы с Ритой в штабе?»

«Три человека с доступом к космической пушке попытались изъять у меня гражданский бластер. То есть да».

«А я уж думал, он у тебя продолжает пылиться в сейфе. На всякий случай: мой кабинет – четвёртый этаж, 424. Сработает на твой идентификатор. Если что, слушай скорее Тома, чем Гончара».

«Начну с себя».

«И, Саш, это важно… В общем, имей в виду: со мной всё в порядке. Я не специально нарываюсь на неприятности».

Ответа нет минуты две, за которые успеваю искоса оценить обстановку: мирабилианцы замутили здесь кричащее рококо – особенно дико смотрится на куске какой-то хренотени, вышвырнутом в межзвёздное пространство стечением обстоятельств.

«Алекс? Есть связь?»

«Очко в пользу Тома».

«В пользу против кого? Что ещё за игра?»

«В его пользу в моих глазах».

«Ну и хрен с вами. Я тут собираюсь плотно поработать. Мы всё выяснили? Потом может не быть времени…»

Рита расходится бурным текстом:

«Пётр Николаевич забрал Джека к себе в кабинет и дал ему самое крутое кресло! А нас с Сашей выставил оттуда! Знаю, ты не включишь видеосвязь! Не говори только, что не успел побриться и не хочешь нас напугать. Давно заметно, ты используешь гормональную коррекцию! Зачем я именно сейчас это пишу… И если уж вы начали разговор… скажу: я вообще никогда, с самого того дня, не чувствовала за тобой никакой вины! И никогда не могла понять, как донести словами! Это было внешнее что-то, законы физики, стихия… Много раз уже говорила, проконтролировать всё невозможно. Но знаешь, теперь кажется, что я ошибалась и ты – можешь! Так тебе этого хотелось, и теперь ты это можешь!»

Хех… Сомневаюсь. Но куда деваться…

«Спасибо. Я сейчас тут быстренько разберусь и вернусь! И дома не буду запираться, честно. Сто лет не был в центре. Погуляем».

И снова Алекс: картинка с подписью «Обещал, что не остановлюсь. До связи». Астероид YILC7824, заряженный в лихую сучковатую рогатку, которую я с победоносным видом держу перед собой, прицеливаясь в бездушную громаду. Небоскрёб с монотонными окнами, отсвечивающими одинаковым унынием пустоты, – здание секты злодеев из мультика, который мы смотрели с ним в детстве. Хм… А ведь в рисунке нет ни капли сарказма. Или, что скорее всего, он ускользает от моего понимания. Пора уже восстановить концентрацию.

«До связи».

– Ну, где тут ваши чудища недоделанные? Сейчас с ними Иван-царевич разбираться будет, или Иван-дурак, уж как получится… – бегло зыркнув на недоуменные физиономии мирабилианцев, облачённых в тёмно-зелёные куртки, похожие на камзолы, завладеваю панелью управления и довольно быстро обнаруживаю на астероиде звездолёт расы двадцать шесть – в карантинном, судя по всему, отсеке.

– И как я им, скажи, пожалуйста, твою тираду переложить должен? – беспокоится Том. – Переводчик с ней не справился.

– Вот сейчас-то у меня как раз есть настроение ликвидировать Вселенную… – задумчиво бормочу, проверяя боеготовность местного космического орудия.

– А теперь – очень лёгкая для автоматического перевода фраза, – уведомляет, мягко оттесняя от меня обоих соплеменников.

– Это шутка, – вспоминаю о приличиях я, – извините, я не представился…

– Всё в порядке, – перехватывает инициативу Том. – Они тебя знают. Познакомься: Ят и Чи.

– Почему бы вам просто не использовать разные звуки вместо имён? Хлопки, свистки и прочее?

Вежливость никогда не была моей сильной стороной. И не потому, что не воспитывали – старались всеми силами, – а потому, что в каждом таком моменте мне сложно воспринять, как чьё-то внутреннее переживание может быть важнее структуры происходящего… Особенно если сама структура откровенно смешна. Это моё качество, кстати, оказалось полезным: оставило поблизости только тех, кто способен его принять, а значит, видит мир похожим образом. А если точнее – не видит, а делает его таким. Алекс с его бесконечным скепсисом – для кого-то тяжёлый характер, для меня – безотказное орудие против серьёзных проблем. Ритка с её неисчерпаемой энергией, направленной на упорное вколачивание всего сущего туда, где оно никак не может, но должно в конце концов оказаться. По её представлению, конечно. Подтруниваю, но… это самое её представление меня полностью устраивает – прямо-таки ложится на душу. А теперь ещё и Том – так легко и в то же время серьёзно относящийся к самой природе вещей.

Ну, на самом деле не только он, а мирабилианцы вообще – вот и сейчас в ответ на моё нетактичное высказывание уже веселятся и лезут мять лапищами, а Том объясняет:

– Разные звуки мы тоже используем – для кличек животных.

– Ох. И ещё – почему ваши меня постоянно тискают? – отбиваться от гибкого и ловкого Чи не так-то просто.

Упираюсь не очень рьяно, хотя и не терплю попыток блокировать моё тело. Особенно от тех, кому никогда не дам права вмешиваться в остальную жизнь. Алекс называет эту черту контрмазохизмом. Но мирабилианцы до предела терпения как-то ухитряются не доходить. Слишком уж они либеральны и пластичны – явного ощущения физической угрозы не возникает.

– Ты не обижайся только… – Том отводит глаза, складывая руки за спиной. – Земляне такие милые, маленькие… а когда вы гневаетесь или… витийствуете… это так…

– Няшно? – настороженно предлагаю я.

– Да! То есть… вроде того…

Да сами вы няшные! А ты почему не участвуешь в общем бесновании, напрашивается вопрос. Ответ ясен: из-за чего-то вроде уважения ко мне.

– Это мы-то витийствуем, Том? Ну где ты нахватался таких словечек…

Демонстративно выкатив зрачки наверх, обнаруживаю, что потолок здесь сводчатый, узорчатый и фрагментарно вызолоченный. Утомлённо пялюсь на элемент боярских палат на территории космической военной базы – надоедает быстро:

– К чёрту… Можно принять душ? Время ещё есть?

– Есть, как всегда, – лукаво щурится Том в фиолетовых бликах активированной кем-то из мирабилинацев дополнительной подсветки.

***

Конечно, мне хотелось получить не столько душ, сколько порцию уединения. Просторный санузел, набитый разноцветными прозрачными объектами, назначение которых сразу и не приходит на ум. И непонятно, что напихано в десяток дозаторов, удерживаемых ближайшей стеной. Может быть, от инопланетных снадобий волосы мгновенно выпадут и придётся отращивать их года два, чтобы выполнить обещанное Ритке… Моё замешательство, выраженное бездумными пассами, неожиданно приводит к продуктивному результату – на сенсорах появляются спроецированные системой метки на английском языке. Проигнорировав «нежное масло для тела» и не удержавшись от ухмылки, набираю горстью шампунь и наглухо задраиваю мыслительный канал связи с Томом: не сама же по себе обстановка решила поприветствовать на понятном языке – как-никак я в ванной на мирабилианском астероиде, а не в дополненной реальности эрмитажного зала Леонардо да Винчи.

И что я делаю здесь? Да и что я вообще когда-либо собирался делать? Эти самые люди, которые видят мир похожим образом, все, кроме меня, – золотые дети… Сашка, с его талантами во всех мыслимых сферах и способностью непринуждённо вникать во все сферы немыслимые. Ритка, с её фантастической усидчивостью, до скрипа рациональным подходом (ко всему, кроме выбора мужчин) и бронебойной энергией. Ну и рядом я – с надеждами, которые подавал. Теперь эти двое закономерно на высоте – каждый в своём деле. А я… не то чтобы всё ещё подаю надежды – скорее, пробуждаю слабые упования…

Есть у меня подозрение, что в том и фишка: раса двадцать шесть – ходячее межпланетное небытие – нашла в моём лице некий вызов. Я такой же никчёмный, но всё-таки существую. С другой стороны, чем это грёбаное ничто может так рассуждать? Ох, ёлки же… Зажмуриваюсь, энергично растирая пальцами виски. Температура воды в душе еле-еле понижается.

***

– Ваня, но разве ты не любишь свою работу?.. – неспешно начинает Том, восседающий в причудливом кресле с мирабилианским кексом в руках. Остальных нигде не видно.

С минуту играем в гляделки. Не выдерживаю первым:

– Уверен, что контролировал свой мозг! Ты использовал какой-то секретный приём и снова сунул туда нос?

– Именуемый слухом. У нас он немного получше вашего. Ты стукнул по стене и выразился отчётливо: «Да я просто ноль без палочки, вот и всё!» И если я правильно истолковал эту идиому…

– Ты правильно истолковал эту идиому.

Отворачиваюсь, посвятив себя усердному поиску в окружающем апофеозе эклектики предмета, подходящего для размещения тела образцового среднестатистического землянина.

– Хорошо. И не колоти больше здесь по стенам – они могут…

– Я в курсе… Мне просто больше ничего не подходит.

– Э…

– Моя работа – не могу представить себя ни на какой другой.

– Так ведь это и означает…

– Да. Хватит уже.

Том заглатывает оставшийся кусок кекса, легко отрывается от кресла, втаскивает в него меня, сложным жестом заставив подлокотник превратиться в криволинейной формы столешницу, и, посуетившись с полминуты вне зоны видимости, последовательно передаёт мне тарелку с чем-то похожим на плов, аршинного размера ложку и раскалённую кружку с явно обычным земным чаем, а потом, ещё помедлив, открывает рот и осведомляется:

– Надумал что-нибудь?

Сам я и не вспомнил бы о еде, но поддаюсь кинематографичной выверенности происходящего – как будто только вот и надо сейчас, что сидеть и распивать чаи в кошмарной дыре с макабрической сущностью под боком. Зачерпнув солидную порцию и еле запихнув её в рот – поражаюсь: и впрямь самый настоящий узбекский плов.

– Ничего, кроме чёткого подозрения, что из этого ебучего пиздеца торчат уши кромешного сюрреализма…

– В смысле… он… подслушивает?..

– О господи… кто подслушивает? Сюрреализм?! – поперхнувшись изюминкой, сглатываю подступившие к горлу слёзы. – А-ха-ха! Разумеется, что ему ещё делать-то… Ты подслушиваешь, он подслушивает… а я пытаюсь не быть выслушанным до дна!

Том выражает прищуром восхищение, смешанное с приличной долей сияющего удовольствия, – вот-вот, это-то и заставляет заподозрить, что недопонимание было мнимым. Один из его немаленького арсенала способов разрядить обстановку. Обратить её в ноль, я бы сказал…

– И… я же не мирабилианец, может быть, мне не стоит так объедаться перед миссией?

– Едва ли это так уж важно… – подсовывает рядом с тарелкой ещё и кекс. – И… мы можем отложить её ещё на несколько часов.

– Нет!

– Ваня… – перестаёт петлять по окружающему пространству и, примостившись на каком-то крошечном хм… табурете, разглядывает меня снизу вверх. – Ты боишься? Почему? На Мирабилисе так не было.

– Я не бо… Что за идиотский вопрос! У меня нехилые шансы впасть в запредельную кому, или провалить миссию, или ещё хрен знает что… и совершенно непонятно, к чему это приведёт. Но самое фиговое – я не придумал никакого алгоритма действий!

– Но ты не… не ноль, без этой…

– Палочки…

– Да. И с этим ничего нельзя поделать. А ты так поглощён страхом, как будто возможно уничтожить не только твою жизнь, но и… тебя самого.

– Иди ты со своей философией… по такой логике мне лучше сразу сдаться без боя.

– По такой логике ты можешь проиграть. Но сдаться без боя…

– Будто это разные вещи! И то и другое означает слиться, – отхлёбываю чая и съёживаюсь от неоправдавшихся ожиданий: как-то необъяснимо быстро остыл.

– Разные. Полярные.

– Ладно, хватит. Давай покончим с ним прямо сейчас.

– Погоди. Тебя разве не беспокоят какие-то ещё вопросы о расе?

Прикоснувшись к кружке у меня в руках, он заставляет её нагреться.

– А тебе – не страшно? – нацеливаю встречный вопрос.

Не знаю, когда меня прорвало. Кажется, из-за болезни Алекса. Раньше я бы даже слово такое вслух не произнёс по отношению к мужчине. Будто правило игры – заталкивать его как можно глубже. А потом – вцепился в саму суть эмоции и не могу прекратить её препарировать.

– Нет, – выпендривается Том, пластичным движением шеи откидывая волосы с лица.

– Ага, три раза. Не помнишь, что говорил на Мирабилисе?

– С тобой очень сложно… Не всё приводится в систему, возьми уже в толк. Страх – только часть. У меня больше… больше всего внутри в одно и то же время. И многое – важнее. Я ведь стараюсь показать…

– Ладно… – проглатываю остатки чая. – Почему этот тип выглядит как персонаж Магритта? Сходство уж очень явное. Ориентировано изначально на землян?

– А… кто такой Магритт?

– Художник… Ты не знаешь?! Вы разве не поискали смысл транслируемой визуалки?

– Ваня… – отнимает кружку и стискивает обе мои ладони одной своей. – Мы при всём желании не смогли бы… Там нет никакой визуалки. Каждый видит как может. Понимаешь? Ты… ты меня слышишь?

Когда меня в последний раз так сильно захлёстывало адреналином? Выкрутило бы наизнанку, если бы он не держал.

– Том, – силясь выдернуть одну кисть из хвата, объясняю очевидное, – я, мягко говоря, не люблю, когда мои движения ограничивают.

Особенно когда это перекрывает возможность наносить удары…

Вопросительно приподнимает бровь, безвинно распахнув ресницы и не убирая руки. Вздыхаю и отворачиваюсь, наблюдая, как поднявшаяся было волна дрожи растворяется в неприятно примиряющей и определённо снисходительной данности.

– А что ты… вместо него видишь? – тихо-тихо проговаривает мой голос.

Том резко опускает, а потом так же стремительно поднимает на меня глаза – будто перезарядив какое-то механическое оружие.

– Сначала просто странника того самого из детской сказки… а потом – после смерти моего друга в Мираже… – начинает он осторожно.

– Так… Понятно. Вот же уроды, и как они это делают?!

– Не они – только я сам. Тебе бы лучше всё же понять.

– Что – ты сам? Несколько лет?!

– Он вдобавок правдиво стареет с виду… – кивает, наконец выпустив меня и энергично откинувшись назад. «Табурет» реагирует немедленным превращением в гамак.

Отвлекаюсь на попытку проанализировать, как именно этот предмет мебели претерпел столь радикальную метаморфозу в такие сжатые сроки, и не сразу замечаю, как моё кресло бесшумно и безболезненно следует его примеру.

– Эй… – бормочу, понуро падая в упругие складки мирабилианского изобретения, – разве вы вообще стареете?

– Ха-ха… Самый непостижимый вопрос во всей Вселенной. Физически-то – да. А вообще… неведомо. Никто из моих друзей никогда… не изменял себе… Они росли, совершали непредвиденное, узнавались по-новому – но никогда не становились кем-то другим. Может быть, в этом сам смысл? Мы как настроены каждый на некоторую… м… многомерную ноту… И способны составлять такие… как музыкальные фразы.

– Нота? Хех. Слово не из твоего активного лексикона.

Не вижу его лица, но чувствую улыбку – причём мне почему-то кажется, что распознаю её с помощью слуха – то есть буквально ушами.

– Верно, я бы, скорее, использовал другую метафору, но она сюда не встаёт… Хотел сказать, оттенок или форма… заданные… но произнёс «нота». Так ведь, если кто-то начнёт отклоняться от неё, выйдет что-то… невозможное.

– Ты хочешь сказать невыносимое?

– Надо думать, это одно и то же.

– Хех. Хотел бы я, чтобы это было одно и то же…

– Это одно и то же. За всю свою жизнь я не встречался ни с чем…

– Том… Ну брось, если бы ты столкнулся с чем-то невыносимым, ты бы его не вынес. Тут не из чего лепить загадочную философию.

– Но возможным это, оно, для меня не стало бы, потому что меня бы тогда не стало точь-в-точь с того момента, как это могло бы попасть в категорию невыносимого…

– О-о-ох… – представляю в уме, что заковыристый потолок сделан из бумаги, и пробую мысленно разложить его в виде фигуры на плоскости (подобные навязчивые желания – явный признак расфокусировки внимания, но рассказал об их существовании я только Сашке – судя по снисходительной гримасе в ответ, у него бывает и не такое…). – Невыносимое невозможно, но невозможное-то совсем не обязательно невыносимо. Вот! – радуюсь проблескам слаженных мыслей.

– Верно. Только вот… что из того? – смеха в голосе он уже не скрывает.

– Так. Ты ввёл меня в транс?! – с горем пополам доползает до центра управления сознанием гипотеза, зародившаяся где-то на периферии в самом начале диалога.

– Нет. И лучше бы тебе перестать ожидать от меня вероломства… Мирабилианский релаксирующий гамак! Влияние закончится, как только ты его покинешь. Не делай этого… – боковым зрением видно, как он досадливо шевелит пальцами, вспоминая слово, – р… резко.

– Я вообще не собираюсь этого делать… Он же на меня воздействует!

Интересная альтернатива успокоительным. Даже если бы для меня был от них толк, на службе в любом случае запрещено использовать препараты из-за возможного влияния на скорость реакции. А что ещё хуже, как показали исследования, снижение чувства опасности катастрофически влияет на адекватность принимаемых решений, даже если остальные параметры в норме. Не думаю, что мирабилианцы представляют собой какое-то исключение в этом смысле. У нас уже лет сорок есть метод Дэвидсона, у них – наверняка приёмы и покруче. Но всё равно за внешним спокойствием Тома стоит непрерывная мыслительная работа, иначе бы всё выходило из-под контроля у него вовсе не слегка…

Но метод Дэвидсона – способ запереть тревогу на периферии мышления. А вот гамак, в котором я возлежу, как в райском облаке, просто-напросто страх выключил. Настроение куда-то двигаться сразу пропало. Интересно, как тут выходит с «нотой»? Изменяю ли я сейчас себе? Хм…

Не думаю. Просто провалился в промежуток между двумя активными точками бытия, растянув его на внятный по времени отрезок, где меня наглухо опутало шлейфами ярких воспоминаний – преимущественно детских.

К примеру, лет в девять хотел похвастаться Ритке акробатическими этюдами, а она не смотрела, уткнувшись в планшет. А когда я просёк этот манёвр и попытался обидеться, потащила к себе пробовать сотворённый вручную яблочный пирог, увидев который Тихорецкий взял нож и начал выступать с рассуждениями о трисекции угла, в конце концов утомив даже меня.

Так что… каждый из нас действительно «держит ноту». Причём чем дальше, тем сознательнее и самоироничнее. Мы как будто условились о ролях в постановке и не отступаем от образов, чтобы не испортить спектакль.

Я, например, – контрол-фрик, раздираемый импульсивными хулиганскими порывами…

– Кхм, Ваня… прости, но я… несколько минут назад отключил влияние гамака.

А он – беспринципная сволочь, наделённая безграничным терпением.

Нажимаю двумя пальцами на переносицу, будто активируя дополнительный ресурс, а потом одним движением выпрыгиваю из горизонтального положения на пол. Не ожидавший такой энергии Том переступает назад.

– Осторожнее, у нас здесь бывают неполадки с гравитацией.

– Веди к нему, – принимаю героическую позу: руки в боки, нос кверху. – Счас я этой коробке с мультиками трансляцию отдебажу!

В ответ – ничего, кроме подрагивания подбородка с микроскопической амплитудой. Вряд ли он собирается заплакать, значит, причина – зачаток противоположной эмоции. Но её он так и не показывает, махнув в сторону одного из выходов и деловито устремившись вперёд.

***

Перед входом в ангар Том оборачивается, открывает люк и кивает в ответ на мой пристальный взгляд: дальше он идти не собирается.

Освещение становится ярче по мере продвижения к кораблю. Наш надоевший знакомец стоит рядом со сплющенной формы звездолётом, похожим на тулисианский, будто собирается позировать для рекламы. Дополняют картину гладкие стены ангара, подсвеченные фрагментарно, как в подземном переходе, оснащённом газовыми, что ли, фонарями, или какие они там были… Ничего так, стильная получилась бы визуальная история, учитывая нашу моду на образы из XX века.

Машу́ ему издалека и громко спрашиваю:

– Эй, привет! И почему всё-таки Магритт?

– Вы хотите увидеть смысл? – не меняя позы, наставляет «лицо» прямо на меня.

– Нет. Я спрашиваю, почему Магритт.

– Идентичность… – неожиданно произносит мой собеседник. Только с полусекундной задержкой понимаю, что получил ответ на прямой вопрос. – Вы хотите принять информацию?

Движется вперёд в полной тишине и застывает в полутора метрах от меня, будто вытянувшись и распрямив спину.

– Нет. Познакомиться с тобой хочу.

– Вы желаете знать?

– Да, – сдаюсь я, вытянув вперёд обе руки ладонями вверх – какой-то первобытный жест, но не могу придумать, как ещё заставить самого себя настроиться на выбранный план – не сопротивляться. До последних событий я и не подозревал: «не сопротивляться» бывает только двух видов – почти невозможно и… ничего не стоит. Сейчас первый случай.

16 апреля 2099 года, Мираж

Я в мирабилианском аэрокаре. На Земле. Небо над Васильевским островом, только нереально бешеный трафик. Готов поклясться, что автоматическая система контроля за перемещениями вышла из строя, и никак не могу поручиться, что удерживающее от столкновений силовое поле всё ещё функционирует.

Машина на ручном управлении. Компьютер не узнаёт меня и не слушается команд по-русски, по-английски и по-тулисиански. На большее голова не способна, а переводчик голосом не активируется.

Рядом – даже не удивляюсь – сидит Рита, и размера её ладони не хватает, чтобы полноценно управлять рассчитанной на богатырей машиной.

А, ну да… и у меня связаны руки. Точнее, скреплены витой металлической нитью, не поддающейся уже которому подряд максимальному усилию мышц. Она до того ледяная, что кажется обжигающей.

Пока кое-как получается укрывать от сознания, что конструктором данного ада может быть только один человек…

– Рита, давай двумя. Вот так, да, – как могу помогаю ей, поочерёдно неестественно изгибая пальцы. – Сажаем вон туда на гравийную дорожку.

Оглушительный пришепётывающий свист сверху. Поднимаю взгляд – два автомобиля уровнем выше всё-таки столкнулись, одному из них оторвало люк, что, конечно, технически невозможно, но прекрасно укладывается у меня в голове. И летит он, само собой, как раскрученный диск – ребром прямиком к нам в лобовуху.

Честно пытаюсь сконцентрироваться: я в Мираже, Рита ненастоящая, а мне умирать никак нельзя. И… дезактивирую страховочный ремень (это ведь запросто можно сделать и со связанными руками) и как герой дурацкого кино закрываю её своим телом, распластавшись навстречу угрозе. Не знаю даже, зажмуриваюсь или что, но как-то упускаю саму кульминацию, а вижу только, как атаковавшая кар деталь ушла в сторону по касательной. Хотя по всем законам физики не должна была.

Ноль баллов тебе за метод Дэвидсона, Кузнецов…

– Ваня… сядь обратно, я снижаюсь.

Когда мы плавно и без прочих происшествий опускаемся под огромным кустом цветущей черёмухи, она добавляет:

– У меня есть скальпель. А ты дурачок. Эта штука не смогла бы ничего пробить – ты спецификацию кара вообще читал? Он же мирабилианский! В следующий раз не буду тебя развязывать!

Уже через несколько секунд хирургический лазер избавляет меня от оков.

– Скажи, что здесь происходит, как ты видишь? – решаюсь спросить, растирая запястья и раздумывая, стоит ли выбираться наружу.

– Ты спасаешь мир, я помогаю! Как в наших детских играх! Здорово же, правда?

– Ты… ненастоящая.

– А ты – настоящий? – пронзительно синие, обволакивающие теплом с примесью хитринки. Долго не выдерживаю – откидываюсь назад, опустив веки, и только слышу её звенящий голосок:

– Кстати, ты не представляешь, с кем я вчера ходила на свидание! Феофан Хмелькин!

– О боже мой! Это ещё что за хрен? – мычу в собственные пальцы.

– Ну, я, конечно, понимаю, ты не так давно упал с Ёжика, но Хмелькин – он же из каждого утюга, – поспешно шумно откашливается и начинает петь. – «Закат падает к твоим ногам, а я радуюсь своим слезам…»

– Рита, – требую, выгнувшись и угрожающе разведя плечи, – пошли его лучше сразу.

– Ну Ваня, он-то не психопат! У него же вся жизнь на виду!

– Он как минимум идиот. Это ещё хуже.

– Ваня, ну… – то ли шмыгает носом, то ли всхлипывает.

– И… – меня душат саркастические рыдания. – Феофан? Как его сокращённо называть?

– Сашка сказал будем звать Фафиком…

Уж было засмотревшись на обстановку за окном, снова оглядываюсь – Рита с готовностью улыбается в ответ. И меня начинает потихоньку трясти – заходимся смехом на всю проклятущую иллюзию, пока хватает сил и срывающегося дыхания.

– Ладно, и откуда здесь мирабилианский кар… И что с системой? – вглядываюсь в небо – больше никаких катастроф там пока не происходит.

– Ваня, тебя ещё и по голове ударили? Дай посмотрю!

Тянется ощупать мою макушку. Это остаётся смешным всегда: все помнят, как хорошо я стреляю, но забывают, что уворачиваться умею даже лучше. Особенно от воображаемых посягательств, не входящих в мои планы. Нахмурившись, сдаётся.

– Машина – из мирабилианского культурного центра, а систему сломал мирабилианский вирус. Он туда как-то из каров попал!

– Какой вирус, Рита?! Это попросту невозможно. Какой мирабилианский культурный центр? Параллельная реальность какая-то? И что с моими руками было?

Игнорирует все вопросы, кроме последнего.

– Мирабилианские наручники… Ты сказал: «Некогда объяснять, полетели к Алексу!»

– Отлично, и как мы оказались в этом каре?

И что-нибудь, блядь, немирабилианское осталось ещё на этой планете?

– Так его Том тебе дал, вирус на их кары не действует! Ты забрал меня с работы, потом припарковался на девятой линии, сказал, что выйдешь на минуту, а когда вернулся…

– Судя по всему, мой план провалился.

– Ваня, у нас же есть доступ в метро!

– С ума сошла? Добровольно спуститься в замкнутое подземелье в таких условиях?

– Ну тогда мы же можем пойти к нему пешком, ничего страшного! Получится не больше часа!

– Плохая идея… Кары могут посыпаться на голову в любой момент. Лучше попросим Сашку нас забрать и полетим ко мне: ближе. Он не подключался к системе, а значит, его машина управляема, насколько я понимаю логику этого сказочного «вируса». – От прочих, неуправляемых, уворачиваться не так сложно.

Я не должен звонить Тому. Кто его знает, как это повлияет на события «за боротом». А вот Алексу позвонить мне ничто не мешает.

Рита вытягивает нижнюю губу.

– Если ты уверен…

– Уверен на все сто, – чеканю, сглатывая и приподнимая подбородок.

Надо запомнить: если кто-нибудь когда-нибудь скажет мне эту фразу таким тоном – дело труба.

– Давай вон в то кафе, быстро, – вытаскиваю её из кара, одновременно пытаясь всеми доступными в конце XXI века способами соединиться с Алексом. Он не реагирует.

Кофейня тёплая, не то что питерский июль снаружи, и плотно пропитана запахом маршмеллоу и молочной пены. Рита как-то странно избегает зрительного контакта и даже заказывает пирожное как будто только для того, чтобы сосредоточенно его исследовать, медленно ковыряя.

Добив несчастный десерт, она некоторое время нервно теребит салфетку, но потом всё-таки решается и с первой попытки выходит на связь с Тихорецким.

– Забери нас из «Свиристеля» на девятой. Вирус ещё активен.

«Свиристеля»?! Озираюсь. Точно: нахожусь в напрочь незнакомом месте. Вокруг всё такое… не хватает только букетов лаванды или как она там называется… Неудивительно, что в зале нет ни одного мужчины, а девушки из-за ближайшего столика поглядывают на меня с неодобрением, как будто своим вторжением в этот заповедник идиллического антуража я совершаю какую-то непристойность… Мда… ну а в реальности тут же вообще какой-то дурацкий музей всю дорогу вроде был… Во всяком случае, внутрь дома я никогда не заходил.

Закончив разговор с Тихорецким, Рита пускается тараторить:

– Не сердись, я правда не знаю, почему он так сделал. И много раз говорила, как это несправедливо! Ваня?

Подперев щёки кулаками, изображаю мудрую всепрощающую мину:

– Что сделал – приоритет для твоих коннектов? Просто логично. А я тупанул. Мог бы сразу попросить именно тебя с ним связаться.

– Но зачем! У меня нет приоритетов, у тебя нет приоритетов, а он почему…

– Сашка очень занятой человек, он строит город будущего.

«А вот ты упорно кое-чего не догоняешь. Но я с тобой потом поговорю. Не здесь».

***

Алекс косится на озабоченное Риткино лицо, переводит на меня требующий объяснений взгляд, пробую закатить глаза – качает головой и старательно молчит всю дорогу. Что не мешает нам действовать слаженно в паре моментов со слегка сбившимися с курса встречными карами. Но ужасно мешает мне прокомментировать эти моменты в достойных выражениях… В итоге к концу пути где-то на уровне живота назревает острейшая потребность смыться куда-нибудь в вакуум.

Конечно, это самое подходящее время для звонка от сестры (интересно – у меня сейчас уже вся жизнь пробегает перед глазами?). Я бы его проигнорировал, но здесь у нас вроде как виртуальный квест, так что приходится нарываться на все предложенные варианты.

– Ваня, вирус захватил уже почти всю Европу. Кары неуправляемы, те, в которых нет пассажиров, невозможно посадить! И долго ты собираешься там находиться? У тебя же есть «Гермес»!

– Мы собьём их, если дурдом не прекратится.

– Эксперты говорят, это парализует жизнь мегаполисов! О чём ты только думаешь?

– Женя, я на службе!

– И что?! Возьми отпуск, пока не объявили чрезвычайное положение! Надо быть мудрее! Только о себе думаешь! Если ты сломаешь шею – кому от этого хорошо станет?!

Самое непостижимое в женских истериках – это то, что они случаются всегда именно в тот момент, когда тебе уже хочется послать всё к ебеням и без дополнительных спецэффектов… Самое непостижимое в Жениных истериках – это то, что они всегда разыгрываются исключительно для меня.

– Если я сломаю шею, меня прооперируют. И, надеюсь, врачи не поведутся на твои мольбы отделить мою голову от тела и отправить в Лос-Анджелес в качестве говорящего интерьерного украшения.

Ритка на заднем сиденье издаёт многозначительный хрюкающий звук – просовываю кулак между креслами в адресованном ей угрожающем жесте: самый смак сейчас – не расхохотаться мне.

– И помни, – вхожу в раж, – что даже в таком случае у тебя не будет юридических оснований втянуть меня в какой-нибудь благотворительный проект! И я не перестану называть вещи своими именами! К тому же мне совершенно нечем будет, кроме этого, заняться…

Воспользовавшись тем, что мы смогли выбиться в самый верхний ряд, Тихорецкий отлепляет руки от руля и картинно закрывает ими лицо.

– Когда ты повзрослеешь, недоумок… – шипит Женя.

Краем глаза замечаю какой-то всполох внизу слева и резко толкаю Алекса в бок, заставляя вернуться к управлению каром.

– Точно не сейчас, – оборвав коннект, до резкой боли выворачиваю шею, стараясь увидеть, что произошло.

– Окей, – резюмирует Тихорецкий, методично превышая все мыслимые ограничения по высотности полёта. – Машина взорвалась.

– Ёб твою мать, Алекс, это же технически невозможно!

– Как и вирус, угу…

– Сажай на крышу моего дома!

– Давай сам. Вряд ли у меня есть доступ на объект.

– Блядь… и ведь это ты его построил…

К счастью, энергетический щит дезактивируется: компьютер решил не игнорировать мой допуск. Выскочив вперёд, Ритка начинает подпрыгивать, чуть ли не дурачась, по упругой поверхности выстилающих крышу инновационных солнечных батарей.

Вот умеет же… Налюбовавшись, Алекс всё-таки догоняет её, ловит за подол невообразимо модного плаща с какими-то спиралевидными оборками и уводит вниз. Вслед за ними прыгаю в лифт, успев испугаться, что у него окажутся тоже как-нибудь подпорчены мозги. Но до квартиры мы добираемся без происшествий.

***

А вот на кухне у меня сидит «Магритт».

Не приходит в голову ничего лучше, кроме как плюхнуться рядом и ухватить его за рукав пальто – грубоволокнистого, противного на ощупь.

– Ну что, припёрся опять свои вопросы задавать?

Влепившись в меня бесцветным взглядом, заводит любимую шарманку:

– Вы хотите понять?

– Я хочу, чтобы ты убрался восвояси. По добру по здорову. И всё такое.

Отцепляюсь от мерзкой тряпки, хватаю пустой стеклянный стакан и ставлю перед собой. Гость продолжает источать просветлённость и умиротворение в мою сторону:

– Вы хотите узнать?

– Что такое идентичность? А? Ты так сказал, когда я спросил про Магритта, – с бешеной скоростью верчу стакан.

– Вы хотите понять… – повторяет с нарастающим нажимом, и мне мерещится доля воодушевления в его манере.

– Ваня… – одёргивает Сашка с нескрываемой тревогой.

– Знаю, что делаю, – уверяю его. Ещё одна фраза, которая по определению не может быть правдой. – Займись лучше мороженым, как всегда, – киваю на холодильник.

– …идентичность. Вы хотите увидеть смысл?

– Ага, разберёмся сейчас с твоей идентичностью.

Похоже, удаётся уговорить самого себя.

16 апреля 2099 года, одуревший Мираж

Потому что я без какого бы то ни было выразительного перехода оказываюсь на берегу Финского залива – на закате. Стою прямо у кромки воды, а совсем рядом чайка махом падает в воду, заприметив добычу. Приходится покрутиться на месте, чтобы снова заметить его – сзади и сбоку, и с тем же вопросом:

– Вы хотите увидеть смысл?

Инстинктивно попятившись, делаю шаг в воду – резкий холод застаёт врасплох оказавшиеся босыми ноги – и тут же проваливаюсь дальше.

***

Прямо в кабинет полковника Гончара. Поворот порождает догадку, что я могу так и зависнуть в бесконечном переключении воображаемых локаций, и приходится дважды прокрутить в мыслях установки метода несчастного Дэвидсона, чтобы избавиться от холодка между лопаток.

Самого Петра Николаича в кабинете нет, а на его месте восседает мой неотвязный собеседник в невнятного цвета пальто.

– Вас интересует информация.

– Ну уж нет! С меня хватит, – обшаривая взглядом обстановку, ищу, за что можно уцепиться, чтобы выбраться хотя бы на более высокий уровень бреда. Почему его уровни кажутся имеющими разную глубину, отчёта себе не отдаю…

– Вы хотите знать?

Скосив глаза влево, на обычном месте вижу сейф. Стоп. У полковника там хранится та самая хреновина, похожая на валенок. Интересно, что я могу сейчас успеть…

– Как же ты мне остоебенил!

Резво марширую к сейфу, вскрываю его своим идентификатором (дошло уже до того, что не помню даже, это мои хакерские штучки или легальный доступ, данный Гончаром на всякий пожарный), извлекаю драгоценное устройство непонятного назначения. Отдалённо похоже на бластер S08, декорированный валяной шерстью.

Развернувшись вполоборота и безо всякого интереса ориентировав на меня зрачки, «Магритт» не унимается:

– Получить информацию об идентичности?

Мне бы не мешало получить информацию о том, как включается эта хуетень. Но вариантов нет – я хватаю её так, как следовало бы, будь это в самом деле бластер S08. А потом направляю на собеседника и активирую так, как следовало бы, если бы…

Ничего не происходит.

– Вам нужно понять… – с отставанием проследив за моими действиями, гундосит инопланетная пила.

Точно не хочется вечно торчать в этом кабинете – единственное, что сейчас ясно отчётливо. «Дома» и то было бы лучше.

Предметы в кадре слегка подрагивают, пока я соображаю, то ли так медленно моргнул, то ли уснул прямо в Мираже, то ли оружие как-то сработало…

***

Оружие как-то сработало: я снова «дома». Вместе с «Магриттом», не без этого. Но что-то изменилось. Точнее, даже понятно что: у меня есть пушка, исполняющая желания. Господи, как не очнуться там, на астероиде, от собственного смеха и не провалить миссию окончательно…

– Желаете увидеть?

Твою же…

А мечты исполняются ещё быстрее, чем успеваю их осознать: Ритка подсовывает стакан с холоднючей минералкой, а Сашка… Сашка молчит! И даже старается не зыркать со своим особенным выражением, предназначенным для обесценивания глупых идей заблаговременно – до того, как кого-то угораздит испортить ими его внутреннюю симфонию соразмерности.

Выходит, я сейчас просто сосредоточусь на острой потребности в том, чтобы эта белиберда раз и навсегда улетучилась из нашей Вселенной, – и дело в шляпе?!

Вроде бы приступаю к процессу, но в мозгу – неунимающийся хаос. Нет, я искренне хочу окончательно прекратить балаган, но будто не хватает визуальной детализации – как это будет выглядеть, в самом деле? Источник бреда растворится в воздухе? А что станет со всем остальным? В отчаянии трясу псевдобластером перед носом у Миража, пропуская мимо ушей очередную его фразу.

В некоторых условиях, оказывается, и вправду очень важно знать, чего именно ты хочешь.

Мой собеседник встаёт из-за стола – кажется, слегка раздавшись во всех габаритах относительно своего наиболее частого состояния – и снова предлагает:

– Вы желаете увидеть.

И всего-то на какую-то миллионную долю секунды забываю о том, что держу в руках устройство, проявляющее малейшие порывы моих устремлений. Так или иначе – я желаю именно увидеть.

И этого оказывается достаточно.

Успеваю подумать о Томе и почему-то обстановке в помещениях на астероиде – осознанный поток обрывается. Как…

***

А точнее, застывает. Я думаю о Томе, астероиде, кресле, превращающемся в гамак, и аляповатом потолке местной базы. По кругу. Даже нет… не думаю, потому что это не длится как процесс, – просто помню. Как будто принуждаемый внешней силой, за которой угадываюсь я сам. И подспудно – везде, неотделимо – присутствует нечто ещё – назойливое, дребезжащее, холодное и мучительное. Не в силах полностью противостоять гипнотическому влиянию этого нечто, всматриваюсь в его суть – и вижу там именно то, чего ожидал, – преследующее меня повсюду по пятам притяжение абсолютной бессмысленности.

Но Том, астероид, кресло – не отпускают.

И я говорю тотальной тьме, приобретшей персонифицированность. Не помня и не ощущая слов – но имея неутолимую жажду донести. Не совсем понимая что. И не будучи в состоянии вытащить из памяти, к кому я обращаюсь.

Гамак, астероид, Том.

Мой визави меня не слышит. Мне наплевать. Потому что мне. Потому что я. Потому что произошло кое-что, чего по всем предполагаемым правилам быть не могло: я остался.

Потому что астероид, гамак и Том. Или для того чтобы. Или – в частном случае всего.

Согласился понять, но в этом нет смысла: я уже понимал. А суть – и вовсе в стороне: понимал я больше того. Уже изучил себя достаточно, чтобы быть не в состоянии такое вычеркнуть.

***

Четверо высокорослых существ теснятся у меня перед глазами на фоне… отсветов костра? Заката за полуприкрытыми шторами? Нет же… лилового свечения потолка на мирабилианской базе.

Опять меня куда-то кувырнуло? Ну э…

Силуэты становятся чётче, и я с резким ошеломлением замечаю, что принял за группу склонившихся надо мной пришельцев свои собственные растопыренные пальцы. Зачем я держу их перед лицом и…

Пахнет маринованными огурцами, чтоб меня…

– Двенадцать в квадрате? – проникновенно выведывает привычный голос. Я снова в том кресле-трансформере, теперь застывшем в жёстком сидячем варианте.

– Сто сорок четыре. Можешь прояснить, на какой глубине бреда я сейчас нахожусь?

– На какой именно – не могу. Но вот эта – как на грех та, которую мы сговорились считать нулевой.

– А на самом деле здесь… не поверхность? – уныло вопрошаю, высматривая позади Тома источник аппетитного аромата.

– Кто знает… – ухватив очередным неизвестно как называющимся столовым прибором, больше похожим на хирургический инструмент, он протягивает мне почти совсем земного вида скользкий и прохладный корнишон.

– Том… что произошло?

– Ты уничтожил расу.

– То есть… совсем? – блаженно похрустываю угощением, с досадой понимая, что съесть их прямо сейчас пару килограммов, как того отчаянно требует организм, мне никто не даст.

– Да.

– Ты уверен?

Он только поджимает нижней губой верхнюю, демонстрируя недоумение и надежду одновременно, и сосредоточенно косится на меня, убеждаясь, что глупый землянин не проткнул себе язык мирабилианским ухватом для огурцов.

– И… почему у меня вышло?

– У тебя любопытная мутация, – усаживается напротив, движениями век подавая знаки потолку, чтобы тот понизил интенсивность освещения. – Во время даже глубокой фазы сна активно гораздо большее количество зон мозга, чем у обычного человека. У мирабилианцев с этим ещё хуже, чем у землян. Мы спим как убитые, хоть и редко. А там, внутри, когда Мираж приглашает глубже – это физически некая форма сна. Надо думать, мутация не даёт тебе полностью терять связь с внешним миром. Но не так, как я. Я сразу везде, а ты – привязан к тому, что происходит здесь, хоть и не отдаёшь себе отчёта. Мы наблюдали такое раньше только у наших женщин. Но женщины не могут… то есть…

– Не могут так сильно концентрироваться на одной задаче, я в курсе. Не бойся, я не стану обвинять тебя в неполиткорректности.

– Да какая там политкорректность, – от души сминает лицо улыбкой Том, – я просто слово не мог подобрать…

– Выходит, ты уже знал, что я такой мутант? Проверил на Мирабилисе? Пока я спал?

– На Ёжике. Пока ты спал.

Перевариваю огурец и поступившую информацию – и то и другое вызывает интенсивную жажду.

– А… – быстро спрашивает он, предусмотрительно вскочив и ретировавшись за порцией воды для меня, – что там в Мираже творилось – как именно ты смог это сделать?

– Думал о тебе, – машинально беру протянутый неправильной формы стакан. – А теперь избавь меня от своего присутствия. Сейчас же.

На его лице отражается искреннее изумление, тут же снизу вверх сменяющееся волной снисходительного благодушия. Испаряется из поля зрения, явно успев уменьшить температуру в помещении градуса на четыре – специально для моего земного тела. Какая предупредительность, посмотрите-ка…

Ухитряюсь заставить кресло обратиться в гамак и некоторое время технично избавляюсь от ярости, ища оправдания раскрывшемуся обману и цепочке всех остальных поступков Тома. Получается не очень, и я собираюсь всё-таки высказать ему пару ласковых, составляя соответствующую тираду, но, похоже, так увлекаюсь глубоким успокаивающим дыханием, что никакие мутации уже становятся не властны над накатившим немедленно-даже-не-думай-шевелиться сном.

16 апреля 2099 года, всё ещё

Часы… показывают какое-то время. Нет смысла: не помню, какое время было в предыдущем эпизоде моего бодрствования.

Поворачиваюсь на шорох – Том возится перед светящейся на стене картой подконтрольной зоны, и его расслабленный силуэт тянет смутное воспоминание.

– Том… – вместо заготовленной гневной отповеди проговариваюсь я, выползая из гамака. – А вдруг ты какая-нибудь реинкарнация, ну… или параллельная инкарнация моего отца?

Он замирает на месте и, вместо того чтобы высмеять очередную глупую гипотезу, будто оседает всем телом, уронив руки и медленно исчерпав меня взглядом. Спрашивает только:

– Я чем-то на него похож?

– Нет… вообще ничем. Если не считать потребности одаривать меня часами…

Не успеваю сообразить, что происходит, когда Том решительно приближается и, не выдав никакого видимого стеснения, заключает меня в объятия. Это больше похоже на сеанс мануальной терапии: напряжённо оцениваю, контролирует ли он силу воздействия, оказываемого на земной позвоночник.

– Нет… – издаёт приглушённый смешок, – я никакая не… инкарнация… но… И как ты только додумался до такого!

– Извини, – еле выруливая из пелены рассеявшихся эмоций, похожих на скомканное полотно дыма, занявшего место бушевавшего совсем недавно огня. – Я вовсе не имел в виду, что ты слишком старый…

Расхохотавшись, разжимает руки и позволяет мне вырваться на свободу.

«И ещё, Том, я не имел в виду…»

Покачав головой, подчёркнуто отвечает вслух:

– Если перегрузить канал эмоциями, связь может стать очень навязчивой, поэтому я её оборвал.

– Навязчивой?

– Будет трудно её закрыть.

– Ну и… ну и что?

– И что? Ты же пустынник… ёжиковый! – последнее слово он проговаривает с еле заметным акцентом – должно быть, неологизмы собственного производства вызывают какие-то трудности с артикуляцией.

Не сразу замечаю: скалюсь как придурок я вовсе не про себя.

– Ладно. Оборвал так оборвал…

Как же есть хочется, причём я бы и от пирожного не отказался. Странно, что сенсор на планшете ещё не зашкалило от падения уровня глюкозы в крови. Ну а почему нет? Не отправляю реальные биоданные в штаб – это же не значит, что я их не контролирую.

– Вот, – перед носом материализуется горизонтальная поверхность с гордо высящимся на ней блюдом с мирабилианским кексом.

– М? – слегка закипаю, начиная что-то подозревать.

– Я оборвал… со своей стороны. А ты – снова не контролируешь поток.

– Твою же…

– Ш-ш-ш… Прости, я… как это… манипулятор. Относись ко мне так.

– Ага… ты за лопуха меня держишь и только что в этом расписался, да?

Неопределённо молчит.

– Моим рассказал уже?

– В общих чертах. Они в восторге. Во всяком случае она.

Очень похоже, что я чёртов победитель. Чёртов – это мягко сказано. Какой именно – уточню у Тихорецкого. 

21 апреля 2099 года, Земля

«Boy, you're gonna carry that weight! Carry that weight!» – напяливая форменные брюки, которые современные технологии с каждым десятилетием делают всё более неудобными, надрываюсь я в святой уверенности, что выступления не слышит ни одна живая душа. И даже посмеиваюсь про себя, поворачиваясь лицом к гостиной, чтобы в этом окончательно убедиться.

Художественно вписавшийся в дверной проём Алекс почти успевает стереть с лица кислейшую мину:

– Ископаемый рок, значит?

– Классика! Плохо выходит, да?

– Сам слышишь. Плохо… но не ужасно.

– Спасибо! – благодарю искренне. – Чего тебя принесло?

– Освободилось время, – непринуждённо вышагивает мимо меня. – Надо закончить…

– Закончить…

– Прогрессивная система подачи воды, реагирует на состояние организма и корректирует минеральный состав и… ещё некоторые параметры, – доносится уже из ванной.

– Та-а-ак… Разве для монтажа этой херни – о которой я, кстати, совсем не просил! – не достаточно было снять потолочную панель? Что случилось со стенами, Алекс? Я-то думал, как-то нетвёрдо запомнил их внешний вид или они изменились от времени… – переступив порог санузла, наконец по-настоящему вглядываюсь в отделку стен: определённо она была не совсем такой до моего отлёта на Ёжик!

– Система… подвела, – пожимает плечами, одним движением раскурочив половину потолка у себя над головой.

– Та-а-ак, ясно, ты просто испытывал эту новомодную поебень у меня в квартире, да так, что напрочь затопило сенсоры, иначе зачем было разбирать стены… Почему не у себя дома, а?!

– Я там живу потому что, – прямо-таки обижается Алекс.

И пока во мне нарастает гнев для достойного ответа, добавляет:

– А тебя я сюда не приглашал.

От такого поворота разговора глаза уже успевают проползти половину пути на лоб – но фраза оказывается адресована Тому, присутствие которого вне зоны видимости начинает ощущать мой разум. Надо же, интересные эффекты…

Обернувшись, убеждаюсь, что мирабилианец на самом деле здесь.

– Это вообще-то моя квартира, Алекс!

– И я его сюда не приглашал!

– Счастливо оставаться, артисты недоделанные, а мне на работу надо! – мысленно ликую, но улизнуть не успеваю.

– Стой, Ваня, – Том технично вылавливает меня одной левой сверху, как разбежавшегося ребёнка. – Вам надо узнать кое-что.

– Ну вот, мне эта фраза теперь вообще меньше всего на свете нравится…

– Гордей Чучуев не утонул в океане. Он обвинялся в крупном финансовом мошенничестве и бежал на Тулисию, инсценировав свою смерть.

– Да твою же… Приехали! – скидываю с себя мирабилианскую лапищу. – Вот это называется буквально смылся… И что теперь делать – меня Гончар точно уволит, если туда двину!

Во внешнем облике моментально ушедшего в молчанку Алекса отыскать признаки каких-то определённых реакций не удаётся.

– Зачем туда… двигать? Сдай его следствию, если хочешь, – предлагает Том.

– Он превратил Риту в хроническую жертву психопатов! Немножко похреновее, чем финансовые махинации.

– Ваня, пожалуйста, послушай, мне же сто тридцать девять лет. Но и остальные уже догадались, что ты целую вечность отыгрываешь злость на самого себя. С вождением… семнадцатилетним… мы уже разобрались… Но вот ещё что: нет, ты не смог бы предотвратить выходку этого Чучуева.

– Но ей же больно!

– Не решай за других! Не больнее, чем будет, если тебя посадят в тюрьму!

– Алекс! Хватит молчать! Рите не скажем?

– Скажем. Сделаем, как она решит.

– У неё же искажённое восприятие всех этих агрессоров!

– К счастью для тебя, не думал? – еле заметно повышает голос Алекс.

– Конечно! Для меня! Да кругом одни психопаты, а виноват я! Кстати, уж извини, но я связывался со Стивеном, когда ты попал в больницу, и Женя всё узнала. Знаешь, что было потом? Она забыла отключить автосообщение, адресованное мне, с соболезнованиями, которое заранее настроила на предполагаемую дату твоей смерти, слегка с запасом… Господи, как её только земля носит!

– Забей, – перекатывает языком Тихорецкий.

– Я тоже иногда отправляю лишние сообщения… – улыбается Том. – Чем я от твоей сестры отличаюсь?

– Да всем! Она кошмарно навязчива, постоянно пытается меня вовлечь в свой стиль жизни и…

– …и у неё есть дочь.

– Какое отношение… Хех… Ха-ха, Том!

– Дело не во всём этом, правда? – светит всеми своими тридцатью шестью зубами.

– Но в чём-то же есть дело?! Или Сашка, вот, прав – именно я разжигаю вражду во всей Вселенной?

Угрюмо моргнув, Алекс задвигает меня ладонью, как поршнем, в угол и продолжает доламывать потолок.

– В чём-то – есть дело. Надо думать, не во всём этом. Стоит прислушаться к Рите.

– Да знаю… Ладно. Всё. Я улетел, – резко проскакиваю мимо Тома и успеваю даже загрузиться в тот самый кар такси, в котором он сюда прибыл.

***

Методично просмотрев сводки со всех баз Содружества, вразмах откидываюсь на спинку рабочего кресла, сосредоточенно уцепив себя правой рукой за левое запястье. Отсутствие ориентиров настораживает. Никаких признаков расы двадцать шесть по всему пограничному кольцу – с тех пор как я просто-напросто очень захотел никогда её больше не видеть.

Моё дело – защищать рубежи. Задача становится невыполнимой, если угроза не определяется. Что она на самом деле из себя представляет, да и вообще существует или нет – вопрос второй. Гражданские обожают им задаваться, мешая нам работать. Как говорит Гончар, «спаси мир – и народ тебя освищет».

Из кабинета Дятлова разносится лишающий воли запах кофе. Вспоминаю «водоплавающую земную черепаху», расползаюсь в улыбке и, отключив все свидетельства своего детективного расследования, выскальзываю наружу. Система уведомляет, что в кабинете полковника сейчас нет посетителей. Дверь распахивается навстречу, игнорируя стандартную процедуру.

Гончар возлежит в кресле, сцепив пальцы на затылке, и наблюдает за отражённой на потолок трансляцией испытаний боевых роботов последнего поколения. Задрав голову, ухватываю момент, в котором нечто спиралевидное с дикой скоростью уничтожает силовое поле вокруг муляжа инопланетной базы, после чего, для большей театральности эффекта, отрезает её от остальной части пространства полыхающим кольцом.

– Хм! – не впечатляется Пётр Николаич. – Так только с истуканами воевать! Мы бы эту байду вручную расстреляли за версту, да, Кузнецов?

– Так точно, товарищ полковник, – без особенных угрызений совести вру я. С техническими характеристиками «этой байды» надо бы детально разобраться…

– Ну, чего у тебя? – отключает трансляцию и, опершись обоими локтями на столешницу, испытующе меня разглядывает.

– Пётр Николаич, ну скажите мне, зачем у вас там валенок? Как я смог почти с его помощью уничтожить вселенское непонятно что?

– Заело тебя на нём, вот и всё, – Гончар элегантно покидает кресло, отпирает сейф и достаёт предмет, несанкционированно завладевший моими мыслями, – нагородил в бреду незнамо чего.

– Ну всё-таки?..

– Супермегабластер гиперсекретный, пых-пых, – картинно наставляет на меня таинственную вещь полковник. – Ты убит.

Удерживать происходящее от падения в апофеоз несерьёзности выходит только благодаря исполинской силе воли и сосредоточенному молчанию.

– Настоящий Colt Single Action Army в суперсовременной упаковке, защитной, от всех вообразимых воздействий, – наградив мою выдержку уважительном прищуром, разматывает «валенок», как длинную широкую ленту. – Подарили. Хочешь подержать?

Недоверчиво склоняю голову набок.

– Бери, бери! В музее только видел небось?

Поверхность непривычная на ощупь, а ухват по сравнению с бластером – хм… я его как будто задом наперёд держу. Целюсь в спинку полковничьего кресла.

– Боевые! – предупреждающе рявкает он. – Давай-ка двинем на стрельбище.

– Вряд ли наши мишени рассчитаны на такое…

– И не на такое ещё! – оскаливается Гончар, изымая у меня свою драгоценную игрушку.

Следующие три часа мы испытываем оружие: начав с несчастного ковбойского, для которого и впрямь в арсенале имеются какие-то чуть ли не соломенные мишени, и закончив современным (пока я перенастраиваю тир, полковник любовно убирает кольт обратно в «валенок»). Поначалу веду по меткости, но к концу мероприятия известный своим безграничным вторым дыханием Гончар начинает планомерно обгонять.

К середине моей третьей матерной тирады по этому поводу, которая могла бы послужить настоящей жемчужиной коллекции лингвистов с Мирабилиса, полковник, уже начавший прицеливаться, опускает бластер и отключает подсветку панели:

– Поздравляю с победой, Кузнецов.

Противнику не хватает всего двух попаданий, чтобы перебить счёт, и, будь на его месте кто-то другой, этот реверанс выглядел бы попросту как насмешка. Кто-то другой. В том-то и дело. Так трогательно, что я позволяю себе продолжить допрос:

– Раса двадцать шесть вправду отовсюду исчезла, Пётр Николаич?

– Ты же видишь сводки не только с наших баз. Хотя и не имеешь права, – успев подмигнуть за еле осознаваемый отрезок времени, складывает руки на груди.

– Я имею в виду не базы, чем-то же заняты наши учёные! И Том как в рот воды набрал! И мысли свои он контролирует получше, чем… не важно. Ладно… отпустите меня в августе отдохнуть?

– Вот ещё. И так нагулялся!

А я знаю – хотя и не имею права: приказ уже готов, и даже с дополнительной неделей отдыха и премией… Потому что это полковник Гончар, а не кто-то другой, в том-то и дело…

И я тоже – не кто-то другой. Но последнее, конечно, порождает некоторые трудности… Потому как означает, что засевший в печёнках я не успокоюсь, пока всё не выясню.

И прямо сейчас меня тревожит несколько вещей…

Во-первых, действительно ли я вернулся в реальность.

Во-вторых, что случилось с расой и как именно это произошло.

В-третьих, какого дьявола Алекс разломал санузел и успеет ли он его отремонтировать до моего возращения домой.

В-четвёртых, как я смогу не отомстить Риткиному насильнику.

В-пятых, Том…

Том меня, конечно, тревожит больше всего. Вдруг он вообще эту расу устроил как аттракцион для всех нас, чтобы пар выпустили или ещё чего… Такой мирабилианский проект… Сколько ни пытаюсь узнать у него, какие выводы сделали их высокоразвитые учёные по горячим следам моего подвига, – наглухо уходит от темы.

Жёсткая тяжёлая ладонь полковника упирается мне в ключицу:

– Ваня? Отомри! На сегодня свободен.

– Я же не закончил тестирование удалённого доступа к огневой системе на Бурой…

Он величаво поднимает и разводит брови, чётко указывая мне двумя пальцами на дверь.

***

На обратном пути даю домашнему компьютеру задание синтезировать рыжую краску для волос. Решив, что предлагаемые в палитре «настоящий красный» и «апельсин» потянут на очередное дисциплинарное взыскание, предпочитаю слегка струсить и выбрать вариант под названием «имбирный» – утешаясь тем, что точный оттенок Рите не обещал. Приняв мой выбор, он докладывает: ванная приведена в порядок, Алекс ушёл, а Том торчит на кухне, пустив в оборот все мои запасы сахара.

Поэтому, оказавшись дома, атакую сразу:

– Я не понимаю, Том, тебе заняться больше нечем? А ещё член Совета! До чего там ваши докопались – тайна, да? И почему бы тебе как минимум не свалить обратно?

Выставив на стол полную причудливых ватрушек тарелку, он неопределённо изгибает шею – будто сейчас спросит что-то вроде: «Срочно убраться?»

– Мирабилис – свободная планета. Совет избирается заново, только если пожелают граждане. А никто из них не жаждет заниматься такими делами. То есть очень может статься, я застрял в Совете пожизненно. Поэтому… нахожусь где хочу.

– Ты наконец будешь говорить о расе или нет?

– Что мне о ней сказать?!

– Хватит включать дурака! Ты член правительства планеты, на которой пятьдесят лет занимались этой хреновиной. Вот и объясни теперь, что происходит вообще! До чего допёрли ваши учёные? Выкладывай! Меня ведь напрямую касается!

– Боюсь, да… – потупившись, тянется к одной из плюшек на тарелке – вдруг понимаю, что он собирается предложить её мне прямо посреди разговора, и внутренне бешусь – Том тут же отдёргивает руку.

– То есть?! Да что происходит?

– Есть гипотеза, что именно ты и… происходишь, Ваня…

– Происхожу где?..

– Выходит, везде… – выписывает зрачками волну с явно читаемым «но я тут ни при чём».

– Не понял… – приваливаюсь лопатками к холодильнику – он немелодично паникует, считывая команду как ошибку. – К примеру, зачем мне нужно явление Чучуева с того света?

– Для раскрытия темы, надо думать… – зачарованно в меня всматривается.

А я только сейчас понял, почему у Тома серьги синие – удачно подсвечивают настоящий оттенок радужки. А фиолетовые линзы были диким диссонансом… Так себе шпион он всё-таки…

– Я собираюсь покрасить волосы. Это не приведёт к концу времени? – и вправду, иногда текст произносится сам по себе и никак не связан с мыслями говорящего…

– Не хочу ещё больше напугать, но… может статься, такое только тебе известно.

Жутко, конечно, но вряд ли повод отказаться от затеи – решительно направляюсь в гостиную, извлекаю упрятанного за зеркалом робота-парикмахера и отдаю голову в его власть, бескомпромиссно отвергнув предложение подстричься: рыжего должно быть по максимуму.

– Я слушаю, ну! – ору в сторону кухни, но Том всё мешкает, звякая посудой.

В гостиную он возвращается с выпечкой и решительным видом, означающим, что попробовать её он меня обязательно рано или поздно заставит. Но молчит так долго, что робот успевает нанести всю краску и приступить к её равномерному распределению по волосам – а-а-а, главное – не уснуть… и почему я так редко вспоминаю о вшитой в агрегат возможности массажа…

– Надо полагать, в… распрях… их исходе… очень важна сила воли.

– Ну, прописная истина. Настрой на победу изменяет физическое состояние.

– Похоже, меняет и условия вокруг.

– Но это же бред! В духе сказочек про «если очень захотеть, можно сделать что угодно». Поверь мне, я очень хотел, чтобы Ёжик был хоть немного пофотогеничнее. Скажешь, у меня не хватило силы воли?

– Нужен разлад. Двух одушевлённых существ. Или сторон. Мы часто наблюдаем это явление на Мирабилисе. Уверенный в победе более удачлив, чем должен быть, статистически. Эффект ещё какое-то время сохраняется после.

– Ну почему я-то сейчас со всеми якобы происхожу? Уже время прошло, и я как-то… не чувствую ничего такого… ой! – робот прекращает ублажать меня и окатывает кожу совершенно бесчеловечной температуры водичкой.

– Слишком энергетически заряжено то, что ты сделал, и некоторое время ещё будет нести – как на волне. Осторожнее: это, мы замечали, опасно.

– Чушь какая-то выходит. Получается, можно в чём-то увериться, потом начинать всех задирать – и завоевать весь мир, к примеру?

– Грубо говоря, да. Ненадолго. Вспомни историю.

– Ну и как вы, такие умные, всё это регулируете?

Еле дождавшись окончания сушки, вырываюсь от робота и оцениваю результат. Хм… Не могу быть уверен, что не стал до крайности привлекательным – примерно как виртуальный порноактёр или как сидящий сейчас напротив меня не-человек.

– Загляденье, – констатирует Том.

– Звучит как издёвка, ты в курсе?

– Ещё бы.

Ухватываю с тарелки плюшку – несмотря на опасения, нормальная ватрушка, даже с творогом, вроде. А не с сахаром на сахаре, как та пища, которую обычно предпочитает мой сегодняшний повар. Или я привык…

– Так что? Как решили проблему?

– Мы… Вкратце: для нас это не великая проблема. Наша терпимость помогает.

– Хех… терпимость… из-за неё вы полвека провозились с расой?

– Многие не понимали, что разлад присутствует. Ведь одна из сторон может не отдавать себе отчёта … тогда выходит просто… манипуляция.

– А те, кто понимал?

– Те победили в противостоянии.

Произнести фразу, пропитанную провокацией, и не отводить взгляда – фирменный его приёмчик. При этом ещё и пытается то ли улыбнуться, то ли изобразить просветлённую мину. Массаж головы – отличный способ приглушить гнев. Но надолго не хватает, особенно если дело касается меня…

– То есть победил. Ты. С помощью кого? – наспех отхлебнув из заботливо приготовленной кружки и ошпарив язык, делаю угрожающий шаг к нему.

– Ваня… – Том поднимается навстречу, предусмотрительно откатывая столик с посудой подальше от нас.

– Я ведь поначалу не был уверен, что Мираж – враг. Но ты не давал даже оценить другие возможности. И в мозги мне ещё залез!

– Он убил моего друга!

– Не держи меня за идиота: технически ты сам его убил!

Резко вскидывает руку – и я абсолютно честно не успеваю ничего проанализировать, как уже перехватываю гигантское запястье. Замешкавшись, он почти пропускает приём, но подключает вторую клешню и легко стряхивает меня, бормоча:

– Опять сорок пять… нет…

– Двадцать пять… Заткнись! Да по-любому, с какого хуя мне должно быть дело до твоих терзаний! – выкрикиваю, задыхаясь, и изловчившись вцепляюсь в ткань его украшенного выпуклым абстрактным рисунком джемпера.

И тут же дёргаюсь – и от собственных мыслей «А если подумать?», озвученных голосом Алекса так явственно, что в первый миг я уверен: он всё-таки успел подключиться к системе и понаблюдать за всем происходящим здесь, – и от впечатления, будто мозг внутри черепной коробки плавно съехал влево, а затем, оттолкнувшись от стенки, отскочил обратно.

Это потому что Том меня сейчас взболтнул, удерживая за плечи. Не со всей своей силы, но всерьёз.

– Да чем ты вообще от Миража этого хренова отличаешься! – на остатке запала сообразив, что влезть в ещё одну опереточную драку – совсем уж недостойно, просто для галочки припечатываю кулаком в бронированную мирабилианскую грудь. – Предложил мне увидеть смысл, ага? Тот, который выгоден тебе!

Для равновесия отступив назад, он морщится, вздыхает и опускает руки, внятно демонстрируя, что от дальнейшего участия в поединке воздерживается:

– Ваня… У тебя текст заклинило, да? Ещё раз накинешься – я тебе пальцы поломаю!

Отодвигаюсь, перевожу дух, отлавливаю истеричный смех до того, как он успевает вырваться наружу.

– А теперь что? – участливо допытывается Том, не двигаясь с места.

То-то же: я прекрасно контролирую свои мысли, и фиг что он сможет сейчас из моего мозга извлечь.

– Я сейчас со всей Вселенной происхожу, ясно тебе?

Неуверенно пошарив глазами по моему лицу, вопросительно проявляет намёк на улыбку. Утвердительно оскаливаюсь в ответ:

– И потому очень удивлюсь, если моя ванная не готова. Алекс всё доделал?

– Не Алекс, я. Ему пришлось уйти.

– Ох… ты же лингвист!

– Ничего страшного… он дал мне указания в виде текста.

Придвинувшись к столу, стоя допиваю чай. Кружка сохранила его таким же обжигающим. Том явно перенастроил температуру напитков в кухне на свой вкус и не вспомнил об этом даже когда наполнял мою кружку.

– Я знаю: тебе просто хочется абсолютно везде засунуть нос. И, блин, рано или поздно Тихорецкий мне за всё это уши оборвёт…

– Не тебе – мне.

– Не сможет. С тобой и трое землян не справятся… И… Алекс всегда шипит, но он не трогает моих… друзей… Ну… я не в том смысле, что… типа… как ты спросил, кого бы я первым спас… но всё-таки….

– Из беды я сначала вызволю тебя, – прерывает поток уверенно, будто речь идёт о чём-то общеизвестном.

Остолбенев и моргнув, оживаю, изгибаясь в вопросительный знак в качестве намёка, что раз уж придётся поверить ушам, то и аргументы не помешают.

– Ведь это же… – продолжает он неохотно, – армагеддон, надо думать, будет. А ты землянин, тебя первым же ветром унесёт.

Почему-то очень хорошо представляю, как сейчас выгляжу со стороны. Но не вспомню, как правильно называется. Точно такой же посыл отражался на морде у Джека, когда я взял его под мышку, чтобы перенести по сконструированной Алексом лестнице на второй этаж гостиной. Сделал это потому, что понятия не имел, как творение суперинженера отреагирует на вес и четверолапость нового посетителя. Но Джек расценил такой пассаж как недоверие к его способности подниматься по лестницам вообще. Он как будто говорил: «Серьёзно, чел? Я собака, со-ба-ка. Рыскать везде и карабкаться – моё основное предназначение».

Хотя, с другой стороны, – ну а что, почему бы и ветром не унести, если мирабилианским мозговым потоком унесло вполне успешно – и даже пошвыряло в направлениях, со смыслом которых ещё предстоит разобраться.

Не успел сделать и шага, но, похоже, уже провалил защиту умственных данных, потому что Том возражает:

– Может статься, как раз меня унесло твоим потоком.

– П-почему?

– Мне не было известно, что именно будет дальше. Главным образом поэтому. И – потому, что у тебя удивительно заразительная натура. Особенно для землянина, не владеющего даже телепатией, до сих пор! – разворачивает проекцию мирабилианской головоломки и перекатывает шарики в пространстве между нами.

– Не юли. Ты ведь именно потому меня и привлёк к якобы спасению мира. Потому, что у меня натура какая-то мутированная.

– Ха-ха…

– Выходит, ты в самом деле веришь, что мы спасли мир?

Мучительно долго молчит, не отрываясь от игры. Вторгаюсь прямо в проекцию, приближаясь.

Том поднимает глаза:

– Не имею ни малейшего понятия. Но важно ведь другое.

Вопросительно наклоняюсь, машинально обводя пальцем виртуальный контур головоломочного шарика:

– И что же?

– Мы вместе его изменили.

25 апреля 2099 года, Земля

– В общем, вчера Алекс подарил мне ахдирский кристалл. Думала, ну, он всю мою зарплату стоит. Ну что я в этом понимаю, Вань! Но я провела маленькое расследование! Оказывается, такое колье стоит как моя квартира! Вот, посмотри! Там какая-то безумная процедура вывоза минералов с планеты, и доставка обходится в десять раз дороже, чем сами камни…

Мы стоим на набережной Фонтанки, а в закрытом для свободных перемещений небе над исторической зоной пролетают редкие кары. Ритка показывает мне изображение вещицы. Неудивительно, что Алекс это выбрал: к контрасту не придраться – благородная линия нейтрального металла, а голубоватый кристалл кичливо отлавливает солнечные лучи.

– Но тебе явно пойдёт. И – нравится?

– Да… Ну что теперь делать, а?! Я же не могу его вернуть? И всё чтобы я могла его сопровождать на это дурацкое светское мероприятие, где будут одни немцы. А у меня даже платья подходящего нет!

– У него и доходы соответствующие, Рита, ты чего! Если вернёшь, точно не поймёт! А платье я тебе куплю!

– Да что я, платье не могу купить себе?! Помоги его выбрать, ладно? Только зачем мне нужно, не понимаю… И Сашка будто родился в смокинге – а я как хуторянка с ним рядом! Придётся теперь постоянно тусоваться с этими немцами и этими… индусами ещё! А то из-за одного раза иначе что ли платье печатать… Вы оба сумасшедшие просто! Кошмар… А, кстати, знаешь, насчёт нашей вечеринки… Я подумала пригласить Кирилла – это мой новый сосед по дому, он недавно в Питере и…

Мы с сидящим рядом Джеком синхронно поворачиваем головы в её сторону в полной тишине.

Оценив посыл, Рита беспомощно облокачивается на ограду набережной, разглядывая туристический катер, и, помедлив, решает:

– Ладно. К чёрту Кирилла!

– Я всё-таки должен сказать вслух, да? Алекс по уши в тебя влюблён! Или ещё тридцать лет надо это выяснять?! А теперь, между прочим, и абсолютно здоров. Пока ещё… Так что не тяни.

– Ваня…

– Господи! – запускаю клешни в свою пока ещё имбирную шевелюру, – да, кто, кроме Тихорецкого, мог бы полжизни твоих кириллов терпеть! Даже я после То-о-олика почти впал в отчаяние! Рита, ну серьёзно, как насчёт Алекса? Шекспира он цитирует, и кого хочешь ещё, древних греков, средневековых тулисианцев – да блин, я даже не знаю, кто они все такие, – те, кого он цитирует! Он играет на гитаре, на пианино, на хрен знает чём-то там ещё… и жонглирует десятью предметами! И поёт не хуже, чем грёбаный Феофан Хмелькин! Ну что тебе ещё надо?!

Обеспокоенный бурной экспрессией Джек прикусывает меня за штанину и трясёт мордой.

– Какой ещё Феофан Хмелькин?!

– Ой, извини, это не отсюда… – отцепляю от себя пса, успокаивающе почесав за ухом. – Короче говоря, хватит уже, правда. А мне просто… Я же не знаю, куда меня понесёт, а у тебя сплошные кириллы! Землю уже боюсь покидать из-за них… Кстати, Сашка ещё ведь готовит как бог, и если наша цивилизация откатится на двести лет назад – это будет важно… Скажи что-нибудь!

– Ну… знаешь…

– Знаю, «это относится к категории явлений, теряющих своё очарование при попытках их озвучить»? До чего же вы друг друга стоите…

– Мы все друг друга стоим, – подаётся навстречу, довольно прищурившись, – и тебе так идёт рыжий! Я же говорила!

– А вот Пётр Николаич не оценил: сказал, что видит это в первый и последний раз…

– И когда тебя такое останавливало? – хихикает, сбежав от опасной темы.

– Бывало, останавливало. Я тут подумал, что иногда стоит того. Изредка, но… Ладно. Теперь ещё важнее: Алекс рассказал про Чучуева?

– Да…

– И что ты решила?

Опустив лицо, рассеянно гладит меня кончиками пальцев по предплечью:

– Мне… всё равно. Как будто не со мной было. Том триггернул, да… Когда он проникает в мысли – ну, ты же знаешь? Эта точка входа, она сама по себе такая…

– Понимаю.

Достаю из кармана завалявшуюся с утра косточку от персика: догрызал его уже в такси, проспав всё на свете. Размахнувшись, закидываю в воду. Ритка хватает Джека за ошейник.

– Но это к лучшему – выход из зоны комфорта! И так, если честно… Гордей теперь – просто одна из кучи бывших неприятностей в жизни.

– Ты… никогда бы не рассказала? Боишься казаться слабой сама себе? Ну почему!

– А ты – почему? – поднимает лицо, немигающе вглядывается.

– Это же другое дело! Пожалуйста, послушай! Я вообще не видел женщины сильнее тебя, если хочешь. Но этого – уже достаточно! А то ещё чуть-чуть – и с таким окружением мне будет некуда себя применить.

– Как же не видел?! А Лея?

– Ха-ха-ха! Даже не думай в ту сторону, эй! Она впустила дырки от дуршлага на Мирабилис. Ты бы этого ни за что не сделала! А Чучуева мы можем отправить в тюрьму за мошенничество – как тебе идея?

– Не знаю, смотря кто там пострадал… Пусть Саша решает. Ну и ты, конечно! – спохватывается в последний момент.

– Ладно, пусть он, – сгребаю её в охапку. Джек взвизгивает, вскочив на задние лапы и требуя свою порцию объятий.

1 мая 2099 года, Земля

Северная часть «Тосно-XXII» практически готова, поэтому устраивать несанкционированные вечеринки на стройке мы можем только в южной. На пустыре чуть поодаль от подножия небоскрёба я околачиваюсь уже минут сорок, пытаясь побороть разрастающуюся пустыню внутри. Бесконечные качели: торчишь в глубинах космоса – до одурения хочется вернуться домой, возвращаешься домой – хочется ещё неизвестно чего. Думал, после свистопляски на Мирабилисе я буду наслаждаться домашней атмосферой как минимум год. И ещё эти люди, друзья… с которыми больно расставаться и к которым мне сейчас не заставить себя подняться наверх.

Строительство ведётся круглосуточно, за исключением некоторых крупных праздников, потому что оставлять самовоздвигающееся здание без контроля человека всё-таки рискованно. И сегодня как раз такой день – 1 Мая, унаследованный нами от советской эпохи праздник труда, в который никто не трудится. А ведь в начале XX века люди вкалывали по четырнадцать часов в сутки, и никакой тебе четырёхдневной рабочей недели… Хотя у нас и сейчас есть такие люди, где-нибудь на Ёжике, да….

Темень вокруг может потягаться с мирабилианской. Светятся только очертания башен, информируя пролетающие кары об их габаритах. Метрах в ста отсюда уже начинается лес. Я сижу на округлом куске какого-то бетоноподобного стройматериала – их изобретают с чудовищной скоростью, а уж пока меня не было на Земле… в общем, страшно даже выяснять, из чего он состоит.

Резвый порыв ветра бьёт в лицо сбоку и выбивает у меня лежавшую на коленях куртку. Нашаривая её в строительной пыли, напарываюсь на острый осколок какого-то пластика. Из рассечённого пальца обильно сочится кровь, и я с детским восторгом понимаю: с собой нет ничего, что могло бы её моментально остановить. Скафандр на Ёжике провёл бы по этому поводу с десяток манипуляций над моим телом. Человечество уже давно несколько не в себе относительно таких вещей. Многие даже не знают, что кровь способна остановиться сама, а бактерии на осколке мусора – не убивают через несколько минут, если не сунуть руку в дезинфектор.

Поднимаю палец вверх, рассматривая, а потом опускаю обратно, стараясь ещё больше не испачкать свою любимую тёплую куртку – ей уже триста лет, не меньше… Наверху должно быть прохладно сегодня…

– Наберётся уже минут пять в общей сложности, как вы сидите спиной к вооружённому пришельцу, – раздаётся откуда-то повыше моего затылка. – Ума не приложу, как вас обучают!

У меня успевает непроизвольно пересохнуть во рту за микроскопический отрезок времени, затраченный на распознавание голоса Тома и сути фразы. Но следом – уже без какой-либо паузы – на фоне овладевшего телом расслабления включаюсь в игру:

– И что? Вы тоже сидели ко мне спиной… – отодвигаюсь чуть вправо, оставляя ему место на «камне».

– Я ведь вообще неизвестно кто… да? – разгребает обутой в лиловый башмак ногой мелкий мусор, расчищая пространство перед собой. Подошва излучает неяркое свечение.

– Только пока неизвестно! Рабочая версия: ты сменил пол и решил свалить подальше от шуточек приятелей на этот счёт. Вот и ошиваешься постоянно здесь.

Ветер приподнимает край его волос и перекидывает всю копну на противоположную от меня сторону, оттуда они беспорядочно рассыпаются по лицу.

– Ха-ха… – обеими руками усмиряет ожившую шевелюру. – У нас не меняют пол. У мирабилианцев не бывает несоответствия генетического пола и… как называется…

– Гендерной идентичности. Это если ты вправду мирабилианец… Ладно, версия провалилась…

– Есть другие? – со знакомым блеском в глазах оборачивается ко мне.

– Нет, пока ты всё ещё неизвестно кто. Но… я кое-что понял. Абсолютно неважно, кто ты. То есть… ну… кто ты технически. Я же знаю, кто ты… ну… в действительности. Хех… и почему-то у меня впервые в жизни, кажется, пропало желание допытываться до чего-то… Временно.

– А как же… держать все ниточки?

– Есть вещи, которые нельзя проконтролировать. То, что происходит внутри у твоих друзей. Остальное – без проблем. Удержу.

– И что же ты тогда станешь делать с друзьями? – попеременно улыбается и усмехается несколько раз.

– А я всё уже сделал. Достаточно просто отдать ключи… Должно быть, ты переформатировал мне мозги… Решил не вмешиваться в историю с Чучуевым. Алекс разрулит, если нужно будет. И знаешь, даже не сложно оказалось! Почти не думаю об этом.

– То-то же! Ты ранен? – Том замечает размазанную по моей ладони кровь.

– Ага! Подстрелен дырками от дуршлага. Передай полковнику, что я раскаивался.

– В… своеволии?

– В тугодумии!

– Лиха беда начало…

– Что?!

– А… э… не в этом смысле… – наклоняется, стряхивая со штанины мелкий мусор, – я же, ты понимаешь, изъясняюсь на неродном языке…

– Слишком хорошо изъясняешься. Как ты, кстати, меня нашёл? Я отключил трансляцию координат.

– Часы…

– Да какого хрена! Там нет передатчика, только ключ. Я же их проверил на Ёжике.

– Мирабилианские технологии. Давай покажу, как выключить.

– Да ну тебя… Оставь уж! Толку-то, отключишь – потом окажется, ты мне и в тело что-то вмонтировать успел… Пойдём наверх лучше, пора уже давно.

***

Ветер слишком сильный, поэтому Алекс передислоцировал банкет в защищённое стенами помещение – какое-то там будущее техническое. Только со стороны одной его недостроенной части видна панорама города. Ну что, блин, такое… С таким же успехом можно было и у меня дома полюбоваться видами.

Мы сидим на заботливо притулённом в углу надувном диване. Том шныряет где-то на продуваемом этаже, но его безопасность, судя по всему, совсем не волнует Алекса – расслабленно откинувшегося назад рядом со мной, брякнув гитарой об пол. Разминаю отнявшуюся ногу: конструкция сиденья оказалась на редкость неудобной. Ритка без умолку тараторит уже минут двадцать пять:

– Джек, когда увидел у Тарасовой этого лысого кота, погнался за ним и облизнул! Облизнул, представляешь! Хи-хи, она-то уже почти накинулась на меня, мол, моя собака неадекватная! А он облизнул его, прямо целиком! Саш, ты не слушаешь?

Растерянно умолкает.

Алекс не отвечает, мечтательно затонув внутри себя.

Я молчу, стараясь не выдать понимание момента. Джек бы наверняка его как раз выдал, это понимание. Но пса здесь нет: кое-кто строго-настрого запретил брать в такие приключения «животных и пиротехнику, а насчёт Кузнецова ещё подумаю».

– Рита?.. Ты почему не чирикаешь? – очнувшийся Сашка вскидывает грозный взгляд на меня. – Что он опять сделал?

Театрально взмахнув ресницами и небрежно перегнувшись через моё не к месту попавшееся на пути тело, она с размаху огревает Алекса по затылку пледом.

Смаргивая заменившую смех слезинку, докладываю:

– Отвечать надо, когда девушка к тебе обращается.

У Сашки такой ошарашенный вид, что только ради этого стоило сегодня оказаться здесь.

– Так ты не с Ваней разговаривала?

– Нет, – великодушно улыбается она, – иногда я разговариваю не с Ваней! Может быть, ты не обратил внимания, но шесть лет его вообще здесь не было! И я, кажется, всё это время разговаривала с тобой…

– О… – озадаченно приподнимает одну бровь.

– Я разговаривала с тобой!

Раздражённо вспорхнув, Ритка вихрем покидает наше убежище.

– Стоп, – реагирует Алекс на мою попытку следом физически выскользнуть из сцены. – Далеко собрался?

– Пойду удостоверюсь, что Тома унесло ветром наконец, как ты и мечтал, – недовольно разминаю лопатки, выпрямившись в полный рост.

– Что происходит? – жёсткие пальцы Тихорецкого хватают меня за запястье. – Социофобия обострилась?

– Я с собой происхожу… – остаюсь стоять пнём и цедить сквозь зубы.

– Поработай ещё над репликой. Звучит недостаточно безысходно.

Отодвигает гитару. Отворачивается, помрачнев, – и я зачем-то оправдываюсь:

– Да ничего… На самом деле… по инерции…

– Я не умер – значит, ты свободен от обетов. Лети на свой Ёжик хоть завтра. Я здесь… присмотрю за всем.

– Не хочу. И если ты уже обшарил мои файлы – и сам видел: на ближайшие пять лет работы в штабе до дури…

– Не шарил.

– Ага, конечно, тебя только Том там и волновал… Хоть бы, что ли, стихи мои прочитал, ты же такое любишь…

Тихорецкий вскидывает подбородок и уверенно откалывает:

– Прочитал.

И больше ничего. Едва поджимает нижнюю губу.

Когда он загремел в больницу, меня как вчетверо перекрутило. И выжало – выместилось в текст. Думал, Алекс этих откровений уже не найдёт. А потом, когда его понесло в файлы о Мирабилисе, было не до того – меня угораздило и вовсе забыть о стихах.

– Все? – срываюсь на шёпот.

– Все.

Вот бы сейчас Том вышел из-за стены и сообщил, что дело происходит в Мираже.

– Иногда от твоих реакций хочется выть и лбом обо что-нибудь биться, – резко расстёгиваю куртку: не так уж здесь и холодно.

– Не надо, мне тогда по духу сцены придётся закурить. А я бросил.

– Как… Зачем? То есть… почему? – топчусь на месте. – Охуеть же…

– Речь человека с феноменальным вербальным интеллектом… – хмыкает и восьмёрки какие-то описывает зрачками – как будто у меня вместо физиономии запутанная мозаика, а Сашка впервые её видит. – Потому что стихи твои прочитал. Все.

– Как же… кх… если ты не куришь, почему ты такой спокойный тогда?!

– Я такой и есть на самом деле, уже забыл?

Несколько раз подряд по его коже пробегают короткие волны сдерживаемой мимики, а в результате проявляется совсем бесхитростная улыбка.

И вдруг достаёт из кармана складной дротик и протягивает его мне:

– Помогло бросить. Занимает руки и мозг. Держи.

– Хех, а мне-то к чему?..

– Спорим, не сможешь попасть отсюда в ту голубую метку?

– Конечно смогу!

У всех друзья как друзья, а у меня – какая-то сеть агентов, вооружённых разнообразными способами манипуляций. Смогу ли я попасть… Да что тут попадать-то… Зачем он зубы мне заговаривает вообще…

– Саша…

Отрицательно качает головой, всё ещё улыбаясь, и кивает на мишень – круглое пятно на колонне в проёме отсутствующей стены.

– Том! Осторожнее, я кидаю дротик!

– Ага, стоим на месте! – весело отзывается Рита. – Город фоткаем!

Прицеливаюсь – запускаю – попадаю. Прищуриваюсь, удостоверяясь, что на самом деле угодил в яблочко: так себе здесь освещение.

Оборачиваюсь на Тихорецкого – пожимает одним плечом, одобрительно качнувшись.

Выхожу на этаж и выдёргиваю дротик, воткнутый в кусок гибкого упругого материала, похожего на тонкий пробковый лист. Том и Рита оживлённо общаются – непотопляемые фигурки в свечении городской панорамы. Опять Алекс доверяет ему больше, чем себе… Потому как продувает сегодня внятно, а Маргарита Константиновна балансирует на одном каблуке, хохоча и ежесекундно иллюстрируя реплики экспрессивной пантомимой. Оценив отнюдь не беззаботную позу Тома, успокаиваюсь и возвращаюсь в укрытие.

– Да что ты ко мне-то прицепился, Саш, у тебя там вон – пришелец женщину уводит!

– Ф… или женщина отнимает у тебя игрушку.

Вот так, да. Минуту назад вытряхнул из меня всю подкладку, но успокаиваться не собирается. Подначить хочется нестерпимо:

– Иди присмотрись: если каблуки откинуть, у них разница в росте, наверное, полметра! И не говори, что это не смотрится эффектно. Твои тридцать сантиметров и рядом не лежали!

Алекс снова тянется к гитаре, укладывает её к себе на колени и, печально ущипнув струну, одновременно прижав и не дав ей зазвенеть, парирует:

– Хотя бы не твои двадцать пять.

Коротко глянув друг на друга, мы совершенно зеркально пытаемся изобразить презрение – и тут же скатываемся в прорывающийся смех.

***

Думал, вот-вот – и меня отпустит.

Этого делать было нельзя.

Потому что становится очень тихо. А потом за спиной обеспокоенно цокают каблуки. А голос Тома повыше моего затылка с неразборчивой интонацией информирует:

– Неопознанный корабль только что замечен на одной из ваших баз. На запросы не отвечает.

Сворачиваю улыбку, моргаю несколько раз и мысленно перематываю фразу туда-обратно. Рита просовывает голову мне под мышку и настороженно замирает. Алекс без всякого уважения бросает гитару на диван, встаёт и принимается упорно просверливать Тома тяжёлым взглядом поперёк.

– И что это за ёбаный пиздец?! – размораживаюсь и сразу же закипаю я. – Снова лезут?! Не может же быть! Не-е-ет. Они не могут!

– Ваня… – даже не сразу распознаю, что увещевает именно Том: слишком серьёзные у него неполадки с голосом.

Осторожно отодвигаю Риту, проглатывая стыд: хладнокровного героя из меня снова не вышло.

– Не существует никакой расы двадцать шесть! С ними, блядь, покончено раз и навсегда!

– Но если допустить… Мы просто расправимся с ними снова, делов-то… – да, это он – во всяком случае, его оказавшийся прямо передо мной рот артикулирует синхронно со словами. – Мирабилис на твоей стороне. Мы поможем.

– Вот как? Охуенно! Весь?! А как же личная воля каждого? Или ты под Мирабилисом понимаешь исключительно себя самого?

– В общем – да. Это нормально, правда же? Вряд ли нападает раса – так ведь? – речь Тома еле-еле перестаёт сбоить.

Мне не удастся так быстро совладать с собой. Не сейчас. И к чёрту метод Дэвидсона!

– Хуй его знает! Так ведь? Всё!

Красноречиво оттеснив Тома плечом, шагаю к стене нашего противоветрового убежища и с наскока, для верности, от души вмазываю ребром ладони по её углу.

– У-у-у! – съёживаюсь от резкой боли. – Дайте мне что-нибудь летающее – я сейчас им покажу, как доёбываться до нас всех.

Управление гневом в стиле Ивана Кузнецова…

– Говоришь точно как твой отец! – отрешённо удивляется Рита.

– Думаешь, меня это задевает? Я уже вырос! – попытка всплеснуть пострадавшей рукой наводит на печальные мысли.

– Погоди, – влезает Том. – Криф говорит, у нас точно есть сутки, на подготовку к… что бы там ни было.

– Да заебало уже! Сутки! До хоть месяц! Сколько это будет ещё продолжаться!

– Ну а чем ты… заняться намеревался?

– Чем-то более… материальным! Так сложно понять?! Я выспаться хотел в конце-то концов!

– Всего несколько часов, они у нас есть.

– Ваня за несколько часов не выспится, – вздыхает Рита. – Обычно он спит весь отпуск круглосуточно!

– М… Ну, я могу, если ты не против, снять потребность во сне… на какое-то время.

– Кстати, о тебе. Как только ты появился на горизонте, вся эта херотень и началась! Наводит кое на какие мысли, нет? Ты будто… оборотная сторона расы! Как ты связан с ними, давай, не томи уже! – левой рукой комкаю ткань его куртки на уровне живота.

Трудно вообразить более эффективный способ выставить себя клоуном, особенно если ты самый правосторонний правша на свете.

– Так же, как и любой из вас, надо думать. Включая сочинителя фантастических догадок.

– Ребята, давайте без разборок, – Рита решительно оттаскивает меня от Тома. – Ваня сломал пальцы, нужен регенератор.

– Ничего я не сломал! Просто ушиб.

– Ага! Ещё со мной теперь поспорь! Саша, сворачиваемся?

Устало кивнув, Тихорецкий подводит итог своего капитально усиленного молчания:

– Окей. Забираем Джека и летим ко мне.

Приглашение в святая святых – равносильно объявлению чрезвычайного положения.

***

Запихнув в багажный отсек свёрнутый надувной диван, гитару и пару пакетов со всякой ерундой, Алекс обращается к Тому:

– Примешь идентификатор?

– Ключ? Твой? – уточняет тот, озадаченно оглядываясь на меня.

– Да. На всякий случай.

– И мой возьми, – с готовностью предлагает Рита.

Не реагирую, разглядывая тёмный контур леса по краю строительной площадки. Неизвестность и хмурь. Дразнящая, как всегда.

«Ты не против?»

«Нет».

Не отрывая от меня взгляда, Том активирует планшет, загружая идентификаторы. Как принято на Мирабилисе, да… Не желая словить ещё один аффект, прыгаю в кар и подгоняю под себя Сашкино кресло. Пальцы слегка распухли, но вряд ли они мне понадобятся в полёте.

«Том. Просто… на случай, если не очевидно из моих реакций. Я не знаю, умолчал ли ты о чём-то ещё, но ни капли не верю, что мы по разные стороны… хех, баррикад».

Рита устраивается на заднем сиденье, поглядывая на меня заинтересованно и тепло. Алекс, прикрывшись гримасой «ирония плюс смирение», неожиданно подсаживается к ней, достав из нагрудного кармана и протянув на раскрытой ладони карамельку.

«А если нет никаких сторон?» – изображая дрожь, Том призывает меня повысить температуру в салоне.

Визуализирую небо над нами – свободно. Усмехаюсь, опустив глаза на карту.

«Ну и кто из нас способен уничтожить саму суть реальности своими вопросами? Есть, куда они денутся… И нам повезёт, если достаточно будет противника просто проигнорировать. Видишь вот, я и сам себе прекрасно умею ломать пальцы…»

Отрываю кар от земли и, слишком явно вздохнув, объявляю:

– Сделаю это столько раз, сколько потребуется. Даже если придётся сдерживать натиск круглосуточно. Или придумаю что-то получше. Останемся при своём смысле – без советов пустых коробок с голограммами. Есть возражения? – озираюсь на остальных.

– Ну не прошло и сорока лет, как он спросил! – возмущается Рита. – У меня возражений нет…

Алекс отрицательно качает головой. Том идиллически улыбается.

Оглавление

Пограничные полномочия

  Часть 1

    28 августа 2096 года

    29 августа 2096 года

    17 сентября 2096 года

    15 ноября 2098 года, Земля

    18 сентября 2096 года, Ёжик

    27 ноября 2098 года, Земля

    18 сентября 2096 года, Ёжик

    29 ноября 2098 года, Земля

    20 сентября 2096 года, Ёжик

    31 декабря 2098 года, Земля

  Часть 2

    20 февраля 2099 года, Земля

    1 марта 2099 года, Земля

    9 марта 2099 года, Земля

    17 марта 2099 года, Земля

    28 марта 2099 года, Мирабилис

    29 марта 2099 года, Мирабилис

    29 марта 2099 года

    29 марта 2099 года, опять Мирабилис, надеюсь

    29 марта 2099 года, Мирабилис частично

    29 марта 2099 года, Мирабилис

    2 июля 2080 года, Земля

    30 (уже, кажется) марта 2099 года

    30 марта 2099 года, Мирабилис

    30 марта 2099 года, чужие мозги

    30 марта 2099 года (просто чтобы не забыть)

  Часть 3

    12 апреля 2099 года, Земля

    12 апреля 2099 года, мой дом

    12 апреля 2099 года, мой дом, как на грех

    13 апреля 2099 года, Земля

    13 апреля 2099 года, космос

    16 апреля 2099 года, YILC7824

    16 апреля 2099 года, Мираж

    16 апреля 2099 года, одуревший Мираж

    16 апреля 2099 года, всё ещё

    21 апреля 2099 года, Земля

    25 апреля 2099 года, Земля

    1 мая 2099 года, Земля