Пленники хрустального мира [Мария Кущиди] (fb2) читать онлайн

Свою первую книгу посвящаю родителям за бесценную поддержку во всех творческих начинаниях.

Пленники хрустального мира

Глава 1

В холодных каплях промозглого дождя тает весь город, сонливо посматривая на каждого жителя, обреченного скитаться внутри тесного короба, сотканного из опасных шипов ядовитого одиночества, проедающего насквозь. Тусклый свет настенных ламп, выполненных в причудливой форме факела, едва касается сонных коридоров старинного здания, в котором могло бы ужиться не одно мифическое создание из самых разнообразных фантазий самого искушенного фантазера. Холодными руками он притрагивается к молчаливым стенам, крадется дальше по коридору, заглядывая в тихие комнаты учащихся, тайком проникая в их сновидения, нередко посылая ночные кошмары.

Резкий крик за одной из дверей, разнесшийся волной по ночной мгле, стал свидетелем еще одной несчастной жертвы, пострадавшей от хищных лап реальности укромного городка. Кошмары здесь стали неотъемлемой частью жизни каждого, сопровождая его с самого рождения, поэтому уже никто не обращает внимания на страшные крики, бродящие по темноте, как сорвавшиеся с цепи одичавшие псы.

Поднявшись с пола, легкая пыль кружится в холодном потоке воздуха, проделывая долгий путь по ночным коридорам, медленно растворяясь в нежном лунном свете. По старому керамическому полу разносится таинственный звук шагов, неспешно приближающихся к одной из комнат.

Моя рука легко ложится на изящную дверную ручку, но в какой-то момент я останавливаюсь, оборачиваюсь назад. Что же привлекло мое внимание в этот поздний полночный час, когда сам город тихо посапывает, утопая в своих тайных сновидениях? Мое собственное отражение смотрит на меня по ту сторону зеркальной реальности, прожигая своим холодным взглядом, в котором никогда не было меня. Нахмурившись, я потер лоб рукой, тяжело вздохнул и легким движением отворил дверь своей комнаты, выбросив из головы все дурные мысли, которые давно преследовали меня по пятам.

Прохлада неприятно ударила по лицу, резко упав мне на плечи. Едва поежившись от неприятного ощущения, которое буквально застало меня врасплох, я бросил настороженный взгляд в сторону открытой двери в ванную комнату, из которой доносился странный шепот, взволнованный и, как мне показалось, невероятно напуганный чем-то.

Сделав пару легких шагов в сторону струящегося из комнаты света, я остановился на входе, нерешительно заглянув внутрь.

– Сэм, – окликнул я парня, стоящего у стены. Он был без рубашки, поэтому я мог увидеть его болезненные шрамы, расползающиеся повсюду, подобно липкой паутине.

Шепот прекратился, и парень резко обернулся в мою сторону. В этот момент взгляд его был очень похож на взгляд кошки, которую только что ошпарили кипятком.

Схватив с пола свою белую рубашку, он быстро надел ее, молниеносно застегнув. Пальцы его при этом дрожали, казалось, в каких-то болезненных конвульсиях.

– Что случилось? – Осмотрев его с ног до головы, я никак не мог выбросить из своих мыслей эти жуткие шрамы, рассыпавшиеся по его спине.

Он не ответил, пройдя мимо меня, точно тень, более не способная существовать в этом мире. Упав на свою кровать, он закрыл лицо руками.

Прохлада снова кольнула меня по лицу, забравшись мне под рубашку. Это неприятное ощущение возникло вовсе не из-за холода, а из-за жгучей атмосферы, царящей внутри комнаты.

Меня не было всего пару часов, но этого хватило Сэму, чтобы впасть в некую душевную пропасть, о существовании которой я и не догадывался.

Резким движением поднявшись со своей кровати, он подошел к окну, пристально уставившись в ночную мглу, окутанную холодным туманом и проблесками света едва горящих фонарей.

– Когда-то я думал, что все эти души вижу только я один. Поначалу я даже считал себя особенным, не таким, как все, – на мгновение он замолчал, не сводя глаз с пары неприкаянных душ, слонявшихся на территории академии. Каждую ночь, когда одна жизнь запирается в домах, скрываясь от темноты Сан-Лореила, город наполняется иной, отчужденной жизнью, бок о бок существующей с дневным светом, – но я был слишком большого мнения о себе, пока они не захотели меня разорвать. И недавно мне приснился кошмар, в котором я сам рассыпаюсь на части, а все вокруг показывают пальцем и смеются… смеются.

Впервые на нем не было лица. Привычное беззаботное выражение сменилось неизгладимой горечью и глубокой печалью. Я не мог понять, как давно мой лучший друг, которого я знаю с самого детства, вот так легко изменился, став не тем, кого я привык видеть каждый день. Но самым страшным было вовсе не это. Осознание того, что я ничем не могу помочь ему, было намного сильнее.

– Прости, не знаю, что на меня вдруг нашло. – Обернувшись ко мне, он выдавил из себя глубоко уставшую улыбку. – Просто мне как-то не по себе.

– Кошмары – это нормально. Рано или поздно они приходят к каждому.

– Нет, – на выдохе сказал он, тяжело опустив голову, – вовсе не нормально. Когда-то я тоже думал так же, как и ты, но что-то невероятно страшное есть в этих эпизодах… Я не могу забыть этот кошмар, не могу забыть ни одну его деталь, словно он уже въелся мне в мозг, как какой-то вирус, пагубная зараза, проедающая весь здравый разум.

Я уловил его дрожащий тембр голоса, готовый вот-вот выдать его слезы, но Сэм был не таким, он никогда не показывал свою слабость.

– Не думал, что когда-то ты будешь говорить об этом. – Я до сих пор не мог поверить в то, что передо мной был тот самый Сэм. В эту холодную дождливую ночь его словно подменила сама Луна, одурманив своим нежным светом.

– Как и я сам, – как-то безжизненно обронил он, вновь завалившись на свою кровать.

– Шрамы на твоей спине, – решился спросить его я об этих страшных отметинах, которые до сих пор мелькали у меня перед глазами, – откуда они у тебя?

Но Сэм не ответил, погрузившись в глубокий сон, как только прислонился к мягкой подушке.

С минуту не сводя глаз с его изнеможенного тела, которое, казалось, трещало по швам не то от смертельной усталости, не то от чего-то более страшного, я, плененный тоской и красотой лунного света, вновь покинул комнату, тенью проскользнув по широким коридорам академии.

Сан-Лореил не простой город, как может показаться с первого взгляда. Он такой один во всем белом свете, во всевозможных вселенных и жизненных воплощениях. Город из кошмарных снов, отчужденный самой реальностью, существующий вне каких-то границ, установленных рамок. Никто еще не понял его до конца, никто и не может понять. В нем странно абсолютно все, но самым странным является его характер. Ни один город на карте мира не имеет своей натуры, роднящей его с живым существом, но Сан-Лореил имеет свою собственную душу, свое реальное воплощение, живущее рядом с нами, обычными, как может показаться, жителями. Здесь нет ничего обычного, ни единой крупицы, рассыпавшейся по старинным мостовым дорожкам, по которым медленно ступает нога той или иной несчастной души, запертой, словно в незримой, но ощущаемой, клетке. Тусклый свет, горящий в искривленных от ночного холода и сырости окнах стареньких громоздких домов, не способен согреть лишь потому, что он этого не умеет. Кто-то даже поговаривает, что ночами можно услышать, как по мостовым дорожкам прогуливается сам бог городка, однажды пожалевший его и тех, кто обитал внутри него. Я же ни разу не слышал, чтобы Лореил вот так гулял по ночному городу, напевая себе под нос тихую колыбельную, от которой засыпает все вокруг. Но я не уверен, что эти разговоры можно назвать простыми байками, вымыслами жителей от нечего делать, ведь Лореил безжалостно избавляется от лгунов.

Кончиками пальцев я ощущал колющий холодок, пришедший после долгого ледяного дождя. Он слегка покалывал, поддергивал и слегка покусывал, отчего пальцы медленно начинали неметь, уже не чувствуя никакой боли, ровным счетом ничего. Холодный воздух, пропитанный влагой и запахом сырости, ударял по моему обонянию, запрещая даже думать о прежних запахах, которые мне и самому уже были незачем. Темное небо, на котором огромным и прекрасным божеством уселась Луна, точно на величественном троне, казалось невероятным, великим и по-настоящему свободным. Освещая темные закоулочки и мостовые дорожки, сияющие от большого количества разлитых небесных слез, лунный свет целовал каждый камушек, десятками лет служивший дорогой для жителей Сан-Лореила.

Печальная красота таилась во всем, что попадалось мне на глаза, кричало от одиночества десятками разных, но до боли знакомых каждому, голосами тех, кто вынужден вечность скитаться по ночной мгле холодного города, завывая в темных закоулках давно уснувшего пространства. Холодные капельки дождя, застывшие на лепестках замерших парковых цветов: роз, тюльпанов, маков, нарциссов и лилий, утомительно сияли настоящими бриллиантами. Ледяной ветерок забирался мне под рубашку, разбрасывал по сторонам пряди моих едва волнистых волос, цвет которых легко можно сравнить с цветом самой ночи.

Блуждая один по ночному городу, по самым секретным и темным его закоулкам, я не испытывал ни капли страха, оставшись с ним наедине.

В полночный час никто не покидает своих домов, оставаясь верным свету, но я не могу сидеть в четырех стенах, когда весь мир лежит точно на ладонях, открывается с другой стороны, которая известна только ему одному. Ради этой свободы я готов пойти на все, что угодно, даже если на кону будет лежать моя собственная жизнь, никогда не знавшая ярких красок.

Вдалеке академия «Кёрс-Роуз» казалась настоящим великаном, смотрящим на весь город широко раскрытыми глазами, в которых буквально утопало все. Это было самое старое и величественное здание во всем городке, скрывающее свою собственную темную историю, надежно хранящуюся под огромным замком. Я уверен, что ключ от этой тайны хранится ни у кого иного, как у директора Ва´льмонта, который уже на протяжении многих лет присматривает за порядком и гармонией жизни в стенах академии, бережно хранит наши жизни. Он является одним из тех людей, которые всегда готовы пожертвовать собой ради других, броситься под приближающийся поезд, чтобы спасти несчастную, уже умирающую душу. Каждый студент «Кёрс-Роуз» – несчастная душа, найденная им на обочине непростой жизни. Никто не знает, как он всегда так удачно появляется рядом с теми, кому нужна помощь, да и никто уже не задумывается над этим, получив бесплатный билет в новую жизнь.

Наслаждаясь прохладой ночного парка, окутанного легким туманом и душистым ароматом запорошенных инеем цветов, я размеренным шагом брел по тоненьким дорожкам, проходя меж играющих в прятки призрачных детей, совершенно не обращающих на меня никакого внимания. Их тоненькие, едва различимые голоса сливались с порывами легкого ночного ветра, вмиг исчезая в серебристом тумане, хватающем меня за руки. Я часто вижу их здесь, проходя мимо в одно и то же время каждую ночь, которая беспристрастно зовет меня прогуляться по своим просторам, сокрытым дневным светом, который показывает лишь то, что хочет он сам. Еще никто из них, из этих потерянных навеки душ, не обращал на меня внимания, живя своей привычной жизнью, из которой уже давно нет выхода. Мне жаль их, мне всегда было их безумно жаль. После смерти они не обрели желаемую свободу, а остались навеки прикованными ржавыми цепями к Сан-Лореилу.

В какой-то момент я остановился, замер на месте, услышав впереди чей-то тихий плач. Он был таким пронизывающим, что сердце мое впервые в жизни сжалось, замерев вместе со мной. Боясь сделать хоть одно резкое движение, я стоял на месте, чтобы не спугнуть таинственный звук. Почему-то мне показалось, что все вокруг приостановило свой ход: туман застыл на одном месте, ветер больше не касался моих ладоней, оставив в покое мои взлохмаченные волосы, да и ночные жители городка просто-напросто растворились, оставив ночную мглу в полном одиночестве. Я не мог понять, что вмиг изменило все пространство вокруг меня, заставив вот так легко остановиться на полпути. Тайна ли моей души или очередная причуда Лореила? Не знаю, что и думать, но я очень хочу узнать, кому принадлежит этот жалобный плач, меняющий всю окружающую реальность вокруг меня.

Когда тело мое снова стало подвластно мне, я сделал пару осторожных шагов в сторону раскидистой старой ивы, со стороны которой разносилась скрытая мольба об утешении. Я не хотел напугать еще одну несчастную душу, загнанную в клетку собственного отчаяния, поэтому я тихо подкрался сзади, пробравшись сквозь тяжелые висячие ветви ивы.

Плач приближался ко мне все ближе и ближе, заставляя сердце мое биться в два раза быстрее. Какая-то неведомая сила овладела мной в эту минуту, ослепив не то божественным сиянием, не то дьявольским светом.

На изогнутой деревянной скамейке сидела девушка, тоскливо сокрыв свое лицо руками. Она тихо вздыхала, роняя горячие слезы на холодную парковую дорожку, которая тут же спешила поглотить тепло прекрасной особы. Ее белоснежные короткие волосы, касающиеся хрупких плеч, переливались на лунном свете необычным голубоватым оттенком, придавая незнакомке особенно таинственный образ. Насквозь промокшее легкое лазурное платье, прилипшее к ее тонкому телу, нисколько не скрывало ледяную дрожь, подаренную холодным дождем. Мне не хотелось прерывать ее плач, ее вечную муку от несносного ночного холода Сан-Лореила, ломающего кости, но не потому, что я не хотел помочь ей, а лишь потому, что в эту минуту она была самым прекрасным существом, которое мне однажды удалось повстречать в стенах проклятого городка.

Ее тонкие плечи трепетали, как тонкие крылышки нежной бабочки, попавшей в паутину к кровожадному пауку. Весь ее образ, такой легкий и хрупкий, запал мне в душу, но мне до сих пор не верилось, что я вижу ее наяву.

Моя рука сама по себе потянулась к ее нежному плечу, бережно легла на него. Холод резко ударил по моей ладони, отчего все мое тело пронзило неприятное ощущение онемения. Вздрогнув от неожиданности, она рывком обернулась назад, посмотрев на меня глазами, полными печали и немыслимой тоски. В этот момент мне не хотелось даже двигаться. Ее необычайно прекрасные голубые глаза, в которых застыла вся чистота нашего порочного мира, насквозь прожигали мою душу, не оставив мне и шанса на чудотворное спасение.

– Кто ты? – смахивая с глаз крупинки бриллиантовых слез, она тихо, едва различимо, задала мне вопрос, на который я не сразу нашел, что следует ответить.

– Твой друг, – спустя томительную минутную паузу ответил я, не сводя с нее своих настойчивых глаз. Мне казалось, будто я смотрел на самое настоящее чудо, о котором по вечерам матери рассказывают своим чадам, собрав их у теплого камина.

Она хотела было улыбнуться, но что-то внутри нее, какое-то едкое чувство, не позволило ей это сделать, снова сокрыв хрупкую душу от меня.

Холодный поток встречного ветра накрыл ее с головой, заставив все тело содрогнуться в неприятной конвульсии. Голубые глаза уже не смотрели на меня, опустившись вниз, став жестом какого-то глубокого разочарования. Не став медлить, я резким движением стянул с себя свой пиджак, бережно набросив его на ее тонкие плечи. Ее внезапно поднятые на меня глаза, полные непонимания и неожиданности, вновь застигли меня врасплох.

– Ты замерзнешь, – тихо обронила она, виновато потупив глаза.

– Я не боюсь холода. Никогда не боялся, – как-то сухо ответил я, зачем-то осмотрев ее с ног до головы. Она смущенно отвернулась от меня, укутавшись моим пиджаком, в котором она легко могла бы уместиться целиком.

– Спасибо, – на исходе сил ответила девушка, уткнувшись носом в мой пиджак. В этот момент она была донельзя похожа на беззащитного ребенка, которому была просто необходима защита. – Меня зовут Вейн. Странное имя, не так ли?

Я вовсе не ожидал, что она начнет подобный разговор, доверится мне, но, признаться, я был очень рад тому, что рядом со мной она чувствует себя в безопасности.

– Вовсе не странное. По-моему, оно очень красивое и точно создано только для тебя одной.

Она удивленно подняла на меня свои большие светлые глаза, которые буквально поедали меня без остатка.

– Почему только для меня одной? – Ее вопрос загнал меня в тупик. Она все больше и больше напоминала мне невинного ребенка, нежели взрослую девушку.

Немного помедлив, я все же подобрал нужные слова:

– Потому что ты такая одна.

Она больше не сказала ни слова, опустив голову вниз.

О чем она думает в эту минуту, когда я смотрю на нее, не сводя своих глаз? Ей, вероятно, неловко, но я ничего не могу с собой сделать. Мне хочется прикоснуться к ней, нежно обнять, но я боюсь, что она вмиг исчезнет, подобно первому снегу.

Краем глаза я заметил, как девушка начинала засыпать, все глубже погружаясь в сон, прижимая к себе мой теплый пиджак. Аккуратно подхватив ее на руки, я лишь на мгновение посмотрел на ее спящее лицо, освещенное лунным светом и тусклым блеском уличных фонарей. Тогда я еще раз убедился в том, что она реальна.

Глава 2

Только директор Вальмонт мог помочь несчастной душе, найдя для нее место среди холодных, но безопасных стен академии. Принести ее ему было единственным разумным поступком, не способным навредить тонкой натуре девушки. Ей нужна защита. Без нее она легко может погибнуть в этом городе, полном темных углов, о которых она даже не может подозревать.

«Кёрс-Роуз» спала, не подозревая ни о чем, в том числе о моих постоянных прогулках по ночному городу. Вальмонт строго-настрого запрещает студентам покидать свои комнаты после полуночи, поясняя этот запрет своей озабоченностью за наши жизни. Учащиеся всегда следуют его указаниям, не переча и не спрашивая о причинах, по которым возникают новые законы и правила. Они уважают его интересы больше, чем свои собственные. Нельзя сказать о том, что я без уважения отношусь к Вальмонту, пренебрегая установленными им правилами без зазрения совести. Я, как и все студенты академии, почитаю его, но сидеть в четырех стенах и пропускать чудесные ночные часы, в которые открывается новая жизнь в Сан-Лореиле, я просто не могу. Сэм часто говорил мне, что когда-нибудь я все-таки попадусь, распрощаюсь со своей давней привычкой, ставшей частью меня. Как же забавно осознавать, что он был абсолютно прав. Но, признаться, я ни капли не жалею об этом, ведь в моих руках – жизнь, требующая от меня этой жертвы.

Остановившись у довольно тяжелых дверей кабинета директора, я на мгновение еще раз посмотрел на спящее лицо девушки, которое казалось мне еще более беззащитным, чем тогда, когда с ее глаз падал самый чистый хрусталь тоскливых слез. И почему я колеблюсь, не решаясь постучать в эти двери? Что останавливает меня в эту трудную минуту? Ей нужна помощь, а мне… отныне мне нужна она.

Я уверенно постучал в массивные двери и сразу же услышал приглашение директора войти внутрь. Распахнув перед собой двери, я сделал пару шагов в сторону рабочего стола, за которым сидела худощавая фигура, в раздумьях склонившаяся над разбитой статуэткой.

– Доброй ночи, Энгис, – сказал он, не отрываясь от своего дела. Голос его всегда звучал ровно, мягко и как-то немного задумчиво. Я с нетерпением ожидал, когда он набросится на меня с толщенным уставом правил «Кёрс-Роуз», но он был словно не в духе отчитывать меня за грубейшее нарушение самого важного правила жизни в академии. – Это была моя самая любимая статуэтка, – тяжело вздохнул он. – Но рано или поздно со всем приходится прощаться, даже с самым дорогим.

Вытащив из-под стола мусорную корзину, он легким движением руки смел со стола осколки и уже не различимую фигурку, с которой ему, видно, ему было непросто расстаться.

– Итак, – Вальмонт провел руками по своим светлым волосам, немного взлохматив их, а после, сложив перед собой руки, заключенные в замок, внимательно посмотрел на меня. – Хоть одна из твоих ночных прогулок принесла кому-то пользу.

Я в недоумении замер на месте. Он все-таки знал об этом, хоть я всячески старался быть незамеченным.

– Ее зовут Вейн. – Стараясь уйти от его насквозь пронизывающего взгляда, я сделал еще пару шагов в сторону его рабочего стола. – Я нашел ее в парке, на одной из скамеек. Она легко могла погибнуть от холода. В этом городе…

Я почему-то не мог больше сказать ни слова, застыв на одном месте, как каменное изваяние. Да и что я тогда хотел сказать ему? Об очередной опасности для каждого, обитающего в стенах Сан-Лореила? Ему и без того было об этом известно и, я уверен, гораздо больше, чем любому из нас.

– Клади ее на диван. Я сейчас принесу теплые одеяла. – Он поспешил отворить небольшую дверь, скрывающуюся за резной деревянной ширмой, и скоро появился с парой пуховых одеял.

Бережно положив девушку на черный кожаный диван, я отошел от нее на пару шагов назад, не в силах отвести свой взгляд, да и мне не хотелось уже этого делать.

– С ней все будет нормально. – Приложив свою горячую руку к ее ледяному лбу, Вальмонт обернулся ко мне, улыбнувшись не без доли какого-то подозрения. – Не переживай, Энгис, и ты, возможно, отогреешь ее сердце ото льда.

Не зная, как стоило реагировать на эти слова, я поспешил покинуть его кабинет.

Мысли мои были перепутаны, как клубок ниток, брошенных домашнему коту на потеху. Внутри меня что-то неистово горело, пылало и кипело, взбудоражив мою кровь, превратив ее в самый настоящий кипяток. Сомнений уже не оставалось, эта девушка стала важна для меня, как никто другой на всем белом свете. Но вот только как люди называют это чувство? Мне казалось, я знаю, но как же я ошибался, считая это простой привязанностью.

В глубоком сне я видел дом, огромное поместье среди зарослей темного, мрачного леса. Ранее я никогда не видел это место, но оно снилось мне, звало, точно прекрасно знало меня, понимало без слов. Эти огромные окна казались невесомыми, таинственными и до боли одинокими. Лунный свет, едва касающийся их, быстро исчезал, как какой-то секундный блик, случайно показавшийся из тьмы. Это место было ни на что не похоже. Оно казалось воплощением из чьей-то чужой жизни, в которой давно все опустело, вымерло, а остался только этот дом, застрявший невольно в застывшем времени. Его массивные двери так и просили распахнуть их, сделать меня шаг в неизвестное, познать все то, что они скрывают уже очень давно, никому не решившись довериться. Лишь легкая рука, коснувшаяся окна, из которого исходил молчаливый, холодный мрак, давала этому месту хоть какую-то незначительную частичку света, наполненную жизнью. Кто это был тогда? Я не понял, но жуткое одиночество, которое чувствовалось даже на расстоянии нескольких метров, било меня кулаком по сердцу.

Утреннее раннее солнце, еще не совсем окрепшее от нескольких дождливых суток, сонливо заглядывало в опустевшие коридоры академии, едва разгоняя холодную тьму из ее уголков. Завернув за угол длинного коридора, я на миг замер, не ожидая увидеть прямо сейчас самое хрупкое и нежное создание из всего существующего в мире. Оно отделяло этот мир, в котором все давно было продано за несчастные тридцать монет, от моей реальности, добавляя в холодные серые тона, не имеющие ни жизни, ни надежды, прекрасный небесный цвет нежности и гармонии, без которых нет жизни даже самому живому в наших сердцах.

– Эй, Гринвей, – раздался назойливый голос хилого парня в круглых очках, у которого было и без того неприятное имя – Кени Ликц; это был староста первого звена, – тебе следует поторопиться, иначе будешь все занятия стоять за дверью аудитории.

Его голос был настолько неприятным и неожиданным, что она тут же подскочила с места, бросившись к своей группе, которая уже почти исчезла за поворотом. Я провожал ее взглядом, пытаясь принять ее новый образ, в котором была мягкая гордость и достойная капля умиротворенности. Волосы ее, похожие на только что выпавший, невинный снег, были аккуратно уложены. Прилежно выглаженная белая блузка, поверх которой была повязана атласная красная лента, придавала ей несколько кукольный вид, лишенный всякой силы. Темно-синяя юбка едва скрывала острые колени, цвет которых очень сильно напоминал холодный фарфор. Иными словами, она во всем была идеальна. Но почему-то я не выбрасывал из своей головы тот беспомощный образ насквозь промокшей девушки, медленно умирающей от ночного холода.

– Кто эта девушка? Впервые ее вижу в академии. Новенькая? – голос Сэма пробудил меня из вчерашних воспоминаний.

– Да, новенькая, – как-то безэмоционально ответил я, продолжив путь к двери нашей аудитории.

– Давно не видел новых лиц в этом городе. Что-то есть в ней… опасное.

Сэм шел следом за мной, не сказав больше ни слова, словно раздумывая о чем-то важном. Его слова почему-то запали мне в голову, прокручиваясь несколько раз.

Я помню тот вечер, когда он нашел меня. В тот день был лютый мороз, снег без конца засыпал улицы Сан-Лореила, безжалостно бросая несчастного путника в свирепую, ледяную метель. Я точно не помню, как оказался у дороги, но отчетливо помню запах, неприятный запах, который мне сопутствовал. Странно, но я не помнил ничего, что могло связывать меня с жизнью. Только этот холод, снег и одиночество, у которого не нашлось для меня ответов. Директор Вальмонт явился в тот вечер, казалось, из пустоты, протянув мне свою теплую руку, отвергнуть которую уже я просто не смог.

Что-то таинственное и притягательное было в нем, что без конца манило меня, заставляло вслушиваться в каждое его слово, наблюдать за каждым его движением. Его ядовито-зеленые глаза без злобы и надменности смотрели на меня, как на кого-то очень родного, не выискивая ничего, что могло бы поведать ему мою забытую историю. Многие хотели бы знать, откуда я пришел и кто я, но он не спросил ничего из этого, просто дав мне знать, что ему можно искренне доверять.

– Пойдем со мной, – сказал он тогда тихим, невозмутимым голосом, накинув на мои детские плечи свой теплый плащ с удивительно мягким мехом. – Ночью лишь тени остаются на улице. А ты ведь живой?

В тот же день он не только дал мне возможность согреться, но и познакомил с одной несчастной душой, в глазах которой застыл невыносимый страх и лютое одиночество.

Рыжеволосый паренек сидел в самом углу комнаты, читая какую-то книгу в потертой черной обложке. Когда он отложил ее в сторону, я увидел на ней большой серебряный крест, тускло поблескивающий на искусственном свете лампы. Заметив нас, он поднял свои большие зеленые глаза, в которых буйствовала непонятная стихия чувств.

– Сэмми, теперь ты не будешь одинок. Не бойся, пожми его руку, и тогда ваша дружба станет нерушимой.

Поднявшись на ноги, он настороженно подошел ко мне, долго всматриваясь в мои потухшие от мрака и холода глаза, и лишь спустя минуту он широко улыбнулся, протянув мне свою теплую руку.

После занятий мы с Сэмом направились в библиотеку, чтобы отыскать парочку каких-нибудь пыльных, завалявшихся на самых дальних полочках огромных дубовых стеллажей, томиков неизвестных записок, которые постоянно подальше убираются библиотекарем с глаз любопытных студентов.

«Кёрс-Роуз» – резиденция тайн, скрывающихся за каждым потаенным углом, в каждой трещинке на стене и неровностях на холодном керамическом полу. С самого детства мы с Сэмом искали различные подсказки к тем или иным тайнам, о которых многие даже и не догадывались.

Изучив все стеллажи, тесно заполненные книгами, мы с пустыми руками сели за красивый деревянный резной стол, на котором стояла лампа и небольшая хрустальная ваза с алыми розами, безнадежно потеряв последнюю ниточку к новой возможной тайне академии.

– Не думал, что больше ничего не останется. – Лениво потянувшись, Сэм тяжело вздохнул. – Но я не думаю, что мы узнали все. Правда, все секреты, открытые нами в детстве, были слишком несерьезными.

– Но мы даже не видели их. Найдя что-либо стоящее, мы тут же теряли ключ к тайне. Это просто поразительно, когда из нашего тайника пропадали книги с секретами.

– Ну, не все так просто, как нам с тобой казалось. Если ключи пропадали, значит, так и должно было быть, наверное.

– И все же я не верю, что в этих книгах не было ничего стоящего. Вот только куда они пропадали, исчезая из нашего секретного места?

Я недоуменно подпер лицо руками, пустив глаза вниз, к старому керамическому полу.

– Да черт их знает, Энгис, – отмахнулся Сэм, поднявшись со стула в какой-то неосмысленной для меня спешке. – Пропали и пропали. Да и мы уже не в том возрасте, чтобы гоняться за неизвестно чем. – Я совершенно не ожидал услышать это от самого ярого зачинщика поисков секретов «Кёрс-Роуз». – Ты собираешься до вечера торчать в этой пыльной дыре?

Я ничего не стал отвечать ему, просто поднялся со своего места и направился вместе с ним к дверям, ведущим из практически пустой библиотеки.

В коридоре мы с Сэмом разошлись. Он отправился по своим неведомым делам в городе, а я просто бродил по медленно вымирающим коридорам академии, словно ища что-то в них родное. Все мысли, скопившиеся в течение дня, покинули меня раз и навсегда, когда на улице, у центрального фонтана, я заметил Вейн, вдумчиво склонившуюся над какой-то потрепанной книжкой. Заходящие лучи вечернего солнца трепетно притрагивались к ней, целовали ее тонкие плечи, нежно шептали ей что-то на ухо, едва слышно посмеиваясь над чем-то. Тогда-то я и возненавидел их, не в силах скрывать свою зависть.

В какой-то момент, насквозь прожигаемая моим настойчивым взглядом, Вейн обернулась в мою сторону, но увидела лишь пустоту, застывшую в огромном полуовальном окне многовекового здания.

Глава 3

Ночи в академии были невероятно холодными, пронизывающими насквозь, как ледяной ветер с колющим дождем. В такие ночи мы всегда были беззащитны, как дети, попавшие в снежную лавину. Сохранить тепло и здравый разум было крайне непросто, но я научился жить с этим, не ощущая ни холод, ни страх, сковавшие город прочной колючей проволокой.

Не обращая внимания на то, что тревожит всех вокруг, я с детства казался всем отчужденным и недосягаемым. Но, несмотря на это, я был свободен от предрассудков окружающих, без которых они уже не могли существовать. Будучи наблюдательным, я научился ценить все то, что никогда никто бы не смог полюбить.

Направляясь по недавно уснувшему коридору в сторону потайного выхода из академии, я на миг остановился, услышав, как позади меня легко застучали каблучки чьих-то маленьких туфелек. Мне не хотелось прерывать причуды этого крайне любопытного существа, решив продолжить свой путь, не оборачиваясь назад до определенного момента, когда раскрытие моего преследователя будет мне на руку.

Покинув пределы «Кёрс-Роуз», я медленным шагом направился в сторону тихих, неприметных улочек, слившихся в одну сложную систему запутанного лабиринта, который по ночам мог завести заплутавшего в абсолютно любой мир, дверь в который в этот послеполуночный час окажется открытой. Именно поэтому в течение года в городе пропадают души, уже не возвращаясь назад. Куда они попали, увязнув в паутине сложного ночного лабиринта Сан-Лореила? В еще более кошмарное место, ставшее, возможно, их вечной могилой.

Завернув за угол, едва освещенный бликом умирающего фонаря, я растворился в кромешной темноте переулка, ожидая, когда мой преследователь потеряет меня, пройдя дальше по мостовой дороге, устланной холодным лунным ковром.

– Какая хорошая лунная ночь, – внезапно раздался знакомый тихий голос, заставивший меня покинуть мглу холодного пространства. Под одним из фонарей, на небольшой резной скамейке, сидела Вейн, запрокинув лицо в черное небо, на котором безмолвно воцарилась божественная Луна. – Извини, что потревожила тебя, – ее чистейшие глаза, казалось, впитали в себя всю чистоту лунного света, став еще более таинственными и очаровательными, – но я хотела еще раз встретиться с тобой.

Я молча сел рядом с ней, не сводя глаз с красивого бархатного черного мотылька, бессмысленно обжигающего свои нежные крылья о горячее стекло фонаря.

– Ночью город не такой безопасный, как может показаться. В это время он легко может заживо проглотить любую душу, попавшуюся ему под руку.

– Я не боюсь, – легко ответила она, как ее тонкие губы едва содрогнулись в улыбке. – В темноте нет ничего страшного, даже в такой… живой.

– Откуда ты, Вейн? – Она абсолютно не была похожа на остальных жителей города, студентов академии, чем и особенно привлекла мое внимание. Такая чистая душа не могла быть частью реальности Сан-Лореила.

Она задумчиво посмотрела на меня, словно я не должен был задавать этот вопрос, внезапно задевший ее за живое. Я уже хотел было извиниться за заданный мною вопрос, как она нашла, что ответить, избавив себя от моего излишнего любопытства.

– Я родилась здесь, но душа моя где-то очень далеко отсюда. Не знаю, где бы она могла быть.

Безмолвное молчание накрыло нас обоих одной огромной волной, в которой мы могли бы запросто захлебнуться, если бы не нежный голос Вейн, развеявший смертельную пустоту между нами.

– А где же твоя душа? С тобой ли?

Со мной ли моя душа? Еще никто не задавал мне этот вопрос, не был так близок ко мне, как сейчас близка она, та, имя которой я готов произносить, точно молитву, посвященную неизвестному, но самому милосердному божеству во всевозможных существующих мирах.

– Со мной, ведь мне бывает больно от чужой печали, радостно от чужого счастья. Разве этого не достаточно в подтверждение? Я думаю, достаточно.

Вейн долго смотрела на меня, пытаясь понять, лгу я или нет, но ей понадобилось не так много времени, чтобы поверить в сказанные мною слова.

Где-то вдалеке раздавались призрачные голоса, мимолетно исчезая в потоке холодного ночного воздуха, утопая в пространстве темных улочек городка. Услышав их, Вейн схватила меня за руку, вглядываясь в непросветную тьму, в которой уже давно царила своя собственная, никем не приметная жизнь, полная противоречий.

– Никогда не привыкну к ним, – прошептала она таким тихим шепотом, что я едва услышал ее слова.

– Это самые беззащитные и хрупкие души, но мало кто может понять их тонкую натуру. Когда ты понимаешь их, они уже перестают пугать тебя, считая одним из своих.

Светящийся лунным светом яркий огонек засиял недалеко от нас, медленно проползая по тоненьким мостовым дорожкам, вырисовывая очертания кошки, приближающейся к нам. Ее почти прозрачный длинный пушистый хвост нес за собой крупицу ночного холодного света, освещающего все вокруг таинственным огоньком. Проходя мимо нас, она на миг остановилась, посмотрела на нежданных ночных гостей, противоречащих правилам ночного времени, и снова продолжила свой путь, скоро растворившись в ледяной мгле города.

Отпустив мою руку, Вейн завороженными глазами посмотрела на меня, ища в моих то же удивление.

– Еще никогда заблудшая душа не подходила ко мне так близко, – затаив дыхание, пролепетала она. – И все же, сегодня чудесная ночь!

Вейн молча смотрела на чистейшее ночное небо, огромной червоточиной распустившееся по всему горизонту. В этот момент она казалась такой невесомой, отчего ее тонкое тело могло бы легко раствориться в холодных лунных потоках самого нежного света. Она могла бы целую вечность любоваться неповторимой красотой Луны, если бы не усталость, свалившаяся тяжелым, нежданным грузом на ее слабые плечи.

Засмотревшись на красоту ночного светила, я и не заметил, как девушка слегка склонила голову на мое плечо, поддавшись чарам неподвластного Морфея. Бережно подхватив ее на руки, я размеренно направился в сторону «Кёрс-Роуз», наслаждаясь прохладой сегодняшней ночи.

Под моей левой ногой внезапно что-то издало неприятный хруст, заставив меня остановиться. Это был красивый черный бархатный мотылек, крылья которого насквозь были прожжены горячими лучами искусственного света давно закоптившегося от старости уличного фонаря.

И все же эта ночь напоминает мне предыдущую, когда в парке, после долгого ледяного дождя, я услышал тихий плач, разносящийся по всему ночному пространству Сан-Лореила. Тогда я нес ее на руках, укрывая хрупкое тело от холода, точно так же, как и сейчас.

Оставив Вейн в ее комнате, аккуратно укрыв ее одеялом, я не сдержался от легкого, ненавязчивого поцелуя в лоб, как часто прощаются на ночь дети, желая снова встретиться поутру. Но как же мне не хотелось покидать ее, оставляя одну до самого утра. Я уже боялся оставить Вейн, опасаясь, что больше никогда не смогу увидеть этих прекрасных голубых глаз, от которых я незаметно для самого себя стал зависим.

Недолго просидев у ее кровати, я, поспешив в свою комнату, тенью проскользнул по темным коридорам академии, через пару минут остановившись у своей двери. Картина прошлой ночи не давала мне покоя. Жуткие шрамы на спине Сэма и эти странные слова, едва слышно произносимые им, до сих пор не выходили у меня из головы. Я мог бы не придавать этому большого значения, если бы не его странное поведение. Сэм уже не был тем, кого я всегда знал. Он никогда не был скрытным, скованным, всегда делился всевозможными секретами, о которых мало кто бы решился сказать. Но что так сильно повлияло на него, резко изменив? Боюсь, ответ на этот вопрос кроется лишь в его собственной голове.

К счастью, этой ночью Сэм как и преже сидел на подоконнике огромного окна, занавешенного тяжелыми бардовыми шторами, не обращая никакого внимания на мое позднее возвращение. Все казалось донельзя обычным, привычным для нас обоих, но внезапно раздавшиеся слова Сэма, сказанные не без доли напряжения, нарушили привычную атмосферу гармонии.

– Кто эта девушка? – Он не сводил глаз с ночного вида, каждую ночь открывающегося из окна.

– Ее зовут Вейн, – легко ответил я, не понимая его крайнюю настороженность.

– Вейн, значит, – без какой-либо эмоции проговорил он, по-прежнему смотря из окна.

– Тебя что-то тревожит?

Он молча перевел на меня свои горящие на лунном свете синие глаза, в которых не было ни капли жизни.

– Я уже видел ее… в своем кошмаре. – Он томно склонил голову набок, болезненно опустив глаза. – Она смеялась надо мной, бросая в меня камни. – Он на секунду замолчал, словно собственно сказанные им слова принесли ему немало терзаний. – Только сейчас я понял, что это была она. Я уверен в том, что говорю. И веришь ты мне или нет, но в ту холодную ночь, повстречав ее на одной из скамеек города, я бы просто прошел мимо, оставив одну.

– Ты не понимаешь, что сейчас говоришь. – Мои ладони едва не сжались в кулаки, готовые вот-вот наброситься на него, но кем бы я был, если бы смог сделать такое? – Выбрось уже из головы все свои предрассудки и начни жить, а не казаться живым. Ты бы не сказал этого о ней, если был бы тем Сэмом, который мог видеть все так, как оно есть на самом деле.

По его спине пробежал холодный ветерок, всколыхнувший пряди его коротких рыжих волос, торчащих в разные стороны.

Поднявшись на ноги, он молча сунул свои холодные руки в глубокие карманы любимых темно-зеленых штанов, холодно посмотрев на меня.

– Все мы здесь то и дело, что кажемся живыми, – чуть ли не на ухо прошептал мне он. – Тебе никогда не стать настоящим, ведь ты – демон, если забыл.

Он молча вышел из комнаты, не обронив больше ни слова.

Все то, что было им сказано, задело меня, хоть внешне я и не подавал на это ни малейшего вида. Он был так уверен, что сможет настроить меня против той, которая стала для меня превыше всего на всем этом проклятом свете, но как же он ошибся, упиваясь своей уверенностью.

Оставшись с собой один на один в этой темной, холодной комнате, я и не заметил, как злость охватила меня с головой, полностью подчинив себе. Еще никто не говорил, не напоминал мне о том, кем я являюсь вот так открыто, без каких-либо колебаний. Да, я не человек, как и все вокруг, как и он сам, но об этом уже давно никто не говорит, пытаясь забыть, начать новую жизнь, чтобы хоть как-то стать по-настоящему живым.

Холодный лунный отблеск касался моего спящего лица, навевая кошмар, в реальности которого я не смел сомневаться.

Блуждая меж одиноких, брошенных в ночи улочек, лишенных тепла и покоя, я следовал за каким-то таинственным детским голосом, уводящим меня все дальше и дальше вглубь потаенной части Сан-Лореила, который открывает свои двери лишь с наступлением ночи.

Черные стены домов с окрашенными в грязно-серые оттенки окнами, казалось, перешептывались между собой, временами загадочно посмеивались и внезапно разрывались от болезненного крика, вызванного каким-то лютым кошмаром. Ночное небо над их изогнутыми кровлями домов голодно смотрело на пустой мир созданий, выискивая новую жертву для своей безумной игры на выживание, в которой каждый обязательно должен был проиграть, бросившись в чернильный желудок кромешной тьмы.

Ступая по холодной дороге, усыпанной засохшими лепестками черных роз, я, затаив дыхание, завернул за угол, не двинувшись больше ни на шаг. Среди непроглядного мрака, овеянного ледяным холодом и таинственным перешептыванием каких-то скользящих по кирпичным стенам отрешенных от всего мира домов, я увидел ребенка, стоящего прямо передо мной. Его пустые серые глаза вопрошающе смотрели на меня, прожигая своим хладнокровием и какой-то скрытой насмешкой. Он долго смотрел на меня, не сводя своих холодных глаз, и лишь спустя пару минут он колко улыбнулся, оживленно всплеснув руками.

– Твое тело сгнило, – сказав это каким-то неестественным призрачным голосом, он растворился в кромешной темноте, представ передо мной в недвижной черной фигуре, окутанной лозами дикого терновника.

В глазах разом все помутнело и ничего, кроме резкой, разъедающей боли в груди, я не мог почувствовать.

Когда глаза мои распахнулись от яркого утреннего света, я механически поднялся с постели, почувствовав какой-то неприятный покалывающий холод в груди. Это чувство было настолько неприятно, что я едва мог собраться с мыслями, чтобынаконец-то вернуться к окружающей меня жизни, которая без конца требовала этого.

По привычке окинув темную комнату обыскивающим взглядом, я заметил на прикроватной тумбочке Сэма, которого не было в комнате, его книгу в потрепанной черной обложке, без которой он не мог провести ни один свой свободный вечер. Не знаю, что меня тогда заставило притронуться к ней, хотя, быть может, я просто был заинтригован привязанностью Сэма к ней.

Я непонимающе пробежал глазами по ее пустым страницам, пытаясь понять, что же не так с этой книгой. Внезапное чувство, вторгшееся незваным гостем в мое сердце, заставило его немного приостановиться. Дыхание мое замедлилось, слившись с окружающей немой тишиной. Что-то во мне резко изменилось, ворвалось с неизведанным прежде кошмаром. Не зная, как с этим бороться, я бросил книгу на пол, сам повалившись рядом с ней. Перед глазами медленно расплылась холодная тьма, окутав каждую клеточку моего сознания.

Я чувствовал, как чьи-то руки изнутри вырывали мою душу, заменяя ее на что-то очень холодное, безвольное и давно забытое мною. Я спал или все происходило на самом деле?.. Внутри была болезненная пустота, которая, уживаясь со мной, внезапно заменила все, что ранее было внутри меня.

– Энгис, – раздался ровный голос директора Вальмонта, который смог наконец-то разбудить меня, вернув к прежней жизни, – как ты себя чувствуешь? Неважно выглядишь.

Прислонив ладонь ко лбу, я присел на край кровати, пытаясь разглядеть перед собой расплывчатую фигуру, ядовито-зеленые глаза которой, казалось, светились в этом легком тумане.

– Что со мной произошло? – Я практически не помнил того, что со мной случилось пару часов назад.

Расплывчатая фигура присела на деревянный стул, обитый кожаным настилом, и задумчиво прищурила глаза.

– Тебе приснился кошмар. Неужели не помнишь?

Голова неистово пульсировала, принимая всю окружающую меня реальность как за какой-то вымысел. Однако детали жуткого сна медленно вырисовывались в моей памяти.

– Да, помню, – пытаясь сконцентрироваться на фигуре, ответил я, но она то и дело то расплывалась по комнате, точно ночной туман, то снова соединялась в одно целое, хоть и непонятное изображение. – В этом кошмаре я видел самого себя, но в образе ребенка. Вот только что-то чужое было в этих глазах. Что-то, чего никогда не было во мне.

Сидящая передо мной фигура пошатнулась, приблизившись ко мне. Ее ядовито-зеленые глаза казались одним общим пятном, существующим на фоне размытого, потерянного мною мира.

– Энгис, ты так же, как и остальные, веришь в то, что все кошмары посылает Лореил? – Этот вопрос был почему-то очень важен для него.

– А как иначе можно объяснить это безумие? Мы все зависим от Лореила, а он… Я не думаю, что это милостивый бог, которому можно доверять. Постоянные кошмары, ужасы на улицах города, страх, от которого застыло здесь даже время. Милостивый бог так не поступает.

Фигура с минуту сохранила томительное молчание и после нашла слова, которые я никак не ожидал услышать.

– Здесь нет прихоти Лореила, Энгис. Все кошмары, ужасы и страх создаем мы сами внутри себя, заражая этим все вокруг. Безумие заразно, а иногда оно даже смертельно.

Я не мог сдвинуться с места, точно загипнотизированный каким-то очень сильным заклинанием, что внутри меня начало медленно разъедать сложившееся некогда мировоззрение. Директор Вальмонт никогда ранее не говорил об этом, не пытался дать новую истину, в которую очень сложно поверить, но я уже не знаю, чему здесь можно доверять, а чему нельзя. В чем-то он прав, но что-то все же не дает мне покоя, неприятным осадком давно осев на моей душе.

– Ты помнишь, как попал сюда? – Его глаза на миг потупились, отстранясь от меня.

– Это была холодная январская ночь, – тихо ответил я, не раздумывая.

Вальмонт качнул головой.

– А то, что предшествовало этой холодной январской ночи?

Я отвел взгляд в сторону, болезненно вздохнув.

Глаза директора еще никогда не были такими печальными, как в эту минуту.

– И прошлое к нам возвращается, Энгис. Нужно лишь быть терпеливыми и стойкими к его ударам. А они ведь часто бывают болезненными. – Поднявшись со стула, Вальмонт поспешил оставить меня одного, незаметно исчезнув за дверью.

Повалившись на кровать без капли каких-либо сил, я долго думал над его словами и крайне странном визите, в котором было далеко не простое желание увидеть одного из сотни студентов. Но в чем же кроются его намерения? Вальмонт не так прост, как кажется. Он и сам представляет из себя тайну, сложную загадку, решить которую не дано никому.

Глава 4

Когда силы наконец-то вернулись ко мне, на часах было ровно три часа дня. Я проспал весь день, пропустив, возможно, одну из важных глав собственной жизни. И что только так легко смогло отключить меня от окружающей действительности? Усталость, нежданно свалившаяся на меня, как многотонный груз, в одно усилие переломивший мой позвоночник.

Подойдя к окну, я освободил его от тяжелых штор, от которых веяло прохладой. По ту сторону академии хмурилось и без того печальное небо, готовясь с минуты на минуту окропить бренную землю своими холодными слезами. На узких улочках городка не было ни единой души и только изредка на горизонте появлялись студенты «Кёрс-Роуз», нарушая сложившуюся гармонию вокруг. Сегодняшний день не предвещает хорошей погоды, собственно, как и всегда.

Правая часть комнаты, принадлежавшая Сэму, пустовала, видимо, с самого его ухода. На душе у меня было неспокойно от вчерашних сказанных нами слов, но эти слова, обращенные в сторону Вейн, были для меня пределом. Я мог закрыть глаза на все, что угодно, но сердце мое прожигали горькая злость и досада, против которых я всегда был бессилен.

Бессмысленно блуждая по коридору, по которому без конца сновали толпы студентов, я был предельно озабочен кошмаром, недавно вторгшимся в мою обыденную, ничем не притягательную жизнь. Мне казалось, что в воздухе витал тлетворный запах гнили, исходящий от разлагающегося тела, который без конца преследовал меня буквально на каждом шагу. Но откуда было взяться этому мерзкому запаху? Уверен, это все было в моей собственной голове. Разговоры студентов, раскатами грома набрасывающиеся на меня, сводили каждую клеточку мозга с ума, забирая у меня последние частички ориентации в пространстве.

Все вокруг меня начало медленно превращаться в страшную иллюзию жизни, в которой я утопал без единой капли веры.

Не в силах продолжать свой путь, я рывком остановился, закрыв глаза руками, которые без конца выедал жгучий свет, внезапно взявшийся из ниоткуда. В эту минуту мне казалось, будто моя душа вырывается из этого бренного тела, не в силах больше держаться на тоненьких веревочках, что уже давно стерли в кровь ее запястья. Едкий шепот, разъедающий мое сознание, лишил меня последних жизненных сил, отделив от той реальности, в которой я находился долгие годы.

Едва колющий холодок скользящего тумана, цепляющего меня своими тоненькими ручками, молчаливо укутал собой весь призрачный лес, в который не проникал даже самый отчаянный солнечный луч. Сухая листва под моими ногами, скрывающая вязкую глинистую почву, переговаривалась с гигантскими хвоями, далеко ушедшими своими мощными макушками в черное непроглядное небо. Этот тлетворный запах сырости и гнили, припорошенный ароматом терпкой хвойной коры, разбухшей от влаги и холода, был мне знаком, казалось, даже близок.

Вокруг меня не было ни души, и только каменная стена старинного дома, больше похожего на таинственный замок, приветливо смотрела на меня из пелены густого тумана, слившегося воедино с одичалой мглой, едко скрипящей острыми, точно бритвы, зубами. Пройдя через туман, я оказался перед огромным каменным зданием, обильно заросшим плющом и дикими черными розами, безжалостно вцепившимися в каждый камушек дома. Его тусклые окна смиренно и гордо смотрели на меня сверху вниз, как на нежданно явившегося гостя. Когда рука моя притронулась к красивой изогнутой серебряной дверной ручке, позади меня раздался чей-то тихий, давно знакомый мне голос:

– Энгис?.. – удивленно прошелестел он. – Этот тоненький, чарующий голосок, медленно околдовывающий собой мой рассудок, принадлежал высокой девушке с прямыми длинными пепельными локонами и заботливыми темно-зелеными глазами, в которых полностью утопала моя нежданно пришедшая фигура. – Не верю своим глазам, что это ты. Я очень долго ждала этого момента. Чарлз будет… приятно удивлен.

Смотря на нее, я никак не мог понять, кем же она является и откуда знает меня. Ее слова казались такими невесомыми, что я едва воспринимал все всерьез. Но эти глаза, эта теплая улыбка…

По вискам внезапно что-то резко ударило, проникнув, кажется, в самые потаенные уголки моего мозга.

– Рене, – вдруг вырвалось у меня. Зеленоглазая готова была провалиться на ровном месте, без памяти бросившись на меня с горячими объятиями, как она часто делала в далеком детстве.

Ее нежные руки обхватили мою тонкую шею, бережно прижав в себе. Мягкие длинные пальцы зарылись в мои густые волосы, и даже так я чувствовал неиссякаемое тепло, исходящее от них. Внезапно ее припухлые алые губы слишком близко приблизились к моим, предвещая горячий поцелуй.

Легким движением руки я отстранил ее от себя, недоуменно и немного раздраженно бросив на нее холодный взгляд. По ее бледным щекам пробежал багровый румянец, и Рене виновато опустила глаза, вмиг потерявшие некогда живой блеск.

– Прости меня, – дрожащим голосом сказала она, не поднимая на меня своих стыдливых глаз. – Я просто…

– Идем, Рене, – перебив ее, я бросил ей жест рукой, указывающий на огромные тяжелые двери, хранящие за собой давно потерянную, но не забытую мною жизнь.

Не сказав ни слова, она медленно поплелась за мной, оглушая окружающую гармонию небольшого мирка цоканьем высоких каблуков своих изящных лакированных красных туфель.

Богато убранные залы, выполненные в черных, синих и серебряных тонах, открывали новую галерею искусных красок, придающих здешней атмосфере ничем не передаваемую атмосферу отчужденности от всего окружающего.

Темно-синие стены, украшенные пыльными серебряными канделябрами с подтекающими восковыми каплями и старинными натюрмортами, казались отдельно существующим произведением искусства какого-то никому не известного художника, который просто не захотел открываться миру.

Черный каменный пол, веющий приятным холодком, едва освещался безжизненным светом настенных канделябров и огромной изящной хрустальной люстры, с которой свисали парочка белесых паутин.

Горящий камин, расположившийся под огромной изящной лестницей, ведущей наверх, сонливо шипел, лениво разгрызая безвкусные деревяшки.

Большой черный диван с темно-синими бархатными подушками, рядом с которым была разбросана еще парочка небольших точно таких же кресел, занимал почетное место у теплого камина, мнимо наблюдая за застывшей жизнью внутри холодных каменных стен родового поместья Кёллер.

Изящные черные розы, стоящие на лакированном деревянном кофейном столике, прекрасно дополняли окружающую атмосферу, делая ее еще более насыщенной.

За широкой спинкой дивана показалась чья-то взлохмаченная каштановая голова, хозяин которой только что пробудился от долгого, утомительного сна, о чем говорили его бессмысленные серо-голубые глаза. Я сразу узнал в этой сонной фигуре того непоседливого мальчишку, который всегда был богат на мелкие шалости.

– Глазам своим не верю. – Соскочив с дивана, он неуверенно сделал пару встречных шагов в мою сторону, а затем внезапно остановился, словно будучи не в силах сдвинуться с места. – Вот почему сегодня расцвели все розы. Поместье не потеряло с тобой связь спустя столько лет. Удивительно.

– Ничего удивительно в этом нет, Лео, – на лестнице раздался сильный голос Эндиа´на, моего самого преданного друга. Он медленно спускался по лестнице, сопровождая свою горячо обожаемую спутницу, с давнего времени ставшую его невестой, Джорджию. – Мы знали, что ты, Энгис, скоро вернешься к нам. Джорджия даже записывала количество дней, проведенных тобой вне дома. Не лет, а дней, вот, что действительно удивительно. – Он бросил укоряющий взгляд на Лео, которому было абсолютно все равно на его извечные колкие поддевки.

– Это уже не имеет значения. – Сорвавшись с места, Джорджия каким-то чудом выскользнула из рук своего спутника, обняв меня так, как всегда умела обнимать только она одна. Ее искрящаяся светом лучезарная улыбка в очередной раз была неотразима. Эти светло-карие глаза, прекрасно гармонирующие с непослушными вьющимися прядями волос цвета спелой пшеницы, излучали столько света, сколько не могло бы вместить в себя ни одно утреннее небесное светило. – О, как Чарлз будет рад увидеть тебя. Все эти годы он провел в своем кабинете, изредка покидая его. Сердце твоего отца залито грустью с того самого времени…, – она на мгновение замолчала, больно закусив нижнюю губу; так Джорджия всегда делала, когда едва не выпаливала то, что говорить не следовало. – Он сейчас в кабинете. Ты должен подняться к нему сейчас.

Звук моих шагов робко разлетался по всему этажу, мучительно угасая в теплых лучах испокон веков горящих канделябров. Стук моего сердца не касался существующей жизни в этих молчаливых стенах, замолчав, вжавшись как можно сильнее в мои ребра, словно пытаясь себя зачем-то изрезать. Темные двери, спрятавшиеся в незаметных дверных траншеях, без конца перешептывались между собой, затаив дыхание. Поместье Кёллер всегда было таким, и я уже думал, что никогда не увижу его хмурое лицо.

Холодная январская ночь засела в глубинах моей памяти, никак не покидая мой рассудок. Все то, что было до нее, стало для меня странным сном, большую часть которого я пропустил, сам не зная, как именно.

То тяжелое чувство, которое черной тучей нависло надо мной, называло себя страхом. Прежде я никогда не испытывал его, даже не задумывался о его существовании бок о бок с собой, но сейчас я ощущаю его холодное, прогнившее дыхание, от которого по спине невольно пробегают леденящие мурашки, больно царапая каждую клеточку моей кожи. Страх никогда не был мне врагом, мы даже не были знакомы, а сейчас, когда глаза наши встретись, мы сразу же возненавидели друг друга.

Мой отец всегда был строгих правил, имел свои собственные ценности и крайне радикальные пути достижения желаемых результатов, которые никто бы никогда не смог понять. Холодный взгляд постоянно о чем-то думающих глаз, непоколебимая серьезность, застывшая на тонком лице с безобразно правильными чертами, молчаливость, от которой становилось не по себе, длинные тонкие пальцы, на которых красиво сидел серебряный перстень с изящным черным камнем, внутри которого, кажется, застыла багровая капелька чьей-то невинной крови… Я запомнил его таким, но это вовсе не значит, что всю свою жизнь его тонкие губы ни разу не содрогались в улыбке.

Не знаю, как я так легко отворил дверь в его кабинет. Я думал, что никогда уже не смогу этого сделать вот так запросто, как было когда-то очень давно, когда, прибегая к нему, я просил у него какую-нибудь книжку, с которой было бы приятно провести холодный вечер у теплого камина. Каким он стал сейчас, когда миновало, кажется, целое столетие, исчезнув за нашими спинами? Кроме этого я уже не мог думать ни о чем другом.

Притаившийся за книжными стеллажами свет приятно кольнул мои застывшие от давнего внутреннего холода бледные щеки, заставив кровь внутри них заново заиграть новыми красками жизни. Тяжелая атмосфера, зарывшаяся в самую глубину души отцовского кабинета, тягостно и несколько тревожно обняла меня за плечи, больно впившись своими острыми когтями. Лишь тишина и кладбищенская гармония предстали передо мной, вопрошающе уставившись на меня, как на нежданного гостя.

Пустой пыльный стол, стоявший вполоборота у занавешенного старыми темно-синими шторами окна, одиноко поглядывал на меня, точно старый знакомый. Подойдя к нему, я невольно опустил глаза на давно запылившиеся книги, которыми он был беспросветно завален. Слой пыли был такой толстый, что я даже не смог разглядеть ни названия, ни автора одной из любимых отцовский историй, которые он всегда раньше бережно хранил на одном из книжных стеллажей. И только старая фотография, давно покрывшаяся метками старости, прилежно красовалась на лучах искусственного света настенных канделябров, лишенная малейшей пылинки, которая могла бы невзначай осесть на тоненькую серебряную рамку. Бережно взяв ее в руки, я невольно осознал невыносимую прежде тоску, медленно выедающую дыру в моей холодной груди. Красивая женщина в роскошном дорогом платье, держа в руках миловидный зонтик с нежными рюшками, улыбалась мне по ту сторону фотографии, позируя на фоне поместья Кёллер.

– Никто не умел улыбаться так, как умела она, – где-то недалеко от меня раздался легкий, непоколебимый голос, навевающий приятные воспоминания. – Тереза всегда отдавала все, что у нее было, своей семье. Жаль, что ей уже ничего нельзя дать взамен.

Поставив на место священную для этого помещения фотографию, я прошел к книжным стеллажам, заглянув в их тоненькие, непролазные коридорчики, полностью устланные пылью и белоликими липкими паутинами.

Некоторое время я бродил меж этого затемненного пространства, пока высокая фигура отца не блеснула в колющей глаза темноте. Его тонкие пальцы держали покрытую пылью книгу, ожидая, когда же глаза терпеливо дойдут до последней строчки. Я ожидал всего, что угодно, но того, что за долгие годы он останется таким же, как и раньше, было для меня совершенно неожиданно. Мне казалось, эти едва вьющиеся черные пряди волос окропятся легким серебром почетной седины, но как же я ошибался, думая, что возраст возьмет его тело в прочные тиски.

– Ты похож на нее, Энгис, своей душой, хоть внешне ты – моя копия. – Взгляд его ледяных серых глаз как-то неожиданно перешел с книги на меня, уже не в силах оторваться от моих. Только его пустые, давно потерявшие всякий смысл, глаза могли поведать мне о его неизлечимой печали, от которой он уже давно не может излечиться. Одиночество поедало его без остатка, сделав мир вокруг серым, тоскливым и безысходным.

– Что с ней случилось? И как давно?

Поставив книгу обратно на полку, отец как-то безразлично окинул меня прожигающим насквозь взглядом.

– Она умерла в ту холодную январскую ночь, которая не дает тебе покоя и по сей день, – от сказанных им слов по моему телу машинально пробежал холодок, который я испытал лишь раз за всю свою жизнь, – как и мне самому. Во всем, что тогда произошло, был виновен я – прости меня, Энгис, за мою слабость.

Из всего того, о чем он пытался мне сказать, я ровным счетом не понимал ничего. Все события, на которых зациклился мой мозг, начинались днями, проведенными в кругу родных мне душ, и заканчивались той беспамятной морозной ночью. Но что было до нее, до этой пустоты в моей душе? Чарлз был не намерен говорить об этом.

Пройдя к своему столу, на котором не было ни единого пустого места, он, водя пальцем по пыльной книге, задал неожиданный вопрос:

– Энгис, тот, кто присматривал за тобой все эти годы, – голос его звучал тяжело. Чарлз словно был обязан спросить меня об этом. – Его можно назвать… достойным?

Его серые глаза тоскливо упали на пыльный пол, точно сгорая от какого-то неведомого мне стыда.

– Директор Вальмонт всегда посвящал себя другим, не жалея ни сил, ни времени. Я никогда не сомневался в нем, ровно столько же, как и в тебе, отец.

Его длинные ресницы как-то нервно качнулись, и, слегка нахмурившись, Чарлз сделал донельзя серьезный вид, застыв на месте, как изваяние.

– Не стану навязывать тебе свои идеи, – внезапно легко отозвался он, по-прежнему с твердостью и даже некоторой суровостью посмотрев на меня, нисколько не изменившись в лице. – Достаточно и того, что ты хорошего мнения о нем. И если уж ты доверяешь ему, то и я последую твоему примеру.

Меня озадачили его слова, в которых я не видел ни смысла, ни какой-либо ниточки, ведущей к его душе, внезапно закрывшейся ото всех.

Есть в нем что-то не из этого мира, давно потерянное и чуждое каждому, но близкое мне в потаенных уголках моей темной души.

– Энгис, – его голос раздался тогда, когда я уже покинул его кабинет, но он словно не замечал этого, – прости, что не смог уберечь. Ты не должен был… вернуться снова.

Глава 5

Розы, прекрасные черные розы с изящной бархатной каемкой, красовались в никогда не пустующем саду у поместья. Их тонкие стебельки, по которым рассыпалась целая плеяда смертельных шипов, едва были прикрыты редкими листьями.

Шагая по шикарному черному ковру из этих проклятых цветов, дышащих любовью, я ненароком вспоминал, как нежные руки Терезы ухаживали за каждым цветком, боясь, что он однажды завянет. Душистый земляной пряный аромат доносился с их стороны, качаясь в низком сером небе.

– Госпожа Тереза никогда не любила черный цвет, но после твоего рождения он стал ее самым любимым. – Склонившись над одним из цветков, Рене вдохнула таинственный запах розы, обхватив его бутон длинными пальцами. Пара шипов, спрятавшихся за мягкими черными лепестками, больно уколола ее тонкую кожу, впитав крупинки ее алой крови. – Всегда так больно, – прошептала она, прислонив пульсирующие от боли пальцы к своим пухлым губам, ставшим от крови еще более алыми.

– Тебе не впервой?.. Конечно, тебе нравится боль, всегда нравилась, и я никогда не понимал тебя из-за этого.

Обернувшись ко мне, она грустно улыбнулась.

– Да, но самую страшную боль я не могу усмирить. – Ее темно-зеленые глаза потускнели от какого-то таинственного чувства, которое было известно лишь ей одной. – Почему, Энгис, ты никогда не любил меня? А сейчас, чего тебе не хватает сейчас?

Ее тонкие руки коснулись моей твердой груди, но, почувствовав холод, Рене тут же отстранилась от меня, безутешно мне улыбнувшись.

Ничего не ответив ей (не потому, что не хотел, а лишь потому, что мои слова здесь были уже не нужны), я неспешным шагом прошел мимо нее, не обронив ни единого взгляда в ее сторону.

Когда Рене осталась одна, она долго плакала, не скрывая от окружающего мира свои горькие слезы.

Оставшись наедине с собой в своей уютной темной комнате, я переставлял хрустальные шахматные фигурки из стороны в сторону, не находя себе места от горестной тоски. Я думал, что в этом мире смогу обрести свободу, вернувшись спустя многие годы, но ощущение замкнутости буквально связывало мне руки, тесно сдавливало грудь, в которой продолжала пульсировать самая настоящая жизнь.

Когда я смог вернуться обратно, смог вспомнить тех, кто всегда был рядом со мной, я еще сильнее стал несчастен. В груди больно жжет огонек, полыхая внутри моего холодного сердца. Это явный вестник моей скорой гибели от рук собственного одиночества. Увязнув вот так легко в трясине этого чувства, мы, отличающиеся от людей, быстро погибаем, не в силах справиться с самым сильным его проявлением.

Мысли путаются в голове, перемешиваясь в одну необъятную субстанцию из потерянных воспоминаний. То, что было перед событиями той холодной январской ночи, давно умерло внутри меня, заговорив по-новому. Я бы хотел узнать, прочувствовать это смертельное чувство потери, которое вынужден был испытать Чарлз, но кто-то внутри меня настойчиво убеждает меня не делать этого и даже не думать на эту тему. Какова причина? Возможно, я могу погибнуть от этих воспоминаний.

Все мне здесь казалось неживым, таким притворным, что сердце не может дышать этим отравленным ложью воздухом. Я задыхаюсь, я медленно начинаю растворяться в этой опечаленной темноте, которая пытается меня утешить. Поместье Кёллер дало мне жизнь, научило преданности и заботе, но мне мало того, что оно мне может предложить сейчас. Ярая тоска окутывает мою душу беспросветной вуалью, и я уже перестаю различать окружающие меня цвета. Серый, черный и снова серый, этот ненавистный мною цвет одиночества. В настенном зеркале я вижу свое печальное отражение, которое, кажется, застыло в каком-то непросветном, несуществующем пространстве. Глаза цвета пустоты смотрят на меня, не говоря ни о чем. И это моя жизнь, ради которой некогда было отдано так много жертв? Холодно и пусто… Пусто и одиноко… В этом маленьком мире никто никогда не был счастлив. Но я бы мог попробовать это чувство на вкус. Я бы мог первым из всех нас дотронуться до него, чтобы понять, стоит оно того или нет.

Комнату оглушило неприятное постукивание, раздавшееся по ту сторону двери. Некто тихо постучал по ней костяшками пальцев, а затем медленно отворил. Призрачным светом настенных канделябров была освещена фигура Эндиана. Его блестящие в сумраке моей комнаты глаза сверкали, казалось, пылали всевозможными языками горячего пламени.

– В шахматы удобнее играть двоим, нежели одному. – Прикрыв за собой дверь, он размеренным шагом приблизился ко мне. – И лучше со светом, чем в кромешной темноте. – Легким движением руки он зажег давно уснувшие свечи в настенных канделябрах, свет от которых больно ударил по моим глазам. – Я каждый день смахивал пыль с каждой из этих фигурок, ожидая того дня, когда мы с тобой снова сможем сыграть, составив друг другу достойную компанию.

Расставляя фигурки на их законных местах, я плавным жестом руки пригласил его сесть.

– Не хватает одной фигурки, – заметил я, бросив настораживающий взгляд на хрустальное черно-белое поле, готовое к новому сражению.

– Фигурка черного короля пропала очень давно. Я уже и не припомню, как давно это было. – Эндиан лишь пожал плечами, отведя глаза в сторону, чтобы я не видел его болезненного сожаления. Шахматы всегда много для него значили.

– Я разговаривал с отцом, – вырвалось у меня, не в силах больше сдерживаться внутри моего и без того увядшего рассудка. – И мне показалось, будто он давно уже мертв.

Подняв в воздух легкую фигурку белой пешки, Эндиан выставил ее вперед, подняв на меня свои огненные глаза, полные самых искренних чувств. Он точно прекрасно понимал сказанные мною слова.

– Госпожа Тереза очень многое значила для него. Добрая, заботливая, всегда готовая прийти на помощь или дать дельный совет. С того далекого времени, как она приняла нас, каждый считал ее своей матерью, уважал как никого иного. Потерять такую женщину и остаться при своей жизни может лишь бездушное животное. Чарлз, думаю, холодно тебя встретил?

Подняв в воздух черного коня, я тут же поставил его на поле, предложив следующий ход Эндиану.

– Это нормально, – отмахнулся он, убеждая меня, что подобная холодность с недалеких времен всегда была свойственна моему отцу, о чем я и без того знал сам. – Если бы я потерял Джорджию, то…, – Его всего вмиг передернуло, как от мощного заряда электрического стула. – Энгис, ты не рад вернуться?

Молчание нависло над нами, пробежав по комнате холодной волной, качнув ровное пламя свечей, одетых в серебряные дорогие канделябры.

Закрыв глаза, я устало припал к бархатной спинке стула, не зная, что и ответить.

Рад ли я вернуться туда, где я давно перестал быть счастлив? Рад ли я тому, что некогда огромный для меня мир внезапно стал так мал, что я едва могу дышать его тесным воздухом? Рад ли я тому, что дорогая для меня душа сейчас слишком далеко от меня?..

– Я запутался и уже не могу понять, чему я сожалею, а чему нет.

Подхватив одну из фигурок, Эндиан начал медленно крутить ее в своих руках, едва прищурив свои хитроумные глаза.

– Вижу по тебе, что ты болен кем-то, смертельно болен, – сказал он, покачав головой в знак собственной правоты. Как же он чертовски был сейчас прав. – И единственным лекарством, которое может тебя спасти, является как раз лишь та, которую ты любишь. Ты говорил ей об этом?

– Нет, – опустошенно ответил я, понимая цену несказанных ранее мною слов.

Эндиан неодобрительно посмотрел на меня, поставив фигурку на середину хрустального поля битвы.

– Иной раз уже будет поздно говорить об этом. Ее душа может быть поймана совсем в чужие сети.

Когда тусклое, темное солнце маленького мира исчезло за черными облаками холодного вечера, поместье Кёллер налилось прекрасными, чарующими звуками, виртуозно рождающимися под тонкими музыкальными пальцами Лео, что едва дотрагивались черно-белых клавиш темно-синего лакированного пианино.

Его музыка – это не что иное, как крик его собственной души, которая продолжает рыдать на протяжении долгих лет. Никто не знает, какое его чувство рождает такие композиции, да и никто не думает об этом, просто наслаждаясь его удивительными музыкальными тональностями, в которых медленно утопает все вокруг. Но как же много ему пришлось однажды заплатить за эту любовь к музыке, за эти уникальные способности, которыми обладает лишь он один… Только жгучий глубокий шрам на его шее, сползающий с щеки и уходящий на грудь, напоминает о его болезненной плате за истинный талант.

Когда последняя нота томительно опустилась на окружающий мир поместья, все вокруг замерло, кажется, даже перестав дышать. В груди моей все резко сжалось, словно в кованых тисках, болезненно изнывая от тягостной тесноты.

В эту минуту, когда Лео завершил свое очередное признание в любви кому-то неведомому, мне стало еще более тоскливо, невыносимо больно.

Краски вокруг меня стали еще более серыми, безжизненными и пустыми, потеряв всякую долю прежней истины. Это был не тот мир, который я помню. Душа, запертая внутри меня, яростно кричит, настойчиво говоря об этом. И я бы вечно испытывал эту серость, был бы ее верным слугой, если бы не одно чувство, пообещавшее мне безграничную свободу.

Оно пришло ко мне в тот момент, когда я был полностью порабощен одиночеством. С этого самого момента мне везде чудились эти прекрасные голубые глаза, наполненные всевозможными красками жизни. Именно тогда, когда они были так далеко от меня, я понял, что уже не смогу прожить без них ни единого дня.

Возможно, мы всегда были не правы, думая, что такие, как мы, значительно отличающиеся от людей, никогда не познаем великое светлое чувство, подвластное лишь им одним, но это чувство уже давно живет внутри меня самым нежным проявлением зависимости.

Глава 6

Академия была пуста, и что-то взволнованное чувствовалось в каждом ее затемненным уголке. Еще никогда в этих стенах не было такой тишины, выедающей в душе неизгладимую тревогу. Ни единого лучика света, застывшего в едва потрескавшихся окнах, ни единого звука, притаившегося за дверью… Ничего, что могло бы говорить о жизни, к которой я уже очень давно привык.

Изучая одинокие коридоры, безмолвно застывшие в тишине, я перебирал в голове всевозможные варианты внезапного исчезновения жизни из этих готических холодных стен. Но ни одно предположение не могло удовлетворить мой жгучий интерес.

Звук моих шагов, рассыпающихся по всему пространству «Кёрс-Роуз», был единственным признаком жизни, едва в силах вернуть академии прежние силы, чтобы существовать.

По моей спине пробегал целый легион ледяных мурашек, колющих меня своими заостренными проворными лапками. Академия не могла опустеть, она не могла вот так умереть, если только это не очередная забава Лореила.

– Энгис. – Нежная рука коснулась моей ладони, заставив сердце внутри меня бешено всколыхнуться.

Увидев безгрешно струящийся свет ясных голубых глаз, что без памяти смотрели на меня, я затаил дыхание, впервые решившись позволить себе крепко обнять это хрупкое тело, уже не боясь за его сохранность.

– Я боялся, что уже не смогу увидеть тебя, – едва слышно обронил я, не выпуская ее из своих горячих объятий, в которых она казалась такой невесомой, легкой парящей снежинкой над грешным покровом бренного городка.

– Боялся? За меня? – голос ее почему-то дрожал. – Но, Энгис, почему?

Я безустанно готов был придумывать самые разнообразные ответы на этот настойчивый вопрос, никак не решаясь сказать о том, что я чувствовал по отношению к ней. Не знаю, что внутри меня противится этим простым словам, о которых мне рассказывал недавно Эндиан. Они точно вылетели из моей головы, улетев вместе с холодным потоком встречного ветра, поднявшись высоко к темным низким небесам.

– Потому что я не хочу, чтобы твой цвет глаз принадлежал кому-то еще.

Взяв мое лицо в свои ладони, она непринужденно улыбнулась, подарив мне нежный, но несколько отстраненный поцелуй. Ощущая нежность ее тонких губ, я лишь сейчас понял, что мои сети были пусты, однако в ее без единого шанса на свободу лежала моя душа, запутавшаяся в прочных веревках вечности.

Я не хотел возвращаться в поместье Кёллер, вспоминая неприятную удушливую атмосферу одиночества и тоски, в которой я оказался бессильным.

Моим верным спасением от неминуемой гибели стала Вейн, единственная в силах развеять все ненастья, черными тучами скопившиеся над моей головой.

Не сводя с нее своих глаз даже тогда, когда она, желая уединиться с хорошим томиком фантастической истории, одна была в едва освещенной библиотеке, я тайно любовался ею, оберегая, как один из редчайших драгоценных камней.

– Почему ты смотришь? Мне неловко от твоего взгляда, – однажды спросила она, заметив меня за темными книжными стеллажами.

– Я боюсь, что ты вдруг исчезнешь, – ответил я, более не найдя подходящих слов.

Да, когда она оставалась одна, я боялся за нее больше, чем за самого себя. Я не мог и вообразить то мгновение, когда ее легкое тело, подхваченное воздухом, начнет рассыпаться на частички, медленно превращая ее в пыль. Кто-то бы сказал мне, что это слишком, но я никак не могу выбросить из своей головы этот образ, исчезающий в темноте. Но самым страшным для меня было то, что я уже не смогу к ней прикоснуться.

Болезненно прижимая руку к своей груди, я понимаю, что сердце мое болит, изнывает от какого-то несносного жжения, кажется, от яростного огня, пылающего внутри. Но может ли тот, кто никогда не был человеком, ощущать, как болит его душа? Я ощущаю, прекрасно понимая, что могу в любую минуту погибнуть от этого прекрасного чувства.

Тонкая реальность Сан-Лореила, вернувшись на круги своя, продолжала свою неторопливую жизнь, наполнив стены «Кёрс-Роуз» прежними красками, звуками и гармонией. Все, что творилось вокруг, было создано для тех, кому сотнями лет не нужно было куда-то спешить, раз за разом повторяя бессмысленный круговорот своей бесформенной жизни.

Ночью, когда улицы города укутались холодными туманами и неразгаданными секретами, я наблюдал за тем, как высокая фигура с рыжими прядями непослушных волос быстро исчезает за извилистым поворотом мостовой дорожки, уводящей в старую, брошенную всеми часть Сан-Лореила. И что творится в мыслях у этой фигуры, так поспешно направляющейся в сторону самой убогой улицы Бра´гин-Глосс? Лишь только таинственные дела, касающиеся скрытых стен старого, почти рассыпавшегося храма старого наставника На´рвелла, курирующего несколько отчаявшихся душ, неспособных выживать в окружающей среде Сан-Лореила.

В эту разлагающуюся от местного воздуха общину входят самые рискованные и отчаявшиеся, готовые пойти на самые крайние меры ради долгожданной свободы. Жизнь внутри прочных прутьев Сан-Лореила редко кому может прийтись по вкусу, поэтому многие бросают вызов самому Лореилу, пытаясь на протяжении нескольких столетий отыскать хотя бы отдушину, малейшее окно, чтобы наконец-то почувствовать свободу. Я многое слышал о них, но не думал, что они существуют на самом деле. Но еще более неожиданным фактом для меня стало то, что Сэм был одним из них, безвольно позволяя себя обманывать.

Не в силах унять свой интерес, я тенью скользил по следам Сэма. Его торопящиеся шаги едва не бежали по холодным лужам, спотыкаясь на ровном месте. По нему было видно, что вся его душа испытывала тайное волнение и страх, глубоко укоренившийся внутри него. Мне было непривычно видеть его таким, но и жалости я к нему испытать уже не мог после сказанных им слов, которые до сих пор оживают передо мной.

Постоянно оборачиваясь назад, он торопился, тяжело при этом дыша. Его тягостное дыхание разносилось по всему пространству городка, привлекая к себе излишнее внимание бродячих по тоненьким улочкам города душ, петляющих по его горячим следам. Подобное существо, как он, особенно привлекало их внимание, заостряло желание вмиг разорвать на части. Наверное, это было лишь потому, что свет, исходящий от их едва припавшего к голове нимба, болезненно резал их глаза.

Полуразрушенное кирпичное здание словно само по себе образовалось перед ним, обещая наградить его заслуженной безопасностью и покоем, кроме которых ему уже ничего не было нужно.

Задыхаясь от нехватки воздуха и ломящей тело усталости, он бежал, постоянно спотыкаясь и падая, больно обдирая свои руки, подставляемые под удар мостовой дороги. Теплый свет, струящийся из окон храма, шептал ему всякие утешительные слова, приглашая в нем раствориться.

Когда силы, покинувшее его обездоленное тело, сдали, Сэм безжизненно повалился на дорогу, умоляюще протягивая руку в сторону едва сидящих на петлях дверей. Но никто не вышел к нему, никто не спас его от приближающейся угрозы, идущей по его пятам.

Шепча никому не известные слова, потерянные души уже практически хватали его за ноги, желая утащить в непросветную, ядовитую для него темноту. Тогда я не смог позволить погибнуть ему от рук самой страшной для него смерти, развеяв каждую голодную душу, нависшую над ним.

Не знаю, почему я тогда сделал это, внезапно выбросив из головы его пронзительный взгляд и едкие слова, затрагивающие душу важной для меня фигуры. Наверное, где-то в глубине моей груди действительно еще осталась живая душа, способная чувствовать и понимать чувства других.

«Кёрс-Роуз» вряд ли сможет когда-то уснуть нормальным сном. Она видит все, что происходит снаружи и чувствует то, что происходит внутри нее. Я не раз думал о том, что внутри нее течет самая настоящая кровь, течение которой легко можно услышать по ночам, когда весь мир тихо засыпает, начав просмотр своих извечных кошмаров.

Я часто прислушивался к ней, пытался даже поговорить, но она молчала, гордо смотря на меня, точно насмехаясь. Тогда я был одинок, беззащитен, но теперь, когда я могу слышать стук хрупкого сердца, дорого для меня, весь мир, некогда погруженный в ядовитые серые тона, заново расцвел, даруя мне искреннюю свободу, у которой безупречные голубые глаза.

Внезапно сердце в груди сжалось так сильно, как никогда раньше. Оно истошно кричало, задыхаясь от какого-то насквозь пронизывающего дыма, захлебываясь в едва теплой крови.

Схватившись за грудь, я припал к стене, повалившись на холодный керамический пол, раздирая черную рубашку, царапая кожу, пытаясь остановить мучительную боль, заставшую врасплох. Она поедала меня, оставляя мне взамен окровавленные пальцы собственных рук и искалеченную плоть, просящую пощадить ее.

В глазах темнело с каждой секундой, и я не мог уже ничего с этим сделать, кроме как пытаться беспамятно вырвать предмет моих терзаний из холодной груди. Я едва не закричал, почувствовав, как что-то внутри меня резко загорелось и вмиг потухло.

Я слышал, как кто-то произносит мое имя. Этот голос был таким тихим, что я едва мог уловить его. Он звал меня, называя по имени, кажется, просил о помощи, но я ничего не мог сделать. Я был не здесь, не в этом мире, а в каком-то ином, где все кажется таким бессмысленным и непорочным. Нет, это был не рай, но и не ад, что-то гораздо больше, чем эти два давно опустевших, вульгарных мира.

Когда я пришел в сознание, голова была настолько пуста, что ни одна мысль не могла родиться в ней, дать начало новым размышлениям.

Что-то очень тяжелое свалилось на тело, отчего я с большим трудом мог подняться на ноги. Глубокая рана, пульсирующая на моей груди, напоминала мне о невыносимых терзаниях, которые я не так давно испытал.

Эта боль, живущая внутри меня острым осколком, была рождена вместе со мной. Помню, как она часто испытывала меня на прочность, терзала, как бешеный пес, у которого я случайно встал на пути.

Никто не мог мне помочь, ровно так же, как и сейчас, попросту не понимая того, что происходит внутри меня, когда этот смертоносный осколок снова врезается мне в грудь, медленно разрезая каждую клеточку моей плоти. Но сейчас я страдаю от этого больше, так и не сумев понять, чему же нравится пытать меня самым изощренным способом.

Поднявшись с холодного пола, который беспристрастно передавал звук моего каждого движения, я осмотрелся вокруг, сам не зная, зачем. Наверное, это давно стало моей привычкой, которая позволяла мне держать свое существование в тайне, полной безопасности.

Ноги сами по себе пришли к комнате Вейн, дверь в которую была едва приоткрыта. Это встревожило меня, и я резким движением руки отворил дверь, надеясь, что она сладко спит, не подозревая об одном кошмаре, который мог бы ее внезапно коснуться.

Яркая вспышка тревоги ослепила меня, когда я увидел абсолютно пустую комнату. Бежевое мягкое одеяло лежало на полу, как и подушка, на которой безвольно лежал белоснежный волос, явно не просто так сорвавшийся с головы девушки.

Мне было трудно дышать, осознавать то, что произошедшее было реальным. Но как же я смог это допустить? Вейн пропала по моей вине.

Бросившись по ночным улочкам городка, я искал ее, произнося дорогое мне имя дрожащим, едва живым голосом. Но ни одна тьма, ни одна реальность и ни один кошмар не ответили мне, лицемерно поглядывая на мои попытки найти потерянное.

Тогда, лишенный всякой надежды, я проклял этот город, полный удушающей боли и давно потерянных надежд. Но я не собирался сдаваться. Где-то в глубине души я чувствовал Вейн, слышал, как бьется ее трепетное сердце.

Глава 7

Я должен был сконцентрироваться на себе, заставить свое сознание отключиться от реальности и услышать слабый голос Вейн, зовущийменя из ниоткуда. Это был не сон, она действительно звала меня, прося о помощи, но я не мог понять, откуда исходит этот шепот. Он парит над моей головой, внезапно отдаляясь от меня, падая на пол и вновь поднимаясь, продолжает кружить, как пожелтевший лист, сорвавшийся с осеннего дерева.

Мысли мои были переполнены ее образом, который, нежно прикасаясь ко мне, вмиг отдаляется и исчезает, растворяясь во тьме. Ну почему же я стал так бессилен, потеряв ее? Я не могу даже двигаться, не могу говорить, не могу даже нормально дышать…

Кажется, что вместе с ней похитили и какую-то очень значимую для моей жизнедеятельности частичку, отвечающую за мое сознание.

Открывая глаза, я вижу перед собой только серый мир, не имеющий ни одной яркой краски, способной его спасти. Все резко стало таким ненастоящим, что и себя я начал считать выдуманным кем-то персонажем какой-то несчастной истории, которая начинает быстро приходить к долгожданной развязке, исход которой, очевидно, плачевен.

И почему только этот невыносимый мною цвет окружает собой все вокруг? Серый – это не цвет спокойствия. Он убивает, медленно и незаметно проникая в сознание, как ядовитое жало, лишающее здравого рассудка и всяких жизненно необходимых эмоций.

Прислушиваясь к нежному шепоту, который уже успел проникнуть в мое сознание, я медленно засыпал, теряя малейшую связь с внешним миром.

Тело становилось таким невесомым и легким, отчего мне казалось, что даже самый незначительный поток воздуха может без проблем поднять меня, расщепив на молекулы.

Я уже не мог управлять своим телом, а шепот становился все громче и громче, оглушая меня, точно выстрелом из мощного оружия.

– Не позволяй этому случиться, – яростный крик, внезапно ворвавшийся в комнату с холодным порывом ветра, прогнал ласковый шепот, в котором я был готов утонуть. Сэм тряс меня за плечи, приводя в сознание, которое от меня бесправно отказалось. – Если ты позволишь, то умрешь. Перестань уже терзать себя, Энгис. Твоя жизнь ни от кого не зависит.

Голова гудела от его слов, что звоном раздавались в ней, скоро придя в прежнее состояние.

Его внезапно обесцветившийся образ говорил только об одном – я снова потерял все краски жизни.

– Зачем ты пришел? – Его едкие слова снова пронзили мое сердце, в который раз нанеся ему неизлечимые раны.

Сэм тяжело вздохнул, опустившись на стул, стоящий рядом:

– Ты спас меня. – Я невольно вспомнил его бессознательный образ, который едва не утащили во тьму проклятые души городка, желая полакомиться плотью существа с чистейшей кровью. – Однако от тех слов я не отказываюсь. То, что было сказано, было сказано всерьез. Уж прости, но по-другому я не могу.

Не знаю, какое чувство тогда управляло мной, но я больше не мог держать на него зла, которое уже давно потеряло свой всякий смысл.

– Я знаю, где она сейчас. – Его слова молниеносно прожгли мой рассудок, подарив некогда потерянную надежду.

Мой взгляд без каких-либо эмоций застыл на нем, ожидая долгожданного ответа, с которым Сэм явно не торопился, испытующе смотря на меня.

– Ты же знаешь, что молчать уже бесполезно, – отозвался я, разрушив тесное молчание, напрягающее атмосферу вокруг. – Так где сейчас Вейн?

Опустив глаза, он резко помрачнел:

– И почему твоя жизнь зависит именно от нее? Не понимаю. Она ведь легко может уничтожить тебя, стоит лишь ей захотеть.

– Если этот день когда-то наступит, я не стану даже сопротивляться.

Без следа жизни на потускневшем лице, Сэм поднял на меня свои недоумевающие глаза, которые пытались мне о чем-то сказать, убедить, заставить поверить, но всех его стараний все же было мало.

Моя душа давно была скованна в крепких руках Вейн, которые уже вряд ли когда-то смогут ее отпустить.

Скрепя сердце, Сэм согласился помочь мне найти дорогую для меня пропажу, пожертвовав собой ради спасения моей собственной жизни, которая давно висела на волоске.

Вейн очнулась в каких-то незнакомых ей развалинах. Она чувствовала неприятный запах, очень сильно напоминающий сырую могильную землю, давно прокисшую под проливными дождями.

Не став размышлять о своем месторасположении, Вейн попыталась подняться на ноги, приложив к этому все свои имеющиеся способности изнеможенного тела. Ей хватило секунды и одного неприятного удара о землю, чтобы понять, что руки ее были прикованы цепями к ручке люка. Это окончательно обезнадежило ее.

Она знала, кричать нельзя, ведь иначе они услышат, эти создания, давно потерявшие веру в завтрашний день, медленно разваливаясь на части.

Руки ее болели от сильной хватки цепей. Рядом не было ни души, и только тихое завывание зверя где-то вдали лихорадочно заставляло трястись ее колени. Она совершенно не была готова услышать приглушенные шаги, поднимающиеся на разрушенный этаж старого здания у заросшего пруда.

Когда шаги во тьме стихли, перед ней появилось пять фигур, лица которых она запомнила раз и навсегда, впервые увидев над своей постелью.

С усилиями приблизившись к ней, одна из фигур склонилась над ее слабым телом, внимательно рассматривая, проклиная одним только взглядом.

– Ты знаешь, какого нам дышать этим гнилым воздухом? – раздался его хрипловатый голос, от которого Вейн стало не по себе. – Нет, конечно, не знаешь. Еще бы тебе об этом знать. – Фигура разразилась удушающим кашлем, едва удержавшись на ногах. – Это нечестно по отношению к нам, – голос неизвестного задрожал. Казалось, некто был готов разразиться самыми горькими слезами на всем белом свете. – Мы не должны были оказаться здесь, в этой клетке, сплошь населенной демоническими отродьями, которым внезапно выпал шанс получить собственную душу, отнятую у нас.

– И в чем же здесь моя вина? – спросила Вейн ровным, до безумия спокойным голосом, не поднимая на него своих глаз.

Создание, не ожидавшее услышать от нее и слова, насквозь прокусило свою губу от испепеляющей злости ко всему, что было вне его давно потерянного мира.

– В том, что ты спокойно дышишь этим воздухом, не в силах им отравиться, – прохрипела фигура, с трудом поднявшись на ноги. – Нам известно о слабостях одного демона, который с минуты на минуту распрощается с жизнью, однажды привязавшись к тебе, как банный лист. Эта нездоровая зависимость есть наркотик, излечиться от которого уже нельзя. А вы так хрупки, поэтому сегодня нам доставит искреннее удовольствие наблюдать за тем, как ты вместе с ним рассыпешься на части.

На бледном лице Вейн загорелась улыбка, прямо насмехающаяся над сказанными им словами. Подняв на него свои голубые глаза, чистота которых отгоняла всю тьму, скопившуюся вокруг, она тихо прошептала:

– Знаете, почему вы здесь? Потому, что предали свет, бесправно согрешив.

Холод старого развалившегося каменного здания, давно отстранившегося от жизни, брошенного в одной из параллелей Сан-Лореила, чувствовался всем телом. Ледяные капли дождя, ударяя о камень, глухо отбивали мелодию, которая вряд ли может предвещать безопасность.

Насквозь пробитое мглой небо отражалось в темно-зеленой воде непроходимого пруда, дугой обогнувшего развалины некогда величественного здания.

Направляясь в его сторону, мы с Сэмом прислушивались к нездоровой окружающей тишине, которая, как мне тогда показалось, нахально нас обманывала своей беззащитностью. Все вокруг было таким тихим, что я отчетливо слышал наше с Сэмом прерывистое дыхание.

Босые ноги, беспечно ступающие по мокрой от дождя траве, были покрыты мелкими царапинками и синяками, ставшими свидетелями болезненной хватки прочных оков. Белая ночная сорочка едва колыхалась на порывах легкого ветерка, скользящего по тонким рукам девушки. Она неспешно направлялась в мою сторону, точно оценивая каждый мой шаг, проделанный ей навстречу. Ее белоснежные волосы, едва касаясь тоненьких плеч, развевались в разные стороны, придавая этому беззащитному существу еще более хрупкий вид.

Остановившись передо мной, она легко обняла меня, тепло улыбнувшись.

– Вейн, прости, что меня не оказалось рядом в тот момент, когда я так был нужен. Из-за меня ты подверглась опасности. – Мои руки не решались ее почему-то обнять, хоть я очень сильно желал этого. Синяки и порезы на ее руках и ногах не позволяли мне даже прикоснуться к ней, словно их нанес я сам.

Ее тонкий палец коснулся моих губ, прося меня больше не произносить ни единого слова.

– Я сама виновата, раз стала легкой добычей. И это я должна просить у тебя прощение. – Она виновато опустила глаза, по-детски поцеловав меня в щеку.

Я видел, как ее босые ноги, истерзанные цепями, еле стояли на месте, вот-вот готовые подвести хозяйку, повалив ее на сырую землю. Поэтому, подхватив ослабевшее тело на руки, я бережно прижал ее к себе, желая как можно скорее избавить ее от насквозь пронизывающей дрожи.

– Но куда делись похитители? – Сэм почувствовал что-то неладное в событиях, произошедших в разбитых стенах забытого всеми здания.

– Они рассыпались, – легко ответила Вейн, подарив ему улыбку, которая его больше всего пугала.

Мягкими руками она дотронулась моих плеч, бережно припав к моей спине. Она ничего мне не сказала с того самого момента, как мы вернулись в «Кёрс-Роуз», оставив все недавно произошедшие события позади.

Я чувствовал, как легко трепетало сердце в ее прижатой ко мне груди, как оно ликовало, просто находясь в безопасности. Я был рад, несказанно рад, ее осторожным прикосновениям, тому незначительному теплу, которым она без остатка делится со мной.

Когда она вот так обнимает меня, закрывая глаза, я уже не могу пошевелиться, незаметно для себя навеки став ее заложником.

Не осмеливаясь прикоснуться, я молча слушаю, как она дышит, как легко вздымается ее грудь, как колышутся ее длинные пушистые ресницы, словно в каком-то сладком дурмане таинственного сна. Она не говорит мне ни слова, но мне это и нужно.

Через какое-то мгновение я слышу, как ее дыхание становится тише, чувствую, как ее руки ослабевают, медленно сползая по моим плечам, вот-вот готовые сорваться.

Оторвавшись от любования за ночной жизнью города, я беру ее тело на руки, еще немного любуясь спящим, таким беззащитным видом, а затем аккуратно кладу ее в мягкую постель, накрывая теплым одеялом. Но почему-то, когда она вот так покидает меня без предупреждения, я не могу сделать и шага, точно прикованный к ней какими-то невидимыми, но очень прочными цепями.

Ее ресницы продолжают трепетать, едва подергиваясь в полудреме. Такая невесомая, такая легкая и такая совершенная…

В этот раз я не смог удержаться, прислонив свою ладонь к ее мягкой щеке. Больше всего я боялся, что в этот момент она возьмет и исчезнет, оставив меня одного в этом душном мире, из которого никому нет выхода, но как же я был рад, что этого не произошло.

Я уже был не в силах оторваться от нее, аккуратно скользнув пальцами по тонкой шее. Ее грудь встрепенулась, кажется, от нежданного прикосновения.

Тьма сгущалась новыми красками, зарывалась в каждый потаенный уголок, перешептывалась с кем-то невидимым, кажется, обговаривая какой-то загадочный план. Она медленно кружила над Вейн, пыталась дотронуться до нее, схватить за руки, чтобы внезапно утащить в один из возможных пустых миров, в котором она уже вряд ли сможет уцелеть.

Забравшись на край ее кровати, я долго наблюдал за ней, не в силах сомкнуть глаза. Я и не заметил, как во сне она прижалась ко мне, даже через рубашку обжигая мою грудь своим горячим дыханием.

Глава 8

Наутро, когда первые лучи едва окрепшего солнца коснулись пушистых ресниц девушки, Вейн распахнула свои глаза, в которых отчетливо читалось недоумение:

– Энгис, ты всю ночь провел рядом со мной?

– Ни на секунду не смыкая глаз, – тихо ответил я, продолжая смотреть на нее.

В ее глазах сияло смятение, одновременно переливаясь самыми разнообразными оттенками восхищения. Она не знала, что ей ответить, да и что вообще сказать, ведь ради нее еще никто не был готов пожертвовать собой.

Прикрыв свои глаза, она затаила дыхание, и снова открыла их, вновь посмотрев на меня.

– Нет, это не сон, – пролепетала она, попытавшись мне улыбнуться. – Неужели совсем не смыкал глаз?

– У меня не было для этого повода. Я ведь пообещал оберегать тебя любой ценой.

Вейн опустила глаза на льняную подушку, на которой пряди наших волос едва сплетались друг с другом. Я ощущал ее неровное дыхание, временами прерываемое чувством обжигающего ее смущения.

– Ты слишком зациклился на мне, Энгис, – еще тише проговорила она, не поднимая на меня своих внезапно опустевших глаз. – Так нельзя. Это не защита, а кража у всего остального мира.

– Вейн, если бы ты знала, как я хочу украсть тебя у самой жизни, у этого городка, подарив другую, ни на что не похожую жизнь. – Мои руки сжали ее ладонь, уже не желая отпускать.

Вновь ее глаза озарились тем светом, который согревает мою застывшую от холода Сан-Лореила душу, спасая от жутких кошмаров по ночам.

Ее тонкие губы образовали улыбку, насквозь прожигающую меня:

– Если ты действительно этого так хочешь, то почему же не украдешь, допустим, сейчас?

Мои тонкие пальцы скользнули по ее мягким волосам, остановившись у основания ее шеи.

– Тогда тебе придется распрощаться со своим миром, приняв мой. Я не хочу, чтобы ты когда-либо чем-то жертвовала.

– А если этого хочу я сама?

Она настойчиво ждала от меня ответа, не сводя с меня своих требовательных глаз, отказать которым я уже был не в силах.

Поднявшись с ее постели, я протянул ей свою руку, надеясь, что ее слова были реальны. Не раздумывая, она вручила мне свою тоненькую ладонь, последовав за мной в сторону огромного зеркала, стоящего у тяжелого платяного шкафа.

– Если сейчас ты сделаешь шаг вперед, то уже никогда не сможешь попасть в свой собственный мир. Это жертва, от которой ты можешь отказаться. Тогда я пожертвую этим миром ради тебя.

Она встревоженно подняла на меня свои глаза, в которых застыла какая-то слепая печаль.

– У меня давно нет своего мира, – с дрожью в голосе сказала она, опустив глаза. – Он рухнул, когда я была ребенком.

– Тогда я дарю тебе свой. – Сделав шаг в мир, который был мне подвластен, я боялся, что она откажется, но Вейн смело шагнула за мной.

Прекрасное голубое платье с витиеватым черным кружевом, нежно лежащим на ее тонких руках и длинной шейке, изящно смотрелось на ней, придавая особенный, сказочный вид. Легкие черные туфельки на невысоком каблучке звонко стучали по каменному полу, звоном разлетаясь по всей моей комнате.

Остановившись у зеркала, основания которого были искусно облачены в серебряную каемку, Вейн замерла на миг, погрузившись в какие-то без конца тревожащие ее мысли.

– Что-то случилось? Почему ты так грустна? – едва приобняв ее за плечи, встревоженно спросил я.

Мои прикосновения точно обожгли ее, отчего она неожиданно отстранилась от меня, бросив пугливый взгляд в мою сторону.

– Вейн? – Она без конца начинала меня пугать, нагоняя самые невероятные мысли, болезненно тревожащие меня.

Тяжело выдохнув, она присела на стул, стоящий у моего шахматного стола, прислонив ладонь к своему разгорячившемуся лбу.

Присев перед ней на колени, я заглянул в ее пустые глаза, в которых ничто не могло более отразиться. Я хотел было обнять ее, но руки мои не могли даже приблизиться к ней.

– Прости, – на вздохе сказала она, вновь посмотрев на меня прежними глазами, полными ясного света, – прости меня, Энгис. Я не знаю, что и сказать тебе, чтобы ты смог понять меня.

– Мои прикосновения болезненны для тебя, – механически проговорил я, больше не надеясь ее коснуться.

Она встрепенулась, как птица, попавшая в клетку, крепко и так нежно заключив меня в горячих объятиях.

– Да о чем же ты?! Еще ничьи объятия не были для меня так желанны. Просто я не могу поверить, что это все реально.

Хотел бы я верить ее словам, как когда-то, но что-то внутри меня съежилось в серый клубок, не зная, как уже снова стать похожей на мою прежнюю душу.

Она не выпускала меня из своих объятий, но я уже не мог как прежде даже дотронуться до нее, боясь увидеть то перепуганное до смерти лицо, которое до сих пор стоит у меня перед глазами.

Тяжелый сон, внезапно свалившийся на меня грузным кошмаром, не давал мне ни капли покоя. Он был, как мне казалось, самым реальным из всех, которые мне однажды удалось увидеть в призрачном царстве великого и ужасного Морфея. Это был бы один из самых обычных кошмаров, если бы не одна душа, нашедшая место среди моих собственных страхов.

Очнувшись один в огромном и холодном поместье, я был подавлен самыми разнообразными чувствами. Они давили на меня, прожигали мою грудь, хватались за сердце, пытаясь его вырвать и вмиг разорвать, смеясь над тем, как я медленно умираю.

Одиночество, тоска, смятение и грусть… Я всегда ненавидел эти чувства, презирал их, будучи слабым существом на их громоздком фоне. Что бы я ни делал, куда бы я ни шел, они всегда преследовали меня, были в моей голове, беспристрастно терзая ее самыми токсичными мыслями.

В этом мире я был страшно одинок, несчастен, печален. Но стоило однажды мне увидеть ее, ту, что кружила в саду черных роз, задорно заливаясь радостным смехом, как я вмиг ожил, позабыв о кошмарных страданиях, с которыми мне приходилось уживаться. Я хотел было выглянуть в окно, прокричать ее имя, но ни единого слова не могло сорваться с моих губ, заставить ее поднять голову, чтобы посмотреть на меня. Тогда, бросившись к центральным дверям, я выбежал на улицу, едва хватаясь за воздух.

Когда моги мои привели меня в сад, он был пуст. Цветы больше не цвели, разбросав все свои бархатные лепестки по чернильной земле, да и никакой девушки там уже не было. Засохший терновник, взявшийся точно из ниоткуда, схватил меня за ноги, пронзив их насквозь своими смертоносными иглами.

Повалившись на землю, я уже не мог встать, изнывая от невыносимой боли, забравшейся глубоко в мое сознание.

– Ты отдашь мне свой мир? – раздался знакомый голос, давно приходящий ко мне во снах. С трудом подняв голову, я увидел перед собой ту самую девушку, то прекрасное существо, кружившее среди некогда живых черных роз, заставляя мое сердце пробуждаться от извечного холодного сна. – Ты обещал, помнишь?

Я протянул к ней свою дрожащую от неимоверной боли руку, пытаясь хотя бы дотронуться до нее, как резкий угол нескольких десятков ядовитых иголок сковал мою руку в тесных объятиях, напоив жадную землю свежей кровью.

Задыхаясь от ядовитого воздуха очередного кошмара, я едва раскрыл свои спящие глаза, схватившись руками за голову. Она изнывала, не в силах выбросить из себя ту боль, что была испытана мною внутри подсознания. Я ощущал на себе все то, что было в этом кошмаре, даже чувствовал этот воздух, пропитанный неизвестным мне ядом. Забираясь в легкие, он медленно отправлял меня, забирая последние капли здравого рассудка. И только тогда, когда перед глазами окружающий мир перестал утопать в дурманящим рассудок тумане, я заметил, что Вейн рядом не было.

Тишина не давила на нее, не испытывала на прочность, она просто была рядом, став в какой-то момент ее неотделимой частью. И даже мрак, что вечно затворяет окна в поместье, не настораживал ее, лишь успокаивал, давал надежду на какое-то невесомое существование.

Ей казалось, будто во всем здании она находится одна, совершенна одна. Хоть где-то в глубине разума она и понимала, что это далеко не так. Чувство полного одиночества и своевольной свободы взяли над ней окончательный верх.

Ступив на изящную резную лестницу, ведущую на самый дальний этаж, Вейн на мгновение затихла, прислушиваясь к каждому шороху, что мог внезапно донестись из вне. И лишь когда она удостоверилась в своем полном одиночестве, которое ей было сейчас необходимо, она продолжила подниматься вверх, лишь на мгновения затаивая робкое дыхание. Ее хрупкие ноги осторожно нащупывали каждую ступеньку.

Когда Вейн уверенно миновала лестницу, она поспешила тенью пробраться к одной из дверей, нетерпеливо желая ее отворить. Эта дверь была в самом дальнем и темном коридоре поместья, у которой давно никто не зажигал в канделябрах свечи и даже не думал о ней многие-многие годы.

Когда ее рука бережно легла на пыльную ручку, от которой неприятно веяло мертвецким холодом, она, затаив дыхание, слегка надавила на нее, но чье-то внезапное присутствие за спиной не дало ей довести дело до конца.

– Что тобой движет? – раздался тихий голос Лео, в котором чувствовалось какое-то редкое для него утомляющее опустошение. – Скажи, для чего ты здесь? Я не прошу многого от тебя, я лишь хочу знать. Если ты пришла, чтобы все разрушить, я…

– К чему это все, Лео? – немного взволнованный голос Эндиана ворвался в напряженную атмосферу. – Не нужно так. Разве не видишь, ты ее пугаешь?

Тенью проскользнув мимо МакРоуззи, Эндиан слегка приобнял Вейн за плечи, как поступает с каждым, кого пытается защитить от неминуемой опасности.

– Защищаешь? Ее? – В серо-голубых глазах Лео заискрился не одобряющий огонек, пожирающий перед собой все светлые чувства. – Она не та, которую следует защищать, и ты это знаешь. Глупо с твоей стороны переходить на ее сторону. Эта девчонка…, – последние слова он сказал так, словно попробовал самый кислый фрукт, который мог бы только существовать.

Вейн удрученно опустила глаза, не желая более быть жертвой этих ядовитых глаз.

– Оставь ее, Лео. Иди своей дорогой. Если уж ты решил показать себя, то это не самый лучший способ сделать это. Она останется здесь столько, сколько пожелает Энгис. Не тебе распоряжаться ее судьбой.

МакРоуззи больше ничего не сказал, лишь еще раз недоверчиво бросил взгляд на Вейн и поспешил раствориться в окружающей его тьме.

Оставшись наедине с Эндианом, Вейн виновато подняла на него свои глаза, в которых даже он сам готов был вот так провалиться, пропасть без вести.

– Мне не стоило этого делать. Прости, – чуть ли не шепотом обронила она. – Из-за меня у тебя проблемы.

Губы Эндиана сложились в насмешливую улыбку:

– Я делаю это только ради Энгиса, не ради тебя. Знай, если ты снова окажешься здесь, я…

– Что тогда, Эндиан? – Я практически дышал ему в затылок, ожидая увидеть его растерянные глаза, не знающие, куда податься.

Обернувшись в мою сторону, он опустошенно посмотрел на меня, не найдя в себе ни единого для меня слова.

Скоро оставшись с Вейн наедине, я тревожно бросил на нее взгляд, сердечно просящий прощения за произошедшее.

– Я сама виновата, прости, – обронила она, лишь пожав плечами. – Могла бы быть немного приветливее.

– Прошу, не извиняйся за то, в чем ты невиновна. Лео и Эндиан никогда не отличались гостеприимством.

Она как-то настораживающе посмотрела на меня, точно изучая под микроскопом.

– На тебе лица нет. Что случилось?

– Мне приснился кошмар. Самый жуткий из всех, которые я когда-либо видел.

– И что же в нем было?

– В нем была ты.

Глава 9

Лунный свет таинственно освещал каждый уголок поместья, не скрывая ни единой расщелины, скрывшейся в занавешенных паутиной коморках. Все вокруг было овеяно гармонией и покоем, о присутствии которых я так давно мечтал в этих помрачневших стенах. Наблюдая за тем, как пляшут в прожорливой пасти камина яростные огоньки, вырисовывая удивительные танцевальные пары, я долго находился в своем собственном одиночестве, какое-то время не желая быть в чьей-то компании. Это странное желание само по себе образовалось в моей голове, уже не способной над чем-то мыслить. Мне бы хотелось вот так просидеть здесь, попросту проводя свое жизненное время, несправедливо отнятое у какой-то несчастной души. Мысли подобного рода в последнее время довольно часто отягощали мое существование, не позволяя мне вернуться к прежней жизни, которая настойчиво этого от меня требовала.

И все же неприятное ощущение, внезапно вторгшееся в мой мозг, уже не желало меня покидать, решив остаться со мной надолго. И как бы я ни пытался отвлечь себя от череды этих хмурых пристрастий в размышлениях, они все равно не отпускали меня, постоянно давая знать о своем присутствии.

Я уже и забыл о том, что оставил Вейн одну, даже не думая о тех возможных опасностях, которые могли на нее обрушиться. Стоило мне только подумать об этом, как в голове засел ее испуганный образ, невольно отстранившийся от меня, когда мои руки нежно легли на ее тонкие плечи, обрамленные мягкими черными кружевами легкого платья, которое невероятно было ей к лицу. И что я сделал не так, столь сильно напугав ее? В тот момент она была не похожа на саму себя, став какой-то другой девушкой, имя которой я даже не спросил. Но мне очень больно осознавать, что мои руки смогли причинить ей боль, вызвав такой невероятный испуг, который глубоко сумел задеть мои встревоженные чувства.

С того момента я еще сильнее боюсь того, что когда-то она покинет меня, растворившись от моего неосторожного прикосновения.

– Я искала тебя, – мягкий голос Джорджии разрезал невзначай поглотившую меня тишину. Приблизившись ко мне, она села напротив, подобрав полы своего бардового платья, обшитого цветами и аккуратными складками. Ей вовсе не нравилось это через чур банальное платье, но она носила его, потому что именно оно особенно нравилось Эндиану. – Энгис, ты тоже считаешь, что давно начатую ссору отца и сына давно необходимо прекратить?

Все мысли, скопившиеся в моей голове, покинули ее, и я уже совершенно забыл, о чем только что вел беседу с самим собой.

Поначалу я не понял того, что она имеет в виду, пока в ее светло-карих глазах не увидел серьезно тревожащую ее тему, ставшую для нее огромной проблемой, – извечную разлад между Эндианом и его отцом, с которым он не виделся с далекого детства.

– Я никак не могу убедить его прекратить эту «холодную войну», но он настойчиво меня не слушает. Я понимаю, что события прошлых лет сильно задели его, но я не могу смотреть на него, когда он о чем-то думает. В эти моменты я точно знаю, он терзает себя воспоминаниями, что стали часто приходить к нему в кошмарах. Энгис, я не знаю, может, я не права, но хоть ты попытайся с ним поговорить, ведь скоро у Эндиана день рождение, и Эрхард обязательно устроит бал в его честь. Со времен их ссоры Эндиан ни разу не ответил на его приглашение. Мое сердце просто разрывается на части…

Джорджия настойчиво ждала от меня ответа, надеясь и твердо веря в мою помощь.

– Я обязательно поговорю с ним, но ничего не обещаю.

На ее смуглом лице засияла довольная улыбка. Сорвавшись с места, она крепко обняла меня, едва не задушив:

– Энгис, если бы ты знал, как сильно ты облегчил мои терзания. Меня он и слушать не желает, зато тебя, я уверена, он выслушает, ведь вы всегда были не разлей вода.

Она уже практически вспорхнула по лестнице на своих тоненьких ножках, как мой голос внезапно остановил ее.

– Кстати, Джорджия, я не припомню ту комнату, что на самом верхнем этаже поместья. Не знаешь, что в ней раньше было?

Немного потупив взгляд, она крепко сжала в своих руках деревянные перила лестницы, больно закусив нижнюю губу.

– Та комната наверху? – переспросила она, точно спрашивая не меня, а саму себя, пытаясь найти удовлетворяющий ее ответ. – Она всегда пустовала. Не знаю, что особенного в ней увидел ты, но внутри лишь всякий хлам, не имеющий никакого смысла. Тебя что-то тревожит, Энгис? – последнее она спросила так, словно заподозривала во мне что-то неладное.

– Нет, все в порядке. Не бери в голову, – легко отмахнулся я, переведя взгляд на танцующие в камине угольки. – Просто несколько странно то, что я помню все в этом доме, кроме той комнаты.

Ничего не говоря, она еще долго стояла позади меня, обдумывая каждое сказанное мною слово. Ее присутствие не давало мне покоя. Я чувствовал на себе настойчивый и такой потерянный взгляд, который далеко не был свойственен Джорджии.

– Эндиан сказал, что в поместье появилась девушка, – голос ее казался неуверенным и крайне тревожным. Она явно не хотела говорить со мной об этом, но уже долго не могла молчать, – и ты безумно в нее влюблен.

По спине пробежал какой-то странный холодок, от которого мне было не по себе.

– Ты действительно ее любишь, Энгис? – Ее вопрос казался мне таким легким, не имеющим ни капли подвоха, но ответить мне на него было почему-то непросто. Все внутри меня горело и вмиг затухало, повторяя все по бесконечному кругу. Я был готов дать ответ, но губы мои немели, не в силах даже пошевелиться. Казалось, будто все внутри меня протестовало тому, что я испытывал внутри себя по отношению к Вейн. – А она? Она любит тебя так же, как и ты ее?

Тогда-то мое тело полностью онемело, точно от резкого погружения в ледяную воду. Не в силах даже пошевелиться, я пытался понять, откуда мне взять ответ на ее вопрос, над которым я ни разу не задумывался. Любит ли она меня так же, как я ее? И почему этот вопрос только сейчас задел меня за живое? Любит ли она? Перед моими глазами снова появился ее до смерти перепуганный образ, когда мои ладони легко коснулись ее хрупких плеч. Любит ли, если не выносит мои прикосновения?..

– Не пойми меня неправильно, Энгис, я не хотела навредить тебе. Сама не знаю, зачем я спросила тебя об этом, – виноватый голос Джорджии точно плачем дотронулся до меня.

– Ты правильно поступила, Джорджия, что задала мне этот нелегкий вопрос. Признаться, я даже не думал об этом. Странно, не правда ли?

– И все-таки, Энгис, будь осторожен с этим чувством, – напоследок сказала она, поспешив оставить меня одного в огромной гостиной, плавно переходящей в бальный зал, спрятавшийся за огромными деревянными дверями, покрывшимися толстым слоем пыли.

Сам не знаю, зачем я пришел в этот сад, засеянный черными бархатными розами, от которых веяло землей и сыростью. То ли внезапно настигнувшее меня чувство пустоты привело меня сюда, то ли простое ностальгическое желание вновь прогуляться по тоненьким дорожкам, брошенным между этими прекрасными цветами.

Такая гармония и покой застыли в саду, что, казалось, все вокруг меня резко перестало существовать. Раскидистые черные бутоны крепко держались на тоненьких стебельках, усыпанных острыми шипами, в каждом из которых притаилась небольшая доза смертельного яда.

Черный цвет сопутствовал в поместье Кёллер везде с того самого момента, когда я появился на свет. Было странно, что никогда не любившая этот цвет Тереза внезапно полюбила его всей душой, уже не обращая внимания ни на какие другие существовавшие в мире цвета. Только черный, едва припорошенный серебром, как легким туманом, и призрачным инеем, невзначай упавшим синим цветом. Но зачем же надо было так любить, чтобы постоянно всем жертвовать? Об этом знала только одна Тереза, единственная из всех нас имевшая настоящую душу.

Увидев перед собой Вейн, любующуюся этими подлыми цветами, я незаметно приблизился к ней, остановившись позади.

Заметив меня, она подняла на меня свои глаза, полные света, как-то таинственно мне улыбнувшись. От этой улыбки мои колени едва подкосились, готов прямо сейчас прильнуть к холодной сырой земле.

– Правда, эти цветы очаровательны?! – пролепетала она, аккуратно коснувшись тоненьких черных лепестков одного из пышных бутонов. – Я бы могла вечность любоваться ими, не сводя с них своих глаз.

– Это самые самовлюбленные цветы из всех существующих, – как-то холодно вырвалось у меня. Не отрываясь от цветка, Вейн непонимающе бросила на меня свой потерянный взгляд. – Им то и дело нужно, чтобы на них смотрели, позабыв о собственной жизни. Стоит им завладеть кем-либо, как они сразу пускают в ход свои ядовитые шипы, болезненно пронзающие нежную кожу.

– Болезненно? – прошептала она, снова направив все свое внимание на роскошный черный бутон. – У цветов этот укол называется поцелуем. Лишь они могут так целовать, доказывая свою любовь к тому, кто однажды на них посмотрел по-особенному.

– По-особенному?

– Да, не скрывая своих истинных чувств. – Ее тонкие пальцы скользнули по тонкому стебельку, мгновенно окрасившись в алый цвет. Сделав ко мне пару встречных шагов, она замерла, проведя своими искалеченными пальцами по моим губам. Терпкий медный запах окрасил воздух вокруг сладкими нотками, от которых кружилась голова. – Тебе идет этот цвет. И почему только все решили, что твоим цветом обязательно должен быть черный?

Взяв мой указательный палец своими тоненькими пальчиками, она медленно протянула его к одному из шипов, слегка надавив на него.

– Черная? – Поднеся мой кровоточащий палец к своим глазам, она тут же опустила его, потупив глаза. – Нет сомнений в этом цвете. Черный… Даже цвет твоей крови в твоем собственном мире принимает этот цвет.

Мне показалось, будто вся она в этот момент стала такой несчастной, отчужденной, что и я сам возненавидел этот цвет.

Ухватившись за стебелек одного из цветков, я, не испытывая ни капли боли от его впившихся в мою ладонь шипов, с корнем вырвал его, переломив пополам, а после ненавистно бросил это мертвое тело на холодную землю, в тайне изнывающую от немыслимой боли.

– Не надо этого делать, – умоляющий крик Вейн заставил меня очнуться. Схватив мою искалеченную ладонь, она крепко сжала ее в своих, тревожно заглянув мне в глаза. – Прошу, Энгис, не надо убивать в себе то, что делает тебя живым, только лишь из-за… меня. Это неправильно, как бы ты ни думал.

Впервые мое тело прожигала жгучая боль, против которой я был бессилен. Шипы так сильно вонзились в мою ладонь, что легко образовали рваные раны, не перестающие кровоточить. Хоть она и просила, но я уже никогда не смогу вновь полюбить этот цвет.

– О чем ты только думаешь, вот так безрассудно поступая? – ее дрожащий голос раздался почти яростным криком.

Опустив на нее свои холодные глаза, я не верил, что передо мной сейчас – та самая Вейн, которую я однажды спас от ночного холода, повстречав на одной из мокрых от дождя скамеек Сан-Лореила.

– О тебе, – обессилено ответил я, увидев по ее глазам, что ответ на этот вопрос был не обязателен.

Закрыв глаза, она нахмурилась, тяжело вздохнув, а после, бросив на меня безжизненный взгляд, молча развернулась и направилась в сторону поместья, стуча по узкой дорожке своими маленькими каблучками черных туфель.

Рене, притаившаяся за кустарником, видела, как я долго наблюдал за уходящей из сада девушкой, не в силах даже сдвинуться с места. Она хотела выбежать, крепко обнять меня, как никогда никого не обнимала, но что-то удерживало ее на месте, не позволяя ей этого сделать. Горестная тоска и обида сковали ее, лишив всякой надежды стать однажды кому-то действительно необходимой. Задыхаясь от горячих слез, она и не заметила, как сад опустел, а она вновь осталась одна.

Выйдя из своего укромного убежища, она заметила сломанную розу, мертво лежащую на земле. Подняв ее, она вдохнула ее тлетворный запах, который перестал ее радовать. Черные капельки крови, застывшие на шипах, казались ей беззаконно и бесправно пролитыми зря.

Глава 10

Если бы я знал, что она покинет меня, не сказав ни слова, я бы тогда остановил ее, бросившись за ней. Схватив ее за руку, я бы подхватил ее на руки и запер внутри поместья, не позволяя отныне покидать его… И что только это за мысли? Откуда они так внезапно вообще взялись? Конечно, я бы никогда не поступил с ней так, ведь подобное противоречит свободе. Если бы я когда-либо решился на такое, она бы точно возненавидела меня, а я ведь очень боюсь ее ненависти.

Как же избавиться от этих мыслей, которые кричат мне о том, что я должен был ее остановить, заперев внутри собственного мира? Это безрассудно и слишком жестоко. Но, черт побери, как же я хочу вернуть ее, несмотря ни на что.

Я чувствую, как по вискам стекает холодный пот, медленно превращаясь в отчаяние. В тот момент, когда она ушла, все перед глазами снова застыло в тесной серости, заперев меня внутри самого страшного сокрушающего чувства – одиночества.

Если бы она дала понять мне, что я сделал не так, то, возможно, уже смог бы избежать подобных ошибок.

Раны, совсем недавно переставшие кровоточить, бессовестно напоминали мне о ней, не давая никакого покоя. Почему? Почему она так посмотрела на меня? Тогда в ее глазах не было ничего, что могло бы вновь напомнить мне о прежней Вейн, которую я знал.

Вновь и вновь что-то внутри меня разрывается на части, и я не знаю, возможно ли уже это остановить. Боль, проедающая все тело, неустанно твердит мне о чем-то, суть чего я совершенно не могу понять точно так же, как и это голубоглазое создание, внезапно бросившее меня умирать.

Тоскливая музыка, ворвавшаяся в мое сознание, насмехаясь, подливала масло в огонь, еще сильнее начиная меня изламывать. Не выдержав ее напора, я влетел в бальный зал, музыка в котором болезненно оседала на мне.

– Лео, прекрати сейчас же, – дрожащим голосом потребовал я, сам не заметив, как голос мой превратился в яростный крик.

Его длинные пальцы замерли на месте, остановив душераздирающую игру.

– Я бы сказал забыть тебе ее, но это был бы один из самых никчемных советов, – его хриплый голос звучал, словно он прекрасно понимал все то, что изнывало внутри меня. – Ты никогда не сможешь забыть ее, даже если она вонзит тебе нож в спину. Хотя, я бы забыл, наверное. – Его палец случайно коснулся одной из клавиш, вызвав неприятный звук, жалом вонзившийся в наш слух. – Ты был готов отдать ей все? Только не говори, что так и есть.

– Я и сейчас готов отдать ей все.

– Глупец, – процедил Лео сквозь зубы, тяжело ударив по клавишам. – Эта девчонка… Вейн, – он произнес ее имя с особой неприязнью. – Она заберет у тебя самое ценное, без чего ты уже не можешь существовать.

– Ей не придется этого делать. Я сам отдам то, что она так хочет получить.

Лео еще сильнее оскалился. Подскочив с места, он бросился ко мне, схватив за воротник рубашки:

– Как ты не понимаешь, Энгис, – удушающим голосом процедил он, прожигая меня бессильным взглядом. – Она не та, что нужна тебе. Открой глаза и увидишь, как ее руки тянутся к твоей шее, желая задушить.

Выхватив свой воротник из его рук, я молча, бросив на него разочаровавшийся взгляд, направился в сторону гостиной, едва сдерживая в себе порывы злости.

– Вот как, значит, – прошептал он, скрестив на груди слабые руки, которые были предназначены только для манипуляции над чувствами окружающих. – Предаешь всех нас ради нее.

Единственным убежищем, в котором могла укрыться одна несчастная душа, всегда была академия «Кёрс-Роуз», поэтому у меня не оставалось сомнений в том, что Вейн снова туда вернется. Ей попросту больше некуда было возвращаться.

Оставив все свои томления и мысли в стенах поместья, я поспешил покинуть этот мир, прямиком направившись к ней, никого не посвятив в свои цели.

Разрываясь на части от неутолимой тоски и горечи, я ворвался в академию, бросившись через бурлящую жизнью толпу студентов, желая как можно скорее отворить желанную дверь. Голоса вокруг меня призрачно разлетались по всему пространству, неохотно опускаясь на керамический пол, как едва заметные пылинки, порхающие в прохладном воздухе.

Миновав широкую лестницу, я, проскользнув по длинным коридорам, оказался у плотно закрытой двери, на ручке которой безжизненно лежала давно скопившаяся пыль.

Коснувшись дверной ручки, я почувствовал, как по всему моему телу пробежала волна непонятного чувства, электрическим током парализовав каждое мое движение. Кончиками пальцев я ощущал каждую пылинку, которая казалась мне неестественно живой, обладающей самой настоящей плотью. Я чувствовал, как эта плоть дышит, как она трепещет, изнемогая от удушения, виновником которой я внезапно стал. Пробравшись под мою кожу, это чувство слегка покалывало меня, кажется, проверяя на прочность. В этот момент я был бессилен, что не смог даже повернуть дверную ручку, сделать шаг в ее комнату. Только сейчас это было для меня пыткой, которую я не мог преодолеть.

Чьи-то тоненькие ручки внезапно схватили меня за горло, сильно сжав своими нежными пальчиками. Задыхаясь от нехватки воздуха, я схватился за воротник своей рубашки, пытаясь хоть как-то ухватиться за воздух, которого мне недоставало.

Пальцы еще сильнее сжали мое горло, не отпуская ни на миг. Их железная хватка была настолько сильна, что краем уха я слышал, как следы жизни, загнанные в прочный капкан, истошно кричали, прося о помиловании. Но с каждой секундой перед глазами моими становилось темней, а легкий туман окутывал каждый уголок, застывший в моих глазах.

Яркий свет заставил меня открыть глаза, немного наморщив лоб от неприятного ощущения легкого жжения. Знакомая обстановка рабочего кабинета директора Вальмонта сразу бросилась мне в глаза, тоскливо навевая давние воспоминания.

Лишь тогда, когда в мозг ударила новая порция крови, я вспомнил, как медленно угасал от удушья. Скользнув пальцами к своей шее, я внимательно изучил ее, точно пытаясь вспомнить те болезненные касания чьих-то невероятно холодных рук, держащих мою жизнь под строгим контролем.

– Кошмар наяву? – Сидящая за своим рабочим столом фигура Вальмонта, на которую не падал ни единый лучик света, поднялась со своего места, медленно приблизившись ко мне. Остановившись передо мной, директор протянул мне хрустальный стакан, наполненный водой. – Вот, выпей, это поможет тебе восстановить потерянные силы.

Стоило моим пальцам коснуться стакана, как он тут же вырвался, звонко ударившись о керамический пол. Острые осколки мигом разлетелись по сторонам, уже не в силах собраться вместе.

– Простите, директор, это вышло как-то спонтанно. – Еще никогда я не видел такого опустошенного выражения на лице Вальмонта, от которого мне самому становилось невероятно грустно.

– Когда-нибудь это должно было с ним произойти. Хрусталь никогда не отличался прочностью, но смотреть, как его осколки разлетаются по сторонам, доставляет мне удивительноеудовольствие. – Он долго не сводил с осколков своих глаз, завороженно наблюдая, как каждый из них приглушенно сияет на искусственных лучах обманчивого света.

– Удовольствие? Разве не грустно смотреть на то, что вот-вот разобьется? Эти осколки уже не склеить.

– В этом и прелесть, Энгис. – Он незаметно перевел свой взгляд на меня. – На то и создан хрусталь, чтобы его разбить. Разве нет? По-моему, каждый хоть раз разбивал какую-то вещицу из хрусталя. Вот только что ты будешь испытывать при этом: печаль или радость, зависит уже от тебя.

Собрав разбитое тело, он неспешно бросил его в мусорную корзину, сплошь забитую одними осколками самых разных фигур.

– Помешанность на разбитом хрустале…, – Я никогда не замечал за Вальмонтом каких-либо пристрастий, однако я всегда знал, что ни одна душа не может не иметь за собой какое-то тайное влечение, но кто бы мог подумать, что звон разбитого хрусталя так манит директора, заставляя каждый раз прощаться с самыми дорогими и любимыми фигурками.

– Это, скорее, не помешанность, а всего лишь игра моего бурного воображения. Никто не знает, что я вижу, когда разбивается хрустальный стакан.

– И что же Вы видите?

Сковав руки в замок, он устало улыбнулся.

– Жизнь, причем самую настоящую, – его голос никогда не звучал так призрачно и отчужденно, как сейчас.

Я хотел было задать вопрос, который смог бы поставить Вальмонта в тупик, но он, точно предчувствуя это, опередил меня.

– Как же твои пристрастия, Энгис? Полагаю, ты как раз явился сюда за той, что беспросветно заполонила собой все твое сознание. Однако ее здесь нет и не было с того самого момента, как вы пропали вдвоем.

Что-то чужое, некогда не проявляющееся проснулось в нем, психологически начав на меня давить всеми возможными способами.

Мне казалось, будто директор перестал быть тем, кем недавно являлся, сняв ту маску, под которой всегда скрывалось его истинное лицо.

Атмосфера вокруг нас стала набирать обороты, медленно погружая весь мир в неведомую прежде тьму. Его ядовито-зеленые глаза, казалось, видят абсолютно все, что происходит вокруг.

Сердце мое сжалось, когда, поднявшись со своего рабочего места, Вальмонт подошел к окну, выглянув наружу через толстое стекло.

– Как тебе кошмары, Энгис? Ты по-прежнему думаешь, что Лореил смог бы сотворить подобное? – неожиданно спросил он, а его голос звучал точно в каком-то вакууме. – Это все лишь в твоей голове, включая все то, что ты видишь вокруг себя. Выгляни в окно и скажи, что там находится?

Мое тело меня не слушало, слепо подчиняясь каждому слову Вальмонта. Можно было подумать, что на моих руках и ногах были ловко и незаметно для меня привязаны тонкие ниточки марионетки, которыми он легко поддергивал тогда, когда считал это необходимым.

Выглянув из окна, я почувствовал, как каждую клеточку моего тела пронзила ледяная игла, лишившая меня последних капель здравого рассудка.

– Что ты видишь? – вновь спросил Вальмонт, переведя на меня свой ожидающий ответа взгляд.

– Пустые холодные улицы, дождливое серое небо, искривленные старые крыши домов…

– И больше ничего? – удивленно вдруг спросил он.

– Ничего, – тихо подтвердил я, больше не желая смотреть на этот прохудившийся от одиночества мир.

Занавесив окно, он отошел от меня, какое-то время, молча наблюдая, как в воздухе медленно парят белесые пылинки, всегда казавшиеся ему беспечно кружащимися мотыльками. Он, кажется, раздумывал над моими словами, пытаясь найти в них что-то действительно стоящее его внимания.

Когда тишина, свалившаяся на нас, стала невыносимой, Вальмонт обернулся в мою сторону, серьезно посмотрев на меня:

– Возможно, ты прав. Там нет ничего, что было бы важным для тебя, и я уже ничего с этим не смогу сделать, – его взгляд упал на настенные часы, внезапно приостановившие свой ход. – В любом случае, Энгис, ты сам можешь все изменить в любой момент, но эти изменения потребуют от тебя жертвы.

Тоскливое небо над моей головой еще никогда не было так пусто, безжизненно. О чем оно молчит, каждый раз опуская на мир Сан-Лореила свой ожидающий взгляд? Оно могло бы поведать о многом, но вряд ли когда-то решится на этот рискованный шаг.

Не потеряв надежды услышать это что-то, я внимательно наблюдаю за ним, запрокинув голову вверх. Легкий морозец едва касается моего тела, перестав пощипывать мои заледеневшие щеки. Я даже не пытаюсь их отогреть, не пытаюсь сделать того, что могло бы вернуть меня к прежнему состоянию. Волна холодного воздуха разбрасывает в разные стороны мои спутавшиеся пряди волос, заплетает в них листья, невзначай сорвавшиеся с молчаливой ивы.

Тишина вокруг убаюкивает, успокаивает, дает новый шанс испытать все ранее знакомые мне чувства. Сердце замирает в груди, терзая себя давно потерявшими значение мыслями.

Все пусто, и я – главная пустота в этом мире. Нужно сосредоточиться на чем-то, понять, что я вижу перед собой, что чувствую.

Мир молчит, не говоря ни слова. Он ждет, когда можно будет нанести удар, чтобы в очередной раз убить меня, прикоснувшись своими руками к моей шее.

Я смотрю в серое небо, на котором раскатами пробегают белые полосы молний, разрезая его пополам. Еще секунда и первые капли холодного дождя ударяют о землю, увеличивая свой бег. Они спешат как можно скорее разбиться, подарив последний поцелуй этому застывшему во времени городу.

Сан-Лореил спит, сам не зная, что внутри него продолжает кипеть жизнь. Он никогда не узнает о ней, никогда не сможет сказать и даже подумать о тех, кто навеки заперт внутри его стен. Я молчу вместе с ним, не нарушая его гармонии, и он прислушивается к моему дыханию, убеждаясь, что я – лишь призрак, блуждающий по его необъятному, как он сам думает, миру. Здесь все заперто, и он не знает об этом, наверное, лишь притворяясь, чтоб выглядеть хоть капельку свято.

Закрыв глаза, я чувствую, как на мое лицо падают капли дождя, медленно стекая вниз по моей шее. Я чувствую их тонкие прикосновения, их холод, от которого немеет кожа. Я здесь, чтобы почувствовать все это, испытать то, что испытывала когда-то она, оставшись в ночном парке, что всей душой хотел убить ее. От собственных мыслей мне становится не по себе, и я уже ничего не могу с собой сделать.

Открыв глаза, я вижу перед собой стелющийся по земле туман, неспешно скрывающий под собой весь мир, притаившийся в тишине.

Касаясь моих ног, он поднимается к моим рукам, полностью скрывая мой силуэт из видимости. Где-то позади я слышу, как плачет девушка, задыхаясь от собственных слез. Сердце сжимается еще сильнее, уже не зная, как привести себя в порядок. Я молчу, оглядываясь по сторонам. Она должна быть здесь, где-то рядом, но перед глазами все застлано этим холодным туманом. Плач с каждой секундой становится все громче, прося меня о помощи.

Подскакивая на ноги, я метаюсь среди тумана, называю ее имя, но она не откликается, продолжая плакать где-то вдали. Меня не покидают мысли, что это все обман моего собственного рассудка, заболеванием которого извечно питается Лореил, это лукавое, подлое божество.

Скитаясь в тумане, я сам не заметил, как снова пришел к той самой иве, с которой я начал свои безрезультатные поиски. Ее листья казались в тумане самым настоящим серебром, сияющим на прозрачных каплях ледяного дождя.

Все повторяется. Я слышу, как плачет девушка, но в этот раз я не иду ее искать, направляясь к скамейке. Но плач не оставляет меня, постепенно окружая со всех сторон. Сделав пару шагов в тумане, я остановился, почувствовав чье-то прикосновение. Обернувшись назад, я вижу лишь пустоту, в которой никогда ничего не могло быть.

Эта пустота кричит, разрываясь на части. Она хочет быть живой, но не может. Она уже давно принадлежит Сан-Лореилу.

Я снова прислушиваюсь к каждому шороху, что окружает меня, уже игнорируя странный плач, заполоняющий собой все. Кажется, сам Лореил внезапно стал играть против меня, нарушая все ранее придуманные правила. И в какой момент он стал следить за мной, проверяя на прочность, посылая столь живые кошмары, происходящие наяву, а не во сне?

Я вдруг замираю, вновь почувствовав прикосновение чьих-то рук, коснувшихся моей руки. Но в этот раз я не оборачиваюсь, терпеливо ожидая, когда некто снова прикоснется ко мне.

Замерев, я был наготове вновь испытать холод этих незнакомых мне рук, но кругом была пустота, внезапно замолчав. Она молчала, не сводя с меня своих подлых глаз, ждала, когда я снова поддамся на ее уловку, став частью ее коварной игры.

Тихие шаги медленно приближались ко мне, не решаясь выйти из тумана. Остановившись где-то впереди, некто, как мне подсказывала интуиция, оскалился, снова сделав шаг в мою сторону. И снова тишина нависла над миром, который давно продал свою честность.

Я хотел было сделать шаг в ту сторону, в которой застыла фигура, кажется, выжидая удобного момента, чтобы напасть, как позади меня раздался знакомый нежный голос:

– Он убьет тебя, – прошептал он, снова исчезнув в тумане.

Я хотел было броситься в этот туман, чтобы отыскать ее, но стоило мне сделать резкий оборот в обратную сторону, как впереди раздались быстрые шаги, буквально бросившиеся на меня.

Резкая боль пронзила мое плечо, придав черной рубашке еще более темный вид. Неприятный медный запах пропитал каждую клеточку воздуха.

Схватившись за плечо, я подался в сторону, пытаясь сквозь туман разглядеть того, кто внезапно напал меня, но плотность тумана была настолько велика, что я едва мог различить сумрачный силуэт, застывший недалеко от меня.

Дыхание фигуры участилось, и я уже без проблем мог отслеживать ее местонахождение. Когда рядом с собой я вновь услышал скользящие шаги, играюще приближающиеся ко мне, я сделал резкое движение в их сторону, в эту же секунду ухватившись за вполне реальную плоть.

Туман рассек звенящий звук невзначай выпавшего холодного оружия из рук таинственной фигуры, заставив туман медленно отступить.

Когда плотные столпы белоснежного дыма расступились, высвободив меня из коварной ловушки, я увидел перед собой горящие от ненависти и страха синие глаза Сэма, покрывшиеся мелкими трещинками, не заметить которые было просто нельзя. Перед его ослабевшими ногами лежал зубчатый клинок, некогда испробовавший моей крови.

– Да очнись уже! – Я грубо ударил его по лицу, сам не зная, что тогда меня побудило это сделать: то ли желание привести его в чувства, то ли обычная злость, которая стала надо мной властна. – Что с тобой стало? Ты словно сходишь с ума. Сэм!

С его глаз точно спал какой-то дурман, побудивший наброситься на меня с ножом.

Схватившись рукой за быстро багровеющий синяк на щеке, Сэм, увидев меня, замер на месте, в лютом страхе опустив глаза на мое кровоточащее плечо.

– Нет! Этого не может быть, – едва живым голосом произнес он, кажется, не веря в то, что совсем недавно произошло в тумане. – Энгис, я… я не…

Видя его ничего не понимающий вид, я сразу догадался, что без вмешательства лживого куратора Нарвелла здесь не обошлось.

– Что ты помнишь до того, как пришел в себя?

Мои слова болезненно касались его изнемогающего сознания, подводившего его в последнее время.

Его потрескавшиеся синие глаза без конца бегали из стороны в сторону, ища хоть какую-то спасительную зацепку.

– Я был в храме вместе со всеми остальными. Нарвелл собрал нас всех вместе в большом зале, чтобы, – он на миг замолчал, подняв на меня свои огромные глаза, в которых отчетливо читался страх и притаившаяся ненависть, – заставить нас убить таких, как ты. Он сказал, что Лореил отпустит нас, если каждый из нас убьет, – последнее слово он сказал так, точно сдерживая внутри себя горькие слезы. – Но если ангел убьет, он навсегда будет заперт в аду, вечно испытывая самую мучительную боль. Нарвелл, – Сэм оскалился, произнеся это имя. – Он манипулирует нами, обещая свободу, но, Энгис, это не свобода. Он насмешливо играет нами. Он не такой, как мы, он… он демон, причем самый настоящий.

– Хорошо, что ты это осознал, не довершив начатое дело.

Его глаза снова упали на мое истерзанное плечо. В глазах его сверкнула боль, которую он прежде не испытывал.

– Я убью его, что бы мне этого не стоило. – Подобрав с земли окровавленный клинок, он сунул его себе под ремень штанов, решительно направившись вон из дождливого парка.

– Будет ли оно того стоить, Сэм? Убийство, совершенное руками ангела, чревато последствиями, помнишь?

Остановившись, он обернулся в мою сторону. В этих поблекших, умирающих синих глазах была прочная решительность. Этого взгляда было достаточно, чтобы понять, что он уже не сможет остановиться, сделав свой выбор.

– Нарвелл хотел, чтобы я убил своего единственного друга. – Его дрожащие от холода губы сомкнулись в неприступной улыбке. – Говорят, в аду красиво.

Я видел, как он удалялся из парка, как его изломанную фигуру, пошатывающуюся из стороны в сторону, медленно поглощал туман, без возврата отнимая у него священный жизненный огонь.

Глава 11

Черно-синяя маскарадная маска, сшитая из шелка, лежала в моих руках, ожидая, когда же я ее надену, но мне совершенно не хотелось этого делать. Голова моя была пуста от мыслей, подобно аквариуму, выброшенному на свалку.

Как же пусто было внутри меня в тот момент, когда все предвкушали радость. Я и не заметил, как забыл об этом чувстве, потеряв с ним всякую связь.

Мне было все равно на происходящее вокруг и то, что происходило внутри меня. Я был впервые так пуст, что не мог даже разобрать то, что испытывала моя душа. И кто только создал ее, обязав существовать во мне? Она постоянно терзает меня, пытает самыми изощренными способами, перекрывает весь кислород, запрещая быть похожими на все неживое. Я бы отдал ее кому угодно, больше не справляясь с ее потехами. И почему именно во мне она нашла себе место? Сам не знаю, но очень бы хотел узнать.

Когда она вот так запросто режет меня изнутри, я и не знаю, выживу ли?.. Я бы мог спокойно существовать без нее, не чувствуя ни боли, ни сожаления, ничего, что способно одним только прикосновением меня убить.

Старое зеркало в серебряной каемке молча смотрело на меня, точно пытаясь понять. И что вдруг оно возомнило о себе, считая, что достойно быть моего внимания? Никчемное жалкое стекло. Оно не имеет ни значения, ни какого-либо смысла потому, что пусто. Показывая мне мое собственное отражение, оно что-то без устали мне твердит, пытаясь доказать свою правоту, но я не слушаю, прожигая его своим таким же пустым взглядом.

Оно медленно начинает вздыхать, смеяться, обвиняя меня в том, что я что-то неправильно понял. Безжизненный кусок стекла…

Я пытался отвлечься, забыть о нем, но это зеркало продолжало наблюдать за мной, подло комментируя каждое мое движение. И тогда, когда этот надменный взгляд стал мне невмоготу, я заглянул в его душу так, что его гладкая поверхность, ввергнутая в пучину ненависти, разошлась по швам, мертво разлетевшись по всей моей комнате.

В дверь кто-то тихо постучал. Я не спешил открыть ее, прожигая потолок своим обеспокоенным, вмиг опустевшим взглядом. В глубине души я надеялся, что нежданный гость поспешит уйти, не получив от меня ни капли гостеприимства, но стук повторился снова. Тогда, приблизившись к двери, я яростно ее распахнул, уже ненавидя того, кто мог оказаться за ней. К моему большому удивлению, передо мной никого не было. Оглядевшись по сторонам, я поспешил снова спрятаться в четырех стенах своего убежища, как неожиданно стук раздался снова, но уже где-то далеко от меня.

Выйдя в коридор, я внимательно прислушивался к каждому стуку, быстро исчезающему в пространстве поместья. Казалось, он звучал где-то внутри стен. Звук казался практически мертвым.

Поднимаясь все выше, я оказался на самом верхнем этаже, на котором не горела ни одна свеча, застывшая в пыльном канделябре. Стук раздавался совсем близко, эхом разносясь по ту сторону таинственной двери, которая, по словам Джорджии, скрывает давно забытый всеми хлам. Однако в эту минуту я всячески подверг ее слова сомнениям.

Когда моя рука коснулась дверной ручки, стук прекратился, погрузив меня в кромешную тишину, невероятно давящую на каждую клеточку мозга. Что-то невероятно сильное влекло меня, зазывало отворить эту дверь, но в то же время что-то тихое, некогда задремавшее во мне, пыталось найти подходящие аргументы, не позволяя повернуть дверную ручку.

Воздух вокруг меня становился горьковатым на вкус, заставив меня в какой-то момент отдернуться, оставив эту дверь в покое.

Я направлялся к себе в комнату, чтобы забрать свою маскарадную маску, как на моем пути, в затемненной стороне коридора, появился странный силуэт, мнимо наблюдающий за мной. Если бы не живая атмосфера, исходящая от него, то я бы мог поверить, что это была самая обыкновенная тень.

Почему-то мне казалось, будто она давно следит за мной, притаившись в одном из темных углов помещения. Помниться, я часто замечал ее, стоящую вот так, но не придавал особого значения, проходя мимо, но сейчас я не могу просто взять и забыть. Она явно не то, чем кажется.

Скрытая угроза исходила со стороны таинственного силуэта, медленно начавшего растворяться в холодной темноте поместья. Когда он полностью исчез, какое-то неприятное ледяное чувство кольнуло меня в спину. Казалось, тень продолжает следить за мной, спрятавшись где-то позади меня.

Еще никогда пространство поместья Кёллер не казалось мне таким опасным и… темным.

Поспешив забрать свою маску, я направился в гостиную, в которой уже давно должны были собраться все, как мое внимание привлек свет, тускло струящийся из кабинета моего отца. Нужно было поторопить его, поэтому я без каких-либо сторонних размышлений двинулся в сторону холодного света, без стука отворив плотно закрытую дверь.

Чарлз сидел за своим рабочим столом, заваленным всяким хламом, сконцентрировав все свое внимание на какой-то толстой книге. Он был так увлечен ею, что даже не заметил, как я вошел в пространство его миниатюрного мира. И лишь тогда, когда я оказался у его стола, он, закрыв книгу, поднял на меня свои холодные глаза:

– Ты не постучал в дверь, когда вошел, – хладнокровно сказал он, явно дав понять, что увидеть кого-то он не ожидал. – Какова же причина?

– Мы скоро уезжаем, и я решил убедиться, что ты…

– Я никуда не еду, – раздался его безэмоциональный голос, не дав мне договорить. – Со временем многое изменилось, Энгис. Остальные должны были тебя предупредить. Неужели никто не сказал? Странно.

Впервые мне было крайне неловко находиться рядом с ним. Он был категорически против каждого моего слова.

Я не хотел возражать отцу, чтобы в очередной раз не столкнуться с его холодным взглядом. Поэтому, не задавая больше лишних вопросов, которые были для него невыносимы, я поспешил покинуть его темную обитель, оставив наедине с его никому не известными мыслями.

Спустившись в гостиную, я увидел лишь Рене, которая, не замечая меня, напевала тихую мелодию, которую некогда пела мне Тереза. Я был совсем ребенком, но хорошо помню каждую ноту, складывающуюся в прекрасную музыку без слов.

И лишь тогда, когда я приблизился к ней, Рене, почувствовав на себе мой испытующий взгляд, обернулась ко мне, как-то пугливо бросив взгляд своих заботливых темно-зеленых глаз. Она явно не ожидала моего внезапного появления здесь.

– Ты всегда была близка Терезе, много времени проводила с ней, но я не пойму, почему она так трепетно к тебе относилась.

Встрепенувшись, она не знала, что и ответить на столь нежданный для нее вопрос.

– Потому что она должна была стать твоей невестой, – внезапно прозвучавший голос Лео заставил нас обоих неловко поежиться. – Глупая Рене до сих пор думает, что так и будет. – Он бросил насмешливый взгляд в ее сторону, надевая свою фиолетовую маскарадную маску, обшитую черным кружевом. – Наивно и, – его насмешливый взгляд снова упал на Рене, которая и без того готова была провалиться сквозь землю, – действительно глупо.

Напоказ поправив свою непослушную каштановую гриву, торчащую в разные стороны, он, язвительно улыбнувшись, поспешил выйти во двор, где нас давно ожидал черный лимузин.

– Не бери в голову все, что он сказал, – Рене пыталась придать сказанным словам Лео абсолютную бессмысленность, иной раз подчеркивая его излишнюю заносчивость. – Это лишь… это лишь его очередные жалкие издевки, не имеющие реального значения.

Голос ее дрожал от волнения, как и она сама, едва удерживаясь на своих высоких каблуках.

– Не важно, – безразлично обронил я, покинув поместье вслед за Лео.

Оставшись одна, Рене готова была залиться самыми горькими слезами, которыми только могла, но она не позволила бы случиться этому сейчас. Ее размокшее от слез лицо неуместно бы смотрелось на предстоящем балу.

Нежный синий бархат, соединенный с черным атласом, был прекрасно соединен в изящную маскарадную маску, которую я машинально продолжал держать в своих руках, почему-то не решаясь ее надеть.

Сегодняшний бал, посвященный Эндиану, должен был поведать каждому из нас о радости, давно забытой, но столь желанной.

Видя улыбки и эти сияющие глаза тех, с кем прошло мое далекое детство, я и сам хочу улыбнуться, так же беззаботно включившись в их пустую беседу, не имеющую, на самом деле, никакого смысла, но я не могу, сам не понимая, что меня сдерживает.

Я бы мог забыть обо всем, что меня терзает в глубине души, поддавшись этому легкому чувству радости, если бы не огромная дыра в моей груди, не позволяющая нормально дышать. Но я стараюсь, я изо всех сил старюсь заполнить ее разнообразными чувствами, просто забыв о своих кошмарах.

В голове буйствует холод, и я не в силах запретить ему управлять собой. Он точно какая-то болезнь, давно пробравшаяся в мой разум через отравленный воздух собственного мира. Отвергая его, я не раз пытался начать все с самого начала, отбросить все, что со мной случилось, на задний план, но даже сейчас я думаю не о празднике, не о чувстве радости и покоя, а о тех голубых глазах, которые внезапно возненавидели меня.

Сердце разрывается в груди, когда я снова мысленно прикасаюсь к тонкой бледной коже, неотрывно смотря в эти чистые, непорочные глаза. И я бы мог вечно думать о них, если бы не призрачный, слабый силуэт Сэма, уходящий в туман, вдруг не вторгся в мое сознание.

Когда все воспоминания разом ударили по мне, я уже не мог улыбаться, как бы мне не хотелось этого.

Весь этот мир, выдуманный много лет назад, перестал для меня быть реальным, став каким-то притворным, точно не совершенно не моим. Хотя, быть может, так оно и есть, а я просто продолжаю тешить себя навязчивыми идеями.

Щелчок, раздавшийся прямо у моего уха, заставил меня снова вернуться в окружающую реальность, которая давно ждала от меня хоть какой-то реакции. Когда голова моя опустела от тяжелых мыслей, став невероятно легкой, что в нее едва бы могла уместиться самая незначительная идея, я понял, что остался один на один в кожаном салоне лимузина.

Тяжело вздохнув, я поспешил покинуть замкнутое пространство, в котором витал тошнотворный запах ароматизатора, который вполне был схож с запахом жженой резины.

Золотой лев, восседающий по центру роскошного белокаменного фонтана, угрюмо поглядывал на меня, раскрыв свою зубастую пасть. Остановившись перед ним, я никак не мог сдвинуться с места, наблюдая за тем, как горят яркие огни в больших окнах фамильного поместья Лаограсс.

Мне всегда казалось, будто все здесь было ненастоящим, притворным, но только сейчас, когда я вернулся сюда спустя множество лет, я по-настоящему осознал цену манящего золота и горячего света, обжигающего каждого гостя, приходящего снова и снова.

Грусть, наполнившая мое сердце, уже была неизгладима. Я не мог улыбаться, как остальные, радуясь этим лживым солнечным краскам, которые, на самом деле, всегда были пусты.

Нескончаемое количество гостей, одетых в дорогие одежды, неспешно направляются на бал, фальшиво посмеиваясь, обнажая свои белоснежные зубы, готовые наброситься на любого, вставшего у них на пути. Проходя мимо меня, они перешептываются, и их шепот без конца треплет каждую клеточку моего мозга. Так было всегда, и почему я только сейчас понял, где нахожусь?

Пустое, забытое всеми благими намерениями поместье Лаограсс, овеянное солнцем и несказанным богатством, всегда привлекало таких же пустых, бессмысленных мотыльков, желающих погреть свои тоненькие крылышки под теплыми лучами струящегося отовсюду золотого света. Не зная покоя, они летели на этот свет, одурманенные его изяществом.

Дорогой свет, застывший в окнах, надменно смеялся, точно не зная более другой эмоции. Наблюдая, как он льстиво пробирается во двор, тихо касаясь давно заросшей сорняками тротуарной плитки, я продолжаю стоять на одном и том же месте, не решаясь сделать и шага в его сторону.

Что-то очень сильное внутри меня сдерживало всякие порывы на эту бессмысленную радость, в липких сетях которой я не хотел оказаться.

И тогда, когда я остался один, какое-то легкое чувство тоски коснулось меня своими жадными ручищами, из которых я, как ни странно, не хотел вырываться.

Едва ощутимый прохладный ветерок, беззаботно треплющий пряди моих волос, незаметно перерос в яростный шквал, вырвавший из моей руки маскарадную маску. Он шаловливо бросил ее на землю, а затем, когда я протянул к ней руку, чтобы поднять, снова подхватил ее, закружил и игриво положил на холодную гладь фонтана. Вода, застывшая в квадратной белокаменной клетке, от струящегося из окон поместья света казалась золотой.

Когда моя рука коснулась края маски, готовая поднять ее из воды, позади себя я почувствовал чье-то присутствие, от которого я медленно начинал задыхаться.

Схватившись за шею, я был готов в одно мгновение разодрать ее, превратив в бесформенное месиво. Перед глазами медленно стелилась кромешная тьма, нашептывая какие-то невнятные, казалось, лишенные всякого смысла, слова. Тогда, желая увидеть того, кто был так властен надо мною, я не без труда обернулся назад, замерев от неожиданно увиденной картины.

Темный силуэт, который я недавно повстречал в стенах своего поместья, молчаливо смотрел на меня из темноты. Стоило мне увидеть его, как он тут же начал медленно рассеиваться, исчезая в ярких бликах света Лаограсс.

Ледяное чувство опасности уже не могло оставить меня в покое. Оно буквально проедало меня насквозь, лишая всяких здравых предположений. Не зная, что и думать, я начал медленными шагами отступать от темноты, нависшей шатром вокруг золотого поместья, приводя свое дыхание в прежний ритм. Сердце учащенно билось, не в силах уже успокоиться.

Я чувствовал, как по моим венам быстро распространяется страх, бросить вызов которому я просто не мог.

Белые двери с золотой отделкой открылись передо мной, и я, поспешив надеть свою маскарадную маску, сделал неторопливый шаг в разгоряченную атмосферу изящного поместья. Волна света и чарующей музыки ударила по мне, заставив позабыть о таинственном силуэте, яростно желающем меня убить.

Проскользнув мимо оживленно о чем-то беседующих надменных парочек, я вышел на пустую площадку бального зала, на которой вполне можно было свободно дышать. Неожиданно появившаяся передо мной девушка, одетая в золотистое платье, слегка поклонилась мне, предложив бокал игристого шампанского, безудержно шипящего в тюльпановидном хрустальном бокале. Молча посмотрев на нее, я поспешил отказаться от предложенного напитка, грубовато бросив:

– Не надо.

Тогда, так же учтиво поклонившись мне, она поспешила удалиться, предложив бокал Лео, который не мог отказаться от кисловатого содержимого бокала, легко пленившего его своей напыщенностью.

Бросив взгляд в сторону оживленной толпы, я сам не знал, что ищу, требовательно вглядываясь в незнакомые мне лица.

Я бы так и продолжал медленно угасать, растворяясь в ядовито-сладком воздухе здешнего мирка, если бы не внезапно прекратившаяся музыка, предвещающая появление новой драмы.

Глава семейства Лаограсс появился на центральной лестнице из чистого золота, медленными, уверенными шагами спускаясь к дорогим гостям этого вечера. Держа в руках бокал с игристым шампанским, он терпеливо искал глазами в толпе того, кого он уже давно не видел в своем доме.

Зная об отношении к себе собственного сына, Эрхард все же надеялся, что тот за все это время, проведенное вдали от него, вдали от болезненных воспоминаний, смог наконец-то простить его.

Золотая цепочка на его жилете, связанная с древней семейной реликвией – часами, несколько раздражительно и вычурно сияла на ярком свете изящных настенных канделябров, привлекая к себе большую часть общественного внимания. Ни для кого не секрет, что жизнь в роскоши и свете была для него настоящим наслаждением, которого ему постоянно было мало. Ему было мало всего: свечей, цветов, штор, статуй… Всего, что имело свою ценность.

Спустившись вниз, он торжественно озарился наигранной улыбкой. Даже в глазах его сверкнули блики его дорогих медовых глаз, в которых уже давно не было ничего настоящего.

Сделав плавный жест рукой, он приказал музыкантам продолжить свою чарующую бальную музыку, при жизни не мирясь с тишиной. Мелодия снова налила собой каждый уголок огромного светлого зала, наполненного цветами и роскошными золотыми вазами с искусной росписью.

Приметив в толпе своего сына, он как-то сразу оживился, расставшись со своим еще не допитым шампанским:

– Как же неумолимы годы. – Приблизившись к Эндиану, он попытался по-отцовски обнять его, но Эндиан, нахмурившись, попятился назад, точно обозначив между ними границы «холодной войны». – Я переживал, боялся, что не увижу тебя сегодня. Это было бы очень досадно. Посмотри, какой бал я устроил в честь твоего дня рождения! Все, как и всегда, на высшем уровне.

– Все о балах и о высшем уровне печешься?! Хотя, это неудивительно, если рассматривать твои приоритеты, – язвительный тон Эндиана не мог не задеть такого себялюбивого эгоиста, который никогда не задумывался о более высоких целях, чем развлечения и бесполезная во многом роскошь.

Больше всего на свете Эндиан не мог вынести своей похожести на отца. Он бы мог еще смириться с этими непослушными курчавыми медовыми прядями своих волос, постоянно переливающихся всевозможными золотыми оттенками, но вот этот особенно ненавистный им золотисто-медовый цвет глаз уже значительно портил ему жизнь. Единственное, в чем он видел утешение, были его миловидные черты лица, румяные губы и тонкий нос, став бесценным наследством его давно погибшей, но до сих пор горячо любимой матери, которая всегда была для него неким особенным божеством.

– То, что было, давно прошло. Эндиан, если бы ты знал, как я хочу снова стать частью твоей семьи, – голос Эрхарда звучал как-то неестественно, мягко и одновременно серьезно. Даже если бы помыслы его были чисты, Эндиан уже никогда не смог бы принять проклятые слова извинений.

– Я давно перестал считать тебя своей семьей. Настолько давно, что временами я забываю о том, что у меня есть отец. Я бы мог простить тебе все, что угодно, но…, – Эндиан в какой-то момент остановился, опустошенно опустив голову. – Я помню тот жалостливый крик, медленно растворяющийся в огне. – Перед его глазами снова встали жуткие эпизоды его раннего детства, заполоненные предательским огнем. Сквозь шумную толпу я слышал, как бешено стучало его отравленное дымом сердце. – Тогда ты сказал, что она предала тебя, поэтому ты был вынужден так поступить с ней, – голос Эндиана дрожал, становясь все тише. – Вынужден был? Но в честь чего? Она лишь сказала тебе, что ей не нравится то золотое колье, больно сжимающее ее шею, а ты… ты так легко поднес к ней свечу, нисколько не сожалея после о сделанном. – Его обожженные руки затряслись, уже не зная, как остановиться. – А сейчас ты просишь у меня прощение? Да ты ведь никогда не испытывал то, что мне пришлось тогда испытать мне, будучи ребенком. Знаешь, что тебя должно было тревожить в течение этих лет больше всего? – Эндиан поднял на него взгляд, в котором внезапно загорелась ярость. – Чарлз легко смог заменить мне тебя, что временами я считал его своим отцом, а Энгиса, – он почему-то замолчал, посмотрев на меня сквозь толпу, который было все равно, что происходит в семье Лаограсс в эту минуту, – своим братом.

Некоторое время, не говоря ничего, Эрхард молча смотрел на сына, точно пытаясь ощутить на себе все то, что когда-то пришлось испытать ему, став невинной жертвой дьявольского всепожирающего огня Лаограсс. Мог ли он вообще понять ту стихию, что бушевала в душе Эндиана? Он никогда бы не смог поверить в то, что его родной сын вот так легко мог позабыть его, найдя свой приют в некогда светлых стенах поместья Кёллер, свет и надежду которому придавала Тереза.

Его смиренный взгляд был непоколебим, как-то особенно бережно касаясь Эндиана.

– Кем бы ты ни был, кого бы ни поддерживал, чью жизнь бы ни проживал, я всегда буду помнить даже твой бунтарский характер, – голос Эрхарда стал настолько тихим, что Эндиан едва мог расслышать его, – ведь на то я и отец, который никогда не позабудет, как когда-то твое лицо было усыпано забавными веснушками. – Слова его въелись в голову Эндиана, напоминая о себе каждую секунду, заставляя весь мир вокруг замереть, стать с ним единым организмом.

Он не понимал, лукавил ли сейчас Эрхард, говоря эти слова так, словно все эти потерянные годы он действительно страдал, желая хоть раз увидеть сына, страшно ненавидящего его с самого детства.

Для чего он вообще сказал это? Что он имел в виду? Какой реакции он ожидал от сына, в чьей жизни он всегда был монстром, случайно выпущенным из темного шкафа какого-нибудь маленького, душного мирка, в котором существуют такие, как он, бредя лишь идеей о своем обогащении?..

Голова Эндиана гудела, как переполненный пчелами улей, никак не находя здравой мысли или хотя бы предположения. Зачем он вообще приехал сюда в этот вечер? Это все ради него, не так ли? Но обманывает ли его отец, говоря таким убедительным тоном, не довериться которому было просто невозможно.

Пальцы рук на его ладонях заледенели, казалось, от его внутренней пустоты и неопределенности, которые безжалостно изматывали его и без того одичалую душу.

Мог ли Эрхард вот так чисто, от всего сердца, говорить, не заподозрив ни капли зла и корысти по отношению к Эндиану? Он всю жизнь лгал и лишь сейчас нашел оправдания всему, что творил ради самого себя? В это Эндиан поверить не мог, как бы не хотел прекратить эти ненавистные отношения с отцом. Они давили на него, выедали изнутри, но сделать он с ними ничего не мог, ведь о прощении он никогда и не слышал в стенах своего кукольного дома. Да и стоит ли простить того, кто всегда думал лишь о себе?..

Красивая музыка, как и дорогое игристое шампанское, лилась через край, не зная меры и большей дозволенности. Кукольный домик с его жителями был фантастичен, настолько искусственен, что вряд ли можно было бы подумать, что весь этот бал в честь Эндиана был всерьез.

И это то, что называется радостью? Почему-то мне невесело наблюдать за неунывающим блеском золота, за трепетными огоньками позолоченных свечей, за движениями каждого гостя, которому было все равно на повод для радости. Каждый хотел попробовать это чувство на вкус, каждый хотел испытать его снова, но сами того не замечая, многие стали заложниками в цепких позолоченных лапах этого чувства. Радость была дозволена лишь людям, мы учились у них, наблюдали, перенимали опыт на свою сторону, но мы не поняли того, что стали шутами своего достижения.

Радость была придумана не для нас, а для тех, кто знает, что это такое на самом деле. Как так можно было ошибиться, проделав долгий путь к изучению человеческих чувств? Это слепота, которая была с нами с самого рождения. Мы слепы, но не потому, что не хотим открыть глаза от страха этого мира, а от того, что попросту не можем этого сделать. Находясь здесь, в мире, полном лицемерия и фальши, я все сильнее убеждаюсь в том, что радость придумали не для нас.

Кукольный мир поместья Лаограсс оказался не тем безобидным местом, как казалось всем. Тисненое чувство озлобленности я почувствовал сразу, как только смог прислушаться к учащенному дыханию старого дома, полного притаившейся угрозы. Она исходила отовсюду, тихо посмеиваясь и нагло обсуждая каждого из присутствующих.

Не зная меры, тайная озлобленность на все живое легко касается каждого, точно изучая слабые места навязчивых гостей. Пробираясь под кожу, она самовольничает, медленно подбираясь к животрепещущему сердцу, а после вонзает в него свои острые клыки, яд которых быстро отравляет разум.

Мое внимание ненароком привлекает фигура Эрхарда, сияющая золотом. Хозяин поместья плавными шагами ступает по лестнице из чистого золота, останавливается посередине, медленно разворачивается в сторону гостей, окидывая каждого каким-то неживым взглядом. Никто не обращает на него внимания, не отрываясь от своих пустых разговоров, идеально отточенного вальса, который мне кажется излишне вычурным. Он продолжает наблюдать за каждым, точно ожидая какого-то удобного момента, но для чего?..

Пламя в его глазах становится все сильнее, и Эрхард, легко выдыхая горячий воздух, закрывает глаза. Я вижу, как хрустальная капля бежит по его щеке, невольно разбиваясь о золотую ступеньку изящной лестницы. Музыка наполняет собой каждый уголок кукольного домика, и бледные губы Эрхарда болезненно искривляются от какой-то терзающей его боли.

Когда его глаза, поглощенные жадным огнем, вновь открываются, яростное пламя вмиг охватывает все вокруг, набрасываясь на каждого, словно голодный зверь, внезапно сорвавшийся с цепи. Бросаясь с места, я со всех ног бегу в сторону Джорджии, на которую едва не падает горящая дама, готовая с минуты на минуту обраться в золотую пыль. Хватая ее за руку, я резко толкаю ее назад.

Не устояв на ногах, она была готова повалиться на разгоряченный пол, как ее тонкое тело внезапно подхватывает из ниоткуда взявшийся Эндиан.

Я чувствую, как позади меня полыхает жаркое пламя, настигая меня с каждой секундой. Озираясь по сторонам, я пытаюсь понять, где сейчас находятся Лео и Рене, но стоило мне только на секунду задержаться на месте, как плотная завеса огня лишила меня поля зрения. Загнанный в угол, я едва дышу, не веря, что все это происходит на самом деле. Жар подходит ко мне все ближе, и я уже медленно начинаю терять всякую надежду на спасение.

– Энгис?! – сквозь яростный треск огня я слышу, как голос Эндиана разрывается на части в бешеном крике.

Люстра, не выдержав смертоносного огненного гнета, пошатнулась и в один миг слетела со своего прежнего места, стремительно полетев в мою сторону.

Глава 12

Холодный полумрак, застывший вокруг меня таинственной дымкой, настораживал. Он не был чем-то особенным или новым для здешнего мира, но именно сейчас, когда глаза мои с трудом распахнулись, он казался мне по-особенному завораживающим. В какой-то мере он успокаивал, заглушал мою боль, расползающуюся по всему телу сильными ожогами, непристрастно продолжающими изнывать от внутреннего жара.

Когда я был в силах вспомнить все то, что недавно произошло в поместье Лаограсс, я невольно зажмурил глаза, пытаясь избавить от неприятного чувства, разрывающего меня на части. Огонь до сих пор мелькал у меня перед глазами, и я ничего не мог с этим поделать. Мне оставалось лишь выбросить это несчастное окончание бала, просто постараться забыть, чтобы окончательно не сойти с ума.

Тело изламывала капризная боль, не позволяющая мне даже пошевелиться. Она была настолько сильна, что я едва мог дышать, элементарно наполняя свои легкие воздухом. Впервые я ощущал неведомую прежде всепоглощающую слабость, сумевшую легко подчинить меня себе. Не зная, как с ней бороться, я закрыл глаза, расслабившись, надеясь, что игнорирование этих болезненных горячих покалываний хот как-то сможет мне помочь.

Однако эту боль ничто не могло унять, лишь усиливая пронизывающую пульсацию в моей голове.

Не найдя спасения, я отчаялся избавиться от воспоминаний об испорченном вечере, оказавшемся ловушкой. Но мне почему-то в этот момент стало жутко не по себе. Эрхард был по праву настоящим чудовищем, в чем всегда был уверен Эндиан, но я никак не мог выбросить из своей головы его выражение лица, истерзанное каким-то тайным чувством, умело управляющим им, точно марионеткой.

Огонь для семьи Лаограсс всегда был чем-то особенно значимым, что сохранилось в их венах с давних времен, когда наши несчастные души получили шанс на спасение. Проще говоря, их слабость стала управлять ими, лишив всякой возможности быть по-настоящему свободными.

Холод неприятно покалывал меня, истязая не хуже самого изощренного механизма для пытки. Тогда, не желая мириться с его издевательствами, я, не обращая внимания на боль, пронзившую все тело, поднялся на ноги, на минуту задержавшись на месте.

Перед глазами все плыло, но совсем скоро я уже мог полноценно осознавать окружающую меня реальность.

Спустившись в гостиную, я заметил, как ледяная тень скользнула по стене, спустившись вслед за мной. Она была знакома мне, причем настолько хорошо, что я отчетливо представлял ее цели.

Горьковатый запах, исходящий с ее стороны, был навязчивым, таким, от которого уже было сложно оторваться. Я видел, как она стоит в темном углу гостиной, молча прожигая меня своими пустыми глазами. О чем она думает, наблюдая за мной сейчас, специально привлекая к себе мое внимание? Явно о недобрых намерениях, ведь совсем не так давно она пыталась меня задушить.

По спине пробежал неприятный холодок, и я, сделав шаг в сторону канделябра, легким движением руки взял его, направив в сторону таинственного силуэта. Нужно было понять, чем он был на самом деле: плодом моей нездоровой фантазии или же чем-то, что я просто не могу объяснить.

Когда свет упал во тьму, выгнав ее из угла, силуэт внезапно растворился вместе с ней, точно никогда ранееи не существовал. Но стоило мне только отстраниться назад, вернув канделябр на свое законное место, как силуэт появился снова, продолжая молча наблюдать за каждым моим движением из темного угла гостиной, в который никогда не попадал свет.

Все это казалось чем-то ненастоящим, специально созданным кем-то, чтобы посмотреть на мою реакцию, заставить испытать настоящее чувство страха, перед которым я впервые был бессилен. Смотря на то, как силуэт продолжает стоять на одном месте, я начинаю медленно терять последние нити, связывающие меня с реальным миром, все сильнее погружаясь в тяжелые размышления о происходящем.

Не выдержав томительного гнета, притаившегося в каждом уголке поместья, я поспешил выйти во двор, чтобы немного привести свои мысли в порядок.

Прохладный поток воздуха раннего утра, когда мир начинает только просыпаться, набросился на меня, окутав легким туманом, в котором растворялось все вокруг. Полуразбитые мраморные скульптуры, уже давно потерявшие всякий смысл, молчаливо утопали в утренней туманной мгле, казались чем-то по-настоящему живым, одухотворенным.

Еще темное небо, не готовое уступить свое место тусклым лучам солнца, печально поглядывало на все сверху вниз, ведя свою беспрерывную борьбу со светом.

Хвойные деревья, окружившие поместье Кёллер мощной неприступной стеной, казались в тумане таинственными существами, временами о чем-то тихо перешептывающимися.

Ночь не хотела покидать свои владения, из последних сил заявляя о своих правах на этот мир. И как же я понимал ее, до конца оставаясь на ее воинствующей стороне.

Вдохнув прохладный воздух полной грудью, я закрыл глаза, долго прислушиваясь к немой тишине, в которой хотелось раствориться. Эта гармония была непостижимой, отчужденной и никем не понятой, но лишь потому, что еще никто не осмеливался быть с ней на равных.

Неохотно пробуждающийся ото сна мир пленял, наполняя каждую молекулу влажного от тумана воздуха скрытой энергией, дарующей новые силы.

Я чувствовал, как по телу пробегал едва ощутимый морозец, с легким туманом заползая под мою измятую рубашку. И лишь тогда, когда первый луч солнца упал на мое лицо, я неохотно открыл глаза, немного поежившись от внезапно нахлынувшего тепла, которое тут же исчезло где-то в пространстве тяжелого свинцового неба.

Прикрывая глаза руками, я еще продолжал наблюдать за тем, как последние пары ночного дыхания медленно отступают в сторону старого леса.

Мраморный ворон, сидящий на едва различимой ладони полуразрушенной девушки, кажется, внезапно ожил из своего вечного сна, готовый в любую секунду вырваться из мраморного плена, чтобы взлететь, но, не найдя в себе сил противостоять камню, он устало смотрел на высокое небо, продолжая тешить свои мечты о свободном полете.

Поместье Кёллер сердито поглядывало на весь окружающий мир, не желая расставаться со своими мрачными цветами. Окруженное плющом и дикими черными розами, взобравшимися на его каменные стены, оно продолжало дремать, вновь приютив в свои стены холодную ночную мглу.

Обогнув поместье, я оказался на едва протоптанной дорожке, по которой давно никто не ходил. Она уходила далеко в лес, растворяясь среди мрачных старых деревьев и всевозможных диких кустарников.

Не в силах утолить свой жгучий интерес, я осторожно следовал по ней, пытаясь вспомнить, куда же она ведет, но в моих воспоминаниях не было ответа на этот вопрос, который теперь не давал мне покоя.

Темнота вокруг меня не рассеивалась, нагнетая атмосферу с каждым моим шагом в неизвестную сторону громоздкого леса. Ни единого кусочка неба не было видно из-за высоких кронов деревьев, макушки которых, кажется, протыкали сам небосклон.

Тишина вокруг давила, не дав и малейшей возможности вновь привести все свои чувства в норму. Тогда, когда я оказался с неведомым чувством наедине, все мои мысли стали такими незначительными, что весь смысл моих недавних размышлений казался пустым.

Рассекая тьму вокруг себя, я внезапно остановился на месте, почувствовав, как под моими ногами что-то болезненно хрустнуло. Подавшись в сторону, я опустил голову, чтобы посмотреть, что это было. Давно засохшая лоза терновника безжизненно лежала на сырой земле. Огромные острые шипы выглядели вполне устрашающе.

Легкое дуновение ледяного ветерка качнуло мощные лапы хвойных великанов, заставив лес на минуту выйти из своего дремлющего состояния. Тогда я услышал странный хруст, раздавшийся где-то недалеко от меня. Вглядываясь в холодный мрак, словно специально скопившийся в одном месте, я сделал пару шагов в его сторону, практически перестав дышать.

Сырая почва под моими ногами не издавала ни звука, позволяя мне быть незамеченным гостем, внезапно ворвавшимся в молчаливое царство темного леса.

Когда тьма полностью окутала собой все, что меня окружало, я позабыл обо всем, что когда-то была для меня важно.

Горьковатый запах появился так же внезапно, как колющий морозец, схвативший меня за ноги. Не в силах сдвинуться с места, я чувствовал, как тело мое дрожало от холода. Еще никогда я не испытывал такую слабость, быстро перерастающую в беззащитность. Тогда, плененный таинством леса, я пытался вырваться из него, но все силы точно разом покинули мое тело, вернувшись к свету. Не зная, что меня окружает вокруг, я начал аккуратно ощупывать пространство, в котором я был заперт.

Я болезненно отдернул руку, когда что-то очень сильное и острое схватило ее. Мне казалось, это было что-то по-настоящему живое, молча притаившееся в темноте. Я чувствовал, как рука немела от жгучей боли, насквозь пронизывающей все тело.

Горьковатый запах усиливался с каждой секундой, заставляя мой разум медленно покидать меня. Теперь даже во рту я ощущал тлетворный горький привкус. Казалось мне или нет, но эта горечь быстро начала проникать под мою кожу. Тогда что-то щелкнуло в моей голове, вернув все прежние потерянные силы.

Сделав резкий поворот назад, я начал как можно скорее выбираться из этой темноты, слыша, как позади меня что-то начало шевелиться.

Тяжело дыша, я вернулся на лесную дорожку, с которой сошел. По всему телу пульсировала яростная дрожь, от которой я уже никак не мог избавиться. Прислонившись к стволу дерева, я пытался восстановить ровное дыхание, чтобы понять все то, что со мной произошло буквально пару секунд назад. Как бы я был рад, если все это просто оказалось очередным кошмаром.

Сердце мое бешено застучало, когда на своей руке я увидел множество синяков и неглубоких порезов. Каждая полученная мною ссадина изнывала от жгучей боли, что каким-то дурманящим ядом проникала в мою кровь, отравляя ее, заглушая каждый удар моего сердца. Вокруг была тишина, и я не мог поверить, что она реальна. Каждый раз, когда она тесно окружает меня, я не знаю, чего мне следует ожидать. И сейчас, находясь среди нее, я пытаюсь сдержаться, не впустив заразительную тоску в свой мозг.

Озираясь по сторонам, я выхожу из мрачного леса, не желая больше даже приближаться к нему, хоть его таинственность чертовски меня манила.

Дурные мысли покинули меня, когда я снова оказался во дворе поместья. Боль медленно начинала стихать, и я уже практически не обращал на нее должного внимания. Однако я никак не мог забыть этот горьковатый привкус на своих губах, который, мне кажется, до сих пор отчетливо на них ощущался.

Почувствовав на себе какой-то холодный испытующий взгляд, я невольно поднял голову вверх, заметив в одном из окон Чарлза, внимательно наблюдающего за каждый моим движением. Он словно изучал меня, пытался что-то понять очень важное, что было известно лишь ему одному.

После стольких лет я вряд ли смогу смириться с тем, что он перестал быть тем, кого я знал очень давно.

Эндиан был один в гостиной. Бросив свой взгляд на пол, он долго о чем-то раздумывал, пытался найти ответы на некогда терзавшие его вопросы. Как бы он хотел понять все то, что было всегда от него закрыто. Ему было бы достаточно хотя бы одного тихого слова, сказанного кем-то по-настоящему родным, чтобы понять суть того, что было сделано много лет назад. Его сердце никогда не испытывало этого чувства, по крайней мере, он так всегда думал.

О чем он думает сейчас, так смиренно замерев в одном положении? О том страхе, в котором он провел всю свою жизнь. Этот страх зародился очень давно, найдя себе укромное место в его горячем сердце. Казалось, он давно позабыл о нем, живя своей привычной жизнью, наполненной верной любовью Джорджии, но это было далеко не так. Каждый день этот страх усиливался в нем, прося для себя нового укрытия, и Эндиан, уже сильно привязавшись к нему, не может ему отказать, предоставляя всего себя без остатка.

Его глаза в какой-то момент начинают снова двигаться, и эти пушистые ресницы вновь трепещут, как и его дыхание, вновь наполнившее горячее тело. Он снова вернулся к жизни, но почему-то был пуст, и эта пустота его уже давно не пугала.

Когда глаза его плавно перебежали с пола в сторону не горящего камина, они вновь застыли, кажется, лишенные всякого жизненного признака. Однако золотисто-янтарное пламя в них, внезапно загоревшись, было явным доказательством жизни, кипящей внутри единственного наследника Лаограсс, унаследовавшего проклятие отца, которое однажды и породило в нем животрепещущий страх.

Заметив, как Эндиан находится в полном одиночестве, Джорджия тайком подобралась к нему сзади, нежно обвив своими ласковыми руками его сильную шею.

Тепло камина приятно обжигало ее замерзшие кончики пальцев рук. Почувствовав ее прикосновения, Эндиан, очнувшись от своих тягостных размышлений, приобнял ее одной рукой, мягко поцеловав в щеку.

Джорджия была счастлива сейчас находиться рядом с ним, наслаждаясь теплом, но горячее жжение на ее щеке почему-то сильно напоминало ей легкий ожог.

Глава 13

Не знаю, что побудило меня тогда вернуться в Сан-Лореил, но этого мрачного городка мне безумно не хватало. Наверное, все происходящее в стенах поместья не давало мне свободы, медленно отравляя каким-то тлетворным чувством.

Мне хотелось немного побыть одному, прогуляться меж старых улочек, послушать, как бьется сердце Лореила, неровно отбивая беспокойный ритм. Как же я все-таки зависим от него, от этого маленького мирка с изогнутыми от холода крышами и пустыми пыльными окнами домов, в которых редко загорается свет. Его мостовые дорожки пленяли меня, как и жизнь, в которой я сам себе казался кем-то другим.

Выбросив из головы всевозможные мысли, я молча плелся по тихим улочкам утреннего городка, изредка встречая на своем пути фигуры, которые резко изменились с того момента, когда я был здесь в последний раз. Их глаза наполнились каким-то таинственным светом, а вместо хмурых гримас сияли легкие улыбки. Все вокруг было давно не тем, к чему я привык.

Наверное, мой город погиб с того момента, как я покинул его, променяв на свой собственный мир, который оказался еще удушливее и теснее.

Даже воздух здесь изменился, став каким-то другим, наполнившись запахами, о которых я даже никогда и не слышал.

Сан-Лореил, который я знал очень долго, навсегда покинул меня, но мне вовсе не было грустно, хоть я и сам не понимал, почему.

Ноги привели меня в сторону «Кёрс-Роуз», во дворе которой кипела самая настоящая жизнь. Я не знал, хотелось ли мне снова пройтись по ее огромным коридорам, заглянуть в библиотеку, в которой мы с Сэмом проводили очень много времени… Я не знал, хотелось ли мне вообще быть здесь, в городе, для которого я внезапно перестал существовать.

Никто вокруг не замечал меня, проходя мимо так, точно перед ними была лишь одна пустота. Тогда я совсем потерял всякую нить с реальностью, окончательно опустев.

Директор Вальмонт, возвращаясь в академию, внезапно остановился, плавно обернувшись ко мне. Его ядовито-зеленые глаза смотрели конкретно на меня.

– Не думал, что ты вернешься снова, Энгис. Однако я рад увидеть тебя, – голос его звучал привычно, нежели все, что меня окружало.

– Что произошло с Сан-Лореилом? Он как-то сильно изменился. – Тревожащие мысли никак не отпускали меня.

– Город не изменился, Энгис. Дело в том, что ты больше в нем не нуждаешься.

Я непонимающе посмотрел на него, ожидая больших подробностей.

Он наиграно улыбнулся, ожидая от меня подобного опустошенного выражения лица, на котором прочно застыло недопонимание.

– Той холодной январской ночью я точно знал, что в городе появится новая душа, ищущая именно моей помощи. Тогда я приютил тебя, дал новую жизнь, которая должна была скоро для тебя закончиться. Это закономерность Сан-Лореила, одно из важнейших правил: каждая потерянная душа должна вернуться туда, откуда пришла. Ты нашел свой мир – перестал существовать для города.

Каждое его слово болезненно воспринималось моим рассудком, который всячески старался верить, что Вальмонт просто лжет. Но я прекрасно знал его, помнил, что ложь он презирал больше всего на свете.

– А как же Сэм? – Почему-то сейчас я подумал именно о нем, не в силах забыть его слабую фигуру, растворяющуюся в безмолвном тумане.

– Он выполнил то, что обещал. – Вальмонт опустил глаза, какое-то время о чем-то размышляя. – Сэм всегда оберегал тебя, пытался защищать, быть хорошим другом, всегда оставаясь на твоей стороне. – В памяти сами по себе ожили воспоминания, как Сэм закрывал меня собой, то бросаясь под укусы бешеного пса, то подставляя свое хрупкое тело под яростные удары хулиганов. Его тело всегда было истерзанным, изувеченным до такой степени, что временами он едва мог пошевелиться, сутками не поднимаясь с постели. Когда я пытался защищать его, он злился, вновь подставляя себя под удары судьбы, которые были предназначены для меня. Когда я спросил его, зачем он это делает, практически добровольно убивая себя, он ответил, что ради своего единственного друга он готов даже на самые страшные вещи. – Тебе повезло, что для защиты ангел выбрал именно тебя, Энгис. Он сделал все, что должен был, не позволяя никому украсть твою душу. Ты же знаешь, что у немногих здесь она есть.

Я перестал чувствовать все, что происходило вокруг меня на этот момент.

Сан-Лореил продолжал жить, давно позабыв обо мне, как и о многих, кто, по словам директора, нашел то место, которое обычно принято называть домом. Но мне было все равно грустно осознавать все это, не в силах позабыть ни дня, проведенного в стенах академии «Кёрс-Роуз».

Дуновение ветра перестало меня касаться, легкий холодок больше не покалывал мой пальцы, а небо и вовсе перестало существовать, медленно принимая тяжелые свинцовые краски моего душного мирка.

– Забудь о Сан-Лореиле так же, как он забыл о тебе, – слова Вальмонта звучали как в каком-то вакууме, и я едва их расслышал, вновь оказавшись в своем поместье.

Все, что я когда-либо помнил о маленьком городке, которого не найти ни на одной карте, быстро рассеивалось в моей памяти.

Городок забывал меня, заставляя забыть и его. Через пару секунд я уже вряд ли смогу вспомнить его маленькие мостовые улочки, дрожащие в молчаливой тьме, это тоскливое постукивание дождя об искривленные крыши стареньких домов, теплую улыбку Сэма и милосердного бога Лореила, однажды спасшего меня холодной январской ночью.

Чувство едкого одиночества застигло меня врасплох, и я уже не знал, как его хотя бы заглушить на какое-то время. Оно напоминало о себе с новой силой, каждый раз окрашивая передо мной все в мертвый серый цвет. Он преследовал меня на каждом шагу, прося добровольно сдаться, на что я бы никогда не смог решиться.

Шахматы, моя любимая с детства игра, невероятно меня раздражала одним своим только видом. Это черно-белое поле сводило меня с ума, без конца твердя о какой-то иной стороне всего, в тайне ведущей свою кровожадную игру. Не выдержав этого испытующего гнета, я смел хрустальные фигурки на пол, но их звон и разлетевшиеся во все стороны осколки только усилили болезненную пустоту внутри меня. Тогда сердце мое сжалось в комок, изливаясь горькими слезами досады.

Собрав в ладони хрустальные осколки, я долго сидел на одном месте, пытаясь свою подсознательную тайную силу заставить собрать этот прах, вновь придав безжизненному хрусталю форму.

Я едва мог усмирить дрожь внутри себя, что медленно начинала изламывать все мое тело. Мне было впервые за всю жизнь так больно, и эта боль уже давно была внутри меня, терзая душу самыми изощренными способами.

– Как это печально, когда легко можешь сломать, а собрать уже не в силах. – Тоненькая рука, протянувшаяся через мое плечо, коснулась хрустального праха, заставив его вновь принять прежнюю форму шахматных фигурок. – Зато я могу соединить, но не в силах разрушить.

Затаив дыхание, я обернулся назад, совершенно позабыв о фигурках. Голубые глаза с надеждой смотрели на меня, вновь притягивая меня к себе, точно сильным магнитом.

– Почему ты оставила меня тогда? Вейн, – я уже готов был заключить ее в самые крепкие объятия, как в моей памяти внезапно молнией промелькнуло ее помрачневшее лицо, когда я в последний раз прикоснулся к ней.

Выражение ее лица изменилось, приняв всевозможные краски вины.

Ее тоненькие пальчики бережно прикоснулись к моей шее, на которой красовался еще не затянувшийся ожог, полученный во время несчастного окончания бала.

– И почему только этот ожог оставила не я? – Она сожалеюще подняла на меня свои глаза, которые впервые были такими взволнованными. – Энгис, прости, что так внезапно оставила тебя одного. Я не знаю, как тебе объяснить, но со мной еще никто не был так искренен, как ты. Меня так часто обманывали, что я уже и не знаю, лжешь ты или нет.

– Я никогда не лгу, Вейн.

Она улыбнулась, игриво приобняв меня за плечи.

– Тогда ответь на один очень важный для меня вопрос, – коснувшись своими тонкими губами мочки моего уха, она прошептала так, словно эти слова никто, кроме меня, не должен был услышать. – Ты боишься темноты?

Ее губы растянулись в какой-то насмешливой улыбке.

– Конечно, нет. К чему этот вопрос, Вейн?

– Ты лжешь, – прошелестела она, как-то резко оказавшись у входной двери в мою комнату.

– Почему ты так решила? – Я совершенно не понимал ее намерений.

– Потому что ты всегда ее боялся. – Выскользнув из моей комнаты, она замолчала, кажется, вовсе исчезла в затемненном пространстве поместья.

Ее внезапное молчание заставило меня вновь испытать на себе самый лютый страх, зародившийся еще тогда, когда я впервые увидел эту голубоглазую незнакомку. Я понимал, что она не могла просто так взять и исчезнуть, легко раствориться в воздухе, но я никак не мог заставить свой мозг окончательно поверить в это. Все мои мысли твердили одно и то же, и я был слаб, чтобы хоть что-то им возразить.

Выбежав в коридор, я, затаив дыхание, осмотрел каждую его часть, впервые подумав о том, что Вейн действительно растворилась в воздухе. Не зная покоя, я кинулся дальше по коридору, позволив собственным ногам вести меня туда, куда они считали нужным. Но везде была пустота, и мне уже начинало медленно казаться, словно Вейн была лишь частью моей нездорового разума.

Однако я не мог до конца смириться с этой мыслью, продолжая подниматься все выше и выше по едва изогнутой лестнице, обыскивая каждый потаенный уголок мрачного этажа.

Как бы мне хотелось сейчас перестать винить себя в том, что я снова ее потерял, не сумев уберечь, но эта вина уже проникла в мою кровь, начав медленно ее отравлять.

Последний этаж был моей единственной надеждой вновь поверить в то, что Вейн была реальна.

Вокруг было тихо, и холодный сумрак едва касался пола, заставляя меня передвигаться практически на ощупь. Приглушенный свет настенных канделябров был настолько жалок, что он практически не освещал ни единого уголка всеми забытого этажа. Это была самая незначительная часть поместья Кёллер, включающая в себя лишь одну дверь, ведущую неизвестно куда.

Я бы смог поверить в бессмысленность этого этажа и того пространства, сокрытого за черной пыльной дверью, если бы не чувствовал что-то живое по ту сторону. Но эта жизнь не была обычной, поскольку все время, возможно даже, множество лет провела в одиночестве и мраке, давно перестав существовать для солнца и дня.

Оставшись наедине, эта жизнь научилась жить в кромешной темноте, сумев подчинить себе все свои некогда значимые страхи. Я бы хотел узнать, что это была за жизнь, давно позабытая каждым обитателем молчаливых стен поместья, и я бы узнал, если бы не внезапно появившаяся тень, чернота тела которой была намного темнее самой ночи.

Таинственная фигура промелькнула у меня перед глазами и снова куда-то исчезла. На мгновение мне даже показалось, будто я сам сейчас выдумал ее, поддавшись какому-то искаженному чувству страха.

Я долго вглядывался во тьму, пытаясь понять, было ли это реально, пока ледяная волна горьковатого воздуха не набросилась на меня, наполнив собой каждую клеточку моего тела.

Задыхаясь от этого тлетворного запаха и горького привкуса, прочно осевшего на моих губах, я попятился назад, ухватившись за настенный канделябр, свечи в котором уже давно были затянуты паутиной и не горели. Бросив его на пол, я, едва передвигая ногами, направился к лестнице, хватаясь за горящий на нижнем этаже свет, в то время как тьма хватала меня за ноги, сгущаясь плотной пеленой за моей спиной.

Горьковатый привкус становился все отчетливее, и я уже мог осознанно сравнить его со вкусом гниющей плоти.

Чарлз снова сидел за своим заваленным всяким хламом столом, рассматривая одну единственную важную для него фотографию, с которой он всегда бережно сдувает даже самую незначительную пылинку. Женщина смотрела на него с противоположной стороны фотографии, счастливо улыбаясь. Как же он давно не видел этой улыбки, как же давно он позабыл эти теплые прикосновения…

Он бы и не подумал, что однажды сможет забыть ее голос, который всегда тихо произносил его имя.

В какой-то момент своей жизни, лишенной всяких красок, Чарлз подумал о том, что все, чем он пожертвовал, построив новую жизнь, буквально вдохнув ее в своего единственного сына, стало настолько хрупким, что разбить все это было бы проще простого. Эта мысль его не покидала. Она вместе с ним сидела за одним столом, читала потертые книги, смотрела из окна и часто обманывала его, заявляя о полной безопасности в стенах дорогому ему поместью.

Когда эта мысль стала настолько тяжела, что он едва мог отвлечься на что-то другое, Чарлз, бросив из своих рук старенькую книгу, безжалостно оставленную на пыльном полу, впервые за долгие годы покинул свой кабинет.

Он не знал, что так внутри его изнывало от жгучей боли, которая делала его безутешным. Ему казалось, все вот-вот вокруг рухнет, мертво падет под его ноги, уже никогда не в силах снова собраться в одно целое. Его сердце, давно позабывшее все ранее известные ему чувства, точно ожило, без конца твердя о какой-то ужасной печали.

Эту горечь он не мог описать ни одним словом, точно сам не понимал, чем она была на самом деле.

Впервые за долгие годы он снова почувствовал что-то живое внутри себя, уже не отпускающее его ни на секунду. Его дыхание было практически невесомым, но даже оно казалось ему каким-то излишне громким, навязчивым, как стук его тревожного сердца. И почему только Чарлза беспокоила эта атмосфера, полностью поглотившая поместье? Что-то очень чужое было в ней, опасное и совсем неподходящее гармонии этого маленького мира, в котором он пытался спрятать самое дорогое, что у него было, – своего сына, все эти беспристрастные годы думая, что в бездушной клетке он сможет дать ему свободу.

И когда же эта червоточина смогла пробраться в его собственноручно созданный мир, давно лишенный покоя? Чарлз не мог допустить, чтобы самый страшный для него кошмар повторился снова.

Его сердце замерло, когда на своем большом пальце он почувствовал жгучую пустоту. Черный перстень, внутри которого застыла капелька чьей-то алой крови, внезапно пропал. Дыхание его участилось, но это не помешало ему услышать тихие шаги, медленно приближающиеся к нему.

Черный перстень мелькнул у него перед глазами. Увидев то, что он больше всего боялся, Чарлз не мог даже сдвинуться с места, прикованный глазами к очень важной для себя вещице. Губы его дрожали, безнадежно пытаясь вытолкнуть слово, мертво застывшее на них.

Увидев колкую улыбку на ненавистном лице, он оскалился, решившись наброситься на нежданного гостя, испокон веков ставшего ему самым верным врагом.

Стоило ему сделать один единственный шаг, как серебряный перстень с черным камнем сорвался с длинных пальцев, поспешив коснуться безжалостного каменного пола.

Очнувшись в гостиной, я не понимал, что происходит вокруг меня. Все собрались в одной комнате, ни о чем не говоря. Каждый просто молча смотрел себе под ноги, не находя ни единого слова.

Прижавшаяся к груди Эндиана Джорджия не могла пошевелиться, окропляя его любимую рубашку цвета ржавчины горячими слезами какой-то неизлечимой боли.

Рене, отвернувшись в сторону окна, казалось, была не здесь, а где-то далеко от этого мира. Даже строптивость Лео пропала с его лица, сменившись болезненными бледными красками скорби.

Заметив мое пробуждение, Эндиан, точно выйдя из глубокого сна, присел напротив меня, долго не поднимая своих золотистых глаз с холодного пола.

Когда его плотно сжатый кулак разжался, я увидел отцовский серебряный перстень, камень которого был наполовину отколот.

Дрожащей рукой я дотронулся до него, не веря тому, что все произошедшее произошло на самом деле.

Мысли в голове без конца путались, и я впервые ощутил внутри себя такую тоску, которая была готова меня задушить своими сильными руками.

Держа в своих руках ледяной перстень, я не понимаю, как все могло так сложиться. Отец, будучи очень осторожным с собственной душой, никогда бы не позволил ей вот так легко разбиться. Но глаза меня не обманывали, что я прекрасно понимал, затаив в глубине души неизлечимую печаль.

В поместье была могильная тишина, ядом проникающая в каждый укромный уголок тихих, затаивших свое робкое дыхание, комнат. Этот мир практически умер, потеряв того, кто создал его однажды, заплатив очень большую цену за много лет спокойствия внутри его стен, которые, казалось, смогут уберечь от давнего кошмара.

Глава 14

Никто из нас не предполагал, даже не мог предположить, что кабинет Чарлза так внезапно опустеет. Каждый считал его неотъемлемой частью своей собственной жизни, оставаясь просто благодарным ему за то, что однажды он пообещал оберегать беззащитную детскую душу, нуждающуюся в его помощи.

Я помню тот день, когда, вернувшись после очередного бала, которые он постоянно посещал вместе с Терезой, привел в поместье оборванного мальчишку с растрепанными каштановыми волосами. По его исхудавшему телу разбежались страшные синяки, а на лице красовалась глубокая рана, оставленная каким-то острым предметом. Рассказав мне о том, что он чудом спас Лео от лап чудовищного создания, которое пыталось убить его, Чарлз попросил меня позаботиться о бедолаге, которому на тот момент наша защита и внимание были просто необходимы.

Через пару дней стены поместья гостеприимно приняли еще одну несчастную душу пепельноволосой девочки, а еще через пару дней – паренька с сильно обожженными руками, который ни на шаг не отходил от девочки с красивой кроткой улыбкой, что несколько лет жила с ним под одной крышей, давно не имея своего собственного дома.

И почему только Чарлз решил, что этот камень сможет уберечь его душу от неприятностей и бед? Я не понимаю его намерений и вряд ли уже смогу понять. Но этот пыл внутри себя мне уже не унять. Как же он мог позволить сделать себя слабым? И все же я не понимаю, что вынудило его запереть свою душу в этом чертовом перстне, который обязательно должен был однажды расколоться.

Он знал, он прекрасно знал, что этот день наступит, но продолжал играть с собственной душой, словно дразня судьбу, которая редко бывает благосклонна к таким вещам.

Вид из кабинета отцовского окна был весьма неплох: огромный лесной массив уходил высоко в небо, и совсем недалеко кристально чистая вода неизвестного мне озера, затянутая легким туманом, мнимо отражало в себе все холодные краски хмурого свинцового неба, безгрешно застывшего над уставшей землей.

Проведя пальцами по пыльному столу из красного дерева, я тяжело вздохнул, закрыв глаза на какое-то время. Я чувствовал, как в этом замкнутом пространстве разносится легкое дыхание, как едва бьется сердце, немного очерствевшее за множество ушедших лет, а также отчетливо слышал, как среди стеллажей все тише разносятся угасающие шаги.

Вновь открыв глаза, я бросил спешный взгляд на все, что меня окружало. Как же здесь все дышит одиночеством. Я не могу дышать этим пустым воздухом, едва сдерживая порывы заразительной тоски.

Чарлз был давно отравлен одиночеством, но он смог к нему приноровиться, ужившись с этим коварным чувством.

Оставив его перстень на пыльном столе, я неохотно покинул опустевший кабинет, аккуратно закрыв за собой дверь. И все же, когда я отдалялся от кабинета, мне казалось, будто я снова слышу тихие шаги за плотно закрытой дверью.

Мне не хотелось ничего, в том числе двигаться, говорить что-то кому-то, а временами мне не хотелось даже дышать. Тишина вокруг была упоительна, и я искренне наслаждался ею, отвергнув абсолютно все, что меня окружало.

Когда легкие руки легки на мои плечи, заключив в некрепких объятиях, я не обратил на это никакого внимания, молча продолжив сверлить холодным взглядом каменный пол, которому я всегда был особенно безразличен. Я смог вернуться к привычной запертой реальности лишь тогда, когда пухлые губы бережно припали к моему лбу.

– Раньше, когда тебе было больно, я всегда целовала тебя в лоб, и ты каждый раз говорил, что тебе больше не больно, – мягкий, едва приглушенный голос Рене успокаивал меня, понемногу заглушая все мысли, от которых изнывало мое сердце. Смотря в ее любящие глаза, затемненные печалью, я не хочу больше ничего, в том числе и прежней жизни. Ее теплые прикосновения успокаивали меня, заставляя позабыть обо всем, а добрая улыбка, от которой просто некуда было деться, казалась мне самым прекрасным таинством во всем белом свете.

Коснувшись пальцами ее мягкой щеки, я нежно убрал прядь ее длинных пепельных волос за ухо, не переставая любоваться ее по-домашнему теплым образом.

Темно-зеленые глаза, поглотившие весь приглушенный свет настенных канделябров, неотрывно смотрели на меня, безустанно твердя о своей преданности. Ее кожа цвета слоновой кости, облаченная в красивое красное платье (цвет которого ей невероятно был к лицу), казалась ненастоящей, тонкой и какой-то излишне хрупкой.

– Куда делись те беззаботные годы, Рене? – Мое дыхание, едва способное согреть, кольнуло ее в шею, заставив безупречное тело вздрогнуть от неожиданно нахлынувшего холода.

Уголки ее алых губ изогнулись в простодушной улыбке.

Запустив свои теплые пальцы в пряди моих волос, она долго не сводила с меня своих глаз, в которых я все чаще замечал какую-то робкую радость, Рене тихо ответила:

– Давно забыты, а если нет, то забудутся рано или поздно, – голос ее звучал ровно, не без капли какой-то очаровывающей тайны. – Хоть мне и не верится, что тебя, Энгис, я смогу когда-то забыть. – Ее легкая рука скользнула по моей щеке, остановившись у шеи, покрытой едва затянувшимися ожогами. – Как же мне всегда хотелось прикоснуться к тебе хотя бы раз, и сейчас я не верю, что могу это сделать.

Ее теплые руки нежно обхватили мою шею, и горячие алые губы готовы были уже прикоснуться к моим, как я отстранился от нее, больно схватив за руку.

– Мечты очень часто рушатся, Рене, – выпустив ее из своей мертвой хватки, я выставил Лейдел за дверь своей комнаты, прожигая озлобленным взглядом. И как только она могла поверить, что я когда-нибудь приму у нее этот поцелуй?.. – Не все, что написано в сказках, реально происходит в жизни.

Я был уверен, что поступил с ней правильно, но даже тогда, когда я грубо закрыл перед ней дверь, я не мог забыть ее опустошенные глаза, потемневшие, кажется, от глубокой печали.

Оставшись снова один, я бросился на кровать, не заметив, как погрузился в давно желанный сон.

Таинственная дверь продолжала меня манить, шепча мое имя в непроглядной тьме. Занавешенный тьмой коридор становился с каждой секундой уже, забирая у меня последние капли воздуха. Я не мог пошевелиться, молча наблюдая за тем, как сумрак все ближе подходит ко мне, заставляя испытывать жуткое чувство страха. Оно пронизывает меня насквозь, не позволяя даже элементарно сопротивляться. Тихие шаги, раздающиеся за дверью, становятся громче, и я, замерев на какое-то мгновение, смотрю на нее, чувствуя, как ледяная волна скользких прикосновений касается моей спины, болезненно хватая меня за шею.

Остановившись у двери, шаги затихли, и дверная ручка медленно опустилась вниз. Сердце пронзила острая боль и все, что было внутри меня, в какой-то момент навсегда опустело.

Судорожно распахнув глаза, я подскочил с кровати, схватившись за голову. Яростная боль не прекращала пульсировать в ней, усиливаясь с каждой секундой. Нужно было восстановить неровное дыхание, нужно было заставить сердце поверить в то, что это был всего лишь очередной кошмар…

Пульсирующая темнота постепенно начала рассеиваться, вновь вернув мне прежний покой, хоть голова и продолжала гудеть, как пчелиный улей.

– Обожаю эту игру, – в комнате внезапно раздался восторженный голос Вейн. Подперев руками подбородок, она сидела за шахматным столом, переведя свой взгляд на меня. – Тот, кто научил меня в нее играть, еще никогда не проигрывал. Кстати, твой ход, Энгис.

Я медленно подошел к ней, бросив настороженный взгляд на шахматный стол, на котором белая пешка скромно ожидала, когда ей навстречу выйдет одна из черных фигурок. Но я не спешил присоединиться к игре, прожигая Вейн своим мгновенно опустевшим взглядом.

– Что ты делаешь со мной, Вейн? – мой тихий голос, ударившись о стены, безжизненно припал к холодному полу. Подняв на меня свои непонимающие глаза, она затаила дыхание, не зная, что сейчас творится в моей голове. – Куда ты так внезапно пропадаешь? Если бы ты могла знать, как мне больно, когда я снова остаюсь один.

Уголки ее тоненьких губ задрожали.

– Я знаю, какого это, медленно умирать в одиночестве. Сердце разрывается на части, когда я снова думаю об этом… – тяжело опустив глаза, она замолчала.

– Тогда позволь мне спасти тебя или погибнуть рядом. Веришь ты мне или нет, но большего мне и не нужно.

Грудь ее томительно то поднималась, то снова опускалась.

Я чувствовал, как она дышит, едва нарушая притаившуюся тишину вокруг. Не зная, что творится сейчас в ее душе, я молча наблюдал за ней, не решаясь сказать ни единого слова.

Поместье молчало, а вместе с ним молчали и мы, точно более не замечая друг друга. Что-то тяжелое свалилось на нас, сделав атмосферу настолько давящей, что мы едва могли противостоять ей, продолжив дышать.

Подняв в воздух черную шахматную фигурку, я поставил ее перед собой, заставив Вейн поднять свои вмиг загоревшиеся глаза.

– Это опасно, Энгис, – не решаясь делать ход, она спокойно произнесла.

– Что именно?

– Пытаться спасти меня.

Ее тоненькие пальчики придвинули ко мне еще одну фигурку, в иной раз готовую умереть.

– Мне уже нечего терять, собственно, если не учитывать тебя.

Черная фигурка поспешила занять свое место на шахматном поле извечного самопожертвования.

Недолго думая, Вейн выдвинула еще одну несчастную жизнь, поставив на черно-белое поле.

Протянув ко мне свою руку, она смахнула со стола все шахматные фигурки, заставив разом разлететься их вдребезги.

Бесчувственный хрусталь мертво лежал на каменном полу, тускло поблескивая на приглушенном свете настенных канделябров.

Голубые глаза Вейн улыбались, смотря, как потерянный вид сожалеюще сокрыл за собой мое некогда невозмутимое лицо.

Заметив, как скрытое разочарование коснулось моих глаз, она замерла, резко изменившись в лице. Поднявшись со своего места, она медленно обошла стол, томительно подойдя к окну, за которым мир неохотно укрывался дождливым ковром, Вейн внезапно стала такой, какой я всегда боялся ее представить. Цвет ее сияющих голубых глаз стал непоколебим, примерив на себя холодные серые оттенки.

– Как же темно за окном, – пошептала она, дотронувшись ладонью до холодного стекла большого квадратного окна, по которому медленно сползали дождевые дорожки. – Так пусто и одиноко, что сердце разрывается. А этот дождь без конца твердит о грусти. Я уже не говорю о тяжелом свинцовом небе, затянутом громоздкими тучами. – Она на какой-то миг прервалась, позволив тишине ненадолго заглянуть в комнату. Ее голос звучал так, словно все сказанное ею всегда особенно тревожило ее. – Вот он, значит, какой, твой мир. Я и не ожидала увидеть что-то другое, но, знаешь, даже этот холод прекрасен по-своему.

Подойдя к ней, я выглянул в окно, наблюдая, как туман становится все гуще, плотной стеной обволакивая сырую землю.

Я не мог понять ее, не мог даже представить, что она сейчас видит, вместе со мной наблюдая, как ледяные капли дождя невинно обрушиваются на землю.

Ее голубые глаза сияют, восторгаясь печалью, веющей вокруг, становясь все ярче, что я вполне мог бы сравнить их с небесными звездами.

Ее рука скользит по стеклу, оставляя на нем отпечатки, медленно застывающие от холода. Не сводя своих глаз с тяжелых красок неба, Вейн замирает, и я чувствую, как ее трепетное сердце тихо отбивает свой ритм. Затаив дыхание, я слушаю, как его музыка рассекает темноту вокруг, замирает и вновь оживает, переживая в этот момент одно из самых смертельных чувств, придуманных кем-то не из нашего мира.

Я и не заметил, как медленно перевел свой взгляд со свинцового неба на завороженные глаза Вейн, уже не способные оторваться от дождливой картины засыпающего мирка. Она была предана ему даже больше, чем я сам. В ее глазах горел тайный огонь, известный лишь ей одной, что молниеносно пленял меня каждый раз, когда мир вокруг переставал для меня существовать.

Вокруг была тишина, и я впервые не обращал на нее никакого внимания, отдавшись легкому порыву таинственного чувства, прочно ставшему моей зависимостью.

Я мог сколько угодно наблюдать за Вейн, даже если бы на это ушла вся моя жизнь, если бы не внезапно появившийся за ее спиной силуэт, при виде которого я почувствовал страшную опасность. Его призрачные руки легки на ее плечи, плавно передвигаясь к шее. Некто, казалось, был готов сжать на ее хрупкой шее свои подлые руки, но силуэт внезапно отступил, растворившись в полумраке комнаты.

Не понимая, что заставило его остановиться, я, замерев на месте, окинул взглядом всю комнату, чувствуя присутствие таинственного субъекта. Он был где-то здесь.

Я чувствовал, как волновалась тьма, дрожала, не в силах унять свой страх. Но чем же была эта тень, внезапно появляющаяся и исчезающая в самые неожиданные моменты? Я никогда ранее не задумывался об этом, но сейчас, когда Вейн находится рядом, когда эти призрачные руки коснулись ее, явно задумав что-то неладное, я не могу оставить все, как есть, желая разобраться в том, кто же скрывается в сумраке мрачного старого поместья, который, казалось, должен был защищать.

– Что-то не так? – переведя на меня свои глаза, Вейн тревожно спросила, ожидая тут же услышать от меня что-то в ответ, но внезапно раздавшийся треск стекла заставил забыть нас обоих о вещах, что не так давно хоть что-то для нас значили.

По окну, у которого мы с Вейн стояли, тоненькой паутинкой разрастались трещины, создающие неприятный звук, буквально сводящий с ума.

Схватив ее за руку, я бросился в коридор, но осколки, вылетевшие из оконной рамы, успели наброситься на меня. Едва устояв на ногах от мощного удара, я вывел Вейн в коридор, поспешил закрыть дверь комнаты.

Я слышал, как внутри запертого пространства вдребезги разлетелось еще одно окно, а за ним и еще одно. Лишь тогда, когда звон стекла последнего окна оглушил собой весь этаж, поместье снова наполнилось тишиной.

– Ты в порядке? – наконец спросил я Вейн, на лице которой не было ни единой черты спокойствия.

Губы ее задрожали, как и руки, прикоснувшиеся к моей истерзанной острыми осколками спине.

– Как ты так можешь? – задыхаясь в слезах, она едва могла говорить, смотря, как по ее тонким пальцам стекает моя черная кровь, глухо падая на каменный пол. – Я… я ненавижу тебя, Энгис. – Ее яростный крик разлетелся по всему поместью, болезненно осев в моей голове. Бросив на меня свой опустошенный взгляд, она, сорвавшись с места, кинулась вниз, заливаясь слезами жгучей досады.

Едва придя в себя от ее колючих слов, я хотел было схватить ее за руку, не позволив уйти, как тогда, но, отстранив от меня свою руку, она прожгла меня несчастным взглядом.

– Почему ты такой? – истошно бросила она. – Из нас двоих по-настоящему любить можешь лишь ты один.

Я слышал, как стук ее каблучков становился все тише, совсем скоро оставив меня одного среди холодных давящих стен, которые впервые за столько лет замолчали, перестав перешептываться между собой.

Глава 15

Дождавшись, когда холодные капли дождя перестали падать на бренную землю, Рене поспешила выйти в сад, чтобы привести его в порядок.

Отдавая этим черным бархатным цветам всю себя без остатка, она чувствовала истинное наслаждение, понимая, что хоть кому-то нужна. Пусть эти молчаливые изящные бутоны были слишком жестоки с ней, всячески отвергая ее лавку, она все равно была счастлива, истязая свои нежные руки об их ядовитые шипы.

Было бы куда проще оставить все так, как есть, и больше никогда не касаться прошлого, но Рене не могла, она давно дала себе клятву, что сможет сделать одну несчастную душу по-настоящему счастливой.

Ухаживая за каждым из бутонов, она напевала тихую мелодию без слов, любуясь красотой жестоких цветов.Ее уже давно перестала пугать боль, получаемая от их острых шипов, раны от которых уже давно не заживали. Она любила, она без ума любила эти цветы, и уже не могла их забыть, не могла не прикоснуться к ним, когда ей было особенно тяжело. Не зная, как себя утешить, как усмирить эту боль в груди, она искала любовь у цветов, надеясь, что когда-нибудь они смогут ответить ей той же взаимностью, но цветы бездушно молчали.

Сердце Рене замерло, когда среди своих любимый черных роз она увидела куст белых, таких изящных и в то же время простеньких, но источающих такой нежный аромат, перед которым никто бы не смог устоять.

Она долго смотрела на эти подлые цветы, которые, как ей казалось, смеялись над ней, едва колеблясь на легком ветерке.

Схватившись за тоненький стебель, Рене с неведанной прежде злостью выдернула этот куст вместе с корнем, бросив под свои ноги, тут же поспешив растоптать хрупкие белоснежные бутоны.

Когда от белых роз не осталось и следа, Рене опустила темно-зеленые глаза на свои ладони, коварно истерзанные огромными шипами с невероятной ненавистью уничтоженного ею куста.

Я не мог поверить, что с дрожащих губ Вейн смогли сорваться слова, полные злости и обиды, смертельной обиды. Но мне было не понять, что заставило ее сказать эти жестокие слова, медленно разъедающие мой мозг. Мне казалось, я никогда не испытаю этого чувства, ведь ненависть была так далека, но как же я ошибся, слепо поверив самому себе. Неужели это все случилось со мной? С нами?.. Я не могу поверить, не могу смириться с тем, что произошло. Вейн ненавидит меня, она никогда не любила ни меня, ни мой мир, который я ей отдал. Если бы она могла любить, если бы однажды поняла, что это чувство могло бы ее спасти, она бы никогда не смогла даже подумать о таких жестоких вещах. Как же тяжело вспоминать ее голубые глаза, ее тонкий голос и эту вздымающуюся грудь, внутри которой бездушно заперто ее трепещущее сердце, мечтающее о свободе, которой у нее никогда и не было.

Я не могу забыть ее дрожащие руки, на которых чернела моя холодная кровь и эти голубые глаза, безгрешно отравившие меня несуществующей любовью. Чувства одного недостаточно, но я был готов даже к этому, не теряя надежду до самого конца. Конца?.. Не уверен, что я вообще смогу отпустить ее, ровно так же, как и она сама.

Проедающее насквозь чувство привело меня в кабинет Чарлза. Небрежно разбросанные на стеллажах пыльные книги казались давно забытыми, но именно их брошенный вид успокаивал меня, заглушая мысли о Вейн. Как же я был зол на все, что меня окружало вокруг, и эта злость начала тихо оседать во мне, уже не желая покидать мое тело. Я не хотел думать о том, что сейчас происходило вне этого кабинета. Мне было абсолютно все равно, и я ничего не желал с этим делать.

Проведя пальцами по пыльным корешкам старых книг, я вдохнул тяжелый запах пыли и одиночества, зачем-то устремив свой взгляд на холодный пол. Из-под стеллажа выглядывал едва пожелтевший кусочек фотографии, который усердно пытался отвести от себя мое внимание. Подняв ее, я вышел к свету, внимательно осмотрев едва потертое изображение.

Будучи ребенком, я стоял в заснеженном дворе поместья, как-то потерянно смотря в сторону снимающего. Мое детское лицо не выражало ничего, было таким пустым, что его едва можно было бы посчитать реальным. Меня бы ничто не могло смутить в этой фотографии, если бы не грубо оборванная ее часть, без вести пропавшая, кажется, уже навсегда. Я надеялся, что хоть что-то смогу еще узнать благодаря ей, но на ее противоположной стороне не было написано ни единого слова.

Дверь кабинета в самый неожиданный для меня момент распахнулась. Фигура Эндиана призрачно скользнула вперед.

– Я услышал шаги. К счастью, это был лишь ты. – Его взгляд ненароком упал на фотографию, которую я держал в руках. Выражение его лица резко изменилось, точно он вспомнил что-то очень тяжелое и довольно-таки болезненное.

Заметив его изменения в лице, я поспешил задать ему важный для себя вопрос:

– Ты помнишь тот день, когда была сделана эта фотография?

Эндиан машинально кивнул головой, забрав ее из моих рук. Его глаза быстро пробежались по фрагменту и затем снова поднялись на меня, выражая какое-то подавленное чувство.

– Это был день твоего двенадцатилетия. Десятое января. Помню, в тот день было так холодно, как не было еще никогда, – когда он говорил об этом, голос его едва сдерживался от внезапно нахлынувшей на него дрожи.

Смотря на фотографию, я с болью осознаю то, что этот день был словно похищен кем-то из моей жизни. Как бы мне хотелось вспомнить хоть что-то, что связывало меня с этим январским днем, хотя бы самую незначительную деталь, за которую можно было бы зацепиться.

– Что было в той части, что сейчас оборвана? – Мой вопрос заставил его еще сильнее поежиться, нервно сглотнув слюну.

– Кажется, ничего, но Чарлз, как-то случайно пролив на это место чернила, не смог уже спокойно смотреть на испорченную фотографию. Он во всем искал идеальный порядок.

Я точно знал, что Эндиан сказал мне неправду, но было ли это грехом, если раньше он никогда не мог солгать?

Его глаза ясно говорили о том, что он не хочет больше говорить об этом, поэтому я не стал еще что-либо у него выпытывать, безразлично выхватив из его рук кусок старой фотографии, бросив его на пыльный стол.

– Я видел, как она оставила тебя, – голос его звучал без какой-либо капли сожаления. – Ты действительно ее любишь, Энгис?

– Действительно люблю. – Не думал, что когда-то я смогу признаться в этом кому-то, кроме себя.

– Но ведь она сказала, что ненавидит тебя. Разве это не останавливает тебя?

Его взгляд вопрошающе уставился на меня. Эндиан словно не верил моим словам, пытаясь всячески добиться от меня правды, которая удовлетворила бы его, но отравила бы меня своей ложью.

– Я знаю, что это не так. Если она и способна солгать, то ее чистейшие глаза вряд ли знают о лжи.

Тяжело опустив глаза, Эндиан уже ничего мне не говорил, прекрасно понимая все то, что происходило внутри меня уже очень давно.

Не находя себе места среди одиноких стен поместья, я направился в сторону сада, ненароком заметив Рене, горько над чем-то плачущую.

Я был на нее очень зол, можно даже сказать, я всегда относился к ней с особым безразличием, оказывая особую грубость даже в простых мелочах, которые были далеко не мелочами для нее.

Я мог бы пройти мимо нее, оставив наедине со своей печалью, но что-то внутри меня не могло мне позволить это сделать, и я решительно подошел к ней, молча присел на скамейку, утешающе приобняв ее истощенное печалью тело. Почувствовав мое внезапное вторжение в ее реальность, она перестала плакать, затаив дыхание.

Я чувствовал, как она тревожно дышит, отогревая мою заледеневшую от вечного холода грудь своим приятным теплым дыханием. Почему-то мне внезапно стало легко на душе, как-то очень спокойно. Ее взволнованное сердце без устали стучало в моих тесных объятиях, в которых Рене казалась ребенком.

Направив взгляд далеко отсюда, я наблюдал, как вдали, среди мощных стволов старых хвойных деревьев, трепещет легкий туман, едва касающийся сырой земли. Все мне казалось впервые таким особенным, откровенным и беззаботным, отчего я совсем позабыл, что недавно Вейн снова оставила меня одного, заставив себя безжалостно мне солгать.

Когда тепло, исходящее от тела Рене, начало медленно перерастать в жар, я выпустил ее из своих объятий, решившись заглянуть в ее заплаканные глаза.

– Еще никогда не видел твоих слез. – Смахнув с ее щеки застывшую слезнику, я заметил, как губы Рене, побагровевшие от тепла, нерешительно собрались в некрепкую улыбку. – И что же стало причиной для них?

Она молча показала мне свои изувеченные руки, покрытые глубокими порезами, с которых до сих пор текла алая кровь.

– Что ты сделала? – Сжав ее ладони в своих руках, я пытался унять лихорадочную дрожь, которая уже никак не унималась. – Тебе, наверное, очень больно.

– Нет, не больно, – сиплым, неокрепшим от слез голосом ответила она, сожалеюще смотря, как мои белые ладони окрашиваются ее теплой кровью.

Рассмотрев болезненные отметины, я понял, в чем тут было дело.

– И что только ты нашла в этих злополучных цветах? Я никогда не понимал тех, кто их так любит.

Рене как-то по-детски улыбнулась, слегка поддернув плечами от холода, исходящего от моих рук, уже успевшего проникнуть под ее кожу.

– Розы нельзя не любить. Это очень хрупкие, нежные цветы, требующие особые заботы. Они кажутся немного жестокими из-за своих шипов, но без них ни одна роза не смогла бы выжить ни в одном из существующих миров. Так мне рассказывала Тереза, когда мы вместе ухаживали за этим садом.

В ее глазах засияли искорки какого-то очень далекого, светлого чувства, о котором она практически забыла. Мне казалось, будто я всегда знал Рене такой: чуткой, немного робкой и очень доброй, готовой пожертвовать многим ради того, что было для нее особенно значимо.

Без особой на то причины она легко улыбается мне, и ее гладкие пепельные волосы, касаясь плеч, медленно падают на грудь, закрывая красивую длинную шею.

Все в Рене мне кажется не таким, каким я привык видеть. Она была по-особенному заботлива ко мне, а тепло ее рук было настолько уютным, что я уже не мог выпустить их из своих крепких ладоней.

– Посмотри, какой чудесный цветок. Стебель не выдержал тяжелого бутона, надломившись посередине. – Она протянула мне черную розу с огромным роскошным черным бутоном, на расстоянии истощающий успокаивающий земляной запах.

Взяв цветок своими длинными пальцами, я тут же выронил его, почувствовав неприятную резкую боль, пронзившую указательный палец. Бархатный бутон припал к холодной сырой земле, окрасившись моей свежей черной кровью.

Прикоснувшись к моей руке, Рене притянула уколотый палец к своим теплым губам, легко на него подув. Неприятное болезненное пульсирование пропало в эту же секунду, и я совсем забыл о не так давно нахлынувшей боли.

– Жаль, что ты так же не можешь излечить мою душу.

– Я попробую, если ты дашь мне хотя бы один шанс, – она ласково посмотрела на меня, соскочив со скамейки, как маленькая девочка. – И зачем только терять время?.. – Потянув меня за собой, взяв за руку, она начала рассказывать мне истории, некогда услышанные ею от Терезы.

Не уставая ее слышать, я молча шел рядом с ней, не выпуская из своей руки ее теплую руку. Вокруг была тишина и это тяжелое свинцовое небо, которое впервые за много лет показалось мне чистым, теплым и совершенно не пустым.

Глава 16

Рене казалась мне совершенной. Я и не подозревал, что когда-то она сможет заинтриговать меня своими удивительными историями, от которых невозможно было оторваться. Каждый раз, рассказывая мне о чем-то новом, она сияла невероятным энтузиазмом, временами разрываясь от заразительного смеха, пленяющего собой любого. С каждым разом мне казалось, будто я потерял очень многое, грубо вычеркнув Рене из своей жизни. Она была замечательной девушкой, ради которой хотелось совершить какой-нибудь героический подвиг, но, вновь смотря в ее глаза, я понимаю, что ей это было абсолютно не нужно.

Находясь рядом с ней, я чувствую, как мир вокруг изменяется, приобретает новые краски, о существовании которых я и не мог догадываться. Стоило мне прикоснуться к ней, как сердце в груди наполняется теплом, изгоняя из себя колкий холод.

В тот день, когда Рене стала по-настоящему важна для меня, свет чистейших голубых глаз все сильнее мною забывался.

Пока я был во дворе, наслаждаясь ароматом внезапно полюбившихся мне цветов, Рене, бережно срезав пару роскошных бутонов, поспешила в поместье, как можно скорее желая поставить цветы в воду. Войдя в гостиную, она выбросила из вазы увядшие цветы, водрузив в нее новые, пышущие жизнью и земляной свежестью. Казалось, ничто не могло отвлечь ее от любого дела, но неожиданности сами по себе вторгаются в нашу жизнь, не прося разрешения.

Она почувствовала, как некто находился прямо у нее за спиной, тяжело опустив на нее свой холодный взгляд. Рене было не по себе, но, поборов страх, быстро распространяющиеся по венам, она медленно повернула голову, болезненно стиснув зубы.

Прошло много времени с того момента, как Рене пропала, оставив меня, чтобы поставить розы в гостиной. Я бы мог не придавать этому большого значения, если бы не чувство тревоги за ее безгрешное сердце, внезапно бешено набросившееся на меня из-за угла.

Поспешив войти в гостиную, я увидел, как Вейн, склонившись над красивыми цветами, беспечно стоящими в вазе, наслаждалась их волшебным ароматом, заметив меня лишь тогда, когда перед нами остался разделяющий шаг.

– Вейн?.. – Я не ожидал увидеть ее здесь в эту минуту, хоть какая-то часть меня требовала этой встречи. Отстранившись от цветов, она подняла на меня свои глаза. На ее ангельском личике несмываемой печатью красовалась раскаивающаяся тоска. – Я думал, ты пропала навсегда.

– Но ты ждал моего возвращения? Я знаю, что ждал. Твои глаза сами говорят об этом. – Каждое слово, срывающееся с ее тонких губ, дрожало, едва сохраняя свою целостность. – Я не хотела это говорить, прости, не понимаю, что со мной происходит в последнее время.

– Зато я пытаюсь понять, как бы ни было сложно это сделать.

– Еще никто не любил меня так, как ты. Все вокруг обманывали меня, продолжая это делать и сейчас. Мне казалось, любви нет. Мы не можем любить, потому что не умеем, но ты другой, Энгис, ты показал мне, как выглядит это чувство на самом деле, доказал, что оно реально.

– Я понимаю, о чем ты. – Злость, недавно смешавшаяся с моей кровью, растворилась, и я уже не мог поверить, что это скользкое чувство некогда было внутри меня. – И я могу научить тебя, заставить поверить, что и тебе она подвластна.

Ее глаза ярко засияли, впустив в себя самое желанное для Вейн, что всегда спасало ее, – неиссякаемую надежду.

Преодолев между нами разделительное расстояние в один шаг, она дотронулась моих плеч своими холодными ручками, подарив долгий поцелуй, неспособный согреть.

Мысли в голове снова перепутались между собой, запутав и мое сознание. Все, что сейчас было мне жизненно необходимо, – удушающий холод, которым Вейн беспристрастно меня заражала.

Последняя искорка тепла, зарывшись в груди, погасла, и я совсем позабыл об истинной красоте жестоких цветов.

Наблюдая за тем, как Вейн кружит под музыку, вновь наполнившую стены поместья, я невольно представляю, как белоснежная ледяная снежника медленно падает на заледеневшую от холода землю, едва касаясь безгрешного чистого ковра, что недавно закрыл собой печальную сырую землю. Ее тоненькие ножки едва касаются каменного пола, легко поднимаются и тут же опускаются на небольшие каблучки черных туфель. Красивое голубое платье мелькает холодным огоньком у меня перед глазами и вмиг затухает, когда Вейн, остановившись, замирает на месте. Томительная красивая музыка льется через край, и все вокруг замирает, в какой-то момент перестает быть живым. Роскошные черные розы, стоящие в высокой прозрачной хрустальной вазе, едва дышат, наполняя атмосферу вокруг себя удивительным запахом, который медленно начинает отравлять каждого, находящегося в поместье.

Тоненькие ручки Вейн касаются моей руки, и чувствую, как холод горячо обжигает меня. Отцовский серебряный перстень с расколотым черным камнем гордо и как-то безутешно красуется на моем большом пальце, и я непонимающе смотрю на Вейн, которая мне улыбается.

– Ты должен носить его всегда. Чарлз очень бы хотел этого, ты же знаешь, – сказала она, проведя своим пальчиком по расколотому камню.

– Я не могу носить его, Вейн. – Я поспешил снять его, но она остановила меня, легко отдернув руку. – Этот перстень всегда принадлежал Чарлзу, был его неотъемлемой частью, и я не могу…

– Это не кража, Энгис, а всего лишь унаследование наследником семейной реликвии. Теперь этот перстень твой.

Я ненароком бросил взгляд на расколотый камень, в котором некогда хранилась душа моего отца.

Вейн всячески настаивала на том, чтобы я оставил его себе, по праву считая своей вещью, но что-то внутри меня было против, выстраивая самые разнообразные доводы, утверждающие, что я никогда не должен даже прикасаться к тому, что некогда принадлежало Чарлзу. Однако она была очень настойчива, и в этом сражении я снова проиграл, даже не поняв, когда началась игра.

Когда виртуозные пальцы Лео отстранились от черно-белых клавиш, он, открыв затуманенные тоской глаза, бросил холодный взгляд в сторону Вейн, уже не в силах остановить внутри себя всепоглощающую злость. Однако, ничего не став говорить, он поспешил покинуть бальный зал, оставив нас одних в огромном холодном помещении. Я чувствовал, как что-то особенно болезненное тревожило его, не оставляя в покое уже очень давно, зародившись с незапамятных времен, когда в стенах поместья появилась та, на фоне которой я становлюсь абсолютно беспомощен.

Проведя тоненькими пальчиками по лакированному синему пианино, Вейн медленно подошла к клавишам, оставив на мрачной синеве отпечатки своих пальцев. Присев на небольшой стульчик, обшитый синим бархатом, она, аккуратно оголив нежные клавиши, откинув крышку, начала искусно набирать комбинации клавиш. Тонкая музыка наполняла собой робкое пространство бального зала, навевая на меня давно забытые эпизоды моего детства.

Яркая вспышка озарила все в моей голове, и спустя много лет я увидел, как беловолосая тоненькая девочка бежит по светлому коридору поместья Кёллер, а я, затаив дыхание, молча наблюдаю за ней, выглядывая из едва приоткрытой двери своей комнаты. Коридор наполняется ее звонким смехом, уносясь все дальше от меня.

Не решаясь покинуть свою комнату, я продолжаю наблюдать, как ее тонкие ножки спускаются по широкой лестнице. И лишь тогда, когда я остаюсь один на этаже, я аккуратно выхожу из своей комнаты, слыша, как тяжелые шаги приближаются ко мне где-то позади.

В эту же секунду я спешу снова укрыться в четырех стенах своей душной комнаты, надеясь, что меня не заметят. Тяжелые шаги за дверью становятся все отчетливее и совсем скоро затихают.

Сердце бешено стучит в моей груди, и я, склонившись к дверной ручке, нерешительно смотрю в замочную скважину. Серый глаз неотрывно смотрит на меня с той стороны двери, и дверная ручка начинает медленно опускаться вниз.

Придя в себя лишь тогда, когда Вейн небрежно захлопнула крышку пианино, оставив чувственные клавиши в полной темноте, я по-другому посмотрел на нее, понимая, почему она все это время казалась мне невероятно знакомой душой. Однако я не могу понять, почему ушедшие от меня воспоминания о ней были так для меня тягостны?

Я был готов испытать все, что угодно, лишь бы понять, что тогда заставило меня забыть о ней и той жизни, которая была для меня наполнена страхом.

Чьи это были шаги, заставляющие сердце бешено стучать в моей груди, и этот серый надменный цвет, застывший в чьем-то глазе беспроглядной тьмой?.. Я уверен, что ничего не знаю ни о себе, ни о Вейн, просто забыв обо всем спустя столько жестоких лет, которые я провел в неведении.

Она вопрошающе смотрела в мои глаза, пытаясь понять то, о чем я сейчас думаю, но, не в силах этого сделать, она молча смотрела, и взгляд ее становился с каждой секундой все настойчивее.

– О чем ты думаешь? – напрямую спросила она, больше не желая терзать себя догадками.

Я молча смотрел на нее, пытаясь понять, что упустил много лет назад. Ее голубые глаза молчали, притворяясь, что о чем-то неустанно кричат. Вглядываясь в них, я впервые никак не мог понять, как же их свет вот так легко смог затмить все, что всегда было у меня перед глазами.

– О том, как ты обманывала меня все это время. – Сорвавшись с моих губ, эти слова заставили Вейн вмиг помрачнеть, потерять со мной прочную связь, которую она устанавливала уже довольно давно, трепетно подходя к достижению желаемого.

Опустив глаза, она, долго о чем-то раздумывая, замерла на месте, словно пытаясь сделать вид, лишенный всякой жизни и понимания.

– Ты всю жизнь провела в стенах поместья Кёллер, как и все остальные. Теперь понятно, что каждый хотел мне сказать. Ты лгунья, Вейн, и ты всегда знала, что я не люблю, когда мне лгут, особенно близкие души, в число которых ты постаралась войти.

Мои слова глубоко задели ее за живое, обнажив ее истинное лицо. Взяв меня за руку, она крепко сжала ее, а я до сих пор не мог сделать от нее и шага.

– Но я ведь старалась не лгать, ты же знаешь, Энгис.

– Нет, не знаю, – холодно бросил я, забрав у нее свою руку. – Моя память говорит о том, что ты никогда не говорила мне правду.

– А ты никогда не обманывал, – склонив голову набок, тихо прошептала она. – Мы прекрасно дополняем друг друга. Смертельно прекрасно.

Мне было трудно оставить ее одну в этом холодном бальном зале, из темных углов которого медленно начал расползаться мрак, заставляя оставшиеся крупицы света замолчать.

Мои шаги глухо растворялись в этой мертвой тишине, поглощенные яростным чувством душевной боли.

Остановившись у огромных дверей, ведущих в гостиную, я обернулся назад, не желая расставаться с этими прекрасными голубыми глазами, хоть я и не мог простить им это лживое сияние, полностью завладевшее мной.

Мрак плотной стеной нависал над бальным залом, а Вейн… ее словно никогда и не было рядом.

Как так легко я смог забыть ее? Когда это случилось со мной? Может, с тех далеких времен, когда мы были детьми, что-то внезапно изменилось в нас, изменив и все окружающее пространство моего небольшого мирка, до неузнаваемости исказив его реальность?.. Как бы я хотел это узнать, увидеть, испытать снова, чтобы понять, с чего начались кошмары.

Рассматривая бессмысленную картину, висящую на одной из стен коридора, я пытался воссоздать образ того дня, когда мое детское сердце впервые испытало страшную боль, встретившись с кошмаром лицом к лицу.

В голове то и дело прокручивалась эта опускающаяся вниз дверная ручка… Но я никак не могу вспомнить, что же было после того, как дверь моей комнаты отворилась. Это было очень важно для меня, чтобы понять причину этого холодного мрака, вором притаившегося за каждым укромным углом.

Что-то притягательное было в этой нарисованной реке, застывшей в изящной серебряной рамке. Не издавая ни единого звука, она просто простиралась среди пустых холмов, пробивая себе дорогу через заросшие мхом скалы, все дальше убегая в подвешенное голубое небо. Мир внутри этой картины значительно отличался от моих представлений об окружающей жизни. Мне казалось, это небо было беззащитным, неспособным, чтобы выжить в суровых условиях. Но я восхищался этим пейзажем, хоть всячески ему сочувствовал. Никто уже не знает, как хрупко чистое голубое небо над головой, как оно легко может солгать в самый неожиданный момент, когда кажется, что до исполнения заветного желания остается всего один шаг.

Оставшись наедине с этой картиной, я понимаю, как изменился, уже перестав обращать внимание на то одиночество, которое могло бы легко убить. Я привык к нему и давно перестал ощущать его сильные пальцы на своей шее, готовые вот-вот задушить меня, отключив от мира, в котором нахожусь.

Одиночество не пугает, оно дает отличный шанс вспомнить о том, что мир вокруг существует лишь ради тебя одного. Но как же мне было больно смириться с тем, что я сам пожелал остаться в его крепких объятиях. Однако больше всего меня пугало то, что я добровольно впустил его в свою жизнь.

Какая-то невидимая сила внезапно ударила в стену. Оторвавшись от своих размышлений, я затаил дыхание, внимательно начав прислушиваться к каждому шороху. Казалось, будто я был здесь не один, но увидеть того, что находился совсем близко, я не мог из-за преграды в виде толстой каменной стены.

Звук не повторился, но я точно знал, что мне не показалось. Прислонив свою ладонь к холодной стене, я почувствовал, как она дышит, истощая приятное тепло, которого никогда не было в атмосфере поместья Кёллер. Ее тепло с новой силой ударяло по моей ладони, постепенно перерастая в жар.

Лишь тогда, когда я смог утихомирить взволнованный стук своего сердца, я услышал едва различимый крик, просящий о помощи. И снова легкий удар привел каменную стену в легкую вибрацию. Несмотря на то, что голос был слабым и тяжело различимым, я узнал в нем Рене, не по своей воле загнанную в иную реальность поместья.

Кровь яростно вскипела в моих веках, и я, сорвав со стены молчаливую картину, бросил ее на холодный пол, припав к каменной стене, продолжающей кричать знакомым мне голосом.

Я кричал ее имя, просил не молчать, слушать мой голос, дав ей надежду, в которую я и сам не верил.

Эти стены были невероятны плотными, и высвободить кого-то из них было просто невозможно, да и в данной ситуации моя попытка не принесла бы никакого результата. Рене здесь не было, она была далеко от нас, хоть и могла дать о себе знать. Ее едва ощутимое присутствие не покидало меня, и я всячески пытался понять, как она смогла запутаться в нитях чужой параллели, в которой теперь она могла остаться навечно.

Бросившись на верхний этаж, я пытался отыскать хоть одну душу, которая могла бы мне помочь, но я внезапно остановился, увидев в отражении пыльного окна, занавешенного непроглядной тьмой, силуэт Рене.

Ее руки, сжатые в кулачки, пытались пробиться сквозь прочное стекло, но все ее попытки были жестоко безрезультатны. Она истошно кричала, прося меня о помощи, но голос ее был в моем мире так тих, что я едва мог расслышать хоть малейшее слово.

Остановившись перед ней, я, едва сдерживая в себе едкую горечь, прислонил к ее ладони свою, а после яростно ударил по стеклу кулаком. Заплаканное лицо Рене разлетелось вдребезги.

Тогда я отчаялся, не зная, как вытащить ее из той коварной ловушки, даже не понимая, как она смогла в нее попасться.

Сверху я услышал, как несколько ног торопливо спускаются с лестницы, и через пару секунд передо мной появились три ничего не понимающие фигуры. Две из них бросились ко мне, чтобы понять, что случилось, но мне не пришлось что-то им объяснять. Истошный крик Джорджии выразил все, что творилось у меня в душе на этот момент.

Указывая пальцем на соседнее окно, она, закрывая рот ладонью, пытаясь сдержать эмоции, ничего не говорила, широко раскрыв свои светло-карие глаза.

– Какого..? – вырвалось у Лео в тот момент, когда он увидел Рене с той стороны оконного пространства. – Черт побери, Рене?!..

Сорвав со стены канделябр, он, размахнувшись, хотел было уже ударить им по беззащитному стеклу, но я вовремя остановил его, выхватив орудие из его руки. Не понимая смысла моего поступка, он бросил на меня непонимающий взгляд, но, когда его глаза упали на мои покалеченные руки, он оскалился, ударив себя по лбу своей легкой ладонью.

– И что нам теперь делать с этим? – как-то импульсивно воскликнул он, не находя себе места от непонятной сложившейся ситуации. – Как ее вытащить?..

Он был на взводе, как и мы все, и из-за его безвыходных нападок надежда постепенно покидала каждого из нас. Однако я не переставал верить, что выход есть даже из этой странной ситуации.

– Только кто-то очень сильный мог сделать такое, – затаив дыхание, Джорджия проговорила подавленным голосом. Глаза ее бегали по сторонам, ища какую-то зацепку, и лишь тогда, когда они на мгновение замерли, коснувшись дальнего коридора, она, кажется, поняла что-то очень важное.

Она молчала, продолжая смотреть, как дальше по коридору мрак плавно опускался на пол, внимательно наблюдая за каждым из нас исподтишка. Эта темнота манила ее, и Джорджия могла слышать ее таинственный шепот, от которого немело все вокруг.

Она видела что-то впереди, что гораздо отличалось от нашей обыденной реальности. В ее светло-карих глазах сгущалась тьма, от которой эти некогда живые глаза быстро помрачнели, потеряв всякий смысл. Она видела, как некто смотрел на нее из темноты, представляя собой холодную тень, от которой болезненно веет смертью.

Горьковатый привкус коснулся ее губ как-то неожиданно для нее, но Джорджия прекрасно знала, что это была за горечь, столь быстро пленившая ее разум. Силуэт смотрел на нее, спрятавшись в холодной темноте, не позволяя ей отвести от себя глаз.

Джорджи чувствовала, как холод медленно проникает под ее кожу, прерывая ровное дыхание. Тело ее замирает, погружаясь в какой-то сон, из которого она не могла уже выбраться. Горьковатый привкус на губах становится все сильнее, начав постепенно удушать ее лишенное сопротивления тело.

По ровному уголку ее губ скользнула линия алой крови, глухо разбившись у ее ног.

Услышав, как что-то мертвое коснулось тяжелого каменного пола, Эндиан обернулся, увидев, как тело его любимой бессознательно лежало во тьме.

Сорвавшись с места, он подхватил ее в свои руки, без конца крича ее нежное имя, но глаза Джорджии не в силах были открыться.

Не желая скрывать свои горячие слезы, он бросился в комнату, яростно сорвав закрытую дверь с прочных петель. Не выпуская из своих рук слабое тело Джорджии, он сел на роскошный диван, обшитый бархатом, прижавшись к холодному лицу возлюбленной.

Не желая никого видеть, он проклинал весь этот мир, давно лишенный покоя, обжигая лицо любимой своими горячими слезами, что жестоко оставляли на нем сильные ожоги.

Мое сердце разрывалось от печали, и я понимал, что ничем не мог помочь ни Рене, ни Джорджии, сам оказавшись безжалостно загнанным в ловушку, из которой мне уже не было выхода.

Глава 17

Оставшись наедине с кошмаром, давно живущим в стенах поместья Кёллер, я был насторожен, как никогда раньше.

Холодная тьма колола пальцы моих рук, сковывала мое каждое движение. Я был здесь один, в этой темной комнате, в которой не так давно стекла вылетели из своих рам. Вокруг была тишина, способная легко завладеть каждым уголком этой комнаты, моего подсознания.

Едва ощутимый ледяной ветерок, безбрежно разбросавший вещи по полу, казался мне живым, внезапно ворвавшимся вором. Я был здесь один, но складывалось такое чувство, словно я обманывал себя, слепо этому веря. Один?.. Но я чувствовал, как кто-то невидимый смотрел на меня из темного угла, ни на минуту не отводя своих злых глаз. Да, я чувствовал, как ненависть и злоба исходят из этого сокрытого от моих глаз угла, как они давят на меня, не переставая истязать, калечить. Нужно было заглянуть в эту тьму, увидеть этот страх, который с давних времен терзает меня.

Темнота… Как же она безысходна, пуста и своенравна. Она знает все обо мне, но молчит, не говоря мне ни слова. Я чувствую, как она смотрит на меня сейчас, как она всегда смотрела, тихо надо мной посмеиваясь. Она была жестока, она всегда была такой. И я не могу понять, почему она так ненавидит меня, записав в свои извечные враги. Нужно было понять, нужно было поверить, что я смогу ее понять хотя бы немного, чтобы усмирить пустоту внутри себя.

Ноги мои немели, они были не в силах даже сдвинуться с места, навеки приковавшись к холодному полу. Сердце мое давно не билось, спрятавшись где-то среди тесных ребер, ставших ей прочной клеткой.

Я молчал, наблюдая, как тьма, выйдя из своего угла, медленно поползала в мою сторону, туманом стелясь по полу. По спине пробежали холодные мурашки, и, закрыв на мгновение глаза, я боялся уже открыть их, чувствуя, как чье-то холодное дыхание обжигает мою шею. Темнота была всюду. Я чувствовал, как ее тоненькие пальчики касаются моей спины, моих волос, моих губ, превратившихся в лед.

Я не мог открыть глаза, боясь представить, что пустые глаза темноты в эту минуту смотрят на меня, как на свою давно желанную жертву.

Ледяное дуновение ветерка заставило меня слегка поежиться, вздрогнуть, но, услышав знакомые голоса, раздающиеся где-то недалеко, я поспешил распахнуть глаза, затаив дыхание.

Я находился в просторной комнате, из чистых сияющих чистотой окон которой струился теплый свет, играя на хрустальной шахматной доске, как невинный ребенок. Этот свет был таким теплым и приятным, что я от непривычки зажмурил глаза, с трудом привыкнув к нему. Все вокруг казалось живым, беззаботным и до боли знакомым. Эта комната, этот шахматный стол с новенькими хрустальными фигурками, эти надежды, живущие в хрупком детском сердце.

Видя в огромное зеркало свое невинное детское лицо, я, тут же сорвавшись с места, выбежал из комнаты, направившись вниз, в уютную светлую гостиную, из которой разносились добрые голоса.

Заметив меня, Тереза, тепло улыбнувшись мне, продолжала рассказывать маленькой Рене о розах, которые она так сильно любила. Тепло камина, у которого они сидели вдвоем, разносилось по всей гостиной, ласково касаясь моего лица. Чарлз, спустившийся с лестницы, слегка потрепал меня по моим слегка взлохмаченным волосам, подарив мне светлую улыбку.

Остановившись у дивана, на котором сидели Тереза и Рене, он тепло поцеловал обоих, неспешно направившись в бальный зал, в котором его давно ожидал Лео. Последовав за ним, я остановился у дверей, наблюдая, как, сидя рядом, Чарлз показывал Лео новые ноты, из которых постепенно складывалась красивая мелодия, наполняющая собой все вокруг.

Тогда, не желая мешать их серьезному занятию, я аккуратно закрыл двери бального зала, направившись во двор.

Стоило мне распахнуть центральные двери, как неразлучная пара едва не свалила меня с ног. Джорджия, испачканная глиной, кричала убегающему от нее Эндиану, что, когда она его догонит, то обязательно отомстит за его шалость.

Оказавшись во дворе, я заметил, как голубоглазая девочка в красивом бирюзовом шелковом платьице, молча рассматривая что-то, лежащее на земле.

Незаметно подойдя к ней, я заглянул за ее плечо, увидев, как перед ней лежало мертвое тело большого ворона, под которым простиралась лужица еще горячей крови. Голова девочки медленно повернулась в мою сторону. Ее чистые голубые глаза смотрели не на меня, а за того, кто довольно давно стоял за моей спиной.

Тяжело вдохнув горьковатый воздух, я разразился яростным кашлем, который, как мне показалось, на части разрывал мои легкие.

Голова в какой-то момент сильно закружилась, и я не смог устоять на ногах, припав к холодному каменному полу. Когда кашель прекратился, я, открыв глаза, увидел, как мои ладони были окрашены черной кровью. Сердце снова сжалось в комок, и я уже не знал, как так легко тьма может пробираться в мой мозг.

Когда все перед глазами снова сложилось в прежнюю, привычную для меня картинку, я почувствовал, как некто стоит сейчас прямо передо мной, молча наблюдая за тем, как я страдаю от боли.

Затаив дыхание, я поднял на него свои глаза, решив раз и навсегда бросить вызов собственному страху.

Таинственный силуэт, опустив свою голову, смотрел на меня, медленно протянув мне свою черную руку. Едкий холод в этот же миг проник мне под кожу, быстро смешавшись с кровью. Губы мои посинели, и я едва мог пошевелиться.

Горьковатый привкус на губах медленно продолжал отравлять меня. Я чувствовал, как тоненькие дорожки черной крови медленно стекали по уголкам моих тонких губ, глухо падая на холодный пол.

Перед глазами стелилась пелена дурманящего тумана, полностью подчиняя меня дрожащей от вечного холода тьмы. Моя рука медленно потянулась к силуэту и через мгновение коснулась его мертвецки холодной ладони.

Призрачные черные пальцы сомкнулись, крепко сжав мою едва пульсирующую руку.

Спустившись вниз, я оказался в абсолютно пустой гостиной. Огонь в камине давно погас, перестав наполнять пространство уютной комнаты своим горячим теплом. Свет, исходящий из канделябров, едва мог осветить темные углы гостиной, практически не касаясь их.

Остановившись у хрустальной вазы с черными розами, я, подняв ее, поспешил тут же отпустить, позволив болезненно удариться о жестокий каменный пол. Осколки хрусталя разлетелись в разные стороны, и черные изящные розы безжизненно лежали у меня под ногами. Едва заметная улыбка скользнула на мое лицо, став свидетелем полученного мною наслаждения.

Опустив голову, я долго смотрел на лежащие на полу медленно умирающие черные розы, пока мой ботинок не опустился на них, безжалостно раскрошив бархатные бутоны.

Когда от цветов ничего не осталось, я поспешил выйти в сад, не снимая с лица свою надменную улыбку.

Сад с черными розами благоухал, окутанный легким туманом. Красивые молчаливые цветы устремляли свои нежные головки в тяжелое свинцовое небо, искренне ценя красоту этого неживого небосвода, на которое уже очень давно не восходило настоящее солнце. Как же эти цветы были завистливы, как же они всегда были себялюбивы и так беззащитны… Их некому было защищать, поэтому им пришлось вооружиться шипами, чтобы ненароком уколоть того, кто решится к ним прикоснуться. Но этих шипов всегда им было мало, и я до сих пор помню, как моя рука онемела на несколько дней, отравленная их ядом.

Тереза знала, что нужно сделать, чтобы защитить их от любой угрозы. Яд, возложенный в них, был способен спасти?.. Не знаю, но разве это останавливает каждого из нас любоваться ими, обжигая свои несчастный руки? Конечно, нет, но я не могу понять одного: зачем их было сажать для того, кто всегда ненавидел эти цветы?

Самовлюбленные цветы для самовлюбленной души, желающей получить все и сразу. Как же найти в себе покой, чтобы забыть об этих чувствах? Только пустота внутри. Уже ничто не спасает, ничто и не может спасти, кроме одной вещи, которую я могу сделать прямо сейчас.

Ненавистно вырывая розы вместе с корнем, я безжалостно бросал их себе под ноги, чувствуя, как медленно меркнет их тонкое дыхание. Истерзанные руки нисколько не останавливают меня, и я продолжаю жадно уничтожать то, что все так любили.

– Энгис, что ты творишь? – крик Лео раздается неожиданно, останавливая меня от давно желанной затеи. Его взволнованные глаза наблюдают за мной, пытаясь предвидеть мои дальнейшие действия, но я продолжаю стоять на одном месте, не принимая никаких решений. – Ты хоть представляешь, каких усилий Рене пришлось приложить, чтобы цветы не погибли? Неужели тебе все равно, что будет с этим садом, с ней?..

Оставив цветы в покое, я сделал пару шагов в его сторону, снова застыв на месте.

Тяжело вздохнув, я ответил, точно придя в себя:

– Не знаю, что на меня нашло. – Голова снова гудела, отрывая меня от реальности.

Злость в его серо-голубых глазах никак не унималась.

– Зачем ты сделал это? Ничего просто так не бывает.

Обернувшись назад, я сочувственно бросил взгляд на лежащие на сырой земле розы. Сердце изнывало от одного их вида.

– Я не знаю, – тихо ответил я, пытаясь понять, что же так легко заставило меня сделать это, но разум мой предательски молчал.

На лице Лео нависла мрачная тень, и, заставив себя забыть об этом случае, он поднял на меня свои горящие глаза, в которых не унималась его душа.

– Джорджия пришла в себя, – твердым голосом сообщил он. – И Рене, кажется, пытается нам что-то сказать, но мы с Эндианом не можем ее понять.

– Как она?

– Как девушка, запертая в ином пространстве. – Подняв бровь, он бросил на меня такой взгляд, которым награждают тех, кому медленно перестают доверять.

Находясь у огромного зеркала, в котором отражался обессиленный силуэт Рене, постепенно начинающий сливаться с зеркальным пространством, Джорджия и Эндиан, затаив дыхание, пытались понять, что же говорит девушка, которую едва было слышно.

В какой-то момент, потеряв всякую надежду, Джорджия, присев на край кровати, начала задыхаться горькими слезами. Не зная, что вообще делать, она была обречена на душевные муки, от которых она не могла отказаться, давно позабыв о покое, как и каждый, находящийся в поместье Кёллер.

Переступив порог большой комнаты, я бросил взволнованный взгляд в сторону Джорджии, которую безнадежно пытался утешить Эндиан, уже не отходя от нее ни на шаг. Заметив меня, она постаралась улыбнуться, но слезы еще сильнее полились из его покрасневших глаз. Уткнувшись в горячую грудь Эндиана, она медленно успокаивалась, чувствуя дорогое ей тепло и нежные руки возлюбленного, в которых она казалась невесомой.

Подойдя к зеркалу, из которого на нас по-прежнему смотрела Рене, едва держа себя в руках, я дотронулся до него рукой, не сводя своих глаз с несчастного образа пепельноволосой девушки, обреченной на, может, вечные терзания в хрупком, но безвыходном мире. Ее дрожащая ладонь, поднявшись в воздух, нерешительно легла на мою, уже не желая двигаться. Пухлые губы Рене содрогнулись в невероятно печальной улыбке, от которой сердце мое буквально затрещало по швам. Я не был готов отпустить ее навсегда, отказавшись от ее заразительно смеха, теплых нежных рук, которые могли меня согреть, от ее темно-зеленых заботливых глаз, которые всегда меня спасали, не в силах меня отравить удушающим обманом.

Рене всегда была той, которой я был по-настоящему нужен, а она внезапно стала для меня крайне необходимой. Я был готов пожертвовать всем ради нее одной, готов был отдать все, что у меня было, даже если бы мне пришлось остаться абсолютно пустым.

Что-то очень холодное проникло мне в сердце, больно уколов его, кажется, какими-то острыми шипами.

Мне было очень тяжело дышать, и эта боль, пронзившая все тело, уже не могла оставить меня в покое. Последней частью душераздирающей меня боли стало чувство, словно все внутри меня мгновенно умерло.

Коснувшись теплой руки Рене, я потянул ее на себя, и безжалостно запертая в неволе душа снова была у меня в руках. Крепко обняв ее, я не выпускал ее из своих объятий, наблюдая за тем, как мой силуэт, призрачно застывший в зеркале, колко мне улыбается.

Глава 18

Рене не стала что-либо говорить о случившимся. Она не могла перебороть себя, чтобы в иной раз довериться тому, что ее окружило. Ей бы хватило всего одного слова для того, чтобы успокоить Джорджию, которая без конца требовала от нее объяснений, но Рене уже не хотела вспоминать о том кошмаре, который ей пришлось испытать.

Точно дав понять, что она не скажет ни слова об этом, она, поднявшисьс дивана гостиной, поспешила выйти во двор, ни на кого не обращая внимания.

– Я не понимаю, что с ней происходит, – тревожно бросив взгляд в сторону закрывшихся центральных дверей, Джорджия сказала это таким подавленным голосом, что по спине Эндиана пробежал легкий холодок. – После того, как она вернулась, все резко изменилось в ней. Ее взгляд, ее мимика и даже ее запах…

– Дай ей время. Никто не знает, что Рене испытала там. – Эндиан хотел утешить Джорджию, дать ей надежду, избавить от душераздирающих терзаний, пытаясь всячески ее убедить в правоте своих собственных слов.

– Да, но мне все равно неспокойно. Она ведь очень беззащитная и никогда не признается в этом. – Она перевела свой взгляд на меня, как будто пытаясь заглянуть мне в душу. – Энгис, как тебе вообще удалось ее спасти? Мне казалось, мы уже ничем не можем ей помочь.

– Разве теперь это важно? Рене здесь, с нами, и я не думаю, что для нее это будет важно.

Джорджия долго не сводила с меня своих глаз, пытаясь понять, что творится внутри меня в эту секунду, но, не зная, что и подумать, она поспешила отвести их в сторону.

Долго не говоря ни слова, она о чем-то размышляла, отключившись от окружающей ее реальности. И лишь тогда, когда горячие руки Эндиана коснулись ее плеч, она, встрепенувшись, снова пришла в себя, подняв на него свои померкшие глаза.

– Тебе снова нездоровится, – раздался ровный голос Эндиана. Он чувствовал, как переполненное досадным чувством слабости тело любимой изнывало, прося хоть немного давно желаемого покоя.

– Кстати, Джорджия, как твое самочувствие?

– Гораздо лучше. – Она тепло мне улыбнулась, точно благодаря за мое внимание. – Правда, временами я чувствую слабость, которая буквально валит меня с ног. Даже не могу понять, что со мной случилось.

Ее взгляд мгновенно помрачнел, и, поднявшись с дивана с помощью Эндиана, она направилась к лестнице. Лишь в этих крепких горячих руках она могла чувствовать себя в безопасности, перестав обращать внимание на те ожоги, которые они неосознанно ей оставляли.

Переведя свой взгляд на Лео, что настойчиво прожигал меня своим недоверчивым взглядом, я пытался понять, что сейчас творится в его голове, заполненной одной, но очень серьезной мыслью, которая давно не давала ему покоя.

Молча смотря на меня, он, в какой-то момент, сунув свои руки в глубокие карманы штанов, прошел мимо меня, затаив какое-то очень сомнительное подозрение, полностью поработившее ее сознание.

Оставшись в гостиной один, я еще долго думал о том, что происходило в стенах поместья Кёллер, сам не замечая, как мои пальцы едва касаются некогда отцовского серебряного перстня, внутри черного камня которого уже давно не было злополучной трещины.

Все вопросы, заполонившие мою голову, уже были давно решены, и я, оставив пространство гостиной в покое, молча направился наверх, желая побыть в полном одиночестве в тихом кабинете Чарлза.

Книги на стеллажах не были моей целью, и привлечь мое внимание они не могли, наконец, оставив поле моего зрения без капли какого-либо внимания. В этот момент я был уверен, что смогу подчинить себе каждый уголок, в котором лихорадочно дрожала темнота. Нужно было лишь немного подождать, дождаться, когда прежние силы вернутся в мое опустошенное тело.

Рене никого не хотела видеть, оставшись одна среди черных, горячо любимых цветов. Только они могли понять то, что ей пришлось испытать, не по своей воле отказавшись от реальности, которой она дорожала.

Заглушив в себе малейшую мысль, она молча наблюдала за цветами, которые безмятежно смотрели на нее, не испытывая ни капли сожаления. Опять они были жестоки с ней, коварны, как никогда. Но Рене хотела дотронуться однажды до них и понять, что шипы давно перестали обжигать ее руки. Однако этого бы никогда не произошло, и она прекрасно об этом знала.

Само понимание того, что отсюда нет выхода, давно было принято ею, как и то безответное чувство, которое истошно кричало внутри ее сердце каждый день, каждую ночь, не унимаясь ни на секунду.

Я никогда не мог понять, о чем постоянно думала Рене, о чем она мечтала, ибо мечты ее и желания всегда были далеки от реальности. Она верила, она всегда верила, что это тяжелое свинцовое небо когда-нибудь перестанет быть таким холодным и бесчувственным, покорившись ей. Но все было не так, как она думала, и ее мечты оставались лишь мечтами, как бы она ни старалась придать им хоть какую-то телесную форму.

Цветы молчали снова, не говоря ей ни слова, и Рене могла бы уже подумать, что они мертвы, однако она отчетливо слышала, как они тихо дышат, едва покачиваясь на легком ветерке.

Отказавшись принимать все так, как есть, она продолжала мечтать, прочно забывая о том, что рядом с ней притаилась жизнь, которую уже никто бы не смог изменить. Однако она пыталась и верила, что когда-нибудь цветы перестанут быть с ней так жестоки, как сейчас, продолжая истязать ее тонкую кожу.

Несмотря на то, что она давно смирилась с этой болью, она роняла теплые слезинки, когда очередной шип снова вонзался ей в тонкий палец.

Нужно было заглушить эту боль, нужно было, чтобы она стала с ней единой, но Рене, когда я обнял ее, став впервые так близок, уже не могла быть той, кем была всю свою жизнь.

Неужели она никогда не забудет о моих холодных прикосновениях и о том, как я дал ей надежду?.. Она никогда бы не сказала, что беззащитна, медленно погибая от холода, который беззаконно воровал ее тепло. Вспоминая об этом, Рене еще никогда не была такой счастливой, как сейчас.

Что-то болезненное пронзило ее хрупкое сердечко, когда она внезапно наткнулась на пару белых кустов роз, которые безгрешно проросли между черными, надменно посмеиваясь над несчастной Рене, которая медленно теряла не так давно полученную надежду. Как же она не хотела верить, что это все происходит с ней на самом деле, который раз врываясь в ее жизнь. Она хотела бы, чтобы все это, происходящее с ней, оказалось глупым сном, неспособным стать частью ее реальности. Но белые розы были настоящими, как бы Рене не хотела этого отрицать.

Не замечая боль, пронзившую ее руки насквозь, она яростно избавлялась от ненавистных белых роз, думая, что так она сможет спасти то, что всегда было для нее особенно дорого. И когда от злостных цветов не осталось и следа, она могла успокоиться, прийти в прежние чувства, на мгновение заглушив боль в своей груди.

– У тебя уже ничего не получится, – где-то рядом раздался тихий голос, от которого ей было не по себе: она помнила, как подло с ней он всегда поступал. – Маленькая наивная Рене всегда витала в облаках…

Озираясь по сторонам, Рене пыталась увидеть ту, что играла с ней, сокрывшись где-то в тумане, плотной пеленой скользящей по сырой земле. И только тогда, когда туман коснулся ее ног, Рене, подняв глаза, увидела перед собой искрящиеся светом голубые глаза, безвозвратно пожирающие ее целиком.

– Зачем ты снова пришла? Энгис давно прогнал тебя и уже вряд ли захочет вернуть.

Тонкие губы голубоглазой изогнулись в надменной улыбке, которая всегда смеялась над слабостью пепельноволосой наивной девушки.

– Энгис? Он никогда не представлял для меня особой ценности. Такой наивный и добрый… – голос голубоглазой стал еще тише, едва не растворившись в белоснежном тумане, от которого ноги Рене начинало медленно сводить. – Это-то и стало его главной слабостью. Если бы он мог пересилить эту свою доброту, то, может быть, все тогда сложилось бы иначе.

– Все было бы иначе, если бы не было тебя в нашей жизни. И как только ты вообще оказалась в стенах поместья?

Улыбка исчезла с лица беловолосой девушки. Казалось, этот вопрос поставил ее в тупик, надев на ее прелестное личико маску скупого несчастья.

– Один очень одинокий мальчик создал меня, – голос девушки опустился, явно указывая о неимоверной грусти, которую она сейчас испытывала. – И я пообещала, что всегда буду ему верна.

Точно не веря прозвучавшим словам, Рене спросила едва колеблющимся голосом:

– Но разве ты не должна была исчезнуть, как исчез тот мальчик?

Сердце в груди Рене как-то неестественно застучало, и все перед ее глазами затянуло плотным туманом, в котором она не видела даже собственных рук.

Пытаясь найти из него выход, она бросалась в разные стороны, каждый раз все сильнее утопая в туманной ловушке.

Уходя все дальше от сада с проклятыми черными розами, она не заметила, как, потеряв свои любимые красные туфли, уже шла босиком по ледяной сырой земле.

Кругом была пронизывающая насквозь тишина, которая вряд ли когда-то расскажет о том, какие кошмары ей пришлось увидеть.

Рене уходила все дальше, не решаясь позвать на помощь, впервые в жизни решив показаться хоть капельку сильной, способной постоять за себя и свою жизнь. Ее тело уже не могло двигаться от застигшего ее врасплох холода, но она не останавливалась, едва передвигая посиневшие ноги.

Горьковатый привкус медленно осел на ее пухлых губах, но она не чувствовала его, сконцентрировав все свое внимание на несносном жжении, пронзившим все ее тело.

Когда что-то очень сильное схватило ее, сковав в прочных тисках, она начала терять сознание, слыша, как знакомый голос снова раздался где-то поблизости:

– Он всегда был здесь, в темноте.

Глаза Рене медленно закрылись. Но она слышала, как чьи-то быстрые шаги стремительно приближались к ней.

Глава 19

Смотря в свое собственное отражение в зеркале, я уже не понимаю, кого в нем вижу. Кажется, мне было знакомо все в этих чертах лица, в этой высокой фигуре, но эти глаза… Я никогда не мог смириться с ними, но вовсе не потому, что сам себя не понимал, отрицая этот пустой и одновременно надменный серый цвет. Дело было далеко не в этом, как бы ни хотелось мне упростить всю сложность сложившихся обстоятельств. Я был точно уверен в том, что эти глаза никогда не смотрели на мир, как все остальные. И я лишь сейчас понимаю, насколько они меня подводили, выдавая мрак за свет, а свет, собственно, за самый настоящий мрак.

На душе становится тоскливо от собственных мыслей, но я уже не могу их отрицать, ведь все, что происходит со мной сейчас, требует от меня абсолютной откровенности со всем, к чему я когда-либо был причастен.

Мои детские глаза безучастно рассматривали беззащитную фигурку черного короля, которого мои тонкие пальцы никак не желали выпускать.

Снова находясь один в своей огромной душной комнате, я, забравшись на подоконник, ждал чего-то, быть может, даже кого-то, кто бы мог легко развеять мою смертельную скуку, от которой я никуда не мог деться.

За окном кипела самая настоящая жизнь, разносился легкий смех и ничем не встревоженные голоса, просто наслаждающиеся чудесными моментами жизни. Но я был не весел, в очередной раз не разделив интересов своей счастливой семьи.

В тот момент, собственно, как и в любой момент своей жизни, я был непричастен к тому, что происходило вокруг, буквально у меня перед носом, оставаясь вечным обитателем своей укромной комнаты.

Я пытался делать вид, что счастлив, как и все остальные, и почему-то мне усердно верил каждый, не подозревая о том, что внутри меня давно поселилась страшная тоска. Но я не страдал от этого, даже не думал, что я какой-то не такой, как все остальные, ведь у меня было все, что делало меня таким, каким я был: моя большая комната, хрустальные шахматные фигурки, которые мне подарили Чарлз и Тереза, и мой собственный мир, из которого мне уже не хотелось выходить.

Тогда мне казалось, будто всего этого достаточно, но каждый считал меня из-за этого немного странным, а я нисколько не обижался на кроткие замечания.

Черная фигурка короля внезапно вырвалась из моих рук, но я вовремя подхватил ее, переведя дух. Я не мог допустить, чтобы одна из моих любимых достояний вот так легко разлетелась вдребезги. Не решив больше ею рисковать, я бережно поставил ее на черно-белое поле.

В дверь неожиданно постучали, и, немного вздрогнув от нежданного удара в дверь, я неспешно подошел к ней, опустив дверную ручку вниз. Передо мной стояла девочка с голубыми глазами, за которой я часто наблюдал, но не решался приблизиться даже на шаг. Она внимательно смотрела на меня, а потом, легко улыбнувшись, вошла в мою комнату. Протянув ко мне свои руки, некогда спрятанные за спиной, она спросила, видел ли я такое когда-либо, заставив мертвое тело ворона пошевелиться.

Мощные черные крылья расправились, и птица, воспарив над нашими головами, стремительно вылетела в открытое окно. Я не знал, что ответить, продолжая молча смотреть на девочку, терпеливо ожидающую от меня хоть какого-то ответа. Тогда, не в силах сдержать свое восхищение, я сказал, что это было невероятно, а девочка, получив то, что она хотела от меня, тихо засмеялась. Ее голубые глаза быстро осмотрели мою комнату, остановившись на шахматной доске.

Забыв обо всем, она подошла к ней, подняв в воздух мою любимую фигурку черного короля.

В тот момент я позволил забрать ей ее то, что было для меня действительно важно, сам не поняв, как я решился на это.

Ввалившись в кабинет, Лео, держа на руках ослабевшее тело Рене, бросил на меня колючий взгляд.

– Помоги, – запыхавшимся голосом сказал он, положив Рене на старый пыльный диванчик, стоящий у книжных стеллажей. Едва держась на ногах, он, упав на близстоящее кресло, закрыл глаза, приводя неровное дыхание в норму.

– Где ты ее нашел? – Склонившись над телом Рене, я поспешил нащупать ее едва пробивающийся пульс.

– В лесу, – как-то безучастно бросил он. – Она была без сознания. К счастью, я оказался рядом. А вот ты… – Прищурившись, он едва не оскалился, всячески пытаясь подавить свою неприязнь. – Ты бы никогда не оставил ее одну после того, что случилось. Я знаю, что говорю.

Оставив Рене, я посмотрел на Лео, пытаясь понять, что он пытается до меня донести, не решаясь говорить обо всех своих подозрениях отрыто, точно до конца не удостоверившись в них.

– Ей нужно было побыть одной. Рене открыто дала мне об этом знать.

– И ты оставил ее. – Он нахмурился, явно говоря о своем недовольстве. – Мали ли что она тебе дала знать?!.. Ты нужен был Рене. Неужели не понимаешь?

Он был готов сорваться с места, наброситься на меня, чтобы заставить увидеть все то, что я всячески, как ему казалось, пытался отрицать, но какая-то сила сдерживала его на месте, не позволяя наделать глупостей.

– Ты бы никогда ее не оставил, – снова повторил он, но уже подавленным голосом, от которого мне стало невероятно тоскливо.

– Я и не оставляю, – твердо бросил я, не понимая, к чему он пытался прийти своим разговором.

– Тогда позаботься о ней, если ты позволил себе это сказать. – Он быстро исчез за дверью, но меня до сих пор настораживал его взгляд, полный злобы и сомнения.

Оставив все мысли, которые касались несносного МакРоуззи, что вечно был себе на уме, я, присев на край диванчика, на котором тихо посапывала Рене, аккуратно прислонился к ее трепещущей груди.

Сомкнув глаза, я отказался от того, что меня окружало на тот момент, слушая, как во вздымающейся от теплого дыхания грудной клетке бьется нежное сердце, тихо напевая давно знакомую мне мелодию. Она успокаивала меня, навевая приятные воспоминания, о которых я, как мне казалось, давно позабыл.

– Ее сердечко можно вырезать и, к примеру, заключить в янтарь, раз оно тебе так нравится, – в кабинете раздался тихий голос, заставивший меня снова вернуться к былой реальности. – Так ты сможешь постоянно наслаждаться им, не касаясь ее. Хочешь, это сделаю я?

Поднявшись на ноги, я подошел к захламленному столу, за которым сидела Вейн, безгрешно поглядывая на сладко спящее тело Рене.

– Ты не тронешь ее ни одним пальцем, – мой голос был спокоен, но даже он заставил Вейн почувствовать, как по ее спине пробежала волна ледяных мурашек.

– Но я думала, тебе все равно на нее. – Она обиженно опустила глаза, ощутив на себе какую-то обездвиживающую беспомощность. – Неужели она важнее для тебя, чем я?

– О чем ты, Вейн? Для меня нет никого более важного, чем ты.

Глаза ее заискрились, и, оказавшись рядом со мной, она нежно обняла меня, и ее тонкие губы едва коснулись моих.

Грубо оттолкнув ее от себя, я занял место за рабочим столом Чарлза. Мой взгляд ненароком коснулся фотографии, стоящей на пыльном столе, которая также с недавних времен покрылась толстым слоем пыли. Добрые глаза женщины с надеждой смотрели на меня по ту сторону фотографии, излучая теплые лучи никогда не касающегося меня чувства.

Нежно подхватив ее в свою руку, я поспешил открыть окно, чтобы как можно скорее придать полету давно раздражающее меня изображение.

Когда Рене очнулась, она была абсолютно одна в пустом кабинете. Голова ее раскалывалась на части, а перед глазами пульсировала холодная темнота, не позволяющая ей увидеть то, что было сейчас вокруг нее. Она не могла даже пошевелиться, чтобы хоть как-то привести себя в порядок.

Ноющая головная боль не оставляла ее ни на минуту. Все казалось ей таким незнакомым, что в глубине ее души внезапно родилось сомнительное чувство, без конца твердящее ей о лжи, внезапно накрывшей маленький темный мир поместья Кёллер. Но она до конца не хотела верить в то, что мир беспристрастно начал ее обманывать, твердя о гибели того, ради чего она пожертвовала всем, в том числе и собой. Она могла бы отрицать все это, просто забыть и уже не возвращаться к назойливым мыслям, если бы не один кошмар, навестивший ее во время долго бессознательного сна. Но что так сильно не давало ей покоя, заставляя слепо верить туманным предрассудкам, взявшимся столь неожиданно?

Рене помнила, как ее руки касались мертвого тела возлюбленного, сердце которого давно перестало биться. Она до сих чувствует холод, исходящий от его окоченевших рук, незримую печаль, застывшую на его безразличном лице, и то, как он медленно начинает растворяться в темноте, уже навсегда покидая ее. Но она больше не спит, так почему же она продолжает ощущать этот мертвецкий холод, этот горьковатый привкус, медленно проникающий в ее сознание?..

Именно эта горечь заставляет ее поверить, сделать рискованный шаг, чтобы навсегда похоронить последние мысли о любимом. В глазах Рене застыла печаль, которую она уже не может скрыть, просто закрыв лицо руками.

Она понимала, это был всего лишь кошмар, один их тех глупых навязчивых снов, в которых нет и капли смысла. Всего лишь кошмар…

Ей нужно было успокоиться, прийти в себя, вернуться, наконец, в окружающую реальность, как бы трудно это ни было. Голова по-прежнему раскалывалась на части. Нужно было вернуться, нужно было поверить, что эти серые глаза до сих пор живы.

Едва найдя в себе силы, Рене, поднявшись со старенького диванчика, вышла в одинокий коридор.

Ноги ее были слабыми, точно ватными, но сейчас это было не важно. Рене хотела увидеть, удостовериться, что тот кошмар был лишь глупым безобидным кошмаром, как она всегда привыкла думать.

Обойдя все поместье, она не понимала, куда в нем делась вся жизнь. Казалось, она осталась абсолютно одна в этом крохотном мире, который медленно сводил ее с ума своим удушливым горьковатым запахом.

Все было пусто, одиноко и мертво… Когда она совсем отчаялась, поддавшись чарам своего кошмара, она без сил рухнула на каменный пол гостиной, разбив свои крайне хрупкие колени. Она задыхалась в горьких слезах, без конца произнося дрожащим голосом лишь одно имя, которое держало ее в этой реальности:

– Энгис, где ты?

Но вокруг была одна лишь тишина, оглушающая ее беззащитное сознание. Внезапно какой-то тихий звук разнесся по гостиной, заставив Рене затаить дыхание.

Подняв голову, она увидела своими заплаканными глазами, в которых от слез стоял небольшой туман, дорогое ей тело, безжизненно лежащее на диване. Подлетев к нему, она сжала его в своих крепких объятиях, пытаясь убедить себя в том, что это ледяное сердце еще билось, но оно томительно продолжало молчать.

– Ты не можешь?! Разве это может быть правдой?.. – Она в истерике ударила холодное тело по сильной груди, вновь ослепляя себя горькими слезами.

Она до конца не верила, что все, происходящее перед ее глазами, было реально. Однако тело молчало, и это молчание заставило ее отшатнуться, сделать пару шагов назад.

Что-то очень тяжелое свалилось на нее в эту минуту, и Рене не знала, как справиться с этим чувством животного страха, который буквально уничтожал ее.

Она видела, как что-то очень холодное скользнуло по стене, вмиг исчезнув рядом с телом любимого.

Выскочив на улицу, Рене бросилась в сторону сада с ее любимыми черными розами, но как же сердце ее тревожно застучало, когда она увидела вместо роскошных цветов поникшие бутоны, безжизненно склонившиеся над сырой землей.

Крепкие белые розы устилали весь сад белоснежным изящным ковром, безжалостно пожирая хрупкие души некогда жестоких черных цветов.

Не в силах унять колющую боль в груди, Рене была готова сделать свой последний ход, гордо бросив на беспощадное поле сращения свою поверженную душу.

Ледяной ветер играл с ее прядями спутавшихся пепельных волос, разбрасывая их в стороны. Холодный туман, окутавший все вокруг, нашептывал что-то таинственное, временами посмеиваясь над несчастной жертвой несправедливой игры.

Едва горьковатый воздух, касаясь пухлых алых губ, то обжигал их удушьем, то нежно целовал, навевая дурманящий сон. Красивое красное платье развевалось на легком ветру, словно жаркий костер, горящий среди старых хвойных деревьев и тьмы, которая всегда была жестока ко всему живому и мертвому.

Опустив глаза на прозрачную гладь холодного озера, Рене ощущала, как ровно бьется ее смирившееся сердечко, разбитое коварным обманом. Как бы ей хотелось проснуться сейчас в своей комнате, слыша, как в коридоре разносятся тихие шаги, опасающиеся разбудить ее невзначай, а после оказаться в знакомых, немного отчужденных объятиях ее горячо любимого наивного, доброго демона, который всегда ото всех отличался.

Она была готова пойти на все, чтобы снова услышать этот мягкий, ровный голос, ощутить на себе этот безразличный холодный взгляд…

Затаив дыхание, она медленно сделала шаг навстречу холодной пасти мертвого озера, внезапно ощутив его колючие ледяные объятия. Холод никогда не пугал ее и даже сейчас, когда он выпивает последние капли ее жизни, Рене улыбается, представляя, как знакомые руки крепко обнимают ее, не желая выпускать.

Рене казалась невесомой, хрупкой и такой беззащитной, изящно паря в прозрачной воде чистого лесного озера, что все сильнее затягивало ее в свои молчаливые покои.

Она видела, как темное дно притягивало ее к себе. Она отчетливо слышала, как оно тихо разговаривало с ней, обещая излечить ее истерзанные шипами черных роз руки.

Глаза ее медленно закрывались, и никто уже не думал о том, что некто схватит ее за руку, вернув искалеченное тело на сырую землю, устланную ледяным туманом.

Прижимая к своей груди бездыханное тело Рене, Лео задыхался от тоски и боли, взявших его под полный контроль.

Он всячески пытался заставить Рене открыть свои темно-зеленые глаза, до сих пор не веря в то, что опоздал. Он бы отдал все на свете, чтобы снова увидеть ее теплую нежную улыбку, чтобы слышать ее мягкий заботливый голос… Лео слишком поздно понял, что опоздал…

Глава 20

Серебряный перстень с черным камнем изящно смотрелся на моем пальце, невольно навевая на меня воспоминания о Чарлзе. Он никогда не снимал его, понимая цену своей безопасности, но я пожертвую сохранностью хрупкой души, оставив перстень на пыльном столе кабинета. Если и останется во мне хоть что-то от него, то я без труда смогу избавить это тело от его малейших следов присутствия.

Вейн, преступно наблюдая за мной из-за старых книжных стеллажей, вмиг опустила свои голубые глаза, впервые по-настоящему отразившие в себе глубокую печаль. С недавних времен ее что-то очень сильно начало тревожить, и она все чаще стала задумываться о каких-то таинственных вещах, понять которые было непросто. О чем она думает сейчас, притаившись в темном углу кабинета? Я не знаю, да и не стремлюсь узнать лишь потому, что мне давно все равно на то, что творится у нее на душе.

Когда я собирался уходить из кабинета, она внезапно схватила меня за руку, заставив обернуться. Она молча смотрела на меня, точно не зная, что стоило ей сейчас сказать. И лишь тогда, когда раздался щелчок опущенной вниз дверной ручки, она, взяв меня за руку, взволнованно пролепетала:

– Ты не можешь просто так оставить его здесь. – На ее ладони лежал недавно оставленный мною перстень, который явно не давал ей покоя. – Иначе тело умрет.

Немного нахмурившись, я взял из ее ладони серебряный перстень, неохотно надев обратно. Мне всячески не хотелось признавать ее правоту, хоть Вейн была абсолютно права насчет этого.

В ее голубых глазах я еще никогда не видел ничего подобного. Затаив какое-то тайное чувство, они молчали, пытаясь глубже запрятать ее от моих глаз. Заметив это, я снова закрыл дверь, бросив на нее свой изумленный взгляд.

– Только ли тело тебя волнует? Мне кажется, не только оно одно.

Попятившись назад, она пыталась найти всякие отговорки, чтобы убедить меня в обратном, и тогда, когда она практически сдалась, со стороны бального зала раздалась волна новой, пленительной и безумно тоскливой мелодии.

– Значит, наивная маленькая Рене все-таки признала свое поражение, доверившись мне. – Колкая улыбка сверкнула на моем обескураженном лице. – Как же это глупо и цинично.

– Цинично? – дрожащим голосом сорвалось с тоненьких губ Вейн, которая впервые за долгое время начала испытывать какое-то легкое покалывание внутри своей холодной груди. – Она искренне любила всю свою жизнь, и ты считаешь это циничным?..

Оказавшись рядом с ней, я больно схватил ее руку, сжав так сильно, что она едва смогла сдержать слезы.

– Я создал тебя, не забывай, – едва слышно прошептал я, припав к ее уху, чтобы почувствовать, как по ее тело дрожит от пронизывающего насквозь холода, который впервые так сильно ее пугал. – И если вспомнить, ты всегда обещала быть на моей стороне, разделяя мои интересы, помогая мне достигать желаемых целей. Но если ты решила не согласиться со мной, Вейн, – услышав свое имя, она застыла, точно запечатлев самое страшное, что она когда-либо видела в своей жизни, – решила предать меня, то наш разговор будет коротким.

Мои ладони уже практически сомкнулись на ее тонкой шее, как что-то резко отдернуло меня.

Подавшись назад, я схватился за голову обеими руками, пытаясь унять несносную головную боль. Проникая в мое сознание, она яростно кричала, и ее крик, становясь все громче, оглушал меня, в какой-то момент обрезав последние ниточки, связывающие меня с окружающим миром.

Когда грустная музыка, наполняющая стены поместья никем прежде не испытанным чувством, резко оборвалась, тишина снова захватила все, что было вокруг нее, заявив о своих подлых намерениях.

Никто бы и не подумал о том, что в бальном зале, покрытом пылью и темнотой, жизнь внезапно оборвалась, отравившись самым беспощадным ядом, который только существовал в пределах необъятного, но очень беззащитного мира.

Черно-белые клавиши изящного темно-синего пианино молчали, навевая тихую грусть, о которой вряд ли кто-либо когда-то мог слышать, попросту прежде не испытав ее насквозь прожигающий взгляд на себе, точно на беспомощной жертве, которой уже некуда было бежать.

Все казалось вокруг умиротворенным, непоколебимым, но внезапно разбившаяся о каменный пол алая капелька крови, сползшая с тонких пальцев виртуозного пианиста, напоминала о его тайной любви к чарующему женскому сердцу, покой которого он всегда боялся потревожить. И даже сейчас, когда сердце внутри его груди перестало биться, разорвавшись на части, Лео не переставал думать о ней, вспоминая ее до боли нежный смех, улыбку, которые никогда не принадлежали ему. Но разве он мог об этом мечтать, однажды назвав ее своей музой? Ему было это просто не нужно, поэтому он был так беспечен.

Что со мной произошло? Голова раскалывается на части. Я не могу даже пошевелиться, не могу открыть глаза… Тело словно парализовало.

Я слышу, как где-то неподалеку раздаются какие-то странные звуки, чем-то схожие с тихими шагами, все дальше отдаляющимися от меня. Пытаясь сконцентрироваться на них, я замираю, не обращая внимания на свою беспомощность.

Через секунду я понимаю, что эти сомнительные звуки действительно были шагами, которые я уже едва могу различить. Они все дальше удаляются от меня, но я продолжаю слышать их, чувствовать чье-то незримое присутствие.

Нужно открыть глаза. Нужно просто собрать все свои силы, чтобы сделать это. Тело меня по-прежнему не слушается, всячески оказывая мощное сопротивление.

Постепенно я ощущаю, как сердце медленно начинает медленно биться, но оно тут же затихает. Надо попытаться вдохнуть воздух, открыть глаза… Но у меня ничего не получается. Шаги все дальше отстраняются от меня, почти исчезая. Кончики моих пальцев немеют, губы медленно начинают шевелиться.

Тело снова оживает. Лишь бы оно снова не замолчало… Пошевелив пальцами, я начинаю дышать. Это было неровное дыхание, но я был рад даже этому. Остается совсем немного до того, как я смогу открыть глаза.

Я чувствую, как сердце снова начинает отбивать прежний жизненный ритм. По телу бежит неприятная волна холода, и я резко открываю глаза.

Яркий свет больно обжигает их, но я уже не могу закрыть их, чувствуя, как боль расползается по телу.

Через мгновение свет затухает, позволяя мне прийти в чувства. Поднявшись на ноги, я осматриваюсь, но вокруг ничего не вижу. Темнота полностью скрывает собой все, что меня сейчас окружает. Я не могу сделать и шаг, боясь провалиться в необъятную пропасть. Хотя, откуда ей здесь взяться?.. Решившись, я осторожно делаю шаг вперед.

Прочная каменная поверхность соприкасается с моей ногой. Никакой пропасти. И откуда эта мысль вообще взялась в моей голове? Сделав еще пару шагов, я слышу, как тихие шаги снова раздаются где-то далеко от меня. Они звучат очень тревожно, и мне становится не по себе.

Затаив дыхание, я снова делаю шаг, сталкиваясь с какой-то дверью. Нащупав дверную ручку, я медленно опускаю ее вниз. Дверь со скрипом открывается, и я вижу Лео. Он недвижно стоит у кровати, опустив голову. По его тонким пальцам стекает алая кровь, образовывая под ногами кровавую лужицу. Он обращает внимание меня лишь тогда, когда я вхожу в комнату, замечая на кровати посиневшее тело Рене, в крепко сжатых руках которой лежали тоненькие стебельки колючих роз, шипы которых глубоко впились в ее ладони.

Повернув ко мне свою голову, Лео молча смотрит на меня своими потухшими глазами, лишенными жизни. Его лицо искривляется от боли, окрашиваясь кровавыми слезами:

– Мне больше незачем играть. – Показывая мне свои руки, изрезанные шипами, он медленно переводит взгляд на Рене. – Только я могу позаботиться о ней. – Он снова смотрит на меня, а в его глазах тревожно загорается едва заметный огонек. – Энгис, он смотрит, – кричит он, устремив свой взгляд куда-то за мое плечо. – Он всегда смотрит, когда ты забываешь смотреть на него.

Шаги, некогда раздающиеся где-то далеко от меня, остановились за моей спиной. Затаив дыхание, я закрываю глаза, не решаясь обернуться.

Сердце в груди снова перестает биться. Резкая холодная боль пронзает все внутри меня, уже не прекращаясь ни на секунду. Я чувствую, как кто-то тяжело дышит мне в спину. От его ледяного дыхания тело мое быстро немеет.

Горьковатый воздух наполняет все вокруг меня, медленно удушая. Нужно посмотреть, кем был этот страх, вечно живущий внутри меня.

Нужно было преодолеть его. Нужно было просто обернуться. Но как же это непросто, когда я понимаю, что он может легко удушить меня.

Где-то вдали раздается тихий голос Вейн, которая пытается найти меня в этой кромешной темноте. Она не бросила меня, не обманула… Вейн просто была невинной душой, попавшейся в прочные сети подлого обмана.

Я не могу лишиться ее, не могу перестать думать о ней… Она – все, что меня может спасти… или же погубить.

Я резко оборачиваюсь назад, вплотную сталкиваясь с таинственной тенью, которая всегда наблюдала за мной из темных углов поместья. Она молча смотрела на меня. Не издавая ни звука. И тогда, когда голос Вейн стал громче, разгоняя кромешную тьму, силуэт внезапно исчез.

Очнувшись на холодном полу в кабинете Чарлза, я увидел взволнованные голубые глаза, в которых еще никогда не было столько счастья, как сейчас.

Прижавшись к моей груди, Вейн уже не выпускала меня из своих объятий, по которым я безумно скучал.

Припав к моему уху, она тихо прошептала, точно очень давно ждала этого момента:

– Ты всегда был в моих руках, Энгис, – фигурка черного шахматного короля промелькнула у меня перед глазами, – сам того не понимая.

Довольная улыбка скользнула на ее лице.

Глава 21

Эндиана очень долго что-то тревожило, но он не понимал, что именно это было. Не обращая внимания на все, что его окружало, он долго сидел на одном месте, пытаясь уловить ту мысль, что без конца испытывала его. Но что же это было за чувство? Джорджия не знала, как разбудить его из этого странного сна, в котором он пробыл едва ли не целый день.

Тогда, решив оставить его на какое-то время, она, легко поцеловав возлюбленного в щеку, вышла из комнаты, надеясь хоть как-то развеяться и найти причину давно тревожащего ее поведения Эндиана.

Коридоры были пусты, но они нисколько не пугали Джорджию, даже не навевали на нее тоску. Уйдя в свои мысли, она молча шла по каменному полу, в какой-то момент остановившись у едва открытой двери Рене.

Будучи чрезмерно любопытной, она тихонько заглянула в комнату. Вместо привычного для нее уютного пространства, за которым внимательно следила Рене, была стена, которой Джорджия никак не могла найти объяснение.

Точно не веря своим глазам, она прикоснулась к каменной стене своей горячей ладонью, отчетливо почувствовав холодные камни. Не понимая того, что в последнее время начало происходить в маленьком мирке поместья Кёллер, она поспешила подойти к следующей двери, скрывающей комнату Лео.

Снова холодная каменная стена в упор смотрела на нее, не понимая ее удивления. Джорджия могла б понять все, что угодно, кроме этого. И лишь тогда, когда что-то очень тяжелое коснулось ее души, она опустила потерянные глаза, которые были готовы наполниться слезами. Но как так могло все обернуться?..

Мысли ее путались, но Джорджия, внезапно встрепенувшись, бросилась в сторону кабинета Чарлза, в эту же секунду без стука влетев в него.

– Джорджия?.. – Отстранившись от книги, я поднял на нее свои глаза.

– Что ты делаешь, Энгис? – Всплеснув руками, она невольно бросила свой взыскательный взгляд, остановившийся на перстне, лежащем на столе. Замерев, она медленно перевела свой взгляд в сторону зеркала, стоящего напротив. По ее телу пробежал неприятный ледяной холодок.

– Тебя что-то тревожит? Выглядишь как-то неважно.

– Н-нет… П-почему? – как-то бессознательно залепетала она, не в силах унять дрожь. – Ты должен б-был ис-счезнуть тогда.

– Ты ошибаешься. Я всегда был здесь, ожидая, когда смогу забрать то, что всегда принадлежало мне. Тебе не понять, тебя никогда не предавали. – Поднявшись со стула, я, схватив ее руку, поспешил выставить ее за дверь. – Беги к своему Эндиану, как ты всегда делала. Может, сможешь его еще спасти.

Услышав имя любимого, Джорджия, заподозрив в моих словах что-то неладное, в эту же секунду бросилась в комнату, сбросив со своих ног тяжелые каблучки. Сердце ее бешено стучало, а на лице не было ни единой эмоции.

Она не верила своим глазам, не понимала, как могло произойти такое? Как могло все снова вернуться? Чарлз же сделал все так, как надо, чтобы уберечь своего единственного сына… Неужели что-то пошло не так, подвергнув смерти каждого, в том числе и этот маленький мир, который должен был защитить?..

Как же Джорджия могла допустить, чтобы Эндиан вот так легко исчез из ее вида? Казалось, она потеряла его навсегда, но что-то внутри нее защемило, когда она внезапно вспомнила, как он рассказывал ей о том, что однажды, когда мир опустеет, он рассеется вместе в ним, бросившись со скалы. Но мир не рухнул, он был еще жив, тем более, в нем по-прежнему была Джорджия, которая безумно его любила.

Как он мог так поступить с ней? Как же он мог оставить ее одну? Как же он мог вообще подумать об этом?

Крича его имя, Джорджия пробиралась через темный холодный лес, ни на секунду не останавливаясь, чтобы отдышаться.

Она могла успеть. Она могла спасти его. Но как же сердце ее стучало, когда она думала о нем, не веря тому, что Эндиан когда-то решится на этот поступок. Нет, он был не такой, чтобы решится оставить ее одну.

Эндиан бы никогда не пошел на такое, никогда бы не смог. Но почему же Джорджии было так грустно? Она точно не верила, что хорошо все эти годы знала Эндиана. А вдруг он вовсе не такой, каким был всегда? Нет, она не могла об этом думать, всячески пытаясь выбросить эти склизкие мысли из своей головы.

Как бы она хотела проснуться рядом с ним, понять, что все это был просто глупый сон, который она постарается тут же забыть.

Изрезав о камни ноги, она, увидев, как Эндиан стоит на краю пропасти, бросилась к нему, прокричав его имя дрожащим голосом. Но он не обращал на нее внимания, продолжая смотреть в тяжелое свинцовое небо, грозно нависнув над ним.

Его безучастные глаза давно перестали что-либо отражать, попросту считая все вокруг мертвым. О чем он думал, когда чувствовал, как Джорджия крепко обнимает его, пытаясь вернуть к жизни, в которой она не хотела оставаться одна?

Он молча смотрел и не понимал, кем было это несчастное существо, заливающееся горькими слезами. Он не помнил ни имени, ни тепла любимых рук, ни даже света горящих любовью глаза… Он был пуст, как и каждый из нас, однажды поверивший, что демон может любить.

– Джорджия?!.. – Ее имя сорвалось с его горячих губ так, словно он уже очень давно не видел ее, казалось, потерял навсегда. – Как ты здесь оказалась? Мне казалось, ты умерла…

– Как я могла умереть, если все время была рядом?

Она видела, как по его щекам стекают горячие слезы, уже не в силах остановиться хотя бы на мгновение.

Губы Эндиана задрожали от чуткой обиды, которая все время изламывала его сердце в истошной груди. Он не мог поверить, что все это время она была рядом с ним, не отходя ни на шаг.

Тогда, когда он безумно был рад тому, что это было не по-настоящему, он нежно обнял ее, прижав к своей разгоряченной груди.

Он слушал, как бьется ее сердце, как она неспокойно дышит, как огонь жадно пожирает ее тело. Распахнув глаза, он увидел, как Джорджия, не выпуская его из своих объятий, медленно исчезала в горячем огне.

Она не издавала ни звука, молча прижавшись к его груди. Он не мог поверить, что этот кошмар повторяется снова спустя столько лет… И как только он не мог ее уберечь от этого?.. Неужели он в любой момент мог убить ее вот так просто, сам того не заметив?..

Он сидел на коленях, не в силах даже пошевелиться. Холодный ветер обжигающе касался его горячего лица.

Опустошенный, он уже не знал, что будет дальше, да и это его уже перестало волновать.

Он ощущал, как пепел, осевший на его руках, на его груди, продолжал дрожать, медленно остывая.

Не выдержав душераздирающего чувства, проедающего его сердце насквозь, Эндиан, разразившись яростным криком боли, позволил проклятому огню вырваться наружу.

Холодное свинцовое ночное небо было обворожительно. Оно молчало, изредка перешептываясь с огромной золотистой луной, безбрежно поглядывающей на опустелые земли крохотного мирка, по которому ветер безбожно разгонял еще горячий пепел.

– Ты был серьезен, когда хотел задушить меня? – Вейн не покидала одна и та же мысль, которая практически довела ее до предела.

Сорвав белую розу, я, робко вдохнув ее аромат, неспешно перевел взгляд в сторону девушки, которая уже давно не сводит с меня своих голубых глаз. Она могла бы и не задавать мне этот вопрос, как и я мог бы просто пропустить его мимо ушей, но сейчас меня как будто что-то заставляло ответить ей:

– Абсолютно серьезен.

Я отчетливо видел, как тонкие руки Вейн затряслись. Опустив глаза, она долго о чем-то думала, точно пыталась смириться с моим ответом. Тогда я не мог не обратить на это внимание, ведь ее замешательство безвольно меня пленяло.

Коснувшись ее щеки своими длинными пальцами, я бережно вплел в ее белоснежные локоны розу, которая тут же крепко зацепилась за ее пряди своими острыми шипами.

Подняв на меня свои глаза, Вейн как-то с надеждой заглянула в мои, пытаясь увидеть в них то, что невольно предала ради своего обещания.

– Ты не лгунья, Вейн, ты всегда была верна мне, ни разу не нарушив свое обещание.

Глаза ее стали еще мрачнее.

– Ради тебя я всегда делала страшные вещи, – голос ее звучал как-то отстраненно, наверное, лишь потому, что я никогда не ожидал услышать от нее этих слов, – и считала это нормальным. Ты говорил мне, что ничего, кроме ненависти и боли не существует, но ты ошибался, Элиас.

Коснувшись хрупких белоснежных лепестков розы, вплетенной в свои локоны, она сняла ее, прижав к моим губам. Стоило бутону коснуться их, как он тут же завял, мертво опустив свои некогда прекрасные лепестки.

– Видишь, ты – лгун. Розы не любят ложь. Они от нее умирают.

Выхватив из ее рук цветок, я бросил его на холодную сырую землю, грубо схватив Вейн за руку.

– Что же тогда существует для тебя? – Впервые я был так зол на нее, что не мог унять это чувство. – Ты такая же, как и я, и другой уже стать никогда не сможешь. Ты всецело зависишь от меня, дура! Как только я захочу…

– Ты ничего не сможешь сделать, – она перебила меня, выхватив свою руку из моей. – Этот мир и тело по-прежнему принадлежат Энгису, не тебе.

– Увидишь, я верну себе все, что когда-то потерял.

Я не стал останавливать ее, говорить что-либо еще.

Она хотела стать свободной, и я готов дать ейэту свободу, чтобы она поняла, что я был единственным, кто всегда был на ее стороне.

Глава 22

Не помню, как давно я плутаю во тьме, по этим холодным коридорам, в которых я без конца теряюсь каждый раз, когда пытаюсь найти выход.

Темнота давит на меня, а тишина оглушает, и я уже не могу понять, на самом ли деле это все происходит со мной или я в очередной раз вижу кошмар. Но я чувствую, как кончики моих пальцев немеют, как усталость постепенно наполняет тело.

Впервые я был так сильно уверен в том, что не сплю, отчего мне было как-то не по себе от происходящего.

За окнами царила тьма, из-за которой я ничего не мог разглядеть. Это был не тот мир, который я знал. Его словно создал кто-то для того, чтобы укрыться от чего-то, отрицая всякую реальность. Но чей был этот темный мир, полный одиночества и обиды? Если бы я мог это понять…

Мои осторожные шаги практически сливаются с тишиной, замирая в ледяном мраке. Едва дыша, я надеюсь найти хоть что-то, что могло бы меня спасти, вывести отсюда, но кругом лишь темнота.

Страх внутри меня по-прежнему никак не унимается, с каждой секундой, проведенной здесь, лишь усиливаясь. Темнота была пуста, и я знал об этом, но что-то внутри меня все равно противилось этой мысли. Темнота пуста, в ней ничего нет. Она пуста. Нет, я отчетливо слышу, как она дышит, как холодная кровь течет по ее застывшим венам, как ее почерневшее сердце бьется… Темнота пуста. Но я не могу унять этот страх, который зародился во мне очень давно, когда… Черт, я не помню, как это случилось, но я чувствую, что моя душа прекрасно помнит тот день, когда мрак начал меня смертельно пугать. Я не могу вспомнить ничего, что было связано с темнотой, с моим страхом, в очередной раз убеждаясь в том, что провалы в моей памяти были кем-то специально спланированы.

Чьи-то холодные нежные руки легли мне на плечи, вызвав неприятное покалывание в области моего сердца. Я узнаю эти объятия, эти тоненькие ручки, уже беспечно обнимающие меня за плечи.

– Зачем ты пришла… снова? – Я всячески пытался отвергать ее, но она настойчиво требовала от меня внимания, которое ей было необходимо.

– Чтобы тебя спасти, – тихо прошептала она, еще сильнее вжавшись в мою спину своей дрожащей от какой-то неведомой боли грудью, в которой едва трепетало загнанное в угол сердце.

– Почему я должен тебе верить после всего, что ты сделала? Неужели не помнишь, как без зазрения совести предавала меня каждый раз, когда я полностью открывался тебе?

Ее руки ослабли, упав с моих плеч. Она долго ничего не говорила, оставаясь где-то там, в кромешной темноте, которая всегда скрывала самые страшные секреты, о которых никто не должен был узнать.

Где-то перед собой я услышал звонкий стук ее маленьких каблучков, через какое-то время остановившийся прямо передо мной.

Я ничего не видел в этой темноте, но точно знал, что Вейн сейчас смотрит прямо на меня, не сводя своих ясных голубых глаз.

Я почувствовал, как она, внезапно дотронувшись моей ладони, вложила в нее какую-то фигурку, крепко зажав на ней мои пальцы. Мне хватило пару секунд, чтобы понять, что это был тот злополучный черный король, единственный оставшийся из всей шахматной коллекции.

– Ты был единственным, кто всегда с добротой относился ко мне, однажды отдав то, чем всегда дорожил. Я считала тебя слабым, но среди всех ты оказался самым сильным. И даже тогда, когда я жестоко с тобой поступала, лгала, ты прощал меня, забывая обо всем, что было. Лишь недавно я поняла, что тот мир, в котором я жила, постоянно пользовался мной… Прошу, прости меня, Энгис, я слишком поздно поняла, что по-настоящему люблю тебя, искренне веря в существование этого чувства.

– Любишь?

– Если ты не веришь мне, я пойму и оставлю тебя, только скажи. Я и без того причинила тебе слишком много боли.

Я слышал, как она сделала пару шагов назад, ожидая, что я прогоню ее, но как же я мог лишиться ее теперь, когда в ее словах не было ни капли ядовитой лжи?..

– Нет, не уходи, – схватив ее за руку, я притянул ее к себе, крепко прижав к своей груди, из которой едва не выпрыгивало сердце, истошно крича от пронзительной тайной боли, которую я пытался забыть изо всех сил. – Я уже не могу потерять тебя, Вейн.

– Но я могу потерять тебя, если ты не выберешься отсюда. – Я чувствовал, как она снова отстранилась от меня, а ее голос звучал где-то высоко над моей головой, постепенно ослабевая. – Энгис, вспомни тот кошмар, который всегда пугал тебя больше всего. Открой ту дверь, заставь его вспомнить самую страшную боль, перед которой он всегда был слаб.

Оставшись один, я долго думал над ее словами, усердно пытаясь понять их смысл. Тайный кошмар, который не дает мне покоя? Мысли были против меня, спутавшись в один огромный клубок, в котором уже было сложно зацепиться за что-то.

Однако, когда тьма, казалось, прошептала мне что-то, вновь замолчав, мне показалось, словно что-то очень яркое блеснуло в кромешной темноте, топотом детских ножек исчезнув где-то вдалеке. Знакомые мне голоса то наполняли, то покидали мрак, навевая на меня далекие, но очень важные воспоминания.

Когда перед собой я увидел едва различимый плачущий силуэт Терезы, быстро уходящий во тьму, я не смог удержаться на месте, бросившись за ней. Что-то очень холодное преградило мне путь, заставив остановиться.

Придя в себя, я осторожно провел руками по ровной поверхности, в какой-то момент нащупав дверную ручку. Она казалась такой холодной, что я едва мог устойчиво схватить ее, переборов неприятное жжение, пронзившее пальцы невидимыми тоненькими иголочками.

Когда я все же опустил дверную ручку, легко толкнув дверь, на меня внезапно набросилась волна могильного холода, переполненная горьковатым привкусом, который медленно оседал на моих губах.

Кругом была непроглядная темнота, не позволяющая увидеть то, что меня окружало в эту трепетную минуту, в которую могло произойти все, что угодно.

Яркий свет, внезапно бросившийся мне прямо в глаза, ослепил меня, и я в очередной раз ощутил на себе давно забытые ощущения, которые были известны только ребенку, беспечно верящему в спасительную силу добра.

Кругом все было покрыто белоснежным снегом, который не переставал сыпать на сонливый мир, предвкушающий какое-то очень трепетное событие для счастливой семьи Кёллер. В этот день все было идеальным, непоколебимым и абсолютно готовым к празднованию двенадцатого дня рождения наследника уважаемой многими семьи. Воздух, пропитанный дурманящим ароматом изысканных блюд, наполнял собой светлые стены поместья, заставляя каждого позабыть о своих некогда важных делах.

Все с нетерпением ждали приезда фотографа, который должен был запечатлеть важный момент в жизни юного наследника, который, по словам отца, обязательно займет его место за дорогим рабочим столом кабинета, став следующим хозяином старинного поместья.

Январское зимнее солнце безукоризненно освещало каждый уголок затерявшегося в хвойном лесу мирка, заставляя крупицы белоснежного снега сиять так ярко, как никогда. Все было идеально в этот день и, казалось, ничто уже не могло его испортить, но финал этой истории сам говорил за себя.

Спрятавшись в тяжелом шкафу, я пытался не дышать, не издавать ни звука, боясь, что он может меня услышать.

Сердце бешено стучало в груди, а по венам текла кровь, заледеневшая от прежде не испытанного страха. Он был где-то здесь, в моей комнате, хоть и не подавал никаких звуков. Я знал, он терпеливо ждет, когда я сдамся, открою дверцу, чтобы проверить, здесь ли он или уже давно ушел. Нет, я однозначно не открою эту проклятую дверцу, не попаду в его руки, как это было тогда. Он не обманет меня на этот раз, у него ничего не выйдет.

Только бы дождаться приезда того фотографа, только бы за мной кто-нибудь пришел, чтобы позвать вниз, ко всем. Но сейчас я здесь, загнан в ловушку, из которой нет выхода. Он обязательно поймает меня, если я сдамся так просто. Нужно ждать, нужно просто ждать, когда приедет фотограф. Сколько сейчас времени? Не знаю, я даже не посмотрел на часы, когда залез в этот шкаф, услышав, как приближаются его шаги. Нет, нужно ждать, набраться терпения и ждать, когда внизу раздастся знакомый голос пожилого фотографа.

Тело быстро начинает неметь, и через пару минут я уже не чувствую ни ног, ни рук, боль в которых усиливается с каждой секундой. Шевелиться нельзя, иначе он услышит, откроет шкаф и увидит меня… Нельзя сдаваться, нужно продолжать ждать, примерно отсчитывая прошедшее время.

Когда внизу раздается долгожданный голос старика, я понимаю, что спасен, забывая о той ноющей боли, что безвольно засела в моем теле. Через пару секунд я слышу, как к комнате приближаются быстрые шаги Терезы. Когда они едва касаются порога комнаты, я спешу открыть дверцу шкафа, чтобы выбраться из этого ящика до того, как Тереза заглянет в мою комнату. Я успеваю как раз в тот момент, когда ее шаги останавливаются на пороге комнаты.

Морозная свежесть ударяет мне прямо в лицо, а непослушный, едва ощутимый ветерок бросает мне в глаза холодные колючие снежинки, заставляя меня прищуриваться. Яркая вспышка резко ослепляет меня, и через какое-то мгновение худощавый старик, бурно обсуждая что-то с родителями, протягивает им свеженькую фотографию, которая обязательно будет добавлена в семейный фотоальбом, а затем годами будет храниться в отцовском кабинете.

Когда все оживленно удаляются в сторону поместья, предвкушая утонченные краски бала, я чувствую, как он снова сморит на меня, не сводя своего холодного взгляда, от которого по моей спине всегда пробегала целая армия покалывающих мурашек.

Я не могу сдвинуться с места, понимая, что он уже не перестанет смотреть, наблюдая за каждым моим движением.

Нужно было перестать обращать на него внимание. Нужно было просто забыть о том, что он всегда находился рядом.

Подходя к своему логическому завершению, праздник постепенно терял свой шарм, безумно измотав каждого, кто принимал в нем активное участие.

За окном уже давно опускалась ночная мгла, укрывая засыпающий мирок темной вуалью.

Попрощавшись с Эндианом, я направился в свою комнату, едва передвигая ногами.

Этот день я вряд ли когда-то смогу забыть, ведь он был просто неотразим, а это теплое чувство радости, которое, как мне казалось, давно мною забылось, снова вспыхнуло в моей груди, и я уже не мог (да и не хотел) ему противостоять.

Когда моя рука легко легла на дверную ручку, вот-вот готовая опустить ее вниз, я почувствовал, как какое-то резкое чувство насквозь пронзило меня.

Холод забрался в мои легкие, скоро поработив и все тело. Я чувствовал, как он снова прожигает меня своим презирающим взглядом, в котором никогда ничего и не было, кроме этого ненавистного пустого чувства.

Едва найдя в себе силы, чтобы обернуться, я в последний раз увидел его холодные серые глаза, которые медленно выпивали из меня последние капли жизни.

Бросив опустевшее тело в зимнем лесу, надежно спрятав его в мертвом диком терновнике, он искренне надеялся, что обо мне забудут так же легко, как когда-то забыли о нем. Но как же он тогда ошибся, разрушив не только одну хрупкую жизнь, но и все, что было создано семьей большими усилиями.

Почувствовав что-то неладное, материнское сердце Терезы привело ее к мертвому телу любимого сына, едва запорошенному легким снежком. Тогда весь ее мир резко перевернулся с ног на голову, а ее душа, не выдержавшая вида этой невинной крови, оборвалась, как тонкая струна.

Она не хотела этого делать, но что-то заставляло ее наказать виновника в гибели целого мира, ради которого она когда-то пожертвовала всем, собирая его буквально по кирпичикам. Ее руки, держащие подушку над постелью спящего ребенка, никак не могли унять дрожь. Тереза не хотела этого делать, она не хотела причинять кому-то вред, но когда она окончательно призналась себе в этом, перед ней уже лежало бездыханное тело сына, лицо которого было закрыто пуховой подушкой.

Она не могла поверить, что смогла это сделать, смогла забрать жизнь, которую сама же создала, когда-то очень давно обещая любить и защищать. Что ей оставалось теперь, когда она так легко все потеряла, погрузившись во тьму, что беззаконно тянула к ней свои скользкие руки?..

Покачиваясь, она вышла из комнаты, задыхаясь от собственных слез. Незаметно пройдя по спящим коридорам, она вышла во двор, упав на колени перед великим ночным светилом. Как же она могла предать свою любовь? Как же она смогла все потерять в один миг?..

Белоснежная пелена ледяного тумана, преступно подкравшаяся к ней, поглотила ее, обратив некогда горячую кровь в самый настоящий лед.

Когда туман отступил, Тереза была уже мертва. Она вряд ли могла чувствовать, как по ее волосам голубоглазая девочка нежно проводила своей крохотной ручкой, напевая ей тихую мелодию, от которой холод постепенно начал усиливаться.

Задыхаясь от нехватки воздуха, я, схватившись за грудь, лихорадочно пытался вернуть себя к жизни. Голова кружилась, а перед глазами безбожно зияла холодная темнота. И лишь тогда, когда сердце мое снова успокоилось, я смог прийти в себя, по-прежнему вдыхая неприятный горьковатый запах, от которого мне впервые становилось очень тоскливо.

Где-то рядом с собой я услышал детский шепот, разговаривающий с кем-то, чей голос я не мог услышать. Прислушиваясь к одинокому шепоту, я пытался понять хотя бы одно малейшее слово, но, когда мне постепенно это начало удаваться, шепот внезапно прекратился. Тогда я снова остался один в этом темном пространстве, и глаза мои постепенно начали привыкать к кромешному мраку. Мне было не по себе находиться здесь, ощущать на себе неживой настойчивый взгляд, прожигающий меня насквозь. Мне хорошо известны эти ощущения, отчего сердце мое замирает, а кончики пальцев начинают быстро неметь от ледяного покалывания. Когда глаза мои окончательно свыклись с темнотой, получив возможность увидеть тот мир, в котором я оказался не по своей воле, я был готов снова ослепнуть, чтобы больше никогда не видеть то, что темнота настойчиво скрывала от чужих глаз.

Вся комната была заполонена мертвым терновником, бездушно захватившим в свой плен каждую мелочь, каждую деталь просторной, но очень одинокой комнаты. Я с трудом мог передвигаться по этому пространству, не задевая острые шипы давно высохшего растения. Скользя по каждому уголку комнаты, он сползал в окно, тайком крадясь по каменной стене поместья в сторону мрачного леса, исчезая где-то в жгучей темноте хвойных деревьев.

Я был уверен, что позади меня кто-то, замерев, без конца наблюдал за мной, истощая тлетворный горьковатый запах, от которого я никак не мог спастись. Затаив лихорадочное дыхание, я медленно обернулся. На обвитой терновыми лозами кровати сидел скелет ребенка в разорванной грязной одежде, которая уже бесформенно свисала с его холодных костей. Из его ребер, точно из клетки, прорастал терновник, колючей проволокой спускаясь по его ногам.

Приблизившись к недвижно сидящей фигуре, я внезапно вспомнил, как Чарлз, после потери своей дорогой семьи, перетащил закоченевшее тело младшего из близнецов в эту комнату, возложив рядом с телом старшего, подменил несчастные души местами. Устав от тирании старшего сына, которой не было конца для всей семьи, Чарлз подарил мне новое тело, жизнь в котором еще не совсем умерла. Но спустя столько лет, когда, кажется, кошмар должен был уже давно прекратиться, он вернулся, чтобы вернуть себе все, что по праву всегда принадлежало ему.

Элиас никогда не был таким, каким его хотели все видеть, каким его надеялись когда-то увидеть. Постоянно оставаясь наедине с собой, он мечтал когда-нибудь стать счастливым, покончить со своим одиночеством, в котором он тайно нуждался. Причиняя боль другим, он думал, что искренне может понять их чувства, поверить, что кроме ненависти и боли в мире больше ничего не существует. Я был не таким, как он, и это его всегда задевало. Я мог чувствовать, понимать чувства других, различая двух невероятно похожих, но таких разных близнецов, которые просто пытались понять друг друга, – Добро и Зло. Искреннее веря в любовь, я был жив, в то время как сердце Элиаса давно перестало воспринимать жизнь всерьез.

Мое тело осталось здесь, в этом мире, в котором был заперт Элиас, пытаясь укрыться от всего, что его окружало в моем, совершенно другом мире, в котором всегда светило теплое солнце.

Заметив фрагмент фотографии, лежащий рядом со скелетом, я, подняв его, бросил свой опустошенный печалью взгляд. Это был тот потерянный кусок фотографии, сделанный на наше двенадцатилетие.

Впервые я видел в серых глазах Элиаса несчастье, которое он всегда воспринимал по-другому, нежели кто-то из нас. На обратной стороне фрагмента была сделана красивая надпись отцовской рукой: «Двенадцатилетие Элиаса и Энгиса Кёллер».

Оставив фотографию в покое, я, направившись к двери, неспешно покинул комнату, что находилась на самом верхнем этаже, на котором никогда не горели настенные канделябры. Эти холодные каменные стены до сих пор помнят ночные крики мальчика, которому постоянно снился один и то же кошмар, в котором он снова и снова остается один, задыхаясь от горечи своего беспощадного одиночества.

Очнувшись у поместья, я поспешил подняться на ноги, ощущая какую-то болезненную пустоту внутри себя. Что произошло со мной? Я словно видел страшный сон, в котором без конца скитался по пустому поместью. Ноги немеют, по спине бежит неприятный колющий холодок. Тело ослабевает, и я едва могу унять несносную головную боль. Как же я устал от этого чувства. Как же оно истязало меня за все это время, пока я жил в темноте. Вернув себе тело, я, казалось, смог вернуть себе прежнюю жизнь, но что-то пошло не так, как я ожидал.

Снова один… Я снова остался абсолютно один в этом холодном мире. Горечь снова наполняет мои легкие, медленно меня удушая. Я не хотел этого… Я не хотел снова оставаться один. Как же больно в иной раз ощущать это чувство. Как же оно называется? Не помню, но я бы и не хотел вспоминать его ледяное название. Важно ли сейчас то, что я сделал?.. Но ради чего? Чтобы снова остаться одному?.. Нет, я не хочу больше об этом думать, не хочу больше оставаться здесь в полном одиночестве. Одиночество… Вот оно, то самое чувство, отравившее меня смертоносным ядом. Не хочу больше… Я давно проиграл, так зачем же мне теперь сопротивляться?..

Сняв серебряный перстень с моего пальца, Вейн, с грустью взглянув на него, бросила вниз, легко отпустив ту несчастную душу, что больше всего на свете боялась остаться одна.

Страх одиночества, на самом деле, был в каждой душе, но не многие отдавались ему без остатка, продолжая бороться со злополучным чувством.

Тонкие пальчики Вейн, коснувшись тоненького стебелька розы, на котором проросли два роскошных бутона черного и белого цвета, легко сорвали его, поднеся к своим губам.

Подарив нежный поцелуй нежным цветам, Вейн, приобняв меня за плечи, озарилась светлой улыбкой, которую я никогда еще не видел на ее прелестном личике.

– Энгис, ты до сих пор боишься ко мне прикоснуться?

– Я просто боюсь, что ты исчезнешь и уже никогда не вернешься ко мне снова. Я не смогу пережить это расставание.

– А если ты исчезнешь вместе со мной?

– Если только вместе с тобой. – Нежно прижав ее к себе, я накрыл ее тонкие губы своими, уже не в силах оторваться от нее.

Шахматная фигурка черного короля ударилась о холодный пол, разлетевшись вдребезги.

Впервые этот замкнутый в холодном пространстве мир замер, перестав даже элементарно дышать. Сердце его остановилось, рассыпавшись на части, которые уже невозможно было собрать, как и наши с Вейн рассыпавшиеся тела, которые, как оказалось, были созданы из самого настоящего хрусталя.

Мир опустел, давно позабыв о том, что он когда-то был жив. Свинцовое тяжелое небо рухнуло на землю, разлетевшись на мелкие острые осколки.

Эпилог

«Керс-Роуз» жила своей привычной жизнью, казалось бы, в которой не было ничего примечательного. Молча поглядывая за каждой потерянной душой, она была уверена, что знает каждую, однако как же она ошибалась, пытаясь на сотню лет запереть в своих молчаливых стенах каждого, в надежде уберечь от реальных кошмаров, которые таились внутри каждой несчастной души.

Теплое солнце согревало сырую от дождей землю Сан-Лореила. Безоблачное голубое небо высоко простиралось над городком, жизнь в котором текла своим размеренным чередом, понять который уже давно никто не пытается. По пустым мостовым улочкам гуляет лишь один ветер, разнося повсюду хрустальные осколки.

В оформлении обложки использована фотография с www.pexels.com по лицензии CC0.

Оглавление

Пленники хрустального мира

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Эпилог