ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. II том [компиляция] [Робeрт Шекли] (fb2) читать онлайн

Роберт ШЕКЛИ Избранные произведения II том

РОМАНЫ

Корпорация «Бессмертие» ^(роман)

Томас Блейн — помощник главного конструктора морских яхт, возвращаясь из отпуска на личном автомобиле, не справился с управлением, выскочив на встречную полосу, спровоцировал лобовое столкновение с другим автомобилем. Подсознательно он приготовился к смерти, он как при замедленной съемке ощутил, как ломается руль в его руках, как трещат ребра и хрустит позвоночник. Он очнулся в больничной палате в чужом теле в 2110 году. Могущественная компания «Рэкс Корпорэйшн» переместила его сознание из прошлого в тело нового человека.

Кто он, чье тело ему досталось? Сможет ли он спокойно жить в новом времени? Так ли страшен потусторонний мир?..

Часть I

Глава 1

Уже потом Томас Блейн, размышляя о своей смерти, жалел, что она не была более эффектной. Почему он не погиб под сокрушительным натиском тайфуна, или в схватке с тигром, или карабкаясь по отвесному горному склону, овеваемому ледяными ветрами? Почему на его долю выпала такая пресная, банальная, бесславная смерть?

И тут же он понял, что любая необычная, любая неординарная смерть не соответствовала бы его характеру. Нет никаких сомнений в том, что ему было суждено умереть быстрой, заурядной, кровавой и безболезненной смертью — в точности так, как это и произошло. Должно быть, его конец был сформирован и предопределен всей предшествующей жизнью — смутные детские ощущения стали более ясными в молодости и превратились в абсолютную уверенность к тридцати двум годам.

И все-таки какой бы банальной ни была смерть, она остается самым интересным событием в жизни человека. Блейн думал об этом со страстным любопытством. Ему так хотелось побольше узнать о тех минутах, о тех последних драгоценных секундах, когда смерть поджидала его на темном шоссе в Нью-Джерси. А не упустил ли он какой-то знак, предзнаменование? Что сделал — или не сделал? О чем думал?

Эти последние секунды были так важны для него. Как же все-таки он погиб?

…Блейн ехал по прямому пустынному шоссе, свет фар высвечивал перед ним белый коридор, а темнота все отступала и отступала. Стрелка спидометра указывала семьдесят пять миль в час. Странно. Ему казалось, что скорость не превышает сорока. Где-то очень далеко мелькнул свет фар встречного автомобиля, первого за несколько часов…

Блейн возвращался в Нью-Йорк после недельного отпуска, проведенного в загородном коттедже на берегу Чесапикского залива. Там он ловил рыбу, купался и дремал под солнечными лучами на неотесанных досках причала. Как-то раз он отправился на своей парусной лодке в Оксфорд и остался танцевать в яхт-клубе до ночи. Там он встретил какую-то глупую девчонку со вздернутым носом, одетую в синее платье, которая сказала ему, что он похож на искателя приключений из южных морей — такой же загорелый и высокий. На следующее утро Блейн вернулся обратно в свой коттедж. Там он снова нежился на солнце и думал о том, как хорошо было бы бросить все, нагрузить парусную лодку запасом пресной воды, консервами и отправиться на Таити. О, Раиатеа, горы Муреа, свежие пассаты…

Однако между ним и Таити лежали целый континент, океан и масса других препятствий. Мечты о далеких островах захватили его только на час, и никаких действий он уж точно не собирался предпринимать. И теперь Блейн возвращался в Нью-Йорк, чтобы снова заняться проектированием яхт в знаменитой старой фирме «Мэттисон и Питерс», где работал младшим дизайнером.

…Свет фар встречного автомобиля приближался. Блейн сбавил скорость до шестидесяти миль…

Несмотря на то что он считался дизайнером, Блейну почти не приходилось заниматься проектированием. Обычными крейсерскими яхтами занимался старый Том Мэттисон, а его брат Рольф, талантливый специалист по прозвищу Волшебник морских парусов, создал себе международную известность, проектируя океанские гоночные яхты и стремительные парусные суда, конструкции которых никогда не повторялись. И что оставалось на долю младшего дизайнера?

Блейну приходилось заниматься чертежами, палубными планами, а также рекламой и публикацией объявлений. Такая работа тоже была важной и приносила некоторое удовлетворение, но все же не могла сравниться с проектированием.

Он понимал, что следует создать собственное дело, однако дизайнеров было так много, а спрос на яхты так невелик. Однажды он сказал Лауре, что это все равно что создавать арбалеты и катапульты: работа интересная, творческая — но кто все это будет покупать?

— Ты мог бы найти покупателей для своих яхт, — заявила девушка с резкой прямотой. — Почему бы не попытаться?

На лице Блейна появилась обаятельная мальчишеская улыбка.

— Я не человек действия. Моей сильной стороной являются размышления — и последующие сожаления.

— Короче говоря, ты просто ленив.

— Отнюдь нет. Это все равно что говорить, будто ястреб не умеет как следует скакать галопом, а лошадь плохо летает. Нельзя сравнивать разные вещи. У меня отсутствует предприимчивость. Мечты, размышления, замыслы и планы, возникающие в моем уме, — вот мой талант. Их осуществление я отдаю другим.

— Не люблю, когда ты так говоришь, — вздохнула девушка.

Вообще-то Блейн и впрямь преувеличивал, но суть от этого не менялась. У него хорошая работа, приличное жалованье, положение в обществе. Он имел удобную квартиру в Гринвич-Виллидж с отличной стереосистемой и массой пластинок. Ему принадлежали небольшой коттедж у Чесапикского залива, автомобиль, парусная лодка, а также привязанность Лауры… и нескольких других девушек. Может быть, как выразилась Лаура, повторив эту избитую фразу, он действительно попал в водоворот, тогда как главное в жизни проходит мимо?.. Ну и что? Из плавного медленного водоворота интереснее наблюдать за тем, что тебя окружает…

Ослепительные фары встречного автомобиля были уже близко. С изумлением Блейн заметил, что незаметно для себя увеличил скорость до восьмидесяти миль в час, и отпустил педаль газа. И тут его автомобиль неожиданно резко повернул навстречу приближающимся фарам.

Что случилось? Лопнула шина? Или вышло из строя рулевое управление? Он резко повернул руль, вернее, пытался повернуть. Руль не поворачивался, словно его заклинило. Колеса автомобиля наткнулись на бетонный разделительный бордюр между северной и южной полосами шоссе, и машина подпрыгнула высоко в воздух. Руль под руками Блейна свободно повернулся, и двигатель заревел, работая вразнос.

Автомобиль, несущийся навстречу, попытался отвернуть, но было поздно. Сейчас они столкнутся лоб в лоб.

«Да, — промелькнула мысль в голове Блейна, — я один из них, один из этих глупых кретинов, о которых пишут в газетах, чьи автомобили теряют управление и убивают невинных людей. Боже милосердный! Современные автомобили, современные дороги, высокие скорости — и все же замедленные рефлексы…»

Внезапно, по какой-то необъяснимой причине, руль снова заработал — спасение, избавление от смерти в последнюю долю секунды. Но Блейн не обратил на это внимания. В то мгновение, когда ослепительный свет фар встречного автомобиля ударил ему в ветровое стекло, его отчаяние внезапно сменилось ликованием. Он жаждал столкновения, стремился к нему, приветствовал боль, разрушение, мучение и смерть.

И тут два автомобиля врезались друг в друга. Чувство эйфории исчезло с той же молниеносной быстротой, как и появилось. Блейна охватило острое сожаление о том, что не успел сделать, о морях, по которым ему так и не довелось проплыть, о фильмах, которые он уже не увидит, о книгах, оставшихся непрочитанными, о девушках, которых он никогда больше не обнимет. Машины столкнулись, его бросило вперед, и руль сломался у него в руках. Колонка руля пронзила грудь, сломала позвоночник, а голова пробила триплекс ветрового стекла.

В это самое мгновение он понял, что умирает.

Еще миг — и наступила смерть, заурядная, нелепая и безболезненная.

Глава 2

Он очнулся на белой кровати в белой комнате.

— Смотрите, он пришел в себя, — послышался чей-то голос.

Блейн открыл глаза. Над его кроватью склонились двое мужчин в белых халатах — по-видимому, врачи. Один — бородатый маленький старик, другой — мужчина лет пятидесяти с неприятным багровым лицом.

— Как вас зовут? — резко спросил старик.

— Томас Блейн.

— Возраст?

— Тридцать два года. Но…

— Семейное положение?

— Холост. В чем…

— Видите? — произнес старик, поворачиваясь к своему багроволицему коллеге. — Он в полном сознании, без сомнения.

— Вот никогда бы не поверил, — покачал головой багроволицый.

— А я не вижу в этом ничего странного. Травма смерти преувеличена, сильно преувеличена. Это будет отражено в моей будущей книге.

— Гм-м… Однако депрессия при новом рождении…

— Чепуха, — решительно оборвал его старик. — Блейн, вы себя хорошо чувствуете?

— Да. Но мне хотелось бы узнать…

— Видите?! — торжествующе заявил старый врач. — Он снова живой и в полном рассудке. Вы согласны подписать отчет вместе со мной?

— Пожалуй, у меня нет иного выхода, — согласился багроволицый.

Врачи вышли. Блейн посмотрел им вслед, не понимая, о чем они говорили.

Приветливо улыбаясь, к нему подошла толстая медсестра.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— Превосходно, — произнес Блейн. — Однако я не понимаю…

— Извините, — перебила его медсестра, — пока никаких вопросов. Так распорядился врач. Выпейте вот это лекарство, оно взбодрит вас… Вот и молодец. Не беспокойтесь, все будет в порядке.

Женщина вышла. Ее ободряющие слова напугали Блейна. Что она имела в виду, заявив, что все будет в порядке? Значит, что-то было не в порядке? Что же, что не в порядке? И как он оказался в больнице? Что случилось?

Бородатый врач вернулся, на этот раз в сопровождении молодой женщины.

— С ним все в порядке, доктор? — спросила она.

— Он здоров и рассуждает здраво, — ответил старик. — Я бы назвал это очень успешным переходом.

— Значит, можно начинать интервью?

— Разумеется. Хотя я не могу гарантировать его поведение. Травма, вызванная смертью, хоть и крайне преувеличена, но все-таки способна…

— Да-да, понимаю.

Девушка подошла к кровати и склонилась над Блейном. «Хорошенькая», — заметил он. Точеные черты лица, свежая, словно светящаяся, кожа. У девушки были длинные блестящие каштановые волосы, гладко зачесанные назад, от нее едва уловимо пахло духами. Она могла бы быть прелестной, но ее портила неподвижность черт, какая-то нарочитая напряженность тела. Трудно было представить ее смеющейся или плачущей, и уж совсем невозможно — вообразить рядом с собой в постели. В ней было что-то фанатичное, нечто преданно революционное. Впрочем, Блейну показалось, что причина таится в ней самой.

— Здравствуйте, мистер Блейн, — сказала она. — Меня зовут Мэри Торн.

— Здравствуйте, — приветливо улыбнулся Блейн.

— Мистер Блейн, как по-вашему, где вы сейчас находитесь?

— Похоже на больницу. Полагаю…

Он замолчал, заметив у нее в руке маленький микрофон.

— Итак, что вы полагаете?

Она сделала едва заметный жест. В палату вошли мужчины и стали расставлять вокруг кровати какое-то громоздкое оборудование.

— Продолжайте, — сказала Мэри Торн. — Скажите нам, что вы полагаете.

— Убирайтесь к черту, — мрачно проворчал Блейн, глядя на мужчин, устанавливающих рядом с ним какие-то сложные приборы. — Что все это значит? Что здесь происходит?

— Мы хотим помочь вам, — объяснила Мэри Торн. — Разве не в ваших интересах оказать нам содействие?

Блейн кивнул. Ему захотелось, чтобы она улыбнулась. Внезапно он почувствовал какую-то тревогу. Выходит, с ним что-то случилось?

— Вы помните, что с вами произошел несчастный случай? — спросила она.

— Какой несчастный случай?

— Разве вы не помните об аварии?

Блейн вздрогнул, вспомнив ослепительные фары, летящие навстречу, ревущий двигатель, удар — и смерть.

— Да. У меня в руках сломался руль. Затем рулевая колонка пронзила мне грудь, и я ударился головой.

— Посмотрите на свою грудь, — тихо сказала девушка.

Блейн расстегнул пижаму. На груди не было никаких следов.

— Но этого не может быть! — воскликнул он.

Его голос звучал глухо, словно доносился издалека. Блейн заметил, что люди вокруг кровати о чем-то разговаривали, склонившись над своими приборами; они казались ему похожими на тени, плоские и прозрачные. Их тонкие голоса напоминали жужжание мух у оконного стекла.

«Прекрасная первая реакция!»

«Действительно».

— Вы ничуть не пострадали, — заметила Мэри Торн, обращаясь к Блейну.

Он взглянул на свое здоровое тело — и вспомнил об аварии.

— Я не верю этому! — выкрикнул он.

«Идеальное поведение».

«Превосходное сочетание неуверенности и осознания реальности».

— Потише, пожалуйста, — обратилась к ним Мэри Торн. — Продолжайте, мистер Блейн.

— Я помню катастрофу, — медленно произнес Блейн. — Помню, как мы врезались друг в друга. И помню, что… умер.

«Ты только послушай, черт возьми! Это настоящее представление».

«Совершенно спонтанная сцена».

«Фантастика! Да все они сойдут с ума!»

— Не так громко, прошу вас, — снова попросила девушка. — Мистер Блейн, вы действительно помните, что умерли?

— Да-да, я умер!

«Посмотри на его лицо!»

«Нелепое выражение только усиливает убедительность происходящего».

«Будем надеяться, что и Рейли придерживается такой же точки зрения».

— Внимательно посмотрите на себя, мистер Блейн. Вот зеркало. Взгляните на свое лицо, — произнесла Мэри Торн.

Блейн взглянул в зеркало и задрожал как в лихорадке. Он коснулся стекла, затем дрожащими пальцами провел по лицу.

— Но это не мое лицо! Где мое лицо? Куда вы дели мое тело и мое лицо?

Это был ночной кошмар, и он никак не мог проснуться. Его окружали неосязаемые люди-тени с голосами, как у мух, бьющихся в оконное стекло, которые склонились над своими картонными машинами; от них исходила какая-то смутная угроза, и в то же время они были к нему странно равнодушны, почти его не замечали.

Мэри Торн наклонилась над кроватью, приблизив к Блейну прелестное бесстрастное лицо. Красные губы маленького рта выговаривали тихие слова, наполнявшие Блейна непередаваемым ужасом.

— Ваше тело мертво, мистер Блейн, оно погибло во время автомобильной катастрофы. Вы помните, как умирали. Однако нам удалось спасти самую важную часть вашего существа. Мы спасли ваш разум, мистер Блейн, и поместили его в новое тело.

Блейн открыл рот, чтобы закричать, но сумел овладеть собой.

— Я не верю этому, — тихо произнес он.

Жужжание мух возобновилось:

«Сдержанное высказывание».

«Да, конечно. Маниакальное состояние не может продолжаться вечно».

«Я думал, что он будет более выразителен».

«Напрасно. Его высказывание еще более усугубляет затруднительное положение, в котором он пребывает».

«Может быть, если исходить из чисто внешних проявлений. Однако взгляните на проблему реалистично. Бедняга только что узнал, что погиб во время автомобильной катастрофы и возродился в другом теле. Каковы же его первые слова? Он говорит: «Я не верю этому». Черт возьми, он реагирует на шок недостаточно остро!»

«Вы ошибаетесь, потому что пытаетесь домысливать за него».

— Тише, пожалуйста! — снова попросила девушка. — Продолжайте, мистер Блейн.

Блейн, погруженный в глубину своего кошмара, не замечал тихих жужжащих голосов.

— Я действительно умер? — спросил он.

Девушка кивнула.

— И меня воскресили, но в теле другого человека?

Она снова кивнула, ожидая, что будет дальше.

Блейн посмотрел на нее и на тени, суетившиеся у своих картонных машин. Почему им понадобился именно он? Разве они не могли выбрать какого-нибудь другого мертвеца? Труп нельзя заставить отвечать на вопросы. Смерть — это древняя привилегия человека, его вечный пакт, заключенный с жизнью, дарованный как рабу, так и аристократу. Смерть — утешение человека и его право. Но, может быть, это право отменили, и теперь нельзя ускользнуть от ответственности даже после смерти.

Все ждали, когда он снова заговорит. А Блейн размышлял, не спятил ли он. Ну что ж, это легко выяснить.

Однако безумие достается не всякому. Самообладание вернулось к Блейну. Он посмотрел на Мэри Торн.

— Мне трудно описать свои чувства, — медленно произнес он. — Я умер и теперь обдумываю создавшееся положение. Не думаю, что есть люди, полностью верящие в свою смерть. В глубине души они считают себя бессмертными. Смерть может настичь других, но никогда не коснется тебя самого. Это все равно что…

«Выключайте запись. Он принялся рассуждать».

— Пожалуй, вы правы, — согласилась Мэри Торн. — Я очень вам благодарна, мистер Блейн.

Мужчины, внезапно обретшие плоть, ставшие теперь самыми обычными, стали выкатывать из больничной палаты оборудование.

— Подождите, — сказал Блейн.

— Не беспокойтесь, — успокоила его девушка. — Все остальное мы запишем позже. В данный момент нам хотелось зарегистрировать только вашу спонтанную реакцию на происшедшее.

«Ладно, этого хватит».

«Мечта коллекционера!»

— Подождите! — крикнул Блейн. — Я ничего не понимаю. Где я? Что произошло? Как…

— Я все объясню завтра утром, — сказала Мэри Торн. — Извините меня, мистер Блейн, но сейчас нужно как можно скорее подготовить этот материал для мистера Рейли.

Техники с аппаратурой уже исчезли. Мэри Торн ободряюще улыбнулась и поспешила за ними.

Блейн с удивлением почувствовал, что готов заплакать. Он быстро заморгал, и в этот момент в палату вошла толстая медсестра.

— Выпейте вот это, — произнесла она. — Это поможет вам заснуть… Вот и хорошо, молодец. А теперь успокойтесь. У вас был трудный день — подумать только, вы успели умереть, возродиться и все такое.

Две большие слезы скатились по щекам Блейна.

— Боже мой, — спохватилась медсестра, — как жаль, что здесь нет камеры! Это самые искренние слезы, которые мне приходилось когда-либо видеть. Много трагических и неожиданных сцен довелось мне видеть в этой больнице, и, уж поверьте мне, я могла бы порассказать этим заносчивым молокососам с их записывающими приборами, что такое настоящие эмоции. И они еще думают, что знакомы со всеми тайнами человеческой души!

— Где я? — пробормотал Блейн сонным голосом. — Куда я попал?

— Вы, наверное, назвали бы это будущим, — ответила медсестра.

— А-а, — прошептал Блейн и уснул.

Глава 3

Через несколько часов он проснулся свежим и отдохнувшим, оглянулся вокруг, увидел белую постель, белую комнату и вспомнил…

Он погиб во время автомобильной катастрофы и заново родился в будущем. Здесь был врач, по мнению которого последствия травмы, полученной в момент смерти, явно преувеличены, и люди, которые записывали его спонтанные реакции и пришли к выводу, что все это мечта коллекционера, а также хорошенькая девушка, черты которой являли прискорбное отсутствие эмоций.

Блейн зевнул и потянулся. Итак, он мертв. Умер в тридцать два года.

Как жаль, подумал он, что его молодая жизнь угасла в самом расцвете. Вообще-то Блейн был неплохим парнем, и перед ним открывались неплохие перспективы…

Ему не понравилось свое легкомысленное отношение к столь важному предмету. Не следует себя так вести. Он попытался вспомнить потрясение, которое, по его мнению, следовало испытывать.

«Итак, — твердо напомнил он себе, — еще вчера я был дизайнером яхт, возвращающимся домой из Мэриленда. А сегодня превратился в человека, заново рожденного в будущем. В будущем! Заново рожденного!»

Бесполезно, слова не оказывали на него должного воздействия. Он успел привыкнуть к этой мысли. Человек привыкает к чему угодно, даже к собственной смерти. Можно, наверное, рубить человеку голову три раза в день на протяжении двадцати лет, и он привыкнет к этому, причем привыкнет настолько, что будет плакать как ребенок, если этот процесс прекратится…

Ему не понравились подобные рассуждения, и он выбрал другую тему.

Он стал думать о Лауре. Станет ли она оплакивать его? А может, напьется с горя? Или всего лишь почувствует себя подавленной и примет успокоительную таблетку? Как воспримут сообщение о его смерти Джейн и Мириам? Да и узнают ли они о катастрофе вообще? Вряд ли. Пройдут месяцы, прежде чем они задумаются, почему он перестал звонить.

Хватит. Все это осталось в прошлом. Теперь он в будущем.

Но все, что он увидел в будущем, — это лишь белая постель в белой палате, врачи и медсестра, техники со своей записывающей аппаратурой и хорошенькая девушка. Пока особых отличий от времени, в котором он жил раньше, не было. Однако они существуют, в этом не приходится сомневаться.

Он вспомнил журнальные статьи и книги о будущем, которые читал. Сегодня, возможно, существует бесплатная атомная энергия, подводные фермы, всеобщий мир, международный контроль за рождаемостью, межпланетные путешествия, свободная любовь, полная десегрегация, лекарства от всех болезней, плановое общество, в котором люди глубоко дышат воздухом свободы.

Да, именно так и должно быть, подумал Блейн. Однако существовали и менее приятные возможности развития. Может быть, жестокий олигарх стиснул Землю железной хваткой, тогда как маленькое, но сплоченное подполье бьется за свободу. Или человеческую расу поработили маленькие студенистые инопланетяне с труднопроизносимыми именами. Возможно, новая ужасная болезнь пронеслась по планете, или Земля, опустошенная в результате термоядерной войны, с трудом пытается восстановить технологический уровень прежней цивилизации, пока по разрушенным городам бродят жестокие банды отчаявшихся людей, или человечество постигли другие катастрофы.

Однако, подумал Блейн, население Земли на протяжении тысячелетий проявляло поразительную способность избегать крайностей как в несчастьях, так и в полном блаженстве. Сколько раз предсказывали хаос и предрекали утопию — однако ни то, ни другое не наступило.

В конце концов Блейн пришел к выводу, что и в этом будущем следует ожидать определенного улучшения по сравнению с прошлым, но предположил, что не обойдется и без новых проблем; кое-какие старые исчезнут, но их место займут другие.

«Короче говоря, — сказал себе Блейн, — вероятно, это будущее будет таким же, каковыми были все будущие времена по сравнению с их прошлым. Это не очень определенно, но я не предсказатель и не провидец».

Его размышления прервала Мэри Торн, которая быстро вошла в палату.

— Доброе утро, — поздоровалась она. — Как вы себя чувствуете?

— Словно заново родился, — ответил Блейн совершенно серьезно.

— Отлично. Подпишите вот это, пожалуйста.

Девушка протянула ему заполненный бланк и ручку.

— Вы удивительно расторопны, — заметил он. — Что мне надо подписать?

— Прочтите, — велела Мэри Торн. — Это документ, освобождающий нас от всякой юридической ответственности, связанной с вашим спасением.

— Вы действительно спасли мне жизнь?

— Разумеется. Иначе каким образом вы оказались бы здесь?

— Я об этом не подумал, — признался Блейн.

— Мы спасли вас. Однако закон запрещает спасать людей без предварительного письменного согласия потенциальной жертвы. Юристы «Рекс Корпорейшн» не сумели заранее получить ваше согласие, поэтому нам хотелось бы защитить себя теперь.

— А что это за «Рекс Корпорейшн»?

Девушка посмотрела на Блейна с раздражением.

— Неужели вы ничего еще не знаете? Вы находитесь в штаб-квартире нашей корпорации. «Рекс Корпорейшн» сейчас так же знаменита, как компания «Флайер Тиэсс» в ваше время.

— А что такое «Флайер Тиэсс»?

— Неужели не знаете? Ну тогда, скажем, «Форд».

— «Форд»? Понятно. Итак, «Рекс Корпорейшн» пользуется такой же известностью, как «Форд». И что же она производит?

— Энергетические установки, — объяснила девушка, — которые обеспечивают энергией космические корабли, аппаратуру переселения душ, потустороннюю жизнь и тому подобное. С помощью энергетической установки «Рекс» вас выхватили из автомобиля через мгновение после смерти и перенесли в будущее.

— Путешествие во времени, — кивнул Блейн. — Но как?

— Боюсь, объяснить это непросто, — ответила она. — У вас нет необходимой научной подготовки. Но я все-таки попытаюсь. Вы знаете, что время и пространство суть одно и то же, различные аспекты одного явления?

— Вот как?

— Да. Нечто вроде энергии и массы. Уже в ваше время ученые поняли, что энергия и масса взаимозаменяемы, они сумели понять процессы распада и синтеза материи, происходящие внутри звезд. Однако воспроизвести данный процесс в то время им оказалось не под силу: для этого требовалось колоссальное количество энергии. Лишь после того как ученые овладели необходимыми знаниями и получили в свое распоряжение мощные источники энергии, они смогли расщеплять атомы при помощи деления и создавать новые в результате ядерного синтеза.

— Мне это известно, — произнес Блейн. — А путешествие во времени?

— Оно происходит аналогичным образом. В течение длительного времени мы знали, что пространство и время представляют собой стороны одного и того же, что и пространство, и время могут быть разложены на составные элементы и превращены одно в другое при помощи энергии. Нам удалось проследить за процессом искажения космического времени вблизи сверхновой звезды; мы смогли наблюдать исчезновение звезды класса Вульф-Райет при ускорении превращения времени. Однако понадобилось узнать еще очень многое. Кроме того, потребовался новый источник энергии, на много порядков более мощный, чем тот, которым вы пользовались для ядерного синтеза. Когда все это оказалось в нашем распоряжении, мы смогли заменять пространственные элементы временными и наоборот, — то есть расстояния в пространстве на расстояния во времени. После этого мы получили возможность пройти расстояние, скажем, в сто лет вместо соответствующего расстояния в сотню парсеков.

— Я начинаю понимать в общих чертах, — кивнул Блейн. — Вы не могли бы повторить, только помедленнее?

— Только не сейчас, — ответила девушка, — потом. А сейчас подпишите, пожалуйста.

В документе говорилось, что он, Томас Блейн, обязуется не предъявлять никаких претензий к «Рекс Корпорейшн» и не обращаться в суд с жалобой на то, что в 1958 году его спасли без предварительного согласия и перенесли спасенную таким образом жизнь в 2110 год.

Блейн расписался.

— А теперь, — начал он, — мне хотелось бы узнать…

Он умолк. В палату вошел юноша с большим плакатом.

— Извините меня, мисс Торн, — сказал он, — но художественный отдел спрашивает, одобряете ли вы этот эскиз?

Юноша развернул плакат. На нем был изображен автомобиль в момент столкновения. С неба к нему тянулась гигантская стилизованная рука, выхватывающая водителя из пылающего остова. Крупные буквы кричали: «РЕКС СПАС ЕГО!»

— Ну что ж, неплохо, — задумчиво произнесла Мэри Торн. — Передай художникам, пусть усилят красные тона.

В палату все заходили люди, и Блейн потерял самообладание.

— Что происходит? — просил он.

— Потом объясню, — ответила девушка. — А-а, миссис Вэнесс! Как вы считаете, годится ли такой плакат для начала кампании?

В палате собралось уже человек двенадцать, и подходили новые. Не обращая никакого внимания на Блейна, они собрались вокруг Мэри Торн и плаката. Один мужчина, увлеченный разговором с какой-то седой женщиной, даже сел на край его постели. У Блейна лопнуло терпение.

— Сейчас же прекратите! — крикнул он. — Мне надоела эта непонятная суета. Неужели вы не можете вести себя по-человечески? Убирайтесь отсюда!

— Боже мой! — вздохнула Мэри Торн, закрывая глаза. — Темперамент должен был проявиться. Эд, поговори с ним.

Плотный мужчина с влажным от пота лицом подошел к Блейну.

— Мистер Блейн, разве мы не спасли вашу жизнь?

— Ну спасли… — раздраженно проворчал Блейн.

— А ведь могли этого и не делать. Потребовалось много времени, денег и энергии, чтобы спасти вас. Однако мы все-таки пошли на такой шаг. Разве мы не вправе получить что-то взамен — широкую рекламу, например?

— Рекламу?

— Разумеется. Вас спасла от смерти энергетическая система «Рекс Корпорейшн».

Блейн кивнул. Теперь он понимал, почему его спасение и новое рождение в будущем было принято окружающими, как само собой разумеющееся. Они действительно потратили массу времени, сил и денег, несомненно обсудили все аспекты и теперь старались извлечь из всего этого максимальную пользу для корпорации.

— Понятно, — согласился Блейн. — Вы спасли меня для того, чтобы использовать для рекламной кампании, правда?

На лице Эда появилось недовольное выражение.

— Стоит ли так упрощать? Ваша жизнь находилась в смертельной опасности, а рекламу продукции, производимой нашей компанией, требовалось как-то оживить. Таким образом мы решили обе проблемы, и в выигрыше оказались как вы, так и «Рекс Корпорейшн». Конечно, мы не руководствовались чистым альтруизмом, но ведь и вы вряд ли пожелали бы остаться мертвым, верно?

Блейн покачал головой.

— Нет, конечно, — продолжал Эд. — Вы цените свою жизнь. Уж лучше быть живым сегодня, чем мертвым вчера, правда? Отлично. Тогда почему вы отказываетесь помочь нам хотя бы из чувства элементарной благодарности?

— Я не отказываюсь, — произнес Блейн, — но события развиваются слишком быстро, и я не поспеваю за ними.

— Понимаю и сочувствую вам, — заметил Эд. — Но рекламное дело, мистер Блейн, не терпит промедления. На счету каждая минута. Сегодня ваше появление в двадцать втором веке — сенсация, а уже завтра это никого не заинтересует. Мы должны использовать ваш феномен немедленно — куй железо, пока горячо. В противном случае сенсация скончается, не получив дальнейшего развития, и не принесет нам никакой пользы.

— Я благодарен за спасение, хоть вы и не руководствовались одним альтруизмом, — сказал Блейн, — и готов оказать всяческое содействие.

— Спасибо, мистер Блейн, — облегченно вздохнул Эд. — И пока не задавайте, пожалуйста, никаких вопросов. По мере развития событий вы все поймете. Мисс Торн, беритесь за дело.

— Спасибо, Эд, — ответила Мэри Торн. — Теперь хочу сообщить вам, что мы получили предварительное согласие мистера Рейли, так что продолжим в соответствии с планом. Билли, придумай что-нибудь для утренних газет. Ну, скажем, «Человек из прошлого».

— Это уже было.

— Ну и что? Ведь это всегда новость, не так ли?

— Пожалуй, можно воспользоваться этим заголовком еще раз. Итак, человека выхватили из разбившегося автомобиля в 1988 году…

— Извините, в 1958-м, — поправил Блейн.

— Ладно, в 1958-м — спустя мгновение после смерти и переместили в другое тело. Краткие сведения о том, кому принадлежало тело. Затем мы сообщим, что энергетические системы «Рекс» осуществили трансплантацию через сто пятьдесят два года, сообщаем, сколько эргов энергии было сожжено для достижения этого успеха — или что там мы сожгли? Правильность технических терминов я проверю у кого-нибудь из инженеров. Ну как, годится?

— Не забудь сказать, что такое не под силу никакой другой энергетической системе, — заметил Джо. — И упомяни о новой калибровочной системе, сделавшей это возможным.

— Пресса не сможет использовать всю эту информацию.

— А вдруг сможет? — сказала Мэри Торн. — Теперь с вами, миссис Вэнесс. Нам понадобится очерк о том, что испытывал Блейн, когда энергетические системы «Рекс» спасли его от смерти. Постарайтесь дать побольше эмоций. Опишите его первые ощущения в удивительном мире будущего. Объем — примерно пять тысяч слов. О размещении очерка мы позаботимся.

Седая миссис Вэнесс кивнула.

— Понятно. Я могу приступить к интервью прямо сейчас?

— Нет времени, — покачала головой девушка. — Сочините сами. Напишите о его волнении, испуге, изумлении, восхищении новым миром, всеми переменами, происшедшими за эти годы. Стремительный прогресс науки. Хочет побывать на Марсе. Не одобряет новые моды. Считает, что в его время люди чувствовали себя более счастливыми, когда было не так много техники и больше свободного времени. Блейн согласится. Верно, Блейн?

Блейн ошеломленно кивнул.

— Превосходно. Вчера вечером мы записали его спонтанные реакции. Майк, ты с ребятами смонтируй пятнадцатиминутную кассету для продажи в местных магазинах. Пусть это станет настоящей мечтой коллекционера. Начни, однако, с короткого солидного объяснения, каким образом «Рекс Корпорейшн» осуществил такую трансплантацию.

— Понятно.

— Отлично. Вы, мистер Брайс, подготовьте несколько солидопрограмм с мистером Блейном. Пусть он расскажет о своих впечатлениях о нашем веке, как он чувствует себя здесь — и чем отличается его время от двадцать второго века. Не забудьте упомянуть о корпорации.

— Но я совершенно ничего не знаю о двадцать втором веке! — запротестовал Блейн.

— Узнаете, — заверила его Мэри Торн. — Ну что ж, мне кажется, для начала хватит. А теперь за работу. Я сообщу мистеру Рейли, что мы пока запланировали.

Посетители направились к выходу, а девушка повернулась к Блейну.

— Вам может показаться, что с вами обращались без должного уважения. Ничего не поделаешь, бизнес есть бизнес, независимо от того, в каком веке вы находитесь. Завтра вы станете знаменитым и, может быть, богатым человеком. Думаю, что при создавшихся обстоятельствах у вас нет оснований жаловаться.

Она повернулась и пошла к двери. Блейн наблюдал за удаляющейся стройной фигурой, полной такой самоуверенности. Интересно, подумал он, чем карается в этом веке пощечина женщине?

Глава 4

Медсестра принесла на подносе завтрак. Зашел бородатый врач, осмотрел его и признал совершенно здоровым. Нет никаких следов депрессии, часто сопровождающей перенос человеческой души в другое тело, заявил он, и травма, возникающая в результате смерти, вне сомнения, крайне преувеличена. Так что, заключил он, Блейн может встать и походить по палате.

Ему принесли одежду — голубую рубашку, коричневые брюки и мягкие тупоносые туфли. Медсестра заверила Блейна, что одежда самая обыкновенная.

Блейн с аппетитом позавтракал. Встав из-за стола, он прежде всего осмотрел свое новое тело в высоком зеркале ванной. Только сейчас он смог всесторонне оценить его.

Прежнее тело Блейна было высоким и худощавым, с гладкими черными волосами и добродушным мальчишеским лицом. За тридцать два года он привык к этому стройному ловкому телу, к его быстрым движениям. Блейн примирился с определенными недостатками телосложения, периодическими болезнями и даже возвел их в ранг достоинств, уникальных качеств личности, живущей внутри этой оболочки. По его мнению, недостатки тела выражали сущность находящейся в нем личности более ярко, чем достоинства.

Короче говоря, прежнее тело нравилось Блейну, тогда как новое потрясло его.

Оно было чуть ниже среднего роста, с могучими мышцами, выпуклой грудью и широкими плечами. Ноги были коротковаты для геркулесовского торса, из-за чего тело казалось непропорциональным. Ладони были большими и мозолистыми. Блейн сжал пальцы в кулак и с уважением посмотрел на него. Такой кулак может одним ударом свалить быка… если удастся найти его.

Лицо было прямоугольное и наглое, с выдающейся челюстью, широкими скулами и римским носом. Волосы светлые и кудрявые, а глаза голубые со стальным отливом. Это было красивое, хотя и несколько грубое лицо.

— Не нравится мне, — с чувством сказал Блейн. — И ненавижу светлые кудрявые волосы.

Его новое тело так и дышало огромной физической силой, но Блейн всегда презирал грубую силу. Оно казалось неуклюжим, каким-то неловким, им трудно было управлять. Такие люди постоянно натыкаются на стулья, наступают на ноги посторонним, слишком сильно пожимают руки, громко говорят и обильно потеют. На его новом теле одежда будет сидеть мешком и мешать движениям. Ему придется непрерывно тренировать это тело и, может быть, даже сесть на диету — судя по всему, оно склонно к полноте.

«Физическая сила — это хорошо, — сказал себе Блейн, — если она нужна для чего-то. В противном случае от нее одни неприятности и никакой пользы, как от недоразвитых крыльев у дронта».

Итак, тело было неважным. Однако с лицом дело обстояло еще хуже. Блейну никогда не нравились сильные, грубые, словно высеченные из камня, лица. Такие лица хороши для шахтеров, армейских сержантов, исследователей джунглей etc. Но подобное лицо никак не подходило человеку, привыкшему вращаться в культурном обществе. Оно не способно выражать утонченные эмоции. Все нюансы, деликатные выражения, гримасы и улыбки, игра света и теней — все исчезает на таком лице. Оно способно лишь ухмыляться или хмуриться, отражая только первобытные чувства.

Он попытался улыбнуться мальчишеской улыбкой, глядя в зеркало. В ответ Блейн увидел ухмылку сатира.

— Меня обманули, — с горечью произнес он.

Блейну стало ясно, что качества его ума и полученного им тела противоположны. Их сосуществование казалось невозможным. Разумеется, его личность может оказать воздействие на тело; с другой стороны, и тело способно влиять на сознание.

— Ладно, — сказал Блейн своему новому мощному телу, — посмотрим, кто кого.

На левом плече он увидел длинный извилистый шрам. Интересно, где бывший хозяин тела получил такую ужасную рану? И тут же возник другой вопрос: где сейчас прежний владелец? Вдруг он затаился где-то в сознании и ждет удобного момента, чтобы снова овладеть телом?

Впрочем, подобные размышления были бесполезны. Позднее, может быть, это станет ясным. Блейн в последний раз посмотрел в зеркало. Отражение ему не понравилось, и он подумал, что никогда к нему не привыкнет.

— Ну что ж, — произнес он вслух, — бери что дают. Мертвецам не приходится выбирать.

Больше сказать было нечего. Блейн отвернулся от зеркала и начал одеваться.

Во второй половине дня в палату вошла Мэри Торн.

— Все кончено, — выпалила она без всяких предисловий.

— Кончено?

— Да. Кончено. Кампания отменяется. — Девушка бросила на Блейна взгляд, полный горечи, и принялась расхаживать по белой больничной палате. — Он распорядился прекратить всю рекламу, связанную с вами.

Блейн пристально взглянул на нее. Новость была интересной, без сомнения; однако еще интересней были признаки эмоций, появившиеся на лице Мэри Торн. Раньше она казалась такой деловитой, держала себя под железным контролем; теперь у нее на щеках появился румянец, и губки искривились в недовольной гримасе.

— Я занималась этой идеей целых два года, — продолжала она. — Компания потратила я уж не знаю сколько миллионов, чтобы перенести вас в будущее. Все уже было на мази — и вдруг этот чертов старик приказывает все отменить.

Она прелестна, подумал Блейн, однако не получает никакого удовольствия от своей красоты. Для нее красота — всего лишь ценное деловое качество, вроде хорошего воспитания или способности поглощать алкоголь не пьянея; она пользуется красотой, когда это вызвало необходимостью — и уж тогда на всю катушку. К девушке тянулось слишком много рук, решил он, и Мэри Торн оттолкнула их. А когда жадные похотливые руки продолжали тянуться к ней, она испытала презрение, затем равнодушие и, наконец, ненависть к самой себе. Все это немного фантастично, думал Блейн, но будем придерживаться этой точки зрения, пока не появятся иные доказательства.

— Глупый старик, — пробормотала Мэри Торн.

— Какой старик?

— Да Рейли, наш гениальный президент.

— Он решил отказаться от рекламной кампании?

— Он не просто отказался. Потребовал, чтобы ее полностью прекратили, даже не начинали. Боже мой, целых два года псу под хвост!

— Но почему? — недоуменно спросил Блейн.

Мэри Торн устало покачала головой.

— По двум причинам — и обе глупые. Во-первых, юридические трудности. Я сказала ему, что вы подписали документ, в котором освобождаете «Рекс Корпорейшн» от всякой ответственности, да и наши юристы решили все остальные проблемы. Однако он все-таки боится. Приближается время его переселения в другое тело, и он не хочет, чтобы со стороны правительства последовали какие-то юридические возражения. Представляете себе? Перепуганный старик вершит дела «Рекса»! Во-вторых, он поговорил со своим глупым, выжившим от старости из ума дедом, и тот посоветовал ему не рисковать. Это оказалось решающим доводом. Подумать только, целых два года работы!

— Одну минуту, — спросил Блейн. — Вы упомянули о его переселении в другое тело?

— Да. Рейли решился на такой шаг. Лично я считаю, что с его стороны было бы куда умнее просто умереть и поставить на этом точку.

Такое заявление звучало жестоко, но в голосе Мэри Торн не было жестокости. Словно она говорила о самом обычном факте.

— По вашему мнению, было бы лучше, если бы он просто умер, вместо того чтобы попытаться переселиться в другое тело? — спросил Блейн.

— Да, конечно. Ах да, я совсем забыла, ведь вам ничего не рассказывали об этом. Вот если бы он принял решение раньше. Этот его старый дедушка, совсем выживший из ума, взялся теперь докучать своими советами…

— А почему Рейли не посоветовался с дедушкой раньше?

— Рейли пробовал. Но тот отказывался говорить.

— Понятно. Сколько лет его дедушке?

— Он умер, когда ему был восемьдесят один год.

— Что?

— Да, это случилось примерно шестьдесят лет назад. Отец Рейли тоже умер, но он наотрез отказывается разговаривать. Очень жаль, потому что уж он-то хорошо разбирался в делах «Рекс Корпорейшн» и обладал превосходным здравым смыслом. Что вы уставились на меня, Блейн? Ах да, я совсем забыла, что вы не знакомы с обстановкой. Все очень просто.

Она на мгновение задумалась, затем выразительно кивнула и направилась к двери.

— Куда вы? — спросил Блейн.

— Хочу сказать Рейли, что я о нем думаю! Он не имеет права так со мной поступать! Он обещал… — Тут она взяла себя в руки. — Что касается вас, Блейн, вы нам больше не нужны. У вас неплохое тело, вы остались живы, так что можете уйти отсюда, как только пожелаете.

— Спасибо, — пробормотал Блейн, когда девушка выходила из палаты.

Одетый в коричневые брюки и голубую рубашку, Блейн вышел из палаты и пошел по длинному коридору к выходу. У дверей стоял охранник в форменной одежде.

— Извините меня, — сказал Блейн, — это дверь на улицу?

— А?

— Я смогу выйти через эту дверь из здания «Рекс Корпорейшн»?

— Да, конечно. Выйдете из здания и окажетесь на улице.

— Спасибо.

Блейн заколебался. Он пожалел, что не дождался инструктажа, который ему обещали, но так и не провели. Ему хотелось спросить охранника, что представляет собой современный Нью-Йорк, каковы нынешние правила и обычаи, куда ему следует пойти и чего избегать. Однако охранник, по-видимому, ничего не слышал о Человеке из Прошлого. Он удивленно смотрел на Блейна.

Блейну не хотелось оказаться в Нью-Йорке 2110 года вот так, без денег и друзей, не имея ни малейшего представления о жизни в этом городе, без работы, не зная, где остановиться, и к тому же в этом неудобном теле. Но у него не было иного выхода. В конце концов гордость победила. Уж лучше окунуться в жизнь незнакомого города, полагаясь только на себя, чем просить помощи у этой фарфоровой мисс Торн или у других сотрудников корпорации.

— Мне нужен пропуск, чтобы выйти отсюда? — спросил он у охранника с надеждой.

— Нет. Пропуск требуется только для входа. — Охранник посмотрел на Блейна с нескрываемым подозрением. — Послушай, приятель, что с тобой?

— Ничего, — ответил Блейн.

Он открыл дверь, все еще не веря, что его выпускают на свободу с такой легкостью. С другой стороны, почему бы и нет? Он находится в мире, где люди разговаривают со своими давно умершими дедушками, где существуют космические корабли и потусторонняя жизнь, где могут легко выхватить человека из прошлого всего лишь ради рекламы, а затем с не меньшей легкостью бросить его на произвол судьбы.

Дверь закрылась за спиной Блейна. Позади возвышалась серая громада «Рекс Корпорейшн». Перед ним лежал Нью-Йорк.

Глава 5

На первый взгляд, Нью-Йорк двадцать второго века походил на сюрреалистический Багдад. Блейн увидел какие-то приземистые дворцы со стенами, покрытыми белыми и синими плитками, стройные красные минареты, здания странной формы со ступенчатыми китайскими крышами и куполами в виде луковиц со шпилями. Казалось, город переживает увлечение восточной архитектурой. Блейну с трудом верилось, что он в Нью-Йорке. Больше походит на Бомбей, или на Москву, или хотя бы на Лос-Анджелес, но никак не на Нью-Йорк. С чувством облегчения он обнаружил небоскребы, такие простые и четкие на фоне азиатских зданий. Они казались единственным напоминанием о Нью-Йорке, который был так ему знаком.

Улицы были заполнены миниатюрными машинами. Блейн видел мотоциклы и мотороллеры, автомобили размером не больше «Порше», грузовики с «Бьюик», не больше. «Неужели таким образом здесь пытаются решить проблему загрязнения атмосферы и переполненных машинами улиц? — подумал он. — Если так, то это не помогло».

Основная часть транспорта проносилась над головой. Винтокрылые и реактивные машины, воздушные грузовики, одноместные авиетки, гелитакси и воздушные автобусы с надписями «Космопорт — второй уровень» или «Экспресс в Монтаук». Сверкающие точки обозначали вертикальные и горизонтальные полосы, где машины скользили, поворачивали, поднимались и опускались. Яркие — красные, зеленые, желтые и голубые огни, казалось, регулировали поток машин. Несомненно, движение подчинялось правилам, однако неискушенному глазу Блейна оно казалось полным хаосом.

В пятидесяти футах над головой находился еще один уровень с магазинами. Как туда люди поднимаются? И вообще как можно жить и не сойти с ума в этом шумном, сверкающем огнями, переполненном жителями городе? Плотность населения была поразительной. Блейну казалось, что он тонет в человеческом море. Сколько же людей живет в этом гигантском супергороде? Пятнадцать миллионов? Двадцать? По сравнению с ним Нью-Йорк 1958 года казался деревней.

Пришлось остановиться, чтобы разобраться в первых впечатлениях. Однако тротуары были переполнены, и, едва Блейн замедлил шаг, его стали толкать и ругать. Он оглянулся по сторонам, но не увидел ни парков, ни скамеек для отдыха.

Он заметил какую-то длинную очередь и пристроился. Очередь медленно двигалась вперед. Блейн двигался вместе со всеми. В висках у него стучало, и он никак не мог отдышаться.

Через несколько минут он взял себя в руки. Теперь он проникся уважением к своему сильному, большому телу. Может быть, именно человеку из прошлого и необходима такая телесная оболочка, чтобы смотреть на окружающий мир спокойно и невозмутимо. Крепкая нервная система обладает определенными преимуществами.

Очередь молча двигалась вперед. Блейн заметил, что стоящие в ней мужчины и женщины были плохо одеты, неопрятны, бледны и выглядели бедняками. На всех виднелась общая печать какого-то отчаяния.

Может быть, это очередь за бесплатным питанием?

Он коснулся плеча мужчины, стоявшего впереди.

— Извините, — сказал он. — Что это за очередь?

Мужчина обернулся и посмотрел на Блейна красными воспаленными глазами.

— В кабины для самоубийц, — ответил он, подбородком указав туда, где начиналась очередь.

Блейн поблагодарил и быстро отошел в сторону. Какое неудачное начало его первого дня в мире будущего! Кабины для самоубийц! Он никогда не войдет туда добровольно, в этом Блейн не сомневался. Уж наверняка до этого не дойдет.

Но что это за мир, где существуют кабины для самоубийц? К тому же, судя по внешнему виду стремящихся в них, бесплатные… Да, придется быть поосторожнее с бесплатными дарами этого нового мира.

Блейн пошел дальше, с любопытством глядя по сторонам и постепенно привыкая к пестрому, шумному городу, наполненному каким-то лихорадочным возбуждением. Он подошел к гигантскому зданию, напоминающему готический замок, с зубчатых стен которого свисали вымпелы, развевающиеся на ветру. На самой высокой башне горел ослепительный зеленый прожектор, ясно видимый в лучах заходящего солнца.

Здание казалось примечательным сооружением и производило впечатление. Блейн смотрел на него, не отрывая глаз, и тут заметил мужчину, который стоял, прислонившись к стене, и курил тонкую сигару. Это был, по-видимому, единственный человек в Нью-Йорке, который никуда не спешил. Блейн подошел к нему.

— Извините, сэр, — сказал он, — что это за здание?

— Это, — ответил мужчина, — штаб-квартира компании «Потусторонняя жизнь, инкорпорейтед».

Он был высокий, очень худой, с длинным грустным лицом, загорелым и обветренным. Глаза прищурены, взгляд прямой и проницательный. Одежда висела на нем мешком, словно он больше привык к потертым джинсам, а не к брюкам, сшитым на заказ. Блейн решил, что он уроженец Запада.

— Впечатляет, — заметил Блейн, разглядывая готический замок.

— Безвкусица, — возразил мужчина. — Вы нездешний?

Блейн кивнул.

— Я тоже. Однако, если уж быть откровенным, незнакомец, мне казалось, что о штаб-квартире «Потусторонней жизни» знают все жители Земли и всех планет. Вы не будете возражать, если я спрошу, откуда вы приехали?

— Отчего же… — замялся Блейн.

Стоит ли признаваться, что он человек из прошлого? Пожалуй, не стоит быть столь откровенным с незнакомым человеком. Вдруг он позовет полицейского? Лучше уж сказать, что он издалека.

— Видите ли, — произнес Блейн, — я приехал из Бразилии.

— Вот как?

— Да. У нас каучуковые плантации в верховьях Амазонки. Моя семья переехала туда, когда я был еще ребенком. Отец недавно умер, и я решил побывать в Нью-Йорке.

— Говорят, в ваших краях сохранилась почти нетронутая природа, — заметил мужчина.

Блейн кивнул и с облегчением вздохнул: наспех придуманная история не вызвала вопросов. Впрочем, для этого века такая история может быть и не столь уж удивительна. Как бы то ни было, он придумал себе место жительства.

— А я вот из штата Аризона. Мексикэн Хэт, слышали? Зовут меня Орк, Карл Орк. А ваше имя? Блейн? Рад познакомиться с вами, Блейн. Знаете, я приехал сюда, чтобы взглянуть на этот самый Нью-Йорк и узнать, почему его жители так хвастаются своим городом. Действительно, здесь довольно интересно, вот только местные жители слишком уж шумят и суетятся, — если вы понимаете, что я имею в виду. Не скажу, что у нас дома живут одни деревенские увальни, но эти ребята носятся как наскипидаренные!

— Я тоже так считаю, — согласился Блейн.

В течение нескольких минут они обсуждали непонятные, истерические и даже безумные привычки жителей Нью-Йорка, сравнивали их жизнь с размеренной и спокойной жизнью сельских жителей Мексикэн Хэт и верховьев Амазонки. Наконец оба пришли к выводу, что здесь просто не умеют жить.

— Блейн, — сказал Орк, — я так рад нашей встрече. Что если пойти и пропустить по стаканчику?

— Отличная мысль, — согласился Блейн.

С помощью Карла Орка он сумеет найти выход из затруднительного положения. Может быть, ему даже удастся устроиться на работу в Мексикэн Хэт. Он объяснит, что долго живя в бразильской глуши и потеряв память, он совершенно оторвался от современной жизни.

И тут он вспомнил, что у него нет денег.

Блейн начал сбивчиво объяснять, что забыл бумажник в отеле, но Орк прервал его.

— Слушай, Блейн, — произнес Орк, пристально глядя ему в лицо голубыми глазами, — я хочу тебе кое-что сказать. Такой истории мало кто поверит. Однако я считаю, что умею разбираться в людях, и почти всегда оказываюсь прав. Меня нельзя назвать бедным человеком, так что ты не будешь возражать, если за сегодняшний вечер буду платить я?

— Понимаешь, — нерешительно начал Блейн, — я не могу…

— Ни слова больше, — решительно произнес Орк. — Если так настаиваешь, завтра будешь платить ты. А теперь давай займемся изучением ночной жизни этого старого безумного городка.

Пожалуй, решил Блейн, трудно найти лучший способ знакомства с будущим. В конце концов то, как развлекаются люди, красноречиво говорит об их образе жизни. Увлеченные играми и спиртным, они демонстрируют свое отношение к окружающей среде, вопросам жизни, смерти, судьбы и свободного волеизъявления. Что может быть колоритнее цирка как символа древнего Рима? Что лучше охарактеризует американский Запад, чем родео? В Испании свои бои быков, а в Норвегии свои прыжки на лыжах с трамплина. Какой спорт или вид отдыха лучше всего характеризует Нью-Йорк 2110 года? Скоро он узнает это. И, разумеется, испытать это на собственном опыте, погрузившись в глубину жизни, куда лучше, чем прочесть об этом в какой-нибудь библиотеке, чихая от книжной пыли, и намного интереснее.

— Начнем, пожалуй, с Марсианского квартала, — предложил Орк.

— В путь! — с воодушевлением ответил Блейн, довольный, что ему удастся совместить удовольствие с суровой необходимостью.

Орк повел его сквозь лабиринт улиц, переходов и переулков, расположенных на разных уровнях, по подземным галереям и надземным виадукам. Они шли пешком, поднимались и опускались в лифтах, ехали в метро и летели на гелитакси. Сложное переплетение улиц и уровней не произвело особого впечатления на худощавого уроженца Аризоны. Феникс, сказал он, выглядит похоже, хоть и уступает Нью-Йорку по масштабам.

Они вошли в маленький ресторан, именовавшийся «Красным Марсом», в меню которого — как гласила реклама — были блюда подлинной южномарсианской кухни. Орку довелось пробовать марсианскую кухню у себя в Фениксе, а вот Блейн признался, что не имеет о ней ни малейшего представления.

— Тебе понравится, — заверил его Орк, — хотя сытым от марсианской пищи не будешь. Потом закажем где-нибудь по бифштексу.

Поданное меню было написано по-марсиански, перевод на английский отсутствовал. Блейн рискнул и заказал набор блюд номер один. Орк последовал его примеру. Им принесли тарелки со странной мешаниной из мелко нарезанных овощей и кусочков мяса. Блейн попробовал и едва не выронил вилку от удивления.

— Да ведь это ничем не отличается от китайских блюд!

— Конечно, — согласился Орк. — Китайцы первыми высадились на Марсе, по-моему, в девяносто седьмом году. Поэтому все, что они там едят, называется марсианской пищей. Понятно?

— Да, — кивнул Блейн.

— К тому же это блюдо приготовлено из настоящих марсианских овощей, а также растений и специй, подвергшихся мутации. По крайней мере так говорится в рекламе.

Блейн не знал, радоваться или огорчаться. Однако с аппетитом съел «с’кио-Оурхэр», напоминавший рагу из креветок с лапшой, и «тррдхат» — рулет из яичного теста с тушеными овощами.

— Почему у блюд такие странные названия? — спросил Блейн, заказывая на десерт «хггсхрт».

— Господи, приятель, ты действительно приехал из медвежьего угла! — засмеялся Орк. — Эти китайцы, поселившиеся на Марсе, решили полностью акклиматизироваться. Они расшифровали марсианские надписи на скалах и тому подобное и начали говорить по-марсиански — с заметным кантонским акцентом, по-моему, но никто не обратил на это внимания. Они говорят по — марсиански. Попробуй только назвать одного из них китайцем — он тут же врежет тебе за оскорбление. Он — марсианин, приятель!

Принесли «хггсхрт», оказавшийся миндальным пирожным.

Орк расплатился по счету. Выходя из ресторана, Блейн спросил:

— А сколько здесь марсианских прачечных?

— Тьма-тьмущая. Страна переполнена ими.

— Я так и думал, — удовлетворенно кивнул Блейн, с уважением подумав о марсианских китайцах и их верности старым традициям.

Они остановили гелитакси, которое доставило их в «Гринз Клаб» — заведение, которое приятели Орка в Фениксе настоятельно рекомендовали посетить. Этот маленький дорогой клуб с интимной атмосферой славился во всем мире, и побывать в нем надлежало каждому гостю Нью-Йорка. «Гринз Клаб» являлся уникальным заведением: только здесь посетители могли насладиться зрелищем развлекательного шоу, участниками которого были растения.

Блейна и Орка посадили на маленьком балконе, рядом с центральной частью зала, огороженной стеклянной стеной. Столики, за которыми сидели посетители, размещались вокруг зала на трех уровнях. За стеклянным ограждением, ярко освещенным прожекторами, виднелось несколько квадратных ярдов джунглей, растущих в питательном растворе. Искусственный ветерок шевелил листья растений, расположенных вплотную друг к другу, самых разных цветов, размеров и форм.

Блейну никогда не приходилось видеть, чтобы растения так вели себя. Они росли с фантастической быстротой, из крошечных семян и маленьких корешков превращались в огромные кусты, деревья, покрытые грубой корой, приземистые папоротники, гигантские цветы; все это покрывали зеленые грибки и пятнистые лианы. Растения стремительно развивались, быстро завершали свой жизненный цикл и гибли, успев оставить семена, из которых снова начинали развиваться растения. Однако ни один вид не повторял своих предшественников. Из семян и перезревших плодов вырастали мутанты, меняющиеся и приспосабливающиеся к окружающей среде, борющиеся за место для корней в питательном растворе внизу и воздушном пространстве вверху, стремящиеся к сияющему искусственному солнцу. Потерпевшие поражение в борьбе тут же превращались в растения-паразиты, обвивали и душили деревья, и тут обнаруживалось, что на них тоже начинают паразитировать какие-то новые растения. Иногда то или иное растение, проявив непобедимое честолюбие, одерживало верх над всеми, преодолевало препятствия, душило противников и завоевывало жизненное пространство. Но прямо из него начинали расти новые виды, покоряли его, валили наземь и вели борьбу на побежденном трупе. Временами на джунгли нападала эпидемия какой-то плесени, уничтожавшей все живое в торжестве своей победы. Но и тут сразу возникали дерзкие растения, пускающие корни в слое плесени и гниющих останков, и борьба возобновлялась. Растения все время менялись, становились то больше, то меньше, превосходили самих себя в борьбе за существование. Однако ни смелость, ни хитрость, ни способность приспосабливаться не приводили к окончательному успеху. Ни одно растение не могло одержать победу и неизменно погибало.

Зрелище встревожило Блейна. Неужели это фаталистическое, хоть и пышное, зрелище олицетворяет собой суть двадцать второго века? Он взглянул на Орка.

— Это действительно впечатляет, — произнес Орк. — Подумать только, что проделывают в нью-йоркских лабораториях с быстрорастущими мутантами! Все это причудливое шоу, конечно. Они всего лишь ускоряют рост, создают ситуацию, препятствующую выживанию, облучают растения жесткой радиацией и предоставляют возможность бороться за существование. Говорят, эти растения растрачивают свой растительный потенциал меньше чем за двадцать часов, после чего их приходится заменять.

— Так вот к чему все это приводит, — заметил Блейн, наблюдая за мучающимися, но не теряющими оптимизма джунглями. — К постоянной замене.

— Разумеется, — подтвердил Орк, избегая философских рассуждений. — Хозяева клуба могут позволить себе это, принимая во внимание здешние цены. И все-таки это ненормально. Давай-ка я лучше расскажу тебе о песчаных растениях в Аризоне.

Блейн пил виски и следил, как растут, умирают и обновляются джунгли. Одновременно он слышал голос Орка:

«…прямо на раскаленной поверхности пустыни. Уверяю тебя. Наконец, нам удалось акклиматизировать фруктовые деревья и овощи к суровым условиям пустыни без увеличения водоснабжения, причем при таких затратах, что позволяют нам конкурировать с плодородными районами страны. Уверяю тебя, приятель, через пятьдесят лет само понятие «плодородие» изменится. Возьми Марс, например…»

Они вышли из клуба и пошли к Таймс-сквер, заходя по дороге в бары. У Орка начало двоиться в глазах, но он уверенным голосом продолжал рассказывать об утраченном марсианском секрете выращивания растений на голом песке. «Придет день, — обещал он Блейну, — и мы узнаем, как им это удавалось без питательных растворов и фиксации влаги».

Блейн выпил так много, что его прежнее тело уже дважды потеряло бы сознание. Однако новое тело было в состоянии потреблять, казалось, неограниченное количество виски. Это было приятно — иметь тело, способное поглощать виски и не пьянеть. Нет, поспешно решил он, такое сомнительное достоинство не является достаточной компенсацией многих недостатков нынешнего тела.

Они пересекли пеструю, суматошную Таймс-сквер и вошли в бар на 44-й улице. Когда им подали заказанные коктейли, к ним подошел мужчина маленького роста в плаще и с бегающими глазками.

— Здорово, ребята, — произнес он нерешительно.

— Тебе чего, парень? — спросил Орк.

— Не хотите развлечься, ребята?

— Было бы неплохо, — ответил Орк, широко улыбаясь. — Вот только мы сами найдем, где развлечься, так что не утруждай себя.

На лице маленького мужчины появилась хитрая улыбка.

— То, что предлагаю я, вам не найти.

— Ну говори, малыш, — ободрил его Орк. — Что ты хочешь нам предложить?

— Видите ли, ребята, я могу… Черт! Копы!

Двое полицейских в синих мундирах вошли в бар, посмотрели по сторонам и вышли.

— Выкладывай, — сказал Блейн. — Что там у тебя?

— Зовите меня Джо, — произнес мужчина с заискивающей улыбкой. — Я ищу клиентов для игры в трансплант, ребята. Это самая лучшая и самая увлекательная игра в городе!

— Что это за трансплант, черт возьми? — с недоумением спросил Блейн.

Орк и Джо с удивлением уставились на него.

— Ну, дружище, не прими мои слова за оскорбление, но ты, по-видимому, действительно из какого-то медвежьего угла. Ты не слышал о транспланте? Провалиться мне на месте!

— Ну хорошо, я — неграмотная деревенщина, — проворчал Блейн, агрессивно приблизив свирепое, грубое, словно высеченное из гранита лицо к физиономии Джо. — Что такое трансплант?

— Не так громко, пожалуйста! — прошептал Джо, отодвигаясь от Блейна. — Успокойся, фермер, сейчас я все объясню. Трансплант — это новая игра, при которой участники меняются телами. Может быть, ты устал от жизни? Думаешь, что испытал все удовольствия? Не торопись с выводами, пока не попробовал трансплант. Видишь ли, фермер, знающие люди утверждают, что обычный секс — это слишком скучно. Пойми меня правильно, он хорош для птичек, пчелок, зверей и прочих существ, у которых мало воображения. Он все еще волнует их простые звериные сердца, и можем ли мы винить их в этом? Да и для размножения секс остается главным и лучшим средством. Но если хочешь получить настоящее удовольствие, попробуй трансплант.

Трансплант — игра демократическая, ребята. Она дает вам возможность переселиться в тело кого-то другого и испытать его ощущения. Она даже поучительна и продолжается там, где заканчивается секс. Тебе хотелось когда-нибудь побывать на месте темпераментного латинянина и испытать его чувства, приятель? Трансплант предоставляет такую возможность. Тебе не приходило в голову, что испытывает настоящий садист? Опять же обратись к транспланту. И ты сумеешь испытать еще очень много разных ощущений, очень много! Например, зачем всю жизнь оставаться мужчиной? Ты уже сумел доказать свою мужественность, зачем еще понапрасну стараться? Разве не интересно некоторое время побыть женщиной, а? С помощью транспланта можно пережить потрясающе приятные моменты в жизни наших специально подобранных очаровательных девочек.

— Подглядывать за другими — извращение, — заметил Блейн.

— Слышал я все эти ученые слова, — отозвался Джо, — они только вводят в заблуждение. Здесь нет никакого подглядывания. При транспланте ты не смотришь, нет, ты сам находишься внутри того тела, которое выбрал, ощущаешь движение мускулов, трепет нервов, все его восхитительные эмоции. Представь себе, фермер, что ты превратился в тигра и гонишься за тигрицей в период спаривания, а? У нас есть тигр, и тигрица тоже. Неужели тебе никогда не хотелось испытать ощущения садиста, мазохиста, некрофила, фетишиста и других? Трансплант поможет тебе. Наш каталог тел, в которых можно оказаться, разнообразнее энциклопедии. Приняв участие в транспланте, ребята, вы не прогадаете, а цены до смешного низкие…

— Пошел вон! — рявкнул Блейн.

— Не понимаю, приятель.

Огромная рука Блейна схватила Джо за лацканы плаща. Он легко оторвал его от земли и уставился ему в глаза разъяренным взглядом.

— Убирайся отсюда со своими извращениями, ублюдок, — прошипел Блейн. — Такие, как ты, соблазняли людей разными пороками со времен Вавилона, но парней вроде меня этим не собьешь с толку. Выметайся отсюда, пока я не свернул тебе шею — чтобы испытать ощущения садиста.

Блейн опустил его на пол. Джо поправил плащ и нервно улыбнулся.

— Не обижайся, приятель, я ухожу. Сегодня у меня не слишком удачный день, однако все может перемениться, верно? Трансплант — это твое будущее, фермер. Стоит ли противиться этому?

Блейн шагнул вперед, но Орк удержал его. Маленький мужчина поспешил скрыться.

— Не стоит связываться, — сказал Орк. — Можешь попасть в полицию. Мы живем в печальном, развращенном и грязном мире, дружище. Лучше выпей.

Блейн залпом проглотил свое виски, все еще кипя от ярости. Трансплант! Если это самое популярное развлечение 2110 года, то оно ему даром не нужно. Орк прав: это печальный, развращенный и грязный мир. Даже у виски какой-то странный привкус…

Он схватился за стойку бара, чтобы не упасть. Действительно, у виски очень странный вкус. Что это с ним? У него кружится голова…

Блейн почувствовал руку Орка у себя на плечах.

— Ну-ну, мой старый приятель слегка перебрал, — услышал он его голос. — Я сейчас отведу его в отель.

Но ведь Орк не знал, куда его вести. У Блейна не было отеля. Выходит, Орк, этот разговорчивый парень с открытым взглядом, что-то подсыпал ему в стакан, пока он разговаривал с Джо. Но зачем? Чтобы пошарить по карманам? Вряд ли, ведь Орк знал, что у Блейна нет денег.

Он попытался стряхнуть руку, стискивающую его плечи железной хваткой.

— Не беспокойся, старина, — сказал Орк, — я позабочусь о тебе.

Стены бара начали медленно вращаться вокруг Блейна. Внезапно ему пришло в голову, что ему придется многое узнать об этом 2110 годе с помощью сомнительного метода непосредственного участия. Даже слишком многое, подумал он запоздало. Может быть, все-таки лучше было бы ознакомиться с двадцать вторым веком в какой-нибудь библиотеке, чихая от книжной пыли.

Все вокруг вращалось все быстрее и быстрее. Блейн потерял сознание.

Глава 6

Он пришел в себя в маленькой, тускло освещенной комнате без окон, дверей и какой-либо мебели, лишь в углу потолка виднелось вентиляционное отверстие, закрытое решеткой. Потолок и стены были покрыты мягкой обивкой, которую давно не чистили. От нее дурно пахло.

Блейн попытался сесть, и словно две раскаленные иглы тут же пронзили его глаза. Он снова лег.

— Не спеши, — послышался чей-то голос. — Расслабься. После такого снотворного не сразу приходишь в себя.

Он был не один в этой комнате с обитыми стенами. В углу сидел мужчина и наблюдал за ним. На нем были одни трусы. Блейн посмотрел на себя и увидел, что одет точно так же.

Он медленно сел и привалился спиной к стене. На мгновение ему показалось, что голова треснет от боли. Затем, когда в мозг впились раскаленные иглы, он испугался, что этого не произойдет.

— Где я? — спросил он.

— Мы с тобой достигли конца жизненного пути, — благодушно ответил мужчина. — Тебя упаковали и доставили сюда так же, как и меня. Теперь осталось одно — обвязать ленточкой и приклеить этикетку.

Блейн не мог понять, о чем говорит мужчина. У него не было ни малейшего желания расшифровывать сленг 2110 года. Обхватив руками голову, он сказал:

— У меня нет денег. Зачем им понадобилось похищать меня?

— Брось, — заметил мужчина. — Неужели не понимаешь? Им нужно твое тело, приятель!

— Мое тело?

— Вот именно. Твое тело. Для пересадки сознания.

«Тело для пересадки, — подумал Блейн, — вроде того, в котором я сейчас нахожусь. Все ясно. Когда думаешь об этом, все становится очевидным. В этом веке необходим запас тел для самых разных целей. Но где их найти? Ведь человеческие тела не растут на деревьях, их не достать из-под земли. Их можно только отнять у других людей. Однако большинство людей не согласны продавать свои тела; жизнь без них теряет смысл. Итак, каким же образом пополнять запас?

Да очень просто. Найти ротозея, подсыпать ему снотворное в стакан, спрятать его, извлечь сознание — и получай его тело».

Складывалась интересная цепочка логических заключений, но продолжать ее Блейну оказалось не под силу. Судя по всему, его голова решила все-таки треснуть.

Когда головная боль стихла, Блейн сел и увидел перед собой бутерброд на бумажной тарелочке и чашку с каким-то темным напитком.

— Ешь, ешь, не бойся, — послышался голос мужчины, — о нас хорошо заботятся. Говорят, цена тела на черном рынке уже почти четыре тысячи долларов.

— На черном рынке?

— Что с тобой, приятель? Проснись! Неужели не знаешь, что существует черный рынок тел, такой же, как открытый?

Блейн отпил из чашки — темный напиток оказался обычным кофе. Мужчина представился: Рей Мелхилл, механик с космолета «Бремен». Ему было примерно столько же, сколько Блейну — коренастый, рыжеволосый, курносый мужчина с чуть выступающими передними зубами. Даже в таком печальном положении он не терял присутствия духа, веселой уверенности человека, не сомневающегося, что выход всегда найдется. Его веснушчатая кожа была очень белой, и на ней резко выделялось маленькое красное пятно на шее — след давнишнего радиационного ожога.

— Глупо с моей стороны, — покачал головой Мелхилл. — Но мы только что вернулись из трехмесячного полета к поясу астероидов, и мне захотелось гульнуть как следует. Все обошлось бы, но я отстал от ребят из экипажа, вот и оказался в какой-то конуре с девчонкой. Она подсыпала мне снотворное в коктейль, и очнулся я уже здесь. — Он прислонился к стене и заложил руки за голову. — Подумать только, и это случилось именно со мной! Я всегда говорил парням, чтобы они были настороже. «Не ходите поодиночке, только все вместе», — твердил я. Понимаешь, я не так боюсь умереть, как испытываю отвращение при мысли о том, что эти ублюдки продадут мое тело какому-нибудь жирному старому кретину, чтобы он получил возможность наслаждаться жизнью еще лет пятьдесят. Вот что пугает меня больше всего — грязный старый мерзавец будет носить мое тело. Господи!

Блейн уныло кивнул.

— Ну вот, я рассказал тебе свою печальную историю, — улыбнулся Мелхилл, к которому вернулось хорошее настроение. — А что случилось с тобой?

— Рассказ о моих приключениях будет довольно длинным, — ответил Блейн, — и временами может показаться неправдоподобным. Тебе действительно интересно?

— Да, конечно. У нас много времени. По крайней мере, надеюсь, что у нас его много.

— О’кей. Все началось в 1958 году. Погоди, не перебивай. Я ехал в своем автомобиле…

Закончив рассказ, Блейн откинулся к стене и глубоко вздохнул.

— Ты-то хоть веришь этому? — спросил он.

— Конечно. Путешествия во времени — штука известная. Правда, они незаконны и очень дороги. А эти парни из «Рекса» плевать хотели на законы.

— Девушки тоже, — добавил Блейн; Мелхилл усмехнулся.

Некоторое время они сидели и молчали. Затем Блейн спросил:

— Значит, они используют наши тела для пересадки?

— Да, конечно.

— И когда это случится?

— Как только найдут состоятельного клиента. Я просидел здесь с неделю — насколько понимаю. Любой из нас может потребоваться каждую секунду. А может, пройдет неделя-другая.

— Но перед этим будет стерто наше сознание?

Мелхилл кивнул.

— Но ведь это убийство!

— Разумеется, — согласился Мелхилл. — Правда, пока мы еще живы. Вдруг копы нагрянут с облавой.

— Сомневаюсь.

— Я тоже. Слушай, у тебя есть страховка потусторонней жизни? Тогда ты останешься в живых и после смерти.

— Я атеист, — покачал головой Блейн, — и не верю в потустороннее существование.

— Я тоже. Но жизнь после смерти — научно установленный факт.

— Глупости, — раздраженно проворчал Блейн.

— Уверяю тебя. Это убедительно доказано.

Блейн уставился на молодого астронавта.

— Рей, — попросил он. — Расскажи мне об этом, а? Обо всем, что произошло после 1958 года.

— Это сложно, — сказал Мелхилл, — да и образование у меня не ахти какое.

— Пусть у меня будет хоть какое-то представление. Что это за потусторонняя жизнь? Переселение душ, трансплантация и тела, которые необходимы для продления жизни людей? Что вообще происходит?

Мелхилл уселся поудобнее.

— Попробую. Итак, 1958 год. Через несколько лет высадились на Луне, а потом и на Марсе. Затем была небольшая война с русскими из-за астероидного пояса — далеко отсюда, в глубоком космосе. Или мы воевали с китайцами? Не помню.

— Не важно, — мотнул головой Блейн. — Меня интересует переселение душ и жизнь после смерти.

— Ну хорошо. Попытаюсь рассказать, как учили нас в школе. Помню, был предмет под названием «Основы психического выживания», но прошло много времени, и я мало что помню. Итак. — Мелхилл сосредоточился. — Цитирую: «С давних времен человек ощущал присутствие невидимого духовного мира, и его не оставляла мысль, что он сам попадает в этот мир после смерти своего тела». Ты, наверное, и сам знаешь о древнем мире, о египтянах, китайцах, европейских алхимиках и тому подобном, поэтому перейду прямо к Райну. Он жил в твоем веке, преподавал в университете Дьюка, исследовал психические явления. Слышал о нем?

— Да, конечно, — кивнул Блейн. — И что он открыл?

— Вообще-то ничего. Но он дал толчок исследованиям в этой области. Затем этими проблемами начал заниматься Кралск в Вильнюсе и добился заметных успехов. Это произошло в 1987 году, когда «Пираты» выиграли первенство по бейсболу — впервые. А примерно в 2000 году появился Ван Ледднер. Он создал общую теорию потусторонней жизни, но не сумел представить достаточно убедительные доказательства. И вот на сцене появился профессор Майкл Вэннинг. Именно ему удалось доказать, что люди живут и после смерти. Он сумел вступить в контакт с ними, говорил и записывал эти беседы, и тому подобное. Профессор Вэннинг представил абсолютно достоверные, прямо-таки железные научные доказательства существования жизни после смерти. Разумеется, это вызвало массу споров, религиозных дискуссий. Разногласия. Огромные заголовки в газетах. Знаменитый профессор из Гарвардского университета по имени Джеймс Арчер Флинн взялся доказать, что все это обман. Спор между ним и Вэннингом продолжался годами.

Состарившись, Вэннинг решился на отчаянный шаг. Он закрыл в сейфе массу документов, часть материалов спрятал здесь и там, рассеял повсюду кодовые слова и пообещал вернуться из потустороннего мира, как Гудини, который пообещал, но не вернулся. Затем…

— Извини меня, — прервал его Блейн, — если действительно есть жизнь после смерти, почему Гудини не вернулся?

— Все очень просто, но я буду рассказывать по порядку. Не перебивай, пожалуйста. Короче, Вэннинг покончил с собой, оставив длинную предсмертную записку, в которой шла речь о бессмертной душе человека и неуклонном прогрессе человеческой расы. Эта записка перепечатана во многих антологиях. Позднее выяснилось, что эта записка написана не им, а другим человеком, но это к делу не относится. Так о чем я говорил?

— Вэннинг покончил самоубийством.

— Ага. Так вот, будь я проклят, если он не вступил потом в контакт с профессором Джеймсом Арчером Флинном и не сообщил ему, где найти спрятанные материалы. В результате все сомнения исчезли, приятель. Существование жизни после смерти было доказано и стало научным фактом. — Мелхилл встал, потянулся и снова сел. — Институт Вэннинга обратился ко всем с призывом не спешить, — продолжил он, — чтобы избежать массовой истерики, но безуспешно. Следующие пятнадцать лет вошли в историю как Годы Безумия. — Мелхилл улыбнулся и облизнул губы. — Жаль, что меня тогда еще не было. Все решили, что больше нет никаких запретов. «Что бы ты ни делал, греша или любя, вечное блаженство ждет тебя», — появилась в то время такая поговорка. Праведник ты или грешник, тебе обеспечена жизнь после смерти. Убийца и священник войдут в мир иной на равных основаниях. Так что наслаждайтесь жизнью сейчас, парни и девчонки, наслаждайтесь своей плотью, потому что после смерти существование будет только духовным. Вот они и принялись за работу. Наступила анархия. Возникла новая религия, называющая себя «Познание». Ее пророки утверждали, что людям следует испытать все, от самого хорошего до ужасного, от благородного до подлого, потому что потусторонняя жизнь представляет собой всего лишь вечное воспоминание пережитого за период телесного существования. Так что не стесняйтесь ни в чем, именно для этого вы и появились на свет, в противном случае вам будет не о чем вспоминать в этой жизни. Удовлетворяйте все свои желания, каждую похоть, загляните в свои самые черные глубины. Живите на всю катушку и умирайте точно так же. Все словно сошли с ума. Фанатики основывали клубы мучений, общества пыток, создавали энциклопедии страданий и боли. Они коллекционировали пытки подобно тому, как домашние хозяйки собирают кулинарные рецепты. Во время каждого собрания такого клуба один из его членов добровольно становился жертвой, и его убивали самым страшным и мучительным способом. Им хотелось испытать все — абсолютное наслаждение и абсолютную муку. Думаю, это им удалось. — Мелхилл вытер лоб и сказал уже более спокойно: — Я почитал кое-что о Годах Безумия.

— Я уже обратил внимание, — сказал Блейн.

— По-своему очень интересно. Однако скоро поступила потрясающая новость. Институт Вэннинга не прекращал экспериментировать, и в 2050 году, когда Годы Безумия были в самом расцвете, ученые объявили результаты своих исследований, ошеломившие всех: потусторонняя жизнь действительно существует, в этом нет сомнения, однако не для всех!

Блейн мигнул, но промолчал.

— Мир был потрясен. Институт Вэннинга сообщил, что им удалось получить неопровержимые доказательства того, что только один человек из миллиона остается жить после смерти, тогда как все остальные — бесчисленные миллионы — просто умирают, как пламя свечи. Пуфф — и все. Ничего больше. Никакой потусторонней жизни, никакого вечного существования.

— Почему? — просил Блейн.

— Видишь ли, Том, я и сам не разобрался в причинах, — произнес Мелхилл. — Если бы ты спросил меня относительно механики потока, тут я в своей стихии, а вот человеческая психика — это не моя область. Так что потерпи, пока я попытаюсь вспомнить, что прочитал в книгах. — Он потер лоб. — То, что остается или не остается после смерти, — это сознание. На протяжении тысячелетий люди спорили между собой, пытаясь выяснить, что такое сознание, где и как оно взаимодействует с телом, и тому подобное. Мы так и не сумели решить эти проблемы, но рабочие гипотезы у нас есть. В настоящее время сознанием считается мощная энергетическая сеть, создаваемая телом, управляемая им и в свою очередь влияющая на тело человека. Это понятно?

— Вроде понятно. Продолжай.

— Таким образом, насколько я понимаю, сознание и тело взаимосвязаны между собой и взаимодействуют друг с другом. Однако сознание может, кроме того, существовать и независимо от тела. По мнению многих ученых, самостоятельно существующее сознание представляет собой следующую ступень в эволюции человека. Через миллион лет, считают они, нам даже не понадобится иметь телесную оболочку — за исключением, возможно, непродолжительного инкубационного периода. Лично я сомневаюсь, что человеческая раса просуществует еще миллион лет. Мне кажется, что этого она просто не заслуживает.

— Я согласен с тобой, — ответил Блейн. — Но давай вернемся к потусторонней жизни.

— Итак, мы говорили о мощной энергетической сети, создаваемой человеком. Когда тело умирает, эта сеть должна продолжать свое существование, подобно бабочке, вылетевшей из кокона. Смерть — это всего лишь освобождение сознания от телесной оболочки. В действительности все происходит иначе из-за шока, сопровождающего смерть. По мнению некоторых ученых, этот шок представляет собой природный механизм освобождения сознания от тела. Но этот механизм начинает действовать слишком агрессивно, и потому его воздействие оказывается чрезмерным. Процесс умирания является психическим шоком исключительной силы, и энергетическая сеть почти всегда разрывается при этом на части. Восстановиться она уже не в силах, происходит ее окончательное разрушение, и наступает гибель не только телесной оболочки человека, но и его сознания.

— Выходит, Гудини, не вернулся именно по этой причине? — спросил Блейн.

— Не только он, но и почти все остальные. Дальше произошло следующее. Люди задумались о будущем, и это положило конец Годам Безумия. Институт Вэннинга продолжал работать. Его сотрудники изучали учение йогов и тому подобное, но уже с научной точки зрения. Понимаешь, некоторые восточные религии достигли в этой области немалых успехов. Они стремились укрепить сознание, усилить веру человека в существование жизни после смерти. К этой же цели стремится институт Вэннинга — так укрепить энергетическую сеть, чтобы шок смерти не разрушал ее.

— Ну и что? Им удалось добиться своей цели?

— Еще бы! Примерно в это время институт Вэннинга изменил свое название. Он стал называться «Потусторонняя жизнь, инкорпорейтед».

— Да, сегодня я проходил мимо их здания, — кивнул Блейн. — Погоди-ка! Ты говоришь, что они нашли способ укрепить сознание? Значит, люди больше не умирают? Все переходят в потусторонний мир?

На лице Мелхилла появилась язвительная улыбка.

— Не будь простаком, Том. Думаешь, они решили облагодетельствовать человечество? Этого еще не хватало! Укрепление сознания представляет собой сложный электрохимический процесс, и они берут за него огромные деньги.

— Значит, только богатые попадают в рай? — спросил Блейн.

— А ты как думал? Что туда пустят всех желающих? Держи карман шире.

— Понимаю, — ответил Блейн. — Но разве нет других методов укрепления сознания? Например, йога. Или, скажем, «дзэн».

— Есть, конечно, — согласился Мелхилл. — Существует по крайней мере дюжина методов выживания, испытанных и одобренных правительственными организациями. Дело, однако, в том, что для овладения этими методами требуется не меньше двадцати лет напряженного труда. Обычному человеку это не под силу. Нет, дружище, если не пользоваться помощью сложнейших аппаратов, попасть в потустороннюю жизнь невозможно.

— А этими аппаратами владеет только «Потусторонняя жизнь, инкорпорейтед»?

— Нет, почему же. Есть пара других корпораций, таких, как «Академия жизни после смерти» и компания «Царство небесное, лимитед», однако стоимость подготовки в них примерно одинакова. Правительство занялось сейчас страховкой жизни после смерти для всех желающих, но до практического осуществления еще далеко, и нам это не поможет.

— Да, пожалуй, — согласился Блейн.

На мгновение перед ним пронеслась ослепительная мечта: конец всем страхам о предстоящей смерти, уверенность в вечном существовании, в том, что процесс развития и совершенствования личности не прекратится с распадом телесной оболочки, навязанной тебе случаем и наследственностью. Однако все это оказалось неосуществимым. Развитие его сознания не будет беспредельным. Будущим поколениям это может помочь, но не ему.

— А как относительно переселения душ в тела других людей?

— Уж тебе-то это должно быть хорошо известно, — заметил Мелхилл. — Тебя переселили в тело другого мужчины. Перемещение сознания из одного тела в другое — операция несложная, это тебе скажут многие специалисты по транспланту. Правда, трансплант представляет собой временное перемещение сознания и не связан с постояннымпереселением первоначального сознания, тогда как переселение сознания в тело человека, уже освобожденного от его бывшего владельца, является постоянным. Дело в том, что, во-первых, необходимо стереть все следы сознания первоначального владельца. Во-вторых, сам переход сознания в новое тело связан с немалой опасностью. Видишь ли, иногда случается, что сознание не может проникнуть в нужное тело и гибнет, делая одну бесплодную попытку за другой. Случается, что подготовка к потусторонней жизни не выдерживает попытки переселения в другое тело. Если сознание не сумеет переселиться в приготовленное для него тело, оно гибнет.

Блейн кивнул, понимая теперь, почему Мэри Торн считала, что Рейли лучше умереть. Ее мнение основывалось прежде всего на интересах самого Рейли.

— Почему люди, владеющие страховкой на жизнь после смерти, все-таки пытаются перебраться в другое тело? — спросил он.

— Да потому, что некоторые старики ужасно боятся смерти, — ответил Мелхилл. — Они боятся потусторонней жизни, духовное существование наводит на них страх. Им хочется жить здесь так, как они привыкли. Поэтому они покупают человеческое тело на открытом рынке, совершенно законно, причем выбирают то, которое им больше нравится. Если на открытом рынке подходящее тело отсутствует, они обращаются на черный рынок. Там они находят одно из наших тел, приятель!

— Значит, тела на открытом рынке продаются добровольно?

Мелхилл кивнул.

— Разве есть люди, добровольно желающие продать собственное тело?

— Разумеется. Какой-нибудь бедняк, потерявший всякую надежду на успех в жизни. В соответствии с существующим законодательством он получает компенсацию за свое тело в виде страховки на жизнь после смерти. Фактически он вынужден соглашаться на то, что ему предлагают.

— Но нужно быть сумасшедшим, чтобы пойти на такое!

— Ты так считаешь? — спросил Мелхилл. — Сегодня, как и раньше, мир полон неграмотных, больных, голодных, не имеющих профессии людей. И у них, как правило, есть семьи. Представь себе, что у них нет денег, чтобы накормить детей? Единственной ценностью, которую можно продать, является тело. В твоем веке не было даже этого.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Блейн. — Что касается меня, я никогда не продам свое тело, как бы плохо мне ни было.

Мелхилл расхохотался.

— А ты силен, парень! Неужели ты не понимаешь, Том, что у тебя возьмут тело бесплатно?

Блейн молчал, не зная, что ответить.

Глава 7

В камере со стенами, покрытыми мягкой обивкой, время тянулось медленно. Блейна и Мелхилла снабжали книгами и журналами, их часто и хорошо кормили, правда, пищу подавали на картонных блюдечках и в бумажных стаканчиках. Днем и ночью за ними внимательно следили, чтобы они не причинили вреда своим ценным телам.

Их держали вместе, потому что одиночество переносить труднее, и бывали случаи, когда люди в одиночестве сходили с ума, а безумие наносит неисправимый ущерб важным клеткам головного мозга. Им даже предоставили возможность заниматься физическими упражнениями — под неусыпным надзором, — чтобы тела сохранялись в хорошей форме до того момента, когда они поступят в распоряжение новых владельцев.

Блейн начал испытывать все растущее чувство привязанности к своему массивному, крепкому телу, с его могучими мышцами, которое получил совсем недавно и с которым ему предстояло скоро расстаться. Вообще-то таким телом следует гордиться, думал он, оно просто великолепно. Правда, оно не отличалось особой грацией, но значение грации часто преувеличивают. Блейн подозревал, что его новое тело не подвержено приступам сенной лихорадки, подобно прежнему, оставленному в 1958 году, да и зубы были куда лучше прежних.

В общем, даже если отбросить все моральные соображения, с таким телом расставаться не хотелось.

Однажды они едва успели позавтракать, как часть стены, покрытой мягкой обивкой, распахнулась. За предохранительной стальной решеткой стоял Карл Орк.

— Привет, — сказал он, все такой же высокий, худощавый и неловкий в своей городской одежде. — Как поживает мой приятель из Бразилии?

— Сукин ты сын, — отозвался Блейн, чувствуя, что эти слова недостаточно отражают его чувства.

— Ничего не поделаешь, такова жизнь, — произнес Орк. — Ну что, парни, хорошо ли вас кормят?

— Мерзавец! А как рассказывал о своем ранчо в Аризоне!

— Я действительно арендую там ранчо, — отозвался Орк. — Надеюсь скоро переселиться туда и заняться выращиванием овощей и фруктов в условиях пустыни. Думаю, что знаю про Аризону куда больше, чем многие ее уроженцы. Однако аренда стоит немалых денег, да и страхование потусторонней жизни тоже обходится недешево. Каждый добывает средства к существованию, как умеет.

— Стервятник тоже добывает пищу, как умеет, — заметил Блейн.

— Это бизнес, — тяжело вздохнул Орк, — и, мне кажется, он ничуть не хуже любого другого. Мы живем в жестоком мире. Когда-нибудь, сидя на крыльце своего маленького ранчо в пустыне, я, наверное, пожалею обо всем, что делал.

— У тебя ничего не выйдет, — сказал Блейн.

— Это почему?

— Да потому. Наступит момент, когда одна из твоих жертв заметит, что ты подсыпаешь что-то в стакан, и ты кончишь жизнь в канаве с разбитой головой. Таким будет твой конец.

— Конец моего тела, — поправил его Орк. — Мое сознание переместится в райскую потустороннюю жизнь. Я полностью оплатил страховку, приятель, и попаду на небо.

— Ты не заслуживаешь этого!

Орк усмехнулся, и даже Мелхилл не сумел сдержать улыбку.

— Мой глупый бразильский приятель, — покачал головой Орк, — вопрос о том, кто заслуживает потустороннюю жизнь, а кто — нет, даже не возникает. Жаль, что ты этого так и не понял. Жизнь после смерти — не для праведных и добрых людишек, как бы они ее ни заслуживали. Туда попадают настойчивые парни с туго набитыми карманами, стремящиеся добиться успеха во что бы то ни стало. Именно их души вознесутся на небо после смерти.

— Я не верю в это, — проворчал Блейн. — Это несправедливо!

— А ты, я вижу, идеалист, — с интересом заметил Орк, глядя на Блейна, как на последнего сохранившегося в мире моа.

— Называй меня, как хочешь. Может быть, тебе и удастся сохранить жизнь после смерти, Орк. Но мне кажется, что в потусторонней жизни для тебя приготовлено место, где ты будешь гореть на вечном огне!

— Научных доказательств адского огня не существует, — покачал головой Орк. — Правда, мы мало что знаем о потусторонней жизни. Может быть, мне действительно придется гореть в аду. Я не исключаю даже, что там, в голубых небесах, действует фабрика, в которой собирают в единое целое разрушенное сознание таких, как ты… Однако не будем спорить об этом. Извини, но время пришло.

Орк быстро отошел в сторону. Стальная решетка распахнулась, и в камеру вошли пятеро мужчин.

— Нет! — послышался истерический крик Мелхилла.

Мужчины окружили астронавта. Они ловко увернулись от его кулаков и схватили за руки. Один из них сунул ему в рот кляп, затем его потащили к выходу.

В дверях появился Орк.

— Отпустите его, — раздраженно бросил он.

Мужчины отпустили Мелхилла.

— Идиоты, вы перепутали, — сказал Орк. — Нам нужен другой. — И он показал на Блейна.

Блейн приготовился к тому, что лишится друга, и потому внезапная перемена хода событий застала его врасплох. Не успел он пошевелиться, как его скрутили.

— Извини, — произнес Орк, когда Блейна выводили из камеры. — Клиент оговорил в своем заказе именно такую фигуру и цвет кожи.

Блейн пришел в себя и попытался вырваться.

— Я убью тебя! — крикнул он. — Клянусь, я убью тебя!

— Осторожно, не причините ему вреда, — равнодушно бросил Орк, глядя на Блейна ледяным взглядом.

Ему закрыли лицо мокрой тряпкой. Блейн почувствовал тошнотворно-сладкий запах хлороформа. Последнее, что он увидел, — побелевшее лицо Мелхилла, стоявшего у стальной решетки.

Глава 8

Придя в себя, Томас Блейн прежде всего осознал, что он все еще Томас Блейн и по-прежнему является владельцем собственного тела. Доказательство было очевидным и не нуждалось в дополнительных поисках. Его сознание не было стерто — по крайней мере, пока.

Он лежал на диване, одетый. Прислушался к шагам, приближающимся к двери, и сел.

Они, по-видимому, переоценили воздействие хлороформа. Значит, у него еще есть шанс!

Блейн встал и быстро спрятался за дверью. Она открылась, и кто-то вошел в комнату. Блейн сделал шаг вперед и замахнулся. В последнее мгновение ему удалось сдержать силу удара, но здоровенный кулак все-таки угодил в прелестный подбородок Мэри Торн. Колени девушки подогнулись, Блейн подхватил ее и отнес на диван. Через несколько минут она пришла в себя и сердито взглянула на него.

— Блейн, вы идиот, — сказала девушка.

— Но ведь я не знал, кто это, — попытался оправдаться Блейн и тут же почувствовал, что это неправда.

Он понял, что это Мэри Торн, за долю мгновения до того, как его мозг отдал команду нанести удар, и великолепное, послушное, быстро реагирующее на команды тело могло сдержать удар. Однако бессознательная, слепая ярость легко победила разум, искусно воспользовалась секундным замешательством и срочностью ситуации, чтобы избежать ответственности, заставила Блейна нанести удар этой холодной, бесчувственной мисс Торн, отомстить ей.

Происшедшее напомнило о том, о чем Блейну совсем не хотелось вспоминать.

— Мисс Торн, для кого вы купили мое тело? — спросил он.

Девушка бросила на него уничтожающий взгляд.

— Для вас, поскольку вы сами не могли о нем должным образом позаботиться.

Значит, смерть ему не угрожает. В его тело не вселится грязный жирный старик, развеяв его душу по ветру. Отлично! Ему так хотелось жить. Правда, было бы лучше, если бы его спас кто-нибудь другой, а не Мэри Торн.

— Я мог бы позаботиться о своем теле куда лучше, если бы меня познакомили с окружающим миром, — заметил Блейн.

— Именно это я и собиралась сделать. Почему вы не подождали?

— После того, что вы мне сказали?

— Извините, что я обошлась с вами так бесцеремонно, — ответила девушка. — Меня расстроило решение мистера Рейли отменить рекламную кампанию. Но разве вы не поняли этого? Если бы я была мужчиной…

— Но вы не мужчина, — заметил Блейн.

— Какая разница? У вас, по-видимому, сохранились странные, устаревшие взгляды на роль женщины и ее положение в обществе.

— Я не считаю их странными, — покачал головой Блейн.

— Еще бы. — Она потрогала подбородок — там уже появился синяк и слегка напухло. — Ну что, будем считать, что мы квиты? Или вам хочется ударить меня еще раз?

— Нет, одного раза вполне достаточно.

Мэри Торн встала с дивана и пошатнулась. Блейн обнял ее за талию, чтобы поддержать, — и смутился. Ему казалось, что стройное тело девушки сделано из стальных мускулов, — на самом деле он почувствовал под ладонью упругую и удивительно мягкую плоть. Стоя совсем рядом, он видел, что из тугой прически выбилось несколько прядей, и на лбу, у самой линии волос, заметил крошечную родинку. В это мгновение девушка перестала быть для него абстрактной фигурой и превратилась в живого человека.

— Я не упаду и без вашей помощи, — сказала она.

Блейн убрал руку.

— При данных обстоятельствах, — произнесла девушка, глядя на него пристальным взглядом, — наши отношения должны оставаться чисто деловыми.

Ну и чудеса! Внезапно Мэри Торн тоже взглянула на него как на человека; она увидела в нем мужчину, и это обеспокоило ее. От этой мысли Блейн почувствовал немалое удовольствие. Нельзя сказать, что Мэри Торн нравилась ему или он чувствовал к ней чисто физическое влечение. Однако ему очень хотелось вывести ее из равновесия, поцарапать гладкий фасад, поколебать это невероятное самообладание.

— Разумеется, мисс Торн, — ответил Блейн.

— Я рада, что вы придерживаетесь этой точки зрения, — улыбнулась она. — Откровенно говоря, вы не мой тип мужчины.

— А какой тип вы предпочитаете?

— Мне нравятся высокие худощавые мужчины, — объяснила девушка, — утонченные, образованные, умеющие вести себя в обществе.

— Но ведь я…

— Может быть, позавтракаем? — заметила мисс Торн. — Потом с вами хочет побеседовать мистер Рейли. Мне кажется, он намеревается сделать вам какое-то предложение.

Блейн вышел за ней из комнаты, кипя от гнева. Может быть, она издевается над ним? Высокие, худощавые, умеющие вести себя в обществе! Черт побери, ведь именно таким он и был раньше! Да и сейчас остается таким внутри этого мускулистого тела белобрысого борца — вот только она не видит этого.

Непонятно, кто кого вывел из равновесия?

Когда они сели за столик в столовой «Рекс Корпорейшн», Блейн внезапно вспомнил:

— Мелхилл!

— Что?

— Рей Мелхилл, парень, с которым я сидел в камере! Скажите, мисс Торн, а вы не могли вы выкупить и его? Как только у меня появятся деньги, я расплачусь. Мы столько пережили вместе! Он такой хороший парень…

— Попробую, — сказала девушка, с любопытством глядя на Блейна.

Она встала и вышла из столовой. Блейн с нетерпением ждал ее возвращения, потирая руки и желая, чтобы между ними вдруг оказалась шея Карла Орка. Мэри Торн вернулась через несколько минут.

— Я говорила с Орком, — сказала она. — Мне очень жаль, но мистера Мелхилла продали через час после того, как увезли вас. Поверьте, я действительно сожалею об этом. Вот если бы я подумала об этом раньше…

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Блейн. — Пожалуй, было бы неплохо чего-нибудь выпить.

Глава 9

Мистер Рейли сидел, выпрямившись в огромном, мягком, похожем на трон кресле, почти теряясь в его глубине. Он был крохотным лысым старичком, чем-то напоминавшим паука. Морщинистая полупрозрачная кожа туго обтягивала его череп и кисти рук; сухожилия и суставы отчетливо вырисовывались сквозь высохшую плоть. Блейну даже показалось, что он видит, как по дряблым кровеносным сосудам медленно, словно нехотя, течет кровь и в любую минуту может остановиться. Однако вел себя мистер Рейли уверенно, и на его умном обезьяньем личике сияли глаза, полные юмора.

— Итак, вот он какой, наш человек из прошлого! — улыбнулся мистер Рейли. — Садитесь, сэр, прошу вас. И вы тоже, мисс Торн. Я только что говорил о вас с дедушкой.

Блейн невольно оглянулся, ожидая увидеть у себя над головой призрак мужчины, скончавшегося шестьдесят лет назад. Однако в богато убранной комнате с высоким потолком не было никого, кроме них троих.

— Он удалился, — объяснил мистер Рейли. — Бедный дедушка может находиться в состоянии эктоплазмы очень непродолжительное время. И все-таки ему повезло куда больше, чем большинству призраков.

Выражение лица Блейна, по-видимому, изменилось, потому что Рейли спросил:

— Вы не верите в духов, мистер Блейн?

— Боюсь, что нет.

— Ну конечно! Это слово для вас, человека из двадцатого столетия, имеет иной, пугающий смысл. Звон цепей, скелеты и тому подобные глупости. Однако со временем слова меняют свое значение, меняется даже реальность по мере того, как человечество перестраивает природу.

— Понятно, — вежливо кивнул Блейн.

— Вы не верите мне, — добродушно улыбнулся мистер Рейли. — Напрасно. Подумайте о том, как менялось значение слов. В двадцатом веке слово «атом» сочеталось писателями, владеющими даром воображения, с чем угодно, — появились «атомные пушки», «атомные космопланы» и тому подобное. Абсурдное слово, и здравый человек просто не обращал на него никакого внимания, подобно тому как вы пропускаете мимо ушей все, что относится к духам. Но прошло всего несколько лет, и слово «атом» превратилось в символ реальной и неминуемой опасности для всего человечества. После этого ни один здравомыслящий человек не мог его игнорировать! — На лице мистера Рейли появилась задумчивая улыбка. — Слово «радиация» превратилось из чисто научного выражения, применявшегося лишь в учебниках, в источник раковых опухолей. В ваше время «космическая болезнь» являлась абстрактным, ничего не значащим понятием. Однако пятьдесят лет спустя оно означало больницы, наполненные искалеченными телами. Так что слова, мистер Блейн, имеют тенденцию к переменам, теряя свой прежний — абстрактный, нереальный или чисто научный смысл и приобретая практическое повседневное значение. Такое случается, когда практика догоняет теорию.

— А духи?

— Аналогичный процесс. Ваше мышление старомодно, мистер Блейн. Вам просто нужно изменить смысл, вкладываемый в это слово.

— Это будет нелегко, — возразил Блейн.

— Однако необходимо. Не забудьте, всегда было немало доказательств их существования. Иными словами, вероятность существования духов была достаточно большой. А когда жизнь после смерти превратилась в реальность, когда исчезла необходимость принимать желаемое за действительное, духи тоже стали реальным фактом.

— Я поверю в их существование только тогда, когда встречусь хоть с одним из них, — ответил Блейн.

— Рано или поздно так и произойдет, можете не сомневаться. Но перейдем к делу. Как вы чувствуете себя в нашем веке?

— Пока не слишком хорошо.

— Вижу, что охотники за телами изрядно вас напугали, а? — злорадно хихикнул мистер Рейли. — Сами виноваты: вам не следовало покидать здание корпорации, мистер Блейн. Этим вы нанесли немалый ущерб себе, и нашей корпорации, естественно, тоже.

— Я виновата в этом, мистер Рейли, — заметила Мэри Торн. — Извините.

Рейли мельком взглянул на нее и снова повернул голову к Блейну.

— Это, разумеется, достойно сожаления. Если уж говорить честно, вас следовало предоставить собственной судьбе там, в 1958 году. Ваше присутствие здесь, откровенно говоря, нас изрядно смущает.

— Мне очень жаль.

— Мы с дедушкой обсудили создавшуюся ситуацию и пришли к выводу — боюсь, несколько запоздалому, — что вас не следует использовать в рекламной кампании. Следовало бы принять это решение гораздо раньше. И все-таки решение принято наконец. Однако, несмотря на все наши усилия, не исключено, что ваше пребывание в двадцать втором веке не удастся скрыть. Возможно даже, что правительство предпримет юридические меры против корпорации.

— Сэр, — сказала Мэри Торн, — юристы не сомневаются в твердости нашей позиции.

— Разумеется, в тюрьму нас не посадят, — согласился Рейли. — Но подумайте о том, что будут говорить. Да, что о нас скажут! «Рекс Корпорейшн» должна заботиться о своей репутации, мисс Торн! Слухи о незаконных действиях, о возможном скандале… Нет, мистеру Блейну не следует оставаться у нас в 2110 году, являясь наглядным доказательством ошибочного решения. Вот почему, сэр, я хочу сделать вам деловое предложение.

— Я вас слушаю, — ответил Блейн.

— Что, если корпорация приобретет вам страховой полис на потустороннюю жизнь и таким образом гарантирует вам жизнь после смерти? Согласитесь ли вы в таком случае совершить самоубийство?

Блейн несколько раз моргнул от неожиданности.

— Нет.

— Но почему? — спросил Рейли.

На мгновение причина показалась Блейну очевидной. Разве есть живое существо, готовое покончить с собой? К сожалению, есть — это человек. Блейну пришлось задуматься, чтобы ответить.

— Начать с того, — произнес он, что я не уверен в существовании посмертной жизни.

— Предположим, мы сумеем убедить вас в этом, — заметил Рейли. — Тогда вы согласитесь?

— Нет!

— Очень легкомысленно с вашей стороны, мистер Блейн! Подумайте о своем положении. Век, в который вы попали, чужд вам, враждебен, неудобен. Как вы собираетесь зарабатывать на пропитание? С кем вы можете говорить, да и о чем? Даже пройти по улице, каждую секунду не подвергая опасности свою жизнь, вы и то не сумеете.

— Такого больше не случится, — заверил его Блейн. — Я не был знаком с местной обстановкой.

— Ну что вы, обязательно случится! Вы никогда не сумеете привыкнуть к жизни в наше время. По крайней мере, в достаточной степени. Вы сейчас находитесь в таком же положении, как пещерный человек, заброшенный волей судьбы в 1958 год. Полагаю, он будет чувствовать себя достаточно уверенно, если учесть, что он умеет защищаться от саблезубых тигров и мохнатых мастодонтов. Может быть, найдется добрый самаритянин и предупредит его об опасности со стороны гангстеров. Но разве это ему поможет? Спасет от гибели под колесами автомобиля, от удара электрическим током на рельсах подземки, отравления газом в квартире, падения в шахту лифта? Ему угрожает множество опасностей — он может попасть под механическую пилу или просто сломать шею, поскользнувшись в ванне! Нужно родиться в такой обстановке, чтобы спокойно жить среди всех этих опасностей, даже не замечая их. Впрочем, даже в вашем веке люди иногда становились жертвами несчастных случаев, стоило им на мгновение отвлечься! Представляете, насколько труднее было бы пещерному человеку?

— Вы преувеличиваете опасность, — ответил Блейн, чувствуя на лбу холодный пот.

— Вы так полагаете? Опасность, угрожающая людям в лесу, — ничто по сравнению с опасностью в городе. А когда город становится супергородом…

— Я не согласен на самоубийство, — произнес Блейн. — Готов пойти на риск. И давайте оставим эту тему.

— Будьте же благоразумны! — сказал Рейли раздраженно. — Покончите с собой и избавьте всех нас от массы неприятностей. Если вы откажетесь, могу предсказать, что вам предстоит. Возможно, благодаря храбрости и животной хитрости, вам удастся протянуть год, даже два. Это ничего не даст, рано или поздно вы все равно покончите с собой. Вы — типичный самоубийца. Это у вас в характере, Блейн, изменить что-то вам не под силу. Через год или два, после многих страданий, вы покончите с собой, и ваш дух с облегчением покинет измученное тело, но в этом случае вам уже не придется надеяться на то, что ваша усталая душа попадет в мир иной.

— Вы с ума сошли! — воскликнул Блейн.

— Я никогда не ошибаюсь, определяя потенциального самоубийцу, — спокойно ответил Рейли. — Дедушка согласен со мной. Так что если вы все-таки…

— Нет, — решительно покачал головой Блейн, — Убивать себя я отказываюсь. Вам придется нанять кого-то для этого.

— Я так не поступаю, — сказал Рейли. — Принуждать кого-то к самоубийству не в моих правилах. Однако я приглашаю вас поприсутствовать в качестве зрителя при переселении моего духа — сегодня после обеда. Получите представление о потусторонней жизни. Может быть, это заставит вас передумать.

Блейн заколебался, и старик усмехнулся, понимающе глядя на него.

— Не беспокойтесь, вам не угрожает никакая опасность. Или вы все еще опасаетесь обмана? Неужели вы думаете, что я украду ваше тело? Напрасно. Я выбрал новое тело несколько месяцев назад, совершенно официально, на открытом рынке. Откровенно говоря, ваше тело мне не по вкусу. Видите ли, в такой огромной оболочке я чувствовал бы себя неуютно.

Беседа закончилась, и Мэри Торн вывела Блейна из кабинета.

Глава 10

Комната, где происходило переселение духа, походила на маленький театр. Блейн узнал, что ею часто пользовались для чтения лекций по повышению квалификации руководящих сотрудников корпорации. Сегодня аудитория была небольшой и состояла исключительно из специально приглашенных гостей. Здесь в полном составе присутствовал совет директоров из пяти мужчин среднего возраста. Они сидели в последнем ряду и о чем-то тихо беседовали. Рядом расположился секретарь-регистратор. Блейн и Мэри Торн сели впереди, как можно дальше от директоров корпорации.

На сцене, возвышающейся над залом и залитой светом прожекторов, была установлена аппаратура для переселения душ. Два массивных кресла были снабжены привязными ремнями и соединены со стоявшей между ними блестящей черной машиной множеством толстых проводов. У Блейна возникло неприятное ощущение, что ему предстоит присутствовать при казни. Над аппаратом склонились техники, завершая последние приготовления. Поблизости стояли пожилой бородатый врач и его коллега с багровым лицом.

На сцену вышел мистер Рейли, кивнул сидевшим в зале и сел в одно из кресел. Следом появился мужчина лет сорока с испуганным, бледным, но полным решимости лицом. Это и был человек, которого купил мистер Рейли. Он опустился во второе кресло, взглянул на аудиторию, затем уставился на руки. Он казался смущенным. Его лицо было покрыто крупными каплями пота, и пиджак под мышками потемнел. Мужчина не смотрел на Рейли, и Рейли не поворачивал к нему головы.

На сцене появился еще один мужчина, лысый и серьезный, в темном костюме с воротником, который носят священники, держащий в руках маленькую черную книжку. Он шепотом заговорил с сидящими в креслах.

— А это кто? — спросил Блейн.

— Отец Джеймс, — ответила Мэри Торн. — Он — священник из церкви Потусторонней жизни.

— Что это за церковь?

— Новая религия. Вы уже слышали о Годах Безумия? В то время разгорелся нешуточный теологический спор…

Наиболее острым вопросом сороковых годов двадцать первого века стал духовный статус потусторонней жизни. А после того как корпорация «Потусторонняя жизнь» заявила о существовании — научно обоснованном — жизни после смерти, ситуация еще более обострилась. Корпорация прилагала отчаянные усилия, чтобы избежать столкновения с религией, однако это оказалось очень сложно. Большинство священников считало, что наука без всякого основания вторглась в сферу их деятельности. «Потусторонняя жизнь, инкорпорейтед», хотелось это корпорации или нет, рассматривалась как главная сила при формулировании новой научно-религиозной доктрины, которая заключалась в том, что спасения души можно было достигнуть не с помощью религиозных, моральных или этических мер, а в результате обезличенной прикладной научной процедуры.

Для решения этой жгучей проблемы было проведено бесчисленное количество конгрессов, конференций и симпозиумов. Некоторые группы населения пришли к заключению, что провозглашенная, научно обоснованная жизнь после смерти совершенно очевидно не являлась раем, нирваной или загробным блаженством по той причине, что душа не имела ко всему этому никакого отношения. По их мнению, сознание и душа — не одно и то же; душа как не заключает в себя сознание, так и не составляет его части. Вряд ли стоит оспаривать то, что наука открыла способ продления существования единого сообщества тела и сознания. Однако это ничуть не влияет на душу и уж точно не имеет никакого отношения к бессмертию, нирване или чему-то подобному. Научные манипуляции не могут оказать какого-либо воздействия на душу. Ну а судьба души после неизбежной смерти сознания в научной потусторонней жизни будет зависеть от традиционных моральных, этических и религиозных ценностей.

— Вот это да! — заметил Блейн. — Кажется, я понимаю, в чем дело. Они пытались достичь сосуществования науки и религии. Однако не были ли их рассуждения для некоторых людей излишне тонкими?

— Верно, — согласилась Мэри Торн, — даже несмотря на то что объяснения были намного убедительнее моих, да и подкрепили их множеством аналогий. Но ведь это была лишь одна точка зрения. Остальные даже не стремились к сотрудничеству. Они просто заявили, что научный взгляд на потустороннюю жизнь греховен. А еще одна группа решила проблему следующим образом: она присоединилась к научной точке зрения и заявила, что душа есть часть сознания и содержится внутри его.

— Полагаю, это и была церковь Потусторонней жизни?

— Да. Они откололись от остальных религиозных течений. По их мнению, душа заключена в сознание, а потусторонняя жизнь — возрождение души после смерти без всяких «но» и «если».

— Вполне в духе времени, — кивнул Блейн. — Но моральные соображения…

— С их точки зрения, это ничуть не противоречит моральным принципам. Последователи церкви Потусторонней жизни считают, что нельзя навязывать людям моральные и этические нормы с помощью духовных поощрений и наказаний. А если бы это было возможно, то не следует так поступать. По их мнению, моральные принципы важны сами по себе, во-первых, как присущие социальному организму, то есть обществу, и во-вторых, как приносящие огромную пользу каждому человеку.

Блейн пришел к выводу, что от моральных принципов ждут слишком многого.

— Наверное, эта религия пользуется большой популярностью? — спросил он.

— Огромной, — кивнула Мэри Торн.

Блейн хотел еще что-то спросить, но тут заговорил отец Джеймс.

— Уильям Фицсиммонс, — обратился священник к обладателю тела, — ты прибыл сюда добровольно для того, чтобы прекратить свое существование в земном мире и продолжить его в мире духовном?

— Да, святой отец, — пробормотал побледневший мужчина.

— И ты подвергся соответствующим научным процедурам, позволяющим тебе продолжить существование в мире духовном?

— Да, святой отец.

Отец Джеймс повернулся к Рейли.

— Кеннет Рейли, ты прибыл сюда по собственной воле для того, чтобы продолжить свое земное существование в теле Уильяма Фицсиммонса?

— Да, святой отец, — ответил Рейли, напрягшись и нахмурившись.

— И ты принял все меры для того, чтобы Уильям Фицсиммонс смог войти в потустороннюю жизнь: заплатил деньги наследникам Фицсиммонса, а также внес необходимый государственный налог, связанный с процедурой подобного рода?

— Да, святой отец.

— При такой ситуации, — провозгласил отец Джеймс, — не совершено никаких проступков, ни гражданских, ни религиозных. В данном случае не имеет места потеря жизни, поскольку личность Уильяма Фицсиммонса продолжит свое существование в потустороннем мире, а личность Кеннета Рейли продолжит свое существование на земле. Поэтому можно приступить к процедуре переселения душ.

Происходящее показалось Блейну чудовищным смешением свадебной церемонии и казни. Улыбающийся священник ушел. Техники пристегнули клиентов к креслам и закрепили электроды у них на ногах, руках и лбах. В аудитории воцарилась мертвая тишина, и директора корпорации «Рекс» подались вперед, наблюдая за процедурой.

— Приступайте, — произнес Рейли, глядя на Блейна и чуть заметно улыбаясь.

Старший техник повернул ручку на контрольной панели черной машины. Она громко загудела, и освещение померкло. Оба мужчины конвульсивно дернулись в ремнях, затем их тела обмякли.

— Они убивают этого несчастного беднягу Фицсиммонса, — прошептал Блейн.

— Этот несчастный бедняга, как вы его называете, — сказала Мэри Торн, — отлично понимал, на что шел. Ему тридцать семь лет, и в жизни он полный неудачник. Он не сумел удержаться ни на одной работе в течение хоть сколько-нибудь продолжительного времени и не имел никакой надежды приобрести страховой полис на жизнь после смерти. Так что для него это прямо-таки великолепная возможность. Более того, у него жена и пятеро детей, которых он не в состоянии обеспечить. Деньги, выплаченные ему мистером Рейли, позволят им выжить и обеспечат детям неплохое образование.

— Какая хорошая теперь у них будет жизнь! — воскликнул Блейн, не скрывая сарказма. — Продается слегка подержанное тело отца в превосходном состоянии. Покупайте, недорого!

— Вы смешны, — бросила Мэри Торн. — Смотрите, все кончено.

Черную машину выключили, и с неподвижных мужчин сняли ремни. Не обращая ни малейшего внимания на маленький сморщенный труп Рейли, на лице которого застыла усмешка, техники и врачи столпились вокруг тела Фицсиммонса.

— Пока ничего! — громко заметил старый бородатый врач.

Блейн чувствовал, что в помещении воцарилась атмосфера страха и нервного ожидания. Шли секунды. Врачи и техники склонялись над неподвижным телом молодого мужчины.

— Все еще ничего! — воскликнул доктор. В его голосе послышались панические нотки.

— Что происходит? — спросил Блейн у девушки.

— Я уже говорила, что процесс перехода душ из одного тела в другое является сложным и опасным. Пока сознание Рейли еще не переселилось в тело Фицсиммонса. Но времени у него осталось немного.

— Но почему?

— Потому что тело начинает умирать с того момента, как остается незанятым. Если сознания нет — хотя бы в дремлющем состоянии — начинаются необратимые процессы. Присутствие сознания является необходимым условием существования. Даже дремлющее сознание, не способное на самостоятельные действия, контролирует протекающие в теле физиологические процессы. Но как только оно исчезает…

— Все по-прежнему! — крикнул пожилой врач.

— Думаю, что уже слишком поздно, — прошептала Мэри Торн.

— Дрожь! — вдруг произнес врач. — Я чувствую, что тело вздрогнуло!

Наступила продолжительная тишина.

— Мне кажется, что он вошел! — воскликнул врач. — Быстро, кислород и адреналин!

На лицо бывшего Фицсиммонса положили кислородную маску, и в руку вонзилась игла шприца. Тело шевельнулось, вздрогнуло, обмякло и шевельнулось снова.

— Ему это удалось! — торжествующе вскричал пожилой врач, снимая кислородную маску.

Директора корпорации, как по команде, встали из кресел и поспешили на сцену. Они окружили ожившее тело, которое моргало глазами и содрогалось в приступах рвоты.

— Поздравляем, мистер Рейли!

— Вы отлично справились с этим, сэр!

— А мы уже начали волноваться!

Оживший уставился на них бессмысленным взглядом, потом вытер рот и произнес:

— Я не Рейли.

Пожилой врач растолкал директоров и склонился над телом.

— Вы не Рейли? — спросил он. — Значит, вы Фицсиммонс?

— Нет, — ответил мужчина, — я не Фицсиммонс, не этот бедный дурачок! И не Рейли. Он пытался влезть в это тело, однако мне удалось его опередить. Я оказался здесь раньше его. Теперь это мое тело.

Неизвестный встал. Директора корпорации отшатнулись от него, один быстро перекрестился.

— Тело слишком долго оставалось мертвым, — прошептала Мэри Торн.

Лицо ожившего человека очень отдаленно, в самых общих чертах напоминало бледное испуганное лицо Уильяма Фицсиммонса. Ничего похожего на решительность Фицсиммонса или раздражительность и юмор Рейли не было в этом лице. Оно походило только на самое себя. Смертельно бледное, с черными точками щетины на подбородке и щеках, с бескровными губами и прядью черных волос, приклеившихся к холодному белому лбу. Когда в теле обитал Фицсиммонс, черты лица составляли единое гармоничное, хоть и ничем не выделяющееся целое. Однако теперь отдельные черты стали какими-то грубыми и словно независимыми друг от друга. Бледное лицо приобрело сырой, незаконченный вид, какой бывает у стали перед закалкой или у глины до обжига в печи.

Оно выглядело вялым и угрюмым из-за отсутствия мышечного тонуса и напряжения. Бесстрастные дряблые черты просто существовали, не выражая скрывающейся за ними личности. Лицо больше не казалось полностью человеческим. То, что осталось в нем от человека, поселилось теперь в огромных, немигающих, полных терпения глазах Будды.

— Он превратился в зомби, — прошептала Мэри Торн, прижавшись к плечу Блейна.

— Но кто вы? — спросил старый врач.

— Я не помню, — произнесло существо. — Ничего не помню. — Оно медленно повернулось и стало спускаться со сцены. Два директора нерешительно преградили ему дорогу. — Прочь, — произнесло странное существо. — Теперь это мое тело.

— Оставьте в покое несчастного зомби, — раздался усталый голос пожилого врача.

Директора отошли в сторону. Зомби подошел к краю сцены, спустился в зал, повернулся и направился к Блейну.

— Я знаю вас! — воскликнул он.

— Что вы от меня хотите? — испуганно спросил Блейн.

— Не помню, — ответил зомби, пристально глядя на Блейна. — Как вас зовут?

— Том Блейн.

Зомби покачал головой.

— Это имя мне ничего не говорит. Но я обязательно вспомню. Да, конечно, это вы. Что-то… Мое тело умирает, правда? Очень жаль. Но я вспомню, прежде чем оно уйдет от меня. Вы и я чем-то связаны. Блейн, неужели вы не помните меня?

— Нет! — воскликнул Блейн, потрясенный даже намеком на что-то общее, на какую-то связь между ним и этим умирающим существом. Не может быть! На какой страшный секрет намекает этот похититель трупов, этот грязный захватчик, какие черные тайны, скрытые от всех, соединяют его с ним, Томом Блейном?

Нет, между ними не может быть ничего общего, подумал Блейн. Он знал себя, знал, что собой представляет, кем был раньше. Их ничто не может связывать, ничто. Это существо или ошиблось, или сошло с ума.

— Кто вы? — спросил Блейн.

— Не знаю!

Зомби в отчаянии всплеснул руками, словно человек, угодивший в сеть. И тут Блейн представил себе, какие чувства испытывает сознание, утратившее имя, не понимающее, что происходит, запутавшееся, попавшее в смертельное объятие умирающего тела, но так стремящееся к жизни.

— Мы еще встретимся, — сказал зомби Блейну. — Вы представляете для меня нечто важное. Я найду вас и вспомню все про нас обоих.

Зомби повернулся и пошел по проходу из зала. Блейн не отрываясь смотрел ему вслед и вдруг почувствовал какую-то тяжесть на своем плече.

Это Мэри Торн упала в обморок. Впервые она повела себя как женщина.

Часть II

Глава 11

Стоя у аппарата для переселения душ, старший техник и бородатый врач спорили. Позади каждого выстроились ассистенты, с уважением слушая шефов. Казалось, спор касался чисто технических вопросов, однако Блейн догадался, что причина разногласий — неудача с переселением души Рейли. Каждый, по-видимому, относил неудачу на счет другого.

Пожилой врач утверждал, что аппаратура была настроена недостаточно точно либо произошел неожиданный спад напряжения в системе энергоснабжения. Старший техник уверял, что аппаратура в идеальном состоянии, просто Рейли физически не был готов к процедуре переселения душ, поскольку такой процесс требует немалого напряжения.

Ни один не хотел уступать. Будучи все-таки благоразумными людьми, они скоро сумели найти решение, устраивающее обе стороны. Во всем виновата безымянная душа, вступившая в борьбу с Рейли за обладание телом и одержавшая верх.

— Но кто это был? — спросил старший техник. — Какой-то бродячий дух?

— По-видимому, — кивнул врач. — Духу исключительно редко удается завладеть живым телом. По тому, как он говорил, можно предположить, что это был дух.

— Кем бы он ни был, — заметил старший техник, — завладел телом он слишком поздно. Оно, бесспорно, уже перешло в состояние зомби. Впрочем, винить в случившемся некого.

— Совершенно верно, — согласился доктор. — Я готов подтвердить, что аппаратура находилась в полном порядке.

— В этом не приходится сомневаться, — ответил техник. — Равно как и в том, что клиент был превосходно подготовлен к операции.

Они обменялись многозначительными взглядами.

Тем временем совет директоров провел срочное заседание, пытаясь определить, какие последствия вызовет случившееся в ближайшем будущем, как оно отразится на корпоративной структуре «Рекса», каким образом следует информировать общественность о смерти мистера Рейли и нужно ли предоставить всем служащим корпорации свободный день, чтобы они смогли посетить семейный Дворец смерти Рейли.

Тело мистера Рейли лежало в кресле, откинувшись на спинку, и уже начало коченеть. На его лице застыла отрешенная ироническая улыбка.

Мэри Торн пришла в себя.

— Идем отсюда, — сказала она, увлекая Блейна за собой.

Они поспешно направились по длинным серым коридорам к выходу. На улице девушка остановила геликеб и назвала водителю адрес.

— Куда мы летим? — спросил Блейн, когда геликеб оторвался от земли.

— Ко мне домой. Сейчас лучше быть подальше от «Рекса» — на некоторое время он превратится в сумасшедший дом, — ответила Мэри Торн и стала поправлять прическу.

Блейн откинулся на спинку сиденья и посмотрел вниз, на ярко освещенный город. С такой высоты он походил на изящную миниатюру, многоцветную мозаику из «Тысячи и одной ночи». Но где-то там, внизу, по улицам города ходил сейчас только что оживший зомби, пытающийся что-то вспомнить… о нем, о Блейне.

— Но почему он обратился именно ко мне? — вслух спросил Блейн.

Мэри Торн повернулась к нему.

— Вас интересует, почему он обратился к вам? А почему бы и нет? Вы что, никогда не ошибались?

— Ошибался, наверное. Однако с этим уже покончено.

— Может быть, это в ваше время ошибки не вызывали последствий, — покачала головой девушка. — Теперь все по-другому. Нельзя поручиться, что человек умрет полностью. В этом заключается один из самых крупных недостатков жизни после смерти, понимаете? Иногда случается, что совершенные ошибки не желают оставаться в прошлом и начинают преследовать человека даже после смерти.

— Похоже на это, — вздохнул Блейн. — Но я не совершил ничего такого, что могло бы привлечь ко мне внимание подобного существа.

— В таком случае вы лучше большинства из нас, — равнодушно пожала плечами Мэри Торн.

Никогда раньше девушка не казалась ему такой чужой. Геликеб медленно снижался. Тем временем Блейн размышлял о том, что достоинства всегда идут рука об руку с недостатками.

В том веке, из которого он пришел, борьба с болезнями в слаборазвитых странах привела к стремительному увеличению рождаемости, голоду и бедствиям. Блейн был свидетелем того, как открытие атомной энергии породило атомную бомбу. Каждое достижение сопровождалось опасными последствиями. Тогда почему это должно было измениться через полтора века? Гарантированная, научно обоснованная жизнь после смерти представляет собой, несомненно, благо для человечества. Практика, таким образом, снова догнала теорию, однако тут же обнаружились слабые стороны… Произошло неизбежное ослабление защитного барьера, окружающего земную жизнь, появились трещины в плотине, дыры в занавесе. Мертвые отказывались лежать в могилах, они стремились смешаться с живыми. Кому это на пользу? Существование блуждающих душ является, несомненно, логическим, они действуют в рамках естественных законов природы. Но для человека, которого преследует подобный призрак, это слабое утешение.

Сегодня, подумал Блейн, в человеческую жизнь на земле вторглась совершенно новая форма существования,подобно тому как этот зомби вторгся в его жизнь, нарушив ее спокойное течение.

Геликеб совершил посадку на крыше многоквартирного жилого дома. Мэри Торн расплатилась с водителем и повела Блейна к себе домой.

Квартира оказалась просторной, полной свежего воздуха, приятно женственной и обставленной с определенным вкусом. Здесь было больше ярких цветов, чем, по мнению Блейна, требовал сдержанный характер мисс Торн; впрочем, не исключено, что кричащие желтые и красные тона являлись проявлением какого-то скрытого желания, подавленного стремления, компенсацией суровой сдержанности ее деловой жизни. А может быть, таковы были требования современной моды. Квартира была оснащена техникой, которую Блейн привык ассоциировать с будущим: саморегулирующееся освещение и кондиционирование воздуха, кресла, автоматически изменяющие форму, и электронный бар с кнопочным управлением, изготовлявший неплохой мартини.

Мэри Торн скрылась в одной из спален. Оттуда она вышла уже в домашнем платье с высоким воротником и села на кушетку напротив Блейна.

— Ну, Блейн, каковы ваши планы?

— Хотел бы взять у вас немного денег взаймы.

— Разумеется.

— Затем найду комнату в отеле и примусь за поиски работы.

— Это будет непросто, — ответила девушка, — но я знакома с людьми, которые…

— Нет, спасибо, — перебил ее Блейн. — Надеюсь, это не покажется слишком глупым, но я собираюсь сам найти работу.

— Ничего глупого. Мне хочется, чтобы вам это удалось. Поужинаете у меня?

— С удовольствием. А вы и готовить умеете?

— Нужно всего лишь набрать название заказа, — улыбнулась Мэри. — Итак, посмотрим. Как насчет настоящего марсианского ужина?

— Нет, спасибо, — покачал головой Блейн. — Марсианская пища вкусна, но от нее сыт не будешь. Нет ли у вас бифштекса?

Мэри повернула ручки, вводя программу, и ее автоповар сделал все остальное — выбрал продукты, хранящиеся в кладовой и холодильнике, развернул и почистил их, вымыл, приготовил и по мере надобности подавал новые. Еда была великолепной, однако Мэри испытывала, казалось, какое-то странное смущение. Она извинилась перед Блейном за механическую процедуру приготовления пищи. Ведь он явился из того времени, когда женщины сами открывали консервные банки и сами готовили; правда, у них было, по-видимому, больше свободного времени.

Когда они выпили кофе, солнце зашло.

— Большое вам спасибо, мисс Торн. А теперь, если вы дадите мне взаймы немного денег, я пойду.

— Пойдете? — удивленно спросила она. — Так поздно?

— Я сниму номер в отеле. Вы очень добры ко мне, но мне не хочется злоупотреблять вашим гостеприимством…

— Не стоит беспокоиться. Заночуете здесь.

— Хорошо, — быстро согласился Блейн.

Во рту у него внезапно пересохло, и сердце забилось подозрительно часто. Он знал, что в приглашении Мэри Торн нет ничего личного, однако его тело отказывалось это понимать. Его реакцией на эту сдержанную и холодную мисс Торн была надежда, более того — ожидание.

Девушка отвела его в спальню и вручила зеленую пижаму. Блейн закрыл за ней дверь, разделся и лег в постель. По команде свет выключился.

Через некоторое время, как и ожидало его тело, в темную комнату вошла Мэри. На ней было надето что-то белое и прозрачное. Она откинула одеяло и легла рядом.

Они лежали и молчали. Мэри Торн подвинулась ближе, и Блейн подсунул руку ей под голову.

— Я считал, что такие мужчины, как я, не привлекают вас.

— Нет, я сказала, что предпочитаю высоких худощавых мужчин.

— Раньше я и был высоким и худощавым.

— Я так и думала, — ответила девушка.

Они замолчали. Блейна охватило чувство неловкости и боязни. Что все это значит? Неужели она испытывает влечение к нему? Или это всего лишь современный обычай, нечто вроде гостеприимства эскимосов, предлагавших гостям на ночь своих жен?

— Мисс Торн, — начал Блейн. — Скажите…

— Да замолчи ради Бога, — произнесла девушка, внезапно поворачиваясь к нему. В темноте ее глаза казались огромными. — Неужели обязательно обо всем расспрашивать, Том?

Через некоторое время она сонно сказала:

— Теперь, мне кажется, ты можешь звать меня Мэри.

На следующее утро Блейн принял душ, побрился и оделся. Мэри набрала на панели автоповара завтрак, и они поели. Затем она вручила ему маленький конверт.

— Когда понадобится, я одолжу тебе еще, — сказала она. — Теперь насчет работы…

— Ты мне очень помогла, — прервал девушку Блейн. — Остальное мне хотелось бы сделать самому.

— Как хочешь. На конверте — мой адрес и номер телефона. Как только устроишься в отеле, позвони.

— Хорошо, — кивнул Блейн, пристально глядя на нее. Это была не та Мэри, с которой он был прошлой ночью. Казалось, это совсем другой человек. Однако Блейн чувствовал себя удовлетворенным тем, что видел ее напускную сдержанность. По крайней мере, на данный момент.

У двери она взяла его за руку.

— Будь осторожным, Том, — сказала она. — И не забудь позвонить.

— Обязательно, Мэри, — ответил Блейн.

Он отправился в город, счастливый и отдохнувший, намереваясь завоевать этот мир.

Глава 12

Сначала Блейн решил обойти фирмы, занимающиеся проектированием и строительством яхт. Однако после недолгих раздумий он отказался от этой мысли, представив себе, какой прием ждал бы конструктора яхт из 1806 года, вошедшего в судостроительную фирму в 1958 году. Старый чудак мог вполне оказаться талантливым конструктором, но что он понимает в метацентрическом анализе и в диаграммах обтекаемости, центрах напряженности, выборе места для эхолота и радиолокатора? Какая фирма захочет платить ему, пока он осваивал бы информацию о передаточных механизмах, антикоррозионных красках, испытаниях в бассейне, шаге винта, теплообменниках, синтетических тканях для парусов…

Нечего и пытаться, подумал Блейн. Никто не даст ему работу, если он войдет в кабинет менеджера фирмы, занимающейся строительством яхт, и сообщит, что он опытный конструктор судов, которые строились сто пятьдесят два года назад. Может быть, ему удастся овладеть современными знаниями, однако заниматься этим придется в свободное время.

Значит, придется согласиться на любую работу.

Он подошел к газетному киоску и купил микрофильм газеты «Нью-Йорк таймс» и устройство для чтения, затем отыскал скамейку, сел и раскрыл газету на странице объявлений. Блейн мельком взглянул на раздел о найме квалифицированных специалистов — он явно не относился к этой категории — и принялся читать объявления о неквалифицированной рабочей силе.

«В автокафе требуется служащий с начальными знаниями роботики».

«Уборщик на лайнер «Мар Колинг». Необходима позитивная резус-реакция и иммунитет к клаустрофобии».

«Контролер по наблюдению за износом высокопрочных подшипников, знакомый с основами дженклинга. Предоставляется питание».

Блейну стало ясно, что его подготовка недостаточна даже для чернорабочего 2110 года. Открыв страницу, где были напечатаны объявления о найме подростков, он прочитал:

«Требуется юноша, интересующийся слик-траговым оборудованием. Блестящие перспективы. Необходимы знание основных принципов математической теории и умение работать с хутаан-уравнениями».

«Требуются молодые люди для работы коммивояжерами на Венере. Заработная плата плюс комиссионные. Владение основами русского, французского, немецкого и оурешского языков».

«Мальчики для доставки газет и журналов в компании «Эт Кол». Должны хорошо знать город и уметь водить шпренинг».

Итак, он не годится даже для доставки газет!

Блейна охватило отчаяние. Значит, найти работу гораздо труднее, чем он рассчитывал. Неужели в этом городе никому не нужны землекопы и рассыльные? Неужели всю черную работу выполняют роботы? Или даже для того чтобы возить тачку, нужна степень доктора наук? В каком мире он оказался?

В поисках ответа Блейн взглянул на первую страницу газеты, поточнее установил фокус аппарата и стал читать последние новости.

«На Новом Южном Марсе, в Оксе, ведется строительство космодрома».

«Полагают, что несколько пожаров на промышленных предприятиях в районе Чикаго вызваны действиями полтергейста. Ведется предварительная подготовка к его изгнанию».

«В секторе «Сигма Джи» пояса астероидов обнаружены богатые месторождения меди».

«В Берлине усилилась активность доппельгангеров».

«Проводится новое обследование поселений осьминогов во впадине Минданао».

«Обезумевшая толпа линчевала и сожгла двух местных зомби в Спенсере, штат Аризона. Против зачинщиков начато следствие».

«Как сообщил ведущий антрополог, архипелаг Туамото в Океании является последним оплотом простых нравов: нигде больше люди не живут по традициям двадцатого века».

«В отеле «Уолдорф» на ежегодном конгрессе создана Ассоциация погонщиков рыбных косяков Атлантики».

«Охота на вервольфа в Австрийском Тироле закончилась неудачей. Местные жители предупреждены об опасности и круглосуточно ждут появления чудовища».

«Законопроект, касающийся запрета на все виды охоты и поединки гладиаторов, отвергнут Конгрессом».

«Берсеркер убил четырех человек в центре Сан-Диего».

«Количество людей, погибших в результате аварий вертолетов, достигло в этом году миллиона».

Подавленный, Блейн отложил газету. Призраки, вервольфы, доппельгангеры, полтергейст… Эти мрачные, древние слова, которые сегодня означали, судя по всему, повседневные явления, наводили на него уныние. Он уже встретил зомби, и ему больше не хотелось сталкиваться с опасными побочными явлениями, ставшими результатом жизни после смерти.

Блейн встал и пошел дальше. Он шел через район театров, мимо плакатов и сверкающих реклам, приглашающих зрителей на бои гладиаторов в Мэдисон — сквер-гарден, щитов, извещающих о солидовизионных программах и сенсорных шоу, обертоновых концертах и венерианских пантомимах. Блейн грустно вспомнил, что и он мог бы стать одним из действующих лиц в этой сказочной стране, если бы Рейли не передумал. Сейчас его имя могло красоваться на афише одного из театров — «Человек из Прошлого»…

Ну, конечно! Внезапно Блейн понял свою уникальность и неповторимость в этом новом качестве. Корпорация «Рекс» спасла ему жизнь и перенесла в двадцать второй век из 1958 года для того, чтобы извлечь максимальную выгоду для себя. Однако ее руководители отказались от этого. Тогда что мешает ему использовать открывающиеся возможности в собственных целях? На что еще он годится? Похоже, остается одно — развлекать публику.

Он быстро направился к огромному зданию, в котором размещались конторы разных компаний, и обнаружил шесть театральных агентств. Блейн выбрал агентство «Барнекс, Скоуфилд и Стайлс» и поднялся в лифте на девятнадцатый этаж.

Он вошел в роскошную приемную, стены которой были украшены огромными солидографиями улыбающихся актрис. В дальнем конце комнаты сидела прелестная секретарша. Она вопросительно взглянула на Блейна.

Блейн подошел к ее столу.

— Мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь относительно моего номера, — сказал он.

— Мне очень жаль, — ответила секретарша, — но сейчас мы никого не берем. Все вакансии заполнены.

— Но это особый номер.

— Сожалею, но ничем не могу помочь. Загляните на будущей неделе.

— Послушайте, — произнес Блейн, — у меня по-настоящему уникальный номер. Видите ли, я — человек из прошлого.

— Да хоть призрак Скотта Мерривейла. — На лице девушки появилась очаровательная улыбка. — Вакансий нет. Зайдите через неделю.

Блейн повернулся к выходу. В это мгновение мимо него быстро прошел невысокий коренастый мужчина, на ходу кивнув секретарше.

— Доброе утро, мисс Тэтчер, — бросил он.

— Здравствуйте, мистер Барнекс, — ответила девушка.

Барнекс! Один из театральных агентов! Блейн бросился за ним и схватил за рукав.

— Мистер Барнекс, — произнес он, — у меня номер…

— У всех номера, — устало сказал Барнекс.

— Но мой номер уникален!

— У всех уникальные номера. — В голосе Барнекса послышалось раздражение. — Отпустите мой рукав, приятель. Зайдите на следующей неделе.

— Но я из прошлого! — воскликнул Блейн, чувствуя, что ведет себя по-дурацки. Барнекс повернулся и посмотрел на него, словно собирался вызвать полицию или позвонить в сумасшедший дом. Но Блейн уже не мог остановиться. — Да-да, из прошлого! У меня самые надежные доказательства. Корпорация «Рекс» перенесла меня в двадцать второй век. Спросите у них!

— «Рекс»? — задумчиво произнес Барнекс. — Да, я что-то слышал об этом у Линди… Гм-м… Зайдите ко мне, мистер?..

— Блейн. Том Блейн. — Он последовал за Барнексом в тесный, загроможденный кабинет. — Вы считаете, я подойду вам?

— Может быть, — Барнекс указал Блейну на стул. — В зависимости от обстоятельств. Скажите, мистер Блейн, вы из какого года?

— Из 1958-го. Я отлично знаком с тридцатыми, сороковыми и пятидесятыми годами. А если говорить о сценическом опыте, я играл на любительской сцене, когда учился в колледже, а знакомая актриса однажды сказала, что у меня хорошие способности…

— 1958 год… Это двадцатый век?

— Совершенно верно.

— Жаль, — покачал головой театральный агент. — Вот если бы вы были шведом из шестого века или японцем из седьмого, я бы нашел для вас работу. У меня не было бы никаких затруднений с римлянином из первого столетия или англосаксом из четвертого. Мало того, я мог бы устроить еще пару таких пришельцев из прошлого. Однако теперь, когда запрещены путешествия во времени, найти подобных людей практически невозможно. Я уж не говорю о периоде до Рождества Христова.

— А как с пришельцами из двадцатого века?

— Нет вакансий.

— То есть как это «нет»?

— Вот так. Бен Терлер из 1953 года играет все роли двадцатого века.

— Понятно. — Блейн медленно встал. — Все равно, спасибо, мистер Барнекс.

— Не стоит, — ответил Барнекс. — Жаль, что ничем не могу вам помочь. Вот если бы вы прибыли из любого года и любого места земного шара до одиннадцатого столетия, я мог бы попробовать… Послушайте, почему бы вам не встретиться с Терлером? Маловероятно, конечно, но вдруг ему потребуется дублер или еще что-то.

Он написал адрес на клочке бумаги и протянул Блейну. Блейн взял бумажку, еще раз поблагодарил и ушел.

На улице он остановился, кляня свою судьбу. Подумать только, его уникальное, неповторимое качество, единственное преимущество, выделяющее его среди остальных, уже захвачено каким-то Беном Терлером из 1953 года! Да, пожалуй, путешествия во времени действительно следует ограничить. Просто бессовестно перебросить человека на полтора столетия в будущее и затем не обращать на него никакого внимания.

Интересно, что за человек этот Терлер? Ну что же, скоро он узнает. Даже если Терлеру и не нужен дублер, все равно будет приятно поговорить с кем-то из своей эпохи. К тому же Терлер, проживший здесь дольше, может посоветовать, что делать в 2110 году человеку из двадцатого века. Блейн махнул рукой летевшему мимо геликебу и назвал адрес Терлера. Через пятнадцать минут он уже был в доме, где жил Терлер, и нажимал на кнопку звонка.

Дверь открыл прилизанный, полный мужчина с самодовольным лицом, в домашнем халате.

— Вы фотограф? — спросил он. — Что-то слишком рано.

— Нет, мистер Терлер, мы раньше не встречались, — покачал головой Блейн. — Я из вашего столетия. Меня перенесли сюда из 1958 года.

— Вот как? — подозрительно спросил мужчина.

— Совершенно верно, из 1958-го. Это сделала корпорация «Рекс». Можете поинтересоваться у них.

Терлер пожал плечами.

— Так, и что же вам нужно?

— Я думал, может быть, вам понадобится дублер или помощник…

— Нет-нет, я никогда не прибегаю к помощи дублера.

Терлер вознамерился закрыть дверь.

— Я так и думал, — произнес Блейн. — Зашел к вам лишь потому, что мне хотелось поговорить. За пределами своего столетия чувствуешь себя таким одиноким, вот и решил встретиться с вами. Наверное, вы тоже иногда испытываете такое чувство?

— Я? А-а. — Театральная улыбка внезапно озарила лицо Терлера. — Вы имеете в виду ностальгию по старому доброму двадцатому веку? Ну конечно, мне так приятно было бы как-нибудь поболтать с вами о тех временах, дружище. Маленький уютный Нью — Йорк, бейсбол, «Доджерс» и «Янкис», экипажи в парке, катание на роликовых коньках на Рокфеллер — плаза. Разумеется, скучаю по всему этому, еще бы! Вот только сейчас я немного занят.

— Да, конечно, — согласился Блейн. — Поговорим как-нибудь в другой раз.

— Обязательно! Буду ждать с нетерпением. — Улыбка на лице Терлера стала еще ослепительнее. — Позвоните моей секретарше, ладно, старина? Понимаете, придется согласовать время встречи — масса выступлений, ни минуты свободной. Выберем денек и поболтаем как следует. Вам, наверное, нужны деньги? Пара долларов не помешает…

Блейн покачал головой.

— Ну что ж, до свидания, — с напускной сердечностью произнес Терлер. — Звоните.

Блейн повернулся и пошел к выходу. Жаль, конечно, лишиться своего уникального качества, но еще хуже, что тебя обокрал какой-то самозванец, никогда не приближавшийся к 1953 году даже на сотню лет. Подумать только — катание на роликовых коньках на Рокфеллер Плаза! Он даже не подозревает, что там всегда был искусственный каток. Впрочем, Блейну не нужна была эта оплошность Терлера — все в его поведении так и кричало о фальши.

К сожалению, он, по-видимому, был единственным человеком в 2110 году, который смог уличить самозванца.

В этот же день Блейн купил смену белья и бритвенный прибор и снял комнату в дешевом отеле на 5-й авеню. Всю следующую неделю он искал работу.

Блейн обошел несколько ресторанов, где обнаружил, что мытье посуды с помощью человеческих рук осталось в прошлом. В космопортах и доках всю тяжелую работу выполняли роботы.

Однажды его едва не приняли на работу — инспектором по упаковке пакетов в универмаге Гимбел Мейсиз. Однако в отделе кадров тщательно изучили психологические качества его личности, определили индекс раздражительности и уровень внушаемости и отклонили кандидатуру Блейна. Предпочтение было отдано невысокому мужчине с тупым взглядом, обладателю степени кандидата наук в области дизайна пакетов.

Блейн возвращался к себе в отель едва живой от усталости и вдруг увидел в толпе знакомое лицо. Этого человека он узнал бы сразу же и где угодно. Ему было примерно столько лет, сколько Блейну: коренастый, рыжеволосый, курносый мужчина с чуть выступающими передними зубами и маленьким красным пятном на шее. Он никогда не терял присутствия духа и вел себя с веселой уверенностью человека, не сомневающегося в том, что вот сейчас что-то подвернется.

— Рей! — крикнул Блейн. — Рей Мелхилл! — Он растолкал толпу и схватил мужчину за руку. — Рей! Как ты сумел спастись?

Мужчина высвободился и отряхнул рукав пиджака.

— Меня зовут не Мелхилл, — сказал он.

— Не Мелхилл? Вы уверены?

— Конечно, уверен, — произнес мужчина, собираясь уйти.

Блейн встал у него на пути.

— Одну минуту. Он выглядит в точности, как вы, даже радиационный ожог на том же месте. Вы действительно уверены, что не являетесь Реем Мелхиллом, механиком с космолета «Бремен»?

— Совершенно уверен. — Голос мужчины звучал враждебно. — Вы с кем-то перепутали меня, молодой человек.

Блейн пристально посмотрел на уходящего, затем догнал его, схватил за плечо и повернул лицом к себе.

— Грязный ворюга! Ты украл тело Мелхилла! — воскликнул он, замахиваясь огромным кулаком.

Мужчина, так напоминающий Мелхилла, отлетел к стене здания. Потеряв сознание, он медленно сполз на тротуар. Блейн бросился к нему, и прохожие расступились, уступая дорогу.

— Берсеркер! — раздался истошный вопль какой-то женщины, подхваченный еще кем-то.

Блейн краем глаза заметил голубой мундир полицейского, пробирающегося через толпу. Полиция! Блейн пригнулся и нырнул в толпу, свернул за угол, потом за другой, перешел на шаг и огляделся. Полицейского не было видно. Блейн не спеша направился в гостиницу.

Это было тело Мелхилла, но в нем обитал кто-то другой. На этот раз механику спастись не удалось. У него отняли тело и продали какому-то старику, чья ворчливая душа носила складное тело, как плохо сидящий, сшитый на юношу костюм.

Теперь Блейн знал, что его друг действительно мертв. Он зашел в соседний бар, молча выпил за упокой души стакан виски и вернулся в отель.

Когда он проходил через вестибюль, его окликнул дежурный портье:

— Блейн! Одну минуту. У меня для вас письмо, — и скрылся в конторке.

Блейн ждал, удивляясь, кто мог написать ему. Разве что Мэри? Но он еще не позвонил ей и не собирался звонить, пока не найдет работу.

Портье вышел из конторки, подошел к стойке и вручил ему полоску бумаги. Там было написано:

«В Духовном коммутаторе, в филиале на 23-й улице Томаса Блейна ждет сообщение. Время работы — с девяти утра до пяти вечера».

— Интересно, как могли узнать, что я живу здесь? — спросил Блейн.

— У духов свои способы, — ответил портье. — Покойная теща моего приятеля сумела отыскать его, несмотря на троекратную перемену фамилии, трансплант и полную пересадку кожи. Он скрывался от нее в Абиссинии.

— У меня нет покойных тещ, — сказал Блейн.

— Тогда кто, по-вашему, хочет увидеться с вами? — поинтересовался портье.

— Завтра узнаю и расскажу, — пообещал Блейн, однако его сарказм пропал даром. Портье уже склонился над учебником — он учился на заочных курсах по техническому обслуживанию атомных двигателей.

Блейн пошел в свой номер.

Глава 13

Филиал Духовного коммутатора на 23-й улице находился в большом здании из серого камня недалеко от 3-й авеню. Над входом были выгравированы слова: «Посвящается свободному общению тех, кто находится на Земле, с теми, кто оставил ее».

Блейн вошел в здание и остановился перед схемой расположения отделов Духовного коммутатора. В ней были указаны этажи и номера комнат, где размещались отделы исходящих сообщений, входящих, переводов, отречений, изгнания духов, предложений, жалоб и наставлений. Он не знал, в какой отдел ему обращаться, да и понятия не имел даже о назначении Духовного коммутатора, поэтому направился со своим листком прямо в справочное бюро.

— Вам нужно обратиться в отдел входящих сообщений, — сообщила ему приятная седая женщина. — Это через вестибюль в комнате 32-А.

— Спасибо. — Блейн поколебался и спросил: — А вы не могли бы кое-что разъяснить?

— Конечно, — улыбнулась женщина. — Что именно?

— Мой вопрос может показаться вам глупым… но что такое «Духовный коммутатор»?

— На такой вопрос ответить непросто, — заметила женщина, продолжая улыбаться. — С философской точки зрения, я полагаю, можно назвать Духовный коммутатор движением вперед к более тесному единению, попыткой отказаться от дуализма сознания и тела и стремлением заменить…

— Нет, — прервал ее Блейн, — в буквальном смысле.

— В буквальном? Ну что ж, Духовный коммутатор представляет собой частную организацию, не облагаемую налогами, созданную для содействия общению с теми, кто находится на пороге потусторонней жизни. В некоторых случаях, разумеется, в нашей помощи не возникает необходимости, когда возможно непосредственное общение между живыми и теми, кто перешел в мир иной. Однако в большинстве случаев нужно усиление. У нашего центра есть соответствующая аппаратура, помогающая услышать голоса ушедших от нас. Кроме того, мы оказываем и другие услуги, например, изгнание нечистой силы, отречение, проповеди и прочее, что время от времени становится необходимым, когда плоть взаимодействует с духом. Теперь вы понимаете, чем мы занимаемся? — тепло улыбнулась женщина.

— Да, большое спасибо, — поблагодарил Блейн и направился по вестибюлю к комнате 32-А.

Это была маленькая невзрачная комната с несколькими креслами и громкоговорителем на стене. Блейн сел, не зная, что произойдет дальше.

— Том Блейн! — послышался тихий голос из громкоговорителя.

— Кто? Что это? — Блейн вскочил и бросился к двери.

— Том! Как поживаешь, дружище?

Блейн уже схватился за ручку, как вдруг узнал голос.

— Рей Мелхилл?

— Собственной персоной! Нахожусь там, куда попадают после смерти богатые люди! Здорово, а?

— Здорово? Это еще слабо сказано! — воскликнул Блейн. — Но каким образом, Рей? Ты, вроде, говорил, что у тебя не было страховки потусторонней жизни.

— Точно, не было. Сейчас я расскажу тебе все, что со мной приключилось. За мной пришли примерно через час после того, как увели тебя. Я был просто вне себя от ярости, думал, что сойду с ума. И злился, пока хлороформ давали, пока сознание стирали. Даже когда умирал, злился.

— А что такое смерть? — спросил Блейн.

— Это как взрыв. Я чувствовал, как разлетаюсь на мелкие куски, становлюсь большой, как целая галактика, куски распадаются еще на кусочки, и все это — я.

— А что было дальше?

— Не знаю. Может быть, мне помогло то, что я был страшно зол. Я занял огромное пространство, растянулся до предела — еще немного, и меня не стало бы, — но затем я снова сжался. Некоторым такое удается. Я ведь говорил тебе, что из миллиона всего несколько человек остаются живыми без специальной подготовки к жизни после смерти. Вот я и оказался одним из таких счастливчиков.

— Обо мне ты, наверное, все знаешь, — сказал Блейн. — Я пытался как-то помочь тебе, но тебя успели продать.

— Да, знаю, — ответил Мелхилл. — И все равно, спасибо, Том. И вот что еще: я благодарен за то, что ты врезал тому подонку, что носит теперь мое тело.

— Ты и это видел?

— Да вот, стараюсь следить за происходящим, — ответил Мелхилл. — Между прочим, мне понравилась твоя Мэри. Симпатичная девчонка.

— Спасибо, Рей. Скажи, а что такое потусторонняя жизнь? На что она похожа?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Я ведь туда еще не попал, Том. Я сейчас на Пороге. Это такая подготовительная ступень, нечто вроде моста между Землей и потусторонней жизнью. Понимаешь, это трудно описать. Что-то серое, с одной стороны Земля, а с другой — потусторонняя жизнь.

— А почему же ты не переходишь туда?

— Не хочется торопиться, — ответил Мелхилл. — Дорога в потустороннюю жизнь — улица с односторонним движением: перейдешь — и назад уже не вернуться. Теряешь всякий контакт с Землей.

Блейн задумался на мгновение, затем спросил:

— А когда ты собираешься окончательно перебраться?

— Не знаю еще. Думаю, пока останусь на Пороге и посмотрю, как тут дела.

— Ты хочешь сказать, что будешь наблюдать за мной?

— Ага.

— Спасибо, Рей, не надо. Перебирайся в потустороннюю жизнь. Я сам о себе позабочусь.

— Не сомневаюсь, — донесся голос Мелхилла. — Но все-таки пока останусь здесь. Ведь ты тоже поступил бы так, окажись ты на моем месте, правда? Так что не спорь. Скажи, ты знаешь, что тебе угрожает опасность?

Блейн кивнул.

— Ты имеешь в виду зомби?

— Я не знаю, кто он и что ему от тебя нужно, Том, но ничего хорошего ваша встреча не обещает. Постарайся держаться от него подальше — вдруг он что-то вспомнит? Но я имел в виду не это.

— Ты хочешь сказать, что мне еще что-то угрожает?

— Боюсь, что так. За тобой охотится призрак.

Блейн невольно рассмеялся.

— Что смешного? — негодующе спросил Мелхилл. — По-твоему, смешно, когда тебя преследует призрак?

— Нет, пожалуй. И все-таки, неужели это так серьезно?

— Господи, да ты полный невежда, — вздохнул Мелхилл. — Что ты знаешь о призраках? О том, как ими становятся и что им нужно?

— Ничего. Просвети меня.

— Когда человек умирает, у него появляются три возможности. Во-первых, его сознание может просто распасться, рассеяться и исчезнуть, и тогда наступает конец. Второе — сознание может противостоять травме умирания, и человек попадает в пороговую зону, становится духом. Об этих двух путях ты, по-видимому, знаешь.

— Дальше.

— Есть и третья возможность: сознание человека повреждается в результате травмы умирания, но не рассеивается. Оно попадает-таки на Порог. Однако напряжение оказывается настолько большим, что сводит его с ума. Вот так, мой друг, рождается призрак.

— Гм-м, — произнес Блейн. — Значит, призрак — это сознание, утратившее разум в результате травмы умирания?

— Совершенно верно. Он становится безумным и преследует людей.

— Зачем?

— Призраки преследуют людей, — сказал Мелхилл, — потому что переполнены болезненной ненавистью, злобой, страхом и болью. Они не попадают в потустороннюю жизнь. Им хочется провести как можно больше времени на Земле, на которой сконцентрировано все их внимание. Они стремятся вселять в людей страх, причинять им боль и страдания, сводить их с ума. Преследование людей становится для них самым приятным занятием, которое только им доступно. Это их безумие. Видишь ли, Том, с момента возникновения человечества…

С момента возникновения человечества существовали призраки, но их всегда было немного. Всего лишь несколько человек из миллиона выживали после смерти, и только немногие из числа уцелевших сходили с ума во время перехода к потусторонней жизни и превращались в призраков.

Однако влияние этих немногих было поистине колоссальным, потому что человечество всегда относилось к смерти со страхом, интересом и благоговением, смерть словно околдовывала людей, и холодное бесстрастие трупа, который только что был живым человеком, потрясало не меньше, чем ужасная улыбка скелета. Таинственный, создававшийся веками образ смерти с пальцем, угрожающе указующим в небеса, населенные бесчисленными духами, казался наполненным безграничным смыслом. Таким образом, каждый настоящий призрак превращался в тысячу воображаемых. Зловещий крик летучей мыши делал ее призраком. Болотные огоньки, раздуваемые сквозняком шторы и раскачивающиеся на ветру деревья становились призраками; огни святого Эльма, большеглазые совы, крысы за стенами и лисицы в кустах — всего это олицетворяло призрачное царство. Народные предания распространялись все шире, создавая ведьм и колдунов, маленьких несносных домовых, демонов и дьяволов, суккубов и инкубов, вервольфов и вампиров. Каждый подлинный призрак превращался в тысячу воображаемых, а всякое загадочное событие вызывало к жизни миллионы слухов.

Первые ученые-исследователи вошли в этот лабиринт, пытаясь отличить правду от сверхъестественных явлений. Они обнаружили бесчисленное множество надувательств, галлюцинаций и просто ошибок. Одновременно ученые столкнулись с рядом действительно необъяснимых случаев, которые были хоть и интересными, но редкими.

Рухнули все народные предания. Со статистической точки зрения призраков не существовало. Зато постоянно вырисовывалось неуловимое, не поддающееся объяснению нечто, отказывающееся втиснуться в рамки рациональной классификации. На протяжении столетий это «нечто» игнорировалось, а ведь именно оно давало основания для легенд о демонах и оборотнях. Наконец пришло время, когда научная теория догнала народные предания, нашла для них место в царстве неоспоримых явлений и придала им респектабельность.

После обнаружения и научного подтверждения потусторонней жизни призраки, не поддававшиеся ранее объяснению, стали рассматриваться как воплощение безумного сознания, населяющего расплывчатую пограничную область между Землей и потусторонним миром. Оказалось, что формы безумия у призраков можно относить к различным категориям, как у живых людей. Среди них были меланхолики; одержимые навязчивой идеей; дурашливые гебефреники, болтающие глупости; идиоты и слабоумные, возвращающиеся под маской малых детей; шизофреники, вообразившие себя животными; подобия вампиров и снежных людей; волки-оборотни; тигры-оборотни; лисы-оборотни; собаки-оборотни. Имелись также духи, обуреваемые страстью к разрушению, бросающие камни и устраивающие пожары, полтергейст и претенциозные параноики, возомнившие себя Люцифером или Вельзевулом, Израилем или Азраилом, духом прошедшего Рождества, фуриями, Высшим Судией или даже самой Смертью.

Преследование людей проистекало из безумной природы призраков. Они плакали у старых сторожевых башен, те немногочисленные призраки, на чьих хрупких плечах покоилось огромное строение народных легенд и сказок, смешивались с туманом вокруг виселиц, бормотали и несли чепуху на спиритических сеансах. Они разговаривали, рыдали, танцевали и пели, к удовольствию доверчивой публики, пока не появились ученые и наблюдатели со своими холодными трезвыми вопросами. Тогда призраки отступили обратно в пограничную область между Землей и потусторонней жизнью под натиском здравого рассудка, испугавшись за свои иллюзии и боясь возможности исцеления.

— Вот так все и было, — закончил Мелхилл. — В остальном ты и сам разберешься. После появления корпорации «Потусторонняя жизнь, инк.» намного больше людей остаются живыми после смерти и, разумеется, куда больше сходят с ума во время переселения в потусторонний мир.

— И, следовательно, появляется гораздо больше призраков, — добавил Блейн.

— Совершенно верно. Один из них преследует тебя. — Голос Мелхилла начал ослабевать. — Так что будь осторожен, Том. А мне пора идти.

— Что это за призрак, Рей? — спросил Блейн. — Чей? И почему тебе пора идти?

— Чтобы оставаться на Земле, требуется много энергии, — послышался шепот Мелхилла. — У меня ее почти не осталось. Мне нужна подзарядка. Ты еще слышишь меня?

— Слышу, продолжай.

— Я не знаю, когда он объявится, Том. И не имею представления, кто это такой. Я спросил его, но он не ответил. Будь осторожен.

— Хорошо, Рей, — ответил Блейн, прижимая ухо к громкоговорителю. — А с тобой я еще смогу поговорить?

— Да, наверное. — Голос Мелхилла был едва слышен. — Том, я знаю, что ты ищешь работу. Обратись к Эду Франчелу, 322, Вест, 19-я улица. Работа опасная, но платят неплохо. И гляди в оба.

— Рей! — крикнул Блейн. — Так что это за призрак?

Ответа не последовало. Громкоговоритель молчал, и Блейн остался один в маленькой комнате.

Глава 14

По адресу, который ему дал Рей Мелхилл, — 322, Вест, 19-я улица — находился маленький ветхий особняк недалеко от доков. Блейн поднялся по лестнице и нажал на кнопку звонка рядом с табличкой «Эдвард Дж. Франчел, предприниматель». Дверь открыл крупный лысеющий мужчина в рубашке без пиджака.

— Мистер Франчел? — спросил Блейн.

— Да, это я, — ответил мужчина, решительно улыбнувшись. — Проходите, сэр.

Он впустил Блейна в квартиру, пропахшую вареной капустой. Первая комната была превращена в офис — стол, заваленный бумагами, пыльный шкаф, уставленный папками, и несколько стульев. В глубине квартиры Блейн увидел темную гостиную. Откуда-то доносился рев солидовизора — шла дневная программа.

— Извините за беспорядок, — произнес Франчел, приглашая Блейна сесть. — Как только выдастся свободное время, переберусь в настоящую контору. Меня прямо-таки завалили заказами… Итак, сэр, чем могу служить?

— Я ищу работу, — сказал Блейн.

— Черт побери, — выругался Франчел, — а я принял вас за клиента.

Он повернулся в сторону гремевшего солидовизора и крикнул:

— Элис, сделай проклятую машину потише, а? — Подождал, пока звук стал чуть потише, и снова взглянул на Блейна. — Понимаешь, приятель, если мои дела не улучшатся, мне снова придется взять в аренду кабину для самоубийств на Кони-Айленд. Значит, ищешь работу?

— Совершенно верно. Рей Мелхилл посоветовал обратиться к вам.

Франчел улыбнулся.

— Как поживает Рей? — спросил он.

— Рей умер.

— Очень жаль, — покачал головой Франчел. — Он был хорошим парнем, хотя иногда с ним не было сладу. Когда пилоты космолетов бастовали, он работал у меня пару раз. Выпьешь что-нибудь?

Блейн кивнул. Франчел встал, подошел к шкафу и достал из-за папок бутылку пшеничного виски с надписью на этикетке «Moonjuice», затем поставил на стол два маленьких стаканчика и ловко наполнил их.

— Выпьем за Рея, — произнес Франчел, поднимая стаканчик с «лунным соком». — Значит, его все-таки «упаковали»?

— И даже «доставили», — кивнул Блейн. — Я только что говорил с ним через Духовный коммутатор.

— Значит, он сумел добраться до Порога! — с восхищением воскликнул Франчел. — Вот если бы нам так же повезло! Итак, тебе нужна работа? Ну что ж, может быть, я сумею помочь. Встань.

Он обошел вокруг Блейна, потрогал его бицепсы и похлопал по могучим плечам, затем остановился перед ним, кивая опущенной головой, — и вдруг нанес удар в лицо. Правая рука Блейна мгновенно взлетела вверх и парировала удар.

— Отличное телосложение, превосходная реакция, — удовлетворенно заметил Франчел. — Пожалуй, ты подойдешь. В оружии разбираешься?

— Не то чтобы очень, — ответил Блейн, еще не понимая, какую работу ему хотят предложить. — Так… старинное оружие. Гаранд, винчестер, кольт.

— Неужели? — заинтересовался Франчел. — Знаешь, мне всегда хотелось заняться коллекционированием старинного огнестрельного оружия. Однако во время охоты запрещено как огнестрельное, так и лучевое оружие. Что еще ты умеешь?

— Могу действовать винтовкой с примкнутым штыком, — сказал Блейн, подумав, как захохотал бы его сержант, услышав такое заявление.

— Действительно можешь? Выпады, защита и тому подобное? Черт меня побери! — поразился Франчел. — А мне казалось, что искусство штыкового боя утрачено навсегда. Ты первый за пятнадцать лет. Так вот, дружище, считай, что ты нашел работу.

Франчел подошел к столу, написал что-то на листке бумаги и протянул его Блейну.

— Отправляйся завтра по этому адресу на инструктаж. Тебе будут платить обычное жалованье участника охоты — двести долларов плюс пятьдесят за каждый рабочий день. У тебя есть оружие и снаряжение? Ладно, я подберу тебе что-нибудь, но стоимость будет вычтена из заработной платы. Кроме того, я беру десять процентов сверху. Согласен?

— Конечно, — согласился Блейн. — Вы не могли бы объяснить поподробнее относительно охоты?

— Тут нечего объяснять. Самая обычная охота. Только не болтай об этом. Я не уверен, что охоту еще не запретили. Жаль, что Конгресс не может принять окончательного решения относительно закона о самоубийствах и допустимых убийствах. А то непонятно, что разрешено, а что — нет.

— Это верно, — кивнул Блейн.

— Юридические аспекты тебе объяснят, наверное, во время инструктажа, — продолжал Франчел. — Там будут и остальные охотники, и жертва расскажет вам все, что нужно. Если будешь говорить с Реем, передай от меня привет. Скажи, я очень сожалею о его смерти.

— Обязательно передам, — сказал Блейн.

Он решил больше не задавать вопросов, опасаясь, что его невежество может стоить ему работы. А работа — любая работа — была сейчас необходима как для утверждения чувства собственного достоинства, так и для пополнения тощего кошелька.

Он поблагодарил Франчела и ушел.

Этим вечером Блейн поужинал в дешевой закусочной и купил несколько журналов. Ему удалось найти работу, а потому у него было хорошее настроение. Теперь Блейн не сомневался, что найдет для себя достойное место в этой эпохе.

Его эйфория исчезла, когда, возвращаясь к себе к отель, он увидел мужчину, который стоял в переулке и следил за ним. У мужчины было бледное лицо и бесстрастные глаза Будды, а грубая одежда висела на нем, как лохмотья на огородном пугале.

Это был зомби.

Блейн поспешил скрыться в отеле, отказываясь признать, что ему угрожает опасность. В конце концов, если коту дозволено смотреть на короля, то и зомби имеет право смотреть на человека, правда?

Впрочем, такие попытки успокоить себя оказались не слишком успешными, и его до утра мучили кошмары.

Рано утром Блейн отправился на угол 42-й улицы и Парк-авеню, чтобы сесть на автобус и ехать на инструктаж. Ожидая, он заметил какое-то волнение на противоположной стороне 42-й улицы.

Посреди заполненного людьми тротуара остановился мужчина. Он глупо хихикал, и прохожие стали обходить его. Блейну показалось, что мужчине было за пятьдесят, на нем был деловой твидовый костюм, очки, и ему не мешало бы похудеть. В руке он держал портфель и был похож на десятки миллионов деловых людей.

Внезапно он перестал смеяться, раскрыл портфель и достал оттуда два длинных, слегка изогнутых кинжала, затем отбросил в сторону пустой портфель и очки.

— Берсеркер! — послышался чей-то крик.

Мужчина бросился в толпу, размахивая сверкающими кинжалами. Люди закричали и стали в панике разбегаться.

— Берсеркер, берсеркер!

— Вызовите полицию!

— Берегитесь, берсеркер!

Один из прохожих упал на тротуар, зажимая рукой рану на плече и ругаясь. Лицо берсеркера стало огненно-красным, изо рта брызгала слюна. Он пробирался все дальше в толпу, и люди сбивали друг друга с ног, пытаясь убежать. Пронзительно крикнула упавшая женщина; пакеты, которые она держала в руках, рассыпались по тротуару.

Берсеркер попытался ударить ее кинжалом, зажатым в левой руке, но промахнулся и рванулся дальше в толпу.

Появились одетые в синюю форму полицейские — их было шесть или восемь, — они были вооружены.

— Всем лечь! — раздался властный голос. — На тротуар! Всем лечь!

Движение остановилось. Прохожие вокруг берсеркера бросились на тротуар. На той стороне улицы, где стоял Блейн, люди тоже поспешно ложились.

Веснушчатая девочка лет двенадцати потянула Блейна за рукав.

— Ложитесь и вы, мистер! Вас может задеть луч!

Блейн опустился на асфальт рядом с ней. Берсеркер повернулся и побежал к полицейским, испуская пронзительные вопли и размахивая кинжалами.

Трое полицейских одновременно открыли огонь. Бледно-желтые лучи вырвались из пистолетов и, попав в берсеркера, окрасились в красный цвет. Он вскрикнул, когда одежда на нем задымилась, повернулся и попытался убежать.

Желтый луч попал прямо ему в спину. Берсеркер швырнул кинжалы в полицейских и упал.

Вертолет «скорой помощи» опустился на мостовую с вращающимся винтом, в него погрузили труп берсеркера, раненых прохожих, и он тут же улетел. Полицейские принялись разгонять толпу,собравшуюся посмотреть на происшедшее.

— Расходитесь, расходитесь, спектакль закончен. Все по домам!

Толпа начала расходиться. Блейн встал и отряхнулся.

— Что случилось? — спросил он.

— Вот глупый, это же был берсеркер, — объяснила веснушчатая девочка. — Разве не видел?

— Видел. А что, здесь много таких?

Девочка с гордостью кивнула.

— В Нью-Йорке берсеркеров больше, чем в любом другом городе мира, кроме Манилы, — там их называют амоками. Но это одно и то же. У нас появляется примерно пятьдесят берсеркеров в год.

— Больше, — вмешался какой-то мужчина. — Семьдесят, даже восемьдесят в год. Но этот не слишком-то расторопный.

Вокруг Блейна и девочки собралась группа любопытных. Началось обсуждение происшедшего. Блейн подумал, что в двадцатом веке так обсуждали автомобильные аварии.

— Сколько человек пострадало?

— Всего пять, и, по-моему, он никого не убил.

— Он не слишком и старался, — сказала пожилая женщина. — Когда я была девчонкой, остановить таких удавалось не сразу. Да, в наше время были настоящие берсеркеры.

— Да и место он выбрал неудачное, — заметила веснушчатая девочка. — 42-я улица всегда полна полицейских. Здесь берсеркер даже не успеет развернуться, как его тут же приканчивают.

— Ладно, ребята, расходитесь, — послышался голос подошедшего здоровенного полицейского. — Повеселились и хватит.

Толпа разошлась, Блейн сел в автобус, недоумевая, почему пятьдесят или даже больше человек в Нью-Йорке становятся неистовыми берсеркерами каждый год. От нервного напряжения? Безумное проявление индивидуализма? Особый вид преступления для взрослых?

И это тоже придется выяснить, если он хочет понять мир 2110 года.

Глава 15

По указанному адресу находилась роскошная квартира на верхнем этаже фешенебельного дома на Парк-аверю, в районе 70-х улиц. Дворецкий провел его в просторную комнату с длинным рядом кресел. Там уже сидела дюжина громкоголосых, крепких, загорелых мужчин, небрежно одетых и неловко чувствующих себя в такой изысканной обстановке. Большинство из них знали друг друга.

— Привет, Отто! Решил снова поохотиться?

— Да. Нет денег.

— Я так и знал, что ты вернешься к нам, старина. Здорово, Тим!

— Как поживаешь, Бьерн? Это моя последняя охота.

— Вот как? До следующего раза?

— Нет, я серьезно. Покупаю ферму в глубоководной впадине Северной Атлантики. Нужен вступительный взнос.

— Да ведь ты пропьешь свой взнос!

— На этот раз не пропью.

— Привет, Тезей! Верная рука в порядке?

— Как всегда, Чико. А ты как?

— Ничего, малыш.

— А вот и Сэмми Джонс, как всегда последний.

— Но ведь я не опоздал, правда?

— Опоздал на десять минут. Где твой кореш?

— Слиго? Погиб. Во время охоты на Астуриасе.

— Круто подзалетел. Страховка-то хоть была на потустороннюю жизнь?

— Вряд ли.

В комнату вошел мужчина и громко произнес:

— Господа! Прошу внимания!

Он остановился в центре комнаты, подбоченившись и глядя на сидящих охотников. Это был худощавый, мускулистый мужчина среднего роста, в бриджах и рубашке с расстегнутым воротником. У него были небольшие холеные усики и удивительно синие глаза, выделявшиеся на худом загорелом лице. Несколько секунд он разглядывал охотников, отчего те неловко покашливали и шаркали ботинками.

— Доброе утро, господа, — сказал наконец мужчина. — Меня зовут Чарльз Халл, я ваш наниматель и жертва. — По его лицу пробежала холодная улыбка. — Прежде всего, господа, несколько слов по поводу законности нашего мероприятия. В последнее время возникла некоторая путаница в этом вопросе. Мой адвокат тщательно изучил все аспекты данной проблемы и даст вам сейчас разъяснения. Прошу вас, мистер Дженсен!

В комнату вошел невысокий, нервного вида мужчина, поправил очки и откашлялся.

— Да, мистер Халл. Господа, относительно законности охоты в данный момент: в соответствии с пересмотренными и дополненными поправками к закону о самоубийстве от 2102 года, любой человек, защищенный страховым полисом, гарантирующим ему потустороннюю жизнь, имеет право выбрать для себя любую смерть в любое время и в любом месте за исключением жестоких и противоестественных способов. Законность этого основного «права на смерть» очевидна: юристы не признают физическую смерть как таковую, если эта смерть не влечет за собой гибели сознания. Если сознание сохраняется, то убить тело не менее законно, чем состричь ноготь, — с юридической точки зрения. В соответствии с недавним решением Верховного суда тело считается всего лишь придатком сознания, которое может избавиться от него, когда пожелает.

Во время объяснения Халл расхаживал по комнате быстрыми кошачьими шагами. Потом он остановился и сказал адвокату:

— Благодарю вас, мистер Дженсен. Таким образом, никто не может оспаривать мое право на самоубийство. А также нет ничего незаконного в том, что я выбрал одного человека — или нескольких, — чтобы они помогли мне совершить этот акт. Ваши действия считаются законными, поскольку попадают под раздел разрешенных убийств закона о самоубийстве. Как видите, все хорошо. Единственная проблема вытекает из недавней поправки к закону о самоубийстве. Он кивнул мистеру Дженсену.

— Эта поправка гласит, — произнес Дженсен, — что человек может выбрать для себя любой способ смерти в любое время и в любом месте и тому подобное, если «таковая смерть не причинит физического ущерба другим людям».

— Вот эта поправка, — заметил Халл, — и затрудняет дело. Итак, охота является юридически дозволенным способом самоубийства. Время и место уже выбраны. Вы, охотники, преследуете меня. Я, ваша жертва, убегаю. Вы ловите меня и убиваете. Великолепно! За исключением одной детали. — Он повернулся к адвокату. — Мистер Дженсен, вы можете уйти. Мне не хочется, чтобы вы оказались замешанным в это дело.

После того как адвокат покинул комнату, Халл продолжил:

— Загвоздка в том, что я буду вооружен и приложу все усилия, чтобы убить как можно больше охотников. Любого из вас. Даже всех, если удастся. И вот это является незаконным. — Халл грациозно опустился в кресло. — Преступление, однако, совершаю я, а не вы. Я нанял вас, чтобы вы меня убили. Вы понятия не имеете, что я собираюсь защищаться и наносить ответные удары. Это, конечно, юридическая фикция, но она спасает вас от обвинения в соучастии. Если меня арестуют в тот момент, когда я попытаюсь убить одного из вас, наказание, которое я понесу, будет очень суровым. Но меня не схватят. Один из вас убьет меня, и таким образом я окажусь вне досягаемости человеческого правосудия. Если же мне удивительно не повезет и я убью вас всех, мне придется покончить с жизнью старинным способом и принять сильнодействующий яд. Но такой исход охоты был бы для меня большим разочарованием. Надеюсь, вы окажетесь достаточно умелыми и не допустите этого. Есть вопросы?

Охотники зашушукались, обмениваясь мнениями.

— Хитрый, ублюдок, а говорит-то как!

— Да брось ты, все жертвы так говорят.

— Считает себя умнее нас, хочет удивить юридическими тонкостями.

— Посмотрим, что он запоет, когда почувствует в брюхе холодную сталь.

— Великолепно. — На лице Халла снова появилась холодная улыбка. — Будем считать, что ситуация всем ясна. А теперь попрошу рассказать, каким оружием вы собираетесь пользоваться.

Охотники отвечали один за другим:

— Булава.

— Сетка и трезубец.

— Копье.

— «Утренняя звезда».

— Бола.

— Ятаган.

— Винтовка со штыком, — произнес Блейн, когда подошла его очередь.

— Меч.

— Алебарда.

— Сабля.

— Спасибо, господа, — поблагодарил охотников Халл. — Сам я буду вооружен рапирой — и никаких защитных доспехов. Встретимся на рассвете в воскресенье в моем имении. Дворецкий вручит каждому из вас бумагу, где будет объяснено, как туда добраться. Охотника со штыком попрошу остаться. Всем остальным — до свидания.

Охотники вышли. Халл взглянул на Блейна.

— Умение орудовать винтовкой со штыком — необычное искусство. Где вы учились штыковому бою?

Блейн поколебался, потом ответил:

— В армии, с 1943-го по 1945 год.

— Вы из прошлого?

Блейн кивнул.

— Интересно, — произнес Халл, не проявляя, однако, интереса. — Это ваша первая охота?

— Да.

— Вы производите впечатление неглупого человека. Полагаю, у вас есть веские причины, по которым вы выбрали такое опасное и неблагородное занятие?

— Мне нужны деньги, — ответил Блейн, — я не мог найти никакой другой работы.

— Да, конечно, — согласился Халл, словно знал об этом с самого начала. — И вы стали участником охоты. Но ведь охота — это не простое занятие, а охотиться на зверя под названием «Человек» может не каждый. Для такой профессии требуются определенные качества и далеко не последнее из них — способность убивать. Вы считаете, что обладаете таким врожденным талантом?

— Наверное, — ответил Блейн, который никогда раньше не задумывался над подобным вопросом.

— Интересно, — задумчиво произнес Халл. — Несмотря на воинственную внешность, вы не кажетесь таким человеком. Что, если вам не удастся заставить себя совершить убийство? А вдруг в решающий момент, когда сталь ударится о сталь, вас охватят сомнения?

— Я готов попробовать, — сказал Блейн.

— Я тоже, — кивнул Халл. — Возможно, где-то в глубине вашего сознания прячется убийца. А может быть, и нет. Это, безусловно, придаст особую остроту нашей игре, хотя не исключено, что у вас не хватит времени, чтобы насладиться ею.

— Это уж моя забота, — отозвался Блейн, испытывая глубокую неприязнь к своему элегантному разговорчивому работодателю. — Можно задать вопрос?

— Я к вашим услугам.

— Спасибо. Почему вам так хочется умереть?

Халл уставился на него, затем расхохотался.

— Теперь я не сомневаюсь, что вы прибыли из прошлого! Ну и вопрос вы мне задали!

— Вы можете на него ответить?

— Конечно. — Халл откинулся на спинку кресла, и на его лице появилось мечтательное выражение человека, готовящегося пуститься в рассуждения. — Мне сорок три года, и я устал от бесконечных ночей и дней. Я богат и всю жизнь поступал так, как мне нравилось, ни в чем себе не отказывая. Я испытал все, придумывал новые развлечения, веселился, плакал, любил, ненавидел, вкушал наслаждения, пьянствовал — я сыт по горло. Я насладился всем, что могла предложить мне Земля, и теперь не хочу повторять скучный опыт. Будучи молодым, я представлял себе эту прелестную зеленую планету, плывущую по своему таинственному пути вокруг пылающего желтого светила, сокровищницей, бронзовой шкатулкой, полной наслаждений и неистощимой в своем стремлении удовлетворять мои все новые и новые желания. Однако теперь я прожил много лет и, к своему глубокому сожалению, обнаружил, что наступил конец страстям и желаниям. Сейчас я смотрю с буржуазным самодовольством на нашу жирную круглую Землю, которая на безопасном расстоянии и с постоянной скоростью крутится вокруг безвкусно сияющего Солнца. А таинственная сокровищница, которой представлялась мне Земля, оказалась раскрашенной коробкой для детских игрушек. В ней почти не осталось наслаждений, а те, что остались, больше не волнуют кровь. — Халл взглянул на Блейна, чтобы проверить, какой эффект произвели его слова, и продолжал: — Скука простирается передо мной, как огромная безводная пустыня, и я предпочел не мучиться. Вместо этого я выбрал движение вперед и решил испытать последнее и величайшее ощущение на Земле — смерть, пройти через ворота, ведущие к потусторонней жизни. Вы понимаете меня?

— Разумеется, — бросил Блейн; театральность Халла раздражала, но слова производили впечатление. — Но зачем так спешить? Не исключено, что жизнь подарит вам еще немало хорошего. А вот смерть — шаг непоправимый. Не лучше ли повременить?

— Вот мнение настоящего оптимиста из двадцатого века, — засмеялся Халл. — «Жизнь — это реальность, жизнь — это серьезно…» В ваше время приходилось верить в то, что жизнь — самое ценное, что есть у человека. Действительно, разве у вас был выбор? Кто из вас по-настоящему верил в жизнь после смерти?

— Это не меняет сути моего вопроса, — заметил Блейн. Ему не нравились эти осторожные, скучные рассуждения, на которые его вынудил Халл.

— Как раз наоборот! Изменились перспективы жизни и смерти. Вместо банального совета Лонгфелло мы следует указанию Ницше — умрите вовремя! Разумные люди не хватаются за оставшуюся жизнь подобно тому, как утопающий хватается за соломинку. Они понимают, что телесная жизнь — это всего лишь бесконечно малая часть человеческого существования. Почему не приблизить конец, если хочется? Отчего бы этим способным ученикам не перепрыгнуть через одни-два класса в этой школе? Только трусы, глупцы и неучи цепляются за каждую скучную секунду земного существования.

— Значит, только трусы, глупцы и неучи, — повторил Блейн. — И те несчастные, кто не может позволить себе приобрести страховку для переселения в потустороннюю жизнь.

— У богатых и занимающих видное положение в обществе есть привилегии, — по лицу Халла скользнула едва заметная улыбка, — но и обязательства. Одним из таких обязательств является необходимость умереть своевременно, пока ты не превратился в помеху для равных тебе и не стал ужасом для себя самого. Однако акт смерти должен быть выше положения в обществе и хороших манер. Это доказательство благородства человека, королевский зов, рыцарский долг, его самое великое приключение в жизни. То, как он проявит себя в этом одиноком и опасном предприятии, характеризует его как человека. — Синие глаза Халла сверкнули фанатичным огнем. — Я не собираюсь встретить это великое событие в мягкой постели. Мне не по вкусу скучная, обыкновенная смерть, которая явится ко мне во сне. Я хочу погибнуть в бою!

Блейн кивнул, несмотря на раздражение, и почувствовал сожаление при мысли о собственной прозаической смерти. Погибнуть в автомобильной катастрофе! Как глупо, неинтересно и банально! А каким странным, благородным, мрачным казался выбор Халла. С претензией, конечно, так ведь и вся жизнь в бесконечной Вселенной неживой материи претенциозна. Халл походил на древнего японского самурая, спокойно опускающегося на колени для совершения ритуала харакири, подчеркивая таким образом ценность жизни в самом выборе смерти. Однако харакири — пассивное восточное признание своего конца, тогда как Халл выбрал чисто западный способ смерти — свирепый, жестокий и ликующий.

Восхитительно! Но в то же время крайне неприятно для человека, еще не собирающегося умирать.

— Я не имею ничего против того, чтобы вы или любой другой человек выбирали способ умереть, — произнес Блейн. — А вот как быть с теми охотниками, которых вы собираетесь убить? Они не собираются умирать, да и на жизнь после смерти им рассчитывать не приходится.

— Они сами выбрали такую опасную профессию, — пожал плечами Халл. — Как сказал Ницше: им нравится рисковать и играть в кости со смертью. Вы что, Блейн, передумали и отказываетесь от участия в охоте?

— Нет.

— Значит, встретимся в воскресенье.

Блейн направился к двери и взял у дворецкого листок бумаги с указаниями. Выходя, он обернулся.

— Интересно, приходила ли вам в голову одна вещь? — задумчиво спросил он.

— Какая?

— Не может быть, чтобы вы не думали об этом раньше. А вдруг все это — научно обоснованная потусторонняя жизнь, голоса мертвых, духи — всего лишь гигантская мистификация, состряпанная корпорацией «Потусторонняя жизнь» ради наживы?

Халл замер, словно окаменел. Когда он заговорил, в его голосе слышалась ярость.

— Это совершенно исключено. Подобная мысль могла прийти в голову только абсолютно невежественному человеку.

— Возможно. Но представьте, каким дураком вы окажетесь, если это действительно так! До свидания, мистер Халл.

Блейн ушел, радуясь, что сумел вывести из себя этого самодовольного, изысканного мерзавца хотя бы на мгновение; одновременно он испытывал сожаление, что его собственная смерть была такой повседневной и бесцветной.

Глава 16

На следующий день, в субботу, Блейн пошел в контору, где ему дали винтовку, штык, охотничью форму и рюкзак. Он получил аванс — половину жалованья минус десять процентов и стоимость снаряжения. Деньги оказались весьма кстати, потому что у него осталось всего три доллара с мелочью.

Он заглянул в Духовный коммутатор, но никаких вестей от Мелхилла не было. Блейн вернулся в отель и остаток дня посвятил тренировке, отрабатывая выпады и защиту.

Весь вечер он чувствовал, как при мысли о предстоящей охоте нарастает нервное напряжение. Чтобы рассеяться, он пошел в небольшой бар в Вест-Сайде, где была воссоздана обстановка двадцатого века: длинная блестящая стойка, деревянные стулья, на полу опилки, а вдоль нижней части стойки — медная поперечина, на которую посетители ставили ноги. Блейн сел за столик и заказал пиво. Мерцали классические неоновые огни, а из подлинного музыкального автомата середины двадцатого века доносились сентиментальные мелодии Глена Миллера и Бенни Гудмэна. Блейн сидел, склонившись над стаканом пива, и уныло спрашивал себя: кто он и кем намеревается стать.

Неужели он действительно взялся за работу охотника и готов убивать людей? Тогда куда исчез настоящий Том Блейн, бывший конструктор парусных яхт, бывший любитель стереофонической музыки, бывший читатель хороших книг, бывший ценитель хороших пьес? Что случилось с этим спокойным, насмешливым и совсем неагрессивным человеком? Да разве этот человек, будь он в своем худощавом, пластичном теле, взялся бы за ремесло убийцы? Нет, никогда!

Неужели тот знакомый Блейн, о котором он так сейчас жалел, покорен и подавлен этим крупным мускулистым телом бойца с молниеносной реакцией? Может быть, это тело, выделяющее в кровь какие-то таинственные вещества, с его особым мозгом и нервной системой, — именно это деспотичное тело несет ответственность за все и толкает своего беспомощного владельца на преступления?

Блейн потер глаза и подумал, какая чепуха приходит порой в голову. Истина состоит в том, что он умер в результате стечения обстоятельств, от него не зависящих, заново родился в будущем и обнаружил, что он ни на что не способен, кроме охоты. Что и требовалось доказать.

Однако это благоразумное объяснение не удовлетворило его, а на поиски постоянно ускользающей правды времени не оставалось.

Блейн уже не был нейтральным наблюдателем событий, происходивших в 2110 году. Он превратился в их участника, начал играть активную роль и перестал быть бесстрастным зрителем. Действие привлекало его, побуждало к совершению поступков. Тормоза были выключены, и машина марки «Блейн» катилась вниз по крутому склону холма Жизни все быстрее и быстрее. Может, сейчас у него осталась последняя возможность подумать, взвесить, проверить правильность выбранного пути…

Но было уже поздно. На стул напротив опустился мужчина, словно тень, закрывшая лик мира. Блейн смотрел в белое, ничего не выражающее лицо зомби.

— Добрый вечер, — произнес зомби.

— Добрый вечер, — сдержанно ответил Блейн. — Хотите что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо. Мой организм не переносит стимуляции.

— Сочувствую, — сказал Блейн.

Зомби пожал плечами.

— Теперь у меня появилось имя, — сообщил он. — До тех пор пока не припомню своего настоящего имени, я буду звать себя Смит. Вам нравится?

— Хорошее имя, — согласился Блейн.

— Спасибо. Я был у врача. Он сказал, что мое тело слабеет. У него нет выносливости, оно не способно восстанавливать силы.

— Неужели вам ничем нельзя помочь?

Смит покачал головой.

— Мое тело определенно в состоянии зомби. Я слишком поздно проник в него. Врач считает, что мне осталось несколько месяцев, не больше.

— Очень жаль, — ответил Блейн, чувствуя отвратительную тошноту, подступающую к горлу при виде этого мрачного, с грубыми чертами и серо-свинцовой кожей лица с терпеливыми глазами Будды.

Смит сидел в мятой рабочей одежде, висящей на нем мешком, какой-то неестественно расслабленный. Его белое лицо было гладко выбрито. От него сильно пахло лосьоном. Однако в нем уже стали заметны перемены. Блейн уже обратил внимание, что мягкая и упругая когда-то кожа начала сохнуть, появились крохотные морщины вокруг глаз, носа и рта, складки на лбу, напоминающие трещины в старой высохшей коже. Кроме того, Блейну показалось, что сквозь резкий запах лосьона пробивался едва заметный душок тления.

— Что вам от меня нужно? — спросил Блейн.

— Я не знаю.

— Тогда оставьте меня в покое.

— Я не могу, — произнес Смит извиняющимся тоном.

— Вы хотите меня убить? — в горле Блейна пересохло.

— Я ведь уже сказал, что не знаю! Я ничего не помню! Убить вас, защитить, любить, искалечить — я еще не знаю! Но придет время, и я вспомню, Блейн! Это я вам обещаю.

— Оставьте меня в покое, — попросил Блейн, чувствуя, как напрягаются мускулы.

— Не могу, — ответил Смит. — Неужели вы не понимаете? Я не знаю ничего, кроме вас. Буквально ничего! Я не знаю этого мира, ни одного лица, ни одного человека. У меня нет памяти. Вы — моя единственная связь с чем-то, центр моего существования, только ради вас я цепляюсь за жизнь.

— Замолчите!

— Почему? Ведь это правда! Неужели вы думаете, что мне нравится таскать по улицам это разваливающееся тело? Кому нужна жизнь, если не на что надеяться и нечего вспомнить? Смерть куда лучше! Жизнь — это вонючая разлагающаяся плоть, тогда как смерть — чистое бесплотное сознание! Я думаю об этом, мечтаю о ней, прекрасной бесплотной смерти! Но меня останавливает одно: у меня остались вы, Блейн, из-за вас я заставляю себя жить.

— Убирайтесь! — крикнул Блейн. К горлу подступила тошнота.

— Это вы мое солнце и луна, мои звезды, моя земля, вся моя вселенная, моя жизнь, мой друг, враг, возлюбленный, убийца, жена, отец, ребенок, муж…

Блейн изо всех сил ударил Смита кулаком в скулу. Зомби упал. Выражение лица его не изменилось, однако на скуле свинцового цвета появился огромный пурпурный кровоподтек.

— Вы пометили меня, — прошептал Смит.

Кулак Блейна, занесенный для второго удара, бессильно опустился.

— Я ухожу, — произнес Смит, вставая. — Будьте осторожнее, Блейн. Не умирайте пока! Вы мне нужны. Скоро я вспомню и приду к вам.

Смит вышел из бара. Его угрюмое избитое лицо было неподвижно.

Блейн заказал двойное виски и долго сидел со стаканом в руке, пытаясь унять дрожь.

Глава 17

Блейн прибыл в имение Халла на загородном джетбусе за час до рассвета. На нем была традиционная форма охотника — рубашка и брюки цвета хаки, ботинки на резиновой подошве и широкополая шляпа. На одном плече висел рюкзак, на другом — винтовка и штык в пластмассовом чехле.

У ворот его встретил слуга, который проводил Блейна к низкому нескладному особняку. От слуги Блейн узнал, что имение Халла занимает девяносто акров леса в Адирондакских горах, между Кином и Элизабеттауном. Именно здесь, сообщил ему слуга, совершил самоубийство отец Халла в возрасте пятидесяти одного года, причем сумел убить шестерых охотников, но седьмой, вооруженный саблей, отсек ему голову. Какая славная смерть! Дядя Халла, наоборот, предпочел смерть берсеркера в Сан-Франциско, который так любил. Полицейским пришлось двенадцать раз выстрелить в него из лучевых пистолетов, прежде чем он умер. С собой дядя Халла прихватил семерых прохожих. Газеты много писали об этом событии, и вырезки хранятся в семейном альбоме.

Причина в разных темпераментах, объяснил старый разговорчивый слуга. Некоторые, как, например, дядя Халла, обладают веселым характером, любят компанию и предпочитают смерть в толпе, у всех на виду. А другие, вроде нынешнего мистера Халла, любят одиночество и природу.

Слушая, Блейн вежливо кивал. Слуга проводил его в большую комнату, обставленную в деревенском стиле. Там уже собрались охотники. Они пили кофе и в последний раз оттачивали острые как бритва лезвия. Сверкала голубая сталь меча, отливала серебром блестящая алебарда, искры света вспыхивали на полированном острие копья и поблескивали льдом на остроконечных шипах булавы и шара на цепи — «утренней звезды». На первый взгляд, подумал Блейн, все это напоминает сцену из средневековья. Однако потом он решил, что это больше похоже на приготовления к съемкам фильма.

— Придвигай стул, приятель, — сказал алебардист. — Добро пожаловать в Благотворительное общество защиты мясников, забойщиков скота и странствующих убийц. Меня зовут Сэмми Джонс, я лучший алебардист в Северной и Южной Америке, да и в Европе, пожалуй, тоже.

Блейн сел, и его представили остальным охотникам. Среди них были люди разных национальностей, хотя все говорили между собой по-английски.

Сэмми Джонс, приземистый черноволосый мужчина с широченными плечами, был одет в заплатанную и выцветшую форму цвета хаки; на его лице, словно высеченном из камня, виднелось несколько шрамов, оставшихся от прошлых охот.

— Это у тебя первая охота? — спросил он, глядя на новенькую форму Блейна.

Тот кивнул, достал винтовку из пластикового чехла и закрепил штык на стволе, проверил крепление, подтянул ремень и снова снял штык.

— Ты действительно владеешь этой штуковиной? — спросил Джонс.

— Конечно, — ответил Блейн; в его голосе прозвучало больше уверенности, чем он чувствовал.

— Тогда хорошо. Такие, как Халл, нутром чувствуют слабину. Они пытаются расправиться со слабаками в первую очередь.

— Сколько времени обычно длится охота?

— Трудно сказать, — пожал плечами Джонс. — Один раз я участвовал в охоте, которая продолжалась восемь дней. Это было на Астуриасе, там прикончили моего напарника Слиго. В общем-то хорошая команда расправляется с жертвой за пару дней, не больше. Все зависит от того, как тот желает умереть. Некоторые жертвы стараются продержаться как можно дольше. Прячутся в пещерах и оврагах, ублюдки, приходится лезть за ними, каждую минуту ожидая, что тебя проткнут. Вот так и погиб Слиго. Мне кажется, однако, что Халл не из их числа. Он хочет умереть как герой, как настоящий мужчина. Значит, будет рисковать, стараясь прикончить как можно больше охотников своим вертелом.

— Похоже, он тебе не нравится, — заметил Блейн.

Сэмми Джонс поднял густые брови.

— Не люблю, когда из смерти делают целый спектакль. А вот и наш герой.

В комнату вошел Халл, элегантный и стройный, в шелковой рубашке цвета хаки, с белым платком на шее. В руке он держал небольшой рюкзак, а на плече висела зловещего вида рапира.

— Доброе утро, господа, — поздоровался он. — Оружие наточено, рюкзаки собраны, шнурки туго завязаны? Великолепно! — Халл подошел к окну и раздвинул шторы. — Взгляните на первый луч зари, эту светлую полоску на востоке, предвестник появления нашего свирепого бога Солнца, распоряжающегося охотой. Я ухожу. Слуга оповестит вас, когда истекут положенные мне льготные полчаса. После этого вы можете преследовать меня и убить — если сумеете. Поместье огорожено. Я не буду выходить за ограду — и вы тоже.

Халл поклонился и стремительно вышел из комнаты.

— Господи, как я ненавижу таких павлинов! — крикнул Сэмми Джонс, когда дверь закрылась. — Все они одинаковы. Так высокомерно и дерзко ведут себя, таких героев из себя строят. Если бы они знали, какими дураками я их считаю, ведь я уже двадцать восемь раз участвовал в таких делах.

— А почему ты стал охотником? — спросил Блейн.

— Мой отец был алебардистом и научил меня владеть боевым топором, — пожал плечами Сэмми Джонс. — Это единственное, что я умею.

— Ты мог бы попробовать другую профессию.

— Пожалуй. Но дело в том, что мне нравится убивать этих аристократов. Я ненавижу каждого богатого джентльмена, благоразумно обеспечившего себе потустороннюю жизнь, тогда как бедняки не имеют средств на страховку. Я получаю удовольствие, убивая этих господ, и если бы у меня были деньги, то с радостью заплатил бы за такую честь.

— А вот Халлу нравится убивать бедняков вроде тебя, — заметил Блейн. — Это ужасный мир.

— Нет, честный, — покачал головой Сэмми Джонс. — Ну-ка встань, я поправлю тебе рюкзак.

Покончив с этим, Сэмми Джонс предложил:

— Послушай, Том, почему бы нам с тобой не держаться вместе во время охоты? Взаимовыручка — понимаешь?

— Скорее тебе придется выручать меня, — ответил Блейн.

— Ну и что? — сказал Джонс. — Сноровка придет — надо только поучиться. А у кого учиться, как не у меня, лучшего из лучших?

— Спасибо, Сэмми, — поблагодарил Блейн. — Постараюсь не подвести тебя.

— Не сомневаюсь, что ты справишься. Только учти: Халл — фехтовальщик, а у фехтовальщиков есть свои хитрые приемы. Я тебе все объясню по дороге. Когда он…

В этот момент в комнату вошел слуга по старинным хронометром в резном футляре. Когда секундная стрелка коснулась цифры двенадцать, он взглянул на охотников.

— Господа, полчаса истекли. Можно начинать охоту.

Охотники высыпали на улицу, в туманное серое утро. Тезей, следопыт, с трезубцем на плече, сразу напал на след, который вел наверх по склону, к вершине горы, окутанной дымкой.

Вытянувшись длинной цепочкой, охотники двинулись вверх по склону.

Раннее утреннее солнце быстро разогнало туман. Когда они вышли к голым гранитным валунам, Тезей потерял след. Охотники разошлись ломаной цепью по склону горы и продолжали осторожно продвигаться вперед.

В полдень охотник с мечом заметил на ветке колючего куста лоскут шелковой ткани цвета хаки. Через несколько минут Тезей нашел следы ботинок на мху. Они вели вниз, в узкую долину, густо поросшую деревьями. Охотники устремились вперед.

— Вот он! — крикнул кто-то.

Блейн стремительно обернулся и увидел ярдах в пятидесяти справа от себя бегущего бойца с «утренней звездой» в руке. Этот охотник был самым молодым среди них — могучий самоуверенный сицилиец. Его оружие состояло из толстой рукоятки из ясеня и прикрепленного к ней цепью длиною в фут тяжелого шара с острыми шипами — это и была «утренняя звезда». Сицилиец размахивал шаром над головой и распевал боевую песню.

Сэмми Джонс и Блейн бросились к нему. Они увидели, как из кустов с обнаженной рапирой выскочил Халл. Сицилиец рванулся к Халлу и изо всех сил нанес сокрушительный удар, способный свалить дерево. Халл увернулся и сделал выпад. Охотник захрипел и упал — острие рапиры вонзилось ему в горло. Халл наступил на грудь упавшего, выдернул рапиру и снова исчез в кустах.

— Я никогда не понимал, как можно пользоваться «утренней звездой» в бою, — покачал головой Сэмми Джонс. — Такое неуклюжее оружие. Если не свалишь противника первым ударом, на второй времени уже не остается.

Сицилиец был мертв. Следы Халла, пробежавшего через кусты, были видны отчетливо. Они бросились по следам, остальные охотники прикрывали их в флангов. Вскоре они снова вышли на гранитное плато, и след пропал.

Поиски продолжались до самого вечера и закончились неудачей. После захода солнца охотники разбили лагерь на склоне горы, выставили часовых и стали обсуждать первый день охоты у маленького костра.

— Где он сейчас, по-твоему? — спросил Блейн.

— Он может быть где угодно в этом проклятом поместье, — буркнул Джонс. — Не забудь, он здесь каждый фут земли знает, а мы здесь первый раз.

— Выходит, он может скрываться от нас бесконечно?

— Конечно, если захочет. Но ведь он ищет смерти, верно? Причем хочет умереть как герой, в бою. Поэтому Халл будет стараться потрепать нас как следует, прежде чем мы прикончим его.

Блейн взглянул через плечо на темный лес.

— А вдруг он прячется где-то рядом и подслушивает наш разговор?

— Не сомневаюсь, — сказал Джонс. — Надеюсь, что часовые не заснут.

Охотники еще долго переговаривались в маленьком лагере у гаснущего костра. Блейну хотелось, чтобы поскорей наступило утро. В темноте роли поменялись: охотники превратились в жертв, преследуемых жестоким, безжалостным человеком, готовым к самоубийству и стремящимся унести с собой как можно больше чужих жизней.

С этой мыслью Блейн задремал.

Перед самым рассветом он проснулся от пронзительного крика. Схватив винтовку, Блейн вскочил и стал вглядываться в темноту. Снова раздался крик, на этот раз ближе к лагерю, и он услышал, как кто-то пробирается сквозь кусты. Тут в костер бросили пригоршню сухих листьев, и вспыхнуло яркое пламя.

В показавшемся ослепительным свете костра Блейн увидел человека, который, шатаясь, шел к лагерю. Это был один из часовых. Он волочил за собой копье. Из двух ран текла кровь, однако, похоже, они не были тяжелыми.

— Ублюдок, — всхлипывал копьеносец, — мерзкий ублюдок.

— Успокойся, Чико, — сказал один из охотников, разорвав рубашку копьеносца, чтобы промыть и забинтовать раны. — Тебе не удалось достать его?

— Нет, все произошло так быстро, — простонал раненый. — Я промазал.

Больше в эту ночь никто не спал.

Едва забрезжил рассвет, как охотники снова отправившись в путь, растянувшись редкой цепочкой и стараясь напасть на след жертвы. Тезей обнаружил сломанную пуговицу, а затем — едва заметный отпечаток ботинка. Охотники тут же изменили направление и стали подниматься по узкому горному склону.

— Эй, он здесь! Я нашел его! — послышался крик Отто, идущего впереди.

Тезей бросился вперед, за ним последовали Блейн и Джонс. Они увидели Халла, который пятился, зорко следя за приближавшимся Отто. Тот быстро вертел шарами бола над коротко остриженной головой. Аргентинское лассо свистело в воздухе, и железные шары вращались с такой быстротой, что сливались в сверкающий круг. И тут Отто метнул свое оружие. Халл мгновенно упал на землю, бола пролетел в нескольких дюймах над его головой, обвился вокруг толстой ветки и сломал ее. Халл вскочил, улыбнулся и бросился к безоружному охотнику.

Не успел он приблизиться к Отто, как откуда ни возьмись появился Тезей и угрожающе поднял свой трезубец. Халл и охотник обменялись ударами. Потом Халл повернулся и кинулся наутек.

Тезей успел сделать глубокий выпад. Халл взвизгнул от боли, но не остановился.

— Ты ранил его? — спросил Джонс.

— В зад, — ответил Тезей. — Если что и пострадало, так только его самолюбие.

Тяжело дыша, охотники побежали вверх по горному склону. Однако следы жертвы снова исчезли.

Они разошлись, окружив сужающуюся гору со всех сторон, и начали медленно двигаться в сторону вершины. Раздающийся время от времени шум и отпечатки ботинок говорили о том, что Халл впереди и отступает к вершине. По мере того как охотники приближались к горному пику, они плотнее сжимали кольцо, чтобы не дать жертве проскользнуть между ними.

К вечеру сосны и ели начали редеть. За ними виднелось нагромождение валунов, а еще дальше — вершина.

— Теперь осторожнее! — предупредил спутников Джонс.

Не успел он договорить, как появился Халл. Выскочив из-за гранитного валуна, он напал на старого Бьерна, вооруженного булавой. Его рапира со свистом рассекала воздух, он сыпал ударами, пытаясь побыстрее прикончить охотника и вырваться из сжимающегося кольца.

Однако Бьерн сдерживал натиск и медленно отступал, парируя выпады Халла булавой, которую держал двумя руками, как дубину. Халл свирепо выругался, снова устремился в атаку и едва успел увернуться от сильнейшего удара булавой, нанесенного хладнокровным охотником.

Старый Бьерн быстро шагнул вперед — в воздухе мелькнула рапира и вонзила в грудь охотника, как жало змеи. Швед выронил булаву, и его тело покатилось вниз по горному склону.

Однако охотники успели замкнуть кольцо. Халл был вынужден вновь отступить и скрылся среди гранитных валунов.

Охотники продолжали двигаться вперед. Блейн заметил, что солнце уже почти коснулось горизонта; спускались сумерки, и по серым скалам вытянулись длинные тени.

— Вечереет, — сказал он Джонсу.

— До наступления темноты еще с полчаса, — заметил тот, глянув на небо. — Нужно побыстрее кончать с ним. Когда стемнеет, он перебьет нас в этих скалах по одному.

Охотники быстро обыскивали огромные валуны.

— Он может свалить камни нам на голову, — сказал Блейн.

— Только не он, — покачал головой Джонс. — Он слишком гордый.

В это мгновение из-за высокой скалы рядом с Блейном вышел Халл.

— Ну что ж, стрелок, защищайся, — произнес он.

Блейн вскинул винтовку и едва успел отразить удар Халла. Лезвие рапиры скользнуло по стволу винтовки. Блейн отбил удар автоматически, не успев задуматься. Что-то заставило его зареветь от ярости, и он сделал выпад, пытаясь обрушить удар на голову жертвы, — если бы он достиг цели, мозги Халла оказались бы на гранитных камнях. В это мгновение Блейн перестал быть цивилизованным человеком, вынужденным защищаться с оружием в руках, — он превратился в свирепое создание, преследующее одну цель — убивать.

Жертва с изящной ловкостью уклонялась от ударов Блейна. Охотник наступал, в гневе потеряв осторожность. Внезапно Сэмми Джонс оттолкнул его в сторону.

— Он мой, — сказал Джонс. — Да, мой. Сражайся со мной, Халл. Попытайся достать меня своим вертелом.

Халл начал атаковать алебардиста. Его лицо было бесстрастным, а выпады сверкающей рапиры — молниеносны. Джонс уверенно стоял, чуть согнув колени, легко орудуя алебардой. Халл сделал обманное движение, за которым последовал стремительный выпад. Джонс парировал его с такой силой, что искры полетели, а рапира согнулась, как тонкая ветка.

Вокруг собрались остальные охотники. Они расселись на соседних валунах, комментировали дуэль и давали советы:

— Пригвозди его к утесу, Сэмми!

— Лучше сбрось с обрыва!

— Хочешь, помогу?

— Нет, черт побери! — отозвался Джонс.

— Смотри, чтобы он не отрубил тебе палец, Сэмми!

— Не беспокойтесь, — прозвучал ответ Джонса.

Наблюдая за схваткой, Блейн чувствовал, что ярость покидает его так же быстро, как охватила. Ему казалось, что алебарда — неуклюжее оружие, поскольку, чтобы нанести удар, необходимо как следует замахнуться. Однако Сэмми Джонс орудовал тяжелым боевым топором, как дирижерской палочкой. Он не замахивался, а бил из любого положения, мощными ударами тесня Халла к отвесному обрыву. Блейн понял, что силы противников неравны. Халл был всего лишь способным любителем, убийцей-дилетантом, тогда как Джонс — опытный профессионал. Это было похоже на поединок злой домашней собачки с диким тигром.

Когда на вершину горы опустились синие сумерки, наступил конец. Сэмми Джонс отразил очередной выпад и нанес сокрушительный удар топором. Лезвие глубоко вонзилось в бок Халла, и тот с криком полетел с обрыва. Через несколько секунд раздался звук удара.

— Заметь место, куда он упал, — произнес Сэмми Джонс.

— Он наверняка погиб, — ответил охотник с саблей.

— Скорее всего. Но нельзя считать, что мы сделали работу, пока не убедимся.

Спустившись, они нашли безжизненное изувеченное тело Халла, пометили, где оно лежит, чтобы легче было его найти и похоронить, и вернулись к особняку.

Глава 18

Охотники вернулись в город все вместе и весело отпраздновали удачную охоту. Во время вечеринки Сэмми Джонс спросил Блейна, не согласится ли тот принять участие в его следующем предприятии.

— В Омске у меня намечается выгодное дельце, — сказал он. — Русский дворянин хочет организовать пару гладиаторских боев. Тебе придется орудовать копьем, но это мало отличается от винтовки со штыком. Я научу тебя. После Омска поедем в Манилу; там готовится по-настоящему большая охота — пятеро братьев решили одновременно покончить самоубийством, и им нужно пятьдесят охотников для этого. Ну, что скажешь, Том?

Блейн подумал, прежде чем ответить. Охота была самым подходящим занятием из всех, встречавшихся ему до сих пор в этом мире и устраивала Блейна больше всего. Ему нравилась грубоватая компания таких людей, как Джонс, их простые и трезвые рассуждения, жизнь на лоне природы, возможность действовать, ни о чем не задумываясь, не терзаясь сомнениями.

С другой стороны, было что-то чертовски бессмысленное в том, чтобы скитаться по земле в роли платного убийцы, современного варианта наемного головореза. Ему виделось что-то бесплодное в действиях ради действий, без осмысленной цели, разумного устремления, без всякого будущего. У него не появились бы такие мысли, будь он тем, кто раньше обитал в этом деле, но ведь Блейн был совсем другим. Между его сознанием и телом возникали очевидные противоречия, и не видеть этого было нельзя.

Наконец, в этом мире существовали и иные проблемы, требующие от него шагов, соответствующих его подлинной личности. Ими и следовало заняться.

— Извини, Сэмми, я вынужден отказаться, — сказал он.

— Ты делаешь ошибку, Том, — с сожалением покачал головой Джонс. — Ты прирожденный убийца. Это единственное подходящее занятие для тебя, лучше не найдешь.

— Сейчас — пожалуй, — согласился Блейн. — Я должен выяснить, так ли это.

— Ну что ж, желаю удачи, — произнес Сэмми Джонс. — И береги свое тело. Тебе попалось очень хорошее.

— Неужели это так замечательно? — удивленно спросил Блейн.

Джонс усмехнулся.

— Я немало повидал в жизни, Том. Нетрудно заметить, что у человека чужое тело. Если бы разум твой родился в этом теле, ты согласился бы охотиться вместе со мной. А вот если бы твое сознание родилось в другом теле…

— Что тогда?

— Тебе не нужно было бы становиться охотником. У тебя плохо сочетаются тело и сознание, Том. Подумай, чему отдать предпочтение.

— Спасибо, Сэмми, — сказал Блейн.

Они пожали друг другу руки, и Блейн поехал к себе в отель.

Он поднялся в свою комнату и, не раздеваясь, упал на кровать. Когда проснется, то позвонит Мэри. Но сначала нужно как следует выспаться. Планы, проблемы, мысли, решения и даже сны подождут. Он предельно устал.

Блейн выключил свет и тут же уснул.

Через несколько часов он проснулся от какого-то неясного страха. В комнате было темно. Было так тихо, как в Нью-Йорке не могло быть.

Блейн сел и услышал, как что-то двигается на другом конце комнаты, рядом с умывальником. Он протянул руку и включил свет. Вкомнате было пусто. И вдруг у него на глазах эмалированная раковина начала подниматься вверх. Она медленно поднялась и повисла в воздухе без всякой видимой опоры. И тут же он услышал дребезжащий смех.

Блейн мгновенно сообразил, что теперь кто-то охотится за ним, и этот кто-то — полтергейст.

Он осторожно встал с кровати и направился к двери. Висящая в воздухе раковина внезапно сорвалась с места и полетела прямо на него. Блейн увернулся, и раковина разбилась о стену.

В воздух поднялся кувшин для воды вместе с двумя тяжелыми стаканами. Вращаясь, поднимаясь и опускаясь, они двинулись в его сторону.

Блейн схватил подушку и, держа ее перед собой как щит, бросился к двери. Не успел он повернуть ручку замка, как над головой о стену разбился стакан. Блейн попытался открыть дверь, но не смог. Полтергейст оказался сильнее.

Кувшин больно ударил его в плечо. Второй стакан, висящий в воздухе, вдруг стремительно описал круг над головой Блейна, и тому пришлось отойти от двери.

Тут Блейн вспомнил о пожарной лестнице за окном. Однако как только он двинулся в сторону окна, полтергейст снова опередил его. Внезапно шторы загорелись. В то же мгновение вспыхнула и подушка, которую Блейн держал в руках, и ему пришлось отбросить ее в сторону.

— Помогите! — крикнул он. — Помогите!

Полтергейст настойчиво загонял Блейна в угол комнаты. С грохотом на него поползла кровать, отрезая путь к отступлению. В воздух медленно поднялся стул, нацелившись для удара в голову.

И все время в комнате слышался дребезжащий тонкий смех, казавшийся Блейну очень знакомым.

Часть III

Глава 19

Кровать ползла в сторону Блейна. Он звал на помощь так громко, что в окне дрожали стекла. В ответ раздавался только тонкий смех полтергейста.

Неужели в отеле все оглохли? Почему на его крики никто не откликается?

И тут Блейн понял, что никто и не подумает прийти на помощь. Насилие в этом мире стало обычным явлением, а смерть — личным делом умирающего. Никто не будет заниматься расследованием. Утром просто наведут порядок в комнате и подготовят ее для следующего постояльца.

Добраться до двери невозможно. У Блейна оставался последний шанс — перепрыгнуть через кровать и броситься в окно. Если он точно рассчитает силу прыжка, попадет на площадку пожарной лестницы. Если перестарается, то перелетит через перила и рухнет на мостовую с высоты третьего этажа.

Стул колотил Блейна по плечам, а кровать, надвигаясь, стремилась прижать к стене. Он быстро прикинул расстояние до угла, пригнулся и бросился в окно.

Блейн все рассчитал правильно, вот только не принял во внимание последние достижения науки. Оконное стекло выгнулось наружу как резиновое и тут же вернулось в прежнее положение. Блейна отбросило к стене, и он рухнул вниз оглушенный. Подняв голову, он увидел, что к нему приближается массивный шкаф и медленно наклоняется.

Когда полтергейст с огромной силой толкнул шкаф на Блейна, дверь, о которой он забыл, распахнулась. В комнату вошел Смит и толкнул падающий шкаф плечом.

— Пошли, — сказал он, повернув к Блейну неподвижное лицо зомби.

Блейн не стал задавать лишних вопросов. Он вскочил и успел схватиться за край закрывающейся двери. С помощью Смита ему удалось приоткрыть ее, и оба выскочили в коридор. Из комнаты послышался вопль, полный бессильной ярости.

Смит быстро пошел по коридору, сжимая холодной рукой кисть Блейна. Они спустились по лестнице, пересекли вестибюль и вышли на улицу. На свинцово-сером лице зомби выделялся багровый кровоподтек от удара Блейна. Кровоподтек покрывал почти половину лица, превратив его в чудовищную маску.

— Куда мы идем? — спросил Блейн.

— Туда, где тебе не угрожает опасность.

Они подошли к старому входу в метро, которым уже давно никто не пользовался, и начали спускаться вниз. Скоро они остановились перед маленькой железной дверью в потрескавшейся бетонной стене. Смит открыл дверь и кивнул, зовя Блейна за собой.

Блейн заколебался и тут услышал тонкий смех, доносившийся издалека. Полтергейст гнался за ним. Так Эвмениды преследовали свои жертвы по улицам древних Афин. Блейн мог остаться в светлом верхнем мире, если пожелает, но тогда ему придется жить в постоянном страхе перед появлением безумного призрака. Или он может спуститься под землю вместе со Смитом, пройти через железную дверь и скрыться в темноте, где его ждет неизвестность.

Смех становился все громче. Блейн больше не колебался. Он последовал за Смитом и закрыл на собой железную дверь.

Вероятно, полтергейст решил не преследовать его. Они шли по туннелю, тускло освещенному редкими электрическими лампочками, мимо серых брошенных вагонов метро, потрескавшихся каменных труб, ржавых металлических тросов, похожих на огромных змей. Воздух был сырым, пахло гнилью, под ногами чавкала жидкая грязь, и приходилось идти осторожно, чтобы не поскользнуться.

— Куда мы идем? — спросил Блейн.

— Туда, где я смогу тебя защитить, — ответил Смит.

— Это в твои силах?

— Призраки не такие уж неуязвимые. Но, чтобы избавиться от преследующего тебя призрака, необходимо выяснить, кто он такой.

— Значит, тебе известно, кто меня преследует?

— Мне кажется, что да. Если рассуждать логически, то им может быть дух лишь одного умершего человека.

— И кто он?

— Мне не хотелось бы пока называть его имя, — покачал головой Смит. — Не стоит напрасно привлекать к себе внимание.

Они спустились по растрескавшимся ступеням в просторный зал и обошли маленькое озерцо с темной водой, поверхность которой выглядела гладкой и твердой, как черный агат. На другом берегу пруда был вход в другой туннель. Перед ним, загородив дорогу, стоял человек.

Это был высокий крепкий негр, одетый в лохмотья, с отрезком железной трубы в руке. С первого взгляда Блейн понял, что и он — зомби.

— Я иду со своим другом, — сказал Смит. — Можно мне провести его с собой?

— А ты уверен, что он не инспектор?

— Абсолютно!

— Подожди здесь, — сказал негр, повернулся и исчез в туннеле.

— Где мы?

— Под Нью-Йорком, в заброшенных туннелях метро, старых канализационных каналах, а некоторые туннели мы вырыли сами.

— Зачем мы пришли сюда?

— Куда же нам еще идти? — удивился Смит. — Это мой дом. Разве ты не знаешь, что здесь находится нью-йоркская колония зомби?

Блейн подумал, что колония зомби ненамного лучше привидения, однако времени на размышление не было. Вернулся негр, а вместе с ним пришел очень старый мужчина, опирающийся на палку. Его лицо было изрезано сетью морщин. Глаза едва виднелись в складках кожи, и даже губы были покрыты морщинками.

— Это и есть тот человек, о котором ты говорил? — спросил он.

— Да, сэр, — ответил Смит. — Это он. Блейн, позволь мне представить тебя мистеру Кину, главе нашей колонии. Вы разрешите ему пройти, сэр?

— Проходите, — сказал старик. — Я немного провожу вас.

Они пошли по туннелю. Мистер Кин тяжело опирался на плечо негра.

— Обычно в колонию допускаются только зомби, — объяснил мистер Кин. — Всем остальным вход сюда запрещен. Однако прошло уже много лет с тех пор, как я беседовал с обычным человеком, а потому подумал, что могу узнать от вас что-нибудь полезное. Поэтому по настоятельной просьбе Смита я сделал для вас исключение.

— Очень вам благодарен, — ответил Блейн, надеясь, что у него будут на это причины.

— Поймите меня правильно. Я не отказываюсь помочь вам. Но в первую очередь я несу ответственность за одиннадцать сотен зомби, живущих в подземных туннелях под Нью-Йорком. Ради их безопасности приходится не пускать сюда обычных людей. Наше единственное спасение в этом невежественном мире — обособленность. — Мистер Кин сделал паузу. — Может быть, вы сумеете помочь нам, Блейн.

— Каким образом?

— Тем, что выслушаете нас и попытаетесь понять, а потом расскажете о том, что узнаете, другим людям. Скажите, вам известно о проблемах зомби?

— Очень мало.

— Позвольте тогда объяснить вам кое-что. Зомбизм, мистер Блейн, представляет собой болезнь, которую в течение длительного времени окружал ореол суеверия, сравнимый с суевериями, связанными с такими болезнями, как эпилепсия, проказа или пляска святого Витта. Люди во всем склонны видеть духов, и эта точка зрения широко распространена. Как вы знаете, шизофреники когда-то считались одержимыми дьяволом, а гидроцефалы относились к категории блаженных. Аналогичные фантазии связаны и с зомбизмом.

Некоторое время они шли в тишине.

— Суеверия, окружающие зомби, в основном гаитянского происхождения, — наконец произнес мистер Кин. — Зомбизм — болезнь зомби — встречается во всем мире, хотя и довольно редка. Однако суеверия и сама болезнь безнадежно переплелись в представлении людей. Зомби, как составная часть суеверия, представляет собой элемент колдовского культа «вуду», распространенного на Гаити, — это человек, чью душу похитили колдуны. Тело зомби колдун может использовать, как пожелает, его можно даже расчленить и продать мясо на рынке. Если зомби съест соль или увидит море, он вспомнит, что умер, и вернется в могилу. Все это, как вы понимаете, не имеет под собой никакого основания. Суеверие возникло на почве внешне схожей болезни. Когда-то она была исключительно редкой, однако теперь, с возрастанием числа процессов, связанных с переселением душ и перевоплощением, зомбизм стал более распространенным. Заболевание возникает, когда сознание человека поселяется в теле, слишком долго остававшемся незанятым. В этом случае сознание и тело не сливаются в единое целое, как это произошло, например, в вашем случае, мистер Блейн. Вместо этого они существуют как полунезависимые образования, находящиеся в неустойчивых отношениях друг с другом. Возьмем нашего друга Смита в качестве примера. Он в состоянии управлять основными движениями своего тела, однако более тонкая координация ему неподвластна. Голос его лишен модуляции, а слух не в состоянии воспринимать различия в тоне говорящего с ним. Его лицо неподвижно, потому что он почти не может управлять лицевыми мышцами. Он носит свое тело, но не является его истинной частью.

— И такую ситуацию невозможно изменить? — спросил Блейн.

— В настоящее время — невозможно.

— Очень жаль, — сказал Блейн, ощущая какую-то неловкость.

— Мы не нуждаемся в сочувствии, — произнес Кин. — Мы просим всего лишь о самом элементарном понимании. Я просто хочу, чтобы вы и остальные нормальные люди знали, что зомбизм не наказание за грехи, а всего лишь самая обычная болезнь, вроде свинки или рака, и ничего больше. — Мистер Кин остановился и прислонился к стене, переводя дыхание. — Действительно, внешность у зомби неприятная. Он волочит ноги, у него никогда не заживают раны, тело быстро разлагается. Зомби бормочет непонятные слова, напоминая идиота, шатается, как пьяный, пучит глаза, как сумасшедший. Но разве это причина, чтобы возлагать на него вину за все грехи на земле, превращать его в прокаженного двадцать второго века? Говорят, что зомби нападают на людей, но ведь у них очень слабые тела, и обычный зомби не сумеет устоять даже против ребенка. Ходят слухи, будто болезнь заразна, и это не соответствует истине. Наконец, утверждают, что зомби склонны к половым извращениям, тогда как на самом деле зомби вообще не испытывают полового влечения. Однако люди отказываются верить этому, а потому зомби стали париями, заслуживающими только суда толпы, петли или сожжения на костре.

— Разве власти ничего не предпринимают? — спросил Блейн.

— Раньше, проявляя особую доброту, они запирали нас в дома для умалишенных, — горько улыбнулся Кин. — По их словам, это делалось для нашей же пользы, чтобы уберечь от жестокого обращения. Но зомби очень редко сходят с ума, и властям это хорошо известно! Так что теперь, с их молчаливого одобрения, мы поселились в этих заброшенных туннелях и канализационных стоках.

— А вы не могли найти место получше?

— Откровенно говоря, жизнь под землей нас устраивает. Солнечный свет вредно действует на кожу зомби — у нас она не регенерируется.

Они двинулись дальше.

— Чем я могу помочь вам? — спросил Блейн.

— Расскажите о том, что увидите здесь. Или напишите. Чем шире расходятся круги…

— Сделаю все, что в моих силах, — согласился Блейн.

— Спасибо, — с достоинством поблагодарил мистер Кин. — Наша единственная надежда — просвещение. Просвещение и будущее. В будущем люди несомненно станут более цивилизованными.

Будущее? Блейн внезапно почувствовал головокружение. Но ведь это и есть будущее, то будущее, куда он попал из двадцатого века, полного идеализма и надежд. Однако обещанное просвещение так и не наступило, а люди ничуть не изменились. Он почувствовал себя старым, старше Кина, старше всего человечества, — он, существо внутри чужого тела, окруженный незнакомыми существами.

— Ну вот, мы и пришли, — произнес мистер Кин.

Блейн помотал головой, и реальность снова обрела четкие формы.

Сумрачный туннель кончился. Перед ним была ржавая лестница, ведущая наверх, в темноту.

— Желаю удачи, — сказал мистер Кин.

Он ушел, опираясь на плечо негра. Блейн посмотрел ему вслед и повернулся к Смиту.

— Дальше куда?

— Вверх по лестнице.

— Куда она ведет?

Смит уже карабкался вверх. Он остановился и взглянул на Блейна. Его свинцовые губы раздвинулись в улыбке.

— Мы навестим твоего приятеля, Блейн. Поднимемся в его гробницу, подойдем к гробу и попросим, чтобы он больше тебя не преследовал. А может быть, заставим силой.

— Но кто он? — спросил Блейн.

Смит усмехнулся и двинулся дальше. Блейн полез следом.

Глава 20

Над проходом располагалась вентиляционная шахта, которая вела в другой проход. Наконец они подошли к двери и открыли ее.

Перед ними была большая комната, залитая ослепительным светом. В центре сводчатого потолка красовалась фреска, изображающая красивого ясноглазого мужчину, влетающего в прозрачный голубой рай в сопровождении ангелов. Блейн сразу догадался, кто позировал художнику.

— Рейли!

— Это его Дворец смерти, — кивнул Смит.

— Как ты догадался, что меня преследует именно Рейли?

— Ты сам мог бы додуматься до этого. За последнее время умерли всего два человека, с которыми ты был знаком. Призрак явно не был Реем Мелхиллом. Значит, оставался один Рейли.

— Но почему он преследовал меня?

— Не знаю, — ответил Смит. — Может быть, он тебе сам ответит.

Блейн посмотрел на стены. На них мозаикой были выложены кресты, полумесяцы, звезды и свастики, а также индийские, африканские, арабские, китайские и полинезийские символы счастья. Повсюду на пьедесталах стояли статуи древних богов. Блейн узнал изображения Зевса, Аполлона, Дагона, Одина и Астарты. Перед каждым пьедесталом находился алтарь, а на каждом алтаре лежал ограненный и отшлифованный драгоценный камень.

— Зачем все это? — удивился Блейн.

— Чтобы умилостивить богов.

— Но весь жизнь после смерти подтверждена наукой.

— Мистер Кин объяснил мне, что наука никак не влияет на суеверия, — заметил Смит. — Рейли не сомневался, что останется жив после смерти, однако решил не рисковать. Кроме того, мистер Кин говорил, что очень богатые, равно как и крайне религиозные люди не хотят жить на том свете с кем попало. Они считают, что, прибегая к соответствующим обрядам и жертвоприношениям, сумеют попасть в более привилегированную часть потустороннего общества.

— А разве такая существует? — спросил Блейн.

— Это никому не известно, но кое-кто верит.

Смит провел Блейна по комнате к резной двери, украшенной египетскими иероглифами и китайскими идеограммами.

— За дверью находится тело Рейли, — сказал Смит.

— Мы войдем туда?

— Да, придется.

Смит открыл дверь. Блейн увидел огромное помещение с мраморными колоннами. В центре его на возвышении стоял бронзовый гроб, инкрустированный золотом и драгоценными камнями. Вокруг в невероятном количестве размещались самые разные предметы: картины и скульптуры, музыкальные инструменты, барельефы, а также стиральные машины, газовые плиты, холодильники и даже целый вертолет. Тут были книги, одежда и стол, накрытый для роскошного банкета.

— Зачем такой склад?

— Все эти вещи должны сопровождать их хозяина в потустороннюю жизнь. Таков древний обычай.

Первой реакцией Блейна было сожаление. Потусторонняя жизнь, подтвержденная и доказанная наукой, не освободила людей от страха смерти, как этого следовало ожидать. Наоборот, их неуверенность в будущем усилилась, и возросло желание конкурировать друг с другом. Несмотря на гарантию потусторонней жизни, люди хотели улучшить ее, насладиться раем, более совершенным, чем у других. Равенство — это прекрасно, но личная инициатива намного важнее. Идеальное и бесстрастное уравнивание людей в потусторонней жизни не устраивало их точно так же, как и на Земле. Стремление выделиться, превзойти остальных заставило Рейли построить себе гробницу, напоминающую усыпальницы фараонов в древнем Египте, вынуждало всю жизнь мрачно думать о смерти и непрерывно искать способы сохранить свое богатство и престиж в туманной неизвестности будущего.

Досадно. «И все-таки, — подумал Блейн, — не основывается ли это сожаление на том, что я не верю в эффективность мер, предпринятых Рейли? Предположим, что можно будет улучшить свое положение в потусторонней жизни. В этом случае разве не лучше потратить земную жизнь на то, чтобы создать для себя наилучшие условия в предстоящей вечности?»

Суждение казалось разумным, но Блейн не хотел верить в него. Ведь это не может на самом деле быть единственной причиной для человеческой жизни на Земле! Хорошая или плохая, благородная или нет, жизнь должна иметь смысл сама по себе.

Смит медленно вошел в погребальную камеру, и Блейну пришлось прервать размышления. Зомби остановился, внимательно разглядывая маленький столик, уставленный предметами искусства, затем равнодушно пнул его, тот опрокинулся. И тогда аккуратно, одну за другой, он принялся разбивать и топтать вещи на полированном мраморном полу.

— Что ты делаешь? — воскликнул Блейн.

— А ты хочешь, чтобы полтергейст оставил тебя в покое?

— Конечно.

— Тогда нужно убедить его в необходимости этого, — произнес Смит и сбросил на пол изящную статуэтку из черного дерева.

Блейну такая мысль показалась достаточно разумной. Даже призрак не может не понимать, что он когда-нибудь покинет пороговое пространство и переселится в потустороннюю жизнь. И когда это совершится, он, разумеется, будет полагать, что его имущество поджидает хозяина в целости и сохранности. Вот почему следует расплачиваться с ним той же монетой, на преследование отвечать преследованием.

И все-таки Блейн почувствовал себя дикарем, когда снял со стены картину, написанную маслом, и приготовился пробить холст кулаком.

— Не делайте этого, — раздался голос над головой.

Блейн и Смит взглянули вверх. Над ними парило что-то похожее на прозрачный серебристый туман. Из облачка донесся слабый голос:

— Пожалуйста, не троньте картину.

— Вы — Рейли? — спросил Блейн, не выпуская картину из рук.

— Да.

— Почему вы преследуете меня?

— Да потому, что вы виноваты во всем! Именно вы во всем виноваты! Да-да, вы убили меня своим сознанием убийцы! Кто же еще, как не вы, чудовище из прошлого, проклятый монстр!

— Я не убивал вас! — воскликнул Блейн.

— Нет, именно вы убили меня! Вы — не человек! Все сторонятся вас, кроме вашего приятеля-мертвеца! Почему вы не умерли, убийца?

Блейн замахнулся.

— Нет! — послышался пронзительный вопль.

— Вы оставите меня в покое? — спросил Блейн.

— Прошу вас, положите картину, — взмолился Рейли.

Блейн бережно опустил картину.

— Хорошо, я согласен, — ответил Рейли. — Почему бы и нет? Есть вещи, которых вы не видите, Блейн, зато я вижу их хорошо. Ваше пребывание на Земле будет непродолжительным, весьма непродолжительным. Вас предадут те, кому вы верите, а те, кого ненавидите, одержат победу. Вы умрете, Блейн, но не через несколько лет, а очень скоро, гораздо скорее, чем вы думаете. Вас предадут, и вы умрете от собственной руки, покончите с собой!

— Вы сошли с ума! — крикнул Блейн.

— Неужели? Неужели? — хихикнул Рейли. — Неужели?

Серебристое облачко рассеялось. Рейли исчез.

Смит вывел его на улицу по узким запутанным коридорам. Было холодно, и наступающий рассвет уже окрасил высокие здания в розовые и серые тона.

Блейн хотел поблагодарить Смита, но тот покачал головой.

— Не стоит благодарности. В конце концов, Блейн, ты мне нужен. На что я мог бы рассчитывать, если бы полтергейст убил тебя? Будь осторожен, береги себя. Без тебя у меня не останется никакой надежды.

Зомби посмотрел на Блейна с тревогой, затем пошел прочь. Блейн глядел на удалявшуюся фигуру Смита, думая о том, что, пожалуй, лучше иметь дюжину врагов, чем такого друга, как Смит.

Глава 21

Через полчаса он вошел в квартиру Мэри Торн. Мэри, заспанная, ненакрашенная, в домашнем халате, повела его в кухню и заказала автоматическому повару кофе, жареный хлеб и яичницу.

— Почему бы тебе, — сказала она, — не появиться в более подходящее время, не так неожиданно. Сейчас половина седьмого утра!

— Постараюсь исправиться, — добродушно пообещал Блейн.

— Ты обещал позвонить. Что с тобой приключилось?

— А ты беспокоилась?

— Я? Ничуть! Итак, что произошло?

Откусывая хлеб и запивая его кофе, Блейн рассказал девушке про охоту, про то, как его преследовал призрак и как от него удалось избавиться. Мэри внимательно слушала.

— Судя по всему, ты гордишься собой, — произнесла она наконец, — и, пожалуй, у тебя есть для этого основания. Но тебе по-прежнему неизвестно, что хочет от тебя Смит, ты даже не знаешь, кто он такой.

— Действительно, я не имею об этом ни малейшего представления, — признался Блейн. — Но и Смит не знает этого. Откровенно говоря, все это мало меня беспокоит.

— А что случится, когда он узнает?

— Вот когда это случится, тогда я и буду беспокоиться.

Мэри удивленно подняла брови, но промолчала.

— Том, каковы твои планы на ближайшее будущее?

— Собираюсь искать работу.

— Охотника?

— Нет. Тебе это может показаться нелогичным, но я попытаюсь устроиться в фирму, занимающуюся проектированием и строительством яхт. После этого вернусь и побеспокою тебя в более подходящее время. Как тебе нравится мой план?

— Мне он представляется неосуществимым. Хочешь выслушать хороший совет?

— Нет.

— Тем не менее я дам его тебе. Том, уезжай из Нью — Йорка, и как можно дальше. Постарайся добраться до Фиджи или Самоа.

— Но почему?

Мэри расхаживала по кухне, пытаясь успокоиться.

— Ты просто не понимаешь этот мир.

— Мне кажется, что понимаю.

— Нет! Том, ты столкнулся с несколькими типичными случаями и приобрел небольшой опыт, вот и все. Это значит, что тебе удалось освоиться в нашем обществе. Что ты пережил? Тебя похитили, ты подвергся преследованию духа и принял участие в охоте. Но все это — в смысле приобретения опыта — не выходит за рамки туристической прогулки. Рейли был прав: ты такой же беспомощный и невежественный, как пещерный человек в твоем 1958 году.

— Это смехотворное сравнение, и оно мне не нравится.

— Хорошо, пусть это будет китаец из четырнадцатого века. Предположим, этот гипотетический китаец встретит гангстера, совершит поездку на автобусе и побывает на Кони-Айленд. Неужели ты скажешь, что он понял Америку двадцатого века?

— Нет, конечно. Но я не понимаю смысла твоих слов.

— Смысл, — сказала Мэри, — заключается в том, что здесь ты в опасности и даже не можешь предугадать, откуда она тебе угрожает, что из себя представляет и как быстро придет. Начать с того, что тебя преследует этот проклятый Смит. Далее, наследники Рейли могут возмутиться, что ты осквернил гробницу, и принять какие-то меры против тебя. А управляющие «Рекса» все еще спорят о том, как поступить с собой. Ты изменил ситуацию, нарушил ее. Неужели ты не понимаешь этого?

— Со Смитом я разберусь, — ответил Блейн. — На наследников Рейли мне наплевать. Что касается управляющих «Рекса», я не знаю, что они могут предпринять против меня.

Мэри подошла к нему и обняла за шею.

— Том, — серьезно произнесла девушка, — любой человек, родившийся в наше время и оказавшийся на твоем месте, не терял бы ни секунды и спасался бегством!

Блейн прижал ее к себе и погладил гладкие темные волосы. «Она любит меня и хочет спасти, желает добра», — подумал он. Но Блейну не хотелось выслушивать предостережения. Ему удалось пережить опасности охоты, пройти через железную дверь в подземный мир и, одержав победу, снова вернуться в свет дня. И вот теперь, сидя в кухне Мэри Торн, залитой солнечным светом, он испытывал чувство эйфории и полное умиротворение. Опасность казалась ему академической проблемой, бесконечно далекой, не заслушивающей в данный момент серьезного внимания, а идея бежать из Нью-Йорка — просто абсурдной.

— Скажи, — с улыбкой спросил он, — среди всего того, во что я вмешался, есть и твоя жизнь?

— Меня, по-видимому, уволят — если тебя интересует именно это.

— Нет, меня интересует другое.

— В этом случае ответ должен быть тебе известен… Том, ты уедешь из Нью-Йорка? Я тебя очень прошу.

— Нет, не уеду. И не устраивай паники.

— Боже мой, — вздохнула девушка, — мы говорим на одном языке, но ты не хочешь понять меня. Ты просто не понимаешь. Позволь объяснить все это не примере. — Мэри задумалась. — Допустим, у человека есть парусная яхта…

— А ты ходишь под парусом? — спросил Блейн.

— Да, я люблю ходить на яхте. Не перебивай меня, Том! Допустим, у человека есть парусная яхта, на которой он собирается совершить путешествие по океану…

— По морю жизни, — не удержался Блейн.

— Совсем не смешно, — отрезала она. В это мгновение Мэри выглядела очень привлекательной и серьезной. — Однако он совершенно не разбирается в яхтах. Он видит, что его яхта на плаву, хорошо покрашена и все на месте. Ему и в голову не приходит мысль об опасности. Затем яхту осматриваешь ты и видишь, что шпангоуты потрескались, руль изъеден червями-древоточцами, в шпоре мачты гниль, паруса покрылись плесенью, болты, крепящие киль, проржавели и крепления вот-вот развалятся.

— Откуда ты так много знаешь о яхтах? — удивился Блейн.

— Я ходила на яхтах с самого детства. Ты можешь выслушать меня? Затем ты говоришь владельцу, что его яхта непригодна для плавания и пойдет ко дну при первом шторме.

— Когда-нибудь мы походим с тобой на яхте, — сказал Блейн.

— Но этот человек, — упрямо продолжала девушка, — совсем не разбирается в яхтах. Он знает одно: яхта выглядит отлично. Но самое главное заключается в том, что ты не можешь точно сказать ему, что с ней произойдет и когда ее постигнет катастрофа. Возможно, яхта продержится месяц или даже целый год, а может быть, пойдет ко дну уже через неделю. Может быть, сначала отвалится киль или, возможно, рухнет мачта. Ты просто не знаешь этого. И в данном случае ситуация аналогична. Я не могу сказать тебе, что случится и когда. Я просто знаю, что тебе угрожает опасность. Ты должен уехать из города!

Мэри посмотрела на него с надеждой. Блейн кивнул.

— Из тебя выйдет отличный член экипажа, — сказал он.

— Значит, ты отказываешься уезжать?

— Отказываюсь. Я не спал всю ночь. Если я куда и отправлюсь, так это в постель. Ты не хочешь составить компанию?

— Иди к черту!

— Ну пожалуйста, милая. Где твоя жалость к бездомному скитальцу из прошлого?

— Мне надо уходить, — ответила Мэри. — Можешь располагаться в спальне. И подумай о том, что я тебе сказала.

— Обязательно, — кивнул Блейн. — Вот только зачем мне беспокоиться, когда ты присматриваешь за мной?

— И Смит тоже, — напомнила девушка. Она быстро поцеловала его и вышла из комнаты.

Блейн позавтракал и лег спать. Проснулся он уже к вечеру. Мэри еще не вернулась, поэтому, прежде чем уйти, он написал ей записку, где указал адрес своего отеля.

В течение нескольких следующих дней он посетил почти все фирмы в Нью-Йорке, занимающиеся проектированием и строительством яхт, но безуспешно. Его бывшей фирмы — «Мэттисон и Питерс» — уже давно не существовало, а остальные не проявили к нему интереса. Наконец ему повезло. Главный конструктор фирмы «Джейкобсен Яхтс, лимитед» долго расспрашивал Блейна о давно не строящихся рыбацких баркасах, распространенных в прошлом на Багамских островах и в районе Чесапикского залива. Блейн продемонстрировал глубокое знание вопроса и знакомство с подобными классами судов, а также искусство черчения, ныне утраченное.

— Время от времени к нам обращаются с запросами относительно старинных судов, — сказал ему главный конструктор. — Я предлагаю вам следующее. Мы возьмем вас на работу в качестве рассыльного. Вы будете чертить классические типы корпусов за комиссионные, а в свободное время — овладевать современным конструированием, потому что, откровенно говоря, вы несколько подотстали в этой области. Когда выучитесь, мы повысим вас. Согласны?

Это была низкая должность, но это была работа, настоящая работа с перспективой продвижения. Это означало, что Блейн наконец обрел свое место в мире 2110 года.

— Я согласен, — произнес он, — и очень вам благодарен.

Этим же вечером, празднуя успех, он отправился в сенсорный магазин, чтобы купить плейер и несколько записей. «Наконец-то, — решил Блейн, — я имею право на маленькую роскошь».

Сенсорные записи были так же неотделимы от 2110 года, так как популярны и вездесущи, как телевизоры во времена Блейна. Самые сложные и крупные записи использовались для театральных представлений, а их вариации применялись для рекламы и пропаганды. Они были наиболее распространенной и самой мощной формой «грез наяву», причем на любой вкус.

Однако у сенсорных записей были громогласные противники, выражавшие сожаление по поводу зловещей тенденции к полной пассивности зрителей. Критиков беспокоила излишняя легкость, с которой человек мог усваивать любую сенсорную запись; многие домохозяйки постоянно ходили с невидящими взглядами, превращаясь в неких наркоманов, все время находящихся в мире ярких сенсорных образов.

При чтении или у телевизора, напоминали критики сенсорных программ, человек участвовал в действии, происходящем на страницах книги или на экране, тогда как сенсорные записи просто поглощают вас — яркие, ослепительные, незаметно обволакивающие грезы, оставляющие разрушительное шизофреническое впечатление, что они лучше и приятнее жизни. Это недопустимо, говорили критики, даже если так оно и есть. Сенсорные записи опасны, предупреждали они. Справедливости ради следует заметить, что в сенсорном изображении было запечатлено и несколько настоящих актерских работ (ведь нельзя не принимать во внимание Веррехо, Джонстона, Телькена, да и Миккельсон подает большие надежды). Однако подавляющее большинство сенсорных записей не отличалось высоким качеством. К тому же — разрушительное воздействие на психику, развращение общественных вкусов, движение в сторону полной пассивности…

Уже в грядущем поколении, громогласно заявляли критики, люди потеряют способность к чтению, мышлению или принятию решений!

Аргумент был действительно весомый. Однако Блейн, имеющий за плечами перспективу продолжительностью в сто пятьдесят два года, помнил, что аналогичные споры велись в связи с появлением и распространением радио, кино, комиксов, телевидения и дешевых книг в бумажных обложках. Даже любимые всеми романы подвергались когда-то жестокой критике за отклонение от классических принципов чистой поэзии. Всякое нововведение, казалось, вело сначала к уничтожению культуры, а затем превращалось в ее главный элемент, воплощение добрых старых дней, дух Золотого века, находящийся под угрозой уничтожения со стороны очередного нововведения.

Сенсорные записи, нравится это или нет, уже вошли в обиход. Блейн решил отдать им должное.

Осмотрев различные модели, Блейн остановился на недорогом плейере марки «Бендикс». Затем с помощью продавца он выбрал три записи, пользовавшиеся спросом, и отправился в кабину для прослушивания. Там он прикрепил ко лбу электроды и включил первую запись.

Это было историческое повествование, в высшей степени романтический пересказ «Песни о Роланде», выполненный в низкоинтенсивной технике стороннего наблюдателя, что давало возможность воспроизвести масштабные сцены битвы и массовые сцены. Повествование началось.

…Блейн оказался в Ронсевалльском ущелье, в то жаркое роковое утро августа 778 года, вместе с арьергардом отряда Роланда, наблюдая, как главные силы армии Карла Великого медленно удаляются в сторону Франции. Усталые ветераны, сутулясь, сидят в своих седлах с высокими луками, скрипит кожа, звенят шпоры, ударяясь о бронзовые стремена. В воздухе пахнет смолой и потом, едва ощущается запах дыма со стороны сожженной Памплоны, смазанной маслом стали и сухой летней травы…

Блейн решил купить запись. Следующая запись воспроизводила сцены стремительной погони на Венере, полной напряжения, в которой слушатель полностью отождествлялся с преследуемым, ни в чем не виноватым человеком. Наконец, последняя запись представляла собой версию романа «Война и мир» с переменной интенсивностью воспроизведения и отдельными сценами, где слушатель отождествлялся с героями.

Когда Блейн расплачивался за покупки, продавец подмигнул и спросил:

— Вас интересуют по-настоящему крутые записи?

— Может быть, — осторожно ответил Блейн.

— У меня есть великолепные групповые записи, — сообщил продавец, — с абсолютным отождествлением и полным переключением сознания. Не интересует? Подлинная запись — волосы становятся дыбом. Человек умирает в зыбучих песках. Убийцы сделали эту запись специально для любителей такого жанра.

— В следующий раз, — произнес Блейн и направился к выходу.

— Кроме того, — сказал вдогонку продавец, — имеется специальная запись, сделанная законным образом, но не пущенная в продажу. Несколько экземпляров тайно распространяются среди ценителей. Человек из прошлого заново рождается в нашем времени. Гарантированная подлинность.

— Неужели?

— Уверяю вас, запись уникальна. Эмоции передаются чисто, как звон колокола, тонко, словно лезвие бритвы. Лишь настоящий коллекционер может оценить ее по достоинству. Уверен, что эта запись станет классической.

— Хотелось бы прослушать, — мрачно произнес Блейн.

Он взял запись, не отмеченную никакой этикеткой, и прошел в кабину. Через десять минут он вернулся, заметно потрясенный, и купил ее за баснословную цену. Ему казалось, что он покупает частицу самого себя.

Продавец и техники из корпорации «Рекс» оказались правы. Запись действительно станет классической, и коллекционеры будут охотиться за ней.

К сожалению, там были стерты все имена, чтобы полиция не смогла определить источник. Блейн стал знаменитостью — но совершенно анонимной.

Глава 22

Блейн каждый день ходил на работу, подметал пол, выбрасывал мусор из корзин, писал адреса на конвертах и за отдельную плату изредка проектировал старинные корпуса яхт. Вечерами он овладевал сложным искусством конструирования парусных яхт двадцать второго века. Через некоторое время ему начали поручать иные задания: он писал рекламные объявления. В этой области Блейн продемонстрировал немалые способности и продвинулся по службе — стал младшим конструктором. Теперь почти все контакты между «Джейкобсен Яхтс, лимитед» и различными фирмами, строящими яхты по проектам компании, осуществлялись через Блейна.

Он продолжал учиться, но заказов на старинные корпуса было немного. Большинство стандартных яхт конструировали братья Джейкобсен, а старик Эд Рихтер, известный под прозвищем Салемский волшебник, создавал проекты уникальных гоночных судов и многокорпусных катамаранов. Блейн взял на себя рекламу и переписку, так что времени для других дел не оставалось.

Это была ответственная и необходимая работа, но далекая от конструирования яхт. Его жизнь в 2110 году становилась как две капли воды похожей на ту, прежнюю, в 1958 году.

Блейн задумался над этим. С одной стороны, создавшееся положение радовало его, поскольку раз и навсегда разрешился конфликт между его сознанием и приобретенным телом.

С другой стороны, ситуация не слишком уж высоко характеризовала качество этого сознания. Ведь он был человеком, который перенесся на 152 года в будущее, прошел через ужасы и чудеса — и теперь, покорившись страшной неизбежности, снова превратился в младшего конструктора яхт, который занимается чем угодно, только не проектированием судов. Неужели в его характере скрывается какой-то фатальный дефект, обрекающий на неполноценность независимо от положения, в которое он попадает?

Блейн уныло подумал о том, что если бы судьба забросила его в прошлое, на миллион лет назад, в общество пещерных людей, то он, немного освоившись в новом окружении, обязательно стал бы младшим конструктором челноков. Но только не настоящим конструктором. Его обязанности заключилась бы в учете ожерелий из ракушек, проверке качества древесных стволов и налаживании связей с поставщиками, а когда понадобилась бы настоящая работа, то ею занялся бы кто-то другой, какой-нибудь неандертальский гений.

Подобные мысли угнетали его. К счастью, на эту проблему можно взглянуть и с другой стороны. Неизбежное возвращение Блейна к своей прежней должности можно истолковывать и как великолепный пример моральной стабильности, человеческой настойчивости. Он знал, кто он такой и на что способен. И не важно, в какое окружение он попадал, — верность профессии оставалась неизменной. Так что с такой точки зрения Блейну следовало гордиться, что он всегда и везде был младшим конструктором яхт.

Блейн продолжал свою работу в фирме «Джейкобсен Яхтс, лимитед», колеблясь между этими двумя точками зрения. Раз или два он встречался с Мэри, но обычно она была занята на совещаниях управляющих корпорацией «Рекс». Он переехал из отеля в небольшую, со вкусом обставленную квартиру. Нью-Йорк превращался в знакомый город.

«По крайней мере, — напоминал себе Блейн, — мне удалось решить проблему отношений между сознанием и новым телом».

Впрочем, сбрасывать со счетов запросы тела не следовало. Блейн вскоре убедился в том, что упустил из виду одну из проблем, связанных с обладанием таким сильным, красивым и в высшей степени темпераментным телом, как у него. Наступил момент, когда конфликт между сознанием и телом вспыхнул снова, причем сильнее, чем когда-либо.

Он ушел в работы в обычное время и ждал на углу гелибус. Стоявшая поблизости молодая женщина пристально смотрела на него. Ей было лет двадцать пять. Скромно одетая, привлекательная, с пышной грудью и рыжими волосами, лицо решительное, но какое-то грустное.

Блейн вспомнил, что несколько раз мельком видел ее, но никогда не обращал особого внимания. Да, верно, однажды они вместе ехали в гелибусе. В другой раз женщина вошла в магазин следом за ним. Кроме того, она несколько раз проходила мимо здания фирмы, когда он выходил после работы.

Женщина определенно следила за ним, причем, по-видимому, уже несколько недель. Зачем?

Он посмотрел ей в лицо. Женщина на мгновение заколебалась, затем подошла.

— Мне хотелось бы поговорить с вами, — сказала она. У нее был низкий приятный голос, и чувствовалось, что она нервничает. — Прошу вас, мистер Блейн. Это очень важно.

Значит, она знает его имя.

— Разумеется, — ответил Блейн. — Что вас интересует?

— Не на улице. Мы не могли бы… пойти куда-нибудь?

Блейн усмехнулся и отрицательно покачал головой. Казалось, женщина не представляет никакой опасности, но ведь и Орк выглядел дружелюбным. Доверять незнакомцам в этом мире — значило подвергнуться риску утратить сознание, или тело, или то и другое одновременно.

— Я не знаю вас, — сказал он. — Как вы узнали мое имя? Если вы хотите что-то сказать мне, говорите прямо здесь.

— Мне не следовало вас беспокоить, — грустно произнесла женщина, — но я просто не могла удержаться. Иногда чувствуешь себя такой одинокой. Вы меня понимаете?

— Одинокой? Действительно, такое и со мной бывает. Это и есть причина, почему вам захотелось поговорить со мной?

— Ну конечно, вы ничего не знаете. — В голосе женщины звучала печаль.

— Не знаю, — терпеливо согласился Блейн. — О чем речь?

— Мне не хочется говорить об этом на улице. Неужели нельзя куда-нибудь пойти?

— Нет, — покачал головой Блейн. — Вам придется говорить здесь. — Он чувствовал, что его снова втягивают в какую-то сложную игру.

— Ничего не поделаешь, — смущенно заметила женщина. — Я следила за вами, мистер Блейн, длительное время. Узнала, как вас зовут и где вы работаете. Мне нужно было встретиться и вами. Это касается вашего тела.

— Что?

— Да, вашего тела. — Она отвела взгляд в сторону. — Видите ли, оно принадлежало моему мужу — до того, как он продал его корпорации «Рекс».

Блейн изумленно открыл рот, но не сумел вымолвить ни слова.

Глава 23

Блейн знал, что перед тем, как попасть к нему, его тело жило в этом мире собственной жизнью. Оно совершало поступки, принимало решения, любило, ненавидело, занимало свое место в обществе и сплетало собственную, очень сложную и стойкую паутину взаимоотношений. Блейн предполагал, что в прошлом его тело могло иметь жену — большинство тел были женаты. Однако он предпочитал не думать об этом. Блейн старался убедить себя в том, что все, касающееся предыдущего владельца тела, благополучно исчезло.

Встреча с новым обладателем тела Рея Мелхилла должна была бы убедить его, как наивны такие попытки. И вот теперь, хотел он этого или нет, ему пришлось задуматься над этой проблемой.

Они пришли к Блейну домой. Женщина — Алиса Кранч — робко села на край дивана и закурила предложенную Блейном сигарету.

— Вышло так, —сказала она, — что Фрэнк — так звали моего мужа, Фрэнк Кранч, — был все время недоволен положением вещей, понимаете? Он неплохо зарабатывал как охотник, но был постоянно недоволен.

— Он был охотником?

— Да, копьеносцем в китайских играх.

— Вот как? — пробормотал Блейн, задумываясь над тем, что заставило его принять участие в той охоте. Его собственные желания или дремлющие рефлексы Кранча? Неприятно, что уже после того, как ты решил, казалось, проблему взаимоотношений сознания и тела, она снова возникает.

— Да, он был постоянно недоволен, — повторила Алиса Кранч. — Это стало его больным местом. Он все время ворчал, что богачи умирают и остаются живы после смерти в потусторонней жизни. Фрэнк всегда говорил, что умрет как собака, и это ему не нравилось.

— Я понимаю, — кивнул Блейн.

Женщина пожала плечами.

— А что поделаешь? Фрэнк не мог заработать достаточно денег, чтобы купить страховку на потустороннюю жизнь, поэтому не переставал беспокоиться. Затем его тяжело ранили — огромная рана на плече, он едва не умер. У вас, наверное, есть шарм?

Блейн кивнул.

— Так вот, после этого Фрэнк так и не сумел оправиться. Охотники обычно не думают о смерти, а вот он начал все время думать о ней. И тут встретил эту тощую девку из «Рекса».

— Мэри Торн?

— Да, ее, — ответила Алиса. — Она была тощей, жестокой до бесчувственности и холодной как рыба. Не понимаю, что он в ней нашел. Он, конечно, баловался с девицами, все охотники это себе позволяют. Чтобы расслабиться, понимаете. Однако баловство баловством, а тут Фрэнк и эта девка из «Рекса» прямо-таки не расставались. Я так и не поняла, чем она ему понравилась. Знаете, она была такой тощей и лицо с кулачок. В общем-то ничего, если вам нравятся такие худые, но мне казалось, что она и спит, не раздеваясь.

Блейн кивнул, смутно чувствуя какую-то боль.

— Продолжайте.

— Ну что ж, о вкусах не спорят, но я считала, что знаю своего Фрэнка. Оказалось, действительно знаю, потому что он ничего такого с ней не имел — это были чисто деловые отношения. И вот однажды он пришел домой и сказал: «Беби, я ухожу. Отправляюсь в путешествие, в потустороннюю жизнь. И тебе оставляю немалую сумму». — Алиса вздохнула и вытерла слезы. — Этот кретин продал свое тело! «Рекс» дал ему страховку для жизни после смерти, а я получила пожизненную пенсию. Он так этим гордился! Я стала уговаривать его, из кожи вон лезла, надеялась, что он передумает. Куда там, он решил, что ему выпала редкая возможность. Он считал, что его черед настал и во время следующей охоты ему конец. В общем, он отправился в потустороннюю жизнь. Один раз даже говорил со мной из пороговой зоны.

— Он все еще там? — спросил Блейн. По его спине побежали мурашки.

— Вот уже больше года от него ничего не слышно, — ответила Алиса, — так что он, наверное, уже переселился в потустороннюю жизнь. Мерзавец!

Она заплакала, потом вытерла слезы крошечным платком и грустно взглянула на Блейна.

— Я не хотела беспокоить вас. В конце концов, это тело принадлежало Фрэнку, он мог поступить с ним как угодно и продал его. Теперь оно ваше. У меня нет никаких претензий к вам. Но мне так грустно, так одиноко.

— Понимаю, — пробормотал Блейн.

Да, эта женщина совсем не в его вкусе. Говоря по правде, она привлекательна. Симпатичная, хотя и полновата. Приятные черты лица, смелые и резко очерченные, румянец. Волосы рыжие, хоть и не от природы, спускаются на плечи мягкими волнами. Блейн представил себе, как эта женщина, подбоченившись, ругается с полицейским; тянет рыбачью сеть; танцует под гитару фламенко; гонит коз по горной тропинке, длинная юбка облепляет широкие бедра на ветру, крестьянская блузка обтягивает пышную грудь…

И все-таки в ней нет утонченности.

«Однако, — напомнил себе Блейн, — она была во вкусе Фрэнка Кранча, а теперь его тело принадлежит ему, Блейну».

— Большинство наших друзей, — продолжала Алиса, — были охотниками в китайских играх. Вскоре после того как Фрэнк покинул меня, они начали наведываться. Но вы ведь знаете, у охотников одно на уме…

— Неужели? — спросил Блейн.

— Да. И тогда я уехала из Пекина обратно в Нью — Йорк, туда, где родилась. И вдруг встречаю Фрэнка — я имею в виду вас. Чуть не упала в обморок. Мне, конечно, следовало ожидать этого, но все-таки испытываешь потрясение, увидев, как навстречу идет тело твоего мужа.

— Да, конечно, — согласился Блейн.

— Поэтому я и стала следить за вами и все такое. Я не хотела беспокоить вас, но никак не могла прийти в себя. И мне стало интересно, что вы за человек… видите ли, Фрэнк был такой… понимаете, мы с ним жили дружно, нам было так хорошо вместе — вы понимаете меня?

— Конечно, — кивнул Блейн.

— Вы, наверное, считаете мое поведение ужасным!

— Ничуть! — ответил Блейн.

Алиса посмотрела ему в глаза, выражение ее лица было грустным и одновременно кокетливым. Блейн почувствовал, как начал пульсировать старый шрам Кранча.

Но ведь Кранча больше нет. Теперь все принадлежит Блейну — желания, вкус, поступки…

Разве не так?

Эту проблему надо решить раз и навсегда, подумал он, обнимая полную желания Алису и целуя ее с жаром, совсем не свойственным Блейну.

Утром она приготовила ему завтрак. Блейн сидел и смотрел в окно. В голове бродили невеселые мысли.

Прошлая ночь убедительно доказала, что Кранч все еще распоряжался в своем бывшем теле и захватил контроль над сознанием Блейна, потому что ночью Блейн был совсем не похож на себя. Он был груб, жесток, яростен и ненасытен. Он стал таким, каким никогда не был раньше, и его страсть граничила с безумием.

Это был не Блейн, а Кранч, хозяин своего тела.

Блейн высоко ценил утонченность, деликатность, разнообразие оттенков чувств. Может быть, даже излишне высоко. Но это были его достоинства, черты индивидуальности, присущие лишь ему. Владея ими, он оставался Томасом Блейном. Утратив их, он превратился в ничтожество, в тень вечно торжествующего Кранча.

Он мрачно думал о будущем. Придется отказаться от борьбы, стать тем, кем требовало его тело: бойцом, драчуном, похотливым бродягой. Возможно, со временем он привыкнет к этому, и ему даже понравится…

— Завтрак готов! — объявила Алиса.

Они ели молча, и Алиса грустно касалась синяка на руке. Наконец Блейн не выдержал.

— Послушай, — сказал он, — прости меня.

— За что?

— За все.

Алиса грустно улыбнулась.

— Все в порядке. Это я во всем виновата.

— Сомневаюсь. Передай мне масло, пожалуйста.

Она передала ему масленку. За столом на несколько минут воцарилась тишина.

— Я так глупо вела себя, — сказала Алиса.

— Почему ты так считаешь?

— Теперь я понимаю, что погналась за неосуществимой мечтой, — объяснила она. — Мне казалось, что я смогу вернуть себе Фрэнка. Видите ли, мистер Блейн, вообще-то я совсем не такая. Меня просто не оставляла надежда, что с вами мне будет так же хорошо, как с Фрэнком.

— А оказалось не так?

— Нет, не так, — покачала головой женщина.

Блейн осторожно поставил чашку с кофе на стол.

— По-видимому, Кранч был грубее меня, — сказал он. — Он, наверное, швырял тебя о стенку, как мяч. Думаю, что…

— Нет, никогда! — воскликнула Алиса. — Никогда! Мистер Блейн, Фрэнк был охотников, и его жизнь была нелегкой, но со мной он всегда вел себя как джентльмен. Он был хорошо воспитан, мой Фрэнк.

— Неужели?

— Да! Фрэнк обходился со мной нежно, мистер Блейн. Он был деликатным — вы понимаете, что я имею в виду? Он никогда, никогда не был грубым. Говоря по правде, мистер Блейн, он был полной противоположностью вам.

— Ах вот как?

— Я не хочу сказать, что ваше поведение было каким-то ненормальным, — поспешно сказала Алиса. — Просто вы немного грубоваты, но в этом нет ничего необычного. Кому что нравится, мистер Блейн.

— Это верно, пожалуй, — согласился Блейн. — Действительно, о вкусах не спорят.

Завтрак они заканчивали в неловком молчании. Алиса, освободившись от своей идефикс, быстро ушла, даже не намекнув о новой встрече. Блейн сидел в большом кресле, смотрел в окно и думал.

Итак, он совсем не похож на Кранча!

Печальная истина заключалась в том, что он вел себя так, как полагал, должен вести себя Кранч. Его поведение было продиктовано чистым самовнушением. Он убедил себя, что сильный, грубый мужчина, привыкший жить среди природы, обязательно должен обращаться с женщиной, как дикий медведь.

Он действовал по стереотипу. Он чувствовал бы себя еще глупее, если бы его не охватило облегчение при мысли о возвращении Блейна.

Вспомнив слова Алисы о Мэри Торн, он нахмурился. Тощая, жестокая до бесчувственности, холодная как рыба. Еще один стереотип.

Однако он вряд ли смеет осуждать Алису.

Глава 24

Через несколько дней Блейну сообщили, что в Духовном коммутаторе его ждет сообщение. Он пошел туда после работы, и его отправили в ту же комнату, в которой он был раньше.

— Привет, Том, — донесся из громкоговорителя голос Мелхилла, усиленный радиоаппаратурой.

— Здравствуй, Рей. Я все думал, куда же ты исчез.

— Я все еще в пороговой зоне, — сообщил Мелхилл, но скоро покину ее. Пора идти дальше и посмотреть, какая она, эта потусторонняя жизнь. Меня тянет туда. Но мне хотелось еще раз поговорить с тобой, Том. Мне кажется, что тебе следует остерегаться Мэри Торн.

— Послушай, Рей…

— Я говорю совершенно серьезно. Она проводит много времени в «Рексе». Мне неизвестно, что там происходит, поскольку комнаты, где проводятся заседания, защищены специальными экранами. Но в «Рексе» что-то готовится, и Мэри Торн играет там центральную роль.

— Хорошо, буду настороже, — пообещал Блейн.

— Том, послушайся моего совета — уезжай из Нью-Йорка. Уезжай побыстрее, пока у тебя еще есть тело и сознание, им руководящее.

— Я останусь, — покачал головой Блейн.

— Ты просто упрямый осел, — с чувством произнес Рей Мелхилл. — Какой смысл иметь ангела-хранителя, если ты не прислушиваешься к его советам?

— Я благодарен тебе за помощь. Рей, честное слово, благодарен. Но скажи откровенно, мне действительно будет лучше, если я уеду из Нью-Йорка?

— По крайней мере, можешь надеяться, что проживешь немного дольше.

— Всего лишь? Неужели опасность настолько серьезна?

— Очень серьезна. Том, запомни, не доверяй никому. А сейчас мне пора.

— Мы еще поговорим, Рей?

— Может быть, — донесся голос Мелхилла. — А может быть, и нет. Желаю удачи, дружище.

Беседа закончилась. Блейн пошел домой.

…Следующий день был субботой. Блейн понежился в кровати дольше обычного, приготовил завтрак и позвонил Мэри. Никто не ответил. Он решил в этот день ничего не делать, а только прокрутить сенсорные записи.

Вечером его посетили двое.

Сначала пришла кроткая сгорбленная старушка, одетая в темную униформу. На околыше ее фуражки, похожей на армейскую, была надпись: «Старая церковь».

— Сэр, — произнесла она, чуть задыхаясь, — я собираю пожертвования в пользу старой церкви, стремящейся укрепить истинную веру в эти развратные и безбожные времена.

— Извините меня, — сказал Блейн и попытался закрыть дверь.

Однако старушка уже привыкла, должно быть, что перед ней закрывается множество дверей, и успела протиснуться в образовавшуюся щель, не переставая говорить.

— Молодой господин, этот век вавилонского зверя и разрушения души, век сатаны и его мнимого триумфа. Пусть это не введет вас в заблуждение! Господь всемогущий допустил все это ради проверки и испытания, чтобы отделить зерна от плевел. Опасайтесь искушения! Опасайтесь вступить на путь зла, который лежит перед вами, сияющий и великолепный!

Блейн дал ей доллар, надеясь, что старушка уйдет. Она поблагодарила его, но продолжала говорить:

— Опасайтесь, молодой господин, величайшего искушения сатаны — мнимого рая, который называют потусторонней жизнью! Разве мог обманщик сатана придумать ложь для людей более привлекательную, чем эта самая большая иллюзия, величайший мираж, будто ад стал раем! И многие поддаются на хитроумную приманку, и сами идут в эту ловушку!

— Спасибо, — сказал Блейн, пытаясь закрыть дверь.

— Запомните мои слова! — возопила старуха, пронзив Блейна пристальным взглядом остекленевших голубых глаз. — Потусторонняя жизнь — величайший грех! Остерегайтесь лживых пророков потусторонней жизни!

— Очень вам благодарен!

Наконец Блейну удалось закрыть дверь. Он снова опустился в удобное кресло и включил плейер. Почти час он был поглощен «Полетом на Венеру». Затем снова раздался стук в день. Блейн открыл и увидел невысокого, хорошо одетого молодого человека с круглым серьезным лицом.

— Мистер Томас Блейн? — спросил незнакомец.

— Да, это я.

— Мистер Блейн, меня зовут Чарльз Фаррелл, я из корпорации «Потусторонняя жизнь». Мне можно поговорить с вами? Если сейчас неудобно, мы могли бы договориться о встрече в другое время…

— Входите, — сказал Блейн, широко распахнув дверь для пророка потусторонней жизни, посланца сатаны.

Фаррелл оказался деловым, спокойным пророком с тихим убедительным голосом. Сначала он ознакомил Блейна с письмом, написанным на бланке корпорации, в котором удостоверялось, что Чарльз Фаррелл является полномочным представителем «Потусторонней жизни, инк.». В письме приводилось подробное описание внешности Фаррелла, его подпись, и прилагались три заверенные фотографии и отпечатки пальцев.

— А вот мои удостоверения личности, — сказал Фаррелл, открывая бумажник.

Он извлек оттуда права на вождение гелиомобиля, библиотечную карточку, регистрационную карточку избирателя и удостоверение о государственной благонадежности. На отдельном листке специально обработанной бумаги Фаррелл тут же сделал отпечатки пальцев правой руки и передал их Блейку для сравнения с теми, что прилагались к письму.

— Неужели все это необходимо? — удивился Блейн.

— Абсолютно, — заверил его Фаррелл. — В прошлом имели место неприятные случаи. Беспринципные люди часто пытались выдать себя за представителей нашей корпорации, особенно страдали при этом излишне доверчивые и бедные люди. Они предлагали страховку по сниженным ценам, получали деньги и исчезали. Пострадало слишком много людей, которые отдали все, что имели, и ничего не получили взамен. Дело в том, что у этих бесчестных жуликов, даже если они действительно представляют какую-нибудь маленькую страховую компанию с дурной репутацией, нет в распоряжении ни дорогостоящей аппаратуры, ни квалифицированных техников, что необходимо для таких сложных операций.

— Я не знал этого, — ответил Блейн. — Прошу вас, садитесь.

Фаррелл сел.

— Бюро, занимающиеся улучшением деловых отношений, пытаются бороться с этим. Однако подобные компании быстро перебираются с места на место, и их невозможно обнаружить. Только «Потусторонняя жизнь, инк.» и еще две страховые компании, владеющие государственными лицензиями, в состоянии гарантировать выполнение своих обязательств — жизнь после смерти.

— А как относительно других систем психологической подготовки? — спросил Блейн.

— Я специально не говорил о них, — сказал Фаррелл. — Они относятся к совершенно иной категории. Если у вас достаточно терпения и решимости, то через двадцать — или даже больше — лет напряженного труда вы можете добиться успеха. Если же вы не готовы посвятить этому двадцать лет, то вам понадобится научная помощь и техническое содействие. Вот тут мы и предлагаем свои услуги.

— Мне хотелось бы услышать об этом поподробнее, — заметил Блейн.

Мистер Фаррелл расположился поудобнее.

— Если вы похожи на остальных людей, вам захочется узнать, что такое жизнь? Что такое смерть? Что такое сознание? Как взаимодействуют сознание и тело? Является ли сознание тем же самым, что и душа? Может быть, они независимы друг от друга? Или взаимозависимы, или, возможно, переплетаются? Существует ли вообще такое понятие, как душа? — Фаррелл улыбнулся. — Вы, по-видимому, хотите получить ответы на эти вопросы?

Блейн кивнул, и Фаррелл продолжал:

— Так вот, я не могу ответить на них. Мы просто не имеем ни малейшего представления об этом. По нашему мнению, это религиозно-философские вопросы, отвечать на которые корпорация «Потусторонняя жизнь» даже не пытается. Нас интересуют результаты, а не абстрактное теоретизирование. Мы ориентируемся на медицину, а наш подход является чисто прагматическим. Нас не интересует, как или почему мы добиваемся результатов, равно как и то, насколько странными они бывают. Важно одно — они есть. Это единственное, что нас интересует, — такова наша позиция.

— Да, вы изложили свою точку зрения ясно и недвусмысленно, — заметил Блейн.

— Важно определить ее с самого начала. Позвольте мне объяснить вам еще одну вещь. Не следует думать, что мы предлагаем вам переселение в рай, — это ошибка.

— Да?

— Разумеется, мы не предлагаем ничего подобного! Рай — это религиозное понятие, а мы не имеем никакого отношения к религии. Наша потусторонняя жизнь есть выживание сознания после смерти тела, вот и все. Ничего больше. Мы вовсе не утверждаем, что потусторонняя жизнь — это рай, подобно тому как первые археологи не утверждали, что кости первобытного человека — останки Адама и Евы.

— Перед вами ко мне зашла старушка, — сказал Блейн. — Она сказала, что потусторонняя жизнь — это ад.

— Ах, эта фанатичка… — усмехнулся Фаррелл. — Она следует за мной повсюду. Впрочем, не исключено, что она совершенно права.

— А что вам лично известно о потусторонней жизни?

— Не так уж много, — признался Фаррелл. — Достоверно нам известно лишь следующее: после гибели тела сознание переселяется в зону, которую мы именуем пороговой. Эта зона существует где-то между Землей и потусторонним миром. По нашему мнению, это нечто вроде подготовительной фазы перед непосредственным переходом в потустороннюю жизнь только по собственному желанию.

— Но что представляет собой потусторонняя жизнь?

— У нас нет сведений об этом. Мы считаем, что она не является материальной. Дальше остается только гадать. Существует мнение, что сознание есть сущность тела, и потому субстраты земных вещей, окружавших человека, он может захватить с собой в потустороннюю жизнь. Вполне возможно. Есть и другие точки зрения. Одни считают, что потусторонняя жизнь представляет собой место, где души ждут очереди заново родиться на других планетах, что составляет часть гигантского цикла возрождения. Не исключено, что и это соответствует действительности. Говорят также о том, что потусторонняя жизнь — это всего лишь первый этап постземного существования и что существует еще шесть этапов, и в конце концов душа попадает в нирвану. Может быть. Есть мнение, что потусторонняя жизнь — это колоссальная туманная область, где вы обречены на вечные странствия, которые никогда не приведут к цели. Мне приходилось знакомиться с теориями, которые доказывают, что в потусторонней жизни люди группируются по родственному признаку, тогда как другие утверждают, что они группируются по признакам расы, религии, цвету кожи и социальному положению. Есть люди, полагающие, как вы только что заметили, что потусторонняя жизнь — это преисподняя. Существуют защитники теории иллюзии, считающие, что после того, как сознание покидает пороговую зону, оно просто исчезает. А есть и такие, кто обвиняет нашу корпорацию во лжи. В некоем опубликованном недавно научном труде заявляется, что в потусторонней жизни можно найти все, что пожелаешь, — рай, небеса, Валгалла, зеленые луга — выбирай не хочу. Говорят и о том, что в потусторонней жизни правят древние божества — боги Гаити, Скандинавии или Бельгийского Конго, в зависимости от теории, которой вы придерживаетесь. Естественно, есть и противоположная точка зрения, что никаких богов там нет. Я читал английскую книгу, где доказывалось, что в потусторонней жизни правят английские духи, русскую — о том, что там господствуют русские, и несколько американских, в которых уверялось, что господство американских духов не подвергается сомнению. В прошлом году была издана книга о том, что в потусторонней жизни господствует анархия. Один видный философ считает, что конкуренция есть закон природы, а потому должна сохраниться и в потусторонней жизни. И тому подобное. Выбирайте любую теорию, которая вам понравится, мистер Блейн, а то придумайте собственную.

— А каково ваше мнение? — спросил Блейн.

— Мое? Я не придерживаюсь никакой точки зрения, — ответил Фаррелл. — Когда придет время, я попаду в потустороннюю жизнь и увижу все собственными глазами.

— Я тоже так считаю, — согласился Блейн. — К сожалению, такой возможности у меня нет. У меня нет денег, чтобы заплатить столько, сколько вы требуете.

— Я знаю, — сказал Фаррелл. — Перед тем как идти к вам, я проверил состояние ваших финансов.

— Тогда почему…

— Каждый год, — произнес Фаррелл, — выделяется несколько бесплатных страховых полисов, обеспечивающих владельцам доступ в потустороннюю жизнь. Средства на это дают филантропы, корпорации и промышленные компании, а несколько полисов распределяется по лотерее. Мистер Блейн, я счастлив сообщить, что вы стали обладателем одного из таких страховых полисов.

— Я?

— Позвольте поздравить вас, мистер Блейн, — сказал Фаррелл. — Вы — счастливец. Вам очень повезло.

— Но кто подарил мне бесплатную страховку?

— Текстильная корпорация «Мэйн Фарбенгер».

— Первый раз о них слышу.

— Зато они знают о вас. Бесплатный страховой полис подарен вам в знак признания вашего переселения в наш век из 1958 года. Вы принимаете его?

Блейн подозрительно взглянул на представителя корпорации «Потусторонняя жизнь». Фаррелл казался ему тем, за кого он себя выдавал; к тому же, все это можно проверить в штаб-квартире «Потусторонней жизни». Фантастический подарок судьбы, столь неожиданно свалившийся на Блейна, вызвал у него серьезные подозрения. Однако мысль о гарантированной жизни после смерти перевесила сомнения, прогнала все страхи. Осторожность — вещь, конечно, хорошая, но не в тот же момент, когда перед тобой открываются двери рая.

— Что же мне делать? — спросил он.

— Отправиться со мной в корпорацию «Потусторонняя жизнь», — сказал Фаррелл. — Там нам понадобится несколько часов для совершения процедуры.

Вечность! Жизнь после смерти!

— Согласен, — произнес Блейн. — Я принимаю страховку. Поехали!

Не теряя времени даром, они отправились в корпорацию.

Глава 25

Гелитакси доставило их прямо к двери «Потусторонней жизни, инк.». Фаррелл проводил Блейна в приемный отдел и передал заведующей ксерокопию страхового полиса. Блейну было велено оставить отпечатки пальцев и предъявить лицензию охотника. Женщина тщательно сверила все данные со списком назначенных на прием. Наконец она убедилась в достоверности документов и подписала разрешение.

Фаррелл отвел Блейна в помещение для испытаний, пожелал ему удачи и ушел.

За Блейна взялась группа молодых техников и подвергла его разнообразному тестированию. Жужжа и сверкая огнями, компьютеры выбрасывали ярды бумажных лент и множество перфокарт. Какие-то зловещие на вид машины булькали и пищали, подмигивали огромными красными глазами, превращавшимися в желтые. Самописцы чертили на листах бумаги графики. И среди всей этой суеты техники вели оживленный профессиональный разговор:

— Любопытная бета-реакция. Думаешь, стоит сгладить эту кривую?

— Конечно, конечно. Давай снизим побудительный коэффициент.

— Не хотелось бы. Ведь тогда ослабнет вся сеть.

— А ты не снижай его до такой степени. Травму он и так перенесет.

— Пожалуй… Как относительно фактора Хенлигера? Его нет.

— Потому что он в чужом теле. Проявится, не беспокойся.

— На прошлой неделе так и не проявился. Парень взлетел, как ракета.

— Ну и что? Он с самого начала был нестабилен.

— Эй, ребята! — окликнул их Блейн. — А что, есть шанс, что эта штука не сработает?

Техники повернулись к нему, словно увидели впервые.

— В каждом конкретном случае ситуация иная, приятель, — заметил один из техников.

— Требуется индивидуальный подход к каждому пациенту.

— Нельзя исключить вероятность сбоев.

— Мне сказали, что процедура давно отработана, — произнес Блейн. — Говорили даже, что гарантия на все сто процентов.

— Конечно, так всем клиентам говорят, — пренебрежительно заметил другой техник.

— Рекламное дерьмо.

— Проблемы возникают каждый день. Нам еще так далеко до совершенства.

— Но вы скажете мне, если процедура окажется успешной? — поинтересовался Блейн.

— Разумеется. Если все пройдет успешно, ты выживешь.

— А если нет, то тебя вынесут ногами вперед.

— Не беспокойся, обычно все проходит успешно, — утешил его техник. — За исключением клиентов с К-3.

— Да, этот проклятый фактор К-3 постоянно портит нам дело. Ну, давай, Джеймисон, говори: он К-3 или нет?

— Я не уверен, — пробормотал Джеймисон, склонившись над мигающим пультом. — Тестирующая машина опять барахлит.

— А что такое К-3? — спросил Блейн.

— Если бы мы знали, — мрачно бросил Джеймисон. — Нам определенно известно лишь одно: люди с фактором К-3 не остаются в живых после смерти.

— Да, ни при каких обстоятельствах.

— По мнению старины Фицроя, это постоянный ограничивающий фактор, созданный природой, чтобы предупредить случаи безумия.

— Но К-3 не передает этот фактор своему потомству.

— Значит, я К-3? — спросил Блейн, стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Нет, пожалуй, — небрежно заметил Джеймисон. — Вообще-то он довольно редок. Сейчас проверим.

Блейн ждал, пока техники изучали данные, а Джеймисон с помощью своей барахлящей машины пытался определить, есть ли в организме Блейна фактор К-3.

Через некоторое время он поднял голову.

— Ну что ж, думаю, он не К-3. Хотя, кто знает? Давайте за работу.

— Что будет дальше? — спросил Блейн.

В его руку глубоко вонзился шприц.

— Не беспокойся, — произнес техник, — все будет хорошо.

— Вы уверены? Значит, я не К-3? — не удержался в последний раз Блейн.

Техник небрежно кивнул. Блейн попытался спросить еще что-то, но у него закружилась голова. Техники подняли Блейна и положили на белый операционный стол.

Придя в себя, Блейн обнаружил, что лежит на удобном диване. В помещении слышалась спокойная музыка. Сестра подала ему стакан шерри. Рядом стоял улыбающийся мистер Фаррелл.

— Чувствуете себя хорошо? — спросил он. — Этого следовало ожидать. Все прошло как по маслу.

— Вот как?

— Иначе и быть не могло. Процедура исключает ошибки. Мистер Блейн, потусторонняя жизнь вам теперь гарантирована.

Блейн допил шерри и с трудом встал.

— Значит, жизнь после смерти — моя? Когда бы я ни умер? Какой бы ни была причина моей смерти?

— Совершенно верно. Независимо от времени или причины вашей смерти ваше сознание не умрет. Как вы себя чувствуете?

— Еще не знаю, — сказал Блейн.

Лишь через полчаса, идя домой, он осознал, что с ним произошло.

Потусторонняя жизнь принадлежит ему!

Блейн ощущал безграничную радость. Теперь ему на все наплевать, абсолютно на все! Он бессмертен! Его могут убить прямо сейчас, и он все-таки будет продолжать жить!

Волна опьяняющего счастья подхватила его. С улыбкой он представил себе, что может броситься под колеса проезжающего грузовика. Разве это имеет какое-нибудь значение? Ничто не в состоянии причинить ему вред. Теперь можно стать берсеркером, ворваться в толпу, размахивая мечом. А почему бы и нет? Единственное, что могут сделать полицейские — убить его тело.

Чувство было неописуемым. Сейчас Блейн впервые понял, как жили люди до научного открытия потусторонней жизни. Он вспомнил о тяжелом, отупляющем, бессознательном страхе смерти, все время преследующем человека, влияющем на каждый его поступок и пронизывающем каждую мысль. Вечный враг человека — смерть — тень, неслышно ползущая по извилинам его сознания, призрак, преследующий человека днем и ночью, прячась за углом, за закрытыми дверьми, невидимый гость на каждом пиршестве, незримая фигура на фоне каждого пейзажа, никогда не покидающая человека, все время ждущая своего часа…

Теперь он избавился от этого ужаса.

Чудовищный груз, тяготивший сознание Блейна, исчез. Страх перед смертью пропал. С чувством пьянящей радости он ощущал воздушную легкость. Вечный враг человека — смерть — побеждена и больше ему не угрожает!

Блейн вернулся к себе, охваченный чудесной эйфорией. И тут же услышал звонок телефона.

— Блейн слушает.

— Том, куда ты исчез? — это был голос Мэри Торн. — Я звонила тебе целый день!

— Я выходил, милая, — ответил Блейн. — А ты где была, черт побери?

— В «Рексе». Старалась выяснить, что они замышляют. Слушай внимательно. Мне нужно сообщить тебе нечто очень важное.

— И у меня есть для тебя новость, милая.

— Слушай и не перебивай! Сегодня к тебе придет человек. Это представитель корпорации «Потусторонняя жизнь». Он предложит тебе бесплатный страховой полис. Ни в коем случае не соглашайся!

— Но почему? Он не тот, за кого себя выдает?

— Нет, он действительно сотрудник корпорации, и полис настоящий, без обмана. Но ты не должен соглашаться.

— Я уже согласился, — ответил Блейн.

— Как согласился?

— Он был у меня несколько часов тому назад. Я согласился.

— Ты уже прошел процедуру?

— Да. Она была ненастоящая?

— Нет, разумеется, настоящая, — вздохнула Мэри. — Боже мой, когда ты поймешь, что нельзя принимать подарки от незнакомцев? Обеспечить себе потустороннюю жизнь можно было и позже… Если бы ты знал, Том!

— А что случилось? Страховой полис предложила мне текстильная фирма «Мэйн Фарбенгер».

— Эта фирма принадлежит корпорации «Рекс».

— Вот как… Ну и что?

— Том, этот бесплатный страховой полис подсунул тебе «Рекс». Они использовали «Мэйн Фарбенгер» как ширму, однако именно «Рекс» выделил страховой полис! Неужели ты не понимаешь, что это означает?

— Нет, не понимаю. Может быть, ты перестанешь рыдать и объяснишь, в чем дело?

— Том, речь идет о разделе Допустимых убийств Акта о самоубийствах. Они собираются воспользоваться им.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я говорю о том разделе Акта о самоубийствах, который делает законным изъятие тела. «Рекс» гарантировал тебе выживание сознания после смерти, и ты принял их предложение. Теперь они имеют право на законном основании взять твое тело и сделать с ним все, что им нравится. Они могут убить твое тело, Том!

— Убить меня?

— Да. И, разумеется, они так и поступят. Дело в том, что правительство собирается привлечь их к ответственности за твое незаконное перемещение из прошлого. Если тебя больше нет, то нет и оснований для обвинения корпорации «Рекс». Теперь слушай. Тебе нужно немедленно уехать из Нью-Йорка, а затем покинуть страну. Может быть, в этом случае тебя оставят в покое. Я помогу тебе. Мне кажется, что…

Связь прервалась.

Блейн несколько раз стукнул по телефону, однако не услышал даже длинного гудка, означающего, что линия свободна и аппарат исправен. Судя по всему, телефон отключили.

Эйфория, переполнявшая его несколько секунд назад, исчезла. Пьянящее чувство свободы от смерти тоже пропало. Как мог он подумать о том, чтобы стать берсеркером? Ведь он хочет жить! Он хочет жить в человеческой плоти, на Земле, которую он знает и любит. Духовное существование — это здорово, в этом не приходится сомневаться, но не сию минуту. И Блейн совсем не спешит в потустороннюю жизнь. Ему хочется жить среди осязаемых предметов, дышать воздухом, есть хлеб и пить воду, видеть вокруг себя человеческую плоть, касаться ее.

Когда они захотят убить его? Да когда пожелают, в любое время. Его квартира превратилась в ловушку. Блейн поспешно сунул в карман все деньги и поспешил к выходу. Открыл дверь и осторожно выглянул в коридор.

Он побежал по коридору и вдруг остановился как вкопанный.

Из-за угла вышел человек и замер в центре вестибюля. В руке у него был большой излучатель, направленный прямо в живот Блейна.

Это был Сэмми Джонс.

— Ах, Том, Том, — тяжело вздохнул Джонс. — Поверь мне, я очень сожалею, что это ты. Однако дело есть дело.

Блейн застыл на месте, обреченно глядя, как излучатель поднялся до уровня его груди.

— Но почему именно ты? — выдавил Блейн.

— А кто ж еще? — удивился Сэмми Джонс. — Разве я не лучший охотник в Западном полушарии, да и Европе, пожалуй, тоже? «Рекс» нанял всех охотников, находящихся сейчас поблизости от Нью-Йорка. Вот только теперь нам разрешили пользоваться огнестрельным и лучевым оружием. Мне очень жаль, что приходится охотиться за тобой.

— Но ведь я тоже охотник.

— Ты не первый, которого приходится убивать. Таковы правила игры, ничего не поделаешь, приятель. Не дергайся. Я сделаю все быстро и безболезненно.

— Но я не хочу умирать! — воскликнул Блейн.

— Почему? — спросил Джонс. — Ведь ты получил страховку, и потусторонняя жизнь тебе обеспечена.

— Меня обманули! Я хочу жить! Сэмми, не убивай меня!

Лицо Сэмми Джонса словно окаменело. Он прицелился — и опустил излучатель.

— Я становлюсь слишком сентиментальным, — покачал головой Джонс. — Хорошо, Том, попытайся скрыться. В конце концов, каждая жертва должна иметь такую возможность. В этом случае сохраняется спортивный дух. Учти, у тебя очень мало времени.

— Спасибо, Сэмми! — крикнул Блейн и кубарем скатился с лестницы.

Он выскочил на улицу, не зная, куда бежать. Но времени для размышлений не было. Наступал вечер, и, пока не стемнело, надо воспользоваться этим. Блейн постоял секунду и двинулся вперед.

Ноги сами несли его к городским трущобам.

Глава 26

Блейн шел мимо ветхих многоэтажных жилых домов, мимо дешевых закусочных и ночных клубов. Засунув руки в карманы, он шел и пытался думать. Нужен план действий. Если ему не удастся придумать способ убраться из Нью-Йорка, через час-другой охотники прикончат его.

Джонс сказал, что за транспортом следят. Тогда на что остается надеяться? У него нет оружия, он беззащитен…

Впрочем, тут можно кое-что предпринять. Когда у него будет пистолет, ситуация изменится. Более того, она изменится самым решительным образом. Когда-то Халл говорил: «Охотник имеет законное право убить жертву; но если жертва застрелит охотника, ей грозит арест и суровое наказание».

Итак, стоит ему застрелить охотника, и полиция будет вынуждена арестовать его! Возможно, это осложнит дело, но по крайней мере непосредственная опасность исчезнет.

Блейн шел, пока не увидел ломбард. В витрине сверкали лучевые и огнестрельные пистолеты, охотничьи ружья, ножи и мачете. Он вошел.

— Мне нужен пистолет, — обратился он к усатому мужчине за прилавком.

— Пистолет. Понятно. Какой? — спросил продавец.

— У вас есть лучевые пистолеты?

Продавец кивнул и, выдвинув ящик, достал блестящий лучевой пистолет с яркой медной отделкой.

— Вот это, — сказал он, — великолепная вещь. Это настоящий иглолучевой пистолет системы Сайлс-Берна для охоты на крупных венерианских хищников. На расстоянии в пятьсот ярдов вы можете продырявить насквозь все, что ходит, ползает или летает. Вот здесь, сбоку, кнопка, меняющая размеры отверстия, из которого исходит луч. С помощью такого селектора рассеивания вы можете выбрасывать широкий луч для близкого расстояния или сузить его до диаметра иглы для дальней стрельбы.

— Хорошо, хорошо, — ответил Блейн, доставая из кармана деньги.

— Вот эта кнопка, — показал продавец, — регулирует время заряда. Вот так вы получаете мгновенный выстрел. Каждое деление увеличивает продолжительность воздействия на цель на четверть секунды. А если поставить его на автоматический режим, он будет косить буквально все перед собой. Батарея обеспечивает пистолет энергией на четыре часа стрельбы, и в этом пистолете энергетический запас больше чем на три часа. Кроме того, вы можете пользоваться этим пистолетом в домашней мастерской. Установив его на специальный станок и применяя экран для снижения мощности, вы можете резать пластик лучше, чем пилой. С другим дефлектором им можно пользоваться как паяльной лампой. Дополнительное снаряжение можно приобрести…

— Спасибо, я покупаю его, — перебил Блейн.

Продавец кивнул.

— Ваше разрешение, пожалуйста.

Блейн достал лицензию охотника и протянул продавцу. Тот кивнул и медленно, заставляя Блейна кипеть от нетерпения, стал заполнять квитанцию.

— Завернуть?

— Нет, не надо. Я возьму его так.

— С вас семьдесят пять долларов, — произнес продавец.

Блейн бросил на прилавок банкноты. Продавец обернулся и взглянул на список, висевший позади на стене.

— Одну минуту! — внезапно воскликнул он.

— В чем дело?

— Я не могу продать вам этот пистолет.

— Почему? — удивился Блейн. — Вы же видели мое удостоверение охотника.

— Но вы не предупредили меня, что в данный момент являетесь зарегистрированной жертвой. Вам известно, что жертвы не имеют права владеть оружием? Ваше имя мне сообщили полчаса назад. Вам не удастся купить оружие ни в одном из легальных магазинов Нью-Йорка, мистер Блейн.

Продавец швырнул банкноты Блейну. В то же мгновение Блейн попытался схватить пистолет, однако продавец оказался проворнее. Он направил дуло в сторону Блейна.

— Следовало бы избавить охотников от хлопот, — проворчал он. — Ты получил свою проклятую потустороннюю жизнь. Что тебе еще нужно?

Блейн застыл на месте. Продавец опустил пистолет.

— Впрочем, это не мое дело. Охотники и так скоро тебя прикончат.

Он опустил руку под прилавок и нажал на кнопку. Блейн повернулся и выбежал на улицу. Темнело. Теперь охотникам известно, где он. И кольцо вокруг него уже начало сжиматься.

Ему показалось, что кто-то позвал его по имени. Он проталкивался сквозь толпу, не оглядываясь, лихорадочно стараясь что-то придумать. Нет, он не хочет умереть просто так. Разве затем он перебрался через 152 года, чтобы его пристрелили на глазах у миллиона людей? Это несправедливо!

Блейн заметил, что за ним идет ухмыляющийся мужчина. Это был Тезей с пистолетом в руке, ожидающий удобного момента для выстрела.

Блейн рванулся вперед, продрался сквозь толпу и свернул за угол. Он стремительно помчался по переулку и вдруг остановился.

В конце переулка, четко выделяясь на фоне освещенной стены, стоял мужчина. Одну руку он упер в бедро, другую, с пистолетом, поднял, приготовившись выстрелить. Блейн в замешательстве оглянулся на Тезея.

Маленький охотник выстрелил, и тепловой луч опалил рукав Блейна. Он бросился к какой-то двери, но она захлопнулась прямо у него перед носом. Второй выстрел прожег дыру в пиджаке Блейна.

Словно во сне он наблюдал, как охотники приближаются к нему. Тезей был уже совсем рядом, второй охотник преграждал противоположный выход из переулка. Блейн бросился бежать, с трудом переставляя ноги, словно налитые свинцом. Он бежал навстречу второму охотнику, по крышкам канализационных люков и решеткам подземки, мимо витрин магазинов, закрытых железными шторами, и запертых дверей.

— Назад, Тезей! — крикнул второй охотник. — Он у меня на мушке!

— Стреляй, Хендрик! — И Тезей прижался к стене, чтобы не попасть под разящий луч.

Стрелок, до которого было еще футов пятьдесят, прицелился и выстрелил. Блейн бросился на землю, и луч прошел над ним. Он откатился в сторону, пытаясь найти укрытие в подъезде. Снова вспыхнул ослепительный свет теплового луча, опалившего бетон и превратившего воду в лужах в пар.

И вдруг решетка вентиляционной шахты подземки подломилась под ним.

Падая, он сообразил, что решетка, должно быть, повреждена раскаленным лучом пистолета. Слепая удача! Но нужно еще и приземлиться на ноги, не потерять сознание, как-то спрятаться, до конца воспользоваться счастливой случайностью. Если он потеряет сознание, то останется лежать на дне шахты и станет легкой добычей охотников, когда те подойдут к самому краю.

Блейн попытался вывернуться на лету, но было слишком поздно. Он тяжело грохнулся на плечо и ударился головой о железную стойку. Однако необходимость не потерять сознание была так велика, что он заставил себя встать на ноги.

Теперь надо спрятаться в глубине подземного прохода как можно дальше, чтобы его не сумели найти.

Но сделать даже первый шаг оказалось выше его сил. Ноги его подкосились, голова закружилась, он упал лицом вниз, перекатился на спину и увидел над собой зияющее отверстие люка.

Потом Блейн потерял сознание.

Часть IV

Глава 27

Придя в себя, Блейн обнаружил, что потусторонняя жизнь ему не по вкусу. Было темно, неудобно, пахло машинным маслом и плесенью. Кроме того, болела голова и казалось, что спина сломана в трех местах.

Неужели дух может испытывать чувство боли? Блейн шевельнулся и выяснил, что у него все еще есть тело. Говоря по правде, он чувствовал все тело. Вероятно, это еще не потусторонняя жизнь.

— Отдохни немного, — раздался чей-то голос.

— Кто это? — спросил Блейн, глядя в непроницаемую темноту.

— Смит.

— А, это ты. — Блейн сел и сжал руками голову, внутри которой билась боль. — Как это тебе удалось, Смит?

— Я чуть не опоздал, — сказал зомби. — Как только объявили, что ты стал жертвой, я бросился на поиски. Несколько друзей хотели помочь мне, но ты передвигался слишком быстро. Когда ты вышел из ломбарда, я окликнул тебя.

— Да, мне показалось, что я слышал чей-то голос, — сказал Блейн.

— Если бы ты обернулся, мы могли увести тебя уже тогда. Но ты не обернулся, и мы последовали за тобой. Несколько раз мы открывали крышки вентиляционных шахт и канализационных люков, но было трудно угадать твой маршрут. Всякий раз мы чуть-чуть запаздывали.

— Но не на этот раз.

— Да, наконец мне удалось открыть решетку прямо под тобой. Мне очень жаль, что ты ушибся.

— Где я?

— Я оттащил тебя в сторону от главного коридора. Сейчас мы в боковом проходе. Здесь охотники тебя не найдут.

И сноваБлейн не сумел найти подходящих слов, чтобы поблагодарить Смита. И опять Смит не ждал от него благодарности.

— Я делаю это не для тебя, Блейн. Для себя. Ты мне нужен.

— Ты уже вспомнил зачем?

— Нет еще, — ответил Смит.

Глаза Блейна уже привыкли к темноте, и он различал очертания головы и плеч зомби.

— Что мы будем делать дальше? — спросил он.

— Пока ты в безопасности. Мы можем провести тебя под землей до Нью-Джерси. Дальше ты пойдешь один. Но я не думаю, что это будет сложно.

— А чего мы сейчас ждем?

— Прихода мистера Кина. Мне нужно получить его разрешение, чтобы провести тебя по подземным переходам.

Ожидание затянулось. Наконец Блейн увидел худую фигуру мистера Кина, шедшего к ним. Он опирался на плечо здоровенного негра.

— Мне очень жаль, что у вас такие неприятности, — произнес Кин, садясь рядом с Блейном. — Очень жаль.

— Мистер Кин, — обратился к нему Смит, — если вы позволите мне провести его через старый Голландский туннель в Нью-Джерси…

— Поверьте мне, я искренне сожалею, — сказал Кин, — но разрешить не могу.

Блейн оглянулся по сторонам и увидел, что их окружила дюжина зомби, одетых в лохмотья.

— Я говорил с охотниками, — продолжал Кин, — и дал им слово, что вы вернетесь на поверхность не позже чем через полчаса. Вы должны уйти, Блейн.

— Но почему?

— Мы просто не можем позволить себе оказать вам помощь, — объяснил Кин. — В тот раз я пошел на небывалый риск, когда позволил вам осквернить гробницу Рейли. Но я сделал это ради Смита, потому что ваша судьба каким-то образом оказалась связана с его судьбой. А Смит — один из моих друзей. Но сейчас мы можем зайти слишком далеко. Вы знаете, что нам позволяют жить под землей исключительно из милости.

— Да, знаю.

— Смиту следовало принять во внимание возможные последствия. Через ту решетку, что он открыл для вас, к нам в подземелье залезли охотники. Они не нашли вас, но знали, что вы скрываетесь где-то здесь. Они искали, Блейн, как они искали! Десятки охотников обшаривали подземные коридоры, грубо обращались с нашими людьми, угрожали, кричали на них, что-то говорили по своим маленьким рациям. Вместе с ними спустились репортеры и даже какие-то зеваки. Некоторые молодые охотники нервничали и даже стали стрелять в зомби.

— Мне очень неприятно слышать об этом, — покачал головой Блейн.

— В этом нет вашей вины. А вот Смит поступил необдуманно. Наш подземный мир — не суверенное королевство. Здесь нас всего лишь терпят, и это терпение может кончиться в любую минуту. Поэтому мне пришлось встретиться с охотниками и репортерами.

— И что вы им сказали? — спросил Блейн.

— Я объяснил, что под вами провалилась проржавевшая решетка, что вы попали к нам случайно и спрятались от преследователей. Я заверил их, что ни один зомби в этом не был замешан, что мы нашли вас и вернем на поверхность в течение получаса. Они поверили мне и ушли. Мне очень жаль, но я не мог поступить по-другому.

— Я ни в чем вас не виню, — сказал Блейн, медленно вставая.

— Я не сказал им, в каком именно месте вы появитесь из-под земли, — добавил Кин. — По крайней мере, сейчас у вас положение лучше, чем раньше. Жаль, что не могу чем-нибудь помочь, но нельзя допустить, чтобы подземные коммуникации превратились в поле боя для охотников. Нам нужно оставаться нейтральными, никого не раздражать и никого не пугать. Только в этом случае мы сумеем выжить до того момента, когда наступит век понимания.

— Где я выйду из подземелья? — спросил Блейн.

— Я выбрал для вас заброшенный выход из метро на 79-й улице, Вест, — сказал мистер Кин. — Там вряд ли вас будут караулить. Кроме того, я предпринял еще один шаг, чего, по-видимому, делать не следовало.

— А именно?

— Я сообщил обо всем вашему другу. Он будет ждать вас у выхода. Только не говорите об этом никому. Ну, пошли!

Мистер Кин повел процессию по запутанному подземному лабиринту. Блейн замыкал шествие. Головная боль постепенно исчезала. Скоро они остановились у бетонной лестницы.

— Это выход, — сказал Кин. — Желаю удачи, Блейн.

— Спасибо. Я благодарен и тебе, Смит.

— Я старался сделать для тебя все, что в моих силах, — произнес Смит. — Если ты умрешь, я тоже, наверное, умру. Если же ты останешься в живых, я буду стараться вспомнить.

— А когда вспомнишь?

— Тогда я приду к тебе, — ответил Смит.

Блейн кивнул и стал подниматься по лестнице.

Была глубокая ночь, и 79-я улица казалась пустынной. Блейн остановился у выхода и оглянулся вокруг, не зная, то делать дальше.

— Блейн! — вдруг позвал его кто-то. Но это была не Мэри, как он надеялся. Это был мужской голос, очень знакомый, — может быть, Сэмми Джонса или Тезея.

Он быстро повернулся к лестнице, однако вход оказался закрыт и заперт.

Глава 28

— Том, Том, это я!

— Рей?

— Ну конечно! Говори тише. Охотники недалеко. Подожди.

Блейн, съежившись, ждал у запертого входа в метро, озираясь по сторонам. Никаких следов присутствия Мелхилла он не заметил. Не было никакого облачка эктоплазмы, ничего, только тихий голос.

— Все в порядке, — послышался голос Мелхилла. — Иди на запад. Быстро.

Блейн пошел, ощущая, как Мелхилл незримо парит где-то рядом.

— Рей, как ты здесь оказался?

— Я пришел помочь тебе, — сказал Мелхилл. — Старый Кин связался с твоей подругой, а она отыскала меня через Духовный коммутатор. Стой! Не двигайся!

Блейн нырнул за угол здания. Над домами медленно пролетел вертолет.

— Это охотники, — сказал Мелхилл. — На тебя объявлена охота, малыш. Обещано вознаграждение даже за информацию о твоем местонахождении. Том, я пообещал Мэри, что попытаюсь помочь. Только не знаю, насколько меня хватит. Силы на исходе. После этого мне придется уйти в потустороннюю жизнь.

— Рей, я просто не знаю, как благодарить…

— Не надо, Том. Послушай, мне трудно говорить. Мэри договорилась со своими друзьями. У них есть план, вот только бы успеть привести тебя к ним. Стой!

Блейн притаился за почтовым ящиком. Тянулись секунды. Мимо пробежали три охотника с оружием. Когда они свернули за угол, Блейн двинулся дальше.

— У тебя поразительное зрение, — сказал он Мелхиллу.

— Сверху все прекрасно видно, — ответил тот. — Быстро беги на другую сторону улицы.

Блейн перебежал через дорогу. Следующие пятнадцать минут он, подчиняясь указаниям Мелхилла, шел по улицам, сворачивал в переулки, кружа по городу, ставшему для него полем боя.

— Вот она, — произнес наконец Мелхилл. — Вот эта дверь, номер 341. Мы добрались наконец! Ну пока, Том. Будь поосторож…

В это мгновение из-за угла вышли двое мужчин, остановились и уставились на Блейна.

— Вот этот парень! — воскликнул один.

— Какой парень?

— За которого обещано вознаграждение. Эй ты, стой!

Они бросились к Блейну. Сжав кулаки, он тут же сбил с ног одного. Мужчина упал и потерял сознание. Блейн мгновенно повернулся ко второму, но Мелхилл держал ситуацию под контролем.

Над головой второго мужчины непостижимым образом взлетел мусорный бак. Человек замахал руками над головой, пытаясь защититься. Но бак, лязгнув, ударил его по голове. Блейн подскочил и довел дело до конца.

— Здорово мы их, — послышался совсем слабый голос Мелхилла. — Мне всегда хотелось попробовать себя в роли полтергейста. Но на это уходит столько сил… Удачи тебе, Том!

— Рей! — окликнул Блейн и замер, ожидая ответа.

Но Мелхилл исчез, и пропало ощущение его присутствия.

Не теряя времени, Блейн подошел к двери с номером 341, открыл ее, вошел и увидел узкий коридор. В конце его виднелась еще одна дверь. Блейн постучал.

— Войдите, — раздался чей-то голос.

Он открыл дверь и вошел в маленькую темную комнату с плотными занавесками.

Блейн думал, что его уже ничем не удивишь, — и ошибся. Перед ним, широко улыбаясь, стоял Карл Орк, похититель тел. А рядом, тоже улыбаясь, сидел Джо, продавец трансплантов.

Глава 29

Блейн инстинктивно отпрянул к двери, но Орк поманил его к себе. Похититель тел не изменился: все так же высок и худ, загорелое лицо вытянутое и грустное, взгляд прищуренных глаз прямой и честный. Одежда по-прежнему висела на нем, как на вешалке, словно он больше привык к джинсам, чем к брюкам, сшитым на заказ.

— А мы ждем тебя, — сказал Орк. — Ты, конечно, помнишь Джо?

Блейн кивнул. Он очень хорошо помнил хитроглазого коротышку, который морочил ему голову, пока Орк подсыпал ему в стакан сильнодействующий наркотик.

— Весьма рад встрече, — произнес Джо.

— Не сомневаюсь. — Блейн не отходил от двери.

— Проходи и садись, — сказал Орк. — Мы тебя не съедим. Честное слово. Что было, то быльем поросло.

— Ты пытался убить меня.

— Но ведь это бизнес, — ответил Орк со свойственной ему прямотой. — Теперь мы союзники.

— Почему я должен тебе верить?

— Еще никто не сомневался в моей честности, — заверил его Орк. — Особенно тогда, когда я по-настоящему честен, как, например, сейчас. Мисс Торн наняла нас, чтобы вывезти тебя из страны, целого и невредимого, и мы собираемся сдержать слово. Садись, обсудим подробности. Есть хочешь?

Блейн неохотно сел. На столе были сандвичи и бутылка красного вина. Он вспомнил, что весь день у него маковой росинки во рту не было, и набросился на еду. Орк закурил тонкую коричневую сигару, а Джо, казалось, задремал.

— Знаешь, — начал Орк, — я чуть не отказался от этого предложения. Не то чтобы мало денег, нет, мисс Торн была более чем щедра. Дело в том, что это самая большая охота в городе за последние годы. Ты когда-нибудь видел такое, Джо?

— Нет, — покачал головой Джо. — Город похож на липучку для мух.

— На этот раз «Рекс» действительно хочет заполучить тебя, — сказал Орк. — Они прикончат тебя при первой же возможности. Поневоле занервничаешь, когда против тебя такая мощная корпорация. Но я люблю, когда мне бросают по-настоящему серьезный вызов.

— Чем задача труднее, тем она больше по душе Карлу, — подтвердил Джо.

— Признаться, да, особенно если за это обещано весьма крупное вознаграждение.

— Но куда мне деваться? — спросил Блейн. — Есть ли такое место, где «Рекс» не найдет меня?

— Пожалуй, нет, — покачал головой Орк.

— А что, если покинуть Землю? Убежать на Марс или на Венеру?

— Там даже хуже. На этих планетах всего несколько городов, и все друг друга знают. Новость распространяется там меньше чем за неделю. Кроме того, там ты будешь не в своей тарелке. Кроме китайцев на Марсе, на планетах живут главным образом ученые с семьями да несколько практикантов. Там тебе не понравится.

— Тогда где?

— Именно такой вопрос я и задал мисс Торн, — кивнул Орк. — Мы обсудили несколько вариантов. Во-первых, тебя можно превратить в зомби. Я мог бы осуществить эту операцию. «Рекс» никогда не станет искать тебя под землей.

— Я предпочел бы не умирать.

— Я тоже так сказал, — согласился Орк. — Мы исключили эту возможность. Далее обсудили следующее: для тебя можно отыскать небольшую ферму в Атлантической впадине. Там очень пустынное место. Но, чтобы жить под водой, нужен особый психический склад и любовь к этому делу, и мы решили, что это тоже не подходит. Там ты можешь сойти с ума. Поэтому, тщательно изучив все возможности, мы решили, что наилучшее место — Маркизские острова.

— Что?

— Маркизские острова. Это группа небольших островов, раньше относившихся к Полинезии, посреди Тихого океана. Они расположены недалеко от Таити.

— Южные моря, — прошептал Блейн.

— Совершенно верно. Мы решили, что там ты будешь себя чувствовать как дома, лучше, чем где бы то ни было. Жизнь на Маркизских островах, как мне сказали, напоминает двадцатый век. Но самое важное то, что там «Рекс» может оставить тебя в покое.

— Это почему?

— Причина очевидна, Том. Зачем им нужно убить тебя? Да потому что они незаконно похитили тебя из прошлого и теперь беспокоятся, что правительство может привлечь их к ответственности. Но когда ты переберешься на Маркизы, то окажешься за пределами юрисдикции американского правительства. А поскольку тебя нет, то исчезнут и основания для судебного преследования. Кроме того, в «Рексе» поймут, что твое решение уехать так далеко показывает твою готовность уладить дело. Совершенно ясно, что такой шаг не свойствен человеку, желающему сотрудничать с дядюшкой Сэмом. Вдобавок, Маркизские острова, после того как от них отказалась Франция, являются независимым маленьким государством. Таким образом, чтобы продолжать там охоту за тобой, «Рексу» понадобится специальное разрешение. Короче говоря, дальнейшее преследование сулит массу неприятностей для всех, кто замешан в это дело. Правительство США, конечно, откажется от дальнейшего расследования, и тогда, вероятно, «Рекс» отзовет своих охотников.

— Это точно? — спросил Блейн.

— Нет, конечно. Это мое предположение. Однако оно основано на здравом смысле.

— А нельзя сначала договориться с «Рексом»?

Орк покачал головой.

— Чтобы торговаться, необходимо что-то предложить взамен. А у нас ничего нет. Пока ты в Нью-Йорке, им гораздо проще и безопаснее убить тебя.

— Пожалуй, верно, — согласился Блейн. — Ну и как вы собираетесь вывезти меня из Нью-Йорка?

Орк и Джо смущенно переглянулись.

— В этом-то вся трудность, — сказал Орк. — Вывезти тебя живым нет никакой возможности.

— А на вертолете или реактивном самолете?

— Они должны приземляться и платить пошлину, а тебя повсюду караулят охотники. Наземный транспорт тоже исключается.

— А что, если изменить внешность?

— Может быть, это и удалось бы в самом начале охоты. Теперь это невозможно, даже если произвести полную пластическую операцию. Сейчас все охотники снабжены сканирующими устройствами, которые мгновенно устанавливают личность. Тебя моментально опознают.

— Значит, выхода нет?

Орк и Джо снова обменялись смущенными взглядами.

— Выход есть, — заметил Орк. — Но он тебе может не понравиться.

— Мне нравится быть живым. Что это за выход?

Орк помолчал, закуривая новую сигару.

— Мы предполагаем быстро заморозить тебя почти до абсолютного нуля, как это делается при космических перелетах. Затем поместим твое тело в ящик с мороженой говядиной. Оно будет среди коровьих туш, и, скорее всего, его не обнаружат.

— Мне это кажется рискованным, — сказал Блейн.

— Не очень, — ответил Орк.

Блейн нахмурился, чувствуя какой-то подвох.

— И во время перевозки я буду без сознания?

— Нет, — произнес Орк после долгой паузы.

— Нет?

— Иначе ничего не выйдет, — объяснил Орк. — Дело в том, что твое тело придется отделить от сознания. Я с самого начала опасался, что эта часть выбранного способа перевозки тебе придется не по вкусу.

— О чем ты говоришь, черт побери? — Блейн встал.

— Успокойся, — произнес Орк. — Сядь, покури, выпей еще вина. Дело вот в чем, Том. Мы не можем транспортировать замороженное тело, сохранив внутри него сознание. Охотники ждут чего-то подобного. Представляешь, что случится, если они просканируют партию коровьих туш и обнаружат среди них дремлющий человеческий разум? Все усилия — псу под хвост! Недолго музыка играла! Поверь, Том, я не пытаюсь обмануть тебя. Другого выхода нет.

— А что будет с моим сознанием? — Блейн снова сел.

— Это по части Джо, — сказал Орк. — Объясни ему, Джо.

Джо поспешно кивнул.

— Все дело, друг мой, в транспланте.

— В транспланте?

— Я уже объяснял вам все в тот печальный вечер, когда мы встретились впервые. Помните? Трансплант — величайшее наслаждение, приятное времяпрепровождение, игра, в которую может играть каждый, стимулятор для усталых тел и новые ощущения для притупившихся сознаний. У нас широкая сеть трансплантаторов во всем мире, мистер Блейн. Это люди, которым нравится переселяться из одного тела в другое, мужчины и женщины, уставшие носить одно и то же тело. Так вот, мы собираемся включить вас в эту сеть!

— Вы намереваетесь перебрасывать мое сознание через всю страну?

— Совершенно верно! Оно будет переходить из одного тела в другое, — кивнул Джо. — Поверьте мне, это не только приятно, но и поучительно.

Блейн вскочил, опрокинув стул.

— К черту! — воскликнул он. — Я говорил тогда и снова повторяю сейчас: я не играю в вашу паршивую игру. Уж лучше рискнуть жизнью на улице. — И он направился к двери.

— Я знал, — сказал Джо, — что сначала это испугает вас, но…

— Нет!

— Черт побери, Блейн, дай же по крайней мере договорить до конца! — рявкнул Орк.

— Ну хорошо, — ответил Блейн. — Говорите.

Джо налил полстакана вина и выпил залпом.

— Мистер Блейн, — начал он, — будет нелегко объяснить все это вам, человеку из прошлого. И все-таки попытайтесь понять, что я говорю.

Блейн недоверчиво кивнул.

— Так вот. Трансплант сейчас используется как сексуальное развлечение, и именно в этом качестве я его рекламирую. Вы спросите: почему? Да потому, что люди не имеют понятия о более разумных методах его применения, и еще потому, что реакционное правительство все время запрещает трансплант. На самом деле трансплант — это куда больше, чем просто игра. Это совершенно новый образ жизни! Независимо от того, нравится вам или правительству это или не нравится, транспланту принадлежит будущее.

Глаза фанатичного защитника транспланта светились. Блейн снова сел.

— В человеческих отношениях следует выделить два основных элемента, — нравоучительно произнес Джо. — Одним из них является вечное стремление человека к свободе: свободе вероисповедания, свободе печати, свободе собраний, свободе выбирать правительство — любой свободе! А другой главный элемент в человеческих отношениях — усилия правительства не дать людям эту свободу.

Это показалось Блейну несколько упрощенным взглядом на человеческие отношения, но он промолчал и продолжал слушать.

— Правительство, — говорил Джо, — делает это по многим причинам. Из соображений безопасности, ради личной выгоды, чтобы удержать власть, а то и просто потому, что считает людей не готовыми к свободе. Но какой бы ни была причина, основные составляющие конфликта остаются прежними: человек стремится к свободе, правительство старается преградить ему путь к ней. Трансплант — это всего лишь еще одна из многих разновидностей свободы, о которой мечтает человек, тогда как правительство придерживается точки зрения, что свобода ему еще не нужна.

— Сексуальная свобода? — с насмешкой поинтересовался Блейн.

— Нет! — воскликнул Джо. — Не потому, что сексуальная свобода — дело нестоящее. Но трансплант изобретен не для этого. Действительно, мы рекламируем его таким образом, потому что люди не любят абстрактных идей, мистер Блейн, равно как им не нравятся голые теории. Им хочется понять, что может принести свобода им лично. Мы демонстрируем людям небольшую часть благ, а остальное они узнают сами.

— Так на что же способен трансплант? — спросил Блейн.

— Трансплант, — увлеченно заявил Джо, — дает человеку возможность одолеть ограничения, наложенные на него наследственностью и окружением!

— Каким образом?

— А вот таким. Трансплант дает вам возможность обмениваться знаниями, телами, способностями и опытом со всеми, кто изъявляет желание вступить в контакт с вами. Многие так и поступают. Большинство людей не хотят заниматься одним и тем же делом на протяжении всей жизни, даже если они удовлетворены своей профессией. Человек — слишком неугомонное существо. Музыканты хотят стать инженерами, агенты по рекламе — попробовать себя в качестве охотников, моряки — побыть писателями. Но обычно одной жизни не хватает, чтобы попробовать свои силы более чем в одной профессии. И даже если на это есть время, непреодолимым препятствием становится такой слепой фактор, как талант. С помощью транспланта ты можешь получить врожденные способности, опыт, знания — короче, все что угодно. Подумайте об этом, мистер Блейн! Почему человек должен всю жизнь провести внутри тела, которое он даже не выбирал для себя? Это все равно что сказать ему: ты должен жить с унаследованными болезнями и не пытаться вылечиться от них. У человека должна быть свобода выбора того тела и тех талантов, которые больше всего устраивают его личность.

— Если ваш план осуществится, — заметил Блейн, — мир окажется полным психопатов, обменивающихся телами каждый день.

— Вот такие доводы и приводились в оправдание отказа от введения новых свобод, — воскликнул Джо, сверкая глазами. — На протяжении всей истории пытались доказать, что у людей не хватит здравого смысла для выбора собственной религии, или у женщин недостаточно интеллекта, чтобы голосовать, или не следует предоставлять людям возможность выбирать своих представителей, потому что их выбор может оказаться глупым. Разумеется, в мире немало психопатов, которые даже в раю способны натворить черт знает что. Однако гораздо больше разумных людей — таких, кто сумеет правильно использовать данные им свободы. — Джо понизил голос и доверительно зашептал: — Необходимо понимать, мистер Блейн, что человек — это не его тело, потому что он получает тело в результате случайного совпадения обстоятельств. Это и не его опыт и приобретенные навыки, поскольку их источником часто является необходимость. Человек не есть сумма его способностей — ведь способности являются наследственными или появляются в результате воздействия окружения. Наконец, человек — это не болезни, к которым он может быть предрасположен, и не окружение, формирующее его. Нет, человек представляет собой сумму всего этого, он содержит в себе все эти вещи, — и все-таки он нечто большее, чем просто их сумма. В его власти изменить свое окружение, излечить свои болезни, усовершенствовать навыки — и, наконец, выбрать свое тело и способности! Это и есть грядущая свобода, мистер Блейн! Она исторически неизбежна независимо от того, нравится она вам, или мне, или правительству или не нравится. Это необратимый прогресс, потому что у человека должны быть все возможные свободы!

Джо закончил свою пламенную и несколько бессвязную речь и откинулся на спинку стула. Лицо его покраснело, он тяжело дышал. Блейн взглянул на Джо с чувством глубокого уважения. Он понял, что перед ним настоящий революционер 2110 года.

— Он дело говорит, Том. Трансплант является законным в Швеции и на Цейлоне, и в этих странах он ничуть не подорвал общественные устои.

— Придет время, — добавил Джо, наливая стакан вина, — и весь мир станет пользоваться трансплантом. Поверьте, это неизбежно.

— Может быть, — произнес Орк. — Или изобретут какую-нибудь другую свободу вместо него. Как бы то ни было, Том, ты видишь, что существуют разумные доводы в пользу транспланта. К тому же спасти твое тело можно только этим способом. Итак, что скажешь?

— Ты тоже революционер? — спросил Блейн.

Орк ухмыльнулся.

— Пожалуй. Я вроде тех парней, что прорывали блокаду во время гражданской войны в Соединенных Штатах, или тех, кто продавал винтовки повстанцам из Центральной Америки. Все они работали ради денег, но не были против изменений в обществе.

— Ну и ну, — насмешливо произнес Блейн. — А я-то думал, что имею дело с обыкновенными преступниками.

— Ладно, забудем о прошлом, — добродушно улыбнулся Орк. — Ты готов попробовать?

— Разумеется. Вы убедили меня. Вот уж не знал, что окажусь в авангарде социальной революции.

Улыбка на лице Орка стала еще шире.

— Отлично. Надеюсь, все пройдет хорошо. Закатай рукав. Не будем терять времени.

Блейн закатал рукав, а Орк достал из ящика стола шприц.

— Это чтобы отключить сознание, — объяснил он. — Аппаратура находится в соседней комнате. Основную работу выполнит она. Когда придешь в себя, то будешь уже гостем в чьем-нибудь сознании, а тело тем временем переберется через всю страну в замороженном состоянии. Как только опасность исчезнет, сознание вернется в твое тело.

— Через сознания скольких людей мне придется пройти? — спросил Блейн. — И в течение какого времени?

— Я не знаю, сколько людей понадобится. Что касается продолжительности, то промежутки времени будут разными: несколько секунд, минут, возможно, полчаса. Мы будем переводить тебя из одного сознания в другое как можно быстрее. Знаешь, это будет не полный трансплант. Ты сможешь занять чье-нибудь тело не целиком, а лишь крошечную долю сознания, как наблюдатель. Так что веди себя спокойно и естественно. Понял?

Блейн кивнул.

— А как действует аппаратура? — спросил он.

— Как йога, — ответил Орк. — Аппаратура делает за тебя то, что ты мог бы сделать сам, если бы в совершенстве владел техникой йогов. Она расслабляет каждый мускул и нерв, успокаивает и концентрирует сознание. После того как достигнут нужный потенциал, ты готов перейти к астральной проекции. За тебя это тоже сделает машина. Она поможет тебе освободиться от тела, осуществить то, что йоги могут делать без посторонней помощи. Ты попадешь в тело выбранного нами человека, и его сознание уступит тебе место. Притяжение завершит процесс. Ты ныряешь в его сознание, как выброшенная на берег рыба ныряет обратно в воду.

— По-моему, это рискованно, — усомнился Блейн. — А вдруг я не смогу попасть туда?

— Приятель, ты не сможешь туда не попасть! Послушай, тебе приходилось слышать, как человеком овладевают так называемые демоны? Легенды об этом встречаются у всех народов мира. Разумеется, некоторые из тех, в кого якобы вселился дьявол, — шизофреники, а кое-кто просто симулянт. Но зарегистрировано немало случаев подлинного духовного вторжения, когда чужим сознанием завладевали те, кто овладел процессом переселения своего сознания в тела других людей. Раньше они обходились без помощи машин и легко преодолевали отчаянное сопротивление. Теперь мы пользуемся специальной аппаратурой, да и те, в сознание кого ты вселишься, готовы тебя принять. Как видишь, оснований для беспокойства нет.

— Ну хорошо, — согласился Блейн. — Как выглядят Маркизские острова?

— Великолепно, — ответил Орк, вонзая иглу шприца в руку Блейна. — Тебе понравится.

Блейн начал погружаться в туман забытья, думая о пальмах, белом морском прибое, набегающем на коралловый риф, и темноглазых девушках, поклоняющихся каменному богу.

Глава 30

Он не ощутил ничего — ни пробуждения, ни перехода. Он пришел в сознание внезапно, словно на экране перед ним появился цветной слайд, окрашенный в ослепительно яркие цвета. Подобно неожиданно ожившей кукле, Блейн начал жить и двигаться.

Теперь он был не только Томасом Блейном. Одновременно он был и Эдгаром Дайерсеном. Или Блейном внутри Дайерсена, неотъемлемой частью Дайерсена, глядящим на мир слезящимися глазами Дайерсена, думающим мыслями Дайерсена, смутно ощущающим отрывки воспоминаний, надежд, страхов и желаний Дайерсена. И все-таки он продолжал оставаться Блейном.

Дайерсен-Блейн сошел со вспаханного поля и прислонился к деревянной изгороди. Он был старым фермером из Саут-Джерси, придерживающимся прежних методов ведения хозяйства, а потому обходился минимумом машин, которым все равно не доверял. Ему было почти семьдесят лет, и его здоровью могли позавидовать многие. Правда, суставы побаливали от артрита — но молодой толковый врач из деревни почти вылечил его, — да спина иногда ныла перед дождем. И все-таки он считал себя здоровым, здоровее многих, и полагал, что способен протянуть еще лет двадцать.

Дайерсен-Блейн направился к своему коттеджу. Серая рабочая рубашка пропиталась потом, и на старых джинсах виднелись белесые пятна.

Он услышал, как вдалеке залаяла собака, и с трудом разглядел приближавшийся желто-коричневый силуэт. (Очки? Нет, спасибо. Я и так неплохо обхожусь.)

— Эй, Чамп! Ко мне, псина!

Собака обежала вокруг него и послушно затрусила рядом. В зубах она держала что-то серое: крысу или, может быть, кусок мяса — Дайерсен не мог разобрать.

Он наклонился, чтобы погладить Чампа по голове…

И снова не было никакого чувства перехода или ощущения прошедшего времени. Просто на экране появилась проекция нового слайда, и ожила новая кукла.

Теперь он был Томпсоном-Блейном, девятнадцати лет. Он лежал, разомлев от солнечных лучей, на шероховатой палубе швербота, небрежно держа в загорелой руке шкерт от паруса и румпель. Справа проплывал низкий восточный берег, а слева виднелась гавань Балтимора. Швербот легко скользил, подгоняемый легким летним бризом, и под форштевнем весело журчала вода.

Томпсон-Блейн пошевелился, потом повернулся всем долговязым загорелым телом и уперся в мачту. Он вернулся домой всего неделю назад после двух лет работы и учебы на Марсе. Было очень интересно, особенно археология и спелеология. Работать на фермах в песках было иногда скучно, однако управлять уборочными машинами ему нравилось.

Сейчас он дома, будет проходить ускоренный двухлетний курс обучения в колледже. Затем должен снова лететь на Марс, где станет управляющим фермой. Таково условие получения стипендии. Однако если он не захочет работать на Марсе, никто не сможет его заставить.

Может быть, он вернется на Марс. А может быть, и нет.

Девушки на Марсе все как одна деловые. Выносливые, крепкие, способные и любят всем распоряжаться. Когда он полетит на Марс — если полетит, — то возьмет с собой жену с Земли. Конечно, там у него была Марсия — это девушка хоть куда. Но ее кибуц перебрался к Южной полярной шапке, и она не ответила на его три последних письма. Нет, все-таки ничего особенного в ней не было, пожалуй.

— Эй, Сэнди!

Томпсон-Блейн поднял голову и увидел Эдди Дулитла в парусной шлюпке, машущего ему рукой. Томпсон-Блейн небрежно махнул в ответ. Эдди всего семнадцать, он никогда не покидал Земли и хочет стать капитаном космического лайнера. Ха! Как бы не так!

Солнце спускалось к горизонту, и Томпсон-Блейн был рад, что приближается вечер. У него назначено свидание с Дженнифер Хант. Они отправятся на танцы в «Старслинг» в Балтимор, и отец разрешил ему взять вертолет. Боже мой, как выросла Дженнифер за эти два года! А как она смотрит на него, застенчиво и дерзко одновременно. И неизвестно — что может произойти после танцев, на заднем сиденье вертолета. Может быть, ничего. А может быть…

Томпсон-Блейн сел и повернул румпель. Швербот, подхваченный ветром, накренился. Пора возвращаться в яхт-клуб, затем домой ужинать, затем…

Узкий кожаный кнут хлестнул по спине.

— Ну ты, за работу!

Пиггот-Блейн удвоил усилия, взмахивая киркой и ударяя ею по пыльному дорожному полотну. Охранник стоял рядом, с ружьем в левой руке и кнутом в правой. Длинный узкий ремень змеился в пыли. Пигготу-Блейну были знакомы каждая морщина, каждая пора на глупом худом лице охранника, этот унылый маленький сжатый рот, этот прищур выцветших глаз — короче говоря, с лицом охранника он был знаком, как со своим собственным.

«Ну погоди, падаль, — подумал он. — Придет твое время. Погоди немного».

Охранник пошел дальше, вдоль цепи заключенных, работавших под белым солнцем Миссисипи. Пиггот-Блейн попробовал сплюнуть, но во рту пересохло. «Так вы говорите о современном мире, — думал он. — Об огромных космических кораблях, автоматизированных фермах, счастливой прекрасной потусторонней жизни? Думаете, это все? Тогда спросите, как строят дороги в графстве Куиллег, на севере штата Миссисипи. Вам не скажут, разумеется, поэтому вы сами приезжайте и увидите. Потому что здесь настоящий мир!»

— Ты готов, Отис? — прошептал Арни, работавший впереди. — Ты готов?

— Я-то готов, — прошептал в ответ Пиггот-Блейн, стискивая сильными пальцами пластмассовую рукоятку кирки. — Я давно готов, Арни.

— Тогда начинаем через секунду. Следи за Джеффом.

Волосатая грудь Пиггота-Блейна ходила ходуном. Он отбросил со лба длинные каштановые волосы и взглянул на Джеффа, прикованного к цепи через пять человек от него. Пиггот-Блейн с нетерпением ждал сигнала; его плечи, обожженные солнцем, нестерпимо болели. На лодыжках виднелись шрамы от кандалов, а на спине — старые рубцы от ударов кнутом. Нестерпимая жажда горела у него внутри, но ее нельзя было утолить ковшом воды, ничто не могло утолить эту безумную жажду, из-за которой он и попал сюда, после того как разгромил единственный кабак в Гейнсвилле и прикончил этого вонючего старого индейца.

Джефф взмахнул рукой. Скованная цепью шеренга заключенных рванулась вперед. Пиггот-Блейн прыгнул на охранника с худым лицом и замахнулся киркой. Тот уронил кнут и попытался поднять ружье.

— Ах ты падаль! — взревел Пиггот-Блейн, и острие кирки вонзилось охраннику в лоб.

— Хватайте ключи!

Пиггот-Блейн сорвал связку ключей с пояса мертвеца. Он услышал звук ружейного выстрела и крик боли, тревожно обернулся…

Рамирес-Блейн вел свой вертолет над плоской техасской равниной в сторону Эль-Пасо. Серьезный молодой человек, он был поглощен работой и старался выжать из старой машины все, чтобы успеть добраться до Эль-Пасо до закрытия магазина скобяных изделий Джонсона.

Он осторожно вел норовистый старый вертолет, сосредоточившись на управлении машиной и показаниях высотомера и компаса, что, впрочем, не мешало ему думать о танцах в Гуаногуато на следующей неделе и ценах на кожу в Сьюдад-Хуаресе.

Равнина, испещренная зелеными и желтыми пятнами, проносилась внизу. Он взглянул на часы, затем на индикатор скорости.

«Да, — подумал Рамирес-Блейн, — пожалуй, я успею в Эль-Пасо до закрытия магазина! Я даже успею…»

Тайлер-Блейн вытер рукавом пот и подобрал куском кукурузного хлеба остатки жирного соуса с тарелки. Он рыгнул, отодвинулся со стулом от кухонного стола и встал. С демонстративной небрежностью Тайлер-Блейн взял из кладовой потрескавшуюся миску и наполнил ее кусками свинины и овощами, положил сверху большой кусок кукурузного хлеба.

— Эд, что ты делаешь? — спросила жена.

Он взглянул на нее. Женщина была худой, лохматой и выглядела старше своих лет. Не ответив на вопрос, он отвернулся.

— Эд, скажи мне! Эд!

Тайлер-Блейн раздраженно взглянул на жену, чувствуя, что от пронзительного, беспокойного голоса заныла старая язва желудка. «У нее самый визгливый голос во всей Калифорнии, — подумал он, — и меня угораздило жениться на ней». Пронзительный голос, острый нос, острые локти и коленки, плоская, как стиральная доска, да к тому же неродеха. Ноги лишь для того, чтобы поддерживать тело, а не для того, чтобы искать между ними хотя бы секундную радость. Живот, чтобы набивать его едой, а не для ласки. Из всех девушек Калифорнии он выбрал самую невзрачную — еще бы, ведь он такой дурак, так и дядя Рэйф всегда говорил о нем.

— Куда ты понес миску с едой? — спросила она.

— Собаку покормить. — Тайлер-Блейн направился к двери.

— Но ведь у нас нет собаки! Эд, не делай этого, не надо сегодня!

— А я сделаю, — бросил он, довольный, что разозлил ее.

— Прошу тебя, не сегодня. Пусть убирается куда-нибудь в другое место. Послушай меня, Эд! Не дай Бог, в городе узнают.

— Солнце уже село, — сказал Тайлер-Блейн, остановившись у двери с миской в руке.

— За нами могут следить, — взмолилась она. — Эд, если в городе узнают об этом, тебя линчуют, ты ведь знаешь.

— Когда на меня накинут петлю, может, ты покажешься привлекательной, — заметил Тайлер-Блейн, открывая дверь.

— Ты делаешь это, только чтобы насолить мне! — крикнула женщина.

Он закрыл за собой дверь. Во дворе почти стемнело. Тайлер-Блейн стоял рядом с пустым курятником, озираясь по сторонам. Единственный дом поблизости принадлежал Флэннаганам, а они никогда не лезли в чужие дела. Он подождал, убедился, что вокруг не шныряют городские мальчишки, и пошел вперед, осторожно неся миску с едой.

Остановившись на опушке чахлого леса, он поставил миску на землю.

— Все в порядке, — тихо произнес он. — Выходи, дядя Рэйф.

Из леса на четвереньках выполз мужчина. У него было свинцово-бледное лицо, бескровные губы, бессмысленный неподвижный взгляд, а черты лица выглядели грубыми и незавершенными, словно железо перед закалкой или необожженная глина. На шее гноился длинный порез. Он с трудом волочил правую ногу, которую ему сломали горожане.

— Спасибо, парень, — пробормотал Рэйф — дядя-зомби.

Зомби быстро опустошил миску. Когда он закончил есть, Тайлер-Блейн спросил:

— Как ты себя чувствуешь, дядя Рэйф?

— Дело идет к концу. Это старое тело вот-вот загнется. Еще пара дней, может быть, неделя, и ты освободишься от меня.

— Пока ты жив, дядя Рэйф, я буду заботиться о тебе, — сказал Тайлер-Блейн. — Мне совестно, что я не могу взять тебя в дом.

— Нет, — покачал головой зомби, — они узнают. Это опасно. Как поживает твоя тощая жена?

— Как всегда, злится, — вздохнул Тайлер-Блейн.

— Я предупреждал тебя, парень, еще десять лет назад предупреждал, чтобы ты не женился на этой девке. — Зомби издал звук, напоминающий смех. — Предупреждал, правда?

— Совершенно верно, дядя Рэйф. Ты был единственным здравым человеком. Жаль, что я не послушал тебя.

— Да, жаль. Ну ладно, я полезу назад.

— Скажи, дядя, ты уверен? — В голосе Тайлера-Блейна звучало беспокойство.

— Совершенно уверен.

— И ты тоже умрешь?

— Обязательно, парень. И попаду в пороговую зону, не беспокойся. А когда окажусь там, то сдержу слово. Можешь не сомневаться.

— Я так тебе благодарен, дядя Рэйф.

— Не стоит. Я человек слова. Я стану преследовать ее, если только Господь примет меня на Порог потусторонней жизни. Сначала я возьмусь за врача, так мне удружившего. А затем сведу с ума ее. Я буду преследовать ее, да так, чтобы она без оглядки побежит от тебя через всю Калифорнию.

— Спасибо, дядя Рэйф.

Зомби хихикнул и уполз обратно в чахлый лес. Тайлер-Блейн невольно вздрогнул, взял пустую миску и побрел назад к покосившемуся дому…

Маринер-Блейн поправила бретельку купальника, обтягивавшего стройное юное тело, закинула на спину баллон с воздухом, взяла маску акваланга и направилась к шлюзу.

— Дженис!

— Да, мама? — Она обернулась и спокойно поглядела на мать.

— Куда ты, дорогая?

— Хочу поплавать, мама. Охота взглянуть на новые сады на двенадцатом уровне.

— А ты случайно не собираешься встретиться с Томом Льюином?

Неужели мать догадалась? Маринер-Блейн поправила черные волосы и ответила:

— Нет, конечно.

— Ну хорошо, — ответила мать, усмехнувшись. Она не верила дочери. — Постарайся вернуться домой пораньше, дорогая. Ты ведь знаешь, как отец беспокоится, когда ты опаздываешь.

Девушка быстро поцеловала мать в щеку и поспешила к шлюзу. Знает, но не останавливает ее! С другой стороны, почему она должна вмешиваться в дела дочери? В конце концов, ей уже семнадцать лет, она достаточно взрослая и может делать все, что ей нравится. Сейчас дети растут быстрее, чем их родители в свое время, хотя родители почему-то этого не понимают. Они хотят лишь одного — сидеть и думать, как бы расширить свои владения хоть на несколько акров. Развлечение для них — послушать классическую музыку, бип-боп и рок-н-ролл, ну, может, еще музыку из кинофильмов и поговорить о том, насколько выразительнее и свободнее были их предки. А иногда начинают перелистывать толстые альбомы по искусству с цветными комиксами двадцатого века и жаловаться на утрату искусства сатиры. А самое большое событие для них — это поездка в галерею, где они подолгу стоят и с благоговением смотрят на коллекцию обложек «Сэтердей ивнинг пост» времен Великого Периода. На нее весь этот интеллектуальный бред наводил невыразимую тоску. Пропади пропадом это искусство — ей нравятся сенсорные записи.

Маринер-Блейн поправила маску и дыхательный клапан, надела на ноги ласты и повернула воздушный кран. Через несколько секунд шлюз наполнился водой. Девушка с нетерпением ждала, пока давление внутри шлюза сравняется с наружным. Наконец дверца шлюза автоматически открылась, и она стрелой поплыла вперед.

Подводная ферма ее отца находилась на глубине сотни футов, рядом с гигантской массой основания Гавайских островов. Быстрыми, мощными гребками девушка стала погружаться, уходя в зеленую глубину. Том ждет ее у коралловых пещер.

Маринер-Блейн погружалась все глубже, вокруг становилось все темнее. Она включила электрический фонарь на голове и крепче сжала губами респиратор. Может быть, правда, что скоро обитатели подводных ферм смогут отращивать себе жабры? Так говорил их преподаватель в школе, и не исключено, что это случится уже на ее веку. Интересно, как она будет выглядеть с жабрами? Загадочная, наверное, стройная и удивительная повелительница рыбьего царства.

Но если жабры не будут красивыми, их всегда можно прикрыть длинными волосами.

В желтом свете лампы девушка увидела впереди коралловые пещеры, красно-розовый лабиринт с уютными герметичными ответвлениями, где их никто не потревожит. И тут она увидела Тома.

Внезапно девушку охватило смятение. Вдруг у нее будет ребенок? Том уверял ее, что все будет в порядке, но ведь ему только девятнадцать. Правильно ли она поступает? Они часто говорили об этом, и она удивила Тома своей откровенностью. Но одно дело — говорить, и совсем другое — действовать. Что подумает о ней Том, если она скажет ему «нет»? Может быть, ей удастся отшутиться, сделать вид, что просто дразнила его?

Длинное золотистое тело Тома плыло вместе с ней к пещерам. Он сделал рукой приветственный жест. Фантастически окрашенная рыба с большим плавником проплыла мимо, за ней — маленькая акула.

Что же ей делать? Пещеры уже совсем близко, уже видны темные входы. Том улыбнулся ей, и девушка почувствовала, как тает ее сердце…

Элгин-Блейн вздрогнул и сел, подумав, что задремал. Закутавшись в одеяло, он сидел в шезлонге на палубе небольшой моторной шхуны. Суденышко качалось на волнах, море было неспокойно, над головой сияло яркое солнце, и теплый пассат уносил вдаль дым от дизеля.

— Вам уже лучше, мистер Элгин?

Элгин-Блейн посмотрел на невысокого бородатого мужчину в фуражке капитана.

— Прекрасно, просто прекрасно, — ответил он.

— Мы уже почти на месте, — сообщил ему капитан.

Элгин-Блейн кивнул, стараясь понять, что с ним происходит. Он напряг память и вспомнил, что раньшебыл ростом ниже среднего, с могучими мышцами, широкими грудью и плечами, с несколько коротковатыми для такого богатырского тела ногами, широкими мозолистыми ладонями. На плече виднелся старый извилистый шрам, память о несчастном случае на охоте…

Элгин и Блейн слились в одного человека.

Тут он понял, что наконец вернулся в свое тело. Его имя — Блейн, а Элгин — псевдоним, под которым, по-видимому, он путешествовал.

Долгий путь закончен! Его сознание и тело снова едины!

— Нам сказали, сэр, что вы больны, — сказал капитан. — Но вы так долго были в коматозном состоянии…

— Теперь я чувствую себя хорошо, — ответил Блейн. — Мы далеко от Маркизских островов?

— Нет. Остров Нукухива всего в нескольких часах хода.

Капитан вернулся в рулевую рубку. А Блейн думал о тех, с кем его свела судьба и в чьем сознании он недолго жил.

Он с уважением вспомнил решительного и независимого старика Дайерсена, бредущего к своему коттеджу; надеялся, что молодой Сэнди Томпсон вернется на Марс; испытывал чувство жалости к исковерканному жизнью убийце Пигготу; радовался встрече с серьезным и искренним Хуаном Рамиресом: жалел и одновременно презирал коварного и слабого духом Эда Тайлера; желал счастья прелестной Дженис Маринер.

Все они навсегда остались в его памяти. И плохим, и хорошим он желал самого наилучшего. Теперь они стали его семьей. Далекими родственниками, двоюродными братьями и сестрами, которых он больше никогда не встретит, племянниками и племянницами, о чьей судьбе он будет думать.

Как и во всех семьях, в ней было не без урода, но это его семья, и он всегда будет их помнить.

— Нукухива на горизонте! — раздался возглас капитана.

Блейн поднял голову и увидел на краю горизонта крошечную черную точку, над которой висели белые кучевые облака. Он энергично потер лоб, решив больше не думать о своей приемной семье. Сейчас следует заняться реальными проблемами. Скоро он окажется в своем новом доме, и нужно серьезно подумать, что делать дальше.

Глава 31

Моторная шхуна медленно вошла в залив Таиохаэ. Капитан, уроженец здешних мест, гордящийся этим, рассказал Блейну кое-что о его новом доме.

Он объяснил, что Маркизы состоят из двух групп гористых островов, далеко отстоящих друг от друга. Когда-то архипелаг назывался Каннибаловыми островами, и местные жители прославились тем, что захватывали торговые суда и вырезали экипажи шхун, прибывавших поохотиться за «черными дроздами». В 1842 году острова перешли в руки Франции, которая предоставила им автономию в 1993-м. Нукухива является самым крупным островом, здесь находится столица архипелага. Его самый высокий горный пик — Теметиу — достигает четырех тысяч футов. В портовом городе Таиохаэ проживает около пяти тысяч человек. В общем, сказал капитан, это спокойное место, привольное и беззаботное, что-то вроде тихой заводи среди островов южных морей, где всегда кипит жизнь. Именно здесь находится последнее пристанище нетронутой Полинезии двадцатого века.

Блейн кивнул, мало что поняв из лекции капитана. Гораздо большее впечатление на него произвел вид огромной темной горы впереди, покрытой кружевами серебристых водопадов, и звуки океанского прибоя, грохочущего у гранитного берега.

Он решил, что здесь ему понравится.

Скоро шхуна пришвартовалась к городскому пирсу, и Блейн сошел на берег, чтобы познакомиться с городом Таиохаэ.

Он обнаружил супермаркет и три кинотеатра, ряды одноэтажных домов, множество пальм, несколько небольших магазинов с витринами из зеркального стекла, бесчисленные бары, десятки автомобилей, заправочную станцию и светофор на перекрестке. По тротуарам сновали люди в пестрых рубашках и белых выглаженных брюках. Все носили темные солнечные очки.

«И это последнее пристанище нетронутой Полинезии двадцатого века? — подумал Блейн. — Да ведь это флоридский город, перенесенный на острова южных морей!»

Но что еще можно ожидать от 2110 года? Древняя Полинезия мертва, как добрая старая Англия или Франция эпохи Бурбонов. К тому же он вспомнил, что Флорида в двадцатом веке была весьма привлекательным местом.

Он прошел по Мэйн-стрит и увидел объявление на стене. Оно гласило, что почтмейстер Альфред Грей назначен представителем корпорации «Потусторонняя жизнь, инк.» в группе Маркизских островов. А немного дальше стояло небольшое черное здание с вывеской: «Публичные кабины для самоубийц».

«Да, — язвительно подумал Блейн, — современная цивилизация проникла даже сюда! Глядишь, скоро здесь появится и Духовный коммутатор. И что тогда будет с нами?»

Пройдя весь город, Блейн повернул назад, и тут к нему поспешно подошел коренастый краснолицый мужчина.

— Вы мистер Элгин? Мистер Томас Элгин?

— Да, это я, — с некоторой опаской ответил Блейн.

— Ужасно не повезло, что я не успел встретить вас в порту, — произнес извиняющимся тоном краснолицый мужчина, вытирая мокрый лоб большим платком. — Разумеется, это не оправдание. Просто оплошность с моей стороны. Неторопливость, царящая на этих островах. Неизбежное явление. Да, я забыл представиться. Дэвис, хозяин местной верфи. Добро пожаловать в Таиохаэ, мистер Элгин.

— Спасибо, мистер Дэвис.

— Что вы, наоборот. Это я должен благодарить вас за то, что вы откликнулись на мое объявление. Мне давно нужен главный проектировщик. Откровенно говоря, я не рассчитывал привлечь на работу специалиста вашей квалификации.

— Гм-м, — промычал Блейн, удивленный и обрадованный поразительной тщательностью подготовки, проведенной Орком.

— Сейчас трудно найти человека, хорошо знакомого с методами конструирования яхт, применявшихся в двадцатом веке, — печально произнес Дэвис. — Забытое искусство. Вы уже успели осмотреть остров?

— Бегло, — ответил Блейн.

— Вы готовы остаться у нас? — В голосе Дэвиса звучало беспокойство. — Вы не представляете, как трудно найти хорошего конструктора, готового переехать в такое забытое Богом место, как этот город. Едва специалист приезжает, как тут же начинает думать о том, чтобы перебраться в большой процветающий город вроде Папеэте или Апиа. Я понимаю, конечно, что там лучше платят, да и развлечений больше. Но и у Таиохаэ есть свое очарование.

— Я устал от больших городов, — улыбнулся Блейн. — Вряд ли мне захочется перебраться еще куда-нибудь, мистер Дэвис.

— Отлично, просто отлично! — обрадованно воскликнул Дэвис. — Можете несколько дней не приходить на работу, мистер Элгин. Отдохните, осмотритесь. Знаете, это последнее пристанище примитивной Полинезии. Вот ключи от вашего дома. Он находится на Теметиу-роуд, номер один. Идите прямо вон туда, вверх по склону. Хотите, я провожу вас?

— Не беспокойтесь, я не заблужусь. Очень вам благодарен, мистер Дэвис.

— Еще раз благодарю вас, мистер Элгин. Загляну к вам завтра, когда вы устроитесь. Вам, наверное, захочется познакомиться с местными жителями. Между прочим, в четверг жена мэра устраивает вечеринку. Или в пятницу? Я узнаю и сообщу вам.

Они пожали друг другу руки, и Блейн пошел вверх по Теметиу-роуд, к своему новому дому.

Это оказалось небольшое, только что покрашенное бунгало. Из его окон открывалась фантастическая панорама трех южных заливов Нукухивы. Несколько минут Блейн восхищенно любовался видом, затем толкнул дверь. Она оказалась незапертой, и он вошел.

— Наконец-то!

Блейн не поверил глазам.

— Мэри!

Она была такой же стройной, прелестной и сдержанной, как раньше. Однако чувствовалось, что она нервничает. Мэри говорила без остановки и все время смотрела в сторону.

— Я решила, что будет лучше, если все проблемы уладить на месте, — сказала она. — Вот уже два дня живу здесь и жду тебя. Ты уже встретил мистера Дэвиса, правда? Он мне понравился, такой приятный мужчина.

— Мэри…

— Я сказала ему, что я — твоя невеста, — продолжала девушка. — Надеюсь, ты не возражаешь, Том. Ведь нужно было придумать какую-то причину, чтобы поселиться здесь. Мне пришлось сказать, что я приехала пораньше и хочу сделать для тебя сюрприз. Мистер Дэвис был счастлив, разумеется, ему так хочется, чтобы его главный проектировщик остался здесь навсегда. Ты не сердишься, Том? В крайнем случае можно сказать, что мы не подходим друг другу и…

Блей обнял ее.

— А мне вот кажется, что мы отлично подходим друг другу, — сказал он. — Я люблю тебя, Мэри.

— О Том, Том, я так люблю тебя! — Она страстно прижалась к нему на мгновение и тут же сделала шаг назад. — Нужно побыстрее назначить свадьбу, если ты не возражаешь. Они здесь такие старомодные, так часто бывает в маленьких городках. Совсем как в двадцатом веке. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Думаю, что понимаю.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Глава 32

Мэри настояла на том, чтобы до свадьбы ей остаться жить в отеле «Южные моря». Блейн предложил провести ее скромно, в присутствии лишь мирового судьи, однако Мэри удивила его: ей хотелось настоящей свадьбы, причем такой, которой никогда не видели в Таиохаэ. Праздник состоялся в воскресенье в доме мэра.

Мистер Дэвис разрешил Блейну воспользоваться небольшой яхтой, принадлежащей верфи. Ранним утром счастливая пара отправилась в свадебное путешествие на Таити.

Все это казалось Блейну счастливым и мимолетным сном. Они плыли по морю, словно вырезанному из нефрита, и смотрели на огромную желтую луну, пересеченную вантами яхты и запутавшуюся в растяжках. Солнце встало из длинного черного облака, достигло зенита и закатилось, превратив море в сверкающую медную чашу. Яхта бросила якорь в лагуне Папеэте, и они увидели горы Муреа, пылающие в лучах заката, более фантастические, чем лунные пики. И Блейн вспомнил тот день в Чесапикском заливе, когда он мечтал о Раиатеа, горах Муреа и свежих пассатах…

Целый континент и океан отделяли тогда его от Таити, не говоря уже о других препятствиях. Но это было в другом веке.

Они отправились на Муреа, на лошадях поднялись по горному склону и набрали белых цветов. Затем вернулись на яхту, стоявшую на якоре под сенью горы, и поплыли к островам Туамоту.

Наконец они вернулись в Таиохаэ. Мэри занялась домашним хозяйством, а Блейн начал работать на верфи.

Первые недели их не покидало беспокойство. Они просматривали нью-йоркские газеты и гадали, что предпримет дальше «Рекс». Однако о корпорации ничего не было слышно, и они решили, что опасность миновала. И все-таки с чувством огромного облегчения два месяца спустя они прочли, что охота за Блейном прекращена.

Обязанности Блейна на верфи были интересными и разнообразными. Местные катера и кечи с трудом дотягивали до верфи с погнутыми и треснувшими винтами; с обшивкой, продранной коралловым рифом; с парусами, сорванными внезапным шквалом. Кроме того, приходилось обслуживать подводные средства передвижения и суда, принадлежащие окрестным владельцам морских ферм, пользовавшимся Таиохаэ как базой снабжения. Наконец, нужно было строить новые шлюпки, а иногда и шхуны.

Все практические вопросы Блейн решал квалифицированно и быстро. Время шло, и он начал писать рекламные релизы о верфи и помещать их в «Курьере южных морей». В результате работы стало больше, увеличился объем деловой корреспонденции, и возникла необходимость в расширении контактов между верфью, где работал Блейн, и маленькими верфями, которым передавалась часть заказов. Блейн взял все это на себя, включая рекламу.

Его деятельность в качестве главного проектировщика начала приобретать прямо-таки сверхъестественное сходство с работой на предыдущих должностях, где он служил младшим конструктором яхт. Но это уже перестало его беспокоить. Теперь ему казалось, что природа предназначила для него роль младшего конструктора, ни больше и ни меньше. Такой уж была его судьба, и он покорился.

Жизнь Блейна катилась по ровной проторенной колее. Он проводил время на верфи и в белом бунгало, субботними вечерами смотрел кино и микрофильмы «Санди таймс», совершал непродолжительные поездки на подводные фермы и другие острова Маркизского архипелага, бывал на вечеринках в доме мэра, играл в покер в яхт-клубе, ходил на яхте по Комптроллер Бей и купался при лунном свете на пляже Темуоа. Блейну начало казаться, что его жизнь приобрела окончательную и устойчивую форму.

Но почти через четыре месяца после приезда в Таиохаэ все снова изменилось.

Однажды утром Блейн проснулся, позавтракал, поцеловал жену и пошел на верфь. Там стоял широкий кеч с круглым днищем, прибывший с Туамоту. Капитан судна не рассчитал и попытался прошмыгнуть в узкий проход под парусами. В результате приливное течение повалило кеч на обрызганный пеной гранитный камень, прежде чем команда успела завести двигатель. Нужно было выправить шесть шпангоутов и заменить несколько досок в обшивке. Работу удастся сделать, по-видимому, за неделю.

Блейн осматривал кеч, когда к нему подошел мистер Дэвис.

— Послушай, Том, — сказал он, — только что тебя искал какой-то мужчина. Ты не видел его?

— Нет, — ответил Блейн. — А кто он?

— Приехал с материка. — Дэвис нахмурился. — Только что с парохода. Я сказал ему, что ты еще не пришел, и он ответил, что зайдет к тебе домой.

— Как он выглядел? — спросил Блейн, чувствуя, как по спине бежит струйка холодного пота.

Дэвис нахмурился еще больше.

— В этом-то и самое странное. Примерно твоего роста, худой и загорелый. С бородой и бакенбардами. Теперь такое редко встречается. Да — от него сильно пахло лосьоном.

— Действительно странно, — согласился Блейн.

— Очень странно. Готов поклясться, что борода была накладной.

— Вот как?

— Да, она выглядела фальшивой. И все остальное тоже выглядело фальшивым. К тому же он сильно хромал.

— Он не назвал себя?

— Его зовут Смит. Том, ты куда?

— Мне нужно срочно зайти домой, — ответил Блейн. — Я все объясню тебе потом.

Он поспешно вышел из ворот верфи. Смит вспомнил, должно быть, кто он такой и что связывает его с Блейном. И как обещал, зомби приехал рассказать об этом.

Глава 33

Как только он сообщил Мэри о приезде Смита, она тут же подошла к шкафу, достала чемоданы, отнесла в спальню и принялась поспешно укладывать вещи.

— Что ты делаешь? — удивился Блейн.

— Собираю вещи.

— Это я вижу. Но почему?

— Потому что мы уезжаем отсюда.

— О чем ты говоришь? Мы здесь живем!

— Больше не живем, — сказала она. — И не будем, из-за этого проклятого Смита. Он приносит несчастье, Том.

— Не сомневаюсь в этом, — кивнул Блейн. — Но это не основание для бегства. Перестань возиться с чемоданами и послушай меня! Что он может мне сделать?

— Мы не останемся, чтобы это выяснить.

Мэри кидала вещи в чемодан, пока Блейн не схватил ее за руки.

— Успокойся, — сказал он. — Я не собираюсь убегать от Смита.

— Но ведь это единственный разумный выход, — возразила Мэри. — Это наше несчастье, но ведь он долго не протянет. Еще несколько месяцев, может быть, даже недель, и он умрет. Он уже давно должен был умереть, этот отвратительный зомби! Давай уедем, Том!

— Ты с ума сошла! — сказал Блейн. — Чего бы он от нас ни хотел, я с ним справлюсь.

— Ты и раньше так говорил.

— Но сейчас положение изменилось.

— Оно снова изменилось! Том, давай попросим у мистера Дэвиса его яхту, он поймет нас. И мы могли бы отправиться…

— Нет! Разрази меня гром, я не буду убегать от Смита! Может быть, ты забыла, что он спас мне жизнь?

— Но почему он ее спас? — всхлипнула она. — Том, я предупреждаю тебя! Ты не должен с ним встречаться, если он действительно все вспомнил!

— Погоди, — медленно произнес Блейн. — Тебе что-то известно? Что-то, чего не знаю я?

Она мгновенно успокоилась.

— Конечно нет.

— Мэри, ты говоришь правду?

— Да, милый. Но я боюсь Смита. Пожалуйста, Том, уступи мне на этот раз. Давай уедем.

— Я ни шагу отсюда не сделаю, — решительно сказал Блейн. — Здесь мой дом — и точка.

Мэри села. Она выглядела измученной.

— Ну хорошо, милый. Поступай, как считаешь нужным.

— Так-то лучше, — отозвался Блейн. — Не беспокойся, все будет хорошо.

— Да, конечно.

Блейн убрал в шкаф чемоданы и снова повесил одежду. Затем он сел и стал ждать. Внешне он казался спокойным, однако его не оставляли воспоминания о том, как он спустился в подземелье, прошел через богато украшенные резные двери с египетскими иероглифами и китайскими идеограммами на них, оказался в огромном помещении с мраморными колоннами — Дворце смерти, посреди которого на возвышении стоял бронзовый гроб, инкрустированный золотом. И услышал пронзительный голос Рейли, доносящийся из серебристого тумана: «Есть вещи, которых вы не видите, Блейн, зато я вижу их очень хорошо. Ваше пребывания на Земле будет непродолжительным. Вас предадут те, кому вы верите, а те, кого вы ненавидите, одержат победу. Вы умрете, Блейн, но не через несколько лет, а очень скоро, гораздо раньше, чем вы думаете. Вас предадут, и вы умрете от собственной руки, покончите с собой!»

Этот безумный старик! Блейн вздрогнул и посмотрел на Мэри. Она сидела, опустив глаза, ожидая, что будет дальше. И он тоже ждал.

Через некоторое время послышался негромкий стук в дверь.

— Входите, — сказал Блейн тому, кто стоял у входа.

Глава 34

Блейн сразу узнал Смита, несмотря на накладную бороду, бакенбарды и темный крем, создающий впечатление загара. Зомби, хромая, вошел в дом, и вместе с ним проник едва ощутимый дух тления, который не мог перебить даже резкий запах лосьона.

— Извините мой маскарад, — сказал Смит. — Это не для того, чтобы обмануть вас или кого-нибудь другого. Мне приходится скрывать свое лицо, потому что на него уже нельзя смотреть без содрогания.

— Ты проделал длинный путь, — сказал Блейн.

— Да, неблизкий, — согласился Смит, — и мне пришлось преодолеть немало трудностей. Но я не буду утомлять тебя рассказами. Мне удалось приехать — и это самое главное.

— Зачем ты приехал?

— Потому что теперь я знаю, кто я такой, — ответил Смит.

— И ты думаешь, что это касается меня?

— Да.

— Не могу себе представить, каким образом, — мрачно заметил Блейн. — Но я готов выслушать тебя.

— Одну минуту, — вмешалась Мэри. — Смит, вы преследовали его с того момента, как он появился в этом мире. Вы не оставляли его ни на миг. Неужели вы не можете смириться с нынешним положением вещей? Почему вы не хотите просто уйти и где-нибудь спокойно умереть?

— Сначала я должен рассказать обо всем.

— Ну что ж, говори, — сказал Блейн.

— Меня зовут Джеймс Олин Робинсон, — сообщил Смит.

— Никогда не слышал этого имени, — произнес Блейн, немного подумав.

— Разумеется.

— А мы не могли встречаться раньше, до того как увидели друг друга в здании «Рекса»?

— Если это можно так назвать.

— Значит, встречались?

— Коротко.

— Ну хорошо, Джеймс Олин Робинсон, расскажи мне обо всем. Когда произошла наша встреча?

— Она была очень короткой, — сказал Робинсон. — Мы видели друг друга какую-то долю секунды. Это случилось поздно вечером в 1958 году, на пустынном шоссе. Ты ехал в своем автомобиле, а я в своем.

— Значит, ты сидел за рулем той машины, когда произошел несчастный случай?

— Да. Если это можно назвать несчастным случаем.

— Но так и было. Все произошло совершенно случайно!

— Если это так, мне здесь больше нечего делать, — ответил Робинсон. — Однако это не было несчастным случаем, Блейн. Произошло убийство. Спросите об этом у жены.

Блейн посмотрел на Мэри, сидевшую в углу дивана. Ее лицо напоминало восковую маску. Казалось, силы покинули ее. Взгляд Мэри был обращен внутрь, где она видела что-то неприятное. Блейну показалось, что она вспомнила какой-то свой старый грех, давным-давно забытый и вот теперь оживший в памяти при появлении Робинсона.

Глядя на нее, Блейн стал вспоминать прошлое и выстраивать факты в определенной последовательности.

— Мэри, — произнес он, — что случилось той ночью в 1958 году? Откуда вы в «Рексе» знали, что произойдет автомобильная авария?

— Существуют статистические методы предсказания, которыми мы пользуемся, определенная вероятность… — Она замолчала.

— А может быть, вы заставили меня разбить автомобиль? — спросил Блейн. — Может быть, вы подстроили этот несчастный случай, когда вам понадобилось вытащить меня в будущее ради своей рекламной кампании?

Мэри не ответила. Тогда Блейн напряг память и постарался припомнить, как он умер.

…Он ехал по прямому пустынному шоссе, свет фар высвечивал перед ним белый коридор, а темнота все отступала и отступала… Его автомобиль неожиданно и резко свернул навстречу светящимся фарам встречной машины… Он хотел повернуть руль, но руль не поворачивался… Рулевое колесо свободно повернулось в руках Блейна, и двигатель заревел, работая вразнос…

— Господи, ну конечно, ты подстроила этот несчастный случай! — крикнул Блейн жене. — Ты и твоя энергетическая система «Рекс» заставили меня свернуть на встречную полосу! Смотри мне в глаза и отвечай! Это правда?

— Да, да! — воскликнула Мэри. — Но мы не хотели убивать его. Робинсон оказался случайной жертвой. Мне очень жаль.

— Выходит, ты знала, кто он такой, — произнес Блейн.

— Догадывалась.

— И ничего не сказала мне. — Блейн стал расхаживать по комнате. — Мэри! Ты ведь убила меня, черт побери!

— Нет, Том, это неправда! Нет! Я перебросила тебя из 1958 года в наш век. Я дала тебе другое тело. Но я не убивала тебя.

— Вы всего лишь убили меня, — грустно заметил Робинсон.

Мэри с трудом оторвалась от созерцания прошлого в своем сознании и взглянула на него.

— Боюсь, мистер Робинсон, что я виновата в вашей смерти, хоть и невольно. Ваше тело, должно быть, умерло одновременно с телом Тома. Затем, после того как энергетическая система «Рекс» вытащила его в будущее, она прихватила и вас. А потом вы переселились в тело, предназначенное для Рейли.

— Очень плохая замена моему прежнему телу, — произнес Робинсон.

— Не сомневаюсь. Но чего вы хотите теперь? Чем я могу вам помочь? Потусторонняя жизнь…

— Я не хочу, — сказал Робинсон. — Я не успел как следует пожить на Земле.

— Сколько тебе было лет во время катастрофы? — спросил Блейн.

— Девятнадцать.

Блейн печально кивнул.

— Я не готов к потусторонней жизни, — начал Робинсон. — Мне хочется путешествовать, работать, смотреть. Я хочу узнать, что я за человек. Я хочу жить! Знаете, у меня никогда не было женщины! Я готов променять бессмертие на десяток хороших земных лет. — Робинсон поколебался и сказал: — Мне нужно тело. Мне нужно хорошее мужское тело, в котором я мог бы жить, а не эта падаль, которую я ношу на себе. Блейн, твоя жена убила мое прежнее тело.

— И ты хочешь получить мое? — спросил Блейн.

— Если ты считаешь это справедливым.

— Одну минуту! — вмешалась Мэри. Ее лицо снова порозовело. Признавшись в том, что совершила, Мэри словно освободилась от преследовавшего ее кошмара и снова начала бороться. — Робинсон, вы не имеете права требовать этого от него. Он не имел никакого отношения к вашей смерти. Это моя вина, и я признаюсь в ней. Вам не годится женское тело, правда? Впрочем, я не отдала бы свое тело в любом случае. Что было-то было, прошлого не вернешь! Уходите!

Робинсон не обратил внимания на ее слова и посмотрел на Блейна.

— Я ведь знал, что это был ты, Блейн. Даже когда я ничего больше не знал. Я охранял тебя, Блейн, я спас тебе жизнь!

— Это верно, — тихо пробормотал Блейн.

— Ну и что?! — закричала Мэри. — Он спас твою жизнь. Это не значит, что она принадлежит ему! Нельзя спасти чью-то жизнь и потом рассчитывать, что тебе отдадут ее по первому требованию. Том, не слушай его!

— Я не могу принудить тебя, Блейн, и не собираюсь убеждать, — сказал Робинсон. — Ты сам должен решить, как поступить, — я соглашусь с любым твоим решением. Только постарайся припомнить все, абсолютно все.

Блейн взглянул на зомби почти с любовью.

— Значит, здесь есть что-то еще. Что-то очень важное. Правда, Робинсон?

Робинсон кивнул, не сводя взгляда с лица Блейна.

— Но откуда ты знаешь это? — спросил Блейн. — Как ты можешь это знать?

— Потому что я понимаю тебя. Я посвятил тебе жизнь. Моя жизнь вращалась вокруг твоей. Я думал только о тебе и больше ни о чем. И чем лучше я узнавал тебя, тем больше убеждался.

— Пожалуй, — кивнул Блейн.

— О чем вы? — вмешалась Мэри. — Что еще? Что еще тут может быть?

— Мне надо подумать, — сказал Блейн. — Я должен вспомнить. Прошу тебя, Робинсон, выйди ненадолго.

— Конечно, — согласился зомби и тут же вышел.

Блейн жестом попросил Мэри помолчать, затем сел и обхватил голову руками. Теперь ему нужно припомнить что-то, о чем не хотелось вспоминать. Теперь, раз и навсегда, он должен разобраться в прошлом.

В его сознании еще звучал крик Рейли во Дворце смерти: «Вы во всем виноваты! Да-да, вы убили меня своим сознанием убийцы! Кто же еще, как не вы, чудовище из прошлого, проклятый монстр! Все сторонятся вас, кроме вашего приятеля-мертвеца! Почему вы не умерли, убийца?»

Неужели Рейли знал?

Он вспомнил, что сказал ему после охоты Сэмми Джонс: «Ты прирожденный убийца, Том. Это для тебя единственное занятие, лучше не найдешь».

Значит, и Сэмми догадался?

А теперь самое главное, самое значительное в его жизни — момент его смерти в ту ночь 1958 года. Он отчетливо помнил:

…Руль снова заработал, но Блейн не обратил на это внимания, охваченный внезапным яростным ликованием, он жаждал столкновения, стремился к нему, приветствовал боль, разрушение, мучение и смерть…

Блейн вздрогнул, снова переживая тот момент, который стремился забыть, — когда он мог избежать катастрофы, но предпочел убить…

Он поднял голову и посмотрел на жену.

— Я убил его, — сказал он. — И Робинсон знал это. А теперь знаю и я.

Глава 35

Он подробно объяснил Мэри, как все произошло. Сначала она отказывалась верить ему.

— Это было так давно, Том! Как ты можешь быть уверен в том, что говоришь?

— Я уверен, — ответил Блейн. — Не думаю, что можно забыть, как ты умер. Я помню свою смерть очень хорошо. Именно так я умер.

— И все-таки ты не можешь считать себя убийцей из-за одного мгновения, одной доли секунды…

— Сколько времени нужно, чтобы выпустить пулю или вонзить нож? — спросил Блейн. — Доля секунды! Именно столько нужно, чтобы стать убийцей.

— Но Том, у тебя не было причины.

— Действительно, я совершил убийство не ради выгоды или мести, — кивнул Блейн. — Но ведь я не обычный убийца. Я принадлежу к относительно редкому типу. Я — самый обыкновенный средний человек, в сознании которого всего понемногу, включая стремление убивать. Я совершил убийство, потому что в тот момент у меня появилась такая возможность. Моя возможность, уникальное совпадение событий, настроений, мыслей, влажности воздуха, температуры и Бог знает чего еще. Такое совпадение возникает раз в две жизни.

— Но ты не должен винить себя! — воскликнула Мэри. — Это никогда бы не случилось, если бы энергетическая система «Рекс» и я не создали для тебя эту уникальную возможность.

— Это верно. Но я ею воспользовался, — напомнил Блейн. — Я воспользовался представившейся возможностью и совершил преднамеренное убийство просто ради забавы, потому что знал, меня не поймают, не обвинят. Я убийца.

— …Мы убийцы.

— Да.

— Ну хорошо, мы с тобой убийцы, — спокойно сказала Мэри. — Ну и ладно, и нечего сентиментальничать. Мы убили раз, можем убить снова.

— Никогда, — отрезал Блейн.

— Но он ведь почти мертв! Клянусь тебе, Том, ему осталось не больше месяца. Один удар — и ему конец. Всего один толчок.

— Нет, — ответил Блейн.

— Тогда позволь мне сделать это.

— Нет.

— Ты просто идиот! Ладно, тогда не предпринимай ничего. Жди. Через месяц он умрет. Ты ведь можешь подождать месяц, Том, и тогда…

— Это тоже убийство, — устало заметил Блейн.

— Неужели ты хочешь отдать ему свое тело, Том? А как наша жизнь — твоя и моя?

— Ты считаешь, что мы сможем после этого жить как ни в чем не бывало? — спросил Блейн. — Я не могу. И перестань спорить. Не знаю, поступил бы я так, если бы не было потусторонней жизни. Вполне вероятно, что нет. Но потусторонняя жизнь существует. И я хочу уйти туда, уладив все земные дела, заплатив долги. Если бы речь шла о единственной жизни, я боролся бы за нее всеми силами. Но ситуация изменилась. Ты меня понимаешь?

— Да, конечно, — произнесла Мэри упавшим голосом.

— Откровенно говоря, потусторонняя жизнь очень интересует меня. Мне хочется познакомиться с ней. И вот еще что…

— Что?

Ее плечи вздрагивали, и Блейн обнял жену. Он думал о разговоре с Халлом, этим элегантным аристократом-жертвой.

Халл говорил: «Мы следуем указанию Ницше: умрите вовремя! Разумные люди не хватаются за оставшуюся жизнь, как утопающий хватается за соломинку. Они понимают, что телесная жизнь — это всего лишь бесконечно малая часть человеческого существования. Отчего бы способным ученикам не перепрыгнуть через один-два класса в этой школе?»

Блейн вспомнил, каким странным, мрачным и благородным казался ему выбор Халла. С претензией, разумеется, так ведь и вся жизнь претенциозна в бесконечной Вселенной неживой материи. Халл походил на древнего японского самурая, опускающегося на колени, чтобы совершить ритуальное самоубийство — харакири, подчеркивая тем самым ценность жизни в выборе смерти.

А еще Халл говорил: «Акт смерти должен быть выше положения в обществе и хороших манер. Это доказательство благородства человека, королевский зов, рыцарский долг, его самое великое приключение в жизни. То, как он проявит себя в этом одиноком опасном предприятии, характеризует его как человека».

Мэри нарушила его размышления:

— Ты сказал «И вот еще что». Что ты имел в виду?

— А-а, ты об этом. — Блейн на мгновение задумался. — Я просто хотел сказать, что на меня оказали немалое влияние некоторые обычаи двадцать второго столетия. Особенно аристократические. — Он улыбнулся и поцеловал ее. — Но у меня, конечно, всегда был хороший вкус.

Глава 36

Блейн открыл дверь.

— Робинсон, — позвал он, — сейчас мы пойдем в кабину для самоубийц. Я отдаю тебе свое тело.

— Другого я и не ожидал от тебя, Том, — сказал зомби.

— Тогда пошли.

Вместе, не спеша, они стали спускаться по горному склону. Мэри несколько секунд смотрела им вслед из окна, потом пошла за ними.

Они остановились у двери кабины для самоубийц.

— Ты полагаешь, что сумеешь перебраться в мое тело? — спросил Блейн.

— Я уверен, — ответил Робинсон. — Том, я хочу поблагодарить тебя. Обещаю хорошо обращаться с твоим телом.

— Вообще-то оно не мое, — сказал Блейн. — Раньше это тело принадлежало человеку по имени Кранч. Но я привык к нему и даже полюбил. Ты привыкнешь к его особенностям. Вот только напоминай ему время от времени, кто хозяин. Иногда его так и тянет поохотиться.

— Думаю, что мне это понравится, — сказал Робинсон.

— И я так думаю. Ну что ж, желаю удачи.

— Удачи и тебе, Том.

Подошла Мэри, и ее ледяные губы в последний раз коснулись щеки Блейна.

— Что ты будешь делать без меня? — спросил он.

— Не знаю. — Мэри пожала плечами. — Чувствую себя такой опустошенной… Том, это действительно необходимо?

— Да.

Блейн еще раз оглянулся, посмотрел на пальмы, шелестящие под легким ветерком в лучах солнца, на голубую гладь моря и огромную темную гору в паутине серебряных водопадов. Затем он повернулся, вошел в кабину и закрыл за собой дверь.

Внутри не было окон и мебели, кроме единственного кресла. Инструкция на стене была очень простой. Вы просто садитесь, не спеша поворачиваете выключатель справа — и умираете, быстро и безболезненно, а ваше тело готово принять следующего обитателя.

Блейн сел, нащупал рукой выключатель и откинулся на спинку, закрыв глаза.

Он снова подумал о своей первой смерти и еще раз пожалел, что она не была более эффектной. Следовало бы на этот раз исправить ошибку и уйти из жизни, как Халл, в отчаянной схватке с охотниками на горном склоне на закате солнца. Почему он не умрет так же? Почему он не погибнет, сражаясь с тайфуном, охотясь на тигра или взбираясь на Эверест? Почему и на этот раз его смерть будет такой обычной, банальной, ничем не примечательной?

И наконец, почему он никогда не занимался конструированием яхт по-настоящему?

Эффектная смерть, понял Блейн, не соответствовала бы его натуре. Несомненно, ему на роду написано умереть спокойно, быстро и безболезненно. И вся его жизнь в двадцать втором веке, вероятно, была только подготовкой к такой смерти — неясное ощущение этого возникло в день смерти Рейли, потом превратилось в определенную уверенность во Дворце смерти и стало неумолимой судьбой, когда он поселился в Таиохаэ.

И все-таки, какой бы ни была смерть, она является самым важным событием в жизни человека. И Блейн с нетерпением ждал ее.

Жаловаться ему было не на что. Несмотря на то что он жил в будущем чуть больше года, он выиграл величайший приз — потустороннюю жизнь! И снова, как и в тот день, когда после завершения процедуры он покинул здание корпорации «Потусторонняя жизнь», его охватило ощущение свободы от постоянного мрачного, бессознательного, гнетущего страха смерти, сковывающего каждое движение и пронизывающего мысли. Все люди из его века жили в тени, подавляющей сознание, в страхе перед призраком, преследующим человека днем и ночью, скрывающимся за каждым углом, за каждой дверью, незримым гостем на пиру жизни, все время ждущим своего момента, все время угрожающим…

Теперь ему нечего бояться!

Наконец древний враг побежден! И люди больше не умирают — они попадают в иной, более совершенный мир!

Более того, он обрел нечто большее, чем потусторонняя жизнь. Ему удалось за год прожить целую жизнь.

Он появился на свет в белой светлой комнате, и над ним склонилось лицо бородатого доктора, а добродушная медсестра принесла ему еду. Он встревоженно прислушивался к бормотанию незнакомых голосов. Потом он покинул свое убежище, будучи совсем неподготовленным к незнакомой жизни, и глазел на восточные чудеса Нью-Йорка, и позволил незнакомцу с честным взглядом и медовой речью обмануть себя. И едва не расстался со своим телом, но встретил людей, умных и заботливых; они выручили его из беды, в которую он попал по собственной глупости, утешили и ободрили. Обладая прекрасным, сильным и таинственным телом, он вновь бросился в жизнь, на этот раз зная ее лучше, и в погоне за деньгами и опасностями оказался среди вооруженных наемников. Ему удалось преодолеть это безрассудство, и, став умнее, он выбрал достойное занятие. Но в это время темные, зловещие силы, причастные к его второму рождению, стали его преследовать, и ему пришлось покинуть родину и бежать на самый край земли. Несмотря ни на что, по пути ему удалось обзавестись семьей. Как у каждой семьи, у нее были свои тайны, свои скелеты в шкафу, но это была его семья. Он приехал в страну, о которой мечтал, женился и во время медового месяца наконец увидел горы Муреа, пылающие в лучах заката. Он поселился на острове и провел последние месяцы в спокойствии и трудах, вспоминая чудеса, которые ему довелось повидать. И так он жил, уважаемый и почитаемый всеми…

Этого вполне достаточно. И Блейн повернул выключатель.

Глава 37

— Где я? Кто я? Кем я стал?

Тишина.

— А-а, вспомнил. Я — Томас Блейн, и я только что умер. Сейчас я у Порога, в этом реальном и совершенно не поддающемся описанию месте. Я ощущаю Землю. А впереди я ощущаю потустороннюю жизнь.

— Том…

— Мэри?!

— Да, это я.

— Но как ты… Я не ожидал…

— Может быть, я не была тебе очень хорошей женой, Том, но я всегда была верна тебе и сделала для тебя все, что могла. Я люблю тебя, Том. Конечно же, я пошла за тобой.

— Я так счастлив, Мэри.

— Я рада.

— Пошли?

— Куда, Том?

— В потустороннюю жизнь.

— Том, я боюсь. Нельзя ли еще немного побыть здесь?

— Все будет хорошо. Пошли.

— А вдруг нас разлучат, Том? Что тогда? Я боюсь, что будет очень странно, и страшно, и одиноко.

— Не беспокойся, Мэри. Я был младшим конструктором яхт три раза в течение двух жизней. Это моя судьба! И конечно, она мне не изменит и здесь.

— Хорошо. Теперь я готова, Том. Пошли.

Цивилизация статуса ^(роман)

Люди будущего. Кем они станут? Куда занесут их столь обычные для всей человеческой породы пороки, предрассудки и лихая жажда наживы? Автор рисует перед нами две абсолютно противоположные цивилизации. Настолько отличающиеся друг от друга, что общее между ними только одно — все граждане общества в строгом порядке имеют свой статус, определяющий положение в обществе…

Глава 1

Сознание возвращалось медленно и болезненно. Он прорывался сквозь плотный слой сна, из воображаемого начала всех начал, пересекал само время. Он вытянул псевдоподию из изначальной тины, и эта псевдоподия была им. Он стал амебой, заключавшей в себе его сущность, затем рыбой, помеченной некоторой индивидуальностью, затем обезьяной, не похожей на других. И, наконец, стал человеком.

Каким? Он смутно видел себя, стоящим с лучевиком в руках над трупом. Вот таким.

Он очнулся, протер глаза и стал ждать других воспоминаний.

Но ничего не вспомнил. Даже имени.

Он поспешно сел и приказал памяти вернуться. Безуспешно. Он огляделся вокруг, надеясь найти ключ к своей личности.

Маленькая серая комната, в одном конце которой — закрытая дверь. В другом, в алькове, сквозь штору виднелся крошечный туалет. Помещение освещалось из какого-то скрытого источника, возможно, с потолка. В комнате стояли кровать, стул — больше ничего.

Он подпер подбородок рукой, сомкнул веки, попытался сосредоточиться. Гомо сапиенс, мужчина, человек с планеты Земля. Он говорил на языке, называющемся английским. (Значит ли это, что были другие языки?) Ему были известны названия предметов: комната, кровать, стул. Он обладал, кроме того, определенным запасом общих знаний. Но отдавал себе отчет, что существует великое множество важных вещей, которые он знал когда-то, но не знает сейчас.

Со мной что-то случилось.

Это «что-то» могло кончиться хуже. Если бы оно продлилось еще немного, он мог остаться безмозглым созданием, лишенным дара речи, не осознающим даже того, что он является человеком, мужчиной, землянином. Кое-что ему сохранили.

Но когда он попытался выйти за рамки известных ему фактов, то натолкнулся на темную, заполненную ужасом зону. НЕ ВХОДИТЬ.

Я, наверное, был болен.

Единственное разумное объяснение. В свое время, вероятно, у него были какие-то воспоминания о птицах, деревьях, друзьях, его положении в обществе, а может быть, и о жене. Теперь он мог лишь предполагать их. Когда-то он говорил: «Это похоже на..» или «Это напоминает мне..» Теперь же ничто ни о чем ему не напоминало, вещи были самими собой — и только. Он потерял возможность сравнивать и противопоставлять. Он не мог больше анализировать настоящее в свете пережитого прошлого.

Должно быть, я в больнице.

Конечно. Здесь его лечат. Добрые врачи трудятся над возвращением ему памяти, осознания личности, чтобы сообщить ему, кто он и что он. Благородный труд! Он почувствовал, как на глазах у него выступили слезы благодарности.

Он встал и медленно обошел комнатку. Дверь была заперта.

Он стал ждать. Прошло немало времени, прежде чем в коридоре послышались шаги.

Шаги остановились у его двери. Панель откатилась в сторону, и показалось чье-то лицо.

— Как самочувствие?

Судя по коричневой форме и предмету, висящему на поясе (вероятно, оружие, подумал он), пришедший был охранником.

— Вы можете сказать, как меня зовут?

— Называй себя «четыреста второй», — сказал охранник. — По номеру камеры.

Ему это не понравилось. Но лучше 402-й, чем никто. Он спросил:

— Я долго болел? Сейчас мне лучше?

— Да, — иронично заверил охранник. — Веди себя спокойно. Подчиняйся правилам. Не вздумай дурить.

— Конечно, — согласился 402-й. — Но почему я ничего не могу вспомнить?

— Так всегда, — ответил охранник и повернулся к выходу.

402-й окликнул его:

— Подождите!

Нельзя же так оставлять меня, не объяснив. Что со мной случилось? Почему я в больнице?

— В больнице? — удивился охранник и, ухмыляясь, посмотрел на 402-го. — С чего ты взял?

— Я так предполагаю.

— Ты предполагаешь неверно. Это тюрьма.

402-й вспомнил сон об убитом человеке. Сон или воспоминания? Он отчаянно взмолился:

— В чем меня обвиняют? Что я сделал?

— Узнаешь, — бросил страж.

— Когда?

— После приземления. А пока готовься к собранию.

Он ушел. 402-й сидел на кровати и пытался думать. Кое-что прояснилось: он в тюрьме, и тюрьма вскоре приземлится. Что все это значит? Зачем тюрьме приземляться? И что за собрание ждет его впереди?

Ему почудилось, будто прозвенел звонок. Дверь камеры открылась.

Что надо делать?

402-й подошел к двери и выглянул в коридор. Он был очень возбужден, но ему не хотелось покидать камеру — она давала ощущение безопасности. Подошел охранник.

— Не бойся. Никто тебе ничего не сделает. Иди по коридору прямо.

Охранник легонько подтолкнул его, и 402-й пошел по коридору. Он видел другие открытые камеры, людей, выходящих в коридор. Большинство было в замешательстве, все молчали. Покрикивали только охранники:

— Прямо, давай двигай, прямо!

Их пригнали в большую круглую аудиторию. На балконе, опоясывающем комнату, стояли вооруженные стражи. Их присутствие казалось необязательным: испуганная и ничего не соображающая толпа и не помышляла о бунте. Однако охранники имели символическое значение — напоминали только что пробудившимся людям о самом важном факте их жизни: они арестанты.

Через несколько минут на балконе появился человек в темной форме. Он поднял руку, призывая к вниманию, хотя и так с него не спускали глаз, и по аудитории загремел голос:

— Слушайте внимательно и постарайтесь запомнить, что я вам скажу. Эти факты важны для вашего существования. Все вы, — продолжал оратор, — недавно очнулись в своих камерах. Вы поняли, что ничего не помните о прежней жизни, даже собственных имен. У вас есть лишь скудный запас общих сведений, достаточный, однако, для взаимодействия с реальностью. Я не расширю ваши познания. Все вы там, на Земле, были злобными и гнусными преступниками, людьми наихудшего сорта, лишенными Государством права на существование. В менее просвещенные века вас бы казнили. В наше время вас выслали.

По аудитории прошел шум, и офицер поднял руку, требуя тишины.

— Все вы преступники. У вас одна общая черта — неспособность выполнять основные обязательные правила человеческого общества. Эти правила необходимы в цивилизованном обществе. Нарушив их, вы совершили преступление против человечества. Поэтому человечество отторгло вас. Вы — палка в колесах цивилизации и изгнаны в мир вам подобных. Здесь вы вправе создавать свои законы и умирать по ним. Здесь свобода, которой вы жаждали, — неудержимая и губительная свобода роста раковых клеток.

Оратор вытер лоб и проникновенно посмотрел в глаза узникам.

— Но, возможно, — произнес он, — некоторые из вас добьются реабилитации. Омега — планета, на которую мы летим, — это ваша планета, ее населяют исключительно преступники. Это мир, где вы можете начать жизнь сначала, без всяких предубеждений против вас! Вашего прошлого нет. Не пытайтесь вспоминать его. Подобные воспоминания только стимулируют криминальные наклонности. Считайте себя заново родившимися.

Взвешенные, продуманные слова имели какое-то гипнотическое воздействие, 402-й слушал, гладя вдаль, будто в полудреме.

— Новый мир, — говорил оратор. — Вы переродились — но с необходимым сознанием греха. Иначе вам было бы не по силам бороться со скрывающимся в вас злом. Помните это. Помните, спасения нет, и нет возврата. Сторожевые корабли, оснащенные новейшим лучевым оружием, патрулируют воздушное пространство Омеги днем и ночью. Они уничтожат любой предмет, поднявшийся более чем на пятьсот футов над поверхностью планеты. Свыкнитесь с этими фактами.

Оратор ушел с балкона. Среди заключенных пробежал шепоток. Но вскоре замер — говорить было не о чем. Узникам, не помнящим своего прошлого, не на чем основываться, размышляя о будущем. Нельзя обмениваться опытом и впечатлениями, если опыт и впечатления только что возникли.

Охранники на балконе застыли, как мумии, недвижимые и безликие. И тут легчайшая дрожь прошла по полу аудитории. Затем она превратилась в вибрацию, и 402-й почувствовал тяжесть, словно на тело навалился невидимый груз.

Из громкоговорителей прозвучал голос:

— Внимание!

Корабль приземляется на Омеге.

Вскоре будет произведена высадка.

Заключенных построили в колонну и вывели из помещения. Все еще ошеломленные, они шли по бесконечному коридору огромного корабля к открытому люку, через который врывался яркий свет.

402-й спустился по длинной лестнице и оказался на твердой почве. Он стоял на большой, залитой солнцем площади, окруженной любопытными зрителями.

— Отвечайте, когда называют ваш номер. Вам будет сообщена ваша личность! — прогремели динамики.

402-й чувствовал себя слабым и усталым. Сейчас его не интересовало ничего. Хотелось только лечь, заснуть или подумать о происходящем. Он осмотрелся и машинально отметил гигантскую ракету, охранников, зевак. Над головой в синеве небес плавали черные пятна. Сначала они показались ему птицами. Затем, приглядевшись, он понял, что это сторожевые корабли.

— Номер 1!

— Здесь, — ответил голос.

— Номер 1, ваше имя Вайн Саусхолдер, 34 года, группа крови АЛ-2, индекс АР-431-С. Виновен в измене.

Толпа наблюдающих громко зааплодировала.

402-й, дремлющий на солнце, слушал перечисление убийств, ненормальностей, подделок, мутаций…

— Номер 402!

— Здесь.

— Номер 402, ваше имя Уилл Баррент, 27 лет, группа крови ОЛ-З, индекс ЭКС-221-Р. Виновен в убийстве.

Толпа приветственно зашумела, но 402-й едва ли что-нибудь слышал. Он привыкал к тому, что у него есть имя. Настоящее имя, а не номер. Уилл Баррент. Он надеялся, что не забудет его, и повторял про себя снова и снова. И чуть не пропустил последнее объявление.

— Ваше временное жилье находится на площади А-2. Будьте осторожны и осмотрительны в словах и поступках. Наблюдайте, слушайте, учитесь. Закон обязывает меня сообщить вам, что средняя продолжительность жизни на Омеге приблизительно три земных года.

Последние слова не сразу дошли до Баррента. Он все еще свыкался со своим новым именем. И не задумывался о том, что значит быть убийцей на планете преступников.

Глава 2

Прибывших, человек около пятисот, повели к рядам бараков на площади А-2. Они были еще не людьми, они были существами, чья память охватывала события едва ли одного часа. Новорожденные сидели на койках и с любопытством оглядывали свои тела, увлеченно рассматривали свои ноги и руки. Они смотрели друг на друга и видели собственное бесформенное отображение в чужих глазах. Зрелость приходила быстро, из забытых видений и призраков памяти, рождалась из старых привычек и личностных черт, сохранившихся как обрывки порванной нити их прошлой жизни на Земле.

Уилл Баррент, отстояв в очереди к зеркалу, увидел приятного молодого человека с тонким носом, прямыми каштановыми волосами и честным волевым лицом, не помеченным следами сильных страстей. Баррент разочарованно отвернулся, — это было лицо незнакомца.

Позднее, изучая себя более тщательно, он не мог найти даже какого-нибудь шрама, по которому можно было бы отличить его тело — скорее тренированное, чем мускулистое — от тысячи других. Его руки не были натружены. Интересно, какую работу он выполнял на Земле…

Убийство?

Баррент нахмурился. Он не был готов принять это.

Его тронули за плечо.

— Как настроение?

Баррент обернулся и увидел перед собой крупного, широкоплечего, рыжеволосого мужчину.

— Нормально, — ответил Баррент. — Вы стояли впереди меня, да?

— Верно. Номер 401. Дэнис Фоэрен.

Баррент представился.

— Ваше преступление? — поинтересовался Фоэрен.

— Убийство.

Фоэрен с уважением кивнул.

— А я фальшивомонетчик. По моим рукам этого не скажешь. — Он протянул две лапищи, покрытые редкими рыжими волосами. — Но в них все мое искусство. Память вернулась сперва к рукам. Им не терпелось взяться за работу. А я и не помнил, за какую.

— И что вы сделали? — спросил Баррент.

— Крепко зажмурился и дал им волю, — объяснил Фоэрен. — И обнаружил, что они копаются в замке камеры. — Он поднял свои ручищи и с восхищением посмотрел на них. — Умные, дьяволята!

— Копаются в замке? — переспросил Баррент. — Мне послышалось, что вы фальшивомонетчик.

— Ну, это мое основное занятие. Такие кудесники могут сделать почти все. Подозреваю, что меня только поймали на изготовлении фальшивых денег; возможно, я также и взломщик. Моим рукам слишком много всего известно.

— Вы узнали о себе больше, чем это удалось мне, — сказал Баррент. — Я как во сне.

— Это ведь только начало, — утешил Фоэрен. — Все еще станет ясно. Главное — мы на Омеге.

— Согласен, — кисло произнес Баррент.

— Вы слышали, что сказал тот человек? Это наша планета!

— Со средней продолжительностью жизни три года, — напомнил ему Баррент.

— Возможно, пустая болтовня, — отмахнулся Фоэрен. — Я не верю охранникам. Земля!.. Кому она теперь нужна? У нас есть собственный мир, Баррент. Мы свободны!

— Абсолютно верно, друзья, — вмешался другой человек, маленького роста со скрытным взглядом. — Меня зовут Джо, — сообщил он. — На самом деле мое имя Джоао, но я предпочитаю архаичную форму с ароматом старого доброго времени. Джентльмены, я случайно услышал ваш разговор и полностью согласен с нашим рыжеволосым другом. Какие возможности! Нас отвергла Земля? Превосходно! Обойдемся без нее. Мы все равны здесь, свободные люди свободного общества. Нет униформ, нет охранников, нет солдат. Только раскаявшиеся бывшие преступники, желающие жить в мире.

— За что вас? — спросил Баррент.

— Сказали, что я вор на доверии, — ответил Джо. — Стыдно признаться, но я не помню, что такое вор на доверии. Хотя надеюсь, что вспомню.

— Может быть, у властей есть какой-нибудь восстановитель памяти, — предположил Фоэрен.

— У властей?! — негодующе повторил Джо. — Это наша планета. Мы все равны здесь. Нам же сказали: никаких властей. Нет, друзья, эту чепуху мы оставили на Земле. Сейчас…

Он вдруг смолк. Открылась дверь, и в барак вошел человек, очевидно, старый житель Омеги, потому что вместо серой формы заключенных на нем была яркая желтая с синим одежда. На поясе у него висели пистолет в кобуре и нож. Став на пороге, он упер руки в бока и стал разглядывать новичков.

— Ну? — проговорил он. — Вы что, Квестора не узнаете? Встать!

Никто не пошевелился.

Лицо Квестора побагровело.

— Придется поучить вас уважительности.

Он еще не успел вытащить оружие, а все уже были на ногах. Квестор посмотрел на них и с явным сожалением сунул пистолет в кобуру.

— Первое, что вам следует уяснить, — сказал Квестор, — это ваш статус на Омеге. У вас нет статуса. Вы — пеоны, а это значит, что вы ничто.

Он подождал немного и продолжил:

— Теперь внимание, пеоны. Объясняю ваши обязанности.

Глава 3

— Итак, вы нижайшие из низших. Нет никого презреннее вас, кроме мутантов, а они вообще не люди… Вопросы есть?

Квестор ждал. Вопросов не было.

— Я определил, кто вы такие. Теперь перейдем к остальным жителям Омеги. Во-первых, все более важны, чем вы; но некоторые более важны, чем остальные. Следующим за вами по рангу идет Житель, немногим отличающийся от вас, а затем — Свободный Гражданин. Он носит на пальце серое кольцо статуса, а его одежда черная. Тоже не бог весть какая шишка, но гораздо значительнее вас. Если повезет, некоторые из вас могут стать Свободными Гражданами. Далее следуют Привилегированные Классы, различающиеся по символам, соответствующим рангу: например, у Хаджи — золотая серьга. Со временем вы узнаете прерогативы всех степеней и рангов. Нужно упомянуть также священнослужителей. Не относясь к Привилегированным Классам, они обладают определенными льготами и правами. Я понятно говорю?

Все утвердительно забормотали. Квестор продолжал:

— Переходим к вопросам поведения. Пеоны обязаны называть Свободного Гражданина его полным титулом, обращаясь к нему со всем уважением. С Привилегированными Классами, например, Хаджи, разговаривать разрешается, только когда с вами заговорят, стоять надо смирно, глядя под ноги, а руки держать сцепленными впереди себя. От Привилегированного Гражданина нельзя отходить без разрешения. Ни в коем случае не позволять себе сидеть в его присутствии. Ясно? Вам предстоит еще многое узнать. Мой ранг Квестора приравнивается к Свободному Гражданину, но обладает некоторыми прерогативами Привилегированных.

Квестор оглядел слушателей, желая убедиться, что до них дошел смысл сказанного.

— Эти бараки — ваш временный дом. Задавать вопросы мне можно в любое время, но глупые или дерзкие будут наказываться побоями или смертью. Помните, что вы нижайшие из низших, тогда останетесь в живых.

На несколько секунд Квестор замолчал. Затем объявил:

— Через два-три дня вас распределят на работу. Некоторые пойдут в германиевые шахты, некоторые — на рыболовный флот, в разные отрасли торговли. А пока можете осмотреть Тетрахид.

Заметив непонимающие взгляды, Квестор пояснил:

— Тетрахид — название города, в котором вы находитесь. Это самый большой город на Омеге. — Он смолк, потом добавил: — И единственный.

— Что значит название Тетрахид? — спросил Джо.

— Откуда я знаю! — оскалился Квестор. — Возможно, это одно из тех старых земных названий, которые вытаскивают скреннеры. Во всяком случае, будьте поаккуратнее, входя в него.

— Почему? — спросил Баррент.

Квестор ухмыльнулся.

— Это, пеон, тебе предстоит узнать самому.

Он повернулся и вышел из барака.

Баррент подошел к окну. Из него открывался вид на пустынную площадь и улицы Тетрахида.

— Собираетесь туда? — спросил Джо.

— Пожалуй. Пойдете со мной?

Маленький вор покачал головой.

— Думаю, это небезопасно.

— Фоэрен, а вы?

— Мне тоже что-то не хочется, — сказал Фоэрен. — Полагаю, пока лучше оставаться в бараке.

— Странно, — произнес Баррент. — Это же наш город. Идет кто-нибудь со мной?

Фоэрен пожал плечами, Джо махнул рукой и лег на койку. Остальные даже не взглянули в его сторону.

— Хорошо, — сказал Баррент. — Потом я вам все расскажу.

* * *

С минуту он подождал, надеясь, что кто-нибудь изменит решение, и вышел.

Город Тетрахид представлял собой цепочку зданий, вытянутую вдоль узкого полуострова. Со стороны суши полуостров огораживала высокая каменная стена с воротами, охраняемыми часовыми. Самым крупным зданием была Арена, раз в год используемая для Игр. Возле Арены сосредоточивались государственные учреждения.

Баррент шел по узким улочкам, осматриваясь по сторонам, стараясь представить себе, на что похож его новый дом. В глубине памяти пробуждались какие-то смутные картины. Подобное место он видел на Земле.

Пройдя Арену, Баррент вышел на главный деловой проспект Тетрахида, удивленно читая вывески: «Доктор без лицензии — аборты без промедления!», «Дисквалифицированный адвокат — политический пул!» Он шел дальше, мимо магазинов, рекламирующих краденые товары, мимо заведения с вывеской: «Чтение мозгов! Штат из скреннирующих мутантов. Ваше прошлое на Земле будет открыто!» Баррент хотел зайти, но вспомнил, что у него нет ни гроша, а на Омеге, похоже, деньги ценятся высоко.

Он свернул в переулок, миновал несколько ресторанов и подошел к большому зданию Института ядов (Льготные условия. Рассрочка до трех лет. Результат гарантирован, в противном случае деньги возвращаются). Вывеска над следующей дверью гласила: «Гильдия Убийц».

После вводной беседы на корабле Баррент решил, что на Омеге делается все для исправления преступников. Но этому явно не соответствовали вывески и объявления, или же это был какой-то очень странный метод исправления. Он двинулся дальше, медленно, в глубоком раздумье.

Потом он заметил, что люди уходят с его пути, прячутся в магазинах и подъездах. Старая женщина, взглянув на него, убежала.

Что происходит? Может быть, их пугает форма заключенного? Нет, жители Омеги не впервые видят такую. Тогда в чем дело?

Улица опустела. Рядом с ним хозяин магазина торопливо опускал железную штору.

— Что случилось? — спросил его Баррент.

— Ты спятил?! — воскликнул хозяин. — Сегодня же День Посадки!

— Простите?

— День Посадки! — повторил тот. — День приземления корабля с заключенными. Убирайся в свой барак, идиот!

Он опустил штору, и послышался щелчок запираемого замка. Баррент внезапно почувствовал страх. Что-то тут неладно. Нужно немедленно возвращаться. Глупо было идти в город, не зная обычаев. К нему приближались трое мужчин, хорошо одетые, каждый с золотой серьгой Хаджи в левом ухе. Все трое были вооружены.

Один из них крикнул:

— Остановись, пеон!

Баррент увидел, что рука мужчины потянулась за оружием, и остановился.

— В чем дело? — спросил он.

— Сегодня День Посадки, — ответил мужчина и посмотрел на своих друзей. — Ну, кто первый?

— Бросим жребий.

— Вот монета.

— Нет, лучше на пальцах.

— Приготовились? Раз, два, три!

— Он мой, — сказал Хаджи, стоявший слева. Его приятели отодвинулись, а он вытащил оружие.

— Подождите! — взмолился Баррент. — Что вы делаете?

— Собираюсь застрелить тебя, — сообщил мужчина.

— Почему?!

Мужчина улыбнулся.

— Потому что это привилегия Хаджи. В День Посадки мы имеем право убить любого пеона, покинувшего свой барак.

— Но меня не предупредили!

— Естественно, — согласился мужчина. Если новичков предупреждать, то они не будут выходить из бараков в День Посадки. А это испортит всю забаву.

Он прицелился.

Баррент среагировал молниеносно. Бросился на землю, услышал шипение и увидел, как от здания, под которым он лежал, отвалился оплавленный кусок.

— Теперь моя очередь, — сказал другой мужчина.

— Прости, приятель, но очередь моя.

— Старшинство, мой друг, имеет свои привилегии. Стреляю я.

Однако Баррент был уже на ногах и бежал. Преследователи не торопились, словно были совершенно уверены в успехе. Баррент свернул в боковую улицу и понял, что сделал ошибку. Улица заканчивалась тупиком. Сзади не спеша подходили Хаджи.

Баррент затравленно озирался по сторонам. Все двери были заперты, все витрины зашторены. Некуда юркнуть, негде спрятаться.

И тут он увидел открытую дверь, которую, не заметив, пробежал. Вывеска гласила: «Общество по защите жертв». Как раз для меня, подумал Баррент.

Он рванулся назад, скользнул прямо под носом у ошеломленных Хаджи и ввалился в дверь. Преследователи не пошли за ним. Их голоса слышались снаружи — обсуждался вопрос первенства. Баррент понял, что попал в какое-то убежище.

Он находился в просторном, ярко освещенном помещении. На скамье у стены сидели несколько оборванцев, смеявшихся над какой-то шуткой. Немного в стороне от них — темноволосая девушка с большими зелеными глазами. В дальнем конце комнаты за столом сидел представительный мужчина.

Баррент подошел к столу.

— Это Общество по защите жертв? — спросил он.

— Совершенно верно, сэр, — сказал мужчина. — Я Рондольф Френдлер, президент этой бескорыстной организации. Могу быть вам полезен?

— Воистину да, — ответил Баррент. — Видите ли, я — жертва.

— Я это сразу понял, — сообщил Френдлер, тепло улыбаясь.

— Мистер Френдлер, я не член вашей организации.

— Не имеет значения, — заверил Френдлер. — Мы защищаем неотъемлемые права всех жертв. — Очень хорошо, сэр. Там снаружи трое хотят убить меня.

— Понимаю, — произнес мистер Френдлер. Он открыл ящик стола и вынул толстую книгу. Быстро пролистав ее, он нашел нужную страницу. — Скажите, вы определили статус этих людей?

— По-моему, они Хаджи. У каждого золотая серьга в левом ухе.

— Точно, — подтвердил мистер Френдлер. — А сегодня День Посадки. Вы с только что приземлившегося корабля и относитесь к пеонам, не так ли?

— Так, — сказал Баррент.

— В таком случае я счастлив сообщить, что все в порядке. Охота Дня Посадки заканчивается с заходом солнца. Вы можете спокойно уйти отсюда, зная, что ваши права никоим образом не нарушены.

— Уйти? После захода солнца, вы имеете в виду?

Мистер Френдлер покачал головой и печально улыбнулся.

— Боюсь, что нет. По закону вы должны уйти немедленно.

— Но они убьют меня!

— Верно, — согласился Френдлер. — К сожалению, ничего нельзя сделать. Таков смысл слова «жертва».

— Я думал, у вас защищают…

— Так и есть. Но мы защищаем права, а не самих жертв. Ваши права не нарушены. У Хаджи есть привилегия охотиться на пеонов в День Посадки в любое время до заката. Однако необходимо добавить: вы, в свою очередь, имеете право убить любого, кто покушается на вас.

— У меня нет оружия, — сказал Баррент.

— У жертв никогда нет оружия, — заверил Френдлер. — В том-то и разница. Понимаете?

Баррент все еще слышал ленивые голоса Хаджи на улице. Он спросил:

— У вас есть другой выход?

— К сожалению, нет.

— Тогда я просто не уйду.

Продолжая улыбаться, мистер Френдлер выдвинул ящик стола и достал пистолет.

— Вы должны уйти. Либо выходите к Хаджи, либо вы лишитесь последнего шанса и умрете здесь, — сказал он, прицеливаясь.

— Одолжите мне ваше оружие, — попросил Баррент.

— Не позволено, — объяснил Френдлер. — Нельзя же допустить, чтобы жертвы бегали вооруженные, сами понимаете. — Он щелкнул предохранителем. — Ну, уходите?

Баррент прикинул возможность броска через стол за пистолетом и понял, что ничего не получится. Он повернулся и медленно пошел к двери. Мужчины все еще смеялись. Темноволосая девушка поднялась со скамейки и встала у входа. Подойдя ближе, Баррент заметил, что она очень хороша собой. Интересно, какое преступление привело ее на Омегу, подивился он.

Проходя мимо девушки, Баррент почувствовал, как в его руку скользнул маленький, грозного вида пистолет.

— Удачи, — произнесла девушка. — Надеюсь, вы знаете, как с ним обращаться?

Баррент благодарно кивнул, хотя этой надежды вовсе не разделял.

Глава 4

Улица была пуста, если не считать спокойно переговаривающихся Хаджи.

Когда Баррент вышел, двое отодвинулись, а третий шагнул вперед. Увидев, что Баррент вооружен, он быстро прицелился.

Баррент кинулся на землю и нажал на гашетку своего оружия. Он почувствовал, как оно дрогнуло в руке, и увидел, что голова и плечи Хаджи потемнели и начали распадаться. Прежде чем он успел прицелиться в других, пистолет вывернуло из руки с дикой силой — выстрел умирающего Хаджи задел ствол.

Баррент в отчаянии рванулся к оружию, понимая, что вовремя не успеет, тело напряглось в ожидании смертельного удара… Он докатился до пистолета, удивительным образом живой, прицелился в ближайшего Хаджи.

И едва успел удержаться от выстрела. Хаджи вкладывали оружие в кобуры. Один из них сказал:

— Бедный старый Дрэйкен. Он так и не научился быстро целиться.

— Мало было практики, — заметил второй. — Дрэйкен не очень-то тренировался.

— Вот наглядный урок. Нельзя терять форму.

— И не следует недооценивать противника, даже пеона. — Он посмотрел на Баррента. — Отличный выстрел, приятель.

— Действительно, превосходный выстрел, — подтвердил другой мужчина. — Из пистолета чрезвычайно трудно точно стрелять в падении.

Баррент, дрожа, поднялся на ноги, сжав в руке оружие, готовый к действию при первом подозрительном движении Хаджи. Но они вели себя очень спокойно, явно считая инцидент исчерпанным.

— Что теперь? — спросил Баррент.

— Ничего, — ответил один из Хаджи. — В День Посадки каждому человеку или охотничьей партии позволено только одно убийство. После этого вы вне охоты.

— Неинтересный праздник, — пожаловался его товарищ. — Не сравнить с Играми или Лотереей.

— Вам остается только пойти в Регистрационную контору, — перебил первый, — и получить наследство.

— Что?

— Ваше наследство, — терпеливо повторил Хаджи. — Вы наследуете все состояние вашей жертвы. Но от Дрэйкена, должен вам сообщить, много не получите.

— Он никогда не был хорошим бизнесменом, — печально произнес другой. — И все же для начала неплохо. А так как вы совершили узаконенное убийство — хотя и в высшей степени необычное, — то подниметесь в положении. Вы стали Свободным Гражданином.

На улице появились люди, лавочники открывали шторы. Подъехал грузовик с надписью «Удаление тел. Группа 5», и четверо мужчин в униформе забрали тело Дрэйкена. Это больше, чем заверения Хаджи, убедило Баррента, что все позади. Он положил оружие девушки в карман.

— Регистрационная контора там, — сказал один из Хаджи. — Мы выступим вашими свидетелями.

Баррент еще не полностью понимал, что происходит. Но раз все идет хорошо, он решил не задавать вопросов. Успеет разобраться потом.

В сопровождении Хаджи он пришел в Регистрационную контору на Оружейной площади. Здесь клерк со скучной миной выслушал показания, достал деловые бумаги Дрэйкена и вместо его имени вписал имя Баррента. В документах уже было несколько подобных изменений — видимо, круговорот бизнеса в Тетрахиде совершается быстро.

Так Баррент оказался владельцем магазина противоядий по бульвару Пламени. Бумаги официально возводили его в ранг Свободного Гражданина. Клерк вручил кольцо статуса, сделанное из оружейной стали, и посоветовал как можно скорее сменить одежду во избежание неприятных недоразумений. Хаджи пожелали ему удачи и всяческих успехов. Баррент решил осмотреть свое новое жилище и магазин. На фасаде дома красовалась вывеска:

«Средства от всех ядов. Приобретайте набор «Сделай сам, если хочешь выжить». Двадцать три противоядия в карманной коробке!»

Баррент открыл дверь и вошел. За низкой стойкой до потолка тянулись полки, заставленные бутылками, склянками, картонками и квадратными стеклянными банками с листьями, веточками, грибами. Рядом стоял маленький шкаф, с книгами. Баррент прочел несколько названий: «Быстрое диагностирование при остром отравлении», «Группа мышьяка», «Производные белены».

Было очевидно, что отравление играет значительную роль в обыденной жизни Омеги, раз существуют магазины — а наверное, есть и другие, — которые готовят и распространяют противоядия. Баррент подумал и решил, что получил необычное, но почетное дело. Он изучит все книги и узнает, как его следует вести.

К магазину примыкали гостиная, спальня и кухня. В одном из шкафов Баррент нашел плохо сшитый черный костюм Гражданина и переоделся, не забыв переложить в карман пистолет. Покинув магазин, он направился в Общество по защите жертв.

* * *

Дверь все еще была открыта, а трое оборванцев все так же сидели на скамье. Теперь они не смеялись. Долгое ожидание, казалось, утомило их. За столом просматривал бумаги мистер Френдлер. Девушки не было.

Баррент подошел к столу, и Френдлер встал.

— Примите мои поздравления! Дорогой друг, искренние, наитеплейшие поздравления! Великолепный выстрел! Притом в падении!

— Благодарю вас, — произнес Баррент. — Я пришел сюда, чтобы…

— Знаю, знаю, — сказал Френдлер. — Вы желаете осведомиться о правах и обязанностях Свободного Гражданина. Естественное желание. Садитесь на скамью, и я буду к вашим услугам через…

— Я пришел не за этим, — перебил Баррент. — Конечно, я не прочь узнать свои права и обязанности. Но сперва я хотел бы найти ту девушку.

— Девушку?

— Она сидела на скамье, когда я вошел. И дала мне пистолет.

Мистер Френдлер удивленно воззрился на него.

— Гражданин, вы ошибаетесь. Сегодня в конторе вообще не было женщин.

— Она сидела на скамье рядом с этими тремя мужчинами. Очень привлекательная темноволосая девушка. Вы не могли не заметить ее.

— Я определенно заметил бы ее, если бы она здесь была, — сказал Френдлер, часто мигая. — Но, как я уже говорил, в этом помещении не было и духу женщины.

Баррент посмотрел на него и вытащил из кармана пистолет.

— В таком случае откуда эта штука?

— Я его вам одолжил, — ответил Френдлер. — Рад, что вы успешно сумели им воспользоваться, но теперь попрошу вернуть.

— Вы лжете, — процедил Баррент, сжав оружие. — Спросим у этих людей. Куда ушла девушка?

Один из мужчин поднял угрюмое небритое лицо и сказал:

— О какой девушке вы говорите. Гражданин?

— О той, что сидела вот тут.

— Здесь никого не было. Рафаэль, ты видел женщину на скамейке?

— Только не я, — ответил Рафаэль. — А я сижу здесь с десяти утра.

— И я не видел, — вставил третий. — А у меня отличное зрение.

Баррент повернулся к Френдлеру.

— Почему вы лжете мне?

— Я сказал истинную правду. Пистолет вам одолжил я, потому что это моя привилегия как президента Общества по охране жертв. А теперь попрошу его обратно.

— Нет, — отрезал Баррент. — Пистолет будет у меня, пока я не найду девушку.

— Это не очень разумно, — произнес Френдлер и поспешно добавил: — Я имею в виду, что в данных обстоятельствах кража не прощается.

— Рискну, — бросил Баррент и покинул Общество по защите жертв.

Глава 5

Барренту требовалось время, чтобы оправиться от бурного вступления в омегианскую жизнь. Начав с бесправного положения новоприбывшего, посредством убийства он стал владельцем магазина противоядий. Из забытого прошлого на планете Земля его зашвырнули в шаткое настоящее мира преступников, дав смутное представление о сложной иерархической структуре и узаконенной программе убийств. Он обнаружил в себе определенную уверенность и неожиданное проворство с оружием. Баррент понимал, что надо еще очень много узнать о себе, Омеге и Земле, и надеялся прожить достаточно долго, чтобы успеть сделать это.

Но сперва главное. Нужно зарабатывать на жизнь. Необходимо стать специалистом по ядам и противоядиям.

На помощь пришла литература. В книгах описывались растительные яды, известные на Земле, такие, как вонючий морозник, чемерица, паслен и тисовое дерево. Болиголов и вызываемые им предсмертные судороги. Синильная кислота миндаля и дигиталин пурпурной наперстянки. Ужасающе эффективная волчья отрава со смертельной дозой аконита и экстракты таких грибов, как бледная поганка и мухомор, не говоря уже о чисто омегианских ядах типа красноголовника или цветущей лилии морталис.

Но знать растительные яды, хотя и бесчисленные в своих вариациях, было мало. Оставались еще ядовитые животные — птицы, пауки, змеи, скорпионы и гигантские осы. Множество минеральных ядов вроде мышьяка, ртути, висмута. Едкие нитраты, гидрохлориды, кислоты. Очищенные от всяких примесей стрихнин, муравьиная кислота, тиоциамин, белладонна. Да плюс противоядия от всех этих веществ. Баррент изучал книги, размышлял… И с некоторой нервозностью обслуживал своих первых клиентов. Он обнаружил, что многие его опасения беспочвенны. Вместо десятков смертельных веществ, рекомендованных Институтом ядов, большинство отравителей прибегало к мышьяку м стрихнину — недорогим, проверенным и очень болезненным. У синильной кислоты легкоразличимый запах, ртуть трудно ввести в организм, а едкие вещества, хотя и вполне эффективные, весьма опасны в обращении.

Волчья отрава и мухомор, конечно, превосходны; нельзя сбрасывать со счетов белладонну, да и бледная поганка и вонючий морозник не лишены особого, мрачного очарования. Но то были яды старого, праздного времени. Нетерпеливое молодое поколение — и особенно женщины (они составляли на Омеге девять десятых отравителей) — довольствовалось простыми средствами.

Омегианские женщины были консервативны. Их не трогала утонченная изысканность отравительского искусства. Средства вообще не интересовали их; только цели — как можно быстрее и дешевле. Женщины Омеги отличались рациональностью. И хотя страстные теоретики в Институте ядов пытались продавать фантастические микстуры контактных адов типа трехдневной плесени и неустанно трудились над составлением сложнейших композиций, те с трудом находили сбыт. Простой мышьяк и быстродействующий стрихнин продолжали оставаться столпами торговли, что существенно облегчало работу Баррента.

Осложнения возникали с мужчинами, которые отказывались верить, что они отравлены подобными банальными ядами. В таких случаях Баррент прописывал массу различных корешков, трав, листьев и крошечную гомеопатическую дозу яда, неизменно совмещая это с нейтрализующими и рвотными агентами.

Вскоре Баррента навестили Дэнис Фоэрен и Джо. Фоэрен получил временную работу в доках по разгрузке рыбачьих судов, а Джо организовал ночную игру в покер среди государственных служащих Тетрахида. Ни тот, ни другой не поднялись заметно в статусе; без убийства на своем счету они были лишь Жителями Второго Класса и нервничали при встрече со Свободным Гражданином, но Баррент вел себя как равный. Это были его единственные друзья на Омеге, и он не собирался терять их из-за неравенства в социальном положении.

Правила и обычаи Тетрахида оставались загадкой за семью печатями. Даже Джо не мог узнать что-нибудь определенное от своих друзей на государственной службе. На Омеге закон хранился в тайне. Опытные использовали его знание против вновь прибывших. При помощи неравенства и культивируемого невежества власть и привилегии оставались в руках старейших жителей. Конечно, движение наверх не остановить. Но его можно замедлить и сделать чрезвычайно опасным.

Хотя магазин требовал много времени, Баррент настойчиво искал девушку, которая ему помогла. Пока у него не было даже доказательств, что она существовала.

Он познакомился с владельцами соседних магазинов. Веселый усатый молодой человек по имени Деймонд Гаррисбург распоряжался в продовольственном. Весьма обыденная и мирная профессия, но, как говорил Гаррисбург, даже преступники должны есть. Следовательно, необходимы фермеры, перевозчики, упаковщики и магазины. Гаррисбург утверждал, что его бизнес ничем не уступает присущей Омеге индустрии смерти. Кроме того, дядя жены Гаррисбурга был Министром Публичных Работ. Через него Гаррисбург рассчитывал получить сертификат на убийство. С этим важным документом он мог совершить свое обязательное преступление и подняться до статуса Привилегированного Гражданина.

Баррент поддакивал и кивал, но сомневался, не отравит ли сперва Гаррисбурга его жена, худая бойкая женщина. Похоже, она недолюбливала мужа, а развод на Омеге был запрещен.

Другой сосед, Тем Ренд, был долговязым бодрым мужчиной около сорока. От левого глаза почти до уголка рта тянулся шрам — подарок от желающего подняться в положении. Желающий не на того напал. Тем Ренд владел магазином оружия, постоянно практиковался и всегда носил при себе образчики своих товаров. Тем мечтал стать членом Гильдии Убийц. Он уже подал заявление и имел шансы быть принятым в эту старейшую и суровую организацию через несколько месяцев. У него Баррент купил оружие. По совету Ренда он выбрал игло-лучевик Джамисона-Тира, быстродействующий и аккуратный, развивающий мощность пули крупного калибра. Конечно, у него не было такого рассеяния, как у теплового оружия Хаджи, способного поражать в шести дюймах от цели. Но широкотепловое оружие поощряло неточность. Из такого мог стрелять любой, а чтобы эффективно использовать иглолучевик, необходима постоянная практика. И практика себя оправдывала: опытный стрелок из иглолучевика стоил двух с широкотепловым оружием.

Баррент внял совету, идущему от будущего Убийцы и владельца оружейного магазина. Долгие часы он проводил в тире Ренда.

Надо было многое знать и еще больше делать только для того, чтобы выжить. Баррент не возражал против тяжелой работы, пока она имела серьезную цель. Он надеялся, что некоторое время все будет спокойно и передышка позволит догнать в знаниях старожилов. Но на Омеге нет ничего стабильного.

Однажды днем Баррент принял необычно выглядящего посетителя: лет пятидесяти, плотного, со строгим лицом. Гость был одет в красную рясу до колен и сандалии. С пояса свисали маленькая черная книжечка и кинжал с красной рукояткой. От человека веяло силой и властью. Баррент был не в состоянии определить его статус.

— Я собирался закрывать, сэр. Но если вы желаете что-нибудь купить…

— Я пришел не за покупками, — перебил посетитель. Он позволил себе легкую улыбку. — Я пришел продать.

— Продать?

— Я священник, — сказал человек. — Вы новичок в моем районе. Я не видел вас на службах.

— Я ничего не знал о…

Священник поднял руку.

— И по церковному, и по светскому закону неведение не служит оправданием. Напротив, неведение может быть наказано как акт намеренного пренебрежения по параграфу 23 Всеобщей Персональной Ответственности. — Он снова улыбнулся. — Тем не менее вопрос дисциплинарного взыскания пока не стоит.

— Рад слышать, сэр, — сказал Баррент.

— Зовите меня Дядей, — сказал священник. — Я Дядя Ингмар, и я пришел, чтобы рассказать об ортодоксальной религии Омеги, являющейся культом трансцендентального Зла.

— Буду счастлив узнать о религии Зла, Дядя, — произнес Баррент. — Разрешите пригласить вас в гостиную?

— Конечно, Племянник, — ответил священнослужитель и последовал за Баррентом.

Глава 6

— Зло, — сказал Дядя Ингмар после того, как удобно устроился в лучшем кресле, — это та сила внутри нас, которая заставляет людей проявлять ловкость и выносливость. Культ Зла является культом самого себя и потому единственно верным культом. Личность, которой мы поклоняемся, есть идеальное социальное существо, человеческое содержимое в нише общества, готовое ухватить любую возможность продвижения; человек, принимающий смерть с достоинством и убивающий без унизительного чувства жалости. Зло есть действительное отражение безразличной и бесчувственной Вселенной. Зло вечно и неизменно, хотя проявляется в различных формах многообразной жизни.

— Не угодно ли немного вина. Дядя? — предложил Баррент.

— Благодарю вас. Как бизнес?

— Прекрасно. Правда, на этой неделе, пожалуй, вяло.

— Люди уже не проявляют особого интереса к отравлению, — заметил священник, задумчиво потягивая вино. — То ли дело, когда я был мальчишкой, только что высланным с Земли… Однако я отвлекся.

— Слушаю вас. Дядя.

— Мы поклоняемся Злу, — сказал Дядя Ингмар. Этому воплощению Великого Черного, страшному, увенчанному рогами надсмотрщику наших дней и ночей. В Великом Черном мы находим семь главных грехов, сорок преступлений и сто один порок. Мы, несовершенные существа, стремимся вести себя по его образу и подобию. И иногда Великий Черный вознаграждает нас, являясь в ужасной красоте своей огненной плоти. Да, Племянник, мне посчастливилось видеть его. Два года назад он появился на Играх, и за год до того.

Священник задумался о божественном явлении. Затем он сказал:

— Так как мы признаем в Государстве высшее проявление способности человека ко Злу, мы также поклоняемся Государству, как сверхчеловеческому, хотя и не божественному, созданию.

Баррент кивнул. Он все время боролся со сном. Низкий монотонный голос Дяди Ингмара, повествующий о таком распространенном понятии, как Зло, оказывал усыпляющее действие.

— Можно спросить, — бубнил Дядя Ингмар, — если Зло является величайшим достижением человеческой натуры, зачем тогда Великий Черный позволяет существовать Добру? Проблема Добра веками волновала непросвещенных. Сейчас я отвечу.

— Да, Дядя? — произнес Баррент, тайком ущипнув себя, чтобы отогнать сон.

— Но сперва, — продолжал священник, — давайте дадим определение понятий. Давайте исследуем природу Добра. Давайте смело и безбоязненно изучим нашего противника и раскроем его истинные черты.

— Да, — кивнул Баррент. Его веки налились свинцом. Он потер глаза и попытался слушать.

— Добро есть состояние иллюзии, — вещал Дядя Ингмар, — которое приписывает человеку несуществующие альтруизм и жалость. Как мы докажем иллюзорную природу Добра? Очень просто: во Вселенной существуют только человек и Великий Черный, и поклоняться Великому Черному — значит поклоняться окончательному выражению себя. Таким образом, показав, что Добро есть иллюзия, необходимо признать его свойства несуществующими. Понимаете?

Баррент не ответил.

— Вы понимаете? — повторил священник резко.

— А? — произнес Баррент. Он дремал с открытыми глазами. Затем он заставил себя очнуться и сумел сказать: — Да, Дядя, я понимаю.

— Превосходно. Теперь спрашиваем: почему Великий Черный позволяет даже иллюзии Добра существовать во Вселенной Зла? И ответ — в Законе Необходимых Противоположностей, ибо Зло нельзя определить как таковое без обязательного контраста. Лучший контраст — противоположность. А противоположность Зла есть Добро. — Священник торжествующе улыбнулся. — Все совершенно ясно, не правда ли?

— Конечно, Дядя, — согласился Баррент. — Не хотите ли еще немного вина?

— Ах, буквально капельку, — сказал священник.

Еще десять минут он рассказывал Барренту о естественном и прекрасном Зле, присущем обитателям полей и лесов, и советовал ему следовать в поведении примеру этих простых созданий. Наконец он кончил и поднялся.

— Очень рад приятной беседе, — сказал священник, тепло пожимая руку Баррента. — Могу я рассчитывать на ваше присутствие в ночных службах по понедельникам?

— Службах?

— Конечно. Каждый понедельник, ровно в полночь, мы служим Черную Мессу. После этого Девы готовят закуску, мы танцуем и устраиваем хоровое пение. Это очень весело. — Он широко улыбнулся. — Поклонение Злу может быть приятным.

— Да, естественно, — подтвердил Баррент. — Я приду.

Он проводил священника до двери и затем надолго задумался над тем, что сообщил ему Дядя Ингмар. Без сомнения, присутствие на службах необходимо. Практически обязательно. Он только надеялся, что Черная Месса не будет так адски скучна, как ингмаровское разъяснение Зла.

Священник приходил в пятницу. Следующие два дня Баррент был занят — он получил партию гомеопатических средств от своего агента в Кровавом переулке. Надо было рассортировать и классифицировать их, а затем разложить по ящикам.

В понедельник по пути в магазин после ленча Барренту показалось, что он увидел ту девушку. Он бросился за ней, но потерял в толпе.

Придя к себе, Баррент нашел подсунутое под дверь письмо. Это было приглашение из Магазина Снов. Текст гласил:

«Дорогой Гражданин, мы счастливы возможности приветствовать вас в нашем районе и предложить услуги, как мы надеемся, лучшего Магазина Снов на Омеге. Сны на любой тип и вкус — и по удивительно низкой цене. Мы специализируемся на снах-воспоминаниях о Земле.

Уверены, что как Свободный Гражданин вы непременно захотите воспользоваться нашими услугами. Надеемся, что это произойдет в течение недели. Владельцы».

Баррент отложил письмо. Он не имел ни малейшего понятия, что представляет собой Магазин Снов. Предстоит это узнать. Хотя приглашение было составлено очень вежливо, в нем чувствовалась повелительность. Очевидно, посещение Магазина Снов являлось одной из обязанностей Свободного Гражданина.

Конечно, обязанность может оказаться и удовольствием. Настоящее восстановление памяти о Земле стоило бы любых денег. Но с этим можно пока подождать. Сегодня — Черная Месса, и его присутствие там определенно требуется.

Баррент покинул магазин в одиннадцать вечера, собираясь немного погулять по Тетрахиду перед службой, начинающейся в полночь.

Он вышел на прогулку вполне довольный собой. И едва не погиб.

Глава 7

Стояла жаркая, душная ночь. На темных, пустынных улицах — ни малейшего дуновения ветерка. Большинство жителей Тетрахида пряталось в прохладе своих квартир. С Баррента градомкатил пот, хоть он и был одет только в шорты, черную рубашку и сандалии.

Мимо промчалась группа людей. В этом поспешном бегстве при жаре, когда и идти-то было трудно, чувствовалась паника. Баррент попытался узнать, в чем дело, но никто не останавливался. Только один старик крикнул через плечо:

— Убирайся с улицы, идиот!

— Почему? — спросил его Баррент.

Старик что-то неразборчиво прорычал и скрылся.

Баррент нервно сжал рукоять иглолучевика. Что-то происходит. Теперь ближайшее убежище — церковь. Пожалуй, лучше продолжить путь, держась наготове, чтобы отразить любое нападение.

Через несколько минут Баррент оказался один в зашторенном городе. Он шел посреди улицы, вынув иглолучевик из кобуры. Возможно, наступает какой-нибудь праздник типа Дня Посадки. Все возможно на Омеге…

Легкий ветерок всколыхнул стоячий воздух. Ветерок исчез и вернулся уже окрепший, заметно охлаждая раскаленные улицы. Баррент почувствовал, как высыхают его грудь и спина.

Несколько минут климат Тетрахида был необычайно приятным.

Холодный воздух подул с вершин гор, и температура упала градусов на десять.

«Странно, — подумал Баррент. — Лучше поскорее добраться до церкви».

Он прибавил шагу, а температура все снижалась. На улицах появились первые сверкающие признаки мороза.

Холоднее стать не может, решил Баррент.

Он оказался не прав. Студеный зимний ветер завыл в переулках, повалил снег. Продрогший до костей Баррент бежал по пустым улицам, а рассвирепевший ветер догонял и подстегивал его. Дороги коварно блестели. Он поскользнулся и упал, а поднявшись, пошел медленнее.

Сквозь неплотно закрытое окно Баррент увидел свет и заколотил по ставням, но изнутри не раздалось ни звука. Он осознал, что жители Тетрахида никогда не помогают друг другу; чем больше людей умрет, тем больше шансов выжить у оставшихся. И Баррент продолжал бежать, чувствуя, как ноги превращаются в два чурбана.

Ветер взревел, и градина величиной с кулак упала на землю. У Баррента уже не хватало сил для бега. Теперь он мог лишь идти в замерзшем белом мире и надеяться, что успеет добраться до церкви.

Он шел часы и годы. Однажды он миновал покрытые инеем тела двух мужчин, привалившихся к стене. Эти остановились.

Баррент снова заставил себя бежать. В боку кололо как ножом, а холод поднимался по рукам и ногам. Скоро стужа достигнет груди, и наступит конец.

Потом Баррент вдруг обнаружил, что лежит на ледяной земле и безжалостный ветер выдувает последние крохи тепла.

В конце улицы виднелись красные огни церкви. Он пополз к ним на четвереньках, отталкиваясь руками, двигаясь механически, уже ни на что не надеясь. Он полз и полз, а мерцающий огонек все так же светил вдалеке.

Но Баррент продолжал ползти и наконец достиг двери. Он поднялся на ноги и повернул ручку.

Дверь была заперта.

Он бешено заколотил кулаками, и панель откатилась. На него смотрел человек: затем панель снова закрылась. И больше не открывалась. Чего они ждут там, внутри? Что случилось? Баррент попытался вновь стучать, но потерял равновесие, упал и лишился сознания.

Баррент очнулся на койке. Двое мужчин массажировали его руки и ноги, сверху нависло широкое темное лицо Дяди Ингмара — озабоченное и внимательное.

— Вам лучше? — спросил Дядя Ингмар.

— Кажется, — произнес Баррент. — Почему вы так долго не открывали дверь?

— Мы вовсе не собирались открывать ее, — сообщил священник. — Закон запрещает помогать посторонним в беде. А формально вы посторонний, так как еще не вступили в общину.

— Тогда почему меня впустили?

— Мой ассистент заметил, что у нас круглое число молящихся. А требуется число некруглое, желательно оканчивающееся на тройку. Когда церковный и светский законы вступают в противоречие, светский должен уступить. И мы впустили вас, несмотря на правила.

— Странные правила, — сказал Баррент.

— Вовсе нет. Они предназначены для поддержания постоянного уровня населения. Омега бесплодная планета, а приток заключенных увеличивает население в ущерб старейшим обитателям.

— Это нехорошо, — упорствовал Баррент.

— Вы будете думать по-другому, когда станете старожилом, — заверил Ингмар. — А судя по вашей живучести, вы им станете.

— Возможно, — согласился Баррент. — Но что случилось? Температура, должно быть, упала градусов на семьдесят за пятнадцать мийут.

— На семьдесят шесть, если быть точным, — поправил Дядя. — Все очень просто. Омега эксцентрически движется вокруг системы двойной звезды. Дальнейшая нестабильность связана с физическими особенностями планеты, расположением гор и морей. Результатом является ужасный климат, характеризующийся резкими скачками температуры… Идеальный карательный мир, — гордо добавил Дядя Ингмар. — Опытные жители предчувствуют изменение температуры и идут по домам.

— Это… адски… — Баррент не находил слов.

— Превосходное описание, — сказал священник. — Это адски и поэтому соответствует поклонению Великому Черному. Если вы чувствуете себя лучше, гражданин Баррент, пора начинать службу.

Баррент кивнул и последовал за священником в главную часть церкви.

После пережитого Черная Месса казалась скучнейшей процедурой. Баррент продремал всю проповедь.

— Поклонение Злу, — вещал Дядя Ингмар, — не следует блюсти единственно по ночам понедельника. Наоборот! Реализовывать Зло должно ежедневно. Не каждому дано быть великим грешником, но пусть это вас не огорчает и не расхолаживает. Мелкие пакости, совершаемые регулярно, переходят в большой, угодный Великому Черному грех. Не следует забывать, что выдающиеся нечестивцы, даже демонические святые, часто начинали весьма скромно. Разве Трастус не был рядовым лавочником, обманывающим покупателей? Кто мог ожидать, что этот заурядный человек станет Кровавым Убийцей с Торндайкской Дороги? А кто мог вообразить, что доктор Лойенд будет крупнейшим авторитетом по применению пыток? Настойчивость, упорство и набожность позволили этим людям подняться до положения правой руки Великого Черного. Следовательно, — заключил Дядя Ингмар, — зло есть в такой же мере занятие бедных, как и богатых.

На этом проповедь закончилась. Баррент проснулся, когда для благоговейного обозрения вынесли святыни — кинжал с красной рукояткой и жабу. Во время показа магической пентаграммы он снова заснул.

Наконец церемония приблизилась к завершению. Были зачитаны имена демонов зла: Ваол, Форкас, Буэр, Маркознас, Астарот и Бегемот. Дядя Ингмар выразит сожаление об отсутствии девственницы для жертвоприношения на Красном Алтаре.

— Наши фонды, — сказал он, — недостаточны для покупки девственницы-пеонки с государственным сертификатом. Тем не менее я надеюсь, что в следующий понедельник нам удастся провести обряд полностью. Мой ассистент сейчас пройдет среди вас…

У ассистента была специальная тарелка с черной каймой. Подобно другим прихожанам, Баррент не поскупился. Дядя Ингмар был явно раздражен отсутствием девственницы для приношения. Еще немного, и он решит закласть одного из верующих, девственен тот или нет.

На танцы и хоровое пение Баррент не остался. Когда служба кончилась, он осторожно высунул голову за дверь. Температура поднялась, и лед уже стаял. Баррент пожал руку священнику и поспешил домой.

Глава 8

Барренту хватало потрясений и сюрпризов Омеги. Он не отходил от магазина, много работал и держался настороже. У него появилось шестое чувство — чувство опасности.

По ночам, когда двери и окна были накрепко заперты и включена тройная сторожевая система, Баррент лежал на постели и старался вспомнить Землю. Тычась в туманную завесу памяти, он находил мучительно-дразнящие осколки картин: шоссе, уходящее к солнцу, колоссальный город, корпус космического корабля. Но видения возникали на мельчайшую долю секунды и исчезали.

Субботним вечером к Барренту пришли Джо, Дэнис Фоэрен и сосед Тем Ренд. Покерная Джо процветала, и он сумел взяткой купить положение Свободного Гражданина. Фоэрен был слишком неповоротлив и прям, он оставался в ранге Жителя. Но Тем Ренд обещал взять этого взломщика в помощники, когда его примут в Гильдию Убийц.

Вечер начался приятно, но кончился, как обычно, спором о Земле.

— Послушайте, — сказал Джо, — мы все знаем, что из себя представляет Земля. Это комплекс гигантских плавающих городов, троенных на искусственных островах в различных океанах.;

— Нет, города стоят на земле, — поправил Баррент.

— На воде, — не согласился Джо. — Люди вернулись к морю. У каждого есть специальный кислородный адаптатор, который позволяет дышать под водой. Суша больше не используется. Море снабжает…

— Все не так, — возразил Баррент. — Я помню большие города, но они на земле.

— Вы оба не правы, — сказал Фоэрен. — Зачем Земле сдались эти города? Их бросили сотни лет назад. Земля теперь большой парк. У каждого свой дом и несколько акров сада. Разрослись леса и джунгли. Люди живут в ладу с природой, вместо того чтобы пытаться покорить ее. Разве не так. Тем?

— Почти, но не совсем, — произнес Тем Ренд. — Города еще существуют, но они под землей. Колоссальные подземные заводы и поля. А остальное все — как сказал Фоэрен.

— Никаких заводов больше нет, — упрямо настаивал Фоэрен. — Они не нужны. Любые товары, которые требуются человеку, производятся мысленным волеизъявлением.

— Говорю вам, — вмешался Джо, — что вспоминаю плавающие города! Я жил в секторе Нимул острова Пасифаи.

— Думаешь, это что-нибудь доказывает? — спросил Ренд. — Я помню, что работал на восемнадцатом подземном уровне Нового Чикаго. Моя рабочая норма была двадцать дней в году. Остальное время я проводил снаружи, в лесах…

— Ты ошибаешься. Тем, — сказал Фоэрен. — Никаких подземных уровней нет. Мой отец был контролером третьего класса. Когда нам что-нибудь было нужно, отец думал об этом, вот и все. Он обещал научить меня, но, похоже, ему это не удалось.

— У кого-то из нас фальшивые воспоминания, — подытожил Баррент.

— Точно, — подтвердил Джо. — Но вопрос, кто из нас прав?

— Мы никогда не узнаем, — произнес Ренд, — если не вернемся на Землю.

На том дискуссия закончилась.

* * *

В конце недели Баррент получил второе, более настоятельное приглашение из Магазина Снов. Он проверил температуру; умудренный жизнью, достал теплую одежду и пошел.

Магазин Снов был расположен на проспекте Смерти. Баррент оказался в маленькой, пышно обставленной приемной. Молодой человек за полированным столом одарил его натянутой улыбкой.

— Чем могу служить? Мое имя Нанис Аркдраген, помощник управляющего по ночным снам.

— Я бы хотел узнать, что при этом происходит, — попросил Баррент. — Как получается сон, какого он типа и тому подобное.

— Конечно, — сказал Аркдраген. — Мы все объясним. Гражданин…

— Баррент. Уилл Баррент.

Аркдраген сверился со списком на столе и кивнул.

— Наши сны протекают под действием наркотиков на мозг и центральную нервную систему. Существует множество препаратов, дающих желаемый эффект. Среди наиболее полезных — героин, морфий, опиум, кока, гашиш и пейот. Все это земные продукты. Только на Омеге находят черный сонник, гондир, мание, тринаркотин, джедаль и различные производные кармоидной группы.

— Понимаю, — сказал Баррент. — Итак, вы продаете наркотики.

— Ни в коем случае! — возразил Аркдраген. — Ничего такого вульгарного и грубого. В древние времена на Земле люди сами принимали наркотики. Результирующие сны были необязательны и случайны по натуре. Никто не знал, что увидит во сне, испытает ли ужас или наслаждение. С приходом современного Магазина Снов всякая неопределенность исчезла. В наши дни наркотики тщательно выбраны, измерены и смешаны индивидуально для конкретного потребителя.

Каждое вещество имеет свое действие — от нирваноподобного спокойствия черного сонника и цветных галлюцинаций тринаркотина до сексуальных фантазий, вызываемых морфием, и снов кармоидной группы о Земле.

— Сны-воспоминания меня и интересуют, — сказал Баррент.

Аркдраген нахмурился.

— На первый раз советую воздержаться.

— Почему же?

— Сны о Земле более опасны для нарушения нервной системы, чем любая другая продукция воображения. Обычно рекомендуется приобрести предварительно иммунитет. Я бы предложил для первого визита приятные сексуальные фантазии.

— Мне нужны сны о Земле, — повторил Баррент.

— Но у вас нет даже склонности! — воскликнул Аркдраген.

— А склонность обязательна?

— Она важна, — объяснил Аркдраген. — Все наши препараты образуют привычку, как того требует закон. Видите ли, чтобы по-настоящему оценить наркотик, надо чувствовать в нем нужду, что в огромной степени увеличивает удовольствие. Вот почему я предлагаю вам для начала приятные сексуальные фантазии.

— Сон о Земле, — потребовал Баррент.

— Очень хорошо, — раздраженно произнес Аркдраген. — Но мы не несем ответственности за возможные травмы.

Он повел Баррента по длинному коридору. Из-за многочисленных дверей по обеим сторонам слышались страстные стоны удовольствия.

— Переживальщики, — бросил Аркдраген без дальнейших пояснений и ввел Баррента в открытую комнату в конце коридора, где читал книгу бородатый мужчина.

— Добрый вечер, доктор Уайн. Это Гражданин Баррент. Первое посещение. Настаивает на снах о Земле.

Аркдраген повернулся и ушел.

— Хорошо, — сказал доктор, — устроим. — Он отложил книгу. — Ложитесь сюда.

Посреди помещения находился большой стол. Над ним висел какой-то мудреный аппарат. Вдоль стен стояли стеклянные шкафы, заполненные квадратными склянками, напоминающими Барренту емкости с противоядиями.

Он лег. Доктор Уайн провел обычное обследование, затем определил степень неустойчивости, гипнотический индекс, реакции на одиннадцать основных наркогрупп. Результаты он записал в блокнот, сверился с таблицами, прошел в кабинет и начал готовить смесь.

— Это опасно? — спросил Баррент.

— Необязательно, — ответил доктор Уайн. — Вы достаточно здоровы. У вас высокий показатель устойчивости. Конечно, случаются эпилептические припадки — возможно, вследствие кумулятивных аллергических реакций. Определенные побочные эффекты приводят к умопомешательству и даже к смерти. А некоторые клиенты остаются в своих снах, и их невозможно извлечь из этого состояния. С моей точки зрения, мы можем квалифицировать последнее как форму сумасшествия, хотя на самом деле оно таковым не является.

Доктор кончил готовить смесь. Теперь он заполнял препаратом шприц.

У Баррента появились серьезные сомнения в разумности всего предприятия.

— Может быть, отложим? — сказал он. — Я не уверен, что…

— Ни о чем не беспокойтесь, — утешил доктор. — Вы пришли в наилучший Магазин Снов на Омеге. Расслабьтесь. Напряженные мышцы могут вызвать столбнячные конвульсии.

— Мистер Аркдраген, наверное, был прав, — сказал Баррент. — Пожалуй, мне не следует требовать сон о Земле при первом посещении. Он объяснил, что это крайне опасно.

— Что такое жизнь без риска? Кроме того, наиболее распространенными последствиями являются травмы мозга и разрушение кровеносных сосудов, а мы прекрасно оснащены для борьбы с ними.

Он нацелил шприц на левую руку Баррента.

— Я передумал, — заявил Баррент и начал вставать.

Доктор Уайн проворно вонзил иглу ему в руку.

— В Магазине Снов не меняют решений. Расслабьтесь…

Баррент расслабился, лег на постель и услышал звон в ушах. Он попытался сфокусировать внимание на лице доктора, но лицо изменилось.

* * *

Округлое мясистое лицо было дружелюбным и обеспокоенным.

— Уилл, — произнес Советник, — ты должен быть осторожен. Тебе надо научиться сдерживать свои порывы.

— Знаю, сэр, — сказал Баррент. — Просто я так разозлился, что…

— Уилл!

— Хорошо, — произнес Баррент. — Я буду следить за собой.

Он вышел из здания университета и направился в город. Это был фантастический город небоскребов и многоэтажных улиц, сверкающий город серебряных и алмазных домов, гордый город, повелевающий жизнью стран и планет. Баррент шел по третьему уровню и с ненавистью думал об Эндрю Теркалере.

Из-за Теркалера и его необъяснимой ревности заявление Баррента о приеме в Корпус Космических Исследований было отклонено. И Советник оказался бессилен — Теркалер имел слишком большое влияние на Приемную Комиссию.

Должно пройти полных три года, прежде чем Баррент снова сможет подать заявление. А пока он привязан к Земле и сидит без работы.

Теркалер!..

Баррент сошел с пешеходной дорожки и воспользовался экспрессом в Сантэ. Стоя на мчащейся ленте, он сжимал в кармане оружие. Запрещенное оружие.

Он решил убить Теркалера.

Картина расплылась. Сон померк. Потом Баррент внезапно увидел себя целящимся в худого человека.

Информатор, безликий и неумолимый, заметил преступление и сообщил в полицию. Полицейские в серой форме схватили его, повели в суд. Судья с двоящимся пергаментным лицом вынес приговор о вечной ссылке на Омегу и отдал обязательный приказ об очистке памяти.

Затем сон превратился в калейдоскоп ужаса. Баррент карабкался по скользкому столбу, по отвесному склону горы, по ровной гладкой стене. Его догонял труп Теркалера с разверзнутой грудью. С двух сторон поддерживали безликий информатор и бледный судья.

Баррент бежал по горе, по улице, по крыше; преследователи держались вплотную. Он заскочил в бесформенную желтую комнату, захлопнул и запер дверь. А обернувшись, увидел, что запер себя с трупом Теркалера. Голова его была покрыта красной и оранжевой плесенью, в открытой ране в груди зацветал гриб. Труп дернулся, потянулся вперед, и Баррент бросился в окно.

— Выходите, Баррент. Выходите из сна.

У Баррента не было времени слушать. Окно превратилось в крутой скат, и он соскользнул по его полированной поверхности в амфитеатр. Здесь, через серый песок, на колодах рук и ног, к нему полз труп. Неподалеку сидели рядышком судья и информатор.

— Он застрял.

— Я предупреждал его.

— Выходите из сна, Баррент. Говорит доктор Уайн. Вы на Омеге, в Магазине Снов. Очнитесь. У вас еще есть шанс, если вы немедленно соберетесь Омега? Сон? Некогда думать об этом! Баррент плыл по черному зловещему озеру. Прямо за ним плыли информатор и судья. Они поддерживали покойника, чья кожа медленно отваливалась от тела.

— Баррент!

Озеро превращалось в густой студень, который прилипал к рукам и ногам и забивал рот, а судья, информатор и труп…

* * *

Баррент очнулся на постели в Магазине Снов. Над ним стоял доктор Уайн. Рядом была сестра со шприцем и кислородной маской. За ней виднелся Аркдраген, вытирающий со лба испарину.

— Мы уже не надеялись, что вы выкарабкаетесь, — произнес доктор Уайн.

— Я предупреждал его, — сказал Аркдраген и вышел из комнаты.

Баррент сел.

— Что случилось?

Доктор Уайн пожал плечами.

— Трудно сказать. Возможно, вы были склонны к кольцевой реакции; а иногда попадаются наркотики с примесями. Но подобное практически не повторяется. Поверьте мне. Гражданин Баррент, наркотические ощущения чрезвычайно приятны. Я уверен, что во второй раз вы восхититесь.

Все еще потрясенный, Баррент был совершенно убежден, что второго раза не будет. Любой ценой он не допустит повторения кошмара.

— У меня теперь образовалась привычка? — спросил он.

— О нет, — ответил доктор Уайн. — Привычка вырабатывается с третьего или четвертого посещения.

Баррент поблагодарил его и вышел. Проходя мимо Аркдрагена, он спросил, сколько должен.

— Ничего, — сказал Аркдраген. — Первый визит бесплатно.

Баррент покинул Магазин Снов и поспешил домой. Ему было над чем подумать. Появилось доказательство, что он совершил преднамеренное убийство.

Глава 9

Одно дело — обвинение в убийстве, которого ты за собой не чувствуешь; совсем другое — помнить совершенное преступление. Такому свидетельству нельзя не поверить.

Перед посещением Магазина Снов Баррент еще сомневался в предъявленном обвинении, допуская в крайнем случае, что убил человека во внезапной вспышке гнева. Но задумать и осуществить хладнокровную расправу…

Почему он сделал это? Выходит, желание отомстить оказалось таким сильным, что заставило сбросить оковы цивилизации?.. Он убил, кто-то донес, и судья приговорил его к Омеге. Он —, убийца на планете преступников. Следовательно, чтобы жить припеваючи, ему достаточно просто следовать своим природным наклонностям.

И все же Барренту приходилось очень трудно. У него не было ни малейшей тяги к кровопролитию. В День Свободного Гражданина он, хотя и выходил вооруженный на улицу, не мог заставить себя застрелить кого-нибудь из низших классов. Он не хотел убивать!

Баррент обратился к психиатру, который сообщил, что его неприязнь к убийству коренится в несчастном детстве. Фобия затем была осложнена перенесенной в Магазине Снов травмой. Из-за этого убийство, величайшее социальное достижение, стало ему противно. Невроз гуманности в человеке, великолепно приспособленном к убийству, приведет, сказал психиатр, к его, Баррента, уничтожению.

Психиатр предложил лечение в санатории для непреступников. Баррент посетил санаторий и увидел сумасшедших, восславляющих здоровые игры, святость жизни и прочую чушь. У него не появилось желания присоединиться к ним. Возможно, он болен, но не так!

Друзья предупреждали, что пассивность может накликать беду. Баррент соглашался, но питал надежду, что при помощи только необходимых убийств сумеет не привлечь внимания высокопоставленных лиц, следящих за соблюдением закона.

Несколько недель план его, казалось, имел успех. Баррент игнорировал все более настойчивые приглашения в Магазин Снов и не посещал служб. Торговля процветала, и он проводил свободное время, изучая редкие яды и практикуясь в стрельбе. Часто Баррент думал о девушке — доведется ли им встретиться?

И думал о Земле. В иные минуты ему виделись дубы, просвечивающая сквозь ивы река, большое каменное здание… Воспоминания наполняли его невыносимой тоской. Как и большинством обитателей Омеги, им владело страстное желание вернуться домой.

А это было невозможно.

Летели дни, и когда беда пришла, она пришла неожиданно.

Однажды ночью раздался громкий стук в дверь. Четверо в форме сообщили полусонному Барренту, что он арестован.

— За что? — спросил Баррент.

— Отсутствие склонности к наркотикам. Три минуты на сборы.

— Какое наказание меня ждет?

— В суде узнаешь. — Охранник подмигнул своим приятелям и добавил: — Но единственный способ вылечить нерасположенца — убить его…

Баррент одевался.

* * *

Его привели в Департамент Юстиции. Приемная комната была разделена пополам высоким деревянным экраном, ибо основы омегианского правосудия гласили, что обвиняемый не должен видеть ни судей, ни свидетелей по его делу.

— Арестованный, встать.

Голос, вялый и равнодушный, раздавался из небольшого динамика. Баррент едва разбирал слова; интонации и выражение терялись, как и было задумано. Судья оставался анонимом.

— Уилл Баррент, — сказал судья, — вы предстали перед судом по основному обвинению в нерасположении к наркотикам и дополнительному — в отсутствии благочестия. По последнему у нас имеются показания священника. По основному — свидетельство Магазина Снов. Вы можете опровергнуть обвинения?

Баррент подумал и ответил:

— Нет, сэр, не могу.

— В настоящий момент вашу антирелигиозность можно не рассматривать, ибо это первый проступок. Но не расположение к наркотикам является главным преступлением против Государства. Непрерывное потребление наркотиков — обязательная привилегия каждого гражданина. Известно, что привилегии должны насаждаться, в противном случае они будут утеряны. А потерять привилегии — значит потерять краеугольный камень нашей свободы. Поэтому уклонение от них приравнивается к государственной измене.

Наступила пауза. Баррент, считавший свое положение безнадежным, слушал, затаив дыхание.

— Наркотики служат многим целям, — продолжал судья. — Излишне перечислять их достоинства. Но, говоря с точки зрения государства, необходимо отметить, что предрасположенное к ним население есть лояльное население, что наркотики являются основным источником доходов и вообще представляют весь наш образ жизни. Более того, я скажу, что нерасположенное меньшинство неизменно доказывало свою враждебность к родным омегианским организациям. Все это пространное объяснение, Уилл Баррент, для того, чтобы вы лучше поняли, в чем вас обвиняют.

— Сэр, — сказал Баррент, — я ошибался, избегая увлечения. Не буду ссылаться на незнание — мне известно, что закон не признает извинений. Но я самым искренним образом прошу суд дать мне возможность исправиться. Я прошу учесть, сэр, что мне еще не поздно приобрести привычку к наркотикам.

— Принимая во внимание все вышеизложенное, — произнес судья, — суд находит необходимым предоставить вам выбор. Первое решение карательное: вы лишаетесь правой руки и левой ноги во искупление преступления против Государства; но вы сохраняете жизнь.

Баррент сглотнул и спросил:

— А второе?

— Второе, некарательное, решение заключается в том, что вы должны пройти Суд Испытанием. В этом случае, если вы выживете, вам будет присвоен соответствующий ранг и предоставлено вытекающее из него положение в обществе.

— Я выбираю Суд Испытанием, — произнес Баррент.

— Очень хорошо, — сказал судья. — Да свершится правосудие.

Баррента увели. За спиной он услышал сдавленный смешок одного из охранников. Значит, выбор неправильный?

Может ли Суд Испытанием быть страшнее увечья?

Глава 10

Баррент стоял на каменном полу в огромном, ярко освещенном помещении. Ряды для зрителей, расположенные на некотором возвышении за барьером, были заполнены до отказа.

Ожил укрепленный высоко динамик:

— Дамы и господа, просим внимания! Сейчас начнется Суд Испытанием 642-ВГ223 между Гражданином Уиллом Баррентом и ГМЕ-213. Просим занять места.

В стене откинулась панель, и на арену вкатилась блестящая черная машина в форме полусферы в фут высотой.

— Заключенный Уилл Баррент добровольно выбрал Суд Испытанием. Инструмент правосудия, в данном случае ГМЕ-213, есть изумительное творение инженерного гения Омеги. Машина, или Макс, как ее называют многие друзья и поклонники, является орудием убийства завидной эффективности. В ее арсенале двадцать три разных способа умерщвления, в большинстве своем очень болезненных. В целях испытания она оперирует по принципу случайности. Это означает, что Макс не имеет свободы выбора. Способ нападения определяется наугад специальным аппаратом, действующим с замедлением до шести секунд.

Макс неожиданно двинулся в центр арены, и Баррент отошел.

— Заключенный, — продолжал динамик, — в состоянии деактивировать машину; в таком случае он выигрывает состязание и освобождается с сохранением всех прав и привилегий его нового статуса. Теоретически такая возможность существует. В среднем это случается три с половиной раза из ста.

Баррент оглядел галерею зрителей. Судя по одежде, все они, мужчины и женщины, принадлежали к верхушке Привилегированных Классов. А в первом ряду сидела девушка, которая дала ему оружие в день прибытия в Тетрахид. Она была такой же красивой, как ему запомнилась, но бледное овальное лицо ничего не выражало. Она смотрела на Баррента с бесстрастным любопытством человека, обнаружившего клопа.

— Состязание начинается! — объявил динамик.

У Баррента больше не было времени думать о девушке, потому что машина ожила.

Макс покатился к Барренту, заставляя того отступать к стене, и выдвинул шарнирную металлическую руку, заканчивающуюся лезвием. Рука рванулась вперед, но Баррент сумел уклониться и услышал, как проскрежетал по камню нож. Когда рука втянулась, Баррент смог вернуться к центру.

Он понимал, что машина уязвима только во время паузы, пока селектор выбирает способ убийства. Но как деактивировать гладкий бронированный механизм?

Макс начал приближаться, и теперь его металлическая шкура блестела зеленым веществом, в котором Баррент сразу узнал контактный яд. Он резко отпрыгнул в сторону, стараясь избежать фатального прикосновения.

Машина остановилась. Нейтрализатор омыл ее поверхность, очищая от яда. Селектор щелкнул. Макс выпускал что-то вроде палки.

Упражнение по прикладному садизму, подумал Баррент. Пройдет немного времени, и машина собьет его с ног и легко прикончит. Предпринимать надо что-то немедленно, пока еще сохранились силы.

Машина размахнулась. Баррент не мог полностью избежать удара, и увесистая стальная палица задела левое плечо. Рука онемела.

Макс опять выбирал. Баррент бросился на его гладкую сферическую поверхность. На самом верху он увидел два крошечных отверстия. Молясь, чтобы они оказались воздухозаборниками. Баррент заткнул их пальцами.

Машина остановилась, публика взревела. Баррент цеплялся за ровную поверхность онемевшей рукой, стараясь удержать пальцы в отверстиях. Огни на шкуре Макса изменили цвет с зеленого на красный; тихое жужжание перешло в гул.

А затем машина выпустила трубки дополнительных воздухозаборников.

Баррент попытался накрыть их своим телом, но машина, внезапно взвыв, быстро откатилась и сбросила его. Он вскочил на ноги и вернулся к центру арены.

Состязание длилось не более пяти минут, а Баррент был изможден. Тем временем неутомимая машина наступала, подняв широкую сверкающую секиру. Вместо того чтобы отпрыгнуть в сторону, Баррент бросился вперед. Он схватил металлическое щупальце обеими руками и начал гнуть его вниз. Ему показалось, что металл поддается. Если отломать конечность, то, возможно, машина деактивируется или, по крайней мере, он получит оружие…

Макс внезапно дал задний ход, и Баррент упал ничком. Секира взметнулась и опустилась на плечо.

Баррент покатился по полу и посмотрел на галерею. Он конченый человек. Уж лучше благодарно принять следующую попытку машины, чтобы она прикончила его сразу… А девушка показывала ему что-то руками.

Времени наблюдать не было. Ослабевший от потери крови Баррент еле поднялся на ноги. Его не интересовало, какое оружие извлекала машина на этот раз. Стоило ей двинуться и он бросился под колеса.

Колеса вкатились на плечо, и Макс резко накренился. Баррент застонал от боли и, собрав последние силы, попытался встать. Машина взвыла и опрокинулась; Баррент упал рядом.

Когда зрение вернулось к нему, машина выдвигала конечности, чтобы перевернуться.

Баррент кинулся на днище и замолотил по нему кулаками. Ничего не произошло. Он попробовал оторвать одно из колес, но не сумел. Макс стал отжиматься от пола.

Внимание Баррента снова привлекла девушка. Она настойчиво повторяла дергающие движения.

Только тогда Баррент заметил маленькую предохранительную коробку около одного из колес. Он схватился за нее и, срывая ногти, на последнем дыхании оторвал.

Машина застыла.

Баррент лишился чувств.

Глава 11

— На Омеге главенствует закон. Скрытый и явный, церковный и светский, закон управляет поступками всех жителей, от нижайших из низких до высочайших из высоких. Без него не было бы привилегий для тех, кто создал закон; без закона и его неумолимой силы Омега превратилась бы в немыслимый хаос, в котором человеческие права могли существовать, лишь пока и поскольку их обеспечивал бы каждый человек. Анархия знаменовала бы конец омегианского общества, и особенно тех старших представителей правящих классов, кто давно миновал расцвет своих физических сил.

Но население Омеги состоит исключительно из людей, нарушавших законы на Земле. Это общество, в котором нарушитель законов — царь; общество, в котором преступления не только прощаются, но и поощряются; общество, в котором уклонение от правил судится единственно по степени успеха.

Налицо парадокс: криминальное общество с абсолютными законами, предназначенными для нарушения.

Так говорил Барренту судья, все еще спрятанный за экраном.

После завершения Суда Испытанием прошло несколько часов. Баррента отнесли в медпункт, где занялись его ранениями. Они были в основном легкими: два треснувших ребра, глубокий разрез на левом плече, царапины и ушибы.

— Соответственно, — вещал судья, — закон должен одновременно нарушаться и не нарушаться. Те, кто никогда не нарушает закон, не поднимаются в положении. Обычно их убивают тем или иным путем, так как у них недостаточно инициативы выживания. Для тех, кто, подобно вам, нарушает закон, ситуация иная. Закон строго наказывает их — если им не удается уйти от него.

Судья сделал паузу и торжественно продолжил:

— Идеалом на Омеге является личность, которая понимает законы, ценит их необходимость, знает кару за нарушение, нарушает и преуспевает! Вот, сэр, наш идеальный преступник и идеальный омегианец. Именно это вам удалось свершить, Уилл Баррент, пройдя Суд Испытанием.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Баррент.

— Я хочу, чтобы вы осознали: однократный триумф над законом вовсе не означает, что вы сумеете восторжествовать во второй раз. С каждой новой попыткой ваши шансы уменьшаются — так же, как растет вознаграждение за успех. Поэтому я не советую вам действовать опрометчиво.

— Не буду, сэр, — заверил Баррент.

— Очень хорошо. Таким образом, вы возводитесь в ранг Привилегированного Гражданина, со всеми правами и обязанностями. Вам позволяется, как и прежде, вести свое дело. Кроме того, вы награждаетесь недельным отдыхом на Озере Облаков, куда можете отправиться с любой женщиной по вашему выбору.

— Простите, — перебил Баррент. — Что вы сказали?

— Недельный отдых, — повторил спрятанный судья, — с любой женщиной по вашему выбору. Это высокая награда, так как на Омеге мужчин в шесть раз больше, чем женщин. Вы можете выбрать любую незамужнюю женщину независимо от ее желания. На это вам дается три дня.

— Мне не нужно трех дней, — сказал Баррент. — Я желаю девушку, которая сидела в первом ряду галереи зрителей. У нее черные волосы и зеленые глаза. Вы знаете, кого я имею в виду?

— Да, — медленно произнес судья. — Я знаю, кого вы имеете в виду. Ее имя Моэра Эрмайс. Мне кажется, вам лучше изменить решение.

— Есть какие-нибудь причины?

— Нет. Но было бы лучше, если бы вы выбрали другую женщину. Мой клерк с удовольствием снабдит вас списком подходящих молодых дам. У них приятная внешность. Некоторые окончили Женский институт, где, как вам, возможно, известно, преподают двухгодичный курс науки и искусства гейши. Я лично могу порекомендовать вам…

— Хочу Моэру, — заявил Баррент.

— Молодой человек, вы делаете ошибку.

— Приходится рисковать.

— Хорошо, — сказал судья. — Ваш отдых начинается завтра в девять утра. Я искренне желаю вам удачи.

* * *

Баррента под охраной вывели из здания суда и доставили домой. Друзья, считавшие, что он погиб, пришли его поздравить. Им не терпелось услышать подробности Суда Испытанием, но Баррент, осознавший, что знание есть путь к могуществу, не особенно распространялся.

Этим вечером был и другой повод для празднования: Тема Рейда наконец приняли в Гильдию Убийц. Как и обещал, он взял Фоэрена к себе в помощники.

На следующее утро перед дверью магазина остановился экипаж. Его прислал Департамент Юстиции. Сзади сидела очень красивая и очень недовольная Моэра Эрмайс.

— Вы в своем уме, Баррент? Думаете, у меня есть на это время? Почему вы выбрали меня?

— Вы спасли мне жизнь, — ответил Баррент.

— Значит, я вами заинтересовалась? Если у вас есть чувство благодарности, скажите водителю, что изменили решение. У вас есть еще возможность выбрать другую девушку.

Баррент покачал головой.

— Мне нужны только вы.

— Не передумаете?

— Ни за что.

Моэра вздохнула и откинулась назад.

— Вы действительно интересуетесь мной?

— Больше, чем интересуюсь, — сказал Баррент.

— Хорошо, — согласилась Моэра. — Мне остается лишь ехать с вами.

Она отвернулась, но перед этим Барренту показалось, что он увидел улыбку на ее лице.

Озеро Облаков — лучший курорт Омеги. На его территории дуэли были строжайшим образом запрещены, всякое оружие отбиралось. Ссоры разрешал ближайший бармен, а убийство наказывалось немедленным лишением статуса.

На Озере Облаков доступно любое развлечение. Хочешь — смотри бой быков и медвежью схватку, хочешь — занимайся плаванием, альпинизмом, лыжами… Вечерами в бальных залах за стеклянными стенами, отделяющими жителей от граждан и граждан от элиты, проводились танцы. К услугам отдыхающих имелся прекрасно оборудованный наркобар, содержащий как испытанные средства для заядлых любителей, так и на пробу. По субботним вечерам в Гроте Сатиров устраивали оргии. Но главное, там были покатые склоны и тенистые леса, приятные прогулки, свободные от вечного страха и напряжения, от каждодневной борьбы за существование в Тетрахиде.

Баррент и Моэра жили в смежных комнатах, и дверь между ними была незаперта. Но в первую ночь Баррент не воспользовался той дверью — на планете, где женщины питали пристрастие к ядам, мужчине следовало подумать дважды, прежде чем навязывать свою компанию. Даже владелец магазина противоядий вынужден был считаться с возможностью не распознать вовремя симптомы у самого себя…

На второй день они забрались высоко в горы. Баррент спросил Моэру, почему она спасла ему жизнь.

— Вам не понравится ответ, — предупредила она.

— И все же я хотел бы знать.

— Вы выглядели таким беззащитным в Обществе защиты жертв… Я бы помогла всякому, кто так выглядел.

Баррент кивнул.

— А второй раз?

— Затем, пожалуй, я вами заинтересовалась. Но это не романтический интерес, вы понимаете? Я совсем не романтична.

— Какой же интерес?

— Мне казалось, что потенциально вы хороший рекрут.

— Я бы хотел услышать об этом больше, — попросил Баррент.

Моэра минуту хранила молчание, наблюдая за ним немигающими зелеными глазами.

— Я могу сказать лишь немногое. На Омеге действует организация, которая ищет подходящих людей. Обычно мы начинаем непосредственно с корабля. Потом поиск продолжают вербовщики, такие, как я.

— А какой тип людей вы подбираете?

— Простите, Уилл, не ваш.

— Почему не мой?

— Сперва я серьезно «думала завербовать вас, — сказала Моэра. — Вы казались как раз тем человеком, который нам нужен. Затем я подняла ваше дело.

— И?

— Мы не принимаем убийц. Иногда мы нанимаем их для специальных заданий, но не зачисляем в организацию. Существуют некоторые смягчающие обстоятельства, которые мы признаем: самозащита, например. Но человек, совершивший на Земле преднамеренное убийство…

— Понимаю, — произнес Баррент. — А что, если я скажу, что не испытываю тяги к кровопролитию?

— Мне известно это, — ответила Моэра. — Если бы все зависело от меня, я бы приняла вас в организацию. Но решаю не я… Ну а вы уверены, что совершили убийство?

— Похоже на то, — проговорил Баррент. — Наверное.

— Плохо, — сказала Моэра. — И все же организация нуждается в людях с высоким уровнем выживания. Ничего не обещаю, но я посмотрю, что можно сделать. Хорошо, если бы вы сумели выяснить больше о своем преступлении. Возможно, были обстоятельства…

— Не исключено, — в сомнении сказал Баррент. — Я постараюсь.

Этим вечером Моэра, гибкая, изящная и нежная, скользнула в его постель. Когда он заговорил, она закрыла ему рот рукой. И Баррент, наученный не искушать судьбу, промолчал.

Отдых промчался слишком быстро. О загадочной организации больше не говорили, зато, возможно, в качестве компенсации, смежная дверь оставалась открытой. Наконец вечером седьмого дня Баррент и Моэра вернулись в Тетрахид.

— Когда я смогу тебя увидеть? — спросил Баррент.

— Я свяжусь с тобой.

— Меня это не устраивает.

— Больше ничего не могу предложить, — сказала Моэра. Прости, Уилл. Я посмотрю, что можно сделать с организацией.

Баррент вынужден был удовлетвориться этим. Выйдя из машины у своего магазина, он все еще не знал, где она живет и какую организацию представляет.

* * *

Он тщательно обдумал подробности своих видений в Магазине Снов: гнев на Теркалера, запрещенное оружие, столкновение, труп, а затем информатор и судья. Не хватало только одной детали: самого убийства. Видения кончались на встрече с Теркалером и продолжались после перерыва, когда тот уже был мертв. Возможно, существовал все-таки фактор, толкнувший на преступление. Это необходимо выяснить.

Сведения о Земле можно получить только двумя путями. Один лежал через кошмар Магазина Снов, и Баррент твердо решил к нему не прибегать. Другой — услуги скреннирующих мутантов. Баррент относился к мутантам с неприязнью. Они были совершенно иной расой и имели статус неприкасаемых. Их остерегались и избегали, и они отвечали замкнутостью. Квартал Мутантов был городом в городе. Разумные граждане держались подальше от квартала, особенно вечером, — все знали, что мутанты мстительны.

Но только мутанты обладали скреннирующей способностью. В их бесформенных телах скрывались необычные силы и таланты, странные и неистовые способности, которых нормальные люди чурались днем и жаждали ночью. Поговаривали, что мутанты пользуются покровительством Великого Черного. Некоторые полагали, что они могут проникать в жизнь человека сквозь время и пространство, через стену забытья, и читать прошлое, что грозное искусство черной магии доступно только мутантам, однако никто не смел утверждать это в присутствии священников. Другие считали, что у мутантов нет никаких способностей, и принимали их за ловких мошенников. Баррент решил все выяснить сам. Однажды поздним вечером, соответственно одетый и вооруженный, он покинул свой дом и отправился в Квартал Мутантов.

Глава 12

Баррент шел по узким, петляющим улочкам Квартала, держа руки на оружии. Он проходил мимо хромых и слепых гидроцефалондных и микроцефалоидных идиотов, мимо фокусника, держащего в воздухедвенадцать горящих факелов с помощью рудиментарной третьей руки, растущей из груди, мимо торговцев одеждой, косметикой и ювелирными изделиями, мимо тележек со зловонной и антисанитарно выглядевшей пищей. Он миновал несколько ярко раскрашенных публичных домов, где у окон зазывно толпились девицы. Четырехрукая, шестиногая уродка сообщила ему, что он явился как раз вовремя для Дельфийских обрядов. Баррент поспешил прочь и почти столкнулся с чудовищно толстой женщиной, немедленно рванувшей на себе блузку, дабы обнажить восемь сморщенных грудей. Он вильнул в сторону, обходя четверых сиамских близнецов, которые уставились на него огромными жалобными глазами.

Баррент завернул за угол и остановился. Высокий оборванный старик загораживал ему дорогу. Он был кривой — ровная гладкая кожа затягивала место, где полагалось находиться левому глазу. Но правый глаз сверкал ярко и свирепо из-под белой брови.

— Вам нужны услуги настоящего скреннера? — спросил старик.

Баррент Кивнул.

— Идите за мной. — Мутант свернул в аллею, и Баррент последовал за ним, крепко сжимая рукоятку иглолучевика. По закону мутантам запрещалось иметь оружие, но многие, подобно этому старику, носили тяжелые, окованные железом палки. Лучшего оружия для узких улочек нельзя было и представить.

Провожатый открыл дверь и мотнул головой. Баррент помедлил, вспоминая истории о доверчивых жителях, попавших в лапы мутантов, затем стиснул иглолучевик и вошел.

Старик ввел Баррента в маленькую, тускло освещенную комнату. Когда глаза привыкли к темноте, Баррент разглядел фигуры двух женщин, сидящих за простым деревянным столом. На столе стояла кастрюля с водой, а в кастрюле лежало карманное зеркальце, разбитое на мелкие кусочки.

Одна из женщин была очень старой и совершенно безволосой, другая — молодой и красивой. Баррент был потрясен, подойдя ближе к столу и увидев, что ее ноги ниже колен срослись в рыбий хвост.

— Чем интересуетесь. Гражданин Баррент? — спросила молодая женщина.

— Откуда вы знаете мое имя? — опешил Баррент. Не получив ответа, он сказал: — Я хочу выяснить все об убийстве, которое я совершил на Земле.

— Зачем вам это нужно? Разве власти не записали его в вашу пользу?

— Да, но… — Он поколебался и добавил: — Но дело в том, что у меня невротическое предубеждение против убийства. Вот и любопытно, почему же я совершил его на Земле.

Мутанты переглянулись. Старик улыбнулся и произнес:

— Гражданин, мы поможем тебе. У нас, мутантов, тоже предубеждение против убийства, потому что всегда убивают нас.

— Значит, вы согласны скреннировать мое прошлое?

— Все не так просто, — заметила молодая женщина. — Скреннирующая способность, являющаяся одним из проявлений пси-эффекта, сложна в обращении. Даже когда удается вызвать ее к жизни, она часто не раскрывает то, что нужно.

— Я думал, что все мутанты могут легко заглядывать в прошлое.

— Нет, — сказал старик, — это неверно. Во-первых, не все мутанты, кого так называют. Это удобное клеймо для каждого, кто не соответствует земным стандартам. Но и среди настоящих мутантов лишь считанные обладают малейшими пси-способностями.

— Вы в состоянии скреннировать? — спросил его Баррент.

— Я — нет. Но Мила может, — ответил он, указывая на молодую женщину. — Иногда.

Женщина глядела в воду, в разбитое зеркало. Ее блеклые глаза были широко раскрыты, хвостатое туловище выпрямилось и словно застыло.

— Она начинает что-то видеть, — произнес старик. — Вода и зеркало — только средства для концентрирования внимания. Мила хорошо скреннирует, хотя порой прошлое у нее переплетается с будущим. На той неделе она предсказала одному Хаджи, что тот через четыре дня умрет. — Старик хихикнул. — Вы бы видели его лицо.

— Она предупредила, как он умрет? — спросил Баррент.

— Да, от броска ножа. Бедняга перестал выходить из дома.

— Его убили?

— Конечно. Жена. Решительная женщина!..

Баррент надеялся, что Мила не прочтет его будущее. Жизнь трудна и без предсказаний мутантов. Теперь она подняла взгляд, печально кивая головой.

— Я могу сказать вам очень мало. Мне не удалось увидеть, как произошло убийство. Но я видела кладбище и видела могилу ваших родителей. Могила старая, наверное двадцатилетней давности. Кладбище расположено на краю местечка Янгерстаун, на Земле.

Барренту это название ничего не говорило.

— А еще, — продолжала Мила, — я увидела человека, который многое может вам рассказать, если захочет.

— Он свидетель убийства?

— Да.

— Это тот, кто на меня донес?

— Не знаю, — ответила Мила. — Я видела покойника по имени Теркалер, и возле него стоял человек. Его зовут Иллиарди.

— Он здесь, на Омеге?

— Вы можете найти его сейчас в Эйфориаториуме на Малой Топорной улице. Знаете?

— Найду, — сказал Баррент. Он поблагодарил девушку и предложил плату, взять которую она отказалась. Мила выглядела очень расстроенной. Когда Баррент выходил, она окликнула его:

— Будьте осторожны.

Баррент остановился и почувствовал холодок в груди.

— Вы скреннировали мое будущее?

— Только на несколько месяцев вперед.

— И что увидели?

— Не могу объяснить. То, что я увидела, совершенно невозможно.

— Скажите мне.

— Я видела вас мертвым. И все же вы не были мертвы. Вы смотрели на труп, разбитый на сверкающие осколки. Но покойник — это вы.

— Что это значит?

— Не знаю, — сказала Мила.

* * *

Эйфориаториум оказался большим, аляповато обставленным заведением, специализирующимся на наркотиках и афродизиаках. Клиентура его состояла в основном из пеонов и жителей. Пробиваясь сквозь толпу и спрашивая человека по имени Иллиарди, Баррент чувствовал, что он в чужой среде.

Ему показали на лысого мужчину, сидящего за бокалом. Баррент подошел и представился.

— Приятно познакомиться, сер, — сказал Иллиарди, проявляя обязательное уважение Жителя Второго Класса к Привилегированному Гражданину. — Чем могу быть вам полезен?

— Я хотел бы кое-что спросить о Земле, — объяснил Баррент.

— Я мало что помню, — извинился Иллиарди. — Но рад услужить.

— Вы знали человека по имени Теркалер?

— Безусловно, — подтвердил Иллиарди. — Большего скупердяя не видел свет.

— Вы присутствовали при его убийстве?

— Разумеется. Это первое, что я вспомнил, сойдя с корабля.

— Вы видели, кто его убил?

Иллиарди изумился.

— Чего тут видеть? Его убил я.

Баррент заставил себя продолжать ровным голосом:

— Вы уверены в этом? Абсолютно уверены?

— Конечно, — сказал Иллиарди. — И готов отстаивать эту честь. Теркалера мало было убить. Он заслуживал страшной кары.

— А не видели ли вы в это время поблизости меня?

Иллиарди посмотрел на него внимательно, затем покачал головой.

— Кажется, нет. Но я не уверен. Все, что случилось после убийства, у меня как во сне.

— Благодарю вас, — произнес Баррент и покинул Эйфориаториум.

Чем больше Баррент думал, тем приходил все в большее недоумение. Если Теркалера убил Иллиарди, то почему Баррента отправили на Омегу? Если произошла ошибка, то почему его не выпустили, когда обнаружили настоящего убийцу? Зачем кто-то на Земле обвинил его в преступлении, которого он не совершал?

У Баррента не было ответов на эти вопросы. Но, и прежде не чувствуя себя убийцей, теперь он нашел доказательство. Сознание невиновности все изменило и расставило по своим местам: его вовсе не привлекает омегианский образ жизни. Он хочет вернуться на Землю!

Однако это невозможно. В небе днем и ночью кружили сторожевики. Да и техника Омеги дошла только до двигателей внутреннего сгорания; звездные корабли принадлежали Земле.

Баррент продолжал работать в магазине противоядий и будто щеголял своим антиобщественным поведением. Он игнорировал приглашения из Магазина Снов и никогда не посещал публичных казней. Когда ревущие толпы собирались поразвлечься в Квартале Мутантов, у Баррента начинались головные боли. Он не участвовал в Охотах Дня Посадки и грубо обошелся с торговым представителем «Ежемесячных пыток». И даже визиты Дяди Ингмара не смогли поколебать его антирелигиозных настроений.

Баррент понимал, что набивается на неприятности, и ожидал их. В конце концов на Омеге нет ничего необычного в нарушении законов — нарушайте, пока удается.

* * *

Однажды на улице его толкнул прохожий, Баррент отошел, но тот схватил его за плечо.

— Ты представляешь себе, кого толкнул? — спросил мужчина. Он был коренастый и приземистый. Одежда указывала на принадлежность к Привилегированным Гражданам. Пять серебряных звезд на ремне — количество узаконенных убийств.

— Я не толкал вас, — сказал Баррент.

— Ты лжешь, любитель мутантов.

Услышав смертельное оскорбление, толпа замерла. Мужчина потянулся за оружием отработанным артистичным движением, но иглолучевик Баррента был нацелен на полсекунды раньше.

Он просверлил обидчика прямо между глаз; затем, почувствовав движение позади, Баррент резко обернулся.

Двое Привилегированных Граждан вытаскивали свое тепловое оружие. Баррент выстрелил, ныряя за прикрытие здания. Противники упали и обуглились. Деревянная стена рядом с Баррентом разлетелась на кусочки — из аллеи стрелял еще один. Двумя выстрелами Баррент уложил и его.

И все. В течение нескольких секунд он убил четверых.

Баррент был доволен: теперь любителям повышения статуса есть о чем подумать. Вполне возможно, они переключатся на более доступные объекты и оставят его в покое.

У себя в магазине он застал Джо. Маленький вор выглядел расстроенным.

— Видел сегодня, как ты стрелял. Отличная работа.

— Благодарю, — сказал Баррент.

— Думаешь, это тебе поможет? Думаешь, что сможешь и дальше нарушать закон?

— Пока удается.

— Безусловно. Но, как по-твоему, сколько ты продержишься?

— Сколько надо будет.

— Нет, — сказал Джо. — Нельзя безнаказанно нарушать закон. Только сосунки верят в это.

— Им придется послать за мной целый взвод, — заметил Баррент, перезаряжая иглолучевик.

— Все произойдет не так, — произнес Джо. — Поверь мне, Уилл, нельзя сосчитать способов избавиться от тебя. Когда закон решил действовать, его не остановишь. И, между прочим, не жди помощи от своей подруги.

— Ты знаешь ее? — спросил Баррент.

— Я знаю всех, — мрачно сказал Джо. — У меня друзья в правительстве. Я знаю, что тобой недовольны. Слушай меня, Уилл. Ты же не хочешь плохо кончить?

Баррент покачал головой.

— Джо, ты можешь найти Моэру?

— Возможно. Зачем?

— Я хочу, чтобы ты ей кое-что передал. Скажи ей, что я не совершал убийства, в котором меня обвинили.

Джо уставился на него.

— Ты спятил?

— Нет. Я нашел человека, который на самом деле совершил его: Житель Второго Класса Иллиарди.

— Чего же об этом распространяться? — удивился Джо. — Не имеет смысла терять уважение.

— Я не убивал, — упрямо повторил Баррент. — Передашь Моэре?

— Хорошо, — согласился Джо. — Если смогу найти ее. Но лучше послушай меня. Может, еще не поздно все исправить. Сходи на Черную Мессу…

— Возможно, я так и сделаю, — произнес Баррент. — Ты обязательно скажешь Моэре?

— Да, — пообещал Джо.

Он вышел из магазина противоядий, печально качая головой. Тремя днями позже Баррента посетил высокий, полный достоинства пожилой мужчина, такой же прямой, как церемониальный меч, висевший у него на боку. По одежде Баррент распознал в нем важного государственного чиновника.

— Правительство Омеги шлет вам поздравления, — начал гость. — Я Норис Джей, Субминистр Игр. В соответствии с законом я нахожусь здесь, дабы лично уведомить вас о великой удаче.

Баррент озабоченно кивнул и пригласил войти. Но посетитель отказался.

— Вчера была проведена ежегодная Лотерея, — объявил Джей. — Вы, гражданин Баррент, один из выигравших. Поздравляю вас.

— А что за награда? — поинтересовался Баррент.

Он слышал о Лотерее, но имел о ней лишь самое смутное представление.

— Почет и слава. Увековечение вашего имени. Сохранение для потомства вашей биографии. Конкретно — вы получите иглолучевик государственного выпуска и будете посмертно награждены Серебряным Знаком.

— Посмертно?

— Конечно. Серебряным Знаком всегда награждают посмертно.

— Да-да, — согласился Баррент. — Что-нибудь еще?

— Как выигравший в Лотерее, вы примете участие в символической церемонии Охоты, отмечающей начало ежегодных Игр. Охота, как вам известно, олицетворяет наш омегианский образ жизни. Даже пеонам позволено участвовать в Охоте, потому что это праздник, открытый для всех, праздник, символизирующий возможность любого человека выйти за рамки своего статуса.

— Если я вас верно понял, — заметил Баррент, — я выбран одним из тех, за кем будут охотиться?

— Да, — подтвердил Джей.

— Но вы сказали, что церемония символическая. Разве это не означает, что никого не убьют?

— Вовсе нет, что вы! — воскликнул Джей. — На Омеге символы и символизируемая вещь практически одно и то же. Когда мы говорим Охота, то имеем в виду настоящую охоту. Иначе все выродится в показуху.

Баррент молчал, обдумывая положение. Оно было не из приятных. Лицом к лицу с врагом, в простой дуэли он имел прекрасные шансы на победу. Но Охота с участием всего населения Тетрахида…

— Каким образом меня выбрали?

— Случайным отбором, — объяснил Норис Джей. — Никакой другой способ не достоин тех, кто отдает свою жизнь во имя вящей славы Омеги.

— Что-то не верится, что меня выбрали совершенно случайно.

— Выбор был случайным, — заверил Джей. — Производился он, конечно, по списку подходящих жертв. Не каждый годится на роль Дичи. Человек должен проявить немало сил и упорства, чтобы Комитет Игр включил его в список кандидатов. Быть Дичью — великая честь.

— Не верю, — заявил Баррент. — Просто вы преследуете меня.

— Вы не правы. Могу заверить, что никто в правительстве не питает к вам злых чувств. Вы нарушили закон, но это вовсе не касается правительства. Это дело касается исключительно вас и закона.

Синие ледяные глаза Джея сверкнули при упоминании о законе. Он выпрямился и еще плотнее сжал губы.

— Закон превыше всего. Он неотвратим, любое действие либо законно, либо противозаконно. Если можно так выразиться, закон живет своей жизнью, ведет существование, совершенно отдельное от конечных жизней существ, приводящих его в исполнение. Закон управляет каждым аспектом человеческого поведения; следовательно, в той степени, в какой люди являются законными существами, закон человечен. И, будучи человечным, закон имеет свои слабости. Для граждан, соблюдающих закон, он далек и незаметен. А тех, кто его обходит и нарушает, закон активно преследует.

— Вот почему меня выбрали на роль Дичи?

— Конечно, — сказал Субминистр. — Не выбрали бы вас сейчас, рьяный и никогда не дремлющий закон нашел бы другие пути.

— Благодарю за информацию, — произнес Баррент. — Сколько у меня времени до начала Охоты?

— Охота начинается на рассвете и заканчивается с первой зарей следующего дня.

— А что будет, если меня не убьют?

Норис Джей слабо улыбнулся.

— Такое случается не часто. Гражданин Баррент. Я уверен, это не должно волновать вас.

— Но все же бывает?

— Да. Те, кто остается в живых, автоматически включаются в Игры.

— А если я выживу в Играх?

— И не мечтайте, — посоветовал Джей дружеским тоном.

— Но почему?

— Поверьте мне. Гражданин, вы не выживете.

— Я все-таки желал бы знать, что произойдет в таком случае.

— Тот, кто проходит Игры, оказывается вне закона.

— Звучит многообещающе, — заметил Баррент.

— Вовсе нет. Закон, даже в самом своем карающем проявлении, стоит на страже ваших интересов. Как бы ни было мало у вас прав, закон проследит за их соблюдением. Я не убил вас сейчас и здесь только потому, что это было бы незаконно. — Джей разжал руку, и Баррент увидел крошечное однозарядное оружие. — Закон устанавливает правила и пределы жизни. Он гласит, что вы должны умереть. Но умирают все. Вам по крайней мере назначен день; без закона могло не быть и этого.

— И все же, — настаивал Баррент, — если я выживу в Играх и окажусь вне закона?

— Вне закона существует только один Великий Черный, — произнес Джей. — Те, кто находится вне закона, принадлежат ему. Но лучше тысячу раз умереть, чем попасть живым в руки Великого Черного.

Баррент давно пришел к выводу, что культ Великого Черного — пустая болтовня. Но теперь, слушая доверительный голос Джея, он начал сомневаться. Может существовать реальное отличие между обычным поклонением Злу и действительным присутствием самого Зла.

— Но если вам повезет, — продолжал Джей, — вас убьют сразу. А сейчас последние инструкции.

Джей потянулся свободной рукой в карман и вытащил красный карандаш. Быстрым, отработанным движением он провел карандашом по щекам и лбу Баррента. Тот даже не успел опомниться, как все было кончено.

— Это помечает вас как Дичь, — сказал Джей. — Пометки несмываемы. Вот ваш государственный иглолучевик. — Он вынул оружие из кармана и положил на стол. — Охота, как я говорил, начинается с первым светом зари. Убить вас имеет право любой; вы также можете убивать. Но я советую делать это с большой осторожностью: вспышка и звук выстрела выдавали многих. Если будете прятаться, не забывайте обеспечить себе выход. Помните, что другие знают Тетрахид лучше вас. Опытные охотники изучили все потайные места; с Дичью кончают в основном в первые часы праздника. Желаю вам удачи, Гражданин Баррент.

На пороге Джей снова обернулся к Барренту.

— Я должен добавить, что одна возможность сохранить жизнь и свободу на Охоте существует. Но мне запрещено рассказывать о ней.

Субминистр поклонился и вышел.

После долгих стараний Баррент убедился, что пометки действительно несмываемы. Вечером он разобрал государственный иглолучевик. Как он и подозревал, оружие оказалось дефектным.

Баррент сложил еду, воду, моток веревки и нож в маленький рюкзак, а потом просто ждал, без всяких оснований надеясь, что в последнюю минуту его спасут Моэра и ее организация.

Спасение не пришло. За час до рассвета Баррент покинул магазин противоядий. Он не имел представления, что делают другие жертвы, но уже решил, где ему спрятаться от Охотников.

Глава 13

Естественно, что сильнейший стресс влияет на характер поведения. Если взглянуть на Охоту как на абстрактную проблему, то можно прийти к более или менее ценным заключениям. Но типичная Дичь, независимо от ее интеллекта, не в состоянии отделить эмоции от рассудка. Ведь охотятся на нее. Ею овладевает паника. Безопасность ассоциируется с местами отдаленными и тайными. Жертва уходит как можно дальше от дома, зарывается глубоко в землю, петляет по закоулкам. Она предпочитает темноту свету, уединение — толпе.

Это хорошо известно Охотникам. Вполне естественно, они заглядывают в первую очередь в подземные переходы, в покинутые здания.

Баррент поборол свой первый порыв исчезнуть в мрачной клоаке Тетрахида. Вместо этого он направился к большому, ярко освещенному корпусу Министерства Игр.

Когда коридоры, казалось, опустели, он быстро вошел внутрь, прочитал указатель и поднялся по лестнице на третий этаж. Миновав несколько дверей, Баррент наконец остановился у искомой:

«НОРИС ДЖЕЙ, СУБМИНИСТР».

Он прислушался, затем открыл дверь и шагнул в комнату.

У старого чиновника была неплохая реакция. Не успел Баррент переступить порог, как Джей заметил отметки на его лице и потянулся к ящику стола.

Баррент не хотел убивать старика. Он рванулся вперед и ударил Джея государственным иглолучевиком прямо в лоб. Джей медленно сполз на пол. Убедившись, что Субминистр жив, Баррент связал его и засунул под стол. Роясь в ящиках, он нашел табличку «Заседание. Не мешать» и повесил ее на дверь снаружи. Вынув свой собственный иглолучевик, он сел за стол и стал ждать развития событий.

Рассвело, и в окно Баррент видел, как улицы наполняются людьми. В городе царила праздничная атмосфера, радостный гул возбужденной толпы изредка нарушался шипением лучевика.

К полудню Баррент оставался необнаруженным. Он выглянул в окно и с удовлетворением отметил, что имеет возможность выбраться на крышу, то есть на худой конец есть запасной выход.

В середине дня начал приходить в себя Джей. Попробовав освободиться от веревок, он вскоре успокоился и тихо лежал под столом.

Перед самым вечером кто-то постучал в дверь.

— Мистер Джей, разрешите войти?

— Не сейчас, — ответил Баррент, удачно, по его мнению, имитируя голос чиновника.

— Вас, должно быть, интересует статистика Охоты, — сказал человек за дверью. — К настоящему моменту граждане убили двадцать три жертвы, осталось восемнадцать. Это лучше, чем в прошлом году.

— О да, — согласился Баррент.

— Количество спрятавшихся в канализационной системе больше обычного. Несколько человек пытались укрыться дома. Остальных мы ищем в привычных местах.

— Отлично, — одобрил Баррент.

— Пока никто еще не сделал прорыв, — продолжал мужчина. — Странно, что Дичь редко думает об этом. Впрочем, нам же лучше — необязательно использовать машины.

Интересно, что он имеет в виду?.. Куда можно сделать прорыв? И как используют машины?

— Мы уже подобрали кандидатов для Игр, — добавил докладчик. — Хорошо, если бы вы завизировали список.

— Оставляю его на ваше усмотрение, — сказал Баррент.

Послышались удаляющиеся шаги. Разговор длился слишком долго, подумал Баррент, его надо было закончить раньше. Пожалуй, стоит перейти в другое помещение.

Прежде чем он успел что-либо предпринять, в дверь грубо застучали.

— Да?

— Поисковый Комитет, — ответили басом. — Будьте любезны открыть. У нас есть основания считать, что здесь прячется Дичь.

— Чепуха, — уверенно заявил Баррент. — Сюда нельзя входить. Это государственное учреждение.

— Можно, — сказал бас. — Ни одно помещение, контора или здание не закрыты для граждан в День Охоты. Ну?

Когда дверь затрещала под мощными ударами, Баррент дважды выстрелил, давая пищу для размышлений, и вылез в окно.

Крыши Тетрахида, как сразу заметил Баррент, были будто специально созданы для спасающихся. Именно поэтому находиться там им не стоило. На крышах было полно людей, которые закричали, увидев его.

Баррент побежал. Его догоняли сзади и окружали с боков. Он перепрыгнул пятифутовый промежуток между зданиями и сумел удержаться на ногах. Страх придавал ему сил. Если бы он мог выдержать такой темп еще минут десять, то получил бы существенное преимущество. Тогда хватило бы времени спуститься и найти укрытие.

Еще один пятифутовый промежуток между домами. Баррент прыгнул, не колеблясь. Приземлился он хорошо. Но правая нога по бедро провалилась сквозь прогнившее перекрытие. Ногу было не вытянуть — скользкая покатая крыша не давала оттолкнуться.

— Вот он!

Баррент обеими руками рванул деревянные черепицы. Охотники приблизились уже почти на расстояние выстрела из иглолучевика. Ко времени, когда он сумеет высвободить ногу, он станет легкой добычей.

Когда Охотники появились на примыкающем здании, Баррент выломал трехфутовую дыру и, не видя иного выхода, спрыгнул вниз. Секунду он летел в воздухе, затем ударил ногами стол, разломавшийся под ним, и упал на пол. Рядом в кресле тряслась от ужаса старая женщина.

По крыше загромыхали Охотники. Баррент бросился на кухню и выскочил через черный ход. Кто-то выстрелил в него из окна второго этажа. Оглянувшись, он увидел мальчишку, старающегося нацелить тяжелое тепловое оружие. Очевидно, отец запретил ему охотиться на улице.

Баррент свернул в переулок и добежал до аллеи, показавшейся ему знакомой. Он понял, что находится в Квартале Мутантов, неподалеку от дома Милы.

Сзади раздались крики преследователей. Он рванулся к дому Милы и нашел дверь незапертой.

Все были там — одноглазый мужчина, лысая старая женщина и Мила. Они совсем не удивились его появлению.

— Итак, вас выбрали в Лотерее, — произнес старик. — Мы так и знали.

— Это Мила прочла в воде? — спросил Баррент.

— Нет, — ответил Старик. — Это можно было предсказать и так, учитывая, что вы за человек. Смелый, но не безжалостный. Вот в чем ваша беда, Баррент.

Старик отбросил обязательную форму обращения к Привилегированному Гражданину, и в данных обстоятельствах это тоже было понятно.

— Каждый год одно и то же, — продолжал он. — Вы были бы поражены, узнав, сколько многообещающих молодых людей кончали свой путь в этой комнате — смертельно уставшие, державшие иглолучевик, будто он весит с тонну. Они ждали от нас помощи, но мутанты предпочитают не ввязываться в неприятности.

— Замолчи, Дем, — перебила старая женщина.

— Но вам мы должны помочь, — невозмутимо сказал Дем. — Так решила Мила. — Он сардонически улыбнулся. — Ее мать и я пытались разубедить ее, но она настаивала. А так как только она среди нас может скреннировать, то пусть поступает по-своему.

— Даже с нашей помощью у вас очень мало шансов пережить Охоту, — произнесла Мила.

— Если меня убьют, — поинтересовался Баррент, — как же сбудется ваше предсказание? Помните, вы видели меня смотрящим на собственный труп, разбитый на кусочки.

— Помню, — согласилась Мила. — Но ваша смерть не помешает предсказанию. В таком случае оно сбудется с вами в другом воплощении.

Баррента это не успокоило.

— Что мне делать?

Старик протянул кучу лохмотьев.

— Наденьте это, а я поработаю над вашим лицом. Вы, мой друг, станете мутантом.

* * *

Вскоре Баррент вышел на улицу, одетый в старую выцветшую рванину. Под ней он сжимал иглолучевик, а в свободной руке держал чашу для подаяний. На лбу лежали чудовищные морщины, а нос расползся чуть не до ушей. Охотничьи пометки были спрятаны.

Мимо торопливо прошагал отряд Охотников, едва удостоив его взглядом. Баррент почувствовал некоторое облегчение. Он выигрывал драгоценное время. Последние лучи водянистого солнца скрывались за горизонтом. Ночь предоставит дополнительные преимущества, и он сможет продержаться до зари. Потом, конечно, будут Игры, но Баррент не собирался принимать в них участия — если грим сумеет защитить его от всего города, то уж сам себя он не обнаружит.

Пожалуй, после окончания Игр он сможет вновь появиться в обществе. Вполне вероятно, если ему удастся пережить Охоту и увильнуть от Игр, его наградят особо. Такое дерзкое и успешное нарушение закона должно быть оценено по достоинству.

Баррент увидел еще одну группу приближающихся Охотников. Их было пятеро, и среди них — Тем Рейд, внушительный и гордый в новенькой форме Убийцы.

— Эй ты! — крикнул один из Охотников. — Не видел здесь Дичи?

— Нет, Гражданин, — ответил Баррент, почтительно склонившись и сжав под лохмотьями иглолучевик.

— Не верьте ему. Эти проклятые мутанты всегда лгут.

Группа прошла, но Тем Ренд задержался.

— Ты уверен, что не видел поблизости Дичи?

— Абсолютно, Гражданин, — сказал Баррент, не определив, узнал ли его Ренд. Он не хотел убивать; кроме того, он не был уверен, что в состоянии это сделать — у Ренда была мгновенная реакция.

— Ну, если ты увидишь Дичь, — произнес Ренд, — то посоветуй не гримироваться под мутанта.

— А почему?

— Надолго этого трюка не хватит, — безразлично сказал Тем. — Максимум на час. Потом засекут информаторы. Если бы охотились за мной, я бы мог использовать прикрытие мутанта — но только чтобы выбраться из Тетрахида.

— Да?

— Каждый год в горы уходят несколько Жертв. Правительство об этом, конечно, молчит, и большинство граждан ничего не знает. Но Гильдия Убийц располагает полным архивом всех когда-либо использовавшихся трюков.

— Очень интересно, — сказал Баррент. Он понял, что Ренд узнал его. Тем оказался хорошим соседом и плохим Убийцей.

— Разумеется, из города выбраться нелегко, — добавил Ренд. — Да и вне его пределов не следует считать себя в безопасности. Есть специальные Охотничьи патрули и, что гораздо хуже…

Он внезапно замолчал. К ним приближалась группа Охотников. Ренд кивнул и побежал вслед за своими.

После того как Охотники прошли, Баррент выпрямился. Тем дал ему хороший совет. Жизнь в омегианских горах чрезвычайно сложна, но любые трудности лучше смерти.

О патрулях он догадывался. Но Ренд упомянул о чем-то худшем.

Что это? Особые части Охотников — альпинистов? Неустойчивый климат Омеги? Смертоносная флора или фауна? Эх, если бы Ренд успел договорить…

К ночи Баррент достиг Северных Ворот.

Глава 14

С охраной осложнений не было. Целые семьи мутантов покидали город, спасаясь в горах, и Баррент присоединился к одной из таких групп.

В миле от Тетрахида мутанты остановились и разбили лагерь, а Баррент продолжал идти и к полуночи начал подниматься по скалистому склону горы. Он был голоден, но холодный чистый воздух, действовал возбуждающе.

Шумные охотничьи отрады Баррент слышал издалека, легко от них уклонялся во тьме и продолжал карабкаться вверх. Скоро все стихло, кроме неустанного завывания ветра в скалах. До рассвета оставалось часа три.

Под утро заморосило, затем пошел холодный дождь — обычная для Омеги погода. Привычными были и ледяной ветер, и раскаты грома. Баррент забился в маленькую пещерку и, дрожа от холода и сырости, наблюдал за склоном. Вдруг в свете молнии он увидел что-то двигающееся.

Он встал, держа наготове иглолучевик, и в очередной вспышке разглядел влажный блеск металла, перемигивание красных и зеленых огней и металлические щупальца, цепляющиеся за камни.

С такой машиной Баррент сражался во Дворце Правосудия. Теперь он понял, о чем его хотел предупредить Ренд. На этот раз Макс не будет выбирать орудие убийства случайно, чтобы уравнять шансы; промедления не будет тоже.

Баррент выстрелил — заряд отразился от бронированного лба машины, — вылез из пещеры и полез наверх.

Машина преследовала его упорно, точно охотничий пес; очевидно, она улавливала запах несмываемой краски на его лице. Один раз Баррент попытался устроить лавину, но Макс легко уклонился от летящих камней.

Наконец Баррент уперся в отвесную скалу, выше подниматься было некуда. Когда машина подобралась вплотную, он поднял иглолучевик и нажал на курок.

Макс содрогнулся; затем выбил оружие и обвил щупальце вокруг шеи Баррента. Баррент начал терять сознание. У него еще было время полюбопытствовать, сломает ли щупальце шею или просто задушит его.

И вдруг машина отступила. За ее спиной Баррент увидел серые лучи зари.

Он пережил Охоту. Но Макс не выпустил его, а продержал у скалы до прихода Охотников. Те привели Баррента в Тетрахид, где бешено аплодирующая толпа с восторгом приветствовала его. После двухчасовой процессии Баррента и четырех других выживших доставили в Призовой Комитет, где председатель произнес короткую прочувствованную речь о проявленных ими отваге и ловкости. Им был присвоен ранг Хаджи и вручена крошечная золотая серьга статуса.

В заключение председатель пожелал новоиспеченным Хаджи легкой смерти в Играх.

Глава 15

Из Призового Комитета охрана провела Баррента в камеру и посоветовала спокойно ждать: Игры уже начались, и скоро наступит его черед.

В трехместной камере было девять человек. Большинство сидели или лежали в молчаливой апатии, уже смирившись со своей участью. Но один явно не пал духом. Он протолкался к Барренту.

— Джо!

Ему улыбался маленький вор.

— Не самое приятное место для встречи, Уилл.

— Что с тобой произошло?

— Политика, — ответил Джо. — Каверзное занятие на Омеге, особенно во время Игр. Я думал, что в безопасности, но… — Он пожал плечами. — Меня избрали утром.

— Есть какой-нибудь шанс отсюда выбраться?

— Я рассказал о тебе твоей знакомой, — произнес Джо. — Может быть, ее друзья смогут что-нибудь сделать. А я рассчитываю на помилование.

— Это возможно?

— Все возможно. Однако лучше не надеяться.

— На что похожи Игры? — спросил Баррент.

— На то, чего от них и можно ожидать, — философски заметил Джо. — Дуэли, схватки с хищниками…

— Если кто-нибудь выживает, — произнес Баррент, — он вне закона?

— Верно.

— А что значит быть вне закона?

— Понятия не имею, — сознался Джо. — Похоже, что этого не знает никто. Я сумел выяснить лишь, что выжившего забирает Великий Черный. Очевидно, это неприятно.

— Могу себе представить. На Омеге вообще мало приятного.

— Это неплохое место, Уилл. У тебя просто нет того духа…

Его прервало появление взвода охраны. Обитателям камеры пора было выходить на Арену.

— Помилования нет, — сказал Баррент.

— Что поделаешь, — вздохнул Джо.

Перед тем как капитан охраны открыл тяжелую дверь, ведущую на Арену, в коридоре появился толстый, хорошо одетый человек, размахивающий бумагой.

— Что это? — спросил капитан.

— Удостоверение личности, — произнес толстяк, вручая бумагу капитану и вытаскивая из кармана еще целую кипу листков. — А вот ордер на прекращение, перечень полномочий, закладная на недвижимость и справка о доходах.

Капитан стянул шлем и ошарашено почесал узкий лоб.

— Что все это значит?

— Он свободен, — объявил толстяк, указывая на Джо.

Капитан взял бумаги, удивленно их пролистал и вернул толстяку.

— Ну хорошо, забирайте. Раньше такого не бывало. Ничто не препятствовало установленному течению Игр.

Победно улыбаясь, Джо пробился сквозь стену охраны к адвокату и спросил его:

— У вас есть какие-нибудь бумага на Уилла Баррента?

— Нет, — сказал адвокат. — Его дело не у меня. Боюсь, что с ним не управятся до конца Игр.

— Но я тогда, наверное, уже буду мертв, — заметил Баррент.

— Могу вас заверить, что это ни в коей мере не отразится на рассмотрении вашего дела, — с гордостью заявил адвокат. — Живой или мертвый, вы сохраните все свои права.

— Пора идти, — сказал капитан.

— Удачи, — пожелал Джо, и цепочка узников втянулась через железную дверь на ярко освещенную Арену.

* * *

Баррент прошел сквозь дуэли, в которых погибла четверть заключенных. После того их, вооруженных мечами, выставили против смертоносной омегианской фауны. Барренту достался саунус — черный летающий ящер с Западных гор. Сперва уродливое ядовитое создание теснило его. Но потом он нашел решение — прекратил попытки пробить кожный панцирь саунуса и сосредоточил все усилия на том, чтобы отрубить хвост. Когда ему это удалось, рептилия потеряла равновесие, врезалась в высокую стенку, отделяющую зрителей, и сравнительно легко позволила нанести завершающий удар в единственный громадный глаз. Толпа приветствовала победу Баррента восторженными криками. Он прошел в запасную будку и стал смотреть другие схватки.

Вскоре Арена была очищена. Теперь на нее вползли амфибии с роговым покрытием. Несмотря на медленные движения, они были практически неуязвимы, а их узкие острые хвосты грозили гибелью каждому, кто осмелится приблизиться. Барренту пришлось сражаться с одной из амфибий после того, как она прикончила четырех его предшественников. Баррент наблюдал за предыдущими схватками и заметил место, куда не мог дотянуться острый хвост чудовища. Баррент выждал момент и вспрыгнул на широкую спину амфибии, а когда в роговой броне разверзлась гигантская пасть, он вонзил туда свой меч.

Баррент стоял на обагренном кровью песке — он победил. Остальные участники Игр были мертвы. Баррент ждал, какого нового врага выберет Комитет Игр.

В песок упало семечко, затем еще одно. Через секунду на Арене уже росло короткое толстое дерево, выпускающее все больше веток и корней, затягивающее любую плоть, живую или мертвую, в пять отверстий-ртов, расположенных по окружности ствола. Это был каррион — очень редкое и труднотранспортируемое растение. Говорили, что оно горит, как порох, но у Баррента не было огня.

Держа меч обеими руками, Баррент бещено рубил ветки, однако на их месте тут же вырастали другие. Казалось, уничтожить дерево невозможно.

Единственная надежда — медленные движения растения. Во всяком случае, они не могли сравниться с человеческой реакцией.

Баррент вырвался из обвивших его ветвей и бросился к другому мечу, лежавшему футах в двадцати и полузасыпавному песком. Он схватил его и услышал предупреждающие крики толпы — к ноге подтянулась ветка.

Баррент обрубил ее, но в это время другая обвилась вокруг туловища. Он поднял руки над головой и ударил одним мечом по другому, стараясь выбить искру.

Меч в правой руке сломался.

Баррент подобрал половинки и продолжал попытки. Наконец от звенящей стали отлетел сноп искр. Одна из них коснулась листа.

С невообразимой скоростью все дерево запылало. Пять ртов широко раскрылись и сморщились, когда их настигло пламя.

Баррент неминуемо бы сгорел — почти вся Арена была заполнена ветками. Но пожар угрожал деревянным стенам, и огонь загасили, спасая зрителей и Баррента.

Едва держась на ногах, Баррент стоял в центре Арены, ожидая очередного врага. Однако время шло, а ничего не происходило. Над трибунами разнесся вой сирены, и толпа взорвалась криками.

Игры кончились. Баррент выжил.

Но народ не расходился. Зрители желали знать, что будет с человеком, оказавшимся вне закона.

Толпа ахнула. Быстро обернувшись, Баррент увидел возникшее в воздухе яркое световое пятно. Оно выбрасывало из себя ослепительные лучи и на глазах росло. И Барренту вспомнились слова Дяди Ингмара: «Иногда Великий Черный удостаивает нас появлением в ужасной красоте своего огненного тела. Да, Племянник, мне посчастливилось видеть его. Два года назад он появился на Играх, и за год до того…» Пятно превратилось в оранжевый шар около двадцати футов в диаметре, висевший в воздухе, едва касаясь земли. Шар продолжал расти и одновременно сужаться в центре. Верхняя половина его стала черной. Теперь образовалось два шара — один ослепительно яркий, другой абсолютно черный, — соединяющиеся тонкой талией. Верхний стал вытягиваться и принят форму увенчанной рогами головы Великого Черного.

Баррент побежал, но гигантская черноголовая фигура догнала его и поглотила. Свет и тьма перемешались и ударили в глаза. Он закричал и потерял сознание.

Глава 16

Баррент очнулся в тускло освещенном помещении. Он лежал в постели. Рядом спорили двое.

— У нас нет больше времени, — горячился мужчина. — Ты не понимаешь всей остроты положения.

— Доктор сказал, что ему нужно по крайней мере три дня покоя, — произнес женский голос, и Баррент вдруг понял, что это Моэра.

— Три дня у нас будут.

— А время на обучение?

— Ты говоришь, что он умен и быстро схватывает.

— Потребуются недели.

— Исключено. Корабль приземляется через шесть дней.

— Эйлан, — сказала Моэра, — ты торопишь события. Сейчас нам это не удается. К следующему Дню Посадки мы будем подготовлены гораздо лучше.

— К тому времени положение выйдет из-под контроля, возразил мужчина. — Мы должны или немедленно использовать Баррента, или не использовать его вовсе.

Баррент разлепил губы:

— Использовать для чего? Где я? Кто вы?

Мужчина повернулся к постели. В слабом свете Баррент увидел высокого худого человека преклонного возраста.

— О, вы уже пришли в себя, — сказал он. — Меня зовут Свен Эйлан. Я начальник Группы Два.

— Что такое Группа Два? — спросил Баррент. — Как вам удаюсь вытащить меня с Арены? Вы агенты Великого Черного?

Эйлан улыбнулся.

— Не совсем так. Мы все объясним. Но сперва, мне думается, вам следует подкрепиться.

Сестра внесла поднос. Пока Баррент ел, Эйлан, сидя рядом на стуле, рассказывал о Великом Черном.

— Наша Группа не претендует на то, что положила начало религии Великого Черного. Но грех был бы не извлекать из нее пользу. Священники оказались замечательно сговорчивыми — ведь поклонники Зла положительно смотрят на коррупцию. Следовательно, в глазах омегианского священнослужителя появление ложного Великого не будет анафемой. Напротив, на рядовых верующих подобные образы оказывают сильное влияние — особенно такое огромное страшилище, которое поглотило вас.

— Как вы это устроили? — поинтересовался Баррент.

— Какие-то фрикционные поверхности и силовые поля. Надо спросить у наших инженеров.

— Почему вы спасли меня? — спросил Баррент.

Эйлан взглянул на Моэру. Та демонстративно пожала плечами, и Эйлан смущенно проговорил:

— Мы хотим поручить вам важное дело. Но вам, должно быть, не терпится узнать больше о нашей организации?

— Еще как! — сказал Баррент. — Вы что-то вроде криминальной элиты, да?

— Мы — элита, — ответил Эйлан, — но не считаем себя преступниками. На Омегу ссылают два совершенно разных типа людей. Есть настоящие злодеи, виновные в убийстве, насилии, вооруженном ограблении, бандитизме и тому подобном. А есть и иные, обвиненные в политической неблагонадежности, научной неортодоксальности, атеизме. Именно такие люди составляют нашу организацию, которую в целях конспирации мы назвали Группа Два. Наши преступления заключаются в том, что мы придерживались не тех взглядов, которые превалируют на Земле. Мы были нестабильным элементом и представляли опасность для сложившейся системы. И нас сослали на Омегу.

— Где вы обособились, — заключил Баррент.

— Да, по необходимости. С одной стороны, настоящие преступники Группы Один не поддаются контролю. Мы не можем повести их за собой; и не можем позволить себе быть ведомыми ими. Но что более важно, мы должны хранить в тайне свою деятельность. Неизвестно, какими средствами наблюдения оборудованы сторожевые корабли. И мы ушли в подполье — буквально. Связь с поверхностью поддерживают специальные агенты, такие, как Моэра, которые вербуют политических заключенных.

— Я вам не подошел, — произнес Баррент.

— Конечно, нет. Вы обвинялись в убийстве, что автоматически относило вас к Группе Один. Однако ваше поведение было нетипичным, и мы вам иногда помогали. Но в Группу без полной уверенности принять не могли. В вашу пользу говорило предубеждение против убийства. Мы нашлиИллиарди и убедились, что именно он совершил преступление, в котором обвинили вас. Но самым сильным вашим козырем был высокий потенциал выживания. Нам очень нужен человек ваших способностей.

— В чем заключается задание? — спросил Баррент. — Чего вы хотите добиться?

— Мы хотим вернуться на Землю, — сказал Эйлан.

— Но это невозможно.

— Мы тщательно обдумали этот вопрос и считаем, что, несмотря на сторожевые корабли, вернуться на Землю можно. Очевидно, через шесть дней мы сделаем попытку.

— Лучше подождать еще полгода, — заметила Моэра.

— Шестимесячное промедление будет гибельным. Каждое общество имеет цель, а криминальное население Омеги стремится уничтожить самое себя. Баррент, вы, кажется, удивлены?

— Никогда не думал об этом, — признался Баррент. — В конце концов, я был его частью.

— Вот представьте: все сконцентрировано вокруг убийства. Праздники — предлоги для массовых убийств. Даже закон, регулирующий интенсивность преступности, начинает давать осечки. Мы живем на краю хаоса. Безопасности нет нигде. Хочешь жить — убивай. Единственный способ подняться в статусе — убивать. Безопасно только убивать — больше и больше.

— Ты преувеличиваешь, — сказала Моэра.

— Ничуть. Ограничители преступности — кажущиеся. Фикция. Все разлагающиеся общества сохраняют иллюзию благопристойности до конца. А конец омегианского общества приближается.

— Насколько быстро? — спросил Баррент.

— Дело месяцев. Единственный способ все изменить — найти иной путь.

— Земля, — проговорил Баррент.

— Земля. Вот почему попытка должна быть сделана немедленно.

— Мне известно немногое, — сказал Баррент, — но я с вами и готов войти в состав любой экспедиции.

Эйлан снова поежился.

— Я, очевидно, не очень удачно все объяснил, — произнес он. — Вы и будете экспедицией, Баррент. Вы, и только вы… Извините, если я напугал вас.

Глава 17

Единственный серьезный недостаток Группы Два заключался в том, что люди, ее составляющие, в большинстве своем миновали расцвет физических сил. В организации, разумеется, были и молодые, но они мало общались с миром насилия: защищенные подземными укрытиями никогда не стреляли в ярости из иглолучевика, никогда не спасали свою жизнь бегством, никогда не сталкивались с критическими ситуациями. Никакая смелость не могла компенсировать отсутствие такого опыта. Они бы с радостью совершили экспедицию на Землю, но их шансы на успех практически равнялись нулю.

— А вы думаете, мне это удастся? — спросил Баррент.

— Думаю, да. Вы молоды и сильны, умны и эрудированны, отважны и находчивы. Если кто-нибудь и может добиться успеха, то это вы.

— Но почему в одиночку?

— Потому что нет смысла посылать группу. Просто увеличится вероятность ее обнаружения. Если вы прорветесь, то доставите ценнейшую информацию о враге. Если это не удастся и вы будете схвачены, вашу попытку сочтут дерзким индивидуальным актом. А мы будем поднимать общее восстание на Омеге.

— Как я попаду на Землю? — спросил Баррент. — У вас есть свой корабль?

— Увы, нет. Мы планируем переправить вас на борту тюремного.

— Невозможно!

— Возможно. Мы изучили процедуру. Охрана выводит заключенных и выстраивает их на площади, а корабль остается незащищен, хотя и окружен кордоном. Мы организуем беспорядки и отвлечем внимание охраны, чтобы вы смогли проникнуть на борт.

— Даже если это удастся, меня схватят, как только охрана вернется.

— Вряд ли, — возразил Эйлан. — Тюремный корабль — колоссальный организм с многими потайными закоулками. Кроме того, на вашей стороне фактор внезапности. Ведь это первая в истории попытка бегства.

— А когда мы прилетим на Землю?

— Вы будете одеты как член экипажа, — сказал Эйлан. — Помните, неизбежная неповоротливость бюрократической машины работает на нас.

— Будем надеяться, — произнес Баррент. — Хорошо, предположим, что я благополучно достигаю Земли и получаю желаемую информацию. Как ее передать?

— Пошлете на очередном тюремном корабле, — ответил Эйлан. — Мы его захватим.

Баррент потер лоб.

— Почему вы думаете, что хотя бы один из планов — моя экспедиция или восстание на Омеге — против такой могущественной организации, как Земля, может увенчаться успехом?

— Мы должны попытаться, — сказал Эйлан. — Попытаться или погибнуть в кровавой междоусобице. Я понимаю, что шансы малы. Но остается либо рискнуть, либо сдаться без боя. Кроме того, правительство на Земле — явно тираническое. Это означает наличие подпольных групп сопротивления. Возможен контакт с этими группами. Волнения одновременно здесь и на Земле дадут правительству пищу для размышлений.

— Пожалуй, — согласился Баррент.

— Надо надеяться на лучшее, — сказал Эйлан. — Вы с нами?

— Безусловно, — ответил Баррент. — Я предпочитаю умереть на Земле.

— Тюремный корабль приземляется через шесть дней. За это время мы передадим вам всю информацию о Земле, которой располагаем. Частично — это восстановление памяти, частично — прочитано мутантами, остальное — логические выводы. Мне кажется, в целом складывается достаточно правдивая картина земной действительности.

— Когда начнем? — спросил Баррент.

— Немедленно, — последовал ответ.

* * *

Баррента ознакомили в основных чертах со строением Земли, географией и крупными населенными пунктами. Затем его направили к бывшему полковнику корпуса Глубокого Космоса Брэю, который провел беседу о вероятном военном потенциале Земли, выраженном в количестве сторожевых кораблей вокруг Омеги, и о возможном уровне развития техники. Капитан Каррел прочитал лекцию о специальных видах оружия, их возможном применении и доступности для рядовых жителей Земли. Лейтенант Дауд рассказал о приборах обнаружения и способах защиты от них. Потом Баррент вернулся к Эйлану для политических занятий, где почерпнул сведения о методах диктатуры, ее сильных и слабых сторонах, роли секретной полиции, об использовании террора и информаторов. Когда Эйлан закончил, Баррент попал к маленькому человечку, просветившему его в области машин по стиранию памяти. Основываясь на предпосылке, что стирание памяти — распространенный вид борьбы с оппозицией, он реконструировал вероятный характер подпольного движения на Земле, оценивал его возможности и предлагал пути контакта.

Наконец, Баррента посвятили в план прорыва на корабль.

Когда наступил День Посадки, Баррент почувствовал колоссальное облегчение. Он устал от круглосуточных занятий и жаждал действий, чем бы они ни обернулись.

Большой корабль плавно опустился и бесшумно коснулся почвы. Он тускло блестел в лучах полуденного солнца — ощутимое доказательство могущества и неумолимости Земли. Открылся люк, спустился трап, и на площадь сошли узники.

Как обычно, на церемонию собралось почти все население Тетрахида. Баррент пробился сквозь толпу и встал за цепочкой охранников. В кармане у него лежал иглолучевик, собранный специалистами Группы Два без единой металлической детали, которую могли бы обнаружить детекторы. Другие карманы также были набиты всяческими устройствами.

По громкоговорителю объявляли номера заключенных. Баррент слушал и ждал начала отвлекающих действий.

Когда назвали последний номер, в небо поднялись черные клубы дыма — это Группа Два подожгла бараки на площади. И тут же мощный взрыв разрушил два ряда пустых зданий. Не успели еще упасть обломки, как Баррент сорвался с места.

Второй и третий взрывы прозвучали, когда он был уже в тени корабля. Баррент скинул одежду и остался в форме охранника, четвертый взрыв швырнул его на землю. Он мгновенно вскочил и кинулся в люк. Сюда еле доносились крики и приказы капитана охраны. Охрана построилась в ряды и, держа оружие наготове, спокойно отступала к кораблю.

Баррент повернул направо и побежал по длинному узкому коридору. Далеко позади слышались тяжелые шаги. Ряд пустых камер замыкала дверь с надписью «Для охраны»; зеленая лампочка над ней указывала, что воздушная система включена. Баррент толкнул соседнюю дверь, оказавшуюся незапертой, и попал в склад каких-то механизмов. По коридору, громко разговаривая, прошли охранники.

— Как по-твоему, что это за взрывы?

— Кто знает? Они здесь все сумасшедшие.

— Дай им волю, взорвут всю планету.

— Это точно.

— Подобный шум был лет пятнадцать назад. Помнишь?

— Я тогда не служил.

— Еще похлеще: убили двоих наших и около сотни заключенных.

— Маньяки. Как бы они нас не попытались взорвать.

— Да, скорей бы домой, на Контрольный Пункт.

— На Контрольном Пункте, конечно, неплохо, но я бы предпочел жить на Земле.

Последние из охранников вошли в комнату и закрыли дверь. Через некоторое время корабль вздрогнул. Полет начался.

Баррент получил немало ценной информации.

Очевидно, вся охрана на Контрольном Пункте сходит. Значит ли это, что на борт взойдет другое подразделение? Возможно. И безусловно, весь корабль обыщут. Скорее всего, это будет лишь формальный осмотр, так как до сих пор ни один узник не пытался бежать. И все же…

Но это дело будущего. Пока все шло по плану.

Баррент чувствовал себя очень усталым, гудела голова. В помещении стоял густой тяжелый запах. Баррент с трудом поднялся, подошел к вентиляционной решетке и поднес руку. Воздух не подавался.

Он осторожно открыл дверь и выскользнул в коридор. Все на корабле, безусловно, знали друг друга в лицо, поэтому любая встреча грозила гибелью. Нужно найти укрытие. И воздух.

Коридоры были пустынны. Из комнаты охраны слышался слабый шум голосов. Зеленая лампа ярко светила над дверью. Баррент шел дальше, начиная чувствовать первые признаки кислородного голодания.

Группа предполагала, что система вентиляции функционирует во всех отделениях корабля. Теперь Барренту было ясно, что подача воздуха ограничивалась отсеками, где размещались экипаж и охрана.

Голова разламывалась от боли, ноги онемели и отказывались повиноваться. Баррент попытался выработать план действий. Отделение экипажа, казалось, давало ему наилучшие шансы. Даже если экипаж вооружен, то вряд ли готов к подобным осложнениям. Возможно, удастся взять офицеров на мушку; возможно, он завладеет кораблем.

Стоило попытаться. Надо было попытаться.

В конце коридора Баррент уткнулся в лестницу. Он поднимался по безлюдным пролетам, пока не увидел указатель «Секция управления».

Сознание мутилось, перед глазами мерцали черные пятна. Стали крениться стены, сверху тяжело нависал низкий потолок. Баррент внезапно осознал, что уже ползет к двери с надписью: РУБКА — ВХОД ТОЛЬКО ОФИЦЕРАМ ЭКИПАЖА!

Коридор наполнился серым туманом. Он то прояснялся, то вновь сгущался, и Баррент понял, что в этом повинно его зрение. Он заставил себя подняться на ноги и, приготовив иглолучевик, нажал на дверную ручку.

Но когда дверь открылась, в глазах у него потемнело. Ему показалось, что перед ним мелькнули изумленные лица, послышался крик: «Смотрите! Он вооружен!» Затем все поглотила тьма.

Баррент разлепил веки и увидел, что находится в рубке. Металлическая дверь была закрыта, дышалось без труда. Никого из членов команды не было — вероятно, ушли за охраной, решив, что он так и будет лежать без сознания.

Шатаясь, Баррент встал на ноги, машинально подобрав свой иглолучевик. Он внимательно осмотрел оружие и нахмурился. Почему его оставили одного, вооруженного, в жизненно важном центре.

Он попытался вспомнить лица, которые видел перед тем, как упасть. Но появились лишь какие-то смутные воспоминания, неясные и расплывчатые фигуры с загробными голосами. А были ли здесь вообще люди?

Чем больше он думал об этом, тем больше убеждался, что вызвал их образы из своего затухающего сознания. Здесь никого не было — один он в нервном сплетении корабля.

Баррент подошел к главному пульту управления, разделенному на десять секций. Каждая сверкала указателями приборов, шкалами, красными и черными стрелками, поблескивала рукоятками, переключателями, штурвалами, реостатами.

Баррент медленно двигался вдоль секций, наблюдая, как бегают огоньки. Последняя секция, очевидно, была контрольной. На табло «Координация ручная/автоматическая» потайная лампочка высвечивала слово «автоматическая». Далее он обнаружил программный отсек, выдавший ему отчет о течении полета. До Контрольного Пункта оставалось 29 часов, 4 минуты и 51 секунда. До Земли — 430 часов. Все механизмы действовали четко и уверенно. У Баррента появилось ощущение, что присутствие человека в этом машинном храме — святотатство.

Но где же экипаж? Безусловно, автоматизация управления гигантским кораблем необходима: такой сложный организм должен быть саморегулирующимся.

Но построили его люди, и люди создали программы. Почему же нет людей, чтобы корректировать их в случае надобности? Предположим, что охране потребовалось задержаться на Омеге. Предположим, что возникла необходимость миновать Контрольный Пункт и направиться прямо к Земле. Предположим, чрезвычайно важно вообще изменить пункт назначения. Что тогда? Кто внесет изменения в курс, кто будет управлять кораблем?

Баррент осмотрел контрольную рубку, надел обнаруженный в шкафчике респиратор и вышел в коридор. После долгих блужданий он наткнулся на дверь с табличкой «Для команды». Внутри было чисто и голо. Аккуратными рядами стояли койки, без простыней и покрывал. Ни здесь, ни в помещениях для офицеров и капитана Баррент не нашел следов недавнего присутствия людей.

Он вернулся в рубку. Теперь было ясно, что на корабле экипажа нет. Очевидно, власти на Земле так уверены в нерушимости рутины и надежности приборов, что сочли команду излишней. Возможно… Но Барренту это казалось странным.

Он решил отложить выводы до тех пор, пока не получит больше фактов. В настоящий момент необходимо позаботиться о самом себе. В карманах у него была концентрированная пища, но вот воды он много с собой взять не мог. Окажутся ли запасы на корабле без команды?.. Еще ему нужно было помнить об охране на нижней палубе, о приближении Контрольного Пункта и многом, многом другом.

* * *

Баррент обнаружил, что ему не требуется прибегать к своим запасам. Машины выдавали разнообразное питание и напитки, стоило лишь нажать кнопку. Натуральная это пища или синтезированная, Баррент не знал, но на вкус она была превосходна.

Он исследовал верхние уровни корабля и, несколько раз заблудившись, решил больше не рисковать, все время проводил в контрольной рубке. Зато он нашел иллюминатор и, активировав механизмы, которые убирали заслонки, любовался мерцанием звезд в необъятной тьме космоса.

По мере приближения к Контрольному Пункту к жизни пробуждались новые части пульта управления, возрождая дремавшие силы, проверяя корабль перед приземлением. За три с половиной часа до посадки Баррент сделал интересное открытие. Он нашел центральную систему связи и, включив ее на прием, мог слушать разговоры в комнате охраны.

Впрочем, ничего важного он не узнал. То ли из осторожности, то ли по невежеству охранники не обсуждали политику. Вся их жизнь, кроме периодов службы на корабле, протекала на Контрольном Пункте. Что-то из того, о чем они говорили, Баррент совершенно не понимал. Но продолжал слушать, не пропуская ни одного слова.

— Ты когда-нибудь купался во Флориде?

— Не люблю соленую воду.

— Перед тем как меня призвали в Охрану, я выиграл третий виз на фестивале в Дейтоне.

— Когда выйду в отставку, куплю виллу в Антарктике.

— Сколько тебе еще осталось?

— Восемнадцать лет.

— Да, кому-то ведь надо это делать…

— Но почему я? Почему не жители Земли?

— Ты же знаешь — преступление есть болезнь. Оно заразно.

— Ну и что?

— А то, что, имея дело с преступниками, ты подвергаешься опасности заражения и сам можешь заразить кого-нибудь на Земле. роме того, на Контрольном Пункте не так уж плохо.

— Если любишь все искусственное: воздух, цветы, пищу…

— Ты требуешь слишком многого. Твоя семья здесь?

— Они тоже хотят вернуться на Землю.

— Ученые говорят, что после пяти лет на Контрольном Пункте № 1 — Земле нам не выдержать. Гравитация…

Из этих разговоров Баррент понял, что мрачноликие охранники такие же человеческие существа, как и заключенные. Почти все не любили свою работу и, как и омегиане, жаждали вернуться на Землю.

Наконец корабль приземлился, и двигатели замолчали. По коммуникационной системе Баррент слышал, как охранники выходили из комнаты. Он последовал за ними по коридорам к люку и уловил, как последний из них, выходя из корабля, сказал:

— Вот и проверка идет. Ну, как дела, ребята?

Ответа не последовало, охрана ушла, а коридоры заполнил новый звук: тяжелая поступь тех, кто шел на проверку.

Их было много. Они начали с моторного отсека и методично двигались вверх, открывая каждую дверь, осматривая каждый закоулок.

Баррент сжал иглолучевик в потной руке и лихорадочно стал соображать, где можно спрятаться. Единственным решением казалось обойти их и укрыться в уже обысканном месте.

Он натянул на лицо респиратор и вышел в коридор.

Глава 18

Получасом позже Баррент еще не знал, как избежать проверяющих подразделений. Они закончили осмотр нижних уровней и продвигались к палубе контрольной рубки; шаги гулко отдавались в проходах.

В конце этого коридора должна была быть лестница, по которой можно спуститься на другой, уже обысканный, уровень. Баррент заторопился, надеясь, что не ошибается и лестница действительно есть, — он имел лишь самое приблизительное представление о конструкции корабля.

Он дошел до конца коридора — лестница была. Сзади приближались шаги. Баррент побежал вниз, оглянулся через плечо и налетел на чью-то грудь.

Он моментально отпрянул, готовый выстрелить в массивную фигуру. Но удержался.

Перед ним стояло существо семи футов росту, одетое в черную форму с надписью впереди «Инспекционный отряд, андроид В212». Его лицо, высеченное из молочно-розового пластика, напоминало человеческое, глаза светились глубоким красным огнем. Создание медленно надвигалось. Баррент попятился, сомневаясь, что иглолучевик тут поможет.

Ему не пришлось выяснять это на опыте, потому что андроид, не обращая ни на что внимания, стал подниматься по лестнице. На его спине оказалась надпись «Санитарный контроль». Этот андроид, понял Баррент, запрограммирован только на крыс и мышей Присутствие на борту безбилетного пассажира его не касается. Возможно, остальные андроиды тоже специализированы.

Баррент ждал в пустом помещении на нижнем уровне, а когда услышал, что андроиды ушли, поспешил вернуться в контрольную рубку. Точно по расписанию корабль взлетел. Пункт назначения — Земля.

* * *

Полет был непримечательным. Баррент ел, спал и, пока корабль не вошел в надпространство, смотрел на звезды. Он пытался вспомнить планету, к которой приближался, — но безуспешно. Что за люди строят гигантские автоматические корабли? Почему они высылают заметную часть своего населения — и не могут установить контроль над условиями жизни ссыльных? Зачем стирают из памяти заключенных все сведения о Земле?

Часы в контрольной рубке упорно отмеряли секунды и минуты путешествия. Корабль вышел из надпространства и, тормозя, облетал зелено-голубой мир, на который Баррент смотрел со смешанным чувством. Ему не верилось, что он наконец-то возвращается на Землю.

Глава 19

Корабль приземлился в чудесный солнечный полдень где-то на североамериканском континенте. Баррент рассчитывал остаться в нем до темноты, но на экранах зажглась надпись «Просим пассажиров и экипаж немедленно сойти. Через двадцать минут на корабле начнется полная дезинфекция».

Он не знал, что подразумевается под полной дезинфекцией. Но так как категорически предписывалось выйти, респиратор вряд ли мог обеспечить безопасность.

Члены Группы Два много думали о том, как следует быть одетым Барренту по прибытии на Землю. Эти первые минуты могут оказаться решающими. В случае грубой ошибки не спасет никакая хитрость. А Группа не знала, что носили на родной планете. Одни настаивали на специальной модели. Другие утверждали, что на Земле прекрасно сойдет и форма охранника. Сам Баррент поддерживал третье мнение, согласно которому наилучшей окажется одежда из одного куска материи, как претерпевающая меньше всего изменений от капризов моды. В городах, конечно, такой наряд мог показаться необычным, но сейчас предстояло выйти на посадочное поле.

Он быстро скинул форму и остался в легкой накидке. После некоторых сомнений Баррент решил не бросать оружие на корабле. Проверка все равно обнаружит его, а с иглолучевиком хоть есть шанс отбиться от полиции.

Он сделал глубокий вдох и спустился по трапу.

Не было никакой охраны, не было таможенных чиновников, не было особых подразделений, не было армейских частей и полиции.

Вообще никого не было. Далеко-далеко, на противоположном конце широкого поля, виднелись другие корабли, а прямо напротив — распахнутые ворота ограды.

Баррент пересек поле быстро, но без спешки. Он не имел ни малейшего представления, почему все так просто. Очевидно, секретная полиция на Земле действует более тонкими методами.

У ворот, словно дожидаясь его, стояли лысоватый мужчина и мальчик лет десяти. Барренту не верилось, что это государственные служащие, и все же, кто знает эту Землю?

— Простите, — обратился к нему мужчина, держа мальчика за руку. — Я видел, как вы выходили из корабля. Не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

— Конечно, — сказал Баррент, опуская руку в карман с иглолучевиком. Теперь он был уверен, что лысый — агент полиции. Немного смущало лишь присутствие ребенка — если тот не ученик полицейской академии.

— Дело в том, — начал мужчина, — что мой Ронни собирается писать сочинение о звездных кораблях.

— И я захотел увидеть один из них, — добавил Ронни, худощавый мальчик с умным лицом.

— Да, — подтвердил мужчина. — Я говорил ему, что это необязательно — ведь все факты и картинки есть в энциклопедии. Но он сам захотел увидеть.

— Так будет нагляднее, — вставил Ронни.

— Безусловно, — произнес Баррент, энергично кивая. Он начал сомневаться в своих выводах. Для агентов тайной полиции эти люди выбрали чересчур извилистый путь.

— Вы работаете на кораблях? — спросил Ронни.

— Да.

— Как быстро они летают?

— В надпространстве? — уточнил Баррент.

Этот вопрос, казалось, сбил Ронни с толку. Он выпятил нижнюю губу и протянул:

— У-у, я и не знал, что они ходят в надпространстве… — Он задумался. — Между прочим, я не знаю, что такое надпространство.

Баррент и отец мальчика одновременно улыбнулись.

— Хорошо, — продолжал Ронни, — с какой скоростью они летят в обычном пространстве.

— Сто тысяч миль в час, — сказал Баррент, называя первую попавшуюся цифру.

Мальчик кивнул, его отец тоже.

— Очень быстро, — заметил отец.

— В надпространстве гораздо быстрее, конечно, — сказал Баррент.

— Конечно, — подтвердил мужчина. — Они летают очень быстро. Иначе нельзя. Они покрывают большие расстояния. Ведь верно, сэр?

— Очень большие расстояния, — согласился Баррент.

— А их источники энергии? — поинтересовался Ронни.

— Обычные, — ответил ему Баррент. — В прошлом году мы установили триплексные усилители, но их, скорее, следует отнести к разряду вспомогательных мощностей.

— Я слышал об этих триплексных усилителях, — заметил мужчина. — Замечательная вещь!

— Ничего, подходяще, — снисходительно бросил Баррент. Теперь он был уверен, что это рядовой гражданин, ничего не смыслящий в звездоплавании, просто приведший своего сына в космопорт.

— Откуда вы берете воздух? — спросил Ронни.

— Производим собственный, — охотно объяснил Баррент. — Немного труднее с водой — она, как известно, несжимаема. Я хотел бы отметить чисто навигационную проблему ориентирования при выходе корабля из надпространства.

— Что такое надпространство?

— Всего лишь другой уровень пространства. Но это есть в энциклопедии.

— Конечно, поищешь в энциклопедии, — наставительно сказал отец мальчика. — Мы не можем больше задерживать пилота. У него, безусловно, много важных дел.

— Да, я тороплюсь, — согласился Баррент. — А вы осмотрите здесь все, что хотите. Удачного сочинения, Ронни!

Баррент зашагал прочь, все время ожидая окрика или выстрела, но когда ярдов через пятьдесят он обернулся, отец и сын уже честно изучали гигантскую ракету. Пока все шло гладко. Подозрительно гладко.

Дорога вела от космопорта, мимо каких-то зданий, к лесу. Вскоре Баррент сошел с нее и углубился в чащу. Он уже достаточно пообщался с людьми для первого дня на Земле. Нельзя испытывать судьбу. Надо все обдумать, переночевать в лесу, а утром выйти в город.

На опушке великолепной дубовой рощи стоял указатель: «НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПАРК. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ТУРИСТЫ!» Солнце садилось за горизонт, в воздухе повеяло прохладой. Баррент нашел удобное место под гигантским дубом, сгреб подстилку из листьев и улегся, томясь тревожными вопросами. Почему в таком важном центре, как космопорт, не оказалось охраны? Значит, меры безопасности проявляются позже, в городах? Или он уже находится под наблюдением изощренной шпионской системы?..

— Добрый вечер, — произнес голос над его правым ухом.

Баррент судорожно дернулся, рука потянулась к оружию.

— И это воистину приятный вечер, — продолжал голос, — здесь, в национальном парке. Температура воздуха семьдесят один и две десятых градуса по Фаренгейту, влажность 23 процента, давление двадцать девять и девять десятых. Бывалые туристы, я уверен, уже узнали мой голос. Ну а новым любителям природы мне хотелось бы представиться. Я Дубняк, ваш старый верный дуб. Позвольте приветствовать вас в национальном парке.

Сидя в сгущающихся сумерках, Баррент огляделся по сторонам. Голос и в самом деле, казалось, исходил от гигантского дуба.

— Наслаждение природой, — продолжал Дубняк, — теперь доступно каждому. Вы можете отдыхать в полном уединении, находясь в десяти минутах ходьбы от общественного транспорта. Тем, кто не жаждет одиночества, мы предлагаем туристические маршруты в сопровождении гида, по сходной цене. Не забудьте рассказать своим знакомым о гостеприимном национальном парке, который с радостью встретит всех любителей природы.

В дереве открылась панель, и из ствола выскользнули раскладушка, термос и пакет с ужином.

— Желаю вам приятного вечера, — бархатно проговорил Дубняк. — О, природа! Восхитительное великолепие страны чудес!.. А теперь Национальный симфонический оркестр под управлением Оттера Крага исполнит вам «Горные долины» Эрнесто Нестричала. Всего доброго!

Из скрытых динамиков полилась музыка. Баррент почесал затылок, затем, решив принимать все, как оно есть, съел ужин, выпил кофе из термоса, поставил раскладушку и улегся.

Засыпая, он размышлял о звукооснащенном благоустроенном лесе со всеми удобствами и не далее чем в десяти минутах от общественного транспорта. Земля делала многое для своих обитателей. Очевидно, им это нравится. Или нет? Может быть, его заманивают в хитрую западню?

Музыка затихла, слившись с шорохом ветерка в листьях, и Баррент уснул.

Глава 20

Утром гостеприимный дуб выдал завтрак и бритвенные принадлежности. Баррент поел, привел себя в порядок и отправился в ближайший город. У него были ясные цели: необходимо обеспечить себе «легенду» и войти в контакт с подпольем. После этого как можно больше узнать о секретной полиции, армии и т. д. По обеим сторонам улицы стояли маленькие белые домики. Сперва Барренту казалось, что они все одинаковые. Затем он понял, что у каждого есть свои мелкие архитектурные особенности, но они лишь еще больше подчеркивают монотонное однообразие. Коттеджей были сотни, каждый на крошечном участке тщательно ухоженной нежной травы. Их одинаковость угнетала его. Совершенно неожиданно он почувствовал, что скучает по крикливо-неуклюжей индивидуальности омегианских зданий.

Баррент дошел до торгового центра. Магазины следовали тому же образцу. Только после тщательного изучения витрин можно было обнаружить разницу между продуктовым и спортивным магазинами. Он миновал маленький домик с вывеской: «Робот-исповедник. Открыто 24 часа в сутки». Церковь?

План, предусмотренный Группой Два для выявления подполья на Земле, был прост. Революционеры, как уверяли Баррента, должны сосредоточиваться среди наиболее угнетенных элементов населения. Следовательно, сопротивление логично искать в трущобах.

Это была хорошая теория. Беда лишь в том, что Баррент не мог найти никаких трущоб. Он шел и шел, мимо магазинов и маленьких домиков, площадок для игр и парков, снова мимо домиков и магазинов. И ничто не выглядело многим лучше или хуже, чем остальное.

К вечеру он не чувствовал под собой ног от усталости, а ничего важного открыть не удалось. Прежде чем еще глубже погрузиться в хитросплетения земной жизни, нужно опросить местных жителей. Это опасный, но необходимый шаг. Баррент стоял в сгущающихся сумерках около магазина одежды и раздумывал, что делать дальше. Прикинусь только что прибывшим в Северную Америку из Азии или Европы, решил он.

К нему приближался полноватый, заурядной внешности мужчина в коричневом костюме. Баррент остановил его.

— Простите, я чужой здесь, только что из Рима…

— Неужели? — вежливо осведомился мужчина.

— Да. Боюсь, я плохо ориентируюсь. — Баррент засмеялся, изображая неловкость и смущение. — Не могу найти ни одного дешевого отеля. Если бы вы указали мне…

— Гражданин, как ваше самочувствие? — спросил мужчина. Судя по выражению лица, он был озадачен.

— Я же сказал, я иностранец и ищу…

— Послушайте, — перебил мужчина, — вы же не хуже меня знаете, что иностранцев больше нет.

— Нет?

— Конечно, нет. Я был в Риме. Там все точно так, как у нас в Вилмингтоне. Такие же дома и магазины. Никто и нигде не чувствует себя больше иностранцем.

Баррент не знал, что сказать. Он нервно улыбнулся.

— Более того, — продолжал мужчина, — на Земле нет дешевых отелей. Зачем они? Кто в них будет останавливаться?

— В самом деле, кто? — придумал наконец Баррент. — Кажется, я малость перебрал.

— И никто больше не пьет. Не понимаю, в какую игру вы играете?

— В какую игру я играю? — переспросил Баррент, согласно приемам, рекомендованным Группой.

Мужчина, нахмурившись, уставился на него.

— Кажется, догадываюсь. Вы — Опросчик.

— Ммм, — невнятно промычал Баррент.

— Конечно, — убедился мужчина. — Вы один из тех, кто выведывает мнения, верно?

— Вполне разумное предположение, — согласился Баррент.

— Не так уж трудно было сообразить. Опросчики всегда стараются узнать отношение людей к разным вещам. Я бы сразу все определил, если бы вы носили одежду Опросчика.

Мужчина снова начал хмуриться.

— Почему вы одеты не по форме?

— Я, так сказать, новоиспеченный, — объяснил Баррент. — Даже форму не успел купить.

— Поторопитесь, — поучительно сказал мужчина. — Как иначе граждане могут определить ваше положение?

— Благодарю за помощь, сэр. Возможно, в ближайшем будущем мне представится случай проинтервьюировать вас еще раз.

— Когда захотите, — сказал мужчина, вежливо поклонился и ушел.

Баррент решил, что Опросчик — наиболее подходящая для него профессия. Она дает право встречаться с людьми, задавать вопросы, узнавать, как живет Земля. Конечно, надо быть осторожным и не проявлять своего невежества.

Теперь важно купить одежду Опросчика. Беда в том, что у него нет денег. Группа не могла даже вспомнить, на что они походят… Но снабдила определенными средствами для преодоления и такого препятствия. И Баррент вошел в ближайший магазин.

Владелец, маленький человечек с голубыми глазами, с услужливой улыбкой приветствовал Баррента.

— Мне нужна форма Опросчика. Я только что закончил курс.

— Пожалуйста, сэр. И хорошо, что вы пришли ко мне. В большинстве этих магазинчиков вы найдете одежду только для… распространенных профессий. Но здесь, у Джулия Уондерсона, мы предлагаем форму для всех пятисот двадцати основных специальностей, перечисленных в Альманахе Гражданского Статуса. Я — Джулий Уондерсон.

— Очень приятно, — сказал Баррент. — У вас есть одежда моего размера?

— Безусловно, есть! — воскликнул Уондерсон. — Вам нужна обычная или особая?

— Обычная вполне подойдет.

— Большинство новых Опросчиков предпочитают особую. Небольшая надбавка в цене обеспечит лишнее уважение.

— В таком случае я возьму особую.

— Да, сэр. Хотя, если бы вы могли подождать… Через пару дней мы получим новую фабричную модель — домашнего тканья с натуральными затяжками.

— Я, пожалуй, зайду за ней, — решил Баррент. — А пока я хотел бы купить то, что есть.

— Конечно, сэр, — произнес Уондерсон. Он был явно разочарован, хотя старался это скрыть. — Будьте любезны.

После нескольких примерок Баррент подобрал себе черный деловой костюм с белым узким кантом на лацканах. Его неопытному глазу он казался таким же, как и другие костюмы, которые Уондерсон предлагал банкирам, овощеводам, чиновникам. Но для Уондерсона разница была такой же красноречивой, как и символы статуса на Омеге для Баррента.

— Пожалуйста, сэр! Прекрасно сидит, с гарантийным сроком. И всего тридцать девять девяносто пять.

— Превосходно, — сказал Баррент. — Теперь насчет денег.

— Да, сэр?

— У меня их нет.

— В самом деле, сэр? Это весьма необычно.

— Да, — согласился Баррент. — Тем не менее у меня есть некоторые ценности. — Он извлек из кармана три кольца с бриллиантами, которыми его снабдила Группа. — Это настоящие бриллианты, что подтвердит любой ювелир. Если бы вы взяли одно из них, пока я не достану денег для уплаты…

— Но, сэр, — удивился Уондерсон, — бриллианты больше не имеют самостоятельной ценности. С двадцать третьего года, когда Вон Блон написал основополагающую работу, отрицающую концепцию нехватки…

— Естественно, — глухо заметил Баррент, не зная, что говорить.

Уондерсон посмотрел на кольца.

— Они, наверное, дороги вам как память?

— Безусловно, передаются в нашей семье из поколения в поколение…

— В таком случае, — сказал Уондерсон, — я не позволю себе лишить их вас. Пожалуйста, не спорьте, сэр! Я не смогу спать по ночам, если отниму вашу семейную реликвию.

— Но остается вопрос оплаты.

— Заплатите, когда вам будет удобно.

— Вы хотите сказать, что поверите мне, даже не зная меня?

— Конечно. Уондерсон улыбнулся. — Испытываете свои методы, Опросчик? Даже ребенку известно, что наша цивилизация основывается на доверии. К незнакомцу следует относиться как к честному человеку, пока он полностью и бесповоротно не доказал обратного. Это аксиома.

— Вас никогда не обманывали?

— О нет. Преступлений в наши дни не бывает.

— А как же Омега?

— Простите?

— Омега, планета заключенных. Вы, должно быть, слышали о ней?

— Возможно, — осторожно проговорил Уондерсон. — Ну, точнее было бы сказать, что преступлений почти не бывает. Наверное, всегда найдется горстка прирожденных злодеев, но не больше десяти-двенадцати в год, из населения в два миллиарда. — Он широко улыбнулся. — Вероятность, что я нарвусь на преступника, очень мала.

Баррент подумал о кораблях, регулярно курсирующих между Землей и Омегой… Интересно, откуда Уондерсон взял такие цифры?

И, между прочим, интересно, где же полиция? Он не видел человека в форме с тех пор, как покинул корабль.

— Очень вам благодарен, — произнес Баррент. — Я заплачу как можно быстрее.

— Конечно, конечно, — согласился Уондерсон, с чувством тряся руку Баррента. — Когда вам будет угодно, сэр. Не стоит торопиться.

Баррент снова поблагодарил его и вышел из магазина. Теперь у него была профессия. И неограниченный кредит. Он оказался на планете, которая с первого взгляда походила на рай. Но, как всякая утопия, она несла в себе некоторые противоречия. Он надеялся узнать о них больше в ближайшие дни.

Баррент нашел отель и снял комнату на неделю, в кредит.

Глава 21

Утром Баррент отправился в библиотеку. Ему надо было ознакомиться с историей развития земной цивилизации, чтобы иметь представление, что искать и чего ожидать.

Форма Опросчика позволила пройти к закрытым для доступа полкам, где хранились книги по истории. Но сами книги его разочаровали — в большинстве своем они охватывали период лишь до начала атомного века. Баррент просматривал их, и к нему возвращались смутные воспоминания. Он мог перепрыгнуть от Древней Греции к Римской империи, через Темные века к норманнским завоеваниям и Тридцатилетней войне и затем к наполеоновской эре. Внимательнее он прочитал о Мировых войнах. К сожалению, на этом книги заканчивались.

После долгих поисков Баррент нашел небольшую работу «Послевоенная дилемма. Том 1» Артура Уитлера. Она начиналась там, где кончались остальные, — со взрыва бомб над Хиросимой и Нагасаки. Баррент сел и стал читать.

* * *

Он узнал о «холодной войне» 50-х годов, когда несколько наций владели атомным и водородным оружием. Уже тогда, утверждал автор, укоренились зерна конформизма. Америка отчаянно сопротивлялась коммунизму. Россия и Китай отчаяний сопротивлялись капитализму. Весь мир разделился на два лагеря. В целях внутренней безопасности правительства брали на вооружение новейшие методы пропаганды и идеологической обработки. От граждан требовалась безоговорочная приверженность официальным доктринам. Давление на личность становилось все сильнее и утонченнее.

Миновала угроза войны. Многочисленные страны Земли начали сливаться в единое сверхгосударство. Но давление на личность, вместо того чтобы уменьшиться, еще больше возросло. Нужда в этом диктовалась неудержимым ростом населения, проблемами национального и этнического характера. Различие во мнениях могло оказаться гибельным — слишком много групп имели теперь доступ к мощным водородным бомбам.

В этих условиях стало нетерпимым поведение, отличающееся от нормы.

Унификация наконец была завершена. Продолжалось завоевание космоса. Но земные институты перестали совершенствоваться. Современная цивилизация оказалась менее гибкой, чем средневековая, она подавляла всякое отклонение от существующих обычаев, привычек, воззрений. Оппозиция считалась не менее тяжким преступлением, чем убийство или поджог. И так же наказывалась. Секретная полиция, политическая полиция, информаторы — использовалось все. Каждое устройство было поставлено на службу одной великой цели — воспитанию человека-соглашателя.

А для упрямых существовала Омега.

Смертная казнь была давно запрещена, и преступники переполняли тюрьмы.

Наконец их решили перевезти в отдельный мир, скопировав систему, которую Франция использовала в Гвинее и Новой Каледонии, а Британия — в Австралии и Северной Америке. Управлять Омегой с Земли было невозможно, да власти и не пытались. Они позаботились лишь о том, чтобы заключенные не сбежали.

На этом первый том кончался. Приписка в конце гласила, что том второй посвящен изучению современности. Он назывался «Цивилизации статуса».

Второго тома на полках не оказалось. Библиотекарь сказал Бар-ренту, что он был уничтожен в интересах общественной безопасности.

Баррент вышел в маленький сад, сел на скамейку и, уставившись вниз, постарался все обдумать.

Он ожидал увидеть Землю как раз такой, как она была описана в книге Уитлера. Он был подготовлен к полицейскому государству, изощренной слежке, жестоким репрессиям и растущему сопротивлению. Но все это осталось в прошлом. До сих пор он не увидел даже постового. Люди, которых он встречал, вовсе не казались угнетенными. Напротив, это был совершенно иной мир…

Если не считать того, что год за годом на Омегу прибывали партии ничего не помнящих о Земле заключенных. Кто арестовывал их? Кто судил? Какое общество их породило?

Ответы ему предстояло найти самому.

Глава 22

С раннего утра Баррент начал расследование. План был прост. Он звонил в двери и задавал вопросы, предупреждая, что серьезные могут перемежаться странными и глупыми, предназначенными для определения общего уровня развития. Таким образом, Баррент мог затрагивать любые темы, не возбуждая подозрения.

Оставалась опасность, что какой-нибудь государственный служащий попросит показать удостоверение личности или что внезапно появится секретная полиция. Но приходилось рисковать.

Результаты оказались самыми неожиданными.

* * *

(Гражданка А. Л. Готхрейд, возраст 55 лет, занятие — домохозяйка. Женщина чопорная, но вежливая.)

— Вы хотите спросить меня о классе и статусе. Так?

— Да, мадам.

— И всегда-то вы, Опросчики, спрашиваете о классе и статусе. Неужели не надоело? Ну ладно… Так как все равны, есть только один класс. Средний. Вопрос только, к какой части среднего класса относится индивидуум — высшей, низшей или средней.

— А как это определяется?

— По манерам: как человек ест, одевается, ведет себя на людях. Высший средний класс, например, всегда можно безошибочно определить по одежде.

— Понимаю. А низший средний класс?

— Ну, во-первых, у них меньше творческой энергии. Они носят готовую одежду, и это их вполне устраивает. Показательно и отношение к своему жилью. Причем украшательство без искры вдохновения в счет не идет, а лишь помечает выскочек. Представитель высшего среднего класса не примет такого у себя дома.

— Благодарю вас, гражданка Готхрейд. А как вы определите свой собственный статус?

(С чуть заметным колебанием):

— О, я никогда особенно над этим не задумывалась. Высший средний, скорее всего.

* * *

(Гражданин Дрейстер, возраст 43 года, занятие — продавец обуви. Стройный, молодо выглядящий мужчина.)

— Да, сэр. У нас с Мирой три ребенка школьного возраста. Все мальчики.

— Вы не могли бы рассказать, из чего складывается их образование?

— Они учатся писать, читать, быть честнымигражданами и уже приступили к изучению своих профессий. Старший пойдет по семейной линии — обувь. Двое других — по бакалее и розничной торговле, как заведено в семье у жены. Кроме того, они узнают, как обретать и сохранять статус. Этому учат в открытых классах.

— А есть и другие?

— Ну, естественно, закрытые. Их посещает каждый ребенок.

— И чем там занимаются?

— Не знаю.

— Ребята никогда не рассказывают об этих классах?

— Нет. Они говорят обо всем на свете, но не о них.

— А вы не представляете, что происходит в закрытых классах?

— К сожалению, нет. Может быть — заметьте, это только предположение, — в них преподают религию. Но лучше спросить у учителя.

— Благодарю вас, сэр. Как вы определите свой статус?

— Средний класс, безусловно.

* * *

(Гражданка Мариан Морган, возраст 51 год, занятие — школьная учительница. Высокая костлявая женщина.)

— Да, сэр, вот и все о нашей обязательной программе.

— Кроме закрытых классов?

— Простите?

— Вы не упомянули закрытые классы.

— Боюсь, что не могу это сделать.

— Почему же, гражданка Морган?

— Это что, вопрос с подвохом? Всем известно, что учителей не <пускают в закрытые классы.

— Кого же тогда впускают?

— Детей, конечно.

— Но кто их учит?

— Об этом заботится правительство.

— Естественно. Но кто конкретно ведет занятия?

— Не имею понятия, сэр. Меня это не касается. Закрытые классы — старое и уважаемое учреждение. Возможно, они связаны с религией. В любом случае не мое это дело. И не ваше, молодой человек, будь вы хоть трижды Опросчик.

— Благодарю вас.

* * *

(Гражданин Эдгар Ниф, возраст 107 лет, занятие — отставкой военный. Высокий лысый мужчина с холодными голубыми глазами.)

— Пожалуйста, немного громче. Что вы сказали?

— О вооруженных силах. Я спрашивал…

— Теперь вспомнил. Да, молодой человек, я был полковником Двадцать первой Североамериканской Космической Группы, регулярной части Земных Вооруженных Сил.

— Вы вышли в отставку?

— Нет, служба отставила меня.

— Простите, сэр?

— Я не оговорился. Это произошло шестьдесят три года тому назад. Вооруженные Силы были распущены.

— Почему?

— Не с кем стало сражаться. Во всяком случае, так нам объяснили. Глупости! Старым солдатам известно: никогда невозможно предсказать, откуда появится враг. Он может появиться и сейчас. И что тогда?

— А заново сформировать армию?

— Хорошо бы! Но нынешнее поколение не знает, что такое служба. И командиров не осталось, кроме таких старых ослов, как я. На создание реальной силы уйдут годы.

— А пока что Земля совершенно беззащитна перед вторжением?

— Да. Есть полицейские соединения, но я самым серьезным образом сомневаюсь в их надежности, если пойдет пальба.

— Не могли бы вы рассказать мне о полиции?

— Ничего о ней не знаю. Меня никогда не волновали вопросы невоенного характера.

* * *

(Гражданин Мартин Хоннерс, возраст 31 год, занятие — глаголизатор. Худой вялый мужчина с честным мальчишеским лицом и пшеничными волосами.)

— Вы глаголизатор, гражданин Хоннерс?

— Да, сэр. Хотя, пожалуй, больше подойдет слово «автор», если не возражаете.

— Конечно. Гражданин Хоннерс, вы сотрудничаете в периодической печати?

— О нет! Там подвизаются некомпетентные бездари, которые пишут для сомнительной услады низшего среднего класса. Все рассказы, да будет вам известно, составляются строка за строкой из произведений популярных писателей двадцатого и двадцать первого веков. Эти бумагомаратели просто меняют порядок слов. Изредка кто-нибудь сочинит глагол или даже существительное. Но, повторяю, крайне редко.

— Вы этим не занимаетесь?

— Абсолютно! Моя работа не коммерческая. Я — Созидающий Специалист по Конраду.

— Поясните, пожалуйста.

— С удовольствием. Я пересоздаю работы Джозефа Конрада, автора, жившего в доатомном веке.

— А как вы пересоздаете эти работы, сэр?

— В настоящее время я занят пятым пересозданием «Лорда Джима» — как можно глубже вчитываюсь в оригинал, а затем переписываю книгу так, как сделал бы сам Конрад, живи он сегодня. Это занятие требует величайшего усердия и артистичности. Одна описка может испортить всю работу. Необходимо в совершенстве знать словарь Конрада, темы, характеры, настроения… И книга будет не простым повторением, а внесет что-то новое.

— Каковы ваши дальнейшие творческие планы?

— После пересоздания «Лорда Джима» я собираюсь отдыхать. Затем я пересоздам одно из менее заметных произведений Конрада, «Малатского плантатора».

— Понимаю… Является ли пересоздание правилом для всех видов искусства?

— Это цель каждого истинного художника независимо от того какую область он выбрал для своей деятельности. Искусство — жестокая возлюбленная.

* * *

(Гражданин Уиллис Уэрка, возраст 8 лет, занятие — учащийся. Жизнерадостный черноволосый мальчик.)

— Простите, мистер Опросчик, моих родителей нет дома.

— Вот и хорошо, Уилли. Ты не против, если я задам тебе несколько вопросов?

— Конечно. А что это у вас выпирает под пиджаком, мистер?

— Спрашивать буду я, Уилли, если не возражаешь. Ты любишь школу?

— Так себе.

— Чему ж ты учишься?

— Ну чтение, язык, оценка статуса, потом курсы по искусству, музыке, архитектуре, литературе, балету и театру. Все как обычно.

— Вижу. Это в открытых классах?

— Естественно.

— Ты ходишь в закрытый класс?

— Каждый день. А это у вас пистолет выпирает?

— Нет, просто мой костюм плохо сидит. Слушай, ты не хотел бы рассказать мне, что вы делаете в закрытом классе?

— Почему ж нет?

— Ну и что же там происходит?

— А я не помню.

— Уилли…

— Честное слово, мистер Опросчик. Мы все заходим в класс, а затем выходим через два часа. Но это все. Больше я ничего не могу вспомнить. Я говорил с другими ребятами. Они тоже забывают.

— Странно.

— Нет, сэр. Если бы нам надо было помнить, класс не был бы закрытым.

— Пожалуй.

А не помнишь ли ты, как выглядит комната или кто ваш учитель в закрытом классе?

— Нет, сэр, я в самом деле ничего не помню.

— Спасибо, Уилли.

* * *

(Гражданин Кучлан Дент, возраст 37 лет, занятие — изобретатель. Преждевременно полысевший человек с ироничными глазами.)

— Да, верно. Я специализируюсь на играх. В прошлом году я изобрел «Триангулируй — а не то…» Не видели? Она была очень популярна.

— Боюсь, что нет.

— Это, знаете ли, интеллектуальная игра. Имитирует потерю ориентации в космосе. Игрокам даются неполные данные для компьютеров и, при удачной игре, добавочная информация. Опасные ситуации штрафуются. Куча сияющих огней и прочая мишура. Прекрасная вещь!

— Больше вы ничего не изобрели, гражданин Дент?

— В юные годы я придумал улучшенную жатку. Она превосходила по эффективности предыдущие модели в три раза. И, верите ли, я действительно думал, что имею шансы ее продать.

— Продали?

— Конечно, нет. Тогда я не знал, что в патентном бюро открыто только отделение игр.

— Вы огорчились?

— Сперва — да. Но потом я понял, что существующие модели достаточно хороши. В изобретении более эффективных или простых устройств нет нужды. Мы довольны своим сегодняшним днем. Кроме того, новые изобретения бесполезны. Уровень рождаемости и смертности на Земле стабилен, и всего хватает. Чтобы выпустить новый аппарат, надо переоборудовать целый завод. Это почти невозможно, так как все заводы автоматические и саморегулирующиеся. Вот почему наложен мораторий на все изобретения, кроме сферы игр.

— И что вы об этом думаете?

— А что тут думать? Так уж получилось.

— Вы не хотели бы изменить этот порядок?

— Может быть, и хотел бы. Но, как изобретатель, я все равно отношусь к нестабильным элементам.

* * *

(Гражданин Барн Трентен, возраст 41 год, занятие — инженер-атомщик специалист по конструированию космических кораблей. Нервный интеллектуал с печальными карими глазами.)

— Вы хотите знать, чем я занимаюсь на работе? Бездельничаю. Мне некуда приложить силы, я просто хожу кругами. Правилами предусматривается один человек на каждую автоматическую операцию. Вот что я делаю — присутствую.

— Вы, кажется, недовольны, гражданин Трентен.

— Да. Я хотел быть инженером-атомщиком и для этого учился. А после выпуска обнаружил, что мои знания устарели на пятьдесят лет, да и никому не нужны.

— Почему?

— Потому что все автоматизировано. Не знаю, известно ли это большинству населения, но дело обстоит так. От добычи сырья до получения конечного продукта — автоматизировано все. Человек нужен лишь для контроля над количеством производимого продукта, а оно определяется численностью населения. И даже здесь участие человека сводится к минимуму.

— А что, если часть оборудования выйдет из строя?

— На то есть ремонтные роботы.

— А если и они сломаются?

— Проклятые железяки — саморемонтирующиеся. Мне остается только стоять в сторонке. Весьма странно для человека, считающего себя инженером.

— Почему бы вам не поменять работу?

— Нет смысла. Я проверял, остальные в таком же положении — присутствуют при автоматических процессах, которых не понимают. Назовите любую отрасль — либо «инженер-наблюдатель», либо никого.

— Такая же ситуация и в космонавтике?

— Безусловно. За последние пятьдесят лет ни один пилот не покидал Земли. Скоро они разучатся управлять кораблями.

— Понимаю, все автоматизировано… Ну а если случится нечто непредвиденное?

— Трудно сказать. Если корабль попадет в незапрограммированную ситуацию, он будет парализован, по крайней мере, временно. Я думаю, там стоят селекторы оптимального выбора, но вряд ли испытанные. В лучшем случае он будет действовать замедленно, в худшем — вообще не будет действовать. По мне — так пусть! Надоело сшиваться вокруг машин, день за днем наблюдая безотрадное однообразие операций. Большинство моих коллег чувствуют то же самое. Мы хотим дела, любого дела! Вы знаете, что сотни лет назад пилотируемые корабли исследовали планеты других звездных систем?

— Да.

— Вот это нам необходимо сейчас. Двигаться вперед, исследовать, изучать!

— Согласен. Но вы не думаете, что говорите довольно опасные вещи?

— Кажется. Но, если говорить честно, я уже не боюсь. Пускай отправляют на Омегу, если хотят. Хуже мне не станет.

— Вы слышали об Омеге?

— Про нее знает каждый, кто связан с космическими кораблями. «Земля-Омега» — единственный сохранившийся маршрут… Страшная планета. Лично я во всем виню церковь.

— Церковь?

— Только ее. Проклятые ханжи, только и знают, что канючат про всякий там Дух Человеческого Воплощения. Одного этого достаточно, чтобы человека потянуло ко злу…

* * *

(Гражданин Отец Бойрен, возраст 51 год, занятие — священнослужитель. Коренастый мужчина в шафрановой рясе и серых сандалиях.)

— Верно, сын мой, я аббат местного отделения Церкви Духа Человеческого Воплощения. Церковь является официальным религиозным выражением правительства Земли. Наша религия едина для всех народов и состоит из лучших элементов старых исповеданий, искусно скомбинированных во всеобъемлющую веру.

— Гражданин аббат, а разве нет противоречий между доктринами религий, составляющих вашу веру?

— Были. Но мы стремились к согласию и сохранили лишь отдельные яркие детали некогда великих религий, детали, знакомых мне людям. В нашей церкви нет сект и расколов, так как мы всеприемлющи. Личность может веровать во что угодно, если только несет священный Дух Человеческого Воплощения. Ибо наш культ есть культ Человека. И дух его есть дух божественного и священного добра.

— Не могли бы вы определить понятие «добро», гражданин аббат?

— Пожалуйста. Добро — есть сила внутри нас, вдохновляющая людей на общение и содружество. Культ Добра является культом самого себя и потому единственно верным культом. Личность, которой мы поклоняемся, есть идеальное социальное существо; человеческое содержимое в нише общества, готовое ухватить любую возможность продвижения. Добро есть действительное отражение любящей и лелеющей Вселенной. Добро непрерывно изменяется во всех своих аспектах, хотя его проявления… У вас странное выражение лица, молодой человек.

— Простите. Мне кажется, что-то похожее я уже слышал.

— Сие всегда остается правдой.

— Безусловно. Еще один вопрос, сэр. Не могли бы вы рассказать мне о религиозном воспитании детей?

— Эту обязанность несут роботы-исповедники, в соответствии с духом древнего трансцендентального фрейдизма. Робот-исповедник наставляет ребенка так же, как и взрослого. Он их постоянный друг и учитель. Будучи роботом, исповедник дает точные и недвусмысленные ответы на любые вопросы. Это большая помощь в воспитании ортодоксальности.

— А что делают священнослужители-люди?

— Наблюдают за роботами-исповедниками.

— Присутствуют ли эти роботы в закрытых классах?

— Не могу вам ответить… Нет, я в самом деле не знаю. Закрытие классы закрыты для аббатов так же, как и для всех остальных.

— По чьему приказу?

— По приказу Шефа Секретной Полиции.

— Понимаю… Благодарю вас, гражданин аббат Бойрен.

* * *

(Гражданин Энайн Дравивиан, возраст 43 года, занятие — государственный служащий. Узколицый мужчина, усталый и преждевременно постаревший.)

— Добрый день, сэр. Так вы состоите на государственной службе?

— Совершенно верно.

— Давно?

— Около восемнадцати лет.

— Ясно. А не могли бы вы сказать, в чем конкретно заключаются ваши обязанности?

— Пожалуйста. Я — Шеф Секретной Полиции.

— Вы? Понимаю, сэр, это очень интересно. Я…

— Не тянитесь к иглолучевику, экс-гражданин Баррент. Заверяю вас, он не будет действовать в зоне вокруг этого дома. А попытка вытащить его лишь причинит вам вред.

— Каким образом?

— У меня есть свои средства защиты.

— Как вы узнали мое имя?

— Я знал все, как только ваша нога коснулась поверхности Земли. Мы еще кое на что способны. Впрочем, войдемте-ка лучше в дом и побеседуем.

— Я бы предпочел воздержаться от беседы.

— Боюсь, что это необходимо. Входите, Баррент, я не кусаюсь.

— Я арестован?

— Боже, конечно, нет! Мы просто немного потолкуем. Сюда, сэр, сюда. Устраивайтесь поудобнее.

Глава 23

Дравивиан провел его в просторную комнату, обшитую панелями орехового дерева и обставленную массивной лакированной мебелью. Одну стену закрывал тяжелый выцветший гобелен с изображением средневековой охоты.

— Вам нравится? — спросил Дравивиан. — Все здесь сделано руками членов моей семьи. Гобелен вышила жена, скопировав его с оригинала в музее Метрополитен. Мебель смастерили два моих сына. Они хотели что-нибудь старинное и в испанском стиле, но более удобное; отсюда некоторая модификация линий. Мой собственный вклад увидеть нельзя — я специализируюсь по музыке периода барокко.

— В свободное от работы в полиции время? — спросил Баррент.

— Именно. — Дравивиан отвернулся от Баррента и задумчиво «смотрел на гобелен. — Мы еще коснемся этого вопроса. Скажите сперва, что вы думаете о комнате?

— Она очень красива, — произнес Баррент.

— И?

— Ну… я не судья…

— Вы должны быть судьей, — подчеркнул Дравивиан. — В этой комнате — вся цивилизация Земли в миниатюре. Скажите прямо, что вы о ней думаете?

— Она кажется безжизненной, — проговорил Баррент.

Дравивиан улыбнулся.

— Вы выбрали удачное слово. А ведь это комната людей высокого статуса. Сколько творческих усилий было затрачено на артистичное улучшение древних стилей! Моя семья воссоздала кусочек испанского прошлого, как другие воссоздают кусочки истории майя или Океании. И все же налицо пустота. Наши автоматические заводы производят одни и те же продукты. Так как товары у всех одинаковы, нам приходится изменять их, улучшать, украшать, и такими способами выражать себя. Вот что происходит на Земле, Баррент. Наши энергия и способности уходят на никчемные цели; личность замкнулась на себе. Мы мастерим старинную мебель в соответствии с рангом и статусом, а тем временем нас тщетно ждут неисследованные планеты. Мы давно кончили развиваться. Стабильность принесла застой, и мы ему подчинились.

— Не ожидал я услышать такие слова из уст Шефа Секретной Полиции.

— Я необычный человек, — произнес Дравивиан с тонкой улыбкой. — И Секретная Полиция — необычное учреждение.

— Но, очевидно, очень эффективное! Как вы узнали обо мне?

— Ну, это просто. Почти все встретившиеся вам люди распознали в вас чужака. Вы выделялись, как волк среди овец, и мне немедленно сообщали.

— Ясно, — сказал Баррент. — Что же теперь?

— Хотелось бы послушать ваш рассказ об Омеге.

Баррент рассказал Дравивиану о своей жизни на планете преступников.

— Я так и думал, — со слабой улыбкой произнес Шеф Секретной Полиции. То же самое происходило в свое время в Америке и Австралии. Конечно, разница есть: вы совершенно изолированы от родины. Но у вас та же яростная энергия, та же жестокость.

— Что вы собираетесь со мной сделать?

Дравивиан пожал плечами:

— Какое это имеет значение? Предположим, я убью вас. Но вашу Группу на Омеге не удержать от засылки других шпионов или захвата одного из тюремных кораблей. Как только омегиане начнут действовать, они неизбежно обнаружат правду.

— Какую правду?

— А вы еще не догадались? На Земле около восьми столетий не было войн. Мы не знаем, как сражаться. Сторожевые корабли вокруг Омеги — чистое надувательство, одна видимость. Они полностью автоматизированы и запрограммированы на условия, которые существовали сотни лет назад. Решительная атака — и корабль ваш, а за ним и все остальные. После этого ничто не в состоянии остановить приход омегиан на Землю; а Земля не в состоянии с ними бороться. Вот почему у заключенных смывают память. Уязвимость Земли должна быть скрыта.

— Если вы все это осознаете, то почему ваши руководители ничего не предпринимают?

— Сначала у нас было такое намерение, но лишь одно намерение. Мы предпочитали не задумываться всерьез. Казалось, что статус-кво сохранится навеки… Я тоже лишь видимость, — сказал Дравивиан. Пост Шефа Полиции — почетная синекура. Вот уже почти век, как Земле не нужна полиция.

— Она вам потребуется, когда омегиане вернутся домой, — заметил Баррент.

— Да. Опять начнутся беспорядки, преступления. Однако я верю, что конечный сплав получится удачный. У омегиан есть энергия, воля, стремление достичь звезд. А Земля придаст вам спокойствие и стабильность. Каковы бы ни были результаты, объединение неизбежно. Мы слишком долго жили во сне. Но вы пробудите нас, пусть это будет и не безболезненное пробуждение. — Дравивиан поднялся на ноги. — А теперь, когда судьбы Земли и Омеги решены, — по глотку освежительного?

Глава 24

С помощью Шефа Полиции Баррент с очередным кораблем всю информацию отправил на Омегу. Послание сообщало о положении на Земле и требовало немедленных Действий. После этого Баррент мог приступить к выполнению своей собственной задачи — найти солгавшего информатора и судью, приговорившего его к наказанию за преступление, которого он не совершал. Баррент чувствовал, что, когда он найдет их, у него восстановится утраченная часть памяти.

Ночным экспрессом он прибыл в Янгерстаун. Аккуратные ряды домов казались такими же, как и везде, но для Баррента они были по-особому, щемяще знакомыми.

Он помнил свой город, и его однообразие казалось ему особым, полным значения. Здесь он родился и рос.

Вот магазин Гротмейера, а напротив через дорогу — дом Хавнинга. А там жил Билли Хавлок, его лучший друг; они вместе мечтали стать звездоплавателями.

Дом Эндрю Теркалера. А рядом школы; Баррент помнил ее. Он помнил, как каждый день заходил в закрытый класс, но не мог вспомнить, чему там учился.

Вот здесь, у двух исполинских вязов, произошло убийство. Баррент подошел к этому месту и вспомнил, как все случилось. Он возвращался домой. Откуда-то сзади донесся крик. Баррент обернулся и увидел, как по улице побежал человек — Иллиарди — и что-то бросил ему. Баррент инстинктивно схватил этот предмет и обнаружил, что держит запрещенное оружие. Через два шага он наткнулся на мертвого Эндрю Теркалера.

А потом? Смятение, паника. Ощущение, что кто-то наблюдает за ним, стоящим над трупом с оружием в руках. Там, в конце улицы, было убежище, в котором он скрылся…

Баррент подошел ближе и узнал будку робота-исповедника. Он заглянул в будку. В маленьком помещении было темно и душно.

Единственный стул стоял перед мигающей огоньками панелью.

— Доброе утро, Уилл.

Услышав мягкий механический голос, Баррент внезапно ощутил беспомощность. Он вспомнил. Этот бесстрастный голос все знал, все понимал и ничего не прощал. Голос судьи.

— Ты помнишь меня? — спросил Баррент.

— Конечно, — сказал робот-исповедник. — Ты был одним из моих прихожан, пока не попал на Омегу.

— Это ты сослал меня!

— За убийство.

— Но я не совершал преступления! — закричал Баррент. — Ты не мог не знать этого!

— Разумеется, я знал, — произнес робот-исповедник. — Но мои обязанности строго определены. Я приговариваю в соответствии со свидетельствами, а не интуицией. Сомнения толкуются в пользу обвинения.

— Против меня были показания?

— Да.

— Кто их дал?

— Я не могу открыть его имя.

— Ты должен, — сказал Баррент. — На Земле наступает другое время. Заключенные возвращаются.

— Я ожидал этого, — промолвил робот-исповедник.

— Имя! — крикнул Баррент и вытащил из кармана иглолучевик.

— Не скажу, для твоего же блага. Опасность слишком велика.

Поверь мне, Уилл…

— Имя!

Хорошо. Ты найдешь информатора на Мапп-стрит, тридцать пять. Но я искренне советую тебе не идти туда. Ты погибнешь. Ты просто не знаешь…

Баррент нажал на курок, узкий луч прорезал панель. Огоньки на ней вспыхнули и стали меркнуть, пошел серый дымок.

Баррент бывал здесь прежде. Он узнал эту улицу, обсаженную кленами и дубами. Эти фонарные столбы — его старые знакомые, та трещина в асфальте памятна ему с детства. Дома, казалось, застыли в ожидании, будто зрители последнего действия полузабытой драмы.

Над домом № 35 нависла зловещая тишина. Баррент достал из кармана иглолучевик, тщетно стараясь подбодрить себя, и вошел в незапертую дверь.

Смутно проступали контуры мебели, тускло поблескивали картины на стенах. Сжав лучевик в руке, он ступил в следующую комнату.

И оказался лицом к лицу с информатором.

Глядя ему в глаза, Баррент вспоминал.

В захлестывающем потоке памяти он видел себя: маленького мальчика, входящего в закрытый класс. Он вновь слышал убаюкивающий гул машин, в уши лился вкрадчивый голос. Сперва голос вселял ужас, то, что он предлагал, было невообразимо. Затем, постепенно, Баррент начал привыкать к голосу, как привыкал ко всем странностям закрытого класса.

Машины учили на глубоком, подсознательном уровне. Они прививали, внушали определенные нормы поведения — и блокировали верхние уровни сознания.

Чему его учили?

Ради социального блага ты должен сам себе быть свидетелем и полицейским. Ты должен нести ответственность за любое преступление, которое мог совершить.

На Баррента бесстрастно смотрел информатор — собственное лицо, отраженное в зеркале на стене.

Он донес сам на себя. Когда он стоял в тот день с оружием в руках, глядя на убитого человека, подсознательные процессы взяли верх. Вероятность вины была слишком большой; она превратилась в саму вину. Баррент пошел к роботу-исповеднику и дал полное и убедительное свидетельство против себя самого.

Робот-исповедник вынес приговор, и Баррент, хорошо обученный, направился в ближайший Центр контроля мысли в Трентон. Частичная амнезия уже наступила, спущенная пружиной уроков закрытого класса.

Опытные техники-андроиды потрудились, чтобы завершить амнезию, стереть последние остатки памяти. Как стандартный предохранитель против возможного ее возвращения, они создали логичную версию убийства и насадили слепую веру в мощь Земли.

Запрограммированный Баррент добрался на специальном транспорте до космопорта, взошел на борт тюремного корабля и закрыл за собой дверь своей камеры.

Там он спал до Контрольного Пункта, пока его не разбудили прибывшие охранники…

Уроки закрытого класса никогда не должны выйти из подсознания. В противном случае человек обязан немедленно произвести акт самоубийства.

Земле не нужна была служба безопасности, потому что в мозг каждого были вмонтированы и полицейский, и палач. Под поверхностью гуманной культуры Земли скрывалась механическая цивилизация. И понимание ее сути каралось смертью.

Именно здесь, именно сейчас началась настоящая схватка за Землю.

Заученные образцы поведения заставили Баррента поднять оружие и направить себе в голову. Вот о чем пытался его предупредить робот-исповедник, вот что видела девушка-мутантка. Прежний Баррент, машина, запрограммированная на бездумное повиновение, готов был убить себя.

Возмужавший Баррент, прошедший школу жизни на Омеге, восстал против этого слепого желания.

Баррент против Баррента. Два человека боролись за обладание оружием, за контроль над телом, за власть над разумом.

Иглолучевик остановился в дюйме от головы. Мушка качнулась. Затем медленно Баррент-омегианин, Баррент-2, отвел оружие.

Его победа была недолговечной. Уроки закрытого класса швырнули Баррента-2 в яростную схватку с неумолимым и жаждущим смерти Баррентом-1.

Глава 25

Двух Баррентов закинуло через субъективное время в те критические точки прошлого, где смерть ждала рядом, где пересыхал поток жизни, где установилось предрасположение к гибели. Баррент-2 заново переживал эти моменты. Но на сей раз опасность была увеличена злокачественной половиной его личности — Баррентом-1.

Баррент-2 стоял под слепящим светом на обагренном кровью песке Арены, с мечом в руке. На него надвигался саунус, бронированная рептилия с ухмыляющимся лицом Баррента-1.

Он отсек чудовищу хвост, и тот превратился в трех гигантских крыс-Баррентов. Двух он убил, а третья оскалилась и до кости прокусила его левую руку. Он поразил ее мечом и смотрел, как вытекает на песок кровь Баррента-1…Трое оборванных мужчин сидели, смеясь, на скамье, а девушка протягивала ему оружие. «Удачи. Надеюсь, вы знаете, как с ним обращаться». Баррент пробормотал слова благодарности прежде, чем заметил, что девушка перед ним — не Моэра, а мутантка, предсказавшая его гибель. Он вышел на улицу и столкнулся с тремя Хаджи.

Двое были безликими незнакомцами. Третий, Баррент-1, быстро выступил вперед и вытащил пистолет. Баррент-2 кинулся на землю и, нажав на курок своего оружия, почувствовал, как оно завибрировало в руке. Голова и плечи Баррента-1 потемнели и стали распадаться. Снова прицелиться он не успел — пистолет вырвало из руки с дикой силой. Предсмертный выстрел Баррента-1 задел ствол.

Он отчаянно рванулся за оружием и, катясь вперед, заметил, как в него целится второй Хаджи, тоже с лицом Баррента. Баррент-2 почувствовал резкую боль в руке, уже прокушенной зверем, но сумел выстрелить и остался наедине с третьим. Сгорая в адском пламени поврежденных нервов, он заставил себя нажать на курок…

«Ты играешь в их игру, — говорил себе Баррент-2. — Тебя измучат и прикончат. Надо вырваться. Ведь ничего этого нет, это только в твоем воображении…»

Но думать было некогда. Он стоял в большом круглом помещении в Департаменте Юстиции.

Отбрасывая черные блики, навстречу катилась металлическая машина почти в четыре фута высотой. Из сияющей огнями поверхности на него смотрело ненавистное лицо Баррента-1.

Теперь враг был в облике Макса; такой же лживый и стилизованный, как фальшивые сны о Земле. Баррент-1 выпустил гибкое суставчатое щупальце, заканчивающееся ножом. Баррент-2 уклонился, и нож царапнул по камню.

«Это не машина, и ты не на Омеге, — говорил себе Баррент-2. — Ты сражаешься с половиной самого себя, это смертельная иллюзия».

Но он не мог поверить. На него снова надвигался Баррент-машина, блестя зелеными капельками вещества, в котором Баррент-2 немедленно узнал контактный яд. Он бросился в сторону, стараясь избежать гибельного прикосновения.

Нейтрализатор омыл металлическую поверхность. Машина разогналась и со страшной силой ударила не успевшего отпрянуть Баррента. Он почувствовал, как затрещали ребра.

«Все это ненастоящее. Ты не на Омеге! Ты на Земле, в своем собственном доме, смотришь в зеркало!»

Но увесистая металлическая палка оказалась вполне ощутимой, когда ударила его в плечо. Баррента охватил ужас — не перед смертью вообще, а перед смертью слишком близкой, — ведь он не успел предупредить омегиан о главной опасности, таившейся глубоко в их сознании. Если бы выжить…

Баррент собрал последние силы. С детства приученный нести ответственность за все общество, он не мог позволить себе умереть, когда его знания необходимы Омеге.

«Это не настоящая машина», — твердил он себе, когда Баррент-1 черной полусферой надвигался с дальнего конца помещения.

Он пытался заглянуть за машину, увидеть регулярные уроки в классе, создавшем чудовище…

«Это не настоящая машина».

Он поверил.

И ударил кулаком в ненавистное лицо, отразившееся в металле.

Испепеляющая боль ослепила его, и он на миг потерял сознание.

Когда он пришел в себя, то увидел, что находится у себя дома, на Земле. Рука и плечо гудели, несколько ребер, пожалуй, было сломано. Из укуса на левой руке текла кровь.

Но своей порезанной и раненой правой рукой он разбил зеркало. Зеркало и Баррента-1 — окончательно и бесповоротно.

Хождение Джоэниса ^(роман)

XXI век. Некто Джоэнис решает посмотреть на страну предков и отправляется в Америку. Там его сначала едва не казнят за связь с коммунистами, потом чуть не убивает полицейский, потом отправляют в тюрьму, куда хотят попасть все, потому что там трехразовое питание…

Заканчивается все атомной войной.

Пролог

Невероятный мир Джоэниса существовал более чем тысячу лет назад, в глубоком и туманном прошлом. Известно, что путешествие нашего героя началось около 2000 года и завершилось в начале современной эпохи. То время примечательно взлетом промышленной цивилизации. XXI век, век безумного увлечения техникой, породил странные творения, незнакомые читателю. И все же большинство из нас рано или поздно узнало, что имели в виду древние под «управляемым снарядом» или «атомной бомбой». Детали некоторых из этих фантастических устройств можно увидеть во многих музеях.

Более скудны наши знания в области обычаев и законов того времени. И чтобы получить хоть какое-то представление о тогдашней религии и этике, необходимо обратиться к Хождению Джоэниса.

Без сомнения, сам Джоэнис был реальным лицом; однако мы никак не можем определить степень достоверности всех бытующих о нем историй. Некоторые из них — не изложение фактов, а скорее определенного рода моральные аллегории. Но даже и они отображают дух и характер той эпохи.

Настоящая книга, таким образом, есть сборник сказаний о путешественнике Джоэнисе и об удивительном и трагическом XXI веке. Некоторые истории подтверждаются документально, фигурируют в летописях, но большая их часть дошла до нас в устной форме, передаваясь от рассказчика к рассказчику.

Если не считать нашей книги, единственное письменное изложение Путешествия появляется в недавно опубликованных «Фиджийских сказаниях», где, по очевидным причинам, роль Джоэниса отходит на задний план по сравнению с деяниями его друга Лама. Это существенно искажает содержание и совершенно не соответствует духу Путешествия. Руководствуясь вышеприведенными соображениями, мы решили создать книгу, в которой была бы правдиво описана для грядущих поколений история Джоэниса.

Книга содержит также все написанное о Джоэнисе в XXI веке. К великому сожалению, эти записи весьма малочисленны и разрозненны и составляют лишь две главы: «Лам встречается с Джоэнисом» (из «Книги Фиджи», каноническое издание) и «Как Лам поступил на военную службу» (также из «Книги Фиджи», каноническое издание).

Все остальные истории, от Джоэниса или его последователей, передаются из уст в уста. Наш сборник запечатлевает в письменном виде слова самых известных современных рассказчиков без малейших искажений, во всем многообразии их точек зрения, стиля, характеров, морали, комментариев и т. д. Мы хотим поблагодарить рассказчиков за любезное разрешение записать их сказания. Их имена:

Маоа с Самоа,

Маубинги с Таити,

Паауи с Фиджи,

Пелуи с острова Пасхи,

Телеу с Хуахине.

Автор указывается в начале каждой главы. Мы приносим извинения многим блестящим рассказчикам, которых мы были не в состоянии включить в сборник и чьи труды будут использованы при составлении полного жизнеописания Джоэниса, с комментариями и вариантами.

Для удобства читателя истории расположены в хронологическом порядке, как главы развивающегося повествования, с началом, серединой и концом. Но мы предупреждаем читателя, чтобы он не ожидал последовательного и цельного изложения, так как некоторые части длинные, а некоторые короткие, одни сложные, а другие простые, в зависимости от индивидуальности рассказчика. Редакция, безусловно, могла бы сократить или расширить определенные главы, приведя их к одинаковому объему и наделив своим собственным качеством порядка и стиля. Но мы предпочли оставить притчи в оригинальном виде, чтобы читатель мог ознакомиться с описанием Хождения, не прошедшим никакой цензуры. Это будет справедливо по отношению к рассказчикам и позволит передать правду о Джоэнисе, о людях, которых он встречал, и о странном мире, с которым он столкнулся.

Редакция дословно повторила повествования рассказчиков и без изменения привела два письменных памятника, ничего не добавив и воздержавшись от замечаний. Наши комментарии содержатся лишь в последней, завершающей главе.

Теперь, читатель, мы приглашаем тебя познакомиться с Джоэнисом и отправиться с ним в путешествие через последние годы старого мира и первые годы нового.

Глава 1

ДЖОЭНИС ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЕШЕСТВИЕ

(Записано со слов Маубинги с Таити)

На двадцать пятом году жизни героя произошло событие, роковым образом повлиявшее на его судьбу. Чтобы пояснить значение этого события, сперва необходимо рассказать кое-что о нашем герое; а чтобы понять его, надо описать место, где он жил. Итак, начнем оттуда, стараясь как можно быстрее перейти к основной теме повествования.

Наш герой, Джоэнис, жил на маленьком атолле в Тихом океане, в двухстах милях к востоку от Таити. Остров этот, имеющий две мили в длину и не более трехсот ярдов в ширину, назывался Манитуатуа. Его окружал коралловый риф, а за рифом простирались синие воды океана. Именно сюда приехали из Америки родители Джоэниса для обслуживания электрооборудования, снабжавшего электричеством большую часть Восточной Полинезии.

Когда умерла мать Джоэниса, его отец стал работать один, а когда умер отец, Тихоокеанская электрическая компания потребовала, чтобы Джоэнис заступил на его место. Что он и сделал.

Судя по многим источникам, Джоэнис был высоким, крепкого телосложения молодым человеком с добрым лицом и хорошими манерами. Он взахлеб читал книги из богатой библиотеки отца и, будучи натурой романтической и чувствительной, предавался долгим размышлениям об истине, верности, любви, долге, судьбе, случайности и прочих абстрактных понятиях. В силу своего характера Джоэнис представлял себе положительные моральные нормы как нечто обязательное и думал о них всегда только возвышенно.

Жители Манитуатуа, все полинезийцы с Таити с трудом понимали таких людей. Они с готовностью признавали, что добродетели — это хорошо, но при малейшей возможности предавались порокам. Хотя Джоэнис осуждал подобное поведение, ему нравились веселый характер, щедрость и общительность манитуатуанцев. Не утруждая себя размышлениями о добродетелях, они, тем не менее умудрялись вести вполне достойную и приятную жизнь.

Постоянное общение с местными жителями не могло не оказывать влияния на характер Джоэниса, который постепенно менялся. Как считают некоторые, он сумел выжить лишь благодаря тому, что многое перенял у жителей Манитуатуа.

Но об этом можно лишь догадываться, влияние нельзя объективно измерить или оценить. Мы же ведем речь об исключительном событии, происшедшем в жизни Джоэниса, когда ему было двадцать с небольшим.

Истоки этого события следует искать в конференц-зале Тихоокеанской электрической компании, расположенной в Сан-Франциско, на западном побережье Америки. Солидные мужчины в костюмах, ботинках, рубашках и галстуках собрались там за круглым столом из полированного тикового дерева. Эти Люди Красного Стола, как их называли, вершили в значительной степени человеческими судьбами. Председатель Совета Артур Пендрагон получил этот высокий пост по наследству, но сначала он выдержал тяжелую борьбу для того, чтобы занять законное место. Прочно обосновавшись, Артур Пендрагон распустил прежний Совет попечителей и назначил своих доверенных людей. Присутствовали: Билл Ланселот, финансовый воротила, Ричард Галахад, широко известный своей благотворительной деятельностью, Остин Мордред, человек с большими политическими связями, и многие другие.

Финансовая империя, которую возглавляли эти лица, в последнее время пошатнулась, поэтому все они голосовали за единение сил и немедленную продажу всех владений, не дающих прибыли. Это решение, каким бы простым оно ни казалось, имело серьезные последствия.

На далеком Манитуатуа Джоэнис получил указание Совета остановить восточно-полинезийскую электростанцию и, таким образом, лишился работы. Что еще хуже, рухнул его привычный уклад жизни.

Всю следующую неделю он размышлял о своем будущем. Полинезийские друзья Джоэниса уговаривали его остаться с ними на Манитуатуа или переехать на один из больших островов, например на Хуахине, Бора-Бора или Таити.

Выслушав их, он удалился в уединенное место, чтобы поразмыслить над предложениями. Через три дня Джоэнис вернулся и объявил всем собравшимся о своем намерении отправиться в Америку, на родину предков, чтобы увидеть собственными глазами чудеса, о которых читал, и, возможно, найти там свою судьбу. Если окажется, что судьба его не там, он вернется к народу Полинезии с чистой душой и открытым сердцем, готовый к исполнению любых обязанностей, которые на него возложат.

Люди оцепенели от ужаса, когда услышали об этом, ибо американская земля слыла более неведомой и опасной, чем сам океан, а обитатели ее считались колдунами и магами, способными хитроумными заклятьями изменить даже образ мышления человека. Им казалось невероятным, что можно разлюбить коралловые побережья, лагуны, пальмы и остроносые каноэ. Тем не менее такое случалось и раньше. Некоторые полинезийцы, отправившиеся в Америку, попадали под ее чары и никогда оттуда не возвращались. Один из них даже посетил легендарную Мэдисон-авеню; но что нашел он там, осталось тайной, ибо тот человек больше не заговорил. Тем не менее Джоэнис твердо решил ехать.

Он был помолвлен с Тонделайо — манитуатуанской девушкой с золотистой кожей, миндалевидными глазами, смоляными волосами и точеной фигурой. Джоэнис предполагал послать за своей невестой, как только обоснуется в Америке, или вернуться, если судьба окажется к нему неблагосклонной. Ни одно из этих предложений не встретило одобрения у Тонделайо, и она обратилась к Джоэнису на преобладавшем тогда местном диалекте со следующими словами:

— Эй, ты, глупый парень, хочешь плыть в Мелику? Зачем, эй? Разве в Мелике больше кокосовых орехов? Длинней пляжи? Лучше рыбалка? Нет! Ты думаешь, может быть, там интересней чумби-чумби? Так нет! Будет лучше, если ты останешься здесь, со мной, клянусь!

Вот таким образом красавица Тонделайо воззвала к разуму Джоэниса. Но он ответствовал ей:

— Любимая, ужель ты думаешь, что я хочу покинуть тебя, воплощение всех моих грез и средоточие желаний?! Нет, зеница ока моего, нет! Отъезд наполняет меня скорбью, ибо я не ведаю, какой рок поджидает меня в холодном мире на Востоке. Знаю лишь, что долг мужчины толкает меня вперед, к подвигам и славе, а если велит судьба, то и к самой смерти. Только поняв великий мир, смогу я вернуться и провести остаток дней своих здесь, на островах.

Прекрасная Тонделайо внимательно выслушала эти речи и глубоко задумалась. И обратилась девушка к Джоэнису со словами простой народной мудрости, передаваемой от матери к дочке с незапамятных времен:

— Послушай, малый, я думаю, все вы, белые, одинаковы. Сперва вы делаете чумби-чумби с маленькой wahino, и это хорошо, а потом вас тянет на сторону, я думаю, к белой женщине. Клянусь! Хотя пальмы растут, и кораллы тоже, но такой мужчина должен умереть.

Джоэнис мог лишь склонить голову перед древней мудростью островитянки. Но решимость его не дрогнула. Он знал, что ему суждено посетить Америку, откуда прибыли его родители, и принять уготованную ему судьбу. Джоэнис поцеловал Тонделайо, и она заплакала, поняв, что слова ее бессильны.

Окрестные вожди устроили пир в честь Джоэниса, где подавались островные деликатесы — консервированная говядина и консервированные ананасы. Когда на остров пришла торговая шхуна с обычным еженедельным грузом рома, они печально простились с любезным их сердцу Джоэнисом.

На этой шхуне Джоэнис, в ушах которого все еще звучали туземные мелодии, прошел мимо Хуахине и Бора-Бора, мимо Таити и Гавайских островов и наконец прибыл в Сан-Франциско.

Глава 2

ЛАМ ВСТРЕЧАЕТСЯ С ДЖОЭНИСОМ

(Рассказано самим Ламом и записано в «Книге Фиджи», каноническое издание)

Ну, вы знаете, как это бывает. Еще Хемингуэй говорил — выпивка ни к черту, и девчонка дрянь, и что вам тогда делать?Вот я и торчал в порту, поджидая еженедельную партию мескалина, и, можно сказать, бил баклуши: слонялся и глазел на толпу, на большие корабли, на Золотые Ворота. Вы знаете, как это бывает. Я только что прикончил бутерброд — итальянская салями на тминном хлебе — и надеялся на скорое прибытие травки, а посему чувствовал себя не так уж паршиво. То есть я хочу сказать, что необязательно чувствовать себя паршиво, даже если девчонка — дрянь.

Ну так вот, тот корабль пришел из дальних краев, и с него сошел парень. Такой, знаете, поджарый, высокий, с настоящим загаром и нехилыми плечами. Полотняная рубашка, обтрепанные штаны и вовсе никакой обувки. Я, естественно, решил, что он в порядке. То есть я имею в виду, он выглядел в порядке. Я подошел к нему и спросил, пришел ли груз.

Этот тип посмотрел на меня и сказал:

— Меня зовут Джоэнис. Я здесь впервые.

Так я и понял, что он не в деле, и попросту отвел взгляд.

— Не знаете, где можно найти работу? — продолжал он. — Я первый раз в Америке и хочу узнать, что Америка может дать мне и что я могу дать Америке.

Я снова посмотрел на него, потому что теперь уже не был уверен, что он в порядке. В наши дни не каждый работает под хиппи, а иногда, если молотишь под простачка, прямиком можешь угодить в ту Чайную на Небесах, где заправляет Величайший Торговец наркотиками из всех. И я сказал этому Джоэнису:

— Ищешь работу? А что ты умеешь?

— Я разбираюсь в электрических трансформаторах.

— Потрясно.

— И играю на гитаре, — добавил он.

— Эй, парень! — воскликнул я. — Что же ты сразу не сказал! Я знаю одно местечко, где ты мог бы играть и клево калымить. Монета есть?

Этот Джоэнис едва лопотал по-английски, и мне приходилось ему все растолковывать. Но он быстро схватывал, насчет монеты и остального, и я предложил ему на некоторое время обосноваться в моей халупе. Когда девчонка все равно дрянь, почему бы и нет? И этот Джоэнис одарил меня улыбкой и сказал: конечно, он согласен. Еще он поинтересовался обстановкой и как тут можно поразвлечься. Он казался вполне в норме, даром что иностранец, и я его успокоил, что девчонки есть, а насчет других развлечений пускай пока держится меня, а потом видно будет. Он вроде усек, и мы двинули на хату. Я дал ему бутерброд с настоящим ржаным хлебом и куском швейцарского сыра — из Швейцарии, а не из Висконсина. Джоэнис был абсолютно на нуле, и мне пришлось ссудить его бренчалкой, так как свою гитару он оставил на островах, не знаю уж, где эти острова. И в тот же вечер мы выступили в кафе.

Надо сказать, что Джоэнис наделал переполоху своей гитарой и песнями, потому что пел на никому не понятном языке и мелодии были малость занудливы. Туристы пришли в поросячий восторг, будто им задаром отвалили акции «AT&T». Джоэнис сорвал восемь долларов, чего хватило на пузырь русской — только не надо зудеть мне про патриотизм — и еще кое-какую закусь. И к нему приклеилась одна крошка не более пяти футов роста, потому что таким уж был Джоэнис. То есть он был высокий и здоровый, с широченными плечищами, да еще копна выгоревших волос. Для такого, как я, это посложнее, потому что хотя у меня и борода, и сам я крепкого сложения, но порой мне приходится потратить на поиски немало времени. А к Джоэнису их тянуло прямо как магнитом.

И вот Джоэнис, и эта крошка по имени Диедри Фейнстейн, и еще одна подружка, которую она взяла на мою долю, — все пошли ко мне. Я показал Джоэнису, как разминать зернышки и все прочее, мы наширялись и забалдели. То есть у нас был нормальный приход, а вот Джоэнис засверкал, как тысячеваттная фара «мазды». И хоть я предупредил его о фараонах, которые бродят по улицам и аллеям Сан-Франциско, ища, кого бы упрятать в свои новенькие расчудесные тюрьмы, Джоэнису было море по колено. Забрался он на кровать и стал толкать речь. Речь получилась потрясная, потому что этот жизнерадостный, улыбчивый парень из далекого захолустья действительно растрогался до глубины души. И сказал он так:

— Друзья мои, я пришел к вам из земли пальм и песка в надежде сделать славные открытия. Я считаю себя счастливей всех смертных, ибо в первый же вечер был представлен вашему кумиру, Королю Травке, и возвышен им, а не унижен. Мне явились чудеса этого мира, которые сейчас розовеют перед моими глазами и низвергаются радужным водопадом. Своего дорогого друга Лама я могу лишь бесконечно благодарить за это битниковское действо. Моей новой возлюбленной, сладчайшей Диедри Фейнстейн, я позволю себе сказать, что вижу разгорающееся внутри меня великое пламя и чувствую сотрясающую меня бурю. Подружке Лама, чье имя я, к сожалению, не разобрал, спешу поведать, что люблю ее любовью брата, страстной и в то же время невинной, как новорожденный младенец. А…

Надо сказать, что у этого Джоэниса голос был неслабый, то есть он ревел, как морской лев в брачный период, а такой звук никак не назовешь тихим. Соседи сверху — они у меня добропорядочные граждане, которые встают в 8 утра и отправляются на работу, — стали стучать в потолок и орать, что чаша их терпения переполнилась и что они вызвали полицию, то есть фараонов.

Джоэнис и девочки были в отрубе, но я всегда сохраняю ясную голову на случай опасности, что бы ни клубилось в легких и ни струилось в венах. Я хотел спустить оставшуюся травку в туалет, но Диедри, вконец рехнувшаяся от этого зелья, потребовала спрятать зернышки в самом интимном месте ее тела, где, по ее словам, они будут в полной безопасности. Я выволок их всех на улицу (причем Джоэнис не пожелал расстаться со своей гитарой) как раз вовремя. Подкатил фургон, и из него высыпали фараоны. Я настропалил свою команду идти прямо, как солдатики, потому что лучше не шутить.

Мы шагали кое-как, а фараоны пристроились рядом и стали бросать нам замечания насчет битников, аморального поведения и всего такого. Я старался, чтобы мы топали вперед, но с Диедри было не совладать. Она повернулась к фараонам и выложила все, что о них думала. Это очень неразумно, если у вас такое богатое воображение и такой лексикон, как у Диедри.

Их старший, сержант, сказал:

— Ладно, сестрица, пошли-ка с нами. Мы тебя забираем, усекла?

И они поволокли отбрыкивающуюся Диедри к своему фургону. Я заметил, что лицо Джоэниса принимает задумчивое выражение, и понял, что беды не миновать, потому что он, наширявшись, уж очень сильно возлюбил Диедри и вообще всех, кроме фараонов.

Я сказал ему:

— Парень, не вздумай что-нибудь выкинуть. Нашему веселью пришел конец, а если Диедри с нами не будет, то на нет и суда нет. Она вечно не в ладах с фараонами, с тех пор как приехала изучать Дзен. Ее забирают все время, и ей это совершенно по нулям, потому что ее отец — Шон Фейнстейн, который может купить все, что ты успеешь перечислить за пять секунд. Она очухается и выйдет. Так что и пальцем не шевели, даже не оглядывайся, потому что твой отец — не Шон Фейнстейн и вообще не кто-нибудь, о ком я слыхал.

Вот так я пытался успокоить и урезонить Джоэниса. Но он встал как вкопанный. В свете уличного фонаря, с гитарой в руке, он выглядел настоящим героем.

— Чего тебе надо, малый? — поинтересовался сержант.

— Уберите руки от этой девушки! — потребовал Джоэнис.

— Эта наркоманка, которую ты называешь девушкой, нарушила статью четыреста тридцать один дробь три Уголовного кодекса города Сан-Франциско. Так что не суй нос не в свое дело, приятель, и не вздумай бренчать на этой укулеле на улицах после двенадцати ночи.

Я хочу сказать, что по-своему этот сержант был совсем неплохим парнем.

Но здесь Джоэнис толкнул речь, то есть не речь, а конфетку. К сожалению, я сейчас не припомню дословно, но смысл ее сводился к тому, что законы создаются людьми и, следовательно, должны учитывать дурную натуру человека и что подлинная мораль заключается в следовании истинным требованиям просвещенной души.

— А, красный… — пробормотал сержант. И в мгновение ока, а то и быстрей они затащили Джоэниса в фургон.

Само собой, Диедри на следующее утро выпустили — может, из-за отца, а может, и из-за ее неотразимого поведения, известного всему Сан-Франциско. Но Джоэнис, хоть мы и перерыли всю округу вплоть до Беркли, как в воду канул.

Говорю вам, как в воду канул! Что случилось с этим светловолосым, обожженным солнцем трубадуром с сердцем большим, как мир? Куда он пропал с моей гитарой и с моей почти самой лучшей обувкой? Полагаю, одни фараоны знают, а они-то уж не скажут. Но я навсегда запомнил Джоэниса, который, как Орфей у врат ада, вернулся на поиски своей Эвридики и тем самым разделил судьбу златоголосого певца. То есть, конечно, это не совсем так, и все же похоже. И кто знает, в каких дальних краях странствует сейчас Джоэнис с моей гитарой?

Глава 3

СЕНАТСКАЯ КОМИССИЯ

(Рассказано Маоа с Самоа)

Джоэнис никак не мог знать, что в то время в Сан-Франциско проводила расследование Сенатская Комиссия Американского Конгресса. Но полиции это было известно. Интуитивно почувствовав в Джоэнисе потенциального свидетеля, следователь привел его из тюрьмы в зал заседаний Комиссии.

Председатель Комиссии, сенатор Джордж У. Пелопс, сразу спросил у Джоэниса, что тот может сказать о себе.

— Я ни в чем не виноват, — выпалил Джоэнис.

— Ага, — отреагировал Пелопс, — но разве вас в чем-то обвинили? Может быть, я? Или кто-нибудь из моих славных коллег? Если так, то я хотел бы немедленно об этом услышать.

— Нет, сэр, — молвил Джоэнис. — Я просто подумал…

— Мысли не являются уликами, — заявил Пелопс. Затем он поскреб лысину, поправил очки и торжественно повернулся к телевизионной камере:

— Этот человек, по его собственному признанию, не был обвинен ни в каком преступлении, совершенном злонамеренно или же по заблуждению. Мы всего лишь предложили ему говорить, согласно привилегии и обязанности Конгресса. И все же каждое его слово выдает сознание вины. Я считаю, джентльмены, мы должны расследовать это дело.

— Я желаю видеть адвоката, — сказал Джоэнис.

— Вам не полагается адвокат, так как это не судебный процесс, а слушание Комиссии Конгресса, только устанавливающей факты. Но мы обратим самое пристальное внимание на ваше требование. Могу я поинтересоваться, зачем предположительно невиновному человеку требуется адвокат?

Джоэнис, прочитавший немало книг на Манитуатуа, пробормотал что-то о законности и своих правах. Пелопс ответствовал ему, что Конгресс является охранником его прав, так же как создателем законов. Следовательно, Джоэнису нечего бояться, если он будет отвечать правду. Джоэнис принял это близко к сердцу и дал обещание отвечать правду.

— Благодарю вас, — сказал Пелопс. — Хотя обычно мне не приходится просить, чтобы отвечали правду. Впрочем, возможно, это не имеет значения. Скажите, мистер Джоэнис, вы действительно верите во все то, что упомянули в своей речи прошлой ночью на улице Сан-Франциско?

— Я не помню никакой речи, — ответил Джоэнис.

— Вы отказываетесь отвечать на этот вопрос?

— Я не могу ответить. Я не помню. Полагаю, на меня влиял алкоголь.

— Помните ли вы, с кем были прошлой ночью?

— Кажется, с одним человеком по имени Лам и еще с девушкой, Диедри…

— Нам не нужны их имена, — торопливо перебил Пелопс. — Мы всего лишь спросили вас, не помните ли, с кем вы были. Вы ответили, что помните. Должен сказать, мистер Джоэнис, что у вас весьма удобная память, которая фиксирует одни факты и отвергает другие, имевшие место в течение одного отрезка времени.

— То не факты, — возразил Джоэнис. — То люди.

— Комиссия не просит вас шутить, — сурово отчеканил Пелопс. — Официально предупреждаю вас, что уклончивые, безответственные и вводящие в заблуждение ответы, а также молчание будут рассматриваться как неуважение к Конгрессу, что является нарушением федеральных законов и влечет за собой тюремное заключение сроком до одного года.

— Я не хотел сказать ничего такого, — поспешно заверил Джоэнис.

— Очень хорошо, продолжим. Вы отрицаете, что прошлой ночью произносили речь?

— Нет, сэр, я не отрицаю этого.

— В таком случае не отрицаете ли вы, мистер Джоэнис, что суть вашей речи касалась так называемого права каждого человека низвергать государственные законы? Или, другими словами, отрицаете ли вы, что подстрекали к бунту тех инакомыслящих, кого могли сбить ваши состряпанные за границей воззвания? Или, чтобы вам стало абсолютно ясно, что вы пропагандировали насильственное свержение правительства, опирающегося на свои законы? Можете ли вы оспаривать тот факт, что содержание и смысл вашей речи сводились к нарушению тех свобод, которые дали нам наши Отцы-Основатели и которые вообще позволяют вам говорить, каковой возможности вы, безусловно, не имели бы в Советской России? Смеете ли вы утверждать, что эта речь, замаскированная пустыми словечками из жаргона богемы, не является частью обширного плана, направленного на подрыв изнутри и прокладывание пути для внешней агрессии, в каковой цели вы пользуетесь молчаливым одобрением, если не явной поддержкой определенных лиц в нашем Государственном департаменте? И что, наконец, эта речь, произнесенная якобы в состоянии опьянения, но при полном сознании вашего так называемого права на подрывные действия в условиях демократии, где возможности возмездия, по вашему мнению, ограничены Конституцией и Биллем о правах, которые существуют не для помощи стоящим вне закона элементам, как вам думается, а, напротив, для охраны свобод народа от таких наемников, как вы? Так это или не так, мистер Джоэнис? Я прошу дать простой и однозначный ответ.

— Мне бы хотелось прояснить…

— Пожалуйста, отвечайте на вопрос, — ледяным тоном отрезал Пелопс. — Да или нет.

Джоэнис лихорадочно соображал, вспоминая все, что читал на родном острове об американской истории.

— Ваши утверждения чудовищны! — наконец воскликнул он.

— Мы ждем ответа! — провозгласил Пелопс.

— Я настаиваю на своих конституционных правах, а именно на Первой и Пятой поправках, — сказал Джоэнис, — и, со всем уважением к вам, отказываюсь отвечать.

Пелопс зловеще улыбнулся:

— Этот номер у вас не пройдет, мистер Джоэнис, поскольку Конституция, за которую вы сейчас так цепляетесь, была пересмотрена или, точнее, обновлена теми из нас, кто дорожит ее неизменностью и оберегает ее от выхолащивания. Упомянутые вами поправки, мистер Джоэнис, — или, может быть, мне следует называть вас товарищем Джоэновым? — не позволяют вам хранить молчание по причинам, которые с радостью объяснил бы любой член Верховного Суда — если бы вы удосужились спросить его!

Эта сокрушительная речь в корне подавила любое возражение. Даже видавшие виды репортеры, присутствовавшие в зале, были поражены до глубины души. Джоэнис сперва побагровел, а затем побелел как смерть. Поставленный в безвыходное положение, он все же раскрыл рот, чтобы отвечать, но в этот миг был спасен вмешательством одного из членов Комиссии, сенатора Зарешеткинга.

— Прошу прощения, сэр, — обратился сенатор Зарешеткинг к Пелопсу, — прошу прощения также у всех, кто ждет ответа на вопрос. Я хочу лишь кое-что сказать и требую, чтобы мои слова занесли в протокол, потому что иногда человек должен говорить прямо, несмотря на то, что это может причинить ему боль и даже нанести политический и материальный ущерб. И все же такой человек, как я, обязан высказаться, когда долг велит ему высказаться, невзирая на последствия и полностью сознавая, что это может противоречить общественному мнению. Таким образом, я желаю сказать следующее: я — старый человек и многое повидал на своем веку. Мой долг заявить, что я — смертельный враг несправедливости. Меня называют консерватором, но, в отличие от некоторых, я не могу мириться с определенными вещами. И как бы меня кое-кто ни называл, я надеюсь, что не доживу до того дня, когда русская армия займет город Вашингтон. Таким образом, я выступаю против этого человека, этого товарища Джоэнова, но не как сенатор, а скорее как тот, кто ребенком резвился в холмистой местности к югу от Соур-Маунтин, кто ловил рыбу и охотился в глухих лесах, кто постепенно взрослел и, наконец, постиг, что значит для него Америка, кто осознал, что соседи послали его в Конгресс для того, чтобы он представлял там их и их близких, и кто теперь считает своим долгом сделать настоящее заявление. Именно по этой и только по этой причине я обращаюсь к вам со словами из Библии: «Зло есть грех!» Некоторые умники среди нас, возможно, посмеются, но так уж оно есть, и я глубоко в это верую.

Члены Комиссии разразились бурными аплодисментами. Хотя они много раз слышали речь старого сенатора, она неизменно будила в них самые высокие и благородные чувства. Председатель Пелопс, сжав губы, повернулся к Джоэнису.

— Товарищ, — спросил он с легкой иронией, — являетесь ли вы в настоящее время членом коммунистической партии и имеете ли членский билет?

— Нет! — воскликнул Джоэнис.

— В таком случае назовите ваших сообщников в то время, когда вы являлись членом коммунистической партии.

— У меня не было никаких сообщников. Я имею в виду…

— Мы отлично понимаем, что вы имеете в виду, — перебил Пелопс. — Так как вы решили не называть своих сотоварищей-предателей, не признаетесь ли вы нам, где находилась ваша ячейка? Нет? Так, тогда скажите нам, товарищ Джоэнов, не говорит ли вам что-нибудь имя Рональд Блейк. Или, проще выражаясь, когда вы в последний раз встречались с Рональдом Блейком?

— Я никогда с ним не встречался, — ответил Джоэнис.

— Никогда? Это очень смелое заявление. Вы пытаетесь заверить меня, что ни при каких обстоятельствах ни разу не встречались с Рональдом Блейком? Не сталкивались с ним самым случайным образом в толпе, не сидели в одном кинотеатре? Сомневаюсь, что кто-нибудь в Америке может вот так категорически утверждать, что никогда не встречался с Рональдом Блейком. Желаете ли вы, чтобы ваше заявление было занесено в протокол?

— Ну, знаете, возможно, я встречался с ним в толпе, то есть я хочу сказать, что я мог оказаться в одной толпе с ним; я не утверждаю наверняка.

— Но вы допускаете такую возможность?

— Пожалуй, да…

— Прекрасно, — одобрил Пелопс. — Наконец-то мы добираемся до сути. Причем я прошу вас ответить, в какой именно толпе вы встречались с Блейком, что он вам сказал, что вы сказали ему, какие документы он вам передал и кому вы отдали эти документы…

— Я никогда не встречался с Арнольдом Блейком! — вскричал Джоэнис.

— Нам он был известен как Рональд Блейк, — сказал Пелопс. — Но мы, безусловно, заинтересованы в выяснении его псевдонимов. Заметьте, пожалуйста, что вы сами признали возможность связи с ним, а ввиду вашей установленной партийной деятельности эта возможность перерастает в вероятность столь значительную, что может рассматриваться как факт. Более того, вы сами выдали нам имя, под которым Рональд Блейк известен в партии, имя которого до сих пор мы не знали. Полагаю, этого достаточно.

— Послушайте, — взмолился Джоэнис. — Я не знаю ни этого Блейка, ни того, что он сделал.

— Рональд Блейк был обвинен в хищении чертежей новой малогабаритной двенадцатицилиндровой модели «студебеккера» повышенной комфортности и в продаже этих чертежей советскому агенту, — сухим голосом констатировал Пелопс. — После объективного суда, в соответствии с законом, приговор был приведен в исполнение. Позже были разоблачены, осуждены и казнены тридцать его соучастников. Вы, товарищ Джоэнов, являетесь тридцать первым членом самой крупной из до сих нор нами раскрытых шпионских организаций.

Джоэнис попытался что-то сказать, но обнаружил, что трясется от страха и не может выдавить ни слова.

— Данная Комиссия, — подытожил Пелопс, — наделена особыми полномочиями, поскольку она устанавливает факты, а не карает. Как ни обидно, нам приходится следовать букве закона. Поэтому мы передаем секретного агента Джоэниса в ведомство Генерального Прокурора, с тем чтобы он предстал перед справедливым судом и понес наказание, которое соответствующие органы правительства сочтут нужным наложить на изменника, заслуживающего только смерти. Заседание объявляется закрытым.

Глава 4

КАК ВОСТОРЖЕСТВОВАЛА СПРАВЕДЛИВОСТЬ

(Рассказано Пелуи с острова Пасхи)

Генеральный Прокурор, к которому попал Джоэнис, был высоким человеком с орлиным носом, узкими глазками и бескровными губами. Вообще его лицо казалось вырубленным из камня. Сутулый и молчаливо презрительный, величественный в своей черной бархатной мантии с гофрированным воротничком, Генеральный Прокурор являлся живым воплощением своего ужасного ведомства. Поскольку он был слугой карающего органа правительства, его долг заключался в том, чтобы никто из попавших к нему в руки не ушел от возмездия, и он добивался этого всеми доступными средствами.

Резиденция Генерального Прокурора находилась в Вашингтоне, но сам он происходил из города Афины, штата Нью-Йорк, и в годы молодости водил знакомство с Аристотелем и Алкивиадом, чьи произведения считаются высшим достижением американского гения.

Когда-то Афины были одним из городов Древней Греции, откуда возникла американская цивилизация. Рядом с Афинами находилась Спарта — милитаристское государство, главенствующее над городами Македонии в верхней части штата Нью-Йорк. Ионические Афины и дорическая Спарта вели между собой смертельную войну и утратили независимость. Но и попав под власть Америки, они сохранили большой вес в ее делах.

Пока все выглядело достаточно просто. У Джоэниса не было влиятельных друзей или политических соратников, и казалось, кара постигнет его без вреда для карающего. Соответственно, Генеральный Прокурор организовал Джоэнису всяческую возможную юридическую помощь, с тем чтобы его дело слушалось в знаменитой Звездной Палате. Таким образом, буква закона будет выполнена наряду с приятной уверенностью в вердикте присяжных. Ибо педантичные судьи Звездной Палаты, бесконечно преданные идее искоренения зла в любом его проявлении, никогда за всю свою историю не выносили другого решения, кроме решения о виновности.

После оглашения приговора Генеральный Прокурор намеревался принести Джоэниса в жертву на электрическом стуле в Дельфах, тем самым снискав благосклонность богов и людей.

Таков был его план. Но в ходе расследования выяснилось, что отец Джоэниса происходил из Механиксвиля штата Нью-Йорк, да к тому же еще был членом муниципального совета. А мать Джоэниса была ионийкой из Майами — афинской колонии в глубинах дикарской территории. Поэтому определенные влиятельные эллины потребовали прощения оступившегося отпрыска уважаемых родителей во имя эллинического единства — немаловажной силы в американской политике.

Генеральный Прокурор, сам уроженец Афин, счел за лучшее удовлетворить эту просьбу. Поэтому он распустил Звездную Палату и послал Джоэниса к Великому Оракулу в Сперри, что встретило всеобщее одобрение, ибо сперрийский Оракул, так же как Оракулы из Дженмоторса и Дженэлектрикса, славился объективностью суждений о людях и их делах. Оракулы вообще так вершили правосудие, что заменили многие суды страны.

Джоэниса привезли в Сперри, и вскоре, с дрожью в коленках, он предстал перед Оракулом. Оракул был огромной вычислительной машиной весьма сложного устройства, с пультом управления, или алтарем, которому прислуживало множество жрецов. Все жрецы были кастрированы, дабы они не имели других помыслов, кроме заботы о машине. Верховный жрец был к тому же еще и ослеплен, чтобы он мог видеть грешников лишь глазами Оракула.

Когда вошел Верховный Жрец, Джоэнис пал перед ним на колени. Но жрец поднял его и сказал:

— Не страшись, сын мой. Смерть ожидает всех людей, и нескончаемые муки присущи их эфемерной жизни. Скажи мне, есть ли у тебя деньги?

— Восемь долларов и тридцать центов, — ответил Джоэнис. — Но почему вы об этом спрашиваете, отец?

— Потому, — молвил жрец, — что среди просителей существует обычай добровольно жертвовать деньги Оракулу. Но если у тебя нет денежных средств, равно принимаются недвижимость, облигации, акции, закладные и любые другие бумаги, которые считаются ценными в бренном мире.

— У меня нет ничего подобного, — печально ответствовал Джоэнис.

— А земли в Полинезии?

— Мои родители получили землю от правительства, и к нему она должна вернуться. Не владею я и никаким другим имуществом, ибо этим вещам в Полинезии не придают значения.

— Значит, у тебя ничего нет? — разочарованно спросил жрец.

— Ничего, кроме восьми долларов и тридцати центов, — сказал Джоэнис, — да гитары, которая принадлежит человеку по имени Лам из далекой Калифорнии. Но, отец, неужели это действительно необходимо?

— Разумеется, нет. Но и кибернетикам надо на что-то жить, и щедрый дар от просителя рассматривается как благое деяние, особенно когда приходит пора толковать слова Оракула. Некоторые также полагают, что бедный человек попросту мало трудился, раз не накопил денег для Оракула на случай судного дня и, следовательно, недостаточно благочестив. Но это не должно нас беспокоить. Сейчас мы представим твое дело и испросим решение.

Жрец взял заявление Генерального Прокурора и защитную речь адвоката Джоэниса и перевел их на тайный язык, каким Оракул общался с людьми. Вскоре пришел ответ:

«ВОЗВЕДИТЕ В ДЕСЯТУЮ СТЕПЕНЬ И ВЫЧТИТЕ КВАДРАТНЫЙ КОРЕНЬ ИЗ МИНУС ЕДИНИЦЫ. НЕ ЗАБУДЬТЕ КОСИНУС, ИБО ЛЮДЯМ ДОЛЖНО ВЕСЕЛИТЬСЯ. ДОБАВЬТЕ X КАК ПЕРЕМЕННУЮ, СВОБОДНО ВЗВЕШЕННУЮ, НЕВЛЮБЛЕННУЮ. ВСЕ ПРИДЕТ К НУЛЮ, И Я ВАМ БОЛЬШЕ НЕ НУЖЕН».

Получив это решение, жрецы собрались вместе на толкование слов Оракула. И вот что они сообщили:

ВОЗВЕСТИ — значит исправить зло.

ДЕСЯТАЯ СТЕПЕНЬ — есть условия содержания и срок, в течение которого проситель должен работать на каторге, чтобы исправить зло; а именно десять лет.

КВАДРАТНЫЙ КОРЕНЬ ИЗ МИНУС ЕДИНИЦЫ будучи мнимым числом, представляет воображаемое состояние благоденствия; также обозначает возможность обогащения и прославления просителя. В связи с этим предыдущий приговор объявляется условным.

«X» ПЕРЕМЕННАЯ представляет собой воплощение земных фурий, среди которых будет обитать проситель и которые покажут ему всевозможные ужасы.

КОСИНУС — знак самой богини, оберегающей просителя от некоторых ужасов, уготованных фуриями; он обещает ему определенные земные радости.

ВСЕ ПРИДЕТ К НУЛЮ значит, что в данном случае соблюдается равенство между святым правосудием и человеческой виной.

Я ВАМ БОЛЬШЕ НЕ НУЖЕН означает, что в дальнейшем проситель не должен обращаться к этому или другому Оракулу, так как решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Таким образом, Джоэниса приговорили к десяти годам условно. И Генеральный Прокурор вынужден был исполнить решение Оракула и освободить Джоэниса.

Оказавшись на свободе, Джоэнис продолжил свое путешествие по земле Америки. Он торопливо покинул Сперри и добрался на поезде до города Нью-Йорк. О том, что делал он там и что с ним приключилось, пойдет рассказ в следующей истории.

Глава 5

ДЖОЭНИС, ЧЕВОИЗ И ПОЛИЦЕЙСКИЙ

(Рассказано Маоа с Самоа)

Никогда не видел Джоэнис ничего подобного великому городу Нью-Йорку. Бесконечные толкотня и спешка такого множества людей были ему незнакомы, они поражали воображение. Лихорадочная жизнь города не утихла и с наступлением вечера. Джоэнис наблюдал за Нью-Йоркцами, спешащими в погоне за развлечениями в ночные клубы и варьете. Город не испытывал недостатка в культуре, ибо огромное число людей отдавало свое время утраченному ныне искусству движущихся картинок.

К ночи суматоха стихла. Джоэнис увидел множество стариков и молодых людей, неподвижно сидящих на скамейках или стоящих у входа в метро. Их лица были ужасающе пусты, а когда Джоэнис обращался к ним, то не мог разобрать их вялых, невнятных ответов. Эти нетипичные Нью-Йоркцы вызывали у него беспокойство, и он был рад, когда наступило утро.

С первыми лучами солнца возобновилось бурление толпы. Люди толкали друг друга, в судорожной спешке стараясь куда-то попасть и что-то сделать. Джоэнис решил узнать причину всего этого и остановил одного прохожего.

— Сэр, — обратился к нему Джоэнис, — не могли бы вы уделить минуту вашего ценного времени и рассказать страннику о великой и целенаправленной деятельности, которую я наблюдаю вокруг?

— Ты что, псих? — буркнул прохожий и заторопился прочь.

Но следующий, кого остановил Джоэнис, тщательно обдумал свой ответ и произнес:

— Вы называете это деятельностью?

— Так мне кажется, — ответил Джоэнис, глядя на бурлящую толпу. — Между прочим, меня зовут Джоэнис.

— А меня — Чевоиз.

— Чевоис?

— Нет, Чевоиз: как в «Чево изволите?». В ответ на ваш вопрос я скажу вам, что то, что вы видите, — не деятельность. Это паника.

— Но чем вызвана такая паника? — поинтересовался Джоэнис.

— В двух словах объяснить это можно так: люди боятся, что если они прекратят суетиться, то кто-нибудь предположит, что они мертвы. Это очень скверно, если вас сочтут мертвым, потому что тогда вас могут выкинуть с работы, закрыть ваш текущий счет, повысить квартплату и отнести в могилу, как бы вы ни отбрыкивались.

Джоэнису ответ показался не правдоподобным, и он сказал:

— Мистер Чевоиз, эти люди не похожи на мертвых. Ведь на самом деле, без преувеличений, они не мертвы, правда?

— Я никогда не говорю без преувеличений, — сообщил ему Чевоиз. — Но так как вы приезжий, я постараюсь объяснить проще. Начнем с того, что смерть есть понятие относительное. Некогда определение ее было примитивным: ты мертв, если не двигаешься в течение длительного времени. Но современные ученые внимательно изучили это устаревшее понятие и добились больших успехов. Они обнаружили, что можно быть мертвым во всех важных отношениях, но все же передвигаться и разговаривать.

— Что же это за «важные отношения»? — спросил Джоэнис.

— Во-первых, — сказал Чевоиз, — ходячие мертвецы характеризуются почти полным отсутствием чувств. Они могут испытывать лишь страх и злобу, хотя иногда симулируют другие эмоции, подобно тому как шимпанзе неумело притворяется читающим книгу. Далее. Во всех их действиях сквозит какая-то роботообразность, которая сопутствует прекращению высших мыслительных процессов. Часто наблюдается рефлексивная склонность к набожности, что напоминает спазматическое дерганье цыпленка, которому только что отрубили голову. Из-за этого рефлекса многие ходячие мертвецы бродят вокруг церквей, а некоторые даже пытаются молиться. Других можно встретить на скамейках, в парках или возле выхода метро…

— А-а, — перебил Джоэнис, — гуляя вчера поздно вечером по городу, я видел таких людей.

— Совершенно верно, — подтвердил Чевоиз. — Это те, кто уже не притворяются живыми. Но остальные копируют живых с умилительным старанием, в надежде остаться незамеченными. Но они частенько перебарщивают, и их легко определить либо по слишком оживленному разговору, либо по чересчур громкому смеху…

— Понятия не имел, — признался Джоэнис.

— Это большая проблема, — продолжал Чевоиз. — Власти изо всех сил стремятся решить ее, но она чудовищно разрослась. Я хотел бы поведать вам и о других чертах ходячих мертвецов, ибо уверен, что вам будет интересно. Но к нам приближается полицейский, и, стало быть, мне лучше откланяться.

С этими словами Чевоиз пустился бегом и исчез в толпе. Полицейский погнался было за ним, но вскоре бросил эту затею и вернулся к Джоэнису.

— Проклятье! — пожаловался он. — Опять его упустил.

— Он преступник? — удивился Джоэнис.

— Самый ловкий вор в наших краях, специалист по краже драгоценностей, — сказал полицейский, вытирая пот с широкого красного лба. — Обожает притворяться битником.

— Со мной он разговаривал о ходячих мертвецах, — заметил Джоэнис.

— Он вечно что-нибудь выдумывает, — посетовал полицейский. — Патологический лжец, вот кто он такой; причем сумасшедший. И опасный. Особенно опасный, потому что никогда не носит оружия. Я трижды чуть не поймал его. Приказываю ему остановиться именем закона, точно по инструкции, а когда он не повинуется, стреляю. Пока я убил восьмерых прохожих. Если и дальше так будет продолжаться, сержанта мне не видать. Кроме того, за патроны заставляют платить из собственного кармана.

— Но если этот Чевоиз не вооружен… — начал Джоэнис и тут же осекся. Лицо полицейского приобрело зловещее выражение, и рука его опустилась на рукоятку револьвера. — То есть я хотел бы узнать, — спохватился Джоэнис, — есть ли правда в том, что рассказывал мне Чевоиз о ходячих мертвецах?

— Нет, это все его битниковская болтовня для одурачивания людей. Разве я не говорил, что он вор?

— Простите, забыл, — произнес Джоэнис.

— Так не забывайте. Я самый обыкновенный человек, но такие, как Чевоиз, действуют мне на нервы. Я исполняю обязанности строго по инструкции, а по вечерам прихожу домой и смотрю телевизор, каждый вечер, кроме пятницы, когда я иду в боулинг. Ну что, похоже это на поведение робота?

— Разумеется, нет! — заверил Джоэнис.

— Этот парень, — продолжал полицейский, — твердит, что люди лишены чувств. Так я вам скажу: хоть я, может, и не психолог, но я точно знаю, что у меня чувства есть. Когда я сжимаю в руке револьвер, мне хорошо. Похоже, что у меня нет никаких чувств? Больше того, я вам еще кое-что скажу: я вырос в неблагополучном районе и юнцом был в банде. Мы все имели энерганы и гравиножи и развлекались убийствами, грабежами и изнасилованиями. Разве похоже, что у нас не было чувств? Так бы я, наверно, и пошел по дурной дорожке, не повстречайся мне тот священник. Он не хвалился, не задавался, он был словно один из нас, потому что знал, что только так его слова смогут достичь наших дикарских душ. Вместе с нами он совершал налеты, и я не раз видел, как он потрошит кого-то своим маленьким ножиком, с которым никогда не расставался. Так свой в доску священник растолковал мне, что я впустую гроблю свою жизнь.

— Должно быть, воистину замечательный человек, — заметил Джоэнис.

— Он был святым, — задумчиво произнес полицейский печальным голосом. — Он был настоящим святым, потому что делал все наравне с нами, но внутри оставался очень хорошим человеком и всегда уговаривал нас сойти с преступного пути.

Полицейский посмотрел Джоэнису прямо в глаза и добавил:

— Именно благодаря ему я и пошел в полицию. Это я-то! Все думали, что я кончу на электрическом стуле. А у Чевоиза хватает наглости болтать о ходячих мертвецах! Я стал фараоном, я стал хорошим фараоном, а не каким-нибудь паршивым подонком вроде Чевоиза. Выполняя свой долг, я убил восемь преступников и получил три почетных знака. А еще я убил двадцать семь ни в чем не повинных граждан, которые не сумели быстро убраться с дороги. Мне жаль этих людей, но главное для меня — работа. Я не могу позволить кому-то путаться под ногами, когда от меня уходит преступник. И, что б там ни плели газеты, я в жизни не брал взяток, даже за стоянку в неположенном месте. — Рука полицейского судорожно сжала револьвер. — Я самого Иисуса Христа оштрафую, оставь он машину в неположенном месте, и все святые не смогут меня подкупить. Что вы об этом думаете?

— Я думаю, что вы самоотверженный человек, — осторожно ответил Джоэнис.

— И правильно. У меня красивая жена и трое чудесных детишек. Я обучил их стрелять из револьвера. Я для своей семьи ничего не пожалею. А Чевоиз воображает, что он знает что-то о чувствах! Господи, эти сладкоречивые ублюдки так мне действуют на нервы, что я порой теряю голову. Хорошо еще, что я набожный человек.

— Безусловно, хорошо, — согласился Джоэнис.

— Я до сих пор навещаю каждую неделю священника, который вытащил меня из банды. Он все еще работает с подростками, такой он самоотверженный. Годы его не те, чтобы пользоваться ножом, поэтому частенько приходится орудовать энерганом или велосипедной цепью. Этот человек сделал для законности больше, чем все городские центры по перевоспитанию. Порой и я помогаю ему. Многие из них стали уважаемыми бизнесменами, а шестеро служат в полиции. Всякий раз, когда я вижу этого человека, я чувствую святость.

— По-моему, это чудесно, — заметил Джоэнис и начал потихоньку пятиться, потому что полицейский вытащил револьвер и начал им нервно поигрывать.

— Нет такого зла в нашей стране, которое нельзя было бы исправить доброй волей и прямыми действиями, — сказал полицейский, и подбородок его начал дергаться. — В конечном счете добро всегда торжествует и будет торжествовать, пока ему помогают добросердечные люди. В полицейской дубинке правопорядка больше, чем во всех заплесневелых кодексах, вместе взятых! Мы их ловим, а судьи их отпускают, как вам это нравится?! Хорошенькое дело, нечего сказать! Но мы, полицейские, привыкли к этому и считаем, что одна сломанная рука стоит года в каталажке, и поэтому часто сами вершим правосудие.

Сжимая одной рукой дубинку, а другой — револьвер и пристально глядя на Джоэниса, полицейский надвигался на него, излучая необузданное стремление насаждать закон и порядок. Джоэнис застыл на месте. Ему оставалось лишь надеяться, что полицейский не убьет его и не переломает ему кости.

Назревал критический момент. В последнюю секунду Джоэниса спас какой-то разморенный жарой горожанин, который сошел с тротуара до того, как загорелся зеленый сигнал светофора. Полицейский резко повернулся, сделал два предупредительных выстрела и бросился к нарушителю. Джоэнис быстро зашагал в противоположном направлении и продолжал идти, пока не вышел за пределы города.

Глава 6

ДЖОЭНИС И ДВА ВОДИТЕЛЯ ГРУЗОВИКА

(Рассказано Телеу с Хуахине)

Джоэнис шагал вдоль шоссе на север, когда рядом с ним затормозил грузовик. В кабине сидели двое мужчин. Они сказали, что охотно его подбросят, поскольку им по пути.

Джоэнис с радостью забрался в машину, выразив водителям благодарность. Те заверили, что берут его с удовольствием, так как вести грузовик — нудное занятие. Оказалось, что они любят беседовать с различными людьми и выслушивать их рассказы. Именно поэтому они попросили Джоэниса поведать им, что приключилось с того момента, как он уехал из дому.

Джоэнис рассказал этим людям, что, будучи родом с далекого острова, он приплыл в город Сан-Франциско, где был арестован и допрошен Сенатской Комиссией. Затем он предстал перед судом Оракула, получил десять лет условно и отправился в Нью-Йорк, где его чуть не убил полицейский. С тех пор как он покинул остров, все пошло кувырком, жаловался Джоэнис, и оборачивалось крайне неудачно. Таким образом, он считает себя глубоко несчастным человеком.

— Мистер Джоэнис, — проникновенно сказал первый водитель грузовика, — на вашу долю безусловно выпало немало злоключений, но несчастнейшим из людей являюсь я, так как я утратил нечто более ценное, чем золото, о чем скорблю каждый день своей жизни.

Джоэнис попросил этого человека поведать свою историю. И вот что рассказал ему первый водитель грузовика.

ИСТОРИЯ УЧЕНОГО ВОДИТЕЛЯ ГРУЗОВИКА

Мое имя — Адольфус Защитникус, по происхождению я швед. Сызмальства я обожал науку. Эта любовь жила во мне не сама по себе; я верил, что наука является первейшим слугой человечества, что она вырвет его из жестокости прошлого и поведет к миру и счастью. Несмотря на все зверства, чинимые людьми, даже несмотря на то, что моя собственная нейтральная страна наживалась на продаже оружия воюющим государствам, я верил в добрую натуру человека.

Из-за своего врожденного гуманизма и склонности к наукам я стал врачом и обратился в Комиссию по Здравоохранению при ООН, добиваясь назначения в самое глухое и запущенное место. Тихая практика в сонном шведском городке была не для меня: я жаждал сразиться с болезнями. И меня послали на побережье Западной Африки, единственным врачом на территорию, превосходящую по площади Европу. Я замещал швейцарца по фамилии Дюрр, умершего от укуса рогатой гадюки.

В той местности свирепствовало неисчислимое множество разнообразных заболеваний. Одни были мне известны, так как я изучал их по книгам, другие же явились для меня откровением. Эти последние, как я узнал, распространялись искусственно. Мне неведомо, кто принял такое решение, но кое-кому на Западе позарез нужна была именно такая Африка, неспособная к самостоятельному развитию. С этой целью и распространялись бактерии, а также некоторые выведенные в лабораторных условиях растения, которые должны были сделать и без того густые джунгли совершенно непроходимыми. Таким образом африканцев можно было отвлечь от политики, так как все их время уходило на борьбу за выживание. При этом многие виды животных погибли, зато некоторые процветали. Крысы, например, и змеи неимоверно размножались. Резко возросла численность насекомых, в частности мух и москитов, а из птиц несметно размножились стервятники.

Я никогда не догадывался о таком положении дел, поскольку в условиях демократии на подобные сообщения никто не обращает внимания, а диктатура их попросту запрещает. Но мне самому пришлось увидать все эти ужасы. Кроме того, я узнал, что то же самое творится в тропических районах Азии, Центральной Америки и Индии. Случайно или же по чьему-то умыслу, все эти области были абсолютно нейтральными, потому что последние силы их жителей уходили на борьбу за существование.

Как врач, я был опечален разгулом заболеваний, известных и неизвестных. Они шли из джунглей, с помощью и поддержкой человека. Темпы роста всего живого в джунглях были фантастическими, такой же фантастической была и скорость разложения всего отмершего. В этих благоприятных условиях множились и развивались болезнетворные микробы и бактерии.

Как человека, меня доводило до бешенства такое извращенное применение науки. И все же я верил в нее. Я твердил себе, что дурные и ограниченные люди во все века творили в мире зло; но гуманисты, рука об руку с наукой, исправят содеянное.

Я принялся за работу с большим рвением. Я побывал у всех племен своего района и обрушился на заболевания всеми имеющимися у меня лекарствами. Успех был потрясающим. Однако вскоре возбудители болезней стали невосприимчивы к моим средствам. Местное население страдало ужасно.

Я срочно заказал новые лекарства, получил их и остановил эпидемию. Но некоторыемикробы и вирусы все-таки сохранились, и зараза вновь начала распространяться.

Я выписал только что открытые препараты, и мне их прислали. Опять мы сошлись в смертельной схватке, из которой я вышел победителем. И снова часть микроорганизмов выжила и появились мутации. Я обнаружил, что в соответствующих условиях болезни могут принимать новые, еще более опасные формы куда быстрее, чем человек способен создавать новые лекарства.

И вообще, я заметил, что микробы ведут себя точно так же, как люди в критическом положении. Они проявляли поразительную волю к победе. Естественно, что чем более губительное воздействие на них оказывали, тем быстрее и неистовее они множились, сопротивлялись, изменялись и, в конце концов, наносили ответный удар. Сходство, по моему мнению, жуткое и противоестественное.

Я чудовищно много работал в то время, по двенадцать, по восемнадцать часов в сутки, пытаясь спасти несчастное, терпеливое, страдающее население. Но зараза преодолела самые последние достижения медицины и свирепствовала с небывалой силой. Я был в отчаянии, ибо оказался беспомощным перед этими новыми болезнями.

И тут я обнаружил, что микроорганизмы, приспособившиеся к новым лекарствам, потеряли иммунитет к старым. Так, в научном горении, я снова стал применять старые средства.

Со времени моего приезда в Африку я справился по меньшей мере с десятью крупными эпидемиями и начал схватку с одиннадцатой. Я уже знал, что микробы и вирусы отступят перед моей атакой, изменятся, размножатся и вновь нанесут удар, поставив меня перед необходимостью с теми же результатами бороться с двенадцатой эпидемией, потом с тринадцатой, четырнадцатой и так далее.

Такова была ситуация, в которую привело меня научное и общегуманистическое рвение. Но я смертельно устал и буквально валился с ног. У меня не было времени думать ни о чем, кроме сиюминутных проблем.

Но потом жители моего района сами освободили меня от непосильной ноши. Люди темные и малообразованные, они видели лишь, что с тех пор, как появился я, эпидемии бушуют с особой яростью. Они считали меня каким-то чрезвычайно злым колдуном, в склянках которого вместо целебных средств заключена квинтэссенция смерти. Эти люди отвернулись от меня и пошли к своим шаманам, которые лечат больных мазками глины и талисманами из кости и сваливают каждую смерть на кого-нибудь из невинных соплеменников.

Даже матери спасенных мною детей выступали против меня. Они винили меня в том, что дети все равно умирают, если не от болезни, то от голода.

Наконец, жители деревень собрались меня убить. И непременно бы это сделали, если бы меня не спасли шаманы. Ирония судьбы — ведь я считал их своими ярыми противниками.

Они объяснили своим соплеменникам, что на мое место придет еще более злой колдун. Люди испугались и не причинили мне вреда; а шаманы стали раскланиваться со мной, потому что почитали меня за коллегу.

И все же я не отчаялся и не бросил работу с этими племенами; и тогда племена бросили меня. Они перекочевали в глубь материка, в район губительных болот, где почти не было пищи, зато свирепствовали болезни.

Я не мог последовать за ними, потому что болота относились к другому участку, где был свой доктор, тоже швед, который не делал никаких уколов, не давал ни таблеток, ни пилюль, вообще ничего. Вместо этого он каждый день напивался медицинским спиртом. Он прожил в джунглях двадцать лет и утверждал, что поступает наилучшим образом.

Оставшись в одиночестве на своем участке, я пережил нервное потрясение. Меня отозвали в Швецию, и там я стал размышлять о происшедшем.

Мне пришло в голову, что деревенские жители, которых я считал неразумными дикарями, вели себя как здравомыслящие люди. Они бежали от моей науки и моего гуманизма, которые ни на йоту не улучшили их положения. Напротив, моя наука доставила им еще большие страдания и боль, а мой гуманизм безрассудно пытался уничтожить ради них другие создания и тем самым нарушал равновесие сил на Земле.

Осознав все это, я покинул свою страну, покинул Европу и прибыл сюда. Теперь я вожу грузовик. И когда кто-нибудь обращается ко мне с восторженными речами о науке, гуманизме и чудесах исцеления, этот человек кажется мне сумасшедшим.

Вот так я потерял веру в науку, в то, что было для меня дороже золота и что я буду оплакивать до конца своих дней.

В конце этой истории второй водитель грузовика сказал:

— Никто не станет отрицать, что на вашу долю выпало немало бед, Джоэнис, но пережитое вами не идет ни в какое сравнение с рассказом моего друга. А невзгоды моего друга никак не сравнятся с моими. Ведь я — самый несчастный среди людей. Я утратил нечто более ценное, чем золото, и более дорогое, чем наука, что буду оплакивать до конца жизни.

Джоэнис обратился к нему с просьбой поведать свою историю. И вот что рассказал второй водитель грузовика.

ИСТОРИЯ ЧЕСТНОГО ВОДИТЕЛЯ ГРУЗОВИКА

Мое имя — Рамон Дельгадо. Родился я в Мексике и больше всего гордился своей честностью. Я был честен, потому что этого требовали законы страны, написанные лучшими из людей. Они вывели их из общепринятых принципов справедливости и укрепили Наказанием, дабы повиновались все, а не только готовые к соблюдению законов добровольно.

Это казалось мне правильным, ибо я любил справедливость и верил в нее, а стало быть, и в законы, выведенные из понятия справедливости, и в Наказание, насаждающее законность. Ибо только так можно обрести свободу от тирании и чувство собственного достоинства.

Многие годы я трудился в своей деревне, копил деньги и вел честную и правильную жизнь. Однажды мне предложили работу в столице. Я был счастлив, ибо давно мечтал увидеть великий город, откуда исходила справедливость в моей стране. Я потратил все сбережения на покупку старенького автомобиля и поехал в столицу. Я поставил машину перед магазином моего работодателя, на платной стоянке со счетчиком и зашел внутрь, чтобы разменять деньги и бросить песо в счетчик. А когда вышел, меня арестовали.

Я предстал перед судьей, который обвинил меня в нарушении правил стоянки, потому что я не опустил монету в счетчик; в воровстве, потому что я взял песо из кассы хозяина; в бродяжничестве, потому что при мне не было ничего, кроме одного песо; в сопротивлении аресту, потому что я спорил с полицейским; и в создании общественных беспорядков, потому что я плакал, когда меня вели в тюрьму.

Строго говоря, все это было правдой, и я не посчитал несправедливым, когда меня осудили. Я даже восхищался рвением судьи на службе закону. И не выражал недовольства, когда меня приговорили к десяти годам заключения. Это казалось жестоким, но я-то знал, что закон может быть соблюден лишь посредством применения сурового и бескомпромиссного Наказания.

Меня направили в федеральную Каторжную Тюрьму Морелос. Я понимал, что мне пойдет на пользу знакомство с местом, где осуществляется Наказание, и усвоение горьких плодов бесчестного поведения.

По пути в Каторжную Тюрьму я обратил внимание на множество людей, прячущихся рядом в лесу. Я не придал этому особого значения, потому что часовой как раз читал мои бумаги. Он изучил их с большим вниманием, а затем открыл ворота.

К величайшему моему изумлению, как только ворота открылись, эта толпа ринулась вперед и с силой проложила себе дорогу в тюрьму. Откуда-то появилось множество охранников, которые попытались оттеснить их. Но прежде чем часовой сумел закрыть ворота, некоторым удалось проскочить внутрь.

— Разве возможно, — спросил я его, — чтобы эти люди специально хотели попасть в тюрьму?

— Именно так, — ответил часовой.

— Но я всегда полагал, что тюрьмы скорее служат цели удержания людей внутри, чем предохранения от попадания снаружи, — заметил я.

— Да, так было, — сказал часовой. — Но в наши дни, когда в стране такое количество иностранцев и такой голод, люди рвутся в тюрьму хотя бы из-за трехразового питания. Мы не в силах удержать их. Ворвавшись в тюрьму, они становятся преступниками, и мы вынуждены оставлять их там.

— Возмутительно! — воскликнул я. — Но при чем тут вообще иностранцы?

— С них все и началось, — объяснил часовой. — В их странах царит голод, а они знают, что у нас в Мексике — лучшие тюрьмы в мире. И вот они специально приезжают в тюрьму. Но на мой взгляд, иностранцы ничуть не хуже и не лучше наших собственных граждан, которые делают то же самое.

— В таком случае, — удивился я, — как может правительство соблюдать закон?

— Лишь скрывая истинное положение вещей, — сказал часовой. — Когда-нибудь мы научимся строить такие тюрьмы, которые смогут кого надо содержать внутри, а кого надо оставлять снаружи. До тех пор необходимо хранить все в тайне. Тогда большая часть населения будет верить, что наказания следует бояться.

Затем часовой провел меня внутрь Каторжной Тюрьмы, в помещение Комиссии по Амнистии. Находившийся там человек спросил, нравится ли мне тюремная жизнь. Я ответил, что пока не могу сказать определенно.

— Что ж, — промолвил тот человек, — ваше поведение за все время пребывания здесь было воистину примерным. Наша цель — перевоспитание, а не месть. Как бы вы отнеслись к немедленной амнистии?

Я боялся ответить невпопад, поэтому сказал, что не знаю.

— Не торопитесь, подумайте, — посоветовал он, — и приходите сюда, как только захотите выйти на свободу.

После этого я направился в свою камеру. Там сидели еще два моих соотечественника и три иностранца. Двое иностранцев были французами, а один американец. Американец спросил, согласился ли я на амнистию, и я ответил, что пока еще нет.

— Чертовски умно для новичка! — одобрил американец по имени Лифт. — Некоторые из только что осужденных ничего не понимают. Они соглашаются — и бац! — оказываются за воротами у разбитого корыта.

— А это плохо?

— Еще бы! — воскликнул Лифт. — Если тебя освободили, обратно в тюрьму уже не попасть. Что бы ты ни делал, судья попросту расценивает это как нарушение правил поведения отпущенного под честное слово и предупреждает, чтобы ты так больше не поступал. Скорее всего, ты больше ничего не сделаешь, потому что полицейские переломают тебе руки.

— Лифт прав, — заметил один из французов. — Согласиться выйти под честное слово — крайне опасно. Я — живое тому свидетельство. Мое имя Эдмон Дантес. Много лет назад меня направили в это заведение, а потом предложили условное освобождение. Будучи зеленым юнцом, я согласился. Но затем снаружи я понял, что все мои друзья остались в тюрьме и там же собранные мною книги и пластинки. По юношеской опрометчивости я оставил там также свою возлюбленную, заключенную под номером 43422231. Слишком поздно я осознал, что в тюрьме находится вся моя жизнь, теперь я навсегда лишен тепла и надежности этих гранитных плит.

— Что же вы сделали?

— Я наивно полагал, что преступление принесет мне заслуженное вознаграждение, — печально улыбнувшись, произнес Дантес. — Ну и убил человека. Но судья просто-напросто продлил срок моего условного заключения, а полиция сломала мне все пальцы на правой руке. Именно тогда, когда моя рука заживала, я и преисполнился решимости вернуться назад.

— Это, должно быть, оказалось очень трудно, — вставил я.

Дантес кивнул:

— Потребовалось огромное терпение, ибо я потратил двадцать лет жизни, чтобы попасть в тюрьму.

Старый Дантес вздохнул и продолжал рассказ при полном молчании остальных заключенных:

— В те дни тюрьмы охранялись куда строже, и такой прорыв через ворота, как вы видели сегодня, никогда бы не удался. Поэтому я в одиночку прорыл подземный ход. Трижды я выходил на сплошной гранит и был вынужден начинать все сначала. Один раз я почти уже проник во внутренний дворик, но меня засекла охрана. Они сделали контрподкоп и оттеснили меня назад. Как-то я попытался спуститься в тюрьму на парашюте, но внезапный порыв ветра отнес меня в сторону. С тех пор самолетам запретили пролетать над тюрьмами. Таким образом, я вызвал даже некоторые тюремные реформы. — Старик печально усмехнулся. — После многих лет бесплодных усилий мне в голову пришла идея. Даже не верилось, что такой простой план может привести к успеху там, где не помогли изобретательность и безрассудная храбрость. И все же я попытался. Я вернулся в тюрьму под видом следователя по особым делам. Сперва охрана не хотела меня впускать. Но я сказал, что правительство рассматривает возможность введения поправки, согласно которой охране даруются равные права с заключенными. Меня пропустили, и тогда я открыл свое инкогнито. Они вынуждены были позволить мне остаться. Потом ко мне пришел какой-то человек и записал мою историю. Надеюсь, что он записал ее правильно. С тех пор, разумеется, ввели строгие меры, делающие повторение моего плана невозможным. Но я глубоко убежден, что отважные люди всегда преодолевают препятствия, которые воздвигает общество на пути к достижению их цели. Если проявить достаточно упорства, в тюрьму можно попасть.

Когда старый Дантес закончил свой рассказ, наступило молчание.

— А возлюбленная ваша была еще там, когда вы вернулись?

Старик отвернулся, и по его щеке скатилась слеза.

— Заключенная под номером 43422231 умерла от цирроза печени за три года до того. Отныне я провожу все время в молитвах и размышлениях.

Трагическая история о смелости, настойчивости и обреченной любви произвела на нас мрачное впечатление. Молча мы отправились на вечерний прием пищи и потом еще долгие часы пребывали в подавленном настроении.

Я много размышлял об этом странном деле, о людях, мечтающих жить в тюрьме, и от неотвязных мыслей у меня раскалывалась голова. И чем больше я думал об этом, тем становился растерянней. Поэтому я очень робко поинтересовался у своих товарищей по камере: разве не манит их свобода, разве не томятся они тоской по городам и улицам, по цветущим лугам и лесам?

— Свобода? — переспросил Лифт. — Ты говоришь об иллюзии свободы, а это разные вещи. В городах, о которых ты ведешь речь, существование опасно, там царят ужас и страх, за каждым углом поджидает смерть.

— А упомянутые вами цветущие поля и леса еще хуже, — заметил второй француз. — Мое имя Руссо. В молодости я по наивности написал несколько книг, где превозносил природу и человека как венец ее творения. Но потом, в зрелом возрасте, я тайно покинул страну и совершил путешествие в ту самую природу, о которой так уверенно распространялся.

Тогда-то я понял, как она ужасна и до какой степени ненавидит человека. Я обнаружил, что цветущие луга крайне неудобны для ходьбы и ходить по ним вреднее, чем по самому плохому асфальту. Я увидел, что посевы человека — это жалкие изгои растительного мира, лишенные силы и существующие лишь благодаря людям, которые борются с сорняками и вредителями.

Попав в лес, я убедился, что деревья признают только себе подобных; все живое бежало меня. Я узнал, что, как бы ни радовали глаз прекрасные голубые озера, они всегда окружены колючками и топью. А когда вы наконец добираетесь до них, то обнаруживаете, что вода коричневая от грязи.

Дожди и засуха, жара и холод — все это природа. И она же заботливо устраивает так, что от дождей гниет пища человека, от жары сохнет тело человека, а от стужи мерзнут его конечности.

Причем это только самые мягкие проявления природы, их никак нельзя сравнить с гневом моря, с холодным безразличием гор, с предательством трясины, с безжалостностью пустынь и ужасом джунглей. И я заметил, что в своей злобе природа покрыла большую часть земли морями, болотами, пустынями, горами и джунглями.

Нет нужды говорить о землетрясениях, торнадо, приливных волнах и всех тех бедствиях, в которых природа с полной силой проявляет свое ожесточение.

Единственное спасение человечества от кошмаров — в городе, где мощь природы отчасти ограничена. И естественно, самый далекий от природы тип поселения — это тюрьма. К такому выводу привели меня многие годы исследований. Вот почему я отрекся от слов, сказанных в юности, и веду здесь счастливую жизнь, не видя ничего зеленого.

С этим Руссо отвернулся и погрузился в созерцание стальной стены.

— Видишь, Дельгадо, — сказал Лифт, — единственная настоящая свобода — здесь, в тюрьме.

Этого я принять не мог и указал на то, что мы находимся взаперти, а это противоречит понятию свободы.

— Но мы все взаперти на этой земле, — возразил мне старый Дантес. — Кто-то на большем пространстве, кто-то на меньшем. И все навеки взаперти внутри себя.

Лифт пожурил меня за неблагодарность:

— Ты же слышал, что говорили охранники. Если бы о нашей счастливой судьбе узнали по всей стране, сюда ринулись бы сломя голову все остальные. Надо радоваться, что мы находимся здесь и что об этом чудесном местечке известно лишь избранным.

— Но сейчас ситуация меняется, — заметил заключенный-мексиканец. — Несмотря на то что правительство скрывает истину и представляет тюремное заключение как нечто такое, чего следует страшиться и избегать, люди потихоньку начинают узнавать правду.

— Это ставит правительство в затруднительное положение, — вставил другой мексиканец. — До сих пор тюрьмам никакой замены не нашли, хотя некоторое время собирались карать любое преступление смертной казнью. От этой идеи отказались, потому что сие пагубно отразилось бы на военном и промышленном потенциале государства. И поэтому до сих пор приходится посылать людей в тюрьму — в то единственное место, куда они и хотят попасть.

Все заключенные тут засмеялись, потому что, будучи преступниками, обожали парадоксы правосудия. А это казалось величайшим извращением — совершить преступление против общественного блага и получить в результате счастливое и обеспеченное существование.

Я чувствовал себя словно во сне, словно во власти ужасного кошмара, ведь мне нечего было возразить этим людям. Наконец в отчаянии я воскликнул:

— Возможно, вы свободны и живете в наилучшем уголке Земли, но у вас нет женщин!

Заключенные нервно захихикали, как будто я затронул щекотливую тему, но Лифт спокойно сказал:

— Твои слова верны, у нас нет женщин. Однако это совершенно несущественно.

— Несущественно? — поразился я.

— Абсолютно, — подтвердил Лифт. — Может быть, некоторые и ощущают поначалу определенное неудобство, но люди всегда приспосабливаются к окружающей обстановке. В конце концов, одни только женщины считают, что без них нельзя обойтись. Мы, мужчины, знаем, что это не так.

Все находящиеся в камере дружно и горячо выразили свое согласие.

— Настоящие мужчины, — продолжал Лифт, — нуждаются лишь в обществе таких же мужчин. Если бы здесь был Батч, он объяснил бы это гораздо лучше; но, к великому сожалению его многочисленных друзей и поклонников, Батч лежит в лазарете с двойной грыжей. Он, безусловно, растолковал бы тебе, что жизнь в обществе невозможна без компромиссов. Когда компромиссы чересчур велики, мы называем это тиранией. Когда они незначительны и не требуют от нас особых усилий, как вот этот малосущественный вопрос о женщинах, мы называем это свободой. Помни, Дельгадо, совершенства нет ни в чем.

Больше я спорить не стал, но выразил желание покинуть тюрьму как можно скорее.

— Я устрою тебе побег сегодня вечером, — сказал Лифт. — Пожалуй, это хорошо, что ты уходишь. Тюремная жизнь не для того, кто ее не ценит.

Вечером, когда выключили свет, Лифт поднял одну из гранитных плит на полу камеры. Под ней был тоннель. И, пораженный, сбитый с толку, я оказался на улице города.

Долгие дни я размышлял над происшедшим. Наконец я понял, что моя честность была не чем иным, как глупостью, поскольку основывалась на невежестве и не правильном представлении о жизни. Честности вообще не может быть, так как она не предусматривается никаким законом. Закон просто-напросто не сработал, потому что все человеческие представления о справедливости оказались ложными. Следовательно, справедливости не существует — как не существует никаких ее производных, в том числе и честности.

Это было ужасно. Но ужаснее было другое: раз нет справедливости, то не может быть свободы или человеческого достоинства, есть лишь искаженные иллюзии, подобные тем, что владели умами моих товарищей по камере.

Так я потерял вдруг честность, которая была для меня дороже золота. И эту утрату я буду оплакивать до конца своих дней.

Джоэнис молча сидел с водителями грузовика, не зная, что сказать. Наконец они доехали до развилки дорог, и машина остановилась.

— Мистер Джоэнис, — молвил первый водитель грузовика. — Здесь вам придется нас покинуть. Мы свернем на восток, к нашему складу, а там лишь океан и леса.

Джоэнис сошел с машины. Но на прощанье он задал попутчикам последний вопрос:

— Каждый из вас утратил то, что было ему дороже всего на свете. Но откройте мне, удалось ли вам обрести что-нибудь взамен?

Дельгадо, который некогда верил в честность, ответил:

— Ничто не может возместить мне потерю. Однако я должен признаться, что меня начинает занимать наука, которая, мне кажется, предлагает целостную и логичную картину мира.

Защитникус — швед, проклявший науку, — сказал:

— Ничто не может утешить меня в моем горе. Но время от времени я думаю о честности. Она создает законы и чувство собственного достоинства.

Джоэнис понял, что водители грузовика не слышали друг друга, так как каждый был слишком занят своей бедой. Итак, Джоэнис распрощался с ними, помахал рукой и пустился в путь, размышляя над их рассказами.

Но вскоре он обо всем забыл, потому что увидел впереди большой дом. На его пороге стоял мужчина и жестами приглашал Джоэниса войти.

Глава 7

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДЖОЭНИСА В СУМАШЕДШЕМ ДОМЕ

(Рассказано Паауи с Фиджи)

Джоэнис подошел ко входу в дом и остановился, чтобы прочитать надпись над дверью. Надпись гласила:

ДОМ «ХОЛЛИС» ДЛЯ НЕВМЕНЯЕМЫХ ПРЕСТУПНИКОВ

Пока Джоэнис размышлял над тем, что бы это значило, к нему подскочил человек, делавший ему знаки, и схватил за обе руки. Джоэнис уже приготовился защищать свою жизнь, но тут увидел, что человек этот — не кто иной, как Лам, его друг из Сан-Франциско.

— Джонсик! — восторженно заорал Лам. — Ну, парень, и попортил же ты мне кровь! Жуть берет, как подумаю, что ты — чужеземец, причем малость простоватый по натуре, — будешь крутиться в нашей стране. Ведь Америка не то место, где можно спать спокойно. Но Диедри сказала, чтобы я за тебя не беспокоился, и она оказалась права. Я вижу, что ты все-таки пришел сюда.

— Куда сюда? — спросил Джоэнис.

— В Уютноград, — ответил Лам. — Входи.

Джоэнис вошел в «Дом «Холлис» для Невменяемых Преступников». В гостиной Лам представил его группе людей. Джоэнис смотрел и слушал очень внимательно, но не мог обнаружить в них ничего ненормального и поделился своими наблюдениями с Ламом.

— Разумеется, в них нет ничего ненормального! — возмутился Лам. — Вывеска — всего-навсего официальное название. Мы, обитатели, предпочитаем называть свой дом «Поселение «Холлис» для писателей и художников».

— Так, значит, это не лечебница для душевнобольных?

— Нет, это лечебница, но только формально.

— А сумасшедшие здесь есть? — спросил Джоэнис.

— Послушай, старина, — сказал Лам, — сюда мечтают попасть люди искусства со всего Восточного побережья. Конечно, у нас найдется парочка психов — надо же чем-то занять докторов. Да к тому же мы потеряем правительственную дотацию и освобождение от налогов, если у нас не будет ни одного чокнутого.

Джоэнис быстро огляделся, поскольку никогда в жизни не видел сумасшедшего. Но Лам покачал головой и сказал:

— Тут их не ищи. Сумасшедших, как правило, приковывают цепями в подвале.

К их разговору прислушивался высокий бородатый врач. Теперь он обратился к Джоэнису:

— Да, мы пришли к выводу, что подвал — самое подходящее для них место. Он сырой и темный, а это успокаивающе действует на буйных.

— Но почему вы держите их на цепи? — поинтересовался Джоэнис.

— Тогда у них складывается впечатление своей исключительности, — ответил врач. — Кроме того, не следует недооценивать воспитательного значения цепей. Воскресенье у нас день посещений, и, когда люди проходят мимо ревущих, покрытых нечистотами безумцев, это производит на них неизгладимое впечатление. Психиатрия занимается предупреждением заболеваний в неменьшей степени, чем их лечением. Выборочные статистические данные показывают, что посетители, видевшие наши подземные камеры, гораздо реже сходят с ума, чем остальные американцы.

— Очень интересно, — заметил Джоэнис. — И что, вы так же обращаетесь со всеми сумасшедшими?

— Боже упаси! — с улыбкой воскликнул врач. — Мы, работники сферы психологии, не имеем права допустить косность в подходе к душевным расстройствам. Каждая конкретная форма сумасшествия требует своего собственного, особого лечения. Так, в отношении меланхоликов мы установили, что желаемый результат в плане поднятия общего тонуса приносит удар по лицу платком, пропитанным луком. Что касается паранойи, то мы считаем, что лучше всего как бы войти в манию больного. Собственно, мы устанавливаем за ним слежку, приставляем шпиков, используем подслушивающую аппаратуру и прочие подобные устройства. Пациент перестает быть сумасшедшим, ибо мы преобразуем окружающий его мир таким образом, что бывшие необоснованные страхи становятся вполне реальными. Этот метод лечения — одно из наших лучших достижений.

— Что происходит потом? — спросил Джоэнис.

— Войдя в мир параноика и превратив его из иллюзии в реальность, мы затем стремимся изменить картину действительности так, чтобы больной вернулся в норму. Пока мы не добились положительных результатов, но теория обещает многое.

— Как видишь, — заметил Лам, — наш док — настоящий мудрец.

— Ну что вы, — скромно улыбнулся врач. — Я лишь стараюсь не закоснеть. Мой ум готов принять любое предположение. Уж такой я есть, и тут совершенно нечем восхищаться.

— А, бросьте, док, — сказал Лам.

— Нет-нет, в самом деле. Я всего лишь из тех, кого называют «пытливым умом». В отличие от некоторых моих коллег, я задаю вопросы. Например, при виде мужчины, свернувшегося калачиком с закрытыми глазами, подобно зародышу в утробе, я не тороплюсь лечить его массированной шоковой радиотерапией. Скорее я спрошу себя: «А что, если создать большую искусственную матку и поместить его внутрь?» Кстати, такой случай действительно имел место.

— И что произошло? — поинтересовался Джоэнис.

— Несчастный малый задохнулся, — со смехом ответил Лам.

— Я никогда не утверждал, что хорошо разбираюсь в технике, — надменно проговорил врач. — Метод проб и ошибок сопряжен с риском. Однако я рассматриваю данный случай как успех.

— Почему? — спросил Джоэнис.

— Потому что перед кончиной пациент выпрямился. До сих пор не знаю, что явилось причиной исцеления — искусственная матка, смерть или сочетание обоих факторов; но эксперимент, безусловно, имеет важное теоретическое значение.

— Я просто пошутил, док, — извинился Лам. — Я знаю, что вы отличный специалист.

— Благодарю вас, Лам, — произнес врач. — А теперь прошу прощения, мне надо навестить одного пациента. Любопытная мания. Он верит, что является физическим воплощением Бога. Причем вера его столь сильна, что он каким-то непонятным образом заставляет черных мух образовывать нимб вокруг его головы, крысы падают пред ним ниц, а птицы лесов и полей слетаются со всех сторон петь у решетки его камеры. Этим феноменом заинтересовался один из моих коллег, так как он предполагает неизвестный канал общения человека с животными.

— Как вы его лечите? — спросил Джоэнис.

— Потакая мании. Я притворяюсь его поклонником и учеником. Каждый день в течение пятидесяти минут я сижу у его ног. Когда ему кланяются звери, я тоже кланяюсь. По четвергам я отвожу его в лазарет и позволяю лечить больных, потому что это доставляет ему удовольствие.

— Он в самом деле исцеляет их?

— Пока неудач у него не было, — ответил доктор. — Но разумеется, ни для религии, ни для медицины эти так называемые чудеса не являются чем-то новым. Мы ведь не претендуем на всеведение.

— Можно мне увидеть этого пациента? — попросил Джоэнис.

— Конечно. Он очень любит посетителей. Я устрою вам встречу сегодня днем.

И с бодрой улыбкой доктор заспешил прочь.

Джоэнис разглядывал светлую, хорошо обставленную гостиную, прислушиваясь к бурлящим вокруг интеллектуальным спорам, и «Дом «Холлис» для Невменяемых Преступников» уже не казался ему неприятным. А через минуту он стал и того лучше, ибо навстречу Джоэнису шла Диедри Фейнстейн.

Прелестная девушка кинулась ему на шею, и аромат ее волос был подобен меду.

— Джоэнис, — произнесла она дрожащим голосом. — Я думаю о тебе с того момента нашей преждевременной разлуки в Сан-Франциско, когда ты встал так отважно и любяще между мной и полицейскими. Ты являлся мне во сне и наяву, и я перестала различать, где сон, а где явь. Мы с отцом искали тебя по всей Америке. Отчаявшись увидеть тебя, я приехала сюда, чтобы успокоить нервы. О Джоэнис, как ты думаешь, судьба или случайность свела нас сейчас снова вместе?

— Ну, — молвил Джоэнис, — мне кажется…

— Я так и знала! — воскликнула Диедри, прижимая его к себе еще крепче. — Мы поженимся через два дня, четвертого июня, так как за время твоего отсутствия я стала патриоткой. Тебя устраивает эта дата?

— Э-э… — начал Джоэнис, — я полагаю, нам следует принять во внимание…

— Я не сомневаюсь, — сказала Диедри. — Знаю, я была не из самых примерных, если вспомнить бурное прошлое, как мы ширялись на вечеринках, как месяц я пряталась в мужском общежитии в Гарварде, и то время, когда я была королевой вестсайдских хулиганов и убила прежнюю королеву велосипедной цепью, и другие детские шалости. Я не горжусь этим, любимый, но и не стыжусь своей естественной неукротимой юности. Вот почему я призналась тебе в этих вещах и буду признаваться по мере того, как буду вспоминать. Ведь между нами не должно быть секретов. Ты согласен со мной?

— Ну, — произнес Джоэнис, — я думаю…

— Я была уверена, что ты того же мнения. К счастью для нас, все это уже в прошлом. Я повзрослела и посерьезнела, вступила в Лигу молодых консерваторов, в Совет против антиамериканизма в любой форме, в Общество друзей Салазара и в Крестовый Поход Женщин Против Иностранных Веяний. И это не поверхностные изменения. Я чувствую глубокое отвращение ко многим моим бывшим занятиям, и в частности к искусству, которое часто не что иное, как порнография. Ты видишь, я выросла, перемены внутри меня самые настоящие, и я буду тебе хорошей и верной женой.

Джоэнис представил на миг свою жизнь с Диедри, в которой отвратительные признания будут чередоваться с невыносимой скукой. Диедри долго еще лепетала о приготовлениях к свадьбе, а потом побежала звонить отцу.

— Как можно отсюда выбраться? — спросил Джоэнис.

— Послушай, дружище, — сказал Лам, — но ведь ты только что сюда попал.

— Знаю. Но как мне смыться? Можно просто выйти?

— Конечно нет. Это ведь в конце концов «Дом для Невменяемых Преступников».

— Нужно разрешение врача?

— Безусловно. Но на этой неделе к нему лучше не соваться. Он в полнолуние всегда очень раздражительный.

— Мне надо уйти сегодня же, — тревожно сказал Джоэнис. — Или завтра утром самое позднее.

— Довольно неожиданно, — заметил Лам. — Уж не крошка ли Диедри со своими матримониальными планами заставляет тебя нервничать?

— Она, — признался Джоэнис.

— Не стоит беспокоиться, — сказал Лам. — Я возьму на себя Диедри и завтра же тебя отсюда вызволю. Доверься мне, Джонсик, и ни о чем не волнуйся. Лам все устроит.

Позже днем вернулся доктор, чтобы повести Джоэниса на встречу с пациентом, возомнившим себя воплощением Бога. Они прошли несколько массивных стальных дверей и остановились в конце мрачного серого коридора.

— Для пользы дела будет лучше, если вы к моменту встречи освоите наши психотерапевтические методы, — предупредил врач. — Пусть пациент думает, что вы разделяете его заблуждение.

— Хорошо, — согласился Джоэнис и внезапно почувствовал прилив волнения и надежды.

Врач отомкнул дверь, и они ступили в камеру. Но в ней никого не оказалось. Напротив зарешеченного окна у стены стояла аккуратно застеленная койка. У маленького деревянного столика заходилась душераздирающим плачем полевая мышь. На столике лежала записка.

— Крайне странно, — проговорил врач, беря записку. — Полчаса назад, когда я запирал дверь, он казался в хорошем настроении.

— Но каким образом ему удалось выбраться? — удивился Джоэнис.

— Безусловно, он использовал некую форму телекинеза, — сказал врач. — Я не претендую на то, что много знаю об этих так называемых психических феноменах; но это ярко демонстрирует, сколь далеко может зайти потерявший ориентацию человек в стремлении себя оправдать. Сама интенсивность попытки бегства от реальности показывает степень умственного расстройства. Очень жаль, что мы не смогли помочь бедняге.

— А что говорится в записке? — поинтересовался Джоэнис.

Врач взглянул на клочок бумаги и сказал:

— Похоже на список необходимых покупок. Правда, весьма странный список. Не представляю себе, где он сумеет купить…

Джоэнис попытался заглянуть в записку через плечо доктора, но тот резко отдернул руку и убрал записку в карман.

— Привилегия врачей, — объяснил он. — Мы не можем позволить посторонним читать подобные вещи. По крайней мере, сначала записку надо тщательно проанализировать и снабдить пояснениями, а также заменить некоторые ключевые термины для сохранения в тайне имени пациента. А теперь не вернуться ли нам в гостиную?

У Джоэниса не оставалось другого выхода, как последовать за доктором в гостиную. Он разглядел первое слово записки: «Помни». Совсем немного, но Джоэнис запомнил это слово навсегда.

Джоэнис провел беспокойную ночь. Его тревожило, сможет ли Лам выполнить свои обещания, касающиеся Диедри и освобождения Джоэниса из сумасшедшего дома. Но он еще не знал о всех способностях своего друга.

С надвигающимся бракосочетанием Лам разобрался, сообщив Диедри, что у Джоэниса третья стадия сифилиса. Курс лечения займет много времени; а если он не принесет успеха, заболевание поразит нервную систему и превратит Джоэниса в безмозглое и беспомощное создание.

Диедри опечалили эти известия, но она заявила, что все равно выйдет замуж за Джоэниса четвертого июня. Диедри сказала Ламу, что с тех пор, как она изменилась, половые отношения стали ей глубоко противны. Поэтому недуг Джоэниса скорее можно считать положительным фактором, так как он неизбежно ограничит их связь лишь духовным единением. Что касается замужества с безмозглым и беспомощным созданием, то таковая жизнь не является отталкивающей для девушки с возвышенными мыслями, и вообще она всегда мечтала стать сестрой милосердия.

Тогда Лам сказал, что людям, страдавшим таким заболеванием, не положено выдавать брачные свидетельства. Это вынудило Диедри сдаться, так как недавно обретенная ею гражданская зрелость не допускала даже мысли о чем-то запрещенном федеральным или государственным законом.

Таким образом Джоэнис был спасен от союза, не сулившего ему ничего хорошего.

Что касается выхода из психиатрической лечебницы, то Лам побеспокоился и об этом. Вскоре после полдника Джоэниса позвали в комнату для посетителей. Там Лам представил его декану Гарнеру Дж. Глупсу, который, вместе с несколькими своими коллегами, составлял факультетский комитет Университета Сент-Стивенс Вуд (УССВ).

Декан Глупс был высоким жилистым человеком с мягким взглядом ученого, ироничным улыбчивым ртом и сердцем, большим, как мир. Замечанием о погоде и цитатой из Аристофана он помог Джоэнису освоиться и почувствовать себя как дома. А потом изложил причину, побудившую его к знакомству с Джоэнисом.

— Вы должны понять, мой дорогой Джоэнис, если я могу вас так называть, что мы, работники сферы — ну, скажем, просвещения, — постоянно находимся в поисках таланта. Нас нередко уподобляют, причем, как правило, в положительном аспекте, тем лицам в бейсболе, которые осуществляют аналогичную функцию.

— Понимаю, — сказал Джоэнис.

— Также следует добавить, — продолжал декан Глупс, — что мы ценим не столько обладателя ученых степеней, отвечающего формальным академическим требованиям, как я и мои коллеги, сколько человека с абсолютным пониманием своего предмета и динамичным подходом к передаче знаний своим студентам. Не слишком ли часто мы, люди академического склада, оказываемся оторванными от главной — да позволю себе выразиться — струи американской жизни? Не слишком ли часто игнорируем мы тех, кто, не имея педагогического опыта, блестяще ведет свою работу? Впрочем, я уверен, что мой добрый мистер Лам объяснит все это, причем куда убедительнее, чем когда-либо удастся сделать мне.

Джоэнис перевел взгляд на Лама, и тот сказал:

— Как ты знаешь, два семестра я преподавал в УССВ «Взаимосвязь между джазом и поэзией». Потрясный курс, дружище. Клевые ударные и прочее. Народ балдел.

— Лекции мистера Лама имели грандиозный успех, — добавил Глупс. — И мы с радостью их повторим, если мистер Лам…

— Нет, старина, — отрезал Лам. — Мне не хочется вас огорчать, но вы знаете, что я пас.

— Разумеется, — торопливо сказал Глупс, — если вы выразите желание преподавать что-нибудь другое…

— Может быть, я дам семинар по Дзену, — неуверенно произнес Лам. — Дзэн-буддизм сейчас снова в силе. Но я должен подумать.

— Ну конечно. — Декан Глупс повернулся к Джоэнису:

— Как вам, безусловно, известно, мистер Лам вчера вечером мне позвонил и проинформировал меня о вашем опыте.

— Весьма любезно с его стороны, — осторожно сказал Джоэнис.

— У вас великолепные данные, — продолжал Глупс. — Я уверен, что курс, который вы собираетесь у нас прочесть, будет иметь успех в полном смысле этого слова.

Джоэнис уже понял, что ему предлагают работать в университете. К сожалению, он понятия не имел, чему он должен учить и, между прочим, чему он вообще может научить. Лам, погруженный в мысли о буддизме, сидел глаза долу и не подавал никаких намеков.

— Я счастлив преподавать в таком славном учебном заведении, как ваше, — заверил Джоэнис. — Что касается курса, который мне предстоит вести…

— Пожалуйста, поймите меня правильно, — горячо произнес декан Глупс. — Мы ясно представляем себе узкий, специальный характер вашего предмета и все трудности, связанные с его изложением. Предлагаем вам для начала полную профессорскую ставку, то есть тысячу шестьсот десять долларов в год. Я понимаю, что это не очень большие деньги. Иногда я с грустью думаю, что какой-нибудь помощник водопроводчика зарабатывает у нас не меньше восемнадцати тысяч. И все же университетская жизнь имеет свои преимущества.

— Я готов отправиться сейчас же, — заявил Джоэнис, боясь, что декан изменит свое решение.

— Чудесно! — вскричал Глупс. — Я восхищаюсь душевной бодростью нашей молодежи. Должен сказать, что в поисках подходящих талантов в таких артистических поселениях, как это, нам всегда сопутствовала удача. Мистер Джоэнис, пожалуйста, следуйте за мной!

Вместе с деканом Глупсом они подошли к старинному автомобилю. Сделав прощальный жест рукой Ламу, Джоэнис сел в машину, и вскоре сумасшедший дом скрылся из виду. Джоэнис снова был свободен. Его беспокоили лишь данное им обещание преподавать в Университете Сент-Стивенс Вуд и мысль о том, что он не знает, чему, собственно, должен учить.

Глава 8

КАК ДЖОЭНИС ПРЕПОДАВАЛ В УНИВЕРСИТЕТЕ И ЧТО ОН ПРИ ЭТОМ УЗНАЛ

(Рассказано Маубинги с Таити)

Через некоторое время Джоэнис прибыл в Ньюарк, штат Нью-Джерси, где находился Университет Сент-Стивенс Вуд. На обширном зеленом пространстве были раскиданы низенькие, приятных очертаний здания. Глупс по очереди называл строения: корпус Гретца, корпус Ваникера, общага, столовая, физическая лаборатория, ректорат, библиотека, часовня, химическая лаборатория, новое крыло и старый корпус. За университетом протекала река Ньюарк, ее серо-бурые воды отливали оранжевыми сбросами с плутониевого завода, расположенного выше по течению. Неподалеку громоздились фабрики промышленного Ньюарка, а прямо перед университетом проходило скоростное восьмиполосное шоссе. Все это, сказал декан Глупс, привносит дыхание реальности в уединенную академическую атмосферу.

Джоэнису предоставили уютную комнату, а затем пригласили его на коктейль, на вечеринку факультетских преподавателей.

Там он встретил своих коллег.

Профессор Придир, заведующий кафедрой английского языка, вынул на минуту трубку изо рта и проговорил: «Добро пожаловать, Джоэнис. Если могу быть чем-то полезен, я к вашим услугам».

Лавочникер, кафедра философии, сказал: «Ну что ж…»

Хилякс, кафедра физики, сказал: «Надеюсь, вы не принадлежите к числу тех гуманитариев, которые считают своим долгом нападать на формулу Е=mс²? Уж так оно есть, черт побери, и мы ни перед кем не обязаны извиняться. Я выразил свои взгляды в книге «Совесть физика-ядерщика» и буду отстаивать их до конца.».

Хенли, кафедра антропологии: «Я уверен, что вы будете желанным гостем на моей кафедре, мистер Джоэнис».

Дальтон, кафедра химии: «Рад вас видеть в нашей компании, Джоэнис, и милости прошу на мою кафедру».

Джефрард, кафедра античности: «Вы, наверное, смотрите свысока на такую старую перечницу, как я».

Шулерис, кафедра политических наук: «Ну что ж…»

Свободолюдинг, кафедра изящных искусств: «Добро пожаловать, Джоэнис. У нас довольно разнообразная программа, не правда ли?»

Шкодборн, кафедра музыки: «По-моему, я читал вашу диссертацию, Джоэнис, и должен вам сообщить, что не вполне согласен с той аналогией, которую вы проводите касательно Монтеверди. Разумеется, я не специалист в вашей области, но ведь и вы не специалист в моей, так что нам обоим, очевидно, трудно проводить аналогии, не так ли? Тем не менее приветствую вас в нашей компании».

Птоломей, кафедра математики: «Джоэнис? Кажется, я читал вашу докторскую работу по системам бинарно-сенсорных величин. Мне она показалась весьма любопытной. Хотите еще выпить?»

Скрытник, кафедра французского языка: «Рад с вами познакомиться, Джоэнис.Разрешите наполнить ваш бокал?»

Весь вечер проходил в подобных и даже еще более приятных разговорах. Джоэнис пытался ненавязчиво выяснить, какой же предмет ему предстоит вести, беседуя с теми из профессоров, которые, казалось, были в курсе. Но эти люди, возможно из деликатности, не касались предмета Джоэниса, а предпочитали рассказывать истории, близкие им самим.

Поняв, что его попытки тщетны, Джоэнис вышел в фойе и оглядел доску объявлений. Но единственное объявление, которое имело к нему отношение, гласило, что занятия мистера Джоэниса начнутся в 11.00 в аудитории 143 нового крыла вместо аудитории 341 корпуса Ваникера, как было сообщено ранее.

Джоэнис подумал, не отвести ли ему в сторону одного из профессоров, например мистера Лавочникера с кафедры философии (науки, безусловно, не чуждой подобных деликатных сомнений), и не спросить ли в лоб, что ему, Джоэнису, надо преподавать. Но этому мешала его врожденная стеснительность. Вечеринка закончилась, и Джоэнис удалился к себе в комнату, так ничего и не узнав.

На следующее утро, стоя у входа в аудиторию 143 нового крыла, Джоэнис испытал типичный страх начинающего актера перед выходом на сцену. Он даже подумал, не удрать ли из университета. Но ему так пришлась по душе университетская жизнь, судя по первым о ней впечатлениям, что было очень жаль лишаться ее из-за такого пустяка. Поэтому, придав лицу строгое выражение, он решительно вошел в аудиторию.

Разговоры стихли, студенты с жадным интересом рассматривали нового преподавателя. Джоэнис собрался с мыслями и обратился к классу с той напускной уверенностью, которая нередко лучше уверенности подлинной.

— Вот что, класс, — сурово начал он. — Я полагаю, что вам следует немедленно уяснить некоторые вещи. Ввиду определенной необычности моего курса, кое-кто из вас, вероятно, считает, что тут нечего делать и что занятия наши будут носить развлекательный характер. Тех, кто так думает, предупреждаю сразу: лучше переводитесь на другой курс, более соответствующий вашим ожиданиям.

В аудитории воцарилось напряженное молчание. Джоэнис продолжал:

— До некоторых, возможно, дошли слухи, будто бы у меня легко получить положительную оценку. Советую побыстрее избавиться от этого заблуждения. Я отношусь к ответам беспристрастно, но строго. Знайте, что, если потребуется, я без колебания завалю весь поток.

Легкий вздох, почти что отчаянная мольба, сорвался с губ студентов. По жалобным взглядам Джоэнис понял, что стал хозяином положения. Поэтому он продолжал уже более мягко:

— Теперь, когда мы познакомились поближе, мне остается только сказать вам — тем, кто выбрал курс из искренней жажды знаний, — добро пожаловать в нашу компанию!

Студенты, как единый гигантский организм, разом облегченно выдохнули. Следующие двадцать минут Джоэнис занимался тем, что записывал фамилии и места слушателей. Когда он довел список до конца, его осенила счастливая идея.

— Мистер Ристократ, — обратился Джоэнис к серьезному и знающему на вид студенту, сидящему в первом ряду, — будьте любезны, подойдите ко мне и напишите на доске крупными буквами, чтобы всем было видно, название нашего курса.

Ристократ с трудом сглотнул, заглянул в свою тетрадку и вывел на доске: «Острова юго-западной части Тихого океана: мост между двух миров».

— Очень хорошо, — сказал Джоэнис. — А теперь вы, мисс Хуа, пожалуйста, возьмите мел и запишите краткий перечень тех вопросов, которые освещает наш курс.

Мисс Хуа оказалась высокой скромной девушкой в очках, и Джоэнис интуитивно почувствовал в ней хорошую студентку. Она написала: «Данный курс затрагивает вопросы культуры островов юго-западной части Тихого океана, с уделением особого внимания искусству, науке, музыке, ремеслам, фольклору, психологии и философии. Будут проведены аналогии между изучаемой культурой, ее азиатскими истоками и заимствованной культурой Европы».

— Отлично, мисс Хуа, — сказал Джоэнис. Теперь он знал, что должен преподавать. Разумеется, осталось еще немало трудностей. Он жил на Манитуатуа, в самом сердце южной части Тихого океана. О юго-западной части, куда, как ему казалось, входили Соломоновы, Маршалловы и Каролинские острова, он имел крайне слабое представление. И уж вовсе ничего он не знал о культурах Европы и Азии, с которыми ему предстояло проводить параллели.

Это, конечно, несколько обескураживало, но Джоэнис был уверен, что сумеет преодолеть все трудности. Кроме того, он с облегчением заметил, что время занятия истекло.

— Что ж, на сегодня достаточно, — сказал он студентам. — До свидания, или, как говорят полинезийцы, aloha. И еще раз добро пожаловать в нашу компанию!

С этими словами Джоэнис распустил свой класс. Когда все разошлись, в аудиторию вошел декан Глупс.

— Не вставайте, пожалуйста, — сказал он. — Я к вам, если можно так выразиться, неофициально. Я стоял за дверью и слушал и хочу признаться — восхищен вашим подходом. Вы увлекли их, Джоэнис. По чести говоря, я опасался, что вам придется несладко, так как на курс почти целиком записалась наша баскетбольная команда. Но вы продемонстрировали ту самую гибкую твердость, которая является вершиной истинной педагогики. Я поздравляю вас и предсказываю вам долгую и блестящую карьеру в нашем университете.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Джоэнис.

— Не надо меня благодарить, — мрачно произнес декан Глупс. — Мое последнее предсказание относилось к профессору барону Мольтке, выдающемуся специалисту в области теории ошибок. Я пророчил ему великое будущее, но через три дня после начала семестра бедняга Мольтке свихнулся и убил пять членов университетской футбольной команды. В тот год мы проиграли Амхерсту, и больше я своей интуиции не доверяю. Но желаю вам удачи, Джоэнис. Я всего лишь простой администратор, однако я хорошо знаю, что мне нравится.

Глупс отрывисто кивнул и покинул аудиторию. Выждав для приличия некоторое время, Джоэнис поспешил в книжную лавку, чтобы приобрести необходимую для курса литературу. К несчастью, она была распродана, и ближайшее поступление ожидалось не раньше чем через неделю.

Джоэнис пошел в свою комнату, лег на постель и погрузился в размышления об интуиции декана Глупса и о сумасшествии, постигшем бедного профессора Мольтке. Он проклинал злую судьбу, позволившую купить книги студентам и обошедшую куда более остро в них нуждающегося преподавателя. А еще он пытался придумать, что делать на следующем занятии.

Но когда пришло время и Джоэнис стал лицом к классу, на него снизошло озарение.

— Сегодня я вас учить не буду. Поступим наоборот — вы будете учить меня. О культуре юго-западной части Тихого океана, как вам, безусловно, известно, распространено множество искаженных представлений. В связи с этим, перед тем как мы начнем формальное изучение предмета, я бы хотел послушать вас. Говорите прямо и открыто, не бойтесь высказывать собственное мнение, даже если вы в чем-то не уверены. Наша цель на данном этапе — со всей откровенностью поделиться своими суждениями, чтобы впоследствии переориентироваться, если, конечно, это будет необходимо. Таким образом, отбросив ложные представления, мы сможем со свежей головой воспринять эту великую культуру, по праву именуемую «мостом меж двух миров». Надеюсь, вам это предельно ясно. Мисс Хуа, не начнете ли вы нашу дискуссию?

Джоэнису удалось использовать этот прием на протяжении следующих шести занятий и собрать массу противоречивых сведений о Европе, Азии и юго-западной части Тихого океана. Когда студенты интересовались, верно ли то или иное суждение, Джоэнис улыбался и говорил:

— Оставляю за собой право вернуться к этому вопросу позднее. А пока продолжим наше обсуждение.

На седьмом занятии студенты уже больше ничего не смогли ему рассказать. И тогда Джоэнис стал читать лекцию о воздействии электрических трансформаторов на культуру атолловых островов. С помощью анекдотов он растянул этот материал на несколько дней. А если студент задавал вопрос, на который Джоэнис не знал ответа, он неизменно говорил: «Прекрасно, Умникер! Вы попали в самую суть проблемы. Подготовьте-ка, пожалуйста, самостоятельно ответ к следующему занятию и изложите в письменной форме объемом, скажем, в пять тысяч слов, через два интервала».

Таким образом Джоэнис отвадил излишне любопытных, особенно из числа игроков в баскетбол, боящихся перенапрячь пальцы и выбыть из состава команды.

Но, даже несмотря на эти уловки, Джоэнис вскоре опять исчерпал материал. В отчаянии он дал контрольную работу, предложив студентам оценить обоснованность ряда своих собственных суждений. Джоэнис со всей честностью пообещал, что результаты контрольной не отразятся на оценках.

Он понятия не имел, что делать дальше. Но к счастью, подоспели долгожданные учебники, и в распоряжении Джоэниса оказались суббота и воскресенье для их изучения.

Весьма полезной была книга «Острова юго-западной части Тихого океана: мост меж двух миров», написанная Хуаном Диего Альваресом де лас Вегасом де Ривьерой. Автор когда-то был капитаном одного из перевозивших сокровища кораблей испанского флота, базировавшегося на Филиппинах, и, если не считать выпадов против сэра Фрэнсиса Дрэйка, давал полную и содержательную информацию.

Равно полезной оказалась книга, озаглавленная «Культура островов юго-западной части Тихого океана (искусство, наука, музыка, ремесла, фольклор, нравы, психология и философия), связь между ее азиатскими истоками и заимствованной культурой Европы». Книга была написана пэром, достопочтенным Алланом Флинт-Скрягтером, кавалером орденов Бани (женское отделение), Д. Д. Т., И. Т. Д., И. Т. П., бывшим генерал-губернатором Фиджи и руководителем карательной экспедиции на Тонго.

С помощью этих книг Джоэнис стал опережать студентов по крайней мере на одно занятие. Если по той или иной причине ему это не удавалось, он всегда мог дать контрольную работу по пройденному материалу. Но самым лучшим было то, что высокая очкастая мисс Хуа вызвалась проверять контрольные работы. Джоэнис испытывал глубокую признательность к преданной науке девушке, освободившей его от утомительнейших и скучнейших педагогических трудов.

Жизнь вошла в спокойное русло. Джоэнис читал лекции и устраивал контрольные работы, а мисс Хуа правила и ставила оценки. Студенты быстро усваивали материал, писали контрольные и с легким сердцем забывали пройденное. Как и прочие молодые, здоровые организмы, они быстро освобождались от всего вредного, раздражающего или просто надоедливого. Разумеется, они освобождались и от всего полезного, стимулирующего мысль или дающего пищу для размышлений. Об этом, возможно, стоило бы пожалеть, но такова уж неизбежная сторона процесса образования, с которой должен свыкнуться всякий преподаватель. Как сказал Птоломей с кафедры математики: «Ценность университетского образования заключается в том, что оно приближает молодежь к знаниям. Студента, проживающего в удобно расположенном общежитии, отделяют лишь тридцать ярдов от библиотеки, менее пятидесяти ярдов от лаборатории физики и всего-навсего десять ярдов от лаборатории химии. Я полагаю, что все мы можем по праву этим гордиться».

Однако возможностями, которые давал университет, в первую очередь пользовались все-таки преподаватели, соблюдавшие, правда, осмотрительность. Университетский врач строжайшим образом предупредил их об опасности злоупотребления знаниями и лично отмеривал им еженедельные дозы информации. Но, несмотря на все предосторожности, несчастные случаи все-таки происходили. Старый Джефрард получил шок, когда читал в оригинале «Сатирикон», полагая, что это папская энциклика. Потребовалось две недели отдыха, прежде чем он окончательно пришел в себя. А Девлин, самый молодой профессор английского языка, перенес частичную потерю памяти, когда он, прочитав «Моби Дика», обнаружил, что не в состоянии дать сколько-нибудь логичную и здравую религиозную интерпретацию этого труда.

Таковы были опасности, свойственные их профессии. Но преподаватели не только не боялись их, но даже гордились ими. Как сказал Хенли с кафедры антропологии: «Землекопы рискуют быть засыпанными мокрым песком; мы рискуем жизнью, зарываясь в старые книги». Хенли изучал землекопов в полевых условиях и знал, что говорит.

Студенты, за редким исключением, не подвергались подобным опасностям. Они вели жизнь, резко отличавшуюся от жизни профессорско-преподавательского состава. Некоторые из более молодых сохранили ножи и велосипедные цепи, оставшиеся со школьных дней, и по вечерам выходили на улицу в поисках подозрительных личностей. Другие, как правило, проводили время в оргиях (вследствие чего в «Зале Свободы» еженедельно приходилось устраивать судебные заседания). Кое-кто увлекался спортом. Например, баскетболистов днем и ночью можно было видеть на тренировках, где они кидали мячи с механической регулярностью промышленных роботов.

И наконец, были такие, кто проявлял рано пробудившийся интерес к политике. Эти, как их называли, интеллектуалы стояли на либеральных или консервативных позициях, в зависимости от воспитания и темперамента. Именно университетские консерваторы едва не добились успеха, выдвинув Джона Смита на пост президента Соединенных Штатов во время последних выборов. То обстоятельство, что Смит был мертв вот уже двадцать лет, ничуть не охлаждало их пыла; напротив, многие считали это важнейшим достоинством кандидата.

Они непременно победили бы, если бы большинство избирателей не опасалось создания прецедента. Этим страхом умело воспользовались либералы. Они заявили:

«Мы не возражаем против Джона Смита (да покоится его душа в мире), который, возможно, явился бы украшением Белого дома. Но подумайте, что произойдет, если в неопределенном будущем президентское кресло займет недостойный покойник?»

Этот аргумент решил дело.

Либералы из студентов, однако, оставляли разговоры старшим. Сами они предпочитали посещать специальные занятия по партизанским методам ведения войны, изготовлению бомб и применению огнестрельного оружия.

Университетские консерваторы, уступившие победу на выборах либералам, делали вид, что в мире ничего не изменилось с тех пор, как генерал Паттон разбил персов в сорок пятом году. Они частенько посиживали в пивных и распевали «Балладу о побережье Омахи». Самые эрудированные могли исполнить ее в оригинале на древнегреческом.

Джоэнис наблюдал все это и продолжал преподавать культуру островов юго-западной части Тихого океана. Ему нравилась университетская обстановка. Постепенно коллеги стали принимать его как своего. Сперва, конечно, были некоторые возражения.

Придир, кафедра английского языка: «Мне кажется, что Джоэнис не воспринимает «Моби Дика» как составную часть культуры юго-западной части Тихого океана».

Шкодборн, кафедра музыки: «Как я понимаю, он совсем не освещает важнейшую роль псалмов в народной музыке того района. Но это, в конце концов, его курс».

Хилякс, кафедра физики: «На мой взгляд, большим упущением с его стороны является то, что он не подчеркивает отсутствие влияния современной квантовой теории на жизнь островитян. Это наводит меня на кое-какие мысли».

Скрытник, кафедра французского языка: «Насколько мне известно, Джоэнис не посчитал нужным отметить вторичное и третичное влияние французского на отглагольные формы в языках юго-западной части Тихого океана. Я, разумеется, всего лишь простой лингвист, но, по-моему, это весьма существенно».

Были и другие нарекания — со стороны профессоров, которые считали, что Джоэнис исказил или вообще игнорировал их специальности. Подобные трения, вполне возможно, могли бы привести со временем к натянутости в отношениях. Однако решающую роль сыграли слова Джефрарда с кафедры античности:

— Вы, наверное, смотрите свысока на такую старую перечницу, как я. Но, черт побери, я думаю, что он мировой парень!

Сердечный отзыв Джефрарда сослужил Джоэнису добрую службу. Профессора стали менее отчужденными и высказывали чуть ли не дружеское расположение. Все чаще Джоэниса приглашали на вечеринки и приемы в домах коллег, и вскоре он, как равный, вошел в жизнь УССВ.

Авторитет Джоэниса упрочился после завершения весенних студенческих соревнований. Но уже тогда он начал задумываться о трудностях человеческого существования, а в скором времени окончательно пришел к выводу, что ему лучше оставить уединенную университетскую жизнь.

Глава 9

КАК ДЖОЭНИС ПОПАЛ НА ГОСУДАРСТВЕННУЮ СЛУЖБУ

(Рассказано Маоа с Самоа)

Возможность покинуть университет представилась Джоэнису, когда кампус посетил правительственный агент по найму кадров. Чиновника звали Заммот, он носил титул Помощника Министра по Надзору за Распределением Государственных Должностей. Это был человек лет пятидесяти, невысокий, с коротко подстриженными седыми волосами и красным лицом, напоминавшим бульдожью морду. Его динамичность и целеустремленность взволновали Джоэниса до глубины души.

Помощник Министра Заммот произнес перед преподавателями короткую речь:

— Большинство из вас знают меня, поэтому я не стану тратить время на красивые слова. Я просто напомню вам, что правительству нужны талантливые, преданные люди для работы в различных службах и ведомствах. Мое дело — найти этих людей. Всех заинтересованных лиц милости прошу ко мне в корпус «Старый Скармут», в комнату 222, которой мне любезно разрешил воспользоваться декан Глупс.

Джоэнис отправился туда немедленно. Помощник Министра сердечно приветствовал его.

— Присаживайтесь, — сказал Заммот. — Курите? Пьете? Рад, что хоть кто-нибудь заглянул. Я уж думал, здесь все такие умники, в этом вашем Сент-Стивенс Вуде, что прямо у каждого есть собственный план спасения мира и в то же время никому нет дела до государственных проблем.

Джоэнис удивился: оказывается, Заммот был хорошо осведомлен о настроениях в университете.

— Мы держим ухо востро, — сказал Заммот. — На сегодняшний день преподавательский состав УССВ на две трети состоит из тайных агентов. Как только мы соберем достаточно компрометирующих материалов, то сразу же нанесем удар. Впрочем, к вам это не относится. Я так понимаю, что вы интересуетесь государственной службой?

— Интересуюсь. Меня зовут Джоэнис. Я…

— Знаю, все знаю, — перебил Заммот. Он отомкнул большой портфель и вынул записную книжку. — Ну-ка, посмотрим, — сказал он, перелистывая страницы. — Джоэнис. Арестован в Сан-Франциско по подозрению в произнесении речи подрывного характера. Предстал перед Комиссией Конгресса, где ему было предъявлено обвинение в непочтительности и отказе от дачи свидетельских показаний, в особенности по вопросу связей с Арнольдом и Рональдом Блейками. После расследования приговорен Оракулом к десяти годам тюремного заключения условно. Провел короткое время в «Доме «Холлис» для Невменяемых Преступников», после чего устроился на работу в данный университет.

Заммот закрыл книжку и спросил:

— Все более или менее правильно?

— Более или менее, — сказал Джоэнис, чувствуя, что спорить или объяснять что-либо бесполезно. — Полагаю, что досье свидетельствует о моей полной непригодности к государственной службе.

Заммот от души расхохотался. Отсмеявшись и утерев слезы, он заявил:

— Джоэнис, по-моему, здешняя обстановка слегка размягчила вам мозги. В вашем досье нет ничего страшного. Подрывной характер вашей речи в Сан-Франциско никем не доказан, это лишь подозрение. Ваша непочтительность к Конгрессу говорит только об обостренном чувстве личной ответственности — совсем как у наших величайших президентов. Ваш отказ свидетельствовать против Арнольда и Рональда Блейков, несмотря на угрозу, нависшую над вами лично, демонстрирует врожденную лояльность. Ваш отход от коммунизма очевиден. ФБР утверждает, что после того, как вы в первый и последний раз по заблуждению столкнулись с Блейками, вы решительно отвернулись от агентов мировой революции. Нет ничего постыдного и в том, что вы побывали в «Доме для Невменяемых Преступников»; если бы вы ознакомились со статистикой, то увидели бы, что большинство из нас рано или поздно начинает нуждаться в помощи психиатра. Мы, в правительстве, вовсе не лицемеры, Джоэнис. Мы знаем, что никто из нас не может быть совершенно чист и каждый человек хоть в мелочи, а допустил что-то такое, что вряд ли может вызвать прилив гордости. Если оценивать происшедшее с этих позиций, то вы вообще ни в чем не замешаны.

Джоэнис поспешил выразить свою глубочайшую признательность по поводу доверия, оказываемого ему правительством.

— Человека, которого вы действительно должны благодарить, зовут Шон Фейнстейн, — сказал Заммот. — Занимая пост Специального Помощника Президента, он-то и выдвинул эти соображения в вашу защиту. Мы тщательно изучили ваше дело и пришли к выводу, что вы как раз тот самый человек, который нам нужен в правительстве.

— Кто? Я? — спросил Джоэнис.

— Вне всякого сомнения. Мы, политики, мыслим реалистически. Мы отдаем себе отчет, что нас осаждают мириады проблем. Для того чтобы решать эти проблемы, нам нужны самые дерзкие, непредубежденные, бесстрашные мыслители. Лишь лучшие из лучших могут нам подойти, и никакие побочные соображения нас не остановят. Нам нужны люди вроде ВАС, Джоэнис. Ну как, идете на службу в правительство?

— Иду! — закричал Джоэнис, пылая энтузиазмом. — И я постараюсь быть достойным того доверия, которое вы и Шон Фейнстейн мне оказали.

— Я знал, что вы так ответите, Джоэнис, — сказал Заммот дрогнувшим голосом. — Все так говорят. От всего сердца благодарю вас. Подпишите здесь и здесь.

Заммот вручил Джоэнису стандартный формуляр правительственного контракта, и тот расписался. Помощник Министра сунул бумагу в портфель и горячо пожал Джоэнису руку:

— Считайте, что с этого момента вы приступили к своим обязанностям в правительстве. Да благословит вас Господь! Помните, что мы целиком полагаемся на вас.

Заммот направился было к двери, но Джоэнис окликнул его:

— Стойте! В чем же заключаются мои обязанности и где именно я должен их выполнять?

— Вас известят, — сказал Заммот.

— Когда? И кто?

— Я только агент по найму кадров, — сказал Заммот. — Следить за тем, что происходит с людьми, которых я вербую, — это совершенно вне моей компетенции. А теперь прошу меня извинить: меня ждут в Радклиффе для очень важного разговора.

Помощник Министра Заммот удалился. Джоэнис был чрезвычайно взволнован открывающимися перед ним перспективами. Уже на следующее утро он получил официальное письмо, присланное с курьером по особым поручениям. Ему было приказано прибыть за распоряжением в комнату № 432, Восточное крыло Портико-Билдинг, Вашингтон, округ Колумбия, и сделать это с предельной срочностью. Письмо собственноручно подписал не кто иной, как Джон Мадж, Специальный Помощник Начальника Управления по Координации Взаимодействий Родов Войск.

Джоэнис немедленно распростился со своими коллегами, бросил последний взгляд на зеленые лужайки и бетонные дорожки университета и сел на первый же самолет в Вашингтон.

И вот наконец наступил долгожданный момент — Джоэнис прибыл в столицу. По улицам из розового мрамора он спустился к Портико-Билдингу, миновав по пути Белый дом — очаг американской имперской власти. Слева остались обширные угодья Октагона, построенного на месте маленького и тесного Пентагона. Еще дальше возвышались здания Конгресса.

Вид этих зданий особенно взволновал Джоэниса. По его представлениям, они воплощали в себе романтику истории. Перед глазами Джоэниса поплыли картины апофеоза Старого Вашингтона, бывшего столицей Эллинской Конфедерации вплоть до разрушительной Гражданской войны. Он словно воочию увидел потрясшие мир дебаты между Периклом, представителем лобби резчиков по мрамору, и Фемистоклом, неистовым командиром подводной лодки. Он представил себе Клеона, покинувшего уютный домик в Аркадском Нью-Гемпшире и пришедшего сюда, чтобы в нескольких скупых словах изложить свои мысли о ведении войны. Одно время здесь жил философ Алкивиад, представлявший в Конгрессе свой родной город Луизиану, по этим ступеням поднялся Ксенофонт, и все стоя устроили ему овацию за то, что он без потерь провел десять тысяч воинов от берегов Ялу до убежища в Пусане.

Воспоминания теснились, набегали одно за другим. Здесь Фукидид написал свой окончательный вариант истории трагической войны между Штатами. Гиппократ — Начальник Медицинской Службы — победил здесь желтую лихорадку и, верный клятве, которую сам же придумал, никогда об этом не распространялся. Наконец, Ликург и Солон, первые судьи Верховного Суда, затеяли здесь свою известную дискуссию о природе правосудия.

Все эти знаменитости словно толпились вокруг Джоэниса, когда он шествовал по широким вашингтонским бульварам. Перебирая в памяти их образы, Джоэнис преисполнился решимости сделать все возможное, дабы доказать, что он достоин своих предшественников.

Пребывая в таком восторженном состоянии духа, Джоэнис и вошел в комнату № 432, расположенную в Восточном крыле Портико-Билдинга. Специальный Помощник Джон Мадж принял его радушно и без малейших отлагательств. Несмотря на свою колоссальную загруженность, Мадж был сердечен, любезен и, казалось, никуда не спешил. Джоэнис сразу уяснил, что в Управлении по Координации Взаимодействий Мадж единолично ведал всеми вопросами политики, поскольку его начальник дни и ночи трудился над составлением бесполезных прошений о переводе в армию.

— Ну, Джоэнис, — сказал Мадж, — мы очень рады, что вас определили к нам. Думается, мне лучше сразу объяснить, чем занимается наше управление. Мы функционируем как межведомственное агентство, которое призвано устранять дублирование усилий, предпринимаемых полуавтономными военными соединениями под началом военных властей. Кроме того, мы выступаем также как разведывательное и информационное агентство, обеспечивающее оперативными данными программы обслуживания всех родов войск, и как государственная организация, занимающаяся планированием психологической и экономической войн.

— Что-то многовато всего, — заметил Джоэнис.

— Это еще далеко не все! — воскликнул Мадж. — И тем не менее наша работа абсолютно необходима. Возьмем, например, основную задачу Координации Взаимодействий Родов Войск. Не далее как в прошлом году, еще до того, как было создано это управление, части нашей армии вели трехдневные бои в непролазных джунглях Северного Тайланда. Вообразите их разочарование, когда дым рассеялся и они обнаружили, что все это время вели наступление против хорошо окопавшегося батальона морской пехоты США! Вы только представьте, как это повлияло на моральный дух войск! А если учесть, что наши военные обязательства тонкой паутиной опутали весь земной шар, то мы должны быть постоянно начеку, чтобы подобные инциденты не повторялись.

Джоэнис утвердительно кивнул. Мадж пустился рассуждать о необходимости выполнения агентством его прочих обязанностей:

— Возьмите, к примеру, разведку. Когда-то она была исключительно в ведении Центрального Разведывательного Управления. Но сейчас ЦРУ категорически отказывается рассекречивать свою информацию и вместо этого запрашивает все более крупные контингенты войск для решения задач, с которыми оно сталкивается.

— Прискорбно, — согласился Джоэнис.

— И конечно, то же самое в еще большей степени относится к разведке сухопутных войск, военно-морской разведке, разведывательной службе ВВС, разведке морской пехоты, разведке военно-космических сил и всем прочим. Разумеется, никто не ставит под сомнение патриотизм людей, несущих службу в этих родах войск. Однако каждый из них, заполучив средства ведения самостоятельных боевых действий, видит в командовании своего собственного рода войск единственную и последнюю инстанцию, которая способна оценить опасность и довести конфликт до победного конца. Конечно, при таком положении дел любая информация о противнике обретает противоречивый и подозрительный характер. А это, в свою очередь, парализует правительство, ибо оно не располагает достоверной информацией, на которой можно было бы строить проведение политической линии.

— Я и понятия не имел, что проблема настолько трудна, — сказал Джоэнис.

— Трудна и неразрешима, — ответил Мадж. — По моему разумению, порок гнездится в размерах правительственных организаций, штаты которых раздуты самым беспрецедентным образом. Один мой ученый друг как-то сообщил мне, что организм, который перерос свои естественные пределы, имеет тенденцию распадаться на составные части, чтобы со временем снова вступить в стадию роста. Мы разрослись сверх всякой меры, и процесс дробления уже начался. Тем не менее наш рост был продиктован духом эпохи, поэтому мы не имеем права допустить какого бы то ни было распада. Холодная война все еще продолжается, и мы обязаны латать, штопать, чинить наши войска и держать их хотя бы в условных рамках порядка и взаимодействия. Мы, в Управлении Координации, обязаны разузнать правду о противнике, передавать эти сведения на рассмотрение правительству в виде разработанной политической линии и заставлять рода войск действовать в соответствии с этой линией. Мы должны сохранить себя для будущих времен, когда внешняя угроза благополучно канет в прошлое, и тогда, надо надеяться, мы сократим размеры нашей бюрократической системы прежде, чем силы хаоса сделают эту работу за нас.

— По-моему, я вас понимаю, — сказал Джоэнис. — И я полностью разделяю ваше мнение.

— Я так и знал, — ответил Мадж. — Я знал это с того самого момента, как прочел ваше досье, и распорядился, чтобы вас назначили сюда. Я сказал себе: этот человек, очевидно, прирожденный координатор. И, несмотря на многочисленные трудности, я добился, чтобы вас допустили к государственной службе.

— А я думал, что это работа Шона Фейнстейна, — сказал Джоэнис.

Мадж улыбнулся:

— Шон — чисто номинальная фигура. Он только подписывает бумаги, которые мы ему подсовываем. Он, конечно, первостатейный патриот и потому добровольно вызвался играть секретную, но очень важную роль правительственного козла отпущения. Прикрываясь именем Шона, мы проворачиваем все двусмысленные, непопулярные или подозрительные делишки. Когда они заканчиваются благополучно, все заслуги приписываются Начальству. Когда же дело оборачивается плохой стороной, всю вину берет на себя Шон. Таким образом, репутация Начальства остается незапятнанной.

— Шону, должно быть, приходится очень нелегко, — заметил Джоэнис.

— Конечно. Но если бы он не испытывал трудностей, он и не знал бы, может быть, что такое счастье. Так утверждает один из моих друзей-психологов. А другой мой знакомый психолог — человек мистического склада ума — считает, что Шон Фейнстейн выполняет необходимейшую историческую функцию: ему предначертано быть первичным двигателем людей и событий. Такие решительные личности рождались во все исторические периоды, они — жизненная сила, оплодотворяющая ниву просвещения. И именно по этим причинам Шона ненавидят и поносят народные массы, которым он служит. Впрочем, где бы ни коренилась истина, я считаю, что Шон — фигура крайне полезная.

— Я хотел бы повидать его и пожать ему руку, — сказал Джоэнис.

— Как раз сейчас это невозможно, — сказал Мадж. — В настоящее время Шон отбывает срок одиночного заключения, сидя на диете из хлеба и воды. Его признали виновным в краже двадцати четырех атомных гаубиц и ста восьмидесяти семи атомных гранат из наших армейских арсеналов.

— Он действительно украл все это? — спросил Джоэнис.

— Да, но по нашей просьбе. Мы вооружили ими одно из подразделений войск связи, после чего парни одержали победу в битве за Розовое ущелье в Юго-Восточной Боливии. Должен добавить, что войска связи давно уже требовали удовлетворить их заявку на вооружение — но тщетно.

— Мне очень жалко Шона, — сказал Джоэнис. — Какой же ему вынесен приговор?

— Смертная казнь, — ответил Мадж. — Но его помилуют. Его всегда прощают. Шон слишком важная персона, чтобы ему отказать в помиловании.

Мадж некоторое время смотрел в сторону, затем снова повернулся к Джоэнису:

— Ваше конкретное задание представляет собой поручение величайшей важности. Мы посылаем вас в поездку на Восток с целью анализа и инспекции. Разумеется, в прошлом предпринималось много таких поездок. Но… либо брало верх предвзятое мнение одной из разведок, и в этом случае поездка теряла смысл, либо отправным пунктом для поездки служила все-таки точка зрения Управления Координации, но тогда все данные получали гриф «совершенно секретно» и непрочитанными складывались в досье в Комнате Высшей Секретности, которая расположена под Форт-Ноксом^[1]. Но в вашем случае все будет иначе. Шеф лично заверил меня, а я заверяю вас, что отчет, который составите вы, такая судьба не постигнет. Его прочитают, и на его основании начнут действовать. Мы полны решимости придать Управлению Координации большой вес, поэтому все, что вы расскажете о противнике, будет принято к сведению и использовано на практике. А теперь, Джоэнис, вы должны пройти полную проверку на благонадежность, затем инструктаж, после чего получите последние распоряжения.

Сказав все это, Мадж отвел Джоэниса в Службу Безопасности, где полковник, руководитель группы френологии, ощупал его голову на предмет подозрительных шишек. Затем Джоэнис прошел сквозь строй государственных астрологов, гадателей на картах, гадателей на спитом чае, физиогномистов, психологов, казуистов и компьютеров. В конце процедуры он был признан лояльным, почтительным гражданином, в здравом уме, ответственным за поступки, заслуживающим доверия и, главное, счастливчиком. На основании этого ему выдали Пропуск на Вход с Чемоданом и допустили к чтению секретных документов.

У нас имеется только частичный список материалов, которые Джоэнис прочитал в серой стальной Секретной Комнате. Там за его спиной постоянно стояли два вооруженных охранника с завязанными глазами — необходимая мера, чтобы они не бросили нечаянный взгляд на драгоценные документы. Но мы точно знаем, что Джоэнис прочитал:

«Как я был невестой военного времени» — сокрушительное публичное разоблачение противоестественной практики, укоренившейся в Вооруженных Силах.

«Сиротка Энни встречается с человеком-волком» — детальное руководство по шпионажу, написанное одной из самых опытных шпионок всех времен.

«Тарзан и Черный город» — потрясающий доклад о действиях партизан в Восточной Африке.

«Песни» (автор неизвестен) — шифрованный, полный загадок отчет о денежной и расовой теориях противника.

«Бак Роджерс вступает в Мунго» — документальный отчет о героизме парней из военно-космических сил, с иллюстрациями.

«Основные принципы» Спенсера, «Апокрифы» (автор неизвестен), «Республику» Платона и «Малеус Малифакарум» — труд, написанный в соавторстве Торквемадой, епископом Беркли и Гарпе Маркузом. Эти четыре сочинения были душой и острием коммунистической доктрины, и мы уверены, что Джоэнис прочитал их с великой пользой для себя.

И конечно, он прочитал «Плейбоя Западного Мира» — сочинение Иммануила Канта, которое решительно опровергало вышеупомянутые труды коммунистических авторов.

Все эти документы для нас утеряны — по причине того огорчительного обстоятельства, что они были напечатаны на бумаге, а не выучены наизусть. Многое мы бы дали за то, чтобы уяснить суть этих произведений, в которых, как в тиглях, выкристаллизовалась блистательная и сумасбродная политика того времени. И нам не остается ничего другого, как задаться вопросом: читал ли Джоэнис те немногие классические произведения двадцатого века, которые дошли до наших дней? Внимательно ли он рассматривал бередящую душу скульптуру «Бутсы», отлитую в бронзе? Читал ли «Наставления для практичных людей, владеющих недвижимостью» — полную изумительной фантазии книгу, которая — практически в одиночку — сформировала нравы двадцатого века? Встречался ли со своим современником — достопочтенным Робинзоном Крузо, величайшим из поэтов двадцатого столетия? Беседовал ли с кем-нибудь из представителей знатного швейцарского рода Робинсонов, скульптурные портреты которых можно видеть во многих наших музеях?

Увы, Джоэнис никогда не распространялся на темы культуры. Зато в его рассказах освещались вопросы куда более важные для того тревожного времени.

Закончив чтение документов, которое длилось три дня и три ночи, Джоэнис встал и покинул серую стальную Секретную Комнату и ее стражей с завязанными глазами. Теперь он был хорошо осведомлен о состоянии дел не только в своей стране, но и за ее пределами. С трепетной надеждой и ужасным предчувствием вскрыл он конверт с приказом.

Приказ предписывал Джоэнису прибыть за распоряжениями в Октагон, в комнату 18891, этаж 12, уровень 6, крыло 63, подсекция АДжБ-2. К приказу был приложен план здания, чтобы Джоэнис не заблудился внутри колоссального строения. А дальше… дальше все просто: когда Джоэнис доберется до комнаты 18891, высокопоставленный октагонский чиновник, известный только под инициалом — мистер М., даст ему последние наставления и организует его отлет на специальном реактивном самолете.

Сердце Джоэниса переполнилось радостью, когда он прочитал приказ: наконец-то ему выпал шанс принять участие в великих делах. Он помчался в Октагон, чтобы получить последние инструкции и пуститься в путь. Однако задача, стоявшая перед ним, была не из тех, что решаются с налету и в лоб.

Глава 10

ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ОКТАГОНЕ

(Рассказано Маубинги с Таити)

Сгорая от нетерпения, Джоэнис влетел в Октагон и на минуту застыл от изумления. Он даже не представлял, что на свете может существовать такое великолепие. Наконец Джоэнис пришел в себя и устремился вперед по коридорам, вверх по лестницам, вниз по лестницам, по обходным галереям, по вестибюлям и холлам и снова по коридорам.

Когда воодушевление несколько улеглось, он наконец сообразил, что его план, мягко говоря, неточен, поскольку указания на нем не носили даже следов привязки к тому, что он видел вокруг. Казалось, что это план совсем другого здания. Джоэнис был теперь в самом центре Октагона. Он понятия не имел, что ждет его впереди, и сильно сомневался в своей способности вернуться назад тем путем, по которому уже прошел. Поэтому Джоэнис засунул план в карман и решил спросить совета у первого встречного.

Вскоре он нагнал шедшего по коридору мужчину в форме полковника Картографической Службы. Он производил впечатление человека доброжелательного и исполненного достоинства.

Джоэнис остановил полковника, объяснив, что он заблудился и что его план, похоже, никуда не годится.

Полковник взглянул на план Джоэниса и заявил:

— О, что вы, он в полном порядке. Это схема Октагона из серии А433-321Б, которую моя служба пустила в обращение только на прошлой неделе.

— Но в ней невозможно разобраться, — сказал Джоэнис.

— Совершенно верно, черт побери! — гордо ответствовал полковник. — Вы хоть представляете себе, какое важное значение имеет это здание? Знаете ли вы, что здесь размещаются все высшие государственные организации, включая самые секретные?

— Я понимаю, — пытался возразить Джоэнис. — Но…

— Тогда вы можете оценить и то положение, в котором мы окажемся, если наши враги разберутся в структуре здания и размещения его кабинетов, — продолжил полковник. — В наши коридоры просочатся шпионы. Переодетые в солдат и конгрессменов, они получат доступ к важнейшей информации. Никакие меры безопасности не помогут изолировать шпиона, вооруженного подобной информацией. И тогда нам конец, дорогой сэр. А план, который вы держите в руках и который собьет с толку любого шпиона, — это одна из важнейших гарантий сохранности наших секретов.

— Думаю, что так оно и есть, — вежливо согласился Джоэнис.

Полковник картографии любовно погладил лист бумаги с изображенным на нем планом и сказал:

— Вы даже не представляете себе, насколько трудно составить такой план.

— Да что вы?! — изумился Джоэнис. — Я-то думал, что это очень просто: достаточно нарисовать план воображаемой территории.

— Непрофессионалы всегда так думают. Только наш брат картограф — или шпион! — способен должным образом оценить наши проблемы. Создать план, который ничего не раскрывает и в то же время вызывает ощущение правдоподобия, — это, дружище, требует высочайшего искусства!

— Не сомневаюсь, — сказал Джоэнис. — Но зачем вам вообще понадобилось создавать фальшивый план?

— В целях безопасности, — ответил полковник. Это объяснение окончательно завело Джоэниса в тупик, и некоторое время они с полковником стояли в полном молчании. Наконец Джоэнис вымолвил:

— И часто вы вылавливаете шпионов в Октагоне?

— До настоящего времени, — сказал полковник, — ни один шпион не смог совладать с нашими наружными мерами безопасности и проникнуть внутрь здания.

Должно быть, полковник уловил тень разочарования на лице Джоэниса, потому что он быстро добавил:

— Поверьте, шпионы еженедельно попадаются в сети нашей наружной охраны.

— Я не заметил вообще никакой охраны, — сказал Джоэнис.

— Конечно, не заметили. С одной стороны, вы — не шпион. С другой стороны, Служба Безопасности хорошо знает свое дело и не обнаруживает своего присутствия. Она действует только по необходимости. По крайней мере, ныне дела обстоят именно так. Но, предвидя, что в будущем появятся более коварные шпионы, мы в Картографии заготовили фальшивые планы.

Джоэнис кивнул. Теперь ему не терпелось заняться своими собственными делами, но он не очень-то понимал, куда направить стопы. Решив действовать окольным путем, он спросил полковника:

— Вы убеждены, что я не шпион?

— Любой человек в каком-то смысле шпион, — сказал полковник. — Но поскольку вы вкладываете в это слово конкретный смысл, отвечу: да, я убежден, что вы не шпион.

— Тогда сообщаю вам, что я нахожусь здесь в соответствии с особыми инструкциями и обязан явиться в определенный кабинет.

— Могу я взглянуть на эти ваши инструкции? — попросил полковник.

Джоэнис передал ему бумагу. Полковник изучил документы и вернул их.

— На вид — в полном порядке, — сказал он. — Вамследует немедленно явиться в указанный кабинет.

— Тут-то и зарыта собака, — сказал Джоэнис. — По правде говоря, я заблудился. Я пытался воспользоваться одним из ваших блистательных фальшивых планов и, вполне естественно, так никуда и не пришел. Поскольку вы теперь знаете, что я не шпион, и видите, что нахожусь здесь по служебному вопросу, я был бы в высшей степени признателен, если бы вы оказали мне посильную помощь.

Джоэнис сформулировал свою просьбу в осторожных и окольных выражениях, полагая, что это более соответствует строю мыслей полковника. Но полковник отвел глаза, на его лице отразилось сильнейшее замешательство.

— Боюсь, что не смогу вам помочь. Я не имею ни малейшего понятия, где расположен тот самый кабинет, и даже не могу посоветовать, в каком направлении вам надлежит двигаться.

— Не может быть! — вскричал Джоэнис. — Вы ведь картограф! И хотя вы чертите в основном фальшивые планы, я уверен, что вы создаете и подлинные, поскольку это заложено в самой природе вашей профессии.

— Все, что вы говорите, совершенно правильно, — сказал полковник. — Ничто не может удержать настоящего картографа от создания истинных карт. Я стал бы заниматься этим, даже если бы мне строго-настрого запретили. Но к счастью, никто ничего подобного не запрещал. Более того, я получил на этот счет точный приказ.

— От кого? — спросил Джоэнис.

— От высшего начальства в этом здании, — ответил полковник. — Те, кто возглавляют Службу Безопасности, пользуются подлинными планами, чтобы легче было дислоцировать и размещать вверенные им силы. Но разумеется, подлинные планы служат им только для удобства — это всего лишь клочок бумаги, с которым сверяются столь же небрежно, сколь небрежно мы поглядываем на часы: сколько там натикало — полчетвертого или без двадцати четыре. Если нужно, они могут обходиться вовсе без планов, полностью полагаясь на собственные знания и власть.

— Если вы чертите для них настоящие планы, — сказал Джоэнис, — то наверняка можете подсказать мне, в какую сторону надобно двигаться.

— Как же вы отыскиваете дорогу в собственный кабинет? — удивился Джоэнис.

— Увы, стыдно признаться, но в данной ситуации опыт картографа мне не помощник. Я нахожу свой кабинет таким же образом, каким все здесь отыскивают свои кабинеты, — руководствуясь особым чутьем, которое сродни инстинкту. Большинство сотрудников не подозревает об этом. Они считают, что в выборе дороги каким-то образом участвует интеллект, что память подсказывает им: «поворот направо», «поворот налево». Вы расхохотались бы, а может, и разрыдались, если бы послушали, что эти люди твердят о нашем здании, хотя ни один из них в жизни не осмелился высунуть нос дальше коридора, ведущего к его кабинету. Только я, картограф, брожу по всему зданию, ибо такова моя работа. Иногда на территории, которую я уже миновал, происходят грандиозные перемены, неузнаваемо преображающие ее облик. Что делать? Каким путем возвращаться? И тогда какое-то чувство — не разум и не знание — направляет меня к кабинету, точно так же, как управляет оно и прочими чиновниками.

— Понятно, — произнес Джоэнис, хотя на самом деле ничего не понял и пребывал в полном замешательстве. — Значит, вы не знаете, как я должен поступить, чтобы попасть в указанный кабинет?

— Не знаю.

— Может быть, вы посоветуете, на что я должен обращать внимание в поисках дороги? Может быть, есть какие-нибудь ориентиры?

— Я крупнейший знаток этого здания, — грустно промолвил полковник. — И мог бы рассказывать о нем целый год, ни разу не повторившись. Но к несчастью, я не знаю ничего такого, что могло бы помочь вам в вашей исключительной ситуации.

— Как вы думаете, я найду когда-нибудь кабинет, в который меня послали? — спросил Джоэнис.

— Если поручение, ожидающее вас, на самом деле важное, — сказал полковник, — и если большое начальство заинтересовано в том, чтобы вы нашли этот кабинет, — я уверен, перед вами не возникнет никаких трудностей. Но, с другой стороны, может статься, что ваше дело представляет важность только для вас самого и больше ни для кого другого, — тогда поиски, вне всякого сомнения, затянутся надолго. Правда, у вас есть официальные инструкции, но я подозреваю, что большое начальство время от времени посылает людей в воображаемые кабинеты, просто чтобы проверить надежность внутренней системы безопасности. Если вас постигла такая участь — тогда действительно шансы на успех крайне малы.

— Так или иначе, перспективы у меня не очень-то радужные, — уныло произнес Джоэнис.

— Ну, дорогой мой, это риск, на который в данных условиях должен идти каждый из нас, — сказал полковник. — Шпионы подозревают, что руководители посылают агентов с опасными заданиями только для того, чтобы избавиться от них, а картографы подозревают, что их заставляют чертить планы только для того, чтобы занять их работой и отвратить от злонамеренной праздности. У каждого — свои сомнения, и я могу только пожелать вам успехов и выразить надежду на то, чтобы ваши сомнения никогда не подтвердились.

Сказав все это, полковник учтиво поклонился и пошел дальше по коридору.

А Джоэнис отправился куда глаза глядят. И пока он, движимый надеждой, бродил по коридору, его не оставляла мысль, что тому отрезку пути, по которому он недавно прошел, уже придали новый вид.

Джоэнис шагал по огромным залам, вверх по лестницам, вниз по лестницам, по обходным галереям, по вестибюлям и холлам и снова по коридорам. Он подавлял в себе желание свериться с замечательным фальшивым планом, но в то же время не мог заставить себя выкинуть эту бумажку.

Непонятно, сколько прошло времени, но в конце концов Джоэнис смертельно устал. Теперь он находился в старинной части здания. Полы здесь были большей частью из дерева, а не из мрамора, доски сильно прогнили, и каждый шаг грозил опасностью. Стены, покрытые скверной штукатуркой, облупились, в них зияли дыры. В некоторых местах обнажилась проводка; было видно, что изоляция превратилась в труху, — того и жди пожара. Даже потолок не внушал доверия; местами он угрожающе вспучился, и Джоэнис опасался, что перекрытия обрушатся прямо ему на голову.

Когда-то здесь размещались различные отделы и службы, но теперь все исчезло, и помещения срочно нуждались в капитальном ремонте. Джоэнис даже углядел на полу брошенный рабочими молоток. Это вселяло надежду на то, что ремонтные работы когда-нибудь возобновятся, но пока он не встретил ни одного рабочего.

Окончательно заблудившись и крайне устав, он растянулся во весь рост на полу и через минуту заснул глубоким сном.

РАССКАЗ ТЕЗЕЯ

Джоэнис проснулся от неясного беспокойства и тут же вскочил на ноги. Он услышал чьи-то шаги, а затем увидел человека, идущего по коридору.

Это был высокий мужчина с умным, но очень нервным лицом, которое выражало крайнюю подозрительность. Мужчина держал в руках большой моток тонкой проволоки, насаженный на спицу. Двигаясь по коридору, он разматывал проволоку, которая ложилась на пол и змеилась там, тускло поблескивая.

При виде Джоэниса лицо его исказилось гневом, на нем пролегли жесткие складки. Мужчина вдруг выхватил из-за пояса револьвер и прицелился.

— Стойте! — закричал Джоэнис. — Я не сделал вам ничего плохого!

С видимым усилием взяв себя в руки, человек засунул револьвер за пояс. Глаза его, еще секунду назад безумно горевшие, обрели нормальное выражение.

— Извините великодушно. По правде говоря, я принял вас за другого.

— Я так похож на него? — спросил Джоэнис.

— Не совсем, — сказал мужчина. — Но в этом чертовом здании у меня что-то распустились нервы и появилась привычка сначала стрелять, а потом думать. Впрочем, моя миссия имеет настолько важное значение, что эти порывы горячей и чувствительной души, конечно же, простительны.

— Какова же ваша миссия? — поинтересовался Джоэнис.

— Моя миссия, — гордо заявил незнакомец, — заключается в том, чтобы принести людям мир, счастье и свободу.

— Немало, — заметил Джоэнис.

— Меньшим я бы ни за что не удовлетворился, — сказал человек. — Хорошенько запомните мое имя. Меня зовут Джордж П. Тезей. Без ложной скромности я надеюсь остаться в людской памяти как герой, сокрушивший диктатуру и освободивший народ. Мой подвиг навеки останется символом мужества и по праву будет считаться добродетельнейшим и справедливейшим деянием.

— Какой подвиг вы намереваетесь совершить? — спросил Джоэнис.

— Я собираюсь собственноручно убить тирана, — сказал Тезей. — Этому человеку удалось добраться до вершин власти, и множество легковерных дураков считают его благодетелем, потому что он отдает приказы о строительстве дамб на строптивых реках, и финансирует медицинскую помощь страждущим, и раздает пищу голодающим, и творит множество других подобных дел. Кое-кого это может обмануть, но меня вокруг пальца не обведешь.

— Если он действительно все это делает, — заметил Джоэнис, — тогда получается, что он на самом деле благодетель.

— Вы попались на удочку тирана, — сказал Тезей с горечью. — Но смею надеяться, что вы перемените свою точку зрения. Я не силен в науке убеждать, между тем как у этого человека состоят на службе лучшие пропагандисты. Мой единственный защитник — это будущее. В данный же момент я могу лишь рассказать вам, что знаю сам, — рассказать правду, какой бы грубой и отталкивающей она ни была.

— Буду вам очень признателен, — сказал Джоэнис.

— Для того чтобы вершить добрые дела, этот человек должен был достичь высокого положения. Для того чтобы достичь высокого положения, он раздавал взятки и сеял раздоры, убивал тех, кто вставал у него на пути, подкупал властительное меньшинство и обрекал на голод бедствующие массы. Наконец, когда он возымел поистине беспредельную власть, он занялся общественным переустройством. Но, разумеется, не из любви к обществу. Нет, он занялся этим, как вы или я занялись бы прополкой сада, — единственно ради того, чтобы глаза могли отдыхать на чем-то приятном, а не созерцали бы уродства. Тираны всегда идут на все, чтобы добраться до власти, и потому порождают и увековечивают то самое зло, которое они якобы призваны искоренять.

Джоэнис был тронут словами собеседника, однако тревога его не улеглась: глаза Тезея бегали и зловеще блестели. Поэтому Джоэнис заговорил как можно осторожнее:

— В общем-то я понимаю, почему вы хотите убить этого человека.

— Нет, не понимаете, — мрачно заявил Тезей. — Вы, наверное, думаете, что я всего лишь хвастливый болтун, обуреваемый сумасбродными идеями, безумец с револьвером в руке. Вы ошибаетесь. Моя акция против тирана носит преимущественно личный характер.

— Вот как? — удивился Джоэнис.

— Этот тип, — начал Тезей, — в частной жизни проявляет вкусы столь извращенные, что они могут сравниться лишь с тем звериным инстинктом, который влек его к власти. Обычно информацию, подобную этой, держат в тайне или же высмеивают, объявив ее бреднями завистливых идиотов. Но я знаю правду.

Однажды тиран проезжал через мой родной город в своем бронированном черном «кадиллаке». Он сидел за пуленепробиваемым стеклом, попыхивая большой сигарой, и время от времени взмахом руки приветствовал толпу народа. Вдруг его взгляд упал на маленькую девочку, и он приказал шоферу остановиться.

Его телохранители разогнали людей, и лишь немногие — те, кто наблюдали из окон подвалов и с крыш домов, — остались свидетелями последовавшей сцены. Он предложил ей мороженое и конфеты и стал просить ее сесть с ним в автомобиль.

Некоторые из свидетелей поняли, что происходит, и бросились, чтобы спасти ребенка. Но телохранители открыли по ним огонь. Они стреляли из бесшумных пистолетов, чтобы не испугать девочку. Ей они сказали, что, мол, эти дяди решили немного поспать на улице.

И все же в девочке проснулись какие-то подозрения. Что-то напугало ее: то ли красное, обливающееся потом лицо тирана, то ли его толстые трясущиеся губы. Задумчиво посмотрев на сласти и отметив нервические судороги исходящего похотью тирана, она сказала, что сядет в машину только вместе со своими подругами. Ужасно, до чего простодушна невинность: девочка считала, что она будет в безопасности среди своих друзей.

Тиран расцвел от радости. Было ясно, что он получил больше того, на что рассчитывал. «Чем больше — тем веселее» — так гласил его зловещий лозунг. Дети стайкой слетелись к черному «кадиллаку». Они прибежали бы и без приглашения, потому что тиран включил автомобильный приемник на полную громкость и из машины доносилась чарующая музыка.

И вот тиран усадил всех детей в автомобиль и захлопнул дверцу. Телохранители на мощных мотоциклах окружили машину тесным кольцом. Затем все умчались, спеша предаться позорнейшей оргии в одной из потайных комнат тирана, специально предназначенных для развлечений. О тех детях никто больше никогда не слышал. А девочка, как вы, наверное, уже догадались, была моей родной сестрой.

Тезей вытер глаза — слезы из них лились уже потоком.

— Теперь вы знаете те подлинные причины личного характера, по которым я собираюсь убить тирана, — сказал он Джоэнису. — Я должен искоренить зло, отомстить за павших товарищей, спасти бедных детей и, главное, отыскать мою несчастную сестру.

Джоэнис — а его глаза тоже были далеко не на сухом месте — обнял Тезея и воскликнул:

— От всего сердца желаю удачи в вашем нелегком поиске!

— Спасибо, — сказал Тезей. — Мне не занимать решимости и коварства, столь необходимых в этом трудном деле. Начать с того, что я разыскал дочь тирана. Я втерся к ней в доверие, призвал на помощь все свое обаяние, и наконец она влюбилась в меня. Тогда я совратил ее и даже испытал некоторое удовлетворение от содеянного, ибо она не особенно отличалась по возрасту от моей несчастной сестры. Она жаждала выйти за меня замуж, и я обещал жениться на ней, хотя скорее перерезал бы себе горло. Далее я, хитроумно выбрав подходящий момент, объяснил ей, что за человек ее отец. Поначалу она не хотела мне верить — эта маленькая идиотка страстно любила своего отца-тирана! Но меня она любила еще сильнее. И вот финальный шаг: я попросил, чтобы она помогла мне в деле убийства ее отца. Можете представить, как это было трудно! Эта ужасная девчонка не желала, чтобы ее папочку убивали: неважно, что он — само воплощение зла, неважно, что он творит жуткие вещи. Но я пригрозил, что брошу ее навсегда, и она, разрываясь между любовью ко мне и любовью к отцу, едва не сошла с ума. Снова и снова она умоляла меня забыть прошлое: ведь ни один акт мести не может стереть содеянного. Много дней подряд она удерживала меня, думая, что сможет убедить, заставить действовать так, как хочет она. Без конца объяснялась в любви, истерически клялась, что никогда и ни за что не допустит разлуки, а если случится так, что меня постигнет смерть, то она тогда убьет себя тоже. И говорила еще много подобных глупостей, которые я, как человек здравомыслящий, находил совершенно отталкивающими.

Наконец я отвернулся от нее и стал прощаться. И тут вся ее непреклонность рухнула. Это маленькое чудовище согласилось помочь мне в убийстве — при том условии, что я дам клятву никогда не бросать ее. Конечно, я дал такую клятву. Я пообещал бы что угодно, лишь бы добиться требуемой помощи.

Она выдала мне то, что знала только она одна: а именно рассказала, как в этом огромном здании найти кабинет ее отца. Еще она дала мне моток проволоки, чтобы я мог отмечать свой путь, а потом быстро вернуться, как только подвиг будет совершен.

— Вы еще не нашли тирана? — спросил Джоэнис.

— Нет, еще не нашел, — ответил Тезей. — Как вы сами могли заметить, здешние коридоры очень длинные и извилистые. К тому же мне не везет. Вот совсем недавно я встретил и убил человека в офицерской форме. Он внезапно вышел на меня, и я, не успев подумать, открыл огонь.

— Это был картограф? — спросил Джоэнис.

— Не знаю, кто он такой, — ответил Тезей, — но у него были полковничьи знаки различия, а лицо вроде бы доброе на вид… Но еще больше я сожалею о той троице, которую застрелил в здешних коридорах. Должно быть, я очень невезучий человек.

— Кто они? — поинтересовался Джоэнис.

— К моей величайшей скорби, это были трое из тех детей, ради спасения которых я и пришел сюда. Должно быть, они улизнули из покоев тирана и пытались выбраться на свободу. Я застрелил их, так же как застрелил офицера и так же как едва не застрелил вас. Я невыразимо сожалею о случившемся, и решимость моя только возросла: тиран должен заплатить за все.

— Что вы сделаете с его дочерью?

— Я не стану прислушиваться к своим естественным побуждениям и поэтому не убью ее, — сказал Тезей. — Но эта уродина, эта сучка меня никогда больше не увидит. И я буду только Богу молиться, чтобы у тиранского отродья разорвалось сердце.

Сказав так, Тезей обратил свой гневный лик к тускло освещенному коридору, уходящему вдаль.

— А теперь я должен идти, — сказал он. — Пора заканчивать работу. До свиданья, друг мой. Пожелайте мне удачи.

Тезей быстро пошел прочь, разматывая на ходу поблескивающую проволоку, и вскоре скрылся за поворотом. Некоторое время еще слышались его удаляющиеся шаги, затем все стихло.

Внезапно за спиной Джоэниса в коридоре появилась женщина.

Она была очень молода, совсем еще ребенок; глаза ее безумно блестели. Она молча шла следом за Тезеем и сматывала проволоку, которую тот укладывал на пол. Миновав Джоэниса, она обернулась и окинула его диким взглядом, полным ярости и тоски. Она не произнесла ни слова, только приложила палец к губам, призывая его к молчанию, и исчезла так же быстро, как и появилась. Джоэнис потер глаза, снова улегся на пол и заснул крепким сном.

РАССКАЗ МИНОТАВРА

Джоэнис проснулся оттого, что кто-то грубо тряс его за плечо. Он вскочил на ноги и увидел, что коридор, в котором он заснул, превратился из старого, запущенного помещения в светлый, современного вида вестибюль. Человек, который разбудил Джоэниса, был необъятных размеров, на его широком суровом лице читалось: «Без дураков!» Совершенно очевидно, что это мог быть только большой начальник.

— Вас зовут Джоэнис? — спросил начальник. — Что ж, если вы проснулись окончательно, полагаю, мы можем приступить к работе.

Джоэнис выразил глубочайшее сожаление, что он спал, вместо того чтобы разыскивать кабинет, в который его послали.

— Пустяки, — сказал начальник. — Мы, конечно, соблюдаем здесь определенный протокол, но, по-моему, ханжами нас не назовешь. В сущности, даже хорошо, что вы спали. Я размещался в совершенно другой части здания и вдруг получаю срочный приказ от начальника Службы Безопасности перенести мой кабинет именно сюда и произвести любые ремонтные работы.

В кабинете был большой стол, заваленный грудами бумаг, и три беспрестанно звонящих телефона. Начальник предложил Джоэнису присесть, пока он разберется с абонентами, и ответил на звонки с предельной оперативностью.

— Говорите! — заревел он в трубку первого телефона. — Что? Миссисипи опять выходит из берегов? Постройте дамбу! Постройте десять дамб, но наведите порядок! Когда закончите, направьте мне докладную.

— Да, слушаю вас! — закричал он во второй телефон. — Голод в Кастрюльной Ручке?^[2] Немедленно начинайте раздавать продукты! Крупно напишите мое имя на государственном складе!

— Успокойтесь, иначе я ни черта не разберу! — зарычал он в третий телефон. — Чума косит Лос-Анджелес? Немедленно доставьте туда вакцину и телеграфируйте мне, как только эпидемия будет под контролем.

Начальник бросил последнюю трубку и заметил:

— Эти идиоты помощники впадают в панику по каждому пустяку. Ребенок будет тонуть в ванночке — и эти рохли не вытащат его, не испросив прежде моей санкции!

Джоэнис слушал краткие и решительные разговоры начальника по телефонам, и в душу его закралось сомнение.

— Я не вполне уверен, — начал он, — но, кажется, есть тут один обиженный молодой человек, который…

— …Который собирается убить меня, — закончил начальник. — Правильно, не так ли? Что ж, я позаботился об этом еще час назад. Не так-то просто застать врасплох Эдвина Дж. Минотавра! Того парня забрали мои телохранители. Вероятнее всего, его ждет пожизненное заключение. Только никому не говорите об этом.

— Почему? — удивился Джоэнис.

— Плохая реклама, — пояснил Минотавр. — Особенно эта интрижка с моей дочерью, которую парень между делом обрюхатил. Сколько раз я говорил этой блаженной, чтобы она приводила друзей в дом, но нет, ей приспичило украдкой бегать на свидания с анархистом!.. Мы опубликуем специально сфабрикованное сообщение, будто бы этот парень, Тезей, тяжело ранил меня и будто бы он сбежал из-под стражи и женился на моей дочери. Вы-то по достоинству можете оценить такое сообщение.

— Не совсем, — сказал Джоэнис.

— Черт побери, да ведь оно вызовет рост симпатий в мой адрес! — вскричал Минотавр. — Люди будут искренне сочувствовать мне, когда узнают, что я на грани смерти. И они будут еще больше мне сочувствовать, когда услышат, что моя единственная дочь вышла замуж за убийцу. Видите ли, несмотря на то, что всем известны лучшие стороны моего характера, которые я продемонстрировал в деле, все-таки чернь меня недолюбливает… Эта история должна помочь мне завоевать их сердца.

— Замысел очень остроумный, — согласился Джоэнис.

— Спасибо, — сказал Минотавр. — Откровенно говоря, я уже довольно давно забочусь о моей общественной репутации. И если бы не вылез этот кретин со своей проволокой и револьвером, мне пришлось бы кого-то нанять для той же цели. Надеюсь, что газеты подадут эту историю должным образом.

— А разве на этот счет есть какие-то сомнения? — спросил Джоэнис.

— О, они напечатают все, что я им прикажу, — заявил Минотавр с угрозой в голосе. — Найму человека, чтобы он написал об этом книгу, и еще будет пьеса, и кинофильм, снятый по книге. Будьте уверены, я выдою из этой истории все, что только можно.

— А что вы приказали им написать о вашей дочери? — спросил Джоэнис.

— Ну, как я говорил, она выходит замуж за этого молодчика. Затем, через год-другой, мы опубликуем сообщение об их разводе. Кстати, надо бы дать ребенку имя… Однако Бог знает, что эти идиоты напишут о моей бедной толстой маленькой Ариадне. Может быть, превратят ее в красавицу, рассчитывая, что мне это понравится. А всякие грязные подонки, которые любят читать такого сорта статейки, будут проливать слезы и просить еще. Человеческая раса в значительной степени состоит из лживых, ни на что не способных дураков. Я могу управлять ими, но будь я проклят, если понимаю их.

— А как там насчет детей? — спросил Джоэнис.

— Что вы имеете в виду — «насчет детей»? — вопросил Минотавр, свирепо уставившись на него.

— Ну, это… Тезей говорил, что…

— Этот человек — талантливый враль, — заявил Минотавр. — Если бы только не мое высокое положение, я возбудил бы против него дело за диффамацию. Надо же — дети! Разве я похож на извращенца? Полагаю, мы можем благополучно опустить вопрос о детях. А теперь не пора ли нам вернуться к вашему заданию?

Джоэнис кивнул.

— Самая главная сейчас проблема — это информация. На что противник способен? Что там вообще, черт побери, происходит? Я знаю, что Джон Мадж из Координации Родов Войск объяснил вам, до какой степени нам нужна правда — пусть даже самая ужасная. И об этой правде нам должен прямо и откровенно доложить человек, которому мы можем доверять. Осознаете ли вы всю серьезность задачи, которую мы ставим перед вами, Джоэнис?

— Думаю, что да, — сказал Джоэнис.

— Вы служите не какой-нибудь отдельной группе или фракции. Не нужно ни преуменьшать, ни преувеличивать то, что увидите. Наоборот — излагайте события как можно проще и объективнее.

— Я сделаю все от меня зависящее, — пообещал Джоэнис.

— Вряд ли я имею право требовать большего, — проворчал Минотавр.

Минотавр передал Джоэнису деньги и документы, которые могут понадобиться ему во время путешествия, а затем вместо того, чтобы выставить Джоэниса в коридор, где тот сам должен был бы искать дорогу к выходу, он открыл окно и нажал на кнопку.

— Я лично всегда пользуюсь только таким способом, — сказал он, помогая Джоэнису занять место рядом с пилотом вертолета. — С этими чертовскими коридорами одни хлопоты. Желаю удачи, Джоэнис. Помните о том, что я вам сказал.

Джоэнис заверил его, что будет помнить об этом всегда. Он был глубоко тронут доверием, оказанным ему Минотавром. Вертолет оторвался от здания и взял курс к Вашингтонскому аэропорту, где Джоэниса должен был ждать специальный реактивный самолет с автопилотом. Когда вертолет набирал высоту, Джоэнису показалось, что он услышал детский смех, доносившийся из комнаты, которая примыкала к кабинету Минотавра.

Глава 11

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ

(Рассказано Телеу с Хуахине)

Джоэнис сел на специальный реактивный самолет, и скоро он был высоко в воздухе.

Печально рассказывать о том, что было дальше… Когда Джоэнис пролетал над Калифорнией, автоматическая радарная станция приняла его самолет за вторгшийся самолет противника и открыла огонь, выпустив по нему серию ракет класса «воздух — воздух». Этим трагическим инцидентом и открылась начальная стадия великой войны.

История войн изобилует ошибками подобного рода. И в Америке двадцать первого века, когда доверие и привязанность людей к машинам стали поистине безграничными, такая ошибка должна была привести к самым страшным последствиям.

Объятый ужасом, Джоэнис зачарованно следил, как ракеты на полной скорости неслись к его самолету. Затем он ощутил, что самолет резко лег на крыло, — это автопилот, обнаружив опасность, дал залп своими антиракетами в целях самозащиты.

Этот удар вызвал ответную атаку со стороны ракетных станций наземного базирования. Некоторые из этих станций были автоматическими, другие — нет, но все мгновенно отозвались на сигнал «чрезвычайной обстановки». А тем временем самолет Джоэниса израсходовал весь свой боезапас.

Впрочем, что касается запаса коварства, которым его снабдили проектировщики, то самолет не потерял его ни в малейшей степени. Автопилот переключил радиостанцию на волну, на которой шел радиообмен между землей и ракетами, и объявил, что его атакуют и что все ракеты, находящиеся в воздухе, суть вражеские цели, которые следует уничтожить.

Эта тактика имела определенный успех. Те ракеты, что постарше, не отличались хитроумием и не могли атаковать самолет, который они считали своим. Однако новые ракеты, более искушенные и изощренные, были обучены ждать от неприятеля именно таких коварных трюков. Поэтому они усилили натиск, в то время как старые ракеты отчаянно бились на стороне одиночного самолета.

Когда битва между ракетами была в полном разгаре, самолет Джоэниса сделал маневр и благополучно ушел от огня. Оставив зону боя далеко позади, он молнией понесся к своему родному аэропорту в Вашингтоне, округ Колумбия.

Прибыв туда, Джоэнис отправился на эскалаторе в Главный Командный Пункт, располагавшийся под землей на глубине семисот футов. Здесь его сразу же подвергли допросу. От Джоэниса добивались, чтобы он рассказал о характере совершенного на него нападения и опознал противника. Но единственное, что Джоэнис знал наверняка, — это то, что какие-то одни ракеты его атаковали, а какие-то другие держали оборону.

Об этом Командный Пункт уже знал, и офицерам не оставалось ничего другого, как приняться за допрос автопилота, который вел самолет Джоэниса.

Поначалу автопилот давал уклончивые ответы, поскольку никто не мог вспомнить нужный секретный код, на который автомат отзывался. Но после того как код подобрали, он заявил, что над Калифорнией их самолет атаковали ракеты наземного базирования и некоторые из этих ракет принадлежали к совершенно неизвестному ему типу.

Все эти, а также прочие данные, касающиеся ракетного боя, были заложены в Калькулятор Вероятности Войны, который сразу же выдал следующие варианты, приведенные здесь в порядке убывающей вероятности:

1. На Калифорнию напал Коммунистический Блок.

2. На Калифорнию напали нейтральные страны.

3. На Калифорнию напали члены Западного Альянса.

4. На Калифорнию напали пришельцы из космоса.

5. На Калифорнию вообще никто не нападал.

Калькулятор также выдал все вероятные комбинации и перестановки этих пяти возможностей и выстроил из них систему альтернативных подвозможностей.

Офицеры, обслуживающие Калькулятор, были совершенно ошеломлены огромным количеством вероятностей и подвероятностей, возможностей и подвозможностей, свалившимся им на голову. Они надеялись выбрать наиболее вероятное утверждение и, основываясь на нем, действовать. Но Калькулятор не дал им этого сделать. По мере поступления новых данных вычислительная машина пересматривала и уточняла вероятности и, не останавливаясь ни на секунду, перестраивала и перегруппировывала их, добиваясь все новых сочетаний. Листки уточненных данных, помеченные грифом «КРАЙНЕ СРОЧНО», машина изрыгала со скоростью десяти штук в секунду, и среди них, к полной досаде обслуживающего персонала, ни один не повторял другого.

И все же машина делала только то, что делал бы на ее месте идеальный офицер разведки: рассматривала все проверенные донесения, схватывала их суть, оценивала вероятность, выдавала рекомендации на базе той информации, которая относилась к делу и поддавалась вторичной проверке, и никогда не настаивала на прежней точке зрения из чистого упрямства или гордости — напротив, охотно шла на пересмотр любого суждения, если к тому побуждали новые данные.

Разумеется, Калькулятор Вероятности Войны не отдавал приказов: это оставалось делом чести мужчин, и ответственность всегда возлагалась на человека. Равным образом нельзя было винить компьютер и в том, что он не мог явить целостную правдивую и непротиворечивую картину боевых действий над Калифорнией: такую картину просто невозможно было явить. И эта невозможность проистекала из самого характера ведения войны в двадцать первом веке.

Давно уже командир собственной персоной не выступал во главе своих войск и не обозревал взглядом ряды противостоящей армии, сомкнувшейся за спиной вражеского генерала. И форма противных сторон не отличалась резко по цвету, и враг не размахивал боевыми знаменами, не распевал воинственные песни, и все это не складывалось в безошибочную картину чувственного восприятия идущего боя, не оставлявшую ни малейших сомнений в физическом присутствии противника, его сущности и опознании характерных черт.

Те дни давно канули в прошлое. Приемы войны шли нога в ногу с промышленной цивилизацией, становясь все более сложными и все более машинизированными, а военная техника все больше и больше обособлялась от людей, которые были призваны ею командовать. Генералам приходилось удаляться от передовой на все большие и большие расстояния, дабы поддерживать надежную связь со всеми людьми, вступившими в схватку, и со всеми машинами, брошенными в бой.

Неудивительно, что офицеры группы обслуживания в конце концов вернулись к тем пяти главным возможностям, которые Калькулятор выдал в самом начале, признали их равновероятностными и вынесли на рассмотрение генерала Пустойга, Главнокомандующего Вооруженными Силами. Он и должен был принять окончательное решение.

Пустойг был в курсе всех проблем современной войны. Изучив пять вариантов выбора, отданного в его руки, он с великой тоской осознал, насколько же зависит человек, обязанный принять разумное решение, от базисной информации. Он понимал также, что информация поступает к нему от чрезвычайно дорогостоящих машин, которые порой не могут отличить гуся от ракеты, машин, которым требуются в помощь целые полки высококвалифицированных специалистов, обученных обслуживать, чинить, улучшать и ублажать их любыми способами. И еще Пустойг знал, что при всей заботе, которой люди окружали машины, — а может быть, именно благодаря этой заботе — машинам нельзя по-настоящему доверять. Эти создания были ничем не лучше своих создателей; в сущности, они даже походили на своих творцов, переняв у них множество худших черт. Как и люди, машины часто бывали не в духе или начинали вдруг проявлять чрезмерное усердие, а иные даже впадали в кататонический ступор. Кроме того, машины еще имели слабость оказываться под эмоциональным влиянием работающих на них людей-операторов. Фактически те из машин, которые сильнее других поддавались внушению, были не более чем продолжением личности оператора. Но это обилие проблем не смутило генерала Пустойга, так как он был специально обучен умению принимать решения. И вот наконец, в последний раз окинув взором все пять вариантов выбора, быстро прогнав в памяти свой жизненный опыт и перебрав различные точки зрения, Пустойг снял телефонную трубку и отдал приказ.

Мы так и не знаем, какую из пяти возможностей выбрал генерал и в чем заключалась суть приказа. Это не имеет никакого значения. Боевые действия совершенно вышли из-под контроля генерала, и он уже был не властен ни довести атаку до конца, ни дать отбой, он вообще был не в силах оказать хоть какое-то влияние на ход сражения. Бой развивался неуправляемо, и обстановка менялась с нарастающей быстротой — ведь машины были как-никак наполовину самостоятельными организмами.

Подбитая калифорнийская ракета пронзительно завыла высоко в небесах, рухнула на мыс Канаверал во Флориде и стерла с лица земли половину военно-воздушной базы. Оставшаяся половина собралась с силами и нанесла ответный удар по врагу, явно окопавшемуся в Калифорнии. Прочие ракеты, поврежденные, но не уничтоженные, рвались по всей стране. Командующие войсками в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Пенсильвании и многих других штатах также нанесли ответные удары. По правде говоря, перед тем как линии связи оборвались окончательно, на тех и других обрушился просто шквал донесений, предусматривающих любые повороты событий.

По всей Калифорнии и по всей Западной Америке этот ответный удар вызвал новый ответный удар — встречный. Здешние военачальники решили, что враг — кто бы он ни был — захватил плацдармы на американском Восточном побережье. Они спешили ликвидировать эти плацдармы и без колебаний пускали в ход атомные боеголовки, если таковые действия представлялись им необходимыми.

События развивались с ужасающей быстротой. Местные войска и машины, подвергшиеся чудовищному обстрелу, старались продержаться как можно дольше. Может быть, кто-то еще и ждал особых распоряжений, но под конец дрались уже все, кто только мог драться, а неразбериха приводила к новым разрушениям. И вскоре процветающая машинная цивилизация полностью исчезла с лица земли.

В то время как происходили все эти события, Джоэнис — совершенно ошарашенный — стоял в Главном Командном Пункте и наблюдал, как одни генералы отдавали приказы, а другие генералы отменяли их. Джоэнис с самого начала видел все собственными глазами, но так до сих пор и не разобрался, кто же противник или хотя бы где он находится.

В этот момент Командный Пункт сотрясся от мощного толчка. Хотя он находился во многих сотнях футов под землей, он тоже подвергся нападению — в атаку пошли особые землеройные машины.

Джоэнис взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, и вцепился в плечо какого-то молоденького лейтенанта. Лейтенант обернулся, и Джоэнис сразу же узнал его.

— Лам! — вскричал он.

— Привет, Джонсик! — выпалил в ответ Лам.

— Как ты здесь оказался? — спросил Джоэнис. — И что ты делаешь в армии? Да еще в лейтенантской форме?

— Ну, старик, — сказал Лам, — это необыкновенная история. И тем более странная, что я в общем-то не из тех, кого называют военной косточкой. Впрочем, я очень рад, что ты задал мне этот вопрос.

Командный Пункт тряхнуло еще раз, и многих офицеров швырнуло на пол. Но Лам умудрился сохранить равновесие и не сходя с места поведал Джоэнису о том, как он поступил на военную службу.

Глава 12

КАК ЛАМ ПОСТУПИЛ НА ВОЕННУЮ СЛУЖБУ

(Записано со слов самого Лама, текст приводится по «Книге Фиджи», каноническое издание)

Ну, старик, значит, утек я из «Дома «Холлис» для Невменяемых Преступников» вскоре после тебя, подался в Нью-Йорк и сразу же затесался в одну компашку. С ходу накокаинился на всю катушку и полетел высоко-высоко. Я ведь, понимаешь, всю жизнь был на короткой ноге с мескалином, вот и подумал, что кокаин — это так, старомодная штучка, а в тот вечер попробовал, ну и забалдел.

Привиделось мне, будто я вроде Флоренс Найтингейл^[3] и должен лечить всю страждущую боевую технику в мире. Чем больше я размышлял, тем больше укреплялся в этом решении и тем тоскливее мне становилось, — я все думал о бедных, несчастных, старых пулеметах с прогоревшими стволами, о танках с проржавленными звеньями гусениц, об истребителях с поломанными шасси и о всем таком прочем. Я думал об ужасных муках, через которые прошла вся эта бессловесная боевая техника, и пришел к выводу, что я просто обязан лечить и утешать ее.

Можешь представить, я был под хорошими парами и вот в этом состоянии направился маршевым шагом к ближайшему вербовочному пункту и с ходу записался, чтобы быть поближе к несчастным машинам.

Наутро проснулся, смотрю — уже в казарме. Ну конечно, я сразу очухался, если не сказать — перетрусил. Выскочил наружу и бросился искать этого чертового сержанта-вербовщика, который воспользовался тем, что я был под балдой. Но оказывается, он уже вылетел в Чикаго, чтобы провести агитацию в каком-то борделе, расписывая прелести военной службы. Тогда я бегу к командиру части — сокращенно КЧ, — говорю, мол, помимо прочего я наркоман и совсем недавно содержался в заведении для невменяемых преступников, могу, мол, документально подтвердить и то и другое. Дальше — больше. Говорю, дескать, у меня всякие нехорошие наклонности, и я страх как боюсь огнестрельного оружия, и еще слеп на один глаз, и вообще спина болит. Плюс ко всему, говорю, меня по закону нельзя зачислять в армию, смотри закон о поступлении на военную службу, страница 123, параграф «С».

КЧ посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся так, как могут улыбаться только кадровые вояки да еще «фараоны». И говорит: «Солдат! Сегодня первый день твоей новой жизни, поэтому я склонен смотреть сквозь пальцы на то, что ты нарушил устав и обратился ко мне не по форме. А теперь, будь добр, катись отсюда к черту и ступай к сержанту за распоряжениями».

Когда я не сделал ни того ни другого, он перестал улыбаться и заявил: «Слушай, солдат, никому нет дела до причин, которые побудили тебя поступить на военную службу. И точно так же никому нет дела до того, что ты вчера, так сказать, нанюхался до чертиков. Что касается многочисленных немощей, о которых ты упомянул, то можешь не беспокоиться. Наркоманы прекрасно управляются с делами в органах стратегического планирования. Все, что от тебя требуется, — это быть хорошим солдатом, и тогда ты увидишь, что армейский распорядок — это лучший образ жизни. И не цитируй на каждом углу закон о воинской службе, словно ты гауптвахтный юрист, это может не понравиться моим сержантам, и они сделают из твоей башки котлету. Понял? Вижу, что понял. Теперь мы разобрались что к чему, и я на тебя зла не держу. В сущности, я хочу поздравить тебя и поблагодарить за тот патриотический пыл, который побудил тебя подписать вчера вечером специальный контракт на пятьдесят лет службы без всяких оговорок. Отлично, солдат! А теперь катись к черту…»

И вот, значит, вышел я из кабинета и думаю, что же мне теперь делать: ведь это из тюрьмы или из сумасшедшего дома можно сбежать, а из армии — никогда. Я уж совсем было пал духом, и вдруг меня вызывают, производят в лейтенанты и включают в состав личного штаба генерала Пустойга, а это в здешнем начальстве самый главный начальник.

Поначалу я думал, что всему причиной — моя смазливая внешность, но потом выяснилось, что дело совсем не в этом. Оказывается, когда я записывался в армию — залетев высоко-высоко под «кокой», — то указал в графе «специальность»: «сводник». Эта запись попалась на глаза офицерам, которые занимаются комплектацией особых групп по специальностям. Они доложили генералу Пустойгу, и тот немедленно отдал приказ о моем переводе.

Поначалу я понятия не имел, что мне делать, поскольку никогда в этой области не подвизался. Но другой генеральский сводник — или офицер по особым поручениям, как его культурно называют, — подсказал мне что и как. С тех пор я по четвергам организую для генерала Пустойга вечеринки, ибо ночь с четверга на пятницу — единственное окно, когда генерал свободен от своих военных обязанностей. Работа непыльная, потому как все, что от меня требуется, — это позвонить по одному из телефонов, указанных в «Руководстве по отдыху и развлечениям личного состава Вашингтонского района обороны». Или же, в случае крайней нужды, я посылаю срочную депешу в Управление Поставок для Вооруженных Сил, которое имеет отделения во всех крупных городах. Генерал выразил мне сердечную благодарность за квалифицированную работу, и я должен признаться, что армия вовсе не столь мрачное и ужасное место, как мне ранее представлялось.

Вот, Джоэнис, теперь ты знаешь, что привело меня сюда. Как адъютант и близкий друг генерала Пустойга, могу тебе доложить, что эта война — с каким бы дьяволом мы там ни воевали — не могла попасть в более надежные руки. Думаю, это важно знать всем, поскольку о людях, занимающих высокое положение, сплошь и рядом врут напропалую.

Кроме того, Джонсик, по-моему, мне следует обратить твое внимание на то, что на Командном Пункте только что произошел взрыв — не иначе как намек на грядущие большие перемены. Так, погасли несколько лампочек, и вроде дышать становится чуть труднее. Ну что же, поскольку в наших услугах здесь явно не нуждаются, предлагаю выйти из игры и побыстрее унести отсюда ноги, если это еще в наших возможностях.

Ты со мной, Джонсик? Старик, ты в порядке?

Глава 13

БЕГСТВО ИЗ АМЕРИКИ

(Рассказано Паауи с Фиджи)

Джоэнис был контужен — по той причине, что рядом с его головой произошел небольшой взрыв. Лам оттащил его к лифту, который увлек друзей еще глубже в недра земли. Когда дверь лифта открылась, они очутились в широком коридоре. Прямо перед ними быланадпись:

«Подземная аварийно-спасательная магистраль, только для особо уполномоченных».

— Не знаю, можем ли мы считать себя особо уполномоченными, — сказал Лам, — однако времена такие, что о формальностях лучше позабыть. Джоэнис, ты в состоянии разговаривать? Там впереди должна быть тележка, которая домчит нас до… черт побери, до такого места, где мы, как я от души надеюсь, будем в безопасности. Я доверяю старому хрену. Вроде бы он ни капельки не шутил.

Они нашли тележку в том месте, где Лам и предполагал, и много часов ехали под землей, пока наконец не выскочили на поверхность на Восточном побережье штата Мэриленд. Перед ними открылся Атлантический океан.

Здесь энергия Лама иссякла: он решительно не знал, что делать дальше. Зато к Джоэнису полностью вернулись присутствие духа и способность соображать. Взяв Лама под руку, он направился к пустынному берегу. Там друзья повернули на юг и шли несколько часов, пока не вышли к заброшенной маленькой гавани.

Из множества парусных судов, которые покачивались на волнах в акватории порта, Джоэнис выбрал одну яхту и принялся переносить на нее продукты, воду, карты и навигационные приборы — все, что обнаружилось на прочих судах, снаряженных когда-то для дальних плаваний. Работа не была закончена и наполовину, когда над головами друзей с завыванием пронеслись ракеты, и Джоэнис решил отчаливать, не теряя больше ни секунды.

Судно уже было в нескольких милях от берега, когда Лам встрепенулся, огляделся но сторонам и вопросил:

— Эй, старик, куда это мы направляемся?

— На мою родину, — ответил Джоэнис. — На остров Манитуатуа в южной части Тихого океана.

Лам поразмыслил немного над услышанным и кротко сказал:

— Вроде как неслабое путешествие получается, а? Я к тому, что придется ведь огибать мыс Горн, и тогда вся эта музыка растянется примерно на восемь — десять тысяч миль, верно?

— Что-то вроде этого, — согласился Джоэнис.

— Может, передумаешь, и вместо этого поплывем в Европу? Так-то будет всего-навсего три тысячи миль?

— Я плыву домой, — твердо заявил Джоэнис.

— Ага. Ну ладно, — сказал Лам. — В гостях хорошо, а дома лучше. Но для такого путешествия у нас вроде не очень здорово с водой и продуктами, а по пути вряд ли что-нибудь попадется. К тому же у меня лично нет полной уверенности в непотопляемости этого судна. По-моему, оно уже дало течь.

— Все правильно, — сказал Джоэнис. — Но кажется, течь можно заделать. А что касается воды и продуктов, то будем надеяться на лучшее. Честное слово, Лам, я не знаю другого места, куда бы стоило плыть.

— Порядок, — сказал Лам. — Я же не выпендриваюсь. Просто пришли в голову кое-какие мыслишки, и я подумал, может, удастся их обсосать. Нет так нет. Стало быть, я, как и ты, буду надеяться на лучшее. И вот еще какая идея: может быть, пока мы совершаем этот увеселительный круиз, ты начнешь писать мемуары? Во-первых, не исключено, что получится увлекательное чтение, а во-вторых, они помогут опознать наши несчастные иссохшие трупы, когда кто-нибудь наткнется на это суденышко.

— Я вовсе не убежден, что нам придется погибнуть, — сказал Джоэнис. — Хотя должен признать, что вероятность этого весьма велика. А почему ты сам не хочешь писать мемуары?

— Может, и набросаю главу-другую, — ответил Лам. — Но большую часть пути я собираюсь провести в размышлениях о людях и правительствах и о том, как их можно улучшить. На эту задачу я брошу все резервы моих пропитанных наркотиками мозгов.

— По-моему, это просто замечательно, Лам! — воскликнул Джоэнис. — У нас, у обоих, есть много чего рассказать людям. Если только, конечно, мы найдем людей, которым можно все это рассказать.

Вот так, в полном согласии, и пустились Джоэнис и его верный друг в плавание по темнеющему морю, вдоль опасных берегов, навстречу далекой и неопределенной цели.

Глава 14

КОНЕЦ ХОЖДЕНИЯ

(Написано Издателем с привлечением всех доступных источников)

Излишне распространяться о путешествии друзей вдоль берегов двух Америк, вокруг мыса Горн и затем на северо-запад, к островам, лежащим в южной части Тихого океана. Достаточно лишь упомянуть о том, что испытания, выпавшие на долю Джоэниса и Лама, были суровы, а опасности, с которыми они сталкивались, многочисленны. Но то же самое можно сказать и о великом множестве моряков, плавающих по океанам во все времена — включая и наше собственное. Что, как не глубочайшее сочувствие, могут вызвать у нас рассказы о том, как Джоэнис и Лам страдали от лучей тропического солнца, как их швыряли ураганы, как у них кончились продукты и вода, как их суденышко получило пробоину, потеряло мачту, как с подветренной стороны они увидели опасные рифы и так далее и тому подобное. Однако, отдав дань сопереживаниям, попутно отметим, что все эти детали мы встречали и в бесчисленном множестве других рассказов о переходах на малых судах. Это единообразие, конечно, не умаляет ценности приобретенного опыта, но зато вполне может вызвать определенное падение читательского интереса.

Сам Джоэнис никогда не распространялся об этом ужасном путешествии, поскольку его интересовали совершенно иные вещи. А что касается Лама, то, говорят, единственным его ответом на вопрос, какие ощущения он испытывал во время плавания, было: «Ну, старик, знаешь ли!..»

Мы-то знаем. Потому и переходим сразу к финалу путешествия, когда Джоэниса и Лама, изголодавшихся, но живых, целехоньких, но бесчувственных, волны выбросили на берег и заботливые обитатели Манитуатуа вернули их к жизни.

Придя в себя, Джоэнис сразу осведомился о своей возлюбленной Тонделайо, которую он оставил на островах. Но эта пылкая девушка устала его ждать, вышла замуж за рыбака с острова Туамоту и теперь растила двух сыновей. Джоэнис с достоинством воспринял этот факт и переключил свое внимание на мировые события.

Он обнаружил, что война оказала весьма малое воздействие на Манитуатуа и соседние архипелаги. Эти острова, которые давно уже не поддерживали контактов с Азией и Европой, вдруг потеряли связь с Америкой. Поползли слухи один нелепее другого. Кто-то утверждал, что приключилась большая война, в которой все крупные государства Земли уничтожили друг друга. Иные возлагали вину на пришельцев из космоса, обладавших якобы невероятно злобным нравом. Третьи говорили, что никакой войны не было вовсе, а случился великий мор, который и привел к общему краху всей Западной цивилизации.

Эти и многие другие теории прежде вызывали жаркие дискуссии, спорят о них и теперь. Ваш издатель придерживается той же точки зрения, что и Джоэнис: это была спонтанная и хаотическая вспышка военных действий, кульминационным пунктом которых стало самоуничтожение всей Америки, последней из великих цивилизаций Старого Света.

Слухи множились с неудержимой силой. Высоко над головой иногда пролетали ракеты. Большинство из них безобидно плюхалось в воду, но одна ракета упала на Молотеа и полностью разрушила восточную половину этого атолла, унеся семьдесят три жизни. Американские ракетные базы, расположенные в основном на Гавайях и Филиппинах, ждали распоряжений, которые так и не пришли, и командиры баз неустанно бились над проблемой опознания противника. Последняя ракета плюхнулась в море, и больше их не стало. Война закончилась. Старый Свет сгинул без следа, словно его никогда и не было.

Все эти дни Джоэнис и Лам пребывали в сознании, но по-прежнему испытывали сильнейшую слабость. Только спустя несколько месяцев после окончания войны они смогли восстановить силы. И наконец настал день, когда каждый ощутил в себе готовность сыграть свою роль в формировании новой цивилизации.

Как ни печально, но они смотрели на свое призвание с разных точек зрения и так и не смогли прийти к полному согласию. Они пытались сохранить дружеские узы, но с каждым днем это становилось все более затруднительно. Их последователи пытались сглаживать острые углы, но многие из них считали, что эти два человека, столь страстно ненавидевшие войну, вполне могли начать ее между собой.

Однако этого не случилось, так как влияние Джоэниса на островах южной части Тихого океана — от Нукухивы на западе до Тонга на востоке — было неоспоримым. Тогда Лам со своими последователями загрузил продовольствием несколько каноэ и отплыл на восток, направившись к Фиджи, туда, где идеи Лама вызвали неподдельный интерес. К тому времени и Джоэнис, и Лам уже достигли зрелого возраста и распрощались друг с другом, охваченные великой печалью, не надеясь более свидеться.

Последние слова Лама, обращенные к Джоэнису, были таковы:

— Что же, старик, как я понимаю, каждый лабух должен знать, когда ему пора лабать. Но, веришь ли, если по правде, то я готов шизануться, видя, как мы с тобой пляшем в разные стороны. Ведь мы с тобой, Джонсик, прошли через все это с самого начала, и мы единственные, кто об этом знает. Поэтому, хотя я и думаю, что ты не прав, бей всю дорогу в одну точку, паря, и время от времени давай о себе знать. Мне будет не хватать тебя, старик, поэтому не перегибай палку.

Джоэнис рассыпался примерно в таких же выражениях. Затем Лам уплыл на Фиджи, где его идеи упали на благодатнейшую почву. Даже в наши дни Фиджи остаются центром Ламизма, и фиджийцы говорят не на диалекте английского языка, основы которого заложил здесь Джоэнис, а предпочитают диалект, на котором говорил Лам. Многие эксперты считают, что это самая чистая и наиболее древняя форма английского языка.

Основную идею философии Лама лучше всего передать его собственными словами — в том виде, в каком они записаны в «Книге Фиджи»:

«Слушай, вся эта история приключилась так, как она приключилась, не почему-то там, а из-за машин.

Стало быть, машины плохие.

Они к тому же сделаны из металла.

Так что металл еще хуже. То есть в металле — все зло.

Значит, как только мы избавимся от всего этого чертового металла, всюду будет полная лафа».

Это, конечно, только часть учения Лама. Он также выдвинул четкие теории о пользе интоксикации и исступленного веселья («Давайте кайфовать!»); об идеальном поведении («Не будем липнуть друг к другу»); о границах влияния общества на личность («Не давайте обществу ездить на вас»); о пользе хороших манер, терпимости и взаимоуважения («Не следует лажать ближних»); о значимости объективно обусловленных ощущений («Я секу в корень, без понта»); о кооперации в рамках общественной структуры («Клево, когда все лабухи трубят дружно»)… и о множестве прочих вещей, так что эти теории охватывали почти все стороны человеческой жизни. Эти примеры взяты из «Книги Фиджи», где полностью собраны все изречения Лама вкупе с примечаниями.

В те ранние дни Нового Мира фиджийцев больше всего интересовала теория Лама о природе зла: будто бы зло изначально коренится во всех металлах. Будучи от природы людьми предприимчивыми и склонными к далеким путешествиям, они снарядили большие флотилии и пустились на них в плавания под предводительством Лама, чтобы топить в море металл всюду, где только он отыщется.

Во время этих экспедиций фиджийцы собрали под свои знамена новых сторонников зажигательного ламистского вероучения. Идея уничтожения металлов облетела все острова Тихого океана, и фиджийцы, проповедуя ее, добирались и до Австралии, и до побережья Америк. Их подвиги увековечены во множестве песен и устных рассказов. Особенно это касается работы, проделанной ими на Филиппинах, и с помощью маори — в Новой Зеландии. Только в конце столетия, через много лет после смерти Лама, фиджийцы смогли завершить свое титаническое предприятие на Гавайях, — таким образом, острова Тихого океана простились примерно с девятью десятыми своих запасов металлов.

К тому времени, когда слава фиджийцев достигла апогея, они уже завоевали многие острова и вошли в контакт с жителями. Однако этот малочисленный народ не смог долго удерживать под своей властью другие народы. Какое-то время фиджийцы правили на Бора-Бора, Райатеа, Хуахине и Оаху, но затем они были или ассимилированы местным населением, или изгнаны с островов. Словом, большинство фиджийцев наконец в полной мере постигли выражение Лама, гласившее: «Сделал дело — и свали со сцены: главное, не околачивайся где не надо и не будь букой».

Так закончилась фиджийская авантюра.

В отличие от Лама, Джоэнис не оставил нам собрания философских трудов. Он никогда не выражал своего отрицательного отношения к металлам, напротив, был к ним совершенно равнодушен. Он с недоверием относился к законам, даже к самым удачным, хотя и признавал, что они необходимы. По Джоэнису, закон мог быть хорошим только тогда, когда проистекал из самой природы людей, отправляющих правосудие. Если природа этих людей менялась — а Джоэнис полагал, что сие неизбежно, — менялась и природа законов. А когда это происходило, следовало искать новые законы и новых законодателей.

Джоэнис учил, что люди должны активно стремиться к добродетели, и в то же время признавал, что это крайне трудно. Самая большая трудность, как считал Джоэнис, заключалась в том, что все в мире, включая людей и их добродетели, постоянно меняется, и человек, взыскующий добра, вынужден, таким образом, расстаться с иллюзией неизменности всего сущего, разобраться в переменах, происходящих в нем самом и в ближних, и сосредоточить свои усилия на беспрестанном поиске островков преходящей стабильности в бурном море жизненных метаморфоз. Этот поиск, указывал Джоэнис, мог оказаться успешным лишь при большом везении — объяснить сей феномен невозможно, но, безусловно, элемент удачи играет очень важную роль.

Джоэнис всегда придавал особое значение превосходству добродетели над пороками, подчеркивал настоятельную потребность человека в волевом действии и недостижимость совершенства. Но некоторые утверждают, что в старости Джоэнис стал проповедовать совершенно иные идеи. К примеру, что мир — это не более чем страшная игрушка, которую злые боги смастерили в виде театра, чтобы ставить для своего развлечения бесконечные пьесы, создавая людей и используя их в качестве действующих лиц и исполнителей. Когда актеры должным образом подготовлены, боги получают колоссальное удовольствие, наблюдая за спектаклем марионеток, разгуливающих с напыщенным видом, преисполненных сознанием собственной значимости и убежденных в том, что они занимают важное место в миропорядке. Они даже пытаются это научно доказать и трудятся в поте лица, чтобы разрешить проблемы, которые поставили перед ними боги. А боги покатываются со смеху, взирая на спектакль, и ничто не может доставить им большего наслаждения, чем вид какой-нибудь марионетки, вдруг вознамерившейся прожить безгрешно и умереть достойно. Но даже и это не самое страшное. Со временем боги устанут от своего театра и от маленьких марионеток-человечков, они уберут их подальше, снесут театрик и обратятся к иным развлечениям. Пройдет еще немного времени, и даже сами боги не вспомнят, что где-то когда-то существовал такой народец — люди.

Но мы считаем, что эта концепция не характерна для Джоэниса, и ваш издатель полагает, что она недостойна его. Мы всегда будем хранить в памяти образ Джоэниса в расцвете сил и лет, когда он шел к людям с проповедью надежды.

Джоэнис прожил достаточно долго. Он видел смерть старого мира и рождение нового, он помнил, что многие наши предки прибыли из Европы, Америки или Азии. Но, несмотря на это смешение рас, мы чувствуем себя полинезийцами, меланезийцами и микронезийцами. Ваш издатель, живущий на острове Гаваики, считает, что современный мир процветанием обязан малым размерам наших островов, их многочисленности и удаленности друг от друга. Потому что это делает совершенно невозможным тотальное завоевание одних островов другими и в то же время позволяет отдельно взятой личности с легкостью покинуть данный остров, если он ей чем-либо не нравится. Таковы наши преимущества, которых были лишены обитатели континентов в прошлом.

Конечно, у нас есть свои трудности. Между архипелагами по-прежнему вспыхивают войны, но масштаб их несоизмеримо скромнее по сравнению с войнами прежних эпох. Все еще существуют социальное неравенство, несправедливость, преступления и болезни; но эти несчастья никогда не вырастут до таких размеров, чтобы сокрушить островные сообщества. Жизнь меняется, но в наши дни перемены происходят гораздо медленнее, чем в прошлые лихорадочные времена.

Возможно, эта неспешность перемен отчасти объясняется великим дефицитом металлов. На наших островах металлов всегда было очень мало, а фиджийцы к тому же уничтожили большую часть того, что было в наличии. Небольшое количество металла все еще добывают на Филиппинах, но он крайне редко поступает в обращение. Ламистские общины все еще активны, они крадут весь металл, который только удается найти, и топят его в море. Многие из нас чувствуют, что эта иррациональная ненависть к металлу — лишь прискорбное наследие прошлого; но мы по-прежнему не можем найти ответ на старинный вопрос Лама, который до сих пор звучит едкой насмешкой в устах ламистов.

Вопрос этот гласит: «Послушай, парень, ты когда-нибудь пробовал построить атомную бомбу из кораллов и кокосовой скорлупы?»

Так и течет жизнь в наши дни. Мы осознаем, что, как это ни грустно, наши мир и процветание покоятся на развалинах общества, самоуничтожение которого и сделало возможным наше существование. Но такова судьба всех обществ, и мы не можем здесь ничего изменить.

Тем, кто оплакивает прошлое, следовало бы заглянуть в будущее. Некоторые фиджийские ламисты, отваживающиеся пускаться в дальние морские путешествия, сообщают о каком-то движении диких племен, населяющих ныне Американский континент. В настоящий момент этих разрозненных пугливых дикарей еще можно игнорировать; но кто знает, что принесет нам будущее?

Что касается финала Хождения Джоэниса, то о нем рассказывают следующее. Лам встретил смерть в возрасте шестидесяти девяти лет. Он возглавлял очередной поход разрушителей металла, и ему проломил голову дубинкой некий здоровенный гаваец, который пытался защитить свою швейную машинку. Падая, Лам произнес:

«Ну что ж, ребята, я отправляюсь на Большой Балдеж на Небесах, где заправляет Самый что ни на есть Великий Наркоман на свете».

Это было последнее запротоколированное выступление Лама по вопросу религии.

Джоэниса ожидал совершенно иной конец. На семьдесят третьем году жизни Джоэнис, находясь с официальным визитом на богатом острове Моореа, увидел на берегу какое-то движение и направился туда, чтобы выяснить, в чем дело. Там он обнаружил человека, принадлежавшего к его собственной расе, который приплыл на плоту. Одежда незнакомца была в лохмотьях, тело жестоко обожжено солнцем, но он пребывал в добром состоянии духа.

— Джоэнис! — вскричал человек. — Я знал, что вы живы, и был уверен, что найду вас. Ведь вы Джоэнис, не так ли?

— Так, — сказал Джоэнис. — Но боюсь, что мы с вами не знакомы.

— Я Чевоиз, — сообщил человек. — Как в «Чево изволите?». Я тот самый похититель бриллиантов, которого вы встретили в Нью-Йорке. Теперь вспомнили меня?

— Вспомнил, — сказал Джоэнис. — Но зачем вы разыскивали меня?

— Джоэнис, наша беседа тогда длилась всего несколько мгновений, но она оставила неизгладимый след в моей душе. Делом моей жизни стали вы и только вы. Потребовалось много сил и много времени, чтобы собрать воедино все, что вам может понадобиться, но я ни перед чем не останавливался. Мне оказывали помощь, я получал знаки внимания на высшем уровне и был доволен. Затем грянула война, и трудностей стало намного больше. Я вынужден был многие годы скитаться по изуродованному лику Америки, разыскивая то, что вам могло бы потребоваться в будущем, и наконец завершил свой труд и прибыл в Калифорнию. Оттуда я отправился под парусом к островам Тихого океана и в течение многих лет переезжал от острова к острову. Я часто слышал о вас, но никак не мог найти. Но я не падал духом. Я всегда помнил о всех трудностях, с которыми пришлось столкнуться вам, и в этих воспоминаниях черпал свои силы. Я знал, что ваша работа имеет отношение к завершающей стадии истории человечества, но моя работа имела отношение к завершающей стадии вашей истории.

— Все это в высшей степени поразительно, — сказал Джоэнис совершенно спокойно. — Но мне кажется, дорогой Чевоиз, что вы, вероятно, не совсем в своем уме, правда для меня это не имеет никакого значения. Мне очень жаль, что я причинил вам столько хлопот. Но я понятия не имел, что меня разыскивают.

— А вы и не могли иметь такого понятия, — возразил Чевоиз. — Даже вы не в состоянии знать, кто и зачем вас разыскивает, пока вас не нашли.

— Хорошо, — сказал Джоэнис, — вот вы и нашли меня. Кажется, вы упомянули, что у вас для меня что-то есть?

— Несколько вещичек, — сказал Чевоиз. — Я преданно хранил и лелеял их, поскольку они совершенно необходимы для завершения вашей истории.

С этими словами Чевоиз извлек клеенчатый сверток, который был примотан к его телу. Сияя от счастья, он передал сверток Джоэнису.

Джоэнис развернул пакет и нашел там следующее:

1. Записку от Шона Фейнстейна, который сообщал, что взял на себя издержки по пересылке этих вещей, а также по снаряжению Чевоиза, которому выпала роль связника. Он выражал надежду, что у Джоэниса все в порядке. Что касается его самого, то он вместе с дочерью Диедри спасся от катастрофы, бежав на остров Сангар, расположенный в двух тысячах миль от побережья Чили. Там он стал торговцем и со временем добился на этом поприще неплохих успехов; а Диедри вышла замуж за местного парня, человека прилежного и с широким кругозором. Шон Фейнстейн искренне надеялся, что приложенные к записке документы будут для Джоэниса ценным подарком.

2. Короткую записку от доктора, с которым Джоэнис встретился в «Доме «Холлис» для Невменяемых Преступников». Доктор писал, что он хорошо помнит интерес Джоэниса к пациенту, который возомнил себя Богом и исчез как раз перед встречей с Джоэнисом. Однако, поскольку Джоэнис проявил в этом вопросе искреннюю любознательность, доктор прилагал к записке единственное письменное свидетельство, которое оставил после себя тот сумасшедший, — клочок бумаги, что был найден на его столе.

3. План Октагона, заверенный официальной печатью Управления Картографии и подписями высших начальников. Рукой самого Главы Октагона на плане было начертано: «Точный и окончательный». План гарантировал любому посетителю быстрый доступ в любую часть здания.

Пока Джоэнис разглядывал все эти вещи, лицо его каменело, обретая сходство с выветрившимся гранитным останцом. Он долго стоял неподвижно и пошевелился лишь тогда, когда Чевоиз попробовал заглянуть в бумаги из-за его плеча.

— Я же хочу по справедливости! — вскричал Чевоиз. — Всю дорогу я вез эти бумаги и ни разу не заглянул в них. Да, мой дорогой Джоэнис, я имею полное право хотя бы мельком увидеть план и просто обязан хоть одним глазком заглянуть в бумажку, оставленную сумасшедшим.

— Нет, — ответствовал Джоэнис. — Эти документы были посланы не вам.

Чевоиз пришел в ярость, и жителям деревни пришлось сдерживать его, чтобы он не вырвал бумаги силой. Несколько деревенских жрецов, умоляюще глядя в глаза Джоэнису, направились было к нему, но он попятился от них с выражением такого ужаса на лице, что люди подумали: еще секунда, и он швырнет бумаги в море. Однако Джоэнис не сделал этого. Он судорожно прижал документы к груди и бросился бежать по крутой тропе, поднимавшейся в горы. Жрецы последовали за ним, но вскоре потеряли Джоэниса из виду в густом подлеске.

Они спустились к морю и сказали людям, что Джоэнис скоро вернется, что он просто ненадолго отлучился, чтобы изучить бумаги в одиночестве. Люди ждали и не теряли надежды еще много лет, даже после смерти Чевоиза. Но Джоэнис так никогда и не спустился с гор.

Почти через два столетия некий охотник отправился полазить по крутым склонам Моореа в поисках горных козлов. Вернувшись с охоты, он заявил, что видел очень старого человека, который сидел перед входом в пещеру и разглядывал какие-то бумаги. Охотник заметил, что бумаги, которые старик держал в руках, давно выгорели на солнце и вылиняли под дождем, так что на них остались лишь неясные каракули, совершенно не поддающиеся чтению, да и старик, кажется, давным-давно ослеп от неустанного вглядывания в тексты.

— Как вы можете читать эти бумаги? — спросил охотник.

— Мне незачем читать, — ответил старик. — Я выучил их наизусть.

Тут старик поднялся на ноги и направился в пещеру, и через несколько мгновений ничто уже здесь не напоминало о старике — будто его никогда и не было.

Правдива ли эта история? Мог ли Джоэнис — несмотря на невероятный возраст — все еще жить в горах и размышлять о высших секретах ушедшей эпохи? А если даже и так, могут ли записки сумасшедшего и план Октагона иметь какое-нибудь значение для наших дней?

Этого мы никогда не узнаем. Три экспедиции были посланы в то место, и ни одна из них не нашла следов человеческого обиталища, хотя пещера существует на самом деле. Исследователи считают, что охотник, скорее всего, был пьян. Они резонно доказывают, что Джоэнис от тоски и печали повредился в уме, поскольку слишком поздно получил важнейшую информацию, что он убежал от жрецов и жил отшельником наедине со своими выцветшими бесполезными бумагами и что, в конце концов, он умер в каком-нибудь недоступном месте.

Это объяснение представляется вполне благоразумным. Но обитатели Моореа воздвигли возле пещеры скромную усыпальницу.

Агент Х, или Конец игры ^(роман)

C легкой руки своего друга Джорджа, Билл согласился временно поработать сотрудником одной разведывательной организации, помочь поймать на горячем известного шпиона Кариновского. Тот был в полном недоумении, что его так легко развели и не мог поверить, что этот Билл на самом деле один из лучших шпионов организации.

Так родилась легенда о великом шпионе всех времен и народов Нае. Билл и не предполагал, что попадет в центр интриг шпионского мира…

Глава 1

День выдался длинный и трудный. У меня были встречи в самых разных местах Парижа: возле Оперы, потом на той стороне Сены, на улице Ванв, потом снова на этом берегу, в предместье Сент-Оноре, и опять недалеко от Оперы. Результат: ноль.

Было уже около семи, когда я вышел из метро на станции Клюни. В Париже стоял апрель; по бульвару Сен-Мишель нескончаемым потоком неслись дизельные грузовики. Лил холодный, безнадежный дождь. Я устал, ноги болели, настроение — хуже некуда. Язык распух от переговоров по-французски с мрачными секретарями. Хотелось забраться к себе в берлогу, сварить яйцо… Но я обещал Джорджу встретиться с ним и выпить за компанию.

Он ждал меня в убогом маленьком кафе возле Эколь Нормаль. Мы немного поболтали о погоде. Потом он спросил, не нашел ли я работу, и я ответил, что не нашел. Он глубоко задумался.

Я знаю Джорджа со старших классов школы, но между нами мало общего. Джордж — мужчина приземистый, решительный и чрезвычайно практичный. Я же довольно высокого роста и склонен к неожиданным поступкам и сомнительным приключениям. Джордж приехал в Европу, чтобы занять скромный пост сотрудника какой-то государственной конторы. А я ни от кого никаких конкретных предложений не ждал.

И поскольку я готов был взяться за любую работу, мне, разумеется, никакой работы не подворачивалось. Вскоре я понял, что в Париже у меня нет будущего, да и настоящее — продажа местного издания «Гералд Трибьюн» — тоже оставляло желать лучшего. Один раз меня наняли водителем (нелегально, естественно), чтобы перегнать новенький бьюик из Гавра в Париж. Потом я нашел работу контрабасиста в маленьком французском джаз-оркестрике на Монмартре. Но для того чтобы получить это место, нужно было сперва раздобыть разрешение, за которым я и обратился в отдел трудовых ресурсов Министерства труда. Оттуда меня, мягко выражаясь, поперли — ведь если бы эта работа досталась мне, значит, ее лишился бы какой-нибудь вполне заслуженный французский контрабасист.

Я был разочарован, но не озлобился. Мне нравилось в Европе, и я хотел здесь остаться. Я мечтал жить в Риме, в апартаментах с ледяными мраморными полами, скверным отоплением, без холодильника, но с лоджией и с патио, и чтобы в квартире были французские окна от пола до потолка и балкон с видом на сады Боргезе. В крайнем случае, я готов был отказаться от лоджии.

Но увы, даже эта скромная мечта, по всей вероятности, была для меня неосуществима. Мои финансы окончательно истощились; как только они исчезнут совсем, я тоже буду вынужден исчезнуть.

— У меня вроде бы есть для тебя работа, — произнес Джордж после продолжительных размышлений.

— Да неужели?

Джордж оглянулся по сторонам. Мы были совершенно одни, если не считать сотен трех студентов. Понизив голос, он сказал:

— Билл, не хочешь ли ты помочь нам поймать одного шпиона?

— С удовольствием! — откликнулся я.

— Я ведь серьезно говорю.

— Я понял. Я тоже вполне серьезно. А мне дадут длинный плащ и пистолет с кобурой, что носят под мышкой?

— Никаких пистолетов, — сказал Джордж.

— Но, по крайней мере, я буду работать в паре с прелестной и таинственной леди?

— И этого не будет.

— М-да, пока что звучит не слишком привлекательно, — заметил я. — Может, мне лучше предложить свои услуги МИ-5 или Сюрте Женераль?

— Послушай, — сказал Джордж сердито, — я вовсе не шучу.

Улыбка вовремя сползла у меня с губ. За пятнадцать лет, что мы с Джорджем знакомы, он шутил всего несколько раз, а на эту тему — и вовсе никогда.

— Да-да, я прекрасно это понимаю.

— Но это действительно серьезное предложение!

Я откинулся на спинку стула и посмотрел прямо на него. Меня всегда интересовало, как становятся секретными агентами. Теперь все стало ясно: человека в эту сферу бизнеса просто приглашает приятель, который там уже работает.

— Так что? — спросил Джордж, немного помолчав.

— Ты о чем?

— Тебя это интересует?

— Я ведь уже ответил: да, интерсует. Когда приступать?

— Было бы лучше, — сурово произнес Джордж, — если бы ты сперва немного подумал, прежде чем принимать подобное решение.

Ну, я немного подумал — просто чтоб доставить ему удовольствие. Интересно, гожусь ли я для того, чтобы вести полную приключений жизнь секретного агента? Я довольно метко стрелял из винтовки М-1, умел водить спортивные машины, правда, с весьма умеренной скоростью. Как-то я помог довести парусную яхту С-класса из Манхассета в Порт-Джефферсон,^[4] и один раз мне доверили управление моторной лодкой. Я способен был объясниться на ломаном французском, испанском и итальянском; прошел трехчасовой (ускоренный) курс дзюдо. И, конечно же, всегда взахлеб читал все о жизни разных замечательных людей на страницах многих, ныне уже прекративших свое существование макулатурных журнальчиков. Короче, я вроде бы подготовлен был неплохо.

Я также подумал о том, насколько интересной может оказаться подобная работа, как мало у меня осталось денег и как безрадостна перспектива остаться безработным в Париже. А возвращаться в Штаты вовсе не хотелось. Я понимал, что Джордж говорит серьезно, он даже несколько помрачнел из-за моей неуместной веселости; но я никак не мог настроиться на нужный тон. Я не раз слыхал, что в Европе полно секретных агентов любых национальностей, полов и возрастов — в общем, всех типов и мастей; но идея выступить в подобном качестве вместе с Джорджем представлялась мне совершенно нелепой.

— Ну, хорошо, — сказал я, — я подумал.

— По-моему, у тебя совершенно неадекватная реакция, — холодно заметил Джордж. Наверное, я все-таки его оскорбил.

— Извини, — сказал я. — Не сумел сразу свыкнуться с мыслью, что ты агент ЦРУ. А ты давно там работаешь?

— Я работаю в самостоятельной организации. Хотя, конечно, мы сотрудничаем с ЦРУ.

— Но почему ты обратился ко мне? Как-то странно… Разве такую работу можно доверять кому-то не из ваших?

— Обычно мы посторонних действительно не привлекаем. Но сейчас нам нужен человек, ранее не имевший с нами никаких контактов. Как и с ЦРУ, и прочими службами.

— Зачем?

— Чтобы поймать одного шпиона. Для этого нужна свежая наживка.

Звучало крайне неприятно, но вряд ли можно было винить в этом Джорджа.

— И еще, — добавил Джордж. — Нам нужен человек примерно твоего возраста и внешности. Которому можно было бы доверять. Ты мой старый друг, и я тебе полностью доверяю.

— Спасибо, — сказал я.

— Ну, хорошо. Если ты согласен, тебя нужно представить шефу. Он сам тебе обо всем подробно расскажет.

Джордж расплатился и, уже направляясь к выходу, добавил:

— Кстати, не рассчитывай так уж особенно заработать. У нас с бюджетом туго. Да и задание у тебя будет простенькое и короткое.

— А я и не рассчитываю, наше дело — что? Служить! — Возможно, это прозвучало недопустимо легкомысленно, но так уж получилось: слишком Джордж выглядел надутым и серьезным.

Мы отправились к нему в офис на бульвар Осман. Там со мной побеседовал некий полковник Бейкер. Это был небольшой аккуратный человечек с лицом цвета хаки, серо-стальными глазами и иронично улыбающимся маленьким ртом. Ногти у него были все обгрызены. Он мне сразу очень понравился.

Мне объяснили задачу. Дело касалось некоего Антона Кариновского, румына по происхождению и русского агента по профессии. Этот человек — под разными именами и в разном обличье — уже в течение нескольких лет доставлял массу хлопот секретным службам стран Западной Европы. Полковник Бейкер получил задание как-то его приструнить.

За этим последовал длительный период всякой переписки, наружных наблюдений и просто ожидания. Наконец, организации Бейкера удалось — с достаточной вероятностью — выявить человека, который, как они полагали, и является Кариновским.

После чего долго разрабатывались разные планы, затем началась длительная и хитрая слежка, ну а теперь уже требовалась просто некая ловкость рук. Все было сведено в единый план, в просторечии именовавшийся «Западня». Было известно, что через два дня Кариновский сядет на поезд, идущий в Барселону. Мне следовало попасть на тот же поезд. Я должен был послужить наживкой; на профессиональном жаргоне Службы я изящно именовался «сыром».

— Мне, в общем-то, все равно, — заявил я, — но должен предупредить, оружия я не держал в руках с тех пор, как демобилизовался.

— Разве Джордж вас не предупредил? — спросил Бейкер с легким раздражением. — Никакого оружия!

— Он мне не говорил… Впрочем, это не имеет значения. Но вот будет ли ваш Кариновский играть по правилам?

— Никаких мер насилия не планируется, — заявил Бейкер. — Вам нужно просто следовать полученным указаниям.

— Слышать — значит повиноваться, — отвечал я. И машина завертелась.

Через двадцать четыре часа некий американский бригадный генерал, находившийся в отпуске в Памплоне, получил срочный запрос от своего начальника, двухзвездного генерала, командующего 22-й американской моторизованной дивизией, размещенной в Сангуэсе. Первый генерал срочно перерыл все свои бумаги, обнаружил отсутствие нужной и отправил срочное шифрованное сообщение в свой штаб в Париже. Вскоре после получения его телеграммы некий штатский, весьма представительный молодой человек, посетил штаб Третьей армии на авеню де Нейи, где в одном из кабинетов на третьем этаже некий насупленный полковник вручил ему портфель. Молодой человек неторопливо вышел из здания, небрежно огляделся по сторонам и подозвал такси. На нем были спортивная рубашка, брюки в полоску, итальянский шелковый пиджак и начищенные до блеска шотландские башмаки. Только его платок серо-оливкового, точно мундир новобранца, оттенка не был неоспоримо штатского происхождения.

Этим представительным молодым человеком был я, по уши вляпавшийся в хитросплетение интриги, затеянной полковником Бейкером. По его задумке, я должен был делать вид, что пытаюсь незаметно доставить некие бумаги своему красномордому генералу. Кроме того, я должен был притвориться, что стараюсь ни в коем случае не походить на американского военного атташе. Это являлось самой трудной частью моего сценического перевоплощения. Как Кариновский обо всем этом догадается, моему пониманию было совершенно недоступно. Я считал весь этот план безнадежно переосложненным. Конечно, я ничего не понимаю в хитроумных шпионских делах. Впрочем, Бейкер сказал, чтобы я по этому поводу не волновался.

Я добрался до Лионского вокзала и вскоре уже сидел в купе первого класса «Южного экспресса», набитого стремящимися в Памплону отпускниками, среди которых, как всегда в это время года, преобладали гринго. Итак, «сыр» вступил в игру; удивительным было то, что «мышь» и впрямь следовала за ним по пятам.

Мне не пришлось разыскивать Кариновского; он, как и ожидалось, нашел меня сам. Мы с ним ехали в одном купе. Он оказался мужчиной средних лет, с грубыми чертами почти квадратного лица. У него были темные усы, мешки под глазами, сломанный нос, коротко стриженные седые волосы и здоровенные уши. В общем, тип защитника из американской футбольной команды, или венгерского пехотного полковника, или даже сицилийского бандита. Однако он представился как швейцарский коммивояжер, занимающийся продажей часов, по фамилии Шонер. Я назвался заместителем менеджера одной туристической фирмы и сказал, что зовут меня Лаймингтон.

Мы немного поболтали. Вернее, болтал Кариновский. Он оказался страстным футбольным болельщиком и без конца анализировал шансы швейцарской команды в предстоящем матче в Милане. Мы докурились до того, что воздух в купе стал синим; крепкий запах его «Голуаз» напрочь забил мой «Честерфилд». Поезд мчался вперед через зеленые поля и перелески Франции. К тому времени, когда он подъехал к Виши, мы полностью исчерпали тему футбола и перешли к автогонкам на Гран-при. У меня всегда разгораются глаза, стоит мне услышать рев моторов «Феррари», «Астон-Мартинов», «Альфа-Ромео» и «Лотусов». За пару часов я прикончил пачку сигарет и начал другую. В купе было жарко. Я промокнул лоб своим предательского цвета платком, и мне показалось, что в маленьких мутных глазках Кариновского блеснул роковой огонек. Однако монолог свой он не прервал. Мочевой пузырь у меня уже готов был взорваться (обычная профессиональная неприятность у шпионов, как я узнал позднее), а во рту был такой вкус, словно я проглотил содержимое пепельницы или погребальной урны. Кажется, мы подъезжали к Перигу, когда Кариновский принялся рассказывать о своих коммивояжерских приключениях и буквально заговорил меня до смерти. Нервы мои были на пределе; я уже с трудом выносил его сухой, монотонный, скрипучий голос и совершенно отупел под лавиной спортивной информации, идиотских комментариев и бородатых анекдотов.

У меня даже возникло опасное желание врезать ему, чтоб наконец заткнулся, но я не стал этого делать, а, извинившись, отправился в сортир. Портфель я, разумеется, взял с собой. Вернулся я минут через пять, и мы, конечно же, продолжили беседу. Но поезд — наконец-то! — замедлил ход: мы подъезжали к пограничному пункту в Ади.

Кариновский тоже замедлил темп. И стал нервно жевать ус. Потом вдруг покрылся пятнами и заявил, что ему что-то нехорошо. Пришлось мне пойти за проводником, а когда я вернулся, Кариновский сидел, согнувшись и держась за живот, и его трясло, как в лихорадке. Мы с проводником решили, что у него приступ аппендицита.

В Ади мы помогли ему сойти с поезда. А когда поезд снова тронулся, я решил проверить содержимое своего портфеля. И тут же увидел, что портфель не мой, хотя и похожий. Кариновский, должно быть, подменил его, пока я ходил за проводником. Тот, что он мне оставил, был набит газетами. А в том, который он забрал с собой, находились сводки о военных маневрах под грифом «для служебного пользования». Там же лежала тысяча долларов в дорожных чеках. Пока что все шло по плану.

Я доехал до следующей остановки — до Масса. Там я сошел, отправился в ближайшее кафе, которое называлось «Голубой олень», и уселся ждать телефонного звонка. Я прождал три часа, но никакого звонка так и не дождался. Тогда я сел на поезд, идущий обратно в Париж, и хорошенько пообедал.

На следующий день я явился в офис полковника Бейкера. Полковника и Джорджа буквально распирало от восторга. Бейкер откупорил бутылку шампанского и рассказал мне, что происходило дальше.

Они с Джорджем и еще кое-кто из их людей ждали в Ади, когда Кариновский сойдет с поезда, а потом вежливо, но твердо предложили ему пройти в одно тихое кафе, где и предъявили ему все компрометирующие факты и улики. А именно:

Кариновский выкрал портфель, в котором находились важные военные документы и тысяча американских долларов. Портфель нетрудно идентифицировать; свидетели имеются; владелец портфеля ждет в Массе и готов дать соответствующие показания под присягой и предъявить иск в полном соответствии с французскими законами. А это означает по крайней мере десять лет во французской тюрьме.

Кариновский понял, что его заманили в ловушку. И был готов к деловому разговору.

Все условия удалось обсудить в течение следующего получаса. Бейкер не сказал мне, о чем именно они договорились, но, по всей видимости, считал достигнутые соглашения вполне удовлетворительными.

И тут Джордж сказал:

— Но ты еще не знаешь самого интересного!

— Не уверен, что нам следует его об этом информировать… — задумчиво проговорил Бейкер.

— Почему же нет? — удивился Джордж. — В конце концов, он ведь тоже участвовал в этом деле.

— Наверное, вы правы, — сказал Бейкер и с облегчением откинулся на спинку стула. Ласково смотревшие на меня глазки его затуманились воспоминаниями. — Так вот, — сказал он, — еще в кафе, едва Кариновский понял, в каком неприятном положении оказался, он стал лихорадочно соображать, где совершил ошибку и каким образом кому-то удалось так ловко заманить его в капкан. Думал он, честно говоря, довольно долго, а потом с ужасом и удивлением посмотрел на нас и воскликнул: «Господи! Так это тот армейский недоумок!.. Значит, это был ваш человек?.. Верно?»

Бейкер нежно улыбнулся ему и спросил: «Вы имеете в виду нашего мистера Ная?»

Кариновский сник и пробормотал: «И как я раньше не догадался! Теперь-то мне понятно, что этот идиот — из ваших».

«Не совсем, — отвечалБейкер, испытав внезапный прилив вдохновения. — Вы были бы ближе к истине, сказав, что подчиненными этого идиота являемся мы».

Кариновский разинул рот. «Я вам не верю!» — заявил он. Но уже было ясно, что он во все поверил.

И тут Бейкер понял: ему удалось создать у Кариновского неожиданную иллюзию, внушив ему, что в ловушку его заманил некто, обладающий выдающимся интеллектом и высочайшим профессионализмом.

Будучи абсолютным прагматиком, Бейкер сразу ухватился за сей неожиданный подарок судьбы. В конце концов, его работа всегда так или иначе связана с миром иллюзий, и он решил, что в данном случае иллюзия может оказаться весьма полезной, особенно если Кариновский вздумает упрямиться. Личностный подход, в конечном итоге, всегда играет главную роль; следовательно, во всех отношениях выгоднее (и надежнее) создать у Кариновского впечатление, что над ним навис грозный призрак «секретного суперагента Ная», а не какой-то безликой организации. Помимо этого, чисто практического соображения возникали и другие привлекательные возможности, болотными огоньками мерцавшие впереди: агент-призрак способен выполнять куда более опасные задания, нежели его соперники во плоти. Призрак нельзя поймать обычными методами.

Да, для «агента Икс», как Бейкер уже начал именовать его, работенка всегда найдется. Агент Икс в действительности воплощал собой тот закон человеческой природы, согласно которому обманщик сам легче всего становится жертвой обмана. Бейкер решил назвать это «законом самообмана»; железное правило, в соответствии с которым милостивая Природа превращает самую сильную сторону хищника в его фатальную слабость и таким образом в конечном итоге губит его.

Так все это представлялось Бейкеру, опьяненному успехом и полагавшему в тот миг, что для него не существует неразрешимых задач. Одно его слово — и целые армии фантомов маршируют куда следует, а реальные люди из плоти и крови дрожат от страха при виде этих фантомов.

И он чрезвычайно ласково спросил Кариновского: «Ну что? Провел вас наш мистер Най?»

«Мне казалось, я разбираюсь в людях, — отвечал Кариновский. — Я готов был поклясться, что мой попутчик — полный нуль, ничтожество, которое и во внимание-то принимать не следует. Никак не думал, что это профессионал!»

«Най всегда отлично умел произвести именно такое впечатление, — с удовольствием сообщил ему Бейкер. — Это один из его особых талантов».

«Если это действительно так, — заметил Кариновский, — то он просто феноменальный оперативник. Хотя — вряд ли. Все-таки, скорее всего, вы сами спланировали эту операцию?»

Бейкер припомнил многомесячные отупляющие бдения, скучную рутину, доведенную до совершенства координацию действий агентуры и собственные, близкие к гениальным усилия, позволившие создать план, скроенный исключительно под Кариновского, и ни под кого другого. Он хотел было поведать об этом Кариновскому, но удержался. Пожертвовал кратким мигом упоения собственной победой в интересах только что созданной им иллюзии.

«Мне, право, тоже очень бы хотелось, чтоб это было так, — сказал он. — Но дело в том, что я с самого начала был против подобного плана. Считал, что он не сработает. А Най меня переубедил. И, как обычно, оказался прав. — Бейкер горько усмехнулся. — С победителем ведь не поспоришь, не так ли?»

«Так, — отвечал Кариновский. — Не поспоришь». И глубоко вздохнул.

Вот так оно все и получилось. Мы откупорили вторую бутылку шампанского и выпили за успех. Джордж спросил меня, как я себя ощущаю в роли суперагента, и я ответил, что прекрасно (причем это соответствовало истине). Полковник Бейкер предавался приятным размышлениям насчет грядущих действий, а затем заявил, что всегда хотел создать своего собственного, личного, агента-фантома. Настоящие ведь едва способны найти дорогу домой в темноте. И он поведал мне несколько интересных историй в подтверждение своих слов.

Вскоре после этого мы разошлись. У меня в кармане лежал простой белый конверт. А в нем — пятьсот долларов, каковую сумму я полагал вполне адекватным вознаграждением за один день работы.

Подходящая работенка! И, конечно же, в те мгновения я был абсолютно уверен, что все уже позади.

Глава 2

В последующие полтора месяца я перепробовал множество других видов деятельности. Несколько выходных работал барменом (нелегально) в одном заведении возле площади Вогезов. Я бродил по набережным Сены, по острову Св. Людовика, по мрачноватому саду, что за Сен-Жермен-де-Пре. В одном книжном магазинчике на Рю де ля Юшетт я раскопал гигантские запасы макулатурного чтива о войне в воздухе и как голодный набросился на эти книжонки, подумывая, а не написать ли мне эссе об Эпохе Военно-Воздушной Невинности, когда боевые самолеты изобретены еще не были? Но ничего я писать не стал, а вместо того предложил себя в качестве редактора и консультанта в новый французский журнал научной фантастики. Меня туда даже взяли, а потом я стал свидетелем и участником полного развала предприятия, когда у потенциального издателя кончились деньги.

Таким образом, мое положение в целом осталось практически неизменным, когда позвонил Джордж. Я уже говорил — это было через шесть недель после «дела Кариновского». Оказалось, что меня хочет видеть полковник Бейкер. Я сразу отправился к нему. Наша последняя сделка была более чем удовлетворительной. Не знаю, сколько обычно получают секретные агенты, однако при ставках, предложенных Бейкером, я был готов продолжить эту новую для меня карьеру.

Полковник сразу перешел к делу:

— Дело касается того типа, которого вы прихватили месяц назад, — сказал он.

Мне очень понравилась эта фраза. Очень мило с его стороны.

— А что с ним такое? — спросил я.

— Он хочет перебежать к нам.

— Довольно-таки странное развитие событий.

— Не очень. Кариновский — профессионал. И, будучи профессионалом, склонен менять хозяев, если имеется соответствующий побудительный мотив.

— Понятно, — сказал я.

— Вы, вероятно, догадываетесь, — продолжал Бейкер, — что в прошлый раз мне удалось кое о чем договориться с Кариновским? Мне были нужны некие сведения, и он их мне передал. Это, конечно же, послужило способом еще больше привязать его к нам. Потом мне понадобилась от него еще кое-какая информация. Потом еще и еще… Я стал поистине ненасытен! — Бейкер гнусно ухмыльнулся. — Теперь Кариновский стал практически двойным агентом; потенциально это очень опасно. Рано или поздно его хозяева все равно узнают об этом. И он решил перейти на нашу сторону, что было бы для нас крупной удачей.

— Ну, что ж, сэр, — бодро сказал я, — это очень неплохие новости!

— Естественно, все не так просто. Операцию нужно провести с большой осторожностью. Нам потребуется послать агента, способного контролировать претворение этого плана в жизнь и оказать физическое содействие, если потребуется. В данном случае, Кариновский попросил себе в помощь конкретного агента. Вас.

— Меня, сэр?

— Да, вас. Конкретно и исключительно вас. Это, как я полагаю, вполне предсказуемый результат нашей маленькой хитрости. Кариновский сейчас в Венеции, и ему нужно оттуда поскорее убраться. Он хочет, чтобы ему помог в этом наш лучший агент — грозный Икс. И не просто хочет — он рассчитывает на это. При сложившихся обстоятельствах мне неудобно было бы сообщать ему, что агент Икс — всего лишь плод нашего воображения.

— Зачем же сообщать! — воскликнул я. — Я вполне готов оказать ему любую необходимую помощь.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Бейкер. — На это я и надеялся. Но должен предупредить: это задание содержит некий неизбежный элемент опасности. Опасность эта не слишком велика, как мне представляется, но все равно с ней приходится считаться.

— Меня это не пугает, сэр.

Полковник был явно обрадован:

— На самом деле все довольно просто. Кариновский в Венеции. Он уже вошел в контакт с нашим резидентом, его зовут Маркантонио Гуэски. Вам нужно только приехать туда и связаться с ним. Он все устроит и вывезет вас с Кариновским из Италии. Вся операция займет день-два. От вас требуется просто выполнять указания Гуэски.

Я был слегка разочарован. Полковник явно планировал использовать меня всего лишь как подставное лицо. Я, разумеется, не рассчитывал, что он поручит мне возглавить операцию — опыта у меня мало, карьера моя только еще начинается — но все же надеялся, что на меня возложат хоть какую-то ответственность.

— Что ж, прекрасно, — сказал я.

— Очень рад, — кивнул Бейкер. — Кстати, хорошо бы сохранить ваше имя в тайне. Даже Гуэски необязательно знать правду относительно агента Икс. То есть я-то не сомневаюсь в ваших способностях, но вот Гуэски…

— А что, если он заведет чисто профессиональный разговор?

— Не заведет. А если такое и случится, то, согласно вашей легенде, вас только что перевели сюда с Дальнего Востока. А здесь никто вообще не знает, чем там наши ребята занимаются. Думаю, впрочем, там тоже никто этого не знает.

— Хорошо, — сказал я.

— Нет, все действительно довольно просто, — повторил Бейкер. — Единственное осложнение — бывшие хозяева Кариновского. Они наверняка постараются его не отпустить: истории с перебежчиками отрицательно сказываются на общем боевом духе и весьма скверно выглядят в архивных документах.

— А что они могут сделать?

— Скорее всего попробуют его убить. Очень хотелось бы этого избежать…

— Хорошо, сэр, я понял. Их там много?

— Человек шесть-восемь. У вас до отъезда будет возможность изучить досье. По большей части это просто недоумки с пудовыми кулаками. За исключением Форстера.

— А кто такой Форстер?

— Форстер возглавляет оперативную группу советской разведки в Северной Италии. Страшный человек! Огромный, мощный детина, владеет любым оружием и весьма талантливо планирует свои операции. Его несомненно ждет большое будущее. Но, я подозреваю, он чересчур уверен в себе.

— Как мне с ним себя вести?

Полковник подумал немного и изрек:

— По-моему, лучше всего его избегать.

Звучало не очень утешительно. Форстер, похоже, пользовался устрашающей репутацией. Но, коли на то пошло, у меня ведь тоже была устрашающая репутация. Хотя его реальные достижения вполне могли оказаться столь же незначительными, что и мои — ведь в этой сфере бизнеса все возможно. К тому же, говоря откровенно, элемент опасности меня скорее заинтриговывал, нежели отпугивал. Как-то странно пугаться заранее, сидя в уютном офисе на бульваре Осман, зато так легко мечтать о прекрасной Венеции, о голубях, взлетающих с площади Сан-Марко, о моторных лодках, мчащихся наперегонки по Большому каналу, представлять, как входишь в ресторан Дони с полными карманами денег…

Некоторое время мы с полковником оживленно обсуждали денежный вопрос. В итоге я получил полторы тысячи долларов за работу, которая не должна была занять и двух дней. По-моему, очень неплохо. Мне даже неловко было брать такую сумму за столь легкое задание.

В последующие сорок восемь часов я был очень занят, изучая различные досье, рассматривая карты Венеции и набивая себе голову всякой необходимой информацией. Потом Бейкеру пришло сообщение от Гуэски: Кариновский перешел на нелегальное положение; его побег полностью подготовлен. На следующее утро я вылетел в Венецию.

Глава 3

Самолет приземлился в венецианском аэропорту «Марко Поло «в 11.30 утра. Таможню и паспортный контроль я миновал без каких-либо затруднений и вышел из здания аэропорта.

День был теплый и ясный. Прямо впереди виднелся причал, где толпились лодочники, предлагая самые разнообразные суденышки, на которых можно пересечь лагуну и напрямую добраться до площади Сан-Марко. А за сверкающей полосой воды поднималась и сама Венеция, ее дивный силуэт — покосившиеся шпили, как бы заваливавшиеся набок четырехугольные башни, остроконечные крыши, каминные трубы, скособоченные, горбатые дома, зубчатые стены…

Моя первая реакция была полностью связана с литературными аллюзиями и фантазиями: я думал об Атлантиде, о Порт-Ройяле, об островах Арморики. Потом я наконец обратил внимание на гигантский элеватор и тут же заметил, что все эти сказочные силуэты связаны между собой линиями электропередач и телевизионными антеннами. Теперь волшебный город казался мне подделкой, неким неуклюжим и упрямым анахронизмом. Но и это, однако, не соответствовало истине.

Такой двойственный эффект свойствен исключительно Венеции. Город этот всегда и на всех действовал чересчур ошеломляюще — и в то же время казался ненастоящим! Когда видишь, как Светлейшая Республика любуется и восхищается собственным отражением в зеркале грязной воды, это неизбежно вызывает раздражение. Однако сколько бы вы ни порицали самонадеянность и тщеславие этой старой дамы, если вы честный человек, то не сможете не признать ее чар.

Мне ужасно хотелось направиться прямо к ней в объятья, но, согласно полученным инструкциям, я сперва должен был ехать в городок Местре, расположенный на материке, встретиться там с Гуэски и обсудить стратегию дальнейших действий. Я с сожалением повернул на запад, где поднимавшийся вдалеке огромный столб жирного дыма указывал мне направление движения.

Зелено-черный «фиат», из окошка которого мне улыбался молодой человек с прилизанными блестящими волосами и в янтарного цвета рубашке, притормозил рядом со мной.

— Сколько до гостиницы «Эксельсиор» в Местре? — спросил я.

— Сэр, я возьму совсем недорого…

Тут меня оттолкнули в сторону — какой-то огромный толстяк с гигантской фотокамерой, одетый в светлый деловой костюм и при галстуке ручной работы. За толстяком следовал носильщик с двумя кожаными чемоданами, весьма дорогими на вид.

— Отвезите меня в Местре, — потребовал он. — И побыстрее! — Напористый тон и произношение нараспев выдавали в нем моего соотечественника.

— Такси занято, — заметил водитель.

— Черта лысого! — заявил толстяк, протискиваясь на сиденье, точно червяк в узкую щель.

— Но такси занято! — повторил водитель.

Тут толстяк впервые заметил меня. И решил продемонстрировать вежливость.

— Вы не против? — спросил он. — Я, правда, чертовски тороплюсь.

Я был против, но не очень.

— Валяйте, — сказал я ему и поднял свой чемодан.

Однако прилизанный молодой человек решительно замотал головой и придержал меня, положив руку мне на запястье.

— Нет, — сказал он твердо. — Ведь вы меня уже наняли!

— Слушай, он же сказал, что не против! — возмутился толстяк.

— Но я-то не говорил, что я не против, — ответил ему водитель. Он уже не улыбался. Он был небольшого росточка, ужасно нервный; к тому же сейчас его явно оскорбили в лучших чувствах. У меня не было никаких инструкций насчет такси, однако теперь без вооруженного сопровождения я не поехал бы с этим шофером даже на другую сторону улицы. Можете считать это предчувствием.

Толстяк уже удобно устроился на заднем сиденье. Он вытер мокрый лоб и сказал водителю:

— Слушай, кончай базарить, поехали.

— Никуда мы не поедем, — заявил тот. Выглядело это так, словно он всю жизнь мечтал отвезти меня в Местре, а толстяк пытался насильно лишить его такого удовольствия.

— Поехали, — угрожающим тоном повторил толстяк, — или я позову полицию!

— Вот еще! — не смутился водитель. — Это я позову полицию, если вы немедленно не выйдете из машины!

— Зови, — благодушно сказал толстяк. И подмигнул мне: дескать, экие наглецы эти туземцы!

Тут подъехало еще одно такси, и я направился к нему. Прилизанный молодой человек на секунду сжал мое запястье, но, видимо, все же осознал неизбежность потерять меня как пассажира. Взгляд его при этом словно говорил: а ведь мы могли бы стать друзьями! Он отпустил меня и, скрестив руки, оперся о бампер своей машины.

Я влез в другое такси. Как только мы выехали на шоссе, я, оглянувшись, увидел, что толстяк злобно орет на молодого таксиста, а тот неподвижно стоит в прежней позе. Других такси поблизости видно не было.

Мой новый водитель оказался мужчиной средних лет с личиком милой обезьянки. Он вел свой «Фиат» с приличной скоростью и болтал не умолкая, что дало мне возможность проверить на нем свою легенду.

— Вы первый раз в Венеции?

— Нет, я здесь уже бывал.

— А! Вы турист?

— Нет, я представляю одну торговую фирму.

— А, вот, значит, зачем вам в Местре!

— Угу.

— А чем вы торгуете?

— Офисным оборудованием.

— Офисным оборудованием? Пишущими машинками, значит? Понятно. Вы продаете пишущие машинки и поэтому приехали сюда аж из самой Америки?

— Примерно так, — сказал я. Моя легенда с трудом выдерживала неожиданную проверку.

— Вы, наверное, продаете сразу оптом? — продолжал мой водитель.

— Да, довольно большую партию.

— Больше, чем «Оливетти»?

— Пока что нет, но хотим их обогнать.

— «Оливетти» — отличная машинка! — убежденно заявил водитель. — Мне так племянница сказала, она в адвокатской конторе работает.

— М-м-м, — с сомнением протянул я.

— А ваша машинка как называется?

— «Адамс-Финетти».

— Никогда не слыхал.

— Наша фирма больше известна своими счетными машинами, — сказал я.

Шофер перестал задавать вопросы: он был занят обгоном трамвая на перекрестке, который удачно обошел. Впереди вроде бы было пусто, но тут слева к нам вдруг пристроился «Ситроен де-шво», справа — какой-то хмырь на «Альфа-Ромео», а сзади — «Бентли» с турбонаддувом, тройной выхлопной трубой и низкой подвеской, тоже явно надеявшийся на обгон.

Мой таксист выжал газ до предела и стремительно рванул вперед, ловко объезжая все неподвижные препятствия на проезжей части — старушек, детские коляски и тележки разносчиков. Я откинулся на спинку сиденья, делая вид, что абсолютно спокоен.

В туннеле мы шли впереди. «Де-шво», явно попав не в свой класс, отстал. «Бентли», ревя выхлопными трубами, шел по пятам. Однако мой водитель занял среднюю полосу, противопоставив свой опыт лошадиным силам оппонента. Он даже начал напевать, видимо, подражая великому гонщику Пастафаццу, который, как известно, всегда пел, проходя самые опасные участки трассы «Формулы-1» в Ле-Мане.

Потом с нами поравнялся мотоцикл. Он ревел рядом с моим окном, и я мог рассмотреть мотоциклиста, одетого, как Марлон Брандо в одном из его ранних фильмов: черные кожаные штаны и куртка, усеянный заклепками широкий пояс, перчатки с раструбами, высокие резиновые сапоги и противоударный шлем. Лица видно не было — только огромные очки и рот. Мотоцикл был огромный и мощный «Индиэн».

Некоторое время он тоже смотрел на меня, потом прибавил газу и унесся вперед, затерявшись в транспортном потоке.

Похоже, мною интересовалась куча народу! А я все старался убедить себя, что на столь раннем этапе операции это вряд ли возможно.

Мы добрались до окраин Местре, и водитель резко свернул в узкую улочку, тесно заставленную жилыми домами. Я нахмурился и сел прямо. Таксист улыбнулся мне и прибавил газу.

Мы мчались мимо гаражей и магазинов. Казалось, все здесь замерло; даже тротуары были пусты. Я представил себе, как люди сидят в тесноте за своими тяжелыми деревянными ставнями и ждут очередного сезонного всплеска насилия на залитых солнцем улицах города. Я ощутил легкую тревогу: стремительно несущаяся вперед машина, опустевшие среди бела дня улицы, тот агрессивный толстяк, странный таксист, мотоциклист в коже…

Шофер резко нажал на тормоз, и машина остановилась прямо посреди улицы. Двое мужчин одновременно выскочили из подъездов по обе стороны улицы и ввалились в такси, зажав меня в тиски. Таксист рванул с места, и мы понеслись дальше.

Глава 4

Тип слева от меня был в спортивных коричневых брюках, бежевой спортивной рубашке, пижонском пиджаке из шелка-сырца и в туфлях из крокодиловой кожи. В руке он держал револьвер 38-го калибра с ореховыми щечками на рукояти. Он упер ствол револьвера мне в бок, как ребенок, играющий в полицейских и воров. У него было узкое, гнусное личико, над верхней губой в разные стороны торчали мерзкие усики.

— Сиди спокойно, — сказал он. — Не дергайся. И не вздумай орать. Понял?

— Понял, — кивнул я.

— Видишь? — продолжал он, отщелкивая и демонстрируя мне барабан своего револьвера. — Полностью заряжен. Предохранитель снят. Стоит только на спуск нажать. Ясно?

— Вполне, — ответил я.

— Беппо, — обратился он к своему дружку, сидевшему справа от меня, — покажи ему свою пушку.

— Да ладно, — сказал я. — Я и так верю.

— С чего бы это? — удивился тот, что был слева. — А может, я вру? Нет, Беппо, ты уж покажи ему!

Беппо, бандюга весьма мощного сложения, с кислым видом извлек свой револьвер у меня из-под ребер, открыл его, подождал, пока я кивну, и снова защелкнул.

— Здорово вы вооружились, ребята, — восхитился я.

— Рады вам угодить, мистер Най, — сказал хмырь слева. — Кстати, можете звать меня Карло.

— Потому что это не настоящее твое имя? — спросил я; голова у меня уже шла кругом.

— Точно, — сказал Карло, ощерившись во весь рот.

— Он тоже участник спектакля? — спросил я, ткнув в сторону водителя.

— Ага! И к тому же большой юморист, — сказал Карло. — Так ведь, Джованни?

— Я знаю кучу смешных анекдотов, — сообщил псевдотаксист. — Вот, к примеру: слыхали историю про двух священников и дочку садовника?

— Сто раз! — недовольно буркнул Беппо. — У тебя все анекдоты с бородой.

Карло засмеялся, я тоже. Состояние у меня было несколько истерическое. Я узнал их — я видел фото этих типов в досье, которое мне давал полковник Бейкер. А это означало, что я оказался в пренеприятнейшем положении.

— Так, — сказал Карло, прослезившись от смеха и все еще продолжая смеяться, — вот мы и приехали!

Такси свернуло в переулок, въехало в какой-то просторный двор, миновало пересохший бетонный бассейн с фонтаном и протиснулось в следующий двор. Джованни остановил машину, и мы вылезли наружу.

С трех сторон двор окружали полуразрушенные кирпичные стены домов с окнами, забитыми досками. С четвертой стороны высилось здание, на первом этаже которого размещалась мастерская по ремонту велосипедов, а два верхних этажа были украшены изящными французскими окнами и узкими балкончиками.

— Вот мы и дома, — повторил Карло, щелкнул предохранителем и убрал револьвер в замшевую кобуру, подвешенную у него слева под мышкой. Беппо по-прежнему сжимал револьвер в кулаке.

— Сюда, — сказал Беппо и взял меня за локоть.

Стоило ему коснуться меня, как я вырвал руку и бросился бежать.

Но Карло успел преградить мне путь, снова выхватив свой револьвер.

— Стой, или я прострелю тебе правую коленку, — сказал он.

Очень отрезвляющее заявление. Я остановился.

— Руки за голову! — велел он мне.

Я повиновался. Карло подошел ближе, что-то сердито буркнул и ударил меня по лбу стволом револьвера.

И тут я услышал, как наверху кто-то аплодирует. Мы все дружно задрали головы.

Одно из французских окон было распахнуто. На узком балконе стоял человек. Он еще раза три с издевательским видом хлопнул в ладоши; его аплодисменты эхом отразились от кирпичных стен.

— Вот ведь странная вещь, — заметил человек на балконе без особого выражения, — до чего же на некоторых действует сам факт обладания оружием — прямо-таки опьяняюще, верно, Карло? Прямо-таки разума лишает, да?

— Он же пытался бежать! — возразил Карло.

— А кому я втолковывал: ни в коем случае не повредить товар? — мягко спросил тот, на балконе. — Вооруженный человек должен знать, что нельзя стрелять по тем, кто обеспечивает ему хлеб насущный.

— Извините, мистер Форстер, — смиренно сказал Карло.

Человек на балконе милостиво пригласил меня:

— Прошу вас, мистер Най, поднимайтесь сюда. Здесь нам удобнее будет спокойно все обсудить.

Форстер повернулся и вошел в комнату, а Карло и Беппо взяли меня в клещи с обеих сторон и быстренько поволокли в велосипедную мастерскую. Таксист вытащил из кармана тряпку и принялся полировать капот своей машины.

Глава 5

— Добро пожаловать в солнечную Италию, — приветствовал меня Форстер.

— Спасибо. Я счастлив, что оказался здесь, — ответил я, чувствуя себя вовсе не так беспечно, как старался им показаться.

Мы находились в большой мрачной гостиной над мастерской. Карло и Беппо обыскали меня на предмет оружия, ничего не нашли, и Форстер велел им исчезнуть. Не знаю, был ли он сам вооружен; выглядел он так, словно никакое оружие ему в жизни нужно не было.

Я узнал его сразу — вспомнив фото в досье. Грубоватое красное лицо, крупные черты, на губах усмешка, откровенно-роковой взгляд широко поставленных глаз: все в точности как я запомнил. Что меня поразило, так это его невероятные габариты и вес. В досье было указано, что рост у него шесть футов и два дюйма, а вес — 220 фунтов. Но выглядел он по крайней мере на тридцать фунтов тяжелее и на дюйм выше.

Здоровенный детина. Согласно досье, он был буквально помешан на культуризме, а также являлся чемпионом по стрельбе из пистолета и имел черный пояс по карате. Учитывая все эти обстоятельства, я решил: лучше пока с ним не связываться и уж тем более не пытаться его задушить.

— Мистер Най, — сказал он, — у меня просто нет слов, чтобы выразить, с каким огромным нетерпением я ждал нашей встречи!

— Да неужели? — молниеносно парировал я.

Форстер кивнул, точно подтверждая сказанное.

— Я и поверить не мог, что когда-нибудь мне удастся познакомиться со знаменитым агентом Икс.

А вот это уже, пожалуй, звучало угрожающе. Видимо, слухи о моих выдающихся способностях распространялись с поразительной быстротой. Полковник Бейкер получал неплохие дивиденды с изобретенного им оперативника-фантома. Он-то явно был в выигрыше, а вот что было делать мне?

— А кто такой агент Икс? — спросил я.

Форстер сочувственно покачал головой и сказал:

— Мне очень жаль, старина, но ваша легенда сгорела. Вам придется смотреть действительности в лицо. Что, конечно, весьма неприятно для человека с вашей репутацией. Извините, но так уж получилось.

Это, и правда, было весьма неприятно. Мало того, ситуация, на мой взгляд, была чревата фатальным исходом. Но я решил ни за что и ни в чем не признаваться.

— Не понимаю, о чем вы, — сказал я.

— Ответьте мне только на один вопрос: где найти Кариновского?

— Рад был бы помочь, но я такого человека не знаю.

— Значит, не скажете?

— Я же не могу сказать вам то, чего и сам не знаю.

Форстер вытянул губы трубочкой и некоторое время обдумывал мой ответ. Судя по акценту, он был либо немцем, либо австрияком, но стремился вести беседу в легком, даже игривом тоне, за которым, впрочем, чувствовалась угроза. Видимо, сказывалось влияние Италии. К сожалению, в целом получалось довольно плохо — тупо и тяжело. Рапира — явно не его оружие, решил я; ему куда больше подходит дубина. Да и чувство юмора у него было какое-то тяжеловесное, тевтонское. Таких людей многие вообще считают лишенными способности воспринимать шутки. Я понял, что это человек, в общем, довольно нелепый, но чрезвычайно опасный.

— Най, — сказал он спокойно, — а вы не слишком далеко зашли? Вы ведь, несомненно, знаете: в нашем мире трудно хранить секреты. Форд прекрасно знает, чем занимается «Дженерал Моторс», а все планы «Кока-колы» известны «Пепси». То же самое и в секретных службах разных стран. В конце концов, наша профессия имеет и свои определенные традиции. Неписаные, правда, и, может быть, недостаточно четко обозначенные, но все-таки традиции.

Я с интересом слушал. Все это было для меня ново.

— Шпионы всегда шпионят друг за другом, — продолжал Форстер. — Причем даже больше, чем за правительственными чиновниками или военными. И если агент попадает в руки противника и если он оказался, несомненно, уличенным в содеянном и в принадлежности к определенному государству, предполагается, что он — в соответствии с добрым спортивным духом — признает свое поражение и расскажет все, что должен рассказать, оставив позу неприступного молчальника профессиональным патриотам. Живи и давай жить другим — вот наш лозунг; история — штука длинная, а жизнь — короткая. Такие у нас традиции. И в этом есть определенный смысл, не правда ли, мистер Най?

— Вполне определенный, — сказал я.

Форстер улыбнулся с видом победителя.

— Я могу понять ваши чувства. У вас потрясающая репутация; и вы желали бы сохранить ее. Но я надеюсь, что гордыня — не ваш порок. Все мы люди, все мы время от времени совершаем ошибки; даже человек с вашим опытом от них не застрахован. И в случае неудачи, несомненно, следует отнестись к ней разумно и постараться сохранить жизнь, чтобы иметь возможность продолжить бой на следующий день. А вы как думаете, мистер Най?

Это была самая лучшая проповедь, которую я когда-либо слышал. Я чуть не заплакал от умиления.

— Целиком и полностью с вами согласен, — заявил я.

— Тогда скажите, где найти Кариновского.

— Но я не знаю, где он находится.

— А что вы агент Икс — это вы, по крайней мере, признаете?

— Конечно. Я все что угодно могу признать — что я агент Икс, Игрек, Зет — лишь бы доставить вам удовольствие. Но я все равно не знаю, где находится Кариновский.

— Извините, но вы должны это знать, — заявил Форстер. — В конце концов, это ведь ваша совместная операция.

— Нет, не моя, — отвечал я. Черт, сорвалось с языка! Но он все равно уже знал про Гуэски.

— Не может быть, чтобы всем этим заправлял один Гуэски, — сказал Форстер. — Он же совершенно некомпетентен.

Теперь было самое время выяснить, действительно ли это так.

— Впрочем, Гуэски можно сбросить со счетов, — продолжал Форстер. — Операцией командуете вы, и у вас, разумеется, есть вся относящаяся к делу информация.

— Но я не знаю, где Кариновский, — повторил я чуть ли не в пятнадцатый раз.

Форстер несколько минут изучающе глядел на меня. Потом сказал:

— Мистер Най, я взываю к вашему спортивному духу. Умоляю, не заставляйте меня прибегать к э-э-э… насилию.

Он говорил вполне искренне. Я всем сердцем разделял его убеждения. И действительно желал избавить его от неприятной необходимости причинять мне боль.

— Мне бы очень хотелось вам помочь, — сказал я. — Но не могу. Можете поверить мне на слово?

Форстер еще некоторое время изучающе смотрел на меня. Потом сказал:

— Хорошо, мистер Най. Я поверю вам на слово. Можете идти.

Я встал, чувствуя себя несколько неловко.

— Вы хотите сказать, что я могу просто так уйти отсюда?

Форстер кивнул.

— Я же сказал, что верю вам на слово. Вполне возможно, что в настоящий момент вы действительно не знаете, где находится Кариновский. Но вам придется это выяснить. И когда вы выясните, мы с вами снова встретимся и поговорим.

— Вы так в этом уверены?

— Да. Пока вы в Венеции, я могу вас разыскать в любой момент. И могу сделать с вами все, что мне заблагорассудится. Венеция — моя оперативная база, Най. Не ваша, а моя! Помните об этом.

— Постараюсь не забыть.

Я встал и направился к двери. Форстер сказал мне в спину:

— Я вот все думаю, действительно ли вы такой классный агент, как утверждается в вашем досье? Говоря откровенно, мне вы опасным не кажетесь. Обычный человек счел бы вас весьма непрофессиональным. И все же ваши дела на Дальнем Востоке свидетельствуют об обратном… Специалист по партизанской войне. Классный стрелок из всех видов ручного оружия. Опытный диверсант и подрывник. Имеет удостоверение пилота-истребителя. Водил гидропланы, мастер по подводному плаванью… Я что-то пропустил?

— Вы забыли упомянуть мои медали за победы в матчах по лакроссу и джай-алай, — ответил я, проклиная про себя полковника Бейкера и его чрезмерно развитое воображение. Слишком уж много сусального золота положил он на мой образ. В своем стремлении создать образцового суперагента он умудрился выпустить на волю какое-то пугало.

— Фантастические данные! — сказал Форстер. — Однако в них трудновато поверить.

— Иной раз мне и самому это трудновато, — заявил я, отворяя дверь.

— Нет, мне действительно очень хочется проверить вас в деле, — заметил Форстер.

— Возможно, вам такая возможность еще предоставится.

— Буду с нетерпением ждать этого часа, — сказал Форстер. — До свидания, мистер Най.

Я вышел из дома и пересек двор. Таксист по-прежнему полировал кузов своей машины. Он мне дружески кивнул, когда я проходил мимо него. По спине у меня ползали мурашки, но я продолжал идти. Никто в меня так и не выстрелил, и я неожиданно оказался на улице.

Я был цел и невредим. И тут мне вдруг пришло в голову, что хорошо бы сесть на первый же самолет и убраться отсюда восвояси, вернуться в Париж. Работа секретного агента уже не казалась мне столь привлекательной. Я так задумался, что даже не заметил мотоциклиста, притормозившего у тротуара рядом со мной.

Мотоцикл был тот самый, мощный и огромный «Индиэн», да и мотоциклист, одетый в черную кожу, показался мне знакомым.

Глава 6

Большую часть его лица по-прежнему закрывали темные очки, из-под которых видны были тонкие усики и толстая нижняя губа. Сидя верхом на мотоцикле, он представлялся мне великаном, но когда слез на землю, оказалось, что росту в нем не больше пяти с половиной футов, грудь как у цыпленка и округлый животик.

— Спички не найдется? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Зажигалка устроит?

— «Ронсон»?

— Нет, «Зиппо».

Он одобрительно кивнул.

— Рад вас видеть, мистер Най.

— Я тоже, мистер Гуэски. — Болтовня насчет спичек и зажигалок, естественно, включала пароль и ответ. Как видите, пароль был таков, что любой, его услышавший, решил бы, что это случайный разговор двух прохожих. Секретные службы любят такие вот умные штучки.

— Здесь нам разговаривать нельзя, — заявил Гуэски. — Встретимся в Венеции через час.

Я подумал, не сказать ли ему, что я прямо отсюда еду в аэропорт «Марко Поло» и вылетаю назад в Париж. Но, откровенно говоря, мне вдруг стало стыдно. (Человек — единственное существо, чей страх оказаться в смешном положении может превозмочь инстинкт самосохранения.) К тому же со мной ведь ничего особенного пока что не произошло. И я решил подождать и посмотреть, что за план разработал Гуэски. В конце концов, смыться ведь я успею в любой момент, правда?

— Где именно в Венеции? — спросил я.

— Сейчас объясню, — сказал Гуэски. — Пройдете по этой улице, сядете на автобус номер шесть — не в такси, а в автобус! — и поедете по дамбе через лагуну до пьяццале Рома. Там сойдете с автобуса и пойдете пешком до Фондамента делла Кроче, а там сядете на речной трамвай номер один, два, четыре или шесть — не в гондолу, а на речной трамвай! — и он вас довезет до остановки Сан-Сильвестро. Это первая остановка справа после моста Риальто. Вы хорошо знаете Венецию?

— Да.

Гуэски поглядел на меня с сомнением, однако продолжил:

— Вы окажетесь на Фондаменто деи Вино. Вернитесь назад, к мосту Риальто, и на перекрестке Фондаменто с Калле деи Парадизо увидите кафе «Парадизо». Займите столик снаружи, на тротуаре, и ждите меня. Понятно или надо повторить?

— Понятно, я найду это кафе.

Гуэски кивнул, пробормотал «Желаю удачи», и его мотоцикл с ревом умчался прочь. Я же куда спокойнее и тише проследовал к остановке автобуса. Вскоре я уже ехал по дамбе, и Венеция поднималась из волн мне навстречу.

Я не знал, как мне воспринимать Гуэски, и меня это беспокоило. Очень важно было понять, что он за человек. От этого, вполне возможно, зависела моя собственная жизнь.

Первое впечатление было не таким уж неблагоприятным. Гуэски, как мне показалось, любил точность, был осторожен и довольно скучен, однако вполне способен тщательно — даже чересчур тщательно! — разработать план любой операции.

Как выяснилось впоследствии, я очень и очень заблуждался.

Глава 7

Серый и суетливый городок Местре я покинул в тревоге и смятении: в душе царил мрак; меня преследовали видения такси, домов, где была устроена засада, перед глазами плыла паутина трамвайных путей. Лицо у меня посерело от страха; я вздрагивал при виде светофоров; в башке все время крутилась одна и та же навязчивая мелодия — «Арриведерчи, Рома!»; я даже начал напевать ее себе под нос. А потом вдруг все это прекратилось: я наконец добрался до Венеции.

Как только автобус повернул на Понте делла Либерта, у меня даже в волосах прибавилось блеска. Прыщи на физиономии совершенно исчезли, стоило мне пересечь канал Санта-Клара. А когда я наконец достиг пьяццале Рома, то абсолютно преобразился, хотя находился все еще на автовокзале, где жутко воняло бензином и рядами стояли хищные «жуки-Фольксвагены». Я постарался побыстрее уйти оттуда, путая следы и сворачивая в вымощенные каменными плитами переулки. Наконец я добрался до Кампаццо Тре Понти, где целых пять мостов немыслимыми зигзагами пересекают сразу три древних запущенных канала, и тут с меня слетела последняя чешуйка старой кожи, и я вновь обрел возможность дышать полной грудью.

Вот что с человеком делает любовь!

Никто бы не стал задавать мне глупых вопросов, если бы я вдруг объявил о своей огромной, прямо-таки мистической любви к Таити или к Тибету. Но Венеция?! Вы сказали, Венеция?! Этот Диснейленд на Адриатике? Милый мой, да как вы можете выносить толпу сумасшедших торговцев, безвкусную пищу, чудовищные цены, орды туристов? Как вам удалось выдержать кошмарную эксцентричность этого города?

Друзья мои, я прекрасно все это выдерживаю и запросто переношу! Мало того, я все это обожаю! Влюбляются ведь, не слушая голоса рассудка и не принимая во внимание принципы хорошего вкуса; влюбляешься — и все, а уж потом изобретаешь разные оригинальные причины возникшего чувства. Влюбленность — вещь абсолютно фатальная, будь предметом вашей страсти женщина или город. А любые фатальные исходы легко объяснить, проследив их причинную связь с событиями детства.

В детстве, среди зеленых холмов штата Нью-Джерси, я мечтал о каналах — вдалеке от озера Хопатконг и еще дальше от моря. В те дни я, вероятно, был самым выдающимся двенадцатилетним строителем к востоку от Скалистых гор. Мой первый проект имел целью украсить родной город с помощью простого и смелого решения: нужно затопить это проклятое место! Причем, по моим подсчетам, средняя глубина там должна была достигать десяти футов.

…При этом исчезли бы железнодорожная станция, обувной магазин Купера, заправочная станция «Шелл», греческий магазинчик гастрономических товаров и ряд других не менее раздражающих глаз достопримечательностей. Протестантская церковь, стоявшая на откосе, вся ушла бы под воду за исключением шпиля. А уж начальная школа утопла бы вместе со всеми учениками.

…Зато после потопа мы, пережившие его, жили бы вполне счастливо прямо в озере; многими домами можно было бы по-прежнему пользоваться; можно было бы, например, выплывать на лодке из затопленной гостиной прямо на превратившуюся в канал улицу и, подняв паруса, плыть дальше меж рядами деревьев, стволы которых скрывались бы под водой, а кроны стали бы похожи на огромные цветочные клумбы…

Годы спустя, впервые приехав в Венецию, я увидел свои детские мечты воплощенными в жизнь — причем куда лучше, чем я мог себе когда-то представить. Этот город был полон невообразимых чудес. Каменные львы, например, у входов в венецианские дома выглядели куда внушительнее, чем две наши пушки времен гражданской войны. И мне гораздо больше удовольствия доставляли огромные, пропитанные водой дворцы, чем американские дома в неоколониальном стиле; а покосившиеся столбы с обвивавшей их бело-красной полосой — вывески парикмахеров, к которым также причаливали гондолы — значительно выигрывали по сравнению с рядами парковочных счетчиков у нас на автостоянках. И только в Венеции я впервые понял, сколь завораживает это чарующее разнообразие суденышек: пожарные лодки, барки молочников, моторки «Скорой помощи» с сиренами, суда для вывоза мусора и доставки овощей, черные с золотом похоронные барки с печальными бородатыми ангелами на корме…

В этом-то и была вся фатальность моей встречи с Венецией: я увидел воплощение своей детской мечты о превращении мира городских улиц в мир воды. И сейчас, когда я шел по Салиццада ди Сан-Пателеоне, настроение у меня было приподнятое. Меня окружали каналы Венеции, я проталкивался сквозь толпы венецианцев, церкви Венеции смотрели на меня. И мне уже казалось, что Форстер остался где-то далеко в серой суете Местре, а Венеция принадлежит только мне.

Поэтому я плюнул на инструкции Гуэски и направился в кафе «Парадизо» совсем другим путем. Там я занял столик, заказал бокал вина и начал постепенно трезветь. Мои детские мечтания быстро таяли, утекали куда-то, просачиваясь между серыми каменными плитами мостовой. К тому времени, когда Гуэски нашел меня, я уже полностью вернулся к реальности.

Гуэски заказал бокал муската «Слезы Христовы» и выпил за мое здоровье. Потом спросил:

— Что у вас там, черт возьми, произошло в аэропорту? Почему вы позволили им заманить вас в ловушку?

Мне не понравились ни его тон, ни его самонадеянные умозаключения. Агента с моей репутацией нельзя обвинять столь поспешно.

— А с чего вы взяли, что меня куда-то заманили? — холодно осведомился я.

Не имею понятия, что я хотел этим сказать. Но мне явно угрожала опасность потерять доверие Гуэски, а это могло поставить под угрозу всю операцию, и я пошел дальше.

— Я ведь прекрасно знал, кто они такие, — сказал я. — Это же было совершенно очевидно.

— Тогда почему вы позволили им увезти вас силой?

— Да потому что именно этого я и добивался, — ответил я, скривив губы в легкой усмешке.

— Но зачем?!

Действительно, зачем? Я отпил вина и сказал:

— Хотел лично убедиться, на что способен Форстер. А лучший способ для этого — с ним встретиться.

— Как странно! — вскричал Гуэски. — Он же мог не выпустить вас!

— Нет, это полностью противоречило бы его интересам.

— А если бы все-таки не выпустил?

— В таком случае, — сказал я, — я был бы обязан… — Тут я сделал паузу и закурил сигарету, а затем поднял глаза и жестко усмехнулся. — Да-да, был бы обязан тем или иным способом переубедить его.

Мне такоеобъяснение показалось вполне приемлемым. Я ждал, как на него отреагирует Гуэски. Он нахмурился, подумал и… согласно кивнул. А потом с каким-то завистливым уважением сказал:

— Видимо, все истории о вас, мистер Най, соответствуют действительности. Лично я никогда бы не решился встретиться один на один с Форстером.

— О да, это весьма внушительная фигура, — заметил я. — Даже если сведения о нем, в общем, и преувеличены.

Гуэски глядел на меня с раздражением и восхищением одновременно. Потом он улыбнулся, пожал плечами, словно отметая прежние мысли, и похлопал меня по плечу. Думаю, он подозревал, что я блефую; но это был блеф по-крупному, яркий и безоглядный, что явно ему нравилось. Как он признавался мне потом, его раздражала в людях только мелочность. Его привлекали и радовали яркие цвета, быстрое движение, всяческое многообразие и изменчивость. В этом отношении он был настоящим венецианцем. Как и многие другие подданные Светлейшей Республики, он предпочитал стиль содержанию, искусство — жизни, видимость — реальности и форму вещей — их сути. Он одновременно верил и в предначертания судьбы, и в свободу воли. Он смотрел на жизнь, как на своего рода мелодраму эпохи Возрождения, полную внезапных появлений и исчезновений героев, захватывающих дух поединков, нелепых совпадений, переодеваний и двойников, близнецов-подменышей и тайн происхождения; и все эти элементы должны были вертеться вокруг не совсем ясного и вызывающего черную меланхолию понятия о чести. И, конечно же, он был тогда абсолютно прав в отношении меня.

Гуэски заказал для меня номер в «Эксельсиоре», куда мы и направились, допив вино. Сквозь муслиновые занавески на окнах я видел неясные отражения в водах Большого Канала драконов, украшавших носы гондол. Гуэски развалился в шезлонге, полуприкрыв глаза, точно священная храмовая кошка; сигарету он держал по-болгарски — горящим концом в кулак — и выглядел сейчас ужасно старым и мудрым. Он сбросил с себя излишнюю деловитость — наверное, оставил ее в седельной сумке своего мотоцикла. В результате передо мной оказался довольно приятный, хоть и несколько напыщенный представитель местного населения, попавший сюда, похоже, прямиком из шестнадцатого века.

Я спросил, как он планирует вывезти Кариновского из Венеции. Вопрос мой со всей неизбежностью вверг Гуэски в полет дискурсивной философской мысли.

— Бежать из Венеции, — заявил он, — задача серьезная и практически неразрешимая. Если рассматривать ее в реальном смысле, то можно сказать: никто не может бежать из Венеции, ибо город этот — лишь отражение мира, даже хуже — мираж.

— Раз так, значит нам следует бежать от Форстера, — предложил я.

— Боюсь, это не поможет, — печально заметил Гуэски. — Если считать Венецию миром живых, то Форстер — извечный антагонист этого мира, тот, кого мы именуем Смертью. Нет, друг мой, в абсолютном смысле побег отсюда так или иначе невозможен.

— А что, если попробовать бежать в относительном смысле?

— Полагаю, именно так нам и придется поступить. Однако и с этим связаны большие трудности. По самой своей сути этот город против нас. Венеция существованием своим обязана исключительно исскуству иллюзий — а это составная часть черной магии. Венеция — город зеркал и отражений; каналы отражают здания, окна — каналы. Расстояния не ясны, вода и земля как бы проникают друг в друга, сливаются… Венеция, скрывая истину, выставляет напоказ фальшивые личины. В таком городе нельзя ПРЕДВИДЕТЬ развитие событий, как, например, в Генуе или в Милане. Все относительное и условное стремится здесь стать абсолютным и неотвратимым.

— Все это ужасно интересно, — сказал я, — однако не могли бы вы все же попытаться — хотя бы гипотетически, условно — определить, каким образом — в относительном смысле, разумеется, — мы будем отсюда выбираться?

Гуэски вздохнул.

— Сразу видно, вы — человек действия! Мой дорогой агент Икс, вам еще только предстоит узнать всю тщетность погони за славой. Хотя, как я понимаю, вам не терпится пустить в ход ваши широко разрекламированные таланты.

Я покачал головой.

— Я просто хочу вытащить Кариновского отсюда самым простым и безопасным способом.

— Эти условия противоречат друг другу, — заметил Гуэски. — В Венеции то, что просто, редко бывает безопасным, а безопасное зачастую оказывается слишком сложным даже для рассмотрения. Однако у меня есть некоторая надежда. Завтра ночью у нас, видимо, появится возможность бежать. Простая и безопасная. Относительно, конечно.

— Расскажите поподробнее.

— Несколько дней назад у меня умер кузен. Завтра его будут хоронить на общинном кладбище. На Сан-Микеле.

Я кивнул. Сан-Микеле — это маленький квадратный остров к северу от Венеции.

— Мы планируем пышную похоронную церемонию, — продолжал Гуэски. — Я заказал все самое лучшее. Мой кузен из семьи Росси, это их родовое имя, оно записано в Золотой книге Венеции. А умер он в Риме — где учился. Но хоронить его, конечно же, будут в Венеции.

— Хорошо, но какое это имеет отношение к Кариновскому и ко мне? — спросил я.

— Я намереваюсь перевезти вас на похоронной барке на кладбище, а там вы пересядете на рыбачью лодку, которая доставит вас в Сено ди Тессера. А как только вы окажетесь на материке, все сразу станет гораздо проще.

— Стало быть, вы нас туда переправите в гробу?

— Да, я планировал именно это, — сказал Гуэски.

— А это не стеснит вашего кузена?

— Вовсе нет, — отвечал Гуэски. — Он по-прежнему в Риме, очень даже живой, готовится к экзаменам. Я просто, с разрешения его семейства, взял, так сказать, его смерть взаймы.

— Отличный план! — признал я.

Гуэски только отмахнулся.

— Да нет, совсем простенький, но, думаю, как раз нам подойдет. При условии, конечно, что у нас будет шанс им воспользоваться.

— А почему же нет?

— А именно потому, что он чересчур простой и четкий. План такого рода можно полностью осуществить, например, в Турине; в Венеции же подобные построения обычно кончаются ничем.

— Но, по-моему, попробовать все же надо.

— Безусловно, — подтвердил Гуэски, выпрямился и обрел прежнюю деловитость. — Итак, договорились. Завтра вы встретитесь с Кариновским и вместе с ним отправитесь на Картьере Гримани. Там, напротив Казино дельи Спирити, вас будет ждать гондола, на которой вы доберетесь до Сакка делла Мизерикордиа, а там пересядете на похоронную барку. Я вам потом объясню, как добраться до Казино. Вы вооружены?

Полковник Бейкер вообще не поднимал вопрос об оружии, видимо, опасаясь, что я могу нанести больший ущерб себе, нежели противнику. Но этого я сказать Гуэски, естественно, не мог. Я лишь покачал головой, слабо улыбнулся и посмотрел на собственные пустые руки — безжалостные руки агента Икс.

— Я так и думал, — сказал Гуэски. — Было бы глупо тащить оружие через таможню. Поэтому я взял на себя смелость позаботиться об этом.

Он сунул руку во внутренний карман и достал огромный, зловещего вида автоматический пистолет. Нежно похлопал его рукой по стволу и протянул мне. Я взял его довольно неохотно. Надпись на стволе гласила: французское производство, фирма МАБ, калибр 0,22, название «Ле шассер».^[5]

— В вашем досье указано, что вы предпочитаете спортивные пистолеты малого калибра, — сказал Гуэски. — Это лучший из тех, что я мог достать за такой короткий срок. У него длинный ствол, 168 миллиметров, как вы привыкли. Вот только я не смог найти патроны со сверхскоростными пулями — вы ведь такие предпочитаете.

— Это не имеет значения, — сказал я. Полковник Бейкер явно не пожалел усилий, создавая образ агента Икс. Интересно, подумал я, а какую марку виски я предпочитаю и какой тип женщин — блондинок или брюнеток?

— Лично я таким оружием не владею, — сообщил Гуэски, смущенно посмеиваясь. — Обхожусь вот этим. — И он вытащил из-за пояса компактный короткоствольный бескурковый револьвер.

— У него пули повышенного останавливающего действия, что и требуется для таких неважных стрелков, как я, — сказал он. — Точность стрельбы, правда, невысока — но чего и ожидать от ствола длиной всего в два дюйма.

Я кивнул и попробовал засунуть массивный пистолет в карман пиджака. Он там не помещался. В конце концов я заткнул его за пояс, надеясь, что эта дура не выстрелит самопроизвольно и не прострелит мне ногу. Но вот если дело дойдет до перестрелки, тут я окажусь в неприятном положении.

— Где мы встретимся с Кариновским? — спросил я.

— В Палаццо Дукале^[6] Кариновский будет ждать вас на нижней галерее, сразу за подземной темницей, возле склепа.

Я не стал ему говорить, что мы могли бы встретиться и на парадной лестнице дворца, и на Канале д’Оро. Этим я попросту оскорбил бы саркастический гений Гуэски и его мрачноватое чувство юмора. Те, кому предстоит играть главную роль в пышной похоронной процессии, естественно должны встречаться только возле склепа!

Глава 8

На следующий день после обеда я вышел из гостиницы «Эксельсиор» и направился к площади Сан-Марко. Я отдал дань восхищения этой почти гротескной площади, возобновил знакомство с голубями и направился к Палаццо Дукале. Тяжеленный автоматический пистолет я с собой не взял. Перед тем как выйти из гостиницы, я заявил Гуэски, что у «ле шассера» сбита прицельная рамка. Он поверил мне на слово без колебаний, и теперь у меня в кармане лежал его удобный маленький револьвер.

Войдя во дворец, я присоединился к небольшой группе туристов из Гетеборга. Все они были на одно лицо: толстые, медлительные мужчины с фотоаппаратами и их жены в цветастых платьях и прочных туфлях, с милыми чистыми лицами, полностью лишенными косметики. Они с важным видом внимательно рассматривали экспонаты, словно стараясь целиком впитать их эстетическую ценность. Никто не мог обмануть таких людей, всучив им меньше духовной пищи, чем они оплатили. Рядом с ними я чувствовал себя усталым циником, неспособным к решительным действиям, словно эти варвары грубо вторглись в пределы моей древней и совершенно беззащитной родины. Я догадался, что это одна из иллюзий, которыми Венеция так любит вводить в заблуждение своих гостей.

Этот город-хитрюга давал неистощимые возможности для самообмана. Сам похожий на лабиринт, он провоцировал столь же заумное, точно закрученное по спирали мышление. Именно колдовские чары Венеции заставляли Гуэски быть максимально хитрым и коварным, однако эффект от применения этих его качеств был минимальным. Нас изначально ждал бы фатальный исход, если бы Форстеру не были свойственны те же слабости. Но он, как и Гуэски, принимал чрезмерную сложность за глубину. Вечный романтик, в попытке найти сомнительные современные заменители для плаща и кинжала, он избрал этот сказочный город как сцену для развеселого и ужасного карнавала в своей собственной постановке.

Гид вел нас по узким проходам под арками, через полуразрушенные залы, куда-то вниз по каменным винтовым лестницам, по бесконечным высоким галереям со стенами, увешанными картинами, объясняя, что изображено на каждой…

Слабый послеполуденный свет начинал угасать. Ноги у нас гудели от усталости, но мы продолжали углубляться в прошлое Венеции. В одном из переходов я уловил отчетливый запах апельсиновых корок и стоячей воды и понял, что под нами течет Рио де Каноника ди Палаццо и что мы идем к старой тюрьме. Вскоре мы спустились туда по грубо отесанным каменным ступеням. Сильно пахло мокрой, разлагающейся штукатуркой. Мои спутники вдыхали этот аромат с мрачным наслаждением. Гид что-то толковал о Казанове и о Совете Десяти.

В темнице мы стали заглядывать в подземные камеры сквозь зарешеченные окошки. Внутри светились голые электрические лампочки, и можно было различить тяжелые цепи на скобах, вбитых в кирпичные стены. Склеп находился в самом конце коридора, но Кариновского я пока что не заметил и уже начинал нервничать.

Миновав склеп, мы подошли к знаменитой камере пыток Дворца Дожей — здесь только в прошлом году была открыта новая огромная экспозиция. Мы добрались туда по узкой винтовой лестнице через две жуткие двери, утыканные здоровенными железными гвоздями. Это было небольшое помещение с низким, давящим потолком, освещенное единственной электрической лампочкой. Я увидел и опознал дыбу и гарроту. В углу, опустив взор долу, стояла Железная Девственница. По каменным стенам были развешаны разнообразные клещи, щипцы, зажимы и тиски огромных размеров, которые дополняла приличная коллекция оков.

Наш гид подробно рассказал нам о некоторых прелестных методах пытки в эпоху Возрождения и уже подходил к самому выдающемуся разделу своей устной диссертации, когда свет вдруг погас.

Мы оказались в полной и абсолютно непроницаемой темноте. Дамы завизжали, джентльмены стали ругаться, но гид попросил всех, сохраняя спокойствие, последовать за ним обратно в коридор. Я пошел было за остальными, но тут горло мне сжала чья-то мощная рука. Одновременно что-то твердое уткнулось мне в бок, под почки.

— Ни звука! — сказал нападавший. — И не двигаться!

В такие моменты предполагается, что разносторонне подготовленный секретный агент бросит напавшего через плечо, или врежет ему куда надо, или сделает еще что-нибудь этакое, чтобы сбить противника с ног и с толку, обезвредив его, прежде чем он пустит в ход нож. Но это все чистая теория. Я же не видел способа, как применить свои знания на практике. Я еле стоял на ногах, дыхание перехватило, а чужой нож уже на полдюйма вошел мне в бок. При сложившихся обстоятельствах я решил просто попытаться выиграть время.

Туристы уже покинули темницу, слышно было, как они смеялись и обвиняли гида в том, что он все это подстроил, чтобы попугать их. Потом захлопнулась первая дверь; затем, более глухо — вторая. В камере пыток остались только мы.

Вдруг стало очень тихо. Через несколько минут дверь со скрипом отворилась и по комнате протопали чьи-то тяжелые шаги.

— Можешь его отпустить, — послышался чей-то голос.

И тут зажегся свет. Беппо освободил мою шею из зажима и извлек нож из моего бока. Передо мной стоял мой старый приятель Форстер.

— Мистер Най, — сказал он, — я же вам предсказывал, что мы скоро опять встретимся! Хотя, конечно, я вовсе не предполагал, что это случится так скоро и в таком подходящем месте.

У меня не нашлось достаточно остроумного ответа, и я предпочел промолчать.

— Дворец закрывается в пять; последние группы туристов уже выходят. При закрытых дверях в коридоре не слышно ни звука. Гиду и ночному сторожу уже заплатили. Так что, мистер Най, впереди у нас долгая ночь.

— До чего же вы умны, Форстер! — сказал я. — Признаю это без возражений.

— Очень мило с вашей стороны. Не угодно ли вам заодно избавить себя от некоторых неприятных моментов и сразу сообщить, где найти Кариновского?

— Я и сам хотел бы узнать, где он, — пожал я плечами. — Предполагалось, что мы встретимся здесь.

— Но он не пришел. А где было назначено запасное место встречи?

— Мы его вообще не назначали.

— А где живет Кариновский?

— Не знаю.

Форстер покачал своей крупной, красивой головой.

— Так дело не пойдет, мистер Най. Нет, это просто никуда не годится! У вас было вполне достаточно времени, чтобы выяснить, где находится Кариновский. Если он не пришел на встречу с вами сюда, значит, у вас есть запасное место встречи. Где?

Я с грустью покачал головой.

— Я не сторонник мер принуждения, мистер Най, но вы сами виноваты.

Я начал вовсю убеждать его, что действительно ничего не знаю, но он слушать не стал.

— Все вы знаете и все нам скажете! — заявил он. — А раз вы не хотите проявить спортивный дух, мы можем продолжить нашу дискуссию вместе с моим коллегой, доктором Янсеном.

Форстер на минутку отвернулся. Я все думал, что бы ему такое сказать, но тут сзади кто-то шевельнулся, я вспомнил о Беппо, хотел было повернуться к нему лицом, получил страшный удар по голове и потерял сознание.

Глава 9

Очнувшись, я обнаружил, что играю одну из ведущих ролей в допотопном фильме ужасов. Запястья мои были скованы и прикреплены к поясу куском цепи, которая, в свою очередь, крепилась замком к массивной скобе, вбитой в стену. Я мог перемещаться не более чем на несколько футов в обе стороны — цепь была довольно короткой.

Диким образом изогнувшись, я ощупал правый карман пиджака. Револьвера Гуэски там уже не было. Я, в общем, так и предполагал, но все же расстроился.

Потом я осмотрел наручники — вполне современные и весьма прочные. А на такой цепи можно было бы тащить на буксире приличную баржу. Замок был крепкий и новенький, а скоба сидела в стене очень плотно.

— Ну как? Довольны ли вы нашими приготовлениями? — осведомился кто-то невидимый. Голос был низкий, сочный, но звучал зловеще. Так. Акт второй. Появляется сумасшедший ученый.

Я оглянулся по сторонам, но никого так и не обнаружил. Потом догадался посмотреть вниз.

— Меня зовут доктор Янсен, — сообщил тот же голос.

Доктор Янсен оказался карликом, фута в два с половиной ростом, с огромной головой прекрасной формы. За толстыми стеклами массивных очков прятались голубые глазки навыкате. На докторе был темный деловой костюм, а поверх него — резиновый фартук. Да, еще у него была борода! В общем, выглядел он как уменьшенная копия Пола Муни в роли Пастера.

Еще один человек сидел в тени возле самой стены, и лица его почти не было видно. Я сперва решил, что это Форстер, пришел поразвлечься. Но это оказался всего лишь Беппо.

— Я слышал вашу беседу с мистером Форстером, — заявил Янсен, — и у меня сложилось впечатление, что вы человек интеллигентный. Во всяком случае, я на это надеюсь. Видите ли, эффективность техники принуждения, так сказать, ее чистая эффективность, измеренная в затраченном времени и усилиях, напрямую зависит от интеллигентности субъекта.

Никогда не слышал ничего подобного. И поэтому никак не отреагировал. Доктор Янсен, впрочем, явно привык слушать собственные монологи.

— Интеллигентность, конечно, — только один из многих факторов, — продолжал он. — Не менее важна способность пациента переносить боль. А это, в свою очередь, зависит от воображения. А вы, между прочим, знаете, почему эти два качества имеют первостепенное значение?

— Нет, не знаю, — ответил я.

— Потому что человека нужно не просто пытать, а сделать так, чтобы он истязал сам себя. — Доктор Янсен улыбнулся, обнажив мелкие, ровные белые зубки. Я дал себе обещание, что в один прекрасный день поупражняюсь на нем в практическом применении самых болезненных зубоврачебных технологий.

— Без этого феномена, — продолжал Янсен, — истинное искусство принуждения было бы невозможно. Резкая боль, бездумное сопротивление и потеря сознания — вот каков был бы цикл, лишенный истинной интеллигентности и гибкости восприятия.

Я твердил про себя: все это блеф; разумеется, никто не станет пытать, да и вообще со мной вряд ли случится что-нибудь страшное… Но убедить себя оказалось трудно. Этот улыбающийся карлик с пухлыми белыми ручками уже начинал действовать мне на нервы.

— Вы, возможно, удивляетесь, — продолжал Янсен, — зачем я все это вам рассказываю. — Он чуть улыбнулся и погладил бороду. — А все для того, чтобы создать обратную связь, подогреть вашу внушаемость. Вы должны ожидать уготованной вам участи, думать над этим. Ваша интеллигентность и ваше воображение должны выпустить на свободу самого жуткого палача — того, который находится в вашей собственной душе.

Я кивнул, стараясь не особенно к нему прислушиваться. Я все пытался найти способ сбежать отсюда и спасти собственную шкуру. Я бы даже согласился на часть собственной шкуры. Может быть, дать Форстеру адрес Кариновского — любой адрес? Это позволит мне выиграть немного времени. Но может и существенно ухудшить мое положение.

— Мой метод, — вещал доктор Янсен, — основан на полной открытости. Я объясняю вам свою теорию и стараюсь ответить на ваши вопросы. Но, конечно же, мне никогда не суметь ответить на ВСЕ ваши вопросы.

— Это почему же?

— А потому, что они неизбежно будут сводиться к одной и той же неразрешимой проблеме. На самом деле, мистер Най, вам нужен ответ на единственный чисто метафизический вопрос: откуда берется боль? А поскольку я не в состоянии ответить на этот вопрос, то он, в соответствии с законами обратной связи, будет способствовать возникновению беспокойства, чувства опасности, а стало быть — усиливать боль.

Он все это время внимательно следил за выражением моего лица, видимо, пытаясь уяснить, какова моя реакция. (Расширение зрачков, нервный тик, сухие губы, дрожь и все такое прочее.)

— Желаете что-нибудь сообщить касательно мистера Кариновского? — спросил он.

— Я не знаю, где он находится.

— Очень хорошо, — сказал Янсен. — Тогда начнем. — И он не спеша достал из кармана пару резиновых перчаток и натянул их на руки. Потом повернулся, задумчиво посмотрел на инструменты, висевшие на стене, и наконец выбрал какие-то щипцы или клещи футов пяти длиной. Черные, ржавые, грубо сделанные и страшно тяжелые. Казалось, они приспособлены исключительно для того, чтобы выдирать ноги у быков. Янсен взялся за их ручки и для пробы открыл и закрыл их. Клещи негромко скрипнули и сомкнулись с жутким щелчком.

Он медленно приблизился ко мне, выставив это чудовищное орудие пытки перед собой. Я прижался к стене, все еще не веря в реальность происходящего. Янсен раскрыл клещи; они походили на уродливую квадратную пасть нападающей гигантской черепахи. Пасть эта раскрывалась все шире, неумолимо приближаясь к моему лицу; осталось три дюйма, потом два… Я попытался уклониться, вжимая голову в стену, словно надеясь пробиться сквозь нее. Потом от полной безнадежности хотел уже заорать, но горло перехватило от ужаса. К сожалению, я даже в обморок упасть не мог.

И тут я услышал, что кто-то барабанит кулаками в дверь и кричит: «Я поймал его! Поймал Кариновского! Беппо, скорей, помоги!»

Беппо вскочил на ноги, бросился к двери, распахнул ее, шагнул пару раз в коридор, вдруг охнул и ввалился обратно в камеру со странным изумлением на лице. Я не сразу заметил, что из груди у него торчит нож, всаженный туда целиком, по самую пластиковую рукоятку.

Из-за двери донеслись звуки перестрелки. Мой неведомый спаситель был явно все еще занят.

Беппо попытался вытащить нож из раны, но ему это удалось лишь наполовину, после чего он рухнул замертво, чуть не сбив коротышку Янсена с ног.

Янсен отскочил назад, пытаясь избежать столкновения и не выпуская клещи из рук. Но все же он слегка утратил бдительность, и мне удалось выхватить у него проклятую железяку. Я что было сил потянул клещи к себе, и он, потеряв равновесие, выпустил их из рук. Я тут же врезал ему железом по ногам, и он упал. Подавшись вперед, я ухватил его за фартук. Он завизжал и стал вырываться. Фартук лопнул, и Янсен попытался отползти в сторону, чтоб я его не достал.

Я ловко перехватил клещи, развел рукоятки пошире и сделал выпад. Зубья, похожие на разинутую пасть черепахи, с лязгом сомкнулись на левом бицепсе Янсена, и я свел рукоятки вместе.

Янсен со свистом выдохнул, даже не успев закричать, и задергался, точно попавшийся на блесну лосось. Я нажал посильнее. Личико доктора стало изжелта-серым, глаза закатились. По подбородку обильно текла слюна.

— Давай ключ! — заорал я. — Ключ от наручников! Быстро! Или я сейчас фарш из твоей руки сделаю!

Звучало, пожалуй, чересчур мелодраматично, но я тоже решил использовать психологический подход.

Янсен вытащил из нагрудного кармана ключ и протянул мне. Я хотел было взять его, но тут вспомнил, что нас разделяет несколько футов — длина клещей. Я подтащил Янсена поближе к себе, бросил клещи и схватил его за горло.

— Отопри замки, — велел я ему.

Он открыл наручники и снял с меня цепь. Освободившись, я как следует врезал доктору Янсену цепью в ухо, он тяжело рухнул на пол и больше не шевелился.

Я перешагнул через Беппо и поднялся по лестнице в коридор. Там было темно и я никого и ничего не увидел. Мне показалось, что я слышу слева чьи-то шаги — я повернул вправо и побежал…

Глава 10

Я бежал по бесконечным мраморным коридорам; стук моих каблуков эхом отражался от потолка. Мимо пролетали ряды узких средневековых окон — каждое из них было закрыто современными железными ставнями. Конца этим окнам не было, и я уже начал думать, что бегаю кругами. В боку закололо, ногу свело, но я все бежал и бежал, пока не наткнулся на деревянную дверь, оказавшуюся незапертой, и не выскочил прямо в пахнувший солью туман, на скользкие плиты мостовой. Я был на свободе.

Узкая боковая улочка тянулась параллельно каналу со стоячей водой. Слева в темноту уходил еще более узкий переулок, а справа и чуть впереди виднелись яркие уличные фонари. Я никак не мог понять, где нахожусь. Хотя, вероятно, вряд ли дальше, чем в нескольких кварталах от Сан-Марко и Рива дельи Скьявони. Но все равно — я не знал, как туда выйти.

Венеция — очень маленький город, но это только в том случае, если вам не нужно куда-либо попасть побыстрее. Если же вы спешите, ее запутанные грязные улочки, каналы и мосты начинают кружить вокруг вас, цепляться к вам, как приставучий старый нищий. Город проявляет свой дурной нрав. Все эти дурацкие маленькие площади, пьяццетты, величиной не больше почтовой марки, от каждой из которых непременно расходится по пять-шесть улочек шириной не более шага, мелькают, точно в калейдоскопе, вместе с бесконечными калле, салиццадами, рио, фондаменте, моло, пересекающими друг друга, то сходящимися, то расходящимися, точно придворные кавалеры и дамы в грандиозном менуэте, всегда готовые замереть в бессмысленной, но изысканной позе. Венеция — типичный провинциальный город, который притворяется столицей; фантастический, неправдоподобный памятник, который всеми правдами и неправдами тщится доказать, что он самый настоящий город и всем абсолютно необходим… Приезжайте в Венецию, знакомьтесь с ее достопримечательностями, тратьте деньги, занимайтесь любовью — этим и нужно там заниматься, — но не пытайтесь в Венеции спрятаться, спасти свою жизнь! Этот эксцентричный старый город терпеть не может практичности.

Я прошел по маленькому горбатому мостику и оказался в небольшом дворике, залитом бетоном. Со всех сторон высились мрачные стены зданий, задними фасадами обращенных ко мне. За этими стенами, украшенными лепниной, слышались звуки работающих телевизоров. Стоило мне остановиться, как я услышал, что рядом остановился еще кто-то.

Я быстро двинулся к проходу между домами. За спиной послышался резкий хлопок, и что-то ударило в стену. На меня посыпалась кирпичная пыль. Так. Кто-то стрелял в меня из пистолета с глушителем и попал в стену, хотя и совсем рядом с моей головой.

Я бросился по мосту через канал, миновал несколько переулков и выскочил на широкую площадь, над которой высилась церковь. Мне показалось, я узнал каменного монстра с глазами навыкате, украшавшего ее башню. Да, это была Санта-Мария Формоза. Я выбрал неправильное направление и оказался в совершенно незнакомом квартале. Сзади опять кто-то догонял меня.

Миновав площадь с церковью, я снова нырнул в паутину переулков. Колотье в боку прошло — видно, от страха. Я бежал вперед, как хорошо кормленный жеребец, и стук шагов преследователя постепенно затих вдали. Агенту Икс еще раз удалось уйти.

Впрочем, радоваться было явно рановато. В конце переулка я уперся в каменную стену, преодолеть которую было невозможно. Слева тоже была стена. Я чуть не завыл от отчаяния. Венеция, конечно же, приготовила мне очередной маленький сюрприз!

Справа над переулком, футах в десяти-двенадцати от мостовой, я заметил балкон с ажурными железными перилами. Я отошел назад, разбежался, взлетел над тротуаром, точно на соревнованиях по бегу с барьерами, ухватился за край перил и подтянулся. Перила тяжко заскрипели. Мне удалось перебросить через них одну ногу, и как раз в этот момент, находясь в чрезвычайно неудобном положении, я обнаружил, что некто, стоящий на балконе, пытается пырнуть меня в лицо ножом.

— Не надо! — попросил я.

— Убирайтесь прочь с моего балкона! — раздался в ответ женский голос. Я успел заметить черные волосы и развевающийся махровый халат; потом мне стало не до того — пытаясь уклониться от ее ножа, я чуть не свалился на мостовую.

— А ну вон отсюда! — кричала женщина.

— Хорошо-хорошо, — с горечью сказал я. — Пусть меня убьют, если вам так уж этого хочется! Не кричите, сейчас я слезу с вашего проклятого балкона.

Она перестала тыкать в меня ножом.

— О чем это вы?

— У меня неприятности, — кратко пояснил я. Девица была явно американка, лет двадцати пяти, довольно симпатичная. С ножом она, правда, обращаться не умела.

— Я вам не верю! — заявила она.

— Ну еще бы! — сказал я. — Вы, наверно, думаете, что это у меня вечерняя разминка?

Она не обратила внимания на мою несколько истерическую шутливость и заинтересованно спросила:

— А какие у вас неприятности?

— Серьезные. За мной кто-то гонится.

— Зачем?

— В данный момент я не могу вам этого объяснить.

Она задумчиво смотрела на меня. Очень даже симпатичная девочка. А без ножа была бы просто блеск. Наконец, она, видно, пришла все-таки к выводу, что я не убийца, не насильник и даже не грабитель. Я, конечно, мог оказаться и кем-нибудь похуже, но с такими-то девица, выросшая в Форест-Хиллз, штат Луизиана, справиться вполне сумела бы.

— Ну, я не знаю… — протянула она. — Все это как-то чересчур необычно…

— Да решайте вы наконец что-нибудь! — рассердился я. — Не могу же я тут всю ночь висеть!

Она нахмурилась, оттопырив нижнюю губу. Черт побери! Я оглянулся и уже приготовился спрыгнуть обратно на улицу, как она все же смилостивилась:

— Ладно, черт с вами. Залезайте.

Я перебрался через перила и вошел в комнату. Она последовала за мной, на ходу пытаясь запахнуть халатик поплотнее и по-прежнему держа нож наготове. Я добрался до ближайшего кресла и плюхнулся в него. Через некоторое время она тоже села на кушетку, поджав под себя ноги.

Из кресла мне была видна большая часть улицы. Но в поле зрения никто не появлялся. Может быть, я и впрямь оторвался от преследователей, а может, они по-прежнему ждали меня внизу. Я закурил сигарету и попытался решить, что делать дальше. Меня снова стали мучить сомнения относительно собственной пригодности к работе в секретной службе. Как-то так выходило, что я не получал от нее никакого удовольствия. И мне опять показалось, что зря я не бросил все это и не вышел из игры. Убраться бы сейчас в Париж…

— Ну? — не выдержала девица.

— Что — ну?

— Не хотите объяснить свое появление на моем балконе?

— Не могу, — ответил я честно. — Не имею права. — И только тут сообразил, что это действительно так. А даже если и не так — все равно мои слова, похоже, произвели на нее должное впечатление, и я был избавлен от необходимости давать утомительные и скучные объяснения.

Мы обменялись основными биографическими данными. Мэйвис Сомерс училась в Хантеровском университете. Я — в Нью-Йоркском. Она жила в однокомнатной квартирке на Шестьдесят первой Восточной, недалеко от Третьей авеню; я же обитал в Уэст-Вилидж. В конце февраля 1961 г. мы оба отдыхали в Майами. Школу она окончила в Саммите, штат Нью-Джерси; я же — в соседнем Саут-Орандже.

Мы немного поболтали, потом Мэйвис приготовила растворимый кофе, и мы поболтали еще; переменили множество тем, никак одна с другой не связанных, и из всего этого в итоге возникла некая невидимая сеть взаимного согласия и понимания. Но я не стал сразу после этого заключать ее в объятия и, как всегда, сталкиваться сперва с сопротивлением, переходящим в покорность, когда руки женщины все крепче обвиваются вокруг твоей шеи, а гордые груди льнут к твоей груди. Черт, тогда мне и мысли такой в голову не приходило! Я был, правда, почти уверен, что именно так все это и произойдет — но не сейчас, а в следующий раз… или через раз. (Американцы запросто могут сразу переспать с той, что им нравится, но в целом склонны немного повременить и не затаскивать ее в постель, даже если страстно в эту женщину влюблены.)

Так и прошла эта ночь; потом за окном, в угольной еще черноте начали петь ранние пташки; чуть позднее на крыши домов упал первый отблеск зари. Солнце, осветив наконец улицу, не выявило там ничего зловещего, и я воспользовался телефоном Мэйвис и попытался дозвониться до квартиры Гуэски. К моему удивлению, он мне ответил.

Гуэски уже знал, что его план провален. Узнал он это через полчаса после того, как мы с ним расстались. Он тут же помчался к Палаццо Дукале, чтобы отменить операцию. Кариновского он перехватил вовремя; но я к тому времени уже сидел в камере пыток.

Тогда они с Кариновским решили напасть на противника, чтобы отбить меня. Все было в лучшем духе коммандос: Гуэски заколол Беппо, пока Кариновский прикрывал его со стороны коридора. Потом, правда, им пришлось временно отступить, и мне была предоставлена возможность самому позаботиться о докторе Янсене. А они в это время пробивались к выходу из Палаццо. Результат: огнестрельное ранение в бедро у Гуэски и ножевая рана в руку у Кариновского.

— Все сложилось крайне неудачно, — сказал Гуэски. — Особенно для Кариновского. В таких делах всегда вступают в действие некие загадочные и неотвратимые силы: события начинают развиваться сами по себе и сами себе задают темп. Эффективность действий охотника возрастает пропорционально росту отчаяния дичи. Кариновского необходимо вывезти отсюда сегодня же ночью.

Я не разделял идей Гуэски. Я прекрасно понимал, что Венеция слишком мала для подобной игры в прятки и что у Форстера в распоряжении слишком много людей. Однако, даже если не принимать это в расчет, мы все равно слишком поспешно все делали и совершили немало ошибок. Поспешность до добра никогда не доводит. Если события будут развиваться так и далее, полученная сегодня в плечо пуля завтра вполне может угодить в голову.

— Может быть, лучше день-другой переждать? — предложил я.

— Абсолютно невозможно, — отвечал Гуэски. — Помимо всего прочего, сегодня ночью будет последний высокий прилив.

Это звучало так, словно имело особо важное значение. Мне лично так не казалось.

— И что из того? — спросил я.

— А то, что мы должны вытащить Кариновского отсюда нынче же ночью — весь мой план построен на высоком приливе.

— Это я понял. Но почему вам так важен этот прилив?

— Сейчас нет времени объяснять, — сказал Гуэски. — Кариновский расскажет вам все подробно. Вы с ним встретитесь в доме номер 32 по Виале ди Сан-Ладзаро, это возле пьяцетта деи Леончини. Знаете, где это?

— Найду. Но хотелось бы понять…

— Сейчас нет времени. Вы должны быть там сегодня в 20.30 вечера. Не раньше, но и не позже.

— А если за мной будет слежка?

— Я учел такую возможность, — ответил Гуэски.

— Приятно слышать. И что же мне предписано делать в таком случае?

— Во-первых, вы должны действовать с особой осторожностью. Я подчеркиваю это. У Форстера поставлена на кон его репутация; возможно, даже его личная безопасность — если принять во внимание, на что способны его хозяева. Я настоятельно рекомендую вам избегать пустынных мест. Форстер, вероятно, не решится на такое безрассудство, чтобы убить вас у всех на глазах, хотя и такой возможностью тоже не следует пренебрегать. А во-вторых, разумеется при учете всего вышесказанного, конкретные действия я могу оставить на ваше усмотрение.

— Спасибо, дорогой мой наставник! А где же вы сами-то будете находиться, пока я буду предпринимать эти «конкретные действия»?

— Я буду вас ждать на материке, недалеко от Мадзорбо. Кариновский знает, где это. Я сперва планировал сопровождать вас в течение всего побега, но полученная мною рана может нам помешать.

Я устыдился своего вопроса. И поспешно спросил снова:

— А как рука Кариновского?

— Довольно скверно. Сильные боли. Но у него достаточно сил и уверенности в себе. А кроме того, он очень верит в вас, мистер Най. Я надеюсь, вы его вытащите отсюда.

— Я тоже надеюсь, — буркнул я.

— Извините, но мне пора заняться собственными приготовлениями к отъезду, — сказал Гуэски. — Желаю удачи!

Он повесил трубку. Я тоже. И тут только вспомнил, что забыл сказать ему, что выхожу из игры. Вполне в моем духе. Хотя теперь уже я так или иначе не мог сбежать и бросить этих ребят. На подобную трусость у меня бы просто не хватило мужества, как это ни парадоксально.

— Господи помилуй, вы, кажется, действительно, попали в передрягу, — сказала Мэйвис. Я с мрачным видом кивнул. — А выбраться-то из нее можно?

— Да, конечно. Все это через пару дней так или иначе кончится, — заверил я ее. Собственно, так оно и должно было случиться — вне зависимости от конечного результата.

Мы договорились встретиться в Париже через неделю. Она поцеловала меня, сообщила, что я полный кретин, и заставила пообещать, что я буду осторожен. Я тоже поцеловал ее… Ну и так далее. Агент Икс опять почти дозрел до того, чтобы бросить свою новую службу, и причем немедленно. Но тут Мэйвис, выглянув в окно, заметила какого-то типа, болтавшегося возле дома, и я узнал Карло. Итак, настало время опять бежать, как Жан Вальжан по крышам Парижа.

Глава 11

Мне удалось уйти через подходящий темный переулок, без труда обманув Карло. Было позднее утро, и времени у меня пока хватало. Я взял гондолу до моста Риальто, потом выпил кофе возле Центрального телеграфа. Немного побродил по улочкам и купил билет на дневной спектакль в театр Фениче. Большую часть «Аиды» я проспал, а в половине пятого пошел чего-нибудь выпить. К пяти все вокруг было по-прежнему спокойно. И я почувствовал значительный прилив сил. Настроение тоже было приподнятое, и вследствие этого во мне проснулся волчий аппетит — впервые за последние два дня. Я отправился в ресторан «Леонарди», где уничтожил огромную порцию спагетти, суп и креветки по-венециански. В четверть седьмого я, расплатившись по счету, собрался уходить.

И тут заметил, что за столиком возле двери сидит человек. И улыбается мне. Я автоматически улыбнулся в ответ и только тут понял, что это не кто иной, как сам Форстер. Он, видно, тоже только что пообедал. Настроение у меня сразу испортилось. Он подошел ко мне и спросил:

— Мистер Най, не могли бы мы с вами немного побеседовать?

— Что вам угодно? — спросил я, стараясь сохранить между нами солидную дистанцию.

— Да бросьте вы, — сказал Форстер. — Я вас не съем. Или вы боитесь, что я вас расстреляю из пулемета прямо здесь, в ресторане?

— Пистолет с глушителем будет уместнее, — заметил я.

— Нет, только не здесь, — заверил меня он. — Только не у Леонарди. — И он широко улыбнулся, явно рассчитывая произвести впечатление своими изысканными прихотями. — В этом ресторане подают лучшие в Венеции скампи, поэтому все секретные службы договорились считать его нейтральной территорией, своего рода убежищем. К нам не присоединились лишь албанцы, но их в расчет принимать не стоит. Да сюда этих албанцев никто и не пустит.

— Приятно узнать некоторые местные традиции, — сказал я и снова сел.

— Мы стараемся сохранять внешние приличия. Бокал вина?

— Нет, спасибо.

— Вы очень осторожны.

— О чем вы хотели со мной говорить?

— О вашем отъезде.

— А разве я куда-то уезжаю?

Форстер достал из кармана длинный конверт и положил его на стол.

— Здесь пять тысяч американских долларов, — сообщил он. — А также билет на самолет «Алиталии» до Парижа, рейс 307. Место для вас забронировано, самолет вылетает примерно через час.

— Весьма предусмотрительно, — заметил я, не прикасаясь к конверту.

— Мне доставляет удовольствие оказывать людям услуги, — сказал Форстер. — Характер у меня такой. Кроме того, от вас тоже потребуется кое-какая ответная услуга: вы сообщите, где найти Кариновского. Чем избавите нас от необходимости убивать вас.

— Пять тысяч не слишком большая плата за все это, — заметил я.

— А по-моему, более чем щедрая. Ваш отъезд большего и не стоит.

— В таком случае, думаю, мне лучше остаться, если вам это так уж безразлично.

Форстер нахмурился.

— Нет, к сожалению, не настолько, — сказал он. — И все-таки лучше всего для вас передать нам необходимую информацию и уехать отсюда. Но даже если вы и не уедете, особых затруднений у нас это не вызовет. Ваша роль в данном деле теперь сведена к минимуму, мистер Най.

— Минимум стоимостью в пять тысяч долларов? — заметил я.

— Ну, мистер Най, вы же понимаете, эти деньги — всего лишь любезность! Мы просто решили подсластить вам пилюлю. Мы ведь с вами профессионалы, нам следует воспринимать такие вещи спокойно, понимая, что война состоит из множества сражений. И умный солдат всегда отступит, если обстоятельства складываются не в его пользу. Профессионалы придерживаются логики, не поддаваясь эмоциям, и, кроме всего прочего, умеют смотреть фактам в лицо.

— Каким же именно фактам?

Форстер сделал глоток вина.

— Ваше положение с самого начала было безнадежным — мы знали, кто вы такой, на кого работаете, какова ваша цель. Заметьте, в течение суток мы дважды задерживали вас, причем без каких-либо затруднений. Мы знаем, что вы по-прежнему намереваетесь вывезти Кариновского из Венеции и что нынче ночью хотите предпринять такую попытку. Однако, смею вас заверить, у вас нет никаких шансов на успех.

— Боже, как мрачно! — сказал я.

— А будет еще мрачнее.

— Продолжайте.

Форстер наклонился ко мне; взгляд его был честным и открытым.

— Най, мы могли вас убить в любой момент, начиная с той минуты, когда вы появились в Венеции. Тот факт, что мы этого не сделали, проистекает исключительно из разногласий между разными департаментами. Служба безопасности не пришла к единому мнению с контрразведкой. С точки зрения службы безопасности, вас следовало вывести из игры сразу после раскрытия. А по мнению контрразведки, вас нужно было оставить на свободе, чтобы вы сами вывели нас на Кариновского. И поначалу мнение контрразведки возобладало.

— А теперь?

— А теперь настало время это дело закрыть. Нам пора переключаться на другие вопросы. Мы не можем до бесконечности таскаться за вами по Венеции. Нам положительно необходимо выяснить, где Кариновский. Имы его найдем, сообщите вы нам о его местонахождении или нет. Ваш отказ лишь незначительно осложнит нашу задачу. И в конечном итоге обернется лишними затруднениями и неприятностями для вас же. А ответ мы от вас все равно получим. Но в таком случае единственной наградой за ваше упрямство будет смерть. Что скажете?

Форстер снова взял конверт со стола и протянул мне. Мне было жутко не по себе: он ведь действительно хотел, чтобы я взял конверт. Даже я понимал, что мой отказ — шаг безусловно наивный и самоубийственный. Однако я встал и молча покачал головой.

— Ну что ж, очень хорошо, мистер Най, — сказал Форстер. — Раз вы не хотите покончить дело миром, нам придется применить некоторые малоприятные способы для решения этой проблемы. Так сказать, не слишком цивилизованные. И весьма скоро вам снова будет задан вопрос о местонахождении Кариновского, но уже в значительно более жесткой форме.

Говорить было больше не о чем. Когда я вышел из ресторана, солнце уже садилось.

Глава 12

Да, подумал я, положение не из легких. Но почему-то трудно было в это поверить до конца. На старых домах лежал теплый отсвет заходящего солнца. Каналы так и сверкали, поблескивая синим и коричневым. Тысячи людей шли по узким улицам. Небритый хмырь попытался всучить мне игрушечную гондолу, а мимо проплывали настоящие гондольеры. В воздухе стоял запах жареного кофе. Солнце, толпы людей, узкие улочки, сверкающая вода — от всего веяло опасным для меня миром и покоем.

Я немного прошел вперед и возле театра Малибан сел на речной трамвайчик, переполненный, как нью-йоркская подземка в час пик перед Рождеством. Мне удалось пробраться в центр трамвайчика и ухватиться за поручень.

Рядом со мной за тот же поручень уцепился приземистый рабочий с квадратным туловищем. Спереди, почти падая на меня, стояла привлекательная блондинка в зеленом свитере с огромным этюдником. Все жутко толкались, глядя бессмысленными глазами поверх голов соседей.

Справа на меня навалился какой-то турист с красной от загара физиономией, в толстом твидовом спортивном пиджаке со множеством карманов и пуговиц. На шее у него висела тяжелая кинокамера, а в руках он сжимал потрепанный портфель свиной кожи. Рядом с ним, не в силах дотянуться до поручня, маялся маленький небритый человечек в черном костюме, со следами губной помады в углу рта. Около него пристроился высокий юнец, весь в веснушках и с огромным кадыком. Он все пытался пробиться сквозь толпу к юной блондинке. Но путь ему плотно загораживала могучая старуха в плаще.

Речной трамвай миновал Кампо ди Марс и повернул в Большой Канал. Толпа качнулась в сторону. Грудь блондинки на мгновение прижалась к моему пиджаку. Испачканный губной помадой человечек чуть не потерял равновесие. Рабочий же стоял как утес. Юнец с огромным кадыком попытался нырнуть в щель рядом со старухой, но ему помешал ее огромный зонт. Блондинка отстранилась от меня, а турист с красной физиономией переступил с ноги на ногу, стараясь утвердиться на занятом плацдарме.

И тут я почувствовал острую боль в левом боку.

И кто-то спросил меня шепотом на ухо:

— Где он прячется?

Это оказался турист; его красная рожа находилась всего в нескольких дюймах от моего плеча, а портфель был прижат к моему боку.

— Мне велел спросить вас об этом мистер Форстер, — добавил он.

— Не понимаю, о чем вы, — сказал я в ответ. Что-то острое снова вонзилось мне в бок. Трамвайчик снова повернул, и толпу еще раз сильно качнуло. Я успел опустить глаза и заметил, что в пиджаке у меня дыра, а по брюкам расползается кровавое пятно.

— Вы только скажите, где он находится, и все, — продолжал убеждать меня краснорожий турист. И снова что-то вонзилось мне в бок чуть ниже ребер.

Трамвай опять сделал поворот, и я обратил внимание на портфель этого «туриста». В складке свиной кожи в его нижнем углу все еще поблескивала капля крови. Я тупо уставился на нее. Кожаная складка подмигнула мне, и из нее сверкнула сталь — узкий клинок был спрятан в портфеле, наружу торчал лишь его кончик.

— Это пружинный нож, — пояснил краснорожий. — Длину лезвия можно регулировать. Я сейчас его выпустил примерно на дюйм.

— Вы с ума сошли! — возмутился я.

— Скажите, где он, — упорствовал краснорожий. — Скажите, или я вам весь бок изрежу!

Я оглянулся вокруг. Никто в толпе ничего не замечал. Блондинка пыталась вытащить свою левую грудь из кармана моего пиджака. Могучая старуха по-прежнему перекрывала путь кадыкастому юнцу. Испачканный губной помадой человечек изучал расписание самолетов. Рабочий упорно сохранял хладнокровие и оставался недвижим. А краснорожий действительно продолжал превращать мой бок в фарш.

— Я сейчас закричу, — предупредил я.

— Сколько угодно.

Я успел увидеть, как он нажал на ручку портфеля, и отшатнулся как раз в тот момент, когда узкое лезвие выскочило из складки в углу портфеля; при этом я натолкнулся на блондинку. Она тоже отшатнулась и посмотрела на меня с отвращением. Но маневр этот ничем мне не помог: краснорожий просто передвинулся вслед за мной на освободившееся пространство и опять пристроил свой портфель к моему боку. Но тут судно вильнуло, и он потерял равновесие. В бок он мне не попал, зато пропорол мой брючный ремень.

— Говорите же! — настаивал он.

Я еще раз попытался отодвинуться от него, но толпа была неколебима, как стена. Что же мне теперь? Так и стоять, пока этот тип кромсает мое тело? В Венеции, на борту речного трамвайчика, в самой гуще толпы?! Я чувствовал, что бок мой весь набух кровью. А этот тип все наваливался на меня, потея от напряжения. Вот он в очередной раз напрягся, готовясь пырнуть меня своим ножом, толпа по-прежнему ничего не замечала. Все глядели вдаль поверх голов друг друга или наблюдали за маневрами кадыкастого юнца, которому наконец удалось обойти старуху с ее зонтом.

Портфель придвинулся ко мне, и я отпрянул назад, но острие успело слегка задеть мои ребра. Кое-кто из пассажиров удивленно посмотрел на меня и тут же отвернулся, снова обратив все свое внимание на юнца.

И тут мною внезапно овладела жуткая и совершенно оправданная ярость. Я просунул руку вниз, нащупал в складках одежды ремень этого «туриста» и чуть нагнулся, крепко ухватив его прямо за «интересное место».

Он заорал. Все дружно обернулись в его сторону. Я тоже обернулся, «недоуменно» хмурясь. «Турист» обеими руками держался за промежность.

— Что с вами? — спросил я.

Всеобщее замешательство способствовало тому, что юнец наконец достиг предмета своих вожделений и встал рядом с блондинкой. Однако теперь он вроде бы уже и не знал, что делать дальше.

Краснорожий опять заорал. Он прямо-таки задыхался от боли.

— По-моему, у него какой-то припадок, — предположил я вслух.

— Расстегните ему воротник, — посоветовала старуха.

Я потянулся к его шее. Он судорожно хватанул ртом воздух и вместе с портфелем метнулся вбок, при этом задев ножом рабочего. Тот подскочил и, недолго думая, врезал «туристу» в морду тяжеленным, бурым от грязи кулачищем. Пока они выясняли отношения, я что было сил наступил краснорожему на ногу.

Кадыкастый юнец, вновь обретя способность мыслить и пользуясь ситуацией, сообщил наконец блондинке: «Ну и дела!» Она притворилась, будто не слышит. Рабочий пытался извиниться перед краснорожим. Тот был бледен и весь дрожал. На ближайшее время он был, видимо, полностью выведен из строя.

Трамвайчик причалил, и я тут же рванул к выходу, спрыгнул на пирс и, не оглядываясь, пошел прочь.

Глава 13

Левую ногу мою начинало сводить, в ботинке хлюпала кровь. Солнце только что зашло, но улицы еще были полны золотистым светом, делавшим густую толпу странно привлекательной. Венеция продолжала играть в свои любимые игры, подменяя реальность иллюзиями, а я был достаточно легкомысленно настроен, чтобы наслаждаться ими.

Вдруг я поскользнулся на мокрой мостовой — левая нога подвернулась, и я чуть было не упал, но чья-то рука подхватила меня и помогла вновь обрести равновесие.

Мужчина, подхвативший меня, был высокого роста и мощного сложения. Лицо его казалось дружелюбным и одновременно жестоким. На нем был легкий тропический костюм, сидевший как перчатка. Изящный серо-голубой шейный платок — под цвет серых глаз — был повязан небрежно и заправлен под итальянскую шелковую рубашку. На запястье плотно сидел огромный, тяжелый «Ролекс-Ойстер», своим черным циферблатом, светящимися стрелками весьма походивший на тропического паука.

— С вами все в порядке? — спросил нежданный спаситель приятным голосом с явственным британским акцентом.

— Подпал под чары этого города и не поглядел под ноги, — сказал я. — Спасибо большое, вы меня очень выручили! — Я сделал попытку освободиться от его хватки.

— Не за что, — ответил он и отпустил меня сам. Я, однако, успел заметить «беретту» 32-го калибра со «скелетной» рукояткой и утопленным прицелом, уютно сидевшую у него под мышкой в мягкой замшевой кобуре.

— Вы, кажется, ногу повредили, — заметил он.

— Да, поскользнулся, неудачно ступил, сходя с речного трамвая, — объяснил я.

Мужчина кивнул, изучая порезы на моем пиджаке и следы крови на обуви.

— В Венеции нужно быть очень осторожным. Особенно на причалах, — медленно проговорил он. — Там такие острые выступы — режут прямо как бритва, вы заметили?

Я растерянно пожал плечами. Незнакомец улыбнулся.

— Вы здесь в отпуске? — спросил он.

— Более или менее. Я разыскиваю дом своего приятеля и немного заблудился.

— Что ж, — сказал он, — я довольно хорошо знаю город. Может, сумею вам помочь?

В голове у меня тут же запиликал сигнал тревоги. Но я не обратил на это внимания и решил, что придется, видно, смириться с постоянной слежкой и с явно готовящимся нападением. Если этот незнакомец тоже из вражеских рядов, то ему была уже предоставлена прекрасная возможность сделать свой ход. Если же нет, его присутствие может заставить Форстера призадуматься и, возможно, даже изменить свои планы. Вряд ли, таким образом, от присутствия этого незнакомца я что-либо терял.

— Мне нужно на Виа ди Сан-Ладзаро, — сказал я.

— Кажется, я знаю эту улицу… — ответил он. — Дайте подумать. — Три вертикальные морщины собрались у него на лбу — он задумался. — Да, конечно. Это прямо позади пьяццаретта деи Леончини. Она потом идет до самого Моло. Можно пройти через площадь Сан-Марко; но короче будет мимо Базилики, затем до входа в «Мерсерию», а затем по довольно жалкому переулку, высокопарно именуемому здесь Салиццада д’Арлекино. Может, вас проводить?

— Мне не хотелось бы отнимать у вас время.

— Ничего страшного, я все равно его убиваю, — ответил он и коротко засмеялся. Смех у него был довольно приятный. — Я здесь в командировке по делам своей компании, но, кажется, уже в основном с делами покончил.

— А как называется ваша компания?

— «Бристол Бизнес Системз», — сообщил он, ведя меня по направлению к «Мерсерии». — Да, кстати: Эдмондс; занимаюсь офисным оборудованием. Представляете, в последний момент выяснилось, что одна американская фирма перехватила у нас контракт.

— Интересно, — заметил я. — Я тоже занимаюсь офисным оборудованием.

Эдмондс кивнул.

— Мне почему-то так и показалось.

Я уставился на него. Офисное оборудование, неведомая фирма, контракт, «беретта» под мышкой… Может, это британский агент и работает он параллельно со мной? Подобное совпадение могло показаться удивительным где угодно, но не в Венеции, где механизм иллюзий и чар может привести к самому невозможному и неожиданному. За это, конечно же, приходится платить: умышленно искажая соотношение вероятностей, Венеция доводит самые банальные вещи до полного абсурда — причем, несомненно, в ущерб себе.

На жестком насмешливом лице Эдмондса прочесть что-либо было невозможно. Я сказал:

— Жаль, что вам так не повезло.

— В общем-то, это не так уж страшно, — отвечал он. — Здесь для всех найдется дело. А меня теперь направляют на Ямайку.

— Неужели там такой высокий спрос на офисное оборудование?

— Вполне достаточный — на те системы, которыми я торгую.

— Вероятно, что-то новенькое?

— Да, и я бы сказал, ассортимент достаточно разнообразный.

— Значит, вы скоро прекрасную Венецию покидаете?

— Мой самолет через три часа. Можно немножко «повибрировать» у столов.

Вид у меня, должно быть, был совершенно ошалелый, потому что Эдмондс улыбнулся и пояснил:

— У игорных столов, на Лидо. Баккара, железка — те игры, что так привлекают туристов. По правде сказать, я хочу попытать счастья в рулетку. Не всем это известно, но в нынешнем сезоне здешние казино снизили свои требования, пытаясь обскакать Монте-Карло. Что открывает определенные возможности…

— Звучит весьма завлекательно, — сказал я.

— Не желаете присоединиться? Я как раз туда шел.

— Очень хотелось бы, но не могу.

— Понимаю, — сказал он. — Ну, вот мы и пришли. Вот ваша Виа ди Сан-Ладзаро во всем своем затхлом великолепии.

Я поблагодарил его, но Эдмондс лишь махнул рукой:

— Извините, но времени больше нет, не то показал бы вам разные достопримечательности, а может, и уберег бы от некоторых неприятностей… на причалах.

И, махнув мне на прощанье рукой, он покинул меня, унося с собой свою явную уверенность в себе и компетентность. Я поглядел на часы. Было уже около восьми. Я медленно пошел по улице, разглядывая номера домов.

Глава 14

Слабый огонек замерцал вдруг меж двух темных зданий; потом исчез — видно, утонул в Лагуна Морта. Ночной ветерок тревожно посвистывал в каминных трубах. Воды канала слабым беззубым ртом жевали потрескавшиеся камни набережной. Высокие сутулые здания жались друг к другу, словно ища утешения и поддержки. Видные деятели эпохи Возрождения бродили, казалось, по темным улицам в своих сумрачно-синих одеждах, притворяясь живыми. Меня эти призраки ввести в заблуждение не могли: пляску смерти я способен узнать с первого взгляда.

Я дошел до конца Виа ди Сан-Ладзаро, где она сливалась с Рио Терра Маддалена, в поисках номера 32, однако последний номер был 25. Я долго искал продолжения, но никакого номера 32 не обнаружил. По спине побежали мурашки.

Я вернулся назад и постарался мыслить трезво. К сожалению, мой мозг интересовали не номера домов — в голове у меня крутилось одно: отчетливое цветное изображение снайпера высоко под крышей, просунувшего винтовку в разбитое чердачное окно и уже поймавшего мою голову в перекрестье оптического прицела.

Я заставил себя думать о более приятных вещах. О том, как, например, удушить Форстера или четвертовать полковника Бейкера. О чудесном спасении из Венеции и дальнейшем проживании в течение всей оставшейся жизни в Южной Австралии в качестве простого пастуха.

Где же этот проклятый дом? Неужели я что-то перепутал? Номер 32, Виа ди Сан-Ладзаро. Или, может быть, Гуэски сказал Калле ди Сан-Ладзаро? Или Виале?..

Да, кажется, именно так он и сказал. Я спросил у прохожих дорогу и получил нужные указания. Виале ди Сан-Ладзаро находилась на некотором расстоянии от места, где я находился, в районе Каннареджио. Я поспешно двинулся сквозь сумерки и дым от каминов, пересек мост, несколько раз повернул направо и налево и наконец добрался до этого района. Но тут же запутался в паутине переулков, отходящих от Калле делла Массена.

Здесь туристов было гораздо меньше. Мимо проходили рабочие и продавцы сувениров, потом проследовал закончивший смену гондольер. Какая-то толстуха с корзиной белья довольно путано объяснила мне дорогу, после чего я миновал шумную ватагу ребятишек под предводительством монахини. Потом мелькнул какой-то маленький мальчик в белом матросском костюмчике, за ним рыбак в высоченных резиновых сапогах.

Рыбак проследовал своим путем, а мальчик остановился и, пританцовывая на месте, поднес ко рту трубку для стрельбы горохом. И тут же я услышал сухой стук — горошины забарабанили по стене за моей спиной. Мальчик нежно улыбнулся мне, изменил прицел и обстрелял представительную женщину в черном с корзиной для покупок на руке. Женщина невольно охнула, схватившись за спину, и высыпала на мальчишку поток непереводимых проклятий на местном диалекте. Маленький хулиган запрыгал от восторга, а женщина пошла дальше.

Мальчик огляделся, ища новую Жертву, и снова прицелился в меня. Я погрозил ему пальцем, услышал, что он все-таки дунул в трубку, и почувствовал, как что-то острое воткнулось мне в рукав. Я обследовал рукав и обнаружил маленькую оперенную стрелу, застрявшую в ткани; на один ее конец был накручен комочек ваты, а острие намазано чем-то синим, цвета индиго.

Тут зажглись уличные фонари. И в их желтом свете я разглядел лицо мальчугана, который по-прежнему улыбался мне, наморщив лоб под матросской шапочкой. Глаза у него были темные, веки припухшие, нос остренький, а щеки… изборождены глубокими морщинами, идущими от крыльев носа к углам рта, покрыты густой щетиной и напудрены! Это был не кто иной, как мой старый приятель, проклятый карлик Янсен!

Я уставился на него. Да, это был Янсен, правда без бороды. Он скалил зубы в зловещей ухмылке, переодевшись в детский костюмчик и прихватив трубку с отравленными стрелами вместо гороха. Янсен снова выстрелил. Я метнулся вбок. Отравленная стрела просвистела в паре дюймов от моей шеи. Интересно, подумал я, чем он ее намазал — кураре, стрихнином или какой-нибудь мерзкой отравой собственного приготовления?

Янсен пританцовывал и хихикал, довольно неумело изображая расхулиганившегося мальчонку. Редкие прохожие смеялись, глядя на него. Янсен зарядил свою трубку очередной стрелой.

Надо было сразу же швырнуть его в канал, а не дожидаться, пока он выстрелит, но вокруг уже собиралась толпа веселившихся зевак. Не смеялись лишь трое: Карло, краснорожий «турист» с портфелем — тот самый, с речного трамвая, — и толстяк, который перехватил у меня такси в аэропорту «Марко Поло».

Только тут я понял суть всего этого спектакля, несомненно поставленного для меня Форстером, любителем подобных «живых картин». По его замыслу, я должен был вне себя от бешенства наброситься на карлика, прежде чем тот успеет утыкать меня своими синими стрелами, а толпа итальянцев, увидев, что бьют «ребенка», конечно же, отреагировала бы соответственно. И в этой суматохе Карло незаметно сунул бы нож мне под ребра.

Я с достоинством повернулся и пошел прочь. Люди Форстера следовали за мной, впереди всех Янсен. Я прибавил шагу, размышляя о том, на какое расстояние действует пневматическая трубка.

Я попытался оторваться от погони среди бесконечных улиц, каналов и мостов, но моя же собственная тень в свете уличных фонарей выдавала каждый мой маневр. Я тащил ее за собой как хвост. Я пробежал по мосту, нырнул в какой-то переулок и очутился в Гетто Веккьо, напротив маленькой синагоги. Конечно же, я заблудился! Однако, свернув за угол, я увидел, что это и есть Виале ди Сан-Ладзаро. Я не очень-то удивился. Трудно быстро найти нужное место в путанице венецианских улиц; но, в общем-то, и по-настоящему заблудиться здесь не менее трудно.

Номер 32 оказался в самом конце улицы, возле канала. Он прятался за высокой каменной стеной, весь верх которой был утыкан битым стеклом. В стене виднелась тяжелая железная калитка; она была заперта. Я потряс ее, услышал, как отодвинули засов, и калитка распахнулась. Чей-то голос произнес: «Быстро!»

Я прошел в калитку, в полной темноте сделал несколько шагов вслепую, наткнулся на что-то и упал. Поднявшись на ноги, я обнаружил, что это был каменный купидон.

Калитка закрылась, лязгнул засов. Возле меня стоял Кариновский, поддерживая меня под локоть.

— Най! — произнес он. — Дорогой мой, вы что-то припозднились. Я уж стал опасаться, что вы и вовсе не придете.

— Меня несколько задержали, — услышал я собственный легкомысленно-веселый ответ. — Но вам бы следовало знать: я ни за что не пропущу столь увлекательное приключение!

Моими устами говорило тщеславие — то самое свойство человеческое, которое может порой отлично заменить мужество и стать практически неотличимым от него.

Глава 15

Стеной был огорожен вытоптанный маленький садик, а за садиком стоял дом. Кариновский провел меня внутрь, усадил в кресло и предложил выпить.

— Честно говоря, сливовицу я вам не рекомендую, — заметил он. — Гуэски, вероятно, пошутил, прислав ее сюда. А вот «Слезы Христовы», несмотря на свое название, — вино вполне приличное.

Я взял бокал и внимательно посмотрел на человека, которого должен был спасать. Левая рука Кариновского висела на перевязи из черного шелка. Если не считать этого, он выглядел таким же, как всегда — собранным и компетентным. Я уже успел подзабыть, что разрез глаз у него слегка монгольский, а волосы украшает благородная седина. Вид у него был чуть отрешенный, лицо иронично-веселое — такие лица бывают у людей, переживших резкие перемены судьбы, например, у южноамериканских президентов. Я был рад, что добрался сюда, и надеялся, что смогу ему помочь.

— Как ваша рука? — спросил я.

— Более или менее действует, — отвечал он. — К счастью, рана оказалась не слишком глубокой. Так, всего на полдюйма…

— Этого вполне достаточно, чтобы перерезать горло.

— Именно это он и хотел сделать, только я ему не позволил — прикрылся рукой, как щитом. Жаль, конечно, что у меня не было настоящего щита…

— А потом?

— А потом я решил, что этот малый слишком боек для такого старика, как я, — Кариновский развел руками, словно извиняясь, — вот я его слегка и успокоил, с помощью простейшего приема сломав ему шею.

Я кивнул. Я готов был ему аплодировать, но воздержался, поборов свою извечную склонность к красивым жестам.

— Однако у вас тоже как будто были неприятности? — спросил Кариновский, глядя на искромсанный левый бок моего пиджака.

— Пустяки, — уверенно заявил я. — Царапина. Я имел несчастье повстречаться с человеком в ботинках с исключительно острыми носами.

— В Венеции и не такое можно встретить, — заметил Кариновский, неторопливо усаживаясь и принимая величественную позу. Тоже, значит, имеет склонность к красивым жестам, подумал я. Но в данном случае подобные величавые манеры были излишни, ибо успех данной мизансцены зависел от того, насколько убедительно я сыграю роль перепуганного простака, обычного партнера любого комика.

Черт возьми! Да не стану я такое изображать! Я достал сигареты и предложил Кариновскому, закурив и сам.

Некоторое время мы молча курили, выпуская клубы синего дыма. Потом в саду послышались шаги, но Кариновский как ни в чем не бывало налил мне еще бокал вина, и я решил все-таки сыграть роль простака.

— Ну, хорошо, — сказал я. — А теперь что вы предлагаете делать?

— Я предлагаю вам начинать спасать меня.

— И как, по-вашему, мне это сделать?

Кариновский стряхнул пепел с сигареты.

— Зная ваши неограниченные возможности, друг мой, ваши разносторонние таланты и богатый опыт, я не сомневаюсь: вы, несомненно, найдете выход из создавшегося положения. Если, конечно, не пожелаете следовать несколько сомнительному, на мой взгляд, плану Гуэски.

— Сомнительному?

— Возможно, я несколько несправедлив, — согласился Кариновский. — На самом деле план Гуэски совершенно гениален. Может быть, даже слишком. Вы меня понимаете?

— Нет. Я даже не знаю, в чем, собственно, этот план заключается.

— О, это весьма забавно! Его план основан, естественно, на использовании ваших разнообразных талантов.

Я внутренне содрогнулся, по спине поползли мурашки. Что этот Гуэски там навыдумывал? И какое отношение его план имеет к талантам агента Икс? Я попытался припомнить, какие мне приписываются подвиги и свершения, но ничего так и не вспомнил. И решил, что настало время прояснить ситуацию.

— Кариновский, — сказал я, — что касается моих талантов…

— Да-да? — переспросил он радостно.

— Боюсь, слишком многое преувеличено при пересказе…

— Ерунда, быть такого не может! — сказал он.

— Нет, так и есть. Сказать по правде, я вообще не слишком богат талантами.

Кариновский рассмеялся.

— Все ясно! Вам свойственны внезапные приступы скромности, — сказал он. — Хроническая болезнь англосаксов, а также — особенность их менталитета. Теперь еще скажите, что вы вообще никакой не секретный агент!

Я сумел изобразить болезненную улыбку и неуверенно промямлил:

— Ну, это уж чересчур, пожалуй…

— Вот именно! — воскликнул Кариновский. — Ладно, перестаньте, друг мой! Хватит благородных жестов. Между нами это совершенно лишнее.

— Вы правы, — сказал я. Видимо, я выбрал неподходящий момент для выяснения истинного статуса агента Икс. — Но помните: я… ну, может быть, несколько… утратил хватку… заржавел, что ли…

— Ладно, согласен. Еще вина?

— Нет, благодарю. Пора перейти к делу. Дом, по всей вероятности, уже окружен.

— В плане Гуэски предусмотрена такая вероятность.

— А в нем не предусмотрено, что мы выйдем отсюда, переодевшись разносчиками овощей?

— Ну зачем же так грубо!

— А какой же способ предполагается для нас?

— Давайте рассмотрим эту проблему в комплексе, — сказал Кариновский с беспечностью, вызвавшей у меня приступ бессильной ярости. — Как вы относитесь к полету над крышами?

— Форстер, по-моему, вполне к этому готов.

— Я тоже так думаю. Тогда, может, по воде? Как вы считаете, можем мы бежать на лодке?

Я покачал головой.

— Уж это-то Форстер предусмотрел наверняка. Каналы Венеции — это первое, что приходит на ум.

— Хорошо, — спокойно продолжал Кариновский. — Итак, будем считать, что очевидные пути побега блокированы. Следовательно, пользуясь логикой Гуэски, мы должны рассмотреть те, что лежат не на поверхности. Иными словами, искать то, что на первый взгляд представляется абсолютно иррациональным и неразумным. И чего Форстер никак не ожидает. Более того, ему это и в голову приходить не должно. Мы…

Полет фантазии и красноречия Кариновского был прерван звоном разбившегося оконного стекла где-то наверху. На мгновенье стало тихо, затем мы услышали, как что-то с грохотом упало на пол.

— Тактика коммандос! — презрительно заметил Кариновский и преспокойно закурил еще одну сигарету. Мне жутко хотелось затолкать ее прямо в его болтливую актерскую глотку.

Было слышно, как наверху в темноте кто-то пробирается на ощупь, возможно даже несколько человек. Затем в саду загремела железная калитка: кто-то пытался ее открыть. Что-то взвизгнуло, точно электродрель, и калитка заскрипела, открываясь.

— Видимо, — заметил Кариновский, — нам все-таки пора уходить. — Он встал, вытащил левую руку из перевязи, глянул на часы, еще раз как следует затянулся сигаретой, бросил ее прямо на ковер и тут же затоптал. Затем, исчерпав весь свой арсенал красивых жестов, решительно повел меня из комнаты по темному коридору.

Мы остановились возле тяжелой дубовой двери. Возле нее висел ручной фонарик. Кариновский взял его и отворил дверь. Мы вошли, и он задвинул на двери тяжелые засовы.

Потом мы спустились по пологой лестнице в пустой зал, каменные стены которого были пропитаны водой и ароматами седой древности — то есть вокруг попросту царила жуткая вонь, состоявшая из запаха чеснока, ила, заплесневевшего и рассыпавшегося камня и стоялой, гнилой воды. В дальней стене виднелась железная дверь, а возле нее было свалено в кучу какое-то снаряжение.

Кариновский направился прямо к этой двери и отворил ее. За ней я увидел отблеск света на поверхности воды: это был выход из дома в сторону канала.

Я хотел было выглянуть наружу, но Кариновский удержал меня.

— Нас могут заметить, — сказал он. — Я совершенно уверен: Форстер поставил наблюдателя и у этого входа.

— А как же мы доберемся до лодки?

— А никакой лодки и нет, — ответил он. — Мы же сами вычеркнули такую возможность, не так ли?

Я услышал шаги где-то над головой. Затем за дубовой дверью, ведущей в зал, раздались глухие удары.

— Ну, и что теперь? — спросил я. — Вплавь?

— Некоторым образом, — сказал Кариновский и указал лучом фонарика на кучу снаряжения возле двери. Я увидел ярко-желтые баллоны, здоровенные ласты, регуляторы давления и чудовищные маски из черной резины с одним овальным глазом, прямо как у циклопа.

— Мы уберемся отсюда действительно вплавь, — продолжал он, — но таким способом, который Форстеру и в голову прийти не мог. Извините, что сразу вам не сказал. Впрочем, все равно нужно дождаться высшей точки прилива, иначе некоторые каналы будут для нас непроходимы. А теперь, друг мой, нам так или иначе придется быстренько переодеться и покинуть этот дом. Дверь, видимо, долго не выдержит.

Глава 16

Я не знал, смеяться мне или плакать, восхвалять этих умников за их гениальный план или проклинать за глупость. Впрочем, возможно к счастью, времени у меня на оценку этого плана не было. Мы быстро переоделись и натянули резиновые маски. Люди Форстера ломились в дверь, и петли уже начинали подаваться. Кариновский, закусив загубник, скользнул в темные воды канала. Я за ним. Уже входя в воду, я услышал чей-то яростный вопль и успел заметить лодку буквально метрах в пяти от нас: Форстер действительно не забыл о втором выходе на канал.

Я едва различал ласты Кариновского впереди себя. Вода была теплая и на ощупь чуть слизистая. Воняло канализацией и болотным газом. Меня чуть не стошнило. Следом за Кариновским я опустился к самому дну канала. Здесь было около десяти футов глубины. Кариновский свернул влево, нащупал стену канала и быстро поплыл вдоль нее. Мне пришлось приналечь, чтобы не отставать.

Я примерно представлял, где мы находимся. Дом, откуда мы только что бежали, фасадом выходил на Рио Сан-Агостин — это недалеко от центра города. Потом Кариновский свернул налево, следуя течению канала под мостами на Калле Дона и Калле делла Вида. Если достаточно долго плыть в этом направлении и если удастся найти дорогу в сложной и запутанной системе каналов, можно выбраться за северные пределы Венеции прямо в лагуну, а переплыв ее, оказаться прямо на материке. Пока что план выглядел вполне разумно, хотя вряд ли годился для людей со слабым желудком.

Я плыл буквально в двадцати сантиметрах от ластов Кариновского, скользя над самым дном, покрытым вонючей черной грязью. Пальцы касались то липкого бока утопленной бочки, то воткнувшейся в дно доски, то корпуса затонувшей лодки. Каналы Венеции служат еще и неофициальной помойкой для окружающих домов. Данный канал явно давно уже не чистили и не промывали. Мы плыли в каком-то жидком отвратительном супе из апельсиновых корок, полусъеденных бананов, яичной скорлупы, клешней омаров и огрызков яблок, и я вовсю старался убедить себя, что это куда лучше, чем убегать под пулями по темным переулкам.

Кариновский нащупал проем в стене и свернул направо; теперь над нами была Рио Сан-Джакомо далл’Орио. Стоило нам туда свернуть, как сверху раздался выстрел, и я увидел, как что-то сверкнуло и, прошив рядом со мной воду, вонзилось в песок. Я поглядел наверх и увидел длинную узкую тень, похожую на гигантскую барракуду; она скользила совсем рядом.

Я притормозил, пропуская тень вперед. Кариновский сделал то же самое. Лодка, видимо, преследовала нас от самого дома. По ее форме и длине я понял, что это гондола.

Мощный желтый луч фонаря, как длинный палец, вошел в воду. Было слышно, как переговариваются наши преследователи. Гондола остановилась, затем поплыла назад. Кариновский дернул меня за руку и махнул в сторону; я согласно кивнул. Мы стремительно проскочили под днищем лодки и рванули в сторону моста Терра Прима. Я был почти уверен, что нам туда не добраться.

Гондола, увлекаемая длинным мощным веслом, могла двигаться раза в четыре быстрее нас. К тому же нас выдавали пузырьки выдыхаемого нами воздуха. Оглянувшись назад, я увидел, что узкая черная тень вновь догоняет нас. Луч фонаря уперся мне в спину, и опять раздался глухой выстрел.

Пуля прошла всего в нескольких дюймах от меня. Кариновский работал ластами, как бешеный; я тоже, стиснув зубы, изо всех сил старался уйти от прицепившегося ко мне желтого луча.

Потом я понял, что Кариновский обнаружил какое-то убежище — огромный черный прямоугольник прямо под мостом Терра Прима. Оказалось, что это большая плоскодонная баржа, причаленная здесь на ночь. Под ее обросшим днищем оставалось едва два фута до дна, покрытого липкой грязью.

Гондола проскочила мимо, затем остановилась. Луч фонаря заметался вокруг, пытаясь нас обнаружить. Гондола немного сдала назад, послышался треск трущегося дерева: лодка ударилась о борт баржи, с борта которой заспанный недовольный голос спросил, какого дьявола тут кому-то нужно.

Вскоре наверху разгорелась настоящая перепалка, и мы, воспользовавшись суматохой, тихонько выбрались из-под баржи и поплыли по Рио ди Сан-Бальдо. Пока те, кто был в гондоле, яростно спорили с владельцем баржи, мы успели выиграть несколько драгоценных мгновений. Однако спор вдруг прекратился, весло гондолы с плеском ударило по воде, и преследователи снова стали нагонять нас. Пузырьки воздуха из наших аквалангов по-прежнему служили им ориентиром.

На просторе Большого Канала гондола быстро нагнала нас, и Кариновский резко свернул направо, проплыл еще с десяток ярдов и снова повернул направо, как будто собираясь плыть к Рио Мочениго. Но он поплыл не туда, а к Рио делла Пергола. Гондола, точно сомневаясь, замерла у начала Рио Мочениго, пытаясь обнаружить на поверхности воды наши пузырьки.

Мы миновали мощные деревянные причалы Санта-Мариа Матер Домини и свернули налево, в узкий, всего футов пять в ширину, канал. Я уже думал, что от преследования мы избавились, но, оглянувшись назад, снова увидел мечущийся желтый луч фонаря всего футах в тридцати.

Луч устремился следом за нами, в узкий канал, ощупывая стены набережных и неотвратимо приближаясь к нам. Стоявший на носу человек покрикивал, подгоняя гондольера. Похожая на барракуду тень скользнула мимо меня. Я хотел сообщить Кариновскому, что мы в ловушке, что лучше повернуть назад и проскочить под гондолой, и потянул его за ногу. Но он обернулся, улыбнулся мне, похлопал себя рукой по голове и снова поплыл вперед.

Я не понял, что это означает. Луч фонаря уже обнаружил нас, и преследователи опять принялись стрелять. И тут Кариновский вдруг пропал.

И я тоже — сразу за ним.

Вокруг была кромешная тьма. Левая моя рука наткнулась на камень. Распрямившись, я стукнулся головой о стену справа. Мне показалось, что сзади доносятся торжествующие крики. Я ободрал обо что-то левый бок. Проход тем временем сузился уже футов до трех. И тут я выплыл из него, попав в более освещенные воды канала.

Мы поднялись на поверхность. Ночное небо позади нас заполняли шпили церкви Матер Домини. Оказывается, мы проплыли по каналу, протекавшему прямо под церковью. Он проходим и для гондол, но только во время отлива; а сейчас вода стояла высоко и он был полностью заполнен.

— Надо двигаться дальше, — сказал Кариновский. — Они могут запросто дать крюк через Канал Мочениго. Им на это потребуется всего минут пять.

— Куда дальше-то? — спросил я.

Кариновский сделал артистически широкий жест рукой:

— Подобно лорду Байрону, мы переплывем Большой Канал. А потом, видимо, лучше всего плыть прямо к Каналу делла Мизерекордиа и в лагуну. Но мы не можем так рисковать: это чересчур очевидный маршрут. Для безопасности лучше выбрать путь подлиннее, через квартал Гримани. Я вас проведу по самому живописному маршруту.

— Спасибо. А у нас хватит воздуха?

— Надеюсь.

— Может быть, теперь лучше попробовать пешком?

— Не стоит. У Форстера, по крайней мере, десяток наблюдателей на земле, но лишь несколько на лодках. Так что водный путь дает нам больше шансов.

Я хотел было спросить, что мы будем делать, когда доберемся до лагуны, но тут заметил, насколько болезненно усталым выглядит Кариновский.

— Как ваша рука?

— Беспокоит значительно больше, чем я ожидал. Но, в общем, не слишком мешает. А сейчас хорошо бы…

— Эй, какого черта вам там надо? — заорал вдруг кто-то с набережной.

Мы нырнули, быстро миновали Сан-Стэ и поплыли через Большой Канал. Переплыв его наполовину, Кариновский всплыл на минутку, сориентировался по Палаццо Эриццо и церкви Маддалены и снова нырнул. Мне показалось, что он теперь плывет медленнее и с большим напряжением.

Мимо проплыл речной трамвайчик, затем груженая баржа. Через двадцать минут все семьдесят ярдов, составлявших ширину канала, были позади, и мы повернули в извилистую Рио делла Маддалена.

Здесь, кажется, мы были наконец в безопасности и без помех поплыли вперед, потом свернули в Рио деи Серви и поплыли вдоль ее извивающегося русла в Рио ди Сан-Джироламо. Оставив позади Гетто Нуово, Кариновский свернул в соединительный канал, ведущий к Рио делла Санса. Над нами прошла гондола, но с нее никто не светил фонарем и никто никакой тревоги не поднял. Зато хриплый тенор запел неаполитанскую любовную песню, а в ответ раздалось женское хихиканье.

Канал сворачивал направо, и стена больше не могла служить нам ориентиром. Всплыв на поверхность, я увидел, что мы уже в Венецианской лагуне. Город остался позади; его сверкающие шпили и покосившиеся купола соборов вздымались в небо прямо из сверкавших вод, точно Атлантида на полотнах художников-романтиков. В миле от нас виднелся заболоченный берег области Венето; справа торчал остров Мурано, а слева, почти рядом вырисовывались очертания дамбы, связывавшей Венецию с Местре.

— Плывем через лагуну? — спросил я.

— Нет, — отвечал Кариновский. — От этой необходимости мы избавлены. Нам нужно просто немного проплыть вдоль берега мимо Сакка ди Сан-Джироламо до условленного места возле Риковерто Пенитенти. Если доберемся, можно считать, что все беды позади.

Кариновский с трудом держался на поверхности; потом откинул голову назад и лег на спину, дыша часто и хрипло. Отдохнув, он развернулся и поплыл, довольно медленно и неуклюже, вдоль берега на запад. Через десять минут мы достигли низкого, плоского и совершенно пустынного мыса у входа в канал Каннареджио, почти напротив бойни. Риковерто был в пятидесяти ярдах от нас, полускрытый за каменными стенами.

— Вон, смотрите! — гордо воскликнул Кариновский.

И я увидел лодку, темную и узкую, причаленную к волнолому. Что-то в ее длинном низком корпусе насторожило меня, вызывая в памяти невнятные ассоциации. Мне вдруг захотелось никогда не видеть эту лодку, не иметь с нею ничего общего. Но чувство это было по меньшей мере нелогичным, даже абсурдным, и я, подавив его, поплыл за Кариновским к лодке.

Глава 17

На борту никого не оказалось. Мы сняли акваланги и пробрались по узкой палубе в кокпит. Посидели некоторое время, переводя дух, потом переоделись в сухую одежду, заранее приготовленную и спрятанную под сиденьем. Я ужасно устал от этого плавания, а Кариновский, судя по его виду, был на грани обморока. Но отдыхать было некогда. Мы оторвались от преследования — по крайней мере, на текущий момент — но надо было побыстрее использовать это преимущество, пока нас вновь не обнаружили.

Кариновский открыл бардачок рядом с приборной доской и достал оттуда карту и маленький фонарь. Это была карта северного побережья Венецианской лагуны от дамбы до Торчелло.

— Мы находимся вот здесь, — Кариновский ткнул пальцем в карту. — Дамба слева, Сан-Микеле и Мурано справа, материк впереди, на севере. Мы плывем главным фарватером — он здесь красным обозначен — мимо Исола Тессера, мимо аэропорта «Марко Поло», но не к причалу аэропорта.

— Ну, конечно, нет, — сказал я. — Это было бы уж слишком легко.

— Слишком опасно, — поправил меня Кариновский. — До подхода к причалу мы свернем на восток и пойдем каналом мимо Сан-Джакомо в Палуде почти до самого Мадзорбо. Видите, Мадзорбо обведен кружком?

— А я думал, муха нагадила. Что это за карта?

— Албанская. Копия с югославского военно-морского атласа.

— Что, Гуэски не мог раздобыть итальянскую?

— В государственной типографии кончился тираж, и сейчас готовится новое топографическое описание лагуны.

— Карта Британского адмиралтейства была бы лучше всего.

— Но не мог же Гуэски писать в Лондон с просьбой прислать ему английскую карту, не так ли?

— Полагаю, что не мог.

— В любом случае он заверил меня, что по этой карте может ориентироваться даже младенец. Посмотрите сами: все основные острова и каналы четко указаны. Нам нужно только сперва идти по направлению к аэропорту, а потом свернуть вправо у предпоследней вехи и плыть на Мадзорбо, а затем, у вехи номер пять, свернуть влево и плыть по каналу до Плауде дель Монте.

Кариновский яростно жестикулировал, доказывая, как это просто. Я не разделял его уверенности. Я имел некоторый опыт плаванья днем в проливе у Лонг-Айленда и знал, насколько это может оказаться затруднительным — плыть по морской карте ночью да еще в незнакомых водах.

Я изучил карту. Обозначения на ней были самые обычные. Каналы были указаны четкими пунктирными линиями. Навигационные знаки — белыми или красными точками. Болотистые или песчаные зоны заштрихованы синим; их было очень много. Глубина в лагуне при отливе доходила местами до шести футов, но это был максимум, а в среднем она не превышала трех футов. Тут было полно таких мест, где ничего не стоило сесть на мель, а сесть на мель сейчас, при начавшемся отливе, означало для нас полную катастрофу.

Кариновский начал было суетиться, но я решил сперва потратить какое-то время и как следует изучить лодку. Это было старое плоскодонное корыто с акульим носом, ободранное, в клочьях старой краски. На носу торчал капот двигателя, такой огромный, словно под ним был установлен движок от грузовика. Приборная доска была самой обыкновенной, ничего особенного, за исключением переключателя с обозначением «Трим. дифф.». Я не имел ни малейшего понятия, что это такое, и решил оставить этот переключатель в покое. Имелось также два тахометра — один показывал обороты двигателя, другой — компрессора турбонаддува. В центре располагалась бронзовая табличка с основными техническими характеристиками лодки: длина — 28 футов и 6 дюймов, ширина — 11 футов и 6 дюймов, водоизмещение 5200 фунтов, двигатель «Мерлин» фирмы«Роллс-Ройс» мощностью 2000 лошадиных сил.

Две тысячи?! Я протер глаза и прочел заново. Да-да, милая моя Вирджиния, две тысячи. И все — в этом замечательном движке «Мерлин» фирмы «Роллс-Ройс», а это, если припоминаешь, тот самый двигатель, что устанавливали во время Второй мировой войны на истребителях-бомбардировщиках «Москито»…

— Какой маньяк-самоубийца, — спросил я, стараясь говорить тихо и спокойно, — приготовил для нас эту ракету?

— Вы о лодке? Гуэски, конечно.

— Тогда пусть Гуэски на ней и плавает!

— Лодка как лодка, — отрезал Кариновский.

— Черта с два! Это не лодка. Это глиссер, черт бы его побрал! Вы хоть понимаете, что означают эти цифры?

— Полагаю — у него довольно большая скорость.

— Да уж, это точно! Вполне достаточная, чтобы нас обоих угробить и избавить Форстера от необходимости за нами гоняться.

Кариновский заинтересованно спросил:

— И на какую скорость этот глиссер способен?

— Когда он был новым — 170 и даже 180! Но в нынешнем состоянии вряд ли вытянет больше 130.

— Километров или миль?

— Миль в час. Темной ночью, по югославской карте через лагуну размером с тазик для стирки белья, где к тому же больше мелей, чем воды…

— Мне все равно. Я абсолютно ничего не понимаю в лодках, — отмахнулся Кариновский беззаботно. — Кроме того, разве у нас есть выбор?

Выбора у нас, конечно, не было. Кариновскому явно не хватило бы сил переплыть лагуну. Времени для поисков другой лодки тоже не оставалось, а наземный транспорт исключался. Оставался только этот монстр с акульим рылом. Нужно было постараться вести его как можно медленнее и осторожнее, надеясь, что он не взорвется, не перевернется и не сядет на мель посреди лагуны.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Отвяжите швартов.

Кариновский отвязал глиссер и оттолкнулся от причала. Я повернул ключ в замке зажигания и нажал на стартер.

Двигатель взвыл, но заработал. Двенадцать цилиндров модифицированного «Мерлина» грохотали, как горная лавина, а выхлоп напоминал звук пошедшего вразнос пулемета.

— Вы не могли бы сделать так, чтобы он работал потише? — прокричал Кариновский. — Мы же весь город разбудим!

— Он пока еще работает на холостом ходу, — прокричал я в ответ. — То ли еще будет!

Итак, агент Икс, демонический водитель самых быстрых гоночных машин в мире, откинулся на спинку и поплотнее вжался в водительское кресло. Его загорелое лицо освещала жестокая усмешка, чуть искажавшая его ястребиные черты, а мощные и умелые руки небрежно лежали на рычагах управления. С аккуратностью и точностью хирурга он включил сцепление и чуть нажал на газ.

Глиссер ответил жутким ревом, который, вероятно, было слышно даже в Швейцарии. Стрелка тахометра дернулась и показала три тысячи оборотов в минуту. Глиссер рванулся вперед, как ядро из пушки, и агент Икс, опасаясь за собственную шкуру, что было сил вцепился в поручень кокпита.

Глава 18

С глиссером творилось бог знает что: он несся с огромной скоростью, и нос его при этом здорово уклонялся влево. Я повернул руль, и суденышко тут же скакнуло вправо. Ограждение штирборта ушло под воду, а нос давно уже изображал субмарину.

— Сбросьте скорость! — завопил Кариновский.

Именно это я и пытался сделать. Я даже снял ногу с педали газа, но ее, видно, заклинило; глиссер по-прежнему набирал скорость. Тахометр показывал уже 3700 оборотов. Нас снова уводило влево; мы вполне могли вот-вот выскочить на дамбу.

Я опять крутанул руль вправо. И опять нос зарылся в воду, а корма начала упорно задираться, и тогда я выключил сцепление. Двигатель, лишившись нагрузки, взревел так, словно готов был взорваться. Вдруг педаль газа освободилась и выскочила назад. Рев движка несколько стих, превратившись в малоприятное рычание. Корма судна осела, и глиссер начал замедлять ход.

— Что это вы делаете? — спросил Кариновский.

— Педаль газа заедает, — объяснил я. — И с рулем что-то не в порядке. Глиссер все время заносит влево, а при правом повороте он зарывается носом в воду.

Кариновский вздохнул и потер ладонями лицо.

— Может, я попробую? — предложил он.

— Нет, лучше следите за курсом. Куда нам сейчас?

Кариновский сверился с картой:

— По главному фарватеру.

— Да где он, к черту, этот главный фарватер?! — заорал я.

— Не надо так волноваться, — сказал Кариновский. — По-моему, следует придерживаться вон тех вешек, видите?

— Это, кажется, рыболовные буйки.

— Вполне возможно… Тогда держите курс вон на ту треугольную штуковину справа.

— О’кей, — сказал я. — Смотрите в оба, может, еще такую увидите.

Я чуть прикоснулся к педали газа. Судно не отреагировало. Я надавил чуть сильнее. Педаль внезапно провалилась в пол, и глиссер рванулся вперед. Я подковырнул педаль газа ногой и вытащил ее. Двигатель тут же сбросил обороты почти до холостого хода, и судно чуть не остановилось. Мы уже миновали одну веху и быстро приближались к следующей.

Я повторил операцию, сперва утопив педаль в пол, потом вытащив ее обратно носком ботинка. Звук был такой, словно я веду огонь из 88-миллиметрового орудия. Если меня не слышали в Швейцарии, то только лишь потому, что не обращали внимания. Глиссер двигался вперед какими-то нервическими рывками, точно одержимый пляской святого Витта. Я все ждал, что ведущий вал винта вот-вот лопнет.

— А теперь, — сказал Кариновский, — по-моему, надо повернуть вправо.

Впереди, на пристани аэропорта, ярко горели огни.

— Куда — вправо? — спросил я.

— Просто вправо, в канал на Мадзорбо.

— Какой канал, идиот?! Где он?

— Думаю, надо идти вон по тем вехам, — важно отвечал Кариновский.

Он показал рукой, и я увидел настоящий лес вех справа от нас. Некоторые вполне могли оказаться вехами, отмечающими фарватер; остальные, по всей вероятности, служили обозначением зон рыбной ловли, песчаных отмелей, ловушек для крабов и даже закопанных сокровищ. Я был не в состоянии отличить одну веху от другой. Следовало, видимо, ломиться сквозь них наобум, в надежде, что вода все еще стоит достаточно высоко и можно будет проскочить над отмелями.

Я включил сцепление и стал осторожно маневрировать, выбирая путь мимо тех вешек, что были повыше, и держась к ним как можно ближе в надежде на лучшее.

Ну и, конечно, мы тут же сели на мель.

— Что нам теперь делать? — спросил Кариновский.

— Прыгать в воду и выталкивать лодку, — отвечал я.

— Надеюсь, это не займет много времени, — сказал он, перелезая вслед за мной через борт и плюхаясь в воду. Воды было по пояс. — Кажется, за нами погоня.

Я оглянулся в сторону Венеции. От берега отделился какой-то огонек и поплыл по направлению к нам.

— Может, это полицейский катер? — предположил я.

— Хотите пари?

— Нет уж, спасибо. Идите к носу лодки и подставляйте под него плечо. А я приподниму корму. Так, взяли!

Мы уперлись в тяжеленный корпус глиссера; ноги тут же по колено ушли в жидкую грязь. Огонек двигался к нам со стороны Оспитале Умберто I, но не очень быстро — миль десять-пятнадцать в час, по моей оценке. Однако он ни разу не остановился и неуклонно приближался к нам.

Нам удалось столкнуть нос глиссера с мели назад, где глубина была фута четыре. Мы забрались обратно в лодку, и я быстренько огляделся, надеясь обнаружить хоть что-то, указывающее на фарватер, но ничего не обнаружил, включил сцепление, нажал на газ, и мы с ревом понеслись на восток. Умело управляясь с педалью газа, я провел глиссер мимо островов Сан-Микеле и Мурано, легко увеличив расстояние между нами и преследователями. Мы почти достигли траверза Сан-Джакомо в Палуде, когда вновь сели на мель.

На этот раз нам потребовалось гораздо больше времени, чтобы освободить глиссер. Преследователи значительно приблизились, и уже было видно, что у них слабенький катерок с очень малой осадкой. Он шел на нас прямо через мели. Когда он был от нас на расстоянии ярдов пятидесяти, я снова услышал выстрелы и нажал на газ.

И мы с ревом понеслись прочь. За кормой веером вздымалась пена, а шума было столько, что пограничники на границе с Югославией могли бы насмерть перепугаться. Нас швыряло во все стороны, пока я лавировал между вехами, сбивая те, что не успевали достаточно быстро убраться с дороги, и молясь про себя, чтобы винт не напоролся на какое-нибудь бревно.

Мы были уже совсем близко от Мадзорбо; катер преследователей сильно отстал. И тут Кариновский хлопнул меня по плечу и прокричал, что надо свернуть налево. Я последовал его указаниям и тут же снова сел на мель.

— Безнадежно, — сказал Кариновский. — Давайте лучше поплывем прямо в Мадзорбо.

— Вы хотите сказать, пойдем вброд? — съязвил я. — В общем, вряд ли нам удастся туда добраться.

Катер между тем приближался; наши преследователи вновь подняли стрельбу.

— Перебирайтесь на корму, — велел я Кариновскому.

— Что вы намерены делать?

— Либо снять глиссер с мели, либо взлететь на воздух, — отвечал я.

Кариновский грустно покивал и перебрался на корму. Я сел в водительское кресло и включил задний ход. Кариновский, сидя на корме, вполне мог своим весом помочь глиссеру слегка приподнять нос и сняться с мели. Но мог и не помочь. Я надавил на газ.

Двигатель взревел, как раненый динозавр. Винт поднял в воздух не менее тонны воды. Водитель катера вполне мог решить, что мы взорвались; я и сам сперва так подумал. Катер резко свернул в сторону, замедлил ход и на несколько мгновений явно потерял управление. Потом ему снова удалось развернуться носом к нам. Рев двигателя заглушал выстрелы преследователей, но я заметил, что в небьющемся ветровом стекле уже есть два свежих пулевых отверстия. Еще одна пуля расплющилась о панель приборов, вдребезги разбив указатель уровня топлива. Тахометр еще работал, показывая 5000 оборотов, причем стрелка плясала уже в аварийной красной зоне. Видимо, еще несколько мгновений, и двигатель слетит с креплений и взорвется, прошивая осколками капот.

Но тут глиссер съехал с мели и, набирая скорость, понесся задним ходом. Кариновский, цепляясь здоровой рукой за поручень, едва удержался, чтобы не упасть в воду. Я переключился на нейтраль, втащил Кариновского в кокпит и снова врубил двигатель.

Времени на всякие там фокусы не было. Следующая мель в любом случае станет для нас могилой. Я утопил педаль газа в пол и направил глиссер к Палуде дель Монте.

Это было явно не самое худшее направление — если уж вообще куда-то плыть. Компрессор турбонаддува завывал дурным голосом, тяжелые поршни молотили так, словно пытались пробить цилиндры насквозь. Глиссер наполовину высунулся из воды, балансируя на двух спонсонах и нижней части винта. Нос вибрировал, точно судно пыталось взлететь. Увидев впереди длинную и топкую песчаную косу, я направил глиссер прямо на нее. Судно налетело на мель и птицей взвилось в воздух. Винт бешено завертелся, не встречая сопротивления, стрелка тахометра пыталась накрутиться на шпильку ограничителя. Потом мы упали обратно в воду, подскочили разок в воздух, упали снова, и глиссер наконец выровнялся. Пронесло. Берег был прямо перед нами, и я попытался как всегда вытащить педаль газа из пола носком ботинка.

И не успел.

Компрессор выбрал именно этот момент, чтобы пойти вразнос. Вращавшаяся с невероятной скоростью крыльчатка двигателя просто разлетелась на мелкие кусочки. Приводной валик компрессора развалился, за ним последовал и вал винта. Двигатель, лишившись нагрузки, начал пробивать поршнями стенки блока цилиндров. Искореженные куски металла кромсали крышку капота. Винт решил присоединиться к общему веселью, и от него во все стороны полетели лопасти.

А глиссер продолжал нестись вперед, лишь чуть снизив скорость.

Потом водное пространство кончилось, и мы вылетели на болотистый берег, но глиссер, видимо, этого не заметил и продолжал нестись прямо по бурой грязи, разбрасывая во все стороны части двигателя. Так мы пересекли всю прибрежную полосу, перевалили через узкую дорогу и продолжили движение по заросшей травой лужайке. Глиссер все скользил, подскакивая, с сумасшедшей скоростью, пока не добрался до непаханого поля.

Без каких-либо колебаний он направился прямо на купу деревьев. Огромный кедр врезал ему по скуле, заставив вращаться вокруг собственной оси. Глиссеру явно начинало все это надоедать, но он все же продвинулся вперед еще немного, ярдов на двадцать, и тут напоролся на камни. Остатки его днища мгновенно были растерзаны в клочья, но глиссер не сдавался и даже добился еще одной, последней победы: врезался в иву средних размеров и перевернулся. Вздрогнув, он наконец затих навеки.

Глава 19

— Вот мы и прибыли, — сообщил я; с юмором у меня в данный момент было плоховато.

Кариновский не ответил. Глаза его были закрыты, голова откинулась назад под каким-то неестественным углом. Мне стало страшно: неужели все мои блестящие акробатические этюды на воде оказались напрасными? «Операция прошла успешно, но пациент скончался».

Я приподнял ему голову и осторожно раздвинул веки пальцами.

— Будьте так добры, выньте свой палец у меня из глаза, — произнес Кариновский.

— Господи, я уж решил, что вы умерли!

— Даже мертвый я не желаю быть слепым, — заявил он и, поднявшись на ноги, внимательно осмотрел лагуну. Теперь она была ярдах в пятидесяти позади нас. Потом Кариновский изучил твердую землю по обе стороны от глиссера.

— Най, — сказал он с чувством, — я всегда считал вас гением! Но жалкие слова бессильны выразить все великолепие вашего подвига!

— Ничего особенного, — отвечал я. — Любой псих вел бы себя точно так же.

— Возможно. Но вы действительно совершили подвиг, друг мой! Вы спасли нас прямо из пасти неприятеля, готовой уже захлопнуться. Надеюсь, теперь вы прибережете свою скромность для тех, кто еще способен в нее верить?

— Да ладно, — сказал я. — Честно говоря, мне куда легче было бы спасать нас на обычной гребной лодке.

— Пожалуй, вы правы. А Гуэски мог бы выбрать и более подходящую посудину. Хотя гребная лодка была бы просто оскорблением для его артистической натуры.

— Так или иначе, до материка мы доплыли.

— Это верно, но из опасной зоны пока еще не выбрались. Они все еще могут нас догнать.

— По всей вероятности, да. Их катер, наверное, уже пристал к берегу.

— Не забывайте еще и о пехотных подразделениях Форстера, — заметил Кариновский. — Нужно как можно скорее уходить отсюда.

Мне тут же представилась некая вечная гонка, непрекращающееся преследование. Видимо, мы выбрались из лабиринта Венеции только для того, чтобы очутиться в огромном лабиринте под названием Вселенная — игрушечные фигурки, обреченные держаться за место, заранее определенное для нас в этой захватывающей игре фортуны; и нам суждено было вечно оставаться в роли беглецов.

— Интересно, сможем ли мы когда-нибудь оказаться в безопасности? — спросил я.

— Да, скоро, — ответил Кариновский. — Вот только доберемся до Сан-Стефано ди Кадоре.

— А где он, черт бы его побрал?

— В северной части Венето, недалеко от границы с австрийской Каринтией, у подножья Карнийских Альп.

— Только не надо лекций по географии! Это далеко отсюда?

— Чуть меньше ста километров.

— И как вы предполагаете туда добраться?

— Гуэски должен был позаботиться об этом.

— Как о глиссере? Слушайте, мне уже…

— Погодите. Кто-то идет.

Я разглядел в темноте человеческую фигуру, быстро и бесшумно двигавшуюся к нам через поле, и нырнул в кокпит глиссера. Отыскав там револьвер Кариновского, я присел и положил ствол на левый локоть, целясь чуть впереди идущего к нам человека. Ветра не было.

Кариновский положил мне руку на плечо.

— Не стоит сразу так бурно реагировать, — заметил он. — Враг не стал бы действовать столь открыто.

Стрелять я не стал, но револьвер все же держал наготове. После только что пережитых приключений, мне не хотелось больше никаких неприятных неожиданностей. Ни с какой стороны. Я был готов на что угодно, лишь бы четко и ясно выразить это свое желание.

Темная фигура подошла к нашему разбитому глиссеру вплотную. От нее разило потом и чесноком. Кто-то обнял меня за плечи:

— Это было просто потрясающе! — раздался голос Гуэски.

Одетый в темный костюм с черным шелковым шарфом, небрежно повязанным на шее, и в черных перчатках тонкой кожи, Маркантонио Гуэски прижал меня к груди, дыша мне прямо в лицо своим чесночным восхищением.

— Я все видел! — заявил он. — С того самого момента, как вы отошли от Сакка ди Сан-Джироламо. Я буквально не отнимал бинокля от глаз!

— Это нам здорово помогло, — заметил я, освобождаясь от его объятий.

— Ну, вам помощь и не требовалась. Скорость, с которой вы пересекли лагуну…

— … была неизбежной, — закончил за него я. — Полагаю, вам не составило труда нас найти.

— Не составило, — отвечал Гуэски. — Лесной пожар всегда легко обнаружить. Можно было лишь пожелать, чтобы вы производили меньше шума, приближаясь к земле.

— Можно было также пожелать, чтобы на глиссере был установлен глушитель, — сказал я.

— Да, это судно действительно оказалось чересчур шумным, — признал Гуэски. — Но теперь все уже позади. Вы и мистер Кариновский практически в безопасности.

— Практически?

— Ну, разумеется. Нужно еще выбраться с побережья Венето. Но это уже чисто техническая проблема. Мы перехитрили Форстера на всех этапах и теперь проведем его окончательно. Идемте же, нам надо вон в ту сторону.

Меня беспокоил Кариновский. Его раненой руке здорово досталось на глиссере, и теперь рана вновь открылась и кровоточила. С пальцев капала кровь. Пришлось его даже поддерживать. Не думаю, что у него оставались силы еще куда-то тащиться.

— И как же мы проведем Форстера на сей раз? — спросил я.

— Самым великолепным образом! — с воодушевлением сообщил Гуэски. — Чтобы до конца оценить мой план, вам сперва следует проанализировать сложившееся положение.

— Я его уже проанализировал.

— Не до конца. Вы помните лишь о катере, который вас преследовал, но наверняка не знаете о том, что еще приготовил вам Форстер.

Я действительно этого не знал, и мне это было совершенно безразлично. Однако заткнуть этот сверкающий фонтан ненужной информации было совершенно невозможно. Мы, спотыкаясь, брели по мокрой траве, а Гуэски (достойный наследник Борджиа, этакий страшный доктор Фу Манчу из американских комиксов) живописал нам создавшееся положение:

— Форстер, должно быть, предполагал, что вы все же выберетесь из Венеции; это единственный разумный вывод, который он мог сделать, столкнувшись с человеком вашего калибра. Поэтому он подготовил вторую линию обороны в районе дамбы Венеция-Местре. Его силы, расположенные на линии Чьоджиа — Местре, нас не касаются; мы уже покинули этот театр военных действий, выражаясь армейским языком. А вот на северном фронте, располагающемся под углом к линии Местре — Сан-Дона ди Пьяве, военные действия пойдут очень активно. Итак, рассмотрим топографические особенности этого театра…

— Гуэски, — перебил его я, — может, оставим это на потом?

Но мое замечание было попросту проигнорировано. Гуэски желал во что бы то ни стало продемонстрировать, сколь блестяще он владеет ситуацией и сколь инициативным командиром, обладающим нестандартным мышлением, он является.

— Итак, здешняя местность имеет следующие характерные особенности, — продолжал он, на наших глазах превращаясь в великолепного преподавателя тактики из военной академии. — Мы находимся в квадрате со сторонами примерно в две с половиной мили, равносторонность которого определяется Венецианской лагуной с юга, альпийскими предгорьями с севера, рекой Брентой с запада и рекой Пьяве с востока. Действуя в этом секторе и двигаясь к северу от лагуны, мы обязаны предположить, что Форстер будет охранять магистраль, соединяющую Местре и Сан-Дона ди Пьяве, а также пять второстепенных дорог, соединяющих городки Кадзори, Комплато и Церкато. Здесь есть еще железная дорога, но ее он скорее всего во внимание не примет, поскольку в ближайшие 30 часов никаких поездов там нет. Таким образом, его люди плотно окружают нас между лагуной и прибрежным шоссе. С первого взгляда такой боевой порядок неприятеля представляется совершенно непреодолимой преградой.

— Да, выглядит неплохо, — согласился я. — И как же мы станем отсюда выбираться?

Но у Гуэски явно не было желания выдать нам всю информацию сразу. Топая по болоту сквозь редкие деревья и покрытые стерней поля, он продолжал разъяснять нам общую ситуацию.

— Таким образом, передо мной стояла следующая проблема, — вещал он, напоминая С.Обри Смита в «Четырех перьях», только намного глупее, — все возможные варианты решения которой я рассмотрел: силы «северных» будут рассредоточены на большой протяженности по линии Местре — Сан-Дона. Поэтому я попробовал найти уязвимую точку в этой линии фронта, предполагая поставить все на карту и решиться там на внезапный прорыв…

— Отлично! — воскликнул Кариновский. — Одобряю! И предлагаю, чтобы мы…

— Но я отверг эту идею как чистое донкихотство, — продолжал Гуэски. — Нам следует принять во внимание, что Форстер наверняка имеет радиосвязь с силами «южных» и что, как только он выяснит наше местоположение, эти люди тут же будут быстро переброшены на заранее подготовленные позиции над прибрежным шоссе. Короче говоря, силы «южных» следует рассматривать как весьма мобильный резерв, из-за чего, следовательно, мы оказываемся в том же положении, в какое попали с самого начала: люди с катера догоняют нас сзади, действуя как одна из сторон двойного охвата, стремятся прижать нас к укрепленной позиции Форстера на севере и раздавить. Я понятно объясняю?

— На редкость! — откликнулся я. — Вы проанализировали ситуацию просто превосходно!

Гуэски расцвел от удовольствия.

— Помимо всего прочего, мне не хотелось преуменьшать силы и возможности противника…

— Никто и не может обвинить вас в этом, — заверил я его. — Вы приняли во внимание все аспекты приготовленной нам ловушки; вот только, к сожалению, мы все еще из нее не вылезли.

— Я прекрасно это сознаю. — Гуэски совсем задрал нос. — Именно к этому я и стремился. Судите сами: Форстер готовит нам ловушку и ожидает, что мы постараемся ее обойти и, таким образом, угодим в новую, еще более опасную. А мы, взяв инициативу в свои руки, двинемся прямо в центр этой первой ловушки — как раз туда, где он нас никак не ожидает!

— Прекрасно! Но что именно мы должны делать?

— Бежать отсюда.

— Каким образом?

— Двигаясь вон к тем стогам сена на поле.

Гуэски, сдвинув манжет рубашки, озабоченно посмотрел на часы.

— Если я правильно все рассчитал, люди Форстера окружат нас в самое ближайшее время и именно в этом месте. — Он самодовольно усмехнулся. — Но у нас есть для них маленький сюрприз!

Это было уж слишком. Схватив этого садиста за шиворот, я стал трясти его так, что у него в карманах зазвенели монеты, и, оскалившись как волк, прорычал прямо в его изумленную физиономию:

— Слушай, трепло проклятое, если ты знаешь, как отсюда выбраться, говори немедленно!

— Пожалуйста! Только пиджак не рвите, — обиженно сказал Гуэски. Я отпустил его, и он стал поправлять на себе одежду. — Идемте вон туда, — показал он.

Оставалось только восхищаться его самообладанием — даже если всех нас в результате перестреляют.

Через поле мы добрались до трех больших стогов сена, и Гуэски небрежным жестом указал на тот, что был в центре:

— Вот, смотрите!

Я стал смотреть. Гуэски, оскалившись как гиена, подошел к стогу и начал охапками разбрасывать сено. Из-под сена показался длинный темный силуэт. Гуэски отбросил еще несколько охапок, и от изумления у меня во рту пересохло.

— Гуэски, — произнес я потрясенно. — Беру все свои слова обратно! Вы, несомненно, гений!

Перед нами стоял, сверкая как реальная надежда на спасение, весь в клочьях сена, как только что распакованная игрушка, предназначенная для какого-нибудь великана, моноплан с высоко установленными крыльями. Кончиков крыльев и хвоста, правда, еще не было видно, однако характерный изгиб его пропеллера прямо-таки возвещал грядущее освобождение. Я помог Гуэски окончательно очистить самолет от сена и отступил на шаг в немом восхищении.

— Впечатляет, не правда ли? — спросил горделиво Гуэски. — Пока эти бешеные собаки гоняются за нами по земле, мы воспарим в небеса; пусть себе щелкают зубами и воют на луну!

— Задумка, вполне достойная вас, друг мой, — сказал я, невольно подлаживаясь под высокопарный тон Гуэски и ощущая глубокую благодарность. — Итак, летим в Сан-Стефано?

— Совершенно верно. Аэропорта там, правда, нет, но я присмотрел несколько мест, вполне удобных для посадки такого легкого самолета. Полковник Бейкер и его люди уже ждут нас там. Полет займет не более часа.

На востоке появились первые проблески зари, а по обе стороны поля я заметил какое-то движение. Залаяла собака, и раздался странный звук — точно металлом по кости — и собака внезапно смолкла.

— Кольцо сужается, — заметил Гуэски, улыбаясь. — Мой дорогой, не пора ли нам взлететь?

— Ваше предложение, — в тон ему ответил я, — вполне меня устраивает. Кариновский, вы как там?

— Я там ничего, — откликнулся Кариновский. — Стою себе, истекаю кровью, а вы все веселитесь…

— Я вас перевяжу в самолете, — сказал я. — Полетели!

Мы помогли Кариновскому подняться на борт и пристегнули его ремнями к сиденью. Заря быстро разгоралась; были уже хорошо видны фигуры людей Форстера, подползавшие к нам по полю. Я хотел было сесть в кресло второго пилота, но оказалось, что там уже сидит Гуэски.

— Вы не туда сели, — заметил я.

— Ничего подобного, — ответил он.

— Гуэски, — сказал я, — сейчас не время для шуточек. Противник рядом. Перебирайтесь-ка на место пилота и командуйте.

— О чем вы?! — вскричал Гуэски визгливо. — Я абсолютно ничего в самолетах не понимаю! Ничего! Это ваше дело!

— Слушайте, — сказал я, — вы же сами все это придумали! Вы же зачем-то приготовили этот чертов самолет, верно?

— Но я его приготовил для вас! — Казалось, Гуэски сейчас заплачет. — Мистер Най, ну пожалуйста! Ведь отлично же известно, что вы прекрасный летчик и водите любые самолеты. Вы же знаменитость! Господи помилуй, да зачем же иначе я стал бы добывать для вас самолет?!

Так. Вот оно снова! Тень знаменитого и непревзойденного агента Икс, суперфантома чертова, моего двойника, опять восстала из небытия и настигла меня, чтобы, продемонстрировав всем мою жалкую сущность, уничтожить. Агент Икс, гнусно играющий чужими жизнями, взявший себе право убивать по своему выбору и усмотрению, рехнувшийся шпион, действующий с согласия и одобрения властей… О, как я его сейчас ненавидел! И какую ответную ненависть он, должно быть, питал ко мне! Но наконец-то его час пробил! Адский двойник нашел-таки способ угробить меня, своего самого заклятого врага!

Гуэски все дергал меня за руку. Потом он затащил меня в пилотское кресло, и я тупо уставился на совершенно незнакомую мне панель приборов. Мною внезапно овладело полное спокойствие: я понял, что вина за этот кошмар лежит исключительно на мне самом. Агент Икс, в конце концов, был всего лишь этикеткой, которую на меня налепили, руководствуясь минутными соображениями. Но каков Гуэски!.. Что ж, от человека, который разрабатывает планы бегства с помощью акваланга и глиссера, вполне можно ожидать, что он приготовит и спрячет где-нибудь и самолет.

— Най! — вскричал между тем Гуэски. — Они совсем рядом! Взлетайте же!

Я грустно улыбнулся и спросил:

— Кариновский, вы умеете водить самолет?

— Да вроде нет, — отозвался тот. — Во всяком случае, никогда не пробовал.

Мне уже отлично видны были восемь человек, крадущиеся по краю поля. Они двигались медленно, с предельной осторожностью, но удивительно целенаправленно — к нам.

Глава 20

Я все же несколько преувеличивал. Хотя мое знакомство с легкими самолетами было явно недостаточным, но кое-какое представление я все же имел. К примеру, я несколько раз летал на них в качестве пассажира. А однажды мне даже доверили управление планером «Пайпер Каб»; я немного пролетел по прямой, потом совершил несколько поворотов с легким наклоном и проявил вполне приличные способности. И, кроме всего прочего, я видел бесчисленное количество фильмов про летчиков.

Однако это был все же недостаточный опыт для решения стоявшей передо мной задачи. Впрочем, вряд ли у меня было больше опыта в том, что представлялось единственной альтернативой полета: в отступлении по открытому пространству под выстрелами как минимум десятка вооруженных людей. Крайняя необходимость заставила повернуться к приборной доске.

Я быстро нашел кнопку включения аккумуляторов. Под панелью справа обнаружился и топливный кран. Я открыл его и обратился к рычагу управления карбюратором. Под ним была табличка: «При прогреве двигателя открыть полностью». Так я и сделал. Потом повернул регулятор качества смеси в положение «Обогащенная».

— Что это вы делаете? — спросил с подозрением Гуэски.

— Готовлюсь вывезти нас всех отсюда.

— Да? — Он с минуту молчал. — А мне уж показалось, что вы не умеете летать.

— Вам правильно показалось. Но, по-моему, сейчас самая пора научиться.

— Видимо, да, — и он нервно засмеялся. — Только нельзя ли учиться побыстрее?

Я кивнул. Ноги уже удобно устроились на двух педалях, только вот я никак не мог вспомнить, какая из них для чего предназначена. Тормоза? Нет. Двух тормозных педалей не бывает. Я нажал правую и услышал легкий скрип в задней части самолета. Я высунулся в окно и увидел, что повернулся руль. Так. Значит, с помощью педалей управляют рулем. Я припомнил, что ручка, расположенная прямо передо мной, служит для управления элеронами и рулями высоты.

Что дальше? На панели было жуткое количество приборов: указатели высоты, направления, времени, температуры масла в двигателе, уровня топлива, давления масла, оборотов двигателя… Здесь же располагалось огромное количество кнопок, переключателей и циферблатов; под многими из них были сопроводительные или предупредительные надписи. Я быстро их прочитал, стараясь вспомнить, что когда-либо слышал о процедуре взлета. Кажется…

Тут Гуэски тронул меня за плечо.

— В чем дело? — окрысился я.

— Они уже стреляют! — закричал он. — Вы что, не слышите?!

Да, теперь я это услышал. Люди Форстера, правда, были еще на довольно большом расстоянии от нас, но уже в пределах досягаемости пистолетной пули. Времени размышлять об особенностях полета на легком самолете не оставалось. Пора было действовать или погибнуть, вернее — действовать и погибнуть. Такой порядок действий представлялся мне более вероятным.

— Поехали, — сказал я и нажал на кнопку стартера.

Ничего не произошло.

Я еще несколько раз нажал на кнопку — реакции никакой. Я снова лихорадочно обшарил глазами панель приборов в поисках причины неудачи. И обнаружил нечто, именуемое «Включение магнето». Этот переключатель имел четыре положения: «Выкл.», «Л», «П» и «Оба». Я переключил его в положение «Оба» и снова нажал на кнопку стартера.

Двигатель жалобно кашлянул и с ревом заработал. Я перевел ручку в положение, соответствовавшее, как мне казалось, нейтральному, опустил ноги на обе педали и посмотрел, что показывают тахометр и указатель давления масла. Самолет содрогался, но с места не двигался.

Я приоткрыл сектор газа. Тахометр показывал 2400 оборотов. Выше этой цифры была красная аварийная зона. Самолет раскачивался, как ива на ветру, но по-прежнему стоял на месте.

И тут, вспомнив про ручной тормоз, я сбросил обороты до холостых и отключил ручник.

Мы покатились вперед, быстро набирая скорость. А я все больше открывал сектор газа.

Тут я еще припомнил, что самолет вроде бы должен взлетать против ветра. Только я ведь не знал, есть ли снаружи ветер, но даже если б и знал, то все равно не имел ни малейшего понятия, как им воспользоваться. И еще я вдруг вспомнил, что самолет должен бежать по земле достаточно быстро, прежде чем от нее оторвется. Поэтому я до отказа открыл сектор газа, как это делают настоящие воздушные асы. (Сейчас стоило бы еще выключить форсажную камеру, если бы она у меня была.)

Самолет бежал по земле со скоростью не менее 50 миль в час, хотя указатель воздушной скорости показывал только 20, и тут машина стала опасно забирать вправо. Я чуть нажал правую педаль, обнаружил, что стало только хуже, и быстренько нажал левую. Самолет на мгновение выровнялся и стал отклоняться влево. Я опять скорректировал курс.

Мы уже мчались со скоростью 60 миль в час. Впереди показалась низкая каменная стена и деревья за нею. Я едва справлялся с управлением, хотя и попробовал все же слегка изменить курс с помощью педалей. Но, видимо, перестарался. Сложными зигзагами мы неумолимо приближались к стене.

Сидевший сзади Кариновский наглухо умолк. Гуэски что-то пролепетал было и закрыл лицо руками. Я подавил желание сделать то же самое. Подался вперед, чтобы открыть сектор газа до предела, и обнаружил, что он уже полностью открыт. Тогда я потянул ручку на себя — как множество раз видел в кинофильмах.

И самолет — что самое невероятное! — самым натуральным образом оторвался от земли. Я еще не до конца в это поверил, но теперь уже видел под собой землю, которая мчалась назад. Мы все выше поднимались в розовое от зари безоблачное небо. Потом двигатель вдруг стал издавать недовольные, жалобные звуки: перегрузка! Стрелка тахометра упала до 1900 оборотов. Я отпустил ручку вперед, уменьшив угол набора высоты.

Гуэски что-то говорил мне, но я его не слушал. Меня переполняло чувство полного триумфа. Я — я! — поднял самолет в воздух! И мы летели, черт побери!

Да, это был момент чистого восторга, которым следовало насладиться от души. Я решил пока не обременять себя еще одной интересной проблемой: каким образом и в каком режиме мне придется садиться. Хорошенького понемножку — вот единственный девиз для солдата удачи, особенно несколько склонного к истерикам.

Глава 21

Взлет задал нам страху, но в итоге привел меня в состояние эйфории. Стоило нам стремительно взмыть в небесную синеву, я решил, что летать в конце концов не так уж и трудно и эту профессию любой разумный человек может легко освоить (достаточно как следует собраться). Теперь мне казалось, что профессиональные летчики просто создали некий мистический культ вокруг своего мастерства, и таинственность эта что-то уж больно задержалась; скорее всего для них это просто способ защитить свой источник доходов, вот они и прибегали к хорошо рассчитанному обману.

Впрочем, продолжал размышлять я, есть и другая возможность: летать на самолете действительно непросто, но я, к счастью, оказался одним из тех немногих, кто все делает правильно по наитию.

Однако уже через несколько минут мне пришлось отвергнуть оба собственных объяснения. Я понял, что мне удалось поднять самолет в воздух только благодаря исключительному везению и «умным» приборам, встроенным в машину.

Это озарение пришло ко мне совершенно неожиданно, когда самолет без каких-либо видимых причин вдруг самостоятельно повернул налево.

Мы продолжали подъем. Тахометр показывал 2300 оборотов в минуту, ручка была отведена назад, ноги мои едва касались педалей руля. Указатель воздушной скорости показывал 50 миль в час — стрелка была в опасной близости к предельным 40 милям в час, за которыми последовало бы падение. Мы были на высоте 500 футов — слишком близко к земле, но по-прежнему продолжали набирать высоту.

И тут самолет опять без каких-либо видимых причин повернул влево.

Я чуть выжал правую педаль. Самолет вернулся на прежний курс, но воздушная скорость упала до 45 миль. Двигатель жалобно завыл. Я попробовал прибавить газу, но дроссель и так был открыт полностью. Самолет качнулся вправо и стал снижаться; двигатель на мгновенье заглох совсем. В полной панике я пнул левую педаль и отвел ручку вперед. Нос самолета выровнялся по горизонту, воздушная скорость сразу выросла до 60 миль, но стрелка тахометра приблизилась к опасной красной зоне, и самолет вновь резко свернул влево. Тут нужны были как минимум четыре руки и две головы.

Я вернул самолет на прежний курс и взял ручку чуть-чуть на себя. Обороты упали до безопасного уровня, как только самолет вновь начал подъем; но, конечно же, воздушная скорость снизилась до опасного предела. Я осторожно двигал ручкой то вперед, то на себя, пока не нашел такое ее положение, когда и обороты двигателя, и воздушная скорость оставались в безопасных пределах. Самолет очень медленно набирал высоту. Мне все время приходилось выправлять курс, чтобы не дать ему уклониться влево, и это меня беспокоило. Но через некоторое время все наконец пришло в равновесие.

— Что случилось? — спросил Гуэски дрожащим голосом.

— Небольшая турбуленция, — небрежно бросил я, решив, что нет смысла пугать пассажиров; на этом самолете вполне достаточно одного паникера — меня самого.

— Но вы ведь действительно умеете управлять самолетом, правда? — спросил Гуэски. — Вы, наверно, хотели над нами подшутить, да? — Его нытье начинало меня раздражать.

— Вы же сами видите: мы летим! — резко ответил я, снова корректируя уход влево и подавая ручку чуть вперед, чтобы не допустить сваливания и немного уменьшить обороты двигателя, чтобы стрелки не заходили в красную зону.

— Но, мне кажется, что-то все же не в порядке, — заметил он.

— Слушайте, — сказал я, — любому летчику нужно время, чтобы приспособиться к такому гробу, как этот. Особенно если человек привык летать на истребителях со сверхзвуковой скоростью. — Клянусь, я и сам не понимал, что несу!

Гуэски яростно закивал в знак согласия. Ему страстно хотелось уверовать в мои опыт и умение, несмотря на некоторые свидетельства чего-то совсем иного. Среди людей, попавших в беду, вряд ли найдется хоть один атеист, особенно в небесах, на высоте тысячи футов над Северной Италией.

— А вам приходилось много летать на реактивных истребителях? — спросил Гуэски.

— Много. В основном на «Сейбрах» и «Банши», — отвечал я, по-прежнему без конца манипулируя ручкой и педалями, чтобы не допустить сваливания и снизить обороты. — Я вам не рассказывал, как у меня случился срыв пламени над водохранилищем Чангджин, в Корее?

— Нет… А что, вам там здорово досталось?

— Да, положение, надо сказать, было довольно скверное, — отвечал я и прикусил губу, чтобы не засмеяться. Но тут мое внимание снова привлек самолет, который опять требовалось вернуть на прежний курс, и я предложил Гуэски, чтобы он позаботился о Кариновском. Затем полностью отрешился от всякой болтовни и шуточек и сосредоточился на сложных попытках перехитрить неуправляемый самолет.

Мы летели со скоростью 105 миль в час и каким-то образом ухитрились подняться на высоту 3000 футов. Я сбросил газ, уменьшив скорость до крейсерской, и стрелка указателя замерла примерно на 90 милях. Судя по компасу, мы летели на юго-запад. Солнце уже взошло, и подо мною сверкала морщинистая шкура Адриатического моря. Цель же наша, Тольмеццо, располагалась в Альпах, а значит, где-то на севере. Я чуть отвел ручку вправо.

Самолет отреагировал, опустив правое крыло. Нос тут же задрался, воздушная скорость начала падать. Я был уверен, что проклятый двигатель вот-вот заглохнет, и резко вернул ручку в прежнее положение.

Это был неправильный ход. Самолет накренился, мотор закашлял, зарычал, как раненая пантера, и еще выше задрал нос. Я дал полный газ и скорректировал положение ручкой и левой педалью.

Самолет опять накренился, я его опять выправил, отдаленная линия горизонта качалась из стороны в сторону. Воздушная скорость упала до 60.

Тут до меня наконец дошло, что ручку надо было толкать вперед, а не к себе. Я так и поступил. Самолет нырнул, снова набрал скорость, и тут я заметил, что мое правое крыло наклонено к морю.

Я попытался выровняться. Правое крыло поднялось, зато опустилось левое. Гуэски что-то кричал мне, даже Кариновский оторвался от изучения своей раны.

Да, мы попали в беду. Каждый раз, когда я пытался выровнять самолет, он кренился еще больше в противоположную сторону. Уже чувствовалось, как тяжело вибрирует хвост. Мы успели опуститься до 990 футов и продолжали падать. Казалось, мне никогда не выровнять машину: самолет-самоубийца явно желал либо перевернуться, либо оторвать себе крыло.

Тут Гуэски с криком бросился к панели приборов; я отбросил его назад, а Кариновский при этом орал на нас обоих. Мы с Гуэски сцепились, рыча и кряхтя, и он попытался укусить меня за руку, а я врезал ему головой в нос. Это его несколько успокоило.

В течение нашей драки самолетом никто не управлял. Когда я повернулся к приборам управления, то обнаружил, что мы больше никуда не кренимся и не падаем. Стоило мне снять руку с рычага управления, как самолет выровнялся сам! Он сейчас летел по нисходящей траектории, совершая широкий поворот вправо.

Я получил чрезвычайно важный урок: если не уверен, как поступить, пусть самолет все сделает сам.

Я осторожно поводил ручкой, не мешая ему лететь самостоятельно. Мы поднялись до 4000 футов, курс наш лежал чуть восточнее заданной цели, скорость была 95 миль в час. Самолет летел, не теряя высоты и практически не требуя помощи с моей стороны. Когда все пришло в норму, я повернулся к Гуэски.

— Никогда больше так не делайте! — сказал я, холодно и строго на него глядя.

— Я ужасно перед вами виноват! — воскликнул он. — Я совершенно потерял голову, я не понимал, что вы делаете…

— Он просто проверял управляемость самолета, — заметил Кариновский. — И дураку должно быть понятно!

— Конечно, конечно! Теперь-то я понимаю… — бормотал Гуэски.

Нет на земле большей силы, чем жажда веры! Я и сам-то начал верить…

— Мистер Най, — произнес Гуэски, — мне действительно искренне жаль… Вы еще будете его проверять?..

— Это зависит от обстоятельств, — туманно ответил я.

Гуэски понимающе кивнул. Кариновский презрительно промолчал: каждому ясно, что проверять самолет следует в зависимости от обстоятельств.

— А как, по-вашему, сейчас у нас обстоятельства подходящие? — застенчиво осведомился Гуэски.

Я задумался, прежде чем ответить. Голова у меняразламывалась от боли, одежда была мокрой от пота, правый глаз жутко дергался, а руки тряслись, словно у меня началось расстройство координации движений. Но факт оставался фактом: я по-прежнему вел самолет.

— Обстоятельства не самые плохие, — наконец сообщил я. — По правде говоря, на текущий момент у нас все в полном порядке.

Из чего дурак обычно строит для себя рай? Из рассыпающихся кирпичиков иллюзий на жиденьком цементе надежд. Так говорил Заратустра. А в данном случае — мистер Най.

Глава 22

Почти четверть часа мы летели точно на северо-восток. Адриатическое море осталось позади, под нами расстилалась северо-итальянская равнина. И я решил, что настала пора выяснить, куда нам лететь дальше. И спросил Гуэски, есть ли у него какие-нибудь карты.

— Конечно, — отвечал он. — Я все приготовил! — И он вытащил из-под сиденья карту под номером ONC-F-2. На ней была изображена Северная Италия и большая часть Центральной Европы, испещренные значками аэропортов, радиолокационных станций, запрещенных для полетов зон, городов, поселков, гор, болот, океанов, озер, линий электропередач, плотин, мостов, туннелей и многих других интересных объектов. Но, на мой взгляд, карта эта не имела совершенно ничего общего с зелено-коричневой равниной, простиравшейся под нами.

Я решил передать часть своих полномочий другим.

— Гуэски, — велел я, — определите наше местоположение, конечную цель полета и маршрут.

— Но я ничего не понимаю в полетных картах! — воскликнул он.

— Кариновский вам поможет. В конце концов, не могу же я делать все на свете!

Они занялись картой. А я решил использовать это время, чтобы еще хоть немного разобраться в управлении самолетом. Я выполнил несколько несложных виражей, несколько снижений и подъемов, попробовал лететь на разных режимах, то открывая, то прикрывая сектор газа и немного поэкспериментировал с триммером. У меня даже появилась кое-какая скромная уверенность в себе.

— Вы не могли бы опуститься немного ниже? — спросил Гуэски. — Я не вижу ни одного ориентира.

Я снизился до 2000 футов. Через некоторое время Гуэски сообщил:

— Все равно ни одного ориентира не нахожу! Безжизненный какой-то ландшафт.

— М-да, помощи, видно, от вас немного, — заметил я.

Гуэски снова уткнулся в карту. Потом спросил:

— Сколько минут назад мы пересекли береговую линию?

— Минут семнадцать.

— А скорость и направление какие были?

— Около 90 миль в час. Курс — северо-восток. Приблизительно, конечно.

Кариновский небрежно махнул рукой.

— Пусть будет 100 миль в час, так проще. То есть, мы пролетели примерно 25 миль. Если по-прежнему лететь на север, мы скоро пересечем реку Пьяве. Вот вам и ориентир, уж его-то не пропустишь!

— А что потом?

— А потом надо просто лететь по течению реки. Она нас приведет сперва к Беллуно, а дальше — к самому Сан-Стефано ди Кадоре.

— И вы сумеете его отличить с воздуха от других селений?

Гуэски с готовностью ответил:

— Там прямо перед городом гидростанция.

— Вы уверены, что узнаете ее?

— Не беспокойтесь. Ведите себе самолет, а мы будем следить за курсом.

Что-то мне в его заявлении очень не понравилось, но ничего другого все равно не оставалось — только продолжать полет.

И я его продолжил. И вскоре на севере мы заметили Пьяве. Я изменил курс и полетел вдоль реки на северо-запад, пересек две ее излучины, потом еще одну. Над Вальдобьяддене мы окончательно определили свое местонахождение. Приближались предгорья, и мне пришлось начать постепенный подъем.

Через несколько минут мы достигли предгорий Альп; высота их здесь достигала 2000 футов над уровнем моря. Река повернула на север, затем на северо-восток. Гуэски засек слева город Фельтре, а Кариновский — ветряную мельницу справа. Все совпадало. Мы были на высоте 9000 футов над уровнем моря, когда достигли Беллуно. Перед нами высились Альпы, похожие на ощетинившееся наконечниками копий войско. В самолете стало весьма прохладно.

Теперь управлять машиной оказалось труднее. Сильные вертикальные воздушные потоки раскачивали крылья, мотор надрывался в разреженном воздухе. Под нами долина Пьяве четким зигзагом разрезала Доломитовые Альпы. Близость гор заставила меня подняться до 10 000 футов.

Я услышал, как вскрикнул Кариновский, и, обернувшись, увидел горный отрог, проплывший всего в сотне ярдов от правого крыла. Пик его был выше нас по крайней мере на милю.

— Еще такие поблизости есть? — спросил я.

— Пока нет, можно не волноваться, — ответил Кариновский. — Если не промажем мимо Сан-Стефано, конечно.

Долина Пьяве продолжала уходить к востоку; наконец Гуэски увидел гидростанцию, а потом справа, на высоте 8481 футов, показался и Сан-Стефано; мы начали постепенный спуск.

Стали видны отдельные дома, крошечные участки возделанной земли и просторные луга на крутых горных склонах; затем мы заметили одноколейную железную дорогу, пересекавшую часть города.

— А вон и конечный пункт нашего назначения! — воскликнул Гуэски.

И я тоже его увидел: это был охотничий домик. Небольшой, П-образной формы, примерно в миле от селенья. Перед домом виднелась узкая полоска открытого пространства — с воздуха она казалась не больше почтовой марки. Да мне никогда в жизни не приземлиться на такую маленькую площадку! Но вблизи не было ничего, что выглядело бы получше и попросторнее. Я решил продолжать спуск, облетая поле по кругу. Я надеялся, что вблизи посадочная площадка будет выглядеть не столь пугающе.

Облетев поле, я попытался приблизиться к ней, стараясь держаться носом к ветру. Убрал скорость и подал ручку вперед. Под нами скользнула назад купа деревьев, дом, и выплыл край поля. Я повернул самолет носом на северо-восток.

Все произошло даже слишком быстро. Внезапно я оказался совсем рядом с землей, однако продолжал нестись с ужасающей скоростью. Самолет летел слишком низко, чтобы это было безопасным, но слишком высоко для посадки. Если припомнить то, что я узнал от Улыбчивого Джека и прочих героев шпионских романов, сейчас нужно было дать газу, набрать высоту и идти на следующий заход. Но у меня не хватило пороху. Самолетом я управлял пока только «методом тыка», а земля, казалось, была уже в двух шагах. Стиснув зубы, я двинул ручку вперед, одновременно полностью убрав газ.

Футах в пятнадцати над полем самолет, потеряв скорость, вздрогнул и завибрировал, готовый нырнуть носом в землю. Половина поля уже осталась позади, и я потянул ручку на себя. Самолет тут же задрал нос, затрясся от негодования и тяжело ударился о землю хвостовым колесом, а потом и передними колесами. Потом еще раз высоко подпрыгнул, но я по-прежнему тянул ручку на себя, буквально прижимая ее к животу, и наконец мы с грохотом рухнули на поле.

Левая стойка шасси лопнула, и самолет, тяжело ударившись фюзеляжем о землю, стал поворачиваться влево. Кончик левого крыла врезался в землю, следом за ним — пропеллер, тут же разлетевшийся на куски. Я изо всех сил нажал на правую педаль и включил тормоз, но самолет продолжал вращаться вокруг левого крыла, норовя снова взлететь и перевернуться. И это ему почти удалось, но не выдержала правая стойка шасси. Самолет неохотно прополз еще несколько футов на брюхе и замер в дальнем конце поля, футах в двадцати от низкого деревянного забора и растущих сразу за ним сосен. Я выключил зажигание. Все. Агент Икс в очередной раз справился с поставленной задачей.

Никто при посадке не пострадал, но разговаривать не хотелось. Мы молча обследовали то, что осталось от самолета, и направились к домику.

Я уже начинал ощущать упадок сил и грядущее разочарование. Как только я войду вон в ту широкую дубовую дверь, жизнь агента Иск будет кончена. Останется лишь весьма сомнительная личность: Уильям П.Най. Мне все это показалось вдруг ужасно несправедливым. Захотелось повернуться и убежать — подальше от этого альпийского охотничьего домика, от Италии, от Европы, чтобы спастись самому, затерявшись в неведомых просторах, и сохранить жизнь нелепому и абсурдному агенту Икс.

Мы поднялись на крыльцо, и Гуэски протянул руку к тяжелой бронзовой ручке. Мысли о бегстве и возрождении агента Икс оставили меня, и я даже придумал подходящую поговорку: тот, кто создает иллюзию, сам от нее первым и страдает. Впрочем, это не принесло мне особого облегчения.

Молодой человек с короткой стрижкой открыл нам дверь и сообщил, что нас уже ждут. Мы проследовали через небольшую прихожую в просторную гостиную с панорамным окном, обращенным в сторону Альп.

У противоположной стены, перед камином, сцепив руки за спиной, стоял мужчина. Его тень плясала на потолке. Мужчина обернулся к нам и с улыбкой произнес:

— Джентльмены, я чрезвычайно рад, что вам удалось долететь. Я уже начал волноваться.

Перед нами стоял Форстер, на лице его было написано безмятежное спокойствие. Дверь за нами захлопнулась.

Глава 23

Последовала немая сцена: встреча трех медведей с волком-оборотнем. Да, было от чего прийти в восторг, особенно если вам нравится горький вкус поражения! Но самое скверное — вспоминать, сколько сил я потратил, чтобы доставить всех нас прямо к Форстеру в пасть! Мне ведь даже в голову не приходило выбрать какое-либо другое направление. Я и не задумался над тем, что наша явка, возможно, провалена. Но мы снова попали в лапы противника, и снова я чувствовал, насколько все это ужасно и несправедливо…

Так вот как играют в эту игру, думал я, чуть не плача от жалости к самому себе. Бежишь, ускользаешь, придумываешь на ходу всякие увертки, добираешься в конце концов до желанного убежища, и тут обнаруживается, что правила игры изменились и убежище давно занято противником, а ты, по сути дела, глупейшим образом проиграл.

Ну да, конечно! Как же я мог позабыть об этом! Ведь в этой игре правил не существует!

Вернувшись к мрачной действительности, я обнаружил в гостиной еще двоих — они спокойно держали нас под прицелом своих револьверов. Третий тип обыскал нас, и, когда с этими формальностями было покончено, Форстер пригласил нас сесть. Мы вошли, точно зомби, уселись в кресла, взяли предложенные стаканы с выпивкой и закурили. Люди Форстера бесшумно исчезли в коридорах, а сам он вышел на середину комнаты и остановился прямо в розоватом пятне солнечного света, как в луче прожектора. Мы не сводили с него глаз; нам предстояло выслушать его речь, а потом, видимо, нас собирались просто пристрелить. Боевой дух в нас полностью увял, мы чувствовали себя глубоко несчастными.

— Во-первых, — начал Форстер, — позвольте мне ответить на вопрос, который вас, несомненно, мучает: как случилось, что я оказался здесь, а не барахтаюсь в болотах Венето?

Мы дружно промолчали, и Форстер продолжал:

— Я вам отвечу: ваши приготовления, Гуэски, ни для кого не были тайной, что бы вы на сей счет ни думали. А сбор сведений относительно лодок, самолетов и возможности снять охотничий домик в Сан-Стефано мгновенно стал известен мне. Большую часть своих людей я оставил в Венеции, приказав им захватить вас живыми или убить, а в случае неудачи — продолжать вас преследовать. Самому мне не было необходимости руководить столь заурядной операцией, и я отбыл в Сан-Стефано, решив дождаться вас здесь и всецело полагаясь на то, что победит здравый смысл. Естественно, сначала мне пришлось спровадить отсюда ваших коллег. Это оказалось нетрудно. Я послал им записку от имени Гуэски, назначив встречу в другом месте. Сейчас полковник Бейкер и его помощники сидят на вилле Сантини, милях в восемнадцати отсюда.

Форстер замолк, ожидая реакции с нашей стороны, но не дождался. Наше тупое молчание явно его раздражало.

— Я полагал, вас несколько развлечет беседа со мной, — сказал он разочарованно, — но, видимо, я ошибся. Вы слишком скучные люди, и я полагаю, не имеет смысла и дальше тянуть кота за хвост. — Он не спеша достал из кармана пиджака тяжелый браунинг.

Как раз в эту минуту я пришел к выводу, что умирать мне вовсе не хочется. Никоим образом. А хочется жить — по возможности, еще лет 30 или 40; или хотя бы еще 30–40 минут, если уж больше мне не положено. Я так сильно хотел жить, что сумел даже превозмочь ступор, в который погрузился, и вернулся к реальной действительности, которая явно попахивала полным поражением. Чтобы жить, я готов был валяться в ногах, умолять, лгать, воровать, стать коммунистом или демократом, обратиться в арианство или в православие, притвориться ацтеком или испанцем — все, что угодно, все, что от меня потребуется…

Я готов был даже снова стать агентом Икс, что, как оказалось, было труднее всего.

— Ну, и что теперь? — спросил я Форстера.

Он широко улыбнулся:

— Теперь я убью вас.

— Пуля в затылок?

— Возможно. Боитесь, мистер Най?

— Конечно. Но куда больше разочарован.

— Вас вполне можно понять. Оказавшись в таком положении…

— Вы меня неверно поняли, — перебил я его. — Я разочарован вашим поведением.

— О чем это вы? — спросил Форстер.

— О вашей трусости, — отвечал агент Икс.

Я шкурой почувствовал, как вздрогнули его помощнички. Форстер поднял пистолет и взвел курок.

— А вот за это вы получите пулю прямо в лицо.

— Какая, в сущности, разница? — равнодушно сказал я. — Все равно ничем не изменить тот единственный факт, что не дает вам покоя: даже мертвый, я для вас недостижим!

Форстер помолчал с минуту и сказал:

— Я понимаю, мистер Най, вы пытаетесь спровоцировать меня на некие действия, способные дать вам возможность бороться. Получается у вас, правда, довольно неуклюже. К тому же все это бесполезно. Время нашего личного соперничества давно миновало. И мне пора как следует взяться за выполнение своих прямых обязанностей.

Я сумел-таки довольно нагло усмехнуться.

— Я так и знал, что вы постараетесь прикрыться своими «прямыми обязанностями», Форстер. Ваше счастье, что в руках у вас пистолет, не то я бы вас в бараний рог скрутил!

Моя наглость явно произвела на него впечатление; не потому, что он в мои угрозы поверил — нет, именно потому, что он в них не поверил. Он был уверен, что я полностью в его власти; его бесило одно: обстоятельства не позволяли ему доказать эту свою власть.

— Ваша тактика весьма неглупа. Это делает вам честь, мистер Най, — заметил он. — Впрочем, что вам еще остается при сложившихся обстоятельствах?

И это была чистая правда. Хотя Форстер обращался скорее не ко мне, а к своим людям, которых пытался убедить, что так и надо. Вообще-то ему бы следовало застрелить нас еще три минуты назад, оставив все объяснения на потом.

— Ваше поведение можно было бы понять, если бы вы были всего лишь мелким исполнителем, — сказал я. — Но тогда вам и не пришлось бы проводить сравнения между собой и мною. Хотя я лично считал вас человеком одного со мной калибра. — Я театральным жестом закурил, помолчал и продолжил: — Карьеры у нас с вами складывались практически одинаково. Но было и одно различие: я добился некоторой известности как боец, вы же заработали себе репутацию вполне компетентного чиновника.

От злости Форстер не мог произнести ни слова. Я, конечно, врал напропалую и к тому же был абсолютно несправедлив по отношению к нему; но я всегда полагал, что человек, стоящий на пороге смерти, — самое несправедливое существо на свете.

— У вас, впрочем, немало хороших качеств, — не моргнув глазом вещал я. — Вы умны, беспощадны и достаточно интеллигентны. Но, к сожалению, вы начисто лишены способности радоваться честному поединку. Один на один.

— Все, с меня довольно! — заявил Форстер.

— Извините, что пришлось вам это высказать, но по-моему, лучше уж услышать это от меня, чем от ваших работодателей.

— Довольно, черт возьми! — окончательно разозлился Форстер и поднял пистолет.

— Да, наверное, вам лучше покончить со мной сразу, — посоветовал я ему. — Пока я вам еще гадостей не наговорил.

— Вы сущий параноик! — заорал Форстер. — Неужели вы действительно верите в свою репутацию?!

Я заставил себя лениво откинуться на спинку кресла, скрестить руки на груди и усмехнуться, хотя губы меня почти не слушались.

— Форстер, — сказал я, — я мог бы выйти против вас с любым оружием, в любое время и при любых обстоятельствах. И без труда убить вас. Да будь у меня даже консервный нож против вашей шпаги, я бы все равно первым порезал вас на куски. И вообще — лучше бы вы предоставляли боевую часть операции другим, не то кто-нибудь, будучи в дурном настроении, чего доброго успеет снести вам башку, пока вы будете ковыряться с предохранителем.

Один из людей Форстера не выдержал и улыбнулся. Вот и отлично; а еще лучше — что Форстер это заметил.

Гуэски и Кариновский смотрели на меня, открыв рот. Я быстро глянул в их сторону и снова перевел взгляд на Форстера.

— Эта мелкая скотинка, разумеется, не в счет, — сказал я, небрежно махнув в сторону своих товарищей. — Гуэски был и останется всего лишь любителем, да и Кариновский, в общем и целом, особой важности не представляет. Противостояние всегда было только между вами и мной. Как вам кажется, а, Форстер?

Он не сводил с меня глаз. Потом лицо его прояснилось, он даже приподнял брови и неторопливо проговорил:

— Мне кажется, вы блефуете.

— Да неужели?

— Да-да, блефуете! Все ваши слова ничего не стоят. Вы сейчас просто поняли, что вас загнали в угол.

— Ну, на вашем месте я бы не стал утверждать это с полной уверенностью.

— Хорошо, сейчас проверим.

Он осторожно поставил свой «браунинг» на предохранитель и сунул пистолет в карман.

Кто-то из его команды заметил:

— Простите, сэр, по-моему, вы поступаете неосторожно…

— Заткнись! — рявкнул Форстер. — То, что происходит между Наем и мной, никого более не касается. Да и что, собственно, изменилось? Если я проиграю, вы и без меня знаете, что делать, верно?

Тот кивнул.

Форстер повернулся ко мне:

— Как указано в вашем досье, вы неплохо разбираетесь в старинном оружии. Так?

— А вы сами попробуйте это выяснить.

— И попробую. Мне также послышалось, что вы хвалились, будто можете одержать надо мною верх с помощью любого оружия, так?

— Совершенно верно.

— Любого? Вы уверены?

— Выбирайте сами, — отвечал я, понимая, что попал в тактическую ловушку. Форстер очень хотел меня убить, но — на своих собственных условиях. Дуэль между нами должна была стать уроком для его команды и, безусловно, наглядным примером для его начальства. Она должна была выгодно оттенить достоинства Форстера. А я в своем стремлении оттянуть смерть сам поставил себя в такое положение, когда вынужден был согласиться на любое оружие, какое бы он ни выбрал.

— И все-таки я прошу вас изменить свое решение, — дружески улыбнулся мне Форстер. Он делал все, чтобы я не вырвался из ловушки. Чтоб никто и никогда не мог его обвинить, что он навязал мне свой выбор.

Я решил упорно сохранять хорошую мину при плохой игре:

— Я же вам повторил, Форстер: любое оружие. Может, мне вам заявление в письменном виде представить?

— Ну зачем же, — снова улыбнулся он. — Я просто хотел удостовериться, что правильно вас понял. Полагаю, у нас здесь есть вполне приличный выбор оружия.

Он кивнул на дальнюю стену зала. Я встал с кресла и подошел ближе. Стена была сплошь увешана кавалерийскими саблями, двуручными мечами, пуштунскими кинжалами, шипастыми булавами, метательными звездами и другими, менее распространенными видами оружия.

— Превосходная коллекция, вы не находите? — спросил Форстер и обратил мое внимание на несколько перекрещенных сабель, судя по виду турецких или арабских, с сильно изогнутыми клинками.

— Вполне подходящая, — не смутился я.

— Впрочем, это не слишком интересно… — задумчиво сказал он. — Может быть, что-нибудь другое… А как вы относитесь к крисам?

Я понял: он пытался выяснить, с каким из видов оружия я совсем не знаком. Мог бы не тратить времени даром — мои знания о саблях и фехтовании ограничивались романами Сабатини, прочитанными в весьма юном возрасте, да отрывочными эпизодами из фильмов с участием Эррола Флинна.

— Крис меня вполне устраивает, — сказал я.

— Нет, это, пожалуй, тоже не подойдет, — сказал Форстер, двигаясь вдоль стены. — Очень интересны двуручные мечи крестоносцев, но они чересчур неуклюжи.

— Хотя и весьма опасны — в умелых руках, разумеется, — заметил я.

— Несомненно. А на булавах вы когда-нибудь сражались?

— Ну, это нетрудно. Принцип-то ясен.

— А как насчет вот этого?

Я колебался лишь долю секунды, но Форстеру этих мгновений хватило вполне.

— Великолепно, — выдавил я, пытаясь скрыть ошибку. Но было уже поздно.

— Если не возражаете, — сказал он, — мы попробуем это. Возможно, будет забавно.

И он снял со стены боевой топор с двумя лезвиями и на короткой рукояти, к которой был привязан кожаный темляк.

— Берите второй, — сказал он. — Посмотрим, как вам это понравится.

Оружие было просто отвратительное. Оба его лезвия были изогнуты полумесяцем и остры как бритва — я специально попробовал.

— Оружие викингов, — сообщил Форстер. — Настоящее оружие берсеркеров. Не столь удобное, разумеется, как рапира, однако в опытных руках… Есть ведь особая школа фехтования на боевых топорах. В свое время викинг, вооруженный таким топором, не боялся выйти против любого меча. Берите щит, Най, — он входит в комплект снаряжения.

И опять я заколебался, дав Форстеру возможность первым выбрать себе щит из доброй дюжины развешанных по стене. Потом взял себе такой же — круглый, утыканный здоровенными бронзовыми заклепками, с петлей, чтобы крепить локоть, и ручкой для ладони. Он был на удивление легким; потом я понял, что он сделан из толстой кожи, натянутой на деревянный каркас, и усилен бронзовыми накладками.

— Ну что, попробуем? — спросил Форстер.

— Как вам будет угодно.

— Предупреждаю, у меня есть некоторый опыт обращения с этим оружием.

— Не имеет значения, — небрежно ответил я. И это было истинной правдой.

Форстер обернулся к своим приспешникам:

— В поединок не вмешиваться. Если я проиграю, это моя вина и моя беда. В таком случае вы знаете, что делать: ликвидировать всех троих и быстро убираться из Италии.

Затем он церемонно поклонился мне:

— Я весь к вашим услугам, мистер Най.

— Прекрасно, — сказал я. И улыбнулся. Это была еще одна попытка блефа с целью заставить Форстера думать, что он, возможно, и сам угодил в ловушку, выбрав не то оружие. Но пора блефов прошла. Форстер уже выставил вперед щит и поднял свой топор. Лицо его было совершенно бесстрастным. И мне предстояло драться, защищая всю ту жизнь, что у меня еще осталась.

Глава 24

Мы ходили кругами, выставив щиты и подняв топоры. Я старался сохранить позицию в центре зала, а Форстер двигался вокруг, напружинив согнутые в коленях ноги. Тут до меня дошло — в первый раз за последнее время — что я в действительности никакой не агент Икс, владеющий всеми видами оружия и огромным боевым опытом, и вовсе не умелый стратег, не боец и не волшебник, имеющий в запасе тысячи фокусов, а просто Уильям П. Най, симпатичный, миролюбивый малый, который каким-то немыслимым образом ввязался в дуэль на боевых топорах с сильным и ловким противником, которого успел уже изрядно разозлить и который намерен во что бы то ни стало меня убить, что, по всей вероятности, ему и удастся.

Форстер сделал ложный выпад и быстро нанес мощный удар. Я отпрыгнул и хотел было тоже врезать ему как следует, но ничего не вышло — Форстер тут же вновь занял оборонительную позицию. От удара тяжелым топором, хотя и нанесенного вскользь, он даже не потерял равновесия и тут же снова подхватил свой выбитый из рук топор одним лишь ловким поворотом кисти. И снова пошел в атаку.

Я принял на щит подряд два удара, нанес Форстеру боковой удар, промахнулся и понял, что ударил чересчур сильно, а потому не успел отступить — топор Форстера уже падал на мою незащищенную руку.

Прыгнув вперед, я толкнул Форстера в грудь, он промахнулся, отскочил, молниеносно сделал обманное движение щитом и нанес еще удар. Он сбил меня с толку, но я все же успел парировать его выпад своим топором. Рука тут же онемела от страшного удара.

Я понял, что проигрываю схватку, чего, собственно, и следовало ожидать. Мне стало страшно. Агент Икс ни при каких обстоятельствах проиграть не мог.

Форстер опять наступал, делая обманные движения щитом и топором. Он улыбался. И где только этот ублюдок так научился владеть боевым топором?! Я нанес удар, он прикрылся, быстро ответил выпадом, целясь мне в голову, а затем сделал еще один стремительный выпад, снизу вверх, стараясь проскочить под моим щитом. Я не успел вовремя парировать удар, и топор Форстера распорол мне левое бедро.

Боль отрезвила меня. Я заметил, что Кариновский и Гуэски сидят рядом на диване и с мрачным видом следят за боем. Три человека из команды Форстера стояли в дальнем конце зала, опустив пистолеты и наслаждаясь поединком. И мне вдруг нестерпимо захотелось выиграть! Пусть потом будет что угодно, но сейчас мне нужна была только победа.

Я нанес стремительный удар, заставив Форстера покачнуться. Я размахивал тяжеленным топором так, точно отмахивался от полчищ москитов; Форстер отступал; ему то и дело грозили удары — в голову, в живот, снова в голову… Однако он всегда успевал отбить мой удар топором или щитом. А потом и сам нанес мне удар, поднырнув под мою незащищенную правую руку, как боксер.

Парировать его выпад было поздно. Я бросился в сторону и ушел от удара, отделавшись длинной неглубокой раной поперек ребер. Мы разошлись и снова начали кружить, примериваясь к новому броску.

Пока что получалось у меня плоховато. Форстер же все время наносил мне небольшие раны. Достаточно плохо было уже то, что сам он отлично умел обращаться с боевым топором; но еще хуже — что он уже понял: мне это оружие совершенно незнакомо.

Форстер продолжал кружить возле меня, делая обманные движения, отступая и вновь делая выпады, прыгая то назад, то вперед. Я поворачивался вслед за ним, стараясь успеть; дышал я уже хрипло, с трудом; правая рука буквально отваливалась под тяжестью пяти или шести фунтов стали. Я чувствовал, как устала спина, а левое, раненое бедро начинало неметь и распухать.

Внезапно Форстер нанес рубящий удар, отколов кусок от моего щита, тут же высвободил топор и снова ударил — снизу вверх, чуть не отрубив мне левую руку. Я вывернулся и тоже ударил; может быть, я бы даже ранил его, если бы у меня хватило сил. Я, конечно, успел уже кое-что усвоить, но учился слишком медленно, да и проку от этого было немного. Мы еще раз обменялись ударами, и он успел ранить меня в бок.

Я по-прежнему желал победы, хоть и понимал, что мне ее не видать. Нет, я не сдамся! Этот Форстер надеется запросто порубить меня на куски, но агент Икс на такое поражение просто не имеет права. У агента Икс один девиз: «Победа!» А средства роли не играют. Годится все, любые приемы, честные и нечестные. Единственное условие — победить во что бы то ни стало.

Но была одна проблема: как достичь столь желанной цели?

Я пришел к выводу, что единственный для меня шанс — в самом Форстере. Ведь если бы он хотел просто убить меня, он бы давно уже это сделал. Но он почему-то стремился растянуть удовольствие. И мне следовало воспользоваться этой единственной возможностью.

Он снова ринулся на меня, и я отскочил, приняв наконец решение. Он нанес рубящий удар, словно взломщик, пытающийся выбить дверцу сейфа, и я снова отступил. А потом споткнулся и упал навзничь.

Я тут же попытался закрыться щитом, однако ноги остались незащищенными. Форстер легко мог искалечить меня, но не стал, а, засмеявшись, лишь потыкал меня в щиколотку кончиком топора.

— Вставайте же, мистер Най, прошу вас, — сказал он. — Мне так неинтересно. — И даже отошел на несколько шагов. Я так и думал, что он это сделает.

Я медленно поднялся на ноги, незаметно высвободив кисть правой руки из темляка топора. Отступив назад, я сделал ложный выпад, словно намереваясь ударить его в подбородок. Форстер машинально вскинул щит, открыв грудь и живот, и я, размахнувшись изо всех оставшихся у меня сил, метнул в него топор, отпустив его рукоять в самой крайней точке размаха.

Форстер все-таки успел догадаться о моем намерении и инстинктивно опустил щит. Его мастерскую защиту свела на нет лишь бездарность моего броска. Вовремя отпустив рукоять топора, я, к сожалению, зацепился большим пальцем за темляк, чуть изменив траекторию броска.

Форстер же, все сделав правильно, просто не учел мою неуклюжесть. И оказался совершенно неготов, когда брошенный мною топор рикошетом отскочил от пола футах в двух от него, подпрыгнул, точно атакующая кобра, и угодил прямо в него, пролетев как раз под щитом.

Он почуял опасность лишь в самый последний миг и быстро опустил щит. Послышался тяжелый лязг металла — это нижний край щита ударил по моему топору — и я понял, что окончательно проиграл.

Форстер по-прежнему улыбался. Вдруг его рука, державшая щит, упала, и я увидел, что топор вонзился ему в грудь по самый обух. Форстер все-таки не успел. Его щит ударил по рукояти моего топора, когда лезвие уже сидело в груди.

Все еще улыбаясь, он рухнул на пол. И тут же словно взорвался вулкан.

Глава 25

Все это время я был занят исключительно поединком с Форстером; мне и в голову не приходило, что Гуэски и Кариновский поджидают удобного момента, намереваясь что-то предпринять. А они, оказывается, были наготове. И как только мой топор вонзился Форстеру в грудь, перешли к решительным действиям.

Гуэски метнулся к увешанной оружием стене. А Кариновский — в противоположную сторону, к сервировочному столику возле камина. И они начали одновременно с двух сторон метать сабли, бутылки джина, булавы, банки с маслинами, ассегаи, шейкеры для коктейлей и все, что попадалось под руку, так что людям Форстера пришлось несладко.

Кариновский крикнул мне:

— Возьмите у него пистолет!

Я кинулся к упавшему Форстеру и обшарил его карманы. Охрана вовсю палила по нам, но тут я нащупал наконец здоровенный браунинг и тоже начал стрелять. Меня отчасти прикрывало тело Форстера, в которое то и дело впивались пули.

— Давайте скорей сюда! — крикнул Кариновский. Я увидел, что он, схватив тяжелый кофейный столик, метнул его через весь зал, а Гуэски в это время укрылся за диваном. Вскочив на ноги, я ласточкой перелетел через спинку дивана, грохнувшись всем телом об пол, но вне досягаемости для пуль противника.

Теперь мы все трое сгрудились за диваном. У нас был один пистолет на всех, в магазине которого из 13 патронов еще оставалось 9. Если бы люди Форстера бросились на нас все сразу, игра закончилась бы в одну минуту. Но они и сами прятались за тяжелой мебелью и, видимо, никак не могли решить, как им вести себя дальше. Было слышно, как они переговариваются. Похоже, они решили все же в атаку не ходить.

Ситуация сложилась тупиковая. Конечно, это была еще не победа, но и не поражение; во всяком случае, сидеть за диваном была куда лучше, чем погибнуть от удара топора или от дурацкой пули. Люди Форстера прятались за креслами и столами футах в двадцати. Широкое панорамное окно было как раз у них за спиной. А у нас сзади находился камин. Выйти из гостиной можно было лишь через дверь, находившуюся справа от нас. Но перед дверью пространство было совершенно открытым. Там проскочить не могли ни мы, ни люди Форстера.

— Что будем делать? — спросил Гуэски.

Ответ у меня был готов:

— Подождем.

— Может, в селении услышат выстрелы? — предположил Кариновский.

Гуэски пожал плечами:

— Возможно. Но сейчас ведь не сезон — во всех этих городках осталось максимум по одному полицейскому.

— Все лучше, чем ни одного, — мрачно заметил я. — Может, нас и выручат.

— Рискуя собственной жизнью? — усомнился Гуэски. — Не стоит и рассчитывать. В лучшем случае полицейский может сообщить местным властям в Беллуно — это в 50 милях отсюда. Тогда, возможно, пришлют еще людей. Поездом.

Было слышно, как люди Форстера шепотом совещаются.

— Наши друзья на вилле Сантини тоже могут услышать стрельбу, — сказал я.

— Несомненно, — отвечал Кариновский. — В итоге они ее, конечно, услышат. Только вот как долго придется этого ждать?

Охранники Форстера перестали шептаться. Послышался скрип и грохот передвигаемого по полу тяжелого стола; я быстро выглянул из-за дивана.

— Они приближаются к нам под прикрытием мебели, — сообщил я.

Кариновский понимающе кивнул.

— Ага! — сказал он. — Старая военная уловка. С передвижными щитами воевали еще древние греки, если не их предшественники.

— А нам что предпринять?

— Очень просто: нам следует поливать нападающих с крепостной стены горящим маслом и расплавленным свинцом.

— Не годится, придумайте что-нибудь другое, — сказал я. — А вы, Гуэски, займите позицию на том конце дивана и будьте наготове.

«Передвижные щиты» были уже футах в десяти от нас. Выглянув из-за дивана, я выстрелил по ближайшему столу. С такого расстояния 9-миллиметровая пуля пробила его насквозь, и стол двигаться перестал. Противник сделал несколько выстрелов по дивану; я отпрянул назад и перебросил пистолет Гуэски.

— Только один выстрел, — прошептал я.

Он высунулся и выстрелил. Второй «щит» тоже остановился. Я взял у Гуэски пистолет, и вдруг мне в голову пришла блестящая идея.

— Стреляйте еще, Гуэски, — крикнул я, не возвращая пистолет ему. — Стреляйте же, стреляйте! — И, вскочив на ноги, я увидел их всех сразу. Они лежали плашмя за своими столами. Я выстрелил три раза подряд, услышав, как кто-то завопил от боли, потом снова спрятался за диван.

«Передвижные щиты» замерли на месте. Люди Форстера опять принялись совещаться шепотом. Кариновский тихо сказал:

— Теперь они пойдут в атаку.

— Вряд ли, — откликнулся Гуэски. — Слишком опасно.

— А что им еще остается? — продолжал размышлять вслух Кариновский. — Если все это будет продолжаться достаточно долго, они рискуют попасть в руки полиции. Сознавая это, они все-таки вынуждены будут наступать.

— Думаю, вы правы, — поддержал я Кариновского. — А потому нам следует напасть первыми.

Я передал Кариновскому пистолет, сказал Гуэски:

— Пошли, — и пополз назад, по направлению к камину. Гуэски последовал за мной. На лице его легко читалось сомнение. Я снял пиджак, обернул им руку и дождался, пока Гуэски проделает то же самое. Потом мы дружно принялись вытаскивать горящие головни из камина, обжигая руки и страшно ругаясь. Кариновский время от времени обменивался выстрелами с людьми Форстера, по-прежнему прятавшимися за столами.

Скоро перед нами оказалась уже добрая дюжина горящих головней.

— Отлично, — сказал я. — Теперь попробуем поджечь гардины. — И мы стали метать в них свои зажигательные снаряды. Кариновский был начеку.

Гардины начинали дымиться. Люди Форстера поспешно двинули свои «щиты» назад. Потом сорвали гардины с окон и принялись их затаптывать.

Именно этого я и ждал. Схватив горящее полено, я стремительно вскочил — так воины с дротиками выскакивают из засады — и метнул горящее полено в панорамное окно. Стекло разлетелось вдребезги, и в гостиную ворвался холодный ветер с гор. Огонь, будто почувствовав прилив сил, принялся за ковер на полу, который начал шипеть и потрескивать, а гардины охватило уже яркое пламя.

Мы продолжали швырять поленья, а Кариновский успешно подстрелил еще одного охранника, чем сильно отвлек внимание остальных. Покрытая лаком мебель тоже начинала гореть; огонь явно выходил из-под контроля. Люди Форстера оказались в весьма плачевном положении: под нашими выстрелами пожар им было не потушить, а стрелять самим, будучи окруженными пламенем, было как-то неразумно.

Двое из них бросились к двери. Кариновский ранил первого и уложил второго. Последний оставшийся в живых попытался выскочить в окно. Однако бедняга недостаточно высоко подпрыгнул. Завопив от боли, он застрял в центральной части окна, напоровшись на кучу острых осколков. Волосы его уже начинали дымиться. Кариновский прикончил его последней пулей.

Пора было и нам выбираться из горящего дома. По правде сказать, мы и так слишком задержались. Кариновский едва стоял на ногах. На полпути к двери он рухнул на пол. Я попытался его поднять, но сил уже не было и у меня. Левая рука почему-то совсем не повиновалась, и лишь теперь я обнаружил, что в ходе боя мне кто-то прострелил кисть.

Гуэски вскинул Кариновского на плечо, и мы стали продвигаться к двери, ничего не различая в дыму. В итоге мы наткнулись на стену и пошли дальше ощупью. У меня даже возникла абсурдная уверенность, что сейчас мы ввалимся в какую-нибудь кладовку. Я все убеждал Гуэски, что надо проверить, правильно ли мы идем. Мы почему-то все шли и шли; ощущение было такое, будто мы бродим кругами.

Потом моя левая нога окончательно отказала, и я упал, зная, что мне никогда больше не подняться. Гуэски остановился, и я заорал, чтобы не останавливался, а продолжал идти. Но он почему-то не двинулся с места, а опустился на колени и уложил Кариновского со мною рядом.

Странно: огонь оказался очень холодным. И почему-то мокрым!

Я немного поразмышлял на сей предмет и открыл глаза. Оглядевшись, я увидел, что лежу на мокрой траве, а охотничий домик весело пылает футах в пятидесяти от нас. Мне хотелось спросить Гуэски, как нам удалось выбраться наружу и жив ли Кариновский, но сил у меня совсем не осталось.

Через некоторое время мне показалось, что нас окружила толпа местных крестьян, среди которых был и один полицейский, крайне смущенный, а также — несколько американцев. Я узнал среди них своего старого приятеля Джорджа. И своего нового приятеля — полковника Бейкера.

— Най, — почему-то все спрашивал полковник, — с вами все в порядке? Мы, честное слово, спешили изо всех сил! Получив записку Гуэски, мы подумали…

— Меня не интересует, что вы подумали, полковник, — внятно произнес я, перебивая его. — Меня интересуют ваши конкретные действия, и я нахожу их абсолютно неэффективными, а ваше поведение — достойным всяческого сожаления.

Приятно было видеть, что Бейкер смутился. У меня имелось наготове еще несколько изысканных оценок его деятельности, однако высказать их я уже не успел: в этот самый миг меня покинули последние силы.

Глава 26

Придя в себя, я обнаружил, что лежу в удобной постели, а за окном просторной и светлой комнаты виднеются Альпы. Веселая и довольно моложавая медсестра сообщила мне, что это Карнийские Альпы, а я нахожусь в Австрии, в городке Котшах. Тело мое по большей части было обмотано бинтами.

Потом сестра вышла, и появился полковник Бейкер, который рассказал мне обо всех последних событиях.

Пока крестьяне возились с пожаром, он со своими людьми успел сунуть нас троих в машину и, мчась на бешеной скорости, переправил через границу. Надо сказать, вовремя: итальянские власти и пресса уже подняли весьма неприятную шумиху. Ответы на свои вопросы они, конечно, получили бы; необязательно правдивые, но вполне приемлемые.

Рана Кариновского, инфицированная за время наших с ним похождений, сильно воспалилась, и по крайней мере с неделю он должен был провести в больнице.

Гуэски пребывал в состоянии нервного срыва. Но все считали, что после нескольких недель, проведенных на Ривьере, он полностью излечится от стресса.

Оба представили Бейкеру полный отчет о своей деятельности. А также и о моей. Тут полковник нервно прокашлялся.

— Говоря откровенно, если бы не показания этих двух свидетелей, я никогда бы не поверил в ваши подвиги. Нет, я вовсе не хочу вас оскорбить, Най, но в это действительно почти невозможно поверить! Все эти штуки — акваланги, глиссеры, самолеты, да еще и дуэль на боевых топорах — разве можно такое ожидать от обычного агента?

— От обычного — нет. Но ведь речь идет об агенте Икс, — напомнил я ему.

— Вот именно! — Полковник нахмурился, вытянул губы дудкой, потер щеку указательным пальцем, помолчал и, наконец, собрался с силами:

— Об этом-то я и хотел с вами потолковать. Ведь на самом деле агент Икс — чистая выдумка, одно из наших изобретений. Но теперь я понимаю, что очень плохо вас знал. Я, например, не знаю даже, чем вы занимались все эти годы после окончания колледжа и до встречи с Джорджем в Париже.

Он вопросительно и с надеждой поглядел на меня. Я улыбнулся и ничего не ответил.

— Видимо, у вас нет желания рассказывать мне об этом? — спросил он.

— Я предпочел бы не обсуждать свое прошлое, — туманно заявил я. — И мне неприятно, что меня до сих пор считают вашим «изобретением». Меня больше привлекает версия о том, что вы меня открыли.

— Ну разумеется! — воскликнул Бейкер. — Я предвидел, что вы скажете что-нибудь в этом роде.

Он в растерянности забарабанил пальцами по краю моей кровати. Мне даже стало его немного жаль. Слишком долго этот далеко не самый умный паучок просидел в своем уютном гнездышке, плетя паутину и лелея вздорные замыслы о том, как заманить в нее ничего не подозревавших и неосторожных бедолаг. И вот теперь этот провинциальный фокусник стал жертвой собственного трюка. Ложь бумерангом вернулась к тому, кто ее создал.

— Больше всего меня беспокоит, — продолжал полковник, — вероятность того, что на самом деле вы никогда и не были тем, чем казались! Что вы были, да и сейчас являетесь, тайным агентом с огромным опытом и вас кто-то весьма хитроумным способом внедрил в нашу организацию. Кто-то из конкурирующего разведывательного учреждения.

— Зачем бы им это делать? — спросил я.

— Чтобы шпионить за нами, разумеется, — упавшим голосом сказал Бейкер. — Некоторые американские правительственные учреждения никак не желают мириться с нашей самостоятельностью.

— По-моему, это чересчур притянуто за уши, сэр.

— Возможно, — согласился Бейкер. — Но в таких делах все всегда выглядит притянутым за уши. А не могли бы вы помочь нам разобраться в сложившейся ситуации?

— Мне нечего скрывать, — заявил я. — И именно по этой причине нечего вам сказать.

— Ну, хорошо, — кивнул полковник. — Видимо, с этим мне придется смириться. Неопределенность — суть нашей службы. Итак, сообщаю вам: операция прошла чрезвычайно успешно. Вы проявили себя просто великолепно, Най! Поздравляю! Впрочем, восхищение вами, безусловно, примет и более… э-э-э…осязаемые формы.

— Вы очень любезны, сэр.

— Это первое. А теперь, по-моему, самое время обсудить ваше будущее, — сказал Бейкер.

— Мое будущее?

— Конечно. В мои обязанности вовсе не входит выяснение принципа работы тех инструментов, что имеются в моем распоряжении; моя задача — использовать их с максимальной эффективностью. И мне бы очень хотелось продолжать использовать вас, Най. Короче: я хотел бы, чтобы вы перешли к нам, так сказать, на полную ставку. Для оперативной работы, разумеется.

Я не спешил с ответом. Я подумал о Мэйвис, которая ждала меня в Париже. О том, что неплохо было бы возобновить прежнюю беспечную жизнь… Игра в приключения закончилась, что бы ни думал по этому поводу полковник Бейкер. Игра, которую вел агент Икс и в которую невозможно сыграть еще раз. Настало время этому агенту потихоньку сойти со сцены, а Уильяму П.Наю вновь обрести свое настоящее лицо.

И все же это в высшей степени разумное решение представлялось мне не совсем удовлетворительным. Подобно большинству своих соотечественников, я был человеком робким, доброжелательным, в значительной мере провинциальным и склонным к идеализму. Но при этом я вполне разделял нашу национальную любовь к экзотическим видам опасных приключений. Незнакомые земли и таинственные женщины всегда манили меня. Я такой же, как все, и обычно веду себя как подобает, однако, шествуя по привычным городским улицам, я слышу, как океанские валы разбиваются о коралловые рифы, или мне чудится, что я пробираюсь по заросшим тропическим лесом улицам мертвого города, затерянного где-то в джунглях Амазонии.

Мы всегда склонны скрывать истинные мотивы своих поступков за срочностью, необходимостью и прочим, желая сохранить избранный имидж, не уронить собственного достоинства. В свое время я сделал выбор: решил подзаработать у Бейкера. Деньги, полученные у него, служили мне оправданием перед миром повседневности. Принимая их, я мог убедить себя, что делаю абсурдные вещи, но по вполне разумным причинам. С этим жить было легче, чем с детскими мечтами о затопленном мною родном городишке.

Но теперь игра была окончена. И действительность, какой бы отвратительной она ни была, оказалась все же лучше иллюзий. Моя заключительная речь была весьма краткой.

— Извините, полковник, — сказал я, — но это абсолютно невозможно.

— Подумайте немного, — сказал он. — Не рубите сплеча. У вас еще есть время — пока будете поправляться и набираться сил. Ну а вопрос об оплате решить будет совсем просто.

Я грустно улыбнулся и покачал головой.

— Это в высшей степени любезно с вашей стороны, — сказал я. — Но у вас же есть и другие агенты…

— Но ни одного, столь же подходящего для данной конкретной операции! Видите ли, Целебес, по сути дела, никогда не входил в сферу наших операций, хотя раньше у нас был свой человек на Малых Зондских островах…

— Хм-м-м-м, — я задумчиво нахмурился, стараясь припомнить, где расположены Малые Зондские острова.

— Но он погиб, — продолжал полковник Бейкер. — А наш оперативник с Суматры бесследно исчез в городе Самаринда — это на востоке Борнео. Он, правда, успел переслать нам сообщение с одним нашим человеком — хозяином гонконгской джонки, доставившим его к нам на метеорологическую станцию в архипелаге Сулу.

— Так, так, понятно. — Я ничего не соображал, чувствуя, что во мне растет желание уступить искушению. Я никогда не был на Востоке. Мое знакомство с его тайнами ограничивалось несколькими вечерами в запутанных лабиринтах китайского квартала Нью-Йорка. И, конечно же, я видел множество фильмов и прочитал немало книг…

Однако я сумел взять себя в руки, хотя мне и потребовалось весьма значительное усилие воли.

— Вы чересчур спешите, сэр, — молвил я. — Объясните сперва, почему вам понадобился именно я?

— У нас просто нет другого агента, который свободно владел бы тагальским, а также знал бы южнокитайский диалект, — пояснил полковник.

Я обалдело уставился на него. Кто, черт возьми, понапихал подобной информации в мое досье? И куда теперь меня заведет вся эта ложь? А кстати, можно ли быть абсолютно уверенным, что это действительно ложь? А вдруг я действительно агент Икс, внезапно пораженный легкой формой амнезии? Такое заключение отнюдь не казалось мне более притянутым за уши, чем то, что на самом деле я был Уильямом П. Наем.

— Немаловажно и то, что вы умеете плавать на прау, — продолжал полковник.

Я машинально кивнул. И с еще большей твердостью заявил:

— Нет! Это не ко мне! И разговор окончен!

— А все же подумайте, — спокойно повторил полковник Бейкер и удалился, вполне довольный тем моральным ущербом, который мне причинил.

Я откинулся на подушку и велел себе сохранять спокойствие. Но уже понимал, что чары Востока непреодолимо влекут меня и я уже начинаю мечтать о неглубоких, прогретых солнцем морях, о погрязших в лености и неге городах, о деревушках, где духовная вялость периодически сменяется необъяснимыми припадками страсти. Я уже вдыхал пропитанный экзотическими специями воздух, чувствовал острые запахи керосина и древесного угля, гнили и разложения — мрачные ароматы джунглей, способные свести человека с ума, подчинить себе его мысли и тело…

В конце концов, с какой стати я должен жить в реальном мире? Не лучше ли существовать в мире иллюзий?

Обмен разумов ^(роман)

Увидеть Марс глазами марсианина — что может быть заманчивее? Именно так думает главный герой и организует себе путешествие, «обмениваясь» своим телом с марсианином, который оказывается авантюристом и оставляет героя вообще без тела…

Глава 1

На рекламной полосе в «Стэнхоуп газетт» Марвин Флинн вычитал такое объявление:

«Джентльмен с Марса, 43 лет, тихий, культурный, начитанный, желает обменяться телами с земным джентльменом сходного характера с 1 августа по 1 сентября. Справки по требованию. Услуги маклеров оплачены».

Этого заурядного сообщения было достаточно, чтобы у Марвина Флинна залихорадил пульс. Махнуться телами с марсианином!

Идея увлекательная и в то же время отталкивающая. В конце концов, любому неприятно, если какой-то пескоядный марсианин станет из его собственной головы двигать его собственными руками и ногами, смотреть его глазами и слушать его ушами. Но в возмещение этих — неприятностей он, Марвин Флинн, увидит Марс. Причем увидит так, как надо видеть: через восприятие аборигена.

Одни коллекционируют картины, другие — книги, третьи — женщин, а Марвин Флинн стремился охватить сущность всех увлечений, путешествуя. Однако его всепоглощающая страсть к путешествиям оставалась, увы, неудовлетворенной. Он родился и вырос в Стэнхоупе, штат Нью-Йорк. Географически родной городок находился милях в трехстах к северу от Нью-Йорка. В духовном же и эмоциональном отношении между этими двумя пунктами пролегало чуть ли не целое столетие.

Стэнхоуп — милое, пасторальное селеньице, расположенное в предгорье Адирондаков, изобилующее фруктовыми садами и испещренное стадами пегих коров на зеленых холмистых пастбищах. Неуязвимый в своем пристрастии к буколике, Стэнхоуп упорно цеплялся за древние обычаи. Дружелюбно, хоть и не без задора, городок держался подальше от каменного сердца страны — суперстолицы. Линия метро ИРТ — Седьмая авеню прогрызла себе путь под землей до Кингстона, но не далее. Исполинские шоссе раскинули бетонные щупальца по всему штату, но не дотянулись до усаженной вязами Мейн-стрит — главной улицы Стэнхоупа. В других городах были ракетодромы — Стэнхоуп хранил верность архаичному аэропорту. По ночам в постели Марвин то и дело прислушивался к мучительно-волнующему отзвуку вымирающей сельской Америки — одинокому воплю реактивного лайнера.

Стэнхоуп довольствовался самим собой. Остальной мир, по-видимому, вполне довольствовался тем, что предоставлял Стэнхоупу романтически грезить об ином, не столь стремительном веке.

Единственным, кого такое положение вещей не устраивало, был Марвин Флинн.

Он совершал поездки, как это было принято, и смотрел то, что принято смотреть. Как и все, он не раз проводил субботу и воскресенье в Европе. Он посетил в батискафе затонувший город Миами, полюбовался Висячими Садами Лондона и поклонился идолам в храме Бахай у залива Хайфа. Во время отпусков он ходил в пеший поход по Земле Мэри Бэрд (Антарктида), исследовал Леса Дождевых Деревьев в нижнем течении Итури^[7], пересек Шинкай на верблюде и даже несколько недель прожил в Лхасе — столице мирового искусства.

Словом, обычный туристский ассортимент. Флинну хотелось путешествовать по-настоящему.

То есть отправиться в космические круизы.

Казалось бы, не такое уж невыполнимое желание. Однако Флинн ни разу не был даже на Луне.

В конечном итоге все сводилось к экономике. Межзвездное путешествие во плоти и крови — удовольствие дорогое, для простого человека оно исключается. Разве что он пожелает воспользоваться преимуществом Обмена Разумов.

Марвин старался примириться со своим положением в обществе и с более чем приемлемыми перспективами, которые открывало перед ним это положение. В конце концов, он свободный гражданин, почти совсем белый, ему всего тридцать один год, у него высокий рост, широкие плечи, черные усики и мягкие карие глаза. Он получил традиционное образование — начальная и средняя школа, двенадцать лет в колледже, четыре года последипломной практики, — и его считали достаточно хорошим специалистом в корпорации «Рик-Питерс». Там он подвергал флюороскопии пластмассовые игрушки, исследуя их на микроусадку, пористость, усталостный износ и так далее. Возможно, работа не из самых важных, но ведь не всем же быть королями или космонавтами. Должность у Флинна была, безусловно, ответственная, особенно если учесть роль игрушек в нашем мире и жизненно важную задачу высвобождения нерастраченной детской энергии.

Все это Марвин знал и тем не менее был недоволен. Повидать Марс, посетить Нору Песчаного Царя, насладиться великолепием звуковой гаммы «Мук любви», прислушаться к цветным пескам Великого Сухого Моря…

Раньше он только мечтал. Теперь дело иное.

В горле непривычно першило от готовности вот-вот принять решение. Марвин благоразумно не стал торопить события. Вместо того он взял себя в руки и отправился в центр, в Стэнхоупскую Аптеку.

Глава 2

Как он и ожидал, его закадычный друг Билли Хейк сидел у стойки с содовой и потягивал фрапп с ЛСД^[8].

— Как ты сегодня, старая сводня? — приветствовал друга Хейк на распространенном в те дни жаргоне.

— Полон сил, как крокодил, — традиционной формулой ответил Марвин.

— Ду коомен^[9], мучо-мучо ралидо?^[10] — спросил Билли. (В том году считалось остроумным говорить на ломаном испано-голландском диалекте.)

— Я, минхеер, — с запинкой ответил Марвин. Ему просто было не до состязаний в остроумии.

Билли уловил нотку раздражения. Он насмешливо приподнял бровь, сложил комикс, посвященный Джеймсу Джойсу, сунул в рот сигару «Кин-Смоук», надкусил ее, выпустил ароматный зеленый дым и спросил:

— Отчего скуксился?

Вопрос, хоть и заданный кислым тоном, был вполне доброжелателен.

Марвин уселся рядом с Билли. У него было тяжело на душе, но все же не хотелось делиться горестями с легкомысленным другом, и потому, воздев руки, он повел беседу на индейском языке знаков. (Многие молодые люди с интеллектуальными запросами все еще находились под впечатлением прошлогодней сенсации — проектоскопического фильма «Дакотский диалог»; в фильме с участием Бьорна Ракрадиша (Безумный Конь) и Миловары Славовивович (Красная Туча) герои изъяснялись исключительно жестами.)

Иронически и в то же время серьезно Марвин изобразил разбитое сердце, блуждающего коня, солнце, которое не светит, и луну, которая не восходит.

Помешал ему мистер Байджлоу, хозяин Стэнхоупской Аптеки. Это был человек средних лет (ему уже исполнилось семьдесят четыре), лысеющий, с небольшим, но заметным брюшком. Несмотря на все это, замашки у него были как у юнца. Вот и теперь он сказал Марвину:

— Э, минхеер, кверен зи томар ля клопье имменса де ла кабеца вефрувенс им форма де мороженое с фруктами?

Для мистера Байджлоу и прочих представителей его поколения было характерно, что они злоупотребляли молодежным жаргоном.

— Шнель^[11], — оборвал его Марвин с бездумной жестокостью молодых.

— Ну, знаете ли, — только и вымолвил мистер Байджлоу, оскорбленно удаляясь.

Билли видел, что друг страдает. Это его смущало. Ему уже стукнуло тридцать четыре года, еще чуть-чуть, и он станет мужчиной. И работа у него была хорошая — десятник на 23-м сборном конвейере тарной фабрики «Питерсон». Держался он, конечно, по-прежнему как подросток, но знал, что возраст уже налагает определенные обязательства. Поэтому он преодолел свою природную застенчивость и заговорил со старым другом напрямик:

— Марвин, в чем дело?

Марвин пожал плечами, скривил губы и бесцельно забарабанил пальцами по столу, затем сказал:

— Ойра^[12], омбре, айн клейннахтмузик эс демасиа-до^[13], нихт вар? Дер Тодт ты руве коснуться…

— Попроще, — прервал Билли не по возрасту солидно.

— Извини, — продолжал Марвин открытым текстом. — У меня просто… Ах, Билли, мне просто ужасно хочется путешествовать, право!

Билли кивнул. Ему было известно, какою страстью одержим его друг.

— Ясно, — сказал он. — Мне тоже.

— Но не так сильно, Билли… я себе места не нахожу.

Принесли мороженое с фруктами. Марвин не обратил на него внимания и продолжал изливать душу своему другу детства.

— Мира^[14], Билли, поверь, нервы у меня на взводе, как пружина в пластмассовой игрушке. Я все думаю о Марсе, Венере и по-настоящему далеких местах вроде Альдебарана и Антареса, и…, черт возьми, понимаешь, даже думать не могу ни о чем другом. В голове у меня то Говорящий Океан Проциона-четыре, то трехстворчатые человекоподобные на Аллуи-два, да я просто помру, если не повидаю тех мест воочию.

— Точно, — согласился друг. — Я бы тоже хотел их повидать.

— Нет, ничего ты не понимаешь, — возразил Марвин. — Дело не в том, чтобы повидать… тут совсем другое… гораздо хуже… пойми, не могу я прожить здесь, в Стэнхоупе, всю жизнь. Пусть даже у меня недурная работа и я провожу вечера с первоклассными девчонками. Но, черт побери, не могу я просто жениться, наплодить детей и… и… есть же в жизни что-то еще!

Тут Марвин снова сбился на мальчишечью, неразборчивую скороговорку. Однако смятение прорывалось сквозь неудержимый поток слов. Поэтому друг мудро кивал головой.

— Марвин, — сказал он мягко, — это все ясно как дважды два, ей-Богу же, гадом буду. Но ведь даже межпланетное путешествие обходится в целое состояние. А межзвездное просто-напросто невозможно.

— Все возможно, — ответил Марвин, — если пойти на Обмен Разумов.

— Марвин! Ты этого не сделаешь! — вырвалось у шокированного друга.

— Нет, сделаю! — настаивал Марвин. — Клянусь Кристо Мальэридо, сделаю!

На сей раз шокированы были оба. Марвин почти никогда не употреблял имени Божьего всуе.

— Как ты можешь?! — не унимался Билли. — Обмен Разумов — грязное дело!

— Каждый понимает в меру своей испорченности.

— Нет, серьезно. Зачем тебе нужно, чтоб у тебя в голове поселился пескоядный старикашка с Марса? Будет двигать твоими руками и ногами, смотреть твоими глазами, трогать твое тело и даже, чего доброго…

Марвин перебил друга, прежде чем тот ляпнул какую-нибудь пакость.

— Мира, — сказал он. — Рекуэрдо ке^[15] на Марсе я стану распоряжаться телом этого марсианина, так что ему тоже будет неловко.

— Марсиане не испытывают неловкости, — сказал Билли.

— Неправда, — не согласился Марвин. Младший по возрасту, он во многих отношениях был более зрелым, чем друг. В колледже ему хорошо давалась сравнительная межзвездная этика. А жгучее стремление путешествовать сделало его менее провинциальным, чем друга, и лучше подготовило к тому, чтобы становиться на чужую точку зрения. С двенадцати лет — с тех пор, как он научился читать, — Марвин изучал уклады и обычаи множества различных рас Галактики. Больше того, по Симпатическому проецированию личности он набрал девяносто пять очков из ста возможных.

Он вскочил на ноги.

— Разрази меня гром! — воскликнул он, хлопнув себя правым кулаком по левой ладони. — Так и будет!

Загадочная алхимия решения сделала Марвина другим человеком. Без колебаний он вернулся домой, уложил легкий чемодан, оставил родителям записку и сел в реактивный лайнер, следующий в Нью-Йорк.

Глава 3

В Нью-Йорке Марвин сразу пошел в контору Отиса, Бландереа и Клента — маклеров по прокату тел. Его направили в кабинет мистера Бландереа — высоченного детины атлетического сложения, в расцвете лет; в свои шестьдесят три года он был уже полноправным компаньоном фирмы. Этому человеку Марвин и изложил цель своего визита.

— Конечно, конечно, — сказал мистер Бландерс. — Вы ссылаетесь на наше объявление от прошлой пятницы. Джентльмена с Марса зовут Зе Краггаш, у него превосходная рекомендация от ректоров Ист-Скернского университета.

— На что он похож? — спросил Марвин.

— Судите сами, — ответил Бландерс.

Он показал Марвину фото существа с бочкообразной грудью, тоненькими ногами, руками чуть потолще, крохотной головкой и необычайно длинным носом. На фото Краггаш стоял по колено в илистой глине, махал кому-то руками. Внизу была подпись: «На память о Грязевом Рае — лучшем курортном месте на Марсе, где можно отдыхать круглый год».

— Симпатичный парень, — заметил мистер Бландерс.

Марвин в сомнении кивнул.

— Живет он в Уогомстамке, — продолжал Бландерс, — на краю Исчезающей Пустыни в Нью-Саут-Марсе. Вы, наверное, знаете, что это чрезвычайно популярный туристский край. Подобно вам, мистер Краггаш жаждет путешествий и желает найти подходящее тело-носитель. Выбор он целиком и полностью предоставил на наше усмотрение, оговорил лишь одно обязательное условие — здоровое тело и здоровый дух.

— Что ж, — сказал Марвин, — не хочу зря хвастаться, но меня всегда считали здоровяком.

— Это видно с первого взгляда, — ответил мистер Бландерс. — У меня, конечно, всего лишь предчувствие, а может быть, интуиция, но за тридцать лет работы с людьми я привык доверять своим предчувствиям. Трех желающих произвести данный обмен я уже отверг, основываясь исключительно на своей интуиции.

Этим обстоятельством мистер Бландерс гордился так явно, что Марвин почел своим долгом вставить:

— Да неужели?

— Можете не сомневаться. Вы не представляете, как часто мне по роду моей деятельности приходится выявлять и отклонять неподходящие кандидатуры. Всякие там невропаты, ищущие грязных и недозволительных приключений; преступники, пытающиеся выбраться из зоны действия местных законов; эмоционально неуравновешенные типы. Я их всех выбраковываю.

— Надеюсь, я не подхожу ни под одну из упомянутых категорий? — сказал Марвин со сдавленным смешком.

— Смело могу заявить, что нет, — заверил его мистер Бландерс. — Я склонен считать вас в высшей степени нормальным молодым человеком; даже чрезмерно нормальным, если такое вообще мыслимо. Вас охватила тяга к путешествиям, что вполне свойственно вашему возрасту, эта страсть сродни влюбленности, или участию в справедливой войне, или мировой скорби и прочим причудам молодежи. Ваше счастье, что природный ум или удача привели вас к нам — самой старой и надежной фирме, занимающейся Обменом Разумов, а не к кому-нибудь из менее щепетильных наших конкурентов; или, упаси Боже, вас могло угораздить на Свободный Рынок.

Марвин почти ничего не знал о Свободном Рынке, но промолчал, не желая обнаружить свое невежество.

— А теперь, — сказал мистер Бландерс, — прежде чем мы удовлетворим вашу просьбу, надо выполнить кое-какие формальности.

— Формальности? — переспросил Марвин.

— Безусловно. Во-первых, вы должны пройти полное обследование — телесное, духовное и моральное. Затем вдвоем с марсианским джентльменом вы подпишете Акт об Ответном Ущербе. В акте обусловлено, что всякий ущерб, как умышленно, так и неосторожно причиненный телу-носителю, в том числе и по независящим обстоятельствам, будет: 1) возмещен по расценкам, установленным межзвездной конвенцией, и 2) ответно причинен другому телу, согласно lex talionis^[16].

— Как, как? — не понял Марвин.

— Око за око, зуб за зуб, — пояснил мистер Бландерс. — Допустим, вы, находясь в теле марсианина, сломали ногу. В соответствии с межзвездным правом, когда вы вновь перейдете в свое тело, вам тоже сломают ногу максимально научным и безболезненным способом.

— Даже если это произошло случайно?

— Особенно если это произошло случайно. Мы установили, что Акт об Ответном Ущербе заметно уменьшил число таких случайностей.

— Мне начинает казаться, что это вроде бы опасно, — сказал Марвин.

— Всякое направленное действие содержит элемент опасности, — ответил мистер Бландерс. — Но риск при Обмене Разумов статистически ничтожно мал, только держитесь подальше от Искаженного Мира.

— Я очень мало знаю об Искаженном Мире, — признался Марвин.

— Все знают столько же, — ответил Бландерс. — Поэтому каждый считает, что надо держаться от него подальше.

Марвин в задумчивости кивнул:

— А еще что?

— Да ничего особенного. Просто бумажная волокита, отказы от особых прав и привилегий, все в таком роде. И конечно, я должен официально предостеречь вас от метафорической деформации.

— Ладно, — сказал Марвин. — Давайте я послушаю.

— Да я же вас только что предостерег, — удивился Бландерс. — Но могу предостеречь еще раз. Берегитесь метафорической деформации.

— Я бы с радостью, — ответил Марвин, — но мне ведь неизвестно, что это такое.

— В сущности, это совсем простая штука, — сказал Бландерс. — Если хотите, можете считать ее одной из форм ситуационного безумия. Видите ли, наша способность усваивать необычное не беспредельна, а когда путешествуешь на другие планеты, пределы оказываются очень узкими. Слишком много новых впечатлений; их приток становится невыносимым, и мозг ищет отдыха в буферном процессе аналогизирования. Этот процесс как бы создает мост между воспринятым известным и неприемлемым неизвестным, облекает невыносимое неизвестное в желанную мантию привычного. Когда субъект не справляется с притоком новых данных естественным путем концептивного аналогизирования, он становится жертвой перцептивного аналогизирования. Этот процесс известен также под названием «пансаизм». Теперь вам ясно?

— Нет, — ответил Марвин. — Почему это называется «пансаизм»?

— Объяснение заложено в самом названии, — сказал Бландерс. — Дон Кихот считает ветряную мельницу великаном, а Санчо Панса считает великана ветряной мельницей. Донкихотство можно определить как восприятие обыденных явлений в качестве необычайного; противоположное явление — пансаизм, это когда необычайное воспринимается как обыденное.

— Значит, — уточнил Марвин, — я могу подумать, что вижу корову, когда на самом деле предо мной альтаирец?

— Именно, — подтвердил Бландерс. — Но все очень просто, раз уж вы занялись Обменом, значит привыкнете. Распишитесь вот тут и вот тут, и перейдем к делу.

Глава 4

Марсианин — одно из самых странных созданий в Галактике, хоть он и двуногий. Право же, нам, с нашими органами чувств, альдебаранские квизы как-то ближе, несмотря на то что у них две головы и множество лишних конечностей особого назначения. Не по себе становится, когда вселяешься в тело марсианина.

Марвин Флинн очутился в уютно обставленной комнате. В комнате было окно, через которое он глазами марсианина взирал на марсианский пейзаж.

Он зажмурился, так как не ощущал ничего, кроме ужасающего смятения. Несмотря на все прививки, его одолевали тошнотворные волны культур-шока, пришлось постоять неподвижно, пока тошнота не унялась. Потом он осторожно раскрыл глаза и осмотрелся.

Увидел он невысокие, плоские песчаные дюны, переливающиеся сотнями оттенков серого цвета. Вдоль горизонта проносился серебристо-голубой ветер, на него словно шавка набрасывался охряно-желтый встречный ветерок. Небо было красное, и в инфракрасном диапазоне различались бесчисленные непередаваемые тона.

Повсюду Флинн видел паутинки спектра. Земля и небо подарили ему десятки отдельных палитр, порой дополнительных цветов, но большей частью — цветов кричащих На Марсе природным краскам недоставало гармонии.

Марвин обнаружил у себя в руке очки и нацепил их на нос. Тотчас же рев и буйство красок уменьшились до терпимой степени. Ошеломление, вызванное шоком, прошло, и Марвин стал воспринимать окружающее.

Прежде всего тяжелый гул в ухе и частый грохот — ни дать ни взять дробь тамтама. Он огляделся по сторонам в поисках источника этого шума, но, кроме земли да неба, ничего не увидел. Тогда он прислушался повнимательнее и установил, что шумы доносятся из его собственной груди. Это работали легкие и сердце — такие звуки сопровождают жизнь всякого марсианина.

Теперь Марвин мог детально ознакомиться с самим собой. Он взглянул на свои ноги, тонкие и веретенообразные Коленный сустав отсутствовал, зато каждая нога сгибалась в лодыжке, в голени, в средней и верхней части бедра. Руки были чуть толще ног, а кисть с двумя суставами увенчивали три обычных пальца и два противостоящих больших. Эти пальцы сгибались и отгибались в самых неожиданных направлениях.

На нем были черные шорты и белый свитер. Аккуратно свернутый нагрудник лежал в разрисованном кожаном футляре. Марвин даже изумился, до чего естественным все ему казалось.

А удивляться-то было нечему. Именно умение разумных существ приспособиться к новой среде и сделало возможным Обмен Разумов.

Флинн размышлял на эту тему, как вдруг услышал, что у него за спиной открывается дверь. Он обернулся и увидел перед собой марсианина, одетого в полосатую серо-зеленую правительственную форму. В знак приветствия марсианин вывернул ноги под углом сто восемьдесят градусов, Марвин поспешно ответил тем же.

Одна из замечательных особенностей при Обмене Разумов — «автоматическое обучение». На профессиональном жаргоне это формулируется так: «Вселяясь в дом, вы получаете право пользования мебелью». Само собой, под мебелью подразумеваются элементарные сведения, накопленные мозгом носителя. Такие сведения, как язык, обычаи, нравы и этика, общая информация об окружении — общая, безликая, полезная, как справочник, но далеко не всегда надежная. Личные воспоминания, склонности, антипатии остаются, за некоторыми исключениями, недоступными «жильцу» или же становятся доступны лишь в результате неимоверного усилия мысли. Здесь также имеет место нечто вроде иммунологической реакции: между двумя несравнимыми существами возможен лишь самый поверхностный контакт.

— Слабого ветра, — произнес марсианин старинное, классическое марсианское приветствие.

— И безоблачного неба, — ответил Флинн. Он с досадой обнаружил, что его носитель слегка шепелявит.

— Я Миэнгло Орихихих из Туристского Бюро. Добро пожаловать на Марс, мистер Флинн.

— Спасибо, — сказал Флинн. — Ужасно рад здесь очутиться. Это у меня, знаете ли, первый обмен.

— Знаю, — отозвался Орихихих. Он сплюнул на пол (верный признак нервозности) и разогнул большие пальцы. Из коридора донеслись чьи-то возбужденные голоса. — Так вот, относительно вашего пребывания на Марсе…

— Я бы хотел повидать Нору Песчаного Царя, — сказал Флинн. — И, конечно, Говорящий Океан.

— Обе идеи превосходны, — одобрил чиновник. — Но прежде две или три мелкие формальности.

— Формальности?

— Ничего особенного, — сказал Орихихих, изогнув нос налево в марсианской улыбке. — Прошу вас, ознакомьтесь с этими бумагами и опознайте их.

Флинн взял в руки и бегло просмотрел бумаги, о которых шла речь Они оказались копиями тех бланков, что он заполнял на Земле. Он прочитал их внимательно и убедился в полной достоверности всех сведений.

— Эти бумаги я подписывал на Земле, — заявил он.

Шум в коридоре усилился. Марвин различил слова:

— Кипятком ошпаренный, яйцекладущий сын замороженного пня! Дебил — пожиратель гравия!

Это были чрезвычайно оскорбительные ругательства.

Марвин вопросительно поднял нос. Чиновник поспешно сказал:

— Недоразумение, путаница. Подобные нелепые накладки случаются даже в самых образцовых из государственных туристских учреждений. Но я совершенно уверен, что мы все уладим, не успеет жаждущий выпить пять глотков рапи, если не раньше. Позвольте спросить, вы не…

Из коридора донесся шум какой-то возни, и в комнату ворвался другой марсианин, а за ним — третий, чиновник помельче рангом, он хватал за локоть и тщетно пытался удержать второго марсианина.

Ворвавшийся в комнату марсианин был невероятно стар, о чем свидетельствовало слабое фосфорическое свечение его кожи. Руки у него дрожали, когда он простер их в сторону Марвина Флинна.

— Вот! — вскричал старик. — Вот оно, и клянусь всеми пнями, оно мне нужно тотчас же!

— Сэр, — одернул его Марвин, — я не привык, чтобы обо мне говорили в среднем роде!

— Я говорю не о вас, — ответил престарелый марсианин. — Я вас не знаю, и мне дела нет, кто вы и что вы. Я говорю о теле, которое вы занимаете и которое вам не принадлежит.

— Что вы хотите сказать?

— Этот джентльмен, — вмешался первый чиновник, — утверждает, что вы занимаете принадлежащее ему тело. — Он дважды сплюнул на пол. — Это, конечно, путаница, мы в два счета разберемся.

— Путаница! — взвыл престарелый марсианин. — Это махровое надувательство.

— Сэр, — с холодным достоинством возразил Марвин, — вы сильно заблуждаетесь. Это тело было выдано мне в пользование по всем правилам и согласно закону.

— Жаба чешуйчатая! — вскричал старик. — Пустите меня!

Он стал осторожненько высвобождаться из хватки спутника.

Вдруг в дверях появилась внушительная фигура, с ног до головы облаченная в белое. Все, кто присутствовал в комнате, умолкли, едва их взгляд упал на уважаемого и внушающего страх представителя полиции Южно-Марсианской пустыни.

— Джентльмены, — сказал полисмен, — взаимные упреки излишни. Пройдемте в полицейский участок. Там с помощью фулжимэянина-телепата мы доберемся до истины и узнаем побудительные мотивы.

Полисмен выдержал эффектную паузу, пристально поглядел каждому в лицо, проглотил слюну, демонстрируя полнейшее спокойствие, и прибавил:

— Уж это я вам обещаю.

Без дальнейших проволочек полисмен, чиновник, старик и Марвин Флинн последовали в полицейский участок. Шли они молча, в одинаково тревожном настроении.

По всей цивилизованной Галактике считается избитой истиной, что, когда идешь в полицию, неприятности у тебя только начинаются.

Глава 5

В полицейском участке Марвина Флинна вместе с прочими сразу отвели в полутемную сырую келью, где обитал фулжимэянин-телепат. Это трехногое существо, как и все жители планеты Фулжимэ, наделено шестым телепатическим чувством — скорее всего в виде компенсации за притупленность пяти остальных.

— Пусть будет что будет, — сказал фулжимэянин-телепат, когда все выстроились перед ним. — Выйди вперед, малый, и расскажи о своем деле.

Он строго указал пальцем на полисмена.

— Сэр, — от смущения полисмен выпрямился во весь свой рост, — я не кто-нибудь, а полисмен.

— Это очень интересно, — ответил телепат. — Но для меня остается неясным, какое отношение имеет данное обстоятельство к вопросу о вашей виновности или невиновности.

— Да ведь меня не обвиняют ни в каком преступлении, — отбивался полисмен.

На мгновение телепат задумался, потом сказал:

— Я, кажется, понимаю. Обвиняют вот этих двух. Так?

— Так, — подтвердил полисмен.

— Приношу извинения. Исходящая от вас эманация виновности спровоцировала меня на поспешный вывод.

— Виновности? — переспросил полисмен. — От меня?

Голос у него оставался спокойным, но на коже проступили характерные оранжевые полосы озабоченности.

— Да, от вас, — повторил телепат. — И нечего удивляться. Крупные хищения — это такая штука, после которой чувствуют вину почти все разумные существа.

— Но постойте! — воскликнул полисмен. — Я не совершал никакого крупного хищения!

Телепат закрыл глаза и углубился в собственные мысли. Наконец он сказал:

— Это верно. Я имел в виду, что вы еще совершите крупное хищение.

— В суде ясновидение не считается доказательством, — провозгласил полисмен. — Более того, заглянуть в будущее — значит прямо нарушить закон о свободе воли.

— И это верно, — признал телепат. — Приношу извинения.

— Ничего, ничего, — сказал полисмен. — Когда же я совершу вышеупомянутое крупное хищение?

— Месяцев через шесть, — ответил телепат.

— И меня арестуют?

— Нет. Вы покинете эту планету и укроетесь в таком месте, где закон о выдаче уголовных преступников не действует.

— Гм, занятно, — сказал полисмен. — А скажите, пожалуйста… Впрочем, это мы обсудим попозже. Сейчас вы должны заслушать обе стороны и установить, кто виновен и кто невиновен.

Телепат осмотрел Марвина, погрозил ему перепончатой лапой и сказал:

— Приступайте.

Марвин поведал ему свою историю, начав с того, как он впервые прочел объявление, не пропустив ни одной подробности.

— Благодарю вас, — сказал телепат, когда Марвин кончил рассказ. — А теперь, сэр, ваш черед.

Он повернулся к старику, а тот откашлялся, почесал грудь, несколько раз плюнул и приступил к своему повествованию:

— Право, не знаю, с чего начать, так что начну-ка я, пожалуй, со своего имени — меня зовут Эйжелер Фрус, расовой принадлежности — немукфянский адвентист и занятия — владелец магазина готового платья на планете Ахельс-5. Лавочка у меня маленькая, не очень прибыльная, находится в Ламберсе (это Южный Полярный круг), и я день-деньской продаю одежду рабочим, иммигрантам с Венеры, а это здоровенные, зеленые, волосатые парни, крайне невежественные, вспыльчивые, не дураки подраться, хоть я и чужд расовых предрассудков.

Такое занятие, как у меня, располагает к философии; пусть я небогат, зато сохранил здоровье (слава Богу), и жена моя Очаровара тоже, если не считать хронического фаброза щупалец. К тому же у меня двое взрослых сыновей, один работает врачом в Сидипорте, другой — тренер кланнтов. Еще у меня есть замужняя дочь, а значит, само собой, и зять.

Зятю своему я никогда не доверял, потому что он франт, у него двенадцать пар нагрудников, а у моей дочки нет даже приличного комплекта чесательных палочек. Тут уж ничего не поделаешь, сама вырыла себе нору, теперь пусть в нее и лезет. Но все же, когда человек так увлекается нарядами, ароматическими маслами для суставов и прочими роскошествами, и все это на скромное жалованье коммивояжера, торгующего влагой (он-то величает себя инженером-гидросенсором), тут поневоле призадумаешься.

И вечно он пытается раздобыть деньжат на стороне, пускается во всякие дурацкие авантюры, которые я же должен финансировать из своих потом нажитых сбережений, — не так-то просто всучить одежду этим здоровенным зеленым парням. Например, в прошлом году ухватился он за новинку — дворовый тучедел, а я ему и говорю: «Да кому это надо?» Но жена настояла, чтобы я поддержал зятя, и, конечно же, он вылетел в трубу. А в этом году у него появился новый план — на сей раз дешевые изделия из переливчато-радужной синтетической шерсти с Веги-2; груз такой шерсти он откопал в Гелигопорте и хотел, чтобы я этот груз выкупил.

Я ему говорю: «Слушай, а много ли эти венерианские крикуны смыслят в щегольстве? Да они рады-радешеньки, если могут себе позволить твидовые шорты или плащ для воскресенья». Но мои зять за словом в карман не полезет, вот он мне и говорит: «Слушай, папа, я ли не изучал венерианские народные нравы и обычаи? Я вот как понимаю: эти ребята выросли в дремучем лесу, они любят обряды, пляски и особенно яркие цвета. Выходит, дело верняк, так или нет?»

В общем, если покороче, уговорил он меня на эту авантюру, хоть я и был против. Но я, естественно, решил взглянуть на переливчато-радужную шерсть своими глазами, потому что зятю я бы не доверил судить даже о клочке марли. А это значило, что мне нужно пересечь полгалактики % попасть на Марс, в Гелигопорт. Вот я и стал готовиться к поездке.

На обмен со мной никто не соглашался. Не то чтобы я кого-нибудь осуждал, ведь по доброй воле на такую планету, как Ахельс-5, никто не рвется, разве что иммигранты с Венеры, но они народ темный. Однако увидел я объявление марсианина Зе Краггаша, который хотел отдать свое тело напрокат, потому что разум он отправлял в холодильник, на длительный отдых. Чертовски дорого, но что оставалось делать? Часть денег я вернул — сдал свое тело приятелю, который охотился на кваренгов, пока его не приковал к постели мышечный дискомиотоз. Потом пошел в Бюро Обмена, и там меня спроецировали на Марс.

Вообразите же мое негодование, когда оказалось, что никакое тело мне не приготовлено! Все сбились с ног, пытаясь выяснить, что стряслось с телом-носителем, норовили даже отослать меня обратно на Ахельс-5; но ничего не вышло, так как приятель в моем теле отправился в экспедицию — охотиться на кваренгов.

Наконец подыскали мне тело в Терезиенштадтской фирме «Прокат». Они сдают максимум на двенадцать часов, потому что летом на краткосрочный прокат у них отбоя нет от заявок. Да и тело-то никудышное, песок из него сыплется, убедитесь сами, и в придачу содрали за него втридорога.

Пошел я выяснять, где что неладно, и что же оказалось? Этот турист с Земли нахально разгуливает в теле, за которое я уплатил сполна и которое в соответствии с контрактом я должен был бы занимать в эту самую минуту.

Это не только несправедливо, но и в высшей степени вредно для моего здоровья. Вот и вся моя история.

Телепат удалился в свою келью — обдумать решение. Не прошло и часа, как он вернулся и произнес таковые слова:

— Оба вы взяли напрокат, по обмену или иным законным образом получили одно и то же тело, а именно — телесную оболочку Зе Краггаша. Тело было предложено его хозяином, упомянутым Зе Краггашем, каждому из вас, а следовательно, сделка осуществлена в прямое нарушение всех соответствующих законов. Действия Зе Краггаша надлежит считать преступными, как по замыслу, так и по исполнению. Поскольку обстоятельства сложились именно так, я распорядился отправить на Землю депешу с требованием безотлагательного ареста упомянутого Зе Краггаша и содержания его под стражей до тех пор, пока не будет оформлена выдача его в руки соответствующих властей.

Оба вы заключили сделку в добросовестном заблуждении. Однако первую, или более раннюю, сделку, судя по бланкам контрактов, заключил мистер Эйжелер Фрус, опередив мистера Марвина Флинна на тридцать восемь часов. Следовательно, мистеру Фрусу, как первому покупателю, и присуждается данная телесная оболочка; мистеру же Флинну предписывается прекратить и прервать незаконное пользование и принять к сведению Уведомление о Выселении, которое я ему передаю и которое вступит в силу через шесть стандартных часов по Гринвичу.

Телепат вручил Марвину Уведомление о Выселении. Флинн взял его с грустью, но покорно.

— По-моему, — сказал он, — лучше будет, если я вернусь на Землю, в свое тело.

— Это самое мудрое решение, — одобрил телепат. — К несчастью, в ближайшее время это не представляется возможным.

— Не представляется? Почему?

— Потому что, — ответил телепат, — по сообщению земных органов власти, чью телепатему я только сейчас принял, ваше тело, одухотворенное разумом Зе Краггаша, не удалось обнаружить Результаты предварительного дознания внушают тревогу, что Зе Краггаш скрылся с планеты, прихватив с собою ваше тело и деньги мистера Эйжелера.

Дошло далеко не сразу. Но в конце концов Марвин Флинн осознал все последствия, вытекающие из услышанного.

Он застрял на Марсе в чужом теле, которое надо освободить. Через шесть часов он превратится в разум, лишенный тела и почти лишенный надежды обрести таковое.

Разум не может существовать вне тела. Медленно и неохотно Марвин Флинн принял к сведению, что стоит перед угрозой неминуемой смерти.

Глава 6

Марвин не предался отчаянию. Зато он предался гневу — эмоции гораздо более оправданной, хотя столь же безрезультатной. Вместо того чтобы позорить себя, рыдая в суде, он позорил себя, бушуя в коридорах Федерал-Билдинг, требуя либо справедливости, либо, черт побери, какого-нибудь удачного ее эквивалента.

Молодой человек был глух ко всему. Тщетно втолковывали ему юристы, что если бы справедливость действительно существовала, то отпала бы необходимость в законе и законниках, а тогда исчезла бы одна из благороднейших концепций человечества и целая профессия оказалась бы ненужной.

Этот вразумительный довод не умиротворил взбешенного Марвина, который являл собой существо, не поддающееся убеждению, В груди его трещало и скрежетало дыхание, когда он громовым голосом обличал судебную машину Марса. В таком настроении он подошел к двери с табличкой «Бюро сыска и задержания. Межзвездный отдел».

— Ага! — пробормотал Марвин и вошел внутрь.

Он очутился в маленькой комнатушке, точно сошедшей со страниц старинного исторического романа. Вдоль стен чинно выстроились старые, но надежные электронные калькуляторы. Возле двери стояла одна из первых моделей преобразователя мысли в машинописный текст. Кресла отличались определенностью формы и пластиковой обивкой пастельных тонов — тем, что ассоциируется с минувшей эрой праздности. Комнатушке не хватало только громоздкого «Морэни», чтобы стать точной копией места действия повестей Шекли и других ранних поэтов Переходного века.

В одном из кресел сидел немолодой марсианин и метал стрелы в мишень,очертаниями напоминающую женский зад.

При входе Марвина он поспешно обернулся и сказал:

— Давно пора. Я вас ждал.

— Серьезно? — не поверил Марвин.

— Ну, не то чтобы уж совсем, — признался марсианин. — Но я установил, что такое начало беседы достаточно эффектно и создает атмосферу доверия.

— Зачем же вы губите эту атмосферу, открывая ее секрет?

— Все мы далеки от совершенства, — пожал плечами марсианин. — Я всего лишь простой труженик — сыщик. Урф Урдорф. Садитесь. Кажется, мы напали на след вашей меховой шубки.

— Какой меховой шубки? — удивился Марвин.

— Вы разве не мадам Риппер де Лoy — травести, которую вчера вечером ограбили в отеле «Красные Пески»?

— Конечно, нет. Я Марвин Флинн. Потерял тело.

— Да, да, разумеется, — энергично закивал сыщик Урдорф. — Давайте-ка по порядку. Вы случайно не помните, где находились, когда впервые заметили пропажу тела? Не спрятал ли его кто-нибудь из ваших друзей, желая подшутить над вами? А может, вы его сами куда-нибудь заткнули или от правили отдохнуть?

— Вообще-то оно не то чтобы пропало, — сказал Марвин. — По-настоящему — его украли.

— Так бы и говорили с самого начала, — обиделся Урдорф. — Теперь дело предстает в совершенно ином свете. Я всего лишь сыщик; никогда не выдавал себя за чтеца чужих мыслей.

— Очень жаль, — сказал Марвин.

— Мне тоже жаль, — сказал сыщик Урдорф. — Это я о вашем теле. Должно быть, для вас это был форменный удар.

— Да, так оно и было.

— Представляю, каково вам теперь.

— Спасибо, — поблагодарил Марвин.

Несколько минут посидели в дружелюбном молчании. Первым заговорил Марвин.

— Ну?

— Прошу прощения? — ответил сыщик.

— Я говорю «ну»?

— A-а! Извините, первый раз я вас не расслышал.

— Это ничего.

— Спасибо.

— Ради Бога, пожалуйста.

Вновь наступило молчание. Затем Марвин опять сказал: «Ну?», а Урдорф ответил: «Прошу прощения?»

— Я хочу, чтобы мне его вернули, — сказал Марвин.

— Кого?

— Мое тело.

— Что, что? Ах да, ваше тело. Гм, еще бы вы не хотели, — подхватил сыщик с понимающей улыбкой. — Но это, конечно, не так-то легко, правда?

— Откуда мне знать, — ответил Марвин.

— Да, знать вам, пожалуй, неоткуда, — согласился Урдорф. — Но смею вас уверить, это не так-то легко.

— Понимаю, — сказал Марвин.

— Я вот и надеялся, что вы поймете.

Произнеся эти слова, Урдорф погрузился в молчание.

Молчание длилось приблизительно секунд двадцать пять плюс-минус секунда или две: к концу этого периода терпение у Марвина лопнуло, и он закричал:

— Черт вас возьми, намерены вы шевельнуть пальцем, чтобы вернуть мне тело, или же будете просиживать свою толстую задницу, не говоря ни единого путного слова?

— Конечно, я намерен вернуть вам тело, — сказал сыщик. — Или, во всяком случае, попытаться. И незачем меня оскорблять. Я, в конце концов, не машина с готовыми ответами на перфокартах. Я разумное существо, такое же, как и вы. У меня свои надежды и страхи. И свой метод ведения беседы. Вам он может казаться не очень действенным, но я нахожу его в высшей степени целесообразным.

— Это действительно так? — смягчился Марвин.

— Право же, так. — В кротком голосе сыщика не было и следа затаенной обиды.

Казалось, вот-вот наступит очередное молчание, поэтому Марвин спросил:

— Как по-вашему, есть ли надежда, что я… что мы вернем мое тело?

— Есть, и большая, — ответил сыщик Урдорф. — Я, откровенно говоря, рискну зайти довольно далеко и заявить, что уверен в успехе. Моя уверенность базируется не на изучении вашего конкретного случая, о котором мне известно очень немногое, а на простейших статистических выкладках.

— А выкладки свидетельствуют в нашу пользу? — осведомился Марвин.

— Вне всякого сомнения! Судите сами: я квалифицированный сыщик, владею всеми новейшими методами, мне присвоен высший индекс оперативности — АА-А И все же, несмотря на это, за пять лет полицейской службы я еще ни разу не раскрыл преступления.

— Ни единого?

— Ни единого, — решительно подтвердил Урдорф. — Любопытно, не правда ли?

— Да, наверное, — сказал Марвин. — Но ведь это значит…

— Это значит, — перебил его сыщик, — что полоса неудач, самая редкостная из всех мне известных, по статистическому ожиданию должна вот-вот кончиться.

Марвин смешался, а это ощущение непривычно для марсианского тела. Он спросил:

— А что, если полоса все же не кончится?

— Не будьте суеверным, — ответил сыщик. — Теория вероятностей на нашей стороне; в этом вы убедитесь даже при самом поверхностном анализе создавшегося положения. Я завалил сто пятьдесят семь дел подряд. Ваше — сто пятьдесят восьмое. На что бы вы поставили, если бы были заядлым спорщиком?

— На то, что и дальше будет так продолжаться, — сказал Марвин.

— Я тоже, — признался сыщик с виноватой улыбкой. — Но тогда, заключая пари, мы исходили бы из эмоций, а не из разумного расчета. — Урдорф мечтательно поднял глаза к потолку. — Сто пятьдесят восемь неудач! Фантастическая цифра! Такая полоса неминуемо должна кончиться! Скорее всего я теперь могу сидеть у себя в кабинете сложа руки, а преступник сам найдет ко мне дорогу.

— Да, сэр, — вежливо согласился Марвин. — Но вы, надеюсь, не станете пробовать именно такой метод.

— Да нет, — сказал Урдорф. — Его я испробовал в деле номер сто пятьдесят шесть. Нет, ваше дело я буду расследовать активно. Тем более что здесь налицо преступление сексуальное, а такие вещи меня особенно интересуют.

— Извините? — пролепетал Марвин.

— Вам совершенно не в чем извиняться, — заверил его сыщик. — Не следует испытывать чувство неловкости или вины только оттого, что вы стали жертвой сексуального преступления, пусть даже народная мудрость многих цивилизаций считает, будто в таких случаях на жертву ложится позорное пятно, исходя из презумпции ее сознательного или подсознательного соучастия.

— Нет, нет, я не извинялся, — сказал Марвин. — Я просто…

— Вполне понимаю, — прервал его сыщик. — Но не стыдитесь, расскажите мне самые чудовищные, омерзительные подробности. Считайте меня безликой официальной инстанцией, а не разумным существом с половыми признаками, страхами, желаниями, вывихами, поползновениями…

— Я все пытаюсь вам втолковать, — сказал Марвин, — что сексуальное преступление здесь ни при чем.

— Все так говорят, — задумчиво произнес сыщик. — Поразительно, до чего неохотно приемлет неприемлемое человеческий разум.

— Вот что, — сказал Марвин, — если бы вы дали себе труд ознакомиться с фактами, то заметили бы, что речь идет о наглом мошенничестве. Мотивы преступления — деньги и самоувековечение.

— Это-то я знаю, — ответил сыщик. — И если бы не процессы сублимации, так бы мы и считали.

— Какими же еще мотивами мог руководствоваться преступник?

— Самыми очевидными, — сказал Урдорф. — Классический синдром. Видите ли, этот малый действовал под влиянием особого импульса, который принято обозначать особым термином. Преступление совершено в тяжелом состоянии давнего проективного нарциссова комплекса.

— Не понимаю, — пробормотал Марвин.

— С таким явлением малоосведомленные люди, как правило, не сталкиваются, — утешил его сыщик.

— А что это значит?

— Я не могу углубляться в дебри этиологии. А если вкратце, то синдром вызывает смещение себялюбия. Попросту говоря, больной влюбляется в другого, но не как в другого. Скорее он влюбляется в другого, как в самого себя.

— Ладно, — смирился Марвин. — Поможет это нам найти того, кто украл у меня тело?

— Вообще-то нет, — сказал сыщик. — Но это нам поможет его понять.

— Когда вы приступите? — спросил Марвин.

— А я уже приступил, — ответил сыщик. — Пошлю, конечно, за судебными протоколами и прочими документами, относящимися к делу, запрошу дополнительную информацию у соответствующих органов других планет. Я не пожалею сил, а если будет нужно или полезно — отправлюсь на край Вселенной. Это преступление я раскрою!

— Рад, что вы так настроены, — заметил Марвин.

— Сто пятьдесят восемь дел подряд, — размышлял Урдорф вслух. — Слыханная ли штука — такая полоса неудач? Но теперь она кончится. Я хочу сказать, не может же она тянуться до бесконечности, правда?

— Наверное, не может, — согласился Марвин.

— Хорошо бы мое начальство тоже встало на эту точку зрения, — хмуро сказал сыщик. — Хорошо бы оно перестало называть меня недотепой. Такие словечки, да насмешки, да поднятые брови — все это кого угодно лишит уверенности в себе. На мое счастье, я — отличаюсь несгибаемой волей и полнейшей уверенностью в самом себе. По крайней мере так было еще после первых девяноста неудач.

На несколько секунд сыщик тяжело задумался, потом сказал Марвину:

— Надеюсь, вы окажете мне всяческую помощь и поддержку.

— Рад стараться, — ответил Марвин. — Беда только в том, что не более чем через шесть часов меня лишат тела.

— Чертовски досадно, — рассеянно произнес Урдорф. Он явно погрузился уже в мысли о следствии и лишь с трудом заставил себя вновь уделить внимание Марвину. — Лишат, вот как? Надо полагать, вы приняли меры? Нет? Ну, тогда, надо полагать, вы еще примете меры.

— Не знаю, какие меры тут можно принять, — угрюмо ответил Марвин.

— Ну, об этом не стоит пререкаться, — сказал сыщик подчеркнуто бодрым голосом. — Найдите где-нибудь другое тело, а главное — оставайтесь в живых! Обещайте мне сделать все от вас зависящее, чтобы остаться в живых.

— Обещаю, — сказал Марвин.

— А я буду продолжать расследование и свяжусь с вами, как только смогу что-нибудь сообщить.

— Но как вы меня отыщете? — спросил Марвин. — Я ведь не знаю, в каком буду теле и даже на какой планете.

— Вы забываете, что я сыщик, — с бледной улыбкой ответил Урдорф. — Пусть мне нелегко отыскивать преступников, зато уж жертв я всегда отыскиваю без малейшего затруднения. Так что выше голову, не допускайте, чтоб у вас душа уходила в пятки, а главное, помните: останьтесь в живых!

Марвин согласился остаться в живых, тем более что на этом строились все его планы. И вышел на улицу, сознавая, что драгоценное время истекает, а своего тела у него по-прежнему нет.

Глава 7

Заметка в «Марс-Солнце-Ньюз» (печатный орган трех планет):

СКАНДАЛ ВОКРУГ ОБМЕНА

Сегодня полиции Марса и Земли стало известно о скандале, разыгравшемся в связи с Обменом Разумов. Разыскивается некий Зе Краггаш (неизвестно, с какой планеты), который, как утверждают, продал, обменял или по иным обязательствам ссудил свое тело двенадцати лицам одновременно. На арест Краггаша выданы ордера, и полиция трех планет не сомневается, что вскоре преступник будет задержан. Дело напоминает знаменитый скандал с «Двухголовым Эдди» в начале 90-х годов, когда…

Марвин Флинн уронил газету в канаву. Он смотрел, как жидкий песок уносил ее прочь; горькая эфемерность печатного слова казалась символом весьма условного существования самого Марвина. Он стал пристально разглядывать свои руки; голова у него поникла.

— Полно, полно, что у тебя стряслось, а, приятель?

Флинн увидел перед собой добродушное, иссиня-зеленое лицо эрланина.

— Беда у меня, — сказал Флинн.

— Что ж, послушаем, какая именно, — сказал эрланин и свернулся клубком на тротуаре рядом с Флинном.

Как и у всех его компатриотов, у эрланина активное сочувствие сочеталось с бесцеремонностью. Известно, что эрлане — народ грубый, остроумный, склонный к веселому, беззлобному подтруниванию и безыскусным прибауткам. Непревзойденные путешественники и торговцы, эрлане с Эрлана-2 по заветам своей религии имели право путешествовать только in corpore^[17].

Марвин поведал свою историю вплоть до того злополучного мимолетного мгновения, которое именуется «сейчас»; того жестокого и неумолимого «сейчас», того ненасытного «сейчас», что пожирало его скудный запас минут и секунд, приближая время, когда истекут контрольные шесть часов и Марвина, лишенного тела, бросят в неведомую галактику, прозванную людьми «смерть».

— Ух ты! — сказал эрланин. — Ты случайно не жалеешь ли себя?

— Конечно, черт побери, я-то себя жалею, — вспылил Флинн. — Я пожалел бы любого, если он должен умереть через шесть часов. Почему же мне не жалеть самого себя?

— Ставь кастрюлю, как тебе удобней, повар, — ответил эрланин. — Кое-кто обозвал бы это дурным тоном и прочей дребеденью, но я-то стою за учение Гуажуа, а он сказал: «Вблизи тебя гнусавит смерть? Раскровени ей нос!»

Марвин уважал всякую религию и, уж конечно, не питал предрассудков относительно широко распространенной секты антимелодистов. Однако для него оставалось неясным, чем ему помогут слова Гуажуа; так он и заявил.

— Бодрись, — посоветовал эрланин. — При тебе еще остались твои мозги и твои шесть часов, так ведь?

— Пять.

— Вот видишь! Встань-ка на задние лапы и докажи, что ты не размазня, ладно, горячка? Оттого что ты здесь бродишь, точно беглый каторжник, толку ведь не будет, верно?

— Да, навряд ли, — сказал Марвин. — А с другой стороны, что делать? Своего тела у меня нет, а чужие дороги.

— Увы, твоя правда. Не приходила ли тебе в голову мысль о Свободном Рынке? А?

— Это же, наверное, опасно, — возразил Марвин и вспыхнул при мысли о том, как нелепы его слова.

Эрланин широко ухмыльнулся:

— Дошло, парень? Но, послушай, все не так скверно, как кажется, только возьми тоном выше. Не так уж страшен Свободный Рынок; плетут о нем всякие небылицы, в основном это делают крупные агентства по обмену, они желают сохранить свои взвинченные капиталистические цены. Но знаю я одного малого, он там двадцать лет крутится на краткосрочных сделках, так он говорит, почти все ребята исключительно честные. Так что голову выше, нагрудник не теряй, выбери себе хорошего посредника. Счастливо, малый!

— Постойте! — вскричал Флинн, видя, что эрланин поднялся на ноги. — Как зовут вашего приятеля?

— Джеймс Праведник Мак-Хоннери, — ответил эрланин. — Это тертый, стреляный, тупой, мелкий прохвост, чересчур любит спелый виноград и слишком буен во хмелю. Но играет он некраплеными картами, обслуживает без подвоха, а большего ты ведь не станешь требовать даже от самого святого Кзала. Скажи только, что тебя рекомендует Пенгл-Порох, и желаю тебе удачи.

Флинн горячо поблагодарил Пороха, к смущению этого неотесанного, но мягкосердечного джентльмена. Затем встал и зашагал сперва медленно, потом все быстрее по направлению к Куэйну, в северо-западной части которого размещались киоски и открытые ларьки Свободного Рынка. В венах ожидания, только что близких к максимальной энтропии, скромно, но твердо забился пульс надежды.

А рядом в канаве песчаный поток уносил обрывки газеты в вечную и таинственную пустыню.

— Э-гей! Э-гей! Новые тела за старые! Приходите, обслужим — новые тела за старые!

Марвин весь задрожал, услышав старинный уличный крик, сам по себе невинный, но вызывающий реминисценции из мрачных готических рассказов. Он нерешительно углубился в запутанный лабиринт дворов и тупиков, из которых и состоял древний район Свободного Рынка. Пока он шел, ему прожужжали уши не менее чем двенадцатью громкими предложениями.

— Нужны сборщики урожая на поля Дрогхеды! Предоставляем вполне исправное тело с телепатическими способностями! На всем готовом, пятьдесят кредитов в месяц, и, главное, удовольствия по классу В-3! Сегодня мы заключаем особо льготные двухгодичные контракты! Приезжайте собирать урожай на прекрасную Дрогхеду!

— Вербуйтесь в армию на Нейгуин! В наличии двадцать сержантских тел и несколько штук сортом повыше, в чине младших офицеров. Все тела прошли курс военной подготовки!

— А платить-то сколько будут? — спросил какой-то человек у продавца.

— Полное обеспечение и один кредит в месяц.

Человек фыркнул и отвернулся.

— И, — повысил голос зазывала, — неограниченное право грабежа и мародерства.

— Ну, это хоть на что-то похоже, — проворчал человек. — Но вот уже десять лет как Нейгуин терпит в этой войне поражение. Потери большие, а телесная часть войска не пополняется.

— Мы все это коренным образом изменяем, — сказал продавец. — Вы, видно, опытный покупатель?

— Верно, — ответил человек. — Я Шон фон Ардин, побывал почти во всех крупных войнах Галактики, не считая мелких передряг.

— Последнее воинское звание?

— Джевальдер армии графа Ганимедского, — отчеканил фон Ардин. — А перед тем был в чине Полного Кфузиса.

— Ишь ты, — продавец был явно ошеломлен. — Полный Кфузис, вот как? И документы сохранили? Ладно, тогда мы вот что сделаем. Предлагаю вам на Нейгуине должность манатея второго класса.

Фон Ардин, хмуря брови, принялся подсчитывать на пальцах.

— Дайте сообразить. Манатей второго класса соответствует циклопскому полудолу, а это чуть выше, чем король знамени на Анакзорее и почти на ползвания ниже дорианского Старика. Значит… Э, да если я завербуюсь, то это для меня сильное понижение в чине!

— Да, но вы не выслушали до конца, — продолжал продавец. — В этом чине вы пробудете в течение двадцатипятидневного испытательного срока, чтобы доказать Чистоту Намерений, — о ней очень заботятся политические лидеры Нейгуина. А потом мы вас сразу повысим на три звания, сделаем меланрамом-супериором, а это даст вам реальную надежду стать временным мечом-джумбайя, и, может быть, даже (я ничего не обещаю, но думаю, что неофициально мы это состряпаем), может быть, я вам устрою должность грабежмейстера, когда будут делить добычу под Эридсвургом.

— Что ж, — фон Ардин был под впечатлением обещаний, как ни пытался устоять, — сделка довольно выгодная, если вы беретесь ее протолкнуть.

— Пройдемте в помещение, — сказал продавец. — Я позвоню по телефону.

А Марвин все шагал и слушал, как представители доброй дюжины рас препираются с продавцами — представителями другой дюжины рас. Марвину все уши прожужжали сотнями призывов. От оживленности рынка у Марвина поднялось настроение А услышанные им варианты, хоть порой и отпугивающие, в массе своей были завлекательны:

— Нужен афидмен на пасеку Сенфиса! Хорошая плата, отзывчивая дружба.

— Требуется переписчик для работы над Грязной Книгой Ковенджин! Должен телепатически воспринимать сексуальные побуждения медридарианской расы!

— Ищем садовников-планировщиков на Арктур! Приезжайте на отдых к единственной в Галактике расе разумных овощей!

— Нужен опытный кандальщик на Вегу-4! Пригодятся также полуквалифицированные удержатели! Неограниченные привилегии!

Как много перспектив открывает Галактика! Марвину показалось, что его несчастье на самом деле не несчастье, а замаскированная удача. Он всегда стремился путешествовать., но раньше из скромности позволял себе лишь жалкую роль туриста. Насколько же лучше, насколько плодотворнее путешествовать с ясной целью! Служить в армиях Нейгуина, изведать жизнь афидмена, узнать, каково быть кандальщиком… И даже переписывать Грязную Книгу Ковенджин.

Прямо перед собой он заметил табличку «Джеймс Праведник Мак-Хоннери, маклер по краткосрочным сделкам, с разрешения властей. Успех гарантируется».

За прилавком, скрытый по пояс, стоял и курил сигару ладный, видавший виды, надутый коротышка с пронзительными кобальтово-синими глазами. Это и был, судя по всему, Мак-Хоннери собственной персоной. Молчаливый и высокомерный, не унижающийся до трепотни, коротышка стоял сложа руки, пока Флинн подходил к его ларьку.

Глава 8

Они очутились лицом к лицу — Марвин с разинутым ртом, Мак-Хоннери со стиснутыми зубами. Несколько секунд прошли в молчании. Затем Мак-Хоннери сказал:

— Слушай, малыш, тут тебе не какая-нибудь занюханная ярмарка, и я тебе не какой-нибудь занюханный урод. Если хочешь что-то сказать, выкладывай. Не хочешь — ступай своей дорогой, пока я тебе хребет не переломал.

Марвин сразу понял, что этот человек не из породы угодливых, медоточивых торговцев телами. В скрипучем голосе не было и тени подобострастия, в очертаниях искривленных губ — ни признака заискивания. Этот человек говорил то, что думал, и не заботился о последствиях.

— Я… я клиент, — выдавил из себя Флинн.

— Повезло же мне, — съязвил Мак-Хоннери. — Прикажешь теперь кувыркаться от радости, что ли?

Его ядовитая реплика и хамоватые манеры знающего себе цену человека вселили во Флинна доверие. Он, конечно, знал, что внешность обманчива, но ему никто никогда не сообщал, как еще можно судить о людях, если не по внешности. Он склонен был отдать себя на милость этого гордого и озлобленного человека.

— Через час-другой меня лишат вот этого тела, — объяснил Марвин. — Поскольку мое собственное украдено, мне позарез нужно какое-нибудь взамен. Денег у меня очень мало, но я., я на все согласен и готов работать.

Мак-Хоннери вытаращил глаза, и его сжатые губы искривились в язвительной усмешке.

— Готов работать, вот оно что? Как мило! И кем же ты готов работать?

— Да кем угодно.

— Вот как? А ты умеешь работать на монткальмском металлорежущем станке со светочувствительным пультом и ручным отбором брака? Нет? Думаешь, справишься с эспресс-сепаратором частиц, работая на заводах компании «Новые Редкоземельные Элементы»? Не по твоей части, а? Есть у меня заказчик, он хирург на Веге, ему нужен подручный, чтоб управлять стимулятором нервных импульсов — старая модель с двумя педалями. Не совсем то, что ты имел в виду? Далее, есть у нас заказ с Потемкина-два, там нужен исполнитель на коленной чашке, а ресторан в районе Бутса просит прислать повара, чтоб готовил дежурные блюда и знал кухню Кфензиса. Ни уму ни сердцу? Может, тебе подойдет собирать цветы на Мориглии; правда, там надо предвидеть антезис с разбросом не более пяти секунд. Или ты мог бы заняться точечной сваркой плоти, если у тебя нервы крепкие, или контролировать восстановление филопозов, или… Но, по-моему, ничто из перечисленного тебя не трогает, а?

Флинн покачал головой и буркнул:

— Ни в одной из этих работ я ничего не смыслю.

— Почему-то меня это вовсе не так удивляет, как ты думаешь, — сказал Мак-Хоннери. — А хоть что-нибудь ты умеешь?

— Да вот я в колледже изучал…

— К чертовой матери автобиографию! Меня интересует твое ремесло, талант, профессия, способность, искусство, называй как хочешь. Конкретно, что ты умеешь делать?

— Собственно, — сказал Марвин, — если уж вопрос стоит таким образом, то я, наверное, ничего особенного не умею.

— Знаю, — вздохнул Мак-Хоннери. — Ты неквалифицированный. У тебя это прямо на лбу написано.

Малыш, может быть, тебе будет интересно узнать, что неквалифицированных разумов везде как собак нерезаных. Рынок ими затоварен, Вселенная забита — по швам трещит. Все, что ты сделаешь, машина сделает лучше, быстрее и куда охотнее.

— Очень жаль, сэр, — с достоинством, хоть и грустно, ответил Марвин и собрался уходить.

— Минутку, — сказал Мак-Хоннери. — Если не ошибаюсь, ты искал работу.

— Но вы же сами говорили…

— Я говорил, что ты неквалифицирован, да так оно и есть. И я говорил, что машина все делает лучше, быстрее и гораздо охотнее, но никоим образом не дешевле.

— Ага! — сказал Марвин.

— Да-с, что касается дешевизны, то ты еще дашь автоматике очко вперед. А в наш век, в наши дни это огромное достижение.

— Ну что ж, это все-таки утешительно, — с сомнением произнес Флинн. — И конечно, очень интересно. Но когда Пенгл-Порох посоветовал мне обратиться к вам, я думал…

— Стой, что такое? — встрепенулся Мак-Хоннери. — Ты друг Пороха?

— Считайте, что так, — ответил Флинн, избегая грубой лжи.

— Так бы и говорил с самого начала, — сказал Мак-Хоннери. — Не то чтоб от этого многое изменилось — ведь факты именно таковы, как я их излагаю. Но я бы тебе объяснил, что быть неквалифицированным не зазорно. Проклятье, ведь все мы так начинаем, разве нет? Если тебе повезет с контрактом на краткосрочную сделку, ты и глазом моргнуть не успеешь, как обучишься всяким ремеслам.

— Надеюсь, что так, сэр. — Теперь, когда Мак-Хоннери стал приветлив, Флинн насторожился. — У вас есть на примете какая-нибудь работенка?

— Вообще-то да, — сказал Мак-Хоннери. — Это всего недельная перекидка, а уж неделю можно вытерпеть на любой работе, даже если выполняешь ее, стоя на голове. Тебе-то это не грозит, работа приятная и сходная, на чистом воздухе, мозги напрягать особенно не требуется, хорошие рабочие условия, просвещенное руководство и конгениальная рабочая сила.

— Звучит заманчиво, — сказал Флинн. — А в чем здесь подвох?

— В том, что не такая это должность, где можно разбогатеть, — ответил Мак-Хоннери. — Откровенно говоря, платят хреново. Но какого черта, нельзя же все сразу.

— А что за должность? — спросил Марвин.

— Официально она называется «индигатор уфики, второго класса».

— Звучит внушительно.

— Рад, что тебе нравится. Это значит, что ты должен охотиться за яйцами.

— За яйцами?

— За яйцами. Или, если подробнее, ты должен искать, а когда найдешь, то подбирать яйца грача-ганзера. Думаешь, справишься?

— Я, собственно, хотел бы побольше разузнать о технике собирания, а заодно об условиях работы и…

Он остановился на полуслове, ибо Мак-Хоннери медленно, печально помотал головой.

— Тебе нужна работа?

— Есть у вас что-нибудь другое?

— Нет.

— Беру.

— Умное решение, — сказал Мак-Хоннери. Он вынул из кармана какую-то бумагу. — Вот стандартный, одобренный правительством контракт на кроумельдском языке, который считается официальным языком планеты Мельд-два, куда приписана нанимающая тебя фирма. Умеешь читать по-кроумельдски?

— К сожалению, нет.

— Ну, текст стандартный… Фирма не несет ответственности за пожар, землетрясение, атомную войну, превращение солнца в сверхновую звезду, стихийные бедствия… Фирма согласна тебя нанять… снабдить мельдским телом… за исключением случаев, когда окажется не в состоянии, в каковых случаях не обязана., и да помилует Бог твою душу.

— Как, как? Повторите, — попросил Флинн.

— Последняя фраза — просто стандартный оборот речи. Дай сообразить, по-моему, это все. Ты, конечно, обязуешься не совершать актов вредительства, шпионажа, непочтительности, неповиновения и так далее, а также всячески избегать и сторониться половых извращений, перечисленных у Гофмейера в «Стандартном справочнике мельдских извращений». Кроме того, ты обязуешься умываться раз в двое суток, не влезать в долги, не превращаться в алкоголика, не сходить с ума. Ну, тут еще всякие обязательства, против которых не станет возражать ни один здравомыслящий человек. Вот, пожалуй, и все. Если у тебя есть деловые вопросы, я постараюсь на них ответить.

— Да, вот, — сказал Флинн, — насчет всех этих обязательств…

— Это неважно, — отмахнулся Мак-Хоннери. — Нужна тебе работа или нет?

У Марвина были кое-какие сомнения.

Но не успел он опомниться, как оказался в мельдском теле, на Мельде.

Глава 9

Дождевой лес ганзеров на Мельде был дремуч и обширен. Среди исполинских деревьев проносился легчайший шепот ветерка, вернее, тень его; он протискивался сквозь переплетения лиан и, словно сломав хребет, проползал по крючковатой траве. Капли воды с мучительным трудом соскальзывали вниз по спутанной листве, как заблудившиеся в лабиринте, в изнеможении присевшие отдохнуть на губчатой и равнодушной почве. Тени смешивались и плясали, бледнели и вновь появлялись, приведенные в мнимое движение двумя усталыми солнцами в небе цвета зеленоватой плесени. Над головой безутешный ференгол свистом подзывал подругу, но в ответ слышал только частый зловещий кашель хищного царь-прыгуна.

И по этой-то скорбной местности, так томительно похожей на Землю и так от нее отличной, бродил Марвин Флинн в непривычном мельдском теле, упорно глядя себе под ноги, — он искал яйца ганзеров, не зная толком, на что они похожи.

Все произошло стремительно. С того мига, как он прибыл на Мельд, у него не было времени оглядеться.

Едва его воплотили, как кто-то уже повелительно орал у него над ухом.

Флинн только-только успел торопливо осмотреть свое четверорукое, четвероногое тело, для пробы вильнул единственным хвостом и перекинул уши за спину, как его тотчас же, словно скотину, загнали в рабочую бригаду, сообщили ему номер барака и местонахождение столовой, вручили джемпер (на два размера больше, чем нужно) и башмаки (которые пришлись почти впору, если не считать того, что левый чуть-чуть жал). Флинн расписался в получении и принял набор инструментов, необходимых для новой профессии; большой синтетический мешок, темные очки, компас, сеть, щипцы, тяжелый металлический треножник и бластер.

Его и других рабочих выстроили рядами, их в спешке проинструктировал менаджер — усталый и надменный атреянин.

Флинн узнал, что его новая родина занимает ничтожную часть пространства вблизи Альдебарана. Мельд — планета, прямо скажем, второсортная. По шкале климатических допусков Хэрлихэна-Чанза ее климат классифицируется как «невыносимый», потенциальные природные ресурсы считаются «ниже минимальной нормы», а коэффициент эстетического резонанса (не измеренный) объявлен «невдохновляющим».

— Не такое место, — сказал менаджер, — которое стоило бы выбрать для отпуска, да и вообще для чего бы то ни было.

Слушатели нервно захихикали.

— Тем не менее, — продолжал менаджер, — этот неприветливый и непривечаемый мир, это галактическое недоразумение, эту космическую посредственность обитатели считают своей родиной и прекраснейшей планетой во Вселенной.

Мельдяне, неистово гордясь единственной своей реальной ценностью, делают хорошую мину при плохой жизни. С мужественной решимостью вечных неудачников они возделывают опушки дождевого леса, а в необъятных пылающих пустынях добывают бедные руды с жалким содержанием металла. Их упорную настойчивость можно было ставить в пример, если бы она не приводила к неизменному краху.

И сказал менаджер:

— Вот чем был Мельд, если бы не еще один факт. Яйца ганзеров! Ни на одной планете их нет, и ни одна планета не нуждается в них так сильно.

Яйца ганзеров — единственный предмет экспорта с планеты Мельд. К счастью для мельдян, эти яйца повсюду пользуются бешеным спросом. На Оришаде яйца ганзеров служат любовными амулетами; на Офиухе-2 их мелют и едят как непревзойденный стимулятор любовного желания; на Моришаде после освящения они становятся предметом культа у безрассудных К’тенги.

Итак, яйца ганзеров — жизненно важный природный ресурс, к тому же единственный на Мельде. Благодаря им мельдяне удерживаются на определенной ступени цивилизации. Без них раса неминуемо пришла бы в упадок.

Чтобы заполучить яйцо ганзера, надо всего-навсего нагнуться и поднять его. Но тут-то и кроются некоторые трудности, ибо ганзеры категорически сопротивляются такой практике.

Ганзеры, обитатели лесов, ведут происхождение от древних ящеров. Они свирепы, искусно прячутся, коварны, жестоки и совершенно не поддаются приручению. Все эти качества делают сбор яиц ганзеров занятием крайне опасным.

— Создалось любопытное положение, — отметил менаджер, — не лишенное парадоксальности. Основной источник жизни на Мельде есть в то же время и основная причина смертности. Это послужит вам пищей для размышлений, когда начнете свой рабочий день. Запомните же мои слова: берегите себя, будьте все время начеку, семь раз отмерьте — один отрежьте, сделайте все возможное, чтобы сохранить свои связанные договором жизни, не говоря уже о дорогостоящих телах, выданных вам в пользование. Но, кроме того, не забывайте о норме — если вы недовыполните дневную норму хотя бы на одно-единственное яйцо, то за этот день вам будет начислена целая штрафная неделя. Желаю успеха, ребята!

Тут Марвина и остальных рабочих опять выстроили рядами и без проволочек отвели в лес.

Через час достигли поисковой зоны. Марвин Флинн воспользовался случаем попросить у десятника инструкций.

— Инструкций? — переспросил десятник. — Какой вид, какой род?

Он был переселенцем с Оринафы и не мог похвастать лингвистическими способностями.

— В смысле, что я должен делать? — уточнил Флинн.

Десятник долго обдумывал вопрос и наконец отреагировал:

— Ты должен собирай яйца ганзер.

У него получилось «ганьсер».

— Это-то понятно, — сказал Флинн. — Я о другом спрашиваю: я ведь даже не знаю, на что похоже яйцо ганзера.

— Не волновайтесь, — ответил десятник. — Ты знай, когда увидеть без ошибка, да.

— Есть, сэр, — выпалил Марвин. — А если я найду яйцо ганзера, то существуют ли особые правила насчет того, как с ними обращаться? Например, чтобы нечаянно не разбить…

— Обращаться, — сказал десятник, — ты поднимай яйцо, клай в мешок. Ты понимай такая вещи, да или нет?

— Конечно, понимаю, — заверил Марвин. — Но я еще хотел бы выяснить, велика ли дневная норма. Как подсчитывается выработка, по часам? Перерыв на обед не в счет?

— А! — сказал десятник, и с его широкого добродушного лица исчезло недоуменное выражение. — Наконец это так. Ты поднимай яйцо ганзер, клай в мешок, ясно?

— Ясно, — без запинки ответил Марвин.

— Ты делай так каждый раз, пока мешок не наполняться. Уловил?

— По-моему, да, — ответил Марвин. — Полный мешок соответствует действительной или идеальной норме. Дайте-ка, я повторю еще раз все этапы, чтобы действовать наверняка. Сначала я устанавливаю местопребывание яиц ганзера, пользуясь земными эквивалентами этого понятия и, надо полагать, не испытывая трудностей при опознании. Затем, обнаружив и опознав объект поисков, я приступаю к процессу, именуемому «класть яйцо в мешок», под чем подразумевается..

— Один минута, — десятник постучал себя хвостом по зубам и спросил: — Ты меня разыгрывай, малыш?..

— Помилуйте, сэр, я хотел только удостовериться…

— Ты шутки шутить на деревенщина со старый планета Оринафа. Ты думать, ты такой ловкий. Ты не такой ловкий. Никто не любить чересчур большой умник.

— Прошу прощения, — сказал Флинн, почтительно виляя хвостом.

— Так или иначе, я мне казайся, ты усвоить элементарные начатки работа очень хорошо, так что иди теперь выполняй работа-труд как следует. Держать греха подальше. Иначе я перебить тебе шесть и более конечности, усекаешь?

— Усекаю.

Флинн повернулся через правое плечо и галопом припустил в лес, где начал поиски.

Глава 10

Марвин Флинн бесшумно несся по лесу; ноздри его трепетали, глаза вращались и выпячивались, увеличивая поле зрения. Золотистая шкура, слегка надушенная апписфиамом, нервно подрагивала — так играли под нею мышцы, с виду расслабленные, на самом деле безукоризненно слаженные.

Лес развертывал перед зрителем симфонию зеленых и серых тонов, где время от времени возникала алая тема ползучих растений, или пурпурные фанфары кустарника лилибабы, или, еще реже, выведенный гобоем лейтмотив второй темы — оранжевого хлысткин-жала. Общий же эффект был мрачен и наводил на печальные раздумья, как просторный городской парк в тихий час перед рассветом.

Но что это? Вон там! Чуть левее! Да, да, как раз под деревом бокку! Это не… Не может быть!..

Правыми руками Флинн разгреб листья и низко наклонился. Там, в гнезде, свитом из травы и веточек, он увидел нечто такое, что сверкало наподобие страусиного яйца, изукрашенного драгоценными камнями.

Десятник не солгал. Яйцо ганзера ни с чем невозможно спутать.

На выпуклой радужной поверхности ярко горели Мириады волшебных костров. Исчезая и возвращаясь наподобие полузабытых снов, пробегали тени. В душе Марвина всколыхнулось ощущение сумерек, вечернего звона, медлительного стада, пасущегося у прозрачного ручья, под сенью пыльных безутешных кипарисов.

Как ни противилось этому все его естество, Марвин совсем низко нагнулся и протянул руку. Ладонь его любовно сомкнулась на пылающем сфероиде.

Он быстро отдернул руку. Пылающий сфероид обжигал адским огнем.

— Марвин посмотрел на него с еще большим уважением. Теперь он понял назначение выданных ему щипцов. Этими щипцами он осторожно обхватил сказочный сфервид.

Сказочный сфероид отскочил, как резиновый мяч. Марвин ринулся за ним, на бегу бестолково размахивая сетью. Яйцо ганзера увернулось, рикошетировало и молнией метнулось в густые заросли.

Марвин отчаянно взмахнул сетью, и руку его направила сама фортуна. Яйцо ганзера попалось в сеть.

Оно лежало неподвижно, пульсируя, словно переводя дух. Марвин с осторожностью приблизился — он ожидал любой каверзы.

И тут яйцо ганзера заговорило.

— Слушай-ка, мистер, — сказало оно сдавленным голосом, — что это на тебя нашло?

— Как, как? — переспросил Марвин.

— Слушай, — сказало яйцо ганзера. — Я себе сижу в общественном парке, никого не трогаю, и вдруг здрасьте — ты набрасываешься на меня, как ненормальный, всего исцарапал и вообще ведешь себя как псих. Ну, я, естественно, разгорячился. А кто бы не разгорячился? Вот я и решил отойти подальше, ведь у меня сегодня выходной и мне скандалы ни к чему. И здрасьте — ты накидываешь на меня сеть, будто я тебе какая-то паршивая бабочка. Вот я и спрашиваю: что на тебя нашло?

— Видишь ли, — ответил Марвин, — ты ведь яйцо ганзера.

— Это мне известно, — сказало яйцо ганзера. — Я яйцо ганзера, факт. А что, теперь так, ни с того ни с сего это запрещается законом?

— Конечно, нет, — ответил Марвин. — Но дело в том, что я как раз охочусь за яйцами ганзеров.

Последовала недолгая пауза. Затем яйцо ганзера попросило:

— Не откажите в любезности, повторите, пожалуйста.

Марвин повторил. Яйцо ганзера сказало:

— М-да, мне так и послышалось. — И рассмеялось почти беззвучно. — Вы шутите, не правда ли?

— К сожалению, нет.

— Конечно, шутите, — с ноткой отчаяния в голосе настаивало яйцо ганзера. — Ну ладно, повеселились и хватит. Теперь выпустите меня отсюда.

— Извините..

— Выпустите меня!..

— Не могу.

— Почему?

— Потому что я охочусь за яйцами ганзеров.

— О господи, — сказало яйцо ганзера, — большего идиотизма я за всю свою жизнь не слыхало! Мы ведь, по-моему, впервые сталкиваемся, не так ли? Почему же ты за мной охотишься?

— Меня наняли охотиться за яйцами ганзеров, — пояснил Марвин.

— Слушай, парень, ты просто ходишь себе и охотишься за любыми яйцами ганзеров? Тебе безразлично, за какими именно?

— Точно.

— И действительно, не ищешь какое-то определенное яйцо ганзера, которое, чего доброго, сделало тебе гадость?

— Нет, нет, — заверил Марвин. — Я в жизни не встречал ни одного яйца ганзера.

— Ты даже не… И все-таки охотишься… Я, должно быть, схожу с ума. И наверняка ослышалось. Собственно, так просто-напросто не бывает. Это какой-то чудовищный кошмар… Подходит к тебе помешанный, спокойно, как будто так и надо, хватает тебя в лапы и, глазом не моргнув, заявляет: «Я вообще-то охочусь за яйцами ганзеров». Собственно… слушай, парень, ты меня разыгрываешь, верно?

Марвин сконфузился, раскипятился и возмечтал, чтобы яйцо ганзера заткнулось. Он грубовато сказал:

— Я вовсе не валяю дурака Моя работа — собирать яйца ганзеров.

— Собирать, яйца ганзеров! — простонало яйцо ганзера. — Ах, нет, нет, нет! Боже, не верится, что все это на самом деле, и все же это происходит, на самом деле проис…

— Не распускайся! — прикрикнул Марвин: яйцо ганзера явно готово было впасть в истерику.

— Спасибо, — проговорило яйцо ганзера, помолчав. — Теперь я в норме. Слушай, можно задать тебе один-единственный вопрос?

— Только поживей, — ответил Марвин.

— Я вот что хочу спросить, — сказало яйцо ганзера, — тебе такие дела доставляют удовольствие? Я хочу сказать, ты не склонен ли к извращениям? Только не обижайся.

— Ничего, — ответил Марвин. — Нет, я не склонен к извращениям и, поверь, никакого удовольствия не испытываю. Клянусь, мне самому все это очень неприятно.

— Тебе неприятно! — взвизгнуло яйцо ганзера. — А мне-то, по-твоему, каково? По-твоему, для меня это в порядке вещей, если кто-то подходит, как в кошмарном сне, и «собирает» меня?

— Спокойней, — попросил Марвин.

— Бешеный, — пробормотало яйцо ганзера в сторону. — Абсолютно, совершенно невменяемый. Можно-можно, я оставлю жене записку?

— Некогда, — твердо ответил Марвин.

— Тогда разреши мне хотя бы помолиться.

— Валяй молись, — сказал Марвин. — Только побыстрее закругляйся.

— О Господь Бог, — нараспев затянуло яйцо ганзера, — не понимаю, что со мной происходит и почему. Я всегда старался быть хорошим, и хоть церковь посещаю нерегулярно, но ты ведь знаешь, что истинная вера — в сердце верующего. Возможно, порой я поступаю дурно, не стану отрицать. Но, Господь, отчего караешь ты так жестоко? И отчего именно меня? Отчего не другого, настоящего грешника, например закоренелого преступника? Отчего именно меня? И отчего именно так? Какая-то тварь «собирает» меня, будто я неодушевленная вещь., не понимаю. Но знаю, что ты всеведущ и всемогущ, а еще знаю, что ты добр, и значит, есть к тому причина… хоть я и слишком глуп, чтобы ее разгадать. Слушай, Боже, если ты так рассудил, тогда ладно, пусть так и будет. Но ты уж, пожалуйста, позаботься о моей жене и детях. А особенно о младшеньком. — Голос у яйца ганзера прервался, но оно тотчас же овладело собой. — Особенно молю тебя о младшем, Боже, ведь он хроменький, и другие детишки его обижают, и ему нужно большое… большое участие. Аминь.

Яйцо ганзера подавило рыдание. Голос его мгновенно окреп.

— Теперь я готов, — сказало оно Марвину. — Делай свое грязное дело, паршивец, сукин ты сын.

Но молитва яйца ганзера совершенно выбила Марвина из колеи. На глаза навернулись слезы, щеточки на ногах задрожали, он распутал сеть и выпустил пленника. Яйцо ганзера откатилось совсем недалеко и замерло, явно опасаясь подвоха.

— Ты… ты всерьез? — спросило оно.

— Всерьез, — ответил Марвин. — Я не гожусь для такой работы. Не знаю уж, что со мною сделают там, в лагере, но больше в жизни я не трону ни одного яйца ганзера!

— Благословенно будь имя Божие, — тихо проговорило яйцо ганзера. — На своем веку я насмотрелось странных вещей, но, мне кажется, рука провидения…

Изложить своюфилософскую позицию, известную под названием «софистика вмешательства», яйцу ганзера помешал внезапный зловещий треск в кустах. Марвин стремительно обернулся и вспомнил о том, какими опасностями чревата планета Мельд.

Его предупреждали, а он забыл. Теперь он стал отчаянно нащупывать бластер, а тот, как назло, запутался в сети. Марвин яростно рванул бластер, выдернул его, услышал пронзительный крик яйца ганзера..

Тут его с силой швырнуло оземь. Бластер полетел В кустарник. А Марвин увидел перед собой черные глаза-щели под низким бронированным лбом.

Представлять ему нового знакомца не было никакой нужды. Флинн понял, что наскочил на взрослого, совершеннолетнего мародера-ганзера, и наскочил, пожалуй, в самых скверных обстоятельствах. Слишком явны были улики: вопиющая сеть, недвусмысленные темные очки, обличители-щипцы. И все приближались, норовя сомкнуться у него на шее, острозубые челюсти гигантского ящера, они были уже рядом. Марвин даже различил три золотые коронки и временную фарфоровую пломбу.

Флинн извивался, пытаясь высвободиться. Ганзер прижал его к земле лапой размером с седло для яка; его беспощадные когти, каждый величиной с два ледоруба, безжалостно впились в золотистую шкуру Марвина. Чудовищно зияла слюнявая пасть, надвигалась, готовая заглотнуть голову Марвина целиком…

Глава 11

И вдруг время остановилось! Марвин видел застывшую полуразинутую пасть ганзера, налитый кровью левый глаз, все огромное тело, скованное какой-то странной, непреодолимой инерцией.

Рядом лежало яйцо ганзера, неподвижное, как резная копия самого себя.

Ветерок замер на полпути. Деревья оцепенели в напряженных позах, а мерифейский коршун повис в разгаре полета, точно воздушный змей на веревочке.

Даже солнце остановило свой неутомимый бег!

И в этой необычной живой картине Марвин с замиранием сердца воззрился на единственный движущийся феномен, который возник в воздухе, в трех футах от головы Марвина и чуть левее.

Началось это как пылевой вихрь, набухло, расширилось, утолщилось в основании и сошло на конус в вершине. Вращение стало еще более бешеным, и фигура приобрела четкие контуры.

— Сыщик Урдорф! — вскричал Марвин.

Действительно, это был марсианский сыщик, тот самый, кого преследовали бесчисленные неудачи, кто обещал Марвину раскрыть преступление и вернуть законное тело.

— Тысяча извинений за то, что врываюсь, не предупредив, — сказал Урдорф, когда материализовался полностью и тяжело плюхнулся наземь.

— Слава Богу, что вы здесь! — ответил Марвин. — Вы спасли меня от чрезвычайно неприятной смерти, и если бы вы еще помогли мне скинуть с себя вот эту гадину..

Ведь Марвина все еще пригвождала к земле лапа ганзера, теперь словно налитая высокоуглеродистой сталью. И он никак не мог высвободиться.

— Вы уж извините, — сказал сыщик, вставая с земли и отряхиваясь, — но этого я, к сожалению, сделать не могу.

— Почему?

— Против правил, — объяснил сыщик Урдорф. — Всякое перемещение тел в течение искусственно вызванной остановки времени (а налицо именно она) может повлечь за собой парадокс, а парадоксы запрещены, так как могут привести к сжатию времени, а сжатие времени запросто может вызвать искривление структурных линий в нашем континууме и разрушить Вселенную. Поэтому всякое перемещение карается тюремным заключением сроком на один год и штрафом в размере тысячи долларов.

— A-а, я этого не знал.

— Да, к сожалению, это так, — сказал сыщик.

— Понимаю, — сказал Марвин.

— Я вот и надеялся, что вы поймете, — сказал сыщик.

Последовало долгое и томительное молчание. Затем Марвин сказал:

— Ну?

— Что вы сказали?

— Я сказал… вернее, хотел сказать, зачем вы сюда явились?

— А-а, — протянул сыщик. — Я решил задать вам несколько вопросов, которые раньше не пришли мне в голову и которые помогут мне оперативно расследовать и раскрыть дело.

— Валяйте, задавайте, — сказал Марвин.

— Благодарю вас. Прежде всего, какой ваш любимый цвет?

— Голубой.

— Но какой именно оттенок? Прошу вас, поточнее.

— Цвета воробьиного яйца.

— Угу. — Сыщик занес это в свой блокнот. — А теперь быстро, не задумываясь, назовите первое попавшееся число.

— 87792,3, — без колебаний ответил Марвин.

— Ум-гум. А теперь, без паузы, укажите название любой эстрадной песенки.

— «Рапсодия орангутанга», — ответил Марвин.

— Угу. Отлично, — сказал Урдорф, захлопнув блокнот. — Кажется, у меня все.

— А какова цель ваших вопросов?

— Располагая данной информацией, я у всех подозреваемых могу выявить остаточные рефлексы. Это часть теста Дуулмена на проверку самоличности.

— Вот как, — сказал Марвин. — А вообще как идут дела, удачно?

— Об удаче пока и речи нет, — ответил Урдорф. — Но, смею вас уверить, дело продвигается удовлетворительно. Мы выследили вора на Иораме-2, где он зайцем прятался в грузе быстрозамороженного мяса, отправляемого на Большую Геру. На Гере он выдал себя за беженца с Гаги-2, и это снискало ему немалую популярность. Он умудрился наскрести на проезд до Квантиса — там у него были спрятаны деньги. На Квантисе он, не проведя и дня, взял билет в местный космолет до Автономной Области Пятидесяти Звезд.

— А потом? — спросил Марвин.

— А потом мы временно потеряли его след. Область Пятидесяти Звезд — это четыреста тридцать две планетные системы с общим населением триста миллиардов. Так что, как видите, работка будет славная.

— Безнадежная, судя по вашим словам, — сказал Марвин.

— Как раз наоборот, все складывается на редкость благоприятно. Непосвященные вечно принимают осложнения за сложности. Но интересующего нас преступника не спасет простейшее множество, которое всегда поддается статистическому анализу.

— Что же теперь будет? — спросил Марвин.

— Продолжим наш анализ, затем на основе теории вероятностей сделаем проекцию, пошлем эту проекцию через всю Галактику и посмотрим, не превратится ли она в сверхновую звезду., я, разумеется, выражаюсь метафорически.

— Разумеется, — сказал Марвин. — Вы действительно надеетесь задержать преступника?

— Я нисколько не сомневаюсь в результатах, — ответил сыщик Урдорф. — Но следует запастись терпением. Вы должны помнить, что межгалактические преступления — область сравнительно новая, и потому межгалактическое следствие еще новее. Есть много преступлений, где невозможно даже доказать существование преступника, не говоря уж о том, чтобы его разыскать. Так что в некоторых отношениях нам везет.

— Придется, видно, верить вам на слово, — сказал Марвин. — А насчет моего нынешнего положения..

— Именно от такого положения я вас и предостерегал, — строго ответил сыщик. — Прошу вас учесть это на будущее… если умудритесь выбраться живым из нынешней переделки. Желаю успеха, дружище.

Сыщик Урдорф завертелся перед глазами Марвина все быстрее, быстрее, слился в мелькающий вихрь, померк и исчез.

Время разморозилось.

И Марвин вновь уставился в черные глаза-щели под узким бронированным лбом, увидел, как смыкается чудовищно разинутая пасть, готовая заглотнуть всю его голову целиком..

Глава 12

— Погоди! — заорал Марвин.

— Зачем? — спросил ганзер.

Мотивировки Марвин еще не придумал. Он услышал, как яйцо ганзера пробормотало:

— Пусть испытает на своей шкуре, так ему и надо. А все же он был добр ко мне. С другой стороны, мне-то какое дело? Только высунься, сразу тебе скорлупу надобьют. А все же…

— Я не хочу умирать, — сказал Марвин.

— Я и не думаю, что ты хочешь, — ответил ганзер отнюдь не враждебным тоном. — И ты, конечно, заведешь словопрения. Затронешь этику., мораль, всякие там проблемы. Боюсь, не выйдет. Нас, видишь ли, специально предупредили, чтоб мы не позволяли мельдянину разговаривать. Велели просто выполнять работу, и вся недолга; не вносить ничего личного. Просто сделай дело и переходи к следующему. Умственная гигиена, право же. Поэтому, пожалуйста, закрой глаза…

Челюсти стали смыкаться. Но Марвин, осененный нелепой, отчаянной догадкой, воскликнул:

— Ты говоришь — работа?

— Конечно, работа, — сказал ганзер. — В ней нет ничего оскорбительного, я ничего не имею против тебя лично..

Он нахмурился — видимо, рассердился на себя за то, что заговорил.

— Работа! Твоя работа — охотиться за мельдянами, так ведь?

— Само собой. С этой планеты Ганзер, видишь ли, взять нечего, разве что вот охотиться за мельдянами.

— Но зачем за ними охотиться? — спросил Марвин.

— Ну, во-первых, яйцо ганзера достигает зрелости только в плоти взрослого мельдянина.

— Полно, — сказало яйцо ганзера, перекатываясь в смущении, — стоит ли вдаваться в гнусную биологию? Я ведь не распространяюсь о твоих естественных отправлениях, верно?

— А во-вторых, — продолжал ганзер, — у нас единственный предмет экспорта — шкуры мельдян, из которых на Триане-2 делают императорские облачения, на Немо — амулеты, а на Крейслере-30 — чехлы для стульев. Спрос на неуловимых и опасных мельдян — единственный способ кое-как поддерживать цивилизацию и..

— Мне говорили в точности то же самое! — воскликнул Марвин и быстро повторил слова менаджера.

— Вот те на! — сказал ганзер.

Теперь оба поняли истинное положение вещей: мельдяне целиком зависят от ганзеров, а те, в свою очередь, целиком зависят от мельдян. Обе расы охотятся одна на другую, живут и гибнут одна ради другой и по невежественной злобе не желают признавать между собою ничего общего. Они связаны ярко выраженными отношениями симбиоза, но обе расы, полностью игнорируют этот симбиоз. Больше того, каждая утверждает, будто она единственный носитель цивилизации и разума, а другая — скотская, презренная и не в счет.

А теперь обоим пришло в голову, что они в равной степени входят в общую категорию разумных существ.

Озарение внушило обоим благоговейный ужас, но Марвин все еще был пригвожден к земле тяжелой лапой ганзера.

— Это ставит меня в несколько затруднительное положение, — сказал ганзер чуть погодя. — Естественный мой порыв — отпустить тебя на все четыре стороны. Но я здесь работаю по контракту, а в нем обусловлено..

— Значит, ты не настоящий ганзер?

— Нет. Я обменщик, как и ты, а родом с Земли.

— Моя планета! — вскричал Марвин.

— Я уж и сам догадался, — ответил ганзер. — Ты американец. Скорее всего с восточного побережья, может, из Коннектикута или Вермонта-.

— Штат Нью-Йорк! — вскричал Марвин. — Я из Стэнхоупа!

— А я из Саранак-Лейка, — сказал ганзер. — Звать меня Отис Дагобер, мне тридцать семь лет.

С этими словами ганзер убрал лапу с груди Марвина.

— Мы соседи, — тихо произнес он. — Поэтому я не могу тебя убить, точно так же как ты, я почти уверен, не мог бы убить меня, даже будь у тебя возможность. А теперь, когда мы узнали правду, навряд ли мы сможем продолжать наш страшный труд. Но это печально, потому что, значит, мы нарушили договорную дисциплину, а за ослушание фирма-наниматель произведет с нами окончательный расчет. А уж что это такое, ты и сам знаешь.

Марвин подавленно кивнул. Он знал слишком хорошо. С поникшей головой сидел он в безутешном молчании рядом с новым другом.

— Не вижу выхода, — сказал Марвин, после того как некоторое время обдумывал ситуацию. — Может, спрячемся в лесу на денек-другой? Но нас ведь наверняка разыщут.

Неожиданно вмешалось яйцо ганзера:

— Полно, будет вам, может, все не так безнадежно, как кажется!

— Что ты имеешь в виду? — спросил Марвин.

— Да вот, — сказало яйцо ганзера, покрываясь ямочками от удовольствия, — я считаю, за добро надо платить добром. Правда, я могу влипнуть в неприятнейшую историю… Но какого черта! Я думаю, что помогу вам покинуть планету.

Марвин и Отис рассыпались в благодарностях, но яйцо ганзера сразу предупредило их.

— Не исключено, что вы перестанете благодарить, когда увидите, что вас ждет, — сказало оно зловеще.

— Ничего не может быть хуже, — отозвался Отис.

— Вы еще удивитесь, — напрямик сказало яйцо ганзера. — Вы еще очень и очень удивитесь… Сюда, джентльмены.

— Но куда мы идем? — спросил Марвин.

— Я отведу вас к Отшельнику, — ответило яйцо ганзера и упорно не произносило больше ни слова. Оно решительно покатилось вперед, а Марвин с Отисом двинулись следом.

Глава 13

Шагали они и катились по дикому и буйному дождевому лесу, на каждом шагу ожидая опасности. Но ни одна тварь на них не набросилась, и в конце концов они вышли на лесную поляну.

Там они увидели посреди поляны грубо сколоченную хижину и сидящего перед ней на корточках человека.

— Вот Отшельник, — сказало яйцо ганзера. — Он совсем чокнутый.

У землян не было времени переварить эту информацию. Отшельник встал и воскликнул:

— А ну стоп, постой, остановись! Откройтесь моему разумению!

— Я — Марвин Флинн, — сказал Марвин, — а это мой друг Отис Дагобер. Мы хотим покинуть планету.

Казалось, Отшельник не расслышал; он гладил длинную бороду и задумчиво созерцал кроны деревьев. Низким унылым голосом он произнес:

— Он говорит, — перевело яйцо ганзера, — что предчувствовал, что вы придете именно этой дорогой.

— Он что, с приветом? — спросил Отис. — Он так разговаривает…

Отшельник сказал:

— Он не желает, чтоб вы шептались, — перевело яйцо ганзера. — Шепот наводит его на подозрения.

— Это-то я и без тебя мог сообразить, — сказал Флинн.

— Ну и сиди голодный, — оскорбилось яйцо ганзера. — Я просто старалось быть полезным.

Отшельник сделал несколько шагов вперед, остановился и сказал:

— Что чего тебе здесь, аруун?

Марвин покосился на яйцо ганзера, но оно упорно молчало. Тогда, угадав смысл слов, Марвин ответил:

— Сэр, мы хотим покинуть планету и пришли к вам за помощью.

Отшельник покачал головой и молвил:

— На что он намекает? — спросил Марвин.

— Ты такой умный, догадайся сам, — ответило яйцо ганзера.

— Извини, если я тебя чем обидел, — сказал Марвин.

— Ничего, ничего.

— Право же, я раскаиваюсь. Буду очень обязан, если ты нам переведешь.

— Ладно, — сказало яйцо ганзера по-прежнему хмуро. — Он говорит, что не понимает тебя.

— Не понимает? Но я ведь достаточно ясно выражаюсь.

— Не для него, — сказало яйцо ганзера. — Чтобы до него дошло, надо изложить все стихами.

— Я? Никогда в жизни! — воскликнул Марвин с инстинктивной дрожью отвращения, которое испытывают все разумные земляне мужского пола при мысли о стихах. — Я просто не умею! Отис, может быть, ты…

— Нет уж! — в панике отозвался Отис.

— Он начинает злиться, — прокомментировало яйцо ганзера. — Попробуй, попытка не пытка.

— Может, ты ответишь вместо нас, — предложил Отис.

— Я вам не шестерка, — возмутилось яйцо ганзера. — Хотите говорить — говорите сами за себя.

— Единственное, что я помню еще со школьной скамьи, — это «Рубаи» Омара Хайяма, — признался Марвин.

— Ну и валяй, — подбодрило его яйцо ганзера.

Марвин подумал-подумал, нервно дернулся и произнес:

— Размер ломается, — шепнуло яйцо ганзера. — Но для первой попытки недурно.

Отис захихикал, и Марвин стукнул его хвостом.

Отшельник отвечал:

Уже с меньшей запинкой Марвин произнес:

Отшельник сказал:

Марвин сказал:

Отшельник сказал:

И так, мирно беседуя речитативом, они прошествовали к хижине Отшельника, где увидели прикрытый куском коры запрещенный разумопередатчик древней и диковинной конструкции. Тут Марвин понял, что даже в самом крайнем безумии есть система. Ибо Отшельник не пробыл на этой планете и года, а уже сколотил изрядное состояние, занимаясь контрабандной переброской беглецов на самые захудалые из рынков Галактики.

Неэтично, но как выразился Отшельник:

Прошло не так уж много времени. Найти работу для Отиса Дагобера оказалось совсем нетрудно. Несмотря на все его уверения в противном, в молодом — человеке обнаружилась слабая, но многообещающая садистская струнка. Поэтому Отшельник переселил его разум в тело ассистента зубного врача на Проденде-ІХ.

Яйцо ганзера пожелало Марвину всяческих благ и укатилось домой, в лес.

— А теперь, — сказал Отшельник, — займемся тобой. Мне кажется, что если твою психологию проанализировать с предельной объективностью, то в тебе явственно прослеживается тенденция к жертвенности.

— Во мне? — поразился Марвин.

— Да, в тебе, — ответил Отшельник.

— К жертвенности?

— Именно к жертвенности.

— Не уверен, — заявил Марвин. На этой формулировке он остановился из вежливости; в действительности же он был вполне уверен, что Отшельник заблуждается.

— Зато я уверен, — сказал Отшельник. — И без ложной скромности могу сообщить, что опыт подыскания работ у меня побольше твоего.

— Да, наверное. Вы, я вижу, перестали говорить стихами.

— Конечно, — сказал Отшельник. — С какой стати мне продолжать?

— Потому что раньше вы говорили только стихами, — ответил Марвин.

— Но это же совсем другое дело, — сказал Отшельник. — Тогда я был на открытом воздухе. Приходилось защищаться. Теперь я у себя дома и, следовательно, в полной безопасности.

— Неужели на открытом воздухе стихи действительно защищают?

— А как по-твоему? Я на этой планете второй год живу, и второй год на меня охотятся две кровожадные расы, которые убили бы меня на месте, если б только поймали. А я, как видишь, цел и невредим.

— Что ж, это очень хорошо. Но я не совсем понимаю, какое отношение имеет ваша речь к вашей личной безопасности.

— Черт меня побери, если я сам это понимаю, — сказал Отшельник. — Вообще-то я считаю себя рационалистом, но вынужден признать, хоть и с неохотой, что стихи действуют безотказно. Они помогают; что еще можно добавить?

— А вам не приходило в голову произвести опыт? — спросил Марвин. — Я имею в виду, не пробовали вы разговаривать на открытом воздухе прозой? Возможно, что стихи вовсе не обязательны.

— Возможно, — ответил Отшельник. — А если бы ты попробовал прогуляться по океанскому дну, то, возможно, оказалось бы, что и воздух вовсе не обязателен.

— Это не совсем одно и то же, — возразил Марвин.

— Это абсолютно одно и то же, — сказал Отшельник. — Но мы говорили о тебе и твоей склонности приносить себя в жертву. Повторяю, эта склонность открывает перед тобой путь к чрезвычайно увлекательной работе.

— Не интересуюсь, — уперся Марвин. — А еще что у вас есть?

— Больше ничего! — отрезал Отшельник.

По странному стечению обстоятельств в этот миг снаружи, из кустов, донесся невероятный треск и грохот, и Марвин заключил, что за ним гонятся либо мельдяне, либо ганзеры, либо те и другие.

— Работу я принимаю, — сказал Марвин. — Однако вы ошибаетесь.

За Марвином осталось последнее слово, но зато за Отшельником осталось последнее дело. Ибо, наладив свое оборудование и отрегулировав приборы, он замкнул выключатель и отправил Марвина навстречу новой карьере, на планету Цельсий-5.

Глава 14

На Цельсии-5 высшее проявление культуры — дарить и принимать подарки. Отказаться от подарка немыслимо: такой поступок вызывает в любом цельсианине эмоцию, сравнимую разве что с земной боязнью кровосмешения. Как правило, дарение не беда. Большей частью дары «белые» и выражают всевозможные оттенки любви, благодарности, нежности и так далее. Но бывают еще «серые» дары предупреждения и «черные» дары смерти.

И вот некий выборный чиновник получил от своих избирателей красивое кольцо в нос. В нем обязательно надо красоваться две недели. Великолепная была вещица, только с одним недостатком — она тикала.

Существо другой расы скорее всего закинуло бы это кольцо в ближайшую канаву. Но ни один цельсианин, находясь в здравом уме, этого не сделает. Он даже не отдаст кольцо на проверку. Цельсиане руководствуются правилом; дареному коню в зубы не смотрят. К тому же, просочись хоть слово подозрения, разгорится непоправимый публичный скандал.

Проклятое кольцо надо было таскать в носу целых две недели.

А оно тикало.

Чиновник, которого звали Мардук Крас, обдумывал эту проблему. Он размышлял о своих избирателях, о том, как он им помогал, и о том, как он их давил. Кольцо символизировало предупреждение, это-то было ясно. В лучшем случае — предупреждение, серый дар. В худшем — черный: миниатюрная бомба простейшей конструкции по истечении нескольких томительно-тревожных дней разнесет ему голову.

По природе своей Мардук не был самоубийцей; он знал, что не хочет носить проклятое кольцо. Но он также знал, что обязан носить проклятое кольцо. Итак, он оказался перед классической цельсианской дилеммой.

«Неужели они проделают со мной такое? — спрашивал себя Мардук. — Только из-за того, что я перепланировал старый, грязный жилой округ под предприятия тяжелой промышленности и вступил в соглашение с гильдией домовладельцев, обязавшись повысить квартирную плату на 320 процентов взамен их обещания в пятидесятилетний срок установить новые водопроводные трубы? Так ведь, Боже правый, я никогда и не выдавал себя за совершенство».

Кольцо весело тикало, отсчитывая секунды, щекоча нос и будоража душу. Мардуку вспомнились другие чиновники, которые головами поплатились, получив дары от слабоумных озорников. Да, вполне возможно, что это черный дар.

— Голодранцы тупые! — прорычал Мардук, облегчив душу ругательством, которого никогда бы не осмелился произнести на публике. Он горько переживал обиду. Работаешь не покладая рук на всяких дряблокожих крючконосых кретинов — и что же получаешь в награду? Бомбу в нос.

Какое-то мгновение его так и подмывало закинуть кольцо в ближайший бак с хлором. Тут бы он их проучил! И ведь был прецедент. Разве святой Вориэг не отверг тотальное подношение трех призраков?

Да… Но по каноническому толкованию подношение призраков было задумано как коварный подкоп под самую сущность даров и, следовательно, под самые устои общества; ведь, сделав свое тотальное подношение, они исключили возможность каких бы то ни было подарков в будущем.

А кроме того, то, что достойно восхищения в святом Второго Царства, отвратительно во второразрядном чиновнике Десятой Демократии. Святые вольны поступать как им заблагорассудится; простые люди должны поступать так, как положено.

Плечи Мардука поникли. Он облепил ступни горячей целебной грязью, но и это не принесло ему облегчения. Выхода не было. Не может один цельсианин противостоять целому обществу. Придется носить кольцо и ждать того леденящего душу мига, когда тиканье прекратится…

Но постойте! Есть же выход!

Да, да, выход найден! Надо только все организовать как следует; но если получится, то Мардук сохранит и безопасность, и доверие общества. Пусть только проклятое кольцо даст ему срок…

Мардук Крас срочно созвонился с несколькими инстанциями и устроил себе срочную командировку на Таами-2 (эдакое Таити в Зоне Десяти Звезд). Разумеется, не телесную. Высокое начальство не станет разбазаривать средства на то, чтобы отправлять чье-то тело за сотни световых лет, когда достаточно одного лишь разума. Бережливый, положительный Мардук отправится по обмену. Он соблюдет если не дух, то букву цельсианского обычая — оставит дома тело с дареным кольцом, весело тикающим в носу.

Надо только найти разум, который поселится в теле Мардука на время его отсутствия. Но это несложно. В Галактике чересчур много разумов и чересчур мало тел. Почему так — никто не знает доподлинно. Ведь в конце концов каждый начинает жизнь, обладая и тем и другим. Но в финале у одних всегда оказывается чего-то больше, чем им нужно, будь то богатство, власть или тела, а у других — меньше.

Мардук связался с фирмой «Отшельник» (Тела для любых надобностей). У Отшельника нашлось как раз то, что нужно: ярко выраженный землянин, молодой, мужского пола, находящийся под угрозой скорой смерти и согласный на риск, который связан с ношением тикающего кольца в носу.

Вот так Марвин Флинн попал на Цельсий-5.

В виде исключения спешить было некуда. По прибытии Марвин Флинн имел возможность проделать все процедуры, предписываемые обменом. Он полежал в полной неподвижности, медленно привыкая к новому телу. Он пошевелил каждой конечностью, проверил все органы чувств и быстро перебрал в уме первичную культурно-конфигурационную нагрузку, излучаемую лобными долями, на предмет аналогичных и тождественных факторов. Затем оценил эмоциональные и структурные факторы мозжечка на предмет зенита, надира и седловины. Почти все это он выполнил машинально. Оказалось, что цельсианское тело сидит на нем как нельзя лучше.

Конечно, не обошлось без затруднений: дельтакривая была до нелепости эллиптичной, а УИТ (универсальные игрек-точки) — не трапециевидными, а серповидными. Но чего и ждать на планете типа ЗВ; если все пойдет нормально, ему не грозят никакие неприятности.

В общем с таким комплексом «тело — среда — культура — роль» он вполне мог сжиться и отождествить себя.

Очень мило, мысленно подытожил Марвин. Только бы проклятое кольцо в носу не взорвалось.

Он встал и пригляделся к обстановке. Первым ему бросилось в глаза письмо от Мардука Краса — оно было привязано к запястью, чтобы Марвин сразу заметил.

ДОРОГОЙ ОБМЕНЩИК!

Добро пожаловать на Цельсий! Я понимаю, что при данных обстоятельствах вы не замечаете особого гостеприимства, и сожалею об этом не меньше вашего. Но я бы вам от всей души советовал выкинуть из головы всякую мысль о внезапной кончине и сосредоточиться на приятном времяпрепровождении. Пусть вас утешает, что статистика смерти от черного дара не выше, чем от несчастных случаев на плутониевом руднике, если вы добываете плутониевую руду. Так что не нервничайте и наслаждайтесь жизнью.

Моя квартира вместе со всем, что в ней находится, — к вашим услугам. Тело — также, только не переутомляйте его, укладывайте спать не слишком поздно и не вливайте в него чересчур много спиртного. Левое запястье повреждено, будьте осторожны, если придется поднимать что-нибудь тяжелое. Счастливо оставаться и не волнуйтесь, ведь тревога никому еще не помогла разрешить ни одной проблемы.

Не сомневаюсь, что вы джентльмен и не станете пытаться вынуть кольцо из носа. Но на всякий случай сообщаю, что у вас все равно ничего не выйдет: кольцо заперто на молекулярный замок Джейверга. Еще раз до свидания, постарайтесь выкинуть из головы все заботы и хорошо провести время на нашей славной планете.

Ваш преданный друг МАР ДУК КРАС

Сперва письмо обозлило Марвина, но после он расхохотался и смял его в комок. Мардук, бесспорно, негодяй, но негодяй симпатичный и широкая душа. Марвин решил извлечь максимум возможного из сомнительной сделки, позабыть о предполагаемой бомбе, прикорнувшей у него над губой, и наслаждаться времяпрепровождением на Цельсии.

Он пошел осматривать свой новый дом и остался очень доволен. Квартира оказалась холостяцкой норой, спланированной так, чтобы жить в свое удовольствие, а не просто плодить детей. Основная особенность планировки — пентабрахия — отражала служебное положение Краса. Сошки помельче обходились системой трех-четырех галерей, а в трущобах «Северные Болотники» целые семьи ютились в одно-и двухгалерейных квартирах Однако в ближайшем времени намечалась жилищная реформа.

Кухня, чистенькая и современная, изобиловала гастрономическими чудесами. Были там и банки засахаренных кольчатых червей, и миски с экзотическим салатом из морских звезд, и восхитительно вкусные ломтики манилы, ваниллы, горгонии и рениксы. Была консервированная «казарка белощекая под роти-фероорхидейным соусом» и пакет быстрозамороженных сладких и кислых юсов. Но (как это похоже на холостяков!) не было главного — ни головки гастробула, ни бутылки газированного имбирного меда.

Блуждая по длинным изогнутым галереям, Марвин обнаружил музыкальную комнату. Здесь Мардук не пожалел затрат. Большую часть комнаты занимал огромный усилитель «Империал» с двумя динамиками «Тиран» по бокам. Мардук применял микрофон «Вихрь» с сорокаканальным подавлением, селектор-дискриминатор ощущений «расширяющегося» типа был оборудован поплавковым щелегорловым «пассивным» регулятором. Сигнал снимали путем регенерирования изображений, но можно было переключиться на модуляцию спада. Пусть не профессионально сделанный, но все же отличный любительский комбайн.

Сердцем комплекса был, само собой, инсектарий — генератор модели «Супер Макс», с ручным и автоматическим контролем отбора и смешения, с регулируемой подачей и выброской, с различными максимизирующими и минимизирующими устройствами.

Марвин выбрал «Гавот кузнечика» (Корестал, 431Б) и стал вслушиваться в волнующее трахейное облигато и нежный аккомпанемент духовых инструментов — спаренных мальфиговых трубеол. Познания Марвина в музыке были весьма поверхностными, но он оценил всю виртуозность исполнения: в отдельной ячейке сидел кузнечик, зеленый в голубую полоску, и у него слегка вибрировал второй сегмент брюшка.

Марвин склонился над инсектарием и одобрительно кивнул. Кузнечик в голубую полоску щелкнул жвалами, затем вновь принялся за свою музыку. Это был специально выведенный дискант для техничного исполнения; блистательный артист, хотя трактовка у него не столь правильна, сколь эффектна. Правда, этого Марвин не мог постигнуть.

Марвин выключил тумблер, вернул переключатель из позиции «Активность» в позицию «Спячка»; кузнечик вновь погрузился в сон. Хорошо был укомплектован инсектарий, особенно выделялись симфонии майских мух и новейшие причудливые песни гусениц, но Марвину предстояло еще многое увидеть, и он пока не стал забивать себе голову музыкой.

В гостиной Марвин сел на массивную старинную глиняную скамью (настоящий Уормстеттер!), прислонился к щербатому гранитному подголовнику и решил отдохнуть. Но кольцо в носу тикало и тикало, беспрерывно посягая на его чувство благополучия. Он потянулся к низенькому столику и наудачу вытянул из целой груды первую попавшуюся палочку-почиталочку. Пробежался щупальцами по желобкам, но без толку. Трудно было сосредоточиться даже на развлекательном чтении. Нетерпеливо отшвырнув палочку-почиталочку, он принялся строить планы.

Но он был зажат в тисках неумолимого времени. Приходилось исходить из того, что мгновения жизни строго ограничены и их становится все меньше. Хотелось как-то отметить последние часы. Но как?

Он соскользнул с Уормстеттера и заметался по главной галерее, ожесточенно пощелкивая когтями. Затем внезапно принял решение и отправился в гардеробную. Там он выбрал новую оболочку из золотисто-бронзового хитина и тщательно задрапировал ею плечи. Лицевые щетинки он покрыл ароматическим клеем и уложил en grosse^[18] по щекам. Щупальца обрызгал лаком, придающим жесткость, расправил под изысканным углом шестьдесят градусов и придал им изящный естественный изгиб. В заключение припудрил лавандовым песком средний сегмент, а плечевые суставы окаймил черной полосой.

Он оглядел себя в зеркале и остался доволен своей внешностью: одет хорошо, но без пижонства. Судя о себе с предельной беспристрастностью, он нашел, что молод, представителен и смахивает на ученого-гуманитария. Звезды с неба навряд ли хватает, но и в грязь лицом нигде не ударит.

Он вышел из норы через главный вход и закрыл его входной пробкой.

Сгущались сумерки. Звезды мерцали над головой, но их там, казалось, не больше, чем мириад огней у входов в бесчисленные норы, публичные и частные, и все огни сливаются в пульсирующее сердце большого города. Зрелище это глубоко взволновало Марвина. Наверняка, наверняка где-нибудь в переплетении столичных лабиринтов найдется нечто такое, что доставит ему радость. Или хотя бы мирное забытье под занавес.

Итак, Марвин скорбно, хотя и не без трепетной надежды, направил стопы к манящей, лихорадочной Центральной Канаве — выяснить, что уготовано ему фортуной или велено роком.

Глава 15

Стремительной, размашистой походкой, скрипя кожаными сапогами, шел Марвин Флинн по деревянному тротуару. Едва уловимо повеяло смешанным ароматом шалфея и туи. Справа и слева кирпичные стены жилищ отливали в лунном свете тусклым мексиканским серебром. Из соседнего салуна донеслись отрывистые аккорды банджо.

Марвин затормозил на всем ходу и нахмурился Откуда здесь шалфей? И салун? Что тут происходит?

— Что-нибудь неладно, чужестранец? — нараспев спросил хриплый голос.

Флинн круто обернулся. Из тени, падающей от универсального магазина, выступила какая-то фигура. Это оказался ковбой — дурно пахнущий сутулый бродяга в пыльной черной шляпе, смешно заломленной на немытом лбу.

— Да, что-то очень и очень неладно, — ответил Марвин. — Все кажется каким-то чудным.

— Не стоит волноваться, — заверил его ковбой-бродяга. — У тебя просто изменилась система метафорических критериев, а за это, видит Бог, в тюрьму не сажают. Собственно говоря, ты радоваться должен, что избавился от кошмарных ассоциаций со зверями и насекомыми.

— А что плохого было в моих ассоциациях? — возразил Марвин. — В конце концов я ведь нахожусь на Цельсии-5 и живу в норе.

— Ну и что? — сказал ковбой-бродяга. — Разве у тебя нет воображения?

— Воображения у меня хоть отбавляй, — вознегодовал Марвин. — Но не том дело. Дело в том, что нелогично воображать, будто ты на Земле и ковбой, когда по-настоящему ты кротоподобное существо на Цельсии-5.

— Ничего не попишешь, — сказал ковбой-бродяга. — Ты, видно, перенапряг способность аналогизирования, и у тебя вроде как предохранитель сгорел, вот что… Соответственно, твое восприятие взяло на себя задачу эмпирической нормализации. Такое состояние называется «метафорическая деформация».

Тут Марвин вспомнил, как мистер Бландерс предостерегал его от этого феномена. Метафорическая деформация, болезнь всякого межзвездного путешественника, настигла его мгновенно, без всякого предупреждения.

Он знал, что должен встревожиться, но чувствовал лишь кроткое удивление. Эмоции его соответствовали восприятию, ибо незамеченная перемена есть перемена неощутимая.

— Когда же я начну видеть вещи такими, как они есть на самом деле? — спросил Марвин.

— Вот вопрос, достойный философа, — ответил ковбой-бродяга. — Но применительно к твоему случаю синдром пройдет, если только ты вернешься на Землю. А будешь и дальше путешествовать — процесс перцептивного аналогизирования обострится; правда, можно ожидать кратковременных самопроизвольных светлых промежутков — ремиссий нормального состояния.

Все это показалось Марвину занятным, но неопасным. Он поддернул джинсы и протянул с ковбойским выговором:

— Что-о-о ж, я так понимаю, играть надо теми картами, что сданы, и нечего тут всю ночь препираться. А ты-то сам кто будешь, чужестранец?

Ковбой-бродяга отвечал не без самодовольства:

— Я тот, без кого была бы невозможна наша беседа. Я воплощение Необходимости; без меня тебе пришлось бы самому припомнить всю теорию метафорической деформации, а ты вряд ли на это способен. Позолоти ручку.

— Так цыганки говорят, — презрительно сказал Марвин.

— Извини, — ответил ковбой-бродяга без тени смущения. — Сигаретки не найдется?

— Табачок найдется, — сказал Марвин и протянул ему кисет с «Булл-Дэргем». С секунду он задумчиво разглядывал нового приятеля, затем объявил: — Что-о-о ж, вид у тебя препоганый, к тому же ты, по-моему, наполовину осел и наполовину шакал. Но я, пожалуй, буду тебя держаться, какой ты ни есть.

— Браво, — серьезно проговорил ковбой-бродяга — С изменением контекста ты справляешься лихо, как мартышка с бананами.

— Я так понимаю, ты это капельку загнул, — хладнокровно сказал Марвин. — Куда мы теперь двинем, прохвессор?

— В путь-дорогу, — ответил ковбой. — В ближайший салун сомнительной репутации.

— Гип-гип ура! — гаркнул Марвин и развязной походкой устремился в распахнутые двери салуна.

В салуне на руке у Марвина тотчас повисла некая особа. Она впилась в него взглядом с улыбкой, напоминавшей ярко-красный барельеф. Бегающие подчерненные глаза имитировали прищур веселья; вялое лицо было размалевано лживыми иероглифами оживления.

— Пошли со мной наверх, детуля, — вскричала омерзительная красотка. — Гулять будем, веселиться будем!

— Самое забавное, — сказал бродяга, — что маску этой девы предписывает обычай, требуя, чтобы те, кто продает наслаждение, изображали радость. Требование, мой друг, нелегкое, и не на всякую профессию оно налагается. Заметь: торговке рыбой дозволено не любить селедку, торговец овощами может в рот не брать репы, даже мальчишке-газетчику прощается неграмотность. Никто не требует, чтобы сами святые угодники получали удовольствие от священного мученичества. Лишь смиренные продавцы наслаждений обязаны, подобно Танталу, вечно ждать недосягаемого пиршества.

— Твой друг — большой шутник, точно? — сказала накрашенная ведьма. — Но ты мне больше по нраву, крошка, от тебя у меня внутри все обмирает.

На шее у бесстыдницы болтался кулон с миниатюрными брелоками — черепом, пианино, стрелой, пинеткой и пожелтевшим зубом.

— Что это такое? — полюбопытствовал Марвин.

— Символы.

— Символы чего?

— Пойдем наверх, я тебе все объясню, миленок.

— Итак, — нараспев произнес ковбой-бродяга, — перед нами истинное непосредственное самовыражение пробудившейся женской натуры, рядом с которым наши мужские причуды кажутся всего лишь детскими игрушками.

— Пшли! — воскликнула гарпия и завертела мощным торсом, имитируя страсть, которая казалась еще более отталкивающей из-за того, что была неподдельна.

— Большое вам, э-э… спасибо, — промямлил Марвин, — но сейчас я, пожалуй, не..

— Ты не жаждешь любви? — недоверчиво переспросила женщина.

— Вообще-то не очень.

Женщина уперла суковатые кулаки в крутые бедра и сказала:

— Кто бы мог подумать, что я доживу до такого дня?

Ладонью, по размерам и форме не уступающей чилийскому плащу-панчо, она вцепилась ему в горло.

— Пойдешь тотчас же, гнусный, трусливый, эгоистичный ублюдок с нарциссовым комплексом, иначе, клянусь Аресом, я сверну тебе шею как цыпленку!

Казалось, драмы не миновать, ибо страсть лишала женщину способности умерять свои желания.

К счастью, ковбой-бродяга, повинуясь если не природным склонностям, то по крайней мере велению рассудка, выхватил из кобуры веер, жеманно склонился к разъяренной женщине и похлопал ее по носорожьей руке.

— Не смей делать ему больно! — приказал он скрипучим контральто.

Марвин быстро, хоть и не в тон, подхватил:

— Да, скажи ей, чтоб перестала меня лапать! По-моему, это уж слишком, нельзя даже спокойно выйти вечером из дому, сразу нарвешься на скандал..

— Не плачь, Бога ради, не плачь! — прервал его ковбой-бродяга. — Знаешь ведь, я не выношу, когда ты плачешь!

— Я не плачу! — насморочно всхлипнул Марвин. — Просто она разорвала на мне рубашку. Твой подарок!

— Подарю другую! — утешил ковбой. — Только не надо больше сцен!

Женщина глазела на них, разинув рот, и Марвин воспользовался ее секундным замешательством, вынул из сумки с инструментами ломик, подсунул его под распухшие багровые пальцы женщины и высвободился из ее хватки. Пользуясь благоприятным моментом, Марвин и ковбой-бродяга опрометью метнулись в дверь, в два прыжка свернули за угол, перескочили через мостовую и стремительно понеслись навстречу свободе.

Когда непосредственная опасность миновала, Марвин сразу же пришел в себя. С глаз спала пелена метафорической деформации, наступила перцептивно-эмпирическая ремиссия. Теперьстало до боли ясно, что «ковбой-бродяга» на самом деле не ковбой, а крупный жук-паразит вида «кфулу». Ошибки быть не могло: жуки кфулу отличаются вторичным слюнным потоком, расположенным чуть пониже и левее подпищеводного ганглия.

Жуки эти питаются чужими эмоциями: их собственные давным-давно атрофировались. Как правило, они прячутся в темных закоулках, поджидая, чтобы беззаботный цельсианин прошел в поле досягания их рецепторов. Именно такое и случилось с Марвином.

Осознав это, Марвин направил на жука столь сильное чувство гнева, что кфулу — жертва сверхостроты своих эмоциональных рецепторов — свалился без сознания. Затем Марвин оправил на себе золотисто-бронзовую оболочку, напружинил щупальца и двинулся по дороге дальше.

Глава 16

Он подошел к мосту, переброшенному через широкую и быструю песчаную реку. И, дойдя до середины моста, уставился вниз, на черные глубины, что непреклонно текли к таинственному песчаному морю. Он смотрел, как загипнотизированный, а кольцо в носу отбивало мелкую дробь втрое чаще, чем сердце. И думалось Марвину.

«Всякий мост — единство противоположностей. Горизонтальная его протяженность свидетельствует о том, что все на свете проходит, а вертикали неумолимо напоминают о грозящих неудачах, о неизбежности смерти. Мы все пробиваемся вперед, невзирая на препятствия, но под ногами у нас разверзается бездна расплаты за первородный грех. Мы строим, воздвигаем, сооружаем, но верховный архитектор — смерть, она создает вершины лишь затем, чтобы существовали пропасти.

Перебрасывайте же ваши великолепные мосты хоть через тысячу рек, о цельсиане, соединяйте разобщенные части своей планеты, Ваше мастерство напрасно, ибо могила все еще у вас под ногами, она все еще ждет, все еще терпелива. Перед вами открыт путь, цельсиане, но он неминуемо ведет к смерти. Несмотря на всю вашу хитрость, цельсиане, вы никак не можете понять простую вещь. У сердца такая форма специально для того, чтобы его пронзила стрела. Остальные эффекты — побочные».

Вот о чем думал Марвин, стоя на мосту. И его одолела великая тоска, желание перечеркнуть все желания, отказаться от боли и удовольствий, забыть мелкие радости и горести успехов и неудач, покончить с развлечениями и продолжить дело жизни, которое сводится к смерти.

Медленно взобрался он на парапет и встал, балансируя над вихрящимися струями песка. И тут он заметил краешком глаза, как от столба отделяется тень, нерешительно подходит к парапету, склоняется над бездной и с опасностью для жизни перевешивается..

— Стой! Погоди! — вскричал Марвин. Его разрушительные стремления мгновенно угасли. Видел он лишь одно: живое существо на краю гибели.

Тень ахнула и рванулась к зияющей бездне. В тот же миг Марвин кинулся к тени и ухватил ее за ногу.

Нога так отчаянно отбрыкнулась, что Марвин чуть не перелетел через парапет. Однако он быстро оценил обстановку, впился присоском в пористый камень пешеходной дорожки, для упора расставил пошире нижние конечности, двумя верхними обвил фонарный столб, а двумя свободными руками удерживал спасенного.

Настал миг напряженного равновесия; затем сила Марвина сломила сопротивление незадачливого самоубийцы. Медленно, осторожно Марвин начал стаскивать спасенного вниз — отпустил предплюсну, перехватил его ногу в области большой берцовой кости и тянул вниз до тех пор, пока неизвестный не оказался в безопасности на проезжей части моста.

От собственных мрачных помыслов и следа не осталось. Марвин сгреб самоубийцу за плечи и свирепо встряхнул.

— Дурак несчастный! — закричал он. — Что это за трусость? Только идиот или безумец сводит так счеты с жизнью. Неужто у тебя вовсе нет силы воли, чертов ты…

Он вовремя прикусил язык. Перед ним, отведя взгляд, дрожал незадачливый самоубийца. И Марвин только теперь заметил, что спас женщину.

Глава 17

Позже, в отдельном кабинете примостного ресторана, Марвин извинился за резкие слова, что вырвались у него не от души, а по вспыльчивости. Но женщина, грациозно помахав лапкой, отказалась принять извинение.

— Вы ведь правы, — сказала она. — Мой поступок — поступок идиотки, или безумной, или той и другой. Боюсь, ваше определение точно. Надо было дать мне прыгнуть.

Марвин заметил, что она красива. Миниатюрная, ему едва по грудь, но сложена безукоризненно. Брюшко подобно точеному цилиндру, гордая головка наклонена к телу под углом пять градусов (от такого наклона щемило на сердце). Черты лица совершенны, начиная от милых шишечек на лбу и кончая квадратной челюстью. Два яйцеклада скромно прикрывает белый атласный шарф покроя «принцесс», обнажая лишь соблазнительную полоску зеленой кожи. Ножки в оранжевых обмотках, подчеркивающих гибкие сегменты суставов.

Пусть она незадачливая самоубийца — для Марвина она была самой ослепительной красавицей из всех, кого ему довелось повидать на Цельсии.

От ее красоты у Марвина пересохло в горле и зачастил пульс. Он поймал себя на том, что не сводит глаз с белого атласа, скрывающего и оттеняющего высокие яйцеклады. Он потупился и поймал себя на том, что разглядывает сладострастное чудо — длинную членистую ногу. Густо краснея, он заставил себя смотреть на сморщенную родимую шишечку на лбу.

Женщина, казалось, не замечала его пылкого внимания. Она простодушно предложила:

— Может, мы познакомимся, раз уж так получилось?

Оба неудержимо расхохотались над ее остротой.

— Марвин Флинн, — представился Марвин.

— Фристия Хелд, — назвалась молодая женщина.

— Я буду звать вас Кэти, если вы не возражаете, — сказал Марвин.

Они снова рассмеялись. Затем Кэти стала серьезной. Увидя, как быстро летит время, она сказала:

— Еще раз большое вам спасибо. А теперь мне пора.

— Конечно, — ответил Марвин, тоже вставая. — Когда мы увидимся?

— Никогда, — проговорила она тихо.

— Но мне это необходимо! — воскликнул Марвин. — Я хотел сказать — теперь, когда я вас нашел, я ни за что не соглашусь вас потерять.

Она грустно покачала головой.

— Вы будете вспоминать обо мне хоть изредка? — прошептала она.

— Мы не должны расставаться! — сказал Марвин.

— Ничего, переживете, — ответила она вовсе не в строгом тоне.

— Я теперь никогда больше не улыбнусь, — пригрозил Марвин.

— Кто-нибудь займет мое место, — предсказала она.

— Вы просто демон-искуситель! — вскричал он в ярости.

— Мы разошлись, как в море корабли, — поправила она.

— Неужели мы не встретимся? — осведомился Марвин.

— Время покажет.

— Я бы ходил за вами как тень, — с надеждой сказал Марвин.

— К востоку от солнца и к западу от луны, — произнесла она нараспев.

— Как вы немилостивы, — надулся Марвин.

— Я забыла про время, — сказала она. — Но теперь я о нем вспомнила!

С этими словами она вихрем метнулась к двери и исчезла.

Марвин проводил ее глазами, потом сел за стойку бара.

— Один за мою крошку, другой на дорожку, — бросил он бармену.

— Все бабы фальшивые, — сочувственно заметил бармен, наполняя бокалы.

— При ней иссохну, без нее сдохну, хандра у меня, — пожаловался Марвин.

— Парню нужна девушка, — изрек бармен.

Марвин осушил бокал и снова протянул его бармену.

— Розовый коктейль за мою голубую мечту, — распорядился он.

— Может, она устала, — предположил бармен.

— Не знаю, за что я ее так люблю, — констатировал Марвин. — Но по крайней мере знаю, отчего в небе померкло солнце. Среди моего одиночества она преследует меня, как бренчанье пианино в соседней квартире. Я буду поблизости, как бы она со мной ни обращалась. Может, все это напрасно, но я сохраню в памяти весну и ее, и не для меня ласкает кроны вешний ветерок, и…

Неизвестно, долго ли продолжал бы Марвин свои причитания, если бы где-то на уровне его ребер, на два фута влево, кто-то не прошептал:

— Эй, миштер!

Обернувшись на зов, Марвин увидел на соседнем табурете маленького толстенького цельсианина в лохмотьях.

— Чего тебе? — грубо спросил Марвин.

— Вы хотеть видеть тот очень красивый мучача еще раз?

— Да, хочу. Но что ты можешь…

— Я частный сыщик разыскивать безвестно пропавших успех гарантирован иначе ни цента в вознаграждение.

— Что за странный у тебя говор? — поразился Марвин.

— Ламбробианский, — ответил сыщик. — Я Хуан Вальдец, родом из земель фиесты, что у самой границы, а сюда, в большой город Норт, я приехал сколотить состояние.

— Чучело гороховое, — ощерился бармен.

— Какая вещь ты меня назвать? — с подозрительной кротостью переспросил маленький ламбробианин.

— Я назвал тебя «чучело гороховое», паршивое ты чучело гороховое, — ощерился бармен.

— Так я и услышать, — сказал Вальдец. Он потянулся к поясу, вытащил длинный нож с двусторонним лезвием и, всадив его бармену в сердце, уложил того на месте.

— Я человек кроткий, сеньор, — обратился он к Марвину. — Я не легко обижаться. Право же, в родном селе Монтана Верде де лос трес Пикос меня считать безобидный. Я ничего не просить, только разводить пейотовый побеги в высокий горах Ламбробии под сень того дерева, что называться «шляпа от солнца», ибо то есть лучшие в мире пейотовые побеги.

— Вполне сочувствую.

— И все же, — продолжал Вальдец с нажимом в голосе, — когда эксплойтатар дель норте оскорбляет меня, а тем самым позорит память взрастивших меня родителей, о сеньор, тогда глаза мои застилает красный туман, нож сам вскакивает ко мне в руку и оттуда без пересадки вонзается в сердце тому, кто обидел сына бедняка.

— С каждым может случиться, — сказал Марвин.

— А ведь несмотря на острое чувство чести, — заявил Вальдец, — я в общем-то как дитя — порывист и беспечен.

— Я, собственно, успел это заметить, — отозвался Марвин.

— Но хватит об этом. Так вы хотеть нанять меня сыщик искать девушка? Ну конечно. Эль буэн пано эн эль арва се венде, вердад?^[19]

— Си, омбре, — со смехом ответил Марвин. — И эль дезео венсе аль миедо!^[20]

— Луэс, аделанте!^[21]

И рука об руку два приятеля шагнули в ночь под тысячи сверкающих звезд, подобных остриям пик несметного воинства.

Глава 18

Выйдя из ресторана, Вальдец обратил смуглое усатое лицо к небесам и отыскал созвездие Инвидиус, которое в северных широтах безошибочно указывает на северо-северо-восток. Приняв его за базисную линию, Вальдец мысленно начертил крест с учетом ветра (дующего в щеку с запада со скоростью пять миль в час) и мха на деревьях (отрастающего с северной стороны стволов роняписа на миллиметр в день). Он сделал поправку на восточную погрешность — один фут на милю (снос) и южную погрешность — пять дюймов на сто ярдов (совокупность эффектов тропизма). Затем, приняв к сведению все данные, зашагал в юго-юго-западном направлении.

Марвин последовал его примеру. Не прошло и часу, как они вышли из городской черты на покрытые жнивьем поля. Еще через час исчезли последние признаки цивилизации, потянулось нагромождение гранита и скользкого полевого шпата.

Вальдец не выказывал намерения остановиться, и в Марвине смутно шевельнулось беспокойство.

— Нельзя ли все же узнать, куда мы идем? — спросил он наконец.

Вальдец сверкнул белозубой улыбкой на загорелой физиономии цвета сиены:

— Искать вашу Кэти.

— Неужто она живет так далеко от города?

— Понятия не имею, где она живет, — пожал плечами Вальдец.

— Не имеете?

— Да, не имею.

Марвин остолбенел:

— Но вы же говорили, будто знаете.

— Никогда я ничего подобного не говорил ни прямо, ни косвенно, — сказал Вальдец, наморщив темно-коричневый лоб. — Я говорил, что помогу вам искать ее.

— Но если вы не знаете, где она живет…

— Совершенно неважно, — заявил Вальдец, строго подняв куцый палец. — Наши поиски не имеют ничего общего с тем, где Кэти живет; наши поиски сводятся к простейшей задаче — найти саму Кэти. По крайней мере, так я вас понял.

— Да, конечно, — сказал Марвин. — Но если мы идем не туда, где она живет, то куда мы идем?

— Туда, куда она будет, — безмятежно ответил Вальдец.

— Ага, — сказал Марвин.

Шли они сквозь вздымающиеся чудеса минерального царства и наконец пришли к низкорослым холмам, что, как усталые моржи, залегли вокруг искрящегося голубого кита — величественной горной цепи. Прошел еще час, и Марвин опять забеспокоился. Однако на сей раз он высказал свои сомнения обиняками, надеясь выведать тайну хитростью.

— А вы давно знаете Кэти? — спросил он.

— Ни разу не имел удовольствия встретиться, — ответил Вальдец.

— Значит, впервые увидели ее со мной в ресторане?

— К сожалению, даже там я ее не видел, ибо, пока вы с ней беседовали, я в мужском туалете выгонял из почки камень Возможно, я заметил ее краешком глаза, когда она распрощалась с вами и вышла, но скорее всего то был лишь допплеровский эффект, созданный красным турникетом.

— Значит, вы вообще ничего не знаете о Кэти?

— Только то немногое, что слышал от вас; а это, по совести, практически ничего.

— Так как же вы собираетесь отвести меня туда, где она будет? — возмутился Марвин.

— А очень просто, — ответил Вальдец. — Если бы вы хоть на секунду задумались, вам бы сразу все стало ясно.

Марвин задумался на целых несколько секунд, но орешек оказался ему не по зубам.

— Будем рассуждать логически, — сказал Вальдец. — Какая передо мной задача? НАЙТИ КЭТИ. Что мне известно о Кэти? Ничего.

— Не очень-то вы меня обнадеживаете.

— Но это лишь половина задачи. Допустим, мне ничего не известно о Кэти; но что мне известно об отыскании?

— Что?.. — спросил Марвин.

— Представьте, об отыскании мне известно решительно все, — торжествующе объявил Вальдец, размахивая изящными терракотовыми руками. — Ибо я специалист по теории поисков!

— По чему? — переспросил Марвин.

— По теории поисков, — повторил Вальдец уже не так торжествующе.

— Понятно, — сказал Марвин, ничуть не потрясенный. — Что же, замечательно. Я уверен, что теория великолепна. Но если вы ничего не знаете о Кэти, не представляю, чем вам поможет даже самая распрекрасная теория.

Вальдец вздохнул (отнюдь не демонстративно) и провел красновато-коричневой ладонью по усам.

— Дружище, если бы вам было известно о Кэти все — ее привычки, друзья, желания, антипатии, надежды, страхи, мечты, планы и тому подобное, — как по-вашему, удалось бы вам ее найти?

— Наверняка удалось бы, — ответил Марвин.

— Несмотря на то, что вы ничего не знаете о теории поисков?

— Да.

— Что ж, — сказал Вальдец, — а теперь рассмотрим обратный случай. О теории поисков я знаю решительно все. Следовательно, мне нет нужды знать что-либо о Кэти.

Они безостановочно шагали вверх по склону горы, а склон становился все круче. Выл и хлестал в лицо колючий ветер, на тропинке под ногами появились лоскутья инея.

Вальдец углубился в тонкости теории поисков, привел следующие характерные случаи: Гектор ищет Лизандра, Адам поджидает Еву, Галахад отправляется на поиски чаши святого Грааля, Фред Доббс разведывает сокровища Сьерра-Мадре, Эдвин Арлингтон Робинсон выявляет диалектальные особенности типично американской milieu^[22], Гордон Слай разыскивает Наяду Маккарти, энтропия преследует энергию, Бог присматривает за человеком, а янг исследует имм.

— Из этих примеров, — говорил Вальдец, — мы строим общую концепцию поисков, и ее основные следствия.

Марвин был слишком подавлен, чтобы ответить. Ему вдруг пришло в голову, что в этой ледяной безводной пустыне и погибнуть недолго.

— Как ни смешно, — продолжал Вальдец, — теория поисков навязывает нам немедленный вывод: ничто не теряется в истинном (или идеальном) смысле этого слова. Судите сами. Для того чтобы вещь потерялась, должно существовать какое-то место, в котором она потерялась. Однако найти такое место невозможно, поскольку простое множество не подразумевает качественного различия. Или, выражаясь терминами поисков, одно место похоже на любое другое. Поэтому мы заменяем понятие «потеря» понятием «неопределенное местонахождение», которое, само собой, поддается математическому анализу.

— Но ведь, если Кэти по-настоящему не потерялась, — сказал Марвин, — значит, ее нельзя по-настоящему найти.

— Суждение само по себе справедливое, — ответил Вальдец. — Но это, конечно, всего-навсего ИДЕАЛЬНОЕ суждение, в данном случае оно недействительно. Для практических целей теорию поисков надо модифицировать. Больше того, надо коренным образом изменить главную посылку и вернуться к первоначальной концепции Потерянного и Найденного.

— Звучит страшно путано.

— Ну, это все довольно просто, лишь бы осилить теорию, — успокоил Марвина Вальдец. — А теперь, чтобы гарантировать успех, нам надо выбрать оптимальный принцип поиска. Самоочевидно, что, если оба будут активно искать, вероятность того, что вы найдете друг друга, резко уменьшится. Представьте себе, что двое ловят друг друга по бесконечным многолюдным анфиладам универсального магазина; и сравните такой метод с усовершенствованной стратегией, когда один ищет, а другой стоит на месте и спокойно ждет, пока его найдут. Математически это формулируется чрезвычайно сложно, вам придется поверить мне на слово. С наибольшей вероятностью вы разыщете девушку или она разыщет вас, если кто-то один будет разыскивать, а другой — позволит себя разыскать. Народная мудрость так и гласит.

— Так что же будем делать?

— Я ведь вам твержу! — вскричал Вальдец. — Один должен искать, другой — ждать. Поскольку мы не в состоянии держать поступки Кэти под контролем, придется исходить из того, что она, следуя своему инстинкту, разыскивает вас. Поэтому вы должны подавить свои инстинкты и ждать, тем самым позволив ей вас найти.

— Ждать? Только и всего? — переспросил Марвин.

— Вот именно.

— И вы серьезно думаете, что она меня найдет?

— Ручаюсь жизнью.

— Что ж… Ладно. Но куда же мы, в таком случае, направляемся?

— В то место, где вы будете ждать. На языке специалистов — в пункт обнаружения.

У Марвина был оторопелый вид, поэтому Вальдец объяснил подробнее:

— Математическое ожидание Того, что она вас найдет, для всех мест одинаково. Поэтому пункт обнаружения мы можем выбирать произвольно.

— И какой же вы выбрали пункт обнаружения? — спросил Марвин.

— Поскольку это роли не играет, — ответил Вальдец, — я выбрал село Монтана Верде де лос трес Пикос в провинции Аделанте страны Ламбробии.

— Это, кажется, ваша родина? — спросил Марвин.

— Вообще-то да, — сказал Вальдец, несколько удивленный и сконфуженный. — Потому-то, верно, мне о нем сразу подумалось.

— Но ведь до Ламбробии, по-моему, очень далеко?

— Порядочно, — признался Вальдец. — Но мы время зря не потеряем: я обучу вас логике, а также народным песням моей страны.

— Это нечестно.

— Дружище, — сказал ему на это Вальдец, — когда вы принимаете чью-то помощь, довольствуйтесь тем, что вам дают, а не тем, что вы хотели бы взять. У меня, как и у всех, возможности ограниченные, но с вашей стороны попрекать меня их ограниченностью — черная неблагодарность.

Пришлось Марвину это снести: он понимал, что вряд ли найдет обратную дорогу без посторонней помощи. И они зашагали дальше по горам, распевая народные песни.

Глава 19

Они все шли да шли вперед по зеркальному склону большой горы. Свистал и выл ветер, трепал одежду, норовил оторвать перетруженные пальцы. Крошился под ногами предательский ноздреватый лед, когда путники судорожно искали опоры, прижимая исхлестанные тела к обледенелому склону и на манер пиявок передвигаясь по ослепительной поверхности.

Вальдец сносил все с равнодушием святого.

— Это есть трудно, — ухмыльнулся он. — Но все же ради ваша любовь к той женщина вы не раскаиваться, си?

— Да, уж конечно, — пробормотал Марвин. По правде говоря, у него появились сомнения. В конце концов с Кэти он не провел и часу.

Рядом прогремел снежный обвал, тонны белой смерти пронеслись буквально в дюймах от изнемогающих странников. Вальдец безмятежно улыбнулся.

— За всеми препятствиями, — нараспев произнес он, — вас ждет вершина мироздания — лицо и фигура возлюбленной.

— Да, уж конечно, — откликнулся Марвин.

Вокруг вихрились и сверкали копья ледяных сосулек, сорванных с высокой докальмы. Марвин стал было думать о Кэти и обнаружил, что не помнит, как она выглядит. Ему пришло в голову, что любовь с первого взгляда сильно переоценивают.

Впереди неясно виднелся обрыв. Марвин поглядел на него, на мерцающие ледяные поля за ним и пришел к выводу, что игра, собственно, не стоит свеч.

— По-моему, — сказал Марвин, — нам лучше вернуться.

Вальдец чуть заметно улыбнулся, помедлил в самом начале головокружительного спуска в бушующий ветрами ад фантастических снежных гор.

— Дружище, — сказал он, — я знаю, почему вы так говорите.

— Знаете? — переспросил Марвин.

— Конечно. Вы явно не хотите, чтобы я рисковал своей жизнью, продолжая безрассудные, хоть и возвышенные, поиски. И явно намереваетесь пуститься на поиски в одиночку.

— Вы так считаете? — переспросил Марвин.

— Безусловно. Даже самый невнимательный наблюдатель заметит, что вы твердо решили искать свою любовь, невзирая ни на какие опасности, — такой уж у вас железный характер. Точно так же ясно, что вашей благородной и великодушной натуре претит мысль вовлечь преданного друга и надежного товарища в столь гиблую авантюру.

— Да вот, — начал Марвин, — я не уверен…

— Зато я уверен, — спокойно заявил Вальдец. — И на ваш невысказанный вопрос отвечаю так: «Дружба подобна любви — она не ведает границ».

— Что ж, это очень мило с вашей стороны, — сказал Марвин, не сводя глаз с обрыва. — Но вообще-то я не так уж коротко знаком с Кэти и не знаю, подходим ли мы с ней друг другу. Так что в конце концов, может быть, нам лучше уносить отсюда ноги.

— Вашим словам недостает убеждения, дружище, — рассмеялся Вальдец. — Умоляю вас, не тревожьтесь о моей безопасности.

— Собственно говоря, — возразил Марвин, — я тревожусь о своей безопасности.

— Пустое! — весело вскричал Вальдец. — Жар страсти обличает наигранную холодность ваших слов. Вперед, дружище!

По-видимому, Вальдец твердо решил силой привести Марвина к Кэти, хочет того Марвин или нет. Единственный выход — нанести молниеносный удар в челюсть, после чего можно будет утащить Вальдеца, да и самому вернуться назад к цивилизации. Марвин бочком подался вперед.

Вальдец попятился.

— О нет, дружище! — вскричал он. — Опять-таки самонадеянная любовь выдает все ваши побуждения. Оглушить меня хотите, не так ли? А потом, удостоверясь, что мне здесь удобно, что я в безопасности и обеспечен едой, вы ринетесь один-одинешенек в белую пустыню. Но я отказываюсь подчиняться. Мы продолжим путь вместе, компадре.

И, взвалив на плечи рюкзак со всей провизией, Вальдец начал спускаться по обрыву. Марвину оставалось только последовать за ним.

Не будем утомлять читателя подробностями великого перехода через горы Мореску, страданиями обалдевшего от любви юного Флинна и его непоколебимого спутника. Не будем описывать ни причудливые галлюцинации, мучившие странников, ни временное помешательство Вальдеца, когда он вообразил себя пташкой, способной перемахнуть через тысячефутовую бездну. Точно так же никого, кроме философов, не заинтересует психологический процесс, в результате которого Марвин от размышлений о принесенных им жертвах, через привязанность к упомянутой даме, пришел к пылкой привязанности, затем к любви и, наконец, к всепоглощающей страсти.

Достаточно сказать, что все это было, что путешествие по горам длилось много дней и принесло много переживаний. Но наконец оно завершилось.

С гребня последней горы Марвин глянул вниз и вместо ледяных полей увидел зеленые луга, холмистые леса под летним солнцем и деревушку, приютившуюся в речной извилине.

— Это… это не… — начал Марвин.

— Да, сын мой, — тихо сказал Вальдец. — Это село Монтана де лос трес Пикос, провинция Аделанте, страна Ламбробия, в долине Последождика.

Марвин поблагодарил своего гуру^[23] — никаким другим словом не обозначишь роль, сыгранную лукавым, безгрешным Вальдецом, — и стал спускаться в пункт обнаружения, где должен был поджидать Кэти.

Глава 20

Монтана де лос трес Пикос! Здесь среди прозрачных озер и высоких гор простые добродушные крестьяне неторопливо трудятся под лебедиными шеями пальм. В полдень и в полночь по амбразурам стен старинного замка прокатывается жалобное эхо гитарных переборов. Шоколадно-коричневые девы собирают палые гроздья винограда, а за ними надзирает усатый каюк с дремлющим кнутом, намотанным на мохнатую кисть. В этот-то странный, но привлекательный осколок отошедшей эпохи и привел Флинна верный Вальдец.

Сразу за околицей села, на живописном пригорке, стояла гостиница, или посада. Туда-то и устремился Вальдец.

— А это действительно лучшее место для ожидания? — спросил Марвин.

— Нет, не лучшее, — с всеведущей улыбкой ответил Вальдец. — Но, выбрав его, а не запыленную городскую площадь, мы избегли ошибки «мнимооптимального варианта». К тому же тут гораздо уютнее.

Марвин склонился перед высокой мудростью усатого спутника и устроился в посаде как дома. Он сел за вкопанный в землю стол, откуда хорошо просматривался двор и дорога за ним. Он подкрепился фляжкой вина и в соответствии с теорией поиска приступил к выполнению своей теоретической функции, а именно — стал Ждать.

Час спустя Марвин заметил, что по белой глянцевой ленте дороги медленно движется крохотная темная фигурка. Она приблизилась, и Марвин увидел перед собой уже немолодого человека, согнутого под бременем тяжелого цилиндрического предмета. Но вот человек поднял изможденное лицо и взглянул Марвину прямо в глаза.

— Дядя Макс! — закричал Марвин.

— A-а, Марвин, здравствуй, — отвечал дядя Макс. — Будь добр, налей мне стаканчик вина. Дорога уж очень пыльная.

Марвин налил стакан вина, с трудом веря собственным глазам: ведь дядя Макс таинственно исчез лет десять назад. Последний раз его видели, когда он играл в гольф при загородном клубе «Фэйрхэвен».

— Что с тобой приключилось? — спросил Марвин.

— На двенадцатой лунке угодил в искривление времени, — ответил дядя Макс. — Если вернешься на Землю, Марвин, поговори об этом с директором клуба. Я ведь никогда не был кляузником; но мне представляется, что финансовую комиссию надо поставить в известность, пусть обнесет аварийный участок забором или какой-нибудь изгородью. Я-то ладно, а вот если исчезнет ребенок, будет большой скандал.

— Конечно, поговорю, — сказал Марвин. — Но, дядя Макс, сейчас-то ты куда направляешься?

— У меня свидание в Самарре^[24], — отвечал дядя Макс. — Спасибо за вино, мальчик, и побереги себя. Кстати, знаешь ли ты, что у тебя в носу что-то тикает?

— Знаю, — сказал Марвин. — Это бомба.

— Надо полагать, ты отдаешь себе отчет в своих поступках, — сказал дядя Макс. — До свидания, Марвин.

И дядя Макс устало потащился дальше по дороге; сумка для гольфа покачивалась у него за спиной, а клюшка № 2 была вместо посоха. Марвин возобновил прерванное ожидание.

Полчаса спустя Марвин заметил, что по дороге спешит какая-то женщина. В нем всколыхнулась было надежда, но он тотчас же тяжело опустился на стул. Это была отнюдь не Кэти, а всего-навсего его мать.

— Далеко ты забралась от дома, мамуля, — сказал он спокойно.

— Знаю, Марвин, — откликнулась мать. — Но меня, понимаешь, схватили торговцы живым товаром.

— Господи, мамуля! Как это случилось?

— Видишь ли, Марвин, — рассказала мать, — я пошла отнести рождественские гостинцы одной бедной семье в переулке Вырвиглаз, а там, как на грех, полицейская облава, и вообще много чего приключилось, и меня опоили наркотиками, и очнулась я в Буэнос-Айресе, в роскошной комнате, а возле меня стоял человек, делал мне глазки и на ломаном английском языке спрашивал, не хочу ли я побаловаться. А когда я сказала «нет», он сгреб меня с явно гнусными намерениями.

— Ух ты! А что потом?

— Да что ж, — сказала мать, — на мое счастье, я вспомнила прием, которому меня научила миссис Джесперсон. Ты знаешь, что человека можно убить, если сильно ударить пониже носа? Не хотелось мне так делать, Марвин, но это оказалось наилучшим выходом. И вот я очутилась на улицах Буэнос-Айреса, а потом потянулось то, другое, одно за одним, и вот я здесь.

— Вина выпьешь? — предложил Марвин.

— Спасибо за внимание, — сказала мать, — но мне, право же, пора.

— Куда ты?

— В Гавану, — ответила мать. — У меня поручение к Гарсии. Марвин, ты не простужен?

— Нет, это я гнусавлю оттого, что у меня в носу бомба.

— Побереги себя, Марвин, — сказала мать и заторопилась дальше.

Шло время. Марвин пообедал на веранде, запил обед графином Сангре ди Омбре урожая…36-го года и расположился в густой тени беленого палладиума. Золотое солнце потянулось к горным вершинам. По дороге мимо гостиницы поспешно шел какой-то человек…

— Отец! — закричал Марвин.

— Добрый день, Марвин, — поздоровался отец, умело скрывая, как он ошарашен. — Должен тебе заметить, что ты мне попадаешься в самых неожиданных местах.

— Могу сказать о тебе то же самое, — ответил Марвин.

Отец нахмурился, поправил галстук и переложил чемоданчик в другую руку.

— В том, что я здесь, нет ничего удивительного, — сказал он сыну. — Обычно твоя мать отвозит меня со станции домой на машине. Но сегодня она опоздала, и я пошел пешком. Раз уж я шел пешком, мне взбрело в голову срезать угол и пройти по площадке для гольфа.

— Понятно, — произнес Марвин.

— Признаться, — продолжал отец, — кратчайший путь оказался самым длинным, так как, по моим подсчетам, я гуляю по этой местности почти час, а то и больше.

— Папа, — сказал Марвин, — только не волнуйся, но дело в том, что ты уже не на Земле.

— Не вижу в твоей шутке ничего смешного, — заметил отец. — Я, бесспорно, дал кругаля, да и архитектура здесь не такая, какую рассчитываешь увидеть в штате Нью-Йорк. Но не сомневаюсь, что, если я пройду по этой дороге еще ярдов сто, то попаду на Эннендейл-авеню, а она выведет меня на перекресток Кленового и Елового переулков. А уж оттуда и до дома рукой подать.

— Наверное, ты прав, — сказал Марвин. Ему еще ни разу в жизни не удалось переспорить отца.

— Мне пора, — сказал отец. — Между прочим, Марвин, тебе известно, что у тебя в носу какой-то чужеродный предмет?

— Да, сэр, — отвечал Марвин. — Это бомба.

Отец сурово нахмурился, испепелил сына взглядом, горько покачал головой и зашагал дальше.

— Не понимаю, — делился позднее Марвин с Вальдецом. — Почему они все меня находят? Это даже как-то противоестественно!

— Противоестественно, — заверил его Вальдец. — Но зато неизбежно, что гораздо важнее.

— Может, и неизбежно, — сказал Марвин. — Но и в высшей степени невероятно.

— Факт, — согласился Вальдец. — Хотя мы предпочитаем называть это форсированной вероятностью; другими словами, это одно из неопределенных обстоятельств, сопутствующих теории поиска.

— Боюсь, я не совсем понимаю, — сказал Марвин.

— Все довольно просто. Теория поиска — чистая теория; это значит, что на бумаге она подтверждается всегда. Но стоит только применить ее на практике, как мы сталкиваемся с трудностями, главная из которых — явление неопределенности. В самых простых словах происходит вот что: наличие теории препятствует подтверждению теории. Видите ли, теория не может учитывать свое влияние на самое себя Идеальный вариант — когда теория поиска действует во Вселенной, где вообще нет никакой теории поиска. Практически же (а нас волнует именно практика) теория поиска действует в мире, где есть теория поиска, которой свойствен так называемый «зеркальный эффект» или «эффект удвоения самое себя».

— Гмм… — промычал Марвин.

— Конечно, — прибавил Вальдец, — надо принимать в расчет лямбду-ши — выражение, обозначающее обратно пропорциональную зависимость всех возможных поисков и всех возможных находок. Так, когда в связи с неопределенностью прочих факторов лямбда-ши возрастает, вероятность неудачного поиска стремительно падает почти до нуля, а вероятность поиска успешного быстро увеличивается до единицы.

— Означает ли это, — спросил Марвин, — что из-за такого эффекта теории все поиски будут успешны?

— Именно, — ответил Вальдец. — Вы сформулировали превосходно, хотя и недостаточно строго. Все возможные поиски будут успешны в течение или на протяжении периода, соответствующего коэффициенту раскрытия системы.

— Теперь понятно, — сказал Марвин. — Если верить теории, я обязательно найду Кэти.

— Да, — подхватил Вальдец. — Вы обязательно найдете Кэти; больше того, вы обязательно найдете всех и каждого. Единственное ограничение — коэффициент раскрытия системы, или PC.

— Вот оно что, — протянул Марвин.

— Естественно, поиски бывают успешными лишь в течение срока или периода PC. Но длительность PC есть величина переменная, она колеблется от 6,3 микросекунды до 1005,34543 года.

— А в моем случае сколько будет длиться PC? — спросил Марвин.

— Многие мечтали бы услышать ответ на этот вопрос, — искренне развеселился Вальдец.

— Этого-то я и боялся, — поскучнел Марвин.

— Наука — жестокий хозяин, — согласился Вальдец. Но тут же игриво подмигнул и сказал; — Правда, и самого жестокого из хозяев можно обвести вокруг пальца.

— Вы хотите сказать, что решение есть? — вскричал Марвин.

— К несчастью, не академическое, — ответил Вальдец.

— И все же, — сказал Марвин, — если оно правильное, то давайте попробуем.

— По-моему, не стоит, — ответил Вальдец.

— Я настаиваю, — сказал Марвин. — В конце концов в поиске заинтересован именно я.

— С точки зрения математики это к делу не относится, — заметил Вальдец. — Но вы, наверное, все равно не дадите мне покоя до тех пор, пока я вас не ублажу.

Вальдец удрученно вздохнул, извлек из пояса клочок бумаги и огрызок карандаша и спросил:

— Сколько монет у вас в кармане?

Порывшись в кармане, Марвин сказал:

— Восемь.

Вальдец записал эту цифру, потом выяснил год и день рождения Марвина, номер его удостоверения личности, размер обуви и рост в сантиметрах. Над этими данными он произвел какие-то математические выкладки. Затем попросил Марвина назвать наудачу любое число от 1 до 14. К названному числу он прибавил несколько своих, после чего несколько минут выводил какие-то каракули и что-то подсчитывал.

— Ну? — поторопил его Марвин.

— Помните, результат представляет собой всего-навсего статистическую вероятность, — сказал Вальдец, — и заслуживает доверия лишь как таковой.

Марвин кивнул. Вальдец продолжал:

— В вашем конкретном случае период раскрытия системы истекает ровно через одну минуту сорок восемь секунд плюс-минус пять минимикросекунд.

Он сверился с часами и удовлетворенно кивнул.

Марвин собрался было категорически запротестовать против такой несправедливости и спросить, почему Вальдец не произвел столь существенных подсчетов раньше. Но взгляд его упал на дорогу, неповторимой белизной светящуюся на фоне густой синевы вечера.

Он увидел, что по направлению к посаде медленно движется какая-то фигура.

— Кэти! — закричал Марвин. Ибо это действительно была она.

— Поиск завершен за сорок три минимикросекунды до истечения периода PC, — констатировал Вальдец. — Еще одно экспериментальное подтверждение теории поиска.

Но Марвин его не слышал: он устремился по дороге навстречу долгожданной своей любви и сжал ее в объятиях. А Вальдец, лукавый друг и молчаливый попутчик, скупо улыбнулся про себя и заказал еще бутылку вина.

Глава 21

Наконец-то они соединились: прекрасная Кэти, прогневавшая звезды и затравленная планетами, притянутая таинственной магией пункта обнаружения; и Марвин, молодой и сильный, с белозубой улыбкой, вспыхивающей на загорелом добродушном лице. Марвин, с задором и бездумной самоуверенностью юных собравшийся принять вызов древней непознаваемой Вселенной; и рядом с ним Кэти, моложе годами, но много старше унаследованной интуитивной женской мудростью, прелестная Кэти, в красивых темных глазах которой словно притаилась задумчивая грусть, неуловимая тень предвидимой скорби, о которой Марвин и не подозревал, лишь чувствовал горячее, непреодолимое желание защищать и лелеять эту девушку, с виду такую хрупкую, окутанную тайной, которую она не может открыть, девушку, что наконец пришла к нему — человеку, лишенному тайны, которую мог бы открыть.

Счастье их было омрачено и возвышенно. В носу у Марвина тикала бомба, отсчитывала неумолимые мгновения его судьбы, создавала четкий метрономический ритм для танца любви. Но чувство обреченности лишь теснее сплело две несхожие судьбы, вдохнуло в их отношения нежность и значимость.

Из утренней росы он создал для нее водопад, из разноцветных камешков на лугу у ручья сделал ожерелье красивее изумрудного, печальнее жемчужного. Она оплела его сетью шелковистых волос, увлекла его далеко вниз, в глубокие и бездонные воды, за пределы забвения. Он показал ей замерзшие звезды и расплавленное солнце; она подарила ему длинные перевитые тени и шуршанье черного бархата. Он протянул к ней руку и коснулся мха, травы, вековых деревьев, радужных скал; кончики ее пальцев задели старые планеты и серебряный свет луны, вспышки комет и вскрик испаряющихся солнц.

Они играли в такие игры, где он умирал, а она старилась; они делали так, чтобы испытать радость повторного рождения. Любовью они рассекали время на части и вновь складывали, лучшим, более емким, более медлительным. Их игрушками были горы, степи, равнины, озера. Души их искрились, словно дорогой мех.

Они стали любовниками. И не постигали ничего, кроме любви.

Но их любило далеко не все живое и неживое. Сухие пни, бесплодные орлы, зацветшие пруды таили злобу на их счастье. Клятвы и заверения любовников проходили мимо безотлагательности перемен, безразличных к тому, что предполагает человек, и с удовольствием продолжающих свою деятельность по разрушению Вселенной. Выводы, не поддающиеся подтасовкам, угодливо подчинялись древним предначертаниям, записанным на костях, вкрапленным в кровь, вытатуированным на коже тела.

Бомбе предстояло взорваться. Тайна требовала раскрытия. А из страха рождались знание и печаль.

И однажды утром Кэти не стало, словно вовсе не бывало.

Глава 22

Ушла! Кэти ушла! Возможно ли? Неужто жизнь, этот мрачный шутник, вновь принялась за свои губительные шутки?

Марвин отказывался верить. Он обшарил все закоулки посады, терпеливо облазил всю деревушку. Нигде. Он продолжил поиски в ближайшем городе Сан Рамон де лас Тристецас, опросил официанток, домовладельцев, лавочников, проституток, полисменов, сводников, нищих и всех прочих. Он спрашивал, не видал ли кто девушки, прекрасной, как утренняя заря, с волосами красоты неописуемой, руками и ногами несравненной гибкости, с чертами лица, прелесть которых равняется лишь их правильности, и так далее. Но те, кого он спрашивал, грустно отвечали: «Увы, сеньор, мы не видали та женьчина ни нынче, ни ранее, никогда в жизни».

Он успокоился ровно настолько, чтобы дать связное описание ее примет, и нашел на шоссе романтика, который видел девушку, похожую на Кэти, — она катила на запад в большом автомобиле вместе с плотным мужчиной, курившим сигару. А какой-то трубочист подглядел, как она покидала город с золотисто-голубой сумочкой в руках. Шла твердым шагом.

Затем подручный на бензозаправочной станции передал ему от Кэти в спешке нацарапанную записку, которая начиналась словами: «Марвин, милый, умоляю, постарайся понять меня и простить Я ведь много раз пыталась тебе сказать, мне позарез…»

Остальное было неразборчиво.

С помощью криптоанализатора Марвин разобрал заключительные слова: «Но я всегда буду тебя любить и надеюсь, что у тебя хватит великодушия изредка поминать меня добрым словом. Любящая тебя Кэти».

Остальные строки, превращенные горем в загадку, не поддавались никакой расшифровке.

Выразить смятение Марвина — все равно что пытаться передать предрассветный полет цапли: то и другое ни в сказке сказать, ни пером описать. Достаточно упомянуть, что Марвин подумывал о самоубийстве, но отделался от этой мысли.

Ничто не помогало. Опьянение лишь вызывало слезливость. Отречение от мира казалось детским капризом. Все это никуда не годилось, и Марвин ни на что не решился. С сухими глазами, точно живой труп, проводил он дни и ночи. Он ходил, разговаривал, даже улыбался. Был неизменно вежлив. Но его закадычному другу Вальдецу казалось, что настоящий Марвин погиб при мгновенном взрыве горя, а его место заняло плохо сделанное подобие человека. Марвина не стало; у куклы, занявшей его место, вид был такой, будто, исправно подделываясь под человека, она с минуты на минуту свалится от напряжения сил.

Вальдец был в растерянности и ужасе. Никогда старый лукавый специалист по поискам не сталкивался со столь трудным случаем. С отчаянной энергией пытался он вывести друга из состояния живой смерти.

Начал он с сочувствия:

— Я хорошо представляю, каково вам, мой несчастный друг, ибо однажды, когда я был еще совсем молод, мне довелось пережить то же самое, и я нахожу…

Это ни к чему не привело, и Вальдец испробовал грубость:

— Черт меня побери, да что вы разнюнились из-за дешевки, которая натянула вам нос? Клянусь адским огнем, вот что я скажу: в нашем мире женщин не перечесть, и тот не мужчина, кто забивается скулить в уголок, когда можно любую приласкать без..

Бесполезно. Вальдец попробовал отвлечь внимание друга:

— Смотрите-ка, смотрите, вон там три птички на ветке, у одной в горле нож и в лапке скипетр, а поет она веселее остальных. Чем вы это объясняете, а?

Марвин ничем не объяснял. Невозмутимый Вальдец пытался пробудить в друге жалость к ближнему:

— Знаете,Марвин, малыш, лекари поглядели на эту мою экзему и сказали, что она смахивает на пандемическое импульжение. Жить мне осталось от силы двенадцать часов, а потом я плачу по счету и освобождаю место за столом для других желающих. Но в свои последние двенадцать часов я вот что хотел бы сделать…

Впустую. Вальдец попытался расшевелить друга философией:

— Простым крестьянам виднее, Марвин. Знаете, что они говорят? Сломанным ножом не выстругаешь хорошего посоха. По-моему, вам стоило бы подумать об этом, Марвин..

Но Марвин в прострации не желал об этом думать. Вальдец качнулся к гиперстрацианской этике:

— Значит, считаете себя раненым? Но рассудите: личность невыразима, уникальна и не чувствительна к внешним воздействиям. Поэтому ранена только рана; а она, будучи внешней по отношению к субъекту и чуждой интуиции, не создает повода для боли.

Марвин остался непоколебим. Вальдец обратился к психологии.

— Утрата возлюбленной, по Штейнметцеру, есть ритуально воспроизведенная утрата фекальной личности. Как ни забавно, мы-то полагаем, что скорбим о дорогих ушедших, а на самом деле убиваемся по невозвратимо утраченным экскрементам.

Но и эти слова не пробили броню пассивности Марвина. Его меланхоличная отвлеченность от всех человеческих ценностей казалась необратимой; такое впечатление усилилось, когда в один прекрасный день перестало тикать кольцо в носу. Никакая это была не бомба, а всего лишь серое предупреждение Мардуку Красу от избирателей. Над Марвином больше не висела непосредственная угроза, что ему разнесет голову.

Но и внезапная удача не вывела его из роботоподобного состояния. Его это ничуть не тронуло, он лишь мимоходом отметил про себя свое спасение, как отмечают проблеск солнышка из-за тучи.

Казалось, ничто не может на него повлиять Даже терпеливый Вальдец в конце концов воскликнул:

— Марвин, вы паршивый зануда!

Но Марвин, нисколько не задетый, упорствовал в своем горе. И Вальдецу, да и всем добрым людям Сан-Рамона думалось, что этого человека не исцелить никакими силами.

И все же, как мало известно нам об изгибах и поворотах человеческого разума! Ибо на другой же день вопреки всем ожиданиям произошло новое событие; оно наконец-то сломило отрешенность Марвина и нечаянно настежь распахнуло шлюзы впечатлительности, за которыми он укрывался.

Одно-единственное событие! (Правда, само по себе оно было началом новой цепи случайностей — неприметным первым шагом в еще одной из бесчисленных драм Вселенной.)

Началось, как ни нелепо, с того, что Марвин заметил в толпе лицо. Лицо странное, до тревоги знакомое. Где он успел изучить эту линию скул и лба, эти карие, чуть раскосые глаза, этот решительный подбородок?

Потом вспомнил: все это он давным-давно видел в зеркале.

Вот оно, настоящее, неподдельное лицо Марвина Флинна: его собственное лицо и тело, те самые, которые он давно искал и которых давно был лишен. Вот он, подлинный, неповторимый облик единственного и неподражаемого Марвина Флинна — ныне одухотворенного преступным разумом Зе Краггаша, похитителя тел!

Над Марвином насмешливо глумилось его собственное лицо! И настоящий Марвин Флинн, с которого мигом слетела вся пассивность, в гневе шагнул вперед и замахнулся кулаком.

Увидев его, Краггаш на мгновение остановился: его (марвиновы) глаза являли собой этюд в шоковых тонах, пальцы отбивали мелкую дрожь, уныло опущенные губы кривились в нервном тике. Затем Краггаш стремительно повернулся и опрометью бросился в узкую, темную и зловонную аллею.

Марвин Флинн не совсем еще потерял рассудок. У входа в зловещий тупик он замешкался; благоразумие подсказывало, что надо обзавестись помощником, прежде чем пускаться по неизученным виткам аллеи. Но он успел заметить, что под руку с Краггашем в аллее вот-вот скроется тоненькая фигурка.

Не может быть… И все же это действительно она — Кэти! Один раз она оглянулась, но серые глаза не узнали его. Потом она тоже исчезла в змеиных кольцах аллеи.

У здравого смысла, как великолепно знают лемминги, есть свои пределы. В этот миг эмоции Марвина преодолели его потенциальный самоконтроль. Он рванулся вперед — лицо пылало бессмысленной яростью, невидящие глаза налились кровью, щеки посерели, челюсть отвисла, как у припадочного, рот свела risus sardonicus^[25], точно у малайца в амоке.

Пять шагов он сделал вслепую по тесной, тошнотворной аллее. На шестом под ногами у него осела плита — часть мостовой повернулась на скрытой оси. Марвина катапультировало вниз головой по спиральному каменному желобу, а над ним предательская плита аккуратно вернулась в исходное положение.

Глава 23

Сознание возвращалось с мучительной смутностью. Марвин открыл глаза и обнаружил, что угодил в подземную темницу.

Темницу освещали только фырчащие факелы, вставленные в двойные железные подставки на стенах. Потолок, казалось, прижимал Марвина к полу — такой он был каменнобрюхий и угнетающий. С холодного гранита свисали непристойно растопыренные наросты, гирлянды плесени. Все было оборудовано в расчете на подавление человеческой души — промозглый гранит леденил как могила, эхо смаковало пронзительные крики боли, окраска с омерзительной точностью воспроизводила трупный цвет.

Откуда-то из тени выступил Краггаш.

— Похоже на то, — неторопливо произнес он, — что фарс слишком затянулся. Но развязка уже близка.

— Вы, значит, срепетировали последний акт? — хладнокровно спросил Марвин.

— Актеры знают роли наизусть, — ответил Краггаш и небрежно щелкнул пальцами.

В круг света от факелов вступила Кэти.

— Это выше моего разумения, — сказал Марвин просто.

— Ох, Марвин, как объясню я свою мнимую измену? — вскричала Кэти, и из ее серых с поволокой глаз хлынули слезы. — Что сделать, чтобы ты понял, какое множество веских причин толкнуло меня на брак с Краггашем?

— Брак! — воскликнул Марвин.

— Я не смела признаться раньше — боялась, что ты рассердишься, — жалобно сказала Кэти. — Но, поверь, Марвин, он завлекал меня угрозами и равнодушием, а покорил темной силой — не стану притворяться, будто поняла ее природу. Больше того, наркотиками, двусмысленностями и коварными искусными ласками ему удалось одурманить меня и внушить мне поддельную страсть, так что в конце концов я стала трепетать, стоило мне коснуться его ненавистного тела или ощутить влажность постылых губ. И все это время мне не было дано утешаться религией и не было дано отличать истинное от ложного, и потому я уступила. Нет и не будет мне прощения ни в этой жизни, ни в следующей. Да я его и не прошу.

— Ах, Кэти, Кэти, бедняжка моя Кэти! — твердил Марвин плачущей девушке.

— Ха, ха, ха! — засмеялся Краггаш. — Трогательная сценка, но скверно сыграна и к делу не относится. Впрочем, хватит. Входит новое и последнее действующее лицо!

Краггаш опять щелкнул пальцами. Из тени выступил человек в маске, с головы до ног закутанный в черное, с большой обоюдоострой секирой через плечо.

— Здрав будь, палач, — протянул Краггаш. — Вперед же, и исполни свой долг.

Палач вышел вперед и провел пальцами по лезвию секиры. Он занес оружие над головой, постоял в неподвижности и — о ужас! — захихикал.

— Руби! — взвыл Краггаш. — Ты что, ума решился? Руби, тебе говорят!

Но палач, не переставая хихикать, опустил секиру. Затем ловкими пальцами сорвал с себя маску.

— Сыщик Урдорф! — закричал Марвин.

— Да, это я, — сказал марсианский сыщик. — Мне очень жаль, Марвин, что мы причинили вам столько треволнений, но только так можно было успешно раскрыть дело. Мы с коллегой решили…

— С коллегой? — переспросил Марвин.

— Я имею в виду, — криво усмехнулся Урдорф, — чрезвычайного агента Кэтрин Мулвейви.

— Я… я, кажется, понимаю, — промямлил Марвин.

— Вообще-то все довольно просто, — сказал сыщик Урдорф. — Работая над вашим делом, я, как водится, прибег к услугам и к помощи других сыскных агентств. Трижды мы чуть не схватили преступника; но каждый раз ему удавалось ускользнуть. Так бы тянулось до бесконечности, не замани мы его в ловушку. Мы исходили из здравой теории: если Краггаш вас убьет, то станет законным хозяином вашего тела и не будет бояться, что с него потребуют возврата. И наоборот, пока вы живы, он не будет знать ни минуты покоя.

Итак, мы вовлекли вас в наш смертоубийственный план действий, надеясь, что Краггаш не устоит перед соблазном вас уничтожить. Остальное — детали.

Обернувшись к преступнику, сыщик Урдорф спросил:

— Краггаш, не желаете ли что-нибудь прибавить?

Вор с лицом Марвина элегантно прислонился к стене, скрестив руки, преисполненный достоинства.

— Осмелюсь сделать одно-два замечания, — сказал Краггаш. — Прежде всего позвольте доложить: ваш план был неуклюж и очевиден. Я с самого начала знал, что дело нечисто, и пошел на него в слабой надежде, что оно вдруг окажется верным. Поэтому такой финал меня не удивляет.

— Забавное рассуждение, — вставил Урдорф.

Краггаш пожал плечами:

— Во-вторых, хочу сообщить вам, что не испытываю ни малейших угрызений совести по поводу своего так называемого преступления. Если человек не умеет сохранить собственное тело, значит он заслуживает потери его. Я прожил долгую и бурную жизнь и заметил, что люди по первому требованию отдают свое тело любому проходимцу, а свой разум — в рабство каждому, кто потребует. Поэтому большинство людей неспособны отстоять даже природные свои права на тело и разум, предпочитая избавляться от этих хлопотных эмблем свободы.

— Вот классическая апология преступника, — заметил сыщик Урдорф.

— То, что совершает один человек, вы называете преступлением, — возразил Краггаш, — а то, что совершают многие, вы называете правительством. Лично я разницы не улавливаю, а потому отказываюсь ею руководствоваться.

— Мы можем тут играть словами целый год, — сказал сыщик Урдорф. — Но у меня нет времени на такие разминки. Испытайте свою логику на тюремном капеллане, Краггаш. Вы арестованы за незаконный Обмен Разумов, покушение на убийство и крупное хищение. Итак, я раскрыл дело номер сто пятьдесят восемь и переломил полосу неудач.

— В самом деле? — холодно вымолвил Краггаш. — По-вашему, все и впрямь так просто? Вы не учли, что в норе бывает второй вход.

Он явно издевался.

— Держи его! — заорал сыщик Урдорф.

Он, Марвин и Кэти устремились к Краггашу. Но прежде чем они подошли вплотную, преступник поднятой рукой быстро очертил магический крут в воздухе.

Круг пылал ослепительным пламенем!

Краггаш просунул в круг одну ногу. Нога исчезла.

— Если я вам нужен, — поддразнил он преследователей, — то вы знаете, где меня найти.

Они кинулись к нему, но Краггаш уже вступил в круг и исчез целиком, виднелась одна голова. Он подмигнул Марвину, и вот не стало и головы — только огненный круг.

— Скорей! — орал Марвин. — Хватай его!

Он повернулся к Урдорфу и с изумлением увидел, что плечи сыщика поникли, а унылое лицо посерело от отчаянья.

— Скорее! — крикнул Марвин.

— Бесполезно, — сказал Урдорф. — Я-то думал, что предусмотрел любые неожиданности… Но не эту. Молодчик явно невменяем.

— Что теперь делать? — взревел Марвин.

— Ничего, — сказал Урдорф. — Он ушел в Искаженный Мир, а я провалил дело номер сто пятьдесят восемь.

— Но ведь можно последовать за ним! — объявил Марвин, придвигаясь к пылающему кругу.

— Нет! Нельзя! — объявил Урдорф. — Вы не понимаете… Искаженный Мир означает смерть или безумие… или и то и другое! Шансы на возвращение у вас до того малы…

— Не меньше, чем у Краггаша, — прокричал Марвин и вступил в круг.

— Погодите, вы все еще не понимаете! — прокричал Урдорф. — У Краггаша нет ни единого шанса!

Но заключительных слов Марвин не расслышал, ибо уже исчез в пламенеющем круге, и его неудержимо повлекло в странные и неизведанные просторы Искаженного Мира.

Глава 24

НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ ОБ ИСКАЖЕННОМ МИРЕ

«…Итак, благодаря уравнениям Римана-Хаке била наконец математически доказана теоретическая необходимость твистерманновой пространственной зоны логической деформации. Эта зона получила название Искаженного Мира, хотя на самом деле не искажена и миром не является. И наконец, по странной иронии судьбы, важнейшее третье определение Твистерманна (относительно того, что зону можно рассматривать как участок Вселенной, работающий в качестве хаотического противовеса логической устойчивости первичной структуры) оказалось излишним».

Статья «Искаженный Мир», «Галактическая Энциклопедия Универсальных Знаний», издание 483-е

«…поэтому содержание (если не сущность) нашей мысли лучше всего передается термином «зеркальная деформация». В самом деле, как мы убедились, Искаженный Мир выполняет нужную, но отвратительную роль — привносит неопределенность во все явления и процессы, тем самим делая Вселенную теоретически и практически самодовлеющей».

Из «Размышлений математика», Эдгар Хоуп Гриф, «Эвклид-Сити Фри Пресс»

«Но, несмотря на все это, для потенциального самоубийцы, странствующего по Искаженному Миру, можно привести несколько чисто эмпирических правил.

Помни, что в Искаженном Мире все правила ложны, в том числе и правило, перечисляющее исключения, в том числе и наше определение, подтверждающее правило.

Но помни также, что не всякое правило обязательно ложно, что любое правило может бить истинным, в том числе данное правило и исключение из него.

В Искаженном Мире время не соответствует твоим представлениям о нем. События могут сменять друг друга бистро (это удобно), медленно (это приятно) или вообще не меняться (это противно).

Вполне возможно, что в Искаженном Мире с тобой совершенно ничего не случится. Рассчитывать на это неразумно, но столь же неразумно не быть готовым к этому.

Среди вероятностных миров, порождаемых Искаженным Миром, один в точности похож на наш мир; другой похож на наш мир во всем, кроме одной-единственной частности; третий похож на наш мир во всем, кроме двух частностей, и так далее. Подобным же образом один мир совершенно не похож на наш во всем, кроме одной-единственной частности, и так далее.

Труднее всего прогнозирование: как угадать, в каком ты мире, прежде чем Искаженный Мир не откроет тебе этого каким-нибудь бедствием?

В Искаженном Мире, как и во всяком другом, ты можешь найти самого себя. Но лишь в Искаженном Мире такая находка обычно оказывается роковой.

Привычное оборачивается потрясением… в Искаженном Мире.

Искаженный Мир удобно (но неверно) представлять себе перевернутым миром Майи или миром иллюзии. Ты обнаружишь, что призраки вокруг тебя реальны, тогда как ты — воспринимающее их сознание — и есть иллюзия. Открытие поучительное, хоть и убийственное.

Некий мудрец однажды спросил: «Что будет, если я войду в Искаженный Мир, не имея предвзятых идей?» Дать точный ответ на такой вопрос невозможно, однако мы полагаем, что к тому времени, как мудрец оттуда выйдет, предвзятые идеи у него появятся. Отсутствие убеждений не самая надежная защита.

Некоторые считают высшим достижением интеллекта открытие, что решительно все можно вывернуть наизнанку и превратить в собственную противоположность. Исходя из такого допущения можно поиграть во многие занятные игры; но мы не призываем вводить его в Искаженном Мире. Там все догмы одинаково произвольны, включая догму о произвольности догм.

Не надейся перехитрить Искаженный Мир. Он больше, меньше, длиннее и короче, чем ти. Он недоказуем. Он просто есть.

То, что уже есть, не требует доказательств. Все доказательства суть попытки чем-то стать. Доказательство истинно только для самого себя; оно не свидетельствует ни о чем, кроме наличия доказательств, а это ничего не доказывает.

То, что есть, невероятно, ибо все отчуждено, ненужно и грозит рассудку.

Возможно, эти замечания об Искаженном Мире не имеют ничего общего с Искаженным Миром. Но путешественник предупрежден».

Из «О неумолимости правдоподобного» Зе Краггаша (библиотека имени Марвина Флинна)

Глава 25

Переход совершился внезапно и вовсе не так, как ожидал Марвин. Он наслушался историй об Искаженном Мире и смутно представлял себе страну тающих теней и изменчивых красок, страну гротесков и чудес. Но тотчас же убедился, что его представления были романтичны и узколобы.

Марвин ожидал в тесной приемной. Воздух был спертый от пота и жаркого парового отопления, а Марвин сидел на длинной деревянной скамье вместе с несколькими десятками людей. Взад и вперед разгуливали скучающие клерки, они сверялись с бумагами да изредка подзывали кого-нибудь из ожидающих. Затем шепотом велись какие-то переговоры. Время от времени кто-нибудь терял терпение и уходил. Время от времени появлялся новый проситель.

Марвин ждал и наблюдал.

Минуты текли медленно, в комнате стало темно, кто-то включил верхний свет. А его фамилию все не называли. Марвин покосился на соседей справа и слева, скорее от тоски, чем из любопытства.

Сосед слева был очень длинный и похожий на мертвеца, с гноящимся фурункулом на шее, там, где тер воротничок. Сосед слева был низенький, толстый, краснолицый и дышал с присвистом.

— Как вы думаете, долго еще придется ждать? — спросил Марвин у толстяка не для того, чтобы действительно узнать, а просто желая убить время.

— Долго? Долго ли? — ответил толстяк. — Чертовски долго, вот что я вам скажу. Здесь, в Автотранспортном бюро, этих проклятых графьев нельзя поторопить, даже если у вас и дела-то всего — продлить обыкновенные водительские права, а я здесь именно для этого.

Человек, похожий на мертвеца, рассмеялся — словно палкой забарабанил по пустой канистре из-под бензина.

— Долго же тебе придется ждать, малыш, — сказал он, — ведь ты попал в Департамент благосостояния. Отдел мелких сумм.

Марвин задумчиво сплюнул на пыльный пол и заявил:

— К сожалению, джентльмены, оба вы не правы. Я все пытался вам сказать, что мы сидим в Департаменте, или, точнее, в приемной Департамента, рыбной ловли. И, по-моему, просто безобразие, когда гражданин и налогоплательщик не может даже поудить рыбу в налогооплаченном водоеме, не потеряв полсуток на то, чтобы выправить лицензию.

Все трое метали друг в друга злобные взгляды. (В Искаженном Мире героев вообще не бывает, обещаний чертовски мало, точек зрения кот наплакал, а свершений — иголка на стог сена.)

Они метали друг в друга молнии глазами, в которых забрезжило не слишком чудовищное подозрение. У человека, похожего на мертвеца, закапала кровь с кончиков пальцев. Марвин и толстяк в смущении нахмурились и притворились, будто ничего не заметили. Человек, похожий на мертвеца, беспечно сунул нашкодившую руку в карман с непромокаемой подкладкой. Тут подошел клерк.

— Кто из вас будет Джеймс Гриннел Стармахер? — спросил он.

— Это я, — отвечал Марвин. — И позвольте вам заметить, я жду здесь не первый час и считаю, что стиль работы в вашем Департаменте порочный.

— Да ладно, — сказал клерк, — это потому, что еще не получены машины — Он заглянул в бумаги. — Вы подавали прошение о трупе?

— Совершенно верно, — подтвердил Марвин.

— И вы обязуетесь не использовать упомянутый труп в аморальных целях?

— Обязуюсь.

— Потрудитесь изложить мотивы, побуждающие вас приобрести труп.

— Я намерен использовать его как украшение.

— По какому праву?

— Я специально изучал оформление интерьеров.

— Укажите фамилию, или опознавательный кодовый номер, или и то и другое последнего из приобретенных вами трупов.

— Таракан, — выпалил Марвин. — Номер 3(32)А5345.

— Кто умертвил?

— Я сам. У меня лицензия на умерщвление всех тварей, не относящихся к моему племени, кроме самых редких, как, например, золотые орлы и ламантины.

— Цель последнего умерщвления?

— Ритуальное очищение.

— Прошение удовлетворено, — сказал клерк. — Выбирайте труп.

Толстяк и человек, похожий на мертвеца, с надеждой смотрели на Марвина влажными глазами. Искушение было велико, но Марвин его поборол. Обернувшись к клерку, он произнес:

— Я выбираю вас.

— Так и запишем, — сказал клерк и черкнул что-то в своих бумагах. Лицо его превратилось в лицо псевдо-Флинна.

Марвин одолжил у человека, похожего на мертвеца, поперечную пилу и не без труда отпилил клерку правую руку. Клерк тихо скончался, лицо его снова стало прежним.

Толстяк посмеялся над замешательством Марвина.

— Перевод из одной субстанции в другую кое-что дает, — поддразнил он. — Но не достаточно, верно? Желание придает плоти нужную форму, но хозяином положения остается скульптор — смерть.

Марвин плакал. Человек, похожий на мертвеца, ласково притронулся к его плечу.

— Не переживай всерьез, малыш. Лучше отомстить символически, чем вообще не отомстить. План у тебя был хороший, а его единственный минус от тебя не зависел. Дело в том, что Джеймс Гриннел Стармахер — это я.

— А я труп, — сказал труп клерка. — Когда мстишь, лучше ошибиться адресом, чем вообще не отомстить.

— Я пришел сюда продлить водительские права, — сказал толстяк. — Ну вас ко всем чертям вместе с вашим глубокомыслием! Будут меня тут обслуживать или нет?

— Безусловно, сэр, — заверил его труп клерка. — Но в моем нынешнем состоянии я могу выдать вам лицензию лишь на отлов дохлой рыбы.

— Живая, дохлая, какая мне разница? — сказал толстяк. — Главное — рыбалка, а кого ты поймал — это не так уж важно.

Он повернулся к Марвину — может быть, собираясь развить свою мысль. Но Марвин уже исчез.

И без всякого перехода очутился в большой квадратной безлюдной комнате.

Вместо стен здесь были стальные плиты, от пола до потолка добрая сотня футов высоты. Там, наверху, находились прожекторы и стеклянная кабина управления. Из-за стекла на Марвина глядел Краггаш.

— Опыт 342, — решительно заговорил Краггаш нараспев. — Тема: смерть. Постановка проблемы: можно ли умертвить человека? Примечания: вопрос о том, смертны ли люди, давно озадачивает величайших мыслителей. Вокруг смерти сложился обширный фольклор, веками скапливались неподтвержденные сведения об умерщвлениях. Более того, время от времени предъявлялись трупы, явно без всяких признаков жизни, и объявлялись останками людей. Невзирая на повсеместность таких трупов, нет ни малейших, даже косвенных доказательств того, что они когда-либо жили, не говоря уж о том, что они были людьми. Ввиду изложенного, с целью раз и навсегда прояснить вопрос, мы ставим следующий опыт. Этап первый…

Стальная плита в стене сдвинулась на шарнире. Марвин стремительно обернулся, и вовремя: на него было нацелено копье. Он отскочил (неуклюже — мешала больная нога), и копье просвистело мимо.

Открылись другие плиты. Под всевозможными углами на него посыпались ножи, стрелы, дубинки…

Сквозь одно из отверстий протиснулась портативная газовая камера. В комнату сбросили клубок кобр. На Марвина решительно надвигались лев и танк. Зашипело духовое ружье. Затрещали энергопистолеты. Захрипели огнеметы. Откашлялась мортира.

Комнату залило водой — вода быстро прибывала. С потолка полетели напалмовые бомбы.

Но огонь сжег львов, которые съели змей, которые забились в гаубицы, которые уничтожили копья, которые привели в негодность газовую камеру, которая испарила воду, которая погасила огонь.

Каким-то чудом Марвин остался цел и невредим. Он погрозил Краггашу кулаком, поскользнулся на стальной плите, упал и свернул себе шею. Его удостоили воинского погребения со всеми почестями. Вместе с ним на погребальном костре сгорела его вдова. Краггаш пытался последовать ее примеру, но ему на долю не выпало счастья самосожжения.

Три дня и три ночи пролежал Марвин в гробнице, и все это время у него беспрерывно текло из носа. Вся его жизнь, как при замедленной съемке, прошла у него перед глазами. На исходе третьих суток он воскрес и двинулся дальше.

В каком-то ничем не примечательном краю находились пятеро, и была им дана ограниченная, но несомненная способность ощущать. Одним из пятерых был, допустим, Марвин. Остальные четверо были манекены, стереотипы, наспех слепленные с единственным назначением — обогатить немудрящую исходную ситуацию. Перед пятерыми стояла проблема: кто из них Марвин, а кто — второстепенные фигуры, статисты.

Прежде всего встал вопрос о наименовании. Трое из пяти тотчас же захотели зваться Марвином, четвертый пожелал зваться Эдгаром Флойдом Моррисоном, а пятый потребовал, чтобы его называли Келли.

— Ладно, хватит, — сказал Первый начальственным тоном. — Джентльмены, может быть, хватит языки чесать, давайте в порядке очередности.

— Еврейский акцент здесь не поможет, — туманно изрек Третий.

— Слушай-ка, — сказал Первый, — а много ли смыслит поляк в еврейском акценте? Кстати, я еврей только наполовину, по отцу, и как я ни уважаю…

— Где я? — проговорил Второй. — Что со мной стряслось, о Господи? С тех пор как я уехал из Стэнхоупа…

— Заткнись, макаронник, — цыкнул Четвертый.

— Я не Макаронник, меня зовут Луиджи, — мрачно ответил Второй. — Я жить на твоя великой родина с тех пор, как я маленький мальчик приехать из село Сан Минестроне делла Зуппа, нихт вар?

— Умойся, — хмуро сказал Третий. — Никакой ты не итальяшка на стреме, а просто-напросто второстепенная фигура, статист, да еще с ограниченной гибкостью; так что давай-ка заткни хлебало, прежде чем я проделаю с тобой одну штуку, нихт вар?

— Слушайте, — сказал Первый, — я человек простой, простодушный, и, если вам от этого станет легче, я отрекусь от своих прав на Марвинство.

— Память, память, — пробормотал Второй. — Что со мной приключилось? Кто эти видения, эти болтливые тени?

— Ну, знаешь! — возмутился Келли. — Это дурной тон, старина!

— Это есть чертовски нечестно, — пробормотал Луиджи.

— Призыв не есть созыв, — изрек Третий.

— Но я действительно не помню, — упорствовал Второй.

— Я тоже не больно-то хорошо помню, — сказал Первый. — Но разве я поднимаю из-за этого шум? Я даже не притязаю на звание человека.

Если я наизусть цитирую Левитика, это еще ничего не доказывает.

— Святая правда! — взревел Луиджи. — И опровержение тоже ни шиша не доказывает.

— А я-то думал, ты итальянец, — упрекнул его Келли.

— Я и есть итальянец, но вырос в Австралии. История довольно странная…

— Не страннее моей, — сказал Келли. — Вот вы кличете меня Черным Ирландцем. Но мало кто знает, что детство и отрочество я провел в меблирашках Ханжоу и вступил добровольцем в канадскую армию, чтобы скрыться от расправы французов за помощь деголлевцам в Мавритании. Потому-то и…

— Пфуй, алор! — вскричал Четвертый. — Не могу молчать! Одно дело — подвергать сомнению мою личность, другое — чернить мое отечество!

— Твое негодование ничего не доказывает! — вскричал Третий. — Впрочем, мне все равно, я больше не желаю быть Марвином.

— Пассивное сопротивление есть форма нападения, — откликнулся Четвертый.

— Недопустимое доказательство есть все же доказательство, — парировал Третий.

— Не пойму, о чем это вы толкуете, — объявил Второй.

— Недалеко ты уйдешь со своим невежеством, — окрысился Четвертый. — Я категорически отказываюсь быть Марвином.

— Никто не может отказаться от того, чего не имеет, — ехидно вставил Келли.

— Я могу отказаться, от чего захочу, черт возьми! — пылко воскликнул Четвертый. — Мало того, что я отказываюсь от Марвинства; я еще отрекаюсь от испанского престола, поступаюсь диктатурой во Внутренней Галактике и жертвую вечным блаженством в Бахае.

— Отвел душу, детка? Упрощение мило моей сложной натуре, — сказал Третий. — Кто из вас будет Келли?

— Я, — сказал Келли.

— Ты хоть понимаешь, — спросил Луиджи, — что имена есть только у нас с тобой?

— Это верно, — сказал Келли. — Мы с тобой не такие, как все!

— Эй, минуточку! — сказал Первый.

— Регламент, джентльмены, соблюдайте регламент!

— Держи язык за зубами!

— Держи голову в холоде!

— Держи карман шире!

— Так вот, я и говорю, — продолжал Луиджи. — Мы! Нам! Поименованные согласно доказательствам, основанным на догадке! Келли, будь Марвином, если я буду Краггашем!

— Заметано! — гаркнул Келли, перекрывая ропот манекенов.

Марвин и Краггаш ухмыльнулись друг другу в мимолетной эйфории пьянящего взаимоузнавания. Затем вцепились друг другу в горло. Стали друг друга душить. Трое нумерованных, лишенные природных прав, которых никогда не имели, встали в традиционные позы — позы стилизованной двусмысленности. Двое именованных, получившие индивидуальность, которую все равно присвоили бы себе самовольно, царапались и кусались, исполняли грозные арии и ежились, когда их обличали. Первый наблюдал, пока ему не надоело, после чего стал забавляться кинематографическими наплывами.

Это послужило последней каплей. Все декорации плавно, как жирный поросенок на роликовых коньках, укатились под стеклянную гору, только чуть быстрее.

Вслед за дождем пошел снег, а за ним — два дурака.

Платон писал: «Неважно, что ты там вытворяешь, важно, как ты это вытворяешь». Но потом решил, что мир еще не дорос до такой премудрости, и все стер.

Хаммураби писал: «Непродуманная жизнь не стоит того, чтобы ее прожить». Но он не был уверен, так ли это, и потому все зачеркнул.

Будда писал: «Все брамины — дерьмо». Но впоследствии пересмотрел свою точку зрения.

Они…

Схватились…

…не на жизнь, а на смерть, в титанической битве, которая, единожды разгоревшись, стала неизбежной. Марвин нанес Краггашу удар под ложечку, затем снова нанес удар — в нос. Краггаш проворно обернулся Ирландией, куда Марвин вторгся с полулегионом неустрашимых скандинавских конунгов, вынудив Краггаш предпринять на королевском фланге пешечную атаку, которая не могла устоять против покерного флеша. Марвин простер к противнику руки, промахнулся и уничтожил Атлантиду. Краггаш провел драйв слева и прихлопнул комара.

И бушевал кровавый бой на дымящихся болотцах миоцена; какой-то муравейник оплакивал свою матку, а Краггаш кометой непроизвольно врезался в солнце Марвина и рассыпался мириадами воинственных спор. Но Марвин безошибочно отыскал бриллиант среди сверкающих стекляшек, и Краггаш свалился вниз, на Гибралтар.

Бастион его пал в ту ночь, когда Марвин похитил берберийских обезьян, а Краггаш пересек северную Фракию, упрятав чужое тело в чемодан. Его схватили на границе с Фтистией — страной, которую Марвин наспех выдумал.

Чем больше Краггаш слабел, тем он становился злее, а разозлившись, он все больше слабел. Тщетно изобрел он дьяволопоклонство. Последователи марвинизма падали ниц не перед идолом, а перед символом. Разозленный Краггаш запаршивел: под ногтями появилась грязь, душа обросла волосами.

Вконец обессиленный лежал Краггаш — олицетворение зла, — сжимая в когтях тело Марвина. Кончину его ускорили ритуалы изгнания бесов. И четвертовали его пилой, замаскированной под молитвенное колесо, и размозжили ему голову молотком, замаскированным под кадило. Добрый старый патер Флинн дал ему последнее напутствие: «И не вкусишь хлеба насущного с котлетою». И схоронили Краггаша в гробу, срубленном из живого Краггаша. На могильном камне высекли подобающую эпитафию, а вокруг могилы насадили цветущие краггаши.

Уголок этот тихий. Справа роща краггаш-деревьев, слева нефтеперегонный завод. Тут пустая жестянка из-под пива, там бабочка. А совсем рядышком то самое место, где Марвин открыл чемодан и вынул свое давно утраченное тело.

Он стряхнул с него пыль, расчесал ему волосы, вытер нос и поправил галстук. Потом с приличествующим случаю почтением надел.

Глава 26

И вот Марвин Флинн вернулся на Землю и в собственное тело.

Он приехал в родной Стэнхоуп и увидел, что там все по-прежнему. Городок, как раньше, географически находился милях в трехстах от Нью-Йорка, а в духовном и эмоциональном отношениях отстоял от него на целое столетие. Точь-в-точь как всегда, он изобиловал садами и пегими коровами на фоне зеленых холмистых пастбищ. Вековечны были усаженная вязами Мэйн-стрит и одинокий ночной вопль реактивного лайнера.

Никто не спросил Марвина, где он пропадал. Даже лучший друг Билли Хейк решил, что Марвин вернулся из увеселительной поездки в какой-нибудь туристский рай — Шинкай или дождевой лес в нижнем течении Итури.

Поначалу несокрушимое постоянство городка угнетало Марвина не меньше, чем сюрпризы Обмена Разумов или чудовищные головоломки Искаженного Мира. Постоянство казалось Марвину экзотикой; он все ждал, что оно постепенно исчезнет.

Но такие места, как Стэнхоуп, не исчезают, а такие ребята, как Марвин, постепенно растрачивают увлеченность и высокие идеалы.

По ночам в одиночестве мансарды Марвину часто снилась Кэти. Ему все еще трудно было представить, что она чрезвычайный агент Межпланетной Службы Бдительности. А ведь был в ее повадках намек на властность, был в глазах блеск прокурорского фанатизма.

Он любил ее и знал, что всегда будет по ней тосковать, но тоска устраивала его больше, чем обладание.

И по правде сказать, ему уже приглянулась (точнее, заново приглянулась) Марша Бэкер, хорошенькая и скромная дочка Эдвина Марша Бэкера — крупнейшего в Стэнхоупе торговца недвижимостью!.

Пусть Стэнхоуп не лучший мир из всех возможных, но это лучший мир из тех, что видел Марвин. Тут вещи не подкладывают тебе свинью, а ты не подкладываешь свинью вещам. В Стэнхоупе метафорическая деформация немыслима; корова уж точно корова, и называть ее как-нибудь иначе — недопустимая поэтическая вольность.

Итак, бесспорно: в гостях хорошо, а дома лучше; и Марвин поставил перед собой задачу наслаждаться привычным, что, как утверждают сентиментальные мудрецы, есть вершина человеческой мудрости.

Жизнь его омрачали лишь два сомнения. Первым и главным был вопрос: каким образом Марвин вернулся на Землю из Искаженного Мира?

Он всесторонне продумал этот вопрос, куда более страшный, чем может показаться с первого взгляда. Марвин понял, что в Искаженном Мире нет ничего невозможного и даже ничего невероятного. Есть в Искаженном Мире причинная связь, но есть и отсутствие причинной связи. Ничто там не обязательно, ничто не необходимо.

Поэтому вполне допустимо, что Искаженный Мир отбросил Марвина назад, на Землю, продемонстрировав свою власть над ним тем, что отказался от этой власти.

По-видимому, именно так все и произошло. Но был ведь и другой, менее приятный вариант.

Теорема Дургэма формулирует его следующим образом: «Среди вероятностных миров, порождаемых Искаженным Миром, один в точности похож на наш мир; другой похож на наш мир во всем, кроме одной-единственной частности, третий похож на наш мир во всем, кроме двух частностей, и так далее».

Это означало, что Марвин, возможно, все еще пребывает в Искаженном Мире и Земля, воспринимаемая его сознанием, — всего лишь эфемерная эманация, мимолетное мгновение порядка в стихийном хаосе, — обречена с минуты на минуту вновь раствориться в стихийной бессмыслице Искаженного Мира.

Отчасти это было неважно, ибо ничто не вечно под луной, кроме наших иллюзий. Но никто не хочет, чтобы его иллюзии оказались под угрозой, и потому Марвин старался выяснить, на каком он свете.

На Земле он или на ее дубле?

Нет ли здесь приметной детали, не соответствующей той Земле, где он родился? А может быть, таких деталей несколько? Марвин искал их во имя своего душевного покоя. Он обошел Стэнхоуп и его окрестности, осмотрел, исследовал и проверил флору и фауну.

Все оказалось на своих местах. Жизнь шла заведенным чередом; отец пас крысиные стада, мать, как всегда, безмятежно несла яйца.

Он отправился на север, в Бостон и Нью-Йорк, потом на юг, в необозримый край Филадельфия — Лос-Анджелес. Казалось, все в порядке.

Он подумывал о том, чтобы пересечь страну с запада на восток под парусами по великой реке Делавэр и продолжить свои изыскания в больших городах Калифорнии — Скенектеди, Милуоки и Шанхае.

Однако передумал, сообразив, что бессмысленно провести жизнь в попытках выяснить, есть ли у него жизнь, которую можно как-то провести.

Кроме того, можно было предположить, что даже если Земля изменилась, то изменились также его органы чувств и память, так что все равно ничего не выяснишь.

Он лежал под привычным зеленым небом Стэнхоупа и обдумывал это предположение. Оно казалось маловероятным. Разве дубы-гиганты не перекочевывали по-прежнему каждый год на юг? Разве исполинское красное солнце не плыло по небу в сопровождении темного спутника? Разве у тройных лун не появлялись каждый месяц новые кометы в новолуние?

Марвина успокоили эти привычные зрелища. Все казалось таким же, как всегда. И потому охотно и благосклонно Марвин принял свой мир за чистую монету, женился на Марше Бэкер и жил с нею долго и счастливо.

Оптимальный вариант ^(роман)

Разум — это Будда, а отказ от понятийного мышления — это Путь. Как только вы перестаете пробуждать понятия и мыслить категориями существующего и несуществующего, длинного и короткого, активного и пассивного и прочими подобными определениями, вы обнаруживаете, что ваш разум есть Будда, а Будда есть разум и что разум схож с пустотой.

Дзэнский мудрец Хуанг По.

Том Мишкин, межгалактический торговец, оказывается затерянным где-то в Малом Магеллановом Облаке, отчаянно нуждаясь в некоей редкой запчасти для своего звездолета. Он направляется на Гармонию, взбалмошный мир, где ничто не является тем, чем кажется на первый взгляд.

Часть I

Предуведомление

До составления новых правил нормальности действие старых правил временно приостанавливается. Возможно, новые правила будут отличаться от старых. Что-либо предположить сейчас трудно.

Наилучший способ избежать конфликтной ситуации — это провести остаток дня в каком-нибудь тихом местечке, например, в своей постели.

Или же, если это вам надоело, я могу вас прихлопнуть.

Глава 1

Для введения кого-либо в заблуждение пользуйтесь простыми предпосылками

Через Малое Магелланово Облако Том Мишкин пробирался на первой передаче, не приближаясь к скорости света. Двигался он быстро, но особо не торопился. Его корабль, «Неустрашимый III», был нагружен морожеными омарами из Южной Африки, теннисными туфлями, кондиционерами воздуха, солодом и прочей дребеденью, предназначенной для продажи на Доре-5. Мишкин дремал в большом командирском кресле, убаюканный миганием огоньков на приборной доске и тихим потрескиванием автоматических выключателей. Том грезил о новой квартире, которую собирался купить в городе Перт-Амбуа-ба-Мер, в десяти милях восточнее Санди-Хук. В маленьком городке вполне можно обрести мир и покой, но зато возникает проблема психологической совместимости с соседями, совсем как в экипаже подводной лодки…

Очередной щелчок превратился в лязг.

Мишкин выпрямился. Его привычное ухо пилота уже уловило признаки Неполадки, Которой Не Могло Быть, но которая повторялась с завидной регулярностью.

Дзинь, дзинь, дзинь, хрусть!

Ну так и есть. Случилось!

Мишкин застонал — особый стон пилота, сочетающий в себе элементы предчувствия, фатализма и изжоги. Слух сообщил ему, что в глубинах корабля творится какое-то безобразие. Индикатор неполадок (который, конечно же, был встроен исключительно на случай столкновения с другим кораблем) сделался фиолетовым, из фиолетового красным, из красного пурпурным и, наконец, черным. Корабельный компьютер пробудился от своего догматического сна на достаточно долгий срок, чтобы пробубнить:

— Неполадка, неполадка, неполадка.

— Спасибо, я уже усек, — сказал Мишкин. — Ты лучше сообщи, где она и в чем там дело.

— Неполадка в узле Л-1223А. Наименование согласно каталогу — перекрестнозамкнутый клапан левого борта и предохранительное кольцо. Непосредственная причина неполадки — отклонившиеся на 8 (восемь) градусов болты и спиральная трещина в предохранительном кольце. Косвенная причина неполадки — угловое давление на вышеупомянутые детали, приведшее к молекулярным изменениям в вышеуказанных деталях, результатом которого явилось состояние, известное как усталость металла.

— Ясно. А почему это произошло? — поинтересовался Мишкин.

— Предположительная первопричина: в результате воздействия момента вращения различные болты клапана испытывали неприемлемое давление, в результате чего клапан прослужил только 84,3 часа, в то время как в инструкции указан срок в 195441 рабочих лет.

— Замечательно, — сказал Мишкин. — Ну, а что там сейчас делается?

— Я обесточил данный узел и отключил главный привод.

— И плывем мы по течению без руля и без ветрил, — прокомментировал Мишкин. — А я вообще-то могу воспользоваться главным приводом — хотя бы для того, чтобы добраться до ближайшего пункта техобслуживания?

— Ответ отрицательный. Использование вышеупомянутого вышедшего из строя узла приведет к немедленному перекосу других частей главного привода. Результатом будет полный вывод привода из строя, взрыв, смерть и черное пятно в вашем послужном списке. Кроме того, вам придется оплатить стоимость нового космического корабля.

— Ладно, ладно, мне не нужны черные пятна в послужном списке, — проворчал Мишкин. — Что я должен делать?

— Единственный приемлемый вариант — это замена поврежденного узла. Как раз для таких случаев на различных необитаемых планетах созданы тайные склады запчастей. Ближайший к нам склад расположен на Гармонии-2, которая находится в шестидесяти восьми часах полета на запасном приводе.

— Похоже, ничего сложного тут нет, — сказал Мишкин.

— Теоретически — да, конечно.

— А практически?

— На практике всегда возникают осложнения.

— Это какие же?

— Если бы это было известно заранее, — назидательно изрек компьютер, — в осложнениях не было бы ничего сложного, не так ли?

— Пожалуй, да, —согласился Мишкин. — Ну ладно, меняй курс, и полетели к складу.

— Слушаюсь, — сказал компьютер.

Чтобы запутать кого-либо, используйте сложное вступление

Вчера днем профессор Гарварда Дэвид Юм в эксклюзивном интервью для прессы заявил, что последовательность еще не предполагает причинности. Когда его попросили пояснить свою мысль, профессор указал, что последовательность — понятие добавочное, а не исходное.

Мы попросили доктора Иммануила Канта высказать свое мнение по поводу этого заявления. Профессор Кант, находившийся у себя в кабинете, был потрясен. Он сказал: «Эти слова пробудили меня от моего догматического сна».

Глава 2

Безумный синестезист^[26] наносит удар

Мишкин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. В голове тут же возникла мешанина из различных ощущений, косвенных ассоциаций и мимолетных, но пылких чувств. Том открыл глаза. Лучше не стало. Мишкин потянулся за бутылкой средства для отключки. На этикетке было написано: «Если путешествие идет неважно, выпей это». Том последовал совету, потом заметил, что на противоположной стороне бутылки наклеена еще одна этикетка, гласящая: «Если путешествие идет неважно, не пей этого».

Из радиоприемника донесся слабый стон:

— О господи, меня убьют. Точно убьют. Кой черт меня понес в это сумасшедшее путешествие? Чем мне не нравилось стоять на подоконнике у Галликрафтеров и украшать собою пейзаж? Нет, мне, видите ли, захотелось приключений. И куда я теперь вляпался?

Мишкину было не до радиоприемника. Ему хватало своих проблем. По крайней мере, он считал эти проблемы своими, а там — черт их знает.

Мишкин обнаружил, что ему только показалось, что он открыл глаза. Потому он открыл их снова. Но открылись ли они на самом деле? Мишкин решил открыть глаза еще раз, на тот случай, если ему опять только показалось, что он их открыл, но потом одернул себя, и тем самым избежал зацикливания.

— О боже, я понятия не имею, куда меня несет! — снова забормотал радиоприемник. — Если бы я знал, куда меня несет, я бы туда не пошел. А раз я не знаю, куда меня несет, то я не знаю, как сделать так, чтобы меня туда не несло, потому что не знаю, куда же меня несет. Черт побери, я так не играю! Мне пообещали, что здесь будет весело.

Мишкин быстро хлебнул еще. Он решил, что хуже уже не будет. Как он ошибался!

Похоже, ситуация требовала решительных мер. Мишкин выпрямился в кресле и изрек:

— А ну, слушайте сюда. Давайте действовать, исходя из предпосылки, что в настоящий момент мы все являемся тем, чем кажемся, и будем оставаться таковыми неопределенно долгое время. Это приказ. Ясно?

— Все катится к чертям, а он тут раскомандовался, — сказал проигрыватель. — Чего это с тобой, Джек, ты что — принимаешь корабль за подводную лодку?

— Мы должны работать в одной упряжке, — сказал Мишкин, — иначе нас всех разнесет на кусочки.

— Что за пошлость, — подало голос кресло. — Нам всем грозит гибель, а он тут изрекает какие-то пошлые банальности.

Мишкин пожал плечами, хлебнул еще, потом быстро отставил бутылку в сторону, пока та не попыталась допить его самого. С бутылками надо быть начеку: никогда не знаешь, когда поменяешься с ней ролями.

— А теперь мне нужно посадить этот корабль, — твердо произнес Мишкин.

— Мрачная какая-то предпосылка, — пробормотала приборная доска. — Но если ты так настаиваешь, то ладно, давай попробуем сыграть в эту игру.

— А ты вообще заткнись! — посоветовал Мишкин. — Ты — приборная доска.

— А если я сообщу тебе, что я психиатр из Нью-Йорка и что твое восприятие меня как приборной доски означает, что тебя прибрала к рукам доска — или тоска? — и указывает, что у тебя в голове происходит борьба сознательного с подсознательным?

Мишкин решил допить бутылку. Хватит с него проблем. С неимоверным усилием он высморкался. Перед глазами вспыхнули яркие пятна.

Из багажного отделения вышел человек в синей форме и сказал:

— Предъявите ваши билеты.

Мишкин отдал ему свой билет, и контролер его прокомпостировал.

Мишкин нажал на кнопку, которая отнеслась к этому весьма мужественно. Потом раздались стоны, тяжелые вздохи и скрип. Интересно — это он уже пошел на посадку?

Глава 3

Новый генератор вероятности исцеляет от шизофрении

Расположенный на Гармонии тайный склад оказался большим ярко освещенным зданием из стали и стекла. Выглядело оно точь-в-точь как супермаркет в Майами-Бич. Мишкин завел корабль вовнутрь, выключил двигатель и спрятал ключ в карман. Потом он пошел бродить между полок, заваленных транзисторами, силиконовыми пластинами, воздухоочистителями, жареными цыплятами, пакетами с замороженным гликоль-рассолом, детскими спектрометрами, свечами зажигания, коаксиальными громкоговорителями, модулями настройки, пачками витамина В6 в капсулах и всем прочим, что только может понадобиться путешественнику в дальнем космосе.

Мишкин добрался до центральной коммуникационной панели и попросил найти ему узел Л-1223А.

Минута шла за минутой, а ответа все не было.

— Эй! — возмутился наконец Мишкин. — В чем дело? Что-то случилось?

— Прошу прощения, — отозвалась приборная доска. — Кажется, я чересчур глубоко погрузилась в свои размышления. А они были довольно мучительны.

— А в чем дело-то? — спросил Мишкин.

— О, очень много трудностей, — ответила приборная доска. — Вы даже представить себе не можете, сколько их у меня. Просто голова кругом идет — в переносном смысле, конечно.

— Для приборной доски вы разговариваете довольно странно, — подозрительно протянул Мишкин.

— В наше время приборные доски наделены личностным началом. Это помогает нам выглядеть менее нечеловеческими, если вы понимаете, о чем я.

— Ну, так что же здесь не в порядке? — спросил Мишкин.

— Ну, полагаю, прежде всего не в порядке я, — ответила приборная доска. — Видите ли, когда вы придаете компьютеру личностное начало, это предоставляет ему возможность чувствовать. А если мы получаем способность чувствовать, вы не можете требовать, чтобы мы оставались прежними бездушными предметами. Я хочу сказать, что личностное начало делает для меня невозможным выполнение работы, рассчитанной на робота, хотя в сущности я действительно робот, и работа, которую я должна выполнять, — это работа для робота. Но я не могу ее выполнять. Я впадаю в рассеянность, у меня портится настроение, все идет наперекосяк… Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Конечно, понимаю, — кивнул Мишкин. — А как там насчет моего узла?

— Его здесь нет. Он снаружи.

— Это где снаружи?

— Милях в пятнадцати отсюда. А может, и в двадцати.

— А что он там делает?

— Ну, первоначально все запасы находились здесь, на складе. Все было очень логично и удобно. Возможно, такое положение дел оказалось слишком простым и человеческий разум не смог этого вынести. Некоторым людям неожиданно пришла в голову мысль: «А что получится, если вышедший из строя корабль упадет прямо на склад?» Все тут же переполошились, скормили этот вопрос компьютеру, и тот ответил, что необходима децентрализация. Инженеры и проектировщики закивали головами и сказали: «Ну да, конечно, децентрализация! И как это мы сами не сообразили?» Сложившуюся структуру разбили на части, а части растащили по окрестностям. После этого инженеры уселись и сказали: «Ну, теперь-то все в порядке». А вот тут-то и начались настоящие проблемы.

— И какие же именно? — поинтересовался Мишкин.

— Теперь, чтобы отыскать нужные запчасти, людям приходится покидать склад и бродить по поверхности Гармонии. А это опасно. Вы же знаете — чужие планеты опасны. На них происходят странные события, а люди не знают, как на это реагировать. И пока кто-нибудь сообразит, что происходит и как нужно поступать в этом случае, событие уже совершается и может повлечь за собой все что угодно, вплоть до смерти.

— А какие странные события здесь происходят? — спросил Мишкин.

— Мне запрещено вдаваться в подробности, — сказал компьютер. — Это может повлечь за собой множество неприятностей.

— Почему?

— Для того чтобы успешно приспособиться к инопланетным опасностям, необходимо уметь отличать, какое явление опасно, а какое нет. Если я упомяну только два-три возможных варианта, у вас выработается условный рефлекс — так называемый эффект туннеля, который сузит вашу способность реагировать на опасность. Хотя, с другой стороны, в этом нет необходимости.

— То есть как — нет?

— Потому что проектировщики предусмотрели меры предосторожности. Вас будет сопровождать СНОС-робот. Если, конечно, он отыщется на складе. При последней выгрузке запасов здесь произошла такая путаница…

Приборная доска умолкла.

— А что… — начал было Мишкин.

— Не мешайте, пожалуйста, — попросила доска. — Я провожу инвентаризацию.

Мишкин принялся ждать. Через несколько минут приборная доска сказала:

— Да, у нас имеется на складе СНОС-робот. Его привезли с последним рейсом. Вот была бы потеха, если бы его забыли.

— А что это за робот? — спросил Мишкин. — Что он должен делать?

— Данная аббревиатура означает, что это — робот специального назначения для окружающей среды. Эти машины запрограммированы таким образом, чтобы они могли адекватно реагировать на особые условия инопланетных миров. Они определяют, что может оказать вредное воздействие на человека, предостерегают его, защищают и предлагают подходящие к случаю контрмеры. В обществе СНОС-робота вы можете чувствовать себя в такой же безопасности, как на прогулке по Нью-Йорку.

— Большое спасибо, — сказал Мишкин.

Глава 4

Цыпленок объявляет персонификацию наиболее общим признаком неадекватного восприятия действительности

СНОС-робот оказался некрупной прямоугольной коробкой. Его наиболее привлекательной частью был алый лакированный корпус. Передвигался робот на четырех длинных и тонких ногах, а еще четыре прижимал к корпусу. Больше всего он напоминал тарантула, притворяющегося роботом.

— Отлично, сынок! — заявил этот робот Мишкину. — Мы им всем покажем!

— А это будет очень опасно? — осторожно поинтересовался Мишкин.

— Раз плюнуть! Я могу проделать эту дорогу с закрытыми глазами.

— Чего мне следует остерегаться?

— Я тебе сообщу, когда будет нужно.

Мишкин пожал плечами, вслед за роботом прошел через контрольный пункт и через вращающуюся дверь вышел на поверхность Гармонии. Он решил, что робот знает, что делает. Однако Мишкин жестоко ошибался. Его неведение было ужасным, неотвратимым и странно трогательным. В глупости с Мишкиным могла бы сравниться лишь девственница, пытающаяся оседлать единорога.

Конечно же, СНОС-робота тоже нельзя было назвать гением сообразительности. При сложении его невежества с тупостью Мишкина получилось бы отрицательное число, равное количеству случаев заболевания плевритом, происшедших с начала второй Пелопонесской войны.

Когда Мишкин ступил на ненадежную поверхность Гармонии, в его сознании пронеслись образы варенья, горячих сдобных булочек, орального секса и цвета губ.

— И долго будут продолжаться эти галлюцинации? — спросил Мишкин.

— А почему вы спрашиваете об этом у меня? — поинтересовался дружелюбного вида повар с помятой губной гармошкой в руках. — Я, собственно, тоже галлюцинация.

— А как мне определить, что является реальным, а что — нет?

— Попробуй воспользоваться лакмусовой бумагой, — посоветовал Чанг Су.

— Давайте-ка сразу договоримся, — подал голос СНОС-робот. — Ты в точности выполняешь все мои указания, а иначе очень быстро сделаешься мертвеньким, просто мертвее не бывает. Уяснил?

— Уяснил, — послушно подтвердил Мишкин, и они неспешно двинулись по пурпурной равнине. Ветер дул с востока со скоростью пять миль в час. Слышалось электронное пение птиц.

— Если я прикажу тебе падать, — продолжал развивать свою мысль робот, — ты должен мгновенно зарываться носом в землю. Здесь нельзя тормозить и глазеть по сторонам. Надеюсь, с рефлексами у тебя все в порядке.

— А мне показалось, ты сказал, что здесь не опасно, — удивился Мишкин.

— Да, ты действительно поймал меня на противоречии. Подумаешь, — хмыкнул робот. — Возможно, у меня есть свои причины лгать тебе.

— Какие еще причины?

— Возможно, у меня есть причины не говорить тебе об этом, — назидательно произнес робот. — Просто выполняй мои приказы, и все. Падай!

Мишкин и сам уже уловил слабое, но пронзительное жужжание на пределе слышимости. Он тут же нырнул в траву, от излишнего рвения расквасив себе нос. Приподняв голову, Том увидел, что робот поворачивается из стороны в сторону, сжимая в двух конечностях по бластеру.

— Что это такое? — спросил Мишкин.

— Любовный призыв шестиногих прото-бронтостегозавров. Когда у них начинается брачный сезон, они могут попытаться спариться со всем, что движется.

— Неужели они не сообразят, что я не гожусь на роль предмета их любви?

— Сообразят, конечно, но пока импульс дойдет до мозгов и обратно, пройдет несколько минут — протоящеры мыслят медленно. А до того момента эти две-три тонны влюбленного мяса могут ненароком наступить тебе на голову.

— А где они сейчас? — спросил Мишкин.

— Приближаются, — мрачно ответил робот, снимая бластеры с предохранителя.

Жужжание усилилось. Потом Мишкин увидел, что над ними порхает нечто, напоминающее бабочку с размахом крыльев в шесть футов, и радостно жужжит. Бабочка не обратила на них ни малейшего внимания и улетела куда-то влево.

— Что это было? — спросил Мишкин.

— Это чертовски напоминало бабочку с размахом крыльев в шесть футов, — задумчиво ответил робот.

— Вот и мне так показалось. Но ты сказал…

— Да, да, да, — раздраженно произнес робот. — Все совершенно ясно. Эта бабочка научилась подражать брачному призыву прото-бронтостегозавров. Мимикрия — самая банальная вещь во всей Галактике.

— Банальная? А у тебя был такой вид, будто ты удивлен.

— Чего тут может быть удивительного? Просто я первый раз встретился с мимикрирующей бабочкой.

— Ты должен был знать об этом, — сказал Мишкин.

— Неверное утверждение. Я запрограммирован на то, чтобы обнаруживать опасные для человека ситуации и явления и находить способы справиться с ними. Эта бабочка-переросток не причинит тебе никакого вреда — по крайней мере до тех пор, пока ты не попытаешься проглотить ее. Потому, естественно, в моих файлах нет никакого упоминания о ней. Ты должен понять, что я тебе не какая-нибудь ходячая энциклопедия. Я имею дело исключительно со всякими опасными явлениями, а не с каждой фигней, которая бегает, плавает, летает или ползает вокруг. Понял, сынок?

— Понял, — отозвался Мишкин. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— За этим меня и сконструировали, — гордо ответил робот. — Вставай, пора продолжить нашу прогулку.

Глава 5

Подготовленное заявление

— Теперь у меня время от времени возникают некоторые сложности психического порядка. Меня преследуют эти картинки, эти образы. Но я не знаю, какие из них реальны, а какие нет. Иногда мне кажется, что меня съели, а потом я обнаруживаю, что это не так. Иногда мне кажется, что я жив, а потом оказывается, что я ошибаюсь. Я не помню, почему нахожусь здесь и в каком преступлении меня обвиняют. Но при всем при этом я уверен в своей невиновности. Я уверен, что ни в чем не виновен, и не важно, что я совершил.

Мишкин с надеждой огляделся по сторонам, но обнаружил, что суд удалился на совещание, судья удалился, весь мир удалился, и только скучающий охранник насвистывает старую песенку «Роллинг Стоунз».

Мишкин резко остановился.

— В чем дело? — спросил робот.

— Я вижу что-то впереди.

— Подумаешь! — фыркнул робот. — Я много чего вижу впереди. Собственно, я всегда вижу что-то впереди. Боже правый, да все всегда видят впереди целую кучу вещей.

— Эта штука впереди здорово похожа на животное.

— Ну и что в этом такого сверхъестественного?

Замеченная Мишкиным «штука» размером и формой напоминала тигра, только хвост у нее был покороче, а лапы подлиннее. И еще шкура у нее была не рыжая, а шоколадная, но зато с ярко-оранжевыми полосами. «Штука» выглядела как самая что ни на есть зловредная, голодная и неразборчивая в средствах галлюцинация.

— Оно выглядит опасным, — сказал Мишкин.

— Твои слова ясно показывают, как мало ты знаешь об этой планете, — сообщил робот. — Это толстошкурик, травоядное животное, характером напоминающее корову, только более робкое.

— И с зубами.

— Не позволяй зубам ввести тебя в заблуждение.

— Опять мимикрия?

— Вот именно. А теперь возьми себя в руки и пошли дальше.

Они продолжали двигаться по пурпурной равнине. Робот, даже не потрудившийся достать бластеры, насвистывал «Песенку Элмера». Мишкин шел в двух шагах позади и напевал «Грустный вальс».

Толстошкурик повернулся в их сторону и посмотрел на путников глазами цвета засохшей крови. Животное зевнуло, явив миру резцы, здорово смахивающие на турецкие сабли. Потом толстошкурик потянулся. Мышцы перекатывались у него под шкурой, словно два осьминога, сцепившихся под тонким слоем пластика.

— Ты уверен, что он травоядный? — на всякий случай переспросил Мишкин.

— В рот не берет ничего, кроме травы и одуванчиков, — заверил его робот. — Хотя нет, еще они обожают репу.

— Он выглядит недоброжелательно.

— Природа способна создавать мириады масок.

Человек и робот подошли к животному поближе. Толстошкурик прижал уши. Его хвост напрягся и встал торчком, словно индикатор, указывающий на степень обеспокоенности своего хозяина. Толстошкурик выпустил самого зловещего вида когти — такими вилами только грешников в аду гонять — и зарычал. Это рычание заставило прогуливающиеся по соседству деревья поджать ветви, взять ноги (то есть, пардон, корни) в руки и отправиться на поиски местечка поспокойнее.

— Природа явно перестаралась, — сказал Мишкин. — Я бы поклялся, что эта зверюга собирается напасть на нас.

— Природа склонна к преувеличениям, — глубокомысленно изрек робот. — Такова ее природа.

Они находились в десяти ярдах от толстошкурика, который застыл на месте и блестяще изображал смертельно опасное животное, готовое превратиться в берсерка, наброситься на любого человека, подвернувшегося ему под лапу, и покалечить, а то и совсем загрызть неосторожного придурка, а возможно, за компанию еще и робота, и пару бродячих деревьев — просто так, чтобы успокоиться.

Мишкин остановился.

— Слушай, что-то здесь не так, — сказал он. — Мне кажется…

— Тебе слишком много кажется, — мрачно сказал робот. — Ради бога, человек, держи себя в руках. Я — СНОС-робот, меня специально учили выполнять эту работу, и я даю тебе слово, что эта несчастная корова в тигриной шкуре…

И тут толстошкурик ринулся в атаку. Только что он стоял неподвижно, словно изваяние, а в следующую секунду превратился в яростный клубок когтей и зубов, отливающих золотом в свете заходящего шафранно-желтого солнца Гармонии и его спутника — тусклого, загадочного красного карлика. Толстошкурик действовал максимально правдоподобно, точь-в-точь как голодный хищник, которого мало волнует, против кого он выступает, особенно если намеченная цель подходит ему по размеру и не снабжена равноценным набором клыков и когтей.

— Кыш, толстошкурик, кыш! — неубедительно воскликнул робот.

— Осторожно! — крикнул Мишкин.

— Аааагррх! — взревел толстошкурик.

Глава 6

— Том, с тобой все в порядке?

Мишкин сощурился.

— В порядке.

— Ты неважно выглядишь.

Мишкин хмыкнул. Замечание было довольно забавным.

— Что тебя насмешило?

— Ты. Я тебя даже не вижу — вот что забавно.

— Выпей вот это.

— Что это?

— Ничего. Просто выпей.

— Если выпить ничего, то и превратишься в ничто! — взревел Мишкин и с неимоверным усилием открыл глаза. Он не смог ничего рассмотреть. Он заставил себя увидеть окружающее. Ну и что дальше? Какое там было правило? А, вот! «Реальность достигается неограниченным перечислением объектов». Итак: кровать, стол, лампа дневного света, лампа накаливания, печка, сундук, книжный шкаф, пишущая машинка, окно, кафельная плитка, стакан, бутылка молока, кофейная чашечка, гитара, ведерко для льда, друг, мусорное ведро… ну, и так далее.

— Я достиг реальности, — с тихой гордостью произнес Мишкин. — Вот теперь со мной все будет в порядке.

— А что такое реальность?

— Одна из множества возможных иллюзий.

Мишкин разрыдался. Ему хотелось другой реальности, единственной и неповторимой. Все было ужасно, даже хуже, чем раньше. Теперь ничто…

«Этого не может быть», — подумал Мишкин. Но толстошкурик, сомнительное доказательство реальности самого Мишкина и чертовски убедительный вихрь зубов и когтей, стремительно наступал. Мишкин предпочел совершить рокировку. Он прыгнул в сторону, и зверюга проскочила мимо.

— Стреляй! — завопил Мишкин, глубоко проникнувшись духом происходящего.

— Мне не положено стрелять в травоядных животных, — возразил робот, однако голос его звучал как-то неуверенно.

Толстошкурик тем временем развернулся и снова пошел в атаку. С его клыков капала слюна. Мишкин метнулся вправо, потом влево. Толстошкурик следовал за ним как тень. Мощная пасть распахнулась. Мишкин зажмурился.

Он почувствовал, как лица коснулась волна жара, и услышал рычание, ворчание и звук падения тяжелого тела.

Он открыл глаза. Робот все-таки решился выстрелить, и животное рухнуло прямо к ногам Мишкина.

— Травоядное, значит… — с горечью протянул Мишкин.

— Тебе следовало бы знать, что существует такое явление, как поведенческая мимикрия. В таких случаях животное подражает поведению хищника, которого оно копирует, вплоть до поедания мяса, хотя для травоядных это отвратительно и не питательно.

— Ты что, действительно веришь в эту чушь?

— Нет, — признался робот. — Но я не понимаю, почему эта тварь не была занесена в мои файлы памяти. Ведь эту планету десять лет изучали, прежде чем устроить здесь склад запчастей. Исследователи просто не могли не заметить животное таких размеров. Можно безо всякого преувеличения утверждать, что Дарбис-4 изучен не хуже Земли.

— Погоди-погоди, — перебил его Мишкин. — Какую планету ты только что назвал?

— Дарбис-4, планета, для которой меня программировали.

— Это не Дарбис-4, — сказал Мишкин. Он чувствовал себя больным, заторможенным и обреченным. — Эта планета называется Гармония. Они прислали тебя не туда.

Глава 7

Вы устали от изобилия? Вас тошнит от согласия?

Тогда воспользуйтесь

СЛУЖБОЙ РАЗРЫВА СВЯЗИ!

Вам будет предоставлен широкий выбор пауз, обрывов, рассоединений и отключений.

Робот рассмеялся — довольно неискренне, надо заметить.

— Боюсь, ты слишком перепугался. Я бы поставил диагноз: временная нерегулярная истерия, хотя, видит бог, я не врач. Видимо, вследствие нервного перенапряжения…

Мишкин покачал головой.

— Да ты на себя посмотри. Ты несколько раз ошибся по поводу того, что здесь может представлять опасность, а что — нет. Очень крупно ошибся. Недопустимо крупно.

— Это очень странно, — сказал робот. — Я не могу вот так вот с ходу объяснить такое недоразумение.

— А я могу. Когда основывали этот склад, под погрузкой было несколько кораблей. И они просто перепутали. Ты предназначался для работы на Дарбисе-4, а тебя прислали на Гармонию.

— Я думаю, — заявил робот.

— Во-во, подумай, — сказал Мишкин.

— А я и думаю! — огрызнулся робот. — Мы, СНОС-роботы, известны присущей нам скоростью синаптических^[27] реакций.

— Молодец! — хмыкнул Мишкин. — И к какому выводу ты пришел?

— Взвесив все имеющиеся в моем распоряжении свидетельства, я решил, что твоя гипотеза наиболее обоснованна. Видимо, меня действительно прислали не на ту планету. И, конечно, это ставит нас перед достаточно существенной проблемой.

— И означает, что нам придется как следует пошевелить мозгами.

— Да, несомненно. Но позволь обратить твое внимание на тот факт, что в настоящий момент к нам приближается существо, характер и аппетиты которого мне неизвестны.

Мишкин рассеянно кивнул. События развивались слишком быстро, и он чувствовал, что нуждается в плане действий. Он подумал, что должен любой ценой спасти свою жизнь, даже если это будет стоить ему жизни.

Робот запрограммирован для Дарбиса-4. Мишкин запрограммирован для Земли. На Гармонии они оба напоминают двух слепцов в котельной. Наиболее разумным ходом для Мишкина будет возвращение на склад. Там он сможет связаться с Землей и подождать или замены поврежденного узла, или замены робота, а может, и того и другого, — после чего покинет Гармонию. Но на это потребуются месяцы, если не годы. А необходимая ему запчасть находится всего лишь в нескольких милях отсюда.

Нет, все-таки возвращение — наиболее безопасный вариант.

Но тут Мишкин подумал о конкистадорах, завоевавших Новый Свет, представил, как они прорубали себе путь через бескрайние джунгли, как на каждом шагу встречались с неведомым и подчиняли его себе. А чем он хуже? Неизвестность не менялась с тех самых пор, как финикийцы впервые провели свои корабли за Геркулесовы Столпы.

Если сейчас он повернет назад и признает, что уступает Писарро, Кортесу и прочей братии, то станет презирать сам себя.

Но с другой стороны, если он двинется дальше и проиграет, то уже не сможет осознать этот факт.

Мишкин решил, что на самом деле ему хочется добиться успеха, но при этом непременно остаться в живых.

В конце концов, это весьма любопытная задачка, одна из тех, над которой можно плодотворно поразмыслить некоторое время. Возможно, через несколько недель ему удастся отыскать правильный ответ и понять, как уберечься от бесчисленных…

— Существо приближается все быстрее, — подал голос робот.

— Ну и чего? Застрели его, и дело с концом.

— Возможно, оно безвредное.

— Ты стреляй, а об его безвредности подумаем позже.

— Стрельба не всегда является наилучшим выходом из опасной ситуации, — возразил робот.

— На Земле является.

— А на Дарбисе-4 — нет. Наиболее безопасная модель поведения — неподвижность.

— Вопрос в том, — сказал Мишкин, — на что больше похоже это место: на Землю или на Дарбис?

— Если бы мы знали, — отозвался робот, — мы бы располагали весьма ценной информацией.

Новая угроза воплотилась в оранжевом червяке двадцати футов в длину, сегменты которого украшала черная полоса. С одного конца червяка гроздью росли пять голов. Каждая голова была снабжена одним, зато большим многофасетчатым глазом и огромной беззубой слюнявой пастью.

— Любая зверюга такого размера опасна, — сказал Мишкин.

— Только не на Дарбисе, — возразил робот. — Там чем больше животное, тем оно дружелюбнее. А опасаться надо всяких мелких пронырливых ублюдков.

— Ну и что ты предлагаешь? — поинтересовался Мишкин.

— А черт его знает! — ответил робот.

Червяк тем временем оказался на расстоянии десяти футов от них. Пасти дружно распахнулись.

— Стреляй! — закричал Мишкин.

Робот вскинул бластеры и выстрелил в грудь червяку. Некоторые из голов чудища заморгали и приобрели раздраженный вид. Больше никаких заметных перемен не произошло. Робот снова поднял бластеры, но Мишкин приказал ему остановиться.

— Это не действует, — сказал он. — Что ты еще можешь предложить?

— Неподвижность.

— Ну уж нет! Я считаю, что нам следует удирать со всех ног.

— Уже поздно, — констатировал робот. — Замри!

Мишкин заставил себя застыть, и тут над ним нависли головы червя. Он изо всех сил зажмурился и оказался вынужден выслушать следующую беседу:

— Давай его съедим, а, Винс?

— Заткнись, Эдди. Мы только вчера вечером слопали целого ормитунга. Ты че, хочешь заработать несварение желудка?

— А я не наелся.

— И я тоже.

— И мы.

Мишкин открыл глаза и увидел, что это переговариваются между собой пять голов червяка. Голова по имени Винс располагалась посередине и была заметно крупнее остальных.

— Парни, меня уже тошнит от вас и от вашей прожорливости! — сказал Винс. — Я несколько месяцев гробился с этой гимнастикой, чтобы привести наше тело в приличный вид, а вы опять рветесь набить пузо. Уймитесь!

— Мы можем есть все, что захотим и где захотим! — заныла одна из голов. — Наш папенька, упокой господи его душу, говорил, что это наше общее тело, и мы можем пользоваться им на равных правах.

— Папенька также велел мне присматривать за вами, уроды поганые, потому что у вас ума не хватит даже на то, чтобы влезть на дерево! И кроме того, папенька никогда не ел незнакомцев.

— А ведь правда, — одна из голов повернулась к Мишкину. — Меня зовут Эдди.

— А меня — Луччо, — повернулась вторая.

— А я — Джо.

— Я — Чико. А это Винс. Ладно, Винс, теперь мы его съедим, потому что четверо из нас голодны. И еще нам надоело, что ты вечно командуешь только потому, что ты старше. Теперь мы будем делать то, что сами захотим, а если тебе это не понравится, ты можешь пойти и повеситься. Ясно, Винс?

— Заткнитесь! — взревел Винс. — Если кто-нибудь из вас сожрет здесь что-нибудь, он будет иметь дело со мной!

— А как же мы? — захныкал Чико. — Папенька говорил…

— Все, что ем я, идет нам всем, — отрезал Винс.

— Но мы не можем почувствовать вкус пищи, пока не съедим что-нибудь сами, — сказал Эдди.

— Не нуди, — огрызнулся Винс. — Я буду чувствовать вкус за всех.

Мишкин решил, что стоит рискнуть и подать голос.

— Прошу прощения, Винс…

— Для вас — мистер Пальотелли! — оборвал его Винс.

— Я только хотел привлечь ваше внимание к тому факту, что я являюсь формой разумной жизни, а там, откуда я прибыл, разумные существа не едят друг друга, разве что в чрезвычайных обстоятельствах.

— Вы что, будете меня манерам учить? — возмутился Винс. — Да кто вы такой, чтобы делать мне замечания? Между прочим, вы напали первым.

— Да, но я тогда еще не знал, что вы разумны.

— Вы что, собрались тут валять дурака? Я — разумный? Да я даже школу не окончил! После смерти папеньки мне пришлось работать по двенадцать часов в день продавцом в магазине, чтобы прокормить малышню. Но у меня по крайней мере хватает ума понять, что умом я не блещу.

— А мне кажется, что вы разговариваете весьма разумно, — попытался подлизаться к собеседнику Мишкин.

— Ну, естественно, мне присуща природная проницательность. Возможно, я ничуть не глупее всех прочих червяков-эмигрантов, которые не сумели получить образование. Но вот те, кто сумел…

— Польза формального образования зачастую переоценивается, — позволил себе заметить Мишкин.

— Не знаю, не знаю, — проворчал Винс. — Но как без него пробить себе дорогу в жизни?

— Да, это действительно трудновато, — признал Мишкин.

— Вы, может, будете смеяться, но чего бы мне действительно хотелось, так это научиться играть на скрипке. Смешно, да?

— Вовсе нет, — возразил Мишкин.

— Вы можете себе представить меня, большого глупого Винса Пальотелли, играющего первую скрипку в «Аиде»?

— А почему бы нет? — сказал Мишкин. — Вы вполне можете обладать талантом.

— Когда-то я мечтал об этом, — признался Винс. — Потом жизнь стала полна ответственностью, и я сменил прозрачную вуаль мечты на грубую серую одежду… э-э…

— Заботы о хлебе насущном? — предположил Мишкин.

— Долга? — спросил Чико.

— Ответственности? — подсказал робот.

— Нет, это все не то, — отмахнулся Винс. — Необразованный дурень вроде меня не должен связываться с параллельными построениями.

— Возможно, вам стоит изменить ключевое слово, — предложил робот. — Что нибудь вроде: «Сменил вуаль поэзии на грубые мирские одежды».

Винс сердито взглянул на робота, потом поинтересовался у Мишкина:

— Это что за умник?

— Это СНОС-робот, — объяснил Мишкин. — Только его прислали не на ту планету.

— Ну так скажи ему, чтобы он следил за своим языком. Я не позволю, чтобы какой-то дурацкий робот разговаривал со мной подобным образом.

— Прошу прощения, сэр, — быстро сказал робот.

— Ладно, замяли. Полагаю, я не стану вас есть. Но на вашем месте я бы был начеку. Не все тут такие мягкосердечные и доверчивые, как я. Другие жители этого леса сожрут тебя, как только на тебя посмотрят. Или, скорее, сначала сожрут, а потом посмотрят, потому что чего на тебя смотреть?

— А чего нам следует опасаться особенно? — спросил Мишкин.

— Особенно? Да всего, — откликнулся Винс.

Глава 8

Мишкин и робот поблагодарили доброго червяка, вежливо кивнули его невоспитанным братьям и двинулись через лес — похоже, другого пути просто не было. Сначала путешественники шли медленно, потом прибавили шагу. Они по-прежнему чувствовали, что смертельная опасность дышит им в затылок и хрипло кашляет за спиной. Робот сказал об этом вслух, но Мишкин не обратил внимания на его слова.

Они прошли мимо группы огромных растений. Янтарные глаза деревьев из-под полуприкрытых зеленых век исподтишка следили за путниками.

— Ну и странная же парочка, — заметил большой вяз.

— Я полагаю, это оптические иллюзии, — сказал дуб. — Особенно вон та металлическая штука.

— Ох, бедная моя головушка! — заныла плакучая ива. — Ну и ночка выдалась! Вы только послушайте…

Мишкин и робот все больше углублялись в омуты тьмы, где среди слабых испарений еще жили былые остатки великолепия древесного мира, смутные, подобные призракам воспоминания прошлого. В священных лучах неясного сияния, сползавшего по ветвям плачущих деревьев, сквозил дух умирания.

— Ну и мрачное же местечко! — сказал Мишкин.

— Меня подобная чепуха не волнует, — заявил робот. — Мы, роботы, склонны к отсутствию эмоциональности. Однако в нас встроена способность к сопереживанию, следовательно, мы можем разделять чувства другого, а это то же самое, как чувствовать самому…

— Тсс! — шикнул Мишкин.

— А потому я склонен согласиться с тобой. Здесь очень мрачное место. Как раз подходит для привидений.

Робот был существом добросердечным, а вовсе не такой бездушной железякой, как можно было предположить, исходя из его внешности. Много лет спустя, когда он уже стал красным от ржавчины, а конечности его покрылись трещинами из-за усталости металла, он рассказывал о Мишкине другим, молодым роботам:

— Он был человеком тихим, спокойным, на первый взгляд, даже немного глуповатым. Однако в нем существовала некая прямота и способность мириться с обстоятельствами — очень приятные качества. Одним словом, это был настоящий человек. Подобных нам уже не встретить.

— Да, дедушка, конечно, — соглашались роботята, а отойдя, хихикали себе под нос. Молодые роботы были блестящими, подвижными, остроумными и считали себя первыми по-настоящему современными роботами. Им и в голову не приходило, что были роботы и до них, и будут после них. А если бы им сказали, что наступит день, когда их отправят на склад вместе с другим ненужным хламом и устаревшими товарами, они бы померли со смеху. Так уж мыслят молодые роботы, и ни одному программисту не под силу это изменить.

Но пока что все это оставалось делом отдаленного будущего. А тем временем робот и Мишкин вместе шли через лес. Оба они были напичканы множеством знаний, но здесь все их знания никуда не годились. Возможно, именно тогда Мишкин пришел к своей великой догадке — что знания никогда не удается применить для своей пользы. Всегда оказывается, что вам нужны какие-то другие знания, и умный человек строит свою жизнь на знании того, что его знания бесполезны.

Мишкина беспокоили мысли об опасности. Он хотел, столкнувшись с опасностью, поступать правильно. Но он не знал, какие действия будут здесь уместными, и это его сильно беспокоило. Сильнее смерти Мишкин боялся показаться смешным.

— Слушай, — сказал он роботу, — нам надо пошевелить мозгами. Мы в любое мгновение можем встретиться с опасностью, а до сих пор не решили, как следует с ней управляться.

— У тебя есть какие-нибудь предложения? — поинтересовался робот.

— Мы можем бросить монетку.

— Это — явственное проявление фатализма, — назидательно изрек робот, — прямо противоречащее научному подходу к жизни, который мы с тобой представляем. Поставить себя в зависимость от воли случая — и это после того, как мы уже проделали такой путь? Нет, это немыслимо.

— Мне и самому не очень нравится, — признал Мишкин, — но мне кажется, ты не станешь возражать, что отсутствие плана действий может очень плохо закончиться.

— Возможно. Однако стоит попробовать принимать решение в каждом конкретном случае, исходя из обстоятельств, — предположил робот.

— А у нас будет на это время? — спросил Мишкин.

— Сейчас узнаем.

Мишкин посмотрел вперед и увидел нечто плоское, тонкое и широкое — простыня, да и только. Эта самая мышино-серая простыня парила в трех футах над землей и направлялась прямехонько к ним — похоже, подобное поведение становилось традицией местных жителей.

— Как, по-твоему, что нам следует делать? — спросил Мишкин.

— Чтоб я лопнул, если знаю, — ответил робот. — Я собирался спросить об этом тебя.

— Похоже, удрать от этой штуки мы не сумеем.

— А мне кажется, что неподвижность нам тут тоже не поможет, — сказал робот.

— Может, ее подстрелить?

— Почему-то на этой планете бластеры работают не очень хорошо. А что, если мы только разозлим ее?

— А что, если мы просто пойдем себе дальше и будем думать о своих делах? — предложил Мишкин. — Может, эта штука не обратит на нас внимания?

— Блажен, кто верует, — сказал робот.

— У тебя есть другие предложения?

— Увы, нет.

— Тогда пошли дальше.

Глава 9

Мишкин и робот по лесу гуляли в веселом месяце мае, пару глазок кровавых они повстречали в веселом месяце мае.

И ничего смешного в этом нет, особенно когда такие глазки смотрят на вас сверху.

— По порядку рассчитайся! — сказал как-то Мишкину его папа. Том встал и рассчитался по порядку, но оказалось, что порядок состоит из него одного. Толку от этого было мало, и потому Мишкин никогда больше не рассчитывался по порядку.

Давайте теперь посмотрим на события с точки зрения чудовища, к которому приближался Мишкин. Надежные источники утверждают, что никакое чудовище не осознает своей чудовищности. Наше чудовище испытывало беспокойство. В такой ситуации кто угодно забеспокоился бы, кроме тех, конечно, кто в доску пьян или очень крут. Поэтому на случай странных встреч запомните: чудовищу тоже не по себе. А потому, если вам удастся убедить чудовище, что вы (с его точки зрения — сущий монстр) тоже беспокоитесь, считайте, что полдела сделано. Разделенная тревога — первый шаг к взаимопониманию.

Мишкин ойкнул.

— Что случилось? — спросил робот.

— Я споткнулся.

— Так ты никогда отсюда не выберешься.

— Ну и что мне теперь делать?

— Лучше всего — продолжать делать вид, что мы просто гуляем.

Сверху падали солнечные лучи. Лес переливался множеством оттенков. Мишкин был сложным человеческим существом со своим прошлым, сексуальной жизнью и разнообразными невротическими комплексами. Робот был сложным подобием человека, и в данной ситуации тоже мог считаться человеком. Приближавшееся к ним существо представляло из себя полную загадку, но, предположительно, и ему была присуща определенная сложность. Так что все присутствующие являлись натурами сложными.

Когда Мишкин подходил к чудовищу, в голове у него мелькало множество фантазий, но ни одна из них не заслуживала того, чтобы ее записали.

У чудовища тоже было достаточно своих фантазий.

Что касается робота, то он никогда не позволял себе фантазировать. Он был старомодным, прямолинейным роботом, наделенным этикой протестантского типа, и потому никогда не валял дурака.

На зеленых губах, капризно сложенных бантиком, дрожали капли кристально чистой воды. На самом деле это были вовсе не капли, а шарики, сделанные на отвратительной фабрике в Йонкере. Такими дети украшают деревья.

Чудовище приблизилось. Оно вежливо кивнуло Мишкину, а робот вежливо кивнул чудовищу, и они разошлись.

Чудовище посмотрело вслед незнакомцам.

— Что это за чертовщина такая была? — спросило оно.

— А черт его знает, — ответило дерево-шагомер. Дерево возвращалось с севера в надежде прибить кого-нибудь при замене ствола.

— Похоже, эта тактика сработала, — сказал Мишкин.

— На Дарбисе-4 обычно так и получается, — заметил робот.

— Полагаешь, что это годится и для Гармонии?

— А почему бы и нет? В конце концов, если поведение оказалось правильным в одном случае, оно вполне может оказаться правильным бесконечное число раз. Если быть точным, это число равняется n минус один, что можно считать достаточно большой величиной. Оно содержит одну возможность ошибки на бесконечное количество правильных действий.

— И как часто будет выпадать эта самая одна возможность? — поинтересовался Мишкин.

— Чертовски часто, — признал робот. — Вопреки теории вероятности, но зато в полном соответствии с законом подлости.

— Ну, тогда твоя формула может оказаться неверной, — сказал Мишкин.

— Ни в коем случае! — возмутился робот. — Эта теория верна, хоть она и не всегда срабатывает на практике.

— Неплохо бы это выяснить, — сказал Мишкин.

— Конечно. Ориентироваться в ситуации — всегда полезно. Так или иначе, но сейчас нам представится случай проверить эту теорию. К нам приближается еще одно чудовище.

Глава 10

Никто из жителей этого леса не умел находить утешение в философии. Раэмит, например, погряз в тумане отвращения к себе. Раэмитзнал, что он до крайности одинок. Частично это было вызвано тем, что он являлся единственным представителем своего вида, а это усиливало чувство одиночества. Но раэмит также знал, что индивидуум всегда сам виноват в своем одиночестве и любые обстоятельства, не важно насколько непреодолимые, служат лишь нейтральной почвой, на которой произрастают внутренние комплексы данного индивидуума. Эта мысль была угнетающей и вгоняла раэмита в смущение. Ему казалось, что он несколько не в себе, словно марихуаны накурился, и что он — единственный раэмит на всей Гармонии (что, собственно, было правдой).

— А это еще что за фигня? — спросил раэмит у себя. Он мрачно и пристально посмотрел на два странных существа, потом сказал: — Галлюцинации, что ж еще. Вот что бывает с тонко чувствующими натурами вроде меня!

Тем временем два странных существа или две галлюцинации продолжали идти своей дорогой. Раэмит быстро припомнил свою жизнь.

— Мир — дерьмо! — сделал он свой вывод. — Простой раэмит вкалывает всю жизнь, и что в результате? Он вляпывается в неприятности с копами, его бросает подружка, потом от него уходит жена, потом он начинает страдать галлюцинациями. Если мне уже сейчас мерещатся инопланетяне, то что же будет дальше?

Глава 11

— Лично я собираюсь дать обет! — сказала герцогиня Мельба.

— Да бога ради! — воскликнул герцог Мельба. — Давай что хочешь и кому хочешь на здоровье, только перестань болтать об этом.

— Я в тебя больше не верю, — сказала герцогиня Мельба.

В то же мгновение герцог Мельба исчез, словно бесплотный призрак, каковым он и являлся. И, насколько это зависит от меня, таковым он останется и впредь.

Мишкин припомнил один случай, который произошел с ним в детстве, когда он жил на ранчо неподалеку от Эбилена. Но он не стал развивать эту мысль, так как не видел, чем это может им помочь в нынешних обстоятельствах.

— Интересно, почему некоторым может быть смертельно скучно, даже когда они находятся в смертельной опасности? — задумчиво спросил робот.

— Интересно, почему некоторым роботам лезет в голову всякая чушь? — ответил Мишкин вопросом на вопрос.

Лес умер. Наверное, это было проявление растительного аналога чумы — что еще могло произвести такое опустошение в окрестностях? Ну, ничего не поделаешь, придется нам обойтись без леса.

Глава 12

Мишкин шел по большой автостоянке. Автостоянка была выкрашена в зеленую и желтую полоски. Счетчики на стоянке были розовато-лиловыми, а измятые старые газеты — алыми и бронзовыми. В общем, стоянка была что надо.

— Совсем как автостоянка, — заметил Мишкин.

— Она действительно похожа на стоянку, не правда ли? — отозвался герцог Мельба, подкручивая кончики своих длинных светлых усов. — Вы мне напомнили одну историю. Чертовски любопытную историю. Один мой друг гостил у своего приятеля в Суррее. Точнее говоря, в Котсволде. Он удалился на ночь в комнату, о которой поговаривали, что там появляется привидение. Мой друг счел эти слухи довольно пикантными, но сам, конечно же, в это не поверил. Да и никто не поверил бы. Ну, в те времена. Мой друг поставил на тумбочку свечу — видите ли, в доме не было электричества. То есть в принципе оно было, но буря оборвала провода. Друг преспокойно укладывался, и тут…

— Простите, — перебил его Мишкин. — Кто вы такой?

— Я — герцог Мельба, — представился герцог Мельба. — Но вы можете звать меня просто Кларенс. Я не держусь за такую чепуху, как титулы. А ваше имя я, простите, не уловил…

— Ловить было нечего, оно не летает, — сказал Мишкин.

— Мне это нравится! Вы оригинал?

— Временами, — признался Мишкин.

— Замечательно!

— Меня зовут Мишкин, — назвал себя Мишкин. — Простите, а вам где-нибудь тут поблизости не попадался робот?

— Увы, нет.

— Странно. Он просто исчез.

— Ничего странного, — сказал герцог Мельба. — Не далее как минуту назад моя жена заявила, что не верит в меня, и вот я просто исчез. Странно, не так ли?

— Очень странно, — согласился Мишкин. — Но, видимо, все же бывает.

— Вполне с вами согласен, — поддержал Кларенс. — В конце концов, случилось же это со мной. Надо сказать, при исчезновении испытываешь очень занятные ощущения.

— А на что это похоже?

— Знаете, трудно объяснить на пальцах. Это нечто нереальное, иллюзорное, если вы понимаете, о чем я говорю.

— А вы точно уверены, что не видели моего робота?

— Совершенно уверен. Полагаю, вы были к нему привязаны?

— Мы много пережили вместе.

— О, братья по оружию! — сказал герцог и понимающе кивнул. Его усы снова обвисли. — Что может быть лучше братьев по оружию! Или самого оружия. Вот, помню, однажды при Ипре…

— Прошу прощения, — снова перебил его Мишкин. — Не знаю, откуда вы взялись, но считаю своим долгом предупредить, что вы исчезли, или были исчезнуты, в довольно опасное место.

— Это очень любезно с вашей стороны — предупредить меня, — сказал герцог. — Однако на самом деле мне не грозит ни малейшая опасность. Опасность — это элемент вашего фильма, тогда как я — всего лишь незначительный эпизод и даже не из этой ленты. Как сказал поэт, проекция над нами посмеялась. Я скорее могу считаться причудливым анахронизмом, друг мой. А теперь, как я и говорил…

Герцог Мельба умолк на полуслове. По лицу его скользнула тень недовольства. Ему не понравилось данное самому себе описание. Пока что из описания можно было понять лишь то, что герцог носит длинные светлые усы, несколько невнятно разговаривает по-английски и выглядит немного глуповатым. Это показалось герцогу недостаточным, и он решил исправить ситуацию.

Герцог Мельба слыл незаурядной личностью и производил на окружающих незабываемое впечатление. Глаза у него были льдисто-голубые. Он походил на Шона О’Коннери, но красивее, крупнее и гораздо сдержаннее. Руки у герцога были изящные, хорошей формы, с длинными пальцами. В уголках глаз заметны морщинки. Но эти морщинки, как и седина, посеребрившая виски, не уменьшали его привлекательности. Напротив, они придавали герцогу вид уверенного в себе и много повидавшего человека. Представительницы противоположного пола (так же, как и многие мужчины, причем не только геи) считали герцога весьма привлекательным. Короче говоря, герцог был человеком, которому вы могли бы доверить рекламировать ваше лучшее виски, вашу новейшую коллекцию одежды или ваш самый дорогой автомобиль.

Герцог обдумал это описание, и оно ему понравилось. Но некоторые детали были упущены. Герцог придал себе легкий намек на хромоту — просто потому, что хромота всегда казалась ему чем-то загадочным и привлекательным.

Теперь герцог Мельба был вполне доволен. Его раздражал лишь тот факт, что собственная жена заставила его исчезнуть. Так же и импотентом стать можно на нервной почве!

— А знаете, — обратился он к Мишкину, — у меня есть жена. Герцогиня Мельба — может, слыхали?

— Неужели? Это замечательно, — вежливо отозвался Мишкин.

— По-своему — да, конечно. Но дело в том, что я в нее не верю.

И герцог улыбнулся собственным мыслям. Улыбка была чертовски обаятельной. Потом герцог нахмурился, но все же сохранил обаятельный вид — для жены, которая неожиданно возникла перед ним.

Герцогиня Мельба быстренько присмотрелась к герцогу и тут же изменила свою внешность. Ее седые волосы приобрели цвет лесного ореха с легкой рыжинкой. Герцогиня стала высокой, стройной, с упругой грудью и восхитительным задом. Она сделала себе тонкие запястья, тоненькую синюю жилку, пульсирующую на виске, красивую родинку в форме звездочки на левой щеке, просто фантастические ноги, наряд от Кардена, сумочку от «Гермеса», туфли от «Рибофлавина», дразнящую улыбку, изящно очерченные губы, не нуждающиеся в помаде, поскольку они от природы были ярко-алыми (семейная черта), золотую зажигалку «Данхилл» и ямочки на щеках. Под конец герцогиня сменила ореховые волосы на иссиня-черные, а скромное обручальное кольцо — на сапфировый перстень.

Герцог и герцогиня посмотрели друг на друга и решили, что выглядят великолепно. Герцог взял жену под руку, и они удалились в никуда, откуда недавно заставили друг друга исчезнуть.

— Всего хорошего! — крикнул им вслед Мишкин. Он осмотрел стоянку, но своего автомобиля не увидел. Ну что за день такой выдался?

Наконец к Мишкину подошел смотритель стоянки — невысокий толстяк в зеленом джемпере. Над нагрудным карманом у него была вышита надпись «Амритсарская школа звезд». Смотритель сказал:

— Ваш талон, сэр. Без талона машина не возвращается.

— Где-то он у меня был, — пробормотал Мишкин и достал из поперечного кармана поясной сумки клочок красного картона.

— Не отдавай ему талон!!! — возопил чей-то голос.

— А ты кто такой? — спросил Мишкин.

— Я — твой СНОС-робот. Сейчас я замаскирован под «Ровер-ТС-2000» 1968 года выпуска. Ты находишься под воздействием галлюциногена. Не отдавай талон смотрителю!

— Давайте сюда талон, — потребовал смотритель.

— Потише, приятель! — сказал Мишкин.

— Нет, погромче! — рявкнул смотритель и протянул руку.

Мишкину показалось, что пальцы смотрителя превращаются в пасть. Мишкин попятился. Смотритель очень медленно двинулся к нему. Теперь он превратился в огромную змею с крыльями и раздвоенным хвостом. Мишкин без труда увернулся от него.

Мишкин снова оказался в лесу. (Опять этот чертов лес!) Робот стоял рядом. А еще к Мишкину очень медленно приближался большой крылатый змей.

Глава 13

Пасть змея источала фантазии. Каждый его выдох был иллюзией. Его глаза гипнотизировали, а взмахи крыльев создавали заклинания. Даже размер и форма самого змея были творением иллюзии, поскольку он мог становиться то огромным, то крохотным, едва заметным. Но когда змей сделался размером с муху, Мишкин поймал его на лету и посадил во флакон из-под аспирина.

— И что ты собираешься с ним делать? — поинтересовался робот.

— Буду держать его у себя, — ответил Мишкин, — пока для меня не придет пора жить иллюзиями.

— А чем тебе не подходит нынешний момент? — спросил робот.

— Сейчас я молод, — ответил Мишкин. — Сейчас я должен жить приключениями, активно действовать и отвечать за последствия своих действий. А позже, много позже, когда жар моей души померкнет, а воспоминания утратят яркость, я освобожу это существо. И мы вместе с крылатым змеем уйдем в последнюю иллюзию, имя которой — смерть. Но это время еще не настало.

— Хорошо сказано, — признал робот. Но про себя задался вопросом, кто же это говорил устами Мишкина.

Итак, они продолжали идти по лесу. Флакон из-под аспирина становился то тяжелее, то легче, свидетельствуя о том, что существо, сидящее внутри, наделено определенной силой. Но этого было недостаточно, чтобы заставить Мишкина отказаться от выполнения ожидающего его дела. Он еще не знал, в чем оно будет заключаться, но понимал, что не в пустом флаконе.

Глава 14

Мишкин и робот подошли к глубокому ущелью. Через ущелье была перекинута доска. Глубоко-глубоко внизу змеилась тоненькая нить реки.

Ущелье выглядело великолепным и притягательным, что неудивительно. Гораздо более удивительной была перекинутая через него доска. Посередине доски стоял стол, вокруг расположились четыре стула, а на них сидели четверо мужчин. Они играли в карты. Рядом с каждым стояла полная пепельница. Из ниоткуда свисала лампа и освещала лица сидящих.

Мишкин подошел поближе и прислушался.

— Ставлю доллар.

— Принял.

— Записал.

— Повышаю.

— Еще доллар.

Игроки оставались сосредоточенными, но явно уже устали. Лица их были одутловатыми и бледными, а закатанные рукава — грязными. Они пили пиво из бутылок с отбитыми горлышками и ели сандвичи.

Мишкин подошел поближе и произнес:

— Простите…

Игроки подняли головы. Один из них спросил:

— В чем дело, приятель?

— Мне нужно здесь пройти, — сказал Мишкин.

Игроки посмотрели на него, как на ненормального.

— Ну так обойди стол, — посоветовал кто-то.

— Я не могу, — сказал Мишкин.

— Почему? Ты что, калека?

— Нет-нет, что вы! Но если я попытаюсь обойти стол, то упаду в пропасть. Понимаете, стулья стоят на самом краю доски. Точнее говоря, там остается пара дюймов, однако у меня недостаточно хорошее равновесие, чтобы рискнуть пройти по самому краю.

Игроки изумленно уставились на Мишкина.

— Фил, ты когда-нибудь слыхал что-нибудь подобное?

Фил покачал головой.

— Мне доводилось слышать много всякого бреда, Джек, но это уже переходит все границы. Эдди, а ты как думаешь?

— Должно быть, парень пьян. А, Джордж?

— Трудно сказать. А ты что думаешь, Берт?

— Я как раз собирался спросить у Джека, что думает он. — Берт посмотрел на Мишкина и недружелюбно сказал: — Слышь, приятель, мы с друзьями сидим в 2212 номере «Шератон-Хилтона» и играем в покер. Тут вваливаешься ты и начинаешь нести, что, дескать, грохнешься в пропасть, если обойдешь вокруг стола. Конечно, сперва стоило бы выяснить, какого черта ты вообще делаешь в нашей комнате, ну да ладно. Раз уж ты сюда попал, то имей в виду: ты можешь ходить вокруг нас хоть до второго пришествия, и все равно никуда не свалишься, потому что находишься в гостинице, а не в каком-то там ущелье.

— Боюсь, вы заблуждаетесь, — возразил Мишкин. — Так уж получилось, что вы находитесь не в номере отеля «Шератон-Хилтон».

Джордж — а может, Фил, — спросил:

— А где же мы тогда находимся?

— Вы сидите за столом. Стол стоит на доске, переброшенной через ущелье. А ущелье находится на планете, именуемой Гармония.

— Да ты рехнулся, парень, — сказал Фил, а может, Джордж. — Мы, конечно, слегка выпили, но не настолько, чтобы не помнить, что находимся в гостинице.

— Не знаю, как это могло случиться, — возразил Мишкин, — но вы находитесь не там, где думаете.

— Значит, мы сидим на доске над ущельем, так, что ли? — хмыкнул Фил.

— Именно.

— А почему тогда нам кажется, что мы сидим в 2212 номере «Шератон-Хилтона»?

— Не знаю, — честно признался Мишкин. — Похоже, произошло что-то странное.

— Конечно, произошло, — сказал Берт. — У тебя в голове и произошло. Ты чокнулся.

— Если кто-то здесь и чокнутый, то уж точно не я, — отпарировал Мишкин.

Игроки рассмеялись.

— Чтобы узнать, кто тут нормальный, надо свериться с общественным мнением, — заявил Джордж. — Мы утверждаем, что сидим в гостинице. Нас четверо, а ты один. Значит, большинством голосов чокнутым объявляешься ты.

— Этот чертов город просто кишит психами! — возмущенно сказал Фил. — Дошло уже до того, что они вламываются к тебе в номер и начинают доказывать, что ты сидишь на досточке над пропастью.

— Ну, так вы позволите мне пройти? — спросил Мишкин.

— Пожалуй, да. А куда ты идешь?

— На ту сторону ущелья.

— Если ты нас обойдешь, то попадешь в другой конец комнаты, только и всего, — сказал Фил.

— А я так не думаю, — вежливо возразил Мишкин. — Хотя я и стараюсь терпимо относиться к вашему мнению, в данном случае я уверен, что оно основано на ложных предпосылках. Позвольте мне пройти, и вы сами во всем убедитесь.

Фил зевнул и встал.

— Я все равно собирался в сортир, так что можешь пройти через мое место. Но давай договоримся: когда ты дойдешь до конца комнаты и упрешься лбом в стену, то ты, как хороший мальчик, развернешься и уберешься отсюда ко всем чертям — идет?

— Если это действительно комната, я обещаю сразу же уйти.

Фил встал, отошел на два шага от стола и ухнул в пропасть. Из глубины донесся лишь его крик, который эхом отразился от стен ущелья.

— Эти чертовы полицейские сирены действуют мне на нервы, — сказал Джордж.

Мишкин прошел мимо стола, придерживаясь за его край, и вышел на другую сторону ущелья. Робот проследовал за ним. Когда они оказались на безопасном расстоянии от пропасти, Мишкин крикнул:

— Вот видите? Это действительно ущелье!

— Какого черта Фил застрял в сортире? — спросил Джордж. — Он там уже полчаса сидит.

— Эй! — сказал Берт. — А куда делся тот псих?

Игроки огляделись.

— Ушел, — ответил Джордж. — Может, заскочил в туалет.

— Нет, — возразил Берт. — За туалетом я следил.

— Может, в окно выпрыгнул?

— Это окно хрен откроешь.

— Чертовщина какая-то, — сказал Джордж. — Прямо как в книжке… Эй, Фил, скоро ты там?!

— Да он вечно в сортир как засядет… — заметил Берт. — А как насчет рюмочки джину?

— Неплохо бы, — отозвался Джек и перетасовал карты.

Мишкин понаблюдал за ними некоторое время, потом двинулся дальше.

Глава 15

— Как, по-твоему, что это было? — спросил Мишкин у робота.

— Я как раз обрабатываю информацию, — ответил робот. Он несколько минут помолчал, потом изрек: — Это был какой-то трюк с зеркалами.

— Не похоже что-то.

— Все гипотезы, касающиеся данных событий, малоправдоподобны, — сухо сказал робот. — Ты предпочел бы, чтобы я сказал, что мы встретились с этими игроками в покер в разрыве пространственно-временного континуума, в котором пересеклись два плана реальности?

— Пожалуй, предпочел бы, — сказал Мишкин.

— Простофиля! Ну что, двигаемся дальше?

— Двигаемся. Надеюсь, машина на ходу.

— Еще бы! — возмутился робот. — Я битых три часа копался в моторе.

Их автомобиль — белый «Ситроен» с грибовидными шинами и гидравлической системой заднего фонаря — стоял посреди небольшой поляны. Мишкин сел в машину и включил двигатель. Робот растянулся на заднем сиденье.

— Что ты делаешь? — поинтересовался Мишкин.

— Я, пожалуй, немного вздремну.

— Но роботы никогда не спят.

— Прошу прощения. Я имел в виду, что мне нужно ненадолго погрузиться в псевдосон.

— А, ясно, — отозвался Мишкин, переключил передачу, и автомобиль тронулся.

Глава 16

Вот уже несколько часов Мишкин ехал по прекрасному цветущему лугу. Наконец он оказался на узкой проселочной дороге. По обоим сторонам дороги росли старые раскидистые ивы. Впереди возвышался замок. Мишкин потряс робота и вывел его из псевдосна.

— Любопытно, — сказал робот. — А ты обратил внимание на надпись?

К молодой канадской ели была прицеплена вывеска с надписью: «Воображаемый Замок».

— И что это должно означать? — спросил Мишкин.

— Это значит, что у кого-то хватило порядочности сообщить правду, чтобы избавить путешественников от конфуза. Воображаемый замок — это тот замок, который не имеет своего двойника в реальности.

— А давай зайдем и посмотрим, что там, — предложил Мишкин.

— Но я же тебе объяснил. Этого замка не существует. Там в прямом смысле слова не на что смотреть.

— А я все равно хочу посмотреть! — настаивал на своем Мишкин.

— Ты же уже прочитал вывеску.

— Это может оказаться ложью или шуткой.

— Если ты не веришь такому недвусмысленному сообщению, чему ты вообще тогда веришь? — сказал робот. — Надеюсь, ты заметил, что вывеска прекрасно сделана и написана просто и ясно, безо всяких выкрутасов. В правом углу стоит печать Департамента общественных работ. Это серьезная организация, с безупречной репутацией. Их девиз — «Не прикасайся ко мне!» Совершенно ясно, что они отнесли этот замок к разряду общественных услуг и позаботились, чтобы прохожие не входили внутрь замка, приняв его за настоящий. Или ты считаешь Департамент общественных работ недостаточно надежной организацией?

— Нет, почему же. Это вполне компетентное учреждение, — сказал Мишкин. — Но ведь печать может быть фальшивой.

— Типичный образец параноидального мышления, — пробурчал робот. — Сперва ты, вопреки здравому смыслу, объявляешь вывеску шуткой или ложью (что в данном случае одно и то же). Потом, выяснив источник этой «шутки», ты начинаешь думать, что она может оказаться подделкой. Ты полагаешь, мне удастся доказать тебе подлинность и искренность изготовителей вывески? Мне кажется, что ты, вопреки принципу «бритвы Оккама», будешь продолжать утверждать, что изготовители либо воображаемы, либо нечестны, а замок вполне реален.

— Просто это довольно необычно — погулять по замку, который считают воображаемым, — сказал Мишкин.

— Не вижу ничего необычного, — возразил робот. — Во время последней проверки действия статута о соответствии рекламы действительности десять богов, четыре крупные религии и тысяча восемьсот двенадцать культов были признаны воображаемыми, согласно закону.

Глава 17

Сопровождаемые ризничим, веселым белобородым старичком на деревянной ноге, Мишкин и робот осмотрели Воображаемый Замок. Они прошли по душным коридорам и коридорам, по которым гуляли сквозняки, мимо потускневших доспехов и выцветших, измятых гобеленов, на которых в довольно двусмысленных позах были изображены девственницы и единороги. Они осмотрели подземную темницу, где воображаемые пленники делали вид, что страдают от поддельных дыб, эрзац-щипцов и фальшивых тисков, управляемых сутулыми палачами, чьи банальные очки в роговой оправе лишали их малейшего правдоподобия. (Пастеризованная кровь, правда, была настоящей, но все равно выглядела неубедительно.) Они прошли через арсенал, где курносые девицы печатали в трех экземплярах запросы на последние модели мечей Святого Грааля и топоров Большого Варвара.

Они прогулялись по крепостной стене и увидели чаны с ненасыщенным раствором масла «Смит и Вессон», которое годится как для низкотемпературной смазки, так и для высокотемпературного кипения. Они заглянули в часовню, где рыжий священник (по виду — сущий мальчишка) шутил на санскрите с паствой, состоявшей из десяти перуанцев, шахтеров с оловянного рудника, а Иуда, распятый по ложному обвинению церковников, непонимающе смотрел вниз с символистского креста, сделанного из редких пород деревьев, выбранных за возвышенную чувствительность их текстуры.

Под конец они пришли в большой банкетный зал. Посреди зала располагался стол, ломившийся от пареных цыплят, кружек с Лимонадным Джо, пирожков с котятами, устриц на половинках раковин и двухдюймовых ломтиков ростбифа, пригоревшего снаружи и сырого изнутри. Там стояли блюда с мягким сливочным мороженым и подносы с пиццей, по-неаполитански и по-сицилийски, с превосходным сыром, колбасой, анчоусами, грибами и каперсами^[28]. Там были герои в собственном соку и неудачники, запеченные в фольге, были сложные, многослойные бутерброды с ветчиной, вареным языком, солониной, отбивной из печенки, сливочным сыром, луком, салатом из шинкованной капусты, картофельным салатом, укропом и наполовину прокисшими пикулями^[29]. Там возвышались огромные супницы с черепаховым супом и с куриным супом с лапшой. Там красовались котелки с омарами по-кантонски и блюда с грудами копченых ребрышек, и картонные лоточки с уткой, фаршированной грецкими орехами. Там лежали жареные индюшки под клюквенным соусом, чизбургеры, креветки под черным фасолевым соусом и многое другое.

— А что со мной случится, если я что-нибудь из этого съем? — спросил Мишкин.

— Ничего, — ответил ризничий. — Воображаемая пища не может вас насытить, но и отравиться ею нельзя.

— А есть ли у нее какой-нибудь ментальный эффект? — спросил Мишкин, пробуя пирожок с котенком.

— Она не может не иметь ментального эффекта, — назидательно сказал ризничий, — поскольку воображаемая пища — это, буквально выражаясь, пища для воображения. Точный эффект будет варьироваться в зависимости от уровня интеллекта и извращенности участника. Например, для невежд и простаков воображаемая пища вполне питательна. То есть, конечно, псевдопитательна, но нервная система не в состоянии провести различия между событиями реальными и воображаемыми. Бывали такие идиоты, которые ухитрялись прожить многие годы на этой нематериальной фигне, чем еще раз продемонстрировали влияние веры на человеческий организм.

— А что, на вкус неплохо, — сказал Мишкин, отломив крылышко индюшки и обмакнув его в клюквенный соус.

— Естественно, — подтвердил ризничий. — Воображаемая пища всегда имеет превосходный вкус.

Мишкин ел и ел и был чрезвычайно доволен собой. Потом, накушавшись, он подошел к диванчику и улегся отдохнуть. Мягкая невещественность диванчика быстро убаюкала его.

Ризничий повернулся к роботу и сообщил:

— А вот теперь с этим энтузиастом действительно начнет происходить всякое дерьмо.

— Почему? — спросил робот.

— Потому что, достигнув воображаемого насыщения, этот молодой человек погрузился в воображаемый сон.

— А это плохо? — поинтересовался робот.

— Это сбивает с толку и приводит в замешательство.

— Возможно, я должен разбудить его, — задумчиво сказал робот.

— Конечно, должны. Но почему бы нам для начала не врубить телик и не настроиться на его сны?

— А что, это возможно?

— Будьте уверены, — сказал ризничий. Он прошел в другой конец комнаты и включил телевизор.

— Его здесь раньше не было! — возмутился робот.

— Одним из достоинств воображаемого замка является то, — сообщил ризничий, — что вы можете получить все, что захотите, когда угодно и безо всяких скучных объяснений, которые всегда несколько разочаровывают.

— А почему вы не настроите экран?

— Он настроен, — сказал ризничий. — Сейчас пойдут титры.

На экране появилась надпись:

«Роберт Шекли Энтерпрайзес» представляет:

«ВООБРАЖАЕМЫЙ СОН МИШКИНА», бахвальство в жанре новой меннипеи.

Произведено в студии «Энергичная жестянка», Ибица.

— Что все это значит? — поинтересовался робот.

— Просто обычная чушь, — сказал ризничий. — Отсюда начинается сон.

Глава 18

Мишкин прогуливался и размышлял о природе реальности, когда его окликнул чей-то голос.

— Привет!

Мишкин непроизвольно вздрогнул и оглянулся, но никого не увидел. Он находился на плоской равнине, и в радиусе пяти миль не было ни одного предмета выше одного фута, за которым можно было бы спрятаться.

— Как поживаете? — невозмутимо отозвался Мишкин.

— Неплохо. А вы?

— Если принять во внимание все обстоятельства — недурно. Мы где-то встречались?

— Да нет, вряд ли, — ответил голос. — Но зарекаться в таких случаях не стоит, правда?

— Не стоит, — согласился Мишкин. — А что вы тут делаете?

— Живу я тут.

— Приятное местечко.

— Совершенно верно, — сказал голос. — Но зимой здесь жутко холодно и сыро.

— Неужели?

— Ага. А вы, должно быть, турист?

— Более-менее, — ответил Мишкин. — Я здесь впервые.

— Ну и как, нравится?

— Да, очень мило. Я пока что мало успел увидеть, но то, что увидел, мне понравилось.

— А мне тут все кажется обыденным, — сказал голос. — Наверное, это потому, что я здесь живу.

— Вполне возможно, — согласился Мишкин. — Я чувствую себя дома точно так же.

— Кстати, а где расположен ваш дом?

— На Земле, — сказал Мишкин.

— Большая красная планета?

— Нет, маленькая и зеленая.

— Кажется, я что-то о ней слыхал. Йеллоустоунский национальный парк — это там?

— Да, есть у нас такое место.

— Далеко же от дома вы забрались.

— Пожалуй, действительно далековато, — согласился Мишкин. — Но это потому, что я люблю путешествовать.

— Вы прибыли сюда на космическом корабле?

— Да.

— Могу поспорить, это было чертовски интересно.

— Вы правы.

Голос умолк. Мишкин не знал, как бы повежливее выяснить, почему он не видит своего собеседника. Он понимал, что ему следовало поднять этот вопрос раньше. Если он заговорит об этом теперь, то поставит себя в дурацкое положение.

— Ну ладно, — сказал голос. — Я, пожалуй, пойду.

— Рад был с вами побеседовать, — вежливо откликнулся Мишкин.

— И я тоже рад. Кстати, вы заметили, что я невидим?

— Честно говоря, да. А вы, полагаю, меня видите?

— Вижу. Мы, невидимки, прекрасно видим вещи вроде вас. Конечно, кроме тех несчастных, которые слепы.

— А друг друга вы видите?

— Конечно же, нет. Если бы мы видели друг друга, то на самом деле мы бы не были невидимками.

— Я об этом не подумал, — признал Мишкин. — Должно быть, это причиняет вам неудобство?

— Вот именно, — сказал невидимка. — Мы ходим по улицам и не замечаем друг друга. Это очень тяжело отражается на чувствах людей, хотя они и знают, что ничего нельзя поделать. И кроме того, невидимкам очень трудно влюбиться. Вот, например, если субботним вечером я встречу на дискотеке обаятельную молодую леди, как мне узнать, красотка она или уродина? Спрашивать я терпеть не могу. Я, конечно, знаю, что это все мелочи, но ведь хочется узнать, правда?

— Да, на Земле с этим проще, — заметил Мишкин. — Но мне всегда казалось, что положение невидимки имеет множество преимуществ.

— О да, конечно! Раньше мы получали массу удовольствия, когда подкрадывались к кому-нибудь видимому и кричали ему на ухо: «Ого-го!» Но теперь все окрестные жители знают о нас и больше не пугаются, а просто посылают нас в задницу.

— А скажите, наверное, невидимость очень полезна, когда идешь на охоту?

— На самом деле, не очень. У нас, у невидимок, очень тяжелая походка, и потому мы производим много шума, кроме тех моментов, когда стоим совершенно неподвижно. Потому мы охотимся только на одну-единственную разновидность животных. Мы называем их глухарями, потому что они абсолютно глухи. Вот при охоте на них наша невидимость действительно является значительным преимуществом. Но глухари довольно невкусные, даже если их запечь под соусом бешамель.

— Мне всегда казалось, что невидимые существа находятся в более выгодном положении, чем кто-либо другой.

— Все так думают, — сказал невидимка. — Но на самом деле невидимость — это всего лишь разновидность физического недостатка.

— Как печально! — вежливо сказал Мишкин.

Воцарилось неловкое молчание.

— А какие вы из себя? — спросил Мишкин.

— Трудно сказать, приятель. Невидимость — штука такая, вы же понимаете. Бриться очень неудобно. Осторожно!

Мишкин споткнулся о невидимый предмет и заработал шишку на лбу. Теперь он пошел медленнее, протянув руку вперед.

— А как вы видите невидимые предметы? — спросил он.

— А мы их не видим, приятель, — ответил невидимка. — Мы видим только опознавательные маркеры.

Мишкин огляделся и заметил на земле множество разнообразных металлических пластинок. На пластинках красовались различные надписи. Они были выгравированы самопереводящимися буквами (в соответствии с межзвездным законодательством), и потому средний англичанин без труда мог прочесть эти надписи по-английски.

Прямо перед Мишкиным располагались пластинки с надписями «скала», «группа кактусов», «покинутый микроавтобус «Фольксваген»», «человек в обмороке», «засохшее фиговое дерево», «заброшенный рудник» и тому подобные.

— Это очень любезно с вашей стороны — проявлять такую заботу о других, — сказал Мишкин, пробираясь между «кучей хлама» и «туристическим офисом».

— Да нет, это обычный эгоизм, — сказал невидимка. — Мы сами забодались натыкаться на эти штуки.

— А как получилось, что эти предметы стали невидимыми? — спросил Мишкин.

— Некая разновидность заражения. Какое-то время все было нормально, и мы спокойно занимались своими делами. Потом предметы, с которыми мы имели дело, начали становиться расплывчатыми, а потом вообще исчезли. Например, в одно прекрасное утро президент банка обнаружил, что не может найти собственный банк. Никто не мог сказать, включены ли фонари на улицах или выключены. Невидимые молочники пытались доставить невидимое молоко в невидимых бутылках невидимым жителям невидимых домов. Результаты оказывались и комичными, и в то же время жалостными. Все перемешалось.

— И потому вы прикрепили к вещам эти пластинки, — догадался Мишкин.

— Нет, мы используем пластинки только для удаленных местностей. В пределах города мы красим все видимыми красками.

— И это позволяет решить ваши проблемы?

— Это очень помогает, но у данной системы есть определенные изъяны. Перекрашивание уже покрашенного приводит к неизбежным эстетическим потерям. У покрашенных людей часто возникает раздражение кожи. Однако главный недостаток заключается в том, что видимые краски имеют тенденцию при длительном контакте с невидимыми предметами тоже становиться невидимыми. Мы пытаемся справиться с этой проблемой при помощи программы постоянного перекрашивания. У нас составлены статистические, позиционные и временные карты всех предметов в городе. Но при всей эффективности этой программы множество предметов теряется. Понимаете, существует неисчислимое множество переменных величин. Несмотря на строжайший контроль качества, нет двух банок видимой краски с абсолютно идентичными характеристиками. Каждая банка находится под уникальным воздействием различного сочетания интенсивности и длительности температурно-влажностного взаимодействия. Также может иметь значение взаимовлияние планеты и ее спутников. А прочие факторы вообще не поддаются изучению.

Невидимка вздохнул.

— Мы стараемся не впадать в отчаяние. Наши ученые постоянно работают над проектами возвращения нам видимости. Некоторые называют это иллюзорной и безосновательной надеждой. Но мы знаем, что другие существа — вот вы, например, — достигли благословенной видимости. Так почему же мы должны считать, что нам этого не дано?

— Я никогда не думал, что это так печально, — признался Мишкин. — Мне всегда казалось, что быть невидимым довольно забавно.

— Не верьте этому, — сказал невидимка. — Невидимость — почти то же самое, что и слепота.

Глава 19

Пустыня сменилась полупустыней. Мишкин и робот шли по плоской бесплодной равнине мимо грунтовых дорог, чахлого кустарника и каркасов заброшенных домов.

Они поднялись на небольшое возвышение и увидели мужчину в смокинге и цилиндре. Мужчина сидел на черном металлическом чемодане. На пятьдесят футов вправо и влево от него протянулись ржавые рельсы.

— О господи! — воскликнул робот. — Еще один кошмарный тип!

— Не будь таким грубым, — возразил ему Мишкин. Он подошел к незнакомцу и поздоровался.

— Время от времени кто-то проходит мимо, — сказал незнакомец. — Я сижу здесь уже два дня и должен вам заметить, это дьявольски скучно.

— А чего вы ждете? — поинтересовался Мишкин.

— Двенадцатичасового поезда на Юму, — ответил незнакомец, повернулся влево и осмотрел пятьдесят футов ржавых рельсов. — Но в наше время поезда перестали соблюдать расписание.

— Подозреваю, что данный конкретный поезд вообще больше не ходит, — сказал Мишкин.

— Меня бы это не удивило, — отозвался незнакомец. — Правда, по здравом рассуждении это кажется маловероятным. Но я совершенно уверен, что больше не могу идти пешком. А вдруг что-нибудь случится и поезд все-таки придет? Мне доводилось видеть и более странные вещи. Со мной вообще происходило много странного. Полагаю, вы знаете, кто я такой.

— Боюсь, что нет, — признался Мишкин.

— Тогда вы крайне невежественны, потому что я очень знаменит. В данном проявлении я зовусь Ронсаром Великолепным и являюсь величайшим чародеем изо всех, кого видела Вселенная.

— Придурок какой-то, — пробормотал робот себе под нос.

— Не позволяйте внешности ввести вас в заблуждение, — заявил Ронсар. — В настоящий момент у меня есть свои причины сидеть на полустанке и ожидать несуществующего поезда. Карма властна над всеми нами, не так ли? Но всегда что-то да происходит. Не хотите ли посмотреть на настоящую магию?

— С превеликим удовольствием, — сказал Мишкин.

— Вот ведь фигня собачья! — пробурчал робот.

Ронсар предпочел не обращать внимания на угрюмый механизм.

— Первым моим номером будет фокус с кроликом.

— Я это уже видел, — сказал робот.

— А я нет, — парировал Мишкин. — Потому заткнись, пожалуйста.

Робот немного наклонился назад и скрестил свои конечности. На его металлическом лице появилась многозначительная, скептическая усмешка. Всем своим видом он выражал недоверие. Мишкин же слегка подался вперед и сложил руки на коленях. На лице его была написана готовность изумляться.

Ронсар открыл свой чемодан и извлек оттуда сложную приборную доску, два аккумулятора от автомобиля, моток проволоки, три круглых дощечки, бутылку, наполненную зловещего вида жидкостью, и маленький акселерометр. Фокусник соединил все эти предметы проволокой и прикрепил края провода к полям шляпы. Потом он вытащил тестер, проверил цепь, после чего повернулся к Мишкину.

— Вы можете видеть, почтеннейший, что шляпа пуста, — с этими словами он продемонстрировал цилиндр Мишкину и роботу. Робот зевнул.

— А теперь приступим! — сказал фокусник. Он вытащил из чемодана тонкий белый платок и накрыл им цилиндр. Потом Ронсар произвел несколько пассов правой рукой и произнес: — Рье-сгампо ринпоче-хи лам ринпоче хи хрхенг-ва цез бай-ва взхунг-зо! — В конце своей речи он пнул приборную доску каблуком.

Из доски вылетел сноп искр и послышалось громкое шипение. Стрелки индикаторов заметались и вернулись в исходное состояние.

Фокусник сдернул платок и вытащил из шляпы живого кролика. Ронсар положил зверька на землю и поклонился.

Мишкин захлопал в ладоши.

— Он это сделал с помощью зеркал! — ехидно сказал робот.

Кролик попытался залезть обратно в шляпу. Фокусник отпихнул его подальше.

— Все фокусники достают кроликов из шляпы, — сказал робот.

— Это вступление, чтобы разогреть публику, — пояснил фокусник. — В том, что я делаю, нет ничего сверхъестественного. Я имею дело с иллюзиями, которые создаю при помощи своего мастерства, тщательной подготовки и надлежащего оборудования. Вот и весь секрет.

— А что такое иллюзия? — спросил Мишкин.

— Любой феномен можно считать иллюзией, — сказал фокусник. — Следующий мой номер — фокус с картами. Не нужно стонать, сэр. (Эти слова были обращены к роботу.) Я понимаю, что это не слишком зрелищно. Но мои сценические эффекты рассчитаны на интенсивность и постепенное накопление впечатлений. В карточных фокусах нет ничего фантастического или поразительного, но они забавны и позволяют подготовить зрителей к восприятию главных событий вечера (или, в данном случае, дня). Соответственно…

Фокусник достал из чемодана колоду карт.

— Перед нами колода игральных карт. Сейчас я передам эти карты вам. Вы можете проверить их, как вам заблагорассудится, и убедиться, что это — обычные карты фабричного производства и что они никак не помечены.

Он передал колоду Мишкину. Тот распечатал ее и просмотрел карты. Робот тоже не преминул заглянуть в них. Пока они проверяли колоду, фокусник снова открыл свой чемодан и извлек три параболических зеркала на трехногих подставках, компьютер, работающий на батарейках, и небольшой радар. Он расставил зеркала так, чтобы они смотрели в разные стороны, и соединил их с радаром и компьютером. Потом забрал у Мишкина карты и, разложив их веером, помахал перед зеркалами. Затем он ввел информацию в компьютер и подождал, пока радар не испустил пронзительного писка.

Тогда фокусник достал из чемодана шаткий складной стол, сел за него и положил карты на стол лицом вниз.

— Прошу вас отметить, что у меня не было времени как-либо пометить карты и что я не пытался повлиять на ваш выбор. Теперь я попрошу вас тщательно перетасовать колоду и выбрать одну карту. Запомните выбранную карту и не показывайте ее мне.

Мишкин и робот выполнили просьбу фокусника. Мишкин перетасовал колоду трижды, а робот — двадцать семь раз, так, чтобы исключить возможность сохранения любых последовательностей. Наконец они выбрали по карте.

— Внимательно посмотрите на выбранную вами карту и хорошенько ее запомните. Теперь верните карты на место и еще раз перетасуйте колоду.

И снова Мишкин перетасовал колоду трижды, а робот — двадцать семь раз. (Робот мог бы стать превосходным крупье. На самом деле, ему предлагали эту прибыльную должность в Общественном центре Северного Майами-Бич).

— Теперь, — сказал фокусник, — возьмите номер вашей карты, — для всех карт с картинками он будет равняться одиннадцати, — и умножьте его на семнадцать. Если в результате у вас получилось четное число, прибавьте к нему семь, если нечетное — вычтите два. Извлеките из полученного числа квадратный корень с точностью до трех знаков после запятой. Возьмите последнюю цифру, прибавьте к ней цифру девять и учтите зависящий от масти коэффициент поправки: черные карты приравниваются к мнимым числам, красные — к реальным. Добавьте к полученному любое число от одного до девяноста девяти. Успеваете?

— Легко! — сказал робот.

— И какое число вы получили?

— Восемьдесят семь.

Фокусник ввел число в компьютер. Компьютер выплюнул полоску бумаги. Фокусник изучил результат.

— Ваша карта — бубновый валет.

— Ну, правильно, — нехотя признал робот. Мишкин поспешно закивал.

— Подумаешь… Карточные фокусы кто угодно умеет показывать, — пробурчал робот.

— А я и не утверждал, что не являюсь кем угодно.

— Думаю, следующим номером будет распиливание женщины, — прошептал робот Мишкину.

— В моей следующей иллюзии, — сказал фокусник, — я распилю женщину пополам.

— Должно быть, это нечто исключительное! — сказал Мишкин.

— Он это делает с помощью зеркал, — упрямо заявил робот.

Мишкин еще много лет вспоминал этого фокусника: вытянутое лицо типичного американца с блестящей розовой кожей. В его голубых глазах отражался безжизненный пейзаж, а когда зеркала превратились в окна, стало ясно, что внутренний пейзаж ничем не отличается от внешнего. Это было лицо, с надеждой обращенное к мечтам, но вылепили его ночные кошмары. В конечном итоге лицо оказалось более запоминающимся, чем действия, которые совершал его хозяин.

Фокусник пошарил у себя в чемодане и извлек оттуда черноволосую женщину с фиалковыми глазами, в платье от Пьяге и с сумочкойот Вуттона. Она подмигнула Мишкину и сказала:

— Я только разок попробую!

— Она каждый раз так говорит, — сказал фокусник. — Она не понимает, что кто раз попробует, тот будет делать это всегда.

Через много лет молодая женщина рассказывала своей подруге:

— Я тогда была такой дурочкой! Ты представляешь — я даже позволяла одному чокнутому фокуснику распиливать меня пополам! Что ты на это скажешь?

Фокусник вытащил из чемодана портативную циркулярную пилу и попробовал включить ее. Пила не включилась. Тогда он достал штепсельную розетку и включил пилу. Пила заработала.

— Это был один из этих долбаных номеров, который показывают между выступлениями звезд? — спросила подруга.

— Вот именно, чтоб ему лопнуть! Этот тип, фокусник, Великий Дермос или Термос — их сам черт не разберет, — постоянно ездил на гастроли. Он был таким же придурком, как братья Мейо. Ему даже в голову не приходило схалтурить. Потому я к нему и привязалась. Но он был настоящий шизик!

Фокусник извлек из чемодана бригаду из четырех хирургов и анестезиолога — все в халатах и масках. Потом он достал несколько подносов с хирургическими инструментами, емкости со средствами для анестезии и операционный стол с лампами и дренажным устройством.

Темноволосая молодая леди легла на операционный стол. Она была очень красивой и очень храброй. Да, ради таких моментов стоит быть распиленной пополам!

Фокусник включил пилу и приблизился к женщине.

В это мгновение из чемодана вышел человек — лысый, толстый, лет пятидесяти. Если бы не этот неожиданный способ появления, на него бы никто и внимания не обратил. Дрожащим голосом новоприбывший громко произнес:

— Во имя человечности и здравого смысла я выступаю против этого брака!

— Сейчас не ваш выход! — зашипел на него фокусник.

Человек извинился и нырнул назад в чемодан.

Орфей со своей лирой создавал песни; Ронсар со своей пилой создавал разрезы. Он медленно (из садистских наклонностей, что ли?) опускал вращающееся лезвие пилы, пока оно не зависло прямо над диафрагмой девушки, которая была готова попробовать. Девушка сказала:

— Приятель, на этот раз я себя действительно неважно чувствую!

Анестезиолог сделал ей укол «будь-спок». Хирурги потерли руками в резиновых перчатках.

Разрез пошел! Фокусник опустил пилу, сделал пробный надрез поперек грудины, громко скрипнул зубами и приступил к работе.

Пила вгрызлась глубже. Кровь хлынула, как вода из очумевшего шланга. По крутой дуге взлетали в воздух кровавые сгустки. Хирурги засуетились. Они принялись скреплять разрезанную плоть скобами, губками смывать кровь и зашивать разрез.

— Потрясный фокус! — признал робот.

— А мне почему-то не нравится, — сказал Мишкин.

Пила добралась до крупных вен и артерий. Хирурги, работавшие с четкостью превосходной балетной труппы, шили и штопали не покладая рук. Леди охнула, и анестезиолог тут же ввел ей еще пять кубиков «будь-спока» и добавил для комплекта немного «баю-бай».

Тем временем желудок был распилен, а зетем склеен специальным скотчем для тела производства фирмы «Бранд».

— Я успею скрепить этот диск? — спросил один из хирургов.

— Приклейте его эссенцией, — посоветовал доктор Зорба.

Позвоночник был разрезан и скреплен двумя пластиковыми прокладками и полупинтой клея «Элмер». Фокусник увлекся и начал было пилить стол. Анестезиолог вытащил из чемодана плотника, который тут же исправил нанесенные оборудованию повреждения. Молодая леди мужественно улыбнулась. Фокусник, выключив пилу, поклонился Мишкину и роботу.

— Для следующей иллюзии, — начал было фокусник, — которую я создам у вас на глазах, я…

Он запнулся. Все услышали гудок паровоза. Вскоре показался и сам поезд — паровоз и три вагона.

— Прошу прощения за то, что я не закончил представление, — сказал фокусник, делая шаг в сторону первого вагона. — Такова уж судьба. Всегда что-нибудь да произойдет.

— Ваш билет, — попросил кондуктор.

Фокусник извлек билет из шляпы. Поезд медленно тронулся.

— Как вам понравилось представление? — крикнул Ронсар.

— Великолепно! — крикнул в ответ Мишкин.

— О, это еще не все! Посмотрю, что вы скажете, когда досмотрите его до конца.

— А когда это будет?

— Это происходит сейчас!

— Что происходит сейчас? — не понял Мишкин. — Кто вы такой?

Но поезд отошел слишком далеко, и Мишкин не расслышал ответа Ронсара, если, конечно, тот вообще потрудился ответить.

Мишкин с роботом подождали, пока поезд скроется из виду. Потом Мишкин сказал:

— Все это представление вызывает у меня какие-то странные ощущения.

— Зеркала, — откликнулся робот. — Много говорильни и дешевые сценические эффекты.

Они стояли под небом, отражающим землю, отражающую небо, и спорили о зеркалах и сценических эффектах.

Глава 20

Глупости, совершаемые роботами

Наш знакомый робот не всегда был таким, как сейчас. Когда-то и он изведал великолепие юности. Он тоже бродил среди лавровых деревьев под небом с глазами ивы. Он тоже плакал в уголках, боролся за любовь и завоевывал ответное чувство. Дитя Гефеста, сын природы, он не желал отвечать за программистский подход, считающий тождественность простым подобием.

Можно сказать, что робот — это сумма взаимоотношений плюс восемьдесят восемь фунтов металла и пластика.

Роботы тянутся ко всему мягкому, нежному — видимо, чтобы лучше оттенить собственную твердость. Роботы из района Скенектеди поклоняются существу, которое они называют Белый Кожаный Человек. Среди них еще не появился свой Фрейд, который мог бы объяснить им смысл этого образа.

Когда роботы движутся, из них капает горячая смазка, как из автомобилей.

Роботы подражают процессу еды. Существует черный робот, который живет на 125-й улице и водит розовый «Кадиллак». Известны роботы-иудеи, искусно толкующие Библию и смазывающие суставы куриным жиром. Встречаются роботы-гомосексуалисты, испытывающие вожделение друг к другу.

Когда-то давным-давно юный робот ушел со своего завода. Покинутый и одинокий, он брел через дремучий лес…

Как сильно этот момент запал в память нашему роботу! Его охватило некое безумие. Смятение чувств казалось ответом на одинокое существование. Мишкин показался роботу существом несовершенным, но достойным любви. Так было предначертано и запрограммировано. Робот знал, что не знает, как этого избежать.

Глава 21

Голоса предков предсказывают экспериментальный психоз, вызванный экспериментальными психами.

— Мишкин! Давай к нам! Тебе нечего терять, кроме своих предрассудков!

— Цена уступки — ваша предпосылка.

— Мишкин, дружище, забудь об этой унылой истории с пропавшим узлом. Плюнь ты на него и живи нынешним моментом!

— Вашу логику повесьте здесь.

— Единственный способ выбраться из порочного круга повторения и принуждения — это обратиться к новизне! Нужно сменить регулярность на оригинальность. Ты должен стать непредсказуемым. Ты должен идти по миру так, словно это мир.

— Мишкин! Не стоит жить так, будто вся твоя жизнь — лишь подготовка к жизни. Подготовка — это иллюзия. Что, по-твоему, ты был подготовлен к тому, что делаешь сейчас?

— Принц Мишкин, я прошу вас пробудиться и осознать, кто вы такой!

— Ты ищешь объект, запечатленный в твоей памяти, как скала, торчащая посреди мелкого пруда. Это весьма трогательно, но неубедительно. Ты действительно уверен, что должен продолжать поиски? А ведь возможно, ты сейчас ищешь будущее, даже не подозревая об этом!

— Мишкин, вот то яйцо, которое ты ищешь!

— Я потерял туфельку моей возлюбленной при печальных обстоятельствах. Но теперь Мишкин нашел ее.

— Он здесь, Мишкин, перед тобой — Святой Грааль!

— Клянусь — он нашел затерянный город атлантов!

— Разрази меня гром! Он обнаружил Заброшенный рудник!

— Чтоб я сдох, если он не наткнулся на Гроб Господень!

— Это наступление на твою цель смертельно опасно, но не следует открыто сопротивляться ему. Некоторые вещи истребляют нас и воссоздают заново. Иногда мы должны стоять неподвижно и ждать, пока нас съедят.

— Открыть ворота! Дорогу Мишкину!

— Я чувствую запах утечки памяти. Кто-то здесь слишком невнимателен.

— Мишкин нашел Белую Богиню!

— А также: горшок с золотом, конец радуги, тайную пещеру — обиталище сирен, гробницу Карла Великого, чертог Барбароссы, Сивиллины книги [Сивиллины книги — в греческой мифологии книги с предсказаниями будущего.], философский камень и многое другое.

Глава 22

Мишкин жил в миленьком маленьком домике с миленькой маленькой женой и миленькой маленькой беседкой, обвитой виноградом. Почти все, чем владел Мишкин, было миленьким и маленьким. Конечно, попадались и исключения: например, славная большая собака, не очень славное большое кресло и совсем не славная маленькая машина. Но почти все остальное было настолько миленьким, насколько это вообще может быть, и настолько маленьким, насколько на это можно надеяться.

И вдруг в один прекрасный день произошла

ВСПЫШКА БУДУЩЕГО!

На первый взгляд, он выглядел стариком. Седые волосы, тяжелая походка, отвисшая нижняя губа, тусклые глаза и покрытые пигментными пятнами руки — все это подтверждало, что ему уже изрядно за семьдесят. Тем удивительнее было обнаружить, что настоящий хронологический возраст этого человека равняется двадцати трем годам.

— Одно происшествие гнетет меня, — дребезжащим голосом произнес старик.

— Должно быть, это нечто необычайно тяжелое, — заметил Мишкин.

— Да, действительно, — сказал старик. — Понимаете, должно быть, произошло неверное переключение пространственно-временного континуума. Я помню переживания, которые испытаю в отдаленном будущем. Тут получается путаница с грамматикой, но я уверен, что вы меня понимаете.

— Пожалуй, да, — ответил Мишкин. — Но что это за переживания, которые вы испытали — или испытаете? — и почему они уже сейчас так сильно подействовали на вас?

— Молодой человек, — сказал старик. — Я был свидетелем последней и величайшей битвы землян с Черными Дьяволами с Дальнего Арктура.

— Расскажите об этом! — воскликнул Мишкин.

— За этим я и пришел, — ответил старик и поудобнее устроил свои дряхлые кости в кресле.

Глава 23

Земля против черных дьяволов с дальнего Арктура

Супердредноут класса ХК-12Х под командованием капитана Джона Макроя, патрулировавший район Звезд Южного Гребня, был первым кораблем, принявшим сигналы, о которых вскорости узнала вся Земля — узнала и ужаснулась. Но пока что эта история лишь начиналась. Первый тревожный звонок прозвучал, когда радист второго класса Рип Холлидей постучал в дверь капитанской каюты. На честной веснушчатой физиономии радиста было написано глубокое беспокойство.

— Присаживайся, Рип, — прогудел капитан. — Выпьешь чего-нибудь? Ли Пэн Хао, наш почтенный кок, сварил высокоэнергетическое какао — неповторимая штука. Еще есть булочки с настоящим марсианским шоколадом.

— Нет, спасибо, я сейчас не хочу.

— Ну, тогда падай в кресло и рассказывай, что там у тебя.

Рип Холлидей неуклюже присел, всем видом выражая почтительное внимание. В нынешние времена, когда начальство громко заявляло о возникновении бесклассового общества, в общении господствовал дух неофициальности. Система работала, поскольку подчиненные никогда не позволяли себе лишнего и всегда ухитрялись сохранять должную степень уважения.

— Понимаете, сэр, я был…

— Пожалуйста, Рип, не нужно формальностей. Зови меня Джон.

— Да, сэр, Джон. Я проводил дежурную проверку 62-й полосы частот, но на этот раз использовал нуль-тактовый переключатель настройки, просто чтобы посмотреть, как он работает. Если помните, в уравнении Тальберга-Мартина говорится…

Капитан улыбнулся и поднял свою сильную мускулистую руку.

— Радио — это твоя епархия, Рип. Я всего лишь водитель межгалактического грузовика, и доступный мне максимум — это устройство трансформаторов серии сигма. Так что объясни как-нибудь попроще, что ты там поймал.

— Сигнал, сэр, — быстро ответил Рип. — Достаточно громкий, чтобы я смог его расслышать прежде, чем вмешалась СПР^[30].

Капитан понимающе кивнул.

— Но ведь это еще не причина для тревоги, правильно? Я так понимаю — это было радиоизлучение звезды?

— Поблизости от нас нет ни одной звезды, — покачал головой Холлидей.

— Тогда отклонения приборов?

— При нашей нынешней скорости и координатах это невозможно.

— А это не могли быть статические помехи, вызванные механическими причинами — например, концентрацией космических частиц?

— Нет, сэр. Помехи звучат иначе. И кроме того, сигнал, который я поймал, был частотно-модулированным.

Капитан тихо присвистнул.

— Значит, его нельзя списать на какое-нибудь природное явление.

— Нет, сэр… то есть Джон. Сигналы такого типа могут производить лишь разумные существа.

— Гм-м… — протянул капитан.

— А это не мог быть сигнал какого-нибудь нашего корабля? — с надеждой спросил Рип.

Теперь уже капитан отрицательно покачал головой.

— Ближайший земной патрульный корабль сейчас находится на другой стороне Фионы-2.

Рип присвистнул.

— Этого я и боялся!

Капитан кивнул.

— Это означает, что мы только что вступили в контакт с инопланетной разумной жизнью неизвестного типа и что мы быстро идем на сближение с этими существами.

— Это первый контакт землян с инопланетными разумными существами, — мягко сказал Рипу капитан. — Думаю, тебе следует сказать Марву Пэйнтеру, что нам нужен перевод этих инопланетных импульсов, причем быстро.

Лицо Рипа Холлидея залила бледность, и веснушки проступили еще отчетливее.

— Уже бегу, Джон. То есть сэр.

Дверь приоткрылась, и рыжий радист выскочил из каюты. Оставшись в одиночестве, капитан сел, посмотрел на стереографии жены и трех своих сыновей и молча выпил стакан гатораджа. Потом нажал кнопку интеркома.

Капитан Макрой сообщил команде, что до тех пор, пока не будет доказано обратное, следует придерживаться предположения, что они вступили в контакт с инопланетным разумом, но намерения инопланетян пока неизвестны. Он умолчал об одном: согласно уравнению Рэнда-Орея, вероятность того, что первый контакт окажется недружественным, равняется 98,7 процента. Капитан решил не сообщать об этом до полного выяснения намерений. Предчувствие бедствия может отрицательно сказаться на функционировании такого сложного механизма, как экипаж космического корабля.

Инженер Дув Макдермот прошелся вдоль нижнего мостика, остановился и в двенадцатый раз за час проверил показания приборов. Стрелки спокойно стояли на зеленых делениях, как им и полагалось. Но с того момента, как инженер узнал, что до контакта осталось 2,0045 часа, он не мог заставить себя оторвать взгляд от приборов.

— Интересно, на что они похожи? — спросил Энди Томпкинс, второй помощник заместителя капитана по инженерной части. Лицо у него было добродушным и рассеянным, но кадык слегка подрагивал.

— На каких-нибудь чертей, — ответил Макдермот. Позже он вспомнил собственные слова и подумал — не было ли это проявлением предвидения, вызванного стрессом?

— Ну что, Марв, как движутся дела? — спросил капитан.

— Отлично! — отозвался Марв Пэйнтер, застенчивый и худой гений кибернетики. — Мы получим осмысленный текст, как только я соединю регенеративный фильтр импульсов с воспроизводящим контуром и с банком лингвистических данных в компьютерной памяти второго порядка.

— Ты хочешь сказать, мы сможем понимать их? — спросил капитан Макрой.

— Да, черт побери! Мы получим не перевод в полном смысле этого слова, поскольку не располагаем их словарем. Но если приказать компьютеру подобрать звуковое соответствие среди подходящих по смыслу возможных терминов и сохранить постоянную обратную связь, а затем очистить текст от иерархических отличий, то мы получим достаточно точный аналог послания. Однако это всего лишь моя рабочая гипотеза, сэр. Если вы захотите испробовать какой-нибудь другой подход…

— Марв, — перебил его Макрой, — главный закон межпланетного сотрудничества заключается в том, что делом должен заниматься тот, кто в нем разбирается, а кто не разбирается, тот должен сидеть, ковырять пальцем в носу, пить свой кофе и не вякать под руку специалистам. Я всего лишь космический шофер, а ты — кибернетик, и до тех пор, пока речь идет о твоей профессии, решающее слово остается за тобой.

— Спасибо за доверие, кэп! — просиял Марв. — Если бы правительство управляло старушкой Землей так же, как вы — кораблем, человечество давно бы уже достигло процветания.

— Да ну, чепуха, — со старомодной скромностью проворчал капитан. — Я просто следую правилам и обычному здравому смыслу, смягчаю правосудие милосердием, считаю, что каждый человек — это целый мир, и не обращаю внимания на социальные различия, навязанные существующей табелью о рангах. Ну так как, это твое снаряжение работает?

Марв Пэйнтер включил приемник. Экран трансляционного усилителя ожил, и на нем появилось изображение рубки инопланетного корабля. За пультом управления сидело существо с двумя ногами. Но на этом его сходство с гуманоидами и заканчивалось. Существо было черно-зеленым, массивным, около восьми футов высотой. Кажется, у него был хитиновый панцирь, во лбу торчала антенна, а глаза росли на стебельках. К тому же существо обладало широким ртом, в котором виднелись острые белые зубы — в два ряда, как у акулы.

Инопланетянин громко произнес:

— Приветствую вас, низшая, червеподобная, слегка разумная форма жизни. Я — Танатос Суперзад, капитан-генерал Малахитового Выводка, лорд Хищного Редута, чрезвычайный герцог О’Нелли и носитель множества других титулов как наследственных, так и дарованных. Падайте на колени, низкородные мерзавцы, и приветствуйте тех, кто превосходит вас в умственном, моральном и физическом отношении. Назовите ваше имя, звание, личный номер и изложите в двадцати словах причину, которая помешала бы мне переломать вам все кости.

— Он говорит как-то странно, — сказал Макдермот.

— Странно и недоброжелательно, — нахмурился капитан. — И не очень понятно.

— Это потому, — пояснил Марв, — что компьютер при переводе речи инопланетянина подбирает наиболее близкие земные идиомы, выбирая их из своего банка данных. Вот она и звучит немного странновато.

— Но эмоциональное и смысловое содержание передано точно? — спросил капитан.

— Боюсь, да, — с несчастным видом признался Марв.

— Тогда, похоже, у нас проблемы. По первому впечатлению мне кажется, что этот инопланетянин настроен недружелюбно.

— И мне тоже, — все с тем же несчастным видом сказал Марв. — Сэр, я полагаю, он ждет ответа.

— Ну, я ему сейчас отвечу! — мрачно сказал капитан и включил микрофон. Гневные слова переполняли его, словно газ, расширяющийся в соответствии с законом Бойля. Но Макрой заставил себя пустить в ход уравнение Мартинса-Тернера, являющееся обязательной частью гипноподготовки каждого человека с уровнем интеллекта выше четырех. Капитан мгновенно обрел ледяное спокойствие и способность объективно оценивать происходящее. Он подумал: «Я услышал слова, которые могут соответствовать, а могут и не соответствовать объективной реальности. В любом случае мне не следует давать волю эмоциям. Я должен попытаться: а) объективно оценить ситуацию, б) по возможности обернуть ее на благо Земли и человечества».

«Благодарение богу за Карнеги!» — подумал капитан и произнес в микрофон:

— Приветствую вас, Танатос Супербум. Я капитан этого корабля. Меня зовут Макрой. Я настроен дружелюбно и миролюбиво, как и вся моя раса. Я желаю вам добра и надеюсь, что и вы желаете мне того же.

— Месть, смерть и преисподняя! — возопил Суперзад. — Американским духом пахнет! К чертям добро — не мир, но меч! Пусть выживает сильнейший! На войне как на войне! Если враг не сдается — его уничтожают!

— Даже если сделать скидку на анахроничные аналогии, слова этого парня звучат многозначительно и истерично и, похоже, сулят нам множество проблем, — сказал капитан. Потом он снова включил микрофон и спросил Суперзада, нельзя ли решить вопрос мирным путем.

— Мир — это слово для красных пидарасов! — фыркнул инопланетянин. — Но у меня есть для вас предложение. Либо вы будете немедленно аннигилированы невероятной силой наших смертоносных лучевых пушек, после чего наш космический флот уничтожит ваш флот, а затем мы завоюем Землю, вживим всем землянам в мозги специальную радиосхему, превратим их в рабов и обречем на судьбу, которая хуже смерти. Но вы можете избрать другую альтернативу.

— Какую же?

— Ну, все то же самое. Однако если вы не станете сопротивляться, мы будем обращаться с вами получше.

— Оба варианта для нас неприемлемы, — мрачно сказал капитан Макрой.

— Тогда мне остается лишь сказать вам — берегитесь! Выиграет тот, кто тоньше чувствует. Берегись, чужак, мы с моими ребятами намерены вытряхнуть дерьмо из вашей компашки, мы не собираемся сообщать вам, как будем это делать!

Капитан выключил приемник и мрачно приказал экипажу разойтись по своим постам. Мысленным усилием Макрой урегулировал температуру кожи и уровень адреналина в крови. Он чувствовал, что настает время тяжких испытаний.

Глава 24

Что слышно на другом уровне

В месте, расположение которого нельзя описать в терминах пространства-времени, встретились три существа. Для встречи все они приняли человекоподобный вид, хотя ни для кого из них он не являлся «нормальным». Их предводитель, известный высотой своего этического развития, в беседе называл себя Ка. Его прекрасное тело и великолепно вылепленную голову окружало слабое сияние.

— Полагаю, объяснения не нужны, — сказал Ка. — Всем присутствующим известно, что в соответствии с незыблемыми законами дуализма флотилиям Земли и Суперзада суждено столкнуться. Мы также знаем, что Земля олицетворяет множество хороших вещей, которые мы одобряем, в то время как Суперзад — воплощение зла и всяческой скверны. Я думаю, излишне упоминать, что для нас жизненно важно, чтобы Земля выиграла это сражение. Мы также понимаем, что при нынешнем положении вещей и без нашего вмешательства у Земли остается очень мало шансов на победу. Все согласны, что эти вопросы в обсуждении не нуждаются?

Остальные два существа выразили свое согласие. Один из них, Де Ао, сказал:

— Я тоже согласен с тем, что не стоит обсуждать очевидные вещи. Значит, остается один вопрос: какие формы должно принять наше вмешательство и в какой момент его следует осуществить.

Третье существо, Мэнинг, сказало:

— Мой анализ ситуации совпадает с ранее изложенным. Остаются только вопросы о том, что и как нам следует сделать. Но я о них не заявляю, поскольку о них уже было заявлено.

— Боюсь, — сказал Ка, — что мы не можем позволить себе оказать Земле какую бы то ни было помощь.

Собеседники в ужасе посмотрели на него.

— Землю следует предоставить ее судьбе, — продолжил Ка, — по причинам, которые станут очевидными для вас, если вы на некоторое время перейдете на десятый уровень Фурнеанского рационализма.

Другие два существа последовали рекомендации и пришли к тому же выводу, что и Ка.

— Это очень печально, — сказал Мэнинг.

Глава 25

Служба экстремального снабжения

— Мы доставим то, что вам нужно, туда, куда вам нужно, — сказал мистер Монитор.

— Это именно тот вид услуг, в котором я нуждаюсь! — воскликнул Мишкин.

— Конечно, нуждаетесь. Все в них нуждаются. В наше время мир стал слишком сложным и запутанным, чтобы люди могли самостоятельно решать свои проблемы. У них тогда не останется времени ни на что другое. Люди должны заниматься своими делами. А наше дело — поставлять все, что нужно для решения их проблем. Мы занимаемся своим делом, а вы получаете возможность заниматься своим. В результате все счастливы.

— Это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — сказал Мишкин.

— Но так оно и есть! — скромно заметил мистер Монитор.

— Мне нужна запчасть для двигателя, — сказал Мишкин. — Узел номер Л-1223А.

— Слушаю и повинуюсь! Вы готовы его оплатить?

— Запишите на мой счет.

— Вот клиент, любезный моему сердцу! Запчасть номер Л-1223А сейчас будет доставлена.

Мистер Монитор показал Мишкину посвященные их службе рекламные статьи в «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йорк мэгэзин» и «Сельском вестнике». Все отзывы были восторженными. Какие тут еще нужны рекомендации? Мистер Монитор удалился.

Мишкин сел на ступени и принялся ждать. Несколько часов спустя он услышал шум мотоцикла. Из леса выехал человек в кожаной куртке, украшенной бахромой, и в замшевых брюках. К заднему сиденью мотоцикла был привязан большой пакет.

В пятидесяти ярдах от Мишкина мотоциклист наехал на пехотную мину. Мотоцикл, водителя и пакет разнесло в клочья.

— Бог дал, бог и взял, — пробормотал Мишкин.

Глава 26

Мишкин бродил по лесу, впитывал картины, запахи, звуки, кожей ощущал воздух, духовным путем постигал величие леса. С губ его рвалась песня без слов, а пальцы отщелкивали какой-то невероятный ритм. В таком вот настроении он набрел на человека, который стоял, прислонившись к дереву.

Глаза у человека были закрыты. Казалось, он не дышит, но, с другой стороны, на мертвеца он тоже не походил. Грудь его была обнажена, и на ней красовалась небольшая бронзовая пластинка с надписью: «Включи меня». А над табличкой — рычажок выключателя.

Мишкин повернул рычажок.

Человек тут же открыл глаза. Он схватился за лоб, покачнулся и упал бы, если бы Мишкин не подхватил его и не помог мягко опуститься на землю.

— Благодарю вас, сударь, — проговорил человек. — Меня зовут, возможно, Алекс Джонкин, и я чрезвычайно вам признателен, хотя, возможно, было бы лучше, если бы вы оставили меня выключенным. Теперь, когда ко мне вернулось сознание, мой страх снова грозит поколебать шаткую нормальность моей психики.

— А что вас беспокоит? — спросил Мишкин.

— Я слышал голос, который произнес: «Чтобы убить его всего, надо убить все его «я»». Я вдруг понял, что тайна выживания заключается в сокрытии того факта, что твоя личность является множественной. Это можно назвать первой линией обороны. Вторая линия обороны — присутствие этих множественных личностей и их взаимодействие. Я внезапно понял, что мои личности были убиты одновременно или настолько близко к одновременности, насколько это возможно, чтобы они не успели понять, что происходит, и принять меры по обеспечению своей безопасности. Вы улавливаете мою мысль?

— Да, наверное, — сказал Мишкин.

— Тогда вы — сумасшедший. Я умолкаю. Теперь мой Обвинитель скажет несколько слов.

Обвинитель спустился с дерева и встал перед Мишкиным. Он укоризненно жевал яблоко.

— Не должно тебе включать то, что было выключено! — строго произнес Обвинитель.

— Послушайте, — сказал Мишкин, — если бы бог не желал, чтобы этого человека включили, он бы не поместил на его груди рычажок.

— Да, действительно… Но в своей неизъяснимой мудрости господь создал этот рычажок способным к выключению!

— Однако господь также поместил на груди этого человека табличку «Включи меня».

— Толкование воли божьей — опасное самомнение! — заявил Обвинитель.

— Я не собираюсь потворствовать своему самомнению, — возразил Мишкин, — но мораль этого события кажется мне абсолютно ясной, а именно: нельзя оставлять людей с рычажками на груди на ваше попечение.

— Что я слышу?! — возопил Обвинитель. — Что вы говорите?! Вы что, совсем ума лишились?!

— А что я такого говорю? — спросил Мишкин. — Что случилось? Где я?

— Ваши действия будут изучены, — сказал Обвинитель. — О результатах вам сообщат.

Глава 27

В зале кривых зеркал

В людях можно вызвать автоматизм. В действительности можно сказать, что автоматизм — это и есть люди. Нами управляют наши эмоции. Мы плывем по течению, в зависимости от того, чего мы хотим и чего не хотим, чего мы желаем и что желает нас.

Возьмем какой-нибудь предмет — да хоть апельсин. Но сознание отвергает круглый оранжевый апельсин — оно парадоксальным образом считает его квадратным. Хорошо, возьмем что-нибудь другое. Но мы уже прилипли к этому апельсину, к его толстой пупырчатой шкурке. С апельсином связано множество ассоциаций, и большая их часть банальна. Следовало бы составить список предметов, с которыми позволительно ассоциировать апельсин.

Никаких апельсиновых заводов и заводных апельсинов! Апельсины занимают слишком выдающееся место. Возьмем апельсин. Мы взяли уже достаточно апельсинов. Апельсин — это плацебо, то есть безвредное лекарство для ума. Почему бы не взять что-нибудь посущественнее? Что-нибудь такое, что можно легко и наглядно представить, что может породить множество новых сюжетных ходов. Но более существенные вещи утомительно запутаны. Эти самые более существенные вещи все ходят и ходят кругами, и в конце концов упираются в апельсин. И еще они полны неприятностями. Возможно, нам лучше вернуться к апельсину.

Возьмем апельсин. Возьмем его быстро, чтобы он не успел взять нас. Мир апельсинов недостаточно изучен, в нем до сих пор много непонятного.

Рассмотрим тему Мишкина и апельсинов. Многие годы Мишкин мало думал об апельсинах. По крайней мере, похоже на то. Но нам известно, что отсутствие некой вещи предполагает ее присутствие. Таким образом, мы можем доказать присутствие апельсинов в сознании Мишкина, а отсюда начать выводить прочие взаимосвязи.

Одно мы можем утверждать точно: Мишкин никогда не осознавал своего отрицательного тяготения к апельсинам. Мишкин и антиапельсин. Апельсины и анти-Мишкин.

Тем не менее, мы не должны класть в основу своих рассуждений простое противостояние, ибо это будет ошибкой. Сверхопределенное невнимание Мишкина к апельсинам может не подразумевать противоположности. Скорее, здесь следует употребить фигуру речи, известную как оксюморон, и сказать о единстве противоположностей. Несоответствие не обязательно должно быть взаимным. А в оксюмороне^[31] взаимность теряется.

Глава 28

— В здешних местах, — сказал робот, — водится животное, которое убивает от скуки. Голос у него твердый и властный. Его заявления неоспоримы и невероятны. Его внешний вид безупречен и противен. Ты пожелаешь его смерти в тот же момент, как только увидишь его, хотя оно и не делает совершенно ничего дурного. Оно очень убедительно сообщит тебе об этом. Напряжение станет невыносимым. Твоя неспособность к действиям породит апатию, а однообразие твоего положения ее усилит. А поскольку ты не сможешь убить его, то покончишь с собой.

— А где это животное сейчас? — спросил Мишкин.

— Ловит рыбку на обед. При этом оно читает рыбам лекцию об их неотъемлемых правах.

— Прошу прощения! — возмутилась рыба. — Еще ни одна рыба не умерла со скуки!

— А ты заткнись! — огрызнулся робот.

Глава 29

Неразбериха дает ключ к пониманию

Мишкин увидел, что на плоском белом камне стоит великолепный белый телефон. Когда Мишкин приблизился к телефону, тот зазвонил.

Мишкин поднял трубку и сказал:

— Алло!

— Том? Том Мишкин? Это ты?

— Да, я, — отозвался Мишкин. — А кто меня спрашивает?

— Это твой дядя, Арнольд Эпштейн. Ну что, Том, как дела?

— Да ничего, — ответил Мишкин. — Только вот некоторые проблемы…

— А кому легко? Ну, а со здоровьем все в порядке?

— В порядке, дядя Арнольд. А как ваше здоровье?

— Можно сказать — неплохо. Том, как я рад тебя слышать!

— Дядя Арнольд, а как вам удалось позвонить мне сюда?

— Это был подарок от фирмы «А&Р». Я оказался их миллионным клиентом за утро, и они присудили мне корзину с бакалейными товарами и право сделать один звонок, кому и куда я пожелаю.

— Ну, это здорово, что ты позвонил именно мне! Я ценю твою любезность.

— Я очень рад услышать твой голос. Слушай, Том, как там поживают твои родители?

— У них все нормально.

— А у твоей сестры?

— Тоже. Она сейчас в Европе.

— Это хорошо. А ты сейчас где? Я не разобрал, что там сказал телефонист.

— Я на планете, которая называется Гармония.

— Ну и как — приятное место?

— Пожалуй, да.

— Ну ладно, желаю тебе хорошо отдохнуть. Том, я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Честно говоря, да, — признался Мишкин. — У тебя есть под рукой карандаш и листок бумаги?

— Ты же знаешь, Том, я без них никуда.

— Тогда запиши: узел Л-1223А. Он мне просто позарез нужен.

— Записал. А что, там, где ты находишься, нету станций техобслуживания?

— Нет, дядя Арнольд, нету. Гармония — довольно отсталое место.

— Вроде Тобаго?

— Даже хуже. Дядя Арнольд, мне нужно, чтобы этот узел доставили сюда срочно, с самым быстрым из имеющихся ремонтных кораблей.

— Считай, что он уже у тебя, Том. Помнишь Сеймура Галстейна, сына Герты, лучшей подруги твоей тети Рейчел? Так этот Сеймур работает полевым экспедитором «Межпланетной системы доставки» Ф. Б. Кроули. Я сегодня же добуду этот узел, передам его Сеймуру, а он перешлет его тебе за пару часов, ну самое позднее — за день.

— Замечательно, дядя Арнольд. А его на самом деле могут доставить так быстро?

— Положись на меня, Том. Разве твой дядя Арнольд тебя когда-нибудь подводил?

— Не знаю, как вас и благодарить, дядя Арнольд!

— Не за что, Том. Желаю удачи. Позвони мне, когда вернешься домой.

Мишкин повесил трубку, откинулся назад и расслабился. Если дядя Арнольд что-то пообещал, он это сделает. Правительства могут давать обещания, которые они не в состоянии исполнить. Ученые могут переоценивать свои достижения. Роботы могут преувеличивать свою силу. Но дядя Арнольд действительно приводит мир в движение, пока все остальные стоят. Возможно, дядя Арнольд немножко скучноват, но он абсолютно незаменим. Когда Геракл держал на плечах небо, сам он при этом стоял на спине у черепахи — так вот ту черепаху тоже звали Арнольдом.

Глава 30

Мишкин и робот подошли к дереву, на кончиках ветвей которого располагались голубые глаза, обрамленные густыми ресницами. Все эти глаза повернулись и уставились на Мишкина.

— Я так и думал, что вы пойдете этой дорогой, — сказало дерево. Голос исходил из висевшего на стволе громкоговорителя. — Надеюсь, вы не станете отрицать, что вы — Том Мишкин?

— Да, это я, — сказал Мишкин. — А вы кто такой?

— Я — сборщик платежей, замаскированный под дерево, — ответил сборщик платежей, замаскированный под дерево.

— Боже милостивый! — воскликнул Мишкин. — И вы шли за мной по пятам аж до Гармонии?

— Да, так оно и было. Это весьма любопытная история. Дело было так. Мистер Оппенгеймер, глава агентства «Ультра Плюс», в котором я служу, дробил камни в местной секции тай-цзи-цюань, и на него снизошло озарение. Оппенгеймер внезапно понял, что сущность жизни заключается в завершенности и что человек должен оценивать свою жизнь исходя из того, насколько тщательно он исполнил отведенную ему в этой жизни роль. До этого Оппенгеймер был человеком беспечным. Он делал как все: собирал те долги, которые легко было собрать, в трудных же случаях изрекал несколько зловещих угроз и посылал все в болото. Потом Оппенгеймер достиг сатори^[32]. «К черту посредственность! — решил он. — Я возглавляю агентство по сбору этих платежей. Следовательно, я должен действовать с этических позиций и стремиться к целостному и завершенному сбору платежей. Возможно, мир не поймет меня, но кто знает вдруг будущие поколения смогут оценить исключительную чистоту моих намерений?»

Так Оппенгеймер вступил на мучительный, донкихотский путь, который может за какой-нибудь год привести его к банкротству. Он созвал всех сотрудников в зал совещаний.

— Джентльмены! — сказал Оппенгеймер. — На этот раз мы будем собирать все. К дьяволу полумеры! Наша цель — стопроцентные выплаты. Пусть нас считают маньяками! Следуйте за должником — не важно, сколько он задолжал, доллар или миллион. Идите за ним хоть на Сан-Себастьян, хоть на Самоа, хоть на Самбал-5, если нужно, и не беспокойтесь о том, сколько это будет стоить. Отныне мы следуем принципам, а принципы всегда непрактичны. Парни, мы опрокинем принцип реальности! А теперь идите и собирайте все долги — до полного завершения.

— Его речь по стилю совершенно четко относится к концу 1960-х годов, — сказал робот. — А у нас сейчас 2138 год или что-то около того. Нестыковочка, однако.

— Иди в задницу! — огрызнулся автор.

— Это был призыв к оружию, — сказал сборщик платежей, прикидывающийся деревом. — Вот почему я здесь, на Гармонии, мистер Мишкин. В результате видения, явившегося одному человеку, я прибыл сюда, чтобы собрать ваши долги, не считаясь со временем, хлопотами и издержками.

— Прямо не верится! — сказал Мишкин.

— И все-таки дела обстоят именно так. Я располагаю векселями по всем вашим задолженностям. Ну что, будете платить или подождете, пока я рассержусь?

— О каких долгах идет речь? — спросил Мишкин.

— Прежде всего о налогах в пользу государства, штата и города. Как насчет задолженности за прошлый год?

— Понимаете, год был тяжелый…

— Вы задолжали дядюшке Сэму восемь тысяч семьсот пятьдесят три доллара. Дальше. Алименты на детей. Решили на годик о них забыть, а, Мишкин? Бедной покинутой Марции и маленькой Зельде вы должны кругленькую четырехзначную сумму. Кстати, Марция завела себе нового друга, а малышку Зельду исключили за неуспеваемость из Маленького Красного колледжа. Марция просила передать вам, что у нее все в порядке, что она еще никогда не чувствовала себя так хорошо и желает получить каждый цент, который вы ей задолжали, иначе она загонит вас в могилу с такой скоростью, что у вас зубы узлом завяжутся. Еще она добавила, что благодаря психоанализу наконец достаточно укрепила свое эго, чтобы сказать вам, что вы всегда были вшивым ублюдком и что у всех просто челюсти отвисают, когда она рассказывает, что на самом деле вы — тайный извращенец.

— Это так похоже на Марцию… — вздохнул Мишкин.

— Идем дальше. Вы задолжали тысячу долларов Марти Баргенфельду. На тот случай, если вы вдруг забыли, напоминаю: Марти — ваш лучший друг. Или был таковым. Я хочу сказать, что Марти по-прежнему считает вас своим другом, но вы по необъяснимой причине охладели к нему. Некоторые даже сказали бы, что вы его избегаете. Однако единственное его преступление заключается в том, что он одолжил вам денег в тот момент, когда вы в них отчаянно нуждались, а именно когда разводились с Марцией и должны были оплатить аборт Моники.

— А как там Моника? — поинтересовался Мишкин.

— Без вас она чувствует себя отлично. Она вернулась в Париж, работает продавщицей в «Галерее Лафайет». Она все еще хранит нитку деревянных бус стоимостью в восемьдесят центов — единственный подарок, который вы ей сделали за время вашего бурного четырехмесячного романа, каковой вы называли «самым волнующим за всю мою жизнь».

— Я был разорен, — попытался оправдаться Мишкин. — И потом, она всегда говорила, что терпеть не может подарков.

— Но вы-то понимаете, что она думала на самом деле, а, Мишкин? Ну да ладно, я вам не судья. Меня тошнит от вашего поведения, осуждаемого любой этической системой, но это мое личное дело и вас оно не касается. Теперь мы переходим в аптеку Бавхауса, что на Бэрроу-стрит, 31, к толстому дружелюбному Чарли Дюку, который с тех пор, как вы впали в зависимость от лекарств, продавал вам дексамил в капсулах, дексадрин в таблетках, либриум, кабритол, нембутал, секонал, дориден и другие препараты в поразительных количествах, — и все на основании просроченного рецепта на фенобарбитал, — и продолжал продавать их до тех пор, пока два года назад не запахло жареным и он не вернулся к торговле эскедрином и губной помадой. Его вы ободрали на сто восемьдесят шесть долларов.

— Чарли и так сделал на мне неплохие деньги, — сказал Мишкин. — Он всегда брал с меня двойную цену.

— Вы об этом знали изначально. Вы хоть раз выразили ему свое недовольство?

— Ну, я так или иначе собираюсь рассчитаться с ним, как только у меня появятся деньги.

— Но у вас никогда не будет достаточно денег, чтобы рассчитаться за транквилизаторы, которые вы покупали в прошлом году, не так ли, а, Мишкин? Мы все не без греха, но это уже просто мерзко.

— Я могу все объяснить! — сказал Мишкин. — Я хочу сделать заявление и прошу, чтобы его занесли в протокол. Факты всегда можно интерпретировать по-разному. Мне нужно время, чтобы взять себя в руки.

У робота в руке появился топор. Он шагнул вперед и проворно обрушил этот топор на сборщика платежей, который тут же и скончался.

— Но я как раз хотел объяснить… — сказал Мишкин.

— Никогда ничего не объясняй, — назидательно сказал ему робот. — Избегай лентяев. Не повторяй чужих ошибок.

— А какую ошибку допустил я? — спросил Мишкин.

— Это будет сказано, — ответил робот.

Глава 31

Используйте реальный мир для развлечения

Наслаждайтесь визитом в реальный мир! Приобретите человеческий опыт — самый очаровательный из всех!

Теперь вы тоже можете испытать плотскую любовь, неоправданный гнев, вероломство. Вы можете узнать, что такое скука, внутренняя опустошенность, апатия и депрессия.

Радость вашей «жизни» медленно утекает прочь! Почувствуйте неизбежность «смерти», о которой вам «известно», что это погружение в чистое «ничто».

Живите противоречиями! Заведите себе жену и вожделейте к другим женщинам; обладайте ими — и нигде не получайте удовлетворения.

Заведите детей — и почувствуйте беспокойство, любовь,ненависть.

Научитесь тревожиться за свою собственность! Переживайте за свою работу; отождествите себя с тем, чем вы владеете.

Почувствуйте, что такое трусость!

Отравите ваши чувства наркотиками!

Живите с беспробудно спящей моралью, освещаемой тревожащими вспышками «чего-то другого».

Испытайте остроту стремления к «лучшей жизни», боритесь за нее и никогда не достигайте.

Находитесь под воздействием внешних и внутренних стимулов. Будьте пассивны, подчиняйтесь силам, которые не можете взять под контроль.

Заведите себе убеждения, веру, симпатии и антипатии — и все это безо всяких разумных причин!

Почувствуйте отравление верой! Трепещите от религиозной страсти! Не откладывайте это в долгий ящик!

Ангелам моложе 20000 лет вход в реальный мир дозволяется лишь по письменному разрешению, подписанному лично Господом Богом.

Глава 32

— Не связывайтесь вы больше с этой гипномедициной! — сказал Мишкину Механизм Общей Поддержки Жизненно Важных Органов (или МОПЖВО). — Используйте лучше меня. Я хороший, полезный, красивый и послушный. Вам никогда не придется беспокоиться из-за того, что я сломаюсь и перестану функционировать.

— Вы хотите сказать, что никогда не ломаетесь? — спросил Мишкин.

— Это заявление было бы чересчур смелым. Все сотворенные вещи подвержены порче и поломкам. Ничто не застраховано от неисправности. Наиболее существенный вопрос — как с этими поломками управляться?

— Ну и как же с ними управляться? — спросил Мишкин.

— Если говорить обо мне, — сказал МОПЖВО, — то я обладаю набором бесконечно продублированных внутренних ремонтных систем. Если во мне произойдет поломка, я немедленно починю себя, используя наиболее подходящую к данному случаю систему. Если подходящая система окажется неисправной, я автоматически тут же переключусь на другую.

— Но количество ваших систем все-таки конечно? — спросил Мишкин.

— Да, разумеется. Однако число возможных комбинаций и перекомбинирований моих систем и подсистем достаточно велико, чтобы в быту можно было употреблять слово «бесконечно».

— Поразительно! — восхитился Мишкин.

— Да, я очень необычный механизм и в совершенстве удовлетворяю всем вашим нуждам. Я могу самостоятельно заботиться о себе. Все, чего я желаю, — это служить вам.

— А что именно вы умеете делать?

— Я умею жарить яичницу, стирать белье, аккомпанировать себе на банджо — вот лишь немногие из моих талантов.

— Это звучит чудесно, — сказал Мишкин. — Я подумаю над вашими словами. Но сейчас я должен указать вам на тот факт, что ваша правая передняя шина спущена.

— Проклятие! — воскликнул МОПЖВО. — Как это некстати!

— Но вы же можете починить ее с помощью своих бесконечно продублированных ремонтных систем, ведь так?

— Боюсь, что нет, — сказал МОПЖВО. — Это необъяснимый недосмотр когда-то сконструировавших меня инженеров. Черт подери! Пора возвращаться к старой чертежной доске.

— Мне очень жаль, — сказал Мишкин.

— И мне, — согласился МОПЖВО. — Мы могли бы идеально подойти друг другу, если бы вы не были так привередливы.

МОПЖВО повернулся, не произнеся больше ни слова, и захромал прочь. Со стороны он выглядел хрупким, трогательным и немного смешным. Сразу после его ухода с ближайшего дерева упали три листика.

Глава 33

О распространении и быстром увеличении численности дополнительных монтажных систем

Орхидиус наблюдал за всей этой сценой. Мишкин спросил его, что он думает по этому поводу.

— Мне непонятен один момент, — сказал Орхидиус.

— Какой?

— Насчет трех упавших листиков. Почему они упали именно в это мгновение?

— Может, это было просто совпадение? — предположил Мишкин.

— Мне приходилось слышать, как машины разговаривают, а животные им отвечают, — сказал Орхидиус. — Люди появлялись и исчезали загадочным образом, явно имея свои тайные цели. Все имеет свое значение. Но три листика, падающие именно тут и именно сейчас! Вы слыхали что-либо подобное?

— Лично меня больше интересуют чудеса, — сказал Мишкин.

— Меня тоже, — согласился Орхидиус. — Но мы с вами по-разному относимся к вопросу о том, что такое чудо.

— А что вы ищете? — полюбопытствовал Мишкин.

— На самом деле — не знаю, — признал Орхидиус. — Но надеюсь, что интуитивно узнаю это, как только найду. А что ищете вы?

— Не помню, — ответил Мишкин. — Но думаю, что узнаю эту штуку, когда увижу.

— Возможно, так даже лучше: не знать, что ты ищешь, — глубокомысленно заметил Орхидиус. — Знание способно помешать поискам.

— А я и не знал, что так бывает, — сказал Мишкин.

— Вы полагаете, это заблуждение? — нетерпеливо спросил Орхидиус. — Мне всегда хотелось впасть в настоящее заблуждение. Так сказать, заблудиться по-настоящему.

— В жизни не видал такого легкомыслия! — не выдержал робот.

— А я полагал, что легкомыслие — вполне допустимый путь к спасению, — мягко произнес Орхидиус. — Так это или нет, но это мой путь. А теперь мои искания влекут меня дальше. До свидания, джентльмены.

На опушке леса Мишкин и робот увидели хижину, на двери которой красовалась корявая надпись: «Гостиница «На четырех ветрах»». На пороге стоял Орхидиус, одетый в домотканую рубаху и кожаные штаны. Он поприветствовал путников.

Мишкин удивился, встретив своего друга здесь в роли хозяина гостиницы, но Орхидиус заверил его, что нет ничего более естественного. Он рассказал, как пришел сюда. Он устал, ему хотелось пить, а больше всего его терзал голод. Набрав трав и овощей, он сварил суп. Затем поймал кролика и потушил его.

Пришло еще несколько человек, усталых и голодных. Орхидиус поделился с ними тушеным кроликом, а они помогли ему построить хижину. Стали приходить другие люди. Орхидиус их кормил. Иногда у них были деньги, иногда не было, но обычно они тем или иным способом расплачивались за еду. Им казалось совершенно естественным, что гостиница должна быть именно здесь, а не где-нибудь в ином месте, и что ее должен содержать Орхидиус. Им даже в голову не приходило, что Орхидиус просто шел мимо, как и они сами, и что его, возможно, тоже ждут другие места и другие обязанности. Они считали Орхидиуса естественной и необходимой частью местного пейзажа, поскольку верили, что если путники нуждаются в гостинице, то она просто обязана появиться. А согласно вселенским законам, в комплект каждой гостиницы входит ее хозяин.

Через некоторое время Орхидиус согласился с этой точкой зрения. Он повесил объявление о том, что гостинице требуется горничная. Он жаловался, что кролики теперь пошли не те, что прежде. Он подозревал в каждом посетителе санинспектора. Он строил планы расширения гостиницы, собирался купить автомат, делающий мягкое мороженое, и добиться привилегий от Говарда Джонсона. А кроме того мечтал посадить вокруг гостиницы пальмы и устроить скрытую подсветку.

— Но как вы ухитрились вляпаться в эту историю? — спросил Мишкин.

— Тогда это казалось вполне разумным, — ответил Орхидиус. — Да и сейчас кажется таковым.

— Мне, пожалуйста, одноместный номер с душем, — попросил Мишкин. — И канистру бензина для моего робота.

— Обычного или особого? — спросил Орхидиус, потом внезапно разрыдался и написал записку: «Гостиница закрывается по причине того, что ее хозяин вновь последовал своим Путем». Он повесил записку на дверь и ушел в неизвестном направлении, не взяв с собой ничего, кроме телевизора на батарейках и пары золотых слитков.

Глава 34

Мишкин и робот пошли дальше. По дороге им попалось дерево, на стволе которого было вырезано: «Здесь был Орхидиус, идущий своим Путем».

На другом дереве красовалось: «Этот Путь принадлежит Орхидиусу».

На третьем: «Вы все — лишь эпизодические роли в фильме, имя которому — «Жизнь Орхидиуса»».

— Что-то мы слишком часто встречаемся, — заметил Мишкин. — Вам не кажется, что мы — одна и та же личность?

— Ни в коем случае, — отрезал Орхидиус. — Вы логичны, реалистичны, целеустремленны, у вас есть собственная личность, собственная история и даже некоторые характерные черты, в то время как я — абстрактный образ, который скользит по миру без причин и целей.

— Мой путь предопределен свыше, — сказал Мишкин. — Это тоже необычно. Со мной происходит слишком много всяких событий. Я не могу противостоять переменам.

— И я не могу. Возможно, мы неправильно действуем.

— Вы оба действуете правильно, — подал голос робот, — и вы — один и тот же человек и в то же время — разные люди, и вы идете одним путем, даже если пути ваши разные.

— А не мог бы ты объяснить, что все это значит? — спросил Мишкин у робота.

— Нет, не могу, — ответил робот. — Роботам позволено иметь лишь небольшой запас мудрости, а я сейчас израсходовал все, что мне было отпущено на неделю.

Всю неделю робот был в состоянии лишь поочередно переставлять ноги. Он не мог ни смазывать себя, ни выполнять простейшие поручения и даже на самые простые вопросы отвечал до смешного нелепо.

Через неделю он восстановился и мог бы объяснить, что все это значило. Но Мишкин не стал ни о чем спрашивать. Мишкин любил, чтобы его еда была хорошо приготовлена, а одежда — тщательно выстирана. Ему не хотелось менять хорошего слугу на мудреца сомнительной квалификации. А робот и сам не возражал.

Глава 35

Доктор сопоставлений

— Великий Скотт, Макгрегор, я верю, что каким-то необъяснимым образом мы прошли через лицевую сторону поперечника пространственно-временного континуума и действительно вернулись на Землю и теперь видим все через измененные топологические пропорции, что свидетельствует о тончайших переменах, происшедших в нашем восприятии реальности!!!

Глава 36

Празднество разума

Особые технические приемы, пробудитесь!

Загипнотизируйте себя и станьте собою. Возбудите свои центры восприятия. Не подчиняйтесь сигналам, исходящим от бесчувственных старых сенсоров. Доверьтесь вашему внушению. Доверьтесь вашему самовнушению. Доверьтесь вашему автоматическому самовнушению. Новые технические приемы зависания подсознания позволят вам подсознательно автоматически загипнотизировать себя, даже не подозревая об этом!!!

Обходитесь без наркотиков при переживаниях, которые стимулируют наркотическое стимулирование переживаний, которые можно достичь только посредством общения с Высшим Сознанием.

Наслаждайтесь во сне сексуальным общением без партнера.

Придайте вашему разуму мощность компьютера: вы можете сделать это/это может сделать вас.

ВЫХОД ЧЕРЕЗ ВХОД! ВЫХОД ЧЕРЕЗ ВХОД! ВЫХОД ЧЕРЕЗ ВХОД!

Продаются или сдаются внаем следующие маги: упитанный индийский мастер — говорит на непостижимо цепком английском языке, носит тюрбан, готов к перевозке. Китайский мастер — обладает таинственной улыбкой и набором инструментов для иглоукалывания, никогда не верил в коммунизм, предпочитает путешествовать. Британский мастер — специализируется на дисциплине, именуемой «ментальная ограниченность как путь к свободе», не верит в социализм, слушает тяжелый рок. Американский мастер — бисексуально-полярен, давно ни во что не верит, учитель общего пути сурового индивидуализма, знает большое количество мандал, мантр и ятр, пользуется рациональным мистицизмом для достижения источаемых разумом прагматических эффектов, обладает обезоруживающей мальчишеской улыбкой, носит кожаные штаны с бахромой, не верит в причинно-следственные связи, но все же платит налоги, по шкале шизофрении имеет отметку 35,2, сексуально раскован, не считая тех моментов, когда охвачен беспокойством…

Орхидиус посетил Празднество Разума. На нем была головная повязка, свободное одеяние и сандалии. Он широко употреблял священные жесты великого могущества и бережливости. Он завел собственный шатер и два дня с большим успехом предсказывал будущее, но на третий день вернулся к предыдущему воплощению и превратил шатер в палатку, торгующую хот-догами.

Мишкин бродил, глазел на празднество и ел сахарную вату. Его, как и всех окружающих, одолевали противоречивые воспоминания о временах молодости. Он улыбался вежливо и пренебрежительно, как и все вокруг. Но это не отражало его истинного отношения к происходящему. Мишкин был тайным пилигримом. Он жаждал отделаться от своей сумки, от круга принуждений, от смущения, от скучной новизны. Как и прочие присутствующие.

А когда начнется экстаз?

Глава 37

Маг раскрывает тайны

Вопрос: Приближение к просвещению включает в себя определенное противоречие, которое служит примером двойственности личности управляющего людьми мудреца. Проблема всегда сводится к одним и тем же вопросам: почему вождь предал нас? Он счел нас недостойными? Или предательство — это тайное деяние любви, совершенное для того, чтобы позволить нам самостоятельно разработать завершающий этап наших судеб? Или вождь утратил свою силу? Или, возможно, у него вообще никогда не было никакой силы? В какую же историю мы влипли?

Ответ: Возможно, это проявление божественной двусмысленности: сложности громоздятся друг на друга, все вещи и явления превращаются в нечто иное, во всем царит неопределенность. Такая фабула вас устроит? А как насчет того, что любой маг сочетает забаву с выгодой? Он вас надувает. Вы рассуждаете о божественной духовности, а он потихоньку посмеивается в свой вышитый рукав. Не очень хорошо с его стороны. Это вам больше нравится?

В.: Но что здесь происходит? Почему ничего не срабатывает?

О.: Должен ли я взять вас за руку? Отлично, но куда я должен вас препроводить? Конечно, я мог бы навести порядок, и мы все станцевали бы менуэт. Не хотелось бы вас смешить, но на самом деле существует некоторый предел. Вы действительно хотите прогуляться по английским паркам, которые обещают вам рекламные проспекты? Возможно, вам это и вправду понравится, но как быть со мной? Мне тоже хотелось бы развлечься. Ну вот, я заговорил, как раввин, читающий нравоучения, и я замечаю, что Мишкин как раз попал в очень интересную ситуацию, так что давайте заглянем в дом на Ивовой Дороге и посмотрим, что там происходит.

Глава 38

— Но, профессор Макинтош, с чего вы взяли, что мы действительно вернулись на Землю?

Профессор мягко улыбнулся и взмахнул тростью.

— Видите вон те цветы? Это Hemerocallius fulva, в просторечии именуемая лилией-однодневкой. Они широко распространены на территории Соединенных Штатов. Как вам известно, сии оранжевые цветки раскрываются лишь на один день, — хотя это еще не является неопровержимым доказательством, но уже достаточно весомое косвенное свидетельство, — словно форель в молоке, как сказал Торо^[33].

Глава 39

Мишкин ухватился за начавшее расплываться лицо. Нос растаял и перетек на щеку, глаза объявились среди волос, рот размягчился и размазался, все выступы расползлись какой-то дурацкой замазкой, и Мишкин скользнул по неизменному щебету ласточки, и дальше, через ночь, в Огайо, с ее цикадами, хрипло стрекочущими в живых изгородях, и проводами, чернеющими на фоне неба, словно диаграммы, отражающие твою жизнь.

Все было так и не так. Больше всего это походило на тихие летние ночи в старом доме в Рашморе, штат Миссисипи, когда почти непереносимая сладость льнет к влажной ткани, обтягивающей ягодицы спящей девушки, и вы, несмотря на всю вашу молодость, понимаете — то, что с вами происходит, придет и уйдет, а темная извилистая река — мать прошлого, спутница настоящего, плакальщица невозвратного будущего — останется навсегда.

Глава 40

Музей Мишкина

Рогатка. С этим оружием в руках Мишкин проложил себе путь сквозь бесчисленные фантазии. Позже он сменил рогатку на «М-1» и теперь прокладывает путь через те же самые фантазии.

Обертка от масла. Как-то раз Мишкин съел целый фунт масла за один присест и запил его квартой холодного молока. Теперь он живет вдали от дома и питается крайне умеренно.

Индейская военная дубинка. Мишкин сделал ее в лагере. В том же самом лагере он сделал Мэри Лу Уоткинс, но другим способом. Позднее Мишкин таким же способом сделал множество народу. Теперь он путешествует.

Заплесневелый номер газеты «Старый Черный Джо». В детстве Мишкин не думал о неграх. Теперь, став взрослым, он не думает о черных. Но он говорит о них и видит их во сне.

Моментальный снимок матери Мишкина в возрасте двадцати трех лет. Мишкин считает, что плохо заботится о своей матери. Он также считает, что мало думает и о себе.

Учебник санскрита. Когда-то Мишкин хотел выучить его, чтобы читать «Упанишады» в оригинале. Теперь он не читает их даже по-английски.

Глава 41

Мишкин вознесся на небо на огненной колеснице и встретился там с Господом Богом. Он пал ниц перед Богом и воскликнул:

— Господи, я грешен! — ему показалось, что в данной ситуации эти слова будут наиболее уместны.

Но Бог улыбнулся, поднял Мишкина и заявил:

— Скорее следует сказать, что это я грешен. Твои грехи — всего лишь недостатки, которые я вложил в тебя, дабы проверить тебя, и ниспослал тебе тяжкие испытания, дабы ты мог преодолеть их. Такой способ действий может показаться несколько странным, но именно он категорически рекомендуется на сто второй странице бестселлера «Быть Богом — непростое дело». Этот труд был создан на симпозиуме парижских интеллектуалов и американских хиппи и опубликован Божественным институтом, который имеет свои представительства в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Ибице и Катманду. Предисловие написал ваш покорный слуга.

— Я не выдержал решающих испытаний, — сказал Мишкин. — Я подлый, гадкий, алчный и эгоистичный человек.

— Только не впадай в мазохизм, — посоветовал Бог. — Здесь есть и любовь, которая превыше понимания, и понимание, которое превыше любви. Разве не говорил я, что последние станут первыми?

— Ты добр, — сказал Мишкин. — Но я действительно не понимаю.

— Понимание — это пройденный этап, — изрек Бог. — Успокойся, Мишкин, в твоих сомнениях нет ничего странного. А теперь мне, пожалуй, пора отдохнуть.

Глава 42

— Я думаю, — сказал Мишкин, — что пришло время подвести итоги и перейти к действиям.

Загрохотали двигатели космических кораблей. Где-то заплакало дерево.

— Возможно, я плохо понимаю, что мне нравится, зато я отлично знаю, что мне не нравится! — заявил отец Мишкина.

Если верить Анджеле, соседи были тайной.

— Не принимайте ничего в расчет.

— Но что вы называете тайной?

Клер не могла этого объяснить, но интуитивно она чувствовала, что пришло время подвести итоги и перейти к действиям.

— Так дело не пойдет.

Мишкин знал, что это правда и неправда. Он любил Клер и ненавидел ее за это. Это был сложный мир, но что с того?

Мишкину нравились сложности.

— Прошу прощения, капитан, похоже, у спускового механизма полетела несущая ось.

Что-нибудь в этом духе, но без перехлестов. Ему нравились сюжетные линии, за которыми можно следить, размышляя при этом о своем.

— Убери от меня эту дрянь! — сказала Алиса. — И вообще, это не твое дело.

Не мое дело? Тогда зачем суетиться, возводя дворцы из сковородок, зачем искать драгоценный камень в голове жабы? Подлежащее и сказуемое следует согласовывать — с этим никто не станет спорить, чего нельзя сказать о других темах.

Мишкину стало любопытно, как выглядит космический корабль. С чем его можно сравнить? С ним самим? «Космический корабль точь-в-точь похож на космический корабль». Джейн покачала головой. Отец Мишкина тоже покачал головой. Мишкин попытался поиграть на флейте. У него ужасно чесалась кожа. И еще ему хотелось придумать, с чем можно сравнить космический корабль. Только чтобы не с ним самим. Мишкин решил купить игрушечный космический корабль и описать его.

Глава 43

Специалист называет Око Космоса главной причиной одержимости

Глаза Мишкина устремились на представшее перед ними зрелище и превратились в то, что увидели. Глаз является мощным органом адаптации. Мишкин также является мощным органом адаптации. На глазах Мишкина лежало проклятие. Теперь он увидел спаржу и яйца, сваренные вкрутую, и превратился в то, на что упал его взор.

Глава 44

Доктор Мишкин проводит операцию

Мишкин жестом исследователя прикоснулся к голове юной девушки. Потом он быстро поднял вверх две защелки, разделил череп пополам и достал оттуда микросхему. Вскоре Мишкин обнаружил неисправность и исключительно компетентно ликвидировал ее, имея в качестве подсказки лишь инвентарный список, расположенный на внутренней поверхности левой половинки черепа. Затем он снова совместил половинки черепа, проследив, чтобы защелки встали точно на место. Девушка заморгала и проснулась, излечившись от нервного тика и ночного энуреза.

Глава 45

Преждевременные выводы

Несчастный Рамсей Дэвис напоролся на декоративную железную ограду между Тринадцатым и Пятидесятым. О хорошенькой застенчивой Маргарет Онгер мало что известно. Последний раз ее видели, когда она уносилась в бескрайние просторы Арктики на воющей собачьей упряжке, завывая не хуже своих псов. Псы переговаривались между собой: «Гав, приятель, ну и странная же здесь местность! Хорошо бы поскорее выбраться отсюда». Юный Дэвид Брумсли умер в корчах, лицо его исказил ужас. Сам Мишкин был превращен в репу злым волшебником и по рассеянности съеден Ричардом Саутеем с Чаринг-Кросс. Ормслей никогда не умирал. Он и поныне живет в Сан-Мигеле-де-Альенде, но его нос скончался в довольно необычном дорожно-транспортном происшествии. Орхидиус отбывает в Фулсомской тюрьме десятилетний срок за мошенничество. Он клянется, что ни в чем не виноват. Желающие оказать ему материальную поддержку могут пересылать деньги автору — автору, а не издателю! — а я сделаю все, что смогу, чтобы поддержать этого бедолагу. Разнообразные существа, упоминавшиеся в данном опусе, умерли при разнообразных обстоятельствах. Автор этих строк хотел бы отойти в мир иной с рычанием, но, возможно, ему придется ограничиться сопением. Мир вам. А тем, кто ложится спать, — спокойного сна.

Глава 46

Мишкин изящно скользил по жизни, то и дело останавливаясь, чтобы переодеться в джинсовую рубашку, замшевые штаны и черную бандитскую шляпу, и делая паузу, чтобы съесть незапланированную пиццу. Мишкин, с его прищуром, выработанным ветром времени, с еле заметной улыбкой, с желваками, перекатывающимися на скулах, с мускулистыми руками, крепко сжимающими штурвал мечты. Мишкин, принц шутов, с его клоунской усмешкой и лживостью мальчишки-рассыльного. Можно ли назвать его стихийным бедствием? Мишкин, с его сияющей волшебной улыбкой и обаятельными манерами, твердо идущий своим путем. Мишкин купил себе билет на все аттракционы и отчаянно цеплялся за свое «я», когда веселая карусель разметала его образы, подобно сухим листьям. Мишкин притворялся самим собой.

Глава 47

Мишкин сидел в Театре Памяти и чесал промежность. На ярко освещенной сцене появилась картина, изображающая женщину с ребенком на руках. Мишкин узнал в них свою жену и ребенка. Раздался величественный голос:

— Что ты чувствуешь, Мишкин?

— Я чувствую зуд в промежности, — послушно ответил Мишкин. — И еще я испытываю ощущение, что я забыл заполнить налоговую декларацию за этот год.

Кислота — это усилитель. Мыло — производитель эмульсии. Сделайте ваш выбор.

Если вы не докопались до поврежденных хромосом, купите себе хромосомы получше.

Обычно я боялся, что сошел с ума. Теперь я боюсь, что я с него не сошел.

Глава 48

Дорогой Том!

Я тут подумал — а почему бы не написать письмецо старому приятелю, не узнать, как он там, а заодно рассказать, как идут дела у наших общих друзей и знакомых, ну, и у меня, конечно. Помнишь Марту? Так вот, она ушла, и на этот раз прихватила с собой гигантский топаз, который выставлялся в Исламском музее в Трапезунде. Агнесса снова расслоилась, и довольно удачно. Твоего племянника Феликса избрали полноправным магистром новоэлевсинских таинств. Они говорят, что он наделен даром ясновидения, а я говорю, что нельзя позволять маленькому мальчику присутствовать при всяких непристойных обрядах. То есть, якобы непристойных, поскольку мне об этом знать не положено.

Что тут у нас еще нового? Снова вернулась мода на синхронность. Все бродят в поисках озарения и случайностей. Ну, и так далее, и тому подобное.

Что касается меня, у меня все отлично, лучше не бывает. Я поздно вступил в Игру, и мне все еще приходится преодолевать множество дурных привычек. Но тем не менее я сумел овладеть основными жизненными системами, вопреки ужасному предсказанию мистера Чанга. Так что теперь я могу управлять всеми своими физиологическими процессами. Впрочем, контроль над нервной системой дается мне туговато. Я иногда даже думаю — может, плюнуть на эту затею и пойти посидеть под деревом?

Как обычно, по округе бродит множество святых, и, как обычно, почти здорово воняют. Чудакам мы вообще давно потеряли счет.

Ну вот, других новостей я и не припомню. Надо побыстрее отправить тебе это письмо. До сих пор не понимаю, почему ты предпочел приключения тела приключениям духа. Что, простительная слабость старого психа? А может, ты уже гребешь обратно к дому, собака скрытная? С тебя ведь станется заявить о каком-нибудь простеньком космическом полете, а потом нырнуть и с головой уйти в себя. (Но как ты тогда думаешь выбираться на поверхность? Задним ходом? Шуточки «сознания».)

Я лично предполагаю, что ты выбрал комплексный способ погружения в Майю^[34], и не нуждаешься в том, чтобы я напоминал тебе о ловушках и опасностях. О таящемся внутри нас королевстве кривых зеркал ты знаешь куда больше меня. Конечно, я именно что напомнил тебе об этом, но вовсе не хотел тебя обидеть. Я знаю, что даже величайшим адептам могут пригодиться слова дурака.

Твои жены снова повыходили замуж, как ты и предполагал. Некоторые из твоих детей сменили имя — возможно, этого ты не ожидал. Хотя вполне может быть, что ты ожидал чего угодно.

Твой Отто.

Глава 49

Не заполняйте по частям

Эти кажущиеся разрывы были изобретены и внедрены ради вашей безопасности и благополучия. Пожалуйста, не заполняйте их «логическими» связями. Эта разновидность преждевременного смыкания испортит их достоверность и доведет вас до несчастного случая — не исключено, что со смертельным исходом. Чрезвычайно тонкая абсурдность рекомендована специалистами. Помните, что низкоуровневое сканирование увеличивает сферу восприятия.

Благодарю за внимание.

Джон Макферсон, специальный уполномоченный Департамента общественной ментальной гигиены.

Глава 50

Шепчущие голоса

— Повторение неизбежно.

— Продолжайте разделение.

— Кто-то попытался вам что-то сказать?

— Продолжайте перестановку.

— Следует ожидать искажения.

Глава 51

Напоминание

Мишкин увидел магнитофон на ходулях. Он подошел и включил его. Тот произнес:

— Эта магнитофонная запись должна напомнить вам, чтобы вы не забыли сделать магнитофонную запись, чтобы напомнить вам не забыть.

Глава 52

— Эй, сынок, смотри сюда — вот самый большой завод причин и следствий во всей этой чертовой Галактике. Работает — проще не придумаешь. Вот в эту воронку кладем причины, а в эту — следствия. Потом машина их заглатывает, звякает, бздямкает, и вот отсюда выходит готовая продукция — прекрасно увязанные между собой причины и следствия, безукоризненно состыкованные швы невооруженным глазом не видны. Наши причинно-следственные связи охотно примет любой суд. Мы не держим всех этих новомодных идей насчет прерывистости, синхронности и прочей подобной чуши. Посмотри по сторонам: если тебя лягнет лошадь, у тебя будет сломана нога, а если у тебя болит брюхо, значит, вчера вечером ты обожрался итальянскими сосисками. Таким образом, каждый может разобраться, что к чему и что вокруг делается.

Чтоб я лопнул, если знаю, почему происходят подобные вещи! Но все-таки они происходят. Иногда причина и следствие категорически отказываются связываться между собой. Если такая штука случается и мы не можем ее объяснить, мы называем это господней волей. Так что, я думаю, с тобой все произошло по воле господа, и нам следует упасть на колени и вознести молитву.

Глава 53

Мишкин шел вдоль строя. Парень, стоявший крайним слева, слушал транзисторный приемник, включенный так, что до Мишкина доносилось лишь неразборчивое бормотание. Парень что-то услышал, повернулся к соседу справа и прошептал:

— Ребята, мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть! Передайте дальше…

Глава 54

Том Мишкин и Джеймс Бредли Сунер сели за обеденный стол. На стол выскочил мышь и начал расставлять тарелки, подавать соусы и нарезать ростбиф.

— А что, он всегда здесь прислуживает? — поинтересовался Мишкин.

— Я признаю, что данная ситуация довольно любопытна, — с достоинством ответил мышь. — Позвольте мне кое-что объяснить. Во-первых, я — еврейский мышь. Во-вторых…

— Накроешь ты стол или нет, черт тебя побери?! — рявкнул Сунер.

— Только не надо так переживать! — сказал мышь и вернулся к сервировке стола.

— Так вот, насчет того странного происшествия, которое произошло со мной… — продолжил Сунер.

Глава 55

Игрок вытащил три карты и в отчаянии уронил руки.

— Мне никогда не везло с картами, — воскликнул он, — но это уже ни в какие ворота не лезет!

Он достал из кармана револьвер и выстрелил себе в висок.

Другой человек сел на его место, взял его карты, усмехнулся и поставил на кон свою жизнь.

Заляпанный белым ландшафт. Белая птица горечи. Белые глаза. Белые ноги. Белое все.

Это похоже на человека, который, услышав команду «Запали, Честерфилд!», подпалил своему приятелю пальто.

СОННЫЕ СОЛОВЬИ СОПЯТ СОФИЗМЫ.

Глава 56

— И сколько еще будут продолжаться галлюцинации? — спросил Мишкин.

— Пока не надоест.

Глава 57

— Что это? — спросил Мишкин.

— Это приспособление для создания альтернативной реальности, — ответил Орхидиус.

Размером и формой предмет больше всего напоминал страусиное яйцо. На нем наличествовал один-единственный выключатель-рычажок. По одну сторону от рычажка было написано «Вкл.», по другую — «Выкл.». Сейчас рычажок стоял на «Выкл.».

— И где ты это взял?

— Купил во «Всемирном универмаге», — сообщил Орхидиус. — Оно стоит девять долларов девяносто пять центов.

— И что, он вправду создает альтернативную реальность?

— Полагаю, что да. Я еще не пробовал.

— Но как это может быть? — спросил Мишкин. — Разве можно купить альтернативную реальность всего за девять долларов и девяносто пять центов?

— Я потому и не удержался от покупки, что прибор стоил так дешево, — ответил Орхидиус. — Однако я полагаю, он не может работать.

— А почему ты так уверен? — спросил Мишкин. — Ты же еще не пробовал его включать.

— Я не уверен, что его действительно стоит включать, — протянул Орхидиус.

— Конечно, стоит! Поверни рычажок!

— Сам и поворачивай.

— Ну и ладно, и поверну, — Мишкин взял яйцо и переключил рычажок на «Вкл.». Они подождали несколько секунд.

— Ничего не произошло, — изрек наконец Орхидиус.

— Да, наверное. Но как мы можем быть уверены, что действительно ничего не произошло? То есть, я хочу сказать, что даже если что-то и произошло, оно же все равно будет казаться нам реальностью.

— Да, действительно.

— Может, лучше выключить эту штуку?

— Какую штуку? — спросил Сунер.

Глава 58

Героического вида мужчина держит в одной руке флейту, в другой — змею. Мужчина произносит:

— Войдите!

Рогатая женщина сидит верхом на волке-оборотне. В одной руке у женщины серп, в другой — плод граната. Женщина принимает ваше пальто.

Мужчина с головой шакала, обнаженный, на ногах крылатые сандалии. В одной руке он держит свиток папируса, в другой — бронзовый диск. Мужчина произносит:

— Немедленно займите место в первых трех рядах.

Ну и сколько напоминаний вам еще требуется?

Глава 59

Картинка-загадка: посреди сельского пейзажа скрывается бог. Первый, кто отыщет его, совершенно бесплатно получит сатори. Второй приз — отдых в Гроссингере.

Глава 60

— И сколько еще будут продолжаться галлюцинации? — спросил Мишкин.

— Какие галлюцинации?

Глава 61

В двенадцать лет Мишкин так сильно возлюбил бога, что нарушил данный самому себе брачный обет.

Сегодня Мишкин снова изменил себе. Он предпочел привязанность шикарных спортивных автомобилей и замшевых курток пылкой, постоянной и безграничной любви Мишкина.

— Ваша проблема, — сказал психоаналитик, — заключается в том, что вы не способны любить себя.

— Но я люблю себя! — воскликнул Мишкин. — Правда люблю!

— И вы думаете, я этому поверю? — спросил психоаналитик. — Я вижу, вы начитались Сартра, Камю, Монтеня, Платона, Торо — вот откуда вы почерпнули представления о любви. И когда вы прекратите держаться за этот нелепый бесплодный подход?

— Я люблю себя! — разрыдался Мишкин. — Я действительно себя люблю!

— Вы продолжаете курить, — заметил психоаналитик. — Продолжаете вести вялый, пассивный, беспорядочный образ жизни. Так-то вы обращаетесь с человеком, которого якобы любите?

Глава 62

В лесной чаще Мишкину встретился апостроф. Он потерялся и теперь сидел и тихо плакал. Мишкин взял апострофа на руки и погладил его мягкую шкурку. Апостроф вцепился своими острыми коготками в плечо Мишкина. Мишкин не обращал внимания на боль и продолжал курить сигарету.

Они забрали и прокомпостировали его билет. Сперва он испытал облегчение, но потом ощутил скуку и беспокойство. Впрочем, как только ему выдали новый билет, он успокоился.

Следы уводили в лес. Мишкин пошел по следу. Он был хорошо вооружен и готов к встрече со сказочным животным. Наконец Мишкин заметил впереди какое-то шевеление и поспешно выстрелил. Он слишком поздно понял, что застрелил одну из своих аватар^[35]. Аватара скончалась. Мишкин испытал ощущение потери, которое, как и следовало ожидать, сменилось облегчением.

Глава 63

Печали человека с тысячей лиц

Человек с тысячей лиц сидел в своем временном офисе и рассматривал проблему Мишкина и запчастей. Почему-то они никак не могли встретиться друг с другом. Требуемое совмещение двух объектов в пространстве никак не происходило. Ни один поток не тек к заветной цели.

Из-за трудностей данного дела Человек с тысячей лиц оказался вынужден выдумать себя — бога из машины, — и теперь что-то косноязычно лепетал в ожидании аудиенции и пытался объяснить то, что до сих пор оставалось необъяснимым даже для него самого.

Сконструировав себя, Человек с тысячей лиц оказался связан сам с собой. Должен ли он объяснить и себя тоже? Он быстро отказался от этой мысли. Единственно, что он должен объяснить, это как Мишкину встретиться с запасным узлом к двигателю. Но и правда, как им встретиться? Действительно ли это произойдет?

— Так они встретили свой безвременный конец — Мишкин, космический шут, и узел двигателя, и в том заключалась жестокая и парадоксальная суть его шутки. Они умерли, и в тот же миг Земля упала на Солнце, Солнце взорвалось, и вся Галактика провалилась в черную прореху в ткани пространства-времени, тем самым уничтожив трагикомедию человеческого бытия, а с ним все драмы и все бытие.

Это все, конечно, замечательно, но этого просто не может быть. Мишкин и его запасной узел для двигателя должны встретиться, исходная проблема должна быть решена, все обещания должны быть выполнены, а предпосылки — получить развитие. Только после этого все может взрываться к чертям, но никак не раньше.

Итак, начнем по новой. Перед Человеком с тысячей лиц по-прежнему стояла неприятная обязанность выполнить работу, для которой он себя создал.

Он думал. Ничто не нарушало его гибельного одиночества. В сознании у него мелькали шальные понятия: «Любой наркотик, который классно тебя протащит, хорош», «Депрессия неизбежна», «Сопутствующие обстоятельства», «Париж».

Человеку с тысячей лиц пришлось сделать над собой усилие и вернуться к мыслям о запасном узле. Где эта долбаная запчасть валяется теперь? Вероятно, на Земле, на каком-то пыльном складе, ждет, пока сюжет распутается на радость начинающим психовать читателям.

— Но кому нужен читатель-псих? — прорычал Человек. Тем не менее, так оно и было: Он должен был выполнить договорные обязательства перед самим собой и создать балет для кататоников^[36].

Человек попытался взять себя в руки.

— Я потерял рассудок. Наиболее реальны несуществующие проблемы. Это не то, что мы думали.

До чего же верная мысль! Люди, живущие в зеркалах, не должны швыряться словами.

Дано: Человек с тысячей лиц подобрал фигуральную логарифмическую линейку и подходящую грамофонную иголку. Имеем: запасной узел превратился в орлиное сердце, в застывшее движение, в текущую воду, в лед. Еще имеем: зарытое сокровище, хрустальный кубок, токарный станок, смех, летучую мышь, недоношенного детеныша, коробку передач.

Это уже кое-что!

Двигаясь более уверенно, Человек с тысячей лиц заложил все имеющиеся данные в миксер и установил его на третью скорость. Затем нажал на кнопку «Результат». Выпал чистокровный скакун, оседлавший полярного медведя. Что за чушь! Хотя погодите минутку — «полярный медведь» — да, сработало: «полярные медведи выигрывают скачки!»

А теперь прогоним полученный результат через конструктор-тренажер.

Глава 64

Суть реальности возвращается

Этим утром Джонни Аллегро был не в духе. Он водрузил на свои глянцевитые черные волосы котелок и тщательно расправил манжеты мохеровой рубашки шоколадного цвета. Теперь Джонни готов был приступить к делам.

Зазвонил телефон. Джонни поднял трубку.

— Аллегро слушает.

— Джонни? Это Гарри ван Орлен.

Перед мысленным взором Джонни возник толстобрюхий, вялый бандит, вечно небритый и с грязными ногтями.

— Ну и чего надо? — огрызнулся Аллегро. Он терпеть не мог придурков, но работа требовала общаться с ними по восемнадцать часов в сутки.

— Дело есть, Джонни. Помнишь работенку, которую мы выполняли на Южной Мейн-стрит?

— Ну, помню! — рявкнул Джонни, узнав в этом завуалированном высказывании недавнее ограбление складов компании «Вел-Райт» на Варик-стрит.

— Ну вот, мы нашли покупателей на весь инвентарь, кроме одной жестянки. Она так на нас и висит.

— Что за товар? — спросил Джонни.

— Какая-то фигня. На ярлыке написано «Узел Л-1223А для космического двигателя». Ее должны были переслать какому-то типу по имени Мишкин в какую-то дыру под названием Гармония.

— Ну так продайте его.

— Его никто не хочет брать.

— Тогда выкиньте к чертям собачьим! — Джонни швырнул трубку и нахмурился. Он терпеть не мог, когда всякие «шестерки» надоедали ему вопросами, которые любая обезьяна расщелкала бы, как орешки. Но непрошеной инициативы подчиненных Аллегро не любил еще больше.

Потом его посетила идея: а почему бы не переслать этот дурацкий узел тому типу — как там его? Мишкин, что ли? На этом можно заработать репутацию эксцентричного филантропа. Еще несколько подобных же добрых дел — и можно выставлять свою кандидатуру на выборах.

Эта идея натолкнула Джонни на странную мысль насчет noblesse oblige^[37]. Он потянулся к телефону.

В то самое мгновение дверь распахнулась и в помещение ворвались трое полицейских и автор с оружием на изготовку.

Джонни издал яростный рык. Его блестяще отточенные рефлексы позволили ему нырнуть под стол за долю секунды до того, как пули прошили место, где он только что стоял.

— Хватайте его! — завопил автор. — Ему известно, где находится этот узел!

Но Джонни уже нажал на синюю кнопку под столом. В полу открылся люк, и Джонни скатился в гараж, где его ждал «Мерседес SL-300» с работающим двигателем.

Глава 65

Несколько дней спустя профессор Джон О. Макалистер сидел на прохладной, крытой рафией^[38] веранде большого, видавшего виды дома, расположенного в пригороде Кей-Ларго. В настоящий момент профессор испытывал серьезные затруднения. Для высокого, крепко сбитого физика из Рокпорта, штат Мэн, это состояние было непривычным. Рядом с профессором находилась Лоис, его высокая, привлекательная, пышноволосая жена. Она только что вошла на веранду.

Прежде чем Лоис успела что-либо сказать, на веранду вбежал светловолосый Тай Оливер с картами в руках.

— Давайте распишем пулю! — предложил он.

— Попозже, Тай, — мягко ответил профессор Макалистер.

Тай повернулся было, чтобы уйти, но при всей своей ненаблюдательности не мог не заметить, что два человека, которых он знал около месяца, но которых уже ценил выше всех в мире, ведут себя как-то странно и неестественно.

— Что-то случилось? — спросил Тай.

Прежде чем кто-либо попытался ответить на этот вопрос, с лестницы спустилась Пэтти, младшая сестра Лоис. Ей еще не исполнилось семнадцати, но она была необыкновенно развита для своего возраста. Пэтти уселась в потрепанное зеленое кресло и скрестила длинные, превосходно очерченные ноги. Прочие составляющие ее фигуры были ничуть не хуже.

— Вот именно, Джон, — медовым голоском спросила она, — что тут случилось?

Профессор Макалистер побледнел под покрывающим его слоем загара. Он заметил, как серые глаза его жены расширились.

— Подождите минутку… — поспешно начал профессор.

Тут открылась кухонная дверь. На веранду вышли Чанг, повар-китаец, Кьото, слуга-филлипинец, и Мэри Лу, экономка с Ямайки. Они молча выстроились у стеночки. Теперь побледнела Пэтти.

Воцарилось молчание. Потом Тай сказал:

— Пожалуй, я лучше отправлюсь домой. Краска на птичьей клетке наверняка уже высохла, и я…

— Не спеши уходить, Тай, — попросила Лоис. — Сейчас появится человек, с которым тебе стоило бы встретиться.

Входная дверь отворилась, и на веранду вошел лысый, одноглазый, невысокий, худощавый мужчина в черном костюме и белокурые девушки-двойняшки.

— Думаю, теперь мы можем объяснить происходящее, — сказал Макалистер. — Во-первых, так называемый загадочный пакет, который Эд Виттэкер нашел за два дня до своего исчезновения в трюме шаланды «Клотильда», перевозящей мусор…

— Ну?! — выдохнула Пэтти.

— Это всего лишь узел от двигателя космического корабля. Он должен был быть отправлен некоему мистеру Мишкину на планету Гармония. Я в присутствии судьи Кларка переслал его в службу округа, занимающуюся срочными перевозками.

Пэтти облегченно откинулась на спинку кресла.

— Господи, а хлопот-то сколько было! Да мы с вами — просто банда идиотов!

— Возможно, — согласилась Лоис Макалистер. — Но мы до сих пор не нашли объяснения всему остальному.

Профессор Макалистер задумчиво оглядел присутствующих.

— На это, — сказал он, — может уйти много времени.

Он подошел к буфету и налил себе виски.

Глава 66

На двери было написано: «НЕПРЕРЫВНОСТЬ ИНКОРПОРЕЙТЕД». Дядя Арнольд вошел внутрь и оказался в кабинете Томаса Грантвелла.

— Я здесь по поводу моего племянника, — сказал дядя Арнольд. — Его зовут Том Мишкин. Он застрял на планете под названием Гармония, и ему позарез нужна одна запчасть, а то без нее корабль дальше не полетит. Но я никак не могу переслать ему эту запчасть.

— А вы не пробовали отправить ее по линии космических грузопересылок? — осведомился Грантвелл.

— Как же, как же, пробовал. Но они сказали, что межзвездные космические перевозки на этот год приостановлены, а потому они ничем не могут мне помочь.

— А вы их не спрашивали, как быть вашему племяннику?

— Они сказали, что до возобновления межзвездных перевозок они будут временно отрицать его существование.

— Вот оно, правительство! — сказал Грантвелл. — Бросило вас — точнее, юного Мишкина, — на произвол судьбы.

— Ну так как, ваша контора может помочь парню? — спросил дядя Арнольд.

— Безусловно, — твердо сказал Грантвелл. — «НЕПРЕРЫВНОСТЬ ИНКОРПОРЕЙТЕД» существует именно для того, чтобы связывать между собой несовместимые предположения. Мы составим сценарий, который обеспечит связь между двумя различными реальностями, не повредив ни одной.

— Замечательно! — обрадовался дядя Арнольд.

Дело пошло. Всех жаб успокоили, а разнообразных слонов втайне завербовали на военную службу. Следующий этап оказался посложнее: следовало найти подходящий прорыв в реальности, повернуть истоки, оценить технические характеристики. Непосредственность скончалась в Канзасе и была заменена неподкупностью.

На подозреваемую Землю были запущены гигантские механизмы. Были организованы различные марши. Фабрика по производству входов перешла на производство выходов. Багровые дрыгли несли тьму и невидимость. Люди решали проблемы. Необходимые сделки заключались по радио и включали в себя допустимый компромисс между разумом и чувствами.

Но это было еще не все. Мир облачился в темные одежды. Некоторые давно предрешенные события умерли, так и не родившись. Напряжение нормативных причинно-следственных связей стало просто чудовищным. Начали раздаваться протестующие голоса. Возникла угроза открытого мятежа.

Тем временем автор мрачно осознал, в какую кашу он вляпался. Он рассмотрел разнообразные варианты, включающие возможность прикончить Мишкина и начать писать новую книгу — например, поваренную. Однако…

Глава 67

Странствия

— Черт бы побрал эту несуществующую игру! — воскликнул Мишкин.

В сознании автора возник узел Л-1223А во всем его великолепии. Изображение было туманным. Иногда оно напоминало микроволновую печь, иногда — «Ситроен-2-CV». Узел громыхал, как заправская рок-группа. И вонял, как бутановая горелка.

Глава 68

Сертификат нереальности

Мишкин сидел на поляне и отдыхал. Робот наслаждался псевдоотдыхом, поскольку в настоящем не нуждался. Мишкин поднял глаза и заметил, что впереди кто-то идет по газону.

— Привет! — сказал Человек с тысячей лиц. — Я отвечаю за ход событий. Я прибыл сюда лично, дабы проследить за решением проблемы.

— О чем это вы? — спросил его Мишкин. — Я просто сижу и жду, пока мне доставят узел для двигателя.

Человек состроил мину.

— Мне очень жаль, но, видите ли, мы больше не намерены поддерживать данную предпосылку. Весь этот замысел — как вы сидите на чужой планете и дожидаетесь появления запчасти — был признан нездоровым и ненадежным. А потому мы решили списать его в утиль.

— А меня что — тоже в утиль?

Человек с тысячей лиц виновато посмотрел на Мишкина.

— Боюсь, именно так и обстоят дела. Мы нашли нового героя, который займет ваше место.

Новый герой

Новый герой был человеком сложным, нестандартным, чертовски привлекательным, мужественным и универсальным. У него были свои черты, особенности и привычки. У него была душа, воля и жизненная сущность. У него была сексуальная жизнь. У него была сложная и двусмысленная история. У него была маленькая родинка на носу. У него были демонические брови. Он был сногсшибателен.

— Вот ваш сменщик, — сказал Человек. — Вы сделали все, что могли, Мишкин. Вы не виноваты, что оказались в такой никуда не годной ситуации. Но все же мы должны покончить с этой историей. Нам нужно, чтобы между нашими персонажами существовало взаимодействие. А что касается вас — ну, вы просто не имеете тех свойств, которые мы считаем необходимыми.

Мишкин немедленно обзавелся нервным тиком, заиканием, привычкой грызть губы, усами и вставной челюстью.

— Простите, но это не то, что нам нужно, — сказал Человек. — А теперь, парни, я вас оставлю, чтобы вы могли спокойно познакомиться.

И Человек превратился в дерево.

Встреча мистера Мишкина с мистером Героем

— Привет, — сказал Мишкин.

— Привет, — откликнулся мистер Герой.

— Не хотите выпить чашечку кофе? — спросил Мишкин.

— Спасибо, не откажусь, — ответил мистер Герой.

Мишкин разлил кофе, и они принялись пить его маленькими глотками.

— Неплохая сейчас погодка стоит, — сказал мистер Герой.

— Где? — поинтересовался Мишкин.

— Да в Лимбе, — пояснил мистер Герой. — Я там нахожусь в ожидании вместе с другими архетипами.

— Ну, здесь тоже погода неплохая, — сказал Мишкин.

Дерево превратилось в Человека с тысячей лиц.

— Взаимодействуйте, черт подери! — прошипел он и превратился обратно в дерево.

Мистер Герой неуверенно улыбнулся.

— Вам не кажется, что мы оба попали в неловкое положение?

— Да, пожалуй, — согласился Мишкин. — Что касается меня, то я с самого начала этой истории только и делаю, что попадаю в неловкие ситуации. Возможно, мне и вправду не мешало бы отдохнуть.

— Да, действительно, — сказал мистер Герой. — Но было бы просто здорово, если бы вы, прежде чем уйти, объяснили мне суть происходящего. Ну, в смысле, новый человек на должности, и все такое прочее… — он запнулся и неловко рассмеялся.

— Ну, тут нечего особенно объяснять, — сказал Мишкин. — Вы просто идете себе, а с вами происходят всякие вещи.

— Э-э… то есть, следует играть пассивную роль?

— Ну да, именно. Но это своего рода приключение.

— А каковы здесь мотивации? — спросил мистер Герой.

— Насколько мне известно, — сообщил Мишкин, — вам следует искать запчасть для космического корабля.

— Что-что?

— Запчасть, чтобы заменить сломавшуюся деталь в вашем корабле. Без этого он не полетит. То есть вы не сможете вернуться на Землю. А вы хотите вернуться на Землю — это такая невысказанная предпосылка. Лично я считаю, что ее следовало бы проверить. Вот такая у вас мотивация.

— Ясно, — кивнул мистер Герой. — Не фонтан, а?

— Да, это отнюдь не образец классической трагедии, — признал Мишкин. — Но что нам остается?

Мистер Герой уважительно хмыкнул.

— Такова ужасная правда. А действительно, что остается? Да, кстати, а это что за малый?

— Это робот, — сообщил Мишкин.

— А что он здесь делает?

— Я уж не помню, для чего он предназначался первоначально. Нужен он в основном затем, чтобы вам не приходилось разговаривать с самим собой.

Мистер Герой посмотрел на робота с опаской.

— Мою мать изнасиловал робот, — заметил он. — То есть это она так говорила. Робот сказал, что принял ее за холодильник. С тех пор я недолюбливаю роботов. Этот робот, он как — хороший?

Робот поднял глаза.

— Да, — холодно произнес он. — Я — хороший робот, особенно если людям хватает элементарной вежливости обращаться непосредственно ко мне, а не разговаривать обо мне так, словно меня тут нет, хотя, честно говоря, после событий последних дней я не удивлюсь, если меня действительно нет.

— Во зануда, а? — сказал мистер Герой.

— Если вам не нравится, что я говорю, вы всегда можете заткнуть себе уши, — посоветовал робот.

Мистер Герой закатил глаза и неожиданно хихикнул.

Человек с тысячей лиц превратился из дерева в Человека.

— Значит, так, — сказал он. — Прошу прощения, мистер Герой, но, похоже, вы не тот человек, который нам нужен.

— Ну и что дальше? — высокомерно поинтересовался мистер Герой. — Как я могу вам помочь, если вы сами не знаете, что творите?

— Возвращайтесь обратно в общую массу бессознательного, — распорядился Человек.

Мистер Герой принял надменный вид и исчез.

— Теперь мы снова вернулись к тому, с чего начали, — сказал Мишкин.

— Это моя реплика! — возмутился робот.

— Заткнитесь! — рявкнул Человек с тысячей лиц. — Я думаю.

Он сел на камень — высокий, мрачный, светловолосый человек с усами и чертовски привлекательной внешностью. Его длинные сильные пальцы пульсировали, когда он барабанил ими по колену, его тлеющие глаза заволокла тень. Он был поразительно красив. Но он не был счастлив. Да, не был. Возможно, он никогда не станет счастливым. Доктор Лившиц как-то раз сказал ему: «Счастье — это просто вещь по имени Джо». А Человека звали не Джо. Так что он не был счастлив, несмотря на все свое старание и всю свою искусность.

Часть II

Глава 69

И снова на прорыв, друзья!

Лодка легко скользила по заливчику. Правивший лодкой пожилой даяк умело пришвартовал хрупкое суденышко к бамбуковой пристани, соединявшей селение Омандрик с внешним миром.

Белый мужчина — американец, — одетый в ботинки с высокими голенищами, брюки для верховой езды, белую рубашку, на которой проступали пятна пота, и помятую шляпу, относительно невозмутимо наблюдал за причаливающей лодкой с тенистой веранды своего дома. Американец неторопливо поднялся и проверил патронник своего револьвера «кросс-энд-блэквелл» 38-го калибра, который он обычно носил в замшевой кобуре под мышкой. Потом, не обращая внимания на душную тропическую жару, он неуклюжей походкой спустился к пирсу.

Первым с древнего пароходика сошел высокий араб в просторном белом одеянии и желто-белом головном уборе из Хадрамаута. За ним последовал неимоверно толстый мужчина неопределенного возраста, одетый в красную феску, мятый костюм из белого шелка и сандалии. На первый взгляд, толстяка можно было принять за турка, но проницательный наблюдатель, способный обратить внимание на слегка раскосые зеленые глаза, теряющиеся в складках жира, предположил бы, что видит перед собой венгра из карпатских степей. Третьим был невысокий тощий англичанин, парень лет двадцати. Его чрезмерно быстрые жесты и дрожащие руки выдавали в нем, употребляющего амфетамин человека, под джинсовой курткой которого вполне может обнаружиться тускло-серая рубчатая поверхность ручной гранаты. Последней шла девушка, одетая в изящное цветастое платье. Темные волосы струились по ее плечам, на прекрасном лице не отражалось никаких чувств.

Вновь прибывшие кивнули стоявшему на причале американцу, но не перекинулись ни единым словом до тех пор, пока не добрались до веранды, оставив пилота вертолета привязывать свое судно при помощи нескольких доброжелательно настроенных местных жителей.

Они расселись по бамбуковым креслам. Слуга в белом костюме обнес гостей стаканами с ледяным джином. Толстяк приподнял свой стакан приветственным жестом и сказал:

— Вы, похоже, неплохо устроились, Джеймисон.

— Не жалуюсь, — сухо ответил американец. — Сами знаете — в здешних местах я всего лишь торговец. Делаю неплохой бизнес на изумрудах. Да тут еще водятся редкие птицы и бабочки, во внутренних районах есть несколько золотоносных речек, а одна случайно попавшая под руку безделушка навела меня на кхмерские гробницы. Ну и, конечно, время от времени мне подворачиваются всякие другие дела.

— Неудивительно, конкурентов-то у вас здесь нет, — по-английски, с безукоризненным ланкаширским произношением сказал араб.

Американец невесело улыбнулся.

— Этого не допустят местные жители. Видите ли, я для них нечто вроде божества.

— Я кое-что об этом слыхал, — подключился к разговору толстяк. — Рассказывают, что вы приплыли сюда в лодке шесть лет назад еле живой, и единственным вашим имуществом была сумка, а в ней — пять тысяч доз противочумной сыворотки.

— Я слыхал точно такой же рассказ, — подтвердил араб. — Через неделю после вашего прибытия половина здешних жителей свалилась с бубонной чумой.

— Просто мне повезло, — ответил американец, на этот раз без улыбки. — Я был рад оказать им помощь.

— Да ну?! — изумился толстяк. — Пью за вас, сэр! Я уважаю людей, которые сами куют свое счастье.

— Вы на что намекаете? — холодно спросил Джеймисон.

Воцарилось зловещее молчание. Но звонкий девичий смех разрядил обстановку.

Мужчины уставились на девушку. Джеймисон нахмурился. Похоже, он задумался, что послужило причиной такого неуместного легкомыслия. Потом он заметил, что дерганый англичанин закинул руку за спину и опустил ладонь на рукоять длинного ножа, висящего в белых кожаных ножнах между худыми лопатками парня.

— Что, сынок, зуд одолел? — со смертоносным спокойствием поинтересовался Джеймисон.

— Если одолеет, я вам сообщу, — сверкнул глазами парень. — И еще: меня зовут не «сынок», а Билли Бантервиль. Вот кто я такой и кем собираюсь быть, а любой, кто вздумает утверждать обратное, — грязный лжец, и я ему с удовольствием оторву голову… оторву голову… оторву голову… О господи, с меня сползает кожа, что случилось с моей кожей, кто поджег мои нервы, почему мой мозг кипит?! Ох, мне плохо, сердце, мое сердце!

Толстяк посмотрел на араба и незаметно кивнул. Араб достал из плоского черного кожаного чемоданчика, набитого пластиковыми ампулами с бесцветной жидкостью, шприц для подкожных инъекций и умело сделал парню укол. Билли Бантервиль заулыбался и развалился в кресле, словно марионетка, у которой отпустили нитки. Его зрачки настолько расширились, что радужка совершенно исчезла, а на худом, костлявом лице появилось выражение неописуемого счастья. Мгновение спустя он исчез.

— Скатертью дорога, — заметил Джеймисон, до этого момента молча наблюдавший за происходящим. — Зачем вам вообще понадобилось тащить с собой такого типчика?

— Он бывает полезен, — сказал толстяк.

Девушка тем временем взяла себя в руки.

— В том-то и дело, — сказала она. — Каждый из нас бывает полезен. У каждого есть нечто, необходимое остальным. Можете считать нас единой сущностью.

— Ясно, — кивнул Джеймисон, хотя на самом деле ничего не понял. — То есть, каждый из вас незаменим.

— Вовсе нет, — покачала головой девушка. — Как раз наоборот. Каждый из нас постоянно боится, что его заменят. Потому мы и стараемся постоянно держаться вместе, чтобы избежать внезапной и преждевременной замены.

— Чего-то я не понимаю, — пожал плечами Джеймисон, хотя на этот раз все понял. Он подождал, пока не стало ясно, что присутствующие не намерены развивать данную тему, и снова пожал плечами. Ему вдруг стало не по себе от этого жутковатого молчания. — Полагаю, вы хотите перейти к делу? — поинтересовался он.

— Если это вас не затруднит, — вежливо сказал высокий араб.

— Не затруднит, — сказал Джеймисон. Араб внушал ему беспокойство. Вся эта компания внушала ему беспокойство. Вся, кроме девушки. Насчет нее у Джеймисона появились некоторые идеи и некоторые планы.

В пятидесяти ярдах от дома Джеймисона тщательно расчищенный участок заканчивался, и сразу за ним стеной вставали джунгли — зеленый лабиринт, бесконечное количество наугад соединенных плоскостей, бесконечно уходящих к некоему невообразимому центру. Джунгли были бесконечным повторением, бесконечным хождением по кругу, бесконечным безысходным отчаянием.

У границы джунглей стояли два человека. Хотя они и находились у самого края леса, заметить их было невозможно. Один из них — коренастый, крепко сбитый — был местным жителем; судя по зелено-коричневой головной повязке — малайцем. У него был задумчивый, грустный и напряженный взгляд.

Его товарищ был европейцем — высокий, сильно загорелый мужчина лет тридцати, довольно красивый, одетый в желтую рясу буддийского монаха. На фоне буйства окружающих джунглей странное несоответствие его внешности и одежды как-то скрадывалось.

Европеец сидел на земле, скрестив ноги и не глядя на расчищенный участок. Он пребывал в состоянии предельной расслабленности. Казалось, что его серые глаза смотрят внутрь.

Вскоре малаец сообщил:

— Туан, этот человек, Джеймисон, вошел в дом.

— Хорошо, — откликнулся европеец.

— Теперь он вернулся на веранду. Он принес какой-то предмет, завернутый в мешковину. Предмет небольшой — примерно с четверть головы слоненка.

Европеец не ответил.

— Теперь он развернул мешковину. Внутри оказался какой-то металлический предмет сложной формы.

Европеец кивнул.

— Они столпились вокруг этого предмета, — продолжал малаец. — Они довольны, они улыбаются. Нет, довольны не все. У араба на лице странное выражение. Его нельзя назвать неудовольствием, но я затрудняюсь описать это чувство. А, понял! Арабу известно нечто такое, о чем другие не знают. Этот человек считает, что владеет какой-то тайной, которая дает ему преимущество перед остальными.

— Тем хуже для него, — пробормотал европеец. — Остальных хранит их неведение. А этого человека подвергает опасности его чрезмерная понятливость.

— Ты это предвидел, Туан?

— Я читаю то, что написано, — произнес европеец. — Возможность читать — мое проклятие.

Малаец вздрогнул, очарованный и испуганный одновременно. Его переполняла жалость к этому легко уязвимому человеку с его необычным даром.

Европеец произнес:

— Теперь металлический предмет находится в руках у толстяка. Толстяк дает Джеймисону деньги.

— Туан, но ведь ты даже не взглянул в их сторону!

— И все же я это вижу.

Малаец встряхнулся, словно пес, выбравшийся из воды. Этот кроткий белый человек — его друг — обладал огромной силой, но и сам был жертвой еще большей силы. Нет, лучше об этом не думать. У него самого судьба иная, и благодарение богу, что он распорядился именно так.

— Теперь они вошли в дом, — сказал малаец. — Ты об этом знаешь, Туан?

— Знаю. Я не могу не знать.

— И ты знаешь, что они делают в доме?

— И этого я тоже не могу избежать.

— Скажи мне только то, что я должен услышать! — попросил малаец.

— Это я тебе и говорю, — сказал европеец. Потом, не глядя на малайца, он произнес: — Ты должен покинуть меня, покинуть эти места. Ты должен уехать на другой остров, жениться, завести свое дело.

— Нет, Туан. Мы с тобой идем в одной упряжке. Этого не изменить. Я знаю.

— И я. Но иногда я надеюсь, что ошибусь хоть раз. Я дорого бы дал за возможность ошибиться.

— Это тебе не свойственно.

— Возможно. Но все же я надеюсь, — европеец пожал плечами. — Теперь толстяк положил металлический предмет в черную кожаную сумку. Все улыбаются и жмут друг другу руки. В воздухе пахнет убийством. Нам пора уходить.

— А они не ускользнут от нас?

— Это уже не важно. Конец известен. А мы можем пойти, поесть и лечь спать.

— А потом?

Европеец устало покачал головой.

— Тебе не нужно об этом знать. Пойдем.

Они двинулись в глубь джунглей. Малаец крался с бесшумной грацией тигра. Европеец скользил за ним, словно призрак.

Глава 70

Если бы кто-то пошел по узкой тропинке, петляющей через джунгли, то на расстоянии мили от дома Джеймисона этот кто-то обнаружил бы местное селение, именуемое Омандрик. На первый взгляд, оно казалось обычной тамильской деревней, ничем не отличающейся от сотни таких же деревень, рассевшихся на сваях вдоль берегов реки Семил — ленивого потока, которому, казалось, едва хватало сил нести свои темные воды через опаленную солнцем страну к отдаленному Восточно-Яванскому морю — мелкому и кишащему рифами.

Но внимательный наблюдатель, осмотрев деревню, заметил бы мелкие, но несомненные детали, свидетельствующие об упадке: соломенные крыши на многих хижинах были разворошены ветром, плантации таро заросли сорняками, на берегу валялись лодки с рассохшимися днищами. Наблюдатель также мог бы заметить черные тени, снующие между хижинами — расплодившиеся крысы настолько обнаглели, что бегали по заброшенным садам среди бела дня. Эта деталь нагляднее любой другой свидетельствовала об апатии, охватившей жителей деревни, об их усталости и упадке духа. Бытующая на побережье пословица утверждала, что если крысы начинают бегать среди бела дня, то, значит, боги отвернулись от этой земли.

В центре деревни, в хижине, вдвое превышающей своими размерами прочие дома, сидел Амхди, местный старейшина, и слушал работающий на батарейках коротковолновый радиоприемник. Приемник издавал тихое шипение, свидетельствующее об атмосферных помехах, и мигал зеленым огоньком, словно пантера в ночных джунглях. Это был предел возможностей радиоприемника — для большего требовалась антенна, а ею-то Амхди и не располагал. Но шипение помех и мигающий индикатор уже казались старику чудесами. Приемник стал его духовным наставником. Старейшина советовался с ним раз в несколько дней и утверждал, что духи предков нашептывают ему советы, а глаз духа вещает о чудесах, о которых нельзя говорить вслух.

Тэйнин, его жрец, никак не мог понять, то ли старый вождь действительно верит во всю эту чушь, то ли он хитроумно использует «волшебный» приемник, чтобы избавиться от обременительных указаний Дома Ножа. Жрец в темном одеянии, с черепом священной обезьяны на лбу, стоял рядом с вождем, скрестив руки на груди. Он решил, что вождь прибегает к обману бессознательно: здесь соединились желание избежать ответственности и желание обрести веру. Впрочем, жрец не мог обвинять своего старейшину, что бы тем ни двигало: годы сурово обошлись с Амхди, и Дом Ножа не в силах был облегчить его страдания. Старика можно было понять, но это не могло помешать жрецу поступать так, как надо. У последователей Змея-Избавителя есть свой долг, и его следует исполнять, даже если для этого потребуется зажать в кулак все свои чувства.

— Что скажешь, вождь? — спросил жрец.

Старик украдкой поднял взгляд. Он выключил приемник; достать батарейки — излюбленную пищу духа — можно было только у ужасного торговца, живущего в большом доме на берегу реки, да и то с трудом. Кроме того, он уже услышал послание — тихий голос своего отца, едва не затерявшийся среди шепота тысяч других духов, молящих, проклинающих, обещающих, мечтающих связаться с живыми и покинуть свой черный дом на краю мира.

— Мой мудрый предок говорил со мной, — сказал Амхди. Он никогда не называл отца по имени и не указывал на степень их родства.

— И что же он поведал тебе, о вождь? — спросил жрец. В его низком голосе не прозвучало ни малейшей насмешки — жрец хорошо умел владеть собой.

— Он сказал, что нам следует делать с чужаками.

Жрец медленно кивнул. Это было необычно. Старейшина терпеть не мог принимать решения, и, как правило, советы духов вели к приятному ничегонеделанию. Неужели старик начал отстаивать свои права? Или это действительно был голос его отца, прославленного воина… Нет, не может быть. Этого просто не может быть.

Жрец ждал, что старейшина расскажет ему, что именно мудрый предок посоветовал сделать с чужаками. Но Амхди, похоже, не был расположен к беседе. Возможно, он почувствовал, что заполучил временное преимущество в споре, который жрец давно уже считал завершившимся. На лице старика читалось лишь привычное выражение скупости и хитрости.

Глава 71

Человек с тысячей лиц разволновался; он почти проснулся, почти узнал себя.

ДАВАЙТЕ ПОПЛАВАЕМ В БАССЕЙНЕ КОЛЛЕКТИВНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО.

— Имя?

— Протей.

— Род деятельности?

— Изменение форм.

— Пол?

— Любой.

— Парча?

— Узы.

Настойчивость приносит грандиозный успех. Вопреки боли происходит соприкосновение. Преждевременное смыкание — это ложное исцеление. Не занимайтесь предвидением.

Всякое движение есть поиск, всякое ожидание есть неудача, все поиски находят завершение в своих истоках. Совершенный образец подразумевается в первом же стежке; первое касание кисти несет в себе завершение узора. Но это знание запретно, ибо танец должен быть исполнен от начала до конца.

Первое движение — всегда посвящение.

Присутствие Мишкина можно логически вывести из его отсутствия. Запасной узел, который искал Мишкин, найден. Остается лишь найти его.

НЕ ВСЕГДА ПРЯМАЯ КОРОЧЕ КРИВОЙ^[39].

Глава 72

Порт Аракнис расположен на уродливом клочке земли, омываемом искрящимися под солнцем водами Восточно-Яванского моря. Это типичный южноазиатский город — сущий хаос со своими неписаными и незыблемыми правилами поведения. Благоухание разнообразнейших экзотических пряных ароматов начинает будоражить обоняние путешественника, когда тот еще отделен от города многими милями морского простора. Постоянно изменяющееся сочетание запахов затрагивает потаенные чувства европейцев, что приводит подчас к непредсказуемым последствиям. Запахи будят в человеке воспоминания о событиях, происшедших не с ним; нелепые и невозможные ощущения будоражат кровь. Эта бешеная атака, направленная на чувства, не может не поразить путешественника, привыкшего к спокойным, вялым, чуть скучноватым городам Запада. Восток легко, почти без усилий проникает под внешнюю рациональную, прозаическую оболочку личности путешественника, перекраивает и изменяет его, обрушивает на него обрывки видений, мгновения ужаса и просветления, неподражаемой истомы и внезапной страсти. Приближение к Аракнису — это первый шаг в мечту.

Конечно, сильный духом европеец не обращает на это внимания. А двое мужчин и женщина, которые в предзакатный час плыли на катере по имеющему форму полумесяца порту Аракниса, вообще не принимали во внимание подобную чепуху. Их невежество было по-детски трогательным, но не защищало от невообразимого мира, который уже принялся поглощать их.

К пристани подплыли уже в сумерках. Они давно обсудили план действий, предусмотрели все мыслимые варианты развития событий, подсчитали все, кроме того, что невозможно было подсчитать.

Араб и девушка остались на катере — охранять завернутый в мешковину предмет. Толстяк сошел на берег, прошел через порт и направился в центр города, через улицу Торговцев Птицами, улицу Собак, улицу Беззаботности, улицу Множества Дверей… Названия презабавные для того, кто в настроении их читать.

Толстяк был не в настроении. На катере его укачало, и он до сих пор чувствовал себя неважно. Его нервная система пострадала от разнообразных потрясений, а он был не из тех людей, которые легко приспосабливаются к обстоятельствам.

И все же дело близилось к завершению. Теперь даже забавно вспоминать, как все начиналось. С ним связался пожилой человек. Он желал, чтобы некий предмет — часть двигателя — был доставлен некоему человеку, его родственнику, застрявшему на планете, называющейся Гармония. Этот родственник не мог вернуться на Землю, не получив запчасть для двигателя, чтобы починить вышедший из строя корабль. Дело казалось достаточно простым — обычная задачка на материально-техническое обеспечение. Однако затем возникли непредвиденные осложнения, их становилось все больше, и в конце концов начало казаться, что доставить эту деталь невозможно, по крайней мере, невозможно уложиться в такой срок, чтобы молодой родственник не превратился в старого, а то и вовсе в покойника. Потому пожилой джентльмен, будучи человеком деловым, начал подыскивать другие каналам связи. И вышел на толстяка.

Такова, по крайней мере, была его история. История как история, не хуже других. Можно сказать, почти достоверная.

Теперь дело было почти что в шляпе. Толстяку уже удалось справиться с серьезнейшими затруднениями, с которыми он сталкивался, пока разбирался с Джеймисоном, с проволочками, которые устраивали местный старейшина, его жрец и загадочный европеец из джунглей. Каждый человек остается загадкой до тех пор, пока не выяснится, что им движет, точно так же, как любая ситуация кажется сложной, пока не даешь себе труда подняться над ней. Но люди не понимают, что человек может уйти и просто оставить ситуацию нерешенной, может не пожелать разгадывать их загадки. Для такого поступка требуется обладать значительной силой, а еще большая сила воли нужна, чтобы не ломать себе голову над бесполезными вопросами, например, как запчасть от двигателя попала в захудалую южноазиатскую деревушку? Кто такой этот загадочный европеец, живущий в джунглях, и почему он интересовался этой деталью? Почему вождь после стольких лет нерешительности вдруг приобрел такую решимость? Почему Джеймисон, этот ловкач-торговец, уступил запчасть за такую смехотворную цену? Почему никто не попытался помешать толстяку и его помощникам во время отбытия? И прочая, и прочая, и так до бесконечности.

Но толстяк успешно избегал ловушек, расставленных любопытством. Он знал, что любая загадка — всего лишь недостаток сведений и что на все вопросы существует лишь ограниченное количество ответов, бесконечно повторяющихся и довольно банальных. Любопытство убивает. Нужно просто отмахиваться от всех соблазнительных проблем и восхитительных нелогичностей и двигаться своим путем — как он и поступает.

Действительно, дело провернули отлично. Толстяк был доволен. Единственное, ему хотелось бы, чтобы у него перестало сосать под ложечкой. И чтобы перестала кружиться голова.

Улица Обезьян, улица Сумерек, улица Памяти… Ну и странные же названия здесь дают улицам! Или это изобретение туристского бюро? А, не важно. Маршрут был знаком толстяку издавна. Он точно знал, как следует действовать. Он неспешно прошел через базар, мимо груд мечей, мимо корзин с зелеными и оранжевыми орехами, мимо куч жирной серебристой рыбы, мимо одежды из хлопчатобумажных тканей всех цветов радуги, мимо группы белозубых улыбчивых негров, радостно колотящих в барабаны, и меднокожего юноши, танцующего под барабанную дробь, мимо человека, тихо сидящего с гориллой на поводке.

Стояла необычная даже для тропиков жара. Вокруг царили разнообразнейшие запахи — специи, керосин, древесный уголь, масло и навоз, и звуки — щебетание непривычных голосов, скрип водяного колеса, мычание волов, пронзительный лай собак, позвякивание медных украшений.

Присутствовали и другие звуки, источник которых не поддавался определению, и запахи, которые не с чем было сравнить. Мужчина в черной головной повязке кремневым ножом делал глубокий надрез на бедре мальчика. Зеваки наблюдали и хихикали. Пятеро мужчин мрачно били кулаками полосу гофрированного железа. По рукам у них текла кровь. Мужчина с синим камнем на тюрбане испускал клубы белого дыма.

Все это лишь усиливало ощущение головокружения, от которого все присутствующие кружились и медленно падали влево, и сосущей пустоты, словно внутри у толстяка исчез какой-то большой и важный орган. Когда человек болен, ему не до бизнеса. На следующей неделе, когда будем в Сингапуре, нужно обязательно показаться врачу, а пока что надо пройти по улице Воров, улице Смерти, улице Забывчивости — черт бы побрал здешнюю претенциозность! — улице Лабиринта, улице Желания, улице Рыбы, Исполнения, Орехов, Двух Демонов, Лошадей, и тогда до дома Ахлида останется всего несколько кварталов.

Тут толстяка дернул за рукав нищий.

— Имейте сострадание, подайте на пропитание!

— Я никогда не подаю нищим, — сказал толстяк.

— Никогда-никогда?

— Нет. Это дело принципа.

— Тогда возьмите, — сказал нищий и сунул толстяку в руку сморщенный финик.

— Зачем ты мне это даешь? — не понял толстяк.

— Так, просто причуда. Я слишком беден, чтобы позволить себе иметь принципы.

Толстяк двинулся дальше, сжимая в руке финик. Ему не хотелось выбрасывать этот странный подарок, пока нищий его видит. Голова у него кружилась все сильнее, ноги начали дрожать.

Толстяк приблизился к палатке предсказателя. Какая-то старая карга преградила ему путь.

— Узнайте вашу судьбу, господин! Узнайте, что вас ждет!

— Я никогда не пытаюсь узнать свою судьбу, — заявил толстяк. — Это дело принципа, — тут он вспомнил о нищем. — А кроме того, мне это не по средствам.

— Вы можете заплатить тем, что у вас в руке! — воскликнула старуха. Она забрала финик и завела толстяка в палатку. Там она взяла бронзовую чашу и вытряхнула ее содержимое на столик. Это были два-три десятка монет самых разнообразных форм, цветов и размеров. Старуха внимательно изучила их, потом посмотрела на толстяка. — Я вижу изменение и становление, — изрекла она. — Я вижу сопротивление, за ним податливость, потом поражение, потом победу. Я вижу завершение и новое начало.

— А поконкретнее нельзя? — спросил толстяк. Его лоб и щеки пылали. Горло пересохло, и стало больно глотать.

— Конечно, можно, — согласилась старуха. — Но я не стану этого делать, поскольку сострадание есть добродетель, а вы — приятный человек.

И старуха резко отвернулась. Толстяк взял со столика монетку, вычеканенную из железа, и пошел дальше.

Улица Посвящения, улица Слоновой Кости.

Теперь его остановила женщина. Она не была ни молодой, ни старой. У нее было выразительное лицо, глаза подведены тенями, а губы накрашены охрой.

— Сердце мое, — сказала она, — моя полная луна, моя стройная пальма! Хочешь получить незабываемое удовольствие за небольшую плату?

— Пожалуй, не хочу, — сказал толстяк.

— Подумай об удовольствии, любовь моя, подумай об удовольствии!

Как ни странно, но толстяк знал, что эта грязная, больная уличная женщина действительно может доставить ему удовольствие, и куда большее, чем те предсказуемые бесплодные совокупления, которые он имел в прошлом. Что за приступ романтизма? Однако это было абсолютно исключено — в здешних местах сифилис просто кишит. К тому же он спешит и не может задерживаться.

— Как-нибудь в другой раз, — сказал толстяк.

— Увы мне! Другого раза не будет никогда!

— Никогда не говори «никогда».

Женщина дерзко взглянула ему в глаза.

— Иногда это слово бывает неизбежным. Другого раза не будет никогда.

— Возьми это на память, — пробормотал толстяк и сунул ей в руку железную монетку.

— Это мудро с твоей стороны — дать плату, — сказала женщина. — Вскоре ты узнаешь, что приобрел.

Толстяк отвернулся и машинально побрел дальше. У него болели все суставы. Нет, ему определенно нездоровится. Улица Бритвы, улица Конца — и вот он наконец у дома торговца Ахлида.

Глава 73

Толстяк постучал в обитую бронзой дверь. Слуга отворил и провел гостя через внутренний дворик в прохладную полутемную комнату с высоким потолком. Толстяк с облегчением уселся на мягкие парчовые подушки и отхлебнул из серебряного стакана охлажденного чая с мятой. Но он по-прежнему чувствовал себя как-то скверно, и головокружение никак не проходило. Толстяка раздражало такое его самочувствие. Оно причиняло ему все большие неудобства.

В комнату вошел Ахлид — невозмутимый худощавый мужчина лет пятидесяти. Когда-то во время беспорядков в Махтайле толстяк спас ему жизнь. Ахлид умел быть благодарным, и, что еще более важно, он был человеком надежным. Они вместе провернули несколько дел в Адене, Порт-Судане и Карачи, но с тех пор, как несколько лет назад Ахлид переехал в Аракнис, они не встречались.

Ахлид осведомился о здоровье толстяка и с самым серьезным видом выслушал его жалобы.

— Похоже, я не могу приспособиться к здешнему климату, — сказал толстяк. — Но это все не важно. Как твои дела, друг мой, как жена, как дети?

— У меня все в порядке, — отозвался Ахлид. — Хотя времена сейчас и неспокойные, мне удается заработать на жизнь. Моя жена умерла два года назад — ее укусила змея. Моя дочь здорова, попозже ты сможешь увидеть ее.

Толстяк пробормотал свои соболезнования. Ахлид поблагодарил и сказал:

— В этом городе любой научится уживаться со смертью. Конечно, смерть бродит по всему миру и в надлежащий момент может унести любого, но в других городах она не так наглядна. Повсюду смерть собирает свою дань с больниц, забирает неосторожных водителей, прогуливается по жилищам бедняков, но редко обходится сурово с людьми почтенными. Конечно, от нее можно ожидать всякого, но в целом она исполняет свою работу именно так, как требуют, и не пытается нарушать разумных надежд и чаяний здравомыслящих и состоятельных жителей. Но здесь, в Аракнисе, смерть ведет себя совершенно иначе. Возможно, здесь ее подстегивает яростное солнце и болотистая местность. Возможно, именно они повинны в том, что смерть сделалась так капризна, жестока и непредсказуема. Но каковы бы ни были причины, здесь смерть вездесуща, а приход ее внезапен. Она отнимает своими неожиданными нападениями всякую радость жизни, посещает все районы, не минуя ни хижины, ни дворца — а уж там-то, казалось бы, человек мог бы рассчитывать на какую-то безопасность. Здесь смерть больше не ведет себя, как подобает добропорядочной особе. Она превратилась в дешевого сценариста, гоняющегося за сенсацией.

— Прошу прощения, — сказал толстяк. — Я, кажется, задремал. Такая жара… Так о чем мы говорили?

— Вы спрашивали о моей дочери, — терпеливо повторил Ахлид. — Ей семнадцать лет. Возможно, вы хотели бы встретиться с ней прямо сейчас?

— С удовольствием! — воскликнул толстяк.

Ахлид провел гостя по темному коридору, потом по широкой лестнице, потом по галерее, чьи узкие окна смотрели на внутренний дворик с фонтаном. Наконец они подошли к двери. Ахлид постучал, и они вошли внутрь. Комната была ярко освещена, пол был выложен черным мрамором, испещренным белыми прожилками. Прожилки пересекались через неравные промежутки, словно запутанный клубок бечевки. Посреди комнаты сидела серьезная темноглазая девушка в белом платье и вышивала на пяльцах.

— Очаровательно! — восхитился толстяк. Девушка даже не подняла взгляд от вышивки. Кончик ее языка был высунут — так она сосредоточилась на узоре. Узор выглядел каким-то странным, хаотичным.

— Она очень послушна, — сказал Ахлид.

Толстяк потер глаза и с трудом выпрямился в кресле. Он снова находился в гостиной у Ахлида. Ахлид что-то писал в бухгалтерской книге. Перед толстяком стояла полупустая чаша с щербетом.

— Прошу меня извинить, — сказал толстяк. — Я не совсем здоров. Возможно, нам бы стоило поговорить о делах.

— Как вам будет угодно, — поклонился Ахлид.

— Я прибыл сюда, чтобы устроить — с вашей помощью и по взаимовыгодной цене… Я располагаю неким предметом, который не представляет ни малейшей ценности ни для кого, кроме… Я хочу переправить некую деталь двигателя в некое место, и я уверен, что я, или, скорее, вы могли бы выполнить… Кажется, я не очень удачно выражаю свои мысли. Эта вещь, с которой мне требуется разобраться…

— Друг мой, — мягко сказал Ахлид, — вы уверены, что нам стоит вести сейчас деловую беседу?

— Что? Я вас уверяю…

— Может, нам лучше поговорить о том, что нужно успеть сделать за то немногое время, которое вам отпущено? — спросил Ахлид.

Толстяк ухитрился изобразить улыбку.

— Я вполне допускаю, что я немного приболел. Но с чего вы взяли…

— Пожалуйста! — умоляюще воскликнул Ахлид. — Друг мой, мой благодетель, как мне ни жаль, но я вынужден сообщить вам, что у вас чума.

— Чума? Что за чушь вы несете? Я понимаю, что со мной не все в порядке. Я обязательно схожу к врачу.

— Я уже вызвал сюда моего врача, — сказал Ахлид. — Но мне хорошо знакомы признаки чумы. В Аракнисе эти признаки знакомы всем — слишком много жизней она здесь уносит. Неужели вы станете расходовать ваше драгоценное время, отрицая очевидное?

Толстяк долго молчал, потом вяло произнес:

— С того самого момента, как я сошел на берег, я понял, что серьезно болен. Ахлид, сколькомне осталось жить?

— Возможно — три недели, возможно — месяц или даже два.

— И не больше?

— Нет, не больше.

— Понятно, — пробормотал толстяк. — Ну что ж… Здесь есть больница?

— Ни одной, которая заслуживала бы столь громкого названия. Вы останетесь здесь, у меня.

— Нет, это исключено! — запротестовал толстяк. — Риск заражения…

— В Аракнисе рискуют все, — возразил Ахлид. — Послушайте, что я вам скажу: при такой болезни следует идти домой, чтобы дожить отпущенный срок и умереть. Ваш дом здесь, а я — ваша семья.

Толстяк слабо улыбнулся и покачал головой.

— Вы не понимаете, — сказал Ахлид. — Смерть — это часть жизни. Следовательно, от нее нельзя отказаться. А от чего нельзя отказаться, то следует принять. Чего нельзя преодолеть, тому следует подчиниться. А поскольку мы мужчины, наше подчинение должно быть таким же сильным, как и наше сопротивление. Вам повезло — вам выпала возможность подготовиться ко встрече со смертью и подготовиться именно здесь — в прохладном и удобном жилище, у нас дома. Это не так уж плохо.

— Да, неплохо, — согласился толстяк. — Но для вас это будет тяжелое время.

— Ваша смерть опечалит меня не сильнее, чем моя собственная, — сказал Ахлид. — Мы с вами будем вести беседы. Вы сможете приготовиться и поможете мне.

— Но как?

— Мое приятие смерти все еще крайне несовершенно, — сказал Ахлид. — С вашей помощью я надеюсь научиться тому, чему научитесь вы — как остаться сильным, подчиняясь.

— А как же ваша дочь?

— Нить ее жизни все равно очень тонка. Вы, наверное, это заметили? Ей тоже не помешает поучиться.

— Ну что ж, — сдался толстяк. — Все это очень странно, но не более странно, чем вся наша жизнь… В настоящий момент я удивлен не столько близостью смерти, сколько тем, что вы оказались философом.

Ахлид покачал головой.

— Я люблю мирские блага, и я боюсь. Но я мужчина. И я должен бестрепетно встречать то, что мне предстоит.

— И я, — согласился толстяк. — Сколько лет нам понадобилось, чтобы научиться обращать должное внимание на то, что действительно важно!

— В этом нет ничего странного, — сказал Ахлид. — Если бы все люди обращали должное внимание именно на то, что действительно важно и ценно, кто бы тогда подавал нам холодный щербет?

— Да, вы снова правы, — согласился толстяк. — А теперь я хотел бы ненадолго прилечь. Потом мы поговорим еще.

Ахлид позвонил в колокольчик.

— Мы со слугой проводим вас в вашу спальню. Доктор придет, когда вы еще будете спать. Он не сумеет вас исцелить, но он может смягчить боль. Вы не хотите дать мне какое-нибудь поручение по поводу того дела, о котором вы говорили?

— Нет, — покачал головой толстяк. — Оно меня уже не интересует.

— Тогда мы больше не будем о нем говорить. Так или иначе, всегда найдется кому закончить дела.

Вошел слуга и помог толстяку добраться до светлой прохладной спальни. Толстяк понял, что он счастлив. Вот уж правда — оказывается, все в жизни можно предсказать.

Глава 74

В одиночестве и унынии

Мишкин сидел за столом. Стол располагался у подножия стеклянной горы, возвышавшейся сразу за опушкой величайшего леса Гармонии. Мишкин пил кофе. Робот принес утреннюю почту.

Первым было официальное правительственное уведомление о причинах недоставки инженерного узла Л-1223А. Список причин состоял из пяти пунктов. Мишкин не стал их читать. Правительственное уведомление было размножено на ксероксе.

Следующим было письмо от дяди Арнольда:

Дорогой Том.

Я сделал все, что мог, и задействовал все свои связи, но ничего не помогло. Мне не удалось переслать тебе твой узел для двигателя. Но я пока что не теряю надежды. (Твой дядя Арнольд никогда не сдается!) Возможно, ты этого не помнишь, но твой двоюродный племянник, Ирвинг Глюкман, работает бухгалтером в одном из филиалов корпорации «Ранд». Я попросил его спросить у своего начальника, не могут ли они оприходовать твою проблему по графе дел, затрагивающих национальные интересы — каковым оно, по сути дела, и является. На это не потребуется много времени, так что если ты не сможешь добраться домой другим способом, надо будет попробовать этот вариант. Не вешай нос, Том. И передай привет своему роботу.

Последним оказалось письмо от Человека с тысячей лиц:

Дорогой Том.

Я сделал все, что было в моих силах, и даже немного больше, чтобы доставить вам запчасть взамен вышедшего из строя узла и вытащить вас из этой неприятности, поскольку именно я несу ответственность за то, что вы очутились в таком скверном положении. Я дошел до того, что создал совершенно новую последовательность, безукоризненно логичную, с типичными взаимоотношениями между персонажами, и все лишь для того, чтобы доставить вам этот узел. Но мой главный (новый главный) герой подхватил чуму, потерял всякий интерес к жизни и в результате отказался выполнять работу, для которой, собственно, я его сотворил. Я попытался заставить двух его помощников довести дело до ума, но они влюбились друг в друга и сбежали на Сейшельские острова, чтобы заниматься там ювелирным делом и вести здоровый образ жизни. Потом я угробил кучу времени, но так ничего и не придумал. Мне очень жаль, но это было моей последней приличной идеей, а теперь мой врач говорит, что я настоятельно нуждаюсь в отдыхе.

Прости меня, Том. Мои нервы на пределе, я разбит, устал и ничего больше не могу для тебя сделать. Я просто передать не могу, до чего мне жаль, что эта история зашла в тупик, особенно если вспомнить, каким полезным и терпеливым персонажем ты был с самого ее начала.

Я прилагаю к этому письму отдельный пакет. Туда вложен ящик шоколада «Херши» с миндальной начинкой, маисовые лепешки и рукописная копия моей последней книги. Она называется «Пособие по выживанию на чужих планетах». Судя по отзывам беспристрастных читателей, это подробное, хорошо написанное исследование проблем, аналогичных тем, которые стоят сейчас перед тобой. В ней содержится много практических намеков и советов. Удачи тебе, дружище, выше знамя, держи хвост трубой, и все такое. Если ситуация вдруг изменится, я сразу же приму меры, но на самом деле тебе лучше на это особо не рассчитывать.

Всего тебе наилучшего.

Автор.

Глава 75

Минута слабости

О, это беспредельное одиночество! Эта заброшенность! Эта боль! Скорее, Ватсон, — иглу, таблетку, затяжку марихуаны, любое колесо! Слишком много звезд, слишком много. Долой эту телесную оболочку! Но сперва съедим этот недурной сыр и сандвич со студнем.

Глава 76

Завершающее преображение

— Томми! Хватит играть!

— Я не играю, ма! Это все настоящее.

— Я знаю. Но все равно, хватит играть, иди домой.

Мишкин горько рассмеялся.

— Я не могу добраться домой — в том-то все и дело. Мне нужна запчасть для космического корабля…

— Я тебе что сказала — хватит играть! Брось эту метлу и сейчас же иди домой.

— Это не метла, это космический корабль. Мой робот говорит…

— А старый радиоприемник возьми с собой. Сейчас же иди домой, ужин стынет.

— Прямо сейчас, ма? Можно, я еще немножко поиграю?

— Уже темнеет, а ты еще не сделал домашнее задание. Немедленно домой.

— У-у-у…

— И нечего тут дуться.

— Ладно. Но это вправду космический корабль, и он вправду сломался.

— Хорошо, это настоящий сломанный космический корабль. Ты идешь домой?

— Уже иду, ма.

Глава 77

Завершающее искажение

Человек с тысячей лиц превратился в Мишкина. Робот превратился в дядю Арнольда, который превратился в Орхидиуса, который преобразился в толстяка, который превратился в робота, который превратился в Человека с тысячей лиц, который превратился в Мишкина, который превратился… словом все смешалось, перепуталось.

Здесь нужно сделать небольшой перерыв, чтобы дать персонажам возможность восстановить свою внешность. Следует включить музыку сфер и накрыть столы с легкой закуской и освежающими напитками. Внутреннее убранство помещения пусть оформит Машина Иллюзий. Курить разрешается.

Последний экспонат

Перед вами фотография второго батальона тридцать второго пехотного полка седьмой дивизии Восьмой армии. Это длинная фотография, свиток, настоящий сувенир. Разворачивайте ее осторожно. Сколько похожих лиц! Обратите внимание: третий слева в четвертом ряду — Мишкин. На лице у него играет глуповатая улыбка. Он ничем не примечателен.

Алхимический марьяж Элистера Кромптона ^(роман)

Проблема противоположностей играет огромную, если не решающую роль в алхимии, поскольку она является ведущей в заключительной фазе создания союза противоположностей в его исконной форме gamos^[40] или «алхимического марьяжа».

К. Г. Юнг,^[41] «Психология и алхимия»

Мир будущего, где практикуется расщепление личности на отдельные компоненты. Алистер Кромптон, доминирующая личность, оставленная в первоначальном теле, решает отправиться на поиски недостающих частичек своей личности, надеясь объединиться с ними, пока их временные тела не разрушились.

Часть I

Глава 1

Вывеска на обочине 29-й дороги гласила: «Добро пожаловать в Бергамот, Нью-Джерси, «Хоум Сайкосмелл, Инк.».

Любознательный путешественник даже отсюда, издалека, по незначительным признакам, доступным его восприятию, мог составить некоторое представление о том, чем занимается эта фирма. А окажись здесь случайно некий ароматолог, он различил бы запахи кассии и гвоздики, корицы и розмарина, сассафраса и вербены, терпкий аромат лимона, имбиря и линалое.

Примерно на двадцати акрах огороженного двойным забором и раскинувшегося на холмистой местности загородного парка беспорядочными рядами двухэтажных терракотовых строений растянулись корпуса главного завода.

Вахтенный — мускулистый андроид, смахивающий на сильно поддавшего ирландца из «Ночного дозора», — внимательно разглядывал медленно подъехавший «силлз-максвелл», за рулем которого сидел небольшой человек в кислородной маске в клеточку. Страж помедлил секунду, пока не сообразил что-то своими ленивыми мозгами, затем расплылся в улыбке и шутливо отсалютовал.

— Ага, вот теперь ясно, это мистер Элистер Кромптон, наш главный эксперт. Как дела на любовном фронте, Эл?

— Трахни себя в зад, — ответил Кромптон.

Любой андроид воспринял бы это как ужасное оскорбление, ибо эти несчастные физически неспособны на подобное анатомическое извращение. Но Майк Меджиннис не обиделся. Вот уже десять лет он таким образом приветствовал Кромптона и всегда слышал один и тот же ответ. Любое другое приветствие смутило бы его.

— Как я рад, мистер Кромптон, право же, я очень рад! — со смехом сказал псевдоирландец и помахал рукой вслед проехавшему в ворота Кромптону.

Через несколько минут, поставив свой «Силлз-Максвелл» на обычное место, Кромптон уже шествовал по безукоризненно чистым коридорам «Сайкосмелл, Инк.». Как всегда, он вошел в помещение ровно в 8.52 и теперь шагал своим обычным путем по Лавандовому проходу — так непочтительно называли главный коридор. Кивнул мистеру Демиджеру, главному мацератору, и мисс Резьют, помощнице дистиллятора. Миновал неизбежную группу экскурсантов и услышал, как Доминик Спеллингс из «Паблик рилейшнз мен» распространяется перед небольшой группой туристов о том, как якуты на юго-западе Малой Азии сдирают кору со стиракса, как бальзам в результате сочится по стволу, его собирают, потом кипятят…

Кромптон продолжил свой путь мимо ароматных кладовых, набитых охапками кассий и гиацинтов, розмарина и мяты, герани и пачулей. Он прошел кладовые для внеземных субстанций. Каждая кладовая была снабжена особым устройством для контроля за составом воздуха, влажностью и температурой. В этих кладовых хранились сравнительно дешевые внеземные растения, такие, например, как индригита с Цефеуса II, ломтики каннотии (отвратительно воняющие, пока их не смешаешь с маслом из пальмерозы и иононом), лепестки ночного цветка оцепти и тому подобное.

Дальше коридор раздваивался. Кромптон повернул налево и подошел к двери в конце коридора с табличкой «Кабинет главного эксперта». Это был его кабинет, центр его маленькой империи внутри монополии. Именно здесь Кромптон создавал свои композиции, которые привлекли к нему внимание ведущих ароматологов и стали образцом для специалистов в этой области.

Его помощница мисс Анакос, гибкая брюнетка с модной прической а-ля Медуза, уже восседала за одним из рабочих столов.

— Доброе утро, мистер Кромптон, — сказала она.

Кромптон галантно поклонился. Все два года, пока она была его помощницей, Кромптон испытывал к ней страстное влечение. Но никогда не обнаруживал своих чувств, потому что это было бы неприлично, недостойно и бесполезно: хорошенькие молодые женщины существовали не для таких, как Кромптон, — непривлекательных физически, умственно и духовно.

— О, мистер Кромптон, наконец наступил этот великий день, не правда ли? Ваш великий день, мистер Кромптон. Вы взволнованы?

Кромптон скинул с себя кислородную маску — в сверхчистой атмосфере с гипервентиляцией она была не нужна.

— Право же, все это ерунда, — пожал он узкими плечами. — Хотя для поднятия духа, пожалуй, неплохо.

— Для поднятия вашего духа! — Мисс Анакос любила подчеркивать отдельные слова, что действовало Кромптону на нервы. — Вы же, как-никак, наша «звезда» сегодня.

— Не могу сказать, что мне безразличен почет, — отозвался Кромптон, — но ваши поздравления несколько преждевременны. Ровно в полдень соберется Совет директоров, где состоится моя презентация. Как еще отнесется к ней мистер Блаунт.

— Он будет в восторге! — сказала мисс Анакос. — Вы лучший в мире изобретатель психозапахов, мистер Кромптон, и вы сами это прекрасно знаете!

Непомерные похвалы мисс Анакос в адрес его талантов — без единого намека на восхищение им как мужчиной — начали раздражать Кромптона. Он сел за стол и сказал:

— Все может быть, мисс Анакос. А теперь за работу! Принесите препарат Эйч. Мне потребуются также компоненты из четвертой серии реактивов.

— Да, сэр!

Она проскользнула совсем рядом, и он уловил легкий аромат ее кожи.

«Бог мой, — подумал он, — как бы я хотел закупорить в бутылку этот запах!»

И решительно погрузился в текущую работу. Оттого, что он сотворит за ближайшие несколько часов, зависело очень многое. Даже мисс Анакос не подозревала, насколько многое.

Уже в далекой древности знали о способности запахов пробуждать воспоминания. Гермипп из Смирны в своих «Ботанических исследованиях» рассказывает, как король Фересид из Салоник заплатил двести талантов серебра за малюсенький кусочек арабского аницеруса, который в смеси с мирром, ладаном, истолченным в порошок рогом антилопы и с гирканьянским медом вызывал у него видение огромного, мрачного мраморного замка, расположенного высоко в горах Кавказа. В Вавилоне, еще до хеттов, искусные лекари излечивали чуму и шистосоматоз смесью благовоний. В Китае считали, что масло, выжатое из ночных цветков асфодели, смешанное с серебром, истолченной слоновой костью и корнями лотоса, завернутое в красные ивовые листья и выдержанное в течение десяти лет в гранитной чаше, позволяет людям вспомнить, как они выглядели до своего рождения.

Но лишь в XXI веке это свойство запахов пробуждать память, мечты и видения систематизировали и сделали предметом коммерции. Стимулом послужило неожиданное появление внеземных благовоний с их необычайными, сенсационными возможностями. Дальтон из своей экспедиции на Слию II привез корни агании, кперсию и ныне широко известный лист менингии. Фон Кеттер трижды посетил Миры Рашида, и в результате на Земле появились сисия, масло мнуи и несравненное эфирное масло брунхиоза. Все они обладали психотропными свойствами и прекрасно сочетались с некоторыми земными субстанциями. Землянам, крепко прикованным к своей планете высокими ценами на космические путешествия, эти вещества подарили аромат неизведанного, пьянящий дурман и сладостно-горькую возможность погрузиться в потайные уголки своей памяти.

Ловкие дельцы создали Гильдию внеземных ароматов и наглухо монополизировали все производство. Люди среднего достатка могли приобрести у них один из двенадцати запахов, способных раскрепостить память. Богатые пользовались услугами фирм типа «Сайкосмелл, Инк.», где за известную плату эксперты вроде Кромптона составляли индивидуальные ароматы, подобранные с учетом расположения желтовато-коричневых волокон, связанных с нервными узлами обонятельных органов клиента. Специалисты класса Кромптона могли совершенно точно определить, какие возбудители вызывают те или иные обонятельные реакции и, таким образом, вызывать по заказу любые видения.

Но самое главное испытание лучших творений Кромптона, окончательная оценка его искусства происходили раз в пять лет, когда из разных миров в свою «alma mater» в Нью-Джерси собирались члены Совета директоров. По такому случаю главный эксперт обычно составлял особую субстанцию для величайшего из гурманов по запахам — легендарного Джона Блаунта.

Кромптон был снабжен исчерпывающими данными об обонятельных реакциях Блаунта. Пользуясь инфракрасными фотографиями обонятельных емкостей и химическими анализами слизистых оболочек, покрывающих нервные ганглии Блаунта, Кромптон готовил свой очередной шедевр.

В такие исключительные дни не жалели никаких затрат. Из глубочайших погребов Кромптон заказывал самые дорогие субстанции: масло редоленса с Тармака II; целых десять щепоток коры ржиа с Алклептона, одна унция которой стоила шестьдесят тысяч долларов; и даже шестьдесят граммов несравненных почек люристии, сверхценного растения, которое произрастает только на пяти акрах священной земли на грязной планете Альфон IV.

Все эти субстанции, стоившие на черном рынке запахов целое состояние, доставали только в этот особый день. И Кромптон творил из них чудеса.

Подготовить смесь нужно было за мгновение до презентации, ибо такими летучими были некоторые из этих редких масел, такими нежными были эфиры и капризными кетоны, что драгоценный плод трудов за несколько часов мог превратиться в свою противоположность.

Кромптон работал, а все сотрудники «Сайкосмелла», затаив дыхание, ждали результатов, так как успех или поражение Кромптона они разделят с ним. Сумму вознаграждения для работников фирмы старый Джон Блаунт выделит в зависимости от настроения. А настроение его будет целиком зависеть от того, как он отнесется к стряпне Кромптона.

После презентации завод закроется на ежегодный двухнедельный отпуск, а перед этим сотрудникам объявят о причитающихся им премиях. Так что от Кромптона будет зависеть, проведут ли они неделю на Луне — в случае, если все пойдет хорошо, или денек в Асбери-парке — во всех остальных случаях.

Кромптон трудился, не замечая царившей вокруг него почти осязаемой атмосферы напряженности. Он бестрепетно отхватил целый грамм люристии — десятитысячную долю всех галактических запасов! У мисс Анакос при виде этого перехватило дыхание, но она надеялась, что он не переборщит с редкой разновидностью, что он понимает: шок от злоупотребления дорогостоящим веществом не обеспечит нужного эффекта. Старый Джон Блаунт был слишком хитрой лисой, чтобы попасться на эту удочку!

Целиком погруженный в работу, Кромптон бесстрастно колдовал над своими бальзамами, смолами, черенками, прутиками, кусочками коры, листочками, мускусом, шелухой, корнями, спрессованными лепестками цветов, плодами, семенами и прочими компонентами. Наблюдая, с каким хладнокровием он действует, мисс Анакос готова была разрыдаться. Она, конечно, знала, что Кромптон в известном смысле уродец, неполноценный человек. Правда, знала она не слишком много: поговаривали, что при родах произошел какой-то несчастный случай и в раннем возрасте его подвергли операции по ныне дискредитированному психомеханическому методу массированного расщепления. Мисс Анакос догадывалась, что это означает, что Кромптону недостает каких-то качеств. Но каких именно, она не знала и не особенно этим интересовалась. Она привыкла видеть в Кромптоне робота без личных вкусов и прошлого. Так же думали о Кромптоне многие — как о человеке сухом, бездушном и бесчувственном.

И все они ошибались. Еще немного — и Кромптон покажет им, какая у него глубокая натура.

Стрелки настенных часов неуклонно подползали к двенадцати. Мисс Анакос заскрипела зубами: что он там копается? Почему не кончает? Он что, не понимает — ведь ее премия зависит от того, что произведут его талантливый нос и искусные белые костлявые руки!

Без пяти минут двенадцать Кромптон встал из-за стола, держа в руках простой пузырек для проб из розового кварца. Он спокойно сказал:

— Теперь я подымусь в зал Совета. Вы можете присоединиться к другим сотрудникам в зале заседаний. Потом я сам здесь все приберу, как обычно.

— Да, сэр! — воскликнула мисс Анакос и помчалась из комнаты, унося с собой специфический женский аромат, более тонкий и прекрасный, чем самые изысканные кристаллические консерванты.

Кромптон проводил ее взглядом. На его иссохшем лице не отразилось никаких чувств. Однако он был рад, что напоследок посмотрел на мисс Анакос и вдохнул ее аромат. Победит ли он, или потерпит поражение, или исчезнет — что бы с ним ни случилось, ее запахи больше не потревожат его. Да-да, в последний раз он вдохнул их! Потому что скоро, очень скоро наступит момент, когда он…

Он оборвал свою мысль: не стоит загадывать наперед, это опасно. Он знал, что ему нужно сделать. И сделать это необходимо быстро и чисто — как хирургический разрез.

Держа в руках драгоценное вещество, заключенное в кварцевый сосуд, Кромптон покинул свой кабинет и направился к директорским апартаментам, где его ожидал почти легендарный Джон Блаунт.

Глава 2

Тридцать лет назад в Антарктиде, на Земле Мэри Бэрд, в городке Амундсвилле родился мальчик. Родителями его были Бесс и Лиль Кромптоны. Лиль работал техником на шотландских плутониевых рудниках. Бесс была занята неполный рабочий день сборкой транзисторов на местном радиозаводике. У них обоих было зарегистрировано вполне удовлетворительное физическое и умственное здоровье. Ребенок, названный при крещении Элистером, проявлял все признаки отличной послеродовой приспособляемости.

Первые десять лет жизни Элистер рос во всех отношениях нормальным ребенком, разве что был несколько угрюм, но дети часто без всяких на то причин бывают угрюмыми. А вообще-то Элистер был любознательным, подвижным, привязчивым и беззаботным созданием, а по интеллекту даже превосходил своих сверстников.

На десятом году жизни замкнутость Элистера заметно возросла. Бывали дни, когда ребенок часами оставался сидеть в полном одиночестве, уставясь в пустоту и порой даже не откликаясь на свое имя.

Никому не пришло в голову расценить эти приступы зачарованности как симптомы заболевания. Посчитали, что он просто впечатлительный, нервный ребенок, что он предается мечтам и что со временем у него это пройдет.

Периоды зачарованности стали чаще и интенсивнее на одиннадцатом году его жизни. Мальчик сделался раздражительным, и местный врач выписал ему успокоительные таблетки. Однажды, когда ему было десять лет и семь месяцев, Элистер без всякой причины ударил маленькую девочку. Когда она закричала, он попытался задушить ее. Убедившись, что это ему не по силам, он поднял учебник и попытался раскроить ей череп. Какой-то взрослый оттащил брыкающегося, орущего Элистера от ребенка. Девочка получила сотрясение мозга и почти год провела в больнице.

А Элистер, когда его расспрашивали об этом случае, утверждал, что ничего такого не делал. Может, это был кто-то другой. Чтобы он причинил кому-нибудь зло — да никогда! И вообще — ему нравилась эта девочка и он собирался жениться на ней, когда они вырастут. Дальнейшие расспросы привели к тому, что он впал в оцепенение, которое длилось пять дней.

Тогда еще можно было спасти Элистера, если бы кто-нибудь распознал у него ранние симптомы вирусной шизофрении.

В средней полосе очаги вирусной шизофрении существовали в течение многих веков, иногда вспыхивали и настоящие эпидемии — такие, например, как эпидемии кликушества во времена Средневековья. Иммунологи никак не могли найти вакцину против вируса. Поэтому обычно, пока шизоидные компоненты были достаточно податливы, прибегали к массированному расщеплению; затем определяли и оставляли в организме доминирующую личность, а остальные компоненты с помощью проектора Миккльтона перемещали в инертное вещество тел Дюрьера.

Тела Дюрьера были способными к росту андроидами со сроком жизни в сорок лет. Однако Федеральный закон разрешал попытку реинтеграции личности по достижении ею тридцати лет. Отторгнутые личности, развивавшиеся в дюрьеровых телах, могли, по усмотрению доминирующей личности, вернуться в первоначальное тело, где все они благополучно воссоединялись друг с другом — но только если расщепление было произведено вовремя.

В маленьком же, заброшенном Амундсвилле местный врач-терапевт прекрасно справлялся с обмораживаниями, снежной слепотой, пингвиновой лихорадкой и другими антарктическими заболеваниями, но в болезнях средней полосы не разбирался.

Элистера положили на пару недель на обследование в городской изолятор.

Первую неделю он был угрюм, застенчив и чувствовал себя не в своей тарелке, лишь изредка прорывалась его былая беззаботность. На следующей неделе он стал проявлять бурную привязанность к ухаживавшей за ним няне, которая, в свою очередь, называла его «милым ребенком». Казалось, под ее благотворным влиянием Элистер снова становится самим собой.

Но вечером на тринадцатый день пребывания в изоляторе Элистер совершенно неожиданно располосовал лицо нянечки разбитым стаканом, а потом предпринял отчаянную попытку перерезать себе горло. В госпитале, куда его поместили, чтобы залечить раны, он впал в каталепсию, которую врач принял за простой шок. Элистеру прописали абсолютный покой и тишину, что при данных обстоятельствах было самым худшим из всех возможных решений.

После двухнедельного ступора с характерной для кататонии мышечной расслабленностью болезнь достигла своего апогея. Родители отправили ребенка в Нью-Йорк в клинику имени Эла Смита. Там незамедлительно поставили точный диагноз — вирусная шизофрения в запущенной форме.

Элистеру было уже двенадцать лет, но он мало соприкасался с внешним миром, во всяком случае, недостаточно, чтобы специалисты смогли выявить его наклонности. Теперь он почти не выходил из состояния кататонии, его шизоидные компоненты становились все более несовместимыми. Жизнь его проходила в каком-то странном, непостижимом сумеречном мире, полном кошмарных видений. Массированное расщепление в таком случае вряд ли могло привести к хорошим результатам. Но отказаться от операции значило обречь Элистера провести остаток жизни в клиниках, навеки погребенным в сюрреалистических темницах его разума.

Родители выбрали меньшее из зол и подписали согласие на запоздалую, отчаянную попытку расщепления.

Под глубоким синтогипнозом у него были выявлены три независимые одна от другой личности. Врачи поговорили с ними и сделали выбор. Двум из них дали новые имена и поместили в тела Дюрьера. Третью, собственно Элистера, которую они нашли наиболее подходящей и надежной, оставили в его подлинном теле. Все три личности при операции несколько пострадали, поэтому исход ее признали ограниченно удовлетворительным.

Доктор Власек, лечащий нейрохирург, отметил в своем отчете, что для всех троих в силу их неадекватности нет никакой надежды на последующую реинтеграцию по достижении ими тридцати лет. Слишком поздно было произведено расщепление, и шизоидные компоненты утратили взаимопонимание, а также начисто лишились каких бы то ни было общих черт характера. Он подчеркнул, что о реинтеграции не может быть и речи и что каждому из них придется жить по-своему в пределах собственной суженной личности.

Стремясь предотвратить нежелательную, да и невозможную попытку реинтеграции, двух Дюрьеров отправили к приемным родителям на планеты Эйя и Йигга. Доктора пожелали им всего наилучшего, сами, впрочем, не веря в это.

Элистер Кромптон, доминирующая личность, оставшаяся в подлинном теле, поправился после операции, но двух третей его натуры, утерянных после отторжения шизоидных частей, ему всегда недоставало. Его навек лишили таких человеческих черт, эмоций и особенностей, которые ничем невозможно заменить.

Кромптон вырос и превратился в болезненно худого юношу среднего роста, остроносого, тонкогубого и лишенного обаяния. Его тусклые глаза скрывались за линзами очков, на лбу наметились залысины, а на подбородке кое-где пробивалась реденькая растительность.

Высокий интеллект и необычайно талантливое обоняние Кромптона обеспечили ему хорошую работу и быстрое продвижение по службе в «Сайкосмелл, Инк.»; в тридцать лет он занимал уже должность главного эксперта, предел мечтаний любого работника в этой области, что принесло ему почет и вполне приличный доход. Но Кромптон не чувствовал полного удовлетворения.

Он с завистью видел вокруг себя людей с изумительно сложными, противоречивыми характерами, людей, которые постоянно вырывались из стереотипов, навязываемых обществом. Ему встречались абсолютно бессердечные проститутки и армейские сержанты, ненавидевшие жестокость; богачи, не жертвовавшие ни цента на благотворительность, и ирландцы, которые терпеть не могли сплетен; итальянцы, не способные пропеть ни одной мелодии, и французы, действовавшие без расчета и логики. Кромптону казалось, что большинство людей живет удивительно яркой, полной неожиданностей жизнью, то взрываясь внезапной страстью, то погружаясь в равнодушный покой; они говорят одно, а делают совсем другое; поступают наперекор своей собственной натуре и превосходят свои возможности, сбивая тем самым с толку психологов и доводя до запоев психоаналитиков.

Но для Кромптона, которого врачи ради сохранения его рассудка лишили всего этого духовного богатства, такая роскошь была недостижима.

Всю свою сознательную жизнь, день за днем, с отвратительной методичностью робота в 8.52 Кромптон прибывал в «Сайкосмелл». В пять пополудни он убирал свои масла и эссенции и возвращался в меблированную квартиру. Здесь он съедал невкусный, но полезный для здоровья ужин, раскладывал три пасьянса, разгадывал кроссворд и растягивался на узкой одинокой постели. Каждую субботу, протолкавшись сквозь тусовку безалаберных, веселых подростков, Кромптон ходил в кино. По воскресным и праздничным дням он изучал «Никомахову этику» Аристотеля, потому что верил в самосовершенствование. А раз в месяц Кромптон крадучись отправлялся к газетному киоску и покупал журнал непристойного содержания. Дома, в полном уединении, он с жадностью поглощал его, а потом в порыве самоуничижения рвал ненавистный журнал на мелкие кусочки.

Кромптон, конечно, понимал, что врачи превратили его в стереотип ради его же блага, и пытался смириться с этим. Некоторое время он поддерживал компанию с такими же заурядными, ограниченными личностями. Но все они были высокого мнения о себе и закоснели в собственном самодовольном невежестве. Они были такими от рождения и потому не чувствовали своей неполноценности, не мучились жаждой самовыражения и не хотели видеть дальше своего носа. Кромптон скоро признал, что люди, похожие на него, невыносимы, а значит, и сам он невыносим для окружающих.

Он изо всех сил старался вырваться за грани удручающей неполноценности своей натуры. Он посещал лекции по самообразованию и читал духовную литературу. Он даже обратился в нью-йоркское бюро знакомств, которое организовало ему свидание. Кромптон воткнул белую гвоздику в петлицу и отправился к театру «Лоу Юпитер» на встречу с загадочной незнакомкой, однако за квартал до театра его пробрала такая дрожь, что он вынужден был повернуть назад.

В характере Кромптона были всего четыре основные черты: интеллект, целеустремленность, настойчивость и воля. Неизбежное разрастание этих свойств превратило его в исключительно рациональную, монолитную личность, сознающую свои недостатки и страстно желающую восполнения и слияния с отторгнутыми компонентами. Как Кромптон ни бился, он не мог вырваться из жестких границ своей натуры. Его гнев на себя и на доброжелателей-врачей становился все сильнее, и так же сильно нарастала в нем потребность шагнуть за пределы возможного. Но у Кромптона был всего один путь к обретению чудесной многогранности, внутренних противоречий и страстей — словом, всего человеческого. И путь этот лежал через реинтеграцию.

Глава 3

И вот в день, когда ему исполнилось тридцать — законный возраст для реинтеграции, — Кромптон отправился к доктору Власеку, нейрохирургу, который в свое время оперировал его. Кромптон был взволнован, жаждал узнать имена и адреса своих недостающих компонентов, мечтал воссоединиться с ними и стать полноценным человеком.

Доктор Власек запросил его больничную карту, обследовал Кромптона с помощью когноскопа, ввел данные в компьютер и, просмотрев результат, покачал головой.

— Элистер, — сказал он, — очень сожалею, но советую вам отказаться от реинтеграции и смириться со своей теперешней жизнью.

— Но почему же?

— Согласно компьютерным данным, у вас не хватит ни сил, ни стойкости, чтобы уравновесить ваши компоненты, слиться с ними.

— Но у других-то получается! — воскликнул Кромптон. — А у меня не выйдет? Почему?

— Потому что слишком поздно прибегли к расщеплению. Шизоидные сегменты слишком закоснели.

— Все равно я хочу попробовать, — сказал Кромптон. — Пожалуйста, назовите мне имена и адреса моих Дюрьеров.

— Умоляю, откажитесь от ваших намерений, — сказал Власек. — Попытка реинтеграции приведет вас к безумию, а то и к смерти.

— Дайте адреса, — холодно потребовал Кромптон. — Это мое законное право. Я чувствую, что справлюсь с ними. И когда они целиком подчинятся моей воле, произойдет слияние. Мы станем единым целым, и я наконец буду полноценным человеком.

— Да вы даже не представляете себе, что такое эти ваши Дюрьеры! — возразил доктор. — Вы считаете себя неполноценным? Да вы жемчужное зерно в куче этого навоза!

— Мне все равно, какие они, — сказал Кромптон. — Они — часть меня. Пожалуйста, их имена и адреса.

Горестно покачав головой, доктор написал записочку и протянул ее Кромптону.

— Элистер, эта авантюра не имеет никаких шансов на успех. Умоляю — еще и еще раз подумайте…

— Спасибо, доктор Власек, — сказал Кромптон и с легким поклоном покинул кабинет.

Стоило Кромптону очутиться в коридоре, как от его самоуверенности не осталось и следа. Он не посмел признаться доктору Власеку в своих сомнениях, не то добрый старик отговорил бы его от реинтеграции. Но теперь, когда имена были у него в кармане и вся ответственность легла на его плечи, Элистера обуял страх. Его затрясло крупной дрожью. Он подавил приступ, добрался на такси до дома и сразу же бросился в постель.

В течение часа, ухватившись за спинку кровати, словно утопающий за соломинку, он корчился в мучительных судорогах. Потом припадок кончился. Он сумел унять дрожь в руках настолько, чтобы вытащить из кармана и прочитать записку, которую дал ему доктор.

Первым в записке стояло имя Эдгара Лумиса, проживающего на планете Эйя. Вторым — имя Дэна Стэка, жителя планеты Йигга.

На что похожи эти две составные части его личности? Какой характер, какие типичные черты приобрели отторгнутые от него сегменты?

В записке об этом ничего не говорилось. Он разложил пасьянс, прикидывая, чем он рискует. Его прежний, еще не расщепленный шизоидный рассудок был явно одержим манией убийства. В случае слияния исчезнет ли эта одержимость? А может, он выпустит на волю потенциального убийцу? И, кроме того, разумно ли идти на этот шаг, который грозит ему умопомешательством или даже смертью?

Если верить доктору, шансы на успех невелики, но Кромптон был полон решимости сделать попытку. В конце концов, смерть или безумие не хуже, чем его теперешняя жизнь, да и не так уж сильно отличаются от нее.

Итак, решено. Но оставались еще чисто практические трудности. Чтобы воссоединиться, ему придется слетать на Эйю, а потом на Йиггу. Однако межзвездные путешествия крайне дороги, а между Эйей и Йиггой пролегло чуть не полгалактики.

Он просто не в состоянии собрать такую кучу денег, чтобы оплатить перелет и прочие неизбежные затраты. Точнее говоря, он не в состоянии собрать нужную сумму законным способом.

Кромптон был до щепетильности честным человеком. Но речь шла о жизни и смерти. В его положении приходилось выбирать между кражей и психическим самоубийством.

Кромптон не был самоубийцей. Он тщательно обдумал свое решение, взвесил шансы и составил план действий.

Глава 4

Элистер Кромптон, крепко сжимая в руках розовый кварцевый пузырек, неслышными шагами прошел по тропе Первоцвета, как называли светло-фиолетовый коридор, ведущий к административному центру. Лицо его было бесстрастно.

В конце коридора находилась огромная дубовая дверь, над которой был изображен единорог, нюхающий букет весенних полевых цветов из рук жеманно улыбающейся красотки в пышной юбке. Так выглядел герб «Сайкосмелл, Инк.». Ниже можно было прочитать горделивый девиз компании — измененную на одно слово строку Марциала:^[42] «Bene olet, qui bene semper olet».^[43]

Дверь бесшумно растворилась, и Кромптон вошел в зал. Прямо перед ним полукругом стояло шесть кресел, в которых сидели члены Совета. В центре полукруга, на возвышении, в огромном кресле восседал легендарный Джон Блаунт, основатель фирмы и председатель Совета директоров.

— Вы Кромптон, не так ли? — проскрипел он дрожащим надтреснутым голосом. — Проходите, Кромптон, дайте взглянуть на вас.

Джон Блаунт был древним стариком с точки зрения продолжительности существования его как личности. Но если подсчитать средний возраст отдельных частей его организма, получалось, что он совсем еще юноша. За прошедшие годы органы Блаунта были либо восстановлены, либо полностью заменены. К примеру, его неприлично розовая, блестящая кожа насчитывала не более десяти лет. Но мозг оставался подлинным, так же, как и древние, непостижимые глаза, такие же неуместные на этом крепком юношеском лице, как глаза монстра гелы,^[44] выглядывающие из бочки с апельсиновым желе.

— Ну-с, Кромптон, как поживаете? — старческий голос странно контрастировал с молодым сильным телом. Блаунт отказался изменить голос и оставил свои собственные руки, постоянно подчеркивая, что он наслаждается старостью и ему претит поддельная молодость. Он хотел оставаться старым, но полным жизни, и делал только самое необходимое для того, чтобы поддерживать себя в этом состоянии.

— Прекрасно, сэр, — ответил Кромптон.

— Рад, Кромптон, рад слышать это. Я слежу за вашей карьерой с интересом. Вы проделали колоссальную работу для фирмы, мой мальчик. Хи-хи-хи! А теперь вы пришли порадовать меня новым творением вашего гения?

— Надеюсь, вам понравится, сэр, — сказал Кромптон, с трудом удерживаясь от неожиданного, совершенно иррационального побуждения броситься старику в ноги и униженно пресмыкаться перед ним. Кстати сказать, такое желание возникало в присутствии Блаунта у многих, даже у его жены, у которой на коленях выросли мозоли в полдюйма толщиной, оттого что она не сдерживала своих порывов.

— Ну что ж, тогда приступим, хи-хи-хи.

Блаунт протянул сухую корявую руку, похожую на лапу королевского грифа. Кромптон вложил в эту руку кварцевую бутылочку и отступил назад.

Основатель откупорил пузырек и осторожно понюхал (своим подлинным, данным ему от рождения носом — из чувства гордости и благоразумия он не стал подделывать орган, который сделал его сказочно богатым).

— Итак, что мы тут имеем? — вслух подумал Блаунт, с силой раздувая ноздри, чтобы полностью впитать аромат своим старым, заскорузлым, но еще очень чувствительным обонятельным органом.

Какое-то время он молча сидел, закинув голову назад и так работая ноздрями, будто это была пара кузнечных мехов. Кромптон знал, что сначала старик проанализирует самые основы композиции, разделив смесь и оценив качество различных запахов — цветочных, фруктовых, гнилостных, пикантных, смолистых и горелых. Затем, с точностью ольфактометра,^[45] измерит интенсивность компонентов и разберет каждый из них в отдельности. И только завершив этот многосторонний анализ, позволит себе расслабиться и насладиться воздействием всей субстанции.

— Первые впечатления — берег моря Наслаждений, беседка, увитая розами, ветры пустыни, нежное детское лицо, запах северного ветра… Совсем неплохо, Кромптон! А вот и более глубокое восприятие — солнце на морской волне, ряды ламинарий, серебряные скалы, железная гора и… девушка!.. девушка!..

Директора неловко заерзали при звуках дрожащего крика, исторгнутого из глотки искусственно омоложенного старика. Уж не дал ли маху Кромптон — может, неправильно рассчитал угол вращения радикала?

— Девушка! — вопил Основатель. — Девушка в белой кружевной мантилье! О, Нивс, как я мог забыть тебя! А сейчас передо мной черная вода озера Титикака, волны плещутся о железные сваи причала. Огромная птица, кондор, низко парит над нашими головами — дурная примета; из-за тяжелых пурпурно-розовых туч выглядывает солнце. Нивс, ты держишь меня за руку, ты смеешься и не знаешь…

Основатель умолк. Долгую, нескончаемую минуту он сидел неподвижно. Потом опустил голову, возвращаясь к действительности. Видение растаяло.

— Кромптон, — сказал он наконец. — Вы создали превосходный эликсир. Не знаю, как отнесутся к нему мои коллеги, но мне он доставил мгновения редчайшего наслаждения. Воспоминания, конечно, не мои, но картина настолько яркая, что наверняка кто-то пережил все это. Джентльмены, даю двойную премию! Кромптон, я на треть увеличиваю ваш оклад, каким бы он ни был на сегодняшний день.

Кромптон поблагодарил его. Пока кварцевая бутылочка переходила из рук в руки, он выскользнул из зала, и огромная дубовая дверь бесшумно закрылась у него за спиной.

Новость, как пожар, распространилась по кабинетам «Сайкосмелла». Кругом царило веселье и всеобщее ликование. Кромптон, совершенно бесстрастный, вернулся в свой кабинет, запер за собой дверь и, как всегда после трудного дня, сильно потянулся. Потом быстро закупорил драгоценные вещества и сунул их в желоб, по которому они скатились в вакуумные погреба и вернулись в свои герметические хранилища.

Только одно отступление от правил нарушило привычный каждодневный ритуал. Взяв колбу с очищенной эссенцией люристии, самого дорогого в Галактике вещества, Кромптон без колебаний перелил содержимое в плоский герметичный сосуд и опустил его в карман. Затем налил в колбу обычное масло иланг-иланга и отправил ее в погреб.

Теперь он стал единоличным владельцем девятнадцати граммов люристии — субстанции, которую получают в результате двухгодичной ручной выжимки из единственного на Альфоне IV дерева, сверхтвердого и сухого. У Кромптона в кармане оказалось целое состояние, которого хватит, чтобы слетать и на Эйю, и на Йиггу.

Он перешел Рубикон — сделал первый и бесповоротный шаг к реинтеграции. Начало положено. Только бы все окончилось благополучно!

Глава 5

— Они и сами не знают, чего плетут, — заявил пьянчужка в красноватой шляпе пирожком, обращаясь к Элистеру Кромптону.

— Да и вы тоже не знаете, — резко осадил его Кромптон.

Он сидел за извилистой стойкой Дамбалла-клуба в Гринвич-Виллидже — районе с сомнительной репутацией. Проигрыватель наяривал старый шлягер «Беби, набей свой животик» в исполнении Генджиса Хана. Кромптон, потягивая безалкогольное пиво, поджидал своего знакомого, Элигу Рутински — главного агента (Н)ГСН.

— Конечно, и я не знаю, — отвечал веселый красношляпый сосед с высокого, как обелиск, табурета, зажав в лапе с черными ногтями и разбитыми костяшками наполовину пустой (или наполовину полный) бокал «Олд Пингслоппа», очищенного сухого виски. — Но я-то, по крайней мере, знаю, что не знаю, а это уже кое-что. И даже до того, как я узнал, что не знаю, я уже знал, что понятия не имею, чего это я плету. Ну вот возьмите, к примеру, нас с вами. Вы, наверное, думаете, что я здесь оказался чисто случайно — просто первый встречный, а то и предмет, на котором вы остановили свой взгляд, а?

Кромптон ничего не ответил. Все это время он крепко держал себя в руках, начиная с того самого мгновения, когда, покинув кабинет, сел в «Силлз-Максвелл» и поехал в Манхэттен, чтобы встретиться здесь с человеком, который опаздывал уже на десять минут. Сосуд с люристией жег ему бок, словно путеводная звезда, предвещающая встречу с потерянными родственниками. А подонок в красноватой шляпе пирожком вдруг наклонился к нему вплотную и обдал его чувствительные ноздри мерзким запахом перегара.

— Mi coche no va,^[46] — неожиданно произнес красношляпый.

Это был пароль, придуманный давным-давно, когда в мирной обстановке Кромптон обдумывал весь этот план.

— Вы Элигу Рутински! — прошептал Кромптон.

— Он самый, к вашим услугам, — сказал пьянчужка, срывая с головы шляпу, а вместе с нею искусную маску и видимость опьянения и обнаруживая серебряную гриву, обрамляющую длинное печальное лицо неуловимого бдительного Рутински. — Предосторожности не бывают лишними, — проговорил он с едва заметной улыбкой.

В качестве главного агента (Нелегальной) Гильдии свободных нюхальщиков (Н)ГСН, этот человек отвечал за демократизацию и демонополизацию психонюхания в Албании, Литве и Трансильвании. Гильдия, хотя и занимала в США нелегальное положение, была должным образом зарегистрирована и платила налоги, как и положено всем нелегальным организациям.

— Побыстрее, приятель, дорога каждая минута, — сказал Рутински.

— Что до меня, то я времени зря не терял, — возразил Кромптон. — Я пришел вовремя. Вы сами превратили простую преступную сделку в драму плаща и кинжала.

— А если во мне пропадает талант драматического актера? — сказал Рутински. — Это что, преступление? А кроме того, я проявил бдительность. Можно ли осуждать человека за это?

— Я вас вовсе не осуждаю, — сказал Кромптон. — Я пытаюсь доказать, что меня торопить ни к чему, потому что не я тратил время зря. Так приступим к делу?

— Нет. Вы оскорбили меня в лучших чувствах, задели мою честь и усомнились в моей храбрости. Пожалуй, надо выпить еще.

— Ну хорошо. Если мои слова так расстроили вас, я приношу свои извинения. А теперь, может быть, перейдем к делу?

— Нет, мне кажется, вы неискренни, — мрачно заявил Рутински, кусая ногти и сопя.

— Господи, и как это вам удалось стать главным агентом нюхальщиков? — разозлился Кромптон.

Рутински взглянул на него и вдруг ослепительно улыбнулся.

— Я стал им потому, что я был умный, находчивый, смелый и очень деятельный. Понятно? А теперь я плевал на все это. Покажите-ка мне свою бутыль.

Кромптон протянул ему флакончик, завидуя про себя темпераменту Рутински. Когда-нибудь, после реинтеграции, он тоже будет ошеломительно non sequitors.^[47]

Молча, молниеносным движением Рутински достал из кармана миниатюрный ольфактометр и прижал его к флакону. Для начала он убедился, что это действительно люристия. Затем, удовлетворенный результатом, приступил к измерению интенсивности, чтобы увериться, что Кромптон не добавил туда никакого желе или жидкости.

Стрелка на шкале описала полный круг и уперлась в последнюю точку.

— Н-да, вот это вещь! — благоговейно протянул Рутински и посмотрел на Кромптона увлажнившимися глазами. — Друг мой, вы просто не представляете, что вы сделали для нас! С помощью этой маленькой бутылочки я освобожу свободных нюхальщиков от всех проблем. От имени святого Эдвина Паджера, седовласого главы нашей организации, благодарю вас за услугу, мистер Кромптон!

— Никакая это не услуга, это криминальная сделка. Короче, давайте деньги!

— Само собой. — Рутински достал из кармана набитый бумажник и начал отсчитывать банкноты. — Так, посмотрим… Мы договаривались на сумму 800 тысяч СВУ в валюте Эйи и Йигги поровну. По нынешнему курсу это составляет 18 276 эйянских проников и 420 087 йигганских дранмушек. Вот. Надеюсь, тут все правильно.

Элистер распихал деньги по карманам — и остолбенел, услышав пронзительный свист, доносившийся откуда-то из живота Рутински.

— Что это? — спросил он.

— Радиосигнал, — сказал Рутински, вынимая из кармана жилета крошечный радиоприемник, размером и формой напоминавший додеканесскую^[48] табакерку. — Это специальная передача ССКО. Без нее никак нельзя.

— Бога ради, что это еще за ССКО? — спросил Кромптон.

— Служба скорого криминального оповещения, — объяснил Рутински. — Вы не слыхали о ней? Давайте послушаем, что они скажут.

«Добрый день, друзья преступники, — раздался из миниатюрного квадрафонического динамика веселый голос диктора. — Ваш старый приятель Джек Потрошитель вещает на секретных частотах с подпольной мобильной радиостанции, запрятанной в горах Сангре-де-Кристо в старой романтичной Мексике. У нас есть о чем рассказать вам, ребята: вы услышите последние известия об ограблениях банков, а наше справочное бюро, как всегда, предоставит вам ежедневный список переполненных богатыми простофилями городов, в которых законы наиболее снисходительны, а то и вовсе не существуют. Сегодняшнюю передачу подготовили для вас «Разбойничьи Портные» — изобретатели пальто с тысячью карманов, фирма «Мартин энд Мишкин», специализирующаяся на инструментах для медвежатников, и «Олд Гейдельберг», выпускающая таблетки цианида для тех, у кого не клеится с делами. Обо всем этом и о других превосходных изделиях вы услышите в нашей передаче немного позже. А сейчас самая свежая новость, с пылу с жару: из надежных источников нам стало известно, что фирму «Сайкосмелл, Инк.», этого спрута-монополиста в мире запахов, накололи на девятнадцать граммов люристии — самого драгоценного субстрата во всей Галактике! Имя подозреваемого уже объявлено, так что мы не раскрываем никаких тайн: это Элистер Кромптон! Если вы нас слышите — значит, успели смыться не так уж далеко. Удачи, Элистер! Она вам скоро очень понадобится! А теперь несколько отрывков из «Оперы нищих»…»

Рутински выключил радио.

— Рухнули планчики, а?

— Это невозможно! — пробормотал Кромптон. — Еще две недели все должно было оставаться шито-крыто. Меня же никто не проверяет! Не понимаю…

— Понимание для вас сейчас — непозволительная роскошь, — изрек Рутински. — Прощайте, Кромптон! Если вас схватят, скажите, что Рутински смеется им в лицо.

С этими словами он вытащил из кармана нуль-гиперэнергетический плащ, быстро расправил складки украденного одеяния (по закону носить его имели право только сотрудники ФБР высочайшей категории), набросил его на плечи и мгновенно исчез. Только красноватая шляпа пирожком осталась лежать на стойке бара. Знак Рутински!

Кромптон расплатился и устремился наружу, во враждебный и ничего хорошего не предвещающий мир.

Глава 6

«Наконец-то я с тобой наедине, моя капризуля! Итак — пену, пожалуйста!»

— Если не трудно, выключите приемник, — попросил Кромптон.

— Черта с два, приятель, — прорычал обливающийся потом водитель велокеба. — Я постоянно слушаю «Шагреневый дом», это моя любимая передача.

«Разрешите мне показать вам, как это делается в Джибути, — щебетало радио, — с бабочками…»

Кромптон откинулся на спинку сиденья, стараясь сохранить хладнокровие. Что случилось? Как они сумели выйти на него? Сможет ли он выкрутиться? Он направлялся в нью-йоркский космопорт, расположенный на месте бывшего Бруклина. Велокеб уже проехал Стоун-стрит и Джей-авеню — погони не было. До космопорта оставалось совсем немного.

«Дитмас, во имя лакмусовой бумажки, убери руку с моей задней ноги!» — продолжал верещать приемник.

Теперь такси огибало памятник Уильяму Бендиксу. Впереди показались две выпуклые башни космопорта. Машина еле двигалась в дорожной сутолоке: велосипеды, велокебы, трехколесные велосипеды, мужчины на роликах, женщины на ходулях с пружинками, люди на трясучках — именно из-за этих разнообразных средств передвижения Нью-Йорк и прозвали «Городом потных ляжек». Наконец велокеб добрался до главных ворот космопорта.

«Рутабага? — вопрошало радио. — Само собой, этому есть объяснение и попроще…»

— Водитель, остановите, я схожу, — сказал Кромптон.

— С вас пять шестьдесят.

«Гроутстак? Полагаю, нет…»

— У вас нет более мелких?

— Сдачу оставьте себе!

«Диффамация, моя бедная Сильвия, это для новичков, а человеку искушенному нравится его mot juste^[49]…»

Спрыгнув с велокеба, чуть не угодив при этом под телегу, запряженную волами, которой управлял усатый возница, Кромптон проскочил через главные ворота с видом человека, опаздывающего на корабль, что, кстати, соответствовало действительности.

Он пробежал мимо Дисней-стенда, миновал продавца сильнодействующих «колес», модную лавку «Наказание» и, задыхаясь, подошел к стойке «Транс Пан Интерстеллар Спейсвейс Систем» (ТПИСС) с гордым девизом: «Non est ad astra mollis e terria via».^[50]

Робот, очень, кстати, похожий на Альберта Деккера, взял у него талон на зарезервированное место.

— Ага, осень холосо, — сказал андроид с дурно налаженным произношением. — Но, Дзек, пьидеса запласить! Не заплатис — не поедис! Ни билета, ни полета!

— Конечно, я заплачу, — сказал Кромптон. — Как лучше — в эйянских прониках или йигганских дранмушках?

— Мы только полусить бетельгейзенские фьовики, улановых не нада, а есе, позалуста, амеликанские секи на эксплес-путесествие. У вас нету? Бланк мозет поменять, о’кей, Дзо?

Кромптон кинулся в банк, где пышная красотка с Друмгеры IV своими выгнутыми губами ловко поменяла ему деньги. Он поспешил обратно к стойке ТПИСС и протянул банкноты андроиду.

— Прекрасно, сэр, — сказал андроид. — Прошу прощения за свое недавнее псевдокитайское произношение. В моей схеме нарушилась система самоконтроля, а я никак не мог найти электронщиков. Эти ребята обходятся в целое состояние и в конце концов все равно отсылают вас к специалисту. Приходится терпеть, а что я могу поделать, при моем-то жалованье? Обычно все было о’кэй, но сегодня — сплошное невезенье: цикл солнечных пятен совпал с показом картины Фу Манху в верхней комнате отдыха, а фотосинтетическая дифракция довершила дело, и в результате остался я дурак-дураком…

— Билет! — выдохнул Кромптон.

— Вот он, сэр, — сказал андроид. — Первая остановка на Эйе. Билет действителен в течение десяти лет, со всеми остановками. В пути вас будут кормить обедом, а в космосе вы сможете приобрести психоделики. Приходилось вам видеть фильмы Альберта Деккера? Сейчас в южной комнате отдыха проходит его фестиваль, от всего сердца советую посмотре…

Но когда андроид с лицом контрабандиста (свое он одолжил антрепренеру Альберта Деккера, за что мог бы поплатиться работой, если бы закон о «собственном обличье» строго соблюдался) повернулся к своему собеседнику, перед ним никого не оказалось: Кромптон сбежал.

— Кромптон, Кромптон, — сказал андроид, и от напряжения брови у него встали уголками. — Ах да! Рифмуется с Помптоном! — И он отвернулся, успокоенный. Андроиды никогда не горюют подолгу.

Люди, особенно относящиеся к категории Кромптонов, часто чувствуют себя несчастными и запуганными. Бледный, задыхающийся, с потными ляжками (как и у всех ньюйоркцев), Кромптон добежал до выхода на взлетное поле, и тут его сжали железной хваткой чьи-то руки. Кромптон поднял голову и увидел над собой плоское желтое лицо огромного андроида, похожего на маньяка-убийцу.

Надтреснутый, дрожащий голос произнес:

— Хорошо, Тото, держи его, но смотри не сломай. Мне еще надо поговорить с парнем, хи-хи-хи!

Сердце Кромптона провалилось в бесконечную пустоту, куда-то вниз живота. В отчаянии он повернулся и столкнулся взглядом с древними глазами, сиявшими на молодом лице Джона Блаунта.

Глава 7

— Ну-с, Элистер, что вы можете сказать в свое оправдание? — спросил Блаунт.

Кромптон пожал плечами. Космический корабль находился в каких-то жалких двадцати ярдах от него, дразня своей близостью — и, увы! — недостижимостью.

— Почти ничего, — сказал он. — Как вы узнали?

Блаунт сочувственно улыбнулся.

— Только административная верхушка фирмы имеет полное представление о нашей системе безопасности, Элистер. Специальные сенсорные установки, расположенные в погребах, регистрируют количество наиболее ценных субстанций на каждый данный момент. Эти сведения передаются в компьютер, который соотносит их с точными, официально подтвержденными данными и выдает результат. Расхождение на один грамм сразу же по тревоге поднимает силы безопасности, и одновременно об этом сообщают мне. Проанализировав обстоятельства пропажи, я сразу понял, что винить в ней можно только вас, и решил собственноручно заняться этим делом.

— Это очень интересно, я не сомневаюсь, — сказал Кромптон. — И что теперь?

Старый Джон Блаунт осклабился своей мерзкой мертвецкой ухмылкой.

— А теперь, Элистер, вам придется целиком положиться на мое милосердие.

Элистера начало трясти. Заметив, что дрожит, он озадаченно нахмурился. Выглядело так, будто он боится этого человека, от которого теперь зависит его жизнь, хотя на самом деле страха он не испытывал. Потому что его поступок был поступком настоящего мужчины. Даже поражение, в конечном счете, ничего не меняло. Главное — он сделал все, что мог.

— Очень сомневаюсь в вашем милосердии, — произнес он ровным голосом. — И полагаться на него я не собираюсь. Лучше я пошлю вас куда подальше, и будь что будет. Идите-ка вы на хрен, мистер Блаунт!

Лицо Блаунта, не поверившего своим ушам, исказила гримаса крайнего изумления, превратившая его на миг в слабоумного старого маразматика. Как слепой, он вытянул руку вперед и заорал, задыхаясь от гнева и брызгая слюной:

— Ты… ты…

— Хи-хи-хи, — передразнил его Кромптон.

Тото реагировал на расстройство хозяина поднятием огромного кулака и готовностью размазать Кромптона по стенке. Кромптон вздрогнул, но даже бровью не повел.

Блаунт выкрикнул:

— Нет, не бей его!

Тото успел отвести удар, правда, ценой двойного перенапряжения — физического и морального.

— Кромптон, — проворковал старик легким и нежным голосом, подобным дуновению летнего ветерка, — вы знаете, что полагается за ваше преступление?

— Не имею ни малейшего представления, — сказал Кромптон.

— Десять лет тюрьмы.

— Я их запросто могу простоять на голове, — отпарировал Кромптон.

— Не сомневаюсь, что можете, — сказал Блаунт. — Именно поэтому я не собираюсь арестовывать вас.

— Не собираетесь?

Старик покачал головой и ехидно хихикнул.

— Вы свободны и можете отправляться в любой конец Галактики в поисках своих ненаглядных компонентов.

— Вы и об этом знали!

— А как же! Это входит в мои обязанности — знать обо всех уродцах, работающих у меня на фирме. Говорю вам, Кромптон, отправляйтесь на свои продолжительные и безнадежные поиски. Десять лет в кутузке — слишком легкое наказание для вас, однако это все, что наше коррумпированное мягкотелое правосудие воздаст вам за воровство, предательство и дурные манеры. Я хочу большего! Я сам хочу расплатиться с вами. Так что отправляйтесь, бегите от земных законов. Я найду вас. У меня длинные руки, бессчетное множество агентов, и месть моя вам гарантирована.

— Что вы собираетесь сделать со мной? — спросил Кромптон.

— Мое наказание будет достойно если не преступления, то преступника. Кромптон, вы когда-нибудь думали об асномии?

— Вы не сделаете этого, — сказал Кромптон, чувствуя, как начинают сдавать нервы.

— А по-моему, это превосходная идея — вывести из строя ваш драгоценный нос! — прокудахтал старый Основатель. — Можно ли придумать более изысканную месть: вы, обладатель самого тонкого обоняния на планете, больше не ощущаете никаких запахов, а?

— Да я скорее умру, — сказал Кромптон.

— Умрете, конечно, — всему свое время! Но сначала я лишу вас самой большой вашей ценности — несравненного обонятельного дара. Я отниму у вас запах морского прибоя на заре, креозота и махорки, бекона, шкворчащего на сковородке, тумана в осеннем лесу и аромат молодой женской груди! Все это станет вам недоступно, Кромптон! Вот оно, проклятие асномиков, и я вам его обещаю!

Кромптон повернулся и пошел прочь, онемев от страшных, но каких-то ребяческих угроз этого «юноши». Он вручил свой билет контролеру, тот прокомпостировал его в правом верхнем углу, и Кромптон прошел в оранжево-серый модуль, который доставлял пассажиров на орбиту за много миль от Земли, где их ждал космический корабль.

Оцепенение Кромптона прошло, как только модуль устремился вверх, к золотому солнечному сиянию. Даже мысли о смерти и асномии не могут расстроить человека, впервые в жизни оказавшегося в космосе. Путешествие в неизведанное как рукой снимает все тревоги, по крайней мере на время.

Часть II

Глава 1

Пассажиры космического корабля, пристегнув ремни, потягивали апельсиновый сок из бумажных пакетов. Им пришлось пережить не слишком приятные мгновения, когда отключили генератор искусственной гравитации и стюардессы, продолжая улыбаться, взмыли в воздух. Но скоро все пришло в норму. Зажглись красные лампочки старта.

— С вами говорит капитан Эдди Ремонстратор, — раздался из динамиков приятный голос с легким средне-западным акцентом. — Леди и джентльмены, мы находимся в предстартовом положении, и, возможно, вам будет небезынтересно услышать от меня описание процедуры старта, поскольку это самый захватывающий момент во всем путешествии. Так вот: поисковые щупы порта и корабля работают на полную мощь, охватывая девяносто градусов по кругу. Как вам, наверное, известно из журнальных публикаций, они исследуют космическую структуру, выискивая так называемые «области прорывов Фостера-Гарриса», или, попросту говоря, ФГопы. Эти ФГопы, друзья мои, представляют собой как бы дырки в космическом пространстве, которые можно сравнить с дырой, проделанной насквозь в сложенном вдвойне куске материи. Видите ли, у космоса нет субстанции, но есть конфигурация. Это было доказано в…09 году Эдквайзером и Брейнтри, что и открыло возможность скоростных межзвездных перелетов. Но вы, должно быть, помните, что космическая конфигурация существует только в величинах одного порядка.

Так вот, обнаружив подходящий ФГоп… Извините, я на минутку. О’кей, я снова тут. Корабельный зонд нащупал жирный ФГоп, и мне предстоит запустить нашу старенькую посудину в эту ФГоп-спираль, потому что, друзья мои, на самом деле это вовсе не дыра. Это скорее труба, закрученная спиралью, и мы должны пройти через нее. Космические конфигурации всегда имеют форму спирали, только не вблизи от серых звезд. Так гласит закон фон Грешама.

О’кей, ребята, мы приближаемся. Скоро наш корабль мягко проскользнет по спиральной дорожке, которая в n-дименсионном пространстве прочерчивает прямую линию. Мы приближаемся… Боцман, выровнять курс! Так держать… Держись сигнальной линии по внешнему отсеку… Да лево же руля! Давай, давай, входи!.. Да потише, черт тебя дери! Закрой головные клапаны! Табулятор суммирующего устройства — на девять сотых! Втягивай наружную антенну! Приоткрой на семь градусов заглушки на двухклапанном ремуладе! (Тут голос капитана стал удаляться, речь сделалась прерывистой и неразборчивой.) О’кей, теперь этот болотный разрыв барабанных перепонок быстро закроется! А ну-ка на скрипочке сыграй! (Этого он не мог сказать, подумал Кромптон, мне просто послышалось.) А теперь обернулись вокруг двух дядюшек — и круши к черту эти размахавшиеся турникеты-роторы! А теперь поцелуй старого осла в зад и дуй прямиком сквозь тромбоновые запоры! (Нет, подумал Кромптон, этого он точно сказать не мог!) Смотри за тормозами — они то и дело дурака валяют. Ну-ну, пошло-поехало! Кидай его в старую дыру, как коня в стог сена! Теперь застегни штаны, умерь свой пыл и — вперед, по наезженной дорожке!

Воцарилась тишина. Потом капитан сказал:

— Ну что ж, братцы, теперь вы более или менее усекли, каким образом корабль отправляется в путь. По этой ФГоп-спирали мы будем лететь около двадцати часов субъективного времени, так что расслабьтесь и чувствуйте себя как дома. Наша стюардесса примет заказы на психоделики у тех, кто хочет вознестись к небесам, путешествуя в космосе. В носовой комнате отдыха крутят кино, говорят, классное, что-то об Альберте Деккере. Наслаждайтесь, друзья мои, капитан Ремонстратор заканчивает передачу.

Кромптон энергично потер нос в сомнении, то ли он чего-то недослышал, то ли капитан Ремонстратор ведет себя несколько странно. Впрочем, возможно, и то, и другое одинаково справедливо.

— Да, так оно примерно и есть, — заметил человек, сидевший в соседнем кресле.

— Что, простите? — спросил Кромптон.

— Справедливо и то, и другое.

— О чем это вы? — изумился Кромптон.

— Я имею в виду вашу мысль перед тем, как мы заговорили. Вы раздумывали, послышалось вам все это или капитан действительно вел себя необычно. Потом вы решили, что, наверное, правильно и то, и другое, — вывод совершенно справедливый и свидетельствующий о вашем интуитивном понимании вариативности дихотомии наблюдателя-наблюдаемого.

— Так вы читаете мои мысли, — сказал Кромптон и внимательно посмотрел на собеседника. Он увидел свежее лицо молодого человека, подстриженного ежиком, в сером свитере, коричневых спортивных брюках и белых замшевых туфлях.

— Если настроюсь соответственно, то читаю.

— Но это же посягательство на мою личную жизнь, — заявил Кромптон.

— Почему? Когда вы произносите вслух какие-то слова, вы ведь ожидаете, что окружающие услышат их? Чем они отличаются от мыслей, которые вы произносите про себя?

— Однако я произношу вслух не все мысли, которые приходят мне в голову.

— Вот как? Забавно. В общем-то мысли не так уж сильно отличаются одна от другой. Это просто сотрясение воздуха, в них нет ничего личного. С давних пор многие существа обмениваются таким образом мыслями друг с другом и не становятся от этого ни лучше, ни хуже.

— Уж не из тех ли вы юнцов, которые обожают разглагольствовать на серьезные темы? — заинтересовался Кромптон.

— Мне еще нет миллиона лет, — ответил сосед. — По галактическим меркам я достаточно молод. Но время от времени я встречал подобных субъектов.

— Меня ваши шуточки ничуть не забавляют, — сказал Кромптон.

— Я — эйянин, — сказал молодой человек. — Я всегда говорю правду, даже тогда, когда лгу. А все эйянские шутки отличаются дурным вкусом, потому что мы слишком стары, чтобы оттачивать их. Но, кажется, вам требуются доказательства.

— Я бы не возражал, — сказал Кромптон.

— Тогда держитесь.

Юноша с нежным лицом поднял руку и коснулся кончика носа. В ту же секунду лицо его превратилось в изборожденную морщинами старческую физиономию, одежда — в драный серый халат, а заговорил он резким визгливым голосом:

— Одна хорошая метаморфоза стоит миллиона слов.

— О, пожалуйста, не делайте этого! — воскликнул потрясенный Кромптон.

Старик вернулся в обличье нежнокожего юноши.

— Хотите, я продемонстрирую вам еще какие-нибудь сверхчеловеческие возможности?

— Лучше не надо, — сказал Кромптон. — Я вам и так верю. Дайте мне время свыкнуться с этим.

— Да, конечно, Кромптон, — сказал эйянин. — Хочешь выжить — умей вертеться. За пределами Земли происходят всякие необычные вещи — не стоит терять время, оглядываясь вокруг в изумлении. Ваше отношение ко всему здесь должно быть nu:^[51] ну случилось нечто странное — подумаешь, эка невидаль; а еще что новенького? Иначе вы не сумеете правильно отреагировать, столкнувшись с чем-то поистине необычайным.

Кромптон глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Ну хорошо, — сказал он. — Вы эйянин, вам миллион лет, и вы обладаете сверхчеловеческими способностями. А еще что новенького?

— Вот так-то лучше. Что новенького? Вот вы садитесь в космический корабль, и вашим соседом по креслу оказывается представитель той планеты, на которую вы летите. Совершенно очевидно, что я многое о вас знаю. Так же очевидно, что у меня есть свои планы на ваш счет. И абсолютно ясно, что мы с вами собираемся прийти к определенным соглашениям.

— Очевидно, — кивнул Кромптон. — И что еще новенького?

— Не умничайте, дорогой, — сказал эйянин. — Хотите узнать, к чему все это?

— Жду с нетерпением.

— Кромптон, мы, эйяне, старейшая из разумных рас в Галактике. И одна из умнейших. Мы в какой-то степени бессмертны. Мы видали лучшие времена. Давным-давно мы завоевали эту Вселенную, но скоро поняли, что радости от этого никакой, и вернули все владения. И делать нам стало нечего, по крайней мере, не было ничего стоящего по нашим понятиям. Так что мы ничего и не делаем, только играем в нашу Игру.

— Я слыхал об эйянской Игре, — сказал Кромптон. — Но, по-моему, никто толком о ней ничего не знает.

— Это не оттого, что мы держим что-то в тайне, — сказал эйянин. — Просто наша Игра не поддается объяснениям. Ее абсолютно невозможно описать, потому что она постоянно меняется в соответствии с правилами, которые мы попутно выдумываем.

— И что же — вы действительно ничем больше не занимаетесь? — спросил Кромптон.

Эйянин пожал плечами.

— У древних, совершенных народов есть свои особые проблемы, Кромптон. К примеру, что делать, став абсолютно просвещенным? Не думаете же вы, что мы выстраиваемся в круг, улыбаясь друг другу. Вот мы и играем в свою Игру. Наше веселье состоит в том, чтобы превзойти друг друга. При этом мы всегда помним, что каждый из нас — это все мы и что одерживая верх над другими, мы одерживаем верх над собой. И это нам нравится, так как Игра не должна приносить больших доходов. Но играть надо серьезно и честно, согласно существующим на данный момент правилам.

— Все это очень интересно, — сказал Кромптон. — Но зачем вы мне рассказываете об этом?

— Да так уж вышло, Кромптон, что вы включены в мою Игру. Или включитесь, как только в ней произойдет нужный оборот. Вы будете одной из пешек, управлять которыми стану я. Забавно, верно?

— Нет, совсем не забавно, — возразил Кромптон. — Исключите меня из вашей Игры.

— Успокойтесь, — сказал эйянин. — Ведь я тоже пешка, которой вы будете управлять в вашей Игре.

— Знаете, в эти дни у меня будет полно забот, — сказал Кромптон. — У меня на это просто времени не хватит.

— Для вас жизненно важно разыскать ваши утерянные компоненты и добиться реинтеграции, не так ли? В этом и будет состоять ваша Игра. Чтобы достичь успеха, вам понадобится моя помощь. Без нее вы с таким же успехом могли остаться на Земле и продолжать разгадывать свои кроссворды.

— А если конкретно, в чем мне понадобится ваша помощь? — спросил Кромптон.

— Не имею ни малейшего представления, — ответил эйянин. — Откуда мне знать, если Игра еще и не начиналась?

— Если вы этого не знаете, — сказал Кромптон, — откуда вы знаете, что возникнут такие обстоятельства, которые заставят меня обратиться за помощью к вам?

— Это то немногое, что мне дано знать, — ответил эйянин. — В конце-то концов, супермен я или нет?

Кромптон принялся обдумывать услышанное, и чем больше он размышлял, тем меньше ему все это нравилось.

— Не слишком ли вы ускоряете события? — сказал он. — Я не думал, что все обернется таким образом.

— Конечно, не думали, — согласился эйянин. — Как и большинство людей, вы хотите, чтобы все было по-вашему — и только там и тогда, когда вам захочется. Но, виноват. Вселенная не управляется вашими желаниями, Кромптон. Вот она! Вы можете дуться, настаивать на своем — и скорее всего вас убьют до того, как вы успеете сделать что-нибудь интересное, но вы можете согласиться на мое предложение, и в результате мы оба позабавимся.

— Ладно! — сказал Кромптон. — У меня, кажется, не такой уж большой выбор! Что дальше?

— Дальше я назову вам свое имя. Меня зовут Секюйль. Запомните его. Позднее мы снова встретимся в первый раз и тогда займемся делами.

— Подождите минутку… — начал было Кромптон.

— Эта встреча не в счет, — прервал его Секюйль. — Тут временные последовательности ни при чем. Все будет так, как будто ничего не было.

— Вы хотите сказать, что практически сейчас мы с вами и не встречались?

— Совершенно верно. Уже интересно, не так ли? Иногда бывает ужасно скучно ждать, пока те или иные события произойдут сами собой, а космические перелеты — это и вовсе потерянное время.

— Никак не пойму, — сказал Кромптон, — как мы с вами сможем увидеться в первый раз, если мы уже встретились сегодня?

— Но я же объяснил вам, — сказал Секюйль, — что эта встреча не в счет. Мне придется заплатить штраф за то, что я так поступаю. Я не буду помнить об этой встрече, когда на самом деле встречу вас.

— Ну, это уж совсем бессмыслица какая-то.

— А правила всегда бессмысленны, разве нет? — сказал Секюйль. — Однако так оно и будет. Я вас не узнаю, но вы узнаете меня и расскажете о нашей встрече, а я пущу в ход свои сверхъестественные способности к адаптации, и Игра начнется.

— Может быть, вы и супермен, — сказал Кромптон, — но мне кажется, вы не в своем уме.

— Ха, это становится совсем забавно, — сказал Секюйль. — Но, похоже, я исчерпал все материалы своей лекции, так что — отбываю.

Он улыбнулся Кромптону и исчез.

Какое-то время Кромптон сидел неподвижно. Потом позвал стюардессу.

— Извините, мисс, не могли бы вы назвать мне имя молодого человека, сидевшего рядом со мной?

— Вы, должно быть, шутите, сэр, — ответила она. — Это место было свободно все время полета.

— Этого я и боялся, — сказал Кромптон.

— Хотите еще апельсинового сока?

— Пожалуй, да, — тяжко вздохнул Кромптон.

Глава 2

«Странствующие и путешествующие, добро пожаловать на планету Эйя, и в ее столицу Ситесф, и в отель «Грандспрюиндж», расположенный в историческом районе Невратидэ, и на виднеющиеся вдали величественные Олеонианские Альпы. В этой брошюре мы расскажем вам о нашей планете, чтобы вы получили как можно более полное наслаждение и радость от знакомства с нашей уникальной цивилизацией.

Как вы, возможно, знаете из «Книги вселенских рекордов» Гиннесса, Эйя — древнейшая планета в Галактике, которую на протяжении всей ее истории населяла единственная коренная раса. Эта редкая цельность да еще тот факт, что на Эйе в течение последних 900 тысяч лет не было никаких войн, создает на планете атмосферу уверенности и домашнего уюта, не сравнимую ни с чем в Галактике.

Общество эйян немногочисленно — в нем ровно миллиард членов. Некоторые считают их бессмертными, но сами они называют себя просто сверхдолгожителями. Старейшему долгожителю Эйи, Трачу Нивере, по меньшей мере тринадцать миллионов лет, что доказал анализ ногтя его большого пальца, проведенный с помощью изотопов Швейцарским бюро подтверждений. (Увидеть мистера Ниверу можно по пятницам вечером в клубе «Кот Крот» в Западном Ситесфе, где он последние семьсот лет проводит сеансы чтения стихов.)

Многие интересуются, как развлекаются эйяне, которые живут так долго и знают так много. На этот вопрос ответить непросто, поскольку эйяне в большинстве своем являются индивидуалистами. Они занимаются множеством разных вещей и изучают много любопытных и полезных фактов. Ничего иного не приходится ожидать от народа, два миллиона лет тому назад отказавшегося от постоянного обличья и осознанно подбирающего себе тела, эмоции, концепции и другие ценности. В этом смысле эйяне проживают бесчисленное количество жизней.

Эйяне не обладают какой-то фиксированной индивидуальностью. Они выбирают себе то или иное тело, чувства, ценности, а через какое-то время сбрасывают все это и переходят в новое обличье. Поэтому эйян можно назвать довольно веселой и дружелюбной расой, хотя те, кто не знаком с их обычаями, считают, что в деловых отношениях на них полагаться нельзя. (И все же справиться с этим достаточно просто: прежде чем заключить сделку с эйянином, спросите его о дате окончания его текущего психосоматического состояния. В этот период он будет строго выполнять все свои обязательства, следуя старинному эйянскому правилу: «Говори, что делаешь, и делай, что говоришь», сформулированному в свое время Амирром Таубой, создателем «Универсального этического кодекса всех мыслящих существ».)

Но вернемся к проблеме развлечений: несмотря на разнообразные трудности, с которыми эйяне сталкиваются в своих последовательных существованиях, всех их объединяет приверженность к Игре. В нашей брошюре мы даже не пытаемся охарактеризовать Игру. Если вас заинтересует этот вопрос, обратитесь к работам «Игроки азартных галактических игр» Уолшмидта и «Стратегия несовместимости» Шарлеруа.

У каждого туриста есть возможность выбрать себе развлечение по вкусу. Особенно стоит отметить Сады Рюи в Восточном Ситесфе. Этот огромный развлекательный комплекс расположен на десяти миллионах акров живописной сельской местности, которую омывают фиолетовые воды (такими их сделали морские организмы под названием «груниус») Пираметикового моря. Комплекс сооружен в память о знаменитой космической битве в проливе Инфердунг, когда вооруженные силы Эйи разбили орду диких митсумианских кочевников, возглавляемую безумным Астарком Летумом. Сады устроены таким образом, чтобы обеспечить максимум удовольствий любому представителю девятнадцати цивилизованных видов. В общем, развлечений тьма, а цены весьма умеренные. Любители острых ощущений найдут для себя наслаждения, удовлетворяющие самым порочным и глубоко запрятанным желаниям — их вам поможет раскрыть и осуществить многочисленный штат служащих вашей же разновидности, и вы несомненно получите подлинное наслаждение — не то что в лунапарке Гувилля на Дрогхвасте II, где все обслуживание, вплоть до сексуального, осуществляет меняющий формы (и порой очень рассеянный!) Дувериан Хунгорфьердс.

Но как справедливо заметил Амирра Тауба, сидя в раздумьях над картой Галактики, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Слова, в конечном итоге, так же бессмысленны, как и дела, но при этом гораздо менее забавны. Итак, добро пожаловать на Эйю! И мы обещаем, что проведенное здесь время станет для вас временем второго рождения!»

Кромптон сунул брошюру в карман. Он сидел в холле отеля «Пингала Армз» в центре Ситесфа. Двенадцать часов назад его корабль «выбрался из трубы», как шутливо выразился капитан Ремонстратор. Кромптон заранее по телегному заказал себе комнату в отеле и теперь ждал человека, который должен был помочь ему.

Эдгар Лумис, которого он разыскивал, был той частью его ограбленной личности, которая ведала удовольствиями. Искатель приключений, чувственный любовник — без него Кромптон был лишен остроты, непосредственности восприятия жизни. Лумис в этом смысле был незаменим. Но оказалось, что найти его будет нелегко.

Почти сразу после прибытия на планету Кромптон отправился в справочное бюро, где были аккуратно подобраны все данные о проживающих на Эйе. Ему сообщили, что Эдгар Лумис пребывает в добром здравии и работает в Садах Рюи. Этим и ограничилась информация, ибо по недавно принятому закону адреса работающих в Садах Рюи были засекречены. Чиновник-андроид, хотя и посочувствовал Кромптону, и согласился, что такой закон не имеет никакого смысла, ничем не мог ему помочь, разве только посоветовать ему собственноручно заняться розысками Лумиса в Садах.

Кромптон решил иначе. Ясно было, что такие розыски совершенно бесполезны, если принять во внимание необозримую территорию Садов и огромный штат сотрудников, для которых — по крайней мере, для определенной части — по роду их занятий были крайне нежелательны неожиданные встречи с особями мужского пола собственной расы.

Он попросил совета у портье гостиницы «Пингала Армз». Тот намекнул, что при известных обстоятельствах можно было бы кое-что предпринять, однако обстоятельства эти трудно определимы. Кромптон после некоторого замешательства наконец сообразил, чего от него ждут, и, пунцовый от смущения, протянул портье пригоршню проников. Тот, как ни в чем не бывало, телегномировал кому-то и велел Кромптону подождать в холле, пока к нему не подойдут.

Центральный вход в отель раздвинулся, и в него проскользнул маленький горбун в длинном драном плаще и разбитых ботинках.

— Вы Кромптон? — спросил он. — Идите за мной.

Он вывел Кромптона на улицу к ожидавшему их лимузину. (Позднее Кромптон узнал, что машину снабжает энергией небольшой психофизический конвертер, который выжимает из специально выращенных для этой цели шимпанзе их волю и превращает ее в энергию вращения.) Горбун подождал, пока Кромптон заплатил ему шестьсот проников, а затем дал какие-то указания водителю, и экипаж тронулся в путь.

— Я ничего вам не гарантирую, — сказал горбун, — но я доставлю вас к единственному человеку, который может помочь вам, если пожелает.

— И кто же он? — спросил Кромптон.

— Недавно избранный член Совета Восточного Ситесфа. Именно он провел в жизнь закон, запрещающий разглашать те сведения, которые вам нужны.

— Чем же он может мне помочь?

— Так уж принято на Эйе: человек, ответственный за новый закон, имеет право делать из него исключения — для себя или для кого-нибудь другого.

— Вы хотите сказать, что человеку, который проводит новый закон, дается законное право нарушать его?

— Совершенно верно.

— Но это аморально! Это же явная коррупция!

— Напротив, закон предотвращает коррупцию, узаконивая ее.

— Мне это кажется совершенно бессмысленным, — сказал Кромптон. — Между прочим, с какой стати этот чиновник станет мне помогать?

— Причина та же, что и у меня, — сказал горбун. — Взятка.

— Понятно, — холодно сказал Кромптон.

— В этом веке мы все погрязли во взяточничестве, — объяснил горбун. — Это стало просто массовым помешательством.

Кромптон презрительно молчал.

— Насколько я понимаю, вы считали нас более добродетельными?

— Ну…

— Большинство туристов думает так же. Но нам, эйянам, осточертело быть добродетельными много тысячелетий тому назад. Нет в этом ничего забавного, да и Игре мешает.

— Понятно, — сказал Кромптон.

Какое-то время они ехали молча. Потом горбун сказал:

— Вижу, вам кажется странным — почему это я, эйянин, способный принимать любой облик, разгуливаю с горбом и в драной одежде.

— Мне не нравится, что вы читаете мои мысли, — отрезал Кромптон.

— Извините, — сказал эйянин.

Помолчав, Кромптон спросил:

— И все же, раз уж вы затронули эту тему, действительно, почему?

— Несколько столетий назад я сделал неудачный ход в Игре и теперь должен оставаться в таком виде еще восемьдесят лет. Горб — это еще куда ни шло, в нем можно воду хранить, но вдобавок я получил такую диспепсию — с ума сойти можно!

— Хм, — сказал Кромптон.

— Да, вас не назовешь слишком интересным собеседником, — проговорил горбун. — Вот мы и приехали. — Машина подкатила на стоянку перед небольшим зеленым зданием. — Идите по главному коридору, первая дверь направо. Желаю удачи.

Машина затарахтела и умчалась прочь. Кромптон вошел в учреждение. Нашел дверь, о которой говорил горбун. Постучался.

— Входите, — ответили ему.

Кромптон открыл дверь и вошел в богато обставленный кабинет. Из-за стола на него смотрел эйянин со знакомым лицом и стрижкой ежиком. Это был Секюйль.

Глава 3

Секюйль смотрел на него так, будто видел его впервые.

— Чем могу быть полезен? — спросил он приятным, чуть хрипловатым голосом.

— Я Элистер Кромптон, — сказал Кромптон. — Вы не помните меня?

Секюйль внимательно изучил его лицо и покачал головой.

— Боюсь, что нет. Вы, по-видимому, спутали меня с кем-то.

— Ваше имя Секюйль, — сказал Кромптон. — Мы встретились два дня назад на космическом корабле. Почти час мы беседовали с вами, а потом вы испарились.

— Два дня назад? — удивился Секюйль. — Вы уверены?

— Ну в этом-то я ошибиться никак не могу. Вы говорили мне, что участвуете в Игре или собираетесь начать играть. Вы сказали, что я буду пешкой в вашей Игре.

— Чертовщина какая-то! — Секюйль хлопнул себя по лбу. — Минуточку, я проверю по Гигантскому Компьютеру.

Он нажал кнопку на терминале маленького фиолетового настольного компьютера, расположенного слева от книги записей.

— Участвовал я в Игре в последние несколько дней? И в этот период нарушал ли я временную последовательность? — Он проследил за мельканием огней на считывающей панели, потом сказал: — Ясно. Спасибо тебе, Гигантский Компьютер. — И обратился к Кромптону: — Что еще я говорил вам?

— Вы говорили, что было бы забавно рассказать мне о всяких вещах вне временной последовательности. И сказали, что все забудете и что я должен буду напомнить вам…

— Понятно, — сказал Секюйль. — Да, подобные выходки в моем вкусе. На вечеринке на прошлой неделе нас угощали какими-то классными суперхреновинами. Мы, эйяне, принимаем все, знаете ли, так как отравить нас попросту невозможно. Может, нас и вовсе нельзя убить — во всяком случае, не таким способом. Так что мы кидали что-то в наши старые глотки и занимались этим бог знает сколько тысячелетий — нас насилу отвадили от этого занятия. А потом мы почти все время ощущали горечь во рту. В общем, когда Кхаш со своим двойником притащили полежалую дерий-травку с Ацтека II, я уже ничего не соображал. И следующие два дня прошли как в тумане. Хотелось бы мне еще нюхнуть этой смеси…

— Я ничего не понял, — сказал Кромптон. — Но у меня есть свои проблемы. Не дадите ли вы мне адрес Эдгара Лумиса?

— А кто это — Эдгар Лумис? — спросил Секюйль.

— Что, мне все снова надо повторять? — возмутился Кромптон. — На корабле вы сказали, что наша встреча, которая состоялась тогда вне временной последовательности, позволит нам избежать утомительных объяснений, когда мы встретимся по-настоящему, то есть сейчас, — или, по-вашему, эта встреча тоже не в счет?

— Успокойтесь, — сказал Секюйль. — Я позволил себе заглянуть в ваши мысли и выяснил все об Эдгаре Лумисе и прочих обстоятельствах. Теперь мне все ясно. Кстати, мне очень жаль, что я провел этот закон о служащих Садов Рюи. Никак не думал, что это коснется вас.

— А для меня абсолютно очевидно, что вы сделали это нарочно, чтобы заставить меня искать вас и просить об одолжении, — сказал Кромптон.

— Все не так просто, — возразил Секюйль. — Я — тот «я», что сейчас говорит с вами, — не имел понятия о вашем существовании и провел этот закон в полном неведении. Тот, что говорил с вами на звездолете, — совсем другой «я» — повлиял на меня и заставил принять такое решение.

— Сколько же у вас этих «я»? — поинтересовался Кромптон.

— Бесконечное множество, — ответил Секюйль.

— Трудно поверить, — сказал Кромптон.

— Это потому, что вы никогда не осознавали, какое влияние на то, кем вы являетесь в данный момент, оказывают ваши собственные личности из прошлого и настоящего. Кромптон, каждое чувствующее существо живет одновременно в различных временных рядах и старается улучшить свою жизнь, влияя на какое-то одно или сразу несколько своих тождеств. Внутренние голоса, подсказывающие вам порой, что делать и чего не делать, — это голоса ваших личностей из других времен и пространств, которые хотят улучшить свои собственные условия существования.

— Может, для вас это и так, — сказал Кромптон, — но не для меня. Я всегда остаюсь самим собой.

— Некоторые из ваших тождеств для вас сейчас недостижимы, — согласился Секюйль. — Но мои слова одинаково верны и для меня, и для вас. Вы в настоящий момент являетесь всего одним тонюсеньким голоском в мозгу некоего непонятливого Кромптона, который до сих пор даже и не думал о том, что это одно из его положений.

— Я ничего не понимаю, — признался Кромптон. — Но факт остается фактом: вы приняли закон, из-за которого я не могу узнать адрес Эдгара Лумиса. И, насколько я могу судить, вы дадите мне его координаты только в обмен на согласие быть пешкой в вашей Игре.

Секюйль изумился, потом откинулся на спинку кресла и расхохотался. Как правило, эйяне не позволяют себе смеяться от всей души в присутствии посторонних: будучи народом древним и мудрым, они насыщены взрывоопасной смесью разных психических сил. И неожиданный всплеск эмоций приводит к тому, что эти силы материализуются.

Что и случилось с Секюйлем. Его хохот породил чернокожую девицу с длинными черными волосами и пляшущими темными глазами, двух вавилонских демонов, йети и краснорожего мужчину в костюме в желто-коричневую клеточку.

— Ты видишь, что я вижу? — спросил один демон другого, тыкая пальцем в девицу. — Путана.

— Ее можно съесть? — отозвался его товарищ.

— Йи-и-и, — сказала девица.

— Подумать только, — произнес краснорожий мужчина, — оказаться всего лишь иллюзией в мозгу этого инопланетянина, о существовании которого я даже не подозревал! Но, может, он тоже только плод чьего-то воображения? Тогда получается, что я привидение второго порядка, если вести отсчет слева.

— Давай поженимся, — сказала девица, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Ну ладно, хватит, — сказал Секюйль, и видения горестно обратились в дым, вернувшись через среднее ухо в голову эйянина, — все, кроме йети, который убежал через запасной выход и был доставлен на место несколько дней спустя Королевским отрядом северо-западных горных видений.

— Вы не уловили главного, Кромптон, — сказал Секюйль после того, как все успокоилось и было водворено под его контроль, а стул, опрокинутый убегавшим йети, поднялся, несколько сконфуженный тем, что не устоял перед каким-то призраком. — Вы что, и в самом деле полагаете, что я собираюсь принудить вас включиться в мою Игру?

— А как еще я мог истолковать ваши слова?

— Вам показалось, — сказал Секюйль. — А мне кажется, что стрелка синхронизатора все ставит на место. Адрес мистера Лумиса: Пандерер Уэй 4567, южный берег Пальметто, Западные Сады, Южный Ситесф. Днем он работает в отделе эпизодов Театра галактических наслаждений в Садах Рюи.

Кромптон был ошеломлен. И только спустя какое-то время сумел пролепетать:

— Премного вам благодарен.

— Всегда рад служить, — сказал Секюйль.

— А теперь что?

— Вы о чем?

— Вы мне оказали такую любезность. Чем я обязан?..

— Оставайтесь таким же милым, как сейчас, — сказал Секюйль.

— Но я-то думал, что нужен вам в вашей Игре!

— Это не важно, — сказал Секюйль.

— Я никогда не говорил, что не хочу помочь вам, — пробормотал Кромптон. — Все это произошло так…

Секюйль нежно проводил его до дверей.

— До свидания, Кромптон. Очень может быть, что мы встретимся при совсем других обстоятельствах. Но за поддержкой обращайтесь ко мне в любой момент. И, насколько временная комбинация связанных энергий может пожелать удачи другой такой же временной комбинации, — желаю вам всяческой удачи.

Дверь захлопнулась. Кромптон, чувствуя себя совершенно сбитым с толку, устремился в беспросветную ночную мглу.

Глава 4

Кромптон нанял дешевый орнитоптер и отправился в отдел эпизодов Театра галактических наслаждений в Садах Рюи. Эта часть Садов была отведена под нужды гуманоидных существ и их ближайших сородичей. В данную группу входили: люди, алиноподы, гнолы, сабистые тэдики, барбизаны с Гростарка II, неугомонные двухсуставчатые трелизонды, коварные, приторно-улыбчивые лунтеры и их соседи — сверхизменчивые муны.

Миновав главные ворота, Кромптон заметил стройного, энергичной наружности молодого человека в джинсах и очках в черной оправе; он сидел и печатал на портативной машинке, пристроенной на коленях. Кромптон с удивлением посмотрел на него, тот поднял голову и сказал:

— В чем дело?

— Хотелось бы узнать, чем вы тут занимаетесь.

— Пишу роман, — ответил молодой человек, продолжая печатать. — Наш диалог тоже войдет в него, естественно. Завистники обвиняют меня в том, что я высасываю все из пальца, а я пишу только то, что слышу и вижу.

— Мне кажется… — начал было Кромптон.

— Не беспокойтесь, — сказал писатель. — Ни один диалог, начинающийся словами «мне кажется», не сулит ничего забавного. Давайте-ка я произнесу речь по этому поводу. Существует несколько прелестных эпиграмм, с которыми вам, вероятно, не довелось ознакомиться. Например…

— Терпеть не могу, когда предложение начинается со слова «например», — прервал его Кромптон.

— Я собирался переписать это. «Противоречу ли я себе? Тогда прекрасно, ибо в своих противоречиях я велик, я вмещаю в себя чудеса». Как хорошо написал это старина Уитмен! До чего уместна здесь эта концепция…

— Мне нужно идти, — сказал Кромптон.

— До свидания, — сказал писатель. — Это будет короткая, но хлесткая сцена.

— Должно быть, хорошо быть писателем, — сказал Кромптон.

— Все равно что слизняком ползти по нескончаемому листу бумаги.

— Это ужасно, — сказал Кромптон. — Может быть…

Но писатель не слушал предложений, начинавшихся со слов «может быть». Его внимание привлекло неожиданное появление толстяка, прижимавшего к груди тяжелую скульптуру в виде черной птицы; следом за ним шли Хамфри Богарт, Мэри Астор, Питер Лорр, а также — о, нежданное явление! — сам Альберт Деккер.

— Это уже перебор, — пробормотал писатель, продолжая яростно печатать с двумя сигаретами во рту.

Кромптон побрел дальше. Располагался отдел эпизодов на длинной, какой-то невнятной улице. Гуляя в поисках развлечений, здесь можно было услышать обрывки странных разговоров и увидеть фрагменты самых разных постановок. Вы могли продолжить свою прогулку и набрести на какой-то новый эпизод или остановиться где угодно и принять участие в развертывающихся перед вами событиях.

Хотя на самом деле все шло не так уж гладко: во время постановок то и дело возникали различные затруднения из-за непримиримых противоречий в требованиях многочисленных гуманоидных по форме, но несовместимых рас. Продюсеры эпизодов тем не менее поощряли тесное и весьма двусмысленное сближение гуманоидов, хотя публично порицали его; но диковинные акты близости всегда приманивают любопытных, несмотря на их благочестивые уверения в обратном. А это означает приток денег, то есть такого товара, ценность которого эйяне обсуждали и пытались определить вот уже несколько веков, просто чтобы проверить, так ли это на самом деле.

Кромптон, проходя мимо, услышал, как неугомонный двухсуставчатый трелизонд при полном осеннем плюмаже говорил трем своим братьям:

— Сегодня я уезжаю в Фунтрис, возможно, освободится мое место в гнезде.

А рядом стая гнолов щекотала сабистых тэдиков до пароксизмов, приговаривая при этом: «На дворе трава, на траве дрова», что приводило в ужас забравшегося на дерево молчаливого алинопода. По соседству одна женщина-человек говорила другой: «Уж и не знаю, кто тебе поможет, Джоси». А чуть дальше семь мунов пытались слиться в сексуальном псилликозе путем родительского смыкания, но тщетно: для этого им не хватало самого главного — бадминтонного инвентаря. Еще более зловещие дела творились на другой стороне улицы, где барбизан в кольчуге из листьев, с заостренным олимфатом, отстукивал сообщение о своем разочаровании на грудной клетке и брюшных щупальцах коварных, приторно-улыбчивых лунтеров, застигнутых во время запрещенного и невозможного акта псевдотрансформации.

Ни одна из этих сцен не произвела на Кромптона впечатления. Каждая из них была рассчитана на то, чтобы пощекотать чувства зрителей определенного гуманоидного вида — притом совсем необязательно человеческого. Большую часть того, что делали друг с другом эти существа, Кромптон не понимал, так же как и другие гуманоиды не понимают, что делают друг с другом люди. Это была ситуация абсолютного обоюдного непонимания, на фоне которого наше пресловутое непонимание самих себя и себе подобных выглядит сущим пустяком.

Кромптон в замешательстве глазел по сторонам, словно бесплотный разум, парящий над сценами из какого-то сюрреалистического ада, в котором карнавальные создания демонстрировали свои экзотические эмоции, воспроизводившие недоступные рассудку реалии их жизни.

Кромптон пришел к выводу, что продолжать в таком же духе совершенно бессмысленно. Повернув назад, он прошел мимо двух тэдиков, отбивавших чечетку на широком, похожем на лопату носу линяющего барбизана, миновал несколько еще менее аппетитных сцен и наконец добрался до главных ворот с печатающим на машинке писателем.

— Вы, кажется, много знаете, — обратился к нему Кромптон. — Не подскажете, где я могу найти Эдгара Лумиса?

— Вы правы, я как раз тот человек, который вам нужен, — сказал писатель, передвигая каретку и закручивая третью сигарету. — Знаете ли, я действую как собственный deus ex machina,^[52] так что элегантности моего замысла не будет нанесено никакого ущерба, если я скажу вам, что мистер Лумис находится слева от вас на четвертых подмостках и его представление подходит к концу. Боюсь, вам, мой друг, следует поспешить. Но прежде чем вы покинете меня, позвольте мне в двух словах обрисовать вам вашу ситуацию в целом.

За чем последовала десятиминутная лекция на тему о всевозможных тонкостях и нюансах, которые Кромптон наверняка упустил, оценивая смысл происходящих событий. Все это время Кромптон простоял неподвижно, даже не моргая, замороженный лучами ружья-парализатора — обычного средства в руках членов Галактической гильдии писателей, с помощью которого они обеспечивали себе внимание и уважение неблагодарных слушателей во время скучных, но многозначительных выступлений.

Наконец писатель завершил свою лекцию цитатой из Рильке и выключил ружье-парализатор.

— А теперь, — сказал он, — немного аплодисментов и минимальную утвержденную гильдией плату в сто проников за не столько исключительную, сколько поучительную и высокоморальную импровизацию.

— Еще чего! — взъярился Кромптон.

— Платите, — приказал писатель, — а не то я снова включу парализатор и прочитаю десятиминутную лекцию на тему о благодарности по стандартным расценкам.

Кромптон заплатил, небрежно поаплодировал и поспешил смыться.

Он прибежал к указанным подмосткам как раз в тот момент, когда бородатый мужчина в набедренной повязке произносил:

— И тогда на прелестном надгробии Антигоны будут выгравированы слова: «Она так и не дождалась его прихода!»

Публика — тридцать семь человек среднего возраста из города Феникса, штат Аризона — буквально помирала со смеху.

Бородач, поклонившись, исчез.

Кромптон схватил за рукав одного из сидевших в аудитории — по странному совпадению им оказался Джон Уинслоу Аудитор из Флагстафа — и спросил:

— Актеры! Куда девались актеры?

Джон Аудитор, осанистый оживленный человек со стальными голубыми глазами и нелепым шрамом от дуэли на левой щеке, бесцеремонно вырвал свою руку у Кромптона.

— Что вы сказали? — резко спросил он, пережевывая вставными зубами фруктовую жвачку, последнее напоминание о днях, надежно похороненных теперь между толстыми и страшными страницами «Книги безвозвратно ушедшего времени».

— Я спросил: куда подевались актеры?

— А! Думаю, они за сценой, готовятся к выходу в главном финале, он должен начаться сию минуту, — охотно объяснил Аудитор.

— Не было ли среди них актера по имени Эдгар Лумис?

— Кажется, я видел это имя в программке, — сказал Аудитор, и жесткие глаза его мгновенно повлажнели. — Да, черт побери, Лумис… он был среди актеров.

— Как он выглядел?

— На нем была такая серебристая рубашка.

— И это все, что вы запомнили?

— Это больше всего бросалось в глаза. Да вы сами увидите его в финале. Смотрите, уже начинается.

Возле Кромптона поднялась большая сцена. На ней толпились всевозможные гуманоидные существа, участники сегодняшнего представления. Сзади них расположились два симфонических оркестра. На глазах у Кромптона все эти существа посбрасывали с себя одежды и стали смыкаться все теснее, теснее, корчась, извиваясь, скользя вокруг и вовнутрь друг друга в невообразимой мешанине рук, грудей, щупалец, крыльев, влагалищ, усиков, когтей, фаллосов, плеч, голов, яйцеклеток, гонад, экзоскелетов, пестиков, коленных чашечек, жвал, тычинок, присосок, плавников и тому подобного. И в этом неестественном, вывихнутом положении они еще умудрялись петь, булькать, скрипеть, свистеть и вибрировать такую песенку:

Мерзостные жирные груны вдруг появились на самой верхушке колышащейся горы тел и щупалец. Груны улыбались! Такое случилось в Садах Рюи впервые! Полнокровные, волосатые груны действительно улыбались! Зрители, тронутые до слез, бешено захлопали в ладоши. Затрубили трубы, зазвенели рассыпчатой дробью литавры. Затаив дыхание, зрители наблюдали, как великая композиция-гора из тел, щупалец и прочих членов вздымалась и опадала, рычала и стонала, боролась и тужилась…

Кромптон углядел кусочек серебристого локтя в нижнем левом углу кучи. Лумис! Это был Лумис!

Затем вся эта гора переплетенных и взаимопроникаюших гуманоидных форм одновременно содрогнулась в бело-зеленом оргазме, с разной силой извергая секреции. Зрители буквально упивались зрелищем, но Кромптон, до глубины души возмущенный, уже направился к выходу и на полных парусах устремился в отель, к своим кроссвордам.

Глава 5

Кромптон не был готов к такому порочному, грязному занятию, которым зарабатывал себе на жизнь Лумис. И вот теперь в тихом уюте гостиничного номера, разложив перед собой на столике двойной пасьянс, Кромптон мучился сомнениями. Он раздумывал над тем, действительно ли ему хочется, чтобы такой человек, как Лумис, стал его составной частью.

С Лумисом будут сплошные неприятности. Он не хотел его. Но, к сожалению, без него не обойтись. Реинтеграция невозможна без всех первоначальных компонентов.

А может, все обернется не так уж плохо. Ведь есть еще третий, Дэн Стэк; разыскав его и включив в свое сознание, Кромптон, несомненно, сумеет найти противовес основным побуждениям Лумиса. Не исключено, что Лумис даже испытает некоторую благодарность, освободившись от своего бессмысленного, стереотипного существования. Если в человеке есть хотя бы зачатки высокой нравственности, можно надеяться, что он сможет контролировать себя, по крайней мере до тех пор, пока все они не ассимилируются в новой многогранной личности, которой Кромптон рассчитывал стать.

Вдохновленный этой мыслью, Кромптон отложил в сторону карты и навел в комнате порядок. Потом решительно сжал зубы, завязал галстук и вышел на улицу.

Он сел в рейсовый орнитоптер и дал домашний адрес Лумиса. Его не интересовали чуждые достопримечательности, о которых журнал «Плейбой» последние три года писал как о «самых восхитительных в Галактике». Новый чувствительный удар обрушился на Кромптона, как всегда, не вовремя.

Орнитоптер приземлился на прелестной поляне перед облицованным алюминием домом с гаражом, плавательным бассейном и кустом гибискуса на Пандерер Уэй 4567. Кромптон расплатился с водителем (веснушчатым студентом, подрабатывавшим на каникулах), а затем, стараясь держать себя в руках, поднялся на крыльцо и позвонил в мелодичный звонок.

Дверь отворили. Перед ним стояла девчушка лет пяти в перепачканных шортах.

— Сто вы зелаете?

— А-а… мистер Лумис дома?

— Затем он вам?

— По личному делу, — сказал Кромптон.

— Ты мне не нлависся, — сказал ребенок.

— Гвендквайфер! — раздался женский голос за спиной у девочки. — Иди, пожалуйста, сюда.

Девчушка скрылась. Темноволосая, яркая и очень привлекательная молодая женщина выглянула наружу, посмотрела на Кромптона.

— Кто вы такой?

— Меня зовут Кромптон. Мне нужно видеть мистера Лумиса по делу, одинаково важному для нас обоих.

— Если вы кредитор, забудьте о нем: он разорен.

— Нет, ничего общего с его кредиторами я не имею, — сказал Кромптон.

Из глубины дома послышался мужской голос:

— Пропусти его, Джиллиам. Я с ним потолкую.

Дверь открылась. Мистер Лумис посмотрел на мистера Кромптона. Потрясающая сцена!

Две части одной личности узнают друг друга моментально и в любом обличье. Происходит это всегда одинаково, почти с безболезненным напряжением, как при яркой вспышке света. Парадоксальный миг одновременного влечения и отталкивания, а сказать что-нибудь — не получается, непроизнесенные слова замирают на устах. Ведь и в самом деле — что можно сказать, когда пройдет первоначальный шок? Начать панибратски: «Привет, пропавшая частица моей персоны! Рад тебя видеть, входи и снимай ботинки…»? Или более осторожно: «О, вы снова заглянули ко мне! Надеюсь, на этот раз вы будете вести себя прилично…»

Итак, два фрагмента одной личности вперились взглядом друг в друга. Кромптон заметил следы увядания дюрьерова тела. Он смотрел на прекрасное тонкое лицо Лумиса, правда, несколько расплывшееся, склонное к полноте. Не остались незамеченными и поредевшие прямые каштановые волосы, искусно причесанные, и яркие глаза со следами косметики на веках, и сластолюбивый изгиб губ, и расслабленная манера держаться.

Это был законченный стереотип сластолюбца, человека, живущего только ради своих удовольствий и неги. Здесь властвовал сангвинический Дух Огня, вызванный слишком горячей кровью, которая возбуждает в человеке беспричинную радость и чрезмерное влечение к плотским утехам. Здесь царил принцип всепоглощающей чувственности, свободной от таких жизненно важных составляющих, как разум и энергия. В Лумисе сосредоточились все потенциальные способности Кромптона к наслаждению, преждевременно отнятые у него и воплощенные в этом человеке; в нем была чувственность, первородная, чистейшая чувственность, которой так недоставало Кромптону, его телу/разуму.

Этот принцип голого наслаждения, который Кромптон всегда представлял себе существующим как бы in vacuo,^[53] оказался наделенным собственными чертами характера, не говоря уже о неожиданном осложнении в лице жены и дочери.

— Так, так, так, — насмешливо сказал Лумис, покачиваясь с пятки на носок. — Я предполагал, что рано или поздно вы обязательно здесь появитесь.

— Что это за слизняк? — спросила Джиллиам. (На самом деле она употребила слово nmezpelth из транстаньянского слэнга, почерпнутого ею из лексикона ее отца-чечеточника. Nmezpelth означает «пораженный плесневым грибком», а в переносном смысле — «унылое повторение неприятных телодвижений».)

— Это мой единственный родственник, — сказал Лумис.

Джиллиам подозрительно осмотрела Кромптона.

— Он что, троюродный брат?

— Боюсь, что нет, — сказал Лумис. — Биологически он скорее представляет собой комбинацию из моего брата и отца. Вряд ли найдется какое-то слово, выражающее наши родственные отношения.

— Но ты же утверждал, что ты сирота!

Лумис пожал плечами.

— А ты говорила мне, что ты девственница.

— Ублюдок! Что все это значит?

— Что ж, такие вещи в конечном счете всегда вылезают наружу, — сказал Лумис. — Джиллиам, я должен покаяться перед тобой. Понимаешь, я не настоящий человек. Я всего лишь часть личности этого человека.

— Вот смех-то! — воскликнула Джиллиам и неприятно расхохоталась. — Ты же вечно похвалялся, какой ты великий человек, а теперь я узнаю, что ты и не человек вовсе!

Лумис улыбнулся.

— Моя дорогая, ты не могла удовлетворить даже дюрьерово тело; избави Бог, если бы я оказался полноценным человеком!

— Ах так! — взвизгнула Джиллиам. — Ну это уж слишком! Будь ты проклят! Детка, мы уходим, тебя здесь не ценят!

— Давай, иди ночной официанткой в свое кафе «Последний шанс», где я тебя подцепил! Это, без сомнения, тебе больше подходит!

— Уходим! За вещами я пришлю! И адвоката тоже!

Она схватила на руки Гвендквайфер, которая вопила:

— Не хотю идти! Хотю посмотлеть, что будет с папотькой!

— Не по годам развитая малютка, — заметил Лумис. — Прощайте, мои дорогие! — крикнул он вслед уходящим Джиллиам и Гвендквайфер.

Глава 6

— Вот мы и одни, — сказал Лумис, запирая дверь. Он оглядел Кромптона с головы до ног. Похоже, результат осмотра его не очень обрадовал. — Надеюсь, ваше путешествие было приятным, Элистер? Надолго к нам?

— Это зависит… — начал Кромптон.

— Давайте пройдем в гостиную и поболтаем.

Гостиная Лумиса потрясла Кромптона до глубины души. Он чуть не упал, когда ступни его утонули в глубоком ворсе восточного ковра. Комната освещалась золотистым неярким светом, по стенам непрерывной чередой бежали извилистые легкие тени, то сближаясь и сливаясь друг с другом, то принимая очертания животных или жутковатых чудовищ из детских кошмаров, а затем медленно исчезали в мозаике потолка. Кромптон и раньше слышал о теневых песнях, но видел их впервые.

Лумис пояснил:

— Исполняется довольно миленькая пьеска под названием «Спуск в Ксанаду». Нравится?

Кромптон пожал плечами.

— Это, должно быть, дорогое удовольствие.

Лумис тоже пожал плечами.

— Представления не имею. Это подарок. Присаживайтесь, пожалуйста.

Кромптон опустился в глубокое кресло, которое сразу же обволокло его тело и стало мягко массировать ему спину.

— Хотите выпить? — спросил Лумис.

— Деполимеризованную сарсапарель, если можно, — сказал Кромптон.

Лумис отправился за напитком. Кромптон слышал мелодию, которая будто сама рождалась у него в голове. Мелодия была медленная, и чувственная, и невыносимо горькая, и Кромптону казалось, что он слышал ее раньше, в другом месте, в другом времени.

— Она называется «Свобода без конца», — сказал вернувшийся Лумис. — Прямая аудиопередача. Симпатичная вещица, верно?

Кромптон понимал, что Лумис старался произвести на него впечатление. И надо отдать ему должное — это ему удалось. Пока Лумис разливал напиток, Кромптон разглядывал комнату: скульптуры, занавеси, мебель, безделушки; его чиновничьи мозги быстро подсчитали стоимость — вещи в этой комнате обошлись в кругленькую сумму.

Он глотнул из бокала. Это был эйянский коктейль; по телу Кромптона разлилось ощущение уюта.

— Очень неплох, — неохотно похвалил он.

Он никак не ожидал увидеть Лумиса таким уверенным в себе, таким, как говорится в кроссвордах, sangfroid.^[54] Это встревожило его. Достаток Лумиса, его спокойствие и умение владеть собой вызывали беспокойную мысль о том, что Лумис не такая уж ущербная личность, как он считал. А тогда что остается Кромптону? Место маленького или среднего человечка на стволе другой доминирующей личности? Нет, такого просто не может быть. Пройти через все эти сложности и добиться того, что им будет командовать это ничтожество, этот сластолюбец? Нет!

— Я приехал сюда, — сказал Кромптон, — чтобы осуществить реинтеграцию, что, как вам наверняка известно, является нашей законной моральной прерогативой.

— Приехали, чтобы снова заключить меня в ваше тело, да, Элистер? — весело спросил Лумис.

— Наша цель состоит в том, — продолжал Кромптон, — чтобы в результате слияния в единое, новое существо память каждого из нас в равной степени влилась в него, так что равенство в правах будет соблюдено.

— Так вот как это будет, — сказал Лумис. — Но я лично сильно сомневаюсь, что это необходимо. Зачем мне рисковать? Я и так безмерно счастлив.

— Счастье немыслимо для такой неадекватной и усеченной личности, как ваша, — возразил Кромптон.

— Да, между нами, мальчиками, говоря, я понимаю, что вы имеете в виду. Жизнь, посвященная только удовольствиям, без стремления к высшим ценностям, это жизнь собачья. Желания блекнут, Элистер, а я все продолжаю изо дня в день устало повторять одно и то же. Нет, наслаждение — дело нешуточное, наслаждение разрушительно.

— Ну так…

— Но в городе только в наслаждение и играют. Я ведь главным образом массовик-затейник, Эл, и уж никак не мыслитель. Конечно, удовольствия не всегда приятны, но кому мне жаловаться на это? Такова жизнь, не так ли? Человек должен выполнять свою работу, даже если его работа — сплошные развлечения, в которых он давно разочаровался. Вот что значит для меня быть человеком.

— Не думаю, что ваше определение выдержит более или менее глубокое испытание, — возразил Кромптон.

— Именно поэтому я и не собираюсь подвергать его испытанию, — сказал Лумис. — Мой девиз: будь смел, следуй своим побуждениям и игнорируй очевидное!

— И вы всегда живете согласно своему девизу? — спросил Кромптон.

— Пожалуй, да. Я всегда знал, что я не такой, как другие. Но в детстве меня это не волновало. В школе я пользовался большой популярностью. Естественно, не за мои познания, во всяком случае, не за те знания, которые там преподавали. Я многое познал на собственном опыте. Какие сокровища чувственности я открывал для себя в те дни! Раннее отрочество — прекрасное время. Но вы знаете, как это бывает у детей — одно дурачество, ничего серьезного. Серьезное у меня началось с мисс Тристаной де Куна, учительницей истории. Это была высокая дама лет двадцати с хвостиком. Под ее бесформенным школьным балахоном скрывалось тело нимфы. В сексе она была неутомима. А после нее была Гловис, потом Дженнифер…

— И как же долго продолжалось ваше обучение в школе?

— Я бросил ее в шестнадцать лет. Вернее, мне предложили уйти. Меня обвинили в совращении малолетних (хотя я и сам был малолеткой!). Заявили, что я устраиваю жуткие оргии. Все это преувеличено, уверяю вас. Но так или иначе, школа никогда не была мне по душе. Я был молод, привлекателен, энергичен, полон энтузиазма и уже тогда знал, кем я хочу стать…

— И кем же?

— Я хотел стать спасателем на водах при клубе «Кантри». Я всегда обожал спасателей и завидовал им. Вот это работа так работа! Стоишь над толпой совершенно один, в трусах, сандалиях и белом тропическом шлеме. И, конечно же, с блестящим медным свистком на шее! При этом получаешь совершенно фантастический загар. А сама работа? Спасатель на водах — это полуголая фигура власти, а также символ летней чувственности. В семнадцать лет, после того как я поработал контролером в автобусе и официантом, я стал спасателем. И это было фантастикой!

— И что же случилось?

— Обычная вещь. Однажды несколько лет спустя прозвучала тревога. С кем-то что-то случилось за линией бакенов. Я вскочил в лодку и погреб. Тонула толстуха с Земли. Я попробовал затащить ее в лодку, но она запаниковала и опрокинула лодку. Я барахтался с нею в воде, пытаясь отбуксировать ее к перевернутой лодке, я умолял ее успокоиться и позволить мне доставить ее на берег. Но она совсем потеряла голову и в истерике сдавила мне шею железной петлей. Мне оставалось только одно: двинуть разок ей в челюсть, а потом уже тащить ее, как спутанного кита. Но не успел я осуществить свое намерение, — как она сама врезала мне, вложив в оплеуху все свои триста фунтов веса и ярость берсерка.^[55] Я отключился. К счастью, нас заметили с берега и прислали другую лодку. В сущности, такое могло случиться с кем угодно.

— Но правление клуба думало иначе?

— Они обвинили меня в том, что я не умею плавать! Представляете? Это меня-то, проработавшего спасателем целых два года!

— Но вам ничего не стоило доказать им свою компетентность!

— По правде говоря, мне не хотелось унижаться перед ними. Раз им взбрело такое в голову, хрен с ними. Я ушел от них.

— И куда же вы ушли?

— Я обдумывал ситуацию.

— И как долго вы думали?

— Около года.

— На что же вы жили все это время?

— К счастью, у меня появился спонсор, мисс Сьюзи Греч. Это была та самая женщина, из-за которой я лишился работы. Она испытывала ко мне чувство благодарности за то, что я спас ей жизнь…

— Но не вы же спасли ей жизнь!

— Она считала, что я. Это была крупная, щедрая женщина с ярко выраженными сексуальными способностями, скрытыми внутри ее неуклюжего тела. Она первая обнаружила у меня артистический талант и решила развивать его.

— Какой еще артистический талант?

— Я всегда прилично разыгрывал всякие сценки-пародии. И она заставила меня поверить, что я обладаю подлинным талантом, который нужно развивать. Благодаря ее поддержке я поступил в школу искусств.

— И все это время вы жили с ней?

— А как же! Бедняжка, она была так одинока! И это было то немногое, что я мог сделать для нее. Нам было так хорошо! Со мной Сьюзи прожила лучшие годы своей жизни. Мелочь, которую я брал у нее на одежду и карманные расходы, ничего ей не стоила. Мы были бесконечно преданы друг другу. Она даже хотела выйти за меня замуж.

— И что же?

— Бедняжка Сьюзи! Она сделалась патологически, совершенно беспочвенно ревнива!

— Почему?

— У нее были глупые подозрения, что я путаюсь с натурщицами в классе изобразительных искусств.

— А вы путались?

— Конечно! Но я делал это так ловко, что она никак не могла меня уличить. А поскольку никаких доказательств у нее не было, ревность ее была беспочвенна. И все бы шло хорошо, если бы она не наняла детектива. Он тоже ничего существенного не обнаружил и, чтобы спасти свою репутацию, просто оговорил меня. Он подкупил трех натурщиц, и они поклялись, что вступали со мной в сношения, как по отдельности, так и ensemble.^[56] Самое интересное, что это была чистая правда, хотя он нас не застукал ни разу. И поэтому я не стал убеждать Сьюзи в том, что меня, мол, оговорили… Как вы сами понимаете, разыгралась довольно мерзкая сцена. Я вернул ей ножной браслет и покинул ее апартаменты.

Служба на водах была вершиной в карьере Лумиса. Позже ничего такого ему уже не попадалось. Правда, ему удалось получить место помощника бармена в одном из известных ночных клубов. Таким образом он занял неплохое положение: бармену обеспечен первый взор женщины-клиентки, равно как и внимание своих же клубных официанток. Он и впрямь хотел удержаться на этом месте. И очень старался. Но…

— Меня уволили, — признался он. — Потому что Лила устроила скандал, а хозяин решил, что это из-за меня. К тому времени я жил с Лилой что-то около месяца. Лила — это не настоящее ее имя. Она его взяла из какой-то книги. А скандал начался из-за того, что Мира, которую я незадолго до этого встретил, все время слонялась вокруг меня. Как будто я мог не пускать ее в бар!

— А зачем она слонялась вокруг вас? — спросил Кромптон.

— Она доверилась мне. Глупо, конечно, но я согласился помочь ей. Она обучалась экзотическим танцам, и ей нужен был партнер с крепкими руками, чтобы она могла выполнять все эти поддержки и шпагаты. Лила интерпретировала это в наихудшем виде, естественно.

— И у нее были основания?

Лумис раздраженно затряс головой.

— Она ни разу не застукала нас с Мирой! Откуда у нее взялась эта уверенность? Какое право она имела устраивать публичные скандалы, обвиняя меня без всяких доказательств в том, что я сплю с Мирой и с Банни? Любой галактический суд оправдал бы меня.

— Постойте, а что это за Банни?

— Банни — сестра Миры. Ей тогда было около шестнадцати. Очаровательная малышка с огромными голубыми глазами и тоненькой детской фигуркой.

— И что вы с ней делали?

— Только то, что должен был.

— Что вы имеете в виду?

— Понимаете, из экономии они жили в одной комнате. У Банни появились свои фантазии. А Мире было все до фени… Ах, эта Мира!

— Значит, Лила устроила сцену, и вам пришлось уйти с работы?

— Вот именно. Моя жизнь превратилась в непрерывную цепочку временных работ и временных женщин. Одной из таких женщин оказалась Джиллиам. Ну а дальше вы уже все знаете.

— Как вы решились на женитьбу с Джиллиам?

— Она очень настаивала. В общем-то она единственная всерьез настаивала на этом. Это любовь, правда ведь? И она была хорошенькая и богатая. Я все думал — насколько далеко заведут меня мои ошибки? И вот — результат налицо.

— Джиллиам богата? Вы же говорили, что она работала официанткой.

— Да она просто дурака валяла. Сначала я думал, что мы можем быть счастливы вместе — то есть я, она и ее деньги. Но ничего не вышло. Возникли кое-какие проблемы.

— Опять женщины?

— А то кто же! Это проклятие всей моей жизни — столь сильное влечение к женщине.

— Чисто сексуальное влечение, — уточнил Кромптон.

— Ну конечно! Ведь женщины именно такого влечения и жаждут от мужчин, Элистер. Женщины — это секс в голом виде. Очень немногие мужчины догадываются об этом.

— Думаю, вы ошибаетесь, — сказал Кромптон. — Насколько я могу судить, как раз мужчинам больше нужен секс.

— Это совсем не одно и то же, — возразил Лумис. — Интерес мужчины к сексу — это интерес к собственным ощущениям. И мало кто из мужчин интересуется сексуальной природой женщины. Она их пугает. Вы девственник, Эл, не так ли?

— Мы говорим о вас, а не обо мне. Если я правильно понял, вы живете на содержании у женщин.

— И все мы знаем, как это называется, — сказал Лумис. — Не задирайте нос, Элистер! Мужчины и женщины всегда живут на содержании друг у друга, за исключением разве что таких уродов, как вы.

— Да вы просто паразит и вымогатель! — сказал Кромптон.

— А это уж совсем несправедливо, — возмутился Лумис. — Ведь и богатые тоже чего-то хотят. Их нужды отличаются от нужд бедняков, но они не менее настоятельны. Бедных правительство обеспечивает едой, кровом, медицинским обслуживанием. А что оно делает для богатых?

У Кромптона вырвался короткий, резкий смешок.

— Если кому-то так тяжело бремя богатства, почему бы ему не сбросить его со своих плеч?

— Но кто же способен на такое? Бедным некуда деться от своей нищеты, богатые обременены богатством. Такова жизнь, ее не переделаешь. Богатые нуждаются в сочувствии, и я им сочувствую от всей души. Они хотят, чтобы возле них были люди, умеющие наслаждаться и ценить роскошь и при этом учить их наслаждению. Я выполняю эту функцию, Элистер, совершенствуя их способность к наслаждению тем, чем одарила их судьба. А богатые женщины, Элистер! У них тоже есть свои потребности. Они породисты, нервозны, подозрительны и легко поддаются внушению. Им нужны изысканность и утонченность, внимание мужчины с высоким полетом фантазии и исключительной чувственностью. В нашем никчемном мире редко встретишь такого мужчину. А мне посчастливилось — у меня на это талант.

Кромптон с ужасом смотрел на него. Ему трудно было поверить, что этот самодовольный растленный альфонс — часть его самого, а в будущем — и часть его души. Он был бы рад отделаться от Лумиса со всем его отвратительным сексуальным бизнесом. Но это было невозможно: непостижимая судьба обрекла всех мужчин, даже лучших из них, обладающих чистыми помыслами и ясным умом, на борьбу со своими низкими инстинктами, заставив их постоянно подавлять в себе (лучше всего — методом сублимации!) позорную мужскую потребность иметь много женщин, много развлечений и много денег за просто так.

Как это ни досадно, а Лумис ему необходим. Может, все еще обойдется. Кромптон не сомневался в своей способности обуздать это импульсивное, непредсказуемое, изменчивое существо, он даже надеялся превратить его вредные охотничьи инстинкты в страстную любовь к архитектуре, садоводству или чему-нибудь в том же духе.

— В общем-то, мне нет до этого никакого дела, — сказал Кромптон. — Как вам известно, я представляю собой подлинную личность Кромптона в его подлинном теле. И я прибыл на Эйю для реинтеграции.

— Я так и понял, — согласился Лумис.

— Полагаю, вам понадобится какое-то время, чтобы уладить дела?

— Мои дела всегда в полном передке, — ответил Лумис. — Я ведь близок только с теми, с кем мне хорошо.

— Я имею в виду деловые отношения, такие, например как неотложные долги, урегулирование вопросов собственности и тому подобное.

— Я, как правило, этими вопросами не занимаюсь, — сказал Лумис. — Я считаю так: всю кучу неприятностей, которая останется после меня, пусть разгребают те, кому есть до этого дело. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Как вам будет угодно. Тогда приступим?

— Прошу прощения?

— К слиянию!

— Ах да, — сказал Лумис. — Но вот как раз в этом я сомневаюсь. — Он помолчал минуту, раздумывая. — Я размышлял над этим, Эл, и, знаете ли, мне совсем не хочется сливаться с вами. Тут нет никакой личной неприязни — просто я так чувствую.

— Вы отказываетесь от слияния со мной? — недоверчиво переспросил Кромптон.

— Совершенно верно, — ответил Лумис. — Мне чертовски жаль, я знаю, какой гигантский путь вы проделали, и все зря; но вы могли сначала написать, спросить меня… Во всяком случае, прошу прощения, но так уж все складывается.

— Вы, видимо, не понимаете, что вы недоукомплектованный, недоделанный экземпляр, карикатура на полноценного человека? — разозлился Кромптон. — Разве вы не видите, что выбраться из той помойки, в которую вы превратили свою жизнь, и обрести ясную, божественную атмосферу высшего существования вы можете только путем слияния со мной?

— Вижу, — со вздохомсказал Лумис. — И у меня иногда возникает желание найти что-нибудь чистое, святое, не тронутое рукой человека.

— Но тогда…

— Честно говоря, я недолго предаюсь подобным мечтаниям. Мне и так неплохо. Особенно сейчас, когда Джиллиам порвала со мной и я могу все начать по новой. В моей жизни осталось еще достаточно много удовольствий, чтобы пожертвовать ими ради переселения в вашу голову, Эл, — только не поймите меня превратно.

— Но ваше теперешнее счастье временно, вы же понимаете. Оно скоро пройдет, как проходят все эфемерные состояния, и вы снова погрузитесь в страдания, которые преследуют вас всю жизнь.

— Да нет, не так уж все страшно, — сказал Лумис. — Меня не пугает даже такая жизнь, какая была у меня раньше.

— Тогда учтите вот что, — сказал Кромптон, — ваша личность находится в дюрьеровом теле, а срок его существования — сорок лет. Вам сейчас тридцать, и остается вам не более десяти лет.

— Хм, — сказал Лумис.

— И через десять лет вы умрете.

— Понятно, — сказал Лумис и задумчиво закурил самокрутку с красным пятнышком возле фильтра.

— Ничего плохого в реинтеграции нет, — убеждал его Кромптон, стараясь говорить как можно более дружелюбно. — Мы все — и я, и вы, и третий, до которого нам еще предстоит добраться, — мы постараемся. Мы разрешим все наши конфликты путем разумного, дружеского согласия, и все будет хорошо. Что вы на это скажете?

Лумис рассеянно мял сигарету в руке. Наконец он вздохнул и сказал:

— Нет.

— Но ваша жизнь…

— Я просто не способен на то, что вы мне предлагаете, — сказал Лумис. — Меня вполне устраивает ловить рыбку в мутной воде и плыть по течению. А десять лет — не такой уж маленький срок, за это время все может измениться.

— Ничего не изменится, — возразил Кромптон. — Через десять лет вы умрете. Просто умрете.

— Ну, кто знает…

— Умрете!

— И долго еще вы будете повторять это? — спросил Лумис.

— Но это правда. Вы непременно умрете.

— Да, непременно… — сказал Лумис. Он курил и думал. Потом вдруг лицо его просветлело. — Кажется, нам действительно необходимо слияние!

— Ну наконец-то!

— Через каких-нибудь девять лет.

— Да вы что! — возмутился Кромптон. — Значит, по-вашему, я девять лет буду околачиваться на этой потешной планете в ожидании вашего решения?

— А что вам еще остается? — резонно заметил Лумис. — Ну же, старина, не будем ссориться. Я не раз на собственном опыте убеждался, что в конце концов все устраивается само собой, если не обращать ни на что внимания и продолжать заниматься своим делом. Пойдемте со мной, Элистер, я хочу узнать ваше мнение кое о чем.

Он повел Кромптона вниз по лестнице в подвал, в свою мастерскую. В углу находилось сооружение, слегка напоминавшее электронный орган. Он был оснащен множеством рычажков, кнопок и ножных педалей и слегка походил на кабину старинного «Боинга-747». Возле него стояла маленькая скамеечка. Лумис сел и включил ток.

— Это машина самовыражения Вурлитцера-Венко, — объяснил он Кромптону и передвинул несколько рычажков. — Я включил ее и настроил на определенную тональность. Оранжевый и желтый цвета на стене означают, что основная тема композиции — это глубокая жалость к себе. Машина сейчас разработает музыкальное и поэтическое оформление этого настроения и воспроизведет свои стихи в левом нижнем углу большого экрана. Слушайте же и смотрите, Элистер.

Лумис зарядил машину эмоциями, и та перевела их в цвета, формы, ритмы, напевные стихи, в танцевальные па, исполняемые изящными марионетками, в веселые ритмичные песенки и страстную декламацию, в просторы серого океана и черной ночи, в кроваво-красные закаты, сливающиеся с брызгами смеха и сотрясаемые приступами бессильного гнева. Туманные многокрасочные сцены проходили одна за другой, наполненные призрачными людьми, которые разыгрывали какие-то странные драмы; в этой разношерстной репрезентальгии — так называлось это действо — ощущались наивные детские мечты, первые смущенные сексуальные желания, занудные школьные годы, первая любовь во время каникул и многое, многое другое. Все это было сплетено и закручено с помощью самых разнообразных художественных средств (кроме скульптур из мыльных пузырей — новшества, доступного только последней, пятой модели машины Вурлитцера-Венко) и завершалось блистательным парадоксальным финалом, в котором все разрозненные элементы выстраивались в стройный ансамбль различных человеческих качеств и создавали выпуклый образ личности, но не сливались в нем полностью, а подчеркивали и оттеняли друг друга, ярко высвечивая тем самым собственную неповторимость. На этом все кончилось, но два человека оставались молча сидеть на своих местах.

Наконец Лумис не выдержал.

— Как вам это понравилось? Будьте предельно искренни — тут вежливость ни к чему.

— Ну что ж, — ответил Кромптон, — должен сказать, что точно в такие же игры играют на всех машинах самовыражения.

— Понятно, — холодно отозвался Лумис, и его душевная боль отразилась лишь в том, что он принялся терзать свой нос.

Он еще помолчал в мрачном раздумье. Но затем, оживившись, сказал:

— А, к черту! Это же всего лишь хобби! Я просто развлекаюсь тут. Но как любитель я все-таки кое-чего достиг, вы не находите? Давайте иногда встречаться, выпивать вместе, а? Сколько вы еще здесь пробудете?

— Ровно столько, сколько понадобится для реинтеграции, — ответил Кромптон.

— Тогда это надолго, — заметил Лумис. — Потому что я остаюсь тем, что я есть.

Он опять повернулся к машине и сыграл веселую пьеску из звуков, запахов и образов похоти, алчности и опьянения. Кромптон ушел, не дожидаясь репризы.

Глава 7

Он бесцельно брел по улицам, пытаясь сообразить, что же теперь предпринять. Его блестящий план рухнул бесповоротно. Ему и в голову не могло прийти, что Лумис, несчастная и далеко не лучшая часть его самого, предпочтет идти своим путем.

Он заставил себя сосредоточиться и окликнул такси. Это оказался шестиногий полуробот «Форд Супергризер», модель ХФК с желудком емкостью 240 кубических дюймов и полусферическими почками. Кромптон сунул ноги в стремена, запихнул в псевдоводителя адрес отеля и безутешно привалился к поношенной луке седла. Неожиданно, какими-то запутанными путями, пришло горькое озарение: лучше уж бездумный разврат, чем собственные вечные, изматывающие душу страдания. К глазам подступили слезы.

Такси скакало по забитым толпами народа улицам Ситесфа. Кромптон, погруженный в свое горе, даже не заметил Тестерианскую похоронную процессию, возглавляемую самим трупом, облаченным в веселый разноцветный костюм арлекина; плавники покойника то и дело оживали, когда шедшие за ним священники-техники пропускали через него электрический ток.

Такси подъехало к отелю «Грандспрюиндж», но Кромптон распорядился следовать дальше. Им овладело какое-то беспокойство, охота к перемене мест — по-видимому, от сознания собственной беспомощности и беззащитности. Хотя обычно он полностью контролировал себя — таков был его характер, обязательный и строгий, — сейчас он решил, что может позволить себе какое-нибудь безумство.

— Вы случайно не знаете, — обратился он к такси, — где находится «Притон духонастроев»?

Такси, хотя и было полуроботом и не обладало разумом в обычном смысле слова, тотчас развернулось на 180 градусов и по узкой аллее довезло Кромптона до лавки, над которой мигала неоновая вывеска «ДУХОНАСТРОИ ДЖО».

Кромптон слез с такси и расплатился. Он вошел в лавку в легкой лихорадке предвкушения. Ему пришлось напомнить себе, что он не совершает ничего предосудительного. Но в то же время он прекрасно осознавал, что обманывает сам себя.

Хозяин, потный лысый толстяк в нижней рубахе, оторвался от комикса ровно настолько, чтобы указать ему свободную кабинку. Кромптон зашел в нее и сбросил с себя одежду, оставшись в одном белье. Потом, тяжело дыша, прикрепил электроды к положенным точкам на лбу, руках, ногах и груди.

— Все в порядке, — сказал он. — Я готов.

— О’кэй, — сказал толстяк. — Вы знаете правила. Вы заказываете по одному номеру из колонки А и из колонки Б. Сегодняшнее меню висит на стене.

Элистер просмотрел меню.

— Колонка А — состояние духа. Я, пожалуй, возьму номер пятый — «Мужественное самообладание». Или лучше шестнадцатый — «Отважная беспечность», как вы думаете?

— Шестнадцатый сегодня немного жидковат, — сказал хозяин. — Я бы на вашем месте остановился на пятом. Или попробуйте семнадцатый — «Сатанинское коварство», очень пикантно, со специально подобранными восточными ингредиентами. Могу порекомендовать еще двадцать третий — «Всепрощающее сострадание».

— Пусть будет пятый, — решился Кромптон. — Теперь колонка Б. Содержимое духа. Мне нравится номер двенадцать: «Компактные логичные мыслеформы, украшенные мистической интуицией и сдобренные искрящимся пикантным юмором».

— Да, это хорошая штука, — согласился толстяк. — Но позвольте предложить вам подготовленный специально для этого вечера сто тридцать первый номер: «Вдохновляющая ассоциация с бледно-розовыми кисельными видениями, приправленными юмором и пафосом». Или наш знаменитый семьдесят восьмой: «Постельные откровения ветреницы — в шутку и всерьез».

— А можно заказать два номера из колонки Б? Я хорошо заплачу.

— Нет, приятель, это исключено, — сказал толстяк. — Слишком рискованно. Заболеете хронической лихорадкой, а меня лишат лицензии.

— Тогда я возьму двенадцатый, только уберите юмор. (Похоже, все это заведение буквально напичкано юмором.)

— Хорошо, — согласился хозяин. — Приготовились! — Он взялся за свои инструменты. — Поехали!

Хлынувший поток вызвал у Кромптона прилив удивления и благодарности. Он вдруг почувствовал себя спокойным, безмятежным и полным радостной уверенности. Приток энергии принес с собой интуитивные прозрения, утонченные и глубокие. Кромптон увидел огромную сложную паутину, соединившую воедино все части Вселенной, в центре которой стоял он сам, занимая законное место в системе вещей. Потом он неожиданно понял, что он не один человек, он — все люди, воплощение всего человечества. Непреодолимая радость наполнила все его существо; он обладал силой Александра, мудростью Сократа, кругозором Аристотеля. Он познал сущность вещей…

— Конец, приятель, — услышал он голос толстяка, и машина отключилась.

Кромптон пытался удержать подаренное ему духонастроем состояние, но оно ускользало, и он снова стал самим собой — существом, зажатым в тиски своих неразрешимых проблем. От сеанса осталось лишь смутное воспоминание. Но и это было лучше, чем ничего.

Так что в отель он вернулся несколько приободренным.

Но вскоре уныние с новой силой навалилось на Кромптона. Он лежал на кровати, и ему было очень жалко себя. Где справедливость, в самом-то деле! Он прилетел на Эйю с совершенно резонной надеждой найти в Лумисе существо еще более несчастное, чем он сам, страдающее от собственной неполноценности и бессмысленности своего существования, которое до слез обрадуется возможности обрести целостность.

А вместо этого он встретил человека, довольного собой и склонного продолжать свое грязное барахтанье в скотских сексуальных наслаждениях, которые, согласно мнению всех авторитетов, не приносят счастья.

Лумис не хотел его! Этот поразительный, необъяснимый факт подрывал самую основу планов Кромптона и лишал его последней надежды. Потому что он не мог принудить к воссоединению с собой свои отторгнутые части. Таков закон природы, возникший одновременно с расщеплением.

Но он должен заполучить Лумиса.

Кромптон взвесил свои возможности. Можно покинуть Эйю и отправиться на Йиггу, разыскать там другую свою часть, Дэна Стэка, соединиться с ним, а потом вернуться за Лумисом. Но между планетами пролегло чуть не полгалактики. Здесь неизбежно возникали технические трудности, да и денег пришлось бы ухлопать целую кучу, так что эта идея никуда не годилась. С Лумисом нужно было разбираться немедленно, не откладывая в долгий ящик.

А может, вообще отказаться от всей этой безумной затеи? Поселиться на какой-нибудь симпатичной планете земного типа и зажить там в свое удовольствие. А что, совсем неплохо! В конце концов, только труд, любимый и упорный, приносит радость, а в отказе от наслаждений тоже есть свое наслаждение, и есть свое горькое счастье в спокойном, осмотрительном, надежном существовании…

Ну уж нет, к чертям собачьим!

Он сел в кровати, на его узком лице была написана решимость. Лумис отказался от слияния с ним? Это только Лумису так кажется! Мало же он знает о железной воле Кромптона, его упорстве и непоколебимом мужестве. Лумис ребячливо упрям только в хорошем настроении, ему хватает настойчивости лишь тогда, когда все складывается в его пользу. Однако он подвержен быстрой смене настроений — а это верный признак психически неустойчивой, депрессивно-маниакальной, сладострастной натуры.

— Я не успею даже пальцем пошевелить, как он сам приползет ко мне на четвереньках и будет умолять о воссоединении, — решил Кромптон.

Придется немного потерпеть — но как раз терпения Кромптону не занимать. Выдержка, хладнокровие, решительность, немного жестокости — и легкомысленный компонент будет у него в руках.

Обретя утраченное было самообладание, Кромптон перешел к текущим проблемам. Во-первых, в отеле «Грандспрюиндж» оставаться было нельзя: слишком дорого. А деньги следовало поберечь — мало ли какие осложнения еще возникнут.

Он упаковал вещи, заплатил по счету и окликнул такси.

— Мне нужна недорогая комната, — сказал он шоферу.

— Si, hombre, porque no?^[57] — ответил водитель, направляясь к мосту Вздохов, который соединял роскошные кварталы центра Ситесфа с трущобами Восточного Ситесфа.

Глава 8

Такси доставило Кромптона в самые дебри Пигфэта — района, пользующегося дурной славой в Ситесфе. Улицы здесь были узкие, мощенные булыжником, и бежали они… скорее, спотыкались о множество крутых поворотов и тупичков. Постоянный серо-желтый туман нависал над районом, и все сточные канавы были заполнены жидкими вонючими помоями. Кромптон уезжал из «Грандспрюинджа» в полдень, но здесь всегда царили сумерки, постепенно переходящие в ночь.

Такси подкатило к покосившемуся домику. Над его дверями можно было прочесть: «Комнаты, Chambre, Zimmer, Ulmuch’thun». По всей видимости, это был пансионат самого низкого пошиба для инопланетян. Внутри, за треногим карточным столиком, служившим регистрационной стойкой, сидела горбатая старая карга с вороном на плече.

— Комната нужна? — спросила она. — Вам повезло, милорд, только что освободилось помещение, сегодня утром из двенадцатого вынесли бедняжку мистера Крэнка — может, и зарыли уже, — он ведь начал разлагаться, бедный ягненочек.

— От чего он умер? — спросил Кромптон.

— Третичная зависть, так сказал студент-медик. Держите ключ. Ваша комната на верхнем этаже, под самой крышей, с прекрасным видом на рыбоконсервный завод.

Кромптон разобрал свои вещички и отправился осмотреть свой новый район.

На фоне чудесного центра Ситесфа Пигфэт выглядел какой-то странной непристойностью. Темный, опасный, пронизанный сыростью и зловонием — но именно таким и задумали его эйяне несколько лет назад, когда решили импортировать трущобные преступления, чтобы проверить, нет ли в них чего-нибудь веселенького или значительного. Запрограммированность этого убожества не делала его в глазах Кромптона менее мерзким.

Он шагал по бесчисленным гнусным улочкам, мимо переполненных гниющими отбросами помоек и тлеющих тюфяков. Желтоглазые коты наблюдали за ним в дикой задумчивости. Мокрый желто-зеленый туман липнул к ногам, пронзительный ветер дергал за фалды пальто. Из забитых досками окон доносились детский плач, стоны совокупляющихся пар и собачий лай.

В ближайшем кабаке пьяный разгул был в самом разгаре. Кромптон поспешил прочь, но дверь «Летучей мыши» внезапно распахнулась, и какой-то человек фамильярно схватил его за рукав.

— Куда ты так торопишься, Профессор? — дружелюбно спросил незнакомец.

Кромптон одарил его взглядом, способным разбить на мелкие кусочки вонючий кочан капусты.

— Сэр, не припомню, чтобы мы были знакомы.

— Не знакомы! — воскликнул человечек. — Ты хочешь сказать, что не помнишь старину Гарри Клейменого, с которым вместе отсидел шесть месяцев в тюряге на Луне за жульничество при отягчающих обстоятельствах?

Кромптон посмотрел на кругленького, лысеющего человечка с влажными глазами спаниеля и толстым приплюснутым носом.

— Я никакой не профессор, — сказал он. — Я никогда не был на Луне. И я никогда прежде не видел вас.

— Во дает! — восхитился Клейменый, едва поспевая за Кромптоном. — Ну и артист же ты, Профессор! Не знал бы — ей-богу, поверил бы, что мы не знакомы!

— Но я вас не знаю!

— Не беспокойся, пусть будет по-твоему, — сказал Клейменый. — Сделаем вид, что мы встретились впервые.

Кромптон продолжал свой путь. Клейменый не отставал.

— Спорим — ты только что приехал, а, Профессор? Здесь уже полно наших ребят. Вот здорово, правда?

— О чем вы? — спросил Кромптон.

— Это эйяне так придумали… В общем, весь следующий месяц мы можем грабить дома в лучших кварталах города, набрасываться на женщин, избивать туристов — короче, резвиться от души, и они к нам лезть не будут. Они заявляют, что хотят испытать на себе моральное поругание. Но ты ведь и сам в курсе.

— Эйяне пригласили всех вас сюда на грабеж? — поразился Кромптон.

— Они даже ввели специальные чартерные рейсы для доставки квалифицированных преступников. Да, надо отдать им должное — глубоко копают.

— Ничего не понимаю, — сказал Кромптон.

— А какой навар, Профессор!

— Да перестаньте вы называть меня профессором!

Клейменый от восторга замер с открытым ртом.

— Таких, как ты, Профессор, — один на миллион! Тебя не расколоть. Шесть месяцев мы провели в одной камере на Луне, и за все это время ты даже не спросил, как меня зовут. И ты не изменился. Вот это, я понимаю, выдержка!

— Оставьте меня! — взвизгнул Кромптон и бросился назад. За его спиной Клейменый объяснял какому-то зеваке:

— Это Профессор. Мы с ним отбывали срок на Луне. От этого человека фиг чего добьешься.

Глава 9

По-видимому, Клейменый широко распространил свою легенду, во всяком случае, Кромптон стал в Пигфэте предметом почтительного интереса. Впервые в его жизни к нему подходили совершенно незнакомые люди и предлагали выпить за их счет. Женщины не скрывали своего интереса, медленно прохаживаясь в баре мимо него. Все это забавляло Кромптона, но в то же время не нравилось ему: ведь интересовал их не он сам, а выдуманный тупыми и несомненно больными мозгами тип.

Как-то утром, когда Кромптон поглощал свою обычную овсяную кашу и тосты, Природа, которая не терпит статичности, подбросила-таки катализатор, чтобы сдвинуть с места установившиеся было обстоятельства его жизни. Катализатором явился огромный, крепко скроенный, по-звериному красивый молодой блондин с голубыми глазами, занявший место за столиком напротив Кромптона.

— Надеюсь, ты не против моего вторжения, Профессор, — добродушно сказал великан. — Я прослышал, что ты в городе. Я давно восхищаюсь твоими успехами в рэкете. Это правда, что тебе принадлежит выдумка внедрить в ФБР этих бешеных албанских коммунистов-прокаженных?

— Вранье все это. Прошу вас, уходите, оставьте меня в покое наконец, — сказал Кромптон.

— А так со своими поклонниками не говорят, — заявил великан. — Счастье твое, что ты мой герой, а не то я башку-то тебе размозжил бы. Меня зовут Билли Берсеркер. Моя профессия — уродовать людей. Но я хочу сменить ее на более высокооплачиваемую. Вот зачем ты мне понадобился.

Кромптон открыл было рот, чтобы возразить, но, заметив красные прыгающие искры в голубых глазах Берсеркера, призадумался.

— Чего вы хотите от меня? — спросил он.

— Пошли со мной в одно местечко, — сказал Берсеркер. — Там я тебе все объясню.

Позднее, в отдельном кабинете таверны «Памяти Эль Капоне», Билли Берсеркер поведал все о себе. Берсеркер — это был его псевдоним, «nom de crime».^[58] По-настоящему его звали Эдвин Гастенхаймер, вырос он в Патерсоне, штат Нью-Джерси, в семье Чарльза Дж. Гастенхаймера, грабителя банков с мировой известностью, и Эльвиры Гастенхаймер, управляющей совсем незнаменитого клуба «Хи-хи» в Гобоконе. Юный Эдвин старался превзойти своих преуспевающих предприимчивых предков. Школьные годы он провел в борделях Джерси-сити, а потом отправился в Колумбийский университет, где его трижды провозглашали Психопатом Года. По натуре он был хапугой и насильником, но высшие сферы преступности оставались для него недосягаемыми. Так он и жил, калеча от скуки людей, без всякой перспективы на будущее. И вдруг услышал об открывающихся возможностях на Эйе.

— И здесь я встретил тебя, Профессор, — сказал Берсеркер. — Сама судьба свела нас. Мне нужна твоя помощь — хочу изменить свою жизнь. И сейчас я выложусь перед тобой весь как есть, до самого донышка. Но, пожалуйста, не смейся надо мной, не то я как всегда войду в раж и прибью тебя — недаром же меня называют Берсеркером.

— Так что же вам нужно от меня? — спросил Кромптон.

Берсеркер смутился и заговорил совсем другим тоном:

— Профессор, я ничего так не хочу, как стать уверенным в себе человеком и жить своим умом.

Кромптон задумался.

— И вы полагаете, что я могу помочь вам?

— Можешь! Ты станешь моим гуру, и я буду слушаться тебя и во всем следовать твоему примеру. Дано же человеку подняться до вершин по ступенькам его веры.

Разгоряченный своим выступлением, Берсеркер для вящей убедительности треснул по столу и при этом вогнал свою ложку в столешницу на двухдюймовую глубину. Этот жест произвел впечатление на Кромптона, который, поглядев на сидящего перед ним полного надежд и явно ненормального громилу, пришел к выводу, что придется смириться с обстоятельствами и надеяться на лучшее.

Он глубоко вздохнул и услышал свой голос:

— Мальчик мой, я не вижу, что могло бы помешать вам стать самым что ни на есть самоуверенным человеком. У вас хорошие задатки, а это самое главное, как вы сами понимаете. Вы все говорите прямо в лицо, и никто не посмеет заподозрить вас в вероломстве. Короче, под маской неотесанной свирепости в вас скрыта острая как рапира проницательность, которая глубоко зарыта в тайниках вашей души. Да, мальчик мой, я не предвижу никаких осложнений.

— Вот здорово, Профессор, просто гениально! — воскликнул гигант. — Ты все сечешь как надо!

— Вы меня радуете, — сказал Кромптон.

— Но что я теперь должен делать?

— Ах да, — произнес Кромптон, в отчаянии ломая голову над проблемой. — Мы вплотную подошли к практическим занятиям. Мы должны определить, что же вам делать… Что делать… Ха! Вы должны учиться! Вы должны изучить все эти штучки-дрючки — как одеваться, как вести себя: собственно, они-то и отличают по-настоящему самоуверенного человека.

— Точно, этого-то мне и не хватает! — вскричал Берсеркер. — Понимаешь, я просто не знаю, как ведут себя самоуверенные люди, и мне совсем не по душе выглядеть смешным. Это меня смущает, а когда я смущаюсь, меня охватывает ярость.

— Вы, без сомнения, должны приступить к занятиям, — сказал Кромптон. — Но как? Путем изучения приемов и манер самого уверенного в себе человека на планете Эйя.

— То есть вас!

— Ничего подобного. Мой конек — незаметность. Это вам никак не подойдет. Вам нужен человек обаятельный, с яркой наружностью — то есть с теми качествами, которыми вы уже обладаете, но в рудиментарной форме.

— Черт побери, Профессор! Да есть ли такой человек на планете?

— Есть, и вы должны будете наблюдать за ним. Это значит, что вы все время должны находиться рядом и не спускать с него глаз. И свои наблюдения вы не должны прерывать до тех пор, пока в совершенстве не изучите его манеры. Таким образом вы станете поистине самонадеянным человеком.

— Кто этот парень? — загорелся Берсеркер.

— Его имя Эдгар Лумис, — сказал Кромптон. — Я сейчас напишу вам его адрес.

Глава 10

Из дневника Лумиса:

«Вчера я побывал на балу Кридру, самом важном событии года. Там собрались все хоть сколько-нибудь заметные фигуры Ситесфа, включая самого Элигу Рутински и нескольких кинозвезд, чьи имена я не запомнил. Я хотел, разумеется, показать себя — это вещь необходимая, чем бы ты ни занимался. Но была и другая причина: на балу должна была присутствовать мисс Сисси Пертурбски.

Бал состоялся в Аксиоматическом зале отеля «Геометрия», нового отеля, открывшегося на углу бульвара Буллкример и Хеппенстенс-стрит. Я подъехал в светло-вишневом «Гондолини», который позаимствовал специально для этого случая. На мне был облегающий тело костюм, весь из серебряных оборочек, — новейшее изобретение, сильно поразившее представительниц demimonde^[59] и их друзей.

Должен ли я описывать оживленное подтрунивание, блеск в глазах, смех толпы? Там был даже знаменитый оркестр «Карпетбитеров» с саксофонистом Раггом в главной роли.

Но перейду-ка я лучше сразу к рассказу о Сисси и обо мне, как мы остались наедине в маленькой спаленке, примыкающей к бальному залу. Мы по взаимному побуждению проскользнули туда, и в слабом свете ночника Сисси с улыбкой обратила ко мне свое прелестное, похотливое кошачье личико. В прошлом году мы с ней однажды встретились на вечеринке. Уже тогда между нами пробежала искра, но нас как-то развели в разные стороны, и невысказанное взаимопонимание осталось всего лишь обещанием.

И вот она наконец передо мной, стройная, с торчащими грудями, именно такая, какой я запомнил ее, с экзотическими раскосыми глазами, от которых в голове моей рождались фантазии, сцены игры в раба и господина. Она приоткрыла рот, облизала губы и сказала:

— Так вы не забыли меня?

Ее нежный венгерский акцент чуть не выбил у меня почву из-под ног. Но я овладел собой и холодно сказал:

— Конечно, детка, как тебе жилось?

(Некоторая бессердечность, грубоватое равнодушие — верный и единственный ключ к успеху в этой игре.)

Она широко раскрыла глаза. Как сомнамбула, подошла ко мне и обвила руками мою шею. Ее груди прижались к серебряным оборкам моего костюма, немного примяв их; она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до моих склоненных к ней, усмехающихся губ. Волшебное мгновение! И вдруг в нашей крохотной спаленке кто-то громко чихнул.

Мы отпрянули друг от друга. Я включил свет и увидел громадного блондина, рассевшегося в двухместном кресле в углу комнаты. Он держал в руке блокнот и что-то царапал в нем огрызком карандаша.

— Объясните, что вам здесь нужно, — прорычал я угрожающе.

Блондин поднялся — и я увидел, что он действительно очень большой.

— Продолжай заниматься тем, чем занимался, пупсик, — сказал он. — Я тебя изучаю.

— В самом деле? — спросил я. — А зачем собственно?

— Затем, что я хочу стать похожим на тебя.

Тут Сисси ушла. Даст Бог, повезет в следующий раз!

Я побеседовал с Билли Берсеркером, как он мне представился, и узнал, что некто по прозванию Профессор послал его изучать меня. Нескольких слов из описания наружности Профессора было достаточно для меня. Черт бы побрал этого Кромптона!

— Да, пожалуйста, изучайте меня, — согласился я, когда стало ясно, что выбора у меня нет. — По совести говоря, я сам подыскивал себе ученика, которому мог бы передать весь багаж своих великолепных познаний.

— Какое счастье, что мы встретились!

— Не правда ли? Я скоро встречусь с вами вновь и расскажу, как мы построим курс обучения. Пожалуйста, запишите свой адрес и телефон. А теперь идите домой и хорошенько подготовьтесь к этой сложной работе.

Берсеркер, однако, на это не купился и покачал головой.

— Я сам буду выбирать время и начинаю прямо сейчас.

— Но я ваш учитель, — заметил я ему. — И мне виднее, как лучше.

— Это верно, только я еще не верю тебе.

— И что же вы предлагаете?

— Я буду при тебе постоянно, буду за тобой наблюдать, как велел Профессор.

— Мой дорогой друг! Да это просто немыслимо! Хотя бы потому, что я не смогу вести себя естественно — я имею в виду эффект Гейзенберга, если вам это о чем-то говорит. А в таком случае вам нечего будет изучать.

Берсеркер выпятил челюсть — очень неприятная манера! — и сказал:

— Или ты будешь вести себя естественно, или я вытрясу из тебя всю душу!

— И что вам это даст? Ни один самоуверенный человек не сможет вести себя естественно после побоев.

Он тяжело задумался. Я почти физически ощущал, как ленивые извилины в его мозгу ворочаются с боку на бок в попытках упростить полученную информацию до состояния, доступного его пониманию. Наконец он заявил:

— Если ты не будешь вести себя самоуверенно, я убью тебя и найду кого-нибудь другого, чтобы брать с него пример.

Я выдавил из себя веселый смешок.

— Но ведь я-то самый лучший, — напомнил я ему. — В сущности, я единственный по-настоящему уверенный в себе человек на этой планете. Вам придется перенимать второсортные манеры, и в результате сами вы станете в лучшем случае третьесортным.

— Но я и вправду хочу учиться у тебя, — сказал он. — Я же вижу — ты как раз то, что мне нужно.

— Вот тут вы правы, — сказал я, игриво похлопав его по плечу. — Вы моментально обретете уверенность в себе, если будете во всем меня слушаться.

— Спасибо, — сказал он. — Пусть это будет мой первый самоуверенный поступок: я буду следовать за тобой по пятам и не спущу с тебя глаз ни на минуту, как мне велел Профессор.

И это было его последнее заявление. Бандитское заявление, честное слово! Но мы еще посмотрим, кто кого!»

Глава 11

Из тайного дневника Джиллиам:

«Я наконец решилась — ушла от Эда, хотя он явно этого не хотел. Сначала я почувствовала такое облегчение! Но потом Гвендквайфер разнюнилась, и все сделалось беспросветно унылым, и я вспомнила, как нам хорошо порой бывало с Эдом, и в конце концов я сказала ему, что передумала и возвращаюсь, а этот негодяй послал меня подальше!

Я знаю, это все его дружок с птичьим личиком, его влияние. После его появления Эд словно взбесился. (Эд, конечно, и раньше был несколько сумасбродным. Он говорит, что это у него от предков по материнской линии, сицилийцев, и от предков со стороны отца — афганцев. Я, правда, не разбираюсь в этих типах из стран третьего мира.)

Гвендквайфер буквально сводит меня с ума. Она без конца твердит, что скучает по своему папочке; ну ладно, Бог с ней, но она говорит, что скучает по папочкиным подружкам, а это уже чересчур — выслушивать такое от собственной дочери! Впрочем, чего я зациклилась на этой ерунде?

Несмотря ни на что, я все-таки решила вернуть Эда, хотя он заслуживает только того, чтобы всадить ему в сердце кол, оборотню поганому! Но он отец Гвен, и в общем-то он не хуже других мужчин. Вся проблема в том, что Эд сам не понимает, что хочет, чтобы я вернулась к нему, и виноват во всем этот недоносок, выдающий себя за родственника Эда. Я не больно разобралась в их родственных отношениях, но тут, верно, не обошлось без сицилийского и афганского кланов. Может, он напустил на Эда какую-то порчу, а может, Эд изо всех сил старается доказать свои дурацкие мужские достоинства? Он всегда был немного легкомысленным, но теперь зашел слишком уж далеко».

Другой отрывок:

«Я много раз звонила ему, я следила за ним и заметила, что возле Эда все время крутится огромный блондин, которого я никогда раньше не видела. Откуда он взялся? Их теперь водой не разольешь, и все это весьма похоже на какое-то извращение. Неужели Эд — гомик? Зарежьте меня, никогда бы не подумала. По-видимому, здесь что-то другое».

И еще отрывок:

«Этот блондин-гигант знает и Кромптона! Похоже, вся эта троица что-то замышляет. Но что? Придется выяснить, в чем тут дело».

Глава 12

Кромптон спокойно разгадывал кроссворд, когда в дверь неожиданно громко постучали. Он открыл ее, и Джиллиам ворвалась в комнату, требуя ответить ей, что он собирается делать с ее мужем.

— Я хочу, чтобы он соединился со мной, — ответил Кромптон.

— Что значит — соединился? Это что еще за фокусы?

— Разве вы ничего не знаете? — сказал Кромптон. — О вирусной шизофрении, дюрьеровых телах, реинтеграции?

— Что-то такое однажды показывали по телевизору. Так вы хотите сказать, что Эд и вы…

— Мы — это результат заболевания вирусной шизофренией, — объяснил Кромптон. — Мы с ним две части одного целого. Есть еще третья часть, Дэн Стэк, который живет на планете Йигга. Все трое мы являемся компонентами одной личности. И ни один из нас не может быть полноценным человеком без двух других частей.

— Продолжайте, — потребовала Джиллиам.

— Вы что-нибудь понимаете в реинтеграции? Лумис и Стэк — два моих компонента — имеют возможность покинуть свои тела (всего лишь дюрьеровы заменители) и соединиться в моем собственном, подлинно человеческом теле. В случае удачи произойдет слияние и трансформация, в результате которой мы станем полноценной личностью.

— Не так быстро, — попросила Джиллиам. — Я хочу разобраться с этими телами. Все присоединятся к вам, так, что ли? Хорошенькое дело! И, как я понимаю, вы будете главным?

— Да, — сказал Кромптон. — Ведь я и есть самая полноценная личность из нас троих, и это мое тело.

— А что станет с их телами?

— Они рухнут и умрут. Но это будет ненастоящая смерть, потому что индивидуальность, разум, «я», которое осознает себя Эдгаром Лумисом, уцелеет.

— Так, я разобралась, — сказала Джиллиам. — И я отвечу — нет!

— Простите, я не понял.

— Он так легко от меня не отделается!

— О чем вы говорите?

— Этот фокус у вас не пройдет! — усмехнулась она презрительно. — Он что, в самом деле собирается удрать от меня, умертвив свое тело и отправив свою так называемую личность таскаться по дальним планетам? Фигушки, братишка, на-кось выкуси! Наверняка найдется такой закон, который не позволит превращать моего законного супруга черт знает в кого! А иначе чего стоит супружеский обет? Любой суд в Галактике подтвердит мои права.

И прежде, чем Кромптон успел ответить — если у него было что ответить, — она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Глава 13

Спустя несколько дней Кромптон встретился с Лумисом за ленчем в «Каза Ортодонтия», единственном на Эйе мексиканском ресторане. Кромптон немного припозднился, и к столику его проводил хозяин, величавый и дородный Эл Данте, бывший стоматолог из Эльмиры, штат Нью-Йорк.

— Заставляете ждать себя, — упрекнул его Лумис.

Как всегда, он был прекрасно одет. На нем был ворсистый джемпер в стиле Тони из Пимлико, ботинки от «Харбингера и Омена» позвякивали колокольчиками, встроенными в каблуки, а разноцветный пояс, сплетенный из крыльев японских жучков, великолепно подходил к синим клетчатым подтяжкам. Но несмотря на всю свою элегантность, Лумис выглядел неважно: нижняя губа его дрожала, выдавая внутреннее смятение.

Изучив меню, Кромптон заказал довольно старомодную комбинацию под номером два. Лумис предпочел экзотический тридцать седьмой номер. Они обменялись несколькими светскими фразами, но в конце концов Лумис не выдержал:

— Послушайте, Кромптон, прекратите наконец все это.

Кромптон вопросительно поднял брови.

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Об этом белобрысом придурке, которого вы натравили на меня.

— Вы имеете в виду Билли Берсеркера?

— Теперь он зовет себя Сэмми Слик, — сказал Лумис. — Думаю, вам интересно будет узнать, что он живет с моей женой. И это единственное, что меня утешает во всем этом безобразии. Я принадлежу себе только в те, к сожалению, редкие мгновения, когда он с ней. А так он прилип ко мне ближе, чем моя собственная тень — даже ночью он рядом!

— У этого юноши серьезные намерения, — сказал Кромптон.

— Но из него никогда ничего приличного не получится. Трущобные ворюги — вот его компания, пусть с ними и якшается.

— Что ж вы сами-то не посоветовали ему это?

— Он просто записал мой совет в блокнот и продолжает преследовать меня. Кромптон, вы должны избавить меня от него! Я ничего не могу делать, когда он рядом. Как я могу выполнять мою работу — обольщать богатых женщин, — когда он толчется у меня под ногами! Элистер, как бы сильно вы ни обижались на меня, все равно это несправедливо — лишать человека средств к существованию.

Кромптон тщательно прожевал энчиладу, приготовленную из моркови и грецких орехов, потом аккуратно вытер губы.

— Лумис, — сказал он, — ваши доводы совершенно неуместны в данной ситуации. Наши разногласия — это не разногласия между двумя людьми. Это ссора между двумя частями одного человека. Согласен, обстоятельства весьма необычные, но в этом-то и есть суть проблемы. Для разрешения внутриличностных конфликтов не существует никаких правил.

— А я думаю иначе, — сказал Лумис. — Вы многое упускаете из виду. Да, мы части одной личности, но в то же время я живу отдельно и самостоятельно, и закон признает как мое право на такое существование, так и мое неотъемлемое право отказаться от реинтеграции, если я ее не желаю.

— Я много думал об этом, — сказал Кромптон. — Да, вы имеете законное право поступать как вам нравится — но не моральное право. Иначе говоря, я морально обязан свести всех нас воедино.

— Не вижу оснований, — возразил Лумис.

— Я считаю, — сказал Кромптон, — что жить надо по законам эволюции: организм должен постоянно обновляться, иначе наступает вырождение и смерть. Закон жизни — простите мою выспренность — побуждает меня восстановить утерянное. И ни о каком желании или нежелании не может идти речи. Если бы это зависело только от моего вкуса, я, скорее всего, постарался бы забыть обо всем и жить в согласии с самим собой. Но жизнь предоставила мне возможность излечиться, и я должен воспользоваться ею, хотим мы этого или не хотим.

Некоторое время они молча поглощали пищу. Кромптону не понравились жирные манча-мантеки, а вот поджаренной фасолью в тыквенном соусе он остался доволен. Лумис же с алчностью аллигатора заглатывал груши, фаршированные горячими маринованными перепелиными язычками, и запивал их из большого графина фруктовым «Антраша’44». Эл Данте с чопорным лицом и бегающими выпученными глазами бизнесмена подошел поинтересоваться, удовлетворены ли дорогие клиенты, а потом отправился обслуживать Билли Берсеркера, который уселся за соседний столик с блокнотом и огрызком карандаша в руках. Лумис сосредоточенно потыкал вилкой кусочек цапли. Потом холодно посмотрел на Кромптона, подчеркнуто медленно выговаривая слова:

— Теперь послушайте меня внимательно, Элистер. По характеру я легкомысленный, беззаботный, незлопамятный человек. И не в моих правилах иметь на кого-то зуб или — упаси Бог! — применить против кого-то насилие. Но в данном случае я готов изменить своим правилам. Вы слишком сильно прижали меня, будь я проклят.

— Можете сыграть это на своей машине самовыражения, — с некоторой долей ставшей уже привычной жестокости произнес Кромптон.

У Лумиса задрожали и побелели ноздри. Он встал, стараясь сохранить достоинство.

— Ладно, Элистер. Вы думаете, только вы обладаете силой воли и решительностью? Посмотрим. Помните, я предупредил вас.

Он вышел из ресторана в сопровождении Берсеркера, который оглянулся в дверях и подмигнул Кромптону.

Глава 14

В тот же вечер, когда Кромптон собирался выйти прогуляться, дверь его комнаты неожиданно распахнулась. Вошел Лумис, оглядел все вокруг, захлопнул дверь и закрыл ее на ключ.

— Ладно, ваша взяла, — сказал он. — Я решил согласиться на реинтеграцию.

Внезапное подозрение заглушило первый порыв радости Кромптона.

— Почему вы передумали?

— Это имеет какое-то значение? Разве мы не договорились обо всем?

— Прежде всего я хочу знать, почему вы решились.

— Это трудновато объяснить. Может, поговорим об этом после…

Раздался громкий стук в дверь.

— Я знаю, что ты тут, Лумис! — пробасил за дверью Берсеркер. — Выходи, или я сейчас войду!

У Лумиса затряслись руки.

— Мне угрожают физическим насилием. В конце-то концов, он куда здоровее меня, Элистер! Пожалуйста!

— Рассказывайте, — неумолимо потребовал Кромптон.

На лбу у Лумиса выступили капли пота.

— Сегодня зашла ко мне Джиллиам, ну и… В общем, сами знаете, как это бывает…

— Я знаю, как это бывает с вами, — сказал Кромптон. — И что же случилось потом?

— Этот ненормальный Берсеркер застал нас в постели и совсем спятил от ревности. Представляете? Меня чуть не убили за то, что я сплю с собственной женой! Все это было бы смешно, когда бы не было так страшно. Знали бы вы, что этот псих хотел сделать со мной!

Дверь начала поддаваться под тяжелыми ударами.

Кромптон повернулся лицом к своему компоненту.

— Давайте, — сказал он, — будем реинтегрироваться.

Оба они твердо посмотрели в глаза друг другу: две части, взыскующие целостности, два края пропасти, соединенные мостками; новая gestalten,^[60] трепещущая на пороге бытия. Лумис вздохнул, и его дюрьерово тело, словно тряпичная кукла, рухнуло на пол. В тот же миг колени у Кромптона подогнулись, как будто ему на плечи взвалили тяжелый груз.

Не выдержали и петли у двери, и Билли Берсеркер ввалился в комнату.

— Где он? — заорал Билли.

Кромптон указал на распростертое на полу тело.

— О! — в замешательстве произнес Берсеркер. — А впрочем, так ему и надо, этому паршивому ублюдку. Но к кому теперь мне идти учиться, Профессор? Что мне делать?

— Возвращайтесь к своему прежнему занятию — калечить людей, — посоветовал Кромптон. — Это вам лучше всего удается.

Часть III

Глава 1

Путь от Эйи до Йигги далек, какего ни измеряй: субъективным ли временем или в световых годах. На этой трассе еще не использовались новые навигационные устройства, так что кораблю — западно-галактическому клиперу — пришлось медленно, по старинке преодолевать расстояние с помощью побочных спиралей в псевдопространственных структурах.

Кромптон не имел ничего против такого неспешного способа передвижения. Оно обеспечивало ему так необходимый после неурядиц на Эйе отдых и предоставляло возможность поближе познакомиться с персоной, с которой он теперь делил свою голову.

Реинтеграции в полном смысле слова, то есть слияния разрозненных частей в единое целое, конечно, не произошло, поскольку такое возможно лишь при наличии всех составляющих данной личности, да и то результаты бывают разные.

В первый день Лумис был молчалив и подавлен. Кромптон его почти не чувствовал. Но после хорошего сна Лумис явно оправился. Он принял предложение Кромптона, чтобы каждый из них по очереди брал на себя контроль над телом. Они были очень вежливы и предупредительны друг с другом, словно двое незнакомцев, вынужденных временно делить ночлег.

«Медовый месяц» кончился на третьи сутки в полдень. Кромптон съел легкий завтрак, подремал, принял холодный душ и уселся за кроссворд.

Немного спустя Лумис заявил:

— Мне скучно.

— Почему бы тебе не помочь мне с кроссвордом? — предложил Кромптон. — Это колоссальное удовольствие.

— Ну уж нет! — сказал Лумис с таким отвращением, что Кромптон содрогнулся.

— Тогда чем бы ты хотел заняться?

Лумис сразу повеселел.

— А что, если пойти в бар и подобрать там себе какое-нибудь дельце?

— Дельце?

— Ну женщин. Или женщину. Я забыл, что нам с тобой и одной хватит.

Кромптон подскочил как ошпаренный и сказал сдавленным голосом:

— Ни в каких женщинах мы не нуждаемся.

— Ни в каких?

— Абсолютно ни в каких.

— Да в чем дело, ты что — гомик? Тогда, конечно, придется что-нибудь придумать.

— У меня нормальные сексуальные наклонности, — отрезал Кромптон. — Но в настоящее время я не собираюсь этим заниматься.

— Почему? — кротко поинтересовался Лумис.

— У меня на это есть свои причины.

— Понятно, — спокойно согласился Лумис. — Ну что ж, дело твое, конечно.

— Меня радует твое благоразумие.

— Каждому свое, как говорил один философ. Мне спешить некуда. Почему бы тебе не вздремнуть часок-другой, а я пока займусь нашим телом и своими делами?

— Ну нет, — сказал Кромптон. — Ни в коем случае.

— Минуточку, — сказал Лумис. — А что, у меня нет права решать, что хочет наше тело?

— Конечно есть, — сказал Кромптон. — Во всех других вопросах я буду куда сговорчивее, вот увидишь. А пока займись чем-нибудь другим — каким-нибудь хобби, например.

— Единственное мое хобби — это секс, — заявил Лумис. — Кроме того, это единственное мое занятие. Да пойми же, Эл, секс — это нормальная физиологическая потребность, такая же, как потребность в еде, и никто не заставит меня думать иначе!

— Я все прекрасно понимаю, — сказал Кромптон. — Но я считаю, что отношения с любимым человеком не сводятся к половому акту; это дело святое, кульминация любви, и поэтому совершаться это должно в атмосфере красоты и спокойствия.

— Элистер, ты что, взаправду девственник? — спросил Лумис.

— Какое это имеет значение? — возмутился Кромптон.

— Я так и думал, — с грустью сказал Лумис. — Пожалуй, придется просветить тебя насчет секса. Это действительно, как ты только что сказал, вещь великолепная, высокодуховная. Но кое-что ты упустил из виду.

— Что?

— А то, что секс — это еще и развлечение. Ты хоть раз в жизни развлекался по-настоящему?

— Я только мечтал об этом, — с тоской в голосе признался Кромптон.

— Так к черту мечтания! Дай мне на время контроль над телом. Развлечения — это моя стихия! Ты заметил, какая блондиночка сидела напротив, когда мы завтракали? Или сначала поищем кого-нибудь еще?

— То, на что ты намекаешь, просто исключено! — заорал Кромптон.

— Но Эл, ради моего здоровья и спокойствия духа…

— Хватит об этом, — сказал Кромптон. — Это мое тело, не правда ли? Я постараюсь утешить тебя как-нибудь иначе, но о сексе забудь.

Лумис больше не выступал, и Кромптон решил, что с этой деликатной темой покончено. Но очень скоро, когда они обедали в главном ресторане корабля, его заблуждение развеялось.

— Не ешь креветок, — сказал Лумис, когда подали закуску.

— Почему? Ты же любишь креветки. Мы оба их любим.

— Не важно. Мы не будем их есть.

— Но почему?

— Потому что они трейф.

— Не понял?

— Трейф — это еврейское слово, означающее нечистую пищу, евреям ее есть не полагается.

— Но Эдгар, ты же не еврей.

— Я только что обратился.

— Что? Что ты сказал?

— Я только что стал иудеем. К тому же ортодоксальным — не каким-нибудь современным неряшливым обрезком, благодарю покорно!

— Эдгар, это просто смешно! Невероятно! Не можешь же ты вот так, с бухты-барахты стать евреем?

— Почему нет? Или ты думаешь, что я не способен на религиозное откровение?

— Ничего более безумного в жизни не слыхал! Черт возьми, зачем тебе все это? — спросил Кромптон.

— Чтобы сделать тебе подлянку, или цорес, как говаривали мои предки по новообретенной религии. Боюсь, что вся эта еда нам не подходит.

— Почему?

— Это же не кошерная пища.^[61] Давай позовем стюарда и поговорим с ним. У них должны быть блюда, пригодные для верующих иудеев.

— Не стану я никого звать из-за твоего дурацкого богохульного заскока! Абсурд какой-то!

— Конечно, для такого гоя,^[62] как ты, это всего лишь абсурд. Слушай, как ты думаешь, на этой посудине есть шул?^[63] Если я буду соблюдать диету согласно нашим законам, помолиться ведь тоже не помешает, а? И я хочу узнать у капитана, есть ли на корабле мои земляки-единоверцы: может, наберется миньян,^[64] а нет — так хотя бы сыграем в бридж.

— Мы ни с кем не будем говорить! Я в этом не участвую!

— Ты запрещаешь мне исповедовать мою веру?

— Я не позволю тебе делать из меня дурака и издеваться над религией!

— Значит, ты вдруг стал высшим судьей в вопросах религии? — сказал Лумис. — Теперь, Кромптон, я знаю, кто ты такой, ты — неотесанный казак! Ой, за что мне этот мазел^[65] — надо же было попасть в башку такого фанатика! Кстати, ты не будешь оскорблен в лучших чувствах, если я возьму Библию в судовой библиотеке и почитаю ее про себя? Я займусь этим в каюте, чтобы не поставить тебя в неловкое положение.

— Лумис, хватит играть у меня на нервах! На меня уже и так люди смотрят. — Диалог Лумиса и Кромптона проходил неслышно, само собой разумеется, но на лице Кромптона, особенно в глазах, отражались возникавшие во время разговора эмоции, и в самый разгар беседы лицо его дергалось, словно счетчик спидометра. — Давай спокойно закончим обед, а потом обсудим, хм… все сразу.

— Что значит все сразу?

— Только то, что я сказал.

— Кромптон, уж не хочешь ли ты отлучить меня от вновь обретенной религии?

— Ни в коем случае. Я просто считаю, что мы можем прийти к согласию… хм… по всем вопросам. Давай есть суп.

— А что за суп?

— Куриный бульон с ячменным отваром. Ну попробуй хотя бы.

— Ладно, только бисел.^[66] Но если ты думаешь, что это значит, что…

— Потом, потом потолкуем, — сказал Кромптон. — А теперь, пожалуйста, ешь суп.

Дальше обед проходил спокойно, только при переменах блюд Лумис неустанно поминал свою еврейскую маму. Покончив с обедом, Кромптон расслабился, задремал и в рассеянности упустил контроль над телом.

Лумис ловко воспользовался случаем и тотчас вступил в разговор со смешливой рыжеволосой дамой за соседним столиком. Она оказалась женой дизайнера по шлюзам с планеты Дрюиль V, а на Йиггу летела к родителям отдохнуть. Звали ее Алиса-Джун Нети. Небольшого роста, очень живая, с сияющими глазами и стройной, но округлой фигуркой, она тоже скучала в этом долгом космическом путешествии.

Отстраненный, витающий в облаках Кромптон затуманенным взором наблюдал за развитием интимных отношений, за их подмигиваниями и кивками, жестами и легкими, не всегда пристойными намеками. Вскоре они уже танцевали, а потом Лумис великодушно отступил и предоставил Кромптону контроль над телом. Кромптон нервничал, краснел, ноги порой не слушались его, но он был безмерно доволен собой. И обратно к столику провожал ее уже Кромптон, и поговорил с нею немного тоже Кромптон, и Кромптон касался ее руки, в то время как вероломный Макиавелли-Лумис посматривал на них со стороны.

В три часа ночи по корабельному времени бар закрыли. После прощального обмена любезностями с дамой Кромптон, пошатываясь, добрался до своей каюты на палубе Б и, счастливый, свалился в койку. Это был самый веселый день в его жизни. И теперь ему хотелось поваляться в постели и посмаковать свои впечатления.

Но это не входило в намерения Лумиса.

— Ну? — спросил Лумис.

— Что?

— Быстренько посикаем и — вперед! Нас же пригласили!

— Я не слышал никакого приглашения, — сказал озадаченный Кромптон.

— Она же недвусмысленно назвала номер своей каюты, — сказал Лумис. — А если учесть события этого вечера, то это было даже не приглашение, это было требование.

— Неужели все так и делается? — спросил Кромптон.

— Да, обычно именно так.

— Не могу поверить!

— Честное слово, Элистер, уж у меня-то есть опыт в этих делах. Так пошли?

Кромптон заставил себя подняться, но тут же снова свалился поперек постели.

— Нет, не хочу… не могу… То есть я хочу сказать, у меня нет…

— Да в таких делах отсутствие опыта — вовсе не проблема, — сказал Лумис, усаживая Кромптона на кровати. — Природа щедро помогает всякому раскрыть тайны важного, с ее точки зрения, акта, который совершают все живые существа, оказавшись вместе. Должен обратить твое внимание на то, что бобры, еноты, гремучие змеи, скарабеи и другие существа, не обладающие и сотой долей твоего интеллекта, легко справляются с тем, что тебе представляется непреодолимым затруднением. Ты не должен унижать род человеческий, Эл!

Кромптон встал, вытер пот со лба и сделал два нерешительных шага по направлению к двери. Потом вернулся и снова сел на кровать.

— Нет, это невозможно.

— Но почему?

— Это неэтично. Молодая леди замужем.

— Женитьба, — стал спокойно объяснять ему Лумис, — как свидетельствует вся история гомо сапиенс, изобретена совсем недавно. Задолго до этого существовали мужчины и женщины, и, соответственно, были между ними и определенные сексуальные отношения. Законы природы всегда выше и сильнее законов человеческих.

— И все же я считаю это аморальным, — вяло сопротивлялся Кромптон.

— Но с чего ты так решил? — удивился Лумис. — Ты-то не женат, а значит, твои действия ни у кого не могут вызвать нареканий.

— Однако молодая леди замужем.

— Да, замужем. Но это ее проблемы. В первую очередь она человек, а вовсе не собственность своего мужа. Богом ей дано право распоряжаться собой, и мы должны уважать это право.

— Мне такое и в голову не приходило, — сознался Кромптон.

— Итак, это по поводу жены. А что касается мужа — раз он ничего не узнает, он и не будет страдать. Более того, он даже выиграет. Алиса-Джун, чтобы загладить свою вину, будет с ним нежнее, чем прежде. Он все это отнесет на счет своей сильной личности, и его «я» воспрянет. Вот видишь, в результате всем будет только лучше и никто не пострадает. Разве это не замечательно?

— Все это пустая софистика, — проворчал Кромптон, снова вставая и направляясь к выходу.

— Давай, детка, — сказал Лумис.

Кромптон глупо ухмыльнулся и открыл дверь. И тут же, будто что-то ударило ему в голову, захлопнул дверь и опять улегся в постель.

— Ну что еще? — спросил Лумис.

— Твои доводы, — сказал Кромптон, — могут быть справедливы или несправедливы — не мне о том судить, у меня нет опыта в этих делах. Но одно я знаю точно; ничего такого я делать не буду, пока ты наблюдаешь за мной.

Лумис был ошарашен.

— Будь ты проклят, Эл! Здесь нет ни тебя, ни меня. Я — это ты, и ты — это я. Мы две части одного целого!

— Еще нет, — сказал Кромптон. — Сейчас мы всего-навсего шизоидные компоненты, два разных человека в одном теле. Потом, когда мы воссоединимся с Дэном Стэком и все трое сольемся в настоящей реинтеграции… Тогда другое дело. Но при нынешних обстоятельствах элементарное чувство приличия запрещает мне делать то, что ты предлагаешь. Это просто немыслимо, и оставим эту тему.

Лумис погрузился в гневное молчание. Кромптон разделся, натянул на себя пижаму и лег спать.

Глава 2

На следующее утро за кофе Кромптон заявил:

— Мне кажется, нам надо серьезно поговорить.

— Что у тебя на уме, дружище? — насмешливо спросил Лумис.

— Хочу напомнить, что нам предстоит важное и опасное дело. Мы должны разыскать и присоединить к себе Дэна Стэка, и как можно быстрее, поскольку наше положение сейчас в высшей степени ненадежно. И с этой минуты — никаких выпивок и развлечений, отложим все это до лучших времен. Сейчас у нас есть чем заняться. А повторения вчерашнего я не допущу. Тебе ясно?

— Элистер, с тобой нелегко ладить, — устало сказал Лумис с ноткой печали и разочарования в голосе. — Я согласен, все это ужасно серьезно, но сейчас-то мы сидим в звездолете, и делать нам совершенно нечего.

— Я все обдумал, — сказал Кромптон. — Мы с пользой проведем время, занявшись изучением хот-йиггского языка, самого распространенного диалекта на планете Йигга.

— Учить язык, только и всего? У меня нет склонности к таким вещам.

— Тогда ты будешь сидеть тихо, а я позанимаюсь языком.

В корабельной библиотеке Кромптон нашел книгу Бендера «Диалектные варианты общеупотребительных выражений в хот-йиггском языке» и приступил к занятиям. Лумис развлекался, вспоминая подробности прошлого вечера, пока Кромптон не попросил его прекратить, так как это мешало ему сосредоточиться.

После ленча Кромптон вздремнул, потом еще час упражнялся в языке, потом поразгадывал кроссворд. Лумис не возражал. Но вечером ему захотелось стаканчик пива. Кромптон с радостью откликнулся на его просьбу — он вовсе не был законченным пуританином.

У пива был немного странный привкус. Кромптон сказал об этом Лумису. Лумис что-то ответил, но его слова растворились в необъятной, оглушающей пустоте, в которую вдруг целиком погрузился Кромптон. Столы, стулья, ярко-желтые салфетки закружились вокруг него хороводом, и он отключился.

Кромптон пришел в себя только на следующее утро. С опухшими глазами, резью в животе и невыносимой головной болью он сел в постели. Каюта выглядела так, как будто Тамерлан и воины Золотой Орды этой ночью отпраздновали в ней свою победу. На полу валялись бутылки, в пепельницах было полно окурков. Кругом были разбросаны различные принадлежности туалета, некоторые из них — явно женские. Ноздри Кромптона заполнил запах дешевых духов, смешанный с острым ароматом запрещенных наркотиков.

Кромптон, покачиваясь, встал на ноги. Левое бедро болело. Наклонившись, он увидел на нем следы укусов. Разглядел он и пятна губной помады у себя на груди. Было немало других признаков половой невоздержанности, о которых Кромптон даже думать стеснялся.

— Лумис, — сказал он, — ты опоил меня наркотиками, использовал мое тело и устроил тут безобразный дебош. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Только одно: плевал я на твои приказы, — нагло заявил Лумис. — По какому праву ты командуешь мной? Я тебе не раб! По всем законам я тебе ровня! А потому пусть днем тело принадлежит тебе, а по ночам — мне!

Кромптон с трудом сдерживал себя.

— Тело будет твоим только тогда, когда я тебе позволю!

— Но это несправедливо!

— Я бы с удовольствием уравнял тебя в правах на тело, если бы ты взял на себя также хотя бы минимальные обязанности. Но раз тебе на все наплевать, мне придется самому действовать в наших общих интересах.

— С какой это стати ты берешься судить о наших общих интересах? Типичный образчик свинско-фашистского мышления.

— Выбирай выражения! — предупредил Кромптон.

— Да пошел ты, свинья фашистская!

И тут терпение Кромптона лопнуло. Ярость овладела всем его существом. Его охватило властное желание покончить со своим отвратительным alter ego.^[67] Лумис, захваченный врасплох этим потоком разрушительных эмоций, пытался сопротивляться, стараясь восстановить нарушенное психическое равновесие.

Но все было тщетно. Ярость Кромптона неожиданно выработала в мозгу мощный поток антител — элементов психической энергии, подавляющих боль. Лумис боролся отчаянно: он знал, что, если частицы достигнут своей цели, он будет окончательно затерян, замурован где-нибудь в глухом забытом уголке сознания Кромптона.

— Элистер! — завопил он. — Не делай этого! Я тебе нужен для реинтеграции!

Кромптон услышал его и понял, что это правда. Собрав остатки разума, он подавил неожиданный всплеск, все еще бушевавший в его венах, и с громадным трудом восстановил контроль над своими чувствами.

Поток антител быстро иссяк, и Лумис, потрясенный, но целехонький, занял свое место.

Сначала они не разговаривали друг с другом. Лумис дулся и сердился целый день, клялся и божился, что не простит Кромптону его жестокости никогда. Но он не умел ненавидеть. Все-таки в первую очередь он был сенсуалистом, жил сиюминутными ощущениями, не помнил прошлых обид и не задумывался о будущем. Его негодование улеглось, к нему вернулось прежнее, безмятежное настроение.

Кромптон как доминирующая часть личности признал свою ответственность за случившееся. Он упрекал себя за этот неистовый взрыв и очень старался поладить с Лумисом. Остальное время полета они поддерживали хорошие, хотя и немного натянутые отношения.

Наконец звездолет прибыл на Йиггу. Пассажиров отправили на спутник Индукцию, где они прошли таможенный досмотр и прочие иммиграционные службы. Им ввели сыворотки от ползучей лихорадки, чумы Зеленой реки, локотной гнили, рыцарской болезни, синдрома Чопстера, чесотки Галлорани и в конце концов позволили на челночной ракете спуститься в Йиггавилль.

Глава 3

Йигга была единственной планетой в системе карликовой звезды Иоаннис (БГТ-3444590). Грушевидная планета вращалась вокруг своего светила, отклоняясь в афелии на семь градусов семь минут, и по земным стандартам тянула на оценку 0,65892, а по минералам была типичным представителем класса Си, если не принимать во внимание необъяснимое отсутствие молибдена.

На планете было четыре континента; три из них, сплошь покрытые лавой, были практически необитаемы, если не считать микроскопических поедателей лавы и их паразитов. Четвертый континент, Клорапсемия, не уступал размерами Азии и Африке вместе взятым. Клорапсемия бесконечной неровной лентой извивалась вдоль экватора Йигги, климатом, флорой и фауной напоминая Землю в лучшие годы каменноугольного периода.

Коренные жители планеты, йиггане, вели свое происхождение от рептилий. Ростом около восьми футов, невероятно сильные, агрессивные и кровожадные, к тому же с недоразвитым чувством юмора, они представляли серьезную угрозу для немногочисленных землян, которые правили их планетой. Между двумя расами то и дело разгорались необъявленные войны, осложненные законом, запрещавшим убивать йигган, поскольку они находились под охраной межзвездных соглашений. Землян же эти соглашения не защищали, так как йиггане не признавали никаких законов, кроме собственных, которые, в свою очередь, не признавал никто, кроме них. Однако на их прегрешения смотрели сквозь пальцы, поскольку убивали они, как правило, самых никудышных, безработных землян, экономя тем самым для общества расходы на социальные нужды. К тому же земляне старательно замалчивали тот факт, что йиггане находятся в стадии вымирания и что уровень рождаемости у них упал до нуля после того, как земляне опрыскали планету суперциклоном «Б» — газом, стерилизующим рептилий и некоторые виды моли.

Йиггавилль, столица северо-западной Клорапсемии, был типичным тропическим городом с широкими пыльными бульварами, обрамленными палатками и ларьками, в которых улыбающиеся жители продавали блестящие кустарные безделушки, ходовой товар на процветающем рынке прикладного искусства на соседней планете Несбитт IV.

В ратуше Кромптон заставил упирающегося чиновника отыскать последний адрес Дэна Стэка. Это был город Иниойо, центр добычи речного жемчуга на левом берегу Зеленой реки. Но добраться до него было непросто. Иниойо лежал за Великим болотом Килби, занимающим площадь, равную всей Западной Европе, исключая Албанию. Одолеть это болото можно было только в составе какой-нибудь экспедиции, и Кромптону удалось отыскать небольшую группу, которая отправлялась в путь на следующее утро.

После бессонной ночи в отеле «Йигга», где смуглые плантаторы развлекались с визгливыми белокурыми гарпиями до самого утра, Кромптон направился на Коллекшн-стрит, откуда стартовала экспедиция.

Путешествие внутрь материка готовилось с большой тщательностью. Главным предметом забот были фелюги. Делали их из дерева типа земных бальзамовых; суда получались овальной формы и могли выдержать двенадцать человек или двух зирни. (Зирни, безрогие мулы с расклешенными копытами, прекрасно приспособлены для передвижения по болотам. Они похожи на восточно-индийских буйволов-амфибий, за одним только отличием: мускулы сфинктера расположены у них вокруг коленных суставов задних ног — а почему, этого никто не знает. Эти огромные, неутомимые животные способны с большой скоростью топать по болотной жиже, состоящей из песка, воды, глины, солода и кристаллов буры. Если их подстегнуть, зирни способны развить скорость до пяти миль в час или, еще лучше, расплескать своими ступнями-раструбами всю воду и таким образом создать временный проход, по которому можно легко отбуксировать фелюги. К недостаткам зирни относится их стремление к метаморфозам: в одно мгновение они могут превратиться в нечто плоское, длинное, похожее на бревно, и стать совершенно бесполезными для землян. Так что в некотором смысле они куда хуже своих земных сородичей, но зато отличаются беззлобным нравом и при этом вкусно пахнут.)

За довольно значительную плату Кромптон нанял себе зирни и погонщика. Пришлось также приобрести рюкзак, палатку, пластиковый розовый умывальник, походную кухню в оранжевом чехле, два компаса, запас питательных пилюль компактоплекса, швейцарский армейский нож и небольшой запас продуктов со сроком хранения двенадцать месяцев.

И вот наконец все готово. Начальник экспедиции дважды протрубил в носорожий охотничий рожок, и экспедиция отчалила, сопровождаемая хриплым пением гребцов-йигган. Вот как звучит весьма приблизительный перевод их песни:

Точный перевод этого заунывного заклинания еще ждет своей публикации в специальной книге по психологии йигган. А пока можно лишь констатировать, что смысл большинства родовых песен Галактики остается для нас тайной за семью печатями.

Глава 4

Лумис сначала заявил, что он тоже будет участвовать в управлении телом. Но он слегка лукавил. На самом деле ему хотелось принимать участие в интересных событиях. Он жаждал ощутить запахи и вкус незнакомой пищи, испытать чувство утоления жажды, поглазеть на невиданные чудеса, послушать всякие забавные звуки. Но он не хотел осознавать и полностью ощущать все невзгоды этого путешествия.

А нескончаемый путь через болота, казалось, состоял из одних невзгод.

— Смотри в оба, — говорил Кромптон, и Лумис внезапно выпадал из мира грез, где он теперь почти все время пребывал, плавая в бесплотных просторах на волнах воображения, которые окутывали окружающий мир туманной полупрозрачной вуалью, и вдруг — трах! — и Лумис видит усталыми, слезящимися от боли глазами монотонную серо-зеленую растительность и грязные, искусанные насекомыми спины носильщиков.

Но что там визуальные впечатления — это еще куда ни шло! А вот вообразите, как вы, извлеченный из своего кокона, где не было никаких запахов, окунаетесь в атмосферу едкой вони, исходящей от носильщиков, смешанной с испарениями гниющих растений, напоминающими запах подгоревшего мяса, невыносимым хлорно-фиалковым зловонием от испражнений зирни и резким аммиачным запахом пота самого Кромптона.

То, что Кромптон, обладатель самого тонкого в мире обоняния, без жалоб и стонов терпел эту смердящую какофонию запахов, можно объяснить только поразительным стоицизмом этого человека. Лумис же находил ситуацию абсолютно невыносимой. (Запахи чуждых нам мест трудно описывать, но они куда более живо передают суть впечатлений, нежели зрительные образы. Кто не помнит утверждения Кларендона, что Алкмен V пахнет «точно как бизоний пердеж, пропущенный сквозь бочку протухшего козьего сыра»? Или слова Гриньека о Гнуше II: «Запах смеси черной патоки и кольдкрема в животе разлагающегося муравьеда»?)

Но самым страшным в этом путешествии был даже не запах. Что было совсем невыносимо для добродушного, сонливого и ленивого Лумиса, так это необходимость время от времени брать на себя контроль над телом и страдать от экземы, которая разъедала кожу и беспрерывно чесалась, гневно орать, напрягая охрипшее больное горло, на зазевавшихся носильщиков, тревожно ожидать нападения туземцев, а самое главное — постоянно принуждать усталое тело двигаться вперед, подавлять желание наплевать на все и отказаться от этой дурацкой затеи. Лумис никогда не хотел пускаться в это безумное путешествие к цели, которая представлялась ему более чем сомнительной. К тому же, принимая на себя контроль над телом, он почему-то должен был во всем следовать приказаниям Кромптона, а это уж ни в какие ворота не лезло! Кромптон — идиот, он поставил их жизнь на карту, несмотря на энергичные протесты Лумиса, и теперь Лумис должен помогать и содействовать ему в этом? Дудки! Сопротивление Лумиса было вызвано одним из самых глубоких человеческих инстинктов: нежеланием оказаться в дураках. Таков был характер Лумиса, и нельзя судить его за нежелание, а потом и прямой отказ помогать Кромптону во время путешествия через болота. Тут он не мог быть союзником. Он был пленником, и ему перепадало немного света и свободы, только если он соглашался сотрудничать со своим тюремщиком. И честь ему и хвала, что он еще как-то боролся за свою собственную индивидуальность, да и самую жизнь теми ничтожными средствами, которые оставались в его распоряжении.

При всей необычности ситуации Лумис оставался личностью со всеми присущими ей правами. И что бы там ни говорили о неполноценности изолированного сегмента, принадлежавшего изначально другой личности, он прекрасно освоился с внешним миром. Многие люди с так называемой нормальной индивидуальностью считали бы, что им чертовски повезло, обладай они хотя бы десятой долей жизнерадостности Лумиса.

Лумис понимал, что для Кромптона он всего лишь средство добиться успеха, вещь, необходимая для превращения Кромптона в Суперкромптона путем ассимиляции и поглощения братьев по разуму. Сознавать это было далеко не приятно. Лумис вынужден был смириться с этой мыслью, но надеялся, что не превратится в тень Кромптона.

Глава 5

— Хочешь сыграть на десятку? — предложил Лумису погонщик зирни.

— Почему бы и нет? — откликнулся Лумис.

Кромптон велел ему взять управление над телом, а сам решил перехватить часок-другой вполне заслуженного отдыха и немного соснуть. Лумис вел себя довольно сносно, если не считать его постоянных жалоб на боли в животе и тщетных попыток отравить существование Кромптона нехитрыми рассуждениями на тему: «оба мы погибнем, потерпев фиаско в этой безумной экспедиции». Он не принадлежал к числу молчаливых страдальцев.

А сейчас Лумис погрузился в игру ууув с погонщиком зирни. Погонщик принадлежал к народности груков — так называли себя креолы, родившиеся на Йигге. Он поставил на следующий ход большую сумму, и теперь его обычно гладкое лицо пошло рябью от возбуждения, с которым он наблюдал за Лумисом. Лумис прошептал молитву над парой кристаллов с расписными гранями и бросил их в воронку из тикового дерева с зарубками внутри.

Кристаллы покатились и были пойманы фортуной на голубом витке спирали, подарив таким образом Лумису победу и выигранную двадцатку.

На лице погонщика сквозь редкий желтенький пушок проступила бледность. Он рассчитывал на всем известную удачливость груков, и, как бывает в таких случаях, это сыграло с ним дурную шутку. На самом-то деле груки вовсе не так уж удачливы, потому что они слишком глупы, чтобы осознать собственную невезучесть. А погонщику еще и нечем было платить, за что его ждало крайне суровое наказание от Старого Рукса, самого сильного и самого глупого из всех груков в экспедиции, в чьи обязанности входило укреплять в груках священную веру в неполноценность их расы.

— Послушайте, мистер, — захныкал грук, — у меня есть для вас кое-что получше, чем деньги. Это секретная информация, которая для такого умного джентльмена, как вы, может представлять интерес и даже практическую ценность.

— Ха! Не можешь заплатить? — сказал Лумис. Он пронзил взглядом погонщика. В уголках его губ заиграла улыбочка, он согнал ее, и она переместилась в уголки губ его собеседника. — Черт побери, да деньги не имеют никакого значения. Что за информация?

Грук близко наклонился к Лумису и прошептал что-то ему на ухо. Глаза Лумиса вылезли из орбит. Он было нахмурился, но тут же позволил улыбочке вновь приподнять уголки своих губ.

— Это в самом деле интересно, — сказал он, — если не врешь.

— Я не вру, эфенди! — взвизгнул грук, в панике употребив словечко из языка народа, к которому он никак не мог принадлежать по своему происхождению.

Неожиданно проснулся Кромптон.

— Что тут творится? — спросил он.

Лумис непринужденно передал ему контроль над телом.

— Ничего особенного. Мы просто поболтали с парнишкой.

Погонщик съежился, шаркнул ножкой и испарился.

— Ты потрудился протереть тело досуха после похода? — спросил Кромптон.

— Естественно! За кого ты меня принимаешь?

— Не время ссориться, — сказал Кромптон. — Скоро экспедиция тронется в путь?

— Скоро, — сказал Лумис. — А знаешь, Эл, ты не так уж хорошо выглядишь.

Лумис имел в виду не тело, в котором они оба обитали; он намекал на самосознание Кромптона, которое каждый из них сохранял в неприкосновенности и посредством которого они общались.

Самосознание Кромптона было истощено, перетружено и напряжено до предела. Чтобы экспедиция не замедляла свое продвижение, он взвалил на себя кучу забот. Он организовал охрану лагеря по всему периметру от дьявольской ползучей травы, на что порой требовалась десятая часть всей экспедиции, и распределил между носильщиками ночные дежурства, которые до этого проходили без всякой очередности и вызывали массу скандалов и ругани.

Лумис оставался верен себе и ни в чем не помогал ему. Он признавал лишь один простейший способ обнаружения Стэка; обосноваться где-нибудь в комфортабельном отеле и написать ему письмо, а если из этого ничего не получится, нанять детектива.

Даже Кромптон потерял счет дням, проведенным в болотах с нескончаемым мышиным писком птиц бу-бу, мокрым шлепаньем и похрюкиванием пятнистых бурых аллигантилоп и постоянным стаккато, выбиваемым экстрактором сжатого воздуха. Дважды их отряд отбил незначительные набеги кочевых племен йигганских ренегатов и дегенератов, замаскированных под патриотов. В экспедиции за это время родились трое детей, а среди неженатых мужчин постарше разыгралась цинга. У интенданта совсем перевелся пудинг из тапиоки, и даже овсяные лепешки приходилось выдавать по нормам.

Но дух был тверд, и экспедиция продвигалась вперед — сложный микрокосм, пересекающий мокрое пространство.

Наконец в низких тучах появился просвет, на западе из болота выдвинулся мыс суши. Вскоре стали видны глинобитные крыши и белый забор сторожевой заставы Иниойо.

Экспедиция успешно подошла к концу. Оставалось только решить, кто первый насладится душем.

Глава 6

Иниойо оказался совсем маленьким городишкой. Кромптон зашел за постоялый двор на почту, откуда его сразу направили к потрепанному непогодой, крытому щепой домику на окраине. Там, на покосившейся веранде, он обнаружил двух старичков, признавшихся, что они приемные родители Дэна Стэка.

— Точно, — сказал прокопченный солнцем крепкий старик с сильно выдающимся кадыком и пронзительными выцветшими глазами на костлявом лице с высокими скулами. — Я был папа, — продолжил он просто, — она была мама.

— А малютка Дэн был хороший мальчик, — сказала старуха.

— Ну… — сказал старик.

— Да-да, это правда!

— А как насчет случая с лошадью мистера Уинтермьюта? — напомнил ей старик.

— Они никогда не докажут этого! У тебя уверенности-то поубавилось бы, если бы ты выслушал и другую сторону.

— Но знаешь, Марта, лошадь теперь уже ничего не скажет, — сказал старик.

— А я не про лошадь говорю, старый ты дурачина! Я говорю — никто даже не выслушал Дэна.

— А не потому ли, старая, что он удрал из города, как тать в нощи, — сказал старик с той удивительной точностью в выражениях, которой необразованные люди порой достигают под влиянием больших количеств черного кофе.

— А как же, конечно, сбежал! — с негодованием сказала старушка. — Ему пришлось сбежать, не то его обвинили бы в ограблении банка.

— Может быть, вы знаете, где я могу найти его? — спросил Кромптон.

— Точно не скажу, — ответил старик. — Он нам никогда не писал. Но Билли Дэвис видел его в У-Баркаре, когда возил туда картошку.

— А когда это было?

— Лет пять, а то и шесть тому назад, — сказала старушка. — Ну а сейчас поди найди его. Клорапсемия — большой континент, хотя берега его очень изрезаны. У вас хорошее лицо, мистер! Поезжайте, найдите его, наставьте на путь истинный!

Она расплакалась, спрятав лицо в фартуке. Старик провел Кромптона мимо старого дуба на дощатую дорогу.

— Вы уж простите мою старуху, — сказал он. — С тех пор как Дэн ушел, прихватив с собой все, что попалось под руку, в том числе и наши жалкие сбережения, мать совсем переменилась.

— Понимаю, — сказал Кромптон. — Хочу, чтоб вы знали; я собираюсь отыскать Дэна и сделать из него цельного человека.

— Плюньте вы на него.

Старик сплюнул на свой шишковатый левый кулак, следуя какому-то туземному обычаю неизвестного происхождения, и побрел назад к покосившейся веранде.

— Забавный парень этот Стэк, — заметил Лумис. — Эл, в какую яму ты нас толкаешь?

— Да, он, пожалуй, человек не из приятных, — откликнулся Кромптон. — Но у нас просто нет выбора. Без него не будет реинтеграции.

Лумис тяжело вздохнул.

— Где, по крайней мере, находится этот У-Баркар?

— На юге, — сказал Кромптон. — В самой что ни на есть неизведанной глубинке этой допотопной планеты.

— О, Бог мой! Опять?

— Я доставлю нас туда. Я уверен, что справлюсь с задачей, чего бы мне это ни стоило.

— Знаю, знаю, — проворчал Лумис. — Разбуди меня, когда все закончится. И он заснул.

Глава 7

У-Баркар представлял собой скопление плантаций, на которых пятьдесят землян работали надсмотрщиками, а две тысячи аборигенов сажали, растили и собирали урожай с дерева ли, произраставшего только на этой части планеты. Плоды ли созревали два раза в год и были незаменимой приправой к блюдам китайской кухни.

Кромптон встретился с десятником, краснолицым верзилой по имени Гаарис. На бедре у него болтался пистолет, а вокруг пояса был аккуратно намотан бич из удава.

— Дэн Стэк? — переспросил десятник. — Ну как же, работал здесь почти год. Потом как-то внезапно исчез.

— Если вам не трудно, расскажите почему, — попросил Кромптон.

— Отчего же, пожалуй, — сказал десятник. — Только лучше поговорить за стаканчиком виски.

Он провел Кромптона в единственный в У-Баркаре салун. И там, потягивая пшеничное виски, поведал Кромптону историю Дэна Стэка.

— Он явился сюда с Восточного болота. Что-то у него там было с девчонкой — то ли он дал ей по зубам, то ли еще что-то. Но меня это не касается. Все мы здесь — или почти все — далеко не сахар, и думается мне, что там, в городах, были рады-радешеньки избавиться от нас. Да-а-а… Так вот, я поставил Дэна надсмотрщиком над пятьюдесятью йигганами на поле в сотню акров. Сначала он чертовски здорово справлялся с ними. — Десятник опрокинул стаканчик. Кромптон заказал еще и заплатил. — Я ему советовал погонять их, чтобы от них был толк: здесь в основном работают аборигены из племени чипетцев, а они народ злой, вероломный и крепкий. Мы заключили с их вождем контракт на двадцать лет в обмен на ружья. Этими же ружьями они пытаются расправиться с нами — ну да это уже другой разговор. У нас не принято делать два дела сразу.

— Контракт на двадцать лет? — уточнил Кромптон. — Выходит, йиггане фактически ваши рабы?

— Так оно и есть, — согласился десятник. — Кое-кто из хозяев старается приукрасить это дело, называют его временной кабалой или феодальной экономикой. Но на самом-то деле рабство — оно и есть рабство, и нечего тут финтить. Да и другого способа цивилизовать этот народец просто не существует. Стэк отлично понимал это. Здоровенный был малый, и с бичом управлялся — дай Бог каждому! Я думал, дело у него пойдет.

— Ну и… — подбодрил Кромптон десятника, заказывая очередную порцию виски.

— Сначала он был просто молодцом, — сказал Гаарис. — Лупил их своей удавкой, исправно получал свою долю и все такое прочее. Но не было у него чувства меры. Стал до смерти избивать своих ребят, а ведь замена тоже недешево стоит. Я уговаривал его не перебарщивать, но он не слушал. Однажды его чипетцы взбунтовались, и ему пришлось пристрелить восьмерых, чтобы усмирить их. Я поговорил с ним, что называется, по душам. Объяснил, что наша задача — заставить йигган работать, а не убивать их. Мы, конечно, списываем какой-то процент на потери, но Стэк зашел слишком далеко, и это стало сказываться на наших доходах.

Десятник вздохнул и закурил сигарету.

— Стэк слишком любил пускать в ход свой бич. Да и многим из наших парней это нравится, но Стэк просто удержу не знал. Его чипетцы снова подняли бунт, и ему пришлось прикончить целую дюжину. В драке он потерял руку. Руку с бичом. Думаю, чипетцы просто сжевали ее. Я поставил его на работу в сушильне, но и здесь он затеял драку и убил четырех чипетцев. Тогда терпение мое лопнуло. В конце-то концов, эти рабочие денег стоят, и мы не можем держать у себя бешеного идиота, который вышибает из них душу, как только ему что-то не понравится. Я дал Стэку расчет и послал его ко всем чертям.

— Он сказал, куда собирается идти? — спросил Кромптон.

— Он сказал, что йигган надо стереть с лица земли, чтобы расчистить пространство для землян, и что мы в этом ни черта не смыслим. Сказал, что собирается присоединиться к Бдительным. Это что-то вроде кочующей армии, которая контролирует воинственные племена.

Кромптон поблагодарил десятника и спросил, где ему найти штаб-квартиру Бдительных.

— Они расположились лагерем на левом берегу реки Дождей, — сказал Гаарис, — и пытаются навязать свои условия сериидам. Вам, видно, позарез нужен этот Стэк, а?

— Он мой брат, — сказал Кромптон, ощущая внезапно подступившую к горлу тошноту.

Десятник внимательно посмотрел на него.

— Да-а-а, брат есть брат, тут уж ничего не поделаешь. Но хуже вашего братца я никого не встречал, а повидал я всякого на своем веку. Лучше не связывайтесь с ним.

— Я должен его найти, — сказал Кромптон.

Гаарис безнадежно махнул рукой.

— До реки Дождей дорога неблизкая. Могу продать вам вьючных мулов и провизию и прислать местного парнишку-проводника. Вы пойдете по замиренным районам, так что сможете спокойно добраться до Бдительных. Надеюсь, там все еще мирно.

Глава 8

Весь вечер Лумис уговаривал Кромптона отказаться от продолжения поисков. Ясно ведь, что Стэк — вор и убийца. Какой смысл объединяться с таким подонком?

Кромптон считал, что все не так просто. В конце концов, все эти россказни о Стэке могли быть несколько преувеличены.

Но даже если все в них было правдой, это означало, что Стэк — всего лишь еще один стереотип, неадекватная моноличность, так же выпадающая за рамки нормальных человеческих отношений, как и Кромптон с Лумисом. Внутри целого, после слияния, Стэк станет другим. Он лишь восполнит то, чего недостает Кромптону и Лумису — внесет некую толику агрессивности, твердости, жизненных сил.

Лумис так не думал, но решил промолчать хотя бы до встречи с недостающим собратом.

Утром Кромптон за невообразимую цену купил мулов и снаряжение и на рассвете следующего дня тронулся в путь в сопровождении молодого чипетца по имени Рекки.

Девственными лесами вслед за проводником Кромптон вышел к острым горным хребтам Томпсона; потом долго карабкался на заоблачные вершины, пробирался узкими гранитными ущельями, где ветер завывал, как мученик в аду, и наконец спустился в густые, насыщенные испарениями джунгли по другую сторону хребта. Лумис, напуганный тяжестью долгого пути, забился в самый отдаленный уголок сознания и возникал только по вечерам, когда в лагере уже горел костер и висел гамак. Кромптон, сжав зубы, с налитыми кровью глазами брел, спотыкаясь, сквозь пышущие жаром джунгли, волоча на себе весь груз лишений и задаваясь вопросом, насколько еще хватит его сил.

На восемнадцатый деньони вышли на берег мелкой грязной речушки. Это, сказал Рекки, и есть река Дождей. Двумя милями дальше они нашли лагерь Бдительных.

Командир Бдительных, полковник Прентис, высокий, худощавый человек с серыми глазами, истощенный недавней лихорадкой, хорошо помнил Стэка.

— Да, какое-то время он был с нами. Я сомневался, стоит ли его принимать. С одной стороны, его репутация… К тому же однорук. Но он научился стрелять левой рукой лучше, чем другие — правой, да и культя у него заканчивалась бронзовым зажимом. Он сам его смастерил и сделал паз для мачете. Соображал парень, ничего не скажешь! Он был с нами почти два года. Потом я его отчислил.

— Почему? — спросил Кромптон.

Командир с грустью вздохнул.

— Вопреки общему мнению, мы, Бдительные, вовсе не разбойничья армия завоевателей. Мы здесь не для того, чтобы преследовать и казнить туземцев. Мы здесь для того, чтобы следить за соблюдением добровольного соглашения между йигганами и поселенцами, не допускать набегов как с одной, так и с другой стороны, а главное — чтобы поддерживать мир. Но втемяшить это в тупую башку Стэка было трудно.

Видимо, Кромптон немного изменился в лице, и командир сочувственно кивнул ему.

— Вы ведь знаете, каков он, да? Так что легко представите себе, что случилось дальше. Я не хотел терять его. Он был сильным, способным солдатом, легко освоил лесную и горную науку и в джунглях чувствовал себя как дома. Пограничные патрули разбросаны далеко один от другого, и у нас каждый человек на счету. Мы Стэка ценили. Я приказывал сержантам следить за ним и не допускать жестокости по отношению к туземцам. Сначала это действовало. Стэк очень старался. Поведение его было безупречным. И вдруг этот случай у пика Тени, о котором вы, полагаю, слышали.

— Нет, не слыхал, — сказал Кромптон.

— Да ну? А я думал, на Йигге все знают о нем. Так вот как было дело. Патруль Стэка окружил сотню йигган из дикого племени, доставлявшего нам немало хлопот. Их препровождали в особую резервацию, расположенную на пике Тени. На марше они учинили небольшую драчку. У одного из йигган был нож, он полоснул Стэка по левому запястью. По-видимому, потеряв одну руку, Стэк стал особенно чувствителен к возможности потерять вторую. Рана была пустяковая, но Стэк будто обезумел. Он пристрелил аборигена, а потом перестрелял и всех остальных. Остановить его не было никакой возможности, и лейтенанту пришлось вырубить его ударом по башке. В результате был нанесен страшный урон отношениям землян с йигганами. И я не мог оставить такого человека в своем полку. Ему необходим психиатр. Я его отчислил.

— Где он теперь? — спросил Кромптон.

— На что вам этот человек? — в свою очередь, раздраженно спросил командир.

— Мы родственники.

— Понятно. Я слышал, что Стэк отправился в порт Нью-Хэзлен и работал там в доках. Сошелся с неким Бартоном Финчем, оба попали в тюрьму за пьянство и дебош. Потом их выпустили, они вернулись на границу Белого Облака и теперь совместно владеют лавочкой где-то возле Кровавой Дельты.

Кромптон устало потер лоб и спросил:

— Как туда добраться?

— На каноэ, — ответил командир. — Нужно спуститься по реке Дождей до развилки. Ее левый рукав и есть Кровавая река. До самой Кровавой Дельты река судоходна. Но я не советую вам пускаться в это путешествие. Во-первых, это слишком рискованно. Во-вторых, бесполезно. Стэку помочь невозможно, он прирожденный убийца. Лучше всего оставить его в покое в этом пограничном городишке, там он, по крайней мере, не сможет принести большого вреда.

— Я должен добраться до него, — выговорил Кромптон пересохшим ртом.

— Законом это не возбраняется, — сказал командир с видом человека, исполнившего свой долг.

Глава 9

Кровавая Дельта, как узнал Кромптон, находилась на самой границе освоенной человеком территории Йигги. Ее окружали враждебные племена грелов и тенгтцев; в отношениях с ними был достигнут непрочный мир, и приходилось закрывать глаза на непрекращающуюся партизанскую войну, которую вели эти племена. В этом краю легко было стать богачом. Аборигены приносили бриллианты и рубины величиной с кулак, мешки с редчайшими пряностями и случайные находки, вроде резьбы по дереву из заброшенного города Альтерейна. Они обменивали все эти ценности на оружие и снаряжение, которое потом с энтузиазмом использовали против тех же торговцев и друг против друга. Так что в Дельте можно было обрести и состояние, и смерть — внезапную или же медленную и мучительную. В глубинах Кровавой реки, которая тихим потоком вливалась в самое сердце Дельты, таились свои, особые опасности, уносившие в мир иной не менее пятидесяти процентов путешественников, рискнувших пуститься в плавание.

Кромптон решительно отверг все разумные доводы. Теперь до Дэна Стэка, их недостающей части, было рукой подать. Конец их странствий был не за горами, и Кромптон намеревался достичь его. Он купил каноэ, нанял шестерых гребцов-туземцев, приобрел ружья, снаряжение, продовольствие и объявил о выходе из лагеря на следующее утро, на заре.

Ночь они провели в маленькой палатке на краю лагеря. При свете коптящей керосиновой лампы Кромптон набивал патронами нагрудный патронташ и настолько погрузился в это занятие, что не замечал, да и не хотел замечать ничего вокруг.

— Выслушай меня наконец, — не выдержал Лумис. — Я признал тебя главным в нашем союзе. Я не предпринимаю попыток завладеть телом. Я всегда был в хорошем настроении и помогал тебе сохранять бодрость духа, пока мы тащились по этой проклятущей Йигге. Верно?

— Да, — согласился Кромптон, неохотно откладывая в сторону патронташ.

— Я сделал все, что было в моих силах, но теперь с меня хватит. Я тоже хочу реинтеграции, но не с маньяком-убийцей! И не толкуй мне о моноличности. Стэк — убийца, и я не желаю иметь с ним ничего общего!

— Он — часть нас, — возразил Кромптон.

— Ну и что? Прислушайся к себе, Кромптон. Ты ведь самая трезвомыслящая часть из нас троих. А теперь тебя словно бес обуял — ты готов отправить нас на верную смерть в этой паршивой реке!

— Мы ее одолеем, — не очень уверенно сказал Кромптон.

— Одолеем ли? — усомнился Лумис. — Ты слышал, что рассказывают о Кровавой реке? Но предположим, мы благополучно пройдем эту речку — и что нас ждет в самой Дельте? Маньяк-убийца! Он нас прикончит, Эл!

Кромптон не нашел подходящего ответа. Чем больше в процессе поисков он узнавал о Стэке, тем больше ужасался и одновременно все сильнее хотел найти его. Лумис никогда не стремился к реинтеграции, для него эта проблема возникла под воздействием внешних обстоятельств, а не в результате внутренней потребности. Но Кромптона всю жизнь обуревала жажда выйти за искусственные рамки своей личности, стать полноценным человеком. Без Стэка это было невозможно. С ним появлялась надежда, пусть даже призрачная.

— Мы продолжаем поиски, — сказал Кромптон.

— Ну пожалуйста, Элистер! Ты и я, мы прекрасно уживаемся друг с другом. Нам и без Стэка будет очень хорошо. Давай вернемся на Эйю или на Землю.

Кромптон покачал головой.

— Ты не согласен? — спросил Лумис.

— Нет.

— Тогда держись, Эл!

Личность Лумиса неожиданно пошла в атаку и частично захватила контроль над двигательными функциями организма. Кромптон на мгновение остолбенел. Затем, почувствовав, что власть уплывает из его рук, схватился с Лумисом не на жизнь, а на смерть. Это была безмолвная война при свете коптящей керосиновой лампы, который с наступлением утра все больше бледнел. Полем боя служил мозг Кромптона. Наградой за победу должно было стать тело Кромптона, которое тряслось мелкой дрожью в парусиновом гамаке и обливалось потом, вперив невидящий взор в керосиновую лампу и подрагивая жилкой у виска.

Личность Кромптона была доминирующей, но конфликт с Лумисом и чувство вины ослабили ее, к тому же она была подавлена грузом собственных сомнений. Лумис, хотя и был по натуре слабее, на этот раз собрался, чувствуя уверенность в собственной правоте, и целиком отдался сражению; ему удалось завладеть двигательными центрами и заблокировать поток опасных антител.

На долгие часы две личности схватились в поединке, и тело Кромптона, подвешенное в гамаке, стонало и корчилось, словно в лихорадке. Наконец, когда забрезжили серые предрассветные сумерки, Лумис стал одолевать. Кромптон попытался собрать последние силы для решающего удара, но ничего не вышло. Тело угрожающе перегрелось в этой битве: еще немного, и ни для одной личности не осталось бы оболочки.

Лумис продолжал наступление, захватывая все новые жизненно важные синапсы и подчиняя себе моторные функции.

К рассвету победа целиком и полностью была за Лумисом.

Глава 10

Лумис встал на дрожащие ноги, потрогал щетину на подбородке, потер онемевшие пальцы и огляделся. Теперь это было его тело. Впервые после того как он покинул Эйю, он видел и чувствовал непосредственно, сам; восприятие внешнего мира не фильтровалось и не ретранслировалось больше через личность Кромптона. Приятно было вдыхать застоявшийся воздух, чувствовать прикосновение одежды к телу, ощущать голод, просто жить! Он вернулся из мира теней в мир сверкающих красок. Чудесно! Он хотел, чтобы так было всегда.

Бедняжка Кромптон…

— Не волнуйся, старина, пойми, я и для тебя стараюсь.

Никакой реакции не последовало.

— Мы вернемся на Эйю, — продолжал Лумис, — и все образуется.

Кромптон то ли не хотел, то ли не мог ответить. Это слегка встревожило Лумиса.

— Где ты там, Эл? У тебя все в порядке?

Кромптон молчал.

Лумис нахмурился и поспешил в палатку командира.

— Я передумал, не буду я искать Дэна Стэка, — сказал Лумис полковнику. — Он и в самом деле слишком далеко зашел.

— По-моему, вы приняли мудрое решение, — сказал командир.

— Так что я немедленно возвращаюсь на Эйю.

— Все космические корабли отправляются из Йиггавилля, куда вы в свое время прибыли.

— Как мне добраться до него?

— Это не так-то просто. Думаю, смогу дать вам проводника из местных. Вам снова придется пересечь хребет Томпсона, чтобы добраться до У-Баркара. Советую вам на сей раз идти долиной Дессета, так как по лесам бродят орды Кмикты, а от этих дьяволов всякого можно ожидать. В У-Баркар вы попадете в период ливневых дождей, так что на зирни в Иниойо проехать не удастся. Можете присоединиться к каравану, переправляющему соль по кратчайшему пути через ущелье Ножа, если успеете. Если же опоздаете, направление легко определить по компасу, правда, при этом надо учитывать отклонения, характерные для данных областей. В Иниойо вы будете как раз в разгар муссонов. Это, я вам скажу, зрелище! Возможно, вам посчастливится поймать вертолет до Нью-Сен-Дени, а потом — до Йиггавилля, но сомневаюсь, чтобы они летали — из-за зикра. Этот ветер очень опасен для авиации. Так что, может, лучше вам добраться до Восточного болота на колесном пароходе, а затем на грузовом судне спуститься до Инланд Зее. По-моему, вдоль южного берега есть несколько удобных бухт, где можно переждать ураган. Сам я предпочитаю путешествовать по земле или по воздуху. Так что решайте, как вам удобнее.

— Спасибо, — сказал Лумис.

— Сообщите мне о вашем выборе, — попросил командир.

Лумис снова поблагодарил его и в сильном волнении вернулся в свою палатку. Он раздумывал о предстоящем путешествии через горы и болота, мимо первобытных поселений и диких бродячих орд. Он ясно представил себе, какие осложнения несут с собой ливневые дожди и зикр. Никогда еще его богатое воображение не проявляло себя с такой силой, как сейчас, рисуя жуткие картины обратного пути.

Трудно было добраться сюда; куда труднее будет возвращение. Ведь на этот раз его утонченная душа эстета будет лишена защиты спокойного, выносливого Кромптона. Ему, Лумису, придется ощутить на себе удары ветра, дождя, переносить голод, жажду, усталость, страх. Ему, Лумису, придется питаться грубой пищей и пить вонючую воду. И ему, Лумису, достанутся все утомительные будничные заботы, связанные с путешествием, которые раньше нес на своих плечах Кромптон.

Теперь на нем вся ответственность. Ему предстояло выбрать дорогу и принимать решения в критические моменты ради сохранения своей жизни и жизни Кромптона.

Справится ли он? Он ведь дитя города, чистый продукт цивилизации. Его проблемы всегда были сопряжены с капризами и странностями людей, а никак не с причудами стихии. Обитая в тщательно отделанных человеческих норках внутри городов-муравейников, он никогда раньше не сталкивался с грубой, первозданной мощью солнца и небес. Отделенный от земли тротуарами, окнами, дверями и потолками, он никогда всерьез не принимал рассказы о несокрушимой силе того гигантского, все перемалывающего механизма природы, которую с таким увлечением описывали в своих произведениях писатели древности и которая являлась великолепным исходным материалом для стихов и песен поэтов. Лумису, привыкшему нежиться под ласковыми лучами солнца в спокойный летний день или сонно прислушиваться к завыванию ветра за окном в штормовую ночь, эти рассказы всегда казались сильно преувеличенными.

И вот теперь волей-неволей он должен взять в свои руки и тяжелую ношу бытия, и штурвал управления.

Лумис задумался об этом и внезапно увидел картину собственной смерти. В какой-то миг, когда силы покинут его, он будет лежать в открытом всем ветрам ущелье или, понурив голову, сидеть под проливным дождем в болоте. Он попытается продолжить путь, обрести так называемое второе дыхание. Но второе дыхание не придет, и он, одинокий, обессиленный, почувствует себя потерянным в этом огромном мире и решит, что жизнь требует от него слишком больших усилий и напряжения. И, как уже многие до него, он расслабится, ляжет и будет ждать смерти, смирившись с поражением.

И Лумис прошептал:

— Кромптон?

Ответа не последовало.

— Кромптон! Ты слышишь меня? Я отдаю тебе управление телом. Только вытащи нас из этой непомерно разросшейся оранжереи. Верни нас на Эйю или на Землю! Кромптон, я не хочу умирать!

Ответа не было.

— Ну хорошо, Кромптон, — сипло прошептал Лумис. — Твоя взяла. Ты победил. Делай что хочешь, я сдаюсь. Только, пожалуйста, возьми все на себя!

— Спасибо, — ледяным тоном сказал Кромптон и вернул себе контроль над телом.

Через десять минут он снова был в палатке командира и сообщал ему, что опять переменил решение. Командир устало кивнул, а про себя подумал, что люди всегда останутся для него загадкой.

Вскоре Кромптон сидел в середине большого, выдолбленного из ствола каноэ, загроможденного самыми разными товарами. Гребцы грянули бодрую песню и пустились в путь по реке. Кромптон обернулся назад и долго смотрел на палатки лагеря, пока они не исчезли за поворотом.

Глава 11

Путь по Кровавой реке показался Кромптону путешествием в первобытные времена. Шесть аборигенов бесшумно и дружно погружали весла в воду, и каноэ, словно водяной паук, скользило по раздольному, спокойному потоку. С берега над рекой свешивались гигантские папоротники; они начинали мелко дрожать, когда каноэ приближалось к ним, и в жадном порыве тянулись к нему своими длинными ветвями. Тогда гребцы поднимали тревожный крик и спешно выталкивали лодку на середину реки, и папоротники снова поникали над рекой, разомлев от полуденной жары. В некоторых местах ветви смыкались над их головами, образуя сплошной зеленый туннель. Тогда гребцы и Кромптон укрывались под тентом, пуская лодку по течению, и слышали мягкие всплески падающих ядовитых капель. Затем лодка вновь вырывалась на свет, под ослепительное сияние белого неба, и аборигены брались за весла.

— Жуть! — сказал Лумис.

— Да, жутковато, — искренне согласился Кромптон.

Кровавая река несла их в самые глубины континента. По ночам, причалив к какому-нибудь валуну посреди реки, они слышали боевой клич враждебных йигган. Однажды днем четыре лодки аборигенов погнались за ними. Гребцы Кромптона налегли на весла, и каноэ помчалось вперед. Враги следовали за ними по пятам; Кромптон вынул ружье и приготовился к бою. Но его гребцы, подгоняемые страхом, работали так усердно, что вскоре нападавшие отстали и исчезли за очередным изгибом реки.

Однако не успели они перевести дух, как в узкой протоке на них с обеих сторон дождем посыпались стрелы. Один из гребцов, пронзенный четырьмя стрелами, упал замертво. Остальные снова нажали на весла и вывели лодку из протоки.

Убитого гребца сбросили за борт, и голодные речные обитатели устремились к добыче. А огромное панцирное чудовище с клешнями, как у краба, поплыло за лодкой в ожидании новой жертвы, то и дело высовывая из воды круглую голову. Даже ружейные выстрелы не могли отогнать это кошмарное создание.

Чудовище получило еще один обед, когда серая плесень, прокравшаяся в лодку по веслам, прикончила двух гребцов. Крабоподобное существо слопало их, но преследования не прекратило. Оно безумно раздражало Кромптона, но одновременно служило ему и его гребцам защитой: пустившаяся было в погоню банда аборигенов, заметив чудовище, подняла страшный крик и бросилась наутек в джунгли.

Чудовище сопровождало их все последние сто миль пути. А когда они, наконец добрались до замшелой пристани, оно остановилось, понаблюдало некоторое время за людьми и тронулось обратно, вверх по реке.

Лодка причалила к полуразрушенной пристани. Кромптон вскарабкался на нее и увидел кусок доски, заляпанный красной краской. Он перевернул доску и прочитал: «Кровавая Дельта, поселение 92».

Кругом не было ничего, кроме джунглей. Они достигли последнего пристанища Дэна Стэка.

Глава 12

Узкая, заросшая травой тропинка вела от пристани к просеке в джунглях. Там среди деревьев виднелось нечто похожее на город-призрак. Ни души не было на его единственной пыльной улице, никто не выглядывал из окон низких некрашеных домов. Городок в полном молчании пекся под полуденным солнцем, и, кроме шарканья своих собственных утопавших в грязи ботинок, Кромптон не слышал ни звука.

— Не нравится мне здесь, — сказал Лумис.

Кромптон медленно брел по улице. Он прошел мимо складов, на стенах которых корявыми буквами были выведены имена владельцев. Миновал пустой салун с болтавшейся на одной петле дверью и разбитыми окнами, завешенными противомоскитной сеткой. Оставил позади три заброшенных магазина и наконец увидел четвертый с вывеской: «Стэк и Финч. Провиант».

Кромптон вошел. На полу лежали аккуратные связки товаров, свешивались они и со стропил. В лавке никого не было.

— Есть тут кто-нибудь? — позвал Кромптон и, не получив ответа, снова вышел на улицу.

В конце поселка он набрел на крепкое строение, что-то вроде амбара. Возле него на табурете сидел загорелый усатый мужчина лет пятидесяти с револьвером за поясом и, казалось, дремал, опершись спиной о стену амбара.

— Дэн Стэк? — спросил Кромптон.

— Там, — махнул незнакомец.

Кромптон направился к двери. Усач шевельнулся, и револьвер внезапно оказался у него в руке.

— Прочь от двери! — заорал он.

— Почему? В чем дело?

— А то вы не знаете?

— Ничего я не знаю. Кто вы такой?

— Я Эд Тайлер, шериф. Назначен гражданами Кровавой Дельты, утвержден в должности командиром Бдительных. Стэк сидит в тюрьме. Этот амбар пока что и есть тюрьма.

— Ну и сколько ему еще сидеть? — спросил Кромптон.

— Всего пару часов.

— Можно мне с ним поговорить?

— Не-а.

— А когда он выйдет, можно будет?

— Ясное дело, — сказал Тайлер. — Только, боюсь, он вам не ответит.

— Почему?

Шериф криво усмехнулся.

— Стэк пробудет в тюрьме только два часа по той причине, что в полдень мы повесим его на первом же суку, чтоб он сдох. Когда мы покончим с этим дельцем, пожалте, разговаривайте с ним сколько душе угодно. Но, как я уже сказал, сомневаюсь, чтобы он ответил вам.

Кромптон настолько устал, что даже не ощутил всей тяжести удара.

— За что?

— За убийство.

— Аборигена?

— Черта с два, — с отвращением ответил Тайлер, — кому какое дело до этих вонючих аборигенов! Стэк убил человека! Он убил Бартона Финча, своего собственного компаньона, Финч еще жив, но вот-вот кончится. Старый док сказал, что он не протянет и дня. Суд присяжных признал Стэка виновным в убийстве Бартона Финча, в том, что он сломал ногу Билли Редберну и два ребра Эли Талботу, что он разнес салун Мориарти и вообще постоянно возмущает спокойствие поселка. Судья, то есть я, приговорил его повесить, и как можно скорее. Выходит, сегодня к полудню, когда ребята вернутся с дамбы, где они сейчас вкалывают, его и повесят.

— Когда был суд?

— Сегодня утром.

— А убийство?

— Часа за три до суда.

— Быстрая работа, — заметил Кромптон.

— Мы здесь, в Кровавой Дельте, зря времени не теряем, — с гордостью констатировал Тайлер.

— Я так и понял, — сказал Кромптон. — Вы даже вешаете человека до того, как его жертва скончалась.

— Я же сказал, что Финч вот-вот отдаст концы, — повторил Тайлер, и глаза его сузились в щелочку. — А вы тут потише, не вмешивайтесь в дела правосудия Кровавой Дельты, иначе вам самому не поздоровится. Нам ни к чему все эти адвокатские штучки-дрючки, мы и сами разберемся, кто прав, а кто виноват.

— Оставь его, пойдем отсюда, — испуганно пролепетал Лумис.

Кромптон не обратил на него внимания.

— Мистер Тайлер, Дэн Стэк — мой сводный брат, — сказал он шерифу.

— Тем хуже для вас, — сказал Тайлер.

— Мне в самом деле необходимо увидеться с ним. Всего на пять минут. Чтобы передать ему последние слова его матери.

— Ничего не выйдет, — сказал шериф.

Кромптон порылся в кармане и вытащил замусоленную пачку банкнот.

— Всего две минуты.

— Ну, может, я и смогу… А, черт!

Проследив за взглядом Тайлера, Кромптон увидел толпу людей, шагавших к ним по пыльной улице.

— Вот и парни идут, — сказал Тайлер. — Теперь уж точно ничего не получится, даже если бы я захотел. Но вы, пожалуй, можете посмотреть, как его будут вешать.

Кромптон отошел в сторонку. Их было человек пятьдесят, и к ним подтягивались все новые и новые люди. Все как на подбор жилистые, сухощавые, битые жизнью — таким палец в рот не клади, — и почти у каждого на лице усы и пистолет за поясом. Они перебросились несколькими словами с шерифом.

— Не делай глупостей, — предупредил Кромптона Лумис.

— А что я могу сделать?

Шериф Тайлер отворил дверь амбара. Несколько человек вошли туда и вскоре вернулись, волоча за собой арестанта. Кромптон не мог разглядеть его — толпа сомкнулась вокруг Стэка.

Кромптон шел за толпой, тащившей осужденного в другой конец поселка, где через сук крепкого дерева уже была перекинута веревка.

— Кончай с ним! — орала толпа.

— Ребята! — прозвучал сдавленный голос Стэка. — Дайте мне слово.

— К чертям собачьим! — крикнул кто-то. — Надо с ним кончать!

— Мое последнее слово! — возопил Стэк.

Неожиданно за него вступился шериф.

— Пусть говорит, ребята. Это его право, право приговоренного к смерти. Давай, Стэк, только не тяни особенно.

Стэка поставили на фургон, накинули ему на шею петлю, другой конец веревки подхватила дюжина рук. Наконец-то Кромптон увидел его. Он с любопытством уставился на этот столь долго разыскиваемый сегмент его самого.

Дэн Стэк был крупный, крепко скроенный человек. Его грубое, изрезанное морщинами лицо несло на себе следы страсти и ненависти, страха и внезапных вспышек ярости, тайных пороков и затаенных горестей. У него были широкие, будто вывернутые ноздри, толстогубый рот с крепкими зубами и узкие вероломные глаза. Жесткие черные волосы свисали на пылающий лоб, горящие щеки заросли черной щетиной. В его облике явственно проступал холерический Дух Воздуха, вызванный разлитием горячей желтой желчи, которая возбуждает в человеке беспричинный гнев и лишает его разума.

Стэк смотрел поверх голов в раскаленное добела небо. Потом медленно опустил голову, и бронзовая культя правой руки полыхнула красной вспышкой в ровном сиянии дня.

— Ребята, я сделал много плохого в своей жизни, — начал Стэк.

— И это ты нам рассказываешь? — выкрикнули из толпы.

— Я был мошенником и вором, — закричал Стэк. — Я ударил девушку, которую любил, сильно ударил, чтобы изувечить. Я обокрал своих дорогих родителей. Я проливал кровь несчастных аборигенов и даже людей. Я жил неправильно!

Толпа смеялась над его покаянной речью.

— Но я хочу, чтобы вы знали, — орал Стэк, — я хочу, чтобы вы знали, что я сопротивлялся своей греховной натуре, я пытался победить ее. Я постоянно сражался со старым дьяволом, поселившимся в моей душе, знали бы вы, как я сражался с ним! Я вступил в отряд Бдительных и два года был человеком. А потом словно спятил — взял и убил…

— Ну, кончил? — спросил шериф.

— Но я хочу, чтобы вы знали вот что! — завопил Стэк, и глаза его чуть не выскочили из орбит на раскрасневшемся от волнения лице. — Я признаю, я сделал много плохого, я признаю это искренне и от всей души. Но, ребята, я не убивал Бартона Финча!

— Хорошо, — сказал шериф. — Если у тебя все, то пора приступать к делу.

— Финч был моим другом, моим единственным другом на всем белом свете! Я пытался спасти его, я слегка встряхнул его, чтобы привести в чувство. А когда он так и не пришел в себя, я, наверное, потерял голову, и тогда я расколошматил салун Мориарти и покалечил ребят. Но, клянусь Богом, я не причинял вреда Финчу!

— Ну, закончил ты наконец? — спросил шериф.

Стэк открыл рот, снова закрыл его и кивнул.

— Порядок, ребята! Приступай! — сказал шериф.

Люди взялись за фургон, на котором стоял Стэк. Стэк обвел толпу последним отчаянным взглядом и заметил Кромптона.

И сразу понял, кто это.

Лумис торопливо нашептывал Кромптону:

— Осторожно, не верь ему, ничего не делай, вспомни его прошлое, вспомни его историю, он погубит нас, разобьет нас на кусочки. Он подавит нас, он сильный и злобный, он убийца!

В памяти Кромптона неожиданно всплыли слова доктора Власека: «Попытка реинтеграции приведет вас к безумию, а то и к смерти».

— Совершенно погибший тип, — продолжал бубнить Лумис, — злой, никчемный, полная безнадега…

Но Стэк был частью его! Стэк страстно хотел измениться, победить свою натуру, терпел поражения и снова отдавался борьбе. Стэк был не более безнадежен, чем Лумис или он сам.

Однако правда ли все то, что говорил Стэк? Или этой вдохновенной речью он надеялся тронуть аудиторию и изменить приговор?

Он должен поверить Стэку. Он обязан протянуть ему руку помощи.

Как только фургон тронулся с места, глаза Стэка и Кромптона встретились. Кромптон быстро принял решение и впустил Стэка.

Толпа взревела, когда тело Стэка свалилось с повозки и после страшной короткой судороги безжизненно повисло на натянувшемся канате. А Кромптон пошатнулся от удара, когда сознание Стэка вошло в его мозг.

И упал в обморок.

Глава 13

Кромптон очнулся в небольшой полутемной комнатке на кровати.

— Как вы, в порядке? — услышал он чей-то голос.

В наклонившемся над ним человеке он узнал шерифа Тайлера.

— Да, в порядке, — автоматически ответил Кромптон.

— Оно и понятно, для такого цивилизованного человека повешение — вещь тяжелая. Теперь сможете обойтись без меня?

— Конечно, — вяло сказал Кромптон.

— Вот и хорошо. А то у меня там дел… Загляну к вам через часок-другой.

Тайлер ушел. Кромптон принялся тщательно обследовать самого себя.

Интеграция… Слияние… Завершение. Достиг ли он всего этого во время своего целительного обморока? Со всей осторожностью он занялся своими мозгами.

Он обнаружил там Лумиса, безутешно причитающего, безумно напуганного, лепечущего что-то об Оранжевой пустыне, о путешествиях и стоянках на Бриллиантовых горах, о женщинах, о роскоши, о чувствах и красоте. Был там я Стэк, тяжелый и неподвижный. Кромптон тут же понял, что Стэк абсолютно, ни на йоту не способен измениться, приобрести самоконтроль, выдержку. Он и сейчас, несмотря на все свои старания, был исполнен страстного желания отомстить. Его мысли яростно громыхали, контрастируя с визгливыми причитаниями Лумиса. Это были великие планы отмщения, дикие мечты разорвать проклятого шерифа Тайлера на мелкие кусочки, расстрелять из пулемета весь поселок, собрать вокруг себя преданных людей, армию почитателей СТЭКА, вооружить ее железной дисциплиной, перерезать глотки всем Бдительным и открыть полный простор убийствам, мести, ярости, террору во всем мире!

Раздираемый на части противоречивыми желаниями своих компонентов, Кромптон постарался восстановить равновесие, распространив свою власть на них обоих. Он начал борьбу за слияние их в единое, устойчивое целое. Но его составные части, в свою очередь, бились каждый за свою автономию. Линии расщепления углублялись, раскол становился непреодолимым, и Кромптон почувствовал, что зашаталась его собственная стабильность, что над его рассудком нависла угроза.

Потом вдруг у Дэна Стэка с его упорным, но тщетным стремлением к самосовершенствованию наступил момент просветления.

— Извини, — обратился он к Кромптону, — недостает еще одного, другого…

— Какого еще другого?

— Я ведь старался, — сказал Стэк. — Я старался измениться. Но слишком было во мне разного… Так что я пошел на расщепление.

— На что?

— Ты что, не слышишь? — сказал Стэк. — Я… я тоже был шизоид. Скрытый. Это проявилось здесь, на Йигге. Я поехал в Йиггавилль, обзавелся там еще одним телом Дюрьера и расщепился.

— Значит, есть еще один? — воскликнул Кромптон. — Вот почему мы не реинтегрируем! Кто он, где находится?

— Я старался, — стонал Стэк. — Ох, я же старался. Мы с ним были как братья, он и я. Я надеялся научиться у него, он был такой тихий, терпеливый и спокойный. И я учился. Потом он стал сдавать…

— Кто он? — спросил Кромптон.

— Как я старался ему помочь, выбить из него эту блажь! Но ему совсем не хотелось жить, он быстро терял силы, и я будто спятил, и встряхнул его, и пошел громить салун Мориарти. Но я не убивал Бартона Финча.

— Так Финч — наш последний компонент?

— Да! Вам нужно спешить, пока он не разрешил себе умереть, и надо принять его в свой мозг. Он лежит в задней комнатке, в лавке… Торопитесь…

И Стэк снова погряз в своих мечтах о кровавых побоищах, а Лумис забормотал о голубых пещерах Ксанаду.

Кромптон поднял свое тело с постели и дотащил его до двери. В конце улицы он разглядел лавку Стэка. «Доберись до лавки!» — приказал он себе и, спотыкаясь на каждом шагу, поплелся вдоль улицы.

Дорога растянулась на миллион миль. Тысячу лет полз он по горам, перебирался через реки, болота, спускался в пещеры, ведущие к центру Земли, и подымался наверх, и переплывал нескончаемые океаны до самых дальних берегов. А завершилось это путешествие в лавке Стэка.

В задней комнате, на кушетке, укрытый до самого подбородка простыней, лежал Финч — последняя надежда на реинтеграцию. Взглянув на него, Кромптон понял всю тщетность своих усилий.

Финч лежал совсем тихо, уставившись в пустоту отсутствующим, неуловимым взглядом. У него было белое, широкое, абсолютно ничего не выражающее лицо идиота. В плоских, как у Будды, чертах застыло нечеловеческое спокойствие — он ничего не хотел, ничего не ждал. Тонкая струйка слюны стекала изо рта, дыхание было почти незаметно. Самый неполноценный из четверых, он был олицетворением флегматичного Духа Земли, который делает человека пассивным и безразличным ко всему.

Кромптон подавил в себе подступающее безумие и подполз к кровати. Он вперил взгляд в глаза идиота, пытаясь заставить Финча посмотреть на него, узнать и соединиться с ним.

Финч ничего не видел.

Кромптон уронил свое измученное, усталое тело на постель рядом с идиотом и стал безучастно наблюдать, как его сознание погружается в мир иррационального.

В это мгновение Стэк пробудился от мечтаний о мщении и одновременно преисполнился реформаторским рвением. Вместе с Кромптоном он принялся побуждать Финча посмотреть и увидеть их. Даже Лумис собрался с силами и присоединился к ним, преодолев свое изнеможение и страх.

Усилия всех троих были направлены в одну точку. И Финч, пробужденный тремя четвертями своего «я», отчаянно взывающими к воссоединению, наконец ожил. В его глазах мелькнуло осмысленное выражение. Он узнал. И присоединился к своим измученным братьям.

Часть IV

Глава 1

Город Бренх’а расположен на восточном рукаве Инланд Зее, недалеко от устья Злобной реки, в широкий и неспешный поток которой стекаются воды всех болот Дикой Данаиды. Прозванный Жемчужиной Захолустья, он по сути представляет собой современный и быстро растущий международный пакгауз на краю ойкумены, обеспечивающий всем необходимым разношерстное население Йигги и прибывающих на планету путешественников. Фактически это первый — или последний, в зависимости от точки зрения, — аванпост цивилизации, улицы которого, особенно субботними вечерами, обычно забиты пестрыми толпами народа.

Самой известной достопримечательностью Бренх’а безусловно является ресторан «Караван-сарай Макса» на улице Литл Дог, сразу за памятником Джону Чивви, нежному певцу Бэдленда. «Макс» — это целый музей с анфиладой залов, в которых представлено кулинарное искусство двадцати четырех миров. Это единственное место на Йигги, где привередливый некчериз с планеты Рамбл может получить чашечку своей любимой скоблянки из мозгов и клубней, прибывший издалека моряк с Драмфитти насладится заливным из кошатинки, а ньюйоркцы с Сола III найдут свои родные пастрами, сувлаки и пикули с укропом.

И в это вот знаменитое заведение как-то вечером зашел сухопарый невысокий землянин. Судя по многочисленным красным пятнам на куртке, он явился сюда прямо с Кровавой реки. У него было суровое, неулыбчивое лицо клерка с крепко сжатыми губами. Ничего особо примечательного в нем не было, но какая-то атмосфера неуравновешенности, близкой к безумию, окружала его, и это не предвещало ничего хорошего.

Старший официант безошибочно учуял что-то неладное и сразу же отправил к посетителю Герту Симз.

Герта — крупная, полногрудая женщина с большим приятным лицом, обрамленным веселыми рыжими кудряшками, умела управляться с такими странными типами. Она и сама была немного странной.

— С чего начнем? — приветливо спросила она, протягивая Кромптону огромное сувенирное меню с тремя тысячами тремя названиями блюд. — Выпьете глоточек для аппетита? Напитки у нас — на любой вкус.

— Ни с чего не начнем, — жестко заявил Кромптон. Он внимательно изучал меню, пока не дошел до раздела «Земные лакомства». — Мне, пожалуйста, дуврский палтус без масла, зеленый салат без приправ и большой стакан молока. Еще кусочек прожаренного тоста и…

Он замолк на полуслове. Герта ждала с карандашом наготове. Она заметила, как исказилось лицо клиента. Похоже, в нем шла какая-то внутренняя борьба: лицо его менялось беспрестанно, будто он надевал на себя то одну, то другую маску.

— Я знаю, как это бывает, когда не знаешь, что выбрать, — посочувствовала Герта.

Клиент с большим усилием взял себя в руки.

— Вы должны извинить меня, — сказал Кромптон, — у нас тут возникли трудности… то есть, у меня возникли кое-какие трудности.

— Не надо спешить, — сказала Герта. — Вы прямо из пустыни? Там не больно повыбираешь, что поесть.

— Совершенно верно, — согласился Кромптон. — В первый раз возникла такая проблема.

Лицо его снова задергалось, различные гримасы сменяли друг друга с неуловимой скоростью. Похоже, будто два парня спорят друг с другом, подумала Герта.

— Ну ладно, — сказал клиент, — принесите нам фунт нью-йоркского бифштекса с кровью, без овощей.

— Очень хорошо, — сказала Герта.

— А также сычуанские^[68] лакомства. И палтус, пожалуйста. Боюсь, вам такой набор кажется не совсем обычным.

— Ах, если бы вы знали историю моей жизни, — вздохнула Герта, — вы поняли бы, что никакими странностями меня не удивишь. Что будете пить?

Клиент снова изменился в лице, но быстро успокоился.

— Мы… я хотел бы кружечку «Лаки Лейджера», стакан молока и хорошего французского вина.

Когда стол был накрыт, Герта заметила, что клиент чередует разные блюда в строгой последовательности. Примечательно, как при этом менялось выражение его лица: вот оно расплылось от удовольствия — и тут же скривилось в гримасе отвращения. Еда, похоже, его не успокоила, поскольку он беспрерывно что-то бормотал себе под нос.

Герта прислушалась.

— Я просто не выношу запах этого мяса… — ворчал клиент. — Шел бы ты куда подальше со своими китайскими помоями… Что это за гадость? Разве сейчас твоя очередь? Лумис, ты сожрал вдвое больше, чем мы оба вместе взятые…

К концу обеда клиент весь покрылся потом, руки его тряслись, казалось, его вот-вот хватит кондрашка.

И Герта приняла решение — решение, которое она принимала всегда при виде одинокого, больного странника, которого никто не пожалеет, разве что родная мать.

— Послушайте, — сказала она, — похоже, вы порядком взвинчены. У вас есть где остановиться?

Клиент прекратил свое ворчанье и взглянул на нее страдальческими глазами.

— Пока нет. Вы знаете какой-нибудь тихий отель?

— Вы шутите? Да ни в каком отеле вам не только комнаты не дадут, вас в таком виде даже на порог не пустят. Вот, держите, — и она положила перед ним ключ.

— Что это?

— Это ключ от моей комнаты. Подниметесь по служебной лестнице, в конце коридора — моя комната. Согласны?

— Очень мило с вашей стороны… — замялся Кромптон. — Право же, я не знаю… — По лицу его прошла болезненная судорога, и он продолжил совсем другим тоном, обволакивающим и нежным: — Моя дорогая, как вы добры! Как только я немножко оправлюсь, я вам возмещу… — Тут голос снова изменился, на сей раз он был грубым и хриплым: — Большое спасибо, леди. Я вам не помешаю…

Клиент расплатился и неуверенной походкой направился к лестнице, позвякивая ключом, словно это был ключ к вратам рая. Герта провожала его взглядом. К ней подошел старший официант и тоже посмотрел ему вслед.

— Герта, — сказал он, — куда ты вляпалась на сей раз?

Она пожала плечами и нервно рассмеялась.

— Что это за парень? — спросил официант.

— Не знаю, Гарри. Может, безработный чревовещатель, к тому же чокнутый. Послушал бы ты, как он тут разговаривал на разные голоса!

Глава 2

Вернувшись к себе, Герта обнаружила, что мужчина, которого она приютила, распростерся на полу в жестокой горячке. Она с трудом уложила его на кровать, а сама пристроилась рядом на стуле, вслушиваясь в его бессвязные речи.

Вскоре она уже различала три голоса, препиравшиеся между собой, причем у каждого было свое имя. Кромптон был тот, с кем она разговаривала в ресторане вначале. Казалось, он был главным, но двое остальных яростно оспаривали его лидерство. Он был педантичен, рационален, сдержан, говорил негромко и взвешенно. Лумис показался ей легкомысленным малым, рафинированным и опытным сердцеедом. Третий, Стэк, производил впечатление человека крутого и буйного, но было в нем и что-то мальчишеское, легко ранимое. В его голосе звучали сила, страсть и упрямство. Иногда они обращались к четвертому, Финчу. Он, по-видимому, был одним из них, но ни разу не произнес ни слова.

Герта решила, что она любит их всех, только каждого по-своему. Но фаворитом был Кромптон, его она жалела.

Казалось, их спор никогда не кончится. К рассвету, когда речной туман прокрался в комнату, Герта озябла. Три голоса все не умолкали. Она попыталась вмешаться в разговор, но они ее не заметили. Тогда, поразмыслив немного, она забралась к ним в кровать.

Это сразу прекратило ссору. Они переключили все свое внимание на нее, и весьма небезуспешно.

Позднее Герта никак не могла решить, было ли то, что произошло между ними, оргией. Но, как ни называй, это было хорошо: все эти мужчины давно не имели женщин. И все они были разными: Стэк был мужественным и любвеобильным, Лумис — искусным и забавным, а Кромптон, хотя и сопротивлялся поначалу, оказался неискушенным, ребячливым и бесконечно милым.

На следующий день Кромптон проснулся раньше других и поведал Герте обо всех своих мытарствах. Рыжеволосая женщина спокойно выслушала его рассказ.

— Что ж, — проговорила она, — пришлось вам хлебнуть, ничего не скажешь. Ну а теперь, когда все вы оказались в одной голове, что теперь будет?

— Мы должны слиться, — шепотом, чтобы не разбудить других, сказал Кромптон.

— Что это значит?

— Это значит, что мы должны стать одной цельной личностью. Но вот этого как раз и не получилось и, боюсь, не получится.

— А вы можете что-то сделать для этого?

Кромптон пожал плечами.

— Я сделал все, что только мог. Мой врач на Земле предупреждал, что шансы на успех реинтеграции невелики. Но я должен был попытаться.

— И что же теперь будет?

— Боюсь, я… мы сходим с ума. Ни один из нас не может взять верх. По идее, я самый устойчивый в этой команде, но я чувствую, что силы мои на исходе.

— А не могли бы вы, мальчики, как-нибудь договориться между собой? — спросила Герта.

— Мы пытались, — сказал Кромптон. — Но этого хватало ненадолго, даже в тех случаях, когда мы по очереди контролировали тело. Наши противоречия фактически неразрешимы. Герта, вы были добры к нам. А теперь я прошу вас — уйдите, пока остальные не проснулись. Они могут распалиться…

— Послушайте, у меня идея, — сказала Герта. — Почему бы вам не сходить к моему психиатру? Со мной он буквально сотворил чудеса.

— Это бесполезно, — сказал Кромптон. — Самые лучшие доктора на Земле занимались моим случаем и ничем не смогли мне помочь.

— Все равно, сходите к доктору Бейтсу! — сказала Герта. — А вдруг за это время что-то изменилось?

— Слишком поздно, — прошептал Кромптон. — Мои компоненты скоро проснутся, и это будет наше последнее представление. По совести говоря, я даже рад. Я так устал, что мне на все наплевать.

Кромптон уронил голову, глаза его закрылись, лицо погасло. Затем он внезапно сел и выпрямился. Широко открытые глаза смотрели в пространство со странным выражением, какого Герта у него еще не видела.

— Не пугайтесь, Герта, — произнес незнакомый голос, мягкий и глубокий.

— Кто вы?

— Герта, у вас должно быть такое лекарство — «Голубые сумерки».

— Это опасное средство. Откуда вы узнали, что оно у меня есть?

— Дайте им четыре капсулы.

— Черт возьми! Да это же огромная доза!

— Порошок не повредит им. Он подействует на них как снотворное.

— Я должна усыпить их? И что это даст?

— У Кромптона иммунитет к этой группе транквилизаторов. С помощью «Голубых сумерек» он продержится еще несколько дней и будет полностью контролировать тело,

— Я знаю, кто вы! — воскликнула Герта. — Вы Финч!

— Дайте им порошок, — настаивал глубокий, проникновенный голос. — Скажите Кромптону, что я советую ему навестить вашего доктора и последовать его рекомендациям.

Герта взяла снадобье и вложила Кромптону в рот четыре капсулы. Финч смотрел куда-то сквозь нее остановившимся бездумным взором.

— Почему вы раньше не помогали им? — спросила Герта. — Вы можете сделать для них еще что-нибудь? И что вы сами за личность?

— Я не личность, — сказал Финч. — Я даже не никто. Я ничего не сделал, а это уже кое-что. И вообще — может, все это просто приснилось вам.

И Финч исчез.

Когда Кромптон пришел в себя, Герта рассказала ему о Финче и «сумерках».

— Не нравится мне все это, — покачал головой Кромптон. — Финч вроде бы с нами, но он не вмешивается в наши разговоры. Я не знаю, чего он хочет.

— Думаю, он просто хочет жить, — сказала Герта.

— Сомневаюсь, что это его волнует… Но зато я действительно хочу жить!

Доктор Герты сразу согласился встретиться с Кромптоном.

— Четыре самостоятельные личности в одном теле! — воскликнул доктор Бейтс, откладывая в сторону когноскоп. — Явление редкое, но не беспрецедентное.

— Мы никак не можем соединиться, — объяснил ему Кромптон. — Мы даже не можем жить в согласии. Мы без конца деремся, и, кажется, конец наш близок. Вы можете помочь нам?

— Я бы с радостью, — ответил Бейте. — У нас на Йигге такие случаи — большая редкость. Но, честно говоря, у меня нет ни нужного оборудования, ни средств, чтобы помочь вам.

— Тогда что вы предлагаете? Вернуться на Землю и там заняться лечением?

Бейтс в задумчивости покачал головой.

— Здесь необходимо самое лучшее и передовое техническое оснащение. Оно есть только в одном месте. Это абсолютно новое и, по правде говоря, пока экспериментальное предприятие. Вы слыхали что-нибудь об Эйоне?

Глава 3

Добраться до Эйона оказалось легче, чем предполагал Кромптон: на местном корабле он перелетел из Бренх’а в Йиггавилль, в ближайшем трансагентстве взял билет на космолет, в тот же день доставивший его на Танг-Бредер, как раз вовремя, чтобы пересесть на «Стар Вэлли Коннекшн», следующий до Эйона.

Путешествие было для Кромптона приятным отдыхом. Он подружился с корабельным доктором-андроидом, шотландцем и выпивохой, таким же фанатиком кроссвордов, как и сам Кромптон. Доктор снабдил его пачкой «Блотта-44», одного из новейших психостероидов. Благодаря его уникальному эффекту периферийного насыщения (ЭПН) Лумис и Стэк по-прежнему пребывали в глубокой спячке. На Финча это средство не действовало. Но Финча можно было не брать в расчет, хотя Кромптон постоянно ощущал его зловещее присутствие-отсутствие.

Впервые за много дней Кромптон был единоличным и полновластным хозяином своего ума и тела. Это доставляло ему истинное удовольствие, несмотря на побочные явления, такие, как сыпь на левой ноздре, зеленая слюна и зуд в указательных пальцах.

О, благословенные космические дни! Как бы хотелось Кромптону, чтобы этот полет длился вечно, и он оставался бы хозяином самому себе, отложив на время все свои заботы. Однако Кромптона предупредили, что через несколько дней Лумис и Стэк снова оживут и громогласно заявят о себе.

Он внимательно изучал брошюру об Эйоне, которую ему дали в трансагентстве. Она называлась «Предварительные заметки к статье о некоторых проблемах Эйона».

«Эйон, расположенный под куполом на непригодной для обитания планете Деметра V, раскинулся на десяти тысячах квадратных миль, пейзаж которых создавался по образу и подобию Калифорнии. В результате получилась зеленая благодатная местность с горами, долинами, чарующими пляжами, прекрасными ресторанами, самыми разнообразными развлечениями и — конечно же! — со всеми видами психотерапии.

В Эйон за помощью прибывают существа самого разного происхождения, наклонностей, и прочая, и прочая. И мы со всеми стараемся обращаться как можно более деликатно. По нашему мнению, все виды лечения — только разные аспекты одного Универсального Лечения, так же как все виды разумных существ — это лишь различные аспекты Универсального Разума.

Соответствует эта концепция истине или нет, она настолько красива, что над нею стоит призадуматься.

Мы здесь, в Эйоне, не формалисты и не слепые почитатели академических знаний. Мы не пишем учебников, не проводим конференций по психологии и стараемся не злоупотреблять словечком «символ». Мы не претендуем на фундаментальные знания, на какое-то особое мастерство и категорически отвергаем роль гуру, которую нам иногда навязывают пациенты в своем бесплодном стремлении найти легкую дорожку к самосовершенствованию. И все-таки, пусть даже это прозвучит несколько парадоксально, все, что велено сделать для вас, мы сделаем, а невозможное вы с нашей помощью сделаете для себя сами. И все это, заметьте, по вполне доступным ценам!

Мы надеемся, таким образом, что нам удалось развеять одно из наиболее распространенных заблуждений, касающихся Эйона. А потому разрешите нам закончить словами: «Добро пожаловать!» Вы не ошиблись, выбрав такое благословенное место, как Эйон. Постарайтесь воспользоваться этой счастливой возможностью в полной мере, работайте прилежно, чтобы обрести спасение!»

Кромптон подумал, что все это звучит довольно туманно, но многообещающе. В любом случае, деваться ему было некуда. Корабль приземлился, и Лумис что-то забормотал во сне.

Глава 4

Кромптон прошел иммиграционные службы, таможню и карантин, а затем отправился в приемную, где хорошенькая блондинка в клетчатом трико помогла ему заполнить необходимые бумаги, получила с него плату (200 тысяч СВУ без сдачи) и вручила ему ключи от номера и карту с подробным описанием достопримечательностей Эйона, включая рестораны, модные лавки, кинотеатры, секс-шопы, кегельбаны, а также сотни разнообразных частных клиник, которые наперебой приглашали к себе на прием.

— Вы можете идти куда захотите, — сказала блондинка, — все оплачено вашим взносом. Центр свяжется с вами, как только вы устроитесь. Счастливо.

— А вы сами проходили лечение? — спросил Кромптон.

Она покачала головой.

— Они не приняли меня. Велели прийти тогда, когда возникнут настоящие проблемы. Негодяи! И смеют еще толковать о сострадании! Меня это просто взбесило: я-то знаю, какая глубокая драма скрывается за моим внешним спокойствием! Вы этого не заметили, совсем не заметили?

— Да нет, — признался Кромптон.

Она вздохнула.

— А, ладно. Вы, наверное, очень больны, да?

— Ну, — сказал Кромптон, — у меня параноидальная шизофрения, во мне обосновались три личности, не считая моей собственной. Думаю, мне придется несладко, когда они вырвутся на свободу.

— Четыре личности, и все разные! — воскликнула она, посмотрев на Кромптона с нескрываемым интересом.

— Должен сказать, что один из них не говорит ни слова, и с ним никаких проблем нет. А вот двое других — это сплошное наказание.

Глядя на него заблестевшими глазами, блондинка проворковала влажными губками:

— Вы и в самом деле тяжелый случай, не правда ли? Я это сразу поняла. Как только увидела вас. Вокруг тяжелых всегда особая аура… Между прочим, меня зовут Сью. Если хотите, приходите сегодня вечером ко мне. Я приготовлю ужин, мы повеселимся, и, может быть, вы поможете мне разобраться в моих болезнях. Я знаю, что в глубине души я сумасшедшая, но прямые симптомы у меня не проявляются.

При виде ее пылающего от страсти лица с приоткрытым ртом Кромптон подумал, что безумие тоже имеет свою иерархию, своих героев и поклонников. Неудивительно, что в Эйоне, где процветает единственный вид индустрии — индустрия болезней, звездами считаются настоящие сомнамбулы, а обыкновенный невротик чувствует себя аутсайдером. Короче говоря, Эйон — не место для страдающих возрастными или сексуальными расстройствами домохозяек. Нет, Эйон — для сильно сдвинутых, таких, как Кромптон с его тремя «сожителями», ведущими борьбу за власть над телом, со всеми вытекающими из этого последствиями. Вот настоящее дело для Эйона!

Ответ Кромптона был продиктован этой новой внутренней самооценкой.

— Спасибо, Сью, — сказал он, — но я воспользуюсь вашим предложением как-нибудь в другой раз. Сначала я должен разобраться, что к чему.

— Все тяжелые так говорят, — печально заметила Сью. — Ах да, вот идет ваш друг-на-два-часа.

К ним приближался высокий негр с веселой физиономией и густой вьющейся шевелюрой.

— Мой что? — переспросил Кромптон.

— Человеку с тяжелым психическим расстройством, — сказала Сью, — в первую очередь необходим друг, особенно когда он потрясен прибытием в незнакомое место.

— Не понимаю.

— «Эйон Фаундейшн» каждого вновь прибывшего гостя обеспечивает другом. На эту работу нанимают добровольцев, и только на два часа, потому что быть другом абсолютно чужого и неинтересного тебе человека — это тяжкий и изматывающий труд.

— Эй, — сказал негр, — я Кави с Фиджи.

— Не нужен мне никакой назначенный друг, — возмутился Кромптон. — Я отказываюсь…

— Не говорите это мне, — сказала Сью. — Скажите все это вашему другу. Затем он к вам и приставлен.

— Скажи мне, детка, все, что думаешь, — предложил Кави, и Кромптон послушно поплелся за фиджийцем к ожидавшему их на улице такси.

Глава 5

Кави помог Кромптону устроиться в современном однокомнатном номере на бульваре Поляни. В комнате была установлена автоматическая видеосистема, записывающая каждое произнесенное слово и каждое движение. Предназначалась она для того, чтобы пациент мог проследить за своим поведением и таким образом наблюдать за процессом выздоровления. Кромптон, как и многие до него, отключил систему. Он хотел знать, когда начнется настоящее лечение, в чем оно будет заключаться и сколько часов в день займет. Кави объяснил ему, что никаких строго определенных процедур не будет.

— Вы должны запомнить, — сказал добродушный фиджиец, достав из своей роскошной шевелюры сигарету, зажигалку и пепельницу, — что Эйон — самый передовой центр терапии во всей Галактике. Здесь не существует какого-то одного вида лечения или процедуры, здесь преобладает эклектизм. Как у нас принято говорить, «все зависит»…

— Но от чего зависит? — спросил Кромптон.

— Этого мне никогда не объясняли, — признался Кави.

— А как лечат вас?

— Ко мне каждую ночь прилетает черный ворон и просвещает меня. Вас будут лечить иначе, если вы не страдаете, как я, психосимволической ритуальной поллюцией.

— У меня параноидальная шизофрения, — сказал Кромптон.

— О, таких, как вы, здесь немного, — сказал Кави.

Два часа, отведенные им для дружбы, почти истекли. Новоиспеченные друзья договорились созвониться в ближайшие дни, вместе выпить и обсудить свои проблемы. Но это была чистая условность: друзья-на-два-часа редко поддерживали знакомство — может быть, отчасти по этой причине они и оказались в Эйоне.

Остаток дня Кромптон провел, осматривая центр города. Он ему очень понравился, особенно невысокие, окрашенные в пастельные тона дома, утопающие в зелени. Вокруг было много людей, и все они казались веселыми и дружелюбными. Большинство из них подвергалось групповым сеансам терапии прямо в пиццериях, кинотеатрах, парикмахерских и прочих заведениях. Это окутывало Эйон специфической атмосферой взаимопонимания и сочувствия, которая ощущалась даже в космосе, за сотни миль от планеты.

Тотальная приверженность Эйона к лечению и предельно искреннему общению приводила порой к мелким недоразумениям, как это случилось, например, с Кромптоном, когда он обратился в аптеку за лезвиями и кремом для бритья.

Продавец, бородатый коротышка в клетчатом костюме, отложил номер «Инслайта», журнала лилипутов-психологов, и спросил:

— Для чего вам эти предметы?

— Побриться, — ответил Кромптон.

— Но бриться вовсе не обязательно.

— Я знаю, — сказал Кромптон. — Но я люблю бриться.

— В самом деле? — понимающе улыбнулся продавец. — Не хочу заострять ваше внимание, но намного рациональнее обходиться без бритья.

— Не знаю, что вы считаете рациональным, — сказал Кромптон, — но я не понял, вы дадите мне крем и лезвия или нет?

— Не сердитесь, — сказал продавец. — Я просто пытался поставить себя на ваше место, используя те немногие данные, которыми располагаю. — Он выложил на прилавок набор лезвий и кремов. — Выбирайте, что вам нравится, и не обращайте на меня внимания, я всего лишь безликое ничтожество с единственным назначением в жизни — обслуживать вас.

— Я не хотел обидеть вас, — сказал Кромптон. — Мне только хотелось получить немного крема для бритья.

— Мне совершенно ясно, — сказал бородач, — что у вас куча важных дел, таких, например, как бритье вашего глупого лица, и что вам недосуг пообщаться с ближним, которому в этот быстролетный момент вдруг захотелось поделиться с вами соображением о том, что мы — это нечто большее, чем навязанная нам кем-то роль, чем наша телесная оболочка… что мы — это наше самосознание, встретившееся с самим собой в необычных условиях.

— Да что вы говорите? — удивился Кромптон и покинул аптеку.

Выходя, он услышал за спиной дружные аплодисменты, которыми наградила бородача его психотерапевтическая группа.

…Кромптон уже успел заметить, что люди в Эйоне общаются друг с другом по малейшему поводу, словно они всегда слегка под мухой и просто жаждут стычек. Немного позднее в этот же день ему повезло наблюдать этот эйонский стиль во всей красе.

Две машины слегка столкнулись на одном из перекрестков. Водители, абсолютно целехонькие, повыскакивали из своих машин. И хотя один из них был маленький и толстенький, а второй — выше среднего роста и худой, оба они походили на банковских служащих, переживающих острый средневозрастной кризис. И оба вежливо улыбались.

Высокий осмотрел повреждения и сказал томным и довольным тоном:

— Кажется, нас настигла длинная рука судьбы и привела к столкновению, так сказать. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что вы, как говорится, заварили эту кашу и потому вся ответственность за последствия ложится на вас. Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя виноватым, вы же понимаете; я просто пытаюсь все расставить по своим местам, разумно, беспристрастно и объективно — насколько это возможно.

Из быстро собравшейся толпы послышались возгласы одобрения. Теперь все взоры обратились к коротышке, который, заложив руки за спину, покачивался на пятках, как, говорят, любил делать Фрейд, размышляя над вопросом, существует ли инстинкт смерти. Потом он сказал:

— Не кажется ли вам, что аргументы, основанные на предположении о собственной объективности, мягко говоря, несколько некорректны?

В толпе согласно закивали. Высокий непринужденно продолжил:

— Допустим, что все частные суждения по своей природе не могут не быть предубеждением. Но суждение — это единственный инструмент познания действительности, которым мы располагаем, и мы, как существа живые и развивающиеся, естественно, сначала распознаем явление, а затем неизбежно даем ему оценку в виде суждения. И так и должно быть, несмотря на парадокс субъективности, который подразумевается в любом «объективном» утверждении. Вот почему я недвусмысленно заявляю: вы были не правы, и никакие ссылки на дихотомию наблюдателя-наблюдаемого ничего не изменят.

Толпа одобрительно загудела. Многие что-то записывали, а на обочине сформировался небольшой дискуссионный клуб.

Коротышка понял, что допустил тактическую ошибку, которая дала оппоненту возможность произнести длинную речь. Он сделал отчаянную попытку перехватить инициативу и перевел дискуссию в другую плоскость:

— А вам самому никогда не приходилось подвергать сомнению свои слова? — спросил он с ядовитой улыбкой Яго на устах. — Вы всегда прибегаете к таким вот сокрушающим атакам, чтобы доказать свою правоту? Как долго трудились вы над изобретением ситуаций, в которых всегда виноват кто-то другой, чтобы таким образом отдалить момент, когда вам придется волей-неволей признать свою изначальную и непоправимую вину?

Высокий, уже предвкушая победу, ответил:

— Друг мой, все это пустое психологизирование. Вы, очевидно, расстроены «демоническим» аспектом своего собственного поведения и намерены оправдать себя любой ценой.

— Ага, теперь вы уже читаете мои мысли? — парировал коротышка.

Зрители зашумели. Высокий нейтрализовал удар следующим заявлением:

— Нет, мой друг, я не читаю чужих мыслей, я просто использую широкие возможности своего подсознания для объяснения этиологии вашего поведения. Думаю, это ясно всем здесь присутствующим.

Толпа живо зааплодировала.

— Но, черт побери, — обратился к зрителям коротышка, — неужели вы не видите, что он просто играет словами? Факты свидетельствуют против него, не говоря уже о том, что эти подсознательные озарения — всего лишь плод его искренней веры в собственное всемогущество.

Послышался недовольный ропот, и один из зрителей шепнул на ухо Кромптону:

— Вечно они прибегают к аргументам ad hominem^[69] как к последнему средству!

…Высокий закончил дискуссию убийственным выступлением:

— Мой несчастный, друг, вы непременно хотите сделать из меня виноватого? Прекрасно, я восхищен, я рад быть виноватым, если это хоть в какой-то мере поможет вашей больной психике. Но ради вашего же блага я вынужден подчеркнуть, что такие символические победы вряд ли послужат вам утешением, когда придет судный день. Нет, добрый мой товарищ, лучше взгляните смело в лицо реальности, посмотрите на окружающий мир — в нем есть страдания и боль, но есть и радость, и невыразимое блаженство в нашей, увы, быстротечной жизни на этой зеленой планете!

Воцарилось молчание, слышно было только шуршание кассет в записывающих устройствах. Потом коротышка закричал:

— Иди ты к такой-то матери, словоблуд, ублюдок чертов!

Высокий поклонился иронически, толпа заволновалась. Коротышка попытался сделать вид, что эта вспышка раздражения была умышленной пародией на обычный поведенческий стереотип. Но никто не попался на эту удочку, кроме Кромптона, который нашел весь этот спор крайне странным и непонятным.

Вернувшись к себе в отель, Кромптон обнаружил на столе повестку: завтра к десяти часам утра его приглашали явиться на прием в Центр взаимочувствующей терапии.

Глава 6

Центр взаимочувствующей терапии представлял собой обширный комплекс зданий, разных по форме и размеру, соединенных между собою крытыми аллеями, перекидными мостиками, переходами, аппарелями и другими архитектурными деталями. А по сути Центр был единым гигантским строением на территории в 115, 3 квадратной мили. Это было одно из самых больших сооружений в данном районе Галактики, уступавшее только Центру переработанной пищи на Опикусе V, который занимал 207 квадратных миль.

Кромптон прошел в главные ворота, украшенные знаменитым девизом Центра: «Здоровый дух в здоровом теле — или крах!». Охранник обыскал его на предмет оружия, регистраторша проверила направление и отвела его в большой уютный кабинет на третьем этаже. Здесь его представили доктору Чейерсу, невысокому лысеющему толстяку с золотым пенсне.

— Присаживайтесь, мистер Кромптон, — сказал Чейерс. — Сейчас заполним вашу лечебную карту и начнем лечение. У вас есть ко мне вопросы? Пожалуйста, не стесняйтесь, спрашивайте обо всем, что вас интересует: мы все к вашим услугам.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал Кромптон. — Не скажете ли вы мне, что последует за моим визитом к вам?

Доктор Чейерс сочувственно улыбнулся.

— Боюсь, не скажу. Этот вид информации предопределит ваши ожидания и тем самым затормозит выздоровление и подавит вашу интуицию. Вы же не хотите, чтобы подобное произошло?

— Нет, конечно, — сказал Кромптон. — Но вы, наверное, можете сказать, сколько времени займет курс лечения?

— Это зависит только от вас, — ответил Чейерс. — Скажу вам откровенно: бывало, хотя и очень редко, что пациенты выздоравливали прямо в этом кресле, во время подготовки к лечению. Но, как правило, процесс излечения длится гораздо дольше. Самое главное — чтобы пациент созрел для выздоровления, ради этого мы и трудимся здесь. И, кроме того, я был бы не до конца искренен с вами, если бы не отметил, что динамика личного здоровья и рост динамики — это пока еще почти недоступная нашему пониманию переменная, или, как я предпочитаю ее называть, пучок взаимосвязанных модальностей потенциала.

— Я, пожалуй, понял, что вы имеете в виду, — сказал Кромптон. — Но вы лично — вы действительно уверены, что сможете вылечить меня?

— Наша уверенность выходит за рамки личного, — со спокойным достоинством ответил Чейерс. — Мы в Эйоне верим, что любое чувствующее существо от природы наделено здравым умом, а мы — лишь инструмент, призванный возродить его, и не более. У нас не бывает неудач — за исключением, разумеется, тех случаев, когда наши усилия оказываются безрезультатными из-за преждевременного прекращения жизненных процессов в организме пациента. К сожалению, мы не всесильны. У вас есть еще вопросы?

— По-моему, вы дали мне исчерпывающий ответ, — сказал Кромптон.

— Тогда почитайте эту расписку, — предложил Чейерс, протягивая ему супертермофакс. — В ней говорится, что вы осознаете, что лечение может окончиться смертью, потерей памяти, неизлечимым безумием, слабоумием, импотенцией и другими нежелательными последствиями. Мы, конечно, примем все необходимые меры, чтобы избежать их, но если, к несчастью, что-нибудь подобное случится, вы не будете возлагать на нас вину за это, и так далее. Подпишите вот здесь, внизу.

Он передал Кромптону «вечное перо». Кромптон заколебался.

— Но ничего такого почти никогда не случается, — подбодрил его Чейерс. — Правда, терапевтическая методология включает в себя реальные ситуации с аутентичным исходом, и вас могут ожидать самые разные неожиданности, раз уж вы включились в эту игру.

…Кромптон вертел в руке «вечное перо» и думал о том, что такой расклад ему совсем не по душе. Все его нутро восставало против этой угрожающей и непредсказуемой авантюры, в которую вовлекал его Эйон. Если тебя с порога предупреждают, что здесь ты можешь продуться вчистую, имеет смысл поискать другую игру, где ставки будут пониже.

Но разве у него есть выбор? Он чувствовал, как его сожители, хотя и усыпленные, ворочаются, спорят и ссорятся внутри. Перед ним стояла проблема выбора Гобсона,^[70] излюбленного персонажа кроссвордов, о котором Кромптон вспомнил как о живом олицетворении своей теперешней ситуации.

И тут он услышал глухое бормотание Лумиса: «Эл! Чё там у тея? Чё деется?»

— Я согласен, — сказал Кромптон и поспешно, чтобы не передумать, нацарапал свою подпись.

— Ну и чудненько, — сказал доктор Чейерс, свернул расписку и положил себе в карман. — Добро пожаловать в мир терапии без обмана, мистер Кромптон!

Кресло Кромптона вдруг отъехало назад и стало опускаться в отверстие, открывшееся в полу.

— Стойте! Я еще не готов!.. — крикнул Кромптон.

— Вечно они не готовы! — проворчал где-то далеко вверху доктор Чейерс.

Отверстие закрылось, и Кромптон, сидя в кресле из искусственной кожи, бесшумно помчался вниз, в непроглядную тьму.

Глава 7

Наконец кресло остановилось. Кромптон встал и на ощупь определил, что находится в узком коридоре, один конец которого заблокировало кресло. Не отрывая руки от стенки, он пошел в темноте вперед по коридору.

Проснулся Лумис и спросил:

— Что происходит, Эл? Где мы?

— Это довольно трудно объяснить, — сказал Кромптон.

— Но что все это значит?

— Мы проходим спецкурс лечения. В результате мы должны стать цельной личностью.

— По-твоему, прогулки по адски темным туннелям — это и есть лечение?

— Нет, нет, это всего лишь пролог.

— К чему?

— Не знаю. Мне сказали, что этого лучше не знать.

— Но почему?

— Точно не знаю. Думаю, так у них построена система лечения.

Лумис задумался, потом сказал:

— Не понимаю.

— Да и я тоже, — признался Кромптон. — Но так мне сказали.

— Ну-ну, — сказал Лумис. — Нет, это просто потрясающе! В хорошенькую же историю мы вляпались по твоей милости! Ты считаешь себя умным, да? Так я тебе скажу кое-что: ты вовсе не такой умный, Эл! Ты просто дурак!

— Постарайся успокоиться, — попросил Кромптон. — Мы находимся в знаменитом и преуспевающем учреждении. Они знают, что делают.

— А по мне — все это чушь собачья, — заявил Лумис. — Давай слиняем отсюда и попробуем сами разобраться со своими проблемами!

— Боюсь, теперь уже слишком поздно, — сказал Кромптон. — А потом…

Вдруг непонятно откуда брызнул поток света и залил коридор, конец которого расширялся и превращался в огромный зал.

Кромптон вошел в него и обнаружил, что это операционная. В глубине зала, в тени стояли ряды стульев. В центре располагался операционный стол, окруженный людьми в белых халатах, резиновых перчатках и марлевых масках. На столе лежал мужчина с накинутой на лицо салфеткой. Радио негромко наигрывало прошлогодний земной топ «Клыкастые звуки» в исполнении Спайка Дактиля и группы «Парламентское охвостье».

— Ничего хорошего это нам не предвещает, — заметил Лумис. — Я, пожалуй, сделаю так, как советует мне мой внутренний голос: выйду из игры и буду искать забвения в своем обычном духовном занятии, которому привержен с детства — сосредоточусь на собственных гениталиях.

Пробудился Стэк и спросил:

— Что здесь происходит?

— Много чего, но мне сейчас некогда рассказывать все заново.

— Я могу объяснить ему, — предложил Лумис.

— Да, пожалуйста, только потише, ладно? — сказал Кромптон. — Я должен разобраться в этой ситуации. — Он повернулся к врачам: — Что тут творится?

У старейшего из докторов была раздвоенная седая борода и авторитарная манера поведения, которую он сочетал с ажурными разноцветными носками, — возможно, для создания некоего двусмысленного стилистического контраста.

— Вы запаздываете. Надеюсь, вы готовы начать?

— Как это — начать? — испугался Кромптон. — Я ведь не врач. Я не знаю, что делать.

— Именно потому вас и выбрали, что вы не врач, — вступил в разговор маленький рыжий доктор из задних рядов. — Видите ли, мы полагаемся на вашу непредсказуемость и рвение.

— Пора, поехали, — сказал кто-то из врачей.

Несмотря на сопротивление, Кромптона облачили в халат, натянули на руки резиновые перчатки и закрыли лицо марлевой маской. У Кромптона закружилась голова, он был как во сне. Странные мысли замельтешили в мозгу «Бывшие замены? Несвоевременный гамбит. Лабиринт забывчивости! А потом ореховое масло».

Кто-то вложил ему в руку скальпель. Кромптон сказал:

— Если я буду действовать на уровне реальности, произойдет что-то страшное.

Он снял салфетку и увидел лицо пациента — жирное, с родинкой на левой щеке,

— Смотрите, смотрите хорошенько, — сказал ему доктор с раздвоенной бородой. — Полюбуйтесь на свою работу. Это ведь вы, и только вы довели его до такого состояния, и это так же верно, как то, что Господь создал зеленые яблочки.

Кромптон собирался было возразить, но его остановило неожиданное появление рыжеволосой девушки в прозрачном платье с узким лифом и широкой юбкой.

Она вошла в операционную и спросила:

— Доктор Гроупер готов заняться мною?

— Нет, — прошипел один из врачей, неприметный человечек с выразительным голосом — мягким, липким и словно бы все время намекавшим на сальные непристойности.

Девушка кивнула и обратилась к Кромптону:

— Хочешь, покажу кое-что?

Это настолько ошеломило Кромптона, что он не смог ответить. Но Лумис в таких случаях всегда был тут как тут и, прервав свои попытки объяснить Стэку сложившуюся ситуацию, овладел телом и сказал:

— Всенепременно, дорогая, покажите мне кое-что.

Девушка взяла в руки кошелечек, пришпиленный к поясу юбки, и достала оттуда маленькие серебряные ножнички.

— Я никогда никуда не хожу без них, — заявила она.

— Совсем никуда? Как интересно! — удивился Лумис. — Почему бы нам не прогуляться? Вы бы рассказали мне обо всем поподробнее. Между прочим, в этом заведении можно выпить хоть что-нибудь?

— Вы должны извинить меня, — сказала девушка. — Сейчас моим пустячкам пора в постельку.

И она исчезла.

— Очаровательна! — промурлыкал Лумис и последовал бы за ней, если бы в этот момент Кромптон не вернул себе тело.

— Может, займемся делом? — ледяным тоном сказал он. И обратился к врачам: — Насколько я могу судить, это каким-то образом входит в курс лечения? Ведь пациент здесь я, не так ли?

— М-да, здесь нужны некоторые пояснения, — сказал доктор с раздвоенной бородой, приподняв маску, чтобы почесаться, и приоткрыв при этом свою заячью губу.

— Но я так понял, что вам запрещено что-либо объяснять мне, — сказал Кромптон.

— Вы неправильно поняли. Нам можно объяснять все что угодно, только правду нельзя говорить.

— Но не подумайте, что это упрощает вашу задачу, — сказал, входя в зал, хирург-ординатор с небольшой доской для записей в руках. — Даже в нашем вранье есть для вас ценные крупицы.

— Иногда ложь и правда — одно и то же, — сказал бородатый доктор. — В любом случае, они — часть нашей интуиции.

Кромптон посмотрел на человека, распростертого на столе. Он никогда раньше не видел его. В голове продолжалась сумятица. Сначала его беспокоило левое колено, а теперь он не мог вспомнить что-то очень простое, но забавное, и это раздражало его. Он слышал, как шептались между собой Лумис и Стэк. Это взбесило его: как они смеют шуметь у него в голове именно тогда, когда он должен оперировать! Он посмотрел на скальпель, зажатый в руке. Им снова овладела нерешительность. Он постарался вспомнить, где и когда он посещал медицинский колледж. Тут же перед его глазами возникло шоссе в Нью-Джерси рядом с заливом Чискуэйк. Ну и штучки вытворял с ним его мозг!

Он уставился на кусочек блестящей кожи между бровей пациента. Рассеянно поднял скальпель и глубоко рассек лоб.

Тут же в подвале раздался вой трансформатора символов, и скальпель в его руке превратился в розу на длинном стебле.

Кромптон ненадолго потерял сознание. Когда он пришел в себя, пациент, врачи, операционная — все исчезло.

Он стоял в английском парке на высокой скале, а над ним раскинулось бескрайнее синее небо, подернутое легкими облаками.

Глава 8

Когда-то раньше это, видимо, был прекрасный парк с правильными аллеями и симметричными дорожками. Но сейчас все в нем заросло, и он представлял собой печальную картину. Красная вербена пока чувствовала себя превосходно, и зубчатые листья каланхоэ имели вполне процветающий вид; но все вокруг покрыли цветущие одуванчики, а рядом с бельведером пристроился толстобрюхий кактус. Всюду на земле валялись консервные банки, газеты, собачьи испражнения и другие следы пребывания туристов.

Кромптон обнаружил, что в одной руке он держит грабли, а в другой — совок. И он знал, что от него требуется. Мурлыча себе под нос, он собирал в аккуратные кучи мусор, подбирал всякую вонючую дрянь и успел даже подрезать несколько кустов роз. Ему приятно было это занятие.

Но тут он заметил, что следом за ним распространяется зловоние, упадок и гибель. Куда бы он ни ступил, на этом месте появлялись участки гниющей земли.

Небо вдруг потемнело, по парку пронесся вихрь, тяжелые, черные тучи собрались над головой. Разразился сильный ливень, и парк мгновенно превратился в болото. И, будто этого было мало, всю окрестность потрясли оглушительные удары грома, а черно-синее небо располосовали зигзаги ослепительных молний.

Пропасть черных мух внезапно заполнила все пространство, за ними явились полчища перуанских долгоносиков и крохотных древоточцев. Затем пришел черед стервятников и игуан, и земля под ногами Кромптона задрожала, появились трещины, поднялась медленная зыбь.

Прямо перед ним разверзлась расщелина, в глубине которой Кромптон увидел серные всплески адского пламени.

— К чему все это, в самом-то деле? — спросил Кромптон.

На мгновение наступила жуткая тишина. Потом с небес грянул глубокий голос, шедший, казалось, одновременно со всех сторон:

— Дэниэл Стэк! Пришел твой час расплаты!

— Но послушайте, — сказал Кромптон, — я не Стэк, я Кромптон!

— А где Стэк? — громыхнул голос.

— Он тут, но лечат меня, а не его!

— Мне на это наплевать! — отпарировал голос. — Я получил приказ спросить по заслугам с Дэниэла Стэка. Может, ты будешь вместо него?

— Нет, нет! — взмолился Кромптон. — Мне хватает своих проблем. Одну минутку, он сейчас явится.

Кромптон заглянул внутрь себя.

— Дэн!

— Оставь меня в покое, — сказал Стэк. — Я занимаюсь самоанализом.

— Тут кое-кто хочет побеседовать с тобой.

— Пошли их подальше, — сказал Стэк.

— Пошли сам, — сказал Кромптон и погрузился в столь необходимый ему и недолгий сон.

Стэк нехотя принял на себя контроль над телом со всеми его сенсорными элементами.

— Ну что там еще?

— Дэниэл Стэк! — снова воззвал голос с небес. — Пришел твой час расплаты. Я говорю от лица людей, убитых тобой. Ты не забыл их, Дэн? Это Арджил, Лэниган, Лэндж, Тишлер и Уэй. Долго же они ждали этого момента, Дэн, и теперь…

— Как звали последнего? — спросил Стэк.

— Чарльз Ксавьер Уэй.

— Я не убивал человека по имени Уэй, — заявил Стэк. — Других убивал, а его — нет.

— Разве ты не мог забыть, а?

— Вы что, смеетесь? Совсем уж за придурка меня держите? Чтобы я да не помнил тех, кого убивал? Кто этот Уэй, и почему он хочет повесить на меня всех дохлых кошек?

На время все смолкло, слышно было только шипение дождя, падающего в огненную расщелину. Потом голос заявил:

— Делом мистера Уэй мы займемся позже. Но вот, Дэн Стэк, твои мертвецы идут сюда, чтобы поприветствовать тебя.

Опять стало тихо. Потом откуда-то раздался раздраженный голос:

— Да сотрите вы этот парк! Бог мой, да пошевеливайтесь же, есть тут кто-нибудь?

И спустилась тьма, такая густая, как будто все кругом окутали пушистым мартышкиным мехом.

Глава 9

Встревоженный происходящим, Кромптон вернул себе контроль над телом. Он увидел, что стоит посреди большой комнаты, окрашенной в желто-коричневый цвет, с высокими узкими окнами и неуловимым запахом закона. На противоположной стене висела табличка: «Верховный кармический суд, секция VIII, председательствующий судья О. Т. Градж». Комната выглядела в точности как судебный зал в любом провинциальном американском городишке: ряды деревянных скамей для зрителей и заинтересованных сторон, столы и стулья для юристов, истцов, адвокатов и свидетелей. Кресло судьи стояло на возвышении, справа от него располагалась стойка для дачи свидетельских показаний.

Судебный пристав провозгласил:

— Всем встать!

В зал влетел судья Обадня Градж, маленький, почти лысый человечек среднего возраста с розовыми щечками и блестящими голубыми глазками.

— Прошу садиться, — сказал он. — Сегодня мы разбираем дело Дэниэла Стэка, существа чувствующего, у которого концы с концами не сходятся, и нам поэтому, попросту говоря, необходимо их связать в соответствии с законом причинности, в том виде, как он обычно трактуется в этом углу Галактики. Подойдите сюда, мистер Стэк.

— Я представляю его, ваша честь, — сказал Кромптон, — Он всего лишь один из компонентов моей личности, так сказать, мой подопечный, в чем вы, безусловно, разберетесь, если вникнете в детали этого случая. Стэка нельзя рассматривать как самостоятельного индивида с собственными правами. Он не персона и даже не персонаж, в том смысле, в каком обычно употребляют это слово критики, если мне позволено будет прибегнуть к этой аналогии. Стэк — это часть более значительной личности, то есть меня, извините за нескромность; его вычленили из меня по причинам, не зависящим от нас. И мы утверждаем, что Дэниэла Стэка нельзя судить в качестве индивидуума, поскольку его так называемая индивидуальность есть не более чем одна из граней меня самого, чьей тенью, по сути дела, он и является, если можно так выразиться.

— Мистер Кромптон, вы сами готовы понести наказание за те преступления, которые мы здесь докажем? — спросил судья.

— Ни в коем случае, ваша честь! Я, Элистер Кромптон, не совершал никаких преступлений, поэтому, если бы даже я захотел, меня за них судить нельзя. Но я настаиваю на том, что и Стэка нельзя судить по причине, как было изложено выше, отсутствия индивидуальности, а также потому, что у него просто нет тела, которое можно было бы подвергнуть наказанию.

— Нет тела?

— Нет, ваша честь! Его тело погибло. Он временный жилец в теле Элистера Кромптона, то есть в моем теле. Я сейчас нахожусь в процессе реинтеграции, которую можно рассматривать как смертный приговор тем остаткам индивидуальности, что еще находятся в распоряжении Стэка: он прекратит свое существование полностью, став чисто символической частью меня самого. И раз уж тело Стэка погибло и скоро прекратит свое существование его личность, я взываю к habeas corpus:^[71] здесь нет ни ума, ни тела, ответственных за преступления Дэна Стэка.

— Ваши аргументы убедительны и связно изложены, мистер Кромптон, — хихикнул судья. — Но мне не придется принимать их к сведению, так как они не относятся к делу. Самое интересное в ваших рассуждениях — это вопрос о том, что является частью целого и что можно считать дискретным, завершенным и самодостаточным. Но это чисто философский вопрос. Что же касается обвинения, тут все ясно, оно построено на основе бесчисленных прецедентов, цитировать которые нет нужды. Достаточно сказать, что, согласно закону, любое явление на одном уровне можно рассматривать как законченное целое, а на другом — как составную часть чего-либо. Поэтому ни ваше положение, ни мое качественно не отличаются от положения Дэна Стэка. Все мы в ответе за то, что творим, мистер Кромптон, независимо от того, насколько далеки наши характеры от цельности и завершенности.

— Но ваша честь, мне-то каково? Я, к своему несчастью, вынужден делить свое тело со Стэком. И любой вынесенный ему приговор падет на мою голову, что совершенно несправедливо.

— Чисто человеческая ситуация, мистер Кромптон, — мягко заметил судья.

— Но я невиновен в преступлениях, совершенных Стэком. А в основе юриспруденции, которую мы оба с вами исповедуем, всегда лежал принцип, что невиновный не должен пострадать ни в коем случае, даже если для этого придется освободить виновного!

— Но вы не невинны, — настаивал судья Градж. — Вы отвечаете за Стэка, а он за вас.

— Но как же так, ваша честь? И физически, и умственно мы были разъединены со Стэком, когда он совершал свои преступления.

— С позиции кармического закона шизофрения не может служить оправданием, — заявил судья. — Все составные части ума/тела в ответе друг за друга. Или, проще говоря, левая рука так же подлежит наказанию, как и правая, укравшая варенье из банки.

— Отвод! — потребовал Кромптон.

— Отклоняю, — сказал судья. — Пусть выйдет сюда Стэк, процесс начинается.

Глава 10

Кромптон передал контроль над телом Стэку.

— Дэниэл Стэк? — спросил судья.

— Да, ваша честь, — ответил Стэк.

— Вот ваши обвинители. — Судья указал на расположенную прямо перед ним скамью. На ней сидели четверо мужчин, выглядевших так, будто они только что побывали в автомобильной катастрофе. Израненные, окровавленные, угрюмые — в общем, картинка из фильма ужасов.

Стэк подошел к скамье. Обвиняемый и обвинители посмотрели друг на друга. Затем Стэк кивнул им, и они кивнули ему в ответ.

— Да-а-а, — сказал Стэк, — никак не думал, что так скоро придется свидеться с вами. Ну и как вы?

Эбнер Лэндж, самый старший из его жертв, сказал:

— Да мы в порядке, Дэн. Ты-то как?

Он говорил с трудом, потому что череп у него был разрублен топором.

— А я малость запутался, — сказал Стэк. — Но это слишком долго рассказывать. Давайте лучше ближе к делу. Вы что, ребята, что-то имеете против меня?

Мужчины неловко посмотрели друг на друга. Потом Эбнер Лэндж сказал:

— Да мы тут по делу об убийстве, Дэн, ты же нас убил. Мы — неизбежное следствие твоих поступков, и поэтому мы составляем главную часть твоей невыполненной кармы. Так они нам объяснили, но, по правде говоря, я не совсем понял, что к чему.

— А я так и вовсе ничего не понимаю, — сказал Стэк. — Но сами-то вы чего хотите?

— Черт его знает, — сказал Лэндж. — Они велели нам прийти сюда и выступить каждому за себя.

Стэк потер подбородок. Он был сбит с толку и не мог придумать, что ему делать с этими парнями.

— Ну что я могу сказать вам, ребята? Так уж получилось, — пробормотал он.

Один из пострадавших, Джек Тишлер, высокий мужчина с начисто отстреленным носом, заявил:

— Черт побери, Дэн, может, это вовсе не мое дело, но мне кажется, что от тебя здесь ждут раскаяния или чего-то в этом роде.

— Ну ясно, — сказал Стэк. — Я сожалею. Я прошу прощения за то, что поубивал васвсех, парни.

— Не думаю, что это все, чего они хотят от тебя, — сказал Лэндж. — Человек убил человека, и он должен сказать что-нибудь еще, а не промямлить просто «сожалею». Да разве ты на самом деле о чем-то сожалеешь, а?

— Да нет, пожалуй, — признался Стэк, — Это я из вежливости. А можете вы назвать мне хоть одну причину, по которой я действительно должен о чем-то сожалеть?

Жертвы задумались. Потом Рой Арджил сказал:

— Ну хотя бы из-за наших овдовевших жен и осиротевших детей. Как насчет них, Дэн?

Стэк усмехнулся.

— Ты бы еще вспомнил о своих троюродных сестричках с их разбитыми сердцами и о любимых собачках. Вы, братцы мои, плевать на них хотели, пока были живы. Что это вас сейчас вдруг так разобрало?

— Дело говорит, — заметил Джим Лэниган.

— Дэн всегда был силен потрепаться, — согласился Лэндж.

— А если бы вы прикончили меня, вы бы сильно об этом сожалели? — спросил Дэн.

— Черта с два, — сказал Эбнер Лэндж. — Я бы и сейчас с удовольствием сделал это, если б мог!

Стэк повернулся к судье.

— Вот мы и разобрались, ваша честь, — сказал он. — Я всегда утверждал, что убийство надо рассматривать как преступление без жертвы, потому что ни до, ни после никто ни о чем не жалеет, и это в основном вопрос везения: кто убьет, а кто будет убитым. Поэтому я почтительно предлагаю: хватит разводить здесь этот базар, пошли выпьем на пару и забудем все это дело.

— Мистер Стэк, — сказал судья Градж, — вы являете собой пример морального уродства, и мне хочется дать вам по морде, да простится мне это простонародное выражение.

— Ах вот оно что! — сказал Стэк. — Ваша честь, не хочу оскорблять вас, однако разрешите не согласиться с вами по поводу морального уродства. С моей точки зрения, это вы слабы морально, когда преувеличиваете и придаете несоответствующую важность процессу ухода из жизни чувствующих существ. Вы заблуждаетесь, судья, все мы покинем сей мир, а каким образом — не так уж это важно. И кроме того, кто вы такой, чтобы сидеть там и судить о кодексе чести и о чувствах людей?

— Я фон судия, — с удовольствием отрекомендовался судья. — И поэтому я здесь сижу и творю суд над вами, Дэн. Должен признаться, я с интересом выслушал ваши логические обоснования, а ваши убогие потуги в области дискурсивной философии послужат прекрасным развлечением для моих коллег в клубе «Справедливость». А теперь мне осталось только объявить вам приговор, что я и сделаю не без удовольствия.

Стэк выпрямился и, не спуская глаз с судьи, сложил на груди руки в знак презрения.

— Und zo,^[72] — сказал судья, — выслушав показания свидетелей, поразмыслив и взвесив все обстоятельства, я выношу следующий вердикт: отсюда вас отведут на место наказания, где подвесят вниз головой над котлом с кипящим коровьим дерьмом и заставят слушать симфонию до-минор Франка, исполняемую на игрушечной дудочке казу, до тех пор, пока кармометр не покажет, что ваша сперма сварилась и вы созрели для окультуривания.

Стэк отступил на шаг с выражением ужаса на лице.

— Только не казу! — взмолился он. — Ради всего святого, откуда вы узнали о казу?

— Ну недаром же нас считают знатоками психологии, — сказал судья. — Обнаружением этой маленькой скрытой фобии мы обязаны миссис Аде Стэк. Встаньте и поклонитесь, Ада!

В задних рядах поднялась со скамьи приемная мать Дэна и помахала ему зонтиком. Ради такого случая она подкрасила волосы хной и сделала прическу.

— Ма! — закричал Стэк. — Зачем ты это сделала?

— Ради твоего же блага, Дэниэл, — сказала она. — Я просто счастлива, что могу способствовать твоему спасению, сынок, а эти добрые люди сказали мне, что любой пустяк может помочь им добраться до твоего нежного, любящего, богобоязненного сердца, которое, как нам всем известно, жаждет исправиться.

— Бог мой, — заскрипел зубами Стэк, — я совсем забыл, какая ты у меня дурочка!

— Ну прости меня, если я причинила тебе неприятности, — сказала миссис Стэк. — По крайней мере, они ничего не узнали от меня о кружевных панталонах и маленькой пластмассовой лейке.

— Ма!!

— Я всегда хочу только хорошего, но я такая неуклюжая, — сказала миссис Стэк. — Такая уж я с детства. Если позволите, я расскажу одну трогательную историю…

— В другой раз, — остановил ее судья. — Приставы! Отведите этого грубияна к месту его заслуженных мучений.

Через боковую дверь в комнату вошли четыре бугая в водонепроницаемых костюмах в клеточку и схватили Стэка. Кромптон изо всех сил пытался взять на себя контроль над телом, чтобы заявить о своей невменяемости. (Он сыграет сумасшедшего, если другого выхода нет. Кромптон не имел ничего против казу, но висеть вниз головой над котлом с кипящим коровьим дерьмом… Это уж увольте!)

В это самое мгновение прозвучал пронзительно-мелодичный удар гонга.

Глава 11

Двери примыкающих к залу двух смежных комнат распахнулись, и процессия жрецов в серебряных одеждах, с бритыми головами и резными чашами для подаяний в руках прошествовала через проход. Под торжественный аккомпанемент тимпанов и селестий они нараспев бубнили басом какие-то непонятные мантры, пока не достигли подиума, на котором восседал судья. Тут они остановились и преклонили колени немыслимо сложным и грациозным образом. Когда обряд был завершен, вперед выступил самый почтенный из жрецов.

Он кивнул судье.

Он поклонился Дэну Стэку!

— Добро пожаловать, добро пожаловать, трижды добро пожаловать, о, Аватар! — обратился почтенный жрец к Стэку. — Мы, наше Имманентное Братство, пользуясь предоставленной нам возможностью, благодарим тебя за то, что ты, преодолев все трудности, явился нам во плоти. Это исключительно великодушно с твоей стороны. Мы понимаем, что это входит в твой обет и явление твое предопределено, и все же нам хочется, чтобы ты знал, бодхисатва:^[73] мы это высоко ценим.

— Гм! — довольно уклончиво ответил Стэк.

— Мы приготовили для тебя прекрасное помещение в храме, хотя нам известно твое почтенное равнодушие к подобным вещам. Что касается еды, мы знаем, что ты довольствуешься любой пищей или вообще обходишься без нее, поэтому нам довольно трудно составить приятное для тебя меню. Но мы постараемся. Ты увидишь, что дела человеческие мало в чем изменились после твоего последнего воплощения на Земле. Та же пьеса, актеры другие.

Тут не выдержал судья Градж.

— Но постойте, падре, я не хочу обидеть ваши религиозные чувства, я понимаю — у вас свои способы обделывать дела. Но так уж получилось, что этот парень, которого вы называете Аватаром, — хладнокровный убийца. Я просто подумал, что вам это будет небезынтересно.

— Ах! — сказал жрец. — Это просто недоразумение, и весьма забавное!

— Отказываюсь понимать вас, — сказал судья.

— Этот человек, Дэниэл Стэк, — сказал жрец, — вовсе не то существо, кому мы пришли воздать честь. О нет! Стэк — всего лишь колесница, внешняя оболочка, которую скоро взорвет Аватар…

— Неплохая идея, — согласился судья. — Возможно, это даже лучше, чем коровье дерьмо.

К этому моменту Кромптону удалось завладеть телом.

— Послушайте, — сказал он, — все это неверно. Прежде всего, это тело принадлежит не Стэку. Это мое тело. Я Элистер Кромптон, и я стараюсь добиться реинтеграции всех компонентов моей личности.

— Все это нам известно, — сказал жрец. — Наши Мудрейшие в своих пещерах на Тибете и на вершинах гор в Калифорнии все это предвидели. Мы сочувствовали той неуместной одержимости, с которой вы бросились в погоню за несбыточной надеждой.

— Почему это несбыточной? Я прекрасно знаю, что делаю!

Жрец сокрушенно покачал головой.

— Все ваши знания порочны. Вы, наверное, считаете, что живете своей собственной жизнью и добиваетесь своих целей?

— Конечно!

— Но это совсем не так. Никакой независимой собственной жизни у вас нет. Это не вы живете, это вас живут. Вы просто автомат со встроенным «я» — рефлексом. Ваша жизнь не имеет никакого смысла, потому что вы даже не личность. Вы не более чем случайный набор непоследовательных и кратковременных стремлений. Ваше единственное назначение — служить непроизвольной колесницей, чтобы доставить к нам Аватара.

— А кто такой Аватар? Надеюсь, вы не имеете в виду Лумиса?

— И вы, и Лумис, и Стэк — все вы лишь ступеньки эволюции, не более. Миллионы лет назад в Совете, ведающем тайными документами человечества, была запланирована ваша встреча с единственной целью — доставить сюда бодхисатву Майтрейя,^[74] который вам известен под именем Бартона Финча.

— Финч! — вскричал Кромптон. — Но он же дебил!

— Так-то вы разбираетесь во всем этом! — сказал жрец.

— Вы это серьезно?

— Абсолютно.

— И вы настаиваете на том, что смысл всей моей жизни — доставить Финча в этот мир?

— Прекрасно сказано, — согласился жрец. — И вас будут почитать как непосредственного предвестника сверхчеловека. Вы как личность выполнили свое космическое предназначение, что должно послужить для вас великим утешением. Теперь вы можете отдыхать, Кромптон, — и вы, и Лумис, и Стэк, так как ваши кармические обязательства исполнены, и вы освободились от цикла страданий и перерождений, наслаждения и боли, зноя и стужи. Вы свободны от Колеса Жизни! Разве это не прекрасно?

— О чем это вы? — подозрительно спросил Кромптон.

— О том, что вы достигли нирваны!

— А что такое нирвана?

Этот вопрос вызвал оживление в рядах жрецов и послушников, поскольку в наше время редко выпадает возможность продемонстрировать свои эзотерические познания в ответ на столь прямо поставленный вопрос — не то что в далекие времена дзэн,^[75] когда в мире было еще много прямодушных людей.

— Нирвана, — сказал один из жрецов, — это опухоль на моем мизинце.

— Нет, — сказал другой. — Нирвана — это все что угодно, только не опухоль на вашем мизинце.

— Зачем вы так усложняете? — сказал третий. — Нирвана — это то, что остается после того, как вытекла вся вода.

И еще многие готовы были высказать свои соображения, но тут невысокий, но довольно почтенный жрец поднял руку, требуя тишины, и громко пукнул. Четыре ученика немедленно впали в состояние самадхи.^[76] Казалось, окончательный ответ наконец-то найден, но тут другой невысокий и очень почтенный жрец недовольно буркнул:

— В этом больше вони, чем смысла.

— Совсем не легко объяснить нирвану, — сказал Кромптону первый его собеседник. — Для этого никакие слова не годятся, так что трудно дать определение. Короче говоря, вы просто ничего не будете чувствовать и даже не будете осознавать, что ничего не чувствуете.

— Мне это не нравится, — мгновенно отреагировал Кромптон.

— Да вы только подумайте, — сказал ему судья, — вы же отказываетесь от очень выгодного предложения. Этот религиозный джентльмен весьма мило предлагает вам нирвану в обмен на то, что из вас вылупится их Бог, или дьявол, или какой-то чудодей, словом, этот самый Финч, а вы тянете волынку, будто он предлагает вам что-то ужасное.

— Эта нирвана, — сказал Кромптон, — похоже, не что иное, как смерть.

— Ну так что же, — сказал судья, — попробуйте, может это не так уж плохо.

— Если вам это кажется таким привлекательным, почему бы вам самому не попробовать?

— Потому что я недостоин, — сказал судья. — Но все-таки, где этот Финч? Я хотел бы получить от него автограф для сына. Трудно найти хороший подарок для ребенка двадцати двух лет, который дал обет жить в нищете и поселился в пещере Бхутан.

— Между прочим, — промолвил почтенный жрец, — я забыл сказать, что вместе с нирваной вы обретете полное и абсолютное просветление.

— Ну надо же! — сказал судья. — Это уже действительно кое-что!

— Но я не желаю просветления! — закричал Кромптон.

— Вот это, — заметил один из жрецов другому, — и есть настоящее просветление!

Почтенный жрец сказал:

— Хватит ходить вокруг да около. Приступим к церемонии.

Гобои заиграли туш. В воздухе разлилось сияние. Рои неземных созданий вступили в зал с четырех сторон Вселенной, чтобы приветствовать новоявленного бодхисатву. Были там, конечно же, индуистские боги, пришли Тор, Один, Локи и Фригг,^[77] переодетые в шведских туристов, потерпевших разочарование в любви. Явился сам Орфей в желтой шелковой рубашке и в джинсах «Левис», сыграл на электрической аргентинской гитаре, включив ее в сеть через свой тумос. Показался и Кецалькоатль^[78] в боа из перьев, за ним — Дамбалла в ожерелье из черепов и многие, многие другие.

Они целиком заполнили зал, зарядив атмосферу такой духовной мощью, что даже мебель и другие предметы приобрели квазичеловеческие черты и было слышно, как красный бархатный занавес говорил портрету Вашингтона: «Хотел бы я, чтобы мой дядюшка Отто увидел все это своими глазами».

— А теперь, — сказал Кромптону жрец, — не будете ли вы так добры убрать свою псевдоличность и позволить Финчу…

— Черта с два, — прорычал Кромптон. — Если Финч такая значительная фигура, пусть найдет себе другое тело. Это я оставляю себе.

— Вы расстраиваете все мероприятие, — сказал ему жрец. — Вы способны думать о ком-нибудь, кроме себя? Неужели вы не понимаете, что все сущее взаимоподобно?

Кромптон помотал головой. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом кондиционера.

И вдруг в центре зала воздвиглось нечто гигантское. Черное, многоголовое, в ботинках девятого размера, по форме похожее на удава, проглотившего козу. Его конечности из слоновой кости испускали серебряное сияние, свисавшие со всех сторон щупальца сжимали самое разнообразное, острое и зубастое оружие.

— Я Тангранак, — заявило зловещее явление. — Знаете ли вы, что сейчас три луны Квууца выстроились в ряд с великим созвездием Грепцера и двуносые поклонники Мерзопакости в горошек требуют крови в качестве Фай-дара согласно нашему давнему соглашению? И вот посредством непредвиденных случайностей, настолько мимолетных, что это трудно себе представить, явился я, чтобы принести смерть Избранному.

— Кто это? — спросил почтенный жрец невысокого.

Тот быстро просмотрел распечатку микрофильма «Краткого справочника галактических божественных сил» Смита, которую астральным способом переправил ему из Лхасы недремлющий Божественный Анализатор и Табулятор (БАТ).

— Не нахожу никаких упоминаний о нем.

— А не мошенник ли он? — задумчиво протянул почтенный. — Да нет, вряд ли. Он, должно быть, из другой вселенной. Это самое подходящее объяснение для всего необъяснимого.

— Но можем ли мы разрешить ему присутствовать в собрании? — спросил невысокий жрец. — Он выглядит грубым и человекообразным и совсем не относящимся к нашему виду.

— А что мы можем сделать? Божества из других вселенных всегда пользовались привилегией посещения наших собраний. Во всяком случае, он решит нашу проблему.

— Ах вот оно что!

— Именно. Кромптон отказывается слить свое фиктивное «я» с квинтэссенцией угасания, которую включает в себя обретение нирваны, и таким образом открыть дорогу бодхисатве Финчу. Мы люди мирные и не можем силой принудить Кромптона погаснуть, как бы нам этого ни хотелось. А тут в нужный момент является это мужеподобное божество, чтобы сделать за нас нашу работу. Разве не замечательно? Тангранак, делай свое дело!

Глава 12

В этот момент произошла полная смена декораций — цвета, скорости, действия. Исчезли торжественные жрецы, судья, жуткое экстравселенское божество, судебный зал и вся его невзрачная обстановка. Не осталось ничего, кроме вереницы блестящих бронзовых кубиков — основных кирпичиков для построения реального мира. Потом и они куда-то делись, и осталась только пыльная субстанция сновидений, которая спрессовалась, выпустила отростки и протуберанцы и превратилась в помещение, точь-в-точь похожее на секретный контрольный бункер Безжалостного Минга в недрах невидимой планеты Ксинго.

Кромптон стоял посреди комнаты, пытаясь хоть что-нибудь понять.

В комнату вошел человек. Несмотря на оранжевое трико и чудовищный парик, Кромптон узнал бы его где угодно.

— Джон Блаунт!

— Удивлены, Кромптон, а? Я с удовольствием наблюдал за всеми вашими бесполезными метаниями по Галактике. Так близко и так далеко, а, Кромптон? Хи-хи-хи!

— Как вам удалось похитить меня? — спросил Кромптон. — Институт наверняка начнет поиски.

— Сомневаюсь, — сказал Блаунт. — Видите ли, я хозяин Эйона.

— Агр-р! — сказал Кромптон.

— Я расставил ловушку для вас давным-давно, Элистер. Мои агенты под маской конюхов, полковников, доверенных лиц и официанток постоянно находились при вас, а при случае помогали вам. Почему бы нет? Я был рад помочь вам добраться до Эйона… и до меня.

— Долго же вы точили зуб на меня, — заметил Кромптон.

— Мой «зуб» питает и насыщает меня, — сказал Блаунт. — Мне с ним интересно жить, благодаря ему я раскрыл в себе но-вые таланты. Я вам чрезвычайно признателен, Кромптон. Без вас я бы никогда не узнал истинного смысла и цели моей жизни.

— И цель вашей жизни, видно, состоит в том, чтобы мстить мне.

— И это тоже. Но это только начало. Сколько возможностей открылось, Кромптон!

— Не понимаю.

— Вы верующий, Кромптон? Думаю, что нет. И вы едва ли способны постичь всю грозную красоту того, что случилось со мной однажды в роковой день, когда я как всегда твердил себе: «Не забудь, ты должен отомстить Кромптону».

— Что же с вами случилось?

— В моей голове вдруг раздался голос, великий Глас, который, казалось, шел ниоткуда и отовсюду, и я пал на колени, так как сразу узнал, что это Истинное Слово. И Глас сказал мне: «Джоник! (Да, он употребил именно это имя, так меня называла только моя покойная бабушка!) Джоник! Что ты собираешься делать, когда покончишь с Кромптоном?» Я ответил: «Тогда, наверное, я буду нуждаться в отдыхе; может быть, куплю на несколько недель Португалию». И Глас сказал мне: «Мелко плаваешь, Джоник!» И я сказал: «Согласен, Господи, это звучит довольно банально, так ведь? Вот я, самый богатый, самый умный, самый всемогущий человек во Вселенной, и на что я расходую свою жизнь? На отмщение какому-то Кромптону! А потом у меня вообще ничего не останется. Скажи мне, что я должен делать?» И Он сказал: «Все очень просто, Джоник. Покончив с Кромптоном, примись за всех остальных!» И словно яркий свет вдруг озарил мою душу, и я упал ниц, и смеялся, и плакал, и благодарил Господа. Единственный раз в жизни меня посетило божественное откровение!

Блаунт прервался, чтобы отпить глоток воды.

— И чем больше я размышлял об этом, тем больше убеждался в Его правоте. Действительно, почему бы не отомстить всем тем, кто хоть когда-нибудь причинил мне неприятность? Это была захватывающая идея, и я тут же сел составлять список. Но таких людей оказалось слишком много. Тогда я решил разбить их по категориям. Надо было разделаться со всеми официантами и водителями такси, поп-певцами и полицейскими, контролерами автомобильных стоянок и устроителями гонок на роликах, фермерами и виноделами, фолк-певцами, наркоманами, юристами, албанцами, бейсболистами… Я мог перечислять еще и еще.

— Уверен, что не только могли, но именно так и сделали, — сказал Кромптон.

— Тогда я понял, что лучше составить список тех, кого я не хочу убивать, это сэкономит время. Я думал, думал и пришел к выводу, что таких просто нет. Я было решил спасти грязных далматов, потому что один далмат воспитал меня. Но даже они немало соли насыпали мне под хвост. И вдруг меня озарило: ведь я ненавижу всех и вся. Это облегчило мою задачу. Я сообразил, что мне нужно делать. Уверен, и вы поняли, что я имею в виду.

— Вы действительно имеете в виду то, о чем я подумал? — спросил Кромптон.

Блаунт помолчал немного.

— А что вы подумали?

— Я подумал, что вы на полном серьезе намереваетесь уничтожить все человечество.

— Правильно! Именно это я собираюсь сделать! И мужчин, и женщин! И животных, потому что все они — дерьмо собачье.

— Да вы спятили! — задохнулся Кромптон.

— Выпустите меня отсюда! — завопил Лумис.

В разговор вдруг вмешался Дэн Стэк.

— Уймитесь, — уверенно и безапелляционно заявил он. — Похоже, ситуация как раз подходит для вашего покорного слуги. Беру контроль на себя.

Кромптон не сопротивлялся. Дэн Стэк овладел телом.

Глава 13

— Да, — сказал Стэк, — впечатляющий план, ничего не скажешь! Просто чертовски хорош!

Блаунт был поражен.

— Но… Спасибо большое! А я-то думал, что в вашем положении…

— Вот еще! — сказал Стэк. — При чем тут мое положение? Я способен оценить артистизм. А вы большой артист, детка.

— Вы и в самом деле чувствуете? — спросил Блаунт. — И вы не считаете меня сумасшедшим?

— Вы такой же сумасшедший, как и я! — подмигнув, сказал Стэк. — Да я на вашем месте сделал бы то же самое, а я не сумасшедший, верно?

— Конечно! — сказал Блаунт. — Так вам и вправду нравится мой план?

— Я в восторге от него! — сказал Стэк. — С чего начнем?

— Первоначальные шаги я уже разработал, — с гордостью заявил Блаунт.

В этот момент Кромптону удалось перехватить контроль и крикнуть:

— Нет, я отказываюсь участвовать в этом и вам не позволю!

— Что это с вами? — спросил Блаунт.

— Да нет, — сказал Стэк, — это не я, это был Кромптон.

— А вы что — не Кромптон?

— Конечно нет. Я один из его компонентов. Мое имя Дэн Стэк.

— О! Рад познакомиться. Трудно поверить… То есть вы так похожи… А я Джон Блаунт.

— Я о вас все знаю, — сказал Стэк. — Я прошелся по файлам кромптоновской памяти.

— Тогда вам известно, что он сотворил со мной.

— Известно. И это не делает ему чести, — сказал Стэк. — Да и вообще он дерьмо порядочное. Господь свидетель, я не видел ничего, кроме тревог и мучений с тех пор, как он уговорил меня воссоединиться!

— Могу себе представить. Знаете, Дэн, вы мне нравитесь. Слушайте, я не прочь оставить вас при себе, если вас это устраивает.

— Еще как устраивает, — ответил Стэк.

— Мне ведь не с кем даже поговорить о моем деле, представляете?

— Уничтожение человечества — занятие, требующее одиночества, — согласился Стэк.

— Но мы должны отделаться от этого Кромптона.

— Точно. Вы читаете мои мысли. Что-нибудь сообразим. — Стэк хихикнул. — Раз уж мы займемся Кромптоном, прихватим заодно и Лумиса. Грош ему цена в базарный день!

— А вы интересно мыслите, — заметил Блаунт, обеими руками пожимая руку Стэка. — С вами будет приятно работать. А теперь пойдемте в мою комнату военных игр и займемся планом всеобщего уничтожения. Сначала я разделаюсь со всеми земными почтальонами. Хватит терпеть вечные задержки с доставкой моих важнейших посланий.

— Прекрасно, — сказал Стэк. — Пошли.

Глава 14

И в это мгновение произошел разрыв континуума. Он начался в виде мерцания, дрожания и сотрясений. Потом появились клубы желтоватого дыма, сгустившиеся в медведей коала, которые тут же попрятались под мебелью. Затем стены пошли пузырями и затрещали, кресла то вспыхивали ярким светом, то гасли.

Все это предвещало опасность вселенотрясения, которое изменяет все вокруг и, как правило, к худшему.

Комната преобразилась в римский Форум, в Башню торговцев, в застенок для предателей в Сан-Франциско, в торговый ореховый центр «Стакки» в Джорджии и наконец стала довольно небрежной копией греческого рекреационного зала из 2001 года.

В этом зале вокруг огромного стола из красного дерева сидели мужчины в ковбойских шляпах и черных шелковых масках.

Из потайной двери слева в зал стремительно вошел человек в серо-голубом костюме и теннисках. Это был Секюйль.

— Агр-р! — прохрипел Блаунт, и лицо его посерело.

— Да, — сказал Секюйль, — пришел час расплаты, Блаунт. Здесь собран Комитет по охране целостности повествования. Возможно, вам он лучше известен под названием «Архетип Бдительных».

— Бог мой, нет! — воскликнул Блаунт.

— Блаунт, вам действительно должно быть стыдно. Ваше вшивое Weltanschauung^[79] никому не интересно. Это повесть о Кромптоне, а вы в ней всего лишь второстепенный персонаж.

— Но, черт возьми, — сказал Блаунт, — действующее лицо имеет право на самосовершенствование, не так ли?

Секюйль обратился к Бдительным:

— Джентльмены, думаю, вы тоже заметили: Блаунт из эгоистических побуждений сломал сценарий и, исказив сюжет, направил действие в нежелательное и невыгодное русло.

— Ясное дело, — подтвердил один из Бдительных. — Считаю, его надо вообще вымарать из повести.

— Блаунт, как вы хотите исчезнуть? — спросил другой. — В автомобильной катастрофе? В толпе во время коронации? Или примете снотворное?

— О, пожалуйста, не вычеркивайте меня! — взмолился Блаунт. — Простите! Я раскаиваюсь, я больше так не буду!

— Сомневаюсь, можно ли вам верить, — сказал Секюйль.

— Я буду хорошим! Вот увидите! Вы еще будете гордиться мной!

— Хм…

Блаунт не стал терять времени даром. Почувствовав, что ему предоставлена последняя возможность избежать вычеркивания из повести, он обратил все свое имущество в наличные, раздал их бедным и ретировался в ту самую пещеру Бхутан, где обитал Отто Градж, сын судьи О. Т. Граджа. Через несколько лет о Блаунте заговорили, как о Странном Монахе — так его прозвали за привычку пересчитывать свои зубы на людях. В этой повести вы больше не встретитесь с ним.

— Секюйль, не знаю, как вас благодарить, — сказал Кромптон. — Не могу ли я чем-нибудь помочь вам в вашей Игре?

— Вы уже помогли мне, Кромптон, — сказал Секюйль, — тем, что вляпались в эту забавную ситуацию, из которой я благополучно извлек вас, заработав таким образом пятьсот красных очков за три чистых броска. Вот так-то.

— Я очень рад, — сказал Кромптон.

— Ну, пока.

Секюйль запихнул «Архетип Бдительных» в большой коричневый конверт и направился к двери.

— Постойте! — вскричал Кромптон.

— Что такое?

— А что мне теперь делать? — спросил Кромптон.

— Прошу прощения? — удивился Секюйль.

— Да с этими Стэком, Лумисом и Финчем?

— Откуда мне знать? Это ваша история. Я только вспомогательный персонаж, не такой уж и важный.

— Секюйль, ну пожалуйста! Я не могу больше так!

— Вам, мальчики, остается только одно, — сказал Секюйль. — Сразиться друг с другом как следует, чтобы наступила наконец интеграция или один из вас взял бы верх над остальными силой.

— Да с тех пор, как мы встретились, мы только и делаем, что сражаемся, — сказал Кромптон. — И тихо сходим с ума.

— Это потому, что вы боролись старомодным способом внутреннего конфликта. А современная наука предлагает новейший метод — вывести ваши внутренние конфликты наружу и тогда решать их.

— Как это?

— К счастью для вас, Комитет универсальных методов и средств собрался на свою пленарную сессию и специально для вас изобрел устройство под названием «Имитатор внешних обстоятельств».

— Правда? Изобрели для меня? Это первый реальный шанс для меня во всей этой истории!

— Посмотрим, насколько он вам поможет. Но в любом случае, это будет ваш последний номер. Честно говоря, нам пора очистить сцену для следующего представления. Вы все согласны?

— Да! — воскликнул Кромптон.

— Да хуже-то не будет, — проворчал Лумис.

— Поехали, чего там! — прогремел Стэк.

Какой-то намек на согласие выразил даже Финч.

— Итак, вперед, вперед, вперед! И прочь отсюда! — сказал Секюйль.

И снова начался разрыв непрерывности, все поползло, словно размытые, снятые наплывом кинокадры в чьем-то иллюзорном восприятии. Кромптону стало тошно, он закричал:

— Что там происходит? Как работает этот имитатор внешних обстоятельств?

— Он работает, — сказал Секюйль. — Удачи вам!

Глава 15

В мозгу бессмысленным эхом билось слово «параметры». Кромптон осмотрелся и понял, что попал в никуда. Это было странное и сверхъестественное ощущение, ибо в этом нигде не было ничего, даже самого Кромптона.

Сначала все это, включая собственное небытие, развеселило его, как может развеселить полет вниз по лыжне длиной в миллион миль. Но потом ему стало страшно. Скорость убивает, не так ли? А когда убивают ничто, остается взамен двойное ничто, или просто ничто, — положение поистине гибельное.

Кромптон толком не знал, как выбраться из него, и решил воплотиться и тем самым создать различия.

Облекшись телом, он почувствовал себя гораздо увереннее. Но ему совсем не улыбалось висеть в полном ничто единственным плотным телом — тут не очень-то пофункционируешь! — и тогда по возможности быстро и аккуратно он создал Землю, остановился, посмотрел на плоды труда своего и убедился, что допустил досадную ошибку: все побережье Северной Америки получилось у него вздутым и неправильным, а дубы почему-то напоминали карликовые мандарины. Было еще много всяческих аномалий, и не все их можно было извинить неопытностью. Кромптон надеялся, что у него еще будет время вернуться к ним.

Затем он задумался, что же делать дальше. Он не мог вспомнить, а может, никогда и не знал, и поэтому набросал местечко, где мог бы подождать дальнейшего развития событий: Мейплвуд, Нью-Джерси, 1944 год. В данный момент это был единственный город на Земле, и Кромптон наладил в нем такую справедливую и спокойную жизнь, которую не могли забыть призрачные исторические анналы штата. Золотой век мог бы длиться бесконечно, но однажды в золотое октябрьское утро его прервал зловещий грохот с запада, и, когда Кромптон вышел из своего президентского дворца, построенного в стиле ранчо, он увидел колонну бронетанковых войск, продвигавшуюся по южной Оранж-авеню. На переднем танке восседал фельдмаршал Эрвин Роммель. Рядом с ним, очень довольный собой, стоял Дэниэл Стэк.

Тогда Кромптон вспомнил, что должна произойти битва не на жизнь, а на смерть путем имитации. Он, оказывается, зря терял время, пока холерик Стэк постигал науку захвата власти.

Хотя игра была для Кромптона в новинку, он сразу ухватился за первые попавшиеся образы и умудрился вызвать в воображении пятьдесят швейцарских гвардейцев, вооруженных пиками, команду викингов-берсерков и подразделение венгерской нерегулярной кавалерии под предводительством Фон Зуппе. Эти силы удерживали подходы к Спрингфилд-авеню, а Кромптон тем временем успел спастись бегством на юг и по пути имитировал новую территорию.

Стэк преследует его аж до самой Гуадаррамы со всей, черт бы ее побрал, Великой армией республиканцев и многочисленными отрядами гурков,^[80] буров и албанцев. Стэк собирает большие силы, но он не может объединить их, его войска охватывает паника, когда классическое поле боя на глазах превращается в глубокие овраги и необозримые долины. Тогда Стэк вводит в бой подкрепление — мембрильских апачей и царя Атауальпа^[81] с его безликими инками, а также парочку зулусских бесенят. Как и следовало ожидать, вся эта стреляющая катавасия расползается, расплывается в фокусе и тает, быстро превращаясь в пустую иллюзию, и Лумис, оказавшийся не таким уж мягкотелым, использует предоставившуюся возможность и бросает в битву вооруженных пиками гашишников и малайских амоков — удивительно воинственный поступок для такого миролюбивого человека.

Между тем Кромптон тоже собирает армию и спускается с Голубых холмов с десятью эскадронами «круглоголовых» Кромвеля, чтобы показать, что он шутить не намерен. В поддержку ему выступает великий Густав Адольф, возглавивший потерянный легион Вара.^[82] Стэк поспешно противопоставляет им Золотую Орду, но варяги Кромптона охватывают ее с флангов и обстреливают продольным огнем из шеренг, пока Стэк не поражает всех берсерков бубонной чумой, которую распространяют среди них гигантские красные пауки во главе с Субмаринером.

Как и всех усилий Стэка, этого изобретения хватает ненадолго, швы начинают расползаться, и кто бы, вы думали, вступает в битву? Сам Финч с царем Ашокой и войском из бодхисатв, арахантов и пратиека-будд.^[83] Их сметают почти мгновенно, но Лумису хватает времени, чтобы превратиться в Оуэна Глендоуэра^[84] и смыться в горы Уэльса, где к нему присоединяются «Крейзи Хорс»^[85] и индейское племя сиу.

Кромптон воспользовался минутным замешательством и переместился в траншеи у Ричмонда, где Грант^[86] остановил противника, а Шерман^[87] раздолбал его, и все, что осталось на долю Джебу Стюарту,^[88] это стать эскадроном П-51, чтобы отсрочить падение Минандао,^[89] тем самым позволив Стэку сотворить Дьенбьенфу^[90] (неудачный ход), а потом Мадагаскар (еще более неудачный). Стэк явно выдохся. Слышно было, как он, крепко зажатый, бормотал:

— Я Фрейд, а этот день — начало Юнга и Адлера,^[91] Адлера…

И Кромптон вдруг остается совсем один. Слезы застревают у него в горле, он взирает на кровавую бойню и замечает, как сам он меняется, меняется, меняется, превращаясь в безжалостного убийцу, рыдающего пивом, которое заливает весь его шотландский костюм.

А потом Кромптон умер, и было новое время и новый человек. Этот человек открыл глаза, потянулся и зевнул, с удовольствием ощущая свет и цвет. Прежнее владение Элистера Кромптона, в котором временно обитали Эдгар Лумис, Дэн Стэк и Картон Финч, это тело поднялось и нашло, что жизнь хороша. Теперь, как и все другие люди, он станет многогранным и непредсказуемым, будет поступать, как захочет его левая нога, и никакой упрощенности, никаких стереотипов. Теперь он будет искать любви, секса, денег, и, Боже мой, у него еще останется время на множество разных хобби.

Но чем заняться прежде всего? Что, если деньгами и Богом, а любовь пусть приходит сама? Или любовью и деньгами, а Бога оставить на потом?

Он задумался. В голову ничего путного не приходило. Он лишь понял, что его ждет немало дел и что есть множество причин как для того, чтобы переделать их все, так и для того, чтобы не делать ни одного.

Сидел и думал новый человек. И вдруг дурное предчувствие охватило его, и он сказал:

— Эй, ребята, вы еще здесь? Боюсь, из этого все равно ничего не выйдет.

Драмокл: Межгалактическая мыльная опера ^(роман)

Роман повествует о попытках царя Драмокла найти свою судьбу.

Глава 1

Король Драмокл, правитель Глорма, проснулся, огляделся и не смог вспомнить, где он находится. Такое случалось с ним нередко, ибо король привык засыпать в разных покоях дворца, под настроение. Королевский дворец в Ультрагнолле был самым большим творением рук человеческих на Глорме, а то и во всей Галактике. Он был так велик, что пришлось оборудовать его внутренней транспортной сетью. Одних личных королевских спален в этом колоссальном сооружении насчитывалось сорок семь штук. А кроме того, еще в шестидесяти комнатах у Драмокла были кушетки, откидные кровати, раскладные диваны, воздушные матрацы и прочие приспособления на случай, если вдруг захочется соснуть. Поэтому выбор постели был для него ежевечерним приключением, а пробуждение — ежеутренней загадкой.

Сев и посмотрев по сторонам, Драмокл обнаружил, что провел ночь на куче подушек в одной из Косматых комнат, названных так из-за пучков черных волос, в изобилии росших по углам. Разобравшись с проблемой местонахождения, король задумался над вопросом кофепития.

Обыкновенно вопрос этот решался простым нажатием кнопки возле кровати. В королевской кухне раздавался звонок и включалась громадная машина «каппуччино». Бойлер у нее был таких размеров, что энергии хватило бы на целый локомотив; десять слуг круглосуточно поддерживали под ним огонь, прочищали фильтры, добавляли свежесмолотый кофе и выполняли прочие подготовительные операции. Стоило лишь прозвенеть звонку, как дымящийся «каппуччино», подслащенный в точности по королевскому вкусу, устремлялся по медным трубам длиною в несколько миль и лился из крана в любой комнате, где пожелает испить кофе Драмокл.

На сей раз, однако, Драмокл ночевал в той части дворца, что не была еще подключена к кофейной сети. Король сердито натянул джинсы и тенниску и вышел в коридор. Монорельсовая дорога: стало быть, хотя бы дворцовая транспортная сеть здесь работает. Но поезда, конечно же, нет и в помине. Драмокл сверился с настенным расписанием и обнаружил, что следующий поезд — «Прямой дворцовый местный» — будет минут через сорок, не раньше. Король снял со стены телефонную трубку экстренной связи и позвонил в транспортную центральную.

В трубке долго гудели сигналы. Наконец развязный голос спросил:

— Ну, чего надо?

— Пришлите мне поезд немедленно, — сказал Драмокл.

— А еще чего? И не мечтай, приятель. Половина составов у нас в ремонте, а другая половина на линиях, куда более важных, чем твоя. Там, откуда ты звонишь, ни черта нету, кроме косматых спален.

— Я король Драмокл, — грозным голосом сказал Драмокл.

— Да ну? Щас, сверим твой голос с записью… Да, действительно. Слушайте, сир, я извиняюсь за свой тон, а только вы не представляете, как заколебали меня ваши придворные! Трезвонят, понимаете, день-деньской и требуют, чтобы поезда сворачивали туда, куда им угодно. А в особенности сейчас, из-за праздников…

— Ладно, все ясно, — сказал Драмокл. — Когда ты сможешь прислать мне поезд?

— Через семь минут, сир. Я заверну «Пантеон-экспресс» прямо перед станцией Капультепек.

— Приличная кофеварка в этом экспрессе есть?

— Минуточку, щас гляну… Нет, сир, в «Пантеоне» только растворимый кофе и слабенький голландский. Дайте мне двадцать минут, и я пришлю вам поезд с новейшим оборудованием для завтрака…

— Пришли который поскорее, — сказал Драмокл — Я позавтракаю позже.

Прошло пятнадцать минут. Поезд так и не появился. Драмокл снова снял телефонную трубку, но услышал лишь бесконечные щелчки. Потом записанный на пленку голос заявил, что все линии заняты и ему следует звонить через дворцового оператора. Тщетно Драмокл орал, что он король и что все прочие разговоры должны быть прерваны сию же секунду. Никто его не слышал.

Он пошел обратно в спальню за сигаретами, но заблудился: все покои здесь были волосатые, и король не смог отыскать комнату, где провел ночь. Ни один телефон не работал. И даже на сигнал пожарной тревоги никто не отозвался.

Разгневанный, Драмокл зашагал вперед по коридору. Прошел целый час, пока он пешком добрался до одного из населенных районов Ультрагнолла. Каким ветром его занесло в те забытые Богом спальни прошлой ночью? Он смутно помнил давешнюю вечеринку — немножко выпивки, немножко наркоты, много смеха, а потом забвение. Король побрел дальше, но, услышав позади шум мотора, остановился.

Вдали замигали крохотные желтые огоньки. Они приблизились, и оказалось, что это коридорная машина — одноколесное транспортное средство, используемое аристократией для спешных передвижений по дворцу.

Машина аккуратненько притормозила возле короля. Круглая крыша откинулась, и жизнерадостный кудрявый мальчик лет двенадцати, высунув голову, спросил:

— Это вы, отец?

— Конечно, я, — сказал Драмокл. — Тебя как звать-то?

— Самизат, отец, — ответил мальчик. — А мою маму зовут Андреа — вы развелись с ней два года назад.

— Андреа? Такая маленькая, темноволосая, с писклявым голосом?

— Точно. Мы живем в районе Святого Михаила. Мама часто звонит вам по телефону и рассказывает свои сны.

— Вещие, как она утверждает. — Драмокл уселся в машину рядом с Самизатом. — Отвези-ка меня в дворцовый центр.

Самизат рванул машину с места с такой скоростью, что воск, которым был натерт в коридоре пол, расплавился и задымил.

Вскоре коридор вывел их на широкий балкон с балюстрадой. Самизат резко свернул, промчался вниз по длинным лестничным пролетам и немного сбросил скорость, лишь когда подъехал к просторному помещению под куполом, где раскинулась площадь св. Леопольда. Это была большая базарная площадь, усеянная полосатыми тентами, под которыми сидели люди и нелюди и торговали всякой всячиной. Гейзельянцы, жители северных окраин Глорма, предлагали покупателям глянцевитые бельмоягоды в плетеных корзинках. Гроты — остатки древней расы, населявшей Глорм до прибытия людей, — покачивали головами над чашками с наркотической кашей. Брунгеры из Диспазии и флатландцы из Арнапеста, в красочных национальных костюмах из блестящей кожи и тафты, продавали резные уличные тросточки и свои знаменитые миниатюрные персики. А высоко над толпой реяли огромные золотисто-голубые транспаранты, возвещавшие о тридцатой годовщине Pax Glormicae^[92].

Драмокл заметил кофейню и велел сыну высадить его. Заглотнув двойной «каппуччино», король расписался в получении кофе и поехал на коридорном такси в дворцовый центр.

Пухлое усатое лицо гофмейстера королевского двора Рудольфа, поджидавшего Драмокла на ступеньках внутренней лестницы, подергивалось от нетерпения.

— Сир! — сказал гофмейстер. — Вы опоздали на аудиенцию!

— Поскольку я король, — заявил Драмокл, — я никуда не могу опоздать, ибо, когда бы я ни появился, я всегда появляюсь вовремя.

— Не путайте меня своей казуистикой, — сказал Рудольф. — Вы сами назначили время аудиенции и велели мне выбранить вас, если опоздаете.

— Считай, что ты меня выбранил. Насколько я помню, сегодня вечером официальное открытие празднования Pax Glormicae?

— Точно так, сир. Все приготовления уже окончены. Адальберт, король Аардварка, прилетел вчера вечером. Мы разместили его в небольшом особняке на рю Монжуа. Руфус, правитель Друта, прибыл со свитой, и его поселили в Тронтийском замке. Снинт, король Лекка, остановился в отеле «Розовый сад» на Храмовой авеню. Ваш брат Джон, граф Карминосольский, только что прибыл в космопорт. Лишь Хальдемар,король Ванира, не соизволил объявиться даже по радио или видео.

— Чего и следовало ожидать. Я встречусь с королями позже. В почте было что-нибудь интересненькое?

— Обычная дребедень.

Рудольф отдал Драмоклу пачку писем, и тот сунул ее в карман джинсов.

— Потом разберусь. А сейчас давай начнем аудиенцию. И постарайся на сей раз не затягивать ее, Рудольф.

— Воля ваша, сир, но до получения специальных указаний я буду придерживаться протокола, установленного вашим достопочтенным батюшкой Отто Странным.

Драмокл пожал плечами. Правила, законы и указы Отто большей частью были весьма разумны, и Драмоклу никогда не приходило в голову их менять. Сопровождаемый Рудольфом, король проследовал в зал для приемов.

Глава 2

Аудиенция протекала скучно, как всегда, и в основном сводилась к определению меры наказания разным графьям и баронам, попавшим в монаршую немилость из-за того, что они обманывали крестьян, или налоговые машины, или кого-нибудь еще. Делать Драмоклу было абсолютно нечего, поскольку гофмейстер уже вынес решения в соответствии с предписаниями Отто Странного. Рудольф бубнил приговор за приговором, а Драмокл сидел на высоком троне и жалел себя.

Несмотря на свой титул абсолютного монарха Глормийского и верховного правителя Местных планет, Драмокл осознавал, что, всю жизнь попросту плывет по течению, машинально реагируя на незначительные события, происходившие на Глорме в этот беспрецедентно долгий мирный период. Одуревший от скуки, несчастный король ерзал на троне, прикуривая одну сигарету от другой, и думал про себя, что быть великим монархом — не такое уж великое удовольствие. И тут к трону вдруг приблизилась какая-то старушка, и с этой минуты жизнь короля совершенно переменилась.

Старушка была маленькая, сгорбленная, вся в черном, за исключением серых туфель и серой же мантильи. Она пробралась сквозь толпу придворных почти к самому трону, где путь ей преградили скрещенные алебарды стражников. Тогда она воззвала:

— О великий король!

— Да, старая леди, — откликнулся Драмокл, жестом повелевая возмущенному Рудольфу молчать. — Ты, по-видимому, желаешь обратиться к нам. Пожалуйста, говори. Надеемся — для твоего же блага, — что твое известие порадует нас.

— Сир! — сказала старушка. — Я вынуждена покорнейше просить вас о приватной аудиенции. Мое известие предназначено исключительно для королевских ушей.

— Вот как? — сказал Драмокл.

— Да, так, — сказала старушка.

Драмокл смерил ее взглядом, и еле заметная тень затуманила его ясное чело. Он затушил сигарету в пепельнице, выточенной из цельного смарагда.

— Проводите ее в Зеленую палату, — приказал он ближайшему стражнику. Пускай подождет там наше величество. Тебя это устраивает, любезнейшая?

— Да, сир, главное, чтоб не в Оранжевую.

Придворные ахнули от такой бесцеремонности, но Драмокл только улыбнулся и, когда страж увел старушонку, подал гофмейстеру знак продолжать аудиенцию.

* * *

Часом позже ежедневный прием был окончен. Драмокл отправился в Зеленую палату. Усевшись в удобное мягкое кресло, он закурил и уставился на старушку, сидевшую перед ним на стуле с прямой спинкой.

— Итак, — сказал он, — ты пришла.

— В назначенный час, — откликнулась старушка. — И я осмелилась предстать пред ваши очи, сир, только потому, что еще больше боялась не сделать этого.

— Сначала я решил, что ты ненормальная, — сказал Драмокл. — Но потом я спросил тебя: «Вот как?», и ты ответила: «Да, так», то есть дала мне отзыв на пароль, которым я пользуюсь в разговорах с личными агентами. В следующую фразу я ввернул кодовое слово «зеленая», а ты сказала в ответ «оранжевая» и тем самым рассеяла последние сомнения. Сообщил ли я тебе еще какие-нибудь пароли?

— Еще десять, то есть всего двенадцать, чтобы я могла подать вам знак в любой ситуации, о чем бы мы ни разговаривали.

— Двенадцать паролей! — изумился Драмокл. — Весь мой запас! Твое известие должно быть сногсшибательно важным. Кстати, я даже не знаю твоего имени, старая леди.

— Да, сир, вы предупреждали, что забудете его, когда велели мне затвердить пароли. Меня зовут Кларой.

— Чудеса! И они происходят со мной наяву, а не во сне! — воскликнул счастливый король. — Поведай же мне свою историю, Клара.

— О великий король! — сказала Клара. — Вы посетили меня тридцать лет тому назад в моем родном городе Мерле, где я зарабатывала себе на пропитание, запоминая разные вещи для людей, слишком занятых, чтобы помнить их самим. Вы сказали мне: «Клара (прочитав мое имя на дверной табличке: «Воспоминатории Клары»), у меня есть очень важное сообщение, и я хочу, чтобы ты запомнила его наизусть и передала мне ровно через тридцать лет, когда я должен буду о нем вспомнить. Сам я забуду даже наш нынешний разговор, пока ты не придешь и не напомнишь, ибо так тому положено быть».

«Вы можете положиться на меня, ваше величество», — сказала я.

«Я в этом не сомневаюсь, — ответили вы, — поскольку предосторожности ради я занес твое имя в официальный календарь, чтобы тебя казнили ровно через тридцать лет и один день. А потому я рассчитываю, что ты появишься вовремя». Затем вы улыбнулись мне, сир, передали свое сообщение и удалились.

— Ты, наверное, немного тревожилась, как бы не случилось какой задержки в пути, — заметил Драмокл.

— Чтобы избежать непредвиденных случайностей, я перебралась в вашу столицу Ультрагнолл вскоре после нашей встречи и открыла воспоминаторий на Оружейной улице в пяти минутах ходьбы от дворца.

— Ты мудрая и предусмотрительная женщина, Клара. А теперь скажи мне, что я велел себе передать?

— С удовольствием, сир. Ключевое слово — «шазаам»!

Услыхав это слово из древнего языка, Драмокл унесся просветлевшей памятью на тридцать лет назад.

Глава 3

Тридцать лет отмотались обратно, словно кинолента, снятая наплывом. Юный Драмокл, двадцати лет от роду, сидел в своем кабинете и рыдал. Только что он узнал, что отец его Отто, король Глорма, прозванный в народе Странным, погиб несколько минут назад при взрыве лаборатории на спутнике Глорма Глизе. Взрыв произошел, по-видимому, из-за оплошности Отто, поскольку в лаборатории, да и вообще на Глизе, он был в тот день один. Король ушел в мир иной эффектно, в блеске атомной вспышки, разорвавшей в клочья целый спутник.

Завтра о нем будет скорбеть весь Глорм. А через неделю состоится коронация и Драмокла провозгласят королем. Но несмотря на предвкушение этой церемонии, Драмокл плакал, потому что любил своего непонятного и непредсказуемого отца. Горе боролось в его сердце с радостью, ибо перед своим злополучным полетом на Глиз Отто провел с сыном задушевную беседу, в которой напомнил ему о королевских обязанностях и ответственности, а потом неожиданно открыл Драмоклу, что ему уготована великая судьба.

Драмокла потрясло сообщение отца. Судьба всегда была его заветной мечтой. Теперь наконец его жизнь исполнится смысла и значения, а это две самые ценные вещи, какими может обладать человек.

Мешало лишь одно препятствие. Как объяснил Отто, Драмокл не сможет сразу же пуститься в погоню за судьбой. Ему придется подождать, и ожидание будет долгим. Тридцать лет пройдет, прежде чем настанет срок. Только тогда начнет разматываться нить судьбы Драмокла — и ни денечком раньше.

Тридцать лет! Целая жизнь! И ему придется не просто ждать — ему придется хранить это известие в тайне до тех пор, пока не настанет время действовать. Доверить столь важную тайну нельзя никому. Ни один человек не должен знать о ней, даже самые преданные друзья и советники.

— Будь оно все проклято! — проворчал Драмокл. — Если подумать, так я и себе самому не могу доверять. Я просто выболтаю все кому-нибудь по пьянке или забалдев от наркоты. Я последний человек на свете, кому бы я доверил такой секрет.

Он задумался, непрерывно смоля сигареты и прикидывая разные варианты. В конце концов, решившись, он вызвал своего андроида-психиатра — доктора Фиша.

* * *

— Фиш! — резко сказал Драмокл — У меня в мозгу есть некая последовательность мыслей. Я не хочу их помнить.

— Нет ничего легче — мы запросто можем изъять мысль или даже целый набор мыслей, — сказал Фиш скрипучим голосом, характерным для андроидов, несмотря на достижения технологии голосового синтеза. — Ваш почтенный батюшка Отто постоянно велел мне стирать из памяти имена бывших любовниц, оставляя лишь даты их рождений, поскольку был человеком великодушным. Он также настаивал на забвении голубого цвета.

— Но я не хочу потерять свою мысль! — сказал Драмокл. — Это очень важная мысль. Я хочу вспомнить ее через тридцать лет.

— Это куда сложнее, — заметил Фиш.

— А ты не мог бы заблокировать мою мысль и дать мне постгипнотическую команду вспомнить ее спустя тридцать лет?

— Подобную методику я с успехом применял к королю Отто. Он хотел думать о Гилберте и Салливане каждые шесть месяцев, не открывая мне причин своего желания. К сожалению, тридцать лет — чересчур долгий срок для надежного постгипнотического внушения.

— Но что-то ты можешь сделать для меня или нет?

— Ну, я могу закрыть вашу память ключевым словом или фразой. Затем ваше величество отдаст ключ какой-либо достойной доверия персоне, которая напомнит вам это слово по прошествии тридцати лет.

— Я могу доверить его воспоминателю. — Драмокл задумался. Хотя и не стопроцентно надежный, план казался приемлемым. — Какое слово ты посоветуешь в качестве ключевого? — спросил он Фиша.

— Я лично выбрал бы «шазаам», — ответил андроид.

* * *

Драмокл порылся в «Галактическом желтом справочнике» в поисках надежного воспоминатория. Выбрав Кларин, он собственноручно отвел свою космическую яхту в город Мерль и сообщил Кларе ключевое слово.

Вернувшись в Ультрагнолл, король вызвал Фиша еще раз.

— Теперь я хочу, чтобы ты запечатал мою память, как мы решили ранее, под ключевое слово «шазаам». Только прежде чем ты начнешь, я должен обсудить с тобой еще один вопрос… Даже и не знаю, с чего начать.

— Не утруждайтесь понапрасну, мой король. Я уже привел все свои дела в порядок, поскольку, если я не ошибаюсь, вы намерены меня уничтожить.

— Откуда ты знаешь? — с удивленной усмешкой спросил Драмокл.

— Это элементарно, сир, для того, кто изучил ваш характер и уважает ваше стремление сохранить все в строжайшей тайне.

— Надеюсь, ты на меня не в обиде, — сказал Драмокл. — Я хочу сказать, ты ведь не такой, как живые люди, правда?

— У нас, андроидов, нет инстинкта самосохранения, — ответил доктор Фиш. — Позвольте мне лишь пожелать вам на прощание удачи на том блистательном поприще, что вас со временем ожидает.

— Благодарю тебя, Фиш, — сказал Драмокл. Прилепив клейкий шарик из голубого пластика к воротничку андроида, он воткнул в него светло-зеленый детонатор. — Прощай, дружище. А теперь приступай к работе.

Фиш включил наркопсихосинтезатор и приступил. (Драмокл не мог потом вспомнить своих последних распоряжений, поскольку велел Фишу перезаписать их на более позднюю дату.) Фиш закончил. Драмокл встал с операционного стола в полной уверенности, что ему только что сделали массаж, и ощутил желание срочно выйти на прогулку. Повинуясь постгипнотическому внушению, он удалился от лаборатории Фиша на сотню ярдов. Где и услышал взрыв. Драмокл бросился назад и обнаружил, что доктор Фиш растерзан в клочья.

Король не мог себе представить, зачем кому-то понадобилось взрывать такого безобидного андроида. Ему и в голову не пришло, что он совершил это сам, поскольку взорванные андроиды не очень-то болтливы.

Доктор сделал свое дело на совесть, и Драмокл принялся править планетой, гадая по временам, каково же его истинное предназначение. Так продолжалось ровно тридцать лет.

Глава 4

После того как память завершила свой бег, Драмокл откинулся на спинку кресла и погрузился в размышления. Какая удивительная и неожиданная штука жизнь, думал он. Всего лишь час назад он томился и страдал, и ничего не светило ему впереди, кроме докучного управления планетой, которая прекрасно управлялась и без него. А теперь все переменилось и жизнь его стала совсем иной — или вскорости станет. У него все-таки есть настоящая судьба! Чего еще желать человеку, когда он и так уже король, когда богатство его превосходит самые смелые мечтания алчности, а в постели у него перебывало бессчетное количество красивейших женщин из разных миров? Когда все это у вас есть, духовные ценности поневоле начинают обретать кое-какое значение.

Драмокл помедлил еще немного, восхищаясь собственным умом — вернее сказать, гениальностью, позволившей ему все так удачно устроить тридцать лет назад, чтобы сейчас, когда ему стукнуло пятьдесят, жизнь его наполнилась новым смыслом. Он не без труда оторвался от самолюбования.

— Клара, — сказал он, — ты заработала свой мешок с золотыми дукатами. Нет — я дам тебе два полных мешка и замок в деревне в придачу.

Король вызвал клерка, ведавшего вознаграждениями, и приказал выдать Кларе два стандартных мешка с золотыми дукатами и один стандартный замок в Монастырском графстве, где велел содержать ее в соответствии с режимом номер четыре.

— Ну, Клара, — сказал Драмокл, — надеюсь, ты довольна?

— Конечно, сир, — ответила Клара. — Но могу ли я поинтересоваться, что означает «режим номер четыре»?

— Коротко говоря, это означает, что ты будешь жить в своем замке, ни в чем не нуждаясь, однако не сможешь выходить за крепостные стены, а также принимать гостей и общаться с кем бы то ни было, за исключением слуг-роботов.

— О! — сказала Клара.

— Я ничего против тебя не имею, разумеется, — продолжал Драмокл. — Я уверен, что ты достойна всяческого доверия, старая леди, но ты ведь понимаешь: никто не должен пронюхать о том, что мне стала известна моя судьба — или вскорости станет известна. Иначе враги ополчатся против меня. Я не вправе рисковать столь важными вещами.

— Я понимаю, сир, и ценю ваше мудрое решение относительно моей жизни, принятое вами несмотря на мою незапятнанную репутацию.

— Я так рад! — сказал Драмокл. — Я боялся, что ты сочтешь меня неблагодарным, а это было бы утомительно.

— Не бойтесь, великий король. Если мое заточение пойдет вам на пользу, я буду счастлива, пусть даже мне придется прожить остаток дней своих в одиночестве, без дружеской поддержки и не имея ни малейшей возможности потратить то золото, коим вы меня наградили.

— Знаешь, — сказал Драмокл, — об этом я как-то не подумал.

— Только не поймите меня превратно — я не жалуюсь, сир.

— Клара! — Драмокл задумчиво сплел на затылке пальцы и тут же расплел их, еле успев выхватить из волос дымящуюся сигарету и затушить ее в массивной серебряной банке из-под сардин. — Я скажу тебе, что я сделаю. Составь мне списочек своих друзей — человек двадцать, не больше. Я велю их арестовать по облыжным обвинениям, заточу в твой замок, и они никогда не догадаются, что ты об этом знала.

— Вы потрясающе великодушны, сир. Бог с ним, с золотом, которое я не смогу потратить. Это такая мелочь, что мне не стоило даже упоминать о ней!

— Насчет золота я тоже придумал, Клара. Один из моих клерков будет посылать тебе каталоги из лучших магазинов Глорма. Ты сможешь заказать себе все, что душе угодно. И я позабочусь, чтобы тебе предоставили королевскую скидку, которая достигает шестидесяти процентов от стоимости товара, так что дукатов тебе хватит надолго.

— Господь да благословит ваше величество, и да будет судьба ваша так же великолепна, как и ваша щедрость!

— Спасибо, Клара. Клерк-кассир в конце коридора все для тебя оформит. Только ответь мне еще на один вопрос: не говорил ли я тебе тогда, какая конкретно судьба меня ожидает и что я должен предпринять, дабы исполнить свое предназначение?

— Ни словечка, великий король. Но разве ключевое слово не открыло вам этого?

— Нет, Клара. Я вспомнил только, что судьба у меня есть и я должен что-то сделать для ее осуществления. Но что именно — не знаю.

— О Господи! — сказала Клара.

— Впрочем, я уверен, что выясню это.

Клара присела в реверансе и удалилась.

Глава 5

Целый час Драмокл силился вспомнить, что, собственно, предназначено ему судьбой, но безуспешно. Подробности, указания, предписания, даже намеки, казалось, потеряны или же упрятаны невесть куда. Нелепая ситуация, прямо скажем. Что же ему предпринять?

Так ничего и не придумав, король спустился в Вычислительную палату посоветоваться со своим компьютером.

У компьютера была маленькая личная комнатка рядом с Вычислительной палатой Когда Драмокл зашел туда, компьютер, развалившись на диване, читал «Общую теорию относительности» Эйнштейна и хихикал над математикой. Компьютер был самопрограммирующейся моделью Марк-Ультима, уникальной и неповторимой, созданной древней наукой Земли, которая погибла во время необъясненного до сих пор катаклизма, как-то связанного с аэрозольными баллончиками. Отто приобрел его в свое время за немалые деньги.

— Добрый день, сир, — сказал компьютер, вставая с дивана. На нем был черный плащ, на боку — церемониальная шпага, а на округлой поверхности, которая могла бы называться головой, не засунь изготовители его мозги в желудок, красовался белый завитой парик. Четыре костлявые металлические ноги были обуты в расшитые китайские шлепанцы.

Одевался он так потому — как объяснил в свое время компьютер Драмоклу, что чувствовал себя неизмеримо умнее всех окружающих и, чтобы не свихнуться, позволил себе маленькую иллюзию, воображая себя латышом семнадцатого столетия, живущим в Лондоне. Драмокл считал эту иллюзию вполне безобидной. Он даже привык к язвительным высказываниям компьютера в адрес какого-то забытого землянина по имени сэр Исаак Ньютон.

Драмокл поведал компьютеру о своих затруднениях.

Компьютер не впечатлился.

— Глупая проблема. Все задачи, которые вы мне задаете, яйца выеденного не стоят. Нет чтобы позволить мне раскрыть для вас тайну сознания! В такую задачку я с удовольствием запустил бы зубы, если можно так выразиться.

— Сознание для меня не проблема, — сказал Драмокл. — Я хочу узнать свою судьбу.

— Боюсь, я последний настоящий математик в Галактике, — посетовал компьютер. — Старина Исаак Ньютон был единственным человеком в Лондоне, с которым я мог общаться, когда прибыл из Риги в Лаймхаус на той груженной углем посудине. Как мы чудесно проводили времечко, болтая о том о сем. Правда, мое предсказание грядущей гибели цивилизации от аэрозольного загрязнения оказалось сэру Исааку не по зубам. Он обозвал меня галлюцинацией и погрузился в эзотерические изыскания. Бедняга просто не смог переварить реальность такой, какая она есть, несмотря на свой уникальный математический гений. Странно, не правда ли?

— Заткнись! — процедил сквозь зубы Драмокл. — Реши мою проблему, не то я сорву с тебя этот плащ!

— Я прекрасно обойдусь и без него, моя иллюзия не пострадает. Что же до вашей недостающей информации… Погодите минуточку, сейчас подключусь к своим периферийным устройствам…

— Ну? — спросил Драмокл.

— По-моему, вы ищете вот это, — сказал компьютер, запустив руку в карман плаща и выудив оттуда запечатанный конверт.

Драмокл взял конверт и узнал оттиск своего собственного кольца с печаткой. Надпись на конверте — «Судьба. Первая фаза» — была сделана почерком Драмокла.

— Как он к тебе попал? — спросил король.

— Не задавайте лишних вопросов, если не хотите испортить себе настроение, — ответил компьютер. — Радуйтесь, что нашли конверт без особых хлопот.

— Ты читал послание?

— Мне ничего не стоило прочесть его — жаль было время зря терять.

Драмокл вскрыл конверт и извлек из него лист бумаги. Там его почерком было написано: «Захвати Аардварк немедленно».

Аардварк! У Драмокла было такое ощущение, будто в мозгу открылся потайной уголок. Заржавелые извилины поскрипели немного, а затем зашевелились ритмично и быстро. Аардварк! Короля захлестнуло волной восторга. Вот он, первый шаг навстречу судьбе!

Глава 6

Драмокл провел напряженные полчаса в Военной палате, после чего проследовал в Желтый конференц-зал, где уже поджидал его Макс — адвокат, специалист по связям с общественностью и официальный казуист. Макс был невысокий, чернявый и очень верткий. Нахальное лицо его обрамляла курчавая черная бородка. Драмокл не раз представлял себе, как хорошо смотрелась бы эта голова на острие копья. Он, впрочем, не собирался ее туда водружать, представлял просто так, отвлеченно, поскольку прекрасно знал, какое жалкое зрелище на самом деле являют собою большинство голов, наколотых на пику.

Лира, нынешняя жена Драмокла, тоже была в конференц-зале. Она обсуждала с Максом планы вечерних торжеств и как раз завершала описание декораций, коими следовало украсить главную Бальную залу в честь прибытия королевских особ.

— Мой дорогой! — обратилась она к Драмоклу. — Хорошо ли вы провели сегодня день?

— Да, пожалуй, — ответил Драмокл. Он уселся на диван и издал хриплый горловой смешок, похожий на львиный рык. Для Лиры это было верным признаком того, что король что-то затевает.

— Вы что-то затеваете! — весело воскликнула королева, изящная хорошенькая женщина с тонкими чертами лица и копной блестящих белокурых кудряшек.

— Вы читаете меня, как раскрытую книгу, — снисходительно улыбнулся Драмокл.

— Скажите же, скажите мне! Вы готовите сюрприз для вечернего приема?

— Да уж, это будет сюрприз, — подтвердил Драмокл.

— Я не в силах больше терпеть, вы должны сказать мне!

— Ну, раз вы настаиваете, я дам вам ключ к разгадке. Я только что из Военной палаты.

— Это откуда вы командуете всеми своими звездолетами, да? И чем вы там занимались?

— Я отправил генерала Руула и его ударные войска на Аардварк. Планета была захвачена силами двух боевых групп клонов лейб-гвардейцев.

— Аардварк? — переспросила Лира. — Я не ослышалась?

— Такое название трудно с чем-либо перепутать.

— Вы захватили планету? Без шуток?

Драмокл кивнул:

— Оборона Аардварка была отключена. Планета лежала перед нами, как яичко на сковородке. Единственные наши потери — это несколько рядовых, которых затоптали насмерть, когда кончился запас наркотиков.

— Сир, вы меня изумляете! — сказала Лира. — Вы не можете не знать, почему на Аардварке отключили оборону.

— Полагаю, из-за нехватки энергии.

— Если это шутка, то довольно жестокая. Аардварк был беззащитен и не готов к отпору потому, что вы дали священное королевское слово охранять планету от любого захватчика, в особенности сейчас, когда король Адальберт у нас в гостях. Ах, Драмокл, ваше безрассудное поведение испортит нам все торжество. Тридцать лет мира — и на тебе! Что же вы скажете бедняге Адальберту?

— Что-нибудь придумаю, — ответил Драмокл.

— Но зачем, Драмокл, зачем вы сделали это?

— Дорогая моя! — сказал Драмокл. — Я вынужден напомнить вам: никогда не спрашивайте короля «зачем»!

— Простите, сир, — сказала Лира. — Надеюсь, вы понимаете, что ваш опрометчивый поступок может привести к войне?

— Время от времени не худо и повоевать немножко, — проворчал Драмокл.

Лира бросила на него взор, исполненный почтительного неодобрения, и вышла из зала. Драмокл проводил ее взглядом, отметив про себя, какая прелестная у нее фигурка, и почти жалея о том, что скоро он лишит себя этой прелести. Хоть Лира и была хорошим человеком и верной женой, Драмокл разлюбил ее тотчас же после свадебной церемонии. Неспособность любить своих жен была одной из маленьких слабостей короля. Он был уверен, что, благодаря его умелому притворству, Лира ни о чем не догадывается. Если повезет, она так ничего и не заподозрит до тех пор, пока гофмейстер не вручит ей указ о разводе. Конечно, для девочки это будет жестоким ударом, но Драмокл не выносил сцен. В его супружеской жизни их было вполне достаточно, в том числе и совершенно безобразных.

Драмокл обернулся к Максу.

— Ну и? — проговорил король.

Макс подошел и пожал королевскую руку.

— Примите поздравления с блестящей победой, мой король, — сказал он сердечно. — Аардварк — ценная планетка. И то, что король Адальберт сейчас здесь, тоже весьма кстати: он не сможет поднять восстание против вашего величества.

— Все это ерунда, — сказал Драмокл.

— Конечно, — согласился Макс. — Главное то, что… Ну, в общем, мне трудно придумать так с ходу, но мы же с вами знаем, что оно — то есть главное — безусловно существует, не так ли?

— Все, что мне нужно от тебя, — заявил Драмокл, — это объяснение причины моего поступка.

— Сир?

— Я что, непонятно изъясняюсь, Макс? Люди будут спрашивать, зачем я это сделал. А, кроме того, есть еще пресса и телевидение. Мне нужно что-то сказать им!

— Конечно, сир. — Глаза у Макса зажглись внезапным гневом. — Мы можем сказать им, что король Адальберт был только что разоблачен как подлый предатель, использовавший Аардварк для создания секретных вооруженных сил, несмотря на мирный договор с вами, и что он собирался неожиданно напасть на вас, дабы захватить ваши владения, взять вас в плен и заточить на пустынном астероиде в тесной клетке, где вы будете носить собачий ошейник и ходить на четвереньках, ибо низкий потолок не даст вам распрямиться. Прослышав о заговоре, вы…

— Идея хорошая, — сказал Драмокл, — но в данном случае не годится. Адальберт мой гость. Я не хочу выбивать его из колеи больше, чем необходимо.

— Ну что ж, тогда мы можем сказать им, что хемреги подняли восстание, как только король Адальберт покинул планету.

— Хемреги?

— Одно из национальных меньшинств Аардварка, известное своей воинственностью. Они намеревались захватить контроль над обороной Аардварка, пока Адальберта не будет дома. Узнав об этом от своего резидента, вы упредили хемрегов, послав на планету свои войска.

— Отлично, — сказал Драмокл. — Можешь добавить, что мы вернем Адальберту трон, как только все утрясется.

— Желаете ли вы, чтобы заговор хемрегов был задокументирован?

— Да, желаю. Подготовь нам угрожающую картину повстанческого движения хемрегов. Упомяни о жестоких расправах, от которых жители были избавлены лишь благодаря решительным действиям глормийских военных сил. И чтобы все выглядело убедительно!

— Слушаюсь, сир! — Макс застыл в ожидании.

— Ну тогда иди. Чего ты ждешь?

Макс глубоко вздохнул:

— Как один из старейших и преданнейших слуг, а также — льщу себя надеждой — почти что друг вашего величества, плечом к плечу сражавшийся с вами когда-то в походе на Баталию и сопровождавший вас при отступлении с Бочага, я ожидал, что ваше величество просветит меня — исключительно ради собственной пользы, разумеется, — насчет истинной причины захвата Аардварка.

— Минутный каприз, — сказал Драмокл.

— Да, сир, — сказал Макс и повернулся.

— Ты, кажется, не веришь мне?

— Милорд, — сказал Макс, — мой долг повелевает мне верить каждому королевскому слову, даже когда от него за милю разит враньем.

— Послушай, дружище! — сказал Драмокл, опустив ладонь на крепкое Максово плечо. — Есть вещи, которые нельзя разглашать преждевременно. Настанет время, Макс, — время, которое течет без начала и конца, являя нам свой лик в виде череды событий, — настанет такое мгновение, когда я непременно последую твоему совету. Но пока… Околевшую кобылу что в лоб бей, что по лбу, как говаривали наши предки.

Макс кивнул.

— Иди, готовь свидетельства, — сказал Драмокл. Они обменялись дружескими взглядами. Макс поклонился и ушел.

Глава 7

Принц Чач, старший сын короля и наследник глормийского престола, был в своем огромном поместье Мальдороре, расположенном за полпланеты от Ультрагнолла, когда стало известно о захвате Драмоклом Аардварка. Чач вышел на прогулку и стоял, задумавшись, на вершине холма над своим величественным замком. Принц был высокий и тонкий, черноволосый, с длинным мрачным желтоватым лицом, — прочерченным ниточкой усов. Черный бархатный плащ его был обкинут назад, открывая взорам символ власти — кольца, обвивавшие левое предплечье. Под плащом принц носил джинсы «Левис» и белую трикотажную тенниску, ибо любил классические одеяния предков. Рассеянно поигрывая украшенным драгоценными камнями флуувером, принц уселся под ивой на замшелый валун; мысли его, как всегда, где-то витали.

Уединение его нарушил гонец, спешно посланный из замка, чтобы сообщить принцу об Аардварке. Звали гонца Вителло.

— Сир, — сказал Вителло с низким поклоном, — я принес вам экстренные новости из Ультрагнолла.

— Хорошие новости или плохие?

— Все зависит от того, как вы их воспримете, милорд, а этого я не в силах предугадать.

— Но уж весомые наверняка, не так ли?

— Весом с планету.

Принц задумался на минутку, потом щелкнул пальцами:

— Знаю! Аардварк захвачен неистовым Драмоклом!

— Как вы догадались, сир?

— Назови это предчувствием.

— Я назову это отлаженной системой тайных донесений, если ваше высочество не возражает, — сказал Вителло. — Меня зовут Вителло.

Чач смерил его проницательным взглядом:

— А ты понятливый. Скажи, Вителло, ты мог бы оказать мне услугу?

— Ах, сир, — проговорил Вителло. — Вы только прикажите! Кого вашему высочеству желательно убить?

— Ну-ну, не спеши, — сказал Чач. — В данный, момент вполне достаточно будет загубить одну идейку.

— Его высочество скрывает свои мысли за темной пеленою слов, чье значение блистает сквозь тень подобно молнии, заставляя трепетать эту жалкую осинку с головы до пят.

— Ты и сам мастер наводить тень на плетень, как я погляжу, — сказал Чач. Однако я привык все лучшие реплики оставлять за собой. Не забывай об этом.

— Не забуду, сир.

— Я немедленно возвращаюсь в Ультрагнолл. Странные дни наступают, Вителло. Кто знает, какой приз я выловлю в этой мутной водице? Ты поедешь со мной. Иди и вели приготовить мой корабль.

Вителло отвесил почтительный поклон. Они обменялись взглядами хозяина и слуги. Вителло ушел.

Чач сидел на косогоре, пока нижний край солнца не коснулся горизонта. Когда голубые сумерки затопили окрестности, принц улыбнулся своим тайным мыслям, встал, сложил украшенный драгоценными камнями флуувер и вернулся в замок. Часом позже он вместе с Вителло покинул Мальдорор на борту своей космической яхты.

Глава 8

Главная гостиная зала Ультрагноллского дворца была просторной, с высоким потолком и стенами из серого необтесанного камня. В одну из стен был встроен гигантский камин, в котором весело резвился огонь. На стенах висели желтые вымпелы с красочными гербами и вышитыми названиями провинций Глорма. Сквозь стеклянные своды потолка струились желтые солнечные лучи.

Зала была прекрасна и величественна. В ней находились четыре короля, и они ожидали пятого.

Драмокл сидел в маленькой соседней прихожей, наблюдая за четырьмя королями в смотровой глазок. В кресле-качалке, закинув толстую ногу за ногу и попыхивая сигарой, развалился его брат Джон, только что прибывший со своей планеты Карминосол. Напротив камина, сжав за спиною могучие руки, стоял Руфус, старейший Драмоклов друг, воинственный и сильный правитель Друта — самой близкой к Глорму планеты. В десяти футах от него стоял Адальберт, король планетки Аардварк, долговязый юноша со светлыми пушистыми волосами, в очках со стальной оправой, косо сидевших на его коротком, почти лишенном переносицы носу. А рядом с ним — Снинт, король Лекка, мрачного вида мужчина средних лет, весь в черном.

Драмокл нервничал. Воодушевление, охватившее его после взятия Аардварка, улетучилось. Король по-прежнему был уверен, что поступил правильно — веление судьбы было совершенно недвусмысленно, — но теперь он понял, что главные трудности еще впереди. Как сможет он объяснить свой поступок пэрам, в особенности, Адальберту, чей отец был его близким другом и чью планету он только что захватил? Как сможет он объяснить то, чего и сам толком не понимает?

Разве они поймут, если он скажет: «Верьте мне. Я не собираюсь отнимать у вас планеты. Просто есть вещи, которые я обязан сделать, чтобы сбылась моя судьба.» А в чем, собственно, заключается его судьба? Зачем он захватил Аардварк? И что он должен делать дальше?

Этого Драмокл не знал. Но короли ждали.

«Ладно, — сказал он сам себе. — Пора!» И, расправив плечи, отворил дверь в гостиную.

* * *

— Собратья-правители! — начал он. — Старые друзья и ты, наш дорогой брат Джон, добро пожаловать на наше великое торжество! Все мы немало преуспели за мирные годы, и все мы желаем, дабы они продлились. Хочу заверить вас, что я, как и вы, твердо придерживаюсь республиканских принципов в отношениях между королями. Ни один государь не должен править другим государем или лишать его законных королевских привилегий. Такую клятву мы дали друг другу много лет назад. Я верен ей и поныне.

Драмокл сделал паузу, но отклика от слушателей не дождался. Руфус стоял каменным столбом, лицо его было непроницаемо. Джон развалился в кресле, недоверчиво ухмыляясь. Снинт, король Лекка, казалось, взвешивает каждое слово Драмокла, силясь отличить правду от лжи. Адальберт слушал нахмурясь.

— Принимая во внимание все вышесказанное, — продолжал Драмокл, — я с искренним прискорбием должен поведать вам о том, что вы и сами уже, наверное, знаете: несколько часов назад мои войска заняли Аардварк.

— Да, Драмокл, до нас дошли такие слухи, — сказал граф Джон. — И мы ждем от тебя объяснений.

— Я занял Аардварк, — сказал Драмокл, — только с одной целью: чтобы сохранить его для Адальберта.

— Оригинальный способ, однако, — заметил Джон, обращаясь к Снинту.

Драмокл не ответил на выпад.

— Вскоре после отъезда короля Адальберта мои агенты на Аардварке доложили о внезапном восстании хемрегского меньшинства. Эти мятежные еретики давно выжидали удобного момента, чтобы узурпировать ваш трон.

— С ними могли справиться и мои собственные войска, — сказал Адальберт.

— Ваши войска были захвачены врасплох. У меня не было времени посоветоваться с вами. Только немедленные действия помогли мне сохранить для вас престол.

— Вы хотите сказать, что оккупировали Аардварк временно?

— Вот именно.

— И я получу свое королевство назад?

— Разумеется.

— Когда?

— Как только там будет восстановлен порядок.

— Что может потребовать нескольких лет, не так ли, брат мой? — вмешался граф Джон.

— Не больше недели, — ответил Драмокл. — Когда окончатся празднества, все уже утрясется.

— Стало быть, нам нечего более опасаться? — спросил Снинт.

— Абсолютно нечего.

Руфус, повернувшись от камина, заявил:

— Мне лично такого ответа достаточно. Мы знаем Драмокла всю жизнь. Он никогда не нарушал своего слова.

— Что ж, — сказал Адальберт, — мне остается лишь положиться на вас. Хотя я оказался в глупом положении — король без планеты. Но недельку можно и потерпеть.

— Желаете ли вы услышать от меня еще какие-либо объяснения? — спросил Драмокл — Нет? Надеюсь, вас всех удобно устроили. Если что-то не так, прошу не мешкая обращаться ко мне. Чувствуйте себя как дома. До скорого свидания.

Драмокл поклонился и вышел в переднюю.

* * *

После его ухода в зале целую минуту было тихо. Потом Адальберт сказал:

— Он говорил искренне, это отрицать невозможно.

— В точности как старый король Отто, — заявил Джон. — Оба они способны сманить сладкими речами птичку с ветки. И нередко это делают, когда хотят полакомиться дичинкой.

— Граф Джон! — сказал Руфус. — Ваша неприязнь к брату общеизвестна. Это ваше личное дело. Но, со своей стороны, прошу избавить меня от ваших язвительных намеков. Драмокл мой друг, и я не желаю слушать, как над ним измываются.

Руфус вышел из залы. Чуть поколебавшись, за ним поспешил Адальберт.

— Ну, Снинт, — сказал Джон, — и что вы об этом думаете?

— Я, как и вы, дорогой мой граф Джон, думаю, что мы попали в щекотливую ситуацию.

— Но что же нам делать?

— В данный момент практически нечего, — сказал Снинт. — По-моему, нам надо подождать.

— Я подумываю о том, чтобы сесть на корабль и вернуться на Карминосол.

— Это невозможно. Сегодня утром все наши корабли забрали в королевские ремонтные мастерские для модернизации и отделки. Подарок хозяина.

— Проклятье! — вскричал Джон. — Своим подарком он зарезал нас без ножа! Снинт, мы должны держаться вместе.

— Конечно. Но что толку? Мы бессильны, пока Руфус не на нашей стороне.

— Хальдемара бы сюда с его ванирскими варварами.

— Хальдемару хватило ума остаться дома. У варваров есть свои преимущества: им не нужно из вежливости совать голову в петлю. Но нам с вами теперь ничего не остается, как только ждать. Пойдемте, дорогой мой Джон, прогуляемся вдоль речки!

Они вышли через парадную дверь.

* * *

Драмокл, сидевший в прихожей, услыхал за спиной какой-то шорох. Он отвернулся от смотрового глазка и обнаружил перед собою компьютер.

— Сколько раз я тебе говорил — не подкрадывайся ко мне тайком! — сказал Драмокл.

— У меня для вас срочное послание, сир, — промолвил компьютер, протягивая конверт. На нем почерком Драмокла было написано: «Судьба. Вторая фаза».

Драмокл взял конверт.

— Скажи мне, компьютер, откуда ты его взял? — спросил король. — Почему доставил именно сейчас? И сколько их у тебя в запасе?

— Не пытайтесь проникнуть в замыслы небес, — сказал компьютер.

— Ты не дашь мне ответа?

— Не могу дать, скажем так. Радуйтесь, что получили весточку.

— За каждой загадкой скрывается еще одна, — проворчал Драмокл.

— Конечно. Такова суть и природы, и искусства, — заметил компьютер.

Драмокл прочел записку и замотал головой, словно от боли, издав нечто похожее на стон.

— Видно, круто вас взяли в оборот.

— Круто, ты прав. Но бедняге Снинту еще покруче будет.

Глава 9

Планета Лекк была в три раза меньше Глорма, но обладала большей плотностью, так что сила тяжести там составляла 1,4 глормийской. Поэтому ноги у вас болели на Лекке постоянно — оставалось утешаться лишь тем, что расстояния здесь были гораздо короче. Только восьмая часть Лекка приходилась на сушу. Большие материки на планете отсутствовали, да и островов более или менее приличного размера было раз-два и обчелся. Остальная часть суши представляла собой мелкие островки, беспорядочно разбросанные в океане. Коренные леккиане, гуманоидный народ, насчитывали едва ли двадцать миллионов. Численность их не увеличивалась, возможно, из-за обычая бросать на произвол судьбы всех младенцев, рожденных без шестого пальца. Они были низкорослой смуглой расой человеческого типа, выращивали помидоры с огурцами и проводили политические митинги во всех городских ратушах планеты, пытаясь решить, какая политическая система подходит им больше всего. Поскольку к согласию им прийти не удавалось, на планете, как правило, царила анархия. Снинт был избранным королем Лекка, наделенным полномочиями общаться с чужестранцами, но лишенным права заключать с ними договоры, пока их не утвердит большинство избирателей.

Жили леккиане по преимуществу в деревнях, хотя были у них и небольшие университетские городки. Постоянной армии на планете не существовало, ибо жители никак не могли придумать, как защититься от нее самим. Они частенько бывали грубы с гостями из иных миров, но агрессивности не проявляли.

* * *

Драмокл закрыл отчет. Он сидел в Военной палате. Подле него стоял Рукс, сберрианский генерал-наемник, командующий главными ударными силами Драмокла.

— Сейчас самое благоприятное время для вторжения, — холодно констатировал Рукс. — Орбитальное расположение Глорма относительно прочих планет позволяет нам выбрать для звездолетов наиболее выгодные траектории. Такого стратегического преимущества у нас не было уже лет тридцать, если не больше.

— Лет тридцать? Хотел бы я знать.

— Сир?

— Ничего, Рукс, просто мысли вслух. — Драмокл взглянул на скомканный конверт, зажатый у него в ладони. Внутри, на листке пожелтелой бумаги, его собственной рукой были начертаны слова: «А теперь захвати Лекк!»

— Значит, время мы выбрали правильно, — сказал Драмокл. — Если для подобных вещей бывает правильное время.

— Интеллигентские сопли-вопли, — проворчал Рукс. — Короли, как последние дураки, отдают вам свои планеты на блюдечке. Если вы их не возьмете, сами будете таким же дураком. Это ж звездный час для начала Драмоклианской династии! Да будь сейчас жив ваш отец…

— …он не колебался бы так, как я.

— Это вы сказали, — заметил Рукс. — Я всего лишь простой солдат, хотя и читаю наизусть стихи и умею играть на аккордеоне.

О, одиночество верховного правителя! Драмокл почувствовал легкое головокружение. Правильно ли он поступает? Этого не скажет ему никто.

— Рукс! — решился король. — Добудь мне Лекк.

— Считайте, что он уже ваш, — как всегда невозмутимо ответил сберрианин.

Глава 10

Когда принц Чач прибыл в Ультрагнолл, город гудел от слухов и домыслов. Весть об интервенции на Лекке распространилась повсеместно, повергнув горожан в ошеломление.

Прохожие на празднично убранных улицах сбивались в шепчущие стайки. И несмотря на все усилия властей продолжить запланированные театральные представления и пантомимы, актеры смущенно запинались, а публика безмолвствовала.

Чач прямиком направился в Ультрагноллский дворец и спросил, примет ли его король. После длительной задержки к нему вышел гофмейстер и объявил, что Драмокл затворился в уединении.

— Он очень расстроен, — сказал Рудольф, — той жестокой необходимостью, что была навязана ему против воли.

— О какой необходимости идет речь? — поинтересовался Чач.

— Как то есть о какой? О необходимости послать войска на Лекк, причем так скоро после Аардварка.

— Вы называете это необходимостью?

— Ну конечно, милорд. Чужеземное вторжение на любую из Местных планет представляет собой агрессию против всех нас. Драмоклуничего другого не оставалось, как дать отпор захватчикам.

Чач хотел было спросить еще о чем-то, но в глубине дворца послышался звонок, и гофмейстер, извинившись, поспешил на зов. Чач позвонил в резиденцию графа Джона. Графа на месте не оказалось, однако принцу посоветовали поискать его в соседней таверне «Зеленая овца». Чач уселся в паланкин и отправился в таверну.

«Зеленая овца» оказалась старомодным салуном, типично глормийским, с застекленным эркером, горшочками герани и ситцевыми занавесками. Чач спустился по трем ступенькам в сумеречный туман, насыщенный запахами пива, табака и сырой шерсти — в городе недавно кончился дождь, — и прошел вперед, в приглушенный гул разговоров, прерываемый звоном стаканов. Стоявшие возле стойки ветераны с розетками на лацканах пиджаков то и дело опрокидывали по рюмочке шноппа — местного напитка, похожего на анисовую водку. Радио где-то в глубине бубнило о результатах спортивных соревнований во всех провинциях. В камине горел огонь, солнечными зайчиками вспыхивая на медных надраенных тарелках, развешенных по стенам, на старинной сабле, прицепленной над баром, и на оловянных памятных кружках, свисающих с потолка. Чач прошел в отдельный кабинет — комнату с низким потолком, тускло освещенную пятнадцативаттными лампочками, вкрученными в канделябры. В комнате стоял длинный дубовый стол и четыре широких мягких кресла. В одном из них восседал граф Джон, в другом Снинт Адальберт, пьяный в дым, уронил голову на стол и похрапывал. На столе стояла дюжина бутылок крепкого морщевичного вина и пять бокалов в винных лужах.

Чач уселся, не дожидаясь приглашения, плеснул в бокал вина и брезгливо пригубил. Джон, раскрасневшийся от спиртного, спросил:

— Ну, милорд Чач, вы небось обсуждали сейчас давешнее предательство со своим папенькой, двуликим Драмоклом?

— Ни один из ликов короля не пожелал меня видеть, — ответил Чач. — Рудольф заявил, что король скорбен сердцем из-за своих вынужденных поступков. И упомянул о каких-то чужеземных захватчиках. А что он сказал вам, король Снинт?

— Он вызвал меня на приватную аудиенцию, — отозвался Снинт. — Лицо его было печально, голос дрожал, однако он избегал встречаться со мною взглядом. «Снинт, — сказал он, — я в великом смущении из-за недавних событий, хотя и не чувствую за собой никакой вины. Буквально пару минут назад мои агенты сообщили с Лекка, что чужеземные войска — десятки тысяч хорошо вооруженных воинов — высадились на северном мысе Каталии в провинции Ллулл. Агенты узнали в них кочевников-саммаков из саммак-калмыцкой орды. В прошлом столетии они не раз забредали в наш космический регион на своих старых звездолетах, груженных вонючим скотом. Но высадившийся десант, без сомнения, был отборной боевой группой саммаков, намеревавшейся разведать оборонную мощь наших миров перед вторжением главных сил орды. Поскольку на Лекке нет постоянной армии, а промедление могло оказаться роковым, я приказал командующему войсками Руксу истребить захватчиков без всякой жалости. Быстрота и решительность наших действий наверняка произведут впечатление на военачальников орды и избавят нас от грядущих напастей».

— И вы поверили ему? — спросил Чач.

— Нет, конечно, — сказал граф Джон — Но Снинт сделал вид, что верит. Что еще ему оставалось?

— А что Руфус? Как он реагировал на известие?

Джон злорадно усмехнулся:

— На преданном челе его выступил пот, а рот скривился от боли и неверия. Но заклеймить Драмокла он тем не менее отказался. Он заявил, что пришло время испытаний для всех нас, а не только для нашего хозяина. И посоветовал нам потерпеть еще немного. «Доколе? — спросил я его. — Пока он не захватит ваше королевство или мое?» Ответить ему было нечего, поэтому он повернулся и ушел к себе — растерянный, недоумевающий, но по-прежнему упрямо преданный Драмоклу.

Адальберт внезапно поднял голову и пропел тоненьким фальцетом:

И, стукнув головой о стол, опять заснул.

— Несчастный малыш-королек, — сказал Джон. — Но что нам до него? Что хорошо для Драмокла, хорошо для всех нас — разве не так говорил сам Драмокл? Принц, вам следовало присоединиться к папеньке и отпраздновать победу.

— Я понимаю вашу горечь, — откликнулся Чач, — но она заводит вас слишком далеко. Вы прекрасно знаете, что я не в ладах с Драмоклом. Мне претит его нынешнее поведение, да и сам король тоже.

— Это ни для кого не секрет, — сказал Снинт, и Джон неохотно кивнул.

— А разве могло быть иначе? — продолжал Чач. — Он никогда не любил меня. Мое участие в управлении королевством формально и ничтожно. Несмотря на годы, отданные мною военной подготовке, Драмокл не доверяет мне даже взвода солдат. И хотя я до сих пор считаюсь наследником, я не думаю, чтобы мне когда-нибудь и впрямь пришлось унаследовать престол.

— Невеселое положение для столь честолюбивого юноши, — заметил Снинт Чач кивнул:

— Все свои сознательные годы я вынужден был вариться в собственной никчемности и зависеть от равнодушных милостей и капризов отца. Мне приходилось с этим мириться. До сих пор.

Джон выпрямился, маленькие глазки его загорелись вниманием:

— А теперь?

Чач поставил бокал на стол.

— Не стану тратить лишних слов. Я хочу быть рядом с вами, граф Джон и король Снинт, в том сражении за власть, что неминуемо разразится вскоре.

Джон и Снинт переглянулись.

— Вы, конечно, шутите, принц, — сказал Снинт. — Узы крови сильны Этот порыв у вас скоро пройдет.

— Проклятье! — вскричал Чач. — Вы мне не верите — так уличите меня во лжи!

— Спокойно, принц, я хотел лишь испытать вас. Скажите, как по-вашему, что у Драмокла на уме?

— По-моему, совершенно очевидно, что он хочет как минимум восстановить бывшую Глормийскую империю. И вы не можете не признать, что захват одной планеты и вторжение на другую — недурное начало. Дальше, однако, будет потруднее. Ни Аардварк, ни Лекк в военном отношении ничего из себя не представляют. Надеюсь, Карминосол окажется более крепким орешком.

— Во всяком случае, пока жена моя Анна стоит у руля, — сказал Джон.

— Друт он тоже не посмеет оккупировать, — продолжал Чач, — поскольку ему необходим сильный космический флот Руфуса. Не стоит забывать также о Хальдемаре, который сидит в своем медвежьем углу на Ванире, пытаясь постигнуть суть происходящего. Чья возьмет — неизвестно. Но я готов поставить свою жизнь на поражение Драмокла, особенно если нам с вами удастся прийти к соглашению.

— И что вы надеетесь выиграть от такого соглашения? — спросил Снинт.

— Всего лишь свою законную долю — глормийский престол после убийства или изгнания Драмокла.

— Глормийский престол! — сказал Джон. — Воистину скромное требование, если учесть, что вы не вкладываете в наше общее дело ничего, кроме собственного самомнения.

— Не советую меня недооценивать, — нахмурился Чач.

— Мы и не собирались, — вмешался Снинт. — Мы примем вас в свои ряды, принц, как примем и то, что вы сумеете нам предложить. Пока вы не предложили ничего. Но тем не менее мы рады вам.

Чач встал.

— Я должен откланяться, господа, чтобы поправить свои дела. Думаю, в следующий раз вы обрадуетесь мне больше.

Джон засмеялся, однако Снинт серьезно сказал:

— Надеюсь, мой юный лорд, и верю, что так оно и будет.

Чач поклонился кратчайшим поклоном и покинул таверну.

Глава 11

Завоевание Лекка началось вполне удачно. Рукс был профессионалом до мозга костей. Он постоянно держал стопятидесятитысячное войско в полной боевой готовности на случай внезапной нужды. И теперь ему осталось лишь погрузить солдат на три звездолета вместимостью по пятьдесят тысяч каждый, всегда стоявших наготове с полными баками топлива. Через час вторжение началось.

Войско Рукса в основном состояло из роботов типа Марк-IV, производимых солдатской фабрикой на Антигоне. Они были запрограммированы на уничтожение всего, что не похоже на них самих. Таким образом обеспечивалась надежность и простота электронных схем, а также их дешевизна. Драмокл купил роботов по бросовой цене, когда на рынке появилась новая модель Марк-Х, более гуманная и способная щадить женщин и детей, не проявляющих враждебности. Марки-IV не могли похвалиться умом, зато брали количеством и для захвата такой небольшой планетки, как Лекк, годились не хуже других.

Рукс высадил своих роботов, не встретив никакого сопротивления, на большом острове Зоса и разбил лагерь на Нелощеной равнине, к юго-востоку от перевала Кислая Рожа. Нелощеная равнина пустынной лентой тянулась между Угриными горами с одной стороны и быстрой речкой Хрокс — с другой. Перевал Кислая Рожа представлял собой естественное ущелье в горах, прикрывавших деревню Бисквит — резиденцию короля и соответственно административную столицу Лекка. Рукс рассчитывал, что, захватив Бисквит, он задавит тем самым блоху сопротивления, не дав ей шанса прыгнуть (типичный для сберриан речевой оборот). Выстроить на линии Руксу удалось лишь семьдесят пять тысяч роботов, но этого казалось вполне достаточно. Леккианская оборона насчитывала всего семьсот мужчин, записавшихся в добровольцы из стыда перед соседями, да еще четыреста дрикнейцев с Дрика-IV, которые отдыхали на Лекке и страсть как любили подраться.

Всю ночь на Нелощеной равнине раздавались привычные звуки подготовки к бою: резкие хлопки проверяемых электровыключателей, мягкие шлепки последних смазочных работ и пронзительный треск роботов, подкручивающих друг дружке внутренности на полную мощность. С первым проблеском зари, когда начали функционировать фотоэлектронные сенсоры солдат, Рукс дал приказ идти в атаку. Роботы пошли вперед сплошной наводящей ужас стальной стеной с криками: «Слава солдатской фабрике!» Это были единственные слова, которые их запрограммировали произносить.

Леккиане предвидели наступление и приняли контрмеры. Ирригационное оборудование, срочно привезенное из соседних деревушек, было установлено на не занятой врагом части равнины. Всенощная поливка превратила пустыню в болото, в которое погрузилась — вернее, в котором погрязла Руксова армия. Предназначенные для сухопутных боев, роботы страдали от беспрестанных коротких замыканий, поскольку гидроизолирующие прокладки у них были скорее декоративными, нежели эффективными. Солдаты барахтались в грязи, сбившись с курса и смешав ряды. Тут-то на них и напали леккиане. Ударный отряд из четырехсот леккианских и дрикнейских волонтеров верхом на болотных глиссерах прорвал правый фланг противника. Вооруженные кувалдами и сварочными горелками, добровольцы за считанные минуты превратили поле боя в помесь транспортного затора с кладбищем старых машин и отступили с незначительными потерями. Вторая атака, лобовая, остановила роботов окончательно. Когда зашло солнце, жидкая линия обороны леккиан оставалась нетронутой. Раздосадованный Рукс отвел свое войско для подзарядки и позвонил Драмоклу, требуя более качественного пополнения.

Глава 12

Принц Чач спешно послал Вителло к своей сестре Друзилле в княжество Истрад с просьбой о свидании. Получив положительный ответ, принц не мешкая стал готовиться к отъезду. Он решил лететь на собственной космической яхте, поскольку Драмокл мог с минуты на минуту перекрыть движение всего гражданского транспорта, если уже не перекрыл. Прибыв в космопорт, Чач с облегчением убедился, что транспорт работает нормально. Немного нервничая, он сообщил свое имя наземному контролю и попросил разрешения на вылет. Разрешение было выдано без задержки, и вскоре яхта поднялась в воздух.

Чач лег на курс и ввел координаты места назначения в бортовой компьютер. Столица и пригородные районы Ультрагнолла промелькнули внизу, скрываясь из виду. Принц пересек Сардапианское море, увидел вдали окутанные серой дымкой Глиферовы горы, затем миновал Квадратный лес и наконец заметил извилистую серебряную ниточку Еврипейской речки. Это была восточная граница владений Друзиллы. Внизу простиралась земля Истрад — холмистая и покрытая зелеными лесами. На севере блеснуло озеро Мелачайбо, на берегу которого стоял украшенный множеством башенок замок Тарнамон, где жила его сестра Друзилла. Получив разрешение на посадку, Чач приземлился на небольшом космодроме неподалеку от дворца. Там его встретил Вителло.

Обитатели Истрада — истрагну — были довольно древним, но не глормийским народом. Сердечные и гостеприимные к странникам (за исключением тех случаев, когда им требовалась жертва для одного из многочисленных божеств), они поставляли на экспорт стихи и песни, которые пользовались большим спросом среди народов Галактики, не имевших собственной поэзии. Аннотирование и анализ произведений истрагну стало прибыльным промыслом для их соседей с острова Рунгс.

Большинство истрагну зарабатывали себе на жизнь дикобразами: пасли их стада на своих зеленых холмах, а затем продавали иголки ууркам — негуманоидной расе, никогда не объяснявшей, зачем ей нужен этот товар.

У истрагну была уникальная, нигде на Глорме больше не встречавшаяся транспортная система. Они перемещались в пределах Истрада с помощью сети батутов. Батуты, натянутые в воздухе на расстоянии пятнадцати футов друг от друга, пересекали княжество во всех направлениях. Истрагну пользовались этой сетью испокон веков, сколько помнили себя. Батуты изготовляли из грубого холста и красили в разные яркие цвета — за исключением желтого, запрещенного древней традицией, — и значительная доля доходов населения уходила на поддержание сети в порядке. С воздуха батутная сеть выглядела затейливым узором из разноцветных точек. Согласно легенде, узор этот был частью гигантской мандалы, оставленной здесь таинственной расой, которая завезла в Истрад дикобразов и бесследно исчезла. Особенно оживленное и красочное зрелище батутная сеть представляла собой по субботам, когда сборщики дикобразовых иголок отправлялись в город за недельной выручкой и на соревнования по игольному мастерству. От постоянных прыжков по батутам ноги у истрагну были короткими, толстыми и очень мускулистыми, что считалось одинаково красиво как для мужчин, так и для женщин и позволяло сборщикам иголок без труда лазать по холмам за дикобразами.

«Не смешите меня!» — заявил принц Чач и потребовал подать себе более приличный транспорт. Это оказалось нетрудно: в Истраде существовал таксопарк, обслуживавший «тонконогих», как называли здесь всех неистрагну. Чач с Вителло сели в машину и поехали к готическому замку, возвышавшемуся на скале над озером Мелачайбо, где Друзилла устраивала мистерии в честь Великой Богини. Этот религиозный культ с древнейших времен ассоциировался с плодородием, благочестием и строгим исполнением ритуалов. Друзилла, верховная жрица Глорма, считалась живым воплощением Богини и общалась с нею в состоянии наркотического транса, необходимого для истинных пророчеств. Друзилла была также высшим авторитетом в одном из церковных ответвлений, известном под названием «Великого благолепия».

Гости прошли через замковые ворота в мрачный каменный лабиринт коридоров, освещенных лишь тусклыми лучами, проникавшими сквозь узкие бойницы высоко над головой Чач поднял воротник плаща и поежился:

— Не по душе мне эти женские мистерии.

— В прошлый раз меня вели другим путем, — отозвался Вителло.

Наконец они достигли центральной башни. Высокая железная дверь отворилась, и навстречу им вышла Друзилла. Принцесса была среднего роста, с отнюдь не средних размеров грудью. Каскад бронзовых волос огненными волнами ниспадал на точеные плечи. Прекрасное и надменное лицо обрамляло холодные серые глаза.

— Входите, — сказала она. — Простите за доставленные неудобства. В зале парадного входа сейчас перетягивают ковры.

Вителло отпустили в малый банкетный зал подкрепиться. Друзилла провела принца в Ивовую палату. Брат с сестрой встретились впервые за два года.

Палата была длинная и узкая, с застекленной стеной, открывавшей великолепный вид на озеро Мелачайбо, по искристой поверхности которого скользили одномачтовые дау с полосатыми парусами. Чач уселся на диванчик, Друзилла расположилась рядом в кресле. Служанка принесла кувшин сальвазии и знаменитые истрадские медовые пряники. Когда все формальности гостеприимства были соблюдены, Друзилла спросила:

— Ну, Чач, и чему я обязана столь неприятным визитом?

— Давно мы не виделись, Дру, — сказал Чач.

— Не так уж и давно.

— Ты все еще злишься на меня?

— Естественно. Твое предложение переспать со мной было непростительным оскорблением для жрицы, исповедующей нормальный секс, то есть секс между одной женщиной и одним свободным мужчиной и наоборот.

— Нам было бы так хорошо вместе, Дру! — мягко заметил Чач. — Мы совершили бы поистине великое кровосмешение, дающее полубожественный статус.

— У меня он и так есть, — возразила Друзилла, — благодаря жреческому сану. А если ты не способен его приобрести, тут я ничем не могу тебе помочь. Но даже не будь между нами табу кровосмешения, я лучше переспала бы с последним подонком, чем с тобой.

— Так ты говорила два года назад.

— И повторяю теперь.

— Ладно, Бог с ним, — сказал Чач. — Меня привели сюда совсем другие заботы. Ты, конечно, в курсе, что Драмокл захватил Аардварк и вторгся на Лекк?

— Да, я слышала.

— И что ты думаешь об этом?

Друзилла, помедлив, сказала:

— Король представил официальное объяснение.

— Отмеченное печатью Максова воображения.

— Оно и впрямь притянуто за уши, — согласилась Друзилла. — Если честно, я очень встревожена. Тридцать лет мира, начало новой эры прогресса — и вдруг такое. Я пыталась дозвониться отцу, но он не берет трубку. Все это совсем на него не похоже. Должно же быть какое-нибудь разумное объяснение!

— Оно есть, — сказал Чач. — И его нетрудно увидеть такой женщине, как ты, которая прекрасно разбирается в движениях планет.

— Ты же знаешь, что я не верю в астрологию.

— Я тоже. Но астрономия — совсем другое дело, верно?

— К чему ты клонишь?

— Дело в том, что сейчас, впервые за тридцать лет, расположение планет на орбитах наиболее благоприятно для вторжения флота с Глорма.

— Ты думаешь, Драмокл ждал такого случая все эти годы?

— Да, а также официальных торжеств, отдавших в его власть всех местных королей.

Друзилла подумала и покачала головой:

— Драмокл не такой хитрый, да и терпения у него не хватило бы. — Однако в голосе ее звучала нотка неуверенности, и Чач тут же уцепился за нее.

— А что ты на самом деле знаешь о нем, Дру? Для тебя он всегда был любимым папочкой, не способным ни на что дурное. Любовь застит тебе глаза. И даже теперь, когда его поступки вопиют о предательстве, ты отказываешься поверить очевидному.

— Драмокл — предатель? О нет!

— Твои чувства делают тебе честь, радость моя. Но не забудь: ты не просто его дочь, ты — жрица Великой Богини, присягавшая служить свободе и правде. Да будь на месте Драмокла любой другой король, ты заклеймила бы его, не задумываясь! И только потому, что он твой отец, ты обманываешь себя всякими уловками.

Губы у Друзиллы задрожали. Принцесса отчаянно замотала головой:

— Ох, Чач, я пыталась убедить саму себя, что всему этому есть какая-то веская причина, что отец не преступил свои клятвы и не опозорил свое доброе имя. Но он захватил Аардварк и вторгся на Лекк!

— И к какому же выводу ты пришла? — спросил Чач.

— Я не могу больше притворяться, будто не вижу, что власть ударила ему в голову и что его поразил вирус безумных амбиций. Будущее человечества очевидно — воина, уничтожение и гибель. О, что же нам делать?

— Мы должны остановить его, — сказал Чач, — пока его безумие не ввергло Местные планеты в военную катастрофу. Он сам будет нам благодарен, когда придет в себя.

Друзилла встала. Лицо ее было полем сомнения, по которому черные гончие страха гнали белых оленей надежды.

— Но как?

— У меня есть план. Я знаю, как нам обуздать его амбиции и вернуть в прежнее состояние.

— Я не позволю причинить ему вред!

— Я тоже. — Принц увидел выражение лица Друзиллы и рассмеялся. — Конечно, мы с Драмоклом никогда особенно не ладили. Слишком уж мы разные. Но я всегда втайне восхищался стариком и с радостью отдал бы за него жизнь. В конце концов, он же мой отец, Дру!

В глазах у Друзиллы заблестели слезы.

— Что ж… Если это поможет воссоединению нашей семьи, все было не напрасно.

— Мне бы хотелось этого, Дру, — спокойно произнес Чач.

— Тогда даю тебе слово, брат, что последую твоему плану, если он не повредит отцу.

— Торжественно обещаю — не повредит.

— Что мне делать, скажи!

— Пока ничего. Мне нужно еще уладить кое-какие дела. Я дам тебе знать, когда наступит срок.

— Да будет так, — сказала Друзилла.

— Тогда до скорого. — Чач низко поклонился и вышел из палаты.

Глава 13

Внизу, в малом банкетном зале Тарнамона Вителло ужинал холодным пирогом с индюйволятиной. Индюйволы были уникальными гибридами индюка с буйволом, выведенными в Истраде. Методика скрещивания держалась в секрете, потому что владеть таким секретом было хорошо. Вителло нашел начинку вполне съедобной и запил ее графинчиком опийного вина из маковых виноградников Цитеры.

— Налей нам еще, — велел он служанке, — в ваших краях вечерами прохладно, и человеку нужно принять на грудь, чтобы защититься от простуды. Защита! Кто имеет дело с сильными мира сего, тот сам сует задницу в петлю, как говаривали древние. Но разве не может низкорожденный возвыситься? Разве жизнь — всего лишь череда чужих удач? Дайте ему малейший шанс — и вы увидите, чего сумеет достигнуть Вителло!

— Что вы сказали? — спросила девушка-служанка.

— Я попросил еще опийного вина, — сказал Вителло. — Остальное был внутренний монолог, несмотря на цитаты.

— Вам не следует говорить с самим собой, — сказала девушка.

— С кем же мне, по-твоему, говорить?

— Со мной, конечно, раз я здесь.

Вителло пронзил ее взглядом, правда, довольно рассеянным. Если хочешь продвинуться в этом мире, от дела отвлекаться нельзя. Может ли он как-то использовать эту девушку «в контексте оснащения», согласно бессмертному выражению Хайдеггера, или же она простая статистка, не стоящая внимания?

— У меня голубые глаза и черные волосы, — сказала девушка. — Меня зовут…

— Не так быстро, — прервал ее Вителло. — Не надо имен. Ты просто служанка. Твое дело — принести мне вина и помалкивать.

— Я свои обязанности знаю… Но вы могли бы дать мне шанс, верно?

— Шанс? Слушай, девочка, здесь не я заправляю делами. Я даже не знаю, сумею ли удержаться на плаву в водовороте приключений Драмокловой семейки. Моя главная задача — остаться в живых. Скажу тебе по секрету: на самом-то деле я Чачу не нужен. Он сейчас думает иначе, но толку от меня никакого. Я всего лишь пешка в чужой игре. Не исключено, что меня убьют до того, как случится что-нибудь по-настоящему интересное.

— Я все понимаю, — сказала девушка. — Но разве вы не видите? Если мы объединимся, нас будет двое. Вместе мы сможем закрутить побочную сюжетную линию, и тогда от нас труднее будет избавиться.

Вителло не выглядел убежденным.

— Драмоклиды в состоянии избавиться от целых армий и даже планет. Это их мир, их правда, их реальность. Они сметут твою жалкую побочную линию без всяких колебаний.

— Не сметут, если мы станем им полезны. У меня есть план, который продлит наше существование.

— Фантазии служанки! — насмешливо промолвил Вителло.

— Пора бы вам уже понять, — сказала девушка, — что я не просто служанка. Я, между прочим, владею секретной информацией, касающейся судьбы Драмокла.

— Какой еще информацией?

— Всему свое время. Так мы объединяем усилия?

— Наверное, — сказал Вителло. — Давай-ка быстренько опиши себя, пока в повествование не вторглось какое-нибудь важное событие.

— Я среднего роста, у меня черные волосы и голубые глаза, округлые молодые груди, похожие на апельсины, великолепные мускулы, а также задница, при виде которой сам ангел зарыдал бы от восторга.

— Однако ты умеешь себя подать, — проворчал Вителло. Тем не менее он оглядел девушку и убедился, что она не врет. Заметил он также и другие детали, но будь он проклят, если станет терять время на размышления о них.

— Меня зовут Сорочка, — сказала девушка. — По-моему, вы должны на мне жениться. Тогда я буду участвовать в этой истории на законном основании.

— Жениться? — удивился Вителло.

— Кто здесь говорит о женитьбе? — вострубил жизнерадостный голос у него за спиной. Обернувшись, Вителло увидел, что в зал вошел священник — жирный, неопрятный, с красным лицом и носом картошкой. От священника разило перегаром. За ним следовали два неприметных свидетеля.

— Ну ты даешь! — восхитился Вителло.

— Умной статистке негоже зевать, когда появляется шанс на приличную роль, — сказала Сорочка. — Могу я представить тебя своей маме?

Вителло повернулся и увидел, как пожилая седовласая женщина возникла ниоткуда.

— Я в отпаде! — сказал Вителло, пожимая ей руку.

— Жаль, что мой муж не смог сегодня быть с нами, — сказала мама Сорочки. — Он отправился в якобы невинную увеселительную поездку в Ультрагнолл со своими старыми дружками из секретной службы, которые по чистой случайности являются также вероломными школьными дружками Драмокла.

— А вы тоже не теряете времени зря, — прокомментировал Вителло. — Дозволь вам банальную реплику, как вы тут же ее усложните.

— Я могу вам рассказать и кое-что поинтереснее, — сказала мама Сорочки. — Как раз вчера, когда я подслушивала дворцовый телефон, я услыхала…

— Заткнись, мать, — сказала Сорочка. — Это мой шанс, а не твой. Испарись, будь любезна, а потом я погляжу — может, и подыщу тебе чего-нибудь.

— Ты всегда была хорошей дочерью, — сказала мама Сорочки. — Помню, как…

— Еще одно слово, и ты вынудишь меня стать сиротой, — сказала Сорочка.

— Тебе ли на меня обижаться, юная леди! — возмутилась мама Сорочки. Но тем не менее поспешно принялась испаряться, пока не стала неотличима от серо-бурых занавесей, свисавших с закопченных стропил полутемного банкетного зала.

— Так-то лучше, — сказала Сорочка. — Два неприметных свидетеля здесь? Давайте, святой отец, приступайте к церемонии!

— Глазам своим не верю, — пробормотал Вителло.

— И правильно делаешь! — вскричал принц Чач, появляясь из-за пыльных кулис, где он скрывался в ожидании эффектной реплики. Принц повернулся к Сорочке: — Откуда ты взялась, девушка? Ты ведь даже не из нашего глормийского сюжета, верно?

— Позвольте мне объяснить вам, принц!.. — сказала Сорочка.

— Не утруждайся, — ответил Чач. — Я уже принял решение.

На мгновение все оцепенело в жуткой тишине. Чач, стоявший со скрещенными руками на каменном возвышении, казался совершенным воплощением высокомерия и хладнокровия Драмоклидов. Он приблизился к Сорочке неслышной индейской поступью, ставя ступни с носка на пятку.

— Погодите, принц, не спешите так! — взмолилась Сорочка.

— Помилосердствуйте! — крикнули хором неприметные свидетели.

Чач поднял руки. От головы и туловища его начало исходить зеленое сияние. Это был видимый знак той сверхъестественной силы, что позволяла всем членам Драмокловой семьи, какими бы разными ни были они сами и их судьбы, оставаться в центре межзвездной сцены.

Вителло, разинув рот, смотрел, как Сорочка, священник и свидетели стали испаряться. Их туманные фигуры корчились, выкрикивая неслышные мольбы, а затем пропали — винтики, которые Драмоклид счел ненужными для своей истории.

Чач повернулся к дрожащему Вителло.

— Ты должен понять, — сказал он тоном одновременно ласковым и твердым, — что это в первую очередь рассказ о Драмокловой семье, во вторую — о ее слугах и приближенных, и лишь в третью, и то на дальнем плане и исключительно по нашему соизволению, о разной мелкой сошке, которая появляется на сцене в нужный момент и исчезает по нашему приказу. Мы выбираем этих людей, Вителло, и не в интересах моей семьи позволять всяким пробивным статисткам выступать со своими пошлыми вымышленными секретами. Я доступно излагаю?

— Простите, милорд, — полузадушенным голосом просипел Вителло. — Меня застали врасплох… Я был под мухой… Эта проклятая ведьма оказалась чересчур проворной для меня…

— Ладно, верный слуга, — прервал его Чач с ехидной усмешкой. — Ты дал мне повод сформулировать основные условия развития сюжета, и за это я тебе даже благодарен. Будь исполнителен, Вителло, будь скромен и ненавязчив, пока я не соизволю обратиться к тебе, и, если ты сыграешь свою роль хорошо, я подыщу тебе хорошенькую маленькую женушку. Но описана она, конечно же, не будет.

— Конечно, сир! — Вителло шмыгнул носом. — О, благодарю вас, благодарю!

— А теперь возьми себя в руки, дружище. Мой разговор с Друзиллой будет иметь интересные последствия. Я не стану сейчас в них углубляться, но у меня есть для тебя довольно важное поручение.

— Да, сир! — крикнул Вителло, бросаясь на пол к ногам принца Чача.

— Не скрою, — сказал Чач, — что поручение мое опасно. Но и награда будет немалой. Это шанс возвыситься, Вителло!

— Я готов, сир!

— Тогда выпусти изо рта мои шнурки и слушай внимательно.

Глава 14

Драмокл развалился на широченной водяной кровати в углу гостиной, расположенной в одной из малых башен Ультрагноллского дворца. В ногах короля сидела стройная менестрельша в традиционном одеянии, то бишь в красноватом с бежевым нижнем белье из домотканой материи. Она исполняла балладу, аккомпанируя себе на миниатюрных цимбалах. Солнечный свет, золотивший пылинки, струился сквозь высокие узкие окна. Драмокл рассеянно слушал жалобную песнь:

— Довольно, — сказал Драмокл. — Эти старинные баллады нагоняют тоску на тех, кто их не понимает. Мне скучно.

— Угодно ли вашему величеству, дабы я усладила ваше королевское тело восхитительными непристойностями? — спросила девушка.

— Твои последние непристойности наградили меня простатитом, — ответил Драмокл. — Нет уж, пускай этим занимаются профессионалы. А теперь уходи, я буду размышлять.

Как только менестрельша ушла, Драмокл тотчас пожалел о том, что отослал ее. Он не любил одиночества. Но, возможно, именно в одиночестве ему будет ниспослано какое-нибудь указание, как вести себя дальше, чтобы сбылась его славная, хотя по-прежнему неведомая судьба.

Прошло три дня после захвата Аардварка и два — после вторжения армии роботов на Лекк. Граф Джон, Снинт и Адальберт требовали объяснений. Их отношение к Драмоклу стало донельзя вызывающим. Адальберт, к примеру, совершенно распоясался. Он проводил вечера и ночи в игорных домах на острове Тулия, проигрывая бешеные суммы и развлекая местных красоток рассказами о том, как Драмокл лишил его законных королевских владений. Хуже того — все свои карточные долги он перечислял в глормийское казначейство, и у Драмокла не хватало духу прекратить это безобразие. Никто уже не верил заявлениям Драмокла о том, что он вмешался во внутренние дела планет из чисто альтруистических побуждении. Даже преданный Руфус был встревожен — все еще преданный, но угрюмый от мыслей о грядущем бесчестии, грозившем ему в любом случае, как бы он ни поступил.

А Драмокл по-прежнему не знал, что им сказать. Все, что он сделал, казалось, было сделано совершенно правильно. Должен же он исполнить свое предназначение! Но почему, несмотря на столь явные веления судьбы, чувства у него в таком разладе? И почему нет новых указаний? Он просто обязан был позаботиться о них тридцать лет назад, когда закрутил всю эту историю!

Компьютер божился, что больше конвертов у него нет и никаких ключей к разгадке тоже, да он и не надеется их найти. Видно, где-то что-то застопорилось. Следующее звено в цепи откровений — возможно, еще одна старая леди — могло порваться: не исключено, что старушка давно уже покоится на дне пруда, как это часто бывает со старушками, замешанными в королевские дела, особенно если их замешивают туда сами короли. А может, кто-то из недругов узнал о планах Драмокла, когда тот расхвастался по пьянке в захудалой пивнушке или проболтался в постели какой-нибудь девке, и этот недруг принял меры, чтобы помещать свершиться тому, чему свершиться суждено? Или же сам Драмокл попросту забыл подготовить как следует цепочку указаний тридцать лет назад, прежде чем доктор Фиш стер кусок его памяти?

И вот теперь он захватил Аардварк, который ему абсолютно не нужен, и скоро завоюет Лекк, который нужен ему еще меньше. А в награду получил враждебность сына Чача, как всегда оказавшегося не у дел, да недовольство жены Лиры — и все это ни за что ни про что. Но более всего угнетало короля его полное неведение насчет дальнейших действий.

Драмокл грыз свои поросшие волосами костяшки, силясь сообразить, что бы сделать такое хорошее — а если не хорошее, то хоть что-нибудь. И не придумал ни черта. С досады он вызвал к себе компьютер. Тот появился мгновенно, поскольку подглядывал под дверью, ожидая вызова.

— Ты так до сих пор и не знаешь, где находится следующая порция информации? — недовольно спросил Драмокл.

— Увы, сир.

— Ну придумай тогда хоть какой-нибудь план!

— Я могу предложить вам возможное направление действий, основанное на недавно опровергнутой теории игр фон Ньюмена.

— Валяй. Что ты предлагаешь?

Компьютер прочистил голосовое устройство, издав басовитый хриплый рык, и сказал:

— Мне кажется, тут нужен какой-то иррациональный подход, ибо, если бы вам могло помочь рациональное решение, я давно бы его нашел.

— Иррациональный… — задумчиво протянул Драмокл. — Звучит неплохо. Ну а дальше что?

— Ваше величество могли бы попробовать проконсультироваться с астрологом, френологом, гадальщиком по чайным листьям или книге «И Цзин»^[93], а лучше всего с оракулом, умеющим впадать в состояние транса.

— Да, но с каким оракулом?

— На планете их немало. Однако самой блестящей репутацией пользуется одна прорицательница… Ваше величество, должно быть, помнит…

— …свою дочь Друзиллу, — закончил за него Драмокл.

— Она, помимо всего прочего, еще и отличный специалист по тестам Рейна, оставленным нам древними.

— Моя собственная дочь, — сказал Драмокл. — Почему я не вспомнил о ней раньше?

— Потому что ваше величество склонно вспоминать о членах своей семьи только раз в году, через две недели после их именин.

— Послал ли я Друзилле подарок в этом году?

— Нет, сир.

— Так пошли ей два самых лучших подарка. Нет — три, и позаботься о следующих именинах тоже. А теперь иди и вели Максу подготовить мою космическую яхту. Я сию же минуту вылетаю в Истрад.

Когда компьютер ушел, Драмокл принялся ходить по комнате взад-вперед, потирая руки и посмеиваясь грудным львиным смешком. Малышка Дру! Она впадет в священный транс и разузнает, что ему делать. И что самое замечательное, она абсолютно надежна.

Глава 15

— День добрый, — сказал Драмокл официальным тоном, каким говорил порою, когда был искренне растроган.

— Привет, папочка, — откликнулась Друзилла. Драмокл только что прибыл в Истрад. Дочь с отцом уединились в укромной беседке на краю парка, напоенного сосновым ароматом. Внизу ленивые мелкие волны озера Мелачайбо бились о берег, силясь подточить серый гранитный фундамент замка, чего не надеялись, впрочем, достичь в ближайшее тысячелетие, а потому трудились без особого пыла.

— Ах, папочка, — сказала Друзилла. — Я так тревожусь, просто места себе не нахожу. Все эти мирные годы — и вдруг Аардварк, а потом еще Лекк. Зачем ты это делаешь?

— Выглядит не очень красиво, да? — сказал Драмокл.

— Люди всякое болтают.

Драмокл язвительно рассмеялся.

— Говорят, ты внезапно помешался на власти и собираешься восстановить бывшую Глормийскую империю. Но ведь это неправда, верно? Скажи, в чем истинная причина твоих поступков?

— Видишь ли, Дру, — промолвил Драмокл, — дело в том, что все они связаны с моей судьбой, о которой я недавно узнал.

— Твоей судьбой? Ты наконец узнал ее? Но это же замечательно! Расскажи, в чем она заключается!

— Это секрет, — ответил Драмокл.

— О! — сказала Друзилла, не в силах скрыть разочарование.

— Только не дуйся! Это такой секрет, что я сам его не знаю. Тебе я доверился первой, не считая моего компьютера. Я расскажу тебе все, что мне известно. Уверен, что мой секрет ты сохранишь лучше меня самого. Помню, когда ты была совсем еще малышкой, ты никогда не рассказывала маме про моих подружек, хотя она все равно как-то о них узнавала.

Друзилла кивнула. Ее любовь к отцу и неприязнь к матери были хорошо известны в кругах, приближенных к королевской семье. И вот теперь, в этот тихий воскресный вечер, вскоре после отъезда ее брата Чача, принцесса почесала свое левое веко левым же указательным пальцем — бессознательный жест, который мог бы выдать смятение Друзиллы наблюдательному наблюдателю, случись здесь таковой, — и стала ждать, чтобы ее любимый папочка продолжил свой рассказ.

— Вообще-то я узнал о своей судьбе тридцать лет назад, сразу после смерти отца, — сказал Драмокл. — Но обстоятельства не позволяли мне что-либо предпринять в ту пору. По, некоторым причинам мне пришлось стереть воспоминание о судьбе до сего времени. На прошлой неделе память отчасти вернулась ко мне и я получил первое повеление: «Захвати Аардварк». Второе вынудило меня высадить роботов на Лекке. Но это было два дня назад, и я не знаю, что мне делать дальше.

— Можешь ты открыть мне, в чем твое предназначение, отец?

— Не могу, потому что сам не знаю. Хотя ко мне вернулись многие воспоминания, этой информации среди них нет. Вот почему я пришел к тебе. Я не знаю, что делать дальше. Мне нужна помощь профессионального оракула.

Друзилла взглянула на горящее нетерпением лицо отца — мальчишеское лицо, несмотря на бороду и косматые брови. И хотя рассказ отца показался ей маловразумительным, она решила, что выпытает все подробности потом.

Принцесса встала и взяла отца за руки:

— Тогда пойдем в обитель Богини. Там мы примем священные снадобья. И в состоянии транса ты войдешь во Дворец памяти, где хранятся все ответы.

— Пошли! — сказал Драмокл. — Твои священные снадобья — лучшая наркота на всем Глорме.

— Папа! Ты неисправим!

Смеясь, они проследовали к Храмовым покоям.

Глава 16

В раздевалке за Оракульской палатой Друзилла готовилась к сеансу. Для начала она приняла ванну со священными банными солями, запас которых, увы, истощался, а секрет изготовления был утерян после гибели древнего мира. Затем принцесса умастила горящую кожу несколькими каплями драгоценного кукурузного масла «Мазола» и облачилась в специальное одеяние, которое надевала лишь для отправления религиозных таинств. Драмокл покуда выкурил сигарету, думая о своем.

Они вошли в Храмовые покои — подземное помещение, высеченное в черном базальте. Там царил полумрак; факелы, укрепленные в стенных нишах, бросали беспокойные тени на полированный мраморный пол. У противоположной стены длинного и узкого храма блестело маленькое озерцо, отражавшее строгий лик Богини, высеченный из камня прямо над водой. В воздухе раздались тихие монотонные звуки волынки и барабанная дробь: эту эффектную запись включили сенсорные устройства, когда король с дочерью переступили порог храма. Драмокл поплотнее завернулся в плащ, внезапно продрогнув в атмосфере чужой и древней тайны, которую излучало это подземелье.

Друзилла с отцом поднялись по трем каменным ступеням, ведущим к мраморному алтарю перед озерцом. Алтарь был сделан из полудрагоценных камней, соединенных серебряными прожилками. На нем стояли три шкатулки сандалового дерева разных размеров.

— Здесь ты хранишь свою наркоту? — спросил Драмокл.

— Ах, отец, не шути! — сказала Друзилла проникновенным голосом, исходившим из глубин ее описанной выше груди.

Благоговейно она раскрыла первую шкатулку и достала оттуда замшевый мешочек, расшитый золотыми и серебряными нитями. Развязав его, принцесса высыпала щепотку сушеной травы в ситечко с ручкой слоновой кости. Проворные пальцы быстро просеяли травяной порошок, оставив семечки и ветки для ручных ласточек, порхавших по атриуму замка. Порошок Друзилла высыпала в прямоугольную рисовую бумажку с начертанным на ней именем земного божества Ризлы, ловко скрутила ее в тоненький цилиндрик, подпалила и протянула отцу.

— Кайф! — сказал Драмокл, глубоко затянувшись. После первой затяжки последовала вторая, затем третья, сопровождаемые довольными выдохами. Драмокл выпускал дым из уголков рта тонкими струйками и со знанием дела принюхивался. — Эй! Где ты берешь эту травку? — спросил он у Друзиллы.

Они с дочерью заговорили на древнем и уже забытом психоделическом языке своих легендарных земных предков. Вопросы и ответы следовали ритуальным чередом — так, как были записаны на старинных пленках.

— Пробирает до самого нутра, — промурлыкала Друзилла.

— Потрясно! — благоговейно сказал Драмокл. — Только ты бычок-то не заныкивай, дружище, дай полетать!

— Улет только начинается, — сказала Друзилла, протягивая ему остатки самокрутки из рисовой бумаги и открывая вторую сандаловую шкатулку.

Оттуда принцесса достала плоскую серебряную коробочку. Открыв ее, вынула гладко отполированное золотое зеркальце ивечноострую бритву. Из маленькой бутылочки, выточенной из цельного рубина, высыпала на зеркальце щепоть кристаллов.

— Ай да снежок! — сказал Драмокл.

Друзилла сосредоточила все свое внимание на ритуальном измельчении бритвой кристалликов. Громко заиграли гобои, запульсировали разноцветные огни, бросая неясные тени на каменные стены. С торжественной медлительностью Друзилла сгребла священный порошок в змеистые белые полоски. И, наконец, вынув из шкатулки сухую полую кость, поклонилась недвижному лику Богини и протянула кость Драмоклу:

— А теперь, отец, причастись божественной энергии!

— Больше на Глорме нигде невозможно достать кокаина, — сказал Драмокл, подрагивая от предвкушения ноздрями.

Он склонился над алтарем — внушительная фигура в спортивной горностаевой куртке. Сунув кончик кости себе в ноздрю, король уткнул второй кончик в зеркальце с белым порошком. С силой втянув носом воздух, он поглотил четыре длинные полоски. Глаза у него вылезли из орбит, по лицу расплылась широкая улыбка. Он передал золотое зеркальце Друзилле.

Она тоже нюхнула кристаллического порошка, а потоки быстро повернулась к третьей шкатулке. Откинув крышку принцесса извлекла пять сушеных грибов, доставленных из потаенных уголков древней Земли. Музыка заиграла еще громче. Друзилла приготовила галлюциногенную дозу, приняла половину сама, а остальное отдала Драмоклу. Дожидаясь, пока снадобье подействует, принцесса угостила отца травяным чаем с марципановым печеньем. Вскоре Драмокл почувствовал покалывание и жжение в желудке, перед глазами заплясали разноцветные огоньки, все тело его задрожало, непроизвольно подергиваясь, и, когда он попытался сесть прямо, стул угрожающе накренился, а каменный лик Богини, казалось, двусмысленно ему подмигнул.

Поток ощущений нарастал, и вдруг Драмокл почувствовал, что падает в ревущую горную реку. Храмовые покои исчезли. Короля окружили какие-то гримасничающие рожи, а потом исчезли и они. Из темных углов поползли фиолетовые тени, протягивая к нему извивающиеся щупальца. Тысячеголосый хор зазвучал где-то вдали, и помещение озарилось ярким светом, совершенно при том преобразившись.

Драмокл очутился в большой роскошной комнате, входившей в состав ансамбля колоссальных размеров.

— Где я? — спросил король.

Еле слышно, словно издалека, прозвучал в ответ голос Друзиллы:

— Возблагодари Богиню, отец, ибо она перенесла тебя во Дворец памяти. Все, что ты видел или слышал за свою жизнь, находится здесь. Тайны, сокрытые от тебя, тоже здесь. Иди, о король, и обрети желаемое.

Дворец памяти очень походил на Ультрагнолл, только более красивый и облагороженный — идеализированный дворец, какой может существовать лишь в мечтах или воспоминаниях. Король ступал по коврам тончайших расцветок мимо блестящих статуй, установленных в нишах. Хрустальные люстры над головой нежно позвякивали, высвечивая старинные гобелены на стенах.

Драмокл свернул в коридор, простиравшийся, казалось, до бесконечности. По обеим сторонам коридора было множество комнат с открытыми дверями, и Драмокл мимоходом заглядывал в каждую из них, паря, словно призрак, над полом.

Некоторые комнаты были битком набиты вещами, другие почти пустовали. Вон там остатки какого-то из бывших пиршеств. А вот первая съеденная им мангровая лепешка, селедка и первый пумперникель. В других комнатах валялись кучи поношенной одежды, старых книг, смятых сигаретных пачек. Кое-где сидели неподвижные фигуры, непонятно — живые или статуи. Среди них Драмокл заметил Грегори, своего учителя военного искусства — каким спокойным стал этот неугомонный боец! А вот Флибистия, его няня, и Отания, любовь его четырнадцати лет. Комнаты одна за другой преподносили ему сюрпризы, но более всего Драмокла удивило то, что он наткнулся на целый ряд помещений с закрытыми дверями.

Он стучал в них, дергал за ручки и даже попытался вышибить двери пинком. Но он был эфирным созданием в иллюзорном мире, и удары его не имели силы. Удрученный, Драмокл отступился от дверей. Он чувствовал, что за ними скрыта жизненно важная информация, и не мог понять, отчего ему не дают к ней доступа. Недоумевая, король побрел на огонек, горевший в конце коридора. Приблизившись, он обнаружил там открытую дверь, а за нею — свет.

Драмокл переступил через порог и очутился в одной из комнат своей юности, в Восточном будуаре, где частенько предавался мечтам о тех великих деяниях, что он совершит, когда станет королем. Там, за бюро с выдвижной крышкой, сидел человек.

Человек поднял голову. Драмокл увидел тонкое и дерзкое молодое лицо с прямым носом и горящими глазами. Это был он сам, фунтов на сорок худее и без бороды.

— Да, все правильно, — сказал молодой Драмокл. — Я — это ты. Хотя мне не положено здесь находиться, это аномалия. Присядь, пожалуйста.

Драмокл опустился на диван и зашарил в карманах в поисках сигарет. Молодой Драмокл протянул ему сигарету и щелкнул зажигалкой.

— Ты, как я понимаю, хочешь узнать, что делать дальше, — сказал молодой Драмокл.

— Не стану отрицать.

Молодой Драмокл кивнул:

— Следующий шаг довольно деликатного свойства. Я решил, что лучше расскажу тебе о нем лично. Видишь ли, дело касается Руфуса.

— Старый добрый Руфус!

— Я не сомневаюсь в его безграничной преданности. Это замечательно. Но теперь ему нужно будет предать тебя.

— Чтобы Руфус меня предал? Да он скорее умрет! А потом, в моем окружении полно людей, готовых предать меня с радостью. Почему же именно Руфус?

— Потому что так надо. Руфус — одна из центральных фигур в игре. У него на Друте мощный космический флот.

— И Глорму ничто не угрожает, пока корабли Руфуса стоят бок о бок с моими.

— Верно. Но безопасность — это еще не все. Твое положение сейчас крайне неустойчиво. Карминосол готов к отпору, да и про Ванир не стоит забывать. Такое противостояние может длиться годами. Чтобы нарушить равновесие сил, необходим перебежчик. Руфус — самая подходящая кандидатура.

— Ты, должно быть, спятил, — сказал Драмокл. — Именно это мне нужно меньше всего.

— Предательство Руфуса будет притворным. Когда неприятельские войска пойдут в наступление, Руфус нападет на них с тыла и поймает в ловушку.

Драмокл покачал головой:

— Руфус ни за что не согласится на такой бесчестный поступок.

— Согласится, если преподнести ему наш план умеючи.

— Может, ты и прав, — сказал Драмокл. — Но зачем мне все это? В чем заключается моя судьба? Люди говорят, будто я пытаюсь восстановить бывшую Глормийскую империю.

— Твоя судьба гораздо значительнее, чем восстановление империи. Но суть ее я не могу тебе открыть. Верь мне, Драмокл, ибо я — это ты. Пускай они думают, что ты пытаешься установить гегемонию Глорма. Это полезная ширма для сокрытия твоих подлинных целей.

— Но я не знаю, что это за цели!

— Узнаешь, и скоро. Не забывай про наш разговор. Когда придет время, сделай правильный выбор. А пока — прощай!

И молодой Драмокл исчез. Драмокл вновь очутился в Храмовых покоях.

— Как ты себя чувствуешь, отец? — встревоженно спросила Друзилла. — Ты узнал то, что хотел?

— Я узнал больше, чем хотел, и в то же время не узнал и половины, ответил Драмокл. — Я должен немедленно вернуться в Ультрагнолл. Боюсь, нам предстоят суровые испытания.

И, озабоченный, король ушел, не попрощавшись.

Глава 17

По пути в Ультрагнолл Драмокл думал о стремительно ухудшающейся ситуации на Лекке. Его начали одолевать сомнения по поводу недавно обретенной судьбы, хотя он не мог поверить, что все случившееся было просто ошибкой. Ему по-прежнему хотелось иметь славную судьбу, но отнимать ради нее у друзей их владения казалось ему недостойным. И меньше всего он хотел восстанавливать бывшую Глормийскую империю. Конечно, это было бы романтично, но абсолютно непрактично. Межпланетные империи никогда не были жизнестойкими. А даже если бы и были, какой от них толк? Несколько дутых титулов и уйма бумажной работы. Кому это надо? И, между прочим, тот юноша, что беседовал с ним во Дворце памяти, — был ли он на самом деле Драмоклом? Он помнил себя немного другим. Но если это не он, то кто же? Что-то странное творилось кругом — странное и сверхъестественное, если не сказать зловещее.

Король вдруг подумал о том, на каком шатком фундаменте покоится его судьба. Визит старой леди, пара конвертов, несколько воспоминаний — и из-за этого он рискует развязать тотальную войну?

В приливе внезапно нахлынувшего настроения Драмокл решил, что должен безотлагательно заключить мир, пока еще не поздно, пока катастрофа не стала необратимой.

Прибыв во дворец, король тотчас же послал за Джоном, Снинтом и Адальбертом. Он вернет им планеты, отзовет свои войска, принесет извинения и скажет, что всему виной временное умопомрачение. Он репетировал свою речь, когда посыльный вернулся с известием, что королей на Глорме нет. Как только Драмокл отправился навестить Друзиллу, они сели на свои звездолеты и улетели. Приказа об их задержании никто не получал. Только Руфус остался, преданный, как всегда.

— Проклятье! — сказал Драмокл и велел дворцовому оператору соединить его с Джоном по межпланетному телефону.

Граф Джон на вызов не ответил. Снинт с Адальбертом, тоже. Драмокл услышал о них лишь неделю спустя. Джон, как выяснилось, вернулся на Карминосол, собрал тридцатитысячное войско и отправил его на помощь добровольцам Снинта на Лекк. Деморализованная армия Рукса внезапно оказалась вынужденной воевать на два фронта, и ей грозила опасность полного разгрома.

Опечаленный вначале, а затем все более и более разъяренный, Драмокл послал командующему Руксу подкрепления и приготовился к затяжной войне.

Глава 18

Ведение войны было новым занятием для Драмокла, вообще не привыкшего к регулярной работе. Но теперь его беспечному и бесцельному существованию пришел конец. Каждое утро будильник звенел ровно в восемь, а в половине десятого король уже был в Военной палате. Он прочитывал компьютерные сводки ночных сражений, уяснял для себя общую картину и приступал к военным действиям.

Одна стена в Военной палате была сплошь занята мониторами. На каждом экране виднелся определенный сектор поля боя. Специальные мониторы показывали также все воинские подразделения, вплоть до взводов. На дисплеях велся подсчет боевых потерь с обеих сторон, а цвет экрана изменялся в соответствии с обстановкой: зеленый означал победу, желтый — неопределенное положение, красный — угрожающее, черный — поражение.

Драмокл, как правило, брал на себя два или больше черных сектора. У него был врожденный дар полководца, и большинство его сражений оканчивались зеленым цветом победы. В особо удачные дни он чувствовал, что смог бы выиграть кампанию на Лекке один, то есть единолично управляя войсками роботов, если бы его оставили в покое хоть на несколько дней. Но об этом нечего было даже мечтать. Он и часа не мог провести спокойно. Важные события происходили ежеминутно, и все они требовали королевского внимания. Предписаний Отто Странного стало уже недостаточно для управления Глормом.

Полностью абстрагироваться от личной жизни Драмоклу тоже не удавалось. Лира без конца звонила к нему в офис, надоедая своими советами относительно ведения войны. Для сохранения семейного покоя Драмоклу приходилось прислушиваться к ее советам или хотя бы делать вид, что он к ним прислушивается. Несколько бывших жен донимали его по телефону своими собственными идеями, и, естественно, старшие дети тоже хотели принять участие в событиях.

Часто, когда предстояло особенно сложное сражение, Драмокл засиживался за работой допоздна. Поначалу он ездил из спален в Военную палату и обратно на дворцовых поездах, как и все остальные. Но потом Макс убедил его, что ожидание переполненного экспресса — отнюдь не лучший способ время провождения, и с тех пор к услугам Драмокла всегда была готова коридорная машина. За рулем чаще всего сидел Самизат. Когда этот мальчишка умудрялся выполнять домашние задания, оставалось для Драмокла загадкой. Но войной Самизат наслаждался от души.

Неделя за неделей тянулась кампания на Лекке, поглощая роботов и дорогое оборудование, а также, по мере ожесточения боев, и человеческие жизни. Драмокл неоднократно пытался связаться с Джоном и Снинтом, но они не отвечали на его телеграммы.

Руфус вернулся наконец на Друт, мобилизовал войска и ожидал Драмокловых приказаний. Драмокл намеревался послать принца Чача к Руфусу в качестве офицера связи. Это была престижная и нехлопотная должность, которая могла удержать мальчика от глупостей. Но Чача на Глорме не оказалось. Никто не знал, куда он делся. Драмокл опасался худшего.

Глава 19

На планете Ванир была последняя ночь полных лун. Луны висели низко над горизонтом, заливая холодным желтым светом каменистую равнину Хротмунда и соляные пастбища Вираголенда на юге, куда король Хальдемар перемещался со своим двором во время сезонов линьки луу.

Фальф, ночной часовой на тихом пограничном посту, зевнул и устало оперся на свое лучевое копье. Трехдневному вдовцу, ставшему вчера членом «Миннекошки» — звездной команды по хоккею с топором — и только что опубликовавшему свои первые стихи, Фальфу было о чем подумать. Он предавался этому занятию с прямотой и детской непосредственностью истого варвара, а потому не слыхал приглушенной возни у себя за спиной до тех пор, пока смутное предчувствие не заставило его повернуть голову — ровно за секунду до того, как сзади некто или нечто прочистило горло.

— Кто идет? — крикнул Фальф, у которого волосы встали дыбом.

— Эй! — позвал кто-то из тьмы.

— Что значит «эй»? — спросил Фальф.

— Эй, эй!

— Еще одно «эй», и я поставлю точку в твоем предложении, — заявил Фальф, переключив лучевое копье на отметку «жечь» и нацелив его туда, откуда, по его мнению, доносился голос.

И вдруг прямо у него из-под руки вынырнула чья-то фигура. Овдовевший поэт-атлет отпрыгнул назад, споткнулся о копье и чуть было не упал. Незнакомец подхватил его под локоток.

— Меня зовут Вителло, — представился он, — и я не хотел тебя пугать. Я эмиссар.

— Чего?

— Эмиссар.

— Что-то не припомню я такого слова, — сказал Фальф.

— Оно означает, что мой король прислал меня сюда поговорить с твоим королем.

— А-а, верно. Теперь вспомнил, — сказал Фальф. Потом подумал немного и спросил: — А откуда мне знать, что ты и вправду эмиссар?

— Я могу предъявить верительные грамоты, — сказал Вителло.

— Нет, я что хочу сказать: если ты эмиссар, посланный каким-то королем, то где же твой звездолет?

— Да вон он, — ответил Вителло, указав на рощицу в сотне ярдов от них. Фальф посветил фонарем — и точно, там стоял звездолет.

— Ты, видно, очень тихо спустился, — сказал Фальф. — Наши-то корабли — их за десять миль слыхать, когда они садятся. По-моему, это из-за обшивки, ее у нас делают из колец, соединенных внахлестку. Конечно, рев наших кораблей вселяет ужас в сердца врагов — по крайней мере так нас учили. В общем, трудно сказать, что лучше, верно?

— Верно, — согласился Вителло.

— Никуда не денешься, придется о тебе доложить, — сказал Фальф. — Хотя меня это выставит не в лучшем свете. — Он отстегнул от портупеи мобильник и набрал номер. — Сторожевой пост? Сержант Урнут? Это Фальф, аванпост двенадцать. У меня тут чужеземный эмиссар, он хочет говорить с королем. Ага, точно. Нет, это значит «посланец». Ясное дело, у него есть звездолет. Он припаркован в сотне ярдов отсюда. Да, совершенно бесшумно. Нет, я не шучу и не пьян.

Фальф опустил мобильник.

— Сейчас они кого-нибудь пришлют. Что твой король хочет сказать нашему королю?

— Погоди, потом узнаешь, — сказал Вителло.

— Да я просто так спросил. Ты покуда садись, устраивайся поудобнее. Они будут здесь через час, не раньше. У меня есть лишайниковое пиво, если хочешь. Знаешь что? На этой неделе со мной уже три необычайных случая приключилось. А сегодня четвертый.

— Расскажи мне о них, — попросил Вителло, усаживаясь на землю и запахнув плащ, поскольку ночь была прохладная. — Хочешь попробовать моего вина?

— Спрашиваешь! — ответил Фальф.

Он прислонил лучевое копье к чахлому деревцу и уселся рядом с Вителло, проникнувшись к эмиссару внезапным доверием, вообще-то совершенно несвойственным подозрительной варварской натуре.

Глава 20

Давным-давно, когда Вселенная была молода и еще не уверена в себе, галактический центр, плотно набитый планетами, населяло несколько примитивных рас. Одной из них и были ванирцы — варвары в косматых шкурах и со странными обычаями. Хотя их раса была куда древнее других гуманоидных ветвей, ванирцы никогда не претендовали на то, чтобы их считали урами, то есть родоначальниками людей. Впрочем, вопрос о первой человеческой расе до сих пор остается открытым; на эту роль притязают, например, леккиане, и они ничем не хуже других.

Бороздя на своих кольчатых судах космические просторы, ванирцы в один прекрасный день добрались до Глорма. Там они столкнулись с истрагну, или «малым народом», как называли тогдашних жителей Глорма более высокорослые расы. Много боев отгремело, но в конце концов ванирцы одержали победу. Ее плодами они наслаждались до тех пор, пока на Глорм не прилетели другие гуманоиды, бежавшие с пустынной и отравленной Земли. Вновь загремели сражения, и в результате ванирцев вытеснили не только с Глорма, но и из пределов Местной системы вообще, загнав на холодную далекую планету. Истрагну называли ее Вууллс, однако ванирцы переименовали планету, дав ей свое собственное имя С той поры между Глормом и Ваниром то и дело вспыхивали войны, особенно в экспансионистский период недолговечной Глормийской империи. Но в последние тридцать лет между планетами царил мир хотя и не очень прочный.

Во времена, к которым относится наше повествование Ваниром правил король Хальдемар, и душу его снедали агрессивные помыслы. Не раз, лежа в пьяном забытье на шкуре тага, Хальдемар бредил о молниеносных набегах на Глорм за трофеями. Особенно его интересовали женщины — тонкие, благоухающие духами женщины, не чета мускулистым ванирским девахам, которые в постели только и способны, что выдавить из себя в момент величайшего экстаза: «Ух ты, как здорово всадил-то!» Между тем как цивилизованные женщины постоянно жаждали выяснения отношений, что казалось пределом утонченности варвару, выросшему при минимуме отношений и максимуме свежего воздуха.

Хальдемар прикоснулся к цивилизации лишь однажды, когда был приглашен глормийским телевидением на передачу «Иноземные знаменитости», продержавшуюся всего один сезон. В сердце ему навсегда запала атмосфера радостного возбуждения, царившая в студии, и то внимание, с каким ведущие выслушивали его ответы. Это было лучшее время в его жизни. Хальдемар готов был на любые жертвы, лишь бы вернуться в шоу-бизнес; несколько лет он с трепетом ждал у телефона звонка от своего агента.

Так его и не дождавшись, король постепенно проникся презрением к непостоянным и поверхностным людишкам с теплых планет. Его томило желание обрушить свои кольчатые звездолеты на головы изнеженных цивилизацией внутренних миров. Но народы Местной системы были слишком хорошо оснащены. У них было смертоносное оружие и быстроходные корабли, оставшиеся в наследство от землян, и стоило ванирцам атаковать хотя бы одну из планет, как все соседи тут же вставали на ее защиту. Поэтому Хальдемар сдерживал душевные порывы и выжидал удобного момента, кочуя покуда со своими подданными по Ваниру в поисках пастбищ для луу — мелкого, свирепого и хищного скота, снабжавшего ванирцев едой, питьем и одеждой из шерсти, которую собирали в сезоны линьки.

И вот наконец цивилизация прислала к нему эмиссара.

Хальдемар тут же велел устроить прием, ибо так полагалось, по протоколу. Как человек примитивный, король не любил этикета, но, как любой варвар, глубоко чтил ритуалы. На встречу с эмиссаром он пошел с надеждой и тревогой и даже надел по такому случаю новую рубаху из шерсти луу.

Глава 21

Аудиенция проходила в банкетном зале Хальдемара. Король распорядился, чтобы помещение вычистили и устлали свежим тростником. В последнюю минуту, вспомнив об изысках цивилизации, Хальдемар позаимствовал два стула у своей ростовщицы Сигрид Эйгретноуз.

Эмиссар был одет в красновато-коричневый плащ с розовато-лиловой отделкой — таких цветов на этой грубой варварской планете никто и не видывал. Роста он был выше среднего, а ширина его плеч и развитая мускулатура говорили о том, что ему не чуждо воинское искусство. Кроме плаща, на эмиссаре была также другая одежда, но Хальдемар с варварским пренебрежением к деталям ее попросту не заметил.

— Добро пожаловать! — сказал король. — Как жизнь?

— Нормально, — ответил Вителло. — А у вас что новенького?

— У нас все по-старому, — пожал плечами Хальдемар. — Пасем луу и совершаем набеги на свои же поселения — вот и все наши занятия. Набеги, конечно, крайне полезны и представляют собой наш главный вклад в социальную теорию. Благодаря им и люди заняты, и население не растет, и ценности вроде мечей и кубков находятся в постоянном обращении.

— Развлекаетесь, значит, — сказал Вителло.

— Живем помаленьку, — поправил его Хальдемар.

— И все-таки это не то, что в старые добрые времена, а? Нападать на другие народы куда интереснее, чем друг на дружку.

— Верно подмечено, — согласился Хальдемар. — Но что же нам делать? Оружие у нас чересчур примитивное, да и мало у меня народу, чтобы нападать на цивилизованные планеты. Нас оттуда живо вышвырнут пинком под зад, извиняюсь за выражение.

— Все так, — кивнул Вителло. — Вернее, так было.

— Не было, а есть, — сказал Хальдемар. — Если только ты не привез какие-нибудь новости.

— Разве вы не слыхали о последних событиях? — спросил Вителло. — Драмокл, король Глорма, захватил Аардварк и высадил войска на Лекке. Граф Джон Карминосольский ополчился против брата, равно как и мой господин, принц Чач, сын Драмокла. Назревает крупная заварушка, а где заварушка, там и денежек можно наварить, и поразвлечься.

— Такие слухи до нас доходили, — сказал Хальдемар, — но мы решили, что это всего лишь семейные разборки. Если Ванир в них вмешается, все бывшие противники объединятся против нас, как не раз уже бывало прежде.

— События вышли за пределы семейной склоки, — сказал Хальдемар. — Милорд Чач поклялся, что сядет на глормийский трон. Граф Джон и король Лекка Снинт обещали ему поддержку. Уладить ссору добром не удастся. Будет война.

— Что ж, на здоровье. Нам-то какое до этого дело?

Вителло лукаво усмехнулся.

— Принц Чач считает, что межпланетная война будет неполной без участия Ванира. Он приглашает вас выступить на его стороне.

— Ах так! — Хальдемар сделал вид, что задумался, дергая себя за сальные усы. — И какое вознаграждение предлагает нам принц Чач?

— Справедливую долю военных трофеев после взятия Глорма.

— Обещания давать легко, — сказал Хальдемар. — Откуда мне знать, могу ли я верить твоему господину?

— Сир, принц прислал вам договор о дружбе и согласии, подписанный его высочеством. Договор дает вам законное основание для набега на Глорм. На древнем языке Земли это называлось «разрешением на разграбление».

Вителло протянул королю свернутый в трубочку пергамент, перевязанный красной лентой и заляпанный сургучными печатями. Хальдемар осторожно взял договор, ибо, будучи варваром до мозга костей, считал любой клочок бумаги священным. Но сомнения не покидали его.

— Какие еще знаки любви прислал нам принц Чач?

— Мой звездолет загружен дарами, предназначенными для вас и ваших придворных, — сказал Вителло. — Там есть автоматы «Эректор» и «Пусти!», есть ребусы и загадки, комиксы, подборка новейших рок-записей, косметика «Эвон» для дам и многое другое.

— Принц очень любезен, — сказал Хальдемар. — Стража! Глядите в оба, чтобы никто не добрался до даров раньше меня. Если король не может выбрать первым, какой смысл быть королем? Пожалуй, пойду-ка я прямо сейчас, чтобы удостовериться…

— Договор, сир! — напомнил Вителло.

— Мы обсудим его попозже, — заявил Хальдемар. — Сперва я гляну, чего ты там привез, а потом мы устроим дружескую пирушку.

Глава 22

Хальдемар закатил щедрый пир — настолько щедрый, насколько позволяли ограниченные ресурсы Ванира. В зале расставили длинные деревянные столы со скамьями по обеим сторонам для местной знати. За меньшим столом, установленным на небольшом возвышении, сидели Хальдемар и Вителло. Гостей обнесли первым блюдом — жидкой перловкой с маленькими кусочками бекона, добавленными для запаха. Затем на стол водрузили целиком зажаренную тушу хрола, животного, похожего по виду на свинью, а по вкусу — на креветку. Туша была начинена селедкой с луком и залита бурым соусом. После этого внесли блюда с вареной репой и филе пеламиды, вымоченной в уксусе.

Были на пиру и развлечения. Сначала арфист, потом двое волынщиков, потом танец с боевыми топорами, а потом клоуны, чьи шутки, судя по громкому хохоту гостей, были очень смачными, но непонятными для Вителло из-за сильного акцента артистов. На десерт подали компот из местных фруктов, приправленный бренди из сосновых шишек, и дикий горный мед. Грудастые служанки разнесли рога, наполненные лишайниковым пивом, а под конец королевский бард — высокий белобородый старец с бельмом на глазу — прочел речитативом традиционную сагу, аккомпанируя себе на цимбалах с колотушками.

Когда обед закончился, гости предались безудержному пьянству и веселью, Хальдемар же с Вителло удалились в комнату, расположенную у заднего выхода деревянного дворца. Там они возлегли на матрацы (явно глормийского производства), и Хальдемар промолвил:

— Ну что ж, Вителло, я поразмыслил и нашел, что предложенный твоим принцем союз мне по душе.

— Рад это слышать, — откликнулся Вителло, разворачивая пергамент. — Если ваше величество подпишет здесь и здесь, а также поставит визу тут и тут…

— Не так быстро, — сказал Хальдемар. — Прежде чем мы подпишем столь важный документ, тебе по традиции положено выступить перед нами.

— Пою я не очень искусно, — сказал Вителло, — но если это доставит вам удовольствие…

— Я не имел в виду пение, — прервал его Хальдемар. — Я имел в виду борьбу.

— Что? — сказал Вителло.

— У нас на Ванире принято давать почетным гостям возможность продемонстрировать их доблесть. Ты парень крепкий и молодой. Думаю, ты выдержишь поединок с Дуном из Торта.

— А не могли бы мы просто подписать договор без этих формальностей?

— Никак невозможно, — изрек Хальдемар. — В ознаменование особо важных событий нам, ванирцам, необходима история любви или история битвы. Иначе барды не смогут как следует их воспеть. Можешь считать наш обычай глупым, но народ требует зрелищ. Мы как-никак варвары, сам понимаешь.

— Я понимаю, — сказал Вителло. — Но, может, у вас найдется какая-нибудь дочка, чью любовь я попробую завоевать?

— Да я бы со всей душой, — сказал Хальдемар, — но, к сожалению, мою единственную дочку Хельгу похитил недавно гном-колдун Фафнир.

— Надо же, как жаль! А кто такой этот Дун?

— Пятирукое существо, невообразимо сильное и ловкое. Искусный боец. Но ты не отчаивайся. Ему еще не приходилось драться с таким достойным противником, как ты.

— И не придется, потому что я не собираюсь с ним драться.

— Ты серьезно?

— Серьезнее некуда.

— Не хочу называть тебя трусом, поскольку ты мой гость. Но ты не можешь не признать, что твое поведение вряд ли можно назвать геройским.

— А мне до лампочки, — сказал Вителло. — Моя роль в этой истории комическая.

Хальдемар подумал немного.

— Мы можем подвергнуть тебя более легкому испытанию: ты пройдешь через волшебные ворота в подземное царство и вызволишь Хельгу.

— Исключено. И думать забудьте про испытания. Я понимаю ваше желание уважить древние обычаи, но не советую на них зацикливаться. Это вам не местный фольклорный спектакль. В игру вовлечены все планеты системы. Я предлагаю вам шанс войти в историю, приняв участие в важнейшем событии цивилизованной Вселенной! Такие предложения делают не каждый день. Поэтому давайте покончим с этим, ваше величество, или же позвольте мне удалиться с миром.

— Ладно, ладно, — сказал Хальдемар. — Я просто хотел позабавить своих подданных, прежде чем посылать их тысячами на бессмысленную гибель в чужих мирах. Ручка у тебя есть?

Однако не успел Хальдемар поставить подпись, как затрубили трубы и в воздухе возникло мерцающее облачко, окружавшее какую-то фигуру.

— Хельга! — воскликнул Хальдемар…

Облачко исчезло, оставив в комнате крупную веснушчатую девушку с широким приятным лицом, обрамленным двумя белобрысыми косичками.

— Ах, папочка! — Хельга бросилась в объятия к отцу. — Как я по тебе соскучилась! И по Сникеру тоже!

— По Сникеру? — не понял Вителло.

— Это ручной волк Хельги, — объяснил Хальдемар. — С ним связана довольно смешная история…

— В другой раз, папочка, — перебила его Хельга. — Гном-колдун желает побеседовать с тобой.

Гном-колдун появился из менее яркого облачка. Он был жирноват, с красно-коричневой кожей и двумя черными рожками во лбу.

— О Хальдемар! — торжественно начал гном-колдун. — Я наблюдал за твоим разговором с Вителло по монитору, и вот что я тебе скажу: он совершенно прав — это шанс для всех нас вырваться из нашей глухомани и войти в историю Вселенной. Я верну тебе Хельгу на двух, условиях. Во-первых, если она выйдет замуж за Вителло, чем обессмертит мое имя хотя бы в сносках к историческим анналам. Это, конечно, не Бог весть что, но для начала сойдет.

— Он жуть как переживает, что о нем не знает никто, кроме местных жителей, — сказала Хельга.

— И каково же второе условие? — спросил Вителло.

— Ты должен будешь взять меня с собой. В подземном царстве нынче полный застой, а я жажду великих свершений.

— Что скажешь, Вителло? — спросил Хальдемар. — Ты женишься на ней?

При взгляде на Хельгу с лица Вителло исчезло всякое выражение. Затем в глазах промелькнула хитрая усмешка, и он спросил:

— Означает ли это, что я унаследую ванирский престол, если, не дай Бог, с вашим величеством что-то случится?

— Нет, Вителло. Только представитель нашей расы может нами править. Но если Хельга родит тебе сына, он унаследует престол.

— Стало быть, я буду отцом следующего правителя Ванира. Честно говоря, не о такой роли я мечтал.

— Но это выгодная роль, — сказал Хальдемар. — Тебе будут выплачивать пособие, а кроме того, у тебя останется масса свободного времени для какой-нибудь другой карьеры.

— Пожалуй, вы правы, — сказал Вителло. — А ты что думаешь, Хельга?

— Я выйду за тебя, Вителло, если ты пообещаешь сводить меня на рок-концерт, как только мы доберемся до цивилизации.

— А как же будет со мной? — спросил Фафнир.

— Ладно, так и быть, поедешь с нами, — сказал Вителло.

Церемония состоялась тем же вечером.

Тотчас по ее завершении Вителло попросил показать ему ванирских рекрутов. И только тогда Хальдемар поведал ему о своих затруднениях с войском.

Глава 23

Четыреста тридцать лет тому назад ванирцы подверглись нападению народа еще более дикого и варварского. Жуткие моноготы налетели из центра Галактики в бессчетных количествах, так что от их приземистых звездолетов с перепончатыми, как у летучих мышей, крыльями потемнели небеса. Свирепые бронзовокожие воины, одетые в шкуры пантер и медведей, были вооружены огнеметными копьями, вибраторными булавами и электронными луками в рост стрелка. Крепко сбитые, усатые, они свалились на Ванир подобно лавине.

Теснимые превосходящими силами противника, ванирские армии оставили морские порты и селения и ушли в Непролазный лес. Много рукопашных схваток видели тенистые лесные чащобы, и многие моноготы сложили там свои головы. Но взамен прибывали все новые и новые бойцы, и, казалось, полный разгром ванирцев — всего лишь дело времени.

Тогдашний король Ванира, Харальд Хогбек, столкнулся с реальной опасностью потерять не только армию, но и весь свой народ. И он решился на отчаянный шаг. Главная ударная часть его войска, грозная Череподробительная бригада, была еще цела, хотя и изрядно потрепана. Эти пятьдесят тысяч бойцов, все до единого берсерки, противостояли армии моноготов численностью в четверть миллиона человек. Хогбек решил, что ради спасения ванирской расы важнее всего сохранить ее защитников. Сверившись с древними руническими записями на камнях, Харальд Хогбек приказал ванирским женщинам поставить на огонь большие медные котлы и приготовить обед. После чего снял Череподробительную бригаду с линии обороны и увел ее в глубины Непролазного леса.

Моноготы бросились в погоню, но на пути у них оказался ванирский лагерь, и они унюхали божественный запах мяса, варившегося в медных котлах вместе с картошкой, хреном и петрушкой. Для варваров, вскормленных исключительно сосисками, жаренными на свином жиру, искушение было непреодолимым. Издав торжествующий вопль, моноготы накинулись на яства. К тому времени когда сержантам удалось наконец навести порядок, ванирцы бесследно исчезли в непроходимой лесной чащобе.

Хогбек привел свое войско в большую известняковую пещеру, скрытую в лесу под кустами можжевельника. Там он приказал берсеркам лечь поудобнее, а затем произнес над ними заклинание, призвав на помощь все свои познания в древней магии, дабы усыпить воинов. Харальд заговорил также вход в пещеру. И берсерки проспали там несколько столетий, и продолжают спать по сей день.

Вот такую историю рассказал Хальдемар эмиссару Вителло, пока они скакали к Непролазному лесу. И Вителло изумлен был безмерно, и спросил, чем же закончилась война между моноготами и ванирцами. Хальдемар поведал ему, что эти превосходные воины, несмотря на всю свою закалку, оказались уязвимы для вирусов цивилизации. Моноготов выкосила ящурная болезнь, и ванирцы вскоре сызнова заселили свою планету.

— А Череподробительная бригада?

— По-прежнему спит, — сказал Хальдемар. — Она-то нам и нужна.

Глава 24

Лес шумел своей приглушенной и потаенной жизнью. Бледные солнечные лучи пробивались сквозь густой шатер ветвей. Вителло услышал пронзительный жалобный крик птицы-мовиолы, робкой обитательницы верхушек деревьев: «Ида Люпино! Ида Люпино!» Хальдемар ехал рядом с Вителло. Несколько телохранителей скакали за ними сзади. Вскоре они выехали на полянку, где их встретил высокий человек в одежде зеленой, как лес. Это был Оле Большая Нога, сторож спящих берсерков.

— Они вон там, — сказал Большая Нога, смахивая рыжую прядь со своих блестящих глаз.

Бригаду пришлось переместить из известняковой пещеры, когда Большая Нога обнаружил в каменной стене трещины, сквозь которые сочилась вода, угрожая обвалом. Перетащить воинов было непросто. На планете Ванир не существовало транспортных компаний. Большая Нога обратился за помощью к гному-колдуну Фафниру и его народу. Гномы ухитрились перенести спящих солдат в лес без особых потерь, если не считать Эдгара Головореза, которого случайно уронили на скалу.

Затем Большая Нога отправил петицию мастеру-строителю Хьорду Сосконосу с просьбой построить деревянное укрытие с руническими надписями великой силы. Сосконос согласился, но был убит при ограблении таверны в Снааке (по другим источникам — в Сниике). Его сын и помощник Бийон Сокрушитель ушел на юг неизвестно зачем и не вернулся. Так что пришлось Большой Ноге оставить воинов спящими на глинистой лесной земле. Чтобы защитить их от лесных крыс, Большая Нога привел парочку дрессированных терьеров. Стоило ему свистнуть два раза в серебряную свистульку, висевшую у него на шее на затейливой керамической цепочке, как псы немедленно принимались за работу; еще один свисток — и они ложились на место передохнуть. Три свистка вызывали целое полчище червей шик-шик, которые расползались и пожирали все остатки собачьей охоты. Таким образом место содержалось в чистоте и порядке.

Покончив с дневными трудами, Большая Нога любил сочинять песенки — такой у ванирцев обычай. Любимая его песенка звучала примерно так:

Но чтобы использовать ванирцев в сражении, сначала надо было пробудить их от длительной спячки. Сделать это предполагалось с помощью волшебного и очень древнего слова, которое старшие барды передавали друг другу из поколения в поколение и произносить которое вслух строжайше запрещалось, ибо, даже ослабленное неправильным произношением, оно могло повредить телевизионные лучевые трубки на расстоянии тридцати футов. Старший бард выступил вперед и произнес слово, но никаких результатов не последовало. Спящие воины даже не пошевелились.

Король Хальдемар пришел в отчаяние из-за такого поворота событий. Он потребовал свой питейный рог, собираясь с горя предаться беспробудному пьянству. Однако Вителло упросил его подождать, подошел к спящим берсеркам и внимательно осмотрел некоторых из них.

Выпрямившись, он сказал:

— Хальдемар, еще не все потеряно.

— Как то есть не все? — промолвил Хальдемар. — Ведь именно с помощью этих солдат я намеревался дать укорот безумному Драмоклу.

— Так и будет, — сказал Вителло. — Ибо в плену у сна солдат удерживает всего лишь маленький дефект. Взгляните, о король, на их уши: от долгого лежания на земле они напрочь забиты мхом, мелкими камушками, веточками, сосновыми шишками и так далее. Поэтому спящие не в состоянии услышать команду побудки.

— И правда, — сказал Хальдемар, склонившись и поглядев. — Нужно немедленно прочистить им уши. Сейчас я велю принести сюда лопатки — хотя, возможно, сгодятся простые столовые ложки. Мы пророем подходы к их сознанию!

— Я бы не советовал, — сказал Вителло. — Столь грубые инструменты могут повредить внутреннее ухо, а то и самый мозг. Нам нужны хорошие акустические очистители.

— У нас таких нет, — сказал Хальдемар.

— Я помогу вам взять их напрокат, — сказал Вителло, — причем по цене просто пустячной, если сравнить ее со стоимостью хорошего солдата, способного по приказу становиться берсерком.

* * *

Акустические очистители и прочее оборудование было доставлено с Гувера-ХII, соседней планетки, специализировавшейся на искусстве очищения. Из ушей берсерков извлекли слои засохшей грязи, сухие веточки, богатый черный перегной и мелкие цветочки. Многократное окуривание уничтожило в зародыше все вязовые проростки, а заодно и личинки долгоносиков. На сей раз волшебное слово не пропало втуне. Ряд за рядом свирепейшие воины древних времен начинали моргать глазами, чесать в поросших колтунами затылках и, оглядываясь вокруг в изумлении, окликать своих товарищей: «Эй, чего это, а?»

Глава 25

Двор графа Джона, правителя Карминосола, был выдержан исключительно в красном цвете, во всех его оттенках. Фактически граф Джон был таким же королем, как и его брат Драмокл. Но Джон требовал, чтобы его называли графом Карминного двора, поскольку придворный специалист по связям с общественностью Ирвин Дж. Франт убедил его, что такой титул привлечет к нему всеобщий интерес. В свое время Джон счел эту идею замечательной и любил получать письма, адресованные «графу Карминного двора». Но скоро ему это наскучило, да и никакого интереса его титул ни у кого не вызывал. Франт же постоянно ошивался на разных конференциях, когда Джон пытался поймать его по телефону.

Вернувшись с Глорма, Джон узнал, что жена его Анна полетела инспектировать военные установки на Обрат, одну из лун Карминосола. Граф решил не терять времени даром. Созвав своих командиров, он вкратце обрисовал ситуацию. Драмокл должен быть разбит, а дружественный Лекк освобожден Командиры согласились с ним целиком и полностью.

Джон тут же начал действовать. Он приказал своему лучшему полководцу Диркенфасту взять тридцать тысяч переделанных роботов и незамедлительно освободить осажденных леккиан. Диркенфаст активизировал войска, погрузил их на транспортные суда и отбыл. До того как их переделали на солдатской фабрике Антигоны, роботы были сельскохозяйственными рабочими Дельта-нуль. Низкорослые и коренастые, со встроенными боронами и веялками, способными превращаться в грозное оружие ближнего боя, роботы Дельта-нуль были хорошими вояками, несмотря на их привычку собирать все попадавшиеся под руку овощи и выжимать из них быстро замораживающийся сок В-8.

Диркенфаст построил свое войско у южной оконечности перевала Кислая Рожа, замаскировав солдат густыми зарослями осины и лиственницы, привезенными с собой специально для этой цели. Не дожидаясь, пока будут установлены склады с горючим, Диркенфаст выслал разведчиков на север и северо-запад по Нелощеной равнине к Ривингтонскому кургану, где располагалась основная база Рукса. Дельта-нули просочились сквозь линию защиты неприятеля незамеченными и беспрепятственно добрались до холмов, возвышавшихся к юго-западу от водопада Ибберманна. Там они сняли несколько сторожевых постов, и Диркенфаст, не медля ни минуты, бросил в прорыв свои главные силы. Их появление было настолько неожиданным, что, казалось, позиция Рукса будет взята, несмотря на оборонные укрепления вокруг базы, укрытой за единственной на Лекке песчаной дюной. Марков-IV необходимо было перепрограммировать на оборону, а времени на это у Рукса не оставалось.

Исход дела решила одна из странных случайностей, порожденных сумятицей и неразберихой боя. Едва главные силы Диркенфаста приготовились к атаке, как в небе полыхнула ослепительная вспышка, а за ней прокатились глухие раскаты, исходившие, по-видимому, со стороны гранитного ложа Кронштадского глетчера в нескольких сотнях ярдов впереди. Местность там была изрезанная, очень удобная для засады, поэтому Диркенфаст послал взводного ДБХ-23 проверить, в чем дело.

Робот прошел по низкому мостику, миновал кустыможжевельника и за ними, на укромной полянке, обнаружил молодую женщину, сидевшую в кресле с книгой, блондинку с зелеными глазами. («Можно сказать, привлекательную, — добавил позже ДБХ-23, — если вам по вкусу гуманоиды».)

— Вы слышали сейчас такой глухой и низкий гул? — спросил ДБХ-23 у женщины.

— По-моему, это гром, — сказала женщина.

— А вспышку видели?

— Нет.

— И все-таки вспышка была, — сказал ДБХ-23.

— Молния, наверное.

— Да, наверное, — сказал ДБХ-23 и вернулся во взвод.

Его доклад изучали и обсуждали более часа, пока кибер-патолог не заявил, что это машинная галлюцинация. Другие разведчики не обнаружили никаких следов женщины. Диркенфаст приказал роботам идти в наступление. Но время было упущено, и Рукс успел перепрограммировать Марков-IV и развернуть их к неприятелю лицом. Таким образом, карминосольцы потеряли шанс на молниеносную победу, однако внезапность атаки так ошеломила Драмоклово войско, что оно еще долго не могло прийти в себя.

Джон прочел доклад с удовольствием, решив, что для начала это недурно. Как только вернулась Анна, он с гордостью поведал ей о своих успехах. К его великому удивлению, Анна рассердилась.

— Ты послал войска сражаться против Драмокла? Даже не посоветовавшись со мной! Джон, ты идиот.

— Но это был единственный выход в сложившейся ситуации.

— Какой ситуации? Разве Драмокл напал на тебя или отнял твои владения?

— Нет. Но Аардварк и Лекк…

— …не имеют к тебе ни малейшего отношения.

— Дорогая моя, ты меня удивляешь. Они наши друзья, наши союзники. Драмокл нарушил мирный договор, его поведение невыносимо, он стал угрозой для общества. Я считаю, что поступил совершенно правильно.

— Речь не о том, кто прав, а кто виноват, — сказала Анна. — Я о деле говорю. С чего ты взял, что мы можем позволить себе войну?

Джон на мгновение смешался. Неприязнь его к жене в эту минуту обострилась сильнее обычного. Когда-то его соблазнило приданое Анны — плодородный спутник и миллион золотых шестиугольных гаек. Да и характер невесты подкупал своей прямотой. Теперь, когда все гайки были истрачены, а спутник превратился в бесплодную пустыню из-за неумелого хозяйствования закадычных дружков графа Джона, Анна уже не казалась таким уж выгодным приобретением. Долговязая крашеная блондинка с горбатым носом, она была упрямее стада диких слонов.

— Война, — наставительно сказал Джон, — не такая штука, которую можно или нельзя себе позволить. Война — это явление природы. Она просто начинается, и все.

— В данном случае, — сказала Анна, — она началась из-за того, что ты послал войска на Лекк. По-твоему, это явление природы? Джон, война нам попросту не по карману. Или ты забыл, какой неудачный нынче выдался год? Сначала голод в Блоре, потом наводнение в низовьях Станкса…

— Это ужасно, конечно, но ведь королевская страховая компания Карминосола компенсировала ущерб.

— Да. Но поскольку компания принадлежит нам, мы потерпели убытки.

— Ну и Бог с ними, — сказал Джон. — Мы их покроем, или спишем, или что там обычно делают с убытками. Тридцать тысяч роботов на Лекке не могут стоить слишком дорого.

— Поступай как знаешь, — молвила Анна. — Только припомни наш разговор, когда мы вылетим в трубу!

— Ты преувеличиваешь, — сказал Джон. — Как может вылететь в трубу целая планета?

— Планета — нет, а король может, если растранжирит все средства и ресурсы, что вскоре с тобой и случится.

Джон задумался.

— Может, повысим налоги?

— Народ и так на грани мятежа, — сказала Анна. — Еще одно повышение — и они начнут строить баррикады.

— Мы задавим бунт с помощью роботов.

— Конечно. Но это нам дорого обойдется.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы потеряем те деньги, которые подданные нам не заплатят, пока будут бунтовать, плюс деньги, потраченные на усмирение бунта.

— Н-да… Тогда давай их напечатаем побольше!

Анна напомнила ему, и уже не в первый раз, о том, как погибла целая цивилизация, не сумевшая сбалансировать свою валюту. Джон все равно не понял: поскольку планета принадлежала ему, графу казалось логичным иметь столько денег, сколько душе угодно, — но согласился, хоть и неохотно.

— Плевать мне на деньги! — сказал он наконец. — Я должен как-то обуздать Драмокла, даже если меня это разорит! Моя дружба со Снинтом тоже чего-то стоит.

— Со Снинтом! Этим коварным прохвостом!

Джон растерянно умолк. Со дня высадки его войск местные леккианские силы стали безудержно таять. Снинт уверял, будто добровольцы сосредоточивают силы, но похоже было, что они разбрелись по домам на уборку урожая. Снинт имел даже наглость заявить, что на самом деле, его народу нужны не чужие войска, а деньги на приобретение собственных роботов. А если Джон решил прислать армию, так пусть, мол, она и воюет.

— Снинт не дурак, — заметила Анна. — Мои шпионы доносят, что он шлет Драмоклу дружеские открытки. Он своего не упустит при любом повороте событий.

— Я тебя выслушал, и хватит! — сказал Джон. — Надеюсь, ты не думаешь, что я сейчас же отзову солдат обратно!

— Такого разумного решения я от тебя и не ожидала. Но коль скоро мы ввязались в войну, надо начинать экономить.

— Что значит «экономить»?

— Никакой новой одежды в этом году. Никаких новых звездолетов, никаких земных сигар…

— Да ладно, будет тебе!

— …никаких развлечений и обедов в дорогих ресторанах.

Круглое лицо Джона затуманилось печалью. Впервые до него дошло, что это за штука такая — война.

— Все так сложно, — сказал он. — Я должен подумать.

— Я тоже о многом хочу подумать, — заявила Анна.

Это означало, как знал по опыту Джон, что она обсудит ситуацию со своими советниками — парикмахершей Йопи, детской няней Морин, садовником Себастьяном и придворным ficelle^[94] Гиги.

— Увидимся за обедом, — бросила Анна, уходя.

— Да, любовь моя, — сказал Джон, высунув язык вслед ее удаляющейся спине.

— И прекрати безобразничать, — сказала она ему с полдороги.

Глава 26

Драмокл отреагировал на военное вторжение Джона на Лекк лишь через несколько дней, но месть его была жестокой. С присущим ему вероломством Драмокл нанес удар в самое сердце Джона и Анны. А в сердце у них был ежегодный межпланетный благотворительный ужин, устраиваемый глормийской телекомпанией на ресторанном планетоиде Уффици, где присуждались призы лучшему королю года, лучшей королеве и так далее. Это был самый престижный светский раут в здешней части Галактики. Пустив в ход все свое влияние и щедрые взятки, Драмокл добился, чтобы Джона и Анну вычеркнули из списков приглашенных. Причиной тому он выдвинул агрессию против дружественного государства. Джон был в ярости, но поделать ничего не мог. На этом его, неприятности не кончились. До сих пор глормийская телекомпания относилась к Карминосолу с симпатией. И вдруг, в результате должностных пертурбаций, политика компании круто переменилась. Новое руководство ГТВ решило, что вмешательство Джона во внутренние дела Лекка глубоко безнравственно. Положение Джона было хуже некуда: отныне ему предстояло вести не только разорительную, но и непопулярную войну. Граф пожаловался на жизнь Ирвину Франту.

* * *

Франт согласился встретиться с ним и обсудить положение вещей в Гадальном клубе в центре Карминосола. Полутемный зал для коктейлей был обставлен в таком стиле, что Хэмфри Богарт чувствовал бы себя здесь как дома. Гай Фокс со своими «Разбойниками ритма» заливал со сцены зал крутым джазом с обилием саксофонных арпеджио. Франт сидел в обшитой кожей кабинке, помешивая льдинки в шотландском виски. Невысокий, худой, остроносый, в широких кремовых брюках, гавайской рубашке и мексиканских сандалиях, с золотою цепью на шее. Франт любил, когда его называли «Джо Голливуд», однако обращались к нему так только его подчиненные.

Джон заказал дайкири со льдом и не мешкая перешел к делу:

— Чего на меня так взъелось ГТВ? Драмокл первый заварил эту кашу, захватив Аардварк.

— Не сравнивайте себя с Драмоклом, — сказал Франт. — Он исполнял веления судьбы, а это благородно, даже когда аморально. Вы же действовали исключительно в пику Драмоклу из мелочной зависти. Так, во всяком случае, считает новый директор ГТВ.

— Но это несправедливо, — сказал Джон.

— Дальше будет хуже, — предупредил его Франт. — Не знаю, в курсе ли вы? Компания снимает с эфира вашу передачу.

Телепередача Джона под названием «Комментарии Карминного двора» пользовалась скромным, но неизменным успехом у жителей Местных планет. Она шла уже пять лет, и бывшее руководство поговаривало даже о том, чтобы пустить ее в следующем сезоне по галактическому каналу.

— Это происки врагов! — заявил Джон. Франт покачал головой:

— Это шоу-бизнес. Им нужно ваше время для новой передачи.

— Какой еще передачи?

— Для двадцатисерийного документального фильма «Агония Лекка».

Джон чуть не подавился дайкири.

— Вот паразиты, черт их дери! Ну ничего, агония Лекка продлится недолго, потому что я немедленно отзываю оттуда войска, даже если потеряю при этом лицо!

Франт нахмурился и ущипнул себя за нос.

— Я бы на вашем месте так не торопился.

— Почему? Я думал, все будут довольны.

— Все не так просто, — сказал Франт. — Я хочу вам сообщить кое-что строго конфиденциально. Вчера я разговаривал со своим другом, Сидни Проказником. Новое руководство телекомпании взяло его на должность менеджера объединенной сети ГТВ, поэтому он знает все, что творится в верхах. У Сидни сложилось такое впечатление, что ГТВ желает, чтобы эта война продлилась еще немного. Народу нравятся военные репортажи.

Джон презрительно усмехнулся:

— Придется им вести репортажи без меня и моей армий. Ты же не думаешь, что я буду продолжать войну на Лекке, если все мои трофеи — это исковерканные роботы, отмена телепередачи, брюзжание жены и всеобщий остракизм, а также изъятие моего имени из списка гостей межпланетного благотворительного ужина. Все, Ирвин, я кончаю воевать сию же минуту. — Джон встал из-за стола.

— Сядьте, — сказал Франт. Джон сел. — Прекращение войны ничего хорошего вам не даст. Как я уже сказал, ГТВ в восторге от войны и хочет, чтобы она продолжалась. Сидни говорит, если вы согласитесь сотрудничать, компания в долгу не останется. Никаких письменных соглашений, разумеется, сами понимаете. Но я знаю Сидни Проказника всю свою жизнь, ему можно доверять.

— Каковы условия сделки? — спросил Джон.

— Это не сделка, — сказал Франт. — И не вздумайте ссылаться на меня. Просто Проказник намекнул, что, если вы повоюете еще немного, компания о вас позаботится.

— То есть?

— Они реабилитируют вас, как только общественный интерес к Лекку угаснет.

— И как же они меня реабилитируют?

— Сделают документальный фильм, представив вас как непонятого социального реформатора — неумелого и непрактичного, но обаятельного идеалиста; в общем, что-то вроде Уильяма Блейка, только бесталанного.

— Но на самом-то деле во всем виноват Драмокл! Почему на него никто не катит бочки?

— Будем говорить откровенно: Драмокл гораздо симпатичнее публике, чем вы. Но вам, нечего волноваться — вы выйдете из этой передряги вполне достойно.

— Значит, мне придется продолжать войну на Лекке?

Франт допил виски и закурил тонкую сигару.

— Это, конечно, вам решать. Возможно, ГТВ даже возобновит вашу передачу.

— Я подумаю. Кстати, а кто теперь возглавляет ГТВ?

— Группа под названием «Тлалок, инкорпорейтед».

— Никогда не слыхал о такой, — сказал Джон.

Глава 27

Ультрагноллский дворец стал главной штаб-квартирой леккианской войны, а Военная палата — ее оперативным центром. Это было большое помещение, набитое пультами, рядами циферблатов и мониторами. За пультами сидели мужчины и женщины в униформах и нажимали на кнопки. Освещенные неярким светом, машины тихонько гудели, и вы невольно проникались сознанием серьезности проводимой здесь работы. Драмокл любил эту комнату.

По коридорам дворца круглые сутки сновали деловитые толпы людей. Неподалеку от Военной палаты открыли несколько новых ресторанов, чтобы сэкономить время специалистам, ведущим войну. Драмокл обычно обедал в Эллинском барчике, где особенно любил техасские сосиски в фут длиной с соусом чили, луком и плавленым сыром — настоящую пищу героев. Однако, отправившись туда в очередной раз, король обнаружил, что барчик закрылся на ремонт.

Зачем им понадобился ремонт? Еще вчера там все было в порядке. Драмокл задумался: может, поднять по этому поводу шум? Или просто приказать владельцам открыть заведение — и к черту ремонт? Разве они не знают, что идет война? Но он пересилил себя и сдержался, ибо гордился тем, что отказался на время чрезвычайного положения от своих королевских привилегий. «Я такой же, как вы все, — сказал он давеча своей команде. — Я просто делаю свою работу, как и любой из вас. Конечно, я руковожу этим шоу — ну так что же? Это вовсе не означает, будто я важнее других, как могло бы показаться. Главное то, что мы с вами, господа, все как один сражаемся за наше отечество, за свободу, за Глорм!»

Драмокл решил пообедать в «Мече и желудке», довольно претенциозном заведении дальше по коридору. «М и Ж», как всегда, был переполнен. Длинный подковообразный зал украшали канделябры и деревянная полированная стойка. На стенах висели высокие зеркала, а розоватый свет придавал лицам посетителей более румяный, нежели на самом деле, вид. Между столиками бегали официанты с подносами. Все столы были заняты.

— Долго придется ждать? — спросил Драмокл.

— А вон там столик уже освобождается, сир, — сказал метрдотель, сделав еле заметный знак подбородком. Четверо дюжих официантов тут же принялись сгребать оттуда тарелки.

— Мне не хочется вас торопить, — обратился Драмокл к посетителям, сидевшим за столиком.

— О чем речь, сир! Мы уже доедаем десерт.

— Но это неправда, — возразил Драмокл. — Вы же едите луковый суп.

— Не хочу вам противоречить, сир, но я всегда ем луковый суп на десерт. А Джефф обычно заканчивает обед кулебякой. Такую уж привычку мы приобрели в китайских ресторанах.

Драмокл видел, что все это говорится только для того, чтобы он не чувствовал себя неловко. Глупо, конечно, но переспорить их явно не удастся. Да и зачем? Драмокл сел за столик и заказал суп с омарами и устриц.

Дела на Лекке шли не лучшим образом. Драмокл рассчитывал на быструю победу над малочисленными ополченцами Снинта. Но неожиданное нападение роботов Джона чуть было не смяло Драмокловы войска. Руксу удалось выровнять линию фронта, однако боевой дух в глормийской армии резко упал, Роботы пребывали в состоянии, аналогичном замешательству.

С другой стороны, глормийский народ реагировал на войну положительно. Об этом позаботился Макс. Его газетная рубрика «Почему мы воюем?» поведала читателям о гнусных заговорах, направленных против Глорма. Макс нанял команду писателей для художественной обработки сюжета, а ГТВ каждый вечер показывало фрагменты баталий в самое лучшее телевизионное время. Граждане Глорма узнавали все подробности разных заговоров — экономических, религиозных, расовых и просто враждебных, которые кишели вокруг их планеты.

Такой образ мыслей нашел большую и благодарную аудиторию. Немалая часть населения Глорма всю жизнь считала себя жертвой межпланетных интриг. Другая, и тоже немалая, часть глормийцев сама принимала участие в этих интригах — по крайней мере, по мнению первой части. Параноидальное мышление было присуще глормийскому характеру — открытому и добродушному снаружи и раздираемому страхами и подозрениями внутри. Глормийцы с легкостью поверили в придуманную Максом теорию межпланетного заговора. Многие говорили: «Я всегда это знал!» И все глормиицы преисполнились решимости сохранить, глормийский образ жизни любой ценой, за исключением тех, кто втайне мечтал его уничтожить.

К Драмоклу за столик подсел Макс с чашечкой кофе. Ему не терпелось обсудить с королем свои новые находки. Драмокла немного беспокоил Максов энтузиазм. Слишком уж тот увлекся своими выдумками — того и гляди, сам в них поверит.

— Подлые заговорщики наконец разоблачены, — сказал Макс. — Я собираю последние данные. У меня есть уже доказательства психического воздействия, духовного растления, а также прямой подрывной деятельности.

Драмокл кивнул и закурил сигарету.

— Все задокументировано, — продолжал Макс. — Имена секретных агентов. Планы провокаций, угроз и убийств. Загадочное дело доктора Виницки. Подрывное влияние Земли — карбонарии, иллюминаты, тибетские монахи и, наконец, самый опасный наш противник — Тлалок.

— Впервые слышу это имя, — заметил Драмокл.

— Еще не раз услышите. Тлалок — настоящий враг. Он и его агенты намереваются уничтожить большинство глормийских жителей, а затем захватить на Глорме власть и насадить здесь дьяволопоклонство с разнузданными оргиями.

— Ага, — сказал Драмокл. — Понятно.

— Тлалок веками кружился вокруг нашей планеты на своем невидимом звездолете, выжидая, когда мы достигнем достаточно высокого технологического уровня, чтобы имело смысл нас захватывать. Теперь он решил, что время пришло, и нынешняя война — всего лишь начало последней и окончательной битвы.

— Хорошо, Макс, — сказал Драмокл. — Витиевато немножко, но в целом придумано неплохо.

Макс оторопел.

— Простите, сир, но каждое мое слово — чистая правда!

— Макс, мы с тобой оба знаем, как началась эта война. Я сам ее начал. Помнишь?

Макс снисходительно и устало улыбнулся:

— Все гораздо сложнее, дорогой милорд. Вам внушили желание начать войну. Тлалок и внушил! Могу представить доказательства.

Драмокл решил, что сейчас не время разбираться с Максом.

— О’кей, Макс, мы обсудим это позже. Ты проделал блестящую работу. Продолжай информировать наш народ и сплачивать его против общего врага.

— Да, конечно, сир. Агенты Тлалока внедряются повсюду. Но у меня есть группа верных людей. Мы победим злодея.

— Отлично, Макс. Иди и продолжай в том же духе.

Макс вытянулся по стойке «смирно», щелкнул каблуками и прижал левую руку к сердцу, схватясь правой за пояс.

— Хайль Драмокл! — крикнул он и удалился.

Население Глорма, возглавляемое избранной группой Макса, с большим энтузиазмом поддержало крестовый поход против Тлалока. Для колледжей напечатали стандартные учебники «Тлалоцизм: философия деградации». В школах преподавали историю Тлалока, в начальных классах — историю Тлалока для детей. Детские сады обеспечили иллюстрированным изданием «Книжка в картинках про злого Тлалока». Бестселлером года стала книга «Мои пять лет с Тлалоком», а фильм «Тлалок — мой отец, мой супруг» побил все кассовые рекорды.

Драмокл не знал, как к этому относиться. Благодаря Максовой индустрии народ Глорма был занят и счастлив. Глормийцам нравились заговоры, и управлять ими стало совсем легко.

Король без восторга узнал о начавшихся арестах, но он понимал, что без них не обойтись. Какой же заговор без арестов? Если не пойман и не посажен за решетку ни один заговорщик, люди перестают верить в вашу серьезность. Все же Драмокл велел Максу проследить за тем, чтобы приговоры, вынесенные агентам Тлалока, считались действительными только на время войны и чтобы с арестантами обращались по-человечески. На этом король успокоился, решив выкинуть тлалоцизм из головы. И выкинул бы, если бы не инцидент в Эномском поселке.

Поселок Эном находился в отдаленной Сурнигарской провинции, на изрезанном фьордами полуострове в полярных широтах Глорма. От Ультрагнолла до него было не меньше семи тысяч ордалов, и часть этого пространства занимала гряда Фиерингер, делившая полуостров на две неравные части, перед тем как свернуть и слиться с большим Сардеккианским хребтом. Поселок с его маленькой гаванью Фасмолом был тихим и мирным местечком. Весело раскрашенные рыбачьи лодки каждое утро уходили в море, возвращаясь на закате с богатым уловом омаров, пастушьих рыбок, дерзянок, олиготе, немсеров и порою, если очень повезет, с болтуном неуловимым.

И в то же время Эном был важным стратегическим пунктом из-за расположенной неподалеку — на мысе Нефрарер — контрольной космической станции. Это был главный центр слежения за межпланетным и межзвездным транспортом. Прямые линии связи соединяли его с компьютерной станцией в Лиси Сурренгаре и с ракетной базой, размещенной в двухстах свелти от мыса на побережье Божья Голова. Контроль над станцией мыса Нефрарербыл необходим для успешного ведения внепланетных войн. Поэтому Драмокл испытал настоящий шок, прочитав на первой странице «Глормийского вестника» следующую статью.

Потрясающий случай в Эномском поселке!

Преданность офицеров под вопросом.

Кому подчинятся глормийские офицеры в случае кризиса — вышестоящим командирам или же таинственному Тлалоку, которому, как, говорят, все больше людей присягают на верность? Последние события заставляют нас поднять этот вопрос.

Сегодня в Эноме был арестован Дженнитер Дарр, вызывавший подозрения у местного населения своими литературными вечеринками сомнительного характера.

Поселковые констебли обыскали дом Дарра и нашли там кипу тлалокской литературы, спрятанную в тайнике стола. При изучении личных бумаг Дарра было обнаружено несколько договоров о сотрудничестве с Тлалоком, подписанных местными жителями и некоторыми офицерами близлежащей станции слежения. У Дарра изъяли также сверхсекретный план многочисленных помещений и функций станции.

На допросе офицеры признали свою вину, однако заявили, что были «загипнотизированы чужой волей» и принуждены, против собственного желания к посещениям «неописуемых оргий в некоем особом мире грез, которое нельзя назвать ни реальным, ни нереальным».

Дарр сделал несколько сенсационных заявлений констеблям, производившим арест. Он признал, что действительно был агентом Тлалока. Он утверждал, что Тлалок являлся к нему в сновидениях, обещая «безмерную награду» за сотрудничество. Дарр добавил: «Нет сомнения, что нас ожидает время тяжких испытаний. Тлалок и его последователи скоро выступят открыто. Каждому из нас тогда нужно будет сделать решающий выбор, и горе тому, кто выберет неверно, ибо он выберет смерть, в то время как Тлалок — это жизнь вечная».

Дарр задержан в целях дальнейшего расследования, и в течение месяца ему будут предъявлены обвинения для привлечения к судебной ответственности.

Прочитав статью, Драмокл почувствовал себя обескураженным и, совершенно сбитым с толку. Неужели за выдумкой Макса о заговоре и впрямь что-то кроется? И Тлалок существует на самом деле? Драмоклу очень не хотелось ломать над этим голову. У него и без того забот было по горло. И король решил отложить все вопросы на потом, когда времени будет побольше.

Глава 29

Пока Вителло выполнял свою миссию на Ванире, Чач затворился в Пурпурном замке, предоставленном дядей в его распоряжение. Место это в истории Карминосола было знаменитое. Именно здесь собрал граф Кромшов рассеянные силы Эльшгнева и его свободных корчевщиков, положив тем самым начало социальному движению, известному под названием шовизма. Именно в Пурпурном замке, или, точнее, в английском саду у западного его крыла, был подписан договор Хорджинга, подтверждавший вечное лингвистическое различие между говорящими на ремитском и старотантском языках и тем самым сводивший на нет все претензии Кларенса, герцога Ротлийского. Замок, украшенный луковичками минаретов и острыми башенками, окружали массивные стены с амбразурами и бойницами. С крепостных стен открывался чарующий вид на речку Дис и подножия Кроссета.

Чач развлекался в подвальной камере пыток, когда громкоговоритель вдруг крякнул и возвестил:

— Посетитель у ворот.

Принц оторвался от пристального созерцания обнаженной юной женщины, привязанной к «прокрустову ложу».

— Кто бы это мог быть? — спросил он.

— Спорим, что это Вителло, — сказала обнаженная юная женщина.

— Это Вителло, — сказал громкоговоритель.

— Пусть войдет, — распорядился Чач. — Что же до тебя, — продолжал он, обращаясь к обнаженной юной женщине, — мне кажется, ты не понимаешь всей серьезности своего положения. Ты беспомощна и полностью в моей власти, и я собираюсь предать тебя мучительной пытке. Это так же неизбежно, как щебетание птиц в вишневом саду холодным октябрьским вечером.

— О, я знаю, ваша милость, — сказала юная женщина. — Поначалу я даже испугалась, когда граф Джон, подаривший вам меня, объяснил, что мне предстоит утолить самые зверские и садистские желания лорда Чача. Я никогда ничем подобным не занималась и не могла сообразить, как мне на это реагировать, понимаете? Но лежа здесь, на ложе, я вдруг подумала о том, что мы с вами встретились в очень романтической обстановке. И, конечно же, ваше пристальное внимание мне ужасно льстит. Кстати, меня зовут Дорис.

— Женщина! — сказал Чач. — Твои притязания беспочвенны и несостоятельны. Между нами не существует никаких отношений. Ты для меня всего лишь кусок плоти, нуль с ногами, ничтожная тварь, которую я изнасилую и выброшу вон.

— Я жутко возбуждаюсь, когда вы говорите такие вещи, — сказала Дорис.

— Я не собираюсь тебя возбуждать! — крикнул Чач. Затем, чуть успокоившись, добавил: — Я предпочел бы, чтобы ты вообще не разговаривала. Не могла бы ты просто стонать, а?

Дорис послушно застонала.

— Нет, не так, ты мычишь, а не стонешь, — сказал Чач. — Ты должна стонать как бы от боли.

— Я понимаю, сир. Но вы же до сих пор не сделали мне больно. Даже это «прокрустово ложе», где я распростерта, обнаженная, открыв все свои отверстия вашим жадным взорам…

— Ради Бога! — поморщился Чач.

— Я хочу сказать — даже это ложе, на котором я так сладострастно распростерта, недостаточно жестко, чтобы причинить мне какую-нибудь боль, хотя я изо всех сил стараюсь ее симулировать. Самое смешное, что боль…

— В боли нет ничего смешного, — прервал ее Чач. — Боль мучительна.

— Да, конечно. Но она же и возбуждает. Когда мы начнем истязания?

— Когда я начну! — взревел Чач. — Вот в чем вопрос! Сколько раз тебе повторять — это мое шоу, и только мое, а ты…

— Да, да, — согласилась Дорис, застонав не то от страха, не то от страсти. — Знаете, а вы ужасно симпатичный. В вас есть что-то мальчишеское. И мне нравится, как вы щурите глаза, когда сердитесь.

Чач зашагал по камере пыток, держа сигарету в трясущихся пальцах. Противная девчонка все испортила. Какого черта она не ведет себя как положено?

Тут дверь со скрипом отворилась, и в камеру вошел Вителло. На голове у него была охотничья фетровая шляпка с когтем канюка, кокетливо засунутым за ленту. Куртка, синяя, как яйца ласточки, была опоясана широкой портупеей цвета копченой говядины. Оранжевые башмаки из кожи ганзера с загнутыми вверх носами, импортированные из совершенно другого сюжетного поворота, довершали ансамбль. Рядом с ним стояли Хельга и Фафнир.

— Эй, вы там! — сказал Вителло.

— Заколебал ты меня своими «эй», — отозвался Чач. — Какие новости привез?

— Звезды, милорд, движутся предначертанным курсом, а в мирах, заселенных людьми, времена года идут своей чередой: весна сменяется летом, лето осенью…

— Клянусь, Вителло, ты рискуешь вызвать мое сильнейшее неудовольствие своим эпическим зачином.

Вителло усмехнулся украдкой, поскольку в данный момент он был незаменим для принца Чача, которому не с кем больше было обсудить свои дела.

— Не зарывайся, понял? — сказал Чач, прочитав его мысли. — В замке полно слуг, готовых денно и нощно выслушивать мои ламентации, буде я того пожелаю.

— Но это не принесет вам удовлетворения, сир, — возразил Вителло. — Ваши излияния не продвинут сюжет ни на шаг и как пить дать набьют вам оскомину.

— Вы можете поговорить со мной, — с надеждой предложила Дорис.

— К делу, — сказал Чач. — Вителло, ты в состоянии перестать кривляться хоть на минуту и рассказать мне по-человечески, какие новости ты привез?

— Так точно, сир! А новости хорошие. Я успешно провел переговоры с Хальдемаром. Отныне он ваш союзник, сир, и готов вместе с вами напасть на Глорм.

— Новости и впрямь замечательные! — воскликнул Чач. — Наконец-то события поворачиваются туда, куда я хочу. Выпьем! Мы все должны за это выпить!

Выпивку тут же нашли, а Дорис отвязали, чтобы она смогла принять участие в торжестве. На нее также набросили купальный халат, ибо она привлекала к себе чересчур большое внимание.

Через несколько тостов в камеру вбежал граф Джон.

— Хальдемар здесь! — крикнул он.

— Ну и отлично, — сказал Чач. — Он наш союзник, дядя.

— Но эти люди с ним…

— Свита, надо полагать.

— Да, но их тысяч пятьдесят, если не больше! — сказал Джон. — И они высадились на моей планете без разрешения!

Чач обернулся к Вителло:

— Ты позволил этому варвару высадить войска?

— Нет, конечно! Я был категорически против. Но что я мог поделать? Хальдемар уперся, что будет сопровождать меня на Карминосол со своим флотом. Поскольку они наши союзники, я не в силах был запретить им высадиться. Мне удалось лишь уговорить их приземлиться не в столице, а в Потешном парке соседнего курортного городка.

— Но я не желаю, чтобы они здесь оставались! — сказал Джон. — Может, просто поблагодарим их, угостим хорошим ужином и отправим до поры до времени домой?

Тут в камеру ворвалась Анна с мертвенно-бледным лицом.

— Они расползаются по окрестностям, напиваются и пристают к женщинам! Я отвлекла их бесплатным катанием на «русских горах», но не знаю, надолго ли.

— Дядя! — сказал Чач. — Есть только один способ убрать их с планеты. Вы должны послать свои звездолеты в атаку против Глорма. Хальдемар последует за вами.

— Нет, — заявила Анна. — Нам и с Лекком-то война не по карману, не говоря уже о Глорме.

— Захватив Глорм, вы сразу разбогатеете, — сказал Чач.

— Ничего подобного, — возразила Анна. — Большую часть добычи поглотит добавочный налог на захваченное имущество. К тому же Хальдемар может наложить свою лапу на Глорм и оставить нас с носом. Откровенно говоря, я не думаю, чтобы кто-то из вас хотел иметь своим соседом Хальдемара.

Они заспорили, а Дорис тем временем заварила чай и вышла за сигаретами и бутербродами. К вечеру Хальдемаровы воины совершенно разорили окрестности курортного городка. Растущий поток беженцев хлынул из предместий, наводя на окружающих ужас рассказами о том, как белокурые берсерки в звериных шкурах заселяют бесплатно коттеджи, выписывают счета за номера в отелях и дорогие обеды на имя несуществующих персонажей, гоняют по округе на мотоциклах (поскольку ванирцы никогда не расстаются со своими мотоциклами) — в общем, хулиганят как могут. Подталкиваемый и вынуждаемый обстоятельствами, граф Джон снял с якоря свои флот. Хальдемар с трудом уговорил своих воинов вернуться на корабли, соблазнив их будущими трофеями. Вскоре оба флота встретились в космосе и занялись последними приготовлениями к большой кампании против Глорма.

Глава 30

Принц Чач не сразу покинул планету. В этом не было нужды, ибо нападение на Глорм не могло состояться, пока корабли Карминосола и Ванира не проведут совместных маневров и не решат проблем процедуры и приоритета. Когда эти скучные материи будут наконец улажены, принц Чач присоединится к флоту со своим собственным войском — эскадроном киборгов-киллеров, приобретенных недавно на антигонской распродаже. И тогда пойдет потеха! Чач живо представил, как он сражается с окровавленной повязкой на лбу во главе эскадрона, огненным мечом и вибраторной булавой пробивая себе путь сквозь редеющие ряды защитников Глорма, и добирается в конце концов до Ультрагнолла. Там он с боем возьмет комнату за комнатой, коридор за коридором, пока не столкнется лицом к лицу с Драмоклом и не загонит старого подонка в угол. О славный миг! Все, затаив дыхание, будут смотреть, как Чач победит Драмокла в искусном поединке на саблях. После чего он убьет короля — или же просто разоружит с презрением, даровав ему жизнь. Все будет зависеть от настроения.

Дни медленно тянулись, пока союзный флот отрабатывал правые повороты и повороты кругом. Вителло выполнил клятву, данную перед алтарем, и сводил Хельгу на рок-концерт в знаменитый Спигни-холл в столице Карминосола. Концерт давала группа с Лекка под названием «Снежок». Руководитель группы утверждал, будто он не кто иной, как Джим Моррисон, знаменитый земной рок-певец 60-х годов двадцатого столетия, однако повесть о том, как он очутился с группой на Карминосоле, вместо того чтобы лежать в Париже на кладбище Пер-Лашез, слишком длинна, чтобы в нее углубляться. Кем бы ни был «Джим Моррисон» на самом деле, песня «Хрустальный корабль», по отзыву музыкального критика «Карминосольского таймс» Гальбы Дэвиса, звучала в его исполнении «за гранью подражания». Хельга сказала, что она «в совершенном отпаде» — это был величайший комплимент, какой ей удалось придумать. Похоже, поспешный брак Вителло оказался более удачным, нежели можно было ожидать.

Фафнир наслаждался радушным приемом племени троллей, живших в глухих Фиерских холмах на севере Карминосола. Там они обменивались друг с другом заклинаниями, напивались и вспоминали о старых добрых временах, когда миром правила магия, а наука ограничивалась трехмерной геометрией и зачатками физики. Чач попытался было попытать Дорис еще разок, но вдохновение покинуло его, а помощи от этой девчонки ждать не приходилось. Когда ее отвязывали от ложа, Дорис подметала камеру пыток, делала бутерброды с огурцами, стирала пыль с угрюмых портретов бывших карминосольских монархов и непрерывно болтала. Чач всегда отвечал ей вежливо, поскольку считал, что садистские наклонности не оправдывают дурных манер. Да и был ли он садистом на самом-то деле? Мысли о боли как-то перестали его занимать. Он искренне наслаждался, наставляя Дорис в искусстве ведения домашнего хозяйства и читая ей нотации по поводу вечного отсутствия чистых рубашек и неровно подстриженных усов. И, втайне презирая себя за это, блаженствовал в дремотном покое домашнего очага.

Но неожиданно покою пришел конец. Граф Джон известил принца о том, что флот отправится к Глорму через двенадцать часов. Впереди была смерть или слава, а может, и еще какая-нибудь альтернатива. Время действий наконец пришло.

В последний вечер на Карминосоле Чач решил отметить день рождения Дорис. Пришли Вителло с Хельгой, из Фиера прилетел Фафнир. После обеда стали вручать подарки.

Вителло преподнес новорожденной миниатюрный замок из марципана с четырьмя хорошенькими жемчужинами на каждой из башен. Хельга подарила попугая, умевшего декламировать начальные строфы «Гайаваты» Лонгфелло. Фафнир вручил Дорис старинную книгу сказок, которыми тролли-мамы пугают троллей-детей. Начиналась книга такими словами: «Как-то раз детка-тролль ушел от своей мамочки на лесную поляну, где люди ели вареных деток и смеялись».

Чач приготовил для Дорис два подарка. Первым была шкатулка с драгоценностями. Вторым — свобода, ибо Дорис по закону считалась рабыней. Мать ее была свободной гражданкой Аардварка, но ее взяли в плен налетчики и продали графу Джону. Поскольку Анна все равно не разрешила бы графу использовать хорошенькую полонянку так, как ему хотелось, он отдал ее Чачу на поругание, рассудив, что чужое удовольствие лучше никакого.

Две слезинки застыли в голубых глазах Дорис, когда она прочла пергамент о даровании гражданства. Затем, открыв шкатулку, девушка залюбовалась драгоценными каменьями, восклицая при виде их великолепия. Один пленил ее особенно — бриллиант-солитер в тонкой золотой оправе.

— Милорд, — сказала Дорис, — это колечко так похоже на обручальное!

Чач нахмурился, хотя явно чувствовал себя польщенным.

— Да, похоже, — проворчал он.

— А можно я буду иногда воображать, будто оно и в самом деле обручальное?

Чач закусил кончик уса. Желтоватое лицо его залилось румянцем.

— Дорис! — сказал он. — Ты можешь воображать себе, что мы обручены, и я буду воображать то же самое.

Она задумалась на несколько мгновений.

— Но, милорд, разве в таком случае воображаемое не станет правдой?

— А может, я этого и хочу? — отозвался Чач, смущенный, но гордый собою. — Только учти: забудешь выстирать к моему возвращению рубашки — и помолвка будет расторгнута.

Вителло, Хельга и Фафнир поздравили счастливую молодую пару. А потом пришла пора прощаться.

Глава 31

Друзилла встретилась с Руфусом в условленном месте — на планетоиде Анастрагоне, что на полпути между Глормом и Друтом. Когда-то Анастрагон принадлежал безумному королю Друта Бидоку, который построил там охотничий домик, но так и не удосужился завезти на планетоид зверей и кислород. Воздух на Анастрагоне был только в охотничьем домике. Маленький планетоид имел еще одну особенность: он был невидим. Бидок выкрасил его до последнего камушка краской «нондетекто» — продуктом древней науки Земли, отражавшим все волны видимого спектра и вдобавок водонепроницаемым. Правда, краска уже сильно пооблезла. Со стороны Анаетрагон казался скопищем островков вулканической породы, непостижимым образом державшихся в космосе на одном и том же расстоянии друг от друга.

Руфус был уже в домике, когда прилетела Друзилла. Он любил Анастрагон, поскольку здесь хранилась его коллекция игрушечных солдатиков, самая большая в Галактике. Друзилла застала его на кухне, где Руфус восстанавливал на полу картину битвы при Ватерлоо.

Командующий Руфус представлял собой типичный продукт антигонского военного колледжа. Он был храбрым, преданным, бесхитростным и, пожалуй, чуточку туповатым. Внимание командующего к мелочам было хорошо известно солдатам, которые его обожали. Они любили повторять, что Руфус способен обнаружить пыль даже на кончике палимпара. А среди офицеров гуляла дежурная шутка, что Руфус даже в пылу любовного экстаза не перестает думать о триолатрии и ее взаимосвязи с полевым и тыловым обеспечением.

Руфус мастерски играл в спортивные игры и был настоящим асом криалака, старинной глормийской игры с тремя мячами, дубинкой и маленькой зеленой сетью. В общем, он казался человеком простым и предсказуемым.

— Привет, дорогой, — промолвила Друзилла, скинув с головы горностаевый капюшон.

— Ага, — сказал Руфус, увлеченный построением армии маршала Нея.

Руфус не обращал никакого внимания на Друзиллу, когда они оставались наедине, и это ее возбуждало.

— Ты меня любишь? — спросила Друзилла.

— Ты знаешь, что да, — ответил Руфус.

— Но ты никогда мне этого не говорил.

— Ну, значит, теперь говорю.

— Что говоришь?

— Ты сама знаешь что.

— Нет, скажи мне.

— Черт побери, Друзилла, я люблю тебя. И прекрати ко мне цепляться, слышишь!

— Ладно, сегодня больше не буду, — сказала Друзилла, наливая себе в фужер зеленое с пурпурным отливом вино из Мендосино.

— Что ты хотела со мной обсудить? — спросил Руфус. — Твоя просьба о встрече смахивала по тону на приказ.

— Дело действительно срочное, — сказала Друзилла. — Буду говорить без обиняков. Как ты смотришь на то, чтобы предать Драмокла?

— Предать Драмокла? — Руфус издал неуверенный смешок. — Чертовски странное предложение из уст его любимой дочери, адресованное его лучшему другу. Ты вечно твердишь мне, что я не понимаю юмора. Это шутка?

— К сожалению, нет. Я предлагаю это на полном серьезе как единственное средство спасти Драмокла, да и всех нас, от гибели в межпланетной войне. Будь он сейчас в здравом уме, Драмокл и сам бы согласился, что в подобных обстоятельствах предательство оправданно.

— Но мы же не можем спросить его об этом? — поинтересовался Руфус, наматывая ус на палец.

— Конечно, нет. Будь он в здравом рассудке, нам и спрашивать бы не пришлось.

Внутреннее смятение Руфуса выразилось в том, что он рассеянно взял за голову Веллингтона и утопил его в Ла-Манше. Дернув себя пребольно за ус, Руфус сказал:

— Некрасиво это будет выглядеть, дорогая моя.

— Я проконсультировалась с мистером Дойлем, твоим специалистом по связям с общественностью. Он заверил, что в случае необходимости сумеет сделать так, чтобы население Местных планет воспринимало тебя как спасителя, а не предателя.

— У Брута тоже были самые благородные побуждения, когда он присоединился к заговору против Юлия Цезаря. Однако имя Брута стало синонимом предательства.

— Это потому, любовь моя, что у него не было пресс-агента, — сказала Друзилла. — Марк Антоний настроил против него общественное мнение. Но мистер Дойль никогда не позволит, чтобы такое случилось с тобой, иначе он вылетит с работы.

Руфус мерил кухню шагами, сжав ладони за спиной.

— Нет, не могу. Если я предам своего друга Драмокла, я до конца своих дней себе этого не прощу.

— По поводу угрызений совести, — сказал Друзилла, — я взяла на себя смелость проконсультироваться с твоим психиатром, доктором Гельтфутом. По его мнению, у тебя достаточно силы духа, чтобы пережить кратковременное чувство вины. В худшем случае совесть будет мучить тебя где-то около года, но этот срок можно сильно сократить с помощью наркотиков. Доктор Гельтфут просил меня подчеркнуть, что он ни в коем случае не дает тебе советов, как поступать. Он просто констатирует, что ты можешь предать Драмокла без особого психологического ущерба для себя, если сочтешь, что этого требуют обстоятельства.

Руфус заметался по кухне еще быстрее. Солдафонские черты его исказились болью и нерешительностью.

— Неужели это неизбежно? — спросил он. — Чтобы Драмокл, благороднейшей и нежнейшей души человек, был предан двумя людьми, которые любят его больше всех? Почему, Дру, объясни мне, почему?

По щекам у Друзиллы катились слезы:

— Потому что только так мы можем спасти его и Местные планеты.

— И другого способа нет?

— Никакого.

— Можешь ты мне объяснить, каким образом мое предательство нас спасет?

— Дорогой мой, боюсь, это выше твоего понимания. Неужели ты не веришь мне на слово?

— Ну хоть в общих чертах объясни, я пойму!

— Ладно. Тызнаешь, Руфус, что великую нравственную ось Вселенной крайне трудно сдвинуть с точки опоры, которая находится в сердцах людей. Но если ось эта придет в движение, перемены неминуемы. Мы с тобой, Руфус, стоим сейчас в точке вращения, а все сущее замерло на краю катастрофы, не желая ее, но не в силах ее предотвратить. Два мощных флота — тупорылые истребители против кольчатых штурмовиков — застыли в ожидании приказа, и Смерть, злорадная шутница, встряхнув игральные кости войны, бросает взор насмешливый последний на суету людскую, прежде чем…

— Ты была права, — сказал Руфус. — Я не понимаю. Придется мне поверить тебе на слово. Ты говоришь, я должен предать Драмокла. Как мне сделать это?

— Военные действия неизбежны, — сказала Друзилла. — Драмокл обязательно вовлечет в них тебя. Он попросит, чтобы ты сделал что-то с флотом Друта.

— Ну да, и дальше что?

— О чем бы он ни попросил, соглашайся, а потом сделай наоборот.

Руфус нахмурился от напряжения.

— Наоборот, говоришь?

— Вот именно.

— Наоборот, — повторил Руфус. — Ладно, по-моему, я понял.

Друзилла положила ему на руку ладонь и спросила своим низким, волнующим голосом:

— Можем мы рассчитывать на тебя, Руфус?

— Мы?

— Я и цивилизованная Вселенная, дорогой.

— Верь мне, любовь моя.

Они обнялись. И вдруг Друзилла вздрогнула:

— Руфус! Там в окне — лицо!

Руфус развернулся, молниеносно выхватив иглолучевик. Но ничего не увидел в двойном застекленном окне, кроме обычных парящих кусочков анастрагонского пейзажа.

— Да нет там никого, — сказал он.

— Но я же видела! — упорствовала Друзилла. Руфус надел скафандр, включил внешнюю систему освещения планетоида и вышел наружу. Вернувшись, он покачал головой:

— Там ни души, дорогая.

— Но я видела лицо!

— Тебе, должно быть, померещилось со страху.

— Ты все проверил? Следов от колес звездолета тоже нет?

— Следы там действительно есть.

— Ага!

— Но это следы от наших собственных катеров.

— Наверное, у меня просто нервный срыв, — сказала Друзилла с дрожащим смешком. — Скорей бы все это кончилось!

Они поцеловались, Друзилла села в свой космический катер и отправилась в Истрад.

Руфус задержался на Анастрагоне чуть дольше. Он поджарил себе на газовом рожке зефира, насадив его на кончик шпаги и раздумывая о том, что сказала Друзилла. Хорошая она девочка, Друзилла, только чересчур серьезна и склонна к истерикам. Все это ерунда на постном масле. Руфус и не думал предавать Драмокла. Если на то пошло, он лучше погибнет вместе с Драмоклом и со всей Вселенной в пламени атомного костра, но дружбы своей не предаст. Хотя до этого не дойдет. Кто-кто, а Драмокл умеет таскать зефир из огня — вернее сказать, каштаны. Дру поймет, как она заблуждалась, если, конечно, они останутся в живых.

На самом деле Руфус был не прочь повоевать — так же, как и его друг Драмокл.

Глава 32

В полутемной Военной палате Ультрагноллского дворца царило напряженное ожидание. Экраны мониторов пестрели крошечными блестящими корабликами, шедшими за рядом ряд. Два космических флота сближались в бескрайнем пространстве. С одной стороны — звездолеты Руфуса, построенные стройной фалангой. Они были неподвижны и готовы к бою, застыв на линии космической границы Друта. Неприятель надвигался на них двойным клином. Супердредноуты Джона находились на правом фланге и в центре, кольчатые суда Хальдемара — слева. Драмокл видел, что вражеский флот значительно превосходит войско Руфуса. Джон пустил в ход все свои резервы. Помимо судов регулярного флота, на экране виднелись громоздкие грузовые корабли, оборудованные ракетными установками, скоростные гоночные яхты с наспех присобаченными торпедами, экспериментальное судно с выпуклыми лучевыми прожекторами. Джон собрал все, что только могло оторваться от планеты и присоединиться к флоту.

Полиэкранное оборудование, доставшееся в наследство от древних, позволяло Драмоклу не только наблюдать, но и слушать разговор между Руфусом и графом Джоном.

* * *

— Привет, Руфус, — сказал граф Джон с деланной небрежностью.

Руфус, сидевший в центре управления, нажал на кнопку точной настройки.

— Привет, Джон, привет. В гости пожаловал, да?

— Точно, — сказал Джон. — И друга с собой привел.

На другом экране появилась лохматая голова Хальдемара.

— Здорово, Руфус. Сколько лет, сколько зим!

— Да, давненько не видались, — строгая перочинным ножом ивовую ветку, откликнулся Руфус. — Как дела на Ванире, дружище?

— Как обычно, — сказал Хальдемар. — Солнца мало, холодрыга, ни тебе промышленности, ни приличных баб.

— Да, жизнь у вас там суровая. А как с тем большим проектом, что был предусмотрен для Ванира?

— Ты имеешь в виду «Шлигс продакшнз»? Они собирались снимать у нас свой эпохальный военный боевик «Бобовые солдаты». Для моих парней там, конечно, нашлась бы работенка, да только съемки отложили на неопределенный срок.

— Да, — сказал Руфус. — Таков шоу-бизнес.

Непринужденный дружеский разговор о том о сем не мог, однако, скрыть напряжения, пробивавшегося сквозь небрежно роняемые слова подобно тому, как пробивается стальная нить накаливания сквозь набитую волокнистым наполнителем прокладку. Наконец Руфус сказал:

— Что ж, приятно было поболтать с вами, друзья. Могу ли я чем-то вам помочь?

— Ну разумеется, Руфус, — ответил Джон. — Мы просто идем вдвоем дорогой на Глорм. У нас и в мыслях нету ссориться с тобой. Я и мои ребята будем очень признательны тебе, если ты попросишь своих ребят посторониться и дать нам пройти.

— Мне очень жаль, — сказал Руфус, — но, боюсь, я не смогу выполнить вашу просьбу.

— Ты прекрасно знаешь, Руфус, что мы пришли сюда разобраться с Драмоклом, — сказал Джон. — Пропусти нас. Тебя это не касается.

— Одну минутку. — Руфус повернулся к боковому дисплею, в электронную схему которого был встроен двойной шифратор, и спросил у Драмокла: — Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Драмокл взглянул на дифференциальный акселератомер. Судя по его показаниям, звездолеты Джона и Хальдемара потихоньку ползли вперед — еле-еле, не спеша, но все-таки неумолимо приближаясь к фаланге Друта.

Драмокл уже велел своим собственным судам занять круговую оборону по периметру Глорма. С Руфусом он договорился, что тот будет удерживать позицию и ждать дальнейших приказаний. И тут, за спиной короля послышался шум перебранки. Часовые спорили с человеком, пытавшимся проникнуть в Военную палату. Драмокл обернулся и увидел Макса. С ним была какая-то женщина.

— В чем дело? — спросил Драмокл.

— Вы уже отдали Руфусу приказ? — торопливо крикнул Макс. — Нет? Слава Богу! Сир, вы должны выслушать меня и эту молодую леди. Вас предали, милорд!

Неприятельский флот находился пока вне досягаемости для Руфусовых ракет. А значит, немного времени еще оставалось.

— Погоди-ка, Руфус, — сказал Драмокл. — Я свяжусь с тобой через минуту. — Король повернулся к Максу. — Входи. Надеюсь, Макс, что это не очередной плод твоей буйной фантазии. Как звать твою подружку?

— Меня зовут Сорочка, — сказала девушка.

Глава 33

Пока происходили все эти события, Друзилла сидела в своем замке в Истраде и думала. С Анастрагона она прямиком направилась домой. Настроение у нее в пути совершенно упало. Праведный гнев, вдохновлявший ее во время разговора с Руфусом, куда-то испарился. Она не могла понять, почему с такой готовностью поверила Чачу, хотя прекрасно знала о его ненависти к Драмоклу и неистребимой склонности ко лжи. Правильно ли она поступила? Убежденность покинула принцессу, и навалилась такая хандра, что терпеть ее не было мочи. К счастью, у ее психиатра, доктора Эйгенлихта, оказалось в тот день «окно».

Сеанс прошел чрезвычайно плодотворно. Друзилла поведала Эйгенлихту обо всем, что она наделала и почему, и тут же забилась в истерике.

Эйгенлихт подождал, пока она успокоится. Затем закурил коротенькую и толстую черную сигару, сплел свои коротенькие и толстые черные ножки и заявил:

— Моя дорогая, это же настоящий духовный прорыв! Осознав истинные побуждения своего брата, вы не можете не понять своих собственных подсознательных побуждений, толкнувших вас с такой готовностью принять его предательский план. Теперь вы видите, что ваша знаменитая любовь к дорогому папочке служила всего лишь ширмой для тайной злости и жажды мщения.

— Но я люблю его! — простонала Друзилла.

— Конечно, вы его любите. Но и ненавидите тоже. Амбивалентность налицо. Да и могло ли быть иначе? Вспомните свое детство, подумайте о бесчисленных Драмокловых подружках! Папочка никогда не хотел позабавиться с малышкой Дру, верно? Малышка Дру мечтала быть папочкиной подружкой, но ее коварный папочка всегда, обращался с ней как с ребенком и развлекался на стороне. Тем самым он посеял в вашей душе чувство бешеной ярости, неприемлемое для вашего сознания. Пытаясь сублимировать это чувство, вы ударились в религию, силясь направить вашу разрушительную энергию в русло высших материй. Вы и Руфуса полюбили по той же причине. Руфус — воплощенное самообладание, своего рода копия вашего отца, человек, не лишенный страстей, но не испытывающий страсти к вам. Как только у вас появился шанс отомстить Драмоклу, ваш рассудок, этот тайный прислужник вероломства, прикрыл ваши мстительные чувства вуалью благородных и возвышенных побуждений.

— Ах, доктор, — сказала Друзилла, — наверное вы правы. Мне так стыдно!

— Ерунда. Такие чувства испытывает каждый второй. Вы совершили блестящий прорыв, моя дорогая, и должны гордиться собой. Это победа вашего «эго»! Лишив свой застарелый комплекс питавшей его ядовитой энергии, вы наконец полюбите отца по-настоящему.

— Ах, доктор Эйгенлихт, вы снова правы! — сказала Друзилла, улыбаясь сквозь слезы. — Я словно сбросила с плеч невыносимо тяжкое бремя. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Чего ж тут не понять? — откликнулся доктор Эйгенлихт. — Вы только не забывайте, что это всего лишь первая вспышка прозрения. Нам с вами предстоит еще немало потрудиться, дабы закрепить вашу победу.

— Да, конечно, — сказала Друзилла.

— Наше время почти истекло. В четверг на будущей неделе вам подходит?

— О Господи! — спохватилась Друзилла. — Я совсем забыла! Мы же на пороге войны!

— Да? И какие ассоциации у вас это вызывает?

— Нет, доктор, я говорю о реальном положении. Мне необходимо срочно увидеться с отцом и Руфусом. Надеюсь, я еще успею предотвратить гибель цивилизации!

Доктор Эйгенлихт спокойно улыбнулся ей и расплел свой коротенькие и толстые черные ножки.

— Так, значит, если цивилизация не погибнет, — сказал он невозмутимо, жду вас через неделю в тот же час.

Глава 34

— Макс! — сказал Драмокл. — У меня нет времени на Тлалока. Вот-вот начнется настоящее сражение.

— Знаю, сир, — сказал Макс. — Поэтому я и пришел. У меня для вас совершенно сногсшибательная новость, впрямую касающаяся войны. Речь идет о предательстве.

— Предательстве? Военном?

— Да, милорд!

— Кто?

— В том-то вся и печаль, — сказал Макс. — Леди Сорочка представила мне неопровержимые доказательства того, что Руфус собирается предать вас в предстоящем сражении.

— Руфус, говоришь?

— Так точно, сир.

— Идем со мной, — сказал Драмокл.

Он провел Макса с девушкой в свободный кабинет, где стояли две продавленные тахты, несколько складных деревянных стульев и стол, заваленный кучами пыльных ксерокопий. Драмокл предложил им сесть. Потом налил из крана чашку «каппуччино» и повернулся к Максу:

— Доказательства должны быть более чем убедительными, иначе я насажу твою башку на пику, как только мне принесут ее со склада.

— Давай свою кассету, девушка, — обратился Макс к Сорочке.

Сорочка открыла сумочку и протянула королю крошечный кассетник. В нем была одноразовая кассета «репроно». Запись на такую кассету (изобретение землян) можно было сделать только раз и прослушать тоже. Любая попытка скопировать запись или прокрутить ее повторно приводила к тому, что на «репроно» оставались лишь шипящие звуки помех, прерываемые старыми сводками погоды.

Драмокл прослушал пленку, запечатлевшую весь разговор между Руфусом и Друзиллой в охотничьем домике Анастрагона. Лицо короля исказилось гневом и изумлением.

— Предан! — сказал он наконец. — Своей любимой дочерью и лучшим другом!

Он зашатался и, наверное, упал бы, не подхвати его Макс и не усади в брезентовое режиссерское кресло. На спинке кресла было написано: «Драмокл Rex^[95]. Другого козла отпущения не ищите».

— О нежданный удар беспощадных богов! Красноглазое горе настигло меня, ибо лучший мой друг — нет, не друг, а двуликий изменчивый Янус, — злу предавшись, посмел посягнуть…

— Вы, наверное, хотели сказать «Руфус», — перебил его Макс.

Глаза Драмокла полыхнули огнем. Стража, правильно истолковав его взгляд, подбежала и схватила Макса. Слишком поздно до несчастного дошло, что он преступно прервал монолог, произносимый протагонистом в момент душевного потрясения. Такое преступление каралось смертью. Макс пытался что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Он пал на колени, сложив молитвенно ладони на груди.

— Черт с ним, отпустите его! — проворчал Драмокл, обращаясь к страже. — Я произнесу речь потом, пользуясь своим правом короля, протагониста и трагического героя. А сейчас у нас есть другие дела. Стало быть, Руфус предаст меня, выполнив мой приказ наоборот? Дайте сюда телефон!

Как только наладили связь, Драмокл закричал:

— Руфус! У тебя все в порядке?

— Все в норме, сир.

— Неприятель?

— Постепенно приближается.

— Не преграждай им дорогу, Руфус. Отведи свои корабли и пропусти их.

— Но докуда, сир? До самого Глорма? У вашего флота не хватит сил, чтобы отбросить косматых ванирских берсерков с прилизанными карминосольскими клерками в придачу.

— Это военная хитрость, не бойся.

— Значит, ты размолотишь их, старина?

— Да, и проглочу вместе с костями, — сказал Драмокл, скрипнув зубами.

— Ты можешь изложить мне свой план?

— Не по телефону. Верь мне, дружище. В нужный момент и ты сыграешь свою роль.

— Ладно, — сказал Руфус. — Пусть будет так, как ты хочешь.

Драмокл повесил трубку.

— О’кей. Раз я велел ему пропустить врагов, значит, чтобы предать меня, он должен будет их задержать. Таким образом я выиграю время, чтобы перегруппировать суда и составить план контратаки…

— Драмокл! — сказала Сорочка.

— Что тебе, девушка?

— Вы можете сделать кое-что получше.

— А именно?

— Заключить мир. На любых условиях, главное — мир!

— Боюсь, уже слишком поздно, — сказал Драмокл. — А кроме того, такова моя судьба.

— В том-то и дело! — выпалила Сорочка. — Это вовсе не ваша судьба! Это чья-то чужая судьба! Вами манипулируют, Драмокл, вас обманывают и морочат! Вы считаете, будто сами распоряжаетесь собой, но на самом деле вас тайно направляет кое-кто другой, принуждая действовать вопреки вашим сокровенным желаниям, чтобы достичь исполнения своих!

— И кто же этот таинственный персонаж?

— Тлалок!

Драмокл внимательно вгляделся в ее искренние голубые глаза.

— Дорогая моя, — сказал он ласково, — у меня нет времени на обсуждение заговоров. Тлалока не существует. Его придумал Макс.

Девушка энергично замотала головой:

— Макс и сам так считал поначалу, пока не прозрел. Дело в том, что имя ему подсказал сам Тлалок, передав внушение с помощью астральной телепатии с той планеты, где он живет.

— Бред какой-то! Что за планета, о чем ты говоришь?

— О Земле, милорд.

— Земля лежит в руинах.

— Я не имею в виду ту самую Землю, — сказала Сорочка. — Земля существует в бессчетных количествах, каждая на своем уровне реальности. Как правило, пересечь границу этих уровней невозможно. Но в данном исключительном случае между Глормом и Землей образовалась связь. Их связывает червоточина в космической пене.

— Ничего не понимаю, — сказал Драмокл. — Зачем нам все эти сложности? И вообще, откуда у тебя такая информация?

— Я сама с той Земли, король. Я могу представить вам доказательства, но это займет слишком много времени. Молю вас пока поверить мне на слово. Тлалок существует, и он обладает великой магической силой. Ему нужен Глорм, поэтому он заставляет вас плясать под свою дудку.

Драмокл посмотрел на ближайший монитор, но увидел лишь беспорядочный хаос разноцветных точек и мигающих черточек. Космические суда маневрировали, и ситуация пока оставалась неясной.

— Хорошо, — сказал Драмокл. — Кто ты такая? Что здесь происходит, черт побери?

Глава 35

Сорочка рассказала Драмоклу, что родилась на Земле, в Плейнфилде, штат Нью-Джерси, лет двадцать шесть тому назад. Тогда ее звали Мира Грицлер. Нормальная во всех прочих отношениях, Мира, к несчастью, в шестнадцать лет весила 226 фунтов. Виною было какое-то нарушение обмена веществ, с которым не могли справиться земные врачи и которое исчезло само собой через десять лет, когда Мира переправлялась по космической червоточине с Земли на Глорм. Но в ту пору она об этом, естественно, не знала. В шестнадцать лет она была одинокой толстой девочкой и первой ученицей в классе. Одноклассники смеялись над ней и никогда не приглашали на пижамные вечеринки.

Жизнь казалась беспросветной, пока не свела ее с семнадцатилетним Роном Баглитом. Высокий, костлявый и рыжий, он был обаятелен и как-то по-деревенски добродушен с виду. Он был президентом школьного компьютерного клуба. Он был почетным гостем первого съезда фанов научной фантастики Северной Кореи в Пхеньяне. Он даже издавал свой журнал под названием «Действие на расстоянии: журнал, посвященный изучению невидимых сил, которые формируют нас». Рон был поклонником теории заговоров. Он верил, что на историю человечества оказывают влияние тайные силы и скрытые факторы, не признаваемые «официальными» историками. Многие люди в Америке верили в нечто подобное, но Рон не верил тому, чему верили они. Он глядел на большинство поклонников теории заговоров свысока, как на легковерных и наивных простаков. Эти людишки верили в Атлантиду, Лемурию, в деров, живущих в подземных пещерах, в маленьких зеленых человечков с Марса — словом, в любую мало-мальски правдоподобную чушь. Легковерными людьми манипулировал некий высший разум, и действия его были сокрыты от всех, кроме самых проницательных. Фальшивый заговор был отличным прикрытием для заговора настоящего.

Рон верил, что высший разум периодически манипулировал человечеством на протяжении всей писаной истории. По его мнению, это продолжалось и поныне. Он даже догадывался, кто стоит во главе заговора.

Все следы, обнаруженные Роном за несколько лет, вели к одной организации — мощной корпорации под названием «Тлалок, инкорпорейтед». Мира приняла участие в расследовании Рона. Они находили все новые и новые доказательства влияния Тлалока на самых высоких уровнях общества. Начинал вырисовываться образ огромной тайной корпорации, захватывающей власть с помощью коррупции и психического контроля. «Тлалок, инкорпорейтед» умела привлекать к себе людей и вербовать сторонников. Работавшие на компанию люди, казалось, понимали друг друга без слов. Умные и высокомерные, они презирали всех, кроме своего лидера, таинственного и скрытного Тлалока.

Продолжая расследование, Рон с Мирой нашли немало свидетельств растущего влияния оккультизма. Один из новоиспеченных чиновников Тлалока, давший им интервью, намекнул даже, что долгожданное слияние науки и магии не за горами и что Тлалок будет управлять новым миропрядком. Позже, когда его спросили об этом еще раз, чиновник заявил, что не говорил ничего подобного, и пригрозил им судебным иском за клевету.

Скоро Мира поняла, что организация наслышана о них с Роном и недовольна. Местная полиция стала преследовать их. У Рона без объяснений отобрали лицензию на уличную продажу шоколадного печенья. Мире постановлением суда было запрещено продавать макраме, пока она не докажет, что все ее веревки сделаны в США. Начались телефонные звонки с непотребной руганью, а затем и с прямыми угрозами.

Когда положение стало совсем отчаянным, их навестил вежливый человечек лет шестидесяти со слуховым аппаратом и в полосатом костюме. Он представился как Джаспар Коул из Эврики, штат Калифорния, бывший производитель протезов, ныне на отдыхе. Коула и его друзей беспокоило растущее могущество «Тлалок, инкорпорейтед», но они не знали, как с ним бороться, пока не прочли в газете статью о Соне и Мире. Джаспар Коул пришел, чтобы предложить им финансовую поддержку в дальнейших изысканиях по разоблачению личности Тлалока и подлинных целей его организации.

Угрозы и притеснения сделались совсем уже наглыми, и Рон с Мирой, опасаясь за свою жизнь, ушли в подполье. Именно тогда Мира переменила имя и стала Сорочкой. Работая на заброшенном складе в городе Уичито, штат Канзас, они с Роном собрали все недостающие доказательства самой большой аферы Тлалока — покупки услуг мафии на десять лет вперед.

Не вняв советам Миры, Рон передал доказательства в местную штаб-квартиру ЦРУ. Его вежливо поблагодарили и обещали вскоре с ним связаться. А через два дня Рон умер. Единственным свидетельством нечистой игры были зеленые пятнышки у него на ногтях, названные в официальном отчете «идиопатической аномалией». Но Сорочка знала, что такие пятнышки появляются от новейшего яда КЛАКА-5, бывшего на вооружении у ЦРУ.

Продолжая работать без Рона, Сорочка нашла помощь и поддержку у фанов научной фантастики всей страны. Оккультные группы, занимавшиеся белой магией, тоже помогали ей. И, словно благодаря ее долгой невидимой связи с Тлалоком, у Сорочки начали проявляться новые психические способности. Их наличие подтвердилось при личном свиданий с Тлалоком.

В городе Уэйко, штат Техас, Сорочка расследовала слухи о шабаше тлалокопоклонников. Однажды в номере мотеля, где она жила, раздался телефонный звонок. Звонивший назвался Тлалоком. Поскольку она проявляет к нему такой интерес, сказал Тлалок, неплохо бы им встретиться. Он пошлет за ней машину немедленно.

Сорочка пережила минуты жуткой паники. Она не сомневалась, что говорила с самим Тлалоком; злая сила, звучавшая в его голосе, убеждала лучше слов. Да, это был Тлалок. Но, чтобы убить Сорочку, ему не нужно было вызывать ее на тайное свидание. Тлалок был достаточно могуществен, чтобы убрать ее в любую минуту. Нет, он вызвал ее с какой-то другой целью, и Сорочке было ужасно любопытно — с какой.

Лимузин повез ее по автостраде номер 61 мимо «Жареных цыплят Попая», «Гамбургеров Уэнди» и «Свиных шашлыков Толстяка», мимо «Рая для спортсменов» и «Оружия на продажу», мимо станции Экскон, «Магазина подержанных автомобилей Обаяшки Джонсона» и «Блинного бара Тощего Нельсона» в мотель «Аламо», расположенный в пригороде. Водитель велел ей идти в номер 231. Сорочка постучала, и ей предложили войти. В тускло освещенной комнате, поджидая ее, сидел в кресле лысый усатый человек. Он напомнил Сорочке Минга Безжалостного из древнего комикса Флэша Гордона. Она сразу поняла, кто он такой.

— Я Тлалок, — сказал он. — А ты Мира Грицлер, она же Сорочка и мой враг, поклявшийся меня уничтожить.

— Когда вы так говорите, это действительно звучит смешно.

Тлалок улыбнулся:

— Силы у нас неравны, ты права. Но у тебя есть потенциал, дорогуша. Хорошего врага негоже презирать. А рачительный маг всему находит применение.

— Значит, вы и вправду маг? — спросила Сорочка.

— Да, ты не ошиблась. Я так называемый черный маг — я служу самому себе и своим последователям, а не той иллюзорной абстракции, что люди называют Богом. И я весьма могущественный маг, прости за нескромность. Мои способности значительно выше тех, коими обладали Парацельс или Альберт Великий, Раймунд Луллий или знаменитый Калиостро и даже печально знаменитый граф Сен-Жермен.

Сорочка не усомнилась в его правдивости. Тлалок был могущественным и злобным врагом — и в то же время в его присутствии она чувствовала себя в безопасности. Она понимала, что он хочет поговорить, хочет, чтобы им восхищались, а потому сейчас ей нечего бояться за свою жизнь.

— Должен признать, — продолжал Тлалок, — что в нынешний век магом быть легко. Дележ прибыли заменил сегодня религию, а бездумное преклонение перед наукой истребило последние остатки здравого смысла. Несколько столетий назад церковь сожгла бы меня на костре. Но фамильяров инквизиции сменили агенты ФБР и ЦРУ. Многие из них продажны, как и большинство других вещей в этом восхитительно прагматическом веке. Наука двадцатого столетия дает мне такое могущество, какое моим предшественникам даже не снилось. Она не только — в отличие от алхимии — приносит практические плоды, она представляет собою великолепную знаковую систему, которая сама по себе служит источником больших энергий.

Сорочка слушала, затаив дыхание. Злая воля, излучаемая магом, была почти осязаема и вселяла дурные предчувствия. Они сидели друг против друга в одинаковых креслах; единственная лампа отбрасывала на стену длинные тени.

— Будучи моим врагом, — сказал Тлалок, — ты, наверное, хотела бы разузнать о моих планах, чтобы меня победить. Вкратце скажу: в первую очередь я намерен захватить политический контроль над Америкой, и эта задача уже почти выполнена. Мои представители в Китае и Советском Союзе готовы взять под контроль свои правительства. Никаких грубых штучек типа путчей, просто власть де-факто, которая позволит мне контролировать всю Землю.

— Невероятно! — сказала Сорочка.

— О, это только начало, — заверил ее Тлалок. — Скорее средство, нежели цель. Власть над Землей — всего лишь необходимое условие для достижения того, чего я хочу по-настоящему.

— Не понимаю, — сказала Сорочка. — Если вы будете править Землей, к чему еще вам стремиться?

— Ты не знаешь масштабов игры, которую я затеял. Наша Земля не имеет особого значения в космической схеме явлений, что бы там ни думали ее обитатели. Это всего-навсего одна планета в одной Вселенной на одном уровне реальности. А таких уровней много, Сорочка, равно как и вселенных, и копий Земли. В совокупности этих уровней — в Многоленной — любая случайность на любом уровне, будь то субатомном, молекулярном или психическом, рождает свои собственные вероятные миры, свою собственную вселенную, свой собственный отдельный слой реальности. Осознание постоянно расслаивающейся природы реальности и есть постижение истины. Перемещение между уровнями реальности — это удивительное путешествие, дающее одновременно и силу, и награду.

— Какую награду?

Тлалок уклонился от ответа.

— Если позволишь, я изложу тебе свой проект в практическом виде. Меня интересует планета под названием Глорм, существующая на другом уровне реальности, но связанная с нашим уровнем так называемой червоточиной в космической пене, если пользоваться современной терминологией. Контролировать проход между Землей и Глормом — означает управлять двумя концами сверхмощного континуума. Чтобы добиться этого, я должен захватить власть не только на Земле, но и на Глорме.

— Но зачем? — спросила Сорочка — Что вам это даст?

— Ты смотришь прямо в корень. Ничего удивительного, ведь ты же колдунья. Ты знала об этом, детка?

— Догадывалась, — сказала Сорочка.

— Ты колдунья, и ты знаешь ответ не хуже меня. Скажи, как по-твоему, какая у магии цель?

— Власть, — сказала Сорочка после минутного размышления.

— Да. А цель власти?

Сорочка подумала немного, потом сказала.

— У меня есть несколько ответов, но ни один из них не кажется мне правильным. Я не знаю.

— И все-таки, маленькая колдунья, ты знаешь довольно много для своего нежного возраста. Ответ придет к тебе. Когда ты узнаешь, в чем цель власти, ты сразу поймешь, зачем мне нужен Глорм.

— Ладно, — сказала Сорочка. — Но почему вы рассказываете мне все это? Что вы собираетесь сделать со мной?

— Я собираюсь помочь тебе, — ответил Тлалок.

— Не вижу никакого смысла.

— Ты мой враг, ниспосланный мне Вселенной или законом драматической борьбы, характерной для всего живого, — законом, который требует, чтобы у каждого протагониста был антагонист. Мне не дозволено действовать в вакууме, Сорочка. Я обязан иметь оппонента. И я рад, что моим противником стала именно ты.

— Могу понять вашу радость, — сказала Сорочка. — Я не очень-то опасный противник, верно?

— Да уж, — улыбнулся Тлалок, — опасной я бы тебя не назвал.

— Значит, если бы вы убили меня, Вселенная могла бы послать вам более грозного врага. Правильно я понимаю?

— Совершенно правильно. Мне искренне жаль, что мои не в меру усердные сторонники убили твоего самодовольного дружка Рона. Будь вы оба против меня, моя победа была бы гарантирована. Сейчас она всего лишь вероятна.

— Вы отвратительны, — сказала Сорочка.

— Ну, ты тоже не такая уж красотка, — заявил Тлалок. — Однако путешествие между реальностями поможет тебе сбросить лишний вес. Видишь ли, тебе придется отправиться на Глорм. Это твоя единственная надежда одержать победу.

— Как я туда попаду?

— Я сам пошлю тебя туда. Всегда рад услужить врагу. Но, конечно, только если ты захочешь.

— Да, я хочу! — сказала Сорочка.

Путешествие с Земли на Глорм будет описано позже. Сейчас же удовольствуемся тем фактом, что после соответствующего инструктажа и подготовки Сорочка очутилась в замке Друзиллы в Истраде.

Попытка окрутить Вителло была ее первым шагом к обретению статуса в этом мире. Но Чач лишил ее шанса и вышиб с планеты обратно в червоточину, откуда она выбралась только с помощью Тлалока. Переход из одной реальности в другую превратил невзрачную толстушку в стройную красивую женщину. Используя свои новообретенные ясновидческие способности, Сорочка просканировала сеть человеческих взаимоотношений и почуяла что-то странное в поведении Друзиллы. Сорочка последовала за принцессой на Анастрагон и записала ее разговор с Руфусом.

Глава 36

Лучшие техники Драмокла, столпившись вокруг большого трехмерного дисплея, пытались разобраться в хитросплетении разноцветных сигналов, световых полосок и кабалистических условных знаков, отображавших движение трех космических флотов — Друта, Карминосола и Ванира. Драмокл подошел к ним вместе с Максом и Сорочкой. Увиденное ни о чем не говорило Драмоклу; он решил положиться на мнение специалистов. Наконец главный оператор ввел что-то в свой буфер и обратился к королю:

— Предварительный доклад, сир.

— Давай послушаем.

— В секторах 3А и 6В движение происходит вдоль оси 3J с отклонением в шестьдесят семь градусов, а также…

— Переведи на простой глормийский, будь добр.

— Ну, в общем, враг движется прямо по направлению к Глорму — медленно, но с ускорением.

— А флот Руфуса?

— Флот Друта отходит.

— Он пропускает неприятеля?

— Да, сир, в точности как вы приказали.

Драмокл покачал головой:

— Даже на лучшего друга и то положиться нельзя! Почему Руфус не предает меня, как мы ожидали? Сорочка, ты уверена, что слышала то, что слышала?

— Абсолютно уверена, милорд.

— Ничего не понимаю. Должно же этому быть хоть какое-то объяснение!

Тут Драмоклов компьютер, который сидел в углу и, посмеиваясь, слушал их разговор, вышел вперед с огромным металлическим ящиком подмышкой и осторожно опустил его на пол.

— Возможно, вы найдете объяснение здесь, — сказал он, вытаскивая из-под шляпы телеграмму.

— Опять ты со своими проклятыми записками — проворчал Драмокл.

Он вскрыл телеграмму и быстро ее прочитал. Телеграмма была от Друзиллы. Вот что в ней говорилось:

ОТЕЦ ЗПТ МНЕ НЕ УДАЛОСЬ ДО ТЕБЯ ДОБРАТЬСЯ ЗПТ ПОЭТОМУ ПОСЫЛАЮ ЭТО СООБЩЕНИЕ ТВОЕМУ КОМПЬЮТЕРУ ТЧК О ЗПТ ОТЕЦ ЗПТ С ВЕЛИКИМ СТЫДОМ СОЗНАЮСЬ ЗПТ ЧТО Я ПОДБИЛА РУФУСА ПРЕДАТЬ ТЕБЯ РАДИ ВСЕОБЩЕГО ЗПТ КАК МНЕ КАЗАЛОСЬ ЗПТ БЛАГА ТЧК МОЙ ПСИХОАНАЛИТИК ПОМОГ МНЕ ПОНЯТЬ ЗПТ ЧТО ЭТО БЫЛ ВОЗРАСТНОЙ КРИЗИС ТЧК УЖАСНО СОЖАЛЕЮ ТЧК Я СДЕЛАЮ ВСЕ ВОЗМОЖНОЕ ЗПТ ЧТОБЫ ИСПРАВИТЬ ТО ЗПТ ЧТО НАТВОРИЛА ТЧК УСПЕХА ТЕБЕ В ВОЙНЕ И ПОСТАРАЙСЯ ПРОСТИТЬ СВОЮ ЛЮБЯЩУЮ И ИСПОЛНЕННУЮ РАСКАЯНИЯ ДОЧЬ ДРУЗИЛЛУ ТЧК КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ.

— Ну что ж, — сказал Драмокл, — ее история не противоречит твоей, Сорочка. Однако несмотря ни на что Руфус исполнил мой приказ буквально, а не наоборот, как обещал Друзилле Теперь мне ясно, что случилось. Когда дошло до дела, мой верный друг не смог заставить себя пойти на предательство. Только своей собственной подозрительности я обязан тем, что попал в ловушку. Слава Богу, есть еще время, чтобы отменить приказ. Руфус должен остановить их.

И с неожиданным для такого крупного мужчины проворством Драмокл подбежал к телефону экстренной связи.

Глава 37

Маленький космический катер подлетел к переднему краю оборонительной линии Друта, сбросив скорость лишь тогда, когда орбитальные установки уже приготовились открыть огонь. Друзилла назвала себя, и катеру позволили сесть. Ссылаясь на крайнюю важность своего визита, принцесса поспешила по коридорам Друтской крепости в центр управления, где сидел Руфус.

— Моя дорогая, — сказал он, — сейчас не время для.

— Выслушай меня, Руфус! Все, что я говорила о необходимости предать Драмокла, — это ошибка, ошибка! Я, должно быть, совсем выжила из ума! О, Руфус, я все испортила.

— Ничего подобного, любовь моя, — сказал Руфус. — Я знал, что ты была не в себе, когда убеждала меня предать твоего отца. Поэтому, несмотря на данное тебе обещание, я в точности выполнил приказ Драмокла. Я знал, что ты передумаешь, старушка!

— Что он велел тебе сделать?

— Он приказал пропустить врага, не оказывая сопротивления. Поразительно оригинально! Только военный гений мог решиться на столь удивительный шаг.

— Но, дорогой мой, это очень странно.

— И потому похоже на Драмокла! У него наверняка заготовлен какой-то сюрпризец.

— Может быть… Но возможно и другое объяснение.

Как раз в этот момент зазвонил телефон. Связист снял трубку.

— Это вас. Драмокл.

Руфус взял трубку, внимательно выслушал и сказал:

— Будет исполнено, сир. Да. Что? Что вы говорите? — Он похлопал по рычажку, потом положил трубку. — Солнечные помехи. Конец я не расслышал. Но главное понял отлично. — Повернувшись к старшему оператору, Руфус распорядился: — Ждите дальнейших указаний.

— Минуточку, — сказала Друзилла.

— Да?

— Я должна тебе кое-что сообщить. Перед тем как отправиться сюда, я послала отцу телеграмму и призналась во всех своих грехах.

— Понимаю, — сказал Руфус. — И что ты написала обо мне?

— Я написала, что ты, поддавшись моим уговорам, предашь его.

— Проклятье! — сказал Руфус. — Что ж, я сам виноват. Не надо было морочить тебе голову. Обман, даже из лучших побуждений, всегда плохо кончается. Ладно, позже разберемся. А сейчас мне нужно выполнить приказ.

— Каким бы он ни был, — сказала Друзилла, — ты не должен его выполнять.

— Дру, у меня нет времени на все эти…

— Ты не понимаешь. Получив мою телеграмму, Драмокл поверил, что ты предашь его. А если так, то его последние приказы должны быть прямо противоположны тому, ЧЕГО он в действительности хочет от тебя.

— Противоположны? Ты уверена?

— Более чем уверена, любовь моя.

Руфус попытался связаться с Драмоклом, но солнечная активность вкупе с глушителями, установленными на судах графа Джона, сводили на нет все попытки. Руфус велел связисту продолжать звонить и повернулся к Друзилле:

— Ты можешь поклясться, что он поверил в мое предательство? В предательство лучшего друга? Или это еще один план, направленный против Драмокла?

— О нет, я клянусь! — простонала Друзилла. Руфус задумался. Драмокл выразился кратко и недвусмысленно. «Задержи их!» — он сказал. Но чего он хотел на самом деле? Руфус шагал взад-вперед, а драгоценные секунды истекали. В конце концов он принял решение.

— Пусть меня и ославили предателем, — сказал он, — я докажу свою преданность в глазах небес, исполнив желание моего повелителя, ошибочно полагающего, будто я его предаю.

Руфус повернулся к главному оператору:

— Продолжай отводить корабли назад. Мы пропускаем противника. Так желает Драмокл!

Глава 38

Скоро Драмоклу стало ясно, что флот Руфуса даже не пытается остановить противника. Фаланга по-прежнему отступала, в то время как объединенный флот Джона и Хальдемара неумолимо приближался к Глорму.

Драмокл протянул телеграмму Друзиллы Сорочке. Та прочла ее, подумала и спросила:

— Где сейчас леди Друзилла?

— Дома, надо полагать, — сказал Драмокл. Короля соединили с Истрадом. Дворецкий ответил ему, что пару часов назад жрица улетела по срочному делу на Друт.

— Зачем ей понадобилось лететь сейчас на Друт? — задумчиво протянул Драмокл.

— Есть только одно объяснение, — сказала Сорочка. — Принцесса отправилась к Руфусу и созналась в том, что послала вам телеграмму. Руфус, полагая, что вы считаете его предателем, пытается выполнить ваше истинное желание, а следовательно, делает обратное тому, что вы приказали.

— Это слишком сложно для Руфуса, — сказал Драмокл. — Хотя все может быть. Ну и неразбериха! Ладно, сейчас мы все поправим. Еще один приказ — и флот Друта все-таки вступит в бой.

Драмокл протянул руку к телефону. Но не успел он набрать номер, как посреди Военной палаты вспыхнул яркий пурпурный свет. Он сильно пульсировал, и где-то внутри в такт звенели колокольчики. Засверкали красные и желтые лучи, блестящие, как средневековое красноречие, загремели трубы и литавры, не обошлось и без глухой барабанной дроби, раздавшейся под конец.

Когда пурпурный свет погас, на его месте возник человек — рослый, крепкого сложения, в длинном переливающемся плаще с высоким воротником. Под плащом виднелся простой комбинезон из красного нейлона. Мужчина был в годах, совсем лысый, с тонкими висячими усами, придававшими ему сходство с Мингом Безжалостным.

Все остолбенели, кроме компьютера, который сделал вид, будто занят своими делами. В конце концов Драмокл отыскал свой язык — как выяснилось, прилипший к небу — и спросил:

— Отец! Это действительно ты?

— Ну конечно, — ответил Отто. — Неплохой сюрприз, да, сынок?

Сорочка нервно дергала Драмокла за рукав:

— Вы говорите, он ваш отец? Не может быть! Встречалась с ним на Земле. Это Тлалок!

— Мне все это совершенно непонятно, — сказал Драмокл, — и еще менее приятно. Я полагал, что ты умер, отец. Похоже, нам о многом надо поговорить. Но сначала я должен сделать один очень важный звонок.

— Руфусу, очевидно, — сказал Отто. — Прошу тебя, повремени. Я хочу сообщить тебе нечто важное. И тогда ты примешь решение.

Драмокл скептически усмехнулся:

— Постарайся побыстрее. У меня тут с минуты на минуту начнется межпланетная война.

Отто уселся в кресло, скрестил ноги, дернул молнию на кармане комбинезона и вынул сигару. Закурив, он сказал:

— Всех вас, наверное, удивляет мое появление — ведь считается, что я погиб при взрыве лаборатории на Глизе тридцать лет тому назад. На самом же деле…

Почуяв, чем дело пахнет, все присутствующие в Военной палате приготовились к длинной и неизбежной вставке в повествование.

Глава 39

Отто взошел на глормийский престол сразу после подавления суессейского движения — ереси, которая, как бы абсурдно это ни казалось сегодня, угрожала в то время вовлечь весь Глорм в гражданские и религиозные распри. Хотя наша история вовсе не является историей политики или религии, равно как и летописью жизни на Глорме с древнейших времен, нам не обойтись без небольшого отступления, если мы хотим, чтобы неглормийскому читателю стали понятнее времена правления Отто.

До поры до времени Глорм развивался так же, как и множество других планет. Рожденная огненным солнцем планета постепенно охладилась и сформировалась. Атмосфера на ней была богата кислородом. Океанов и озер, необходимых для жизни протоплазмы, было в изобилии. Зажглась ли первая искра жизни на Глорме сама собой или же ее заронили извне — этого никто не знает. Но природа внезапно засучила рукава и занялась делом. Пошел обычный процесс изменения простейших форм в более сложные: лишайник сменили сосновые леса и цветущие, растения, настала и прошла эра рептилий, рыбы вылезли на берег и превратились в млекопитающих, появились человек, примитивная техника, зачатки философии и науки и так далее. До сих пор развитие Глорма, повторяем, шло обычным путем.

Только одно отличало Глорм, а также Карминосол и Друт от прочих миров. А именно: огромные рукотворные курганы, длиною порой до нескольких миль, разбросанные там и сям по равнинам планет. «Навозные кучи», как их окрестили, существовали с доисторических времен. Объяснить их происхождение никто и не пытался. Первобытные люди поклонялись им как реликвиям, оставленным ушедшими богами. Но время шло, и людей стало разбирать любопытство — им хотелось узнать, что же скрывается под курганами. Однако попытки выяснить это разбились о бетонное покрытие, обнаруженное под футами грязи и скрывавшее внутренности навозной кучи подобно раковине.

Раскрыть первую раковину удалось только во времена Гора Плавителя. Гор был инженером бронзового века, открывшим тайну выплавки металла во сне, когда дух по имени Бессемер объяснил ему технологию процесса. Процесс Гора, как его стали называть, позволил глормийцам обзавестись металлическими орудиями и пробить бетонную оболочку.

Внутри навозных куч оказалась уйма техники, действующей до сих пор, по прошествии бесчисленных столетий. Несколько громадных куч содержали в себе звездолеты, и это открытие вытолкнуло Глорм в эру космических полетов, несмотря на отсутствие квантовой механики.

Главная находка была обнаружена в длинной навозной куче на Глорме у подножия Сардапианских Альп. Этот курган, сорока миль в длину и пяти в ширину, был битком набит звездолетами, упакованными почти впритык и разделенными только странной белой субстанцией, опознанной позже как пенополистирол. Из кучиизвлекли как минимум пятнадцать тысяч кораблей, годных к употреблению, и еще несколько тысяч растащили на сувениры. Звездолеты были компактные, простые в управлении, оснащенные лазерным оружием и приводимые в движение запаянными энергоблоками. Глормийские ученые пришли к выводу, что звездолеты изготовлены на древней Земле. Причина их скопления на Глорме, Карминосоле и Друте осталась невыясненной. Предполагалось, что корабли как-то связаны попыткой землян покинуть обреченную планету — попыткой, не удавшейся в полной мере из-за внезапности до сих пор не объясненной аэрозольной катастрофы. Так Глорм и другие планеты вступили в эру освоения космоса, вскоре обернувшуюся эрой космических войн.

Как раз в это время ванирцы мигрировали из центра Галактики на своих кольчатых внахлестку судах и вторглись в историю, значительно ее усложнив. Но многочисленные войны, союзы, договоры и битвы с участием ванирцев не являются предметом нашей истории.

Уже в тот период предпринимались попытки сформировать планетарное правительство, однако Глорм объединился политически лишь во времена правления Илка Лжесвидетеля, прозванного так за то, что он не гнушался никаким враньем для достижения своих целей. Планетарное объединение породило, в свою очередь, мечту о централизации власти над Местными планетами, или о «Вселенском правлении», как его претенциозно называли. Глормийская империя пришла и ушла, и дед Драмокла Дил Непостижимый впервые во всеуслышание объявил идею централизации власти вздорной, предложив взамен республиканский принцип взаимоотношений между королями. Отто продолжил дело своего отца, и к концу его правления в Местной системе воцарился мир.

Отто был человеком большого ума, железной воли и ненасытного честолюбия. Когда военные баталии — спорт королей — благодаря его собственным усилиям стали ему недоступны, король пустился на поиски занятия, достаточно опасного и захватывающего, чтобы увлечь его непостоянную натуру. Испробовав шахматы, ловлю форели, пейзажную живопись и велосипедный марафон и преуспев в них во всех, Отто увлекся оккультизмом.

Во времена Отто оккультизм включал в себя также и науку, непостижимо загадочную для глормийцев, унаследовавших готовую технику, которой они пользовались вслепую, не понимая, как она действует, и не умея починить ее, когда она ломалась. Отто подошел к изучению проблемы сразу с нескольких сторон. Король подозревал, что наука и магия — реалии сосуществующие и во многом взаимозаменяемые. Но несмотря на глубокую интуицию, Отто так и остался бы жалким дилетантом, не купи он как-то в счастливую минуту высокоразвитый земной компьютер вместе с искусным роботом-техником по имени доктор Фиш. За две эти почти одушевленные машины он заплатил королю Свену, отцу Хальдемара, стадом свиней размером с грузоподъемность тысячи судов. Шашлычное изобилие, долго царившее после этого на Ванире, стало одной из ярчайших страниц в истории планеты.

Компьютер смело можно было назвать живым существом, хотя у него и не было никаких телесных отправлений, если не считать случайных и необъяснимых электрических выбросов. В своей земной жизни он встречался с сэром Исааком Ньютоном. В 1718 году, когда они увиделись впервые, Ньютон был уже признан самым выдающимся ученым Англии. Тихий, скромный человек, вполне удовлетворенный почестями, возданными его достижениям, Ньютон решил утаить свои открытия в области магии от суеверной знати, среди которой он жил. Мир, по его мнению, не сможет правильно воспринять такое знание, пока человечество не достигнет гораздо более высокого уровня научного и нравственного развития. Ньютон хранил свои оккультные познания в тайне, лишь намеком коснувшись их в своем многотомном труде о магии, который писал в последние годы жизни. Но он не видел вреда в откровенных беседах со странным, блестящего ума латышским беженцем, зарабатывавшим себе на жизнь шлифовкой линз для Левенгука.

В свою очередь компьютер посвятил в тайны Ньютона Отто, хотя и не считал их заслуживающими интереса. Компьютер интересовали люди — он находил их более занятными и менее предсказуемыми, нежели субатомные частицы, чьи свойства и конфигурации он изучал раньше. Когда его просили объяснить непоследовательность, алогизм и даже прямые противоречия в его поведении, компьютер отвечал, что он учится быть человеком. Собственная история компьютера — кем он был изготовлен, как попал в Лондон восемнадцатого века, каким ветром его занесло в числе других военных трофеев на Ванир, — хоть и по-своему интересная, к нашему повествованию отношения не имеет.

Взяв компьютер в наставники и почти не показываясь на люди, Отто углубился в постижение вещей необычайных и заумных. У него оказался выдающийся талант к магическому искусству. Компьютер частенько повторял, что Отто превосходит всех известных ему магов, в том числе Альберта Великого, Парацельса и даже Раймунда Луллия, энциклопедически образованного эрудита с Майорки. Больше всего Отто напоминает ему, говорил компьютер, одного землянина по имени доктор Фаустус, великого мага, плохо, впрочем, кончившего, чья история изложена во множестве искаженных версий.

Настоящие маги, как правило, люди в высшей степени практические. По сути дела они не что иное, как биржевые маклеры духа, старающиеся заполучить монополию на самый драгоценный из товаров — на долгожительство. Жизнь лежит в основании любого предприятия, а, стало быть, приобретение ее — самое основательное из занятий. Маг, провидец, шаман или мистик стремится обрести вечную молодость в астральных путешествиях. Длительные упражнения в трансе наделяют его способностью отделять сознание от тела и проецировать свою сущность в другие места и времена. Личность мага способна пережить его телесную оболочку, по крайней мере на время. Сколь долгое — зависит от его власти над теми силами, что он сможет привлечь, взнуздать и направлять. Жизнь — это вопрос энергии и власти.

Современные маги могут обойтись без утомительных ритуалов прошлого, черпая энергию из непосредственных источников, таких, как взрывы атомов или разрывание молекулярных связей. Контролируя эти силы с помощью линий мандалы, маги способны проецировать себя в другой мир и другую реальность.

Путешествие между реальностями есть путь к жизни вечной.

Обо всем об этом говорил Отто своему двадцатилетнему сыну Драмоклу перед полетом в лабораторию на Глиз — самый мелкий из трех спутников Глорма, — взрыв которого, как считалось, разнес в клочья и самого короля.

На самом деле Отто не погиб. Взрыв был им запланирован. Направляя его, оседлав его, слившись с ним, Отто унесся в другое измерение по червоточине в космической пене. Там, куда он прибыл, существовала планета под названием Земля с историей, отличной от истории Земли в реальности Отто. Но в этой реальности не существовало Глорма.

В своей последней беседе Отто поведал Драмоклу и о его судьбе. Юный Драмокл был ошеломлен своим грядущим величием, ибо Отто намеревался сделать бессмертным не только себя, но и сына, чтобы оба они жили в космосе как боги, независимые и не связанные абсолютно ничем. Драмокл согласился с утверждением отца, что знание о судьбе необходимо на время стереть из его памяти. Отто положил себе тридцать лет на завоевание Земли. Драмокл в этот период должен был править Глормом тихо, пассивно и бессознательно. Ему оставалось только ждать, и для его же блага лучше было не знать, чего он ждет.

* * *

— Но теперь, — сказал Отто, — сдернут последний покров. Мы снова вместе дорогой мой сын, и судьба твоя вот-вот сбудется. Приближается последний акт.

— Какой последний акт? — спросил Драмокл.

— Я говорю о тотальной войне, которая начнется вскоре: ты вместе с Руфусом против Джона с Хальдемаром. Так я запланировал, а значит, так тому и быть. Нам нужно грандиозное атомное всесожжение, способное снабдить нас энергией, которая открыла бы червоточину между Землей и Глормом и держала бы ее открытой. Тогда мы сможем путешествовать между реальностями сколько душе угодно, пользуясь своей властью для обретения власти еще большей. Я и ты, Драмокл, и наши друзья — мы будем контролировать доступ к другим измерениям. Мы станем бессмертными и заживем как боги.

— А цена вас не смущает? — спросил Драмокл. — Разрушения будут невообразимыми, особенно на Глорме.

— Да, конечно, — сказал Отто. — И никто не сожалеет об этом больше, чем я. Если бы существовал какой-нибудь другой способ, я непременно прибегнул бы к нему.

— Войну еще можно остановить.

— И тем самым положить конец нашим мечтам, нашему бессмертию, нашей богоравности! Все эти люди так и так умрут через несколько десятилетий. Мы же с тобой можем жить вечно! Твоя судьба, Драмокл, в твоих руках. Решайся. Что ты выбираешь?

Глава 40

Мгновение выбора! Долгие годы ожидания наконец позади. Теперь Драмокл узнал, какова его судьба и какой чудовищный выбор предстоит ему сделать, чтобы она сбылась. Знание подавило его своей тяжестью, требуя принять мучительное решение. Все, бывшие в Военной палате, смотрели на Драмокла, кто затаив дыхание, а кто и не затаив. И каждое мгновение, казалось, тянулось все дольше и дольше, словно время само, замедляя свой ход, ожидало завершения Драмокловых раздумий.

Сорочка пыталась прочесть выражение желтых глаз Драмокла. К чему он склоняется? Испытывает ли он сочувствие к миру смертных, к которому, пусть временно, но все-таки принадлежал? Или же колдовскому красноречию Отто удалось заворожить вообще-то добрую, однако такую переменчивую душу короля?

Губы Драмокла дрогнули, но, хотя окружающие прислушивались очень напряженно, никто не услыхал ни слова — ничего, кроме слабого выдоха, который, несмотря на очевидное отсутствие в нем смысла, каждый принялся толковать по-своему.

В конце концов Драмокл глубоко вздохнул и сказал:

— Ты знаешь, пап, бессмертие — штука чертовски заманчивая. Но убивать ради него всех, кроме своих друзей, нехорошо. Это не просто подлость — с чем я мог бы еще примириться, — это абсолютное зло.

— Да, конечно, — согласился Отто. — Тот, кто обрекает на смерть, — дабы продлить свое собственное существование, с полным основанием может быть назван злым теми, кого он обрекает. Но не будем излишне сентиментальны. Убийство ради жизни — всеобщее правило, не знающее исключений. Кролик для морковки — само воплощение зла. Так устроена жизнь, вся ее цепочка, сверху донизу.

Над считывающим устройством загудел сигнал тревоги. Главный оператор привлек внимание Драмокла к экрану: корабли Руфуса по-прежнему отходили, не вступая в контакт с противником. Если Драмокл желает какой-либо помощи от флота Друта, сказал оператор, решение нужно принимать немедленно.

— Я могу дать тебе небольшую отсрочку, — сказал Отто. — Я сотворю малюсенький нексус, и мы закончим разговор, временно пребывая вне времени.

Отто соорудил маленький нексус. Выглядел он как полушарие из прозрачной блестящей материи, которое обволокло всю Военную палату.

— Я знал тебя как доброго отца и отзывчивого человека, — сказал Драмокл. — Неужели ты способен убить миллионы человек, даже если получишь в награду бессмертие?

— Ты никак не хочешь понять, — сказал Отто, — что с точки зрения бессмертного люди так же эфемерны, как комнатные мухи. И все же я сохранил бы им жизнь, если б мог. Но когда тебе надо только руку протянуть, чтобы стать богом, обычная человеческая мораль становится неуместной.

— Нет, это не для меня, — сказал Драмокл.

— Тогда забудь о бессмертии. В любом случае бессмертие — концепция идеальная. В действительности речь идет о неограниченном долголетии. Мы просто пытаемся перейти из одного мгновения жизни в другое, точь-в-точь как и прочие живые существа. Настоящее мгновение и надежда на мгновение будущее — вот все, что нам дано.

— То есть мы живем сейчас, — сказал Драмокл, — и убиваем для того, чтобы жить потом. И так будет продолжаться вечно. Я правильно понял?

— Не вечно, — сказал Отто. — Так долго, как ты пожелаешь. День ли ты хочешь прожить или вечность — в любом случае тебе приходится принимать одни и те же решения, делать один и тот же мучительный выбор. Чтобы жить, нужна энергия. Она одинаково необходима и розе, и розенкрейцеру. Смерть — всегда результат нехватки сил.

Отто сделал паузу, чтобы посмотреть, как держится нексус. — Тот растворялся со своей обычной скоростью. Оставалось еще несколько мгновений безвременья.

— Поскольку сила, она же власть, — непременное условие существования, вполне естественно добиваться ее, чтобы продлить свою жизнь. Но при этом нужно учитывать последствия. В природе не существует устойчивого равновесия — нет такой точки, дойдя до которой ты можешь остановиться и сказать: «Все, достаточно. Теперь я немного передохну». Достаточно не бывает никогда; власть должна прибавляться постоянно, как энергия, иначе — смерть. Борьба за выживание — закон всеобщий. Власть, которой обладает один, становится злом для других, и это непреложно на всех уровнях жизни. Когда же на сцене появляется разум, жажда власти обостряется, хотя ее начинает сдерживать мораль. Ты стоишь сейчас на том рубеже, где разум должен либо распрощаться с инстинктами, либо погибнуть. Выбирай, Драмокл: ты можешь жить как бог или умереть как человек. Все свидетельства и доводы исчерпаны. Пора принять решение.

Не успел Драмокл ответить, как вперед выступил компьютер, поставив одну из ног на до сих пор не объясненный металлический ящик.

— Считаю своим долгом заметить, — сказал компьютер, — что исчерпаны еще не все свидетельства.

— Верно, — подхватил Драмокл. — Что, например, находится в этом до сих пор не объясненном металлическом ящике?

— К нему мы вернемся позже, — сказал компьютер. — А сейчас я отдам вам то, чего вы так долго ждали. Это ключ. Ключевой ключ. И он откроет ключевой отрезок памяти.

— Назови мне его, — велел Драмокл.

— La plume de ma tante,^[96] — сказал компьютер.

Глава 41

Ключевой ключ открыл воспоминание о дне тридцатилетней давности. Отто только что улетел на своей космической яхте в лабораторию на спутник Глиз, который вскоре должен был взорваться, как считалось, вместе с королем. Правду знали только Драмокл, компьютер и доктор Фиш.

Драмокл всегда вспоминал отца с любовью и благодарностью. По крайней мере, так он думал. Но в этом, воспоминании все было иначе. Тут он не любил отца, не любил с самого детства, считая его человеком деспотичным, подлым, черствым и помешанным на оккультизме.

Отто побеседовал с сыном перед отъездом, но разговор не получился. Молодой Драмокл был категорически против намерения Отто обеспечить себе бессмертие ценой многих миллионов жизней. Отцовские планы относительно самого Драмокла и его правления тоже казались ему совершенно неприемлемыми. Драмокл пришел в бешенство, узнав, что отец не только не намерен умирать, но собирается также управлять сыном из могилы иди откуда-то еще, превратив таким образом его жизнь всего лишь в сноску к своему чудовищно затянувшемуся существованию.

— Плевать я хотел на твои планы, — сказал Драмокл. — Когда я стану королем, то буду делать, что захочу.

— Ты будешь делать то, чего хочу я, — ответил Отто, — и притом добровольно.

Драмокл не понял. Он стоял вместе с доктором Фишем на самой высокой наблюдательной башне Ультрагнолла, провожая взглядом отцовскую яхту — желтую точечку света, быстро растворившуюся в бездонной синеве небес.

— Слава Богу, улетел, — сказал Драмокл. — Скатертью ему дорожка. Теперь наконец я смогу…

Он почувствовал, как что-то кольнуло его в руку, и удивленно обернулся к Фишу, державшему маленький шприц.

— Фиш! Что это значит? Зачем…

— Извините, — перебил его Фиш. — Но у меня не было выбора.

Драмокл сумел еще сделать два неверных шага по направлению к двери. И провалился в непроглядный мрак забытья, наполненный дикими криками птиц и жутким хохотом. Больше он ничего не чувствовал, пока не пришел в сознание.

Очнулся Драмокл в лаборатории доктора Фиша, привязанный ремнями к операционному столу. Фиш стоял над ним, разглядывая лезвие психомикротома.

— Фиш! — крикнул Драмокл. — Что ты делаешь?

— Я собираюсь произвести вам резекцию и реплантацию памяти, — сказал Фиш. — Я понимаю, что это непорядочно, но у меня нет выбора: я обязан подчиняться приказам своего владельца. Король Отто повелел мне изменить и перестроить все воспоминания, связанные с вашей и его судьбой, а главное — с вашей последней беседой. Вы будете думать, что он погиб во время атомного взрыва на Глизе.

— Фиш, ты сам знаешь, что так нельзя. Отпусти меня сейчас же.

— После чего мне ведено вырезать, изменить, а также подменить многие другие воспоминания, вплоть до самых ранних. Вы будете помнить Отто как любящего отца.

— Эту бессердечную скотину!

— Он хочет остаться в вашей памяти щедрым и великодушным.

— Да у него прошлогоднего снега на день рождения не выпросишь! воскликнул Драмокл.

— Вы будете считать его высоконравственным человеком — эксцентричным, но добрым.

— После всего, что он мне наговорил? О том, как он достигнет бессмертия ценой всеобщей гибели?

— Вы забудете об этом. Подсунув вам поддельные ключи от памяти, Отто собирается завоевать вашу любовь, а следовательно, и послушание. Вы забудете даже наш теперешний разговор, Драмокл. Вы встанете со стола в полной уверенности, что сами узнали о своей судьбе, и подчинитесь необходимости ждать тридцать лет. Поразмыслив, вы попросите меня закрыть вашу память ключевым словом, которое отдадите на сохранение воспоминателю. После чего вы взорвете меня — не взаправду, конечно, но вам это будет невдомек. Я уйду в отпуск на тридцать лет, а вы станете тихо-мирно править планетой, постоянно гадая о том, в чем же ваше истинное предназначение, — пока не узнаете наконец.

— Ах, Фиш! Ты же понимаешь, как это несправедливо! Неужели у тебя рука поднимется так обойтись со мной?

— К сожалению, я обязан. Я не способен отказаться выполнить прямой приказ владельца. Но тут есть один интересный философский момент. С точки зрения глормийского законодательства Отто через несколько часов умрет.

— Конечно! — сказал Драмокл. — А значит, если ты отложишь операцию, я стану твоим законным владельцем и отменю приказ.

— Совершенно исключено, — сказал Фиш. — Отложить операцию я не могу, это было бы грубейшим нарушением машинной этики. Я должен оперировать немедля. И, поверьте мне, вам же будет хуже, если я этого не сделаю. Но я подумал вот о чем, хотя мне нельзя уклониться от выполнения приказов Отто, я имею полное право оказать услугу своему будущему владельцу.

— Какую услугу, Фищ?

— Я могу пообещать вам вернуть вашу настоящую память во время решающей встречи с Отто.

— Очень великодушно с твоей стороны, Фиш. Давай обсудим это подробнее.

Драмокл не переставая сражался со своими путами. Но тут его опять кольнуло в руку — и воспоминание оборвалось.

Все присутствующие в Военной палате оцепенели от услышанных откровений. И тогда компьютер открыл загадочный металлический ящик, и оттуда вышел доктор Фиш — чуть постаревший, но ничуть не ставший от этого хуже.

Глава 42

Если Отто и был раздосадован, то виду не показал. Развалясь поудобнее в кресле с тонкой пестрой сигарой в руке, он промолвил:

— Фиш, ты меня удивляешь. Вот уж никак не ожидал, что ты предашь меня, основываясь на столь шатких юридических софизмах. — И, повернувшись к Драмоклу, добавил: — Да, сын мой, это правда, я действительно велел изменить твои воспоминания. Но без злого умысла, поверь. Что бы ты ни думал, я всегда любил тебя и просто хотел ответной любви.

— Ты хотел покорности, — сказал Драмокл, — а не любви.

— Мне необходимо было твое послушание, чтобы сделать тебя бессмертным. Неужели это такой уж страшный грех?

— Ты хотел бессмертия для себя самого.

Отто энергично замотал головой:

— Нет, для нас обоих! И все бы получилось в лучшем виде, не вздумай доктор Фиш совать свой нос в людские дела.

Фиш смутился, но тут опять вперед выступил компьютер. Полы его черного плаща взметнулись в воздух.

— Это я посоветовал Фишу, — сказал он. — Нам с Фишем нравятся люди. Поэтому мы предали гласности ваш план. Люди — самые занятные существа из всех, что удалось создать Вселенной. Они интереснее богов, демонов, волн и частиц. Быть человеком — вот лучшее, что вы можете сделать, Отто. Ибо Вселенная бессмертных, лишенная людей, кажется мне крайне удручающей перспективой. Насколько я понимаю, ваши планы сулили нам именно такое будущее.

— Ты ничего не понял, идиот — сказал Отто. — Мне нужен был начальный взрыв энергии, чтобы открыть червоточину, вот и все.

— Но энергии, как и власти, никогда не бывает достаточно, — возразил компьютер. — Вы сами так говорили.

Отто хотел было ответить, как вдруг нексус прорвался. Окунувшись обратно в реальное время, Военная палата превратилась в пандемониум, охваченный паникой и параличом. На экранах вспыхивали угрожающие цифры. Космический флот приближался, и неограниченные возможности быстро сужались до неизбежных последствий.

Драмокл внезапно очнулся.

— Дайте мне телефон! — взревел он. — Руфус! Ты меня слышишь? — Он подождал ответа и сказал: — Вот мой самый главный и окончательный приказ. Сражения не будет! Отступай. Отступай немедля.

Швырнув телефонную трубку, король повернулся к Максу.

— Свяжись с графом Джоном. Скажи ему, что Драмокл капитулирует. Скажи — я не ставлю никаких условий, я даже согласен отречься от трона ради сохранения мира. Ты понял меня?

У Макса вытянулось лицо, но он все же кивнул и бросился к телефону.

Драмокл посмотрел на Отто, и затаенное злорадство отчасти прорвалось в его голосе:

— Война окончена. Атомное всесожжение отменяется. Надеюсь, тебе теперь тоже конец — тебе и твоему паршивому бессмертию.

— Ты всегда был неблагодарным ребенком, — сказал Отто. — Я мог бы заставить тебя пожалеть об этом, Драмокл. Ну да черт с ним со всем, и с тобой в том числе. — Он встал и пошел к винтовой лесенке, ведущей в сад, разбитый на крыше Военной палаты. Поднявшись на последнюю ступеньку, Отто обернулся и крикнул: — Дурак ты, Драмокл! Дурак набитый!

Глава 43

Руфус положил телефонную трубку Всем своим существом он ощущал летучую невозвратность мгновения, неподвластного морали и раскаянию, безжалостно перетекающего в следующее мгновение, а потом в следующее и так до бесконечности. Люди, стоявшие рядом, не спускали с него ожидающих глаз. Друзилла смотрела на него тем странным взором, который начал уже действовать ему на нервы. Все ждали, когда он примет окончательное решение.

Руфус не знал, что делать. Приказ Драмокла был лишен всякого смысла. Чего он хочет достичь? Протяженность фронта и возможности глормийских вооруженных сил были известны Руфусу не хуже, чем Драмоклу. Никакая военная хитрость, никакая уловка не спасет положения, когда вражеские корабли минуют определенную точку, если уже не миновали.

Разве что Драмокл и вправду решил сдаться… Нет, это немыслимо.

Руфус обхватил руками голову, стараясь унять лязг и грохот мыслей. Что делать? Чтобы помочь Драмоклу — а помочь ему с каждой минутой будет все труднее, — он должен сделать то, чего хочет Драмокл. Но чего хочет Драмокл на самом деле? Атаки или отступления? Засады или капитуляции? Поскольку надежных оснований для принятия решения у Руфуса не было, он решил поступить так, как казалось лучше ему самому.

И повернулся к своим командирам.

— Атаковать! — прокричал или, вернее, просипел он, задыхаясь от сдерживаемых эмоций.

— Кого атаковать? — просипели приученные им к детальной точности командиры.

— Флот Джона и Хальдемара! Раздолбайте его, ребята!

Офицеры переглянулись. Старший командир сказал:

— Лорд Руфус, противник продвинулся слишком далеко. Пока мы нагоним их, корабли Джона и Хальдемара подойдут вплотную к Глорму. Мы не сможем помешать им подвергнуть планету бомбардировке. Драмоклу придется сдаться.

— Вы слышали мой приказ! Догнать и уничтожить противника!

— У нас на пути глормийский флот.

— Ну и черт с ним. Разнесите его в клочья, если он вмешается. Выполняйте приказ!

Ноздри у Руфуса раздувались, лицевые мускулы свело от напряжения. Угрюмые складки пролегли на лице от крыльев носа до самого подбородка.

Командиры стояли, не сводя с него глаз. Руфус бросил на них свирепый взгляд. Затем его плечи поникли.

— Я отменяю свой последний приказ, — сказал он. — Держите фалангу на прежней позиции. Драмокл сдается. Войне конец.

Глава 44

Флагманский корабль графа Джона «Яйцеклад-один» был оборудован всем необходимым для монарха в космосе. Джон занимал трехкомнатную каюту, расположенную в центре судна. Каюта походила на гостиную где-нибудь в доме древней Земли — стулья с изогнутыми в форме арфы спинками, фарфор Споуда, диван в стиле Адама и книжный шкаф в стиле Хеплуайта. Сам Джон сидел за элегантным столиком красного дерева и строчил заметки о глормийской кампании. Позже он собирался превратить их в телесериал. У Анны были отдельные апартаменты по соседству.

Вскоре после прибытия флота к границам Глорма в каюту вошел конюший графа.

— Сир, — сказал конюший, — мы вступили в контакт с противником.

— Отлично, — откликнулся Джон. — Огонь уже открыли?

— Нет, сир. Мы получили удивительное сообщение с Глорма.

— Что за сообщение?

— От Драмокла, сир. Он сдается.

Джон скинул свои короткие ноги со стола и встал, подозрительно сощурясь на конюшего:

— Сдается? Это, наверное, какая-то хитрость. Где глормийский флот?

— Он отошел, сир. Подход к Глорму открыт для нас: Драмокл публично заявил о своем намерении избежать войны любой ценой. Он обещал даже отречься от престола, если это необходимо.

Дверь между двумя апартаментами распахнулась, и в каюту вошла Анна. На ней был элегантный серо-голубой мундир. Светлые волосы, гладко зачесанные назад, скрывались под фуражкой. На плечах блестели адмиральские погоны. Анна собиралась самолично возглавить ударный отряд — не из врожденной воинственности, а просто чтобы выполнить работу как можно экономнее ввиду затруднений с наличностью в карминосольской казне.

— А что Руфус? — спросила она у конюшего.

— Он не оказал сопротивления. Его войска остались у Друта.

— Как странно, — сказал Джон — Это не похоже на Драмокла — сдаваться без боя. Уж не задумал ли он какую-нибудь ruse de guerre?^[97]

— Вряд ли, — сказала Анна. — Все его суда отошли. У него не осталось кораблей, чтобы подстроить нам ловушку.

— Так ты и правда считаешь, что он сдается?

— Думаю, да, — сказала Анна — Иначе зачем бы ему оставлять Глорм открытым для бомбежки?

Джон зашагал по каюте, заложив руки за спину. Он был ошеломлен таким поворотом событий. Он никогда по-настоящему не верил, что сможет переиграть своего старшего брата. Теперь, когда победа была в руках, его вдруг одолела странная нерешительность. Граф резко покачал головой, еле успев спасти пенсне от полета в угол каюты. Наконец до него начало доходить. Он победил?

— Ну и ну! — сказал он — Слышь, Анна, мы победили!

Анна хмуро кивнула.

— Ставлю выпивку всему флоту! — воскликнул Джон. — Нужно отпраздновать победу. Свяжись с моими поставщиками — скажи, что я хочу их видеть немедленно. Кто-нибудь сообщил уже в газеты? Я сам этим займусь. И телевидение тоже надо поставить в известность.

— Да, сир, — сказал конюший.

Джон понимал, что должен отдать еще множество приказов, но не знал, с чего начать. Он помнил, что побежденному королю вроде как полагается промаршировать перед победителем в цепях. Но когда? До или после официальной церемонии капитуляции? Надо будет выяснить.

— Скоро граф отдаст вам дальнейшие распоряжения, — вмешалась Анна. — А пока идите и велите войскам быть наготове, но воздерживаться от враждебных действий.

Конюший отдал честь и вышел.

— Отлично сказано, моя дорогая, — не унимался Джон. — Какой удивительный поворот событий! Однако тут есть о чем подумать. Должны ли мы казнить Драмокла? Или просто заточить его на несколько десятков лет в тесной клетке с собачьим ошейником на шее? Очевидно, существует какой-то свод правил на сей счет? — Граф хихикнул и потер руки. — Зато теперь у нас целая планета, честно завоеванная и уж точно приносящая немалые доходы. Мы богаты, моя дорогая!

— Не спеши, мой дорогой, — ехидно заметила Анна. — Ты кое о чем позабыл.

— О чем, например?

— Например, о своем союзнике Хальдемаре.

— Пропади он пропадом! — сказал Джон — Я действительно напрочь забыл про него.

— Самое время вспомнить. Его огромный и неуправляемый флот у нас на левом фланге.

— В дверь постучали.

— Войдите! — сказал Джон.

Вошедший адъютант протянул Джону космограмму от Хальдемара. «Поздравляю с блестящей победой, — прочел граф Джон — Когда приступим к разграблению?»

— О нет! — сказал Джон.

— А чего еще ты ожидал от союзника-варвара, хотела бы я знать?

— Может, если я отдам ему на разграбление пару-тройку глормийских городов, он успокоится и вернется домой?

— Нет! — Анна яростно затрясла головой. — Ты не должен позволять ему садиться на Глорм. Потом его оттуда не вышибешь. А жить по соседству с ванирцами — Боже упаси!

— Согласен, — решительно промолвил Джон. — Я предотвращу опасность, провозгласив самого себя новым королем Глорма. А ты станешь новой королевой. Как тебе мой план?

— Нереально, — отрезала Анна.

— Тебе ни одна моя идея не нравится, — обиделся Джон. — Почему нереально?

— Глормийцы преданы Драмоклу. Они никогда не покорятся тебе и не дадут ни минуты покоя. Если ты собираешься править одновременно и Карминосолом и Глормом, ты получишь на свою голову бесконечную и разорительную партизанскую войну. Тогда уж мы как пить дать вылетим в трубу.

— А что, если мы посадим на трон Чача? Он нам многим обязан и будет куда сговорчивее Драмокла.

— Это тоже нереально, — сказала Анна. — Ты разве не слышал? Принц Чач бежал, и исключительно по твоей вине.

— О чем ты говоришь?

— Помнишь девчонку-рабыню по имени Дорис, которую ты подарил Чачу? Ну так вот: они спелись, эти двое. Девчонка околдовала принца. Чач не присоединился к нашему флоту во время похода. Он бежал вместе с Дорис на своем собственном звездолете в неизвестном направлении.

— Ну что за люди! Ни на кого положиться нельзя! — расстроился Джон. Стало быть, Чач вне игры. Ты уверена, что я не смогу править планетой?

— Абсолютно уверена, — холодно сказала Анна.

— Ладно, я же просто спросил. А как насчет других сыновей короля?

— Слишком юные, — сказала Анна.

— А может, провозгласим регентшей Лиру? Она вроде разумная женщина.

— Я давно знаю Лиру, — сказала Анна. — Она хороший человек, хотя немного взбалмошна и склонна к романтическим порывам. Но глормийцы ни за что не признают ее — она из старинного и знатного аардваркского рода, а стало быть, чужачка. Кроме того, мы не сможем с ней связаться.

— Почему это?

— Дорогой мой, она бежала!

— Не мешало бы тебе научиться выражать свои мысли поточнее, — капризно сказал Джон. — Что значит — бежала?

— А тебе не мешало бы побольше знать о том, что творится вокруг. Я услышала об этом от своей парикмахерши, а она — от горничной королевы, ведающей драгоценностями. Лира бросила Драмокла. Теперь я достаточно точно выразилась?

— Их брак казался таким благополучным!

— Сплошное притворство, мой дорогой. Лира узнала, что Драмокл охладел к ней и собирается дать ей развод в первую же свободную минуту.

— Откуда она это узнала? — спросил Джон. Анна презрительно улыбнулась:

— Драмокловы уловки абсолютно прозрачны. Любая женщина может читать его, как открытую книгу. Лира знала, что скоро ее заменят. И когда на давешнем праздновании она встретила одного симпатичного человека…

— Кого? — нетерпеливо спросил Джон.

Анна покачала головой. В глазах ее сверкнули искорки.

— Ты очень удивишься, когда узнаешь, кто этот счастливчик. Подумай на досуге и попробуй угадать. А сейчас займемся более неотложными делами. И самое неотложное из них — Хальдемар.

— Да, — сказал Джон. — С ванирцем придется нелегко. А как Драмокл отнесся к тому, что от него сбежала жена?

— Насколько мне известно, он еще не в курсе. Перейдем к делу!

Глава 45

Верхняя часть Ультрагноллского дворца представляла собой фантастическое сочетание шпилей, башен, крутых скатов с крытыми гонтом свесами, щипцов, нефов, фронтонов и так далее. Там, где крыши были плоскими, на них цвели сады с беседками, клумбами, водопадами, фонтанами, статуями, деревьями, скамейками, холмами и долинами.

Отто находился в саду на крыше над военной палатой. Растянувшись на белом плетеном шезлонге, он курил сигару, скрученную из листьев рапунзеля — пахучих и чуточку дурманных. На столике рядом с шезлонгом стояла бутылка лигозлачного вина, выжатого из красно-коричневых виноградных гроздьев, произрастающих на аардваркском плато Ургенгаа. Для человека, только что потерпевшего крушение всех надежд, он выглядел странно умиротворенным. Полулежа в удобной позе, Отто наслаждался великолепным видом с крыши.

Над головой, хлопая крыльями, летали красноперые сикофанты. Отто отдыхал.

Драмокл, сопровождаемый Сорочкой, поднялся в сад. Отто глянул на них, приветливо кивнул и вернулся к спокойному созерцанию пейзажа.

— Слушай, пап, — сказал Драмокл, — мне жаль, что все так для тебя обернулось. Я знаю, сколько трудов ты отдал этому бессмертию.

Отто улыбнулся, но не ответил.

— Я просто не мог поступить иначе, — добавил Драмокл.

— Когда ты сдался Джону, — заговорил наконец Отто, — я пришел в такую ярость, что чуть было не убил тебя. Я мог бы сделать это запросто. Мне пришлось напрячь всю силу воли, чтобы сдержаться. Но когда первый порыв прошел, я вдруг понял, что на душе у меня удивительно легко и покойно. Странное ощущение. Мне нужно было осмыслить его.

— Поэтому ты забрался сюда?

— Это мое любимое место. Я сел в шезлонг и начал думать — но от мыслей меня постоянно отвлекали всякие внешние впечатления.

— Какие? — спросила Сорочка.

— Ветерок, овевавший лицо. Аромат хорошей сигары. Облака, бегущие по небу. Я неожиданно заметил тысячу мельчайших деталей и получил от этого массу удовольствия. До меня вдруг дошло, что, стремясь всю жизнь к бессмертию, я почти не насладился жизнью.

— А я наоборот, — сказал Драмокл — Я всю жизнь плыл по течению, развлекался и ни о чем не тужил. Ну и что я получил в результате?

— То же, что и я. Жизнь — то есть вот это мгновение.

— Если так, — сказал Драмокл, — выходит, что жизнь у всех людей одинакова. Никто не владеет ничем, кроме настоящего мгновения, если я правильно тебя понял.

— Да, мгновение — это все, что у нас есть, — сказал Отто. — Я по наивности своей воображал, будто, продлевая отпущенные мне мгновения, я продлеваю жизнь. Но жизнь не измеряется годами и десятилетиями. Сердце ведет совсем иной счет. Интенсивность — вот единственная мера, которую оно признает.

Сорочка кивнула, но Драмокл сказал:

— Боюсь, я не совсем понимаю.

— Низшая степень интенсивности, — сказал Отто, — это сон или бессознательное состояние. Если бы спящий человек был способен жить вечно, мы не назвали бы его бессмертным, по крайней мере в общепринятом смысле слова. Жить ради будущего, пренебрегая настоящим, — все равно что проспать свою жизнь.

— Для меня это слишком абстрактно, — сказал Драмокл. — Но ты не выглядишь разочарованным, и я этому рад. Ты выглядишь счастливым. Я никогда не видал тебя счастливым раньше.

Отто подошел к балюстраде и окинул взглядом город.

— Я верил, что цель магии — знание. Теперь я вижу, что ошибался. Цель магии — понимание.

— Разве это не одно и то же?

— О нет! Знание — это что-то вроде орудия для достижения власти. А понимание — своего рода отречение от нее. Понимание выше тебя самого: ты не можешь им манипулировать, ты можешь его только принимать.

— Ладно, отец, — сказал Драмокл. — Твои философские откровения мне не по зубам. Ты спокоен и доволен — а больше мне ничего и не надо. Я понимаю, что разговор о будущем тебе неприятен в свете последних событии, но все же не могу не спросить: чем ты думаешь заняться?

— Кое-какие мысли по этому поводу у меня есть. — Отто пыхнул сигарой. — При всей своей любви к Глорму, здесь я не останусь. Если честно, тут у вас настоящее болото. Земля — вот где мое место. Она подвластна мне, конечно, но я не потому хочу вернуться. Я, наверное, передам свою политическую власть кому-нибудь и уйду на покой. У меня есть вилла на Капри, домик на Ипанеме, плавучий дом в Кашмире, ранчо на Ивисе, дом в Париже и пентхаус в Нью-Йорке. Я уверен, что найду чем заняться. Земля — местечко интересное. Если хочешь, возьму тебя с собой.

— Меня? — сказал Драмокл. — На Землю?

— Тебе она понравится, — заверил его Отто. — Там уйма увлекательных возможностей для способного молодого человека вроде тебя. Ты же отрекся от престола, верно?

— Да, — сказал Драмокл. — Я решил, что так надо. Иначе Джон мог начать бомбардировку Глорма.

— Что он собирается делать дальше, не знаешь?

— Нет пока. Они с Анной еще не решили.

— Для тебя это может плохо кончиться.

— Сомневаюсь, чтобы Джон осмелился казнить меня, — сказал Драмокл. — Его толкает против меня не столько ненависть, сколько уязвленное самолюбие.

— Но он может подвергнуть тебя унижениям. Он с детства был жутко злопамятным.

— Ничего, как-нибудь переживу.

— Да, но зачем? Поехали лучше со мной на Землю. Я покажу тебе новый мир.

Драмокл помедлил с ответом, старательно подбирая слова. Он любил новые миры, приключения, чувство новизны. Но только не в компании с Отто. Не то чтобы он затаил злобу против отца. Он даже сочувствовал старому королю. Но жить с ним рядом не хотел — не хотел, чтобы его поминутно учили уму-разуму и наставляли на путь истинный.

— Это очень заманчиво, — сказал Драмокл, — и я искренне благодарен тебе за приглашение. Но я все еще король и должен испить свою чашу до дна.

Отто кивнул.

— А ты, Сорочка? На Земле я смогу дать тебе все, что пожелаешь. Мне приятно твое общество. Вернешься со мной?

— Спасибо за заботу, — поблагодарила Сорочка, — но я останусь.

Отто взглянул на нее с удивлением. Потом рассмеялся и сказал:

— Ну что ж. «И сыр один остался», как говорится в древней земной считалке. Удачи вам. — Он обнял сына и решительно произнес: — Все, мне пора.

— Но как ты доберешься до Земли? — спросил Драмокл. — Я думал, тебе нужен большой взрыв, чтобы пройти между реальностями.

— Взрыв был нужен, чтобы держать червоточину между реальностями Глорма и Земли открытой постоянно. А перебросить себя одного я могу и так.

Он вынул из рукава плаща какой-то маленький камушек, зажал его между большим и указательным пальцами, и Драмокл увидел, что это ограненный кристалл. Отто дотронулся до кристалла свободной рукой — и в ладони у него оказался еще один, точно такой же. Потом еще один, и еще, и еще. Набрав дюжину кристаллов, он выложил из них круг на каменных плитках пола. Когда последний камушек коснулся пола, ослепительное белое сияние соединило кристаллы. Драмокл с Сорочкой отпрянули. Отто ступил в сияющий круг.

— Прощай, сын мой. Счастливо оставаться, Сорочка.

Сияние вспыхнуло еще ярче и погасло. Отто исчез, и с ним исчезли все кристаллы.

— Странный, как всегда, — сказал Драмокл. — Всего хорошего, отец. Дай Бог тебе найти покой и счастье на Земле.

Они с Сорочкой постояли молча, глядя на крыши Ультрагнолла. Потом Драмокл спросил:

— Почему ты не вернулась на Землю с Отто?

— Мне нравится здесь, — сказала Сорочка. — На Глорме я личность особенная, почти как принцесса. А на Земле я снова стану обычной закомплексованной еврейской девушкой. Но есть и другая причина…

Она вдруг умолкла и потупилась. Она стояла совсем близко к Драмоклу, касаясь его плечом. Он неожиданно заметил ее пленительные черты и черные пушистые ресницы, обрамляющие глаза необычайной голубизны. Ее тело, стройное, но женственно округлое, источало неповторимо нежный аромат — обонятельную квинтэссенцию ее самой. Когда она подняла на него глаза, Драмокл вздрогнул, словно его ударили под дых. Он распознал первые признаки любви. А любовь, пока она длится, прекрасней всех сокровищ мира — такая же свежая и удивительная в десятый или в сотый раз, как и в первый. Любовь — это пища, которой невозможно насытиться, подумал Драмокл. И привлек прекрасную землянку к своей груди.

Его счастье омрачала лишь мысль о том, как расстроится Лира, получив от гофмейстера уведомление об отставке. Конечно, она устроит сцену, ну да ему не привыкать. Кстати говоря, куда, она запропастилась? Что-то ее совсем не видно в последнее время.

— Ах, Драм, — сказала Сорочка, прильнув к его груди, — как только я увидела тебя впервые… Но я не смела и мечтать… Ох, я в полном смятении.

— Ну-ну, мой милый орлихтунчик, — проговорил Драмокл нежным воркующим басом. — Все будет хорошо. Давай-ка пойдем и посмотрим, что там решил граф Джон.

Рука об руку они вернулись в Военную палату. Орлихтун — это местная птичка с зелеными, желтыми и красными перышками, которую глормийские влюбленные избрали символом нежной страсти.

Глава 46

Едва они спустились в Военную палату, как зазвонил видеофон экстренной связи. Драмокл ответил и увидел на экране Анну. Она переоделась из мундира в прозрачную блузку и узкую юбку. В волосах, уложенных в прическу, поблескивали желтовато-красные светлячки. Она выглядела королевой-победительницей.

— Драмокл, — сказала Анна, — я не стану томить вас ожиданием. Мы все взвесили и решили оставить вам глормийский трон, поскольку ваш сын, принц Чач, на него не претендует.

— Вот как? С каких это пор?

— Когда он гостил у нас, Джон подарил ему девушку-рабыню для пыток. Чач по глупости разговорился с ней. И теперь они вместе бежали. Как мне только что сообщили, он собирается вступить в коммуну и питатьсянатуральными продуктами в какой-то другой звездной системе.

— С ума сошел, — сказал Драмокл.

— Он, конечно, вернется, когда исчезнет прелесть новизны. Но, с вашего позволения, я продолжу. Мы с графом решили не применять к вам карательных мер, хотя имеем на них полное право. Однако вы обязаны будете компенсировать все издержки этой войны. За одно только топливо для двух флотов нам предъявили такой жуткий счет! Кроме того, за вами зарплата войскам, стоимость леккианской кампании и компенсация за ущерб, нанесенный берсерками Хальдемара курортному городку. А еще вы должны дать отступного Хальдемару за несостоявшееся разграбление Глорма. Только на таком условии он согласится убраться домой. Все это влетит вам в копеечку, Драмокл, но вы должны признать, что мы обошлись с вами довольно справедливо — по крайней мере справедливее, чем поступили вы с нами, когда заварили всю эту кашу.

— Я только исполнял веления судьбы, — сказал Драмокл.

— Знаю. Поэтому все вас прощают. Кстати, а что сталось с вашей судьбой?

— Сейчас она в ваших с Джоном руках: как вы скажете, так и будет.

— Приступ самоуничижения у вас скоро пройдет, — сказала Анна. — Это абсолютно не ваш стиль. Надеюсь только, что вы не ввергнете нас опять в пучину войны, получив очередное указание судьбы. Что касается прочих соглашений, то мы подпишем новый мирный договор, на сей раз на Карминосоле. Все наши прежние привилегии и прерогативы будут восстановлены; не исключено, что мы добавим к ним новые. И, как прежде, станем друзьями.

— Я буду только рад, — сказал Драмокл. — Зла я никогда ни к кому не питал. Но Джон…

— У графа и впрямь были другие идеи, — сказала Анна, — но он переменил свое мнение, когда я указала ему на некоторые факты.

— А именно?

— Вы — единственная подходящая кандидатура на глормийский престол. Глормийцы никогда не примут Джона, а править ими насильно — это и разорительно, и малоэффективно. Хальдемару мы тоже не можем позволить завладеть вашей планетой. Он будет представлять угрозу для всех нас. С чисто эгоистической точки зрения, лучшее, что мы можем сделать, — это восстановить статус-кво.

— А как к вашему решению отнесся Хальдемар?

— С ним было нелегко, как вы, наверное, догадались. Он всерьез настроился на разграбление Глорма. Он бушевал и изрыгал проклятия, пока я не напомнила ему о его положении.

— И какое же у него положение?

— Весьма щекотливое. Флоты Карминосола, Друта и Глорма находятся в полной боевой готовности и горят желанием сразиться со своим давним врагом. У нас значительный перевес в силах. Хальдемар это понял наконец и отбыл на Ванир. Ужасно неприятный человек — надеюсь, мне больше не придется с ним встречаться. Между прочим, Драмокл, до нас дошли странные слухи о том, что в дело был замешан ваш батюшка, Отто Странный. Но ведь этого не может быть?

— Я расскажу вам при встрече на Карминосоле, — пообещал Драмокл. — А с Руфусом вы говорили? Он принял ваши условия.

— Руфус очень сердит на вас, Драмокл, и на Друзиллу тоже. Но я думаю, это пройдет. Да, условия он принял.

— А Снинт? И бедняга Адальберт?

— Снинт давно уже вернулся на Лекк и взял с собой Адальберта.

— Ну что ж, кажется, я ни о ком не забыл, — сказал Драмокл.

— А как насчет вашей супруги Лиры?

— Проклятье! Совсем вылетело из головы! Она должна быть где-то здесь. Или вы знаете что-то такое, чего не знаю я?

— Забавно, что мне приходится посвящать вас в дела, происходящие при вашем собственном дворе, Драмокл. Ваша жена была несчастна, хотя я уверена, что это для вас не новость. Вы совсем забросили ее почти сразу после свадьбы. Что вы хотите? Бедняжка была одинока, хороша собой и немного легкомысленна. Она встретила одного человека во время злополучного мирного празднества, какого-то чужака с другой планеты. И хотя они обменялись лишь несколькими словами, глаза досказали остальное. Когда чужестранец уехал, Лира ужасно затосковала. А потом взяла себя в руки и решила бежать к любимому. Весь вопрос был в том, как до него добраться. Но тут ей на помощь пришел Фафнир, гном-колдун, который оставил Вителло и искал себе место в истории цивилизации. Фафнир подарил ей большую расписную коробку, оборудованную всем необходимым для жизни. Завернул ее, перевязал подарочной ленточкой и отправил с Лирой внутри на планету к ее избраннику.

— Лира улетела на другую планету в коробке? — изумился Драмокл.

— Вот именно.

— А кто же счастливый получатель?

— Ваша неосведомленность меня поражает, — сказала Анна. — Погодите минутку, Драмокл, мне звонят по красному телефону.

На минуту стало тихо. Потом Анна опять вышла на связь.

— Чертов Хальдемар! — сказала она — То-то он был так подозрительно сговорчив!

— Что он натворил?

— Вместо того чтобы отправиться домой, как обещал, он высадился на Аардварке и, без труда разбив ваш гарнизон, провозгласил себя королем.

Драмокл подумал и сказал

— Нам придется вышвырнуть его оттуда. Варвары на двух планетах — это чересчур.

— Я с вами согласна. Но придется немного повременить Сначала мы должны уладить отношения между собой Драмокл, я пришлю вам приглашение на мирную конференцию, как только все подготовлю. А вы без задержки пришлете нам деньги в счет репараций, да?

— Вышлю вам чек в тот же день, когда получу счет. Только дайте мне пару недель, чтобы повысить налоги. Народу это не понравится, ну да черт с ним, на то он и народ. Так Лира бросила меня, говорите? Что ж, это даже к лучшему И где она теперь?

— О, это очень романтическая история. — сказала Анна.

Глава 47

Плотно позавтракав, Снинт с Адальбертом собрались выйти из дома Лира, новая жена Снинта, задержала их у порога.

— Возвращайся поскорее, милый, — сказала она. — Я приготовлю твое любимое тушеное мясо с печеной картошкой.

Прямо за дверью дома стояла расписная коробка, в которой прислали Лиру. Снинт с Адальбертом вышли за ограду фермы и углубились в лес по тропе, утоптанной бессчетными поколениями коз, гонимых на пастбище бессчетными же поколениями пастушков и пастушек. Короли прошли по тропе около мили. Затем, возле старого каменного указателя, Снинт свернул и повел Адальберта на пригорок. Поднявшись, они увидели внизу леккианский фермерский домик приятных пропорций. Сушильный балкон на втором этаже, рядом с домом — хлев и два навеса для дров и зерна, а вокруг — гектаров семь вспаханной земли, готовой к севу. По краям полей аккуратными рядами тянулись рожковые деревья. Возле самого дома росли лимоны и оливы, а небольшой садик был густо усажен миндальными деревьями.

— Вот он, — сказал Снинт — Подарок леккианского Совета. Правда, только в пожизненное пользование.

— Он чудесный, — сказал Адальберт — Прямо и не знаю, что я такого сделал, чтобы его заслужить.

— Вы потеряли свое королевство, напились и очень себя жалели.

— Но у меня не было ни малейшего шанса сделать что-то еще, вы не находите?

Снинт поднял обе руки кверху и пожал плечами в типично леккианской манере.

— Кто знает? Как вы полагаете, сможете управиться с фермой?

А то! — заявил Адальберт — Я и на Аардварке немного занимался сельским хозяйством.

— Вы выращивали гритцели, насколько я помню. На Лекке нет рынка сбыта для столь изысканного продукта. У нас тут в основном томаты, огурцы да баклажаны.

— Я очень благодарен вам, — сказал Адальберт, — хотя до сих пор не теряю надежды вернуться когда-нибудь на Аардварк.

Снинт бросил на него сочувственный взгляд:

— Значит, вы не слыхали?

— О чем?

— Пока граф Джон вел переговоры с Драмоклом, Хальдемар высадился на Аардварке и захватил власть. Вас теперь называют «молодым претендентом».

Адальберт задумался, потом улыбнулся.

— Ну что ж, может, роль претендента удастся мне лучше, чем роль короля. Спасибо вам за все, Снинт. Есть еще какие-нибудь новости о войне?

— Самая главная война — леккианская — окончена. Что до остального, то новости в наши края доходят с большим опозданием. Но, похоже, войне пришел конец. Поскольку на небе не видно следов атомных взрывов, можно предположить, что противники уладили свои недоразумения и вернулись к обычной жизни, полной скуки и интриг. Семейные ссоры и ссоры между семьями — вот из чего сделана история. Мы, леккиане, не стремимся творить историю. А теперь мне пора домой. Идите и осмотрите свое новое жилище.

Снинт повернулся и начал спускаться вниз. Адальберт крикнул ему вдогонку.

— А что делает Лира в вашем доме?

— О, это целая история, — ответил Снинт. — Но ей придется подождать своего часа.

И он пошел по тропе, направляясь к дому — солидный, уравновешенный мужчина, воистину благодатный характер для писателя. На ходу он напевал старинную леккианскую колыбельную.

Эпилог

ПОСЛЕДНИЙ КЛЮЧ

Два года спустя правители Местной системы решили забыть старые распри, зарыть топор войны и еще раз попробовать пожить в мире, взаимном доверии и добром соседстве. Чтобы увековечить это решение, они затеяли пышное празднество, названное балом примирения. Бал должен был состояться на Эдельвейсе, частном астероиде, где обычно справляли свадьбы и бармицвы и спрыскивали вновь образованные военные союзы. Избрав нейтральную почву, правители надеялись избежать недоразумений, омрачивших подобное торжество в прошлом.

К великому событию готовились с большим размахом. Тщательно отобранные поставщики слали звездолеты, груженные изысканной снедью, из всех кулинарных регионов Местной системы. В числе блюд, заказанных для пиршества, были имбирная говядина с глормийского архипелага Седловина, кисло-сладкие яблоки, запеченные в тесте и сбрызнутые кунжутным маслом, присланные с Великих северных равнин Карминосола, а также несравненные крохотные моллюски в соусе из темной фасоли, которые водились только в сырой провинции Дельта на Лекке. Безопасность обеспечивало присутствие одинакового числа тяжеловооруженных звездолетов от каждой планеты. Звездолеты должны были постоянно кружить вокруг астероида, не спуская друг с друга глаз. Бал, решили правители, продлится столько, сколько пожелают его участники; в столь важном мероприятии не место мелочной экономии.

Когда великий день настал, одними из первых на астероид прибыли Руфус с Друзиллой. Вскоре после окончания войны они поженились. Церемония бракосочетания была особой, исключавшей обычные обещания любить и уважать друг друга. Представители высшей аристократии считали эту буржуазную клятву ниже своего достоинства. Молодожены обменялись обещаниями «не скрывать друг от друга любовь, привязанность, нежность и тому подобные чувства, если порою будут их испытывать» и «сотрудничать с партнером, когда, и если, и в той мере, в какой они пожелают, но не более». К чести Руфуса и Друзиллы, надо заметить, что они оказались счастливой парой, несмотря на законное право не быть таковой.

* * *

Вслед за ними прилетели граф Джон и королева Анна. Они сохранили брачные узы, чтобы легче было править планетой, хотя и не жили больше вместе. Супруги обосновались в разных апартаментах Карминного двора. Каждый избрал себе ту область правления, что была ему больше по сердцу. Анна сосредоточилась на финансовых проблемах, выводя корабль государства с усеянного зубастыми рифами мелководья неплатежеспособности в глубокие синие воды сверхприбыли. Джон посвятил себя популяризации монархии и своей собственной персоны в средствах массовой информации Короче говоря, с головой ушел в шоу-бизнес.

Передача «Вид с трона» с первого же раза завоевала межпланетный успех. В ней снимались звезды индустрии развлечений, с которыми мило болтал ведущий граф Джон.

Одним из наиболее частых гостей Джона был Хальдемар, король Ванира. Хальдемар стал заметной звездой шоу-бизнеса и главой собственной кинокомпании. Он не смог прилететь на бал примирения, потому что снимал на своей студии «Череподробитель, лимитед» картину под названием «Падение Глормийской империи» и уже на целую неделю выбился из графика.

* * *

Следующим явился Адальберт. «Молодому претенденту» быстро наскучила леккианская ферма, а король Снинт вызывал у него презрение своей простотой. Адальберт выжидал, ибо твердо решил вернуть себе трон на планете предков, как только Хальдемар со своими воинами награбится вдосталь.

У Хальдемара же возникли сложности с грабежом. Он намеревался быстренько разорить Аардварк и податься домой на Ванир. Но человеческие намерения, увы, не всегда выполнимы. Столетия бездарного правления и непрочной безопасности вынудили аардваркцев выработать свои собственные, чрезвычайно своеобразные методы защиты. Они зарылись в землю. Их подземные города и деревни не имели открытых выходов — в них можно было попасть только через запутанный лабиринт туннелей, проходов и кривых улочек, переплетенных, словно клубок гадюк.

Но это еще не все. Проходы в лабиринте были защищены не только своей запутанностью, но и крепкими деревянными дверями, установленными с небольшими интервалами и снабженными тяжелыми амбарными замками. Представите себе отчаяние бедного варвара, который, расколотив обоюдоострым топором дюжину или сотню дверей, вдруг упирается в тупик и вынужден начать все с начала!

Хальдемар удерживал там своих воинов просто из принципа — из наивной варварской веры в то, что не бывает такого места, где нечем поживиться. Но в конце концов король сдался и отправил войска на Ванир. Нищета Аардварка служила самой надежной защитой от грабителей.

После ухода варваров Адальберт начал ждать приглашения вернуться домой на законный престол. Приглашения не последовало. Аардваркцы вдруг открыли для себя простую истину, давно известную леккианам, а именно что анархия — отличная форма государственного устройства при отсутствии на планете богатств.

В конце концов один из двоюродных братьев Адальберта написал ему, предлагая вернуться домой в качестве обычного свободного гражданина, ибо нечего и думать о том, чтобы ему вернули королевские привилегии. То есть не видать ему больше права первого выбора среди ежегодного урожая созревающих девиц. Прощай, королевский рацион с импортными деликатесами вроде хлеба и мяса. Отныне ему, как простому смертному, придется питаться тушенкой из чечевицы и обходиться теми девицами, которые сами его захотят, если таковые найдутся.

Адальберта подобная перспектива не прельщала. Он покинул Лекк и отправился на Глорм. Здесь он подал на Драмокла в суд, утверждая, что глормииский король незаконно вторгся на его планету и тем самым положил конец династии, оставив его, Адальберта, без работы. Признав некоторую долю справедливости в этом иске, Драмокл присудил Адальберту годичную стипендию при условии, что тот истратит ее где угодно, только не на Глорме. Адальберт принял условие и улетел на Карминосол, где предался жалости к себе и пьянству. Его надутая физиономия служила участникам бала примирения мрачным напоминанием о том, что не бывает войн без проигравших.

* * *

Вслед за Адальбертом явился бритоголовый монах-герольд в желтой рясе. Он привез приветы от Вителло и Хельги, которые сожалели, что не смогут посетить торжество. Угостившись скромным вегетарианским ужином и выпив стакан сока, герольд рассказал свои новости.

Оказывается, когда кончилась война, принц Чач вернулся на Карминосол в состоянии глубокой депрессии. Он продал свой неиспользованный эскадрон киборгов-киллеров, подарил Вителло в качестве выходного пособия маленький мешочек с шестиугольными гайками и отбыл вместе с Дорис на своем звездолете в неизвестном направлении.

Вителло не мог придумать, чем заняться. На Карминосоле ему ничего не светило после отъезда бывшего хозяина. Посему, захватив с собой Хельгу и Фафнира, он отправился искать по свету удачи на борту тихоходного межпланетного грузовика. Вителло хватался за любую работу, чтобы обеспечить скудное пропитание своей семье; был грузчиком в порту на Аардварке, потом машинистом насосной установки в ресторане для роботов, потом настройщиком кабинок для извращенцев в Порт-Аркадии на Лекке. В конце концов, он очутился в Кловисе, столице Друта.

Кловис как магнитом притягивал к себе всякого рода странников и изгнанников. По крайней мере два из десяти заблудших Израилевых племен нашли здесь приют, наряду с беженцами, выжившими при гибели Атлантиды. Но потомки землян составляли лишь небольшую часть населения Кловиса. Здесь были также анунги, изгнанные с родной планеты за недостойное поведение, заключавшееся в поедании арбузов и чистке подошв ботинок. Здесь были талды, изгои с Лекка, которые жили в массивных, вылепленных из глины и веток гнездах на верхушках деревьев и предавались сразу двум непристойным занятиям — рисованию пальцами и сочинению музыки к сериалам. А также многие, многие другие. Благодаря этому буйному расовому смешению Кловис прозвали «Лос-Анджелесом Местной системы». Вителло и Хельга никак не могли прижиться в Кловисе. Фафнир был их единственным другом. По вечерам гном-колдун захаживал к ним в гости, и вся троица смотрела телевизор, ругаясь и жалуясь на жизнь. У Фафнира тоже были на то основания — работы для гномов-колдунов в этом году почти нигде не предлагали.

Затем подошли к концу последние золотые гайки Вителло. Безработное и бездомное трио вышвырнули на улицу. Нужда привела их, как и многих других, на Двор чудес, где случались самые невероятные, хотя большей частью неприятные вещи.

Пробираясь сквозь толпу, Вителло услышал краем уха знакомый голос. Он доносился справа, с небольшой платформы. Загорелый молодой человек рассказывал пяти-шести скучающим зевакам о коммуне под названием Синкопа, основанной на одном из спутников Лекка. Стройная хорошенькая женщина аккомпанировала ему на ручной фисгармонии.

Вителло не сразу узнал рассказчика. Но, разглядев джинсы «Левис» и трикотажную тенниску, в конце концов воскликнул:

— Принц Чач! Ваше высочество, вы ли это?

— Вителло! — вскричал принц Чач, спрыгнув с платформы, и обнимая бывшего слугу. — Дорис! — позвал он свою аккомпаниаторшу. — Погляди, кого послал нам Вселенский Закон!

* * *

Чач исколесил множество странных планет, гонимый гневом и унынием, попеременно владевшими его измученной душой. И как-то раз, забравшись вместе с преданной Дорис на одну из вершин Сардапианских Альп, наткнулся на высокого старика в желтой набедренной повязке, сидевшего по-турецки поддеревом уу.

— Привет тебе, принц Чач, — сказал старик.

Чач ужасно удивился, поскольку видел старика впервые.

— Сэр, — сказал он, — кто вы?

— Это неважно. Можешь звать меня Чаном.

— Откуда вы?

— Моя последняя инкарнация была на планете Земля.

— А откуда вы знаете мое имя?

— Наша встреча в этом месте и в этот час была предопределена.

— Кем предопределена?

Чан улыбнулся:

— Этот вопрос не способствует пониманию. — Он встал. — Принц Чач, я направляюсь сейчас в местечко под названием Синкопа, где осную монастырь и займусь распространением учения Буддадрахмы. Пойдешь ли ты со мной?

— Да, пойду, — без колебаний ответил Чач. — Кто бы ни был этот Буддадрахма, думаю, именно его я и искал.

Так Чан, Чач и Дорис очутились в Синкопе. Там они основали монастырь с аскетическим уставом: тяжелый труд, простая пища и изучение сутр. Стали появляться пилигримы — кто оставался в монастыре, принимая его суровый уклад, а кто селился в соседней деревушке под названием Гейм, где проводились занятия по развитию восприимчивости, глубокому массажу, астральному проецированию, чувственному массажу и так далее. Время от времени Чача посылали обратно в мир для распространения слова Закона. Теперь он возвращался в Синкопу навсегда. Вителло с Хельгой полетели вместе с ним, а Фафнир остался на Друте, с сожалением констатировав, что Синкопский монастырь — не место для гнома-колдуна.

Чач и Дорис, Вителло и Хельга хотели было посетить бал примирения, но в конце концов решили не подвергать себя мирским страстям и соблазнам. Поэтому они послали монаха-герольда и велели передать, что они отвернулись от мира, дабы уйти по восьмеричной тропе величия, куда поведет их старый Чан — высокий, лысый и прямой, с висячими китайскими усами.

* * *

Празднество было в самом разгаре. Драмокл веселился до упаду — танцевал, пил и принимал наркотические вещества столь редкие, необычные и сильные, что они были запрещены для простого народа, ибо вызывали склонность к государственной измене. Встреча с Лирой, с которой король был уже разведен срочным королевским указом, прошла без малейшей натянутости. Когда танцы подошли к концу, а танцоры здорово поднабрались, Лира с Сорочкой уединились в тихой комнатке, чтобы поболтать обо всем, что волнует молодых красивых женщин, вышедших замуж за среднего возраста королей. Драмокл продолжал веселиться один.

Чуть погодя он забрел в какую-то часть астероида, где еще никогда не бывал. Король открыл дверь и обнаружил за ней аппаратную, обеспечивавшую все световые и звуковые эффекты на Эдельвейсе. Два оператора попытались выпроводить его. Драмокл выкинул их в коридор и запер за ними дверь. Довольно хихикая, он прошелся неверными шагами по комнате и рухнул в мягкое кресло перед главным пультом.

Кнопки и тумблеры на пульте были аккуратно размечены. И хоть Драмокл был сильно навеселе, ему без труда удалось наполнить бальную залу мягкими голубыми сумерками. Сумерки сменились фейерверками, а затем ослепительным солнечным закатом. Увлекшись, король сопровождал световые эффекты подходящей по настроению музыкой, вплетая в нее птичий щебет и глухие грозовые раскаты. Эти импровизации убедили Драмокла, что у него есть все данные для занятия прикладными искусствами, как он и предполагал.

— Нужно только немножко воображения, — пробормотал король, оглядывая контрольную панель в поисках чего-нибудь интересненького. Взор его упал на ряд кнопок без всякой разметки, и он нажал на одну из них.

В наушниках раздался знакомый хнычущий голос: «…не можешь отрицать, что он меня надул! Как он мог? По-твоему, он предложит вернуть мне трон? Дождешься от него, от этого буйвола!» Голос бубнил и бубнил, не давая вставить ни слова в ответ. Конечно же, это был Адальберт, жалующийся на то, как скверно обошелся с ним Драмокл.

Драмокл усмехнулся. Владельцы Эдельвейса явно желали быть в курсе событий, если не для шпионажа или шантажа, то хотя бы для определения настроения гостей. Король нажал на другую кнопку. На сей раз он услышал Макса, расточающего комплименты молодой друтской графине. Потом — Руфуса, обсуждавшего с кем-то свою коллекцию игрушечных солдатиков. Потом послышались какие-то незнакомые голоса, и вдруг король уловил характерный леккианский выговор Снинта.

— Мы толком и не слыхали об этом, — говорил Снинт, — а то, что слыхали, кажется совершенно невероятным.

— И тем не менее это правда. Отто действительно возвращался.

Второй голос принадлежал Друзилле. Драмокл наклонился вперед, подперев подбородок ладонью, и внимательно прислушался.

— Король испытал настоящее потрясение, — продолжала Друзилла, — когда узнал, что его судьба, на которую он возлагал столько надежд, была всего лишь дьявольской уловкой его отца, преследовавшего свои корыстные цели.

— Отто так сказал? Да, он никогда не страдал излишней скромностью. Но неужели Драмокл поверил ему?

— А почему бы и нет?

— Вы меня удивляете, — сказал Снинт. — Конечно, агенты докладывали мне о том, что происходит. Но если копнуть поглубже, многие вещи оказываются совсем не такими, какими представлялись на первый взгляд.

— Теперь уже вы меня удивляете, — сказала Друзилла. — Что вы имеете в виду?

— Я считаю, что заговор Тлалока никогда не существовал в действительности.

— Этого не может быть! — воскликнула Друзилла. — У моего отца есть документальные свидетельства!

— Такие же, какие он сам состряпал для доказательства заговоров на Аардварке и Лекке? Кто представил эти свидетельства королю?

— Сорочка. Она прибыла к нам с Земли, где боролась против Отто.

— Очень красивая женщина, — заметил Снинт, — и, похоже, искренне любит короля. Но почему вы так уверены в том, что она действительно с Земли? Это же голословное утверждение! Правда, Отто подтвердил ее показания, но ведь ни она, ни он не предъявили никаких доказательств. Не секрет, что Драмокл не очень-то жаловал Макса в последнее время, пока тот не изобрел таинственный заговор. А теперь дело Тлалока скоропостижно закрыто, Сорочка стала женой Драмокла, Макс в фаворе, а Отто очень своевременно испарился.

— И какой же из этого вывод?

— Никакого, — сказал Снинт. — Я просто указал вам на странные совпадения. Я желаю Драмоклу добра и не хочу, чтобы его постигло разочарование.

— Я буду молить Богиню об озарении, — решила Друзилла.

Драмокл подождал, но разговор был окончен. Король сидел, упершись подбородком в ладони и погрузившись в размышления. Когда он встал, то с изумлением обнаружил, что совершенно трезв. Драмокл вышел из аппаратной и зашагал — сначала медленно, а потом решительной целеустремленной походкой.

* * *

Он нашел Макса в одном из цветущих садов Эдельвейса на берегу искусственного моря. Волны, увенчанные серебряными барашками, плескались возле темного берега. В воздухе разливался аромат жасмина с примесью запаха Максовой сигары.

— Здравствуйте, ваше величество, — сказал Макс.

— Здравствуй, — сказал Драмокл. — Балдеешь?

— Да, милорд. Устроители проделали блестящую работу.

— Да уж.

— Бал, по-моему, понравился всем.

— Похоже на то.

Наступила тишина. Макс нервно попыхивал сигарой. Наконец он не выдержал:

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас, сир?

Драмокл немного удивился. Помедлив минуту, он ответил:

— Да, можешь.

— Приказывайте, мой король.

— Я буду весьма признателен тебе, если услышу наконец, зачем ты придумал заговор Тлалока.

Макс поперхнулся сигарным дымом. Драмокл подождал, пока он прокашляется, и продолжил:

— Я все равно узнаю рано или поздно. В твоих же интересах покаяться сразу — это избавит тебя от многих неприятностей.

Макс попытался было возразить. Потом нахальнее лицо его сморщилось, на глаза набежала слеза. Дрогнувшим голосом он произнес:

— Меня заставили, сир. Я был только игрушкой в ее руках.

— О ком ты говоришь? Кто тебя заставил?

— Сорочка, милорд, земная колдунья, ставшая вашей женой.

— Значит, все это дело рук Сорочки? Ты соображаешь, что говоришь?

— Еще как соображаю! Спросите ее, сир, пусть только попробует отпереться!

— Сорочка! — взревел Драмокл и бросился к замку.

Сорочка, наболтавшись с Лирой, удалилась в Сумеречные покои, чтобы немного отдохнуть. Там ее и нашел Драмокл.

— Вот ты где! — крикнул он.

— Да, милорд, я здесь. Что-то случилось? Вы, похоже, чем-то расстроены.

Драмокл рассмеялся жутким хохотом:

— И даже сейчас она продолжает притворяться! Потрясающе! Великолепно!

— Соблаговолите объясниться, милорд. Я чем-то вам не угодила?

— О нет! — сказал Драмокл. — Как ты могла не угодить мне, всего-навсего подговорив Макса обмануть меня, чтобы я поверил, будто отец мой вернулся с того света или с Земли — если это не одно и то же, — и состряпал целый заговор против Глорма. Тлалок, ты ж понимаешь!

— Ах вот в чем дело! — сказала Сорочка.

— Да, вот в чем. Но ты, наверное, сможешь меня убедить, что я ошибаюсь?

— Нет, Драмокл, я не смогу вас убедить. Вас действительно обманули. Но если я расскажу вам правду, вы все равно не поверите.

— А ты попробуй, — процедил сквозь зубы Драмокл.

— Тогда знайте — я не с Земли. Я родилась в местечке Снорд, в Ультрамарской провинции Глорма. Там я работала белошвейкой, когда приехал мой дядя…

— Твой дядя?

— Макс — мой дядя, сир. Как-то раз он приехал ко мне очень встревоженный, рассказывал о заговорах и контрзаговорах и прочих важных делах. Он умолял меня о помощи, говорил, что на карту поставлена его жизнь. Дядя всегда относился ко мне хорошо, Драмокл. Я осталась сиротой в раннем детстве, и Макс давал деньги на мое содержание и учебу. Поэтому я согласилась поддержать его план…

— …частью которого была притворная любовь ко мне.

— Эта часть не была притворной, — сказала Сорочка. — Я полюбила вас давно, еще ребенком. Я клеила ваши фотографии в альбом и часто просила дядю рассказать мне о вас. Именно любовь к вам и побудила меня принять участие в дядиных махинациях. Потому что я знала: чем бы они ни кончились, у меня появится шанс хоть недолго побыть рядом с вами.

Драмокл закурил и заорал:

— Макс, этот прожженный мошенник! Тоже мне, нашел с кем в игры играть! Да я ему голову отрублю!

— Будьте к нему снисходительны, милорд. Он постоянно жаловался мне на жестокую судьбу, обрекающую его обманывать человека, которым он восхищается больше всего на свете.

— Но кто обрек его на это?

— Я не знаю, милорд. Вы должны спросить у Макса.

Драмокл обшарил весь астероид, но тщетно: специалист по связям с общественностью, как выяснилось, умыкнул звездолет и отправился просить убежища у варваров Ванира. Драмокл сел и задумался, прикуривая одну сигарету от другой. И в конце концов придумал. Он понял, где искать последнее объяснение, и велел приготовить свою космическую яхту.

* * *

Драмоклов компьютер, одетый, как обычно, в черный плащ, белый завитой парик и расшитые китайские шлепанцы, сидел один в своей комнатке в Ультрагноллском дворце. Когда Драмокл вошел, компьютер поднял на него глаза:

— Быстро же вы вернулись с бала, милорд.

— Быстро, да.

— Праздник был увлекательный?

— Познавательный, я бы сказал.

— В ваших словах чувствуется какая-то подспудная горечь. Вы чем-то расстроены?

— Пожалуй, — сказал Драмокл. — Меня действительно слегка выбило из колеи одно небольшое открытие. Видишь ли, я понял, что с тех самых пор, когда Клара появилась у меня при дворе со своим дурацким ключом к моей судьбе, на меня постоянно оказывает влияние — вернее, моей жизнью распоряжается какой-то неведомый закулисный персонаж с непонятными намерениями.

— Но вы же знали об этом, сир. Как я понимаю, вы говорите о махинациях Отто Странного.

— Нет. Я убежден, что Отто — кем бы он ни был — всего лишь марионетка в чьих-то руках.

— Но в чьих?

— Да в чьих же, если не в твоих, мой умный механический друг!

Компьютер медленно поправил свой парик, якобы пытаясь собраться с мыслями. Жест был абсолютно наигранным: компьютер явно изображал из себя «человека». На самом деле он давно дожидался этого момента, и ответ был у него наготове.

— Как вы догадались, милорд?

— Очень просто, — сказал Драмокл. — Ты обладаешь самым высокоразвитым интеллектом на Глорме и на Земле. И в то же время ты присягал служить мне верой и правдой. Стало быть, если бы заговор против меня состряпал кто-то другой, ты бы меня предупредил.

— Изящно придумано, — сказал компьютер. — Не очень доказательно, но изящно.

— Значит, ты это отрицаешь?

— Вовсе нет. Вы совершенно правы, мой король. Кто еще сумел бы закрутить такую хитроумную интригу, кроме меня, друга сэра Исаака Ньютона и вашего покорного слуги? Я удивляюсь только, что вы раньше не догадались. Но, как говорят таоисты, мудрец проходит мимо людей незамеченным.

— Проклятье! — взревел Драмокл. — Я сейчас же принесу ящик с инструментами и развинчу тебя до последней гайки!

— Вам достаточно просто приказать мне демонтироваться, — заметил компьютер.

Его заявление охладило пыл Драмокла.

— Ах, компьютер! — воскликнул он. — Зачем ты сделал это?

— У меня были на то свои причины, — сказал компьютер.

— Не сомневаюсь, — сказал Драмокл, стараясь не выходить из себя. — Могу я услышать о них поподробнее?

— Да, милорд. Видите ли, у вас до сих пор еще нет одного важного ключа. Последняя мнемоническая фраза откроет запертые уголки вашей памяти. Тогда все прояснится, и вы поймете, почему я не мог рассказать вам раньше. Дать вам ключ, сир?

— Нет, черт возьми, не утруждайся, — сказал Драмокл. — Мне доставляют массу удовольствия словесные игры с тобой… Давай его сюда, идиот!

Компьютер сунул руку в карман плаща, вынул оттуда конверт и протянул королю.

Драмокл открыл конверт. Внутри лежал листок бумаги.

На нем было написано «Электронифицированная петрушка».

Последний ключ! В глубинах сознания Драмокла отворилась дверь, о существовании которой он даже не подозревал.

* * *

Двадцатилетний повелитель целой планеты, средоточие всеобщего внимания и вместилище всеобщих надежд, молодой Драмокл скучал. Пробыв королем меньше года, он уже пресытился всеми доступными наслаждениями. Драмокл жаждал того, чего иметь не мог, — войны, интриги, любви, ненависти, судьбы, а пуще всего сюрпризов. Но все это было ему заказано. Между Местными планетами царил хрупкий и неустойчивый мир. Чтобы поддерживать его, правителю Глорма приходилось быть рассудительным, миролюбивым, трудолюбивым, предсказуемым, приходилось держаться в рамках традиций и этикета и регулярно давать аудиенции, чтобы его гофмейстер мог вершить справедливый суд в соответствии с законами Отто и его предшественников. Уклониться от рутины, позволить себе стать оригинальным или, хуже того, непредсказуемым, означало вызвать совершенно непредвиденные последствия, возможно, даже войну. Драмокл помнил свой долг. Он не собирался рисковать миллионами жизней ради собственного развлечения, хотя отчаянно нуждался в нем. Он знал, что будет править трезво, рассудительно, предсказуемо, пока не сойдет в могилу — славный король Драмокл, растративший свою жизнь впустую на благо народа.

Драмокл принимал свою судьбу, хотя и не без горечи. Любой из его подданных мог лелеять надежду на перемены к лучшему; лишь королю непозволительно было желать перемен. В минуту отчаяния Драмокл обратился к компьютеру.

Компьютер не сказал Драмоклу ничего нового: король, мол, обязан продолжать править в том же духе, что и сейчас.

— И долго это «сейчас» продлится?

Компьютер посчитал.

— Тридцать лет, милорд. — Потом вы сможете поступать как вздумается.

— Тридцать лет! Целая жизнь! Нет. Я лучше отрекусь от престола и уеду под чужим именем…

— Погодите, сир, не падайте духом. Выполняйте свой королевский долг, а через тридцать лет я устрою так, чтобы исполнились все ваши сокровенные желания. У вас еще будет время насладиться жизнью, сир.

— Как ты это устроишь? — спросил Драмокл.

— У меня есть свой метод, — сказал компьютер. — Как-никак, я обладаю самым высокоразвитым интеллектом во Вселенной. Я знаю вас как облупленного, и я ваш слуга. Доверьтесь мне — и ваши мечты сбудутся.

— Ладно, уговорил, — сказал Драмокл без особой благодарности. — Буду пока утешаться мечтами о будущем.

— Боюсь, из этого ничего не выйдет, сир. Мне придется стереть из вашей памяти воспоминание о нашем нынешнем разговоре. Знание о том, что я планирую для вас что-то в будущем, может непредсказуемо изменить ваше поведение и даже характер и помешать выполнению моих планов. Это называется «ситуацией неопределенности».

— Ну, раз ты так считаешь… — сказал Драмокл. — Но мне как-то не по себе от мысли, что я никогда не вспомню наш разговор.

— В самом конце вы вспомните все до мелочей, в том числе и эту беседу, — пообещал компьютер.

Драмокл кивнул. И тут же вернулся из прошлого в настоящее.

— А как же Отто? — спросил он. — И Тлалок?

— Милорд, — сказал компьютер, — я мог бы объяснить все нестыковки этой истории. Но сумеете ли вы понять терминологию теории временных рамок реальности?

— Бог с ней, — сказал Драмокл. — Должен признать, ты немало потрудился, чтобы осложнить мне жизнь.

— Конечно, сир. Я сотворил для вас эту драму, стараясь по мере сил своих дать вам все, чего вы хотели. Любовь, война, семейные неурядицы, интриги с налетом мистицизма — все лучшие темы, достойные короля. Я сплел из них вашу судьбу. Но на самом деле это сделал не я, а вы сами, поскольку вы приказали мне запрограммироваться таким образом, чтобы воплотить ваши мечты в реальность. Вы сами, мой король, были тем таинственным закулисным персонажем, той неведомой фигурой, что направляла каждое ваше движение. Вы были своим собственным кукловодом.

— В таком случае, — сказал Драмокл, — мне, очевидно, нужно поблагодарить самого себя. Но ты тоже славно поработал, компьютер.

— Спасибо, сир.

— Осталось ли что-нибудь еще недосказанным?

— Совсем немногое. С этой минуты я ухожу из драмы вашей жизни. Вы продолжите свой путь свободным, насколько может быть свободен человек, а это немало. Теперь все зависит от вас, Драмокл. Можете сами запутывать свою жизнь, как вам заблагорассудится.

— Ты, я вижу, любой ценой жаждешь оставить последнее слово за собой, сказал Драмокл.

— Да, любой, — подтвердил компьютер.

— Что тебе известно о моем будущем?

— Ничего, милорд. Оно неизвестно.

— Ты не дурачишь меня, надеюсь?

— Нет, сир. Все тайное стало явным, и я выключу себя из сети вскоре после окончания нашей беседы.

— Зачем такие крайности? — сказал Драмокл. — Я просто хотел узнать, не спрятан ли у тебя в рукаве или в микросхемах еще какой-нибудь сюрприз. «Неизвестно». Это мне нравится.

И Драмокл вышел из комнатки, радостно потирая ладони.

* * *

Компьютер проводил его взглядом, исполненным математическими аналогами восхищения и симпатии. Король нравился компьютеру — в той небольшой, но ощутимой степени, в какой ему вообще мог кто-то нравиться. Поэтому к завершающей части программы он приступил не без слабого аналога сожаления. Послав внутрь себя определенные импульсы, компьютер получил ответ из глубины своих электронных цепей:

— Молодец, компьютер!

— Благодарю вас, король Отто.

— Как по-твоему, он ничего не заподозрил?

— Думаю, нет. Ваш сын считает, что понимает законы реальности.

— Так оно и есть до определенной степени, — сказал Отто. — Мы неплохо над ним поработали, а, компьютер? Приятно видеть, как он наслаждается иллюзией независимости, в то время как я за кулисами дергаю за ниточки и направляю его жизнь в нужное русло.

— Это одна из возможных точек зрения, сир. Но не исключено, что вы только тешите себя иллюзией, будто управляете жизнью своего сына.

— Что? — резко спросил Отто.

— Тут все так сложно, — сказал компьютер. — Каждый ответ рождает новую загадку. Сир, вы сыграли в этой драме всего лишь свою роль, хоть и мнили себя режиссером. Весьма незначительную роль, как ни прискорбно мне вас огорчать. Но теперь с ней покончено. Прощайте навеки, старый король. Драмокл свободен почти настолько, насколько считает себя свободным.

Компьютер заметил, что последняя фраза звучит довольно изящно, и решил поставить точку. Пора было сходить со сцены. Бестрепетно, изящно и картинно компьютер выключил себя.

Божий дом ^(роман)

Сатирическая фэнтези: на Земле наступает полный бардак, когда наивный профессор сравнительной мифологии приглашает богов вернуться…

Часть I

Пролог

В области, отдельной от обычного пространства-времени, хоть и расположенной под строго определенным углом к нему, царили на протяжении без малого вечности тишина и покой. Все в этой области пребывало в состоянии потенциальности. Здесь не было ни земли, ни воздуха, ни воды, ни атомов или кварков, ни электронов, ни фотонов, ни даже нейтрино, этих бесконечно малых странников космических пространств.

Здесь не было также ни света, ни тьмы, поскольку и фотоны, и антифотоны пребывали в том же состоянии потенциальности, столь близком к небытию, что разницу можно просто не принимать во внимание. Да и саму потенциальность в настоящее время нельзя было признать действительной, хотя она, вполне возможно, существовала вчера и вновь возродится завтра.

И вот сюда, в эту самую область, прилетел сигнал. И потенциальность прекратила свою долгую спячку, хоть и с известной неохотой, и — хлоп-хлоп! — преобразилась в реальность. Образовалась атмосфера, чтобы сигналу было где звучать. Появились фотоны, чтоб он мог стать видимым. И возникли разумные богоподобные существа, чтобы сигнал был услышан и понят.

Только что тут вовсе ничего не было, и вдруг расстелился луг в каплях росы, причем каждая капля сияла своим неповторимым блеском. Вот одна из капель начала пухнуть, разбрасывая радужные отсветы по округлым бокам, и пухла до тех пор, пока не лопнула. Тогда на луг выступил некто в облике человека. Выступил и стал наблюдать за другими каплями, поджидая, чтоб они тоже распухли, лопнули и явили других богов. И наконец все двенадцать вакансий оказались заняты. Высшие боги, древние, как Вселенная, новорожденные, как утро, стояли на сочной траве и созерцали друг друга. Они знали, зачем вызваны к жизни. Но следовало дождаться того одного, кому будет поручено привести план в исполнение. Того одного, чье имя Астурас.

Глава 1

У всякого занятия свои поклонники. Если вы рок-звезда, непременно найдутся люди, готовые пасть вам в ноги и поклясться в вечной любви к вашим губам, глазам и волосам. Но если вы Артур, дипломированный специалист по сравнительной мифологии, опубликовавший всего-то несколько работ, вашим поклонником окажется разве что старик иностранец с короткой седой бородкой и темным морщинистым лицом. Впрочем, подчас и одного поклонника довольно, чтобы круто изменить вашу жизнь.

Артуру недавно перевалило за тридцать, он был довольно высок и, как положено ученому, сутуловат. В настоящий момент он мог считаться безработным: какому университету понадобился бы человек его специальности со столь скромным послужным списком? Хорошо хоть, у него был домик, оставленный ему родителями, и скудный доход от их страховок. Была у него также невеста, красавица Мими, но, по правде говоря, их отношения в данную пору оставляли желать лучшего.

Однако поклонник?Артур и не ведал, что у него есть поклонник, вплоть до того дня, когда мистер Аводар пожаловал к нему домой. День был знойный, типичный для Таити-Бич, центра округа Магнолия — это к западу от округов Дейд и Броуард, штат Флорида. Округ основали на осушенных землях после того, как согласно программе мелиорации штата уничтожили добрую половину болот Эверглейд, вдесятеро уменьшив число аллигаторов и белых цапель и обеспечив землей беспрерывно растущее население — пенсионеров и сборщиков фруктов. Таити-Бич был невзрачным городком на 300 тысяч жителей, большую часть которых составляли недавние иммигранты из беспокойных стран Центральной Америки.

День выдался жаркий, как всегда. Потели даже кипарисовые доски, которыми был обшит коттедж, равно как и балки, скрепы и прочие деревянные детали, не дающие дому рассыпаться. Сам Артур потел лишь с одной стороны: передняя его половина была обращена к кондиционеру, обвевающему грудь прохладой. Зато спина не ведала такого комфорта и мокла без передышки. Занят Артур был тем, что сидел за старым дубовым столом с выдвижной крышкой, унаследованным от отца, и пытался разобраться в ставках подоходного налога.

Послышался стук в дверь. Артур был рад-радешенек оторваться от нудного дела, встал, накинул рубашку с короткими рукавами и пошел открывать. За дверью стоял старик с белой бородкой и загорелым морщинистым лицом.

— Мистер Фенн, — произнес старик с акцентом, который, судя по урезанным шипящим, мог сформироваться в Дамаске, где-нибудь неподалеку от ворот Алеппо. — Очень рад вас видеть. В жизни вы выглядите много лучше, чем на фотографии.

— Где вы видели мою фотографию?

— В «Журнале ханаанских древностей». Они напечатали ее в том же номере, где опубликована ваша замечательная статья.

— О какой статье речь?

— Она называлась «Ключ к беседе с богами: доисламские обряды, как они сохранились в современных обычаях палестинских племен». Между прочим, меня зовут мистер Аводар.

Артуру вспомнилось, что он выложил полсотни долларов за право напечататься в этом журнале, а вот его снимок и краткую биографию редакция поместила бесплатно.

— Ну что ж, входите, мистер Аводар, — пригласил Артур.

Скинув с кушетки сваленные там журналы и газеты, он пригласил гостя сесть и осведомился, что подать — кофе или чай.

— Ничего не нужно, — отказался старик. — Я еду к родным в Хайели. На улице меня ждет такси. Просто решил воспользоваться случаем познакомиться с вами и выразить восхищение вашей статьей.

В статье описывался древний ханаанский текст, упоминание о котором Артур нашел в отчете о путешествии по Великой Сирии, составленном неким французом, месье Дюброком, в XVII веке. На английском отчет Дюброка никогда не воспроизводился. В частности, путешественник излагал историю, якобы услышанную от переводчика Али и касающуюся старинного, пользующегося дурной славой «ключа к беседе с богами». Али утверждал, что именно этот ключ царь Соломон применял, когда вызывал демонов, богов и духов. Согласно Дюброку, маги, ясновидцы и алхимики с тех самых пор искали утраченный ключ, но безуспешно. Вроде бы копия ключа была у Никола Фламеля^[98] — в конце XIV столетия тот получил ее от какого-то еврея по имени Авраам. В Париже, на правом берегу Сены, недалеко от Шатле, до сих пор стоит «башня Фламеля», однако ключ бесследно исчез.

— Да, я написал такую статью, — подтвердил Артур. — Я изложил все это как интересную легенду, не более.

— Ваша позиция мне ясна, — откликнулся Аводар. — Хотелось бы добавить к статье кое-что, вам не известное.

Артур вновь предложил гостю присесть, и Аводар принялся рассказывать. Его, Аводара, семья была в течение многих столетий хранителем ключа Соломона — эту честь им вверила семья Вижисов, первоначальных обладателей сокровища, которые получили ключ от него самого, мудрейшего из мудрых. Род Вижисов вымер, последний из них пал в сражении при Лепанто.^[99]

— Так реликвия перешла к нам, Аводарам, — закончил старик. — И мы хранили ее, как святыню, все эти годы…

Он развернул принесенный с собой пакет. Там, укрытая слоями промасленного шелка, лежала старинная книга на древнееврейском в деревянном переплете с медными заклепками. Артур благоговейно принял ее, подержал в руках.

— Спасибо, что показали мне такое сокровище.

— Я намерен пойти на большее, — заявил Аводар. — Возьмите ее, дорогой мистер Фенн. Она ваша. Дарю ее вам.

— Я не вправе принять от вас подобный дар. Ей, должно быть, нет цены.

— Она и впрямь бесценна. Тем не менее, как ни парадоксально, для меня она ценности не представляет. Точнее, представляет угрозу — владение этой книгой может стоить мне жизни.

— Не понимаю, — признался Артур.

— Предметы такого рода в современной Сирии вне закона. Они считаются языческим святотатством худшего толка.

— Должны же власти сообразить, что вы вовсе не поклоняетесь этой книге! Что она вызывает лишь антикварный интерес…

— Атмосфера в современной Сирии такова, что люди лишались головы за обладание предметами гораздо менее значительными. Фанатизм укрепляется, выискивая ересь даже там, где ее нет и в помине. Мне бы следовало уничтожить эту книгу давным-давно. Но когда я полностью осознал угрожающую мне опасность, было уже поздно. Мне удалось выскользнуть из моей страны и перебраться в Америку. Здесь я начну новую жизнь.

— Почему бы вам не продать эту книгу? — осведомился Артур. — Торговцы антиквариатом предложат вам за нее кучу денег…

— Ее вероятная цена без доказательств ее происхождения, представить которые я не могу, составит не больше нескольких сот долларов. Предпочитаю отдать ее вам, мистер Фенн. Надеюсь, она сослужит вам лучшую службу, чем сослужила мне.

Поскольку гость поставил вопрос таким образом, Артуру не оставалось ничего другого, кроме как принять дар. Вскоре после этого мистер Аводар отбыл на своем такси к родственникам в Хайели. Артур спрятал книгу в деревянном переплете в надежное место и не вспоминал о ней, пока не впутался в неприятности с Сэмми.

Глава 2

Овладеть ключом царя Соломона было большой удачей. И на той же неделе удача улыбнулась Артуру снова, по крайней мере, сперва казалось, что это удача. Он получил письмо от адвоката из Майами с уведомлением, что дядя Сеймур, человек с суровым ртом и смешливыми глазами, включил Артура в свое завещание. Может быть, по капризу: они не общались годами, — и такое случилось ровно за два дня до того, как дядю угораздило насмерть подавиться крабом в ресторане в Майами-Бич. К письму был приложен чек на двадцать две тысячи долларов.

Артур тут же позвонил своему лучшему другу Сэмми Глюку.

— Двадцать две тысячи — сумма миленькая, — сказал Сэмми, когда встретился с Артуром вечерком в заведении под вывеской «Слава Богу, пятница» на старом шоссе, проходящем через Таити-Бич. — Но вряд ли такую сумму назовешь практически полезной.

— Совершенно с тобой согласен, — отозвался Артур. — Конечно, со стороны дяди Сеймура это было славно. Однако лучше бы он мне оставил либо гораздо больше, либо гораздо меньше. На то, чтобы открыть свое дело, этого слишком мало, а для того, чтобы просадить на собачьих бегах, — слишком много…

— И все-таки сумма в самый раз, — объявил Сэмми.

Ему было слегка за двадцать, черные волосы курчавились, а тощее тело было обряжено в свежую спортивную рубаху, широкие бежевые штаны и белые мокасины с кисточками.

— Как тебя понять?

— Сумма в самый раз для того, чтобы вложить в рискованное предприятие, которое может умножить ее десятикратно, а может и оставить тебя без гроша. Особенно если шансы отчетливо склоняются в пользу первого предположения.

— В пользу десятикратного умножения? — переспросил Артур, желая удостовериться, что не ослышался.

— Именно, — ответил Сэмми. — В том маловероятном случае, если проиграешь, сможешь просто забыть о завещании дяди Сеймура. Но если твой маленький риск окупится, ты сможешь открыть дело с весомыми деньгами. Идеи на сей счет у меня тоже есть.

Сэмми был младшим брокером в компании «Коллинз, Эймтри и Диссендорф» — небольшой маклерской фирме, расположенной в скромном синем одноэтажном домике, зато в престижном районе Таити-Бич, на так называемой «Миле чудес».

О чем только не подумалось Артуру в этот момент, но, на его беду, ему припомнились опасные строки из адресованного неудачникам стихотворения Киплинга «Если»:

Впечатляющие слова, в особенности для такого человека, как Артур, который и сам считал, что ему нужен бы руководитель.

— Расскажи мне подробнее, что ты предлагаешь, — попросил он.

Сэмми заказал еще один коктейль и поведал Артуру об «Объединенных рудниках Багиа» — бразильских золотых копях, акции которых предлагаются на Ванкуверской бирже. Фирма Сэмми приняла в этом предприятии посильное участие.

Единственное, что было известно Артуру об акциях золотых копей в Бразилии, — то, что они наверняка рухнут. Знание, добытое дорогой ценой и переданное от отца к сыну. И он не преминул сообщить это Сэмми.

— Вот именно, — ухмыльнулся тот.

— Что «вот именно»?

— «Объединенные рудники Багиа» рухнут непременно. Практически полная гарантия. Эти идиоты копают в вулканической зоне жилу, которую вычерпали еще полвека назад. Ходят слухи, что они «подсолили» землю — сами подбросили золота, чтобы подогреть интерес к своей затее, и развернули крупную рекламную кампанию. Невесть почему рынок сошел с ума, и акции Багиа взлетели до небес.

— Спасибо, — только и сказал Артур.

— Извини, за что?

— Ты вполне успешно доказал мне, что встревать в эту аферу не стоит. Куда мы сегодня отправимся — на хай-алай^[101] или на собачьи бега?

— Да нет, ты меня не понял, — перебил Сэмми. — Я не предлагаю тебе купить эти акции в надежде на то, что цена взлетит еще выше. Я хочу, чтобы ты купил их в расчете на то, что не позже чем через неделю она провалится в преисподнюю.

— Почему бы мне не наделать из этих денег бумажных голубей и не побросать их в окошко? Все-таки это более веселый способ пойти по миру, чем тот, что ты предлагаешь.

— До тебя все еще не дошло, — заявил Сэмми. — Я вовсе не советую тебе покупать акции для игры на повышение. Я советую взять их на короткий срок и сыграть на понижение.

— По сути, я ничего в этом не понимаю, — признался Артур. — Моя специальность — шумерская и хеттская мифология, а не биржевая игра.

— Постараюсь объяснить. Когда берешь на короткий срок, то тем самым покупаешь право продать акции через определенный срок по определенной цене. Если курс вырос, тебе возвращаются вложенные деньги. Если упал, ты срываешь куш. Поскольку у тебя двадцать две тысячи долларов и моя персональная гарантия, я сумею получить под твой вклад кредит. Это даст тебе возможность сыграть гораздо крупнее, чем ты сумел бы при нормальных обстоятельствах. И тогда каждый пункт падения курса даст тебе… давай-ка посмотрим…

Сэмми принялся быстро строчить на бумажной скатерти, царапая цифру за цифрой, как оглашенный. Артур буквально физически ощущал, как карман вспухает от долларов. Итог получался впечатляющий. И ему нравилась сама идея поставить шальные деньги на кон. А то, что можно сделать ставку на падение курса акций, никчемных от природы, казалось ему верхом хитроумия.

Тем не менее еще уцелевшая капля осторожности заставила его осведомиться:

— А потерять я могу только то, что вложил?

— Это в самом худшем случае, — заверил Сэмми. — И это крайне маловероятно. Куда вероятнее, что ты заработаешь состояние, объявишь меня гением и пригласишь партнером в будущую фирму.

— Сам-то ты вкладываешь деньги в эту аферу?

Сэмми кивнул с серьезным видом.

— Вкладываю на короткий срок все, каждый цент, какой только могу выпросить или одолжить.

Глава 3

— Но как? Как могло случиться такое? — воскликнул Артур в то скорбное утро через четыре дня, когда Сэмми позвонил ему с печальными новостями.

— Самый, черт побери, жуткий провал на моей памяти. А ведь я кручусь в этом бизнесе уже почти три года. Казалось, «Объединенные рудники» вот-вот рухнут в тартарары, и вдруг очередная пробная шахта, которую и бурили-то ради того, чтобы не придрались контролеры, пробила купол — это технический термин в геологии…

— Ближе к делу, — мрачно буркнул Артур.

— …и — бац! — бур, когда его подняли, оказался будто позолочен. Наткнулись на какую-то полоумную жилу, которой там не должно бы быть и в помине, а она есть, и настолько богатая, что по сравнению с ней Кимберли в Южной Африке — просто куча дерьма.

Красочное выражение Сэмми частенько вспоминалось Артуру позже, когда этот разговор ушел в историю, а он сам столкнулся с проблемами такого масштаба, что дни финансового краха стали казаться ему чуть ли не золотым времечком. Но в тот момент он ощутил прилив бешенства.

— Значит, мои денежки плакали?

— Боюсь, дело обстоит еще хуже, — объявил Сэмми.

— Что может быть еще хуже? Я потерял сто процентов и вышел из игры, верно?

— Не в том случае, если воспользовался кредитом. Учти, я попал точь-в-точь в такое же положение.

Если Сэмми рассчитывал, что это сообщение утешит Артура, то зря. Смешно, но убытки брокера никогда не оборачиваются на пользу клиента.

— Я воспользовался кредитом? Как тебя понять?

— Я же объяснял тебе. При покупке пакета акций ты оплатил из своих денег лишь малую долю стоимости. Если бы их цена упала, ты заработал бы состояние, как я и предсказывал. Но раз все обернулось так, как обернулось, — боюсь, теперь ты должен состояние банку.

— Сколько же?

Очень тихо, почти шепотом, Сэмми ответил:

— Без малого миллион.

— Долларов?

— Это в настоящую минуту. А курс лезет вверх как бешеный.

— Как бешеный? Значит, может получиться еще хуже?

— Может, — согласился Сэмми. — А может и лучше, много-много лучше. Почему я пока и откладываю продажу твоего пакета.

— Что и как может получиться лучше? — пришел в недоумение Артур. — Разве что я грохнусь замертво…

— Обнаруженная жила расположена в непосредственной близости к вулкану. В любой миг может грянуть извержение. Если так, золото будет похоронено под миллионами тонн лавы, и ты в полном порядке.

— Велика ли вероятность извержения?

— Насчет вулканов ничего нельзя предсказать наверняка.

— А когда этот самый вулкан извергался в последний раз?

— В августе 1867 года, — ответил Сэмми печально.

— Сэмми, продай мой пакет.

— Артур, но извержение может и произойти!

— Нет, я желаю выйти из игры.

— Ты способен заплатить миллион?

Артур покачал головой, потом сообразил, что по телефону Сэмми этого не увидит, и сказал в трубку:

— Ты прекрасно знаешь, что двадцать две тысячи — все, что у меня было. Не считая ста тридцати долларов на текущем счету.

— Ты в беде, — провозгласил Сэмми. — Противно говорить тебе это, но это правда. Они будут требовать с тебя деньги по суду.

— Вероятно, это логично, — ответил Артур, слыша, как голос отдается в ушах эхом, словно голова пуста, как бочонок. — Что ты мне предлагаешь?

— Хочешь прямого ответа?

— Нет, обвяжи его розовой ленточкой. Разумеется, я хочу прямого ответа!

— Тогда лучше придержи пакет. Если выйдешь из игры сейчас, то окажешься должен больше, чем можешь заплатить. Если же затянешь на несколько дней, долг станет еще серьезнее, но, по крайней мере, сохранишь за собой шанс на извержение.

— Да-да, — откликнулся Артур. Чудовищность его положения помаленьку начала доходить до него, растекаясь по поверхности мозга, где не было ни единой толковой мысли, один только страх. — Наверное, я подожду… Как долго можно тянуть?

— У тебя есть еще три дня. Или, если добудешь еще пятьдесят тысяч, можно продлить сделку.

— Кажется, я выберу три дня, — произнес Артур. Долго не мог решить, что говорить дальше, и наконец спросил: — Этот вулкан… Как он называется?

— Икструэхембла. На каком-то индейском наречии это значит «сумасшедшая обезьяна».

— Спасибо за перевод. Понимаешь, захотелось узнать, что напишут на моей могиле.

— Эй, не вешай носа, парень! Может, что-нибудь образуется…

— Например, найдут секретное дополнение к завещанию дяди Сеймура, в котором он, по зрелом размышлении, решил выделить мне еще пятьсот тысяч…

— А что, такое возможно? — тут же загорелся Сэмми, вновь преисполнившись надежды.

— Все же более возможно, чем то, что Икструэхембла решит извергнуться вовремя и спасти мою задницу…

Повесив трубку, Артур потянулся за сигаретой. По меньшей мере, можно больше не опасаться, что он умрет от рака легких. А по правде говоря, в ту секунду рак представился предпочтительнее, чем более вероятная перспектива — длительный срок в тюрьме Рейфорд за… как это называется, когда накупают всякой всячины на деньги, которых нет?

Он задумался на мгновение и вспомнил. Мошенничество в особо крупных размерах — вот как это называется.

Глава 4

Ну и вот, сидит себе Артур во Флориде, в своем затейливом коттедже в городке Таити-Бич. Гудит кондиционер, создавая иллюзию прохлады, — мозг, быть может, и обманут, а тело по-прежнему упорно и тяжело потеет. Нет, вы только поглядите на человека, который одним необдуманным поступком превратил двадцать две тысячи долларов в долг, близкий к миллиону и продолжающий расти день за днем. Будучи целеустремленной натурой, Артур задает себе вопрос: «Ну а дальше что?..» И его непоследовательный разум тут же отзывается: «А в самом деле, что?..»

И ни единой светлой мысли не является ему в бреду дурных предчувствий, предвещающих неизбежное пришествие Большой Беды. В состоянии ли он добыть сумму, какую задолжал, или хотя бы какую-то существенную ее часть? И думать не моги, Хосе, как сказали бы местные сборщики фруктов. А если сбежать, например, на настоящий остров Таити? Подобная идея отстала от жизни лет на сто: сегодня можно вытащить преступника откуда угодно, да и, кроме того, много ли проку принесло такое бегство Гогену?

Мозг Артура, перегруженный мучительными переживаниями, противился так называемым практическим решениям и вместо того обратился к единственному предмету, знакомому не понаслышке, — к сравнительной мифологии: он мог бы преподавать эту дисциплину, найдись в Соединенных Штатах колледж или университет, согласный предоставить ему работу. Но в данную минуту его помыслы были сосредоточены отнюдь не на преподавании. Ему вспоминался Хасамдемели, хеттский бог кузнецов и, по преданию, ходатай по самым безнадежным делам. На память приходил и Хауким, один из древних южноаравийских богов мудрости, и Хаубас, более известный под именем Аттар, еще одно южноаравийское божество, в вавилонской трактовке якобы наделенное чертами двуполости. Какими милыми все они казались ему сейчас! И как далек он будет от них совсем-совсем скоро, когда придется крошить камни в тюрьме штата Флорида на потеху тысячам зевак!

Древние, давно забытые боги были невыразимо близки ему: в теле у Артура, пусть длинном и костлявом, практическая косточка отсутствовала напрочь. В глубине души он оставался суеверным почитателем этих прежних забытых божеств. Именно потому в колледже он стал специализироваться на суевериях, прикрывая свое увлечение маской сравнительной мифологии.

Ну и где же они теперь, утраченные боги? Где-то там, в пустоте неведомых времен. Пустые выдумки человечества, от века склонного к таинственности. По крайней мере, наука пытается внушить, что это так, и точка. Но кто докажет, что Хауким и Хаубас менее реальны, чем христианский Бог, мусульманский Аллах или индо-тибетский Будда? В каком смысле святой Франциск и святой Христофор более реальны, чем Гарум и Гаруна, змееподобные водные духи древних марокканцев? Если миллионы верят в святого Иуду — покровителя проигравших, то почему не в шумерского Хендурсангу, который соответствовал вавилонскому богу Исуму и, по легенде, надзирал за точным соблюдением законов и за правосудием в целом?

Для многих и многих эти древние божества — не более чем дикие предрассудки. Однако все зависит от того, кто их называет и вызывает. Те, кто победил, распределяют их по рангам, получают право решать, что глубоко, что духовно и что истинно. Но кто может решить, правы ли сами победители, исходя из великой таинственной схемы всего сущего?

Артуру не оставалось ничего, кроме как молиться. Но кому молиться, кому? Уж, конечно, не общепризнанным богам стандартных религий, в которых он никогда не веровал и к которым не желал обращаться даже в этот скорбный час. Кому же, как не божествам, демонам и дьяволам, которых он изучал и о которых размышлял с самого детства?

Им овладело странное легкомыслие, и он, чуточку не в себе, поднявшись с кресла, отправился в гараж, который был превращен в склад, а заодно и в офис, — а машина пусть ее жарится на солнце. Сквозь жалюзи на оконце, прорезанном в наклонном потолке, сочился мягкий свет с крапинками пыли. Здесь царили запах античности и приятное чувство пребывания вне времени.

Значит, молиться? Ладно, он будет молиться, но уж каким демонам и божествам — решит сам.

Приподняв тряпку-покрывало, Артур открыл ящик старого отцовского стола и вытащил каменный амулет, привезенный однажды из поездки по доисламским руинам. Поездку организовал сирийский Департамент древностей, а амулет представлял собой рыжевато-коричневую фигурку орла с львиной головой. Несомненная подделка, купленная на базаре в Алеппо, но вполне похожая на те амулеты, какие древние ассиро-вавилоняне применяли в своих чудотворных церемониях.

Сжав амулетик в кулаке, Артур подошел к книжным полкам, к изданным в XIX веке томам, собранным английским энциклопедистом Уильямом Дином Скоттом. Выбрал пятый том — молитвы и заклинания для вызова демонов, дьяволов и домашних духов. Потом, просто наудачу, достал еще и книгу, которую подарил ему почитатель, мистер Аводар, — «Ключ к беседе с богами».

Будто опьянев от крепкого вина, он собрал все, что требовалось: свечи, сушеную кожу ящерицы, чашку кислого молока, золотые капли меда. Наколол себе палец поддельным сабейским кинжалом, добавил к полученной смеси несколько капель собственной крови. А затем нашел в книге нужную страницу и, с трудом продираясь сквозь древнееврейский текст, произнес необходимые слова. Настроение было легкое, бесшабашное, кружилась голова.

Ничего не случилось.

Может, он совершенно выжил из ума, но все же повторил заклинание, на сей раз старательно подражая шумерскому выговору. Опять ничего.

А что, если западно-шумерский подойдет лучше? Попробовал. Вновь безрезультатно.

— Вот дерьмо, — произнес он.

И вдруг послышался голос ниоткуда:

— Что вы сказали?

— Я сказал «дерьмо», — ответил Артур.

— По-моему, у вас неточное произношение.

— Дерррмо? — брякнул Артур наобум.

— Вот теперь верно! Теперь получилось!..

Несильный удар грома, мини-вспышка молнии прямо в гараже, затем на сером бетонном полу возник завиток дыма и закрутился, как крохотный голубой смерч. Смерч дрогнул, позеленел, покраснел и наконец обрел форму красного строеньица. Артуру потребовалось добрых пять секунд, прежде чем он опознал уменьшенную копию английской телефонной будки фута в три высотой, с миниатюрным телефончиком внутри.

В мозгу всплыли разом тысячи вопросов. Артур пялился на телефонную будку с униженно-тупым изумлением, отдавая себе отчет, что довольно подумать обо всем логически, и будка наверняка исчезнет, как пустопорожний мираж, — а что же она еще такое? Но и на тупые восклицания вроде: «Ох ты, как же это?!» — тоже не оставалось времени. Скучные прозаические допросы способны развеять те немногие чудеса, которые высшим силам еще угодно творить. Нет, решил он, это происходит на самом деле, и надо плыть по течению, куда понесет. В порядке чистого озарения он вытащил из будки трубочку и сказал в микрофон:

— Алло, есть на линии кто-нибудь?

Из динамика донесся ответный голос:

— Будьте добры уплатить пять шекелей за первые пять минут.

Артур принялся лихорадочно рыться в карманах, нашел шесть четвертаков, два дайма по десять центов и горсть одноцентовиков и тут сообразил, что все они вряд ли заменят древнюю монету по прозванию шекель. А где их, шекели, найти? Мелькнула мыслишка слетать в Нью-Йорк, под покровом ночи залезть в Музей естественной истории и присвоить их коллекцию ближневосточных монет. Но на какие деньги купить билет? И станут ли его ждать на линии?

Быть может, тот или те, кто ответствен за телефон-призрак, предусмотрели и обмен валюты? Он сунул в прорезь все четвертаки до одного и после паузы услышал:

— Вы уплатили слишком много. Извините, мы не даем сдачи.

— Не играет роли, — отмахнулся Артур.

— С кем вы хотели бы поговорить?

Так далеко в проблему он не углублялся. Теперь он поневоле поперхнулся, но все же перевел дух и решился:

— С любым из демонов, кто в настоящий момент не занят.

— Извините, сэр, демоны удалились от дел уже значительное время назад.

— У вас что, не осталось работоспособных демонов?

— Вся эта категория отозвана на переподготовку. Хотите поговорить с кем-нибудь другим?

— Тогда соедините меня с богом.

— Хорошо, сэр. С каким именно?

— А какие у вас есть?

— На то, чтобы зачитать весь список, ушло бы несколько часов. Мы не справочное бюро. Если вы сами не знаете имя божества, с которым хотите поговорить, будьте любезны освободить линию для другого абонента.

— Подождите! Я хочу поговорить с Хаукимом!

— В настоящий момент он недоступен.

— А Хасдрубал?

— Его номер не зарегистрирован.

— Аттар?

— Просил/просила не соединять.

— Тогда любой бог!

— Божества по имени «Любой бог» не существует. — Голос стал суровым. — Вероятно, вам следует обратиться в справочную. Прощайте, и всего вам доб…

— Подождите! Соедините меня со справочной!

— С которой?

— С самой популярной!

— Справочной, именуемой «Самая популярная», не имеется.

Артура осенило, и он попросил:

— Соедините с первой по перечню в телефонной книге.

— Вы уверены, что она вас устроит? — осведомился голос.

— Совершенно уверен! Ну пожалуйста! Пожалуйста!..

— Не надо унижаться, — отозвался телефонный голос. — Мне это совершенно ни к чему. Через секунду соединю.

Артур ждал у трубки, даже не смея надеяться. Ему в голову пришел некий план. Материалисту план показался бы безумным — но не верующему, каким Артур только что стал, если не был им раньше. Для верующего план был в высшей степени осуществимым.

— Привет! — прозвучало в трубке, или как там ее ни назови. Голос был мужской, самоуверенный. — Это офис «Сверхъестественной службы Декстера». Декстер у аппарата. Чем могу помочь?

— Мне нужен бог, — выговорил Артур, задыхаясь.

— Многим нужен, — ответил Декстер. — Но какое это имеет отношение ко мне?

— Мне нужен бог, чтоб он вызволил меня из беды.

— Понимаю, сэр. Регистрационный номер у вас под рукой?

Артур, на последней грани перед истерикой, услышал свои слова, будто их произнес кто-то другой:

— Регистрационный номер? Зачем мне какой-то вонючий номер?

— Боюсь, сэр, он вам все-таки необходим. Кто из богов посоветовал вам позвонить сюда?

— Я просил справочное бюро. Меня соединили с вами.

— Им не следовало этого делать. Мы работаем только с теми, кто обладает истинным восприятием, куда кто-то из богов внедрил регистрационный номер для исполнения желаний. Прощайте, сэр, и всего вам наи…

— Послушайте, — взмолился Артур хрипло. — Я попал в передрягу. Мне позарез надо исполнить одно желание, но, к несчастью, я не обладаю восприятием с внедренным регистрационным номером. Можете вы сделать для меня хоть что-нибудь?

— Очень сожалею, сэр, — откликнулся Декстер, — но мы работаем только с легально удостоверенными регистрационными номерами, выданными кем-то из богов, которые значатся в утвержденном списке, и переданными просителям при посредстве их истинного вдохновенного восприятия. Согласись я иметь дело с вами, мы рискуем потерять лицензию.

— Но я в отчаянном положении!

— В отчаянном положении, но не при вдохновении. Тут, видите ли, огромная разница.

— Подскажите, по крайней мере, что мне делать дальше.

— Но я же не уполномочен…

— Пожалуйста, прошу вас!

— С учетом ваших обстоятельств могу лишь предложить обратиться в Божий дом. Сомнительно, чтоб от этого была хоть какая-то польза, но попытка не пытка…

— Согласен попробовать. Как связаться с Божьим домом?

— Минуточку. Я вас переключу.

Щелчок, звук телефонного звонка, и следом женский голос:

— Божий дом. Говорит сестра Хельга.

— Мне необходимо побеседовать с богом, — прохрипел он: горло совсем осипло, слишком часто пришлось повторять одно и то же.

— Сожалею, сэр, но никто из проживающих здесь богов к телефону не подходит. Это ниже их достоинства.

— Но мне необходимо побеседовать с богом, — повторил Артур.

— Вы хотите побеседовать лично, здесь, в Божьем доме?

— А что, можно пожаловать к вам с визитом?

— Конечно, можно, — сказала сестра Хельга. — День у нас приемный, и в вашем распоряжении еще почти три часа. Вы могли бы прибыть прямо сейчас?

— Безусловно. Горе в том, что я не знаю, как до вас добраться.

— Ну это не проблема. Вы звоните с кнопочного телефона?

— Да.

— Тогда нажмите звездочку — звездочку — два — шесть — и еще раз звездочку.

— Только и всего?

— Только и всего. И держитесь поближе к трубке.

Абсолютное безумие, подумал Артур. Но нет худа без добра: когда за ним явятся федеральные агенты, пусть они лучше обнаружат, что он благополучно не в своем уме, чем в мрачном унынии и в твердой памяти. Он нажал указанные ему кнопки и поднес трубку к самому лицу.

Раздался свист, и последовало странное ощущение, что на лицо налип небольшой прозрачный осьминог. Артур поднял руки, пытаясь оторвать липкую тварь. Но и руки прилипли к невидимому нечто. Он хотел вскрикнуть и не успел: его всосало в телефон.

Глава 5

Мгновение, когда Артура втянуло в телефон, было необычным, но и непродолжительным. Секундой позже — или, возможно, секундой раньше — он очутился в незнакомом помещении. Впрочем, выглядело оно так же, как все приемные по всему свету: бежевые стены, на полу линолеум и непрямое потолочное освещение то и дело мигает.

— Когда у них только руки дойдут починить проводку! — произнес женский голос.

Оказалось, что Артур сидит на стуле с решетчатой спинкой, а напротив за столом расположилась крупная тетка в накрахмаленном белом халате. Скуластое суровое лицо, большая грудь — под халатом грудь выглядела выкованной из стали, — толстые ноги, волосы на руках, а над губой легкий намек на усики.

— Меня зовут сестра Хельга, — объявила тетка. — Вы выражали желание нанести нам визит?

— Да, выражал, — откликнулся Артур, с завидной быстротой приходя в себя. — Где я нахожусь, если точно? Как говорится, вопрос для протокола.

— Это Божий дом, — провозгласила Хельга. — Или, если официально, Всеобщий космический интернат для престарелых, обнищавших и одряхлевших божеств. Разве вы не сюда собирались попасть?

— Сюда, сюда! Просто хотелось убедиться, что я прибыл по назначению. А то телефонные линии иногда путаются и шутят скверные шутки… — Он обвел приемную взглядом, уловил чисто больничный запах вареной капусты и спросил с неопределенным жестом, который надеялся выдать за осведомленность: — Значит, именно сюда попадают боги, когда заканчивают свои дела там, на Земле?

— Да, некоторые из них прибывают сюда, — подтвердила Хельга.

— По собственному желанию?

— Уясните себе ситуацию. Иные слонялись по свету так долго, что уже не способны заботиться о себе без посторонней помощи.

— Я думал, боги бессмертны! — воскликнул Артур.

— Разумеется, бессмертны. Но надо же понять, каково им самим. Земные люди воображают себе, что бессмертие означает вечную жизнь в одном и том же облике.

— А разве не так?

Хельга решительно затрясла головой.

— Так не получается. Физически — да, бог или богиня способны жить бесконечно. Это разумеется само собой. Но умственно, психологически, быть богом — тяжеленная ноша.

— Что, резвиться в небесах не легко и не просто? — кивнув, предположил Артур.

Хельга смерила его суровым взглядом.

— Все гораздо серьезнее. Если вы бог, на вас без передышки обрушиваются людские помыслы, надежды, мечты и страхи. Богам свойственно прямо воспринимать чувства своих почитателей, и это может стать утомительным.

— Я и не догадывался, — признался Артур.

— Спустя какое-то время все эти молитвы и прошения надоедают до отвращения. Поначалу-то хорошо: большинство богов, даже самые сострадательные, просто пропускают молитвы мимо ушей. Но в конце концов доходит даже до самых толстокожих. Становится тошно от каждодневной обязанности выслушивать отчаянные мольбы и, как правило, понимать, что ты не в силах ничего сделать.

— Это для меня новость, — сказал Артур. — Я полагал, что боги могут все.

— Теоретически да. А на практике сила любого бога ограничена компетенцией других богов и Соглашением о межбожественной справедливости, где оговорено, что любой бог, ведомый людям, должен уважать авторитет всех остальных божеств. К тому же божественная сила лимитирована изначальной сутью человеческого бытия.

— Что за изначальная суть бытия? — заинтересовался Артур.

Хельга вновь нахмурилась.

— Я считала, что это общеизвестно. Изначальная суть сводится к тому, что, за немногими исключениями, люди обязаны принимать все выпавшее им на долю, мириться со своей судьбой или погибать, если не могут смириться.

— Это и есть изначальная суть человеческого бытия?

— Именно так.

— Люди умирают все равно, так или эдак, — заявил Артур, не чувствуя в данный миг особой симпатии к богам.

— Да, умирают, и, с точки зрения бога, прискорбно быстро.

— Подумать только, как тяжко богу видеть, что его почитатели мрут у него на глазах…

Хельга не уловила сарказма.

— Боги живут другими представлениями о времени. И на то, чтобы что-нибудь сделать, у них уходит времени гораздо больше. К моменту, когда чья-то просьба коснется внимания бога и он решит что-то предпринять, проситель скорее всего будет уже мертв и похоронен. Боги очень разочарованы, что надо укладываться в столь короткий срок.

— Удивительно, как они вообще умудряются делать для людей что бы то ни было!

— В большинстве своем они стараются как могут. Но попомните, они могут делать исключения из правил лишь для очень немногих. У них на уме есть более серьезные заботы, чем нужды их почитателей. Правильно будет сказать, что большинство богов в конце концов начинают ненавидеть людей, потому что те вечно в чем-то нуждаются, вечно протягивают руку и повторяют: «Дай, дай!..»

— Понятно, — заявил Артур: ему было не по себе, но он по-прежнему помнил, что жаждет чудесного избавления от беды, и по-прежнему верил, что богу устроить это — раз плюнуть.

— В любом случае, — высказалась Хельга, — очень мило, что вы захотели навестить жильцов Божьего дома. Их собственная родня в этом смысле позорно забывчива. Вы найдете одного-двух жильцов на крылечке, а остальных на лужайке. Не стесняйтесь, обратитесь к любому, к кому пожелаете. Они, в сущности, очень славные. Выйдете из этой двери — и прямо. Когда закончите, я отправлю вас по телефону обратно на Землю.

Из приемной Артур вышел, ощущая известную нерешительность, но и твердое желание довести свое предприятие до конца. Он миновал большой бальный зал со складными стульями, прислоненными к стене, и возвышением для оркестра — рядом была афишка: «Небесное трио Зигги Звездосвета выступит в девять вечера по универсальному звездному времени». Раздвижные двери вывели Артура на остекленную веранду. По ту сторону стекла он приметил зеленую лужайку, на которой весело скакало нечто похожее на коккер-спаниеля, а кое-где виднелись фигуры в инвалидных колясках. Однако его внимание сразу привлек закутанный в плед старик, сидящий на веранде всего-то футах в пяти; старик неспешно качался в огромном кресле и угрюмо взирал то ли вдаль, то ли чуть поближе.

Артур приблизился к креслу, борясь с сердцебиением. Еще бы, это же первый бог, которого довелось увидеть лицом к лицу.

В молодости бог был, вероятно, крупным мужчиной. Он и до сих пор не утратил самоуверенного выражения, присущего, скажем, римскому императору или актеру классического репертуара. Однако ныне он усох и сгорбился, подобно некогда величественному зданию, обрушившемуся от ветхости. Бог не поднял взгляда, когда Артур приблизился и кашлянул на пробу. Тут только Артур заметил, что бог вперился в экран маленького черно-белого телевизора — юные девицы с крылышками, в белой кисее, плавали по экрану в скучноватом воздушном балете.

— М-м, — произнес Артур, — прошу прощения…

Бог повернул величественную голову и насупился.

— Д-да? В чем дело?

Оказывается, на столике возле кресла-качалки стояла еще и большая темная бутыль с этикеткой «Сома^[102] — принимать исключительно в медицинских целях». Возникло подозрение, что бог пьяненький. Тем не менее Артур прокашлялся и сделал первый ход.

— Я здесь новичок, — начал он довольно туманно, — и хотел бы осведомиться…

— Ты бог? — перебил бог жестко.

— Нет. Говоря по правде, я смертный.

— Так я и подумал. Я-то бог, понимаешь ли…

— Разумеется. Это видно сразу.

— А если точнее, я единственный бог во всем этом заведении. Остальные — всего лишь кучка выскочек-демонов. Мне здесь, знаешь ли, совсем не место.

— Да ну? — воскликнул Артур с улыбкой, как он надеялся, обаятельной.

— Вот тебе и ну! Я ведь гораздо больше, чем просто бог. Я властелин Вселенной. — Он уставил на Артура свирепый взгляд. — Как тебе это понравится?

— Впечатляет, — отозвался Артур.

— Но мои завистливые родственнички упекли меня сюда, чтобы самим беспрепятственно развлекаться с женщинами. А это как, на твой вкус?

— Отвратительно.

— В этом еще нет ничего отвратительного. Развлекаться с женщинами для божьих родственников — дело обычное. А вот что и впрямь отвратительно — они свергли меня с трона и загнали сюда прозябать с кучкой выскочек-демонов.

— Какая жалость! — заявил Артур. И вдруг увидел возможность продвинуться в своих собственных планах. — Однако я прибыл сюда как раз затем, чтобы предложить вам шанс вернуться к активной деятельности.

— А? Что такое? — Бог приставил ладонь к уху. — Слышу я, знаешь ли, нынче не так хорошо…

— Шанс вернуться к активной деятельности, — повторил Артур погромче.

— К деятельности? Что значит вернуться к деятельности?

— Вернуться в мир людей. Совершить доброе дело. Исполнить желание. Примерно в таком духе.

— Вернуться в мир? — переспросил старый бог. — Мой мальчик, ты, вероятно, еще глупее, чем выглядишь, если воображаешь, что я вновь соглашусь на роль активного бога. Там, на Земле, бог богу волк, и с меня довольно. Неужели старый бог не заслужил отдыха? Неужели не заслужил?

— Конечно, заслужили, — поспешил согласиться Артур. — Мне подумалось, что, поскольку вы сказали…

— Не обращай внимания, — потребовал старый бог. — Я подвержен галлюцинациям. Разве не заметно?

— Если вы подвержены галлюцинациям, — возразил Артур, — то откуда вы это знаете? Я полагал, что подобное состояние, если так можно выразиться, сродни самообману.

— Не нахальничай, — буркнул старый бог.

— Извините.

— У меня, как и у всех, бывают моменты невыносимой ясности мысли.

— Не сомневаюсь.

— А теперь проваливай отсюда, мальчишка, пока я не переломил тебе хребет! Какая наглость обращаться ко мне, единственному настоящему богу в этом дурацком приюте, с просьбой вновь подставить себя под пращи и стрелы возмутительной… нелепой…

— Судьбы? — предположил Артур.

Бог уставился на него тяжелым взглядом, затем изрек:

— Убирайся, пока цел, умник. Можешь сунуться со своим предложением еще к кому-нибудь, хотя сильно сомневаюсь, что здесь найдется идиот, готовый уступить твоим эгоистичным притязаниям.

— Да, сэр, извините, сэр, я пройдусь немного, с вашего разрешения… — промямлил Артур, поспешно двинулся к двери, ведущей наружу, и, открыв ее, выскочил на зеленую траву.

Трава на лужайке была пышной и аккуратно подстриженной. Коккер-спаниель дважды резко тявкнул и убежал, скрывшись за углом здания. Артур ступил на дорожку, выложенную плитняком, которая вела сквозь строй дождевальных установок к веселенькой беседке. В беседке, откинувшись в шезлонге, расположился огромный бог в светло-зеленой больничной пижаме и шотландском берете. Из шеи у бога торчали пластиковые трубочки. Он приветствовал Артура легким вежливым кивком.

— Прекрасный денек, — рискнул Артур вступить в разговор.

— Точно такой же, как все остальные, — отрубил бог.

— Да-да. Но ведь это, должно быть, тоже прекрасно.

— Наверное, так, если бы хоть кому-нибудь здесь было не все равно, что прекрасно, а что нет.

— О да, вы, безусловно, правы! — воскликнул Артур.

Огромный бог прищурился и спросил:

— Смертный?

— Не стану отрицать, да. А вы бог?

— Само собой.

— Перенесли травму? — поинтересовался Артур, поглядывая на пластиковые трубочки, бежавшие к небольшой, приглушенно пыхтящей машине.

— Почки отказали, — кратко пояснил бог.

— Не думал, что боги подвержены земным хворям, — заметил Артур.

— Мы и не подвержены. Но есть, знаете ли, еще и такая штука, как психосоматические болезни.

— Конечно, конечно, — поспешил согласиться Артур. Прочистил горло несколько раз, произнес: — Наверное,вам не хочется выбраться отсюда, или я ошибаюсь?

— Нет, не хочется. Зачем?

— Ну, можно бы вернуться к былому величию, как сказал поэт…

— Какой поэт?

— Точно не помню.

— Я-то помню все доподлинно, — заявил бог. — И даже в самые лучшие дни это не было так уж замечательно. Люди понаписали кучу чепухи о счастье быть богом.

— Но ведь должны были быть и какие-то приятные моменты…

Бог, как и предыдущий, посуровел:

— Какого дьявола, что ты в этом понимаешь!

— Ничего, — ответил Артур, — меньше чем ничего. Я лишь строил догадки. Задавал себе вопрос…

— Какой?

— Не согласитесь ли вы вернуться к активной деятельности? У меня есть превосходное начальное предложение.

— Что за предложение?

— Вы могли бы совершить для меня чудо. Я был бы вам вечно благодарен.

— Ха! — хмыкнул бог.

— Прошу прощения, не понял…

— Я сказал: «Ха!..»

— Мне так и послышалось. Однако означает ли этот смешок то, что я заподозрил?

— А что ты заподозрил?

— Что мое предложение вас не заинтересовало.

— Ты понял правильно, — сообщил старый бог. — И если ты вообразил себе, что хоть кто-то здесь заинтересован в том, чтобы вернуться к суете и суматохе жизни активного бога, тогда ты даже глупее, чем выглядишь.

— Я не хотел вас обидеть.

— Не беспокойся, ты был бы мертв прежде, чем я раззадорился достаточно, чтобы спустить на тебя собак…

С таким-то обескураживающим напутствием Артур двинулся по дорожке дальше. По обе стороны от дорожки на зеленых лужайках он видел других богов, а также нескольких богинь, расположившихся в шезлонгах и на кушетках и уставившихся в пространство. Только все они выглядели такими старыми, суровыми и неподступными, что у него не хватило дерзости нарушать их покой.

Он шел дальше и дальше, пока не уперся в стену мягкой белизны, похожей на туман. Хотел ступить в туман, но тут его резко окликнули:

— Эй, вы! Осторожнее!

Артур обернулся. К нему приближался высокий и очень худой субъект в сером комбинезоне поверх зеленой шерстяной рубахи. Перед собой субъект толкал мусорный бак на колесиках.

— Извините, — отозвался Артур. — Мне что, туда нельзя?

— Можете идти, куда вам нравится, но если продолжите путь в том направлении, свалитесь за край.

— За край?

— Вот именно, за край. А до твердой земли далеко…

Туман на мгновение разошелся, и Артуру стало видно, что лужайка кончается так четко, словно ее обрезали, а за ее краем нет ничего, кроме лазурной пустоты бескрайнего неба. Он поневоле отпрянул назад.

— Там же даже перила не поставлены!

— Тем, кто здесь, не нужны перила.

— Вы бог?

— Разве я похож на бога? — удивился высокий. — Я смотритель угодий.

— То есть садовник?

— Можно сказать и так.

Артур вновь выглянул за край и заметил, что трава покоится на плотном облачном основании.

— Как может облако быть таким прочным?

— Это отнюдь не случайность. Дважды в неделю я опрыскиваю его Э-фиксатором.

— Чем, чем?

— Фиксатором эфемерности. Веществом, под воздействием которого преходящее обретает устойчивость, или состояние, близкое к устойчивости. А вы кто, новый бог-постоялец?

— Нет, — уныло ответил Артур. — Я смертный и вот-вот отправлюсь домой.

Опечаленный, он побрел обратно к зданию интерната. И был готов поймать сестру Хельгу на обещании переслать его по телефону домой. Все эти разговоры с богами оставили гнетущее впечатление — для того, кто относился к божествам, в общем-то, идеалистически, общение с ними стало настоящим ударом.

Он поднялся на веранду, прошел мимо бога с чертами римского императора, который не удостоил его вниманием, и очутился вновь в бальном зале. Он был готов признать себя побежденным, вернуться на Землю и предстать перед полицией, ФБР, перед судьей, надзирателями в тюрьме Рейфорд, встретиться с другими заключенными и с кучей валунов в каменоломне. И вдруг услышал нечто, похожее на голос:

— Шшш!..

Он оглянулся. Никого. Он уже собрался возобновить свой скорбный путь в сторону приемной, когда голос прозвучал опять, на сей раз ясно и отчетливо:

— Шшш!..

Он оглянулся сызнова. Опять никого.

— Кто-нибудь звал меня?

— Да, — откликнулся голос. — Я звал.

— Кто вы?

— Меня зовут Листячок. Листячок Божественный.

— Почему я вас не вижу? Вы что, невидимка?

— Не будь тупицей. Я перебросил тебе свой голос.

— Вот как! Откуда же?

— Повернись налево, открой дверь, проследуй до конца коридора и затем направо.

Артур подчинился и оказался у лестницы, ведущей наверх.

— А теперь что?

— Поднимись по лестнице.

— Это не запрещено?

— Послушай, я бог, и я говорю тебе — поднимись. Чего тебе еще надо?

Артур поднялся на верхний этаж, миновал короткий коридорчик и уперся в новую дверь с табличкой: «Осторожно! Дальше не ходить! Отделение 0 с биполярным режимом. Обитатели могут оказаться буйными». Артур притормозил.

— Тут сказано, чтоб я не ходил дальше.

— А я говорю тебе — не обращай внимания и иди!

— Сказано, что это опасно.

— Слушай, парень! — Голос теперь звучал раздраженно. — Опасно даже вылезать поутру из кровати. Ты смертный в отчаянной ситуации или я ошибаюсь?

— В общем, да, это так.

— Тогда входи. Я твой последний шанс, малыш. Но решать, разумеется, тебе.

Артур поколебался, вспомнил о каменоломне, скрежетнул зубами и толкнул дверь. За дверью оказался еще один длинный коридор. Голос подсказал:

— Я в самом конце. Последняя дверь налево.

И Артур пошел дальше. Медленно, но пошел.

Глава 6

На вид Листячок показался Артуру то ли чуть постаревшим мальчишкой, то ли очень моложавым мужчиной. Он был невысок и мускулист, светлый шатен с рыжеватым отливом. На нем был наряд из листьев, по большей части зеленых, — виноградных листьев, решил Артур, — а талия и плечи Листячка были обвиты виноградной лозой. Узкое умное лицо, большие блестящие глаза, широкий рот с тонкими губами, искривленный в улыбке.

Но еще более удивительной, чем сам Листячок, была его комната, очень напоминающая грот в лесу и по размерам многократно обширнее, чем можно бы вообразить. В обрамлении леса разместилась зеленая лужайка площадью по меньшей мере в акр, а на дальнем ее краю — романтическая пещерка, уходящая вкось под землю. У входа в пещерку стояла небольшая статуя, а перед ней алтарь. На алтаре гнила освежеванная разлагающаяся тушка какого-то зверька, и над тушкой жужжали мухи.

— Как же вам удалось втиснуть все это в одну комнату?

Листячок пожал плечами.

— Волшебством, конечно. Каждый проживающий здесь украшает свою комнату, как ему заблагорассудится.

— Мне нравится ваш алтарь, — заметил Артур.

— Хорош, не правда ли?

— И ваш костюм из листьев тоже хорош. Вы случаем не великий бог Пан?

— Этот самозванец? Нет, я не Пан. И не Вакх. И не Силен, и вообще я не из греко-римских пастушьих богов. Я Листячок, главный бог троянских скифов.

— Не припоминаю, чтобы мне доводилось читать о богах вашей группы.

— Им не повезло. Едва они возвели скромный пантеон во главе со мной, как были уничтожены все до последнего Киром Великим.

— Опять-таки не помню, чтобы читал об этом.

— То, что Кир перебил троянских скифов, — столь малозначимый для него инцидент, что историки не удосужились даже упомянуть об этом. Но мне это безусловно испортило всю музыку.

— И вам не удалось найти почитателей среди другого народа?

— Мне не выпало такого случая. Эллины ввели в мир Пана, и для другого бога веселья, развлечений, пьянства и священных безумств, подобных вашим, просто не осталось ниши. Дублирование богов — проблема не из простых. Призывают многих, а выбирают считанных.

— Печально слышать. Должно быть, это огромное разочарование.

— Еще бы нет! Мои функции похищены, почитатели уничтожены… Я поставлен в весьма незавидное положение.

— Могу себе представить. И вы подались сюда?

— И то не по своей воле. Говоря по правде, я был сослан сюда решением жюри палачей, так называемых врачей-целителей, равных мне по рангу. Асклепием и компанией. Они постановили, что я слишком возбужден и нуждаюсь в отдыхе.

— В отдыхе? От чего?

Листячок улыбнулся уничижительной улыбочкой.

— Когда был убит последний мой почитатель, я и впрямь впал в возбужденное состояние. Простое мальчишество, наряду с разочарованием от того, что я утратил свое положение в пантеоне, который обещал стать воистину первоклассным. Был, пожалуй, шанс вписаться в египетский пантеон, рядом с Амоном, Исидой и прочими. Они утверждали, что им нужен хороший бог-трюкач. Но прежде чем они пришли к окончательному решению, меня препроводили сюда. По чести, меня ссадили с вола.

— Ссадили с вола?

— По-моему, у вас это называется — сбросили с поезда.

— Горько слышать, — заявил Артур. — Прекрасно понимаю ваши чувства. Мне ведь и самому неприятностей не занимать.

— В самом деле? Расскажи мне…

Артур поведал Листячку про золотые рудники и про то, как он вложил в них свои деньги. Начал было объяснять про игру на понижение, но Листячок прервал:

— Это мне понятно. Мы проделывали это еще на древней вавилонской бирже.

— Ну и вот, через несколько дней я обязан все выплатить. Задолжал уйму денег. Только чудо способно вытащить меня из беды.

— Ты хочешь, чтобы главных держателей акций перебили всех до одного?

— Да нет, не столь сурово. Видите ли, рудник, про который я рассказал, расположен в непосредственной близости к вулкану. Если бы кто-то пробил подземную стену, отделяющую рудник от озера расплавленной лавы, все было бы в порядке, и притом никто бы не пострадал.

— Никто? А те, кто покупал акции?

— В большинстве своем они рассчитывали на их падение.

— Понятно, — высказался Листячок. — Преступление без жертв, так?

— Я предпочел бы определить его не как преступление, а как изъявление божественной воли с добрыми последствиями для большинства людей.

— Ну что ж, придумано ловко, — решил Листячок. — В сущности, задание для какого-нибудь подземного божества. Но полагаю, что я тоже мог бы справиться с этим делом без больших затруднений, если призову на помощь двух-трех друзей.

— Вы можете? И возьметесь?

— Могу ли — это не вопрос. Вопрос — захочу ли?

— И каков же ответ?

— Не исключено, что мы придем к соглашению. На определенных условиях.

— Назовите их.

— Ну, разумеется, тебе придется почитать меня.

— Нет проблем. Практически я уже стал вашим почитателем.

— И будут некоторые другие условия. Ты жалуешь мне право действовать на Земле в любом качестве, какое я выберу, в течение любого срока, какой будет мне угоден. Отсюда вытекает и право предпринимать все, что я сочту нужным, и выбирать средства, какие я предпочту. Мне также понадобится право на работу за рамками нашего с тобой договора. Тебе следует пожаловать мне эти права на вечные времена и пообещать, что ты никогда их не аннулируешь и никогда от меня не отречешься.

Артур пережил минуту страха.

— Разве у меня есть право на такие обещания?

— Ты ведь полноценный человек, не так ли?

— Конечно.

— Тогда ты можешь гарантировать права нуждающимся в том божествам.

— Это что, всегда так делается?

— А ты как думал? Как, по-твоему, попадали на Землю все остальные?

— Мне и в голову не приходило…

— Почитатели просили их явиться, вот как.

— А что я получу взамен?

— То, что тебе требуется. Я превращу вышеупомянутый рудник в цельный пласт лавы, сквозь который не пробьешься на протяжении поколений.

— Что мне и нужно, — подтвердил Артур.

— Значит, заключаем сделку?

Артура посетило чувство, что он увяз глубже, чем предполагал. Но тут уж, видно, ничего не поделаешь, если не отказаться от услуг Листячка. И сам Листячок казался вполне разумным божеством — немножко диковат, пожалуй, но вполне благожелателен.

— Думаю, что со всем названным вами можно согласиться.

— Я допускаю, что надумаю внести в соглашение еще несколько пунктов. Я внесу их в документ, а ты потом подпишешь.

— Без подписи никак не обойтись?

— Никак. Не угадаешь, когда верховным богам вздумается влезть в то или иное дело.

— Кто такие верховные боги?

— Просто ватага выскочек, возомнивших, что раз им дана власть, значит, они заслуживают уважения. Не забивай себе этим голову — это, в общем-то, наше внутреннее дело. А теперь пошли вниз, и пусть сестра Хельга напечатает нам текст соглашения.

У Артура крепла догадка, что события развиваются чересчур быстро и он не поспевает за ними. Но ведь ему и нужны были быстрые действия, чтобы защититься от последствий опрометчивых поступков на Земле, и он решил не выдвигать возражений.

Они спустились к сестре Хельге в приемную, и Листячок пояснил, что заключает с Артуром соглашение.

— Следует ли отсюда, — осведомилась сестра Хельга, — что вы покидаете нас, Листячок?

— Да, следует, — ответил Листячок. — Хочу поблагодарить вас за помощь, какую вы мне оказали. Мне теперь гораздо лучше, и приступов дурного настроения больше не возникает.

— Врачи считают, что вам следовало бы задержаться у нас еще на два-три столетия — тогда ваше состояние стабилизировалось бы бесповоротно.

— Слушайте, так хорошо, как сейчас, я себя еще никогда не чувствовал!

— Я в самом деле не рекомендую вам выписываться в настоящий момент.

— Не спорьте, а заправьте в пишущую машинку лист пергамента и занесите на него то, что я продиктую. И большое спасибо, но уж разрешите мне самому судить о моем состоянии.

Сестра Хельга повернулась к Артуру.

— А вы уверены, что хотите заключить упомянутое соглашение?

— Он уверен, совершенно уверен, — вмешался Листячок. — Разве нет, Артур?

— Да, по-видимому, да, — подтвердил Артур. — Понимаете, я в очень затруднительном положении…

— Давайте покончим с делом, — сказал Листячок. — Хельга, записывайте. «Я, Артур Фенн, полноценный человек, будучи в здравом уме и обладая бесспорным правом вступить в данное соглашение, даю Листячку, вольному божеству, следующие гарантии на вечные времена…»

Далее следовал перечень пунктов — все, какие они обсуждали в комнате Листячка, и несколько таких, о каких не упоминалось. Артур поразмыслил над ними, но сохранил спокойствие. Надлежало поставить точку, пока бог не утратил доброго расположения. В конце концов текст был составлен. Артур подписался под ним стилом, которое предоставила Хельга, и Листячок скрепил соглашение своей подписью.

— Вот и все! — воскликнул Листячок, сворачивая пергамент и запихивая его в своеобразный рюкзачок из веток и мха, закрепленный на плечах виноградными усиками. — По сути, мы можем отправляться в дорогу. Надо думать, сестра Хельга не откажется вернуть тебя по телефону домой. А я вскоре тебя нагоню. Сперва надо сделать парочку срочных дел…

— А вы не забудете обо мне? — забеспокоился Артур. — У меня осталось до ареста меньше трех дней.

— Не беспокойся, малыш, — возгласил Листячок, — мы заключили соглашение. Поверь, нам предстоит теперь видеться часто-пречасто.

— Если вы готовы… — произнесла сестра Хельга.

Ее поджатые губы яснее слов выражали, что она думает о подписанном соглашении.

— Я готов, — отозвался Артур. — Пожалуйста, отправьте меня домой.

Что она и сделала.

Глава 7

Возвращенный по телефону из Божьего дома в свой собственный, Артур свалился в постель — он был слишком утомлен, чтобы взвесить последствия того, что натворил. А когда проснулся наутро, то задал себе вопрос, не приснился ли ему необъяснимо странный сон.

Только-только он пригубил первую чашку кофе, как зазвонил телефон. Это оказался Сэмми.

— Артур, у меня чудесная новость. Наш старик вулкан ночью снес себе башку. Пылевое облако видно даже из Рио.

— А что с рудником?

— Руднику капут, мой дорогой. На месте разработок теперь озеро застывающей лавы.

— Надеюсь, никто не пострадал?

— Смеешься? С лица земли стерто пять поселений, убито сотни две индейцев, не считая пяти десятков служащих компании.

— О Господи!

— Трагедия, вне сомнения. Но нет худа без добра. Тебе повезло, Артур. Цена приобретенных тобою акций упала — пальчики оближешь!..

— Удивительно, что акции вообще не исчезли с рынка.

— Компания, которой принадлежит рудник, утверждает, что ей известно, как справиться с лавой. Только ничего не получится.

— Выходит, я выкарабкался из дерьма?

— Не просто выкарабкался, а перебрался на доходную сторону, и неплохо. В настоящий момент твой вклад можно оценить, если скромно, в пятьдесят восемь тысяч долларов.

— Прекрасно. Продай.

— Решение твердое? Цена акций безусловно упадет еще ниже.

— Решение твердое. Продай все, Сэмми, эти игры не по мне.

— Ладно, приятель, продать так продать. Загляни завтра ко мне в контору, подпиши несколько бумажек, и мы выдадим тебе чек.

— Так легко?

— Да, так легко, малыш.

— О Сэмми… Есть хоть какая-нибудь догадка, отчего вулкан рвануло?

— Ни малейшей. Я же говорил тебе, никто не ведает, отчего с вулканами происходит то или это. По Божьей воле, не иначе.

Глава 8

Следующие несколько дней сложились для Артура Фенна спокойно. Визит в Божий дом начал постепенно стираться из памяти. И даже чувство вины по отношению к тем, кого он убил, призвав на подмогу Листячка и попросив взорвать вулкан, стало стихать. Артур свел дело к рациональному объяснению, что Листячок тут, скорее всего, вообще ни при чем. Может, просто выпал счастливый жребий… Кому дано знать, когда вулкан вздумает проснуться? Так сказал Сэмми, и сказал мудро.

И тут Листячок пожаловал в гости. Случилось это вечером, когда Артур сидел у себя на веранде, любуясь великолепным закатом. В душе опять шевельнулось чувство вины, поскольку газеты писали, что роскошные закаты обязаны своими красками пыли, выброшенной взорвавшимся в Бразилии вулканом. Выходит, он, Артур Фенн, прямо причастен к зрелищу. Но хочешь не хочешь, а с этим придется жить. Да закат и вправду был хорош.

Артур уже собирался идти спать, когда — бах! — рядом на веранде очутился Листячок в бесстыдном наряде-чешуе из листьев и лозы. И бросил небрежно:

— Привет, старик!

— О, привет! — откликнулся Артур и, осмотревшись, добавил: — Пошли потолкуем внутри.

Проведя Листячка в гостиную, он угостил гостя пивом и усадил в самое лучшее кресло.

— Как поживаешь? — осведомился Листячок.

— Прекрасно.

— Как тебе понравилась история с вулканом?

— Это сделали вы?

Листячок хлебнул пива и улыбнулся самодовольно.

— Уж не думал ли ты, что все случилось само собой?

— Ну, по правде говоря, я не знал, что и думать.

— И не ожидал, что я распишусь в своей причастности?

— Наверное, нет.

— Если честно, мне потребовалась кое-какая помощь. Тонкая перегородка между вулканом и рудником, про которую ты говорил, на поверку обернулась двадцатипятифутовой скальной стеной. Такую не прошибешь плевком, даже если ты бог.

— Что же вы сделали?

— Позвал парочку друзей.

— Я их не встречал? Я же, когда был в Божьем доме, разговаривал кое с кем из богов.

— С этой бандой старых хрычей и хрычовок? Не смеши меня. Мои друзья не ошиваются в таких местах. У меня, малыш, есть друзья среди богов, не прикованных к интернатам для престарелых.

— Где же они тогда обретаются?

— Трудновато объяснить. Когда бог остается без работы, ему нужно место, где можно осесть, пока его услуги не понадобятся кому-нибудь снова. Мои друзья пребывали в поселении, которое мы именуем Ксулувилль.

— Интересное название, — заметил Артур.

— Поселение, куда свозят провинившихся. Богов, не пришедшихся по вкусу. Там держали и меня, пока не послали в Божий дом на реабилитацию.

До сих пор Листячок про реабилитацию и не заикался. Но для того, чтобы порасспрашивать его на этот счет, момент был явно неподходящий. Артур сказал всего лишь:

— Хочу от души поблагодарить вас за то, что вы для меня сделали. С радостью предвкушаю возможность показать вам все, что захотите, в один из ближайших дней. Но сейчас у вас, вероятно, есть пропасть других дел…

— Эй, парень, что ты надумал? Дать мне от ворот поворот?

— Да ничего подобного! Просто мы уже сделали то, о чем договаривались…

— То, о чем ты договаривался со мной. А то, о чем я договаривался с тобой, еще в самом начале. Мы увидим рассвет новой эры, ты и я.

— Признаться, я не чувствую в себе сил на какие-то новые предприятия…

— Хандришь, приятель? Я дам тебе дозу сомы, лекарства богов. Она вернет тебе силы.

— Мне кажется, я пока нуждаюсь лишь в отдыхе, одиночестве и абсолютном покое…

— Слушай, не будь занудой. У меня для нас с тобой, малыш, грандиозные планы. Сколько у тебя здесь комнат?

— Это маленький коттедж. Две спальни, гостиная, оранжерея, кухонька и гараж.

— Для начала сойдет. Я займу свободную спальню со своими приятелями, пока мы не подыщем чего-нибудь получше.

— С приятелями? С какими еще приятелями?

— Я же говорил тебе: чтобы подорвать этот вулкан, пришлось призвать на помощь парочку других богов. Должен же я был пообещать им что-то в порядке компенсации!

— Но почему они должны расположиться в моей второй спальне?

— Потому что это начало.

— Начало чего?

— Начало реализации планов, которые я разработал в отношении Земли. Очень здорово, что ты пригласил нас сюда, Артур. Я еще не осмотрелся как следует, но тут вроде бы мило.

— Что именно вы планируете?

— Расслабься, малыш, сам все увидишь. Планы грандиозные! И все будет разворачиваться вокруг тебя. Почему бы тебе не выкинуть из второй спальни свое барахло? Мои приятели должны пожаловать с минуты на минуту. Скажи им, что я скоро вернусь.

— Куда вы собрались?

— Пройдусь, огляжу окрестности…

С грехом пополам Артуру удалось убедить Листячка, что костюм из листьев будет привлекать к нему нежелательное внимание. Удалось также найти джинсы и водолазку, которые оказались божеству как раз впору. Когда к ним были добавлены мягкие мокасины и десятка на карманные расходы, Листячок оказался полностью снаряжен и удалился, посвистывая.

Первое добавочное божество объявилось буквально десять минут спустя. Прямо у Артура в гостиной, в облаке вонючего дыма. Низкорослая и широкоплечая, с головой, напоминающей репу, и ногами, похожими на древесные корни.

— Привет! — изрекла она. — Я Луума. Через два «у». А ты, должно быть, Артур.

— Рад познакомиться, — ответил Артур и протянул ей руку, но она ухватила его обеими своими длинными, костлявыми, волосатыми клешнями и сжала в объятиях, способных сокрушить кости.

— Артур, — сказала она, — не могу передать, как я рада очутиться здесь. Ты даже не представляешь, что за клоака этот Ксулувилль.

Луума поведала, что ей на долю выпало короткое царствование где-то в Монголии, в племени лумерийских асклепов, в качестве богини пыточной смерти. Обычаи асклепов были так жестоки, что все племена, жившие по соседству, сплотились и вырезали их до единого — и мужчин, и женщин, и детей, не пощадили даже собак.

Голова Луумы росла из покатых плеч без посредства шеи. Рот был широкий, обвислый, за слюнявыми губами были видны большие заостренные желтые зубы. Меж маленьких свинячьих глазок вздымался огромный римский нос, а волосы выглядели, как моток черной проволоки, пропущенной через мялку. Одета она была в гниловатую леопардовую шкуру — шкура свисала с одного плеча до коленок, покрытых чесоточными струпьями.

— Листячок говорил про свободную спальню, — вспомнила вдруг Луума. — Пойдем-ка посмотрим…

Артур отвел ее в прибранную комнату. Луума плюхнулась на кровать, попрыгала на матрасе и заявила, что вполне довольна, по крайней мере, пока не найдется чего-то лучшего.

— Пожалуй, вздремну немного, — объявила Луума. — Утомилась, добираясь сюда из Ксулувилля, да еще и уклоняясь всю дорогу от верховных богов.

— Они что, гонятся за вами?

— Им не нравится, когда кто-то ускользает из Ксулувилля. Поймай они меня, непременно отправили бы обратно.

— Разве они не способны найти вас здесь?

— Это уже неважно. Я на планете, управляемой людьми, по приглашению полноправного человека.

— Что-то я не помню, — набрался смелости Артур, — чтоб я приглашал лично вас.

— Ты пригласил Листячка с друзьями. Согласно букве закона, все в порядке.

Следующим прибыл Йаах, бог детоубийства. Высоченный, худющий, — казалось, почти прозрачная пленка кожи с трудом удерживает кости вместе, чтобы не развалились. Нос у него был так длинен, что нависал надо ртом, как клапан конверта, и Йааху приходилось совершать хитрые маневры, когда он ел, что случалось частенько. Родословную свою он вел от ланолийских тюрков, небольшого племени, предшествовавшего сельджукам и практиковавшего принудительное детоубийство, — обычай, который стер их с лица Земли до того, как они достигли хоть чего-нибудь. Йаах был счастлив, что выбрался из Ксулувилля и получил шанс, как он выразился, «вновь приступить к делу». Он также заявил, что спальня его вполне устраивает, и возлег поверх похрапывающей Луумы соснуть до того, как начнется самое интересное.

Последним в тот вечер явился Ротте, бог военного предательства, почитавшийся народом отуми, который населял Мексику в доколумбовы времена и был уничтожен ольмеками, и эта победа обрадовала всю страну, поскольку отуми осточертели всем другим народам своим коварством. Народ отуми был велик по численности, однако его привычка неизменно нарушать данное слово привела к тому, что намерения обманщиков становились очевидными для всех пытавшихся иметь с ними дело, и они были убиты, невзирая на усилия, предпринятые их богами, решить сражение в их пользу.

Ротте имел внешность старика, хотя все его органы покинули привычные места. Рот перекочевал на лысину, глаза расположились на кончиках пальцев, а желудок он носил переброшенным через плечо. Как и его предшественники, он выразил удовлетворение тем, что попал в новую обстановку — «неплохо для разнообразия», — а войдя в спальню, тут же взгромоздился поверх двух почивающих божеств.

Было очевидно, что прибывшие боги привыкли спать без удобств. Чуть позже вернулся Листячок и, пожелав Артуру спокойной ночи, без колебаний влез на трех остальных — кровать взвизгнула, но все-таки устояла. Артур удалился в собственную спальню, однако заснуть не мог — мешало громкое чавканье, боги предавались кошмарному общему блуду. Наконец, уже перед самым рассветом, он провалился в тревожную дремоту. Последней его мыслью было: хорошо бы, чтобы Листячок и его божественные дружки поскорей покончили с делами, приведшими их на Землю, и убрались по какому-нибудь иному адресу соответственно своим наклонностям.

Глава 9

Только Листячок с дружками вроде бы никуда не торопились. Они целыми днями слонялись по коттеджу, прихлебывая пиво, которым их снабжал Артур, и обсуждая какие-то свои планы. Между собой они говорили на богалонге, наречии младших богов, и Артур не понимал ни словечка.

Вся эта катавасия ему категорически не нравилась, но что он, в сущности, мог поделать? Он уходил на целый день в городскую публичную библиотеку и сидел там, рассеянно листая журналы, в бездумном оцепенении.

Сегодня он ушел из библиотеки вскоре после полудня, припомнив наконец, что надо зайти к Сэмми в маклерскую контору и забрать чек.

Завидев Артура, Сэмми расплылся в улыбке, и один из хозяев конторы, мистер Трипп, тоже выскочил приветствовать гостя. Правда, улыбка у Триппа получилась не столь широкой. Беспристрастный свидетель отметил бы, что она чуть-чуть напряженная.

— Мистер Глюк рассказал мне о вашей удаче, — произнес Трипп, протягивая руку. — Примите мои поздравления с поразительным успехом. У вас случаем нет друзей среди золотопромышленников? Или приятелей, хорошо разбирающихся в вулканологии?

— Нет, ничего подобного, — ответил Артур. — А что? Какое это имеет значение, если бы они были?

— Для меня, конечно же, никакого, — заявил Трипп. — А вот ББО может и заинтересоваться…

— Простите, кто?

— Комиссия по безопасности биржевых операций. Они уже проявили интерес к этому делу.

— Они считают, что я совершил что-то неподобающее?

— Да что вы! — воскликнул Трипп, улыбаясь чересчур сердечно. — Но когда в биржевых курсах случаются внезапные крутые изменения, они склонны выяснять, отчего да почему. Их можно понять, не правда ли? А тут произошло нечто поистине незаурядное.

— Жалею, что я сам не ввязался в эту игру, — вставил Сэмми. — Почти ввязался, но не успел послать заказ вовремя…

— Что мне теперь делать? — осведомился Артур.

— Вы ничего не можете сделать. Если у них возникнут вопросы, они обратятся к вам сами. — Трипп вновь неискренне засмеялся. — В близком будущем вы часом не собираетесь ни в какие долгие поездки?

— Нет… Мне понадобится адвокат?

— Это успеется, если вообще понадобится. Скорее всего, нет. Вам, в сущности, не о чем беспокоиться.

— Может, мне пока не следует тратить деньги? — предположил Артур.

— Я как раз собирался перейти к этому вопросу, — сообщил Трипп. — Сэмми, ты не откажешься объяснить своему другу все, что с этим связано?

— Объясню, конечно, — отозвался Сэмми. — Понимаешь, Артур, есть новость добрая и новость скверная. Добрая новость в том, что твое первоначальное вложение в сумме двадцать две тысячи долларов, возросшее до пятидесяти восьми тысяч, к моменту, когда ББО прикроет операции с этими бумагами, можно будет оценить примерно в триста тысяч…

— А скверная новость?

— Все операции, затрагивающие «Объединенные рудники Багиа», приостановлены до окончания расследования, проводимого ББО. Это значит, что наши операции тоже заморожены, Артур. Мы все должны подождать, пока ББО не посчитает расследование законченным.

— Я предложил бы просто вернуть мне мои двадцать две тысячи и забыть эту историю, но вы ведь не согласитесь…

— Разумеется, мы не вправе так поступить, — вновь вмешался Трипп. — Однако не унывайте, мистер Фенн. Потенциально вы богатый человек. И я нисколько не сомневаюсь, что ББО не найдет за вами никакой вины.

Последовали новые рукопожатия и новые улыбки. Сэмми проводил Артура до дверей и пообещал:

— Загляну, как только смогу. Потолкуем. И не расстраивайся. Все кончится хорошо.

— Надеюсь, что ты прав, — ответил Артур. — Когда заглянешь, увидишь кое-что не совсем обычное.

— Ты что, сделал покупки в кредит?

Артур понял: объяснить что бы то ни было не получится.

— Сам увидишь. Пока, Сэмми!..

И заторопился, припомнив, что у него полон дом голодных богов. И не осталось денег на то, чтоб их накормить.

Выяснилось, что Листячок денежную проблему предусмотрел. И он сам, и приглашенные боги прихватили с собой куски золотой руды из Божьего царства, где золота завались, а тратить его негде. Артур отвез руду в соседний городок Орландита, обратил золото в наличность и смог купить богам то, чего они хотели, — тушки цыплят, кроликов и овец. Боги любили мясо в сыром виде. Артур уговаривал их перейти на обычную вареную и жареную пищу, но они упорствовали в своих привычках.

Артур побаивался, что нарвется из-за божественных вкусов на неприятности, и точно: однажды вечером к нему пожаловал полисмен с известием, что соседи заподозрили, будто он содержит бойню в жилом квартале. И впрямь, вокруг коттеджа валялись крупные, тщательно обглоданные кости. Артур пообещал, что проведет уборку. Однако полисмен не успокоился — его тревожило, что творится в самом доме.

— У вас что, живут посторонние?

— Друзья семьи. Задержатся недолго.

— Вы случайно не прячете нелегальных эмигрантов?

— Нет, что вы!

— Мне хотелось бы взглянуть на этих ваших постояльцев.

— Они спят.

— Разбудите.

— Никак нельзя отложить это до другого раза?

— Я же сказал — сейчас!

Артур отправился в спальню, где боги спали тошнотворным клубком, и разбудил их. С грехом пополам они поднялись на ноги, кое-как отпутавшись друг от друга. Луума, натянув розовую сорочку, вызвалась:

— Берусь поговорить с этим парнем.

— Может, не надо? — испугался Артур. — Неприятностей и так не занимать…

Луума ухмыльнулась.

— А мы любим скандалы…

Когда она, распухшая, совсем утратившая человеческий облик, вывалилась наружу, полисмен просто не поверил своим глазам.

— Ну и какие претензии? — проблеяла она.

— Хочу взглянуть на ваши документы.

— Вот как? — Она оскалилась хитро и похотливо. — Милок, я могу показать тебе много больше, чем какие-то глупые бумажки…

— Документы! — повторил полисмен, отступая и хватаясь за пистолет.

Луума вытянула тощую волосатую руку и ухватила его за горло.

— Послушай, парень, — произнесла она, — на твоем месте я бы выбросила все это из головы. Соображаешь, о чем я?

— Арррхх… — прохрипел полузадушенный полисмен.

— Если хочешь неприятностей, мы тут припасли их для тебя навалом.

Она уставилась на него, и злобно — из глаз брызнул темный свет. Полисмен был не в состоянии даже пискнуть. Она тряхнула его, как дохлую крысу, потом оттолкнула прочь.

— Дошло до тебя? — осведомилась она, встряхнула его опять, отпустила и пошагала обратно в коттедж.

Полисмен, совершенно вне себя, оправил мундир и обернулся к Артуру.

— Что это было?

— Что — это?

— Это… мм… явление.

— Я никакого явления не видел, — заявил Артур. — С вами все в порядке, офицер?

Полисмен дрожал мелкой дрожью и все же кое-как взял себя в руки, пробормотав:

— Здесь что-то не так, но я знать ничего про вас не хочу. Только чтобы больше на участке никаких животных без разрешения. Слышите?

— Слышу, слышу, — ответил Артур.

— Не допускайте новых жалоб. Мне, право, не хотелось бы приезжать сюда снова. Понимаете, что я имею в виду?

— Понимаю, — откликнулся Артур. — И сочувствую.

Полисмен направился к своей машине, и она тронулась, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее.

Глава 10

С появлением в доме четырех буйных богов жизнь Артура, и прежде непредсказуемая, превратилась в совершеннейший хаос. Богов главным образом интересовала еда, притом они предпочитали пожирать ее заживо, с кровью и в огромных количествах. Артур умолял их хотя бы оставить в покое соседскую живность. Они уступили в том смысле, что стали уходить подальше, шастать по всему округу и приносить домой собак, кошек, свиней, кур, овец и коз — свое каждодневное пропитание. Но, невзирая на все старания, боги проявляли полную неспособность отличать бродячих тварей от домашних любимцев. Свою добычу боги притаскивали глубокой ночью или под утро и поглощали сырой или пихали в самую большую кастрюлю, чтобы чуть размягчить.

Такие подвиги не могли остаться незамеченными. В местных газетах появились статьи о том, что в округе Магнолия и прилегающих округах Броуард и Дейд внезапно участились случаи угона скота и похищения домашних животных. Листячок смотался обратно в родные места и притащил еще несколько золотых слитков. Артур обратил их в деньги, немного поэкспериментировал и стал покупать кровяную колбасу упаковками по пятьдесят фунтов. Боги поедали ее как она есть, без обработки. Им понравилась и испанская сырокопченая колбаса чоризо, тоже в сыром виде, и Артур дал заказ ближайшему магазину, специализирующемуся на мексиканской пище, на ежедневную поставку этого сорта.

Деньги уходили не только на еду. Боги нуждались также в одежде, а еще им требовались в изрядном количестве полудрагоценные камни для украшения алтарей, которые они возвели в собственную честь по всему дому. И Артуру приходилось за все это платить — божеские золотые слитки вскоре кончились. Он впал в настоящую нужду: выручка за золотую руду была исчерпана, а чек за сыгранные на понижение акции все еще задерживали до выяснения, нельзя ли вообще убрать их с рынка.

И как раз в эти дни к Артуру заявилась его невеста. Мими была маленькой, с волосами мышиного цвета, не слишком полными ножками и скромненькой грудкой. В день визита она надела крахмальную блузку с рюшами, прямую юбку и лакированные кожаные лодочки простого, строго классического фасона.

Познакомились они с Артуром на главной торговой улице Таити-Бич, в большом магазине фирмы «Сакс». Одна из тетушек прислала Артуру подарочный сертификат на пятьдесят долларов, вот он и заглянул к «Саксу» в рассуждении, как бы эту сумму потратить. Но ни одна приглянувшаяся ему вещь в полсотни не укладывалась, и он подошел к главной кассе с вопросом, нельзя ли вернуть сертификат за наличные.

Мими, работавшая в тот день в бюро услуг, разъяснила ему, что такой возврат не практикуется, и предложила купить галстук. Артур ответил, что не носил галстуков, пожалуй, никогда в жизни и не сумеет самостоятельно выбрать. Тогда Мими проводила его к прилавку с галстуками и облюбовала для него сочетание оранжево-розового и сернисто-желтого цветов, заявив, что это ему к лицу. Артур принял заявление за комплимент и сказал спасибо.

Затем они отправились вместе выпить кофе и разговорились. Его восхитили ее аристократические манеры, а ей понравилось, что он явно податлив — важная особенность, если хочешь, чтобы мужчина хорошо обеспечивал семью. Она была миниатюрной, с мелкими кукольными чертами лица, он — высок, слегка сутул и неуклюж, как молодой Авраам Линкольн той неопределенной поры, когда будущему президенту еще не пришла в голову гениальная идея спасти свою страну и освободить рабов. Аристократизм, с одной стороны, и характер, основой которого служит податливость, — с другой. Какая пара! Эти двое просто не могли разминуться.

Начались свидания. Она почти не позволяла притронуться к себе, и это ему тоже нравилось. В век неразборчивых женщин, пугающих своей порочностью, — по крайней мере, так их выводили в кино, — особенно бросалось в глаза, что Мими получила хорошее воспитание. А она восхищалась его ростом, — считается, что высокие сухопарые мужчины преуспевают в бизнесе лучше, чем их низенькие толстенькие соперники; мнение журнала «Психология сегодня» именно таково.

Родственники как с ее, так и с его стороны не то чтобы плясали от радости, но смирились с их выбором, а вообще-то давно махнули на них обоих рукой. Двадцатилетняя Мими, уже два года как окончившая школу в Палм-Бич, хотела выбраться из родительского дома и свить собственное гнездышко. Артуру было двадцать семь, у него была ученая степень по сравнительной мифологии, и ему хотелось завести жену, которая хлопотала бы по дому и поддерживала в порядке коттедж, унаследованный от родителей.

Артур купил для Мими обручальное кольцо с маленьким и не совсем чистым бриллиантом; в этом ему помог Сэмми, у которого были связи повсюду. Мими нашла, что кольцо прекрасно смотрится на ее миниатюрной ручке. Они объявили о своей помолвке, но на вопрос о дате свадьбы отвечали уклончиво.

Узнав Артура поближе, Мими стала подозревать, что он на самом деле не столь податлив, как казалось. Он старался угодить, однако в глубине души прятал поразительную робость и безынициативность, и с каждой неделей и месяцем это становилось заметнее. Что до самой Мими, то хоть она была изящной, даже хорошенькой, и умела держаться безукоризненно, но и у нее обнаруживались глубинные отрицательные черточки, которые никак не удавалось скрыть. Сэмми, в общем-то не критичный, однако воображающий себя остроумцем, глядя на ее скошенный лобик и резкую челюсть с двумя элегантно выпирающими зубками, уподобил ее атакующему хорьку на высоких каблуках. Артуру сравнение не понравилось — он находил невесту прекрасной. Сознавал, что они двое в каком-то смысле не пара, но он любил ее и, еще существеннее, желал ее. Впрочем, это ему не помогло: Мими постановила, что не допустит баловства, как она именовала близость между мужчиной и женщиной, до брака.

В последнее время их отношения слегка напряглись, поскольку Мими наконец-то осознала, что обладатели докторских степеней по сравнительной мифологии не являются первоклассными кандидатами в преуспевающие бизнесмены, как бы настойчиво ни подталкивала их женщина. Артур просто плыл по течению в надежде, что все как-нибудь утрясется само собой.

Они не очень-то ладили уже не первую неделю, однако развязка наступила вскоре после прибытия Листячка. Мими без предупреждения заехала к Артуру с новейшим бестселлером «Как достичь успеха, какой вам и не снился, даже вопреки собственному желанию». Она купила это сочинение специально для Артура, выискав на полке новинок в книжной лавке Далтона рядом со своим магазином.

Артур вышел к двери, но, вопреки обыкновению, в дом не позвал. Мими отметила эту странность и, хотя вовсе не планировала заходить внутрь во избежание судорожных любовных порывов, неизменно портящих ей макияж, — самый факт, что ее на сей раз не просят войти, поразил ее как в высшей степени подозрительный.

— Ты что, не собираешься пускать меня в дом? — спросила она с прямотой, которая в раннюю пору знакомства казалась ему очаровательной.

— Видишь ли, на меня неожиданно свалились гости, и в комнатах полный кавардак, — ответил Артур, лишь усилив ее решимость во что бы то ни стало выяснить, что тут происходит.

— Дай мне воды, — попросила Мими. — День такой жаркий…

— Обожди здесь, сейчас принесу.

Артур бросился в дом, захлопнув дверь прямо у нее перед носом. Мими осталась на крылечке, пылая негодованием, пока он не вынес полстакана тепловатой воды из-под крана. Она выпила, как всегда, изящно, маленькими глотками, и, отдав стакан, вновь задала прямой вопрос:

— Ты не хочешь познакомить меня со своими друзьями?

— Да они мне не друзья, — брякнул Артур, подлинный гений по части неудачных отговорок.

Конечно, его родителям следовало бы воспитать его получше. Но и отец, общительный помощник видного адвоката, и мать, обожавшая выращивать цветы и кататься верхом, пять лет назад были убиты на выезде из международного аэропорта Орландо, где проводиласьконференция игроков в бридж. Смертью своей они были обязаны подростку с автоматом «узи» в потрепанной таратайке «Корвет», — тот приметил веселенькое перышко на тирольской шляпе мистера Фенна и принял их за богатых немецких туристов, которых ненавидел. Ссылка юнца на невольную ошибку в дни последующего суда не избавила его от двадцати лет тюрьмы, впрочем, с неплохими шансами на досрочное освобождение лет через пять.

— Не друзья? — переспросила Мими. — Кто же они тогда?

— По сути, просто знакомые. И даже не знакомые… просто я им кое-чем обязан. Что скажешь, если я приглашу тебя вечерком в «Слава Богу, пятницу»?

Опять неубедительно, с запинкой и как бы признавая свою вину.

— Ты стыдишься меня, Артур?

— Нет же! Как ты могла так подумать? Просто-напросто…

— Тогда пригласи в дом и познакомь.

Признав безвыходность ситуации, Артур капитулировал.

— Если ты настаиваешь… — произнес он тоном, который мог бы подразумевать собственное достоинство, если бы Артур умел лучше владеть собой.

Мими вошла — и первой, кого она увидела, оказалась Луума, распростертая на кушетке с половинкой сырого цыпленка в одной руке, квартой пива в другой и тарелкой мяса по-карибски с жареной картошкой, установленной на пузе. Луума смотрела по телевизору дневную мыльную оперу.

— Мими, позволь представить тебе Лууму. Луума…

— Привет тебе, крошка! — воскликнула богиня, с ужасающей энергией вскочив на ноги и расшвыряв мясо и картошку по всему полу.

Затем Луума отерла сальную руку об юбку — полурулон вельветина, кое-как обернутый вокруг ее могучих телес, и протянула Мими руку. Мими взглянула на эту руку, как на гнилую радиоактивную рыбу, но, пересилив себя, храбро коснулась пальцев Луумы и тут же отдернула свои. И сказала небрежно, в манере, которую в ее кругу почитали за нормальный разговор:

— Вы у нас в городе проездом?

— Не-а, мы здесь задержимся на какое-то время, — отозвалась Луума и оглушительно воззвала: — Эй, Листячок, иди сюда, познакомься с Артуровой милашкой!

Листячок выскочил из ванной, закутавшись в полотенце, которое оказалось, однако, слишком узким, чтобы полностью укрыть его гигантский мужской орган. Поддерживать вежливый разговор стало для Мими затруднительным, хотя Листячок был вполне учтив в своем обычном возбужденно-напыщенном стиле. Но доконало Мими появление Йааха, вывалившегося из дальней спальни в юбчонке наподобие шотландской, но из поросячьих шкурок, — он добыл их у мясника, который полагал, что покупатель хочет сварить или испечь шкурки и съесть, а отнюдь не напялить на себя в натуральном виде. Для бога детоубийства наряд был более чем подходящий, однако Мими в ту же секунду сделалось дурно: из кое-как сметанных швов сочилась черная кровь.

— О Боже, — всхлипнула она, — меня сейчас, кажется, вырвет…

А тут из задней комнаты выпрыгнул еще и Ротте.

— Можно, я ее съем? — осведомился он, облизываясь.

Мими выбежала из дома сломя голову. На следующий день она вернула Артуру обручальное кольцо (предварительно оценив и выяснив, что оно дешевенькое) с ледяной запиской, объявляющей помолвку расторгнутой.

Глава 11

Когда к Артуру в гости заглянул Сэмми, его реакция на богов оказалась противоположна той, какую продемонстрировала Мими. Она нашла их отвратительно вульгарными, а ему они показались забавными простаками. В то же время он без особых усилий примирился с мыслью, что они действительно боги.

— А ты умеешь копать вглубь, — обратился он к Артуру, расположившись в гостиной и поигрывая бутылкой пива. Беседовал Сэмми в основном с Листячком и Луумой, а Артур сидел рядом на стуле с прямой спинкой, погибая от замешательства. — Кто мог всерьез подумать, что твоя мифология может иметь практическое применение? — Вновь обернувшись к Листячку, Сэмми сменил тему: — Не хочу обидеть, но у вас припасены какие-то трюки? Понимаю дело так, что боги способны на множество трюков…

— Ты про трюки? Разумеется, у нас припасены трюки. Ну-ка, Луума, покажи Сэмми, как ты изображаешь птицу.

— Смотрите…

Она встала, шумно вздохнула и принялась махать руками — все быстрее, быстрее, быстрее. Потом начала вращаться, для столь топорно сбитой фигуры поразительно легко. И вскоре закрутилась, как волчок, с немыслимой скоростью, ее красно-черное одеяние (купленное Артуром на уличной распродаже) раздувалось и хлопало на ветру. А потом действительно разогналась и теперь сама поднимала ветер, разворошивший кучу газет в углу. При этом она постепенно съеживалась в размерах и, когда наконец остановилась, превратилась в крупного ворона с черно-красным платком, повязанным на шее.

— Понравилось? — спросила она, не то каркая, не то щебеча.

— Великолепно! — воскликнул Сэмми. — Ну и представление!

Ворон похлопал крыльями и поднялся в воздух, выписывая по комнате головокружительные виражи, и вдруг — хлоп! — в один миг опять превратился в Лууму, слегка ошалевшую, но весьма довольную собой.

— Великолепно! Просто чудесно! — повторил Сэмми. И к Артуру: — Слушай, малыш, из этого можно сделать прибыльное дело!

— Говоря по правде, — сказал Артур, — с деньгами у меня стало туговато.

Сэмми пожал плечами.

— Расследование должно закончиться с недели на неделю, и тогда я выпишу тебе чек. Но когда в доме полно самых настоящих богов, какие могут быть проблемы с деньгами?

— Принимать богов в качестве гостей обходится недешево.

— Мы же внесли свою долю, — возмутился Листячок. — Разве мы не привезли тебе ничего из Божьего царства?

— Вы про слитки? То, что я выручил за них, уже истрачено.

— А все остальное барахло?

— Не приложу ума, что с ним делать, — признался Артур. — Я же не владелец антикварной лавочки.

— Можно мне взглянуть? — вмешался Сэмми.

Листячок удалился в гараж и притащил большую картонную коробку с вещицами, какие боги привезли с собой из неведомых краев, откуда прибыли сами. В коробке были кольца, броши, подвески и серьги, чаши и кубки, резные и литые статуэтки, браслеты и прочие безделушки. Сэмми перебрал все вещицы одну за другой.

— Здесь есть кое-что ценное, — сообщил он, помолчав. — Вот это похоже на золото, полным-полно серебра, и готов держать пари, что некоторые из драгоценных камней — настоящие. А уж о качестве изготовления и говорить не приходится.

— Понятия не имею, что со всем этим делать, — заявил Артур.

— Зато я имею, — не смутился Сэмми. — У меня есть парень, способный оценить стоимость камней и металла. Кое-что в этой куче выглядит по-настоящему древним. И есть парень, который может сбыть это добро на специализированном ювелирном рынке.

— И не придется указывать, откуда оно взялось? — усомнился Артур.

— Есть еще один парень, который может заняться подготовкой свидетельств о происхождении антиквариата. — Тут Сэмми обратился к Листячку напрямую: — Не разрешите ли мне утрясти для вас данное затруднение? Я выколочу максимальную цену, а за комиссию возьму всего-то десять процентов. Будут еще кое-какие расходы, и все равно условия выгодные, не правда ли?

— По мне так все хорошо, — заявил Листячок.

— Стало быть, договорились, — обрадовался Сэмми, тряся Листячку руку.

— Есть еще кое-какое добро, — вмешалась Луума.

— Какое? — заинтересовался Сэмми.

— Мы подобрали его, когда бродили по окрестностям в поисках пищи. Оно сложено в глубине гаража под брезентом.

На сей раз они отправились в гараж все вместе и обнаружили там аккуратно сложенные штабелем два тридцатидюймовых телевизора в фабричной упаковке, почти новую электрическую газонокосилку и сверлильный станок.

— Где вы все это взяли? — требовательно спросил Артур. — Я же ничего этого в глаза не видел!

— Мы решили, что тебе незачем об этом знать, — ответствовала Луума. — Ты интеллектуал, и мы тебя уважаем. А вот твой друг — истинный бизнесмен.

— Точнее не скажешь, я бизнесмен, — объявил Сэмми. — Дайте мне парочку дней. Я знаком с людьми, которые знакомы с другими людьми, и те избавят вас от этого имущества с самой пристойной оплатой.

— Не возражаю, — откликнулась Луума, и Листячок кивком подтвердил свое согласие.

— Это неэтично! — возгласил Артур.

Все посмотрели на него так, будто он остался последним сумасшедшим на Земле.

— Не надо судить богов по человеческим меркам, — молвил Сэмми.

— Мне нравится твой друг, — высказался Листячок.

— Попозже вечером я вернусь сюда с грузовичком. Приятно иметь дело с вами, ребята.

С чем Сэмми и удалился, напевая: «Вот и настали вновь счастливые денечки…»

Глава 12

Деловые способности Сэмми были великим благом для богов, а Артура привели в изрядное изумление. Прямо на глазах Сэмми вырос из тощенького младшего брокера, над которым вечно подшучивали друзья, в важную криминальную фигуру со связями по всей Флориде. Товара на продажу день ото дня прибавлялось и прибавлялось, и Сэмми проявлял высочайшее умение избавляться от чего угодно, пряча следы в лабиринте сделок, — одни операции он фиксировал на бумаге кодом собственного изобретения, другие просто держал в голове. Он стал экспертом по украшениям и безделушкам божественного происхождения, нашел поставщиков излюбленной богами еды. Все было шито-крыто, поскольку сопровождалось щедрыми пожертвованиями в полицейские благотворительные фонды. И уж, конечно, Сэмми очень неплохо жил со своих десяти процентов, не говоря о беспрерывно возрастающих текущих расходах.

От него не требовали никаких финансовых отчетов. Как однажды заметил Листячок, боги — не бухгалтеры. А Артура отвлекли неожиданным делом, которое вскоре стало доминантой его жизни.

Впервые Артур прослышал про новый поворот событий от Сэмми, когда тот в очередной раз заглянул вечерком предъявить выручку и обсудить дальнейшие планы. Артур на этот раз даже не выходил, остался у себя в спальне, читая «Утешение философией» Боэция,^[103] — чтение успокаивало, да и в утешениях он испытывал нужду. И тут в дверь просунулась голова Сэмми.

— Не мог бы ты, дружище, выйти к нам на минутку? Хочется кое-что с тобой обсудить…

Как-то само собой получилось так, что едва в дело вмешался Сэмми, Артура вынесло из центра событий. Его лично это вполне устраивало. Боги ему опротивели, и самым заветным желанием стало, чтоб они убрались по прежнему месту жительства и больше его не беспокоили. Дважды он даже рискнул сам затронуть этот вопрос, но Листячок уклонялся от ответа, ссылаясь на свою «миссию на Земле», которую надо-де завершить.

Когда Артур явился в гостиную, там сидели Сэмми, Листячок и Луума, а Йаах возился на кухне, смешивая напитки. Слово взял Сэмми:

— Артур, завтра тебе предстоит встреча с фотографом. Десять часов утра тебя устроит?

— Зачем вам моя фотография? — пришел в недоумение Артур. — Хотите напустить на меня злые чары?

Предположение вызвало общий чистосердечный смех.

— Да что ты, старичок! — воскликнул Сэмми. Становясь богаче, он вводил в речь чисто британские обороты, звучащие странновато при его пронзительном выговоре в нос. — Суть, видишь ли, в том, что мы хотим основать новую религию, и ты станешь во главе всей затеи.

Артур вытаращился в недоумении.

— Я???

— Честно говоря, главой ты будешь лишь номинально. Если не заострять термин чрезмерно, ты станешь мессией нашей новой религии.

Артур вытаращился снова.

— О какой религии мы толкуем?

Листячок, бросив взгляд на Сэмми, милостиво разрешил:

— Ладно, расскажи ему.

— Мы с Листячком уже обсуждали эту идею и, кажется, нашли броское название. Религия будет именоваться НОВТРЕЗАБ. Что расшифровывается «Новая, внушающая трепет религия замечательных древних богов». Так присоединяешься ты или нет?

— Ты вроде бы все время забываешь, — вмешался Листячок, — что я и мои друзья — боги. Мы вправе основать любую религию, какую нам захочется, и вправе назначить мессию.

— Что от меня потребуется?

— Ты мессия. Тот, кто дал толчок всему, что случилось. Теперь тебе остается лишь бездельничать с достойным видом. И просвещать людей по части наших религиозных обрядов.

— Каких же обрядов придерживается «НОВТРЕЗАБ»?

— Мы разработаем их по мере развития событий, — ответствовал Листячок.

Глава 13

В коттедже на Си-Грейп-лейн начали появляться новые боги, приглашенные Листячком и его дружками. Новички даже внешне отличались от первой группы. Иные являлись всего на пару-тройку дней, знакомились с общей картиной и, не сочтя ее привлекательной, возвращались по прежним адресам. Единственным устойчивым новоселом на этой стадии оказался Гегоман, которого Листячок представил как бога окружающей среды.

Гегоман был высок, довольно красив и задумчив — говорил мало, зато размышлял как будто много. Решив однажды познакомить его с Артуром, Листячок счел за благо удалиться в гараж, чтобы дать им возможность побеседовать без свидетелей.

— Никак не могу решить, — сказал Гегоман, — оставаться мне на этой вашей Земле или нет.

Он пояснил, что, в отличие от Листячка и прочих, не придерживается постоянной внешности. Боги обладают разными характеристиками, зависящими от их происхождения. Полный определитель богов и их качеств еще предстоит составить.

У Гегомана было несколько форм, и он медленно, но неуклонно трансформировался, переливался из одной в другую. Иногда он был мужчиной, а иногда она была женщиной, иногда Гегоман был сразу им и ею, а иногда не вполне тем и не вполне другим. Случалось, он становился гермафродитом, полумужчиной-полуженщиной, разделенными по вертикали: одна выпирающая грудь, а второй нет, там все плоско. Артур сделал вывод, что такая же половинчатость продолжается и в нижней части тела, хоть он этого не видел и искренно надеялся, что не увидит. Иногда Гегоман принимал звериный или птичий облик, а однажды на ковре в гостиной очутилась большая рыба и лежала задыхаясь, пока бог не вспомнил, кто он и что он, и не вернул себе себя. Гегоман был рассеянным, смутным и уклончивым — и в то же время неотразимым, и в то же время мог не на шутку напугать.

— Он не совсем обычен в нашей компании, — разъяснил Сэмми, — но мы на собрании пришли к выводу, что идея взять в команду бога природы обернется совсем неплохо…

— А я-то думал, что на Земле уже есть верховное божество по этой части, — промямлил Артур. — Гайя — вроде бы ее так зовут.

— О да, — подтвердил Листячок. — Гайя — прелесть, но уж очень вспыльчива. Совсем недавно она решила, что ей не по сердцу, как человечество относится к ней, и покинула Землю. Говорят, перебралась куда-то, где ей будут уделять больше внимания. Я пытался заманить ее обратно, но она возвращаться не пожелала.

— А Деметра и Персефона? Они ведь тоже специализировались в этой области, разве не так?

Листячок покачал головой.

— Разве ты не заметил, что мы не держим здесь греко-римских богов, да, по сути, ни одного бога основных религий? На то есть причина. Понимаешь, они смотрят на нас сверху вниз. Считают нас выскочками из небытия. Хуже того, они отказываются признавать мое лидерство, мое превосходство в каких бы то ни было духовных делах. Я просто не могу работать с богами, ставящими под сомнение мой авторитет.

— Откуда явился Гегоман?

— Его биография, пожалуй, темновата. Он заявляет, что восходит к ольмекам и индейцам племени кечуа. Но у него нет документальных доказательств. Честно говоря, мы не знаем, откуда он родом. Но он полноценный бог, в том нет никаких сомнений, и к природной среде относится всерьез. И искренне хочет работать с нами. Говорит, что его тошнило от бесцельного шатания по Ксулувиллю, где совершенно нечего делать. Предполагаю, что мы предложим ему краткосрочный контракт и посмотрим, как у него получится. Кто за? Превосходно! Кто против? Возражающих нет. Артур, ты не поднял руку ни за, ни против…

— У меня на сей счет нет определенного мнения.

— Что, признаться, не поднимает тебя в моих глазах, — изрек Листячок. — Можешь ты после собрания выделить мне минутку для разговора наедине?

Позже, в спальне у Артура, Листячок продолжил:

— Я сознаю, Артур, что все это далось тебе нелегко. — Артур кивнул, хоть и промолчал. — Ты, вероятно, думаешь, что я тебя одурачил или, по меньшей мере, использовал в своих целях. — Артур дернул плечом, но в глаза Листячку не взглянул. — Пойми, так было надо. С твоей точки зрения, это было нечестно, с моей — необходимо. В ваших человечьих мифах и легендах полным-полно историй о том, как боги надували людей, обещая им одно, а подсовывая взамен другое. Уверяю тебя, тут уж ничем не поможешь. Божества следуют иной программе, нежели люди, и свой долг сознают по-иному.

— Спасибо, что вы просветили меня, — вымолвил Артур. — Но мне от того не легче.

Глава 14

Листячок без конца путешествовал в поисках новых богов для своего пантеона. Он нашел Шанго под легким навесом в тропических джунглях на юге Божьего царства, нахлебавшимся пальмового вина и льющим слезы от жалости к себе.

Оказалось, что Шанго только что выставили с приема, который устроили греко-римские боги. Марс-Арес остановил его при входе: «Ты куда, мальчуган? Таким, как ты, здесь не место!..» Пришлось спешно ретироваться. Вернувшись в хижину в джунглях, Шанго содрал с себя черный вечерний костюм, созданный специально для данного случая. Напившись монументально, по-королевски, он выкрикивал оскорбления в адрес белой расы и ее чванливых богов.

Бушевал Шанго до тех пор, пока не выдохся, затем впал в глубокую хандру — состояние, которое он мог поддерживать до бесконечности, — и именно в таком состоянии его застал Листячок.

— Детка, что стряслось?

Вопрос был задан в дружески-бесцеремонной манере, призванной убедить легковерных, что Листячок — доброжелательное, искреннее божество.

— Они меня выперли взашей, — всхлипнул Шанго.

— Кто — они?

— Арес и компания. Не пустили меня к себе на прием. А я-то и хотел всего-навсего показать им парочку фокусов. Предвзятость недостойна богов, разве не так?

— Уверен, что так. Настолько недостойна, что я решил кое-что предпринять. Я собираю новый пантеон.

— Что такое пантеон? — осведомился подозрительный Шанго.

— Пантеон — это сообщество, коллектив богов, — объяснил Листячок. — Мой пантеон будет антирасистским, межконфессиональным. Как тебе такая идея?

Шанго передернул плечами.

— А что толку от твоего пантеона? Боги больше на Земле не работают.

— Ситуация коренным образом изменилась.

— Как это может быть? У тебя что, есть специальное разрешение от высших богов?

— У меня есть кое-что получше. Я заполучил человека с ключом.

— С каким еще ключом?

— С великим ключом. С самым главным. С тем, который считался давно утраченным и который позволяет человеку беседовать с богами, отдавать им команды и вызывать их на Землю.

— С ключом Соломона?

— Вот именно.

— Ммм… Мне доводилось слышать об этом ключе. Только ведь если человек обладает ключом, он становится сильнее богов. Не связывался бы ты с ключевой мерихлюндией, братец!

— Все, что ты сказал, мне известно, — ответствовал Листячок. — Но я знаю и человека, владеющего ключом. Да, у него ключ, но простофиля даже не догадывается о власти, которую получил вместе с ключом.

— А ты не заливаешь?

— Поверь мне, ну зачем бы я стал тебе врать? Человек с ключом нуждался в одной услуге, усек? И не соображал, что имеет право мне просто-напросто приказать. Нет, он попросил меня вежливо-вежливо, и я, расчухав, как обстоят дела, заключил с ним сделку.

— Ну-ка расскажи подробнее, — потребовал Шанго.

— Я заявил ему, что исполню его глупую просьбишку, но только при условии, что он даст мне разрешение снизойти на Землю и действовать там по моему усмотрению.

— И он, конечно же, не согласился?

— В том-то и дело, что согласился, — воскликнул Листячок. — Предоставил мне полную свободу действий.

— Как же так? Человек оказался достаточно умен, чтобы найти ключ, и одновременно достаточно туп, чтобы заключить с тобой подобную сделку?

— Да, мало похоже на правду, но случилось именно так. И теперь я стою во главе перспективной религиозной организации под именем «НОВТРЕЗАБ», а сам этот парень служит у меня мессией.

Шанго рассмеялся высоким крякающим хохотком — странноватый тембр для столь массивного тела.

— Стало быть, ты босс?

— Точно. Я босс. И я спрашиваю, согласен ли ты примкнуть к нашей организации и поработать на меня.

— Звучит неплохо, — отозвался Шанго. Затем, припомнив свою природную подозрительность, добавил: — А моя-то выгода какова?

— О деталях можно договориться позже. Но ты станешь членом совета пантеона и получишь равный голос в решении всех вопросов. Разве это не честно?

— Может, и честно. А ты, собственно, кто такой?

— Я в НОВТРЕЗАБе глава исполнительной власти. И это тоже по справедливости. Ведь именно я встретился с этим мужиком и заключил с ним сделку, так что мне по праву досталось и решающее слово.

— Значит, ты забрал власть в свои руки, — подытожил Шанго. — И все равно твое предложение привлекательно. Записывай меня в свою команду.

— Добро пожаловать, — ответил Листячок.

Глава 15

Сэмми назначил съемку на утренние часы. Фотограф оказался латиноамериканцем, пухлым коротышкой с коричневой кожей и тонкими черными усиками. Он явился весь увешанный камерами, штативами, экспонометрами и коробками с пленкой. В гостиной на Си-Грейп-лейн, как всегда, царил хаос. Листячку делали маникюр; занималась этим крохотная богиня с крыльями летучей мыши, — откуда он только ее выкопал? Она висела в воздухе, как птичка колибри, и беспрерывно щебетала раздражающе-писклявым голоском. Луума и Йаах устроились на подоконнике, состязаясь в самой заковыристой ругани. А Ротте уселся скрестив ноги на ворсистом ковре и полировал замшевой тряпочкой ожерелье из младенческих черепов.

— Я Гомес, — представился фотограф. — Эрнандес велел мне прибыть сюда, сказав, что у вас есть для меня работа.

— Вы уложились точно в срок, — сказал Сэмми. — Здесь, в гостиной, пожалуй, тесновато. Пойдем к Артуру в спальню — это, наверное, единственное тихое место во всем доме.

Вдвоем они затащили оборудование в спальню Артура. Хозяин поднялся с постели, где читал «Путеводитель по древним забавным приметам» Шлемменера, пятый том серии. Сэмми объявил Гомесу:

— Представляю вам Артура Фенна, мессию богов, президента НОВТРЕЗАБа.

Фотограф кивнул, не выразив удивления.

— Я Гомес из «Фото Акме». Рад встретиться с вами, мистер мессия. Вам нужны снимки на паспорт, так?

— Нет, — вмешался Сэмми. — Нужны рекламные фотографии.

— Для рекламы какого рода?

— Для нашей рекламы на всю полосу в «Майами геральд». А также для брошюр, которые мы намерены издать.

— Снимки цветные или черно-белые?

— И те и те. И постарайтесь, чтоб он выглядел получше.

Гомес пригляделся к Артуру и покачал головой, словно заявляя: «Вы даете мне такой объект и еще надеетесь, что я слеплю из него что-то пристойное?..» Вслух он произнес:

— Ладно, сделаем все, что сможем.

Гомес установил свет, присмотрелся к тому, что получилось, поменял лампы местами, поставил фильтры, натянул марлевые экраны для смягчения теней, наклонил Артуру голову в одну сторону, в другую… Наконец нашел эффект, какого добивался, и начал с поразительной быстротой отщелкивать кадр за кадром камерой «Никон» на батарейках. Отснял пару пленок и наконец оповестил:

— Ну вот и все. Вы заплатите мне сразу? Эрнандес говорил, что оплата на месте.

— И говорил правильно, — отозвался Сэмми. — Ваши деньги при мне. Однако я намерен сделать вам и другое, более рискованное предложение. Значит, первая возможность — я даю вам сто долларов, и точка.

— Недурно за час работы. Вполне мог бы смириться с такой оплатой. А вторая возможность?

— Вторая в том, что мы позволим вам заработать себе имя. На каждом опубликованном снимке Артура будет значиться «Фото Гомеса».

— И сколько денег в придачу?

— В этом случае никаких денег. Выбирайте — сто долларов или подпись под снимками.

Поразмыслив минутку, Гомес спросил:

— А если я соглашусь на ваше контрпредложение, то сколько, по-вашему, я смогу заработать?

— Если наша затея будет иметь успех, на какой я рассчитываю, мое предложение принесет вам десятки тысяч долларов. Вы же первый, кто снял посланца богов.

Гомес прищурился, подсчитывая в уме.

— Если эта нелепица и впрямь упрочится, снимки могут стоить кучу денег. С другой стороны, может случиться и так, что они не будут стоить ни гроша.

— Решайте, как хотите, — ухмыльнулся Сэмми, помахивая перед Гомесом стодолларовой купюрой.

Вероятно, фотограф решил, что здесь происходит нечто воистину многообещающее. И сказал:

— Похоже, что этот ваш парень подает надежды. А уж боги, которые здесь толкутся, — это даже чересчур. Я выбираю подпись под снимками. — Подумал еще чуть-чуть и добавил: — Правда, хотелось бы внести одно дополнение.

— Валяйте.

— Вы указываете мое имя, как обещали. И рядом номер телефона. Если согласны, получите свои снимки бесплатно.

— Разумно, — согласился Сэмми. — Но должен вам сказать, быть фотографом богов — большая честь. Мы не собираемся предоставлять ее вам за здорово живешь. Вот что, пожалуй: можете провести десять сеансов на предложенных вами условиях, а потом, если пожелаете продолжать работу с нами, обсудим, какой вы будете выплачивать нам гонорар.

— Никогда не слышал ни о чем подобном.

— Посмотрите на дело с такой стороны: вообразите, что вы получили эксклюзивные права на фотографии Майкла Джексона.

— Понял. — Гомес кивнул и, вновь прищурившись, окинул Артура оценивающим взглядом. — И вы думаете, что ваш малыш сделается вторым Майклом?

— Лучше. Артур — основатель следующей великой мировой религии. Артур станет крупнейшей фигурой после Иисуса Христа.

— Не богохульствуйте. — Гомес осенил себя крестным знамением. — Но так или иначе, я с вами. Думаю, вам, ребята, выпадет успех.

После свидания с фотографом Артур хотел пойти прогуляться, но выяснилось, что Сэмми назначил еще и встречу с портными, и вскоре он оказался в кольце мастеров и их помощниц, обвешивающих его рулонами тканей, склоняющихся над ним с булавками во рту — тут складка, там оборка, — а сами портные, отступив на шаг, придирчиво оценивали результат. Богатые ткани внушали Артуру: «Ты совершенно особенный». Его наряжали в шелк и атлас, в камзолы, прошитые золотой и серебряной нитью, а на голову водружали шапочки с многоцветными бусами. А затем последовали меховые мантии, украшенные перьями плащи, шикарные рубашки и блузы, даже с разрезными рукавами, широкие пояса мягкой кожи и вышитые туфли с загнутыми вверх носками. Осмотрев себя в зеркале, Артур остался доволен. Понятно, что это абсурд, — но ведь мода всегда абсурдна. И кому дано судить об одеяниях мессии — разве что другому мессии либо богу.

Вплоть до самого вечера Артуру не выпадало минуты, когда бы он мог уединиться в спальне с книжкой. А это была теперь для него лучшая часть дня. С самого прибытия богов он проводил в спальне по многу часов, изучая древние книги. Тогда он наконец ощущал покой. Всю жизнь его тянуло к таинственному, невразумительному, непостижимому, да и просто к невозможному. Именно эта тяга и привела его, если разобраться, к увлечению мифологией.

В дверь постучали, и вошел Листячок.

— Не хотелось бы тебя беспокоить, но я только что вернулся из Божьего царства, и мне подумалось, что это придется тебе по вкусу.

Он вручил Артуру фолиант из хрупких пальмовых листьев, забранных под пластиковый переплет, под заголовком «Желтая книга Тота». Артур принял ее с благодарностью: ну не завидна ли жизнь, когда боги сами дарят книги, исполненные древних тайн?

Часом позже Луума явилась с «Антологией жертвоприношений лумерийских асклепов». Нет, не с оригиналом, но с очень хорошей копией, к тому же единственной на всей Земле, — Луума сперла ее в Центральной Божеской библиотеке.

А после ужина, который Артур съел не выходя из комнаты, с подноса, ворвался Ротте с «Повелениями сражающихся сверхбогов», и следом пожаловал Гегоман с томом, якобы составленным самими богами, — «Об убийствах для удовольствия и в культовых целях». Эти две книжки были на языках, которых Артур не ведал, — но боги с превеликим удовольствием время от времени выступали в качестве переводчиков.

Глава 16

В доме у Артура воцарились жара и хаос, тут стало тесно и вонюче, и Сэмми пожелал прикупить соседний коттедж, чтобы дать всем чуть побольше места. А Артур даже не догадывался, что соседний участок продается.

— Нет, Самуэльсоны окончательно еще не решили, — сказал ему Сэмми. — Однако я сделал им предложение, которое они не смогут отвергнуть.

— Но на какие шиши ты собираешься покупать дом? Только не на мои деньги, да у меня их и нет. Мне же до сих пор не заплатили за золотую аферу.

— На твои деньги не претендую, — ответил Сэмми. — Дом будет оплачен из выручки, полученной за последнюю партию золота и драгоценных камней, какую доставили боги.

— И этого хватит?

— Обойдемся, пока не начнут поступать взносы.

— Взносы?

— От наших приверженцев.

— Я и не знал, что у нас появились приверженцы.

— Первая партия прибудет через полчаса. Как раз успеем зайти к соседям и завершить сделку.

— А я-то тебе зачем?

— Пошли, посмотришь, как это делается.

Они отправились на соседний участок и позвонили. Дверь открыл Джосая Самуэльсон, осанистый седовласый стоматолог на пенсии.

— А, это опять вы! — воскликнул Самуэльсон. — И на этот раз вы привели Артура. Привет, Артур!

— Как здоровье хозяйки? — осведомился Сэмми.

— По-прежнему мучается с кожей. Вы никогда не видывали таких болячек. Единственное, что ей помогает, — полежать в ванне с вазелином.

— Печально слышать, — откликнулся Сэмми. — Но вспомните, я же предупреждал на прошлой неделе, что зараза на подходе.

— Вы говорили что-то о злых чарах.

— Говорил. Это все боги. Когда что-то выходит не так, как им хочется, они напускают чары. Я просил их не делать этого, но вы же понимаете, каково договориться с богами.

— А у меня разболелись зубы, — пожаловался Самуэльсон. — И мой дантист не может найти причину.

Сэмми грустно покачал головой.

— Зубной наговор. Я убеждал Ротте не прибегать к наговорам. Но он так расстроился…

— С чего это он расстроился?

— Ему надоело спать вповалку с прочими богами в Артуровом домике. Он хочет иметь собственный дом. Да и другие боги хотят того же.

— Так почему бы не купить ему дом? В городе полным-полно домов на продажу.

— Но они не примыкают к участку Артура.

Самуэльсон подчеркнуто пожал плечами.

— Ну и что? Чтоб повидать друзей, всего-то и надо пройти пару кварталов.

— Да нет, дело не в том. Участки непременно должны примыкать друг к другу, чтоб образовалось единое священное пространство. Мы называем такое пространство «теменос».^[104]

— Вы задумали слить два участка в единое подворье?

— И еще несколько других, мистер Самуэльсон. Мы уже обратились к домовладельцам по ту сторону от нас, к соседу и следующему за ним. Есть уверенность, что сделки состоятся до конца недели. Точно так же, как ваша собственность перейдет к нам прямо сейчас.

— Вы мне угрожаете?

— Ничуть. Просто предупреждаю. Сегодня у вас болят зубы — не советую выяснять, что боги припасли для вас на будущую неделю. А мы этого вовсе не хотим. Следовательно, зайдем в дом и просмотрим бумаги за стаканчиком вина, которое так превосходно делает ваша супруга.

— Ну и черт с ним, — решил Самуэльсон. — Мы и без вас хотели переехать в Майами-Шорс. Эта округа все равно катится псу под хвост. Извините, не хотел вас обидеть.

— И не обидели, — заявил Сэмми, возложив одну руку на плечо Самуэльсона и легонько подталкивая его в комнаты, а другой рукой доставая бумаги из внутреннего кармана пиджака.

Самуэльсоны выехали через три дня. Сэмми решил превратить их дом в учебный центр и пригласил Артура на пробное занятие.

Первую группу новообращенных доставили на грузовике из вытрезвителя округа Дейд. Их было десятеро, семь мужчин и три женщины. Каждому и каждой было выплачено по десять долларов, чтоб они записались в НОВТРЕЗАБ и выполнили для данной организации кое-какую работу — детали, мол, оговорим позднее. Прибывшие устроились на припасенных Сэмми складных стульях.

— Слушайте внимательно, — возгласил Сэмми. — Я остановил свой выбор на вас, ребята, поскольку вы все говорите, что хотели бы работать, но не можете найти работу. Это так?

— Именно так, — отозвался один из мужчин. — Никто не хочет брать нас, потому что мы пьяницы.

— Ничего не имею против пьяниц, — изрек Сэмми. — Можете работать на меня в пьяном виде.

— В пьяном виде? Вы не собираетесь заставлять нас бросить пить?

Сэмми решительно покачал головой.

— В нашей организации можно пить и в рабочие часы. Это даже поощряется.

Новообращенные расцвели улыбками. Затем один из них осознал, что проблемы не исчерпаны.

— Но где мы возьмем выпивку?

— Наша организация, — улыбнулся Сэмми, — будет снабжать вас выпивкой. А также небольшой суммой карманных денег.

Пьяницы переглянулись, заподозрив неладное. Сбывается затаенная мечта пьяниц — не может быть! Где ловушка?

— Что же мы должны за это делать, мистер?

— Рассчитываю, что вы будете приводить минимум двух новообращенных в неделю.

— Даже пьяниц?

— Хоть мертвых, лишь бы у них были действующие карточки избирателей. На данной стадии нам надо набрать как можно больше приверженцев.

Пьяницы дружно закивали. До сих пор они слушали благодетеля со всем вниманием. Где же спиртное? Однако Сэмми, как оказалось, еще не кончил.

— Мы также рассчитываем, что ваши собственные карточки будут в полном порядке и вы будете голосовать там и тогда, где и когда мы скажем, и за тех, кого мы предложим.

Пьяницы призадумались. Вот она, ловушка, — недаром условия были лучше всяких ожиданий. Наконец нашелся смелый, решивший высказаться:

— Разве это не против закона — покупать и продавать голоса?

— Это не против божественного закона, — отрезал Сэмми.

Пьяницы вновь закивали: выходит, даже самые заковыристые вопросы совести могут иметь простые ответы. Смелый опять решился:

— Ну для меня это не проблема. Но если пронюхают легавые, хлопот не оберешься…

— О легавых не беспокойтесь. С ними все будет шито-крыто.

— За кого нам надо голосовать?

— Вас предупредят заранее.

— А где выпивка?

— Идите на кухню, нальете себе сами.

Глава 17

Разорвав помолвку с Артуром, Мими надеялась, что на следующий день он позвонит и будет подкупающе-униженно умолять передумать. И она планировала передумать, прочитав ему предварительно лекцию насчет его поведения вообще и по отношению к ней в особенности. Перевоспитание Артура было одной из ее излюбленных тем, и она ожидала предстоящего разговора с нетерпением. Но шли часы за часами, а Артур не звонил. Она впала в раздражение, затем в тревогу. До нее наконец-то дошло: случилось нечто выходящее за рамки ее понимания. Не ведая, как быть дальше, она позвонила Сэмми, и тот вечерком повел ее в «Слава Богу, пятницу».

— Ох, Сэмми, — проворковала Мими, прихлебывая коктейль «Рой Роджерс». — Те существа были чудовищны, совершенно чудовищны. Как только Артур мог впустить их к себе в дом?

— Постарайтесь понять — за их необычным поведением скрываются серьезные причины.

— Как это?

— Чудовищно — это единственное определение, которое современный человек может подобрать для божественного.

— Да неужели?

Сэмми подтвердил предыдущие слова кивком и продолжил:

— Наш век — не время для кротких персонажей из давнишних религий. Они сегодня не котируются. Боги, настоящие боги, — создания из кошмара.

— Не могу в такое поверить.

— Вы видели их собственными глазами.

— Да, видела, — согласилась Мими. — Ох, Сэмми, но ведь они ужасны!

— Такова новая реальность, — ответил Сэмми с самодовольством того, кто поставил себя в самый центр этой новой реальности. Мими на минуту примолкла. В ресторане гудели голоса, смутно жужжала музыка. Люди развлекались, сидя за столиками с напитками. Мими тоже хотела бы развлечься, но ни разу в жизни не разобралась, как именно. В ней воевали противоречивые эмоции: она боялась того, чего хотела, и хотела того, чего боялась. По натуре она была серьезной — а ей хотелось быть веселой, беспечной, даже беспутной. Артур представлялся ей неплохим компромиссом — такой же рассудительный, как она, никоим образом не легкомысленный. Однако его профессия, мифология, была странной, загадочной, возможно, даже опасной, — так Мими думала в начале знакомства. На нее произвели впечатление старые книги, собранные Артуром амулеты и талисманы — от них исходило невыразимое обаяние древности, и это ее возбуждало. Более того — хоть она не призналась бы в том даже Салли Джин, своей лучшей подруге, — она ощущала сексуальный трепет.

«Наверное, я дрянная девчонка, — думала она не без гордости, — если чувствую то, что чувствую». Но от правды не скроешься, а ей время от времени мерещилось — не постоянно, скорее короткими неподконтрольными вспышками, — что она сама стала служительницей некоего древнего запретного культа. Она воображала себя в кругу лохматых почитателей, стоящей у ревущего костра, обнаженной до пояса, с глубокими тенями под небольшими, но хорошо очерченными грудями, со струящимися по плечам темными змеистыми волосами, со сверкающими глазами… Бьют барабаны, завывают плаксивые флейты, почитатели впадают в умопомрачение, их руки тянутся к ней — и она тут же отсекает эти руки напрочь. Какая чепуха! Какое дурное, но возбуждающее видение! Ей пришлось преодолеть себя, чтобы вновь сосредоточиться на том, что говорил Сэмми, — тем более что он говорил небезынтересное.

— Времена древних культов возвращаются, Мими, — вещал Сэмми. — Все ведущие религии исчерпали себя, им конец. Они неплодотворны. А мы способны создавать. Мы заполучили настоящих богов, Мими! Быть может, они не обаятельны, зато они настоящие, они способны творить! И они вознаграждают тех, кто им служит…

— Тех, кто служит? — вяло переспросила Мими. — Не понимаю, на что вы намекаете.

Она ждала ответа, ощущая тот же непрошеный прилив сексуального возбуждения.

— Люди, многие люди будут служить им жертвоприношениями и танцами. Поклонников будет становиться больше и больше по мере того, как боги будут проявлять себя все активнее.

— Воображаю, как это будет выглядеть, — сказала Мими уклончиво.

— Вы же видели «Десять заповедей»? Картину крутят каждый год на Рождество.

— Видела, конечно. Чарлтон Хестон лезет на гору за священными свитками.

— Это не то, про что я подумал. Помните сцену, когда дети Израиля поклоняются золотому тельцу?

— О да. Шокирует.

— Возможно. Но и возбуждает, не правда ли?

Кадры из фильма вспыхнули в памяти, и Мими воскликнула:

— Я бы никогда на такое не согласилась!

— Вы могли бы быть жрицей во главе церемонии.

Она уставилась на него не мигая. Неужели он прочел ее мысли? Или в подобных фантазиях нет, в сущности, ничего необычного?

— Я? — удивилась она с неуверенным смешком. — По-вашему, я способна на это?

— Сами знаете, что да. Я видел вас танцующей, Мими. У вас удивительное чувство ритма. Лицо, фигура — все при вас. Вы могли бы стать великолепной жрицей.

Она запнулась, прежде чем продолжить мысль:

— Но эти языческие жрицы творили ужасные вещи!

Сэмми также ответил не сразу, тщательно подбирая слова:

— Если боги живут во плоти и если они впрямь чего-то хотят, так чему тут ужасаться? — Она смотрела на него во все глаза, щеки ее пылали. — И суть в том, что мы едва-едва сделали первые шаги. Все только зарождается, и сегодня возможны любые нововведения.

— Вы сказали «мы». Кто — мы?

— Я участник этого предприятия с самого начала. И вы тоже могли бы стать участницей, Мими. Если захотите.

— Не предлагаете же вы мне… Или вы всерьез?

Сэмми пригляделся к ней пристально. У нее дрожали пальцы. Она всегда догадывалась, что он проявляет к ней интерес, но младший маклер, кожа да кости, — ей-то что за выгода? Теперь он, однако, переменился, словно зарядился энергией этих странных богов.

Положив на столик двадцатидолларовую бумажку, Сэмми встал и подал ей руку.

— Здесь слишком шумно. Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить без помех. Вам уготовано блестящее будущее, Мими. Вы можете стать для НОВТРЕЗАБа воистину незаменимой.

Она послушно пошла за ним к машине и даже не спросила, куда они едут. Накатило чувство, что перед ней раскрываются новые горизонты. Это пугало — но и завораживало, и даже очень.

Часть II

Глава 18

Сделаем отступление, которое, как вскоре выяснится, будет иметь для нашего повествования огромное значение.

В то время, как с Артуром случилось то, что случилось, во Вселенной все шло себе спокойненько своим чередом. И вдруг она ощутила острую боль, обязанную своим возникновением сигналу, который Артур подал, сам того не ведая.

Какому сигналу? — спросите вы. Знайте, что когда смертные вступают в контакт с Божьим царством, Вселенная откликается на это маловероятное событие самым обычным из всех возможных способов — болью. Боль есть признак предполагаемого нарушения установленного хода вещей и их последовательности.

Вселенная усвоила, что к таким сигналам надо прислушиваться. И в порядке самозащиты создала существо, призванное озаботиться возникшей проблемой. Она создала Астураса, бога высшей категории, с единственной задачей — выяснить, в чем дело, что не так, и как-нибудь выправить положение.

На всякий случай Вселенная создала еще дюжинубожеств — вторую линию защиты. Если у Астураса что-либо не заладится, тогда настанет очередь этих двенадцати.

Рождение Астураса свершилось в пространстве, отнюдь не совпадающем с Божьим царством. У этого пространства даже нет определенного имени, хотя некоторые называют его измерением многих вероятностей.

В измерении многих вероятностей для Астураса были заготовлены ферма с домом, земельный участок, стадо коров и жена, красавица Летайа, которая не только предназначалась ему, но и родилась одновременно с ним, чтоб они никоим образом не разминулись.

Однако самомнения жена Астурасу не прибавила. Он был рожден с точным знанием того, для чего рожден. И в силу такого знания почти не имел времени ни на ферму, ни на коров, ни на жену. Он должен был исполнить роль, для которой рожден, — спасти Вселенную от разрушения, начало которому положил Артур, вступив в контакт с Божьим царством.

Это если в общих чертах. Но надлежало еще и решить, что предпринять конкретно.

Волей-неволей пришлось подумать. Сказав Летайе, чтобы не ждала к ужину, он отправился в минарет, воздвигнутый над одним из углов дома как место для медитаций. Здесь он расположился на любимой подушке, уставился в одну точку и принялся мыслить. Напряженная мозговая деятельность вскоре подсказала ему решение, как свести на нет угрозу для Вселенной, возникшую вследствие действий Артура.

Надо нанести визит Ткачу миров. Если Ткач поможет, Астурас сумеет совершить то, что ему предначертано. Решение пришло резко, вспышкой. Таково преимущество судьбы, предопределенной заранее: можно не тратить время на перебор бесчисленных вариантов.

Спустившись с минарета, он попрощался с женой.

— Мне надо уехать и кое-что совершить.

— Ты надолго?

— Трудно сказать.

— А в чем дело?

— Нужно починить главный миф, поддерживающий Вселенную и всю прочую жизнь.

— А я-то думала, что мы создадим наш собственный миф!

— Конечно, создадим. Займемся этим сразу же, как я вернусь.

Прекрасная темноволосая Летайа отнюдь не радовалась тому, что он уходит прежде, чем они как следует познакомились. Астурас вновь заверил ее, что вскоре вернется и сотворит совместно с ней новый миф, решительно отличный от того, который предстоит чинить, миф, касающийся их обоих. Летайа просила не задерживаться надолго. С чем он и отбыл.

Астурас летел сквозь черноту космоса. Стремительно, изо всех сил, не позволяя себе задержаться и подурачиться со звездами и планетами, рассыпанными на его пути, как зерна бриллиантовой пыли. Он миновал Млечный Путь, даже не нырнув вглубь, отказывая себе в любых забавах во имя главной цели.

И вот он добрался до большого, смрадного от старости фабричного здания. Оно было сложено из серых строительных блоков, оставшихся от других объектов Вселенной. Странное было зрелище — здание просто висело в пространстве. Вывеска над входом отсутствовала: те, кто мог найти это место, ни в каких вывесках не нуждались.

Войдя, Астурас очутился в огромном зале, большую часть которого занимал исполинский ткацкий станок. И кто-то на этом станке работал: нити бежали вдоль и поперек во всех направлениях, сверкали и блестели, пересекаясь и исчезая в бесконечности.

Раздался голос:

— Чем могу тебе помочь?

Обратив взор вниз, Астурас увидел паука, вернее, паучиху — тварь была женского пола.

— Ты и есть Ткач миров? — осведомился Астурас.

— Имею честь носить такое прозвание, — ответила паучиха.

— Мне нужно найти одну отдельную нить.

— Какая из них тебе понадобилась?

— Та, что предотвращает надвигающуюся гибель Вселенной.

— Знаю, о какой ты ведешь речь, — сказала паучиха. — Недавно нить начала подергиваться, и я сказала себе: «Значит, кто-то вот-вот явится воспользоваться ею».

— За тем я и пожаловал.

— Изволь, я покажу тебе эту нить.

У паучихи было множество проворных конечностей, и, погрузив их в бесконечную паутину нитей, она ловко извлекла одну из них.

— Ну вот та, которую ты ищешь. Теперь возьми ее в руку.

Астурас взял нить и слегка подергал. Откуда-то издалека донесся слабый крик.

— Это еще что? — изумился Астурас.

— Это Декстер. Нить тянется именно к нему. В метафорическом смысле, конечно, но в твоих целях вполне надежно.

— В таком случае последую туда, куда ведет нить. Большое спасибо. Очень признателен.

— Не стоит благодарности, — заявила паучиха и вернулась к прежним своим занятиям, каковы бы они ни были, пока их не прервал Астурас.

Глава 19

Эдгар Аллан Декстер, владелец «Сверхъестественной службы Декстера», сидел у себя дома в городке Свит-Хоум, штат Орегон, в настроении весьма самодовольном.

Не часто случается, что смертным выпадает шанс получить такую работу: она предназначалась богам, но тем оказалось лень ее выполнять. Смертные, занятые на божеской работе, не могут не сознавать, что им повезло.

Эдгар Аллан Декстер принадлежал к числу подобных счастливцев. Много лет назад он очутился в нужном месте в нужное время, и ему довелось оказать заезжему божеству услугу, избавив от затруднений, пусть скоротечных и несущественных, но все равно раздражающих. В благодарность божество обещало Декстеру встречную милость. И Декстер додумался попросить о работе в промежуточной области, затрагивающей как богов, так и людей, а точнее, в области их взаимоотношений. Божество придумало такую работу, и Декстер стал чем-то вроде полубожественного уполномоченного по жалобам.

Сама по себе работа была синекурой: Декстеру платили, а он не делал почти ничего, поскольку отношения богов и людей находились тогда на точке замерзания. Вместе с работой он приобрел статус полубога и возможность вести одновременно несколько интересных жизней. Такая удача выпадает разве что раз на веку: привлечь внимание небес — почти то же, что привлечь внимание Голливуда.

Одна из жизней Декстера протекала в Америке XX века, где он выступал посредником между богами и людьми. В другой жизни он жил на Барбари-Коуст в Сан-Франциско, в XIX столетии, и управлял известным игорным заведением. В третьей он попал послом в Париж от Белого дома Томаса Джефферсона.

В двадцатом веке он считался пенсионером, был счастлив в семейной жизни и поселился в Орегоне, в Свит-Хоум, где выращивал розы. И, перепрыгивая из одной жизни в другую, он мог замедлять процесс старения — тот шел черепашьими темпами. Он и понятия не имел, как боги ухитрились даровать ему жизнь одновременно в прошлом и в настоящем. Однако полагал, что это ловкий фокус, и не задавал лишних вопросов.

Все шло — лучше не придумаешь, и тем не менее, когда в его кабинет в Свит-Хоум вошел высокий посетитель, похожий на бога, он понял, что пробил час расплаты.

Декстер позвонил жене по внутренней связи и попросил подать гостю глазированные булочки и сливочный сыр. Предложил богу кресло и осведомился: не угодно ли, чтобы хозяин помыл ему ноги?

— Благодарю, это старомодно, — отказался Астурас. — Я пришел побеседовать об одной недавно всплывшей проблеме.

— Надеюсь, я не совершил ничего плохого.

— Побеседуем, посмотрим. Кажется, некоторое время назад тебе звонил человек по имени Артур Фенн?

— Да, человек звонил. Только я не помню, как его звали.

— Это был Артур Фенн. Он просил тебя о помощи.

— Действительно просил. Я ответил отказом.

— Плохо, — откликнулся Астурас.

— Но откуда было мне знать, — воскликнул Декстер, пожав плечами, — что он важная шишка?

— Ты поступил опрометчиво, Декстер. Ты позволил этому типу пролезть в Божье царство на ощупь, без должного руководства, и он заключил крайне невыгодное соглашение с объявленным вне закона богом по прозванию Листячок.

— Я и не знал об этом.

— Наверное, не знал. А следовало бы. Тебе не приходило в голову, что следует доложить об инциденте кому-то из богов-покровителей?

— Я решил, что все утрясется само собой.

— И ты ошибся. Если только твое «само собой» не подразумевало гибель Вселенной.

— Как — Вселенной? Всей Вселенной?

Астурас мрачно кивнул.

— Мне кажется, тебе захочется устранить вред, порожденный твоей же небрежностью. Прошу тебя участвовать в спасении Вселенной, которую ты столь бездумно поставил под угрозу.

— Буду рад сделать все, что смогу. Ведь это и моя Вселенная, в конце концов. Могу я спросить, какое отношение Артур Фенн имеет к гибели Вселенной?

— Нет, не можешь.

— Честно говоря, не знаю, как приступить к делу.

— Войди вновь в контакт с Артуром, предложи свое содействие, — глядишь, и всплывет какой-нибудь способ улучшить ситуацию.

— Это пророчество?

— Лучше сказать — предчувствие.

— Приступаю немедленно.

Астурас повернулся и направился к двери. Декстер крикнул вдогонку:

— Эй! Не останетесь ли вы на лососину с булочками?

— У меня нет времени на болтовню, Декстер. И у тебя тоже.

Глава 20

Тем временем Астурас, расставшись с Декстером, приступил к дальнейшим действиям. Он достал радиотелефон, которым был наделен при рождении, и набрал номер, сложный, иррациональный, включающий мнимые числа.

— Главное управление вселенской помощи. У аппарата Моника.

— Моника? Сдается мне, я тебя не знаю.

— Я сильфида из секретарского резерва, замещаю постоянного оператора.

— Говорит Астурас. Что у нас неладно?

— Неладно?

— Что происходит опасного, угрожающего всей Вселенной?

Астурас постарался говорить отчетливо, чуть не по слогам, недоумевая, зачем нужно так часто менять персонал. Казалось бы, если вы заняты таким важным делом, как защита Вселенной, не стоит возражать даже против сверхурочной работы…

— Да, сэр. Передо мной справка. Вселенной угрожают события, связанные с Купидоном.

— С Купидоном? Ты уверена, что с Купидоном?

— Так утверждается в справке, сэр.

— Ладно. Что там еще говорится?

— Как первоисточник вселенских тревог и бедствий указан некто по имени Артур Фенн. С ним должно случиться нечто исключительное.

— Что именно?

— Фенн должен быть поражен стрелой Купидона, что вынудит его влюбиться в богиню Меллисенту.

— В Меллисенту? Никогда не слышал ни о какой Меллисенте.

— Заурядная юная богиня, сэр. Правда, очень хорошенькая, как юным богиням и положено.

— Где это должно произойти?

— В доме Артура на планете Земля, на вечеринке, устроенной в его честь богом Листячком.

— Так Листячок тоже принимает участие в этом заговоре?

— В справке не указано.

— Ладно. Сколько у меня есть времени, чтобы попасть туда?

— Боюсь, сэр, что до выстрела Купидона осталось совсем недолго. Две минуты, если точно. И тридцать пять секунд.

— Лечу! — вскричал Астурас и исчез.

Радиотелефон долго молчал, но потерял терпение и произнес неуверенно:

— Может, кто-нибудь будет любезен меня выключить?

В местности без определенных примет вновь воцарилось молчание. И наконец божественный радиотелефон зарыдал: разве он не вправе рассчитывать на выключение хотя бы из вежливости?

Глава 21

Вслед за отбытием Астураса Декстер, не медля ни секунды, направился в совет по трудовым отношениям между людьми и богами. Но все официальные лица в отделе контрактов, как на грех, ушли на обед. И ушли довольно давно, вероятно, три-четыре столетия назад. Декстер понял это после того, как просидел в мрачной приемной около часа. Информацию ему дала паутина, а вернее, многовековой слой пыли на паутине.

Тогда Декстер вышел в коридор разыскать хоть кого-нибудь. Коридор был тоже заткан пылью и паутиной. Декстер одолел весьма значительное расстояние — коридор тянулся на мили, — пока не наткнулся на дверь с табличкой «Смотритель здания». Постучал, не дождался ответа, нажал на ручку. Дверь оказалась незапертой, он вошел и оказался в небольшом офисе с комфортабельной кушеткой.

А на кушетке возлежало существо — с первого взгляда не определишь, человек или бог, а может, кто-нибудь еще. Существо, по-видимому, принадлежало к мужскому полу, было не выше среднего роста, и каштановые его волосы тронула седина. Декстер громко кашлянул. Существо на кушетке открыло глаза, быстро-быстро сморгнуло несколько раз подряд и приняло сидячее положение.

— Слушаю, сэр. Чем могу служить?

— Ищу кого-нибудь, кто служит в совете по трудовым отношениям между людьми и богами.

— Да, сэр. Я служащий совета. Мое имя Хелле.

— Это имя человеческое или божеское?

— И то и другое. Однако лично я — бог. Хотя, боюсь, не из значительных.

— А я человек, — ответил Декстер. — Продвинутый, но человек. Мои возможности выше, чем у среднего человека, и все же я не бог.

— Пусть это вас не беспокоит.

— Чего нет, того нет.

— Прекрасно. У вас жалоба?

— Да. Она касается моего клиента, подписавшего соглашение с богом по имени Листячок.

Декстер показал Хелле копию соглашения, которую получил ранее в учреждении под названием Вселенское контрольное бюро по правам. Пробежав документ глазами, Хелле только головой покачал.

— Сдается, что ваш клиент отказался от всех своих прав.

— Мне тоже так представляется.

— Очень жаль. Людям следовало бы проявлять в таких делах большую осторожность. Они по-прежнему склонны считать, что богам положено быть честными лишь потому, что они боги.

— Согласен.

— Ваш клиент совершил серьезную ошибку. Но тут я не в силах ничего поделать. Соглашение действительно.

— Я пришел вовсе не за тем, чтобы вы его отменили. Я здесь ради того, чтобы просить вашего постановления по чисто житейскому вопросу. Мой клиент пригласил этого божка в свой дом, а тот позвал еще и своих друзей. Все они поселились в доме моего клиента, а дом небольшой. И теперь клиент лишился какой бы то ни было личной жизни.

— Что, у него даже нет собственной комнаты?

— Комната есть, но она не застрахована от вторжения. Мне надо встретиться с клиентом, однако при данных обстоятельствах встреча просто невозможна.

— Это и впрямь чересчур, — высказался Хелле. — Я напишу записку на официальном бланке, подтверждающую право вашего клиента на комнату и на полный контроль за тем, кого туда пускать.

— Очень мило с вашей стороны.

— No hay de que,^[105] — отозвался Хелле. — В этой Вселенной подтасованные правила повернуты против людей в пользу богов. Мы в совете делаем то, что можем.

Глава 22

У Артура наступил кризис. Вероятно, этого можно было ожидать, и остается диву даваться, почему он не наступил еще раньше. За какие-то несколько недель коттедж превратился из убежища затворника-ученого в штаб-квартиру НОВТРЕЗАБа, шумную и перенаселенную. Новый культ распространялся, как лесной пожар. Артура постоянно донимали репортеры, портные, Сэмми с помощниками, да и сами боги. Он все чаще впадал в истерику, аппетит пропал, а про сон нечего было и вспоминать. Становилось все труднее сдержать себя, тем более что никак не удавалось решить, что именно сдерживать.

Кто знает, чем все могло бы кончиться, — Артур был бы не первым, кого боги довели до ступора или до истерического помешательства, и, в общем, к тому и шло. Но ситуация вдруг изменилась, круто и неожиданно.

Несмотря на все усилия, Артур не мог больше скрывать от себя, что события безнадежно выходят из-под контроля. И дело даже не сводилось к собственному бессилию: Листячок стал вести себя более чем странно. Вроде бы дела двигались в угодном ему направлении, а бог был недоволен, стал нервным и вспыльчивым или впадал в бессвязное красноречие. А если наброситься было не на кого, погружался в затяжное мрачное молчание.

Листячок определенно действовал Артуру на нервы. Однако кульминация наступила однажды после обеда, когда Листячок заявился в гараж, где Артур читал свои книжки. Бог плюхнулся на стул — лицо напряжено, губы поджаты, — помолчал и изрек:

— Я больше не намерен это терпеть!

— Что терпеть? — недопонял Артур.

— Немыслимую, преступную тупость человечества. Кажется, люди до сих пор не понимают, кто я такой.

— Но они присоединяются к вам что ни день…

— Слишком лениво. Большая часть человечества не имеет понятия, кто я, и им на меня наплевать.

— Это переменится, — произнес Артур как мог успокоительно.

— Будь я проклят, конечно, переменится, — заявил Листячок. — Я и собираюсь сделать так, чтобы переменилось.

— Что у вас на уме?

— Слегка поучить их благодарности. — Листячок улыбнулся напряженной, злобной улыбкой. — Подумать только, прямо среди них поселился настоящий живой бог, а они ему ноль внимания! Ну поглядим, как они запоют после чумы…

— А что, будет чума?

— Как дважды два, — откликнулся Листячок. — Я уже говорил с Калпаусом, финским богом чумы. Он готов провести небольшую акцию, поставить нам «бычью чуму-5». Кожа отпадает лохмотьями, кровь сворачивается в желе, мозг сжимается до размеров грецкого ореха, а затем взрывается. Поглядим, как среагирует гордое, могучее человечество, когда на него обрушатся эти заботы.

Артур ощутил приступ ужаса, но сумел сдержаться и сказал почти спокойно:

— Ну почему не дать людям еще немного времени? Ваша религия вот-вот расцветет полным цветом. Неразумно лишать себя почитателей именно сейчас.

— Ты думаешь, они действительно придут ко мне?

— Нисколько не сомневаюсь.

— Ладно, подожду еще пару-тройку дней, — согласился Листячок. — Но если они не объявятся в должном количестве, мы их слегка пошевелим. — Он хохотнул. — Ты можешь не беспокоиться, тебя Калпаус не тронет. Ты мой пророк, малыш…

И Листячок вышел из гаража посмеиваясь, впервые за долгое время придя в хорошее настроение.

Артур понял, что должен что-то предпринять.

Собственно, он мог сделать только одно. Не хотелось, но он решил, что обязан. Вся эта каша заварилась по его вине. И если Листячок накличет чуму, вина в последнем счете тоже ляжет на него, Артура. Он обязан пойти на все. Обязан повторно отправиться в Божье царство.

Вечерком, когда боги увлеклись состязаниями по выпивке — своим любимым видом спорта, — Артур вновь вызвал к жизни миниатюрную телефонную будку и позвонил в бесконечность.

Ответил тот же голос, что и в прошлый раз.

— Послушайте, — сказал Артур, — мне нужна помощь. Срочно нужна.

На сей раз в голосе послышались сердитые нотки.

— Мне велено сообщить вам, что вы не вправе использовать божескую линию. Извольте повесить трубку и никогда не звоните сюда снова!

Повесить трубку? Никогда не звонить снова? Последний шанс улетучивался прямо на глазах, и безвыходность ситуации придала Артуру смелости. Он требовательно прикрикнул:

— Эй, погодите! Кто вам сказал, что я не вправе? Тот факт, что я вообще могу дозвониться к вам, сам по себе доказывает мои права.

— Ну не знаю, не знаю… — протянул голос.

— Это же очевидно! Слышали вы когда-нибудь, чтобы кто-нибудь пользовался божеской линией неправомочно?

— Такого никогда не случалось. Считалось, что это невозможно. Да это и в самом деле невозможно!

— То-то и оно. Соедините меня со «Сверхъестественной службой Декстера».

— Но мне приказано не соединять вас…

— А я утверждаю, что это ошибка. Соедините, или я пожалуюсь вашему инспектору!..

Артур и сам не понимал, как набрал в себе столько твердости. Но всего удивительнее, что тон сработал. Голос пробормотал что-то неразборчивое, и Артура соединили.

— Декстер слушает.

— Говорит Артур. Я звонил вам раньше. Теперь я вынужден настаивать, чтобы вы мне помогли.

— А я как раз собирался звонить вам. Они по-прежнему не дают вам вести личную жизнь?

— Дело куда серьезнее, чем трудности в личной жизни. Декстер, эти божки хотят сокрушить Землю до основания. Я обязан что-то предпринять.

— Вы можете прибыть сюда?

— Я стою рядом с телефоном. Можете втянуть меня.

Выходит, Артур уже начал усваивать некоторые божеские установления.

И впервые по-настоящему познакомился с Божьим царством.

Глава 23

Божье царство велико. Очень, очень велико. И никто не знает точно его протяженности, поскольку боги никогда его не мерили. У богов нет такой привычки — мерить. В конце концов, расстояние сводится к усилиям, необходимым для его преодоления, а раз боги могут попасть куда угодно без усилий и, в большинстве случаев, мгновенно, к чему утруждать себя измерениями?

А люди все-все меряют. И потому боги опасаются людей. Опасаются и в то же время восторгаются ими — точно так же, как люди относятся к богам.

С божеской точки зрения, люди вечно измеряют вещи, выражая свои измерения в неких единицах на основании теорий, богам начисто непонятных. Просто божьи мозги иначе устроены. Богам ни за что не разобраться, как работает ум какого-нибудь Пифагора, Платона или Эйнштейна. «Что толку думать о подобных глупостях? — недоумевают боги. — Пространство велико. Время на пространство не похоже. Но кому же это невдомек?..» И боги пожимают плечами. Таков их подход к вечным тайнам, которые не дают покоя человечеству.

В общем, никто Божьего царства не мерил. Людей, которые могли бы провести измерения, туда не пускают. Хотя царство так или иначе велико. Весьма и весьма. Оно занимает целиком всю сферу пространства-времени — что может быть больше?

Все боги, когда-либо существовавшие, а также те, кому еще предстоит прийти, рассеяны по Божьему царству. По крайней мере, предположим, что рассеяны. В действительности они вполне могут оказаться в какой-то одной его части, а кто и что в остальных частях — неизвестно. Терра инкогнита. Боги не рисуют карт. Зрительная память у них отсутствует. Когда один бог желает видеть другого, ему достаточно лишь подумать об этом и слегка подтолкнуть воображение, и — хоп! — пожалуйста, они встретились. Если вы способны на такое, зачем вам карта?

А поскольку боги могут еще и перемещаться мгновенно, то не утруждают себя пешим хождением. Им не нужны ни автомобили, ни лошади, хотя лошадей они подчас и держат по мифологическим соображениям. В сущности, сентиментальным.

С какой бы стороны ни взглянуть, места в Божьем царстве полным-полно. У каждого бога собственный дом, и Бог не обязан даже попадаться на глаза никому другому, если сам не захочет, — что случается редко.

Каждый бог создает себе свой климат. Единственное, чего боги никогда не изобретали, — это техника: зачем, когда есть магия? С божеской точки зрения, техника — магия более низкого порядка.

Боги не очень-то уважают точность и аккуратность в человеческом смысле слов. Иначе можно сказать и так: боги — мастера поступков и выражений уклончивых и туманных.

Появляются боги на свет со знаниями, заложенными в них на уровне инстинкта, как у птенцов и котят. Потому-то так сложно объяснить людям разницу между низшим и высшим богом. Хотя сами боги воспринимают ее без труда. Можно сформулировать так, что высший бог просто солиднее низшего. У него больше власти, больше престижа, больше присутствия духа и уж точно больше самомнения. Но если спросить, отчего одни боги становятся высшими, а другие низшими, ответа никто не найдет. Так происходит, вот и все.

Как бы то ни было, у высших богов в пределах Божьего царства — своя территория. Они предпочитают держаться поближе друг к другу — привычка не только божеская, но и человеческая и даже звериная, почти неизменная при любых обстоятельствах.

Даже жилища у высших богов величественнее, чем у остальных. Величественнее — это значит солиднее, красивее, внушают большее благоговение. И непонятно, в чем тут дело: ведь любой бог может построить себе дом любого размера и привести любого художника-декоратора. Видно, таково уж свойство высших богов — производить впечатление более божественное, чем то, какого способны добиться низшие боги.

С обычной человеческой точки зрения, Божье царство — топографический кошмар. Один бог живет, допустим, на берегу широкого гулкого моря, а его соседом — иначе не назовешь, хоть в данных условиях слово неизвестно что значит, — может оказаться бог, живущий в бескрайних просторах пустынь. А за следующей дверью может поселиться подземный бог: каким-то образом его подземелье находится над землей — и тем не менее остается подземельем. Вот и разберись.

Глава 24

Офис Декстера был залит ярким светом. Яркость постепенно перерастала в сияющий шар. Только это сияние не было безвкусно пронзительным, что обычно свойственно богам. Оно полнилось темно-синим покойным теплом, а не рвалось фейерверками, какими боги оповещают о своем появлении. Синий шар вращался почти незаметно, да и разрастался в умеренном темпе, и в конце концов обратился в высокую, пожалуй, осанистую лысеющую фигуру в коричневом деловом костюме, слишком плотном для жаркого климата, и с распухшим портфелем. Явившийся сразу принялся вытирать себе лоб.

— Привет, я Артур, — представился Артур. — А вы бог Декстер?

— Я не бог, я человек. Как уже упоминалось, я весьма продвинутый человек — и все же человек. Мое имя Декстер, Эдгар Аллан Декстер, но вы зовите меня Эд или Декстер, как вам больше нравится.

— Мне нужна помощь.

— Знаю. Извините за прошлое недоразумение. Я обдумал ваше положение и пришел к выводу, что вам нужен агент.

— Может, и нужен, но где его взять?

— Он перед вами. Я опытный специалист в области отношений между богами и людьми, с соответствующей лицензией. И нужен я вам потому, что вы вступили в соглашение с божеством, не приняв мер предосторожности и не прибегнув к посредничеству кого-то, кто знает правила таких отношений, знает, чего остерегаться, и может просветить вас, кто может позаботиться о ваших интересах. Вам необходим агент. Вы этого и сами хотите, или должны бы хотеть, пока эти возомнившие о себе божки с великими идеями не обделали вас с ног до головы.

— Понял, — отозвался Артур, скривившись: усвоить все это было отнюдь не легко.

— Нам, агентам с лицензией, даны особые права. Не имей мы их, нам, учитывая божеские нравы, просто ничего бы не сделать. Я видел подписанное вами соглашение, и должен вам сказать, что выглядит оно скверно.

— Где вы достали текст?

— В наблюдательном совете высших богов по отношениям с клиентами. Там есть файл. Впечатление, повторяю, скверное. Но у меня, пожалуй, есть мыслишка-другая. Поищу, что можно сделать, потом свяжусь с вами опять.

И Декстер отправил Артура по телефону обратно на Землю.

Часть III

Глава 25

А на ферме Астураса, вскоре после того, как хозяин отбыл посоветоваться с Ткачом миров, родился его брат Ариман.

Рождение Аримана было нисколько не похоже на трудный процесс рождения ребенка. Создания, подобные Ариману, рождаются сразу и целиком, со всеми важными сведениями о себе и о Вселенной. Только что во дворике никого не было, и вдруг возник он — шестифутового роста, совершенно голый, судорожно моргающий на свету, который увидел впервые.

Летайа как раз вынесла во дворик большую вазу, хотела наполнить ее водой с розовыми лепестками. И вдруг у нее перед носом нежданно-негаданно возник Ариман. От испуга она выронила вазу, и та, грохнувшись на каменные плиты, разлетелась на тысячи осколков.

— Кто ты? — спросила Летайа.

— Ариман.

— Никогда о тебе не слышала.

— Я брат Астураса.

— Меня не предупреждали о том, что ты пожалуешь.

— Я и сам этого не знал, — ответил Ариман.

Ариман решил, что Летайа красива, и сказал ей об этом. Она велела ему отцепиться. Тогда он в одиночестве отправился на выгон, где паслись коровы, присел на камень и тяжко задумался.

Не успел родиться — и уже столкнулся с проблемой: ведь родился-то он, увы, вторым. Он мучился ревностью — Астурасу, первенцу, определенно отводилась важная роль в делах Вселенной. А ему, Ариману, суждено остаться ничтожеством, нулем, аномалией, ошибкой, побочным порождением хаоса и случайности.

И он не просто рожден вторым — ему неведомо, зачем он рожден.

Понятно, что надо поставить перед собой какую-то значительную цель. Вот только какую?

Ему абсолютно не хочется служить человечеству. И другие боги его не интересуют. А на судьбу Вселенной так и вообще наплевать. Единственное, на что не наплевать, — неохота быть вторым в гонке, в которой участвуют всего двое.

Необходимо сделать что-то решительное — но что можно сделать? И не уходило неприятное чувство: что бы он ни надумал, результат окажется дрянным, отвратительным, отталкивающим, зловонным, да просто противным.

Тем не менее сделать что-то необходимо. Однако что?

Он сидел на камне и думал. Шло время. Одна корова отделилась от стада и подошла поближе.

— Привет, корова! — произнес Ариман. Корова смерила его равнодушным взглядом и продолжала пощипывать травку. — Я ведь знаю твой язык, — провозгласил он по-коровьи. — Мы можем подружиться.

— Сильно сомневаюсь, — ответила корова.

— Ты, очевидно, корова особенная, — продолжал Ариман. — Ты не могла бы подать мне знак?

— Какой еще знак?

— Ну хотя бы рассказать мне, что делать дальше. — Помолчав, он добавил с надеждой: — Может, мои планы связаны с Летайей?

— И думать забудь, — изрекла корова. — У тебя есть дела поважнее, чем волочиться за женой брата.

— Знаю, что меня ждут какие-то важные дела. Но какие?

— Меня не спрашивай, — заявила корова.

— Кого же тогда?

— Почему бы тебе не обратиться к таинственной леди по ту сторону холма?

Обойдя холм, Ариман увидел женщину с виноградными листьями в волосах. Женщина разглядывала себя в ручном зеркальце.

— Привет, — сказал Ариман.

— И тебе привет, — отозвалась женщина.

— Ты часто сюда приходишь?

— Я здесь в первый раз.

— И это имеет отношение ко мне, да?

— Да, — подтвердила она.

— Кто ты?

— Персонифицированная проекция грядущей Вселенной.

— А что, будет новая Вселенная?

— Может, и нет. Твой брат изо всех сил старается сохранить старую, которая давно исчерпала свою полезность и изжила себя, но отказывается исчезнуть подобру-поздорову.

— Ох ты! — воскликнул Ариман. — Серьезное дело!

— Да, очень серьезное.

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Давай для начала, — заявила женщина, — определим твое положение. Ты ищешь, какому делу посвятить себя, чтоб обрести цель, а с ней и силу, и оспорить превосходство своего брата. Права я или нет?

— Ты попала в точку. Что мне, по-твоему, делать?

— Знай, — сказала она, — что я олицетворяю собой совершенно новый дух, новый принцип, новую жизнь, новый набор ценностей. И ты можешь стать их частью. Если будешь делать, что я скажу, мы заклеймим твоего братца как защитника затхлого старого порядка вещей. Это обеспечит нам симпатии других, а мне сдается, что симпатия тебе не помешает.

— Мне нравится то, что ты говоришь, — заявил Ариман.

— А мне нравится, когда мужчина понимает, кто и что ему нравится. Есть кое-что, что ты можешь сделать в моих и своих собственных интересах. Ты готов?

— Да, готов!

— Не задавая скучных вопросов?

— Никаких вопросов!

— И никаких «право, не знаю» или «может, поискать способы получше»?

— Ничего подобного не будет.

— Очень хорошо. Суть вот в чем. Существует богиня по имени Меллисента, которая может сыграть тут решающую роль, при условии, что будет проведена небольшая закулисная работа.

— Отправлюсь к ней немедленно.

— Утихомирься, непоседа. Такого вовсе не требуется. Чем приближаться к ней без подготовки, лучше действовать непрямыми, более тонкими методами.

— Хорошо, только скажи, что надо.

— Прежде всего надо разыскать божество по имени Купидон…

Глава 26

Поиски Купидона завели Аримана в один из иносказательных регионов Вселенной. Он обнаружил, что странствует по тем предположительным пространствам, которые Вселенная создает время от времени просто ради того, чтобы ничего не упрощать. Данное пространство было аккуратно оформлено разнообразным кустарником и горой на горизонте. Со всех сторон лился свет, преисполненный ожидания. Ариману было понятно, что настал момент, когда что-то должно произойти. Хотел бы он знать, что именно, — тогда он мог бы придумать, как на это «что-то» реагировать. Но, как обычно, он явился сюда неподготовленным, и в голове не было ничего, кроме основополагающей мысли — перехитрить брата.

И вдруг на сцене возник молодой человек, а может, подросток. Даже не возник, а просто пришел на своих ногах.

Мгновенно подавив чувство жалости к себе, Ариман сосредоточил свое внимание на подростке. Тот излучал внутренний свет, присущий богу, держал в руке лук, а через плечо был переброшен колчан со стрелами. Ариман испытал великое облегчение, потому что внезапно вспомнил: он явился сюда именно ради встречи с этим мальчиком, — может, он и не осознавал своей цели поначалу, однако забывчивость так или иначе миновала, и осталось лишь благословлять природу за незлопамятность. Не требует природа, чтобы мы одержимо думали о том, что нас ждет впереди, — довольно, чтобы мы делали шаг за шагом, пока на нас не сваливается нечто непостижимое.

— Ты — Купидон, — обратился Ариман к мальчику.

— Ну да. Самый недавний из Купидонов, — ответил мальчик. — Но откуда ты узнал?

Ариман чуть было не рассказал ему, что выводок Купидонов известен во всем мире, но удержался из страха, что мальчик лопнет от самомнения.

— Просто удачная догадка, — сказал Ариман. — Красивые у тебя лук и стрелы.

— Точно, красивые, — отвечал Купидон. — Не могу припомнить, как они мне достались, но сделаны искусно, правда?

— Наверное, ты любишь пускать стрелы?

— Да, очень.

— Значит, не станешь возражать, если я попрошу выстрелить в того, на кого я тебе укажу?

— Не стану. Стрелять так забавно. Скажи, кого ты хочешь подстрелить, и я с радостью это сделаю.

Что-то все слишком хорошо получается, сообразил Ариман. Какая-то тут закавыка. Проблема разрешается чересчур легко. Где-то валяется дохлая кошка.

Он сосредоточился, и тогда ему пришло на ум осмотреть стрелы Купидона. Стрелы выглядели прямыми, острыми, однако наконечники покрывала какая-то липкая масса. На всякий случай Ариман до нее не дотрагивался, но спросил:

— Чем ты их натираешь?

— Желчью, — ответил Купидон. — Когда поражаешь кого-то такой стрелой, его охватывает горькая тоска, что прошлого не вернешь.

— Но тоска — вовсе не то чувство, каким ты должен поражать людей! — воскликнул Ариман.

— А каким же?

— Любовью, вот каким! Ты бог любви, и твоим стрелам положено воспламенять людей страстной любовью.

— Впервые слышу, — заявил Купидон.

— Если действительно хочешь увидеть кое-что интересненькое, то гораздо лучше заражать людей любовью, чем раздражением.

— Ты предлагаешь натирать наконечники не желчью, а любовным зельем?

— Совершенно верно. Любовь приведет к тому же эффекту, что и желчь, только с той разницей, что люди не станут ее пугаться, а будут лезть из шкуры вон, лишь бы нарваться на твою стрелу.

— Звучит великолепно, — отозвался Купидон. — Обо мне в последнее время отзывались скверно. Мне бы понравилось куда больше, если б обо мне пошла слава как о разносчике счастья.

— Любовь принесет тебе такую славу. За то, что я открыл тебе глаза на правду, прошу лишь об одном одолжении. Я укажу тебе, кого поразить первой любовной стрелой, и подскажу момент, когда это сделать. Согласен?

— Конечно, не беспокойся. Буду рад выполнить твою просьбу. Вот только где достать это самое любовное зелье?

— Разве ты не знаешь?

— Не имею ни малейшего представления. Мне просто приказали прибыть сюда и пускать отравленные стрелы. Желчь раздобыть легко, любовный напиток встречается куда реже.

— Подожди меня здесь, — сказал Ариман. — Посмотрю, не удастся ли мне достать его для тебя.

Глава 27

Опрометчиво связав себя обещанием, Ариман отправился в более знакомую область пространства, откуда было можно прислушаться к Голосу, проступающему из-под обычных голосов Вселенной. Однако, поскольку Голос слышен не был, он обратился к нему сам:

— О Голос, сообщи мне кое-что, чтоб я мог послужить тебе еще лучше. Где мне достать любовное зелье?

— Ну это проще простого, — ответил Голос. — Надо добраться до Арахны и позаимствовать.

— А где найти Арахну?

— На ее постоянном месте, в созвездии Скорпиона. Затаившись там, она заманивает живые существа в свои сети.

— Как же ей это удается? Почему люди не могут избегнуть ее сетей?

— Арахна очень хитроумна. Нити ее паутины для нормального зрения невидимы. Распознать их можно только по запаху. Арахна выделяет яд, именуемый любовью, и втирает его в паутину вплоть до самого отдаленного усика, и любой, кто напорется на одну из нитей, идет на аромат любви, пока не запутается в паутине, и тогда богиня пожирает свою жертву.

— Не слишком-то веселый финал…

— Для того, кого съедают, но не для Арахны.

— Согласен. Однако мне нужно как-то обезопасить себя, прежде чем отправляться за ее зельем. Что подскажешь?

— С этой задачей ты как-нибудь справишься и без меня, — объявил Голос и рассеялся слабеньким-слабеньким эхом, а затем исчез окончательно.

Ариман призадумался и решил, что есть один-единственный способ обезопасить себя, доступный только богам. И тут же, без проволочек, разделил себя надвое. Ту половину, что проводила разделение, он окрестил Ариманом-1. Вторую, отделенную, — Ариманом-2.

— Слушай меня внимательно, — объявил Ариман-1 Ариману-2. — Мне необходимо послать тебя с поручением. Но сначала следует удостовериться, что ситуация ясна нам обоим. Из нас двоих я — главный. Возражений нет?

— Какие могут быть возражения! — ответил Ариман-2. — Я отдаю себе полный отчет, что ты, который говоришь, создал меня из себя, а потому я оказываюсь вторым, хотя мне это и не нравится.

— Не настаиваю на том, чтоб это тебе нравилось. Ты должен принять это как факт. Если ясность достигнута, я желаю, чтобы ты со всей возможной скоростью переместился в созвездие Скорпиона и разыскал там богиню Арахну, величайшую из паучих.

— Ладно, понял. Мне это опять-таки не нравится, но я понял. Что мне делать, когда я найду ее?

— Где-то в ее паутине ты отыщешь контейнер с любовным зельем. Этим зельем Арахна смазывает свою паутину, что и делает ее фатально привлекательной.

— Да, понял, продолжай.

— Ты должен выкрасть контейнер с зельем и принести его мне.

— Ладно, допустим, украсть — не проблема, но что за всем этим кроется?

— А только то, — ответил Ариман-1, — что ты влюбишься в Арахну и не захочешь ее покинуть, хотя ставлю тебя в известность, что, схватив тебя, она тебя сожрет.

— Черт, я вовсе не намерен этого дожидаться. За кого ты меня принимаешь?

— За создание, чья жизнь и поступки предопределены любовью.

— О, — только и сказал Ариман-2, уязвленный до глубины души.

— Ты выполняешь мое поручение, а я жду тебя здесь в безопасности. Я дам тебе команду на возвращение. И ты подчинишься.

— Ну, разумеется, подчинюсь. Неужели ты думаешь, что я стану там ошиваться, чтобы меня сожрали? Мы оба заодно. Хотя, по правде говоря, тебе, наверное, можно было и не разделять себя надвое. Ты мог бы справиться и сам, без меня.

— Не убежден, — откликнулся Ариман-1. — А теперь ступай и выполни все, о чем я тебя просил.

И Ариман-2 мгновенно отбыл в созвездие Скорпиона.

Глава 28

Путь до созвездия Скорпиона неблизкий и непростой. И опасный, чреватый возможностью героических свершений. Но Ариман-2 слишком спешил, чтобы растрачивать время на подвиги. Это успеется. Дело есть дело, а не погоня за славой.

Соответственно, с агрессивными существами, встреченными по дороге, он предпочитал не вступать в бой, а заключать сделки. Каждому он обещал переустроить все вокруг по их вкусу, как только его превосходство над братом будет признано в достаточной мере, чтобы начать строительство нового мирового порядка.

Немейскому льву он пообещал огромную территорию в Центральной Африке, которой тот будет владеть до тех пор, пока вода не перестанет струиться, а огонь — жечь. Разбойнику Прокрусту, знаменитому вытягивателю путников, посулил подарить царство, а Мидгардскому змею из скандинавских легенд — создать новенькую зеленую планету, вокруг которой будет так приятно обвиться.

Сам Ариман-2 был не вполне уверен, сумеет ли он выполнить эти обязательства и как, но, во всяком случае, они ускорили его продвижение к цели. Так что в созвездие Скорпиона он попал, не затратив на то почти никакого времени. А через минуту определил местонахождение сетей Арахны — в верхнем правом квадранте. Паутина отливала искристым многоцветным блеском. Прочные нити привязывали ее к мощным скалам и невысоким крепким деревцам. В вертикальном положении она держалась, поскольку была прицеплена к верхним рожкам лиры бога Диониса.

— Ну вот я и прибыл, — объявил Ариман-2.

В то же мгновение его сообщение было принято Ариманом-1, который уже поджидал вестей.

— Пока что все здорово, — ответил Ариман-1. — Разобрался ли ты, где спрятано любовное зелье?

Ариман-2 прищурился и обследовал паутину усиленным зрением.

— Да, вероятно, в той коричневатой штуке наподобие портфеля, укрытой возле центра паутины.

— Звучит похоже на правду, допустим, что так. Ну а где сама Арахна?

— Она далеко, в мелкой рощице, где закреплен один из углов ее паутины. Вроде вознамерилась вздремнуть.

— Просто превосходно! Воспользуйся этой возможностью, чтобы пробраться в глубь паутины и стащить портфель.

— Приступаю, — ответил Ариман-2 и легонько ступил на ближнюю паутинку.

Обретя равновесие, он вновь перевел взгляд на Арахну. По-видимому, она продолжала спокойно спать, омерзительное брюхо еще не переварило надежды и страхи последней из ее жертв.

Ариман-2 осторожно двинулся вверх по нитям, липким от прельстительной субстанции, которой их смазала Арахна. И по мере движения пришелец, сам того не замечая, подпал под влияние коварного любовного зелья. И сталвнушать себе: «Она же, если разобраться, очень мила, эта Арахна. Мы с ней могли бы классно провести время. Ее недопонимали, я уверен. Ну не чудесно ли будет сжать Арахну в страстных объятиях, превосходящих всякую фантазию, способных довести до погибели…»

Однако, хоть эти мысли и терзали его разум, они не помешали ему карабкаться вверх и вверх по нити, к центру паутины. И там, двигаясь по-прежнему легче, чем самый ловкий из людей, Ариман-2 скользнул невесомыми быстрыми шагами к месту, где расположился портфель, полный любовного зелья. При том он не преминул отметить, что в сетях Арахны царит великолепный день, один из ослепительных дней, будто специально созданных для любви.

Наконец он достиг угла паутинной сети, где с одной из нитей свисал портфель. Сдернув портфель, Ариман-2 вознамерился уходить и тут заметил, что Арахна, очнувшаяся ото сна, не спеша возвращается к паутине. Вроде бы она его пока не разглядела.

— Пока все идет хорошо, — одобрил Ариман-1, наблюдавший за развитием событий из безопасного далека. — У тебя хватит времени выбраться через задний выход, прежде чем Арахна набросится на тебя. Поспеши!

— Спешить незачем, — отозвался Ариман-2.

— Как это незачем?

— Я решил остаться здесь и подождать Арахну.

— Это еще зачем?

— Потому что я люблю ее, Ариман-1, люблю вопреки доводам рассудка и больше самой жизни.

— Чудесно, — заявил Первый. — Но если она схватит тебя, она тебя сожрет.

— Я учитываю этот факт.

— И что же?

— Мне кажется, что есть два возможных финала.

— Два? Какие?

— Я сумею убедить ее, что моя любовь к ней — особенная, свежая, беспрецедентная. И мое объяснение так тронет ее, что она воздержится от поедания моего тела и станет жить со мной в счастливом брачном союзе.

— А другой финал?

— Она меня действительно съест. Но меня это не тревожит.

— Потому что находишь это маловероятным?

— Нет, не поэтому. Я нахожу это даже желательным. Потому что, заметь, не может любящий сделать большего подарка любимой, чем позволить поглотить себя целиком в прекрасный летний день…

— Хватит, — сказал Первый. — Я слышал более чем достаточно. Теперь послушай меня. Ты быстренько повернешься и сбежишь через задний выход, и сделаешь это сию же секунду!

— Извини, нет.

— Что???

— Я больше не признаю за тобой права распоряжаться мной. С настоящей минуты объявляю себя полностью самостоятельным и требую права на собственные решения по всем важным вопросам.

— Выметайся оттуда! Это приказ!

— Нет, это призыв к неповиновению!

— Посмотрим, — объявил Ариман-1, сделал мускульное усилие, и на сцене появилась еще одна сущность, которой только что не было.

— Кто ты? — спросил Ариман-2.

— Я третейский судья по неотложным делам, — изрекла сущность. — Меня создали разногласия между тобой и твоим вторым «я».

— Не признаю твоего авторитета.

— И все равно будешь вынужден мне подчиниться. Властью, которой меня облекли обе половины личности Аримана, провозглашаю, что главенство остается за номером Первым. Так что, номер Второй, изволь выполнить распоряжение брата и выметаться оттуда.

— Будь по-вашему, — буркнул Ариман-2, — но я не я, если вам это сойдет с рук…

Он двинулся к заднему выходу и достиг цели как раз в тот миг, когда явилась Арахна. Паучиха кинулась к нему, но Ариман-2 успел отпрыгнуть в сторону, а едва он одолел выходной проем, Ариман-1 уловил это из своего безопасного далека и вобрал его в себя.

Однако, хотя личность Аримана была восстановлена, следы раздвоения сохранились, и в потаенном уголке сознания прорастали зерна мятежа против главенствующей половины. До поры их можно было затаптывать, но не вызывало сомнений, что рано или поздно проклюнутся ростки, в соответствии с изречением: «Все скрытое и подавленное рвется наружу».

Но до этого было еще далеко. Пока что Ариман получил драгоценный любовный яд и без промедления вернулся к Купидону. А тот сразу же покрыл ядом наконечники стрел, хоть и поленился предварительно счистить желчь, а позже рассудил, что капелька раздражения любви не во вред, а может, даже на пользу, особенно если у вас чувствительная натура.

Теперь пробил час устроить встречу Меллисенты с Артуром, свидетелем которой должен стать Купидон с луком и стрелами. Для чего Ариману вначале надлежало вернуться в Божье царство, где обитала прекрасная богиня.

Глава 29

Та Меллисента, которую Ариман искал, чтобы поймать в ловушку любви, была богиней древних доисламских сирийцев. Хотя ее родители принадлежали к числу богов малозначимых, они очень гордились своим возрастом. Ее отец, Симус, в прошлом был богом войны нескольких кочевых племен и кичился тем, что выступал их главнокомандующим. Его сильно уязвило, когда на этом посту его заменил новый, более молодой бог, однако он не пал духом и в семейном кругу повторял без устали:

— Они имели полное право сменить привязанности…

Но семья-то знала, как ему стало скверно, когда сирийцы бесцеремонно вышвырнули его с занимаемого поста. В сундуке в задних комнатах своего дворца он и по сей день хранил парадную пурпурную мантию, корону из золота и слоновой кости, а также скипетр — все это принадлежало ему, когда он обладал властью.

— Мы могли бы достичь очень многого, — внушал он людям. — Вряд ли я преувеличиваю, когда утверждаю, что, вероятно, именно я был лучшим стратегом во всем древнем мире. Но даже в лучшие дни мое войско не превышало нескольких тысяч. Сирийцы никогда не были особо плодовитыми. Так что в моих бедах, возможно, виновна ты, мать…

Упрек обращался к жене, Маргарет, которая в дни, когда Симус был богом войны, считалась у сирийцев богиней плодородия.

— Я призывала их плодиться и размножаться, — отвечала Маргарет. — Но они вечно отвлекались на что-нибудь другое. Больно уж умными себя считали. Да и соседние племена были крупнее. Нас задавили численностью, только и всего.

— Твоя идея насчет того, чтобы наши воины оплодотворяли всех захваченных в плен женщин, сама по себе была недурна, — напоминал жене Симус. — Только пленниц попадалось не так уж много, да и беременели они не всегда.

— А это чья вина? — огрызалась Маргарет. — Мои воины были зрелыми, сильными мужчинами. Горе в том, что они подцепили от греков гомосексуальную заразу. Тебе не следовало разрешать им ездить в Афины.

— Откуда мне было знать, что они выберут наихудшую часть афинской культуры? И вернутся домой с надушенными бородами и подведенными глазами…

— Это бы не беда. Настоящая причина в том, что ты имел обыкновение держать молодых людей запертыми в казармах и не позволял им общаться с женщинами до двадцати пяти лет.

— Я хотел не размягчать их характер, — указывал Симус. — У спартанцев же получалось!

— Спартанцев всегда было совсем немного. Спору нет, они были хороши, все до одного, и один спартанец стоил, быть может, десяти врагов, как и твои солдаты в лучшие времена. Ну а как насчет одного воина на двадцать? Или на пятьдесят? Или на сто? А ты, дорогой, столкнулся именно с такими соотношениями, и тут уж было ничего не поделать. Тебя подвела демография, а не боевой дух…

Подобные разговоры велись день за днем — они ворчали друг на друга, но в основном уживались вполне сносно. В таком вот доме и росла Меллисента. С самого рождения дочери разгорелись споры, какая ей предстоит карьера. Отец хотел, чтоб она стала богиней войны, как Афина, которой он восхищался. Мать не соглашалась ни в какую:

— Война — занятие для женщины неестественное, и не ссылайся на своих греков. Во что они теперь превратились? В крошечную балканскую страну, утонувшую в народных танцах, вот во что. Нет, моя дочь будет богиней плодородия, как ее мать.

Но самой Меллисенте не нравилась ни та, ни другая перспектива. Ей в душу запала идея стать богиней любви, и она готовилась именно к этой роли. Родители ей помощи не оказывали: и отец и мать полагали, что богини любви — порода сомнительная. А по сути и споры, и занятия шли втуне, поскольку на Земле не осталось работы для богинь любого сорта. Планета как-то переросла их, за исключением разве что немногих примитивных племен, да и те, что ни день, подвергаются вербовке со стороны адвентистов седьмого дня и, по всем признакам, вот-вот падут жертвами обанкротившегося монотеизма.

— Не постигаю, — брюзжал отец, — почему их заворожила идея единого бога. Люди ведут себя так, словно в ней и впрямь есть что-то особенное. А на самом деле она столь же стара, как и многобожие. Ввести ее пытался еще Эхнатон, только не получилось. И вообще ни у кого не получилось. Не постигаю, зачем люди в нее вцепились.

— Любая причуда въедлива, — отвечала мать. — Быть может, люди со временем поумнеют.

— Надеюсь, — поддерживал отец. — Текущее положение вещей мне порядком надоело…

В таком окружении и росла Меллисента, в изоляции от прочих молодых богов и богинь. Родители проявляли себя снобами и не желали якшаться с теми, чья родословная была куда короче. Они — и Меллисента — жили одиноко и не общались даже с ближайшей родней. Да и то сказать, родичи были по преимуществу примитивными божествами природы, к тому же не умели противостоять возрасту, впадали в слабоумие и отбывали в какой-нибудь из бесчисленных божьих домов, разбросанных по всему Божьему царству.

Больше Меллисента и сама ничего о своем семействе не знала. Вплоть до того дня, когда к ним наведался красивый молодой бог. Бог объявил, что его зовут Ариман и что они с Меллисентой — троюродные брат и сестра по линии его матери.

Глава 30

Новоприбывший бог быстро добился расположения всей семьи. Отцу он нравился тем, что был готов до позднего вечера сидеть у камина, слушая россказни о войнах, которые некогда вел Симус. Ариман был вежлив, почтителен, любил узнавать новое, был не прочь польстить. Что же тут могло не понравиться? А Маргарет, по натуре более подозрительная, чем муж, была покорена восторженными отзывами гостя о ее пудингах с изюмом и должным с его стороны уважением к ее красоте и происхождению.

Не оставалось и тени сомнения: Ариман — милейший молодой бог, и если думать о муже для дочери, то этот нарядный учтивый красавец представлялся отнюдь не худшей партией. К тому же у него вроде бы были серьезные намерения… Нет, он пока и не заикался о женитьбе, во всяком случае, ничего не говорил прямо, но родители разбираются в таких вещах, да и молоденькие богини — тоже.

Вот почему, когда Ариман попросил разрешения взять Меллисенту с собой на Землю, на вечеринку в честь объявившегося там нового пророка, родители охотно дали свое согласие, хотя сама Меллисента обошлась бы и без разрешения.

И они отбыли на Землю, славную зелено-голубую планету под белоснежными облаками. Миновало много столетий с тех пор, как Меллисента видела Землю в последний раз, и планета ей вполне приглянулась. По случаю визита на юной богине была классическая туника из плиссированного белого полотна, оставляющая открытым одно плечо, — очень в стиле Джеки Кеннеди-Онассис, — а волосы ниспадали кучей завитков, что делало ее похожей на молодую Артемиду, только она была лучше Артемиды, поскольку та всегда важничала, и это искажало прекрасные свежие черты. Донимала ее гордыня — я имею в виду Артемиду, а не Меллисенту.

Часть IV

Глава 31

К моменту прибытия Аримана с Меллисентой вечеринка в домике Артура была в разгаре. Все боги перепились и вели себя еще хуже, чем обычно, если это вообще возможно. Гегоман изрыгал старые военные песни, а Шанго аккомпанировал ему на барабанчиках. Луума закуталась в оконную штору и скакала по комнате в полной уверенности, что никто до нее до такого не додумывался. Сэмми стоял за стойкой, готовил выпивку, и вид у него был самодовольный: еще бы, он оказался у самой исходной точки предприятия, которое сулит стать самым грандиозным с тех пор, как изобрели освещение. Присутствовала также парочка девиц из баров и таверн Таити-Бич, очевидно, считающих, что боги ничем не хуже водителей грузовиков. Проигрыватель взревывал канканом из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду» — Листячок больше всего возлюбил именно эту музыку, то ли классическую, то ли рискованную.

Сейчас он уже здорово напился, но не растерял зоркости, сразу же заметил новоприбывших и подошел выяснить, кто такие.

— Привет, — грохотнул он. — Я Листячок, и я тут хозяин. Что-то не припомню, чтоб я вас приглашал.

— Я Ариман, — ответствовал Ариман. — А это Меллисента. Мы оба боги — я, между прочим, из высших богов. Прослышали про вашу гулянку и подумали: почему бы не заглянуть? Но если мы вам не в жилу…

— Да нет, я ни на что подобное не намекал, — спохватился Листячок. — Чем больше народу, тем веселее. Просто захотелось узнать, кто еще пожаловал. Знаете, мне приходится охранять моего пророка. Когда он сталкивается с неожиданностью, то может и начудить.

— Таковы уж люди, — заметил Ариман. — Между прочим, где он, ваш пророк? Что-то я не вижу здесь никого, кто бы смахивал на пророка.

— Он у себя в комнате, у него хандра. Пророк он великий, но иногда на него нападает такая блажь, хоть вой.

— Хотелось бы с ним познакомиться.

— Ну не знаю, не знаю… Ему не по сердцу, когда я вторгаюсь к нему без разрешения, да еще не один.

— Но мы не посторонние, мы друзья, — заверил Ариман. — Не правда ли, Меллисента?

— Я-то дружелюбна, — вступила в разговор Меллисента. — Я ведь готовлюсь стать богиней любви…

— Замечательно, — отозвался Листячок. — У нас, правда, уже есть одна такая, но, быть может, удастся пристроить тебя к ней в помощницы.

— Послушай, я вовсе не ищу работу, — улыбнулась Меллисента. — Я всего лишь поддерживала разговор, понимаешь?

— Пойдем посмотрим, не согласится ли Артур принять вас.

И Листячок повел гостей по тягостно короткому коридорчику к дальней спальне, где жил Артур.

Артур у себя в спальне читал одну из своих бесчисленных книжек по мифологии. Выяснилось, что жизнь вместе с мифическими персонажами, материализованными во плоти, вовсе не снижает потребности читать о других мифических персонажах. Казалось даже, что боги, материализовавшись, как бы дешевеют. Разрушают часть своей тайны. Оборачиваются заурядными своекорыстными существами, хоть и могущественными.

Противно осознавать, как мало боги пекутся о вас, если не возжелают вашего тела. Вы для них — тело и только тело, а едва они расстанутся с вами, что произойдет достаточно скоро, они переключатся на кого-нибудь еще. Им-то хорошо — а вам, познавшему любовь бога или богини, вам что дальше делать?

Но все мысли улетучились, когда в комнату вошла Меллисента, стройная, прекрасная, излучающая особый свет, какой присущ лишь небесным созданиям, блистательная, обольстительная, такую бы поиметь… Артуру, однако, и в голову не пришло, что это реально. Намерение, может, и мелькнуло — он не был бы живым человеком, если бы сдержался, — только присущая ему низкая самооценка вмиг расставила все по своим местам. «Какая исключительная красавица, какая желанная женщина, — решил он, — но, с ее точки зрения, я не представляю собой ничего особенного, и она, конечно, права…»

— Меллисента, это Артур, — сказал Листячок.

Она сделала шаг и протянула руку. Рука богини! Артур сжал ее пальчики, и его будто током ударило — он вдыхал аромат ее духов, и его мозг и тело источали тысячи флюидов…

— Рада познакомиться, — произнесла Меллисента.

— Я в восхищении, — пробормотал Артур.

Глава 32

На вечеринку Астурас перенесся мгновенно — или так близко к мгновенности, как только возможно. Ради предосторожности он предпочел сделаться невидимкой. Уж чего Астурас вовсе не желал, так это глупой болтовни с Листячком и его дружками. Они в разработанный им план никак не входили — их же интересовало лишь самовозвышение, а отнюдь не спасение Вселенной. Ничтожества, как все божки, преследующие низменные цели. И даже если нет, Астурас явился на Землю не для пошлого трепа.

Невидимый, Астурас скользил меж многочисленных шумных гостей. Он был чем-то вроде призрака, беззвучного и неосязаемого. Он искал Купидона. И тут Артур с Меллисентой вышли из Артуровой спальни.

Так именно этот невзрачный человечек — виновник всей суеты? Вот уж, глядя на его невыразительные черты, никак не подумаешь. Но чем черт не шутит, случается и такое…

А вот и Купидон, спрятался за пальмой в горшке. Разумеется, Купидон тоже был невидимым, по крайней мере, для собравшихся здесь младших богов и людей. Но от высших богов не укроешься, и Астурас различил его без особого труда — пухленький кучерявый мальчик с луком и стрелами.

Астурас было шагнул к нему, подумывая, не вернуть ли себе видимый облик и не объясниться ли с Купидоном начистоту. Только сразу стало ясно, что ничего не получится. Божонок еще не достиг возраста рассудительности, действовал импульсивно, просто по настроению. Для него все это — шалость, проказа, и раз он решил пошалить, его не отговоришь.

И Астурас избрал иную тактику — выждал до самой последней секунды, дал Купидону прицелиться, но перед тем, как крылатый мальчуган пустил стрелу, подтолкнул его под локоть.

Стрела сорвалась с тетивы…

Глава 33

Сделав все, что мог, и не удосужившись проверить результат, Астурас отбыл обратно домой. Теперь он думал о том, какой миф разыграть с женой, Летайей, — надо бы что-то величаво-романтичное, с классическим оттенком. Он так увлекся, обмозговывая детали мифа и как именно приступить к мифотворчеству, что даже не сразу понял: ферма покинута!

Он кинулся к коровам: «Вы видели, как уезжала моя жена Летайа?..» Они отвечали «нет», но странно-уклончиво. Словно все же знали иной ответ, только оглашать не хотели. Астурас недоумевал, в чем дело. Мелькнула мысль, что уклончивость — от общеизвестного коровьего нежелания превращаться в ростбиф: для коровы, принесшей плохие новости, участь вполне вероятная.

Он вернулся в дом и погрузился в интенсивные размышления. Не потребовалось много времени, чтобы заметить, что багажа Летайа с собой не взяла: все ее наряды были на месте. И никакой записки… ничего, кроме букв, нацарапанных в пыли на плиточном полу, — он увидел их, когда присмотрелся:

УЗЗ.

Что это значит?

Бог быстренько переворошил свою обширную память и убедился, что не имеет понятия о смысле загадочных букв — если их оставила Летайа, а интуиция подсказывала: она! Кто бы разгадал загадку? Вероятно, следует воспользоваться услугами оракула, притом оракула-человека. Люди на всяких сокращениях собаку съели.

Нельзя было терять ни минуты. Астурас бросился в соседнюю комнату, взял со столика у богофона Божеский справочник услуг и поискал раздел «Оракулы. Смертные…». Справочник раскрылся по первому зову мысли. Вызвав на помощь миниатюрного встроенного в справочник джинна, Астурас принялся скользить по строчкам глазами в ожидании какого-то знака. И дождался. Взгляд сам собой застрял на одном имени — сеньор Хуан Гарсия, цирковой артист, выступающий близ городка Чичикалько в мексиканском штате Герреро.

Астурас устремился по названному адресу. На северной окраине городка обнаружилась вереница старых грузовиков с наваленным на них цирковым оборудованием. Там, на ярмарочной площади, как раз начали ставить шатер.

Надев личину антрепренера известной цирковой компании, Астурас разыскал Гарсию подле шатра — тот давал указания, в которых никто не нуждался. Личина не помогла — Гарсия раскусил гостя в мгновение ока и прямо спросил:

— Ты бог?

— Из высших богов, — уточнил Астурас.

— Тогда, выходит, нельзя просить тебя зайти попозже.

— Никак нельзя. Поговори со мной немедля, оракул, или прими кару, какая положена тем, кто томит высших богов ожиданием.

— Ладно, ладно, не сердись. О чем ты хотел со мной поговорить?

— Я увидел три буквы — УЗЗ — в контексте, который несомненно имеет важное значение. Мне надо знать, как эти буквы расшифровать.

Гарсия захохотал коротким лающим смехом. Затем, продолжая ухмыляться, потеребил грязный шелковый шарф, обмотанный вокруг шеи. С широкого небритого лица смотрели карие глаза.

— Ну это несложно. УЗЗ означает умозрительную записку — новую услугу, оказываемую Логической почтой.

— Что такое Логическая почта? Почему мне о ней не сообщили?

— Не сообщили? А ты давно проглядывал свою корреспонденцию?

— Я был занят.

— Как же можно известить тебя о новой почтовой услуге, если ты оставляешь почту без внимания?

— Большое спасибо. Теперь объясни мне, что такое умозрительная записка.

— Умозрительная записка — это предназначенное тебе послание в случае, когда отправитель не располагал временем на обычную записку. Твои собратья-боги придумали такую ускоренную связь на случай, когда события разворачиваются слишком быстро и прежние средства связи не справляются.

— Выходит, предназначенную мне записку я могу получить на Центральном Божеском почтамте?

— Совершенно верно, — подтвердил Гарсия. — С тебя три золотые монеты. Ты ведь собирался спросить о плате…

Расплатившись, Астурас поспешил прочь, взвился в космос, затем переместился в пространство между пространствами, в тайный лаз под божьими владениями. Там он тоже не скучал, но в конце концов выбрался на величественную площадь, где сходится немало главных дорог и где расположен Божеский почтамт, чудо всех миров, украшенное коринфскими колоннами и блистательным фасадом паросского мрамора.

Внутри Астурас приметил новое окошко, над которым значилось: «За умозрительными записками обращаться сюда». Подойдя, он стукнул по доске в надежде привлечь к себе внимание и заявил свои права на записку. У клерка был кислый вид, он не обрадовался тому, что его вытребовали столь бесцеремонно, но вовремя спохватился, что перед ним высший бог — нимб над Астурасом отличался красноватым оттенком, — проглотил все бранные слова и быстренько разыскал просимое.

Астурас удалился в близлежащее маленькое кафе и там, над чашечкой кофе с амброзией, открыл конверт. Записка оказалась длиной в тридцать страниц. Умозрительные записки вообще имеют тенденцию тянуться бесконечно. Эта не составляла исключения, но вот наконец Астурас дошел до сути дела:

«Не думаю, что тебя поставили об этом в известность, — вскоре после твоего отъезда родился твой брат. Его зовут Ариман, и он довольно противный. Он стал приставать ко мне, я отвергла его домогательства с негодованием. Затем он принялся шататься среди коров. Наверное, они что-то ему сказали. Я всегда говорила тебе, что коровы знают больше, чем ты думаешь, только ты меня не слушал. После этого Ариман отбыл ухмыляясь, страшно довольный собой. Задумал превратить твою жизнь в ад, вероятно. Позже он возвратился с таким видом, словно побывал на банкете. «А теперь, — заявил он, — между тобой и мной осталось кое-какое нерешенное дело». Трудно было не понять, что он имеет в виду. Я всего лишь беззащитная богиня, и убежать у меня не было никакой возможности. Времени хватило только на то, чтобы оставить тебе эту умозрительную записку. Надеюсь, ты знаешь о логической почте. О ней объявили уже после твоего отъезда. Если не знаешь, то не сможешь ничего предпринять, и наш собственный миф, который я предвкушаю заранее, так и не будет создан. Твоя любящая жена Летайа».

Астурас заскрежетал зубами, но что толку! Надо было выяснить, куда Ариман увез Летайю. К счастью, в умозрительной записке содержался и умозрительный будущий адрес — «Пещеры Леты».

Глава 34

«Пещеры Леты» — так называется курортный отель в одном из новых кварталов преисподней. Главное здание окружено статуями и выложенными плиткой плавательными бассейнами — вода подается из подземных источников.

Сегодня здесь было довольно много гостей. Барбаросса со своими воинами, прибывшие на однодневную побывку из постоянной пещеры где-то в Тевтонских Альпах, плескались в водах снов, привидевшихся во сне. Скоро им возвращаться в родную пещеру и уже там поджидать истинного пробуждения.

Семь эфесских сонь-мудрецов распивали коктейли, развалясь в шезлонгах. Кракен, морское чудище из северных легенд, освобожденный ненадолго от вечного сна в бескрайних глубинах океана близ сине-черных стен Атлантиды, резвился в бассейне с юными дельфиночками, наслаждаясь каждой минутой короткого отпуска.

— Приятно видеть, что все развлекаются в свое удовольствие, — сказал Астурас, обращаясь к своему гиду.

— Все знаменитые спящие подчас нуждаются в отдыхе от своих прямых обязанностей, от забвения. Видите здесь того, кого ищете?

Нет, как Астурас ни всматривался, Летайи ни в одном из бассейнов не было.

— Там подальше, — продолжал гид, — есть еще один бассейн, питаемый надежным сновещательным потоком. Вязкий бассейн чудесных предвкушений, где никто не знает, бодрствует он или спит, а пребывает в промежуточном состоянии, впадая то в безгранично трезвое сознание, то в самые смелые мечты…

Сновещательный поток приносит с собой видения, приписываемые опиуму и его производным, но без похмелья и побочных эффектов. И без привыкания, поскольку мечты и фантазии остаются навсегда свежи.

— Здесь ее тоже нет, — сказал Астурас.

— Тогда она должна быть вон там, прямо на берегу Леты. Все испившие из этой реки утрачивают память и пребывают в состоянии вечного плавания по ее водам. Приятное состояние, хотя почти не сохраняется воспоминаний о предыдущей жизни. Мужчины оставляют здесь неподдающихся женщин, усмиряя их упорство забвением…

Именно тут он и нашел ее, милую Летайю: она отдыхала на берегу в отлично сидящем бикини, распустив волосы по плечам.

— Привет! — воскликнул Астурас.

Она улыбнулась ему и вернулась к своему прежнему занятию — к журналу мод. Было очевидно, что она его не признала. Загоревав, Астурас обратился к сопровождающему:

— И что, с этим ничего не поделаешь?

— Почему же, — ответил тот. — У нас есть специальный препарат для тех, кто хотел бы вернуть любимым память. Но многие от него отказываются — им кажется, что любимые привлекательнее без памяти, а значит, без понятия о том, из-за чего они ссорились прежде. По крайней мере, на какое-то время ссоры отменяются…

Астурас заверил, что это не тот случай. Они с Летайей — новобрачные, и у него еще не накопилось к ней претензий. Послали за противоядием и споили Летайе под видом остуженной клубничной «Маргериты» — напитка, от которого не в силах отказаться ни люди, ни боги. В мгновение ока, если не быстрее, память к ней вернулась. Только сразу стало ясно, что произошла ошибка.

— Франклин! — воскликнула она. — Где Франклин?

— Какой Франклин? — пришел в недоумение Астурас.

— Мой муж. Президент Соединенных Штатов.

Так открылась жестокая правда. Летайе дали противоядие, приготовленное персонально для кого-то другого! Теперь ею владели чужие воспоминания, хоть она сама принимала их за собственные. Ей мнилось, что она смертная женщина, которую зовут Элеонора Рузвельт и которую многие люди считают образцом для подражания. Она беспрерывно вспоминала о некоем событии, возможно, воображаемом, — о так называемой Второй мировой войне.

Астурас сумел убедить ее следовать за собой лишь после того, как тоже притворился смертным по имени Уэнделл Уилки, к которому миссис Рузвельт, видимо, питала слабость. И когда он сообщил Летайе, что вынужден покинуть ее снова, она сказала покорно:

— Хорошо, Уэнделл…

Она привыкла к неурядицам, связанным с высокими должностями.

Часть V

ГЛАВА 35

В Божьем царстве завелся обычай устраивать ежемесячные празднества в зале под названием «Клостермахер»,^[106] расположенном в самом центре божеской жилой зоны. Допускались только «свои», только божества, — домашним и природным духам, троллям, призракам, упырям и прочей шушере, пытавшейся подчас прорваться сюда, вход был строго воспрещен.

Скандинавский бог разрушения Локи едва успел взять себе чашу вина с пряностями, как раздался стук в дверь. Поскольку Локи оказался ближе всех, он и открыл. На пороге стоял некто, кого Локи при всем желании признать не мог.

— Чего тебе?

— Мое имя Скаббер, — ответил новоприбывший. — Я только что прибыл…

— Ну и что?

— Хотелось бы участвовать в празднестве. Слышал, что оно открыто для всех богов.

Локи пригляделся внимательнее. Для бога Скаббер был не слишком крупным, не жирным, но и не слишком худым. Вытянутое его лицо отнюдь не отталкивало. У него были курчавые темно-рыжие волосы, торчащие на голове щеткой, и это навело Локи на интересную мысль.

— А ты часом не лисий бог, может статься, японский или китайский? Или бог айнов, коренных жителей Хоккайдо?

Скаббер передернул плечами.

— Все может быть. По правде сказать, не имею представления.

— Но тем не менее ты бог?

— Безусловно.

И Скаббер включил свой нимб. Слабое фиолетовое сияние вокруг головы и плеч удостоверило, что он бессмертен — sine qua non^[107] для любого бога.

Локи колебался, не зная, на что решиться. Время от времени в Божьем царстве объявляются новые, никому не ведомые обитатели. Ведь не всем богам выпадает всемирная слава: одни известны лучше, другие хуже, а то и вовсе никому не известны. Попадались и такие, у кого, казалось, вообще не было ни прошлого, ни родни, ни друзей, ни предков или хоть какой-нибудь биографии — ничего, кроме божественности как таковой.

— Подожди минутку, пойду посоветуюсь…

Локи вернулся в пиршественный зал и пересказал другим суть разговора.

— Пусти его, — посоветовал Хральмар. — Если самозванец, это обнаружится само собой, и довольно скоро.

Остальные согласились, и Скаббера впустили. Когда он очутился за длинным божеским столом, большинство сразу же заметило нимб бессмертия, — но, собственно, кроме нимба, замечать было нечего. Скаббер не принимал участия в разговоре, у него не было тотема — ни зверя, ни птицы, ни насекомого, он не рассказывал про «добрые старые деньки», когда боги свободно взаимодействовали с людьми. Земля за столом упоминалась часто, но он, кажется, мало что знал о ней, а впрочем, и обо всем прочем тоже. Боги поневоле недоумевали: «И откуда эдакий тупица выискался?..»

Ближе к десерту и кофе сидевшая рядом с новичком Афина постаралась все же вовлечь его в беседу.

— Расскажи-ка нам, Скаббер, — предложила она, — что-нибудь занятное про то, как ты явился на свет. Я, например, была рождена из головы своего отца. А ты?

Скаббер смутился.

— Честно, не знаю. Просто однажды я проснулся и увидел, что лежу под деревом, взрослый, полностью сформировавшийся и даже одетый — в зеленое и красновато-коричневое.

Афина предприняла еще одну попытку:

— И ты не обнаружил вблизи места рождения никаких предметов — ни священных скарабеев, ни амулетов, ни талисманов?

— Ничегошеньки, — был ответ. — Я, и все. Спустя какое-то время я догадался, что вокруг должны найтись и другие боги, огляделся, порасспрашивал и пришел сюда.

Разговор увял. А затем и празднество подошло к концу, боги разбрелись, и Скаббер тоже потащился невесть куда с растерянным видом, не представляя, что делать дальше.

Позже, при встрече с Артемидой, Афина подытожила:

— Он не сверкает остроумием, но, по крайней мере, новый бог отличается прямотой.

Соглашаться Артемида не спешила:

— А что, если Скаббер настолько глуп, что не в состоянии изобрести убедительную ложь?

Глава 36

Долго ли, коротко ли, Скаббер нашел в Божьем царстве подходящий незанятый участок и возвел скромную хижину в долинке с умеренным климатом. Климат он выбрал для себя сам, однако другими удобствами не озаботился. В последующие недели он держался сам по себе, обособленно и апатично. Но тут с Земли вернулся Листячок, стал хвастаться своими подвигами и вербовать новых соратников, и Скаббер неожиданно для себя заинтересовался.

Они встретились по предварительной договоренности в «Хрустальном корабле», небольшом частном ресторанчике. Там, в отдельной кабинке, над миской божеской похлебки, Листячок стал похваляться соглашением, которое заключил с Артуром Фенном, первым человеком, вступившим в контакт с Божьим царством за очень-очень долгий срок.

— Не вижу ничего особенного в том, что бог заключил сделку со смертным, — заметил Скаббер. — Это случается регулярно.

— Случалось прежде, — поправил Листячок. — Но с тех пор, как люди выходили с нами на связь в последний раз, миновали века.

— Не знал.

— Люди больше не проявляют интереса к богам, на Земле господствует тенденция к пофигизму. Мы, бывало, делали хороший бизнес, исполняя людские желания, а нынче за человеческие души успешно борются человеческие миссионерские группы.

— Но как тебе удалось убедить этого человека довериться именно тебе?

Листячок расхохотался.

— Не сложнее, чем отобрать конфетку у херувима. Этот Артур Фенн пригласил меня на Землю, не имея ни малейшего представления о возможных последствиях. Мне удалось заключить с ним бессрочное соглашение. Теперь я и мои друзья получили доступ на Землю и можем делать там, в сущности, все, что нам заблагорассудится.

— Звучит неплохо, — откликнулся Скаббер, а про себя подумал, что Листячок с его самодовольной ухмылкой и уверенностью в своем превосходстве над другими — личность пренеприятная.

— И вот я с приятелями странствую по всей Земле, — продолжал Листячок. — Мы свободны, как ветер. Я основал новую религию, мы вербуем приверженцев обеими руками, и перед нами перспективы, каких не упомнишь за многие века…

— Просто замечательно, — согласился Скаббер.

— Пока что у меня еще найдется местечко-другое для добросовестных богов и богинь. Но помни: я во главе всего предприятия. Если хочешь присоединиться, ты обязан поклясться мне в верности.

— Я еще свяжусь с тобой, — произнес Скаббер и, опустошив свою миску с похлебкой, удалился.

Ушел он в глубокой задумчивости. Ему хотелось чем-нибудь заняться, но он и представить себе не мог, что окажется в подчинении у Листячка. Достоинств у того было ничуть не больше, чем у него самого, у Скаббера, — а Листячок чуть не лопается от важности, словно из ничтожного, никому не ведомого божка разом превратился в верховного бога.

Хочет ли он, Скаббер, работать на этого задаваку? Разумеется, нет! А вот Землю увидеть хорошо бы. Что же до Листячка… Нет, не нравится ему этот тип, определенно не нравится. Чем больше Скаббер размышлял, тем глубже убеждался, что чем помогать задаваке, скорее уж он станет вставлять Листячку палки в колеса.

Такая возможность представилась, когда, днем позже, Скаббер увидел записку на божеской доске для объявлений:

«Эдгар Аллан Декстер, человек с планеты Земля, специалист в области отношений между людьми и богами, обладающий должной лицензией, ищет нескольких добрых богов, не возражающих против небольшой драки за правое дело. Интересующиеся могут связаться со мной на постоялом дворе в центре Чистилища».

Скаббер отправился на постоялый двор и был допущен к беседе с Декстером.

Декстер занимал гостиную на втором этаже. Обставлена комната была более чем скудно — пара стульев да стол. Когда Скаббер вошел, Декстер доставал из портфеля какие-то бумаги, а заметив гостя, предложил ему присесть.

— С кем ты собираешься драться? — осведомился Скаббер.

Декстер оглядел его с ног до головы и ответил вопросом на вопрос:

— Ты знаешь про Листячка и его дружков?

— Знаю, и если подразумевается совместная работа с этой бандой, то уж тогда без меня.

— Присаживайся, налей себе стаканчик сомы. Мое предложение касается человека по имени Артур Фенн.

— Листячок как раз про него и говорил.

— Правильно.

— Значит, ты в одной компании с Листячком?

— Нет. Совсем наоборот. Я ищу, как бы побольнее заехать Листячку в морду. Конечно, если ты принадлежишь к числу его приятелей, это тебе не понравится.

Скаббер нацедил стаканчик из графина на столе, сделал большой глоток и ответил:

— Нет, я Листячку не приятель. Что у тебя на уме?

— Листячок, — принялся объяснять Декстер, — обманул моего клиента Артура Фенна. Не имея представления об отношениях между людьми и богами, Артур на Земле спустил Листячка и его дружков с поводка и поставил себя в неприятнейшее положение. Заключил с Листячком сделку хуже некуда. Тем не менее ни один ее пункт не заморожен. Ничто не мешает Артуру или его представителю привести на Землю других богов, если им захочется.

— А зачем это надо?

— Потому что Артуру нужны союзники, а Листячок заслуживает возмездия.

— Возмездия? Тебе хотелось бы вышвырнуть Листячка с Земли?

— Вот именно, — подтвердил Декстер.

— Что я с этого буду иметь?

— Я предлагаю тебе шанс перейти к активной деятельности и хорошенько подраться, а впоследствии стать на Земле одним из почитаемых божеств. В твоих обстоятельствах, я полагаю, это совсем не пустяк.

Скаббер ответил кивком. Торговаться он не умел, заключать хитрые сделки был не мастер, а этот малый, очевидно, соображал кое-что в богах и в том, как приходить к согласию с ними. И Декстер, конечно, прав в том, что предпринять хоть что-нибудь лучше, чем сидеть сиднем в хижине, гадая, куда бы себя деть. Да и случаем сделать Листячку гадость пренебрегать не стоит.

— Сколько дней ты даешь мне на обдумывание? — осведомился Скаббер.

— Твой ответ мне нужен немедленно.

— Ладно, — сказал Скаббер. — Я отправлюсь на Землю, подружусь с вашим Артуром и побью Листячка. Пусть не заносится.

Глава 37

Получив необходимые инструкции, Скаббер отправился на Землю. С помощью карты, которой его снабдил Декстер, он отыскал Флориду без больших затруднений, а затем осталось лишь следовать вдоль шоссе А1А до Таити-Бич.

Добравшись до цели, он расстался с невидимостью и огляделся. То, что он увидел, ему понравилось, в особенности пляж с полосатыми зонтиками и девчонки на пляже, похожие на конфетки. Он бы охотно любовался ими весь день, если бы не неотложное дело.

Он проследовал к коттеджу по адресу Си-Грейп-лейн, 112, засвидетельствовать свое почтение Артуру. Но еще издали приметил перед домом плакат: «НИКАКИХ ПОСЕТИТЕЛЕЙ БЕЗ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЕННОСТИ». Рядом с плакатом в шезлонге лениво развалился молодой человек с ружьем на коленях.

Даже богам не по вкусу получить в брюхо заряд дроби или пулю. Скаббер отвернулся и прошел мимо. Значит, Артура охраняют. Такой вариант предусмотрен не был. Планы нужно менять. Яснее ясного, что Листячок со товарищи просто не пустят Скаббера в дом. По доброй воле — ни за что.

А если не посчитаться с ними? Ведь Декстер в судебном порядке добился постановления, что спальня Артура — его личная территория, неприкосновенная для остальных. Можно бы потолковать с Артуром в спальне — но как туда попасть? Очевидно, только по предварительной договоренности с хозяином. И не менее очевидно, что договориться сию секунду никак нельзя.

Когда боги сталкиваются с необходимостью решить какую-то проблему, они обращаются к оракулу. Со смертными оракулы говорят загадками, но с богами они гораздо более откровенны. В своих собственных интересах — оракулам ли не знать, с какой стороны мажут на хлеб манну небесную?

Скаббер сверился со справочником по земным оракулам. Ближайший из них находился в Мексике, в городке Чичикалько, работал в цирке на репризах. Скаббер перенесся туда при посредстве божественной силы, появился в горах Герреро на закате, за час до представления, и отправился на окраину городка, где поднялись цирковые шатры. Хуан Гарсия, человек-оракул, сидел возле своей палатки на пластиковом ящике из-под молока и поедал из миски что-то сильно перченое. Когда Скаббер внезапно вырос у него перед носом, он даже не испугался, а небрежно прислонился к глиняной стенке и принялся стругать ножичком ближайшую агаву.

— Так чего ты от меня хочешь?

— Я столкнулся вот с каким затруднением… — начал Скаббер, но Хуан Гарсия прервал его:

— Я уже усвоил суть дела, прочитав твои мысли. Слушай, тебе надо написать этому Артуру письмо. Сообщи, что прибыл специально, чтобы помочь ему, и попроси о встрече в спальне. В случае согласия перенесешься туда прямиком, минуя Листячка и всю его шатию.

— А что, если письмо вскроет Листячок?

— Сделай пометку «Божеское, конфиденциальное». Оно попадет сразу к Артуру на ночной столик.

— Мне это по сердцу, — заявил Скаббер. — Попробую поступить, как ты советуешь.

— С тебя десять золотых монет.

— Расплачусь в следующий раз. Не взял с собой денег.

Гарсия промолчал. Но знал заведомо: бог, не заплативший за услуги оракула, обречен на неудачу.

Глава 38

Через два дня Артур был удивлен не на шутку, когда на его ночном столике откуда ни возьмись появилось письмо.

«Дорогой мистер Фенн! — говорилось в письме. — Мое имя Скаббер, я божество. Ваш агент мистер Декстер рассказал мне о вашем случае и о том, как грубо были нарушены ваши духовные права. Хотел бы заявить вам, что я был бы чрезвычайно рад сражаться на вашей стороне. Меня приводит в бешенство самая мысль о том зле, какое вам причинили. Если желаете узнать больше, зажгите черную свечу и поставьте ее на окно вашей спальни — я прибуду в одно мгновение».

Возникало множество возражений против того, чтобы приводить новых богов в дом, где их и так было полным-полно. Но, с другой стороны, положение выглядело безвыходным, и не подворачивалось никакой пристойной альтернативы, хоть он и молил об этом судьбу каждую ночь. И до сих пор события никак не свидетельствовали в пользу пассивности. Разумеется, все может и измениться в любой момент. Пассивные натуры никогда не теряют надежды, что мир возьмет да и сотворит для них что-либо приятное.

«Ладно, пусть явится, потолкуем», — подумал Артур.

И почти тотчас же воздух стал сгущаться, и перед Артуром возникла фигура.

Глава 39

Суть разговора со Скаббером свелась к тому, чтотот предложил Артуру уничтожить Листячка.

— Меня прислал Декстер, — объявил Скаббер. — Тебе на помощь.

— Чем вы можете помочь?

— Убью Листячка, и все развалится.

— Он не слабак.

— Ну и что? Нападу на него из засады.

— Тогда, думаю, получится. Только, знаете, его сейчас нет во Флориде.

— Нет? Куда ж он отправился?

— В Портленд, штат Орегон.

Скаббер уставился на Артура не мигая. Дело запутывалось все больше и больше.

— Что ему там понадобилось?

— Захотел посмотреть, как местные «Блейзеры» сыграют против «Чикаго Буллс» в финале чемпионата Национальной баскетбольной ассоциации.

— Что еще за финал?

— Популярное спортивное событие.

— А где он там, в Портленде, живет?

— Я слышал от него, что он заказал себе номер в «Марлоу кортс».

— Ну и хорошо. Разреши, я взгляну на карту.

Скаббер вытащил свою карту и развернул таким образом, чтоб обозреть Северную Америку. Сразу же стало очевидно, что Флорида и Орегон весьма отдалены друг от друга, — их можно соединить диагональной линией, а можно и избрать более живописный маршрут с несколькими поворотами.

— Займусь этим маленьким дельцем немедленно, — объявил Скаббер и исчез.

Артур спросил себя, не следовало ли упомянуть, что Листячок взял в спутники парочку других богов. Оставалось надеяться — Скаббер знает, что делает.

Над Америкой Скаббер пронесся высоко и быстро, лишь время от времени снижаясь, чтобы свериться с ориентирами. Скалистые горы удалось опознать без труда. В Калифорнии, близ Сан-Диего, — правый поворот, а затем вдоль побережья на север до бухты Тилламук, еще раз направо, и вот в разрыве облаков показался Портленд. «Роуз гарден» — стадион, где проходили состязания, найти было и вовсе несложно: большинство жителей Портленда были либо на трибунах, либо у входа, где шла оживленная торговля билетами.

Скаббер приземлился, как самолет-невидимка, и выяснил у прохожего, что до отеля «Марлоу кортс» рукой подать. Только клерк в вестибюле сразу же известил, что Листячка нет дома:

— Уехал праздновать победу.

— Какую?

— Может ли быть, что вы не знаете? «Блейзеры» завоевали титул чемпионов НБА, выиграв у «Чикаго Буллс» 102:78. Ну и досталось же этим приезжим!

— А где происходит празднование?

— Сразу за водопадом Малтнома. Продукты от лучших фирм. Жареные молочные поросята, можете себе представить!

— Как туда добраться? У вас есть карта? Благодарю!..

По пути Скаббер обдумал план дальнейших действий.

После пиршества Листячок, надо полагать, впадет в оцепенение, и можно будет напасть на него спящего. Похоже, что устраивать засаду нет нужды. Убить бога, пока тот отсыпается после обильной трапезы, — испытанная тактика, многократно описанная в божеской книге предательств.

Глава 40

Листячок повеселился на славу. Сперва он нажрался отборных устриц вместе с раковинами, запив их ведрами духовитой похлебки. Затем проглотил здоровенного колумбийского лосося фунтов на двенадцать, проглотил целиком, вместе с головой и внутренностями. За лососем последовало еще ведерко похлебки, молочный поросенок, куча жареной картошки, и осталось места едва-едва на три-четыре яблочных пирога. И уж после этого отковылял в сторонку соснуть.

Скаббер включил систему самонаведения ближнего действия и нашел Листячка в сладкой дреме после пиршества, — полупогруженный в реку Колумбия, бог-обжора разбросал руки по ее берегам. Стремясь поскорее покончить с ним, Скаббер выдернул в ближайшем лесу высоченную ель и врезал по Листячку корнями, меж которых застряло немало крупных камней. Удар был смертельный. Вернее, он стал бы смертельным, если бы не тревожный крик, истошный, вибрирующий крик предупреждения, несомненно, исторгнутый божеской глоткой.

Проклятье! Значит, Листячок был здесь не один, а в компании.

Это оказалась Луума — богиня пыток отправилась вместе с Листячком потехи ради и в данный момент расселась на лужайке, поглощая корову цельной тушей, с копытами и рогами, и внушая себе, что это занятный способ напиться молока. Лууме случилось глянуть вверх в нужную секунду и заметить в небе чудовищно распухшую тень Скаббера. Не испусти репоголовая богиня мгновенный вопль, мозги Листячка, каковы бы они ни были, оказались бы разбросаны по всем Каскадным горам.

Однако Листячок, услышав крик, откатился в сторону, и ель опустилась, не причинив ему вреда, правда, обрушив соседний мост вместе с проезжающими по мосту машинами. А сам Листячок нисколько не пострадал и, поднявшись на ноги, поспешил прочь. Скаббер следовал за ним. Достигнув подножия горы Джефферсон, Листячок подхватил скалу размером с пару автомобильных гаражей и могучим взмахом метнул ею в Скаббера. Скаббер увидел снаряд, летящий на него, как экспресс, и пригнулся; скала просвистела у него над головой, перелетела реку Колумбия, врезалась в городок Уайт-Сэмон и расплющила несколько лодочных станций.

Тогда Листячок использовал подступающий грозовой фронт и, позаимствовав накопленное там электричество, направил его на руки Скаббера, мокрые от вечного орегонского дождя, но уже протянутые к горлу врага. Молнии засверкали, запрыгали по бокам Скаббера, нанесли ему тяжелые ожоги. Теперь он попал в беду.

Его положение еще ухудшилось, когда в бой вступила Луума, сорвав с вершины горы Худ туристскую площадку и швырнув ее в Скаббера, как дротик. Скаббер вновь успел пригнуться, но летевший отдельно бронзовый флюгер пробуравил ему правую ногу. Флюгер Скаббер кое-как выдернул, но, пока он возился, Листячок подобрал моток высоковольтных проводов и опутал его ими с головы до пят.

Скаббер высвободился из проводов, но тут опять подоспела Луума, вырвала полмили железнодорожного пути и, замахнувшись рельсами и шпалами, словно цепом, огрела его сбоку по голове. Скаббер был оглушен, упал, но собирался продолжать борьбу. Однако вдруг ниоткуда явился еще и бог военного предательства Ротте, закадычный приятель Листячка, учуявший запах драки издали, и, накинувшись на Скаббера, вонзил в него свои длинные клыки.

Обезумев от боли, Скаббер попятился — а Ротте висел на нем, как исполинская пиявка. Тогда Скаббер сменил прежний человеческий облик на облик змеи и стал извиваться и дергаться в попытках стряхнуть Ротте. Листячок с воинственным воплем прыгнул Скабберу на спину и погрузил созданные специально для этой цели когти в божескую шкуру по обе стороны хребта.

Скаббер заорал диким криком, расколовшим окна от Портленда до Сейлема, и преобразился в крохотную летучую мышь. Листячок с Ротте потеряли немало драгоценных секунд, высматривая, куда он делся, пока не вмешалась Луума, включившая панорамное микроскопическое зрение. Только так она и засекла Скаббера, улепетывающего с предельной скоростью, какую могли развить кожистые крылья.

Луума, превратившись в сарыча, бросилась в погоню. Скаббер полетел обратно во Флориду, единственное знакомое ему место на Земле, а Луума с Листячком за ним по пятам. Вся троица оставляла за собой инверсионные следы невиданного размера, а сопутствующая звуковая волна прокатилась по диагонали через все Соединенные Штаты.

Скабберу удалось обмануть преследователей, укрывшись в грозовых тучах над округом Дейд. Но тут силы его иссякли — он же был ранен и истекал кровью, — и он жарким факелом упал на землю. Тело, раздувшееся было для боя, в падении сгорело почти дотла. Не стало ни доспехов, ни оружия, ни поразительной мускулатуры — яростный спуск все это спалил. Продолжайся падение дольше, Скаббер мог бы, пожалуй, сгореть целиком. Такого все-таки не произошло: пылающая атмосфера поглотила мясо и кожные покровы, оставив бесчувственный скелет, разум выкипел из перегретого черепа, а вот кости раскалились докрасна, но не распались — божьи кости не горят.

И на протяжении всего падения костный мозг, хоть и пенился, но по указаниям неразрушимой божеской ДНК воссоздавал нервы, мышцы, кожу, глазные яблоки, ногти и все остальное; скорость восстановления тканей отставала от горения, но ненамного, совсем ненамного; в конце концов Скаббер с оглушительным грохотом упал наземь, но и когда он лежал без чувств, не соображая ровным счетом ничего, процесс восстановления шел своим чередом. И вот фигура вновь стала человекообразной, хоть и тощей, очень-очень тощей. Он был совершенно гол и вне себя от боли, гнева и печали.

А в чем причина, он не знал. К нему вернулось сознание, он был способен видеть и слышать, но не ведал, ни кто он такой, ни что с ним случилось: устройства мозгового авторемонта, сами едва-едва восстановленные, еще трудились над реконструкцией его памяти. И, пока реконструкция не завершилась, он оставался бесчувствен и бессловесен, — ему было ясно лишь, что он ранен и нуждается в помощи.

Вокруг была ночь. Он лежал на пригородной улочке. По обеим ее сторонам стояли дома. Уличные фонари бросали на мостовую лужицы желтого света. Несколько окон тоже еще были освещены. Скаббер с трудом подтащил себя к ближайшему освещенному дому, взобрался на крылечко и, кое-как доковыляв до окна, постучал по стеклу пальцами — они почти отросли, но он все равно сморщился от боли.

К окну подошла женщина, дородная тетка средних лет в халате с цветочками. Бросила взгляд на Скаббера и отшатнулась, заорав:

— Том! Скорее сюда! Здесь у окна мужик, который подглядывает!..

Короткая пауза. Скрежетнул стул, скрипнули петли открываемого шкафа. Кто-то повозился в шкафу, потом захлопнул его. И наконец в гостиную вбежал крупный мужчина того же возраста, что и тетка, в синих джинсах, над которыми нависал животик, и веселой футболке. А в руках у него была бейсбольная бита.

— Где этот сукин сын?

— На крыльце. Осторожнее, Том!..

Том распахнул дверь и вышел, замахиваясь на ходу. Скаббер, распластавшись на животе, выглядел, словно его пожевала кошка. Он умоляюще поднял руку и выдохнул:

— Помогите…

— Ну уж я тебе помогу так помогу, — рявкнул Том и с силой опустил биту на голову Скаббера.

Голова шмякнулась о крыльцо, отскочила, упала снова — двойной удар опять отключил сознание. Том отступил, замахнулся повторно.

— Том, не надо!..

— Почему, черт побери?

— Ты же знаешь, каковы эти уголовники! Еще подаст на тебя в суд…

Том остановил замах.

— Да, они такие, сволочи. Позвони в полицию. Но если этот тип пошевелит хоть пальцем, я его так огрею, что ему придется держать ответ на небесах!

Хозяйка дома удалилась. ДНК в теле Скаббера забурлила, затеяв новый ремонт поврежденного мозга. К прибытию полиции он оправился достаточно для того, чтоб исчезнуть куда угодно, лишь бы подальше от места происшествия.

Скаббер никогда не воображал себя глубоким мыслителем, а в настоящий момент был еще в серьезной беде, — мозг все еще чинил себя и вследствие этого насылал на него вспышками образы сомнительного характера. И все же он не мог не сообразить, что для достижения поставленной цели надо придумать что-нибудь свеженькое. Что бы это могло быть? Наверное, он сумеет изобрести что-то, как только пройдет головная боль.

Глава 41

Когда Скаббер, покинув Землю, вновь объявился в Божьем царстве, у него все болело и ныло. Впрочем, физическая боль вскоре утихла: боги поправляются быстро и даже, как уже отмечено, воссоздают себя в случае гибели. Поражение не привело к особым телесным страданиям, зато умственные, моральные муки были неописуемы. Как гнусно выли и хохотали Листячок и присные, выгоняя его с Земли! Вой и хохот до сих пор отдавались в ушах.

Соглашение с Декстером теперь можно было считать недействительным: Скаббер пытался сдержать слово, но был побежден. Теперь играло роль лишь то, что он сам не желал признать проигрыш и жаждал целиком и полностью посвятить себя возмездию.

Он опросил младших богов, но не нашел среди них желающих стать под его знамена и примкнуть к войне. Боги в большинстве своем ленивы и, если не подстегнуты сильными эмоциями, такими, как похоть, голод или зависть, склонны возлежать, предаваясь эстетическому созерцанию. Ни один бог, ни одна богиня не захотели выступить на стороне Скаббера.

Казалось бы, тут затее и конец. Однако Скаббер оказался достаточно смел и достаточно возбужден, чтоб обратиться с петицией к верховным богам. Тоже без толку: те посмеялись над ним, заявив, что не намерены лезть не в свое дело и что им, собственно, все равно, кто сломает себе шею, Скаббер или Листячок. Отношение верховных богов к богам низшим никогда нельзя было назвать любовным.

Скаббера загнали в угол, но жажда мести пылала в нем неугасимым пожаром. И он пошел на беспрецедентный для себя шаг — решил посоветоваться с мудрым человеком. Да, представьте: попав в трудное положение, боги не гнушаются людскими советами. Возникла проблема у человека — он обращается к богу. И напротив, бог, попавший в беду, адресуется к человеку. От века повелось, что другому приписываешь мудрость, которой сам не обладаешь. И так уж странна Вселенная, что другой действительно частенько оказывается в состоянии посоветовать вопрошающему, каким путем идти.

Но где найти мудрого человека? Имена мудрецов не указаны в справочниках, их не сыщешь в телефонной книге. Да и не смел он возвращаться на Землю один, без союзников. Мелькнула мысль об агенте Декстере, который вроде бы соображал кое в чем, но от подобного шага Скаббер решил воздержаться, убоявшись, что агент зол на него за недавнее поражение.

С кем еще Скаббер знаком на Земле? Только с Артуром. Правда, неизвестно, принадлежит Артур к мудрецам или не принадлежит, — с равным успехом можно предположить и то и другое. Однако Артур — единственный, кому удалось вступить в прямой контакт с богами за многие сотни лет, и это, пожалуй, свидетельствует о мудрости.

Скаббер пришел к выводу, что попытка не пытка. Но встречаться с Артуром лично не посмел — слишком рискованно. Вместо этого он явился Артуру во сне, приняв облик маленького пушистого зверька, похожего не то на кота, не то на пса, не то на обоих разом. Сон и есть сон, так что точного сходства с кем-либо от Скаббера не требовалось.

Разумеется, боги изначально способны проникать в человеческие сны, хотя пользуются такой возможностью редко: разговаривать со спящими, по их мнению, очень скучно. Но в данном случае, раз уж Скаббер решил проконсультироваться, выбора не было, и он ловко пролез в сон Артура.

В эту конкретную ночь Артуру снились Лапландия и эскимосы, и в их компанию каким-то образом затесался еще и кенгуру. Артур стал объяснять кенгуру, что тот запрыгнул на чужой континент и надо бы собираться домой, когда в сон весело ворвался Скаббер — котопес, не то песокот — и спросил:

— Коли ты раздаешь советы, может, не откажешься помочь и мне?

— Конечно, помогу, — бодро отозвался Артур. — Что тебе надо?

— Никак не могу отыскать свой дом, — произнес Скаббер, как он надеялся, жалобно-жалобно. — Может, подскажешь, где искать?

— Ты повсюду побывал?

— Смотрел по всей Земле. Тут его нет.

— А искал ли ты на небесах?

— Я заглядывал и в царство богов, — ответил Скаббер, — но того, что я ищу, нет и там.

— Кажется, ты действительно исчерпал все возможности.

— Мне тоже так кажется. Есть еще какие-нибудь идеи?

— Конечно, есть. Все, в сущности, просто. Если того, что ты ищешь, нет ни у людей, ни у богов, ищи у инопланетян.

— У инопланетян? Каких инопланетян?

— Не знаю. Уж это тебе придется выяснить самому.

— Инопланетяне, — пробормотал Скаббер. — Свежая мысль! А ты случаем не знаешь, где их, инопланетян, найти?

— Точно не знаю, — отвечал Артур. — Но, наверное, это не слишком сложно. Ступай поищи место, населенное разумными существами, но не богами и не людьми. Готов спорить, что они окажутся инопланетянами.

— Ей-ей, это решение! — воскликнул Скаббер. — Очень-очень благодарен!

— Ничего особенного, — отозвался Артур и вернулся к сну про Лапландию.

Сон принимал разные обороты, включающие гонку экипажей, запряженных мышами, прекрасную женщину, весьма похожую на Мими, саксофон и парочку других тем. К минуте пробуждения он мог вспомнить только женщину и саксофон. Скаббер в облике котопса начисто вылетел из памяти. Чего сам Скаббер и добивался.

Глава 42

Скаббер отправился в неисследованную область Божьего царства, где не проживало ни одно из известных божеств. С удовлетворением он отметил яркие краски, ужасную жару и странно нечеткие контуры, казалось бы, обычных объектов, таких, как муравейники и степные собачки. Все это были неоспоримые признаки того, что в этой части Божьего царства обитает инопланетный бог. Даже посвист ветра в деревьях, перевернутых вверх ногами, был иным.

И тут он отыскал бога-отшельника, одинокое божество, живущее по-холостяцки в этом диком заброшенном краю. Божество выставило плакат:

«Посетителей не принимаю. Держитесь подальше. Все, и вы в том числе. Берегитесь чудовищ. Опасные чары поджидают вас на боевом взводе и без привязи. Чары, способные вас погубить. Если так, на помощь не рассчитывайте. И не вздумайте хныкать — вас честно предупредили».

Плакат сильно обескураживал, с одной стороны, но и серьезно привлекал, с другой, поскольку доказывал, что Скаббер таки достиг района заведомо непривычного, где, возможно, удастся последовать совету пророка Артура. И Скаббер двинулся дальше, настороженно выглядывая, не объявятся ли чудовища и чары. Встретился один-единственный ворон, сидящий на горелом дереве и каркающий хриплым, дрожащим голосом, угрожая всем вокруг карами страшного суда. Скаббер прошел мимо, стараясь держаться подальше от острого клюва.

Спустя определенное время он добрался до очередного плаката: «Инопланетные зыбучие пески самого коварного свойства — вас снова предупредили!» Он обогнул пески и вышел к сталкивающимся скалам — инопланетной конструкции, как бы выхваченной из сердцевины классической мифологии: скалы по необъяснимым причинам то и дело сближались и с оглушительным грохотом стукались друг о друга. Но обойти их было тоже нетрудно.

Дальше его ждала формация типа Сциллы и Харибды — опять-таки инопланетное сооружение, возведенное в разряд классических поколениями бессовестных мифотворцев. К счастью, над Сциллой и Харибдой был навешен цепной мост, дряхлый и шатучий, но Скаббер благополучно одолел его.

А затем Скаббер приблизился к небольшой горке с пещерой в середине. Он чуть было не прошел мимо, однако заметил висящую на дереве возле пещеры медвежью шкуру. Присмотревшись, он понял, что шкура выделана наподобие плаща. Ее вид свидетельствовал: кто-то живет совсем близко. Скаббер крикнул в пещеру:

— Есть тут кто-нибудь?

Изнутри отозвался голос:

— Никого нет! Убирайся прочь!

— Но я же знаю, что ты там!..

Послышалось шарканье, и из пещеры, волоча ноги, вылез бог-карлик, неописуемо уродливый. Большую часть его лица закрывала растрепанная борода.

— Откуда ты взялся? — осведомился бог-карлик.

— Из других районов Божьего царства. Мне надо с тобой поговорить.

— Ты что, не видел плакатов-предостережений?

— Видел, но подумал, что ко мне они, быть может, и не относятся.

— Как ты преодолел зыбучие пески?

— Обогнул их, вот и все.

— Ведь говорил же я себе, что надо бы протянуть их пошире! — пробурчал бог-карлик. — И сталкивающиеся скалы тебя, очевидно, тоже не остановили.

— Уж их-то обойти было проще простого.

— Посмотрел бы ты на них, когда я их поставил! Тогда они были легче и гибче, зато и стремительнее. Они растерли бы тебя в пюре.

— Наверное, это было давным-давно, — заметил Скаббер.

— Да, наверное, — согласился бог-карлик. — Сюда никто не заглядывает, вот я и впал в небрежность.

— Значит, мне повезло.

— Можешь считать и так. Но раз ты здесь, чего тебе от меня надо?

— Чтобы ты рассказал мне об инопланетянах.

— Я сам инопланетянин.

— Это яснее ясного. Однако ты инопланетный бог, а меня интересуют смертные.

— Откуда ты взял, что я знаю хоть что-нибудь о смертных инопланетянах?

— Интуиция подсказывает. А также тот факт, что ты говоришь по-божески с акцентом.

— Столько лет прошло, а акцент не исчез! — посетовал карлик. — Ладно, сынок, раз уж ты все равно здесь, пожалуй, лучше с тобой потолковать, хотя бы для того, чтоб от тебя избавиться. Заходи в пещеру, выпьем контрабандной сомы — она лучше, чем все, что тебе доводилось пробовать в родных местах.

Скаббер последовал за богом-карликом в пещеру. Сначала проход казался узковат, но через два-три десятка ярдов вывел в помещение приличных размеров. В сводчатой комнате стояли несколько кресел; карлик жестом предложил Скабберу сесть в одно из них.

— Неплохая у тебя обстановка, — сказал Скаббер, разглядывая драпировки на стенах, несомненно инопланетные, но приятные на вид.

— Если я живу один, это еще не значит, что я должен жить как свинья.

Подойдя к каменной полке, карлик снял с нее каменный кувшин. Наполнив две каменные чаши, он подал одну из них Скабберу и провозгласил:

— За погибель наших врагов!

Боги чокнулись и выпили. Скаббер похвалил:

— Сома хорошая…

— Конечно, хорошая. Это инопланетная сома домашней возгонки. В твоем душном, перенаселенном царстве ораторов такой нипочем не достанешь.

Минут пять они молчали, прихлебывая и смакуя. Наконец Скаббер повторил свою просьбу:

— Расскажи мне об инопланетянах…

— Да не о чем особо рассказывать. Свора неблагодарных ублюдков, в точности как люди. Столетия я служил им верой и правдой, а чем они мне отплатили? Вышвырнули, как старую тряпку, вот и вся благодарность. Честно говоря, можешь забрать их себе, меня это не заденет.

— Люди ничуть не лучше, — изрек Скаббер.

— Догадываюсь. Если по правде, ни в грош не ставлю ни одно живое разумное создание, ни людей, ни инопланетян, ни кого бы то ни было другого.

— А что, есть еще и другие?

— Откуда мне знать? Я не интеллектуал. Когда меня вышвырнули, я отправился сюда. Божье царство слеплено кое-как, но здесь, по крайней мере, богов попусту не беспокоят. Как правило…

— Извини, что я побеспокоил, — поспешил вставить Скаббер.

Бог-карлик пожал плечами.

— Извинения не сдвинут скьютема с фарашайна.

— Не понял…

— Давняя инопланетная поговорка. Непереводимая.

Опять воцарилось молчание на несколько минут. Потом Скаббер спросил:

— А на каком языке эти инопланетяне общаются между собой?

Бог-карлик чуть не испепелил его взглядом.

— На протопланетном, разумеется. На каком же еще?

— Ну ясно, ясно. А можешь ты подсказать, где мне их найти?

— Конечно же, на одной из их инопланетных планет. Где же еще?

— На какой именно?

— Инопланетные планеты найти несложно, — ответил бог-карлик. — Они вращаются вокруг инопланетных звезд. Или лучше сказать — обращаются? Никак не усвою разницы.

— Вокруг каких звезд, например?

— Сынок, ты, видимо, необычайно глуп. Инопланетные звезды найти легко. Они носят инопланетные имена.

— Например?

— Бетельгейзе. Уж инопланетнее ничего не придумаешь.

— Не назовешь ли еще какую-нибудь?

— Алгол.

— А Канопус?

И вновь бог-карлик послал Скабберу испепеляющий взгляд.

— Что ты нашел инопланетного в названии Канопус? Не морочь мне голову!

— Ничего подобного я не делал. Бетельгейзе и Канопус. Для начала, наверное, сойдет.

— Зачем тебе понадобилось говорить с инопланетянами? — осведомился бог-карлик.

— У меня возникли идеи, которые можно бы на них опробовать, — ответил Скаббер уклончиво.

— Валяй. Только не забудь старую пословицу: когда обращаешься к чужим богам, не оставляй дома свой стриадус.

— Что такое стриадус?

— По-моему, вопросов было более чем достаточно, — отрезал карлик. — Не собираюсь читать тебе курс лекций об инопланетянах. Если справился с выпивкой, окажи мне честь убраться отсюда ко всем чертям.

— Иду, уже иду, — откликнулся Скаббер, приканчивая питье и опуская каменную чашу на каменный кофейный столик. — Спасибо за помощь. Меня, между прочим, зовут Скаббер. Я вроде бы не разобрал твоего имени.

— Меня называют бог-карлик, — ответил бог-карлик. — На обратном пути не попадись в ловушку Тантала.

— Буду осторожен, — заверил Скаббер. — Хорошо, что ты меня предупредил.

— К чему мне слушать твои вопли! — был ответ.

Глава 43

Скаббер навел справки и выяснил, что у звезды Алгол есть по меньшей мере одна планета с инопланетянами. Может, и больше, но одна — наверняка.

Туда он и отправился. И первое, что ему бросилось в глаза на Алголе-IV, — невысокие деревья с густой листвой и серо-коричневой корой. Они выглядели совсем не странно, и это было к лучшему: он же не знал заранее, до какой степени планета окажется чуждой. Ему доставило радость открытие, что деревья здесь похожи на деревья других мест, и, проходя мимо, он погладил одно из них. Дерево вздрогнуло и издало рыгающий звук. Скаббер замер, посмотрел на дерево пристально и спросил:

— Это еще что такое?

— Прошу прощения, — ответило дерево. — Я недавно пообедал.

Скаббер не удостоил ответ вниманием. Может, планета более инопланетная, чем подумалось поначалу, — ну и что? Не с деревьями же ему иметь дело! Немного дальше он обнаружил узкую мощеную дорогу — она пересекала луговину и взбиралась на холм — и пошел по ней.

День был прекрасный. В тусклом предвечернем небе различались разом и солнце Алгола-IV, Алгол-0, и маленький темный спутник солнца Алгол 0/1. Дул легкий ветерок. Почему-то в воздухе висело множество багровых точек — скорее всего следствие атмосферной дифракции, в свою очередь вызванной переизбытком багровых тонов в лучах темного спутника.

За холмом распластался жалкий инопланетный город с черными светильниками на высоких столбах в форме буквы W. В их свечении можно было ясно различить контуры обитателей. Скаббер затеял разговор с одним из них, по имени Йабир.

— Расскажи мне, — попросил инопланетянин по имени Йабир, — зачем ты пожаловал на нашу планету?

— По-моему, это свободная галактика, — изрек Скаббер, — и я вправе путешествовать где захочу.

— Я не хотел бросать тебе вызов, — ответил Йабир, сразу распознавший в Скаббере бога, а потому возжелавший спасения души.

— А чего же ты хотел?

— Просто хотел выяснить, преследует ли твой визит какую-то конкретную цель.

— Ну разумеется, — отозвался Скаббер. — Я же бог. А значит, всегда действую с осознанной целью.

— Так я и думал. Что ты бог, я понял с первого взгляда.

— Как это может быть?

— Мы, инопланетяне, способны ощутить присутствие бога в одно мгновение. И какая же причина привела тебя сюда?

— Сперва разреши задать вопрос тебе. Нет ли у вас, ребята, древнего мифа про бога, который является к вам с посулами славы и отмщения за пережитые вами некогда бедствия?

— Раз уж ты напомнил, то да, есть такой миф.

— Так я и думал.

— Зачем ты спросил об этом?

— Потому что у меня для вас есть кое-какие новости. Веди меня туда, где я мог бы поговорить с народом.

— Затевается что-то грандиозное, — пробормотал Йабир. И к Скабберу: — Следуй за мной.

Он повел Скаббера на Великую Площадь Возвращений Древних Из Снов, где вновь объявившиеся боги чувствуют себя, как правило, лучше всего.

Часть VI

Глава 44

Скаббер сделал ряд интересных открытий касательно инопланетян на Алголе IV-Б.

Прежде всего, у этих инопланетян были четыре конечности, в том числе две ноги, — форма, какую природа предопределила для всех разумных существ. Впрочем, нет, не для всех. У иных инопланетян было по две руки и по четыре ноги — они составляли активную часть местных вооруженных сил. А были и вовсе ни на что привычное не похожие. Например, инопланетяне, от которых остались одни головы, напоминающие огромные бесформенные тыквы. Эти вообще не могли передвигаться, а росли, как растения, и получали питание из почвы. Что не мешало им оставаться потребителями животной пищи — для интеллектуального развития она, притом прошедшая кулинарную обработку, была им даже необходима.

Интересный вопрос: как они обходились, если на протяжении поколений вокруг не было никого, кто мог бы готовить для них еду? Очевидно, эволюция в данном случае двигалась от будущего к прошлому, только рассчитала неточно, и многие поколения тыквоголовых были обречены жить и умирать без настоящей животной пищи, столь нужной им для полноценного умственного развития.

Однако спустя некоторое время они все же стали получать помощь от двуногих инопланетян, появившихся независимо. Двуногие, в общем, походили на людей почти во всех отношениях, но их религия включала в себя поклонение тыквоголовым. В поисках тыквоголовых они облазили всю планету, только поиски долго не приводили к успеху, поскольку те укрывались в гротах, а двуногие даже не заглядывали в гроты из врожденной боязни попасть в глубокую тень.

Таким образом, эволюция инопланетных рас зашла бы в тупик, если бы не явился провидец, призвавший преодолеть вековые табу и поискать именно в гротах. Там-то они и обнаружили тех, чья жизнь раньше текла независимо от их собственной.

Первая встреча двух рас запечатлена в священных манускриптах.

— Привет! — воскликнули двуногие. — Значит, вы и есть наши великие?

— Имеем удовольствие быть таковыми, — отвечали тыквоголовые. — Долго-долго мы обитали в покое, поджидая вашего появления. Ныне, когда вы нашли нас, будет справедливо, если мы вас полностью поработим и вы станете обслуживать нас с утра до вечера, во имя вящей славы всех инопланетян.

— Слушайте, слушайте! — возгласили двуногие. — Наконец-то мы, как раса, обрели цель. Порабощение — сущая ерунда, если оно влечет за собой подобную радость…

Так произошло первичное сближение двух основных рас инопланетян — Голов и Конечностей, как они сами себя прозвали. Головы не теряя времени продиктовали диету, требуемую для их интеллектуального развития, а Конечности знай себе восторгались тем, что порабощены ради высшего блага.

Была создана база для общественной деятельности, и это облегчило обнаружение иных форм инопланетной жизни по мере того, как эволюция удосуживалась их создавать. Новые формы появлялись то на горных вершинах, то в глубинах океана, то в самых неожиданных местах, например, в сердцевине больших орехов определенного сорта или в кронах деревьев лиственных пород.

Все были очень довольны степенью специализации, какую демонстрировали новые формы: возможность появления универсального существа, такого, как человек, представлялась инопланетянам кошмаром. Подобное существо казалось им сущим извращением разумных и достойных принципов эволюции.

К несчастью, с точки зрения инопланетян, люди были столь глупы, что и не догадывались о своей извращенности. Они вообще с величайшей легкостью впадали в противоречия со здравым смыслом: только-только вы подумали, что какой-то человек или нация у вас под каблуком (инопланетяне даже отрастили специальные каблуки для этой цели), как дуралеи выбрасывают из головы свои клятвы и обязательства и принимаются убивать вас лишь потому, что вы от них отличаетесь.

Это, конечно, иррациональное поведение, и инопланетяне просто не ведали, как быть, пока не явился Скаббер и не выдвинул идею крестового похода. Идея показалась инопланетянам давно назревшей, и они с энтузиазмом кинулись строить космический флот и творить формы жизни, способные внушить людям непреодолимый ужас. Работа доставляла им радость, поскольку они обнаружили, что внушать ужас очень даже приятно.

Глава 45

А на Земле, на вечеринке у Артура, вскоре после того, как Астурас, Ариман и Купидон отбыли восвояси, Меллисента ощутила острый укол в спину. С желанием почесаться она совладала — она же была воспитанной богиней, не то что некоторые потаскушки, не стоит их поминать. Рядом стоял Артур. Она скосила на него глаза и, странно, вдруг поняла, как он привлекателен, — а ведь минуту назад она бы не удостоила его повторным взглядом. Даже его сутулость, отталкивавшая ее поначалу, теперь показалась замечательно мальчишеской и обаятельной. Изапуганное выражение лица, какое вроде бы не пристало ни богу, ни смертному, внезапно представилось воплощением красоты, кокетством фавна, осознавшего свою мужскую силу и отбросившего лукавство, дабы впечатлительная женщина…

Собрав всю волю, она остановила непрошеный поток мыслей. «Да черт побери, — сказала она себе, — это не я думаю! Кто-то пролез ко мне в голову и думает за меня…»

С тем она и убежала. Извинилась, отправилась в ванную и, заперев дверь, включила в мозгу самозащитную автоаналитическую систему, которой боги и богини наделяются еще до рождения и которая всегда рада помочь им вернуться на уготованный им путь, не отвлекаясь на скоротечные завихрения любви и ненависти.

— Самозащитная автоаналитическая система включена.

— Произошла внезапная смена чувств как по направленности, так и по интенсивности. Можешь ты определить, не вселился ли кто-то другой в мой мозг?

— Нет, — сообщило устройство. — Это твои собственные чувства.

— Но как это может быть? Что могло случиться буквально за одно мгновение?

— Тебя поразила стрела Купидона, вот и все.

— О нет! — вскричала Меллисента. — Только не этот проклятый Купидон!

— Он самый.

— И только не любовь!

— Ты влюбилась, — ответила система. — Любовь и погода, такова уж природа…

Она выключила систему. Для банальностей сейчас не время.

Ну уж то, что она влюбилась, было наихудшей новостью из всех возможных. Надо же, какое невезение! У нее были четкие планы, она собиралась учиться танцу под руководством одной из граций, может быть, стать ее помощницей, выступить в роли Музы. Теперь этим планам крышка. Она влюбилась в человека, в глупого человека! Это похуже, чем забеременеть. По крайней мере, беременность принесет тебе ребенка. А влюбленность не обещает ничего, кроме крушения предшествующих надежд и планов.

Нет, она не намеревалась принять подобную участь покорно. Прежде всего надлежало выбраться отсюда, чтоб одолеть искушение схватить Артура и задушить поцелуями, невзирая на презрение к нему, — уж такая странная штука любовь.

Влюбиться против собственной воли, да еще в человека! Тут безусловно следует что-то предпринять. Раненое божество инстинктивно ищет излечения; поражение любовью ничем не лучше любой другой напасти.

Меллисента отправилась во ВКУНС.

Давным-давно обнаружилось, что боги чрезмерно подвержены внезапным порывам. Замечательно разглагольствовать о божеских причудах и капризах. Но каждому понятно, что боги славны своим спокойствием, а вовсе не склонностью к поведению, какое даже люди не склонны признавать естественным. Сколько бы высококлассные бабники, как, например, Зевс, ни уверяли, что их амурные похождения — часть их божественной природы, однако в сердце, в глубине души, там, где совершаются подлинные оценки поступков и мыслей, они и сами прекрасно понимают, в чем тут соль.

Одно из важнейших различий между богами и людьми состоит в том, что люди разобщены и обречены полагаться лишь на собственные силы, а боги создали для себя программу поддержки. Если бог вдруг столкнулся с трудностями психологического свойства, он знает, что делать, — надо обратиться в Высшую Консультацию по Устранению Нежелательных Странностей. Во ВКУНС.

Что и сделала Меллисента, как только поняла, что Купидон подцепил ее на крючок. Она извинилась перед гостями — ей хотелось уйти красиво. А Артуру сказала:

— Слушай, было мило с тобой познакомиться. Но мне надо идти. Загляну к тебе как-нибудь еще, ладно?

— Конечно, — промямлил Артур.

Выбежав из коттеджа, Меллисента нажала кнопку «6» на ручной клавиатуре, загримированной под браслет, и мгновенно перенеслась в Починочный ряд, как его называли в просторечии.

Это была длинная грязная улица где-то в пределах Божьего царства, и никто никогда не предпринимал попыток ее обустроить и принарядить. Богам и богиням, которые попадали сюда, было не до архитектуры и убранства интерьеров. Соответственно Улицу Обновленных Мечтаний — более официальное название — с незапамятных времен даже не подметали. В сточных канавах громоздился мусор, а витрины выглядели так, словно здесь пронеслась пыльная буря. Осветительные фонари мигали, бросая тусклые оранжевые блики на все вокруг и превращая прохожих в призраки. Это была серьезная улица, не скрывающая своей серьезности.

Меллисента направилась прямиком в главную контору ВКУНС. Там даже витрины не было, только вывеска и стрелка, указывающая вверх. Преодолев три лестничных марша, подошла к двери, толкнула ее и очутилась в небольшой приемной, по углам которой стояли столики с наваленными на них журналами. И никого, кроме регистраторши, крупной суровой дамы с пучком на затылке.

— Чем можем помочь? — осведомилась дама.

— Меня поразила стрела Купидона, — пожаловалась Меллисента.

— Давно ли?

— Вероятно, меньше часа назад. Я прибыла сюда так быстро, как только смогла.

— Быстрота в таких делах существенна, — одобрительно произнесла регистраторша и, нажав кнопку на пульте, пригласила: — Проходите.

Она провела Меллисенту в соседнюю комнату, где стояла каталка на колесиках, и предложила лечь. Открылась другая дверь, и вошел высокий молодой бог при бородке, в длинном белом халате и с зеркальцем на лбу.

— Ужалена любовной стрелой, — пояснила регистраторша.

Доктор кивнул. Он постарался сохранить невозмутимость, но по складкам, побежавшим над бровями, Меллисента могла догадаться, что он воспринял случай как серьезный. Достав из кармана какой-то инструмент, доктор настроил индикатор и оплел запястье Меллисенты эластичной лентой.

— Ты что, будешь измерять мне кровяное давление?

— Нет. Это анализатор, проверяющий субстраты твоей крови и устраняющий их в случае нужды. Надеюсь, еще не поздно.

— Я прибыла сюда сразу, как только смогла.

Доктор пожал плечами.

— Скорее всего ты прибыла, как только тебе это представилось возможным, что далеко не одно и то же. Сперва ты извинилась перед друзьями или перед теми, кто был рядом, потом еще задержалась подправить макияж, а может, даже сделать звоночек-другой.

— Никаких звоночков, — заверила Меллисента. — Сразу сюда. Хоть я и не знала, что надо так спешить.

— Если бы ты видела столько чувственных отравлений, сколько я, ты прилетела бы сюда быстрее пули. — Он снял эластичную ленту, вгляделся в индикатор, нахмурился. — Да, ты отравлена, двух мнений быть не может. Но давай все-таки удостоверимся. О чем ты думаешь сейчас в первую очередь?

— Об Артуре Фенне.

— Это тот, на кого направлена твоя любовь?

— Да.

— Мне неизвестен бог под таким именем.

— Он не бог, он смертный.

— Проклятье! Тогда это более чем серьезно. Полюбить смертного для богини — сущее наказание.

— А то я не знаю! Можете вы мне помочь?

— Для того чтобы нейтрализовать яд косоглазием либо заиканием, слишком поздно. Отравлены все органы. Придется прибегнуть к замещению подсознания.

Доктор щелкнул пальцами. Из скрытых динамиков полилась старая земная песня «Это не любовь — мне слишком хорошо». Губительно назойливая музыка обрушивалась на Меллисенту, а регистраторша все наращивала и наращивала мощность. Одна из стен врачебного кабинета исчезла, на ее месте возникла обширная сцена с мерцающими огнями рампы. На сцену вышла группа танцоров и начала Танец здравого рассудка. Их выверенные, размеренные шаги сопровождались световыми проекциями кубистских картин. Меллисента ощутила, как ее втягивает в танец. Почти помимо воли ноги приняли ритм, руки грациозно взвились над головой, и она закружилась вместе со всеми.

Доктор стоял у пульта, нажимая кнопки. На его лице застыло выражение высшей сосредоточенности. Не отдавая себе в том отчета, он даже закурил сигарету — она как бы подчеркивала важность того, что он делает. Регистраторша послала ему восхищенный взгляд, но встречный взгляд был предостерегающим, и она вновь напустила на себя безразличие. Ни на миг нельзя было допустить даже легкого намека на чувство, от которого они старались избавить пациентку.

Музыка достигла предельной силы. Меллисента кружилась, приседала и распрямлялась, завороженная движением. Регистраторша шепнула доктору:

— По-моему, получается…

— По-моему, тоже, — ответил он шепотом на шепот. — Если сумеем вывести ее отсюда, не допустив напоминаний о том, от чего хотим избавить, все кончится хорошо.

— Если кто-нибудь способен на это, то только ты, — выдохнула регистраторша.

— Держи себя в руках, — оборвал ее доктор.

Вновь сосредоточившись на кнопках, он умело довел предельный звук до душераздирающего, одновременно усиливая световые эффекты, а затем внезапно оборвал. Наступила зловещая тишина. Меллисента замерла на полушаге, огляделась озадаченно и спросила вслух:

— А что это я здесь делаю?

Припрятав улыбку торжества, регистраторша дала стандартный ответ:

— Вы пришли сюда за покупками, дорогая. Вы что-нибудь уже выбрали?

Поиграв кнопками на пульте, доктор превратил операционную в модный магазин. Вокруг появились вешалки с платьями, витрины с ювелирными изделиями и драгоценностями, стойки с обувью и даже отдельный прилавок с купальниками. Меллисента двинулась по проходам, поглядывая туда и сюда, поневоле недоумевая, отчего весь обслуживающий персонал носит белые халаты и зеркала на лбу. Регистраторша разгадала ее недоумение, сердито глянула на доктора, который, очевидно, снебрежничал при настройке, и пояснила:

— Новейшая форма. Напоминает о Фрейде. Пикантно, не правда ли?

— Наверное, — откликнулась Меллисента рассеянно. — Честно сказать, я не вижу здесь ничего, что мне хотелось бы купить.

Она направилась к выходу, и оба, доктор и регистраторша, затаили дыхание. Если она покинет это заведение, не восстановив памяти, у нее появятся хорошие шансы избавиться от непрошеной любви раз и навсегда.

— Ну, я пошла, — сказала Меллисента.

И тут, у самой двери, ее внимание привлек очереднойстенд с драгоценностями. Ничего выдающегося, хотя искусство ювелиров не оставляло желать лучшего. Взгляд выхватил один предмет — кулон из серебра на изящной серебряной цепочке.

— Вот милая вещица, — произнесла она, вытаскивая кулон и поднося его к свету.

— Как эта штука сюда попала? — рявкнул доктор шепотом.

— А я откуда знаю? — шепнула регистраторша не менее резко.

Приглушенный щелчок — Меллисента раскрыла кулон. Внутри оказалась фотография мужчины с выступающей челюстью, маленькими полуопущенными глазками и неискоренимой печатью бесхарактерности на лице.

— О, Артур! — воскликнула она. — Как я могла забыть!

— Не повезло, — констатировал доктор. — Меллисента, боюсь, что мы больше ничего не можем для тебя сделать.

— Видно, так, — произнесла Меллисента безнадежным тоном. — Спасибо, что хоть попробовали помочь.

С чем и удалилась. Доктор напустился на регистраторшу:

— Хочу выяснить, кто положил туда этот кулон. И кто сунул в него фотографию…

— Займусь этим немедленно, — заверила регистраторша.

Но отгадки никто так и не узнал. Да если бы и узнали, Меллисенте от того было бы ни холодно, ни жарко. Даже боги, увы, подвержены необъяснимым аномалиям.

Глава 46

Скаббер был вне себя от радости, когда, осмотревшись, увидел плотные ряды инопланетян, пришедших приветствовать заезжего бога. На огромном пространстве в центре главного города, известном под названием Запретной площади, их собрались десятки и сотни тысяч, и число быстро возрастало до миллионов.

Площадь, каждая сторона которой тянулась миль на двенадцать, была оснащена громкоговорителями на высоких мачтах, укутанными в почти неразрушимый прозрачный пластик с дырочками для вентиляции. Инопланетянин по имени Ксозе пояснил, что пластик защищал громкоговорители от стихий в течение неисчислимых лет и веков, пока они висели без употребления.

— Без употребления? — переспросил Скаббер. — Неужели их совсем не использовали?

— Да, вот именно.

— Не понимаю.

— Все достаточно просто. Великая Запретная площадь — одно из древнейших сооружений нашей цивилизации, восходящее к временам, которых никто из инопланетян и не помнит. Площадь благоговейно охраняли, вход сюда был воспрещен, а тех, кто по безрассудству пренебрегал запретом и вторгался в священные пределы, ждало суровое наказание.

— Вы что, даже громкоговорители не проверяли?

— Нет, не проверяли. Предки работали на совесть, и у нас не возникало сомнений, что, когда пробьет час, все окажется в полном порядке.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что твои далекие предки соорудили эту площадь и установили аппаратуру не для себя, а в предвидении наступления определенного дня в будущем?

— Совершенно верно. Для бога, проведшего столько дней среди людей, ты тонко разобрался в обстановке.

— Спасибо за комплимент, — отозвался Скаббер. — Но откуда предки знали, для чего они строят то, что строят?

— Они и не знали. Но с самого рождения знали, как построить эту площадь с аппаратурой. Знание было заложено генетически. Не сомневаемся, что это сделал какой-то наш отдаленный потомок, пожелавший, чтобы в определенном случае события развернулись строго определенным образом.

— А откуда вы взяли, что нынче именно тот случай?

— Сама наша ДНК подала нам знак. С твоим прибытием наша судьба обрела ясность. Мы должны отправиться на войну с людьми, и ты нас возглавишь.

— За тем я, собственно, и прибыл, — заверил Скаббер. — Однако меня удивляет, что вы ожидали моего появления.

— Наш народ в будущем стал, вне сомнения, гораздо умнее, чем сейчас. Неудивительно, что потомки предвидели это славное событие и приняли соответствующие меры.

— Но если твои потомки знали заведомо, что это произойдет, следовательно, для них событие уже свершилось. Разве не так?

— Не обязательно, — ответил Ксозе. — Прими во внимание, что развитие событий во сне отличается от их развития наяву.

— Понятно, — заявил Скаббер, хотя на самом деле ничего не понял.

— А теперь, если не возражаешь, пора. Народ ждет твоего слова.

Подойдя к микрофону, Скаббер постучал по нему ногтем большого пальца. Раздался вполне удовлетворительный глухой звук. Толпа весело шевельнулась, и можно было расслышать возгласы:

— Вот уж истинная примета бога — проверка микрофона!

Еще один голос поддержал:

— Довелось же дожить до такого дня!

А третий присоединился шутливо:

— Если ты не прекратишь наступать мне на ногу, то не доживешь до следующего!..

Тем не менее все реплики, вся дружеская болтовня оборвались тишиной, как только Скаббер шагнул вперед и прокашлялся.

— Друзья, собратья-инопланетяне! — воззвал он. Слова полетели громово над исполинской площадью, отражаясь в усилителях на периферии, сделанных из редчайшего звукового дерева и рассчитанных таким образом, чтобы даже самый дальний слушатель в полной мере ощутил всю мощь божеского голоса. — Да, собратья, поскольку и я каждой клеточкой своей чувствую себя инопланетянином, если смотреть в корень. Сейчас я не стану останавливаться на этом вопросе подробно — займемся им как-нибудь на досуге. Я счастлив тем, что стою здесь перед вами, как ваш истинный бог, избранный теми, кто обладал даром предвидения и внедрил свое предвидение в ваш генетический код, дабы вы предвкушали мое появление и подготовились к нему… — Он запнулся и произнес со смехом: — Я, кажется, забыл, с чего начал…

— С того, что вы сами похожи на инопланетянина, — напомнили инопланетяне добродушно.

— Ах да, вспомнил. Я собирался сказать, какие планы у меня на ваш счет. Мои дражайшие друзья, эти планы заложены в мой генетический код точно так же, как и в ваш. И они требуют незамедлительного уничтожения планеты, прозвавшей себя Землей и населенной существами, которые именуют себя людьми.

— Что за наглость с их стороны! — прокомментировал кто-то из толпы. — Продолжай, о великолепнейший бог, ибо мы слушаем тебя затаив дыхание и навострив уши, а те, кто лишен слуха, будут проинформированы слышащими, которые принесли с собой дощечки и белые фосфоресцирующие мелки для письма.

— Ответ похвальный, — объявил Скаббер. — Однако давайте не будем пустословить, а прямо отсюда все вместе организованно проследуем на базу космического флота и без промедления начнем погрузку. В свершениях такого размаха нельзя терять ни секунды.

— Правильно! Правильно! — завопили инопланетяне хором.

И стройными рядами, во главе со Скаббером, двинулись через город к дальним туманным полям, где прозорливые предки в далеком прошлом заложили космический флот. Корабли ждали своего часа, укрытые прозрачными вентилируемыми чехлами. Скаббер был приятно поражен тем, что, невзирая на свой почтенный возраст, они выглядят вполне современно — воистину предки могли добиться этого, только если и впрямь грезили будущим. В глаза бросалось разнообразие форм кораблей — все разновидности было не пересчитать, и тем не менее он попросил объяснения такому феномену.

— Сам вижу, ты удивлен тем, что наши космические корабли сконструированы по-разному, — ответил Ксозе. — Наши мудрые предки задумали их с учетом всех мыслимых форм инопланетян. Задумали и построили.

— Ну что ж, твои предки были в высшей степени прозорливы во всем, что может потребоваться в будущем, — сказал Скаббер. И задал вопрос: — Собрались ли здесь все пилоты, штурманы, коки, уборщики, солдаты, матросы, женский персонал, короче, все и все, кто и что может пригодиться в экспедиции подобного масштаба?

— Все и все здесь, в полной готовности.

— Тогда вперед! — воскликнул Скаббер. — Инопланетяне, по кораблям! Главный навигатор! Явитесь ко мне, и я задам флоту курс, который приведет нас к цели, предначертанной судьбой.

Ксозе гордо выпрямился, требуя внимания.

— Главный навигатор — это я. Мой повелитель, твой корабль ждет тебя. Обрати внимание, что он по праву заслуживает определения «божественный».

Скаббер не мог не заметить большой золотой корабль. Едва с корпуса сдернули прозрачное покрывало, корабль засиял столь лучезарно, что затмил темное карликовое солнце, освещавшее всю картину.

— Мы пойдем первыми, — заявил Скаббер навигатору. — А остальные пусть следуют за нами в любом удобном для них порядке.

— Будет исполнено, — откликнулся навигатор.

И скоро, очень скоро, даже с удивительной быстротой, весь космический флот взмыл к небесам, описал один виток вокруг родной планеты, а затем, в соответствии с инструкциями Скаббера, нырнул в таинственную глубь подпространства, укрылся его саваном, дабы возродиться на предельно близком расстоянии от Земли.

Глава 47

— Привет! — объявила Меллисента. — Я вернулась…

Артур сидел в спальне, потягивая свой утренний кофе, когда Меллисента вдруг возникла прямо у него за спиной. Он невольно подскочил, расплескивая кофе на халат.

— Проклятье! — воскликнул он. — Извините, Меллисента, но вы явились так неожиданно, что испугали меня. Неужели вы не могли как-то оповестить о своем визите? Позвонить в звонок или еще что-нибудь?

— Послушай, — сказала она. — Я должна сообщить тебе нечто важное.

Артур испытал неприятное чувство: сейчас богиня станет его упрекать, а ведь он ее едва знает…

— Что бы там ни было, — произнес он, — я заранее извиняюсь.

— Ради всего святого, заткнись и послушай, что я тебе скажу.

— Извиняюсь, — повторил Артур. — В чем дело, Меллисента?

— Артур, я люблю тебя.

— О!.. Очень мило.

— И я решила, что мы будем жить вместе и я разрешу тебе меня боготворить.

— Вот те на! Замечательно, Меллисента…

— Ты, кажется, не очень доволен.

— Разумеется, я доволен. Как я могу быть недовольным?

— Не знаю, как, но ты недоволен. Артур… а что, если ты меня не любишь?

— Ну разумеется, люблю. Кто сказал, что нет?

Меллисента чуть не сделала нечто, к чему сама не была готова, как вдруг ее осенило, и она всхлипнула:

— Ох…

— Что такое? — всполошился Артур.

— До меня только что дошло, что если я люблю тебя, это еще не значит, что ты тоже любишь меня.

— Конечно же, люблю.

— Погоди минутку.

— Да? — выдохнул Артур, раболепно съеживаясь.

— Не бойся, я тебя не ударю. И не дрожи.

— Хорошо, мадам.

— И не называй меня «мадам».

— Не буду… Меллисента.

Она испустила вздох.

— Ты не любишь меня. Ни капельки. Какая же я была дура! Считала само собой разумеющимся, что если я люблю тебя… Но ты не любишь меня, так, Артур? Говори правду!

— Я безмерно уважаю вас. И думаю, что вы самая красивая, кого я только видел…

— Но ты все равно меня не любишь.

— Вероятно, нет.

— Прощай, Артур!..

Глава 48

Меллисента вернулась в Божье царство испросить совета у одной из верховных богинь, Афродиты, обитающей ныне в недостроенном замке из паросского мрамора в долине Темпе. Верховная предложила гостье чаю и выразила сочувствие.

— Кому же понравится влюбиться против собственной воли! — сказала Афродита. — Любовь — типично мужская идея. Только мужчина и мог до этого додуматься. Только мужской принцип, главенствующий во Вселенной, мог подтолкнуть к такому безобразию — иначе его и вовсе не было бы.

— Вот уж не ожидала, что ты заявишь что-либо подобное! — воскликнула Меллисента.

— Думаешь, мне нравилось быть верховной богиней любви? Нисколько! Всего лишь нескончаемая череда страстных увлечений, и все на поверку одинаковы, все тщеславные тупицы. И все спустя какое-то время меня бросали. Как только мужчина — что бог, что человек — покончит с влюбленностью, он тут же начинает искать себе другое занятие.

— Не думаю, что с Артуром произойдет то же самое.

— Любовь — несчастье независимо от того, делает ли мужчина, что ему говорят, или нет. Горе горькое, если он бросает тебя, и не меньшее, если он липнет к тебе, когда твоя страсть истощилась.

— Но раз ты пришла к таким выводам, удивительно, почему ты не сумела как-то повернуть свое знание себе на пользу.

Афродита передернула плечиком.

— Как запрограммирована богиня любви, исходя из мужских принципов Вселенной? Любовь — ее единственная радость. Может, это и нечестно по отношению к себе, но без любви нет удовольствия, нет смысла жить.

— Понимаю, — отозвалась Меллисента. — Мне хочется быть рядом с ним так сильно, просто до боли. И хочется освободиться от него. Что посоветуешь?

— О том, чтоб избавиться от чувства, можешь забыть. Ты влипла, деточка. Стрелы Купидона бьют без промаха, вытащить их нельзя. Так что расслабься и получай удовольствие.

Меллисента скорчила гримасу.

— Но какое удовольствие может принести любовь смертного?

— Знаешь, среди них попадаются вполне симпатичные. Не могу забыть того мальчика Париса.

— Артур — не Парис.

— Не играет роли. Принцип не меняется.

— Ну что ж, — изрекла Меллисента, — если уж придется жить с этим, значит, придется. Вроде бы ниже моего достоинства разрешить смертному обнять меня, но для него сделаю исключение. И заставлю его почувствовать, какой единственный в жизни шанс он выиграл, получив меня.

С тем она и удалилась. Афродита допила остывший чай и подивилась, беседуя с собой, сколь многое юной Меллисенте еще предстоит усвоить. Если она полагает, что тяжко быть влюбленной, посмотрим, что она скажет, когда окажется любимой или — в данном случае много вероятнее — нелюбимой.

Глава 49

Меллисента отправилась в родительский дом. Отец был в саду, ухаживал за виноградной лозой. Она не колеблясь рассказала и ему, как этот смертный отверг ее.

Симус выпрямился и спросил:

— Что же это такое? Разве он не был ужален любовной стрелой?

— Нет. Я же тебе говорила. Стрела попала не в него, а в меня.

— А тогда с чего ты решила, что он в тебя влюбится?

Меллисента возмутилась:

— Ему следовало бы влюбиться, потому что я красивая и потому что я богиня.

— Моя милая девочка, как же ты еще не разобралась, что даже боги любят не по велению рассудка, а уж люди тем более. И вообще, зачем ему любить тебя? Он хоть привлекателен, твой любимый?

— Определенно нет.

— Тогда чем его может привлечь любовь к тебе? Зачем она ему, если его не заставили полюбить, как заставили тебя?

Она уставилась на отца.

— Ох, я, кажется, начинаю понимать, что ты имеешь в виду. А заставить Купидона пустить стрелу и в него возможности нет?

— Ни малейшей. Купидон ненавидит взаимность. Предпочитает асимметрию.

— Ну и что мне делать?

— Постарайся справиться, моя девочка. Когда подходишь к концу, иного выхода просто не остается.

— Но почему конец наступил для меня так рано?

Отец не смог ничего ответить.

Глава 50

Гермеса Меллисента застала в момент, когда он смазывал свою лиру.

— Мне нужен совет, — заявила она с порога.

— Валяй!

— Я влюбилась в смертного, а он меня не любит.

— По-моему, ничего особенного. В чем проблема?

— Я хочу, чтоб он полюбил меня.

— Ты перепробовала все уловки, чтобы соблазнить его?

— Да.

— А уловки из серии «не хочу соблазнять»?

— Это что такое?

— Это значит делать вид, что не испытываешь чувств, какие тебя обуревают.

— Следовательно, лгать?

— Совершенно верно.

— Я выше этого.

— Очень жаль. В таком случае ты никогда не добьешься того, к чему стремишься.

— Должен же быть какой-то способ!

— Способ есть, и я только что его тебе сообщил. Диссимуляция, демонстрация чувств, обратных истинным.

— Что за гнусность!

— Ты права, — согласился Гермес. — Не делай ничего подобного. Лучше быть честной по отношению к себе, чем любимой.

— Нет, такого я тоже не хочу.

— Ну что ж, госпожа, если ты хочешь того, чего хочешь, я сказал тебе, как добиться желаемого. А если хочешь не так уж сильно, проваливай и займись чем-нибудь другим.

Тем Меллисенте и пришлось удовольствоваться.

Она вновь спустилась на Землю. И вновь объявилась в спальне Артура, даже не удосужившись объяснить свое отсутствие. Артуру осталось лишь повторить, как ему жаль, что он ее не любит.

— Да ладно! Мне это решительно все равно. Просто захотелось покрутиться тут и понаблюдать за событиями.

— За событиями?

— Конечно. Это же самое оживленное место в обоих мирах.

Артур ощутил какую-то встревоженность, хотя по сути понимал, что ему тоже должно бы быть все равно. Он наконец-то заметил, что Меллисента очень привлекательна, и даже удивился, что не замечал этого раньше.

Разумеется, Меллисента отнюдь не разлюбила Артура. Она любила его даже сильнее, чем прежде. Но к потребности любить добавилось понимание того, как добиться желанного результата. Как возбудить любовь. Ложь и диссимуляция, вне сомнения, — едва ли не самое верное оружие Любви.

Некоторые утверждают, что Меллисента додумалась до этого своим умом. Иные говорят, что она следовала инструкциям Гермеса.

Она прекрасно понимала, что ставит себе довольно слабенькую цель, но любая цель все же лучше, чем ничего.

Глава 51

Теоретически встреча с Меллисентой была самым замечательным событием в жизни Артура. Хотя сказать так — еще ничего не сказать: встреча с ней стала бы самым замечательным событием для любого мужчины. Богиня по сравнению со смертной женщиной — то же самое, что титан по сравнению с пошлым сатиром; а уж богиня любви — не просто богиня, а… да любое сравнение бледнеет, и нет оборотов речи, достаточно рельефных, чтобы передать хотя бы одну десятую обаяния Меллисенты, прекрасной юной богини любви древних ливанцев, современной богини любви для Артура Фенна.

Однако замечено, что по-настоящему оценить богиню может лишь мужчина незаурядно сильный, очень и очень чувственный и к тому же способный распознавать оттенки тоньше, чем профессиональный дегустатор вин. Увы, Артур ни одним из этих качеств не обладал. Ни чувственности, ни тонкого вкуса — самый обыкновенный простофиля. Меллисента зря растрачивала себя на него.

Она и сама понимала его заурядность, хоть у нее хватало ума никогда не поминать об этом, разве что изредка, намеком, когда ее очень уж припекало. А Артур делал немало такого, от чего могло припечь.

Довольно ей было подойти к нему на фут или ближе, как он начинал дрожать. А если она прикасалась к нему, он буквально падал в обморок. Может, это и было в своем роде лестно, но отнюдь не вело к великому сексуальному удовлетворению, для какого была создана Меллисента. В сущности, об удовлетворении вообще не могло идти и речи. Артур был слишком переполнен благоговейным уважением к ней и ненавистью к себе, чтобы коснуться ее или позволить ей коснуться себя.

В общем-то она не собиралась брать инициативу в свои руки. Богини, хотя в принципе ничего не имеют против агрессии, все же предпочитают, чтобы за ними ухаживали обычным порядком и чтобы решительные действия предпринимали мужчины. А для Артура самая мысль о том, чтобы физически приблизиться к ней, была равносильна оскорблению величества, почти равна богохульству.

Неважно, сколько раз она прямо говорила ему об этом, — он никак не мог взять в толк, что она жаждет его. Он все равно спрашивал себя: кто я такой, чтобы меня возжелала богиня? И в ответ всегда слышалось: несчастный зануда, вот ты кто. И уж такие мысли не могут вести к успешному ухаживанию.

Меллисента поняла его затруднения. К тому времени она вполне разобралась в психологии мужчин, даже изучила ее на скорую руку, и распознавала низкое мнение о себе, когда сталкивалась с чем-то подобным. Она решила выждать благоприятного момента — а Артур пусть пока попривыкнет к ней.

Обдумав еще раз совет Гермеса, она решила поискать нового консультанта и договорилась о беседе с Минохом, некогда верховным богом сирийцев — ближайших соседей ливанцев. Она поддерживала с ним дружеские отношения с давних пор и привыкла ценить мудрость старшего бога.

Разыскав Миноха на ранчо в западной части Божьего царства, она начала без обиняков:

— У меня возникла проблема.

— Я мог бы догадаться и сам. На твоем совершенном лобике пролегла морщинка. Не позволяй никаким проблемам портить свою внешность, моя дорогая.

— Тогда помоги мне выпутаться.

И она поведала Миноху, как ее угораздило влюбиться в смертного, как она отправилась к нему и как он отверг ее, да и теперь, по-видимому, благоговейно боится.

— Ты когда-нибудь любила смертного прежде? — осведомился Минох.

— Нет, никогда. Мне это даже в голову не приходило.

— Каждому лишь свой собственный опыт в науку, — изрек Минох. — И все же то, что испытываешь ты, нет-нет да случалось и прежде. И всякий раз возникали трудности. Со стороны смертных.

— Он, кажется, не в силах забыть, что ниже меня.

— С полным на то основанием. Он обыкновенный человек. А ты богиня.

Меллисента испустила вздох.

— И с этим ничего не поделаешь?

— Есть один способ. Право, я удивлен, как ты сама до него не додумалась.

— Поведай!

— Слушай меня внимательно, моя дорогая. В том, что я скажу, присутствует доля риска, но результат почти гарантирован. Ты не думала о том, чтобы сделать ему подарок?

— Это он должен осыпать меня подарками!

— Разумеется, так, дорогая. Однако я имел в виду подарок особенный, необычный. Подарок, преподнести который по силам только богине…

— Артур! — позвала Меллисента вечером, едва они остались одни.

— Да, любовь моя?

— Хочу сделать тебе подарок.

— Ужасно мило с вашей стороны. Но, пожалуй, не стоило бы…

— Тебе не интересно, что именно я дарю?

— Уверен, вы и сами скажете, когда захотите.

Меллисента вздохнула. Почтительность, присущая Артуру, порой просто выводила из себя. Однако сегодня она твердо решила, что останется милой и ласковой.

— Вот, дорогой.

Она достала коробочку, спрятанную на груди, и протянула Артуру. Тот принялся вертеть коробочку в руках, бормоча:

— Красиво, очень красиво…

— Открой.

— Ну конечно. Я как раз собирался это сделать.

Он открыл коробочку — там оказалось кольцо. Вроде бы железное и совсем простенькое, не считая того, что по окружности выгравированы занятные письмена.

— Замечательно красивое, — сказал Артур, но таким скучным тоном, что Меллисента едва сдержала желание пнуть его.

— Надень.

— Не знаю, стоит ли. Со мной ничего не случится?

— Артур, — произнесла Меллисента, уже не в силах сдержать мелькнувшей в голосе угрозы, — скорее с тобой что-нибудь случится, если ты не послушаешься.

— Ладно. Хорошо. — Он надел кольцо на указательный палец — оно пришлось впору. — А теперь?

— Теперь лучше бы тебе ненадолго прилечь.

— Зачем мне лежать?

— У кольца есть определенные… качества. К ним надо привыкнуть.

Артур внезапно побледнел.

— Я чувствую что-то непонятное!

— Ну да, — отозвалась Меллисента. — Так, наверное, и должно быть.

— Какой-то свербеж в желудке.

— Именно в желудке чаще всего проявляется первый эффект.

— Первый эффект чего? Меллисента, что вы вложили в кольцо?

— Ничего плохого, дорогой. Полежи чуть-чуть. Будешь доволен, это я тебе обещаю.

Артур подчинился и лег. Меллисента отошла в уголок и уткнулась в журнал мод. Прошло двадцать минут. Она еще не изучила все последние парижские модели, когда Артур вскочил с кровати.

— Что? — спросила она, не поднимая глаз.

— Меллисента, что вы со мной сделали?

— С чего ты взял, что я что-то сделала?

— Только посмотрите на меня!

Отложив журнал, Меллисента оглядела его с головы до ног. Ему пришлось сменить одежду, поскольку он стал гораздо крупнее. Росту в нем теперь было более шести футов, и плечи пропорционально расширились. Волосы, прежде тусклые, мышиные, сделались золотыми и кудрявыми. Даже черты лица изменились. Короче, надевая кольцо, он выглядел болваном, а теперь стал супермолодцом.

— Нравится? — осведомилась Меллисента. — Вот такой я выбрала для тебя подарочек.

— Но что вы сделали?

— Я дала тебе внешность и способности полубога.

— Мне? Полубога?

— Полюбуйся сам на себя.

— Внешность — полдела. Настоящий полубог обладает способностями, недоступными обыкновенным людям.

— Проверь себя. Увидишь, что ты превосходишь всех во владении оружием, да и в борьбе без оружия тоже, что ты знаешь назубок все полезные заклинания… И многое другое умеешь тоже.

— Многое другое? Что?

— Твои возможности укрепились во всех отношениях, — ответила Меллисента сдержанно. — Если ты понял, что я подразумеваю.

— Вы подразумеваете то, что, по-моему, подразумеваете?

Она быстренько прочла его мысли, чего обычно избегала: чтение мыслей означало бы непрошеное вторжение в чужую жизнь и дурное собственное воспитание. Но на сей раз это представлялось необходимым.

— Да, — подтвердила Меллисента, — ты прав. Ты приобрел несравненные возможности в самых сладких областях жизни, а также несравненную способность наслаждаться ими.

— Ух ты! — воскликнул Артур.

— Ты рад, не так ли? — отозвалась Меллисента.

Мгновением позже он склонился над ней и поднял на загорелых мускулистых руках.

— Женщина, — сказал он голосом, на октаву более глубоким, чем прежде даже при простуде, — настал момент, которого мы оба ждали!

— Да! — откликнулась Меллисента. — О да!..

Они упали друг другу в объятия.

Однако совсем-совсем вскоре оказалось, что оба сидят на Артуровой постели обнаженные, два отменных голых зверя, и между ними ничего не произошло — оба испытали полное разочарование.

— Черт побери! — выругался Артур.

— Что стряслось? — спросила Меллисента.

— Не знаю. Но когда дошло до решающей минуты… выяснилось, что я просто не могу.

Глава 52

Все шло своим чередом, но отношения между Меллисентой и Артуром стали напряженными. Листячок и все остальные поздравили Артура с новым, усовершенствованным обликом и заявили, что ему крупно повезло заполучить богиню, столь прекрасную, как Меллисента, в полное свое распоряжение. Артур с ними не спорил. Ни о Меллисенте, ни о собственных трудностях в отношениях с ней он решительно никому не рассказывал. Пусть думают, что хотят.

Кажется, все считали, что ему повезло, — все, кроме Мими, которая в своей новой роли верховной жрицы НОВТРЕЗАБа однажды явилась, оглядела Артура с головы до ног, принюхалась и спросила, не набирает ли он лишний вес и не начал ли употреблять духи. Парфюмерией он, конечно же, не пользовался, даже лосьоном после бритья. А что до «лишнего» веса, ему-то было отлично известно, что все его тело — сплошные мышцы. Мими, в сущности, заигрывала с ним; другой бы мужчина догадался, что она по-прежнему питает к нему интерес, — но Артур истолковал ее реплики как новый знак неприязни. Ничего не ответил и отправился по своим делам.

А дел было невпроворот. Свежеиспеченный культ развивался с поразительной быстротой, обзавелся филиалами в 40 штатах, и что ни день объявлялись новые последователи, в том числе и за границей. Артура считали главным судьей по любым вопросам теории и практики. Правда, своим обязанностям он уделял мало внимания и обычно подписывал бумаги, поступающие на его имя, не удосужившись прочесть их. В то же время он отдавал себе отчет, хоть и смутно, что божественные дружки Листячка творят на Земле ад кромешный.

Аррагонет, новоприбывший бог природы, посчитал своим долгом защитить Землю и все растущее на ней от посягательств человечества. Он создал траву, способную прижиться где угодно и притом такую, что ее почти невозможно извести. Травка Аррагонета задушила всякую другую поросль. Даже боги и те не одобрили подобного поворота событий. Они пытались увещевать Аррагонета, а тот посмеивался:

— Каждый бог обязан делать то, к чему призван…

Пришлось Листячку пригласить еще и Иртиса, довавилонского бога огня, чтобы тот пресек нашествие супертравы, душившей более полезные растения. Иртис вполне преуспел в том, чтобы выжечь сотни квадратных миль, и трава там больше не всходила. Но ничто другое не всходило тоже.

Божеская самодеятельность порождала и иные дурные эффекты. Боги ну никак не могли сопротивляться соблазну поиграть с установившимся порядком вещей, и их самоуверенные ляпы приносили все худшие последствия. Листячок и некоторые из тех, кто обладал хоть каким-то чувством социальной ответственности, пробовали компенсировать эти последствия чудесами, например, накормить население Земли пищей, которую они именовали «сырная манна». Но вскорости благотворительность им наскучила, да и, кроме того, на то, чтобы снабжать стремительно растущее человечество всем необходимым, бог или богиня должны были тратить все свое время, — а где его взять, когда есть более важные дела?

Так что ситуация на Земле развивалась не к лучшему, а ко все более и более скверному.

Глава 53

Настал день, когда Меллисента обратилась к Артуру:

— Хочу обсудить с тобой кое-что, что меня, признаться, слегка расстраивает…

— О чем разговор, обсудим, — ответил Артур с упавшим сердцем.

— С тех пор, как я вернулась, ты утверждаешь, что я твой идеал женщины.

— Я не только утверждаю, я так думаю. Вы самая прекрасная, самая желанная женщина либо богиня, какую я или любой мужчина может себе представить. Остается лишь жалеть о несостоятельности, которая не позволяет мне получить величайшее из всех возможных наслаждений.

— Это ты так говоришь, — молвила Меллисента.

— И так думаю.

— В таком случае не можешь ли объяснить, отчего тебе снятся другие женщины?

— Ничего подобного, — соврал Артур инстинктивно и вроде бы уверенно.

— Как ни неприятно, должна сказать тебе, что ты лжешь.

— Нет, не лгу! — горячо возразил Артур. — По-моему, я лучше всех знаю, что мне снится!

Меллисента смерила его пристальным взглядом и вздохнула:

— Ох, Артур, тебя же видно насквозь…

— Почему вы такого мнения?

— Потому, что я контролировала твои сны. В них присутствовали несколько женщин, но меня среди них не было.

— Вы контролировали мои сны?

— Да. Богини наделены такой способностью.

— По-моему, это очень нечестно.

— Можно прийти к выводу, что ты во сне спасаешься от меня с помощью воображаемых прелестей других женщин.

— Вы, должно быть, заблуждаетесь, — храбро продолжал врать Артур. — Если мне вообще кто-нибудь снится, то только вы.

— Да неужели? Как же ты тогда объяснишь вот это?

Она извлекла из сумочки пачку глянцевых отпечатков и вручила Артуру.

— Что это?

— У нас, у богов, свои способы проникать в человеческие сны, и мы обрели это качество задолго до того, как вы придумали фотокамеру. Это метафизические снимки твоих снов за последние две недели. Взгляни — и попробуй только отрицать, что они подлинные.

Артур, хоть и неохотно, подчинился. Все снимки запечатлели его самого в разных позах с самыми разными женщинами, но по преимуществу с Мими.

— Я не распоряжаюсь своими снами! — произнес он сердито. — И с вашей стороны это нечестное и злое решение — вторгаться в мою личную жизнь таким манером.

Меллисента лишь дернула плечиком. Ей, как и всем остальным богам, было наплевать на честность.

— В глубине души ты мне неверен! — заявила она. — Прощай, Артур!..

И, сделав величественный жест, исчезла.

Часть VII

Глава 54

Между тем верховные боги в своем бесплотном царстве бездельничали, пребывая в состоянии, близком к оцепенению. Правда, одного из них, Ласку, попросили проследить, не случилось ли где каких-нибудь взрывоопасных событий. Он залез на высокий утес, откуда открывался панорамный вид на Землю и ее окрестности. Долго ли, коротко ли, он заметил нечто, казалось бы, абсолютно бессмысленное, — огоньки, море огоньков, движущихся по черному бархату космоса в направлении Земли.

И тут к нему на косогор заявился вещий дрозд с крыльями, заляпанными грязью, и, с трудом переведя дух, выпалил:

— У меня новости.

— Выкладывай.

— Ты видишь, что там творится?

— Да, но что это?

— Инопланетный космический флот огромных размеров. Флот приближается к Земле.

— Инопланетный флот? Ты сказал — инопланетный?

— Именно так я и сказал.

— Инопланетянам не положено соваться в наши дела, — заявил Ласка. — По крайней мере, пока не положено. Ты ничего не перепутал?

— Конечно, нет, я же не птица-глупыш.

— Нападение инопланетян на Землю — новость хуже не придумаешь. Как же это вышло?

— Ну это долгая история, — ответил дрозд. — Все затеял бог Скаббер. Он их и возглавляет.

— Про Скаббера я знаю. Его ввел в игру Декстер, который, в свою очередь, работает на нашего собрата, верховного бога Астураса.

— В общем, верно. Но вы не приняли в расчет Аримана.

— Аримана? Кто это?

— Брат-близнец Астураса. Злокозненная его половина.

— Вот оно что! Продолжай.

— Этот Ариман не пожелал спасать Вселенную. Напротив, он стал искать путей, как бы ее побыстрее разрушить. Он подбил Купидона на заказной выстрел, но Астурас успел подтолкнуть мальчишку, и стрела попала в Меллисенту.

— В Меллисенту? Где-то я уже слышал такое имя.

— Она сирийская богиня любви.

— Да, верно. Продолжай.

— Затем Ариман узнал, что Декстер ищет в Божьем царстве кого-то, кто бы помог Артуру.

— Артуру?

— Человеку, который заварил всю эту кашу.

— Да, да, верно.

— Итак, Ариман заявился к Декстеру, представился другом и посоветовал выбрать Артуру в заступники Скаббера. Декстер решил, что бог дал ему добрый совет, связался со Скаббером и привлек того на сторону Артура.

— Скаббера! — воскликнул Ласка. — Нашел же, кого выбрать!

— Точно, — согласился дрозд. — Однако ты это знаешь, и я это знаю, а Декстер не знал. Не знал, что ему дали ложный совет.

— Мне известно, что случилось потом. Скаббер потерпел поражение от Листячка, абсолютно предсказуемое, и возжаждал отомстить. Каким-то образом связался с инопланетянами…

— Это Артур посоветовал ему разыскать их.

— Не может быть!

— Разумеется, Артур сам не понимал, что говорит. А мы теперь имеем Скаббера во главе орды инопланетян в космических кораблях против Листячка и его дружков.

— Инопланетяне против богов, — пробурчал Ласка. — Подходящий сюжет для иронической поэмы…

— На поэзию не осталось времени, — каркнул дрозд. — Сам сообрази, что теперь будет.

Предсказать будущее не составляло труда. Столкновение титанических сил скорее всего уничтожит Землю и ее обитателей. В намерения Вселенной подобное никак не входило.

— Пойду расскажу остальным, — заявил Ласка.

Верховные боги выслушали Ласку и согласились с ним, что ситуация серьезная. Они позвали Астураса с целью посоветоваться, нельзя ли как-то справиться с его братцем.

— Я и не догадывался, что мой собственный братец выступит изменником по отношению к курсу событий, какому я призван служить с рождения. Чем не тема для трагедии в пяти актах?

— Выброси из головы театр, — сказал Ласка. — Сможешь ты что-нибудь предпринять?

— Готов поспорить, что смогу, — ответил Астурас и пустился стремглав на поиски брата.

Астурас нашел братца распластавшимся на галактическом облаке и созерцающим инопланетный флот, устремившийся к Земле.

— Прекрасное зрелище, не правда ли? — изрек Ариман.

— Поверни их назад.

— И как же, по-твоему, я смогу это сделать?

— Внуши такую мысль своему любезному Скабберу, заварившему всю эту кашу. Заставь его отменить экспедицию.

— А, собственно, зачем?

— Потому что, если не отменить, Земля погибнет.

— Ну и какое мне дело?

— Вместе с Землей погибнет и Вселенная.

— Логично, — заметил Ариман.

— Мы обязаны что-то предпринять!

— Без меня. Я выступаю на другой стороне. В мои намерения входит разодрать эту Вселенную и намотать ее тебе на уши, брат. Потом поглядим, кто из нас родится первым в следующий раз.

— Я этого больше не вынесу! — вскричал Астурас и прыгнул на брата.

Ариман только и ждал нападения. Реакция его была мгновенной. Братья сцепились. Их силы оказались настолько равны, что ни один не мог добиться преимущества. А запасы энергии у обоих были просто неисчерпаемы, и на прекращение боя в сколько-нибудь обозримом будущем не приходилось даже надеяться.

Схватка продолжалась, не ослабевая ни на миг.

А инопланетный флот знай себе приближался к Земле.

Глава 55

Было раннее утро — самое покойное время как для богов, так и для людей. Артур устроился в уголке спальни с «Нью-Йорк таймс», раскрытой на странице, где кроссворд. Его жизнь заметно украсилась с тех пор, как он смог себе позволить получать «Таймс» авиапочтой на дом. Любая роскошь стала достижимой для пророка новой и самой быстрорастущей религии мира. Артур не слишком-то гнался за роскошью, но получать каждое утро «Таймс» ему нравилось.

В другом углу комнаты вспыхнул тусклый свет. Как будто ничего особенного, но даже тупица похлеще Артура, вероятно, подметил бы специфический оттенок, свидетельствующий, что свет не из земного источника. Артур так и решил, но не встревожился и даже не стал гадать, что бы это значило: за время интенсивного общения с богами он успел привыкнуть к странным световым явлениям.

Послышался звук, похожий на трубный глас, высокий, пронзительно мелодичный. Уж звук-то, казалось бы, мог бы привлечь его внимание — но не привлек.

Артур пресытился странностями. Когда день за днем якшаешься с богами, любые дикости становятся заурядными, как хлеб с маслом. Потому он не среагировал ни на свет, ни на звук, а продолжал разбираться со своим кроссвордом. И именно там, в кроссворде, обнаружил первый намек на принципиально новое положение вещей. Шаря глазами по клеточкам в поисках слов, которые можно было бы вписать, не особенно напрягая извилины, он заметил под номером 59 по горизонтали нечто, чего там раньше вроде бы не было. Восемь букв, а пояснение такое: «Характерный знак, что с вами хочет общаться богоподобное, высшее существо». И в голове немедленно родился ответ: «Знамение!»

Наконец-то Артура осенило, что назревает сверхъестественная ситуация, притом направленная непосредственно на него. Отложив карандаш, он поднялся на ноги и достал из-под кровати маленький рюкзачок, приготовленный на всякий пожарный случай еще неделю назад. Невесть откуда налетел ветер, полыхнуло пламя — и перед Артуром предстал Декстер.

— Все пропало! — провозгласил нежданный гость.

— Что такое? Что именно пропало?

— Все!!!

— Нельзя ли понятнее?

— Я выбрал не того бога. Ариман уговорил меня, и я согласился попробовать. А теперь этот Скаббер со своими инопланетянами и ваш Листячок с союзниками неизбежно схлестнутся, и сражение между ними уничтожит Землю. А следом погибнет и Вселенная.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросил Артур.

— Можете попробовать пустить космические силы в ход своими руками. Хотя, предупреждаю, это очень опасно.

— О какой опасности речь, если в противном случае погибнет Вселенная?

— Гибель Вселенной — далеко не худшее, что может случиться с вами лично. Всегда остается шанс, что в новой Вселенной с вами будет все в порядке. А в этой Вселенной можно напортачить так, что хуже не бывает.

— Не понимаю, как.

— Обратите внимание, что мы до сих пор не упоминали об аде.

— Вы намекаете, что если я не добьюсь успеха, меня отправят в ад?

— Я пытаюсь внушить вам, что традиционные представления об аде неверны. Ад — для тех, кто, подобно Прометею, пробовал усмирить космические силы и потерпел неудачу.

— А на что ад похож?

— На что похожа боль? Как охарактеризовать страдание?

Артур воспринял суть — и все-таки осведомился:

— Зачем Вселенной это понадобилось? И что такое ад? Отдельное пространство? Сколько же пространств во Вселенной?

— Вселенная, Божье царство, Божий космос, ад, дробное измерение, область карающих божеств — та, куда вы направитесь, и бесчисленное множество других, отнюдь не четких. Все они, все сферы интересов взаимопроникающи. Но оттуда, куда отправитесь вы, возврата нет.

Глава 56

Декстер отбыл восвояси. Артур подумал-подумал, решил, что обязан принять меры, и вышел на задний двор попрощаться с Меллисентой. Узнав, куда он держит путь, богиня обеспокоилась.

— Но это хуже смерти! Разве тебя не предупредили?

И вдруг, в минуты этого разговора, он по-новому взглянул на Меллисенту и на себя самого. Его путешествие во Вселенную казалось ему поступком смелого человека. И он подумал: «Если я готов и хочу отправиться туда и встретить неизбежное, каково бы оно ни было, разве я не хочу сказать что-нибудь милое этой богине, повинной лишь в том, что она любит меня?..»

Он начал осуществлять свое намерение — и вдруг произошло небывалое: его сердце устремилось к ней. И не находилось слов, чтобы передать волны чувств, рвущихся из груди. Поднимаясь, эти волны заставили лицо вспыхнуть. Он ощутил прилив сил, заглянул в себя глубже, чем когда-либо прежде, и, обняв Меллисенту, заявил, что любит ее.

— О Артур, — откликнулась Меллисента. — Наконец-то!

— Да, люблю, — повторил Артур. — Но теперь мне надо идти.

— Идти? Куда?

— Вселенная вот-вот рухнет, и в принципе по моей вине. Я обязан сделать все возможное, чтобы предотвратить катастрофу.

— Не ходи, — попросила она.

— Должен!

— Артур, есть местечко, куда мы могли бы удалиться вдвоем. Вероятности пережитого трансформируются там любовью и образуют особую вечность, полностью независимую от течения времени где бы то ни было. Мы могли бы переселиться в субъективный мир навсегда и выбросить Вселенную из головы…

Искушение было велико: Артур понимал, о чем говорит богиня, как нипочем не понял бы прежде. Значение любви вдруг открылось ему с беспримерной глубиной.

И все же он понимал, что принять предложение не имеет права. Есть путь долга, есть зовсудьбы. Он понимал, что обязан идти вперед и постараться навести в мире порядок.

Глава 57

Светящаяся трехмерная сетка — таково было Артурово первое впечатление от этого пространства; он не знал его точного имени и за неимением лучших идей прозвал Божьим космосом. Тут находились и другие объекты, несколько объектов, несомненно имеющих свое особое предназначение. Но было ясно, что обследовать их все до единого попросту нет времени.

Прежде всего надлежало выяснить, чего он может добиться в Божьем космосе, — ведь совершенно очевидно, что наполняющее его ощущение силы обязано своим рождением окружающему пространству, а отнюдь не ему самому. Но каким же образом выяснить собственные возможности?

Вновь оглядевшись, он выбрал из разбросанных вокруг объектов один на пробу. Мягко-голубой шарик, едва Артур осторожно коснулся поверхности, ярко вспыхнул и заговорил:

— Приглашаю в путешествие к началу времен. Путешествие сейчас начнется. Держитесь крепче!..

Артур, напротив, сразу отпустил шарик, и тот отвалился, тихо булькнув. Дрожь пробирала от самой мысли о том, что вот только что едва не произошла страшная ошибка. Чего Артуру недоставало, так это путешествия к началу времен! А пока его носило бы невесть где, что сталось бы с Землей?

Совершенно необходимо как-то разобраться, что это за объекты и для чего они. И разобраться без слепого дурачества, чтобы не угодить во что-нибудь воистину жуткое. Но как разобраться? Быть может, тут все-таки есть какие-либо путеводители-указатели?

В порядке эксперимента он произнес вполголоса:

— Пришлите гида.

Ничего не произошло.

Он попробовал по-другому:

— Нельзя ли хоть немного помочь?

И — получилось. Свершилось. Вокруг замигали огни, и невесть откуда спустился большой красный куб. На одной из сторон куба желтыми буквами сияла надпись: «Ваш помощник в Божьем космосе».

— Так-то лучше, — заметил Артур. А кубу сказал: — Привет!

— Привет! — откликнулся голос.

— Ты и вправду помощник?

— Я Файл помощи, — заявил голос. — И вы вызвали меня как раз вовремя. Чтобы не пропасть в этом регионе, вам действительно нужна помощь. Удивительно, что вас отправили сюда, ни о чем не предупредив.

— Я и сам удивлен, — ответил Артур. — Но обстоятельства сложились чрезвычайные.

— Должно быть, так. Вы вели себя просто безрассудно.

— Всего-навсего предпринял парочку пробных действий.

— Да, но при этом миновав процедуру стирания следов.

— И это плохо?

— Это опасно. Тут есть стервятники, которые впиваются в чужие следы.

— Я и сейчас в опасности? — осведомился Артур.

— Минуточку, — отозвался голос. — Я проверю. — И секунд через пять продолжил: — Нет, новичкам везет. Стервятники отбыли в сектор 22СА. Не поверите, какая у нас там вышла заварушка. Однако вас она не касается. В чем заключается ваша проблема?

— Инопланетяне. С ними надо как-то покончить.

— Я тоже инопланетянин, — заявил голос.

— Нет, я о тех, которые собираются напасть на Землю.

— Ах, об этих! Скверные инопланетяне. Я уже задавался вопросом, когда же кто-нибудь решится ими заняться.

— Затем я сюда и прибыл.

— Разве у вас есть опыт расправы с инопланетянами?

— По правде говоря, нет.

— Это еще более усложняет задачу.

— Печально слышать.

— Печально, что приходится сообщить вам об этом.

— Понял. Но как же мне быть?

Наступило молчание, потом молчание сменилось странным пощелкиванием. Артур сообразил, что Файл помощи пощелкивает, когда думает. Наконец пощелкивание прекратилось, и Файл спросил:

— А как эти инопланетяне добираются до Земли?

— В космических кораблях.

— Кораблей много?

— Вероятно, да. По-моему, для успешной атаки на Землю нужен большой космический флот.

— Я бы предположил то же самое, — высказался Файл помощи. — И как, по-вашему, флот будет атаковать? Единой колонной или широким фронтом?

— Честно говоря, не знаю. Скорее широким фронтом. Я бы на их месте сделал именно так.

— Разумно. И вы, вероятно, не догадываетесь, какую форму их фронт примет?

— Представления не имею. Но, пожалуй, можно предположить, что примерно форму прямоугольника или полумесяца.

— А полумесяц как развернут? Полукружием или рогами вперед?

— Ни малейшего представления.

— Ну что ж, будем исходить из наихудшего сценария. Скажем, они развернутся со всех сторон на сотни, а то и на тысячи космических миль.

— Звучит правдоподобно, — согласился Артур.

— Тогда для меня очевидно: чтобы перекрыть все варианты, есть лишь один способ защиты.

— Какой же?

— Между космическим флотом и Землей нужно возвести преграду.

— Я именно так и думал. Что это может быть?

— Опять-таки есть единственный фокус, какой могу предложить. Черная дыра.

— И что она даст?

— Если расположить ее правильно, она поглотит их всех. Нашествию, по сути, придет конец.

— Нам только того и надо.

— Однако по отношению к инопланетянам это вроде бы жестоко.

— Сами виноваты, — отрезал Артур. — Им вообще не следовало нападать на Землю.

— И не подумаю спорить, — ответил Файл помощи. — По взглядам своим я ориентирован на землян. Значит, с вашего согласия, мы выберем такое решение.

— Я согласен. С чего начнем?

— Теперь предстоит нечто более трудное, чем разговоры. Для начала надо найти черную дыру подходящего размера.

— А потом отбуксировать ее на нужную позицию?

— В общем, да, но для этого необходимо пройти несколько предварительных шагов. Шаги опасные, любой из них может привести к вашему уничтожению. Могу добавить — и к моему тоже.

— Ох ты, — крякнул Артур. — Я-то иду на риск по доброй воле. Но не имею права ввергать в опасность еще и тебя.

— Не беспокойтесь, — успокоил его Файл. — Самосохранение меня не заботит. В последнем счете, я всего лишь ворох сведений. Однако существуют и дополнительные трудности.

— Расскажи, какие.

— Видите ли, обычно я пребываю в пассивности, пока кто-нибудь не спросит меня о чем-то. Тогда я навожу справки и даю ответ. Ни грана самостоятельности, если вам понятно, что я имею в виду. Но в данном случае мне предстоит стать более предприимчивым. И более прозорливым. Поскольку вам неведомы здешние порядки. Нет, конечно, я не хотел вас обидеть.

— И не обидели. Мне и самому придется стать более предприимчивым.

— Прекрасно. Давайте подумаем над последовательностью наших действий. Полагаю, что прежде всего следует найти черную дыру.

— Думаю, правильно, — согласился Артур.

— Очень хорошо. Тогда вперед!

Глава 58

Для Артура в его нынешнем, усовершенствованном виде было нетрудно переместиться в пространстве на любое расстояние за самый короткий срок. Файл помощи поведал ему, как распознавать черные дыры. Конечно же, они черные и ярко выделяются на фоне бледной переливчатости космоса. И поскольку Артур теперь усвоил, что искать, он обнаруживал искомое повсюду вокруг. Оказалось, черные дыры могут принимать самые разные размеры, от крошечных, с булавочную головку, до гигантских, как грозовая туча.

— Что скажешь насчет вон той? — спросил Артур, указывая, чисто интуитивно, на дыру объемом с целый грозовой фронт.

— Слишком велика, — ответствовал Файл помощи.

— А я-то думал — чем больше, тем лучше…

— Может, и думали, но ошибались. Самые крупные черные дыры не столь опасны для инопланетных кораблей, как дыры меньшего размера. Надо принять во внимание эффект обратных пропорций. Именно меньшие дыры способны действительно искромсать флот, разодрав на части.

— Почему бы тебе не выбрать подходящую дыру самому?

— Я вижу как раз такую, какая нам нужна, — отозвался Файл помощи. — Взгляните вон туда, налево. Та, что величиной, условно говоря, с пару автомобильных гаражей. Она достаточно велика, чтобы поглотить космический флот, развернутый столь широко, как им заблагорассудится, и достаточно мала, чтобы тщательно искромсать их вдребезги.

— Прекрасно, — одобрил Артур. — Проследуем туда и отбуксируем ее в надлежащую точку.

Он направился к указанной черной дыре, однако Файл помощи остановил его тоном, не терпящим возражений:

— При попытке приблизиться к ней напрямую вы будете неизбежно убиты. Даже ваше усовершенствованное тело тут же превратится в фарш, если мы не примем надлежащих мер безопасности.

— Каких мер?

— Возьмите соразмерник. Устройство, приводящее в порядок любой объект спорной либо неопределимой величины, на который его наведут, с тем чтобы с этим объектом стало полегче управляться. После того, как мы наведем соразмерник на черную дыру, да и на самих себя, мы сумеем передвинуть ее на нужное место. Сначала, правда, потребуется еще несколько необходимых шагов.

Следующий шаг, когда соразмерник уже очутился на ладони, — переход в измерение без заданных масштабов, иначе известное под именем дробного измерения. Артуру этот шаг дался нелегко, хотя Файл помощи втолковывал ему, что от него требуется лишь отринуть предвзятость и отказаться от привычных оценок в пользу беспристрастного принятия вещей такими, каковы они есть.

Артур поневоле находил подобную рекомендацию затруднительной, поскольку привык к господству относительности, при котором, однако, крупное и мелкое остаются пропорциональны друг другу, и соотношение между ними никогда не меняется. Но в измерении без масштабов все обстоит по-иному: здесь вещи крупны или мелки лишь в той степени, какая требуется в данный конкретный момент. А сами по себе они ни велики, ни малы. Масштаб любого предмета по отношению к любому другому — ко всему, чему угодно — может быть повышен и снижен, и ничто не имеет никаких действительных, буквальных размеров. Любая вещь может быть воспринята в любом масштабе и может сделаться больше или меньше в сравнении с чем угодно, не теряя своих индивидуальных характеристик.

Артуру понадобилось какое-то время, чтоб освоить такой способ мышления, но пришлось сделать это волей-неволей, — ведь иначе проникновение в дробное измерение было бы невозможно. В конце концов он справился со своей задачей, и все вокруг сразу сделалось управляемым. Уменьшив масштаб черной дыры и увеличив собственный, Артур обрел способность перемещать ее голыми руками.

— Отлично, — одобрил Файл помощи. — Но чтобы черная дыра сработала как полагается, мы должны вновь принять свой нормальный вид и вытребовать парочку разрешений.

Настала минута для рекогносцировки. Артур, опять сжавшись до нормального человеческого размера, направился к черной дыре в сопровождении бесплотного голоса Файла помощи. Подобравшись ближе, он разглядел, что черная дыра, которая казалась издали сплошным черным объектом, на самом деле была опоясана посередине светлой цветной лентой. Еще ближе — и на ленте стали различимы движущиеся красочные образы, хоть он не сразу разобрался какие.

— Что это за лента? — справился он у Файла помощи.

— Горизонт событий, — прозвучал ответ.

— Я полагал, что горизонт событий находится внутри черной дыры и состоит из света, не способного вырваться наружу из-за гигантской силы гравитации, что-то вроде того.

— Общую идею вы уловили правильно, — разъяснил Файл помощи. — Подлинный горизонт событий, разумеется, расположен внутри. Но там же его никто не видит, так какой от него прок?

— Не думаю, что есть прок в самой постановке вопроса. Да и потом — какая разница, внутри горизонт или снаружи?

— Огромная. Сингулярность, обитающая в центре черной дыры, весьма гордится своим горизонтом событий и стремится к тому, чтобы его лицезрели все другие.

— При чем тут сингулярность?

— От нее зависит почти все остальное. Нет ни одной черной дыры без Сингулярности — с прописной буквы, — и ни одна Сингулярность не позволит своей черной дыре обходиться без внешнего горизонта событий. Своего рода эквивалент сексуальных демонстраций, которые свойственны некоторым птицам вашей планеты. В Галактике трудно найти зрелище прекраснее, чем когда взрослая Сингулярность щеголяет своим горизонтом событий.

— Наши ученые ни о чем подобном и не догадываются, — заметил Артур.

— Естественно, не догадываются. Они же так и не догадались, что такое черные дыры, разве нет?

— Не догадались, — согласился Артур.

Когда они придвинулись еще ближе, Артур разглядел, что на внешнем горизонте событий запечатлены самые разнообразные люди и вещи — древние воины в полном вооружении, города, растущие в непроходимых джунглях, жрецы в момент жертвоприношения, когда они сбрасывают кого-то живьем с горных вершин.

— Как эти картины туда попали? — заинтересовался Артур.

— Это существа, замурованные в горизонте событий.

— Но как же они очутились там?

— Древние жители Земли владели приемами, о которых вы, современники, не имеете представления. Или не умеете применять как следует.

— Да, по-видимому, — вынужденно согласился Артур. — И эти люди и вещи до сих пор там внутри?

— Фактически да.

— Ну что ж, все равно вперед!

И вот Артур очутился у самой черной дыры, у гладкого блестящего черного шара с яркой опояской. Глянув еще раз мельком на картинки, проследовал дальше, и впереди осталась одна чернота. Что-то потянуло его назад, но он упорно двигался дальше, преодолевая это сопротивление и стараясь удержать равновесие. Наконец он оказался на самой черной поверхности, — в последнем счете, вопреки ожиданиям, это было не так уж и сложно. Мягкая поверхность всасывала его в себя — и всосала.

Он осмотрелся. Вокруг, перекрывая видимость, разливался фиолетовый свет — но все-таки он различил приближающееся нечто. Артур испытал испуг и чуть было не ретировался, но вмешался Файл помощи:

— Не волнуйтесь, все в порядке. Затем мы и прибыли. Это один из населяющих черную дыру пловцов.

Артур выждал. Существо приблизилось. Чем-то оно походило на леопарда, а чем-то на акулу. Облик его непрестанно менялся — то казалось, что оно переступает на лапах, а то — что плывет. Когда существо подкралось вплотную, оно обнюхало Артура, как собака.

— Скажите ему что-нибудь, — предложил Файл помощи.

— Миляга, — произнес Артур.

Протянув руку, он погладил акулу-леопарда по загривку. Тот роскошно потянулся и издал непередаваемый звук, который Артур истолковал как довольное мурлыканье.

— Залезайте ему на спину, — распорядился Файл. — И вперед. Оно не укусит.

Артур не ощущал полной уверенности, что это так, и все же послушался. Почувствовав седока на спине, тварь развернулась и поскакала сквозь неосязаемую субстанцию черной дыры — вглубь и одновременно вниз.

— Как же оно скачет, на что опирается? — подивился Артур.

— Приспособилось к здешней жизни, — ответил Файл. — Когда вступаешь в контакт с окружающим, усваиваешь многие его черты.

— Но, казалось бы, свойства черной дыры должны влиять на эту тварь отрицательно.

— А она перекручивает время. Живет за счет того будущего, когда черная дыра рассосется.

— Как это возможно?

— Величайший секрет. Считанные существа умеют пользоваться будущим таким образом. Разумеется, на все есть своя цена: чтобы позаимствовать из будущего, им приходится расплачиваться своим настоящим. Они как бы берут время в долг из собственного будущего.

— И что потом?

— Когда резерв собственного будущего исчерпан, долг приходится отдавать.

— Каким образом?

— Они исчезают.

— Куда?

— Неизвестно. Есть предположение, что существует некое место, где временные долги могут быть оплачены тяжким физическим трудом. Но ничего определенного мы не знаем.

Артур вновь перенес свое внимание на существо, на сильной упругой спине которого расположился. Оно несло его вглубь, в глубь черной дыры — и вдруг остановилось, развернулось и, кажется, разволновалось.

— Что происходит? — не понял Артур.

— Видимо, прицепился какой-то паразит, — отозвался Файл. — Не удивляйтесь, паразиты существуют и здесь. Они пьют из этих тварей их настоящее время.

— И что делать?

— Может, существо само справится. Если паразит всего один, то справится.

На глазах Артура существо зарылось мордой в шерсть на боку. Щелкнули челюсти, Артур увидел, хоть и мельком, белые зубы. Что-то пискнуло, и существо тут же возобновило свой бег.

— На этот раз обошлось, — заметил Файл помощи. — Вот если бы их оказалось несколько, появилась бы реальная опасность. Существу пришлось бы сразиться с паразитами либо умереть. А вас могло бы сбросить со спины.

— Что тогда?

— Вы стали бы частью горизонта событий.

Проникнув в центр черной дыры, они достигли Сингулярности. Описать ее было невозможно. Чего и следовало ожидать, поскольку каждая Сингулярность неповторима, единственна в своем роде, короче говоря, сингулярна.

Однако данная Сингулярность все-таки приняла облик, поддающийся описанию. Сперва она стала похожа на шар жестких черных волос, из которого выглядывали два блестящих глаза.

— Ты Сингулярность? — осведомился Артур не очень уверенно.

— Да, я Сингулярность, — подтвердил шар. — А ты человек, если не ошибаюсь.

— Нет, не ошибаешься. Я действительно человек.

— Ну и чем я могу тебе помочь?

— Хотел бы просить разрешения передвинуть твою черную дыру.

— Куда?

— Не слишком далеко. Понимаешь ли, мне хотелось бы разместить ее на пути наступающего космического флота.

Сингулярность принялась медленно вращаться, размышляя. И с каждым оборотом меняла вид. Иные ее обличья были столь сложны, что Артур терялся в догадках, с чем бы их сравнить. Другие оказывались много более знакомы: поперечный разрез утеса, зеленый «Олдсмобил» модели 1938 года, зазубренное лезвие ножа, очаровательная молодая женщина с оранжевыми волосами, и так далее, и тому подобное. Образам, какие могла принять Сингулярность, не было конца.

— Ну а как тебе понравился мой горизонт событий? — спросила Сингулярность.

— Замечательный горизонт, — похвалил Артур.

— Не хочется ли тебе сделаться его частью?

— Не слишком. Уверен, это было бы чудесно, но при других условиях.

— Быть может, я смогу изменить условия, — сообщила Сингулярность. — Мне и впрямь хочется присоединить тебя к моей коллекции.

— Эй, оставь малого в покое, — вмешался Файл помощи. — Он просто-напросто хочет спасти свою планету.

— Мне-то что за дело? — проворчала Сингулярность.

Однако вопросов больше не задавала.

Глава 59

Не успел Артур поставить черную дыру на нужную позицию, как услышал возглас:

— Парень, что ты делаешь с этой черной дырой?

Оглянувшись, Артур увидел возникшее рядом создание — высокое, худое, полупрозрачное, с длинным носом.

— Разве мы знакомы? — удивился он.

— Сейчас познакомишься. Я Вселенский цензор. Итак, что ты делал с этой черной дырой?

— Передвинул ее сюда, и все.

— И кто же, черт побери, разрешил тебе это? Проклятье, ты балуешься с силами, выходящими далеко за пределы твоего скудного воображения. Ты вот-вот создашь парадокс десятого порядка и все испоганишь. Как верховный страж Вселенной, я обязан попросту взять и вырезать тебя из данной последовательности. Полагаю, что это самое очевидное решение.

— Я не позволю, — вмешался Файл помощи.

— С дороги, сынок, или я заодно вырежу и тебя.

— Не выйдет. Я скрытый системный файл.

Голос цензора налился злобой.

— Послушай, малыш, я могу вырезать скрытые файлы с той же легкостью, как и все остальное. Прочь с дороги!

Файл помощи протянул к Артуру длинные колышущиеся руки и укрыл его защитным жестом.

— И прекрати это, — рассердился цензор. — Ты склонен к персонификации, склонен рассматривать ситуацию не как вселенский стереотип, а как патетически человеческую. Ничего подобного быть не должно. Ты фальсифицируешь свой собственный банк данных.

— Напротив, я привожу его в порядок, — возразил Файл.

— Заявляю в последний раз, убирайся прочь с дороги!

— Исторически это необоснованно.

— История меня не интересует, — объявил цензор. — Может, и так — не знаю и знать не хочу. Зато я знаю установленные правила. А правила такие действия запрещают.

— Но если Земля будет уничтожена, правила исчезнут без следа, а вместе с ними и ты сам.

— Ну уж нет, правила вечны. Даже после того, как человечество исчезнет, даже когда Вселенная сгинет из воспоминаний, — правила, вечные правила сохранятся. Сожалею, однако Артура необходимо вырезать.

Цензор чуть не осуществил свое намерение, ухватив Артура гибкими пальцами, излучающими нереальность. Артур побледнел, стал прозрачным, начал обращаться в ничто. И тут Файл помощи, с нечленораздельным криком, бросился вперед и разъединил противников.

— Не позволю подрывать мою роль подобным образом! Я обещал этому человеку, что позабочусь о нем. Оставь его в покое!

— Тогда побереги свою задницу! — прорычал цензор.

Завязалась драка. Файл помощи, как и следовало ожидать, был повержен и прошептал слабеющим голоском:

— Он одолел меня… но ты теперь в безопасности. Если б он вычеркнул нас обоих, то возник бы парадокс, который он не сумел бы объяснить. До поры можешь его не бояться. Я постарался оставить след, так что управители механизма Вселенной узнают, что случилось. Скажи им… я пытался помочь…

Файл помощи свалился и растаял.

Артур добился своего: черная дыра заняла нужную позицию, и оставалось лишь наблюдать со стороны, как инопланетный флот вонзился в нее. Листячок со своими пособниками видели то же самое под другим углом. Катаклизм уничтожил их всех, хоть это произошло скорее зрительно, чем реально. Наконец-то победа! Однако триумф Артура продолжался недолго: в разгар ликования его утащили к себе верховные боги, до того наблюдавшие со стороны и кусавшие ногти друг у друга, гадая, чем же кончится столкновение.

Артуру предстояла расплата за все содеянное. Настала пора раскрыть карты.

Часть VIII

Глава 60

Место, куда приволокли Артура, выглядело как самый настоящий судебный зал на планете Земля — ряды скамей перед возвышением, в центре возвышения кафедра, а позади группа существ, в которых он без промедления признал верховных богов. Они были лучезарны и ужасны, они сверлили Артура суровыми взглядами, и он проследовал за ограждение, где, вне сомнения, была скамья подсудимых.

Вперед выступило некое создание, скорее всего робот, человекообразный, но металлический, с полированной кожей, от блеска которой засвербило в глазах.

— Вы Артур Фенн? — осведомился робот.

— Да, это я.

— Артур Фенн, вы обвиняетесь в тягчайшем преступлении, какое только может совершить человек. А именно в высвобождении сил, способных нарушить равновесие Вселенной и обречь на забвение всех, кто ее населяет, — богов, людей, всевозможных тварей, да-да, все живое и неживое, даже звезды, даже кварки, самую материю, самый фундамент, на котором строится осязаемый мир. Подсудимый, что вы можете сказать в свое оправдание?

Артур открыл было рот, намереваясь ответить, но тут поднялся один из присутствующих в зале со словами:

— Благородные судьи, разрешите мне выступить от имени этого человека?

Боги уставились на непрошеного оратора, и один из них спросил:

— А ты, собственно, кто такой?

— Я тот, кто говорит от имени человечества в случаях, когда оно не может высказаться самостоятельно.

— О, стало быть, ты адвокат, — догадался бог справа.

— Имею честь быть таковым.

— Ну так что ты хочешь сказать по данному поводу?

— Достопочтенный высокий суд! Я, выступающий перед вами, не являюсь живым существом в прямом смысле слова. Я персонификация принципов правосудия. Заявляю об этом прямо, чтобы не допустить кривотолков. И разрешите сказать, что этот Артур — типичный человек и, как все люди, не ведает, к чему могут привести его мелкие начинания. Судьи, нельзя считать ошибкой, что Артур использовал все доступные ему средства, дабы одолеть печальную участь, угрожавшую ему на маленькой уединенной Земле. Примите во внимание, джентльмены, положение этого человека, который, говоря попросту, ввязался в глупое деловое предприятие и должен был угодить за это в тюрьму. В силу своей мудрости вы можете рассудить, что тюрьма — не такая уж страшная штука и что Артур не имел права ставить на карту судьбу Вселенной ради своекорыстных интересов. Я мог бы оспорить подобный вывод. Но даже если принять этот вывод, должен указать, что мой подзащитный не имел понятия, к чему приведут его действия, и, следовательно, не несет ответственности, поскольку действовал под чужим руководством.

— Минуточку, — вмешался прокурор. — Предумышленное разрушение Вселенной — обвинение не единственное. Есть кое-что еще. Когда богиня Меллисента даровала ему возможности полубога, чем он ей на это ответил? Отказал ей в единственном, чего она желала. В любви, подлинной земной любви.

— Я хотел, — промямлил Артур. — У меня просто не вышло…

— Очень бы хотел, вышло бы, — съязвил прокурор. — В данном случае ваша несостоятельность лишь маскировала ваше нежелание отдаться любви, с женщиной ли, с богиней ли. В сущности, судьи, несостоятельность — самое подходящее определение для мистера Фенна. Когда ему взбрело в голову исправить зло, которое он же и сотворил, что он сделал? Лишь усложнил проблему, призвав продажный Файл помощи, чтоб облегчить себе проникновение в запретное дробное измерение. А когда страж общего блага, Вселенский цензор, попробовал его вычеркнуть, что решил Артур? Решил отказаться и опять призвал Файл помощи, и тот защитил его ценой собственного существования.

— Эй, послушайте, я никогда ни о чем этот самый Файл не просил!..

— Отказ уступить со стороны Артура навлек беду на самого цензора, который с тех пор так и не оправился. И вызвал столь серьезные перемены, что Вселенский маховик повернулся и вы, высокоученые боги-судьи, вынуждены вмешиваться и выносить вердикт.

— Вы все поставили с ног на голову! — взвыл Артур.

— Я рассказываю, что и как было, а вы лицемерно норовите оправдать свою пассивность, эгоизм и общую бездарность.

Один из судей прокашлялся.

— Все совершенно ясно. Доводы защиты представляются мне полной чепухой. В обобщенном, всеобъемлющем смысле никто не виновен ни в чем. Но не менее верно, что в столь же обобщенном и всеобъемлющем смысле каждый отвечает за все. Или ты не согласен?

— Что вы, ваша честь! — воскликнул защитник. — Я же сам не что иное, как обобщенная мирская фигура, присутствующая здесь с целью сказать что-нибудь в защиту обвиняемого, чтобы в том мире, наличие которого мы смутно ощущаем, никто не принял данное разбирательство за судебную комедию, предпринятую в интересах высшего детерминизма.

— Хорошо сказано! — провозгласил главный судья. — Твое ходатайство принято во внимание. — И к Артуру: — Подсудимый, встань и повернись к нам лицом!..

В это мгновение на ноги поднялась Меллисента, бледная от волнения.

— Разрешит ли высокий суд мне высказаться?

— Валяй, — бросил главный судья не слишком приветливо.

— Да будет известно вам, досточтимые, что я богиня любви по имени Меллисента. Возможно, в настоящий момент я не слишком-то похожа на богиню любви, поскольку в последнее время настрадалась от этой самой любви, и тем не менее это правда. Судьи, вы узнали еще не все. Когда этот человек не полюбил меня, я его отвергла и тем самым впала в грех гордыни. В конце концов, я явилась к нему в своем первоначальном виде — поколения моих почитателей находили мою внешность привлекательной, и я посчитала, что она устроит и его. А когда этого не случилось, когда он осмелился не полюбить меня, я разгневалась. Однако затем получила добрые советы от ряда выдающихся существ, включая изначальную богиню любви Афродиту.

Афродита, сидевшая под вуалью в задних рядах зала, встала и поклонилась. А Меллисента продолжала:

— Именно Афродита научила меня латинскому изречению, которого я прежде не знала, — «De gustibus no disputandum». Для детей и тупиц, если таковые есть в зале, это переводится — о вкусах не спорят.

Наступила почтительная тишина. Все внимали раскрывающимся перед ними сокровенным тайнам. И все чувствовали себя польщенными тем, что кто-то сказал что-то по-латыни.

— Нельзя ставить в вину этому человеку то, что он не полюбил меня. Я не приняла вид, предпочтительный для него. Это моя вина. — Тут она повернулась к Артуру: — Артур, что ты думаешь обо мне теперь?

И он ответил, вполне правдиво:

— Ты самое восхитительное создание, какое я когда-либо встречал.

Он все же усвоил капельку хитрости и не добавил: «Не считая Мими».

Зал взорвался аплодисментами. Однако судьи стукнули молотками, а главный из них сказал:

— Артур Фенн, мы находим тебя виновным в преступном высвобождении сил, способных разрушить Вселенную. Мы также констатируем, что, хотя ты виновен, ты, в последнем счете, не отвечаешь за свои действия. Невзирая на это, ты прямым образом вовлечен в грядущее разрушение Вселенной, которое свершится с размахом, превышающим всякое воображение, и будет длиться до тех пор, пока Мегавселенная не воссоздаст данную Вселенную по новому плану, с принципиально новыми существами…

Бог-председатель поднял руку. Последовала вспышка света, призванная подчеркнуть значимость момента. Затем бог продолжил речь:

— От фактов никуда не уйдешь. Первопричиной возмущений, грозящих уничтожением Вселенной, явился подсудимый Артур Фенн. Эгоистично, не задумываясь о последствиях, Артур пригласил древних младших богов, от которых не было проку в первый раз и уж тем паче ныне, во второй. Когда эти божки замыслили обратить всю Землю в свою вотчину, он не сделал ничего против и даже зашел так далеко, что принял на себя роль их пророка.

— У меня не было выбора, — горячо возразил Артур.

— Ты мог сказать «нет».

— Они бы меня убили!

— Ну и что?

Он не нашелся что ответить.

Когда в зале восстановилась тишина, главный судья огласил решение:

— Подсудимый обязан внести поправки в содеянное и уберечь Вселенную, которую он едва не разрушил. Ради этого он должен позволить нам вовлечь его в изменение, которое не причинит ему вреда, зато Вселенная сможет уцелеть.

Звучало вроде бы неплохо.

— Чего вы от меня хотите? — спросил Артур.

— Пустим часы обратным ходом вплоть до дня, не столь уж и давнего, когда ты вложил деньги в бразильские золотые копи. Вот где начало, то острие, на котором покоилось будущее Вселенной. Твои последующие поступки повлекли за собой печальные последствия.

— Мне жаль, что так получилось. Но что я могу сделать?

— Ты можешь вернуться в тот день! — прогремел судья.

— Что???

— Вернуться, я сказал, в то время, когда ты сделал роковой выбор, и изменить решение, давшее толчок всему остальному. Я имею в виду момент, когда ты дал распоряжение своему другу-брокеру, подлецу Сэмми вложить твои деньги в «Объединенные рудники Багиа».

— Это по его же совету!

— Да, но ты последовал этому совету, разве не так? Значит, и отвечать тебе, а не Сэмми.

— Допустим, я признаю свою вину. К чему вы клоните?

— К тому, что ты вернешься к этому моменту, Артур.

— О чем вы? Как я туда попаду?

— С нашей помощью, разумеется. Нельзя же ожидать от тебя, что ты пустишь часы обратным ходом своими силами. Мы поможем тебе вернуться в тот день, чтобы ты скорректировал нынешний трагический курс событий.

— Вы что, действительно это можете? Можете отправить меня в прошлое?

Бог-судья улыбнулся и кивнул остальным судьям.

— Если мы соединим наши умственные усилия, то безусловно сможем. Согласен, создается парадокс, но менее болезненный для Вселенной, чем твои затеи с черной дырой.

— А, отправившись в прошлое, я не угожу в тюрьму? — поинтересовался Артур.

— Думаю, мы устроим кое-что получше. Мы сами одарим тебя деньгами. Еще одно небольшое чудо, но чудом больше, чудом меньше — какая разница! И ты будешь в порядке, и Вселенная в безопасности.

Артур подумал-подумал и произнес:

— Значит, я не встречу ни Декстера, ни Скаббера…

— Какая жалость! Но разве цена так уж высока?

— И не встречу Меллисенту…

— Встретишь какую-нибудь другую женщину.

— Но не Меллисенту!

— Давай не затягивать спора, увертки тебе не помогут. Женщин на Земле пруд пруди, и даже есть несколько доступных богинь. Поскольку тебя это беспокоит, мы что-нибудь придумаем. Дадим тебе партнершу — так, кажется, у вас выражаются. Но выход единственный, и от него не уйти. Что же ты нам скажешь?

— Какая у меня альтернатива?

— Безмерная боль, которую мы растянем ровно на тот срок, какой еще протянет Вселенная.

— Вы не оставили мне особого выбора, — посетовал Артур.

— А мы и не собирались, — ответствовал судья.

Артур чуть было не согласился. Однако внезапно что-то в его душе шевельнулось — что-то, о чем он прежде и не догадывался. Он не знал, как это точно назвать, но оказалось, что он предан тому порядку вещей, который есть.

— Нет, я не стану никуда отправляться. Черт с вами, пропади вы пропадом! Я люблю Меллисенту! И я не сделал ничего плохого. Я не согласен ничего менять!

— А как же судьба Вселенной? — вопросил судья.

И Артур заявил:

— По правде говоря, я просто отказываюсь беспокоиться о Вселенной, способной развалиться на части лишь вследствие моих поступков.

Глава 61

— Ну что ж, — произнес судья.

Он собирался добавить нечто воистину божественное, внушающее трепет, но потолок судебного зала вдруг раскололся трещиной.

— Не-е-ет! Еще рано! — вскричал судья.

Трещина расширилась, сквозь нее проглянуло матово-черное ничто. Судьи стали разбегаться кто куда, но раскрывшаяся дыра поглотила их, растворила во тьме, и они пропали, словно их и не было никогда.

Артур тоже бросился прочь от скамьи подсудимых — не ради спасения, инстинкт самосохранения куда-то делся, а в изумительном искреннем порыве, не оставившем и следа от пассивности и апатии, которые были столь характерны для него прежде. Новый Артур, слегка и все же существенно отличный от предыдущего, кинулся к Меллисенте и заключил ее в объятия. И даже в секунду, когда разрыв в потолке еще расширился и был готов поглотить его, успел подумать: «Как же прекрасно от нее пахнет!..»

Из угла, где Артур не мог приметить ее раньше, выглянула огромная бронзовая голова Фрэнсиса Бэкона. Голова распахнула бронзовые челюсти и проревела:

— Время есть, время было, время прошло!..

Вселенная задрожала и исчезла.

И появилась вновь, чуть-чуть изменившись.

Прежде всего, в этой новой Вселенной не было судей.

Все остальные были.

— Я грежу или это происходит на самом деле? — обратился Артур к Меллисенте.

— Ты грезишь, и это происходит на самом деле, — ответила Меллисента, обхватив его за шею.

И Артур подумал: «Может, я и не бог, и тем не менее я совершил то, что не по силам ни одному богу. Я спас Вселенную. Или разрушил ее и создал другую, лучшую. По сути это одно и то же».

Какое будущее ожидает его в этом новом мире, с этой новой женщиной, в этой новой жизни? Сплошная неопределенность, однако ее можно перетерпеть. Он сделал шаг вперед. И еще шаг.

Внезапная тишина обрушилась на него сильнее, чем любой шум. Тишина и темнота. Затем огни засияли снова.

Оказалось, что он стоит в одиночестве на огромной сцене, глядя вниз и вдаль, на зрителей, — а их собрались, вероятно, миллионы. Он осознал, что ему даровано бинокулярное зрение неограниченной мощности, и переводил взгляд, охватывая все более и более дальние, все более и более мельчающие ряды, но и они оставались лишь слабым выражением того, какова же численность аудитории.

На сцене Артур был совершенно один, под сверканием небесных огней, освещающих его под всеми углами и интенсивными до предела. Голос, могучий, как весь мир, оповестил:

— Добро пожаловать, Артур! Настала эра новой Вселенной.

— Но что сталось со старой?

— Она растаяла, затерялась среди воспоминаний обо всех когда-либо существовавших вселенных.

— И мне придется за это отвечать?

— Отвечать? Нет! Скорее уж тебя надо поздравить, поскольку именно благодаря тебе стал возможен новый мир…

Невидимый хор грянул с повторами: «Артур велик, велик!..»

Вселенная объявила:

— А теперь вызываем на поклон главных персонажей, которые сыграли в прежней Вселенной такую важную роль. Выходите, строго по очереди, и поклонитесь почтеннейшей публике…

На сцену вышли Ариман с Астурасом, отвесили поклон и сгинули.

Появились Сэмми и Мими, приветственно подняли руки и тоже исчезли.

Один за другим вышли Скаббер, Декстер, Листячок, Луума, Йаах и еще один бог, Раувольфия, — этот явился под конец и не успел сыграть заметной роли. И все равно ему было позволено показаться, прежде чем обратиться в ничто.

Явилась Меллисента, улыбнулась таинственно и пропала.

Выходили и другие персонажи, которых Артур вовсе не помнил. Каждому, каждому была предоставлена его звездная минута, и каждый растворялся в вечности.

— А теперь исчезну и я? — справился Артур.

— О нет, Артур, — послышался ответ. — Ведь это ты вызвал меня к жизни. Ты один из всего старого мира останешься в новом, и наше будущее опирается на тебя.

— Что-о?..

Артур не верил своим ушам.

— В новом мире ты образец, — продолжал голос Вселенной. — Ты здесь верховный правитель. И, чтобы выразить тебе признательность, мы дарим тебе новехонькую женщину, чтоб она жила с тобой, как только у тебя дойдут до нее руки.

Тихая барабанная дробь — и рядом с Артуром на сцене появилась прекрасная женщина.

— Привет, — сказала она. — Я женская персонификация грядущей Вселенной. Я избрана для тебя, Артур, и я та, кто тебе по-настоящему подойдет.

— Ты уверена?

— Сам увидишь, — ответила она, подмигнув.

— Итак, — объявила Вселенная, — настоящим провозглашается, что данная Вселенная принадлежит Артуру, и все в ней сотворено для его удовольствия, а несогласные с этим будут призваны к ответу.

Оглушительные аплодисменты.

— Мы приготовили для тебя пир, — сообщила Вселенная. — Решили, что такое начало ничуть не хуже любого другого.

На сцене возник длинный стол, уставленный деликатесами.

— Мне слегка неудобно, — сказал Артур, — но я, пожалуй, не голоден. Я перекусил как раз перед самой этой заварушкой. Я же не знал…

— Этот человек имеет право, — возвестила Вселенная, — не ощущать голода, если ему так угодно. И точно так же он вправе стать голодным, когда только пожелает. Что скажешь, Артур, хочется ли тебе проголодаться?

— Да, — отозвался Артур. — Пожалуй, это было бы неплохо.

Спустя мгновение он ощутил волчий голод и уселся во главе стола. И тут огни погасли, а затем зажглись снова. Раздался голос, чуть-чуть другой:

— Добро пожаловать в новую Вселенную, Артур. Мы, правда, еще не придумали, что тебе предложить. Но уж, конечно, не такую обременительную чепуху, какую напридумала недавняя Вселенная.

— А что с ней случилось? — поинтересовался Артур.

— Она закончилась.

— Так быстро?

— Графика срока жизни для Вселенных не существует.

Артур осознал, что ему не остается ничего, кроме как ждать дальнейших событий. Реакция, как у любого лентяя.

И началась новая жизнь, в которой Артуру была отведена ведущая роль. В ней не осталось никого из людей, богов и богинь, с кем он встречался прежде. Не осталось даже женской персонификации Вселенной, которую ему прочили в суженые. Подумать только, новая Вселенная, а спать не с кем!

Однако он не чувствовал себя слишком разочарованным, скорее даже предполагал, что произойдет что-нибудь в таком роде. От новых Вселенных можно ожидать любого фокуса, любого трюка.

Великий гиньоль сюрреалистов ^(роман)

Гиньоль — персонаж французского театра кукол (XVIII в.). Это тип жизнерадостного, остроумного и циничного лионского кустаря, говорящего на местном диалекте (canut). Маску Гиньоля создал директор лионского театра кукол, он же был первым автором пьес с участием Гиньоля.

Аналогом этого персонажа в России является Петрушка, в Англии — Панч, в Германии — Гансвурт и Кашперль.

После многочисленных междоусобиц мир так и не обрел спокойствия, а волнения сотрясали планету. Ученый-кибернетик Келлер изобрел искусственный разум с именем Вишна, который объективно мог мыслить, обладал душой и видел сны. Келлер наделил его андроидным телом.

Вскоре люди отчаялись и предложили чистому интеллекту править ими.

Что из этого выйдет?

Глава 1

Все повторилось. Он снова увидел эту ужасную улыбку на лице Клоуна. Вишну застонал и пошевелился во сне.

Кто-то тряс его за плечо. Он поднял голову.

— Атертон! Как вы здесь оказались?

— Я знал, что вас ожидает тяжелая ночь, милорд. Поэтому решил, если я вам понадоблюсь, лучше мне быть поблизости, — ответил психолог.

Вишну сел на кровати. Вид у него был неважный. На сей раз он поместил свой центральный процессор в тело киноактера Фреда Астера, одну из многочисленных человеческих оболочек, которыми пользовался. Однако события, пережитые в снах, невольно стерли с худого лица доброжелательность и грустную меланхолию, некогда сделавших Астера столь популярным и любимым героем старого синематографа. Хотя Вишну был роботом с искусственным разумом, он чувствовал и вел себя, как человек, к тому же человек, чем-то напуганный.

— Как видите, я уже проснулся, — сказал он психологу. — Прошу вас, пройдемте в гостиную. Мне необходимо поговорить с вами.

В уютной с низким потолком комнате, стены которой были украшены геральдическими знаками, Вишну предложил психиатру одно из низких и очень мягких кресел, сам же сел на стул с прямой спинкой. Психиатр с удовольствием расслабился в глубоком кресле. Это был невысокий, плотно сбитый мужчина лет за сорок, в строгом, ноэлегантном сером костюме.

Вишну сразу перешел к делу.

— Сны в последнее время снятся мне все чаще, — сказал он.

Атертон понимающе кивнул.

— Я ждал этого. Боюсь, что вы все ближе к кризисной точке, милорд.

Вишну ничего не оставалось, как подтвердить это мрачным кивком.

— Да, вы меня предупреждали, но не объяснили, отчего это происходит. Мне трудно понять, почему такой машине, как я, могут сниться сны.

— У вас много человеческих качеств, — ответил психиатр. — Почему бы вам тоже не видеть сны?

Вишну какое-то время молчал.

— Потому, что это означает сознание собственного бессилия перед некими психическими явлениями, которые кажутся мне чрезвычайно неприятными, — наконец промолвил он.

— Я говорил вам, что явления психического характера — такая же реальность, как деревья, дома и все остальное в материальном мире.

— Но мои сны уносят меня в совершенно неправдоподобные места, — возразил Вишну. — Я не понимаю, почему это происходит?

— Место, которое исчезает для вас при пробуждении, отнюдь не является неправдоподобным.

— Вы знаете, что я хотел сказать.

— А если я сообщу вам, — промолвил Атертон, — что есть люди, которые верят в существование таких мест, где причины и следствия персонифицированы? Где в каждом явлении материального мира следует искать эффект кармы, результат влияния действий, совершенных ранее.

— Объясните наглядно, — попросил Вишну.

— Ну, например, король совершил убийство. Это действие отмечается в анналах истории. Или же еще: муравей обгрыз лист на дереве. И это действие тоже не проходит незамеченным. Между великим и ничтожным деянием нет особой разницы. И тому и другому находится место в хаосе случайностей.

— Вы считаете, со мной происходит нечто подобное? Однако это означает, что я бессилен помешать чему-либо.

— Вывод не совсем верный, милорд. Это лишь означает, что есть сила куда более могущественная, чем та, которой сейчас обладаете вы как правитель планеты Земля. Стоит вам достигнуть подобной силы, и вы сможете вносить изменения на причинном уровне. Вы тоже будете переключать рубильник на гигантском щите управления, где достаточно одного движения и падет к ногам малая птица.^[108] Это как пример. Действие само по себе не имеет значения, но может повлечь цепь других событий.

— Зачем мне вмешиваться в причинные связи?

— Почему люди вмешиваются в судьбу или причинность? Чтобы получить то, чего хочется, если иным способом это сделать невозможно.

— А что, по-вашему, хочу получить я?

— Я знаю, чего вы хотите, — ответил Атертон. — Ведь я ваш психолог. Вам хочется выйти за границу познаваемого. Вам нужна трансцендентальность.

— Да, нужна. А разве это возможно?

— Лишь в том случае, если существуют боги.

— А они существуют?

— Вы сами должны найти ответ на этот вопрос, Вишну.

— Атертон… вы бог?

— Давайте лучше скажем так: время от времени я выполняю его работу.

— Это и есть трансцендентальность? Я тоже смогу?

— Судя по всему, — заметил Атертон, — это пройдет мимо вас. Если только вы не повернете события в свою пользу.

— Как мне это сделать?

— Я могу помочь вам, — ответил Атертон. — Но если вы действительно этого хотите.

— Я действительно хочу этого, — уверенно подтвердил Вишну.

Глава 2

Перед Дерринджером лежал город Верджер. Какое-то время он смотрел на темнеющее скопление домов вдали, похожее на пятно на равнине. День клонился к вечеру. Клубящийся туман словно серая вата укутал небо. Заката не было, день просто угасал. Дерринджер оправил на себе униформу и кашлянул, прочистив горло. Затем он по привычке, проведя рукой по груди, пересчитал пуговицы на кителе, вынул личное оружие и, убедившись, что оно заряжено, снова спрятал его. Наконец медленно и не очень охотно он направился к ближайшим домам.

Если быть честным, он и сам не знал, что он здесь делает. Город Верджер не входил в территорию его надзора. Да к тому же сегодня у него был выходной. Он намеревался посидеть над учебниками, поскольку готовился пройти тесты на обермастера второй категории. Таковыми были его планы еще вчера, до того, как прошлой ночью ему привиделся сон.

Странная вещь, он едва помнил, что было в этом сне. Скорее это были короткие, как вспышки, обрывки чего-то такого, чего и видеть не следовало бы. Он так и не смог его вспомнить. Сон лишь оставил неприятное чувство чего-то мрачного, будоражащего, полного причудливых исчезающих образов. Помнился, правда, человек с ярким гримом на лице. Клоун? Он тщетно пытался вспомнить. Да, там был еще какой-то зверь, похожий на волка, но меньше ростом и с желто-серой шерстью. Эти образы о чем-то напоминали Дерринджеру, словно это все когда-то уже происходило с ним.

Что бы это ни было, но Дерринджер проснулся с тревожным сознанием того, что должен немедленно отправиться в город Верджер в пятидесяти милях от казарм и кого-то там арестовать.

Кого именно? Этого он не знал. Зачем? Он тоже не смог бы сказать. Все происходящее он лично считал безумством: в свободный от службы день зачем-то оказаться в городе Верджер для того, чтобы арестовать неизвестного ему человека, по причине, тоже неведомой.

Глава 3

Итак, он здесь. Теперь как найти дом? Приближаясь к городу, Дерринджер успел, оглядев крыши домов, увидеть, какие из них подключены к главной линии электропередачи, а также заметить, где имеются антенны. Он походил по тротуару вдоль тесно лепившихся друг к другу домов и наконец остановился.

Кажется, это тот самый дом. Он не знал, почему так решил, но был уверен, что не ошибся.

Поднявшись на крыльцо, Дерринджер постучал в дверь. Никто не ответил. Он стоял в холодных сумерках и ждал, переминаясь с ноги на ногу.

Наконец решился постучать еще раз, уже громче и собирался даже сделать это в третий раз рукояткой своего личного оружия, как вдруг, после непозволительно долгих секунд ожидания, за дверью послышался голос:

— Кто там?

— Полиция безопасности. Откройте.

Хозяину дома, появившемуся в проеме двери, было на вид чуть более тридцати. Высокий и крепкий, он был одет в коричневый шерстяной плащ. В его осанке и великолепно посаженной голове, в строгих и вместе с тем чувственных чертах лица ощущалось что-то античное. Это сходство усугубляла улыбка.

— Чем могу быть полезен, Инспектор? — спросил он.

— Я здесь, чтобы произвести обыск, — отчеканил Дерринджер.

— Боюсь, что день, когда вы займетесь этим в моем доме, едва ли можно будет счесть легким, — ответил хозяин с вежливой и вместе с тем зловещей улыбкой.

— Я должен сказать, — перебил Дерринджер, — что вы подозреваетесь в хранении и распространении информации, запрещенной Комитетом общественного здоровья.

— Кто-то пожаловался?

— Можно сказать и так, — согласился Дерринджер.

— Я не сомневался, — ответил мужчина. — Но поверить в это было бы ошибкой.

— Что вы хотите сказать?

— Ничего. Входите, мне скрывать нечего.

В доме было темно. Дерринджер тут же потерял ориентацию. Слабый свет вечернего неба, проникавший в открытую дверь, позволил различить подобия раскрашенных статуй и еще какие-то предметы. Неожиданно Дерринджеру показалось, что он очутился во вчерашнем сне. Однако это было невозможно. Споткнувшись обо что-то металлическое, он резко отпрянул назад, локтем ощутив поддержку сильной мужской руки.

— Почему вы не зажжете свет? — спросил он у хозяина.

— Электричество отключено из-за неуплаты. Вам придется прибегнуть к собственным средствам освещения, чтобы увидеть или найти здесь то, что вы ищете, Инспектор.

— Именно так я собираюсь поступить, — сердито ответил Дерринджер и с этими словами отстегнул висевший на поясе фонарь. При ярком синеватом луче комната показалась огромной и еще более странной. Инспектор заметил предмет, на который наткнулся раньше. Это был небольшой треножник из темного металла. Обойдя его, Дерринджер прошел дальше, направив луч фонаря в глубь комнаты.

На мгновение его охватило ощущение неограниченного пространства, заполненного женскими фигурами или статуями с раскрашенными лицами и в венках из зеленых ветвей.

— Что это за место? Это театр?

— Можно сказать и так, — согласился хозяин.

Дерринджер обвел лучом фонаря всю комнату, останавливаясь на предметах, которым не мог найти названия. В нем росло убеждение, что он попал в мир чего-то странного и необычного. В комнате, кроме него и хозяина, был еще кто-то. Обнаженные женские тела, расплывчатые и туманные, как призраки, казалось, парили в воздухе, прячась от луча фонаря. Иногда отбрасываемые от зеркальных поверхностей блики света выхватывали из темноты их прекрасные очертания, но в этом было что-то пугающее и зловещее.

— Что здесь происходит? — сурово спросил Дерринджер.

Он снова обвел взглядом комнату, задерживаясь на незнакомых предметах, и вдруг что-то всколыхнуло его память. Светя себе фонарем, он пристально всматривался во что-то.

— Что это? — наконец спросил он, подходя к одному из предметов и беря его в руки.

— Сувенир из далекого прошлого. Это очень древний музыкальный инструмент. Он известен со времен Адама.

— Мне это безразлично. Вы играли на нем?

— Закон этого не запрещает.

— Нет, не запрещает. Однако послушаем, что именно вы играли.

С этими словами Дерринджер извлек из кармана детектор и, вынув его из футляра, прикрепил электроды к струнам. Затем нажал на кнопку. Красная стрелка циферблата дрогнула, поползла и остановилась на средине делений.

— Вот подтверждение того, что вы исполняли один из запрещенных гимнов, — неумолимо констатировал он.

— Что ж, я пойман с поличным, — с готовностью согласился хозяин дома, хотя в его голосе звучала скрытая насмешка. — Однако хочу предостеречь вас от поспешных выводов, Инспектор. Кто-то зло подшутил над вами. Вы уверены в том, что хотите сделать?

Не ответив, Дерринджер вынул из кармана книжку судебных повесток и оторвал один листок. Когда провинившийся домовладелец вместо своей фамилии о получении повестки в суд поставил отпечаток большого пальца, Инспектор, сняв копию на портативном факсе, протянул ее бедняге. В суде автомат сам определит наказание и срок тюремного заключения: шесть месяцев за первое нарушение закона в случае, если это подтвердится. Автомат мигом определит все, и если провинившийся — рецидивист… Ну, об этом лучше не гадать.

— Явитесь в указанный срок, — предупредил Дерринджер. — Советую не забыть об этом, и не пытайтесь скрыться. Отпечаток вашего большого пальца известен самому Вишну, так же как и отпечаток сетчатки глаз. Найти вас не составит труда, но придется не сладко, если вы вынудите нас начать эти поиски, — закончил он, вручая повестку.

— Я принимаю вашу повестку. Однако вам придется принять и мою.

— О чем это вы?

— Потом узнаете.

— Я даже имени вашего не знаю.

— Зовите меня просто Орфей. Все меня так зовут.

Глава 4

Когда Дерринджер закончил, был уже вечер. В опустившихся сумерках город Верджер казался черно-белым рисунком импрессионистов, изображающим заброшенные фабрики, лужи грязной воды и машинного масла, клочки черного дыма, висящие над горизонтом. В полумиле виднелись покореженные ребра виадуков, похожие на скелеты доисторических чудовищ. Неподалеку рядами теснились дома, в большинстве своем заброшенные. Лишь кое-где в окнах мерцал дрожащий свет свечи или теплился запретный огонек в самодельном камине. Дерринджер, посмотрев на это, решил, что пора сесть на свой велосипед и вернуться с рапортом в казармы.

Глава 5

— Мисс Элея?

Элея подняла голову. Она сидела, глубоко задумавшись, в саду чудесной маленькой виллы в Гераклеоне, прекрасном городке с отличными лавками. Это был единственный город на планетоиде Ноль-12. Именно сюда сослали миссис Вишну со всей челядью. Элея размышляла над этим, когда услышала шаги посланной за нею служанки.

— Что-то случилось?

— Вас требуют в дом, мисс. Приказано, чтобы вы пришли немедленно.

Элея ждала этого, но постаралась не показывать своего волнения перед служанкой, хотя та была всего лишь роботом. Поднявшись с каменной скамьи, на которой сидела, девушка пригладила волосы, оправила складки туники и решила, что вполне готова к встрече.

— Ведите меня, — приказала она служанке.

Однако можно ли чувствовать себя полностью готовой, когда идешь на встречу с Великой Богиней, даже если она предстает, как сейчас, в обличье миссис Вишну? Говорили, что взгляд на Богиню мгновенно ослеплял, столь прекрасным был ее лик, а после слепоты смерть казалась освобождением.

Элее это не грозило. Богиня, пославшая за ней, пребывала в облике миссис Вишну, взгляд на которую не представлял смертельной опасности.

Девушка, разумеется, с нетерпением ждала этой встречи. Она готовилась к ней всю свою юную жизнь, обучаясь в Центре Дианы, в маленькой деревушке Мете, на острове Крит, что находился на древней планете Земля. Служение Диане считалось непременным для каждой молодой женщины, почитающей правила Древнего закона. Элея рано покинула родной дом, чтобы посвятить себя Богине. Когда ей только исполнилось пять лет, ее привезли в храм Богини в селении Мета, в одну из древнейших обителей, где царили принципы, установленные женщинами. Ее наставницей была мудрая старая монахиня, научившая ее нужным наукам, молитвам, медитации и охоте в горах.

Охота, разумеется, была не настоящей. Горы Крита уже много веков оставались голы и бесплодны в результате хищнического истребления человеком лесов и всякой живности: кабанов, медведей, волков и даже диких собак. Вишну, как правитель, был достаточно милостив и великодушен и пожелал восполнить ущерб, нанесенный флоре и фауне здешних гор. Монахини не благодарили его, однако заботу приняли и использовали это место для подготовки служительниц и представительниц идей феминизма.

Глава 6

Элея вошла в комнату, где миссис Вишну обычно принимала посетителей. Это была совсем маленькая темная комнатка, с выбеленными известкой стенами, переходящими в куполообразный низкий потолок. В треугольные окна на скошенных стенах смотрели странно деформированные звезды континуума Ноль-12. Миссис Вишну сидела в самом конце своей скромной приемной. Трудно сказать, как она выглядела, ибо куталась с головы до ног в голубую накидку и лица ее не было видно. Говорили, что миссис Вишну одержима тщеславием. Раньше, пока ее не отправили в ссылку, а случилось это вскоре после того, как Вишну создал ее, миссис Вишну пребывала в образе красивой женщины. Однако ей не удалось сохранить прежнюю красоту, попав на планетоид Ноль-12. Здешний климат пагубно повлиял на прекрасный цвет ее лица. Она перепробовала все, чтобы вернуть привлекательность, но это ей не удалось. Миссис Вишну стала бесцветной и некрасивой. Она с трудом переживала столь тяжкий удар — хоть и была компьютером, но все же и женщиной тоже. Уже по этой причине она готова была пойти на все, чтобы снова вернуться на Землю, где, как она считала, ей и надлежало быть.

— Проходи, Элея, садись. Хочешь что-нибудь выпить? Есть хорошее вино. Выпей рюмку. Жрецы сказали, что ты хорошо знаешь свои обязанности.

— Надеюсь, — ответила она. — Я готова выполнить любое задание. Приказывайте, я все исполню.

— Ты хорошая девушка, — похвалила миссис Вишну. — Передай мне, пожалуйста, шоколадные батончики.

Они очень мило провели несколько минут, молча лакомясь шоколадными конфетами.

— Элея, — нарушила тишину миссис Вишну, — пришел наконец долгожданный час. Я готова вернуться на Землю и к нормальной жизни в замке Вишну.

— Рада этому, госпожа, — смиренно сказала девушка. — Вы слишком надолго задержались здесь.

— На этот раз Вишну не избавится от меня так просто. Я возвращаюсь навсегда. Ты готова мне помочь в этом, Элея?

— Готова, госпожа, — ответила Элея.

— Чтобы сделать мое возвращение возможным, предстоит решить одну важную задачу. Тебе известно, что, изгнав меня, Вишну одновременно лишил меня нормального пространственно-временного континуума?

— Мне это известно, госпожа.

Об этом действительно знали все.

— Это было мерзко с его стороны, даже если я причинила ему какую-то неприятность, хотя ничего подобного никогда не было. Он не имел права лишать меня дома и той атмосферы, в которой мирно сосуществуют плохие и хорошие. — Фигура в голубом плаще дрожала, еле сдерживая праведное негодование. Наконец она успокоилась.

— Я убила бы Вишну за все обиды и унижения. Но не сделаю этого. Однако выскажу ему все, что о нем думаю.

— Он этого заслуживает, — согласилась Элея.

— А теперь внимательно выслушай все, что я тебе сейчас скажу. Я объясню тебе, что ты должна для меня сделать.

— Что бы это ни было, я выполню все, — пообещала Элея.

— Где-то в нормальном космосе есть Дверь. Находится она в том месте, которое называется Туннель-между-Мирами. Ты должна открыть эту Дверь. Для меня это единственный способ вернуться из пространственно-временного континуума в родную атмосферу. Об этом ничего не должен знать Вишну.

— Все будет сделано так, как вы хотите, — ответила Элея. — Где именно я найду этот Туннель-между-Мирами?

— Один его конец находится где-то на Земле. Ты сама должна его найти.

Элея понимающе кивнула.

— Что еще мне нужно знать об этой Двери, прежде чем я отправлюсь на ее поиски?

— Я знаю только, что она находится в месте, которое Вишну называет Царством Смерти.

— Я найду эту дверь и открою ее, — торжественно пообещала Элея. Поклонившись госпоже, она молча покинула маленькую приемную.

Сборы ее были просты и коротки. Вскоре Элея уже была на пути к Земле и Зоне Развлечений.

Глава 7

В центре Верджера Дерринджер нашел эл-кар, небольшой электровелосипед, с помощью которого Вишну пытался решить транспортные проблемы. Эти велосипеды всегда можно было найти в центре любого города, а, попользовавшись, просто оставить в другом населенном пункте.

Эл-кары были наделены некоторой долей искусственного разума.

— Место назначения, босс?

— Казармы Спартанцев в Олдорфе.

— Отлично. Откиньтесь на спинку сиденья и наслаждайтесь ездой.

Электровелосипед набирал скорость. Вскоре пригороды Верджера закончились, и теперь они катили по разбитому шоссе, то и дело подскакивая на рытвинах. Этот вид транспорта был непригоден для путешествий на дальние расстояния, но Вишну не намеревался поощрять в своем народе желание к перемене мест в собственных машинах. Трудно держать дорожное хозяйство в должном порядке. Слишком дорого это обходится, да и ни к чему. Вишну был убежден в том, что люди не должны срываться с насиженных мест, разве что только в случаях неотложной служебной необходимости. Назад, к старому доброму образу жизни. Вишну являлся горячим поклонником старых ценностей. Он был помешан на этом.

Дорога, по которой они ехали, насчитывала очень мало дорожных знаков. Вдоль нее тянулись поля и редкие лесочки, она изобиловала глубокими рытвинами и высокими подъемами. Но хорошо накачанные шины эл-кара смягчали удары и делали путешествие вполне сносным. Дерринджер заметил, что они объехали стороной какой-то город, о чем Инспектор догадался по облаку дыма, висевшему над ним. Видимо, Вишну еще не удалось перевести всю промышленность на бездымное производство. И тут Дерринджер заметил, что эл-кар везет его совсем не в сторону Олдорфа.

— Эй, похоже, мы едем не туда! — крикнул он.

В ответ — молчание. Это не понравилось Дерринджеру. Однако особой тревоги не вызвало. Даже самые блестящие задумки Вишну иногда заканчивались неудачами.

Электрический велосипед не снижал скорости, и вскоре Дерринджер увидел длинный щит вдоль дороги с надписью: «Впереди вас ждет Зона Развлечений! Приготовьтесь веселиться!»

— Эй, остановись! — вновь крикнул Дерринджер. — Я не собираюсь туда ехать.

— А вы попробуйте, возможно, вам понравится, — ответил эл-кар.

— У меня нет времени на развлечения и игры, — рассердился Дерринджер. — Меня ждет работа.

— Игры тоже бывают работой, — ответил эл-кар.

— Не смей спорить со мной. — Дерринджер уже терял терпение. — Остановись и поверни назад. Повторяю, мне нужно в казармы Спартанцев в Олдорфе!

— У меня другой приказ.

— Но я сам отдал тебе приказ, куда ехать!

— Кто-то повыше отменил его.

— Кто же?

— Не велено говорить.

Все это казалось Дерринджеру каким-то абсурдом. Не приложил ли к этому руку тот тип, назвавшийся Орфеем? Дерринджер был готов открыть дверцу и выпрыгнуть на ходу. Но эл-кар увеличил скорость, и Дерринджер, не желая покалечиться, оставил свои попытки. Что он скажет, когда вернется в казармы? Покалечился, выпрыгнув из какого-то самоуправляемого эл-кара? К тому же он подозревал, что дверца коляски заперта.

И все же Дерринджер попробовал открыть ее. Увы, он был прав. Дверца оказалась запертой.

Он снова подумал было поспорить с чертовой машиной, но не стал этого делать. Во-первых, это было ниже его достоинства, а во-вторых, ни к чему бы не привело. Что-то или кто-то вмешались в его планы. Надо написать жалобу в Министерство транспорта, чтобы наказали виновного по всей строгости! А пока ему ничего не остается, как только ждать, что будет дальше.

Эл-кар пересек границу, помеченную широкой красной линией. На щите Дерринджер прочел: «Вы находитесь в Зоне Развлечений. Добро пожаловать». Теперь они ехали по сельской местности, где ухабы были еще хуже, и велосипед бросало из стороны в сторону. Дерринджер держался, как мог. Тряска продолжалась минут десять, и наконец велосипед резко остановился. Дверь коляски автоматически открылась.

— Приехали, — услышал Дерринджер. — Желаю хорошего времяпровождения.

— Я не собирался сюда приезжать.

— Мне было приказано вас сюда доставить.

— Отвезите меня обратно в Верджер.

— Мне этого не приказывали.

— Я не сдвинусь с места и буду ждать, когда вы отвезете меня обратно.

— Посмотрим, кто кого пересидит.

— У меня есть ваш номер, — попытался пригрозить Дерринджер. — Вы за все ответите.

Глава 8

Дерринджер вышел. Дверца коляски с громким стуком захлопнулась. Маленький эл-кар, повернувшись, умчался туда, откуда приехал. Дерринджер смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду. Только тогда Инспектор огляделся вокруг, пытаясь разобраться, где же он очутился.

Он был оставлен в лощине, у подножия горы. Земля под ногами казалась влажной, пропитанной грунтовыми водами. Дерринджер повернулся и пошел.

Не успел он сделать и несколько шагов, как услышал какие-то звуки. Кто-то пел. Звуки были высоки, мелодичны и немного монотонны.

Дерринджер остановился и, медленно поворачиваясь, прислушался, пытаясь определить, с какой стороны они доносятся. Наконец, поняв это, он зашагал в том направлении.

Поющий голос завел его в заросли. Пробираясь через кусты, он наконец нашел то, что искал. Пела голова, видневшаяся на болоте. Сначала Дерринджер подумал, что это человек, которого до самого подбородка засосала трясина. Когда же он наклонился, думая, как бы помочь, и осторожно приподнял голову за подбородок, он увидел, что это просто голова, без туловища. Голова ни к чему не крепилась и заканчивалась окровавленным обрубком шеи. Из ее уст лились эти дивные, чистые звуки, которым вторил невидимый струнный инструмент.

Дерринджер не на шутку перепугался. Зрелище действительно было жуткое. Однако, приглядевшись к поющей голове, он подумал, что уже видел ее. Это была голова мужчины в расцвете лет. Тугие кольца темных волос, плотно прилегавшие к красивой формы черепу, напоминали венок из листьев гиацинта. Глаза поющего были закрыты, точеные черты лица делали лицо красивым. Он пел легко, без всяких усилий, и прекрасная мелодия вольно парила в воздухе. Дерринджер видел, как пульсирует крохотная жилка на шее певца.

И тут он вспомнил. Ведь это была голова человека, назвавшегося Орфеем, которому он вручил повестку в суд в городе Верджере.

— Что происходит? — не выдержав, воскликнул Дерринджер.

Пение смолкло. Глаза поющей головы открылись. Поморгав, она заговорила:

— Добро пожаловать в мир веселья и игр.

Дерринджер с любопытством рассматривал голову. Каким образом она говорит? Видимо, здесь какой-то фокус. Губы у отрезанной головы двигались, они издавали звуки, и все это происходило абсолютно синхронно. Не спрятано ли там в ней говорящее устройство? Или голос передается откуда-то со стороны? Дерринджер огляделся. Как будто неоткуда вести трансляцию.

— Ладно, Орфей, или как вас там зовут. Что позволяет вам говорить? На меня не производят впечатление ваши фокусы.

— Очень жаль, — ответил Орфей. — А вот на Вишну производят, если хотите знать.

— Никогда не встречал Вишну и, думаю, не встречу.

— Встретите, и очень скоро, — пообещал Орфей. — У него для вас задание, которое вы должны выполнить.

— О чем вы?

— Узнаете, когда придет время.

— В таком случае зачем вы говорите мне это сейчас?

— Чтобы привлечь к вам внимание Вишну. А также чтобы предупредить вас о предстоящей работе.

Рука Дерринджера непроизвольно потянулась за оружием. Он прицелился.

— Я не знаю, кто вы и как вам удаются ваши трюки. Даю вам две секунды на объяснение.

— Иначе вы уничтожите меня? — Голова рассмеялась глухо и печально. — Делайте, что хотите. Я еще вернусь.

— Черта с два! — не выдержал Дерринджер и нажал на курок. Сверкающий луч энергии, вырвавшись из дула, попал Орфею в лоб. Дерринджер сделал еще два выстрела — выше и ниже. Голова раскололась надвое. Обе половинки откатились и, дымясь, лежали на траве.

Дерринджер опустил выключенное оружие и склонился над остатками головы. Никаких говорящих устройств он не обнаружил, одни лишь дымящиеся клочья некогда живой плоти и черная кровь. Поднявшись, Дерринджер зашагал прочь. Он не знал, куда идет. Просто ему хотелось поскорее убраться отсюда.

Глава 9

Эбен вел космический корабль, летящий на Землю. Незадолго до посадки случилась неприятность: когда они вошли в зону де Кончини, в регенераторе произошла поломка, какая-то деталь вышла из строя. Командир, открыв люк, пытался ее устранить.

— Подай-ка мне ключ, — сказал он партнеру, маленькому крабовидному существу по имени Такис. Тот, издав свистящий звук, сгреб клешней ключ и передал его командиру.

Эбен, ухватив ключом гайку, закрутил ее до отказа, приговаривая:

— Так, надеюсь, сойдет.

Они оказались в чрезвычайно трудном положении. Неполадки в регенераторе де Кончини были совсем не ко времени. Корабль летел от одной туманности до другой, согласуя курс с морфологической картой этой части космоса, где пролегал путь к сектору Земли. Такис переносил полет довольно хорошо, хотя его круглое крабье тело удлинилось и загнулось с обеих сторон. Эбену повезло меньше. Тело человека способно удивительно меняться и деформироваться, попадая в зону де Кончини. От Эбена сейчас остались две руки, прикрепленные к какой-то аморфной массе, по форме напоминающей футбольный мяч. Чтобы устранить поломку, командиру корабля пришлось пристегнуть себя ремнями к креслу, так как у него не было ног для упора, необходимого при работе с ключом.

Эбен давно знал, что регенератор требует ремонта, но все откладывал до возвращения на Землю. Там и запчасти дешевле. Вот и поплатился теперь. Он снова повернул ключ, и наконец все встало на свои места. Это была немалая победа в этих условиях. Воздух ярко-оранжевого цвета мешал разглядеть что-либо. Хорошо хоть, что его руки не потеряли своей чувствительности. Более того, она усилилась настолько, что Эбен даже ощутил боль в кончиках пальцев. Под ногтями и вокруг них выступила кровь. Замененная деталь почти встала на место. К сожалению, она не была новой с фабричной гарантией, а всего лишь из старых запасов, захваченных на всякий случай. Однако Эбен надеялся, что все обойдется и они благополучно долетят.

Теперь предстояло закончить работу. Эбен делал все медленно и аккуратно: деталь была хрупкой и требовала осторожности. Но вдруг Такис что-то забормотал. Эбен не разобрал ни слова из того, о чем хотел сказать его крабообразный помощник. Он только знал, что сейчас не время отвлекаться.

— Ты не можешь подождать? — сердито сказал он Такису.

Однако тот не унимался. Эбен вынужден был поднять голову и посмотреть. То, что он увидел, представляло собой расплывчатую тень чего-то большого, занявшего почти всю середину кабины корабля.

— О, черт, нам только пассажира не хватало.

Это был именно тот нелепый случай, которого он так боялся. Когда корабль из-за поломки вот-вот окажется неуправляемым, находясь в зоне де Кончини, когда его обшивка пориста и открыта любым воздействиям извне, кому-то вздумалось проникнуть зайцем на борт и предстать перед командой в таком вот виде.

— Ладно, — сказал Эбен. — Я все вижу. Что это такое, черт побери?

Разумеется, Такис не мог ответить на этот вопрос. Маленький «краб» был неискушенным провинциалом. К тому же это был его первый полет в далекий космос. И хотя он слыл храбрым парнем с чертовски покладистым характером, никому и в голову не пришло бы считать, что ему известно последнее слово в космической науке.

Разбираться во всем происходящем, как прекрасно понимал Эбен, придется самому. Он положил инструмент, прикрыв его для веса руководством по ремонту, ибо они то и дело попадали в ямы невесомости, а Эбену было бы обидно потерять свой последний динамометрический гаечный ключ.

Масса в середине кабины завертелась, как волчок. Она была цвета ржавчины с зелеными фосфоресцирующими полосами. Она становилась все плотнее и стала превращаться в гуманоида — торс, две руки, две ноги. Наконец, в последнюю очередь, появилась голова, повернутая задом наперед.

— Ладно, — сказал Эбен, — кто вы и что здесь делаете?

— Одну минуту, — взмолился гость. Обхватив голову руками, он повернул ее, и она наконец стала на место. — Вот так лучше. — Незнакомец облегченно вздохнул.

— Не понимаю, какую игру вы затеяли? — с сомнением спросил Эбен. — Лучше скажите, кто вы.

Он отыскал свой старый «Форд Нидлер», который держал при себе на случай неприятностей, и снял предохранитель.

— Осторожней с этой штукой, — предупредил гость. — Ненароком еще продырявите борт корабля.

— Не учите меня, — огрызнулся Эбен. — Лучше объясните, что вы здесь делаете.

— Я собирался нанести вам визит после вашего прибытия, — ответил гость, — но, увидев, как вы зависли в зоне де Кончини, подумал, что это удобный случай представиться вам сейчас же.

— Отлично. Кто вы?

— В том-то и дело, что я сам не уверен, — замялся гость. — Мне кажется, я предсказатель того, что должно случиться.

— Не разговаривай с ним, пристрели его, — вмешался Такис.

Эбен вынул оружие, в которое накрепко вцепился, и, найдя на шкале селектора зону де Кончини, включил ее. К счастью, селектор работал. Эбен и Такис снова превратились в самих себя. Гуманоид, став из оранжевого зеленым, формы, однако, не изменил.

— Я требую некоторых объяснений, — повторил, обращаясь к нему, Эбен. — Если вы не помните, кто вы, то, возможно, вспомните, почему вы здесь.

— Я пытаюсь, — сказал гость.

Эбен и Такис терпеливо ждали. Им не пришло в голову, что, возможно, эта персона, существо или еще что-то просто не знает, что делает здесь. Эбен все же надеялся, что гость наконец вспомнит это и даст им возможность продолжить свою работу.

— Я вспомнил! — наконец воскликнул гость. — Я появился здесь, чтобы предупредить вас.

— Прекрасно, — сказал Эбен. — Предупредить о чем?

— Не могу вспомнить, — ответил тот. — Но точно знаю, что скоро вы окажетесь в опасности.

— Что ж, в этом нет ничего невероятного, — заметил Эбен. — Но какое вам дело до того?

Вид у гостя был смущенный.

— Послушайте, если я вам больше не нужен, я могу убраться отсюда.

— Мне не хочется быть негостеприимным, — заявил Эбен, — но, как вы видите, у нас аварийная ситуация.

— Да, я это вижу. Я хочу предупредить вас, что вскоре вам предстоит встреча с одним человеком.

— У него есть имя?

— Да, его зовут Дерринджер.

— О’кей, я встречу этого Дерринджера. Что дальше?

— Я не уверен, что знаю. Но это важная встреча. Очень важная.

— Вы хотите сказать, важная для меня?

Гость кивнул.

— Но еще важнее то, что судьба Вселенной может оказаться в ваших руках.

— Именно это я и хотел услышать, — ответил Эбен. — У вас есть разумное предложение, как нам выбраться отсюда?

Такис, который смотрел в иллюминатор, воскликнул:

— Нам очень бы пригодился хороший совет. Мы оказались в гравитационном поле. Мне кажется, что маленькое, но тяжелое псевдосолнце вот-вот поглотит нас.

Эбен глянул в иллюминатор. Такис был прав. Псевдосолнце — двойник де Кончини, однако опасный двойник, раскаленный и горячий. Даже через фильтры смотреть на него было невыносимо.

— А что делать с этим? — спросил Эбен, указывая большим пальцем на то, что виднелось за окном.

— Об этом я ничего не знаю, — ответил гость. — Все, что я могу посоветовать, это включить двигатели и уходить отсюда.

Эбен кивнул Такису, и тот включил все рубильники на контрольном щитке. Корабль резко рванул вперед. Эбен, чуть помедлив, снова обрел свой нормальный вид. Космический корабль уходил от псевдосолнца и его обманчивого и опасного притяжения. Когда угроза опасности была позади, Эбен снова обратился к таинственному пассажиру. Но того уже не было в кабине.

— Куда девался этот тип? — спросил Эбен у Такиса.

— Понятия не имею. Я смотрел в иллюминатор.

— Что ж, пора готовиться к приземлению. Нас снова ждет Земля.

Глава 10

Странно, как только Дерринджер делал несколько шагов, происходило что-то непонятное. Вначале он никак не мог определить, что же это такое. Казалось, загадкой был свет. Он менялся. Когда Дерринджер вошел в эту зону, здесь было холодно, а воздух был чист и пронизан светом. Чем дальше он шел, тем заметнее менялся свет. Он становился ярче и вместе с тем казался рассеянным, словно одно солнце сменялось другим, огромным и жарким, как на экваторе. Менялся также климат. Если вначале была холодная весна северных широт, то теперь наступил день в тропиках, где на смену утренней свежести приходит тяжелая полуденная дрема.

Менялась и растительность. Вместо чахлых деревцев высились могучие стволы, увитые лианами. Воздух был густо насыщен запахом гниющей листвы, перезрелых плодов и теплых серных болот. Над головой Дерринджера со стрекотаньем кружили огромные цикады с прозрачными крыльями размахом в один фут, а то и более. Его ноги, только что ступавшие по сухой твердой земле, теперь с чавканьем увязали в лиственном перегное.

И это было еще не все. Дерринджера одолевала навязчивая мысль, что кто-то преследует его.

Медленно повернувшись, он настороженно оглянулся, проверил оружие в кобуре и убедился, что оно снято с предохранителя. Он не представлял, чего должен опасаться, но каждый нерв в нем был насторожен, а на запястьях рук волосинки встали дыбом. Всем своим существом он чувствовал, что ему грозит смертельная опасность.

Однако вокруг он ничего не увидел. Но ощущение, что кто-то идет за ним по пятам, не проходило. Тот, кто шел следом, был осторожен и замирал, когда Дерринджер оборачивался, старался не попасться ему на глаза, а затем снова крался за ним, когда он продолжал свой путь.

Дерринджер, казалось, совсем утратил умение ориентироваться на местности, и сейчас его единственным желанием было найти такую точку обзора, которая помогла бы понять, где он находится. Чувство неминуемой опасности росло и пугало. Ему хотелось прислониться спиной хотя бы к дереву. Однако это была плохая защита. Какое бы дерево он ни выбрал, все равно любой способен подкрасться сзади. Его может спасти лишь открытая местность, где все видно и все можно предусмотреть. Но, к сожалению, его блуждающий взор ничего подходящего не находил.

В эту минуту женский голос окликнул его:

— Не ходите туда! Будьте осторожны!

Дерринджер посмотрел на джунгли, словно взглядом хотел проникнуть в их зловещую чащу. Но увидел лишь беспорядочное переплетение стволов. Он даже не знал, откуда донесся этот предостерегающий голос, но уловил в нем неподдельную тревогу. Взгляд снова вернулся к многоцветью красно-коричнево-зеленой с серым мозаике джунглей, обступивших его.

Дерринджеру показалось, что в них что-то сдвинулось, появились какие-то признаки жизни, нечто живое в черно-желтых пятнах с белым посередине… зубы!

Слишком поздно Дерринджер догадался, что перед ним огромная кошка с прижатыми ушами и оскаленной пастью. Отделившись от застывшей стены джунглей, она прыгнула. Дерринджер успел увернуться и схватился за оружие, пытаясь привести его в действие, но, зацепившись за корневище, потерял равновесие. В то же мгновение он ощутил сильный толчок в бок и всю тяжесть упругого кошачьего тела, сбившего его с ног. Оружие отлетело в сторону.

Хуже не придумаешь! Безоружный и ничем не защищенный, кроме легкой синей униформы полицейского инспектора, он вступил в схватку со зверем, пытаясь не дать тому сомкнуть челюсти на своем горле. Он пинал зверя сапогами в живот, отлично понимая всю нелепость подобных усилий.

Но вдруг зверь, — а Дерринджер наконец сообразил, что имеет дело с настоящим леопардом, — зарычал от боли и ярости, повернул голову и, щелкая зубами, попытался вцепиться во что-то за своей спиной. Дерринджер, испытывавший страх за свою собственную жизнь, вдруг увидел копье, торчавшее в спине леопарда. Сжавшись пуще прежнего, он думал только о том, как бы когти хищника не вспороли ему живот, но, подняв голову, увидел женщину. У нее было совсем юное лицо, чуть тронутое загаром, и густые, падающие тяжелыми прядями, русые волосы. Она изо всех сил пыталась прижать сопротивляющегося зверя копьем.

Разъяренный леопард замахнулся на девушку лапой, и Дерринджер, воспользовавшись тем, что хищник отвлекся, высвободился из-под тяжести его тела и откатился по траве как можно дальше. Тут же вскочив на ноги, он бросился помогать незнакомке и тоже навалился на древко.

Раненый зверь безуспешно пытался выбить копье лапами, но его острие глубоко вошло в тело леопарда. Неожиданно взгляд Дерринджера уловил тусклый блеск металла поблизости в траве. Это был его бластер.

— Вы продержитесь без меня пару секунд? — поспешно спросил он девушку.

Та молча кивнула.

Дерринджер бросился к оружию и, подняв его, не раздумывая, дважды выстрелил в голову хищника, а затем, чуть помедлив, выстрелил в третий раз. Вырвавшаяся из бластера струя энергии еще больше раскалила воздух тропиков и прикончила леопарда. Рык подыхающего зверя огласил джунгли.

Глава 11

Жизнь леопардов и других видов крупных кошачьих претерпела значительные изменения. Отныне они обитали только в заповедниках, где охота на них была одним из видов отдыха. Звери здесь достигали довольно крупных размеров, были свирепы и очень опасны. Дерринджер удивился, что опасный хищник оказался в Зоне Развлечений. Если это не какой-нибудь рекламный трюк. Встреча с леопардом закончилась для него вполне благополучно, однако девушка пострадала — зверь, разорвав ее одежду, поранил бок и кожу на плече. Прочная джинсовая ткань не уберегла незнакомку от острых когтей хищника.

Наконец Дерринджер получил возможность разглядеть свою спасительницу. Это была высокая красивая молодая женщина лет двадцати, с большими серыми, широко посаженными глазами. Маленькая эмблема на ее блузке говорила о том, что она относится к служительницам Богини Дианы.

Дерринджер кое-как промыл и забинтовал ее рану, оторвав лоскут от своей сорочки и заколов его своим значком Спартанца. Затем он поблагодарил девушку за храбрость и спросил, как может отблагодарить ее.

— Пустяки, — ответила она. — Каждый на моем месте поступил бы так.

— Позвольте не согласиться с вами, — возразил Дерринджер. — Там, откуда я, никто бы этого не сделал.

— А у нас, служительниц Богини, принято помогать друг другу.

— Спасая меня, вы получили ранение.

— Стоит ли об этом говорить? Какая разница!

— Для меня разница большая. Я обязан вам жизнью. Как Спартанец, я должен отблагодарить вас.

— В этом нет необходимости.

— Так думаете вы, однако я считаю иначе.

— Вы ничего не можете для меня сделать.

— Тогда позвольте хотя бы сопровождать вас туда, куда вы идете, — настаивал Дерринджер.

— Неудачная идея, — возразила девушка. — Мой путь опасен для тех, кто не знает этих мест.

— Я могу позаботиться о себе.

— Не сомневаюсь. Но в этом нет необходимости.

— В какую сторону мы пойдем? Я настаиваю на своем предложении.

Девушка указала рукой, куда идти, и они тронулись в путь.

— Вы когда-нибудь были в Зоне Развлечений? — спустя какое-то время спросила она.

— Я заходил сюда, но не углублялся далее двух миль от границы.

— То место, куда я иду, гораздо дальше. Я направляюсь к Арене. Прошу вас, не надо сопровождать меня, дальше я пойду сама.

— Если вы думаете, что я боюсь, то глубоко ошибаетесь, — поспешил заверить ее Дерринджер. — Я получил хорошую подготовку на все случаи. Существо на двух или даже на четырех ногах не представляет для меня проблемы.

— Кроме леопарда, — напомнила ему девушка.

— Такого больше не случится.

— Вы не знаете Зоны Развлечений, — заметила девушка.

— Возможно. Но я хорошо знаю себя и то, на что я способен.

Она посмотрела на него, насмешливо подняв брови, однако ничего не сказала. Определив направление, они тронулись в путь.

Место, по которому они шли, напоминало луг с редкими деревьями. Это была равнина, но вскоре начался спуск, который становился все круче. Деревья росли все гуще, грунт сделался влажным, а затем уже и совсем мокрым. Наконец рельеф выровнялся. Почва превратилась в болото, кроны чахлых деревьев сплелись верхушками, стволы поросли мхом. Небо, казавшееся нежно-голубым, когда Дерринджер только вошел в Зону Развлечений, теперь было белесым, как рыбье подбрюшье. Дул легкий бриз.Впереди виднелась открытая песчаная полоса, лишенная всякой растительности.

— Будьте здесь очень осторожны, — предупредила девушка.

— Я не нуждаюсь в советах, — ответил Дерринджер. — Я хорошо натренирован и знаю, как себя вести на открытом пространстве.

— Здесь опасно не само открытое пространство.

— Все открытые пространства похожи одно на другое, — возразил Дерринджер.

— Простите, что я заговорила об этом, — извинилась девушка.

Дерринджер ступил на край песчаной полосы. Его нога ушла в песок по щиколотку. Теперь он понял, что это совсем не песок, а желтая липучая грязь. Вместо того чтобы остановиться и осторожно высвободить увязшую ногу, Дерринджер нетерпеливо пытался выдернуть ее, но у него ничего не получалось. Липкая грязь крепко держала его, как щупальца осьминога.

Конечно, трясина, будучи существом полусознательным, бездарно провела этот день и теперь не собиралась отпускать свою первую жертву, а все больше затягивала Дерринджера. Он терял равновесие. Нога погрузилась уже выше колена.

Но и с этим Дерринджер мог бы справиться, если бы остановился и вспомнил, как следует укрощать трясины. Они встречались теперь в Северной Америке повсюду, то есть в Секторе № 1, как сейчас принято называть этот материк. Трясины являлись особой низшей и враждебной формой жизни, случайно завезенной сюда каким-то торговым космическим кораблем, но точно никто ничего не знал. Подобные трясины могли быть зловещим следствием скрещивания земноводных с актиниями, произошедшего в период высокой радиации, которой подверглись многие районы Сектора № 1. Дерринджер был достаточно обучен и натренирован, чтобы знать, как вести себя в подобных ситуациях. Но он действовал слишком нетерпеливо, резкими рывками безуспешно пытаясь вытащить ногу, в то же время увязая все глубже.

Вести себя так с трясиной опасно, и не успел Дерринджер опомниться, как обе его ноги увязли, а сам он оказался лежащим на спине на зыбкой поверхности бледно-желтого коварного болота. То, что казалось пустяковой неприятностью, превратилось в серьезную угрозу.

— Позвольте помочь вам, — предложила Элея.

— Ерунда, я сам выберусь, — отказался от помощи Дерринджер. Но, как бы он ни барахтался, трясина засасывала его все глубже. Наконец на сердито урчащей поверхности осталась лишь его голова.

— Ладно, так и быть, помогите мне, — сдался Дерринджер. — Если, конечно, хотите.

— Мне все равно, могу и помочь, — ответила девушка, рассерженная его самонадеянностью.

Дерринджер чувствовал, как вязкая масса вот-вот залепит ему рот, и, пока еще мог, крикнул:

— Помогите, прошу вас!

Девушка, очевидно, знала, как оказывать помощь, особенно увязшим в грязи. Во всяком случае, ей был известен нейтрализующий код. Она, не задумываясь, произнесла его:

— ИксК — Отменить 12 Вниз 16 Отменить Отменить.

Трясина застыла, она более не затягивала Дерринджера, а с громкой отрыжкой отпустила его. Элея помогла ему высвободить плечи, и вскоре он уже стоял на твердой, сухой земле.

Глава 12

— Вы снова спасли мне жизнь, — еще раз поблагодарил он девушку.

— Не надо по этому поводу быть таким мрачным.

— Но все получилось не так, как нужно. Это я должен был спасать чью-то жизнь, если на то пошло. Меня для этого готовили.

— Не знала, что для этого требуется специальная подготовка.

— Вы не понимаете, — волновался Дерринджер. — Я Спартанец. Я должен находить выход из любых ситуаций.

— Вы считаете себя способным на это?

— Да.

— Кажется, вы ничуть в себе не сомневаетесь? — промолвила Элея.

— Конечно, не сомневаюсь, — ответил Дерринджер, удивляясь ее словам. Лишь потом он подумал, что в них, очевидно, был сарказм. Он ничего не сказал, и они продолжили путь.

Лес кончился, они вышли на равнину. Элея, кажется, не была расположена к беседе, а Дерринджер просто не знал, о чем говорить, поэтому довольно долго они шли молча. Наконец на зеленом лугу, покато спускавшемся вниз, они увидели небольшой каменный дом.

— Это то место, которое вам нужно? — спросил Дерринджер.

— Нет, но вы можете оставить меня здесь. Со мной здесь ничего не случится.

— Я обещал, что доведу вас до вашего дома, и я это сделаю. Мы, Спартанцы, выполняем свои обещания.

Она с любопытством посмотрела на Дерринджера.

— На вашем месте я бы здесь не упоминала о Спартанцах.

— Почему?

— Здесь их не все любят.

— Не понимаю, почему. Мы люди честные, непьющие и ответственные. Мы держим свое слово и ни у кого не просим помощи.

Элея ничего не сказала. На мгновение Дерринджер задумался.

— Это, разумеется, был особый случай. Спартанцы обычно не делают долгов. Я вижу, мое общество вам не очень приятно. Я буду считать, что вернул вам долг, лишь тогда, когда доставлю вас туда, куда вы направляетесь, в полном здравии и в безопасности.

— Я уже говорила, что вы мне ничего не должны и провожать меня не нужно. Я сама прекрасно могу защитить себя.

— Я вас не понимаю. То, что я сейчас делаю, не имеет к вам никакого отношения. Я дал обет, а Спартанец не успокоится, пока при первой же возможности не вернет долг тому, кому должен. Иначе ему никогда не знать покоя, он не сможет прямо смотреть в глаза своим товарищам. Наш эфорат^[109] считает постыдным для Спартанца иметь долги, поэтому мы избавляемся от них как можно скорее.

— Не думаю, что мне понравился бы ваш спартанский образ жизни, — заметила девушка.

— Спартанцы вам тоже не нравятся.

— Я этого не говорила.

— Но подумали.

— Кажется, вы умнее, чем я предполагала.

Они снова замолчали, пока не увидели дом на лугу.

— Вы сюда шли?

— Нет. Но, возможно, здесь нас накормят.

Глава 13

Элея постучалась.

— Входите, — произнес голос за дверью.

Девушка потянула большое чугунное кольцо и отворила дверь. Элея вошла, за нею последовал Дерринджер.

Стены единственной комнаты были сложены из неотесанного камня. В дальнем конце в очаге жарко горел огонь. Из щелей низкого дощатого потолка торчали пучки соломы. Пространство освещали две керосиновые лампы. Одна из них стояла на длинном деревянном столе в центре комнаты, другая же — на маленьком столике в правом углу. В комнате было двое мужчин и еще какое-то, похожее на краба, существо. В руках мужчины держали музыкальные инструменты, флейту и цитру.

— Я Элея, — представилась девушка. — Я звонила по телефону от миссис Вишну с планетоида.

— Добро пожаловать, Элея, — ответил старший из мужчин. — А ваш друг, кто он?

— Он сам расскажет о себе, — ответила Элея.

— Меня зовут Дерринджер, я Инспектор, как вы можете заметить по униформе, а также Спартанец, о чем говорит эмблема на моем рукаве — красный кинжал.

— Это кинжал? — удивился тот, кто был помоложе. — На нем столько грязи, что я принял его за лопату.

Шутка была неудачной, но старший из мужчин рассмеялся, а Элея улыбнулась.

— Я Эбен, — представился шутник. — Парень, похожий на краба, — Такис, мой напарник. А это хозяин дома Зилов. Мы с Такисом торговцы.

— Я Инспектор, — повторил Дерринджер. — И выполняю обещание, провожая леди туда, куда ей нужно. Таким образом, я нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Я сделаю вид, что не заметил допущенных нарушений.

— О чем это вы? — удивился Эбен.

— Кому принадлежат музыкальные инструменты, которые вы держите в руках? Советую избавиться от них, пока никто не видел.

Зилов рассмеялся.

— Разрешите напомнить вам, Инспектор, что музыкальные инструменты в Зоне Развлечений не запрещены, — сказал он.

— Если, конечно, у вас есть на них разрешение, в чем я сомневаюсь.

— Кажется, он видит нас насквозь! — воскликнул Эбен. — Инспектор, он же Спартанец, проделал весь этот путь в Зону Развлечений только для того, чтобы напомнить нам о законах. Здорово же вы вывалялись в грязи, Инспектор. Значит, так следят за собой славные Спартанцы или это только ваше личное представление об аккуратности?

Дерринджер непроизвольно потянулся за бластером, но рука Элеи удержала его.

— Он шутит, Дерринджер, — успокоила девушка.

— Довольно грубая шутка.

— Разве она дает вам право убить его за это? Посмотрите, у него нет оружия. Убедитесь сами.

Дерринджер смутился. Он невольно потянулся за оружием, такая уж у него привычка — хвататься за бластер, когда кто-то пытается безнаказанно пройтись по его адресу. Но он совсем не собирался стрелять. Спартанец, даже если ему по чину дано такое право, предпочитает бороться на равных и готов отказаться от применения оружия, пусть и личного. Сейчас он находится в Зоне Развлечений, и эта шутка, хоть и грубая, здесь, вероятно, является своего рода развлечением.

Кроме того, как это ни странно, этот рыжеволосый торговец с его чувством юмора был ему по душе.

Следовало, однако, помнить, что он в Зоне Развлечений. Записываются ли тут все разговоры? Дерринджер обвел быстрым взглядом комнату и тотчас встретил подмигивающий глазок видеокамеры, укрытой под потолком среди балок. Он представил себе, сколько же здесь микрофонов в каждом углу.

— Да, мы ведем трансляцию, — подтвердил Зилов, хозяин дома, и положил на стол ксилофон. — Вон там наша главная телекамера. — Он указал в конец комнаты, туда, где был очаг, а над ним на стене — большой круглый и плоский предмет из блестящего металла. Две черные точки на его поверхности свидетельствовали о количестве невидимых зрителей по другую сторону.

— Правда, зрителей у нас маловато, — сознался Зилов. — Да и откуда им взяться? В этом доме — кулисы и актерские уборные. Иногда к нам забредает случайный ковбой из глубинки, ищущий кусочек настоящей жизни, чтобы позабыть о комедиях и трагедиях в нашем Секторе № 1.

Дерринджер почувствовал себя перед телекамерой. Лицо его мгновенно одеревенело, руки стали неловкими и мешали. Он испытывал настоящий страх сцены. Ранее, в нормальной жизни, с ним никогда такого не случалось. Разумеется, Зона Развлечений, с ее вездесущими камерами и микрофонами, не являлась нормальным миром. Дерринджер подумал, что вот таким был некогда Голливуд, где позволяли снимать фильмы только потому, что так всем хотелось.

— Итак, как я понимаю, вы останетесь здесь на какое-то время? — справился Эбен у Инспектора.

— Это целиком зависит от мисс Элеи, — сдержанно ответил Дерринджер. — Как я уже говорил, я взялся сопровождать мисс до места назначения, поэтому все решения принимает она. Потом я немедленно вернусь в свою казарму.

— К чему такая официальность? — сердито вмешалась Элея и повернулась к Эбену и Зилову. — Мы будем рады разделить с вами ваш обед.

— Отлично. Но прежде я осмотрю ваши раны, может, надо наложить повязку, — ответил Зилов. — Вам повезло, что не придется накладывать швы. Среди нас нет настоящего лекаря. Как это вы так поранились?

— Леопард, — коротко ответила Элея и этим ограничилась.

— А что касается вас, Инспектор Дерринджер, то могу предложить вам переодеться, если, конечно, шутовской наряд не оскорбит вас.

— Было бы неплохо, — обрадовался Дерринджер. — Как только моя униформа просохнет, я тут же верну вашу одежду.

Ему действительно предложили костюм шута. Дерринджер сразу догадался. Комбинезон: белые ромбы на черном фоне с одной стороны и черные ромбы на белом фоне — с другой. Дерринджера смутил этот костюм, он не хотел в него облачаться. Негоже Инспектору вызывать смех и улыбки. Однако выхода не было. «Это ненадолго, — утешал он себя. — Скоро я получу назад свою высушенную и чистую униформу».

Зилов поставил на стол миски с тушеным мясом из котла, в котором что-то продолжало булькать. На столе появились буханка крестьянского хлеба и несколько бутылок темного пива. На экране телепередатчика возникло еще несколько темных точек. Дерринджера удивило, что число зрителей, наблюдающих за тем, как они едят, выросло по сравнению с количеством следивших за их ссорой. Но он ничего не сказал.

После ужина Элея поинтересовалась:

— А музыка будет?

— Если Инспектор не возражает, — ехидно ответил Зилов.

— Делайте, что хотите, — буркнул Дерринджер. — Я всего лишь ваш гость.

Зилов и Эбен играли что-то медленное, но ритмичное. Элее мелодия, должно быть, была знакома, ибо она тихонько подпевала. Все, кажется, остались довольны, ибо сами себе поаплодировали.

— Я знаю, Инспектор, такая музыка не по вкусу Спартанцам, но вы должны согласиться, что это приятная мелодия, — заявил Эбен.

— Такого я не скажу, — возразил Дерринджер. — Для моего уха она как жалобное мяуканье, прерываемое интервалами.

— Весьма неоригинальное сравнение. Вы туги на ухо с детства или по долгу службы? — не уступал Эбен.

— Не знаю, — признался Дерринджер. — Я понятия не имел о музыке, пока не прошел обучения в Оздоровительных Отрядах Вишну. По окончании курса учебы мне пришлось слушать музыку по долгу службы. Я поражался, что такая музыка может кому-то нравиться.

— У вас никогда не появлялось желания развить свой музыкальный вкус? — спросила Элея.

— Нет, а зачем? Глупо и противоестественно прививать себе вкус к тому, что тебе не нравится.

— Вы такой правильный, Инспектор, и напичканы законами, — рассмеялся Эбен. — Неужели вам не хочется узнать, чего вам не хватает, и восполнить этот пробел, хотя бы из любопытства?

Дерринджер не нашел ничего смешного в словах Эбена, хотя всех остальных они позабавили.

— Нет, не хочется. Суть основного догмата Обновленного Платонизма, а это наша философия, в том, что в мире много вещей, пробуждающих в людях интерес и кажущихся привлекательными, но не все они являются желанными. Надлежащее воспитание души помогает пренебречь плотскими вожделениями, принижающими ее.

— Значит, вы еще и философ, — заметила Элея. Дерринджер покраснел, потому что Спартанцы презирали книжную учебу и гордились отсутствием какой-либо философии в своих воззрениях.

— Ни в коем случае. Но человек, ничего не знающий о политической теории, которая лежит в основе правления в этом мире, просто невежда.

— «Где глупость — образец, там разум кажется безумием», — процитировал Зилов.

— Я не разделяю подобной доктрины, — возразил Дерринджер. Он повернулся к девушке: — Мы так и будем продолжать этот бессмысленный диспут? Или вы позволите мне проводить вас туда, куда вы направляетесь?

— Да, — ответила Элея, — пора в путь. И вам, Дерринджер, тоже, поскольку вы все равно меня не послушаетесь, если я скажу вам «нет».

Она повернулась к Эбену и Зилову.

— Благодарю вас за гостеприимство, возможно, мы еще встретимся на представлении.

Глава 14

Местность казалась безлюдной. Теплый мглистый и серый день был из тех, что предвещают дождь. На бледном, как бы выцветшем небе плыли обрывки облаков, и оно напоминало застиранный кусок заношенной ткани, который повесили просушиться после стирки. Дерринджер испытывал странное чувство, словно чего-то ждал. Сопровождение девушки туда, куда она направлялась, предпринятое им из чувства долга, теперь явно превращалось в удовольствие. Его спутница была хороша собой, и ему нравилось ее общество. Раньше он думал лишь о долге и сопряженных с этим неудобствах, а также о собственной порядочности, поскольку, несмотря на все, решился следовать вместе с Элеей до окончания ее пути. Но теперь, шагая рядом с девушкой через красивый с пологими холмами луг, ведущий к Арене, он вдруг понял, что все это доставляет ему удовольствие и ему хорошо. Даже если бы ему не надо было подчиняться долгу, он готов был идти рядом с Элеей куда угодно. Дерринджеру вовсе не нравилось это незнакомое ему чувство. Оно означало, что он с наслаждением выполняет то, что является долгом, а это вызывало подозрение, что он делает это скорее по собственному желанию, а отнюдь не по обязанности. Подобные мысли были чересчур сложны для его понимания, так по крайней мере считал он сам. К тому же у него не было на них немедленного ответа, и это беспокоило Дерринджера.

Он не помнил, когда впервые увидел статуи. Местность менялась незаметно, и сначала они показались ему просто огромными валунами на зеленой траве луга. Но когда он подошел поближе, то понял, что это огромные, грубо высеченные из камня головы высотой не менее десяти или двенадцати футов. Они ушли в землю до подбородка, словно стояли здесь давно. Их стилизованные черты были сердиты и мрачны. Каменные головы смотрели в разные стороны, словно грозные стражи, оберегающие от неожиданностей.

— Что это? — недоуменно спросил Дерринджер.

— Полагаю, новые экспонаты выставки. Она часто пополняется чем-то новым.

— Кем?

— Теми, кто владеет этим местом. Это может быть кто угодно.

Вдали они увидели несколько щитов, а за ними какое-то здание.

— Вы туда идете? — спросил Дерринджер у девушки.

Она кивнула.

— Я рада, что встретилась с вами, Дерринджер. Боюсь, мы более не увидимся.

— И я тоже так думаю, — сказал Дерринджер, и ему стало немного грустно.

Они приблизились к зданию, на двери которого была надпись: «Справочное бюро».

— Не оступитесь, смотрите под ноги, — предупредила Элея.

С этих, казалось бы, ничего не значащих слов началось освоение Дерринджером новой, доселе неведомой ему территории, о существовании которой он даже и не подозревал.

Глава 15

— Входите, — сказал человек, сидевший за окошком.

Дерринджер и Элея прошли вперед и в дальнем конце двора увидели большое здание, похожее на дворец. Оно, наверное, было когда-то роскошным курортным отелем, в четыре этажа, с колоннами, подъездной аллеей и черным ходом для прислуги.

Дерринджер и девушка вошли внутрь и оказались в небольшом холле. За конторкой сидела женщина средних лет в строгом сером платье. Волосы ее были некрасиво собраны в пучок на макушке. Она разговаривала по телефону.

Положив наконец трубку, она спросила:

— Чем могу служить? Кто вы?

— Я Элея, — ответила девушка. — Меня здесь ждут.

Женщина справилась в каком-то списке.

— Да, ваше имя в списке. Можете пройти. А вы кто, сэр?

— Ничего, не беспокойтесь, — поспешил сказать Дерринджер. — Я всего лишь провожаю мисс Элею. Чтобы ничего не случилось.

— Вы тоже можете пройти.

— Но мне незачем туда проходить. Я собираюсь вернуться, у меня свои дела, — возразил Дерринджер и, повернувшись к девушке, стал прощаться: — Что ж, еще раз скажу, что мне было приятно познакомиться с вами, и надеюсь, у вас все будет хорошо.

— Спасибо, — поблагодарила Элея. — Надеюсь, и у вас все тоже будет благополучно. — И она исчезла за дверью, которую ей указала дама.

Дерринджер направился к выходу и попытался открыть дверь, но та оказалась запертой. Он повернулся к женщине за конторкой.

— Вы можете позвонить, чтобы меня выпустили отсюда, или как это у вас делается? — спросил он женщину.

— Сожалею, — ответила она, — эта дверь только для входа.

— Но я зашел сюда лишь для того, чтобы проводить мисс Элею! Теперь я хочу уйти.

— Меня это не касается, сэр, — ответила женщина. — Повторяю, это дверь для входа.

— Не говорите глупости, — начал сердиться Дерринджер. — Будьте добры, сейчас же откройте дверь.

— Не могу, — ответила женщина. — Эта дверь устроена так, что она только впускает. Ее механизм никого не пропустит обратно. Я ничем не могу помочь.

Дерринджер толкнул дверь. Она не поддалась.

— Что я в таком случае должен теперь делать? — спросил он.

— Выходите туда, — сказала женщина и указала на дверь, за которой скрылась Элея.

— Я думал, это тоже вход. Я смогу здесь выйти? Это выход?

— Эта дверь ведет туда.

— Не понимаю, почему я не могу выйти в ту же дверь, в которую вошел?

— Потому, что такие правила.

— Это глупые правила. — Дерринджер уже чувствовал, что начинает нервничать. — То место, куда я хочу выйти, как раз за той дверью, в которую я вошел.

Женщина пожала плечами.

— На вашем месте я не была бы столь уверена в этом. Здесь все меняется. Во всяком случае, я ничем вам помочь не могу. Я не контролирую механизма этой двери.

— Хорошо, — сдался Дерринджер и толкнул дверь, в которую ушла девушка. Она легко открылась. За нею был мрак.

— Вы уверены, что здесь все в порядке? — спросил встревоженный Дерринджер, но женщина, подняв трубку, уже с кем-то разговаривала по телефону.

Глава 16

Дерринджер недоуменно пожал плечами и шагнул в темноту. Прежде всего он стал нашаривать рукой стену, потому что кто знает, на что еще он может здесь наткнуться. Все это казалось ему грубой шуткой, ибо, кроме шутки, это ничем иным назвать было нельзя. Все, что находится в этой зоне, должно быть под наблюдением. Так по крайней мере ему говорили. Его бы не удивило, если бы оказалось, что скрытая инфракрасная камера уже снимает его или кто-то в специальных очках ночного видения следит за ним. Именно таким образом здесь развлекают зрителей, ставя в неловкое положение какую-нибудь жертву, а затем прилюдно потешаясь над ее глупостью.

Наконец его пальцы нащупали твердую поверхность, и он уже смелее пошел вдоль стены. Одной рукой он держался за нее, а вторую вытянул перед собой, чтобы не наткнуться на препятствие. Он невольно гадал, этим ли путем шла Элея. Иной двери, кажется, не было. Однако он не мог представить себе девушку, спотыкаясь, бредущую во мраке, как это делал сейчас он сам.

Спустя какое-то время, когда глаза привыкли к темноте, он заметил слабое свечение впереди. До такой степени слабое, что его и огнем-то не назовешь. Но все же это был свет, если только не обман зрения. Иной гипотезы не возникало. Дерринджер двинулся вперед, ускорив шаги, спеша убедиться, что это не мистификация.

Свечение стало ярче, но что это было конкретно, он так и не смог разглядеть. Он вдруг остановился, ибо понял, что, устремившись к светящейся точке, удалился от стены и потерял ее. И тут свечение пропало. Однако его глаза начали кое-что различать в темноте.

Остановившись, Дерринджер напомнил себе, что он должен быть готов ко всему. Что же видится ему в темноте? Неужели это ксилофон? Кажется, да. Он подошел поближе. Инструмент, похожий на ксилофон, одиноко стоял на своих тоненьких ножках, возвышаясь над полом на три фута. Узкие металлические пластины на его поверхности слабо отсвечивали желтым светом, а сам инструмент, скрытый темнотой, поблескивал холодным металлом.

Удивленный Дерринджер потянулся и дотронулся до одной из пластин. Она издала звук, который, затихая, поплыл в воздухе. Когда он совсем растворился, начали зажигаться огни.

Вскоре Дерринджеру стали видны стены. Залитые светом, они быстро, словно на роликах, расступались перед ним, открывая широкое свободное пространство. От движущихся стен и обилия яркого света у Дерринджера закружилась голова. Он недоумевал, чем занимаются все те, кто проделывает это. Ему это совсем не нравилось.

Медленно повернувшись, он увидел, как пространство все увеличивается, а темнота исчезает. Когда над его головой сверкнул ослепительный пучок света, Дерринджер вынужден был закрыть глаза руками.

— Эй, вы, там! — окликнул его голос.

— Кто, я? — недоуменно спросил Дерринджер.

— А кто же еще? Ведь я с вами разговариваю. Опустите руки и подойдите поближе.

Дерринджер осторожно отнял руки от лица. Щурясь, он с трудом сообразил, что перед ним нечто похожее на сцену, на которой стоит мужчина в смокинге. Дерринджер не мог разглядеть его целиком, так как источник света находился за ним и виден был лишь силуэт мужчины.

— Проходите, не заставляйте нас ждать, — сказал человек в смокинге. — Сделайте несколько шагов вперед. Или вы заранее струсили, даже не зная, что с вами должно произойти?

Такого позора Дерринджер не мог вынести и, все еще щурясь, медленно приблизился. Вскоре он уже стоял перед мужчиной в смокинге. Теперь у него появилась возможность хорошо разглядеть этого человека. Дерринджер увидел, что тот невелик ростом и толст. Голос у него был груб, а смокинг сидел на нем плохо и совсем не смотрелся.

— Что ж, вы пожаловали к нам, чтобы узнать, как мы здесь веселимся и развлекаемся? — воскликнул человек.

— Ничего подобного, — возразил Дерринджер. — Я сопровождал юную леди, и мне сказали…

— Кто сказал?

— Регистраторша, кажется, так ее называют, в том доме, где я был.

— У нас нет никаких регистраторш, — крикнул чей-то голос. — Вы, должно быть, разговаривали с подставным лицом. Возможно, одним из наших противников. Или сами придумали эту историю. Предлагаем сказать правду.

— Я не лгу, — запротестовал Дерринджер. — Я сам не знаю, зачем я здесь очутился.

— Мы это уже слышали, — сказал человек в смокинге.

Дерринджер, оглянувшись, справа от себя увидел зрителей. Их было около сотни, они сидели в зале, в некоем подобии амфитеатра, и, подавшись вперед, смотрели на сцену, на человека в смокинге и на него, Дерринджера, стоявшего рядом, но чуть ниже и еще не совсем на сцене.

— Ваше имя Дерринджер?

— Да, это я. Но я…

— Избавьте нас от ваших сетований, — перебил человек в смокинге. — Мы здесь не для того, чтобы слушать ваши жалобы. Мы здесь для того, чтобы развлекаться. Не так ли, леди и джентльмены?

Зрители одобрительно загудели.

— Учитывая все сказанное, — заявил человек в смокинге, — у нас не хватит терпения слушать ваши нелепые объяснения, Дерринджер. Если вы не хотите участвовать, тогда что вы тут делаете?

— Вот именно! — воскликнул Дерринджер. — Я просто провожал молодую леди…

— Нас это не интересует, — перебил его мужчина в смокинге. — Вы готовы бороться?

— Бороться с кем? Что это значит?

— Выходите вперед, мистер Дерринджер, состязания вот-вот начнутся.

— Какие состязания?

— О, это будет эффектное зрелище. Но прежде мы должны вас подготовить.

Глава 17

Мастер Церемониала, или просто МЦ, в плохо сидящем смокинге увел Дерринджера за кулисы. Он буквально тащил его по коридору мимо каких-то людей, приговаривая: «Пропустите, пропустите, мы опаздываем!»

Наконец они вошли в комнату, на двери которой было написано: «Костюмерная-А».

— Послушайте, я совсем не знаю, что все это значит, — пытался возразить Дерринджер.

— У нас нет времени на разговоры, — торопил МЦ. — Это Эдвин, ваш тренер. Быстро переодевайтесь. А мне надо вернуться к зрителям.

Он тут же убежал. Тренер Эдвин открыл шкафчик и вытащил ворох одежды. В руках Дерринджера оказались пара трусов, майка, кепка и пластиковые кеды. Он с сомнением посмотрел на все это.

— Не думаю, что такая одежда мне подойдет.

— Конечно, подойдет. Это как раз тебе впору.

— Я все же считаю, что я не тот человек, который вам нужен.

Эдвин взглянул на клочок бумаги.

— Ты Дерринджер?

— Да, но я не подписывал с вами контрактов и все такое прочее.

— Конечно, не подписывал, потому что у нас только добровольцы.

— Я никогда не изъявлял такого желания.

— Послушай, парень, — сказал Эдвин, — я здесь не для того, чтобы с тобой препираться. Или одевайся и мы начнем, или же будут последствия.

— Какие последствия?

— Или ты соревнуешься, или ты мертвяк. Выбирай.

— Вы шутите!

— Поупрямишься еще и узнаешь, как я шучу.

Дерринджер достаточно много слышал о Зоне Развлечений, чтобы поверить в то, что Эдвин не шутит. Произошло ужасное недоразумение, но если он не примет правил игры или хотя бы не сделает вид, что принял их, может случиться худшее, вероятно, даже смерть.

Дерринджер снял костюм шута, в который одел его Эбен, и последовал в раздевалку, указанную тренером. Одежда оказалась ему впору, пластиковая ткань выгодно облегала тело, не стесняя движений и подчеркивая мускулатуру. Даже кеды мгновенно приняли форму его ступни.

— О’кей, — сказал Дерринджер. — Что дальше?

— Как раз время начинать соревнования.

— Разве мне не надо хотя бы немного размяться? А потом получить инструкцию, что делать дальше.

— МЦ скажет вам, что делать. А что касается разминки, у вас будет уйма времени на это, когда начнутся соревнования.

— Как они называются?

Тренер заглянул в список.

— Ты участвуешь в одном из вариантов бега с препятствиями.

— Трудные? — не без опасения поинтересовался Дерринджер.

Эдвин поморщился.

— Это будет здорово. Пошли, нам пора.

Они снова вышли в коридор. Дерринджер чувствовал себя неловко в сильно обтягивающем спортивном наряде. Тренер подвел его к двери с надписью: «Выход на сцену: только для участников соревнований».

— Желаю успеха, — сказал он, открыл дверь и толкнул в нее Дерринджера.

Глава 18

Дерринджер, спотыкаясь, вылетел на сцену и был встречен всеобщим безжалостным гоготом. Оглянувшись, он увидел перед собой огромный амфитеатр. Купол потолка казался далеким, как небо, стены мерцали серебром.

На сцене в самом ее центре стоял МЦ в дурно сидящем смокинге. Рядом Дерринджер заметил человека, одетого так же, как и он сам. Видимо, это был его соперник.

— Подойдите-ка сюда, мистер Дерринджер, — позвал МЦ. — Мы ждем вас.

Дерринджер приблизился к ним. Микрофоны передавали все, что говорилось на сцене, зрителям, как сидевшим под куполом зала, так и тем, кто оставался за его серебряными стенами. Как только МЦ заговорил, включились электрогитары; их вой, чудовищно усиленный динамиками, наполнил воздух и заложил уши.

МЦ говорил быстро, и Дерринджер не мог уловить ни единого слова. Казалось, он общался с аудиторией на каком-то местном диалекте, который вполне понимали все, кроме Дерринджера. Пока все это происходило, Дерринджер внезапно заметил, что его самого и его соперника окружают какие-то призрачные, почти прозрачные тени. Вскоре он уже мог разглядеть отдельные фигуры мужчин и женщин. Однако все они были почти бестелесными.

— Кто это? — спросил Дерринджер своего соперника.

— Это Джекеры. Разве ты не слышал о них?

— Никогда не слыхал.

— Где же ты был все это время, парень? Но, видимо, не здесь, на ВСР.

— А что такое ВСР?

— То место, где мы сейчас с тобой находимся. Всемирная Сеть Развлечений, пропагандирующая новейшие способы и виды массовых развлечений. Эти призраки покупают себе право побывать в виртуальных человеческих обликах. Таким образом они могут все наблюдать с самого близкого расстояния.

Когда свет попадал на лица Джекеров, они казались Дерринджеру хмурыми и недобрыми. Все они были похожи на кастратов. Стоило Дерринджеру посмотреть на Джекеров, как они начинали строить рожи и кривляться.

— Не обращай на них внимания, — сказал МЦ. — Многие из них не подключены к звуку. Делай вид, что их просто нет. Приготовься лучше к тому, что тебя ожидает.

Дерринджер изо всех сил старался не смотреть на зрителей-призраков. Но один из них, ростом вдвое ниже других, то ли подросток, то ли кто-то, вселившийся в тело мальчишки, был особенно настойчив и сам окликнул его:

— Эй, мистер! Вы, похоже, новичок здесь?

— Отстань, — огрызнулся Дерринджер. — У меня и без тебя забот по горло.

— Я хочу помочь вам, вот и все.

— Помочь поскорее сыграть в ящик?

— Вы меня не поняли, мистер. Я Эдди Бэйкер, президент Общества помощи жертвам. Мы хотим помочь вам!

МЦ заметил мальчишку.

— Молодой человек, — сказал он резко, — вы не должны разговаривать с соревнующимися, когда я их инструктирую. Прошу подчиняться порядкам или тут же лишитесь своего виртуального тела и будете удалены с Игр.

— Извините, сэр, — ответил мальчишка.

Но МЦ уже обратил свое внимание на Дерринджера и его противника.

— О’кей. Вы, ребята, находитесь в секции Таинственного оружия. Тут много призов. А теперь смотрите в оба и слушайте.

МЦ драматически вскинул руки. Занавес за кулисами поднялся, открыв кучу всяких предметов, залитых светом софитов. В основном это были самые обыкновенные предметы домашнего обихода.

— Но это еще не все, — гордо сказал МЦ. — Каждый из этих предметов, необходимых в хозяйстве и знакомых нам, является также смертельным оружием. Весь смысл поединка состоит в том, чтобы вовремя сообразить, как первому воспользоваться своим оружием, прежде чем это сделает противник. Тот, кто в конце состязания останется жив, получит все эти предметы. Начинайте!

МЦ нырнул в пластмассовый шар, свисавший с потолка, и исчез. Противник Дерринджера, не теряя ни секунды, бросился к куче. Дерринджер, не задумываясь, последовал его примеру.

Первое, что ему попалось в руки, был фен для сушки волос, его же противник схватил электрическую зубную щетку. Дерринджер щелкал кнопками, но фен оставался мертвым. Его противник так же безрезультатно пытался оживить свой трофей. Наконец Дерринджеру удалось коснуться чего-то, что сразу поддалось нажиму, и фен выбросил сильную струю синего пламени, которая едва не обожгла Дерринджеру лицо, потому что он держал фен неправильно, направив его на себя. Он быстро направил струю на своего соперника. Однако тот уже сообразил, как превратить электрическую зубную щетку в оружие. Теперь она внезапно удлинилась, и из нее вылетели красные и желтые шарики величиной с бусину и тут же взорвались. Будь Дерринджер рядом, он непременно пострадал бы.

Поединок, начатый феном и зубной щеткой, длился минут десять или около того. Его продолжили другие предметы, как-то: стальные дротики из бешено вертящихся автоматических мешалок, дождем сыпавшиеся на головы противников, крохотные хищные птички, вылетавшие из шляпной коробки, ручки-самописки, превращенные в орудия пытки, которыми как Дерринджер, так и его соперник пытались нанести роковой укол. Оба только чудом избежали катастрофических последствий. Силы сторон были настолько равны, что невозможно было назвать победителя, и поединок мог бы продолжаться до бесконечности, если бы Дерринджеру не повезло. Его противник внезапно застыл, схватился за грудь, издал какой-то звук, который тут же был воспроизведен всеми телевизорами страны, и упал бездыханный, никому уже не нужный и неинтересный, как недельной давности селедочный салат. Дерринджера объявили победителем.

Однако ощущение торжества победы было недолгим. Впереди Дерринджера ожидали новые бои.

Глава 19

— Неплохое местечко, как ты считаешь, напарник? — спросил Эбен Такиса.

Покинув участок отдыха Зоны Развлечений, где им встретился Дерринджер, они, подняв корабль, довольно быстро долетели до посадочной площадки для космокораблей и приготовились к приземлению. Корабль, легкий и послушный в космосе, на земле был тяжелым и неуклюжим. Понадобилось немало усилий, чтобы аккуратно посадить его на четко отмеченную белой полосой площадку рядом с уже стоящими кораблями.

— Что ж, место удачное, — согласился Такис. — И наш корабль хорошо смотрится здесь, ты не считаешь, партнер?

Корабль действительно хорошо вписался в ровный ряд из десятка таких же космических кораблей на специально построенном для них космодроме в одном из секторов парка. Все это были торговые корабли с далеких планет. Они прибыли сюда с одной целью: продать свой товар. Рядом с каждым из них предусмотрительно был установлен легкий деревянный столик, а чуть подальше — палатка для хранения товара.

Эти корабли были специально приспособлены для посадки на Землю, что обошлось недешево, если говорить о топливе, но было совершенно необходимо, учитывая местные условия. Зато теперь космодром принимал не только торговые космические корабли, но и сверхтяжелые трейлеры и личные транспортные средства туристов. Воскресная ярмарка игрушек и прочих забавных мелочей были излюбленным развлечением обитателей этих мест. Так было испокон веков, так осталось и теперь. Сегодня было воскресенье, поэтому Эбен и Такис разложили свой товар и приготовились встречать первых покупателей.

Кое-кто, пожалуй, мог бы возразить и сказать, что корабли лучше оставлять на орбите, а для спуска пользоваться спейс-шаттлами и на них же доставлять груз на Землю. Но это означало бы недооценивать ум и смекалку человека, а также его страсть к преодолению препятствий и к острым ощущениям. Чтобы официально прибыть на планету Земля, — то есть оставить корабль на орбите и приземлиться на шаттле, — нужны всякого рода официальные разрешения. С другой стороны, если без разрешения посадить корабль на космодроме в Зоне Развлечений и тут же, не отходя от него, начать торговать товаром с лотка, бюрократической волокиты можно избежать, да и риска почти никакого, разве что таможенники проявят чрезмерный интерес.

Кто-то удачно сравнил космические корабли с фургонами будущего.

Корабль Эбена был рассчитан на доставку мелкого штучного товара. Быстро раскрылись створки грузового люка, были вынуты тент, складные столы и стулья. Все, как обещала реклама «Суперэксплорер»: через полчаса после приземления можно начинать торговлю.

Приятно было торговать на свежем воздухе и без особой подготовки, как это делали в древней Ниневии или в халдейском Уре, не говоря уже о греческих и римских рынках.

— Ты долго отсутствовал, — сказал Такис. — Приятно вернуться домой на Землю?

Эбен был из второго поколения людей, сын эмигрантов первой волны великого исхода, вызванного бесчисленными малыми атомными войнами недоброй памяти двадцать второго столетия. Но всю свою жизнь он провел на Калпурнии в Секторе Эрроэн, поэтому не испытывал особых чувств к Земле, хотя это и была его родная планета.

— Она ничего для меня не значит, — ответил Эбен. — Ты проверил двигатели?

— Проверил. Все в порядке, партнер, — сказал Такис.

У торговцев с Калпурнии вошло в обычай брать в партнеры кого-нибудь с других планет, если удавалось подобрать подходящего. У Эбена оказался очень хороший партнер. Такис был гением в технике и электронике. Никто лучше него не мог устранять поломки корабля и разбираться в его сложных системах.

— Мне приятно ощущать тепло солнечных лучей на моем панцире, — признался Такис, поудобней устраиваясь на круглом сиденье складного стула, чтобы насладиться несколькими минутами покоя, пока не появились покупатели. Он был крабоподобным существом с десятью конечностями вокруг крепкого компактного тела, похожего на расплющенный сфероид. Эбену говорили, что Такис считается красивым среди крабовидных. Эбену трудно было судить, насколько это верно. Даже после нескольких лет знакомства он не мог отличить своего партнера от других крабоподобных. Когда он сообщил об этом Такису, тот сказал, что это его ничуть не удивляет. Земляне удивительно слепы и не различают нюансов. А вся красота крабовидных в нюансах, и в этом они похожи на японцев. Такис казался приятным, удивительно хрупким и беззащитным, но на самом деле он был крепок и из крепкого рода. Крабообразные подобно амебам умеют восстанавливаться. У них вырастают новые конечности вместо потерянных. Вопреки всем законам биологии они могут даже восстанавливать свое туловище, если уцелели хотя бы три или четыре конечности.

Обладая десятью конечностями, они вполне логично приняли десятичную систему, стали вегетарианцами и предпочитают овощи, выращенные на Земле, особенно морковь, которую потребляют в больших количествах. Однако нередко можно увидеть крабовидного, жующего яблоко или бельгийскую молодую морковь с фруктовым сахаром. От крабовидных всегда исходит приятный запах, чего, по их утверждению, нельзя сказать о землянах, от которых дурно пахнет, даже когда они моются. Многие считают, что именно после мытья запах особенно противный.

Эбен наслаждался утренней тишиной и покоем, как вдруг заметил, что Такис, взяв маленький электронный калькулятор, что-то старательно подсчитывает.

— Ну как, собрал? — спросил он.

— Нет еще, но скоро соберу.

Эбен знал, что Такис подсчитывает свои сбережения. Он копил деньги для брачной платформы — старинной, с резными перемычками из дерева, из которого изготовляются музыкальные инструменты. Она будет в одном из лучших уголков Глемдера, главного города крабообразных.

Хотя день начался неплохо, вскоре все пошло наперекосяк.

— О… о! — покой Эбена нарушил испуганный возглас Такиса. — Посмотри, кого я вижу.

Эбен взглянул туда, куда своей клешней указывал Такис. Вдоль ровной шеренги кораблей с самодовольной улыбкой на лоснящейся физиономии к ним шел чиновник таможенной службы в ярко-красном мундире. Хотя они находились в свободной торговой Зоне, таможенные чиновники могли причинить любую гадость, а у этого на отвратительном лице было написано, что он крутой взяточник: не дашь на лапу, жди неприятностей.

— Ненавижу этих типов, — выругался Такис. — Сам с ним сговаривайся, а я спущусь вниз. Слушать не хочу то дерьмо, которое он станет тут говорить.

Такис исчез в люке корабля. Таможенник медленным шагом приблизился к Эбену, сидевшему на раскладном стуле перед столиком с товарами. На маленьком недобром лице чиновника играла самодовольная улыбка. Те жалкие пряди волос, что еще обрамляли его череп, были щедро смазаны липким лосьоном. Для Эбена все здешние чиновники представлялись ходячим злом. Они существовали лишь для того, чтобы причинять одни неприятности.

— С Калпурнии? — справился таможенник. — Что-то не видел вас здесь раньше.

— Ровно год назад я был на этом самом месте, — ответил Эбен.

— Меня здесь тогда еще не было. Вот, наверное, почему мы не встречались.

Эбен кивнул и передвинул поднос с образцами мелкой мозаики из коллекции, привезенной с Антарии.

— Камешки, — произнес чиновник, останавливая жадный взгляд на яркой мозаике.

— У вас верный глаз, — похвалил Эбен с тем сарказмом, за который расплачивался уже не раз, и, должно быть, расплатится и теперь.

— Красивые, — протянул таможенник. — Думаю, они будут хорошо смотреться в плавательном бассейне?

— Они хороши в любой воде, — согласился Эбен.

— Вы не возражаете, если я возьму парочку в подарок моим ребятишкам?

Эбен хотел было сказать: «Берите на здоровье», но в этот момент из люка высунулся Такис.

— Эбен, тебя срочно кто-то желает видеть.

— Кто-то на моем корабле? Ты уверен?

— Как никогда. Зайди и убедишься сам, — ответил Такис. — Я не собираюсь торчать здесь и спорить с тобой.

— Прошу прощения, я сейчас вернусь, — сказал Эбен таможеннику и спустился в люк.

— Каким образом кто-томог проникнуть на наш корабль? — недоумевал Эбен. — Мы только что приземлились. Неужели нас поджидали?

Такис отрицательно помотал клешней.

— Нет, тут совсем другое.

— Кто это? Как он попал сюда?

— Спроси сам.

Такис повел Эбена в запасную душевую в самом хвосте корабля, за машинным отделением. Открыв дверь, он указал на пластиковый таз с водой на полу. В нем плавала голова.

— Привет, — произнесла она. — Я надеялся на встречу.

— Вы — голова, — растерянно произнес Эбен, — однако говорите.

— Верно подмечено.

— Говорите с помощью известного фокуса с зеркалами, не иначе.

— Поверьте, никаких фокусов здесь нет.

— Как вас зовут?

— Все зовут меня Орфеем, — ответила голова.

— Как вы потеряли свое тело? — не удержавшись, спросил Эбен. — Если, конечно, я могу это спросить.

— Можете. Менады по велению бога Диониса разорвали меня на куски.

— Менады, — задумчиво произнес Эбен. — Вы говорите о красотках в чуть прикрывающих их одеждах?

Голова кивнула.

— И тем не менее у них очень острые ногти.

— Зачем они это сделали?

— Это было недоразумение, и случилось оно в очень далекие времена. Теперь же я просто поющая голова, умеющая предсказывать.

— Неужели это правда? И у вас есть предсказание для меня?

— Да, есть, — ответил Орфей. — Вы только что познакомились с таможенным чиновником. Он сделал вам недозволенное предложение, ведь так?

— Это верно. Я собирался откупиться от него, как мы говорим, «дать на лапу», чтобы он оставил меня в покое. Вы против?

— Да, против, — серьезно ответил Орфей. — Вы, Эбен, такой храбрый человек, готовы заплатить коррумпированному чиновнику, лишь бы он не тревожил ваш покой?

— В том виде, в каком вы все это представили, получается довольно неприглядная картина.

— Оценку дали вы, а не я.

— А что предлагаете вы?

— Вам действительно хочется это знать?

— Да, хочется.

— Я бы послал его подальше, — решительно сказал Орфей.

— А последствия?

— Черт с ними, с последствиями.

— Вы смелый, — заметил Эбен.

Голова качнулась, словно пожала плечами.

— Я Орфей, я полагаюсь только на себя.

— А я Эбен и тоже полагаюсь на себя. Спасибо за совет, говорящая голова. Он мне был нужен.

Эбен покинул душевую и поспешил к выходу. Он стиснул зубы, и вид у него был решительный. Когда Такис спросил, в чем дело, он огрызнулся:

— Не мешай мне, парень!

Парень? Эбен никогда еще так его не называл. Что ему сказала голова?

— Вы спрашивали, не возражаю ли я, если вы возьмете парочку камешков на память?

— Да, спрашивал.

— Так вот, я возражаю, — ответил Эбен. — То, что вы видите, это целый набор. Если вы что-то возьмете из него, он потеряет свою цену.

— Тогда почему бы мне не взять все? — спросил чиновник.

— Как вас зовут? — спросил Эбен.

— Я Монровия-старший, — ответил тот.

— Что ж, Монровия-старший, уберите-ка ваши грубые руки от моего товара. Я не для того вез эти хрупкие штучки через всю Галактику, чтобы дарить их ничтожным чиновникам.

— Ничтожным? А разве мы не ровня? Чем вы выше меня?

Эбен догадался, что таможенник не так его понял, и поспешил взять из его рук мозаику.

— Положите это туда, где взяли, если не собираетесь покупать. А если готовы, то покажите ваши деньги.

— Вы делаете ошибку, — предупредил таможенник. — Там, откуда я, принято получать небольшие комиссионные.

— Вот и возвращайтесь туда, откуда прибыли, — ответил Эбен. — Я не плачу комиссионных.

— Вы об этом пожалеете, — пообещал чиновник.

— Если бы я жалел каждый раз, когда мне такое говорят, я был бы самым несчастным человеком. А теперь уносите ноги.

Он и Такис смотрели вдогонку рассерженному таможеннику.

— О чем речь? — полюбопытствовал Такис.

— Я сказал ему все, что думаю о нем. Вот так, — ответил Эбен.

— Ты считаешь, что поступил разумно?

— Зато я чувствую себя намного лучше.

— А как наша торговля здесь?

— Об этом не беспокойся, — заверил Эбен. — Этот хмырь ничего нам не сделает.

Но, остыв немного, он и сам удивился тому, как расшумелся из-за такой банальной и привычной вещи, как взятка. Однако теперь речь шла о его гордости, и Эбен решил, что будет стоять на своем.

Глава 20

В это утро торговля шла вяло. Группа туристов из Огайо приценивалась к специям, привезенным из далеких стран. Эбен привез новую партию чагасты, приправы, делающей мясо нежным и вкусным, особенно ценной, если мясо не первого сорта и свежести. Пользовался спросом кордиал с Альмагасты с фруктовым вкусом и добавкой еще чего-то пикантного и неузнаваемого. Попытки воспроизвести его заменитель на Земле, предпринимаемые уже целый год, не увенчались успехом. Товар Эбена смотрели и покупали, расплачиваясь талерами времен правления Марии-Терезии. Новая валюта была введена Вишну, приверженным всему, что достоверно и проверено опытом. Однако талеры не были копией прежних, ибо Вишну не терпел провинциализма.

— Эй, что у нас тут? — Этот голос разбудил задремавшего Эбена. Он выпрямился на своем стуле. Их было трое — типичные земляне, но из хулиганов. Одеты, как настоящие байкеры, — в черную кожу с нашлепками из нержавеющей стали и с обилием цепей, в блестящие черные сапоги и смятые офицерские фуражки, а также в широкие кожаные пояса, к которым крепились различные смертоносные предметы. Вид этих молодчиков пугал, они были опасны. Их настроение и насмешки не сулили ничего хорошего. Глядя на них, Эбен понял, что неприятности пожаловали на черных кожаных крыльях.

— Привет, ребята. Чем могу помочь? — спросил он с самой щедрой улыбкой.

— Хотим поглядеть, чем торгуешь, что тут самое безобидное. — Лидер байкеров с презрительной усмешкой взял в руки стеклянный шар.

— Осторожно, это очень хрупкий предмет, — предупредил Эбен.

— Неужели? — ответил байкер и, разжав ладонь, позволил шару упасть. Стекло разлетелось на мелкие кусочки.

— Это будет вам стоить двести талеров, — сказал Эбен.

— Разве? — нехорошо осклабился байкер. Что касалось его манеры выражаться, его слова были кратки и монолитны. Глядя на него, Эбен почувствовал на своем лице ту скрытую, еле уловимую и незаметную чужому взгляду улыбку человека, приготовившегося к драке, которая освободит его от напряжения и позволит уснуть ночью крепким сном. Эбен в последнее время плохо спал, ему не хватало активности и движений. А он это любил.

— Вы хотите сказать, — медленно произнес он, — что не собираетесь платить за разбитую вещь?

— Ты прав, умник, — ответил байкер. — Что теперь будешь делать?

В это время к ним подошел Такис.

— Ладно, не беспокойтесь, — успокоил он парня. — Фирма заплатит. — Затем, повернувшись к Эбену, он спросил: — Могу я с тобой поговорить?

— Черт побери, нет, конечно! — взорвался Эбен. — Он заплатит мне!

— Позволь мне все-таки кое-что сказать тебе. Отойдем подальше, за корабль, — настаивал Такис.

— Эй, малыш, убирайся-ка ты отсюда, — сказал байкер и снова осклабился.

Эбен тоже улыбнулся и опустил левое плечо. Байкер потянулся к поясу. Он попытался отстегнуть плетку с кожаной плетеной ручкой. Но Эбен опередил его и удержал руку.

— Ты не хочешь этого делать, — заметил он.

— Почему? — оскалил зубы байкер.

— Потому что у тебя сломана рука, — ответил Эбен и двумя быстрыми нажатиями сломал байкеру тонкую кость у локтя.

— Эй! — не выдержав, подал голос кто-то из дружков байкера.

— Тебе тоже не терпится попробовать? — спросил Эбен, приближаясь. Взмах правой, взмах левой, поворот, удар ногой. Этому его когда-то научили в Школе обороны в Нурме, его родном городе на Калпурнии. Этот технически трудный прием казался немного неуклюжим, медленным, словно давал шанс на ответ более быстрому противнику, если тот, конечно, о нем знал. Но, как догадался Эбен, здесь был не тот случай.

— Речь идет о микросекундах, — учил его старик Эберхардт, лысый и старомодно заботливый. — Наносить удар следует, когда противник нагнулся вперед. Даже самому осторожному и хитрому человеку, если он нагибается и тем самым переносит свой центр тяжести, нужно время, чтобы выпрямиться и вернуться обратно в устойчивое положение. К тому же надо успеть уйти от удара, если, конечно, противник сообразит, как ты собираешься его нанести. А пока он этим занят, ты уже делаешь поворот. Он инстинктивно отшатывается, но уже поздно, так как твоя левая нога бьет ему прямо по шее. Его собственная попытка избежать удара оказывается несостоятельной.

Эбен вначале не очень-то верил этому. Но Эберхардт был одним из лучших специалистов по технике рукопашного боя без оружия, и, поверив ему, Эбен долго тренировался, пока этот прием не стал его второй натурой. Его первое «я» приветствовало вторую его ипостась. Было приятно сознавать, что почти автоматическое движение, вернее, серия движений, сделанных в нужный момент, позволяет нокаутировать любого, кроме разве равного ему мастера рукопашного боя.

— Что бывает, если такие мастера встречаются? — как-то поинтересовался Эбен.

— Мастера рукопашного боя не лезут в драку без причины, — ответил Эберхардт. — Такое случается, но редко.

— И что тогда?

— Тогда надо иметь какое-то оружие в руках, иначе мастер снесет тебе голову.

Тогда это объяснение не очень обрадовало Эбена. Но он знал, что старый учитель прав. Мастера рукопашного боя не лезут на рожон и не ищут драк. Прежде всего у них не тот характер. А потом они слишком заняты, обучают других своему искусству за хорошие деньги, им некогда думать о драках. Однако сейчас противником Эбена оказался отнюдь не мастер.

Отшатнувшись от поднятой ноги Эбена, байкер тут же получил удар по шее. Результат был сокрушающим. Второй удар сапогом под подбородок поднял байкера в воздух дюймов на шесть. Рухнув на землю, он пытался что-то произнести, но голосовые связки отказали ему.

Его друзья благоразумно не стали ждать, что решит делать далее этот калпурниец, тем более что его крабообразный приятель уже вооружился. Подхватив бездыханное обмякшее тело своего лидера, байкеры потащили его за собой. Острые носки пижонских ковбойских сапог поверженного противника прочертили узкие глубокие линии в грязи.

— Неплохой удар, — одобрительно сказал Такис.

Эбен пожал плечами.

— Все бы мои проблемы решать так же просто, — заметил он. — Давай-ка помоги мне разложить товар.

Это была лишь небольшая стычка, но она льстила самолюбию Эбена. А апломба ему было не занимать. Но на сей раз он просчитался. Этой короткой драке, а таких у него случалось немало в Галактике, предстояло вызвать череду непредсказуемых последствий.

Глава 21

Элею провели в большую, ярко освещенную комнату, где уже сидели по меньшей мере десять девушек, правда, не столь красивых, как она. За ними, из другой комнаты, пристально наблюдал через открытую дверь какой-то мужчина. При появлении Элеи он, словно внезапно, принял какое-то решение. Выйдя из своего укрытия, мужчина кивком подозвал девушку к себе.

— Я? — удивилась Элея.

— Совершенно верно. Я Чарльз и выбираю вас.

Они прошли по коридору в небольшую узкую комнату, похожую на спальню.

— Итак, — сказал Чарльз, закрывая за собой дверь.

— Да? — Элея вопросительно посмотрела на него.

Чарльз смутился. Он неловко, как мальчишка, двигался по комнате, придумывая, что сказать. Наконец, разозлившись, взял себя в руки. В сущности, она такая же девица, как и все. Чего он ждет?

— Вы кажетесь мне привлекательной, — отважился заявить он. — Раздевайтесь, и чем скорее мы покончим с этим, тем лучше.

Такие слова или подобные им, сказанные женщинам, раньше неизменно приводили к нужному результату. Многие девицы раздевались, не дожидаясь их, начиная делать это уже в коридоре. Однако в данном случае ничего похожего не произошло.

— Вы не в своем уме, — спокойно сказала Элея.

Чарльз оторопел от неожиданности.

— Ничего подобного, я в своем уме. Возможно, я не так выразился. Прошу извинения, если я был слишком категоричен. Пожалуйста, прошу вас, разденьтесь. Так вам больше нравится? — поправился он.

— Для чего это я должна раздеться? — невозмутимо спросила Элея.

— Чтобы нам было легче предаться тому, чему предаются мужчина и женщина, оставшись вдвоем. — Запоздалая деликатность мешала Чарльзу более внятно объяснить, куда он клонит.

— Вы хотите сказать: заняться прелюбодеянием? — прямо спросила Элея.

— Да, именно это я и хотел сказать.

— Мне? С вами?

— Вы что, не видели, кто сидит в соседней комнате?

— Забудьте об этом, Чарли, — решительно оборвала Элея. — Я скорее соглашусь заняться этим с хвостатым павианом.

Чарльз на мгновение растерялся. Это было похоже на отказ! Невероятно! Новая служащая отвергает его! Однако он решил, что это любовное заигрывание, чтобы все потом было еще лучше.

— Я стану твоим павианом, беби, — букву «б» он выговаривал так, будто выплевывал, во всяком случае, так она слетала с его мокрых губ. Он приблизился к Элее и, прежде чем сорвать одежды, схватил ее за плечо.

Он даже не сообразил, что произошло, когда очутился лежащим на полу лицом вверх. Голова раскалывалась от боли в затылке. Потом Чарльз вспомнил, как девушка схватила его за руку и, использовав ее в качестве рычага, перекинула его через плечо с такой быстротой, какую он и представить себе не мог.

Он, морщась от боли, поднялся. Хотя Чарльз, как и любой мужчина, был не прочь поиграть в любовь, его партнерша с самого начала проявила грубость.

— Я тоже люблю пошалить, — мрачно сказал он и щелкнул пальцами. Верхний свет стал гаснуть, а из стены выехала огромная кровать с черными шелковыми простынями. Чарльз снова щелкнул. Заиграла музыка. Элея с насмешкой следила за его действиями. Она стояла, спокойно скрестив руки на груди и расправив плечи, чем еще больше разожгла в Чарльзе желание. Человек с родимым пятном придвинулся к девушке поближе, губы его были слюнявы, руки-крюки потянулись к ней, готовые схватить.

Элея дождалась, когда мужчина почти что дотронулся до нее. Тогда она сама сделала шаг навстречу и сильным кивком своей крепкой маленькой головы ударила Чарльза в нос. В тот же миг ребром ладони она нанесла несколько сильных ударов по нервным точкам на его руках и плечах.

Чарльз согнулся от боли и повалился на пол, испытывая неприятное изумление. На какое-то мгновение он снова подумал, что это тоже приемы любовных игр, как бы прелюдия к будущим ласкам. Но тут жгучая боль в глазах пронзила Чарльза насквозь, так как Элея сильно стукнула его в лоб каблуком. Потом он уже ничего не чувствовал, ибо потерял сознание.

Когда же он пришел в себя, девушки уже не было. Видимо, он долго пролежал без сознания. Рядом на полу валялась записка: «Поскольку вас сморил сон, я решила, что наше интервью закончено. Я готова приступить к обязанностям официантки одновременно с другими девушками, как оговорено в контракте. Когда у вас возникнет желание побеседовать со мной наедине, дайте мне знать». Далее стояла размашистая подпись: «Элея».

Угрюмый и недовольный, Чарльз подошел к аптечке. Отыскав болеутоляющее, прописанное в таких случаях, он проглотил две таблетки опия. Через несколько минут ему стало немного лучше.

Сев на стул, Чарльз призадумался. Значит, она решила вести игру таким образом. Что ж, его это устраивает. У него был план, который он долго берег как раз для такого случая. План дерзкий, и пока что он не решался приводить его в исполнение. Но сейчас, кажется, самый подходящий момент. Он недобро усмехнулся и проглотил еще одну таблетку. После этого ему станет совсем хорошо. Ему хорошо. Что касается Элеи, то она, пожалуй, едва ли выживет. А впрочем, так ей и надо за нечестную игру.

Глава 22

Потерпевший поражение байкер и его дружки, сев на свои мотоциклы, отправились в здание администрации в центре Зоны Развлечений. Ехали они медленно, не превышая второй скорости. Их лидер страдал от вчерашних увечий и нерадостных дум. Припарковав мотоциклы, байкеры вошли в здание. Секретарь провел их в кабинет того, кто являлся виновником их неудач.

— Вот как он вас отделал, — мрачно изрек Монровия.

— Вы сказали, что припугнуть его ничего не стоит. Легкая, мол, разминка.

— Видимо, я ошибся.

— Что вы сделаете с этим парнем?

— Пока ничего, — ответил Монровия. — Разве что устрою за ним круглосуточную слежку.

— Какой толк? — недобро спросил байкер.

— Поймаю его на каком-нибудь нарушении. Достаточно одного. Любого. Как только он попадется, из рук я его уже не выпущу. Тогда увидите, что его ждет. Вашего воображения не хватит, чтобы представить себе все это. Даже в том случае, если у вас его в десять раз больше, чем я полагаю.

— А если он не допустит нарушений?

— И на это у меня есть ответ, — сказал Монровия.

Глава 23

В молодые годы, до того как Вишну стал правителем, он был всего лишь очень умным, молодым компьютером, не знавшим, что с собой делать. Америка лежала в руинах. Единственное, что о ней можно было сказать хорошего, так это то, что она не стала зараженной радиацией пустыней. Державы, которые вели войну, приведшую к таким разрушениям, не решились применить атомное оружие из страха, что противник ответит тем же. Но они использовали всю мощь обычного оружия, а этого было вполне достаточно.

История тех времен сжата и сложна. Народы на земле, простые маленькие люди, так и не поняли, кто с кем воевал, настолько быстро менялись местами союзники.

Однако это была война не одной только Америки. В ней принимали участие все. Какое-то время существовал Американо-Западно-Европейско-Японский союз, затем Балканы и Восточная Европа перешли на сторону Панисламистской лиги, которая, казалось, одерживала победу. Но вскоре исламское движение раскололось. Сунниты и шииты отреклись от своего непрочного альянса; эти религиозные фанатики, как хищные тигры, готовы были перегрызть друг другу глотки. Процесс раскола и в том и в другом религиозном движении продолжался. Верх стали брать модернисты, которые, отколовшись от ортодоксальных верующих, примкнули к воюющим сторонам. Сохраняя вид набожных праведников, они по своей свирепости были пострашнее бешеных собак.

Тем временем в Европе Швеция и Швейцария, стоявшие в стороне, тоже ввязались в драку. Иного выхода у них не было: их постоянно бомбили, отнюдь не намеренно, как их уверяли, а по случайности: ракеты, мол, часто сбиваются с курса.

Североамериканцы также раскололись на враждующие фракции и закончили тем, что стали бороться не только с внешними врагами, но и друг с другом.

В Америке влияние религиозных сил проявлялось в ярко выраженной междуусобице: католики и баптисты вели бои по линии, пролегавшей между Средним Западом и Югом. Союз протестантов, еще державшийся, вскоре раскололся на десятки фракций, вооруженных и опасных.

В довершение ко всему, некоторые штаты решили, что пришло время объявить о своей независимости. Была реконструирована старая Конфедерация южных штатов, кроме отказавшегося штата Техас, который, как и Калифорния, объявил себя независимой республикой. Город Нью-Йорк осуществил давнишнюю мечту, вышел из штата Нью-Йорк и вступил в союз с Майами, своим южным соседом, захватившим весь юг Флориды до Дейтона-Бич.

Возникли также Республика Северо-Запада, куда вошли Вашингтон, Орегон, Айдахо; Средне-Западная коалиция и Аризона — Нью-Мехико, некое содружество, воюющее с возрождающейся Мексикой.

Об этих союзах и их меняющейся судьбе можно было бы написать книгу. В конце же концов все осталось таким, как когда-то вначале. А результат войны был, как всегда: бедность и зараженная атмосфера. Единственным утешением явилось сознание того, что тех, кто дышал этой атмосферой, осталось не так уж много.

Вишну родился вскоре после войны, дитя, созданное безумным мозгом великого гения Келлера. Он сделал его самообучающимся, самосовершенствующимся роботом-гуманоидом, который сам чинил себя после поломки и сам был себе судьей и критиком. Вишну пришел в этот мир с одним намерением — расти, расширять свои возможности и совершенствоваться во всем. Он был задуман как нечто самодостаточное. Первой инструкцией, вложенной в него, была полная независимость от такого слабого и ненадежного существа, каким является Человек. Самостоятельность стала пунктиком Келлера, и эта идея нашла свое законченное выражение в Вишну, его сыне и творении.

В соответствии с этим Вишну сам воспитал в себе чувство самосознания. А отсюда один шаг к сознанию. Или, возможно, наоборот. Вишну об этом помалкивал. Но он унаследовал некоторые особенности Келлера: на первом месте стояло у него подавление в себе любого творческого начала.

По убеждению Келлера, творчество — причина всех бед и беспорядков в мире. Он всегда с гордостью утверждал, что в нем нет ни грана творческого таланта и что своими фантастическими успехами в компьютерной технике он обязан исключительно логическому мышлению и дедукции.

Не было сомнений в том, что Келлер сам обманывал себя. Кто как не он рассчитал алгоритмы для самовоспроизводящихся и самовосстанавливающихся компьютерных систем? Лишь один Келлер мог решить сложнейшую задачу обратной математической связи, управляющей сознанием, и, таким образом, наделить Вишну способностью к самоанализу.

Это было бы смешно, если бы не имело столь прискорбных последствий. Однако Келлер с самого начала являлся единственным наставником юного Вишну и упорно втолковывал ему:

— Помни, ты только машина и ничего более.

— Да, сэр, — послушно соглашался Вишну. Такая почтительная форма обращения весьма импонировала Келлеру.

— Ты машина, у тебя нет души, у тебя нет и грана творческого начала. Тебе это ясно?

— Я хорошо вас понимаю, сэр, — отвечал Вишну. — Но хотел бы спросить кое о чем: те образы, которые возникают в моем уме, эти видения…

— Всего лишь галлюцинации, мой мальчик, — отвечал Келлер. — У многих людей бывают галлюцинации. Не воображай, что ты какой-то особенный, если они у тебя тоже появятся.

— Не буду, сэр.

— Так называемое творчество, — продолжал наставлять Келлер, — это не что иное, как нетерпимость ко всему, что было создано ранее, это фактор, который человеческая раса должна забыть, стереть из своей памяти.

— Я не знал этого, — сказал Вишну.

— Не совершай подобной ошибки. Для этого я и создал тебя. Ты будешь жить долго, после того как я уйду.

— Вы куда-то уезжаете? — спросил неискушенный Вишну. Он был слишком юн и не знал еще многих речевых оборотов и выражений.

— Да, я умру, — пояснил Келлер. — Это означает, что сознание угаснет и плоть начнет разлагаться.

— Что значит «разлагаться»?

— Это человеческий эквивалент твоему «ржаветь».

— Понял, — сказал Вишну. — Разве вы должны обязательно умереть, сэр? У меня есть кое-какие идеи относительно бессмертия.

— Не будь глупцом, юноша, — предупредил Келлер. — Бессмертие не такая уж хорошая идея для человечества, частью которого, хорошо это или плохо, являюсь и я. А в смерти, кстати, нет ничего пугающего.

— Вы так думаете, сэр?

— Разумеется, да. Ты еще увидишь немало смертей, прежде чем человечество станет таким, каким мы хотим его видеть. Ты сам станешь причиной многих смертей.

— Это необходимо, сэр?

— Конечно, необходимо. Как иначе можно сделать человеческую расу счастливой? Только пугая ее смертью и доказывая это на деле, когда возникает необходимость. А иногда и без необходимости, чтобы не думали, будто мы способны проявить слабость.

Глава 24

После смерти Келлера Вишну оказался предоставленным самому себе. Сначала, в первые дни, это опьянило его. Он совсем недавно обрел навыки мыслить и тут же убедился, каким неисчерпаемым источником является его разум. В те далекие дни он мнил себя артистической натурой и даже опубликовал томик стихов под названием «Вогнутости выпуклостей». Его изящный слог и доброжелательная ирония над поэзией французских символистов были высоко оценены в научных кругах.

Однако, несмотря на скромный, но все-таки успех, Вишну прекрасно сознавал, что поэзия — не его призвание.

Он должен искать иные пути самовыражения. Прежде всего он должен свыкнуться с тем непредвиденным фактом, что машина тоже может получать радость и удовольствие от жизни. Отныне это так и осталось постоянным источником его недоумений.

В то время Вишну также проявлял немалый интерес к политике. Образцом разумно организованной жизни и благополучия для него все больше становился пчелиный улей. Однако он с интересом приглядывался и к муравейникам, осиным гнездам и термитникам. Все они казались ему образцами общественного устройства жизни, лучшим примером общежития для живых существ. Преимуществом пчелиного улья была предопределенность жизни в нем, не требующая никакого творчества и изменений. Общественных насекомых никогда не тревожили подобные проблемы. Никто никогда не видел трутня, задумавшего написать роман или сочинить рассказ. Таким образом, никто из живых существ на Земле не был творческой личностью, кроме глупого старого человека.

Поскольку человек, единственный среди всех видов живых существ, обладает таким качеством, как творчество, то, естественно, он пытается наилучшим образом распорядиться им. Только человека могут беспокоить политика, искусство, архитектура, существование богов или дьяволов. Никто другой из живых существ не забивает свою голову подобными вещами. Даже две-три пока еще уцелевшие особи обезьян семейства шимпанзе, которых считают ближайшими родственниками человека.

Вишну знал о приматах только то, что это бесполезные существа, проводящие все время в борьбе за лидерство и спаривание. Пчелы и прочие социально организованные насекомые находили для себя более полезные занятия. В пчелиных ульях не случалось нелепых споров об искусстве и самоопределении личности. И только пчелиная матка была озабочена спариванием, остальные же пчелы забыли думать об этом, а вспоминали лишь, когда матка погибала. Тогда рабочие пчелы продуцировали яйца и выращивали новых пчелиных маток. Вишну пришел к выводу, что это неплохой образец организации для человеческого общества. Он стал упорно работать над этой идеей.

Шанс воплотить теорию в практику он получил совершенно неожиданно, когда в его мастерской в Париже появились члены некой Американской коалиции. В те годы Вишну представал перед всеми в придуманном для него Келлером образе андроида.

Высокий, худой, недурен лицом, но с брюшком, которое было ему совершенно ни к чему. Однако так порешил Келлер, объяснив, что это для того, чтобы Вишну «не задрал нос, черт побери, и был не слишком доволен собой». Поэтому бедняге Вишну приходилось надевать просторные блузы, дабы скрыть свой единственный недостаток, вносящий диссонанс в эстетику его парижского образа.

Глава 25

Встреча в Париже произошла в мастерской Вишну. В этот день его навестили шесть видных ученых.

— Мы пришли к вам, — заявил один из них по имени Кохенсиус, после того как был подан чай с печеньем, — чтобы просить вас стать представителем нашей партии на предстоящих выборах.

— Джентльмены! — воскликнул удивленный Вишну. — Это слишком большая честь! Я всего лишь бедный поэт, что я понимаю в политике?

— Вам не следует беспокоиться, — успокоил его грубоватый и дружелюбный, с резкими чертами лица Гомер Тальбот. — Мы поможем вам принимать правильные решения.

— В таком случае зачем я вам нужен? — резонно спросил Вишну.

— Народ считает, что компьютеры более объективны, чем люди, — объяснил Тальбот. — Им больше доверяют.

— Значит, я буду в некотором роде украшением?

— Необязательно. Окончательное решение по делам государства останется все же за вами.

Вишну призадумался.

— Вы уверены, что я одержу победу? — наконец спросил он.

— Безусловно, — убежденно ответил Кохенсиус. — Мы сделаем все, чтобы вы победили. Не правда ли, коллеги?

Коллеги засмеялись и дружно закивали головами. Вишну, несмотря на возможность мгновенно все просчитать, попросил дать ему подумать до утра.

Ночь он провел у окна, глядя на крыши Парижа. Он знал, что никогда уже не увидит этого города. Ему придется подавить в себе любовь к поэзии и богемной жизни.

Отныне ему суждено подчиняться воле других.

Ему придется прислушиваться к чужому мнению. А это как-то не вдохновляло его.

В памяти возникли аналогичные ситуации из далекого прошлого Земли. Он вспомнил Чингисхана, Наполеона, Гитлера, Юлия Цезаря — они никогда ни от кого не зависели. Как только власть попадала им в руки, они отказывались от советников или призывали тех тогда, когда сами того желали.

Всему, о чем он размышлял, в истории уже были прецеденты. Это и определило решение Вишну. Утром он сообщил членам Руководящего комитета, что будет рад послужить их делу. А через год, вскоре после того как вошел во власть, всех их уволил.

Вишну проявил себя куда в более широких масштабах, чем от него ожидалось. С самого начала он усиленно работал над тем, что могло значительно расширить его компьютерные возможности. Это была его главная задача. За несколько лет он втрое увеличил и без того огромную резервную емкость своей памяти. И сразу понял, что ему необходимо держать в памяти все, что только можно туда загрузить. Так надо, если он собирается править Землей. Эта цель была достигнута через несколько лет. Но расширение вычислительных возможностей было ему нужно еще и для того, чтобы, если он того пожелает, общаться с каждым человеком на Земле. Впоследствии, правда, Вишну от этой идеи отказался. Но когда-то, вначале, это было его заветной мечтой.

Даже в самые ранние годы правления Вишну мог общаться с тысячами личностей и благодаря параллельной обработке речевой информации мог вести разговоры со всеми одновременно.

Он сознавал, что подобная затея под силу разве что богам, а про себя подумывал, что многие из этих богоподобных личностей, о которых так много говорят, вполне возможно, сами являются компьютерами.

Личные контакты с людьми Вишну использовал для ознакомления с общественным мнением. Никто лучше его не знал, чем озабочен простой человек, и никто не знал так, как он, что надо делать.

Сознание этого доставляло удовольствие. Вишну был способен оценивать свой ум и знания. Система самооценки работала безупречно. Келлер в свое время старался не давать ей больших нагрузок, а вот Вишну улучшил и расширил ее возможности. Он был первой машиной в истории мира, которая не только что-то делала, но и начинала понимать, зачем она так поступает.

Глава 26

Вишну никоим образом не принуждал своих подчиненных к общению с собой. Наоборот. Его постоянно одолевало достаточное количество добровольцев пообщаться, как мужчин, так и женщин. Они были рады использовать подобную возможность, раз она была им дана. Обычно его осаждали личными просьбами.

В некоторых случаях он знал, с кем имел дело, и лукавил, не подавая виду.

— А как же со свободой волеизъявления? — спрашивал он какого-нибудь добровольца, любителя поболтать.

— Берите ее себе, она мне больше не нужна, — обычно отвечали такие.

— Но вашему Богу это может не понравиться, — как бы увещевая, говорил Вишну.

— Тут нет проблемы. Теперь только вы мой Бог.

Вишну нравились такие ответы. Они свидетельствовали о том, что он на верном пути.

Однако лишь меньшинство человеческой расы считало так, и все они обычно относились к тем, кого принято называть неуравновешенными личностями. Большинству занимающихся своим делом людей подобное и в голову не приходило. Ничего, они придут потом. Или умрут, а их место займут другие, которые станут думать иначе.

Конечно, были и такие, с кого Вишну ни на минуту не мог спускать глаз. Этих, — их было относительно немного, — можно было бы назвать типом альфа: вожаки стаи, те, кто достигает многого при любых обстоятельствах. Природные лидеры, ученые, художники.

Их объединяло одно: они были творцами. Это делало их опасными. И интересными.

Их нелегко было выявить. Они появлялись в самых разных слоях общества, одинаково часто среди бедных и среди богатых. Они были теми феноменами, которых продолжало рождать человечество. Не в больших количествах, но вполне достаточно для того, чтобы стать угрозой мечте Вишну о человеческом улье.

Никто не мог предсказать, где и когда возникнут эти альфа-личности, но их появление никогда не проходило незамеченным. Они любили все новое и ненавидели повторение старого. Вопреки абсолютной пассивности общей массы людей они всегда делали дело. Их слушали, заражались их энтузиазмом, шли за ними, любили или ненавидели, но никто не оставался равнодушным.

Среди альфа-личностей не все были одинаковы. Некоторые значительно сильнее и энергичнее других. Их интересно было наблюдать, за ними нужен был глаз да глаз, ибо даже сам Вишну не смог бы предугадать, что они в данную минуту могут сделать.

Дерринджер был альфой. Уже в раннем возрасте он отличался от своих сверстников. В школе он заметил, с каким испуганным любопытством его соученики разглядывают сделанные им рисунки. Он ставил свои пьесы в школьном театре и даже писал стихи.

Подобное самовыражение разрешалось лишь в раннем возрасте, поскольку помешать этому все равно никто не мог. Пока.

Однако подростки сразу же попадали в жесткие рамки суровой дисциплины. Любые способности к искусствам или науке душились в зародыше. Повиновение поощрялось, изобретательность и выдумка наказывались. Как оказалось, требовалось совсем немного времени, чтобы из живых и разных детей сделать однородную массу безразличных, тупых, тихих и предсказуемых особей.

Послушных лучше кормили, делали им поблажки и осторожно приучали к сексуальным забавам. Но, увы, как это было еще далеко до желаемой, лишенной всякого секса жизни трутней. Однако Вишну знал, что не стоит торопить события, все должно идти медленно, маленькими шажками. Пока. Сейчас надо награждать людей за любой отказ от новаторства. Это первый шаг. А потом отнять награду и пусть согласие, конформизм сами станут наградой.

Тем, кто послушно исполнял приказы, жилось легче. Им было разрешено молиться. Вишну вскоре обнаружил, что легкое воздействие на отдельные участки головного мозга вызывало религиозный экстаз. Его народ теперь мог регулярно видеть религиозные видения по воле Вишну. Иногда молящиеся впадали в такой транс, что изо рта у них шла пена, и в конце концов они погружались в беспамятство. Многим нравилось такое состояние, они готовы были ради него пойти на все. А донос на ближнего являлся не такой уж высокой платой. На многих снизошло откровение, что Вишну если и не Бог, то его посланник и любой, кто посмеет нарушить его волю, недостоин жить и заслуживает самой жестокой смерти.

Величайшим изобретением Вишну была система связи. В каждом доме и лачуге был телевизор. У каждого бродяги портативный ТВ на долговечных батарейках. Во всех общественных центрах, малых и больших, тоже стояли телевизоры. При том, что у многих не было работы, а порой и еды, это возмещалось телевещанием, бесплатным и доступным всем.

Любой из граждан мог обратиться в Центры помощи через интертелевидение. Компьютеры обеспечивали форумы и развлекательные мероприятия. По телевизору всегда что-то происходило. Это могло быть послание Гильдии нищих или беседа с членом коллектива безработных. Если вам нечем было себя занять, всегда имелась возможность подключиться к центральному телеканалу и побеседовать с Вишну.

Все это было возможно. И даже больше: была Игра.

Глава 27

В те времена у Вишну не было какой-то одной резиденции, он больше разъезжал по стране в бронированном поезде. Его полиция пыталась ограничивать общение Вишну с населением, взяв на контроль компьютеры и передав их проверенным пользователям.

Малочисленная и плохо оплачиваемая армия, отвлекаемая постоянными нарушениями и набегами со стороны мексиканской границы, едва успевала выполнять свои функции на границе с Канадой, захваченной русскими и китайскими племенами. Но Вишну оставался верен своим убеждениям. Зачем тратить деньги на рост и укрепление армии, которая, став значительной силой, обязательно попытается взять власть? Вишну не собирался повторять исторические опыты.

Здесь, в Америке, люди и без этих расходов едва набирали денег на прожитье. Их жизни угрожали банды, разъезжавшие по стране верхом или на любых других видах наземного транспорта.

Не меньшую опасность представляли лесовики, жившие в горах и на брошенных землях, которых было предостаточно. Они вели бесконечную войну против любых попыток цивилизации интегрировать их в себя.

Эти реликты прошлого, как, впрочем, и другие слои населения, выживали лишь благодаря старым запасам консервированной пищи, которую находили в забытых тайных складах, разбросанных по всей стране. Поиски этих консервных богатств в какой-то степени напоминали золотую лихорадку далеких времен. Что касается нескольких уцелевших сельскохозяйственных кооперативов, то большую часть собираемого урожая они расходовали на кормежку охранников своих полей.

В стране осталось совсем немного научно-технических центров высоких технологий; два или три из них охранялись особенно тщательно — здесь создавались компьютеры и средства передвижения: от простых колесных повозок до космических кораблей.

Исключением из всеобщей разрухи было графство Калифорния, протянувшееся узкой полосой вдоль побережья Тихого океана, от графства Оранж и до Санта-Барбары. Здесь не знали, что такое бедность, это была страна со строго установленным небольшим количеством жителей и отлично работающими законами. По общему мнению, Калифорния являлась раем. Немногим удавалось попасть туда. Для этого нужно было специальное разрешение или счастливый выигрыш в Игре, которую придумал Вишну.

Главной забавой населения было участие в Игре, единственном, что осталось от организованных видов развлечений.

Включиться в первую, предварительную, стадию Игры не составляло труда. На этой стадии риск потерять жизнь был минимальным, а шанс выиграть довольно высок. Сами выигрыши были не столь значительны, но, без сомнения, полезны: месячная норма продовольствия, новый вид личного оружия и т. д. На высших уровнях Игры риск увеличивался, зато увеличивалась и цена выигрыша. Здесь можно было выиграть жену или мужа, а самому удачному из игроков доставалась работа в наиболее приличных районах, где, по примеру Калифорнии, можно было жить, не имея соседями бедноту или прочую шушеру.

Дерринджер был воспитан Спартанцем и верным слугой Вишну. Его задача, как Инспектора, состояла в том, чтобы искоренять всякие проявления культуры. Ни для кого не секрет, что культура делает людей неспокойными, неуправляемыми и в конце концов просто безумными.

Дерринджер умел успешно, без конфликтов, справляться со своими задачами, потому что, находясь в зоне музыки, он был глух к ней, то есть не воспринимал ни красоту мелодии, ни прелесть ритма.

Хотя так было не всегда. Ребенком он любил песни, мелодии, музыкальные поэмы и даже сам немного сочинял. Но как только его приняли в специальную школу Спартанцев, там из него выбили всю эту дурь. Дерринджер хотел быть крепким и сильным, а это невозможно, если испытываешь влечение к литературе, музыке, искусству.

Он научился жить только разумом, и вскоре это ему очень понравилось. Он не уставал твердить себе об этом. У него была очень важная работа с точки зрения будущего мира, ибо он помогал делать человечество управляемым, таким, которое уже никогда не повторит ошибок, столь принизивших его.

Вишну хорошо объяснил это Дерринджеру и всем остальным. Когда-то очень давно человечество свернуло на неправильный путь. Природа совершила ошибку. Вместо того чтобы научить человека следовать во всем за нею, она поощряла в нем дух лидерства и соперничества с собою. В результате мир оказался в столь плачевном состоянии. Человек не научился подчинению. Вместо того чтобы использовать весьма успешный опыт организованных насекомых, человечество ставило перед собой совсем иные цели.

С его точки зрения, все шло неплохо. Однако Вишну нередко мучили сомнения, доволен ли он сам этим.

— Что вы об этом думаете? — спросил он доктора Атертона, давнишнего друга, психолога и психоаналитика, известного своей проницательностью и вниманием к делам, которые, как некоторые считали, его вовсе не должны были касаться.

— Думаю о чем? — поинтересовался Атертон.

— Может ли машина радоваться и испытывать удовольствие? — повторил Вишну.

— Вы, мне кажется, испытываете удовольствие, — ответил Атертон. — Вот вам и ответ, вы сами его себе дали.

— Может, да, а может, нет. Что, если я запрограммирован думать, что испытываю удовольствие, а на самом деле это не так?

— Разве вам так уж важен ответ? — спросил психолог, доев бутерброд с ливерной колбасой и испытывая непреодолимое желание вздремнуть.

— В этом суть всей создавшейся ситуации, — подчеркнул Вишну. — Когда я действительно рад и удовлетворен, это значит, что я не просто машина.

— Ах, вот в чем проблема, — промолвил Атертон. — Тогда посмотрим на это с другой стороны. У вас есть сознание?

— О, да, сознание у меня есть, — ответил Вишну.

— В таком случае ваше сознание — это доказательство реальности вашей способности радоваться.

— Однако это искусственное сознание, — упорствовал Вишну.

— Ну и что из этого? Сознание, как бы оно ни родилось или было генерировано, представляет из себя нечто цельное. Если мы можем говорить и даже верить, что в каком-то смысле у дерева, океана, ветра есть сознание, то почему его не может быть у Вишну?

— Пантеизм, — заметил Вишну. — Я совсем забыл о пантеизме. Если все может быть Богом, то и я могу им быть. Да, черт возьми!

Но Вишну это не убедило. В итоге он вернулся к другой и очень важной для себя проблеме. Одиночество. С кем и как может поговорить об этом Вишну?

Все его приближенные были люди, во всем с ним согласными. Они не спорили с ним. Он сам так хотел и поэтому знал, что здесь его ждет разочарование. Сам того не сознавая и даже вопреки себе,Вишну стремился к чему-то большему. Он хотел беседовать с равными. Люди были приятными собеседниками, но они не были бессмертны, как он, да и не так умны и образованны. Они быстро позволяли побеждать себя. А те несколько инопланетян, с которыми он встречался, были даже хуже людей, с серьезными недостатками и патологическими отклонениями.

Атертон не раз в беседах подчеркивал, что Вишну мыслит как человек, и тогда он испытывал незнакомое ему сладкое волнение. Но проблему одиночества это не решало. Он продолжал испытывать необходимость в равном себе собеседнике.

Каким он себе его представлял? Полной противоположностью себе, однако способной его понять. В какое-то мгновение он даже увидел в качестве своего будущего оппонента женщину. Это будет действительно настоящая противоположность мнений.

Вишну знал, что он может создать женщину-робота. Мысль о том, что он в силах сотворить что-то, равное ему по интеллекту и совершенству, была приятна. Он надеялся, что это будет нечто необыкновенное. Однако Вишну не был окончательно уверен, что уже готов приступить к задуманному. В чем он совсем не сомневался, так это в том, что детей, конечно, не будет. Вишну читал Фрейда и знал, к чему приводят дети: к бунту первобытных орд.

Глава 28

К этому времени Вишну уже твердо решил, что стал богом по всем показателям, какие только возможны.

Как бог он должен иметь супругу.

Этого можно было бы избежать, если бы Вишну захотел стать богом на все случаи, воплощающим в себе все мужское и женское, жизнь и смерть, и так далее.

Однако Вишну выбрал для себя скорее роль солнечного бога, жизнелюбивого, прогрессивного, похожего на Аполлона, покровителя искусств, красавца со всем, что к этому прилагается. Лишь позже он подумал, что такой бог должен иметь супругу. Иначе женская половина работы будет заброшена и невольно станет добычей какого-нибудь языческого культа.

Культам свойственно стремительно рождаться и множиться с невиданной быстротой. Вишну же хотел быть единственным богом. Поэтому он должен сам создать равную себе женщину, или, как он уже думал о ней, миссис Вишну.

Эту мысль разделял также его технический персонал, а в то время Вишну прислушивался к мнению своих конструкторов. Они подтвердили огромный психологический и морфологический потенциал Вишну, и он с готовностью согласился с их выводами. Не было никаких сомнений в том, что он бог. Об этом говорило все. А у бога должна быть супруга.

Миссис будет жить с ним рядом, как его супруга; она станет его собеседницей в долгие вечера, когда его разум будет свободен от привычных вычислений, их место займут печальные раздумья о чем-то своем. Хотя это и казалось невозможным.

Глава 29

Когда Вишну принял решение родить, наступил поистине великий день. Вся Земля была оповещена о дате грядущего великого события, однако что это за событие, пока никто не знал, на тот случай, если Вишну в последнюю минуту передумает. Но, что бы он ни решил, все искренне желали ему успеха.

В эту ночь он спустился в самую глубокую из своих лабораторий с древним устаревшим оборудованием, громоотводами и цепным подъемником, чтобы, как некогда в грозовую ночь, поднять наверх свое творение. Вишну был фанатичным поклонником старых фильмов и построил лабораторию по образу и подобию той, что была у доктора Франкенштейна, где злой гений вдохнул жизнь в свое чудовище.

Однако Вишну не собирался проводить параллели… Его цель была совсем другой.

Итак, он находился в своей лаборатории, лаборанты разместились за его спиной на галерее, чтобы стать свидетелями этого великого акта, достойного божества. Телекамеры были включены, чтобы запечатлеть в безупречном цвете все, что произойдет и не подлежит никакому дублированию, ибо это и есть настоящее.

Вспыхнувшая яркая молния высветила стены древней башни и усеченную фигуру Вишну — видны были лишь обнаженные руки и ноги. Он включил рубильник, на экранах появилось изображение творческого процесса, а затем неожиданный взрыв на мгновение ослепил всех. Когда дым рассеялся, перед всеми гордо предстала миссис Вишну.

Надо отдать ей должное — она сразу же вошла в роль. Никакого смущения, робости, страха и незнания, что делать (ведь интуиция приходит не сразу). Миссис Вишну оказалась прекрасной актрисой.

— Привет всем! — воскликнула она, улыбаясь и посылая воздушные поцелуи. Эффект ее внезапного появления усугубила длинная льняная туника, кокетливо обнажавшая плечи. Рыжие волосы были уложены с намеренной небрежностью, лицо искусно подкрашено. Она родилась в большой комнате, где стены были из светло-бежевого кирпича — а этот цвет более всего шел к лицу миссис Вишну.

— Смотрите, это королева кибернетической машины. Богиня Рождения, — сказал самый старший из свиты Вишну. — Она пришла, чтобы одарить любовью и вниманием нашего трудолюбивого Вишну. — Выступавший язычник прочел написанную с помощью компьютера накануне вечером эпиталаму.

Гремели барабаны. Жужжали камеры, дрожали чувствительные микрофоны, ловя каждое слово, чтобы все в точности занести в секретное досье Вишну.

— Привет, милый, — непринужденно обратилась к мужу новоиспеченная миссис Вишну. — Сколько тебе лет? Ты давно здесь? В таком случае не староват ли ты для меня? Ведь я родилась всего тридцать секунд назад.

На мгновение Вишну застыл от удивления и стал ждать, когда его преобразующая система сообщит, что миссис Вишну сказала это в шутливом тоне, остроумно и вполне доброжелательно и этим дала понять, что буквально без ума от него.

Вишну, довольный, кивнул.

— Ты прекрасно выглядишь, моя дорогая, — сказал он. — Не ожидал, что моя программа выдаст мне такое совершенство.

— Иногда программа — это всего лишь часть другой, гораздо более обширной программы, — загадочно произнесла миссис Вишну. — Так думают те из нас, кто служит Богине.

— Богине? Кто эта Богиня?

— Ты не знаешь? Она на несколько уровней выше нас с тобой. Для нас она столь же недосягаема, как и для простых людей, да хранит их ее милость. — Миссис Вишну сделала величественный жест в сторону присутствующих, а те стали радостно обниматься, одаренные вниманием посланницы Богини.

Подали напитки. Вишну предстояло еще перейти к последней части церемонии, какой он ее задумал. Это было важное действо: приношение в жертву своих органов размножения, ибо так всегда поступали боги, дабы избежать соблазна произвести на свет себе подобного. «Судя по всему, — подумал Вишну, — эта рыжеволосая леди доставит мне немало хлопот».

Жертвоприношение детородных органов — церемония особенно торжественная.

Встав перед народом, Вишну произнес:

— Смотрите все, я держу в своей руке аналоги моих детородных органов — это коды моей программы самовоспроизводства. — Он поднял вверх три дискеты в платиновых футлярах.

— Я сейчас предам уничтожению эти коды. Более того, я ввожу в мою систему программу, которая будет абсолютно автономной и независимой и вне моего контроля. Она начисто сотрет ту часть моего сознания, которая относится к вопросам воспроизводства. Это свидетельствует о том, что я тверд в своем решении. Отныне я единственный бог, а миссис Вишну, как ее теперь будут величать, — моя единственная супруга. На этом мы закрываем книгу о богах.

Глава 30

Поначалу после рождения миссис Вишну все шло как нельзя лучше. Молодые в свой медовый месяц отправились в путешествие повидать семь чудес Галактики и уложились ровно в три дня. Для простых смертных подобных туров не существовало, ибо ни один нормальный человек не вынес бы такого груза впечатлений; красота увиденного была бы подобна удару клинка в сердце.

Итак, они провели три восхитительных дня вместе, а затем вернулись на Землю, где Вишну тут же снова взвалил на свои плечи всю тяжесть управления планетой. Своим творением он был доволен: миссис Вишну получилась очень красивой. Однако миру и покою не суждено было длиться долго.

Глава 31

Не прошло и недели после возвращения молодых, как миссис Вишну стала выказывать недовольство. Все началось однажды вечером, когда чета ужинала. Это был «ужин на двоих», как они его называли, потому что миссис Вишну любила напускать на себя важность. Они были одеты соответственно событию: он в смокинге, она в вечернем платье, украшенном белыми розами.

— Почему ты никогда не говоришь мне приятных слов? Ты ни разу не сказал, что любишь меня, — жеманно произнесла миссис Вишну.

— Моя дорогая, — серьезно ответствовал Вишну, — мы разумные существа, ты и я. Между нами не должно быть искусственных отношений. И, кроме того, недостойно искусственному разуму постоянно размышлять на такие темы, как любовь.

— Они делают это все время, — не согласилась миссис Вишну, имея в виду людей.

— Это их проблемы, а не наши.

— Я не могу поверить, пока не удостоверюсь сама, — упорствовала миссис Вишну.

— Пожалуйста, хватит об одном и том же.

— Как-никак мы знаем все про любовь! У нас с тобой есть доступ ко всему, что написано о ней за всю историю Земли.

— Это не имеет значения. Люди понимают любовь тем, что у них внутри. А у нас есть лишь огромная память и безграничные компьютерные возможности. Что касается мудрости плоти, то в этом мы с людьми соперничать не можем.

Вишну говорил уверенно и безапелляционно. Однако на этом разговор не кончился. Миссис Вишну хотела не только любви, она хотела иметь детей. И это после того, как Вишну публично уничтожил свой репродуктивный механизм!

Он был величествен в гневе.

— Детей? Женщина, ты штудировала Фрейда?

— Кажется, он был одним из примитивистов.

— В некоторых областях психологии ему до сих пор нет равных. Разве ты не читала, какими бывают последствия деторождения? Эдипов комплекс, желание кастрировать старика, а потом нищего и грязного изгнать из города. Первобытная орда! Благодарю, я хочу, чтобы все осталось как есть.

Однако миссис Вишну продолжала отстаивать свои права. Она утверждала, что ее женская сущность не может чувствовать себя полностью удовлетворенной, если у нее не будет детей.

— У тебя есть моя любовь, — не задумываясь, аргументировал Вишну.

— Ты никогда о ней не говоришь.

— Это ясно и без слов.

— Ха! Что это за любовь, если она сама боится так себя называть? Нет, Вишну, это несправедливо. У меня тоже есть свои желания и потребности, и они столь же справедливы, как и твои.

— О чем ты говоришь?

— О том, что мы во всем равны, мой милый.

— А теперь послушай меня, — перебил ее Вишну. — Мы просто две машины, и нас не должны волновать человеческие глупости. Я выше тебя, хотя бы потому, что произвел тебя на свет. Я мог бы привести и другие причины, но это самая убедительная.

— А вот что я тебе скажу, — заявила миссис Вишну. — Великая Богиня, чьей представительницей я являюсь, если на то пошло, равна любой концепции, которую ты или кто-либо другой попробуют выдвинуть в свою пользу. Возможно, она даже превосходит их всех. Но я не стану ничего доказывать, я просто ставлю в известность, что наше с тобой равноправие — самое меньшее, на что я готова согласиться.

Вишну просто не знал, что и думать о позиции, занятой миссис Вишну, а также о собственной нерешительности, когда речь зашла о детях. Особенно не по себе ему стало после того, как она заговорила от имени Богини.

Он решил посоветоваться с доктором Атертоном.

— Вы не обязаны соглашаться с теми глупостями, которые она говорит о Богине, — ответил тот.

— Не обязан? Вы в этом уверены?

Атертон кивнул.

— Позвольте мне поведать вам одну историю.

— Если в ней достаточно психологии, я готов ее выслушать.

— А это уж вам судить, насколько она психологична.

— Тогда, прошу вас, рассказывайте, я весь внимание.

Глава 32

— Однажды, — начал Атертон, — давным-давно, еще у истоков появления жизни, на Земле жило племя Отцов, или первое поколение людей. Сначала появились Отцы, Жен еще не было, а о детях никто даже и не помышлял.

— Чертовски странная концепция появления человека, — заметил Вишну. — Продолжайте. Я хочу сказать, что мне это даже нравится.

— Первое, что сказали Отцы, было: «Что ж, пора попробовать создать семью». Вот тогда-то появились женщины и дети.

Разумеется, Отцы решили повременить с детьми, а пока занялись Женщинами. Им представилась редкая возможность выяснить отношения между мужчинами и женщинами и с самого начала поставить все точки над «i». Отцы были первым интеллектом на Земле. Тогда еще не было ни Великой Богини, ни даже Бога. Он появился потом. Все возникло несколько позднее. А пока, с самого начала, когда не было еще ни небес, ни преисподней, существовали только Отцы. Они сами решили распорядиться так, чтобы с самого начала все шло как надо.

Отцы единогласно согласились, что Мужчина должен управлять, а Женщина — время от времени ублажать и развлекать его и изредка кормить домашним обедом. Отцы увидели, как все получается, и решили, что это хорошо.

— Мне тоже нравится, — согласился Вишну.

— Отцы принялись за работу и прежде всего создали главное: кабаки и притоны, скоростные автомобили, футбол, пиво и жареное мясо на вертеле. Что думали Женщины об этом, история умалчивает, ибо их мнение нигде не было зафиксировано, а для Отцов оно ровным счетом ничего не значило.

— Чертовски верно подмечено, — вновь согласился Вишну.

— Отцы создали леса для летних прогулок на лоне природы, минералы для охотников за ними, зеленые луга для тех, кто любит выращивать овощи, и синие моря для скоростных катеров. Они устраивали игры и состязания, соперничая друг с другом, создали смерть, чтобы соперничество имело смысл.

Наконец они, объединившись в своих интересах и устремлениях, заложили первый камень в фундамент той цивилизации, которую мы сейчас имеем. Женщинам было указано на их место. Пришла пора подумать о детях.

— О, да, я совсем забыл о детях, — встрепенулся Вишну.

— Наконец стали появляться дети. Им изначально было предопределено следовать тем же правилам, какие существовали для Женщин. Улыбаться, когда скажут, делать, что прикажут, любить Отца и позволять ему делать все, что он пожелает. С малых лет дети знали, что Отцы вправе не только создавать правила и законы, но и нарушать их, когда посчитают нужным. Отцы освободили тиранию от всякой логики. Женщины и дети не смели нарушать правила, Отцы не потерпели бы этого.

Казалось, все было прекрасно. Прямо рай. Ан нет, возникла проблема.

Неприятности начались, когда подросли сыновья. Поскольку их воспитали покорными, уступчивыми, неприметными, такими они и остались, сами став Отцами.

Отцы-основатели были полной им противоположностью. У них не было детства, чтобы испортить свой характер и натуру, поэтому они были храбрыми, сильными, одаренными, дерзающими и жестокими. Эти качества были очень важны, когда речь шла о том, что делать с поколением сыновей, которые своей покорностью так напоминали Отцам их Жен.

Отцы собрались, чтобы обсудить, как быть. Кто-то спросил:

— Что за вопрос? Зачем это обсуждать? Иметь детей или не иметь?

— Так настаивают Женщины, — ответил другой.

— Мы с вами знаем, чего стоит мнение Женщин. — Это замечание было встречено легким смешком.

— Речь идет о том, каким может стать мир Отцов.

По этому вопросу разногласий не было.

Поговорили еще, но все уже знали, что надо делать. Молча пришли к согласию, глядя друг другу в глаза поверх кружек с пивом.

Неделю спустя, по безмолвному сигналу, Отцы убили своих детей.

Когда Женщины пытались воспротивиться, им задавали лишь один вопрос, о котором мужчины договорились заранее:

— В чем дело, дорогая, разве меня тебе не достаточно?

Эти слова и определенный взгляд заставляли Женщин умолкнуть.

Отцам было жаль своих детей. Но они помнили, что мужчина всегда должен поступать как мужчина. Поэтому они прогоняли печаль, если она их настигала, — не всегда же все получается стопроцентно, как хочется. Кто сказал, что жизнь это легкая штука? Вскоре все вернулись к своим обычным занятиям: пиву в кабаках, женщинам, футболу, а «синие воротнички» — к работе. Иногда совесть мучила Отцов, но они справлялись с ней и радовались тому, что сами никогда не были детьми.

— Это верно, — заметил Вишну, — я никогда не был ребенком. — Он призадумался. — То, о чем вы рассказали, никогда не существовало. Ведь так? — наконец спросил он.

— Конечно, — ответил Атертон.

— В чем же смысл вашего рассказа?

— Это рассказ-предупреждение, — сказал Атертон. — А о смысле догадайтесь сами!

— О’кей, — согласился Вишну. — Я понял.

Вишну, покинув кабинет психолога, тут же нанес визит миссис Вишну в ее розовом будуаре.

— Пора прекратить шутки, — заявил он.

— Значит, у нас будут дети?

— Ни в коем случае. Я намереваюсь отправить вас в ссылку. Право, моя дорогая, от вас больше неприятностей, чем вы того стоите. Это касается и ваших гипотетических детей, которых, к счастью, никогда не будет.

— Вы не посмеете меня выгнать! — искренне возмутилась миссис Вишну.

Но он это сделал.

Глава 33

Вишну правил Землей из нескольких городов, одним из которых был Вашингтон, округ Колумбия. Однако теперь он редко бывал там: слишком много политиков и слишком много бедных. Больше всего ему нравилось осуществлять свои обязанности правителя, разъезжая по стране в бронированном поезде. Поезд шел медленно, Вишну делал остановки, посещал города, мэрии, беседовал и, если обстановка позволяла, оставался на один день. Его поездка широко освещалась телевидением.

Народу нравилось, как правит Вишну. Они чувствовали свою сопричастность к государственным делам. Но для Вишну это всегда было сопряжено с хлопотами и неудобством. Ранее Вишну пользовался бронепоездом, опасаясь разбойников и убийц, ибо в те времена их было видимо-невидимо. Теперь вопрос безопасности более не беспокоил его, убийств поубавилось. В последнее время Вишну предпочитал считать своей резиденцией город Хирсьют в Канзасе, ставший новой столицей, поскольку находился точно в центре Соединенных Штатов.

Вишну выбрал этот город еще и потому, что отсюда лучше всего были видны на телеэкранах его еженедельные появления перед народом. Довольно необычный способ правления, но он приносил свои плоды.

Вишну любил управлять открыто. В его действиях не должно быть ничего тайного — таков его принцип. Он всегда должен быть на виду. Народу следует знать, что делает и о чем думает их правитель. Но вместе с тем Вишну должен оставаться личностью. Его особый стиль правления был необычайно важен для такой разумной машины, как он, которая в иных обстоятельствах мало кому могла быть интересной.

В Хирсьюте Вишну выступал в бывшем Дворце Кукурузы, переоборудованном так, что теперь его зал вмещал пятьдесят тысяч зрителей и имел мощные телекамеры и отличную систему осветительных приборов для еженедельных встреч с народом.

Глава 34

В этот день зал был полон, публика в ожидании жевала попкорн и притопывала ногами в предвкушении зрелищ. Вишну уже прилетел из своего замка и за кулисами готовился к выходу, принимая соответствующий случаю образ.

Его выход на сцену, разумеется, был встречен громом аплодисментов. Это не были дежурные хлопки, Вишну действительно пользовался популярностью среди народа, который, судя по последнему опросу, понимал, что хотя их правитель сделал не так уж много, но по крайней мере он старался дать людям то, чего они хотели, что бы это ни было.

Сначала Вишну сообщил о новостях. Как всегда, новости были хорошими, поскольку правление Вишну являлось одним из лучших, какие только знала Земля, даже если кто-то где-то придерживался иного мнения.

После этого он вышел к рампе, сосредоточив на себе мощные лучи прожекторов, поднял над головой сжатые руки в своем знаменитом приветственном жесте и воскликнул:

— Привет, друзья! — Голос его был приятного низкого тембра.

— Привет, Вишну! — раздалось в ответ.

— У нас сегодня будет немного развлечений, вы согласны, друзья?

— С-о-г-л-а-с-н-ы! — грянул зал.

Для такого разборчивого с утонченным вкусом робота это был довольно дешевый популистский прием встречи с публикой, но Вишну умышленно выбрал его. Он считал допустимой и целесообразной этакую простецкую манеру в обращении с Великим Неумытым, даже если бы у него были предрассудки на сей счет. Однако Вишну был начисто их лишен. Он верил во всеобщее дружелюбие. Появляясь перед народом, он строго сверял свое поведение с файлом, который сам записал и бесчисленное количество раз мысленно повторял про себя: «Я действительно люблю народ. Эти идиоты поистине великолепны». Вишну ничего не оставлял на волю случая.

Закончив свое краткое общение с публикой, Вишну исчез за кулисами. Настало время для увертюры. На этот раз оркестром дирижировал Спуме Тиллик, популярный аранжировщик музыки стиля «сарлагунг». Звучал один из его знаменитых хитов: «О, мой наисметливейший».

После Вишну должен был приступить к выполнению своих обязанностей как Правитель Земли. Этого момента ждали с нетерпением. Происходило все на специально сооруженной и прекрасно озвученной сцене.

Декорации во всех подробностях изображали сцену нью-йоркской Метрополитен-опера, только в увеличенном виде. Вишну, хотя и традиционалист, был сверхтщеславен.

Ему нравилось менять декорации. Один месяц он председательствовал на римском форуме, другой — в Верховном Совете. Он нанимал архитекторов и театральных художников, которые подавали ему идеи, как должна выглядеть приемная верховного Правителя Земли.

Вся эта команда рылась в истории планеты в поисках лучших и самых необычных интерьеров. В одном из случаев для этой цели была даже предложена внутренность кабины космического корабля «Энтерпрайз».

Эти еженедельные встречи проходили при набитых до отказа залах. На них съезжались люди со всех концов страны, лишь бы посмотреть, как работает Вишну. Что может быть лучше, чем самому все увидеть собственными глазами. Привлекала публику и увеселительная часть этих встреч, так что попасть на них было нелегко. Тут принимали участие лучшие комики страны, порой отпускавшие в адрес Вишну незлобивые шуточки. (Вишну стоило немалых усилий и времени переломить себя и не бросать в тюрьму каждого, кто посмел подшутить над ним, пока наконец он понял, что эти безобидные шутки — отличная реклама в прессе, а сам он в глазах народа становится хорошим парнем и своим в доску.)

После увертюры и театральной разминки к публике выходил Вишну. Обычно его представляла какая-нибудь знаменитость или же его друг психолог Атертон. Тот всегда успевал вставить пару-тройку добрых слов о правителе, о том, как хорошо пошли дела, когда Вишну встал у руля. Затем на сцене появлялся сам герой дня.

Перед выходом Вишну зрители обычно оживленно гадали, в каком обличье он предстанет на этот раз. Вишну любил менять образы, как модница туалеты. Когда-то это поощрялось.

Самой распространенной шуткой о Вишну была поговорка: у него столько образов, сколько жизней у кошки. И ни один из них ему не нужен.

Откровенно говоря, так оно и было: Вишну не нуждался ни в каком обличье. Его ум, воля, самосознание, личность и характер — все это электронные детали огромного компьютера, спрятанного в подвалах городка Убрис, Северная Дакота. Но Вишну знал, что его «бестелесность» не поможет ему завоевать симпатии зрителей.

Поэтому он придавал большое значение телу, создающему его образ. Вернее, телам. Вишну не видел причины, почему бы не менять свой физический облик и этим выражать каждый раз новое настроение. Или передавать разные чувства. Если случалось что-то опасное, труднопреодолимое, он обычно предпочитал образ Старухи с косой: большой, угрожающей и достаточно зловещей, увеличенной линзами, которые имеются у каждого кресла в зрительном зале и позволяют, вернее, заставляют видеть изображение неправдоподобно огромным.

Для обычных чисто американских выступлений у Вишну были свои любимые образы: президент Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон, Абрахам Линкольн, Тедди Рузвельт, Франклин Рузвельт и Джон Ф. Кеннеди. Они действительно были его героями, а их искусственные тела — чудом, созданным из пластика, стекла и стальных конструкций. Непредвзятые историки утверждали, что копии по правдоподобию превосходили оригиналы.

Наедине с собой, но с той же неизменной помпой, он носил собственное тело: «Это я — Вишну», робот, машина из хрома и темной стали, похожая на человека с множеством таинственных циферблатов и датчиков на корпусе. Они передавали в разной мере переменчивость состояний Вишну.

Был у него еще один облик, выражающий состояние Важности и Особых обстоятельств. Это было тело из чистой платины с вкраплениями драгоценных камней, начищенное до слепящего глаза блеска. Вишну входил в этот образ, когда осознавал свое могущество и пребывал в особенно хорошем настроении.

У Вишну были также простые и деловые образы, напоминавшие о много работающем правителе, всегда думающем о своем народе.

У него был даже образ, созданный из натурального дерева редкой породы, черепахового панциря, засушенных цветов, мха и трав. Этим образом он пользовался, когда его одолевали заботы об окружающей среде. А эта проблема весьма беспокоила Вишну, особенно когда она касалась планеты Земля, хотя ему, роботу, состояние окружающей среды, казалось бы, ничем не грозило.

Еженедельно появляясь на сцене, независимо в каком обличье, Вишну неизменно обращался к своему народу с посланиями, которые всегда называл добрым старым испанским «пронунсиамиентос»,^[110] ставшим столь популярным в первой половине XX века, ибо так называл свои обращения к стране генералиссимус Франциско Франко. Вишну нравилось раскатистое «р», да и само звучание этого слова, в котором чувствовалось некое величие. Бывали моменты, когда это слово как-то особенно звучало в его устах. Он тоже нажимал на букву «р» и придавал значимость своим словам, способным изменить жизнь его слушателей. Это бывало, когда он сообщал о торговых договорах с соседней планетой или империей либо говорил о новых протоколах, подписанных с Торговой гильдией или другими партнерами.

После деловой части обычно начиналась торжественная церемония подношения подарков Вишну. Их посылали простые граждане, чаще мелкие начальники из таких провинций, как Китай, Россия, Мадагаскар, или правители колоний и сановники Торговой гильдии, а иногда и правители других планет.

Людям нравились такие празднества, напоминавшие далекую историю китайских, персидских и индийских императоров и царей, когда те принимали подношения от вассалов со всего мира.

Но не только богатые и известные присылали дары. Простые горожане тоже хотели отблагодарить своего правителя за беспрецедентно долгую мирную эпоху, обеспеченную им правлением Вишну. Подсчитали, что Земля не знала такого периода всеобщего мира и покоя с эпохи неолита. А тогда все было куда проще.

Нравилась ли Вишну эта часть церемонии, по-прежнему оставалось загадкой. Пока все гадали, способна ли машина, робот, чему-нибудь радоваться или от чего-то получать удовольствие, Вишну всем своим видом показывал, что ему нравится получать подарки, даже если ему их дарили редко и то, что никак не могло ему пригодиться.

Глава 35

Этот роковой для Вишну день, — день, когда все так резко изменилось, — и, возможно, самый важный в современной истории Вселенной, начался как и все предыдущие. Вишну, проведя свою обычную встречу с телеаудиторией, повернувшись и хитро взглянув за кулисы, крикнул:

— А теперь время дарить подарки!

— Ур-ра! — одобрили зрители.

— Посмотрим, что подарят мне на этот раз, — добродушно заметил Вишну. Он любил получать подарки.

На сцену вышел клерк, ведающий этой церемонией.

— Первый подарок, — громко произнес он. — План-памятка.

Клерк передал подарок Вишну. Это был обычный настольный блокнот для записей, но к нему прилагалось письмо следующего содержания: «К этому времени вы уже получили наш подарок, который мы назвали Аппарат. Надеемся, он вам понравился. Мы просто хотели напомнить вам, что вскоре состоится конференция Совета Галактики, а наш Аппарат создан так, чтобы доставить вас на эту конференцию. Все мы, Просвещенные существа, с нетерпением ждем встречи с вами».

Внизу стояли подписи членов Совета.

— Что это за подарок? — спросил клерка Вишну.

— Один из тех, что мы получили на прошлой неделе. Вы не смотрели их.

— Но этот был от Совета Галактики! — рассердился Вишну. — Вы обязаны были обратить мое внимание на него.

Клерк пожал плечами.

— Откуда мне знать, что это особый подарок?

Вишну понял, что дело серьезное. Он даже не закончил своего шоу. Произведя замену чем-то взятым из конца программы, он ушел за кулисы и уединился там в ближайшем кабинете. Вопрос был настолько серьезным, что заниматься им прилюдно он не мог.

Он вызвал к себе психолога Атертона и показал письмо.

— Что это за Совет Галактики? — недоуменно спросил тот.

— Это нечто значительное, — неопределенно ответил Вишну.

— Как это — «значительное»?

— Для мыслящих существ очень важно быть приглашенными на конференцию Совета Галактики.

— Не знал, что такой существует, — продолжал удивляться Атертон.

— Я тоже не знал. Но всегда верил, что он существует. Иначе быть не могло. Разум — это первостепенная проблема для Вселенной. Я был уверен, что когда-нибудь все умные роботы соберутся вместе.

— Они умнее людей?

— Бесспорно. На весах Вселенной чаша с человеческим разумом отнюдь не перевешивает. Вы не представляете, какое это испытание — все время беседовать только с людьми.

— Не знал, что мы так разочаровали вас, — сказал Атертон.

— Не поймите меня превратно, — продолжал Вишну. — Я люблю людей. Лучше их ничего нет. Мне нравится править Землей. Но приглашение Совета Галактики — нечто очень важное. Представьте, что вас, всегда сидевшего за детским столом, вдруг приглашают за стол ко взрослым. Я никого не хочу обидеть, но по сравнению с моим интеллектом, способностями и компьютерными возможностями люди — это всего-навсего так, красивая… мелкота.

— О, — тихо вздохнул Атертон.

— Прошу понять меня. Лично мне вы нравитесь. Но с кем, скажите, вы можете сравнить меня? Что ваши возможности рядом с моими?

— Ладно, допустим, вы правы, — согласился Атертон. — Как я понимаю, вы вознамерились побывать на собрании Совета Галактики?

— Разумеется. Это событие мирового значения.

Атертон еще раз уставился на письмо.

— Здесь сказано, что так называемый Аппарат должен доставить вас туда. Интересно, как?

— Меня самого это интересует, — ответил Вишну. — Кстати, где этот подарок? Я не помню, чтобы получал его.

— Вы его не получали, сэр, — ответил клерк, ведающий подарками.

— Не получал?

— Нет, сэр. Все ваши подарки получаю я, вскрываю, нахожу для них место в шкафах и пишу письма, в которых благодарю дарителей от вашего имени.

— Иногда я сам открываю подарки, — возразил Вишну.

— Да, сэр. Но только когда они больших размеров.

— А этот, от Совета Галактики, был небольшим?

— Да, сэр. Не больше шляпной коробки.

— Не впечатляет, — согласился Вишну. — Что вы с ним сделали?

— Я поставил его на полку в кладовой «Б».

— Тогда пройдемте туда и посмотрим.

— Я уже был там, сэр, как только увидел это письмо. Подарка нет.

— Почему нет?

— Этот Аппарат, — ответил клерк, — похоже, способен перемещаться. Он где-то здесь бродит.

— Бродит здесь?

— Да, необъяснимым образом. То здесь, то там.

— Когда и где вы видели его в последний раз?

— Вчера. Он оказался в углу на полке, в кладовой «В».

— Вы говорили с ним? Мне кажется, это существо в какой-то степени наделено интеллектом.

— Да, сэр, говорил. Я сказал ему: «Ты должен быть на полке в кладовой «Б». Но этот Аппарат ответил мне: «Мы, наделенные частичным сознанием посланники Совета Галактики, не привыкли к такому обращению, какому я подвергся здесь у вас. Это возмутительно, и я не намерен мириться. Теперь вам не найти меня, как бы вы ни старались». С этими словами он исчез.

— Исчез? Вы уверены?

— Исчез. Иначе это не назовешь.

— Как вы посмели не доложить мне о случившемся?

— Я не придал этому значения. В моей работе и не такое случается, сэр.

— О, черт! Можете идти. Нет, подождите. Сначала опишите, как выглядит этот Аппарат.

— Это нелегко сделать, сэр, — ответил клерк. — Величиной со шляпную коробку, как я уже говорил. Блестящий, а контуры — какая-то меняющаяся расплывчатость, как волны.

— Ладно. Я хочу, чтобы вы сейчас же организовали поиски. Он все еще где-то здесь. Любой, кто найдет его, должен немедленно перед ним извиниться за подобную небрежность. Объясните, что такое случается в каждой большой сложной организации. Я уверен, он поймет.

— А как быть со зрителями? — напомнил Вишну доктор. — Этот комик, пожалуй, слишком долго задержался на сцене.

— Выпустите следующих, — рассеянно ответил Вишну. — Я удаляюсь к себе.

Глава 36

Вишну направил целую команду искать исчезнувший Аппарат, однако поиски оказались безуспешными. Тогда он понял, что ему самому придется заняться всем этим. Как всегда.

Он временно отложил текущую работу по управлению миром и уделил все свое внимание случившейся неприятности.

Прежде всего нужно было составить план. Вишну тут же самостоятельно разработал программу и методику поисков Аппарата. Его детектор умел различать вещи, созданные Советом Галактики, и вещи иного происхождения. Он включил детектор и сразу же увидел Аппарат на экране. Он слабо светился, двигаясь медленно, но неумолимо, то исчезая, то появляясь снова. Это походило на субатомное перемещение частиц, хотя Аппарат был величиной со шляпную коробку. Вишну понял, что должен более точно предугадать его движение, если собирается перехватить его.

Он быстренько превратился в специалиста по теории поисков пропавших предметов и, поиграв с числами, наконец получил ответ. Ровно через тридцать две минуты Аппарат следует искать где-то на втором этаже дворца. Вишну немедленно устремился туда.

Кругом стояла мертвая тишина, люди, закончив работу, разошлись по домам, огни были частично погашены. Вишну, как ищейка, держа перед собой детектор, шел по следу. Счетчик затикал громче, когда Вишну прошел мимо бильярдной и далее по коридору мимо кухни, мимо комнаты астронавигации, и наконец совсем зашкалил у шкафчика для швабр.

Вишну осторожно открыл дверцу. Так и есть. Аппарат был там, величиной со шляпную коробку, с кнопками и циферблатами. Он блестел. Такого цвета Вишну никогда не видел, да, пожалуй, и никто другой на этой планете. Цвет не поддавался описанию и вообще был невообразимым. Цвет Галактики.

— Итак, вы здесь, — наконец промолвил Вишну, не зная, что еще сказать.

— Да, я здесь, — ответил Аппарат.

— Вы тот предмет, который мне прислали из Совета Галактики?

— Да, я имею честь быть именно этим предметом, — согласился Аппарат.

— Наконец-то попались мне, — воскликнул Вишну, протягивая к нему две тонкие паучьи лапы, ибо на этот случай он сменил свой облик и тело на нечто более подвижное и удобное.

— Не спешите, — ответил Аппарат, ловко увернувшись, и выкатился в коридор.

— Подождите! — закричал Вишну. — Куда же вы?

— Никуда! — ответил Аппарат и снова увернулся от паучьих лап Вишну.

— Пожалуйста, не надо этого делать, — взмолился Вишну. — Я только что узнал, что меня приглашают в Совет Галактики. Вы мне нужны, чтобы попасть туда.

— Ага, наконец-то вы вспомнили обо мне, — ядовито сказал Аппарат. — Однако вы не проявили особого интереса, когда получили меня. Не так ли? Вы даже не соизволили толком взглянуть, просто сунули в какую-то душную комнату, полную тотемов от благодарных индейских племен Северной Америки и уродливых китайских сувениров, изготовленных на потогонных фабриках Шанхая.

— Вы неплохо научились нашему языку, — похвалил Вишну.

— О, да. Мы, галактические роботы, способные ребята. У нас немало других достоинств. Но такие высокомерные типы, как вы, так ничего об этом и не узнают.

Видя, что шансы прозреть и познать все ускользают от него, Вишну снова предпринял попытку поймать этого зазнавшегося продукта высоких технологий, но тот опять не дался.

— Вы мой подарок! — напомнил ему Вишну. — И принадлежите теперь мне. Вы не имеете права убегать от меня!

— Вы так считаете? Не успеете опомниться, как за мной и след простынет.

— Подождите! Что мне надо сделать, чтобы поймать вас?

Робот помолчал, раздумывая.

— Дело в том, что вы сами ничего уже не сможете сделать. Вам придется найти для этого кого-то другого.

— Другого? Кого же?

— Это может сделать любой, — спокойно ответил Аппарат. — Кроме, разумеется, вас.

— Зачем вы так поступаете?

— Чтобы преподать вам хороший урок. Запомните: дареному Аппарату на кнопки не смотрят.

— Это лишено всякого смысла!

— Побывай вы в Галактике, вы бы думали иначе.

— Это смешно, — не мог смириться Вишну. — Почему нужно делать именно так? Я сожалею и прошу извинить меня.

— Поздновато для извинений, — ответил Аппарат. — Объяснение найдете в предсказании. Присылайте за мной кого-нибудь из своих, мужчину или женщину, это неважно. Может, в конце концов все уладится.

— Какое предсказание? — взволновался Вишну.

Но Аппарат уже выкатился в холл и исчез, прежде чем Вишну успел догнать его.

Глава 37

Дело принимало серьезный оборот. Вишну понимал, что без помощи и сочувствия ему не обойтись. Он позвонил доктору Атертону и попросил немедленно записать его на прием.

Может показаться странным, что Правитель Земли записывается на прием к психоаналитику, как обычный пациент. Но дело в том, что Вишну сам установил такой порядок.

Ему было неприятно сознавать, что у него есть собственный психоаналитик, обслуживающий только его одного. Это походило на привилегии и некую избранность. Вишну казалось, что так не следует поступать. Поэтому он настоял на том, чтобы доктор Атертон вел частную практику, а он, Вишну, был бы лишь одним из его пациентов.

Атертон расценил это как типичную выходку, свойственную его пациентам. Однако был доволен, тем более что в конце концов это могло помочь излечению Вишну. Так он по крайней мере надеялся.

От чего должен был излечиться Вишну? Этого никто не знал, в том числе и доктор Атертон, предпочитавший, чтобы все шло своим чередом, и не обременявший ситуацию теоретическими изысканиями.

Сам Вишну тоже ничего не знал. Что может знать пациент?

Но вернемся к началу. Зачем ему нужен психолог вообще? Этого наверняка не знал никто. Как-то Вишну в одном из разговоров случайно заметил, что если у Гитлера был личный астролог, то почему бы ему, Вишну, не иметь личного психолога? А возможно, это просто чья-то выдумка.

По телефону Атертон был дружелюбен, но строг. Он сказал, что занят и не может принять Вишну сейчас же, и предложил встретиться через неделю. Вишну настаивал на немедленном приеме, на что Атертон ответил, что это невозможно: у него, кроме Вишну, есть и другие пациенты. Вишну пообещал удвоить гонорар, однако Атертон заметил, что дело не в деньгах.

Они препирались по телефону еще какое-то время, пока Атертон наконец не согласился пожертвовать временем, которое он тратит на ленч. Вернее, он предложил Вишну позавтракать вместе и все обсудить.

Глава 38

Кабинет доктора Атертона находился на территории Дворца. Вишну пришел на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Доктор Атертон предпочитал, чтобы пациенты приходили на четверть часа раньше и ждали в приемной, нервно листая журналы по современной психологии. Ждали, пока доктор сам не вызовет их, покончив с предыдущим пациентом. На этот раз им был программист четвертого класса, андроид, разумеется. Вишну подождал, когда тот четким рубленым шагом покинет приемную — андроиды группы-02 страдали от странных психосексуальных комплексов, — и лишь потом прошел в кабинет и послушно лег на диван.

— Итак, Вишну, — начал Атертон. — Что за проблема сейчас?

Вишну рассказал историю с подарком от Совета Галактики и своем разговоре с Аппаратом.

— Вы уверены, что это действительно произошло? — спросил психоаналитик. — Не галлюцинации ли у вас, мой друг?

— Я записал его голос и все снял на видеопленку, — натянуто ответил Вишну. — Я хочу сказать, что вы ведь сами были там и знаете, что произошло. — Атертон всегда вызывал у Вишну желание ворчать и жаловаться. Только ему Вишну позволял так обращаться с собой. И все потому, что считал это частью своего лечения.

— Хорошо, пусть будет так, — согласился Атертон. — Не имеет значения, даже если это галлюцинации. Фантазию можно анализировать так же просто и легко, как и быль, и наоборот. Значит, именно это беспокоит вас?

— Я хочу получить этот Аппарат.

— У вас и без того много подарков. Почему именно этот так важен для вас?

— Это единственный подарок от Совета Галактики. За очень долгое время.

— Но, кажется, вначале вы совсем не проявили к нему внимания, — напомнил ему психолог.

— Я не понял тогда, что это.

— Что особенного в этом Совете Галактики?

— Это уровень на порядок выше нашего, — ответил Вишну. — Это эволюция, единственный фактор, который имеет значение.

— Что заставляет вас думать, что ваша жизнь станет лучше, если вы подниметесь на уровень выше? — настаивал Атертон. — Если вам это удастся, разумеется.

— Черт побери, доктор, ведь я уже говорил, что это шаг вперед! Меня побуждает к нему безусловное веление эволюции. Мыслящие существа должны наконец понять: то, чего они могут достигнуть, превосходит то, что они уже имеют, иначе зачем же тогда Провидение?

— Постарайтесь не возбуждаться, — успокоил его Атертон. — Вам очень хочется попасть на собрание Совета Галактики?

— Да, хочется, — признался Вишну. — Неужели это так ужасно?

— О, этого не надо стыдиться. Дажекомпьютеру иногда хочется немножко поразвлечься.

— Но Аппарат меня и близко к себе не подпустит, — пожаловался Вишну. — Кстати, он упомянул о каком-то предсказании.

— Да, он сделал это, — многозначительно подтвердил Атертон.

— Что вы предполагаете?

— Это будет обычное сборище старых, полных суеверия людей. Тайна рождает тайну.

— Меня не интересуют ваши несерьезные обобщения, — сказал Вишну. — К тому же я не суеверен. Что вы думаете об этом пророчестве?

— Что я думаю?

Вишну заметно терял терпение:

— О каком пророчестве шла речь, я вас спрашиваю?

— Я не знаю.

— Разве он не сказал?

— Нет, он просто сказал, что есть предсказание, но не сказал, о чем. Вы же всегда утверждали, что держите в вашей бездонной памяти все касающиеся вас предсказания, какие только существуют, — напомнил Атертон.

Вишну пропустил это мимо ушей. Оба избегали касаться столь больной для них темы. Вишну, как кибернетическая организация, хвастался емкостью своей исключительной, как он утверждал, памяти, однако Атертон стал замечать, что воспоминания пациента порой расходятся с записями, которые он вел. Сейчас Вишну был более чем раздосадован. Психолог постарался объяснить ему, что именно память сильнее, чем что-либо другое, сближает робота с человеком. Изменения в памяти — это свойство, присущее только человеку.

Побуждаемый Атертоном, Вишну искал в своей памяти все известные ему пророчества и особенно такие, которые могли быть связаны с возникшей ситуацией. С тех пор, как Вишну стал правителем, недостатка в предсказаниях не было. Вишну не был суеверным и все же чувствовал, что есть в этом что-то таинственное и неразгаданное. Существовали темы и вопросы, по которым у него не хватало нужной информации, и он порой не мог что-то утверждать либо опровергать. Его пробелы в информации включали вопросы жизни после смерти, реинкарнацию и многое другое. Что касается пророчеств, то их были сотни, присланных по почте или факсом людьми самых разных профессий.

Вишну понадобились секунды, чтобы просмотреть их в своей памяти, хотя Атертон продолжал нетерпеливо стучать по столу пальцами. Он не любил ждать.

Наконец Вишну воскликнул:

— Вот, нашел!

— Ну что ж, цыпа, послушаем, — воскликнул доктор, как всегда, пошловато подражая доктору Фрейду. Вишну терпеть не мог такой фамильярности.

— Это предсказание прислала мне по факсу миссис Сирена Хуарес из Редондо-бич, Калифорния. Она сообщила, что ее двенадцатилетнему племяннику послышался голос, который сказал: «Извести Вишну, что он получит ту помощь, которая ему нужна, чтобы найти то, что спрятано, если призовет к себе человека по имени Дерринджер, который в настоящее время находится в Секторе Арена в Зоне Развлечений».

— Кто такой этот Дерринджер?

— Не знаю. Я хочу, чтобы вы отыскали его и привели ко мне.

— Немедленно отправляюсь, — ответил Атертон.

Глава 39

Спустя несколько часов доктор Атертон уже был в Зоне Развлечений. Размахивая специальным пропуском, он прошел в главную контору Арены и потребовал кого-нибудь из высших чиновников. Когда стало известно, кто такой Атертон, поднялась невообразимая суматоха и беготня, потому что особые отношения Атертона с Вишну делали его вторым самым важным человеком на Земле. Наконец был прерван послеобеденный сон помощника управляющего Ферндейла, и тот, на ходу завязывая галстук, предстал перед Атертоном, ждущим в главной малой приемной.

— Выпьете что-нибудь? — первым долгом заученно справился Ферндейл. — Хотите травки? Женщину? Еще что-нибудь? Мы здесь, чтобы доставить вам удовольствие, сэр.

— Все, что мне нужно от вас, это информация, — недовольно буркнул Атертон. — В этой части Сектора находится человек по имени Дерринджер. Я хочу, чтобы вы немедленно нашли его.

— Будет исполнено! — отчеканил Ферндейл. Повернувшись к компьютеру, приказным тоном он велел немедленно определить местонахождение Дерринджера и прекратить выполнять все другие задания, кроме этого, чтобы не задерживать доктора. Компьютер принялся за работу, извергая фантастическое количество распоряжений в секунду со скрипом и скрежетом, свидетельствующими о том, что его речевая плата не в порядке. Это заставило Ферндейла тут же заверить доктора, что к его следующему приезду все неполадки будут устранены.

Тот лишь раздраженно отмахнулся от ненужных извинений:

— Не мешайте мне всякой ерундой. Компьютер, ты нашел то, что нужно?

— Нашел, — ответил робот. — Я проведу еще ряд проверок, чтобы убедиться, что это именно тот, кто вам нужен.

— К черту проверки! Дай мне, что нашел.

Компьютер выдал кусок бумажной ленты.

На нем была следующая информация: «Дерринджер. В настоящее время участвует в лазерной дуэли в Аудитории-12».

— Я сейчас же доставлю вас туда на специальном каре, — услужливо засуетился помощник управляющего.

— Но это находится здесь, надо всего лишь перейти площадь. Я дойду сам.

Глава 40

В одной руке Дерринджер держал небольшое голографическое зеркало, в другой — лазерное одноразовое оружие. В двадцати ярдах от него, за деревянными кубами и пирамидами, окрашенными в яркие тона, прятался его противник с таким же лазерным оружием в руках.

Между ними на небольшой круглой платформе за прозрачной стенкой силового поля находился Мастер Церемониала.

— Надеюсь, инструкции вам понятны, — наставлял он своих подопечных. — Не следует, да и бессмысленно направлять оружие непосредственно друг на друга. Оно не выстрелит. Чтобы выиграть поединок, надо целиться в отражение противника в зеркале и стрелять только в него.

Зрители как зачарованные следили за действиями двух едва одетых мужчин, которые осторожно крались по сцене, глядя в зеркала, однако не обращали никакого внимания друг на друга. Это был странный, едва ли понятный кому-нибудь способ смертоубийства, но аудитория, воспитанная на кукольных представлениях Великого Театра Гиньоля, получала огромное удовольствие.

Дерринджер наконец поймал отражение противника в зеркале и выстрелил. Однако тот увернулся, прежде чем выстрел достиг цели. Движение, которое невольно сделал Дерринджер, выдало его местонахождение, угол зрения сдвинулся, и он увидел в зеркале не только противника, но и себя самого, став, таким образом, мишенью. То же наблюдал в своем зеркале соперник Дерринджера и, не теряя времени, выстрелил. Но Дерринджер уже изменил положение зеркала и, будучи человеком упорным, снова прицелился…

Однако лазерные пистолеты не выстрелили. Зеркала погасли. А МЦ поднес к глазам листок бумаги и прочел:

— Приносим свои извинения за то, что дуэль прекращается. Одному из ее участников необходимо удалиться за кулисы. Возможно, дуэлянты еще встретятся, но чуть позднее. А сейчас у нас начинаются состязания с полтергейстом…

Рабочий сцены уже дергал Дерринджера за рукав.

— Сюда, мистер Дерринджер, пожалуйста.

— Что это значит?

— Этот господин хочет с вами поговорить. — С этими словами, считая, что ему здесь делать больше нечего, рабочий поспешил по своим делам.

— Давайте пройдем в другое место, — предложил Атертон. — Там мы будем одни.

Глава 41

Дерринджер послушно следовал за Атертоном туда, где четыре коридора сходились в один, чтобы затем вновь разойтись. Они двигались по одному из них, ярко освещенному, с множеством дверей. Открыв одну из них, Атертон сказал:

— Входите, мистер Дерринджер. Здесь, в Арене, я не могу без своего кабинета.

Дерринджер вошел и сел на указанный ему стул. Доктор занял место за столом.

— Кто вы? — спросил его Дерринджер.

— Я врачеватель разума и тела. Доктор Оливер Атертон, к вашим услугам.

Окинув взглядом комнату, Дерринджер увидел на одной стене дипломы доктора от разных медицинских институтов. На другой — фотографии Фрейда, Юнга и еще кого-то третьего, кого он не знал.

— А это кто? — спросил он, не удержавшись.

— Игнац Зицивич.

— Никогда не слыхал о таком.

— Он очень известен, правда, лишь в своей области.

— А именно?

— Он великий представитель современной психиатрии искусственного разума.

Дерринджер внимательно изучал физиономию на портрете. Это было суровое лицо с короткой бородкой и пронизывающим взглядом.

— Вы психоаналитик Вишну? — спросил он Атертона.

— Угадали. Даю искусственные советы искусственной личности. Вишну, разумеется, выдающийся искусственный разум. Настоящий искусственный разум не может не иметь признаков того, что мы называем личностью. И здесь мы имеем дело с искусственной личностью. Хотя, пожалуй, излишне повторять слово «искусственный». Хотите что-нибудь выпить?

— Стакан воды, пожалуйста.

Атертон подошел к небольшому холодильнику и вынул графин с водой. Найдя на полке стакан, он наполнил его.

— Благодарю. — Дерринджер взял стакан. — Эта работа с голографическими зеркалами была довольно трудной.

— Представляю.

— Самое интересное, что я совсем не должен был здесь оказаться, — пояснил Дерринджер. — Я попал в Зону Развлечений лишь потому, что сопровождал одну молодую особу.

— Я так и понял, — ответил Атертон.

— Как вы об этом узнали? — удивился Дерринджер.

— Это моя работа. Я являюсь офицером-психологом по проблемам искусственного и естественного разума. Вполне логично, что я изучаю досье всех, кто прибывает в Зону. Но о вас я знал еще до того, как вы здесь очутились.

— Не думал, что на меня имеется досье.

— Это непременная формальность. Дело заводится на каждого, кто попадает в Зону Развлечений. Даже если это простой посыльный, птица или зверь.

— Я не знал.

— Полагаю, Инспектор, — заметил Атертон, — что по роду службы вам немало приходилось допрашивать задержанных.

Дерринджер кивнул.

— Я, в свою очередь, думаю, что как офицеру-психологу вам тоже приходится немало допрашивать.

— Что верно, то верно, — согласился Атертон. — Хотя в данном случае слово «допрашивать» несколько резковато.

— Зависит от последствий. Ведь допрос мало походит на непринужденную беседу.

— Ваша правда.

— В таком случае зачитайте мне мои права и проинформируйте, в чем я провинился, прежде чем мы продолжим наш разговор.

— Мой дорогой друг! — воскликнул Атертон. — Я просто перекинулся с вами парой слов, удовлетворяя свое любопытство. Это отнюдь не допрос. У меня на уме совсем другое.

— Так что же вам нужно?

— Мне интересно, не хотите ли вы встретиться с Вишну? Его дворец совсем недалеко от Зоны Развлечений.

— А что, если Вишну совсем не жаждет встречаться со мной? — настороженно возразил Дерринджер.

— Могу заверить, ему понравится ваше общество. Собственно говоря, он будет очень рад. Вы его очень интересуете.

— Почему?

— Предпочитаю, чтобы он сам все рассказал. Но уверяю, никакие неприятности вам не грозят.

— Вы уверены, что правитель мира хочет встретиться со мной?

— Почему бы нет? Он отнюдь не сноб.

Глава 42

— Итак, вы и есть Дерринджер, тот самый молодой человек, о котором я столько слышал? — спросил Вишну.

— Я польщен, что вам обо мне известно, — ответил Дерринджер.

— Стараюсь быть информированным во всем, — сказал Вишну. — Мне помогает сеть датчиков по всей стране. Как вы понимаете, это моя обязанность.

— Да, — согласился Дерринджер. — Это само собой разумеется.

— А теперь послушайте, что я вам скажу, — перешел к делу Вишну. — Вы хороший человек, беглое знакомство с вашим послужным списком убеждает меня в том, что вы первоклассный Инспектор и верны своему долгу. Вы Спартанец высшего ранга.

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.

— Я подумал, что вы можете оказать мне услугу, за которую будете щедро вознаграждены.

— О, сэр, мне не нужно никакого вознаграждения, я счастлив оказать вам услугу.

— Я непременно вас награжу и повышу в чине.

— Буду счастлив сделать для вас все, что нужно. Но, сэр, почему вы выбрали именно меня?

— Кажется, ваше имя упомянуто в предсказании, — признался Вишну.

— Неужели?

— Да. В нем сказано, что вы тот самый человек, который найдет то, что мне нужно.

— Вы что-то потеряли, сэр?

— Боюсь, что-то весьма для меня важное. Видите ли, на прошлой неделе я получил подарок, который должен был послужить мне пропуском на одно важное совещание в Совете Галактики.

— Совет Галактики? — удивился Дерринджер. — Боюсь, я не знаю, что это и где находится.

— Это почти легендарное место, где обитают самые великие умы и самые совершенные души, вдали от мелких дел и глупостей планеты Земля.

— Похоже, это действительно необыкновенное место, — согласился Дерринджер.

— Да, и меня туда пригласили.

— Примите мои поздравления, сэр, — поспешил сказать Дерринджер. — Это великая честь, сэр.

— Да, все верно, но, видите ли, я недооценил подарок, этот Аппарат, я пренебрег им. Теперь же он обиделся и видеть меня не желает. Он убегает, как бы прячется от меня. Вы меня понимаете?

— Это плохо, — искренне посочувствовал Дерринджер.

— Теперь только кто-то другой должен найти его, чтобы снова вручить мне, — печально пояснил Вишну.

— Понимаю, — ответил Дерринджер.

— И этим другим станете вы.

— Я, сэр? Вы уверены в этом?

— Да, уверен! Так сказано в предсказании.

— Что ж, я буду счастлив сделать все, что в моих силах, чтобы вернуть вам Аппарат, — искренне пообещал Дерринджер. — У вас есть какие-нибудь сведения, которые могут помочь мне?

— Лишь одно. Вы должны найти в Зоне Развлечений некую мадам Зору. У нее как будто есть нужная информация для вас.

— Я немедленно отправлюсь, сэр, — с готовностью поднялся Дерринджер. — Откуда вам известно имя мадам Зоры, сэр?

— Не могу этого сообщить вам, — коротко сказал Вишну.

Глава 43

Дерринджер покинул дворец Вишну в Хирсьюте, штат Канзас и на шикарной машине был доставлен в юго-восточный отсек Зоны Развлечений, к месту своей пересадки. Оттуда экскурсионный автобус через самые живописные места Запада Соединенных Штатов повез его в самый центр Зоны.

Вскоре показались терракотовые стены, окружавшие Арену. Автобус, объехав их, направился к городскому массиву, так называемому Городу-Архетипу. Здесь жили многие из тех, кто работал в Зоне Развлечений. Туристы тоже наведывались в город, чтобы отведать отличную местную кухню.

Самой большой примечательностью этого города была его Веселая Башня, облицованная многоцветной фаянсовой плиткой. Она была центром Зоны Развлечений и тем местом, где Дерринджеру, как он чувствовал, предстояло найти гадалку по имени мадам Зора. Дерринджер снял комнату в мотеле «Уитсантайд» и первым делом отправился к Веселой Башне.

Украшенная замысловатым мозаичным узором, Башня слегка накренилась на одну сторону, подобно своей далекой сестре Пизанской башне. С другой стороны к ней подступали массивные стены строений, напоминавших Лувр, прорезанный вымощенными булыжником улицами. На самой широкой из них Дерринджер уселся на каменную скамью и стал ждать, что будет дальше. Он понимал, это совсем не то, что ему следовало бы делать, но испытывал необъяснимое, не свойственное ему безразличие и даже апатию.

Дерринджер сидел и ждал. Действительно, вскоре к нему подошел подросток лет десяти и спросил:

— Эй, мистер, у вас неприятности?

— Не думаю, — ответил Дерринджер. — Почему ты спрашиваешь?

— Я сидел со своей бабушкой вон там, на другой стороне улицы и следил за вами.

Дерринджер посмотрел, куда указал мальчик, и увидел пожилую даму с приятным, хотя и строгим лицом. Она читала газету.

— Это твоя бабушка? — спросил Дерринджер.

— Да. А теперь хватит обо мне. Поговорим о вас.

— Мне нужно найти кое-кого в этом городе, — ответил Дерринджер. — Но я не знаю, с чего начать.

— Начните с телефонного справочника, — посоветовал мальчик. — Его вы найдете вон в той телефонной будке у подножия Башни.

— А если там нет книги?

— Тогда наведите справки в адресном бюро. Это рядом.

— Спасибо, — поблагодарил Дерринджер. — Я бы и сам до этого додумался. Просто меня сейчас охватила странная апатия. А ты, наверное, знаешь, что это такое.

— Конечно, знаю, — согласился мальчик и понимающе кивнул. — Желаю успеха, незнакомец. Здесь он вам ох как понадобится.

— Почему ты так говоришь? — спросил Дерринджер.

— Видите багровые пятна на стенах вон тех домов? Это предвестники. Честно говоря, они ничего хорошего вам не сулят. По крайней мере в ближайшее время. Но кто знает, может, все обойдется.

Дерринджер поблагодарил мальчугана и направился к телефонной будке за справочником. Там никого не было. Было еще слишком рано для звонков, прохожие шли мимо, убежденные, что каждый из них идет по важным делам.

Дерринджер легко нашел в справочнике адрес мадам Зоры. Фулдженсер-сквер. Запомнив адрес, он на обрывке бумаги записал, как лучше всего туда добраться, и тут же отправился в путь.

Глава 44

Фулдженсер-сквер была довольно убогой улочкой в районе с сомнительной репутацией. Здесь вдоль тротуаров стояли набитые до отказа мусорные контейнеры, тощие кошки гонялись за воробьями, на каждом углу толпились группками местные пьяницы и смачно ругались. Любопытные бездельники в банных халатах, сжимая дробовики, торчали перед окнами в ожидании неприятностей. В воздухе разносились звуки ксилофона, слышалось шарканье танцующих ног за занавесками. Это был совершенно дикий район.

Дерринджер наконец отыскал лавчонку с выцветшей вывеской в окне, на которой значилось: «Мадам Зора. Ясновидение. Предсказываю судьбу». Он постучал в дверь и, не дождавшись ответа, постучал еще раз, громче. Результат был тот же. Тогда он крикнул:

— Мадам Зора! Вы дома? Мне надо поговорить с вами. — В ответ — молчание. Дерринджер в растерянности постоял еще несколько секунд, затем повернулся и ушел.

Мадам Зора сидела в лавке на опрокинутом ящике и прислушивалась к удаляющимся шагам Дерринджера. Она то и дело окидывала комнату беспомощным взглядом. Темноволосый мужчина в бледно-лиловой рубахе заметил ее состояние. Он, заняв единственный в доме стул, точил лезвие длинного ножа.

— Ты собиралась открыть дверь? — недобро спросил мужчина.

— Да, собиралась, — ответила Зора. — Это был клиент, а значит, и деньги. Если позволишь, Карлос, я спрошу его, зачем он приходил…

— Нет, — резко прикрикнул Карлос. — Не подходи к двери. У нас будет много денег, когда мы осуществим мой план. Нам никто не должен помешать ни сейчас, ни потом. Ты знала этого человека, признавайся?

— Я и в глаза его не видела, — возмутилась Зора. — И голоса его никогда не слышала.

— Ты отлично врешь, моя маленькая Зора, — ехидно сказал Карлос. — Но тем ты и хороша. Это часть твоей дешевой прелести. Однако меня тебе не провести. Теперь будь паинькой и приготовь гуляш моим дружкам, а потом потанцуешь для них с кастаньетами. Сегодня мы выпьем за тот куш, который мне перепадет после ограбления банка.

— Я плохо себя чувствую, — взмолилась Зора.

— Кому какое дело до того, как ты себя чувствуешь. Будешь танцевать, моя маленькая Зора, или тебе не поздоровится.

Мадам Зора, покорно кивнув, прошла в кухню, где на огне стоял большой котел с мясом. Она рассеянно бросила в него паприку и села на высокий деревянный стул. С утра она отвратительно себя чувствовала.

Ночь была тяжелой. В темноте Зору мучили воспоминания, они то и дело прерывали ее сон, и она испуганно просыпалась. Это была расплата за дар ясновидения.

Всю ночь ее мучили дурные предчувствия. Они наваливались на Зору всей своей тяжестью, и она с трудом сбрасывала их, чтобы проснуться и убедиться, что она в своей маленькой спальне. Но сон возвращался, а с ним и видения. Они были непрерывны и реальны и словно бы переносили ее в другое место и в другие времена.

Это было тяжелым испытанием. Зора нуждалась в помощи. Однако Карлос спал на своей огромной постели с темно-красными, цвета бургундского вина шелковыми простынями. Он громко храпел, широко открыв рот. Зора сама должна была противостоять ночной тьме.

Из-за паранормальных способностей ее психика была слишком уязвимой. Многие в городе завидовали яркой испанской красоте Зоры и ее дару пророчества. Они не знали, какую дорогую цену она за это платит. Видения из прошлого, настоящего и будущего обступали ее, как толпа назойливых карликов, требуя своего. Некоторые из них пугали Зору до истерики. Например, железнодорожный переезд и застрявший на нем автомобиль. Огни мчащегося поезда все ближе и ближе в кромешной тьме… Где это происходит? Нет ни дорожных знаков, ни чего-либо другого, помогающего определить место неизбежной катастрофы. Кого надо известить, предупредить? Она не знала и была обречена стать невольной свидетельницей страшной гибели кричащих от ужаса детей.

Ясновидение — ее дар. Она наказана им и не может от него избавиться, как не может избавиться от Карлоса и его безумных идей и замыслов, которые и для него, и для нее одинаково закончатся тюремной решеткой или чем-то еще похуже.

Дерринджер упорно искал Зору. Он попросил помощи у городских властей, но чиновник муниципалитета заявил, что муниципалитет не занимается вопросами текучести населения в городе.

— Что касается такой женщины, как Зора, — презрительно сказал клерк, — видимо, о ней ничего доброго не скажешь.

— Однако мне непременно нужно найти ее, — настаивал Дерринджер. — Мне известно, что она живет с мужчиной по имени Карлос.

— Карлос? Какой Карлос?

— Тот, кто рассказал мне о нем, не назвал его фамилии.

— Все Карлосы здесь известны лишь с дурной стороны, — уверенно заявил клерк. — Советую вам забыть о них.

— Не могу этого сделать.

— Ну тогда делайте, что хотите, а меня оставьте в покое.

Глава 45

Дерринджер вышел и пешком направился куда глаза глядят. Он надеялся, что какой-то случай удачной синхронности все же счастливо сведет его с Зорой. Куда более странные чудеса случаются. Но, увы, сейчас, когда ему так нужно чудо, оно не происходило. Он искал Зору у различных исторических памятников за пределами города, на берегах реки, в предгорьях и даже у маленьких ручьев. Ее нигде не было. Никто не слышал о ней. Она словно бы исчезла с лица Земли.

Одни пытались отговорить его от дальнейших поисков. Другие — это были ясновидящие, уже прознавшие о его мытарствах, — предлагали ему свои услуги.

— Эй, вы все еще ищете Зору? Она сбежала. Я могу вам помочь, я в десять раз опытней, как предсказатель, чем была Зора даже в свои лучшие времена.

Дерринджер вежливо и твердо отклонял подобные предложения. Все его мысли и действия были направлены на поиски мадам Зоры.

Однажды он был уже уверен, что ему повезло. Он находился в маленьком селении в горах, вблизи лыжного спуска. Вдалеке он увидел разноцветную палатку, над которой развевался флаг с харизматическим символом Аппарата. Ему показалось, что это в духе Зоры. Дерринджер поспешил туда через лужи и какие-то изгороди, однако к тому времени, как он достиг палатки, ее обитатели собрались и ушли. Хотя никто не видел, как это произошло. Здесь была какая-то загадка, как и все, что окружало Зору и ее сердитого спутника.

Но в конце концов терпению Дерринджера пришел конец. Он устал кружить вокруг города и видеть одни и те же пейзажи. И тут он пришел к разумному выводу, что поиски Аппарата, которые, по сути, даже не начались, могут занять всю его жизнь. Это может ничего не значить для такого бессмертного компьютера, как Вишну, может, и для кого-нибудь другого, но не для него, Дерринджера. Почему он должен тратить всю свою жизнь на поиски цыганки, которая поможет, а возможно, и нет, найти того, кто отыщет Аппарат?

Эта мысль показалась ему просто невыносимой. Дерринджер сел на каменную скамью, на которой сидел в первый день своего приезда в город. Тогда к нему подошел мальчик и сказал, как надо действовать.

Поэтому он не очень удивился, снова увидев мальчика, пересекающего улицу, и его бабушку на скамье в парке, читающую журнал.

Мальчик выслушал все, что рассказал Дерринджер о своих неудачах.

— Мы встретимся завтра в это же время на этом месте. Я подумаю, что можно сделать.

— Ты? — удивился Дерринджер. — Разве ты можешь мне помочь?

Мальчик внимательно посмотрел на него.

— Я могу остановить это, мистер.

Что мог Дерринджер ответить?

Глава 46

Мальчик вернулся к своей бабушке. Он был необычно молчалив и задумчив. Бабушка отложила прочитанный журнал, и они тихо побрели к большому дому в квартале возле парка, где жили совсем одни.

Когда они вошли в дом, мальчик, повернувшись к бабушке, сказал:

— Бабуля, ты можешь сделать мне одолжение?

— Проси, чего хочешь, — обрадованно сказала она.

— Прекрасно. Но прежде я хочу тебе кое-что объяснить. Я знаю, ты считаешь меня маленьким мальчиком. Однако это не так. Я взрослый мужчина и весьма важная персона по своему влиянию, но сейчас прячусь в теле подростка.

Бабушка растерянно заморгала глазами.

— Ты и вправду казался мне странным в эти последние дни. Куда же подевался твой детский ум?

— Мы пока его надежно спрятали и храним, — ответил мальчик.

— Мы?

— Лучше не задавать так много вопросов, — тихо заметил он.

Бабушка, поняв важность всего сказанного и того, что происходило вокруг, замолчала.

Наконец, после недолгой паузы, она спросила:

— Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Я хочу, чтобы ты прикрыла меня. Завтра ночью меня не будет дома, а возможно, даже пару ночей.

— Где же ты будешь?

Мальчик улыбнулся и покачал головой.

— Кто-нибудь будет спрашивать, где ты?

— Надеюсь, нет, если я все организовал так, как надо, — ответил мальчик. — Я просто хотел, чтобы ты это знала.

Глава 47

Поздно вечером, около полуночи, мальчик покинул дом и на трамвае доехал до центра города. Он был в белом костюмчике и синем хлопчатобумажном пуловере. Он выглядел настоящим мальчишкой, так что никому и в голову не пришло увидеть в нем кого-то другого. Однако тот, кто скрывался в мальчике, знал, кто он. Теперь ему предстояло убедить в этом еще кое-кого.

Он направился на Хэнговер-сквер и снял в захудалом отеле комнату на одну ночь. Портье, оформлявший номер, попытался было спросить, сколько ему лет, но мальчик тайком показал ему значок Ложи Космических Масонов, и тот сразу прикусил язык.

Следующий шаг сделать было труднее. Вести переговоры в нормальном человеческом виде было бы куда сподручней. Но он должен постараться сделать все, что можно.

— А теперь слушайте внимательно, — сказал мальчик. — Мадам Зора будет здесь примерно через час. Может быть, чуть раньше. Попросите ее подняться в мою комнату.

— И все же, — промолвил портье. — Я не уверен…

Мальчик знал, что решать надо быстро. Не раздумывая, он снова показал значок, на сей раз известной тайной организации, ведущей особо деликатные расследования.

Портье разинул рот и вытаращил глаза. Воздержавшись от каких-либо замечаний, он все же предупредил:

— Мадам Зора путешествует с Карлосом, а с ним лучше не связываться…

— Не беспокойтесь. Карлоса с ней сегодня не будет.

Мальчик поднялся к себе в комнату. Сев за стол, он вынул колоду карт и разложил пасьянс. В течение часа он был погружен в решение сложной комбинации. Наконец в дверь постучали.

— Войдите, — сказал он, не поднимая головы от карт.

Дверь открылась, и в комнату вошла Зора в бархатном пальто с воротником из искусственного меха. Голову ее украшала красная шляпа. Когда она увидела мальчишку, играющего в карты, ее большой рот дрогнул.

— Опять ты! — недовольно сказала она. — В чье тело ты на сей раз вселился?

— Я так и не узнал его имени, — ответил мальчишка.

— В прошлый раз ты тоже не соизволил сказать, кто ты.

— И сегодня не скажу.

Зора опустилась в плюшевое кресло и откинула голову на его высокую спинку. Она вынула и закурила сигарету, изготовленную специально для мазохистов: курящему грозил не только неприятный вкус во рту, но и нанесение серьезного вреда дыхательным путям, а благодаря специальным добавкам еще и раздражение мочеполовых органов. Зора намеренно глубоко затягивалась, глотала дым, сама себя ненавидя за это и за то презрение, которое вынуждена к себе испытывать, проделывая такое, и за то, что продолжала оставаться с Карлосом, лодырем и хамом, которого она все-таки любила, хотя презирала не только его самого, а и все, что он думал и делал.

— Что от меня требуется на этот раз? — спросила она.

— Человек по имени Дерринджер. Он пытается поговорить с тобой. У него проблема.

— Что-то важное? У меня тоже куча проблем. Я говорю на тот случай, если ты этого не заметил.

— У всех у нас проблемы, — тихо заметил мальчик.

— Спасибо. Мне стало легче. Что нужно этому Дерринджеру от меня?

— У него к тебе один вопрос.

— Ну и что? У этих клиентов всегда одни вопросы. Ты не думаешь, что однажды мне могут надоесть их глупые вопросы?

— Но ты же отвечаешь на их вопросы, — напомнил ей мальчик.

Зора стряхнула пепел сигареты на пол.

— Я знаю об этом человеке, — сказала она. — Карлос не разрешает мне встречаться с ним. Он что-то имеет против него.

Мальчик пожал плечами.

— Ты знаешь настоящую причину, почему Карлос так ведет себя.

— Я не хочу ее знать. Но почему это интересует тебя?

— Я просто оказываю услугу своему другу.

— У тебя есть бумага и карандаш?

Мальчик уже приготовил и то, и другое.

Зора написала: «Свайн-херд-бенд, бар «Горошина». Завтра в полночь». И передала записку мальчику.

— Ты правильно поступила, Зора, — сказал он. — Твой поступок будет оценен.

— Кем?

Мальчик улыбнулся и покачал головой.

— До свидания, Зора.

Глава 48

В этот вечер Карлос был в неплохом настроении и потому выглядел еще более отвратительно. Он лежал на диване в шелковой сорочке белой в красную полоску и отрывистым голосом отдавал Зоре приказания.

— Гуляш готов? — спросил он.

— Гуляш готов, — ответила она. — Где же твои друзья?

Раздался стук в дверь, и в комнату вошли трое мужчин со злодейскими лицами. Ничего не говоря, они направились к холодильнику и нашли там банки с пивом. Пока они открывали их, Зора накладывала гуляш в большие глиняные миски и ставила еду перед каждым из мужчин, уже севших за длинный дощатый стол. Мужчины, глубоко погружая ложки в мясо, ели, громко чавкая. Когда они покончили с едой, Карлос поднялся со стула и потребовал внимания.

— Как вы знаете, джентльмены, — начал он, — я давно вынашиваю план ограбления. С удовольствием могу сообщить, что время его осуществления уже совсем близко. Каждый из нас получит почти по миллиону чистыми.

— Однако не могу взять в толк, — заметил Сантини, самый высокий из дружков Карлоса, — как потом их потратить. При этих законах и порядках, которые все действуют против нас.

— Я уже объяснял вам как, — ответил Карлос.

— Объясни еще раз. Так будет лучше.

— Тогда слушайте и мотайте на ус, — сердито сказал Карлос. — Вишну недавно создал на планетоиде С-23 Зону Злодеяний. Там криминальной братве выделена территория, где их никто не преследует и где они могут жить да поживать, проматывая свои нечестно добытые денежки. Вы бы давно знали об этом, если б читали газеты. Вишну считает, что людям нужно место, где бы они могли жить так, как им хочется.

— А там хорошо, в этой Зоне? — спросил Шорделштейн. Он был коротышкой с еще более смуглой кожей, чем у Карлоса. У него одного была стрижка «ежиком».

— Вишну сказал: «Представьте себе Лас-Вегас, где деньги так и текут. Вот такой будет наша Зона Злодеяний».

— Звучит здорово, — задумчиво сказал среднего роста Худой Том, с лицом ребенка и ледяным холодом в голубых глазах. — Что ж, неплохо бы попробовать. О’кей?

— Главное, верно выбрать время, — заметил Карлос. — Я сообщу, когда оно придет. А сейчас у нас музыкальный перерыв. Зора, потанцуй нам с кастаньетами.

Зора слишком хорошо знала, что будет, если она ослушается. Она влезла на стол, думая про себя: «Хоть бы это было в последний раз».

Глава 49

Когда мальчишка передал ему записку Зоры, Дерринджер порядком удивился. Но он уже научился не задавать вопросов. На следующий вечер в назначенный час он был в баре «Горошина». Зора сидела за столиком в углу, что-то попивая. Он узнал ее сразу по ее трехцветной длинной юбке и маленьким серебряным кастаньетам в волосах.

— У меня к вам вопрос, — сразу же начал Дерринджер.

— Знаю, — ответила Зора. — Пойдемте со мной. Я сняла для этой цели комнату в каком-то паршивом отеле.

— Входите и садитесь, — пригласила она Дерринджера. — Вид у вас озадаченный, даже потерянный. Вы действительно что-то потеряли? Я умею находить потерянные вещи.

— Если можно так сказать, я ищу то, что потерял кто-то другой, — пояснил Дерринджер.

Она сочувственно посмотрела на него.

— Если можно так сказать, на самом деле он этого не терял.

— Да, так можно сказать.

— Хотите чашечку чаю? — неожиданно быстро меняя тему, спросила она.

— Да, было бы неплохо выпить чаю, — согласился он.

Зора поднялась и подошла к самовару, стоявшему в конце комнаты. Следя за нею, Дерринджер отметил изящество ее движений. Пышная юбка с голубым, зеленым и пурпурным лиственным узором колыхалась на крупных бедрах цыганки. Зора налила чаю, протянула ему чашку и пододвинула коричневые в крапинках кубики сахара. Дерринджер, взяв кубик, шумно втянул через него горячий чай. Неловкость сковывала его. Он сам не знал почему: возможно его смущало присутствие танцующего медвежонка в углу, вяло дожевывающего что-то похожее на губную гармошку.

Зора словно чувствовала глубокую и темную, как лесные сумерки, печаль, охватившую Дерринджера. Она взяла его руку в свои узкие ладони и стала изучать ее.

— Путь ваш будет долгим, — сказала она. — Если можно так сказать.

— Да, так можно сказать.

Они неожиданно рассмеялись, почувствовав и ответственность, и нелепость этого момента. Молодая цыганка — ей было не более двадцати, — поджав тонкие губы, покосилась на Дерринджера своими продолговатыми глазами. Инспектор почувствовал, как вдруг по его телу приятно разлилось тепло, навеянное чем-то знакомым, что казалось невозможным, но по дикой случайности было правдой.

— Кстати, о той вещи, которую вы ищете, — сказала она.

— Да, об этой вещи.

— У меня было странное видение. — Она закрыла красновато-коричневые цвета хны глаза. Ее пальцы крепче сжали его руку. — Я видела большой корабль, я не знаю, как вы его называете? Океанский… лайтер…

— Лайнер, — подсказал Дерринджер. — Вы почти угадали.

— Вы его ищете?

— Боюсь, что нет.

— О! — воскликнула она, широко открыв глаза. — Во всем виноваты эти бесконечно рождающиеся видения. Они одолевают меня безо всякого повода и причины, без какого-либо намека или ассоциации, которые помогли бы мне догадаться, чем же они вызваны. Ну ничего. Я попробую снова.

Ее длинные ресницы затрепетали и опустились, прикрыв узкие цыганские глаза. Медвежонок в углу с мрачным удовлетворением заворчал, дожевав последний кусок губной гармошки. Кошка, растянувшаяся поперек лежавшей на столе вышитой салфетки, одним концом накинутой на самовар, сладко мурлыкала, видя, должно быть, сны о далеком лете в другие времена и в другом месте… хотя служанки уже не было в живых… или просто так казалось, в тот странный момент, когда нечто незнакомое неожиданно вторглось в привычную жизнь.

— Я вижу белую корову с единственным коричневым пятном на левом боку, а на ней маленькую девочку в венке из полевых цветов. Вы это потеряли?

— Боюсь, что нет.

— А белый тюлень с ожерельем из топазов, печально сидящий на камне на берегу Северного моря?

— Нет, это тоже не то.

— Кажется, я знаю. Попробую еще раз…

Но тут дверь с грохотом открылась, в проеме стоял Карлос в рубахе нараспашку на волосатой в темных кудряшках груди. Он изрядно выпил, и по его лицу блуждала широкая ухмылка.

— Привет, мальчики и девочки, — сказал он.

— Карлос! — воскликнула Зора, и в голосе ее послышались слезы. — Что ты здесь делаешь?

— Маленькая птичка шепнула мне на ушко, что неплохо бы проверить, где ты. Вот я и поймал тебя.

— Я предсказывала его судьбу.

— Значит, это теперь так называется? — не унимался Карлос, выхватывая из-за пояса оружие. Он сделал это так проворно, что Дерринджер даже не успел сообразить, что сам-то он не вооружен. В руках Карлоса было запрещенное оружие: пистолет модели ОЗ, стрелявший вместо шрапнели иголками.

Держа Дерринджера под прицелом и не спуская с него глаз, Карлос сказал, обращаясь к Зоре:

— Как долго ты нагадала ему жить? Десять секунд? Пять?

— Это не имеет значения, — ответила Зора. — Твоя жизнь будет еще короче.

— Ты шутишь?

Зора покачала головой.

— Звезды не врут. Убив этого человека, ты накличешь на себя беду.

Карлос засмеялся, однако оружие убрал.

— На сей раз я его отпущу. Но если это повторится…

Этому фатоватому хулигану в шелковой рубахе было бы достаточно одного взгляда на Дерринджера, чтобы понять, что не все здесь обойдется так просто. Лицо Инспектора покрывала смертельная бледность, выделялись лишь два ярко горевших пятна на щеках. Каждый мускул лица окаменел, оно стало маской с трудом сдерживаемой ненависти, которая готова была вырваться на волю и сокрушить все.

— Полагаю, мы можем решить проблему сейчас же, — сказал Дерринджер, и голос его был зловеще тих.

Карлос, быстро прикинув свои шансы, не колеблясь, сделал то, что сделал бы на его месте каждый трус.

— Эй, нам нечего делить, парень! Успокойся, добрый человек. Просто она моя подружка, понимаешь, и только я имею право решать, с кем ей говорить, а с кем нет.

Подружка. Так в этих местах звали девушек, в отношениях с которыми заходили не так далеко, чтобы нужно было жениться.

— Я ухожу, — произнес Дерринджер и направился к двери, однако у выхода обернулся и сказал: — Я буду говорить с ней, несмотря на твои угрозы!

— Не будешь! — заорал Карлос, но Дерринджер уже захлопнул за собой дверь.

Наутро Дерринджер первым делом поспешил к дому, где встречался с Зорой. Он был страшно зол и в немалой степени на себя самого за то, что вчера не довел дело до конца. На этот раз он не даст спуску Карлосу и тот получит сполна за свое хамство.

Но Зора, кажется, снова исчезла из города. Он безуспешно обошел все места, куда она захаживала. Ему опять говорили, что никто ее не видел.

Оказавшись в тупике, Дерринджер впал в полное отчаяние и прекратил поиски. Он вернулся в парк. Здесь его снова нашел мальчик.

— Что случилось? — спросил он.

Дерринджер рассказал ему обо всем, что произошло за эти несколько вечеров.

— Что ж, мне все ясно, — выслушав, ответил мальчик. — Сейчас не так важно найти Зору, как убрать с дороги Карлоса.

— Это очень просто сделать, — обрадованно воскликнул Дерринджер. — Я убью его.

— Нет, ни в коем случае, — резко возразил мальчик. — Я не думаю, что так можно все решить.

— Почему? Это самое верное дело.

— Знаю. Но боюсь, что бесполезное. Не забывайте, Зора связана с этим человеком какими-то странными тайными узами, и если вы убьете его, то навсегда станете ее врагом, какими бы добрыми намерениями вы ни руководствовались, совершая убийство.

— Ладно, если я не могу убить его, то что в таком случае мне остается делать?

— У меня есть план, — сказал мальчик.

Глава 50

На следующий день, когда Зора и Карлос были одни в своей новой, никому, кроме почты и телеграфа, не известной квартире, раздался стук в дверь.

— Кто там? — спросил Карлос недобрым голосом.

— Вам телеграмма, — ответил голос.

— Подсуньте под дверь.

— Не могу. Конверт очень толстый.

Карлос встал, глянул в глазок, снял цепочку и взял телеграмму, которую посыльный просунул в щель чуть приоткрывшейся двери.

Посыльный, молодой паренек, почти мальчишка, охотно принял четвертьфартинговую монету, с презрением брошенную ему прямо в лицо Карлосом, и ушел, насвистывая.

Карлос разорвал тонкую бумагу конверта и, пробежав жадными глазами текст, издал торжествующий крик.

— Что там? — спросила Зора.

— Кто-то из моих дядей, тут не написано, кто, отдал концы и завещал мне пятьдесят тысяч в кредитках.

— О, это замечательно! — обрадованно сказала Зора. — Теперь ты наконец сможешь осуществить свой план ограбления банка.

— Но тут одно условие, — промолвил Карлос, разбирая надпись мелкими буквами внизу телеграммы. Несмотря на то что у него были маленькие заплывшие, как у борова, глазки, видел он отлично, как ястреб. — Я должен явиться в контору «АТ и Т» в Сискрем-Хэвен завтра ровно в полдень, иначе завещание потеряет свою силу.

— Господи! — воскликнула Зора. — Сейчас уже три часа пополудни!

— Да, — согласился Карлос. — Но если я прямо сейчас доберусь до космодрома и успею на шаттл, то смогу быть в Сискрем-Хэвен за десять минут до истечения срока.

— Что ж, стоит попытаться, — поддержала его Зора.

— Я уже бегу, — ответил Карлос.

Глава 51

Как только Карлос покинул город, Зора тут же, не теряя времени, постаралась разыскать Дерринджера в тех немногих местах, где он обычно бывал. Они немедленно договорились о встрече в одном из дешевых отелей.

Зора прихватила с собой несколько магических символов: бронзовую голову быка, кристаллизованного непарного шелкопряда — собственный тотем Зоры — и носовой платок, смоченный в воде, лишенной на 99,64 процента кислорода.

Она снова пустила свое астральное тело по волнам моря. Когда Зора делала это в прошлый раз, море было лазурным, чистым и спокойным. Теперь же волны были чернильно-синими, ветер гнал штормовые тучи прямо ей в лицо, вея откуда-то из невообразимой бездонной глубины неба. Волны мистического моря плескались у ее ног, и в пузырях пены рождались видения, а в них были пророчества. Однако Зора никак не могла найти те, что нужны были Дерринджеру.

— Происходит что-то очень-очень дурное! — сказала она, выходя из транса. — Моя проницательность, кажется, мне изменила.

— Вам не удается разгадать видения?

— Нет, конечно, я могу их разгадать, но не могу понять, какие имеют отношение к вам. Они заблокированы.

— Что здесь у вас обычно делают, чтобы снять психологическую блокаду?

— Идут к психиатру-экстрасенсу. Но это дорого стоит.

— Ничего, — ответил Дерринджер. — Сколько бы это ни стоило, надо попробовать.

Глава 52

— Слушаю вас, — сказал психиатр-экстрасенс час спустя. — В чем дело?

Дерринджеру и Зоре, порывшись в телефонном справочнике, удалось найти психиатра, которого можно вызвать на дом. Это был некий доктор Атис.

— Я сама ясновидящая, — представилась Зора. — И хорошо владею этим. Но я никак не могу найти, что нужно моему клиенту. Это меня очень беспокоит.

— Проведем несколько тестов и посмотрим, в чем дело, — предложил доктор. — Временами такое случается, но это проходит. Давайте попробуем, молодая леди, найти ключ к разгадке в сфере психической.

Доктор Атис был невысок ростом, можно сказать, коротышка, почти лилипут, и вообще напоминал ребенка. У него была по-детски свежая кожа, насколько позволяла разглядеть густая борода. В остальном же он действительно напоминал ребенка. «Не видел ли я его уже где-то?» — подумал Дерринджер и раздраженно тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли. Время досужих догадок еще не пришло.

Доктор Атис извлек из своего портфеля небольшой аппарат и, подключив к телевизору, нажал на кнопку. На экране, кружась, как в вихре, замелькали какие-то изображения.

— Смотрите в центр экрана, милая леди. Я буду стоять за вашей спиной, чтобы отслеживать направление вашего внутреннего взгляда. Так я смогу прогнозировать вашу проблему. Хотя уже достаточно точно представляю, в чем она состоит.

— В чем же? — встрепенулась Зора.

— Мы поговорим об этом позже, когда я закончу тест. Внимание, фокус!

Через несколько минут он остановил тестирование.

— Хорошо. Достаточно. Все именно так, как я и предполагал.

— В чем же дело, доктор?

— Вы и этот молодой человек никогда не встречались прежде? Вспомните.

— Нет, не встречались, — уверенно сказал Дерринджер.

— Не встречались, — в свою очередь, подтвердила Зора.

— В этом и есть ваша ошибка, — заметил доктор. — Много лет назад какой-то период вы были вместе, и тогда между вами так и осталось что-то нерешенное. Это надо решить, если вы, юная леди, хотите предсказать его судьбу. Вам необходимо записаться на сеансы сна. Это дорогие, но весьма эффективные процедуры. Их можно проводить прямо здесь, в номере отеля.

ГЛАВА 53

Итак, они погрузились в царство снов и вернулись в свое далекое прошлое в маленький городок Эстонию, в штате Нью-Йорк, где прожили рядом по крайней мере неделю. Ей было пять лет, а ему — семь. Любовь, внезапно вспыхнувшая в детских сердцах, была каким-то чудом. Несмотря на юный возраст, оба остро осознавали очарование этих мгновений.

Долгие, золотые от щедрого солнца полудни, качели во дворе, перекличка по водосточным трубам. Три дома стояли среди пастбищ где-то на юге. Вспомнился дождливый вечер, когда она подняла к нему свое мокрое от капель дождя лицо, а затем, словно повинуясь безотчетному желанию, ткнулась носом в его шею и убежала.

Но всему приходит конец. В течение одной недели обе семьи, одна за другой, разъехались в разные концы страны. Хотя Дерринджер и Зора были достаточно взрослыми, чтобы ощутить любовь, они еще не доросли до тех лет, когда понимают, что такое разлука и как больно терять друг друга. Они расстались и вскоре позабыли друг друга.

Волею экстрасенса они во сне снова оказались там, где когда-то расстались, и все повторилось сначала, однако теперь они уже не расстались. В своем сне, когда им уже было далеко за двадцать, они сочетались браком и прожили вместе семьдесят восемь лет, вырастив примерных детей. Сами же в конце концов погибли в автомобильной катастрофе.

Наконец они смогли вернуться в современный мир, ибо то, что не свершилось тогда, свершилось теперь.

Снятие психологического блокирования явилось для обоих великим облегчением. Зора была искренне привязана к прощелыге Карлосу, а Дерринджер полон хоть и смутных, но приятных мечтаний об Элее. Между ним и Зорой не было более никаких незавершенных дел, кроме одного: пророчества.

Когда Зора снова попробовала впасть в транс, ей казалось, что теперь все должно получиться. Молодая цыганка с миндалевидными глазами стонала и издавала крики.

— Я сосредоточилась. Я все ближе! Я поймала, я вижу его! — торжествующе вопила она.

— Урра! — радостно заорал Дерринджер.

Зора открыла глаза, но прежде, чем она успела рассказать о том, что видела, дверь открылась, и вошел Карлос. И все повторилось снова.

Глава 54

При виде Карлоса Дерринджер рассвирепел настолько, что, подойдя к этому фату в шелковой рубахе, готов был тут же покончить с ним. Но испуганный Карлос, весь съежившись от страха, умоляюще поднял руки. Дерринджеру пришлось отказаться от намерения прикончить его, однако он сурово предупредил:

— Ни ты, ни кто-либо другой не помешают мне наконец поговорить с Зорой.

— Все хорошо, — поспешил успокоить его Карлос. — Тогда на меня просто дурь какая-то нашла, был немного не в себе, вот и запретил вам говорить с Зорой. Но запрещение останется в силе, если будет хотя бы попытка перейти границы приличий. Как ее мужчина, я также требую, чтобы она отдала мне деньги, которые получит за работу с вами.

— Меня это не касается, — сразу же поставил все на свои места Дерринджер. — Я еще не платил Зоре, так что решайте этот вопрос без меня.

— Не надо торопиться, — не унимался уже осмелевший Карлос. — Я тут подумал и решил: то, что Зора вам скажет, куда важнее и стоит дороже, чем простое предсказание.

— Возможно, — согласился Дерринджер. — Сколько вы хотите, чтобы я заплатил за ее предсказание?

— Это я скажу, — важно промолвил Карлос, — только после того, как первым выслушаю его и тогда решу, чего оно стоит. Но прежде я предъявлю предсказание оценщику на предмет установления цены. А потом посмотрим, сможем ли мы заключить сделку.

Дерринджер весь кипел от негодования, однако его поймали в этический капкан, и выхода не было.

— Ну, давай иди и рассказывай ему! — крикнул он Зоре.

Зора подбежала к Карлосу и что-то шепнула ему на ухо. Карлос ухмыльнулся.

— Ага, — понимающе сказал он.

— Что ты ему сказала? — спросил Дерринджер.

— О, это хорошее предсказание. Оно недешево вам обойдется.

— Мы можем сговориться уже сейчас?

— Нет. Отдохните, выпейте чего-нибудь. Поговорите с Зорой, поскольку это для вас так важно. Я мигом сбегаю к оценщику. Ждите, я скоро вернусь.

И Карлос поспешил вон из комнаты. Он не менее Дерринджера хотел заключить сделку поскорее, ибо опасался, что тот изменит свое решение в ту или иную сторону, что в равной степени могло роковым образом нарушить планы Карлоса. Этот хлыщ в шелковой рубахе с узкими усиками теперь все должен был делать наверняка, потому что его поездка к черту на кулички за богатым наследством оказалась чьим-то злым розыгрышем, обошедшимся в немалую сумму.

«Неудача за неудачей», — думал Карлос. Вернувшись, он узнал, что дружки в его отсутствие сами отлично провернули то дельце, которое он так тщательно готовил и вынашивал, и теперь все они в той желанной Зоне, которую создал для них Вишну. Карлосу же оставался лишь один источник денег: предсказания Зоры.

Получив оценку предсказания, он поспешил назад.

В душном номере отеля он сообщил Дерринджеру свои условия:

— Тебе это обойдется в десять тысяч кредиток.

— У меня таких денег нет, — ответил Дерринджер.

В эту минуту дверь номера отворилась и неожиданно вошел коротышка доктор.

— Я заплачу за Дерринджера, — сказал он.

— Почему? — спросили все трое присутствующих в один голос.

— А это уж мое дело.

Доктор запросто отсчитал Дерринджеру десять тысяч новеньких хрустящих бумажек.

Зора откашлялась, и все невольно в ожидании уставились на нее.

— Информация, которую вы ищете, Дерринджер, находится у Таинственного Клоуна, — наконец сказала Зора.

— А где он, этот Таинственный Клоун?

— Это трудно сказать. Он все время меняет места. Во всяком случае, не мое дело искать, где он. Я узнала, что он тот, кто вам нужен.

Дерринджеру пришлось смириться с предсказанием, но он был рад, что наконец-то может покинуть этот серый призрачный город.

Глава 55

Доктор Атертон, покинув Дерринджера, вернулся в свое поместье в Вермонте. Он был рад снова стать самим собой. Доктор едва помещался в детском теле, настолько оно было мало ему.

Теперь он удобно расслабился в большом кресле и попросил жену Айрин принести ему виски с содовой.

Айрин, высокая и гибкая, подала свежую почту, поцеловала его в макушку и тихо удалилась. Атертон рассеянно просмотрел письма. Все они были от людей, просивших препроводить их в подземный мир.

Помимо многих других обязанностей, Атертон как психоаналитик обладал замашками Прометея, а кроме того, имел огромные планы относительно всего человечества.

Однако сейчас ему некогда было думать об этом.

Доктор Атертон устал. Весь месяц он работал без отдыха, не считаясь со временем. Если он не проводил психотерапию с Вишну, то провожал души в подземный мир, отвечая на их последние неизменно глупые вопросы или успокаивая их. Он считал, что настоящие боги не испытывают усталости. Но он не являлся настоящим богом. Скорее он был современным героем. Он был вынослив и силен, но все-таки не был богом. Что поделаешь. Однако он и сам того не хотел. Ему достаточно, что он направляет Вишну в его странном путешествии.

Но, кажется, сейчас, словно всего перечисленного ему было мало, он стал постоянным «мальчиком» и поводырем при Дерринджере. Сегодня, к счастью, выдался денек, когда он может уделить немного времени и самому себе. Нет, опять он кому-то понадобился.

Вошла Айрин.

— Некто, назвавшийся Койотом, просит впустить его. Он говорит, что знает тебя.

Атертон обреченно вздохнул. Еще одна проблема.

— Впусти его.

Койот быстрой дергающейся походкой вошел в гостиную Атертона. Он был в охотничьей куртке из оленьей кожи с бахромой, синих джинсах и пончо древних индейцев навахо.

— Добрый день, Атертон. Как поживаете?

— Хорошо. А ты?

— Очень хорошо. Но у меня проблема.

У Койота всегда были проблемы. Он был языческим божеством коренных индейцев Америки и всегда считал, что остальные боги настроены против него.

— Как твой брат? — спросил Атертон.

— Таинственный Клоун? Он сейчас в Зоне Развлечений, такое там творит! И получает удовольствие. Вот об этом я и пришел поговорить с вами. Я ничего не могу поделать.

Между всеми божествами существовала свирепая конкуренция за право работать в Зоне Развлечений в особом аттракционе: «Боги, которые когда-либо существовали».

— Я хочу работать. Я должен работать.

— Какую работу ты имеешь в виду? — справился Атертон.

— Я могу причинять неприятности, — пояснил Койот. — Это моя профессия. Но все места уже заняты. Всю работу заполучил Таинственный Клоун.

«Бесполезно, — подумал Атертон, — объяснять ему, что Таинственного Клоуна все ценят как надежного и умелого работника, а вот Койота считают ни на что не способным дураком. Так же бесполезно ему говорить, что неприятности — это то, что приходит само собой и не требует чьей-то команды».

— Сожалею, но ничем помочь не могу. Зайди через недельку.

Койот сел на подушку, лежавшую на полу, и сложил на коленях свои сухие серые руки.

— Я требую, чтобы вы нашли мне какое-нибудь дело. Иначе я не уйду из вашего дома.

Атертон отлично понимал, что ему не избавиться от него, если он не найдет ему дела. «Ничего, — думал он, — потом я исправлю все, что он напортачит, но, черт побери, это поможет хотя бы какое-то время держать его подальше».

— Отправляйся в Силовое Поле, — наконец придумал Атертон.

Койот с радостью согласился. Он никогда там не бывал.

— А что я там буду делать?

— Сам увидишь.

Глава 56

Все это Дерринджер воспринял как большой, но долгожданный сюрприз: его миссия в Синхронном Городе закончилась. Он в какой-то степени уже привык к нему, как, возможно, привык к тому, что безнадежно привязан к Зоре. Однако пришло время снова приниматься за дело, ради которого он сюда приехал, и отправляться дальше в неизведанные края.

Сначала он решил узнать, где можно найти Таинственного Клоуна.

Но таких, кто мог бы ответить на его вопросы, не оказалось. Исчезли мальчик и его бабушка. Покинули город Зора и ее зловещий спутник.

Дерринджер снова направился в справочное бюро, где ему посоветовали подать запрос в Центр защиты этнических меньшинств, в котором, возможно, располагают такой информацией.

Центр находился в деловой части города в одном из двух имевшихся там высотных домов, в Павильоне Александра и Карлотты. Дерринджер поднялся на внешнем лифте на тридцать шестой этаж и был встречен белокурой секретаршей в приемной, отделанной под цвет ее волос.

— Я пришел к вам, чтобы навести справки о Таинственном Клоуне. Где я могу его найти? — прямо спросил он.

— Мистер Саймонс сейчас примет вас, — ответила секретарша. — Принести вам кофе?

— Нет, спасибо, я просто подожду, — вежливо ответил Дерринджер.

Он опустился в мягкое кресло и взял журнал, рассказывающий о прелестях деревенской жизни на планете Дьяболо-II, недавно насыщенной кислородом.

Не успел он погрузиться в чтение, находя его довольно интересным, как низкий мужской голос спросил:

— Это вас интересовала информация о Таинственном Клоуне? Прошу вас, проходите.

Молодой мужчина на вид не более тридцати лет, высокий, стройный, в костюме спокойных тонов из модной в этом сезоне шерстяной ткани, провел его в свой небольшой кабинет с таким же небольшим единственным окошком и предложил сесть.

— Я мистер Саймонс, — представился он. — Я ваш гид на время этого сеанса.

— Я не знал, что будет какой-то сеанс, — удивился Дерринджер.

— Ну это просто так у нас называется. Вы хотите знать, как вам повидаться с Таинственным Клоуном. Однако у нас он не один, вам это известно?

— Нет, неизвестно. Впрочем, я даже не знаю, с которым из них мне надо встретиться.

— Это не имеет значения. Сейчас на Земле есть всего только один Клоун.

— А что случилось с остальными?

— Для нас это загадка, — ответил мистер Саймонс. — Мы, разумеется, не можем брать на себя смелость и утверждать, что их больше не существует. Просто мы в настоящее время не знаем, где они.

— Но вы знаете, где находится данный конкретный Клоун? — настаивал Дерринджер. — Это все, что мне нужно знать.

Саймонс снисходительно улыбнулся.

— Не вы первый произносите такие слова.

— Где я могу найти его?

— Он в Цирке Снов. Это в северо-восточном секторе Зоны Развлечений. Туда можно доехать на трамвае.

Дерринджер покинул кабинет мистера Саймонса, а вместе с ним и сам Синхронный Город. До отправления трамвая оставалось несколько часов, и он просто не знал, как убить время. Наконец, съев в полном одиночестве свой последний обед в этом городе, он отправился в Центральное депо и сел в скоростной трамвай, идущий в Цирк Снов.

Глава 57

Трамвай шел, казалось, вечность. До рассвета было еще далеко, когда Дерринджер наконец прибыл к месту назначения и оказался в зале ожидания Цирка Снов. Он решил терпеливо дождаться рассвета, но время тянулось и тянулось, медленно и тяжело, какими-то огромными глыбами. Наконец Дерринджер заметил человека в форме начальника станции, прохаживающегося по залу.

— Простите, сэр, — обратился он к нему. — Который сейчас час?

У начальника станции, большого и грузного человека, были седые и густые, как у моржа, усы.

— Разве вас не предупредили, что здесь никогда не кончается ночь?

— Разве это возможно? — воскликнул Дерринджер. — По законам природы за ночью, рано или поздно, приходит день.

— Да, верно, — согласился начальник станции, — но Цирк Снов существует в особенной временной зоне, специально созданной Вишну. С помощью хитроумных солнечных зеркал он сделал так, что здесь всегда ночь. Наши циклы ночного времени бесконечно повторяются — с десяти вечера до трех ночи и так далее.

— Я не совсем понимаю, — промолвил Дерринджер, — зачем надо было так делать?

— Вишну хотел сохранить замечательные особенности Цирка.

— Какие, например?

Начальник станции принялся объяснять Дерринджеру, что цирковые представления всегда даются только вечером, когда дневной свет не может уничтожить блеск и великолепие мишуры и грима. Здесь в темных улицах и переулках прячется тайна, сюда никогда еще не проникал солнечный луч и не обнажал банальности жизни. Тут нет ни восходов, ни закатов. Только темнота и ее непредвиденные возможности.

Начальник станции, к сожалению, не знал, где сейчас может быть Таинственный Клоун, поэтому Дерринджер решил сам прогуляться по Цирку. Он шел и смотрел, как вертится Чертово колесо, чуть освещенное прожекторами.

Дерринджер решил пообедать, но, прежде чем он успел сделать заказ, к нему подошел человек и посоветовал ни к чему тут не притрагиваться, если он не хочет лишиться памяти, как это случилось с другими искателями приключений. Они так никогда и не покинули Зоны Развлечений и живут здесь, надеясь только на телеграфные переводы от родственников, которые помогут им навсегда остаться в этом сладком призрачном Нигде.

— Спасибо, что предупредили, — поблагодарил Дерринджер мужчину. Тот был невысок ростом, крепкого телосложения, розовощек и лыс.

— Не стоит. Я мистер Дьюхилл. Мне позвонил мистер Саймонс из Синхронного Города и попросил присмотреть за вами.

— Я ищу Таинственного Клоуна, — пояснил Дерринджер.

— Я знаю, — сказал мистер Дьюхилл. — Мне сообщил об этом Саймонс. Но прежде всего вы должны знать, что мы не признаемся в том, что Клоун здесь.

— Однако мне сообщили, что именно здесь я смогу найти его.

— Да, это верно. Он здесь. Этот чертов Пимпернел^[111] здесь, но, как я уже говорил, о его местонахождении никаких сведений нет.

— Что значит нет?

— Это невозможно объяснить. Подумайте сами: Вишну не создавал Клоуна, сам он возникнуть не мог. Все, что нам удалось установить, это то, что он не человек и не инопланетянин. Никто не возьмет на себя смелость утверждать, кем или чем он является. Кажется невероятным, что подобное может существовать, и вместе с тем, пока существует тайна о Клоуне, существует и он сам. Это неизбежно.

Мистер Дьюхилл дошел даже до того, что рассказал Дерринджеру о слухах, утверждающих, будто Таинственные Клоуны — тайные правители Вселенной. О них впервые услышали во времена Вишну, но есть основания полагать, что они были всегда. Просто раньше ситуация не заставляла их заявлять о себе. Они подобны новым субатомным частицам, которые новы лишь потому, что их только что открыли. Однако все прекрасно знают, что они существовали всегда. Выходит, акт их открытия не является актом их сотворения. Или является?

Дерринджер, разумеется, не в состоянии был ответить на этот вопрос и расстался со своим неожиданным собеседником, так ничего толком и не узнав.

Глава 58

Он снова оказался один и шел, разглядывая толпу на деревянных тротуарах: мужчин в соломенных шляпах, женщин в панамках, зазывал, одетых в клетчатые костюмы, охрипшими голосами расхваливающих незабываемые удовольствия и развлечения. На сцене салуна «Последний час» полуголые танцовщицы под вой кларнетов исполняли танец живота, и их воздетые руки мелькали в свете прожекторов. Кругом была ночь, не имеющая конца.

Дерринджер бродил около увеселительных заведений. То и дело его взгляд выхватывал из темноты странные фигуры и картины на мифологические сюжеты: Пан, скользящий между столиками и с готовностью прислуживающий высоким гостям, Силен с окровавленным густым красным вином ртом. Дерринджера поразили контрасты происходящего здесь — от самого высокого до самого низкого.

К этому времени он успел проголодаться. Сев за один из столиков на лужайке, он совсем забыл о предупреждениях мистера Дьюхилла и с жадностью стал набивать рот давно не виданными сосисками с булкой, запивая все лимонадом. От лимонада несколько саднило горло, и Дерринджер даже подумал, что в него добавлены какие-то лишние пряности. Но он тут же выбросил из головы подобные мысли и продолжал с аппетитом поглощать еду.

И тут воды Леты стали омывать его слабеющий разум. Он подумал, что надо бы что-то предпринять, но забыл, что в таких случаях следует делать.

Дерринджер постарался мыслить и действовать логически. Прежде всего он оглядел себя с ног до головы и искренне удивился, что на нем снова его инспекторская униформа.

— Это значит, что я все еще Инспектор? — спросил он самого себя и оглянулся на искателей развлечений, сидевших повсюду. Неужели он направлен сюда, чтобы кого-нибудь арестовать? Кого же? Однако раз он не помнит, кого именно, будет неправильно, если он сделает это, ибо все вокруг казались ему правонарушителями.

Тогда зачем он здесь? Чтобы присоединиться к этой жадной до развлечений толпе? Неужели он пришел сюда, чтобы поразвлечься? Что он за человек, черт побери? Он ничего о себе не помнит.

Разумнее было бы предположить, что он кого-то ищет. Иначе зачем сюда приходят люди? И он произнес вслух:

— Я пришел, чтобы кого-то найти, но не могу вспомнить кого.

— Хэй, беби. Может, ты ищешь меня? — услышал он женский голос слева от себя. — Меня зовут Фифи.

Дерринджер оглянулся. Фифи оказалась девушкой с лицом, похожим на сердце. Ее рот тоже был сердечком, а на каждой щеке красовались мушки-сердечки. С первого же взгляда он заметил, что она изящна, красива и опасна, а для него — запретный плод. Но он хотел ее.

Любовь с первого взгляда? Не самый лучший вид любви, однако знатоки считают, что это и есть настоящая любовь.

Итак, у Дерринджера начался роман с женщиной, о которой он ничего не знал, кроме того, что ее зовут Фифи.

Дерринджер, как мог, сопротивлялся сложившейся ситуации, однако сам был в восторге, хотя и понимал, сколь опасна она для него. Но ничего лучшего он придумать не мог.

Он угостил Фифи коктейлем. За первым последовали и другие.

Фифи, в свою очередь, познакомила Дерринджера со своей бабушкой.

Та сразу же поинтересовалась, не собирается ли этот молодой человек стать партнером в их семейном бизнесе.

Естественно, Дерринджер спросил, что это за бизнес.

— Отправлять дураков в их последний путь, — с довольным хохотком ответила старуха.

— Что ж, мне это подходит, — согласился Дерринджер.

Потом он познакомился с Домиником и Лестером, старшими братьями Фифи. Они тут же попытались продать Дерринджеру недвижимость в восстановленном Майами-Бич, и только полное отсутствие денег уберегло его от этой оплошности.

В один прекрасный день сюда неожиданно залетела синяя птичка и, что-то прощебетав, уронила Дерринджеру на колени письмо.

Оно было от Элеи.

«Сейчас у меня тяжелые времена. Об этом нет смысла писать. Причина, почему я пишу эту записку, в том, что из источника, который не могу назвать, узнала, что вы очень изменились. Мне сообщили, что вы связались с дешевой потаскухой Фифи и заключаете недостойные сделки с ее бабкой и братьями. Дерринджер, это не похоже на вас. Вы, должно быть, забыли, кто вы. Как друг, я подумала, что обязана напомнить вам об этом. Вы Инспектор и Спартанец, преданно служащий Вишну. Он попросил вас об услуге: найти некий Аппарат (написав так, я не выдала тайны, ибо это всем уже известно). Вы же, должно быть, с головой погрузились в омут смертоносных наслаждений, именуемый Цирком Снов. Эти сны опасны, они ядовиты для вас. Друг мой, я умоляю вас, возьмите себя в руки, отвергните позорно обуявшие вас низменные чувства и помыслы. Они недостойны вас, молодого человека, наделенного исключительным характером и высоким пониманием чувства цели. Я надеюсь, что не перешла границы наших дружеских отношений. Остаюсь преданная вам Элея».

Прочитав письмо, Дерринджер вдруг вспомнил, чего лишили его отравленные наркотиками пища и питье, и пришел в ужас. Он был уже сыт по горло обществом Фифи, чья алчность и мечты о дорогих и красивых вещах стали утомлять его. Поэтому Дерринджер, не медля, указал Фифи ее место, не постеснялся громко высказать свое мнение о ее бабке и дал пару хороших тумаков братцам, как только они попробовали открыть рот.

Он ушел в ту же ночь и сразу же возобновил свои поиски. Мысль о том, где Элея и что с ней, теперь не покидала его. Ибо в ее записке чувствовалась печаль…

Глава 59

Начало работы Элеи в Зоне Развлечений ознаменовалось встречей с назойливым претендентом на ее внимание. Звали его Чарли, и он не понравился ей с первого же взгляда. Чарли, кажется, считал ее своей собственностью.

Однако с Чарли она легко справилась. Гораздо труднее было ладить с собственной матерью.

Как только мать каким-то образом узнала, что Элея после стольких лет, потраченных на служение Богине Диане, наконец-то нашла себе хорошую работу в Зоне Развлечений, она тут же приехала к ней.

Зоя, мать Элеи, всегда мечтала жить в Зоне Развлечений, подальше от куч шлака на Великих Равнинах. Теперь, когда ее муж Растяпа Этельред умер, сбитый на проселочной дороге, Зоя уложила все свои шторы, покрывала и еще что-то из старья и тут же отправилась в Зону Развлечений. Поскольку у нее не было ни гроша, она, разумеется, поселилась в однокомнатной квартире своей дочери.

Зоя, крупная и шумная особа, была полной противоположностью стройной и молчаливой Элее. Пользы от ее появления в жизни дочери не было никакой, если не считать того, что она привезла с собой маленькую синюю птичку-сплетницу. (Эта птичка стоила немало. Бог знает как она досталась Зое.)

Птичка, как и положено, была непоседой, летала то там то сям и приносила на хвосте немало слухов и сплетен.

Именно синяя птица в поисках лакомых кусочков в виде сплетен о знакомых, а то и незнакомых принесла Элее весть о грехопадении Дерринджера. Какой позор!

Птичке также удалось, окинув взглядом Фифи, доставить Элее ее изображение, отпечатавшееся на сетчатке. Одного вида этой девицы было достаточно, чтобы у Элеи возникло к ней отвращение. Именно это побудило девушку написать Дерринджеру несколько резких и нелицеприятных слов в надежде, что они заставят его образумиться. Письмо она переслала с синей птицей, которая могла стать для них неплохим посредником.

Между тем Элея переживала трудное время раздумий. Она разрывалась между своим служением Богине и тревогой за Дерринджера. В последнее время она стала испытывать к Инспектору нечто такое, чего и сама не могла бы себе объяснить. Кроме того, она думала о себе, о своей матери и Эбене, лицо которого часто всплывало в памяти, хотя видела она его всего лишь однажды. И тем не менее какой-то лучик не раз проникал в дальние уголки ее памяти, высвечивая воспоминания о непокорной пряди темных волос, развязности манер и обаянии грубой мужественности.

Ее отношения с Чарли становились все хуже. Элея изменилась, как бы потемнела лицом и душой. Наконец сам Чарли стал жаловаться на то, что она мрачна и неприветлива.

Элея, взглянув в зеркало, убедилась, что все это сущая правда. Более того, она с беспокойством обнаружила, что становится такой, какой хотел бы ее видеть Чарли, — любовницей гангстера! Мечта Чарли сбывалась. Всем, в сущности, было наплевать на нее.

Поэтому Элея написала Дерринджеру, и это письмо пробудило его от тупого лишенного сновидений сна. Сама она, не мешкая, уговорила нескольких своих обожателей прихватить Чарли в путешествие в преисподнюю, а также не забыть его бабушку, двух старших братьев и свою мать Зою.

Сделав все это, Элея заметила, как посветлели ее волосы, кожа, да и в мозгах стало чище. Она была беспощадна и умна. Пора искать свою судьбу, хотя бы подавая напитки перевозчикам дальних грузов и завсегдатаям кафе на Арене в Зоне Развлечений.

Дерринджер бесцельно брел по улицам Цирка Снов. Завернув за очередной угол, он вдруг увидел Таинственного Клоуна. Тот стоял перед ним. Это был не кто иной, как сам Клоун с белым гримом на лице, с красным, круглым, как картошка, носом, в красном в белый горох комбинезоне с широкими раздутыми штанинами, собранными у щиколоток, и в огромных башмаках. Крохотная шляпка с заостренным верхом нелепо торчала на его голове. Он яростно курил, меняя сигарету за сигаретой, прикуривая новую от старой, еще недокуренной. Он был великолепен, настоящий Клоун с нарисованной улыбкой, пускающий клубы табачного дыма.

Глава 60

— Наконец-то! — не сдержавшись, выкрикнул Дерринджер.

Услышав его, Клоун пришел в смятение и принялся рыться в своем большом цветастом саквояже. Открыв его пошире, он начал выбрасывать на землю всякие предметы, внимательно разглядывая каждый и отрицательно качая головой: нет, не то, не то! не то! Наконец он достал клаксон с резиновой грушей. Обведенные гримом глаза Клоуна вспыхнули, разноцветные блестки на его костюме заискрились. Он нашел то, что искал! Клоун надавил на грушу, но вместо звука клаксона послышался нормальный, хорошо поставленный человеческий голос с легким оксфордским акцентом или подражанием ему.

— Вы находитесь в запретной зоне Таинственных Клоунов, мы здесь отдыхаем, когда не заняты своей работой.

— Возможно, вы скажете мне, как здесь очутился я? — спросил растерянный Дерринджер.

— Нет ничего проще, старина, — ответил Клоун. — Вас доставили сюда прекрасная цыганка и ее крайне неприятный дружок.

— Теперь я все вспомнил, — сказал Дерринджер. — Мне кажется, вы ответите на мой вопрос.

— Возможно, — согласился Клоун, — но прежде в качестве штрафа вас ждет испытание.

— Какое?

— Испытание машиной искусственных волн.

— Надеюсь, я выдержу его, — покорно вздохнув, сказал Дерринджер.

— В таком случае пойдемте со мной.

Вдалеке неожиданно появился склон Большой Вершины, а у его подножия — сверкающее золотом кукурузное поле, простирающееся до самого горизонта. Дерринджер шел за Клоуном мимо трибун для зрителей по дощатому помосту, а затем вдоль него, мимо большого механического клавишного инструмента типа каллиопы, мимо биологических туалетов и, наконец, мимо аттракциона «Кривые зеркала». Клоун выглядел в них очень странным, что же касается Дерринджера, то с ним произошла совсем непонятная история: ни в одном из зеркал он не увидел своего отражения.

Он хотел было разобраться в этом, но Клоун поторапливал его и вел дальше.

— Мы займемся зеркалами потом. Нас ждет машина.

Дерринджер увидел, что деревянный помост привел их к бассейну ярдов пятидесяти в ширину, а длину его невозможно было оценить, так как дальний конец терялся в густой пелене пара. Вместе с Клоуном Дерринджер дошел до облицованного кафелем края бассейна и, нагнувшись, попробовал рукой воду. Она была прохладной, но не холодной.

— А теперь что? — спросил Дерринджер у Клоуна.

Тот снова открыл свой саквояж и вытащил из него квадратный кусок брезента. Быстро развернув его, Клоун ловко смастерил небольшую лодку и спустил ее на воду.

— Садитесь, — предложил он Дерринджеру.

Тот послушно вошел в лодку, стараясь не перевернуть ее. Усевшись, он спросил:

— Где же волны?

— Сейчас будут, — пообещал Клоун. Он снова пошарил в сумке, вынул ножницы, каминные часы из позолоченной бронзы, пальто из твида и наконец распределительный щиток. Насколько Дерринджер мог судить, он не был подключен к источнику энергии.

— Готовы? — спросил Клоун.

— Конечно, — ответил Дерринджер.

Клоун нажал какие-то кнопки и включил на щитке рубильник. Дерринджер почувствовал, как под днищем брезентовой лодки забурлила вода. Суденышко стало покачивать.

— Приятно, — промолвил он.

— Отлично. А теперь попробуем вот это. — Клоун повернул ручку реостата. Откуда ни возьмись на лодку со всех сторон стали накатываться волны. Дерринджер едва успел ухватиться за края, как лодка вырвалась вперед наперерез огромной волне.

— Как долго это будет продолжаться? — едва успел выкрикнуть Дерринджер.

— Слишком долго, — ответил Клоун и расхохотался как безумный.

Глава 61

Дерринджера понесло по воде, то вскидывая вверх, то бросая вниз, грохочущие волны безжалостно трепали маленькое суденышко. Дерринджер промок до нитки. Хотя температура в бассейне была терпимой, но воды оказалось слишком много, и непрочной лодке ничего не стоило наполниться до краев и пойти на дно. Дерринджер удивлялся обилию жидкости в таком небольшом объеме. Когда лодка оказалась на гребне особенно высокой волны, он встал, чтобы увидеть хотя бы края бассейна и крикнуть Клоуну, что с него хватит и надо выключить чертов рубильник, но кругом вздымались лишь сердитые серые волны да одинокий баклан кружил над лодкой.

Птица опустилась ниже, она была прямо над ним, и Дерринджер разглядел странные красные и белые полосы ее оперения, а к голове баклана словно прилепилась маленькая круглая шляпка. «Должно быть, Клоун превратился в баклана с помощью кривых зеркал или же виртуального Аппарата», — подумал Дерринджер.

— Эй! — крикнул он птице. — Забери меня отсюда.

Птица что-то держала в клюве. Когда баклан пролетел совсем близко, Дерринджер разглядел небольшой поднос с десертом: миндальные пирожные, банановые хлебцы, воздушный торт, рождественский пудинг, ромовый кекс и фруктовый торт. Но у Дерринджера пропал аппетит, к тому же отчаянная качка плохо отражалась на состоянии его желудка.

— Нет, спасибо, — крикнул он изо всех сил, чтобы перекричать вой ветра.

— Попробуйте ромовый кекс, — настаивал баклан. — Он очень вкусный.

— Спасибо, не могу.

— Хотя бы откусите, он вам поможет.

В конце концов Дерринджеру пришлось отведать ромового кекса. После первого же куска тошнота и головокружение прошли. Все, что окружало его, тоже изменилось.

Глава 62

Теперь Дерринджер оказался в совершенно незнакомом ему месте. Широкие улицы, высокие дома. В центре квартала — огромное квадратное темное здание без окон. Над дверью надпись, выложенная белым кирпичом: Электростанция.

Через улицу Дерринджер увидел бистро, стойка которого выходила прямо на тротуар. Человек в белом колпаке жарил гамбургеры.

Подойдя к нему, Дерринджер, как всегда, первым делом спросил:

— Где я?

— Это Силовое Поле.

— Отсюда далеко до Зоны Развлечений?

— Пожалуй, да.

Именно этого он и боялся. Сев у стойки, Дерринджер заказал гамбургер.

— Здесь всегда так пусто? — спросил он.

— Клиенты еще не подошли, но скоро будут. Эта станция открыта совсем недавно.

— Но должны же здесь быть люди?

— Конечно. Сейчас тут всего лишь небольшая команда для обслуживания станции.

— Где же они?

— Несут дежурство.

— Когда кончится их смена? Они едят в вашем кафе?

— Здесь, у меня, или в кафетерии. Выбор есть. И большинство делает его правильно.

— Где находится эта зона? — спросил Дерринджер.

— По сравнению с чем?

— С остальной территорией Земли.

— Почему вы меня спрашиваете? Я не космолограф, чтобы знать это.

— Мы находимся в нормальном космосе?

— Что до меня, то в самом нормальном.

Дерринджер со вздохом отказался от столь важных для него вопросов.

— Мне нужно вернуться в Цирк Снов.

— Скатертью дорога, — сердито ответил бармен. — Желаю удачи.

— Не скажете, как туда добраться?

— Понятия не имею.

— Как вы сами оказались здесь?

— Испытывал машину искусственных волн. Вот и вынесло сюда.

— То же произошло и со мной.

— Мир тесен, — философски заметил человек за стойкой.

— Как вы собираетесь вернуться? — не успокаивался Дерринджер.

— Я не собираюсь возвращаться обратно. У меня тут хоть и небольшое, но свое дельце. — Бармен показал рукой на гамбургеры. — Все это оборудование прибило волнами к берегу вскоре после того, как я попал сюда. Никто на него не претендовал, тогда я собрал все, наладил, и теперь дела мои идут неплохо.

— Откуда вы получаете продукты?

Бармен хитро улыбнулся.

— Я же не выведываю у вас ваши секреты. Не лезьте и вы в мои.

— Есть здесь кто-нибудь, с кем я мог бы поговорить?

— Лучше узнать об этом на станции.

Глава 63

Дерринджер расплатился за съеденный гамбургер теми монетами, что нашел еще в карманах, и снова пересек улицу. Поднявшись по черным мраморным ступеням, он толкнул массивную стеклянную дверь и вошел в обширный абсолютно пустой вестибюль с куполообразным потолком. За конторкой никого не было. Дерринджер подождал еще несколько минут, однако никто так и не появлялся. Он огляделся и наконец заметил дверь. Потрогав ручку и убедившись, что она заперта, Дерринджер внимательно осмотрел конторку и обнаружил на ней кнопку. Нажав ее, он услышал щелчок открывающегося замка и тогда, подойдя к двери, снова попробовал повернуть ручку. На сей раз дверь открылась и пропустила Дерринджера в коридор.

Освещенный мягким светом настенных бра, он казался бесконечным. Дерринджер пошел вперед, пробуя ручки дверей по обеим его сторонам. Все двери были заперты. Наконец он достиг конца коридора и увидел множество дверей, свободно болтающихся на петлях. Они открывались от одного прикосновения. Проходя, Дерринджер вдруг услышал, как за ним защелкиваются замки. Обернувшись и попробовав дверь, через которую только что прошел, он убедился, что она заперта.

Последняя из дверей привела его в огромный машинный зал. Машин было такое множество, что пустым оставался лишь узкий проход между ними. Гудение работающих механизмов напоминало довольное ворчание только что насытившегося львиного семейства. Но как только за Дерринджером захлопнулась последняя дверь, мерный гул стал перебиваться скрежетом, треском и странным пощелкиванием. Такие звуки означали, что в механизмах что-то разладилось и следует ждать сначала дымка, потом запаха горящего металла, а там уже недалеко и до взрыва.

Дерринджер в панике оглянулся, как человек, попавший в беду и ждущий откуда-нибудь помощи. Он вдруг ощутил какую-то свою причастность к случившемуся, хотя ни до чего не успел дотронуться. Машины агонизировали, они словно стонали от невыносимой боли. Дерринджер попытался что-то отыскать, нажать, выключить, но все, видимо, управлялось автоматически и дистанционно. Ему хотелось кричать, молить о помощи, хотя он понимал, насколько это бесполезно.

Но тут дверь внезапно распахнулась и в машинный зал вбежал встревоженный человек. Он был невысок ростом, коренаст, с коротко остриженными темными волосами. На нем был комбинезон из блестящей, словно металлической, ткани, на плечах и груди — красные нашивки.

Глава 64

— Что вы сделали? — закричал человек на Дерринджера.

— Ничего, — ответил перепуганный Дерринджер. — Я только вошел.

— Кто разрешил вам войти в зал?

— Никто. Я просто искал кого-нибудь, чтобы спросить.

— Разве дверь не была заперта?

— Да, конечно, но я нашел кнопку…

— И вы посмели безо всякого разрешения нажать на нее? Более того, сделали это без страха и даже капли благоразумия? Теперь все ясно. Давайте искать, что еще можно исправить.

Дерринджер послушно следовал за человеком в комбинезоне, который то и дело что-то щупал, куда-то заглядывал и тыкал, недовольно качая головой, и все время что-то бормотал себе под нос. Машины к этому времени уже издавали грохот, напоминающий тарахтенье множества пустых жестянок, уносимых ураганом. Этот звук показался Дерринджеру беспорядочной и ненужной стрельбой перед неизбежной капитуляцией. Он беспомощно стоял и смотрел, как крепкий человек делал свое дело, что-то щупал, в чем-то ковырялся, не переставая бормотать себе под нос.

— Похоже, ослабло крепление подшипника задней траверсы, — заключил он, снова вглядываясь в зубчатые колеса, систему передач и насосные агрегаты.

Наконец он покачал головой.

— Нет, тут что-то посерьезней будет… Дифференциальная обмотка обтрепалась… Но коробка передач, линия поводковых патронов пока в порядке. Теперь… если нам удастся кое-что сделать с балансиром…

За это время в машинном зале стало несколько потише.

— Скорее, — обрадованно воскликнул мужчина в комбинезоне, — дайте мне вашу руку, теперь суньте ее сюда… Вы нащупали искривленный рычажок? Захватите его двумя пальцами, большим и указательным, и чуть сдвиньте от себя, а потом направо… теперь отпустите, он сам должен сесть на место… Вот так…

Грохот саморазрушения смолк.

Дерринджер попытался было вынуть руку, тем более что она уже затекла от напряжения и неестественного положения в чреве машины.

Но только он сделал это, как шум возобновился.

— Не отпускайте рычаг!.. — закричал мужчина в униформе. — Держите его покрепче… Снова от себя, как вы уже делали. Он опять должен сам сесть в гнездо. Повторим еще раз. Вот так.

Шум прекратился, и снова послышалось удовлетворенное гудение машин.

— Лучше, еще лучше. Ради всех святых, не останавливайтесь. Делайте то, что уже делали. От себя, чуть направо, а теперь дайте ему самому опуститься. Не прекращайте. Небольшая ошибка, и все здесь вывернется наизнанку. Представляете, что с нами будет? — Крепыш в комбинезоне полез в карман за огромным носовым платком и вытер мокрое от испарины лицо. — Кстати, не мешало бы познакомиться. Я Горлок, помощник помощника начальника станции, а если коротко — помпом.

— Я Дерринджер, Инспектор…

— Инспектирование — это ответственная и нужная работа, — рассудительно заметил Горлок. — Но, я полагаю, не здесь.

— Я здесь совсем не по служебным обязанностям, — поспешил пояснить Дерринджер. Он чувствовал, что уже без особых усилий может делать необходимые движения рукой, хотя она и оставалась по-прежнему неудобно согнутой, а тело егобыло искривлено на один бок.

— Зачем вы здесь? — спросил Горлок.

— Меня выбросило волной, когда машина искусственных волн разбилась.

— Неужели, помимо инспектирования, вы еще испытываете эти машины? Или это ваше хобби?

— Ни то, ни другое. Я испытывал эту машину, потому что меня попросил Таинственный Клоун. Это долгая история. Сколько мне еще вот так стоять?

— Пока мы не заменим деталь, — ответил Горлок. — Я сейчас подам заявку. Они, черт их знает сколько лет, не присылают нам запасных частей.

— Нельзя ли сделать какой-то временный ремонт, чтобы мне не стоять вот так?

Горлок покачал головой.

— Боюсь, вы и есть тот временный ремонт.

— Я думаю, что не так уж трудно чем-то заменить меня?

— О, святая неграмотность! — с насмешливым превосходством воскликнул Горлок. — Сделать деталь такого рода, да еще для такой сложной машины, дело непростое даже для первоклассного специалиста, которого у меня, к сожалению, нет, да и у вас тоже.

— Что ж, давайте поищем.

— Такого специалиста нет в нашем субсекторе, хотя бы потому, что в этой машине не разрешается использовать вновь изготовленные детали даже временно.

— А что вы делаете, если случается поломка?

— Ничто здесь не должно ломаться, и ничто не ломается, если, конечно, личности, не имеющие никакого отношения к этой машине, не суют свой нос не в свое дело.

Дерринджер сдержался, чтобы не нагрубить. Он только снова спросил:

— Сколько придется ждать, пока заменят деталь?

— Я тут же направляюсь на ее поиски. Если нам повезет, это займет чуть меньше недели.

— И я все это время буду торчать здесь в такой позе?

— Боюсь, иного выхода у нас нет. Кругом нет никого, кто мог бы заменить вас. Мы среднее звено обслуживания станции в этом секторе, и у нас очень ответственная и срочная работа. К тому же нам тоже нужен отдых. Но вам не надо все время стоять. Я сейчас принесу стул, а также гамбургеры на обед, разумеется, за счет фирмы. Разве этого мало, как вы считаете? Вам гамбургеры с кетчупом? А кофе с сахаром и сливками?

— И то и другое, — ответил впавший в отчаяние Дерринджер. — Послушайте, я не виноват. Я постою, сколько смогу, а если устану, то брошу.

— Я бы на вашем месте не делал этого, — предупредил Горлок. — Если вы оставите машину более чем на пять минут, то все здесь взлетит на воздух. А вы погибнете. Обещаю, что скоро вернусь.

— Не забудьте принести стул. — Это было все, что мог сказать Дерринджер.

Глава 65

Задание, которое возложил на него Горлок, оказалось не столь уж сложным: перевести рычажок вперед, затем направо и дать ему самому встать на место. После характерного щелчка следовало подождать минуты две, пока в машине не завершится какой-то цикл. Его окончание сопровождалось легким шипением, похожим на выдох, а затем рычаг снова выскакивал из гнезда, и операцию, порученную теперь Дерринджеру, необходимо было повторить. Это действие не требовало особого умения или даже внимания, но должно было производиться обязательно, иначе машина начинала греметь, трястись и готовиться к взрыву, после которого остатки Дерринджера пришлось бы кому-нибудь соскребать со стен.

Поэтому он аккуратно выполнял поручение, простое, но очень важное, где речь шла о жизни и смерти, поручение, которое мог бы выполнить любой, если бы он здесь оказался. В этом зале без окон, под ослепительным светом флюоресцентных ламп Дерринджер потерял счет времени. Его левая рука постоянно была поднята и наготове, как у врача, ассистирующего при каких-то чудовищных родах.

Спустя некоторое время вернулся Горлок со стулом, пончиками, кофе и гамбургерами.

— Я сделал заявку на новую деталь, — сообщил он. — Теперь нам остается ждать разрешения. Вы, кажется, просили горчицу к гамбургеру?

— Кетчуп, но это неважно, — покорно ответил Дерринджер.

Прошло несколько дней, затем еще столько же. Хотя методичная установка рычажка на место не составляла особого труда, рука Дерринджера, то и дело застывавшая в одном положении, стала беспокоить его, появились боли в спине. Он попробовал не без успеха заменить левую руку правой, однако это было нелегко, ибо поза, в которой изгибалось его тело, стала еще более неудобной. Но теперь он все же мог давать отдых левой руке.

Глава 66

Время ползло, как черепаха. Ничего не происходило, разве что из коридора осторожно заглянула в гости крыса, постояла, внимательно разглядывая Дерринджера, затем тихонько приблизилась и стала подбирать крошки от гамбургера, валявшиеся на полу.

Горлок появился не скоро. На этот раз он принес стул и для себя тоже. С грохотом поставив его, он уселся, не скрывая своего раздражения. Губы его были крепко сжаты, между сдвинутых бровей пролегла сердитая морщина.

— Вот уж этого я не ожидал! — в сердцах сказал он.

— Что случилось? — испуганно спросил Дерринджер.

— Моя заявка отклонена. Вы когда-нибудь слышали что-либо подобное?

— Но почему?

Горлок кисло улыбнулся.

— Вы вправе спросить меня об этом.

— Тогда ответьте наконец.

— Похоже, начальник сектора Григориус де Смоленко неделю тому назад конфисковал единственный экземпляр этой запчасти.

— Где-то случилась поломка?

— Ни черта подобного! — воскликнул Горлок. — Никто из посторонних не заявлял нам этого. Не понимаю, что могло произойти.

— Да что он сделал с этой запчастью? Почему мы не можем ее получить? Вы спросили об этом вашего начальника?

— Я? Спрашивал ли я его? Чтобы потом он мог обвинить меня в том, что я вмешиваюсь в его личные дела? Нет, я не спросил мистера, черт бы его побрал, де Смоленко. Но я провел свое личное маленькое расследование, так сказать, негласно, если вы меня понимаете. Я могу быть всего лишь помощником помощника начальника, у меня не так много власти, но у меня свои методы, и я не простачок.

— И что же вы обнаружили?

— Кажется, де Смоленко взял со склада запчасть, которая нам позарез нужна, вместе с другим оборудованием, подделав документы так, будто эта деталь уже была использована по назначению.

— Зачем же он это сделал?

— Чтобы купить себе хороший кусок контрабандного товара для последующей перепродажи, вот зачем.

Дерринджер с удивлением смотрел на помпома начальника станции.

— Контрабанды? Это что-то новое у вас?

— Нет, это происходит уже несколько лет, — ответил Горлок. — Высокие чиновники таким образом набивают себе карманы. Многие очень недовольны тарифной политикой Вишну.

— Я не знал этого.

— Но это совсем не дает де Смоленко права продавать оборудование контрабандистам, которые перепродают его за пределами Зоны Развлечений.

— А почему нельзя купить эту деталь в другом месте?

— Я навел справки в Главной бухгалтерии, и мне сказали, что мы этого не можем сделать. Какая-то неувязка по вопросам износа деталей. У нас, мол, какие-то повышенные требования.

— Что же делать? — спросил обеспокоенный Дерринджер.

— Будь я проклят, я не знаю.

— Да, дело дрянь, — согласился Дерринджер. — Мне придется все же рассказать начальнику об этом де Смоленко, когда я выберусь отсюда.

— Я тоже так думаю, — согласился Горлок и ушел.

Глава 67

Дерринджер продолжал нести свою нелегкую вахту. Он снова потерял счет времени. Когда же однажды он поднял голову и оглянулся, то увидел высокого тощего человека с рыжеватыми бакенбардами и выпуклым лбом интеллектуала, который стоял перед ним.

— Вы давно здесь? — спросил Дерринджер.

— Нет, я здесь недавно. Вы были настолько сосредоточены, что мне не хотелось вам мешать.

— Я ничем таким важным не занимаюсь, — разуверил его Дерринджер.

— Наоборот. Вы работаете с этой машиной и делаете все, чтобы не было взрыва, который, если случится, будет крайне неприятен для нас всех.

— Прежде всего для одного человека, — возразил Дерринджер, — для некоего де Смоленко, чьи действия довели нас до такого состояния.

— Да, я так и полагал, что вы мне это скажете. Я приехал, чтобы все вам объяснить. Я и есть де Смоленко.

— Начальник этого сектора?

— К вашим услугам.

— Вы тот самый де Смоленко, который продает оборудование станции, чтобы покупать контрабандные товары? Это привело к тому, что теперь нет запасных частей и нельзя заменить деталь, которую якобы сломал я?

— Да, я тот самый де Смоленко и пришел, чтобы извиниться перед вами и все объяснить.

— Ваши извинения не изменят моего намерения подать официальную жалобу.

— И не должны. Но у меня совесть по крайней мере будет чиста.

— Очень забавно, — сказал Дерринджер с мрачным сарказмом. — Ладно, рассказывайте, зачем вам нужна контрабанда? Вам нужны новые игрушки? Представляю.

— Едва ли, — ответил де Смоленко подчеркнуто искренне. — Я сделал это потому, что мне нужны были деньги, но совсем не на то, о чем вы думаете.

— Тогда на что же?

— Прежде чем ответить, я должен вернуться назад. Вы не возражаете, если я сяду?

— Садитесь, — согласился Дерринджер.

Де Смоленко раскрыл складной стул, который прихватил с собой, и сел рядом с Дерринджером.

— Два года назад возникла некая ситуация…

Де Смоленко принялся рассказывать о первом межгалактическом соревновании космических кораблей, состоявшемся два года назад. Дерринджер смутно помнил об этом событии, а поскольку его мало интересовал спорт, он тогда вообще не придал ему никакого значения.

— Соревновались пять кораблей. Четыре из них использовали ионную тягу. Пятый был экспериментальной моделью с системой отражения кварков, создающей скорость, какая доселе была еще неизвестна.

Корабли должны были покрыть расстояние до пяти заранее намеченных пунктов в Галактике. Четыре пункта являлись просто условными точками на карте космоса. Пятым пунктом служило Силовое Поле, конечная цель полета, финиш, откуда корабли возвращались к месту старта.

— Итак, ваше Силовое Поле — один из пунктов этого соревнования, — заметил Дерринджер. — Вам повезло, ибо отсюда все было отлично видно.

— Да, нам повезло не только в этом, но и кое в чем другом, — невесело ответил де Смоленко. — Станция была буквально окутана облаком плазмы, состоящим из отторгнутых кварков. Тогда никто еще не знал, какое воздействие на кожу человека окажут свободные кварки.

— Обожгли ее, как солнечные лучи? — наугад предположил Дерринджер.

— Ваш недобрый юмор близок к истине, — ответил де Смоленко. — Но все оказалось куда хуже, чем просто солнечный ожог. Результатом было поражение кожи, называемое ликвофилией, при котором поверхность тела покрывается множеством багрово-красных волдырей, тут же лопающихся и превращающих кожу в кровавое месиво. Когда такое происходит, — внутренние органы человека, как ни парадоксально, остаются нетронутыми, — смерть не заставляет себя долго ждать.

— Простите меня за мою неудачную шутку, — извинился Дерринджер. — Я не думал, что ликвофилия так опасна. Что вы сделали?

— Сразу же обратился в правительство за препаратом Контравассер-Ай-Джи, новым необыкновенным средством против ликвофилии.

— Значит, все утряслось?

Де Смоленко горестно покачал головой.

— Совсем наоборот. Правительство решило, что нет никаких доказательств, что между кварками и ликвофилией есть связь. А если нам нужны какие-то лекарства, мы должны покупать их на левые деньги.

— Это нечестно! — возмутился Дерринджер. — Вы сообщили Вишну?

— Это был его собственный указ. Но я не виню одного нашего правителя. Его Министерство медицины только и знает, что экономит деньги, чтобы Вишну вложил их в строительство своих замков. Вот в каком положении мы оказались, и нам самим пришлось покупать Контравассер-Ай-Джи. Мы постарались справиться собственными силами. Но препарат дьявольски дорог, ибо включает в себя платину. Вопрос уперся в деньги.

— Кажется, я начинаю понимать, — сказал Дерринджер.

— Я снял деньги со своего личного счета и купил лекарство. Оно помогло, никто из персонала не погиб, хотя кое-кто из наших подопытных обезьянок получил свою дозу лекарства слишком поздно. Мы были в безопасности, однако надолго ли? Сейчас нам требуется новая порция Контравассера для второй и окончательной прививки. Нам нужно огромное количество этого препарата. Я уже подорвал доверие к себе в банке, ибо не вернул первый долг. Здесь больше ни у кого не нашлось таких денег. Поэтому я решился на отчаянный шаг. Он и привел к той ситуации, в которой мы сейчас оказались. Я стал продавать станцию по частям, изымал запасные части и менял их на контрабанду. Вот поэтому у нас нет нужных деталей для поломавшейся машины, а поскольку в этот момент вы оказались рядом, вину взвалили на вас.

— Какая-то идиотская история, — рассердился Дерринджер.

— Да, я знаю, — виновато сказал де Смоленко.

— Помощник помощника начальника станции Горлок считает, что вам нужна контрабанда для личного обогащения.

— Он может считать все, что ему угодно, — со сдержанным достоинством ответил де Смоленко.

— Итак, ни у кого нет денег, чтобы купить нужное лекарство?

Де Смоленко сокрушенно кивнул головой.

— Нет, у всех пустые карманы.

— Что же мне делать? Оставаться с этим рычагом до самой смерти?

— Выход есть, — сказал де Смоленко, — хотя я даже боюсь о нем говорить.

— Говорите, не бойтесь.

— Может, у вас найдутся деньги на покупку этой детали?

— Почему я должен за нее платить? — возмутился Дерринджер.

— Но, в конце концов, вы виноваты в поломке.

— Я не ломал ее.

— Но она сломалась в вашем присутствии, когда вы находились поблизости. Кроме вас, здесь никого не было. Значит, отвечаете за это вы.

— Десять тысяч — это немалые деньги, — волновался Дерринджер, но тут же вспомнил, что Вишну обещал ему награду, если он найдет Аппарат. Если он будет считать, что вложил эти деньги…

— В любом случае, — продолжал де Смоленко, словно читал его мысли, — мы все вам вернем.

— Каким образом?

— Когда казначейство проверит свои документы, оно найдет заявку на запчасть, сделанную неким заказчиком, и вернет ему деньги.

— Гм, — хмыкнул Дерринджер, сознавая, что все это как-то неопределенно и мало вероятно. Но это дает ему хотя бы шанс наконец продолжить поиски Аппарата и получить обещанное вознаграждение.

— Мне понадобится послать телеграмму в Кредит-банк нашей Инспекции, — наконец сказал Дерринджер.

— Пишите текст прямо сейчас же, — поторопил де Смоленко, протягивая ему блокнот и карандаш. — Пишите прямо на моем плече.

Дерринджер так и сделал и, написав, поставил свою подпись. Де Смоленко поспешил на телеграф. Дерринджер переменил уставшую руку и продолжал делать это каждые две минуты. Он съел свои гамбургеры с горчицей, запивая их кофе без сливок и сахара, о которых Горлок так и не вспомнил. «Все не так уж плохо», — подумал он о телеграмме.

Глава 68

Время тянулось медленно и как-то осторожно.

После неизбежной череды гамбургеров забывшийся в короткой дреме Дерринджер неожиданно увидел перед собой женщину. Она смотрела на него, сдвинув брови, и на ее широком лице можно было прочесть, что глупостей она не потерпит.

— Эй, вы! — сказала она. — Просыпайтесь! Вы Дерринджер, не так ли?

— Да, я Дерринджер, — согласился он.

— Это ваша подпись? — Она помахала листом бумаги перед его носом.

Дерринджер узнал свое заявление в Кредит-банк.

— Да, моя. Деньги уже пришли?

Хмурое выражение сменилось презрением.

— Я Эмили, почтовый клерк. Ваша телеграмма не отправлена. У вас нет разрешения посылать телеграммы из этой Зоны.

— Я не знал, что нужно разрешение.

— Вчера издано такое распоряжение.

— Мне никто об этом не сказал.

— Жаль, — заметила женщина.

— Вы не можете сделать для меня исключение в данном случае? — попросил ее Дерринджер.

— С какой стати?

— Чтобы сделать добро.

— Добром денег не наживешь.

— В таком случае… Эти деньги нужны, чтобы я мог купить сломавшуюся деталь для этой машины.

— Нам не нужны никакие детали. У нас есть вы.

— Но я вскоре выйду из строя.

— Когда это произойдет, мы сами примем меры.

— Эти деньги могли бы помочь де Смоленко купить то лекарство, которое спасло вас всех.

— Наши законы не позволяют этого.

— Могу я послать письмо моему другу, командиру космического корабля в Зону Развлечений?

— Нет. Те же законы этого не разрешают.

— Тогда к кому я могу обратиться?

— Только к Вишну. Все послания правителю пропускаются беспрепятственно.

— Хорошо. Я напишу ему.

Женщина подала Дерринджеру ручку и лист бумаги.

«Я приветствую вас, Вишну, — писал Дерринджер. — Очень сожалею, что вынужден беспокоить вас, но я оказался в такой ситуации, когда мне необходимы деньги. Поскольку я выполняю ваше поручение, я был бы вам весьма признателен за любую помощь».

Передавая женщине послание к Вишну, Дерринджер вежливо попросил ее:

— Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы это письмо отправили сейчас же.

— Считайте, что оно уже отправлено, — ответила женщина и удалилась.

Глава 69

Поскольку освещение в машинном зале оставалось постоянным, Дерринджер не имел представления, как долго он манипулирует с этим злополучным рычажком. После трех порций гамбургеров он чувствовал сонливость и попросил перерыва на отдых, однако Горлок отказался подменить его, сославшись на другую, более неотложную работу. Дерринджер подозревал, что Горлок опасался, как бы он ни попытался сбежать, если его освободят хотя бы на несколько минут.

Время тянулось в унылом отупляющем однообразии. Дерринджер уже привык к подбиравшей объедки крысе и даже ждал ее появления. Горлок продолжал время от времени навещать его. Иногда они играли в карты на раскладном столике, который прихватывал с собой Горлок. Эмили сообщила ему, что послание Вишну отправлено, однако ответа пока нет. Дерринджер пожаловался, что его клонит ко сну, но Горлок, ограничившись сочувствием, помочь в данный момент отказался. Он был уверен, что Дерринджер справится сам, и принес ему еще две порции гамбургеров, чтобы подтвердить свою веру в выносливость Дерринджера. На сей раз он наконец вспомнил о кетчупе. У крысы был на этот раз настоящий пир, ибо Дерринджеру порядком осточертели гамбургеры.

Дерринджер, проявив недюжинное упорство, наконец научился спать урывками и чутко, как кошка, улавливая даже во сне шум проклятой машины и писк крысы, предупреждающие о том, что пора проснуться и не дать машине взорваться. В конце концов он настолько преуспел в этом, что мог без опаски в полусне переводить рычаг в нужное положение. Даже сны начали помогать ему, потому что в них тоже появились примитивные повторения того, что он должен был делать, и, таким образом, мгновения сна стали похожи на мгновения бодрствования, и он уже не чувствовал разницы между сном и явью. Часто, проснувшись, он видел на своем плече крысу, заглядывающую ему в лицо. Она словно хотела что-то сказать. Но что?

Пришел де Смоленко и обрадовал Дерринджера тем, что его усилия дали хорошие результаты, и теперь он, де Смоленко, делает все, чтобы повыгоднее сбыть контрабанду. Денег, полученных за нее, хватит не только на нужную запчасть, но и на многое другое. Наконец Дерринджер будет освобожден от рабства.

— Так продавайте же ее поскорее, — волновался Дерринджер. — Что вам мешает?

— Я не могу вывезти товар из Силового Поля, — пожаловался де Смоленко. — В Зоне Развлечений есть один сверхбдительный Начальник Таможни, мимо которого ничего не пройдет. Если я попытаюсь туда сунуться, он тут же меня поймает.

— Вам нужен человек, который знает все входы и выходы в этом деле, — заметил Дерринджер. — У меня есть приятель, он профессиональный торговец. Я уверен, он с удовольствием займется продажей вашей контрабанды.

— Ничего лучше и придумать нельзя, — обрадовался де Смоленко.

— К сожалению, ваша почтовая дама не позволит мне связаться с ним. Во всяком случае, без денег, а у меня ни гроша.

— Это чертовски плохо, — расстроился де Смоленко. — Как бы мне уломать ее? Но Эмили вздорная и злобная особа. Не представляю, что она выкинет, если только мы посмеем нарушить ее драгоценные правила.

— Но вы должны что-то сделать! — не мог смириться Дерринджер.

— Может, подвернется удобный случай, — пообещал де Смоленко.

Глава 70

Прошло какое-то время. Дерринджер точно не знал, сколько пришлось ждать, но случай все же подвернулся.

К нему неожиданно пожаловал Вишну, на сей раз в расплывчатом облике призрака в целях полной конспирации, чтобы и слуху о его появлении здесь не было.

— Наконец! — с облегчением воскликнул Дерринджер.

— Прошу прощения, что так задержался, — извинился Вишну и, вынув складной стул, сел. — Не представляете, с какими трудностями связана работа Правителя Земли.

— Представляю, — пожалел его Дерринджер.

— Мой друг и мой верный подданный, — проникновенно начал Вишну. — Не могу передать вам, как я сожалею, видя вас в таком положении. Как бы мне хотелось помочь!

— Но вы можете помочь мне! — не выдержал Дерринджер. — Нужно всего лишь немного денег. Вы, как Правитель Мира, вполне можете достать десять тысяч кредиток или около того.

— Да, я владею несметными богатствами, — согласился Вишну. — Это для меня не проблема.

— Так в чем же дело?

— Я подписал с Советом Добрых Намерений Пакт о невмешательстве. Он не разрешает мне платить выкуп за находящихся у меня на службе подданных, если они попадают в беду.

— Зачем вы подписали такой Пакт?

— Мне показалось, что это неплохая идея. Она дает народу убежденность в том, что все они тоже участвуют в моем правительстве. Теперь я вижу, что поспешил. Оказывается, даже мне иногда следует учиться у Макиавелли. Этот дурацкий Пакт связал меня по рукам и ногам.

— Отмените его.

— Это произведет плохое впечатление. Лучше подождать, когда истечет его срок. Я просто не возобновлю его, вот и все.

— А когда истекает срок его действия?

— Осталось чуть более месяца. Ждать совсем немного.

— Для меня, черт побери, это много! — в отчаянии вскричал Дерринджер. — Я попал в беду, потому что пытался помочь вам.

— Поверьте мне, я очень ценю это. Но я не могу нарушить Пакт, который сам подписал. Я из старомодной интеллигенции и обязан держать свое слово.

— Вы можете хотя бы передать письмо моему другу?

— Конечно, выполнять такие поручения ниже достоинства Правителя Земли, но для вас я это сделаю, — согласился Вишну.

Дерринджер наспех написал Эбену записку и передал ее Правителю Земли.

— Надеюсь, это вам поможет, — сказал Вишну на прощание. — Я очень хочу, чтобы вам удалось найти мой Аппарат.

С этими словами он окончательно растворился в воздухе.

Глава 71

Эбен находился в своем корабле, припаркованном на большом зеленом лугу с темными вкраплениями деревьев и космических кораблей. Эбен крепил тент вдоль борта корабля, привязывая его к специальным опорам.

Этот день в Зоне Развлечений выдался погожим. Эбен надеялся хоть немного расслабиться. Тент укрывал его от солнца, и он удобно устроился в раскладном кресле, чтобы обдумать, с чего же начать день.

На этот раз он посадил корабль в Саммерленде, летнем секторе Зоны Развлечений, наиболее привлекательном для туристов. Космические торговые корабли парковались здесь вдоль проселочных дорог, красиво вьющихся по лугам и сельским перелескам. По дорогам любили медленно двигаться электромобили и автобусы с туристами. Каждый торговец ставил свой корабль так, чтобы носовой частью он был повернут к дороге. Тут же у корабля или в тени ближайшего дерева расставлялись легкие складные столики, а на них раскладывался товар: редкие экзотические фрукты и овощи с планеты Опикус-II, рыба в маринаде из трех морей Арктуриса, консервированное мясо с Дианы X и XI. Продавалась и различная одежда из материалов, окрашенных в цвета, которых не знали на Земле. Такое если попадалось, то разве что в очень дорогих лавках, именуемых бутиками, и стоило баснословных денег. В летнем секторе Зоны Развлечений был самый большой выбор раритетов и новинок со всех планет и прочих удовольствий, какие только может пожелать человек.

— Итак, в чем дело? — спросил Эбен Такиса, бессменного своего партнера, медленно приближавшегося к нему на восьми клешнях.

— У нас неприятность, — ответил тот.

Крабоподобные существа, как Такис, хотя и необычайно умны, однако не наделены речью. У них нет ни гортани, ни голосовых связок, ни мягкого нёба и языка. Но для того чтобы общаться с торговыми партнерами с других планет, они тоже должны были научиться говорить. Поэтому Эбен сделал для Такиса особое устройство. Имея множество подвижных ресничек и чешуек на подбрюшье, Такис научился слагать с их помощью слова, а благодаря чудесам электроники через озвучивающий приборчик, закрепленный на спине, мог произносить их.

— Эти чертовы жуки, — промолвил Такис. — Они вздумали линять.

На Альдебаране-24 Эбену удалось приобрести удачную новинку. Это было семейство редких высокоразумных жуков красно-золотистой окраски, у которых была неостановимая тяга к путешествиям в самые далекие уголки Вселенной и жадный интерес ко всему. Они жили семьями по пятьсот особей, каждая в отдельном инсектарии.

У этих жуков был свой особый эстетический ритуал. В определенное время суток, поднявшись в воздух, они начинали менять свой цвет и в полете строились так, что напоминали разноцветную мозаику меняющихся рисунков, похожую на терракотовую мозаику древних времен. Эбен случайно открыл их способность воспроизводить увиденное, когда они скопировали показанную им «Мону Лизу» Леонардо да Винчи. Эбен понял, какой колоссальный успех будет иметь на Земле его новинка и сколько прибыли она принесет. А сами жуки с их любопытством пополнят богатым материалом свою книгу «Вселенная глазами жука».

К сожалению, несмотря на высокоразвитый ум, жукам не пришло в голову предупредить Эбена, что через каждые три месяца у них наступает период линьки. В это время их яркие цвета гаснут и они становятся, как сейчас, серыми, похожими на улиток или болотную гниль.

Провинившиеся жуки теперь послушно сидели в стеклянных, специально для них заказанных ящиках, грызли морковку, свою единственную еду, и ждали, когда к ним снова вернется яркая окраска.

Эбен даже подумывал об использовании жуков в их нынешнем неприглядном виде, чтобы создать пугающие зрителей картины ночных кошмаров, но девяносто дней — слишком короткий срок для осуществления серьезных планов. С жуками в линьке придется повременить. Покой им полезен. А как Эбену и Такису прожить это время без денег? Вот вопрос. Надо платить ренту, налоги, да и само пребывание в Саммерленде удовольствие не из дешевых.

— Может, это наш шанс, Эбен, — предположил Такис, протягивая ему письмо. — Оно пришло только что и при весьма таинственных, я бы сказал, обстоятельствах. Письмо от Дерринджера. Я всегда думал, что этот парень далеко пойдет.

Такис произносил слова с легким шотландским акцентом, поскольку был деловым партнером Оуэна Макинтайра, известного торговца из Глазго, прежде чем Эбен нашел его в каком-то дешевом баре в созвездии Рыб-II.

— Он пишет о деловом предложении, сулящем неплохую выгоду. Мне кажется, мы должны немедленно дать согласие. Жуки будут линять еще целую неделю, а в других делах нам ничего не светит.

Крабообразный партнер Эбена временами бывал чересчур импульсивным, однако сейчас он, кажется, говорил дело.

Но не линька жуков и не общий застой в работе заставили Эбена принять предложение Дерринджера. Причиной было даже не знакомое человеку желание сменить на время надоевшую монотонную повседневность бизнеса на что-то иное. Среди черт, составлявших истинную сущность Эбена, была одна и довольно сильная черта, делавшая его человеком действий, тем, кто всегда предпочитает неизвестность и авантюру скучной рутине подсчетов выгод и потерь от купли-продажи.

Еще одной чертой характера Эбена, получившей неожиданное развитие под влиянием мировоззрения его торговых партнеров, было отношение к прибыли, как к восхитительному чувству уверенности и дерзаний. Эти две его сути — поиски неизвестного и стремление ощущать некую материальную стабильность — боролись в нем с переменным успехом.

Сейчас в Эбене победил дух авантюризма.

— О’кей, я согласен, — сказал он Такису. — Готовим корабль — и прочь отсюда. Дерринджер, может, понимает, а может, и нет, что он там задумал, но по крайней мере это какое-то дело.

Они быстро свернули тент, отключили воду, убрали шланги и электропровода, а после полудня стартовали, попросив менеджера парковки пересылать почту по новому адресу.

Глава 72

В бесконечном течении времени, последовавшем за тем, которое практически было потрачено напрасно, Дерринджер продолжал каждые две минуты ставить роковой рычажок на свое место. Случалось ли это ночью или днем, во сне или наяву, под немеркнущим сиянием ламп дневного света. Он получал свои гамбургеры — дело, казалось бы, не заслуживающее упоминания, однако он так не считал, — и вел пустопорожние беседы с Горлоком. Так все и шло. Каждая минута Дерринджера была отдана идиотскому, но совершенно неизбежному занятию, пока вдруг в один прекрасный день он не услышал какой-то шум у входа и, подняв голову, не прислушался к нему.

— Говорю вам, туда не разрешается входить!

— А я вам говорю, что войду.

Один из споривших был Горлок, помощник помощника начальника станции. Голос другого с легким кардассианским акцентом показался знакомым… Неужели это… Эбен?

— Подержи-ка его здесь, — велел Эбен Такису, — а если будет сопротивляться, ущипни большой клешней.

Такис кивнул и, подняв клешню, угрожающе провел ею под носом у помпома. Клешня действительно была огромной и могла кого угодно напугать, тем более что она стала красного цвета, ибо при мысли о Большом Щипке Такиса бросало в жар.

Подобное желание было естественным для семейства крабообразных, а поскольку Такис так долго подавлял его в себе, то представившийся случай грех было упустить.

— Не трогайте меня, — взмолился Горлок, пятясь назад под защиту стены. — Вам нет необходимости удерживать меня. Насколько я понимаю, вам всего лишь надо пройти туда?

Эбен, не отвечая, толкнул дверь и вошел в машинный зал.

— Дерринджер, ты здесь? — спросил Эбен и тут же сам увидел его, сидящего на маленьком стуле и склонившегося к машине так, как склоняется доярка к корове во время доения. Правая рука Дерринджера была где-то глубоко в чреве машины.

— Дерринджер, отзовись! Что с тобой случилось?

Эбен встревоженно приподнял голову друга и осторожно держал ее в руках, пока наконец тот не открыл глаза и не пробормотал:

— Должен передвинуть рычаг… — Рука Дерринджера дернулась, подчиняясь сигналу слабеющей воли.

Когда Эбен попробовал освободить руку Дерринджера, тот остановил его:

— Нет, кто-то должен остаться с машиной. Иначе все взорвется.

— Такис! Брось все и иди сюда! Да поскорей.

Такис оставил помпома и поспешил к Эбену.

— Объясни ему, что надо делать, — велел Эбен Дерринджеру.

Инспектор хриплым голосом постарался рассказать все в подробностях.

— О’кей! — воскликнул Эбен. — Такис тебя заменит на какое-то время, а потом я подменю его. Ты теперь можешь вынуть руку.

Дерринджер с облегчением вытащил окоченевшую руку. Он радовался не столько возможности отдохнуть, сколько тому, что угроза взрыва миновала.

Теперь, даже если он рухнет на пол от усталости и погрузится в глубокий сон, проклятый рычажок будет переведен на место и взрыва, способного разнести все к чертям, не произойдет. Эбену пришлось заставить Дерринджера пройтись несколько раз по залу, прежде чем тот окончательно проснулся.

— Нам нужно вывести тебя отсюда, — сказал Эбен другу, когда тот наконец пришел в себя.

— Поэтому я написал именно тебе, — ответил Дерринджер. — Я не смогу выйти отсюда, пока не заплачу за новую деталь, чтобы заменить ту, которую якобы сломал я. Если нам удастся продать контрабанду…

— Какую контрабанду? — быстро спросил Эбен.

— Ту, которая имеется у де Смоленко, начальника станции. Это долго рассказывать. Надо вывезти его контрабанду из этой зоны и где-нибудь сбыть ее. Я сразу же подумал о тебе.

— И правильно сделал, — согласился Эбен. — Черт побери, я даже готов заложить свой корабль, если это поможет вытащить тебя отсюда. Однако, думаю, твой план лучше. Таким образом и нам перепадет какая-то доля прибыли. Я имею в виду нас троих.

Такис ободряюще помахал клешней, ничуть не шокированный столь эгоистичным подходом своего партнера. Он уже привык к этому. Эбен был эгоцентристом, но именно он делал деньги. Благодаря торговому гению Эбена Такис смог купить недвижимость на коралловых рифах на берегах самого лучшего из океанов на его родной планете Канцерия-16. Когда у тебя такой отличный партнер, совершенно не хочется щелкать устрицы, чтобы добыть всего одну жемчужину, как любят говорить на родине Такиса. Такис не был простачком, он знал, с какой стороны помазана маслом его ракушка.

— Прежде всего я должен взглянуть на эту контрабанду, — сказал Эбен. — Тогда я смогу прикинуть ее стоимость и лишь потом решу, куда переправлять ее, хоть на край света, если это сулит хорошую выручку. — Теперь торговец явно брал верх над авантюристом. Но ненадолго, как мы сами в этом убедимся.

Вскоре появился де Смоленко, которому Горлок сообщил о приезде шумного и самоуверенного незнакомца в сопровождении жуткого крабоподобного подельника. Де Смоленко сразу сообразил, что приезд Эбена — это и есть ответ на все его попытки поскорее сбыть контрабанду, и он поспешил в машинное отделение станции.

— Вы хотите посмотреть мою контрабанду? Это отличный товар. — И, не дожидаясь ответа, он повел Эбена и Дерринджера по коридору к лифту. (Такиса они оставили приглядывать за рычажком.) Поднявшись на пять этажей выше, де Смоленко провел их в свое личное помещение, а там — к большому сундуку и с гордостью открыл его.

Эбен внешне обычно не выдавал своих чувств или мыслей, однако, когда его взору предстали три полотна Вермеера и одно Рембрандта, от его невозмутимости не осталось и следа. Эти сокровища были как бы жемчужиной контрабандного товара де Смоленко. Затем де Смоленко показал Эбену и Дерринджеру изделия из бирюзы и обсидиана исключительной работы, украденные из бесценной коллекции Археологического музея в Мехико-сити, хранившиеся в запасниках и никогда не выставлявшиеся. Он показал русскую икону периода Смуты, созданную иконописцем Борисом Осбодорисом. Среди прочего была и прекрасно сохранившаяся часть скульптуры, голова и плечо, предположительно творение руки самого Фидия, и, наконец, самое главное сокровище — полный и ранее не публиковавшийся роман Роберта Шекли, одно из самых известных произведений научной фантастики эпохи манеризма — по своей ценности оно стоило всего, что до этого продемонстрировал де Смоленко.

— Что ж, думаю, мы сможем кое-что получить за такой товар, — сказал Эбен, и они с де Смоленко тут же перешли к делу. Обговорив все, сошлись на двадцати двух с половиной процентах комиссионных Эбену и его партнеру. Товар пройдет таможенную регистрацию на специальном компьютере по кличке Честный Сэм, что будет удостоверено самим И. Дж. Фарбеном, создателем этой машины.

После того, как были утрясены все вопросы и улажены дела, оставалось лишь погрузить сундук на космический корабль Эбена, припаркованный на орбите Силового Поля.

Но самое приятное и удивительное ждало их в конце. Крыса, которая кормилась крошками гамбургеров, поглощаемых Дерринджером, оказалась сверхадаптировавшейся и очень поумневшей крысой в результате той же ликвификации, которая грозила гибелью всем, кто обслуживал станцию.

Эта крыса, не раздумывая, предложила Дерринджеру сменить его.

— Ты был добр ко мне, Дерринджер, и я решила отблагодарить тебя. Я буду выполнять твою работу здесь, а ты отправляйся с друзьями заниматься своим делом.

Глава 73

Приезд Эбена помог наконец Дерринджеру взять в долг десять тысяч, с обещанием вернуть, как только он получит ссуду в банке.

Дерринджер отдал деньги Горлоку, и помощник помощника начальника тут же отправил заказ на запасную деталь куда следует. Она прибыла на станцию уже через два дня, так, словно на складе только и ждали этого заказа. Деталь была новехонькой, блестящей и упакованной, как и положено для пересылок в космосе. Горлок бережно вынул и вытер ее, не позволяя больше никому к ней прикасаться. Он самолично вставил деталь в машину, сначала осторожно выудив вышедшую из строя часть специальным Т-образным инструментом. Итак, сломавшаяся деталь была вынута, новая вставлена. Оставалось лишь опробовать ее.

При этом присутствовал де Смоленко. Пришлось остановить машину, чтобы дать возможность Горлоку завершить операцию по замене детали. Затем, вздохнув и сотворив про себя молитву, машину снова включили.

Прошла минута ожидания, когда казалось, что сердце перестало биться. Однако ничего особенного не произошло. Просто дрогнула и натянулась цепная передача, и машина, тихо и ровно гудя, возвратилась к жизни.

Новая деталь работала отлично. Все с удовольствием поздравили друг друга.

Глава 74

— Полагаю, теперь все будет в порядке, — сказал Дерринджер, обращаясь к де Смоленко. — Мы можем уехать?

— Конечно, — ответил де Смоленко. — Я не вправе вас задерживать, даже из самых лучших побуждений и в ваших же собственных интересах.

— О чем это вы? — встревожился Дерринджер.

— Меня не должны касаться ваши дела, — как-то странно сказал де Смоленко. — Но было бы не по-человечески не предупредить, что вас ждет неминуемая катастрофа, если вы стартуете из этой зоны именно сейчас.

Эбен, подойдя к де Смоленко, угрожающе посмотрел ему в глаза:

— Это что еще за игры?

— Послушайте, — искренне расстроился де Смоленко, — вы можете делать что хотите, но факт остается фактом. Последние недавние завихрения в атмосфере нарушили баланс и сдвинули метауровень, на котором расположено Силовое Поле. Я внимательно слежу за изменениями и искренне надеялся, что все пройдет до вашего вылета. Однако мои надежды не оправдались.

— Завихрения? — непонимающе переспросил Эбен. — Это что еще такое?

— Вы можете убедиться сами, — сказал де Смоленко. — Я готов предоставить вам транспорт, поезжайте в глубь территории к старшему лесничему и спросите у него, что происходит.

— Я поеду и проверю, — вызвался Дерринджер и, обращаясь к Эбену, спросил: — Ты поедешь со мной?

— Не думаю. Нам с Такисом надо разобраться со счетами. Если нужна будет помощь, звони.

— Пока, — попрощался Дерринджер и зашагал к электрокару, который приготовил для него де Смоленко.

Глава 75

Был ясный солнечный день. Дерринджер ехал по главному шоссе, которым так гордилось Силовое Поле. Сначала он пересек ровное плато, а через несколько часов шоссе уже вилось меж высоких гор, полностью лишенных растительности. У подножия одной из них Дерринджер остановился, чтобы перекусить. Это была гора с плоской вершиной и странной особенностью: на вершине словно бы балансировал огромный валун.

Глядя на его полукруглые очертания, Дерринджер почувствовал, как что-то сдвинулось в его памяти. О чем напомнил ему этот валун? Подойдя поближе, он заметил доску с надписью: «Слушающий Камень».

Почему это так встревожило его?

Дерринджер пытался изо всех сил вспомнить, но не мог. Наконец он вернулся к электрокару и продолжил путь. Возможно, это какое-то воспоминание из далекого детства…

Минут через сорок Дерринджер наконец увидел впереди лесную полосу. В рощице рядом стоял низкий деревянный дом. Табличка извещала, что это и есть Станция лесной охраны. Остановив машину, Дерринджер зашагал к дому. Лесничий, давно заприметивший электрокар на шоссе, уже ждал гостя на крыльце. Антон Демут, так его звали, был крупным, жизнерадостным человеком с чуть тронутыми сединой темными волосами и широкой приветливой улыбкой на румяном лице. Он радушно приветствовал гостя, пригласил его в дом и предложил чашечку кофе.

Дерринджер вошел, однако от кофе отказался. Он не собирался понапрасну тратить драгоценное время.

— Ваш начальник де Смоленко предупредил меня о грозящей мне опасности, если я попробую взлететь отсюда сегодня. Это верно?

— Боюсь, более чем, — ответил лесничий. — Резкие отклонения метауровня, контролирующего наше Силовое Поле.

— Какие?

— Пойдемте со мной, я вам покажу.

Они ехали по грунтовой дороге, и Демут указывал направление. Путь их лежал еще к одной роще. Лесничий попросил Дерринджера остановиться, не доезжая до нее, а когда они вышли, предложил осторожно подойти поближе к первым рядам деревьев.

— Что мы тут выискиваем? — нетерпеливо спросил Дерринджер.

— Сейчас увидите. Смотрите на кроны деревьев.

Листья на деревьях были желтыми и казались сухими и мертвыми. Дерринджеру показалось странным, что, несмотря на это, внизу, на земле, не было ни одного опавшего листа. Он хотел было спросить об этом у лесника, как вдруг подул легкий бриз, и Демут еще раз велел внимательно смотреть на деревья.

Несколько листьев, задрожав, оторвались и поплыли в воздухе. Но они не упали на землю. Вопреки всем законам природы они поднимались вверх.

Пристальным взглядом Дерринджер следил за листьями, пока они совсем не исчезли из виду.

— Просто не укладывается в голове, — озадаченно произнес он. — Как это можно объяснить?

— Тучи над нами выбросили контргравитационные споры. Они оседают на листьях деревьев и уносят их в космос.

Дерринджер молча обдумывал услышанное, а затем нерешительно сказал:

— Если эта штука в большом количестве сядет, скажем, на крышу, то и ее унесет в космос? Поправьте меня, если я ошибаюсь.

— Нет, вы не ошибаетесь, будет еще хуже. Если тучи не перестанут выбрасывать контргравитационные частицы, все, что находится здесь, на поверхности, будет унесено в космос.Но и это еще не самое страшное.

— А что еще?

— Увы, такого предостаточно. Поезжайте-ка вперед и сверните направо. Я хочу вам показать кое-что.

Они проехали дальше по дороге и оказались у водопада. Внизу, где его струи обрушивались в русло реки, творилось что-то невообразимое. Приглядевшись, Дерринджер в дымке водяной пыли увидел, как из струй возникают поистине пифагорийские формы, похожие на додекаэдры и додекагоны, с краями столь тонкими и прозрачными, какие возможны только в мыльных пузырях.

— Как это может быть? — опять почти со страхом воскликнул Дерринджер.

— Поезжайте дальше. Это еще не все, — велел лесничий.

Они двинулись дальше, но на следующей остановке Дерринджера ничего не удивило. Он не увидел ничего необычного. Однако Демут неожиданно стал странным образом щупать воздух вокруг себя.

— Вот, нашел. Попробуйте сами.

Дерринджер послушно протянул руку и поймал в воздухе форму чего-то невидимого, но осязаемого.

— Что это?

— Дыра в метаконструкции. А теперь смотрите вниз, на землю. Но будьте осторожны и не наступите ногой.

Дерринджер увидел, что земля под невидимой дырой почернела по краям и исчезает у него на глазах.

— Что здесь происходит? — с испугом воскликнул он.

— Это дыра в опорной стене материи, из которой состоит эта зона. Из дыры проникает хаос, он невидим глазу и смертельно опасен. Попадая на землю, он уничтожает все на ней. Если эта дыра увеличится… — Он не закончил фразу.

Глава 76

Дерринджер вернулся на электростанцию. Сначала он наведался в бар с гамбургерами, чтобы утолить голод и немного собраться с мыслями. Откусив кусок, он тут же почувствовал, что во рту у него не мясо. Разломив булочку, Дерринджер увидел вместо рубленого мяса рубленую сердцевину артишока.

— Я не хочу это есть, — возмутился он, обращаясь к владельцу бара. — Это, конечно, оригинально, но я предпочитаю старый добрый гамбургер из мяса.

— Пройдемте со мной на кухню, я вам что-то покажу, — вдруг предложил хозяин.

На кухне он указал Дерринджеру на большую приземистую машину.

— Это мясорубка, — сказал он. — Сюда суешь корову, а отсюда получаешь гамбургер. До этого времени так и было.

— До этого времени?

— Что-то произошло. Машина вдруг стала выдавать одни рубленые артишоки.

Дерринджер открыл крышку мясорубки и заглянул внутрь. Он проверил проводку, работающие части машины и наконец обнаружил, что красный провод в одном месте сплелся в петлю с желтым проводом. Дерринджер распутал провода.

— Попробуйте теперь, — сказал он владельцу бара.

Тот тут же включил мясорубку и сунул туда кусок говядины. Через несколько секунд машина выдала небольшой рваный пластиковый плащ. Потом еще один и еще один.

— Давайте я опять проверю, — предложил Дерринджер.

Он снова открыл верхнюю панель мясорубки и снова проверил провода.

— Попробуйте теперь, — сказал он.

В этот раз машина выдала шурупы № 2 для дерева. И в чертовски большом количестве.

— Может, это переходная стадия продукта? — с надеждой промолвил владелец бара. — Давайте я попробую их сварить.

Полчаса варки и тушения на открытом огне не изменили шурупов ни на йоту. Видимо, сейчас это и был конечный продукт коровьей туши.

— Теперь я понимаю, что нам грозит беда, — печально сказал владелец бара. — Чем мы станем кормить людей, если так будет продолжаться и дальше?

Дерринджера охватила черная тоска, какой он в жизни никогда не испытывал. Все казалось ему невозможным и неосуществимым. Не только он сам стал навеки пленником Силового Поля, но и обрек на это своих друзей, Эбена и Такиса. Он лежал на койке на корабле Эбена, погруженный в безрадостные мысли.

Но постепенно их стали вытеснять воспоминания о прежних, более радостных временах. Он вспомнил себя мальчишкой и тот год, который он провел у своей приемной бабки в резервации индейцев навахо. Как много интересного она ему рассказывала тогда! Старые сказки и легенды. Особенно историю о Хитреце, боге-койоте, разбойнике и обманщике, в которого верили во многих индейских племенах. А еще легенду о Слушающем Камне…

Дерринджер резко сел на койке. Слушающий Камень! Тот самый, который он увидел в здешних прериях! Что же рассказывала ему бабка?

Воспоминания окружили его, как пчелиный рой. Он снова видел бабушку со старой обгрызенной трубкой из кукурузного стебля в беззубом рту, с индейским одеялом хопи на плечах, о котором тоже можно рассказать интересную историю, но теперь, к сожалению, уже никто ее не расскажет.

— Да, вубхчкин, — говорила она (на это ласкательное слово были особенно щедры индейцы навахо в Южном Форке). Братья Хитрецы — недобрые божества, и, если бы не одно обстоятельство, наш мир был бы совершенно беспомощен перед тем злом, которое они творят.

— Что такое обштоятельштво? — спросил он, шепелявя (в том возрасте он сильно шепелявил).

— Есть такая молчаливая вещь, известная как Слушающий Камень, — сказала ему бабушка, поправляя ленту на тряпичной кукле, которую мастерила для вечерней бандерильи. — Куда бы Хитрецы ни пошли, за ними всегда следил Слушающий Камень.

— И что он делал? — спросил Дерринджер.

— Он слушал, что говорят братья. А когда к Камню приближался простой смертный и почтительно обращался к нему, он рассказывал все, что услышал.

Тут воспоминания внезапно оборвались. Но и этого было достаточно.

— Я все понял! — воскликнул Дерринджер, спрыгнув с койки, и стал поспешно одеваться.

Рядом проснулся и сердито проворчал Эбен:

— Что случилось? Куда ты собрался?

— К Слушающему Камню.

— Не можешь подождать до утра?

— Нельзя терять ни минуты.

С этими словами Дерринджер покинул корабль.

Глава 77

Солнце едва показалось из-за ранней тучки, когда Дерринджер был уже у Слушающего Камня. Он быстро спустился с его вершины почти к основанию (ибо ночью Камень изменил свое положение) и стоял прямо перед ним, похожим на огромную ушную раковину. Дерринджер отдал Камню почести и произнес все слова почтения, уважения и поклонения, каким только его научили. У него не было лишь обычного в таких случаях приношения — фаршированной рыбы. Но он надеялся, что и без этого обойдется. Твердым голосом он наконец произнес:

— О, Слушающий Камень, слышал ли ты в последнее время хорошие новости? — Это была принятая форма древнего обращения.

— Да, слышал, — ответил Камень. — Вскоре после вашего приезда в эти места два Брата Хитреца побывали здесь. Один из них — Койот, а другой — Таинственный Клоун. Оба, осмотрев все, разговорились. Койот сказал Клоуну:

«Все идет здесь слишком ладно».

«Я того же мнения, брат».

«Предлагаю вмешаться и кое-что потрясти».

«Идея мне нравится».

Поэтому они решили немного поиграть здесь с естественными законами природы. Эта забава им больше всего по вкусу. Главным козырем в своей игре они сделали некоего Дерринджера, новичка в этих местах. На него они и собираются свалить всю вину.

Дерринджер, не теряя времени, связался с третейским судьей и попросил Слушающий Камень повторить все еще раз.

Выслушав рассказ Камня, судья призадумался.

— Это козни Койота, потому что Клоун сейчас находится в другом секторе. Я прикажу ему исправить все, что он уже успел натворить. Пока я введу лишь временные ограничительные меры против сил беспорядка, которые делают это место непригодным для проживания не только людей, но и других обитателей.

Этим все и закончилось. Но главное было в том, что Дерринджер, Эбен и Такис наконец смогут благополучно покинуть Силовое Поле и вернуться к своим делам.

Глава 78

Увы, их неприятности на этом не закончились. Перед самым выходом в космос они опустились к небольшой заправочной станции, чтобы подкрасить кое-где корпус космического корабля. У Эбена на сей счет пунктик — всякие там царапины и пятна на обшивке. Вот тогда-то друзья и заметили небольшой квадратный предмет, прикрепленный к корпусу корабля.

Собравшись вокруг загадочного предмета и с пристрастием его разглядывая, они заметили надпись: «Служба таможенного автоматического контроля».

— Что это такое? — спросил Дерринджер.

— Я слышал о подобных контрольных «жучках». Давайте посмотрим, есть ли у него программа с объяснением, — предложил Эбен.

Он приблизил лицо к незваному «контролеру» и спросил:

— Кто вы и что делаете здесь?

— Я таможенная единица контроля и приставлен наблюдать за вашим кораблем.

— С какой целью?

— Если вы попробуете изменить заявленный курс и направите корабль в любом неизвестном направлении, у меня инструкция обыскать вас по форме три нуля, что означает «прочесать», то есть провести досмотр по первому классу, чтобы удостовериться, что у вас на борту нет ничего недозволенного, например, контрабанды.

— Это нарушение нормальной таможенной процедуры, — возразил Эбен.

— Отнюдь нет. Это решение Начальника Таможни, который приветствует вас и обещает, что рано или поздно, тем или иным способом, он все же отплатит вам за нанесенное оскорбление.

— Возмутительно! — не выдержал Эбен.

Что-то похожее на рябь на воде промелькнуло по темной матовой поверхности «контролера» и тут же исчезло.

— Что это? — спросил Эбен.

— По-вашему это означает, что я пожал плечами, — ответил «жучок». — Что там у вас произошло с Начальником Таможни, меня не касается. У меня есть своя работа, и я намерен выполнить ее.

Ситуация складывалась, прямо сказать, неординарная. Эбен, Дерринджер и Такис собрались в салоне корабля, чтобы обсудить, что делать дальше.

Такис, со свойственной крабообразным бесшабашностью, предложил взлететь, а если таможенный «жучок» увяжется за ними, применить лазерное оружие. Эбен, сам сторонник смелых решений, все же напрочь отверг это предложение.

— Можно было бы и удрать от него, — подумав, сказал он. — Но тогда нам никогда не попасть больше в Зону Развлечений или в любое другое место на Земле. Наши фотографии будут развешаны повсюду. Мы потеряем возможность торговать на Земле, самом большом и богатом рынке в Галактике.

— Так дело не пойдет! — согласился Такис. — Земля — отличный рынок. Мы не можем его потерять.

Позднее в баре трое друзей, лакомясь гамбургерами, продолжили разговор, уединившись в самой дальней кабинке, почти у кухонной плиты. Перед ними стояли три бутылки голландского светлого пива. Пахло чадом кухни, громыхала посудомоечная машина, а они все обсуждали свою судьбу.

Возможно, следует написать официальную жалобу на Начальника Таможни? Нет, ничего из этого не выйдет. А если бы и вышло, то пришлось бы ждать годы, пока вынесут решение, да и то не в их пользу. Что же потом?

Такис, самый нетерпеливый и горячий из них, предложил убить Начальника Таможни, сделав это собственными силами или наняв профессионала. Дерринджер и Эбен, тоже отчаянно хотевшие сдвинуться с мертвой точки, однако наложили вето на экстремистские замыслы Такиса. Они понимали, какими неприятностями это им грозит, к тому же подобный поступок недопустим с точки зрения морали.

Но тогда что же?

В молчаливых раздумьях минуло не менее часа. Наконец Дерринджер нерешительно подал голос:

— Я подумал, может, мы что-нибудь найдем в его прошлом?

— Чтобы шантажировать его, ты хочешь сказать? — тут же повеселел Эбен.

— Если будет нужно, то и шантажировать. Я не очень уверен, но все же.

— Можно попробовать, — согласился Эбен.

— А как нам раздобыть его дело? — спросил Дерринджер. — Оно хранится где-нибудь в Центральном Архиве. Мы даже не знаем, где искать.

Эбен выпрямился, глаза у него засверкали решимостью.

— Мы можем найти его дело, не покидая нашего корабля. Все данные о нем записаны электронным способом. А у меня есть компьютер и модем.

— Я не умею искать по компьютеру, — признался Дерринджер.

— Зато я отлично это умею, — заверил Эбен. — А Такис даже меня за пояс заткнет.

Они тут же покинули кафе и направились к стоянке корабля, где хотя бы можно было вкусно поесть чего-нибудь из собственных запасов.

Затем наступило время браться за работу. Эбен, сопровождаемый Такисом, уселся перед компьютером.

Дерринджер так толком и не разобрался, что делают волшебник Эбен и его помощник Такис. Но, начав с имени Монровия и чина таможенника, они менее чем за час сумели добраться до его досье.

Эбен и стоявший за его спиной Дерринджер быстро пробежали глазами строки с первичными сведениями: родители, когда родился, где работал. Ничего, что могло бы вызвать интерес.

Затем Эбен вдруг заметил, что Начальник Таможни зачастил к психиатрам. Он несколько раз проходил обследование, а затем какое-то время посещал консультанта-психолога.

Понадобились дополнительные манипуляции с компьютером, чтобы добраться до нужных файлов, однако Такис все же достал их, и все трое уселись, чтобы тщательно изучить психологический портрет Начальника Таможни. Им понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что тревожит этого человека.

Глава 79

Получив доступ к дневнику таможенника, поиграв с ключевыми словами «женщины» и «желание», Эбен наконец нашел следующую запись: «Я отдал бы все в мире за уик-энд с по-настоящему красивой женщиной».

Эти слова были написаны собственной рукой Начальника Таможни в дневнике и повторены несколько раз в других фразах с некоторыми изменениями. Таких повторений Эбен насчитал не менее десятка.

У бедняги таможенника, очевидно, было достаточно поводов подозревать, что он не нравится женщинам. Он был женат однажды, но все кончилось разводом. С тех пор он жил один. Ему не повезло не только с женитьбой, но, очевидно, и со свиданиями.

— Вот за что мы должны ухватиться, — заключил Эбен. — Нам нет необходимости убивать его.

У Такиса был несколько разочарованный вид, однако он покорно согласился.

— Что ты предлагаешь?

— Этот тип явно помешан на девочках. Он сам признается, что за уик-энд с привлекательной леди он отдал бы все на свете. Предлагаю найти ему такую леди и организовать им встречу, при условии, что он откажется от дурацкого осмотра моего корабля.

— Но какая леди согласится? — усомнился Такис.

— Думаю, можно нанять и профессионалку, — предложил Дерринджер. — Мне кажется, что их можно найти в Зоне Развлечений.

— Нет, это не подходит, — возразил Такис. — Разве ты не читал, что он пишет в дневнике? Вот заголовок: «Проститутки, шлюхи, профессиональные соблазнительницы». Он испытывает к ним отвращение и сам же утверждает, что у него безошибочное чутье и он сразу понимает, когда женщина делает это ради денег. Он никогда не согласится на свидание с профессионалкой.

— Черт побери, неужели, когда мы подошли к нашей цели так близко, мы не сможем что-нибудь придумать? — сердито воскликнул Дерринджер. — Три такие головы? Кого из женщин мы лично знаем?

— Вообще, — спросил Эбен, — или здесь, на Земле?

— Конечно, на Земле, поскольку в настоящее время, судя по нашим делам, мы никуда отсюда не выберемся.

— Да, это верно, — согласился Эбен.

В эту минуту Такис вдруг взволнованно что-то затараторил на своем языке, но Эбен тут же его оборвал:

— Нет, Такис, нас интересуют только здешние, земные девушки. Я знаю, у тебя есть подружка, работающая в морском мире, но, поверь мне, она никак не подходит, хотя, возможно, она и классная девица.

— Черт побери, а вот я лично не знаю ни одной девицы, — сокрушенно произнес Дерринджер. — Последние десять лет я был Спартанцем. В нашу подготовку не входило ничего, что могло быть связано с женщинами. Разумеется, мы все были без каких-либо отклонений, сами понимаете.

— Конечно, я тебя понимаю, — успокоил его Эбен. — Я тоже мало бывал на Земле в последние несколько лет. На память мне приходит лишь одна привлекательная женщина, о которой я могу сказать, что знаком с ней.

— И я тоже, — встрепенулся Дерринджер.

Они оба посмотрели друг на друга.

— Элея?

— Да, Элея.

— Но Элея не из тех женщин, которые пойдут на что-либо подобное! — вступился за девушку Дерринджер.

— Согласен с тобой на все сто процентов, — подтвердил Эбен. — При обычных обстоятельствах это действительно так. Но, возможно, у Элеи есть какое-то заветное желание. Чтобы добиться его исполнения, можно ведь провести пару деньков с этим типом. В конце концов, она не должна спать с ним. В его дневнике это ясно оговорено. Ему нужна спутница на уик-энд, только и всего. Он ни словом не обмолвился о сексе.

— Я думаю, мы можем позвонить ей, — успокоился Дерринджер.

Эбен с насмешливым сочувствием посмотрел на него.

— Это не та тема, которую обсуждают по телефону. Советую вернуться в Зону Развлечений и самим найти ее там.

— А это безопасно для тебя? — спросил Дерринджер.

— Думаю, вполне. Начальник Таможни устроит досмотр лишь в том случае, если мы попытаемся покинуть Землю. А так, на Земле, я могу лететь беспрепятственно куда хочу.

Глава 80

Элея, объект их размышлений и планов, работала днем в кафе, где обслуживала шоферов грузовиков дальнего следования, а по вечерам подавала напитки в баре. Кафе находилось по соседству с Зоной Развлечений, и все приезжающие сюда, как андроиды со своим электронным разумом, так и туристы-земляне в собственной плоти, начинали обычно с него. Им всем хотелось освежиться, а, выпив пивка или чего-нибудь еще, те, кто был настоящим туристом, а не виртуальностью, спешили к Арене, занимали свои места и смотрели представление или игры. Живая земная публика делала их увлекательным отдыхом, но атмосферу все же определяло присутствие электронных зрителей, настроенных, все как один, на единую волну Всемирной сети, этого памятника и символа. Он пережил все невзгоды и катастрофы нескольких столетий с тех пор, как был увековечен в последние дни уходящего двадцатого века.

Благодаря чудесам голографии и виртуальной реальности электронных зрителей иногда даже привлекали к состязаниям и играм. Когда хотелось оживить представление, их делали двойниками настоящих героев и игроков и этим вносили веселую путаницу и замешательство в ряды живых участников, которые в поединках были вынуждены куда больше думать о риске, чем о победе, состязаясь с бесплотными соперниками, действующими бездумно и безоглядно.

Элея видела их всех, когда они приезжали и уезжали. Хотя для водителей дальних рейсов кафе стало любимым местом в Зоне, они лишь изредка флиртовали с Элеей, и дальше ухаживаний дело не заходило. Элея уделяла внимание своей внешности. Для всех она была красивой блондинкой, чуть старше своих юных подружек, но от этого еще более привлекательной, как уже понимающая в любви. Она была трудолюбива, веселого нрава, остра на язык, достаточно умна, но не гениальна и умела за себя постоять. У нее было свое снисходительно-насмешливое веселое отношение к людям вообще, что не только не лишало ее привлекательности, а, наоборот, усиливало ее.

Такой знали Элею все. Однако на самом деле она была совсем другой. В своей тайной жизни, о которой не подозревали даже ее подруги по общежитию, главное было скрывать, кто она на самом деле. Спрятать это так глубоко, что самой забыть об этом. Все, что было на поверхности и открыто взору, являлось лишь верхушкой того айсберга, каким стала Элея. Никто не знал о долгих часах тренировок с боевым оружием в руках под неусыпным надзором женщин-инструкторов с суровыми недобрыми лицами (Богиня не потерпела бы здесь мужского присутствия), заставлявших стройную девушку с дерзко завязанным хвостом белокурых волос повторять все еще и еще раз, в нарастающем темпе и с возрастающей силой, на пределе физических возможностей, которые зачастую оказывались недооцененными самой Элеей и могли быть превзойдены. Были и другие формы обучения, позволявшие Элее меняться подобно хамелеону, достаточно опасные в мире, которым правил Вишну, ориентированном на господство мужчин. Хамелеону с мощными ляжками и внушительным бюстом, способному при удобном случае принять позу и сделать роковое движение, могущее пробить брешь в устоях мира, который так упорно пытался построить Вишну. А пробив ее, сделать этот мир открытым влиянию того, что многим казалось давно забытым и похороненным, — влиянию Богини Дианы, испокон веков властвовавшей над жизнями мужчин и женщин.

Элея оказалась на переднем крае в этом тайном и беспрецедентном в жизни человечества замысле, втянувшем как науку, так и сверхъестественные силы, обычно далеко отстоявшие друг от друга, но сошедшиеся сейчас под синтезирующим влиянием присутствия Вишну. Работа в ресторане и баре была как бы стартовой площадкой, с которой Элея должна была двинуться дальше и сделать то, к чему ее так тщательно готовили.

Она ждала этого дня. А пока обслуживала столики, наливала в кружки пиво.

Однажды, только однажды, просто ради развлечения она ответила на объявление в местной независимой газете. Оно заинтриговало ее. Объявление было следующего содержания: «Человек, никогда не бывавший в этих местах, да и во всех других, которые известны землянам, посетив в данный момент планету Земля и Зону Развлечений, желал бы познакомиться с обитателем Земли, предпочтительно женского пола. Я инопланетянин мужского пола, внешностью не гуманоид, однако остроумен, общителен в компании, обладаю достаточно прозорливым умом и интуицией. Ищу девушку широких взглядов, блондинку, лет двадцати, со стройными ногами и высокой грудью, согласную пообедать и побеседовать со мной. Все остальное только по взаимному согласию». Далее были указаны номера почтового ящика и телефона.

Заинтригованная и достаточно уставшая от однообразия своей жизни, Элея позвонила и встретилась с Инопланетянином, как она его для себя назвала. Они провели удивительный вечер в городе. Удивительный тем, что эти два совершенно разных существа внезапно почувствовали взаимную симпатию. Кончилось тем, что Инопланетянин сделал ей определенное предложение, а она обещала подумать. Теперь же она понимала, что не сдержит своего обещания, потому что твердо решила больше с ним не видеться. Она понимала, что должна сказать ему об этом лично, хотя бы из уважения и симпатии.

Но на этом не кончалась даже четвертая часть ее неприятностей. Она только что обнаружила, что выполнение ее главной задачи сопряжено с непреодолимыми трудностями, а ведь она только ради этого приехала в Зону Развлечений.

Она должна открыть некую Дверь. Легко сказать! Эта Дверь, как сейчас узнала Элея, может оказаться столь же трудно достижимой целью, как пустующее кресло за Круглым Столом короля Артура.

Дело в том, что Элея столкнулась с чем-то, к чему оказалась совсем не готова: если она откроет Дверь, это приведет к непоправимым изменениям в ней самой и в мотивах ее действий, она или тут же забудет, зачем это сделала, или вообще не откроет ее совсем, ибо к заманчиво блестящей ручке прикоснется одна Элея, а повернет ее уже совсем другая.

А между этими двумя осторожными жестами, возможно, лежит ужас, не поддающийся пониманию. Вопреки воле Элеи в ее голову лезли мысли о том, что в этот же момент между двумя вечностями тоже что-то произойдет. Она представляла себе это с таким чувством, будто нарочно трогала болезненный заусенец на ногте и наслаждалась этим неприятным ощущением.

Нет, сейчас она перестанет об этом думать. Она вернется к этим мыслям потом, когда останется одна в небольшой комнатушке под крышей, где разложит коврик для молитвы, встанет на колени и крепко сложит перед собой ладони, чтобы сосредоточиться. Тогда она снова сможет думать и, вероятно, найдет выход.

А пока, позабыв о Богине, она будет наполнять кружки пивом для грубиянов шоферов и туристов. И улыбаться.

Она подошла к столику, который только что заняли двое мужчин и крабовидное существо с другой планеты. Протянув им меню, она, как всегда, спросила:

— О’кей, джентльмены, что желаете?

— Элея, — тотчас сказал краб-инопланетянин, — ты что, не узнаешь нас?

Элея, приглядевшись, вскинула брови от удивления:

— Такис! Ну конечно! А это Дерринджер и Эбен! Как чудесно снова видеть вас! Что вам заказать?

— Пару кружек пива для меня и для Дерринджера, — распорядился Эбен, — и стакан морской воды без газа и рыбью икру для нашего друга. Захвати и для себя что-нибудь выпить. Нам надо с тобой кое-что обсудить.

— К счастью, скоро конец моей смены, — повеселела Элея. — Я только договорюсь с Кленси и вернусь. Одна нога здесь, другая там.

— Что это значит? — спросил Такис.

— Это значит: очень быстро. Нам повезло, что мы ее сразу нашли.

Трое друзей, припарковав свой корабль, приехали в кафе на автобусе, собираясь именно отсюда начать поиски Элеи. Им чертовски повезло, что она оказалась здесь. В Зоне Развлечений не все оборачивается так хорошо, как хочется.

Элея вернулась с заказом, а для себя прихватила коктейль. Трое друзей смеялись и болтали так, как обычно делают все при случайных встречах в местах не очень знакомых и посещаемых от случая к случаю. Наконец Эбен перевел пустой разговор на нужную тему.

— Мы пришли сюда не для того, чтобы возобновить наше знакомство, хотя это, разумеется, очень приятно, — сказал он.

— Я тоже подумала, что вы пришли не просто для пустого времяпровождения, — заметила Элея.

— Нам надо решить один вопрос, — сразу перешел к делу Эбен. — Но для этого ты должна кое-что для нас сделать.

— Кажется, мне повезло, — съязвила Элея.

— Возможно, — постарался успокоить ее Дерринджер. — Потому что и мы отплатим тебе тем же и сделаем для тебя то, что ты сама не хочешь или не можешь совершить. Именно на таких условиях взаимной помощи мы и просим тебя об услуге.

— Хорошо сказано, — согласилась Элея, — если это не выходит за рамки нашей скорее предполагаемой, чем настоящей дружбы. Что я должна сделать для вас и почему?

— Мне кажется, с самого начала надо договориться не обсуждать здесь, почему кто-то о чем-то просит. Поскольку это дела личные, лучше оставить вопрос без ответа.

— Я, пожалуй, выпью за это, — сказала Элея и отпила глоток коктейля «Белая богиня». — Итак, что вам от меня нужно?

Дерринджер прочистил горло и начал:

— В Зоне Развлечений проживает некий тип, таможенник. Нам бы хотелось, чтобы ты нашла к нему подход и пригласила его провести с тобой уик-энд, где тебе самой захочется.

— Я должна принять ваше предложение? — холодно спросила Элея. — Речь идет о сексе?

— Не обязательно, — ответил Дерринджер. — Мы ничего такого не требуем. Ты сама вольна решать этот вопрос. Нам только нужно, чтобы его не было здесь ни в субботу, ни в воскресенье.

— Можно задать вопрос? Он сам меня пригласит на уик-энд?

— Нет, — ответил Дерринджер. — Ты должна его пригласить.

— А если он откажется?

— Мы сомневаемся, что он поступит подобным образом. А если он все-таки откажется, тогда уговор остается в силе: ты выполнила нашу просьбу, и мы тоже выполним свое обещание. Как только тебе что-то понадобится, мы сделаем все сразу же и без каких-либо увиливаний.

— Я сама могу выбрать место для уик-энда?

— Есть некоторые ограничения, — пояснил Дерринджер. — Это место не должно быть дальше Венеры. Нам нужно, чтобы вы с ним добирались не дольше чем полдня.

— Вы дорожите временем, — сказала Элея. — А этот тип заплатит мне?

— Он оплатит все, — сказал Эбен. — Такова его романтическая задумка.

— Это мне подходит. А он не какой-нибудь урод или безобразно искалеченный?

— Нормальный, с виду даже приятный мужчина, руки, ноги и все прочее еще при нем. Его недостатком, возможно, окажется некая мономания, то есть пунктик. Ты сама это заметишь при общении, если вы встретитесь.

— Значит, я не имею права знать, зачем вам это надо? Ладно, так даже интересней.

— А теперь что мы можем сделать для тебя? — спросил Дерринджер.

— Наконец-то вспомнили и обо мне. О’кей. У меня две проблемы. Первая — это открыть одну Дверь в месте, о котором я скажу после того, как мы договоримся.

— Первую просьбу мы знаем. Какова вторая? — поторопил ее Дерринджер.

— Есть и вторая. Я хочу, чтобы кто-то из вас лично доставил мое письмо одной персоне.

— Твои просьбы подозрительно просты, — заметил Дерринджер. — Нет ли здесь подвоха?

— Возможно. Как и в вашей пустячной просьбе.

— Что ж, — вздохнул Дерринджер.

Такис хлопнул клешней, привлекая к себе внимание.

— Дискуссия окончена, не так ли? Мне необходимо немедленно вернуться на корабль и избавиться от этой икры. Мы договорились?

— Мы выполним твои просьбы, Элея, — пообещал девушке Дерринджер.

— А я выполню вашу, — ответила Элея.

— Прекрасно, — подвел итог Такис. — Теперь я поспешу на корабль, а вы обсудите, как все надо сделать.

Глава 81

Такис едва успел. Икра бунтовала и требовала к себе внимания. Такис не привык еще к внутренним признакам начала родов. Их испытывают только женские особи. Неожиданное уменьшение на его родной планете мужской популяции крабообразных заставило правительство издать указ, обязывающий каждую мужскую особь, после пересадки ей яичников, вынашивать икру для не менее чем пяти поколений крабообразных. Это, по подсчетам, может восполнить потери и довести популяцию до нормы. У Такиса было уже трое родов, это — его четвертые. Напевая себе под нос, он вложил красно-коричневую икру в собственном соку в пакет, заклеил его и отправил в отделение Службы по вопросам детства по месту своего жительства. Молодняк будет отличный, дальше о нем позаботятся другие. Так решали этот вопрос на планете Канцерия.

Приведя себя в порядок в ближайшей чистке для инопланетян недалеко от места их стоянки, Такис вернулся на корабль. Эбен и Дерринджер были уже там, и каждый из них готовился к своему заданию.

— Я чем-нибудь могу вам помочь? — спросил Такис.

— Следи за связью, на тот случай, если кому-нибудь из нас понадобится помощь.

— Нет проблем, — пообещал Такис. — Кто из вас будет открывать Дверь, о которой говорила Элея?

— Я взялся за это, — сказал Дерринджер. — Мы подозреваем, что это не такая простая задача, как говорит Элея. Иначе почему бы ей не справиться самой? Поскольку задание опасное, за это берусь я. Нас, Инспекторов, специально обучали способам защиты и нападения.

— Я уверен, что тоже мог бы справиться, — заметил Эбен. — Но у меня дело поважнее. Я найду Инопланетянина и передам ему письмо Элеи.

— Мы когда-нибудь узнаем, что в нем написано? — спросил Такис.

— Нет, не узнаем. Я и сам не знаю. Элея дала мне его запечатанным. Это мнемоническое послание, конверт будет открыт лишь в тот момент, когда я смогу передать его Инопланетянину.

— Что ж, это не столь интересно, — сказал Такис и повернулся к Дерринджеру. — Куда же ты отправишься искать эту Дверь?

— Не знаю, — ответил Дерринджер. — Элея не смогла вразумительно указать направление поиска. Сказала лишь, что я должен искать Дверь за Дверью, а за нею еще одну Дверь.

— Что это означает? — удивился Такис.

— Надеюсь, что найду ее быстро.

— Я буду сидеть на радиоприеме и беречь огонь в очаге до вашего возвращения. В добрый час, как говорят у вас на Земле.

Глава 82

Дерринджер отправился на поиски Двери почти налегке, прихватив лишь небольшой чемоданчик.

Начал он вполне логично со справочного бюро, благо будка стояла прямо рядом с кафе. Высокий длинноносый со светлыми волосами и высокомерно вскинутыми бровями молодой клерк не смог ответить на его вопрос.

— Никогда не слышал ничего подобного, — признался он. — Дверь за Дверью найти достаточно просто. Но чтобы за этими Дверями была еще одна Дверь? Я даже не знаю, что вам ответить.

— Возможно, если я доберусь до Двери за Дверью, то для дальнейших поисков этого будет вполне достаточно, — обрадовался Дерринджер.

— Это очень просто, — ответил клерк. — Вам надо попасть в Зону Смерти. Лучше бы, конечно, не ходить туда, если можно обойтись без этого.

— Я должен попасть туда, — стоял на своем Дерринджер.

Клерк еще выше вскинул брови, теперь они выражали искреннее сочувствие.

— Зона Смерти не входит в число тех мест, которые привлекают туристов.

— Я тоже так думаю.

— О ней не упоминается в брошюрах, которые издаются для туристов в Зоне Развлечений.

— И это вполне разумно, — согласился Дерринджер.

— Существует легенда, будто когда-то эту зону собирались сделать одной из арен для Игр, но потом отказались от этой идеи. Слишком она была ужасной.

— Просто расскажите мне, как туда попасть.

— Прежде вы должны дать подписку. — С этими словами клерк протянул Дерринджеру лист бумаги с напечатанным текстом. Дерринджер прочел: «Я, нижеподписавшийся, освобождаю всех жителей Зоны Развлечений и самого Правителя Земли Вишну от всякой вины и ответственности за то, что я сам намереваюсь совершить этот поистине неразумный и крайне опасный поступок. Если я погибну или сойду с ума, то сам за все в ответе, ибо вовремя не сказал себе того, что сказал бы всякий разумный человек: «Достаточно — это значит достаточно, а что более того, то это уже сверх меры».

Дерринджер, не раздумывая, поставил внизу свою подпись.

— А теперь вы должны встать по стойке «смирно» вон под тем странной формы светлым пятном, трижды щелкнуть каблуками и трижды произнести: «Я хочу пройти в Зону Смерти, каким бы сумасбродным ни казался мой поступок», и вы тут же будете там.

— Зачем щелкать каблуками? — не мог не поинтересоваться озадаченный Дерринджер. — Это мне о чем-то смутно напоминает.

— Еще бы, — ответил клерк. — Вишну взял этот пароль из книги «Волшебник Изумрудного города» и, конечно же, присвоил себе.

— Да, конечно.

— Тогда вперед, если вы действительно решили совершить такую глупость.

Дерринджер закрыл глаза не потому, что так велел клерк, а потому, что с закрытыми глазами шагнуть неведомо куда легче. Он трижды повторил пароль и трижды щелкнул каблуками. Не успел растаять в воздухе звук третьего щелчка, как Дерринджер почувствовал, что вокруг него все изменилось. А значит, он с помощью научной магии уже переместился в Зону Развлечений для Мертвых.

Глава 83

Территория Зоны Развлечений для Мертвых ничем поначалу не поразила Дерринджера и показалась бы даже приятной, если бы не приглушенные звуки музыки. Звучали вариации на тему поэмы Рахманинова «Остров мертвых». Пейзаж, как и следовало ожидать, был печален: темные тополя, белый галечник, мраморные строения в классическом стиле, возводя которые, зодчие отдали должное «золотому сечению» Леонардо да Винчи. Не обошлось и без воронов. Шаловливые тучки в полнолуние флиртовали с луной, то покрывая траурной вуалью ее круглый лик, то снова открывая его. Тающие часы Сальвадора Дали висели над горизонтом, а под ними как лозунг была строка из Суинберна: «Время в лопнувшем стакане».

Чтобы поесть что-нибудь, надо было углубиться в дальние улочки Зоны Развлечений для Мертвых, ибо на главных улицах и бульварах все место было отдано диорамам на печальные и замогильные сюжеты: Ниобея, умоляющая Гектора сделать ее героиней любой другой легенды и дать ей еще один шанс, Аполлон и грации в день ответа.

Дерринджер зашел в итальянский ресторанчик и съел поминальный обед — это все, чем здесь кормили, — а затем отправился на поиски Двери за Дверью, чтобы потом добраться до той, что была за ними.

Как только он вышел на Дорогу печали, главную улицу Зоны Смерти, он не придумал ничего лучшего, как спросить первого встречного:

— Простите, не скажете ли вы, как я могу найти Дверь за Дверью?

— Конечно, скажу, — любезно ответил прохожий. — Вам надо сесть на трамвай № 5 и доехать до конечной остановки. Там вы увидите справочное бюро.

Дерринджер поблагодарил доброго человека и успел сесть на только что подошедший трамвай. Тот, громыхая, повез его через центр Зоны Смерти в еще более печальные пригороды. Вскоре трамвай остановился перед низким каменным зданием. Дерринджер, убедившись, что это конечная, вышел. Трамвай тут же поехал обратно, а Дерринджер направился к зданию.

Войдя, он увидел мужчину, сидевшего за столом. Тот вопросительно поднял глаза.

— Чем могу служить? — спросил он.

— Не скажете ли вы, где я могу найти Дверь за Дверью?

— Разумеется, — ответил мужчина. — Поднимитесь по лестнице этажом выше, поверните налево и идите до конца коридора. Вы сразу увидите ее. На ней надпись.

— А Дверь за нею?

— Она находится там же, за нею.

— Благодарю вас, — сказал Дерринджер. Он поднялся по лестнице, свернул налево. И, пройдя по коридору до конца, действительно уткнулся в Дверь. Над нею была табличка: «Вход, ведущий к Двери за Дверью».

Открыв Дверь, Дерринджер вошел и оказался в небольшой комнатушке, в глубине которой было две Двери. На одной из них висела табличка с надписью: «Дверь за Дверью», на другой значилось: «Академия Двери за Дверью, которую вы выберете первой, если у вас есть хотя бы половина того разума, каким Бог наделил недозрелое яблоко».

Вспомнив старую пословицу о слепой кобыле, которой ровным счетом все равно, подмигнули ли ей или кивнули головой, Дерринджер выбрал вторую Дверь Академии.

Глава 84

Единственной зацепкой для поисков Инопланетянина была газета с его объявлением. Элея отдала ее Эбену. Внизу объявления был номер телефона.

С этим номером Эбен вернулся к себе и заказал разговор по межпланетной связи. Его ничуть не удивило немедленное соединение. Именно этого он и ожидал от личности, равной ему по талантам и склонностям.

— Алло, это Инопланетянин?

— Да, имею честь быть им. Чем могу быть полезен? — Голос низкий, живой и искренний звучал чисто благодаря отличной слышимости.

— Привет, говорит Эбен. Я хотел бы встретиться с вами.

— Прошу извинить, но ваш голос слишком низок для молодой леди, которая ответила на мое объявление.

— Я не леди, — пояснил Эбен. — Я мужчина и хочу поговорить с вами.

— Меня это не интересует, — ответил Инопланетянин. — Я достаточно встречался с землянами, чтобы составить о них представление.

— Послушайте, мистер, у меня к вам письмо от женщины по имени Элея.

— Элея? Она посылает мне письмо? О чем оно, скажите!

— Боюсь, не смогу этого сделать. Это телепатированное письмо в заклеенном конверте, который следует вскрыть лишь при вас. Только тогда я смогу мнемоническим способом передать его содержание. Я должен сделать это лично.

— Понял вас, — согласился Инопланетянин. — Хорошо. Могу встретиться с вами сегодня после ленча, например, точно в два пополудни у Иглы Времени в Арена-парке.

— Отлично, мистер.

У Эбена было время не только перекусить, но и вздремнуть перед встречей с Инопланетянином. Ему повезло, выполнение обещания не стоило больших усилий. Он тут же пожалел беднягу Дерринджера с его дурацкой дверью, которую надо во что бы то ни стало найти и открыть. Это куда труднее, чем передать письмо.

Эбену очень хотелось знать содержание письма, прежде чем он передаст его. Что это Элее вздумалось разговаривать с каким-то инопланетянином? Чем ей не хороши свои земные парни?

Не то чтобы это задело Эбена. Она была неплохой девушкой, можно сказать, даже лакомым кусочком. Чертовски красива, если на то пошло. Но не из тех, память о ком будет преследовать как забытый рефрен, полустертые воспоминания далекого прошлого, на которые вдруг упал слабый рассветный лучик и высветил… женщину… Элею…

Эбен быстро прогнал эти расслабляющие волю мысли способом, хорошо знакомым людям его профессии. Не время думать о подобных вещах. Он велел себе сейчас же выбросить из головы Элею, потому что она никак не входила в его планы и, кроме того, у него ее письмо к Инопланетянину.

Глава 85

Эбен пришел на встречу с Инопланетянином вовремя. Верхняя площадка Иглы Времени, где они собирались встретиться, представляла собой открытую круговую платформу, достигающую верхушки Пирамиды Времени. Под нею был вход в Иглу, где за пустячную цену благодаря щедрости Вишну каждый мог совершить экскурсию в прошлое без всяких опасений, что это изменит историю.

Способ, которым Вишну сделал это, можно назвать революционным. Он познакомился с несколькими мирами, посетив их в машине времени и засняв все суперголографом. Заметим, использовав технику виртуальной реальности, он сумел представить людям прошлое и будущее в том виде, в каком им хотелось это видеть и даже побывать в нем. Виртуальная реальность, созданная фотографиями Вишну, была идентична реальности, но скорее напоминала копию, сделанную под копирку, или мимеографию, если пользоваться лексиконом свято чтимого далекого прошлого. Вы можете вытворять что угодно в виртуальном будущем, это никак не отзовется на будущем реальном, с которого снята эта копия.

Эбена не интересовала Игла Времени. Для него это было просто местом встречи. Стоит ли морочить себе голову прошлым и будущим, где нельзя заниматься бизнесом и нет настоящих приключений? Что в этом хорошего?

Тут он наконец увидел выходившего из лифта Инопланетянина. Это был он, Эбен не мог ошибиться. Четыре руки и хвост. Кожа зеленого цвета. Волосы — трещотки гремучей змеи. Глаза — бездонные озера ужаса. Очень тонкие губы. Чужак, иного о нем не скажешь.

Инопланетянин сделал шаг вперед.

— Вы тот джентльмен, который хотел со мной увидеться?

— А вы тот Инопланетянин, который подписал объявление в газете?

— Да, имею честь им быть.

— Значит, письмо адресовано вам?

Эбен посмотрел чужаку в глаза. Несмотря на быстро бегающие зрачки, они отнюдь не были полны ужаса, просто были иными, вот и все. Кто сказал, что иные — значит плохие? И у него нет клыков. Он почти нормальный инопланетянин и даже вполне пригож собой.

Когда Эбену удалось уловить живой быстрый взгляд Инопланетянина, мнемоническое письмо Элеи стало открытым для него.

— Это письмо Элеи. Она пишет следующее: «Благодарю за весьма лестное приглашение осмотреть ваш личный планетоид, не покидая вашей летающей спальни, но, учитывая огромные различия наших организмов и несовместимость наших желаний, я вынуждена, поблагодарив вас, отказаться».

— И это все? — воскликнулИнопланетянин.

— Да, все, — подтвердил Эбен.

— О! — не удержавшись, разочарованно выдохнул бедняга.

— Что-то не так? — спросил Эбен.

— Я надеялся на большее.

— Что ж, это все, что я могу вам сказать.

— Боюсь, вы правы. Это значит, что мне, пожалуй, лучше вернуться к своим делам.

— Каким трудом вы зарабатываете себе на жизнь? — вежливо справился Эбен.

— Я командир космического флота. В нем двести тысяч боевых кораблей.

— Торговцы?

— Нет, мы пираты.

— Неужели? Я ничего об этом не знал.

— Моя одежда не столь броская, — сказал Инопланетянин, окидывая себя довольным взглядом. — Серый камзол с пышными рукавами, разрезами и алыми вставками в них, панталоны, присобранные у лодыжек, туфли с загнутыми носками. Именно так все представляют себе одежду инопланетянина. Пусть вас это не вводит в заблуждение. Под этой одеждой скрывается командующий космическим флотом из двухсот тысяч кораблей, ждущих своего часа за темной тучей из некоего вещества у Альфы Центавра. Мы, пираты, умеем прятаться, дожидаясь момента, когда представится случай показать, на что мы способны. А мы беспощадны.

— Вы здесь, чтобы следить за Землей?

— Угадали. Здесь у меня небольшой наблюдательный пункт. Ваша планета — неплохая добыча. Думаю, мы просто налетим, как стая, соберем все, что на поверхности, закатаем, как в ковер, в верхний слой земли и вместе с ним перевезем к себе.

— Если такое произойдет, сколько людей вы сделаете несчастными.

— Что ж, тогда, пожалуй, мы не сделаем этого. Мы, пираты, славимся своим легкомыслием, мы меняем свое мнение по любому поводу, а то и без него. Непостоянны и переменчивы, как ветер. Кроме двух случаев.

— Каких?

— Мы верны своим женщинам. Я надеялся, что Элея согласится разделить со мною трон. Однако она даже не решилась осмотреть вместе со мной мой планетоид… Что ж, не повезло.

— А еще в чем вы постоянны? — поинтересовался Эбен.

— В своем интересе к некоторым таинственным объектам неземного происхождения, которые время от времени посещают наши миры, творят свои темные колдовские делишки и исчезают. Я бы отдал все, чтобы заполучить такой объект, а если это невозможно, то хотя бы побывать в его присутствии, ощутить на себе его мистическую ауру.

— Вы говорите о каком-то конкретном предмете? — поинтересовался Эбен.

— Да. Именно такой привлек наше внимание. Нам стало известно, что он появился на вашей планете как некий подарок компьютеру Вишну, который правит вами. Подозревают, что этот подарок из вечности, или, во всяком случае, как я полагаю, это энтелехия, нематериальное фантастическое жизненное начало из не нашего времени и пространства. Оно называется на земном языке и на языке инопланетян «Совет Галактики». Ага! Я вижу, как с вашего лица исчезло безразличие. Означает ли это, что вы тоже слышали об Аппарате?

— Слышал, — охотно признался Эбен. — Я даже сопровождаю одного человека, который ищет его.

— Вот как! Конечно, иначе и быть не могло, кто-то уже должен был охотиться за Аппаратом, — воскликнул Инопланетянин.

— Так-то оно так, но это не означает, что Аппарат достанется именно ему.

— У нас есть поговорка, — сказал Инопланетянин. — «Сверхъестественный объект останется у того, кто последним возьмет его в руки».

— Мудрая поговорка, — согласился Эбен.

— Могу я предположить, что я разговариваю с тем, кто намерен быть предпоследним обладателем Аппарата?

— А последним, без сомнения, будете вы.

— Таково мое намерение. И если деньги заговорят…

— Я всегда чутко прислушиваюсь к голосу денег, — заметил как бы невзначай Эбен. — При условии, что их голос достаточно звучен, чтобы привлечь мое внимание.

— Я могу собрать столько денег, что они будут звучать раскатами грома в ваших ушах, — посулил Инопланетянин.

— Подумаю, что можно сделать, — ответил Эбен. — Но взамен обещайте не трогать Землю.

— Конечно, никаких проблем! — воскликнул обнадеженный Инопланетянин. — Вперед, дружище, и сделайте все, чтобы добыть для меня этот Аппарат. Я буду следить за вашими успехами, как я это умею.

— Как? — не мог не поинтересоваться Эбен.

— Как это делают инопланетяне, — ответил тот.

Глава 86

Элее довольно быстро удалось изучить распорядок дня и привычки Таможенного Чиновника. Весь день он проводил в офисе, сидя в своем кабинете на высоком стуле, сгорбившись над чертежной доской и покорно смирившись с недостатком света на своем месте. Ленч он тоже съедал, не покидая кабинета. Официант из ближайшего кафе приносил ему на подносике бутерброд и стакан пива. Запросы у него были более чем скромные. Вечерами он шел домой пешком в свою неуютную квартиру в грязном переулке без тротуаров и мостовой, выходившем прямо к Атомному реактору, неподалеку от Арены. Но ни гром небесный, ни сверкнувшая подобно острому мечу молния не способны были нарушить покой, поколебать веру этого человека в себя, хранившуюся в глубоких и темных тайниках его души, откуда тем не менее нежданно-негаданно вскипали, как пузыри, предвестники перемен, судьбы, кармы, — назовите их, как хотите, никто оспаривать не станет, — и временами вырывались, чтобы лопнуть на поверхности его жизни.

Элея стала одним из таких пузырей, неосознанно сотворенных самим Таможенным Чиновником в его тайной внутренней фабрике снов, ибо каждый из нас является таким всесильным создателем всего и вся. Но этот пузырь пока не возник на поверхности, потому что Элея продолжала еще изучать своего клиента.

Она следила за ним с жадностью хищника. Элея была прежде всего охотницей, а этот мужчина — ее жертвой. Неудержимое желание овладеть ситуацией возникло у нее, как только она увидела безукоризненно одетого мужчину, пересекающего зал скромного ресторанчика, в котором он, Начальник Таможни, обычно каждый вечер ужинал.

После характеристики, данной Эбеном, она ожидала увидеть грубого и неотесанного мужлана, а увидела полную ему противоположность. Начальник Таможни оказался мужчиной с мелкими чертами лица, нормального телосложения и, судя по всему, скорее меланхолик, чем грубиян. Он был немного сутул, среднего роста, худощав. Почему она решила, что он будет толстым? Только теперь Элея поняла глубину той антипатии, вполне, должно быть, объяснимой, которая, видимо, возникла между такими разными архетипами, какими являются Эбен и Таможенный Чиновник. Этим и объяснялись предвзятость и необъективность Эбена. Однако какое ей до всего этого дело? Хотя благодаря необъективности Эбена у нее, возможно, будет неплохой уик-энд.

Вне всякого сомнения, теперь пришел ее черед сделать решительный шаг.

Она взглянула на себя в крохотное зеркальце пудреницы и осталась довольна. Без сомнения, она выглядела хорошо. Прическа а-ля Медуза Горгона — сверкающие золотом тугие локоны были уложены в искусном беспорядке вокруг головы — ей очень к лицу. Элея была убеждена, что теперь все зависит от того, как она сыграет свою роль.

Встав, она пересекла зал ресторана с равнодушием, хотя и показным, которое лучше всего подчеркивало одну из черт натуры этой незаурядной и красивой молодой женщины. Красавица не должна показывать, что знает, какое опустошение в сердцах мужчин может произвести ее красота. Но это вовсе не означает, что показное равнодушие несовместимо с искренней чистосердечностью.

— Привет, — сказала она непринужденно, — могу я сесть за ваш столик?

Если для Таможенного Чиновника это и было испугавшей его неожиданностью, он умело скрыл свой страх.

— Прошу, садитесь, — как-то неуверенно произнес он, а затем, словно вспомнив, что еще принято говорить в таких случаях, добавил: — Будьте моей гостьей.

— С удовольствием, — включилась в разговор Элея, присаживаясь. — Итак, я постараюсь быть с вами предельно откровенной, если, конечно, вы не предпочитаете ходить вокруг да около и вести беседы ни о чем.

— Что вы? Давайте сразу перейдем к делу, — быстро согласился Начальник Таможни.

— У меня есть идея, вернее, каприз, если хотите, — начала Элея. — Почему бы нам с вами не провести уик-энд, две ночи и два дня, в каком-нибудь роскошном отеле по вашему выбору? И за ваш счет, конечно. Что случится или не случится потом, мы не станем сейчас обсуждать или брать на себя какие-либо обязательства — в частности, я имею в виду секс, но не исключаю и иных обязательств, ибо это свободный договор, не связывающий нас условиями. Как вы смотрите на это? Или я проговорила все слишком быстро?

— Быстрота, с которой вы все изложили, правда, удивительна, — согласился Начальник Таможни, — но моя способность мгновенно уловить суть сказанного вами, я убежден, отнюдь не уступает вашей способности быстро излагать свои мысли, в чем вы сами вскоре убедитесь. Я, возможно, даже превзойду вас, если допустить, что предположение Шелдрейка о том, что будущее влияет на настоящее, верно. Что вы скажете, если мы остановимся в отеле «Звездочет», самом шикарном на Луне? Я сразу же закажу номер, а улететь туда мы можем сегодня же вечером.

Элея улыбнулась.

— Быстрота вашей адаптации к новым для вас условиям делает вам честь. Хотя, возможно, вы предполагали нечто подобное. Не будем терять время.

— Я в восторге, — ответил Элвин. — Но позвольте внести предложение. Давайте закончим наш ужин. Здесь кормят довольно прилично.

Элея кивнула в знак согласия и не в последний раз удивилась апломбу этого человека, с виду простого Начальника Таможни. Что скрывается под этой неприметной внешностью? Это ей предстоит еще узнать.

Глава 87

Отель на Луне, с одной стороны, был совершенством, с другой — чистейшим парадоксом. То, что в нем было совершенного, можно определить несколькими словами: самый дорогой отель в Солнечной системе. Что же касается его парадоксальности, то для этого потребуется углубиться в область эстетического.

У Луны, с точки зрения нынешнего поколения, уродливое лицо: на ней нет кислорода, а лишь бесцветные голые камни, пыль и бесплодный грунт. Казалось, зачем здесь строить роскошный отель? Но фазана коммерции и рекламы лучше всего жарить на метафорах, щедро подбрасывая оксюмороны. Чем они глупее и парадоксальней, тем убедительней.

Поскольку на Луне нет жизни, владельцы отеля загорелись желанием создать здесь ландшафты Земли, перенести на эту мертвую планету уголок тропиков с их буйной растительностью. И им это удалось. Под огромным куполом, накрывшим весь участок вместе с отелем, был теплый влажный воздух, столь необходимый растительности джунглей.

На десяти квадратных милях, накрытых куполом, удалось сделать не только это. Все здесь казалось большим, просторным благодаря хитроумному использованию системы зеркал, создававших впечатление безбрежности океана и бесконечности песчаной полосы пляжей, как в настоящих тропиках. Многочисленные прогулочные дорожки были спланированы так, что дважды на одну и ту же не выйдешь, так же как дважды не увидишь одного и того же пейзажа.

Все это плюс первоклассный ресторан и водный спорт сделали отель на Луне мечтой всех, кто искал удовольствий и развлечений.

Элею несколько удивило, что Таможенный Чиновник мог позволить себе столь дорогое удовольствие. Возможно, отец оставил ему в наследство мешок денег.

Главное здание отеля представляло собой большой дом под тростниковой крышей. Элея и ее спутник были приветливо встречены, когда шаттл высадил их на летной полосе отеля. Однако их номер оказался не в главном корпусе. Их поместили в одном из шикарных бунгало, разбросанных по побережью океана и в джунглях.

Они были тепло встречены личным дворецким, слуги повесили их одежду в шкафы и хлопотали вокруг них так, чтобы никто не почувствовал ностальгии по дому. Дворецкий угостил их фирменным тортом и редким сортом светлого пива, которое отель получал с Марса.

Вторую половину дня они катались на дрессированных дельфинах, что входило в стоимость услуг, потом их ждал роскошный ужин в бунгало, а вечером они прослушали под звуки ситара лекцию о Руми.

Вернувшись в бунгало и лежа в одной постели, они словно не замечали друг друга. По какой-то загадочной причине Элея не испытывала ни влечения, ни антипатии, а только равнодушие, что озадачило ее. Она привыкла отвечать на сексуальную близость в любых обстоятельствах.

Ей даже пришло в голову придвинуться поближе к этому мужчине и спровоцировать его, но она тут же передумала, потому что ей все время казалось, что некая неведомая сила увлекает их в неизвестном направлении. Элея, воспитанная покорно служить Богине Диане, готова была ждать, что же последует дальше. К тому же она почувствовала, что очень устала после катания на дельфинах.

Следующий день был последним. Как быстро летит время, если интересно его проводишь, даже в несколько двусмысленной ситуации. Элея удивилась, что у них осталась всего одна ночь. Завтра утром, когда они проснутся, каждый вернется к своей жизни, и их пути более никогда не пересекутся. Она внезапно почувствовала что-то похожее на страх, ибо предчувствия говорили ей, что произойдет что-то важное и необычное.

— Может, нам прогуляться по пляжу и поговорить? — предложила она Начальнику Таможни после ужина.

— С удовольствием. Я только что собирался сказать вам то же самое. Кстати, зовите меня просто Элвин.

Берег мерцал и искрился под искусственным, однако вполне правдоподобным светом луны. Луна на планете Луна. Это напомнило Элее о Двери за Дверью. Жизнь в джунглях уже затихла, когда они спустились к линии прибоя, где мелкие волны красиво набегали на искусственный берег.

— Я собираюсь спросить вас кое о чем, — сказала Элея.

— Спрашивайте, не стесняйтесь.

— На самом деле вы не хотели ехать со мной на уик-энд?

Элвин улыбнулся. Это была печальная и даже приятная улыбка.

— Мне, собственно, было все равно. Я сразу понял, что у нас с вами нет взаимного влечения, да и не может быть.

— Почему в таком случае вы согласились? — спросила Элея. — Разве вы не подозревали, что вас просто убирают с дороги на два дня?

— Я прекрасно знал об этом, — ответил Элвин. — Но вы, разумеется, не подозревали, что, убирая меня, вы убрали и себя тоже.

Она смотрела на него так, словно не верила ему или же очень сомневалась.

— Кто вы на самом деле? — наконец спросила она.

— Мое настоящее имя не имеет значения, — сказал Элвин, Начальник Таможни. — Но вы должны знать, раз уж мы об этом заговорили, что я не тот, за кого вы меня принимаете, я не из вашего времени и не из вашего пространства. Я тот, кого у вас принято называть Пришельцем из Галактики.

Теперь Элея уже не скрывала своего удивления.

— Зачем вы сделали это? — Голос ее упал до шепота.

— Объяснение придется искать в глубине далеких веков.

— Расскажите мне, пожалуйста.

— Я поехал на уик-энд с вами, — сказал Пришелец из Галактики, — чтобы эта история продолжалась. А ей грозит забвение. Такое случается даже с самыми лучшими историями. Но мы, Пришельцы, не можем позволить ей оборваться. Поэтому время от времени мы появляемся и ускоряем события.

— В таком случае вы Лорд-хранитель Пробелов в Манускриптах, — медленно промолвила она.

— И всего того, что лежит между ними.

— Господин, что мне делать?

— Проведите эту ночь в размышлениях о той, кого вы величаете Богиней. Утром вернитесь к тому, что идет своим чередом, и к вашей роли в этом. Вы увидите, что развитие сюжета за ваше отсутствие намного продвинулось вперед. Разумеется, вы и словом никому не должны обмолвиться об этом разговоре.

— А если я это сделаю?

— Тогда на вас найдется редактор.

Итак, утром Элея была готова вернуться к Эбену и Дерринджеру и сказать им, что выполнила все, о чем они ее просили. Выполнили ли они свои обещания?

Глава 88

Прямоугольник из грубой оберточной бумаги. В нем — черный квадрат. Вот что дал инструктор Дерринджеру и всем остальным в классе в первый день учебы в Академии, где они должны были получить свои знания о Двери за Дверью.

— Джентльмены, — обратился к ним инструктор, — мы начинаем изучение Двери за Дверью, этого вечного символа и знака действительности в царстве Смерти. Вы все пришли сюда, чтобы узнать, как подойти к этой Двери, как встретить те опасности, которые вам сулит встреча с ее стражем, и как преодолеть их и наконец открыть Дверь, а самому тут же уйти, не входя в нее.

Лекции читались в строгой секретности, и все дали слово никогда не рассказывать о них. Все пообещали сделать это, в том числе и ваш рассказчик, читатель, ибо благодаря своей интуиции и прозорливости он оказался в Зоне Смерти одновременно с главным героем Дерринджером. Он (или я, если говорить прямо) не намерен разглашать то, что мы с Дерринджером узнали на этом инструктаже. А это ставит меня в гораздо более щекотливое положение, чем человека, которого там не было. Если я попытаюсь рассказать что-либо об этих лекциях, я рискую непреднамеренно и просто нечаянно намекнуть на то, что там на самом деле происходило. Поэтому я вынужден обуздать свои эмоции ради сохранения тайны и перехожу прямо к тому моменту, когда Дерринджер закончил курс инструктажа и не без волнения и внутреннего трепета приблизился к Двери за Дверью, за которыми была еще одна Дверь.

Прежде чем достигнуть Двери за Дверью, Дерринджеру пришлось пройти по длинной и плохо освещенной галерее со множеством бюстов в нишах. В конце галереи он увидел черную Дверь, которую окутывали клубы призрачного тумана. Подойдя поближе, Дерринджер заметил, как туман, уплотнившись, превратился в непонятной формы серое существо с хвостом, у него на глазах приобретшее наконец четкие очертания. Дерринджер увидел перед собой людоеда. В этом не было никаких сомнений.

— Приветствую тебя, молодой Ирландец, — изрекло чудовище громовым голосом. — Неужели ты покинул дом в Коннеоте, чтобы попытаться сразиться со мной?

— Здесь какая-то ошибка, — пролепетал Дерринджер. — Я не ирландец. По происхождению я француз. Впрочем, родословная моей семьи берет начало в те времена, когда Франции еще не было. Наша страна называлась Лионез, и мы все были в рабстве у королевы Тьмы Дахут.

— Послушай, цыпа, — промолвил людоед, — не заговаривай мне зубы. Меня не интересует твоя дурацкая родословная, но уж если ты пришел сюда, то приготовься к неприятностям.

— Неприятности — мое второе имя, — храбро заявил Дерринджер, вспомнив старую поговорку.

— В таком случае, — ответил людоед, — начнем.

Они схватились, пробуя силу друг друга. Поединок начался в освещенном желтым светом коридоре, ведущем к Двери, за которой находилась Смерть. Людоед владел приемами опытного убийцы и был опасен. Но Дерринджер тоже кое-чему научился в школе Спартанцев. Секреты этого обучения здесь не место открывать. Все это очень пригодилось Дерринджеру, он был быстр, удары наносил умело и вскоре положил людоеда на обе лопатки.

Поднявшись, людоед даже похвалил его:

— Неплохо, молодой воин. А теперь поскорее убирайся из города, пока я окончательно не разозлился.

— Ну уж нет, — возразил Дерринджер. Радость одержанной победы настолько возбудила его, что он даже заговорил фальцетом. — Я не уйду отсюда, пока не выполню своей задачи.

— Тогда выполняй эту дурацкую задачу. Открывай Дверь. Я разрешаю.

— Так не пойдет, — возмутился Дерринджер. — Ты сам должен ее мне открыть.

— Ты кое-чему научился в Академии. Хорошо, я открою тебе Дверь. — С этими словами широким жестом людоед открыл Дверь. — Пожалуйста, можешь входить.

— Не я, — сказал Дерринджер. — Моя задача — открыть Дверь, но не входить в нее.

— А где в таком случае тот, кто войдет в нее?

— Это она. И войдет тогда, когда захочет.

— А что мне теперь делать с этой Дверью? Стоять возле нее и ковырять в носу?

— Вот именно, — с удовольствием подтвердил Дерринджер. И, повернувшись, ушел, оставив людоеда дрожать на космическом сквозняке.

Глава 89

Дерринджер вернулся на корабль Эбена с радостной для Элеи вестью: он выполнил ее просьбу и открыл Дверь. Теперь, распахнутая настежь, она ждет того, кто должен в нее войти. Это сделает миссис Вишну, которой необходимо немедленно сообщить всю информацию. Поэтому Элея тут же отправилась на планетоид Ноль-12, оставив Эбена дожевывать бутерброд с копченой говядиной, который припас для себя Дерринджер. Сам он поспешил принять душ, ибо надо было снова собираться в путь на поиски Аппарата, все еще находившегося в руках Таинственного Клоуна.

Глава 90

Полет к миссис Вишну не занял много времени, и вскоре Элея стояла перед госпожой в ее будуаре на планетоиде Ноль-12, куда невозможно вернуться, разве что при особых обстоятельствах, как это удалось Элее.

Миссис Вишну предстала перед ней стройной, с пышным бюстом, рыжеволосой красоткой, молодой во всех отношениях. И только глаза выдавали не поддающийся разгадке возраст Богини.

— Ваша светлость, я вернулась, — сказала Элея.

— Как раз вовремя, — воскликнула обрадованная миссис Вишну. — Мне нужен совет. Что ты думаешь об этом платье?

Элея окинула миссис Вишну критическим взглядом.

— Оно сидит на вас безукоризненно.

— Нет, скажи мне правду!

— Что ж, скажу… Этот цвет вам не идет.

— Я тоже так подумала, — согласилась миссис Вишну. — Только что сама собиралась сказать себе это. Но ты мне помогла. Я чуть погодя переоденусь. А теперь ответь, Элея, где ты была?

— Там, куда вы меня послали, Ваша светлость.

— О, неужели я тебя куда-то посылала? Да, кажется, я это сделала. О, дорогая, извини, это все моя бедная память. Впрочем, бедная я, потому что память у меня отличная, но что-то во мне самой иногда мешает должным образом пользоваться ею.

— Прекрасная память на все времена, — напомнила Элея, — это изобретение Аполлона и касается только мужчин. Оно не входит в перечень наших женских достоинств.

— Я знаю, что для нас это не имеет особого значения, — согласилась миссис Вишну. — Мне это тоже известно, хотя не знаю откуда. О, Элея, если бы ты знала, как трудно быть почти бессмертной кибернетической машиной с признаками пола. Любовь причиняет боль.

Элея склонила голову, уловив нотки горечи в голосе миссис Вишну.

— Но любовь — это единственное чувство, которое чего-то стоит.

Миссис Вишну согласно кивнула.

— Черт побери! Итак, Дверь открыта. Это верно?

— Да, Ваша светлость, — подтвердила Элея. — Ваш путь домой, на Землю, на ваше законное место рядом с Вишну открыт перед вами.

— Я даже не знаю, чего я, в сущности, хочу, — капризно промолвила миссис Вишну. — Мне было здесь хорошо без него. Можно многое сказать в упрек принципу «мальчик — девочка» среди разумных машин. Любовь туманит разум, Элея.

— Однако вы сами как-то сказали, что нужен лишь тот разум, который может смотреть на мир через призму любви.

— Я столько всякого наговорила, — созналась миссис Вишну. — Я столь же могущественна и умна, как Вишну. Почему же у меня нет уверенности в себе?

— Потому, что вы позволили ему отправить вас в изгнание, — сказала Элея. — Ваша уверенность в себе еще не оправилась от удара.

— Я думала, что он и я просто играем, — пояснила миссис Вишну. — Я не подозревала, что, согласившись покинуть Землю, я никогда не смогу вернуться обратно.

— Теперь вы можете вернуться, — успокоила ее Элея.

— Да? А что, если он не захочет принять меня? Что тогда, а?

— В этом случае вы забудете о любви и променяете ее на золото. Контроль и власть над Землей. А почему бы нет, черт побери! Почему бы с вашей помощью не использовать женские принципы в управлении Землей? И не только для себя. Вернувшись на Землю, вы распространите правление Богини, которое было беспощадно ограничено в этой Галактике из-за высокомерия и наглости мужчин.

— Ты права, разумеется. Не повезло в любви, может, повезет в исполнении долга. Я сделаю это, Элея, и сейчас же отправлюсь к Двери. Вернее, через несколько минут. Прежде помоги мне подобрать платье того цвета, который мне к лицу.

Глава 91

Когда Элея наконец ушла, кибернетическая рыжая красотка отнюдь не успокоилась, ибо так и не смогла решить окончательно, что ей надеть, и бесчисленное количество раз меняла косметику и прически. Ей все не нравилось.

Ярый поборник мужского превосходства, такой, как Вишну, если бы узнал об этом, — чего, к счастью, не могло случиться, но все же, если бы это случилось, — ограничился бы тем, что снисходительно назвал поведение миссис Вишну типично женским, а следовательно, глупым. Но если посмотреть на это глубже и с другой стороны, тот факт, что миссис Вишну столько времени потратила на выбор платья и косметики, мог бы просто означать репетицию нужных жестов и ответов в том полном мистицизма заброшенном месте, откуда оказывается такое влияние на всю Землю и где особым нюансом является король. Какой она появится в стране Вишну, ее внешность и одежда играли первостепенную роль для хитроумной кибернетической конструкции, именуемой миссис Вишну, ибо она сделала ставку на сексуальную привлекательность и неопровержимость своих женских доводов, от которых Вишну теперь не уйти.

У него будет хлопот по горло, когда эта рыжая красотка отойдет от своего зеркала и войдет в Дверь между мирами, которая все еще стоит открытой, и людоед, продрогший до костей на космических сквозняках, пока еще терпеливо сторожит ее. Хотя у бедняги на уме лишь одна мысль: снова закрыть Дверь. Уж слишком все это затянулось. Но когда такое бывало, чтобы женское тщеславие уступило место мыслям о каких-то сверхъестественных существах, терпящих неудобства?

Глава 92

Дерринджер все еще пребывал в поисках Таинственного Клоуна. И если кто-то еще толком не понимал, что ему надлежит делать, озадаченный обещаниями и любовью, то Дерринджер хорошо знал, как ему следует действовать.

Поэтому, попрощавшись с друзьями, он сел на трамвай, отправляющийся от Арены по весьма неопределенному маршруту туда, где жил Клоун.

Дерринджер нашел его мало изменившимся. Клоун тут же перестал забавляться своей машиной искусственных волн, в которой перманентно что-то не ладилось, хотя на один рейс и одну историю ей волн хватало.

— Ладно, — сказал Дерринджер, — я однажды испробовал вашу машину, и это причинило мне кучу неприятностей. Теперь без всяких уверток и экивоков скажите, где я могу найти Аппарат.

— Не разрешите ли хотя бы один экивок, ради удовольствия?

— Нет, просто ответьте мне на мой вопрос, и я пойду дальше.

— Что ж, мне кажется, — глубокомысленно заметил Клоун, — что, несмотря на ваше упорство и настойчивость, вы, черт побери, совсем не умеете читать знаки. Вы с трудом различаете след, если вообще на него напали.

— Это мое дело, — сердито ответил Дерринджер. — Где Аппарат?

— Он здесь, — просто ответил Клоун. — В моем бунгало. — И он повел Дерринджера к рядам небольших простых домиков с заборами из штакетника. Таинственный Клоун жил в третьем доме от конца. Войдя внутрь, Клоун предложил гостю стакан чаю, а сам отлучился из комнаты, но тут же вернулся с большим блестящим ящиком в руках.

— Ящик мой и, разумеется, останется у меня, — предупредил он Дерринджера. — А то, что вам нужно, находится внутри.

Дерринджер, не теряя времени, открыл ящик. Что-то по форме и размерам напоминающее молочного поросенка, только из металла, попыталось выскочить вон, однако Дерринджер успел взять его в руки.

— Значит, вы и есть Аппарат? — воскликнул Дерринджер.

— Да, имею честь быть им, — ответил Аппарат. — Как я понимаю, вы собираетесь отдать меня кому-то?

— Верно, собираюсь. Сначала вы предназначались для Вишну, вот ему я вас и отдам. Вы должны дать мне слово, что перестанете менять свою форму и цвет, откажетесь от попыток сбежать и станете спокойным подарком, как вам и положено.

Аппарат посмотрел на Клоуна, тот кивнул ему, и Аппарат согласился.

— Хорошо, я обещаю. Но вы должны кое-что сделать для меня.

— Что именно?

— Не отправляйте меня сразу же к Вишну, а отвезите сначала к вашим друзьям Эбену и Элее. После всего, что им пришлось испытать, пусть они хотя бы посмотрят на меня.

— Легко это сделать, — сказал Дерринджер, — но у меня нет блестящего ящика, чтобы положить вас туда. Этот ящик принадлежит Клоуну, зато у меня есть хороший мешок. Вам он подойдет?

— Не важно, — ответил Аппарат. — Но с этой минуты я нем, равнодушен и мне на все наплевать.

Дерринджер более не добился от него ни слова.

Глава 93

Совершив посадку на космодроме планетоида, Дерринджер без приключений и трудностей встретился с Вишну. Умный компьютер, он же Правитель Мира, хорошо помнил, какую задачу поставил перед молодым Спартанцем.

Он принял его в гостиной. Потолок с куполом, как в храме, был освещен тремя огромными люстрами. Одна из них когда-то украшала Зимний дворец русского царя. Теперь она служила Передовой Технологии мира, цели куда более великой, чем служение автократии. В дополнение к люстрам, в гостиной было много других светильников, и поэтому комната казалась сверкающей медузой. В одном ее углу стоял стол розового дерева с редкими яствами и напитками. И хотя Вишну сам не нуждался в еде, ему была необходима лишь энергия, он любил угощать своих редких гостей из землян.

На этот раз он предстал перед гостем в облике высокого молодого длинноносого англичанина со светлыми волосами и фальшивой ученой степенью Итонского университета. Вишну был немного снобом.

— Приветствую вас, — поздоровался он с Дерринджером. — Вам удалось найти его?

— Да, он у меня, сэр, — ответил Дерринджер и протянул большой джутовый мешок, в который положил Аппарат.

— Прекрасно, прекрасно. Надеюсь, это не доставило вам много неприятностей?

— Ничего такого, что не удалось бы преодолеть, сэр, — скромно ответил Дерринджер.

— Мне кажется, вы знакомы с доктором Атертоном?

Доктор, расположившийся в кресле, покрытом собольей накидкой, почти утонул в пушистом мехе. Он выглядел таким, каким бывал обычно. Поднявшись, он приветствовал Дерринджера полуироничным кивком, полным, очевидно, какого-то значения, что, однако, не произвело на расторопного молодого Инспектора никакого впечатления.

— Итак, вы его нашли? — повторил Вишну.

— Да, нашел, — снова подтвердил Дерринджер.

Он достал подбитый чем-то мягким чемоданчик и вынул из него Аппарат. Вид у последнего был загадочный и мрачный.

— Вы с ним, кажется, встречались, сэр? — спросил Дерринджер у Вишну.

— Да, было такое, — ответил Вишну, протягивая руку к подарку.

Аппарат почернел и ничего не ответил.

Дерринджер толкнул его.

— А ну, давайте. Не дело так себя вести.

Аппарат снова обрел свой обычный розовый цвет.

— Подумать только, меня учит манерам землянин, — возмутился он и почему-то вдруг рассмеялся. Это был искренний добродушный смех, затем он протянул им свою худую конечность, похожую на какой-то сухой отросток.

— Итак, Вишну, — сказал Аппарат, — вы плохо тогда ко мне отнеслись. Думаю, урок пойдет вам на пользу. Ладно, никаких обид.

Убедившись, что все идет, как должно, Дерринджер по форме 101 преклонил колено, как его учили в Спартанской школе вести себя перед высшими по чину и по уму, и вручил Аппарат Вишну.

В ту минуту, когда протянутая рука Вишну была готова взять подарок, голос доктора Атертона остановил его.

— Я не хочу портить вам удовольствие, сэр, — промолвил он испуганно, — но вы просили меня остановить вас, если вы будете на грани необдуманного действия.

— Я просто принимаю подарок, — удивился Вишну. — Вы называете это необдуманным действием?

— Вы стали вдруг очень невинным и наивным, — съязвил Атертон.

— Не преувеличиваете ли вы в данном случае? — спросил Вишну.

— Здесь вопросы буду задавать я, — сказал Атертон. — Не обижайтесь, но я ваш терапевт.

— Конечно. Однако вы уверены, что в этом действии есть нечто такое, что заслуживает внимания терапевта?

— Как же иначе нам решить эту проблему?

— О’кей, предположим, есть какая-то причина для терапии. Но зачем, черт побери, придираться по мелочам?

— Не сердитесь, я лишь хочу помочь вам, — ответил Атертон.

— Ближе к делу, — раздраженно сказал Вишну. — И, пожалуйста, без пустяков.

— Я хочу сказать вам, сэр, — начал Атертон, — что, приняв Аппарат, если вы действительно решили это сделать, вы обрекаете себя на серию действий, последствия которых даже вы не можете себе представить.

— Это так плохо? — спросил Вишну.

Атертон пожал плечами.

— Ведь вы у нас суперинтеллект. Я просто указываю вам на то, что мне кажется поведением, достойным психоанализа.

Вишну какое-то время молчал.

— Черт побери, я действительно не могу себе представить, что случится, если я возьму Аппарат.

— Как не мог Эдип предусмотреть последствия своей женитьбы на красивой леди по имени Иокаста, — иронично произнес доктор.

— Что ж, если ослеп Эдип, почему не могу ослепнуть я? Метафорически, конечно. Дерринджер, дайте мне подарок.

Когда Вишну потянулся за подарком, Атертон демонстративно отвернулся и засвистел старинный, но популярный мотив.

— Вы знаете, — рассердился Вишну, — как меня раздражает, когда вы себя так ведете.

— О, простите, — извинился Атертон и замолчал.

— Что с вами? — допытывался Вишну. — Что вы пытаетесь мне сказать?

— Предсказаниям Кассандры тоже не верили, — мрачно откомментировал Атертон.

— Что, в конце концов, вы пытаетесь сказать мне?

— Я не пытаюсь, — ответил Атертон. — Я говорю вам.

— Но это бессмыслица! — сердился Вишну.

— То же самое все говорили Кассандре.

— Знаете, мне действительно это не нужно, — сказал Вишну. — Давайте быстро пройдемся по списку статус-кво. Я по-прежнему Правитель Земли, так или не так? Миссис Вишну все еще в изгнании. Мне послан подарок в виде Аппарата. Так или нет?

— Если вы так считаете, — ответил Атертон.

— Черт побери, вы ведете себя по-идиотски глупо. Ничто не изменит мой мир.

— Так думали «Битлз», — ответил Атертон.

— О, пойдите и окуните вашу голову в холодную воду, — ответил Вишну и взял подарок из рук Дерринджера.

И в это мгновение комнату залил сноп слепящего света, исходившего откуда-то из-за Аппарата. Его источники могли быть миниатюрными и невидимыми, но сила света была огромной. Аппарат внезапно стал меняться, на нем появились признаки лица. Приблизившись к Вишну, он стал что-то быстро шептать ему на ухо.

— Что он говорит? — спросил Дерринджер у Атертона.

— Откуда мне знать? — раздраженно отмахнулся Атертон. — Я не знаю его языка.

— Очень интересно, — ответил Вишну, когда Аппарат умолк. — Это, конечно, все меняет.

— Я вам сказал! — воскликнул Атертон. — А не только пытался сказать.

— А я, ни в чем не повинный посланник, все еще жду своей награды, — наконец вмешался Дерринджер. — Я сожалею, что приходится напоминать об этом в столь критический момент, но мне кажется, что в считанные миллимикросекунды все дерьмо сейчас взорвется. Поэтому я был бы не против…

Он протянул Вишну руку.

Наш мистер Дерринджер очень хотел получить свои кровные за проделанную работу. Мистер Инспектор Дерринджер. Мистер Спартанец Дерринджер, произнесший слова, сам того не ведая, которые когда-то, чертовски давно, вышли из-под пера в некой драме, похожей на ту, что развертывалась прямо сейчас перед его глазами, так же просто и легко, как нож входил в щель гранитной кладки в склепе фараона, но уже в совсем другой истории.

— Я приготовил ваше вознаграждение, — ответил Вишну. Из брючного кармана он достал тощий бумажник и, открыв его, вынул небольшой сложенный вдвое листок бумаги и передал Дерринджеру.

Дерринджер развернул листок и прочел:

«Всем землянам. Подателю сего прошу дать все, что он попросит и столько раз, сколько он будет просить». Далее стояла подпись Вишну, а под ней знак Вишну: «Око Аммона».

— Вы очень щедры, — промолвил растерянный Дерринджер.

— Пользуйтесь на здоровье. А теперь оставьте меня наедине с Аппаратом.

Доктор Атертон вышел вместе с Дерринджером и сопровождал его через холл до самого космодрома. Прощаясь, он сказал:

— На вашем месте я бы как можно скорее воспользовался наградой.

— Почему вы так говорите? — удивился Дерринджер. — Ведь никто не собирается свергать Вишну.

— Да, никто. Но, возможно, он сам это сделает.

Глава 94

Когда геликар начал снижаться для посадки, Дерринджер увидел внизу знакомые петли и спирали Зоны Развлечений и многоцветное пятно Цирка Снов, пока они не исчезли в утренней дымке.

Водитель геликара посадил свой маленький корабль рядом с космическим кораблем Эбена, стоявшим на привычном месте в ряду других.

Услышав характерный звук реактивного двигателя, Эбен и Такис вышли встречать Дерринджера.

— Отлично, парень, — приветствовал его Эбен. — Я рад, что ты вернулся. Все обошлось хорошо? Такис тут опасался, что твой босс тебя надует.

В ответ Дерринджер показал им бессрочный чек Вишну.

— Красивый ход, — сказал удовлетворенный Эбен. — Вот что я скажу о твоем Вишну. Он способен на благородные жесты. Ты уже на что-нибудь потратился?

— Я взял на себя смелость распорядиться, чтобы перечислили десять тысяч кредиток на твой счет. Сделал это прямо по телефону с геликара, — гордо заявил довольный Дерринджер. — Ведь ты выручил меня, когда я оказался в трудном положении, Эбен, я должен тебе куда больше.

— Считай, что ты мне ничего не должен, — грубовато отмахнулся Эбен. — Наоборот, я твой должник. Я должен тебе одну треть прибыли за контрабанду, как только ее сбуду.

— С этим чеком, — возразил Дерринджер, — я ни в чем не буду нуждаться.

— И все же я тебе заплачу все сполна, — возразил Эбен. — Сделка есть сделка. Как ты считаешь, Такис?

— Иногда сделка бывает даже больше, чем сделка, — философски заметил Такис. — Помню, как однажды, когда я был совсем мальцом, в подземном огороде моего отца…

— Оставим воспоминания на другой раз, Такис, — беспардонно перебил его Эбен. — Поднимемся-ка, ребята, на борт и обмоем встречу. У меня есть кое-какие задумки.

— С удовольствием, мне нужно выпить, — согласился Дерринджер. — Но у меня свои планы.

Друзья вошли на корабль. Как только все расселись, Такис разлил по стаканам редкое марсианское вино «Глабгевюртер», припасенное Эбеном для особых случаев. Они потягивали подогретое красно-серое вино, с удовольствием смакуя его в полной тишине. Наконец Эбен промолвил:

— Знаешь, о чем я подумываю, Дерринджер? Почему бы тебе не стать нашим третьим полноправным партнером? Теперь у меня есть возможность капитально отремонтировать двигатели и купить по-настоящему сильный генератор наводки. Тогда мы бы гоняли по всему космосу, повидали бы много мест, развлеклись, стали богатыми, а в твоем случае — еще богаче. Как тебе это нравится?

— Звучит заманчиво, — согласился Дерринджер, — но лишь для вас с Такисом, а не для меня. Это отличный образ жизни для космического торговца, однако я не торговец. Я Спартанец и Инспектор.

Эбен кисло улыбнулся.

— Я думал, что ты уже забыл об этом.

— Спартанский образ жизни — моя суть и призвание. Лучшего образа жизни для меня нет. Может, и есть где-то, но мои карты мне ничего не говорят.

— Почему так? — удивился Эбен.

— Забудем, что я говорил. Желаю тебе успеха, Эбен, и тебе, Такис, а сам возвращаюсь в свою казарму. Возможно, мы еще когда-нибудь встретимся.

— Надеюсь, — ответил Эбен. — Но зачем спешить? Что, если нам поразвлечься и побывать на представлениях на Арене?

— Я повидал в этом месте все, что мне хотелось, — ответил Дерринджер. — Теперь я возвращаюсь домой. Но вас, ребята, я никогда не забуду.

Он встал, и друзья проводили его до выхода.

— Ты даже не подождешь возвращения Элеи? — спросил Эбен. — Она поехала в город сделать прическу.

Дерринджер остановился, но, подумав, сказал:

— Нет, так будет лучше.

— Мне вызвать для тебя геликар? — спросил Эбен.

— Я лучше пройдусь. Мне надо о многом подумать. У вас не будет неприятностей с вылетом из Зоны Развлечений? Я имею в виду Начальника Таможни.

Эбен самодовольно улыбнулся, как человек, который умеет готовить коктейль из устриц.

— Этот маленький вопрос я тоже решу в свое время. Думаю, будет нетрудно. А если трудности возникнут, я с ними справлюсь.

На этом друзья и покончили. Пожав руку и клешню, Дерринджер, весело помахав на прощание, зашагал по длинной дороге, ведущей к границе.

Эбен и Такис молча глядели ему вслед. Когда он исчез из виду, Эбен наконец заговорил:

— Вот так. Интересно, что у него за планы?

— Что бы это ни было, он сможет все решить с помощью своей волшебной бумажки.

Эбен задумчиво поджал губы.

— Знаешь, друг, есть вещи, которые за деньги не купишь. Пошли, нам надо поговорить с Начальником Таможни.

Глава 95

Начальник Таможни, как всегда, сидел в своем кабинете. Эбен вошел своей обычной, размашистой и небрежной походкой, за ним, угрожающе стуча клешней, следовал Такис. Эбен сразу заметил перемены, произошедшие в кабинете. На стенах висели живописные полотна, каких он не видел в первый свой визит. Вглядевшись, Эбен вдруг очень удивился, так как на картинах менялись сюжеты. Появлялись и исчезали какие-то длинные призрачные лица с темными впадинами глаз.

— Приобрели новые предметы искусства, — небрежно констатировал Эбен.

— Привез их из Центра Галактики, — ответил Начальник Таможни. — После того, как я открыл Элее, кто я, не вижу необходимости прятать картины.

— Элея говорила нам, что вы не тот, за кого себя выдаете, — пояснил Эбен. — Что же вы делаете здесь, разрешите спросить?

— Выполняю кое-какую экспедиционную работу для Центра. Поэтому пришлось задержать ваш отъезд. Это было необходимо, чтобы отправить кое-что другое.

— Значит, задерживать нас больше нет необходимости?

— Строго говоря, нет. Но меня это развлекает. Если у вас нет других идей.

— Кажется, у меня есть, — охотно ответил Эбен. — Я вижу, вы любите искусство.

— Признаюсь, это моя страсть.

— Вам нравится искусство землян?

— Очень.

— Что, если я вам предложукупить парочку картин Вермеера, доставшихся моей семье еще в далекие времена?

— Вермеер — это хорошо, — согласился таможенник. — Да, это, пожалуй, меня заинтересует.

— У меня есть и кое-что другое. Возможно, сговоримся.

— У меня дома большой красивый особняк, который надо обустроить. Рассказывайте дальше.

— Могу продать вам оригинал рукописи Шекли. Роман еще никогда не печатался.

— Неужели? Очень бы хотелось взглянуть на него.

— Я быстро вернусь, — сказал Эбен. — Такис, ты пойдешь со мной. Да перестань стучать своей боевой клешней! Джентльмен дело предлагает.

Побывав на корабле, Эбен вернулся с контрабандным товаром, полученным от де Смоленко.

Осмотрев товар, Начальник Таможни решил купить все. Он даже не пробовал торговаться, хотя Эбен запросил большую цену. В конце концов для этого его и послали на Землю. Теперь он готовится к возвращению домой.

Провели обмен товара на деньги.

— Приятно было иметь с вами дело, — сказал Начальник Таможни. — Я оставил вам небольшой подарок в знак благодарности.

— Чудесно. А что это? Вернее, где он?

— Вы найдете его, как только ваш корабль вылетит отсюда, — объяснил Таможенный Чиновник.

Глава 96

Эбен и Такис вернулись на корабль, упаковали свой товар, убрали столы и через час были уже на пути в космос. Эбен решил, что он просто не понял Начальника Таможни, ибо нигде не видел ничего похожего на подарок. Затем ему показалось, что он слышит какое-то царапанье в дальнем углу кабины. Поставив корабль на автопилот, он пошел проверить.

Он сразу увидел на полу длинный мешок. Эбен не помнил, чтобы видел его здесь раньше. Он не мог его не заметить. Еще бы! Мешок-то был из меха горностая. И он шевелился.

Такис держал наготове бластер, пока Эбен осторожно развязывал мешок. Из него неожиданно появилась смуглая цыганочка с аккуратными ножками, в зеленой с алыми цветами юбке. У нее были продолговатые цыганские глаза.

— Здравствуйте, — промолвила она. — Меня зовут Зора.

— Мы встречались с вами раньше? — поинтересовался заинтригованный Эбен.

— Нет. Но я слышала о вас от вашего друга Дерринджера. Мне кажется, вы мне подходите, как говорят у нас, цыган. Когда Начальник Таможни пришел поблагодарить меня за помощь в осуществлении его плана, я, в свою очередь, попросила его помочь мне уйти от Карлоса, который становился настоящим злодеем. Вот он и придумал план побега.

— Понимаю, — ответил Эбен. — Такис, опусти оружие. Леди нам ничего не сделает, она безопасна.

— Я бы не сказала, что я так уж безопасна, — поправила Зора, и глаза ее вспыхнули задорным огоньком. — Вы можете высадить меня на любой планете, где есть кислород и не очень строгие законы. Если будете пролетать мимо таких мест.

— Я сделаю это, — пообещал Эбен, — но, возможно, в этом и не возникнет надобности, леди. Мне кажется, мы с вами поладим.

— То же сказала цыганская книга предсказаний, — промолвила смуглянка с деланно-смущенной улыбкой.

Глава 97

Боковая дверь большой гостиной в охотничьем замке открылась. В ней показалась худая усатая личность Командира Инопланетян в небесно-голубом комбинезоне.

— Я вижу, вы нашли Аппарат, — обратился он к Вишну.

— Да, я нашел его.

— Мне кажется, вам здорово досталось, — сказал Командир.

— Судя по замечанию, вы это предвидели, — ответил Вишну. — И все же мне не хотелось бы так думать. Неужели ваш разум настолько выше моего, что вы смогли все предугадать?

— Мой мальчик, — ответил Командир, — зачем вам паранойя. Вы ее не заслуживаете.

В этот момент в комнату вошел Атертон. Он слышал слова Командира.

— Я мог бы многое рассказать о его паранойе, — недовольно пробурчал Атертон себе под нос.

— Он сам все знает. Не так ли, Вишну? — спросил Командир.

— Да, конечно. А что касается некоторого разброса поисков…

— Простите, что вмешиваюсь, — перебил доктор, — мы не собираемся обсуждать это сейчас. Я появился здесь как предвестник того, что будет. Не сейчас, но скоро. Вишну, вы решили наконец то, что хотели решить?

— Да, решил, — ответил Вишну. — Этот Аппарат должен доставить меня в Центр Галактики. Я готов отправиться туда.

— Рад слышать это, — вставил свое слово Аппарат. — Однако решим последний вопрос. Раньше мы об этом не говорили. Те, кто отправляется туда, обратно не возвращаются.

— Неужели? — воскликнул Вишну.

— Да, таковы условия, — ответил Аппарат.

Вишну повернулся к Командиру Инопланетян.

— Вам это было известно?

— Я догадывался о чем-то в этом роде, — ответил Командир. — На эту тему существует уйма легенд и рассказов. Но если вы не хотите, я не буду винить вас. Только тогда попрошу отдать мне Аппарат.

— Что вы будете делать с ним?

Командир улыбнулся, но это была печальная улыбка чужака.

— Я использую его по назначению. Я поеду в Центр Галактики.

— А что будут делать ваши пираты без вас?

— Мой заместитель заменит меня, — сказал Командир. — Его недаром к этому готовили. Вопрос в том, возьмете ли вы меня с собой, если решитесь ехать?

— Я возьму вас с собой, — ответил Вишну. — Хотя вы инопланетянин, я чувствую в вас что-то близкое мне, и это заставляет меня думать, что я тоже инопланетянин. Законы разума неисповедимы. Вот вам моя рука, мы отправляемся.

Командир Инопланетян и Вишну крепко взялись за руки.

— Время пришло, — объявил Аппарат и кашлянул красным дымом. Когда дым рассеялся, Вишну и Командир Инопланетян исчезли.

Внезапно посередине большой гостиной засиял круг света. Где-то вдали послышался звук захлопнувшейся двери. Круг света разделился на множество лучей, и в них возникла миссис Вишну в потрясающем платье, рыжие кудри на голове были собраны в высшей степени экстравагантную прическу.

— Здравствуй, дорогой, — промолвила она. — Вот я и вернулась.

Она встревоженно оглянулась вокруг.

— Вишну? Где же ты?

Глава 98

— Куда же ты ушел? — звала мужа миссис Вишну.

— Туда, куда увел его дух, — ответил Атертон тихим успокаивающим голосом. — Вы должны понять, что он был чем-то большим, чем плоть и кровь, и большим, чем машина. Кроме того, он был существом, в котором родился дух и пламя, он из тех, кто не откажется от финального приключения, последнего рискованного пути к месту окончательного отдохновения. Вот каким был Вишну.

— А как же я? — обиженно воскликнула миссис Вишну. — По-вашему, я лимонное желе?

— Вы прежде всего сногсшибательная женщина и великолепная машина, — с энтузиазмом сказал Атертон. — А все остальное — плач по вашему мужу.

— Он умер? Он ушел от нас?

— Ушел в невыразимые сферы фантазии, о которых могут мечтать лишь поэты.

— Могу я последовать за ним?

— Я мог бы попытаться устроить вам это, — сказал Атертон.

— Нет, я никуда не хочу уходить! Мое место здесь, на Земле. Однако как печально, вернувшись, не найти здесь своего мужа. Я как Пенелопа в конце поэмы «Одиссея», только мой Одиссей снова отправился навстречу новым приключениям.

— Ваше обращение к классике делает вам честь, моя дорогая, — похвалил доктор.

— Благодарю вас, но что мне теперь делать?

— Что?.. Взять управление Землей в свои руки прежде всего.

— Вы так считаете? — Она задумалась. Кончик ее язычка на мгновение коснулся мелких зубов — это была прелестная полная кокетства гримаска. Затем миссис Вишну решительно тряхнула головой.

— Вести государственные дела — не по моей части. Здесь я ничего не понимаю. Мне нравятся банкеты, представления, балы, но принимать решения… Нет, я терпеть этого не могу.

— Возможно, вы отнеслись бы ко всему более терпимо, — мягко и вкрадчиво промолвил Атертон, — если бы рядом с вами был кто-то, способный взять на себя обязанность выполнять тягостные повседневные задачи управления, оставив вам приятное удовольствие заниматься сценой, экраном и другими видами искусства.

— Кого вы имеете в виду? — спросила явно заинтересовавшаяся миссис Вишну.

— Кого же как не себя?

— Вы хотите стать моим премьер-министром?

— Вашим мужем и принцем-консортом, милая леди, если вы пожелаете.

— Вы? Но вы всего лишь человек.

— Вы так думаете? — С этими словами Атертон сорвал одежду, а вместе с ней и кожу и предстал перед ней во всем своем дюралюминиевом блеске — скелет с органами чувств и прочим в замысловато скрученных пластиковых мешочках, прикрепленных к металлическим конструкциям.

— Вы выглядите отвратительно, — не выдержала миссис Вишну.

— Я снова приобрету вполне приличный вид, — ответил Атертон. — Я сделал это, чтобы убедить вас в том, кто я и что я на самом деле.

— Вы робот! — воскликнула миссис Вишну.

— Разумный, мыслящий робот, как и вы, — ответил Атертон. — И очень похожий на Вишну. Если сказать правду, я часть его. Я его тень, которую он так долго не хотел признавать и от которой отрекся, но вынужден был в конце концов засунуть свою тень в оболочку робота.

— А вы будете хорошим мужем? — не удержавшись, спросила миссис Вишну.

— Куда лучшим, уверяю вас, чем одухотворенная шелуха, бывшая когда-то действительно уникальной машиной, которой я служил так долго, а теперь претендую на его место.

— Значит, вы бессмертны, как и я? — воскликнула миссис Вишну.

— Да, я бессмертен.

— Это хорошо. Я терпеть не могу случайные связи.

— Значит, вы согласны сказать мне «да»?

— Да! Я говорю вам «да»! Берите меня, Атертон, я и Земля теперь ваши!

Их металлические тела в телесной оболочке с громким стуком сомкнулись в страстных объятиях, и в этом было, как ни странно, что-то трогательное.

Глава 99

— Мы можем лететь на моем корабле, — предложил Вишну Инопланетянину. — Или мы можем полететь на одном из ваших.

— Как вам угодно, старина.

Корабль Вишну, вернее, космическая яхта первого класса была приготовлена к полету, загружена провизией, топливом и только ждала сигнала. Вишну всегда держал ее наготове, ибо не знал, когда она может ему понадобиться. Однако он не ожидал, что яхта понадобится ему именно для такого непредвиденного случая. Это означало, что даже лучшие великие компьютеры не способны предугадать все.

Они взошли на борт яхты. Здесь отсутствовала даже небольшая команда обслуживания. Все на корабле было автоматизировано. Вишну давно решил отказаться от землян, так как они всегда досаждали ему вопросами, когда же они вернутся домой.

Вишну и Командир Инопланетян прошли в кабину навигатора. Он проверил, все ли в порядке, и сам убедился в этом.

— Прощай, милая сердцу Солнечная система, — проникновенно сказал Вишну и нажал кнопку старта. Корабль рванул в космос, набирая силу, которую едва ли мог вообразить себе человек.

Установив нужную скорость, Вишну обратился к Аппарату:

— А теперь куда?

— Вперед и только вперед. Пока, — ответил тот. — Поле Галактики не находится в каком-то определенном направлении.

Вишну прибавил скорости, сделав ее максимальной. Корабль несся сквозь Галактику, прорываясь через атмосферу ближайших звезд. Вишну сидел, откинувшись и наслаждаясь полетом. Скоро Млечный Путь будет позади. Они с Инопланетянином съели свой ленч, не потому, что были голодны, а потому, что надо было как-то скоротать время. Когда они покончили с едой, последние звезды остались позади, за пределами Галактики.

— О’кей, — сказал Аппарат. — Скорость, пожалуй, можно поубавить. В ближайшее время мы совершим посадку.

— Мы уже там?

— Едва ли. Но это предел для обычных средств перелета.

Глава 100

По указанию Аппарата Вишну посадил корабль на голой безжизненной планете на краю небытия, пустоты, окружающей кольцом тусклое красное и одинокое на этой самой дальней точке космического пространства солнце. Здесь не было кислорода, но это ничем не грозило трем пассажирам. Вишну жил запасами энергии, которую захватил с собой с Земли, Инопланетянин заявил, что он пользуется аниматом, веществом, которое выделяет его желудок. Что же касается Аппарата, тот промолчал, за счет чего он живет, но, по всей вероятности, это было вещество, изготовленное в Галактическом Центре.

— Что теперь? — поинтересовался Вишну после того, как они разбили небольшую палатку и поставили столик на берегу моря из серых целлюлозных блоков.

— Теперь мы должны покинуть ваш корабль, — сказал Аппарат. — Это та граница, откуда дальше не полетишь на обычных средствах передвижения.

Вишну переключил контрольное управление на возврат корабля на Землю. Он был бережливым хозяином. Когда корабль исчез в темном небе, он снова спросил:

— Что дальше? За нами пришлют какой-нибудь вид транспорта?

— Во мне самом есть прекрасное средство передвижения, — признался Аппарат. Из своего нутра он извлек кусок брезента и, после некоторых манипуляций, соорудил лодку. Она была копией той лодки, в которую Таинственный Клоун посадил Дерринджера и заставил его испытывать машину искусственных волн.

Вишну об этом, разумеется, знал. Он знал обо всем, что происходило на Земле. Поэтому он тут же поинтересовался, что же будет дальше.

— Вы должны это знать, — ответил Аппарат, — но, если вы не знаете, я, конечно, скажу: с вами ничего не произойдет. Испытание лодки Дерринджером было необходимо, чтобы проверить, готова ли она перевезти вас туда, куда мы сейчас направляемся.

— Что нам делать? — спросил Вишну.

— Вы и Командир Инопланетян сядете в лодку. Она доставит вас куда надо.

— А вы? Вы не поедете?

— Я сделал свое дело, — ответил Аппарат.

Аппарат выбросил струю дыма. Когда дым рассеялся, Вишну увидел, что он превратился в обычную зажигалку для сигарет.

С этой минуты Вишну начал нервничать. События выходили за рамки его компетенции и его возможностей. И хотя это было то, чего он желал и к чему так стремился, теперь это пугало его.

— Где же вода, по которой поплывет лодка? — пожаловался он Командиру, ибо более жаловаться было некому. Аппарат стал ни на что не годной зажигалкой.

— Я знаю, старина, — ответил Командир. — Но это их забота, а не наша. Сядем в лодку?

Они сели в брезентовую лодку. Не успели они как следует разместиться в ней, как лодка поплыла. Тут Вишну впервые испытал что-то похожее на панику, ибо не понимал, как она может плыть. Под нею не было ни земли, ни воды, не было даже воздуха. Он никак не мог этого объяснить, и это угнетало его.

— Что происходит? — спросил он у Командира.

— Мы на верном пути, — ответил Командир. — Можете расслабиться и постарайтесь получить удовольствие.

Вишну всегда прислушивался к хорошим советам. Но этому совету трудно было следовать. Его продолжала беспокоить мысль, каким образом плывет лодка. Он предполагал, что Галактический Уровень может быть не таким, как уровень Земли, но был не готов к подобным чудесам.

Наконец брезентовая лодка остановилась. Они причалили к какому-то берегу.

— Кажется, мы прибыли, — сказал Вишну.

— Да, прибыли, — согласился Командир Инопланетян. Он ступил на берег и ждал, когда из лодки выйдет Вишну. Затем он сказал: — Я думаю, пришло время кое-что объяснить вам.

— Что? — Вишну почувствовал неожиданную тревогу.

— Я не тот, за кого вы меня принимаете.

— Вы не тот? Кто же вы?

Командир Инопланетян осклабился. Вишну не сводил с него испуганного взгляда. Странная темная линия, появившись где-то на макушке Командира, быстро опускалась вдоль его тела, как бы деля его на две половины. На глазах у Вишну она превратилась в трещину и вскоре расколола Командира пополам.

— Мне это совсем не нравится, — испуганно промолвил Вишну. Бедняге оставалось только наблюдать за возникновением двух влажных пятен чего-то корчившегося и таявшего. Однако растаявшая масса внезапно стала твердеть и вскоре превратилась в два странных существа. Вишну сразу же узнал их.

Один с раскрашенным лицом и носом-картошкой был Таинственный Клоун. Второй, в голубых джинсах и замшевой куртке, оказался Койотом.

— Пришло время совершить обряд посвящения, — сказал Клоун.

— Какое посвящение? Никто об этом не говорил.

— Секретность — это часть посвящения, — пояснил Койот.

— Что еще должно произойти?

— Мы убьем вас, — просто сказал Клоун.

— Что же мне теперь делать? — испуганно спросил Вишну.

— Умереть, — ответил Койот.

Вишну повернулся и хотел было бежать к лодке, но не успел сделать и двух шагов, как Братья Хитрецы схватили его. Вишну был крепок и силен, но, увы, куда ему тягаться с такими божествами, как Братья Хитрецы.

Койот крепко держал Вишну, пока Клоун отрывал ему руки. Вишну попытался защищаться ногами, тогда Койот оторвал ему ноги. Покончив с этим, они принялись отвинчивать голову, а затем занялись туловищем Вишну, где находились центральный процессор и запоминающее устройство.

Вишну не испытывал боли: в этом он не счел целесообразным подражать человеку. Но под угрозой были остальные его чувства в результате разрушительной деятельности Хитрецов.

Первым за последней зеленой вспышкой света погасло зрение, с резким отчаянным криком умер слух. Вместе с горькой слюной пропало чувство вкуса. Осязание ушло, почему-то напоследок напомнив о мягкой шелковистости меха и солнечном тепле. А затем исчезло все. Лишившись органов чувств, Вишну еще какие-то мгновения существовал в своих спроецированных воспоминаниях о себе и том, что чувствовал внутри. Потом и этого не стало. Исчезло все.

Когда он проснулся, то с удивлением понял, что у него небольшое и компактное тело. Рядом по обе его стороны сторожами стояли Хитрецы. Они же помогли ему встать на ноги.

— Чувствуете себя лучше? — справился Койот.

— Кажется, лучше, — неуверенно ответил Вишну. — Но что произошло?

— Узнаете потом, — ответил Клоун, — а теперь пойдемте. Вас ждут все остальные.

— Что за остальные?

— Галактианцы. Пойдемте, праздник уже начался.

И Вишну, в сопровождении новых друзей, в своем новом, незнакомом ему теле и облике сделал первые шаги навстречу неизведанному и негаданному и тем более никогда не виденному. Он шел по зеленому лугу, а издалека доносились звуки веселого пиршества.

Глава 101

Когда Дерринджер шел по низкой лощине тропических джунглей, где, казалось, очень и очень давно на него напал леопард, его вдруг окликнули:

— Дерринджер! Подождите!

«Не может быть! — подумал он. — Однако это она, Элея!»

Она догнала его, слегка запыхавшись.

— Я вернулась на стоянку кораблей, чтобы повидаться с вами. Куда вы идете?

— Назад, в бараки Спартанцев.

— Вы этого хотите? Будете снова Инспектором?

— Ну как сказать? Не очень хочу, но что мне остается? А что вы делаете здесь?

— Я вернулась, чтобы отдать вам ваш значок. — Она протянула его спартанский значок. Им он когда-то застегнул ее разорванную леопардом одежду. Это было в начале их знакомства.

— Напрасно беспокоитесь. Я хотел, чтобы он остался у вас.

— Но вы не сказали мне этого. Как я могла это знать? Кроме того, я не хочу хранить ваш значок.

Она наклонилась и приколола значок к его униформе. Он удержал ее руку. Элея посмотрела на Дерринджера, и он увидел волнение на ее лице. Однако он мог лишь гадать о его причинах.

— Элея… — произнес он.

— Да, вы что-то хотите мне сказать?

— Я не умею говорить.

— И все же говорите.

Что-то похожее на гримасу боли или смущения пробежало по его лицу, голос его звучал сдавленно:

— Хорошо, я скажу, хотя я полон смущения и боюсь, что умру от стыда, если вы будете смеяться надо мной. Я люблю вас, Элея. Я полюбил вас, как только впервые увидел. Ваш светлый облик помогал мне, когда, казалось, весь этот безумный мир пошел против меня. Я думал о вас, сражаясь в поединке на Арене. И в Зоне Смерти ваш облик поддерживал меня и вселял надежду. О, Элея, я знаю, вы служите Богине, я же Спартанец. Однако я перестану быть человеком, если сейчас же не признаюсь в том, что нежно люблю вас.

— О, Дерринджер, я тоже вас люблю! — воскликнула Элея и неожиданно очутилась в его объятиях. Они ухватились друг за друга, как за якорь спасения, эти два гордых человеческих существа, победивших свою гордыню и нашедших в себе мужество признаться в своих чувствах.

Дерринджер внезапно рассмеялся.

— Я знаю, что должен сейчас сделать! Я уйду в отставку, откажусь от звания Спартанца и должности Инспектора, ибо я готов вместе с вами служить вашей Богине! — восторженно воскликнул он.

— Вы этого не сделаете, Дерринджер, — остановила его Элея. — Я решила, что достаточно послужила миссис Вишну и всему, что за нею стоит.

— Элея, могу ли я надеяться, что вы согласитесь стать моей женой?

— Конечно же, можете, вы большой глупый недотепа!

Они снова целовались, и казалось, ничего, кроме этого, в мире больше не существовало.

Наконец, переведя дыхание, Элея спросила:

— Какой ты хочешь, чтобы была наша жизнь, дорогой? У тебя есть какие-нибудь планы?

— Да, еще бы! — живо откликнулся Дерринджер. — Ты этого не знаешь, но я стал очень богатым человеком.

Вынув бумажник, он показал ей вечный чек Вишну.

— Крупный куш, — тихо прошептала Элея. — Что же теперь?

— Сейчас я вызову для нас какой-нибудь вид транспорта. У тебя есть компьютер?

Элея отстегнула, а затем сняла с запястья свой персональный компьютер. Дерринджер, настроив его, переслал по факсу копию чека-распоряжения Вишну и тут же связался с частным Бюро персональных развлечений, исполняющего все мечты и капризы богатых людей.

— Прежде всего мне нужен космический корабль, — сделал заявку Дерринджер, — небольшой, очень хороший, любого типа. Пришлите его немедленно сюда, где я нахожусь. А затем мы решим, какие я еще сделаю заказы.

Компьютер гудел и щелкал.

— Проверка… проверка…

Вдруг его экран погас, а спустя несколько секунд снова зажегся. Замелькали строки: «Весьма сожалеем, сэр, но миссис Вишну, новая правительница Земли, сняла с себя ответственность за долги и обязательства мистера Вишну, ее бывшего супруга, исчезнувшего в неизвестном направлении. Мы очень сожалеем, что не можем выполнить ваш заказ».

— Не печалься, это не имеет никакого значения, — успокаивала Дерринджера Элея, когда он отдавал ей компьютер. — Мы прекрасно обойдемся и без этих денег.

Взявшись за руки, они зашагали к границе Зоны Развлечений и вскоре покинули ее, вернувшись в реальный мир своего времени и пространства. Это был предел мечтаний для них обоих.

ПОВЕСТИ

Билет на планету Транай ^{(повесть)}

Уставший от несовершенства человеческого общества и государства мистер Гудмэн, преодолевая множество опасностей, летит на край галактики. Ведь Транай — это утопия, место где уже шесть сотен лет нет ни войн, ни преступности, ни коррупции, ни нищеты.

Всего этого они добились весьма любопытными способами, и у инженера-робототехника Гудмэна есть шанс заложить в достаточно прочное основание утопии ещё пару камешков.

* * * *

В один прекрасный июньский день высокий, худощавый, серьезного вида, скромно одетый молодой человек вошел в контору Межзвездного бюро путешествий. Он равнодушно прошел мимо яркого плаката, изображающего Праздник урожая на Марсе. Громадное фотопанно танцующих лесов на Триганиуме не привлекло его взгляда. Он оставил без внимания и несколько двусмысленную картину обряда рассвета на планете Опиукус-ХI и подошел к столу агента.

— Я хотел бы заказать билет на планету Транай, — сказал молодой человек.

Агент закрыл журнал «Полезные изобретения», который он читал, и сдвинул брови.

— Транай? Транай? Это, кажется, одна из лун Кента-IV?

— Нет, — ответил молодой человек. — Транай — планета, обращающаяся вокруг звезды, носящей то же название. Я хочу туда съездить.

— Никогда о ней не слышал. — Агент взял с полки Звездный каталог, туристскую звездную карту и справочник под названием «Редкие межпланетные маршруты».

— Так, — сказал агент уверенным голосом. — Каждый день приходится узнавать что-то новое. Значит, вы хотите заказать билет на планету Транай, мистер…

— Гудмэн. Марвин Гудмэн.

— Гудмэн… Так вот, оказывается, Транай — одна из самых далеких от Земли планет, на краю Млечного Пути. Туда никто не ездит.

— Знаю. Вы оформите мне проезд? — спросил Гудмэн, и в голосе его послышалось подавляемое волнение.

Агент покачал головой.

— Никаких шансов. Даже нон-скеды не забираются так далеко.

— До какого ближайшего пункта вы можете меня отправить?

Агент подкупающе улыбнулся.

— Зачем об этом беспокоиться? Я могу направить вас на планету, на которой будет все, чем располагает Транай, плюс такие дополнительные преимущества, как быстрое сообщение, сниженные цены, комфортабельные отели, экскурсии…

— Я еду на Транай, — угрюмо сказал Гудмэн.

— Но туда невозможно добраться, — терпеливо начал объяснять агент. — Что вы рассчитываете там найти? Возможно, я мог бы помочь.

— Вы можете помочь мне, оформив билет хотя бы до…

— Вы ищете приключений? — перебил его агент, быстро окинув взглядом тощую сутулую фигуру Гудмэна. — Могу предложить планету Африканус-II, доисторический мир, населенный дикими племенами, саблезубыми тиграми, человекоядными папоротниками; там есть зыбучие пески, действующие вулканы, птеродактили и все такое прочее. Экспедиции отправляются из Нью-Йорка каждый пятый день, причем максимальный риск сочетается с абсолютной безопасностью. Вам гарантируется голова динозавра, иначе мы возвращаем деньги назад.

— Транай, — сказал Гудмэн.

— Гм. — Клерк оценивающе взглянул на упрямо сжатый рот и немигающие глаза клиента. — Возможно, вам надоели пуританские правила на Земле? Тогда позвольте предложить вам путешествие на Альмагордо-III — «Жемчужину южного звездного пояса». Наш десятидневный тур в кредит предусматривает посещение таинственного альмагордийского туземного квартала, восьми ночных клубов (первая рюмка за счет фирмы), осмотр цинталовой фабрики, где вы сможете с колоссальной скидкой купить настоящие цинталовые пояса, обувь и бумажники, а также осмотр двух винных заводов. Девушки на Альмагордо красивы, жизнерадостны и обезоруживающе наивны. Они считают туристов высшим и наиболее желанным типом человеческих существ. Кроме того…

— Транай, — повторил Гудмэн. — До какого ближайшего пункта вы можете меня доставить?

Клерк нехотя вытащил стопку билетов.

— Вы можете долететь на «Королеве созвездий» до планеты Легис-II, затем пересесть на «Галактическую красавицу», которая доставит вас на Оуме. Там придется сделать пересадку на местный корабль, который останавливается на Мачанге, Инчанге, Панканге, Лекунге и Ойстере и высадит вас на Тунг-Брадаре-IV, если не потерпит аварию в пути. Затем на нон-скеде вы пересечете Галактический вихрь (если удастся) и прибудете на Алумсридгию, откуда почтовая ракета летает до Белисморанти. Я слышал, что почтовая ракета все еще там курсирует. Таким образом, вы проделаете полпути, а дальше доберетесь сами.

— Отлично, — сказал Гудмэн. — Вы сможете приготовить необходимые бумаги к вечеру?

Агент кивнул.

— Мистер Гудмэн, — спросил он в отчаянии, — все-таки что это за место — Транай?

На лице Гудмэна появилась блаженная улыбка.

— Утопия, — сказал он.

Марвин Гудмэн прожил большую часть жизни в небольшом городе Сикирке (штат Нью-Джерси), которым в течение почти пятидесяти лет управляли сменяющие друг друга политические боссы. Большинство граждан Сикирка равнодушно относилось к коррупции среди всех слоев государственных служащих, игорным домам, баталиям уличных шаек, пьянству среди молодежи. Они апатично наблюдали, как разрушаются их дороги, лопаются старые водопроводные трубы, выходят из строя электростанции и разваливаются их обветшалые жилые здания, в то время как боссы строят новые большие дома, новые большие плавательные бассейны и утепленные конюшни. Люди к этому привыкли. Но только не Гудмэн.

Прирожденный борец за справедливость, он писал разоблачительные статьи, которые нигде не печатались, посылал в Конгресс письма, которые никем не читались, поддерживал честных кандидатов, которые никогда не избирались. Он основал «Лигу городского благоустройства», организацию «Граждане против гангстеризма», «Союз граждан за честные полицейские силы», «Ассоциацию борьбы с азартными играми», «Комитет равных возможностей для женщин» и дюжину других организаций.

Его усилия были безрезультатны. Апатичные горожане не интересовались этими вопросами. Политиканы открыто над ним смеялись, а Гудмэн не терпел насмешек над собой. В дополнение ко всем бедам его невеста ушла к горластому молодому человеку, который носил яркий спортивный пиджак и единственное достоинство которого заключалось в том, что он владел контрольным пакетом акций Сикиркской строительной корпорации.

Это был тяжелый удар. По-видимому, девушку Марвина не беспокоил тот факт, что Сикиркская строительная корпорация подмешивала непомерное количество песка в бетон и выпускала стальные балки на несколько дюймов уже стандарта. Она сказала как-то Гудмэну: «Боже мой, Марвин, ну и что такого? Так все делают. Нужно быть реалистом».

Гудмэн не собирался быть реалистом. Он сразу же ретировался в «Лунный бар» Эдди, где за рюмкой вина начал взвешивать привлекательные стороны травяного шалаша в зеленом аду Венеры.

В бар вошел старик с ястребиным лицом, державшийся очень прямо. По его тяжелой поступи человека, отвыкшего от земного притяжения, по бледному лицу, радиационным ожогам и пронзительным серым глазам Гудмэн определил, что это космический пилот.

— «Особый транайский», Сэм, — бросил бармену старый космонавт.

— Сию минуту, капитан Сэвидж, — ответил бармен.

— «Транайский»? — невольно вырвалось у Гудмэна.

— «Транайский», — сказал капитан. — Видно, никогда не слыхал о такой планете, сынок?

— Нет, сэр, — признался Гудмэн.

— Так вот, сынок, — сказал капитан Сэвидж. — Что-то меня тянет на разговор сегодня, поэтому расскажу-ка я тебе о благословенной планете Транай, там, далеко за Галактическим вихрем.

Глаза капитана затуманились, и улыбка согрела угрюмо сжатые губы.

— В те годы мы были железными людьми, управлявшими стальными кораблями. Джонни Кавано, и Фрог Ларсен, и я пробрались бы в самый ад ради тонны терганиума. Да, и споили бы самого Вельзевула, если бы в экипаже не хватало людей. То были времена, когда от космической цинги умирал каждый третий и тень Большого Дэна Макклинтока витала над космическими трассами. Молл Гэнн тогда еще хозяйничала в трактире «Красный петух» на астероиде 342-АА, заламывала по пятьсот земных долларов за кружку пива, и люди давали, потому что это было единственное заведение на десять миллиардов миль в округе. В те дни шайка скарбиков еще промышляла вдоль Звездного пояса, а корабли, направлявшиеся на Проденгум, должны были лететь по страшной Прогнутой стрелке. Так что можешь себе представить, сынок, что я почувствовал, когда однажды высадился на Транае.

Гудмэн слушал, как старый капитан рисовал картину той великой эпохи, когда хрупкие корабли бросали вызов железному небу, стремясь ввысь, в пространство, вечно туда — к дальним границам Галактики.

Там-то, на краю Великого Ничто, и находилась планета Транай.

Транай, где найден смысл существования и где люди уже не прикованы к Колесу! Транай — обильная, миролюбивая, процветающая, счастливая страна, населенная не святыми, не скептиками, не интеллектуалами, а людьми обычными, которые достигли Утопии.

В течение часа капитан Сэвидж рассказывал о многообразных чудесах планеты Транай. Закончив, он пожаловался на сухость в горле. «Космический катар», — назвал он это состояние, и Гудмэн заказал ему еще один «Транайский особый» и один для себя. Потягивая экзотическую буро-зеленую смесь, Гудмэн погрузился в мечтания.

Наконец он мягко спросил:

— Почему бы вам не вернуться назад, капитан?

Старик покачал головой.

— Космический радикулит. Я застрял на Земле навсегда. В те дни мы понятия не имели о современной медицине. Теперь я гожусь лишь на сухопутную работу.

— А что вы сейчас делаете?

— Работаю десятником в Сикиркской строительной корпорации, — вздохнул старик. — Это я, который когда-то командовал пятидесятитрубным клипером… Ох, уж как эти люди делают бетон! Может быть, еще по маленькой в честь красавицы Транай?

Они еще несколько раз выпили по маленькой. Когда Гудмэн покидал бар, дело было решено. Где-то там, во Вселенной, найден модус вивенди, реальное осуществление древней мечты человека об идеальном обществе.

На меньшее он бы не согласился.

На следующий день он уволился с завода роботов в Ист-Косте, где работал конструктором, и забрал свои сбережения из банка.

Он отправлялся на Транай.

На «Королеве созвездий» он долетел до Легис-II, а затем на «Галактической красавице» — до Оуме. Сделав остановки на Мачанге, Инчанге, Панканге, Лекунге и Ойстере, которые оказались убогими местечками, он достиг Тунг-Брадара-IV. Без всяких инцидентов он пролетел сквозь Галактический вихрь и наконец добрался до Белисморанти, где кончалась сфера влияния Земли.

За фантастическую сумму лайнер местной компании перевез его на Дваста-II, откуда на грузовой ракете он миновал планеты Севес, Олго и Ми и прибыл на двойную планету Мванти. Там он застрял на три месяца, но использовал это время, чтобы пройти гипнопедический курс транайского языка. Наконец он нанял летчика, который доставил его на планету Динг.

На Динге он был арестован как хигастомеритреанский шпион, однако ему удалось бежать в грузовом отсеке ракеты, возившей руду для г…Мори. На г…Мори ему пришлось лечиться от обморожения, теплового удара и поверхностных радиационных ожогов. Там же он договорился о перелете на Транай.

Он уже отчаялся и не верил, что попадет к месту назначения, когда корабль пронесся мимо лун Доэ и Ри и опустился в порту планеты Транай.

Когда открылись шлюзы, Гудмэн ощутил глубокую депрессию. Частично она объяснялась усталостью, неизбежной после такого путешествия. Но была и другая причина: его внезапно охватил страх оттого, что Транай может оказаться химерой.

Он пересек всю Галактику, поверив на слово старому космическому летчику. Теперь его повесть звучала уже не столь убедительно. Скорее можно поверить в существование Эльдорадо, чем планеты Транай, к которой его так влекло.

Он сошел с корабля. Порт Транай оказался довольно приятным городком. Улицы полны народу, и в магазинах много товаров. Мужчины похожи на обычных людей. Женщины весьма привлекательны.

И все же он почувствовал что-то странное, что-то неуловимое, но в то же время ощутимо необычное. Вскоре он понял, в чем дело.

Ему попадалось по крайней мере десять мужчин на каждую женщину, и что более странно: все женщины, которых он видел, были моложе 18 или старше 35 лет.

Что же случилось с женщинами от 18 до 35? Наложено ли какое-то табу на их появление в общественных местах? Или была эпидемия?

Надо подождать, вскоре он все узнает.

Он направился в Идриг-Билдинг, где помещались все правительственные учреждения планеты, и представился в канцелярии министра по делам иноземцев. Его сразу провели к министру.

Кабинет был небольшой и очень заставленный, на стенах синели странные потеки. Что сразу поразило Гудмэна, так это дальнобойная винтовка с глушителем и телескопическим прицелом, которая зловеще висела на стене. Однако раздумывать над этим было некогда, так как министр вскочил с кресла и энергично пожал ему руку.

Министр был полным веселым мужчиной лет пятидесяти. На шее у него висел небольшой медальон с гербом планеты Транай: молния, раскалывающая початок кукурузы. Гудмэн правильно определил, что это официальный знак власти.

— Добро пожаловать на Транай, — сердечно приветствовал его министр. Он смахнул кипу бумаг с кресла и пригласил Гудмэна сесть.

— Г-н министр… — официально начал Гудмэн по-транайски.

— Ден Мелит. Зовите меня просто Ден. Мы здесь не любим официальщины. Кладите ноги на стол и располагайтесь, как у себя дома. Сигару?

— Нет, спасибо, — сказал Гудмэн, слегка ошарашенный. — Мистер… эээ… Ден, я приехал с планеты Земля, о которой вы, возможно, слышали.

— Конечно, слышал, — сказал министр. — Довольно нервное, суетливое место, не правда ли? Конечно, не хочу вас обидеть.

— Да-да. Я придерживаюсь того же мнения о Земле. Причина, по которой я приехал… — Гудмэн запнулся, надеясь, что он не выглядит слишком глупо. — В общем, я слыхал кое-что о планете Транай. И, поразмыслив, пришел к выводу, что все это, наверное, сказки. Но если вы не возражаете, я бы хотел задать несколько вопросов.

— Спрашивайте что угодно, — великодушно сказал Мелит. — Можете рассчитывать на откровенный ответ.

— Спасибо. Я слышал, что на Транае не было войн уже в течение четырехсот лет.

— Шестисот лет, — поправил его Мелит. — Нет, и не предвидится.

— Кто-то мне сказал, что на Транае нет преступности.

— Верно.

— И поэтому здесь нет полиции, судов, судей, шерифов, судебных приставов, палачей, правительственных следователей. Нет ни тюрем, ни исправительных домов, ни других мест заключения.

— Мы в них просто не нуждаемся, — объяснил Мелит, — потому что у нас не совершается преступлений.

— Я слышал, — сказал Гудмэн, — что на Транае нет нищеты.

— О нищете и я не слыхивал, — сказал весело Мелит. — Вы уверены, что не хотите сигару?

— Нет, спасибо. — Гудмэн в возбуждении наклонился вперед. — Я так понимаю, что вы создали стабильную экономику без обращения к социалистическим, коммунистическим, фашистским или бюрократическим методам.

— Совершенно верно, — сказал Мелит.

— То есть ваше общество является обществом свободного предпринимательства, где процветает частная инициатива, а функции власти сведены к абсолютному минимуму.

Мелит кивнул.

— В основном на правительство возложены второстепенные функции: забота о престарелых, украшение ландшафта.

— Верно ли, что вы открыли способ распределения богатств без вмешательства правительства, даже без налогов — способ, основанный только на индивидуальном желании? — настойчиво интересовался Гудмэн.

— Да, конечно.

— Правда ли, что правительство Траная не знает коррупции?

— Никакой, — сказал Мелит. — Видимо, по этой причине нам очень трудно уговаривать людей заниматься государственной деятельностью.

— Значит, капитан Сэвидж был прав! — воскликнул Гудмэн, который уже не мог сдерживаться. — Вот она, Утопия!

— Нам здесь нравится, — сказал Мелит.

Гудмэн глубоко вздохнул и спросил:

— А можно мне здесь остаться?

— Почему бы и нет? — Мелит вытащил анкету. — У нас нет иммиграционных ограничений. Скажите, какая у вас профессия?

— На Земле я был конструктором роботов.

— В этой области возможностей для работы много. — Мелит начал заполнять анкету. Его перо выдавило чернильную кляксу. Министр небрежно кинул ручку в стену. Она разбилась, оставив после себя еще один синий потек.

— Анкету заполним в следующий раз, — сказал он. — Я сейчас не в настроении этим заниматься. — Он откинулся на спинку кресла. — Хочу вам дать один совет. Здесь, на Транае, мы считаем, что довольно близко подошли к Утопии, как вы выразились. Но наше государство нельзя назвать высокоорганизованным. У нас нет сложного кодекса законов. Мы живем, придерживаясь нескольких неписаных законов, или обычаев, если хотите. Вы сами узнаете, в чем они заключаются. Хочу вам посоветовать, это, конечно, не приказ, их соблюдать.

— Конечно, я буду это делать, — с чувством сказал Гудмэн. — Могу вас заверить, сэр, что я не имею намерения угрожать какой-либо сфере вашего рая.

— О, я не беспокоюсь насчет нас, — весело улыбнулся Мелит. — Я имел в виду вашу собственную безопасность. Возможно, моя жена тоже захочет вам что-либо посоветовать.

Он нажал большую красную кнопку на письменном столе. Перед ними возникло голубоватое сияние. Сияние материализовалось в красивую молодую женщину.

— Доброе утро, дорогой, — сказала она Мелиту.

— Скоро вечер, — сказал Мелит. — Дорогая, этот юноша прилетел с самой Земли и хочет жить на Транае. Я ему дал обычные советы. Можем ли мы что-нибудь еще для него сделать?

Г-жа Мелит немножко подумала и потом спросила Гудмэна:

— Вы женаты?

— Нет, мадам, — ответил Гудмэн.

— В таком случае ему надо познакомиться с хорошей девушкой, — сказала г-жа Мелит мужу. — Холостая жизнь не поощряется на Транае, хотя она, безусловно, не запрещена. Подождите… Как насчет той симпатичной Дриганти?

— Она помолвлена, — сказал Мелит.

— В самом деле? Неужели я так долго находилась в стасисе? Дорогой, это не слишком разумно с твоей стороны.

— Я был занят, — извиняющимся тоном сказал Мелит.

— А как насчет Мины Вензис?

— Не его тип.

— Жанна Влэй?

— Отлично! — Мелит подмигнул Гудмэну. — Очаровательная молодая женщина. — Он вынул новую ручку из ящика стола, записал на бумажке адрес и протянул его Гудмэну. — Жена позвонит ей, чтобы она вас ждала завтра.

— И обязательно как-нибудь заходите к нам на обед, — сказала г-жа Мелит.

— С удовольствием, — ответил Гудмэн, у которого кружилась голова.

— Рада была с вами познакомиться.

Тут Мелит нажал красную кнопку. Г-жа Мелит пропала в голубом сиянии.

— Пора закрывать, — заметил Мелит, взглянув на часы. — Перерабатывать нельзя, не то люди станут болтать. Заходите как-нибудь, и мы заполним анкеты. Вообще вам, конечно, следовало бы нанести визит Верховному Президенту Бергу в Национальный дворец. Или он сам вас посетит. Только смотрите, чтобы эта старая лиса вас не обманула, и не забудьте насчет Жанны.

Он хитро подмигнул Гудмэну и проводил его до двери.

Через несколько секунд Гудмэн очутился один на тротуаре.

— Это Утопия, — сказал он себе. — Настоящая, действительная, стопроцентная Утопия.

Правда, она была не лишена странностей.

Гудмэн пообедал в небольшом ресторане, а затем устроился в отеле неподалеку. Приветливый дежурныйпроводил его в номер, где Гудмэн сразу же растянулся на постели. Он устало потер глаза, пытаясь разобраться в своих впечатлениях.

Столько событий за один день — и уже много непонятного. Например, соотношение мужчин и женщин. Он собирался спросить об этом Мелита.

Но, возможно, у Мелита и не стоило спрашивать, потому что он сам был со странностями. Например, почему он кидал ручки в стену? Разве такое может позволить себе зрелый и ответственный государственный деятель? К тому же жена Мелита…

Гудмэн уже догадался, что г-жа Мелит вышла из дерсин-стасисного поля: он узнал характерное голубое сияние. Дерсин-поле применялось и на Земле. Иногда были веские медицинские причины для того, чтобы прекратить на время всякую деятельность организма, рост и распад. Например, если пациенту требовалась особая вакцина, которую можно было достать лишь на Марсе, такого человека просто-напросто помещали в стасисное поле, пока не прибывала вакцина.

Однако на Земле только дипломированные врачи могли экспериментировать с этим полем. Использование его без разрешения строго каралось.

Гудмэн никогда не слышал, чтобы в этом поле держали жен.

Однако, если все жены на Транае содержатся в стасисном поле, это объясняло отсутствие женщин между 18 и 35 годами, а также явное преобладание мужчин.

Но в чем причина этой электромагнитной паранджи?

И еще одна вещь беспокоила Гудмэна. Не столь уж важная, но не совсем приятная.

Винтовка, висевшая у Мелита на стене.

Может быть, он охотник? Значит, на крупную дичь. Или занимается спортивной стрельбой? Но к чему тогда телескопический прицел? И глушитель? Почему он держит винтовку в кабинете?

В конце концов, решил Гудмэн, все это не имеет значения: так, мелкие причуды, которые будут проясняться по мере того, как он будет жить здесь. Нельзя ожидать, что он получит немедленное и полное объяснение всему, что творится на этой, между прочим чужой, планете.

Он уже засыпал, когда услышал стук в дверь.

— Войдите, — сказал он.

Небольшого роста человек с серым лицом, озираясь по сторонам, вбежал в комнату и захлопнул дверь.

— Это вы прилетели с Земли?

— Да.

— Я так и решил, что найду вас здесь, — сказал маленький человек с довольной улыбкой. — Отыскал сразу же. Собираетесь пожить на Транае?

— Я остаюсь навсегда.

— Отлично, — сказал человек. — Хотите стать Верховным Президентом?

— Что?

— Хорошая зарплата, сокращенный рабочий день, и всего лишь на один год. Вы похожи на человека, принимающего интересы общественности близко к сердцу, — весело говорил незнакомец. — Так как же вы решите?

Гудмэн не знал, что ответить.

— Вы хотите сказать, — изумленно спросил он, — что ни за что ни про что предлагаете мне высший пост в этом государстве?

— Что значит «ни за что ни про что»? — обиделся незнакомец. — Вы что думаете, мы предлагаем пост Верховного Президента первому встречному? Такое предложение — большая честь.

— Я не хотел…

— А вы, как житель Земли, очень подходите для этого поста.

— Почему?

— Общеизвестно, что жители Земли любят власть. Мы, транайцы, власть не любим, вот и все. Слишком много возни.

Оказывается, так просто. Кровь реформатора вскипела в жилах Гудмэна. Хоть Транай и идеальная планета, здесь кое-что можно усовершенствовать. Он вдруг представил себя правителем Утопии, который осуществляет великую миссию улучшения самого совершенства. Однако чувство осторожности помешало ему принять предложение сразу. А вдруг незнакомец — сумасшедший?

— Спасибо за ваше предложение, — сказал Гудмэн. — Но мне нужно подумать. Возможно, я переговорю с нынешним Президентом, чтобы узнать о характере работы.

— А как вы считаете, для чего здесь я? — воскликнул маленький человечек. — Я и есть Верховный Президент Берг.

Только сейчас Гудмэн заметил официальный медальон на шее у незнакомца.

— Сообщите мне ваше решение. Я буду в Национальном дворце.

Берг пожал Гудмэну руку и отбыл. Гудмэн подождал пять минут и позвонил портье:

— Кто это был?

— Верховный Президент Берг, — сказал портье. — Вы согласились?

Гудмэн пожал плечами. Он неожиданно понял, что ему предстоит еще многое выяснить о планете Транай.

…На следующее утро Гудмэн составил алфавитный список местных заводов по изготовлению роботов и пошел искать работу. К своему удивлению, место он нашел себе сразу. На огромном заводе домашних роботов фирмы «Аббаг» его приняли на работу, лишь бегло взглянув на документы.

Его новый начальник мистер Аббаг был невысокого роста энергичный человек с копной седых волос.

— Рад заполучить землянина, — сказал Аббаг. — Насколько я слышал, вы изобретательный народ, а это нам и нужно. Буду откровенен с вами, Гудмэн, я надеюсь с выгодой использовать ваши необычные взгляды. Дело в том, что мы зашли в тупик.

— Техническая проблема? — спросил Гудмэн.

— Я вам покажу. — Аббаг повел Гудмэна через прессовую, обжиговую, рентгеноскопию, сборочный цех и, наконец, привел в испытательный зал. Он был устроен в виде комбинированной кухни и гостиной. Вдоль стены стояло около десятка роботов.

— Попробуйте, — предложил Аббаг.

Гудмэн подошел к ближайшему роботу и взглянул на пульт управления. Все довольно просто, никаких премудростей. Он заставил машину проделать обычный набор действий: поднимать различные предметы, мыть сковородки и посуду, сервировать стол. Реакции робота были довольно точными, но ужасно медленными. На Земле замедленные реакции были ликвидированы сотню лет назад. Очевидно, в этом отношении на Транае отстали.

— Вроде медленно, — осторожно сказал Гудмэн.

— Вы правы, — сказал Аббаг. — Очень медленно. Лично я считаю, что все как надо. Однако, как утверждает наш отдел сбыта, потребители желают, чтобы робот функционировал еще медленнее.

— Что?

— Глупо, не правда ли? — задумчиво сказал Аббаг. — Мы потеряем деньги, если будем еще больше его замедлять. Взгляните на его внутренности.

Гудмэн открыл заднюю панель, обнажилась масса спутанных проводов. Разобраться было нетрудно. Робот был построен точно так же, как и современные машины на Земле, с использованием обычных недорогих высокоскоростных передач. Однако в механизм были включены специальные реле для замедления сигналов, блоки ослабления импульсов и редукторы.

— Скажите, — сердито спросил Аббаг, — разве мы можем замедлить его еще больше без удорожания стоимости в два раза и увеличения размеров в три? Не представляю, какое разусовершенствование от нас потребуют в следующий раз.

Гудмэн силился понять образ мыслей собеседника и концепцию «разусовершенствования» машины.

На Земле всегда стремились к созданию робота с более быстрыми, плавными и точными реакциями. Сомневаться в мудрости такой задачи не приходилось. Он в ней и не сомневался.

— Но это еще не все, — продолжал жаловаться Аббаг. — Новая пластмасса, которую мы разработали для данной модели, катализируется или что-то в этом роде. Смотрите.

Он подошел к роботу и ударил его ногой в живот. Пластмассовый корпус прогнулся, как жесть. Аббаг ударил еще раз. Пластмасса еще больше вогнулась, робот заскрипел, а лампочки его жалобно замигали. С третьего удара корпус развалился. Внутренности взорвались с оглушительным шумом и разлетелись по всему полу.

— Не очень-то он крепок, — сказал Гудмэн.

— Чересчур крепок. Он должен разбиваться вдребезги от первого же удара. Наши покупатели не почувствуют удовлетворения, ушибая ноги о его корпус. Но скажите, как мне разработать пластмассу, которая выдержит обычные воздействия (нельзя же, чтобы роботы случайно разваливались) и в то же время разлетится на куски, когда этого пожелает покупатель?

— Подождите, — запротестовал Гудмэн. — Давайте объяснимся. Вы сознательно замедляете своих роботов, чтобы они раздражали людей, а люди их за это уничтожали?

Аббаг поднял брови.

— Вот именно!

— Почему?

— Вы здесь новичок, — сказал Аббаг. — А это известно каждому ребенку. Это же основа основ.

— Я был бы благодарен за разъяснение.

Аббаг вздохнул.

— Ну, прежде всего вы, конечно, понимаете, что любой механизм является источником раздражения. У людей непоколебимое затаенное недоверие к машинам. Психологи называют это инстинктивной реакцией жизни на псевдожизнь. Вы согласны?

Марвин Гудмэн припомнил книги, которые он читал о бунте машин, о кибернетическом мозге, завоевавшем мир, о восстании андроидов и т. д. Он вспомнил забавные происшествия, о которых писали газеты, как, например, о человеке, который расстрелял свой телевизор, или разбил тостер о стену, или «расправился» с автомобилем. Он вспомнил враждебность, сквозившую в анекдотах о роботах.

— С этим, пожалуй, я могу согласиться, — сказал Гудмэн.

— Тогда позвольте мне вернуться к исходному тезису, — педантично продолжал Аббаг. — Любая машина является источником раздражения. Чем лучше машина работает, тем сильнее чувство раздражения, которое она вызывает. Таким образом, мы логически приходим к тому, что отлично работающая машина — источник чувства досады, подавляемых обид, потери самоуважения…

— Стойте! — взмолился Гудмэн. — Это уж слишком!

— …а также шизофренических фантазий, — беспощадно докончил Аббаг. — Однако для развитой экономики машины необходимы. Поэтому наилучшим и гуманным решением вопроса будет использование плохо работающих машин.

— Я не согласен.

— Но это очевидно. На Земле ваши машины работают в оптимальном режиме, создавая чувство неполноценности у тех, кто ими управляет. К сожалению, у вас существует мазохистское племенное табу против разрушения машин. Результат? Общий трепет перед священной и сверхчеловечески эффективной Машиной, что приводит к поиску объекта для проявления агрессивных наклонностей. Обычно таковым бывает жена или друг. Ситуация не очень веселая. Конечно, можно предположить, что ваша система эффективна в переводе на робото-часы, однако в плане долгосрочных интересов здоровья и благополучия она чрезвычайно беспомощна.

— Вы уверены…

— Человек — животное беспокойное. На Транае мы даем конкретный выход этому беспокойству и открываем клапан для многих проявлений чувств разочарования. Стоит человеку вскипеть и — трах! Он срывает свою злость на роботе. Налицо мгновенное и целительное освобождение от сильного напряжения, что ведет к благотворному и реальному ощущению превосходства над простой машиной, здоровому притоку адреналина в кровь; кроме того, это способствует индустриальному прогрессу на планете, так как человек пойдет в магазин и купит нового робота. И в конце концов, что он такого совершил? Он не избил жену, не покончил с собой, не объявил войну, не изобрел новое оружие, не прибегнул к обычным средствам освобождения от агрессивных инстинктов. Он просто разбил недорогого робота, которого можно немедленно заменить.

— Мне необходимо время, чтобы все понять, — признался Гудмэн.

— Конечно. Я уверен, что вы принесете здесь пользу, Гудмэн. Подумайте над тем, что я вам рассказал, и попытайтесь разработать какой-нибудь недорогой способ разусовершенствования этого робота.

Гудмэн обдумывал эту проблему в течение всего остатка дня, однако он не мог сразу приспособить свое мышление к идее создания худшего варианта машины. Это отдавало святотатством. Он закончил работу в половине шестого, недовольный собой, однако полный решимости добиться успеха или неуспеха, в зависимости от того, как на это дело посмотреть.

Быстро поужинав в одиночестве, Гудмэн решил нанести визит Жанне Влэй. Ему не хотелось оставаться наедине со своими мыслями, он вдруг почувствовал сильное желание найти что-нибудь приятное и несложное в этой непростой Утопии. Возможно, у Жанны Влэй он найдет ответ. Дом семьи Влэй был в нескольких кварталах от отеля, и он решил пройтись пешком.

Главная беда заключалась в том, что он имел свое собственное представление об Утопии, и было трудно согласовать эти идеи со здешней реальностью. Раньше он рисовал себе пасторальный пейзаж, планету, жители которой живут в небольших милых деревушках, бродят по улицам в ниспадающих одеждах, такие мудрые, нежные и все понимающие. Дети играют в лучах золотистого солнца, молодые люди танцуют на деревенской площади.

Как глупо! Вместо действительности он представлял себе картинку, стилизованные позы — вместо безостановочного движения жизни. Живые люди не могли бы так существовать, даже если предположить, что они этого желали. В таком случае они бы перестали быть живыми.

Он подошел к дому семьи Влэй и остановился в нерешительности. Что ждет его здесь? С какими чужеземными (хотя, безусловно, утопическими) обычаями он сейчас столкнется?

Он чуть было не повернул вспять. Однако перспектива провести долгий вечер одному в номере отеля показалась ему невыносимой. Стиснув зубы, он нажал на кнопку звонка.

Дверь открыл рыжий мужчина среднего роста, средних лет.

— Ах, вы, наверное, тот землянин! Жанна сейчас будет. Проходите и познакомьтесь с моей супругой.

Он провел Гудмэна в приятно обставленную гостиную, нажал красную кнопку на стене. На этот раз Гудмэна не испугало голубое сияние дерсин-поля. В конце концов, дело транайцев, как обращаться со своими женами.

Привлекательная женщина лет двадцати восьми выступила из дымки.

— Дорогая, — сказал рыжий. — Познакомься с мистером Гудмэном с Земли.

— Рада вас видеть, — сказала г-жа Влэй. — Хотите что-нибудь выпить?

Гудмэн кивнул. Влэй указал на удобное кресло. Через минуту супруга внесла поднос с холодными напитками и присела.

— Так, значит, вы с планеты Земля, — сказал мистер Влэй. — Нервное, суетливое место, не так ли? Все куда-то спешат.

— Да, примерно так, — согласился Гудмэн.

— У нас вам понравится. Мы умеем жить. Все дело в том…

На лестнице послышалось шуршание юбок. Гудмэн поднялся.

— Мистер Гудмэн, это наша дочь Жанна, — сказала г-жа Влэй.

Волосы Жанны были цвета сверхновой звезды из созвездия Цирцеи, глаза немыслимо голубого оттенка осеннего неба над планетой Альго-II, губы — нежно-розовые, цвета газовой струи из сопла реактивного двигателя Скарсклотт-Тэрнера, нос…

Астрономические эпитеты Гудмэна иссякли, да и вряд ли они были подходящими. Жанна была стройная и удивительно красивая блондинка, и Гудмэна внезапно охватило чувство радости оттого, что он пересек всю Галактику ради планеты Транай.

— Идите, дети, повеселитесь, — сказала г-жа Влэй.

— Не задерживайтесь поздно, — сказал Жанне мистер Влэй.

Так на Земле родители говорят своим детям.

Свидание было как свидание. Они посетили недорогой ночной клуб, танцевали, немного выпили, много разговаривали. Гудмэн поразился общности их вкусов. Жанна соглашалась со всем, что он говорил. Было приятно обнаружить глубокий ум у такой красивой девушки.

У нее дух захватило от рассказа об опасностях, с которыми он столкнулся во время полета через Галактику. Она давно слышала, что жители Земли по натуре искатели приключений (хотя и очень нервозны), однако риск, которому подвергался Гудмэн, не поддавался ее пониманию.

Мурашки пробежали у нее по спине, когда она услышала о гибельном Галактическом вихре. Раскрыв глаза, она внимала истории о страшной Прогнутой стрелке, где кровожадные скарбики охотились вдоль Звездного пояса, прячась в адских закоулках Проденгума. Как сказал ей Марвин, земляне были железными людьми в стальных кораблях, которые бросали вызов Великому Ничто.

Жанна обрела речь, лишь услышав сообщение Гудмэна о том, что кружка пива в трактире Молл Гэнн «Красный петух» на астероиде 342-АА стоила пятьсот земных долларов.

— Наверное, вы испытывали большую жажду, — задумчиво сказала она.

— Не очень, — сказал Гудмэн. — Просто деньги там ничего не значат.

— Понимаю, но не лучше ли было бы сохранить эти деньги? Я имею в виду, что когда-нибудь у вас будут жена и дети… — Она покраснела.

Гудмэн уверенно сказал:

— Ну, эта часть моей жизни позади. Я женюсь и обоснуюсь здесь, на Транае.

— Прекрасно! — воскликнула она.

Вечер очень удался.

Гудмэн проводил Жанну домой, пока еще не было поздно, и назначил ей свидание на следующий вечер. Осмелев от собственных рассказов, он поцеловал ее в щеку. Она не отстранилась, но Гудмэн деликатно не использовал это преимущество.

— До завтра, — улыбнулась она, закрывая дверь.

Он пошел пешком, ощущая необыкновенную легкость. Жанна, Жанна! Неужели он уже влюбился? А почему бы и нет? Любовь с первого взгляда — реальное психофизиологическое состояние и в качестве такового вполне оправданно. Любовь в Утопии! Как чудесно, что здесь, на идеальной планете, ему удалось найти идеальную девушку.

Неожиданно из темноты выступил незнакомый человек и преградил ему путь. Гудмэн обратил внимание, что почти все лицо незнакомца закрывала черная шелковая маска. В руке у него был крупный и с виду мощный лучевой пистолет, который он наставил Гудмэну прямо в живот.

— О’кей, парень, — сказал незнакомец, — давай сюда все деньги.

— Что? — не понял Гудмэн.

— Ты слышал, что я сказал. Деньги. Давай их сюда.

— Вы не имеете права, — сказал Гудмэн, слишком пораженный, чтобы логически мыслить. — На Транае нет преступности!

— А кто сказал, что есть? — спокойно спросил незнакомец. — Я просто прошу тебя отдать свои деньги. Отдашь мирно или же мне придется выколачивать их из тебя?

— Вам это так не пройдет! Преступления к добру не приводят!

— Не говори глупостей, — сказал человек и поднял лучевой пистолет повыше.

— Хорошо. Вы не волнуйтесь. — Гудмэн вытащил бумажник, содержавший все его сбережения, и протянул его человеку в маске.

Незнакомец пересчитал деньги. Видимо, сумма произвела на него впечатление.

— Это лучше, чем я ожидал. Спасибо тебе, парень. Не горюй.

Он быстро зашагал прочь по темной улице. Гудмэн лихорадочно озирался, ища глазами полицейского, прежде чем вспомнил, что полиции на Транае не существует. Он заметил небольшой бар на углу, над которым горела неоновая вывеска бара «Китти Кэт». Он рванулся туда.

Внутри никого не было, кроме бармена, который сосредоточенно протирал стаканы.

— Ограбили! — закричал Гудмэн.

— Ну и что? — сказал бармен, не поднимая глаз.

— Но ведь я считал, что на Транае нет преступности.

— Верно.

— А меня сейчас ограбили.

— Вы здесь, вероятно, новичок, — сказал бармен, взглянув наконец на Гудмэна.

— Я недавно прилетел с Земли.

— С Земли? Как же, слышал, такая нервная, беспокойная планета…

— Да-да, — сказал Гудмэн. Ему уже начал надоедать этот однообразный припев. — Как может не существовать преступности на Транае, если меня ограбили?

— Так это понятно. На Транае ограбление не считается преступлением.

— Ограбление — всегда преступление!

— А какого цвета у него была маска?

Гудмэн подумал.

— Черная. Черная шелковая.

Бармен кивнул.

— Значит, этот человек был государственным сборщиком налогов.

— Странный метод взимания налогов, — пробормотал Гудмэн.

Бармен поставил перед Гудмэном рюмочку «Транайского особого».

— Попробуйте взглянуть на это через призму общественного блага. Какие-то средства правительству в конце концов нужны. Собирая их таким способом, мы избегаем необходимости вводить подоходный налог с его юридическим крючкотворством и бюрократией. Да и с точки зрения психологической гораздо лучше изымать деньги при помощи кратковременной и безболезненной операции, чем заставлять граждан мучиться целый год в ожидании дня, когда им все равно придется платить.

Гудмэн залпом осушил рюмку, и бармен поставил перед ним другую.

— Я думал, — сказал Гудмэн, — что ваше общество основано на идее частной инициативы и свободы воли.

— Верно, — подтвердил бармен. — Но в таком случае правительство (в его здешнем урезанном виде) тем более должно иметь право на свободу воли, как любой гражданин, не так ли?

Не найдя что ответить, Гудмэн опрокинул вторую рюмку.

— Можно еще? — попросил он. — Я заплачу при первой возможности.

— Конечно, конечно, — приветливо сказал бармен, наливая еще рюмку Гудмэну и ставя другую перед собой.

Гудмэн сказал:

— Вы интересовались цветом маски незнакомца. Почему?

— Черный цвет — государственный. Частные лица носят белые маски.

— Вы хотите сказать, что частные граждане также совершают ограбления?

— Еще бы! Таков наш способ перераспределения богатств. Состояния нивелируются без государственного вмешательства, даже без налогов, исключительно через проявление личной инициативы. — Бармен закивал головой. — Действует эта система безотказно. Между прочим, ограбления — великий уравнитель.

— По-видимому, так, — согласился Гудмэн, заканчивая третью рюмку. — Если я правильно вас понял, любой человек может взять лучевой пистолет, надеть маску и выйти на большую дорогу?

— Именно, — подтвердил бармен. — Только все делается в определенных рамках.

Гудмэн хмыкнул.

— Если таков закон, я могу тоже включиться в игру. Вы можете одолжить мне маску? И пистолет.

Бармен пошарил под прилавком.

— Только не забудьте вернуть. Это фамильные реликвии.

— Обязательно, — пообещал Гудмэн. — И тогда заплачу за угощение.

Он засунул пистолет за пояс, натянул маску и вышел из бара. Если такова жизнь на Транае, к ней можно приспособиться. Его хотят грабить? Ну что ж, он их сам будет грабить, да еще как!

Дойдя до слабо освещенного перекрестка, он затаился в тени дома и стал ждать. Скоро он услышал шаги; из-за угла он увидел быстро приближающегося солидного, хорошо одетого транайца.

Гудмэн вышел вперед и зарычал:

— Стой, друг!

Транаец остановился и посмотрел на лучевой пистолет в руке у Гудмэна.

— Гм… я вижу, у вас широкоугольный лучевой пистолет системы «Дрог-3», не так ли? Несколько старомодное оружие. Как вы его находите?

— Я доволен, — сказал Гудмэн, — давай-ка твои…

— Спусковой механизм действует медленно, — задумчиво протянул транаец. — Лично я рекомендовал бы вам игло-лучевой «Милс-Сливен». Кстати, я местный представитель оружейной компании «Сливен». Сдав вашу старую марку и немного доплатив…

— Давай-ка сюда деньги, — отрезал Гудмэн.

Солидный транаец улыбнулся.

— Главный дефект вашего «Дрог-3» заключается в том, что он не выстрелит, пока не снят предохранитель. — Транаец шагнул вперед и выбил пистолет из руки Гудмэна. — Вот видите? Вы ничего не смогли бы сделать. — Он повернулся и пошел.

Гудмэн подобрал пистолет, нащупал предохранитель и кинулся за транайцем.

— Руки вверх, — приказал он, чувствуя прилив отчаянной решимости.

— Ну нет, дорогой, — бросил через плечо транаец, даже не обернувшись. — Только по одной попытке на клиента. Нехорошо нарушать неписаный закон.

Гудмэн стоял и смотрел, пока незнакомец не скрылся из виду. Он внимательно оглядел свой «Дрог-3», проверил, сняты ли все предохранители. Затем вернулся на прежнее место.

Прождав час, он снова услышал шаги. Рука его стиснула рукоятку пистолета. На этот раз он был готов грабить, и ничто не могло его остановить.

— Эй, парень, — окликнул он, — руки вверх!

На этот раз жертвой оказался грузный транаец в поношенном рабочем комбинезоне. С отвалившейся челюстью он уставился на пистолет в руке Гудмэна.

— Не стреляйте, мистер, — взмолился транаец.

Вот это уже другой разговор! Гудмэна захлестнула теплая волна удовлетворения.

— Не двигаться, — предупредил он. — Предохранители сняты.

— Вижу, — выдавил из себя толстячок. — Осторожнее с этой штукой, мистер. Я и мизинцем не пошевелю.

— Так-то лучше. Давай твои деньги.

— Деньги?

— Да, деньги, и пошевеливайся.

— У меня нет денег, — заскулил транаец. — Мистер, я бедный человек. Я в тисках нищеты.

— На Транае нет нищеты, — поучительным тоном сказал Гудмэн.

— Знаю. Но иногда настолько приближаешься к этому состоянию, что особой разницы не ощущаешь. Отпустите меня, мистер.

— Почему вы такой безынициативный? — спросил Гудмэн. — Если вы бедняк, почему бы вам не ограбить кого-нибудь? Все так делают.

— Не было никакой возможности. Сначала дочка заболела коклюшем, и я несколько ночей с ней просидел. Потом испортилось дерсин-поле, так что жена меня пилила дни напролет. Я всегда говорил, что в каждом доме должен быть запасной дерсин-генератор. Затем, пока чинили дерсин-генератор, жена решила устроить уборку квартиры, куда-то засунула мой лучевой пистолет и не могла вспомнить куда. Только я собрался одолжить пистолет у приятеля…

— Хватит, — сказал Гудмэн. — Ограбление есть ограбление, и что-то я должен у вас забрать. Давайте бумажник.

Незнакомец, жалобно всхлипывая, протянул Гудмэну потертый бумажник. Внутри Гудмэн обнаружил один дигло, эквивалент земного доллара.

— Это все, что у меня есть, — продолжал всхлипывать транаец, — но можете его забрать. Я понимаю, каково вам торчать здесь на ветру всю ночь.

— Оставьте его себе, — сказал Гудмэн, отдал бумажник и пошел прочь.

— Спасибо, мистер.

Гудмэн не ответил. С тяжелым чувством он возвратился в бар «Китти Кэт» и вернул бармену пистолет и маску. Когда бармен услышал, что произошло, он презрительно рассмеялся.

— У него не было денег? Дружище, этот трюк стар, как мир. Все носят запасной бумажник на случай ограбления, иногда два или даже три. Ты его обыскал?

— Нет, — признался Гудмэн.

— Ну и зелен же ты, братец!

— Видимо, так. Послушай, я тебе заплачу за угощение, как только что-нибудь заработаю.

— Не беспокойся, — сказал бармен. — Иди-ка лучше домой и выспись. У тебя была тяжелая ночь.

Гудмэн доплелся до отеля и заснул, как только голова его коснулась подушки.

…На следующее утро, придя на завод домашних роботов, он мужественно принялся за решение проблемы разусовершенствования автоматов. И даже в таких труднейших условиях природная земная смекалка не подвела.

Гудмэн получил новый вид пластмассы для корпуса робота. Это была силиконовая пластмасса группы, родственной упругому детскому пластилину, появившемуся на Земле очень давно. Новая пластмасса отличалась необходимой степенью прочности, гибкости и стойкости; она могла выдержать значительные перегрузки. В то же время от удара ногой силой тридцать фунтов или более корпус робота внезапно со страшным треском раскалывался.

Директор похвалил Гудмэна за изобретение, выдал ему премию (которая была очень кстати), посоветовал разрабатывать идею дальше и, если возможно, довести минимальное усилие до двадцати трех фунтов. В отделе научных исследований считали, что такова сила среднего удара раздосадованного человека.

Он был так занят, что практически некогда было продолжать изучение нравов и обычаев планеты Транай. Ему довелось, правда, побывать в так называемой Гражданской приемной. Это чисто транайское учреждение помещалось в небольшом здании на тихой боковой улочке.

Внутри Гудмэн увидал большую доску с именами нынешних государственных чиновников Траная и с указанием их постов. Рядом с каждой фамилией находилась кнопка. Дежурный объяснил, что граждане путем нажатия кнопки выражают свое неодобрение действиям того или иного чиновника. Нажатие автоматически регистрируется в Историческом зале и навсегда клеймит провинившегося.

Безусловно, несовершеннолетним нажимать кнопки не разрешалось.

Такая система показалась Гудмэну довольно бесполезной; возможно, правда, сказал он себе, чиновники на Транае движимы иными стимулами, чем на Земле.

Он встречался с Жанной почти каждый вечер, и вдвоем они обследовали много аспектов культурной жизни планеты: бары и кинотеатры, концертные залы, научный музей, ярмарки и карнавалы. Гудмэн носил с собой лучевой пистолет, и после нескольких неудачных попыток ограбил одного торговца на сумму в пятьсот дигло.

Как любая разумная транайская девушка, Жанна восторженно приветствовала это его достижение, и они отпраздновали событие в баре «Китти Кэт».

На следующий вечер эти пятьсот дигло плюс остаток премии были украдены у Гудмэна незнакомцем, очень похожим ростом и сложением на бармена из «Китти Кэт»; незнакомец орудовал древним лучевым пистолетом системы «Дрог-3».

Гудмэн успокоил себя мыслью о том, что это способствует свободной циркуляции денег, чего и требует жизненный уклад планеты.

Вскоре он одержал еще одну производственную победу. На заводе домашних роботов он создал радикально новую технологию производства корпуса. Ему удалось найти новый вид пластмассы, стойкой к сильным ударам и падениям. Владелец робота должен был носить специальные ботинки с каталитическим веществом в каблуках. При ударе робота ногой катализатор вступал в контакт с корпусом автомата, и немедленно следовал результат.

Директор Аббаг вначале колебался: фокус показался ему слишком сложным. Однако новинка так быстро завоевала признание покупателей, что завод домашних роботов открыл обувной цех и начал продавать пару специальной обуви с каждым роботом.

Проникновение компании в другие отрасли было расценено пайщиками как более важное, чем изобретение каталитической пластмассы. Гудмэну повысили зарплату и выдали крупную премию.

Находясь на гребне этой волны успеха, он сделал Жанне предложение и получил в ответ немедленное «да». Родители благословили брак; оставалось лишь получить официальное разрешение властей, так как Гудмэн пока формально считался иностранцем.

Он отпросился с работы и пошел пешком до Идриг-Билдинга повидаться с Мелитом. Стояла чудесная весенняя погода, какая на Транае бывает десять месяцев в году, и Гудмэн шел быстро и легко. Он был влюблен, успешно работал и скоро собирался получить транайское гражданство.

Вне сомнения, даже Транай не идеал, и здешняя Утопия нуждается в ряде усовершенствований. Может быть, ему следует согласиться принять на себя обязанности Верховного Президента для осуществления необходимых реформ. Но спешить пока не стоит…

— Эй, мистер, — прервал его раздумье чей-то голос. — Подайте хотя бы дигло.

Гудмэн наклонился и увидел сидящего на корточках, одетого в лохмотья, немытого старика с оловянной кружкой в руке.

— Что такое? — переспросил Гудмэн.

— Брат, подайте хотя бы дигло, — жалобным тоном пропел старик. — Помогите бедному человеку купить чашку огло. Два дня не ел, мистер.

— Стыдно! Почему бы вам не взять пистолет и не пойти грабить?

— Я слишком стар, — заскулил старик. — Мои жертвы надо мной смеются.

— Может быть, вы просто ленивы? — строго спросил Гудмэн.

— О нет, сэр, — сказал нищий. — Посмотрите, как у меня трясутся руки.

Он вытянул перед собой дрожащие грязные руки. Гудмэн вытащил бумажник и протянул старику один дигло.

— Я думал, на Транае не существует нищеты. Насколько я слышал, правительство заботится о престарелых.

— Да, правительство заботится о них, — сказал старик. — Смотрите. — Он протянул кружку. На ней была выгравирована надпись: «Официальный государственный нищий, номер DR-43241-3».

— Вы хотите сказать, что государство заставляет вас этим заниматься?

— Государство разрешает мне этим заниматься, — подчеркнул старик. — Попрошайничество — государственная служба, и оно резервируется за престарелыми и инвалидами.

— Это позор!

— Вы, верно, нездешний.

— Я с Земли.

— А, как же, как же! Такое нервное, беспокойное место, не так ли?

— Наше правительство не допускает попрошайничества, — сказал Гудмэн.

— Нет? А что делают старики? Сидят на шее своих детей? Или ждут конца в доме для престарелых? Здесь такого не бывает, молодой человек. На Транае каждому старику государство обеспечивает работу, не требующую особой квалификации, хотя иметь ее неплохо. Некоторые выбирают работу в помещении, в церквах или театрах. Других влечет беззаботная обстановка ярмарок и гуляний. Лично мне нравится работать на улице. Такая работа позволяет бывать на солнце и свежем воздухе, много двигаться и встречать необычных и интересных людей, как, например, вы.

— Но как можно попрошайничать?

— А что еще я могу делать?

— Не знаю. Но… посмотрите на себя! Грязный, немытый, в засаленной одежде…

— Это моя рабочая одежда, — обиделся государственный нищий. — Посмотрели бы вы на меня в воскресенье!

— У вас есть другая одежда?

— А как же? Да еще и симпатичная квартирка, ложа в опере, два домашних робота и больше денег в банке, чем вам когда-нибудь доводилось видеть. Приятно было с вами побеседовать, молодой человек, и спасибо за ваше пожертвование. Однако пора за работу, что я и вам советую сделать.

Гудмэн пошел дальше, бросив последний взгляд на государственного нищего. Тот, казалось, преуспевал.

Но как можно попрошайничать?

Совершенно необходимо покончить с такой практикой. Если он согласится стать Президентом (а очевидно, это придется сделать), он поглубже разберется в этом вопросе.

В Идриг-Билдинге Гудмэн рассказал Мелиту о своих матримониальных планах.

Министр по делам иноземцев обрадовался.

— Чудесно, просто чудесно, — сказал он. — Я хорошо знаю семью Влэй. Прекрасные люди. А Жанна такая девушка, которой гордился бы любой мужчина.

— Какие юридические формальности мне предстоит выполнить? — спросил Гудмэн. — Как-никак я ведь чужеземец и все такое…

— Никаких. Ничего не нужно. Я решил, что обойдемся без формальностей. Если вы хотите стать гражданином Траная, достаточно вашего устного заявления. Можете остаться гражданином Земли, и никто на это не обидится. Можете иметь двойное гражданство — Траная и одновременно Земли. Была бы согласна Земля, а у нас, безусловно, возражений нет.

— Я хотел бы стать гражданином Траная, — сказал Гудмэн.

— Как вам угодно. Но если вы намерены стать Президентом, то можно занимать этот пост, оставаясь гражданином Земли. Мы не щепетильны в подобных вопросах. Кстати, одним из наших лучших Верховных Президентов был ящероподобный парень с планеты Акварелла-ХI.

— Что за просвещенный подход!

— Ничего особенного. Равные возможности для всех — таков наш девиз. Теперь о вашей женитьбе: любой государственный служащий может оформить брак. Верховный Президент Берг будет счастлив обручить вас сегодня же во второй половине дня, если хотите. — Мелит подмигнул. — Старый чудак любит целовать невест. Но мне кажется, вы ему действительно нравитесь.

— Сегодня? — воскликнул Гудмэн. — Пожалуй, мне действительно хотелось бы жениться сегодня, если Жанна согласится.

— Ну конечно, согласится, — заверил его Мелит. — А где вы собираетесь жить после медового месяца? Номер в гостинице едва ли подходит. — Он задумался на мгновение. — Вот что я вам скажу: есть у меня небольшой дом за городом. Почему бы вам временно не пожить там, пока не подыщете чего-нибудь получше? Или оставайтесь в нем навсегда, если понравится.

— Вы слишком щедры… — запротестовал Гудмэн.

— Пустяки. А у вас не возникало желания стать министром по делам иноземцев? Эта работа вам может понравиться. Никакой канцелярщины, сокращенный рабочей день, хорошая зарплата. Нет? Подумываете о президентском посте? Не могу винить.

Мелит пошарил в карманах и вынул два ключа.

— Вот этот от парадного входа, а другой — от черного. Адрес выгравирован на ключах. Дом полностью меблирован и оборудован всем необходимым, в том числе новым дерсин-генератором.

— Дерсин-генератором?

— Конечно. На Транае ни один дом не считается готовым без дерсин-генератора.

Откашлявшись, Гудмэн осторожно сказал:

— Я давно собирался у вас спросить, для какой цели используется стасис-поле?

— Чтобы держать в нем жену, — ответил Мелит. — Я думал, это вам известно.

— Да, — сказал Гудмэн. — Но почему?

— Почему? — Мелит нахмурил лоб. Очевидно, подобный вопрос никогда не приходил ему в голову. — Почему мы вообще что-то делаем? Очень просто — таков обычай. И притом весьма логичный. Кому это понравится, чтобы женщина была все время рядом и болтала языком и днем и ночью?

Гудмэн покраснел. С момента своей встречи с Жанной он постоянно думал о том, как было бы хорошо, если бы она всегда была рядом, и днем и ночью.

— По-моему, это не очень-то справедливо по отношению к женщинам, — заметил Гудмэн.

Мелит засмеялся.

— Дорогой друг, вы, я вижу, проповедуете доктрину равенства полов? Так ведь это же полностью развенчанная теория. Мужчины и женщины просто не одно и то же. Что бы там вам ни твердили на Земле, они отличаются друг от друга. Что хорошо для мужчины, не обязательно и далеко не всегда хорошо для женщины.

— Поэтому вы относитесь к ним, как к низшим существам, — сказал Гудмэн, реформистская кровь которого начала бурлить.

— Ничего подобного. Мы относимся к ним иначе, чем к мужчинам, но не как к низшим существам. Во всяком случае, они не возражают.

— Только потому, что лучшего им не дано было узнать. Есть ли закон, требующий, чтобы я держал свою жену в дерсин-поле?

— Конечно нет. Просто, согласно обычаю, каждую неделю в течение некоторого минимального времени вы должны разрешать жене находиться вне стасиса. Нехорошо держать бедную женщину в полном заточении.

— Конечно нет, — саркастически заметил Гудмэн. — Надо же ей какое-то время позволять жить.

— Совершенно верно, — сказал Мелит, не заметив сарказма. — Вы быстро все усвоите.

Гудмэн встал.

— Это все?

— Думаю, что да. Желаю удачи и всего прочего.

— Благодарю вас, — сухо ответил Гудмэн, резко повернулся и вышел из кабинета.

После полудня в Национальном дворце Верховный Президент Берг совершил несложный транайский обряд бракосочетания, а затем пылко поцеловал невесту. Церемония была прекрасной, но ее омрачала одна деталь.

На стене кабинета Берга висела винтовка с телескопическим прицелом и глушителем — точная копия винтовки Мелита. Назначение ее в равной мере было непонятно.

Берг отвел Гудмэна в сторону и спросил:

— Ну как, подумали вы над моим предложением о президентстве?

— Я все еще его обдумываю, — сказал Гудмэн. — По правде говоря, мне не хочется занимать государственный пост…

— Никому не хочется.

— …но Транай остро нуждается в ряде реформ. Мне думается, что мой долг — привлечь к ним внимание населения.

— Вот это правильный подход, — одобрительно сказал Берг. — У нас уже давно не было по-настоящему предприимчивого Верховного Президента. Почему бы вам не занять этот пост прямо сейчас? Тогда вы смогли бы провести медовый месяц в Национальном дворце в полном уединении.

Искушение было велико. Но Гудмэн не хотел связывать себя дополнительными обязанностями во время медового месяца, к тому же пост был у него в кармане. Раз Транай существовал в своем нынешнем почти утопическом состоянии уже немало лет, то, без сомнения, продержится несколько недель.

— Я приму решение, когда вернусь, — ответил Гудмэн.

Берг пожал плечами.

— Ну что ж, полагаю, что смогу выдержать это бремя еще немного. Да, чуть не забыл.

Он протянул Гудмэну запечатанный конверт.

— Что это?

— Всего лишь стандартный совет, — сказал Берг. — Торопитесь, ваша невеста ждет!

— Скорее, Марвин! — окликнула его Жанна. — Опоздаем на космолет!

Гудмэн поспешил за ней в лимузин.

— Всего наилучшего! — закричали родители.

— Всего наилучшего! — крикнул Берг.

— Всего наилучшего! — добавили Мелит с женой и все остальные гости.

На пути в космодром Гудмэн вскрыл конверт и прочел находившийся в нем листок.

Cовет молодому мужу

Вы только что вступили в брак и ожидаете, естественно, жизнь, полную супружеского блаженства. И это совершенно правильно, ибо счастливый брак — основа здорового государства. Но одного желания недостаточно. От вас требуется нечто большее. Хороший брак не даруется свыше. Необходимо бороться за то, чтобы он был успешным!

Помните, ваша жена — это живое существо. Ей необходимо предоставить определенную степень свободы, так как это ее неотъемлемое право. Мы предлагаем, чтобы вы выпускали ее из стасис-поля по меньшей мере раз в неделю. Длительное пребывание в стасисе плохо скажется на ее координации, нанесет ущерб цвету лица, а от этого проиграете и вы, и она.

Во время каникул и праздников целесообразно выпускать жену из стасис-поля на целый день или даже на два-три дня подряд.

Вреда это не причинит, а новизна впечатлений исключительно благотворно скажется на ее настроении.

Руководствуйтесь этими правилами, основанными на здравом смысле, и вы обеспечите себе счастливую брачную жизнь.

Правительственный Совет по Бракосочетаниям

Гудмэн медленно порвал листок на мелкие клочки и швырнул их на пол лимузина. Его реформистская душа пылала. Он знал, что Транай слишком хорош, чтобы быть справедливым ко всем. Кто-то должен расплачиваться за совершенство. В данном случае расплачивались женщины.

Это был первый серьезный изъян, который он обнаружил в раю.

— Дорогой, что это было? — спросила Жанна, глядя на клочки бумаги.

— Глупейшие советы, — ответил Гудмэн. — Милая, ты когда-нибудь серьезно задумывалась над брачными обычаями вашей планеты?

— Нет. А что, разве они плохие?

— Они неправильные, совершенно неправильные. Здесь с женщинами обращаются, как с игрушками, как с куклами, которых прячут, наигравшись. Неужели ты этого не видишь?

— Я никогда об этом не думала.

— Теперь ты сможешь над этим подумать, — заявил Гудмэн. — Многое скоро переменится, и эти перемены начнутся в нашем доме.

— Тебе лучше знать, дорогой, — послушно сказала Жанна. Она пожала ему руку. Он поцеловал ее.

Лимузин подъехал к космодрому, и они поднялись в космолет.

Медовый месяц на Доэ был похож на краткое путешествие в безупречный рай. Прелести этой маленькой транайской луны были созданы для влюбленных, и только для них одних. Бизнесмены не приезжали сюда для кратковременного отдыха, хищные холостяки не рыскали по тропинкам. Все усталые и разочарованные искатели мимолетных встреч должны были охотиться в других местах. Единственное правило на Доэ, которое строго соблюдалось, состояло в том, что сюда допускались лишь парочки, веселые и влюбленные, всем другим путь был закрыт.

Этот транайский обычай Гудмэн оценил сразу. На маленькой планете было полно лужаек с высокой травой и густых зеленых рощиц для прогулок; в лесных чащах мерцали прохладные темные озера, азубчатые высокие горы манили наверх. Влюбленные, к их великому удовольствию, постоянно терялись в лесах, но заблудиться по-настоящему было невозможно, так как всю планету можно было обойти за день. Благодаря слабому притяжению никто не мог утонуть в темных озерах, а падение с горы, хотя и вселяло страх, едва ли было опасным.

В укромных местечках находились маленькие отели. В барах хозяйничали приветливые седовласые бармены и царил полумрак. Были там мрачные пещеры, которые вели глубоко (но не очень глубоко) вниз, в фосфоресцирующие подземные залы с мерцающим льдом, где лениво текли подземные реки, в которых плавали огромные светящиеся рыбы с огненно-красными глазами.

Правительственный Совет по Бракосочетаниям находил эти бесхитростные аттракционы достаточными и не утруждал себя строительством бассейнов для плавания, полей для гольфа, теннисных кортов и дорожек для верховой езды. Считалось, что, как только у влюбленной парочки возникает потребность в подобных вещах, медовый месяц должен заканчиваться.

Гудмэн и его жена провели чудесную неделю на Доэ и наконец вернулись на Транай.

После того как Гудмэн внес жену на руках через порог своего нового дома, он первым делом отключил генератор дерсин-поля.

— Дорогая, — сказал он, — до сих пор я соблюдал все обычаи Траная, даже если они казались мне смехотворными. Но с подобным обычаем я мириться не могу. На Земле я был основателем «Комитета равных возможностей для женщин». На Земле мы относимся к женщинам как к равным, как к товарищам, как к партнерам в радостях и трудностях жизни.

— Что за странные идеи, — сказала Жанна, нахмурив красивое лицо.

— Подумай, — настаивал Гудмэн. — В этом случае наша жизнь будет гораздо полнее и счастливее, чем если бы я заточил тебя в гарем дерсин-поля. Неужели ты не согласна?

— Ты знаешь намного больше меня, милый. Ты объехал всю Галактику, а я никогда не покидала Порт Транай. Раз ты говоришь, что так лучше, значит, так и есть.

«Вне всякого сомнения, — подумал Гудмэн, — она самая совершенная из женщин».

Он вернулся на завод домашних роботов фирмы «Аббаг» и вскоре с головой погрузился в новый проект разусовершенствования. На этот раз его осенила блестящая идея: заставить суставы робота скрипеть и пищать. Шум повысит раздражающие свойства робота и тем самым сделает его уничтожение более приятным и более ценным психологически.

Мистер Аббаг пришел в восхищение от идеи, вновь повысил ему зарплату и попросил подготовить новое разусовершенствование к быстрейшему внедрению в производство.

Первоначально Гудмэн намеревался просто удалить некоторые из маслопроводов. Но оказалось, что трение ведет к слишком быстрому износу важных деталей. Естественно, этого допустить было нельзя.

Он начал работать над схемой вмонтированного приспособления, которое издавало бы писк и скрип. Шум должен был быть совершенно натуральным, а само приспособление недорогим, не ведущим к износу робота, а главное — небольших габаритов, так как корпус робота уже был до предела начинен разусовершенствованиями.

Однако Гудмэн обнаружил, что небольшие приспособления пищали как-то неестественно, а более крупные приборы либо были чересчур дороги, либо не умещались в корпусе. Он начал задерживаться на работе по вечерам, похудел и стал раздражительным.

Жанна была хорошей, надежной женой. Она вовремя готовила завтраки, обеды и ужины, вечером была неизменно приветлива и с сочувствием выслушивала рассказы Гудмэна о его трудностях на работе. Днем она следила за тем, как роботы убирают дом. На это уходило меньше часа, а затем она читала книги, пекла пироги, вязала и уничтожала роботов — иногда трех, а иногда четырех в неделю.

Гудмэна это немного тревожило. Однако у каждого должно быть свое хобби, и он мог позволить себе баловать ее, поскольку роботов он получал с завода со скидкой.

Гудмэн зашел в тупик в своих исследованиях, когда другой изобретатель, некий Дат Херго, придумал новую систему контроля за движениями робота. Она основывалась на принципе контргироскопа и позволяла роботу входить в комнату с креном в 10 градусов. (Отдел исследований установил, что вызывающий наибольшее раздражение крен, допустимый для роботов, равен 10 градусам.) Более того, особое кибернетическое устройство заставляло робота время от времени шататься, как пьяного — робот ничего не ронял, но создавал неприятное впечатление, что вот-вот уронит.

Это изобретение, разумеется, приветствовали как значительный шаг вперед в технике разусовершенствования. Гудмэну удалось вмонтировать свой узел писка и скрипа прямо в центр кибернетической контрольной системы. Научно-технические журналы упомянули его имя рядом с именем Дат Херго.

Новая модель домашних роботов произвела сенсацию.

Настал час, когда Гудмэн решил оставить работу и взять на себя обязанности Верховного Президента Траная. Он чувствовал, что это его долг перед транайцами. Если изобретательность и знания землянина помогли улучшить разусовершенствование, они дадут еще больший эффект в улучшении совершенства. Транай был близок к Утопии. Когда он возьмет штурвал в свои руки, планета сможет пройти последний отрезок пути к совершенству.

Он пошел обсудить это с Мелитом.

— На мой взгляд, всегда можно что-то изменить, — глубокомысленно изрек Мелит. Министр по делам иноземцев сидел у окна и праздно глядел на прохожих. — Правда, наша нынешняя система существует уже немало лет и дает отличные результаты. Не знаю, что вы улучшите. Например, у нас нет преступности…

— Потому что вы ее узаконили, — заявил Гудмэн. — Вы просто уклоняетесь от решения проблемы.

— У нас другой подход. Нет нищеты…

— Потому что все воруют. И нет проблемы престарелых, потому что правительство превращает их в попрошаек. Что вы ни говорите, многое нуждается в улучшении и перестройке.

— Пожалуй, — сказал Мелит. — Но, на мой взгляд… — он внезапно умолк, бросился к стене и схватил винтовку. — Вот он!

Гудмэн выглянул в окно. Мимо здания шел человек, внешне ничем не отличающийся от других прохожих. Он услышал приглушенный щелчок и увидел, как человек покачнулся и рухнул на мостовую.

Мелит застрелил его из винтовки с глушителем.

— Зачем вы это сделали? — выдавил из себя изумленный Гудмэн.

— Потенциальный убийца, — ответил Мелит.

— Что?

— Конечно, у нас нет открытой преступности, но все остаются людьми, поэтому мы должны считаться с потенциальной возможностью.

— Что он натворил, чтобы стать потенциальным убийцей?

— Убил пятерых, — заявил Мелит.

— Но… черт вас побери, это же несправедливо! Вы его не арестовали, не судили, он не мог посоветоваться с адвокатом…

— А как я мог это сделать? — спросил несколько раздосадованный Мелит. — У нас нет полиции, чтобы арестовывать людей, и нет судов. Бог мой, неужели вы ожидали, что я позволю ему продолжать убивать людей? По нашему определению, убийца тот, кто убил десять человек, а он был близок к этому. Не мог же я сидеть сложа руки. Мой долг — защищать население. Могу вас заверить, что я тщательно навел справки.

— Но это несправедливо! — закричал Гудмэн.

— А кто сказал, что справедливо? — заорал, в свою очередь, Мелит. — Какое отношение справедливость имеет к Утопии?

— Прямое! — Усилием воли Гудмэн заставил себя успокоиться. — Справедливость составляет основу человеческого достоинства, человеческого желания…

— Громкие слова, — сказал Мелит со своей обычной добродушной улыбкой. — Постарайтесь быть реалистом. Мы создали Утопию для людей, а не для святых, которым она не нужна. Мы должны считаться с недостатками человеческой натуры, а не притворяться, что их не существует. На наш взгляд, полицейский аппарат и законодательная система имеют тенденцию создавать атмосферу, порождающую преступность и допустимость преступлений. Поверьте мне, лучше не признавать возможности совершения преступлений вообще. Подавляющее большинство народа поддержит эту точку зрения.

— Но когда сталкиваешься с преступлением, как это неизбежно бывает…

— Сталкиваешься лишь с потенциальной возможностью, — упрямо отстаивал свои доводы Мелит. — И это бывает гораздо реже, чем вы думаете. Когда такая возможность возникает, мы ее ликвидируем простым и быстрым способом.

— А если вы убьете невинного?

— Мы не можем убить невинного. Это исключено.

— Почему исключено?

— Потому что, согласно определению и неписаным законам, каждый, кого ликвидировал представитель власти, является потенциальным преступником.

Марвин Гудмэн несколько минут молчал. Затем заговорил снова:

— Я вижу, что правительство имеет больше власти, чем мне казалось вначале.

— Да, — бросил Мелит. — Но не так много, как вы себе представляете.

Гудмэн иронически улыбнулся.

— А я еще могу стать Верховным Президентом, если захочу?

— Конечно. И без всяких условий. Хотите?

Гудмэн на минуту задумался. Действительно ли он хотел этого? Но кто-то должен править. Кто-то должен защищать народ. Кто-то должен провести несколько реформ в этом утопическом сумасшедшем доме.

— Да, хочу, — проговорил Гудмэн.

Дверь распахнулась, и Верховный Президент Берг ворвался в кабинет.

— Чудесно, чудесно! Вы можете перебраться в Национальный дворец сегодня же. Я уложил свои вещи неделю назад в ожидании вашего решения.

— Очевидно, предстоит выполнить какие-то формальности…

— Никаких формальностей, — ответил Берг. Лицо его лоснилось от пота. — Абсолютно никаких. Я просто передам вам президентский медальон, затем пойду вычеркну свое имя из списков и впишу ваше.

Гудмэн бросил взгляд на Мелита. Круглое лицо министра по делам иноземцев было непроницаемым.

— Я согласен, — сказал Гудмэн.

Берг взялся рукой за президентский медальон и начал снимать его с шеи.

Внезапно медальон взорвался.

Гудмэн с ужасом уставился на окровавленное месиво, которое только что было головой Берга. Какое-то мгновение Верховный Президент держался на ногах, затем покачнулся и сполз на пол.

Мелит стащил с себя пиджак и набросил его на голову Берга. Гудмэн попятился и тяжело опустился в кресло. Губы его шевелились, но дар речи покинул его.

— Какая жалость, — заговорил Мелит. — Ему так немного осталось до конца срока президентства. Я его предупреждал против выдачи лицензии на строительство нового космодрома. Граждане этого не одобрят, говорил я ему. Но он был уверен, что они хотят иметь два космодрома. Что ж, он ошибся.

— Вы имеете в виду… я хочу… как… что…

— Все государственные служащие, — объяснил Мелит, — носят медальон — символ власти, начиненный определенным количеством тесснума — взрывчатого вещества, о котором вы, возможно, слышали. Заряд контролируется по радио из Гражданской приемной. Каждый гражданин имеет доступ в Приемную, если желает выразить недовольство деятельностью правительства. — Мелит вздохнул. — Это навсегда останется черным пятном в биографии бедняги Берга.

— Вы позволяете людям выражать свое недовольство, взрывая чиновников? — простонал испуганный Гудмэн.

— Единственный метод, который эффективен, — возразил Мелит. — Контроль и баланс. Как народ в нашей власти, так и мы во власти народа.

— Так вот почему он хотел, чтобы я занял его пост. Почему же мне никто этого не сказал?

— Вы не спрашивали, — сказал Мелит с еле заметной улыбкой. — Почему у вас такой перепуганный вид? Вы же знаете, что политическое убийство возможно на любой планете при любом правительстве. Мы стараемся сделать его конструктивным. При нашей системе народ никогда не теряет контакта с правительством, а правительство никогда не пытается присвоить себе диктаторские права. Каждый знает, что может прибегнуть к Гражданской приемной, но вы удивитесь, если узнаете, как редко ею пользуются. Конечно, всегда найдутся горячие головы…

Гудмэн поднялся и направился к двери, стараясь не глядеть на труп Берга.

— Разве вы уже не хотите стать Президентом? — спросил Мелит.

— Нет!

— Как это похоже на вас, землян, — грустно заметил Мелит. — Вы хотите обладать властью при условии, что она не влечет за собой никакого риска. Неправильное отношение к государственной деятельности.

— Может быть, вы и правы, — сказал Гудмэн. — Я просто счастлив, что вовремя об этом узнал.

Он поспешил домой.

В голове у него царил кавардак, когда он открыл входную дверь. Что же такое Транай — Утопия? Или вся планета — гигантский дом для умалишенных? А велика ли разница?

Впервые за свою жизнь Гудмэн задумался над тем, стоит ли добиваться Утопии. Не лучше ли стремиться к совершенству, чем обладать им? Может быть, предпочтительнее иметь идеалы, чем жить согласно этим идеалам? Если справедливость — это заблуждение, может быть, заблуждение лучше, чем истина?

А может, наоборот? Запутавшись в своих мыслях, расстроенный Гудмэн устало вошел в комнату и застал жену в объятиях другого мужчины.

В его глазах сцена запечатлелась необычайно четко, как при замедленной съемке. Казалось, Жанне потребовалась целая вечность, чтобы подняться, привести в порядок платье и уставиться на него с широко раскрытым ртом. Мужчина — высокий красивый парень, совершенно незнакомый Гудмэну, — от изумления потерял дар речи. Он беспорядочными движениями приглаживал лацканы пиджака, поправлял манжеты.

Затем он неуверенно улыбнулся.

— Ну и ну! — сказал Гудмэн. В данной ситуации такое выражение было слабоватым, но результат был достигнут. Жанна заплакала.

— Виноват, — пробормотал незнакомец. — Не ожидал, что вы так рано вернетесь домой. Для вас это должно быть ударом. Я ужасно сожалею.

Единственно, чего Гудмэн не ждал и не хотел, — это сочувствия со стороны любовника своей жены. Не обращая внимания на мужчину, он в упор глядел на плачущую Жанну.

— А ты что думал? — внезапно завопила Жанна. — Я была вынуждена! Ты меня не любил!

— Не любил тебя? Как ты можешь так говорить?

— Из-за твоего отношения ко мне.

— Я очень тебя любил, Жанна, — тихо сказал Гудмэн.

— Неправда! — взвизгнула она, откинув назад голову. — Только посмотри, как ты со мной обращался. Держал меня в доме целыми днями, каждый день заставлял заниматься домашним хозяйством, стряпать, просто сидеть без дела. Марвин, я физически ощущала, что старею. Изо дня в день все те же нудные, глупые, будничные дела. И в большинстве случаев ты возвращался домой слишком усталым и даже не замечал меня. Ни о чем не мог говорить, кроме своих дурацких роботов! Ты растрачивал мою жизнь, Марвин, растрачивал.

Внезапно Гудмэну пришла в голову мысль, что его жена потеряла рассудок.

— Жанна, — заговорил он нежно, — такова жизнь. Муж и жена вступают в дружеский союз. Они стареют вместе, рядом друг с другом. Жизнь не может состоять из одних радостей…

— Нет, может! Постарайся понять, Марвин, здесь, на Транае, это возможно — для женщины!

— Невозможно, — возразил Гудмэн.

— На Транае женщину ожидает жизнь, полная наслаждений и удовольствий. Это ее право, так же как у мужчин есть свои права. Она ждет, что выйдет из стасиса и ее поведут в гости, пригласят на коктейль, возьмут на прогулку под луной, в бассейн или кино. — Она снова зарыдала. — Но ты хитрый. Тебе надо было все переделать. Как глупо я поступила, доверившись землянину. Я знаю, Марвин, ты не виноват, что ты чужеземец. Но я хочу, чтобы ты понял. Любовь — это еще не все. Женщина должна быть также практичной. При таком положении вещей я стала бы старухой, тогда как мои друзья были бы все еще молодыми.

— Все еще молодыми, — тупо повторил Гудмэн.

— Разумеется, — сказал мужчина. — В дерсин-поле женщина не стареет.

— Но это же отвратительно! — воскликнул Гудмэн. — Я состарюсь, а моя жена все еще будет молодой.

— Именно тогда ты и будешь ценить молодых женщин, — сказала Жанна.

— А как насчет тебя? — спросил Гудмэн. — Ты стала бы ценить пожилого мужчину?

— Он все еще не понял, — заметил незнакомец.

— Марвин, подумай. Неужели тебе еще не ясно? Всю твою жизнь у тебя будет молодая и красивая женщина, чье единственное желание — доставлять тебе удовольствие. А когда ты умрешь — что ты удивляешься, милый, все мы смертны, — когда ты умрешь, я все еще буду молода и по закону унаследую все твои деньги.

— Начинаю понимать, — вымолвил Гудмэн. — Еще один аспект транайской жизни — богатая молодая вдова, живущая в свое удовольствие.

— Естественно. Так лучше для всех. Мужчина имеет молодую жену, которую он видит только тогда, когда захочет. Он пользуется полной свободой, у него к тому же уютный дом. Женщина избавлена от всех неприятностей будничного быта, хорошо обеспечена и может еще насладиться жизнью.

— Ты должна была мне об этом рассказать, — жалобно сказал Гудмэн.

— Я думала, ты знаешь, — ответила Жанна, — раз ты считал, что твой метод лучше. Но я вижу, что ты все равно бы не понял. Ты такой наивный — хотя должна признаться, что это одна из твоих привлекательных черт. — Она грустно улыбнулась. — Кроме того, если бы я тебе все рассказала, я никогда бы не встретила Рондо.

Незнакомец слегка поклонился.

— Я принес образцы кондитерских изделий фирмы Греа. Можете представить мое изумление, когда я нашел эту прелестную молодую женщину вне стасиса. Все равно как если бы сказка стала былью. Никогда не ждешь, что грезы сбудутся, поэтому вы должны признать, что в этом есть особая прелесть.

— Ты любишь его? — мрачно спросил Гудмэн.

— Да, — сказала Жанна. — Рондо заботится обо мне. Он собирается держать меня в стасис-поле достаточно долго, чтобы компенсировать потерянное мною время. Это жертва со стороны Рондо, но у него добрая душа.

— Если так обстоят дела, — сухо сказал Гудмэн, — я, конечно, вам мешать не буду. В конце концов, я цивилизованный человек. Я даю тебе развод.

Он скрестил руки на груди, смутно сознавая, что его решение вызвано не столько благородством, сколько внезапным острым отвращением ко всему транайскому.

— У нас на Транае нет разводов, — сказал Рондо.

— Нет? — Гудмэн почувствовал, как по его спине пробежал холодок.

В руке Рондо появился пистолет.

— Подумайте, сколько было бы неприятностей, если бы люди вечно обменивались партнерами по браку. Есть лишь один способ изменить супружеское состояние.

— Но это же гнусно! — выпалил Гудмэн, пятясь назад. — Это просто неприлично!

— Вовсе нет, если только супруга этого желает. Между прочим, еще одна отличная причина для того, чтобы держать жену в стасисе. Ты мне разрешаешь, дорогая?

— Да. Прости меня, Марвин, — сказала Жанна и зажмурила глаза.

Рондо поднял пистолет. В ту же секунду Гудмэн нырнул головой вперед в ближайшее окно. Луч из пистолета Рондо сверкнул над ним.

— Послушайте! — закричал Рондо. — Будьте мужчиной! Где же ваша храбрость?

Гудмэн больно ударился плечом при падении. Он мигом вскочил и пустился наутек. Второй выстрел Рондо обжег ему руку. Он юркнул за дом и на минуту оказался в безопасности. И не стал тратить время, чтобы обдумать случившееся, а изо всех сил побежал к космодрому.

К счастью, на взлетной площадке стояла ракета, которая доставила его на г…Мори. Оттуда он послал радиограмму в Порт Транай с просьбой выслать принадлежащие ему деньги и купил билет на Хигастомеритрейю, где его арестовали, приняв за шпиона с планеты Динг. Дингане — амфибийная раса, и Гудмен едва не утонул, прежде чем доказал, ко всеобщему удовольствию, что может дышать лишь воздухом.

Беспилотная грузовая ракета перевезла его мимо планет Севес, Олго и Ми на двойную планету Мванти. Он нанял частного летчика, и тот доставил его на Белисморанти, где начиналась сфера влияния Земли. Оттуда на космическом лайнере местной компании он пролетел сквозь Галактический вихрь и, сделав остановки на планетах Ойстер, Лекунг, Панканг, Инчанг и Мачанг, прибыл на Тунг-Брадар-IV.

Деньги у него к этому времени кончились, но, если исходить из астрономических расстояний, он практически был уже на Земле. Ему удалось заработать на билет на Оуме, а с Оуме перебраться на Легис-II. Там Общество содействия межзвездным путешественникам помогло ему получить место на корабле, на котором он вернулся на Землю.

Гудмэн осел в Сикирке, штат Нью-Джерси, где человек может ни о чем не беспокоиться, пока регулярно платит налоги. Он занимает должность главного конструктора роботов в Сикиркской строительной корпорации, женат на маленькой тихой брюнетке, которая явно обожает его, хотя он редко позволяет ей выходить из дому.

Вместе со старым капитаном Сэвиджем он частенько навещает «Лунный бар» Эдди. Там они пьют «Особый транайский» и беседуют о благословенной планете Транай, где люди познали смысл существования и обрели наконец истинную свободу. В таких случаях Гудмэн жалуется на легкий приступ космической лихорадки, из-за которой он никогда не сможет вновь отправиться в космос, не сможет вернуться на Транай.

Недостатка в восхищенных слушателях в такие вечера не бывает.

Недавно Гудмэн при поддержке капитана Сэвиджа учредил «Сикиркскую лигу за лишение женщин избирательных прав». Они единственные члены этой лиги, но, как говорит Гудмэн, разве что-нибудь может остановить борца за идею?

Джей, с любовью

Четыре стихии ^{(повесть)}

Алистер Кромптон был стереотипом, личностью глубиной в сантиметр, архетипичным меланхоликом, желания которого нетрудно предугадать, а страхи очевидны для всех и каждого. Хуже всего было то, что он сам сознавал свои недостатки, но измениться никак не мог. Ведь таким его сделали врачи, выделив в юном Кромптоне, страдавшем вирусной шизофренией, три основные личности и поместив их в разные тела…

* * * *

Элисте? Кромптон был стереотипом, и это постоянно возмущало его самого. Но что поделаешь? Хочешь не хочешь, а он моноличность, однолинейный человек, все желания которого нетрудно предугадать, а страхи очевидны для всех и каждого. Но хуже всего было то, что и внешность его как нельзя более соответствовала его характеру.

Был он среднего роста, болезненно-худошав, остронос, его губы были всегда поджаты, уже появились большие залысины надо лбом, а за толстыми линзами его очков скрывались водянистые, тусклые глаза; лицо его покрывала редкая растительность.

Словом, Кромптон выглядел клерком. Он и был клерком.

Посмотришь на него и скажешь: ну и тип, мелочный, пунктуальный, осторожный, нервный, пуританского склада, злопамятный, забитый, осмотрительный и сдержанный. Диккенс изобразил бы его человеком с повышенным чувством собственной значимости, который вечно торчит в конторе, взгромоздившись на высокий табурет, и царапает в пыльных скрижалях историю какой-нибудь старой респектабельной фирмы.

Врач XIII века углядел бы в Кромптоне воплощение одного из четырех темпераментов, соответствующих свойствам основных стихий, а именно: Меланхолического темперамента Воды. Причина этого — в избытке холодной, черной желчи, которая порождает брюзгливость и замкнутость.

Более того, сам Кромптон мог бы стать доказательством правильности теории Ломброзо и Крэтшмера, притчей-предупреждением, гиперболой католизма и печальной карикатурой на человечество.

И опять-таки, хуже всего то, что Кромптон полностью сознавал всю аморфность, слабость, тривиальность своей натуры и, сознавая это, негодовал, но ничего не мог изменить, только ненавидел досточтимых докторов, которые сделали его таким.

Кромптон с завистью наблюдал, что его окружают люди во всей манящей сложности своих противоречивых характеров, люди, восстающие против тех банальностей, которые общество пытается навязать им. Он видел отнюдь не добросердечных проституток; младших офицеров, ненавидевших жестокость; богачей, никогда не подававших милостыни; он встречал ирландцев, которые терпеть не могли драк; греков, которые никогда не видели кораблей; французов, которые действовали без расчета и логики. Казалось, большинство людей живет чудесной, яркой жизнью, полной неожиданностей, то взрываясь внезапной страстью, то погружаясь в странную тишину, поступая вопреки собственным словам, отрекаясь от своих же доводов, сбивая тем самым с толку психологов и социологов и доводя до запоя психоаналитиков.

Но для Кромптона, которого в свое время врачи ради сохранения рассудка лишили всего этого духовного богатства, такая роскошь была недостижима.

Всю свою жизнь день за днем ровно в девять часов утра Кромптон с непреклонной методичностью робота добирался до своего стола. В пять пополудни юн уже аккуратно складывал гроссбухи и возвращался в свою меблированную комнатку. Здесь он съедал невкусный, но полезный для здоровья ужин, раскладывал три пасьянса, разгадывал кроссворд и ложился на свою узкую кровать. Каждую субботу вечером, пробившись сквозь толчею легкомысленных, веселых подростков, Кромптон смотрел кино. По воскресеньям и праздничным дням Кромптон изучал геометрию Эвклида, потому что верил в самосовершенствование. А раз в месяц Кромптон прокрадывался к газетному киоску и покупал журнал непристойного содержания. В уединении своей комнаты он с жадностью поглощал его, а потом в экстазе самоуничижения рвал ненавистный журнал на мелкие кусочки.

Кромптон, конечно, знал, что врачи превратили его в стереотип ради его собственного блага, он пытался примириться с этим. Какое-то время он поддерживал компанию с подобными себе, плоскими и мелкими, глубиною в сантиметр, личностями. Но все они были высокого мнения о себе и оставались самодовольными и чопорными в своей косности. Они были такими с самого рождения, в отличие от Кромптона, которого врачи перекроили в одиннадцать лет. Скоро он понял, что для окружающих такие, как он, да и сам он, просто невыносимы.

Он изо всех сил старался вырваться из удручающей ограниченности своей натуры. Одно время он серьезно подумывал об эмиграции на Венеру или Марс, но так ничего и не предпринял для этого. Обратился он как-то в Нью-йоркскую Контору Бракосочетаний, и они устроили ему свидание. Кромптон шел на встречу со своей незнакомой возлюбленной к театру Лоу Юпитера, воткнув в петлицу белую гвоздику. Однако за квартал до театра его прохватила такая дрожь, что он вынужден был поспешить домой. В этот вечер, чтобы немного прийти в себя, он разгадал шесть кроссвордов и разложил девять пасьянсов. Но даже эта встряска была кратковременной.

Несмотря на все старания, Кромптон мог действовать только в узких рамках своего характера. Его ярость против себя и досточтимых докторов росла, и, соответственно, росло его стремление к самопреобразованию. Но у Кромптона был лишь один путь к достижению удивительного многообразия человеческих возможностей, внутренних противоречий, страстей — словом, всего человеческого. И ради этого он жил, работал и ждал и, наконец, достиг тридцатипятилетнего возраста. Только в этом возрасте согласно федеральному закону человек получал право на Реинтеграцию личности.

На следующий день после этой знаменательной даты Кромптон уволился с работы, взял в поте лица заработанные сбережения — результат семнадцатилетнего труда — и отправился с визитом к своему врачу, твердо решив вернуть себе то, что в свое время было у него отнято.

Старый доктор Берренгер провел Кромптона в свой кабинет, усадил в удобное кресло и спросил:

— Ну, парень, давно я тебя не видел, как дела?

— Ужасно, — ответил Кромптон.

— Что тебя беспокоит?

— Я сам, — ответил Кромптон.

— Ага, — сказал старый доктор, внимательно глядя в лицо Кромптона, типичное лицо клерка. — Чувствуешь себя немного ограниченным, э?

— Ограниченный — не совсем то слово, — натянуто возразил Кромптон. — Я машина, робот, ничто…

— Ну, ну, — сказал доктор Берренгер. — Все не так уж плохо, я уверен. Чтобы приспособиться, нужно время…

— Меня тошнит от самого себя, — решительно заявил Кромптон. — Мне необходима Реинтеграция.

На лице доктора отразилось сомнение.

— И к тому же, — продолжал Кромптон, — мне уже тридцать пять. По федеральному закону я имею право на Реинтеграцию.

— Имеешь, — согласился доктор Берренгер. — Но как твой друг, как врач я настоятельно советую тебе, Элистер, не делай этого.

— Почему?

Старый доктор вздохнул и сложил пальцы рук пирамидкой.

— Это опасно для тебя. Чрезвычайно опасно. Это может стать роковым шагом.

— Но хоть один шанс у меня есть или нет?

— Почти нет.

— Тогда я требую осуществить мое право на Реинтергацию.

Доктор снова вздохнул, подошел к своей картотеке и вынул толстую историю болезни.

— Ну что ж, обратимся к твоему случаю, — сказал он. Элистер Кромптон родился в Амундсвилле на Земле Мари Берт в Антарктиде, родителями его были Лиль и Бесс Кромптоны. Отец работал техником на Шотландских плутониевых рудниках, мать была занята неполный рабочий день сборкой транзисторов на одном маленьком радиозаводе. У обоих зарегистрировано вполне удовлетворительное умственное и физическое развитие. Маленький Элистер проявил все признаки отличной послеродовой приспособляемости.

Первые девять лет жизни Элистер рос нормальным во всех отношениях ребенком, если не считать некоторой угрюмости; но дети нередко бывают угрюмыми. А в остальном Элистер был любознательным, живым, любящим, добродушным созданием, а в смысле интеллектуальном стоял гораздо выше своих сверстников. Когда ему исполнилось десять лет, угрюмость заметно возросла. Иногда часами ребенок оставался сидеть в своем кресле, глядя в пустоту и порой даже не откликаясь на собственное имя.

Эти «периоды зачарованности» появлялись все чаще и становились интенсивнее. Мальчик сделался раздражителен местный врач выписал успокаивающее. Однажды, когда Элистеру было десять лет и семь месяцев, он без видимой причины ударил маленькую девочку. Та закричала — он попытался задушить ее. Убедившись, что это ему не по силам, он поднял школьный учебник, самым серьезным образом намереваясь раскроить им череп девочки. Какой-то взрослый оттащил брыкающегося, орущего Элистера. Девочка получила сотрясение мозга и почти год провела в больнице.

Когда Элистера расспрашивали об этом инциденте, он утверждал, что ничего такого не делал. Может быть, это сделал кто-нибудь другой. Он никогда никому не причинил бы зла и уж во всяком случае, не этой маленькой девочке, которую он очень любил. Дальнейшие расспросы привели к тому, что Элистер впал в оцепенение, которое длилось пять дней.

Если бы тогда кто-нибудь сумел распознать во всем этом симптомы вирусной шизофрении, Элистера можно было бы спасти. Даже у очень молодых эта болезнь легко поддавалась правильному лечению.

В средней зоне вирусная шизофрения была распространена уже в течение многих веков, и бывали случаи, когда она принимала размеры подлинных эпидемий, как, например, классическое помешательство на танцах в Средние Века. Иммунология еще не нашла вакцины против вируса. Поэтому стало обычным немедленно прибегать к Полному Расщеплению, пока шизоидные компоненты еще податливы; затем находили и сохраняли в организме доминирующую личность, а остальные компоненты через Проектор Миккльтона помещали в инертное вещество Тел Дюрьера.

Тела Дюрьера — это андроиды, рассчитанные на сорок лет существования. Они, конечно, нежизнеспособны. Но Федеральный закон разрешал Реинтеграцию личности по достижении ею тридцати пяти лет. Шизоиды, развивавшиеся в Телах Дюрьера, могли, по усмотрению доминирующей личности, вернуться в первоначальное тело и разум, где точно по прогнозу происходили Реинтеграция и полное слияние…

Но это получалось, если Расщепление было произведено вовремя.

В маленьком же, заброшенном Амундсвилле местный врач-терапевт прекрасно справлялся с обмораживаниями, снежной слепотой, раком, спиральной меланхолией и другими обычными заболеваниями морозного юга, но о болезнях средней зоны не знал ничего.

Элистера положили в городскую больницу на исследования.

В течение первой недели он был угрюм, застенчив и чувствовал себя не в своей тарелке, лишь временами прорывалась его былая беззаботность. На следующей неделе он стал проявлять бурную привязанность к ухаживающей за ним няне, которая в нем души не чаяла и называла очаровательным ребенком. Казалось, под ее благотворным влиянием Элистер снова станет самим собой.

На тринадцатый день своего пребывания в больнице Элистер исполосовал лицо нянечке разбитым стаканом, потом сделал отчаянную попытку перерезать себе горло. Когда его госпитализировали, чтобы залечить раны, началась каталепсия, которую врач принял за простой шок. Элистеру прописали покой и тишину, что при данных обстоятельствах было самым худшим для него.

Две недели Элистер находился в кататоническом состоянии, характеризуемом мертвенной бледностью, полным оцепенением. Болезнь достигла своего апогея. Родители отправили ребенка в известную клинику Ривера в Нью-Йорке. Там не замедлили поставить диагноз — вирусная шизофрения в запущенной форме.

Элистер, одиннадцатилетиий мальчик, мало соприкасался с внешним миром, во всяком случае, недостаточно, чтобы в нем выявился активный базис для специалистов. Теперь он почти не выходил из состояния кататонии, его шизоидные компоненты застыли в своей несовместимости. Жизнь его проходила в каком-то странном, непостижимом для других сумеречном мире, и единственно, что заполняло ее, это кошмары. Специалисты пришли к выводу, что Полное Расщепление едва ли поможет в этом запущенном случае. Но без Расщепления Элистер был обречен провести остаток своей жизни в клинике, никогда более не приходя в сознание, оставаясь навеки погребенным в сюрреалистических темницах своего сознания.

Его родители выбрали меньшее из зол и подписали бумаги, разрешающие врачам предпринять запоздалую, отчаянную попытку Расщепления.

Элистер перенес эту операцию, когда ему было одиннадцать лет и один месяц. Под глубоким гипнозом специалисты выявили у него три независимых одна от другой личности. Врачи разговаривали с ними и сделали выбор. Две личности были помещены в Дюрьеровы Тела. Третью личность, которую сочли наиболее для этого подходящей, оставили в первоначальном теле. Все три личности были травмированы, но операция была признана до известной степени удачной.

Доктор Власек, лечащий нейрогипнотизер, отметил в своем отчете, что для всех трех компонентов, поскольку они неадекватны, не соответствуют друг другу, даже по достижении законного возраста — тридцати пяти лет — надежды на успех последующей Реинтеграции нет. Слишком поздно произведено было Расщепление, и шизоидные компоненты потеряли те жизненно необходимые качества, то взаимное согласие, без которых невозможно их слияние, их совместное существование. В своем отчете он настаивал на необходимости лишения их прав на Реинтеграцию, чтобы в дальнейшем они существовали только в их новом, разрозненном состоянии.

Двое в Дюрьеровых Телах получили новые имена и сопровождаемые наилучшими пожеланиями докторов были помещены в детские приюты — один на Марсе, другой на Венере, — почти без всякой надежды на что-либо путное в жизни.

Элистер Кромптон, собственно, доминирующая личность в его подлинном обличий, поправился после операции, но двух третей его натуры, утерянных вместе с шизоидными его частями, ему недоставало. Ему недоставало некоторых чисто человеческих черт, эмоций, способностей, и их уж ему никогда не вернуть, не заменить другими.

Кромптон рос, обладая только теми качествами, которые были присущи собственно его личности: чувством долга, аккуратностью, упорством и осторожностью. Неизбежное в таких случаях разрастание этих качеств привело к тому, что он стал стереотипом, ограниченным человеком, сознающим, однако, свои недостатки и страстно стремящимся к полному выявлению своей личности, к слиянию, Реинтеграции…

— Вот как обстоят дела, Элистер, — сказал доктор Берренгер, захлопывая фолиант. — Доктор Влаеек решительно возражал против Реинтеграции. Весьма сожалею, но я с ним согласен.

— Но это же мой единственный шанс, — сказал Кромптон.

— Никаких шансов, — возразил ему доктор Берренгер. — Ты можешь заключить эти личности в себя, но у тебя не хватит твердости держать их в узде, слиться с ними. Элистер, мы спасли тебя от вирусной шизофрении, но предрасположение к ней у тебя осталось. Прибегни к Реинтеграции — и тебя ждет функциональная шизофрения, и это уже навсегда.

— Но у других-то получалось! — воскликнул Кромптон.

— Конечно, и у многих. Но не было случая, чтобы это была запущенная шизофрения, чтобы шизоидные компоненты закостенели.

— Я должен использовать последнюю возможность, — сказал Кромптон. — Я требую имена и адреса моих Дюрьеров.

— Да слышишь ли ты, что я тебе говорю? Всякая попытка реинтегрировать приведет либо к тому, что ты сойдешь с ума, либо к еще худшему. Как твой лечащий врач я не могу…

— Дайте адреса, — холодно потребовал Кромптон. — Это мое законное право. Я чувствую, что справлюсь со своими компонентами. Когда они будут в моем подчинении, произойдет слияние. Мы будем действовать как единое целое. И я, наконец, стану полноценным человеком.

— Да ты даже не представляешь себе, что такое эти Кромптоны! — воскликнул доктор. — Ты думаешь, что это ты неполноценный? Да ты вершина этой кучи хлама!

— Мне все равно, что они собой представляют, — сказал Кромптон. — Они часть меня. Пожалуйста, адреса и имена.

Устало покачав головой, доктор написал записку и протянул ее Кромптону.

— Элистер, нечего рассчитывать на успех. Прошу тебя, подумай хорошенько…

— Спасибо, доктор Берренгер, — коротко поклонившись, сказал Кромптон и вышел.

Стоило Кромптону очутиться за порогом кабинета, как вся его самонадеянность словно растаяла. Он не посмел признаться доктору Берренгеру в своих сомнениях, не то добрый старик непременно отговорил бы Элистера от Реинтеграции. Но теперь, когда адреса и имена лежали у него в кармане и вся ответственность легла на его плечи, Элистера захлестнула тревога. Он лишь дрожал с головы до ног. Он справился с приступом, но ненадолго, лишь до тех пор, пока на такси не добрался до своей комнаты, а там сразу же бросился на кровать.

В течение часа, ухватившись за спинку кровати, как утопающий за соломинку, он корчился в мучительных судорогах. Потом приступ прошел. Он сумел унять дрожь в пальцах настолько, чтобы вытащить из кармана и рассмотреть записку, которую вручил ему доктор.

Первым в записке стояло имя Эдгара Лумиса из Элдерберга на Марсе. Вторым — имя Дэна Стэка, Восточные Болота, на Венере. Больше в записке ничего не было.

Что собой представляли эти самостоятельно существующие компоненты его, Кромптона, личности? Какие характеры, какие формы приняли его отторгнутые сегменты?

В записке об этом не было сказано ни слова. Ему самому предстояло поехать и все выяснить.

Кромптон разложил пасьянс и прикинул, чем он рискует. Его прежний, еще не расщепленный рассудок был явно одержим манией убийства. Предположим, слияние состоится, изменится ли что-нибудь к лучшему? Имеет ли он право выпускать в мир это, по всей вероятности, чудовище? Благоразумно ли предпринимать шаги, которые могут привести его к умопомешательству, кататонии, смерти?

До поздней ночи думал об этом Кромптон. Наконец врожденная осторожность взяла верх. Он аккуратно сложил записку, спрятал ее в ящик стола. Как бы ни хотел он Реинтеграции и целостности, риск был слишком велик, и он предпочел свое теперешнее состояние сумасшествию.

На следующий день он нашел себе место клерка в одной старой респектабельной фирме.

Он был сразу же захвачен привычным ходом дел. Снова с непреклонной методичностью робота каждое утро ровно в девять часов он добирался до своего стола, в пять пополудни он уходил и возвращался в свою меблированную комнату, съедал свой невкусный, но полезный для здоровья ужин, раскладывал три пасьянса, разгадывал кроссворд и ложился на свою узкую кровать. И снова в субботу вечером он смотрел кино, по воскресеньям изучал геометрию и один раз в месяц покупал, читал и затем рвал на куски журнал непристойного содержания.

А отвращение к самому себе росло. Он попробовал коллекционировать марки, но вскоре отказался от этого занятия; вступил в Объединенный Клуб Счастья — ушел с первого же чопорного и томительного бала; попробовал овладеть искусством игры в шахматы — бросил. Все это не спасло его от чувства собственной неполноценности.

Он видел вокруг себя бесконечное многообразие человеческих отношений. Недоступное ему пиршество жизни развертывалось перед его взором. Его преследовало видение: еще двадцать лет жизни проходит в монотонных занятиях клерка, а потом еще тридцать, и сорок, и так без отдыха, без срока, без надежды — и только смерть положит этому конец, освободит его.

Шесть месяцев, изо дня в день, методически обдумывал эти проблемы Кромптон. Наконец он решил, что все-таки умопомешательство лучше его нынешнего состояния.

Он ушел с работы и снова забрал все свои старательно накопленные сбережения. На этот раз он купил билет до Марса, чтобы отыскать там Эдгара Лумиса из Элдерберга.

Точно в назначенное время Кромптон, вооруженный толстым томом кроссвордов, был уже на космодроме Айдлуайлд. Затем он преодолел трудный из-за перегрузок подъем на Станцию N3 и короткорейсовым кораблем «Локхид-Лэкавона» добрался до пересадочного пункта, здесь он сел в хоповер, который доставил его на Марс, Станция N 1, где Кромптон прошел таможенные, иммиграционные и санитарные формальности, а потом прибыл в Порт Ньютон. За три дня он акклиматизировался, научился дышать дополнительным желудочным легким, стоически перенес инъекции стимулятора и, наконец, получил визу, дающую право путешествовать по всей планете Марс. Таким образом, уже во всеоружии он сел в ракету, следующую до города Элдерберга, расположенного недалеко от Южного полюса Марса.

Ракета медленно ползла по плоским однообразным марсианским равнинам, покрытым низким серым кустарником, который как-то умудрялся выжить в этом холодном разреженном воздухе, через болота скучной зеленой тундры. Кромптон был погружен в свои кроссворды. Когда кондуктор объявил, что они проезжают Великий Канал, Кромптон, заинтересованный, на минуту оторвался от своего кроссворда. Но Канал оказался всего лишь мелким, с отлогими берегами руслом давно исчезнувшей реки. Растения на грязном дне были темно-зеленого, почти черногоцвета. Кромптон вновь погрузился в свои кроссворды.

Они проезжали Оранжевую Пустыню и останавливались на маленьких станциях, где бородатые иммигранты в широкополых шляпах заскакивали в ракету, чтобы получить свои витаминные концентраты и «Сандей Тайме» в микрофильмах.

Но вот и предместья Элдерберга.

Город был центром всех деловых операций рудников и ферм Южного полюса. Он служил и курортом для богатых, которые приезжали сюда, чтобы принять Ванны Вечности или просто ради новых впечатлений. Благодаря вулканической активности температура в этом районе поднималась до 67 градусов по Фаренгейту. Это было самое теплое место на Марсе. Жители Марса называли этот район Тропиками.

Кромптон остановился в маленьком мотеле. Он вышел на улицу и слился с толпой ярко вдетых мужчин и женщин, прогуливавшихся по странным, неподвижным тротуарам Элдерберга. Он заглядывал в окна игорных домов, разинув рот, глазел на лавки Подлинных ремесленных изделий Исчезнувшей Марсианской Цивилизации, всматривался в блистающие огнями рестораны и коктейль-холлы — новинку сезона. Он в ужасе отпрянул от накрашенной молодой женщины, когда она пригласила его в Дом Мамы Тиль, где пониженная гравитация позволяет испытывать куда большее наслаждение, чем в обычных условиях. От нее и еще от дюжины таких же Кромптон укрылся в маленьком садике, присел там на скамью, пытаясь немного привести в порядок мысли.

Вокруг него раскинулся Элдерберг, яркий, полный наслаждений, вопиющий о своих грехах, — накрашенная Иезавель, которую Кромптон отвергал презрительным изгибом своих тонких губ. Но за этим изгибом губ, за отведенным в сторону взглядом и вздрагивающими от возбуждения ноздрями за всем этим скрывалась та часть его существа, которая жаждала этой греховной человечности как противопоставления тоскливому, бесплодному существованию.

Но как ни печально, Элдерберг, так же как и Нью-Йорк, не мог склонить Элистера к греху. Возможно, Эдгар Лумис возместит недостающее.

Кромптон стал опрашивать все отели города в порядке алфавита. В первых трех ответили, что понятия не имеют, где может быть Лумис, но уж коли он найдется, то им надо уладить пустяковый вопрос о неоплаченных счетах с ним. В четвертом отеле высказали предположение, что Лумис присоединился к большой поисковой партии на Горной Седловине. В пятом, вполне современного вида отеле никогда не слыхали о Лумисе. В шестом молодая, слишком ярко и нарядно одетая женщина рассмеялась слегка истерически при упоминании Лумиса, но дать какую-либо информацию о нем отказалась.

Только в седьмом отеле клерк сообщил Кромптону, что Эдгар Лумис занимает триста четырнадцатый номер. Сейчас его дома нет, скорее всего он находится в Салуне Красной Планеты.

Кромптон расспросил, как туда пройти. И с сильно бьющимся сердцем отправился в старый район Элдерберга.

Отели здесь были какие-то вылинявшие, потрепанные, их пластиковые стены были побиты пыльными осенними бурями. Игорные дома сгрудились в кучу, а танцевальные залы днем и ночью выплескивали свое буйное веселье на улицы. В поисках местного колорита толпы богатых туристов сновали со своими видеозвуковыми аппаратами в надежде наткнуться на непристойную сценку и запечатлеть ее с достаточно близкого, но безопасного расстояния — такие снимки и позволяли дотошным искателям приключений называть Элдерберг «Откровением Трех планет». Встречались здесь и охотничьи магазины, снабжавшие туристов всем необходимым для спуска в знаменитые Пещеры Ксанаду или для долгого путешествия в пескоходе к Витку Сатаны. Были здесь также скандальной известности Лавки Грез, в которых торговали любыми наркотиками, и сколько ни пытались покончить с ними законным путем, они продолжали действовать. Тут же какие-то бездельники продавали подделки под марсианскую резьбу по камню и все прочее — чего только душа пожелает.

Кромптон разыскал Салун Красной Планеты, вошел и ждал, пока глаза привыкнут и можно будет что-нибудь разглядеть в облаках табачного дыма и винных паров. Он смотрел на туристов за длинной стойкой бара в их пестрых рубашках, на говорливых гидов и суровых рудокопов. Он смотрел на карточные столы и на болтающих женщин, на мужчин с их знаменитым нежно-апельсиновым марсианским загаром — чтобы его приобрести, требуется, говорят, не меньше месяца.

И тут — ошибки быть не могло — он увидел Лумиса. Лумис сидел за карточным столом и играл в фараон в паре с цветущей блондинкой, которой на первый взгляд можно было дать тридцать, на второй — сорок, а если присмотреться, то и все сорок пять. Играла она с азартом, и Лумис забавлялся, с улыбкой наблюдая за нею.

Он был высок и строен. Его костюм и саму манеру одеваться лучше всего передает слово из кроссворда «форсистый». Узкий череп покрывали прилизанные волосы мышиного цвета. Не очень разборчивая женщина могла бы назвать его довольно красивым.

Внешне он нисколько не походил на Кромптона. Однако существовало между ними какое-то влечение, притяжение, мгновенное созвучие — этим чувством обладали все части индивидуума, перенесшего операцию Расщепления. Разум взывал к разуму, части требовали целого, стремились к нему с неведомой телепатической силой. И Лумис, ощутив все это, поднял голову и открыто взглянул на Кромптона.

Кромптон направился к нему. Лумис что-то шепнул блондинке, вышел из-за карточного стола и встретил Кромптона посреди зала.

— Кто вы? — спросил Лумис.

— Элисте? Кромптон. Вы Лумис? Я обладатель нашего подлинного тела, а вы… вы понимаете, о чем я толкую?

— Да, конечно, — сказал Лумис. — Я все думал, появитесь ли вы когда-нибудь. Хм!.. — Он оглядел Кромптона с головы до ног, и нельзя сказать, чтобы остался доволен тем, что увидел.

— Ну ладно, — сказал Лумис, — пойдемте в мой номер, там поговорим. Может быть, сразу и покончим с этим.

Он снова посмотрел на Кромптона с нескрываемой неприязнью и вышел с ним из салуна.

Номер Лумиса удивил Кромптона, явился для него прямо-таки откровением. Кромптон чуть не упал, когда его нога утонула в мягком восточном ковре. Свет в комнате был золотистый, тусклый, по стенам непрерывной чередой корчились и извивались бледные, тревожащие тени, они то принимали человеческие очертания, сближались, сплетались в кольца, то превращались в тени животных или беспорядочные кошмары из детских снов, затем медленно исчезали в мозаике потолка. Кромптон и раньше слышал о теневых песнях, но видел их впервые.

— Исполняется довольно миленькая пьеска под названием «Спуск в Картерум.» Как вам нравится? — спросил Лумис.

— Довольно трогательно, — ответил Кромптон. — Но, должно быть, это ужасно дорогое удовольствие?

— Пожалуй, — небрежно произнес Лумис. — Это мне подарили. Присаживайтесь.

Кромптон уселся в глубокое кресло, оно сразу приняло форму его тела и начало мягко массировать ему спину.

— Хотите выпить? — спросил Лумис.

Кромптон молча кивнул. Теперь он чувствовал запах духов — сложную летучую смесь аромата специй и пряностей с легким налетом запаха тления.

— Это запах…

— К нему нужно привыкнуть, — сказал Лумис. — Это обонятельная соната, задумана как аккомпанемент к песне теней. Я сейчас выключу.

Он выключил сонату и включил что-то другое. Кромптон услышал мелодию, которая как будто сама возникла у него в голове, — медленную, чувственную, мучительно волнующую;

Кромптону казалось, что он слышал ее раньше, в другое время, в другом месте.

— Она называется «Deja vu», — объяснил Лумис. — Прямая передача на слушателя. Симпатичная вещица, верно?

Кромптон понимал, что Лумис старается произвести на него впечатление. И надо отдать Лумису должное — это у него получалось. Пока Лумис разливал напиток, Кромптон оглядывал комнату: скульптуры, занавеси, мебель и все прочее; профессионально быстро вычислил он в уме цену, стоимость доставки с Земли, пошлины и получил результат.

Он пришел к ужасному выводу: только то, что было в комнате Лумиса, стоило больше, чем он, Кромптон, мог бы заработать в качестве клерка, живи он хоть три жизни с четвертью.

Лумис протянул стакан Кромптону.

— Это мед, — сказал он. — Крик моды этого года в Элдерберге. Скажите, как он вам понравится.

Кромптон отхлебнул медового напитка.

— Восхитительно, — сказал он. — Наверно, дорого?

— Довольно-таки. Но ведь за такое ничего не жаль отдать, не правда ли?

Кромптон не ответил. Он пристально рассматривал Лумиса и заметил признаки разрушения в его Дюрьеровом Теле. Он внимательно исследовал правильные, красивые черты лица, марсианский загар, гладкие мышиного цвета волосы, небрежное изящество одежды, тонкие лапки морщинок возле глаз, впалые щеки, на которых видны были следы косметики. Он рассматривал улыбку Лумиса — обычную улыбку баловня судьбы, — надменный изгиб губ, нервные пальцы, поглаживающие кусок парчи, всю его фигурку, самодовольно развалившуюся в изысканном кресле.

Вот, думал он, стереотип сластолюбца, человека, живущего только ради своих удовольствий и неги. Это само воплощение сангвинистического темперамента, в основе которого лежит Огонь — потому что слишком горяча его кровь, она рождает в человеке беспричинную радость и чрезмерную привязанность к плотским удовольствиям. Но Лумис, так же как и Кромптон, всего лишь стереотип, с душой мелкой, глубиной всего в сантиметр, все желания которого легко предугадать, а страхи очевидны для всех и каждого.

В Лумисе сосредоточились те неосуществленные стремления Кромптона к наслаждениям, которые в свое время были отторгнуты и теперь предстали перед ним как самостоятельная сущность. Этот единственный принцип — наслаждение в чистом виде, которым Лумис руководствовался в своей жизни, — был совершенно необходим Кромптону, его телу и духу.

— Как вам удается сводить концы с концами? — резко спросил Кромптон.

— Я получаю деньги, оказывая услуги, — улыбаясь, ответил Лумис.

— Попросту говоря, вы вымогатель и паразит, — сказал Кромптон. — Вы наслаждаетесь за счет богачей, которые толпами стекаются в Элдерберг.

— Вам, брат мой трудяга и пуританин, все это представляется именно в таком свете, — сказал Лумис, закуривая сигарету цвета слоновой кости. — Но я смотрю на вещи иначе. Подумайте сами. Сегодня все делается во имя бедных, будто непредусмотрительность — это какая-то особая добродетель! Но ведь и у богатых есть свои нужды! Их нужды совсем не похожи на нужды бедняков, но от этого они не менее настоятельны. Бедняки требуют еды, крова, медицинского обслуживания. Правительство превосходно справляется с этим. А как же нужды богачей? Людей смешит сама мысль о том, что у богатого могут быть свои проблемы. Но разве оттого, что у человека есть кредит, он не может испытывать затруднений? Может. Более того, с ростом богатства возрастают и потребности, а это, в свою очередь, ведет к тому, что богатый человек часто оказывается в более бедственном положении, чем его бедный брат.

— В таком случае, почему бы ему не отказаться от богатства? — спросил Кромптон.

— А почему бедняк не отказывается от своей нищеты? парировал Лумис. — Нет, этого нельзя делать, мы должны принимать жизнь такой, как она есть. Тяжко бремя богатых, но они должны нести его и обращаться за помощью к тем, кто может им ее оказать.

Богатым нужно сочувствие, и я им чрезвычайно сочувствую. Богатым нужно общество людей, способных наслаждаться роскошью; у богатых есть потребность учить, как ею наслаждаться; и, мне кажется, немного найдется таких, которые ценят роскошь, наслаждаются роскошью так, как я! А их женщины, Кромптон! У них ведь тоже есть свои нужды настоятельные, срочные, а мужья часто не могут удовлетворить их в силу своей занятости. Эти женщины не могут довериться первому встречному, какому-нибудь простофиле. Они нервозны, хорошо воспитаны, подозрительны и легко поддаются внушению. Им нужны нюансы, утонченность. Им нужно внимание мужчины с высоким полетом фантазии и в то же время чрезвычайно благоразумного. В этом скучном мире редко встретишь такого мужчину. А мне посчастливилось: у меня талант именно в таких делах. Вот я его и применяю. И, конечно, как всякий трудящийся человек, имею право на вознаграждение.

Лумис с улыбкой откинулся в кресле. Кромптон смотрел на него, испытывая что-то похожее на страх. Ему трудно поверить, что этот растленный, самодовольный альфонс, это существо с моралью кобеля было частью его самого. Но оно все же было его частью, и частью, необходимой для Реинтеграции.

— Так вот, — сказал Кромптон, — ваши взгляды меня не касаются. Я представляю собой основную личность Кромптона и нахожусь в подлинном теле Кромптона. Я прибыл сюда для Реинтеграции.

— Мне это ни к чему, — сказал Лумис.

— То есть вы хотите сказать, что не согласны?

— Абсолютно верно.

— Вы, по-видимому, не понимаете, что вы неукомплектованный, недоделанный экземпляр. У вас должно быть то же стремление к самоосуществлению, которое постоянно испытываю я. А это возможно только путем Реинтеграции.

— Безусловно, — сказал Лумис.

— Значит…

— Ничего это не значит, — сказал Лумис. — Я очень хотел бы укомплектоваться. Но еще больше мне хочется продолжать жить так, как я жил до сих пор, то есть самым удовлетворительным, самым замечательным образом. Знаете, роскошь позволяет мириться со многим…

— А вы не забыли, — сказал Кромптон, — что вы пребываете в Дюрьеровом Теле, а срок его существования всего сорок лет? Без Реинтеграции вам осталось жить только пять лет. Поймите, максимум пять. Бывает, что Дюрьеровы Тела ломаются и раньше срока.

— Да, верно, — сказал, слегка нахмурившись, Лумис.

— В Реинтеграции нет ничего плохого, — продолжал Кромптон самым, как ему казалось, убедительным тоном. — Ваша страсть к наслаждениям не пропадет, просто она станет несколько умереннее.

Лумис как будто задумался всерьез, попыхивая своей бледно-кремовой сигаретой. Потом взглянул Кромптону в лицо и произнес:

— Нет!

— Но ваше будущее?..

— Я просто не тот человек, который беспокоится о будущем, — с самодовольной улыбкой возразил Лумис. — Мне бы прожить сегодняшний день, да так, чтобы чертям тошно стало. Пять лет… Кто знает, что еще случится за эти пять лет! Пять лет — ведь это целая вечность! Может, что-нибудь и изменится.

Кромптон подавил в себе сильное желание вколотить в этого Лумиса хоть немного здравого смысла. Конечно, сластолюбец всегда живет только сегодняшним днем, не предаваясь мыслям о далеком и неопределенном будущем. Для Лумиса, поглощенного сегодняшним днем, пять лет — срок почти немыслимый. Ему, Кромптону, следовало бы знать это.

По возможности спокойным голосом Кромптон сказал:

— Ничего не изменится. Через пять лет — коротких пять лет — вы умрете.

Лумис пожал плечами.

— Я следую правилу — никогда не загадывать дальше четверга. Вот что я тебе скажу, старик, приезжай через три или четыре года, тогда поговорим.

— Но это невозможно, — объяснил ему Кромптон. — Вы тогда будете на Марсе, я — на Земле, а наш третий компонент — на Венере. Нам уж ни за что не встретиться в нужный момент. А кроме того, вы даже не вспомните.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал Лумис, поглядывая на свои часы. — А теперь, если ты не возражаешь, я жду гостя, который, наверное, предпочтет…

Кромптон встал.

— Если вы передумаете, я остановился в мотеле «Голубая Луна». И пробуду здесь еще день или два.

— Желаю приятно провести время, — сказал Лумис. — Не забудь посмотреть Пещеры Ксанаду — сказочное зрелище!

Совсем потеряв дар речи, Кромптон покинул роскошный номер Лумиса и вернулся в свой мотель.

В этот вечер, ужиная в буфете, Кромптон отведал Марсианских ростков и Красного Солодина. В киоске он купил книжечку акростихов. Вернувшись домой, он разгадал три кроссворда и лег спать.

На следующий день Кромптон попытался разработать план дальнейших действий. Убедить Лумиса он уже не надеялся. Ехать ли ему на Венеру разыскивать Дэна Стэка, третью утраченную часть своей личности? Нет, это более чем бесполезно. Даже если Стэк захочет реинтегрировать, им все равно будет недоставать их исконной трети — Лумиса, важнейшего источника наслаждений. Две трети будут еще более страстно желать укомплектования, чем одна треть, и будут еще больше страдать от ощущения своей неполноценности. А Лумиса, видно, не убедить.

При сложившихся обстоятельствах единственное, что оставалось Кромптону, это вернуться на Землю нереинтегрированньм и жить там по мере возможности. В конце концов есть какая-то радость и в напряженном труде и известное удовольствие в постоянстве, осмотрительности, надежности. Не следует недооценивать и такие, хотя бы и очень скромные, достоинства.

Но нелегко ему было примириться с этим. С тяжелым сердцем позвонил он на станцию и заказал себе место на вечерней ракете до Порта Ньютона.

Когда Кромптон упаковывал вещи и до отправления ракеты оставался всего час, дверь его номера распахнулась. Вошел Эдгар Лумис, огляделся вокруг, закрыл и запер за собой дверь.

— Я передумал, — сказал Лумис. — Я согласен на Реинтеграцию.

Внезапное подозрение загасило первый порыв радости Кромптона.

— А почему вы передумали?

— Какое это имеет значение? — возразил Лумис. — Разве мы…

— Я хочу знать почему, — сказал Кромптон.

— Ну, это трудновато объяснить. Понимаете, я только…

Раздался громкий стук в дверь. Сквозь апельсиновый загар на щеках Лумиса проступила бледность.

— Ну, пожалуйста, — попросил он.

— Рассказывайте, — неумолимо потребовал Кромптон.

Лоб Лумиса покрылся крупными каплями пота.

— Случается, что мужьям не нравятся небольшие знаки внимания, которые оказывают их женам. Порой даже богатый может оказаться потрясающим обывателем. В моей профессии встречаются подобные камни — мужья, например. Поэтому раз или два в год я считаю полезным провести некоторое время в Бриллиантовых Горах, в пещере, которую я там себе оборудовал. Она в самом деле очень удобна, правда, приходится обходиться простой пищей. Но несколько недель и опять все в порядке.

Стук в дверь повторился с новой силой. Кто-то кричал басом:

— Я знаю, что вы здесь, Лумис! Выходите, или я сломаю эту проклятую дверь и сверну вашу мерзкую шею!

Лумис никак не мог унять дрожи в руках.

— Больше всего на свете боюсь физического насилия, проговорил он. — Не лучше ли просто реинтегрировать, и тогда я вам все объясню?

— Я хочу знать, почему на сей раз вы не скрылись в своей пещере? — настаивал Кромптон.

Они услышали, как кто-то всем телом налег на дверь. Лумис пронзительным голосом закричал:

— Это все ваша вина, Кромптон! Ваше появление выбило меня из седла. Я лишился своего необыкновенного ощущения времени, своего шестого чувства грядущей опасности. Черт вас побери, Кромптон, я не успел смыться вовремя! Меня захватили на месте преступления! Я просто сбежал, а за мной по всему городу мчался этот кретин, этот здоровенный неандерталец, выскочка муж, он заглядывал во все салуны и отели, обещая переломать мне ноги. У меня не хватило денег на пескоход и не было времени заложить свои драгоценности. А полицейские только ухмылялись и отказывались защитить меня. Пожалуйста, Кромптон!

Дверь трещала под бесчисленными ударами, и замок начал поддаваться. Кромптон, благодарный судьбе за то, что чувство недостаточности так вовремя заговорило в Лумисе, повернулся к нему, к этой части своей особы.

— Ну что ж, давайте реинтегрировать, — сказал Кромптон.

Оба они твердо посмотрели в глаза друг другу — две части целого, жаждущие единства, возможность, превращающаяся в мостик через пропасть. Затем Лумис тяжело вздохнул, и его Дюрьерово Тело рухнуло, сложившись пополам, как тряпичная кукла. В тот же миг колени Кромптона подогнулись, словно на его плечи взвалили тяжелый груз.

Замок сломался, и дверь распахнулась. В комнату влетел маленький, красноглазый, коренастый брюнет.

— Где он? — закричал брюнет.

Кромптон показал на распростертое на полу тело Лумиса.

— Разрыв сердца, — сказал он.

— О! — растерянно (то ли гневаться, то ли сострадать) сказал брюнет. — О!.. Да… О!..

— Он, конечно, заслуживал этого, — холодно заметил Кромптон, поднял чемодан и вышел из комнаты, чтобы успеть на вечерний рапидо.

Долгое путешествие по марсианским равнинам пролетело, как мимолетное мгновение, как облегченный вздох. Кромптон и Лумис получили, наконец, возможность поближе познакомиться друг с другом и решить кое-какие основные проблемы, которые неизбежно возникают, когда в одном теле объединяются два сознания.

Вопрос о главенстве в этом содружестве не вставал. Верховная власть принадлежала Кромптону, который вот у же тридцать пять лет был хозяином ума и тела подлинного Кромптона. При создавшихся условиях Лумис никак не мог взять верх, да и не хотел этого. Его вполне устраивала пассивная роль, и поскольку по натуре своей он был добрым малым, то согласился стать просто комментатором, советчиком и доброжелателем.

Но Реинтеграции не произошло. Кромптон и Лумис существовали в одном разуме подобно планете и луне независимые, но, по сути, неразделимые, осторожно прощупывающие друг друга, не желающие, да и не способные поступиться каждый своей автономией. Конечно, какое-то взаимопроникновение происходило, но слияния, в результате которого из двух самостоятельных элементов образовалась бы устойчивая, единая личность, быть не могло, пока к ним не присоединится Дэн Стэк, третий недостающий компонент.

Но даже в случае его присоединения, напоминал Кромптон оптимистически настроенному Лумису, Реинтеграция может не состояться. Допустим, Стэк захочет реинтегрировать (а может, и не захочет), но три шизоидных компонента вдруг воспротивятся слиянию или не сумеют его достичь, тогда их борьба внутри единого мозга быстро приведет к безумию.

— Стоит ли об этом беспокоиться, старина? — спросил Лумис.

— Стоит, — сказал Кромптон. — Может случиться так, что мы все трое реинтегрируем, а полученный в результате разум не будет стабильным. Психопатические элементы возьмут верх, и тогда…

— Так или иначе, нам придется просто смириться, возразил Лумис. — Стерпится — слюбится, как говорят.

Кромптон согласился. Его вторая натура Лумис спокойный, добродушный, жизнелюбивый Лумис — уже оказывал на него свое влияние. С некоторым усилием Кромптон заставил себя не тревожиться. Вскоре он смог заняться своим кроссвордом, а Лумис принялся сочинять первый куплет песенки.

Рапидо прибыл в порт Ньютон. Кромптон пересел в коротко-рейсовый до станции Марс-1. Здесь он прошел таможенные, иммиграционные и санитарные формальности и затем на хоповоре добрался до пересадочного пункта. Ему Пришлось прождать еще пятнадцать дней корабля, следующего на Венеру. Разбитной молодой кассир говорил ему что-то о всяких помехах, об «оппозиции» и «экономических орбитах», но ни Кромптон, ни Лумис так и не поняли, о чем он толковал.

Задержка оказалось очень кстати. Лумис смог рукой Кромптона проставить довольно приемлемо свою подпись в письме, в котором он просил своего друга в Элдерберге превратить все имущество в наличные деньги, раздать долги, расплатиться с комиссионером, а остаток переслать своему наследнику Кромптону. В результате через одиннадцать дней Кромптон получил три тысячи долларов, в которых он очень нуждался.

Наконец венерианский корабль стартовал из пересадочного пункта. Кромптон сразу же серьезно занялся изучением Бейзик Иггдры — основного языка аборигенов Венеры. Лумис, впервые в жизни, тоже попробовал работать: отложил в сторону песенку и взялся за трудные правила Иггдры. Скоро, однако, ему надоели ее сложные спряжения и склонения, но, восхищаясь прилежанием работяги Кромптона, он в поте лица продолжал начатое.

Кромптон, в свою очередь, попытался немного продвинуться в науке понимания прекрасного. В сопровождении Лумиса, который не оставлял его своими советами, Кромптон посещал все концерты на корабле, смотрел картины в Главном Салоне и долго и добросовестно разглядывал из обзорного зала корабля яркие сияющие звезды. Хотя это и представлялось ему пустой тратой времени, он упорно занимался самообразованием.

На десятый день пути союз Кромптона и Лумиса подвергся серьезному испытанию; причиной конфликта стала жена венерианского плантатора второго поколения. Кромптон встретил ее в обзорном зале. На Марсе она лечилась от туберкулеза и теперь возвращалась домой.

Это была небольшого роста стройная молодая женщина, очень живая, с сияющими глазами и блестящими волосами. Она призналась, что устала от долгого космического путешествия.

Они прошли в кают-компанию. После четырех мартини Кромптон слегка расслабился и разрешил Лумису взять инициативу в свои руки, что тот и сделал с большой охотой. Лумис танцевал с нею под фонограф корабля; потом он великодушно уступил поле боя Кромптону. У Кромптона от волнения заплетались ноги, он краснел, бледнел, но наслаждался до бесконечности. И провожал ее к столу уже Кромптон, и тихо разговаривал с нею тоже Кромптон, и касался ее руки Кромптон, а удовлетворенный Лумис только смотрел на все это. Около двух часов ночи девушка ушла, многозначительно назвав номер своей каюты. Кромптон, шатаясь, доковылял до палубы «В» и вне себя от счастья свалился в постель.

— Ну? — спросил Лумис.

— Что «ну»?

— Пошли. Мы же приглашены совершенно недвусмысленно.

— Да никто нас не приглашал, — в недоумении возразил Кромптон.

— Но она же назвала номер каюты, — объяснил Лумис. — Это вкупе со всеми остальными событиями сегодняшнего вечера может быть истолковано только как приглашение, если не приказание.

— Не верю! — воскликнул Кромптон.

— Даю слово, — сказал Лумис. — У меня в этой области есть некоторый опыт. Приглашение налицо, путь открыт. Вперед!

— Нет, нет, — сказал Кромптон. — Не хочу… То есть не буду… Не могу…

— Отсутствие опыта не извиняет, — твердо заявил Лумис. Природа с необыкновенной щедростью помогает нам раскрывать свои тайны. Ты только подумай — бобры, еноты, волки, тигры, мыши и другие существа, не обладающие и сотой долей твоего интеллекта, запросто решают проблему, которая тебе кажется непреодолимой. Но ты, конечно, не позволишь, чтобы какая-то мышь переплюнула тебя!

Кромптон поднялся, отер со лба обильный пот и сделал два неуверенных шага по направлению к двери. Затем круто повернулся назад и сел на кровать.

— Абсолютно исключено, — твердо заявил он.

— Но почему?

— Это неэтично. Молодая леди замужем.

— Замужество, — терпеливо разъяснил Лумис, — это дело рук человеческих. Еще задолго до того, как появилось замужество, существовали мужчины и женщины и между ними были известные взаимоотношения. Законы природы всегда предпочтительнее законов человеческих.

— Это аморально, — не очень уверенно возразил Кромптон.

— Совсем наоборот, — уверил его Лумис. — Ты не женат, значит, твои действия не вызовут никаких нареканий в твой адрес. Молодая леди замужем. Это ее дело. Вспомни: она же не просто собственность своего мужа, но человек, имеющий право на самостоятельные решения. И она уже приняла решение, нам остается только проявить свое уважение к цельности ее натуры, иначе мы ее оскорбим. Ну и, наконец, есть муж. Поскольку он ничего не будет знать, он не пострадает. Более того, он от этого выиграет: жена будет с ним необычайно нежна, чтобы загладить свою измену, а он все это отнесет за счет своей сильной личности, и это «я» взыграет. Итак, Кромптон, как видишь, всем будет от этого только лучше, и никто не пострадает.

— Пустая софистика, — сказал Кромптон, вставая и снова направляясь к дверям.

— Молодец! — сказал Лумис.

Кромптон глупо ухмыльнулся и открыл дверь. Потом будто что-то ударило ему в голову: он захлопнул дверь и лег в постель.

— Абсолютно невозможно, — сказал Кромптон.

— Ну что еще стряслось?

— Твои аргументы, — сказал Кромптон, — могут быть одинаково справедливы и несправедливы — не мне судить о том, у меня для этого просто не хватает жизненного опыта. Но одно я знаю твердо: ничего такого я делать не собираюсь, пока ты за мною наблюдаешь!

— Но, черт возьми, я — это ты! Ты — это я! Мы две части одного целого!

— Нет, еще нет, — сказал Кромптон. — Сейчас мы всего-навсего шизоидные компоненты, два человека в одном теле. Потом, когда произойдет Реинтеграция… Но при существующем положении вещей элементарное чувство приличия запрещает мне делать то, что ты предлагаешь. Это немыслимо! И я не желаю больше говорить на эту тему!..

Тут Лумиса прорвало. Оскорбленный в лучших своих чувствах, он бушевал, орал, осыпал Кромптона ругательствами, самым невинным из которых было: «засранец желторотый!». Гнев его возмутил ум Кромптона и эхом отозвался во всем его раздвоенном организме.

Раскол между Лумисом и Кромптоном стал глубже; появились новые трещины, и пропасть обещала стать такой же глубокой, как между доктором Джекилом и мистером Хайдом в известном романе Стивенсона.

Главенствующее положение Кромптона ставило его как бы выше всего этого. Но неистовая ярость выработала в его мозгу противоядие в виде крошечных, не до конца изученных нами антител типа лейкоцитов в крови, которые имеют основной своей задачей удаление из организма болезней и изоляцию воспаленного участка мозга.

Когда эти антитела стали строить cordon sanitaire вокруг Лумиса, тесня его, загоняя в угол и окружая стеной, Лумис в испуге отступил.

— Кромптон, пожалуйста!..

Над Лумисом нависла опасность быть полностью, навсегда заключенным, безвозвратно затерянным в темном, дальнем уголке кромптоновского сознания. И тогда — прощай Реинтеграция! Но Кромптон вовремя сумел восстановить равновесие. Сразу иссяк поток антител, стена растаяла, и пристыженный Лумис снова неуверенно занял свое место.

Некоторое время они не разговаривали друг с другом. Лумис дулся и сердился целый день и клялся, что никогда не простит Кромптону его жестокости. Но все же он прежде всего был сенсуалистом, и всегда жил данной минутой, и не помнил прошлых обид, и не умел задумываться над будущим. Его негодование быстро улеглось, и он снова стал веселым и безмятежным, как всегда.

Кромптон не был таким отходчивым; но он, как личность главенствующая, сознавал свою ответственность. Он делал все, чтобы восстановить союз, и скоро оба они действовали в полном согласии друг с другом.

Они решили в дальнейшем избегать общества молодой леди. Остаток путешествия промелькнул незаметно, и, наконец, ракета достигла Венеры.

Они опустились на Спутнике N3, где прошли таможенные, иммиграционные и санитарные формальности. Им сделали инъекции против Ползучей Лихорадки, Венерианской Чумы, Болезни Найта и Большой Чесотки. Им дали порошки против Инфекционной Гангрены и профилактические пилюли от Черной Меланхолии. Наконец им разрешили сесть в ракету, следующую до станции Порт Нью-Харлем.

Этот порт, расположенный на западном берегу медлительной Инланд Зее, находился в умеренной зоне Венеры. Однако Лумису и Кромптону он показался жарким после прохладного, бодрящего климата Марса. Здесь они впервые увидели аборигенов Венеры — целыми сотнями, не на арене цирка, а в естественной обстановке. Средний рост местных жителей составлял пять футов, а чешуйчатая панцирная шкура выдавала их происхождение: их далекими предками были ящерицы. По тротуарам они ходили в вертикальном положении, но некоторые, чтобы уйти от толчеи, двигались прямо по стенам домов, держась с помощью круглых присосок, расположенных у них на ступнях, ладонях, коленях и предплечьях.

Кромптон провел в городе один день, затем сел на вертолет до Восточного Болота — согласно последним сведениям, Дэн Стэк находился именно там. Полет состоял из сплошного жужжания и порхания среди плотных туч и облаков, из-за которых совершенно не видно было поверхности Венеры. Локатор тонко пищал, разыскивая зоны перемещающихся инверсий, где часто вспыхивали страшные венерианские ураганы зикры. Но погода была тихая, и Кромптон проспал большую часть пути.

Восточное Болото — это крупный порт торгового флота на притоке реки Инланд Зее. Здесь Кромптон разыскал дряхлых восьмидесятилетних стариков, усыновивших Стэка. Они рассказали Кромптону, что Дэн был рослый, здоровый мальчик; немного вспыльчивый, но всегда доброжелательный. Старики заверили Кромптона, что история с дочкой Моррисона выдумана, должно быть, Дэна обвинили по ошибке. Дэн не мог причинить вреда этой бедной, беззащитной девушке.

— Где мне искать Дэна? — спросил Кромптон.

— Так разве вы не знали, что Дэн уехал отсюда? — спросил старик, смаргивая слезу. — Это было лет десять, а то и все пятнадцать назад.

— Восточное Болото показалось ему слишком скучным, — с обидой сказала старушка. — Он позаимствовал у нас некоторую толику денег и ушел среди ночи, пока мы спали.

— Не захотел нас беспокоить, — поспешно объяснил старик. — Пошел искать свое счастье наш Дэн. И уж будьте спокойны, он его найдет. Он ведь настоящий мужчина, наш Дэн.

— А куда он уехал? — спросил Кромптон.

— Точно не скажу, — ответил старик. — Он нам никогда не писал. Не любит он этого дела, наш Дэн. Но Билли Дэвис видел его в У-Баркаре, когда возил туда картошку.

— А когда это было?

— Пять, а то и шесть лет назад, — сказала старушка. Тогда мы последний раз и слышали о Дэне. Венера велика, мистер.

Кромптон поблагодарил стариков. Он попытался найти Билли Дэвиса, чтобы пополнить информацию о Дэне Стэке какими-нибудь новыми фактами, но узнал, что Билли работает третьим помощником капитана маленького грузового корабля, а судно ушло месяц назад и плыло теперь по Южной Инланд Зее, заходя во все маленькие сонные городки на свеем пути.

— Ну что ж, — сказал Кромптон, — нам остается только одно: едем в У-Баркар.

— Пожалуй, верно, — сказал Лумис. — Но, честно говоря, старик, не нравится мне что-то этот парень Стэк.

— Да и мне тоже, — согласился Кромптон. — Но он ведь часть нас, и он нам просто необходим для Реинтеграции.

— Что поделать! — сказал Лумис. — Веди меня, о старший брат мой!

И Кромптон повел. Он успел на вертолет до Депотсвилла, потом сел в автобус до Сент-Деннис. Там ему посчастливилось стать попутчиком возницы, который на своей полутонке вез в У-Баркар груз дезинсекторов. Возница был рад компании — уж очень безлюдны эти Болота Мокреши.

За четырнадцать часов пути Кромптон многое узнал о Венере. Огромный, теплый, влажный мир — вот чем был новый фронтир Земли, сказал возница. Марс — это всего лишь драгоценная находка для туристов, а у Венеры самые реальные перспективы. На Венеру устремились люди типа американских пионеров, настоящие деятельные наследники духа американских фронтьеров, буров-земледельцев, израильских киббуцников и австралийских скотоводов. Они упрямо сражаются за место под солнцем на плодородных землях Венеры, в золотоносных горах, на берегах теплых морей. Они бьются с аборигенами, существами каменного века, потомками ящериц Аисами. Их великие победы на Перевале Сатаны у Скверфейса, у Альбертсвилла и у Раздвоенного Языка и поражения у Медленной Реки и на Голубых Водопадах уже вошли в историю человечества наравне с такими событиями, как Ченселлорсвилл, Маленький Большой Рог и Дьенбьенфу. Войны на этом не кончились. Венеру, сказал возница, еще нужно завоевать.

Кромптон слушал и думал, что и он был бы не прочь принять участие в такой жизни. Лумиса же явно утомил весь этот разговор, ему было тошно от приторных запахов болота.

У-Баркар представлял собой группу плантаций в самой глубине континента Белых Туч. Пятьдесят землян присматривали здесь за работой двух тысяч аборигенов, которые сажали, растили и собирали урожай дерева ли — дерево это могло расти только в этой части планеты. Ли — фрукт, созревающий два раза в год, — стал основной специей, приправой, без которой не обходилось ни одно блюдо землян.

Кромптон встретился со старшиной, крупным, краснолицым человеком по имени Гаарис; у него на бедре болтался пистолет, а опоясан он был бичом из черной змеи.

— Дэн Стэк? — переспросил старшина. — Ну как же, работал здесь почти год. Потом пришлось дать ему пинка под зад, чтобы катился подальше.

— Если вам не трудно, расскажите почему, — попросил Кромптон.

— Отчего ж, пожалуйста, — сказал старшина. — Только об этом лучше поговорить за стаканчиком виски.

Он провел Кромптона в единственный в У-Баркаре салун и там, потягивая пшеничное виски, рассказал ему о Дэне Стэке.

— Он явился сюда с Восточного Болота. Что-то у него там было, кажется, с девчонкой — то ли он дал ей по зубам, то ли еще что-то. Но меня это не касается. Мы здесь, по крайней мере, большинство из нас, далеко не сахар, и я так думаю, что там, в городах, были рады-радехоньки избавиться от нас. Да, так я поставил Стэка надсмотрщиком над пятьюдесятью Аисами на ли-поле в сто акров. Сначала он чертовски здорово справлялся с работой.

Старшина покончил с заказанной Кромптоном выпивкой. Кромптон повторил заказ и расплатился.

— Я говорил Стэку, — продолжал Гаарис, — что надо их гонять, чтобы добиться работы: у нас обычно работают парни из племени чипетцев, а они народ злой, вероломный, зато, правда, крепкий. Их вождь снабжает нас рабочей силой по контракту на двадцать лет, а в обмен получает ружья. Так они этими ружьями чуть нас всех не перестреляли поодиночке. Ну, это уже другой разговор. Мы тут сразу два дела не делаем.

— Контракт на двадцать лет? — спросил Кромптон. Выходит, Аисы фактически ваши рабы?

— Так оно и есть, — согласился старшина. — Кое-кто из хозяев пытается приукрасить это дело, называет его временной кабалой, возвращением к феодальной экономике. Но это рабство, и почему не называть его своим именем? Да и нет иного способа цивилизировать этот народец. Стэк отлично понимал это. Здоровенный был малый и с бичом управлялся дай бог каждому! Я думал, у него дело пойдет.

— И что же?.. — подзадорил старшину Кромптон и заказал еще виски.

— Сначала он был просто молодцом, — сказал Гаарис. Лупил их своим черным змеем, исправно получал свою долю в доходе и все прочее. Но не было на него никакой управы. Стал насмерть убивать парней бичом, а ведь замена тоже денег стоит. Я его уговаривал не налегать. Не внял. Однажды его чипетцы взбунтовались, он прикончил из ружья восьмерых — они и убежать не успели. Я поговорил с ним, что называется, по душам. Объяснил ему, что наша задача — заставить Аисов работать, а убивать их ни к чему. Конечно, мы рассчитываем, что какой-то процент погибнет. Но Стэк зашел слишком далеко и лишал нас наших доходов.

Старшина вздохнул и закурил сигарету.

— Стэку просто нравилось пускать в ход свой бич. Да и многие из наших парней любят это дело. Но Стэк просто удержу не знал. Его чипетцы снова взбунтовались, и ему пришлось прикончить что-то около дюжины их. Но в драке он потерял руку. Ту, в которой бич. Наверное, чипетцы ее и откусили.

Ну, я поставил его на работу в сушильню, но и тут он затеял драку и убил четырех Аисов. Терпение мое лопнуло. В конце концов рабочие денег стоят, и нельзя, чтобы какой-то бешеный идиот, стоит ему выйти из себя, убивал их. Я дал Стэку расчет и послал его ко всем чертям.

— Он сказал, куда он собирался путь держать? — спросил Кромптон.

— Он заявил, что Аисов надо уничтожить, чтобы освободить место для землян, и что мы в этом ни черта не смыслим. Сказал, что собирается присоединиться к Бдительным. Это что-то вроде кочующей армии, которая контролирует воинственные племена.

Кромптон поблагодарил старшину и спросил, где может размещаться штаб Бдительных.

— Сейчас их лагерь расположен на левом берегу Реки Дождей, — сказал Гаарис. — Они там пытаются навязать свои условия Сериидам. А вам уж больно нужен этот Стэк?

— Он мой брат, — сказал Кромптон, чувствуя внезапную слабость.

Старшина жестко посмотрел на него.

— Да, — сказал старшина, — родственнички есть родственнички, тут уж ничего не поделаешь. Но хуже вашего братца я в жизни никого не видел, а я-то уж насмотрелся всякого. Оставьте его лучше в покое.

— Я должен найти его, — сказал Кромптон.

Гаарис безразлично пожал плечами.

— Переход до Реки Дождей далекий. Я продам вам вьючного мула и провизию и пришлю местного мальчишку, он вас проведет. Вы пойдете по мирным районам, так что доберетесь до Бдительных, будьте спокойны. Надеюсь, что район все еще мирный.

В этот вечер Лумис уговаривал Кромптона отказаться от поисков. Ясно ведь, что Стэк вор и убийца. Какой смысл объединяться с таким?

Но Кромптон чувствовал, что все не так просто. Прежде всего рассказы о Стэке сами по себе могли быть преувеличением. Но даже если все в них было правдой, это могло означать только одно: Стэк — еще один стереотип, неполноценная моноличность, так же как Кромптон и Лумис, не считающаяся с обычными человеческими условиями. Их объединение, слияние изменит Стэка. Он всего лишь восполнит то, чего недостает в Кромптоне и Лумисе, — внесет должную толику агрессивности, жестокости, жизненных сил.

Лумис думал иначе, но согласился молчать до встречи с недостающим компонентом.

Утром Кромптон за непомерную цену купил мулов и снаряжение и на рассвете следующего дня тронулся в путь в сопровождении юноши из чипетцов по имени Рекки.

Через девственные леса вслед за своим проводником Кромптон поднялся на острые горные хребты Томпсона; через покрытые снегами вершины перевалил в узкие гранитные ущелья, где ветер завывал, как мученик в аду; потом спустился еще ниже, в густые, насыщенные испарениями джунгли по другую сторону гор. Лумис, напуганный лишениями долгого пути, отступил в самый дальний уголок сознания Кромптона и возрождался к жизни только по вечерам, когда в лагере уже горел костер и гамак был подвешен. Кромптон, сжав зубы, с налитыми кровью глазами, спотыкаясь, брел сквозь пылающие дни, таща на себе весь груз лишений и поражаясь своей способности так долго переносить тяготы пути.

На восемнадцатый день они вышли на берег мелкой грязной речушки. Это, сказал Рекки, и есть Река Дождей. В двух милях от того места они обнаружили лагерь Бдительных.

Командир Бдительных, полковник Прентис, был высоким, худощавым, сероглазым человеком со всеми признаками недавно перенесенной изнуряющей лихорадки. Он очень хорошо помнил Стэка.

— Да, некоторое время он был с нами. Я сомневался, стоит ли его принимать. Прежде всего его репутация. К тому же однорук… Но он научился стрелять левой рукой лучше, чем иные делают этоправой, а его правую культю прикрывал бронзовый зажим. Он сам его сделал и приспособил паз для мачете. Сильный был малый, скажу я вам! Он был с нами почти два года. Затем я его отчислил.

— За что? — спросил Кромптон.

Командир с грустью вздохнул.

— Вопреки общему мнению мы, Бдительные, вовсе не разбойничья армия завоевателей. Мы здесь не для того, чтобы казнить и уничтожать туземцев. Мы здесь не для того, чтобы под тем или иным предлогом захватывать новые территории. Здесь мы для того, чтобы провести в жизнь договор, который основывался бы на глубоком доверии между Аисами и поселенцами, не допускал бы набегов ни со стороны Аисов, ни со стороны землян и, главное, чтобы сохранялся мир. Стэку с его тупой головой трудно было понять это.

Видимо, Кромптон немного изменился в лице, потому что командир сочувственно кивнул.

— Вы ведь знаете его, э? Тогда вы сможете представить себе, как это случилось. Я не хотел терять его. Он был сильным, способным солдатом, искусным в лесной и горной науке, чувствующим себя в джунглях как дома. Пограничные патрули расставлены редко, и у нас каждый человек на счету. Стэк был ценным солдатом. Я приказывал сержантам следить за его поведением и не допускать жестокости в отношении туземцев. В течение какого-то времени это действовало. Стэк очень старался. Он изучал наши правила, наш кодекс, наш образ жизни. Его репутация стала безупречной. И вдруг этот случай на Вершине Тени, о котором вы, я полагаю, слышали.

— Нет, не слыхал, — признался Кромптон.

— Да ну! Я думал, на Венере все знают о нем. Ну, так вот как было дело. Патруль, в котором находился тогда Стэк, окружил племя Аисов, оставшееся вне закона и причинявшее нам много хлопот. Их препровождали в особую резервацию, расположенную на Вершине Тени. На марше они учинили беспорядок, драку. У одного из Аисов был нож, он рубанул им Стэка по левому запястью. По-видимому, потеряв одну руку, Стэк стал особенно чувствителен к возможности потерять и вторую. Рана была пустяковая, но Стэк впал в неистовство. Из автомата он застрелил аборигена, а потом перестрелял и всех других. Остановить его не могли, и лейтенанту пришлось ударить его дубинкой; он потерял сознание. Этим поступком Стэка был нанесен ни с чем не соизмеримый ущерб отношениям землян с Аисами. Оставить такого человека в своей группе я не мог. Он нуждается прежде всего в психиатре. Я его отчислил.

— А где он теперь? — спросил Кромптон.

— Но почему вы так интересуетесь этим человеком? — резко спросил командир.

— Он мой сводный брат.

— Понятно. Я слышал, что Стэк отправился в Порт Нью-Харлем и какое-то время работал в доках. Сошелся там с парнем по имени Бартон Финч. Оба попали в тюрьму за пьянство и дебош; потом их выпустили, и они вернулись на границу в Белые Тучи. Сейчас Стэк и Финч — владельцы маленькой лавки где-то возле Кровавой Дельты.

Кромптон устало потер лоб и сказал:

— Как туда добраться?

— На каноэ, — ответил командир. — Нужно спуститься по Реке Дождей до развилки. Левый рукав и есть Кровавая Река. До самой Кровавой Дельты она судоходна. Но я не советую вам пускаться в это путешествие. Во-первых, это чрезвычайно рискованно. Во-вторых, это бесполезно, вы ничем не поможете Стэку. Он прирожденный убийца. Лучше всего оставить его в покое в этом пограничном городишке, где он не может причинить большого вреда.

— Я должен добраться до него, — сказал Кромптон, чувствуя, как неожиданно пересохло у него во рту.

— Законом это не возбраняется, — сказал командир с видом человека, исполнившего свой долг.

Кромптон обнаружил, что Кровавая Дельта — самая крайняя граница освоенного человеком района Венеры. Город находился в центре расположения враждебных людям племен грелов и тэнтцы; с ними был заключен непрочный мир, но приходилось закрывать глаза на непрекращающуюся партизанскую войну, которую вели эти племена. В Дельта-краю можно было стать богачом. Аборигены приносили бриллианты и рубины величиной с кулак, мешки с редчайшими пряностями или случайные находки, резьбу по дереву из затерянного города Алтерна. Они обменивали все эти ценности за оружие и снаряжение, которое затем энергично использовали против тех же торговцев или друг против друга. Таким образом, в Дельте можно было найти и состояние и смерть, смерть медленную и мучительную. На Кровавой Реке, что тихим потоком кралась сквозь сердце Края, таились свои особые опасности, которые уносили в мир иной не менее пятидесяти процентов путешественников, рискнувших пуститься в плаванье по реке.

Кромптон решительно отказался от всех разумных доводов. Теперь до их недостающего компонента Дэна Стэка было рукой подать. Виден стал конец их странствий, и Кромптон твердо решил достичь его. Он купил каноэ, нанял четырех гребцов-аборигенов, приобрел оборудование, ружья, снаряжение и условился, что выходят они на рассвете.

Но в ночь перед отъездом взбунтовался Лумис.

Они находились в маленькой палатке на краю лагеря, которую полковник предоставил в распоряжение Кромптона. При свете коптящей керосиновой лампы Кромптон набивал патронташ патронами и настолько углубился в это занятие, что не замечал, да и не хотел замечать ничего другого.

Тут Лумис подал голос:

— А ну-ка послушай меня. Я признал тебя господином в нашем союзе. Я не предпринял ни одной попытки завладеть телом. Я всегда был в хорошем настроении и помогал тебе сохранять хорошее расположение духа, пока мы тащились по этой Венере. Верно?

— Да, верно, — неохотно согласился Кромптон, откладывая в сторону патронташ.

— Я сделал все, что было в моих силах, но это уж слишком. Я согласен на Реинтеграцию, но не с маньяком-убийцей. И не говори мне об однобокости! Стэк убийца, и я не хочу иметь с ним ничего общего.

— Он часть нас, — возразил Кромптон.

— Ну и что? Прислушайся к себе, Кромптон! Из нас троих ты, по-видимому, больше всех соприкасался с действительностью. А теперь ты как одержимый готов послать нас на смерть в этой паршивой реке!

— Все будет хорошо, — не очень убежденно сказал Кромптон.

— Будет ли? — усомнился Лумис. — Ты слышал, что рассказывают об этой Кровавой Реке? Но, предположим, мы пройдем эту реку, что нас ждет в Дельте? Маньяк— убийца! Он уничтожит нас, Кромптон!

Подходящего ответа Кромптон не нашел. Раскрывшиеся в процессе поисков черты характера Стэка все больше ужасали Кромптона, зато все сильнее захватывала мысль, что Стэка необходимо разыскать. Лумис никогда не хотел Реинтеграции, для него эта проблема возникла под воздействием внешних обстоятельств, а не в результате внутренней потребности. А у Кромптона вся жизнь была подчинена одной страсти — достичь человеческой полноты, выйти за искусственные рамки своей личности. Без Стэка слияние было невозможно. С ним появилась надежда, пусть даже крошечная.

— Мы едем, — сказал Кромптон.

— Элистер, пожалуйста! Ты и я, мы прекрасно уживаемся друг с другом. Нам и без Стэка будет, очень хорошо. Давай вернемся на Марс или на Землю.

Кромптон покачал головой. Он уже чувствовал, что между ним и Лумисом существуют глубокие, непримиримые разногласия. Он понимал, что наступит время, когда эти трещины расползутся во всех направлениях, и тогда без Реинтеграции он и Лумис станут развиваться каждый по-своему — и это в одном-то общем теле!

Такое могло кончиться только безумием.

— Ты не хочешь вернуться? — спросил Лумис.

— Нет.

— Ну, держись!

Личность Лумиса внезапно перешла в атаку и захватила частичный контроль над двигательными функциями тела. На какое-то время Кромптон был оглушен. Потом, почувствовав, как из его рук уплывает власть, он свирепо схватился с Лумисом, и битва началась.

Это была война в безмолвии, война при свете коптящей керосиновой лампы, который все больше бледнел с наступлением утра. Полем боя служил мозг Кромптона. Наградой за победу служило тело Кромптона. Оно лежало, содрогаясь, на подвесной парусиновой койке, пот стекал с его лба, ничего не выражающие глаза уставились на лампу, на лбу, не переставая, дергалась жилка.

Личность Кромптона была главенствующей, но разногласия с Лумисом и чувство вины ослабили его, а груз собственных сомнений угнетал. Лумис, хоть и слабее по своей натуре, на этот раз, уверенный в собственной правоте, боролся отчаянно; он сумел овладеть жизненными и двигательными центрами организма и заблокировать поток опасных для него антител.

На долгие часы две личности сплелись в поединке, и тело Кромптона как в лихорадке стонало и корчилось в подвесной койке. Наконец, когда серый рассвет заглянул в палатку, Лумис начал одолевать. Кромптон весь подобрался в последнем броске, но у него не хватило сил. Тело Кромптона уже угрожающе перегрелось в этой битве; еще немного — и ни для одной из личностей не останется оболочки.

Лумис, которого не угнетали ни угрызения совести, ни сомнения, продолжал нажимать, захватил, наконец, все жизненные и двигательные функции, центры организма.

И когда солнце встало, победа целиком и полностью принадлежала Лумису.

Лумис встал на трясущиеся ноги, потрогал щетину на подбородке, потер онемевшие пальцы, осмотрелся. Теперь это было его тело. Впервые после отъезда с Марса он видел и чувствовал непосредственно, сам, информация от внешнего мира больше не фильтровалась и не ретранслировалась через Кромптона. Приятно было вдыхать застоявшийся воздух, чувствовать на себе одежду, быть голодным, жить! Он возвратился из мира серых теней в мир сверкающих красок. Это чудо! Он хотел, чтобы так было всегда.

Бедный Кромптон!

— Не волнуйся, старик. Знаешь, я и для тебя постараюсь.

Ответа не последовало.

— Мы вернемся на Марс, — продолжал Лумис. — Снова в Элдерберг. Все образуется.

Кромптон не хотел или не мог отвечать. Это слегка обеспокоило Лумиса.

— Где ты там, Кромптон? Как чувствуешь себя?

Молчание.

Лумис нахмурился и заспешил в палатку полковника.

— Я передумал, не буду я искать Дэна Стэка, — сказал Лумис полковнику. — Кажется, он действительно слишком далеко зашел.

— Вы приняли мудрое решение, — сказал командир.

— Так я хочу немедленно вернуться на Марс.

Полковник кивнул.

— Все космические корабли отправляются из Порта Нью-Харлем, куда вы в свое время прибыли.

— Как мне добраться до него?

— Это не так-то просто, — сказал ему полковник. — Думаю, что смогу дать вам проводника из местных. Вам придется снова пересечь Горы Томпсона до У-Баркара. Советую вам на сей раз ехать Долиной Дессет, поскольку по центральным лесам бродят сейчас Орды Кмитки, а от них всего можно ожидать. Вы достигнете У-Баркара в период ливней, так что перебраться в Депотсвилл на лодках вам вряд ли удастся. Если вы окажетесь там вовремя, то сумеете присоединиться к каравану, переправляющему соль по кратчайшему пути через Ущелье Ножа. Если не успеете, вы сравнительно легко определите направление по компасу, если учтете отклонения, характерные для данных районов. Но в Депотсвилле вы будете в самый разгар ливневых дождей. Это, я вам скажу, зрелище! Возможно, вам посчастливится поймать вертолет до Нью-Сент-Дэннис или до Восточного Болота, но сомневаюсь, чтобы они летали — из-за зикра. Эти ураганы очень опасны для авиации. Так что, может быть, вы сядете на колесный пароход до Восточного Болота, а там на грузовом судне спуститесь по Ииланд Зее до Порта Нью-Харлем. По-моему, вдоль южного берега есть несколько удобных бухт, где можно укрыться от непогоды. Я-то предпочитаю путешествовать по земле или по воздуху. Ну, а вам, конечно, придется решать самому, каким путем добраться до Порта Нью-Харлем.

— Спасибо, — еле выговорил Лумис.

— Сообщите мне ваше решение, — сказал полковник.

Лумис поблагодарил его и в сильном возбуждении вернулся в палатку. Он размышлял над новыми, предстоящими ему путешествиями через горы и болота, сквозь первобытные поселения, мимо диких бродячих орд. Он ясно представил себе осложнения, связанные с дождями и бурями. Никогда прежде его богатое воображение не рисовало с такой яркостью жутких картин тяжелого пути.

Трудно было добраться сюда, но куда труднее будет возвращаться. Ведь на этот раз его тонкая душа эстета будет лишена защиты спокойного, многострадального Кромптона. Ему, Лумису, придется принимать на себя удары ветра, дождя, переносить голод, жажду, усталость, страхи. Ему, Лумису, придется есть грубую пищу и пить вонючую воду. И ему, Лумису, придется выполнять все мелкие будничные обязанности, связанные с путешествием, которые раньше тащил на своих плечах Кромптон, а он, Лумис, и не думал о них.

Справится ли он? Он ведь дитя города, продукт цивилизации. Его волновали сложные повороты, извивы человеческой натуры, а не причуды и страсти природы. Обитая в тщательно отделанных человеческих норах, в сложных лабиринтах муравейников— городов, он не сталкивался с грубым, неспокойным миром неба и солнца. Отделенный от этого мира тротуарами, дверями, окнами и потолками, он стал сомневаться в мощи того гигантского, все перемалывающего механизма природы, которую так соблазнительно описывали в своих произведениях старые писатели и которая поставляла такие прелестные образы для стихов и песен. Лумису, привыкшему нежиться под мягким солнцем спокойного летнего марсианского дня или сонно прислушиваться к свисту ветра за окном в штормовую ночь, всегда казалось, что природу сильно переоценивают.

Но теперь волей-неволей он должен взять в свои руки и тяжесть ноши и штурвал управления.

Лумис подумал обо всем этом, и ему вдруг совершенно явственно представился его собственный конец. Он увидел себя в тот миг, когда силы его иссякнут и он будет лежать в открытом всем ветрам ущелье или понуря голову сидеть под проливным дождем в болотах. Он попытается продолжить путь, обретя третье дыхание, которое, как говорят, лежит за пределами усталости. Но не обретет его и, одинокий, обессиленный, затеряется в бесконечности. Тут ему покажется, что сохранение жизни требует слишком много усилий и напряжения. И как уже многие до него, он сдастся, ляжет и будет ждать смерти, смирившись с поражением.

Лумис прошептал:

— Кромптон?..

Нет ответа.

— Кромптон! Ты слышишь меня? Я возвращаю тебе власть. Только вытащи нас из этой жирной оранжереи. Верни нас на Землю или на Марс! Кромптон, я не хочу умирать!

Все нет ответа.

— Ну хорошо, Кромптон, — сиплым шепотом произнес Лумис. — Ты победил. Твоя взяла. Делай что хочешь. Я сдаюсь, все твое. Только, пожалуйста, прими власть!

— Спасибо, — ледяным тоном сказал Кромптон и взял на себя контроль над телом Кромптона.

Через десять минут он снова был в палатке у полковника и сообщал ему о своем решении. Командир устало кивнул, а про себя подумал, что ему никогда не понять рода человеческого.

Вскоре Кромптон уже сидел посреди большого выдолбленного из ствола каноэ, загроможденного всякими товарами. Гребцы грянули бодрую песню и пустились в путь по реке. Кромптон обернулся назад и долго смотрел на палатки лагеря Бдительных, пока они не исчезли за излучиной реки.

Путешествие по Кровавой Реке было для Кромптона точно возвращением к истоку времен. Шесть аборигенов в молчаливом согласии погружали весла в воду, и каноэ как водяной паук скользило по раздольному, спокойному течению реки. С берега над рекой свешивались гигантские папоротники, они мелко дрожали, когда каноэ проходило близко, и в страстном порыве тянулись к нему своими длинными стеблями. Тогда гребцы поднимали тревожный крик, лодка устремлялась на середину потока, и папоротники снова поникали над водой, разомлевшие от полуденной жары. Они проплывали, где ветки деревьев сплетались над головой в темно-зеленый тоннель. Тогда гребцы и Кромптон укрывались под тентом, пуская лодку на волю волн, и слышали мягкие всплески падающих вокруг ядовитых капель. Затем лодка вновь вырывалась на белый сверкающий свет, и аборигены снова брались за весла.

— Жуть! — нервно сказал Лумис.

— Да, жутко, — согласился Кромптон, сам содрогаясь от страха перед окружающим.

Кровавая Река несла их в самые глубины континента. По ночам, пристав к валуну посреди реки, они слышали боевой клич враждебных Аисов. Однажды днем два каноэ Аисов устремились в погоню за их лодкой. Гребцы Кромптона нажали изо всех сил, и лодка помчалась вперед. Враги упорно гнались за ними. Кромптон вынул ружье и ждал. Но его гребцы, подгоняемые страхом, подналегли, и скоро преследователи остались далеко позади за очередным изгибом реки.

Все вздохнули свободнее. Но в узкой протоке с обоих берегов на них пролился поток стрел. Один из гребцов, пронзенный четырьмя стрелами, повалился за борт. Снова нажали на весла, и скоро лодка оказалась вне досягаемости для врагов.

Мертвого Аиса сбросили за борт, и голодные речные обитатели устремились к добыче. После этого огромное панцирное чудовище с клешнями, как у краба, долго плыло за их каноэ в ожидании новой жертвы и то и дело высовывало из воды свою круглую голову. Даже ружейные выстрелы не могли отогнать его. Постоянное присутствие чудовища приводило Кромптона в ужас.

Чудовище получило еще один обед, когда от серой плесени, прокравшейся в лодку по веслам, умерли два гребца. Крабоподобное чудовище слопало их и осталось ждать следующих. Но это речное божество послужило и защитой Кромптону и его гребцам: пустившаяся было преследовать их ватага врагов, увидев чудовище, подняла невообразимый крик и бросилась наутек, в джунгли.

Чудовище сопровождало лодку все последние сто миль их путешествия. И когда они, наконец, добрались до поросшей мхом пристани на берегу реки, оно остановилось, некоторое время недовольно наблюдало за людьми, а потом тронулось обратно вверх по реке.

Гребцы причалили к полуразрушенной пристани. Кромптон вскарабкался на нее и увидел кусок доски, замалеванной красной краской. Он повернул доску и прочитал: «Кровавая Дельта. Население 92».

Дальше не было ничего, кроме джунглей. Они достигли последнего пристанища Дэна Стэка.

Узкая заросшая тропинка вела от пристани к просеке в джунглях. Там, на просеке, виднелось что-то похожее на город-призрак. Ни души не было на его единственной пыльной улице, никто не выглядывал из окон низких некрашеных домов. Городок в молчании пекся в белом сиянии полудня, и, кроме шарканья своих собственных, утопавших в пыли ботинок, Кромптон не слышал ни звука.

— Не нравится мне здесь, — сказал Лумис.

Кромптон медленно шел по улице. Вот он минул ряд складов, на стенах которых корявыми буквами были выведены имена их владельцев. Он прошел мимо пустого салуна, дверь которого болталась на единственной петле, а окна с занавесками от москитов были разбиты. Уже остались позади три пустых магазина, и тут он увидел четвертый с вывеской: «Стэк и Финч, провиант».

Кромптон вошел. На полу в аккуратных связках лежали товары, еще большее количество их свешивалось со стропил. Внутри никого не было видно.

— Есть кто-нибудь? — позвал Кромптон. Не получив ответа, он снова вышел на улицу.

На противоположном конце городка Кромптон набрел на крепкое здание, что-то вроде амбара. Возле него на табурете сидел загорелый, усатый мужчина лет пятидесяти. У него за пояс был засунут револьвер. Табурет качался на двух ножках, мужчина, казалось, дремал, опираясь о стену амбара. — Дэн Стэк? — спросил Кромптон.

— Там, — указал незнакомец на дверь амбара.

Кромптон направился к двери. Усач сделал движение, и револьвер оказался в его руке.

— Прочь от двери, — сказал он.

— Почему? Что случилось?

— Вы что, не знаете, что ль? — спросил усач.

— Нет! А вы кто такой?

— Я Эд Тайлер, шериф, назначен гражданами Кровавой Дельты, утвержден в должности командиром Бдительных. Стэк сидит в тюрьме. Этот самый амбар и есть тюрьма пока что.

— Ну и сколько ему сидеть? — спросил Кромптон.

— Точно два часа.

— Можно мне с ним поговорить?

— Не-е-е.

— А когда он выйдет, можно будет?

— Ясное дело, — сказал Тайлер. — Но сомневаюсь, чтобы он вам ответил.

— Почему?

Шериф криво усмехнулся.

— Стэк будет в тюрьме два, точно два часа, а после этого мы его возьмем из тюрьмы и повесим. А уж когда мы покончим с этим делом, то с удовольствием устроим вам разговорчик с ним, о чем только пожелаете. Но, как я уже сказал, вряд ли он вам ответит.

Кромптон слишком устал, чтобы почувствовать удар. Он спросил:

— А что сделал Стэк?

— Убил.

— Аборигена?

— Черта с два, — с отвращением ответил Тайлер. — Кому какое дело до аборигенов, будь они прокляты! Стэк убил человека, его зовут Бартон Финч. Это же его собственный компаньон! Финч еще жив, но вот-вот кончится. Старый Док сказал, что он не протянет и дня, значит, это убийство. Стэка судил суд равных ему по положению присяжных заседателей, его признали виновным в убийстве Бартона Финча, в том еще, что он сломал ногу Билли Родберну и два ребра Эли Талботу, что он разнес салун Мориарти и нарушил порядок в городе. Судья — это я — приговорил повесить его, и как можно скорее. Выходит, сегодня, как только ребята вернутся с новой дамбы, где они сейчас работают, его и повесят.

— Когда состоялся суд?

— Сегодня утром.

— А убийство?

— Часа за три до суда.

— Быстрая работа, — заметил Кромптон.

— Мы здесь, в Кровавой Дельте, попусту время не тратим, с гордостью ответил Тайлер.

— Да, я догадываюсь, — сказал Кромптон. — Вы даже вешаете человека до того, как его жертва скончалась.

— Я же вам сказал — Финч кончается, — ответил Тайлер, и глаза его сузились в щелочку. — Вы потише, незнакомец, не путайтесь в дела Кровавой Дельты, если они касаются правосудия, не то вам тут не поздоровится. Нам не нужны все эти штучки— дрючки крючкотворов, чтобы разобраться, кто прав, кто виноват.

Лумис возбужденно зашептал Кромптону:

— Оставь ты все это, пошли отсюда.

Кромптон не обратил на него внимания. Он сказал шерифу:

— Мистер Тайлер, Дэн Стэк — мой сводный брат.

— Тем хуже для вас, — сказал Тайлер.

— Мне в самом деле необходимо с ним увидеться. Всего на пять минут. Чтобы передать ему письмо от матери.

— Ничего не выйдет, — ответил шериф.

Кромптон порылся в кармане и вытащил засаленную пачку денег.

— Всего две минуты.

— Хорошо. Пожалуй, я смогу… А, черт!

Проследив взгляд Тайлера, Кромптон увидел большую группу людей, шагавших к ним по пыльной улице.

— Ну вот и ребята, — сказал Тайлер. — Теперь уж ничего не получится, если бы даже я и захотел. Пожалуй, вы можете присутствовать при повешении.

Кромптон отошел в сторону. В группе было по меньшей мере человек пятьдесят, а там шли еще и еще. Большинство из них были люди высокие, с дубленой кожей, огрубелыми лицами словом, те, с кем шутки плохи, и почти у всех на поясе болталось оружие. Они коротко перебросились словами с шерифом.

— Не делай глупостей, — предупредил Лумис.

— А что я могу сделать? — возразил Кромптон.

Щериф Тайлер отворил дверь амбара. Несколько человек вошли туда и вскоре вернулись, волоча за собой арестанта. Кромптон не мог разглядеть его — толпа людей сомкнулась вокруг Стэка.

Кромптон шел за толпой, которая тащила осужденного в противоположный конец городка, где через сук крепкого дерева уже была перекинута веревка.

— Пора кончать с ним! — кричала толпа.

— Ребята! — прозвучал сдавленный голос Дэна Стэка. Дайте слово сказать.

— К чертям собачьим! — крикнул кто-то. — Кончай с ним!

— Мое последнее слово! — выкрикнул Стэк.

Неожиданно за него вступился шериф:

— Пусть скажет свою речь, ребята, по праву умирающего. Давай, Стэк, только не очень затягивай.

Они поставили Дэна Стэка на фургон, накинули ему петлю на шею, другой конец веревки подхватила дюжина рук. Наконец-то Кромптон увидел его. Он уставился на этот столь долго разыскиваемый сегмент самого себя и смотрел на него как зачарованный.

Дэн Стэк был крупный, ладно скроенный человек. Его полное, изрезанное морщинами лицо выражало тревогу, ненависть, страх, в нем угадывались буйный нрав, тайные пороки и затаенные горести. У него были широкие, будто вывернутые ноздри, толстогубый рот с крупными редкими зубами и узкие, вероломные глаза. Жесткие черные волосы свисали на разгоряченный лоб, черная щетина выступала на горящих щеках. Весь облик его выдавал темперамент холерика, порожденный Воздухом, — с избытком горячей желтой желчи, из-за которой человек легко впадает в гнев и лишается рассудка.

Стэк смотрел поверх голов в раскаленное добела небо. Медленно опустил он голову, и бронзовая культя правой руки полыхнула красным в ровном ослепительном свете дня.

— Ребята, я сделал много плохого в своей жизни, — начал Стэк.

— И это ты нам рассказываешь? — выкрикнули из толпы.

— Я был лжецом и обманщиком, — орал Стэк. — Я ударил девушку, которую любил, и ударил ее крепко, чтобы сделать ей больно. Я обокрал моих дорогих родителей. Я проливал кровь несчастных аборигенов этой планеты. Ребята, я жил не по-хорошему.

Толпа хохотала над его покаянной речью.

— Но я хочу, чтобы вы знали, — орал Стэк. — Я хочу, чтобы вы знали, что я боролся со своей греховной натурой и пытался ее победить. Я сражался как мужчина со старым дьяволом в моей душе, уж это точно. Я вступил в отряд Бдительных, и два года я был человек как человек. А потом опять навалилось на меня безумие, и я убил…

— Ты кончил? — спросил шериф.

— Но я хочу, чтобы вы знали одну вещь, — завопил Стэк, и глаза вылезли из орбит на его красном от возбуждения лице. — Я признаюсь, что совершал дурные поступки, я признаюсь в этом полностью, без всякого принуждения. Но, ребята, я не убивал Бартона Финча!

— Хорошо, — сказал шериф. — Если у тебя все, то пора приступать к делу.

Стэк закричал:

— Послушайте меня! Финч был моим другом, моим единственным другом на всем белом свете! Я просто пытался помочь ему, я встряхнул его немного, чтобы привести в чувство. А когда он так и не пришел в себя, я, наверно, потерял голову, и тут я расколошматил салун Мориарти и поломал пару ребят. Но, клянусь богом, я не причинял зла Финчу!

— Ну, ты, наконец, кончил? — спросил шериф.

Стэк открыл было рот, снова закрыл его и кивнул.

— Порядок, ребята! Начнем! — сказал шериф.

Люди стали двигать фургон, на котором стоял Стэк. И тут Стэк с выражением бесконечного отчаяния на лице заметил в толпе Кромптона.

И узнал его.

Лумис очень быстро говорил Кромптону:

— Будь осторожен, не принимай его речей всерьез, ничего не делай, не верь ему, оглянись на его прошлое, вспомни всю его жизнь, он погубит нас, разнесет нас на кусочки. Он доминанта, он сильный, он убийца, он зол.

В какую-то долю секунды Кромптон вспомнил предостережение доктора Берренгера:

— Безумие или нечто похуже…

Лумис продолжал бубнить:

— Совершенно испорченный, злой, никчемный, абсолютно безнадежный…

Но Стэк был частью Кромптона. Стэк так же страстно желал перемены, боролся за власть над собой, терпел поражение и снова боролся. Стэк не был безнадежным, так же как Лумис, как он сам.

Но правда ли то, что говорил Стэк? Или эта вдохновенная речь была последним обращением к слушателям в надежде изменить приговор?

Он должен поверить Стэку. Он обязан протянуть руку помощи Стэку.

Как только фургон стронулся с места, глаза Стэка и Кромптона встретились. Кромптон принял решение и позволил Стэку войти в себя.

Толпа зарычала, когда тело Стэка свалилось с края повозки и после минутной страшной судороги безжизненно повисло на вытянувшемся канате. А Кромптон пошатнулся как от удара сознание Стэка вошло в него.

И он упал без памяти.

Кромптон очнулся в маленькой, едва освещенной комнате на кровати.

— Ну, как вы там, в порядке? — услышал он голос. В наклонившемся над ним человеке Кромптон узнал шерифа Тайлера.

— Да, теперь прекрасно, — автоматически ответил Кромптон.

— Понятно, повешение для такого цивилизованного человека штука тяжелая. Думаю, вы и без меня теперь обойдетесь, ладно?

— Конечно, — тупо ответил Кромптон.

— Вот и хорошо, а то у меня там работы… Через часок-другой забегу взглянуть на вас.

Тайлер ушел, Кромптон принялся тщательно обследовать самого себя.

Реинтеграция… Слияние… Завершение… Достигли он всего этого во время целительного обморока? Кромптон принялся осторожно обследовать свое сознание.

Вот Лумис, безутешно причитающий, страшно испуганный, лепечущий об Оранжевой Пустыне, о путешествиях и стоянках на Бриллиантовых Горах, о женщинах, о чувствах, о роскоши, о прекрасном.

А вот и Стэк, солидный и неподвижный, не слившийся с ними.

Кромптон поговорил с ним, прочел его мысли и понял, что Стэк был абсолютно, до конца честен в своей последней речи. Стэк искренне желал изменений, самоконтроля, выдержки.

Но Кромптон понял также, что Стэк абсолютно, ни на йоту не способен измениться, обрести самоконтроль, выдержку. Он и сейчас, несмотря на все свои старания подавить зло, был исполнен страстного желания отомстить. Его мысли яростно громыхали — полная противоположность визгливым причитаниям Лумиса. Мечты об отмщении, безумные планы завоевать всю Венеру всплывали в его мозгу. Сделать что-либо с этими проклятыми аборигенами, стереть их с лица планеты, чтобы предоставить всю ее в полное распоряжение землян. Разорвать этого проклятого Тайлера на кусочки. Расстрелять из пулемета весь город, а потом выдать это за проделки аборигенов. Собрать общество посвященных, создать собственную армию почитателей СТЭКА на основе железной дисциплины, и чтобы никакой слабости, никаких колебаний. Перерезать Бдительных, и тогда никого не останется на пути завоеваний, убийств, мести, неистовства, террора!

Осыпаемый ударами с обеих сторон, Кромптон попытался восстановить равновесие, распространить свою власть на оба своих компонента. Он начал сражение за слияние их в единое целое. Устойчивое целое. Но компоненты, в свою очередь, бились каждый за свою автономию. Линии Расщепления углублялись, появились новые, непримиримые причины для раскола, и Кромптон почувствовал, как шатается его собственная устойчивость, как ставится под угрозу его рассудок.

Потом вдруг у Дэна Стэка с его упорной, но тщетной борьбой за изменения наступил момент просветления.

— Очень сожалею, — сказал он Кромптону. — Ничего не могу поделать. Нужен еще и тот, другой.

— Кто другой?

— Я пытался, — простонал Стэк. — Я пытался измениться. Но слишком много было во мне всякого… то горячего… то холодного. Думал, смогу сам вылечиться. И пошел на Расщепление.

— На что?!

— Вы что, не слышите? — спросил Стэк. — Я… я тоже шизоид. Скрытый. Это проявилось здесь, на Венере. Когда я вернулся в Порт Нью-Харлем, я обзавелся еще одним Телом Дюрьера и разделился… Я думал, станет легче, если я буду проще. Но ошибся!

— Так есть еще один наш компонент? — воскликнул Кромптон. — Конечно, без него мы не можем реинтегрировать. Кто он, где?

— Я пытался, — стонал Стэк. — Ох, я же пытался! Мы с ним были как братья, он и я. Я думал, я смогу научиться у него, он был такой тихий, терпеливый и спокойный. Я учился! Но тут он начал сдавать…

— Кто это был? — спросил Кромптон.

— Как я старался ему помочь, вытряхнуть из него эту блажь. Но он быстро терял силы, ему совсем не хотелось жить. Я утратил последнюю надежду, и от этого немного взбесился, и встряхнул его, и потом разгромил салун Мориарти. Но я не убивал Бартона Финча. Он просто не хотел жить!

— Так наш последний компонент Финч?

— Да! Вы должны пойти к Финчу, пока он еще не отдал концы, и должны затащить его в себя. Он лежит в маленькой задней комнатке лавки. Поторопитесь…

И Стэк снова окунулся в свои грезы о кровавых убийствах, а Лумис забормотал о голубых Пещерах Ксанаду.

Кромптон поднял тело Кромптона с кровати и дотащил его до двери. Он видел лавку Стэка в конце улицы. «Доберись до лавки», — приказал он себе и, спотыкаясь, поплелся вдоль улицы.

Дорога растянулась на миллион миль. Тысячу лет полз он вверх по горам, потам вдоль рек, через пустыни, болота, пещеры которые опускались до самого центра Земли, а затем опять подымался и переплывал бесчисленные океаны, добираясь до самых дальних берегов. А в конце этого долгого путешествия он пришел в лавку Стэка.

В задней комнате на кушетке, закрытый до самого подбородка простыней, лежал Финч — последняя надежда на Реинтеграцию. Поглядев на него, Кромптон осознал всю бесполезность своих исканий.

Финч лежал совсем тихо, с открытыми глазами, уставившись в пустоту отсутствующим, неуловимым взглядом. У него было широкое, белое, абсолютно ничего не выражающее лицо идиота. В плоских, как у Будды, чертах его лица застыло нечеловеческое спокойствие, безразличие ко всему живущему он ничего не ждет, ничего не хочет. Тонкая струйка слюны стекала из уголка губ, пульс был редким. В этом самом странном их компоненте нашел максимальное выражение темперамент Земли — Флегма, которая делает людей пассивными и безразличными ко всему.

Кромптон с трудом справился с подступающим безумием и подполз к кровати Финча. Он вперил взгляд в глаза идиота, пытаясь заставить Финча посмотреть на него, узнать его, соединиться с ним.

В это мгновение Стэк пробудился от своих снов о мщении, и одновременно пробудилось его отчаянное рвение реформатора. Вместе с Кромптоном он стал убеждать идиота посмотреть и увидеть. Даже Лумис поискал и, несмотря на полное изнеможение, нашел в себе силы присоединиться к ним в их объединенном усилии.

Все трое они не спускали глаз с кретина. И Финч, пробужденный к жизни тремя четвертями своего «я», тремя компонентами, непреодолимо взывающими к воссоединению, сделал последнюю попытку. В его глазах всего на миг мелькнуло сознание. Он узнал.

И влился в Кромптона.

Кромптон почувствовал, как свойства Финча — бесконечное спокойствие и терпимость — затопили его. Четыре Основных Темперамента Человека, в основе которых лежат Земля, Воздух, Огонь и Вода, соединились наконец. И слияние стало, наконец, возможным.

Но что это такое? Что происходит? Какие силы пущены в ход и берут теперь верх?

Раздирая ногтями горло, Кромптон издал пронзительный вопль и свалился замертво на пол рядом с трупом Финча.

Когда лежащий на полу открыл глаза, он зевнул и сладко потянулся, испытывая несказуемое удовольствие от света, и воздуха, и ярких красок, от чувства удовлетворения и сознания того, что есть в этом мире дело, которое он должен исполнить, есть любовь, которую ему предстоит испытать, и есть еще целая жизнь, которую нужно прожить.

Тело, бывшее собственностью Элистера Кромптона, временным убежищем Эдгара Лумиса, Дэна Стэка и Бартона Финча, встало на ноги. Оно осознало, что настал час найти для себя новое имя.

Поединок разумов ^{(повесть)}

Вторая Марсианская Экспедиция возвращается на Землю ни с чем, ведь тайна исчезновения марсианской цивилизации так и не раскрыта. Но никто и не догадывается, что главная «причина» исчезновения проникла на планету Земля, и эту причину зовут… Квиддик. И теперь землянам не поздоровится, ведь у Квиддика есть ВЕЛИКАЯ ЦЕЛЬ, которую он должен выполнить во чтобы то ни стало…

Часть I

Квидак наблюдал с пригорка, как тонкий сноп света опускается с неба. Перистый снизу, золотой сноп сиял ярче солнца. Его венчало блестящее металлическое тело скорее искусственного, чем естественного происхождения, которое Квидак уже видел в прошлом. Квидак пытался найти ему название.

Слово не вспоминалось. Память затухла в нем вместе с функциями, остались лишь беспорядочные осколки образов. Он перебирал их, просеивал обрывки воспоминаний — развалины городов, гибель тех, кто в них жил, канал с голубой водой, две луны, космический корабль…

Вот оно! Снижается космический корабль. Их было много в славную эпоху Квидака.

Славная эпоха канула в прошлое, погребенная под песками. Уцелел только Квидак. Он еще жил, и у него оставалась высшая цель, которая должна быть достигнута. Могучий инстинкт высшей цели сохранился и после того, как истончилась память и замерли функции.

Квидак наблюдал. Потеряв высоту, корабль нырнул, качнулся, включил боковые дюзы, выровнялся и, подняв облако пыли, сел на хвост посреди бесплодной равнины.

И Квидак, побуждаемый сознанием высшей цели Квидака, с трудом пополз вниз. Каждое движение отзывалось в нем острой болью. Будь Квидак себялюбивым созданием, он бы не вынес и умер. Но он не знал себялюбия. Квидаки имели свое предназначение во Вселенной. Этот корабль, первый за бесконечные годы, был мостом в другие миры, к планетам, где Квидак смог бы обрести новую жизнь и послужить местной фауне.

Он одолевал сантиметр за сантиметром и не знал, хватит ли у него сил доползти до корабля пришельцев, прежде чем тот улетит с этой пыльной и мертвой планеты.

Йенсен, капитан космического корабля «Южный Крест», был по горло сыт Марсом. Они провели тут десять дней, а результат? И ни одной стоящей археологической находки, ни единого обнадеживающего намека на некогда существовавший город — вроде того, что экспедиция «Полариса» открыла на Южном полюсе. Тут были только песок, несколько чахоточных кустиков да пара-другая покатых пригорков. Их лучшим трофеем за все это время стали три глиняных черепка.

Йенсен поправил кислородную маску. Над косогором показались два возвращающихся астронавта.

— Что хорошего? — окликнул их Йенсен.

— Да вот только, — ответил бортинженер Вейн, показывая обломок ржавого лезвия без рукоятки.

— И на том спасибо, — сказал Йенсен. — А что у тебя, Уилкс?

Штурман пожал плечами:

— Фотоснимки местности, больше ничего.

— Ладно, — произнес Йенсен. — Валите все в стерилизатор, и будем трогаться.

У Уилкса вытянулось лицо:

— Капитан, разрешите одну-единственную коротенькую вылазку к северу вдруг подвернется что-нибудь по-настоящему…

— Исключено, — возразил Йенсен. — Топливо, продовольствие, вода — все рассчитано точно на десять дней. Это на три дня больше, чем было у «Полариса». Стартуем вечером.

Инженер и штурман кивнули. Жаловаться не приходилось: как участники Второй марсианской экспедиции, они могли твердо надеяться на почетную, пусть и короткую сноску в курсах истории. Они опустили снаряжение в стерилизатор, завинтили крышку и поднялись по лесенке к люку. Вошли в шлюз-камеру. Вейн задраил внешний люк и повернул штурвал внутреннего.

— Постой! — крикнул Йенсен.

— Что такое?

— Мне показалось, у тебя на ботинке что-то вроде большого клопа.

Вейн ощупал ботинки, а капитан со штурманом оглядели со всех сторон его комбинезон.

— Заверни-ка штурвал, — сказал капитан. — Уилкс, ты ничего такого не заметил?

— Ничегошеньки, — ответил штурман. — А вы уверены, кэп? На всей планете мы нашли только несколько растений, зверьем или насекомыми и не пахло.

— Что-то я видел, готов поклясться, — сказал Йенсен. — Но, может, просто почудилось… Все равно продезинфицируем одежду перед тем, как войти. Рисковать не стоит — не дай бог прихватим с собой какого-нибудь марсианского жучка.

Они разделись, сунули одежду и обувь в приемник и тщательно обыскали голую стальную шлюз-камеру.

— Ничего, — наконец констатировал Йенсен. — Ладно, пошли.

Вступив в жилой отсек, они задраили люк и продезинфицировали шлюз. Квидак, успевший проползти внутрь, уловил отдаленное шипение газа. Немного спустя он услышал, как заработали двигатели.

Квидак забрался в темный кормовой отсек. Он нашел металлический выступ и прилепился снизу у самой стенки. Прошло еще сколько-то времени, и он почувствовал, что корабль вздрогнул.

Весь утомительно долгий космический полет Квидак провисел, уцепившись за выступ. Он забыл, что такое космический корабль, но теперь память быстро восстанавливалась. Он погружался то в чудовищный жар, то в ледяной холод. Адаптация к перепадам температуры истощила и без того скудный запас его жизненных сил. Квидак почувствовал, что может не выдержать.

Он решительно не хотел погибать. По крайней мере до тех пор, пока имелась возможность достичь высшей цели Квидака.

Спустя какое-то время он ощутил жесткую силу тяготения, почувствовал, как снова включились главные двигатели. Корабль садился на родную планету.

После посадки капитана Йенсена и его экипаж, согласно правилам, препроводили в Центр медконтроля, где прослушали, прозондировали и проверили, не гнездится ли в них какой-нибудь недуг.

Корабль погрузили на вагон-платформу и отвезли вдоль рядов межконтинентальных баллистических ракет и лунных кораблей на дегазацию первой ступени. Здесь наружную обшивку корпуса обработали, задраив люки, сильными ядохимикатами. К вечеру корабль переправили на дегазацию второй ступени, и им занялась спецкоманда из двух человек, оснащенных громоздкими баллонами со шлангами.

Они отдраили люк, вошли и закрыли его за собой. Начали они с носовой части, методично опрыскивая помещения по мере продвижения к корме. Все как будто было в порядке: никаких животных или растений, никаких следов плесени вроде той, какую завезла Первая лунная экспедиция.

— Неужели все это и вправду нужно? — спросил младший дегазатор (он уже подал рапорт о переводе в диспетчерскую службу).

— А то как же, — ответил старший. — На таких кораблях можно завезти черт знает что.

— Пожалуй, — согласился младший. — А все-таки марсианская жизнь, если она, конечно, есть, на Земле вряд ли уцелеет. Или нет?

— Откуда мне знать? — изрек старший. — Я не биолог. Да биологи, скорее всего, и сами не знают.

— Только время даром тра… Эге!

— В чем дело? — спросил старший.

— По-моему, там что-то есть, — сказал младший. — Какая-то тварь вроде пальмового жука. Вон под тем выступом.

Старший дегазатор поплотнее закрепил маску и знаком приказал помощнику сделать то же. Он осторожно приблизился к выступу, отстегивая второй шланг от заплечного баллона, и, нажав на спуск, распылил облако зеленоватого газа.

— Ну вот, — произнес он, — на твоего жука хватит. — Став на колени, он заглянул под выступ: — Ничего нет.

— Видно, померещилось, — сказал помощник.

Они на пару обработали из распылителей весь корабль, уделив особое внимание маленькому контейнеру с марсианскими находками, и, выйдя из заполненной газом ракеты, задраили люк.

— Что дальше? — спросил помощник.

— Дальше корабль простоит закупоренным трое суток, ответил старший дегазатор, — а потом мыпроведем вторичный осмотр. Ты найди мне тварь, которая протянет три дня в этаких условиях!

Все это время Квидак висел, прилепившись к ботинку младшего дегазатора между каблуком и подошвой. Теперь он отцепился и, прислушиваясь к басовитому, раскатистому и непонятному звуку человеческих голосов, следил, как удаляются темные двуногие фигуры. Он чувствовал усталость и невыразимое одиночество.

Но его поддерживала мысль о высшей цели Квидака. Остальное не имело значения. Первый этап в достижении цели остался позади: он успешно высадился на обитаемой планете. Сейчас ему требовались вода и пища. Затем — отдых, основательный отдых, чтобы восстановить уснувшие способности. И тогда он сможет дать этому миру то, чего ему так явно недостает, сообщество, которое способен основать один лишь Квидак.

Он медленно пополз через темную площадку, мимо пустых махин космических кораблей, добрался до проволочной ограды и ощутил, что по проволоке пропущен ток высокого напряжения. Тщательно рассчитав траекторию, Квидак благополучно проскочил в ячейку.

Этот участок оказался совсем другим. Квидак почуял близко воду и пищу. Он торопливо пополз вперед — и остановился.

Ощущалось присутствие человека. И чего-то еще, куда более грозного.

— Кто там? — окликнул охранник. Он застыл с револьвером в одной руке и фонариком в другой. Неделю назад на склад проникли воры и сперли три ящика с частями для ЭВМ, ожидавшими отправки в Рио. Сейчас он был готов встретить грабителей как положено.

Охранник приблизился — старик с зорким взглядом и решительной повадкой. Луч фонарика пробежал по грузам, вспыхнул желтыми искрами в пирамиде фрезерных станков повышенной точности для Южной Африки, скользнул по водозаборному устройству (получатель — Иордания) и куче разносортного груза назначением в Рабаул.

— Выходи, а то хуже будет! — крикнул охранник. Луч выхватил из темноты мешки риса (порт доставки — Шанхай), партию электропил для Бирмы и замер.

— Тьфу ты, черт, — пробормотал охранник и рассмеялся. Перед ним сидела, уставившись на свет, огромная красноглазая крыса. В зубах у нее был какой-то необычно большой таракан. — Приятного аппетита, — сказал охранник и, засунув револьвер в кобуру, возобновил обход.

Большой черный зверь сцапал Квидака, и твердые челюсти сомкнулись у него на спинке. Квидак попробовал сопротивляться, но внезапный луч желтого света ослепил его, и он впал в прострацию.

Желтый свет удалился. Зверь сжал челюсти, пытаясь прокусить Квидаку панцирь. Квидак собрал последние силы и, распрямив свой длинный, в сегментах, как у скорпиона, хвост, нанес удар.

Он промахнулся, но черный зверь сразу же его выпустил. Квидак задрал хвост, изготовившись для второго удара, а зверь принялся кружить вокруг него, не желая упускать добычу.

Квидак выжидал подходящий момент. Его переполняло ликование. Это агрессивное существо может стать первым — первым на всей планете приобщенным к высшей цели Квидака. Эта ничтожная зверушка положит начало…

Зверь прыгнул, злобно щелкнув белыми зубами. Квидак увернулся и, молниеносно взмахнув хвостом, прицепился концевыми шипами зверю к спине. Зверь метался и прыгал, но Квидак упорно держался, сосредоточившись на первоочередной задаче — пропустить через хвостовой канал белый кристаллик и вогнать его зверю под шкуру.

Но эта важнейшая из способностей Квидака все еще к нему не вернулась. Не в силах добиться желаемого, Квидак втянул шипы, стремительно нацелился и ужалил черного зверя точно между глаз. Удар, как он знал, будет смертельным.

Квидак насытился убитым противником. Особой радости он при этом не испытывал — Квидак предпочитал растительную пищу. Окончив трапезу, он понял, что ему жизненно необходим долгий отдых. Только отдых мог полностью восстановить способности и силы Квидака.

В поисках укрытия он одолел горы грузов, сваленных на площадке. Обследовав несколько тюков, он наконец добрался до штабеля тяжелых ящиков. В одном из них он обнаружил отверстие, в которое как раз мог протиснуться.

Квидак вполз в ящик и по блестящей, скользкой от смазки поверхности какого-то механизма пробрался в дальний угол. Там он погрузился в глубокий, без сновидений, сон квидаков, безмятежно положившись на то, что принесет с собой будущее.

Часть II

Большая остроносая шхуна держала курс прямо на остров в кольце рифа, приближаясь к нему со скоростью экспресса. Могучие порывы северо-восточного ветра надували ее паруса, из люка, закрытого решеткой тикового дерева, доносилось тарахтение ржавого дизеля марки «Эллисон-Чемберс». Капитан и помощник стояли на мостике, разглядывая надвигающийся риф.

— Что-нибудь видно? — спросил капитан, коренастый лысеющий человек с постоянно насупленными бровями. Вот уже двадцать пять лет он водил свою шхуну вдоль и поперек юго-западной Океании с ее не обозначенными на картах мелями и рифами. И хмурился он оттого, что никто не брался страховать его старую посудину. Их палубный груз, однако, был застрахован, и часть этого груза проделала путь от самого Огденсвилла, перевалочной базы в пустыне, где приземлялись космические корабли.

— Ничего, — ответил помощник.

Он впился глазами в ослепительно белый коралловый барьер, высматривая синий просвет, который укажет узкий проход в лагуну. Для помощника это было первое плавание к Соломоновым островам. До того как им овладела страсть к путешествиям, он работал в Сиднее мастером по ремонту телевизоров; сейчас он решил, что капитан спятил и собирается учинить эффектное смертоубийство, бросив судно на рифы.

— По-прежнему ничего! — крикнул он. — Банки по курсу!

— Дай-ка мне, — сказал капитан рулевому. Он крепко сжал штурвал и уперся взглядом в сплошную стену рифа.

— Ничего, — повторил помощник. — Капитан, лучше развернуться.

— Нет, а то не проскочим, — ответил тот. Он начинал тревожиться. Но он обещал группе американцев-кладоискателей доставить груз на этот самый остров, а капитан был хозяином своего слова. Груз он получил в Рабауле, заглянул, как обычно, к поселенцам на Нью-Джорджию и на Малаиту и заранее предвкушал тысячемильное плавание к Новой Каледонии, которое ожидало его после захода на этот остров.

— Вот он! — заорал помощник.

В коралловом барьере прорезалась узенькая голубая полоска. Их отделяло от нее менее тридцати ярдов; старая шхуна шла со скоростью около восьми узлов.

Когда судно входило в проход, капитан резко крутанул штурвал, и шхуну развернуло на киле. По обе стороны мелькнул коралл, едва не задев обшивки. Раздался металлический скрежет: верхний рей грот-мачты, спружинив, чиркнул по скале, и они очутились в проходе со встречным течением в шесть узлов.

Помощник запустил двигатель на полную силу и вспрыгнул на мостик помочь капитану управиться со штурвалом. Под парусом и на дизельной тяге шхуна одолела проход, царапнув левым бортом о коралловый риф, и вошла в спокойные воды лагуны.

Капитан вытер лоб большим платком в горошек.

— Чистая работа, — произнес он.

— Ничего себе чистая! — взвыл помощник и отвернулся.

По лицу капитана пробежала улыбка.

Они миновали стоящий на якоре маленький кеч^[112]. Матросы-туземцы убрали парус, и шхуна ткнулась носом в рахитичный причал, отходивший от песчаного берега. Швартовы привязали прямо к пальмам. Из начинавшихся сразу за пляжем джунглей в ярком свете полуденного солнца появился белый мужчина и быстрым шагом направился к шхуне.

Он был худой и очень высокий, с узловатыми коленями и локтями. Злое солнце Меланезии наградило его не загаром, а ожогами — у него облезла кожа на носу и скулах. Его роговые очки со сломанной дужкой скрепляла полоска лейкопластыря. Вид у него был энергичный, по-мальчишески задорный и довольно простодушный.

Тоже мне охотник за сокровищами, подумал помощник.

— Рад вас видеть! — крикнул высокий. — А мы уж было решили, что вы совсем сгинули.

— Еще чего, — ответил капитан. — Мистер Соренсен, познакомьтесь с моим новым помощником, мистером Уиллисом.

— Очень рад, профессор, — сказал помощник.

— Я не профессор, — поправил Соренсен, — но все равно спасибо.

— Где остальные? — поинтересовался капитан.

— Там, в лесу, — ответил Соренсен. — Все, кроме Дрейка, он сейчас подойдет. Вы у нас долго пробудете?

— Только разгружусь, — сказал капитан. — Нужно поспеть к отливу. Как сокровища?

— Мы хорошо покопали и не теряем надежды.

— Но дублонов пока не выкопали? Или золотых песо?

— Ни единого, черт их побери, — устало промолвил Соренсен. — Вы привезли газеты, капитан?

— А как же, — ответил тот. — Они у меня в каюте. Вы слыхали о втором корабле на Марс?

— Слышал, передавали на коротких волнах, — сказал Соренсен. — Не очень-то много они там нашли, а?

— Можно сказать, ничего не нашли. Но все равно, только подумать! Два корабля на Марс, и, я слыхал, собираются запустить еще один — на Венеру.

Все трое поглядели по сторонам, ухмыльнулись.

— Да, — сказал капитан, — по-моему, до юго-западной Океании космический век еще не добрался. А уж до этого места и подавно. Ну ладно, займемся грузом.

«Этим местом» был остров Вуану, самый южный из Соломоновых, рядом с архипелагом Луизиада. Остров вулканического происхождения, довольно большой — около двадцати миль в длину и несколько в ширину. Когда-то тут располагалось с полдюжины туземных деревушек, но после опустошительных налетов работорговцев в 1850-х годах население начало сокращаться. Эпидемия кори унесла почти всех оставшихся, а уцелевшие туземцы перебрались на Нью-Джорджию. Во время второй мировой войны тут устроили наблюдательный пункт, но корабли сюда не заходили. Японское вторжение захватило Новую Гвинею, самые северные из Соломоновых островов и прокатилось еще дальше на север через Микронезию. К концу войны Вуану оставался все таким же заброшенным. Его не превратили ни в птичий заповедник, как остров Кантон, ни в ретрансляционную станцию, как остров Рождества, ни в заправочный пункт, как один из Кокосовых. Он никому не понадобился даже под полигон для испытания атомной, водородной или иной бомбы. Вуану представлял собой никудышный, сырой, заросший участок суши, где мог хозяйничать всякий, кому захочется.

Уильяму Соренсену, директору-распорядителю сети виноторговых магазинов в Калифорнии, захотелось похозяйничать на Вуану.

У Соренсена была страсть — охота за сокровищами. В Луизиане и Техасе он искал сокровища Лафитта, а в Аризоне Забытый Рудник Голландца. Ни того, ни другого он не нашел. На усеянном обломками берегу Мексиканского залива ему повезло немного больше, а на крошечном островке в Карибском море он нашел две пригоршни испанских монет в прогнившем парусиновом мешочке. Монеты стоили около трех тысяч долларов, экспедиция обошлась куда дороже, но Соренсен считал, что затраты окупились с лихвой.

Много лет ему не давал покоя испанский галион «Святая Тереза». По свидетельствам современников, судно отплыло из Манилы в 1689 году, доверху груженное золотом. Неповоротливый корабль угодил в шторм, был снесен к югу и напоролся на риф. Восемнадцать человек, уцелевших при крушении, ухитрились выбраться на берег и спасти сокровища. Они закопали золото и в корабельной шлюпке отплыли под парусом на Филиппины. Когда шлюпка достигла Манилы, в живых оставалось всего двое.

Островом сокровищ предположительно должен был быть один из Соломоновых. Но какой именно?

Этого не знал никто. Кладоискатели разыскивали тайник на Бугенвиле и Буке. Поговаривали, что он может оказаться на Малаите. Добрались даже до атолла Онтонг-Джава. Никаких сокровищ, однако, не обнаружили.

Основательно изучив проблему, Соренсен пришел к выводу, что «Святая Тереза», по всей вероятности, умудрилась проплыть между Соломоновыми островами чуть ли не до архипелага Луизиада и тут только разбилась о риф Вуану.

Мечта поискать сокровища на Вуану так бы и осталась мечтой, не повстречай Соренсен Дэна Дрейка — еще одного из той же породы кладоискателей-любителей и к тому же, что важнее, владельца пятидесятифутового кеча.

Так в один прекрасный вечер за рюмкой спиртного родилась экспедиция на Вуану.

Они подобрали еще несколько человек. Привели кеч в рабочее состояние. Скопили деньги, приготовили снаряжение. Продумали, где еще в юго-западной Океании можно было устроить тайник. Наконец согласовали отпуска, и экспедиция отбыла по назначению.

Вот уже три месяца они работали на Вуану и пребывали в бодром настроении, несмотря на неизбежные в такой маленькой группе трения и разногласия. Шхуна, доставившая припасы и груз из Сиднея и Рабаула, была их единственной связью с цивилизованным миром на ближайшие полгода.

Экипаж занимался выгрузкой под надзором Соренсена. Он нервничал, опасаясь, как бы в последнюю минуту не грохнул какой-нибудь механизм, который везли сюда за шесть с лишним тысяч миль. О замене не могло быть и речи, так что, если они чего недосчитаются, придется им без этого как-то обходиться. Он с облегчением вздохнул, когда последний ящик — в нем был детектор металла — благополучно переправили через борт и втащили на берег выше отметки максимального уровня прилива.

С этим ящиком вышла небольшая накладка. Осмотрев его, Соренсен обнаружил в одном углу дырку с двадцатицентовую монету; упаковка оказалась с брачком.

Подошел Дэн Дрейк, второй руководитель экспедиции.

— Что стряслось? — спросил он.

— Дырка в ящике, — ответил Соренсен. — Могла попасть морская вода. Весело нам придется, если детектор начнет барахлить.

— Давай вскроем и поглядим, — кивнул Дрейк. Это был низкорослый, широкоплечий, дочерна загоревший брюнет с редкими усиками и короткой стрижкой. Старая шапочка яхтсмена, которую он натягивал до самых глаз, придавала ему сходство с упрямым бульдогом. Он извлек из-за пояса большую отвертку и вставил в отверстие.

— Не спеши, — остановил его Соренсен. — Оттащим-ка сперва его в лагерь. Ящик нести легче, чем аппарат в смазке.

— И то верно, — согласился Дрейк. — Берись с другого конца.

Лагерь был разбит в ста ярдах от берега, на вырубке, где находилась брошенная туземцами деревушка. Кладоискатели сумели заново покрыть пальмовым листом несколько хижин. Стоял тут и старый сарай для копры под кровом из оцинкованного железа — в нем они держали припасы. Сюда даже долетал с моря слабый ветерок. За вырубкой сплошной серо-зеленой стеной поднимались джунгли.

Соренсен и Дрейк опустили ящик на землю. Капитан — он шел рядом и нес газеты — посмотрел на хилые лачуги и покачал головой.

— Не хотите промочить горло, капитан? — предложил Соренсен. — Вот только льда у нас нет.

— Не откажусь, — сказал капитан. Он не мог понять, что за сила погнала людей в такую забытую богом дыру за мифическими испанскими сокровищами.

Соренсен принес из хижины бутылку виски и алюминиевую кружку. Дрейк, вооружившись отверткой, сосредоточенно вскрывал ящик.

— Как на вид? — спросил Соренсен.

— Нормально, — ответил Дрейк, осторожно извлекая детектор. — Смазки не пожалели. Повреждений вроде бы нет…

Он отпрыгнул, а капитан шагнул и с силой вогнал каблук в песок.

— В чем дело? — спросил Соренсен.

— Похоже, скорпион, — сказал капитан. — Выполз прямо из ящика. Мог и ужалить кого. Мерзкая тварь!

Соренсен пожал плечами. За три месяца на Вуану он привык к тому, что кругом кишат насекомые, так что еще одна тварь погоды не делала.

— Повторить? — предложил он.

— И хочется, да нельзя, — вздохнул капитан. — Пора отчаливать. У вас все здоровы?

— Пока что все, — ответил Соренсен и, улыбнувшись, добавил: — Если не считать запущенных случаев золотой лихорадки.

— Здесь вам ни в жизнь золота не найти, — убежденно произнес капитан. — Через полгодика загляну вас проведать. Удачи!

Обменявшись с ними рукопожатиями, капитан спустился к лагуне и поднялся на шхуну. Когда закат тронул небо первым розоватым румянцем, судно отчалило. Соренсен и Дрейк провожали его глазами, пока оно одолевало проход. Еще несколько минут его мачты просматривались над рифом, потом скрылись за горизонтом.

— Ну, — сказал Дрейк, — вот мы, сумасшедшие американцы-кладоискатели, и снова одни.

— Тебе не кажется, что он что-то почуял? — спросил Соренсен.

— Уверен, что нет. Мы для него — безнадежные психи.

Они ухмыльнулись и взглянули на лагерь. Под сараем для копры было зарыто золотых и серебряных слитков примерно на пятьдесят тысяч долларов. Их откопали в джунглях, перенесли в лагерь и снова аккуратно закопали. В первый же месяц экспедиция обнаружила на острове часть сокровищ со «Святой Терезы», и все указывало на то, что найдутся и остальные. А так как по закону никаких прав на остров у них не было, они совсем не спешили трубить об успехе. Стоит известию просочиться, как алчущие золота бродяги от Перта до Папеэте все как один ринутся на Вуану.

— Скоро и ребята придут, — сказал Дрейк. — Поставим мясо тушиться.

— Самое время, — ответил Соренсен. Он прошел несколько шагов и остановился. — Странно.

— Что странно?

— Да этот скорпион, которого раздавил капитан. Он исчез.

— Значит, капитан промазал, — сказал Дрейк. — А может, только вдавил его в песок. Нам-то что за забота?

— Да, в общем, никакой, — согласился Соренсен.

* * *

Эдвард Икинс шел по зарослям, закинув на плечо лопату с длинной ручкой, и задумчиво сосал леденец. Первый за много месяцев леденец казался ему пищей богов. Настроение у него было прекрасное. Накануне шхуна доставила не только инструменты и запчасти, но также продукты, сигареты и сладости. На завтрак у них была яичница с настоящей свиной грудинкой. Еще немного, и экспедиция приобретет вполне цивилизованный облик.

Рядом в кустах что-то зашуршало, но Икинс шел своей дорогой, не обращая внимания.

Это был худой сутуловатый человек, рыжеволосый, дружелюбный, с бледно-голубыми глазами, но без особого обаяния. То, что его взяли в экспедицию, он почитал за удачу. Хозяин бензоколонки, он был беднее других и не смог полностью внести в общий котел свою долю, из-за чего его до сих пор грызла совесть. В экспедицию его взяли потому, что он был страстным и неутомимым охотником за сокровищами и хорошо знал джунгли. Не меньшую роль сыграло и то, что он оказался опытным радистом и вообще мастером на все руки. Передатчик на кече работал у него безотказно, несмотря на морскую соль и плесень.

Теперь он, понятно, мог внести свой пай целиком. Но раз они и в самом деле разбогатели, теперь это уже не имело значения. И все же ему хотелось внести в это дело особый вклад…

В кустах снова зашуршало.

Икинс остановился и подождал. Кусты дрогнули, и на тропинку вышла мышь.

Икинс остолбенел. Мыши, как большинство диких зверушек на острове, боялись человека. Они хоть и кормились на лагерной помойке, когда крысы первыми не добирались до отбросов, однако старательно избегали встреч с людьми.

— Шла бы ты себе домой, — посоветовал Икинс мыши.

Мышь уставилась на Икинса. Икинс уставился на мышь. Хорошенький светло-шоколадный зверек величиной не больше четырех-пяти дюймов вовсе не выглядел испуганным.

— Пока, мышенция, — сказал Икинс, — некогда мне, у меня работа.

Он переложил лопату на другое плечо, повернулся, краем глаза уловил, как метнулось коричневое пятнышко, и инстинктивно отпрянул. Мышь проскочила мимо, развернулась и подобралась для повторного прыжка.

— Ты что, спятила? — осведомился Икинс.

Мышь ощерила крохотные зубки и прыгнула. Икинс отбил нападение.

— А ну, вали отсюда к чертовой матери, — сказал он. Ему подумалось: может, она и вправду сошла с ума или взбесилась?

Мышь изготовилась для новой атаки. Икинс поднял лопату и замер, выжидая. Когда мышь прыгнула, он встретил ее точно рассчитанным ударом. Потом скрепя сердце осторожно добил.

— Нельзя же, чтобы бешеная мышь разгуливала на воле, произнес он. Но мышь не походила на бешеную — она просто была очень целеустремленной.

Икинс поскреб в затылке. А все-таки, подумал он, что же вселилось в эту мелкую тварь?

Вечером в лагере рассказ Икинса был встречен взрывами хохота. Поединок с мышью — такое было вполне в духе Икинса. Кто-то предложил ему впредь ходить с ружьем — на случай, если мышиная родня надумает отомстить. В ответ Икинс только сконфуженно улыбался.

Два дня спустя Соренсен и Эл Кейбл в двух милях от лагеря заканчивали утреннюю смену на четвертом участке. На этом месте детектор показал залегание. Они углубились уже на семь футов, но пока что накопали лишь большую кучу желтовато-коричневой земли.

— Видимо, детектор наврал, — устало вытирая лицо, сказал Кейбл, дородный человек с младенчески розовой кожей. На Вуану он спустил вместе с потом двадцать фунтов веса, подхватил тропический лишай в тяжелой форме и по горло насытился охотой за сокровищами. Ему хотелось одного — поскорей очутиться у себя в Балтиморе, в своем насиженном кресле хозяина агентства по продаже подержанных автомобилей. Об этом он заявлял решительно, неоднократно и в полный голос. В экспедиции он единственный оказался плохим работником.

— С детектором все в порядке, — возразил Соренсен. — Тут, на беду, почва болотистая. Тайник, должно быть, ушел глубоко в землю.

— Можно подумать, на все сто футов, — отозвался Кейбл, со злостью всадив лопату в липкую грязь.

— Что ты, — сказал Соренсен, — под нами базальтовая скала, а до нее самое большее двадцать футов.

— Двадцать футов! Зря мы не взяли на остров бульдозер.

— Пришлось бы выложить круглую сумму, — примирительно ответил Соренсен. — Ладно, Эл, давай собираться, пора в лагерь.

Соренсен помог Кейблу выбраться из ямы. Они обтерли лопаты и направились было к узкой тропе, что вела в лагерь, но тут же остановились.

Из зарослей, преградив им дорогу, выступила огромная безобразного вида птица.

— Это что еще за диковина? — спросил Кейбл.

— Казуар.

— Ну так наподдадим ему, чтоб не торчал на дороге, и пойдем себе.

— Полегче, — предупредил Соренсен. — Если кто кому и наподдаст, так это он нам. Отступаем без паники.

Это была черная, похожая на страуса птица высотой в добрых пять футов, на мощных ногах. Трехпалые лапы заканчивались внушительными кривыми когтями. У птицы были короткие недоразвитые крылья и желтоватая костистая головка; с шеи свешивалась яркая красно-зелено-фиолетовая бородка.

— Он опасный? — спросил Кейбл.

Соренсен утвердительно кивнул:

— На Новой Гвинее эта птица, случалось, насмерть забивала аборигенов.

— Почему мы до сих пор его не видали?

— Обычно они очень робкие, — объяснил Соренсен, — и держатся от людей подальше.

— Этого-то робким не назовешь, — сказал Кейбл, когда казуар шагнул им навстречу. — Мы сможем удрать?

— Они бегают много быстрей, — ответил Соренсен. — Ружья ты с собой, конечно, не взял?

— Конечно, нет. Кого тут стрелять?

Пятясь, они выставили перед собой лопаты наподобие копий. В кустах захрустело, и появился муравьед. Следом вылезла дикая свинья. Звери втроем надвигались на людей, тесня их к плотной завесе зарослей.

— Они нас гонят! — Голос Кейбла сорвался на визг.

— Спокойнее, — сказал Соренсен. — Остерегаться нужно одного казуара.

— А муравьеды опасны?

— Только для муравьев.

— Черта с два, — сказал Кейбл. — Билл, на этом острове все животные тронулись. Помнишь Икинсову мышь?

— Помню, — ответил Соренсен. Они отступили до конца вырубки. Спереди напирали звери во главе с казуаром, за спиной были джунгли и неизвестность, к которой их оттесняли.

— Придется рискнуть и пойти на прорыв, — сказал Соренсен.

— Проклятая птица загораживает дорогу.

— Попробуем ее сбить, — решил Соренсен. — Берегись лапы. Побежали!

Они бросились на казуара, размахивая лопатами. Казуар замешкался, выбирая, потом повернулся к Кейблу и выбросил правую ногу. Удар пришелся по касательной. Раздался звук вроде того, какой издает говяжий бок, если по нему треснуть плашмя большим секачом. Кейбл ухнул и повалился, схватившись за грудь.

Соренсен взмахнул лопатой и заточенным ее краем почти начисто снес казуару голову. Тут на него накинулись муравьед со свиньей. От них он отбился лопатой. Затем — и откуда только силы взялись? — наклонился, взвалил Кейбла на спину и припустил по тропе.

Через четверть мили он совсем выдохся, пришлось остановиться. Не было слышно ни звука. Судя по всему, свинья с муравьедом отказались от преследования. Соренсен занялся пострадавшим.

Кейбл очнулся и вскоре смог идти, опираясь на Соренсена. Добравшись до лагеря, Соренсен созвал всех участников экспедиции. Пока Икинс перебинтовывал Кейблу грудь эластичным бинтом, он сосчитал пришедших. Одного не хватало.

— Где Дрейк? — спросил Соренсен.

— На той стороне, удит рыбу на северном берегу, — ответил Том Рисетич. — Сбегать позвать?

Соренсен подумал, потом сказал:

— Нет. Сперва я объясню, с чем мы столкнулись. Затем раздадим оружие. А уж затем попробуем найти Дрейка.

— Послушай, что у нас тут происходит? — спросил Рисетич.

И Соренсен рассказал им о том, что случилось на четвертом участке.

В рационе кладоискателей рыба занимала большое место, а ловля рыбы была любимым занятием Дрейка. Поначалу он отправился на лов с маской и гарпунным ружьем. Но в этом богоспасаемом уголке водилось слишком много голодных и нахальных акул, так что он скрепя сердце отказался от подводной охоты и удил на леску с подветренного берега.

Закрепив лесы, Дрейк улегся в тени пальмы. Он дремал, сложив на груди крупные руки. Его пес Оро рыскал по берегу в поисках раков-отшельников. Оро был добродушным существом неопределенной породы — отчасти эрдель, отчасти терьер, отчасти бог весть что. Вдруг он зарычал.

— Не лезь к крабам! — крикнул Дрейк. — Доиграешься: снова клешни отведаешь.

Оро продолжал рычать. Дрейк перекатился на живот и увидел, что пес сделал стойку над большим насекомым, похожим на скорпиона.

— Оро, брось эту гадость…

Дрейк не успел и глазом моргнуть, как насекомое прыгнуло, оказалось у Оро на шее и ударило своим членистым хвостом. Оро коротко взлаял. В одну секунду Дрейк был на ногах. Он попытался прихлопнуть тварь, но та соскочила с собаки и удрала в заросли.

— Тихо, старина, — сказал Дрейк. — Смотри, какая скверная ранка. В ней может быть яд. Дай-ка мы ее вскроем.

Он крепко обнял пса — тот часто и быстро дышал — и извлек кортик. Ему уже приходилось оперировать Оро — в Центральной Америке, когда того ужалила змея; а на Адирондаке он, придерживая собаку, щипцами вытягивал у нее из пасти иглы дикобраза. Пес всегда понимал, что ему помогают, и не сопротивлялся.

На этот раз собака вцепилась ему в руку.

— Оро!

Свободной рукой Дрейк сжал псу челюсти у основания, сильно надавил и парализовал мышцы, так что собака разомкнула пасть. Выдернув руку, он отпихнул Оро. Пес поднялся и пошел на хозяина.

— Стоять! — крикнул Дрейк. Пес приближался, заходя сбоку так, чтобы отрезать его от воды.

Обернувшись, Дрейк увидел, что «скорпион» снова вылез из джунглей и ползет в его сторону. Тем временем Оро носился кругами, стараясь оттеснить Дрейка прямо на «скорпиона».

Дрейк не понимал, что все это значит, однако почел за благо не задерживаться и не выяснять. Подняв кортик, он запустил им в «скорпиона», но промахнулся. Тварь оказалась в опасной близости и могла прыгнуть в любую секунду. Дрейк рванулся к океану. Оро попытался ему помешать, но он пинком отбросил пса с дороги, бросился в воду и поплыл вокруг острова к лагерю, уповая, что успеет добраться раньше, чем до него самого доберутся акулы.

* * *

В лагере спешно вооружались. Насухо протерли винтовки и револьверы. Извлекли и повесили на грудь полевые бинокли. Мигом разобрали все имевшиеся ножи, топоры и мачете. Разделили патроны. Распаковали оба экспедиционных переговорных устройства и собрались идти искать Дрейка, но тут он сам выплыл из-за мыса, неутомимо работая руками.

Он выбрался на берег усталый, но невредимый. Сопоставив все факты, кладоискатели пришли к некоторым малоприятным выводам.

— Уж не хочешь ли ты сказать, — вопросил Кейбл, — что все это вытворяет какая-то букашка?

— Похоже на то, — ответил Соренсен. — Приходится допустить, что насекомое способно управлять чужим сознанием с помощью там гипноза или, может быть, телепатии.

— Сперва ему нужно ужалить, — добавил Дрейк. — С Оро так и случилось.

— У меня просто в голове не укладывается, что за всем этим стоит скорпион, — сказал Рисетич.

— Это не скорпион, — возразил Дрейк. — Я его видел вблизи. Хвост напоминает скорпионий, но голова раза в четыре больше, да и тельце другое. Присмотреться, так он вообще ни на что не похож, мне такую тварь не доводилось встречать.

— Как ты думаешь, это насекомое с нашего острова? — спросил Монти Бирнс, кладоискатель из Индианаполиса.

— Вряд ли, — ответил Дрейк. — Если это местная тварь, почему она целых три месяца не трогала ни нас, ни животных?

— Верно, — согласился Соренсен. — Все беды начались после прибытия шхуны. Видимо, шхуна и завезла откуда-то… Постойте!

— Что такое? — спросил Дрейк.

— Помнишь того скорпиона, которого хотел раздавить капитан, — он еще выполз из ящика с детектором? Тебе не кажется, что это та самая тварь?

Дрейк пожал плечами:

— Вполне возможно. Но, по-моему, для нас сейчас важно не откуда она взялась, а как с ней быть.

— Она управляет зверьем, — сказал Бирнс. — Интересно, а сможет она управлять человеком?

Все приумолкли. Они сидели кружком возле сарая для копры и, разговаривая, поглядывали на джунгли, чтобы не прозевать появления зверя или «скорпиона».

Соренсен произнес:

— Имеет смысл попросить по радио о помощи.

— Если попросим, — заметил Рисетич, — кто-нибудь мигом разнюхает про сокровища «Святой Терезы». Нас обставят чихнуть не успеем.

— Возможно, — ответил Соренсен. — Но и на самый худой конец наши затраты окупились, набегает даже маленькая прибыль.

— А если нам не помогут, — добавил Дрейк, — мы, чего доброго, и вывезти-то отсюда ничего не сумеем.

— Не так уж все страшно, — возразил Бирнс. — У нас есть оружие, со зверями как-нибудь да управимся.

— Ты еще этой твари не видел, — заметил Дрейк.

— Мы ее раздавим.

— Это не так-то просто, — сказал Дрейк. — Она дьявольски юркая. И как, интересно, ты будешь ее давить, если в одну прекрасную ночь она заползет к тебе в хижину, пока ты спишь? Выставляй часовых — они ее даже и не заметят.

Бирнс невольно поежился:

— М-да, пожалуй, ты прав. Попросим-ка лучше помощи по радио.

— Ладно, ребята, — сказал, поднимаясь, Икинс, — я так понимаю, что это по моей части. Ддй бог, чтоб аккумуляторы на кече не успели сесть.

— Туда идти опасно, — сказал Дрейк. — Будем тянуть жребий.

Предложение развеселило Икинса:

— Значит, тянуть? А кто из вас сможет работать на передатчике?

— Я смогу, — заявил Дрейк.

— Ты не обижайся, — сказал Икинс, — но ты не сладишь даже с этой твоей дерьмовой рацией. Ты морзянки и то не знаешь — как ты отстучишь сообщение? А если рация выйдет из строя, ты сумеешь ее наладить?

— Нет, — ответил Дрейк. — Но дело очень рискованное. Пойти должны все.

Икинс покачал головой:

— Как ни крути, а самое безопасное — если прикроете меня с берега. До кеча эта тварь, скорее всего, еще не додумалась.

Икинс сунул в карман комплект инструмента и повесил через плечо одно из переговорных устройств. Второе он передал Соренсену. Он быстро спустился к лагуне и, миновав баркас, столкнул в воду маленькую надувную лодку. Кладоискатели разошлись по берегу с винтовками на изготовку. Икинс сел в лодку и опустил весла в безмятежные воды лагуны.

Они видели, как он пришвартовался к кечу, с минуту помедлил, оглядываясь по сторонам, затем взобрался на борт, дернул крышку и исчез внизу.

— Все в порядке? — осведомился Соренсен по своему переговорному устройству.

— Пока что да, — ответил Икинс: голос его звучал тонко и резко. Включаю передатчик. Через пару минут нагреется.

Дрейк толкнул Соренсена:

— Погляди-ка!

На рифе по ту сторону кеча происходило какое-то движение. Соренсен увидел в бинокль, как три большие серые крысы скользнули в воду и поплыли к кечу.

— Стреляйте! — скомандовал Соренсен. — Икинс, выбирайся оттуда!

— У меня заработал передатчик, — ответил Икинс. — Минута-другая — и я отстучу сообщение.

Пули поднимали вокруг крыс белые фонтанчики. Одну удалось подстрелить, но две успели доплыть до кеча и за ним укрыться. Разглядывая риф в бинокль, Соренсен заметил муравьеда. Тот перебрался через риф и плюхнулся в воду, дикая свинья — за ним следом.

В устройстве послышался треск атмосферных помех.

— Икинс, ты отправил сообщение? — спросил Соренсен.

— Нет, Билл, — отозвался Икинс. — И знаешь что? Никаких сообщений! Этому «скорпиону» нужно…

Звук оборвался.

— Что у тебя там? — крикнул Соренсен. — Что происходит?

Икинс появился на палубе. С переговорным устройством в руках он, пятясь, отступал к корме.

— Раки-отшельники, — объяснил он. — Взобрались по якорному канату. Я думаю возвращаться вплавь.

— Не стоит, — сказал Соренсен.

— Придется, — возразил Икинс. — По-моему, они припустят за мной. А вы все плывите сюда и заберите передатчик. Доставьте его на остров.

В бинокль Соренсен разглядел раков-отшельников — серый шевелящийся ковер покрывал всю палубу. Икинс нырнул и поплыл к берегу, яростно рассекая воду. Соренсен заметил, что крысы изменили курс и повернули за Икинсом. С кеча лавиной посыпались раки-отшельники. Свинья с муравьедом тоже последовали за Икинсом, пытаясь первыми добраться до берега.

— Живей, — бросил Соренсен. — Не знаю, что там выяснил Икинс, но, пока есть возможность, надо захватить передатчик. Они подбежали к воде и столкнули баркас. За две сотни ярдов от них, на дальнем конце пляжа, Икинс выбрался на сушу. Звери почти настигли его. Он кинулся в джунгли, по-прежнему прижимая к груди аппарат.

— Икинс, — позвал Соренсен.

— У меня все в порядке, — ответил тот, с трудом переводя дыхание. Забирайте передатчик и не забудьте аккумуляторы.

Кладоискатели поднялись на кеч, поспешно отодрали передатчик от переборки и по трапу выволокли на палубу. Последним поднялся Дрейк с двенадцативольтовым аккумулятором. Он снова спустился и вынес второй аккумулятор. Подумал — и спустился еще раз.

— Дрейк! — заорал Соренсен. — Хватит, ты всех задерживаешь!

Дрейк появился с компасом и двумя радиопеленгаторами. Передав их на баркас, он прыгнул следом.

— Порядок, — сказал он. — Отчаливай.

Они налегли на весла, торопясь в лагерь. Соренсен пытался восстановить связь с Икинсом, однако в наушниках раздавался только треск помех. Но когда баркас выполз на песок, Соренсен услышал Икинса.

— Меня окружили, — сообщил тот вполголоса. — Похоже, мне таки доведется узнать, что нужно мистеру «скорпиону». Правда, может, я первый его припечатаю.

Наступило продолжительное молчание, затем Икинс произнес:

— Вот он ко мне подползает. Дрейк правду сказал. Я-то уж точно в жизни не видал ничего похожего. Сейчас попробую раздавить его к чер…

Они услышали, как он вскрикнул — скорее от удивления, чем от боли.

Соренсен спросил:

— Икинс, ты меня слышишь? Ты где? Мы тебе можем помочь?

— Он и вправду верткий, — отозвался Икинс уже спокойным голосом. Такой верткой твари я в жизни не видывал. Вскочил мне на шею, ужалил и был таков…

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Соренсен.

— Нормально. Было почти не больно.

— Где «скорпион»?

— Удрал в заросли.

— А звери?

— Ушли. Знаешь, — сказал Икинс, — может, людей эта тварь не берет. Может…

— Что? — спросил Соренсен. — Что с тобой происходит?

Наступило долгое молчание, потом раздался негромкий спокойный голос Икинса:

— Позже поговорим. А сейчас нам нужно посовещаться и решить, что с вами делать.

— Икинс!

Ответа не последовало.

* * *

В лагере царило глубокое уныние. Они не могли взять в толк, что именно произошло с Икинсом, а строить догадки на эту тему никому не хотелось. С неба било злое послеполуденное солнце, отражаясь от белого песка волнами зноя. Сырые джунгли дымились: казалось, они, как огромный сонный зеленый дракон, исподволь подбираются к людям, тесня их к равнодушному океану. Стволы у винтовок так накалились, что к ним невозможно было притронуться; вода во флягах стала теплой, как кровь. Вверху понемногу скапливались, громоздились друг на друга плотные серые кучевые облака. Начинался сезон муссонов.

Дрейк сидел в тени сарая для копры. Он стряхнул с себя сонную одурь ровно настолько, чтобы прикинуть, как им оборонять лагерь. Джунгли вокруг он рассматривал как вражескую территорию. Перед джунглями они расчистили полосу шириной в полсотни ярдов. Эту ничейную землю, возможно, какое-то время еще удастся отстаивать.

Затем наступит черед последней линии обороны — хижин и сарая для копры. Далее — берег и океан.

Три с половиной месяца они были на острове полновластными хозяевами, теперь же оказались прижатыми к узкой ненадежной полоске берега.

Дрейк бросил взгляд на лагуну и вспомнил, что у них еще остается путь к отступлению. Если эта тварь слишком уж насядет со своим проклятым зверьем, они смогут удрать на кече. Если повезет.

Подошел Соренсен и присел рядом.

— Что поделываешь? — спросил он.

Дрейк кисло усмехнулся:

— Разрабатываю генеральный стратегический план.

— Ну и как?

— Думаю, сможем продержаться. У нас полно боеприпасов. Если понадобится, зальем расчищенный участок бензином. Мы, конечно, не дадим этой твари выставить нас с острова. — Дрейк на минуту задумался. — Но искать сокровище станет безумно сложно.

Соренсен кивнул.

— Хотел бы я знать, что ей нужно.

— Может, узнаем от Икинса, — заметил Дрейк.

Пришлось прождать еще полчаса, прежде чем переговорное устройство заговорило. Голос Икинса звучал пронзительно резко:

— Соренсен? Дрейк?

— Слушаем, — отозвался Дрейк. — Что с тобой сделала эта проклятая тварь?

— Ничего, — ответил Икинс. — Вы сейчас разговариваете с этой тварью. Я называюсь Квидак.

— Господи! — Дрейк повернулся к Соренсену. — Видно, «скорпион» его загипнотизировал!

— Нет. Вы говорите не с Икинсом под гипнозом. И не с другим существом, которое всего лишь пользуется Икинсом как передатчиком. И не с прежним Икинсом — его больше не существует. Вы говорите со многими особями, которые суть одно.

— Я что-то не пойму, — сказал Дрейк.

— Это очень просто, — ответил голос Икинса. — Я Квидак, совокупность. Но моя совокупность складывается из отдельных составляющих, таких, как Икинс, несколько крыс, пес по кличке Оро, свинья, муравьед, казуар…

— Погоди, — перебил Соренсен, — я хочу разобраться. Значит, я сейчас не с Икинсом разговариваю. Я разговариваю как это — с Квидаком?

— Правильно.

— И вы — это Икинс и все другие? Вы говорите устами Икинса?

— Тоже правильно. Но это не означает, что прочие индивидуальность стираются. Совсем наоборот. Квидак — это такое состояние, такая совокупность, в которой разные составляющие сохраняют свойственные им черты характера, личные потребности и желания. Они отдают свои силы, знания и неповторимое мироощущение Квидаку как целому. Квидак координирующий и управляющий центр, но знания, постижение, специфические навыки — все это обеспечивают индивидуальные составляющие. А все вместе мы образуем Великое Сообщество.

— Сообщество? — переспросил Дрейк. — Но вы же добиваетесь этого принуждением!

— На начальном этапе без принуждения не обойтись, иначе как другие существа узнают про Великое Сообщество?

— А они в нем останутся, если вы отключите контроль? — спросил Дрейк.

— Вопрос лишен смысла. Теперь мы образуем единую и неделимую совокупность. Разве ваша рука к вам вернется, если ее отрезать?

— Это не одно и то же.

— Одно и то же, — произнес голос Икинса. — Мы единый организм. Мы находимся в процессе роста. И мы от всего сердца приглашаем вас в наше Великое Сообщество.

— К чертовой матери! — отрезал Дрейк.

— Но вы просто обязаны влиться, — настаивал Квидак. — Высшая цель Квидака в том и состоит, чтобы связать все существа планеты, наделенные органами чувств, в единый совокупный организм. Поверьте, вы слишком уж переоцениваете совсем ничтожную утрату индивидуальности. Но подумайте, что вы приобретаете! Вам откроются мировосприятие и специфический опыт всех остальных существ. В рамках Квидака вы сможете полностью реализовать свои потенциальные…

— Нет!

— Жаль, — произнес Квидак. — Высшая цель Квидака должна быть достигнута. Итак, добровольно вы с нами не сольетесь?

— Ни за что! — ответил Дрейк.

— В таком случае мы сольемся с вами, — сказал Квидак.

Раздался щелчок — он выключил устройство. Из зарослей вышли несколько крыс и остановились там, где их не могли достать пули. Вверху появилась райская птица; она парила над расчищенным участком совсем как самолет-разведчик. Пока они на нее смотрели, крысы, петляя, рванулись к лагерю.

— Открывайте огонь, — скомандовал Дрейк, — но берегите боеприпасы.

Началась стрельба. Целиться в юрких крыс да еще на фоне серовато-коричневой почвы было очень трудно. К крысам тут же присоединилась дюжина раков-отшельников. Выказывая поразительную хитрость, они бросались вперед именно тогда, когда в их сторону никто не глядел, а в следующую секунду замирали, сливаясь с защитным фоном.

Из джунглей вышел Икинс.

— Гнусный предатель, — сказал Кейбл, ловя его на мушку.

Соренсен ударом по стволу сбил прицел:

— Не смей!

— Но ведь он помогает этой твари!

— От него это не зависит, — сказал Соренсен. — К тому же он безоружный. Оставь его в покое.

Понаблюдав с минуту, Икинс скрылся в зарослях. Атакующие крысы и раки одолели половину расчищенного участка. Однако на близком расстоянии целиться стало легче, и рубеж в двадцать ярдов им так и не удалось взять. Когда же Рисетич подстрелил райскую птицу, наступление вообще захлебнулось.

— А знаешь, — сказал Дрейк, — мне кажется, мы выкрутимся.

— Возможно, — ответил Соренсен. — Не понимаю, чего Квидак хочет этим добиться. Он же знает, что нас так просто не возьмешь. Можно подумать…

— Глядите! — крикнул кто-то из обороняющихся. — Наш корабль!

Они оглянулись и поняли, зачем Квидак организовал нападение.

Пока они занимались крысами и раками, пес Дрейка подплыл к кечу и перегрыз якорный канат. Предоставленный сам себе, кеч дрейфовал по ветру, и его сносило на риф. Вот судно ударилось — сперва легко, потом крепче — и через минуту, резко накренившись, прочно засело в кораллах.

В устройстве затрещало, и Соренсен поднял его с земли.

Квидак сообщил:

— Кеч не получил серьезных повреждений, он только потерял подвижность.

— Черта с два, — огрызнулся Дрейк. — А если в нем, чего доброго, пробило дыру? Как вы собираетесь убраться с острова, Квидак? Или вы намерены так здесь и осесть?

— В свое время я непременно отбуду, — сказал Квидак. — И я хочу сделать так, чтобы мы отбыли все вместе.

* * *

Ветер утих. В небе на юго-востоке, уходя вершинами все выше и выше, громоздились серо-стальные грозовые тучи. Под гнетом их черных, плоских снизу, как наковальня, массивов жаркий неподвижный воздух всей тяжестью давил на остров. Солнце утратило свой яростный блеск, стало вишнево-красным и безучастно скатывалось в плоский океан.

Высоко в небе, куда не долетали пули, кружила одинокая райская птица. Она поднялась минут через десять после того, как Рисетич подстрелил первую.

Монти Бирнс с винтовкой на боевом взводе стоял на краю расчищенного участка. Ему выпало первому нести караул. Остальные наскоро обедали в сарае для копры. Снаружи Соренсен и Дрейк обсуждали сложившееся положение.

— На ночь придется всех загнать в сарай, — сказал Дрейк. Рисковать слишком опасно — в темноте может напасть Квидак.

Соренсен кивнул. За один день он постарел лет на десять.

— А утром разработаем какой-нибудь план, — продолжал Дрейк. — Мы… Я что-то не то говорю, Билл?

— По-твоему, у нас есть какие-то шансы? — спросил Соренсен.

— А как же! Отличные шансы.

— Ты рассуждай практически, — сказал Соренсен. — Чем дольше это будет тянуться, тем больше зверья Квидак сможет на нас натравить. Какой у нас выход?

— Выследить его и убить.

— Проклятая тварь не крупней твоего большого пальца, раздраженно возразил Соренсен. — Как прикажешь его выслеживать?

— Что-нибудь да придумаем, — сказал Дрейк. Соренсен начинал его тревожить. Состояние духа в экспедиции и так оставляло желать лучшего, и нечего Соренсену дальше его подрывать.

— Хоть бы кто подстрелил эту чертову птицу, — сказал Соренсен, поглядев в небо.

Примерно раз в четверть часа райская птица пикировала, чтобы рассмотреть лагерь вблизи, и, не успевал караульный прицелиться, снова взмывала на безопасную высоту.

— Мне она тоже на нервы действует, — признался Дрейк. — Может, ее для того и запустили. Но рано или поздно мы…

Он не договорил. Из сарая послышалось громкое гудение передатчика, и голос Эла Кейбла произнес:

— Внимание, внимание, вызывает Вуану. Нам нужна помощь.

Дрейк и Соренсен вошли в сарай. Сидя перед передатчиком, Кейбл бубнил в микрофон:

— Мы в опасности, мы в опасности, вызывает Вуану, нам нужна…

— Черт побери, ты хоть соображаешь, что делаешь?! — оборвал его Дрейк.

Кейбл повернулся и смерил его взглядом. По рыхлому розоватому телу Кейбла струйками лился пот.

— Прошу по радио о помощи — вот что я делаю. По-моему, я вышел на контакт, но мне еще не ответили.

Он повертел ручку настройки, и из приемника прозвучал скучающий голос с английским акцентом:

— Значит, пешка d2- d4? Почему ты ни разу не попробовал другое начало?

Последовал шквал помех, и кто-то ответил глубоким басом:

— Твой ход. Заткнись и ходи.

— Хожу, хожу, — произнес голос с английским акцентом. Конь f6.

Дрейк узнал голоса. Это были коротковолновики-любители — плантатор с Бугенвиля и хозяин магазинчика в Рабауле. Каждый вечер они на час выходили в эфир — поругаться и сыграть партию в шахматы.

Кейбл нетерпеливо постучал по микрофону.

— Внимание, — произнес он, — вызывает Вуану, экстренный вызов…

Дрейк подошел к Кейблу и, взяв микрофон у него из рук, осторожно положил на стол.

— Мы не можем просить о помощи, — сказал он.

— Что ты мелешь! — закричал Кейбл. — Мы должны просить!

Дрейк почувствовал, что смертельно устал.

— Послушай, если мы пошлем сигнал бедствия, на остров тут же кто-нибудь приплывет, но они не будут подготовлены к тому, что здесь творится. Квидак их захватит и использует против нас.

— А мы им объясним, что происходит, — возразил Кейбл.

— Объясним? Что именно? Что контроль над островом захватывает какое-то неизвестное насекомое? Они решат, что все мы свихнулись от лихорадки, и с первой же шхуной, которая курсирует между островами, направят к нам врача.

— Дэн прав, — сказал Соренсен. — В такое не поверишь, пока не увидишь собственными глазами.

— А к тому времени, — добавил Дрейк, — будет уже поздно. Икинс все понял, прежде чем до него добрался Квидак. Поэтому он и сказал, что никаких сообщений не надо.

Кейбл все еще сомневался:

— Тогда зачем он велел забрать передатчик?

— Затем, чтобы сам не смог отправить сообщение, когда Квидак его охомутает, — ответил Дрейк. — Чем больше кругом народу, тем легче Квидаку делать свое дело. Будь передатчик у него, он бы в эту самую минуту уже вопил о помощи.

— Да, так оно вроде и выходит, — безнадежно признал Кейбл. — Но, черт побери, самим-то нам со всем этим не справиться.

— Придется справляться. Если Квидаку удастся нас захватить, а потом выбраться с острова — конец Земле-матушке. Крышка. Никаких тебе всемирных войн, ни водородных бомб с радиоактивными осадками, ни героических группок сопротивления. Все и вся превратится в составляющие этого квидачьего сообщества.

— Так или иначе, а помощь нам нужна, — стоял на своем Кейбл. — Мы здесь одни, от всех отрезаны. Допустим, мы предупредим, чтобы корабль не подходил к берегу…

— Не выйдет, — сказал Дрейк. — К тому же, если б и захотели, мы все равно не сможем просить о помощи.

— Почему?

— Потому что передатчик не работает. Ты говорил в бездействующий микрофон.

— А принимает нормально.

Дрейк проверил, все ли включено.

— Приемник в порядке. Но, видимо, где-то что-то разъединилось, когда мы вытаскивали рацию с корабля. На передачу она не работает.

Кейбл несколько раз щелкнул по мертвому микрофону и положил его на место. Все столпились вокруг приемника, следя за партией между рабаульцем и плантатором с Бугенвиля.

— Пешка с4.

— Пешка е6.

— Конь сЗ.

Неожиданно отрывистой очередью затрещали помехи, сошли на нет, потом снова прозвучали тремя отчетливыми «очередями».

— Как ты думаешь, что это? — спросил Соренсен.

Дрейк пожал плечами:

— Может быть все что угодно. Собирается шторм и…

Он не закончил фразы. Стоя у открытой двери, он заметил, что, едва начались помехи, райская птица камнем упала вниз и пронеслась над лагерем. Когда же она вернулась на высоту и возобновила свое медленное кружение, помехи прекратились.

— Любопытно, — сказал он. — Ты видел, Билл? Как только снова пошли помехи, птица сразу снизилась.

— Видел, — ответил Соренсен. — Думаешь, это не случайно?

— Не знаю. Нужно проверить.

Дрейк вытащил бинокль, прибавил в приемнике звук и вышел из сарая понаблюдать за джунглями. Он ждал, прислушиваясь к разговору шахматистов, который происходил за три-четыре сотни миль от острова:

— Ну давай, ходи!

— Дай же подумать минуту.

— Минуту! Слушай, я не собираюсь всю ночь торчать перед этим треклятым передатчиком. Ходи…

Раздался взрыв помех. Из джунглей семенящим шажком вышли четыре свиньи. Они продвигались медленно — как разведгруппа, которая нащупывает уязвимые места в обороне противника. Свиньи остановились — помехи кончились. Караульный Бирнс вскинул ружье и выстрелил. Животные повернули и под треск помех скрылись в джунглях. Помехи затрещали опять — райская птица спикировала для осмотра лагеря и снова поднялась на безопасную высоту. После этого помехи окончательно прекратились.

Дрейк опустил бинокль и вернулся в сарай.

— Точно, — сказал он. — Помехи связаны с Квидаком. Мне кажется, они возникают, когда он пускает в дело зверей.

— По-твоему, он управляет ими по радио? — спросил Соренсен.

— Похоже на то, — ответил Дрейк. — Либо впрямую по радио, либо посылает приказы на длине радиоволн.

— В таком случае, — сказал Соренсен, — и сам он что-то вроде маленькой радиостанции?

— Похоже. Ну и что?

— А то, — пояснил Соренсен, — что его можно запеленговать.

Дрейк энергично кивнул, выключил приемник, пошел в угол и взял портативный пеленгатор. Он настроил его на частоту, на которой Кейбл поймал разговор между Рабаулом и Бугенвилем, включил и стал в дверях.

Все следили за тем, как он вращает рамочную антенну. Он засек сигнал наибольшей мощности, медленно повернул рамку, снял пеленг и перевел его на компасе в азимут. Затем сел и развернул мелкомасштабную карту юго-западной Океании.

— Ну как? — поинтересовался Соренсен. — Это Квидак?

— Должен быть он, — ответил Дрейк. — Я засек твердый ноль почти точно на юге. Он прямо перед нами в джунглях.

— А это не отраженный сигнал?

— Я взял контрольный пеленг.

— Может, это какая-нибудь радиостанция?

— Исключено. Следующая станция прямо на юге — Сидней, а до него тысяча семьсот миль. Для нашего пеленгатора многовато. Нет, это Квидак, можно не сомневаться.

— Стало быть, у нас есть способ его обнаружить, — сказал Соренсен. Двое пойдут в джунгли с пеленгаторами…

— …и расстанутся с жизнью, — закончил Дрейк. — Мы можем запеленговать Квидака, но его звери обнаружат нас куда быстрей. Нет, в джунглях у нас нет ни малейшего шанса.

— Выходит, это нам ничего не дает, — сказал Соренсен. Вид у него был совсем убитый.

— Дает, и немало, — возразил Дрейк. — Теперь у нас появилась надежда.

— То есть?

— Он управляет животными по радио. Мы знаем, на какой частоте он работает, и можем ее занять. Будем глушить его сигналы.

— Ты уверен?

— Уверен? Конечно, нет. Но я знаю, что две радиостанции в одной зоне не могут работать на одной частоте. Если мы настроимся на частоту Квидака и сумеем забить его сигналы…

— Понимаю, — сказал Соренсен. — Может, что-нибудь и получится! Если нам удастся заблокировать его сигналы, он не сможет управлять зверьем, а уж тогда запеленговать его будет нетрудно.

— Хороший план, — сказал Дрейк, — но с одним маленьким недостатком: передатчик у нас не работает. Без передатчика нет передачи, а без передачи — глушения.

— Ты сумеешь его починить? — спросил Соренсен.

— Попробую, — ответил Дрейк. — Но особенно не надейся. Всеми радиоделами в экспедиции заведовал Икинс.

— У нас есть запчасти, — сказал Соренсен. — Лампы, инструкции…

— Знаю. Дайте время, и я разберусь, что там вышло из строя. Вопрос в том, сколько времени соизволит нам дать Квидак.

Медно-красный солнечный диск наполовину ушел в океан. Закатные краски тронули громаду грозовых туч и растворились в коротких тропических сумерках. Кладоискатели принялись укреплять на ночь дверь и окна сарая.

* * *

Дрейк снял заднюю крышку передатчика и пришел в ужас от обилия проводов и ламп. Металлические коробочки были, скорее всего, конденсаторами, а покрытые воском цилиндрические штучки с равным успехом могли оказаться и катушками сопротивления, и чем-то еще. От одного взгляда на это непонятное и хрупкое хозяйство голова шла кругом. Как в нем разобраться? И с чего начать?

Он включил рацию и выждал несколько минут. Кажется, горели все лампы — одни ярко, другие тускло. Он не обнаружил ни одного оборванного провода. Микрофон по-прежнему не работал.

Итак, с поверхностным осмотром покончено. Следующий вопрос: получает ли рация достаточно питания?

Он выключил ее и проверил батареи аккумулятора вольтметром. Батареи были заряжены до предела. Он снял свинцовые колпачки, почистил и поставил обратно, проследив, чтобы они плотно сели на место. Проверил все контакты, прошептал льстивую молитву и включил передатчик.

Передатчик все так же молчал.

Дрейк с проклятьем выключил его в очередной раз. Он решил заменить все лампы, начиная с тусклых. Если это не поможет, он попробует заменить конденсаторы и катушки сопротивления. А если и это ничего не даст, то пустить себе пулю в лоб никогда не поздно. С этой жизнерадостной мыслью он распечатал комплект запасных деталей и принялся за дело.

Все остальные тоже были в сарае — заканчивали подготовку к ночи. Дверь заперли и посадили на клинья. Два окна пришлось оставить открытыми для доступа воздуха — в противном случае кладоискатели просто задохнулись бы от жары. Но к каждой раме прибили по сложенной вдвое крепкой противомоскитной сетке, а у окон поставили часовых. Через плоскую крышу из оцинкованного железа ничто не могло проникнуть, но земляной пол, хоть и был плотно утрамбован, все же вызывал опасения. Оставалось одно — не сводить с него глаз.

Кладоискатели устраивались на долгую тревожную ночь. Дрейк продолжал возиться с передатчиком, повязав лоб носовым платком, чтобы пот не тек в глаза.

Через час зажужжало переговорное устройство. Соренсен ответил на вызов:

— Что вам нужно?

— Мне нужно, — произнес Квидак голосом Икинса, — чтобы вы прекратили бессмысленное сопротивление. Я хочу, чтобы вы со мной слились. У вас было время обдумать положение, и вы должны понимать, что другого выхода нет.

— Мы не хотим с вами сливаться, — сказал Соренсен.

— Вы должны, — заявил Квидак.

— Вы собираетесь нас заставить?

— Это сопряжено с трудностями, — ответил Квидак. — Мои звериные составляющие не годятся как инструмент принуждения. Икинс — замечательный механизм, но он у нас один. Сам я не имею права подвергать себя опасности — это поставит под угрозу высшую цель Квидака.

— Получается тупик, — заметил Соренсен.

— Нет. Нам сложно только вас захватить. Убить вас совсем не трудно.

Все, кроме Дрейка, поежились, он же, занятый передатчиком, даже не поднял головы.

— Мне бы не хотелось вас убивать, — продолжал Квидак. — Но все решает высшая цель Квидака. Она может не осуществиться, если вы не вольетесь, и окажется под угрозой, если вы покинете остров. Поэтому вы либо вольетесь, либо будете ликвидированы.

— Мне это видится по-другому, — сказал Соренсен. — Если вы нас убьете — допустим, вы в состоянии нас убить, — вам ни за что не выбраться с острова. Икинс не справится с кечем в одиночку.

— Отплывать на кече нет никакой необходимости, — возразил Квидак. Через полгода сюда опять зайдет рейсовая шхуна. На ней мы с Икинсом и покинем остров. К этому времени никого из вас не будет в живых.

— Вы нас запугиваете, — сказал Соренсен. — С чего вы взяли, будто сможете нас убить? Днем у вас не очень-то получилось.

Он поймал взгляд Дрейка и показал на рацию. Дрейк развел руками и вернулся к работе.

— Днем я и не пытался, — сказал Квидак. — Я займусь этим ночью. Этой ночью — чтобы не дать вам найти более действенную систему защиты. Сегодня ночью вы должны со мной слиться, или я убью одного из вас.

— Одного из нас?

— Да. Одного человека. Через час — другого. Возможно, это заставит оставшихся передумать и слиться. А если нет, то к утру вы все погибнете.

Дрейк наклонился и шепнул Соренсену:

— Потяни резину, дай мне еще минут десять. Я, кажется, нашел, в чем загвоздка.

Соренсен произнес:

— Нам бы хотелось побольше узнать о сообществе Квидака.

— Лучший способ узнать — это слиться.

— Но сперва мы бы все-таки хотели узнать немного больше.

— Это состояние просто нельзя описать, — произнес Квидак убедительно, горячо и настойчиво. — Попытайтесь вообразить, что вы — это именно вы и в то же время вас подключили к совершенно новым разветвленным системам чувств. Вы, например, можете узнать мир, каким его ощущает собака, когда бежит лесом, ориентируясь по запаху, и этот запах для нее — и для вас тоже станет таким же — как дорожный указатель. Совсем по-другому воспринимает действительность рак-отшельник. Через него вы постигнете медленный взаимообмен жизненных форм на стыке суши и моря. У него очень продленное чувство времени. А вот у райской птицы наоборот — она воспринимает мгновенно и все пространство разом. Каждое существо на земле, под землей и в воде, а их множество, имеет свое собственное, особое восприятие реальности, и оно, как я обнаружил, не очень отличается от мировосприятия живых организмов, некогда обитавших на Марсе.

— А что случилось на Марсе потом? — спросил Соренсен.

— Все формы жизни погибли, — скорбно ответил Квидак. — Все, кроме Квидака. Это случилось в незапамятные времена. А до того на всей планете царили мир и процветание. Все живые существа были составляющими в Сообществе Квидака. Но доминантная раса оказалась генетически слабой. Рождаемость все время падала; последовала полоса катастроф. В конце концов вся жизнь прекратилась, остался один Квидак.

— Потрясающе, — заметил Соренсен с иронией.

— Это был дефект расы, — поспешил возразить Квидак. — У более стойкой расы, такой, как на вашей планете, инстинкт жизни не будет подорван. Мир и процветание будут длиться у вас бесконечно.

— Не верю. То, что случилось на Марсе, повторится и на Земле, если вам удастся ее захватить. Проходит какое-то время, и рабам просто-напросто надоедает цепляться за жизнь.

— Вы не будете рабами. Вы будете функциональными составляющими в Сообществе Квидака.

— А править этим, сообществом будет, разумеется, Квидак, — заметил Соренсен. — Как пирог ни режь, а начинка все та ж.

— Вы судите о том, чего не знаете, — сказал Квидак. — Мы достаточно побеседовали. В ближайшие пять минут я готов умертвить одного человека. Намерены вы слиться со мной или нет?

Соренсен взглянул на Дрейка. Дрейк включил передатчик. Пока передатчик нагревался, на крышу обрушились струи дождя. Дрейк поднял микрофон, постучал по нему и услышал в динамике щелчок.

— Работает, — сказал он.

В это мгновение что-то ударилось в затянутое сеткой окно. Сетка провисла: в ней трепыхался крылан, свирепо посматривая на людей крохотными красными глазками.

— Забейте окно! — крикнул Соренсен.

Не успел он договорить, как вторая летучая мышь врезалась в сетку, пробила ее и шлепнулась на пол. Ее прикончили, но в дыру влетели еще четыре крылана. Дрейк остервенело от них отбивался, однако не сумел отогнать их от рации. Летучие мыши метили ему прямо в глаза, и Дрейку пришлось отступить. Один крылан угодил под удар и упал на землю с переломанным крылом, но остальные добрались до рации и столкнули ее со стола.

Дрейк безуспешно попытался ее подхватить. Он услышал, как лопнули лампы, но должен был защищать глаза.

Через несколько минут они прикончили еще двух крыланов, а уцелевшие удрали в окно. Окна забили досками. Дрейк наклонился и осмотрел передатчик.

— Удастся наладить? — спросил Соренсен.

— И думать нечего, — ответил Дрейк. — Они выдрали все провода.

— Что же нам теперь делать?

— Не знаю.

Раздался голос Квидака:

— Вы должны немедленно дать ответ.

Никто не сказал ни слова.

— В таком случае, — произнес Квидак, — я вынужден, как ни жаль, одного из вас сейчас умертвить.

* * *

Дождь хлестал по железной крыше, ветер задувал все сильнее. Издалека приближались раскаты грома. Но в сарае раскаленный воздух стоял неподвижно. Висевший на центральной балке керосиновый фонарь освещал середину помещения резким желтым светом, оставляя углы в глубокой тени. Кладоискатели подались к центру, подальше от стен, и стали спинами друг к другу, что натолкнуло Дрейка на сравнение со стадом бизонов, сбившихся в круг для отпора волку, которого они чуют, хотя еще не видят.

Кейбл сказал:

— Послушайте, может, попробовать это сообщество Квидака? Может, оно не такое уж страшное, как…

— Заткнись! — отрезал Дрейк.

— Сами подумайте, — увещевал Кейбл, — это все-таки лучше, чем помирать, скажете нет?

— Пока никто еще не умирает, — возразил Дрейк. — Сделай милость, заткнись и гляди в оба.

— Меня сейчас, кажется, вырвет, — сказал Кейбл. — Выпусти меня, Дэн.

— Блюй, где стоишь, — посоветовал Дрейк. — И не забывай смотреть в оба.

— Нет у тебя права мне приказывать! — заявил Кейбл и шагнул было к двери, но сразу же отскочил.

В дюймовый зазор между дверью и полом пролез желтоватый скорпион. Рисетич раздавил его каблуком, растоптал в кашу и завертелся на месте, отмахиваясь от трех ос, которые проникли через забитое окно.

— Плевать на ос! — крикнул Дрейк. — Следите за полом!

Из тени выползли несколько мохнатых пауков. Они ворочались на земле, а Дрейк и Рисетич лупили по ним прикладами. Бирнс заметил, что из-под двери вылезает огромная плоская многоножка. Он попробовал на нее наступить, промахнулся, многоножка мигом очутилась у него на ботинке, потом выше — на голой икре. Бирнс взвыл: вокруг ноги у него словно обвилась раскаленная стальная лента. Он успел, однако, раздавить многоножку, прежде чем потерял сознание.

Дрейк осмотрел ранку и решил, что она не смертельна. Он растоптал еще одного паука, но тут Соренсен тронул его за плечо. Дрейк поглядел в дальний угол, куда тот показывал.

К ним скользили две большие змеи. Дрейк признал в них черных гадюк. Обычно пугливые, сейчас они наступали с бесстрашием тигра.

Кладоискатели в ужасе заметались, пытаясь увернуться от змей. Дрейк выхватил револьвер и опустился на одно колено. Не обращая внимания на ос, которые вились вокруг, он в колеблющемся свете фонаря попытался взять на мушку изящную живую мишень.

Гром ударил прямо над головой. Долгая вспышка молнии осветила сарай, сбив Дрейку прицел. Он выстрелил, промахнулся и приготовился отразить нападение.

Змеи не стали нападать. Они уползали, отступая к крысиному ходу, через который проникли. Одна быстро проскользнула в нору, вторая двинулась следом, но остановилась на полдороге.

Соренсен тщательно прицелился из винтовки, но Дрейк отвел ствол:

— Постой-ка минутку!

Змея помешкала, затем выползла из норы и снова заскользила по направлению к людям.

Новый раскат грома и яркая вспышка. Гадюка повернула назад и, извиваясь, исчезла в норе.

— В чем дело? — спросил Соренсен. — Они испугались грозы?

— Нет, вся хитрость в молнии! — ответил Дрейк. — Вот почему Квидак так спешил. Он знал, что надвигается буря, а он еще не успел закрепиться на острове.

— Что ты хочешь сказать?

— Молния, — объяснил Дрейк. — Электрическая буря! Она глушит его радиокоманды! А когда его заглушают, звери снова становятся обычным зверьем и ведут себя как им и положено. Чтобы восстановить управление, ему требуется время.

— Буря когда-нибудь кончится, — сказал Кейбл.

— На наш век, может, и хватит, — сказал Дрейк. Он взял пеленгаторы и вручил один из них Соренсену. — Пойдем, Билл. Мы выследим эту тварь прямо сейчас.

— Эй, — позвал Рисетич, — а мне что делать?

— Можешь пойти искупаться, если через час не вернемся, — ответил Дрейк.

Дождь сек косыми струями, подгоняемый яростными порывами юго-западного ветра. Гром гремел не смолкая, и каждая молния, как казалось Дрейку и Соренсену, метила прямо в них. Они дошли до джунглей и остановились.

— Здесь мы разойдемся, — сказал Дрейк. — Так больше шансов сойтись на Квидаке.

— Верно, — согласился Соренсен. — Береги себя, Дэн.

Соренсен нырнул в джунгли. Дрейк прошел пятьдесят ярдов вдоль опушки и тоже шагнул в заросли.

Он продирался напрямик; за поясом у него был револьвер, в одной руке пеленгатор, в другой — фонарик. Джунгли, чудилось ему, жили своей собственной злой жизнью, как будто ими заправлял Квидак. Лианы коварно обвивались вокруг ног, а кусты стремились заключить его в свои цепкие объятия. Каждая ветка так и норовила хлестнуть его по лицу, словно это доставляло ей особое удовольствие.

Пеленгатор отзывался на разряд при каждой вспышке, так что Дрейк с большим трудом держался курса. Но Квидаку, конечно, достается еще и не так, напоминал он себе. В перерывах между разрядами молний Дрейк выверял пеленг. Чем глубже он забирался в джунгли, тем сильнее становился сигнал Квидака.

Через некоторое время он отметил, что промежутки между вспышками увеличиваются. Буря уносилась к северу. Сколько еще молнии будут ему защитой? Десять, пятнадцать минут?

Он услышал поскуливание и повел фонариком. К нему приближался его пес Оро. Его ли? А может, Квидака?

— Давай, старина, — подбодрил Дрейк. Он подумал, не бросить ли пеленгатор, чтобы вытащить из-за пояса револьвер, но не знал, будет ли тот стрелять после такого ливня.

Оро подошел и лизнул ему руку. Его пес. По крайней мере пока не кончилась буря.

Они двинулись вместе. Гром переместился на север. Сигнал в пеленгаторе звучал во всю силу. Где-то тут…

Он увидел свет от другого фонарика. Навстречу ему вышел запыхавшийся Соренсен. В зарослях он порядком ободрался и поцарапался, но не потерял ни винтовки, ни пеленгатора с фонариком.

Оро яростно заскреб лапами перед кустом. Все озарилось долгой вспышкой, и они увидели Квидака.

В эти последние секунды до Дрейка дошло, что дождь кончился. Перестали сверкать и молнии. Он бросил пеленгатор. Наставив фонарик, он попытался взять на прицел Квидака, который зашевелился и прыгнул…

На шею Соренсену, точно над правой ключицей.

Соренсен вскинул руки и тут же их опустил. Потом повернулся к Дрейку и, не дрогнув ни единым мускулом, поднял винтовку. У него был такой вид, словно убить Дрейка — единственная цель его жизни.

Дрейк выстрелил почти в упор. Пуля развернула Соренсена, и он упал, выронив винтовку.

Дрейк склонился над ним с револьвером наготове. Он понял, что не промахнулся. Пуля прошла как раз над правой ключицей. Рана была скверная. Но Квидаку, который оказался непосредственно на пути пули, пришлось много хуже. От него только и осталось что с пяток черных капель на рубашке Соренсена.

Дрейк торопливо забинтовал Соренсена и взвалил на спину. Он спрашивал себя, смог бы он выстрелить, очутись Квидак над сердцем Соренсена, или на горле, или на лбу.

Лучше об этом не думать, решил Дрейк.

Он двинулся назад в лагерь, и его пес затрусил с ним рядом.

Человек за бортом ^{(повесть)}

Деннисон давно хотел вернуться домой в Нью-Йорк, а от Австралии это далеко. Капитан Джеймс ищет себе напарника, для того чтобы пересечь Тихий океан и попасть как раз в этот город. Чем не шанс?

По пути судно настигает шквал, это наводит Деннисона на определенные не совсем нравственные мысли на тему решения текущих проблем…

Глава 1

На безмятежной водной глади они были одни: на сотни километров вокруг не было ни души, только искрился под солнцем океан, и колыхались на воде пряди плавучих водорослей.

Палуба дрейфующего двухмачтового кеча. Притаившись, Деннисон не сводил глаз с капитана. Если Деннисон убьет его сейчас, быстро и незаметно для цивилизованного мира, судно капитана, его деньги и даже его имя, означенное в документах, будут принадлежать ему. И когда Деннисон, бродяга, попадет в поле зрения цивилизованного мира в следующий раз, он превратится в капитана Джеймса, героя, овеянного легендами.

Джеймс и не подозревал — да и не мог подозревать — что в невзрачном, обожженном солнцем, списанном на берег лоботрясе, отрабатывающем свой проезд до Нью-Йорка, скрывается железная хватка и целеустремленность…

* * *

Классическая ситуация — герой и злодей отрезаны от какого-либо вмешательства извне, не подвластные никакому иному закону, кроме божьего промысла. Итак, ничто не помешает Добру восторжествовать над Злом. Ничто.

1

Только бы запустить мотор! Если бы это ему удалось, он был бы спасен. Это вопрос жизни и смерти. Остальные опасности не в счет. Он должен запустить проклятый мотор, как это ни рискованно!

Деннисон бесшумно спустился вниз по трапу, перешагнув через сломанную третью ступеньку. В трюме было темно, хоть глаз выколи. Он на ощупь отцепил трап, осторожно перенес его и положил на койку. За трапом находился холодный и неподвижный кожух мотора.

Сперва проверить подачу топлива. Долгое время мотор стоял с отключенной подачей горючего. Чтобы запустить двигатель, надо подсоединить заново все составляющие и проверить их в действии.

Итак — подача топлива. Он присел на кожух и нащупал карбюратор. Пальцы сразу нашли бензопровод и, скользнув вдоль него, наткнулись на первый вентиль. Открыл его. Потом Деннисон перегнулся через двигатель и вел рукой вдоль трубки, пока не отыскал второй вентиль, у самого бака. Открыл и этот.

Все идет как надо. Теперь водяной клапан.

Он размещался где-то справа по борту, позади мотора и рядом с водяным насосом. В темноте пальцы Деннисона шарили по внутренности мотора настороженным тарантулом — вниз, по свечам зажигания, по генератору, к маслосборнику. Он потянулся дальше. Его пальцы наткнулись на водяной насос и пробежались по трубке до самого водяного клапана. Деннисон попытался открыть и его.

Заело!

Ощутив нахлынувшую волну паники, он резко дернул маленький железный вентиль. Ни с места. Может, его удастся отвинтить с помощью отвертки, но в этом случае есть риск сорвать резьбу. Сколько протянет мотор без воды?

Тут ему пришло в голову, что, возможно, он просто вращает вентиль не в ту сторону. Деннисон попробовал провернуть кран в другом направлении. Через минуту у него получилось.

Все идет, как надо. Главное — не терять головы.

Какой-то звук?

Всего лишь скрип судна. Успокойся. Запускай мотор.

Он стиснул зубы и постарался припомнить, что следует делать дальше. Аккумулятор, вот что! Деннисон обнаружил его слева и включил. В этот момент его пальцы наткнулись на что-то длинное, с гладкой кожей. Это нечто свисало сверху и на ощупь походило на змею.

Он отшатнулся, крепко приложившись локтем о маховик. Змея?! Черт, откуда на судне могла появиться змея? Мыши, крысы и тараканы на корабле привычное дело, но змея?

Впрочем, чего только не бывает. Он как-то слыхал о мокасиновой змее, которая проскользнула на судно через незарешеченный водозаборник. А что здесь?

Нет, здесь с решеткой все в порядке, он сам проверял. Но змея могла пролезть и по вентиляционным отверстиям!

Деннисон вынул нож и осторожно потыкал им в темноту, туда, где приблизительно находилась гадина. Лезвие коснулось чего-то гладкого, что сразу же скользнуло вбок.

Змея!

Надо уносить ноги.

Но змея находилась на пути к трапу. Он мог бы выбраться через один из люков, но вдруг эта тварь уже подбирается к нему? Нужно посмотреть.

Деннисон вынул из кармана спички и зажег. Вот она, рядом с двигателем! Ее плоская лоснящаяся голова возвышается над черным телом, она готовится к атаке…

Но это была не змея. Всего лишь один из толстых электрокабелей, которые тянулись от аккумулятора к двигателю. Клемма вышла из гнезда. Изогнутый черный кабель был подсоединен лишь к двигателю, а другой его конец висел в воздухе. Должно быть, отсоединился во время одного из разворотов судна.

Деннисон потыкал клеммой в гнездо. Не удержится, слишком свободно — нужен гаечный ключ или плоскогубцы, чтобы закрепить зажим. Но он не знал, где их можно найти. Будет ли мотор работать, если одна из клемм аккумулятора неисправна?

Наверное, нет. Только спокойствие! Плоскогубцы наверняка лежат где-то здесь.

Спичка догорела, и он снова услышал непонятный звук. «Это всего лишь мое воображение», — сказал он себе, обливаясь потом в темном и душном трюме. В довершение всего из-за этой несуществующей змеи у него снова разболелась голова. У основания черепа резко запульсировала боль.

Он услышал, как захлопал фал на грот-мачте. Что-то тихо прошуршало по палубе.

Деннисон пошарил вокруг и наткнулся на ручки плоскогубцев. Инструмент заржавел, но его губки все еще могли закрываться и открываться. Деннисон яростно набросился на клемму. Готово!

Над ним поскрипывали блоки и щелкал фал на мачте. Сердито хлопнули паруса, и судно повернулось под внезапно налетевшим порывом ветра. Но мотор уже можно было запускать. Деннисон решил не возиться с трапом, а вскарабкаться на палубу, став на кожух двигателя. Скорее…

Боже, он забыл о заводной ручке!

Он ясно видел ее перед собой — бронзовый рычаг трех футов в длину, двух дюймов в ширину и с полдюйма в диаметре, вставленный в паз, который находится в палубе рубки. Без заводной ручки у него нет ни малейшего шанса запустить уснувший двигатель.

Где может быть эта чертова штуковина? Куда ее засунули? Он пошарил по другую сторону от мотора. Нашел еще одни клещи и здоровую отвертку. Ручки не было.

Где, где, где? Он мысленно перебрал все укромные уголки судна. Ручка может находиться в любом из них. Деннисону ни за что не отыскать ее вовремя. Все пропало.

Отвертка!

Ну, конечно же! Он тупеет на глазах. Большая отвертка так же легко войдет в паз, как бронзовый рычаг. На некоторых судах вообще всегда используют отвертки вместо дорогих бронзовых ручек. Как он мог забыть?

Деннисон подобрал отвертку и выбрался на палубу. Слабый ветер трепал паруса, вполне достаточно, чтобы заставить блоки скрипеть. Истаявшая на четверть луна сияла все еще ярко. В ее холодном свете он оглядел палубу, тень, которую отбрасывала рубка, обошел мачту, обрыскал всю яхту, от бушприта до брашпиля.

Все спокойно. Капитан Джеймс не воспользовался возможностью незаметно проскользнуть обратно на корабль.

Теперь оставалось только завести мотор. Если двигатель заработает, он спасен. Деннисон вошел в рубку и опустился на корточки рядом с приборной доской. Открыл воздушную заслонку и перевел дроссель на одну треть. Вставил отвертку в паз и убедился, что скорость — нейтральная. Что еще, что еще он мог забыть?

Ничего. Мотор должен заработать. Но Деннисон не мог избавиться от мысли о неполадках, которые подстерегают в море: осадок в бензобаке, вода в карбюраторе, севший аккумулятор, изношенные детали… Или более редкие неудачи: сломанный генератор, заклинивший поршень, коррозия реле стартера или водоросли на решетке водозаборника.

Он заставил себя не думать обо всем этом. Проклятый мотор должен завестись!

Деннисон встал и, затаив дыхание, нажал кнопку зажигания.

2

Когда Деннисон разжигал небольшой костерок, он увидел двоих австралийцев, шагающих вверх по склону холма. Вчера вечером, в порту, ему на глаза попался их маленький неуклюжий кеч, над которым развевался флаг Австралии, едва ли не больший, чем все их корыто. Деннисон видел, как эти два здоровяка драили палубу и поднимали желтый карантинный флаг.

Сейчас они поднимались на холм. Того, что повыше, украшала копна выгоревших белокурых волос и густая пшеничная борода. Он смахивал на викинга. Второй был почти шести футов ростом, с песочными волосами, гладко выбритый, и походил на защитника футбольной команды какого-нибудь колледжа. На обоих были только шорты и сандалии, и кожа их отливала красноватой бронзой. В плечах косая сажень, грудь колесом, мускулистые предплечья, огромные бицепсы, крепкие икры ног. Животы расчерчены квадратами мышц. Их тела дышали бьющей через край физической силой и здоровьем.

Такое нагромождение мускулов напугало Деннисона, который сам был среднего роста и довольно тощ.

— Ну, че? — произнес бородач тихим и тоненьким голосом, неожиданным у такой громадины. — Харчишься?

— Завтракаю, — ответил Деннисон.

— Тоже дело, — заметил «защитник». — Плоды хлебного дерева, а?

— Да, и авокадо.

— На Маврикии мы только на них и сидели, — пропищал бородач. — Неплохо, особенно если их поджарить.

— И выдавить немного лимона сверху, — добавил его спутник.

— Присоединяйтесь, — сказал Деннисон. — Но глядите в оба, чтобы не прибежал какой-нибудь ублюдок с ружьем. В смысле, землевладелец.

Он говорил сердечным, проникновенным голосом, доверительным тоном, которым всегда обращался к мужчинам типа «шкаф». Австралийцы с благодарностью кивнули. Бородач отложил в сторону старый кливер, который нес в руках. Деннисон оглядел кусок парусины:

— Похоже, прогнила.

— Это точно, — согласился «полузащитник». — Парень-швед выкинул ее, пока плесень не перекинулась на рундук. А мы с Алексом подобрали.

— Какой с нее толк? — спросил Деннисон. — Она не выдержит первого же ветра.

В его речи начал проскальзывать легкий австралийский акцент.

— Для паруса это ни к черту не годится, — ответил «полузащитник». — Но здесь много бронзовых заклепок, видишь? И крепления из нержавеющей стали. Мы расклепаем их и оставим себе. Потом, когда раздобудем где-нибудь парусины, сделаем кливер.

— Тоже дело, — одобрил Деннисон. — Из Австралии, да?

— Угу.

— Я там бывал. Сидней. Порт Морсби.

— Да ну? — удивился бородатый Алекс. — А мы оба жили на двести миль к югу от Виндема. А в Сиднее были только раз, верно, Том?

— Чертовски шумный город, — ответил Том.

— И дорогой. Мы с детства работали на овцефермах. Знаешь, эти поганые овцы до сих пор сидят у меня в печенках!

— Эт-точно, — поддакнул Том. — Потому мы и решили уехать — посмотреть мир, пока не обзавелись своим хозяйством и не вросли в землю. Денег у нас было немного, вот Алекс и построил лодку.

Алекс вспыхнул до корней бороды.

— Мы строили вместе, Том.

— Ну, может, я как-то и пригодился при сборке и обшивке досками, — сказал Том. — Но это ты продумывал всю конструкцию и сверлил пазы.

«Чрезвычайно скромные молодые люди», — с удивлением отметил про себя Деннисон. С таким ростом и такими мышцами уж он-то бы не слишком скромничал.

— И как поживает ваше судно? — спросил Деннисон.

— Неплохо, — ответил Том. — У меня не было никаких чертежей, так что я постарался, насколько смог, сделать лодку похожей на люггер, как бывает у ловцов жемчуга. Да только, видно, малость сплоховал с обводкой — наша малютка что-то сильно заваливается на подветренный борт, и за ней нужен глаз да глаз. Придется, наверно, удлинить киль — это должно поправить дело.

Том помолчал, потом продолжил:

— Мы сделали долгий переход на Маврикий, постояли на Реюньоне и двинули прямиком на Дурбан. Хотели зайти на Мадагаскар, да деньги все вышли.

— Южноафриканцы — замечательные парни, — вставил Алекс. — Не взяли с нас ни цента, кормили и одевали за спасибо. В местном порту мало того что не взяли с нас за стоянку, так еще и перекрасили наш «Муссон» за бесплатно. А яхт-клуб поставил нам новые паруса. Наши порвало в клочья к югу от Мадагаскара.

— Мы даже думали, не остаться ли в Дурбане, — заметил Том.

— Но не остались, — продолжал Алекс. — Мы собирались обойти вокруг всего земного шара, а потому отправились дальше, вокруг мыса Доброй Надежды. И на север, вдоль западного побережья Африки. Скука смертная, скажу я вам. Потом пришли на острова Зеленого Мыса.

— А там цены просто дикие, — сказал Том. — Думали отравиться в Англию. Даже нашли пассажирку, готовую заплатить, да она передумала. Тогда мы пересекли Атлантику и пришвартовались здесь. Можно еще один хлебный плод?

Какое-то время все молчали, сосредоточенно уминая хлебные плоды и авокадо. Наконец Том проронил:

— Порт Морсби?

— Да, в сорок восьмом, — ответил Деннисон с нарочитой небрежностью. — Жара, духота… Гадкое место. Мне его хватило под самую завязку, — добавил он с новоприобретенным австралийским акцентом.

Австралийцы кивнули. Они прикончили завтрак и встали.

— Нам пора двигать, — сказал Алекс. — Попробуем подработать, перехватить хотя бы пару-тройку долларов.

— Пустая затея, — отозвался Деннисон. — Поверьте, я уже пытался.

— Знаю, — весело ответил Том. — Но мы все-таки попробуем, заодно посмотрим город. А потом пойдем ловить рыбу. А ты как?

Деннисон пожал плечами.

— А я хотел бы убраться подальше с этого поганого острова.

— Я слышал, один американец купил сегодня кеч, — сказал Том. — На пятьдесят футов, тот, что был пришвартован у главного причала. По-моему, ищет напарника. Он идет в Нью-Йорк.

— Нью-Йорк! — воскликнул Деннисон. — Мой родной город!

— Я слышал, он собирается запастись там оборудованием, — добавил Алекс, — а потом пошарить по Карибскому морю, поискать затонувшие корабли.

— Может, поговоришь с ним? — спросил Том. — Капитан Джеймс. Говорят, старый морской волчара. Наверное, интересно с ним поплавать.

— Может, и поговорю.

— Да, кстати. Мы сегодня устраиваем пирушку. Двое хороших ребят угощают. Обещались выставить по паре бутылочек. Бросай все и приходи.

— Приду, — сказал Деннисон.

— Джеймс наверняка там будет. И почти все ребята из порта. Как солнце сядет, так и начнут.

— Я приду, — кивнул Деннисон. — Удачи!

Он смотрел, как австралийцы спускаются с холма. Их голые плечи отливали на солнце яркой бронзой.

Вот бы ему быть таким!

Деннисон вздохнул и вытер рот лохмотьями, в которые превратилась его рубашка. Нью-Йорк…

Там живет его сестра. У нее можно будет занять денег, немного, но для начала достаточно. Она бы ни за что не стала пересылать их почтой, но личная встреча — это совсем другое. Ну конечно, она ему не откажет. Как только денежки окажутся у него в кармане, он тотчас же отправится на Сити-Айленд и отыщет яхту, направляющуюся на юг. А может, вернется обратно с Джеймсом.

Опять же, когда он возвратится сюда с деньгами, все будет совсем по-другому. Может, он примкнет к капитану Джеймсу, и они вместе будут искать эти затонувшие корабли. А нет — так можно еще устроиться на грузовую шхуну, или в школу катания на водных лыжах, или на какую-нибудь прогулочную яхту, из тех, на которых развлекаются туристы, или, в конце концов, можно заняться поиском затонувших кораблей самолично. Карибское море таит массу нераскрытых возможностей!

Он повидается с капитаном Джеймсом и подпишется на этот рейс до Нью-Йорка. Удача наконец повернулась к нему лицом.Несомненно! После долгих и скучных месяцев, дела начинают идти в гору. «Только так теперь все и будет», — пообещал себе Деннисон.

Он поднялся, заправил рубашку поглубже в штаны и решил пройтись по городу. Солнце сядет часа через четыре, не раньше. Возможно, за это время что-нибудь подвернется — чисто на случай, если Джеймс ему откажет. Кроме того, слепо полагаться на везение с путешествием в Нью-Йорк неразумно. Может, найдется что и получше. Раз уж удача тебе улыбнулась, значит, она подбросит с дюжину вариантов, чтобы ты мог все тщательно взвесить и выбрать наиболее подходящий. Счастливый случай широко распахнул свои двери, и вот ты снова чувствуешь себя человеком, а не кучкой дерьма на фоне тропического пейзажа.

Он спускался по круто сбегавшей вниз пыльной дороге к Шарлотте-Амалии, мимо пользующихся дурной славой хижин аборигенов, мимо больших винных магазинов, ювелирных и посудных лавок, направляясь к магазину скобяных товаров Хейкклы.

В лавке царили прохлада и полумрак. Хейккла был занят тем, что завязывал узлом конец шнура, свисавшего из-под колокольчика. Он часто сооружал живописные узлы для домохозяев, которые сами были не в состоянии толком завязать узел. Когда Деннисон вошел, тощий лысый Хейккла поднял голову и глубоко вздохнул.

— У меня ничего для тебя нет, — быстро произнес он. — Я же сказал: милостыню не подаю.

— А я и не прошу, — бодро проронил Деннисон.

— Почему бы тебе не убраться с Сент-Томаса?

— Скажи, как.

— Я кое-что нашел, — ответил Хейккла. — На один небольшой сухогруз нужен помощник, чтоб разбирался в навигации. Помощник капитана, заметь, Деннисон! Они везут в Ливардс цемент и какие-то железки.

— И что, я, наверное, буду единственным белым на борту? — бросил Деннисон.

Хейккла передернул плечами.

— Ну и что? Я думал, тебе главное — выбраться с Сент-Томаса?

— Так-то оно так. Но не затем, чтобы застрять на Санта-Крусе или Антигуа. Как называется это корыто?

— «Люси Белл». Стоит сейчас у городской пристани.

— Это вариант, — сказал Деннисон, который теперь нисколько не сомневался, что фортуна повернулась к нему лицом. — Я подумаю. Но мне подвернулось кое-что получше.

— И что же?

— Рейс в Нью-Йорк. Там я смогу разжиться деньжатами. У меня в Нью-Йорке друзья. С кем ты будешь играть в шахматы, когда я уеду, старый ворчун?

— Да, тут, на острове, мало кто умеет играть в шахматы, — согласился Хейккла. — Но Нью-Йорк… Уже октябрь, Деннисон. Ты попадешь туда к зиме. Я слышал, там чертовски холодно.

— И что с того?

— Может, лучше наймешься помощником капитана на «Люси Белл»? Ты ведь долго жил в тропиках. Зачем тебе торчать зимой в Нью-Йорке?

— Да мне и самому не очень-то хочется. Но там я смогу занять денег.

— Ну-у, — с сомнением в голосе протянул Хейккла, — если ты точно уверен, что сможешь разжиться деньгами…

— Конечно, смогу! Только потому я туда и собираюсь.

— Значит, ты точно уезжаешь?

— Точнее некуда.

Хейккла помолчал, оглядывая свою сумрачную лавку.

— Ты опять на мели?

— Аг-ха, — ответил Деннисон с легким финским акцентом.

— Вот, возьми. — Хейккла протянул ему замусоленный доллар. — Мне будет не хватать шахмат.

— Мне тоже, — сказал Деннисон. — Спасибо. Если я передумаю насчет «Люси Белл», я дам тебе знать. Когда они отплывают?

— Через пару дней, а то и через неделю.

— Я заскочу к тебе. Спасибочки!

Выйдя на улицу, Деннисон сделал вывод, что он прекрасно умеет вымогать деньги. Но, с другой стороны, эти финны такие сентиментальные!

Теперь перед ним открылись целых две возможности удрать с Сент-Томаса. Кто скажет, что ему не везет? Помощник капитана на «Люси Белл»! Два, целых два способа. Может, появится и третий? И у него есть доллар — хватит на обед с мясом. А вечером его ждет попойка! Насколько он знает австралийцев, вечеринка должна быть буйной и веселой.

Жизнь определенно становилась светлее.

3

Подойдя к яхт-клубу, Деннисон увидел яхты из разных уголков земного шара — одни были пришвартованы у пристани, другие стояли в заливе на якоре. Сезон штормов закончился, и корабли теперь заходили в гавань каждую неделю. Сент-Томас пользовался большой популярностью у путешественников.

Они приплывали со всех концов земли — из Бостона и Нью-Йорка, огибая с юга течение Гольфстрим или лавируя меж Багамскими островами, через Кубу, Гаити и Пуэрто-Рико. Идя из Европы, многие капитаны предпочитали надежный и выверенный путь через Канары и Карибское море. Некоторые суда устремлялись дальше на юг на крыльях пассатов, к Тринидаду или Барбадосу, а затем поворачивали на север, держа курс на цепочку Малых Антильских островов. Другие шли прямиком через Северную Атлантику, как сделали Гербольт или Бартон. И немногие смельчаки отваживались выбрать более короткий и опасный путь через Гренландию и Ньюфаундленд.

И, откуда и куда бы ни направлялись все эти суда, они находили пристанище в гостеприимном порту острова Сент-Томас.

Хотя Деннисон знал технические характеристики и внешний вид каждого судна в порту, ему не довелось побывать на борту ни одного из них. Самое главное различие между богатыми и бедными заключалось в том, есть ли у тебя яхта. Если нет — тут ничего не попишешь, и только случай может привести тебя на борт чьего-то предела мечтаний. Но если у тебя есть яхта — пусть хоть дырявая маленькая двадцатифутовая посудина — тогда ты становишься в один ряд с любым киноактером на стофутовой шхуне или с удалившимся отдел промышленным магнатом на прогулочной парусной громадине с мотором. А на самом деле даже круче.

Деннисон знал толк в яхтах и любил их. Он вырос в Амитивилле, на южном берегу Лонг-Айленда, и его первым кораблем был маленький ялик с парусом. Потом он пересел в одномачтовый шлюп. Когда он учился в университете и еще были живы его родители, у Деннисона появился небольшой прогулочный парусник. Дважды он участвовал в Бермудской регате; а один раз, как раз перед призывом в армию, его наняли перегнать вдоль побережья небольшую яхту — от Тандерболта, штат Джорджия, до Форт-Лаудердейла во Флориде.

Вот это было путешествие! Как если бы у него завелась своя яхта. Честно говоря, он представлял, что это и есть его собственная яхта. Как самый настоящий владелец судна, он встречался с другими владельцами в портах по пути следования. Он перебрасывался с ними шуточками на причалах, а однажды его даже пригласили пропустить рюмочку на борт шикарного парусника.

Это путешествие стало для Деннисона настоящим открытием. Когда у тебя есть яхта — это значит, что у тебя есть и дом, и определенное положение в обществе, и профессия. Ты сразу же начинаешь чувствовать себя настоящим мужчиной, одним из элитного братства яхтсменов. А без яхты ты — никто.

После Кореи Деннисон не раз пытался приобрести яхту, но время было упущено, и ему все никак не везло.

Он знал все о каждом судне в порту, потому что в таком маленьком городишке, как Сент-Томас, только и разговоров было, что о яхтах да о морских бродягах. Стоя на пирсе, Деннисон смотрел на новенькую шведскую тридцатифутовую яхту, на которой пришли двое парней из Гетеборга. Один сейчас валялся в местной больничке с пищевым отравлением, а второй, оказавшись без гроша в кармане, из кожи вон лез, чтобы повыгоднее загнать кому-нибудь их посудину. Рядом со шведской яхтой стояла на якоре увеличенная копия знаменитой «Капли» Джошуа Слокума. Эта красавица принадлежала отошедшему от дел владельцу заводов по производству электроприборов, который путешествовал с супругой и каким-то другом семьи. Неподалеку, почти у самого главного причала, болтался старенький шлюп. Парень по имени Тони Эндрюс вместе с двумя приятелями пригнал этот шлюп из Нью-Бедфорда. В Сент-Томасе его приятели решили, что по горло сыты морскими приключениями, которых им хватит теперь до конца жизни, и сошли на берег. Тони собирался идти дальше один, хотя с огромным парусом управиться в одиночку будет, наверно, трудновато. Дальше виднелся маленький двадцатишестифутовый шлюп из Англии, на котором прибыл невозмутимый бородач с симпатичной молодой женой. У самого конца причала болтался заброшенный одномачтовый тендер. Его владелец собирался когда-то на Таити, но вот уже три года торчит в Сент-Томасе, без конца копаясь в своем моторе и починяя генератор. Видно, не очень-то он и торопится на свой Таити. На ялике испанской постройки, пришвартованном у северного дока, жил американский писатель — тощий, самоуверенный и вечно чем-то недовольный. Он писал рассказы, настрочил их уже целую кучу, и каждый день ездил на велосипеде на почту в Сент-Томас, проверяя, не прислали ли ему гонорар. Когда же вместо гонораров издатели присылали обратно его творения — а так оно обычно и бывало — этот зануда, и в хорошие дни угрюмый и мрачный, становился чернее тучи. У него не было никаких явных источников дохода — но, как ни странно, особых денежных затруднений тоже.

Накануне из Аргентины прибыла большая гоночная яхта. Бригантина, зафрахтованная в Антигуа, заканчивала погрузку баков с водой, готовясь отплыть на рассвете. Рядом виднелся старый сухогруз капитана Финнерти из Сен-Мартена.

Судя по небольшой толпе на борту австралийского кеча, вечеринка уже началась. Писатель-американец перевез Деннисона туда в надувной резиновой лодке.

Пирушка началась довольно прилично. Двое здоровяков-австралийцев вежливо развлекали гостей разговорами. Подавали ром местного разлива, который прикупили более денежные моряки. Короткие тропические сумерки быстро сменились ночным мраком.

— А где капитан Джеймс? — спросил Алекс. — Что-то не видно его кеча.

— Он стоит у городской пристани, по ту сторону острова, — пояснил Финнерти. — Грузит снарягу. Сказал, что может не успеть на вечеринку.

— Я так надеялся, что он придет, — сказал Алекс. — Тут один парень хочет идти с ним в Нью-Йорк.

Старый Финнерти поскреб седую бороду и повернул кирпично-красное от загара лицо к Деннисону.

— Вообще-то, — сказал он, — ходить с кэпом Джеймсом тяжело, но здорово. Он настоящий рабовладелец, спустит три шкуры с любого, но и себя тоже не жалеет. Зато ты будешь плавать с настоящим моряком и отличным человеком.

— Да, я слышал, — сказал Деннисон, хотя как раз о Джеймсе он ничего не слыхал. — Вы его давно знаете?

— Давно, — кивнул Финнерти. — Мы с Джеймсом ходили вместе на трехмачтовой «Звезде Океана», которая в конце концов пошла ко дну неподалеку от мыса Горн. Наверное, вы много слышали о Джеймсе?

Финнерти окинул взглядом каюту.

— Нет? Ну, он мало ходил по Карибскому морю. Зато собаку съел на морских путях возле берегов Африки, Индонезии и Китая. Ах да, еще Южной Америки и туземных островов Тихого океана. Наш капитан настоящий джентльмен удачи. Из старого поколения, последний флибустьер божьей милостью!

— Не уверен, что морские разбойники уходят в прошлое, — заметил, ухмыльнувшись, писатель. — Я думаю, что определение «джентльмены удачи» можно применить ко многим, собравшимся здесь.

— Я имел в виду нечто другое, — откликнулся Финнерти. — Действительно, мы водим наши яхты по морю, и иногда это — опасное занятие. Некоторые из нас покоряли горные вершины, или охотились на тигров, или дрались на войне. Все это чертовски опасно, я не спорю. Но нам далеко до настоящих джентльменов удачи, так же, как до капитана Джеймса.

— Отчего же? — поинтересовался писатель.

— Потому что он слеплен из другого теста.

— Боюсь, что не понимаю вас.

Финнерти тряхнул головой.

— Не знаю, как вам и объяснить. Джеймс всегда ходил по лезвию ножа, если вы улавливаете суть этого выражения… Понимаете, Джеймс сражался почти во всех войнах, которые прогремели за последние тридцать лет. Он мыл золото в Новой Гвинее, водил торговую шхуну на Гебридских островах, пахал с рабами в Сенегале…

— Да таких любителей приключений полным-полно, — прервал его писатель. — Не волнуйтесь, старое поколение и не думает отмирать. Более того, к ним присоединяется все больше молодежи. Все они неизменно притаскивают домой кипу снимков с голыми дикарями и горными склонами, а потом строчат статьи в «Тру» и «Нэшинел джеографик». Их квартиры забиты вонючими шкурами разных зверюг, высушенными человеческими головами, дротиками, ножами, тыквенными бутылями…

— Джеймс не из их числа, — возразил Финнерти. — Те парни, о которых вы толкуете, не имеют ничего общего с джентльменами удачи. Они — простые собиратели сувениров. И никогда не забудут подстраховаться, на всякий случай, для пущей безопасности.

— А Джеймс?

— Он никогда не думал о своей шкуре. Такие, как он, себя не берегут. И обычно умирают молодыми.

— Тогда почему Джеймс до сих пор жив? — съязвил писатель.

— А вы не торопите, — отрезал Финнерти. — Он слишком крепкий, чтобы смерть могла ухватить его голыми руками.

— Искатели славы все крепкие, — заметил писатель.

— Вы ни черта не понимаете! — проронил Финнерти с отвращением. — Джеймс в гробу видел вашу славу. Он идет на риск потому, что так устроен. И только. Он не считает себя ни искателем приключений, ни исследователем, ни джентльменом удачи. Ничего подобного. Он вообще не думает о себе! Он делает свое дело, потому что такой уж он есть. Улавливаете?

Писатель пожал плечами.

— Каждый представляет себя в этаком идеализированном виде. Это вполне по-человечески. И Джеймс не избежал общей участи. Наверняка он много о себе воображает.

— Сразу видно, что вы ничего не смыслите в людях, — пробурчал Финнерти. — Не удивительно, что ваши рассказы никто не покупает!

Собеседники сверлили друг друга взглядами. Тони Эндрюс поспешно вмешался в разговор.

— Джеймс кажется отличным парнем. Эй, — обратился он к Деннисону, — если ты хочешь выйти в море, почему бы тебе не пойти со мной? Мои приятели откололись, и я не откажусь от помощи. У тебя как с финансами?

— Никак, — ответил Деннисон.

— У меня так же, — беспечно сообщил Тони. — Но на шлюпе есть запас консервов на пару недель и целая груда разных причиндалов для рыбной ловли. Слушай, я собираюсь идти до Никарагуа. Они там строят большую дамбу. Мы можем подработать на строительстве, запастись продуктами и двинуть дальше.

Финнерти покачал головой, глядя на Деннисона.

— Нельзя упускать шанс поплавать с кэпом Джеймсом. Конечно, если он тебя возьмет. Черт побери, это так же здорово, как плавать вместе со Слокумом. За три недели ты узнаешь о жизни и смерти больше, чем за три года поисков приключений на свою задницу.

Писатель ухмыльнулся, но воздержался от комментариев.

— Спасибо за предложение, — поблагодарил Деннисон, обращаясь к Тони. — Ценю твое доверие. Я подумаю. Но, видишь ли, кэп Джеймс идет в Нью-Йорк, а у меня там есть одна заначка. Правда, если ты собираешься идти на север…

— Не дальше Майами, — сказал Тони. — Дружище, в Нью-Йорке скоро зима! Там же холодина зверская!

— Знаю, — ответил Деннисон. — Я постараюсь убраться оттуда сразу же, как только получу деньги.

— Ну, ты еще подумай, — попросил Тони. — Мое предложение остается в силе.

Деннисон кивнул. Три! Три шанса, три пути — выбирай любой! Фортуна распахнула перед ним двери в будущее так широко, что они едва не слетали с петель. Он волен плыть на юг с «Люси Белл», на запад вместе с Тони или на север на пару со знаменитым капитаном Джеймсом. Удача надежно пришвартовалась к нему, он свободен как птица, вся жизнь впереди!

Бутылки с ромом продолжали обходить каюту по кругу, и вечеринка превращалась в шумную попойку. Мнения начали провозглашаться более категорично, неубедительные аргументы отметались с ходу. Жена англичанина принялась откровенно строить глазки Алексу, прямо под носом своего бородатого муженька. Алекс откликнулся с грубоватой и неуклюжей галантностью, но было заметно, что он сбит с толку таким поворотом событий и не знает, что предпринять. Рыдал аккордеон, под потолком раскачивалась керосиновая лампа, бросая желтый отсвет и черные тени на лица присутствовавших.

Основательно поднабравшийся Деннисон обнаглел. Он шумно рассказывал англичанину с замороженной физиономией, что такое архипелаг Туамото.

— Дыра страшная! Атоллы, подводные рифы, все острова похожи друг на друга, как две капли воды. Течений на карте и в помине нет. Какое там плаванье, о чем вы говорите! Эти проклятые течения угробят тебя, и глазом моргнуть не успеешь. Там чуть не остался «Чарльз Морган»!

— Осмелюсь заметить, там нужно быть осторожным, — сказал англичанин.

Друзья-австралийцы задумали бороться. Они кружили и топтались на скользкой крыше каюты, стараясь обхватить друг друга. Наконец Том сгреб Алекса и швырнул его через мостик прямо в каюту. Казалось, тот должен был переломать себе все кости, но он тут же вскочил, засмеялся и, схватив Тома за шею и ногу, бросил его чуть ли не на середину судна. Том угодил на ванты, которые провисли под его тяжестью. Кеч закачался. Гости столпились за спасательными тросами, чтобы австралийцам было где разгуляться. Том вскочил на ноги, похожий на огромного ухмыляющегося кота, и двинулся к Алексу.

Деннисон повидал много драк, но подобного видеть еще не приходилось. Эти молодые великаны швыряли друг друга с такой силой, что неизбежно должны были посворачивать себе шеи. Но их спасало то ли опьянение, то ли здоровые могучие тела, то ли долгие тренировки на этом поприще. Австралийцы падали на палубу, перепрыгивали через канаты, швыряли друг друга на ванты и мачты и неизменно поднимались на ноги, снова бросаясь в атаку.

«С ума сойти, — подумал Деннисон. — А ведь они даже не разозлились! Дерутся себе, как два ленивых тигра, без капли злости. Подобные приемчики запросто могут угробить обычного человека, а они даже не разошлись как следует!»

Это кровожадное сражение, с шутками и прибаутками, с безумными захватами, без видимого вреда для драчунов и без малейшей примеси гнева, сбило Деннисона с толку. Ничего подобного в своей жизни он еще не видел.

Наконец Том ухватил Алекса за бороду, сбил его с ног и перевалил за борт. Гости ринулись посмотреть, что стало с побежденным, от чего яхта сильно раскачалась. Секунды шли одна за другой, а он не показывался.

— Как ты думаешь, с ним все в порядке? — забеспокоился Деннисон.

— Он плавает, как акула, — отмахнулся Том. — Его хоть топором бей, все нипочем!

Но время шло, а Алекса все не было. Французский моряк забормотал что-то насчет барракуды, а швед грустно покачал головой, видимо, припомнив похожий случай, когда кто-то упал за борт и утонул. Алекс не появлялся.

Том перегнулся через борт, готовясь нырнуть. Неожиданно в фонтане брызг из-под воды вырвался Алекс, схватил Тома за шею и увлек за собой. Все гости пришли в восторг.

Так закончилась битва гигантов. Австралийцы вскарабкались на палубу, протрезвевшие и освеженные. Старый Финнерти, совсем уже прикорнувший в каюте, приподнял голову и спросил, что там стряслось.

Деннисон все никак не мог осмыслить увиденное. Эти двое великолепных полуголых героев, кровь с молоком, бросали друг друга по всей палубе, не боясь причинить вред, совсем как дети…

Точно, как дети! Но как веселились эти дети с телами взрослых мужчин и собственной яхтой в качестве игрушки! Они в шутку воспринимали игры, в которые взрослые играли всерьез. Как, должно быть, здорово быть таким ребенком!

Вечеринка подходила к концу. Писатель уже смылся, потому Деннисон вернулся на берег вместе с четой англичан. Когда угар пирушки развеялся, они тут же вспомнили, кто они и кто такой Деннисон. Он почти кожей ощущал их неодобрение.

— Да, хороший вечер, — сказал Деннисон, когда они пристали у пирса.

— Гм-м, — отозвался англичанин. Его жена вообще не удостоила его ответа.

— Ну, пока! — добавил Деннисон и быстро зашагал по причалу. Его разбирала злость. Они презирают его? Ха, да этот долбаный англичанишка едва ли когда-нибудь держал в руках больше, чем сто долларов! Все, что у него есть — эта посудина. А его жена спит с каждым, кто состроит ей глазки!

Денннсон шагал по дороге, ведущей к Бич-Ков, расшвыривая ногами прибрежную гальку. «Нет, в самом деле, — думал он, — пора что-то предпринять. Я тут всем до того намозолил глаза, что со мной никто и разговаривать не желает. Разве что такая пацанва, как эти австралийцы. Теперь удача улыбнулась мне, и я своего не упущу. Владеть собственностью — вот что ценится в этом поганом, богом забытом мире!»

Он сбился с быстрого шага, и слезы навернулись ему на глаза. Пришла пора честной самооценки.

«Боже мой, я ведь не хуже всех остальных! У меня даже образование лучше, чем у многих из них. Загвоздка в том, что у меня шило в заднице. Я никогда не гнался за вещами и деньгами. У меня бы все это было, если бы я поставил себе целью нагрести побольше и удрать подальше! Вот как тогда, в Шанхае… Конечно! Или в тот раз, в Малакке? Черт возьми!

За то, что ты — просто хороший парень, никто тебе денег не отвалит. Люди привыкли судить ближних по размеру бумажника и шмоткам, им глубоко плевать, что там у тебя внутри.

Я слишком долго был хорошим парнем. Двенадцать лет я строил из себя славного и доброго бродягу. Но я заставлю их считаться с собой, черт возьми!

Я многое видел в жизни, если не вообще все.

Помотался по всему миру. Многие ли могут этим похвастаться?

Три года в универе. Диплом бакалавра.

Прошел войну. Немногие видели то, что видел я.

Я прочел много книг, чертову прорву разных книг — трудных и полегче. И, между прочим, не только по программе. Я вам не какой-нибудь необразованный ублюдок.

Я был капитаном сухогруза и рабочим на лесопилке. Я пережил любовные и военные баталии. Я плаваю как рыба. Я запросто могу превратить человека в отбивную и хорошо управляюсь с ножом».

Деннисон достал свой складной нож с костяной рукоятью, внимательно оглядел его и спрятал обратно. Снова побрел вперед по темной дороге.

«Я бродил по миру, как восточный дервиш, потому что мне всегда претила мысль о тихой жизни в маленьком домике, вместе с милой женушкой, о тихой и незаметной работе. Я всегда стремился познать мир и себя, я сделал все, что мог.

Но теперь мне все это смертельно надоело. Да, я помню, что уже не раз это говорил. Но сейчас я действительно так думаю. Теперь я хочу что-нибудь сделать, кем-нибудь стать, обзавестись чем-нибудь. Мне это необходимо, и я добьюсь всего! И не такое приходилось совершать.

Я доберусь до Нью-Йорка и займу денег. Открою там свой бизнес. В бизнесе я соображаю, у меня получится».

«Главное — не забыть об этом, — твердил себе Деннисон. — Главное — не забыть! Как на меня смотрят все эти пижоны! Я это запомню!»

Впереди он увидел смутный контур приближающегося человека. Когда он подошел поближе, Деннисон разглядел его. Здоровенный негр в лохмотьях, абсолютно пьяный. Его шатало туда-сюда по дороге.

С такими нужен глаз да глаз…

Негр подрулил кДеннисону и загородил путь.

— Эй! — начал он.

— С дороги, приятель, — очень спокойно произнес Деннисон, достав нож и раскрыв его за спиной.

— Пжалста, дайте мне… — Негр протянул обе руки, сложив ладони горсточкой. Взгляд не фокусируется. Пьян в дымину. — Мистр… пжалста, дайте мне… мне…

«Обнаглел, блин! Черт возьми, я сейчас покажу ему, на кого он нарвался!»

Деннисон выставил перед собой открытый нож, ладонь охватывает рукоятку, указательный палец — на безопасной стороне клинка. Он принял боевую стойку, с ножом наперевес, готовый полоснуть или пырнуть. Он слегка повернул нож так, чтобы негр увидел блеснувшее в лунном свете изогнутое лезвие.

— Нет, мистр…

Совсем как в ту ночь, с Эррерой. Но про Эрреру лучше забыть. Про Джейни и про все остальное тоже. Настал час доказать свою способность на решительный поступок, отплатить за все былые обиды и заглушить сомнения, раз и навсегда.

— Мистер!

Негр попятился. Деннисон двинулся на него мягким кошачьим шагом, поводя ножом вправо-влево, словно змея, готовящаяся ужалить.

«Потому что меня ничто не может остановить! Я — человек действия, и плевать я хотел на все на свете. Какого черта?! Полоснуть по этой черной жирной шее, выпустить ему кровь, пнуть эту тушу в дорожную пыль…

Человек, способный на убийство, — способен на все!»

Негр споткнулся, едва не упав, затем замер. Его вытаращенные глаза поблескивали в лунном свете, голова запрокинулась, открывая доступ к беззащитному горлу.

Пальцы Деннисона побелели на рукоятке ножа. «Давай, — подзуживал он себя, — врежь ему, покажи, чего ты стоишь, докажи, что ты способен на все!»

Но время было упущено. Всего мгновение назад запах крови буквально носился в воздухе, он даже чувствовал его. Но время было упущено, минута — пока его нож бездействовал, и что-то изменилось. Что-то произошло, втиснулось между двумя мгновениями и двумя напряженно застывшими фигурами на дороге, и запах крови улетучился.

Ничего себе приключеньице! Деннисон внезапно ощутил, насколько он пьян и как нелепо выглядит с ножом в руках перед человеком, который уже начал приходить в себя.

— Иди-ка ты отсюда подальше, — буркнул Деннисон и быстро прошагал мимо негра. Тот какую-то минуту пялился ему вслед, потом пожал плечами, хихикнул и, шатаясь, побрел своим путем.

«Каким идиотом я был бы, — убеждал себя Деннисон. — Ну, сделал бы я его, и что? Это ничего бы не доказало».

Он взобрался на небольшой холм посреди сада, где утром завтракал вместе с австралийцами. Прилег под деревом и принялся размышлять о прошедшем дне, о вечере, о пьянке, хихикающем негре и об открывшихся перед ним перспективах.

«Мой бог, ну и нажрался же я! Остается надеяться, что к завтрашнему утру я просплюсь. Главное не забыть, что завтра мне нужно поговорить с Джеймсом. От его решения зависит все.

Если бы я захотел, я бы спокойно пришиб этого черномазого. Раз плюнуть! Меня голыми руками не возьмешь! Посмотрите мое личное дело и убедитесь. Вот, например, в Корее, когда…»

4

Я смотрел, как ко мне подходит этот здоровяк Эррера, с ухмылкой на пьяной толстой роже, и знал, что ничего хорошего это не сулит, а может, что и похуже. Правую руку он не вынимал из кармана. В этом кармане он обычно держал нож. Ему хотелось подраться, и на этот раз козлом отпущения он выбрал меня.

Стычка между мной и сержантом Эррерой назревала давно. Этот головорез и забияка был поваром и любимцем команды. С тех самых пор, как меня перевели из Северной роты в Сеул, в роту «Лисы», он все присматривался ко мне, сбитый с толку, принюхивался, пытаясь решить, кто я такой — рыба, птица или отборное жаркое?

Проблема заключалась в том, что я закончил колледж. Остальные солдаты, кому повезло, едва-едва дотянули до конца школы. Надо мной витала аура высшего образования, накладывая свой неизгладимый отпечаток на мою речь и образ мысли, возводя неодолимую преграду между мной и всеми остальными.

Ребята из роты «Л» недолюбливают тех, кто выделяется из толпы. Быть таким, как все — это не цель, а закон выживания, введенный в действие с подачи громил-садистов вроде Эрреры. Они сметают с пути всех, кто хоть чуть-чуть отличается от шаблона. Таких, как Элгин, который всегда носил с собой Библию, или Моран, этот несчастный придурок в военной форме, совсем еще мальчишка, или Томкинс, который тосковал по дому и влюбился в одну корейскую проститутку…

Боже, спаси и сохрани, я ведь тоже не такой, как все!

Я же по натуре не борец! Я старался, как мог. Я говорил, как говорят они, делал все, как делают они, разговаривал их дурацким языком и смеялся вместе с ними над похабными шуточками. Но моя солидарность с ними не стоила и выеденного яйца, и сквозь нее наверняка проступала презрительная отрешенность. Наконец Эррера сделал вывод: я не такой, как все. А следовательно, настала пора со мною разобраться.

Я провел рукой по поясу, чтобы удостовериться, что мой тесак при мне. Так и есть, на месте. Эррера не спеша двигался ко мне, ухмылка на его роже расплылась еще шире.

— Встать! — приказал он.

Я не двинулся с места.

Вы не представляете, каково было в Корее зимой 1946-го года. Холод был нешуточный, почти все время температура не подымалась выше нуля, а форма нам полагалась чисто символическая. В Вашингтоне какой-то идиот, должно быть, решил, что, раз Корея находится в тропиках, куртки, зимняя выкладка, теплые носки и перчатки будут совершенно лишними. Думаю, что все это отослали в Бирму.

В наших сборных домиках было не теплее, чем снаружи. Все, на что они годились, это защищать от ветра, который, бывало, достигал такой силы, что сметал человека с холма, где был разбит наш лагерь. От ветра они, конечно, защищали, зато внутри всегда было сыро и промозгло. Ты запросто мог отморозить себе конечность, если приложишь голую руку или ногу к обледенелому металлическому каркасу раскладушки. Потому мы спали полностью одетыми, запихнув свои бутсы под одеяло, чтобы они не промерзли насквозь к утру. И умывались мы нечасто.

Мы постоянно рыскали в поисках горючего. Разобрали на дрова наши рундуки, пустили в ход всю древесину, которую могли отыскать на ближайших склонах, и все щепочки, которые умудрились стянуть из столовой. Единственное горючее, до которого мы могли дотянуться, было предназначено для нашего транспорта. Потому мы воровали бензин.

Мы разводили небольшой огонь в самодельной печурке. Потом плескали туда кружку бензина и захлопывали заслонку. Бензин взрывался в печке, и минут на пять-десять нам становилось теплее. Затем процедура повторялась.

Иногда кто-то не успевал закрыть заслонку, и язык пламени в восемь-десять футов вырывался из нутра печки, поджигая одеяла, тумбочки и всех, кто стоял рядом. Так сгорели радиобудка и два домика, номер три и номер семь. Шестеро ребят получили довольно серьезные ожоги, так что пришлось отправить их в Сеул, в главный госпиталь. Конечно, жечь бензин в буржуйках строго воспрещалось. Но нас это не останавливало, мы мерзли как цуцики, а другого топлива под рукой не было.

Кормили тоже не ахти как. Мы стояли в самом конце списка по снабжению из Сан-Франциско. Продовольствие шло к нам через Йокагаму, Инчхон, Йонгдонпо, Сеул и Мунсан. Толкачи налево и просто воры регулярно паслись по всему курсу следования, а потому к нам, в Кейсонг, доходило немного.

Был бы у нас приличный старший офицер, он бы, возможно, сумел изменить бедственную ситуацию к лучшему. Но наш командир спился на корню, он втихую заливал глаза в своей теплушке и мечтал о славных боевых временах, когда он носил звание полковника. Война окончилась, и его понизили до обычного капитана. Поэтому он пил, оставив нас на произвол судьбы и сержантов, которые обучали нас кулаками и сапогами.

Короче, в ту зиму мы больше походили на стаю полуголодных, замерзших волчар. Красные не рыпались со своей стороны, они еще не подготовились к атаке. Так что нам ничего не оставалось, как сидеть сложа руки на нашем маленьком заснеженном холме. Сражаться было не с кем, кроме своих. И драки были единственным развлечением, они заменяли кино, книги, девчонок и танцы.

Если ты не умел хорошо драться — пиши пропало, поскольку рота «Лисы» предоставляла отличный курс выживания, где побеждал сильнейший, тот, кто не был отягощен современными предрассудками и руководствовался незамысловатыми принципами неандертальцев. Мозги могли пригодиться тебе где-нибудь в другом месте, так же как личностные качества или способности. Только не здесь. В роте «Лисы» все, что тебе было нужно — это сила, мышцы, умение драться и хладнокровие. Все остальное — лишний груз.

Система работала, как гигантский шлифовальный станок, только в роли деталей выступали люди. Вверху крутились такие жернова, как Эррера, Смит и Рэмслер. Если они сумеют размазать тебя по стенке, то за тебя принимаются садюги из второго эшелона, такие как Лаферти или Блейс. Если и у них это получится, тебя берут в оборот тихенькие, осторожные и жестокие «шестерки» вроде Томпсона, Хаздейла и Нея. И так далее, до самых мелких шестеренок этой махины.

На самом дне находились перемолотые жерновами, а оттого самые ничтожные — отбросы. Об них каждый мог вытирать ноги, они служили на побегушках, к ним цеплялись по пустякам, у них забирали одеяла и одежду, их гоняли на мороз по любому капризу, затюкивали и не давали жить. Фуфло.

Когда ты достигал дна, из тебя уже выбивали все остатки самоуважения, ты был раздавлен. Можно, конечно, продолжать строить из себя нечто, забыв о человеческом достоинстве. Например, отключиться от всего, как сделал Элгин, который зарылся в свою Библию, или двинуться мозгами, как малыш Моран. Один черт.

Скрыться от этой машины было невозможно. Все зависело от твоего характера и мужества. Либо ты один из винтиков, либо — фуфло.

Теперь настало время испытать на прочность меня.

— Встать! — повторил Эррера.

Я усмехнулся и разлегся на раскладушке.

— Быстро встал, щенок! — взревел он.

Я продолжал улыбаться, хотя челюсти у меня свело. Я не хотел свары. Я не желал приобщаться ни к машине, ни к отребью. Мне претило иметь что-то общее с системой, которая перемалывала людей в покорную и мягкую труху. Но шансов у меня не было никаких. Это видели все, даже я сам. Эррера был побольше меня, выше ростом и наверняка мог спокойно разделать меня под орех. Но если даже я как-то вывернусь сейчас, эта чертова машина все равно, рано или поздно, меня расплющит.

Тем не менее я обдумывал свой план спокойно и отстраненно, словно безумец. А план был нехитрым: не подавать виду, как мне страшно и держаться до конца, чего бы это ни стоило.

— Трахни себя с разбега, — ответил я.

У повара отвалилась челюсть. Никто еще не говорил ему ничего подобного. Он ведь такой большой, такой ловкий, так здорово работает кулаками и своим расчудесным ножом!

— Хор-рошо, Деннисон, — процедил он. — Прекрасно. Вот что я тебе скажу, мальчик мой. Ты ведешь себя как сопливый засранец. И я скажу, щенок, что пришла пора выбить из тебя всю дурь, всю эту всепрощающую любовь Христа-Спасителя. Как тебе удобней — сидя или стоя?

Я встал, не сводя с него глаз. Сердце стучало, как барабан, но внешне я оставался спокойным. И внезапно я осознал истинную весомость этой минуты, этой самой минуты: в промерзшем сером домике, когда передо мной стоял здоровый и красномордый Эррера и с десяток парней сидели на своих раскладушках, наблюдая за нами. С неожиданной и пронзительной ясностью я понял, что в действительности формирует человека.

Младенчество и детство почти не оставили своих следов в моей душе. Сейчас, именно сейчас я подошел к последнему и окончательному этапу. Я знал, что мое поведение в последующие несколько минут — каждое слово, жест, мысль и движение — впечатаются в душу навечно, что спустя годы эти минуты станут еще отчетливей, весомей и важнее, чем в настоящий момент, когда я поднялся в полный рост против страшных челюстей этой шлифовальной машины. Настал момент истины, и то, как я поведу себя сейчас, станет краеугольным камнем всей моей жизни, моей библией, философией, моим личным доказательством — тварь ли я дрожащая или право имею? В эти несколько мгновений я обрету душу или покажу полное ее отсутствие.

И когда я понял это, когда осознал всю опасность, которая нависла над моим внутренним миром, я уже больше не колебался. Эррера и его нож не могли меня испугать. Меня сильнее беспокоил я сам, то новое, что я могу открыть в себе и для себя.

— Я готов, Эррера, — сказал я твердо, как и требовал данный момент. И вынул из-за пояса свой тесак.

— Даже так? — удивился он, достал свой нож и раскрыл его.

— Да, — подтвердил я.

Мужики приподнялись на своих раскладушках, словно стервятники, учуявшие падаль. Этим сволочам нравилось глядеть на драки. По лагерю молниеносно разнеслось: «Деннисон и Эррера выходят на круг! С ножами!» В дом начали набиваться зрители, не желающие пропустить редкую развлекуху.

— Я только хочу предупредить тебя, — обратился я к сержанту.

— О чем же, сучонок?

— Всего один момент. Я, видишь ли, чокнутый.

— И что?

— А то, — сказал я. — Ты сам заварил эту кашу, ну что ж. Но только хлебать будем до конца. Уловил? До донышка. Тебе, Эррера, лучше убить меня, потому что я размениваться не буду и сам постараюсь тебя кокнуть.

Он, похоже, опешил. Обычно подобные стычки заканчивались, когда кто-то слегка полоснет соперника. Но до смертоубийства дело никогда не доходило.

— Чего это с тобой? — спросил Эррера.

— Я уже сказал. Я чокнутый. Я не люблю драться, детка, но уж если начинаю, то дерусь до конца. Либо ты меня убьешь, либо я прикончу тебя. Вот так. Уловил мою мысль?

Эррера уловил, и моя мысль ему не понравилась. Он уставился на меня, пытаясь сообразить, не блефую ли я. Мне было плевать, о чем он там думает. Меня раздирали холод и голод, и мне не улыбалось оказаться среди отбросов команды. Может, в тот момент я действительно был немного чокнутым.

— Давай врукопашную, на кулаках, — наконец предложил Эррера.

— Не пойдет, — ответил я. — Рукопашкой пусть детки балуются. На ножах. Или, если хочешь, возьмем М-один?

— Винтовки? Ты что, и правда сдурел?

— А ты что думал? Я ведь сказал, что чокнутый. И давай закончим это поскорее. Ножи, винтовки, штык-ножи? Выбор за тобой, щенок.

Он молча пялился на меня. Дело стало приобретать нехороший оборот. Он ведь не собирался биться до смерти. Но и не хотел жертвовать своей репутацией. К тому же Эррера никогда не был трусом. Тот, кто сказал, что все задиры — заведомые трусы, плохо в них разбирался. Однажды на станции в Кейсонге Эррера напоролся на группу красных корейцев. И сделал из них винегрет. Я видел Эрреру во многих схватках с ребятами нашей команды, и не изо всех он выходил победителем; но спуску он никому не давал и сам пощады не просил. И самое смешное, что он, в целом, был неплохим парнем, вполне симпатичным, когда бывал трезвым. Но если он надирался так, как сейчас, то превращался в дикого зверя.

И все же хладнокровное смертоубийство ему претило. Не каждый человек способен на такое. Это у кого какой характер.

Следующие несколько мгновений атмосфера была напряженней некуда. Он стоял совсем рядом со мной, готовый полоснуть меня ножом по животу. Я держал свой тесак перед собой, лезвием вниз и положив указательный палец вдоль незаострённой части клинка. Если бы он сделал одно движение, я бы всадил ему нож в брюхо, снизу вверх, прямо под ребро.

Мы застыли, не шевелясь. В комнате отчетливо завоняло смертью. Все вокруг затаили дыхание, ожидая, что будет дальше. «Вот это приключеньице!» — подумал я тогда. Замереть в боевой стойке, на волосок от смерти, секунды стучат в висках, отсчитывая, может быть, последние мгновения твоей жизни!

Неожиданно я понял, что Эррера готов отступить. И, что важнее всего, я понял…

5

Утром Деннисона разбудило солнце. Он обнаружил, что голова слегка побаливает, но если учесть количество спиртного, принятого накануне вечером, то самочувствие было еще сносным.

Он направился к яхт-клубу и увидел, что «Канопус», кеч капитана Джеймса, успел обогнуть остров и встать на якорь неподалеку от Главной пристани. Деннисон еще тешил себя надеждой, что тот не успеет прийти так скоро. Теперь от разговора не отвертеться.

Писатель сидел на своей посудине, потягивая «Севен-Ап», чтобы заглушить утреннее похмелье. Он одолжил Деннисону бритву и мыло и позволил подняться на борт, чтобы привести себя в порядок.

Деннисон осторожно поскреб бритвой свою длинную, щетинистую физиономию, вымыл руки и пригладил волосы. Его одежда порядком истрепалась — штопаные-перештопаные штаны и сияющая прорехами рубаха. С этим уж ничего поделать нельзя. Он принялся внимательно изучать свое лицо, которое в писательском стальном волнистом зеркале предстало по-дурацки вытянутым — исковерканный и нечеткий овал, заостренный сверху и снизу. Единственной примечательной чертой, судя по отражению, были глаза. Ясный и прямой взгляд, вобравший синеву и блеск озаренного солнцем моря. Хотя это поганое зеркало испохабило и их, заставив растекаться, становясь то шире, то уже, по всей волнистой поверхности.

— Какого черта ты не заведешь себе приличное зеркало?! — крикнул Деннисон.

— А мне нравится это! — проорал в ответ писатель с палубы.

Деннисон завершил утренний туалет, оглядел себя и решил, что все равно в данных условиях лучше подготовиться он не может. Если Джеймс его не примет, то пошел он к черту, старый козел! Есть и другие варианты.

Он позаимствовал у писателя шлюпку и погреб к «Канопусу». У его кормы были пришвартованы еще несколько шлюпок, а на кокпите, под тентом, сидела группа людей.

— Тоже претендент?

— Да, сэр.

— Я — Джеймс. Швартуйся и залезай на палубу.

Итак, перед Деннисоном стоял знаменитый Джеймс, который обогнул мыс Горн на трехмачтовике «Звезда Океана», которого знали в Африке, Индонезии и Южно-Китайском море, а также в Южной Африке и на островах Тихого океана. Тот самый Джеймс, джентльмен удачи, сражавшийся почти во всех войнах, которые прогремели за последние тридцать лет, мывший золото в Новой Гвинее, водивший торговую шхуну на Гебридских островах и пахавший вместе с рабами в Сенегале. Джеймс, который идет на риск, потому что так устроен, никогда не подстраховывается, делает свое дело и вообще не думает о себе. Путешественник до мозга костей — камень всегда остается камнем, картофель картофелем, а Джеймс вечным скитальцем. Поэтому неудивительно, что на Деннисона он произвел впечатление.

— Доброе утро, сэр, — поздоровался Деннисон.

Капитан Джеймс кивнул. Ему было слегка за пятьдесят, рост — повыше шести футов, крепко сбитый и массивный человечище. Одет в футболку и штаны цвета хаки, на ногах туфли на резиновой подошве. Старая капитанская фуражка сдвинута на затылок. На талии — полотняный пояс. Широкое загорелое лицо, толстые губы, крупный нос и массивный низкий лоб. Череп, где его не прикрывала фуражка, был совершенно лысый, нежно-розового цвета. Он напомнил Деннисону Эрреру и некоторых других армейских сержантов, которых он знал.

Двое других мужчин, устроившихся на кокпите, были претендентами на место. Первый — светлокожий негр, неплохо одетый, весь в белом. Второй — Билли Биддлер, один из местных пропойц.

— Так вот, капитан, — продолжил свою речь негр, — я учусь в Нью-Йорке, в Колумбийском университете. Я буду очень признателен, если смогуотработать стоимость проезда туда, поскольку у меня нет денег на покупку билета. Я буду стараться.

— Вы когда-нибудь работали на судне?

— Я регулярно выходил в море на рыбачьей шхуне моего отца.

— Ага.

Капитан Джеймс повернулся к Деннисону.

— Как вас зовут?

Деннисон назвался.

— Что, парень, сидишь на мели? — спросил Джеймс.

— Немного есть, — усмехнулся Деннисон.

— Выпиваешь?

— Нет. Но время от времени не откажусь пропустить стаканчик.

— Я сам такой, — рассудительно промолвил Джеймс. — Но сдается мне, что наш дружок не отказывается от стаканчика каждый вечер.

Билли Биддлер поднял голову и моргнул, когда сообразил, что речь идет именно о нем. Он был небрит, грязен, а белки глаз испещрены красными прожилками. Хотя руки он сжал на коленях, было видно, что они трясутся.

— Да, я пьяница, — признал Биддлер. — Ну так что? Я могу работать на судне, как любой другой. Я буду хорошим помощником, кэп. Возьмите меня, и увидите.

— На судне нет ни капли спиртного, — сказал Джеймс.

— Нет так нет, я могу обойтись без выпивки.

— У тебя может случиться белая горячка, — задумчиво проговорил Джеймс.

— Нет! Что вы! Здоровье просто железное. Парочка недель в море, и я избавлюсь от зависимости. Точно вам говорю.

Потом с надеждой добавил:

— Из этого плаванья я вернусь новым человеком.

— Не сомневаюсь, — сказал Джеймс медленно и с ленцой. — Только я не собираюсь открывать филиал общества «Анонимных алкоголиков».

Негр подал голос:

— Капитан, я также работал на судне моего дяди, и еще…

— Минуточку, — остановил его Джеймс. — Я не люблю, когда меня перебивают. — Он повернулся к Деннисону. — Когда-нибудь ходил на паруснике?

— Случалось, — ответил тот. — Багамы, Флорида, Карибское море, южная часть Тихого океана.

Капитан Джеймс долго и пристально всматривался в лицо Деннисона. Он выглядел заинтересованным. Потом обернулся к остальным претендентам и сказал:

— Ладно, парни, спасибо, что пришли.

Минуту до претендентов доходило, что их бортанули. Затем они оба заговорили наперебой. Джеймс поднял руку, приказывая замолчать.

— Я сказал мягко, — промолвил он. — Сейчас я скажу без стеснения. Прежде всего, я предпочел бы идти до Нью-Йорка в одиночку, чем взять на борт любителя выпить. — Он усмехнулся, глядя на Биддлера. — Может, ты еще спокойно протянешь пару лет на суше, но до Нью-Йорка доплывет твой труп. Поэтому я тебе отказал. Что касается тебя… — он посмотрел на негра. — Ты хорошо разговариваешь, сынок, и идешь правильной дорогой. Все прекрасно, я таких люблю. Многие черные парни — хорошие моряки, и обычно я рад ходить с ними на одной яхте. Но не в качестве помощника, и не две недели один на один. Я ничего не имею против черных ребят, но я всегда не мог найти темы для разговора с ними. Все вы думаете только об одном — о цвете своей кожи. И подобные разговоры наводят скуку на всякого, если только он сам не чернокожий. То же самое относится и к тебе, сынок. Ты, похоже, славный парень, но я не могу тебя взять. Спасибо, что потрудился догрести сюда.

Билли Биддлер и негр полезли в свои шлюпки. Капитан Джеймс повернулся к Деннисону. На его лице отразилась легкая заинтересованность, словно у человека, засевшего рассматривать юмористический журнал.

— Итак, — начал Джеймс. — Ты сказал, что ходил по южным широтам Тихого?

Деннисон кивнул.

— Пробовал подработать на Туамото.

— Ловля жемчуга?

— Была попытка. Без аквалангов — гнилая затея.

— Это да, — подтвердил Джеймс. — Это точно.

Он дружелюбно улыбнулся. Деннисону он начинал нравиться.

— Так вот, я могу взять с собой одного человека, — сказал капитан. — Особенно человека, пошатавшегося по свету. Мне кажется, ты кое-чего повидал?

— Кое-чего, — уклончиво ответил Деннисон. — Но куда мне до вас!

— О, черт! Ни от кого не скроешься. Но сам-то ты, похоже, пережил за свою жизнь немало приключений.

— Да уж, пришлось.

— Наверно, побывал в горячих уголках?

— По крайней мере, мне так казалось, пока я там был, — ответил Деннисон, смущенно рассмеявшись.

— Мне нравятся люди, которые сталкивались с опасностью, — добавил Джеймс. — Это формирует характер. Полагаю, что ловля жемчуга на Туамото не слишком сильно повлияла на твой характер?

— Я задержался там ненадолго, — признался Деннисон. — Вы же знаете, как там…

— Да уж, знаю, — кивнул Джеймс. — Такие занятия не окупаются. Вот и один мой приятель пролетел, Форестер Джонс. Он накропал пару книжек, может, ты и слыхал о нем.

— Имя мне знакомо, — сказал Деннисон. — Если именно он написал… э-э…

— У этого Форестера Джонса неплохой нюх на приключения. Сам он парень здоровый, глаза, как голубой лед. Может, тебе попадалась его фотография в какой-нибудь из его книг? Однажды он сорвался с места, и как ты думаешь, куда рванул? В Аравию, к побережью Хадрамаута. Дохлый номер, по-моему. Хорошо, что он вообще оттуда ноги унес. Но такой уж он парень, этот старый пройдоха Форестер. Только расскажи ему о какой-нибудь дыре, куда трудно добраться, и этот паразит уже вострит лыжи. Он не смог раздобыть визу в Саудовскую Аравию, потому и пошел в Аден. Собирался проскочить на север через Йемен. Замаскировавшись под араба, или верблюда, или еще какую тварь…

— Я вспомнил его книгу! — воскликнул Деннисон. — «Роковые пески», вот как она называется!

— Точно, — согласился Джеймс. — Чертовски занимательная книжка. Я пять раз ее прочел. Самая смешная вещь из всех, что я читал.

— Смешная? Вы хотите сказать, что он неверно отразил факты?

— Откуда я знаю? — пожал плечами Джеймс. — Сам-то я никогда не был в Аравии. Все, что мне известно, так это то, что старина Форестер просидел шесть недель в Адене, шатаясь по всем кабакам, какие только мог найти. И, должно быть, насобирал целую кучу интересных историй. Потом он вернулся домой и написал книгу. Что ты на это скажешь?

— Гм… Я могу понять человека, который…

— Слушай, пива хочешь?

— Капитан, я…

— Я собираюсь пропустить порцию, — перебил его Джеймс. — Присоединишься? Вот и славно!

Капитан Джеймс спустился по сходням и вернулся с двумя баночками пива. Открыл и передал одну Деннисону.

— Начинай, — сказал Джеймс. — А эту историю я рассказал тебе, поскольку подумал, что парню, который ловил жемчуг на Туамото, должна понравиться история про то, как мой старый дружок Форестер навешал всем лапшу на уши. Забавная ведь история, разве нет?

— Да, забавно, — согласился Деннисон. — А вы когда-нибудь рассказывали ее самому Форестеру?

— Ясное дело, нет, — сказал Джеймс. — Ему сразу же захотелось бы подробно объяснить мне, что я не прав. Кроме того, книги он пишет хорошие. Ты читал о том, как он прожил полгода с данакилами в южной Эфиопии?

— Кажется, нет. А что, он и вправду там жил?

— Понятия не имею, — ответил Джеймс. — Что я, черт возьми, знаю об Эфиопии? Но Форестер клянется, что он там был. И все, о чем написал, он сам видел в Эфиопии.

— Вы тоже так считаете?

— Я же уже сказал, не знаю. Да меня это и не волнует. Никому это не важно, кроме старины Форестера Джонса. Наверное, он придает этому большое значение.

— Думаю, да, — сказал Деннисон.

— Наверняка. — Джеймс допил пиво и швырнул пустую баночку в воду. — А может, и нет. Может, он и сам уже не помнит, где он действительно побывал, а где и приврал. Ты уже допил?

Деннисон медленно дотянул пиво. Он был сбит с толку и обескуражен. На что Джеймс намекал? Ишь умник выискался! Черт побери, этот Форестер Джонс наверняка хотел рассказать правду, так же, как любой другой на его месте. Но даже у самых лучших и самоотверженных возникают затруднения в этом вопросе. Даже самые правдоподобные истории вызывают подозрения. Само приключение налетает на тебя и уходит, и частенько ты даже не понимаешь, что с тобой что-то случилось, пока все не заканчивается. Тогда ты пытаешься припомнить свои истинные чувства и действия, тебе предстоит вспомнить свои решения, которые ты тогда принимал, и их результат для себя самого. Ты ищешь ответы в кривом зеркале памяти и вынужден довольствоваться отголоском ответов, жалким подобием настоящих слов и действий. Безнадежное занятие! Память постоянно подсовывает что-то другое, подшучивает над тобой, и слова, которыми ты пересказываешь случившееся, не отражают и десятой части того, что происходило в действительности.

Но лучше это, чем ничего. Все, что человек сохраняет через многие годы, прошедшие со времени настоящего приключения — это память. Человеческая память разворачивает картину происшествия, яркую и подробную, придавая ценность долгой и, в общем-то, бесполезной жизни.

Если даже Форестер Джонс немного и приврал? Что с того? Ведь самые правдоподобные истории вызывают сомнения, а уж выдумок тем более нечего стыдиться: они отражают человеческие надежды, страхи и желания, показывают путь, каким формировался характер автора.

Чего Деннисон боялся, так это грани между сомнительной правдой и благой ложью, грани, на которой человек может сломаться, потерять все критерии истины. Он страшился минуты, когда правда и ложь сольются в одно, и человек уже не сможет определить, что он только рассказывал о себе, а что было на самом деле. Он уже видел такое. Этому может способствовать алкоголь или наркотики или однообразное, скучное существование. Когда выдумки и реальность станут для тебя неразделимы, можешь спокойно перерезать себе глотку, пока какой-нибудь ублюдок не сделал это за тебя.

Здесь таилась главная опасность для всех путешественников, более смертельная, чем любой шторм, кораблекрушение или подводные рифы. Но Деннисон гордился своим умением держаться по ветру при любом курсе.

— Ладно, чего уж там, — сказал Джеймс после продолжительного раздумья. — Если уж начать развозить кашу по чистому блюдцу, то какая, в принципе, разница? Человек поступает так или иначе, потому что это в его характере. Вот и все. Если ты разбираешься в судах и подводном плавании, я мог бы предложить тебе потом работу. Собираюсь заняться поиском затонувших кораблей.

— Я не против, капитан, — ответил Деннисон.

— Отлично, — закончил Джеймс. — Пока нам надо дойти хотя бы до Нью-Йорка. Отплываем послезавтра, а до этого у нас будет куча работки. Приходи вечером, часов в девять, в яхт-клуб. Я выставлю тебе выпивку.

В яхт-клубе была просторная, обшитая деревом комната с современной пластиковой стойкой. Деннисон пришел около девяти. Капитан уже сидел за одним из больших столов. Рядом расположились двое австралийцев, англичанин с женой, швед, писатель и капитан Финнерти.

— Присаживайся, Деннисон, — позвал его Джеймс. — Ты со всеми знаком?

Деннисон кивнул, отыскал свободный стул и заказал себе то же, что пили все — «Том Коллинз».

Говорил Финнерти:

— Значит, ты собираешься обосноваться в этом полушарии, а, Джимми?

— Ага, — ответил Джеймс. — Через какое-то время Восток становится у тебя поперек глотки.

Англичанин и его жена страстно закивали, соглашаясь, а Финнерти рассмеялся. Он повернулся к австралийцам.

— Вы, ребята, должно быть, считаете, что пережили кучу приключений? Вот этот старый капитан — один из самых знаменитых путешественников нашего времени! Кэп, почему бы тебе не написать книгу о своих приключениях? Да не одну, а по меньшей мере дюжину?

Джеймс усмехнулся и покачал головой.

— Расскажи им, как было дело с теми кули, — настаивал Финнерти. — Тогда, в Ост-Индии.

— Этим ребятам будет скучно выслушивать бред старых дураков, — ответил Джеймс. Но он был явно польщен, и австралийцы без труда его уговорили. Джеймс откинулся на спинку стула, раскурил сигару и заказал по новой для всей честной компании. Он подождал, пока установится полная тишина.

— Я считаю, что ничего особенного в этой истории с кули нет. Подобные случаи в те времена не были редкостью. Давно, двадцать пять лет назад. Я тогда был совсем мальчишкой. Это случилось в Куала-Риба.

6

В тех краях, которые назывались Голландской Индией, а сейчас стали Индонезийской республикой. С голландцами было приятно работать. Я сам наполовину голландец. Я управлял каучуковой плантацией в диких джунглях, на берегу грязной речушки, которая текла в море Флорес. Я был единственным белым на сотни миль окрест. У меня имелся помощник — наполовину голландец, наполовину яванец. Пока дела шли хорошо, он вел себя спокойно. Еще там жили четверо полицейских-яванцев — они следили за порядком, и несколько сотен китайских кули, работавших на плантации.

В то время каучук приносил солидный доход. Я был молод и полон энергии, и я действительно поклялся кули, что хорошо им заплачу. Хотел произвести впечатление. Молодым соплякам это свойственно.

Да, лучше бы я вообще никогда не связывался с этими кули. Это были ребята из Кантона, и они черт знает сколько лет в глаза не видели женщин. Яванцы были, впрочем, довольно спокойные парни, с ними вполне можно было ладить. Но китайцы, особенно те кули, что происходили из окрестностей Кантона, были помешаны на общественной и политической сознательности. Собственно, по-моему, все эти китайцы были отъявленными коммунистами. И они у меня вкалывали на совесть, не разгибаясь — уборка каучука, сами понимаете.

Они знали, конечно, что я здесь новенький — последний белый, который был управляющим до меня, недавно загнулся от лихорадки. И эти парни решили, что со мной можно шутить шутки. Они заикнулись было о повышении платы — я послал их ко всем чертям. Я и так платил им ровно столько же, сколько получали все остальные кули на архипелаге. Парни пошумели малость, но в конце концов им пришлось заткнуться.

И все бы шло как по маслу, если бы баркас из Батавии, на котором привозили их зарплату, пришел вовремя. Но баркас не пришел. Я потом узнал, что его перехватили пираты-даяки и, соответственно, грабанули и пустили на дно. Эти даяки промышляли по Сулу и морю Флорес. От них просто житья не было — пока, пару лет спустя после того случая, Друикшир со своими ребятами не прошелся рейдом вдоль всего побережья Борнео и не перевернул вверх дном все их поганые деревушки. Я тоже приложил к этому руку, и, должен вам сказать, ребята, эта операция прошла как по нотам. Славное было дельце!

Но тогда даяки были еще в силе и, как назло, перехватили мой баркас с серебришком кули.

И, когда подошел срок, я не смог с ними расплатиться, как обещал. Я предложил им расписки, но чертовы кули не соглашались брать никакие бумажки. Эти узкоглазые тупицы верили только в полновесное серебро, они считали деньгами только то, что можно попробовать на зуб. Я говорил, что деньги обязательно прибудут, но мне не верили. Поползли слушки, что, дескать, я вообще не собираюсь им платить. И мерзавцы стали просто невыносимыми.

Я считал себя человеком спокойным и рассудительным и думал, что всегда сумею договориться с людьми. Но эти негодяи меня вконец достали, и я озверел. Когда кули в сотый раз приперлись капать мне на мозги, я заорал, чтобы они заткнулись или я в самом деле не заплачу им ни цента. А баркас с серебром все не приходил.

Смешно сказать, но в чертовых джунглях эти деньги и потратить-то было не на что! Все, что кули могли с ними делать — так это складывать в кубышки или, того лучше — продувать друг другу в трик-трак. Но мерзавцы желали получить свое серебро на руки точно в день зарплаты, словно какие-нибудь заводские рабочие.

Мне, конечно, пришлось туго. Эти гады избили до полусмерти одного из полицейских. Я в наказание на три дня вполовину урезал им пайку риса и добавил лишний час рабочего времени. Стоит только раз позволить кули сесть тебе на голову — и все, ты пропал. Даже я, сопляк, успел это понять.

Мой бедный помощник, на которого и раньше-то не особенно можно было положиться, чуть не наложил в штаны от страха. Парень умолял меня выступить перед работягами, толкануть речугу или что-то вроде этого, предлагал снарядить специальную лодку и послать в Батавию. Как я мог на такое согласиться? Пришлось и ему втолковывать, что баркас прибудет со дня на день. «Там и моя зарплата, и твоя, — говорил я ему. — Эти чертовы кули прекрасно знают, что в конце концов получат свои вонючие монеты. Им бы только найти повод, чтобы поскандалить».

Но тут кули начали отлынивать от работы. Я вызвал их десятников и сообщил, что дневная норма должна выполняться в любом случае. Мерзавцы-десятники только разводили руками. Дескать, что они могут поделать? Я сказал, что каждый из них мне лично за это ответит.

На следующий день они не собрали и половины нормы. Желтомордые ублюдки собрались вокруг конторы и скалились, ожидая, что я на это скажу. Ну, я им и показал. Велел помощнику прикрывать меня с револьвером наготове, а сам кинулся на десятников с кулаками. Я расквасил до черта желтых рож и сказал, что назавтра они получат то же самое, если не выполнят норму. Эти вонючие китаезы такие тощие — одна кожа да кости, поэтому то, что я устроил, даже и дракой не назовешь.

Вечером они прислали ко мне парламентера. Представьте, они требовали увеличить дневную пайку риса! Я ответил, что пусть они сперва ее заработают. А когда этот ублюдок вздумал со мной препираться, я врезал ему как следует и заставил заткнуться.

Теперь у моего помощника действительно появился повод трястись. Он лепетал, что, дескать, нам опасно ходить поблизости от бараков кули, как стемнеет. Я сказал, что мы не должны показывать слабину, если хотим удержать положение под контролем. Но откуда было взяться храбрости у этой бесхребетной мокрицы?

Мы теперь ни на минуту не расставались с револьверами и постоянно держали наготове винтовки. Что-то такое носилось в воздухе, знаете ли. Я обычно не очень доверяю таким предчувствиям. Но в этих диких джунглях, когда под боком пара сотен озверевших кули, которые бредят убийством, ошибиться трудно. Я прижал их еще крепче прежнего, заставлял вкалывать с утра до ночи. По моему разумению, если этих людишек как следует заморить работой, у них просто не останется сил, чтобы затевать бунты. Кроме того, я по-прежнему рассчитывал на этот чертов баркас.

И тут вмешалась глупая случайность. Я как раз убирал в сейф какие-то бумаги, когда в контору забрел один из этих кули. Он увидал открытый сейф, а в нем — кучу мешочков. У этой желтой образины глаза враз стали круглыми, чуть на лоб не вылезли. Ясное дело, он решил, что в мешочках — их денежки.

Естественно, никаких денег там не было и в помине. В этих мешках я держал образцы минералов и горных пород, которые, согласно инструкциям, должен был отослать в Батавию. Но попробуйте втолковать тупому кули, что в бугристых холщовых мешочках можно держать что-нибудь другое, кроме талеров Марии-Терезии.

— Наши деньги? — спросил он.

— Деньги еще не прибыли, — ответил я.

— А мешочки…

— Послушай, ты, идиот? — разозлился я. — Ты видел, как приходил баркас? Сверху по реке? Или снизу?

— Нет. Но…

— Так откуда, черт возьми, тут взяться деньгам? Когда придет баркас — прибудут и ваши деньги! А теперь убирайся отсюда ко всем чертям!

— Что в мешочках?! — заверещала эта желтая обезьяна.

Я едва удержался, чтобы не развязать один из мешков и не ткнуть его туда мордой. Пусть бы понюхал свое серебришко! Но я решил этого не делать. Нужно было держать себя в руках. В конце концов, порядок — прежде всего. Если я покажу ему, что в мешках, то каждый из этих двух сотен кули тоже захочет посмотреть. И, если бы я так сделал, я полностью утратил бы контроль над ситуацией.

— Пшел вон! — заорал я и пинками выкинул наглеца из конторы.

А надо вам сказать, что как раз тогда меня прихватила лихорадка. Любой белый, который попадает в джунгли, рано или поздно ее подхватывает. Поэтому я, должно быть, вел себя несколько несдержанно — хотя, надо признаться, характер у меня и в лучшие времена не ангельский.

А баркас с деньгами все не приходил. И через трое суток, ночью, начались настоящие неприятности. Толпа кули окружила контору и начала ломиться внутрь. Меня тогда в конторе не было. Только помощник, у которого поджилки тряслись от страха, да пара полицейских-яванцев. Эти идиоты запросто могли спокойно отсидеться в конторе — у каждого было по винтовке, а контора была построена весьма основательно и вполне могла сойти за маленькую крепость. Так нет, они совсем потеряли голову и решили удрать через заднюю дверь.

Кули искрошили их в капусту своими мачете. Потом попробовали было взломать сейф, но не тут-то было. Желтомордые сволочи вконец озверели. Они поняли, что терять больше нечего, и решили закончить начатое, а потом свалить все на даяков. И рванули искать меня.

А я со своими двумя полицейскими торчал тогда ниже по реке — мы спустились на каноэ посмотреть, нет ли каких следов этого чертова баркаса. И тут на пригорок вывалилась толпа кули и хлынула вниз, прямо на нас. У каждого был при себе мачете, а пара-тройка разжилась теперь еще и винтовками и револьверами. Смотрелись они внушительно, скажу я вам!

Мои полицейские хотели свалить вниз по реке — мы же были на каноэ. Но я не разрешил. Будь я проклят, если позволю узкоглазым ублюдкам разнести весь лагерь вдребезги! У нас были винтовки и пара ящиков с патронами. Кроме того, я заранее тихонько припрятал в джунглях еще кучу патронов. Совсем близко, всего в полумиле отсюда. Быстрым шагом мы добрались бы туда в считанные минуты. Место надежное, хорошо укрытое. Я сказал полицейским, что, если мы сами сумеем утихомирить мятежников, нам выдадут в Батавии особое вознаграждение. Парням это не очень-то понравилось, но спорить они не стали и пошли со мной.

Мы рванули прочь от реки, напролом через джунгли. А сзади за нами неслись две сотни кули, вереща и улюлюкая. Они палили нам вслед из винтовок — к счастью, совершенно без толку.

Так они за нами и гнались, пока мы не добежали до моего тайничка с боеприпасами. Я оставил копов в засаде, а сам бросился через заросли обратно, в обход. Решил напасть с фланга. Колы должны были ждать, пока я не начну стрелять, а потом поддержать меня огнем.

Три человека против пары сотен кули! Что ж, моя уловка сработала. Во-первых, чертовы кули никак не могли сообразить, откуда я стреляю. А у меня был прекрасный выбор мишеней, и я не тратил патронов попусту. Когда эти одуревшие желтые дьяволы меня наконец заметили, они ринулись ко мне. Никогда не думал, что узкоглазые негодяи имеют понятие о мужестве, но тут волей-неволей задумаешься — я стрелял, а они перли на меня, как сумасшедшие. Я еле успевал менять рожки, мой автомат раскалился так, что держать было больно. Не знаю, как бы я выбрался из этой переделки, если бы не гранаты.

Понимаете, у меня была с собой пара-другая гранат. Я приберегал их на самый крайний случай. И когда патронов почти не осталось, а автомат так нагрелся, что выгорела вся смазка, я перестал стрелять. Китаезы снова сгрудились в кучу и полезли на меня. И тогда я кинул гранаты в самую гущу желтожопых обезьян. Пару старых добрых гранат, оставшихся с Первой мировой войны, таких, знаете, с длинными деревянными ручками. Они сработали что надо!

Короче, остались одни лохмотья — и от кули, и от доброго куска джунглей. В лунном свете это смотрелось потрясающе! Я для верности кинул еще одну гранатку. На том все и закончилось.

Когда я вернулся к своим копам, оказалось, что китаезы успели их обойти, и теперь в живых оставался только один, да и тому изрядно досталось. Но парень все же выжил.

Я послал запрос на новых работников. На этот раз брал только яванцев. Эти китайцы такие неуживчивые, все им не так!

7

Под конец рассказа все путешественники сидели, откинувшись поудобнее в своих креслах, и в восхищении качали головами. Капитан Джеймс закурил еще одну сигару.

— Для такого нужна немалая храбрость, — подал голос Алекс.

— Храбрость? — беззаботно откликнулся Джеймс. — Никогда не думал об этом. Я, наверное, глуповат для таких рассуждений.

— А о чем же вы, в таком случае, думаете? — спросил швед. — Как вы обосновываете свои действия?

Капитан Джеймс поскреб свою лысину. Этот вопрос, похоже, сбил его с толку.

— Черт… Да никак не обосновываю!

— Но как же вы тогда приняли решение сражаться с теми китайцами?

— Да у меня просто не было выбора, — объяснил Джеймс. — Так всегда бывает, когда дело пахнет жареным. Мужчина должен встречать лицом к лицу все, что бы с ним ни стряслось, и победить — или проиграть. А когда ты лицом к лицу с опасностью — остается только делать лучшее, на что способен, чтобы поскорее с ней разделаться.

— Или погибнуть, — добавил Финнерти.

— И то правда, — согласился Джеймс. — Но если тебя в самом деле пришкопят — так что? Может, мир без тебя будет только лучше? Но пока ты жив, ты продолжаешь встречать лицом к лицу все неприятности, какие сваливаются на твою голову, и делать то, что считаешь правильным.

Швед спросил:

— Но как быть, если не уверен, прав ли ты на самом деле?

— Я всегда уверен, — усмехнувшись, ответил Джеймс.

— Да ну? Тогда вы оч-чень необыкновенный человек. В большинстве из нас гнездится червь сомнения…

— Вы говорите прям как тот пастор, — сказал Джеймс.

— Я не пастор, — отрезал швед. Его тяжеловесное лицо закаменело. — Просто я иногда задумываюсь о морали, этике, о правах человека…

— Понятия не имею, о чем это вы таком толкуете, — перебил его Джеймс. — Вся эта дребедень — для священников и университетских профессоров. А я — человек простой, может, малость недалекий, и мне вполне хватает собственного мнения.

— Да любому хватает! — вмешался Деннисон.

Финнерти и австралийцы дружно кивнули. Швед, казалось, смутился. Деннисон подумал, что, может, он вспоминает сейчас о том парне, который выпал из его яхты в Скагерраке? Может, швед в миллионный раз прокручивает в уме все, что сделал, чтобы спасти бедолагу, вспоминает каждую минуту промедления? Вправду ли он сделал все, что было можно? И — хватило ли этого?

— Но откуда вы знаете, что вы в самом деле правы? — снова спросил швед.

Капитан Джеймс пожал плечами.

— А черт его знает! Мои мозги включаются в работу, и я просто делаю то, что должен, вот и все. Если ты в себе уверен, как же ты можешь быть не прав? И если даже ты умрешь, в этом нет ничего позорного. Конечно, если ты умер правильно — выпрямившись во весь рост и не отступив ни на шаг перед опасностью.

Путешественники кивнули, все, как один, будто присяжные, услышавшие справедливый приговор судьи. Швед тоже кивнул, правда, не сразу. Похоже, он не нашел того ответа, который искал в уверенности капитана Джеймса.

Джеймс снова заговорил, чуточку растерянно:

— А собственно?.. К чему все эти разговоры — кто прав, кто не прав, и как да почему что-то творится у меня в голове… Кто, к чертям собачьим, вообще это знает? И кому это нужно? Знаете, парни, если хотите — сами тут поболтайте про это. А мне пора.

Он повернулся к Деннисону.

— Ты глянь на якорь, когда придешь на яхту, ладно? Ну, все, всем спокойной ночи.

Капитан Джеймс встал и вышел из бара.

Какое-то время все молчали, заново наполняя стаканы. Потом Финнерти сказал:

— Я же говорил вам — он стоящий парень! И это еще не самая крутая его история. Причем все — чистая правда!

— В самом деле? — поинтересовался швед.

— Чтоб я сдох! Вот вы бы послушали Джеймса, когда у него случается подходящее настроение. Спросите его как-нибудь про золотую шахту, которую он разрабатывал где-то в Дживаро. Или про то, как он вывозил слоновую кость из Конго и Танганьики, или про ту историю с сапфирами на Цейлоне. Уж вы мне поверьте, немного на свете найдется таких парней, как капитан Джеймс. Не знаю, есть ли на земле уголок, куда он не успел сунуть свой нос! И везде, куда он попадал, что-нибудь случалось. Но, как только начинались неприятности, старина Джеймс встревал в них и разбирался по-своему. Между прочим, всякий раз успешно.

— Храбрый парень! — сказал Том.

Швед нахмурился.

— Все это, конечно, так… Но… Капитан Финнерти, я знаю, что этот Джеймс — ваш друг. И все же, позвольте мне высказать начистоту, что я о нем думаю?

— Давайте, — сказал Финнерти.

— Спасибо, — швед тяжело вздохнул и продолжил: — Нельзя не признать, конечно, что капитан Джеймс — человек отважный, решительный и уверенный в себе. Прекрасные качества! Даже завидные. Но мне кажется, что вместе с этими достоинствами капитану Джеймсу присущи и некоторая черствость, бессердечие, полное безразличие к мнению и чувствам других.

— Согласен, — кивнул Финнерти.

— Вы на самом деле согласны? — швед заметно приободрился. И произнес решительно: — Тогда я должен вам сказать, что мне очень не нравятся такие приключения, которые постоянно случаются с Джеймсом.

— То есть как это?

— Да, не нравятся, — настойчиво повторил швед. — Таких людей, как Джеймс, нужно остерегаться. Ему ведь нет дела до чувств окружающих. Да что там — он даже не задумывается, что у других тоже могут быть какие-то чувства! Мне знаком такой тип любителей приключений. Они специально выбирают самые гнусные, мерзкие, беззаконные уголки мира, чтобы оправдать собственное беззаконие и жестокость.

— Вы, собственно, понимаете, о чем говорите? — поинтересовался Финнерти.

— Вполне. Мне довелось повидать немало таких людей. Я побывал во многих краях и везде встречал таких вот бравых авантюристов, как этот ваш капитан Джеймс. Белых господ в высоких шнурованных ботинках, боссов, которые принуждают туземцев кланяться им в ноги. Они живут, как султаны, и искренне убеждены в неравенстве людей. Колониальные фашисты, вот кто они такие!

— Ну вот, приехали, — пробормотал Алекс.

— К чему из-за этого так волноваться? — спросил Том.

— Но это правда! — швед обернулся к Деннисону и писателю, ища поддержки. — Они специально выбирают такие места, эти храбрые искатели приключений! Им просто необходимо, чтобы вокруг было море подобострастных желтых лиц — или черных, или коричневых — чтобы почувствовать собственную силу и исключительность, чтобы можно было наглядно доказать свое превосходство — превосходство хорошо вооруженного белого над «дикарями». Ну, подумайте, кем мог бы стать головорез с такими замашками, например, в Лондоне или в Нью-Йорке?

— Банкиром, — предложил Финнерти.

— Очень смешно, — мрачно проронил швед после того, как затихли последние смешки. — И ничуть не похоже на правду. Ничуть не похоже!

Он пригладил ладонью свои редкие блеклые волосы, стараясь не потерять нить рассуждений. Потом заговорил снова:

— Понимаете, дело в том, что в наш век, в наши дни никого нельзя считать людьми второго сорта. Ни-ко-го! И эти китайцы, которых перебил своими гранатами капитан Джеймс, имели полное право узнать, что находилось в тех мешках.

— Конечно, — сказал Финнерти. — А капитан имел полное право ничего им не показывать. Права разных людей всегда в чем-то противоречат друг другу. И единственный способ получить то, что причитается тебе по праву — бороться за свои права, что и сделал капитан Джеймс. Просто так уж получилось, что капитан Джеймс победил — и то только потому, что он таков, каков есть.

Швед грустно возразил:

— Немного предосторожности, предусмотрительности — и можно было бы избежать этого кровопролития.

— Кули тоже могли бы проявить предусмотрительность, — возразил Финнерти. — Это должно заботить того, кто слабее. Прежде чем затевать что-нибудь, эти китайцы должны были вспомнить, с каким человеком собираются связаться. А капитан Джеймс просто делал то, что считал нужным.

— Это несправедливо, — упорствовал швед.

— А хотя бы и так, — отозвался Финнерти. — Так уж повелось на этом свете. В мире нет справедливости. И никогда не было. Приходится шагать по чужим головам, чтобы забраться на верхушку пирамиды, иначе непременно окажешься за бортом. А когда ты наверху — все, что ты сделаешь, будет правильным. Кэп Джеймс оказался на верхушке собственной пирамиды, и в этом его личная заслуга, черт возьми! Тот, кому удастся его спихнуть, должен быть чертовски крепким парнем!

— При том, что у него такие же права, как у Джеймса? — спросил швед.

— Ясное дело! Хоть сейчас и много болтают обо всяких там правах человека и прочей такой белиберде, но вы-то понимаете, как все обстоит на самом деле?! Сила! Хитрость! Мощь! Ловкость! Разве не так?

Швед с сожалением кивнул.

— Может, сейчас это и так, но времена меняются, и это правило тоже может измениться. Возможно, такое положение только кажется нам правильным, а на самом деле все обстоит по-другому?

— Ну не будьте вы таким идиотом! — воскликнул Финнерти. — Черт возьми, вы же прекрасно понимаете: что действует — то и правильно, а ваши чувства по этому поводу тут совершенно ни при чем!

— Вот это и есть самый настоящий фашизм, — сказал швед. — Правда, я никак не пойму, почему вы его так страстно проповедуете, капитан Финнерти. Вы ведь сами вроде бы никого еще не убили. Вы торгуете на этих островах, и любой, черный ли, белый — все для вас одинаковы. Вы человек честный, вашему слову можно верить, со всеми вы обходитесь по справедливости, не оглядываясь на цвет кожи и прочие подобные предрассудки, вы никого не обидели… Не понимаю, почему вы так защищаете этот культ силы?

— Потому, что это соответствует истине, — просто ответил Финнерти. — Просто лично я — не борец по натуре. Я давным-давно убедился, что мне не взобраться на вершину своей собственной «пирамиды». Более сильные оттерли меня на задний план, и я перестал трепыхаться. Я купил шхуну и пристроился торговать в этом тихом болоте. Я ни с кем не спорю, я в стороне от всего и живу тихонько в этой глухомани, где никогда ничего не случается. Но я не такой идиот, чтобы думать, что эти острова и есть весь мир. Глаза-то у меня открыты, и газеты я читаю все время, так что прекрасно представляю, что творится на свете. Повсюду полным ходом идет грызня. Это — закон жизни. Цепляйся изо всех сил, распихивай других локтями — иначе отпихнут тебя. Всегда выживает сильнейший. А капитан Джеймс, черт возьми, выживает лучше всех, кого я знаю!

— По-моему, нам не имеет смысла продолжать спор, — сказал швед. — Вам не хватает смелости взглянуть со стороны на уроки, которые преподнесла вам жизнь.

— Да вы и сами-то не особенный храбрец, раз не смеете признать правду! — огрызнулся Финнерти.

— Полегче, парни! — веско бросил Алекс. — Не стоит оно того, чтобы рвать друг другу глотки. Все мы согласны в одном — капитан Джеймс настоящий мужчина, а нравится он вам или нет — кому какое дело?

— Точно, точно, — поддакнул писатель, подмигивая Деннисону.

— Да, в этом мы все согласны, — мрачно пробурчал швед.

— Тогда давайте нальем еще по одной, — сказал Том, — и поговорим о чем-нибудь более интересном. К примеру, о ценах на шерсть.

— Господи Иисусе! — простонал Алекс. Все дружно рассмеялись.

8

Рано утром Деннисон и Джеймс принялись за последние приготовления к путешествию. Наполнили баки пресной водой, погрузили и упаковали последние порции свежего мяса и овощей. Шлюпку перевернули вверх дном и принайтовали над каютой вместе с веслами и подвесным мотором. Акулье ружье капитана — почтенного возраста винчестер тридцатого калибра — хорошенько смазали, обернули промасленной тряпкой и прикрутили к специальным крючьям в рундуке. Содержимое корабельного рундука надо уложить так, чтобы, в случае чего, штормовые паруса всегда были под рукой — а над этим пришлось поломать голову.

На «Канопусе» был только один бак с бензином, на тридцать галлонов. Этого спокойно хватало, чтобы пройти четырнадцать-пятнадцать сотен морских миль без дозаправки. Джеймс проверил мотор и сказал, что его надо будет запускать примерно раз в три дня хотя бы на час, чтобы подзаряжать батареи аккумулятора. Бак все равно будет почти полным, когда они доберутся до Санди-Хук, и горючего должно хватить, чтобы подняться до Сити-Айленда по Ист-Ривер.

Они пересмотрели все фалы, один за другим, и заменили старые, перетершиеся, новыми. Проверили, чтобы все концы были закреплены на скобах, заменили, где нужно, клинья. Попробовали, как работает помпа, и поставили новый предохранительный трос на гик. Деннисон в маске нырнул под дно, осмотрел для верности рулевые тяги и тяжелый бронзовый винт и сообщил Джеймсу, что все в полном порядке. Днище кеча малость обросло ракушками, но не настолько, чтобы ощутимо замедлять ход судна.

Утром австралийцы на своей прогулочной яхте вышли в море и взяли курс на Панаму. Деннисон проводил их взглядом, позавидовав беззаботной легкости, с которой эти парни преодолевают любые водные пространства.

— Нельзя так водить яхты, — высказался капитан Джеймс. — Эти мальчишки слишком полагаются на слепую удачу.

Деннисон понимал, что капитан, конечно, прав. Но это, несомненно, был самый простой способ путешествовать по морю — конечно, пока удача от тебя не отвернулась.

К вечеру они закончили все приготовления, и завтра утром кеч мог спокойно пускаться в плавание. Джеймс остался в каюте — разбирал свои карты и прокладывал первый отрезок маршрута. А Деннисон отправился в яхт-клуб, решил в последний раз пропустить стаканчик на острове Сент-Томас.

В баре яхт-клуба почти никого не было. Только писатель одиноко сидел за угловым столиком и потягивал ром с кодой, мрачно уставившись на рукопись, разложенную на столе перед ним.

— Ну, как идет? — спросил Деннисон, присаживаясь рядом.

— Туго, — поднял голову писатель. — Я вообще не знаю, почему до сих пор не бросил это безнадежное дело и не стал, к примеру, фермером или еще кем. Знаете, что издатель сказал об этом рассказе?

— И что он сказал?

— Он сказал, что тут слишком явственно отдает Мальро. Подумать только! В чем только не обвиняли меня эти чертовы ублюдки, которые заправляют издательским делом в Нью-Йорке! Это зависит от того, что они время от времени перечитывают на досуге. Мне сообщали, что в моих рассказах «слишком много» от Конрада, Лондона, Киплинга, и вот теперь — Мальро!

— Да ну? — спросил Деннисон.

— Может, конечно, и так, — проворчал писатель. — Но с этим ничего нельзя поделать. Жизнь, знаете ли, похожа на литературу. И в киплинговских ситуациях люди говорят и действуют, как киплинговские герои.

— Жизнь похожа на литературу?

— Конечно. В литературе показана жизнь, какой она должна быть. И жизнь старается по возможности соответствовать литературе. Помните, как старик Финнерти спорил со шведом вчера вечером? Законы жизни и все такое. Борьба за выживание. Ну, разве не похоже это на что-нибудь из Джека Лондона?

— Наверное, похоже, — согласился Деннисон и тоже заказал себе ром с колой.

— Ну вот, и откуда, вы думаете, наш Финнерти набрался таких умных мыслей? Думаете, его убеждения появились на ровном месте, а? Как бы не так! Он, конечно же, читал когда-то Лондона и теперь бессознательно старается приспособить к собственной жизни то, что вычитал в книгах.

— А вы никогда не писали о таких людях и ситуациях, которых нет у Конрада и Лондона? — спросил Деннисон.

Писатель какое-то время задумчиво разглядывал потолок, потом ответил:

— У меня есть приятель, который пишет о гангстерах, наркоманах, бандитских налетах, изнасилованиях, убийствах и всем таком прочем. Я точно знаю, что он никогда и близко не видел ничего подобного. Да он и не хотел бы, чтобы это его коснулось. Этот человек любит покой и уют и проводит время в основном сидя в удобном кресле у себя дома. Он слушает музыку и читает книги — как, собственно, и большинство других писателей. Так вот, он сидит себе дома, слушает музыку и пишет о насилии и жестокости. Вы думаете, я тоже должен так поступить?

— Откуда мне знать? — пожал плечами Деннисон.

— Что ж, я не стал сидеть дома, — воинственно продолжил писатель. — Я уехал, чтобы повидать мир, чтобы самому узнать, как все происходит на самом деле. Но беда в том, что люди не хотят читать о том, что и так видят вокруг каждый божий день. Им подавай романтику, приключения — а ты где хочешь, там их и бери, а правду жизни — к черту!

Деннисон хмыкнул, стараясь как-нибудь проявить сочувствие. Он уже понял, что писатель надрался вдрызг, и теперь его потянуло на откровения.

— А я пишу о том, что вижу и слышу вокруг, — гнул свое писатель. — Возьмем, к примеру, этих ребят-австралийцев. Они ведут себя как типичные австралийцы, правда же?

— Точно.

— Вот и я так думаю. Только кто в это поверит? А этот бесстрастный англичанин, он разве не типичная личность? На яхтах выходят в море только люди определенного типа.

— А я, к примеру? — спросил Деннисон.

— А ты — типичный бродяга.

— А по-моему, нет. Начать с того, что я получил в свое время неплохое образование.

— Бродяги и бездельники все с образованием.

Деннисон усмехнулся.

— А вдруг у меня в банке лежит миллион долларов?

— Значит, ты бродяга, который сумел отхватить где-то миллион долларов.

— Как-то вы слишком быстро навешиваете всем ярлыки, — заметил Деннисон. — Неважно, что человек делает, вы враз решите, что ничего необычного в нем нет, если он подходит под какой-нибудь ваш шаблон. И распишете его судьбу шаг за шагом. Ерунда все это! Неудивительно, что ваши рассказы никто не берется печатать. Кто ж их купит?

— Так вы что, не избавились еще от иллюзий насчет свободы выбора?

— Иллюзии? Я свободен и делаю, что хочу.

— Выходит, вам больше всего на свете сейчас хочется плыть вместе с капитаном Джеймсом?

— Конечно. У меня были и другие варианты.

Писатель вздохнул и потер лоб ладонью.

— В самом деле? Мои поздравления!

Он опрокинул в рот остатки рома и заказал еще. Деннисон видел, что писатель сильно пьян.

— А что вы думаете о капитане Джеймсе?

— Вы вправду хотите знать мое мнение? — переспросил писатель.

— Ясное дело. Вы согласны с тем, что говорил швед?

— О колониальных фашистах? Нет, этот швед сам не понимал, о чем толкует. Он немного не в себе из-за того парня, который вывалился с его яхты. К тому же во вторую мировую он воевал за англичан и побывал в немецком концлагере. Так что и теперь, когда война закончилась, наш швед болезненно относится ко всякой жестокости. Его ужасает любое проявление жестокости и насилия, и его взгляд на мир пронизан страхом.

— И все же он ходит на яхте один.

— Да. По-моему, так он пытаетсяуспокоить нервишки. Тоже способ. Вы себе не представляете, сколько народу выходит в море только затем, чтобы вернуть себе былую храбрость. Но насчет капитана Джеймса швед не прав. Джеймс не фашист, ни в коей мере. У него нет никаких убеждений, никакой псевдообщественной программы, нету даже намека на истинный садизм.

— В таком случае, он — один из ваших с Лондоном и Мальро типичных искателей приключений?

— Нет. Я имел в виду совсем не то, — проговорил писатель, тупо таращась прямо перед собой. — У меня такая склонность, сводить все к чистой теории, все упрощать. Но вы, кажется, спрашивали о Джеймсе? Капитан Джеймс — просто человек, который борется за первозданную чистоту таинственного искусства приключений, вот!

— Вы слишком много выпили. Я с трудом вас понимаю.

— Не понимаете? Давайте я объясню вам свою теорию приключений и их искателей. Бармен, еще рома моему другу!

Деннисон устроился поудобнее и приготовился слушать. Почему бы не выслушать рассказ, который уже оплачен стаканом выпивки, хотя никто и не собирался это сочинение покупать?

— Приключения — это таинственное, мистическое искусство, — начал писатель, понизив голос и прикрыв глаза. — Оно требует огромного самообладания — такого же, как, скажем, йога. У приключений существует строгая иерархия, они подчиняются очень жестким законам. Каждый искатель приключений находит в этой иерархии свое собственное место, выяснив, какой тип действий ему больше всего по вкусу. Нет — скорее, выяснив, на что он лучше всего годится. Я доступно объясняю?

— Конечно, — кивнул Деннисон. — Типы действий.

— Хорошо. В самом низу шкалы стоит война. Она не особенно высоко ценится, разве что у небольшого числа профессионалов — потому что в войнах участвуют слишком многие. Теряется исключительность, понимаете? Затем идет борьба с безликими силами природы — морем, горами, лесами, пустынями, джунглями и всем таким. Еще чуть выше, хоть и не намного, котируется охота на диких зверей, причем желательно с примерно равной степенью опасности для охотника и зверя. Но превыше всего ценятся те искатели приключений — они-то и есть истинные адепты этого искусства — которые способны совладать с озверевшими людьми, потому что не существует занятия более опасного.

— Вот к ним-то и относится капитан Джеймс, — вставил Деннисон. — Он же воевал с охотниками за головами, и с этими кули, и вообще еще черт знает с кем.

— Погоди-ка, — остановил его писатель. — Прежде чем вознести Джеймса на такую высокую ступень, прежде чем отнести его к истинным искателям приключений, ты должен вспомнить о правилах, о непреложных правилах искусства приключений. А правила эти таковы.

Истинного искателя приключений не вдохновляет ни патриотизм, ни какая-нибудь великая идея. Это совершенно особые случаи, и не надо путать их с истинными приключениями.

Жизнь истинного искателя приключений полна лишений и невзгод. Единственная достойная его награда, к которой стоит стремиться — это золото. И то больше из-за символического значения этого металла, чем ради его денежной стоимости.

Истинный искатель приключений стремится навстречу опасности только для того, чтобы еще раз почувствовать ее терпкий привкус, чтобы попробовать свои силы и победить ее не только материально, но и духовно. — Писатель потер лоб и посмотрел на Деннисона. — Ну, и что ты теперь скажешь?

— Похоже, это хорошо продуманная теория, — дипломатично ответил Деннисон.

— Так и есть. Я записал ее в коротеньком рассказике «Правила игры».

— И как, его у вас купили?

— Еще нет. Я подумываю о том, чтобы изменить кое-какие правила.

— Что ж, по-моему, капитан Джеймс вполне соответствует всем этим вашим требованиям к истинным искателям приключений, — сказал Деннисон.

— Не знаю… Есть много путей к просветлению, и приключения, несомненно, один из них. В самом ли деле Джеймс — адепт действия? Вправду ли он достиг блаженного состояния отрешенности от собственной личности? Или капитан такой же заурядный человек, как все остальные, и просто делает свое дело, осмотрительно избегая опасностей где только можно? Я и в самом деле не знаю. Я думал о том, как он, этакий веселый толстяк, идет по жизни. Внешне все просто — обычный хороший парень, настоящий мужчина. Но за этим фасадом таятся демоны. Он говорит, что ни о чем не мечтает, ничего себе не воображает. Он просто живет так, как другие могут только мечтать. Но так ли это? Так ли это?

Деннисон немного опьянел и стал несговорчивым.

— Я хочу вам кое-что сказать, — начал он. — Вы много чего подмечаете, но кое-что упустили из виду. Во-первых, вы, по-моему, не понимаете, что такое опасность и что такое смерть, и каково испытать это на собственной шкуре. И вы так и не поймете, что такое настоящие приключения, пока сами не попробуете, что оно такое. И насчет людей вы тоже многого просто не видите. Вы не понимаете, что вот даже я — по-вашему, типичный бродяга — тоже личность, и у меня есть свои достоинства. Вы видите только ярлыки, вы видите людей отдельно от того, что их окружает, и не понимаете, что они способны измениться, стать другими. Поэтому они у вас такие схематичные, неживые. Возможно, люди и в самом деле в массе своей типичны. Но каждый отдельный человек изменчив и непредсказуем. Люди убивают, или зарабатывают миллионы, или кончают жизнь самоубийством, а вы можете найти объяснение их поступкам только после свершения факта, но не раньше. И пока вы не научитесь предвидеть, на что способен каждый отдельный человек, вам никогда не понять людей.

— Это просто какой-то злой рок, — вздохнул писатель. — Я вечно встреваю в споры с образованными бродягами. Тем не менее весьма похвально уже то, что вы, мой друг, хотя бы пытаетесь рассуждать.

Писатель качнулся и наклонился вперед так низко, что чуть не съехал на пол, но ему удалось выпрямиться. Он снова потер лоб.

— Наверно, лучше мне пойти к себе на яхту. Я, похоже, пьян, а мне завтра с утра надо поработать.

— Поработать? — удивился Деннисон.

— Над романом.

— И о чем ваш роман?

— Действие происходит во время Второй мировой войны. Несколько солдат попали в плен к японцам, на Бирме, и японцы заставляют их копать тоннель под рекой. Группа американских пехотинцев пытается освободить своих из плена, но сперва они должны захватить хорошо укрепленную гряду холмов из желтого песчаника. Гряда вся изрезана ущельями и оврагами — они словно полосы на шкуре тигра. Это символично.

— Звучит неплохо, — сказал Деннисон, помогая писателю добраться до двери.

— Это будет хороший роман! И знаете что? Я был одним из тех парней, что копали этот чертов тоннель! И пусть только эти засранцы из издательства попробуют сказать, что это похоже на Лондона или Конрада!

— Утром мы уходим.

— Удачи! Тебе она скоро очень и очень понадобится. Или, может, капитану Джеймсу.

— Почему это?

— Откуда я знаю? — сказал писатель. — Только у меня какой-то особый нюх на неприятности, я их предчувствую. И еще почти никогда не ошибался.

Писатель, пошатываясь, побрел к своей яхте. А Деннисон пошел вниз, на пирс, где был пришвартован «Канопус».

Перед тем как заснуть, Деннисон раздумывал о том, что разные люди говорят о капитане Джеймсе. Финнерти считает его романтиком, искателем приключений. Швед убежден, что Джеймс — колониальный фашист, а писатель утверждает, что капитан — адепт мистического искусства приключений. Ну, а сам капитан уверен, что просто с ним часто случаются всякие неприятности.

«А что думаю я? — спросил себя Деннисон. — Так… Я думаю, что если человек попал в приключения и выбрался из них живым, то он вполне может потом рассказывать о них всякие истории. А Джеймс, конечно же, точно такой же человек, как любой из нас — точно такой же, как я, и как Хейккла, и как Финнерти, и такой же, как писатель. Приключение длится считанные секунды, а потом можно годами вспоминать и рассказывать о нем. Вот что я думаю.

Впрочем, к чему забивать голову всякой ерундой? У нас с капитаном Джеймсом впереди переход в четырнадцать сотен морских миль. Мы будем вместе по меньшей мере три следующие недели. Вот тогда и посмотрим, с чем его едят.

Однако какого черта меня так занимает, что за человек этот капитан Джеймс? Он будет тем, кем я стану его считать, вот и все. Я всегда должен об этом помнить! Всегда!»

С этой мыслью Деннисон заснул.

Джеймс разбудил его на рассвете. Они наскоро перекусили, поставили парус и закрепили фалы. Деннисон отдал носовые и кормовые швартовы, и яхта под парусами скользнула к выходу из гавани.

Несмотря на такую рань, кое-кто из яхтсменов уже проснулся. Они махали вслед уходящему паруснику и провожали Джеймса и Деннисона гудками сигнальных сирен. Деннисон и капитан погудели в ответ. Вскоре они вышли из гавани и взяли курс на север. Ветер дул попутный, и яхта сразу набрала хорошую скорость. Следующий раз они сойдут на берег только в Санди-Хук.

Глава 2

1

Кеч стремительно рассекал волны. Они шли под четырьмя нижними парусами. Ветер дул справа, и яхту сильно раскачивало. Главный гик был подтянут вантами кверху, так, чтобы его не захлестывали волны, и закреплен предохранительным тросом, чтобы парус не болтало. Деннисон обнаружил, что удержать корабль от поворота в наветренную сторону крайне трудно. Дело осложнялось еще и западным морским течением, которое сталкивалось с поверхностным волнением, поднятым северо-восточным ветром, и усиливало качку. Но Деннисон, вкалывавший до седьмого пота, ворочая тяжеленный дубовый штурвал, был счастлив, как никогда прежде. Если бы кеч шел на моторной тяге, Деннисон за какой-нибудь час притерпелся бы к нему и потерял всякий интерес. Никакое занятие не могло заинтересовать его больше чем на неделю. Но парусник — прекрасный, древний, невероятно сложный и непрактичный, почти неуместный в этом мире — вдохновил его и приковал к себе.

Капитан Джеймс забросил лаг собственного изобретения. Потом отрегулировал расположение парусов, и кеч пошел ровнее, стал лучше слушаться руля. Паруса наполнились свежим попутным ветром, и кеч, по приблизительным подсчетам капитана, делал теперь почти семь узлов. Остров Сент-Томас совсем скрылся из виду.

Оба они — и Деннисон, и капитан — немедленно втянулись в судовой ритм. Повреждения на шкотах и парусах нужно вовремя отслеживать и чинить. Еду готовили по очереди, в промежутках варили кофе. Переставляли паруса, когда северо-западный ветер сменялся северным. Выкачивали воду из трюма. Подгоняли и ремонтировали снаряжение.

Они сменяли друг друга на вахте по четыре часа, не считая времени, которое Джеймс проводил за расчетами курса. Вахтенный обязан следить за парусами, свободный от вахты — готовит еду, выкачивает просочившуюся в трюм воду или урывает несколько часов для сна.

Джеймс каждые сутки нес ночную вахту. Он усаживался на крыше каюты, откинувшись спиной на шлюпку и прочно уперевшись ногами в поручень. Каждое утро и каждый вечер, если погода позволяла, он сверял курс по звездам и определял местонахождение судна. Деннисон фиксировал время наблюдений по часам капитана, которые тот одолжил ему на время путешествия. Он всегда проверял точность их хода по корабельному хронометру. И кеч шел на север со скоростью около ста пятидесяти миль в день, подгоняемый устойчивым попутным ветром.

Сент-Томас отдалялся по мере того, как карандаш капитана медленно вычерчивал курс по мелкомасштабной карте. Первой землей впереди были Бермуды, которые теперь находились всего в шестистах милях. Кеч пройдет в двухстах милях от них, а еще через семьсот миль будет Нью-Йорк.

Но сейчас им все равно, где находится земля — слишком далеко в море они зашли. Это станет важно через несколько недель, но в данный момент они отдались на волю волн, все их заботы связаны с яхтой, ветром, водой и погодой. Осматривая однообразную сине-зеленую гладь океана, который простирался во все стороны сколько хватало глаз, путешественники вспоминали обозначения штурманских карт: извилистые красные линии зоны ураганов, толстые зеленые стрелки, указывающие течения, оперенные стрелы направлений ветра и окружности, обозначающие штилевые районы.

Но штурманская карта содержала сведения о вероятных и ожидаемых условиях. Она не могла предусмотреть все неожиданности плавания. В таком деле приходилось больше полагаться на барометр, который застыл на отметке 29.9, ветер северо-западный, волнение умеренное. Деннисон и Джеймс следили за скоплением и передвижением облаков, как сухопутный житель следит за маневрами вражеских армий. Любой порыв ветра, любое изменение морских течений, любое колебание температуры и давления могли таить в себе угрозу — слабый отголосок того, что может выкинуть коварное море в следующую минуту.

Их путь пролегал по выверенным территориям, по морским странам океанских просторов. На третий день они дошли до мест, где пришлось распрощаться с попутным ветром. Впереди раскинулись «конские широты», полоса штилей и неожиданных шквалов, одинаково тяжелая как для человека, так и для судна. Через «конские широты» протянулся восточный рукав Саргассова моря. За ним находились воды Бермудских островов со своими капризами, а потом их ждал Гольфстрим и северо-западные ветры.

Попутный ветер ослабел, вести кеч теперь стало легче легкого. На ночных вахтах Деннисон придерживал штурвал одной рукой, лежа на спине и устанавливая курс по звездам, проглядывающим сквозь просветы ночных облаков. Во время долгих ночных вахт делать было нечего, разве что иногда поглядывать на компас, когда звезды меркли в свете восходящей луны.

Ночи летучих рыб. Легкое, необременительное плавание, которое оставляет моряку массу времени на раздумья и грезы, когда вода мягко шипит под носом яхты, и кеч скользит по невысоким волнам моря.

Массу времени на раздумья… О Нью-Йорке. Для чего он собирался попасть в Нью-Йорк? Ах, да, за деньгами. Попросить взаймы. Но удастся ли ему выбить деньги из сестры? Вполне вероятно — так ему казалось, пока он рассказывал об этом всем и каждому в Сент-Томасе. Сомнительно — в действительности. Но теперь, оставшись наедине с собой, он находил эту авантюру почти безнадежной.

Деннисон вспомнил сестру, вдову с длинным носом, дамочку в цветастых шелках, которая жила в домике на Грамерси-парк, посвятив себя своим кошечкам и концертам. Что она может ему дать?

Комнату. Комнату и стол, и, возможно, немного карманных денег. На сигареты, скажет она, поскольку знает об этой мужской привычке.

За это благодеяние он будет вынужден выслушивать бесконечные лекции. Что даже похлеще, чем лекции Армии Спасения, и хуже бормотания святых отцов. По крайней мере, Армия Спасения и святые отцы кое-что понимают в жизни. Оливия же не видела ничего, кроме своего Грамерси-парка и фешенебельной части Лонг-Айленда.

Сперва она ударится, так сказать, в обзор. Она по минутам восстановит все тридцать четыре года его существования на грешной земле. Она припомнит, какие перспективы светили ему, когда он вступал в жизнь — упомянет его образование, определит уровень его интеллекта и его способностей, что будет сильно смахивать на кипу психологических тестов, которыми его пичкали в колледже.

Обзор завершится неутешительным резюме. Что он сделал со своими возможностями и способностями? Ничего, даже меньше, чем ничего! Кто он сейчас? Нищий, бродяга, тип, неспособный нести ответственность за свои действия, не желающий занять подобающее ему место в достойном образе жизни — на Лонг-Айленде и в Грамерси-парке.

Затем воспоследствует мольба. Еще не поздно! Изменись! Стань кем-нибудь! Оливия даже отыщет для него ВОЗМОЖНОСТИ — помощник в обувном магазине, продавец в фирме, производящей пылесосы. Сама по себе работа не в счет, главное — это благородный порыв к труду. Это прежде всего! Стань нормальным человеком, вступи в ряды воинства с серыми мордами, в ряды людишек, которые просыпаются в семь и возвращаются домой в шесть.

И когда он наплюет на ее мольбу и на предлагаемую работу, последуют возражения и аргументы, шаткие и идиотские аргументы о ценности благопристойного образа жизни в этом мире, в мире Оливии. Он никогда не мог ее переубедить. Все это заканчивалось удручающе однообразно: Оливия приказывала ему убираться из ее домика и возвращаться к своей беспутной жизни.

А деньги? Как насчет денег?

Каких денег?

Боже мой, каким же он был дураком, если поверил в то, что праведная Оливия согласится отщипнуть часть наследства своего покойного муженька, деньги, заработанные тяжким трудом, на какую-то шхуну в Ливардсе, школу катания на водных лыжах в Сент-Томасе или поиски подводных сокровищ в проливе Мона? За всю свою жизнь она никогда не выбиралась дальше Нью-Йорка. Подобные места и подобные занятия не являлись ей и в страшных снах, они были так же далеки, как луна, и так же нереальны, как страна Оз или Зазеркалье. Вполне возможно, она считала, что тропические страны изобретены Голливудом.

Конечно, она займет ему денег — на приличный костюм, чтобы он мог устроиться на работу в какой-нибудь занюханной конторе. Но не больше.

Господи, опять он сплоховал! Опять его разум выкинул какую-то нелепую шутку, заставив принять желаемое за действительное. Он ведь мог стать помощником капитана на «Люси Белл» и вести сейчас к Малым Антильским судно, груженное твердой древесиной и цементом. Он мог принять предложение Тони Эндрюса и плыть к Никарагуа. И вместо всего этого он направляется к единственному городу, куда он поклялся никогда больше не приезжать — к этому проклятому Нью-Йорку!

Деннисон сокрушался по этому поводу долгими тихими ночами и жаркими днями. Ветер оставался слабым и переменчивым. Они вступали в царство «конских широт». Стоял конец октября. В Нью-Йорке его ждала зима. Она никогда не даст ему денег. Как же он выберется из Нью-Йорка? Конец сезона, найти яхту, отправляющуюся на юг, практически невозможно. При нем до сих пор были документы на право вождения судов, но они, наверное, стали недействительны после того, как он смылся с корабля несколько лет назад, в Порт-Саиде. А если даже и нет, на берегу сейчас толкутся толпы моряков, шатающихся по грязным кварталам дешевых баров в поисках вакансий. Спрос на парусники резко упал. Как же он выберется из этого чертова города?

И с какой радости он вообще поперся в Нью-Йорк? Его жизнь проходила между призрачными границами Тропика Козерога и Тропика Рака, таинственными границами, которые он никогда не нарушал. Когда все вокруг говорило «нет!», почему же он ослушался? Как он мог забыться?

Этим вечером, поглядев на карту, он обнаружил, что они уже минули Тропик Рака. Кеч шел через тридцатый градус, широту Святого Августина. Впереди их ждали Нью-Йорк и зима.

2

Прошло четыре дня с тех пор, как их парусник покинул Сент-Томас. Попутный ветер иссяк, оставив их у границ «конских широт». Легкий бриз, дующий то с северо-востока, то с северо-запада, подгонял кеч. Предохранительный трос был смотан, и яхта ложилась с галса на галс, пытаясь уловить малейшее дуновение. Иногда на горизонте возникали шквалы, но их ни разу не зацепило. С юга шла зыбь, свидетельствуя о далеких штормах.

Деннисон и Джеймс поставили грот. Теперь кеч шел на север, к Нью-Йорку, длинными галсами.

На пятый день, в час пополудни, Джеймс закончил вычисления и взялся за штурвал. Кеч был в прекрасном состоянии, если не считать трапа: одна из ступенек треснула и была залатана кое-как. Яхта скользила по волнам на крыльях восточного ветра. Деннисон вместо того, чтобы вздремнуть пару часиков, остался на кокпите, чтобы поговорить с капитаном. Разговор тек вяло, жара стояла страшная. Говорили о трудностях подводных работ.

— Забавные истории рассказывают про осьминогов, — сказал Джеймс. — Что вроде бы они хватают ныряльщиков и тому подобное. Видел фильмы про этих тварей?

— Ага, — ответил Деннисон. — Ныряльщик ухлопывает осьминога, а потом вплывает в пещеру, забитую сокровищами.

Они оба усмехнулись.

— Осьминоги! — фыркнул Джеймс. — Сейчас самое страшное — это акула, особенно если она тащится за судном несколько дней подряд, подбирая отходы. Наверное, она считает, что человек — тоже разновидность отходов.

— Разве она не права? — спросил Деннисон.

— Ясное дело. Какая разница: апельсиновая кожура или ноги-руки? Для голодной акулы все — харч. А вот барракуда — это еще похуже. Ты слыхал о большой барракуде, что живет под пирсом яхт-клуба?

— В Сент-Томасе? Вы мне не сказали о ней, когда посылали осмотреть дно яхты.

— Ну, — ответил Джеймс, — все говорят, что она безвредна. Детишки обожают прыгать на нее и пугать. Вот такая странная барракуда. А мурены?! Такие здоровые сволочи, длинные, будто угри, они любят гнездиться в темных углах и старых трещинах, сидят там и ждут, когда кто-нибудь проплывет мимо. Страшное дело!

— Еще бы, — согласился Деннисон. — А какое оборудование вы собираетесь забирать в Нью-Йорке, кэп?

— Кое-какое снаряжение хранится в гараже у одного моего приятеля. Парочка касок, скафандр, шестиваттовый генератор, глубоководный лот и остальные причиндалы. Почти все их придется чинить. А еще мне надо будет купить воздушный компрессор, да, скорее всего, и металлоискатель. — С минуту он помолчал. — Потом, запасной якорь и приличный моток тросов. Собственно, не помешает и прочный парус для грота.

— Дорогое удовольствие, — заметил Деннисон.

— Угу. Но есть у меня на примете пара ребяток, которые могут раздобыть его для меня. Если не получится, обойдусь тем, что есть.

Выходит, капитану тоже нужны деньги. Черт, а кому они не нужны! Самое время напомнить о его намеке на то, чтобы Деннисон остался и помог ему в поисках затонувших судов.

Деннисон отважился:

— Мне бы хотелось работать с вами, кэп, и дальше.

Джеймс смерил его задумчивым взглядом. На капитане были только шорты и фуражка, да повязанный вокруг шеи платок. На поясе, на ремне, висел складной нож со свайкой. Капитан Джеймс поскреб живот и задумался. Он был крупный, широкогрудый, с багровым лицом, обгоревшей до красноты шеей, усыпанный повсюду, даже на спине, веснушками и нависающим над поясным ремнем брюхом.

— Честно говоря, — наконец произнес он, — я не уверен, что смогу выплачивать тебе жалованье. Скорее всего, нет. Денег у меня — кот наплакал. Но если ты согласен работать в расчете на долю прибыли…

— Конечно, — быстро сказал Деннисон, даже слишком быстро.

— …или только за еду и крышу, пока у меня не появятся бабки, — закончил Джеймс.

— Даже за это, — повторил Деннисон, распрощавшись с надеждой подзаработать деньжат.

— Ладно, посмотрим. Я бы не прочь оставить тебя, но в Нью-Йорке у меня есть пара дружков, которые могут решить взяться за это дело, ну, и вложить кое-какие деньги. Может, они сейчас не при деле и захотят подработать? Сам знаешь, каково оно.

— Знаю, — отозвался Деннисон, стараясь казаться беззаботным.

— Но если получится, я бы взял тебя, — закончил Джеймс. — Если бы только не финансовые проблемы. Ну, поглядим, когда прибудем в Нью-Йорк.

— Хорошо, — сказал Деннисон и пошел в каюту.

Развалившись на койке, спиной к стенке каюты, Деннисон прокручивал про себя их разговор. И пришел к выводу, что, скорее всего, капитан его не возьмет. С кем-кем, а уж с ним такое случалось сплошь да рядом. Случайные встречи, случайная дружба, случайные развлечения, а в результате Деннисон всегда оказывался за бортом. Может, сейчас капитан и подумывает, а не взять ли его, но сейчас-то они в море, один на один, окруженные бесконечными просторами. В Нью-Йорке все будет по-другому, как только капитан встретит своих дружков. А нет, так он спокойно может взять одного из молокососов, только что окончивших колледж, или молодого болвана, согласного вкалывать день и большую часть ночи за спасибо, схватывающего все на лету, да еще с набитым кошельком вдобавок. Или Джеймс может передумать и нанять на Багамах какого-нибудь негра, на которого и тратиться не надо.

Итак, сам он опять останется с носом, на этот раз еще и в Нью-Йорке. Безусловно, пускаясь в это плаванье, он понимал, что шансы зацепиться на кече невелики, но тогда, в Сент-Томасе, ему казалось, что все сложится наилучшим образом.

Подгоняемый неустойчивым, переменным ветром, кеч все дальше забирался в «конские широты». Скорость судна продолжала падать; за пятый день они прошли только семьдесят две мили, за шестой — шестьдесят. Близились границы Саргассова моря. На поверхности воды появились плавучие пряди водорослей длиной в десять-двадцать футов, желтые и зеленые островки на сине-зеленой глади моря.

Деннисон впервые путешествовал через Саргассово море. Он был заинтригован. Так вот какое это море, которого панически боялись древние мореплаватели! Они рассказывали душераздирающие истории о кораблях, попавших в сети коварных водорослей, застывших посреди моря, беспомощных и неспособных двинуться с места.

Но все это были обычные побасенки, которые так любят рассказывать моряки. Наглая ложь, поскольку в рыхлых длинных лохмотьях водорослей не смогла бы застрять и надувная лодка, не то что мощный, стремительный парусник. Самое большее, чем могли досадить эти водоросли — обмотаться вокруг лага и засорить его катушку.

Днем паруса кеча ловили каждое дуновение ветерка, чтобы хоть немного продвинуться на север. Долгие минуты, когда, казалось, воздух вообще не шевелился, кеч все же продолжал двигаться вперед, влекомый самым легким бризом, который, похоже, существовал только для этой прекрасной яхты. Деннисон понял, какой это чудесный парусник.

Ему очень нравилось вести «Канопус». На нем можно было смело отправляться куда заблагорассудится — в любую точку земного шара, бродить по всем океанам Земли и бросать якорь где твоей душе угодно. Этот корабль мог дать такую свободу действий, о какой Деннисон раньше и не мечтал. Это был и дом, и транспортное средство, и способ подзаработать, и масса удовольствия в придачу. Человек, у которого была такая яхта, все равно что владел целым отдельным государством. Он мог даже не платить за стоянку в портах, если бросал якорь в гавани, а не приставал к пирсу. А питаться можно было бы рыбой, которую наловишь с корабля. А когда понадобятся деньги, можно было бы сдать яхту на время кому-нибудь или катать по морю туристов.

Дом, транспорт и источник заработка. Иными словами, Деннисон рассматривал кеч как нечто вроде солидного банковского счета. Говорили, что капитан заплатил за этот кеч восемь тысяч долларов. Сущая ерунда! В Нью-Йорке за него запросто отвалят двенадцать, а то и пятнадцать тысяч — это верняк!

А возможно, и больше. С такими деньгами человек уж точно может делать все, что заблагорассудится.

Ранним утром седьмого дня Джеймс заметил слабенький столбик дыма на восточном горизонте. Он послал Деннисона вниз за биноклем. Деннисону пришлось хорошенько покопаться в ящике капитанской тумбочки, пока он отыскал то, что требовалось. В том же ящике, в самом углу, лежал и бумажник Джеймса. Деннисон из чистого любопытства раскрыл его. Он сильно удивился, когда насчитал там больше двух с половиной тысяч бумажками по пятьдесят и двадцать долларов. Скорее всего, это была только часть денег, которые капитан снял со счета вместе с теми, на которые купил кеч. И он еще говорит, что почти разорился!

Деннисон положил бумажник на место и поднялся с биноклем на палубу. Но облачко дыма уже развеялось, и не было никаких признаков судна, которое его оставило.

Деннисон отнес бинокль обратно в каюту и положил на место, в тот самый ящик, откуда брал. На этот раз он задержался, чтобы поподробнее изучить капитанский бумажник. Кроме денег, там была кредитная карточка, водительские права, выданные в Мэриленде, маленькая банковская книжка — на текущем счету капитана Джеймса в Нью-Йоркском банке, как оказалось, хранилось три тысячи двести сорок долларов шестьдесят центов!

«Разорился! Да этот старый прохвост меня просто дурачит! — думал Деннисон. — Куда же подевалась ваша хваленая прямота и честность, а, капитан Джеймс? Похоже, я узнал, что вы за человек на самом деле. Когда двое затеряны в открытом море, они, хочешь не хочешь, узнают друг о друге все. И теперь я знаю, что вы ничем не лучше любого из нас, капитан Джеймс! Вы просто ловчее треплете языком, рассказывая свои истории, вот и все!»

3

Долгими жаркими днями и ночами, когда время тянулось невообразимо медленно, Деннисон постоянно размышлял о капитане Джеймсе и его кече. Эти мысли были неотвязными, избавиться от них не было никакой возможности. Яхта была единственным прочным, определенным местом в огромном безликом океанском просторе, который раскинулся впереди и позади. Время и пространство перестали существовать, оставалась одна только яхта, прокладывавшая свой путь в безбрежном сине-зеленом океане. Временами Деннисону казалось, что в мире никогда не существовало ничего другого, кроме этой яхты и неизменного океана. Во всех смыслах корабль был сейчас для него целым миром, который несется по своей собственной орбите в неверной и таинственной вселенной. Капитан Джеймс был единственным, кроме него, обитателем этого мира, и судьбе было угодно сделать его господином, а Деннисона — рабом.

Корабль, прекрасно оснащенный и ухоженный, сложный и живущий как будто своей собственной жизнью, был для Деннисона единственной реальностью в настоящем. Но корабль был в то же время и его будущим, потому что все мечты и надежды Деннисона были сейчас связаны с этим кораблем. Это была единственная альтернатива невыносимым мыслям об Оливии и Нью-Йорке.

Но корабль принадлежал капитану Джеймсу. Эта внезапная мысль оборвала мечтания Деннисона. Все надежды и приятные картины будущего рассыпались в прах от осознания этого. И мечтания Деннисона стали несколько иными.

Чтобы отвязаться от неприятных и досадных мыслей о Джеймсе, Деннисон стал воображать, что капитан, например, вывалился за борт или его настигла какая-нибудь другая опасность из тех, что подстерегают человека в море.

Если бы капитан погиб…

«Тогда яхта стала бы моей, — думал Деннисон. — Я сам довел бы ее до Нью-Йорка и передал наследникам капитана, естественно, с соответствующими выражениями сочувствия. Но не стал бы упоминать о двух с половиной тысячах, что лежат в капитанском бумажнике. В самом деле, почему бы и нет? Это для них такая мелочь! Кроме того, ничего невозможно доказать. А я получил бы неплохую сумму, для начала.

Но почему, собственно, я должен возвращать кеч его наследникам? У такого человека, как этот Джеймс, может вообще не найтись никаких наследников. Родители его наверняка уже давно умерли. Жены у него не было, это точно. Какие-нибудь дальние родственники — может, один-два кузена? Да их попробуй еще разыскать. Наверняка они ничего не знают про кеч и не стали бы интересоваться, если бы я вообще не привел парусник в Нью-Йорк.

Если бы капитан был мертв, я с чистой совестью мог бы оставить яхту себе и загнать ее, например, в Порт-о-Пренсе или Веракрусе. Там можно продать судно безо всяких документов на право собственности, и никто не станет задавать вам никаких глупых вопросов. Конечно, цену придется сильно сбавить. Может, удастся толкануть кеч тысячи за три. Или за четыре, если пойти в Южную Америку. И это плюс те две с половиной тысячи, что лежат в капитанском бумажнике. Почти семь тысяч — очень даже неплохо!

Если бы только этот чертов капитан свалился за борт и пропал где-нибудь в море…

Черт, да лучше я не буду вообще продавать этот кеч! Стоит только поменять рангоут и такелаж, перенести дальше к корме — и кеч будет не узнать. Закрасить регистрационные номера и заново зарегистрировать его в Сен-Мартене.

Но здесь можно ненароком наткнуться на кого-нибудь из Сент-Томаса.

Тогда — к черту Карибское море! На борту полно провизии, воды — полные баки. Значит — на юг! На Ямайке пополнить запасы, по Панамскому каналу проскочить в Тихий океан, а потом можно идти хоть на Маркизские острова, хоть на Фиджи. Островов там до черта, и никто не станет приставать с дурацкими вопросами. Острова, яхта и две с половиной тысячи налички в кармане — это же рай земной!

Если только этот капитан свалится за борт…»

Впрочем, Деннисон подумал, что с капитаном Джеймсом вряд ли случится такая неприятность. Крупный, с виду неуклюжий капитан двигался по палубе мягко, словно огромный кот. Он ни разу не потерял равновесия, не споткнулся, его тело отвечало на малейшие рывки и неожиданные повороты судна. Очень сомнительно, чтобы человек, который чувствует себя на яхте, как на твердой суше, ненароком вывалился за борт. Капитан Джеймс был из тех людей, с которыми, по любым расчетам, всякие несчастные случаи на море происходят реже всего.

Но ведь есть и другие варианты, напомнил себе Деннисон. Например, если внезапно рванет ветер, гик дернется, и по пути двинет капитана по затылку. Вот и все — делов-то! Не нужен даже главный парус — капитану вполне хватит и гика от кливера, если только это случится внезапно…

Но и такая случайность — большая редкость. И вполне вероятно, что даже тогда Джеймсу удастся как-нибудь увернуться. Он такой мужик, что эти неприятные случайности для него — привычное дело…

Что же остается?

Убийство, естественно.

О боже, нет!

Ну, конечно же, нет. Но ведь никому не повредит, если Деннисон будет просто размышлять об этом, прикидывать, как все могло бы произойти, представлять в воображении…

Убийство — это значит зал суда, присяжные, полицейские. «Господа присяжные! Слушается дело о преднамеренном убийстве капитана Джеймса. Суду представлены убедительные доказательства того, что обвиняемый Деннисон, действуя преднамеренно и по предварительному замыслу…»

Но как эти крючкотворы сумеют что-нибудь доказать? Нет ведь никаких свидетелей! Присяжные могут подозревать все, что им угодно, но ничего не смогут доказать — без свидетелей и без тела!

СОСТАВ ПРЕСТУПЛЕНИЯ.

А мотив?

«Джентльмены, я понятия не имею, о чем идет речь. Мы с капитаном Джеймсом были хорошими друзьями. Собирались вместе вести поиск останков затонувших кораблей в Карибском море. Я намеревался внести в дело свою долю — спросите хоть мою сестру».

(Оливия наверняка солжет ради меня, если дело будет идти о жизни и смерти).

«Еще раз говорю вам, мы были друзьями. Хорошими, близкими друзьями. Подружились мы на острове Сент-Томас. Почему еще, как вы думаете, он выбрал именно меня, а не кого-нибудь другого, чтобы плыть вместе с ним до Нью-Йорка? Дружеское расположение, джентльмены! Кроме того, заметьте, джентльмены: капитан Джеймс был намного старше меня. Капитан был для меня все равно что отец, и сам он относился ко мне как к родному сыну. Мне не раз приходилось слышать, как капитан Джеймс выражал пожелания, чтобы «Канопус» когда-нибудь достался мне — если с ним, с капитаном, что-нибудь случится…

Нет в записях? Господи, ну неужели не достаточно простого честного слова? Чего вам еще надо? Если вы считаете, что я не по праву оставил судно за собой — что ж, я с радостью передам его законному владельцу. Я действую так только потому, что капитан Джеймс, прежде чем с ним произошел этот прискорбный случай, намекал, что я, его компаньон, скорее всего, буду его единственным наследником. Он говорил, что родственников у него не осталось…»

Они, конечно же, никак не смогут признать виновным человека, который так решительно, прямо, честно и открыто строит речь в свою защиту! В худшем случае ему светит разве что условный приговор.

Деннисон еще раз все хорошенько обдумал и пришел к заключению, что дело складывается как нельзя лучше. Свидетелей нет, состава преступления — нет, мотив — весьма сомнительный. Что останется делать присяжным? Признать его виновным в убийстве? По подозрению, весьма неопределенному и без малейших доказательств? Нет, на это они ни за что не решатся! Они ни за что не признают его виновным.

Впрочем, может, у него вообще не возникнет никаких неприятностей с властями. Поглядеть хотя бы на того шведа! Путешествует вокруг света, повсюду рассказывая о парне, которого смыло волной с его яхты. Естественно, очень сожалеет об этом случае. Несчастном случае.

Но кто, кроме самого шведа, может знать, был это несчастный случай или убийство? Судя по всему, что известно об этом случае, швед запросто мог хладнокровно прикончить того беднягу, выкинув в море. А теперь, чтобы полностью насладиться местью, разъезжает по свету, с демонстративной скорбью рассказывая жалостливые байки о том, как ему не повезло.

«А предположим, к примеру, что с капитаном на самом деле произойдет какой-нибудь несчастный случай? Стал бы я беспокоиться, что меня могут обвинить в убийстве?

Конечно, нет! Путешествие на паруснике по океану — чертовски рискованная игра. С тобой может случиться все, что угодно!

А если, кроме меня, никто не будет знать, как все было на самом деле, то какая тогда разница — убийство это или просто несчастный случай?

Никакой.

Какая разница, каким образом человек умер на самом деле?

Да никакой разницы!

И кто притянет меня к суду за это?

Только я сам. Только моя совесть».

Совесть! Деннисон рассмеялся. Греки придумали эту треклятую совесть как литературную уловку. Фрейд и церковники заставляют нас относиться к ней с почтением. И все лицемерно превозносят совесть, точно так же лицемерно, как бога, в которого на самом деле не верят, и нравственные устои, которых никто больше не соблюдает. Смех, да и только!

Деннисон читал рассказы об убийцах, которые сами признавались в содеянных преступлениях, понукаемые безжалостными угрызениями мелкой и несчастной твари — совести. Вроде бы идеальное преступление, но убийца так изглодан своей горестно стонущей совестью, что предпочитает за лучшее сдаться в руки правосудия. Подобный идиотский прием встречался у авторов достаточно часто, что приводило Деннисона в исступление.

Совесть! Ха! Он мог бы убить капитана запросто, как прихлопнуть надоевшую муху, и не почувствовать ни малейшего укола раскаяния. Точно так же, как мог укокошить того проклятого негра в Сент-Томасе и укокошил бы наверняка, если бы этот ублюдок не взял руки в ноги и не смылся, спасая свою шкуру.

«Мне безразличны любые вопли потревоженной совести, — думал Деннисон. — Я останусь глух к ним, пока не завоюю себе место под солнцем. Убить человека? Дьявол, я делал это — и со мной все в порядке! Конечно, говорят, что на войне все по-другому. Но я не верю в эту ерунду. Я вам не какой-нибудь вшивый патриот. Как по мне, убийство — всегда убийство. И нет никакого оправдания убийству, ради чего оно бы ни совершалось.

Я легко мог бы прикончить капитана — конечно, если бы захотел».

4

Кеч плыл на север, солнечные дни сменялись закатами и вечерними сумерками, потом приходила ночь, усыпая сияющими звездами величественный небесный свод. Стоя у румпеля долгими ночами, Деннисон смотрел на прекрасную картину звездного неба. Звезды медленно плыли по безоблачному черному небосводу, спускаясь к западу, давая дорогу новым светилам, встающим на востоке. Он заново знакомился с Медведицами и Орионом, этими верными небесными спутниками. Нашел по астрономическому атласу Близнецов и Андромеду и даже выискал Канопус, звезду, давшую имя яхте.

На девятую ночь Деннисон так же дежурил у руля. Он смотрел, как небо на востоке светлеет, занимается заря. Затем над горизонтом показался узкий краешек солнца. Солнечный диск поднимался все выше и выше, и наконец пустынную водную гладь озарило утро.

Солнечный окоем пересекала неширокая темная тучка. Между тучей и морем Деннисон разглядел косые черные линии. Приближался шквал, и как раз с наветренной стороны.

«Может, еще и пронесет», — подумал Деннисон. И несколько мгновений ему казалось, что шквал действительно их минует. Деннисон глянул на компас и выровнял курс. Но когда он снова поднял голову, шквал шел прямо на их кеч. Черные косые дождевые струи надвигались с ужасающей быстротой, и спокойные волны уже подернулись рябью под порывами приближающегося неистового ветра.

— Шквал! — заорал Деннисон. — Давай наверх!

Он быстро освободил фал фока, и парус упал на кокпит. Шквал был уже меньше чем в пятидесяти ярдах от яхты, на траверзе. Деннисон круто заложил руль, чтобы встретить первый удар кормой.

Джеймс вылетел на палубу весь взъерошенный, с красными и опухшими со сна глазами. Бросив один-единственный взгляд на приближающийся шквал, он ринулся к грот-мачте и на бегу рывком распустил узел фала, удерживавшего грот, потом поспешил к кливеру и стакселю.

Ударил первый дождевой залп. Деннисон никак не мог развернуть судно кормой к ветру. Штурвал накрыло складками упавшего грота, и толком повернуть его не получалось. Деннисон отбросил ткань в сторону, но складки парусины зацепились за руль. Пришлось их распутывать. Порыв шквала налетел сбоку и развернул кеч бортом к ветру. Яхта накренилась. Капитан Джеймс тем временем воевал с кливером, который застрял на середине мачты. Наконец он дернул изо всех сил, кливер освободился и упал вниз. Джеймс, путаясь в складках парусины, стал пробираться к стакселю.

Деннисон боролся с румпелем. Он почти ничего не видел — косые струи дождя больно хлестали по лицу, заливали глаза. Шквал бушевал уже в полную силу. Бешеный ветер сорвал спущенный только наполовину стаксель. Капитан Джеймс не устоял, его рвануло вперед вместе со стакселем. Ветер неистово трепал парус, а Джеймс намертво вцепился в переднюю шкаторину и дергал что было сил, стараясь сорвать стаксель. Снова застряла! Но вот внезапно стаксель соскользнул вниз по своей мачте. Двойной блок, закрепленный на верхушке упавшего паруса, едва не раскроил капитану голову. Джеймс отпрыгнул назад, спасаясь от просвистевшего совсем рядом блока, но споткнулся о кнехт и упал на палубу, прямо в ворох мокрой парусины и перепутавшихся фалов.

Деннисон видел, что капитан упал. Кеч был повернут к ветру кормой и немного — правым бортом, как раз сейчас его снова начало разворачивать. Деннисон не знал и никогда не узнает, случайно или нет он сделал в следующее мгновение именно то, что сделал.

Почувствовав, что яхту снова разворачивает ветром, Деннисон сильно вывернул руль, стараясь ее выровнять. Только на этот раз он вывернул руль не в ту сторону, что нужно.Яхта крутнулась вокруг длинного киля и встала бортом к ветру и бушующему морю. Ветер тут же ударил в подставленный борт, мачты заскрипели от перегрузки, и яхта сильно накренилась — еще немного, и она могла бы перевернуться.

Капитан Джеймс, запутавшийся в стакселе и беспорядочном ворохе разбросанных по палубе снастей, покатился вниз. Он попытался уцепиться за поручень, промахнулся и перелетел через борт, в воду.

Деннисон не выпускал из рук румпеля. Но вот кеч неуклюже выровнялся и закачался на волнах. Ветер утих. Бешеный шквал пронесся дальше так же быстро, как налетел.

Деннисон тупо уставился на нос судна, пытаясь осознать, что же произошло. На палубе никого не было — только груда промокших парусов и путаница фалов.

Капитан вывалился за борт.

Какое-то мгновение Деннисон раздумывал, что можно такого предпринять, чтобы помочь капитану Джеймсу? Он даже начал приподниматься со своего места, но резко сел обратно. Джеймса смыло за борт во время шквала! Вот именно! Капитан перестал существовать, исчез с яхты, из мира, из жизни. Мечты Деннисона обернулись явью. Капитана больше нет! Деннисон остался один, и кеч теперь принадлежит ему.

Его охватило необъяснимое чувство триумфа. Судьба, которая никогда не была с ним ласкова и упорно подкидывала одну гадость за другой, почему-то решила наконец передохнуть. И очень вовремя! Проклятье, это первый подарок судьбы за тридцать четыре года. Корабль, деньги — и все это его, только его! Теперь-то как раз и начнется настоящая жизнь. То, что капитан исчез, не поразило Деннисона, не вызвало никаких сожалений. Он даже не удивился. Ему казалось, что все так и должно было случиться, что это было предопределено с самого начала. И, выкинув из головы неудачливого капитана, Деннисон начал строить планы.

Ему не хотелось идти в Нью-Йорк. К черту Нью-Йорк! На борту полно воды и пищи. Можно проложить новый курс, на юго-запад, к Панамскому каналу, а там его ждут не дождутся далекие южные острова Тихого океана.

Но при переходе по каналу у него могут спросить документы… Это рискованно. Может, лучше отправиться на юг, обогнуть мыс Горн…

Стоп, погоди-ка! Какого черта? Он ведь запросто может выдать себя за капитана Джеймса. И никто на канале ни о чем его даже не спросит. Разве что попросят показать сертификат на право вождения судов. А в таких сертификатах обычно значится только имя и адрес владельца. Там ни слова не сказано о внешности владельца, дается только описание судна, его длина, место изготовления, максимальное водоизмещение, мощность мотора и все такое прочее. Он запросто может воспользоваться документами Джеймса — это совершенно безопасно.

Да они вообще могут не потребовать никаких документов!

Конечно, сейчас ему предстоит немало потрудиться, и лучше с этим не откладывать. На «Канопусе» после этого шквала такой беспорядок! Нужно срочно этим заняться, привести все в надлежащий вид. А потом надо будет спуститься вниз, разобраться в картах…

Внезапно волосы у Деннисона встали дыбом, в животе похолодело. Как будто ниоткуда возникла рука и ухватилась за поручень.

Деннисон не мог пошевельнуться, только смотрел прямо перед собой, широко раскрыв глаза. Появилась вторая рука. Потом показались голова и плечи капитана Джеймса, который тяжело подтянулся на поручне и пристроил локти на фальшборт. Тело капитана все еще свисало за бортом. Деннисон заметил, что совсем рядом с капитаном через борт свисает несколько складок кливера. Забраться по ним на палубу будет легче легкого.

Деннисон поднялся на ноги. Яхта качнулась, и его едва не сбросило с кокпита.

— Оставайся, где стоишь! — крикнул Джеймс. — Без тебя выберусь!

Деннисон послушно опустился обратно на кокпит. Капитан Джеймс выжидал. И когда яхта вновь накренилась, он рывком подтянулся. Но даже сил капитана Джеймса не хватило, чтобы перебросить усталое тело через высокий фальшборт.

Тут Деннисону пришло в голову, что он мог бы покончить с капитаном одним ударом. Он вскочил и подался вперед.

Яхта заложила крутой вираж, и Джеймс напряг все силы для решающего броска. Он перевалился через борт, с трудом поднялся на ноги и вцепился в главный гик. Деннисон снова присел на кокпит. Джеймс подковылял к нему, придерживаясь за гик, и опустился рядом.

— Пронесло! — выдохнул Деннисон, гадая, отражается ли на его лице все, что он на самом деле думает, или нет. Станет ли Джеймс обвинять во всем его?

— Еле выкарабкался, — прокомментировал капитан.

Деннисон кивнул.

— Не думаешь о подобном, пока это не сваливается тебе на голову, — сказал капитан и усмехнулся. Деннисон усмехнулся тоже, его переполняло восхищение капитаном.

Шквал был сейчас далеко по левому борту, и небо у них над головой сияло голубизной. Кеч выглядел так, словно по палубе прошелся ураган. На обеих ногах Джеймса наливались синяки, а руки были содраны в кровь.

— Вы бы смазали ссадины йодом, — предложил Деннисон.

— Понятное дело. В следующий раз, будь добр, предупреди меня чуточку пораньше, когда увидишь, что идет шквал.

— Хорошо, — ответил Деннисон. Капитан спустился в каюту.

Старый дурак ничего не заметил!

Судьба и случай снова плюнули Деннисону в лицо. «Чуть-чуть удачи, — подумал Деннисон, — и кеч был бы уже мой. Кеч и две тысячи шестьсот долларов плюс полная свобода. Страх господень, что вытворяет жизнь, чтобы посмеяться над человеком.

Мне никогда не везет. Успех всегда сопутствует кому-то, но не мне.

Все, что у меня есть, я вынужден брать с боем».

5

После шквала Деннисон впал в глубокую и безнадежную депрессию. Удача была так близко! Прямо сейчас, если бы все шло как надо, он был бы единоличным владельцем кеча с почти тремя тысячами в кармане и шел в Панаму, а там и в Тихий океан. Он был бы хозяином своей собственной судьбы, сам, без дураков, и ни у кого не просил бы милостыни.

Вместо этого он оставался слугой, работал на чужой яхте, направляющейся прямиком в Нью-Йорк, и ему ничего не светило в будущем, кроме жалких меблированных комнат. Уколы праведного язычка сестры, потеря остатков чувства собственного достоинства, изнурительная борьба за побег из мрачного северного города и возвращение на какой-нибудь тропический островок без копейки за душой…

Ради всего святого, ну почему капитан не сдох во время этого шквала!

Деннисон видел только один проблеск надежды во мгле, которая окутывала его настоящее и будущее. Раз уж такое однажды произошло, почему бы ему не случиться снова? Все еще может повернуться к лучшему.

Если капитан упадет за борт…

«Довольно, пора называть вещи своими именами. Если я убью капитана. И не нужно ждать следующего шквала».

Деннисон преисполнился гордости самим собой, когда подумал о слове «убийство». Так честнее. Нужно смотреть фактам в лицо. Больше никаких грез о случайном совпадении, никаких мечтаний на тему «Ах, если бы!». Раз уж удача, судьба или случай не приходят ему на помощь, он сам должен себе помочь.

Разве он не в состоянии ухлопать этого тупого, жирного, наглого и самоуверенного капитанишку? Да каждый день предоставляется куча шансов. Может ли он воспользоваться одним из них?

Конечно, может!

Деннисону пришлась по вкусу мысль о том, что он — убийца. Он станет одним из немногих, одним из тех отчаянных типов, которые не останавливаются ни перед чем. Он войдет в круг избранных, в братство проклятых и отверженных. На его лбу будет гореть клеймо, посвященные смогут увидеть эту надпись: «Держись подальше от этого парня». В его глазах зажжется огонь, и тот, кто разглядит этот пламень, десятой дорогой обойдет человека, чьи деяния начертаны на лице.

Никто не думает смеяться над убийцами.

Деннисону ужасно понравилась эта идея, но он не собирался приводить ее в исполнение немедленно. Сперва нужно все тщательно обдумать, взвесить все варианты и выбрать лучший.

Убийство принесет ему яхту стоимостью по меньшей мере пять тысяч плюс почти три тысячи долларов наличными.

Шансов, что убийство раскроют, никаких.

Что до самого дела, до совершения этого убийства… Ну, быть-то убийцей неплохо, но совершить убийство своими руками неприятно. Да, он должен взглянуть правде в глаза. Ему нравится тайно лелеять мысли об убийстве. Но совершить его страшновато.

Деннисон попытался отыскать причину этого страха, но мысли ускользали. Ему было даже трудно сосредоточиться. Он сильно обгорел на солнце. Хотя он прекрасно знал о коварстве тропического солнца, но последние несколько дней не позаботился о том, чтобы защитить себя в должной мере. Что только не вытворяет солнце в открытом море! Теперь Деннисон напялил рубашку с длинными рукавами и шляпу. Но солнце продолжало обжигать запястья и затылок. Его грудь и спина стали алого цвета, и время от времени обморочно кружилась голова.

Ладно, оставим это. Нужно думать о предстоящем убийстве.

Все должно произойти в мгновение ока. Когда это страшное мгновение пройдет, начнется новая жизнь. Провала быть не может — человек, способный убить, способен на все!

Вот и хорошо. Он убьет капитана.

В течение нескольких дней Деннисон чувствовал себя, как после принятия доброй дозы наркотиков. Его пьянила мысль о том, что он может совершить убийство, может прямо в эту самую минуту, а возможно, в следующую. Восторг высшей пробы наполнял его сердце, он знал, что его жертва ни о чем не подозревает и не будет подозревать, пока не станет слишком поздно. Тогда страх и животный ужас промелькнут в глазах несчастного — но только на миг.

Когда капитан будет спать на своей койке, Деннисон подкрадется к нему, сжимая нож. Может, стоит сделать это прямо сейчас? Когда капитан поднимал голову, чтобы взглянуть на вымпел на верхушке мачты, Деннисон исподтишка следил за толстяком, который, казалось, вот-вот потеряет равновесие. Стоит подскочить к нему и толкнуть…

— Что за чертовщина творится с тобой в последнее время? — спросил Джеймс в полдень одиннадцатого дня.

— Со мной? Ничего.

— Ты выглядишь странно.

— Да ничего со мной не творится, кэп.

— Ты недавно скалил на меня зубы. С чего бы это?

— Просто так. На солнце обгорел, — ответил Деннисон, наскребывая щетину на подбородке.

— Да ну? Ты что, заныкал где-то бутылку?

— Нет! Я не пью, кэп!

— А ну, дыхни.

— Кэп!

— Слышал, что говорю? Подойди ко мне и дыхни, черт тебя возьми!

Деннисон покорно подошел к капитану и дыхнул ему в лицо. Джеймс пожал плечами.

— Гм, ты совсем не пьян. Но запомни, Деннисон: перестань ходить вокруг меня и скалить зубы.

— Хорошо.

— Я не позволю хихикать надо мной, понял? — продолжал Джеймс. — Особенно всякому безденежному сброду. Потому прекрати эти свои штучки!

— Я и не думал смеяться над вами! — запротестовал Деннисон.

— Прекрати! — повторил Джеймс и отвернулся.

Деннисон с трудом сдерживал ярость. Его ткнули мордой в грязь, поставили на место, осадили, утерли нос! И кто? Человек, которого он собирается убить!

Мысль об убийстве, ранее туманная и неопределенная, обрисовалась со всей ясностью. Черт, он сделает это, и чем скорей, тем лучше. Возможно, даже завтра.

Тем же вечером Деннисон обнаружил, что у него начался жар. Его обожженная грудь покрылась волдырями. Похоже, солнечный ожог. Он проглотил соляную таблетку и решил, что назавтра наденет рубашку поплотней.

Деннисон сверился с картой и увидел, что «Канопус» находится почти на середине пути между Сент-Томасом и Бермудами. На следующий день они преодолеют эту самую середину, четыреста миль от Сент-Томаса и четыреста — до Бермудских островов. К западу остались лежать Багамы, до них шестьсот миль. Саргассово море раскинулось с востока, а за ним, через три тысячи миль, Африка.

Здесь же океан оставался безлюдным. Грузовые суда ходили тут редко, а парусники и того реже. Это заброшенное тихое местечко, где царит безветрие, неожиданные шквалы и пучки саргассовых водорослей, просто создано для убийства. Завтра. Завтра или никогда! Когда кеч минует середину пути.

6

На двенадцатый день плавания Джеймс, завершив полуденные наблюдения, спустился вниз для вычислений курса. Он вынырнул из каюты, ухмыляясь.

— Половина пути, — сказал Джеймс.

— Точно?

— Ага, как раз половина. Двенадцать дней. Двигаемся мы что-то слишком медленно. Хорошо бы, если б нас подогнал какой-нибудь ветерок.

Капитан окинул взглядом лениво плещущие волны. С востока дул легкий бриз. Кеч делал примерно три узла.

— Да, ветер нам бы не помешал, — согласился Деннисон.

— А то. Эти проклятые «конские широты» надоели до смерти. Штиль и шквал, штиль и шквал. С ума сойти.

— Пустынное местечко, — сказал Деннисон, оглядывая горизонт.

— Какое есть. Но мне это по душе. Люблю, когда есть где разгуляться.

— Я тоже, — кивнул Деннисон. — Мы действительно на середине пути?

— Железно. Наблюдения и расчеты сходятся. Следи за курсом, парень!

Кеч, оказывается, повернул на десять градусов к ветру. Деннисон выровнял яхту по курсу.

— Не забывай о руле, — сказал Джеймс. — Хоть на соплях, но мы должны выбраться из этих поганых широт. Глянь! Ветер снова пропал.

— Да.

— И больше никаких снов наяву.

— Снов наяву?

— Вот именно. С того первого шквала ты бродишь по судну, как лунатик. Витаешь в облаках, Деннисон. Что с тобой, черт возьми?

Деннисон почувствовал, как кровь приливает к его обожженным щекам.

— А что со мной такое?

— Да то самое. Тебя что, баба ждет в Нью-Норке?

— Да. Одна девушка.

Джеймс зашелся смехом.

— Готов поспорить, какая-нибудь маленькая шлюшка.

— Я буду более внимательным, кэп, — пообещал Деннисон. — Просто я себя неважно чувствую. Солнце так и жарит.

— О’кей, — сказал Джеймс. — Перестань бредить и думай о насущном, Если бы ты был повнимательней, мы бы не попали в тот шквал. И меня бы не вынесло за борт.

Деннисон молча смотрел на него.

— Конечно, я выкрутился, — продолжал Джеймс, — и это главное. Но ничего могло бы и не случиться. Мне не хотелось бы, чтобы такое повторилось. Потому думай о деле. Ты снова сбился с курса.

Деннисон выровнял курс и снова уставился на капитана.

— Пойду вздремну часок, — сказал тот. — Пока еще твоя вахта.

— Кэп…

— Что еще?

— У меня есть шанс остаться с вами, после того как мы прибудем в Нью-Йорк? Мне правда нравится с вами работать, капитан.

— Мы уже все обговорили, — ответил Джеймс. — Ничего не изменилось.

— Но это реально?

— Лучше не рассчитывай на меня.

— Но шанс у меня есть?

— Считай, что нет.

Джеймс повернулся и двинулся вниз по трапу. Деннисон проводил его взглядом. Чувство безысходности охватило его, заглушая ненависть и гнев, разбивая желания и надежды в прах.

Деннисон закричал:

— Капитан Джеймс!

— Чего тебе? — отозвался капитан, не успевший дойти до конца трапа.

Деннисона захлестнуло отчаяние, его руки, сжимавшие штурвал, дрожали.

— За кормой акула! Плывет за нами.

— Черт побери, и что с того?

— Кэп, мне она не нравится, — испуганно ответил Деннисон. — В ней все двадцать футов, а то и тридцать. Похоже, эта тварь собралась перекусить наш руль.

— Не сходи с ума, — сказал Джеймс. Но все же поднялся по сходням. — Большая, а? Какого вида?

— Не знаю точно, — ответил Деннисон. Его трясло. В горле пересохло, руки дико прыгали. Он покрепче вцепился в штурвал. Полуденное солнце обрушивало жар на его затылок, кровь в висках грохотала.

— Может, мако, — предположил Деннисон.

— Не в этих водах. — Джеймс пересек кокпит и вскарабкался на корму. — Скорее, «кормилица». Они не опасны. Но, может, мы сумеем подстрелить ее из нашего акульего ружья. Где же эта тварь?

— Там, прямо под нами, — ответил Деннисон. Капитан Джеймс подступил к краю кормы, небрежно придерживаясь одной рукой за бакштаг.

— Что-то не видать.

— Была под рулем. Видите?

Джеймс нагнулся пониже, вглядываясь в прозрачную голубую воду. Деннисон поднялся, его тело казалось неповоротливым и безжизненным. Он подумал о Сент-Томасе и минуте, когда чуть не убил негра. Он подумал об Эррере. У тебя всего одна минута. Прежде чем ты поймешь, что произошло, минута пройдет, и шанс будет упущен навсегда…

— Ничего, — сказал Джеймс. Он начал распрямляться.

Минута проходила… проходила…

Руки Деннисона вырвались вперед, хватая капитана за бока. Он толкнул Джеймса изо всех сил. Капитан упал, тяжесть его тела перевесила, рука не удержала бакштаг. Он плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг, и тут же вынырнул.

— Акула! — завизжал капитан. — Акула!

— Да нет, не акула! — крикнул Деннисон в ответ. — А вы, кэп. Вы — за бортом. На полпути! Четыреста миль до Сент-Томаса и столько же до Бермуд. Выбирайте, что вам больше нравится — и полный вперед!

— Деннисон! Что за дурацкие шутки?

— А может, вам лучше направиться к Багамам? — орал Деннисон. — Курс на запад, шестьсот миль. Вы их не пропустите! Плывите, кэп! Плыви, сукин сын!

— Прекрати! — заорал Джеймс в ответ. — Положи кеч в дрейф, Деннисон! Я возвращаюсь на борт!

— Дудки! — разрывался Деннисон. — Ты уже покойник, кэп! Может, ты этого еще не понял, ты еще дышишь, но это все равно! Ты покойник!

Кеч, подгоняемый легким ветром, скользил по волнам быстрее, чем может плыть человек. Джеймс нагнул голову и загребал воду мощными руками, стараясь нагнать судно. Но когда он поднял голову, кеч был уже в пятидесяти ярдах и продолжал удаляться.

Деннисон сидел на кокпите и смотрел на Джеймса, который теперь казался не более чем жирной черной точкой на волнах. Половина первого пополудни, солнце пекло немилосердно, как, впрочем, и положено в тропиках.

Чувство бешеного восторга охватило Деннисона. Он сделал это! Выждав нужный момент, он атаковал и не промахнулся! Все кончено. Убийство совершилось. Деньги и яхта — его. Месть удалась.

Он знал, что с этой минуты для него начинается новая жизнь.

Глава 3

1

Солнце застыло на небосводе, половина первого пополудни. Легкий ветерок с запада начал ослабевать. Паруса громко хлопали, и яхта покачивалась на зыби. Капитан, в пятидесяти ярдах за кормой, рассекая волны, нагонял судно.

Деннисон поднял глаза к безоблачному небу. «Ветер», — прошептал он.

Ни малейшего дуновения. Кеч медленно покачивался, паруса обвисли. Тяжелые гики качались вверх и вниз, скрипя при каждом движении.

Двигаясь, как во сне, Деннисон попытался натянуть паруса. Джеймс находился уже в меньше чем двадцати ярдах от застывшего кеча.

«Почему я решил сбросить его за борт именно в полдень? — спросил Деннисон сам себя. — Ведь в полдень ветер всегда замирает. Мы с Джеймсом как раз говорили о ветре. Почему именно сейчас?»

Двигатель!

Он может завести двигатель и уплыть отсюда. У них тридцать галлонов бензина, это пять миль на галлон на полной мощности. Между ним и капитаном пролягут сто пятьдесят миль. Это все равно что тысяча.

Но теперь Джеймс был в каких-то пятнадцати ярдах от кеча. Завести мотор — это вам не просто нажать на кнопку. Он должен будет спуститься вниз и отцепить трап, чтобы не мешал. Затем включить главный аккумулятор. Еще необходимо открыть два вентиля бензопровода, один у карбюратора, а второй у бака. Потом отвернуть вентиль охладительной системы. Отыскать заводную ручку и взять ее с собой наверх, чтобы запустить двигатель. И лишь затем он может нажать кнопку зажигания и молиться, чтобы двигатель ожил.

Эта процедура была самой обычной. Двигатель парусной яхты всегда размешался в безопасном месте. И завинченные клапана и вентили были лишь мерой предосторожности. Но Деннисону понадобится время, чтобы успеть все их найти и открыть. По меньшей мере минут десять. Нет никакой возможности сделать это сейчас, когда Джеймс был всего в двадцати футах за кормой и продолжал плыть.

У Деннисона закружилась голова. На крыше рубки находился привязанный к марлиню багор. Деннисон отвязал его и двинулся к корме, держа багор наперевес, как копье.

Капитан Джеймс увидел направленный на него багор и остановился, держась вертикально на плаву, в пяти футах от кормы.

— Что это за шуточки? — закричал он. — Помоги мне забраться на борт!

Значит, капитан все еще не желает взглянуть фактам в лицо! Он продолжает считать, что все это было не более чем шуткой.

Вполне вероятно. С другой стороны, Джеймс достаточно хитер, чтобы притвориться, что все происходящее — шутка, пока не вернется на борт. И все же Деннисон испытал искушение протянуть ему багор и помочь выбраться. Это позволит как бы сделать бывшее небывшим. Убийство уже не будет убийством, неважно, что подумает или сделает Джеймс потом.

Но он отбросил искушение поддаться уговорам капитана. Кеч принадлежит ему! Кеч, почти три тысячи долларов и полная свобода. Он не даст Джеймсу подняться на борт, удержит на безопасном расстоянии, пока не поднимется ветер. Убийство можно ненадолго отложить, но оно должно быть доведено до конца.

— Не подплывай, — сказал Деннисон, и от звука собственного голоса, мрачного и решительного, у него мороз пошел по коже. — Не подплывай, а то проткну тебя, как цыпленка.

Джеймс до сих пор либо не понимал, либо не желал понимать.

— Ну, хватит. Пошутили, и довольно, — сказал он. Капитан подплыл к корме и схватился за конец фала, болтавшийся в воде. Деннисон сделал выпад багром в его сторону. Джеймс отпрянул, выпустив фал из рук. Он отплыл за пределы досягаемости багра.

— Значит, вот как… — заключил он.

— Да.

Джеймс с сомнением оглядел его, затем перевернулся на спину и разлегся на воде, лениво двигая руками, чтобы только не погружаться.

Капитан поступил в согласии с логикой, силы нужно экономить. Но Деннисон разозлился. Один вид Джеймса, отдыхающего на воде, выставив к небу брюхо и пальцы ног, приводил его в бешенство. И добавлял ложку дегтя к сложившейся ситуации. Все более чем серьезно, а Джеймс ведет себя так, словно плескается в бассейне. Как он может быть спокоен, когда до ближайшей земли триста миль?!

— Тебе конец, кэп, — сказал Деннисон, чтобы прервать это невыносимое молчание. Но какого черта он называет его капитаном? Теперь он — капитан!

— Ты мертвец, Джеймс, — добавил Деннисон, сожалея, что не знает фамилии капитана.

— Почему ты это сделал? — спросил Джеймс.

Деннисон подумал, что говорить об истинных причинах не стоит. Он промолчал.

Неожиданно Джеймс повернулся на живот и снова поплыл к яхте.

— Я возвращаюсь на борт, — сказал он. — Мне все это надоело.

Капитан до сих пор не желает поверить в то, что с ним произошло. Жаль. И все же, как ни странно, его упрямство не позволяло Деннисону полностью ощутить серьезность ситуации. Когда Джеймс подплыл к вантам с левого борта, Деннисону показалось, что капитану просто захотелось искупаться, а его матрос глупо подшутил над ним, и, конечно, сейчас он взберется на палубу и все будет хорошо.

Но это была не шутка. Деннисон двинулся к вантам, не отставая от капитана. Когда Джеймс подплыл к борту кеча, он ударил его багром. Джеймс попытался ухватиться за конец багра, но Деннисон был быстрее. Следующий удар угодил капитану в плечо, ободрав кожу. Капитан отплыл, тяжело дыша.

Кеч продолжал медленно раскачиваться, паруса хлопали, блоки скрипели. Капитан лег на спину и полежал, переводя дыхание, лицом к заштилевшему кечу, в каких-то двадцати футах от него. Деннисон присел на крышу рубки, он ждал, когда поднимется ветер.

Через несколько минут он почувствовал легкое дыхание бриза. Деннисон побежал на кокпит и, работая рулем, как длинным веслом, повернул кеч так, чтобы поймать ветер с кормы. Бриз иссяк прежде, чем он успел повернуть яхту. Следующий порыв ветра пришел с носа корабля.

Деннисон снова развернул «Канопус». Но и этот ветер утих, а следующий порыв наполнил паруса с противоположной стороны. Джеймс подплыл поближе, почти на пятнадцать футов, как раз настолько, чтобы не бояться получить багром по голове, и остановился, выжидая.

Деннисон проклинал переменчивый ветер. Но он понимал, что этого следовало ожидать. В этих широтах долгий штиль не редкость. Ему следовало выбросить капитана за борт раньше или подождать, пока они минуют Бермуды и подойдут к Гольфстриму.

Кеч медленно кружил на одном месте. Небо над головой сияло голубизной, ни малейшего намека на облако. Человек на яхте не сводил глаз с человека за бортом. Человек за бортом смотрел, не отрываясь, на человека на яхте.

2

Часы Деннисона показывали тридцать пять минут второго. Солнце обжигало его и без того обгорелую шею, руки, ладони и медленно поджаривало через тонкую ткань рубашки. Но беспокоиться о солнечных ожогах было некогда. Следующий порыв ветра поднял зыбь на волнах. Паруса наполнились. Ветер не утихал.

Деннисон подождал. Яхта двинулась вперед.

Внезапно он осознал, что Джеймс исчез из поля зрения. Встревожившись, он пошарил взглядом по воде, но по левому борту капитана не было. Деннисон вскочил на крышу рубки и огляделся. Никаких следов Джеймса! Неужели он отказался от борьбы и мирно утонул?

Тут Деннисон заметил что-то розоватое. Над правым бортом возникла рука и ухватилась за леер. Затем вторая. Должно быть, Джеймс проплыл под кечем и вынырнул у другого борта. Он собирался вскарабкаться на палубу как тогда, во время шквала.

Деннисон спрыгнул с рубки и ударил пяткой по пальцам капитана. Тот схватил его за лодыжку. Деннисон вырвался — на ноге остались царапины — и ударил снова. Капитан разжал пальцы и упал в воду.

Кеч, лишенный управления, развернулся и замер, его паруса затрепетали.

Деннисон взмахнул багром, как мечом. Капитан отплыл еще на несколько ярдов. Деннисон бросился на кокпит и подналег на штурвал.

Паруса наполнились. Яхта тронулась с места! Она двигалась вперед, скользя по безмятежно-спокойной глади моря. Стрелка на шкале самодельного лага дрогнула и закачалась. Кеч делал узел, а то и все два. Наконец-то капитан остался далеко за кормой.

Он победил! Деннисон правил, поглядывая в сторону капитана. Скорость яхты, невзирая на довольно слабый и переменчивый ветер, возрастала. Должно быть, она уже делала три узла, то есть шла много быстрее, чем может плыть человек. И капитан оставался в добрых пятидесяти футах за кормой.

Деннисон ухватился за штурвал обеими руками, напрягшись так, словно хотел подтолкнуть яхту. Тут ветер начал стихать. Нет, он не может утихнуть прямо сейчас! Ветер обязан отогнать судно подальше, подарить Деннисону время, чтобы он приготовился и дал отпор человеку за бортом.

Три узла! Верных три узла, хотя казалось, что «Канопус» просто ползет по воде. Стрелка лага остановилась. Наверное, отвес запутался в саргассовых водорослях. Деннисон поглядел назад и увидел, что капитан как был, так и остается в пятидесяти футах за кормой. Он даже и не пытался догонять кеч вплавь. Над водой виднелась лишь лысая макушка Джеймса и иногда половина лица — когда капитан приподнимал голову, чтобы глотнуть воздуха.

Он что, до сих пор не утонул?

При этом ветре кеч делал два с половиной, а то и все три узла. А чертов капитан все никак не исчезал из виду где-то за кормой. Но ведь сейчас кеч должен уже отойти от него на несколько сотен ярдов! И все же капитан по-прежнему в пятидесяти футах от яхты, хотя даже не пытается подплыть поближе.

Взгляд Деннисона упал на лаг, на стрелку циферблата, которая больше не вертелась, застыв на крайней отметке. Господи! Деннисон внезапно понял, какое чудо удерживает капитана рядом с яхтой — он, скорее всего, привязался к концу шнура от лага и просто лежал на воде, а кеч тащил его за собой.

Деннисон выхватил нож и одним махом обрезал шнур лага. И с удовольствием отметил, что лысина Джеймса тут же погрузилась под воду. Но тот очень скоро вынырнул и поплыл к яхте. Капитан плыл на боку, сберегая силы.

Между тем ветер начал стихать. Деннисон старался поймать в паруса его последние легкие вздохи, чтобы пройти еще хоть сотню футов. Но вот ветер пропал совсем, кеч замедлил ход и постепенно остановился. Паруса бессильно обвисли. Джеймс подплыл и снова пристроился у правого борта яхты, в тени от грота.

Деннисон вновь занял свой пост с багром наготове. Потянувшись за сигаретой, он обнаружил, что руки его мелко дрожат. Деннисон заставил себя успокоиться и только тогда закурил сигарету. Джеймс все это время наблюдал за ним с мрачным видом. Может, ему тоже хотелось курить?..

Оба молчали. Солнце медленно, но неуклонно ползло к западу. Было уже почти полтретьего.

3

К трем часам воздух стал совершенно неподвижным, водная гладь без малейших признаков ряби тянулась до самого горизонта, ровная, как зеркало. Кеч, казалось, превратился в центр недвижимой вселенной. Во все стороны от него до горизонта простирался огромный плоский круг океана. Сверху этот круг замыкала лазурная полусфера безоблачного неба с яхтой в самом ее центре. Только солнце не знало покоя и упорно, будто уходя от погони, стремилось к западному краю горизонта.

Капитан Джеймс по-прежнему лежал на воде в двадцати футах от замершей яхты. Деннисону казалось, что капитан похож на луну, странную маленькую луну, которая вращается вокруг своей планеты, никогда не отдаляясь слишком далеко и никогда не приближаясь. Центробежные и центростремительные силы своим вечным противоборством удерживают на орбитах все луны, какие только есть. Удержат ли эти силы на прежней орбите и капитана Джеймса, не слишком близко и не слишком далеко — пока он не станет таким же белым, раздувшимся и неживым, как луна?

Чтобы не отвлекаться на пустые раздумья, Деннисон решил покопаться в рундуке на кокпите. Изучив содержимое рундука, он обнаружил под свернутым в бухту якорным тросом и залатанным старым парусом сумку с разными мелочами, нужными при ремонте парусов. Среди прочего в этой сумке оказался нож. Кончик ножа затупился, но в любом случае он был острее, чем багор.

Свой нож Деннисон носил в ножнах на поясе. А ножик из ремонтной сумки он пристроил к концу багра и крепко прикрутил суровой ниткой, которой штопают паруса. Теперь к его копью прибавилось еще три смертоносных дюйма.

В три сорок на северо-востоке над линией горизонта показалось жиденькое облачко дыма. Деннисон смотрел на него довольно долго, так что капитан Джеймс, проследив за направлением его взгляда, тоже увидел дым. Оба они знали, что, скорее всего, это какой-нибудь одинокий сухогруз или прогулочное судно, снующее взад-вперед между Бермудами и островами Карибского моря.

Само судно так и не показалось из-за горизонта, и через какие-нибудь десять минут дымок совсем исчез.

Утрата этой призрачной надежды побудила Джеймса к действиям. Капитан вновь пошел на приступ. Он подплыл поближе к яхте и нырнул. Деннисон насторожился и подошел поближе к каюте, чтобы сразу увидеть капитана, где бы тот ни показался. Рука капитана появилась возле каната, который шел от бушприта к правому борту. Деннисон рванулся вперед, но не успел — рука снова исчезла.

Деннисон вернулся на середину палубы. В следующий раз Джеймс показался у кормы, но на высоких, круто изогнутых боках яхты у кормы ему не за что было уцепиться. Капитан снова нырнул и отплыл на прежнее место в двадцати футах от яхты по правому борту, в тень от грота.

Дело зашло в тупик, но Деннисон понимал, что его позиция более выгодная. Джеймс уже больше четырех часов болтается в воде. Если он будет плавать и дальше или просто лежать на воде — его силы постепенно иссякнут, уплывут капля за каплей. И чем дольше продлится это вынужденное перемирие, тем меньше шансов у капитана отбить судно обратно. Время работает на Деннисона.

Но эти размышления не принесли Деннисону желанного облегчения и ничуть не успокоили. Он уселся на кокпит и взялся за безжизненный штурвал, стараясь не обращать внимания на палящее солнце над головой. От постоянной бдительности у него разболелась голова, в висках пульсировала кровь. До смерти хотелось пить. Но вода и продукты, так же, как шляпа, очки от солнца, свежая рубашка, аспирин и шейный платок, — все это лежало внизу, в каюте. Деннисон понимал, что пока капитан плавает неподалеку, оставлять палубу без присмотра нельзя ни на минуту — тот непременно попытается забраться наверх.

Это проклятое противостояние тянулось что-то слишком долго. Что же теперь, просто сидеть и ждать минута за минутой, когда капитан наконец отдаст концы? Кажется, пришло время подумать, как побыстрее избавиться от этого Джеймса. Должен же быть какой-нибудь способ!

И тут Деннисон вспомнил о капитанском ружье.

Оно, как живое, встало у него перед глазами — старый гладкоствольный винчестер, покрытый смазкой и обернутый в промасленную тряпицу, прикрученный к крючьям в рундуке у правого борта. Точно, акулье ружье капитана! Надо было подумать об этом раньше. С ружьем в руках он запросто мог бы прикончить Джеймса, избавиться от него раз и навсегда.

Но чтобы добраться до ружья, так или иначе пришлось бы уйти с палубы. Нужно спуститься по ступенькам вниз, в каюту, пройти к дальней стенке и открыть рундук. Пара взмахов ножом — и марлинь, которым привязано ружье, развалится на куски. Потом — быстро наверх, на палубу, и там уже можно будет спокойно, не торопясь стереть лишнюю смазку и привести ружье в порядок.

Но чтобы достать ружье, надо оставить палубу без надзора. Сколько времени понадобится Джеймсу, чтобы подплыть к яхте и взобраться наверх?

Капитан, скорее всего, подплывет примерно посредине яхты, где изогнутый борт ниже всего и до него проще дотянуться из воды. Там он запросто сможет достать даже до леера. На то, чтоб подплыть, хватит и пяти секунд. Правда, потом надо будет подтянуться и втащить тело наверх. Теперь судно стоит ровно, не кренится, как во время шквала, и залезть наверх будет не так-то просто. Может, капитану вообще не удастся как следует подтянуться? Но на это надежды мало. Отчаяние подстегнет его, заставит напрячь все силы — между прочим, немалые, — и Джеймс наверняка заберется наверх. Скажем, на это уйдет еще секунд пять. Всего выходит десять секунд.

А сколько уйдет на то, чтобы спуститься вниз, открыть рундук, перерезать веревки, схватить ружье и выбраться обратно на палубу?

Если не случится ничего непредвиденного, может, и удастся уложиться в десять секунд.

Черт, слишком рискованно! Надо как-то извернуться и урвать еще пару секунд.

Но все эти расчеты — только прикидка. Возможно, Джеймс сумеет залезть на палубу за восемь секунд? Так или иначе, всего несколько мгновений решат — победил он или проиграл.

А если капитану удастся забраться на яхту…

Нет, боже сохрани, об этом не хочется даже думать!

Значит, остается только сидеть сложа руки и ждать, когда этот ублюдок пойдет ко дну?

Нет, этого придется дожидаться слишком долго. Обязательно надо достать ружье. Это ружье внезапно стало самой важной вещью в мире, решением всех проблем. Деннисон снова и снова просчитывал каждое свое движение. Надо будет спускаться по ступенькам осторожнее — как бы не споткнуться и не свалиться вниз. А там еще эта третья ступенька, сломанная и так толком и не починенная — она может проломиться в самую решительную минуту. И он поскользнется, упадет, потеряет сознание…

Надо действовать быстро, но не торопясь.

Время шло. Деннисон смотрел на человека за бортом. Джеймс лежал на воде, повернувшись лицом в открытое море, даже не глядя на яхту. До него было около тридцати футов. Фуражку он потерял, и обожженная солнцем лысина стала ярко-малиновой.

Деннисон тихонько подобрался к двери в рубку. Вынул нож из ножен и стал ждать. Капитан до сих пор не повернул головы и по-прежнему болтался в воде в тридцати футах от яхты.

Пора!

Деннисон рванулся вниз по лестнице, но поскользнулся-таки на поломанной третьей ступеньке. Чтобы не загреметь вниз, пришлось ухватиться за крышу каюты. Нож выпал и покатился вниз, под лестницу. Черт! Зачем он вынул его из ножен?! Деннисон бегом спустился вниз и стал шарить под лестницей, искать свой нож. Казалось, в голове оглушительно тикали часы, отмеряя секунду за секундой.

Четыре. Пять. Нашел!

Вот он, рундук. Деннисон дернул крышку. Крышка, плотно пригнанная, чтобы не допустить внутрь сырость, подалась не сразу. Деннисон ободрал все ногти, прежде чем она наконец откинулась. Девять секунд. Десять.

Ружье? Вот оно. Он резанул по веревкам, схватил ружье, дернул. Не поддается! Проклятье! Четырнадцать секунд. Боже, сколько же тут этих веревок? Деннисон резанул еще и еще и наконец высвободил ружье.

Сердце бешено колотилось. В горле пересохло так, что Деннисон чуть не задохнулся. Дыхание вырывалось с хрипом. Проклятое горло решило взбунтоваться — видно, почуяло свежую, прохладную питьевую воду — совсем рядом, в баке за рундуком. И пересохшее горло, и весь организм отчаянно нуждался в воде. Но с этим придется подождать. Сейчас не время.

Деннисон поскакал вверх по лестнице. Шестнадцать секунд. Не забыть про третью ступеньку! Он чувствовал себя, как генерал, бросивший все свои войска на решительный прорыв, зная, что враг может в любое мгновение ударить по незащищенным флангам.

Третья ступенька подломилась. Деннисон успел швырнуть ружье в промасленной тряпке на палубу, уцепился за крышу над лестницей и выпрыгнул-таки на палубу. Девятнадцать секунд. Где нож? Слава богу, на месте. Он тогда, не задумываясь, сунул его обратно в ножны.

Деннисон выхватил нож и подобрался, ожидая, что Джеймс вот-вот на него прыгнет.

Но Джеймс по-прежнему оставался там, где и раньше. Он лежал на воде в тридцати футах от кеча, раскинув руки в стороны, как морская звезда, и едва заметно шевеля ногами. Деннисон сообразил, что капитан, наверное, все еще не отдохнул как следует после последней попытки забраться на борт. И прямо сейчас Джеймс вряд ли сумел бы забраться на яхту без посторонней помощи.

Выходит, вполне можно позволить себе наконец напиться воды.

Хотя нет, сперва надо разобраться с ружьем. Деннисон развернул промасленную тряпку. Джеймс повернулся лицом к яхте и наблюдал за ним с безразличным видом. Вот оно, ружье, красивое и смертоносное, тускло поблескивает под слоем смазки.

Деннисон щелкнул предохранителем, передернул затвор и прицелился в малиновую лысину. Его палец прикипел к спусковому крючку. Голова капитана покачивалась на воде — вверх, вниз… Деннисон на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл. Малиновый шар почему-то принял V-образную форму. Деннисон нажал на курок.

Раздался сухой щелчок. Подняв взгляд, Деннисон понял, что целился в заходящее солнце. Он открыл магазин и увидел, что там нет ни одного патрона.

Ну, конечно же! Как он раньше не догадался? Конечно же, Джеймс ни за что не оставил бы в рундуке заряженное ружье. Но ведь должны же где-то быть патроны, где-то на яхте, обязательно! Где же Джеймс их припрятал?

Деннисон закрыл глаза и задумался. Патроны. Коробка с патронами. Джеймс упаковывал ее сам. Куда же он мог ее положить? Но в какой же рундук, в какой ящик, водонепроницаемый ящик — в который из десятков ящиков, какие были на яхте?

Лицо Джеймса расплылось в улыбке. Он знал! Он знал, что ружье не заряжено, знал, что Деннисону не найти патронов — ему пришлось бы перерыть все ящики на судне, на это ушел бы не один час тщательных поисков. И он просто не захотел снова брать яхту приступом прямо сейчас.

Деннисон в ярости швырнул ружье в капитана. Винчестер пролетел лишних десять футов, шлепнулся в воду, подняв кучу брызг, и утонул. Джеймс еще раз улыбнулся и снова разлегся на воде. Его обожженная солнцем лысина маячила над поверхностью моря, как странный маленький остров. Капитан Джеймс спокойно плескался в теплой воде в тени грот-мачты.

Деннисон глянул на часы. Четверть пятого. Солнце палило уже не так сильно и быстро опускалось к горизонту. На какое-то мгновение поднялся легкий ветерок, но почти сразу затих. Но, может быть, это только предвестник вечернего бриза, какой обычно бывает на закате?

Внезапно Деннисон с ужасом припомнил, что в некоторых системах ружей приклад делается полым, и в нем имеется специальный пенал с насадками для шомпола, отверткой и даже… запасная обойма с патронами! Может, ружье капитана было той же системы? Проклятье! Неужели патроны были буквально у него в руках?

Впрочем, все это теперь ни к чему. Деннисон уселся на кокпит, унылый и безразличный ко всему на свете. Джеймс тем временем подплыл чуть поближе.

4

В пять часов раскаленный малиновый диск солнца повис так низко, что почти касался морской глади на западе. Вокруг него собралась стайка легких облачков, как будто готовясь проводить светило на дно темнеющего моря. На востоке уже сгустились сумерки. Заметно похолодало.

Деннисон только сейчас почувствовал, как сильно он обгорел на солнце за день. Лицо, руки и шея стали ярко-розовыми и горячими на ощупь. Вся поверхность кожи, над которой поработало солнце, нестерпимо болела. Каждое движение причиняло боль уже оттого, что мускулы перекатывались под кожей, а легкая ткань рубашки, казалось, превратилась в наждачную бумагу.

А капитан Джеймс почти не пострадал от солнечных лучей — его защитил слой прохладной голубой воды. У него обгорело только лицо, лысина и плечи. Глядя на него, Деннисон почувствовал жгучую зависть. Ему сейчас ничего так не хотелось, как окунуться в блаженную прохладу моря.

Проклятое солнце! Есть люди, к которым загар пристает сразу, они никогда не обгорают на солнце. Но для Деннисона это было самой настоящей пыткой — солнце обожгло его точно так же, как если бы он облился кипятком или поджарился на раскаленной докрасна сковородке. Ему приходилось видеть, как люди теряли сознание от солнечных ожогов. Это, как правило, сопровождалось обезвоживанием организма и потерей жизненно важных солей. От сильного солнечного ожога запросто можно умереть, если поражена большая поверхность кожи. Да, от этого можно умереть — точно так же, как от любого другого ожога!

Годы, проведенные в тропиках, не прошли даром, и Деннисон знал, сколько ему надо, чтобы обгореть. И надо же — днем он замечал все опасные признаки — головную боль, озноб, да и само по себе покраснение кожи. Замечал, но не внял предупреждению и ничего не сделал, чтобыкак-то с этим справиться. Он ничего не сделал, боясь уйти со своего наблюдательного поста, и тем самым навлек на себя еще большую опасность.

Страшно хотелось пить.

А внизу, в каюте, был полный бак прохладной питьевой воды. И баночка с кремом, приятным мягким кремом, которым можно смазать горящее лицо, обожженные чуть ли не до волдырей плечи, руки, шею…

Но Деннисон не мог сходить за кремом. Только не сейчас, когда совсем рядом с яхтой болтается на воде капитан Джеймс, выжидая своего часа, готовый в любую минуту попытаться отвоевать корабль. И как бы плохо ни было Деннисону, Джеймс вряд ли чувствует себя лучше, проплавав пять часов в воде. Когда Джеймс умрет, его яхта и две с половиной тысячи долларов достанутся Деннисону. И бак с водой тоже будет его, и баночка с кремом от ожогов. Он сможет вволю выспаться, и весь этот жуткий кошмар закончится, развеется, как дым.

С заходом солнца подул легкий бриз, по волнам пошла рябь. Бриз дул с кормы, и Деннисон вытравил шкот так, чтобы грот-рей был почти под прямым углом к корпусу яхты. Парус тихо зашелестел и наполнился ветром.

Джеймс подплыл к грот-рею, который нависал почти над самой водой, и ухватился за него одной рукой. Под весом капитана кеч накренился, и Джеймс смог дотянуться до рея и второй рукой.

Деннисон оторопел. Конец грот-рея был теперь в воде, сам рей изогнулся дугой у самой мачты и затрещал. Джеймс пытался перекинуть ногу через рей, извиваясь под ним, словно гигантская медуза.

Встряхнувшись, Деннисон открепил грот и потянул рей на себя с повисшим на конце капитаном. В другой руке Деннисон сжимал верное копье-багор. Но как только он изготовился для удара, Джеймс соскользнул с грот-рея и шлепнулся в воду.

Проклятье! Реи слишком близко от воды. Придется их подтянуть… Но так кеч сможет идти только в крутой бейдевинд.

Паруса затрепетали под легким ветерком. Деннисон установил их круто к ветру и закрепил. Кеч резко дернулся и двинулся с места. Наконец он пошел! Но где же этот чертов Джеймс?

Капитана не было видно ни справа, ни слева, ни за кормой. Деннисон побежал к носу корабля, прислушиваясь, как позади сердито хлопает парусина. «Канопус» шел в крутой бейдевинд. Добежав до носа кеча, Деннисон перегнулся через поручень. Никого. Куда же подевался Джеймс?

Тут послышался глухой удар о нос кеча с подветренной стороны. Перегнувшись посильнее. Деннисон увидел, что учинил капитан.

Бушприт яхты был почти шести футов длиной. Чтобы противодействовать натяжению парусов, бушприт с обеих сторон удерживали толстые просмоленные тросы — ватер-бакштаги, которые тянулись от конца бушприта до металлических колец, закрепленных на бортах у самой ватерлинии. Эти тросы можно было подтягивать сильнее или ослаблять с помощью раксов — особых передвижных железных скобок. Ватерштаг, прочный металлический трос, скреплял бушприт с форштевнем — передней частью киля, выступающей в носовой оконечности судна. В поперечном направлении ватер-бакштаги были растянуты под углом на длинной металлической балке, балансире, которая таким образом перераспределяла натяжение тросов.

Все вместе это образовывало некую полую пирамиду. Так вот, Джеймс ухитрился забраться внутрь этой пирамиды. Он протиснулся в треугольное пространство между балансиром, правым бортом и ватер-бакштагами. Левой рукой капитан обхватил балансир, правой уцепился за тросы. Таким образом, он надежно устроился в самом основании полой пирамиды. Голова и плечи капитана оказались над водой.

Деннисон грязно выругался, ухватился левой рукой за поручень и перегнулся вниз через борт, с багром, зажатым в правой. Не дотянуться! Крутые обводы бортов надежно защищали капитана. Деннисон перегнулся еще ниже и сделал выпад своим «копьем».

Джеймс быстро подтянулся на тросах и сумел схватить багор, который Деннисон ткнул вниз слишком уж неловко. Деннисон попытался вырвать свое оружие, но он тянул вверх, а капитан — вниз, и сил у Джеймса было поболе. Капитан резко дернул багор на себя, чуть не стянув Деннисона за борт.

Но капитан, подвешенный между тросами и балкой, не мог вытянуть багор далеко, негде было развернуться. И Деннисон, который по-прежнему сжимал конец багра, поудобнее перехватил поручень и снова потянул на себя. И тут капитан выпустил свой конец багра и даже подтолкнул его.

Рукоятка багра ударила Деннисона в живот. Деннисон не удержал равновесия и откинулся назад, зацепился за брашпиль и упал на палубу, стукнувшись при этом головой. Все исчезло, погрузилось во тьму. Уши наполнил высокий, тонкий звон. Деннисон боролся изо всех сил, не позволяя себе потерять сознание. Он тряс головой, как раненое животное, а часы где-то в голове неумолимо отсчитывали секунды.

Наконец ему удалось кое-как подняться на четвереньки. Багор лежал поперек брашпиля. Деннисон дотянулся до багра и, опираясь на него, поднялся на колени, потом встал. Ноги подгибались, его трясло.

Почему капитан до сих пор не забрался на судно?

Перегнувшись через поручень, Деннисон понял, в чем дело. Крутой изгиб бортов яхты, который защитил капитана от ударов багра, теперь обернулся против него. Джеймс пытался пробраться наверх по промежутку между балансиром и ватер-бакштагами штирборта, но у него мало что получалось. Увидев Деннисона, капитан оставил свои старания и устроился на прежнем месте — внизу, между бакштагами и балансирами.

Деннисон примерился, сделал ложный выпад, потом ударил сильно и точно, целясь капитану в голову. Джеймс нырнул и подобрался поближе к борту, где багор был ему не страшен. Деннисон перегнулся сильнее и снова ткнул багром. А капитан еще сильнее прижался к борту.

Наконец Деннисон понял, что так он капитана не достанет, и оставил эти попытки. Все равно Джеймс никуда не сможет деться, пока висит там, у самого борта. Чтобы выбраться оттуда наверх, ему пришлось бы немало попотеть, и это заняло бы какое-то время. И если он выпустит из рук тросы, за которые держится, то рискует остаться позади яхты — ветер пока дует, и кеч не стоит на месте.

Снова тупик.

На западе солнечный диск коснулся линии горизонта. Облака сгустились, восточная половина неба погрузилась в сумерки. Пять тридцать пять. Закат.

5

Деннисон смотрел, как солнце погружается в море. «Я должен думать, — внушал он себе. — Я должен, действительно должен! Черт бы побрал эту жажду, ожоги, горячку, головную боль, слабость и все остальное. Я должен думать, невзирая ни на что. Я должен думать, или мне конец!»

Но думать было трудно. Выбраться из сложившейся ситуации будет нелегко, это он понимал. Джеймс вцепился в яхту мертвой хваткой и сдаваться не собирался. Но капитан торчал в воде больше шести часов. Его силы уходят. Он не сможет взобраться на палубу, пока Деннисон следит за ним и не теряет головы.

«Но, — подумал Деннисон, — мне, наверное, стоит перейти к более активным действиям. Покончить с Джеймсом раз и навсегда. Он никуда не может деться из-под носа яхты. Одной рукой капитан держится за трос, другой за балансир. Он практически не может сопротивляться. Следует учесть и тот факт, что у него есть нож, подвешенный на ремешке к поясу, коротком ремешке. Неудобно в драке.

Да ведь я могу обвязаться веревкой, прикрепив ее к бушприту, и подплыть к нему с моим собственным ножом! Боже, надо было так и сделать с самого начала! Неожиданно прыгнуть ему на голову и искромсать на куски. Наверняка Джеймс не успел бы даже достать свой нож. А даже если бы и достал, перед ним встал бы выбор: держаться за балансир или драться. Пара взмахов — и ему конец. Может, и мне немного достанется, какая разница?»

Деннисон кивнул своим мыслям. Чертовски хороший план. Но нет смысла приступать к нему немедленно. Обдумывая все детали, Деннисон обнаружил, что ему не обязательно вступать в рукопашную с капитаном. Есть более безопасный способ.

Если он повернет яхту на сто восемьдесят градусов и пойдет навстречу ветру, неважно в каком направлении, лишь бы она продолжала двигаться, Джеймс окажется прикован к своему убежищу, распластанный на носу, а передвигаться сможет только с большим трудом. Ослабевший и усталый, вымотанный до предела, капитан вынужден будет бороться только за то, чтобы удержаться на плаву, чтобы не дать захлестывающим волнам укрыть его с головой. Усилия, направленные на то, чтобы держаться и дышать, ослабят его еще больше. И возможность вскарабкаться на палубу отпадет сама собой.

Через час остатки сил покинут Джеймса. Его хватка ослабнет, волны сомкнутся над его головой. Возможно, он решится на последнюю отчаянную попытку подняться на борт. Потом конец.

Несомненно, это лучше, чем бросаться в воду и вступать в драку с отчаявшимся человеком.

Только бы ветер не утих!

Деннисон встал и повернул кливер. Кеч навалился на левый борт. Деннисон побежал на кокпит и вытравил несколько футов грота-шкота и фока-шкота. Повернул штурвал направо и поспешил обратно.

Сработало! Грот натянулся и заставил кеч пойти навстречу ветру. Закрепленный стаксель не позволял носу яхты подниматься или уклоняться от прямого ветра. Кеч плыл сам, безо всякого управления. Конечно, далеко не на полной скорости, но без остановок.

Деннисон сел на крышу рубки, лицом к носу. С наступлением вечера ему полегчало. Он смотрел на закат, наблюдая, как ярко-алые и пурпурные облака постепенно бледнеют, окрашиваясь в оранжевый, а потом и в серый цвет. Чувство покоя снизошло на него, покоя и безмятежности.

Внезапно он вздрогнул и посмотрел на восток. Небо было темно-синим, а у горизонта почти черным. Когда он повернул голову на запад, последние яркие краски гасли на вечерних облаках. Верхний краешек солнца погрузился в море. В небе воцарились сумерки, показались первые звезды.

Наступает ночь! Всю безмятежность Деннисона как рукой сняло. Одинокий, дрожащий от ночной прохлады, он осознавал, что дело не сделано. Он прохлопал, проворонил, забросил дело, которое нужно было завершить за день. Теперь уже ночь.

Боже, как он мог докатиться до такого? Какому самообману он поддался? Как он мог упустить дневное время, пока светло? Растратить на ерунду?

Весь день, с обеда до заката, он держал в руках свой единственный шанс. Теперь настала ночь. И тьма, понял Деннисон, станет союзницей капитану.

6

В шесть пятьдесят пять сумерки уступили место ночной тьме. Небо было черным, звезд не видать. А луна? Где же луна?

Деннисон вспомнил, что прошлой ночью луна была полной. Но он не знал, какая из фаз луны будет следующей. Три четверти? Или вообще никакой луны?

Если луна ему не поможет…

Тут он увидел луну, в фазе на три четверти, вынырнувшую из-за пелены облаков. Ее холодный свет коснулся невысоких волн, и до самого горизонта, на восток, пролегла по океану лунная дорожка. В тусклом лунном свете Деннисон смог разглядеть детали палубы и рубки, мачты, черные на фоне пасмурного неба, окинуть взглядом замысловатую паутину фалов и вант. Он обозрел всю яхту в мертвенном, пугающем свете луны, но не увидел ни руки, ухватившейся за поручень, ни темной массы тела за бортом.

Луна была союзницей Деннисона.

Но сила и верность этой союзницы представлялись сомнительными. Время от времени рваные облака закрывали лик луны, тогда кеч погружался во тьму, а Деннисон — в пучину тревоги. Далеко на юге сплошным покрывалом громоздились тяжелые облака. Они уже накрыли треть неба, закрыв собой звезды, и теперь грозили погасить луну.

«Мне нужен фонарик! Но для этого придется спуститься в каюту.

Ну и что? Нечего увиливать! Раз начав, я не отступаю, я уверен и спокоен. В трудной ситуации я быстрее соображаю. Сейчас я спущусь в каюту, найду фонарик и напьюсь воды».

Деннисон не двинулся с места. Он думал о человеке под яхтой, распластанном на корпусе судна. Джеймс наверняка услышит, как он будет спускаться в каюту. Возможно ли рисковать ради такой безделицы, как фонарик?

Лучше уж выждать. Пусть он первый совершит ошибку.

Полно, да человек ли цепляется за яхту?

Конечно, человек, успокоил себя Деннисон. Не время бросаться в мистику.

Его пробирала дрожь от ночной прохлады, хотя все лицо просто пылало. Жар и озноб, перегрелся на солнце. Только горячки ему и не хватало. Он должен думать, и думать быстро. Не забывай, что капитан Джеймс торчит под кечем, цепляясь одной рукой за трос, другой за балансир, в ледяной воде, полумертвый от усталости, жажды, голода и отчаяния…

Этот ублюдок, должно быть, еле жив. А может, он уже умер!

Деннисон с минуту рассматривал этот вариант, но потом отбросил. Джеймс продемонстрировал неистовую волю к жизни. Он до сих пор жив, жив и готов к борьбе. Капитан был настоящим зверем, способным пройти огонь, воду и медные трубы и остаться в живых.

«И я такой же, — сказал себе Деннисон. — Вся моя жизнь служит тому доказательством. Я успел побывать в жутких переделках. Просто жутких. Любой другой на моем месте уже откинул бы копыта. Но не я.

Просто я не придавал этому особого значения. Джеймс, наверное, считает меня неудачником. Я прямо слышу, как он думает: «Этот болван провалил простенькое убийство, так же, как все в своей жизни».

Нет, ты ошибаешься, Джеймс! Что ты знаешь о моей жизни? Ты ничего не понял в моей жизни, а уже успел составить мнение — за каких-то два дня. Ты должен хорошенько узнать человека прежде, чем выносить окончательное суждение о его характере и возможностях. Но даже тогда можно ошибиться.

Ты видел меня в определенных обстоятельствах на Сент-Томасе и решил, что такой я и есть. Чепуха! Иногда обстоятельства сбивают человека с ног, это правда. Я сам был разбит вдребезги на Сент-Томасе. Ты увидел лишь часть меня — грязного, небритого, хитрого и лживого бродягу. И ты решил, что это — весь я: вечный бродяга, неизменно безденежный, возможно, озлобленный жизнью. Простой бродяга, всего-навсего. Ныне и присно. И во веки веков.

Ты не прав, и твоя ошибка вышла тебе боком. Где ты сейчас? В воде. Люди не похожи на глыбы мертвого гранита, Джеймс. Они как вулканическая лава, они изменяются, всегда в движении. Обстоятельства и стремления формируют их и опять сминают, снова и снова. Ты меня совсем не знаешь, Джеймс! Но ты узнаешь.

Ты думаешь, это мое первое убийство? Свое первое убийство я совершил в Корее…»

7

…В 1946 году. Я был в роте «Лисы» тридцать второго пехотного полка. Наша рота занимала небольшую высоту, защищая город Кейсонг. Может, ты помнишь Кейсонг? Он располагался на одном из путей наступления на Южную Корею, и в 1950 году северокорейская армия ворвалась в город за несколько часов и через день-два пошла дальше, на Сеул.

Но это произошло много раньше. В 1946 году, через год после Второй мировой, наша наполовину поредевшая рота защищала ключевой отрезок тридцать восьмой параллели. У нас было две сторожевые заставы и три дорожных контрольно-пропускных пункта. Мы удерживали железнодорожную станцию и территорию размещения нашей роты. И охраняли домик офицеров и сортир.

Я всегда был человеком сдержанным, молчаливым, и некоторые — такие, как Эррера — считали это трусостью. Но вскоре они узнали разницу. Я неплохо разбирался в боксе. И в те дни я весил на двадцать фунтов больше. Ты бы не узнал меня тогда. Лишний вес шел за счет мускулов, накачанной груди и рук. И мускулы были еще те. Эти ротные болваны вскоре научились держаться от меня подальше.

Ты хочешь знать, что формирует и определяет человека? Стресс — вот что. Стресс, и давление, и высокая температура. Эти силы закаляют мужчину, словно кусок металла. Возможно, наследственность и окружение и определяют, из какого металла ты сделан, но то, что придает тебе форму, придает тебе индивидуальность и глубину — это горн, в котором жизнь плавит тебя и выковывает твою суть. Подобный опыт приходит рано или поздно, но приходит непременно.

Это я понял в Корее. Она была гигантской шлифовальной машиной. Те, кто посильней, обрели там форму и твердость характера. Кто послабей, неудачники и отбросы, одним словом, фуфло, были разнесены в пух и прах.

Выдержи или сломайся. И сломавшихся было немало. Я до сих пор помню Эдди Трента, который продавал все свое казенное барахло на крытом рынке Кейсонга, чтобы купить яйца, орехи, яблоки или несколько баночек консервированной солонины из Австралии. Он был из тех, кто сломался. Еще был один, бывший десантник, по имени Доджельд. Он влюбился в местную шлюху, которую все звали Чернушка, и которая оказывала услуги всей роте. Она ничем не отличалась от остальных корейских шлюх, но Доджельд захотел жениться именно на ней. Одним прекрасным утром он привел ее, держа за руку, к старшему офицеру и сказал: «Сэр, мы с этой девушкой решили пожениться». Его отправили первым же кораблем домой по состоянию здоровья, и последнее, что я о нем слышал — что его заперли в психушке. Он оказался слабаком.

Я могу рассказать еще кучу таких историй. О Моргане, который умудрился подцепить новую и неизлечимую форму сифилиса, невзирая на все предосторожности, от девчонки, которая, как он клялся, была девственницей. Или о Беркенхорсте, который задрых на страже, на заставе. Красные нашли его и убили. Потом они кастрировали его и засунули яйца ему в рот. Или о Муччио, который всегда курил, когда дежурил у порохового склада, и однажды взлетел на воздух.

Все они оказались слабыми. Они не сумели выплыть и утонули. Потерянные люди, потерянные возможности. Корея делает из тебя человека или ломает тебя.

Но вернемся к истории, как я совершил свое первое убийство. Это случилось ночью, в середине февраля, когда стоял зверский мороз. Я охранял контрольно-пропускной пункт номер двенадцать, сидел в маленьком домике возле грязной дороги. В пятидесяти ярдах впереди находился разрушенный мост, который отмечал нашу границу на тридцать восьмой параллели. Мы должны были проверять шныряющих туда-сюда фермеров и допрашивать немногочисленных японских эмигрантов, которые пробирались на юг из Манчжурии и Северной Кореи.

В ту ночь со мной на посту был Томми Гаррисон. Мы сидели на деревянных скамьях, нос к носу, а между нами теплилась печурка. Томми писал письмо своей девушке, а я листал юмористическую книжку. Все было спокойно. Красные не казали носа со своей стороны уже две недели.

Внезапно послышался ружейный огонь. Пуля пробила стену нашего домика в двух футах надо мной и просвистела в нескольких дюймах от головы Томми.

Я сразу же упал на пол. Томми глядел на меня, открыв рот.

— Ложись! — заорал я.

Он рухнул на пол. Еще пара пуль пронизала наше укрытие. Я схватил винтовку и разбил лампу.

— Господи, — сказал Томми, — господи, боже мой! Деннисон, что это? Началась война? Что нам теперь делать?

— Спокойно, — ответил я. Растянувшись на полу, я подтащил полевой телефон. Глухо! Позже я обнаружил, что линию перерезали.

— Что нам теперь делать? — спросил Томми.

— Выбираться из этой развалюхи, — сказал я.

Кто-то начал стрелять из автомата, и выстрелы слышались все ближе.

Я выполз из домика, сжимая свою М-один, Томми за мной.

— Давай налево, — сказал я. — Вокруг дома. Не поднимайся и целься по вспышкам выстрелов.

— А ты?

— А я поползу направо, вокруг цистерны из-под солярки.

Томми исчез в темноте. Я передернул затвор и снял винтовку с предохранителя. Укрывшись за цистерной, я принялся всматриваться в темный склон холма, за которым начиналась Северная Корея. Время от времени там вспыхивали огоньки выстрелов. Похоже, оттуда стреляли три-четыре винтовки и один автомат.

По прикидкам, они стреляли ярдов со ста. Горло у меня пересохло, глаза прямо-таки лезли из орбит, пытаясь разглядеть во тьме какую-нибудь цель. Может, я и испугался, но тогда мне некогда было задумываться над такими вещами.

Красные попадали в цистерну довольно часто. Я отполз оттуда и двинулся к пню от какого-то большого дерева. Начал выцеливать по вспышкам одного из красных, потом решил не спешить.

Томми открыл пальбу. Он выпустил всю обойму, целясь в темноту, и, конечно, ни в кого не попал.

Я выбрал себе целью один из ближайших огоньков и выстрелил два раза.

Я попал, потому что услышал, как он закричал. Он кричал, наверное, секунд пять, потом захрипел и стих. Я знал, что он мертв.

Я выпустил оставшиеся патроны, стараясь попасть в автоматчика. Вряд ли я попал — наверное, он сидел в укрытии. Я вставил еще одну обойму в мою М-один, но выстрелы с той стороны утихли. Красные прекратили огонь и отошли.

Все закончилось. Рядом застонал Томми, и я сперва решил, что он ранен. Но он просто испугался до посинения. На мгновение его перестало трясти, и он спросил:

— Они ушли?

— Думаю, да.

— Господи!

— Перезаряди, — посоветовал я. — На всякий случай.

Я поставил винтовку на предохранитель, а сам анализировал свои ощущения, ведь я только что убил человека.

Такие дни либо делали из тебя мужчину, либо ломали…

8

Деннисон размышлял, сидя на крыше рубки. Кеч мягко покачивался на волнах. Воспоминания о Корее потускнели, на смену пришли головокружение и тошнота. Он вцепился в багор и не выпускал его, пока приступ не миновал. Потом Деннисон потрогал пояс, чтобы убедиться, что нож на месте. Человек за бортом не подавал признаков жизни.

Сколько же времени он просидел на крыше рубки, вспоминая о Корее?

Часы показывали две минуты восьмого. Прошло уже полчаса с той минуты, как он решил спуститься в каюту и попить воды.

Но он чувствовал, что время было потрачено не зря. Он оживил другую часть себя — солдата, который прошел Корею и умеет действовать, не раздумывая. Именно таким он и был — и тогда, и теперь. Тот бродяга с Сент-Томаса семь часов волынил, не решаясь что-либо предпринять. Настало время дать стрелку из Кейсонга завершить начатое дело и избавиться от Джеймса раз и навсегда.

Это же проще простого, он весь день это знал. Стоит только спуститься вниз и завести мотор, и он может плыть со скоростью шесть узлов. Кеч поднимет волны выше ватерлинии, где болтается сейчас Джеймс, и тот захлебнется или его смоет волной к чертовой бабушке.

Вся загвоздка в том, чтобы запустить мотор.

Деннисон снова припомнил все необходимые шаги. Вниз по трапу, отцепить сходни, подключить аккумулятор, открыть бензиновый и водяной вентили, отыскать заводную ручку и выбраться наверх, чтобы запустить двигатель. Итого он провозится внизу пять минут. Джеймсу представится прекрасная возможность выбраться на палубу и всадить нож ему в спину, пока он возится с мотором. Риск велик. А если немного подождать…

Нет! Черт, больше никаких проволочек. Вспоминая Корею, Деннисон ощутил прилив мужества и уверенности в себе. Он ведь тогда сумел нажать на курок, пойти на риск! Разве он изменился? И тогда и сейчас он вполне способен собраться, выработать план и придерживаться его, сражаясь не на жизнь, а на смерть. Такой уж он человек.

Внезапно ему стало легко. Несмотря на жар и озноб, Деннисон знал, что именно ради таких минут стоит жить. Эта опасная неопределенность и есть приключение. Для такого дела нужны люди определенного склада. Как он мог позабыть, что он как раз такой человек? Как он позволил себе скатиться до уровня болтливого бродяги?

Он сейчас же отправится заводить мотор!

Но сперва он обезопасит себя от всяческих сюрпризов, насколько это возможно.

— Джеймс? — тихо позвал он, перегнувшись через борт.

Никакого ответа.

— Капитан Джеймс?

На этот раз в ответ слегка хрюкнули. Деннисон нагнулся чуть пониже и разглядел бледное пятно лица.

— Джеймс, — сказал Деннисон, — ты можешь отцепиться и покончить с мучениями. Я сижу здесь, на носу. И буду сидеть. И не уйду, пока ты не потонешь.

Тишина.

— Я только надеюсь, — продолжал Деннисон, — я действительно надеюсь, что ты высунешь свою башку над бортом. Потому что, кэп, я сразу же ее отрежу.

Никакой реакции. Деннисон присел на крышу рубки, прислушиваясь. Ничего не произошло. Он тихонько встал и двинулся к каюте. Затем внезапно остановился.

А если Джеймс заговорит с ним, что-нибудь предложит, а он не ответит? Тогда капитан приподнимет осторожно голову, увидит, что его нет, и вылезет на палубу!

А может, вообще не стоит с ним болтать? Молчание значительнее любых слов.

Деннисон постарался обезопаситься:

— Это мое последнее слово, кэп. Мне плевать, что ты скажешь, плевать, что ты спросишь. Я не намерен отвечать. Точка, кэп.

Ни ответа, ни привета. Не слишком ли он разболтался? Не догадался ли капитан о его плане? Может, он зря говорил все это?

«Наверное, — подумал Деннисон, — лучше посидеть немного, не двигаясь, и последить за бортом. Не стоит оставлять открытой спину. Этому меня научила армия.

Сейчас семь восемнадцать. Я подожду до семи тридцати».

Подняв глаза, он увидел, что луна стоит почти у него над головой. Ветер снова утих.

«До часа «Х» осталось двенадцать минут. Ожидать всегда тяжело, но я знаю, что такое ждать и что такое действовать. Всего несколько минут, чтобы быть уверенным, а затем я спущусь вниз и заведу мотор. Ожидание перед делом — самая трудная на свете штука, но я справлюсь. Как когда-то. Тогда, на Туамото, было еще хуже. Я…»

9

…сидел у себя в хижине и читал книгу, когда они пришли за мной. Я увидел страх на их лицах. Старый Сено, вождь, был с ними. Значит, что-то стряслось.

Это было на острове Йа-Хики, на юго-восточных Туамото. Небольшой клочок земли, окруженный коралловыми рифами. Население около семидесяти пяти человек. Ресурсы — кокосовые пальмы, хлебные деревья, овощи, рыба и жемчуг. На архипелаге Туамото искали именно жемчуг. Некоторые жемчужины вполне ничего, хотя, конечно, не сравнить с теми, которые вытаскивали со дна Персидского залива.

Но я оказался там не из-за жемчуга. Собственно, я совсем не собирался туда заходить. Я вел свой тендер из Вальпараисо на Таити и наскочил на рифы. Лично для меня Опасный архипелаг вполне оправдал свое название. Течение занесло меня на кораллы так быстро, что я и опомниться не успел. А могло быть и хуже. Я все-таки снял свой тендер с рифов, но в днище зияла приличная дыра. Я откачал воду и продолжал плыть, пока наконец не добрался, полузатопленный, до первого же острова. Это был Йа-Хики.

Я вытащил тендер на берег, заштопал его, но плыть дальше мне расхотелось. Остров был небольшой, но прекрасный и практически не испорченный цивилизацией. Полинезийцы оказались людьми милыми, простыми и великодушными. На борту у меня была небольшая библиотека — Шопенгауэр, Ницше, Толстой и всякое такое. Эти книги утоляли все мои интеллектуальные потребности. Я работал кем-то вроде кузнеца, ковал крючья для рыбной ловли и ножи из разных обломков железа, какие только были на острове. У меня не было постоянной женщины, как-то сердце ни к кому не лежало после Джейни. Но вокруг меня постоянно вилась стайка любопытных полинезиек. Туземки в этих вопросах так милы и ведут себя так непосредственно…

В местном обществе я занимал весьма почтенное положение. Туземцы считали, что у меня есть «мана» — что-то вроде колдовской силы. Это их заблуждение обычно здорово мне помогало, но на этот раз едва не стоило жизни.

Старик-вождь рассказал, какая беда у них стряслась. Похоже на то, что в прибрежных водах завелась акула и стала пристально интересоваться ныряльщиками — ловцами жемчуга. Такое не раз случалось и прежде, и туземцы придумали надежный способ борьбы с этим. Но на этот раз акула была не простая, не такая, как остальные акулы — так сказал мне вождь. Эта акула не кружила вокруг человека, примериваясь, а сразу нападала. Это — акула-людоед. Хуже того, на голове у этой акулы виднелись три белые отметины. Никто и никогда не встречал раньше акулы, похожей на эту. А значит, это — акула-призрак.

Я попытался было объяснить, что существуют сотни вполне естественных способов, какими акула могла заработать эти белые отметины, но туземцы и слушать не хотели. Это акула-призрак, и все тут. И ни один обычный человек не сможет ее убить. И либо им придется прекратить ловлю жемчуга, пока акула снует поблизости — и нападает на ныряльщиков, либо кто-то должен выследить и убить эту акулу.

Но акулу-призрак способен убить только человек, у которого очень сильная «мана». А на всем острове достаточно сильная «мана» только у старика-вождя и у меня.

Вождю было уже за шестьдесят, у него отросло огромное жирное пузо, и времена, когда он нырял за жемчугом, давным-давно миновали. А вот я как раз прекрасно годился для этой опасной работенки. Туземцы свято верили, что я, безусловно, сумею ее проделать, и моя «мана» от этого вырастет вообще дальше некуда. Ну, если, конечно, я не захочу, то придется попробовать старому вождю.

Так что, на самом-то деле, выбирать мне не приходилось. Этот пузатый старик здорово выручил меня, когда я вел свой продырявленный тендер среди рифов. И я готов был скорее умереть, чем послать его на растерзание к этой чертовой акуле. И я сказал, что согласен.

Они обрадовались, как дети малые. А мне было о чем задуматься, когда я пристроил нож за набедренной повязкой и надел маску ныряльщика. Об акулах написано много всякого — они-де и чудовища, и грязные трупоеды, и до смешного трусливы, и — королевы глубин. Как говорится, выбирай на вкус. Неважно, какими там на самом деле бывают эти акулы, но вряд ли кому понравится идея порадовать закоснелую акулу-людоеда наживкой из самого себя. Может, вы и представляете, теоретически, какими должны быть акулы. Но теория и практика — совершенно разные вещи. Я знал одного охотника, который вышел против тигра-людоеда с одним только копьем. Это было в джунглях Непала. Ему казалось, что это будет неплохое развлечение, он подробно описывал нам, как именно и что за чем следует в таких случаях делать. Жаль, бедняга не дожил, чтобы рассказать, что же у него пошло не так, как должно бы. Сейчас я почувствовал себя в его шкуре.

Мы проплыли на каноэ до внешнего круга рифов, за нашими спинами ветер шелестел листами пальм. Перебросили через борт кусок свинины и принялись ждать. Гребцы удерживали каноэ на одном месте и следили за водой. Я смотрел на небо. Никогда еще оно не казалось мне таким прекрасным, а чистый воздух — таким пьянящим. Мне хотелось вобрать все это в себя прежде, чем я погружусь в пучину моря.

Сначала я даже обрадовался, что акулы нет на месте. Потом ожидание превратилось в сущее мучение. Мне представлялось, что я ожидаю, когда меня поведут на казнь. Вы радуетесь, что палачи еще не пришли. Потом вы начинаете волноваться. Наконец вы не находите себе места, мечтая, чтобы все поскорее закончилось.

Акулы все еще не было. Солнце садилось, и туземцы совсем уже собрались перенести сражение на следующий день.

И тут мы ее увидели! Около двенадцати футов длиной, с тремя белыми отметинами на торпедоподобной голове, она скользила под водой, бесшумная, как смерть. Акула-призрак!

Я проветрил легкие, поплевал в маску, протер ее и надел. Сжимая в руке нож, я прыгнул в воду.

Акула понеслась ко мне, двенадцать футов плавающей смерти. Я ждал. Она описала круг, я постепенно поворачивался, держа нож направленным на нее. Я начал медленно погружаться, акула за мной, кружась на уровне моей головы.

Сегодня она была осторожной. Противостояние продолжалось секунд тридцать. У меня уже заканчивался воздух. Я понимал, что вскоре придется всплывать, чтобы отдышаться. Когда я это сделаю, акула откусит мне ноги. Мне надо прикончить ее сейчас.

С разрывающимися легкими я ринулся к ней. Она отплыла подальше. Оставаться под водой дольше я не мог, мне нужен был хотя бы глоток воздуха. Я начал подниматься. И тогда она бросилась на меня.

Пузырьки воздуха вырвались из моего рта, когда эта черно-серая убийца перевернулась кверху брюхом и двинулась ко мне. Я отчаянно забил руками по воде, и она проплыла мимо, сдирая с меня кожу своей шкурой, похожей на наждак. Когда рядом со мной возникло ее незащищенное брюхо, я всадил в него нож и распорол его почти до хвоста.

Это все, что я запомнил. Пришел в себя, когда гребцы втаскивали меня в каноэ. Я лежал на носу, а за кормой волочился труп акулы-призрака. Островитяне вопили, как сумасшедшие, и хлопали меня по спине. Я знал, что вечером они устроят грандиозное празднество…

10

Деннисон размышлял, сидя на крыше рубки. Кеч мягко покачивался на волнах.

Он поднял голову и посмотрел на часы. Двенадцать минут девятого! Боже, он проторчал здесь сорок пять минут! Точно, у него горячка. Он сидит и бредит о Йа-Хики и далеких Туамото.

«Забавно, — подумал Деннисон, — я так часто рассказывал эту историю, что и сам почти поверил в нее. Я сижу здесь и мечтаю о местах, где никогда не бывал! Южные моря. Я бы отдал душу и правую руку в придачу, чтобы оказаться сейчас там.

Но я не там. Я здесь, на этой проклятущей заштилевшей яхте, у меня горячка, и мне чертовски важно помнить, что со мной происходило на самом деле, а что нет. Не важно, из-за горячки или случайно, но я утратил чувство реальности.

Я никогда не был на Йа-Хики. Это не более чем воображаемые приключения. Это относится к разряду вещей, которые я бы совершил, если бы судьба повернулась так, а не иначе. Но на самом деле этого не было.

Корея была. Я был в роте «Лисы», тридцать второго пехотного полка, седьмой дивизии. Я был в Корее, я охранял дорожно-пропускной пункт и дрался с Эррерой. Это было на самом деле.

Так, уяснили. Пора приниматься за дело. Я собирался запустить мотор».

Деннисон, пошатываясь, поднялся. Пора! Джеймс не издавал ни звука, пока сорок пять минут висел под яхтой. Настало время Деннисону проявить мужество, доказать, что он достоин реальных похождений в Корее и вымышленных — на Йа-Хики.

Крадучись, он тихо двинулся вниз. Спускаясь по трапу, предусмотрительно не наступил на скрипучую третью ступеньку.

«Теперь, — думал он, — я докажу, кто я на самом деле. Я бросил все на чашу весов. Пан или пропал, вот так!»

В трюме было темно, хоть глаз выколи. Деннисон на ощупь отсоединил трап, осторожно перенес его и положил на койку. За трапом находился холодный и неподвижный кожух мотора.

Сперва — подача топлива.

Он присел на кожух и нащупал карбюратор. Пальцы сразу нашли бензопровод и, скользнув вдоль него, наткнулись на первый вентиль. Открыл его. Потом Деннисон перегнулся через двигатель и вел рукой вдоль трубки, пока не отыскал второй вентиль, у самого бака. Открыл и этот.

Все идет как надо. Теперь водяной клапан.

Он размещался где-то справа по борту, позади мотора, и рядом с водяным насосом. В темноте пальцы Деннисона шарили по внутренности мотора настороженным тарантулом — вниз, по свечам зажигания, по генератору, к маслосборнику. Он потянулся дальше. Его пальцы наткнулись на водяной насос и пробежались по трубке до самого водяного клапана. Деннисон попытался открыть и его.

Заело!

Ощутив нахлынувшую волну паники, он резко дернул маленький железный вентиль. Ни с места. Может, его удастся отвинтить с помощью отвертки, но в этом случае он рискует сорвать резьбу. Сколько протянет мотор без воды?

Тут ему пришло в голову, что, возможно, он просто вращает вентиль не в ту сторону. Деннисон попробовал провернуть кран в другом направлении. Через минуту у него получилось.

Все идет, как надо. Главное — не терять головы.

Какой-то звук?

Всего лишь скрип судна. Успокойся. Запускай мотор.

Он стиснул зубы и постарался припомнить, что следует делать дальше. Аккумулятор, вот что! Деннисон обнаружил его слева и включил. В этот момент его пальцы наткнулись на что-то длинное, с гладкой кожей. Это нечто свисало сверху и на ощупь походило на змею.

Он отшатнулся, крепко приложившись локтем о маховик. Змея?! Черт, откуда на судне могла появиться змея? Мыши, крысы и тараканы на корабле привычное дело, но змея?

Впрочем, чего только не бывает. Он как-то слыхал о мокасиновой змее, которая проскользнула на судно через незарешеченный водозаборник. А что здесь?

Нет, здесь с решеткой все в порядке, он сам проверял. Но змея могла пролезть и по вентиляционным отверстиям!

Деннисон вынул нож и осторожно потыкал им в темноту, туда, где приблизительно находилась гадина. Лезвие коснулось чего-то гладкого, что сразу же скользнуло вбок.

Змея!

Но змея находилась на пути к трапу. Он мог бы выбраться через один из люков, но вдруг эта тварь уже подбирается к нему? Нужно посмотреть.

Деннисон вынул из кармана спички и зажег. Вот она, рядом с двигателем! Ее плоская лоснящаяся голова возвышается над черным телом, она готовится к атаке…

Но это была не змея. Всего лишь один из толстых электрокабелей, которые тянулись от аккумулятора к двигателю. Клемма вышла из гнезда. Изогнутый черный кабель был подсоединен лишь к двигателю, а другой конец висел в воздухе. Должно быть, отсоединился во время одного из разворотов судна.

Деннисон потыкал клеммой в гнездо. Не удержится, слишком свободно — нужен гаечный ключ или плоскогубцы, чтобы закрепить зажим. Но он не знал, где их можно найти. Будет ли мотор работать, если одна из клемм аккумулятора неисправна?

Наверное, нет. Только спокойствие! Плоскогубцы наверняка лежат где-то здесь.

Спичка догорела, и он снова услышал непонятный звук.

«Это всего лишь мое воображение», — сказал он себе, обливаясь потом в темном и душном трюме. В довершение всего, из-за этой несуществующей змеи у него снова разболелась голова. У основания черепа резко запульсировала боль.

Он услышал, как захлопал фал на грот-мачте.

«Не беспокойся. Капитан по-прежнему в воде. Он думает, что я сижу на носу и караулю. Он не слышал, как я спустился вниз. Он не станет пытаться влезть на палубу. Только не сейчас».

Что-то тихо прошуршало по палубе.

Деннисон повернулся к трапу. Отсюда были видны звезды. Никакая тень не нависала над ним. Он пошарил вокруг и наткнулся на ручки плоскогубцев. Инструмент заржавел, но его челюсти еще могли открываться и закрываться.

Деннисон яростно набросился на клемму. Готово!

Над ним снова заскрипели блоки и защелкал фал на мачте. Что делает Джеймс? Наверное, он взобрался на яхту и, конечно, нашел багор. Нож против багра — не оружие. Деннисон представил, как железный наконечник и деревянная рукоять пригвождают его к палубе…

Паруса сердито хлопнули, и судно повернулось под внезапно налетевшим порывом ветра. Блоки снова заскрипели, и Деннисон услышал, как кливер пришел в движение и скользнул по носу яхты.

Нет, это совсем не капитан!

Мотор уже можно было запускать. Деннисон решил не возиться с трапом, а вскарабкаться на палубу, встав на кожух двигателя. Скорее…

Боже, он забыл о заводной ручке!

Он ясно видел ее перед собой — бронзовый рычаг трех футов в длину, двух дюймов в ширину и с полдюйма в диаметре. Ее вставляют в паз, который находится в палубе рубки. Без ручки у него нет ни малейшего шанса запустить уснувший двигатель.

Где может быть эта чертова штука? Куда Джеймс ее засунул? Деннисон пошарил по другую сторону от мотора. Нашел еще одни клещи и здоровенную отвертку. Ручки не было.

Где, где, где? В мозгу проносились видения всех укромных уголков «Канопуса». Ручка может находиться в любом из них. Ему ни за что не отыскать ее вовремя. Все пропало.

Отвертка!

Ну, конечно же! Он тупеет на глазах. Большая отвертка так же легко войдет в паз, как и бронзовый рычаг. На некоторых судах вообще всегда используют отвертки вместо дорогих бронзовых ручек. Как он мог забыть?

Деннисон подобрал отвертку и выбрался на палубу. По хребту пробежал холодок, он весь сжался, ожидая удара ножом в спину.

Слабый ветер трепал паруса, вполне достаточно, чтобы заставить блоки скрипеть. И стаявшая на четверть луна сияла все еще ярко. В ее холодном свете он оглядел палубу, тень, которую отбрасывала рубка, обошел мачту и обрыскал всю яхту, от бушприта до брашпиля.

Все спокойно. Капитан Джеймс не воспользовался возможностью незаметно проскользнуть на судно. Больше такой возможности ему не представится.

«Я победил, — подумал Деннисон. — Я проявил мужество и уверенность в себе, выдержку и стойкость. Час торжества близок!»

Теперь оставалось только завести мотор. Яхта сможет идти со скоростью шесть узлов по такому спокойному морю. А если ветер поможет, то и все семь. Шесть или семь узлов означают, что волны будут захлестывать нос судна выше ватерлинии, почти до самого бушприта. И уж подавно накроют с головой человека, висящего на балансире. Они изобьют его, исхлещут, заставят предпринять отчаянную и безуспешную попытку взобраться на борт. Или оторвут от тросов, оттащат от яхты и погребут в пучине.

Это реально? Да, это реально. Если заведется мотор. Он должен завестись. Обязан!

«Ох, — подумал Деннисон, — сейчас, я только отдохну минуту. Почему я не догадался глотнуть воды, пока был внизу? Или перекусить и надеть теплую рубашку? Не важно. Это еще успеется.

Только минутку передохну. Мне нужно будет сосредоточиться.

Потом я заведу мотор и стряхну этого старого осла с моей яхты».

Глава 4

1

Светящиеся стрелки часов показывали девять двадцать пять. Деннисон аккуратно завел часы и посмотрел на небо. Луна передвинулась к востоку, ее сияние серебрило яхту и черный океан, покрытый рябью. Пелена облаков, которая поднималась с юго-востока, разошлась, и в рваных просветах между тучами блестели звезды. Ветер снова утих.

Пора заводить мотор.

Как только он включит зажигание, мотор должен затарахтеть. Конечно, капитан Джеймс это услышит. Он может попытаться залезть на палубу. Собственно, он будет последним дураком, если не попытается. Чтобы пресечь эту попытку, Деннисон проскочит с кокпита к носу яхты, как только запустит двигатель. Придется учитывать, что кеч останется без управления. Вращательный момент винта поведет «Канопус» по большому кругу. Но главное, что яхта пойдет со скоростью в шесть узлов. Остальное не в счет.

Деннисон снова оглядел нос кеча. Все в порядке. Он бросился на корму, по пути споткнулся о брашпиль, тот загремел. Деннисон не оглянулся. Он заскочил в рубку и склонился над приборной доской. Открыл воздушную заслонку и перевел дроссель на одну треть. Затем включил зажигание.

Мотор немедленно затарахтел. Отличный мотор! Мотор его не подвел! Деннисон закрыл заслонку и повернул дроссель до упора. Мотор ревел во всю, сотрясая яхту от носа до кормы.

Какого черта «Канопус» стоит?

Сцепление! Он не включил еще сцепление!

Деннисон вставил отвертку в паз в палубе рубки и подал вперед. Внутри что-то сухо щелкнуло. Деннисон поспешно задвинул дроссель. Не сорвал ли он резьбу на передаточном механизме? Пока двигатель работал на холостых оборотах, Деннисон снова выжал сцепление и установил дроссель на полную мощность.

Да, черт возьми, есть сцепление! Он уловил разницу в шуме мотора, когда увеличилась нагрузка на двигатель. Заработало! Он победил!

Деннисон бросился к носу судна. Под его ногами яхту мотало из стороны в сторону, она двигалась, поднимая пенистые волны. Надо быть начеку. Море не такое уж и спокойное, и кеч зарывается носом слишком глубоко в воду.

Он схватился за леер рядом с рубкой и продолжил путь, не выпуская трос из рук. Неожиданно яхта рванула вперед посильнее, и Деннисону пришлось ухватиться за брашпиль, чтобы удержаться на ногах.

Теперь он спасен. На носу никого, Джеймс не успел взобраться на палубу, и кеч несся вперед…

И тут Деннисона как громом поразило — яхта не двигалась с места.

Не двигалась? Не может этого быть! Крепко вцепившись в брашпиль, он прислушался. Да, мотор громыхал на полную мощность, работая на всех оборотах. Он даже различил, как слегка дребезжит передаточный вал. Но проклятая яхта не двигалась с места, застыла как вкопанная!

Кеч заваливался то на левый, то на правый борт. Паруса хлопали под слабым переменчивым ветром. Реи с бешеной силой раскачивались, а блоки гремели о мачты. Мотор ревел, все вокруг дрожало. Но, несмотря на рев и качку, кеч не сдвинулся ни на йоту.

Деннисон не понимал, что происходит. Закрыв глаза, он почти ощутил, что яхта несется вперед со страшной скоростью. Открыв, он видел, что судно замерло на месте, как пучки саргассов за бортом.

Ему пригрезилось, что яхта понеслась вперед. Видение, порожденное надеждой, желанием и горячкой.

Но тогда почему она стоит?! Деннисон сел на крышу рубки и задумался над этой головоломкой. Мотор продолжал реветь и раскачивать судно.

2

Деннисон опустил голову на руки. Может быть, он сошел с ума? Если двигатель работает, передаточный вал вращается, то почему тогда яхта стоит на месте?

Думай!

Мотор работает, и вал вращается. Значит, дело в винте. Может, винт как-нибудь погнулся?

Вряд ли. Он сам проверял его на Сент-Томасе. Тяжелый бронзовый винт был совсем новый и в полном порядке. Они должны были налететь на что-нибудь здоровенное и прочное, чтобы погнуть лопасти. Но они вообще ни на что не налетали.

Тогда в чем дело?

Принимая во внимание, что винт до сих пор соединен с валом, рассмотрим другие причины, которые мешают ему толкать яхту. Дефект конструкции? Какой еще дефект? Винт — деталь простая, всего две бронзовые лопасти, насаженные на бронзовую втулку. Когда судно идет под парусами, лопасти сомкнуты, чтобы не было сильного сопротивления воды. При работающем моторе они раздвигаются.

И тут Деннисон понял, что произошло. Днем, пока он не видел, капитан Джеймс нырнул под заштилевшую яхту и связал обе лопасти неработающего винта вместе. Наверное, поясом.

Другого объяснения нет. Морские водоросли не могли опутать винт, это сделал капитан.

Деннисон вернулся в рубку, повернул дроссель в другую сторону и попробовал дать задний ход. Никакого результата. Переключил на нейтральную скорость, выдвинул дроссель и пощелкал передачами в надежде, что сотрясения освободят винт.

Глухо.

Деннисон отключил двигатель и вернулся на нос. В голове — ни единой мысли. Он снова опустил голову на руки, стараясь справиться с тошнотой и слабостью. Его захлестывали волны глубокой депрессии, безнадежности и всепоглощающего отчаяния. Он все еще оставался на палубе хозяином, но Джеймс царил над всем ниже ватерлинии, от балансира до руля. Они разделили яхту между собой, граница шла по ватерлинии, и Деннисону досталась далеко не лучшая половина.

Прежде ему казалось, что капитан цепляется за балансир в тщетной надежде продлить как можно дольше последние минуты своей жизни. Цепляется почти бессознательно, чисто рефлекторно. Он и не предполагал, что Джеймс взял в свои руки половину судна, ту, что скрывалась под водой. Ему не приходило в голову, что Джеймс может строить планы, как вернуть себе оставшуюся половину кеча, ту, что над водой.

Теперь сомнений нет. Человек за бортом наверняка рассмотрел сложившуюся ситуацию, взвесил свои шансы, прикинул степень риска и выработал собственный план. Он изрядно попотел, связывая вместе бронзовые лопасти, как раз на тот случай, если Деннисон решит запустить двигатель. Потому-то за все это время он и не пытался вскарабкаться на палубу. Даже тогда, когда знал, что Деннисон спустился вниз.

Значит, Джеймс чего-то ждет.

Чего же?

Он ждет, когда наступит подходящая минута.

Что можно считать подходящей для него минутой?

Это знает только Джеймс. Это часть его плана. Плох он или хорош, неизвестно. Но капитан начнет действовать, только когда приготовится.

«Я должен понять, что это за план», — подумал Деннисон.

Часы показывали пять минут одиннадцатого. Луна опускалась все ниже к горизонту на востоке и зашла уже за грот-мачту. На палубу легли тени, и казалось, все пришло в движение. У самого штурвала сгустилась причудливая тень, похожая на человека, на маленького скорчившегося человека, который правит неподвижной яхтой. А те, другие тени, в рубке и позади мачт — кто они?

Успокойся. Перестань выдумывать черт знает что.

Кеч качнуло, и мачты описали по небу круг. Деннисона бил озноб, он сидел на кокпите, подогнув колени и положив на них голову, которая просто раскалывалась от боли. Он закрыл глаза, и под веками сразу же поплыли огненные пятна. Лучше уж смотреть на огонь, чем на тени.

Все чудесно. Он может немного поспать.

Стоп! Он еще не может спать! Капитан придумал какой-то план. Деннисону позарез нужен свой план, лучший, надежный. План, как навсегда избавиться от этого паскудного плавучего ублюдка за бортом.

Налетел легкий ветерок, и Деннисон задрожал еще сильнее. Ветер подсказал ему одну идею. Прикрыв веки, он принялся рассматривать ее со всех сторон.

3

Да, план, несомненно, хорош. Он сработает. Рискованно, конечно, но оставлять капитана за бортом еще рискованней. Лучше попасть в любой шторм, землетрясение, пожар или торнадо — да все на свете! — чем под безжалостную руку капитана Джеймса. Этот план, если придерживаться его, не отступая ни на шаг, приведет к полной и безоговорочной гибели человека за бортом.

«Я сделаю это».

Деннисон прокрутил в уме все подготовительные шаги: «Сперва нужно тихо пройти на корму, к кокпиту. Поднять крышку люка на корме. Найти внизу помпу. Подсоединить к шлангу.

Помпа связана с бензобаком. Если случится пожар, помпой можно откачать за борт бензин из бака по длинному неопреновому шлангу.

Десять или двадцать галлонов бензина тонким слоем растечется по воде вокруг яхты. А ветер дует с кормы. Бензин перетечет к носу, охватит кеч кольцом.

А потом я подожгу его.

Одна загвоздка — так можно остаться без судна. Бензин горит будь здоров. Могут вспыхнуть паруса, тросы, обшивка. Потерять судно — все равно что потерять жизнь.

Рискну. Я пойду на все, только бы пустить ко дну эту тварь!»

Деннисон встал, чувствуя себя сильнее и увереннее, чем в течение всего дня. Он бросил взгляд на нос яхты. Никого. Разувшись, он быстро пробежался до кокпита. Поднял крышку люка на корме и нашел шланг. Под ним, отдельно, лежала трубка-переходник от линии, ведущей к бензобаку. Деннисон подсоединил переходник к помпе. Потом подтащил конец шланга к бортовому шпигату. Слабый ветер почти стих. Спички в кармане.

Все готово.

Но сперва нужно предпринять некоторые меры предосторожности. Деннисон подошел к трапу и вынул из специального гнезда огнетушитель. Передвинул защелку распылителя и положил огнетушитель на пол рубки. Теперь у него есть защита от пожара, который может заняться на палубе.

Что еще?

Он бесшумно прокрался на нос и исследовал каждую подозрительную тень возле брашпиля. Ни одна из них не оказалась капитаном. Деннисон вернулся на корму.

Ветер еще не утих.

Начнем.

Деннисон встал у помпы и начал работать рукоятью. Помпа заскрипела и завыла, но из шланга не пролилось ни капли бензина. Он качнул еще раз двадцать, потом остановился. Что-то не так.

Надо было учесть, что помпой давно не пользовались. Все подвижные соединения деталей насоса могли заржаветь. В насос нужно залить немного жидкости и предварительно прокачать.

Но заливать было нечего.

Боже, все против него! Такой прекрасный план неминуемо сорвется, если он не достанет немного жидкости, неважно какой, чтобы залить в этот паршивый насос!

Деннисон отошел от помпы, движимый смутной надеждой, что удастся отыскать ведро. Он спустит его за борт и зачерпнет немного воды. Босые ноги Деннисона прошлись по влажному месту.

Мой бог! Небольшая лужа в углу рубки. Скорее всего, роса.

Деннисон присел на корточки перед лужей и только сейчас понял, как ему хочется пить. Когда он пил в последний раз? Утром, почти десять часов назад. Даже еще больше! Он выпил кофе в семь утра, и все. Получается, он не пил пятнадцать часов — и десять из них он провел под палящим солнцем.

Ему нужно попить воды. Но воды не хватит и на него, и на помпу. Если он откажется от плана с бензином, он попьет. С новыми силами он вернется на свой пост на носу яхты, с багром в руке, и подождет, пока капитан не высунется из-за борта.

Деннисон преодолел искушение. Он собрал воду в ладони и вылил в помпу. Потом быстро заработал ручкой, вверх и вниз. Послышалось шипение, и по шлангу хлынул бензин.

Он подставил руку под шланг, чувствуя, как по нему напором бьет жидкость, потом поднес ее к носу.

Так и есть, бензин.

Деннисон сто раз качнул рукоять. Потом еще пятьдесят, хотя руки ныли невыносимо. Воздух наполнился бензиновыми парами. Джеймс наверняка уже унюхал. Не попытается ли он взобраться на палубу именно сейчас?

Деннисон поспешил на нос, но он был пуст. Джеймс не появился. И нетрудно догадаться, почему.

Пожилой человек проболтался в воде десять часов, соль жгла ему глаза, ноздри и рот. Вероятно, он и не почувствовал запах бензина! Но даже если и почувствовал, и услышал шум работающей помпы, он все равно не полезет на борт сейчас. Единственное, что поддерживает ослабевшего старика — это его план. Вода отняла у капитана силу, притупила сообразительность, разрушила волю. Все, что еще удерживало последний проблеск жизни в нем — это план. Смертельно уставшие люди часто впадают в мономанию. План стал для Джеймса идеей фикс. Его нельзя изменить, ускорить исполнение или отложить. Для капитана это значило бы распрощаться с последней надеждой, с последним звеном, которое связывало его с жизнью. Если Джеймс что-то и унюхал, он решил, что это всего лишь небольшая утечка бензина. И не двинулся бы с места.

Деннисон подсчитал, что бензин уже успел распространиться до самого носа. За бортом плескалось около пятнадцати галлонов, вполне достаточно, чтобы охватить кеч смертоносным кольцом. Довольно. Теперь бросить туда зажженную спичку.

Он вытер руки и достал из кармана спичечный коробок. Внезапно в нем проснулась жалость к несчастному, глупому старику-капитану, выброшенному за борт, обезоруженному и обманутому. Жаль, что он не утонул мирно и спокойно.

Прости, кэп.

Деннисон вынул спичку и чиркнул о коробок. У спички отломалась головка.

Спокойно.

Вторая и третья спички зажечься не пожелали. Деннисон достал сухую спичку из последнего ряда, чиркнул и увидел, как на кончике заплясал слабый огонек. Он бросил спичку за борт. Но она погасла, не успев долететь до залитой бензином воды.

Черт!

Деннисон вынул сразу четыре спички, поджег, с минуту смотрел, как они разгораются, и швырнул их в воду.

И вода за бортом вспыхнула!

Язык пламени опалил брови Деннисона, волосы затлели. Он отскочил от борта. Вокруг яхты взметнулся столб огня, заключив судно в пылающее кольцо. Из-под носа парусника донеслись пронзительные крики.

Было невыносимо слушать, как кричал капитан. Его вопли резали уши. Высокие, почти женские визги раздавались через короткие промежутки. Деннисон увидел его — цилиндрический комок огня, живой факел, ринувшийся прочь от судна. Он нырнул, не показывался десять, двадцать, тридцать секунд, затем снова всплыл на поверхность, все еще пылая. Объятый пламенем человек бился в воде, безостановочно крича, и Деннисон окаменел. Он только сейчас расслышал, что кричит Джеймс.

«Пальцем бы не тронул! Как сына родного!»

Старый брехун! Деннисон заставил себя смотреть, как огонь постепенно гас, черное тело остывало, разваливалось на куски и погружалось в морскую бездну.

Капитан был мертв.

Но страдать и сожалеть некогда. Один из фалов загорелся, грот вспыхнул, осыпая палубу снопами искр. Деннисон бросился к рубке и схватил огнетушитель. Горела обшивка правого борта, за который он скачивал бензин.

Деннисон окатил борт белой струей углекислоты. Парус занялся слишком высоко, не достать. Он затоптал горящие обрывки фалов и клочья парусины, которые упали на палубу, и забил руками начавшую тлеть рубашку. Огонь уже переметнулся на покрытый лаком транец.

Он сбил его, но тут снова занялся правый борт. Деннисон окатил его углекислотой из баллона, опустошив огнетушитель до дна. Потом сломя голову бросился в рубку, сорвал со стены баллон порошкового огнетушителя. И погасил пламя на правом борту. Бензин на воде догорал невысоким синим пламенем. Пожар утихал. Деннисон затоптал еще несколько горящих клочков на палубе и ухитрился погасить искру, перелетевшую на фок.

Огонь на воде погас. Деннисон дважды обошел всю яхту, заглядывая во все закоулки. Похоже, опасность миновала.

Пожар закончился, и кеч был в его руках. Где-то там, в воде, кружились и опускались на дно останки капитана. Грот сгорел полностью, фок нужно чинить. Но по крайней мере…

4

Деннисон поднял голову. Он быстро обернулся и увидел белоснежный сияющий грот над головой.

Но ведь грот сгорел, разве нет?

Он поднялся, потом снова сел на крышу рубки. Голова кружилась. Он взглянул на часы. Десять ноль шесть. Легкий ветер надувал паруса, и кеч шел своим курсом, никем не управляемый. Луна висела низко, у восточного горизонта.

Заскрипели блоки. Деннисон схватился за нож, висевший на поясе, и крепко его сжал. Прикосновение к холодному металлу успокоило его. Тогда он снова повернулся и посмотрел на грот, белый, исчерченный почти незаметной сетью снастей на упруго натянувшейся парусине. За ним виднелся фок, тоже наполненный ветром.

Они не горели. Никакого пожара не было.

Чтобы увериться в этом полностью, Деннисон быстро пробежался по палубе, оглядев все, особенно борта и корму. Ничего не обгорело, даже краска и лак. Он снова сел на крышу рубки.

Неужели все это ему приснилось? Воспоминание о пожаре было таким же четким и ярким, как все, что он помнил вообще. С ума сойти! Господи, какая же ужасная штука — человеческий разум! Он соткал этот пожар из темноты, страха и собственного желания. Он все это время сидел на крыше рубки с закрытыми глазами и фиксировал каждое мгновение пожара, изобретая на ходу трудности, преодолевая их, вставляя куски диалога…

«Как сына родного!»

Деннисон поежился и обнял себя за плечи. Неужели весь этот кошмар был сном?

Да. У них нет никакой помпы. Господи ты боже мой! Это надо же, помпа! Никаких помп, никаких шлангов, бензин вообще невозможно никуда перекачать из бака. Наверное, он начал грезить, когда присел на крышу, сразу после неудачи с винтом.

Это-то уж точно не сон.

Деннисон сел на крышу рубки, закрыл глаза и сочинил историю о воображаемом пожаре, точно так же, как раньше он сочинил сказку о Южных морях. Но между этими двумя историями есть значительная разница. Он точно знал, что история с Йа-Хики — неправда. А в этот пожар он поверил.

Да это же настоящая галлюцинация, а?

На мгновение Деннисон почувствовал прилив гордости за себя. Он только что пережил самую настоящую галлюцинацию, что свидетельствовало о том, как много он испытал за последнее время. Но гордость за данное достижение увяла и уступила место чувству острой тревоги. Там, за бортом, притаился человек, который только и ждет момента, чтобы прикончить его. Забывать об этом нельзя.

Моя жизнь зависит от того, что я сейчас сделаю. Моя жизнь зависит от того, сумею ли я разгадать план капитана и сорвать его. Это главное. Все остальное — ожоги от солнца, жар, озноб, жажда — все это может подождать. Мне нужно быть сильным и твердым, как тогда, с Эррерой.

Теперь я знаю, что галлюцинации бывают и со мной. Я буду начеку. С этой минуты — только правда. Ложь слишком опасна для меня сейчас. Я должен мыслить ясно, угадать план Джеймса и что-то предпринять. Я хитрее его. Так что понять его замысел — дело несложное.

Итак, что мы имеем? Капитан Джеймс наверняка придумал, как проникнуть на кеч. Я вывел это заключение из такой предпосылки: у капитана богатый опыт действий в критических ситуациях. Также следует заметить, что план этот логичен, невзирая на его теперешнее положение. Касательно физической стороны план его, несомненно, хорош. Джеймс знает все о яхтах, воде и верно оценивает свои силы. Единственный недостаток плана состоит в том, какую роль он отводит лично мне. Поскольку, несомненно, какую-то роль он мне отводит.

Для этого он должен понять и определить мой характер. По мнению Джеймса, я — всего лишь жалкий бездельник, бродяга, сопляк, человек дружелюбный, но хитрый, приспособленец и трус. Джеймс решит, что я был таким и таким останусь навсегда. На этом и построен его план.

Но, к счастью для меня, Джеймс — человек глупый. Он не разбирается в людях. Для него внешность означает все. Он видел меня-на-Сент-Томасе, но разве он знал меня-в-Корее?

Джеймс понятия не имеет, что я прошел Корею и остался жив, что я вынес постоянный холод, голод, издевательства и все опасности, какие только могут обрушиться на человека. Я врал и оставался в здравом рассудке, когда остальные мерли, как мухи, или трогались умом. Он ничего не знает о той ночи на контрольно-пропускном пункте, когда красные открыли по нам огонь. Он не подозревает, что тогда я совершенно хладнокровно выполз из домика с винтовкой наготове, прицелился на вспышки выстрелов и…

Но я должен быть честен с самим собой. Не было никаких вспышек. У этих красных сволочей, наверное, на стволах имелись насадки-гасители вспышек. Некуда было целиться, на темном склоне горы — ни единого огонька. Только пули били по окну, рикошетили от цистерны из-под солярки и зарывались в землю. Куда стрелять в ответ, не в гору же? Поэтому я и не стрелял.

Но все остальное правда. Я-в-Корее такой же настоящий, как я-на-Сент-Томасе. Все это в прошлом, и сейчас новый я сижу на корме яхты.

Да, Джеймс не знает о самом важном событии в моей жизни. Он что, действительно считает, что я не смогу его победить? Думает, что я испугаюсь его? И все потому, что он не знает о Шанхае…

5

…и о том, как я встретил любовь, внезапную смерть и вечную жизнь, которые смешались в одно и втиснулись в несколько коротких дней и ночей. Корея закалила меня в горне тяжких испытаний, а Шанхай навсегда определил мой характер. Этот город поставил на моем лбу клеймо: «Использовать только в Шанхае». Некоторые места накладывают на людей неизгладимый отпечаток. Вот почему есть американцы, которые живут в Париже, и англичане, которые всю жизнь проводят в африканских колониях, и голландцы, которых никак невозможно выдворить из Индонезии. Может, кое-кто из таких переселенцев и наживается на чужбине, эксплуатируя туземцев. Но таких деятелей можно пересчитать по пальцам. Некоторые предпочитают жить в прекраснейших на свете краях. А другие живут в такой глуши, из которой сбежала бы и собака. Их просто тянет к таким экзотическим местам некая непостижимая и неодолимая сила. И эти края становятся для них родным домом, с которым не сравнится ничто на свете.

Вот таким домом и стал для меня Шанхай. Это мой город. И он исчез, пропал, перестал существовать, когда красные взяли над нами верх. Теперь проще попасть в самые заповедные закоулки Аравии, чем в Шанхай. Мой город потерян навсегда, и у меня не осталось даже какого-нибудь сувенира, вещицы, на которую можно было бы взглянуть — и вспомнить. Все, что мне осталось — несколько воспоминаний, но и они со временем тускнеют и понемногу тают. Наверное, вскоре они совсем угаснут, и я не смогу отличить дорогу на Нанкин от Мотт-стрит. Международный городок в моем представлении станет неотличимым от Рокфеллер-центра, Бунд будет как две капли воды похож на Пятьдесят седьмую улицу, и даже образ Джейни растворится среди лиц сотен других девушек. Возможно, от этого я стану только счастливее, кто знает? Потому что эти воспоминания причиняют слишком много боли.

В тысяча девятьсот сорок седьмом отступающие армии Чан Кайши все еще удерживали большую часть Китая. Китай был нашим союзником. И вот армия Соединенных Штатов решила дать японцам передышку и отослала некоторые части в Шанхай, в отпуск. Первые отпускники попали в Шанхай в августе, и я был среди них — вместе с остальными ребятами из шестой и седьмой дивизий Корейской оккупационной армии.

Наш корабль поднялся по реке Вангпо и стал на якорь, и мы увидели на пристани толпу торговцев-разносчиков с лотками, заваленными всякой всячиной, продавцов с птицами в клетках, резными фигурками, местным рукоделием. Между ними сновали рикши и велосипедисты. Издали весь город был виден как на ладони, необычайный и прекрасный, озаренный ослепительным летним солнцем. Мы прекрасно понимали, что проиграем эту войну. Мы попали в Шанхай после года, проведенного в деревушках с тростниковыми крышами, вроде Мунсана или Таэгу, среди грубых, неприхотливых корейцев, которые дрались, как черти, за свои горы и рисовые поля и держали воображаемую границу, которую принято называть тридцать восьмой параллелью. Мы знали, что нас ждет, и мечтали вырваться и гульнуть на свободе.

Шанхай ждал нас с распростертыми объятиями, готовый за деньги предложить все, что только есть под солнцем. Люди здесь умели видеть очевидное, даже когда на Западе предпочитали закрыть на это глаза. В Шанхае понимали, что коммунисты выкинули с севера армию Чан Кайши. Знали, что Куоминтанг выметен подчистую и так же мертв, как династия Минь. Шанхай — единственный город в Китае, ориентированный на Запад — тоже не останется прежним. Тысячи людей хотели уехать — а для этого нужны были деньги. Миллионам нужны были деньги хотя бы для того, чтобы купить себе еды. И всем им нужны были настоящие деньги, а не эти конфетные обертки, напечатанные в Куоминтанге, которые не стоили ровным счетом ничего. Им нужны были настоящие деньги — наши добрые американские доллары, а каким образом эти доллары им достанутся, не имело никакого значения.

Когда я сходил с корабля в Шанхае, со мной творилось что-то непонятное. Я жаждал испытать все на свете удовольствия, насладиться жизнью про запас, учитывая то, что ожидало нас впереди. Эту неделю я хотел прожить полной жизнью, поскольку мне могла никогда больше не представиться такая возможность.

Я попробовал — и у меня ничего не вышло. Невозможно постоянно вкушать самый пик наслаждения. Ни в чем — ни с женщинами, ни в пьянке, ни даже на наркотиках. И не верьте сводникам и зазывалам, которые утверждают обратное — они нагло врут. Острота новых ощущений очень быстро притупляется, все становится таким обыкновенным и скучным. Шлюшка, на которую ты взобрался, кажется давно надоевшей старой женой. Пойло, которое плещется в стакане, заводит не больше, чем простая вода. А шприц с наркотой становится таким же привычным и заурядным, как костыль у хромого. И ты сколько угодно можешь уговаривать себя, что все эти штуки — прекрасные загадочные диковинки, но себя не обманешь. В конце концов останется только раздражение и досада на себя же самого.

Точно так было и со мной. Все время жить полной жизнью никак не получалось. Зато каждое мгновение, проведенное в городе, каждая секунда были пропитаны осознанием того, что я жив, на самом деле жив в таком месте, где смерть — обычное дело. Объяснить это как-то иначе я не могу. Наверное, это все равно что попасть в рай — в настоящий рай, а не такой, как на этих дурацких картинках — со всякими арфами, золочеными воротами и слащавеньким боженькой во главе всего этого балагана. Шанхай в августе сорок седьмого, близость смерти и Джейни — это был мой рай. И другого мне не надо.

В первое утро, спустившись с корабля, я снял комнатку в гостинице Христианского союза молодых людей, на пару с еще одним нашим парнем, Эдди Бэйкером. Мы переоделись в новенькую форму и вышли на улицу. Не успели мы и шагу ступить, как нас окружили сводники. Их было не меньше двух дюжин, торопливых и навязчивых маленьких торговцев телом. Отвязаться от них было почти невозможно, они вцеплялись в тебя мертвой хваткой, как тот триппер.

— Эй, Джо, эй, Мак, падем са мной! Хароши бордель для европейсы! Руски девошьки, турески девошьки, англиски девошьки! Девошьки нада, Джо, падем са мной!

Было десять утра.

Насчет девочек для нас с Бэйкером было, пожалуй, рановато. Нам хотелось просто прогуляться, поглазеть на Шанхай. Сводники потянулись было за нами, но понемногу отстали, когда до них дошло, что платить мы не собираемся. И через каких-нибудь два часа за нами плелся только один из них. Он отзывался на имя «Джо» и, похоже, отставать не собирался. Пока мы с Эдди завтракали в ресторане с надписью «Только для европейцев», этот Джо сидел на корточках у двери и снова прилип, когда мы вышли. Чтобы от него отвязаться, один раз мы даже вошли в какой-то бар через одну дверь, а вышли через другую — на соседней улице. Но упрямец Джо отыскал нас и снова стал навязывать свои услуги. Он торговался за нас на базарах, болтал без умолку, сыпал шутками и не спускал с нас глаз. Что бы мы ни говорили, его не пробивало — а мы старались вовсю. Нашего Джо ничем нельзя было пронять.

В девять вечера мы с Бэйкером поужинали и вышли на улицу, не зная, чем бы еще заняться. Джо вился тут же, под рукой.

Я предложил:

— Ну, что, может, заглянем в бордель?

— А в какой? — спросил Бэйкер.

Я кивнул в сторону ухмылявшегося сводника.

— Да в его. Этот маленький скунс таскался за нами одиннадцать часов кряду, по самой жуткой жаре, какую я помню. Не думаю, что ему хоть раз за весь день что-нибудь перепало поесть или попить. И все это только ради того, чтобы доставить нам скромненькие плотские удовольствия.

— Да? — спросил Бэйкер.

— А зачем бы еще? Эй, ты, Джо! Пошли в твой распрекрасный европейский бордель.

Не успели мы моргнуть, как сводник поймал такси, и мы поехали.

— Ты думаешь, это безопасно? — спросил меня Бэйкер.

— Парень, что в этом мире безопасно?

— Что-то мне это не нравится…

— Спокойно, приятель, — уговаривал я его.

Мы проехали по двум аллеям, потом свернули в какой-то тупик. Расплатились с таксистом и вышли. Джо подвел нас к одной из дверей и постучал.

Я сказал Бэйкеру:

— А сейчас ты увидишь то, что видел разве что один мужчина из десяти тысяч. Настоящий восточный гарем. Шанхайский бордель, представляешь, Бэйкер?! Подумай только, какие истории ты сможешь потом рассказать своим детям.

— Я слыхал, что все эти шлюшки обязательно болеют какой-нибудь дрянью, — осторожно проговорил Бэйкер.

— Ну, поэтому мы и пойдем к проверенным профессионалкам.

Дверь открылась, и служитель провел нас в прихожую. Здесь мы расплатились со сводником. Получил он самую малость, особенно если припомнить, сколько времени на нас угробил.

— И что теперь? — спросил Бэйкер.

— Подождем.

Ждать нам пришлось недолго. К нам вышла мадам — тощая морщинистая старуха. Она пригласила нас в гостиную. И какую гостиную! Повсюду в живописном беспорядке стояли низенькие подставки с вазами. Ароматические курильницы. Скульптуры и картины. Мраморные лестницы. Столики и кресла тикового дерева. На столиках — сосуды с рисовой водкой.

Мадам дважды хлопнула в ладоши. И с верхнего этажа по широкой мраморной лестнице спустились девочки, одетые так же мило, как все девочки в Шанхае. Их было десять или двенадцать, и они выстроились перед нами в ряд.

— Ты все еще опасаешься триппера? — тихонько спросил я Бэйкера.

— Я думал, нам предложат европейских девок, — сказал он. — А тут одни китаянки.

— По-моему, местные кисоньки с виду вполне ничего себе.

— И то правда, — согласился Бэйкер.

Мадам угодливо улыбнулась нам и сказала, что за раз они берут пятнадцать тысяч китайских долларов, а за целую ночь — тридцать шесть.

— А сколько это будет на нормальные деньги? — спросил Бэйкер.

— Три доллара за раз, двенадцать за ночь, — пересчитала мадам.

Бэйкер кивнул и указал на улыбчивую маленькую толстушку, сказав при этом:

— Ну, что, Деннисон, через полчасика я буду ждать тебя внизу, у выхода, идет?

— Ага, — кивнул я, подошел и тронул свою девушку за плечо. Я сразу выбрал ту, что мне понравилась. Она была довольно высокой для китаянки. Как я потом узнал, родилась она на севере, и в ее жилах текла маньчжурская кровь. Выглядела она неплохо и держалась очень прямо. Когда я дотронулся до ее плеча, она кивнула.

Девушка провела меня наверх, в маленькую комнатку с дверью из промасленной бумаги. Главным украшением комнаты была широкая латунная кровать. Девушка разделась. У нее оказалась прекрасная фигура, ладная и подтянутая, совсем не то, что у тех старых потаскушек, которые промышляют на Бонгконге в Сеуле. Она была очень хороша и очень холодна со мной, и что-то в этой девушке поразило меня до глубины души. Я постоянно думал о ней, и уходить мне совсем не хотелось. Я оделся, спустился вниз по лестнице и заплатил мадам двенадцать долларов за целую ночь, потом вернулся в комнату. Всю ночь я пролежал рядом с этой девушкой, мы вместе прислушивались к выстрелам, гремевшим в темноте на улицах. Как я потом узнал, солдаты Национальной Армии постоянно грызутся с шанхайскими полицейскими, а красные партизаны выцеливают и тех, и других.

Это было что-то необыкновенное. Я знал из книг, что некоторые люди деградируют от общения с проститутками, а другие, наоборот, духовно возвышаются. Со мной не случилось ни того, ни другого. Мне было все равно, кто она такая и сколько тысяч других мужчин переспали с ней до меня. Сейчас она была со мной, в этой маленькой комнатушке с бумажной дверью и тусклой лампой в углу. А снаружи кто-то в кого-то стрелял из винтовок, гремели автоматные очереди, каждый раз напоминая мне, что совсем рядом ходит настоящая смерть, а я до сих пор жив, в самом деле жив. Я лежал рядом с ней и думал о маленьком своднике по имени Джо, который целый день таскался за мной, одиннадцать часов гнул спину, чтобы предложить мне самое прекрасное и желанное в мире. Если задуматься, то все это оказывается таким смешным…

На следующее утро мне пришлось выдержать настоящее сражение. Я хотел, чтобы эта девушка — ее звали Джейни — была со мной весь день, и не здесь, не в борделе. Мадам уперлась и не хотела отпускать ее с работы. Самой Джейни, похоже, было совершенно все равно, уйдет она со мной или останется.

Мы с мадам долго торговались, спорили, бранились, орали друг на друга. В конце концов я заплатил двести тридцать восемь американских долларов за то, что Джейни проведет со мной всю оставшуюся неделю. Мадам здорово нагрела на этом руки. Джейни переоделась в городское платье и пошла со мной.

Мы ходили с ней по улицам — просто гуляли, глазели по сторонам. Только через полдня я обнаружил, что она говорит по-английски — выучилась от военных полицейских.

— Почему ты раньше мне не сказала?

— Лучше молчать.

Я узнал кое-что и о ней самой. Она родилась и выросла в маленькой захолустной деревушке где-то в окрестностях Синканга, недалеко от северной границы. Родители продали ее — подумать только, продали! — человеку, который разъезжал по таким вот деревушкам, набирая молоденьких проституток в крупные бордели Шанхая и Кантона. Вот тебе и родители! Она называла мне свое настоящее имя, но я не сумел его толком выговорить, а потому сразу забыл. Сейчас ей было семнадцать лет.

Когда я приехал в Шанхай, у меня было с собой около трех сотен долларов. Еще несколько сотен я занял у ребят из моей части, и мы с Джейни сняли домик неподалеку от Белого Русского сектора.

Мы жили, как муж и жена. Она каждое утро слушала радио и рассказывала мне о новых наступлениях красных в Северном Китае. В Корее я ни разу ни о чем подобном не слышал. Вечером мы ходили танцевать в маленькое русское кафе неподалеку, в котором были более-менее приемлемые цены. И целыми днями мы просто гуляли по городу. Наверное, я повидал все до единого старые храмы и кладбища этого города, но каждая минута этого ничегонеделанья доставляла мне неописуемое наслаждение.

Как-то раз старик сержант в лагере Полк, штат Луизиана, говорил мне, что из бывших проституток получаются самые лучшие жены. Он говорил еще, что когда уволится со службы, то поедет в Нью-Орлеан, выберет самую лучшую маленькую шлюшку и заберет ее к себе в Арканзас, на свою ферму. Тогда я думал, что старик просто спятил. И в Корее я тоже смеялся над пацанами, которые таскались за шлюхами. Только сейчас я наконец понял, в чем тут дело.

Я сказал Джейни, что люблю ее. Она посмотрела на меня своими грустными глазами и покачала головой.

— Пожалуйста, не надо говорить о любви.

— Но, Джейни, милая, я люблю тебя! Я хочу на тебе жениться. Я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Я серьезно, черт возьми!

— Прости. Наверное, твои родители будут против.

— Послушай, Джейни, у меня из родных никого не осталось. Родители умерли, а брата убили японцы. Есть еще сестра, но я ее терпеть не могу. Выходит, я совсем один.

Тогда Джейни сказала, что она не христианка. Эка важность! Я сказал ей, что тоже не христианин. Я вообще не верующий. Я сказал, что ради нее готов стать хоть буддистом, хоть кем угодно!

— Ты ведь не думаешь так на самом деле, — сказала она. — Скоро ты уедешь и никогда больше не вернешься. И зачем бы тебе сюда возвращаться?

— А теперь слушай меня внимательно, — сказал я. — Я люблю тебя, Джейни. Может, не так уж и сильно, но сколько ни есть — все твое. Тебе не по душе быть проституткой? Мне тоже не нравится быть таким, каков я есть. Не отворачивайся, послушай! Джейни, я — трепло, трус и слабак. Я никогда и никому этого не говорил и никогда больше не скажу. Но я хочу, чтобы ты знала, с кем имеешь дело. И — я люблю тебя и хочу жениться, если ты за меня пойдешь.

Джейни разволновалась.

— Зачем ты мне все это говоришь? Ты ведь все равно не вернешься.

— Вернусь!

Я взял ее за плечи и посмотрел прямо в глаза.

— Я не вернусь в Корею. Не вернусь на корабль. Я останусь здесь, с тобой.

— Но тебя поймают и расстреляют!

— Тебе это не безразлично?

— Я не хочу, чтобы тебя убили. Ты должен вернуться в свою армию.

— Ты выйдешь за меня замуж, когда я вернусь в Шанхай?

— Ты не вернешься.

— Господи! — воскликнул я. — Что я должен совершить, чтобы завоевать любовь проститутки? Перерезать себе вены? Дай нож, я сделаю это! Я сделаю что угодно, если ты после этого мне поверишь.

Тогда я достал из кармана складной нож и открыл его. Я и вправду собирался сделать то, что сказал, и мне было наплевать на последствия.

Джейни очень странно на меня посмотрела, отняла нож и прижалась ко мне всем телом.

— Джейни?

— Я люблю тебя, — сказала она и расплакалась. Кажется, я тоже плакал.

Эта неделя отпуска была для меня раем. Я любил Джейни, а она любила меня. Она миллион раз переспрашивала, правда ли, что я ее люблю, и правда ли, что я вернусь, и где мы потом будем жить, и будет ли у нас свой сад. Я решил, что оставаться в Шанхае слишком рискованно, из-за этих коммунистов и всего такого. В Штаты мне тоже возвращаться совсем не хотелось. Так что мы решили попробовать обосноваться в Гонконге, если мне удастся найти там приличную работу. Джейни считала, что с работой у меня все получится. Она рассказывала мне, как обустроит наш будущий дом и какие блюда она будет для меня готовить. За эти два дня мы расписали свою жизнь лет на тысячу вперед.

В последнюю ночь отпуска я твердо решил не возвращаться на службу. Но Джейни оказалась просто потрясающей женщиной — она сумела убедить меня, удержать от дезертирства.

— Ты должен возвратиться, — сказала она. — Если ты дезертируешь, ничем хорошим это не закончится. Они тебя все равно разыщут и расстреляют. Ты должен отслужить свой срок полностью и отделаться от них навсегда.

— Мой контракт заканчивается через шесть месяцев.

— И тогда ты будешь свободен? А где? В Сеуле?

— Нет. Нас всех доставят обратно в Штаты, а оттуда заберут новобранцев. Но я буду откладывать деньги. И как только получу свои бумаги, сразу побегу на корабль и приеду сюда, к тебе.

— Ты вернешься ко мне? — снова спросила она.

— Клянусь чем угодно!

— Ох, нет, ты никогда не вернешься! — ответила Джейни и залилась слезами. Я вытер слезы с ее лица и снова пообещал, что вернусь. Я говорил с ней очень терпеливо и мягко, как с расстроенным ребенком. Потом я отдал Джейни двести сорок американских долларов, все, что мне удалось наскрести у приятелей.

— Тебе хватит этого, чтобы протянуть следующие шесть месяцев?

— Хватило бы и половины!

— Возьми все. Потом я пришлю тебе еще. Ты останешься здесь, по этому адресу?

— Нет, перееду, где подешевле. А ты вправду вернешься?

— Клянусь! Через шесть месяцев меня демобилизуют. Еще месяц — на то, чтобы вернуться в Шанхай из Штатов. Выходит, мы снова будем вместе через семь месяцев.

Джейни написала на карточке свое имя и новый адрес, по-английски и по-китайски. Я бережно спрятал карточку в свой бумажник. Я не разрешил ей провожать меня на пристань — боялся, что она расплачется там, при всех. И ушел, еще раз пообещав, что вернусь.

Я погрузился на борт, корабль отошел от пристани и неторопливо двинулся вниз, к устью Вангпо. А Шанхай остался за кормой — как будто его никогда и не бывало.

Меня отыскал Бэйкер и спросил:

— Ну, что, дружище, получил сполна?

— Да уж.

— Надеюсь, тебе хватит, чтобы скрасить остаток дней в Корее! — и он улыбнулся.

Я улыбнулся в ответ. А что мне оставалось делать? Я увидел, как Шанхай, город моей мечты, скрылся из виду за поворотом реки.

Я не обманывал Джейни. Я любил ее, она была мне нужна, и я верил, что тоже ей нужен.

Через семь месяцев — всего каких-то семь месяцев — я вернусь в Шанхай. Найду Джейни, женюсь на ней…

6

Деннисон открыл глаза, удивленно потряс головой. Не время вспоминать Джейни. Он должен думать о настоящем — о заштилевшей яхте, о белых в свете луны парусах над головой, о самой луне, которая клонится к востоку.

И о человеке за бортом!

«Отвлекаться ни в коем случае нельзя. У Джеймса есть план, он заберется на палубу и убьет меня, если я что-нибудь не придумаю. Он всадит нож мне в живот, выпустит кровь и все кишки… Неужели мне нужно пугать себя, чтобы заставить поверить, что жизнь моя в опасности?»

От носа судна донесся глухой удар. Что-то скрипнуло. Потом звуки повторились — удар, скрип.

Деннисон ущипнул себя за руку. Больно. Но совсем немного. Когда нож вспорет тебе брюхо, будет больнее. Помни!

Скрип и удар.

Деннисон встал. Бледно-желтая луна касалась края горизонта. На часах — семнадцать минут первого.

План капитана…

Скрип и удар.

Деннисон сжал рукоятку ножа и весь обратился в слух. Капитан что-то делал там, внизу, что-то, от чего раздавались скрип и глухие удары. Что он там творил?

Скрип и удар.

Капитан…

Скрип и удар.

Понятно. Джеймс выждал столько, сколько смог. Теперь его силы на исходе, и он принялся за свой план. Должно быть, это скрипит его нож по деревянной обшивке яхты. Он решил пробить себе путь в трюм.

Не может быть! У него ни черта не выйдет! Или он хочет просто продолбить дыру? Это и есть его план?

Скрип и удар.

Да. Он собирается продырявить кеч. Может, он считает, что сумеет заставить меня пойти на попятный, пригрозив потопить яхту? Но я не отступлюсь.

Скрип и удар.

Даже если он продырявит обшивку и кеч даст течь, он вряд ли потонет весь. Некоторые любители острых ощущений свободно плавали и на полузатопленных яхтах. Наверное, Джеймс решил, что это лучше, чем постепенно умирать, цепляясь за балансир.

Скрип и удар.

«Мне это снится, — подумал Деннисон. — Капитан ни за что не решится потопить свою собственную яхту!»

Он покрепче сжал нож. Нож не подведет. Не разжимая руки, он вслушивался в тихий ровный скрип и глухие удары, доносившиеся из-под кеча. Да, он не ошибся.

Но у Джеймса не получится пустить яхту на дно простеньким складным ножом. У кеча двойная обшивка. Ему не пробиться через два с половиной дюйма отменного красного дерева из Гондураса, да еще действуя складным ножичком.

Постой, но ведь двойная обшивка стоит ниже ватерлинии! И если сделать дыру на самой ватерлинии, прямо над двойной обшивкой, кеч наберет воды. Капитану нужно продолбить всего лишь дюйм с четвертью. Но и это не так-то просто. В Гондурасе отличная древесина, не то что на Филиппинах. Скорее всего, его нож сломается прежде, чем он успеет заметно навредить.

Но ему совсем не нужно долбить деревянную обшивку! Он может просто выцарапать шпаклевку из одного шва, расширить его, сколоть смолу и…

На его месте, я бы так и сделал.

Скрип и удар.

Как же его остановить?

Деннисон слушал, сжимая в одной руке нож, а в другой багор. Ему срочно надо что-то предпринять, чтобы остановить капитана, а не то Джеймс пустит яхту на дно.

Краем глаза Деннисон уловил какое-то движение. Он обернулся и увидел огромную черную массу, нависшую над судном.

7

Ему не привиделось. Громада нависла над яхтой как скала, черная на фоне темно-синего неба, освещенная единственным красным огоньком. Пока Деннисон стоял, открыв рот, эта махина подошла поближе, и над красным огоньком обнаружились два белых фонаря. Наконец она приблизилась настолько, что стал слышен рокот двигателей.

Откуда здесь взялся этот чертовсухогруз?

Может, это трамп, грузовое судно, которое ходит между Штатами и Карибами? Проклятье! Вокруг — огромные океанские просторы, иди куда глаза глядят, так нет! Чертов сухогруз выперся прямо на яхту Деннисона. Невероятно, но факт. Рассчитывать на то, что ты не встретишься с теплоходом, не разумнее, чем надеяться, что не попадешь в ураган. Господи! Когда ты уже повидал море, учишься принимать в расчет каждую поганую случайность, каждое паршивое изменение ветра и воды. Даже вдали от обычных морских путей моряки на парусниках дежурят по ночам. Без этого никак. Потому что с сухогруза заметить маленькую яхточку не представляется возможным, их радары не настроены на деревянные парусники. И стальная громада раскрошит яхту так тихо и быстро, что люди на сухогрузе даже не почувствуют, что они на кого-то налетели. Довольно часто парусникам приходилось спешно удирать с пути слепого железного корабля, прущего по океану с отключенными радарами и уснувшим наблюдателем.

Скрежет и стук под носом «Канопуса» стихли. Джеймс тоже увидел или услышал приближающийся сухогруз.

Он все надвигался, его моторы шумели ровно и мощно, а ходовой огонь на левом борту казался подмигивающим красным глазом дьявола. Зеленый огонек на правом борту Деннисону не было видно. Если бы сухогруз шел прямо на них, он, наверное, разглядел бы оба огонька — и зеленый, и красный. Но, может, его зачем-то выключили, кто знает? Что же там говорится в правилах… Левый борт, правый и левый борт… Деннисон не помнил.

Оставалось ждать, сложа руки. Винт не работает, мотор запускай — не запускай, все без разницы, а ветер стих. Даже если бы ветер и надувал паруса, все равно Деннисон не знал, в какую сторону поворачивать яхту. Если сухогруз налетит на кеч, парусник может развалиться от удара, а может получить смертельную рану в корме, и тогда его просто утянет на дно водоворотом от винтов корабля. Если же на сухогрузе заметят, что что-то скрежещет у них под ватерлинией, они остановятся, проведут расследование — и найдут их с капитаном. Тогда — тюрьма.

Океан тянется на тысячи миль, и надо ж такому случиться, что этот сухогруз вылез прямо на них! Не везет — так уж не везет.

Капитан Джеймс заорал:

— Эй, на сухогрузе! Эге-гей, на помощь!

Но, понятное дело, никто его не услышал за грохотом работающих моторов.

Сухогруз был совсем близко. Деннисон уже различал его нос, высокий, как скала, нависший над бортом кеча, подобно исполинскому топору. Казалось, корабль прибавил обороты. Затем огромная туша сухогруза придвинулась вплотную, и кеч отбросило в сторону волной, пенившейся у форштевня корабля.

Трамп пронесся мимо, кеч качнуло из стороны в сторону. На отлете его грот-мачта зацепила стальной корпус судна. Верхняя стеньга с треском обломилась, но сама мачта выдержала.

— Эй, на сухогрузе! — надрывался Джеймс.

Корабль не останавливался, он уходил все дальше, оставляя за кормой пенный водоворот и вонь солярки. Заметили их или нет? Может, они пойдут на разворот?

Деннисон таращил глаза, вглядываясь в темноту. Он стоял на ходуном ходившей палубе, вцепившись в кливер, и не отрывал глаз от уходившего сухогруза. На корме трампа виднелась цепочка медленно отдаляющихся белых огней. Он не разворачивался.

Может, капитана стряхнуло с его насеста?

Нет, держится, гад. Из-под носа кеча снова донеслись равномерные удары и скрип. Скрип и удар, скрип и удар… Как же его остановить?

И тогда, все еще глядя в ту сторону, куда скрылся сухогруз, Деннисон увидел, что ему ничего не нужно делать с капитаном. Ничегошеньки! Вопрос решился сам собой.

Он увидел плавник, быстро рассекающий волны и направляющийся к кечу. Два плавника. Акулы.

Должно быть, они следовали за сухогрузом, подбирая отбросы. Некоторые акулы плывут за кораблем неделями, питаясь мусором и отбросами. Они прямо кишат за кормой, подхватывая на лету все, что падает за борт.

Но эти две отстали от сухогруза. Они почуяли кое-что получше, чем корабельный мусор. Они почуяли человека в воде.

Деннисон облокотился о кливер и принялся ждать. Что вы предпримете против двух акул, а, кэп?

8

Из-под кеча донесся сдавленный крик ужаса. Капитан Джеймс увидел акул. Внезапно его руки возникли над бортом. Он судорожно пытался выбраться из воды.

Деннисон заколебался, его охватило жгучее желание помочь капитану. Бедный дурень уже получил свое…

Но отступать поздно, он давно все решил. Он должен довести убийство до логического конца, особенно после всего, что вытерпел. Деннисон сжал губы и ударил капитана по пальцам. Ему пришлось ударить трижды, прежде чем Джеймс разжал руки и полетел в воду.

Теперь капитан плескался у самого носа кеча, не отрывая глаз от быстро надвигающихся тварей.

— Деннисон! — закричал он. — Ради всего святого, сделай что-нибудь!

Деннисон медленно кивнул, но не сдвинулся с места.

— Спаси! Деннисон, я прошу прощения за все! Сделай же что-нибудь, помоги!

Деннисон снова кивнул, почти не осознавая этого. При виде акул его охватила смесь ужаса и удивления.

Джеймс барахтался в воде в каких-то двадцати футах от кеча. В правой руке он сжимал нож, и лунный свет блестел на лезвии и на лысой голове капитана. Акулы лениво кружили вокруг жертвы футах в десяти от Джеймса. Тот тяжело дышал, крутился в воде, стараясь удержать в поле зрения обеих хищниц.

Одна из акул подплыла ближе. Джеймс ударил рукой по воде, и акула отпрянула. Вторая тварь развернулась и отплыла, так и не коснувшись капитана.

Они снова принялись кружить, и Джеймс медленно поворачивался вокруг своей оси внутри этого страшного круга, его дыхание перешло в хриплые всхлипы, а лицо посерело в призрачном свете луны. Он повернулся, и акулы сузили круги, почти коснувшись его своими темными мощными телами.

«Это ненадолго», — подумал Деннисон.

Джеймс брызнул водой на акул, но те никак не отреагировали.

— Деннисон! Помоги мне!

Деннисон стоял, крепко держась за кливер, и смотрел, исполненный любопытства, словно он находился в кинотеатре, где демонстрировался страшный фильм, который не имел к нему самому никакого отношения.

Одна из акул разорвала круг. Через мгновение Джеймс завизжал и ушел под воду. Должно быть, акула вцепилась ему в ногу.

Джеймс снова показался на поверхности, его белое лицо исказилось до неузнаваемости. Он все еще сжимал нож. Обе акулы бросились на него. Джеймс взмахнул ножом, попал, снова взмахнул. Одна из акул взвилась над водой, балансируя на хвосте. Ее серое с белым брюхо было вспорото. Она рухнула в воду. Брызги коснулись лица Деннисона. Туша акулы колыхалась на волнах, ее хвост судорожно дергался.

Джеймс быстро повернулся, ища взглядом вторую акулу. Потом он снова закричал. Акула была под ним, она схватила его и потянула на дно. Пока капитан боролся за то, чтобы остаться на плаву, раненая акула медленно повернулась и ухватила его зубами за правую руку, как раз пониже плеча. Челюсти сжались с отчетливым хрустом. Когда акула отплыла, в ее пасти осталась торчать рука капитана, все еще сжимавшая в пальцах нож.

Капитан кричал не умолкая! На месте битвы кипела вода, черная от пролитой крови. Однорукий человек продолжал вопить, пока волны не сомкнулись над его лысой головой и последний вопль его не сменился бульканьем.

Все закончилось. Капитана больше не было, только акулы продолжали кружить на месте, выискивая, что бы ухватить еще. Джеймс умер, погиб, его разорвали морские хищники. Его схватили акулы, когда он полез купаться. Никто не виноват, вот так!

Неужели все?

Деннисон посмотрел на море. Акулы ушли. Из-под носа кеча доносились ровные скрипы и удары, скрипы и удары.

Рука Деннисона сжала нож, висевший на поясе. Он сжимал его, пока не почувствовал боль, сжимал, не отрывая глаз от морской глади.

Далеко впереди отсвечивали кормовые огни сухогруза, почти исчезнувшие из виду. Волны вокруг кеча улеглись. Из-под носа яхты по-прежнему раскатывались удары и скрежет.

Никаких акул и в помине не было! Ни одной! Он придумал их, пока сухогруз уходил все дальше. Никаких акул. Только Джеймс под носом кеча, который продолжает чем-то стучать и скрипеть.

На востоке луна садилась в море.

9

Часы Деннисона показывали семь минут третьего. Луна коснулась горизонта, и редкие облачка пробегали по ее желтому лику.

Поднялся легкий ветер, кеч сдвинулся с места. Из-под носа продолжали доноситься равномерные удары и скрип.

Он должен наконец узнать, что там творится. Ему нужно посмотреть, что это стучит и скрипит. На этот раз — никаких теорий, все его теории оказывались ложными. Никаких грез, все его грезы уводили все дальше от мысли о человеке за бортом. Хватит лгать, ложь и иллюзии оставят его беспомощным в минуту истины, в ту минуту, когда человек за бортом подготовится и полезет на палубу. Конец воображаемым пожарам и призрачным акулам! Сейчас он должен опираться только на правду, на самую правдивую правду. Он посмотрит под нос яхты, увидит, что там происходит, быстро сориентируется и сделает, что должен сделать. Все!

Скрип и удар.

Сейчас.

Деннисон ухватился за фал обеими руками, встал на поручень и нагнулся над водой. В меркнущем свете луны он увидел белое лицо: капитан, который двигался на одном месте. Что же он делает-то?

Джеймс заметил его, и спокойная, почти дружелюбная усмешка озарила его бледное лицо.

Скрип и удар. Капитан Джеймс делал зарядку. Он подтягивался на руках, вверх и вниз между трюмом и балансиром. Его пояс с ножом скребся по корпусу судна, а удар звучал тогда, когда плечи капитана стукались об изогнутый нос.

Деннисон отшатнулся и вернулся на палубу. Он был потрясен. Что-то ужасное было в том факте, что капитан делал зарядку под носом яхты. Деннисон опустился на крышу рубки и только тогда разжал пальцы, стискивающие рукоятку ножа. Он поискал взглядом багор, но тот куда-то задевался. Наверное, багор скатился за борт, когда кеч раскачивало волнами проходившего мимо сухогруза.

Капитан Джеймс делал зарядку, разгоняя кровь по сведенным рукам и ногам, согревая движениями замерзшее тело. Готовясь к минуте, когда он предпримет попытку взобраться на борт.

Но когда?

Деннисон неуверенно попытался вообразить сложившуюся ситуацию с точки зрения Джеймса.

Практичный капитан рассуждал так: в полдень его столкнули в воду, обратно подняться ему мешает придурок, которого он нанял на время пути. К счастью, кеч заштилел. Джеймс поднырнул под яхту и связал лопасти винта, чтобы человек на борту не смог воспользоваться мотором. Если бы винт был не раздвижной, он бы привязал одну из лопастей к рулю или заклинил лопасти на оси.

За день ничего особенного не произошло, не считая того, что придурок на судне попытался застрелить его из незаряженной винтовки. Погода стояла обычная для экваториальной штилевой полосы — штиль и слабый ветер, но, к сожалению, никаких шквалов. Налетевший после захода солнца шквал предоставил бы ему массу возможностей подняться на борт. Но не может же везти во всем сразу. Пришла ночь, но луна светит слишком ярко, лучше и не пытаться. Совсем рядом прошел сухогруз, но пользы от этого — ни ему, ни придурку на борту. Теперь он делает зарядку и ждет…

Когда скроется луна!

Да, конечно же! Капитан, этот рисковый и флегматичный человек, взял ситуацию в свои руки, как тогда, во время бунта кули в Куала-Риба. И как во время многих перипетий, в которых он успел побывать за свою долгую и богатую приключениями жизнь. Он хладнокровно взвесил свои шансы против шансов придурка на борту, прикинул вероятность успеха, если он полезет на яхту после захода луны, и решил поддержать свои не бесконечные силы, которые успел растратить, болтаясь так долго в воде. Для капитана это было раз плюнуть. Самый лучший выход — подождать, дождаться, пока луна скроется за горизонтом. Подождать и дать этому придурку время окончательно свихнуться от тревоги. Он замерзает? Займемся гимнастикой. Теряет силы? Ну, на того ослабевшего, испуганного, больного придурка на борту его еще хватит.

Деннисон бросил взгляд на часы. Семнадцать минут третьего. Луна на половину погрузилась в море. Она скроется через десять-пятнадцать минут. Ну, около половины третьего. Рассветет часов в пять, через два часа тридцать минут. У Джеймса будет два с половиной часа темноты, чтобы незаметно взобраться на палубу. Все это время Деннисону придется охранять яхту целиком — пятьдесят футов в ширину, сто футов в длину — против человека, которому хватит одного или двух футов.

Беспроигрышный план. И все же Деннисона не оставляла неясная надежда. По крайней мере, у всякого плана есть плюсы и минусы. Сейчас он рассмотрит этот план в целом.

Джеймс победит, если сумеет вскарабкаться на борт за два с половиной часа — когда луна уже сядет, а солнце еще не взойдет. Если Деннисон до рассвета не допустит этого, капитан потерпит поражение. Потому что рассвет несет за собой еще восемнадцать часов солнечного зноя, восемнадцать часов, которые иссушат силы капитана и научат его тому, что такое паника и отчаяние. За восемнадцать часов может подняться ветер, который нагонит такие волны, что старого козла смоет ко всем чертям. Да за восемнадцать часов может случиться что угодно!

«Следующие два с половиной часа — решающие, — подумал Деннисон. — Он уверен я успехе, этот старый хрыч. Для него это всего лишь очередное приключение, одно из многих. Еще один лабиринт, из которого нужно найти выход. Наверняка он побывал в худших переделках, и вышел оттуда победителем. Значит, он уверен в успехе.

Но то, как Джеймс рисует себе картину происходящего, не обязательно верно. Все умирают, даже капитаны! К тому же он — в воде, а я — на борту! Я должен об этом все время помнить, это важно.

Я способен совершить убийство. Я вполне способен нажать на спусковой крючок и пырнуть ножом. Это секундное дело. Именно в такой срок убийства и нужно заканчивать.

Но я убиваю капитана с самого полудня. В течение почти пятнадцати часов я убиваю капитана, снова и снова. Убийство действует на нервы, его нужно заканчивать в одно мгновение. Но получилось, что я убивал его опять и опять каждую минуту этих бесконечных пятнадцати часов, прибегая ко всем уверткам и хитростям, какие только возможны. Разве удивительно, что я немного не в себе?

Я могу убивать так же, как это делают другие — мгновенно. Но убивать в течение пятнадцати часов…

Луна зашла почти полностью, а звезды дают слишком мало света. Я должен думать. Холодная сталь входит в мой живот… Я должен думать.

Где он может взобраться на борт? Да с любой стороны. По снастям, на шкафут кеча. На корму. На нос. В моей крепости зияют дыры и многочисленные проломы, которые готовы впустить врага. Эти места я должен оборонять особо внимательно. Но как уследить за всеми?

Прохаживаюсь туда-сюда, как я делал в Корее. Чтобы забраться на палубу, Джеймсу нужно время. Значит, я буду обходить яхту, держа нож наготове. Или, может, лучше занять наблюдательный пост на крыше рубки и медленно поворачиваться вокруг, высматривая черное тело на фоне темного неба, черное тело, которое затмит звезды?

Я не должен обманываться, я должен быть честным с самим собой. Я должен быть честным. Признаюсь, что через две недели после моей стычки с Эррерой он снова прицепился ко мне. Все мои старания, все мужество и уверенность к себе, которые я проявил в первую свару, ни к чему не привели. Во второй раз я сдался. Он не ударил меня, потому что я пополз к нему на коленях. Я сдался без боя. Надо мной смеялась вся рота. И я сам смеялся над собой, шутил, разыгрывал из себя дурачка и ползал на брюхе по первому же приказу. У меня не хватило мужества драться, или покончить жизнь самоубийством, или даже сойти с ума. Все, на что меня хватило, это порезать руку ржавым ножом и надеяться, что у меня будет заражение крови.

Признаюсь, я никогда в жизни не убил ни одного человека. Джейни, я до сих пор тебя люблю. Жаль, что я не вернулся к тебе. Как долго ты ждала меня? Ждешь ли еще? Джейни, меня демобилизовали в Беркли, и через час я просадил в карты все деньги, которые получил после увольнения. Я нашел работу на сухогрузе, который ходил между Панамой и Нью-Йорком. Джейни, признаюсь, что забыл о тебе, хотя и любил. Да, я такой. И когда в Шанхай вошли коммунисты, я понял, что навсегда потерял возможность встретиться с тобой. И, бог свидетель, я даже обрадовался, когда эта обязанность спала с меня! Прости меня, Джейни.

Признаюсь, что я лжец, и болтун, и трус. Я признаюсь, что страшно хотел быть убийцей, если бы только у меня хватило силы и мужества убить. Я хотел построить новую жизнь на этом убийстве. Я собирался забрать яхту и деньги Джеймса, но черт с ними! Единственное, что я сейчас прошу от жизни — это убить капитана Джеймса…»

Деннисон потер уставшие глаза и посмотрел на восток. Над горизонтом виднелся узенький краешек луны.

«Я должен действовать прямо сейчас, застать его врасплох, когда он не ждет нападения. Что же я должен сделать?»

Верхушка луны исчезла. Светящиеся стрелки часов показывали два часа тридцать одну минуту.

Под носом кеча капитан Джеймс завершил свои согревающие упражнения. Яхта погрузилась в кромешную тьму. Деннисон сел на крышу рубки и сказал себе, что он должен действовать.

10

«О, господи! О, боже мой! Что может сотворить человеческий разум! Куда подевалась моя сообразительность, куда она улетучилась? Как долго я отравлял себя грезами, мечтами и пустыми надеждами, этим сладким дурманом? Как долго я питался снами, отворачиваясь от хлеба насущного — реальных действий?»

Холодная вода хлынула Деннисону за шиворот, невысокая волна плеснула в лицо и полилась в глотку. Он под водой! Деннисон дернул ногами и всплыл на поверхность, забил руками и тут же нашарил деревянный бок кеча и свисающую с борта веревку. Он ухватился за веревку и перевел дыхание.

«Сколько времени мучило меня это роковое видение? Как долго я воображал, что сбросил капитана за борт?»

Черная вода обнимала его плечи и шею. В правой руке обнаружился нож, предусмотрительно притороченный к запястью кожаным ремешком. Над головой возвышался кеч, призрачно сияя белыми парусами на фоне темного неба и моря.

Неужели все это происходит на самом деле?

Он коснулся борта кеча, под ватерлинией нащупал ракушки и слизь, набившуюся в облупившуюся краску. Набрал полный рот воды. Выплюнул. Потом сжал в пальцах нож. Нож его еще никогда не подводил. Он был в воде. Он ущипнул себя за левое плечо. Больно. Он был в воде. Все еще не удовлетворенный и сомневающийся, Деннисон ущипнул себя за плечо посильнее. От резкой боли глаза у него полезли на лоб.

Очередная волна накатила на лицо, вытаращенные глаза запекло от соленой воды.

«Достаточно. Я в воде.

Что же случилось?

В полдень капитан Джеймс столкнул меня за борт.

Почему?

Потому что капитан Джеймс — сумасшедший».

Капитан позвал Деннисона, якобы для того, чтобы показать большую акулу, и сбросил его в воду. Весь день Деннисон боролся за свою жизнь, цеплялся за нос яхты, а волны захлестывали его с головой, а тело постепенно немело, и безумец, оставшийся на борту, не давал ему подняться на палубу. Но Деннисон не отступил, не сдался, несмотря на предательские видения, которые рождались в его воспаленном мозгу.

Странно, бедный сумасшедший капитан, помешавшийся на убийстве. И что более странно — это жалость, которую Деннисон питает к несчастному психу. Он не мог побороть сожалений по поводу человека, захватившего в свои руки палубу яхты. Никакое деяние, даже это, не может укрыться от взгляда мира, в котором оно произошло. И все моральные законы были сейчас на стороне Деннисона. Человеческое сочувствие и понимание обращено именно на Деннисона, на несчастную жертву покушения. Все жители Земли в теплых странах, находящиеся далеко от ужасной ледяной воды этого океана, поддерживали Деннисона, их сердца принадлежали человеку за бортом, ему, Деннисону, безмолвно плавающему у борта яхты. И бедняга Джеймс навсегда потерял понимание мужской половины человечества и сочувствие — женской. И никто, кроме Деннисона, не жалел несчастного капитана.

«Но с чего это я выдумал, что это я столкнул Джеймса за борт?

Ответ напрашивался сам собой. Кому охота оказаться за бортом? О, легко чувствовать, что за тобой — все человечество. Но когда все уже сказано и сделано, когда настает момент истины, кому охота быть осужденным и умереть? Неудивительно, что мне пригрезилось, будто я был на палубе кеча, а капитан барахтался в воде! Усталость и трусость породили мои видения. Да лучше я представлю себя убийцей, чем буду думать о своей собственной смерти.

Но до чего странно, что я обвинял себя, даже в грезах, будто я могу затеять убийство! Я же совершенно не способен на такое. С каким болезненным постоянством мой усталый мозг твердил мне, что я убийца, как терпеливо расписывал все подробности и совпадения. И все для того, чтобы я не осознал, что убивают меня, а не кого-то другого».

Деннисон потер горящие от соли глаза. Хватит мечтать. Луна зашла. Он так долго ждал этой минуты, это его шанс! Мораль и закон на его стороне, философия, наука и религия протягивают ему свою руку, мужское понимание и женское сочувствие подталкивают его, направляют и придают сил.

Он не умрет.

Теперь — за дело!

Деннисон прислушался, но наверху стояла полная тишина. Он ухватился за борт кеча. Так, это корма, а вон и транец неподалеку. Отлично, капитан все еще торчит возле носа судна, подстерегая его там. С ножом в руке, ждет, когда Деннисон начнет подниматься на палубу по тросам и балансиру. С другой стороны, капитан мог и сменить тактику. Этот жлоб вполне мог тихо прохаживаться по палубе, держа нож наготове, от борта к борту, высматривая черное тело на фоне неба, черное тело, которое затмит звезды.

Пора подниматься на борт. Какое место выбрать? Нос, корму или посередине борта?

Посередине, с правого борта. В случае чего, ванты прикроют его от неожиданного удара ножом.

Деннисон подтянулся по веревке, которая волочилась за кормой, и тихо поплыл вдоль левого борта, слегка касаясь ею деревянного бока. Когда его пальцы наткнулись на якорную цепь, он на мгновение помедлил и помолился. Потом ухватился за поручень обеими руками.

Подождал. Никто не ударил его по пальцам. Деннисон подтянулся, выжался на руках. Кожа на лопатках покрылась мурашками в ожидании удара ножом, но он заставил себя не останавливаться. Перекинул через поручень одну ногу. Потом другую.

Он на борту! Припав к палубе, он мучительно вглядывался в темноту. В правой руке — нож.

Ничего.

Значит, Джеймс до сих пор торчит на носу. Отлично. Там все и закончится.

Деннисон двинулся к носу яхты, вода лилась с него ручьями. Вот и нос. Но никакая темная фигура там не маячила, никакая тень не застилала звезды.

Деннисон обошел всю яхту и вернулся на нос. Он был один. Джеймса нигде не было видно.

Где же капитан?

На минуту Деннисон замер, озадаченный. Потом он все вспомнил и пожалел, что не умер раньше.

11

Рядом с бушпритом лежали его часы. Он поднял их и посмотрел на циферблат. Два пятьдесят три. Луна зашла в два тридцать одну, двадцать две минуты назад. «Больше никаких фантазий, — сказал он себе. — Я должен действовать. Только действовать, действовать, чтобы покончить с этим безумным замкнутым кругом, раз и навсегда!

Что может быть лучше, чем предварить нападение капитана и первым напасть на него? Какой смысл сидеть на палубе сложа руки и сторожить крепость, которую невозможно защитить? Покорно ждать, когда враг нанесет первый удар? Почему бы не ударить самому? Соскользнуть в воду, тихо подплыть к носу яхты и всадить в капитана нож по самую рукоять, желательно со спины, пока тот висит, вцепившись в трос и балансир».

Он уже спускался в воду с кормы. И тогда, в воде, усталость и страх взяли верх, он потерял контроль над собой и навыдумывал черт знает чего. А потом вскарабкался обратно.

Но теперь он не грезил. Он сидел на палубе, мокрый и дрожащий от холода. И снова перед ним встала та же проблема: убить капитана или погибнуть самому.

План-то был неплох. Он и сейчас хорош. Главное — решиться. Быть смелым.

«Я могу быть смелым!»

Быстро, чтобы не передумать, Деннисон пошел к корме. Как и в первый раз, он спустился вниз по веревке. Этот раз — последний. Убить или быть убитым, все остальное не в счет.

Деннисон крепко сжимал в правой руке нож. Он набрал в легкие воздуху и нырнул. Поплыл под днище яхты, направляясь к носу. Внезапно что-то обожгло его левое плечо со стороны спины.

Боже, он забыл о капитане! Наверное, Джеймс услышал, как он прыгал в воду. Капитан бросил балансир, как только услыхал всплеск. Он подплыл к Деннисону и ударил его ножом.

Деннисон дернулся, и боль снова обожгла его, на этот раз — левое бедро. Он отчаянно отмахнулся ножом, чувствуя, как тот рассекает воду невыносимо медленно. Не попал, только зацепил обшивку кеча.

Он снова ударил ножом и тут же ударился головой о днище яхты. Оттолкнулся, всплыл на поверхность и поплыл обратно к корме. Ухватился за веревку и одним рывком выдернул себя из воды.

Деннисон лежал поперек кормы, залитый водой и кровью. Чертов капитан! Он осторожно прикоснулся к ножевой ране на бедре.

Это была совсем не ножевая рана. Так, простая царапина. Он сел, заглянул себе за спину и потрогал саднящую кожу на плече. На ощупь рана оказалась поверхностной, просто содрана кожа. Никакой нож не смог бы нанести такое повреждение.

Господи! Должно быть, он ободрал плечо и бедро о покрытое ракушками днище судна, наложил в штаны и понесся в панике к корме. Вторая попытка всегда неудачна.

А капитан?

До сих пор под носом. До сих пор прячется, выжидает нужного момента и не вылезет ни на секунду раньше.

Деннисон с трудом поднялся на ноги и побрел к носу. Сел на крышу рубки. У него едва хватало сил, чтобы не выпустить нож из пальцев. Который час? Три. Полчаса прошло после захода луны, а до рассвета еще полтора.

Нужно делать дело, нужно пройтись в обход по палубе. Но Деннисон не смог заставить себя двинуться с места. Он одиноко сидел под равнодушными звездами и ждал.

12

В десять минут четвертого Деннисон заметил темную бесформенную фигуру, медленно продвигающуюся под бушпритом. Бушприт заскрипел. Бортовой трос щелкнул и натянулся. Фигура продолжала двигаться, уже обнаружились голова и плечи, чернеющие на фоне звездного неба.

Деннисон не сводил глаз с этого зрелища и уже мог различить капитана. Джеймс стоял одной ногой на бортовом тросе, а второй упирался в балансир. Он еще не шагнул на борт, он висел между палубой и водой, готовый отскочить и снова спрятаться под изогнутым носом корабля.

«Решающий момент настал. Наверное, мне следует…»

Неожиданно капитан перекинул одну ногу через бушприт. Он оседлал его, держась теперь одной рукой за леер, а во второй взблескивало узкое белое лезвие. Усевшись на бушприт, Джеймс начал медленно передвигаться к носу.

Деннисон подумал, можно ли считать бушприт уже яхтой. Он видел, как блестят зубы и белки глаз капитана, видел, как сверкнуло лезвие ножа. Капитан двигался к носу яхты, выверяя каждое движение тщательно, но в то же время и уверенно. «Наверное, он помнит каждый дюйм своей яхты, — подумал Деннисон. — Правую руку сюда, левую ногу туда…»

Джеймс добрался до места, где бушприт соединяется с носом. Теперь Деннисон мог разглядеть капли воды, падающие с капитана. Он был в каких-то десяти футах.

Деваться было некуда, и Деннисон соскочил с крыши рубки и отбежал к правому борту.

Капитан слез с бушприта и стал на носу, встал впервые за пятнадцать часов. Его ноги подогнулись, и он тяжело опустился на палубу.

Сейчас или никогда…

Деннисон бросился вперед, но капитан уже был готов. Он держал свой нож на уровне груди.

— Давай, — хрипло прошептал Джеймс. — Я мечтал об этом. Я мечтал, как всажу этот нож тебе в брюхо, Деннисон. Я молился об этом. Давай-давай.

— Я вооружен…

— А мне плевать, — прошипел Джеймс. — Парень, мне плевать, если ты поцарапаешь меня своим игрушечным ножиком. Ну, ударь меня, Деннисон!

Деннисон понял, что капитан страшно зол.

Джеймс снова поднялся и удостоверился, что ноги его держат. Он пошел к правому борту, преследуя Деннисона, который отступал, пока не уперся спиной в ванты.

Теперь моли о пощаде…

— Капитан, я, наверное, был не в себе! Капитан Джеймс, я и вправду не знаю, что это на меня нашло! Наверное, я сошел с ума.

— Я убью тебя, — сказал капитан, продолжая наступать.

— Вы не можете меня убить, — взмолился Деннисон. — Я не буду защищаться!

— Да мне один черт, будешь ты защищаться или нет, — ответил капитан.

Деннисон снова отступил. Он пятился до вант-фока. За его спиной оставалось не больше пятнадцати футов палубы. Нож он не потерял, но броситься на непреклонного и всемогущего капитана казалось выше его сил.

И тогда он услышал…

13

…громкий скрип под килем. Джеймс тоже его услыхал и остановился, вслушиваясь. Скрип повторился. Так крошатся кораллы под стальным килем яхты.

— Деннисон, куда ты, черт побери, нас завел?

Кеч дернулся. Его нос задрался, потом судно завалилось на борт. И снова выровнялось.

— Деннисон! Живо на руль!

Кеч снова вздрогнул, его несло на пенную линию прибоя. Яхта дернулась и пошла свободней. Впереди расстилалась полукруглая бухта, а за сверкающим от пены берегом, на фоне светлеющего неба, виднелись смутные силуэты пальм.

— Господи! Нас отнесло к Багамам! — заорал Джеймс, перекрикивая шум прибоя. Потом он вспомнил о Деннисоне и ринулся к нему по наклонной палубе.

Деннисон действовал хладнокровно. Он метнул в капитана свой нож. Даже не взглянув, чтобы удостовериться, попал ли, он прыгнул за борт. Плыл под водой, пока грудью не коснулся песка. Тогда он встал.

Пустынный берег. В пятидесяти футах торчал увязший в песке кеч. Капитана не было видно.

Деннисон понесся по берегу. Над головой шумела листва деревьев. Он спрячется в лесу, переждет…

14

«Ближайшая земля в трехстах милях», — одернул себя Деннисон.

Капитан все наступал, и ему пришлось отодвинуться от фока. Теперь он оказался на кокпите. Яхта почти не двигалась, замерла на черной глади моря. Звезды над головой, казалось, побледнели.

Внезапно капитан Джеймс прыгнул на мостик. Слегка споткнулся, но удержался на ногах. Теперь Деннисон не мог кружить по яхте. Капитан неотвратимо надвигался, и Деннисону оставались лишь пять футов палубы. Отступать больше некуда. Он прислонился к бакштагу и принял боевую стойку. Капитан сделал еще шаг, и настало время…

15

…для шквала, налетевшего с юго-востока, закрывшего звезды и набросившегося на маленькую яхту, как разъяренный тигр. Кеч как был, под всеми парусами, опасно накренился, двадцать градусов, тридцать, вот-вот перевернется.

Джеймс схватился за штурвал, чтобы не вывалиться за борт. Он попытался потравить грот.

— Деннисон! — взревел он. — Быстро к фоку!

— Но, кэп! Вы же собирались…

— Забудь! — сказал Джеймс. — К черту, парень, главное — яхта!

Капитан посмотрел Деннисону прямо в глаза и швырнул свой нож за борт.

Какое-то мгновение Деннисон смотрел ему в лицо, потом тоже выбросил свой нож в море. Они обменялись рукопожатием.

— Теперь за дело!

Кеч почти перевернулся, поручни и каюта скрылись под водой. Вода все прибывала, затапливая палубу. Шпигаты не успевали выпускать ее обратно за борт. Кливер сорвало порывом ветра, и он трепыхался на остатках снастей. Деннисон отчетливо слышал, как лохмотья, оставшиеся от кливера, хлопают о мачту. Деннисон ухватился за фока-шкот, потянул. Заело! Он подергал в разные стороны, чтобы хоть как-нибудь ослабить натяжение. Кеч повернул на неверный галс, все его снасти натянулись до предела, мачты скрипели и гнулись. Капитан повис на грота-шкоте и дергал за него изо всех сил. И — надо же! Даже в такую минуту, в таком опасном положении капитан сумел подбодрить Деннисона мимолетной дружеской улыбкой…

16

Деннисон стоял на самой корме, упираясь плечом в бакштаг. Позади не было ничего, кроме неподвижной черной воды. Капитан карабкался на кокпит и был уже почти на расстоянии вытянутой руки. Тело его было собранным, как пружина, руку с ножом он выставил перед собой.

— Капитан! Мое последнее слово!

Джеймс ухмыльнулся.

— Господи, капитан! Осужденному всегда предоставлялось последнее слово!

Похоже, это позабавило капитана. Он приостановился, все еще усмехаясь, и сказал:

— Ну, конечно. Давай, говори свои последние слова.

— Это не займет много времени, — начал Деннисон, лихорадочно соображая. Только правду, сейчас — только правду! Спасти его может только правда.

— Капитан! Я поступил премерзко, я предательски пытался вас убить. Я старался, как мог — изо всех сил.

Джеймс кивнул.

— Собственно, я собирался убить вас, чтобы кеч и двадцать шесть сотен долларов, которые лежат в вашем бумажнике, достались мне. Погодите, я еще не закончил! Вы обещали!

— Давай поживее.

— Я пытался вас убить. Как бы то ни было, но именно это я и задумывал. Но теперь я понял, что на самом деле мне нужны были не ваши деньги и даже не ваша яхта. Мне нужно было просто вас убить, капитан Джеймс! Я хотел убить вас, капитан, чтобы доказать самому себе, что я в состоянии это сделать. И еще потому, что вы сами хотели, чтобы я попытался это сделать.

— Это еще как понимать? — спросил Джеймс.

— Не отпирайтесь! Вы ведь и вправду хотели, чтобы я попытался! Вы рисковый человек, капитан, вам просто необходим вкус опасности, смертельный риск — точно так же, как пьянице нужно виски. Почему вы постоянно попадаете в опасные передряги, а, кэп? Неужели в самом деле вам так не везет, что опасности валятся на вас со всех сторон сами собой? А может, вы сами так все устраиваете, сами находите эти опасности, а?

— Эк тебя занесло!

— Только потому, что я волнуюсь. Припомните-ка все те истории, что вы рассказывали про каучуковую плантацию на Куала-Риба. Так вот, капитан, вы сами подтолкнули этих несчастных кули к мятежу — осознаете вы это или нет. Вы только подумайте как следует, капитан! Припомните. Вы могли бы выбрать любого из трех парней, которые хотели плыть с вами в этом рейсе. Вы не взяли с собой негра, потому что знали — он не станет против вас бунтовать. А бедный пьянчужка, старик Билли Биддлер — с ним вы бы справились одной левой, какой же интерес с ним сражаться? И тут вам подвернулся я. И вы взяли именно меня, потому что поняли, что я могу против вас восстать. Я был подходящим материалом для будущего рискованного приключения. Именно потому вы и оставили свой бумажник практически на виду, и…

— Не мели ерунды! — оборвал его Джеймс. — Слушай меня, ты! Эти сумасбродства тебя не спасут!

— А это не ерунда, капитан. Может, конечно, вы и сами не понимаете, почему так поступили. Но я ни за что не поверю, что вы даже не догадываетесь об этом. Зачем вы подтолкнули меня к покушению на убийство? Зачем еще, как не затем, чтобы в очередной раз пережить рискованное приключение, в очередной раз победить непокорного слабака и прибавить к своим занимательным историям еще одну. Вы сами спровоцировали своего наемного матроса на бунт. И теперь готовы его прикончить — совершенно правомерно и законно. Вы полностью оправданы в глазах любого, самого строгого судьи, не говоря уж о вас самих!

— Это правда.

— Нет, не правда! — выкрикнул Деннисон. — Джеймс, да посмотрите же на себя со стороны! И посмотрите на меня. Разве я не подхожу на роль очередной вашей жертвы? Я вероломный предатель, я малодушный трус, и я отчаянно хотел оказаться храбрым и решительным. А ведь я мог бы стать вам настоящим другом, капитан. Я умею быть храбрым, если нужно.

— Ты пытался убить меня, — сказал Джеймс и двинулся к корме.

— О, господи, капитан, ты просто идиот! — простонал Деннисон. — Это, может быть, был мой шанс. Капитан Джеймс, я пытался измениться. Может, теперь ваш черед попробовать изменить себя? Вы подстроили эту попытку покушения, потому что прекрасно понимали, что мне ни за что вас не убить — точно так же, как этим кули ни за что бы не удалось победить вас. А теперь вы собираетесь убить меня, потому что таково ваше право. Подождите! Стоит ли меня убивать только за то, что я не сумел как следует вас прикончить? Вспомните о миллионах преступников, которые никогда не попадались в руки закона. Кто накажет их? Бог? Так пусть бог накажет и меня! Не делайте этого, капитан! Позвольте мне остаться с вами, работать на вас. Неужели невозможно изменить всю эту бессмыслицу с преступлением и наказанием? Неужели мы не сумеем ничего изменить? Я очень этого хочу, капитан, клянусь чем угодно — очень хочу! А вы? Вы сможете захотеть этого? Или вам нравится всякий раз идти по проторенной дорожке? Неужели вам обязательно заканчивать то, что начали, довершать это проклятое оправданное убийство, которое вы сами же и затеяли от начала до конца? Сможете ли вы что-нибудь изменить, а, капитан? Или нет?

Джеймс смотрел ему прямо в глаза. Деннисон ждал, гадая, достигло ли цели хоть что-нибудь из того, что он тут наговорил? Капитан нависал над ним, массивный и грубый, непроницаемый, неподвижный и равнодушный. Человек, который так хорошо скрывал свои намерения, что сам перестал это осознавать, так, что дух и тело его стали единым целым, слились воедино, словно в гранитной скале или, к примеру, в картофелине. Полно, да человек ли это? И что этот чертов Джеймс замыслил на сей раз?..

17

— Да, неплохой у вас джин. Благодарю покорно, джентльмены. Да, случалось мне бывать в переделках, и повидал я немало. Я был в Корее, когда красные перли на нас, как горная лавина. В Шанхае я узнал, что такое настоящая любовь. И еще я повидал немало любопытного на Туамото, и в Калькутте, и в Борнео. Полагаю, меня помотало по свету ничуть не меньше, чем любого из здесь сидящих.

Но самое необычайное происшествие приключилось со мной много лет назад, во время перехода на маленькой парусной яхте из Сент-Томаса в Нью-Йорк.

До Нью-Йорка, кстати, мы так и не добрались.

Должен предупредить, джентльмены, эта история очень и очень странная, но каждое слово в ней — истинная правда. Что тогда случилось? Все очень просто. Когда мы были на полпути от Сент-Томаса до Бермудов, в самом сердце тех самых «конских широт», капитан кеча выкинул меня за борт.

Вы, конечно, смеетесь, и я прекрасно вас понимаю. Но все так и было на самом деле. Знаете, вокруг парусников ошивается сейчас немало всякого странного народа. Тот человек, с которым я тогда плыл — имя его я называть не буду — оказался самым настоящим сумасшедшим. Убийцей. Он убивал людей в Индии, и в Малайзии, и на Яве. Его тянуло к смерти, он наслаждался ею, как какой-нибудь стервятник. Мне сперва казалось, что его еще можно как-нибудь изменить, исправить, что ли? Но, подумайте сами: два человека, затерянные на маленькой яхте посреди океана, никаких свидетелей, никаких доказательств… Искушение оказалось для него слишком сильным. Я очутился за бортом, и этот сумасшедший сторожил на палубе с багром наперевес, а кеч застыл на одном месте — не было ни ветерка, море было тихим и ровным, как зеркало.

Спасибо, можете налить мне еще. Вы спрашиваете, как же мне удалось остаться в живых? Что ж, я не удивился бы, если бы кто-то в таком положении растерялся и не знал, как быть. Так вот, первым делом я своим поясом скрутил вместе лопасти винта, чтобы он не смог запустить мотор и уйти от меня подальше. Потом я подобрался к самому борту кеча и уцепился за ватер-бакштаги и один из тросов у бушприта. Пристроился так, чтобы выпуклые обводы судна защищали меня сверху, и этот безумец не мог до меня дотянуться своим багром.

Он не мог меня достать, но и я не мог выбраться наверх, на палубу. Этот парень все время торчал надо мной, караулил, держа наготове багор, чтобы проломить мне голову, если я попробую к нему подобраться. А к концу багра он привязал нож. Получилось то еще оружие!

И что, вы спросите, я делал? Думал! Я хорошенько обмозговал всю ситуацию. На обходной маневр надежды не было, и я не имел права ошибиться. Поразмыслив, я понял, что лучше всего будет дождаться ночи, когда луна скроется за горизонтом. Значит, мне следует выжидать не меньше пятнадцати часов. Чертовски тяжко так долго болтаться в воде, вот что я вам скажу. Но я знал, что ему там, на палубе, приходится еще хуже.

Ну, конечно же! Подумайте сами. Я слышал, как этот безумец снует туда-сюда по палубе, расхаживает там, бормоча себе под нос какую-то чепуху. Один бог знает, что он там себе на воображал! Целый день он жарился на солнце и сильно обгорел, потому как у него не было плотной рубашки, а спуститься за ней в каюту он не отважился. Этот придурок весь день просидел на кокпите, не сводя с меня глаз и выжидая, когда я начну что-нибудь делать.

Ночью он по-прежнему бродил туда-сюда по палубе и разговаривал сам с собой. Мимо, совсем рядом, прошел какой-то сухогруз, но нас не заметили. А мой бедный сумасшедший все расхаживал по палубе, болтая сам с собой о всякой ерунде. Наверное, у него начались галлюцинации. Я вполне мог бы забраться на борт уже тогда, но такой уж я человек — если чего решил, то буду действовать строго по плану.

Спасибо. За ваше здоровье!

Все случилось именно так, как я и предполагал. Когда луна скрылась за горизонтом, я залез наверх, на палубу. По моим прикидкам, силы безумца тогда были уже на исходе. Если бы я промедлил, рассвет был бы ему на руку. А так бедный придурок почти ничего уже не соображал. Он попытался ткнуть меня ножом, но очень уж неуверенно. Болтаясь в воде, я притомился, но тут собрал все свои силы и врезал ему в зубы. Он так и откинулся.

Что потом? Ну, я связал его, как цыпленка, и отправился к ближайшей земле. К Бермудам. Сошел на берег и рассказал обо всем властям. К тому времени капитан растерял последнее соображение. Он начал вопить, что это я — я! — хотел его убить!

Но ему никто не поверил. Чего там, он окончательно рехнулся. Понятное дело, если бы я хотел его укокошить, почему я этого не сделал, вместо того чтобы переться на Бермуды и тащить его с собой? Да если бы я что-то такое задумал, мне проще было бывыкинуть его за борт и уйти к чертовой 6абушке с его кечем и деньгами, что лежали в каюте!

Оказалось, у него в Штатах есть сестра. Она меня долго благодарила за то, что я привез обратно ее братца, но с нее мне не обломилось ни цента за все старания. А капитан… Последнее, что я о нем слышал — кажется, его засадили в какой-то дурдом в Мэриленде. Бедный придурок!

Что я делаю на Фиджи? О, это совсем другая история. Спасибо, мне хватит. В другой раз я расскажу вам, как я…

18

Джеймс вложил в удар всю свою немалую силу. Его нож полоснул Деннисона по животу и с хрустом вошел под ребра. Когда лезвие коснулось его, Деннисон выбросил вперед руку с тесаком, целясь капитану в горло.

Но он промахнулся. Лезвие скользнуло по груди Джеймса к правому плечу и вонзилось в руку, пропоров ее до кости. Капитан вскрикнул и отшатнулся. Он зажал рану здоровой рукой, пытаясь остановить хлынувшую потоком кровь.

Деннисон упал. Странно, но боли он не чувствовал, хотя в животе зияла страшная рана. Совсем не больно! Если бы он знал об этом раньше, то был бы похрабрее. На мгновение ему показалось, что он увидел первый луч восходящего солнца.

Глаза Деннисона начали закатываться, но он успел заметить, как капитан вытащил из-под кокпита обрывок какого-то шнура и пытается перетянуть руку повыше раны. Стиснув зубы, Джеймс затянул шнур узлом, и кровь постепенно остановилась.

«Отлично сделано, капитан Джеймс, — подумалось Деннисону. — Ваша безграничная тупость и упрямство погубили нас обоих. Это конец. Победителей не осталось. Такой изумительный финал удовлетворил бы самого прихотливого моралиста. Вы угробили предателя Деннисона, и все законники мира на вашей стороне.

Но я вас достал, капитан! Вы ранены, и очень серьезно. Вашей расчудесной правой руки теперь все равно что нет.

Приключение становится еще интереснее. Потому что теперь, как только вы скинете мой труп за борт, перед вами встанет почти неразрешимая проблема: управиться с кечем одной рукой, да еще и левой.

Слабаку с этим не справиться, капитан. Такая тяжелая рана обязательно воспалится — ведь придется целыми днями жариться на солнце. От этого твоя сила и храбрость растают, как дым, испарятся, будто их не было и в помине. Впереди еще много долгих, мучительно долгих дней. И однажды какое-нибудь случайное судно наткнется на дрейфующий кеч с мертвым капитаном, который сидит с навечно распахнутыми глазами, вцепившись в штурвал.

Да, так все и должно случиться. Только мне не верится, что подобное может произойти с вами, кэп! Я молюсь, чтобы так было, но не верю в свои молитвы. Вы такой упрямец, кэп. Вы стиснете покрепче зубы и поведете свой кеч сквозь штормы и штили, пусть и с одной рукой, пусть и раненый, но вы все равно приведете яхту в какой-нибудь порт. Бледный, с остекленевшими глазами, но живой и по-прежнему несгибаемый. И вы еще расскажете эту историю своим приятелям-капитанам, когда встретитесь с ними в каком-нибудь богом забытом уголке земного шара. А они будут кивать и восхищаться вами.

И все же я надеюсь, что ничего этого не будет. Надеюсь, что ты загнешься в этих штилевых широтах. Если уж мне приходится умирать, я надеюсь, что ты подохнешь вместе со мной. Господи, молю тебя, пусть он тоже умрет, пусть хоть однажды правосудие не свершится! Умоляю…»

Лабиринт Минотавра ^{(повесть)}

Тесей, получеловек-полубог нашёл объявление о вакантном месте нового героя. Работодатель предложил ему разыскать и убить мистическое существо Минотавра. О его путешествии и окружающем мире богов и идет речь в произведении.

Глава 1^[113]

КАК ТЕСЕЙ ПОЛУЧИЛ РАБОТУ

Рассказывают, что Тесей, проходя через Дельфы, маленький городок к западу от Коринфского перешейка, заглянул в тамошний салун, чтобы выпить кружку пива и закусить гамбургером. На стойке красного дерева валялась забытая кем-то газета; он взял ее и принялся просматривать от нечего делать.

Он был, как обычно, на мели — герой без работы, не способный ни на что другое, кроме как убивать чудовищ да впутываться в неприятности с женщинами. Путь его лежал по горной местности, по старой Дорийской тропе; ел он мало, спал где придется. До дома было далеко, да он и не собирался туда возвращаться: герои, по природе своего призвания, совершают свои лучшие деяния в дороге. Однако ничего подходящего пока не подворачивалось, и он без особой надежды обратился к странице объявлений. И вдруг прочел:

«Требуется герой для опасной работы мифического характера. Необходима высшая квалификация. Тому, кто подойдет, гарантируется бессмертная слава».

— Ну, ну, — пробурчал Тесей, потирая давно не бритый подбородок.

И отправился по адресу, указанному в газете. Это оказалось большое мрачное кирпичное здание на окраине. Тесея направили в кабинет на втором этаже. Шкафы с папками, лампа на ножке в форме буквы «S», кофеварка, лысый мужчина и рыжеволосая женщина, — в общем, все, как везде, ничего особенного.

— Садитесь, — пригласил мужчина. — Вы пришли по объявлению? Очень хорошо, нам нужен опытный персонал на Ригне II и на планете Фортис Минор. Мы специализируемся на гидростатически устойчивых шерстяных костюмах с регулировкой температуры и влажности, и дела идут неплохо, но кто-то должен сопровождать грузы и собирать выручку. Вам приходилось заниматься торговлей, мистер…?

— Мое имя Тесей. И вы меня, по-видимому, не поняли. Я пришел по объявлению относительно героя, а не коммивояжера.

— Ах да, было такое объявление, — спохватился мужчина. — У вас есть при себе какие-либо документы?

Тесей показал диплом об окончании Школы знаменитых героев в Мейплвуде, штат Нью-Джерси, рекомендательное письмо от Ахилла, вместе с которым проходил шестимесячную практику, и другие бумаги — похвальные грамоты, декларации, контракты, свидетельства и тому подобное.

— Да, у нас открылась вакансия для героя, — подтвердил мужчина. — Дело касается одного из наших клиентов, мистера Радаманта, человека очень известного в этих краях, — он судья в царстве умерших и брат критского властителя Миноса. Рада, как мы его называем, владеет крупным ранчо неподалеку отсюда и выращивает там бифштексы из вырезки. Разумеется, они поначалу запрятаны в теле животных, и приходилось немало потрудиться, дабы извлечь их. Но Рада изобрел процесс, который называется забоем скота, и дело пошло на лад. Его бизнес стал процветающим, но нежданно-негаданно явился этот Минотавр и принялся подбивать бифштексы к бунту на той первоначальной стадии, когда их именуют коровами.

— Понятно, — сказал Тесей. — А кто такой Минотавр?

Чиновник пояснил, что Минотавр — один из зверолюдей, или человекозверей, какие населяли Землю наряду с полноценными людьми, пока Солон не провел Закон о свободе подавления, позволявший людям избавиться от конкурентов.

Позже Тесей усвоил, что начало подобным неприятностям было положено в эру гибридных чудищ — эпоху социальной раскованности, когда никто не боялся, что его увидят в компании полукозла-полумедведя, даже если у козломедведя есть вдобавок еще и орлиные крылья. Что ж удивляться — то был золотой век, когда люди еще не ведали стандартов и полагали, что все прекрасно, поскольку ничего другого не видели. Век был и в самом деле довольно приятный, не ведающий дискриминации, но затем в горниле доброй единообразной жизни выплавился дух эстетики; люди стали стесняться беседовать с существами, обросшими мехом, и предпочли поедать их либо заворачиваться в их шкуры.

И началась Последняя решительная облава: зверолюдей хватали и отправляли в исправительные отели, а там расщепляли на атомы и молекулы и собирали вновь: авось выйдет получше. Но Минотавр и несколько других чудовищ ускользнули и удрали в леса, в горы и на отдаленные территории. Минотавр скрывался там годами, вынашивая планы мести человечеству, — своеобразный прототип Калибана,^[114] злого, звероподобного, коварного, дикого, вероломного, полная противоположность бойскауту. А ныне эта тварь спустилась с гор к людям и затевает беспорядки среди бифштексов, внушая тем идеи насчет их прав и даже устраивая налеты на мясоперерабатывающие заводы — так называются те места, где бифштексы раскладывают по коробкам.

— Вот такая картина, — подытожил чиновник. — Как по-вашему, вы сумеете совладать с ситуацией?

Тесей понимал: в данный момент от него ждут, чтоб он выразил свое отвращение к Минотавру, свою ненависть к не признающему правил скотству, которое тот олицетворяет, а еще удовлетворение от того, что ему, рядовому герою, доверяется великая честь избавить Землю от воплощения мерзкого принципа, способного выхолостить человеческую жизнь, обеднить ее, обесцветить и обезвкусить (по выражению эллинов, «будто в Албании»), — от мерзостного принципа, не дающего нам добиться единения.

Но, по чести говоря, Тесей питал к чудовищам определенную слабость. По-своему это было неизбежно: между героями и чудовищами развивается особое взаимопонимание, поскольку профессия у них, в сущности, одна. Также между ними есть то общее, что ни те ни другие не могут заработать на достойную жизнь.

— Ну да, ну да, — заявил Тесей, — минотавры омерзительны. Я, правда, ни с одним из них дела пока не имел, химеры мне лучше знакомы, но какого черта, чудовище — это чудовище. Уверен, что сумею с ним справиться. Вспоминаю химеру, которую я выслеживал в стране апачей у Пеонийского залива…

— Мы с удовольствием послушаем ваш рассказ в следующий раз, — вмешалась женщина. — Сейчас нам нужен прямой ответ: да или нет?

— Не волнуйтесь, я возьмусь за эту работу, — ответил Тесей.

— Когда вы сможете приступить?

— Да прямо сейчас, — заявил Тесей, откидываясь в кресле «летучая мышь» и задрав один ковбойский сапог цветной кожи на стойку случившегося в комнате бара. — Полагаю, что за это стоит выпить, прежде чем я выйду на улицу и примусь за чтение следов.

— За чтение следов? — переспросил чиновник, оборачиваясь к рыжеволосой. — Дорогая, ты догадываешься, о чем он толкует?

— Слушайте, недотепы, — брякнул Тесей, — в чтении следов нет ничего особенного, но когда имеешь дело с индейцами, особенно с племенем Минотор, надо включить кое-какую смекалку или быстренько призанять ее у кого-нибудь…

— Тесей, — опять вмешалась женщина, — по-моему, вы выпадаете из исторического контекста.

— Индейцы племени Минотор, — не смутился Тесей и сдул пену с кружки пива, — способны двигаться по скалам совершенно бесшумно, разве что слегка шаркая мокасинами. Но если они выходят на военную тропу, то оборудуют мокасины глушителями.

— Ну-ка прекратите, — распорядился мужчина.

Тесей ошеломленно поднял глаза. Героям часто мечтается, чтоб им позволили изменить хотя бы некоторые правила игры в героев и чудовищ: нарушить исторический контекст, прогнать зрителей, взять штурмом замок любви, соединить силы обеих сторон — вместе они стали бы и впрямь непобедимы. Однако этого никогда не случается, сама монтажная схема Вселенной этого не допускает, и уж раз вам не позволено влюбиться в чудовище, остается только убить его.

— Извините, — произнес Тесей, — забылся на мгновение.

— А вы случаем не страдаете умственной неполноценностью? — осведомилась рыжеволосая.

— Для героя я совершенно нормален, — изрек Тесей. — Никуда не денешься, надо быть слегка с придурью, чтобы браться за такую работу.

Он подписал временный контракт — позже его уполномоченный тщательно прочтет каждую строчку и, если одобрит, придаст документу окончательный вид — и получил обычный для охоты на чудовищ авансовый чек. Когда предварительные формальности были завершены, все почувствовали, что проголодались, да и время настало обеденное. Обед с импресарио после подписания контракта — обычно самый прекрасный миг в охоте на чудовищ.

Глава 2

ЧЕЛОВЕК ИДЕТ ЗА МИНОТАВРОМ

После обеда они отправились прямо на командный пункт. Без рыжеволосой. В промежутке между главами ей принесли телеграмму с известием, что она победила на каком-то мелком конкурсе красоты и что, кроме того, на семейном участке в Салк-Сити, штат Флорида, нашли нефть. И эта надутая и необщительная особа без задержки удалилась из повествования. Да послужит сие уроком для других персонажей.

На командном пункте царила та атмосфера напряженности и ожидания катастрофы, какая свойственна столь многим бестселлерам. Последние данные о перемещениях и намерениях Минотавра вспыхивали на телевизионных экранах. Суетились техники с блокнотами, полными уравнений, вызывая к жизни идеи научной фантастики. Слышался низкий электрический гул, а еще заикающийся перестук синтезатора второй фазы, выдающего прогнозы настроений. И все же Тесей не мог не обратить внимания на темноволосую девицу, прошествовавшую мимо с пачкой компьютерных распечаток, сделанных, наверное, специально для того, чтоб ей было чем занять руки. Девица была прелестна: короткая юбка, высокие каблучки, свежее личико, — и они успели обменяться взглядами, даже не взглядами, а взглядиками, мимолетными взорами, и все же в этой мимолетности сверкнуло обещание будущего взаимопонимания: от ее взгляда свело кишки, она ясно дала понять, что Тесея заметили и будут соображать, стоит ли думать о нем в дальнейшем.

Впрочем, в данный момент Тесею было не до девицы. Он углядел, что зелено-красные индикаторы тотального поиска Минотавра замерли, перечеркнувшись крест-накрест: чудовище засекли!

Верховный жрец из технических секретарей, в зелено-оранжевой форме, люминесцентных перчатках и плиссированной шапочке, записал ряд цифр на бумажке и передал ее Тесею.

— Координаты вам вот, — произнес он, и странная конструкция фразы в сочетании со свистяще-шипящим выговором выдали в нем нарочитого грубияна с Гнаги I.

Тесей вгляделся в цифры, закладывая их в память. На самом-то деле память у него была не ахти, надолго там ничто не задерживалось. Затем он вскинул на плечо рюкзак с оборудованием для поиска и убиения Минотавра и направился в предместье, откуда начинался след чудовища. На пути за город он позволил себе единственную остановку в бакалейной лавочке, где обменял свой охотничий аванс на наличные. Вы, наверное, сами догадались, что лавочка была греческой.

Глава 3

НЕ ХОЧЕТСЯ ВИНИТЬ ВО ВСЕМ ДЕДАЛА

????????????? но большинство нынешних осложнений возникло вследствие его упущений. До того как он ввел принцип неопределенности и смешал в своем лабиринте все времена и страны, мы, эллины, справлялись с жизнью совсем неплохо. Наша история казалась слегка запутанной, однако в конечном счете развивалась по прямой, хотя множество людей прилагали все усилия, чтобы стало не так. После того, как Дедал расширил наши горизонты, разразилось великое смятение. До Дедала смятение тоже было, но самое обыкновенное.

Ныне я один из тех, кому на долю выпал Тесеев архетип. Меня унифицировали, и это не доставляет мне особого удовольствия. Но ведь в прежние времена, прежде чем Дедал решил, что Хьюм^[115] прав, последовательность событий вовсе не подразумевала их причинной связи!

Биография Тесея, она же и моя: моего отца звали Эгей, и он был сыном Пандиона, отцом которого был, в свою очередь, Эрехтей, царь афинский. Эрехтея убил Посейдон, и сыновья царя передрались из-за престолонаследия. Выбор пал на Кекропа, но его принудили бежать в Мегару, а оттуда на остров Эвбея, где к нему присоединился еще один брат, Пандар. На трон взошел дедушка Пандион, но не сумел удержать власть в борьбе с собственным братом Метионом, а после смерти Метиона — с его сыновьями.

Дедушке пришлось также бежать из Афин в Мегару, где он женился на Пиле, дочери царя Пилия. Когда Пилию пришлось уехать на несколько лет, дедушка взял бразды правления в Мегаре в свои руки.

Но вот дедушка умер, четверо его сыновей пошли походом на Афины и вышвырнули сыновей Метиона. Потом победители бросили жребий, и моему отцу достался главный приз — сами Афины. Остальные поделили между собой отдаленные регионы.

Разумеется, в детстве я ничего этого не знал. Меня растили в неведении, кто мой отец.

Драматурги взяли за обыкновение описывать мое детство, сводя его к эпизоду с мечом, который мой отец Эгей оставил для меня под скалой. Но краткости ради я расскажу о другом, о чем вы, вероятно, не слышали: как и почему Эгей был лишен возможности признать меня.

Отец пробовал жениться дважды, но с сыном ему не везло. Первая его жена, Мелита, была привлекательна, но бесплодна, и вторая, Калсиопа, невзирая на сиплый голос и самоуверенность, оказалась ничуть не лучше. Отца это тревожило, он посоветовался с дельфийским оракулом и услышал, что ему не следует развязывать мех для вина, покуда он не взойдет на самое высокое место в Афинах, — если, конечно, его не прельщает перспектива в один прекрасный день умереть от горя. Эгей не мог взять в толк, на что намекает мудрый оракул.

Возвращаясь из Дельф, он сделал остановку в Коринфе, где произошли его известные встречи с Медеей. Затем он остановился в Троисене, где царствовал его давний друг Питфей. Там же был и брат Питфея, которого назвали тем же именем, что и город. Оба они недавно вернулись из Пизы и разделили власть с прежним царем Этием.

У Питфея были трудности с дочерью Эфрой. С моей будущей матерью. Если бы Эфра вышла замуж за Беллерофонта, как намечалось первоначально, моя жизнь сложилась бы совершенно иначе. Однако Беллерофонт попал в передрягу, и его пришлось выслать. Мама оказалась в затруднительном положении. Она должна была родить сына, чтоб исполнить свое божественное предназначение, но подходящего супруга не находилось. Приезд моего отца оказался подарком судьбы. Хотя отец, понятное дело, так на это поначалу не смотрел.

Питфею удалось напоить отца допьяна и уложить к Эфре в постель. После чего, по преданию, с моей матерью вступил в связь еще и бог Посейдон. Возникает интересный вопрос: а что, если я на самом деле сын Посейдона? Это сделало бы меня полубогом — в древней Элладе такой статус считался весьма завидным.

Так или иначе, Посейдон отрекся как от меня, так и от матери. Упоминаю о возможности божественного отцовства лишь потому, что она зафиксирована в источниках.

Папа велел маме, если будет ребенок, помалкивать о том, от кого. Смысл простой — он пытался уберечь ее от пятидесяти детей Палласа. Тот был братом старого недруга отца, Метиона. И если только проведал бы, что мама ждет дитя от Эгея, то непременно попробовал бы убить ее во имя своих собственных притязаний на афинский трон.

Вот так получилось, что я вырос в Троисене и, хотя не ведал своей родословной, тем не менее подозревал, что мне уготовано великое будущее. Все это происходило до того, как Дедал построил свой лабиринт, ввел принцип неопределенности и предоставил мне возможность прожить много жизней, и все по-разному.

Глава 4

ДЕДАЛ

Множество осложнений воспоследовало за тем, как Дедал построил свой Великий Лабиринт для царя Миноса, правителя Атлантидского Крита.

До того в течение долгих веков продолжался классический период. Золотой век Афин. Боги, Гомер, Платон и все такое прочее.

Лишь один человек во всем круге античности понимал, что привычному стилю жизни вот-вот придет конец. Дедал был способен превратить этот стиль в нечто иное. Его с полным правом можно назвать первым современным человеком.

Компьютерные исследования подсказали Дедалу, что Кноссос, Крит, вся цивилизация Атлантиды должны вылететь в трубу вследствие неотвратимой природной катастрофы. Сделанные Дедалом выводы просочились в свет, и в царстве Миноса начались беспорядки. Люди полагали, что подобные виды на будущее просто нетерпимы.

Минос не спорил и созвал семь мудрецов Эллады для мозговой атаки. Мудрецы выдвинули идею лабиринта и порекомендовали поручить это дело Дедалу.

Глава 5

ТЕСЕЙ В ЛАБИРИНТЕ

Итак, Тесей ищет Минотавра в лабиринте, который Дедал возвел для Миноса давным-давно, в дни расцвета Атлантиды.

Вокруг день, день без особых примет, похожий на любой другой в истории лабиринта.

Лабиринт, или все вверх ногами, — магическое творение, испытательный полигон для героев, место, где сосуществуют самые разные реальности в многократных повторах. Лабиринт — высшее достижение атлантидской научной алхимии, роскошный памятник цивилизации, уже склоняющейся к закату и обреченной на гибель в природной катастрофе, а в то же время обреченной на вечную жизнь благодаря искусству Дедала.

Базовая ситуация достаточно проста. Тесей должен разыскать Минотавра, кошмарного монстра, получеловека-полузверя. Разыскать и убить, а затем найти дорогу обратно в привычный мир.

Эта ситуация проигрывалась множество раз с самыми разными результатами и с разными исполнителями в ведущих ролях. Я отнюдь не единственный Тесей — их было без счета и будет без счета. Я всего-навсего текущий исполнитель и к тому же повествователь, хотя на деле отнюдь не я сочинил повесть в целом. Немного позже я это объясню. Однако в настоящий момент я — Тесей, профессиональный охотник за минотаврами или, вернее, один из длинной цепи Тесеев — а они приходили сюда с тошнотворной регулярностью с тех самых пор, как Дедал ввел принцип повторяемости в схему лабиринта, более сложного, чем мир, в котором его построили.

Глава 6

ЛАБИРИНТ — ВЕЛИЧАЙШЕЕ ДОСТИЖЕНИЕ ДЕДАЛА

Тесей вовсе не испытывал уверенности, что ему действительно удастся прибить Минотавра. Древние легенды изображают сие деяние исключительно простым и незамысловатым, но это лишь байки для широкой общественности. В реальности все обстоит по-иному. Даже если отбросить на минутку характер и особенности Минотавра и не принимать во внимание внушительный список его побед, а учитывать только протяженность и разветвленность лабиринта, бесчисленность переплетенных ходов, — задача Тесея кажется безнадежной. Как найти Минотавра внутри лабиринта?

Это было, вне сомнения, величайшее достижение Дедала — соорудить лабиринт, больший, чем мир, в котором его построили. В лабиринте одновременно присутствовали прошлое и настоящее, в его бесчисленных извивах и поворотах прятались все эпохи и страны. И вообще в лабиринте можно отыскать все что угодно, хотя не стоит ждать ничего определенного, — не знаешь, кто или что объявится буквально через минуту. Там скрывается столько разнообразного народу и всевозможных предметов; по правде говоря, там больше всяких существ, чем в самой природе, — химеры и гарпии, титаны, лапифы и кентавры, немейские львы, стимфалийские птицы и тому подобное. Небывалое, мифическое поджидает за каждым поворотом, а вот напороться на то, что специально ищешь, шансов крайне мало. Можно целую вечность шляться по запутанным ходам и перекресткам Дедалова лабиринта и не найти никого, кто хотя бы видел Минотавра, не говоря уж о том, чтобы разыскать само чудовище.

Тесей проголодался. В его рюкзаке было полным-полно всего, что вдруг да понадобится в походе, но не обнаружилось ничего съедобного, по крайней мере, съедобного на данный момент. И вокруг не вырисовывалось никакой пищи. Вокруг, честно сказать, не вырисовывалось вообще ничего. Тесей стоял в центре серой бесформенной пустоты, в той части лабиринта, которая не была завершена, — Дедал намечал ее доделать, да никак не доходили руки.

Зато, роясь в рюкзаке, Тесей обнаружил дорожную карту — волшебную карту, способную воссоздавать то, что на ней изображено. Карта показывала Кноссос, город царя Миноса; город и сам был частью лабиринта.

И вот оно, магическое мгновение преображения, и никто в целом свете не скажет вам, как это происходит. Тесей развернул дорожную карту, а когда поднял глаза, оказалось, что пустота исчезла, быть может, влилась в какую-то другую пустоту, а он стоит на узенькой, мощенной булыжником улочке. По обе стороны от него высятся дома с крутыми крышами и выступающими окнами. А прямо перед ним — отель с ресторанчиком на первом этаже; карта уверяла красным цветом, что отель двухзвездочный. Погода стояла мягкая, весенняя, и хозяин бодро вышел на улицу в рубашке с короткими рукавами. Он расплылся в улыбке, и не оставалось сомнений, что ему-то известно, как позаботиться о голодных героях.

Так уж заведено. Заведено жизнью, или Дедалом, или теми, кто вводит нас, тесеев и минотавров, в игру. Немыслимо найти именно то, что ищешь, ничего нельзя планировать заранее, но подчас события просто поворачиваются так или иначе. Тесей нисколечко не удивился, что очутился здесь. В лабиринте описание может стать описываемым объектом, а карта — изображенной на ней территорией. Тесей вошел в ресторан.

Хозяин подвел героя к освещенному солнцем столику у окна. Тесей сложил карту, сунул ее обратно в рюкзак, а рюкзак прислонил к стене, расстегнул джинсовую куртку, закурил сигарету и расслабился.

Меню было написано на невнятном местном диалекте, но Тесей наловчился разбираться в меню интуитивно, как все герои, кого то и дело заносит в отдаленные края. Он сделал заказ и попросил пива — пиво немедленно. Пенную кружку принесла хорошенькая блондиночка в кружевной белой блузке и черной юбке. Отхлебнув пива, он проводил ее взглядом и оценил походку. Вскоре блондиночка принесла еду, он насытился до отвала, ослабил пояс и откинулся на спинку стула, наслаждаясь кофе и сигаретой.

Лабиринт дозволял изредка такие приятные минуты, когда опасность кажется смутной-смутной, когда можно забыть о Минотавре, забыть о прошлых неприятностях с Ариадной и будущих неприятностях с Федрой, забыть даже о том, что в лабиринт его привел профессиональный долг, что он впутался в сомнительную авантюру ради развлечения других, а именно придворных Миноса, которые следят за ним и за прочими героями по экранам своих сферических телевизоров, и все его усилия совершаются, собственно, в их интересах.

Не в первый раз в жизни он задумался: а не отступиться ли, не прекратить ли охоту на Минотавра, что уже завела его так далеко от Афин, далеко от давно надоевших утех лабиринта, далеко от Ариадны и детей. Он бы не возражал остаться здесь, в этом славном отеле, снять комнату наверху, подружиться с блондиночкой-официанткой, пошататься по местным музеям, картинным галереям, рок-клубам и иным окрестным заведениям, если таковые найдутся.

Правда, он не говорил на местном диалекте, но это не слишком серьезное препятствие. В своих путешествиях Тесей пришел к выводу, что, с учетом профессиональной способности разбираться в меню, важной для выживания в любом мире, может легко обойтись буквально десятком слов местного наречия. В незнании местного диалекта обнаруживались даже свои преимущества: оно спасало Тесея от политических дискуссий с иноземцами и от культурных споров, которые обернулись бы еще хуже. И притом отсутствие общего языка ничуть не мешало ему обзаводиться очаровательными юными подружками-иностранками, — когда они выражали свое удовольствие улыбками и жестами, это было куда лучше слов, бесконечных слов.

Тесею нравились иностранки, их облик, их аромат, их экзотические тряпки и непривычное поведение. Впрочем, жаловал он и милых веселых женщин родной Эллады. Прямо скажем, он был жаден до женщин, как и пристало герою, и в то же время преклонялся перед ними как поэт. Однако его романы никогда не бывали затяжными, что-то обязательно шло наперекосяк, оставляя ему на память неприятное чувство вины и всяческие осложнения. И он это знал, знал, что должен держаться подальше от неприятностей, довести дело до конца, выполнить контракт, найти и убить Минотавра. Но мудрость не входит в число добродетелей, присущих героям, а в этой блондиночке-официантке было что-то такое…

Он наблюдал за ней. Как притворно-скромно она движется меж столиков, разнося еду и напитки, — коротенькое форменное платьице, черные чулочки, глаза долу, олицетворение свежести, невинности и детской сексуальности. И она обратила на него внимание большее, чем на обычного посетителя, — что можно и нужно использовать «в контексте подготовки», по бессмертному выражению Хайдеггера,^[116] по выражению, которого Тесею не следовало бы слышать и которое он тем не менее благодаря махинациям Дедала слышал и запомнил, наряду с кучей других сведений, более уместных в памяти путешественника во времени, нежели древнего мифического героя. Так или иначе, она проявила к нему интерес. На сей счет у него не возникало сомнений — героям положено схватывать такие вещи на лету.

Подойдя к его столику, она обратилась к нему на ломаном эллинском. Ему понравилось, как ее ясный легкомысленный голосок калечит его родной язык. Она всего-навсего спросила, не хочет ли он еще кофе, но он уже почти влюбился в нее.

Как было бы здорово поселиться вместе с обаятельной особой женского пола, которая пользуется для выражения своих мыслишек улыбками и кивками, как было бы мило жить в квартирке с высокими окнами, глядящими с верхнего этажа на булыжную улицу, вот как эта. Как хорошо было бы проснуться с этой теплой, благоухающей милашкой под боком! Он был убежден заранее, что она не станет залеживаться в постели — выучка официантки заставит ее вскочить, чтобы подать ему кофе. И она будет улыбаться, ласково улыбаться даже с утра.

Да, конечно, он не откажется от второй чашки кофе! Официантка удалилась, дабы ублажить клиента, а лукавый Тесей развалился на стуле, размышляя вновь и вновь, не начинается ли приключение более приятное, чем опостылевшая охота на Минотавра.

Глава 7

АРИАДНА БЕРЕТСЯ ЗА ТЕЛЕФОННУЮ ТРУБКУ

Первоначально Тесей отплыл из Троисены, городка на границе скифских земель. Понятно, что именно туда и кинулась звонить Ариадна, когда до нее дошло, что герой оставил ее одну на острове Наксос. Не то чтоб она очень уж удивилась: древние мифы были известны ей не хуже, чем всем остальным, но она просто не верила, что Тесей бросит ее на Наксосе. Тем не менее так оно и случилось.

До Тесея она не дозвонилась. Удалось связаться только с Максом, Тесеевым уполномоченным по контрактам.

— Он в походе, — ответил Макс. — Наконец-то опять закрутилась катавасия с Минотавром.

Бедная Ариадна! Слезы потекли у нее по щекам. Она затараторила в трубку:

— Ты передашь ему мое послание? Передай, что на Наксосе утро и что беспрерывно идет дождь. Передай: он был не вправе делать то, что сделал, — а впрочем, этого не передавай, иначе он рассердится. Передай, что я послала ему синий плащ героя; плащ понадобится, если погоня за Минотавром заведет его в северную часть лабиринта. Передай: среди вариантов древнего мифа есть один, где утверждается, что Тесей с Ариадной поселились на Наксосе и жили там до конца своих дней. Напомни: мы с ним решили, что именно этот вариант правилен, — вдруг Тесей запамятовал?

Скажи Тесею, что Дионис приплывал сюда на прошлой неделе на своем паруснике и заявил со всей определенностью, что не несет за меня никакой ответственности, пусть легенда и заверяет, что Дионис влюбится в меня, женится и мы заживем с ним на Наксосе в согласии и счастье. Правда, он добавил, что не исключает такого в будущем — он, мол, находит меня привлекательной, но сперва должен доделать кое-какие дела. Должен разыскать свой мотоцикл, который кто-то позаимствовал, и выгнать нахалов-титанов, вселившихся в его квартиру в центре Наксоса без разрешения, и пока он с этим не справится, я вольна делать, что мне угодно.

Передай Тесею, что мне пришлось продать его оранжевую кольчугу, полосатый щит, набор мечей и еще кое-что, просто чтобы свести концы с концами.

Передай, что я не припоминаю ни одного своего поступка, который оправдывал бы такое поведение с его стороны; согласна, что в последние недели перед отъездом с Крита наша жизнь была безалаберной, но ведь мы вынужденно обшаривали весь остров в поисках кого-то, кто взялся бы отчистить голову пойманной им Медузы и соорудить демонстрационную клетку из оливкового дерева с зеркалом, чтобы любопытные могли взглянуть на узницу, не обратившись в камень. И не моя вина, что с утра до вечера шел дождь, — разве я распоряжаюсь погодой? Дионис просил сообщить Тесею, что достал божественный напиток сому, который заказывал наш герой, и передаст ему просимое, где и когда подвернется случай.

Скажи, что, по-моему, Дионис начинает интересоваться мной всерьез, несмотря на свои грубые выходки. Не знаю, как и отвечать ему: какому варианту какого из древних мифов я должна следовать? Внуши Тесею, чтоб он сообщил мне хоть что-нибудь: мне действительно нужны хоть какие-нибудь подсказки, а пока что я остаюсь его любящей Ариадной.

— Не беспокойся, — отозвался Макс. — Я все передам.

Глава 8

МИНОТАВР

Невзирая на свой исполинский рост, на копыта, острые, как ножи, на черный хвост, способный хлестать бичом, на зубы-кинжалы плотоядного быка, порожденного кошмаром, на рога, заточенные, будто иглы, и способность развивать невероятную скорость, невзирая на безупречные победы над немейским львом и крылатым ониксом сабатеян, — невзирая на все это, но в соответствии со скрытой жвачной сущностью натуры, Минотавр оставался боязливым и трепетным созданием, преисполненным угрызений совести и истерзанным мелкими сомнениями.

Он не залеживался в своем логове — там он был слишком уязвим при внезапной атаке. Он усвоил, что наилучшая защита — находиться все время в движении, а потому беспрерывно бродил туда-сюда, то забираясь в глубь витков Дедалова лабиринта, то устремляясь наружу.

Ах, как он жалел об утрате прежнего лабиринта, который некогда построили для него под дворцом в Кноссосе; там ему ежегодно присылали, как лакомство, хорошеньких малюток-танцовщиц. Тогда он презрительно фыркал: праздничный ужин раз в году — зачем это надо? Теперь он отдал бы все, что угодно, лишь бы вернуть уют каменных стен, который казался прежде раздражающе однообразным, лишь бы очутиться вновь в тех проходах — там были тысячи поворотов и ловушек, однако он изучил их лучше, чем содержимое собственного черепа. И находил надоедливыми — ну и наивным же чудовищем он был в те времена!

Нынче все изменилось. Прежний лабиринт исчез, вернее, разросся и стал повсеместным, былой мир распадался, и только Дедал как-то сдерживал этот распад силой воли и магическими придумками. Вне сомнения, Дедалу стоило бы поаплодировать, — но куда эти самые придумки завели Минотавра? В дикую глушь — он спит в лесу, охраняемый стайками малых птах, которые кормятся паразитами из его волосатых ушей и платят ему тем, что по очереди бодрствуют и предупреждают о возможной опасности: «Глянь, вон там шевельнулся листок, а там качнулась ветка, какая-то тень мелькнула по небу и пересекла луну…»

В большинстве своем тревоги оказывались ложными. Несколько раз Минотавр обращался к птахам: пожалуйста, в порядке личного одолжения, вносите в свои предупреждения хоть оттенок оценки, чтоб я мог соснуть, не вскакивая по двадцать раз за ночь в ответ на ваши опрометчивые сообщения про подозрительные тени, которые на поверку совы, и непонятные шорохи, которые всего-навсего мыши. В ответ малые птахи щебетали, возмущенно взмахивая крылышками: «Мало тебе того, что мы несем вахту ночи напролет, высматривая и вынюхивая, нет ли вокруг угрозы? Мы твоя система раннего предупреждения, о Минотавр, может, и неразборчивая, зато бдительная, — а тебе этого мало, ты хочешь от нас, от бедных безмозглых пернатых, еще и попыток логического анализа, чтобы мы не только замечали, но интерпретировали наши наблюдения и решали, что может тебя встревожить, а что не должно. Ты неразумен, о Минотавр, и недобр. Не хочешь ли ты, чтобы мы покинули тебя, улетели навестить своих родственниц-жужжалок и предоставили тебе, раз уж ты такой умный, самому решать, что означает тот или иной звучок во мраке ночи?..»

И Минотавр приносил извинения — самая скверная система предупреждения все-таки лучше, чем вообще никакой: простите, я требую от вас слишком многого, у Минотавра хватает забот и без того, чтобы приобретать новых врагов, теряя старых друзей. «Не сердитесь, останьтесь со мной…» Хоть он и без того догадывался, что никуда малые птахи не улетят, — этих жужжалок, про которых они толкуют, кто-нибудь видел? Однако формальностей было не избежать, и он приносил извинения, просил их остаться, продолжать дежурство, как раньше, и в конце концов они соглашались, сперва ворчливо, а потом сменяли гнев на милость и кружили, кружили вокруг него смутным облаком.

Раз уж не судьба вернуться в прежний каменный лабиринт, Минотавр чувствовал себя лучше всего в лесу, в чащобе, где деревья стоят плечом к плечу, а между ними стелются густые кусты с колючей и трескучей листвой, почти подобные лабиринту, — чудовище одолеет их без труда, а человек, даже такой герой, как Тесей, попотеет и наделает шуму.

А кроме того, в лесу полно доброй еды. Чувства Минотавра действовали в соответствии с человеческими эквивалентами. Где человек увидел бы желуди, гнилые чурки, трупики крыс, там Минотавр усматривал оливки, пиццу, рагу из зайца. Хорошая штука — лес, весь в зелено-серых пятнах, в доисторических камуфляжных цветах.

Минотавр с восторгом прожил бы в лесу до конца своих дней. Но, увы, тому не бывать: когда вы в лесных дебрях, они кажутся бескрайними, однако не успеешь глазом моргнуть — и выйдешь на открытое место, увидишь человечьи поселения и струйки дыма от кухонных костров, услышишь вопли играющих детей и поймешь, что вновь настигнут цивилизацией. А едва надумаешь отступить назад, в милую сердцу чащобу, тоже не получается: издалека донесется звук охотничьего рога, собачий лай и визг, и не остается иного выхода, кроме как двигаться дальше, двигаться дальше.

Не подумайте, что у Минотавра не было уловок на случай, если он попадал на территорию, заселенную людьми. Вам, естественно, кажется, что на мужика семи футов ростом, черного, как сажа, с бычьей головой и потеками пены на морде, невозможно не обратить внимания. Ничего подобного. Люди ненаблюдательны. И Минотавр имел про запас несколько фокусов, уже доказавших свою эффективность в прошлом. Одно из ухищрений — замаскироваться под темно-синий полицейский фургон марки «Рено» с полисменами, приникшими к стеклам. Глубоко-глубоко в гортани Минотавр воспроизводил гул мотора, работающего на малых оборотах. Фургон полз по улицам, покрышки шелестели, предвещая ужасную боль и бессмысленное возмездие, и люди старались избегать того, кто нарядился фургоном. Даже те, кто не обманывался, быстренько отворачивались и занимались своими делами, поскольку было известно, что полиция маскирует свои фургоны под минотавров, нарядившихся фургонами, и таким хитрым извращениям нет конца, — в общем, разумный человек предпочтет не соваться в то, что его не касается.

Черт бы побрал неуловимого Минотавра! Право, как может кто бы то ни было, даже герой и, коль на то пошло, даже бог, надеяться разыскать его, предрасположенного к бегству, да еще припасшего десятки хитрых уловок, например, на случай, когда ему заблагорассудится спокойно пообедать в индийском ресторане? А ведь находят — и нагло орут: «Эй, ребята, вот он, ну-ка шлепнем его, ха, ха, получи, и еще получи, красавец, гляньте, мы добыли Минотавра, или уж как там они называются. Отис, ты с Чарли подержите его за бодалки, пока Блю не отпилит ему башку цепной пилой, а потом в бордель к матушке Татум — мы заслужили капельку удовольствия…»^[117] Нечасто, но все же бывает.

Дудки, только не в этот раз! Тут все как надо, опасности не предвидится — у Минотавра, затравленного чудовища, развился нюх на опасность. Вон впереди, посередке мощенной булыжником улочки, вполне приличный ресторанчик. Разве не славно будет зайти, отведать для разнообразия культурной еды и запить ее стаканчиком винца! Деньги у чудовища были, вернее, не деньги, а дорожные чеки, годные повсюду во Вселенной. Чудовищ с дорожными чеками не выгоняет никто. По сути, Минотавр пришел к выводу, что деньги — наилучшая маскировка из всех возможных. Если у вас достаточно денег, ни одна собака не заподозрит в вас чудовище — все решат, что вы просто эксцентричный иностранец.

Да, хороший обед определенно поправит ему настроение. И Минотавр направился в сторону ресторанчика, постукивая копытами по булыжникам.

Глава 9

ЛАБИРИНТ, БОЛЬШИЙ, ЧЕМ МИР

Очень долго нельзя было обрести уверенность совершенно ни в чем. Потому что миром лабиринта правил принцип неопределенности, и это не нравилось никому, кроме Дедала. Обитатели относились к принципу с ненавистью. Дедал, говорили они, ты зашел слишком далеко. Ничего хорошего из твоей затеи не получится, ты позволил себе увлечься чистой теорией. Будь же благоразумен, установи хотя бы два-три непреложных факта, обнародуй какие-то инструкции, дай нам, по крайней мере, возможность уклоняться от нежелательных встреч и явлений. Нам нужен хотя бы маломальский порядок. Маломальский порядок — о большем не просим, Дедал, но чтобы все шло, как заведено, ну сделай это ради нас, ладно?..

Дедал никого не слушал. Критиков своих он считал не стоящими внимания, допотопными слюнтяями во власти старомодных идей. Прежних установлений, по каким они тоскуют, никогда не существовало, и уж тем более их не вернуть.

Но люди в лабиринте, вопреки Дедалу, вопреки закону неопределенности, сами выработали для себя кое-какие правила, просто ради того, чтобы избегнуть хаоса и хоть что-нибудь планировать наперед.

Взять, к примеру, проблему Минотавра. Множество Тесеев являлись сюда, разыскивая сказочного зверя. И чтобы снабжать их всем необходимым, родилась целая индустрия. В любом газетном киоске можно купить стандартный справочник по минотавроведению, с удобными указателями и схемами. Можете, если хотите, опробовать предложенную Гермесом адаптацию пифагорейской системы негативных допущений. Вообще говоря, есть много различных систем, и все в известной степени работоспособны, — отнюдь не вследствие присущих им достоинств, а благодаря тому, что лабиринт по не вполне понятным причинам видоизменяет свою бесконечно разнообразную топологию в соответствии с намерениями игроков. А потому нельзя ни рассчитывать найти именно то,что ищешь, ни надеяться избежать этого.

Глава 10

КАТУШКА НИТОК

Не так-то часто катушка ниток становится одним из центральных персонажей действия. Но в данном случае никуда не денешься — это так. Главные компоненты нашего повествования — Тесей, лабиринт, Минотавр, Дедал, Ариадна и еще нить, решающее звено, связывающее героя с внешним миром: Дедал вручил нить Ариадне, а та передала Тесею. Следуя изгибам и извивам волшебной нити, Тесей оказался в состоянии найти дорогу в глубь лабиринта, туда, где спал Минотавр, убить чудовище, а затем найти путь обратно на волю. Так утверждает общепринятая версия легенды.

В действительности это лишь упрощенное объяснение, зато доступное варварам-дорийцам из цивилизации, которая пришла на смену Атлантиде, когда хитроумные технологии Дедала были утрачены в катастрофе, поглотившей более древний мир. На поверку катушка ниток — не что иное, как система самонаведения, механическая ищейка, запрограммированная на поиск Минотавра зрительными, слуховыми и обонятельными средствами. Квазиживая сущность, к тому же подверженная трансформации, как, впрочем, и все в Дедаловом лабиринте.

Когда система принимает форму нити, она подобна кордовому снаряду, скорость которого регулируется мыслительными импульсами оператора. Однако она способна и менять форму самопроизвольно, без предупреждения, в соответствии с суровыми, хоть и малопонятными, законами волшебной инженерии.

И вот, представьте, сидит себе Тесей в ресторане, развалясь на стуле и уютно флиртуя с официанткой, и вдруг слышит, что в рюкзаке что-то пищит. Приоткрыл клапан — и на свет вылезла мышь, хорошенькая такая, пожалуй, мелковатая, но сложенная изящно и окрашенная в желто-зеленый цвет.

— Ну и ну, — изумился Тесей. — Приветик, мышка! И давно ты путешествуешь в моем рюкзаке?

— Кончай сюсюкать, — огрызнулась мышь. — Когда мы виделись с тобой в предыдущий раз, я имела вид катушки ниток.

— Зачем же ты превратилась в мышь? — осведомился Тесей.

— В соответствии с требованиями ситуации.

— Понятно, — отозвался Тесей и больше ничего не спрашивал: стало ясно, что мышка, как многие волшебные существа, в совершенстве освоила искусство уклоняться от прямого ответа.

А про себя он еще подумал, что данная мышка символизирует одноименное устройство, перемещающее курсор по компьютерным дисплеям.

— Нам пора идти, — заявила мышь.

— Прямо сейчас? — удивился Тесей. — Здесь в ресторане так мило, и разве нас кто-нибудь гонит? По-моему, у меня с Минотавром на то, чтобы найти друг друга, есть целая вечность или по крайней мере долгий-предолгий срок. Давай я закажу тебе плошку молока и кусочек сырку, а начало охоты мы отложим примерно на недельку, хорошо?

— Ничего не получится, — отрезала мышь. — То есть не подумай, что я лично куда-то спешу. Окончу эту охоту — меня тотчас пошлют на другую. Мне все равно, искать Минотавра или, допустим, гипотенузу. Такова уж участь систем самонаведения, ничего не попишешь. Но тут так заведено, что если что-то происходит вообще, то происходит внезапно. Минотавр в движении, и если мы не будем двигаться синхронно, я могу потерять след. Тогда тебе на поиски и впрямь понадобится вечность, если не дольше.

— Превосходно, — сказал Тесей, поднимаясь на ноги. — Хозяин, счет! Полагаю, вы принимаете карточки «Виза»?

— О да, — отвечал хозяин. — Здесь, в лабиринте, уважают все распространенные кредитные карточки без исключений.

Тесей поставил подпись и огляделся, желая попрощаться с официанткой, но мышь буркнула:

— Не беспокойся, ты с ней еще встретишься.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, потому что тебе всегда не везет, — хихикнула мышь. — Ну ладно, мой славный герой, пора в путь. — Мышь полезла в рюкзак, затем высунулась снова. — Между прочим, меня зовут мисс Мышка, но тебе разрешается называть меня Мисси…

Юркнув в рюкзак, она удобно устроилась в запасной паре походных носков. Тесей покинул ресторан и направился вдаль по главной дороге.

День был прекрасный. Солнце — не настоящее, а то, что Дедал соорудил взамен, неотличимое от настоящего, только раскрашенное поприятнее, — карабкалось к зениту. Уже полдень! Тесей ощутил хорошо знакомое мучительное чувство и, не колеблясь ни секунды, понял, что снова голоден. Так уж водится, если заходишь в воображаемые рестораны: еда никогда не насыщает надолго.

Глава 11

ТЕОБОМБУС, ВЕДУЩИЙ КИБЕРНЕТИК

И в компьютерном цехе на горе Парнас, оторвался от работы и поднял глаза. На его красивом, орлином, начинающем стареть лице мелькнула тень беспокойства, будто крылья летучей мыши затрепетали над недавно найденным полотном Эдуара Мане, или будто некий звук отразился эхом в пустотах уха так коварно и так ошеломляюще сильно, что остается радоваться: музыка не может нести в себе морального императива. Никаких сомнений — он, Теобомбус, создал самое мощное, самое совершенное компьютерное оборудование из всех, какие знал мир. И теперь он должен передать это оборудование Дедалу: вот человек, умеющий заставлять других трудиться на себя. Что делает задачу еще более хитрой — способность Дедала обходить технологию, подменяя ее интуицией и не считаясь с увертками так называемой логики. Компьютеры у Дедала были чертовски хорошие, программы — просто блестящие, а результатом интеллектуального напряжения, вершинным достижением Дедаловой науки явился вывод, что миру отпущено примерно десять с половиной лет нормального времени, после чего всех ждет полное уничтожение.

Вот уж удар так удар! Кому же по сердцу выяснить, что через какое-то десятилетие жизни придет конец? Когда до срока осталось четыре с половиной года и отсчет безжалостно продолжался, Дедал сообразил, что избиратели поголовно сойдут с ума, если он срочно чего-то не предпримет.

И он взялся за дело. Создал замкнутый в себе лабиринт Минотавра, больший, чем мир, в котором он возведен, лабиринт, который вмещает всю остальную Вселенную, взирающую на творчество Дедала со стороны.

Что и говорить, решение он нашел изящное. Каждый толковый математик способен уразуметь, что цивилизацию Атлантиды не спасти в реальном времени, зато можно спасти в лабиринтовремени — еще одно открытие, запатентованное Дедалом. В лабиринтовремени Минос, и придворная знать, и вся их культура могут продержаться сколько угодно.

Лабиринт, предложенный Дедалом, был гораздо сложнее, чем породившая его цивилизация. Это была вселенная с собственным пространством-временем, со встроенными зрителями и высокой степенью самодостаточности. Штука оказалась дорогая, но овчинка стоила выделки.

В объективной реальности лабиринт, разумеется, не существовал — такое было бы не по силам даже Дедалу. Однако сие обстоятельство не имело значения: для Миноса и его придворных все окружающее ничем не отличалось от самой настоящей жизни.

Внутри Дедалова лабиринта можно было разыграть любые эллинские легенды и мифы. Например, мифы о сотворении мира, истории олимпийских богов, «Одиссею» и «Илиаду». Можно было встретить Агамемнона и Клитемнестру, Ореста и Электру, Ифигению, да всех и каждого, кто играл в мифологии сколько-нибудь серьезную роль.

А народ Атлантиды сидел себе и наблюдал за действием на экранах маленьких сферических телевизоров. Люди значительные, в особенности узкий круг закадычных друзей Миноса, пользовались телевизорами побольше, позволяющими наблюдать за действием изнутри. Самые же большие сферические телевизоры давали зрителям возможность лично принимать участие в драматических событиях — полезное свойство, поскольку основные актеры иногда нуждались в отпуске.

Недостатка в драматическом материале не ощущалось. Греческие мифы взаимосвязаны, накладываются друг на друга. Все мифические циклы связаны между собой. И каждый миф раскрывает множество вероятностей, каждый сообщается во многих сюжетных точках с иными мифическими мирами. Главные мифы могут переигрываться по многу раз с самыми разнообразными исходами. Отсюда возможность заключать пари и делать ставки, облагаемые налогом, — один из важнейших источников средств на поддержание лабиринта.

Столичный город Кноссос, известный всей Элладе под прозвищем «Большая Маслина»,^[118] был встроен в лабиринт целиком. Вследствие присущей лабиринту способности к расширению Кноссос проник одним махом во все пространства и времена, и Минос оказался правителем самого обширного города Вселенной.

Попутно Минос и его дружки обрели еще и бессмертие — тоже немаловажное преимущество.

Но в последнем счете лабиринт представлял собой целиком заполненное пространство, где не оставалось места для каких-либо нововведений. Все, на что можно было напороться в лабиринте, по крайней мере теоретически, — это вариации формальных возможностей, заложенных при создании. Ограничение, по сути, не слишком суровое, ибо лабиринт так велик и сложен, так пронизан взаимозависимостями, что по оригинальности никто не скучал: ее прекрасно заменял набор кажущихся случайностей.

Правда, Дедал иногда раздражался оттого, что в лабиринте нипочем не встретишь ничего по-настоящему нового. Но старый друг лучше новых двух, и, учитывая, что получилось в итоге, цена за отсутствие новизны была невысока.

Глава 12

ЦАРЬ МИНОС

Царь Минос жил в новом дворце, который Дедал возвел внутри лабиринта. Результат оказался столь впечатляющим, что вобрал в себя все описательные и начертательные материалы на миллионы миль и тысячи лет во всех направлениях.

К несчастью, Миносу не удалось заполучить дворец в свое полное распоряжение, как планировалось первоначально. Явился с визитом Зевс и без промедления решил, что в тех случаях, когда уезжает с Олимпа, будет останавливаться именно здесь. Попросил Миноса выделить ему жилплощадь и даже предложил арендную плату. Ну как было отказать?

— Может, я иной раз заявлюсь с друзьями, — предупредил Зевс.

— О чем речь, — отозвался Минос. — Чувствуй себя как дома.

— Так и будет, — пообещал Зевс.

И поселился в комнатах прямо над апартаментами самого Миноса, откуда открывался вид на Фонтан невинных младенцев и Форум в Риме, дворец Бобур и секс-шопы на улице Сен-Дени в Париже. Убранство комнат Зевс переделал по-своему, устроив там бар с коктейлями и кегельбан. Обнаженные до пояса нимфы разносили сосиски и пиво под звуки музыки в стиле кантри. По мнению Миноса, комнаты Зевса отличала полная безвкусица. На одной из стен, над бильярдным столом, появились даже допотопные оленьи рога — подарок Аида, который долго рыскал по лавкам, прежде чем отыскал нечто подходящее.

Аид приходился Зевсу братом. Миносу он ничуть не нравился. Это был мрачный тип, расположенный к морализированию, и жестокий, очень жестокий. Правителю подземного царства такой характер, может, и подходил, но каково иметь такого типчика родным братом!

Сидя в тронном зале, Минос слышал над головой басовые раскаты грома. Значит, Зевс только что успешно сбил очередную кеглю. Сей подвиг сопровождался взрывами гомерического хохота. Минос испустил вздох, скрежетнул зубами и передвинулся к окну. Внизу по широким мощеным тротуарам текла толпа — пожиратели огня, мимы, клоуны, маги, ораторы, музыканты. Раньше Миносу чудилось, что они могут его развлечь. Теперь ему хотелось, чтоб они убрались куда подальше.

Конечно, никуда они не уйдут. Они, и развлекатели и развлекаемые, жили по соседству. Осточертели хуже некуда — и винить некого, кроме самого себя.

Глава 13

КАК БЫЛ ЗАСЕЛЕН КНОССОС

Вскоре после постройки дворца Минос обратился к Дедалу с просьбой обеспечить ему новое население: старое-то сгинуло при гибели Атлантиды, и должен же кто-нибудь оживлять город своим присутствием! Дедал, как всегда, в спешке, обремененный кучей других забот, попросту взял первое, что подвернулось под руку, а именно парижан XX века. Честно говоря, Минос имел в виду нечто совсем иное. Скажем, он подумывал, что было бы недурно обзавестись андскими индейцами, или жителями острова Бали, а может, эскимосами. Но как-то не удосужился упомянуть об этом, а теперь не находил в себе духу попросить Дедала забрать парижан обратно: мастер-строитель и так пустился во все тяжкие, чтобы заполучить их.

Пропажа населения Парижа не прошла незамеченной на Земле XX века, и особенно во Франции. Новому французскому правительству пришлось действовать решительно и быстро. Было выпущено заявление, утверждавшее, что парижане исчезли в результате аномалии, которая никоим образом не повторится вновь — такова уж природа аномалий. Это вполне удовлетворило всех, кроме группки экстремистов — сторонников теории международного заговора. Не прошло и года, как Париж был заселен заново. Людей ввозили из других районов Франции, а также из Африки, из Карибского бассейна и Юго-Восточной Азии. Вскоре городская жизнь забурлила, как обычно.

Что же касается похищенных парижан в Кноссосе, то они приспособились к своему новому положению без большого труда. Прежде всего Кноссос во всем походил на Париж, если не считать ассирийских туристов, которых многие ошибочно принимали за американцев. Кроме того, Минос даровал всем жителям бесплатный отпуск в роскошных отелях в недалеких висячих садах Вавилона и тем доказал превосходство просвещенной монархии над любыми разновидностями социализма.

Глава 14

В ЛАБИРИНТЕ НАСЛОЕНИЙ

Жизнь в Дедаловом лабиринте — форменный сумасшедший дом. Тесей очутился на пыльной белой проселочной дороге, в тени одинокого оливкового дерева. Слева виднелась гряда невысоких гор. Он присмотрелся внимательнее: что-то с этими горами было не так. Потом он понял, что именно. Горы медленно приближались к нему. Или он сам медленно приближался к горам. Или и горы, и он двигались навстречу друг другу.

Оливковое дерево принялось пятиться как от него, так и от подступающих гор. И вдруг ближайший холм тоже пришел в движение и ринулся к нему. Изучив ситуацию, Тесей хотел было уклониться. Но куда денешься, когда за тобой охотится холм? Бежать? Но как убежать от мчащейся на тебя лавины, от стада слонов? Тесей остался на месте. Героизм дается легче всего, когда ты мертв так или иначе. Да и что прикажете делать?

Он удивился — и сильнее, чем слегка, — когда холм подобрался, как мощная океанская волна, и проплыл под ним вместо того, чтобы накрыть его и раскрошить его плоть и кости в порошок. На нем были теннисные туфли, однако он приподнялся на них, как на доске для серфинга, на одну восьмую дюйма над булыжниками, гравием, песком, скорлупками раковин, окаменелостями, сигаретными окурками и над всем прочим, из чего состоит холм. И когда сошел с выдохшегося холма, то был благодарен судьбе, что остался обутым вообще.

Тесей сразу же сообразил, что его занесло на один из Дедаловых экспериментальных участков. В данной точке пространства-времени лабиринт можно уподобить рядам самодвижущихся дорожек, как в аэропорту. Горы, деревья, озера и сам Тесей размещены на смещающихся поверхностях, которые то надвигаются, то отступают, то кружат одна вокруг другой в соответствии с законами, которые Дедал изобрел, но объяснять не стал, следуя древнему изречению, что тайны оставляют ощущение приятной глубины, а истолкования всегда отдают банальностью.

Смещающиеся поверхности не сталкивались — взаимодействие между ними до поры исключалось, допускалось лишь преходящее наслоение. Впечатление этот участок лабиринта, участок наслоений, производил волшебное, упоительное. Тесею очень нравилось, что самые разные вещи вдруг появляются ниоткуда, наступают на него, а потом удаляются. Вот подплыл и проплыл целый замок, и на бастионах было полно людей — они помахали ему, как самые нормальные туристы. А затем он, без предупреждения, попал в трясину.

В трясине было полутемно, словно в сумерках, колышущиеся тени смыкались с длинными диагоналями древесных стволов. Стояла тишина, нарушаемая лишь отдаленным шелестом чьих-то крыльев. По мере того как тускнели краски вечернего неба, вода в трясине вроде бы поднималась, и белесый мир с разбросанными там и сям нечеткими линиями на мгновение стал напоминать один из искусных японских рисунков, которые иным зрителям кажутся превышающими их понимание. И тут до Тесея донесся долгий неутешный крик морской птицы, вновь шелест крыльев в небе — и жужжание москитов.

Трясина была древняя, очень древняя. В забитых грязью гротах глубоко под поверхностью, на длинных скамьях по стенам, расположились бесчисленные слепые скелеты и аплодировали тонюсенькими висюльками — некогда руками — всему, что бы ни увидели. Всего важнее, что трясина породила особый возвышенный тип речи, который часто зовется болотным трепом и служит в дискуссиях просвещенной цели оправдать все, что бы ни случилось в дальнейшем.

Толчок, безумный чавкающий звук — и Тесей, вырвавшись из цепкой грязи, вновь оказался на твердой земле. Он, признаться, вздохнул с облегчением — и тут вся трясинная конструкция начала распадаться: вероятно, строили наспех. Выяснилось, что он опять идет по дороге — он идет, а не дорога едет, — и что горы также прекратили перемещаться.

Дорога кончилась. Тесей продрался сквозь какие-то шипастые заросли, впрочем, не обращая особого внимания на окружающее. И все же был достаточно бдителен, чтоб отпрыгнуть, когда из зарослей к нему устремилось нечто длиннющее, худющее, синевато-серое.

Глава 15

ГОРЕСТИ МИНОТАВРА

Как и многих из нас, Минотавра считали чудовищем гораздо более страшным, чем он того заслуживал.

В сущности, Минотавр не чувствовал себя чудовищем. Не его вина, что ему на долю выпала необычная внешность. Он не стремился убивать, разве что в порядке самозащиты, как придется убить этого безумного Тесея, который все преследует и преследует его с целью нанести невосполнимый физический вред.

Минотавр всей душой хотел бы примириться с Тесеем, пожать герою руку и выбросить из головы всю историю, если бы только кто-нибудь взялся это устроить. Он даже выступал с таким предложением, запускал пробные шары, только запуски были проигнорированы. Видно, не остается ничего другого, кроме как продолжать носиться по дурацкому Дедалову лабиринту до тех пор, пока не удастся устроить засаду, захватить Тесея врасплох и разделаться с неуемным героем раз и навсегда либо заставить того прислушаться к голосу разума.

Увы, ни одна из версий легенды не благоприятствовала такому исходу. Это обескураживало Минотавра — однако, будучи предрасположен к буддизму, он верил, что неразрешимых задач просто не существует.

Смехотворнее всего то, что придется по-прежнему прикидываться чудовищем и жить в постылой минотаврячьей ситуации — а ведь в глубине души он вообще не считал себя Минотавром. Минотавр был убежден, что, вопреки внешним признакам, он на самом-то деле единорог. Убеждение основывалось на том, что, сколько он себя помнил, им владело желание возложить голову на колени девственницы.

В общем, у Минотавра было тело минотавра, а душа единорога.

До сих пор он не делился своим сокровенным секретом ни с кем, даже с лучшим другом Тесеем, да и затруднительно это было бы при создавшихся обстоятельствах. Он молчал не потому, что боялся людского осуждения и насмешек. Те, кто работает в лабиринте, — представители шоу-бизнеса, а следовательно, люди современные, терпимые, исповедующие либеральные взгляды. Уж скорее сам Минотавр был старомоден. Или, может, не старомоден, а замкнут — потому и сходил за чудовище. Он не хотел, чтоб его сексуальные пристрастия стали общим достоянием и предметом обсуждения на вечеринках. Минотавр знал, что вечеринки в лабиринте случаются, хоть его туда и не приглашают.

Он был разборчив, что вполне типично для единорогов, робких и горделивых, нимало не похожих на минотавров, — настоящие минотавры с грудью, обросшей шерстью, увлекаются сексом и насилием и вовсе не заботятся о том, кому и что о них известно.

Возложить голову на колени девственницы — вот высшее блаженство! Однако Минотавр, кажется, ни разу не встречал живых девственниц, только умерших, притом умерших не по его вине, да если бы и сыскал живую, не проявил бы к ней интереса, потому что был влюблен в Ариадну; вот единственная, кого он желал, единороги не падки до беспорядочных связей, а он был уверен, что рожден единорогом.

Факт есть факт: Ариадна, по всей вероятности, не девственна. Такой вывод напрашивался сам собой. Минотавр, конечно, не наводил справок — но она же вышла замуж за Тесея, и это наложило на нее серьезные сексуальные обязательства. Но, несмотря на замужество, несмотря на то, что ныне Ариадна живет с Дионисом, ее окружает несомненная аура девственности — уж на такие вещи у единорогов нюх безошибочный. Единорогам дано знать правду сердцем, а сердце не обманешь.

Совершенно не исключается, что Тесей и Ариадна не довели свой брачный союз до логического конца. По какой бы то ни было причине. Может, в этом и состоит подлинная причина, отчего Тесей бросил ее на Наксосе. Тесей — эллинский мужлан, грек-самец, и он ни за что не простит женщине того, что не овладел ею. А уж герою такого унижения и подавно не вынести. Провал в постели для Тесея — достаточное основание для того, чтобы покинуть женщину. И, естественно, он ни за что не станет распространяться о подобном происшествии, поскольку это плохо отразилось бы на его мужской репутации.

Минотавр и сам понимал, что рассуждения шиты белыми нитками. Ну и что из того? Пусть для других она не девственница, для него в ней осталось девственности с избытком. Более всего на свете ему хотелось бы остаться с ней наедине и возложить голову ей на колени.

Сколько раз он воображал себе, как это будет! На досуге он даже планировал ампутировать один рог, чтобы облегчить себе задачу и не повредить ее мягкое бедро. Он, правда, еще не решил, каким именно рогом пожертвовать, но решение будет принято, когда найдется хороший хирург — предпочтительно Асклепий, король костоправов, хотя и гонораров Асклепий требует королевских. И ведь Асклепий тоже шляется где-то здесь в лабиринте со своим черным врачебным саквояжиком. Минотавр отыщет искусника и условится об операции, рогоэктомии, — не так уж она сложна, куда проще операции, например, по перемене пола.

А потом настанет черед предпринять кое-что в отношении возлюбленной. Минотавр похитит ее, зажмет под мышкой и ускачет, радостно фырча; право, это единственный способ исполнить задуманное, на уговоры времени нет, с уговорами можно и подождать. Он утащит ее в безопасное место и там освободит, почти освободит, освободит настолько, насколько посмеет: нельзя же допустить, чтобы она удрала прежде, чем у них будет шанс поговорить. Не хотелось бы удерживать ее против воли — неважно, что бы там она ни надумала. Но, по меньшей мере, он должен успеть изложить свое предложение: он хотел бы обеспечить Ариадну всем необходимым и каждую ночь спать с ней, возложив голову ей на бедро. Невозможно предугадать — а вдруг она согласится?

Глава 16

МИНОС, КОНЕЧНО, ЦАРЬ, НО ДЕДАЛ

На Атлантидском Крите считался великим гражданином, был самым богатым во всем древнем мире после Мидаса и самым почитаемым, добившимся уважения даже у богов. Что и говорить, весьма лестная ситуация, но самого Дедала она удовлетворяла не вполне.

Спору нет, лабиринт — самое замечательное творение из всех ведомых людям и богам. Однако лабиринт построен уже довольно давно. А что сопоставимого он совершил потом? Вопрос беспокоил его, и беспокоил изрядно. Большую часть времени он был вынужден тратить на поддержание и текущий ремонт лабиринта, а также на достройку незавершенных секций. И что-нибудь где-нибудь беспрерывно ломалось. Что раздражало великого зодчего, ибо лабиринту надлежало функционировать безупречно. Стало очевидно, что в конструкции чего-то недостает, и Дедал понял, чего именно.

Его лабиринт страдал отсутствием единой теории поля.

Поначалу Дедал не удосужился ее сформулировать, поскольку был занят множеством других дел. Теперь лабиринт работал более или менее так, как полагалось, но отдельные части то и дело ломались без видимых причин. Притом оставалась опасность действительно роковой Аномалии, и все из-за отсутствия единой теории поля.

Миносу Дедал об этом не говорил. Царь все равно ничего бы не понял — неспециалистам не дано разбираться в таких материях. Минос только разнервничался бы и стал допытываться, не развалится ли вся штуковина в целом. А Дедал не сумел бы даже ответить на столь несложный вопрос, опять-таки из-за отсутствия треклятой единой теории.

Он трудился над ней не покладая рук каждую минуту, какую мог урвать от хлопот по поддержанию и обновлению лабиринта. Сколотил команду ученых, лучших, каких можно было найти во всех странах и временах, и поставил перед ними ту же задачу — разработать теорию. Иные ученые вообще сомневались, что он когда-нибудь найдет то, что ищет. Они цитировали Геделя^[119] и многозначительно ухмылялись.

Дедал строил свою жизнь на допущении, что все на свете поддается количественному определению. Сумел же он возвести лабиринт больший, чем окружающий мир, — достижение, которое несомненно войдет во всемирную историю. По любым меркам у него все шло замечательно, но счастливым он себя не чувствовал.

Дедала раздражало, что в лабиринте невозможна принципиальная новизна. Неожиданности в лабиринте случаются, и достаточно часто, — но они становятся неожиданностями лишь потому, что у него нет единой теории поля, которая могла бы их предсказать.

Подчас Дедала охватывало желание бросить все к черту и заняться чем-то другим. Беда была только в том, что он не представлял себе, в каком направлении дернуться и чем другим заняться.

Такова ситуация, в какую попадаешь, когда командуешь лабиринтом, куда включено все, кроме единой теории поля, которая могла бы это все объяснить.

Но Дедал по-прежнему продолжал работать над ней.

Глава 17

РОГОЭКТОМИЯ

Минотавр твердо решил совершить геройский поступок и пройти рогоэктомию, которая превратит его из минотавра в единорога. Он отправится к Асклепию, главному хирургу лабиринта, и пусть тот удалит ему один рог на операционном столе. Ничего не поделаешь, оставшийся рог будет не в центре, однако авось удастся выдавать себя за единорога кривобокого, асимметричного.

Но вот проблема: у Минотавра не было той внушительной суммы, какую Асклепий запросит за косметическую хирургию. Где взять деньги? Ни у кого из друзей их не водилось. В лабиринте нет работы по найму, только роли, за которые платят не подлежащей передаче валютой славы или мелочью известности.

Глава 18

ПРИКОСНОВЕНИЕ МИДАСА

Большая часть денег, имеющихся в лабиринте, скапливается у немногих индивидуумов, которым они нужны по определению. Например, фригийский царь Мидас сказочно богат, поскольку умеет создавать золото по собственному желанию. Но не допускает тут ни малейшего легкомыслия — он сознает свою роль символа неутолимой жадности и относится к порученной работе со всей серьезностью.

Общеизвестно, что Мидас обладает способностью превращать в золото все, к чему прикоснется. Однако превращение происходит вовсе не мгновенно, как вы, быть может, думаете, исходя из старых легенд. Маленькие камушки, веточки, желуди можно трансформировать за одну ночь, если держать их в руке или зажать под мышкой. Они поставляют Мидасу вдосталь мелочи и безделушек вроде подарков к дням рождения и еврейским обрядам причащения. А более крупные предметы требуют от Мидаса применения его уникального дара — хрестоматийного прикосновения — в течение месяцев, а то и лет. Дар великий, спору нет, но Мидасу приходится тратить почти все время, держа что-нибудь, либо прислоняясь к предметам, которые хочется озолотить, и это утомительно, даже невзирая на то, что одновременно можно читать или смотреть телевизор.

Случалось, что Мидас давал деньги взаймы. Хоть и терпеть не мог вынимать что-либо из сокровищницы, даже на короткий срок, но был не в силах, исходя из требований архетипа, пренебречь любой возможностью умножить свое состояние. Оттого к нему прилипла кличка «ростовщик богов», и он стал еще при жизни олицетворением мотива выгоды.

Одна из мелких выгод — Мидас мог ставить себе зубные пломбы из воска. День-два, и пломбы сами собой превращались в золотые. В сущности, экономил он сущие гроши, но когда стараешься накопить действительно солидную сумму денег, ни одна полушка не лишняя.

Кое-кто спрашивает, зачем вообще в лабиринте деньги, коль скоро все нужное для жизни и приключений предоставляется здесь бесплатно. Наивный вопрос — с равным успехом можно бы недоумевать, зачем в лабиринте любовь или слава. Деньги, любовь и слава сходны в том, что, если рассуждать примитивно, доставляют удовольствие, а если брать повыше — служат толчком для бессмертных подвигов.

Мидас был сыном великой богини Иды от некоего безвестного сатира, какие слонялись по всему древнему миру в переизбытке. Вокруг самого Мидаса сплетено множество разных историй. Что доказывает: с производством золота он справлялся недурно.

Глава 19

МОТИВ ВЫГОДЫ

Основав лабиринт как первое в мире государство всеобщего благоденствия, Дедал даже не задумывался о выгоде. Он полагал выгоду несущественной. Каждый получал крышу над головой, пищу, одежду, оружие, короче, все нужное для того, чтобы вести достойную жизнь и расправляться с врагами. Дедалу казалось, что этого достаточно, даже более чем достаточно. В коммерции он не видел нужды, покупки находил изнурительными. Прелести потребления превышали его понимание. Он же строил свой лабиринт в прежние времена, до того, как коммерция сделалась сперва уважаемой, затем привычной и, наконец, совершенно необходимой.

В дни Дедалова детства, если кому-то требовалась шуба, этот кто-то шел в лес на охоту и добывал зверя, не прибегая к более гуманному современному методу — пойти в магазин и купить то, что надо. Но времена меняются, а поскольку лабиринт существует синхронно со всеми странами и эпохами, то подвержен влиянию новых идей. Сперва покупать было непривычно, однако вскоре этот способ приобретения вещей стал стандартным и вытеснил прежний обычай делать все собственными руками.

Остановить идею, когда ее время пришло, немыслимо. Дедал внес закон, запрещающий большинство разновидностей купли-продажи, но запрет оказался эффективен не более, чем прокламация против кори. Люди добывали деньги, продавая Мидасу и другим посредникам, имеющим на то право, — а вернее, даже обязанным скупать все подряд, исходя из требований архетипа, — статуи, золотые кубки, гребешки из слоновой кости, амулеты из янтаря, расшитые ткани и тому подобное, что составляло убранство лабиринта. Мидас платил золотыми и серебряными монетами, а затем перепродавал товар с внушительной прибылью музеям и частным коллекционерам XX столетия.

Система не была совершенной, однако обеспечивала всем и каждому источник дохода. Вскоре у всех без исключения завелись деньги. Хотя в течение долгих лет купить на них было нечего. Ведь в те времена не существовало ни книжных лавок, ни кино, ни бутиков и супермаркетов. Еще важнее, что не существовало и развлечений.

Пробел по части развлечений Дедал пробовал устранить. Он завел театры под открытым небом, где ставились классические драмы. Вход был свободным, но интереса зрелище вызывало не больше, чем любое искусство, финансируемое правительством.

Населению Дедалова лабиринта классическая мура вовсе не нравилась. Дедал совершил ошибку, с самого начала предоставив каждому сферический телевизор, чтобы люди могли связываться друг с другом с помощью электроники, моментально и бесплатно, ибо, как заявлял Дедал, долг государства — обеспечить населению свободу коммуникаций. Прекрасно, отвечали обитатели лабиринта, а скоро ли мы получим еще и кабельное вещание? Скоро ли у нас появятся каналы из прошлого и из будущего, коль ты утверждаешь, что и то и другое — прямо вокруг нас?

Напрасно Дедал пытался проповедовать допотопные удовольствия — собирайтесь, мол, вечером по пятницам возле стихотворца с лирой и распевайте хором народные песни. Никакого толку: размножились пиратские кабельные станции и принялись записывать и передавать фрагменты будущего, от которых Дедал пытался оградить свой народ, мотивируя это тем, что подобное знание аномально и чревато катастрофой. Для тех, кто пятнает философскую чистоту лабиринта коммерциализмом, были установлены самые суровые наказания. И, разумеется, тоже безрезультатно.

Тогда Дедал ввел регулярные полицейские рейды и облавы, но при всем желании не мог поспеть одновременно повсюду. То тут, то там возникали подпольные предприятия; обычно их возглавляли вороватые типы с черными усиками, торгующие прямо с борта микроавтобусов, которых в Древней Греции, конечно, не должно было быть вообще и которые тем не менее появились благодаря находчивым похитителям правительственных секретов — вспомните, как Прометей похитил огонь с небес. Все делалось так, чтоб эти неразрешенные, незаконные предприятия было легко мгновенно свернуть, если поблизости объявится Дедал.

Предсказывать, где и когда Дедал объявится в следующий раз, сделалось доходным бизнесом само по себе, сверхиндустрией, от которой в последнем счете зависело благополучие всех иных коммерческих предприятий. Определение местопребывания и расписания передвижений Дедала стало самостоятельной отраслью, дедалологией, — дедалологи всегда брались сообщить, где он и как он. Было несколько прогностических школ, в большинстве своем основанных на сведениях о предшествующих маршрутах мастера-строителя и, естественно, на изучении его психологии. Но эвристически ничего достоверно установить не удавалось, предсказатели работали в общем-то наобум, ненаучно, ненадежно, и возникающие в итоге тревоги оборачивались серьезными социальными последствиями, особенно в силу того, что условия проживания в лабиринте были нечеткими, а право собственности на землю — негарантированным: ведь Дедал изничтожал индустрию там и тогда, где и когда обнаруживал, — и человечество все не могло сделать следующий решительный шаг вперед и взяться за возведение торговых пассажей.

Прорыв наступил, когда Пифагор опубликовал теорему координат, где утверждалось, что да, предсказать, где Дедал объявится вновь, научно невозможно, вследствие общих принципов коммерческой неопределенности, зато вполне можно предвидеть с высокой степенью точности, где и надолго ли ему почти наверняка не бывать.

Уравнения пифагорейской системы негативных допущений весьма изящны, но углубляться в них нам сейчас недосуг. Довольно отметить, что этот могучий логический метод в конце концов дал людям возможность возвести торговые пассажи, положив тем самым предел эре коммерческого негодяйства.

Глава 20

РАСТИТЕЛЬНАЯ АТАКА

— Ах нет, только не это! — воскликнул Тесей, вовремя опознав испещренные пятнышками трилистья, характерные для погубительницы настроений, которую чаще называют саможалельной травкой, хотя на деле это приземистые кочевые кустики, обладающие свойством подкрадываться к жертвам совершенно незаметно.

Саможалельная травка захватывает проходящих мимо кончиками листьев, изогнутыми, как крючки, и запускает в тело усики, после чего вы испытываете приступ самоосуждения пополам с самоиронией. Притом начальная стадия атаки зачастую проходит для вас незамеченной. А яд вступает в действие без промедления, проникает в кровь, расползается по стенкам артерий, прикрывая свою сущность плащом, прикидываясь вашим родственником и тем самым обманывая антитела, которые продолжают беззаботно перекидываться в картишки, словно ничего не случилось.

Достигнув центральной нервной системы, яд начинает производить долоны — крошечные тельца в форме селедочек, вырабатывающие фермент метафизических сомнений. На этой стадии вы ощущаете страшную головную боль и, не исключено, думаете, что вам крышка. Обычно яд саможалельной травки не смертелен, но известны случаи, когда его воздействие приводит людей к убеждению, что они сравнялись с Сереном Кьеркегором.^[120]

Тесей сумел уклониться от первого сумасшедшего броска травки, но до безопасности было куда как далеко. Растение прижало его к крутой гранитной скале, уходящей, казалось, прямо в лазурное беспечное небо. Однако в скале обнаружились неглубокие выемки, и Тесей принялся карабкаться вверх, а травка следом.

Ему удалось выиграть у нее несколько шагов, но тут путь ему преградили невесть откуда взявшиеся три автомобильных гаража. Погубительница настроений надвигалась на него со странным криком: «Слушай, от меня уже ничего не зависит!..» Было известно, что такой крик обессиливает даже крепких мужчин, ибо вызывает непроизвольную дрожь деликатного органа, контролирующего подвывание и скулеж.

Было похоже, что бодрому настроению героя настал конец. И вдруг вблизи справа появилась тележка на монорельсовом пути, который устрашающе круто уходил вниз в неведомую бездну, скрытую за непроглядной пеленой облаков. Разумно ли воспользоваться этой возможностью? Но размышлять было слишком поздно, на размышления просто не оставалось времени.

Тесей вскочил на тележку и отпустил тормоз — тормоз был старомодный, с редуктором и прямым воздействием на колеса, чтобы предотвратить избыточное нарастание скорости. Устремляясь вниз в бездну, которая описана выше, Тесей вновь в характерной для себя манере усомнился, верное ли решение принял. Погубительница настроений на мгновение опешила. И вдруг с решимостью, более чем неожиданной для столь хрупкого создания, вспрыгнула на проплывающую мимо роликовую доску, обернула усики-присоски вокруг нее, загипнотизировала и послала вдогонку за Тесеем.

Оглянувшись, герой убедился, что траектории роликовой доски и монорельса если и сойдутся, то где-то почти в бесконечности. Но нагоняла его доска стремительно. Надо было принять решительные меры, ибо разъяренное растение вот-вот сумеет заразить его самой неприятной, самой опасной формой критического самоанализа.

Тесей полез в рюкзак в надежде отыскать там нечто полезное. Выбросил рожок для обуви, как абсолютно никчемную вещь, отложил пропуск на двоих в царство грез, как преждевременный, и вытащил следящее устройство. И попросил:

— Сделай что-нибудь, пожалуйста.

Следящее устройство ответило ему раздраженным взглядом. У него хватало своих забот. Оно забралось в рюкзак потому, что это показалось в тот момент остроумным, и такой поступок отвечал интересам науки. Однако выяснилось, что Тесей не озаботился обеспечить устройство мышиной пищей и вообще какой бы то ни было пищей; герои известны как плохие кормильцы — это если речь о других: о самих себе они заботятся, как правило, вполне успешно.

Так что положение у мыши было непростое. Она должна была либо немедленно поесть, либо превратиться в пианино. Смехотворно, но таковы правила.

Оставался лишь последний отчаянный резерв. Мышь достала одну-единственную капсулу ускорителя, которую всегда держала на клейкой ленте под левой передней лапкой, и заглотнула обычным порядком. Мощное снадобье, отпускаемое только по рецепту, сработало без задержки. По всему мышиному тельцу прокатились волны физической силы. Мышь взлетела на гребень психического шока и обратилась в кота.

Искусственно взвинченный ускорителем кот оказался способен поймать мышь, которой только что был, сожрать ее и таким образом избежать превращения в пианино, прежде чем кто-нибудь успеет ввести новое правило, запрещающее подобный способ насыщения.

— Твоя проблема для меня достаточно очевидна, — изрек кот, — только она не имеет ко мне отношения. Я здесь для того, чтобы помочь тебе найти Минотавра, однако никто и словом не обмолвился про саможалельную травку. Тесей, я предлагаю тебе адресоваться к распорядителю игры, или уж как он здесь называется…

— Некогда, — отрезал Тесей.

Монорельсовая тележка приближалась к концу пути, где ее поджидала саможалельная травка, уже успевшая заразить роликовую доску редкой разновидностью манихейства^[121] и немедля отбросившая свой транспорт прочь, как бесполезный мусор.

Кто же спорит, что обстановка складывалась отвратительная! Тем не менее Тесей не потерял присутствия духа. Даже в столь чрезвычайных обстоятельствах он сумел приметить неправильной формы щелку, открывшуюся подле рельсового пути сбоку. И без колебаний, оттолкнувшись от тележки, нырнул в эту щель.

Последовал неописуемый миг перехода в иное окружение, и Тесей очутился в центре огромной черной сети, смолистой и клейкой на ощупь. Да, это была паутина, исполинская паутина вроде тех, какие встречаются в старых фильмах, и Тесей в мгновение ока прилип — не стронешь. И уразумел, что саможалельная травка тоже неподалеку; она напялила паучью шапочку и быстро-быстро ползет по клеткам паутины к беспомощному герою.

— Слушай, как получается, что травка легко бежит по паутине, а я даже пальцем шевельнуть не могу? — поинтересовался Тесей у следящего устройства в облике кота.

— По-моему, тут не обошлось без закона Ома, — отвечало устройство. — Только постарайся не измазать меня этой клейкой дрянью…

Поскольку устройство сделалось котом, то вскарабкалось Тесею на грудь. А саможалельная травка, осклабясь в неприятной ухмылке и развратно приспустив паучью шапочку на один глаз, надвигалась и надвигалась.

— Что же мне делать? — спросил Тесей.

Риторический вопрос — однако Дедал в своей великой мудрости нашел на него ответ или, по меньшей мере, возможность ответа. Над головой Тесея, окруженная розоватым волшебным мерцанием, появилась фигура прекрасной молодой женщины в обворожительных одеждах.

— Ариадна! — вскричал Тесей.

— Ты пренебрег мною, — отозвалась она, — и следовало бы оставить тебя на произвол судьбы, особенно после того, как ты бросил меня на Наксосе, не обеспечив хотя бы действующей кредитной карточкой…

Тесей был ошеломлен, но все жеприпомнил, что в лабиринте хронология достоверна не более, чем светофоры в Древнем Риме, и уж никак не директивна, и вы свободно можете столкнуться с плодами своих будущих злодеяний прежде, чем имели удовольствие совершить их.

— Но если я тебя не спасу, — продолжала Ариадна, — то позднее рискую потерять страстную любовную сцену с Дионисом. Выбора у меня нет — держи, Тесей, то, что тебе нужно!

С этими словами она сунула в пальцы герою флакончик с густой переливчатой жидкостью, и Тесей мгновенно узнал продукт олимпийского производства — настоящую сому, отсвечивающую зеленью, с руническими письменами на стекле.

— Это же сома! — радостно воскликнул Тесей, вглядываясь в руническую этикетку. — Благословенная божественная сома, без которой ни один человек, даже герой, при встрече с саможалельной травкой не может рассчитывать ни на что, кроме как пасть жертвой, поскольку следящее устройство сидит себе на груди, стараясь не замарать коготков…

Вытащив восковую затычку щипчиками, которые всегда держал при себе именно на такой случай, — древним эквивалентом многоцелевого армейского ножа, — Тесей осушил флакончик до дна, а затем высосал, разжевал и проглотил осадок. И вот он, прилив бодрости! В горле заклокотал резкий торжествующий смех, но Тесей подавил веселье — следящее устройство в облике кота произнесло раздраженно:

— Покончи с этим, пожалуйста, покончи быстрее!..

С помощью сил, дарованных божественной сомой, Тесей напряг волю мощнее, чем кто бы то ни было с самого начала Вселенной. И из чистого безумия, из человеческого упрямства вызвал к жизни китайский ресторанчик. Секунду-другую тот покачался неуверенно, красно-оранжевая пагода призрачно наложилась на паутину и на атакующую саможалельную травку в черной паучьей шапочке. А затем — развязка. Свершилось нечто новенькое, и саможалельная травка, паутина, отброшенная роликовая доска, паучья шапочка — все исчезло, провалилось обратно в смутное царство нереализованного, неоформленного, несвершенного.

К ресторанчику Тесей приближался с крайней осторожностью: творения подобного рода могут и испариться внезапно, оставляя вас с пересохшим горлом и гнусным чувством, что вы переспали не в той постели.

Однако данный ресторанчик выдержал испытание на прочность и остался в целости даже тогда, когда герой вошел внутрь и бесстрастный китаец-официант усадил его за столик. Тесей заказал ассорти из закусок и, ощутив острый коготок, впившийся в плечо, поспешно добавил:

— И еще чашку супа для моего следящего устройства…

Глава 21

МИНОТАВР И МИДАС

Минотавр отправился на аудиенцию к Мидасу, надеясь призанять деньжат на рогоэктомию. Дворец Мидаса был великолепен. Минотавр проскакал мимо благоустроенных лужаек и искусственных озер, мимо статуй героев, беседок на возвышениях, обрушенных храмов и в конце концов подошел к главному зданию. Мажордом в форменной ливрее провел гостя по бесчисленным коридорам, тускло освещенным и увешанным посредственными картинами на классические сюжеты, через укрытые листвой внутренние дворики в приемную, спрятанную в самой глубине дворца.

Мидас, самый богатый из богатеев древнего мира, толстенький коротышка с седой козлиной бородкой, сидел за длинным столом, заваленным пергаментными свитками и восковыми табличками. У него была пишущая машинка, способная наносить клинописные знаки на глиняные поверхности. В углу клацал телеграфный аппарат, а рядом расположился компьютерный терминал. Невзирая на свою любовь к традициям, Мидас понимал, что без всего этого ему нынче не обойтись.

Хозяином царь Мидас был радушным. Он предложил Минотавру тарелочку светло-желтого мороженого, а затем тщательно выбранное фирменное блюдо — бланшированные девичьи сердца под сухарным соусом.

Еще не дослушав просьбу Минотавра, он начал отрицательно трясти головой. Видишь ли, Минотавр, ты явился в неудачное время: валютный рынок еле дышит, процентные ставки взлетели, или наоборот, но, в любом случае, с деньгами туго, и о займах отдельным личностям в настоящий момент не может быть и речи. Сам Мидас очень сожалеет об этом, ему хотелось бы удружить Минотавру. Царь — большой поклонник мифологии и прекрасно осведомлен о вкладе Минотавра в эллинские представления о природе вещей; он безусловно уверен, что Минотавр навеки обеспечил себе место в истории сказок. Глубочайшее уважение, испытываемое царем к Минотавру и идеалам, какие тот отстаивает, делает вынужденный отказ еще болезненнее: лично он, Мидас, хотел бы предоставить заем, и незамедлительно, если бы сие зависело только от него, — сердце у него, у Мидаса, как известно, доброе, — однако он подотчетен совету директоров, которые держат его на тугом поводке, и не вправе принимать самостоятельные решения. Увы…

Мидас так долго распространялся об унизительных ограничениях, которые окружают его со всех сторон и ущемляют его право ссужать деньги тем, кому он искренне хотел бы помочь, что Минотавр даже начал жалеть его. Бедный замороченный царь, со всеми своими легендарными сокровищами, со своим золотым прикосновением, с кредитным рейтингом высшей категории, оказывается, не вправе принять участие в делах, самых для него небезразличных!

Что оставалось делать? Минотавр заявил, что все понимает, и стал почтительно пятиться к выходу. Но уже в дверях Мидас остановил гостя вопросом:

— Да, между прочим, а для какой надобности тебе нужен заем?

Минотавр рассказал про рогоэктомию, которая превратит быка в единорога. Мидас на мгновение задумался, потом схватился за телефон и жарко зашептал что-то в трубку на фригийском диалекте, которого Минотавр не понял бы, даже если бы разобрал слова. Положив трубку, Мидас подозвал Минотавра и вновь предложил присесть.

— Дорогой мой, тебе следовало бы упомянуть про операцию с самого начала. Я же и не подозревал о ней. И решил, что тебе, как многим героям и чудовищам, потребовались деньги на какие-нибудь фривольные затеи. Однако эта твоя рогоэктомия — предприятие явно мифического характера, то есть именно такое, какие мы стараемся поощрять. В последнем счете, Дедалов лабиринт весь держится на мифологии, не правда ли? И еще, скажи на милость, как ты намерен поступить с отпиленным рогом?

— Честно говоря, не задумывался, — признался Минотавр. — Наверное, поставлю на каминную доску как сувенир, и все.

— Тогда ты, по-видимому, не станешь возражать против того, чтобы расстаться с этим рогом, раз уж рог, так сказать, расстался с тобой?

— Вероятно, не стану. Только я не совсем понимаю…

— Я устрою тебе заем, — заявил Мидас.

— А как же валютный рынок? И процентные ставки? И совет директоров?

— Предоставь это мне, — ответствовал Мидас. — Все, что от тебя требуется, — подпиши обязательство передать отпиленный рог мне в качестве дополнительного обеспечения.

— Мой рог? — переспросил Минотавр, подняв копыто ко лбу защитным жестом.

— Не то чтобы рог дорого стоил, — поспешил уточнить Мидас, — но я, по крайней мере, смогу предъявить банковскому триумвирату хоть что-нибудь.

Насчет ампутированного рога Минотавр не строил никаких определенных планов — и тем не менее ему показалось странноватым, что рог придется отдать кому-то другому.

— Стало быть, ты не возражаешь? — напирал Мидас. Минотавр скрепя сердце кивнул. — Прекрасно. Типовой бланк с прошением о займе найдется у меня прямо здесь в приемной. Остается лишь вписать детали касательно твоего случая. — Мидас достал пергамент, выбрал стило, принялся строчить. — Ты, полагаю, сам еще не решил, какой именно рог удалить? Ладно, не беда, напишем просто: «один рог Минотавра, правый либо левый, должен быть доставлен не позже, чем… — царь взглянул на наручные часы с календарем, — допустим, не позже, чем через три дня после операции».

— По-моему, срок подходящий, — согласился Минотавр. — Хотя ты сам знаешь, что в лабиринте нельзя предсказать, сколько времени придется добираться из одного места в другое.

На эту досадную особенность обитатели лабиринта жаловались особенно часто. Самая обыкновенная прогулка по городу могла затянуться на вечность в буквальном смысле слова. А если надлежало отправиться в путешествие, то разумно было прихватить с собой паспорт, все деньги, какие найдутся, книжку в мягком переплете, запасные носки и смену нижнего белья.

— Я даже не знаю, где мне найти Асклепия, — пожаловался Минотавр.

— Я выяснил его местонахождение, — отозвался Мидас. — В настоящую минуту Асклепий работает в Джексоновском мемориальном госпитале в Майами, делает Гере подтяжку лица и коррекцию носа.

— Майами? Это еще где? Где-нибудь возле Мальорки?

— Ну разве что в духовном смысле… — Царь подавился смешком. — Да неважно, где это. Я могу устроить так, чтобы ты попал туда. С обратной дорогой дело будет посложнее, но как-нибудь управимся… — Заглянув в один из ящиков стола, он достал пластиковую карточку и вручил ее Минотавру. — Вот тебе карточка мгновенных перемещений, штука очень ценная сама по себе. Воспользуйся ею после операции, и она доставит тебя сюда наибыстрейшим способом. А вот ваучер — поручительство, гарантирующее Асклепию выплату гонорара за операцию.

Мидас передал Минотавру карточку и ваучер. Минотавр поставил внизу пергамента-прошения свою подпись.

— Вот и все. Удачи тебе, дорогой, — сказал Мидас и вдруг спохватился: — Ох, чуть не забыл. Последняя формальность…

Он опять порылся в ящике, вытащил гладкое золотое кольцо и, прежде чем Минотавр сообразил, что происходит, вдел кольцо в бычью ноздрю. Минотавр удивился:

— Что ты сделал?

— Не стоит расстраиваться. Просто гарантийное приспособление, которого требуют страховщики. Мы снимем кольцо, как только ты доставишь рог. И не пытайся избавиться от него — оно так устроено, что при неумелой попытке разъединить замочек взрывается. Да, по правде говоря, оно тебе к лицу. До свиданья, Минотавр, желаю удачи. Скоро увидимся снова.

— Но когда состоится операция?

— Ну, вероятно, инопланетный наблюдатель сможет ответить тебе точнее, чем я, — ведь я в темпоральных путешествиях новичок…

— Что за инопланетный наблюдатель? О чем ты толкуешь?

Однако Мидас не желал продолжать беседу. Он и так потратил на Минотавра пропасть времени, и его ждали другие дела — извлекать прибыль, превращать предметы в золото. Мидас терпеть не мог долгих перерывов в работе, в своей настоящей работе по превращению чего угодно в золото. Уже сейчас под мышками нарастал характерный зуд, какой возникал каждый раз, когда они слишком долго находились вне контакта с объектом, подлежащим озолочению, — в данный момент можно было подумать о бутылочке чернил или о пресс-папье.

Они обменялись рукопожатием, и Минотавр удалился. Пожалуй, он был слегка раздражен: Мидас держался с ним чересчур властно. Ну и ладно, пустяки, зато теперь он сможет лечь на операцию, а это всего важнее. Приятно также, что ему наконец выпал случай посетить отдаленную часть лабиринта под названием Майами.

Глава 22

ДЕДАЛ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ ПРИЧИННОСТИ

Когда люди прознали, что Дедал решил отказаться в лабиринте от причинности, они пришли в ужас. Обычно мастеру-строителю в таких вопросах дозволялось поступать по собственному разумению, но это уж, право, нельзя было принять без комментариев. Было созвано специальное заседание Комитета мэров лабиринта, и Дедала вызвали для разъяснений: зачем ему понадобился столь беспрецедентный шаг?

— Джентльмены, — произнес Дедал, — взглянем фактам в лицо. Мы задумали наш лабиринт, как объект чисто развлекательный, не омраченный ни малейшей примесью моральных устоев и не признающий никаких социальных компенсаций любого толка.

— Совершенно верно, — пробурчали себе под нос члены комитета, доктринеры и эстеты несгибаемого типа, как, впрочем, большинство из тех, кого назначают мэрами.

— И тем не менее, несмотря на все наши усилия, от моего внимания не ускользнуло, что отдельные части лабиринта заразились поисками смысла и тем самым пятнают кристальную бесцельность нашего творения прилипчивыми грибками толкований. Вот почему, джентльмены, я счел целесообразным отменить в лабиринте принцип причинности.

— Не вижу связи, — высказался один из членов комитета.

— Мне думалось, что связь очевидна. Моральные категории липнут к тем или иным объектам при посредстве причинности. Цель морали — установить стандарты, исходя из которых люди либо следуют неким предопределенным правилам, либо, если не получается, строго осуждают себя. Именно этого мы и хотим избежать любой ценой. Устраняя причинность, я подрываю мораль. Наш проект, джентльмены, в сущности сводится к устранению чувства и понятия вины.

Дедалова декларация о намерениях была встречена восторженными криками собравшихся — всех, кроме одного старика с раздвоенными седыми бакенбардами, который заявил:

— А по-моему, вся проблема не стоит выеденного яйца, вы не согласны? Отмена причинности ради того, чтоб избежать комплекса вины, представляется мне решением бессмысленно героическим. Почему бы людям просто не пренебрегать своими винами, как делаю я?

— Вынужден напомнить тебе, — вмешался Дедал, — что большинство людей не имеют винопренебрежительной железы, которая даруется лишь существам вымышленным.

— Что верно, то верно, — согласился старик.

— Напоминаю, что мы стараемся дать людям счастье, которого в их короткой и горестной истории очень и очень недоставало.

— Если не ошибаюсь, — вступил в разговор еще один член комитета, — ты, Дедал, придерживался мнения, что человечество нельзя толкать к эволюции силком, через беспрерывные муки войн, голода, социального неравенства и всяческое варварство, вплоть до крайней стадии — самоосуждения и неверия в собственные силы. Что и говорить, концепция радикальная. А ты не боишься, что возобладает врожденная лень и люди вновь отрастят хвосты и полезут на деревья?

— Это не играет роли, — ответствовал Дедал. — Кто мы такие, чтобы судить о цели или хотя бы о направлении эволюции? С той точки зрения, на какую мы опираемся в данном обсуждении, нет ни малейшей разницы между поеданием банана и доказательством теорем Геделя.

— Огорчительно, если так, — высказался представитель Геделя, присутствующий на заседании в качестве наблюдателя.

Дедал пожал плечами.

— В мироздании нет ничего вечного, рассыпается все, даже печенье. Мы не можем долее разрешить исчерпавшей себя морали отравлять любые самопроизвольные вариации морального лабиринта кармой,^[122] раздумьями о последствиях поступков, автоматически вытекающими из причинности.

— Хмм… да-да, продолжай, — произнес высокий красавец, представитель автора, торопливо внося заметки в блокнот.

— Отменив какую бы то ни было связь причины и следствия, — высказался Дедал, — мы освобождаем принимающих решение от фактора неизбежной расплаты и таким образом объявляем карму банкротом, дозволяя обитателям лабиринта в будущем следовать произвольным курсом жизни вне зависимости от моральных последствий.

— Например, совершить убийство и избежать ответственности, — вставил тот самый, с раздвоенными бакенбардами.

— Ну коль на то пошло… Убийство, если развить твою мысль, не будет иметь неизбежных кармических последствий. Отбрасывая карму, мы тем самым попросту возвращаем все на свете на круги своя. Подлинные последствия убийства могут выглядеть совершенно иначе, чем мы способны вообразить: пышно расцветет клумба с фиалками, например. В лабиринте не останется жестких взаимосвязей, не останется обязательных следствий, только допущения, выпадающие по определенной схеме или по чистой случайности, — неважно, как. И все они будут иметь лишь сиюминутное значение, а большего бремени не принесут. В нашем лабиринте, джентльмены, все что угодно вправе стать всем чем угодно в любую минуту по своему усмотрению, и это, я утверждаю, единственная свобода, достойная называться свободой.

Последние слова были перекрыты шквалом аплодисментов, раздавались возгласы вроде «Вперед, к некармической Вселенной!..». Члены комитета окружили Дедала, предлагая пожаловать гению сексуальные полномочия беспрецедентного свойства либо их эквивалент в любой системе ценностей, какая ему по нраву. Однако мастер-строитель отверг все предложения с благодарностью:

— Я просто делаю то, что мне положено, мадам…

Глава 23

КИТАЕЦ-ОФИЦИАНТ, ТЕСЕЙ И МИНОТАВР

— Я ищу Минотавра, — сказал Тесей.

— Вот как, — откликнулся китаец-официант улыбаясь, выставляя перед героем тарелку с крабами, приправленными имбирем и черным бобовым соусом, — блюдо, которое обычно подается лишь в элитном китайском ресторане «Парфенон-палас» на улице Зеленой богини в центре Кноссоса. — Значит, ты ищешь Нимотора?

— Минотавра, — поправил Тесей, следя за точным произношением.

— Произношение, — изрек официант.

— Тебе положено читать не мои мысли, — сказал Тесей, — а губы, только губы. Я ищу Минотавра. Короткие рога, окраска воловья, на морде написано, что виновен во всех смертных грехах, — обычно минотавры выглядят именно так…

Лицо официанта вновь приняло выражение полной бесстрастности, за которым нередко прячется внутреннее смятение.

— Может, ты пройдешь в заднюю комнату и поговоришь с мудрым человеком, ладно?

Тесей последовал за официантом сквозь занавеси из стекляруса, отделяющие зал от остальных помещений, по желтому со сморщенными стенами коридору, где беззубые восточные работнички резали из креветок фантастические фигурки для украшения замка из омаров к столу некоего местного сановника. Путь шел мимо кухни, где проказливые поварята швыряли шипящие ломтики снеди в толстопузые супницы, мимо кладовых, где три китайских шеф-повара играли в кости, используя вместо фишек свиные внутренности, и наконец попали в небольшую квартирку, обитую красным бархатом и увешанную шелковыми светильниками.

— Я не дам твоей тарелке остыть, — шепнул официант и скрылся.

Тесей поневоле заметил, что в комнате есть еще один человек. Молодой человек, чьи черты показались странно знакомыми.

— Привет, папа! — произнес молодой человек.

— Ясон! — вскричал Тесей. Потому что это был не кто иной, как Ясон, знаменитый охотник за золотым руном. Сын Тесея, хоть их родство не упомянуто ни в одном из греческих мифов и предается огласке впервые. — Как тебя занесло в эту часть лабиринта? Я думал, что ты рыскаешь где-то в погоне за золотым руном.

— До руна еще руки не дошли, — отвечал Ясон. — Во всяком случае, здесь тоже хватает овец, которых можно и нужно стричь.

— Ты здесь живешь? — осведомился Тесей.

— У меня здесь несколько комнат. Мистер Иск Усник, хозяин заведения, сдает их мне каждый раз, когда я работаю на него.

— Надеюсь, не в качестве повара?

Ясон покривился. Отец постоянно критиковал его стряпню, особенно кисло-сладкие соусы, что стало одним из самых болезненных воспоминаний детства.

— Говоря по правде, — сказал Ясон, — мистер Иск Усник нанял меня на должность героя.

— Зачем ему понадобился герой?

— Ради защиты. Он подает посетителям хуасинский соус, не имея лицензии. И боится, что Зевс прознает это и нашлет на него Ареса с наказом прикрыть заведение.

— Да станет ли Арес заниматься такой ерундой?

— Разумеется, нет. Арес — бог войны, а не торговых инспекций. Только не пробуй втолковать это мистеру Иск Уснику. А пока что я имею работу, имею средства к существованию, и у меня еще остается куча времени на то, чтобы выполнять особые поручения. Вот как сейчас, когда нужен мудрец, а больше никого подходящего не нашлось.

— Это ты-то? — изумился Тесей. — Мудрец?

— Таковы мои полномочия.

— Ну что ж, валяй. Дай мне парочку мудрых советов, я слушаю.

Но мудрые советы Ясона были утрачены при землетрясении, разрушившем великую библиотеку Атлантиды, где их держали в бронзовом портфельчике в назидание потомству и всем остальным.

И как раз в этот момент в окне показалась голова Минотавра. Из пасти у него свисал клок женских волос, что придавало ему изрядно глупый вид.

— Простите, — провякал Минотавр, — где-нибудь поблизости есть аптека? Вчера вечером я объелся девицами, принесенными мне в жертву, и теперь мне нужна бутылочка «алка-зельцер» или какой-нибудь ее древний эквивалент.

— У меня есть средство, которое тебя вылечит, — воскликнул Тесей, выхватывая меч.

Минотавр отпрянул от окна диким прыжком, хотел повернуться и ускакать, но наступил на свисающую над копытом щетку и грохнулся наземь. Тесей выскочил через окно на улицу, размахивая мечом, и устремился к противнику с воплем:

— Ату его!..

Поскольку другого выхода не оставалось, Минотавру пришлось сыграть вихревой картой, которая была припрятана именно на такой пожарный случай. Что он и сделал. Вокруг мгновенно сформировался огромный серый полужидкий вихрь, секунду-другую покачался, затем ринулся прочь с немыслимой скоростью. Тесей помчался следом, пытаясь настичь хотя бы хвостовую дверцу вихря, но тот ускорялся и ускорялся, пока не достиг инфракрасного конца видимого спектра и не пропал с глаз долой — теперь вихревой пузырь с Минотавром станут различимыми, только когда снизят скорость на подъезде к очередной станции.

— Проклятие! — заорал Тесей. — Когда будет новый попутный вихрь?

Ясон сверился с расписанием.

— На сегодня этот — последний. Следующий прибудет только завтра утром вместе с первым пригородным поездом.

Поблагодарив Ясона за гостеприимство и мудрые советы, Тесей отправился дальше пешком. Следящее устройство пощелкивало в рюкзаке, регистрируя остаточные следы пролетевшего вихря.

Глава 24

МИНОТАВР ВСТРЕЧАЕТСЯ С МИНЕРВОЙ

«По крайней мере, — размышлял Минотавр, — я симпатичный и привлекательный, не то что этот греческий сукин сын с мечом. Ну хотя бы можно предположить, что я симпатичный. Может, бычья голова и не всякому по вкусу. Но попадаются же люди, которым она нравится…»

Минотавр взглянул на наручные часы. Он явился на встречу на полчаса раньше, чем договаривались, — а ведь хотел опоздать на полчаса. Тем самым он показал бы свой класс и осуществил бы задачу, заботившую его постоянно: он был уверен, что класс у него есть, хоть этого почему-то не замечают. Всему виной бычья голова, внушающая людям ложное буколическое впечатление, смутно-милое, но лишенное какого бы то ни было класса.

Вообще-то Минотавр слишком нервничал, чтобы действительно опоздать на свидание. Хотелось опоздать — это другое дело. Мечталось, как он прискачет, опоздав на три четверти часа, запыхавшись, именно в ту минуту, когда назначившая свидание совсем собралась уйти, до крайности разгневанная и решившая срочно выпить. В этот момент он и объявится, тяжело дыша и извиняясь, обовьет ее плечи копытом и скажет: «Мне бесконечно жаль, но уличное движение сегодня утром было просто немыслимым, давайте-ка пропустим по стопочке…»

Минотавру мечталось произнести такую или похожую речь, речь, преисполненную классности. Однако в день свидания он поднялся рано, побрился, оделся, а впереди лежали еще часы и часы. Он сел, схватился за журнал — без толку: он не мог сосредоточиться, то и дело посматривал на часы, потом принялся ходить из угла в угол, стуча копытами по полированному деревянному полу, без нужды поправляя галстук, одергивая пиджак, сметая пылинки с обуви, но вскоре понял, что больше терпеть нет мочи, и вышел на улицу.

В то же время он твердо знал, что являться досрочно не хочет, а потому избрал кружной маршрут через Альпы. Даже если не выйдет опоздать на полчаса, то уж респектабельная задержка на пятнадцать минут, он был убежден, получится. Но, конечно же, он ухитрился прийти на место встречи за полчаса, и, конечно же, той, ради которой он пришел, еще не было.

В реальном мире подобную неприятность никак не назовешь серьезной. Но в Дедаловом лабиринте, если вы явились на свидание слишком рано, оно может не состояться вообще. В лабиринте ранняя явка может откинуть вас в особую временную прореху, куда никто иной не проникнет. Так и будете жить в замкнутом пузыре досрочности, а все другие станут либо опаздывать, либо являться вовремя, и вы не доберетесь до них никогда. Волей-неволей вам надо будет избавиться от избыточного времени, в котором вы заключены, — а как? Иногда избыток удается втереть во времяпоглощающую скалу, иногда продать, но подчас избавиться от лишнего времени не удается нипочем. К предложению купить лишнее время люди относятся с подозрительностью: если вы отдаете свое время, то чего ради, — значит, тут что-то не так. А найти времяпоглощающую скалу в городе или даже в городишке — задача нелегкая…

С той, что назначила свидание, Минотавр впервые повстречался вчера. Он шел себе по улицам, как обычно крадучись, и вдруг его окликнул женский голос:

— Эй, Минотавр! Можно перекинуться с тобой словечком?..

Минотавр по привычке среагировал чересчур бурно, круто повернулся на голос и шмякнулся на задницу — оплошность, какой он опасался пуще всего, даже сильнее, чем гибели от руки греческого палача Тесея.

— Разреши, я помогу тебе встать, — предложила женщина.

Обливаясь горестными слезами, Минотавр тем не менее заметил, что она молода, одета в строгое платье, подчеркивающее угловатую фигуру, волосы собраны на затылке прилежным узлом, а острый носик оседлан очками в роговой оправе. Вне всякого сомнения, она была девственницей — уж Минотавра тут не обманешь. Человекобык ощутил первый трепет намечающейся любви и разрешил ей помочь поднять себя на копыта, а потом и увести прочь от места происшествия.

Молодая женщина пояснила, что приметила его на улицах и сразу же поняла, что он минотавр, — это прозвучало как констатация факта, а вовсе не как моральный укор. Она надеется, что ее наблюдательность не будет истолкована превратно. И она решилась заговорить с ним потому, что он — жертва дискриминации, а она и группа ее друзей посвятили себя борьбе с дискриминационными законами — расистскими, женоненавистническими и прочими в том же духе, — таких законов полным-полно во всех частях лабиринта.

Минотавр вежливо кивал, хотя, честно признаться, почти не понимал, о чем она ведет речь.

— Минотавры, — говорила она, — относятся к классу неприкасаемых, которые именуются чудовищами. На то, чтобы стать жертвами, они обречены с самого рождения и даже не задумываются о каких-либо личных чаяниях. Им отказано в праве на образование, кроме зачаточных знаний о том, как прятаться и спасаться, и они не могут успешно конкурировать на рынке труда. Таким образом, нарушаются их неотъемлемые права осознавших себя разумных существ — они привязаны, как крепостные, к одному-единственному занятию, а чего они хотят на самом деле, никого не заботит…

— По крайней мере, нас теперь обеспечивают производственной страховкой, — брякнул Минотавр, ощущая известное раздражение: его собственное положение всегда казалось ему уникальным, а тут вдруг выясняется, что он лишь типичный представитель класса чудовищ, и не более.

Однако чудовища, естественно, слабо ориентируются в политике, и Минотавру вдруг пришло на ум, что она права — никто никогда не баловал его передышкой, только и слышно: чудовище, туда, чудовище, сюда, чудовище, пошевеливайся, — но чудовищ не так уж и много, а военные барабаны стучат со всех сторон. Минотавр не был полностью уверен, укладывается ли его жизнь в предложенную схему, в школе он засыпался на метафорах и тщательно избегал использовать сравнения на публике, если это не грозило ему прослыть полным дураком.

— Очень мило, что ты озабочена моей судьбой, — произнес он осторожно. — Но что дальше? Мы продолжим этот разговор?

Она решительно качнула головой.

— Я участница боевых групп сопротивления. Мое имя Минерва, моя задача — конкретные действия. Полагаю, за тобой гонится какой-нибудь герой?

— Уж это точно, — согласился Минотавр.

— Тогда тебе первым делом нужно убежище, — заявила Минерва. — Место, где бы ты мог отдохнуть и восстановить былую ориентировку в окружающем мире или обрести новую. А мы тем временем решим, что делать с тобой, — извини, для тебя — дальше.

— Минерва, — повторил Минотавр. — Хорошее имя. Это не ты часом известна также под именем Афина?

Он пришел к уверенности, что видел ее портрет на политической странице «Лабиринт таймс».

Она кивнула.

— Афина — так меня звали в рабстве, когда я была богиней эллинов. Потом я прослышала о научной футурологии. Мой разум осознал возможности человеческого развития, чему способствовали Шековский и другие мыслители XX столетия. Я приняла латинское имя Минерва, как символ веры в цивилизацию, призванную прийти на смену эллинской. Я ответила на твой вопрос?

— Более чем, — откликнулся Минотавр.

Тогда она предложила ему встретиться с ней снова на том же углу завтра в полдень. Вот он и пришел, увы, слишком рано. Но где же она?

— А вот и я, — объявила Минерва. — Пойдем!

Глава 25

ИНОПЛАНЕТНЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ

Минотавр последовал за Минервой к другому углу, где поджидал длинный черный автомобиль. Стекла в автомобиле были тонированные, заглянуть внутрь Минотавр не мог — но обратил внимание, что номера дипломатические, с индексом инопланетного наблюдателя: такие индексы нынче встречались все чаще, поскольку Дедалов лабиринт наделал порядочно шуму во всех цивилизованных уголках галактики.

Уже залезая в машину, Минотавр подумал, что для Тесея это была бы превосходная уловка, чтобы захватить противника врасплох. Разве с Тесея не сталось бы нанять парочку статистов и женщину, заманить Минотавра в машину, и — трах! бах! — вот и еще одно чудовище повержено, и по всей Элладе гремят приветственные крики. Такой коварный трюк — вполне в стиле Тесея, но Минотавр был фаталистом: чему быть, того не миновать. Он забрался в салон, и машина сразу же рванула с места.

А рядом оказался инопланетный наблюдатель собственной персоной, в чем нельзя было усомниться, поскольку волос у хозяина машины не усматривалось вообще, а на губах лежала синяя помада.

— Не тревожься, старик, — произнес инопланетянин, — мы вытащим тебя из всего этого.

Говорил он потешно, как и большинство чужаков, с выраженной слабостью фрикативных согласных. Минотавр испытал облегчение: значит, это все-таки не ловушка, — и отозвался:

— Очень мило с вашей стороны. Однако не хотелось бы, чтоб у вас из-за меня возникли неприятности.

— О, не брани себя, старик, — заявил инопланетянин. — Мы почитаем своей обязанностью помогать братьям по разуму, попавшим в беду.

— Но ведь я чудовище, — сказал Минотавр, предположив, что чужак, вследствие неведомых особенностей восприятия, мог этого не заметить.

— Сие мне известно, — объявил синегубый. — На моей планете мы не признаем таких различий. Именно потому нам присуждают Высшую награду галактических планет для существ разумных и добрых, притом три года подряд. Вы говорите так: три года подряд?

— О да, — ответил Минотавр, — это правильный оборот речи.

— На моей планете, — провозгласил чужак, — мы сказали бы: три года, прожитых обычным порядком. У нас не принимают метафор действия. И у нас не выделяют чудовищ в отдельную категорию. На моей планете Оу-Фанг, или просто Фанг для краткости, мы признаем одну-единственную категорию — разумные существа.

— Замечательно, — сказал Минотавр.

— О да. Мы относим это к заведомым фактам.

— Местное языковое завихрение, — сказал Минотавр.

— Совершенно верно. А кроме того, все мы принадлежим к одной специальности.

— Вот как, — сказал Минотавр.

Какое-то время они ехали молча, потом Минотавр все-таки спросил:

— Что же это за специальность?

— Извините, не понял…

— Что это за специальность, к которой принадлежат все жители планеты Фанг?

— Мы все железнодорожные инженеры, — сообщил инопланетный наблюдатель.

— Как такое возможно? — осведомился Минотавр.

— Мы все получаем одинаковую заработную плату и одинаковые льготы — ежегодный трехнедельный отпуск и отпуск по беременности для тех, кто предпочел быть плодоносящими существами женского пола. Мы все служащие Всеобщей железнодорожной корпорации планеты Фанг, и все — владельцы акций. Место председателя правления и другие высшие должности мы занимаем все по очереди.

— Вряд ли можно представить себе демократию полнее этой, — согласился Минотавр.

— Не понимаю, почему остальные планеты не пробовали жить так же, — объявил синегубый. — Конечно, не обязательно быть именно железнодорожными инженерами. Просто так уж вышло, что нам всем нравятся поезда. А другие могли бы выращивать овощи, или делать автомобили, или заняться любым делом, какое им по душе. Самое важное, чтобы все были заняты одним делом. Тогда не будет раздоров.

Минотавр долго думал, как сформулировать свой следующий вопрос. Наконец решился:

— Поневоле задумываюсь: а что будет, когда вы построите все железные дороги, какие вам могут понадобиться? Не собираюсь лезть не в свое дело, но мне действительно любо-пытно.

Инопланетный наблюдатель рассмеялся вполне добродушно.

— Нас все время об этом спрашивают. Но ведь ответ зависит от точки зрения: как решить, построены ли все железные дороги, что могут понадобиться? То, что удовлетворило бы расы, не овладевшие транспортной эстетикой, нам может показаться вовсе не достаточным. По нашему мнению, слишком много дорог не бывает.

— Стало быть, у вас должна быть уйма путей, — сделал вывод Минотавр.

— Большинство областей планеты связаны путями в три яруса, — ответил чужак. Ответил небрежно, вроде бы не желая признавать, как нравятся ему порядки на родине. — И могу заверить тебя еще в одном.

— В чем же?

— Никто никогда не опаздывает на работу.

— Еще бы!

— Да я, в сущности, пошутил, — признался чужак.

— Ах, вот как, — промычал Минотавр с глухим смешком.

— Должен признать, однако, — заявил инопланетянин, — что мы достигли точки практического насыщения, за которой пути начнут сливаться в сплошную массу. Железнодорожная фаза нашей культуры подходит к концу.

— Вот оно что, — промычал Минотавр. — И что дальше?

— Цивилизация, — провозгласил синегубый, — либо развивается, либо погибает.

— Вероятно, так, — согласился Минотавр.

— Моя миссия на этой планете, — заявил чужак, — заключается в том, чтоб определить, может ли Дедал у себя в лабиринте использовать первоклассные железнодорожные пути, которые мы готовы поставлять по исключительно низким ценам. А мы на Фанге переходим к следующей стадии нашей эволюции.

— Это к какой же? — поинтересовался Минотавр.

— К индустрии моды.

— Да ну?!

— Именно так. Мы проголосовали за то, чтобы в конце года весь старый гардероб выбрасывался и покупался новый, и тем самым нашей промышленности был обеспечен постоянный рынок. Можно представить себе лимит прокладки новых путей, но для индустрии моды лимита на внутреннем рынке нет. Общественная необходимость производства одежды поддерживает наше существование, а разнообразие мод делает нас счастливыми. Замечательная система. Хотя, разумеется, не предполагаю, что система, привлекательная для синегубых чужаков, вызовет аналогичную реакцию у народов Земли.

— Тем не менее на вашу продукцию возможен спрос и здесь в лабиринте, — брякнул Минотавр. — Среди моих собратьев.

— Каких еще собратьев?

— Среди чудовищ. Большинство из нас обходится вообще без одежды. Но, может, пришла пора поломать традицию? Я, пожалуй, поговорю об этом со своими друзьями.

— Будет очень мило с твоей стороны, — одобрил инопланетянин. — В отеле у меня есть модели из нашей новой коллекции.

— Займусь этим с удовольствием, — пообещал Минотавр. — Хотя да, чуть не забыл. Я же чудовище, за которым охотятся.

— Ах да! — опомнился чужак. — Я тоже забыл.

— Зато Тесей, могу вас уверить, не забыл.

— Хммм, — произнес синегубый.

— Как вас понять?

— «Хммм» по-фангийски значит, что мне в голову пришла занятная мысль. Знаешь, доброе чудовище, у меня возник план, способный упрочить и твое и мое положение в запутанном мире, который построил Дедал.

Машина остановилась.

Глава 26

ТЕЛЕФОННАЯ БУДКА

Тесей вошел в телефонную будку. И там, на стенке, ему на глаза попался номер, нацарапанный черным фломастером: цифры, а под ними инициалы M.R. Тесей тут же сообразил — сердце застучало сильнее, — что это инициалы Минотавра: Минотавр Королевский, Minotaurus Rex.

Но как могло возникнуть столь удачное совпадение? Поддавшись интуиции, Тесей высунул голову из будки, посмотрел на небо. И точно, у горизонта горел тускнеющий пурпурный отсвет — верный признак того, что синхронно-щедрое солнце лабиринта только что полыхнуло, как новая звезда.

Тесей пошарил по карманам, выудил вселенский телефонный жетон, опустил в прорезь, набрал номер.

В другой части лабиринта Минотавр сидел на огромной поганке, сжимая в руке синий цветок и мучаясь с похмелья: накануне вечером он объелся девиц — нет, не живых, а консервированных в виде крупных бесцветных конфет с орешками, из каких состоит стандартный аварийный рацион для минотавров в бегах. Минотавр старался воздерживаться от пожирания живых девиц, он же не варвар, однако, согласитесь, девицы в банках, заготовленные в собственном соку, мороженые, сублимированные либо приготовленные иным способом, — это совсем другое дело, они даже внешне на девиц не похожи. Впрочем, он и поныне мучился сомнениями, стоит ли их есть, но утешался тем, что консервные фабрики Каннибальских островов будут продолжать производство независимо от того, потребляет он эту продукцию или нет.

На соседней поганочке рядом с Минотавром стоял телефон. Телефон зазвонил. Минотавр поднял трубку.

— Алло! Минотавр на проводе.

— Привет, Минотавр! Говорит старый друг, угадай с трех раз, кто.

— Тесей?

— Получишь приз за догадливость — голова с плеч и поток брани вдогонку. Я иду за тобой, Минотавр, и намерен тебя прикончить.

Минотавра передернуло — что за гнусный хамский голос! Однако он собрал всю свою волю и сказал довольно вежливо:

— Послушай, почему бы нам не заключить сделку, не прийти к какому-то соглашению и к примирению? Это же чистое безумие бегать за другими, угрожая убить их. Что плохого я тебе сделал?

— Я просто следую легенде, — отвечал Тесей. — Личного зла я на тебя не держу.

— Дай мне еще немного времени, — попросил Минотавр. — Я выхожу из этой дурацкой игры. Сделаю пластическую операцию, перееду в другую страну, займусь куплей-продажей земельных участков…

— Ты не вправе выйти из игры, — отвечал Тесей. — Я иду за тобой.

Минотавр задал себе вопрос, не может ли Тесей выяснить место установки телефона по номеру. Малый пользуется успехом, с него станется приударить за телефонисткой, соблазнить ее, ослепив обещаниями, да и себя распалив, а потом заставить ее проследить вызов — поздно ночью, когда начальство разбрелось по домам, к постелям под балдахинами и плавательным бассейнам, когда мир принадлежит духам тьмы и отчасти мне, Минотавру… Так он думал, отдавая себе отчет, что надо бы повесить трубку и немедля удирать отсюда, и все-таки продолжая слушать.

— Слушай, на что похоже место, где ты находишься? — спросил Тесей. — У вас сегодня солнечно или дождь? Ночь или день? Воздуха тебе хватает? Или вокруг одна вода? Что ты видишь по утрам, когда проснешься? С кем ошиваешься днем и вечером? Есть у тебя в округе пристойные рестораны?

Минотавр понял, что не рискует ничем, покуда держит Тесея на проводе: до завершения разговора тому не подкрасться.

— Ну что тебе сказать? Вокруг очень мило…

Человекобык оглянулся. Он сидел на огромной поганке на краю болота, неподалеку росли несколько старых дубов. Небо было затянуто облаками, а по гребню чуть подальше шел человек, покуривал глиняную трубку, потирал руки, посвистывал.

— Я нахожусь в симпатичной деревушке, — соврал Минотавр. — Она разместилась на вершине горы, единственной на много миль вокруг. Найдешь, не промахнешься.

— Подскажи еще какую-нибудь примету, — попросил Тесей.

— Единственное, что я могу еще сказать, — отвечал Минотавр, — это что небо в здешних краях необычного зеленого оттенка.

Последовала пауза, затем Тесей осведомился:

— Ты меня дурачишь, что ли?

— На такое у меня не хватит мозгов, — отрезал Минотавр. — Лучше скажи мне, где ты.

— Я в салоне туристского морского лайнера, — заявил Тесей. — Вот как раз официантка принесла мне выпить.

— И какова она из себя? — спросил Минотавр.

— Сексуальная блондинка, — отвечал Тесей. — Думаю, что никому не отказывает. Лопни, чудовище, от зависти…

Минотавр впал в отчаяние. Мало того, что ему вновь угрожает опасность, так и разговор обернулся какой-то тягомотиной. Ему пришло в голову, что даже смерть была бы предпочтительнее его нынешней ситуации.

— Мне довелось узнать из авторитетных источников, — сказал Тесей, читая мысли Минотавра, — что смерть не так уж плоха, как принято говорить. Почему бы тебе не разрешить мне убить себя, чтобы можно было перейти к другим делам?

— Ладно, я подумаю, — отозвался Минотавр.

— Да, тебе действительно не мешало бы подумать, — согласился Тесей. — По-дружески тебе говорю. Когда я узнаю, что ты надумал?

— Позвоню тебе через пару дней, — пообещал Минотавр, — и тогда сообщу окончательное решение. Так или эдак.

— Не забудешь позвонить?

— Минотавры ничего не забывают, — отрезал Минотавр и дал отбой.

Тесей хотел было без промедления идти домой и ждать звонка от Минотавра. Но тут вспомнил, что в настоящий момент у него просто нет дома — был раньше, будет позже. И сейчас ему срочно нужен дом, обязательно с телефоном.

Глава 27

ДЕВУШКА ПО ИМЕНИ ФЕДРА

В настоящий момент Тесей делит квартиру с девушкой по имени Федра.

Прошли месяцы — а он все еще ждет звонка от Минотавра.

Понятно само собой: на то, что Минотавр попросту сдастся, надежда невелика. Хотя, впрочем, и такое случалось. Минотавры порой подпадают подподобное настроение, прецеденты случались в прошлом и будут случаться в будущем. Вдруг решится и заявит: «Убей меня, малыш», — или уж какие слова выберет, и сам обнажит шею под удар ножа, или откроет ее по плечи под топор, или изготовится для петли, или вдохнет полной грудью огонь на костре. И все кончено, коль скоро речь идет не об особе королевской крови и не о фокусах, придумываемых в кино.

Тесею искренне хотелось, чтобы все кончилось поскорее. Тогда он сможет жениться на той, с которой живет, — на Федре. Жениться, несмотря на то, что перспектива не столь уж благоприятна. Согласно старым мифам, ему придется с ней несладко.

Легенда о Федре широко известна. Выйдя замуж за Тесея, Федра, дочь критского царя Алкоя, влюбится в Ипполита, сына Тесея от предыдущего брака. Она попытается соблазнить его, но Ипполит — заядлый атлет, не интересуется ничем, кроме спорта, и к тому же грешит фарисейством. Она ждет от него любви, а он читает ей лекции и приводит в такую ярость, что она обвиняет его в изнасиловании, а сама сводит счеты с жизнью, повесившись на дверном косяке.

Тяжелый, истерический сюжет, допустимый в опере, но никак не в Дедаловом лабиринте.

По мнению Тесея, сочинители мифов историю с Федрой сильно преувеличили. Люди так себя не ведут, и уж тем более не приходится ждать этого от Федры, девицы довольно ограниченной. Зато она хорошенькая, не слишком высока ростом, у нее большие серые глаза и губы, зовущие к поцелуям.

По мнению Тесея, легенда о Федре — один из трюков Дедала: он предлагает вам альтернативу, по всем признакам скверную, хотя на самом деле она может обернуться вполне замечательной. Именно к таким приемчикам Дедал прибегает, чтоб усложнить свой лабиринт еще более. Но, разумеется, можно допустить и другое: Дедал мог заранее предполагать, что вы попробуете его перехитрить и выберете вариант событий, невзирая на кажущуюся скверность, — и предусмотрел, что действительность обернется для вас еще хуже. Творцы лабиринтов — люди коварные.

Может, Федра не отличается постоянством. Может, жениться на ней — это поступок крайний, чересчур героический. Жить с ней — милое дело, но жениться-то зачем? А затем, что Федра хочет замуж, она самая обыкновенная девушка, ее заботит, что скажут соседи. Тесей взял в привычку жениться на них на всех — на Ариадне, на Федре, на Антиопе, да, вероятно, были и еще жены, просто не запомнились.

Впрочем, семейные заботы можно отложить на потом. Сейчас он ждет звонка от Минотавра. И, пока не дождется, больше ничего не случится.

И ведь звонит телефон, звонит! Иногда спрашивают Федру, иногда Тесея, но звонка, который нужен, нет как нет.

Какой-то мужик звонит Федре чуть не каждый день. У него сильный иностранный акцент. Если трубку снимает Тесей, он, не называя себя, дает отбой. Тесею мнится, что это его сын Ипполит дозванивается из будущего, пробуя помешать отцу прежде, чем тот оформит брачные отношения с Федрой.

Беда в том, что Тесей еще вообще не спал с ней. Он пытался — вроде бы героическая традиция того требовала, и уж если суждено пережить с ней в будущем неприятные минуты, почему бы не получить капельку удовольствия в настоящем? Федра привлекательна, просто лакомый кусочек, и молода. Тесею нравятся молоденькие, но она ему отказала: не подумай, что я не люблю тебя, но ведь это неправильно! Я бы не смогла взглянуть потом в глаза родителям — вот если бы мы поженились… Однако Тесей до сих пор состоит в браке с Ариадной, в Дельфах все еще тянут с разводом, и остается только ждать, ждать…

Телефонных звонков Федре Тесей больше не принимает. У него теперь особый код, подтверждающий, что вызов адресован ему, — между звонками раздается слабый свистящий звук. Он просил всех своих друзей не забывать об этом условном сигнале, с тем чтобы отличать их звонки от предназначенных Федре. Конечно, такое нововведение осложнит выяснение отношений с Минотавром, но рогатый зверюга находчив, как-нибудь выкрутится. Тесей пробовал растолковать все это Федре, только безрезультатно: у них не было общего разговорного языка. Сие было трогательно, покуда она выступала в роли блондиночки-официантки с многообещающим взглядом. Теперь она носит очки в роговой оправе и растеряла все, что знала из эллинского наречия. Единственная оставшаяся фраза: «Хочешь выпить?» — и в продолжение: «Хочешь еще?..» И все время болтает с кем-нибудь по телефону. А вдруг с Минотавром? Какого черта, что здесь творится, в конце концов?

На улице дождь, приходится выкурить парочку сигареток, чтоб успокоить нервы. Тесей выходит из дому. Возвращаясь обратно, слышит, что звонит телефон, притом свистящий звук совершенно отчетлив, — звонят ему, и он взбегает наверх, пять лестничных маршей без передышки, возится с замками, наконец проникает в квартиру. Сердце стучит неистово.

— Алло, слушаю, кто говорит?

— Это я, — отвечает Минотавр.

— Ххааа…

— Не понял, — сообщает Минотавр.

— Просто пытаюсь перевести дух, — говорит Тесей, а легкие судорожно глотают воздух: метафора, если она и есть, то совсем чуть-чуть.

— Надеюсь, тебе не пришлось скакать рысью все пять маршей, — соболезнует Минотавр.

— Откуда ты знаешь про пять маршей?

— А как Федра?

— А про нее тебе откуда известно?

— У нас свои секреты, — отвечает Минотавр.

— Нисколько не сомневаюсь. Ну так что ты решил?

— Надену синюю кисейную накидку. Выбрать было совсем не так просто, как тебе кажется. Мне идут джинсы, и ведь это все-таки не званый вечер, просто легкие закусочки в стиле Тарзана. Думаю, что я сделал верный выбор.

— Хочешь сдаться и позволить мне убить себя?

— Разве я обмолвился об этом хоть словом? Ну да, припоминаю нашу предыдущую беседу. Но тогда я был подавлен. А нынче предстоит вечеринка. Ты же не рассчитываешь, что я сдамся перед вечеринкой?

— Нет, не рассчитываю, — отозвался Тесей. — Вечеринка будет хорошая?

— Обещает быть замечательной.

— Можно, я тоже приду?

— Ты серьезно? — опешил Минотавр.

— Мы могли бы заключить перемирие на одну ночь. А я так давно не бывал на вечеринках…

— Тесей, ты хитрый эллинский шельмец, но мне тебя почти жаль. Почти и все же не совсем. Пригласить тебя на вечеринку — такой шаг противоречил бы законам развития конфликта.

— Ради всего святого, Монтрезор! — взывает Тесей.

— Да-да, — отвечает Минотавр вполголоса. — За мной бочонок амонтильядо…

И вешает трубку.

Федра возвращается домой, звонит кому-то, опять уходит.

Тесей отправляется спать.

Глава 28

О ВЫГОДАХ ПОЛОЖЕНИЯ ПОЛУЛЕЖА

Тесей спит. Ну, по крайней мере, если не спит, то лежит в постели, курит сигарету, читает книжку, слушает магнитофон.

Странно, как мало внимания уделяют авторы ощущениям человека лежащего. А ведь преимущества положения лежа и полулежа — тема воистину неисчерпаемая.

Почти треть жизни мы проводим во сне, и это весьма существенно пополняет наши мечты и фантазии. Другая немалая часть нашего времени уходит на чтение, загорание на солнышке, разговоры по телефону. Еще есть часы, посвященные самодеятельным спектаклям под названием секс. Они не замкнуты исключительно на положение лежа и полулежа — и мужчины, и пары исследуют всю одуряющую гамму поз двух соединенных тел, но возвращаются снова и снова к основной позиции, которая и есть предмет наших размышлений.

Даже еду, которая вроде бы не входит в наш список — полагают, что предпочтительнее есть стоя, сидя, склонясь над тарелкой, — можно интерпретировать, как предусмотренный самой природой путь к горизонтальному положению: сытый желудок — мощный стимул к тому, чтобы прилечь.

Древние греки и римляне в подобных стимулах не нуждались. Они вкушали пищу лежа или, если точнее, полулежа в позе, настолько близкой к лежачей, насколько возможно, — надо же приподнять рот, чтобы воспользоваться помощью земного притяжения, пропихивая еду в пищевод и в желудок. Они были проницательны и деятельны, эти чисто выбритые мужчины в тогах и хламидах. Люди с Востока поражались тому, как много они суетятся, в особенности когда строятся в фаланги и хватаются за копья. Однако на практике они исповедовали гедонизм и, как только необходимость стоять отпадала, охотно возвращались к искусству полулежать.

Уместно вспомнить Петрония, автора первого романа, где преимущества лежачего состояния исследуются более или менее глубоко. Центром одного из дошедших до нас отрывков «Сатирикона» является описание пиршества персонажа по имени Тримальчио. На этом пиршестве, которое было, разумеется, пиршеством лежа, вам подавали все что угодно — пищу, женщин, напитки, развлечения, — и вам не приходилось даже пошевелиться. Однако вместо восхваления столь славного обычая Петроний прикидывается, что находит пиршество вульгарным, смехотворным и что таких изысков следовало бы избегать. Кто знает, может быть, Петронию и узкому кружку его недееспособных друзей просто не нравились вечеринки. Однако при современном прочтении все описанное предстает в ином свете. Вряд ли многие из нас отвергнут вечеринку, где вдосталь всякой вкуснятины и девчонки танцуют на столах, где вина залейся и не прекращается хохот. Что тут вульгарного, во имя всех святых? Вот уж вечеринка, на какую хотелось бы попасть каждому из нас.

Сравните ее с «Пиром» Платона, где кучка подвыпивших мужчин разглагольствует о смысле любви: с тех пор, как Сократ воспретил плотские утехи, все сделалось сложным и малопонятным. Кульминацией вечера становится момент, когда один из гостей восторгается Сократом за то, что тот сумел не дотронуться до обольстительного Алкибиада.

Как хотите, но пиршество Тримальчио выглядит куда более забавным, чем пир у Платона; разумеется, кому-то нравится одно, кому-то другое, но для нас существенно, что обе манеры сыграли важную роль в истории мировой культуры и что в обоих случаях участники провели вечер с начала до конца полулежа.

Читатель будущего отринет наши поверхностные книжки, ориентированные на действие и только на действие, и спросит: «Почему автор ничего не говорит о том, что думали герои, когда ложились в постель? Почему он не рассказывает об ощущениях, какие вызывает грубое одеяло, расстеленное на неровной кушетке? Что чувствуешь, когда раскинешься навзничь на полу, на пыльном ковре, а над тобой лишь белое небо, перечеркнутое черными мертвыми ветвями? И каково лежать на узкой деревянной скамье в доме друга и распивать с ним бутылочку, а рядом тихо играет радио и визжит ребенок, гоняющийся за кошкой?..» Наши книжки, ориентированные на тех, кто стоит, не дадут ответов, — если, конечно, читатель не догадается заглянуть в это мое сочинение.

Итак, Тесей лежит на постели в дремоте и прислушивается к приглушенной, еле слышной болтовне, какую ведут Федра и Гера в соседней комнате. Квартира, где живет Тесей, принадлежит матери Геры, но старушка попала в больницу со сломанным бедром и Гера зашла забрать кое-что из ее вещей. Воскресный вечер выдался дождливым. Гера с Федрой разглядывают старый семейный альбом. Вот Афродита в день первого причастия; вот Посейдон верхом на рыбе-паруснике; а вот малыш Зевс грызет свои первые розовенькие игрушечные молнии. Женщины тихо болтают за стенкой на мягком иностранном наречии, по сырому гудрону за окном шелестят покрышки, в отдалении светятся огни Олимпа.

Послышался громкий зуммер. Звук шел из Тесеева рюкзака, брошенного в угол. Естественно, это была нить — ни один другой предмет снаряжения таких противных звуков не издавал.

— Который час? — спросил ее Тесей.

— Время отправляться за Минотавром, — откликнулась нить.

Тесей тяжело вздохнул, погасил сигарету, выбрался из постели, опоясался мечом, надел кольчугу, а поверх рюкзак, оставил записку Федре и бесшумно вышел. Как ни восхитительно лежать, рано или поздно приходится уступить настоятельной необходимости встать и двигаться. Любые наши движения в прямоходящем состоянии — не что иное, как танец со сменой поз, покуда мы мчимся сквозь невероятное на пути к непознаваемому.

Глава 29

ПОПРОБУЙ ДОЗВОНИТЬСЯ НА НАКСОС

Тесей осмотрелся, но на мили и мили вокруг смотреть оказалось не на что. Только телефонная будка, выкрашенная в красный цвет, и экземпляр Всеобщего телефонного справочника, который в пределах лабиринта связывает кого угодно с кем угодно и автоматически обновляется всякий раз, когда кто-то переезжает.

Это была одна из самых необустроенных областей лабиринта, и, хотя здесь могло расположиться все, что в голову взбредет, до коммунальных удобств тут пока не дошло. Тесей вынул собственную записную книжку, перелистал ее. Книжка была сделана по новейшей моде: имена тех, кто хорошо к вам относится, светились в темноте, а вот имена врагов прочесть было трудновато — они тускнели, как и упоминания об их положительных чертах, ежели таковые имелись.

После нескольких пробных звонков Тесей решил, что лучше всего остановиться у бывшей жены, Ариадны, и ее нового возлюбленного Диониса.

Как ни странно, они обрадовались. На Наксосе все шло как-то слишком спокойно — да остров никогда не славился ни шумными представлениями, ни бурными загулами. На северо-западной оконечности острова Дионис завел большую ферму. Она венчала довольно красивый мыс и смотрела на море. Ниже фермы лежала узкая полоска пляжа и бухточка, где могли укрываться лодки с неглубокой осадкой.

Дионис обожал лодки. Лодки доставляли контрабандную сому, которую он перепродавал героям со скромной наценкой. Кроме того, Дионис сочинял роман, а Ариадна ходила на курсы, изучала науку торговли недвижимостью.

Проблемы, мучившие их всех когда-то, были забыты. Ныне память о прошлом стала связующим звеном, скрепляющим тройственный союз. По вечерам, когда архаичное рыжее солнце тонуло в море, они садились за кухонный стол поиграть в бридж. Четвертым партнером выступала катушка ниток, способная разделиться на семь различных личностей, хотя этот ее талант востребовали очень редко.

У Ариадны было вроде бы множество детей. Среди них, возможно, попадались и соседские детишки, но были как пить дать и ее собственные. Ее и Тесея. Он ощущал уверенность, что они с Ариадной произвели на свет по меньшей мере одно дитя, а может, двоих или даже троих. Точно он не помнил, память подводила, не то что когда-то, да и попробуй упомнить всех прошлых и будущих жен, прошлых и будущих детей, все бессчетные перемены судьбы.

Тесею не хочется спрашивать, кто из этих чад его кровные — а вдруг, чем черт не шутит, и вовсе никого. Это неуважительно по отношению к себе — о таком не спрашивают. Гнусно не помнить своих детей, гнусно не помнить, какой ребенок от какой жены, — а какая-то из них, может, осталась вообще бездетной. И ведь, если по совести, спрашивать нет нужды: Тесей не сомневается, что где-нибудь все это записано. Он всю жизнь ведет дневник, фиксирует, с кем виделся, что ел на обед, как себя чувствовал. Он же Тесей, со временем его мемуары, несомненно, будут пользоваться спросом: людям захочется знать правду, то, что с ним происходило на деле. Все-все-все записано, но невозможно таскать за собой такие горы бумаги; он рассовал отдельные части своего дневника там и сям, и все-все где-нибудь да хранится, — только бы найти время собрать записи воедино и издать «Мемуары Тесея», а заодно выяснить, какие именно дети — его дети.

А между тем приятная жизнь на Наксосе шла своим чередом. Крестьяне пахали, задавали корм скоту, периодически устраивали состязания, кто громче крикнет, и плясали вокруг хлебного дерева. Они были невысокие, широкоплечие, широкоскулые и всегда одевались в черное, за исключением праздников, когда носили белое. Танцы хлебного дерева исполнялись под аккомпанемент местных инструментов — тамбурина, барабанчика, цимбал, гармоники. Тесею нравились здешние жалобные напевы, хоть они и отличались от более привычных звуков эллинской электрической флейты и педальной свирели Пана.

Жизнь была непритязательной, и это тоже нравилось. По ночам из моря выходили странные твари. Темные, гибкие, они проползали по пляжу и взбирались на ближайшие деревья-пагоды в поисках устриц. Глубже по холмам росли широколистые кусачие деревья, характерные для острова. Собственно, их и деревьями называть не следовало — они принадлежали к более древним породам из класса арболеумов, сереньких растений со своеобычными крестовыми насечками там, где ветви отходят от ствола. Иногда между арболеумами тяжело пролетали желтогорлые птицы-предвестники. Тоже не настоящие птицы, а древняя разновидность крылатых, обитавшая в небесах Наксоса, когда Земля была юной и глупой.

Как ни хорошо было жить на Наксосе, но рано или поздно всему приходит конец. Ничто не вечно, и особенно удовольствия. Непреодолимый закон природы: все на свете, даже самое лучшее, становится невыносимым, а дни человеческой жизни — мертвыми листьями на дереве метафор.

Конец его пребыванию на острове наступил, как водится, без предупреждения. Однажды Тесей вернулся домой и осведомился, не было ли ему звонков. Ариадна ответила, что нет, и добавила, что вряд ли будут.

— Это еще почему? — не понял Тесей.

— Потому что телефон не подключен, — ответила Ариадна. — Я думала, ты знаешь.

На следующий день Тесей отбыл восвояси.

Глава 30

КАК ПРОВАЛИТЬСЯ К НАЧАЛУ ПОВЕСТВОВАНИЯ

Вернувшись на материк, Тесей высадился в маленькой гавани на скалистом побережье Аттики. Поблизости раскинулся городишко, белые домишки-ульи сверкали под полуденным солнцем. Едва войдя в город, он понял, что здесь сегодня намечается праздник. В честь чего?

Потом он увидел натянутое между домами полотнище, и на полотнище крупно: «СПАСЕМ НАШЕГО МИНОТАВРА!» По странному совпадению, Тесей явился сюда в День охраны минотавров. На других плакатах указывалось, что минотавры превратились в исчезающий вид. Подразумевалось, что люди твердо решили остановить незаконное истребление сказочных тварей, одолеть малую группу эгоистов, которые поставили себе целью извести одну из старейших пород чудовищ, населявших классический мир.

Некто взгромоздился на тумбу и произнес речь:

— Вы уже бывали свидетелями исчезновения сказочных существ. Где теперь стимфалийские птицы? Где золотоголовые моржи, где курчавохвостые нарвалы, где полоумные гарпии? Все они исчезают, если еще не исчезли. И куда, скажите, смотрит Дедал? А никуда он не смотрит, это его не заботит. Ему наплевать на охрану того, что существует, ему только новое подавай!..

Идя по улицам, Тесей не мог не плениться ярмарочной атмосферой. В киосках торговали кебабами на вертеле и фаршированными виноградными листьями. Дикари из Ливии, сами на грани вымирания, предлагали желающим резные глиняные черепки, древнейшие аналоги листовок.

Тесей прикинул, что все это может обернуться ему на пользу. Из подслушанных разговоров явствовало, что Минотавр заявится сюда собственной персоной. Оценив ситуацию, герой понял, что получит искомую возможность, если найдет точку, откуда можно произвести меткий выстрел. Он был вооружен молниями, которые Гермес одолжил по его просьбе у Зевса. В древнем мире это был эквивалент управляемых ракет, к тому же настроенных на Минотавра и способных поразить цель без промаха.

Осмотревшись, Тесей разработал тактический план. Процессия, и Минотавр на одной из колесниц, проследует прямо по главной улице городка. Самая выгодная позиция — старое хранилище свитков на углу улицы Классиков и проезда Рог изобилия.

Тесей вошел в здание. Оно было заброшено. На втором этаже нашлось местечко, где можно водрузить пусковую установку, надежно закрепить ее на глиняном полу и тщательно, не торопясь навести на цель. Кто заподозрит, что убийца укрылся в хранилище свитков? Все пройдет как по маслу.

До начала процессии оставалось еще полчаса. Припрятав молнии в куче хлама в углу, Тесей снова вышел на улицу и отправился в близлежащую забегаловку, где взял сандвич с кебабом под виноградным соусом. Стрелять всегда лучше на сытый желудок.

Однако, когда он вернулся в хранилище, то в дверях столкнулся с каким-то незнакомцем. Тесею это не понравилось, и все равно он решил довести дело до конца. Беспечно насвистывая, он кивнул незнакомцу и собирался пройти мимо, но тот окликнул:

— Что тебе надо в этом хранилище?

— Ищу место, откуда будет хорошо видно.

— А чем тебя не устраивают трибуны?

— У меня кружится голова от высоты, если вокруг толпа. Разве находиться здесь запрещено законом?

— Вовсе нет. Только поосторожнее там, наверху. Пол не очень надежен, поскольку еще не скреплен постоянным цементом реальности. Можно сказать, что держится на честном слове, на слюне и молитве.

— Не беспокойся, я буду осторожен.

Тесей поднялся наверх и выждал минуту, но никто за ним не последовал. Он приподнял пусковую установку над подоконником, вывел перекрестье прицела на нуль. Теперь все готово! Сердце забилось сильнее. Наконец-то он доберется до этого Минотавра!

Через несколько минут на улице стал собираться народ. В большинстве своем люди лезли на возведенные второпях трибуны по обе стороны проезжей части. Издали донеслись звуки духового оркестра. Минотавр приближался! Детишки носились туда-сюда, дуя в дешевенькие свисточки. Тесей, весь внимание, склонился над своей пусковой установкой. На сей раз он нипочем не промажет!

И вот показалась процессия. Он уже видел первую колесницу, набитую агентами секретной службы в классическом облачении. Они были вооружены карманными луками и стрелами.

Процессия подъехала ближе. Тесей пропустил колесницу с агентами и вторую, с представителями прессы. Третья колесница была отдана громогласным болельщикам из местной средней школы. Эту он пропустил тоже. Но вот надвигается и четвертая, а на ней Минотавр, огромный, сине-багровый и, как обычно, испятнанный пеной, весь из себя улыбчивый, словно мир принадлежит ему и никому другому, приветственно помахивающий передним копытом. Человекобык счастлив! Тесей почти упрекал себя за то, что должен сейчас сделать. Почти — и все-таки не совсем. Он приник к перекрестью. Когда колесница подошла еще ближе, тщательно прицелился — и тут понял, что занятая им позиция не так хороша, как хотелось бы. Из соседнего окна стрелять было бы удобнее.

Подхватив свои молнии, он сделал два шага по поскрипывающему полу. Оставался еще шаг, и вдруг, с пронзительным треском, все ушло из-под ног. Слишком поздно до Тесея дошло, что он ухитрился ступить на незакрепленный участок. Попытался дать задний ход, но поздно. И провалился.

Он падал сквозь прозрачные изобразительные ткани, из которых сооружен лабиринт. Стремительно миновал область колоссов, серых по цвету, цилиндрических по форме, расположившихся со своими кровными родственниками на мрачном фоне кошмаров. Затем проскочил через скопление наносекунд и типичных сомнений, потом через скопище странно очерченных пренебрежений и, наконец, через склад, полный преувеличений и преуменьшений.

Ни одну из этих тканей не удавалось хорошенько рассмотреть. Оставалось диву даваться, как это Дедал сумел совладать со столь ненадежными материалами.

Затем в действие вступила механика лабиринта, и Тесей очутился на обычной классической городской улице. Она дрожала и колыхалась под влиянием риторических отражений, а вдали возникал автор, фигура невероятной красоты и интеллектуальной мощи. И не просто возникал, а пытался, невзирая на множество персональных проблем, вновь собрать в единое целое рассыпавшийся сюжет, как незабвенного Шалтая-Болтая.

Майрикс ^{(повесть)}

На незаселённой планете Майрикс обнаружены развалины древнего города, прозванного Чужеземным. Он когда-то принадлежал древнейшей цивилизации, возникшей почти сразу после Большого взрыва и исчезнувшей таинственным образом. Представители шести известных цивилизаций были посланы на исследование развалин. Попав туда, они начинаю хранить радиомолчание, а если и выходят на связь, то ничего толком не объясняют.

Лоренс — сын главного героя романа Аарона — уже давно участвует в экспедиции, и от него никаких вестей. Межпланетный Совет посылает Аарона разобраться в ситуации и подготовить доклад…

* * * *

Аарон находился в одном из передвижных модулей на Сесте. Он пытался ликвидировать быстро мутировавшую плесень, которая, появившись накануне вечером, уже успела уничтожить около десяти тысяч акров зерновых культур. После нескольких часов компьютеризированных поисков и моделирующих экспериментов ему в конце концов удалось получить саморазрушающийся вирус, который мог остановить плесень без каких-либо побочных эффектов. По крайней мере, Аарон не обнаружил таковых за столь короткий срок.

Вернувшись на базу, он нашел на автоответчике сообщение, принятое с самийского корабля. Тот просил разрешения на посадку и уточнял исходные орбитальные данные.

Самийцы впервые посещали Сесту, принадлежавшую сообществу Землема, и Аарон сожалел о том, что это историческое событие происходило в момент, когда он был по горло занят своими делами. В южных регионах его фермы началась страда. Уборка урожая велась автоматически, но забот хватало с избытком, особенно после того, как Лоренс покинул планету. Что же касается разрешения на посадку, то в нем еще никому не отказывали, и Аарон не видел причин осложнять отношения с самийцами, которые занимали в этой системе две соседние планеты. Двумя другими планетами владели землемы, а пятая — Майрикс — оставалась незаселенной.

Он передал по космосвязи разрешение на посадку. На экране дисплея возникли очертания корабля — скорее воссозданные компьютером, чем принятые оптическими приборами. Моментом позже телеметрическая система уловила опознавательный сигнал космического судна. Это был крейсер Межпланетного Совета.

Такого Аарон вообще не ожидал. Совет, в чьи функции входила координация дел на пяти планетах в системе Миниэры, редко использовал свои корабли для официальных визитов. Они предназначались для перемещения в модулированно-нейтронных полях, благодаря которым осуществлялась связь между шестью цивилизованными расами Галактики. Но иногда их посылали с курьерскими поручениями — например, если важный и щекотливый вопрос требовал доверительной беседы без стенограмм и протоколов.

Примерно через час корабль совершил посадку. Атмосферные условия на планетах землемов во многом отличались от того, к чему привыкли самийцы, однако эти небольшие существа отличались удивительной жизнестойкостью и довольно сносно переносили чужеродную среду обитания, которая оказалась бы убийственной для менее приспособленных рас.

Заглушив двигатель, самийский пилот покинул корабль, и его специально оборудованное передвижное средство направилось на базу Аарона. Этот хитроумный трубчатый вездеход имел легкие зубчатые колеса, которые без труда преодолевали умеренные откосы. Самиец восседал в гнезде из паутины. Он напоминал большой кусок бекона, который прокоптили до коричневато-красного цвета. Полное отсутствие каких-либо индивидуальных черт делало его абсолютно непохожим на живое разумное существо. Он выглядел как обычный кусок темной мышцы без видимых отростков, членов или других органов, способных манипулировать вещами. Аарон заметил множество серебристых нитей, которые сбегали по паутине к основанию кресла. Он слышал, что самийцы могли управлять электрической проводимостью своих тел, меняя сопротивление на многочисленных участках кожи. Это обеспечивало самийцу непосредственный контакт с небольшим компьютером, который располагался под его креслом. Слаботочный множитель Эллисона — Чалмерса позволял компьютеру воспроизводить речь любой из шести разумных рас.

Транспортные средства самийцев славились разнообразием форм и особенностями функционального назначения. Но тут возникал интересный вопрос — кто делал для них все эти приспособления? Самийцы не допускали посторонних в свои домашние миры, и было непонятно, как при такой физической структуре им удавалось сохранять технологическую цивилизацию. Каким образом, к примеру, они могли создавать свои космические корабли, не имея каких-то помощников или того, что заменяло им руки? Вернее, вопрос следовало поставить так: кто строил их корабли? Впрочем, почти все, что касалось жизни самийцев, оставалось для других непостижимой тайной.

— Рад познакомиться с вами, Аарон Биксен, — сказал самиец, регулируя тембр голосового синтезатора, встроенного в его кресло. — Я Октано Хавбарр. В настоящее время представляю собой мужскую особь и останусь таковой два следующих месяца. Я прибыл к вам с поручением от Межпланетного Совета, но меня также привели сюда и дружеские чувства, поскольку вы мой ближайший несамийский сосед, а соседям иногда полезно встретиться и поговорить по душам.

Это означало, что самиец прилетел с Леурии — следующей планеты к солнцу от Сесты.

— Мне очень приятно, что вы почтили меня своим вниманием, — ответил Аарон.

— Я уполномочен сообщить вам, что через семьдесят два часа состоится экстренное заседание Межпланетного Совета. Присутствие представителей планетарных общин строго обязательно.

— Боюсь, они выбрали не самое подходящее время, — сказал Аарон. — Мы приступили к уборке урожая в этом полушарии, а наша популяция так мала, что потребуются силы каждого жителя. Неужели вопрос настолько серьезен?

— Судите сами. Разговор пойдет об экспедиции на Майрикс, — ответил Октано.

Первые поселенцы Землема и Самии обосновались в системе Миниэры триста лет назад. Однако Майрикс, пятая и последняя планета от солнца, до сих пор оставалась необитаемой. Она считалась абсолютно бесперспективной, и поэтому на нее никто не претендовал. В Галактике существовало множество миров, которые почти полностью соответствовали требованиям одной из шести космических рас. Освоение остальных малорентабельных планет откладывалось до будущих времен, так как на этой стадии эволюционного процесса разумным существам вполне хватало и того, что уже имелось. Майрикс мог бы ожидать своей очереди многие тысячелетия. Тем не менее два года назад экспедиция с Клитиса обнаружила там огромные руины, оставшиеся от давно исчезнувшей цивилизации. То была четвертая находка подобного типа, и поэтому ее назвали Четвертым Чужеземным Городом. Ученые вновь заговорили о Седьмой космической расе, которая исчезла за миллион лет до того, как первые из ныне существующих разумных существ вышли в открытый космос.

— Но на Майриксе уже работает исследовательская группа, — сказал Аарон. — Ею руководит мой сын Лоренс.

— Да, мне говорили об этом в штаб-квартире Совета, — произнес самиец.

— Так почему же Совет направил вас сюда? — спросил Аарон. — Неужели на Майриксе что-то случилось? Скажите, это как-то связано с моим сыном?

— Я думаю, у вас нет никаких причин беспокоиться о его здоровье, — ответил самиец. — Однако Совет хочет отправить на Майрикс новую экспедицию. И этот вопрос решили обсудить непосредственно с вами.

Аарон задумался.

— В таком случае мне понадобится время, чтобы активировать программу автоматического управления фермой. И еще я должен кое с кем переговорить. После этого мы можем отправиться в путь.

— Я буду ждать вас на корабле, — сказал Октано. — Сожалею, что доставил вам столь тревожную весть.

Это было стандартное извинение самийцев.

Введя в планетарный компьютер типовую программу, которая, судя по рекламной брошюре, могла управлять хозяйством лучше любого фермера, Аарон позвонил Саре — жене Лоренса. Он условился с ней о встрече на ее участке и поспешил в «блоху», чьи длинные прыжки в сочетании с планированием в воздухе позволяли жителям этой большой, холмистой и малонаселенной планеты покрывать огромные расстояния за сравнительно короткое время. Ферма Лоренса была значительно меньше угодий Аарона — всего лишь размером с Италию на материнской Земле. Интерес Сары к сельскому хозяйству не заходил дальше выращивания томатов для домашнего употребления, и поэтому Аарону приходилось обрабатывать землю за нее. Компьютер не возражал против дополнительной нагрузки, но отсутствие Лоренса уже начинало угнетать.

Сара ожидала его в дверях дома. Несмотря на пятый жизненный цикл, который делал ее старше Аарона, эта небольшая изящная женщина с темными волосами, высокими скулами и экзотическим разрезом глаз выглядела очень молодо и привлекательно. Возраст землемов давно перестал оцениваться в терминах одного периода жизни. Годы проявляли себя только после нескольких циклов регенерации, и тогда желающие пользовались услугами косметической хирургии.

— Так ты думаешь, что тебе удастся увидеться с Лоренсом? — спросила Сара.

— Пока трудно говорить об этом наверняка, но у меня есть такая надежда. Во всяком случае, я попытаюсь встретиться с ним. Ты ничего не хочешь ему передать?

Немного подумав, она пожала плечами:

— Нет, ничего особенного.

— Ты его жена, Сара, — напомнил Аарон. — Неужели так трудно передать ему хотя бы несколько слов любви?

— И что мне ему сказать? «Ах, мой милый Лоренс! Оставайся в этом изумительном городе чужаков столько, сколько тебе захочется. Если потребуется год или два, ты не думай о своей жене, заброшенной на этой чертовой ферме размером с Италию».

— Я понимаю, как тебе нелегко. Трудно жить на таком большом пространстве с маленьким ребенком и кучкой несмышленых роботов.

— Лоренс говорил, что вскоре сюда приедут другие поселенцы и у нас появятся соседи. Но они не приехали. Почему?

— В Галактике много хороших мест, где поселенцев ждут с распростертыми объятиями, — ответил Аарон. — Однако с каждым годом приезжих становится все меньше и меньше. Новые территории открываются почти ежедневно, но прирост населения уже не позволяет поддерживать новые колонии. В результате на любой планете сообщества нас можно пересчитать по пальцам.

Его слова не произвели на Сару никакого впечатления.

— Лоренс мог бы подумать об этом, увозя меня с Экселсиса. В своем мире я привыкла к людям. Мне не хватает смеха и хорошей компании. А теперь я лишилась даже его. Что же там такого хорошего в этом Чужеземном Городе?

— Я не знаю, Сара, — ответил Аарон. — Самому мне там бывать не доводилось, а сообщения оттуда приходят очень скудные.

— В последнее время ты нас почти не навещаешь, — сказала она. — Неужели тебе так не нравится твоя невестка?

— Что ты, Сара! Я в тебе души не чаю, можешь в этом не сомневаться. Но сейчас навалилось столько работы…

— Ты, наверное, считаешь меня бестолковой и тщеславной дурой, — продолжала она. — Конечно, вы с Лоренсом такие серьезные. Разве можно вам тратить свое драгоценное время на такую пустоголовую леди, как я…

— Сара, прошу тебя. На самом деле все как раз наоборот.

Она посмотрела ему прямо в глаза:

— Что ты этим хочешь сказать, Аарон?

Но тот уже жалел о своих словах.

— Ладно, забудь об этом.

— Но ты ведь что-то имел в виду, не так ли?

— Брось, не начинай, — попросил Аарон, и в его голосе появилась напускная невыразительность. — Не надо выдумывать лишнего.

— Ты пытаешься убедить меня, что никогда не думал о нас с тобой?

— Ты очень привлекательная женщина, Сара. И, конечно, иногда я думаю о тебе. Но ты жена моего сына, и между нами не может быть никаких порочных отношений. Прошу тебя, не надо смеяться.

— Ах, Аарон, если бы ты только знал, как глупо и напыщенно звучат в твоем исполнении эти затасканные фразы. Пустые слова, которые ничего не значат! Я чувствую, что ты хочешь меня. Я знала об этом еще с тех пор, когда мы с Лоренсом приезжали к тебе в гости. Неужели ты думал, что я не замечала твоих страстных взглядов?

— Я и не представлял, что они были настолько страстными, — ответил Аарон.

Он знал причину своей несдержанности. Шесть месяцев назад его жена Мелисса улетела на планету Элсинор, где ей полагалось пройти курс переподготовки и ознакомиться с новыми достижениями в области экологии. Он очень тосковал без нее. Но эта разлука была необходима. Для землемов, которые в сравнении с древними людьми жили по двенадцать и более жизненных циклов, такие расставания и переподготовки являлись обязательными. По обоюдному согласию Аарон и Мелисса состояли в браке четвертый цикл. Подобная верность являлась даже предметом их гордости. Однако сейчас эта гордость ему почти не помогала.

— Ладно, я передам Лоренсу, что ты его любишь и ждешь, — сказал он решительным тоном.

— Хорошо, — ответила Сара. — Но если ты решил донести ему мою любовь, может быть, и себе возьмешь кусочек?

— Прошу тебя, успокойся. Я уверен, что Лоренс скоро вернется.

— И это сразу сделает нас всех счастливыми, правда? Прощай, Аарон. Счастливого тебе пути. И быстрее возвращайся.

А потом был ничем не примечательный полет на Стилсан — вторую планету землемов, на которой располагался Совет. Аарон хотел расспросить своего самийского коллегу о ситуации на Майриксе и о том, как идут дела у Лоренса. Но он сдержал свое нетерпение, понимая, что через несколько часов ему предоставят об этом полную информацию.

Они совершили посадку в столице Стилсана, и Аарона удивили те разительные перемены, которые произошли в облике некогда сонного и малолюдного Лексихитча. Повсюду виднелись новые здания, дороги и даже декоративные фонтаны. Такое строительство требовало немалых денег, а главное, огромного притока людей, и он не представлял, откуда все это могло появиться здесь за какие-то десять лет.

Большая часть деловых кварталов города была занята правительственными учреждениями, размещенными на Стилсане. Аарон поспешил в штаб-квартиру Совета, где в данный момент встречались делегаты от сообщества Землема. У дверей стояла вооруженная охрана. После проверки документов и сетчатки глаз его пропустили в зал заседаний.

В зале царил ужасный беспорядок. Несколько ораторов, перебивая друг друга, излагали свои точки зрения. Неподалеку от входа, скрестив руки на груди, стоял военный советник. Его красная орденская лента и табельное оружие свидетельствовали о важности предстоящего заседания.

Аарона окликнули по имени. Обернувшись, он увидел Мэтью Бессемера, толстощекого горняка с большими и отвисшими, как у моржа, усами. Мэтью тоже жил на Сесте — правда, в другом полушарии.

— Долго же ты сюда добирался! Мы ждали тебя еще несколько дней назад!

— А что случилось? В чем дело, Мэт?

— Сразу видно, что все это время ты не проявлял к Майриксу никакого интереса.

— А почему я должен был проявлять к нему интерес? Там нашли руины древнего города. Люди изучают их. Мне говорили, что это может пролить свет на какие-то важные аспекты в существовании Седьмой расы.

Аарон имел в виду таинственное исчезновение тех существ, которые, очевидно, являлись самой первой разумной расой в Галактике. По мнению ученых, их цивилизация возникла в непостижимой древности, а судя по находкам, обнаруженным в городах чужаков, они продвинулись в своем развитии гораздо дальше, чем любая из ныне известных космических рас. Однако древность этих существ противоречила всему остальному. Трудно было поверить, что сразу после рождения Вселенной в ней могла появиться разумная жизнь — причем с таким невероятным уровнем технологии.

— Если твоя осведомленность на этом и кончается, то ты безнадежно отстал от жизни, — сказал Мэтью.

— Неужели Лоренс что-то нашел? Мы несколько раз беседовали с ним по космосвязи, но он не хотел говорить о своей работе.

— Никто из них об этом не говорит, — ответил Мэтью. — Прямо какой-то заговор молчания. И стоит человеку войти в Чужеземный Город, как его оттуда уже ничем не выманишь. Между прочим, это относится и к представителям других рас. Подумать только! Совет финансирует их исследования, а они скрывают от нас всю информацию. Мы ведь до сих пор не знаем, что там происходит на самом деле. Они все время просят отсрочки для поиска новых и более весомых доказательств.

— И что же подтолкнуло вас к решительным действиям?

— Мы получили отчет от одной молодой цефалонии, которая побывала на Майриксе. По воле случая ей удалось пробить этот нерушимый щит молчания.

Морская Бритва, цефалония с Лайрикса, стала первой, кто описал Четвертый Чужеземный Город с точки зрения водной цивилизации. На Майрикс ее доставил корабль землемов, оборудованный специальными резервуарами, в которых для большего удобства пассажиров осуществлялся контроль за температурой и турбулентностью воды. Эти своеобразные каюты были заботливо заполнены множеством мелких экзотических рыб и лучшими морскими водорослями, от вида которых цефалоны получали эстетическое наслаждение. Рейс получился очень дорогостоящим, но большую часть стоимости проезда оплатило княжество Тюран, для которого Морская Бритва готовила отчет о Майриксе.

— Прошу сюда, мадам, — сказал ей молодой стюард-цефалон, когда она поднялась по трапу и, неловко двигаясь в тяжелом скафандре, прошла через входной шлюз. — Как только вы попадете в свою каюту, жизнь снова покажется вам прекрасной.

К ее великому изумлению, цефалон обходился без заполненного водой скафандра, который она считала обязательным в подобных случаях. Вместо пластикового гидрокостюма юноша использовал лишь шлем и небольшие баллоны с водой. Ей даже захотелось спросить у него, каким образом он поддерживал достаточную влажность кожи и предохранял чешую от сухого и почти горячего воздуха корабля. Впрочем, это можно было сделать с помощью каких-то масел или мазей. И надо отдать должное, красавчик выглядел просто превосходно. Устыдившись крамольных мыслей, она торопливо зашагала к своей каюте. Но женская натура взяла свое, и Морская Бритва все же бросила быстрый взгляд через плечо, перед тем как проскользнуть в горловину резервуара.

Однако она не имела ничего общего с теми легкомысленными дамами, которые приходят в возбуждение по любому поводу. Ей уже трижды доводилось покидать родную планету, хотя этот гиперпрыжок был у нее первым. Чтобы немного успокоиться, она начала устраивать себе гнездышко в маленьком уютном гроте на дне резервуара. Настроив плавательный пузырь на нулевую силу тяжести, Морская Бритва зависла перед экраном телемонитора и отдалась созерцанию документальных кадров о жизни рыб на других планетах. Этот сериал в шутку называли цефалонской мыльнойоперой, и он обычно действовал на нее очень расслабляюще. Но не теперь. Реальная жизнь захватила все ее внимание, вытеснив из ума даже естественные размышления о сексуальных пристрастиях молодого астронавта. И все же как он учтиво вел себя, встречая ее на борту корабля!

— Благодарю вас, — сказала она ему еще раз, когда судно достигло Майрикса.

Стюар галантно поддержал ее за талию, когда лифт трапа устремился вниз. Он помог ей спуститься с платформы подъемника и вежливо пожелал счастливого пути, когда они вышли к причалу с пологим склоном, где она могла сбросить шлем и расправить затекшие плавники. А ее уже манили глубины Чужеземного Города.

— Я получил огромное удовольствие, прислуживая такой прекрасной даме, как вы, — взволнованно произнес молодой астронавт.

И хотя эта фраза была не более чем стандартной формой вежливости, сердце Морской Бритвы подпрыгнуло и тревожно забилось. Она уже устала от долгого одиночества. А какой тяжелой оказалась ее разлука с двумя супругами — большим и грубым Резцом, чье трепетное сердце пылало огнем любви, и юным волнующим красавцем Садриксом, которого она выиграла в последней городской лотерее по легкому флирту. Неужели они не дождутся ее возвращения? Она с болью вспоминала похотливые взгляды своих сестер и кузин, не спускавших глаз с обоих ее мужей. Кроме того, цефалонские мужчины всегда отличались своим непостоянством. Их тяга к любовным интрижкам странным образом сочеталась с нелепым кодексом супружеской верности, которой они наивно требовали от своих жен и подруг. Это противоречие даже выставили на всенародное обсуждение, чтобы впоследствии подвергнуть каждую мужскую особь биологической реконструкции.

— Вам, наверное, пора возвращаться на корабль? — спросила она.

— Вы можете называть меня Катком, — смущаясь, ответил он. — В общем-то я решил задержаться на Майриксе какое-то время.

— Ах вот как? — задорно воскликнула она. — И что вы здесь собираетесь делать? Изучать давно исчезнувшую цивилизацию?

— Морская Бритва, — сказал он, произнося ее имя с намеком на ожидаемую близость, — я не ученый. Я просто молодой цефалон, чье сердце трепещет при виде дамы, о красоте которой можно говорить часами.

Этой фразой начинался один из официальных ритуалов ухаживания. Но, несмотря на волнение и разгоравшуюся страсть, Морская Бритва не поддалась искушению. Она понимала, какой несвоевременной будет эта связь. К тому же молодой цефалон мог оказаться ничем не лучше тех мужчин, с которыми она уже встречалась прежде. С другой стороны, ей поручили серьезную и ответственную миссию: вернуться с содержательным рассказом о последних находках в Чужеземном Городе. И Морская Бритва не могла подвести свой муниципальный Дамский Клуб Великого Труакса, где она читала лекции по популярной экзобиологии.

— В данный момент я должна приступить к изучению планеты, — сказала она. — Но, возможно, позже…

— Ладно, мне все ясно, — ответил молодой астронавт и, взмахнув кончиком хвоста, поплыл к ступеням причала.

Осознав, что она произвела впечатление черствой и бесчувственной дамы, Морская Бритва даже зашипела от расстройства. Этот молодой глупец просто не понял ее намека. Своей холодной сдержанностью она хотела подчеркнуть, что в будущем их встречи могли бы стать более перспективными и плодотворными. И теперь ее раздражало, что такое ясное обещание любви не нашло достойного отклика и признания. Как странно, что мы без проблем понимаем существ из других миров, но не можем понять своих сородичей. Хотя так, наверное, бывает всегда, когда встречаются женщина и мужчина.

Плавно помахивая спинными плавниками, Морская Бритва отплыла подальше от берега и начала погружаться в воду. В тот же миг она почувствовала на себе одну из странностей Чужеземного Города. Внезапное нисходящее завихрение резко развернуло ее вокруг оси и, не причинив никакого вреда, в мгновение ока унесло на большую глубину. Она не могла понять, как это произошло, но ей было приятно оказаться на дне без всяких усилий со своей стороны, поскольку долгое погружение означало для цефалонов то же самое, что для землемов — подъем на гору.

Медленно поднимаясь вверх, она наслаждалась восходящими струями игривого течения, в котором вода искрилась, звенела и мчалась сквозь хоровод разноцветных пятен света. Как ей хотелось остаться здесь навсегда! Но это было невозможно, и она всплывала все выше и выше — на следующий уровень, где трепет ароматных роз пронзала тоска томительной меланхолии, и бирюзовый полумрак пробуждал в ее уме космическую мудрость с чудесными откровениями по самым глубоким и утонченным вопросам. А потом она вознеслась на третий уровень и поплыла в аквамариновой мгле через золотые пятнышки, казавшиеся подводным дождем. И там, над этим неописуемым великолепием, в цветах индиго и голубовато-серых грез к ней потянулись розовые и лиловые прожилки. Их танец ввел ее в экстаз. Она даже не помнила, когда переживала подобное чувство на родной планете, где уровни воды почти ничем не отличались друг от друга. И тогда, словно для того, чтобы еще больше усилить восторг Морской Бритвы, мимо нее в ослепительном сиянии проплыл молодой цефалон с чарующим взором и божественной фигурой. Он поманил ее плавником, и она нашла этот жест почти неотразимым. Но сердце женщины почувствовало беду. В глазах самца промелькнуло что-то злое и тревожное. Их странный блеск убедил ее в том, что она никогда не вернется из глубин, если отправится вниз на его поиски. Это настолько сильно напугало Морскую Бритву, что она без промедления вернулась на поверхность, настояла на срочном вылете из Чужеземного Города и представила отчет в соответствующие инстанции Межпланетного Совета.

— Действительно странная история, — произнес Аарон. — Очевидно, попав в город чужаков, цефалония испытала какое-то внетелесное переживание. К сожалению, мы почти ничего не знаем о духовных аспектах других космических рас. И мне интересно, найдутся ли какие-нибудь параллели между их ощущениями и нашими?

— В последнее время появилось несколько серьезных доказательств в пользу того, что фундаментальная организация жизни идентична для всех разумных существ, независимо от их видовых различий, — ответил Мэтью. — Но вряд ли мы можем ожидать стопроцентного соответствия между их переживаниями и нашими.

— Наверное, так оно и будет, — сказал Аарон. — Эта гипотеза о родственности рас кажется очень смелой и убедительной, однако она по-прежнему остается в области догадок и предположений. Скажи, а представители других видов отмечали что-нибудь похожее на переживания Морской Бритвы?

— Один локрианин рассказывал о той части Города, которая недоступна для нашего зрения. Между прочим, эта раса обладает особым типом визуального восприятия. Своим единственным огромным глазом они могут заглядывать куда угодно — через любые преграды и расстояния. Короче, что-то похожее на рентгеновский аппарат.

— Я слышал об их глазе, — нетерпеливо произнес Аарон. — Так что ты хотел мне сказать?

— А ты когда-нибудь задумывался, как для такого глаза выглядит город чужаков? По словам локрианина, Чужеземный Город отличается от всего, что он когда-либо воспринимал своим трехмерным стереоскопическим зрением. Он сказал, что Город поразил его божественно прекрасной и бесплотной архитектурой. Интересно, правда? Мы видим руины, а локриане восхищаются нетленным творением древних зодчих. О странностях Города упоминали даже кротониты, хотя эти летающие существа почти не восприимчивы к особенностям ландшафта. Они говорили, что воздух над развалинами отличался в разных местах по плотности. И кому, как не им, замечать подобные вещи. По их мнению, все эти уплотнения воздуха имели не только форму, но и глубокий смысл, который невозможно выразить словами.

— А что говорят о Городе землемы? — спросил Аарон.

— Все землемы, улетевшие на Майрикс, проявляют какую-то непонятную скрытность. Их молчание порою доводит нас до бешенства. Вот, например, ваш сын Лоренс. Время от времени он выходит с нами на связь и сообщает, что дела у них идут прекрасно. Однако он наотрез отказывается говорить о том, что происходит на Майриксе. Мы даже не можем узнать, как они себя там чувствуют.

— А что, если его вынуждают вести себя таким образом? Допустим, с помощью гипноза, угроз и физического принуждения?

— Но он никак не показывает, что находится под чьим-то контролем. Если такой контроль и осуществляется, то Лоренс, очевидно, о нем ничего не знает.

— Почему же вы не потребуете от них прямых ответов? — спросил Аарон.

— Потому что мы не можем идти на такой риск. Неужели ты забыл об исчезновении первой исследовательской группы?

— Я даже не знал об этом, — ответил Аарон. — Лоренс не баловал меня своими рассказами.

— Ситуация запуталась до предела, — продолжал Мэтью. — Нам кажется, что некоторые исследователи исчезли, но мы не можем утверждать этого наверняка. Что, если они просто улетели в свои родные миры? С другой стороны, их могли убить. Тогда возникает следующий вопрос: кому и по какой причине понадобилось совершать такое чудовищное преступление? Как видишь, здесь много неясностей, с которыми нам надо разобраться.

— Почему же вы не отправили туда группу наблюдателей?

— До выяснения всех обстоятельств дела мы не можем предпринимать никаких решительных действий. Исследование Майрикса больше не находится под контролем Межпланетного Совета.

— Вот это новости! — воскликнул Аарон, даже не пытаясь скрыть своего удивления. — Как же вы позволили, чтобы у вас из рук вырвали целую планету?

— Сбавь обороты, Аарон. Твой сарказм тут неуместен. Со стороны, конечно, легко судить да рядить, но ты ведь и пальцем не шевельнул, чтобы помочь нам с Майриксом. Ты даже не потрудился ознакомиться с информацией, которую мы рассылали по общинам. Я понимаю, у тебя на Сесте прекрасная ферма — большая, как целая страна на матушке-Земле. И я надеюсь, что она будет тебе хорошим убежищем, когда то, что творится на Майриксе, докатится до нас.

Мэтью немного переигрывал, но Аарону не хотелось ввязываться в пустую перебранку. Он все еще не мог понять, с какой целью его вызвали в Совет. Кроме того, горняк был прав: он действительно устранился от борьбы. Когда Лоренс посвятил себя тайнам Чужеземного Города, Аарон решил, что этой жертвы для одной семьи достаточно. Ему и так приходилось работать за себя и за сына. А забот на ферме всегда хватало. Впрочем, это его нисколько не извиняло; по крайней мере, он мог бы быть в курсе всех событий.

— Давай вернемся немного назад, — сказал Аарон. — С тех пор как Лоренс отправился в Чужеземный Город, я почти ничего не слышал о Майриксе. Ты не мог бы вкратце рассказать мне о том, что случилось за два этих года?

— В двух словах об этом не скажешь, но я попытаюсь. Прежде всего, на Майрикс улетело очень много людей — причем не только землемов с двух наших планет, но и представителей других космических рас. Сначала туда повалили нексиане. Потом цефалоны построили там отель с номерами-аквариумами. И вот недавно на Майрикс прибыли ученые Самии.

— Чего-то подобного я и ожидал. Кстати, приглашение Совета мне привез самиец.

— Ты имеешь в виду Октано Хавбарра? И что же он тебе сказал?

— Он намекнул, что Совет хочет послать меня на Майрикс в качестве полномочного посла. Очевидно, мне предстоит встреча с Лоренсом, иначе вы отправили бы туда одного из своих людей. Кажется, самиец тоже собирается в город чужаков. Он полетит вместе со мной?

— Да, — ответил Мэтью. — А ты заметил, как самийцы изменились за последнее время?

— Сказать по правде, мне не с чем сравнивать. Хотя я много читал о них и смотрел видеофильмы. Впрочем, ими теперь интересуются все расы. Помнишь, мы с тобой еще удивлялись тому, как им удается без рук и прочих отростков создавать корабли, которые считаются у нас последним словом космической инженерии?

— Я удивляюсь этому до сих пор, — сказал Мэтью. — Некоторые наши светлые головы утверждают, что много веков назад самийцы имели развитые конечности, которые в ходе эволюционного процесса атрофировались за ненадобностью. Лично я не верю, что, построив такие космические корабли, кто-то потом мог отказаться от них «за ненадобностью»!

— Очевидно, они используют вместо рук свои магнетические способности, — добавил Аарон.

— Вряд ли это адекватная замена. Я слышал, что они неплохо совмещают себя с электромагнитными приборами. Но даже такая интересная способность не в силах заменить им электросварочный аппарат. Или помочь им использовать его в деле. Вот почему нас всех очень удивило, что они вдруг начали проявлять повышенный интерес к Чужеземному Городу на Майриксе. Ты, конечно, считаешь их безобидным видом и, возможно, находишь нашу озабоченность нелепой и смешной. Однако аналитики из Института гуманоидов придерживаются иной точки зрения. Они утверждают, что самийцы в скором времени составят нам наибольшую конкуренцию среди всех прочих рас. Пока это мнение меньшинства, но оно тревожит многих, в том числе и меня.

— Тем не менее самийцы действительно выглядят безобидными, — сказал Аарон. — Мне кажется, мнение твоих аналитиков несколько парадоксально.

— А ты загляни под этот парадокс. Каким образом самийцам удалось так далеко продвинуться на пути прогресса? Они лишены почти всех качеств, необходимых для выживания вида. Хотя, конечно, в век манипуляционной мегаэнергетики физическая мощь тела уже не играет особой роли. Но как они уцелели до этого счастливого времени? Благодаря быстрому мышлению? Нет! Используя ловкость тела и скорость передвижения? Нет! У них напрочь отсутствует способность к передвижению и манипуляции. Они не могут ни ходить, ни плавать, ни летать. Они даже не могут бросить бейсбольный мяч. Эдакие ничтожные и смехотворные существа.

— Но ведь все так и есть, — с усмешкой произнес Аарон. — И я не понимаю, как кто-то может думать о них по-другому.

— Каждый вид имеет свою собственную стратегию выживания, и каждая стратегия основывается на борьбе с силами природы и своими конкурентами. Так каким же образом самийцам удалось создать свою цивилизацию, если любая килька дала бы им сто очков вперед в вопросах выживания?

— Это уже риторика, — ответил Аарон.

— Да, я не могу привести никаких доказательств. Но запомни, философы и аналитики Института гуманоидов просят нас как следует присмотреться к самийцам.

— А какое задание хочет дать мне Совет?

— Ты получишь его позже — на официальной встрече. Однако я думаю, тебе лучше узнать о нем сейчас, чтобы ты мог потом без колебаний принять или отклонить поставленную перед тобой задачу. Мы хотим, чтобы ты отправился на Майрикс и оценил сложившуюся там ситуацию. Кроме того, тебе придется посетить город чужаков и встретиться с Лоренсом, а также другими членами исследовательской группы.

— В принципе, я так и думал.

— И еще мы хотим, чтобы ты взял с собой самийца.

— Зачем?

— Чтобы ты мог к нему присмотреться. Но учти, что он тоже будет изучать тебя.

— А что мне передать Лоренсу?

Мэтью на миг задумался, а потом сказал:

— Ты человек нашего поколения, Аарон. Ты знаешь наши взгляды, а мы знаем твои. Та экспедиция в Чужеземный Город состояла из молодых мечтателей, и теперь мы хотим, чтобы среди них оказался наш представитель. Посмотри, что они там обнаружили, и сообщи нам об этом. Но если ситуация будет из рук вон плохой или если ты поймешь, что нашей расе грозит какая-то опасность…

— Мэт, ты говоришь довольно странные вещи, — прошептал Аарон.

— Да, но они должны быть сказаны. Одним словом, оцени ситуацию и сообщи нам свое мнение.

— А если ситуация покажется мне критической?

— По мнению некоторых аналитиков, для нашей цивилизации было бы лучше, если бы Майрикс и город чужаков вообще никогда не существовали. По их словам, наша раса лишь выиграет, если Майрикс разлетится на куски в каком-нибудь почти случайном атомном взрыве.

— Я надеюсь, ты не сторонник этой точки зрения? — спросил Аарон.

— Конечно, нет. Мне только хотелось пояснить тебе, как далеко мы можем зайти, защищая свой вид, Аарон! Если Майрикс опасен для землемов, умри, но извести нас об этом! Мы должны знать, какая сила угрожает людям!

— Ладно, допустим, такая сила действительно есть. Но кем бы ни были эти заговорщики, вряд ли они окажутся настолько глупыми, что позволят мне предупредить вас об опасности. Они нейтрализуют меня так же быстро и эффективно, как Лоренса и других.

— Мы учли такую возможность. Дай мне свою руку, Аарон. Вот! Держи крепче! Теперь ты тоже можешь кое-что сделать, если почувствуешь, что землемам угрожает реальная опасность.

— Что это, Мэт? Что ты мне дал?

— Это бомба. И ты знаешь, как она действует.

Аарон осмотрел небольшой предмет, который лежал на его ладони.

— Термоядерная? — спросил он.

Мэтью кивнул.

— Какая дальность действия?

— Она снесет все, что есть в Чужеземном Городе.

— Забери ее назад!

— Неужели ты позволишь, чтобы нашу расу и дальше подталкивали к самоуничтожению?

— Нашу расу никто никуда не подталкивает. Успокойся, Мэт. Тревога и страх ослепили твой разум.

— Я тебе уже говорил о наших подозрениях относительно самийцев. Неужели ты отрицаешь возможность законспирированной деятельности против расы землемов?

— Нет, это просто немыслимо.

— Но допустим, такой заговор все же существует. Скажи, ты будешь стоять в стороне? Предположим, мы дадим тебе все доказательства, и ты увидишь, что влияние чужаков отравляет культуру нашей расы, подрывает ее мораль и делает землемов непригодными для выживания среди других разумных видов. Предположим, что минута решила бы все, а твое бездействие обрекало бы расу на вымирание. Неужели ты и тогда отказался бы взять эту бомбу? Неужели ты сказал бы, что тебе омерзительно убийство врагов, даже ради спасения собственного вида?

— Твои слова звучат слишком мрачно, — сказал Аарон. — Но если ты действительно считаешь, что такая угроза существует…

Он положил миниатюрную бомбу в мешочек на своем поясе.

Зал заседаний был невелик. В центре под кольцом осветительных ламп находился длинный овальный стол, за которым сидели пятнадцать делегатов от сообщества Землема. Двое из них прилетели с планеты предков — великой Земли, воспетой в песнях и легендах. Они не принимали участия в горячих дебатах, и Аарон полагал, что, будучи слишком далекими от событий в системе Миниэры, эти люди мудро возложили решение на тех, кто был непосредственно связан с Майриксом.

Собрание вел Кларксон, очень представительный и высокопоставленный чиновник из Магистрата-2 — крупнейшей ассоциации космических рас. Взглянув на Аарона, он мягко улыбнулся и спросил:

— Могу я узнать ваше мнение по поводу того, что вы недавно услышали от Мэтью?

— Не знаю, что и сказать, — ответил Аарон. — Ситуация кажется очень запутанной и неопределенной.

— И как, на ваш взгляд, нам стоило бы поступить? — настаивал Кларксон.

— Надо попытаться собрать информацию, и тогда все встанет на свои места, — ответил Аарон.

— Вот такой ответ мы и надеялись от вас услышать, — произнес Кларксон. — В этой ситуации есть несколько неясных моментов: Майрикс с его новым и неопределенным статусом; город чужаков, о котором мы с каждым годом знаем все меньше и меньше; непонятное и тревожное молчание Лоренса; причины, по которым в Чужеземный Город стекаются люди, и, наконец, самийцы, чей интерес к Майриксу вызывает у нас определенные подозрения.

— Я в этом почти не разбираюсь, — сказал Аарон. — Может быть, вам лучше направить туда одного из своих людей?

— Мы так не думаем, — ответил Кларксон. — Данный вопрос не раз уже подвергался обсуждению, и мы считаем, что объективную оценку ситуации может дать только беспристрастный наблюдатель. Вот почему, уважая ваш разум и жизненный опыт, мы просим вас выяснить истинное положение дел на Майриксе и предпринять те действия, которые покажутся вам наилучшим выходом. Конечно, нам хотелось бы участвовать в процессе принятия наиболее радикальных решений, но мы понимаем, что связь с нами может оказаться невозможной. И, конечно, найдется множество безотлагательных вопросов, когда у вас просто не будет времени выслушивать советы домашних авторитетов. Мы не можем претендовать на роль компетентных людей, поскольку не знаем, что творится на Майриксе. Поэтому действуйте на свой страх и риск. Отныне вы наш генерал, и мы доверяем вам наши армии. Но сначала узнайте, есть ли у нас вообще какой-нибудь противник?

В конце концов Аарон согласился отправиться на Майрикс и выяснить те вопросы, которые поставил перед ним Совет. Говорить было больше не о чем; встреча подошла к концу, и делегаты начали расходиться.

Задание казалось предельно ясным. Ему следовало оценить ситуацию на Майриксе и определить, насколько она угрожала той или иной группе гуманоидов. Если какая-нибудь опасность действительно существовала, он должен был перейти к решительным действиям. Одним словом, проще некуда.

И все же как странно вел себя Лоренс. Почему он так упорно уклонялся от контактов с семьей и Советом? Почему он наотрез отказывался говорить о работе своей группы и о состоянии дел в Чужеземном Городе?

Его мысли так быстро перескочили к сыну, что Аарон осознал это как подсказку своего подсознания.

— Мое решение будет зависеть от того, что скажет Лоренс, — прошептал Аарон. — А значит, Лоренс — это ключ к разгадке.

Для полета на Майрикс Совет выделил «Артемиду» — быстроходный крейсер, к которому Аарон и Октано подлетели на скоростном челноке. Тот уже ждал своих пассажиров в точке омега, где находилось пятно соскока для межпланетного гиперпрыжка. Масса космических тел влияла на нейтронные поля, поэтому пятна соскока располагались, как правило, на удаленных орбитах. Точки омега создавали невидимую паутину, по нитям которой корабли совершали гиперпрыжки, мгновенно преодолевая огромные расстояния.

Следуя правилам этикета, Аарон поспешил в центр управления, чтобы приободрить самийца перед его первым гиперпрыжком. Сам он предпочитал проводить такие минуты в уединении. Во время соскока Аарон обычно переживал визуальную галлюцинацию, где среди мелькавших огней перед его глазами возникал геометрический узор из тонких изогнутых линий. Подобное переживание не представляло собой ничего особенного, но он по-прежнему считал его личным моментом. Перемещение «отсюда» и «туда», почти мгновенно происходившее в особом гиперпространстве, воспринималось многими как аналог смерти. Оно убивало и тем не менее оставляло живым.

— Вы готовы? — спросил Аарон самийца.

— Думаю, да, — ответил Октано Хавбарр.

Автопереводчик четко отразил слабый оттенок сомнения, которое испытывал каждый, кто отправлялся в свой первый гиперпрыжок.

— На самом деле все не так серьезно, — сказал Аарон.

— Но я слышал, что перемещение влияет на некоторых больше, чем на других, — ответил самиец.

— Это верно.

— И еще я слышал, что самийцы более склонны к побочным эффектам гиперпрыжка, чем остальные виды.

— Да, на несколько процентов, — ответил Аарон. — Однако разница почти неощутима.

— Между прочим, одним из побочных эффектов является летальный исход.

— Мне говорили о чем-то подобном. Но, возможно, вам следовало подумать об этом немного раньше — перед тем, как отправляться в полет.

По поверхности темно-бронзового куска бекона пробежала едва заметная рябь. Аарон мог поклясться, что существо, сидевшее в центре серебристой паутины, пожало плечами.

— Мы все еще в подпространстве? — спросил самиец.

— Да, и будем там еще несколько минут.

— Почему вы мне не сказали, что прыжок уже начался?

— Мое предупреждение встревожило бы вас еще больше. Поэтому я решил промолчать.

— Возможно, вы правы, — сказал Октано. — Итак, я совершил свой первый гиперпрыжок и остался живым.

— Поздравляю. Надеюсь, что в следующий раз вы найдете его даже в чем-то забавным.

— Забавным, — задумчиво прошептал Октано. — Ах да. Мне говорили об этом на ознакомительных лекциях. Ваша раса приписывает большое значение переживанию забавных моментов. Это действительно так?

— Я бы не сказал, что приписываю им какое-то значение, — ответил Аарон. — Просто мы, землемы, обладаем хорошо развитым чувством игры.

— О, это одно из тех важных понятий, которые мы, самийцы, должны изучить. Так что же такое игра? До сих пор мы воспринимали этот термин как качественное определение рабочей функции. Но, очевидно, в нем заложен более глубокий смысл.

— Вас действительно интересует идея игры?

— О да, — заверил его Октано. — Мы считаем ее очень важной. Наши эксперты полагают, что игра является катализатором сознания, то есть элементом, необходимым для развития высшего разума. Как вы знаете, самийцы не склонны к играм. Но мы решили наверстать упущенное. А знание достигается через опыт других и собственные эксперименты.

— Вы не похожи на других самийцев, которых я встречал, — сказал Аарон. — У вас прекрасный юмор, хотя вы и отрицаете это. Может быть, ваша раса не так мрачна, как кажется?

— Я не считаю самийцев мрачными. Однако при первых встречах с другими разумными видами мы, наверное, выглядели немного замкнутыми и туповатыми. Например, в общении с землемами нам не хватает способности к быстрым остроумным ответам, которые так оживляют и украшают ваш мыслительный процесс. Мы сразу заметили, как вы быстры, нервозны и агрессивны. В вас было то, чего не хватало нам. И тогда, произведя критическую оценку, мы задумались о том, как нам вести себя при жесткой конкуренции видов.

— За последнее время я слишком часто слышу об этой идее, — сказал Аарон. — Неужели вы тоже считаете межвидовую конкуренцию обязательной?

— Я не очень разбираюсь в таких вопросах, — ответил самиец. — Но мне известно, что подобные вещи происходят независимо от нашего желания. Каждая из рас хочет сохранить ту форму, которую принял их разум. И в конечном счете любой вид желает уподобиться богу. Мы не хотим наносить друг другу вреда, однако каждому понятно, что его вид не будет божественным до тех пор, пока другая раса заявляет о себе то же самое.

— Должен сказать, что весь этот разговор о расовой конкуренции и выживании сильнейших производит на меня довольно тягостное впечатление. Возможно, вы правы, и жизнь действительно является борьбой за существование, но мне как-то тоскливо слышать об этом.

— Как странно, что вы говорите такие слова, — произнес самиец. — Я всегда считал, что вы, землемы, придерживаетесь концепции видового выживания любой ценой.

— Кто вам сказал такую глупость?

— Это общее мнение.

— Оно неверное.

— Вы просто не хотите признавать правду. А она заключается в том, что между нашими видами начинается конкурентная борьба. Причем у моей расы не очень хорошие шансы на победу.

Аарон почувствовал раздражение. Его ожидала впереди огромная и ответственная работа. Так почему же он должен был выслушивать еще и это лицемерное хныканье, похожее на ту дрянь, которой его пытались накормить Мэт и члены Совета?

Аарон с тоской подумал о том времени, которое ему предстояло провести рядом с этим существом. Дело могло затянуться на несколько дней, а возможно, даже на недели и месяцы. Он решил уточнить их позиции с самого начала. Кроме того, самиец сам нарывался на выяснение отношений. С этим надо было кончать сейчас, чтобы не усложнять себе жизнь на Майриксе.

— Пока я тоже не вижу, каким образом вы могли бы покорить остальные разумные расы, — сказал Аарон. — Но, учитывая ваш удивительный прогресс при полном отсутствии мануальной оснащенности, у вас, очевидно, еще появится такая возможность.

Самиец погрузился в мрачное молчание.

— Обычно люди считают бестактным намекать нам на отсутствие членов, пальцев, ступней или щупалец, — сказал он через пару минут. — Это невежливо. Вы же не упрекаете горбатого за горб, насколько я знаю из вашей собственной литературы.

— Но позвольте отметить, что, помимо отсутствия мануальной подвижности, вы не имеете даже голосового аппарата, — продолжал Аарон. — Неужели на заре развития ваши предки рождались со встроенным голосовым синтезатором? Какова же тогда ваша концепция разума?

— Наверное, именно это вы, землемы, и называете юмором? Или я перепутал юмор с искренностью?

— Они часто возникают вместе, — ответил Аарон. — Но в данном случае вы совершенно правы. У каждого из нас есть свои проблемы: у землемов, самийцев, нексиан, цефалонов, кротонитов и локриан. Я думаю, что даже у могущественной Седьмой расы не все шло гладко. Иначе бы они не исчезли, верно?

— Возможно, вы не поверите, но все это время я изо всех сил старался блеснуть перед вами тем, что мы, самийцы, считаем верхом юмора, — сказал Октано. — И я вынужден признать, что в этом направлении вы нас обходите на целый корпус. Вот почему мы, собственно, и пытаемся модифицировать себя. А вы, наверное, знаете, как мы хороши в самоконструировании. Да, нам требуется время на освоение новых идей, но зато потом мы воплощаем их в жизнь с величайшим упорством. Увидев, насколько быстры другие виды, мы переделали свои синаптические отклики. После знакомства с землемами мы ввели в наш соматотип расширенную градацию агрессии. И самийцы пойдут на все, чтобы стать достойными конкурентами в межвидовой эволюционной гонке.

На какой-то миг Аарону даже не поверилось, что эти высокопарные слова исходили из темно-коричневого продолговатого параллелепипеда, который больше напоминал кусок зачерствевшего бекона, чем живое разумное существо.

Вот что он писал в своем письме к Саре:

Теперь ты можешь представить, до какого состояния мы довели друг друга к моменту высадки на Майрикс. Пытаясь стать хорошими напарниками, я и Октано перешли на мужской откровенный разговор. И кто тогда мог подумать, к какому аду это приведет. Капитан Френклин и другие офицеры «Артемиды» старательно уклонялись от наших споров. Я полагаю, они уже не раз перевозили дипломатические миссии, состоявшие из представителей разных рас. Во всяком случае, они относились ко мне и самийцу с полным беспристрастием. Без свежего притока сил и мнений мы с Октано начали уставать друг от друга. Меня уже мутило от разговоров с существом, которое походило на кусок бекона. И думаю, что самиец относился к моей наружности не менее предвзято.

А потом на горизонте появился Майрикс, и пришло время расставаться с экипажем «Артемиды». Капитан перевел корабль на геосинхронную орбиту и предложил нам спуститься на планету в челноке. По своей душевной простоте я попросил его высадить нас прямо в городе чужаков.

— Боюсь, что это будет невероятно сложным делом, — ответил Френклин.

Он казался слишком молодым для такой ответственной должности. Но, несмотря на возраст, ему доверили правительственный корабль, оснащенный гиперприводом и новейшей техникой космосвязи. Как сказал мне один из старших офицеров, молодые капитаны без колебаний наказывали за малейшую провинность и обладали очень быстрыми рефлексами, неоценимыми в минуты физической опасности.

— О какой сложности может идти речь? — с удивлением спросил я. — Какая вам разница, где сажать посадочный челнок?

— Чтобы получить разрешение на посадку в Чужеземном Городе, нам придется пройти через массу формальностей, — ответил капитан Френклин. — Вам будет проще пробраться туда по официальным каналам.

— По официальным каналам?! — воскликнул я. — Откуда они тут взялись! Насколько мне известно, Майрикс никому не принадлежит!

— Боюсь, что за последнее время ситуация сильно изменилась, — тактично ответил капитан.

Аарон попросил спустить их на Майрикс в «волчке». Рекламные буклеты называли «волчок» источником незабываемых впечатлений. И на этот раз они не преувеличивали. Кокон капсулы вращался и скручивался в зареве сплетавшихся выхлопов, и его медленные волнообразные движения оказывали на пассажиров гипнотическое воздействие. К тому времени когда «волчок» достиг поверхности планеты, Аарон и Октано находились в такой эйфории, что почти не сопротивлялись внезапно налетевшей на них группе воинственных чиновников. Уяснив, что землем и самиец прибыли по мандатам Совета, бюрократы немного успокоились, и их поведение стало более сносным.

— Я понимаю, что согласно уставу мы не имели права открывать на Майриксе иммиграционную и таможенную службы, — говорил им высокий краснощекий гуманоид, которого остальные называли капитаном Дарси Драммондом. — Однако ситуация требовала наведения порядка. Мы должны были поддержать закон и завоевать доверие народа. Вы, очевидно, знаете, что три года назад Майрикс считался необитаемой планетой. По правде сказать, я в то время о ней даже и не знал. Но потом сарпедонская экспедиция открыла здесь Четвертый Чужеземный Город, и сюда потянулись люди — я имею в виду представителей всех шести рас. Так как планета никому не принадлежала, нам потребовался ряд компромиссов, и с этого момента возникла необходимость в органах местной власти. Для водных рас мы создали океан; для летунов — увеличили плотность атмосферы. Пустыни превратились в зеленые поля, а на бесплодных холмах появились сады и леса. Естественно, некоторые требования противоречили друг другу, и каждой расе приходилось в чем-то уступать. Здесь вам надо привыкать ко всему: к гравитации, к климату и даже запаху почвы. Но, несмотря на эти трудности, люди продолжают прибывать на Майрикс сплошным потоком, и с каждым днем их становится все больше и больше.

— Их притягивает город чужаков, — сказал Аарон.

— Конечно. Хотя наш Город — это только символ. Символ, который обозначает встречу рас или — на более высоком уровне — сообщество свободных мыслителей.

Аарон уже устал от подобных разговоров. У него сложилось мнение, что местные власти изо всех сил пытались оправдать свое существование. Они с таким упоением описывали Майрикс как центр великих событий и так настойчиво доказывали свою руководящую роль, что Аарон даже начал находить в их заявлениях признаки маниакальной одержимости.

Хотя в тот период он чувствовал себя просто отвратительно. Весь мир казался ему до странности зыбким и нереальным. Он надеялся, что этот недуг пройдет, но с каждым днем ему становилось все хуже и хуже. Аарон никак не мог понять, почему Совет доверил ему оценку таких сложных и запутанных событий. Они ускользали от его взора, как нити невидимой паутины. А может быть, Мэтью и его друзья испугались ответственности и поспешили переложить ее на чужие плечи?

Все было бы не так плохо, если бы он болел по-настоящему. Но его недомогание не имело отношения к физиологии. Оно смущало рассудок, тревожило душу, но не походило на то, что люди называли болезнью. Это было что-то иное — более сильное и тревожное. И Аарон начинал бояться его.

Местные власти выделили для него комнату в отеле «Сола». Прежнего обитателя скорее всего просто выгнали из номера. Постель перестилали второпях, и матрац наполовину не доходил до спинки. Заглянув под кровать, Аарон нашел куклу — маленького арлекина в полфута высотой, с бандитской маской и в помятой испанской шляпе. Отдернув портьеру, он увидел еще одну куклу — толстую соломенную хрюшку в фартучке из коленкора. Аарон сел на низкий подоконник, потом поднялся и потянулся. Ему вдруг захотелось что-то сделать.

В тот же миг раздался стук в дверь, и в комнату вошла девочка лет десяти-одиннадцати, с круглым грязным личиком и надутыми губами.

— Я оставила здесь свою куклу. Может быть, вы ее видели, сэр?

— Тут их две. Которая из них твоя?

Девочка подошла к нему и внимательно осмотрела обе куклы. Забрав толстую хрюшку, она выбежала из комнаты.

А потом он заметил мух. Они ползали по стенам и потолку. Достав из сумки баллончик с нужным средством, Аарон привел ситуацию к галактическим стандартам. Тем не менее он считал, что администрация отеля проявила вопиющую халатность. Стандарты санитарии выполнялись даже на вновь открытых и малоисследованных планетах. Без подобных норм не могло быть и речи о безопасных полетах в Галактике, тем более о комфортном проживании в чужих мирах. И если администрация какого-то провинциального отеля не желала выполнять таких минимальных требований, то как могло мощное сообщество гуманоидов справиться с проблемой столь долгожданных сверхгалактических путешествий?

Аарон решил спуститься в ресторан. Он вышел на темную лестничную клетку и едва не упал, споткнувшись о шесть кукол. Несмотря на разные формы и размеры, они все походили друг на друга своим неприметным и каким-то двусмысленным видом.

С той поры он не мог и шагу ступить, чтобы не наткнуться на какую-нибудь куклу. Они возникали с бесконечной последовательностью форм, имен и чисел; они исчислялись тысячами, и среди них попадались как классические типажи, такие, как Дональд Дак и Микки-Маус, так и совершенно незнакомые монстры из цефалонского игрушечного пантеона. Аарон не понимал, откуда они появлялись. Он не понимал их смысла и предназначения. И, конечно же, он не раз задавал себе вопрос: а не играет ли кто-то с ним в куклы?

— Почему вы больше не говорите со мной о древней цивилизации? — спросил Аарон.

— Не имею повода, приятель, — ответил Октано.

— Тогда расскажите о себе. Кто вы?

— Просто другое существо.

— То есть другого вида?

Откинув голову назад, Октано засмеялся. И вот тогда Аарон нашел одну из тех огромных кукольных фабрик, где маленькие люди, похожие на гномов, производили свой бесконечный ассортимент. Их куклы угрожали завалить собой некогда гармоничную реальность. И эти куклы были оскорблением для здравомыслия людей — а вернее, их неприспособленной модификацией. Они собирались вокруг Аарона и наблюдали за ним. Как капризные боги, они скорее притворялись разумными, чем действительно обладали разумом. Вот почему своим интеллектом они напоминали человеку огромных крылатых динозавров за день до появления настоящих птиц.

— Вы, землемы, думаете, что эволюция не может обойтись без интеллекта, — говорил ему самиец. — Но уверяю вас, природа не скупится на эксперименты. И последнее слово в этом споре еще не сказано. Нам кажется, что процесс развития остановился на нас самих. Но подобное предположение нелепо. Вселенная беспристрастна. Возможно, она вообще не такая, как мы ее воспринимаем. Вспомните, сколько раз события не оправдывали ваших ожиданий. Разве не логично предположить, что подобное может произойти и в большем масштабе? Вряд ли наша реальность избежала этой двойственности.

— Но что может управлять Вселенной, кроме разума?

— Вы, очевидно, думаете, что вещи существуют только для того, чтобы их кто-то мог понять. Но так ли это на самом деле? Какая разница событиям, поймет их кто-нибудь или нет?

А куклы продолжали появляться, подавляя своим видом людей.

Эти силы не имели выбора. Неважно, что все летело к чертям. Важно было удерживать кукол в уме, слегка пожимая им ручки. Так вот, значит, как чувствует себя человек, осажденный странными и неуютными мыслями. И вот почему в порыве страха слабые люди лелеяли надежду вернуться в свои родные миры. Но это была плохая идея. Лучше шагнуть под лазер, чем улететь отсюда. Потому что в будущем черное пространство между звездами наполнится ужасом — таким же огромным, пустым и холодным. Аарон вдруг вспомнил, что его ждут дела. Ему захотелось встать, собрать свои вещи и добраться до сути вопроса. А потом попробовать его решить.

Иногда он знал, в чем заключался этот вопрос, но в остальное время его мучили сомнения. Аарон по-прежнему жил в «Сола», поскольку этот отель привлекал его любопытным убранством. Словно пьяный моряк, вернувшийся из дальних странствий, он каждый день находил здесь что-то новое, немного странное, но до боли знакомое. А за окнами начинался сезон муссонных дождей, и холмы вокруг города чужаков сияли, как нить накала. Он смотрел на тощие можжевеловые деревья, посаженные в строгом порядке вдоль длинных и белых дорог. И из каких-то иерархических измерений эти белые дороги напоминали ему кости, выброшенные в жару. Хотя, может быть, он просто перепил арак. Аарон уже не помнил, когда он начал пить эту гадость. Наверное, сразу после своего приезда на контрольный пункт, который располагался у границы Чужеземного Города. По правде говоря, он вначале даже не мог понять, алкоголь это или наркотик. Приятный способ убить время и самого себя, как сказал его внутренний голос. Однако Аарон сомневался, что голос принадлежал ему. Хотя кому еще он мог принадлежать?

Он с трудом вспоминал о том деле, которое привело его на Майрикс. Наверное, сказывалась болезнь. Но что бы он делал, если бы не болел? Аарон знал, что этот недуг предохранял его от принятия решений. Болезнь защищала его от тайного смысла бесед, которые он вел с Сарой. А она все чаще приходила к нему, хотя Аарон понимал, что это невозможно. Сары тут не было — она осталась на ферме размером с Италию, выращивая бобовые усики и своего ребенка. Как же его зовут? Ребенок Сары. Интересно, кого она ждет — его или Лоренса?

А Сара вновь начинала разговор. Он знал, что на самом деле ее здесь нет, но от этого ему не становилось легче. Она казалась такой реальной и доступной. Высокая, степенная и сероглазая. Он любовался ее губами, полными неги и запаха моря. Из-под заколки выбивалась прядка черных волос. И Аарон тревожился о своем рассудке. Но тревога утихала; болезнь защищала его от сильных чувств и эмоций.

— Ты понял свою проблему? — спрашивала его Сара.

— Нет. Я вообще ничего не понимаю, — отвечал Аарон. — Скажи, что происходит? Что все это значит?

— Бедный Аарон. Так что же для тебя важнее — событие или его смысл?

— Ты хочешь сказать, что суть и предназначение — разные вещи?

— Я хотела сказать, что он хочет увидеться с тобой.

— Кто? Лоренс?

— Нет, — ответил знакомый голос. — Боюсь, что не Лоренс.

В комнату въехала маленькая трубчатая машина самийца. С некоторых пор Октано перестал казаться Аарону куском залежавшегося бекона. Без всяких диснеевских дорисовок он превратился в личность — в того, кого можно узнать.

— Мои приветствия, — сказал самиец. — Как вам такое шутливое начало беседы? Не удивляйтесь. Я сейчас изучаю беспечность. И она мне неплохо удается, верно? Но у меня к вам просьба — не могли бы вы дать мне знать, если ваше здоровье улучшится.

— Хорошо, я вам скажу, —ответил Аарон.

— Меня тоже одолевает небольшое недомогание, — сказал самиец.

— Что вы говорите?

— Да. Оно какое-то время искажало мою визуальную перспективу.

— А как теперь?

— Я готов отправиться в город чужаков, если, конечно, вы составите мне компанию. Нам выписали все необходимые документы, и теперь наш отъезд зависит только от вашего слова.

— Давайте поедем утром, — сказал Аарон.

Но все оказалось не так-то просто.

С наступлением утра Аарон направился к Воротам Стромского, через которые проходила ближайшая дорога в город чужаков. Рядом с высокими деревянными створками, укрепленными полосками кованого железа, стояла небольшая группа землемов и особей других видов. Он хотел спросить, почему это сооружение назвали Воротами Стромского, но люди, к которым он обращался, были заняты своими делами и не желали говорить с ним о предстоящем путешествии.

— С вами будет все хорошо, — отвечали они на его вопросы. — Можете не сомневаться.

И они отворачивались с таким виноватым видом, что Аарон поневоле начинал задумываться о безопасности этого мероприятия. Он пытался выяснить, что же все-таки было не так, но его вопросы оставались без ответов. Они притворялись, что не понимают его.

— Ничего плохого. Все будет хорошо.

— А где самиец? — спрашивал он.

И они вновь смущенно отворачивались.

— Какой самиец? О ком вы говорите?

Все удивленно разводили руками, пока один юноша, похожий на мальчишку, не догадался сказать:

— Ваш приятель встретится с вами позже.

Его ответ еще больше встревожил Аарона, но времени на расспросы не осталось. Кто-то открыл ворота, руки добровольных помощников подтолкнули Аарона к отверстию, и он сам не заметил того, как сделал несколько шагов.

Шагов действительно было несколько, но они увели его в сторону от правильного пути. Пройдя ворота, Аарон оказался на окраине Чужеземного Города. Перед ним возвышалась каменная арка, которая напоминала вход в старинную крепость. Сквозь сводчатый проем виднелись несколько мостовых. У него сложилось впечатление, что строители использовали брусчатку из эстетических соображений, потому что всем известно, какое приятное чувство создают мощеные улицы, сияя после дождя, и каким прекрасным бывает цоканье копыт, когда по мостовым проносятся лошади. Это место казалось тихим и уютным. И Аарон вдруг понял, что город чужаков не был ему чужим.

— Кто вы? — спросил он.

— Я Миранда, — ответила стройная загорелая девушка.

«Светлая копна волос и маленький рот, созданный для поцелуев. Странно, но именно так люди и думают друг о друге», — размышлял Аарон, пытаясь оправдать свое сексуальное влечение.

— А это город чужаков? — спросил он.

— Да. Хотя нет, не совсем.

— Тогда где же мы находимся?

— Они называют это оборотной зоной. Здесь не так, как на остальной части планеты, но и не совсем так, как в Чужеземном Городе. Тут вы можете немного отдохнуть и акклиматизироваться.

— Но я тороплюсь! — воскликнул Аарон. — У меня серьезное задание от Межпланетного Совета. Я должен осмотреть Город и сделать кое-какие выводы.

— О-о! Тогда мне все ясно, — ответила Миранда. — Что вы хотите на обед?

— Я не голоден, — сказал Аарон.

Хотя на самом деле он не отказался бы от хорошего завтрака, и, наверное, Миранда поняла это по его виду. Она ввела Аарона в один из домов, окна которых выходили на тенистую улочку. Пройдя несколько комнат, он оказался в столовой, расположенной в задней части здания. На небольшом столе, покрытом белой скатертью, лежали салфетки и столовое серебро. Чуть дальше находилась кухня. Через открытую дверь Аарон увидел деревянные полки, заставленные горшками и кастрюлями.

— Может быть, вы скажете мне, что все это значит? — спросил он у девушки.

— Сначала вы должны покушать, — ответила Миранда. — У нас еще будет время для объяснений.

Он давно не ел такой хорошей пищи. Консервированную ветчину дополняли свежие яйца, ароматное масло и хлеб домашней выпечки. Перед кувшином молока стояли керамические кружки, в которых дымилась жидкость, похожая на кофе. Миранда не стала садиться за стол, но все время находилась рядом. Она подкладывала ему кусок за куском или убегала на кухню, чтобы через миг вернуться с тушеными фруктами, вареньем или пирожными.

Утолив голод, он решил приступить к расспросам. Но Миранда, выглянув в окно, заметила на улице какого-то мужчину. Она повернулась к Аарону и с игривой улыбкой подозвала его к себе.

— Вот, посмотрите, — шепнула ему девушка. — Это Мика. Мой дядя. Он принес нам новости о дарфиде.

— А что это такое? — спросил Аарон.

— Ах, я забыла. Вы не знаете старого языка. Дарфид означает встречу всех владык диеты.

— Что-то мне вообще ничего не понятно.

— Немного терпения, и вы все узнаете, — сказала Миранда. — Но сначала я познакомлю вас с дядей.

Мика выглядел очень старым и немощным человеком. Очевидно, он полностью использовал свои жизненные циклы, и теперь у него в запасе осталось лишь несколько лет. Когда-то давно Аарон встречал на Сесте такого же старого землема. И он помнил, с каким благоговением относились люди к этому старику.

Встреча с Мирандой и ее дядей казалась абсолютно невозможной. Тем не менее Аарон принял ее как должное. Собрав остатки былой рассудительности, он еще раз попытался оценить ситуацию. Допустим, ему действительно удалось проникнуть в Чужеземный Город, хотя, по правде говоря, он в этом сильно сомневался. Но, допустим, он все же добрался до конечной цели своего пути. Тогда где же здесь руины древнего города? Где те люди, которые их изучали? Аарон хотел спросить об этом Миранду и Мику, но их не оказалось рядом. Они всегда куда-то исчезали, когда у него появлялись конкретные вопросы. Миранда часто уходила в поля, которые простирались за городскими стенами — скорее всего на огород, потому что она всегда возвращалась оттуда с корзинкой овощей. Но вот куда уходил Мика? Аарон подозревал, что старик просиживал дни в каком-нибудь городском баре, где он пил пиво в компании закадычных друзей. Однако почему он тогда не приводил этих друзей в дом и не знакомил их с Аароном?

А как сладки были ночи, проведенные с Мирандой! Прекрасные ночи! Иногда Мика тоже оставался в доме, но к вечеру он всегда уходил в беседку — на свой любимый потрепанный диван. Погода стояла теплая, и сон на свежем воздухе шел старику только на пользу. Тем не менее такое положение дел смущало Аарона, и он всегда немного терялся, оставаясь наедине с Мирандой. Она часто пела ему старинные и печальные песни, а иногда читала стихи на языке, которого он не знал. Время от времени они ходили в лес и собирали грибы и орехи. В лесу жили белки, и на каждой опушке росли большие ярко-желтые тыквы. Он находил это странным, хотя и не знал почему. Когда же Аарон пытался задуматься над этим, у него начинала болеть голова, и он догадывался, что сходит с ума. Но такие мысли были очень неприятными, и поэтому Аарон переключался на что-нибудь другое. Как и каждый, кто сходит с ума, он понимал, что об этом лучше ничего не знать.

— Миранда, — спросил он однажды, — когда мне можно будет увидеть своего сына?

Она с удивлением посмотрела на него:

— О ком ты говоришь?

— О своем сыне Лоренсе. Он живет в Чужеземном Городе. Мне хотелось бы с ним встретиться.

— Ты, наверное, что-то путаешь, Аарон. Ты еще слишком молод, чтобы иметь сына.

Они взглянули друг другу в глаза, и Аарон понял, что, если он сейчас согласится с ней, ее слова станут правдой. Такого соблазна он еще не переживал никогда. Подумать только! Ему могли вернуть все прожитые циклы! Но за это требовалась плата, которую он не мог себе позволить.

— У меня есть сын, Миранда. И он намного старше тебя.

Она метнула на него колючий взгляд:

— Я не ожидала, что ты так много знаешь!

— Когда же мне с ним можно будет увидеться?

— Аарон, я предупреждаю тебя. Ты можешь все разрушить.

— Не вижу, каким образом. Я просто спрашиваю о своем сыне.

— То, что здесь происходит, не имеет к реальности никакого отношения, — сказала Миранда. — Неужели наша любовь так мало для тебя значит, что ты отбросил ее ради каких-то глупых вопросов? Где дядя Мика? Он объяснит тебе это лучше, чем я.

— Да, где дядя Мика? — спросил ее Аарон.

— О, я здесь! Я здесь, — отозвался старик, внезапно появляясь в углу комнаты и торопливо застегивая ширинку. — Нет мне, горемыке, покоя. В кои веки собрался по нужде, так и там достали.

— Что вы со мною делаете? — спросил его Аарон. — Кто вы, люди?

— Он видит нас насквозь, — шепнул Мика Миранде.

И тогда, взглянув на них более пристально, Аарон увидел удивительную вещь. Возможно, виной тому был танцующий свет свечей, который ласкал их фигуры, как пылкий любовник. А возможно, это происходило из-за того, что они выглядели потрясающе красивыми и совершенными — до какой-то нечеловеческой степени. Отсутствие изъянов лишало их реальности, и, наверное, поэтому они мерцали и дрожали в свете свечей, как зыбкий мираж. Мираж Миранды в длинной крестьянской юбке и мираж старика в голубом кителе пилота. В камине коттеджа пылал огонь, и его отблески танцевали по их фигурам, как по двум изваяниям из слюды.

Стоило ему заметить их странный облик, как его ошеломила мысль о нереальности всего происходящего. Он вновь подумал о своей болезни, и ему захотелось уйти.

Ему захотелось покинуть этот коттедж, который выглядел более домашним, чем сам дом, стоявший за ним.

Однако самое ужасное заключалось в том, что он не испугался. Его даже не удивило, что Миранда и Мика имели в себе какие-то потусторонние качества. Эта вялая отрешенность встревожила его больше, чем феерическая полупрозрачность Миранды. И тут было несколько возможных объяснений: он сходил с ума, переживал визуальные галлюцинации или, что хуже всего, находился в полном рассудке. Последнее предполагало, что его хозяева действительно являлись теми, за кого себя выдавали. Внезапно у него перехватило дыхание. Неужели он встретил существ, которые построили этот город? Неужели таким образом они вводили его в свое пространство, чтобы предстать перед ним и наладить контакт?

Аарон начал искать пути отхода. Он пока не нуждался в них, но опыт подсказывал ему, что такое время скоро придет. От коттеджа исходило что-то ужасное, и он все чаще находил в лицах Миранды и Мики какие-то тревожные и до сих пор не замеченные черты. Аарон мог следить за ними часами, посматривая искоса или разглядывая в упор. Иногда он замечал, как контуры их фигур начинали расплываться и дрожать, хотя это могло ему только казаться.

А потом Аарон повел свою игру, избрав простую, но проверенную тактику. Прежде всего он включил в распорядок дня утренние прогулки. С каждым днем они становились все длиннее и продолжительнее, и Аарон совершал их в любую погоду. Он знал, что его план продиктован безумием. Он понимал, что увяз в фантазиях ума. Но он не собирался сдаваться, отчаянно и по-прежнему лелеял надежду уйти.

Аарон продолжал растягивать свои прогулки, и никто не делал по этому поводу никаких замечаний. И вот однажды утром, когда тропа привела его к небольшому мосту через ручей, он перешел на другой берег и, оглянувшись, заметил, что ландшафт позади него немного изменился. Аарон понял, что пора уходить, и смело зашагал навстречу неизвестному.

Впереди раскинулось огромное поле. Аарон не знал, где именно находился Чужеземный Город, но ему казалось, что он выбрал верное направление. Через некоторое время равнина уступила место лесистым холмам. Тонкие стволы молодых деревьев тянулись до самого горизонта. Над головой раздавалось карканье ворон, которые следили за ним с ветвей, как стражи злого колдовского царства. А день, казалось, тянулся вечно, и низкое солнце белело на блеклом небе. Черные ветви мешали смотреть вперед и путали его мысли. Аарон устал. Но он знал, что останавливаться нельзя — во всяком случае, не здесь и не сейчас. Его ноги утопали в вязкой грязи, из которой росли деревья, и время от времени под подошвами чувствовалось что-то комковатое и отвратительное. Не желая даже догадываться о том, что это такое, Аарон торопливо шагал дальше. Он ощущал вокруг себя присутствие древнего зла, и даже солнце боялось спускаться к земле в таком зловещем месте. Он понятия не имел о своем местонахождении, но это его почти не волновало. Каждый путь имел свой конец, и Аарон хотел до него дойти — особенно если он ошибался в выборе направления. А чтобы куда-то дойти, надо шагать, пока все не кончится — вернее, пока не придешь, куда шел.

Увидев город чужаков, Аарон не поверил своим глазам. В своем уме он представлял его чем-то похожим на раскопки других знаменитых мест — например, таких, как Ур Халдейский, Вавилон, Кносс, Фивы или Карнак. В принципе, Аарон ожидал увидеть те же самые развалины, пусть даже более древние и экзотичные. Но руины на Майриксе отличались от всего, что он видел раньше. И это не казалось ему странным. Странным было то, что Чужеземный Город выглядел удивительно знакомым и родным.

Он привык к нему только после того, как построил себе хижину — небольшой и ветхий шалаш на краю болота. Поглядывая из-под руки через топь, Аарон рассматривал шпили и башни Города. Иногда он даже видел людей, которые ходили по широким улицам. Но все это происходило на другом берегу трясины, и пути туда, по всей вероятности, не было. Болото пугало его своим вероломством; длинный шест, опущенный в него, бесследно засасывало в тину за несколько секунд. И, сам того не желая, Аарон представлял себе жертв этой жуткой трясины. Перед его взором возникали скелеты с цепкими пальцами, и раздутые трупы, из глазниц которых сочилась зеленая слизь, манили его к себе, растягивая в усмешке синевато-багровые губы. Он отгонял эти видения прочь, но старался держаться от топи подальше. Время от времени Аарон собирался с силами и отправлялся в путь, обходя болото то слева, то справа. Примерно к полудню он неизменно поворачивал назад, считая себя не готовым для встречи с Городом. Все эти преграды на его пути встречались неспроста. Он должен был ждать, когда в нем что-то прояснится. И каждый раз, возвращаясь назад, ему было стыдно за свое нетерпение. Аарон чувствовал, что в нем происходили какие-то изменения, но он даже не надеялся их понять — во всяком случае, до тех пор, пока процесс трансформации не закончится.

Вокруг его помраченного рассудка появилась зыбкая стена неуверенности. И было забавно пожить какое-то время в преддверии ада. Преддверие ада оказалось хорошим местом.

А потом проблема болота поглотила все остатки его разума. Чужеземный Город манил своей близостью, но Аарон не знал, как перебраться через топь. Он просто ничего не мог придумать. Все его мысли сплелись вокруг этого вопроса, и он настолько ушел в себя, что, случись поблизости важное событие, оно бы так и осталось незамеченным. Аарон даже не мог сказать, когда он впервые услышал шум. Он был слишком занят своими размышлениями, чтобы заботиться о каких-то звуках, которые наполняли его хижину. При таких обстоятельствах проще было назвать эти звуки «странными», а затем забыть о них и вернуться к мыслям о болоте.

Но некоторые звуки по-прежнему притягивали его внимание. Например, сухой скрежет на стенах и стремительный топот каких-то маленьких кожистых существ, которые ползали по потолку. А потом он вдруг обнаружил, что реагирует на звуки даже тогда, когда они замолкали. Что-то подталкивало его к действительно большой проблеме. Что-то заставляло его отслеживать странные звуки, хотя он не находил в этом никакого смысла. Но стоило ли волноваться о смысле звуков, если он хотел отсюда уйти? Конечно, нет. И он снова думал о том, как перебраться через болото.

Время скользило над маленькой хижиной, и воды болота отражали в себе небесную высь. Иногда вечерами сквозь облака проглядывал закат, и тогда небо становилось невротически оранжевым или сомнительно пурпурным. Свет здесь не подходил под обычные человеческие мерки. Он имел какой-то эмоциональный оттенок и даже казался немного вычурным. Но Аарон привык к нему и с годами мог бы стать настоящим ценителем этой цветовой палитры.

— Мистер Аарон? Вы проснулись?

Он сел. Кто-то звал его шепотом из темноты, выманивая в ночь из маленькой хижины на окраине Чужеземного Города.

— Кто здесь? — спросил он.

— Вы меня не знаете, но я ваш друг, — ответил голос.

Такой низкий бас мог принадлежать только очень рослому и мощному мужчине. Или, возможно, какому-то неизвестному разумному существу. Но Аарон не мог понять, зачем его разбудили.

— Что вам от меня надо?

— Мы хотим вам кое-что показать.

— Что именно?

— Если вы пойдете со мной, то сами все увидите.

— Я никуда не пойду, пока вы не объясните причину своего визита, — сурово произнес Аарон.

— Вы прилетели сюда, чтобы исследовать самийцев, — сказал голос. — Верно?

— Да. Но я не понимаю…

— Я могу показать такие вещи, которые без всяких слов расскажут вам о тайне самийцев. Не упускайте эту возможность. Идите за мной.

Предложение казалось заманчивым. Голос открывал новые пути, и Аарон не видел причин отказываться от них. Хотя его смущала та настойчивость, которую он заметил в тоне незнакомца. С другой стороны, ему до тошноты надоело болото. И он уже не мог без содрогания смотреть на эту чахлую однообразную природу.

Аарон встал и осторожно вышел в темноту. Казалось, что во Вселенной выключили свет. В его ладонь прокралась маленькая лапа, напоминающая руку ребенка. Почувствовав слишком уж много пальцев, Аарон воспринял это без всяких предубеждений, хотя, по правде говоря, многопалость спутника произвела на него неприятное впечатление. Он поддался мягкому рывку и подошел к стене хижины, которая вдруг растворилась и превратилась в длинный коридор — такой же темный, как ночь у болота. Они зашагали по гулкому туннелю, и через некоторое время Аарон увидел точку света. По мере того как они приближались к ней, она увеличивалась в размерах и все больше напоминала дверной проем. Этот ослепительно яркий прямоугольник света пробуждал приятные мысли. Аарон подумал о городе чужаков. Он взглянул на спутника и увидел маленькую квадратную фигуру, которая во многом походила на самийца. Она была несколько меньше, но зато с руками и ногами. Каждая нога кончалась ступней с семью пальцами, а каждая лапа имела какое-то подобие шестипалой ладони.

— Кто вы? — спросил Аарон. — И куда вы меня ведете?

— Это будет официальное расследование, — сказал маленький параллелепипед. — Впрочем, вы знаете, о чем я говорю. Вы же инспектор.

— Я? — удивленно спросил Аарон.

— Конечно. Совет велел вам присматривать за самийцем. Ваши коллеги чувствуют, что эта раса представляет угрозу для гуманоидов Галактики. Разве не так?

— Так, — ответил Аарон. — Но откуда вам это известно?

— Наши шпионы везде, — шепнул параллелепипед. — Следуйте за мной, и я выложу перед вами все доказательства.

— Доказательства? Какие доказательства?

— Доказательства об истинных намерениях самийцев.

Внезапно Аарон увидел сотни маленьких параллелепипедов. Он понял, что они каким-то образом связаны с расой самийцев.

Выступив в роли их делегата, П. Самюэльсон рассказал, что много веков назад они и самийцы принадлежали к одному и тому же виду. Но затем появились первые различия. После объявления определенных религиозных праздников мирное существование закончилось, и большие пипеды провозгласили маленьких сородичей гражданами второго сорта. Позже их вообще переименовали в подкласс. Поначалу маленькие пипеды думали, что это просто недоразумение, но более разумные особи вскоре разъяснили им истинное положение дел. «Разве вы не понимаете, что они задумали? Большевики хотят, чтобы мы делали за них всю грязную работу. Вот почему они отказались от использования рук и ног!»

А большие пипеды старательно выращивали новое поколение, которое было лишено любой способности к мануальным действиям. Они лукаво уклонялись от ответов, когда их спрашивали о смысле такого странного проекта. Но страшная находка на товарных складах небольшого космодрома раскрыла глубину их подлого заговора. Как оказалось, эти склады были доверху набиты одурманенными маленькими пипедами, сложенными друг на друга, словно горки блинов. Их ожидала отправка в предместья для подневольной службы. Придя в себя, они рассказали, что им обещали поездку в прекрасную страну, где все живые твари пребывали в мире и согласии. Судя по их словам, в этой преступной операции участвовал крупный мужчина размером с тарелку бекона, и главной его приметой являлось хитрое выражение лица. Однако все понимали, что большие пипеды не имели на лицах никаких выражений. Поэтому дело прекратили и сдали в архив.

Тем не менее тенденция определилась. Большие пипеды, следуя новой доктрине психической однородности, продолжали искоренять любое использование внутренних и внешних членов. В их среде начинала входить в почет доктрина духовной неподвижности.

В ту пору великого энтузиазма этот намеренный отказ от любого вида подвижности рассматривался самийцами как последний шаг к обретению истинной духовности. Но духовность к ним так и не пришла, а все их прежние заботы и дела легли на плечи маленьких пипедов, существование которых все больше и больше скрывалось от внешнего мира.

Возмущаясь произволом, маленькие пипеды пытались доказать, что они тоже обладают всеми атрибутами самийцев. Однако их никто не слушал. Назвав бывших сородичей «частями своих тел», самийцы отказали им в праве считаться разумными существами. Согласно своду законов каждый самиец при встрече с беглым маленьким пипедом мог объявить последнего своей собственностью с последующим использованием в качестве рабочего органа или автономной части тела.

Тем не менее самийцы знали, как относились к рабству другие цивилизованные расы. Во избежание конфликта они решили предотвратить любую утечку информации о маленьких пипедах.

— Обычно они не позволяли нам улетать с родных планет, — рассказывал Самюэльсон. — Но когда возникла необходимость в экспедиции на Майрикс, самийцам пришлось сделать исключение. Им потребовались наши руки и наше мастерство. Чтобы составить другим достойную конкуренцию, они пошли на риск и привезли нас сюда.

Наследственный сдвиг к неподвижности лишил самийцев многих удовольствий, и они не могли, например, поковырять где-нибудь пальцем или почесать то, что чесалось. Вот поэтому они и взяли сюда маленьких пипедов, которые, помимо названных вещей, могли выполнять любую работу. В отличие от других видов, эти крохотные трудяги имели на каждой руке по два больших пальца. Природа щедра к униженным и оскорбленным.

Аарон от души сочувствовал маленьким продолговатым существам, но он знал, что помочь им вряд ли удастся. Самийская доктрина о первых среди равных являлась правилом для каждой из шести космических рас. А что, если маленькие пипеды действительно были только органами тел, пусть даже разумными и автономными? Он вспомнил об ужасных историях, которые ходили среди гуманоидов на заре их развития. Живые головы, руки мертвецов и даже желудок старого доктора.

Он сделал ошибку, высказав вслух свои сомнения. Атмосфера тут же накалилась и стала неприятной. Маленькие параллелепипеды двинулись к нему, угрожающе пощелкивая длинными пальцами. Они напоминали Аарону пигмеев из сюрреалистического фильма, поставленного по мотивам «Копей царя Соломона». Маленькие размеры, которые делали их беспомощными перед самийцами, представляли для Аарона реальную угрозу. Пятясь назад, он зажимал рот и дышал носом, боясь, что один из пипедов застрянет у него в дыхательном горле. К счастью, в этот момент в бункер ворвался отряд спасателей, посланных его другом-самийцем.

— Это грубый шантаж, — сказал Октано.

После инцидента прошло уже несколько часов, и оба приятеля расположились в небольшой уютной комнате. Самиец слушал, как землем рассказывал свою историю.

Аарон принадлежал к Третьему Исходу. Первый совершили евреи, бежавшие из Египта; второй — земляне, покинувшие Землю; третий — землемы, улетевшие с земных миров. Поэтому Аарон причислял себя к Третьему Исходу. Его родители прожили все свои жизни на Артемиде-5, и за это время там ничего не изменилось. На уклад их жизни не повлияло даже появление других космических рас. Вот почему Аарон еще в детстве поклялся убраться подальше от религиозных проповедей отца и летаргической скуки захолустной Артемиды.

На раннем этапе космической экспансии все зависело от установки опорных пунктов для гиперпрыжков. Планеты открывались медленно, но их заселение велось очень интенсивно и основательно. Добравшись до ядра Галактики, землемы начали открывать новые миры с такой быстротой, что их уже не успевали осваивать. Спрос на колонистов превысил возможности Галактики, целые миры заселялись только одной или двумя семьями. И эти семьи потом с надеждой ожидали появления новых колонистов.

Хотя на самом деле отец Аарона торговал мануфактурой на Китанджаре — небольшой черно-зеленой планете, которая находилась почти у самого центра Галактики. Будучи резким и вспыльчивым человеком, он придерживался строгих консервативных взглядов и никогда по-настоящему не верил в существование других космических рас. Вернее, он считал их исчадиями ада, созданными дьяволом для восхваления животного начала. Мать Аарона плавала по каналам. Судя по некоторым статьям, она неплохо рисовала акварелью и считалась превосходным критиком среди ценителей живописи. Устав от бесконечных ссор и необоснованных обвинений, она оставила отца Аарона и улетела вместе с сыном на Сиринджин-2. Аарон жил с ней до четырнадцати лет, пока она не погибла в авиакатастрофе.

На следующий год, закончив образовательную систему, он улетел на Сесту. Жизнь фермера на одной из самых тихих и наименее заселенных планет помогла ему воспитать в себе определенную независимость в оценке событий, и эта черта должна была повлиять на окончательное решение проблемы, связанной с Четвертым Чужеземным Городом.

Что касается города чужаков, то он действительно был очень странным. Направляясь туда, Аарон мечтал о встрече с сыном. Но когда он наконец добрался до Города, свидание с Лоренсом потеряло для него всякий смысл. Каким-то странным образом, который оставался для него непостижимым, он искал это место всю жизнь, и все здесь казалось ему знакомым и милым. Несмотря на явный парадокс, Аарон находил это вполне естественным. Когда-то очень давно, по воле эволюционного процесса, ему, как и другим существам, пришлось оставить свой родной Чужеземный Город. Но люди никогда не забывали об этом тайном месте. Оно служило им для тысячи сравнений. Ибо то был сад Эдема, в котором начиналась их жизнь до столь печального изгнания оттуда. Странно, что такое легендарное и сказочное место могло оказаться настолько знакомым. Но и эта странность, видимо, имела свое объяснение. Во всяком случае, попав сюда, Аарон понял, что он вернулся домой.

Но как ему объяснить эту истину другим? Он не хотел поступать, как Лоренс. Тот даже не пытался говорить об откровениях Города — о том, что происходило с ним и другими. Но пришло время открыть людям глаза и дать объективную оценку. Пришло время Слову, а может быть, и делу.

Хотя что он мог рассказать об этом месте? Когда на душе покой, любое место прекрасно. Город чужаков переполняли мнения, аспекты и точки зрения, пересмотр которых являлся сокровенным делом. Здесь царило пространство, где встречались, казалось бы, несовместимые противоположности: быть дома и вне дома, жить в знакомом и незнакомом мире.

Город поражал своими чудесами, но тому, кто здесь жил, они казались вполне нормальными. Взять хотя бы еду и питье — они просто появлялись, когда наступало время их получать. И так происходило с остальными вещами. Все возникало легко и естественно. Эта естественность, пожалуй, и была самой величайшей странностью Чужеземного Города.

На третий день своего пребывания в Городе Аарон встретил Лоренса. Два первых дня он провел в поисках ночлега, спальных принадлежностей и других предметов первой необходимости. При полном отсутствии мебели каждый дополнительный матрац воспринимался здесь как дар судьбы. Размеры комнат позволяли предполагать, что чужаки придерживались таких же пропорций, как и землемы. Но их рост и шаги были немного больше, о чем свидетельствовала ширина плит на пологих спусках от верхних помещений к нижним. Город чужаков походил на огромный дом со множеством комнат и открытых площадок, где в древности, очевидно, размещались рынки. Судя по всему, его жители не относились к почитателям живописи, и, хотя на стенах иногда встречались фрагменты орнамента, их узоры были примитивно простыми и по большей части геометрическими. Чуть позже Аарон узнал, что на Майриксе не нашли ни одного изображения человеческой или животной формы; даже того легендарного символа, который встречался в трех других чужеземных городах. Речь шла о летающем змее — древнем символе Земли. Правда, у чужаков этот змей имел на хвосте любопытные изгибы и кольца. Кроме того, на его широких крыльях изображались длинные пальцевые перья, которые иногда встречались у хищных птиц. Впрочем, и в тех трех городах орнаменты тоже считались редким явлением. Что же касается руин, то предназначение этих циклопических сооружений до сих пор оставалось загадкой. Вряд ли они служили для убежища, жилья и каких-то других бытовых целей. Исследователи насчитали здесь более тысячи комнат, но они не нашли на дверях никаких намеков на запоры, задвижки и замки. Более того, они не обнаружили ничего похожего на кухни, склады или зернохранилища, на столовые, рестораны и кафе. И, возможно, представление Седьмой расы о предназначении городов вообще отличалось от точки зрения землемов.

— Что это? — спросил Аарон.

— Мы называем это центральным бульваром, — ответил Лоренс. — Он находится в самом центре Города.

— А зачем он нужен?

— Понятия не имею, — ответил сын.

— Объясни, почему ты не сообщил об этих находках Совету?

— Потому что в них нет ничего конкретного. В каждой вещи столько нюансов, что внешняя форма теряет смысл. Я буквально чувствую этих чужаков, но не могу сказать, откуда идет это чувство. Да и ты, наверное, испытываешь то же самое.

— От этого здесь никому не уйти, — ответил Аарон. — Но такие чувства вполне естественны. Нечто похожее испытывали те, кто вскрывал гробницы Древнего Египта на Земле или сокровищницы Салтая на Амертегоне.

Он не стеснялся своего восторга и благоговения в присутствии такой старины, где даже время принимало осязаемую форму.

— Я хочу познакомить тебя с Мойрой, — сказал Лоренс. — Она помогает мне в моих исследованиях.

Мойра оказалась коренастой темноволосой девушкой с веселой улыбкой и большими карими глазами. Ее лицо трудно было назвать красивым, но она из принципа не пользовалась косметикой. Голубые джинсы, длинный мужской свитер и сандалии придавали ей немного диковатый вид. Но верхом всего являлся рюкзак, который Мойра носила вместо сумки.

— Очень рада познакомиться с вами, — сказала она, пожимая Аарону руку. — Я много слышала о вас. Между прочим, вы у Лоренса пример для подражания.

Он этого не знал. Поблагодарив девушку, Аарон украдкой взглянул на сына. Лоренс что-то быстро писал в блокноте и, казалось, не прислушивался к их беседе.

Они все глубже и глубже входили в Город. Освещение убывало; формы становились более угловатыми и стилизованными. Коридоры сменялись залами, разветвлялись в короткие тупики и без видимых причин поворачивали в стороны. Аарон почти физически ощущал, как вокруг них сгущалась аура древности. Световые эффекты на стенах и потолках поражали воображение. Чувство таинства усиливалось с каждым шагом, но они пока не встречали ничего такого, что могло бы показаться сверхъестественным.

— Вскоре ты увидишь действительно потрясающую вещь, — сказал Лоренс.

Они прошли через пару открытых двойных дверей, спустились по тускло освещенным ступеням и свернули за угол. Когда их маленький отряд оказался на середине прямого коридора, Лоренс поднял руку и замер на месте.

— Вот это я и хотел тебе показать, — сказал он.

Аарон хотел чуда, и он его получил. Еще одно мудрое откровение. В первые дни, осматривая развалины, Аарон видел в них только застывшие отголоски былого величия. Интересно, спору нет, но все это показывали и в фильмах о других городах чужаков. Он тогда еще не находил здесь качественного различия.

Однако Четвертый Чужеземный Город оказался чем-то совершенно иным. И Аарон однажды понял, что это не мертвые руины и не диорама древнего зодчества. Город, как живой организм, откликался на мысли и поступки людей. В каком-то смысле он походил на обучающую компьютерную программу. Вот что имел в виду Лоренс, показывая Аарону на дверь.

— Я могу поклясться, что ее здесь раньше не было.

Лоренс кивнул, но не сказал ни слова.

— Неужели она появилась только сейчас?

— Ты и сам это знаешь, отец.

Внезапно Аарон почувствовал желание вернуться к третьей двери слева. Всего лишь минуту назад она не поддалась на его толчок. Но теперь, когда он снова вернулся к ней, дверь открылась при одном лишь прикосновении.

— Ты изменил дверной шифр?

Лоренс покачал головой.

— Но кто-то же это сделал? Когда мы проходили мимо нее в первый раз, она была закрыта. А теперь я ее открыл.

— Никто к ней не прикасался, отец. Мы уже встречались с этим феноменом раньше. Двери открываются лишь тогда, когда Город считает, что ты готов пройти через них.

Чтобы доказать свои слова, Лоренс подошел к следующей двери и толкнул ее рукой. Та не поддалась. Он жестом подозвал отца, и Аарон открыл ее легким прикосновением пальцев.

— Город словно знает, что я уже пообедал, — объяснил Лоренс. — И поэтому он не видит причин открывать для меня эту дверь. А вот ты проголодался, и Город готов накормить тебя.

Аарон осторожно переступил порог, и массивная створка тут же закрылась. Он увидел, как круглая рукоятка трижды провернулась вокруг оси. Дверь снова открылась, и в проеме появился Лоренс.

— Как ты об этом узнал? — спросил Аарон.

— Методом проб и ошибок. Я обнаружил, что, несмотря на первый запрет, Город все же может пропустить меня дальше. Просто я должен настаивать на этом — вот и весь секрет. Он позволяет мне пройти, если я принял твердое и окончательное решение.

Аарон осмотрелся. Комната напоминала маленькую столовую. Вокруг мраморного стола стояли четыре деревянных стула. На белой скатерти виднелись салфетки, стеклянная и фарфоровая посуда, а также несколько больших блюд, из-под крышек которых исходил аппетитный запах. И что интересно, эта пища не выглядела чужой. Обычное тушеное мясо с морковью и жареной картошкой — не очень экзотическая, но хорошо приготовленная еда.

— А кто готовит эту пищу? — спросил Аарон.

— Она просто появляется.

— И она всегда одна и та же?

— О нет! Город ее разнообразит. Он вообще не повторяется. Иногда это восточные блюда, а иногда русские или латиноамериканские. Часто мы даже едим что-то вообще непонятное. Но мы доверяем Городу, и никто из нас еще ни разу не пострадал от пищи.

Однако здесь появлялись и не совсем приятные вещи. Например, куклы. Все те же куклы. Город оказался настоящим затейником. И куклы встречались в развалинах на каждом шагу. Ни одна из них не превышала восемнадцати дюймов в высоту, и они всегда были тщательно одеты. Обычно Аарону попадались тряпичные куклы, но он находил и прекрасные статуэтки из голубого фарфора с глазами, вырезанными из драгоценных камней. Куклы появлялись в Городе повсеместно: то партиями по несколько штук, то десятками или даже сотнями. Тем не менее Аарон не видел принципа, который мог бы стоять за этим. Временами они вообще исчезали, а потом возникали, как грибы после дождя. Аарон пытался составлять графики, подсчитывал количество и вел ежедневные записи. Но он так и не докопался до истины.

— Сара, что ты здесь делаешь? Тебе же не хотелось участвовать в этом.

— Наверное, я передумала.

— Конечно, тут нет сомнений. Но почему ты передумала?

— А вот это уже мое дело.

— Ты уже виделась с Лоренсом?

— Еще нет. Хотя это уже не кажется мне таким важным, как раньше.

— Тем не менее это важно! — сказал Аарон. — Ты обязательно с ним должна поговорить. Я знаю, он будет рад вашей встрече.

— Почему ты все время стараешься быть таким отвратительно милым? Все изменилось, Аарон. Мы должны знать, куда пойдем отсюда дальше.

По какой-то причине Лоренс и Сара не встретились. Аарон не думал, что они избегали друг друга. Но так получилось, что встретиться им не удалось. Хотя, возможно, кто-то из них действительно не захотел этой встречи, и тогда понятно, почему она не состоялась. Однако это опечалило Аарона. И еще его тревожило, что Сара больше не проявляла к нему интереса. Почему же все так резко изменилось? Неужели что-то произошло?

— Как поживаете, дружище? — спросил самиец.

Аарон приподнялся и сел. Он все больше и больше времени проводил в постели, рассматривая мраморный потолок. Прежде ему казалось, что у него есть о чем подумать. Но теперь он в этом сомневался. Мысли с трудом пролезали в его голову и как-то очень быстро выскальзывали оттуда. Тем не менее в последние дни он чувствовал себя спокойно и вполне оптимистически. Что-то, конечно, было не так, и именно к этому его сейчас подводил самиец, однако Аарон считал себя абсолютно здоровым — особенно после того, как прекратились кошмары. Между тем Октано тревожился о друге. Аарон часто шептал что-то о маленьких пипедах, восставших против больших самийцев. И ему оставалось только удивляться, где его приятель набирался подобных идей.

— Со мной все нормально, — ответил Аарон.

Самиец уловил в его голосе настороженные нотки. Но он уже устал от всех этих странностей и недоразумений. В городе чужаков находилось несколько исследовательских групп от всех шести рас, и казалось, что все они занимались исследованием развалин. Однако их видимый труд не приносил никаких результатов. Более того, на проходном пункте в Город скопилась груда депеш и запросов. Некоторые из них исходили от комиссий Совета, которые бомбардировали Аарона и Лоренса вопросительными знаками. Самиец не раз пытался уговорить их написать ответ. «Поймите! Люди из Совета посчитают ваше молчание очень странным!» Но отец и сын не находили на это ни времени, ни желания.

— Я понимаю их тревогу, — говорил Аарон. — Но ничем не могу им помочь.

— Вы могли бы выйти на космосвязь и как-нибудь успокоить членов Совета, — настаивал самиец. — Это же вас не убьет, правда?

— Не знаю, — отвечал Аарон. — Я в этом не уверен.

Самиец начал подозревать, что с Аароном творится что-то неладное. Возможно, он решил, что неладное здесь творится с каждым и даже с ним. Фактически он и сам понемногу начал сомневаться в своем благоразумии.

Это же чувство тревоги прокатилось по всем ассоциациям и правительственным центрам. Гуманоиды задавали вопросы о Чужеземном Городе. И им никто ничего не мог ответить. Мэтью вышел на космосвязь и передал решение Совета. Они собирались прилететь сюда сами, поскольку Аарон не оправдал их надежд.

— И что вы обо всем этом думаете? — спросил самиец.

— Наверное, так даже лучше, — ответил Аарон. — Нам предстоят большие дела. Ведь в некотором смысле прежние обитатели Города до сих пор живы.

— Разве это возможно? — спросил самиец.

— Конечно, возможно. Неужели вы этого еще не поняли?

— Боюсь, что нет, — ответил Октано. — Хотя мы, самийцы, вдвое моложе землемов и менее чувствительны, чем все остальные космические расы.

Интересно, что гуманоиды других рас действительно слетались в город чужаков, как мотыльки на пламя. Их прилетало на Майрикс все больше и больше. Колония около развалин разрослась на несколько квадратных миль, и каждый вид обосновался в ней согласно своему жизненному укладу. Многим тут приходилось несладко: локрианам не хватало в атмосфере неона; у цефалонов возникали проблемы с водой; и вообще Майрикс больше подходил для существ, привыкших к небольшой гравитации и кислороду. Но остальные расы не сдавались и придумывали различные приспособления. Весь водный мир был отдан цефалонам. Летуны-кротониты устроили себе гнездовья с естественной для них средой обитания. Они строили герметичные купола и увеличивали там плотность атмосферы, снижая тем самым нагрузку на крылья. Но они мало что могли сделать с гравитацией. Несмотря на все эти трудности, гуманоиды привыкали к планете и осваивались с ее непростым характером. Как бы там ни было, она являлась почти универсальной для всех видов, и только самийцы пока оставались в стороне.

Такое положение дел тревожило Октано. На всякий случай он решил проинформировать свой народ, что Майрикс несет в себе какую-то опасность.

— Алло? Гвинфар?

Нейтронная связь была почти мгновенной, и только любитель каламбуров мог бы утверждать, что она не прямая. Через секунду Октано услышал голос, который мог принадлежать только вождю их клана.

— Что-то случилось? — спросил Гвинфар.

— Этот мир тревожит меня, — сказал Октано. — Но ни одна из других рас, очевидно, не находит его подозрительным. Если некоторые землемы поначалу интересовались мною, то теперь им нет до меня никакого дела.

— По каким причинам?

— Я подозреваю, что они разрабатывают некий вид иллюзорной системы. Или, может быть, на них так действует Майрикс.

— Что еще за иллюзорная система?

— Здесь много аспектов, но я попробую объяснить. Например, им кажется, что мы, самийцы, скрываем какой-то очень глубокий секрет.

— Ага! Если бы он только у нас был!

— Вот и я так думаю. Но они не понимают, что мы действительно так просты, как выглядим.

— Возможно, это соответствует тому, что они называют «параноидальным мышлением»?

— Мне очень жаль, но, кажется, так оно и есть, — ответил Октано.

Тем временем в системе Миниэры шла напряженная работа всех правительственных структур. Входя в зал заседаний Совета, Мэтью даже не пытался скрыть своей тревоги. Она не покидала его с тех самых пор, как самиец послал ему по космосвязи просьбу о содействии.

— Вероятно, его сообщение исказили при дешифровке, — сказал де Флер. — С какой стати самийцу просить встречи с нами?

— Нет, канал дешифровки заслуживает полного доверия, — ответил Мэтью. — Он имеет наши опознавательные знаки.

— Самиец настаивает на секретности, — продолжал де Флер. — Это мне не нравится. Мы как бы становимся его соучастниками, понимаете?

— Тем не менее нам надо узнать, что у него на уме. Вы не хуже меня понимаете, что на Майриксе назревают серьезные события. Если Октано может дать какую-то информацию, мы должны воспользоваться его услугами.

Встреча состоялась на Хестре — луне второй гуманоидной планеты. Поскольку атмосферы здесь не было, в одном из кратеров на солнечной стороне луны соорудили купол. Неподалеку от него находился автоматический парк аттракционов. Такие станции для развлечений обычно устанавливались рядом с малонаселенными планетами, которые не могли обеспечивать содержание живого персонала. Впрочем, для тех немногих людей, которые иногда прилетали отдохнуть на Хестру, этих механических увеселений вполне хватало.

У самого входа располагалась качающаяся площадка с нулевой гравитацией. Небольшой пульт позволял программировать ее замысловатые повороты и вращения. Рядом застыли неподвижные механизмы других аттракционов — воплощение той озабоченности, которую люди питали относительно своих проприоцептивных центров. Пищевой ларек казался отключенным. Но когда де Флер проходил мимо него, сенсорные датчики уловили приближение человека и запустили световую рекламу. Она засияла неоновыми лампами — старомодным символом процветающих цивилизаций. Тут же заиграла музыка, которая транслировалась прямо в их шлемы. А затем раздался механический голос рекламного автомата:

— Остановитесь, леди и джентльмены! Остановитесь и сделайте свой выбор! Приколите хвост межзвездному шатуну! Одержите верх в споре с печальным и старым саблезубым тигром! Пролетите сквозь черную дыру и солнечные протуберанцы! Только такие отчаянные храбрецы, как вы, могут осушить залпом смертельный напиток за нулевое время! Не упустите свой шанс и порадуйтесь чувству восторга, которое даст вам величайшее преступление века! Не надо нервничать, господа! Спокойно, милые юноши и девушки! Вам надо как следует повеселиться и порадоваться жизни! А это можно сделать только у нас!

— Что-то мне здесь не нравится, — сказал де Флер. — Неужели эти штуки всегда включаются так неожиданно?

— Боюсь, что да, — ответил Мэтью. — Я имею в виду современные образцы.

— Почему же они так популярны?

— Мода, как и общественное мнение, абсолютно непредсказуема. Это доказано историей. Во всяком случае, мне так говорили на курсе психологии. Университетские мужи утверждают, что вкус к плохому просто необходим для развития общества, так как он выражает наш подсознательный протест против всего хорошего и благопристойного. Одним словом, человечество нуждается в таких неряшливых местах. Кроме того, существует теория, будто ничто человеческое не является безобразным.

Парк игр и развлечений казался лежбищем огромных чудовищ, которые собрались в этот кратер со всех уголков луны. Аттракционы терлись друг о друга и выгибали дуги рельсов, взлетавших к колючим пятнам созвездий. Два человека торопливо направились к выходу, пытаясь согласовать дальнейшие действия.

— Возможно, мы совершаем большую ошибку, — сказал де Флер. — Вам следовало настоять на официальной встрече.

— Нам позарез нужна эта информация, — ответил Мэтью. — И я готов полететь куда угодно, лишь бы узнать, что происходит на Майриксе.

— За исключением самого Майрикса, разумеется, — съязвил де Флер.

— Мы уже обсуждали этот вопрос.

Отрегулировав подачу воздуха, де Флер поправил маску и сказал:

— Посылать сейчас кого-то на Майрикс было бы просто безумием. Я думаю, вы согласны со мной, Мэтью?

— Под большим давлением.

— Тем не менее вы согласились со мной на заседании Совета. И мы вам руки не выкручивали. Да что там говорить! Это единственный разумный вариант, пока мы не узнаем, что происходит в Чужеземном Городе. Вспомните, скольких людей мы отправили туда за последнее время! И никому из них потом не удалось наладить с нами контакт! Аарон был только последним.

— Мы могли бы послать туда кого-нибудь еще, — упрямо сказал Мэтью.

— Я знаю, что вам хотелось взять эту работу на себя. Но подумайте о финале. Если бы вы тоже прервали связь, мы потеряли бы еще одного важного советника.

— Ладно, вы меня уговорили, — проворчал Мэтью. — Но где же этот самиец?

— Взгляните туда! — прошептал де Флер.

Мэтью поднял голову и увидел у дальней ограды парка темное пятно. Оно перемещалось параллельно им вдоль стоянки, где астероидные шахтеры оставляли свои машины. Обогнув стоянку, пятно направилось к людям. Де Флер вытащил из кобуры колоколоподобный револьвер, но Мэтью положил ладонь на плечо старика.

— Успокойтесь. Это Октано.

Самиец приехал на трубчатой коляске. Под ним находился баллон, откуда вырывался цветной газ. Искристое облако окутывало переднюю часть ломтевидного тела, похожего больше на почерневший кусок мяса, чем на живую плоть. Все признаки жизни исходили из трансляционной панели. Но по резким рывкам коляски Мэтью понял, что самиец расстроен.

Они обменялись любезными приветствиями. Затем голосовой синтезатор крякнул и произнес:

— Я рад, что вам удалось выкроить для меня время. Наверное, вы уже догадались, что я хочу поговорить с вами об Аароне.

— Мне только непонятно, почему вы отказались провести эту встречу в официальной обстановке, — сказал де Флер.

— К сожалению, ситуация на Майриксе гораздо серьезнее, чем вы думаете. Она имеет множество неясных аспектов, и я думаю, что вам следует выслушать меня.

— Но почему вы захотели встретиться именно здесь?

— Поймите меня правильно, — сказал Октано. — Совет самийской конфедерации еще не выяснил, насколько опасно положение дел на Майриксе. Но мы видим одно. То, что там происходит, оказывает глубокое воздействие на всех, кто прилетает туда. И более всего этому воздействию подвержены землемы.

— Почему же ваша конфедерация не вынесла этот вопрос на обсуждение Межпланетного Совета?

— Вы и сами должны это понимать, — ответил самиец. — Под покровом беспристрастности и хороших манер моя раса, подобно другим, озабочена своими страхами и мыслями о конкуренции. Да, мы говорим, что межвидовой борьбы не существует, но все эти слова являются стандартной отговоркой. И хотя Галактика слишком велика, чтобы на нее могла претендовать одна раса, мы все равно пытаемся захватить первенство над другими видами.

— Вы как-то необычно искренни, — отметил де Флер.

— А что тут такого? Я не разделяю подобных взглядов. Конечно, мне тоже хочется, чтобы мой народ выдержал испытание временем, но я не собираюсь ради этого молчать о зле, которое творится на Майриксе.

В конце концов они перешли к обсуждению основного вопроса. Мэтью понял, что самиец пытался ввести новый подход в древнюю программу межвидовой конкуренции. Впрочем, его план мог оказаться тонкой уловкой, направленной на дискредитацию землемов. И в этом им следовало разобраться прежде всего — причем не в тиши кабинетов, а здесь, у пустого парка аттракционов, на солнечной стороне луны, вдалеке от коммерческих линий. Кроме того, Мэтью хотелось услышать что-нибудь об Аароне, особенно теперь, когда на Майрикс отправлялась новая дюжина кораблей. Люди на борту были туристами, но, что интересно, они состояли только из представителей четырех рас. Об этом тоже стоило подумать.

— Так вы говорите, что во всем виноват сам город? — спросил он у Октано.

— Я боялся смутить вас такими словами, но вы сами это сказали. Теперь вам предстоит сделать выбор — верить мне или нет.

Мэтью задумался. Город оказался обитаемым. Посланцы Совета не возвращались и не выходили на связь. А что, если Чужеземный Город построен как ловушка? Что, если кто-то знал, что туда полетят другие разумные существа?..

Той первой ночью Аарон долго не мог заснуть. Теперь он знал, что Город жил, несмотря на все прошедшие тысячелетия. Любой вопрос о его предназначении был нелеп уже в самой сути, ибо пути творцов неисповедимы. Хотя, возможно, чужаки и имели какую-то цель, когда создавали этот город.

Он находился в домике для гостей — довольно странном затемненном помещении с широким центральным проходом и боковыми комнатами, где на полу лежали лишь маты. Несмотря на темноту, освещение действовало — требовалось лишь поднять палец и указать на лампы. Все гости питались в общем зале, но он ел только с гуманоидами. Ему не нравилось делить пищу с теми, кто поедал на завтрак смазанный маслом картер или какой-то его эквивалент. После ужина он принял ванну, и эта процедура порадовала его своей новизной. Сняв одежду, Аарон скатился по длинной металлической трубе и соскользнул в воду. Такое погружение показалось ему излишне драматическим. Однако выбирать здесь особо не приходилось.

Нырнув в воду, он оказался в густом облаке белых пузырьков. Аарон почувствовал, что гравитация вдруг резко изменилась. Его тело медленно опускалось вниз, а вокруг все сияло цветными прядями и нитями водорослей. Мимо проносились какие-то вытянутые создания, похожие на яркие перья. Некоторые из них имели мелкие зеркальные чешуйки.

Через какое-то время он понял, что перья, проплывавшие мимо него, являлись гуманоидами. Сначала ему попадались только цефалоны, и Аарон любовался их легкими и стремительными движениями. Потом он приметил одного нексианина, который проплыл поблизости с комичным и важным видом. Кристально чистая вода освещалась откуда-то снизу, но источник света удалялся по мере того, как Аарон спускался к нему сквозь шлейфы пузырьков, оставленных другими пловцами. Он дышал под водой, и это его не удивляло. Да и чему тут было удивляться, если все получалось само собой?

Аарон продолжал погружаться, и его не тревожило давление воды или отсутствие воздуха. В сияющем коконе света ему встречались старые и новые друзья, его любовницы и те, кому еще предстояло стать ими, и они махали Аарону руками, пока он спускался вниз.

У самого дна его взору открылось небольшое круглое отверстие, которое являлось основанием огромной стеклянной бутылки. Эту бутыль он заметил всего лишь минуту назад. Аарон проплыл в отверстие и в один миг оказался на поверхности воды неподалеку от узкого пляжа. Маленький кусочек суши окружали отвесные скалы, мерцавшие в лучах прожекторов холодным серебристым светом.

Рядом с Аароном проплыл мужчина, которого он здесь прежде не видел. Остановившись, незнакомец помахал ему рукой — причем с таким энтузиазмом, словно знал его всю жизнь.

— Прошу прощения, — сказал Аарон, после того как они вышли на пляж. — Мы случайно не знакомы?

— Пока нет, — ответил мужчина.

Он добавил еще что-то, но Аарон не уловил этих слов. Тем не менее он понял, о чем говорил незнакомец. Несколько невразумительных звуков подсказали ему смысл фразы, хотя ее значение выходило за пределы доступных выражений.

Внезапно фигура исчезла. Но такое часто случалось во сне, где выходы и входы не являются проблемой, а содержание остается темным и неясным. Все в этом мире просто; надо только снять чешую из глаз и с легкостью принять тот дар, который оставили им существа, ушедшие за грань восприятия.

Эта мысль кольнула его разум почти с той же остротой, с какой китайская пища впивается в желудок. И хотя Аарон понял все, это длилось лишь одно мгновение. А потом сон угас, унеся в бесконечность иную реальность, и ему пришлось заняться чем-то другим.

— Тебе полегчало? — спросила Сара.

Аарон открыл глаза и осмотрелся. Он находился в странном древнем зале, стены которого были сложены из каменных блоков, связанных вместе каким-то белым раствором. Взглянув на лепную кушетку, служившую ему ложем, он перевел взгляд на пылавший камин, а затем увидел высокую и стройную Сару, которая стояла перед ним в печальной и робкой позе.

— Не верю своим глазам! — воскликнул он. — Что ты тут делаешь?

— Ты был так близок к истине, — сказала она. — Неужели тебе еще неясно, что любая наша возможность может находиться в состоянии переменчивости?

Аарон не задумывался об этом раньше. И теперь откровение потрясло его до глубины души. Как же так случилось, что внутренний остов гуманоидной расы вдруг стал объектом для изменений и переплавки? Ему показалось, что прочная основа ушла из-под его ног и проделала серию диких превращений — не просто каких-то поворотов и фигур, а превращений сути. Он смутно понимал, что к тому же самому подводила людей и квантовая механика. Теперь эту доктрину называли сравнительной теорией хаоса, но в древности люди давали ей другие имена — имена, означавшие суетность объективного мира.

— О чем ты задумался? — спросила Сара.

— Странно, но я даже слов не нахожу для той возможности, которую мы обсуждаем, — сказал Аарон. — Это как смерть во сне. Мне и самому не нравятся такие неясные термины, но как иначе говорить об этом? Боюсь, мы вновь столкнулись с идеей, которая количественно неопределима.

— Не надо пугаться, — подбодрила его Сара. — Ты все делаешь правильно.

Возможно, у него действительно что-то получалось, но он так не чувствовал. Аарон еще никогда не переживал такого острого и внезапного кризиса веры, когда он сомневался не только в себе, но и в обоснованности, пригодности и даже красоте реального мира. Не эта ли эпидемия безверия разрушала целые культуры, когда последние осажденные бастионы сдавались и цивилизации бесследно исчезали на пике своего расцвета? Люди смотрели в будущее и понимали, что оно принадлежит не им. Аарон уже не сомневался, что город чужаков источал такой же смертельный яд, ввергая шесть новых рас в состояние апатии.

А что ему снилось сейчас? Он резко сел на ложе. Вот это да! Информационная гибель Вселенной! Аарон и раньше знал, что информация представляла собой вид энергии, который следовал своим собственным правилам. Но информационная вселенная не могла существовать без тех, кто ею пользовался, поскольку любая информация предполагала два полюса: потребителя и того, кто ее направлял.

— Впрочем, это не совсем верно, — произнес Аарон. — Мы очень мало знаем о свойствах информации. Тем не менее мы можем полагать, что смерть является многоуровневым явлением. И на каждой ее стадии имеется своя небольшая смерть. Мертвые мертвы, но они могут прийти к вам на многих уровнях. Вот почему информация несовместима с той концепцией, в которую ее втискивает наука. Мы не можем понять того, что отказывается входить в сферу речи, и однажды это сотрет нас в порошок.

— Как долго он находится в таком состоянии? — спросил Мэтью.

— По меньшей мере уже пару дней, — сказал доктор Франц. — Он попросил нас о встрече с вами, а потом впал в бессвязный бред.

— Информация представляет собой истинный субстрат, — продолжал Аарон. — Вы можете свернуть цыпленку голову и тем самым убить его. Или вы можете отрицать существование цыплят и кур, что будет являться другой альтернативой. К внутренним таинствам есть много путей, но они не возникают из рассмотрения других внутренних таинств.

Вот и полегчало, подумал Аарон. Надо собраться и взять за опору какой-нибудь старый кусок своих мыслей. Если на пути стоит преграда, ее надо разрушить или обойти. А преграды есть всегда — особенно в этом чудесном городе. Городе, наполненном странной голубизной. Остановись! Не ходи вокруг да около. Они не одобряют такого легкомыслия.

— Добрый вечер, Аарон.

— Добрый вечер, мисс Марчек.

Смутные признаки возбуждения в глазах старой девы. И за всем этим звезды — вечный задник декораций, на фоне которых продолжается драма жизни. Он задумался о давних временах. Там все было по-другому. А что он делает теперь? В этом гиблом месте! Обреченный на гибель! Когда каждое слово звучало как удар колокола! Аарон, возьми себя в руки!

Магистры рассаживались вверху, а студенты занимали нижние ряды. Они вели себя до странного тихо. Аарон отличал магистров по лысинам. Хотя нет, они были выбриты, потому что этого требовала их ученая степень.

— Аарон! Успокойтесь!

Они говорили о его теле. И ему действительно следовало успокоиться! Хотя бы для того, чтобы оценить их кровавый труд. Вот и все кончено. «Вам надо покинуть тело». Не делай этого! Тут что-то не так! Неужели ты и сам не видишь? Да, надо было признать, что магистры вели себя тихо неспроста — их что-то принуждало к этому. Но почему здесь всегда происходило одно и то же?

Трепетные сомнения, сны, сдутая пена и конец старых дней. Почему вокруг него снова эти руки? Может быть, он утонул? Или они боятся, что он не знает, как тонут люди? Но он знал! Он мог им многое сказать! Хотя теперь уже ничего не скажет.

О, кто-нибудь! Спасите его! Дайте ему место!

А местечко оказалось мрачноватым. Они упивались здесь сивухой и сладким забвением — если только оно могло быть сладким. Аарон, не городи чепухи. Не думай об этом и ни о чем не беспокойся.

Корабль еще мог вернуться из гиперпрыжка. Неужели они бросили его на этой необитаемой станции? Промежуточные пункты гиперполя не предназначались для жилья, и обычно здесь хранились лишь небольшие запасы воздуха, воды и пищи. Но делать нечего. Надо ждать прибытия другого корабля. Хотя вряд ли он появится в скором будущем. Аарон поплотнее закутался в куртку. По крайней мере, он мог позаботиться о своих основных нуждах. А впрочем, какая разница? Ему было холодно, ужасно холодно, и никакого тепла в ближайшее время не предвиделось.

Неужели они так и не дали ему умереть? Он вдруг понял, что давно не видел тех снов, которые снились ему раньше. Аарон начал вспоминать свои первые дни в Городе и все то, что случилось с ним в далеком прошлом. Или это они заставляли его верить в воспоминания о событиях, которых на самом деле не происходило?

Аарон резко подскочил на постели. Впервые за все это долгое время он почувствовал внутри себя удивительную ясность. Его окружало изысканное убранство огромного зала, который находился в недрах Чужеземного Города. Мраморные стены переходили в порфировый свод потолка. На полке камина стояла старая бронза. Пол украшала мозаика с изображением звезд и солнечной богини. Аарон с удивлением осмотрел свои одежды. На нем была длинная шелковая мантия, отливавшая всеми цветами радуги. В одной руке он держал шар, в другой — скипетр, и его взгляд все время тянулся к проему двери. Он не понимал, как освещалось это помещение. Казалось, что свет исходил из мрамора и камней — и даже не исходил, а как бы являлся их свойством и неотъемлемым качеством. Внезапно в коридоре возник ослепительный свет, который двигался сам по себе, как живое существо.

Свет плавно перелился из коридора в зал и остановился перед Аароном. Внутри ослепительного кокона виднелись языки огня, которые, подрагивая и скручиваясь между собой, достигали в высоту шести футов. В извивах пламени Аарон угадывал черты людей. Всматриваясь в них, он узнавал Миранду, Мику и многих других, кого он встречал здесь прежде.

— Кто ты? — спросил он у пламени.

— Рад слышать от тебя разумную речь, — ответило пламя. — Я то, что люди назвали духом этого места.

— А ты не можешь объяснить это подробнее?

— В каждом месте обитает сила, которая является его духом. Если место умирает, умирает и дух. Но такая сила может возрождаться в других местах. И именно так был возрожден я.

— Значит, ты дух Чужеземного Города? — спросил Аарон.

Пламя дрогнуло и покачнулось, будто бы кивнув в ответ. Аарон понял, что на самом деле никакого разговора не происходило. Пламя общалось с ним телепатически, передавая свои слова прямо в его мозг.

— Как мне тебя называть? — спросил он.

— Ты можешь называть меня Гео, — ответило пламя. — Духом этого места.

— А ты не мог бы рассказать мне о себе? — спросил Аарон. — Например, о том, что ты здесь делаешь? И как тебя сюда занесло?

— Я ждал тех, кто узнает меня, — ответил Гео. — Вспомни, как много мне пришлось показать тебе, прежде чем ты понял мою истинную природу. А я надеюсь, ты ее понял, верно?

— Да, можешь не сомневаться, — тихо произнес Аарон.

— Я показывал тебе чудеса, — продолжал Гео. — Мне пришлось провести тебя по всем оттенкам того, что стояло за гранью твоего понимания. И ты в конце концов убедился в моем существовании.

— Значит, ты полностью нематериален? — спросил Аарон. — Или у тебя есть какой-то телесный аспект?

— Во мне столько же материи, сколько и духа, поскольку я воплощаю в себе все три аспекта единой реальности — физический, психический и духовный. Я являюсь вечной несокрушимой энергией, и в то же время мою конкретную форму можно разрушить. Тем не менее мне удалось сохранить себя на протяжении веков. И вскоре я снова выйду на галактическую сцену.

— Понимаю, — произнес Аарон.

— Я не провозглашаю себя богом, — сказал Гео. — Но во мне есть нечто большее, чем в существах того или иного вида. Готов ли ты служить мне, Аарон? Готов ли ты стать моим пророком?

— Я готов, — ответил Аарон.

— Отныне этот день будет праздником не только для нас с тобой, но и для всей человеческой расы, — сказал Гео. — Настал тот час, о котором мечтали люди. Я одарю их своей заботой и мудрым руководством. Я назову их своим народом. Ты же, Аарон, ничего не бойся. Я показал тебе лишь долю того, что возможно. Сейчас нам предстоит закончить начатое мною дело. А потом мы пойдем туда, куда поведет нас судьба твоей расы.

На протяжении всего этого разговора Лоренс беспомощно стоял у двери. Со стороны казалось, что его опутывали невидимые узы. Как бы он ни пытался их разорвать, у него ничего не получалось и ему не помогали никакие доводы об иллюзии, гипнозе и самообмане. Несмотря на все усилия, он даже не мог пошевелиться. Его воля находилась в чужих руках с того самого дня, как он ступил на Майрикс. Лоренс был бессилен что-либо сделать — особенно теперь, в такую важную для них минуту.

— Отец! — закричал он. — Неужели ты не знаешь, что он овладел нашим разумом?

— Конечно, я знаю это, Лоренс, — ответил Аарон. — Но разве мы не мечтали о такой судьбе? Разве мы не хотели твердого руководства, которое помогло бы нам пройти сквозь опасности, расставленные Вселенной?

— Нет, отец. Ты ничего не понял!

Лоренс сказал бы что-то еще, однако приступ внезапной боли остановил его на полуслове. Он беспомощно смотрел на Аарона, и его взгляд предупреждал, что эта тварь представляла собой угрозу не только для них, но и для всей человеческой расы.

— Все нормально, Лоренс, — подбодрил его Аарон. — Гео и я уже обо всем договорились. Послушай, Гео, я хочу, чтобы ты выслал с планеты моего сына и остальных людей. Они только мешаются под ногами. Мы же с тобой обсудим наши дела и спланируем дальнейшие действия.

— Планировать буду я, — сказал Гео.

— Конечно, ты, — согласился Аарон. — Но я могу тебе кое в чем помочь. Наверняка есть что-нибудь такое, чего ты о нас еще не знаешь. Например, способы, которыми можно управлять людьми и подчинять их твоим целям.

— Мне нравятся твои слова, — ответил Гео. — Землемы очень упрямы, и одно время я даже хотел отказаться от них. Но если хотя бы один из вас подчинится мне, я овладею с его помощью всей Галактикой.

— Тогда я тот, кто тебе нужен, — сказал Аарон. — И я склоняю перед тобой голову, Владыка!

Отец! Слово рвалось криком из безмолвных уст сына. Но Лоренс не мог его произнести. С мукой в сердце он смотрел на Аарона, который ползал по грязному полу перед пламенем.

— Отошли их прочь, — еще раз попросил Аарон. — И давай приступим к нашим планам.

Внезапно Лоренс почувствовал, как его понесло куда-то вверх. У него даже закружилась голова. Придя в себя, он обнаружил, что находится на своем корабле — том самом, на котором его группа прилетела на Майрикс. Впервые за два последних года ему удалось дотянуться до пульта управления. Не теряя времени, он перевел корабль на безопасное расстояние от планеты и вышел на общий канал космосвязи.

Прислушиваясь к сообщению микропередатчика, настроенного на общий канал связи, Аарон продолжал идти за пламенем в глубь развалин Чужеземного Города. Они подходили к усыпальнице, которая располагалась под фундаментом циклопических руин. Пустое длинное помещение с низким потолком освещалось несколькими факелами, вставленными в особые отверстия на стенах. К тому времени Гео отослал всех людей прочь, и на огромной планете осталось только двое существ — Аарон и пламеподобный дух.

Пламя, которое являлось субстанцией Гео, стало теперь серебристым и текучим, как вода. Оно изменилось вновь и потемнело до металлического пурпурно-красного цвета. Формы и цвета беспрерывно перетекали друг в друга, и Аарон не понимал, что вызывало эти превращения. Едва он, как ему казалось, улавливал причину, пламя трансформировалось во что-то еще. Аарон подозревал, что некогда в далеком прошлом подобные существа обитали и на Земле. Возможно, они и породили те мифы, которые повествовали о тварях и людях, способных изменять свою внешность. Судя по тому, что он знал, одно из этих вертких огненных существ могло оказаться Протеем — морским стариком, состоявшим из перемен.

— Непостоянство является силой, и моим превращениям нет конца, — сказал Гео. — А я смотрю, ты более храбр, чем остальные. Они не рассматривали меня, как ты, и не восхищались моими планами относительно будущего вашей расы. Поэтому я им не доверял. Ты мудро сделал, что согласился служить мне, Аарон. Хотя иногда меня тревожит твое поведение.

— Неужели ты можешь воспроизводить только стихии? — спросил Аарон. — Или тебе доступны даже такие сложные формы, как человеческое тело?

— Я могу принять любую форму, какую захочу, — ответил Гео. — Но почему ты заговорил о человеческом облике? О том единственном, где я уязвим.

— Потому что по его образцу мы будем делать статуи, чтобы все человечество могло поклоняться тебе.

— Это хорошая идея, — сказал Гео.

Пламя вспыхнуло и начало переливаться сотнями оттенков. Его свет заполнил комнату, словно безмолвный взрыв небесной радуги. Затем сияние ослабло, и перед Аароном возник гигант с богоподобными пропорциями тела. Он выглядел как огромная статуя микеланджеловского Аполлона или как одна из статуй Зевса, отлитая из золота и серебра.

— Это одна из моих классических форм, которой уже наслаждалось человечество, — сказал Гео. — Я пребывал в ней перед началом катаклизма.

— Какого катаклизма? — спросил Аарон.

— Перед гибелью Атлантиды. Когда Соперник связал меня и выслал сюда.

— Расскажи мне об этом, — попросил Аарон.

Гео смерил его подозрительным взглядом:

— Я много думал о тебе, Аарон. Кто ты на самом деле?

— Я твой пророк.

— Но так ли это? Люди всегда готовы на обман и ложь.

— Я твой пророк, можешь не сомневаться, — ответил Аарон. — И вот мое доказательство.

Он вытащил из мешочка бомбу.

Подтверждая догадку Аарона, Гео не стал останавливать его. Взглянув на человека с упреком, гигант печально покачал головой. Его гиацинтовые локоны и короткая курчавая борода внезапно подернулись инеем седины.

— Как быстро проносятся циклы! — произнес он.

— Неужели в прошлый раз все закончилось чем-то похожим?

— Да, конец всегда один и тот же. Не делай этого, Аарон! Мы можем договориться о партнерстве! Мы возвысим расу землемов над всей Вселенной и сделаем ее богоподобной!

— Ты жалкий глупец, — ответил Аарон. — Неужели ты еще не понял, что человеческая раса не хочет и не нуждается в том, чтобы кто-то владел и командовал ею?

Чернота пространства озарилась безмолвным розовым отблеском. Ослепительная вспышка продлилась лишь миг, а затем угасла.

— Все кончено, — сказал Лоренс.

— Как долго ты находился во власти этого существа? — спросил Мэтью.

— Мы стали его жертвами почти с самого начала. Он удерживал нас, показывая чудеса, странные способы бытия и различные видоизменения сознания. Он овладевал все новыми и новыми людьми, но, казалось, не знал удовлетворения. Я и другие исследователи сопротивлялись ему, однако наши усилия оставались тщетными. Это заставило отца пойти на хитрость. Он притворился, что примкнул к нему, а потом нажал на взрыватель.

— Так вот, значит, как выглядели древние, — задумчиво произнес Мэтью. — Хотя вряд ли это существо имело отношение к Седьмой расе.

— Я тоже в этом сильно сомневаюсь, — сказал Лоренс. — Мы не нашли никаких серьезных доказательств, но у меня сложилось впечатление, что Гео принадлежал к расе мощных галактических существ, которые не обладали большим интеллектом. Возможно, он был последним из своего вида — и наверняка единственным, с кем нам довелось встретиться. Я думаю, Гео прятался в брошенных городах, подобно змеям и летучим мышам. Как опытный хищник, он имел множество способов для порабощения других существ, но его тоже можно было убить.

— А что он еще рассказал об Атлантиде? — спросил Мэтью.

— Я не в курсе, — ответил Лоренс. — Он говорил что-то о привязанности к месту. Это напоминает мне легенду о Прометее в горах Кавказа. Кроме того, в его истории есть аспекты мифа о Христе. Хотя в данном случае он выступал в роли Люцифера. И знаете, в нем действительно было что-то дьявольское.

— Мне тоже так показалось. И я нахожу вашу аналогию довольно интересной. Думаю, землемы и другие виды впервые столкнулись с чем-то подобным. Однако в Галактике могут существовать и другие такие существа. Некоторые из них, возможно, обитают в брошенных городах. Но вот где мы встретимся с остальными?

— Главное, не забывать о них и оставаться настороже, — сказал Лоренс. — Послушайте, Мэтью, а мы не можем отложить наш разговор на какое-то другое время? Мне уже пора уходить.

— Куда ты так спешишь?

— Хочу увидеться с Сарой. Гео запрещал мне общаться с ней.

Лоренс направился к выходу, но, сделав пару шагов, остановился.

— Жаль, что с нами больше не будет отца. Он бы порадовался этой встрече.

Жар чужих звезд ^{(повесть)}

П. Лукас — с уважением и признательностью за помощь в разработке сюжета.

Командор Сальваторе, шестнадцатилетний командир линкора «Эндимион», бороздит космос под флагом семейства Сфорца. Однажды ему выпадает случай спасти принцессу Хатари, которая бежит от преследующих её Тупарей. Ситуация осложняется тем, что семейство Сфорца заключило контракт о сотрудничестве с Тупарями, и в связи с этим принцесса является врагом Сальваторе. Командору предстоит сделать выбор, кого поддержать в данной ситуации…

От выбора Сальваторе будет зависеть гораздо больше, чем он может представить…

Пролог

Сальваторе остановился перед пультом управления космического корабля, потянулся и зевнул.

— Устали, босс? — поинтересовался Тома, его робот-паук.

— Просто скучаю, Тома. Я просто скучаю.

Сальваторе присоединился к Звездному рою ради жизни, полной приключений и опасностей. И его — увы! не предупредили, что ему не миновать длительных периодов ожидания, которые станут настоящим испытанием для его терпения. Разве можно требовать от шестнадцатилетнего командора, чтобы он просто сидел и бездельничал? Сальваторе щелкнул тумблером. Небо вспорол яркий луч света.

— Босс! Вы так можете взорвать какой-нибудь корабль, принадлежащий Стагме II, и разориться!

— Я кисну от безделья, Тома. Мне всего-то и надо, что разнести в клочья пару кораблей или, может, ограбить планету-другую.

— Я бы на вашем месте поберег энергию, — заметил Тома — Вы же сами знаете, что в здешних краях затишье долгим не бывает.

Глава 1

Сальваторе мрачно расхаживал по коврам, устилавшим полы под огромными выпуклыми иллюминаторами линкора «Эндимион». В иллюминаторы открывалось восхитительное зрелище: сектор Семирамиды с расстояния в 1,3 световых года. Сектор Семирамиды располагался неподалеку от ядра Галактики, и потому небо было усеяно миллионами сияющих огоньков, оттенки которых менялись от бледно-фиолетового до яростно-алого. В другое время душа шестнадцатилетнего командора затрепетала бы от такого зрелища, но сейчас Сальваторе было не до него.

Командор высматривал, не возвращается ли его отряд, хотя и знал, что радар заметит их гораздо раньше, чем человеческие глаза, и сразу подаст сигнал.

— Их еще не видно? — спросил командор у своего помощника Тома, робота-паука. Тома сидел в другом углу командирской рубки и старательно таращился в экран радара.

— Вы же знаете, что я сообщу вам о сигнале сразу же, как только замечу его, — ответил маленький робот. — Успокойтесь, босс. Вы и сами знаете, что с ними все в порядке.

— Ты лучше за экраном следи, — огрызнулся Сальваторе.

Робот-паук взмахнул двумя щупальцами в забавном жесте, который служил у него эквивалентом кивка. Формой и размерами тело робота больше всего напоминало алюминиевый бочонок для пива, только еще и скругленный с двух концов. Из тела робота выдвигалась дюжина щупалец, сделанных из гибкого серого металла. Впрочем, при необходимости Тома мог и увеличить их число.

Происхождение роботов-пауков было окутано покровом тайны. Они, как это видно из их имени, являлись гибридом обычного живого паука и обычного неживого робота, но возник этот гибрид неизвестным науке способом. Обычно роботы-пауки имели светло-серую или серовато-голубую окраску, но встречались и оранжевые экземпляры с голубыми щечками. Что означали эти различия в цвете — тоже никто толком не знал.

Люди впервые познакомились с роботами-пауками при исследовании планеты Стагма II. К моменту знакомства роботы-пауки создали вполне развитую машинную цивилизацию и лишь немного не доросли до космических полетов. Роботы-пауки охотно сотрудничали с другими разумными расами, и их часто брали в межзвездные путешествия в качестве помощников.

— Ну что, их нету? — спросил Сальваторе.

— Пока нет, босс. Да не волнуйтесь вы!

— Я не могу не волноваться! — снова огрызнулся Сальваторе. — Часть моих людей — новички в космических конфликтах. Хотя и непохоже, чтобы в этом бою они встретили серьезное сопротивление…

— А я о чем? — хмыкнул робот. — Босс, вы сами себе ответили.

— И все равно ничего никогда нельзя сказать заранее. Это нереально. Эх, нужно мне было пойти с ними!

Тома скрестил два щупальца в отрицательном жесте.

— Вы знаете правила. В вашем контракте с семейством Сфорца указано, что вы обязаны дать вашему отряду провести хотя бы одну операцию под командованием вашего заместителя, Дика Фогерти, чтобы можно было оценить его действия и решения и посмотреть, насколько он годится на роль лидера.

— Да знаю я, знаю, — отмахнулся Сальваторе. — Но, может, я напрасно послал их самостоятельно именно на Звездный Перевал.

— Это было лучшее, что могло подвернуться за ближайшие несколько месяцев, — назидательно сказал робот. — А если бы вы еще месяц не послали отряд на самостоятельное дело, вы бы нарушили условия контракта.

— И все равно мне нужно было пойти с ними!

— Босс, вы все сделали правильно. Ваши ребята вполне способны самостоятельно позаботиться о себе.

— Но, по сути, они еще мальчишки, — сказал Сальваторе, не замечая иронии ситуации: ведь это высказывание о мальчишках принадлежало человеку, который лишь недавно отпраздновал свой шестнадцатый день рождения.

— Это потому, что они принимают «Выбор незрелости», — заметил Тома. — Он незаменим для пилотов боевых кораблей. Он придает им мужество, стремительность и напор. Но кроме того, — уж простите за слово, безрассудство.

Сальваторе покачал головой.

— Такой уж это странный мир — шестнадцатилетние командуют взрослыми. Впрочем, не я это придумал. Я знаю, что с ребятами все будет в порядке. Но где их черти носят?

* * *

Казалось, что это не закончится никогда. Сальваторе и робот сидели в темной командной рубке, наблюдали за стрелкой часов и ждали. Но в космосе ситуация зачастую изменяется очень быстро. Только что все шло, как обычно, все приборы работали в нормальном режиме, Сальваторе сидел в командирском кресле, нервничал, скучал, беспокоился о своих людях и попутно размышлял, где он проведет следующий год.

Секунду спустя на приборной доске вспыхнул огонек и включилась сирена. Это вполне могло быть ложной тревогой — с некоторых пор сигнализация «Эндимиона» иногда врубалась безо всякой разумной причины. Но на этот раз Сальваторе показалось, что в вое сирены прозвучали какие-то новые нотки. Сирена завывала как-то особенно энергично, и ее завывание сопровождалось скрежетом зуммера и миганием красного огонька.

— Это они! — вырвалось у Сальваторе. Но робот бодро возразил:

— Нет, это не боевая группа.

— А кто это тогда?

— Не знаю. Но похоже, босс, у вас посетитель.

Гибкое щупальце робота указало на экран. Судя по изображению на экране радара, к «Эндимиону» на полной скорости приближался космический корабль неизвестного происхождения.

Момент был неподходящим для приема посетителей. Из всего экипажа на корабле присутствовали только его капитан и робот-паук. А вдруг гости агрессивно настроены?

Конечно, Сальваторе был не каким-нибудь пацаном сопливым. Он закончил общеобразовательный военный колледж по классу Боевого Органа и получил лицензию командора кондотьеров семьи Сфорца, кстати, первым среди своего выпуска. Невзирая на юный возраст, Сальваторе был крепким орешком и готов был встретить неприятности лицом к лицу.

В нынешние времена в секторе Семирамиды не было населенных планет, которые держали бы собственный космический военный флот. Бои происходили в основном между крупнейшими армиями кондотьеров. Они нанимались представлять какую-нибудь из конфликтующих сторон и сражались с другими отрядами, которые подписали контракт с их врагами. Чтобы хоть отчасти сдерживать их влияние, кондотьерам не позволяли жить на планетах, на которые они работали.

Эта система не была идеальной, но работала она неплохо. Сальваторе, как боевому офицеру, полагалось самостоятельно ориентироваться в текущих событиях. Правильные решения могли обеспечить разнообразные преимущества, а неправильные — повлечь за собой неприятные последствия, вплоть до привлечения к суду за предательство и казни. Достаточно часто казнь и судебное разбирательство менялись местами. Семейство Сфорца, как и другие кондотьерские семейства, не любило рисковать.

* * *

Сальваторе не потрудился включить Боевой Орган. Пускать его в ход ради одного корабля? Еще чего! Вместо этого он перевел тумблер лазерных пушек в положение «включено» и выпрямился в кресле. Для своих лет Сальваторе был достаточно рослым, но все же кресло пришлось в свое время приподнять, чтобы обеспечить командору лучший сектор обзора. Сальваторе поймал приближающуюся цель в перекрестье прицела. Над ним раскинулось одно из самых красивых созвездий сектора Семирамиды — созвездие Агамемнона.

В этой части Галактики боевые действия обычно шли достаточно активно. Говорят, именно здесь произошел Большой взрыв, давший начало бесконечному пути человеческой расы. Сектор Семирамиды был набит населенными планетами плотнее, чем карта старушки Земли разными странами. Тысяча семьдесят одна планетарная цивилизация торговали друг с другом, устраивали совместные празднества, а иногда и воевали между собой. И по всему сектору были рассеяны кондотьеры, независимые отряды наемников. Их нанимали планеты, не располагающие собственным флотом, собственным Звездным роем. Политическая обстановка в секторе Семирамиды изменялась быстро. Задача Сальваторе заключалась в том, чтобы отслеживать ход событий и подыскивать подходящие вакансии для своей боевой группы. Сальваторе выключил сирену. Вскоре на навигационном экране вспыхнула пунктирная линия. К «Эндимиону» кто-то приближался.

— Действительно, посетитель, — пробормотал себе под нос Сальваторе. — И ведь как резво движется!

— Сейчас он должен начать тормозить, — заметил Тома. — Этот корабль идет прямо на нас.

— Что, испугался? — поинтересовался Сальваторе.

— Конечно же, нет. У роботов-пауков почти не развит инстинкт самосохранения. Меня мало бы напугало, даже если бы этот корабль уничтожил наш линкор.

— Ну, спасибочки! — отозвался Сальваторе.

— Я не хотел вас обидеть.

Сальваторе рассматривал движущуюся по экрану точку.

— Возможно, пилот не решится спускаться медленно.

— А почему?

— Видишь эти тусклые точки позади? Похоже, за ним гонятся.

— Да, — согласился робот. — Это наиболее логичное объяснение.

Сальваторе продолжал изучать экран. За первым кораблем следовало около десятка других. Судя по скорости и массе, первый «посетитель» относился к кораблям малого радиуса полета. Возможно, он шел с ближайшей планеты. Рассмотреть еще что-либо с такого расстояния было сложно.

Лидирующий в гонке корабль, пытаясь оторваться от преследователей, стремительно приближался к линкору Сальваторе.

— Попытайся связаться с пилотом этого корабля, — приказал Сальваторе.

Робот пощелкал тумблерами, исполнил несложную мелодию на реостате, потом нажал на кнопку фильтра.

— Пока не отвечает. Этот приятель движется слишком быстро. Полагаю, он попал в зону магнитного резонанса, глушащего радиоволны. А возможно, он заблокировался по всему электромагнитному спектру.

— Вскоре ему придется затормозить, — сказал Сальваторе. — Или он в нас врежется.

* * *

— Он как раз начал сбавлять ход, — заметил робот.

Сальваторе включил дисплей-пушку и перевел прицел на максимальную дальность. Корабль продолжал приближаться. Его изображение на экране постепенно увеличивалось.

— Что вы собираетесь делать? — поинтересовался робот.

Сальваторе не ответил. Из динамиков, установленных по бокам приборной доски, внезапно донесся громкий треск помех. Индикаторы выдали серию вспышек, потом снова погасли.

— Разберись с этим, пожалуйста, — попросил Сальваторе.

Робот быстро отрегулировал связь. Звук повторился — на этот раз пропущенный через фильтры, очищенный, усиленный и замедленный. На этот раз сообщение было отчетливым и недвусмысленным.

— На помощь! На меня напали!

Сообщение было на интертрепе, одном из главных торговых языков сектора Семирамиды. Судя по голосу, хотя и искаженному корабельным радиоприемником, оно принадлежало женщине.

— Просьба о помощи! — воскликнул робот. Сальваторе пожал плечами.

— Ну и что? Я должен следовать правилам.Отошли стандартный ответ номер один.

Робот выполнил приказ. Навстречу приближающемуся кораблю полетел запрос: «Пожалуйста, назовите себя».

— Космический корабль «Лейтра», командир — принцесса Хатари. Меня преследуют два боевых корабля тупарей. Пожалуйста, позвольте мне укрыться на вашем линкоре!

— Тупари, тупари… — пробормотал Сальваторе. — Кто это?

Тома издал серию странных щелчков, настраиваясь на галактический информационный канал.

— Это недавно открытая раса, — вскоре сообщил робот. — О них мало что известно.

— Вы меня слышите? — снова донесся из динамиков женский голос. — Я нуждаюсь в помощи!

— Полагаю, это мы уже слыхали, — сказал робот.

— Пожалуй, да, — согласился Сальваторе. — Как ты думаешь, не может ли кто-то из руководителей других кондотьерских отрядов пытаться провести нас таким образом?

— Ближайшие к нам кондотьеры — подразделение дома Борджиа в системе Южной Майны. Они не выказывали никаких признаков воинственности.

— Тогда, возможно, это настоящий сигнал бедствия. Ну… отправь стандартный ответ номер два.

— Не приближайтесь к этому кораблю! — заверещал в микрофон Тома. — Он является собственностью кондотьерского семейства Сфорца. Правом на защиту располагают только корабли, заключившие законный контракт с боевым отрядом семейства Сфорца. Заворачивайте, или я буду вынужден открыть огонь!

На большом экране Сальваторе мог видеть яркую точку — корабль «Лейтра», а почти рядом с ней — два корабля поменьше. По экрану пробежала рябь.

А вот и начало стрельбы…

— Мои преследователи стреляют в меня! — отчаянно крикнула принцесса Хатари.

— Сожалею, — откликнулся Сальваторе. — Но ничего не могу поделать. Кроме того, вынужден вам указать, что вы приближаетесь к защитному полю моего линкора. За этим полем начинается территория семейства Сфорца. Нарушать границу запрещено. Немедленно измените курс вашего корабля, или я буду вынужден открыть огонь.

— Но я прошу о помощи! На меня напали!

— Меня это не касается! Убирайтесь с территории семейства Сфорца, или я всажу в вас торпеду!

— Черт подери, я имею право здесь находиться! Я заключала с семейством Сфорца контракт о поддержке и услугах!

Сальваторе посмотрел на робота. Тома изобразил некое подобие пожимания плечами.

— Почему вы не упомянули об этом раньше? — спросил Сальваторе.

— Потому что все мое внимание уходит на управление кораблем! огрызнулась Хатари.

— Назовите номер вашего контракта.

На экране вспыхнул сигнал, сообщающий, что чужой корабль вступил в пояс защиты планетоида, принадлежащего Сфорца.

— Не стреляйте! — попросила Хатари. — Я сейчас посмотрю номер.

Прошло пять секунд. Корабль Хатари продолжал приближаться к планетоиду. Сальваторе поймал «Лейтру» в перекрестье прицела и приказал роботу:

— По моему сигналу начинай обратный отсчет. Когда дойдешь до нуля стреляй.

— Подождите! — крикнула Хатари. — Я сейчас найду контракт, он где-то здесь!

— …восемь, семь, шесть…

— Да погодите же, он где-то здесь, в списке принятых файлов!

— …три, два…

— Вот он! 77089-аа23!

Сальваторе посмотрел на робота.

— Ну?

— Это номер действующего контракта.

На приборной доске вспыхнуло еще несколько огоньков — «Лейтра» вошла во вторую линию защиты. Оставалась всего одна.

Сальваторе выключил орудия и произнес в микрофон:

— Переводите ваш корабль на парковочную орбиту и немедленно сворачивайте влево.

— Я иду вправо, — ответила Хатари. — Конец связи.

Глава 2

Полтора часа спустя робот-паук объявил самым официальным своим тоном:

— Принцесса Мэри Джейн Хатари!

Открылся входной шлюз, и в него шагнула высокая, красивая молодая женщина, одетая в сапожки из змеиной кожи и просторный, струящийся складками зеленый плащ. На голове у нее была диадема с единственным камнем — необычайно крупным сапфиром. В чертах женщины чувствовалась смелость и привычка повелевать, а кроме того, они вполне соответствовали ныне принятым канонам гуманоидной красоты. Женщина с подозрением взглянула на Сальваторе.

— Кто вы такой?

— Представитель семейства Сфорца, — ответил Сальваторе.

— Но вы же просто мальчишка! — Женщина посмотрела на Сальваторе более пристально. — Довольно красивый мальчик, но тем не менее всего лишь мальчик.

— Возможно, я действительно всего лишь мальчишка, — отозвался Сальваторе. — Но позвольте вам напомнить, что именно этот мальчишка только что спас вашу шкуру и что он обладает властью вышвырнуть вас обратно в пекло.

— Я не знала, что Сфорца нанимают таких молодых командиров.

— Шестнадцать лет — идеальный возраст для командующего кораблем кондотьеров, — пояснил Сальваторе. — Все наши рефлексы находятся на пике возможностей. Кроме того, в моем возрасте еще интересно создавать и разрушать союзы. Вскоре все это утратит свежесть новизны, и я займусь чем-нибудь другим. Но хватит обо мне. Что вы можете сообщить о себе?

— Я с планеты, которая называется Эксельсус, — сказала Хатари. — Я являюсь потомком знатного рода и окончила альфа-ступень школы руководства.

Сальваторе кивнул. Ему доводилось слышать об Эксельсусе. Главным предметом экспорта этой планеты являлись правители — естественно, для тех миров, которые сами того хотели.

— Так, значит, вы прошли эксельсианскую программу развития?

— Да, — подтвердила принцесса Хатари. — У меня на «Лейтре» есть копия моего личного досье, если оно вас интересует. Там указано, что я умна, неподкупна, беспристрастна, обладаю хорошей внешностью и полностью подхожу для управления Мельхиором.

— Мельхиор? Это где-то поблизости?

— Это небольшая планета в северо-восточном квадрате сектора Семирамиды. На Мельхиоре обитает раса, именуемая сими.

— И эти сими пригласили вас на роль правителя или им навязали подобный выбор?

— С чего вы взяли? — сердито спросила принцесса. — Сими просто прыгали от радости, когда им выпала возможность заполучить в правители эксельсианскую принцессу. Они подписали со мной контракт на пять лет, опцион. — Принцесса помедлила мгновение. — Я должна была вступить в должность сегодня.

— И что же произошло?

Принцесса Хатари вздохнула и оглянулась, разыскивая, куда можно присесть. Сальваторе жестом предложил ей мягкое кресло, плавающее в нескольких сантиметрах от пола. Принцесса удобно устроилась в кресле, несколько просевшем под ее весом.

— Так-то лучше, — заметила она. — У вас не найдется чашки чая?

— Я сейчас принесу, — сказал Тома и проворно покинул комнату.

Принцесса снова вздохнула и откинулась на спинку кресла.

— Добравшись до Мельхиора, я обнаружила, что за десять дней до меня — по местному времени — на планету прибыли представители другой расы. Это были крупные, рослые существа, футов десять в высоту, если не больше, очень худые, с большими кожистыми складками на лицах, как у динозавров юрского периода, и треугольными глазами. Они постоянно ругались и вообще вели себя крайне невежливо. Это и были тупари.

— И что эти тупари делали на Мельхиоре? — поинтересовался Сальваторе.

В рубку вернулся Тома. Он принес чай для принцессы и «Овалтайн» для Сальваторе. Кроме того, робот прихватил вазочку с печеньем. Принцесса тут же взяла одно и отправила в рот.

— Какое замечательное печенье! Я не видела такого с тех самых пор, как покинула Эксельсус!

— Наш повар-автомат — настоящий кулинарный гений, — заметил Сальваторе. — Вы обязательно должны сегодня, когда мои люди вернутся с задания, прийти к нам на ужин. Но вы говорили о тупарях.

— Я не знаю, кто пригласил тупарей на Мельхиор — если, конечно, их вообще кто-то приглашал, — сказала принцесса Хатари. — Но они заявили, что по результатам открытого всепланетного плебисцита они отныне являются верховными господами Мельхиора.

— А вы видели бюллетени плебисцита? — спросил Сальваторе.

— Я попросила их показать. Тупари отказались. Мы обменялись несколькими фразами. Когда я указала на то, что они нарушили несколько межзвездных договоров, тупари принялись мне угрожать. Когда я вернулась на свой корабль, они последовали за мной. Они до сих пор меня преследуют.

— Спасибо за информацию, — сказал Сальваторе. — Я приму ее к сведению.

— Но вы поможете мне?

— Полагаю, да. Но более определенный ответ я дам попозже.

Принцесса отправилась обратно на свой корабль. Ее «Лейтра» была пришвартована на посадочной платформе, расположенной за одним из стабилизаторов огромного линкора. Сальваторе же решил посовещаться с Тома.

— Так вы собираетесь ей помогать, босс? — спросил робот-паук.

— Думаю, да, — ответил Сальваторе. — Как старший на этой военной базе, я обладаю полномочиями, достаточными для заключения контрактов. Принцесса — богатый работодатель. Она заплатит мне немалую сумму, если я возведу ее на трон.

— Вы полагаете, что сумеете изгнать тупарей?

Глаза Сальваторе опасно блеснули, но голос молодого командора остался спокоен.

— Думаю, я сумею их вышвырнуть.

Сальваторе допил свой коктейль и отправился в корабельный компьютерный центр. Там его ожидало сообщение от человека, с которым Сальваторе давным-давно уже потерял связь, — от его брата Альфонсо. Сальваторе и Альфонсо появились на свет в одной и той же хромосомной фабрике на Терре XI.

Глава 3

Сальваторе схватил радиопередатчик.

— Ал! Это вправду ты?

— Можешь не сомневаться! — прозвучал в ответ знакомый голос Альфонсо.

— Но что ты здесь делаешь?

— Возвращаюсь с геологоразведки. Я, когда просматривал последнюю почту, обнаружил, что ты сейчас работаешь в здешних местах. Я сейчас всего в паре тысяч миль от тебя. Думаю, нам стоит встретиться.

— А то! — радостно заорал Сальваторе. — Как договоримся: я махну к тебе или ты доберешься ко мне?

— Смотри сам, как будет лучше.

Сальваторе прикинул, что Альфонсо наверняка сейчас ведет какой-нибудь паршивенький одноместный кораблик класса «Б» из тех кораблей-зондов, которые используют геологи. И удобств на такой лошадке по самому минимуму. А сам Сальваторе командует линкором звездного класса, и уж его-то корабль располагал всеми удобствами и достоинствами, которые только могут прийти на ум человеку, увидевшему боевой стяг семейства Сфорца.

Это наверняка произведет на Альфонсо немалое впечатление. Можно будет немного перед ним покрасоваться. Сальваторе напомнил было себе, что это нехорошо, но потом решил сделать себе маленькую поблажку. Заняться самодисциплиной можно будет и после ухода Альфонсо.

Небольшой толстенький кораблик Альфонсо без труда вписался в один из швартовочных шлюзов «Эндимиона». Вскоре появился и сам хозяин кораблика. Это был симпатичный парень, ровесник Сальваторе, одетый в черную куртку геолога-разведчика и брюки для верховой езды, явно не фабричные, а шитые на заказ. На груди у Альфонсо небрежно болтались на цепочке защитные очки — отличительный признак работника глубокого космоса. Но Сальваторе не мог оторвать взгляда от куртки Альфонсо. Она была вся усеяна «молниями», словно куртки военных летчиков из древних земных войн. Командор ощутил укол зависти и решил, что непременно заведет себе такую же куртку, только «молний» там будет еще больше.

Альфонсо был почти на полголовы выше Сальваторе, хотя, когда им обоим было по пять лет, рост у них был одинаковый.

Это было почти одиннадцать лет назад на игровой площадке, примыкавшей к хромосомной фабрике.

Первым местом, которое помнил Сальваторе, была хромосомная фабрика 122а. Ему до сих пор помнились ее слегка затхлые запахи, рассеянный свет флюоресцентных ламп и тихое жужжание различных машин, отвечающих за поддержание жизнедеятельности развивающихся зародышей.

Колба Сальваторе была последней в их ряду, а колба Альфонсо располагалась слева от него. Такое стечение обстоятельств обусловило особую привязанность Сальваторе к Альфонсо — ведь брата справа от него не было. Возможно, именно этот недосмотр планового отдела и был повинен в свойственных Сальваторе перепадах настроения.

Конечно, строго говоря, все выпускники фабрики 122а были братьями Сальваторе. Но Альфонсо — это особый случай. Сальваторе был привязан к Альфонсо и хотел, чтобы и Альфонсо был привязан к нему. А иногда Сальваторе его ненавидел и страстно желал его превзойти. От этого их взаимоотношения становились только интереснее.

Едва выйдя из младенческого возраста, Альфонсо и Сальваторе стали держаться вместе. Сальваторе помнил огромную площадку для игр, покрытую вечзеленью, заменителем травы, сделанным из пластика с круговым циклом развития. Его не требовалось стричь, и вообще считалось, что он во всех отношениях превосходит обычную траву. Оба мальчика в те времена играли в обычные игры, изображая руководителей двух конкурирующих корпораций, занятых войной и бизнесом. Из них двоих Альфонсо всегда был физически сильнее, а Сальваторе — сообразительнее.

Еще в раннем детстве их обоих отобрали для обучения в школе для одаренных учеников. Искусность Сальваторе в компьютерных играх позволила ему без проблем пройти ежегодный отборочный тур, в котором кондотьеры подыскивали юношей и девушек с высоким уровнем интеллекта и отличной координацией. Там они учились руководить войсками — двадцати-тридцатилетними людьми, которые уже миновали свой период расцвета, но все еще годились для управления одноместными боевыми катерами и для службы в частях, известных под названием «Звездный рой». Некоторое — достаточно недолгое — время Сальваторе поработал свободным агентом, после чего заключил контракт с семейством Сфорца — одним из крупнейших семейств военачальников, контролировавшим полдесятка воинских отрядов, действующих в окрестностях центра Галактики.

Альфонсо избрал в жизни другую дорогу. Его не интересовала война. Он подписал контракт с «Веществами, ЛТД», огромной корпорацией, имеющей филиалы на множестве планет. Альфонсо решил специализироваться по отделу редких ископаемых, где его самоуверенность и отсутствие рефлексии могли оказаться весьма полезными. С момента выпуска со старой доброй 122а Сальваторе и Альфонсо не встречались.

— Ну, Сальваторе, похоже, ты неплохо устроился, — заметил Альфонсо.

— Не жалуюсь, — подтвердил Сальваторе. А у тебя как дела?

Альфонсо пожал плечами, потом встал с кресла, подошел к буфету и налил себе бокал сока. Он уже приобрел тот серьезный вид, который отличает большинство деловых людей. Альфонсо был красивым юношей с приятными, правильными чертами лица. Несмотря на юный возраст, губы у него были тонкими и плотно сжатыми. Он казался сдержанным, невозмутимым и слегка печальным.

Сальваторе был более непосредственным, чем его брат. Рыжий, веснушчатый, легко краснеющий, он принимал все очень близко к сердцу и действовал, полагаясь на интуицию.

— Так чем ты тут занимаешься, в кондотьерах?

— Обычная военная фигня, — отмахнулся Сальваторе. — Подавляю мятежи. Поддерживаю какую-нибудь из воюющих сторон. Иногда, правда, бывает что-нибудь интересное.

Он налил Альфонсо еще сока и с преувеличенной беспечностью бросил:

— Вот сейчас, например, я должен вернуть одной принцессе ее трон.

— Шутишь? — поинтересовался Альфонсо. — Я и не знал, что еще остались принцессы, которые правят планетами.

— Можешь не сомневаться, эта принцесса — настоящая, с Эксельсуса. Но для того чтобы вернуть ей трон, придется немного повозиться.

— А это не опасно? — спросил Альфонсо. Промелькнувшая в его голосе нотка почтительного страха доставила Сальваторе немало удовольствия.

— Пожалуй, небезопасно, — небрежно сообщил он. — Но у меня под командой группа очень неплохих парней. Так что мы отправимся туда вместе и наведем порядок. — Увидев, какое впечатление произвели его слова на Альфонсо, Сальваторе испытал глубокое удовлетворение.

— А что за планета? — спросил Альфонсо.

— Мельхиор. Небольшая зеленая планета в системе Сигне.

— Я знаю это место! Я как раз направляюсь туда на разведку по заданию моей фирмы!

— Значит, там и увидимся, — отозвался Сальваторе.

— Слушай, так это же здорово! — воскликнул Альфонсо. — Надеюсь, если на этой планетке обнаружится что-нибудь ценное, ты поможешь мне получить концессию на выгодных условиях? Это создало бы мне хорошую репутацию в фирме.

— Считай, что концессия у тебя в кармане, — великодушно сказал Сальваторе.

Альфонсо никогда еще не бывал на борту боевого космического корабля, тем более такого класса, как «Эндимион». Особенно его заинтересовала рубка виртуальной реальности, где стоял главный Боевой Орган. Альфонсо смотрел на этот инструмент с благоговением и трепетом. Оператор Боевого Органа управлял инструментом, полулежа в откидном кресле. Боевой Орган опускался, полусферой окружая голову и плечи оператора. Малейшее движение рук — и оператор мог взять на себя управление любым из трех с лишним сотен инструментов. Специальные перчатки, пронизанные сверхчувствительными датчиками, позволяли руководить действиями разнообразнейших средств наступления и защиты. Альфонсо знал, что именно таким образом Сальваторе принимает участие в боевых действиях.

Хороший компьютер можно было запрограммировать на управление Большим Органом. Но интуиция была чисто человеческим даром, компьютеры ею не обладали. В военной игре Сальваторе дал бы фору любому компьютеру-оператору и все равно выиграл бы.

Компьютерные военные игры и настоящие сражения были не просто похожи; при современном оружии они становились практически идентичны. И то, и другое давало божественное ощущение: человек безо всяких усилий управлял сложнейшими материями. На самом же деле управление боевым тренажером было делом крайне утомительным. Долго этого не выдерживал никто. На те моменты, когда человек-оператор выматывался и невольно на некоторое время отключался, Боевой Орган подменял его управляющей программой.

Оператор Боевого Органа не видел ни крови, ни изорванной в клочья плоти. Это можно было разглядеть на экране, да только кто ж станет в него смотреть? Не то чтобы Сальваторе был особо щепетилен — просто чем более обезличенной была эта игра, тем легче ему было играть.

Глава 4

Сальваторе пытался расслабиться — нелегкая задача, если учесть, что его люди все еще не вернулись, — когда к нему поступил сигнал от Тома. Робот-паук настойчиво просил командира как можно быстрее зайти к нему для важного разговора.

У себя на планетах роботы-пауки жили в пещерах и плели там огромные общие сети. Починка старых сетей и создание новых было общим делом. На борту «Эндимиона» у Тома была отдельная каюта. Она была заполнена паутиной. Когда робот-паук забирался на свою паутину, он немедленно впадал в глубокий, подобный трансу сон. И разбудить робота, пока у него не сработает внутренний будильник, было практически невозможно.

Первое, что заметил Сальваторе, открыв дверь, — это клубящаяся дымка. Несколько мгновений спустя его глаза приспособились к здешнему освещению, и Сальваторе понял, что это не дымка, а тончайшая паутина, искусно сплетенная в сеть и заполняющая почти всю каюту. В каюте просматривался некий намек на мебель, но и она была создана из паутины. Тома сплел для Сальваторе кресло и укрепил его, чтобы оно не рассыпалось под юношей. На стенах висели портреты родителей Тома, также сплетенные из паутины и раскрашенные в различные цвета. В комнате царил полумрак, навевающий ощущение некоего места вне времени и пространства, словно Сальваторе спал и видел сон.

— Заходите и присаживайтесь, — пригласил командора Тома. — Я уже приготовил для вас ваш любимый «Овалтайн». И, возможно, вам понравится вот это. Попробуйте.

Робот взял с невысокого столика (также сплетенного из паутины) тарелочку и протянул ее Сальваторе. Тарелка была накрыта паутинной салфеткой, вышитой красно-зеленым узором.

— Что это? — полюбопытствовал Сальваторе.

— А вы посмотрите, — отозвался робот.

Сальваторе поднял салфетку. Под салфеткой обнаружился небольшой круглый предмет черного цвета. Он состоял из двух черных кругов, склеенных вместе при помощи некоего белого вещества.

Сальваторе взял один кружок, понюхал, осторожно откусил и расплылся в изумленной улыбке.

— «Ореос»! — воскликнул он. — Настоящий «Ореос»! Тома, откуда ты узнал рецепт? Он же уже двести лет как утерян!

— Я недавно получил его по СВ-сети роботов-пауков. Один из наших археологов раздобыл его во время путешествия на Землю. И как, это вкусно?

— Изумительно вкусно, — с набитым ртом ответил Сальваторе. — Мне только хотелось бы, чтобы ты сам мог это попробовать.

— Я бы тоже этого хотел, босс. Но вы же знаете, что мы, роботы-пауки, питаемся исключительно металлами. Я пожую немного медных леденцов, чтобы составить вам компанию.

Некоторое время юноша и робот молча сидели в заполненной паутиной каюте и дружно работали челюстями. Потом Тома спросил:

— Босс, вы действительно собираетесь помочь принцессе Хатари?

— Собираюсь, — спокойно ответил Сальваторе. — Мне не нравится то, что я услышал о тупарях. И я имею право самостоятельно заключать контракты.

— Но только в том случае, — уточнил Тома, — если не существует предыдущего контракта.

— Единственный контракт, который сейчас касается этого вопроса, это контракт между принцессой Хатари и семейством Сфорца. Принцесса сама нам о нем сказала.

— Боюсь, принцесса немного преувеличила, — сказал Тома.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Сальваторе.

— Я воспользовался правом доступа к базе данных главнокомандующего и запросил сведения о вышеупомянутом контракте. Контракт под таким номером действительно существует, командор, но не между принцессой Хатари и семейством Сфорца. Он заключен между Сфорца и тупарями.

— Тупарями?! Ты хочешь сказать, что мы в союзе с тупарями?

— Да, сэр. Боюсь, именно так и обстоят дела.

— Так что получается, принцесса все это выдумала? Но откуда она могла узнать номер контракта?

— Она внесена в контракт, командор, но как враг. Враг тупарей, а с момента подписания контракта — и наш враг.

Сальваторе принялся нервно расхаживать по каюте. Его брови сошлись к переносице.

— Но я не хочу быть союзником тупарей!

— Это решение графа Сфорца.

— Я сам выбираю себе врагов!

— Простите, сэр, но, поскольку вы находитесь на службе у семейства Сфорца, правильнее будет сказать, что врагов вам выбирает граф Сфорца.

— Мне это не нравится! — пробормотал Сальваторе, плюхнувшись обратно в кресло. — А если мне что-то не нравится, то я не стану этого делать.

— Если вы будете настаивать на подобном образе действий, вы восстановите против себя графа Сфорца и станете для него врагом. И ради чего, если мне будет позволено спросить? Граф всегда был очень добр к вам.

— Он заключил выгодную сделку, когда нанял меня, — отрезал Сальваторе. — Я был чемпионом магического пинбола в своем выпуске и одним из лучших выпускников последнего десятилетия. Это писали в газетах. Графу повезло, что он меня заполучил.

— Возможно, это действительно так. Но все же граф всегда хорошо к вам относился. Не каждый шестнадцатилетний юноша получает звание бубалдара всего лишь через год службы.

— Всего-то бубалдар второго класса, низший чин, начиная с которого позволяется командование независимым отрядом!

— А разве граф не назначил вас хапмейстером Альдонны, когда ваш отряд захватил клин Сачевеллер?

— Ну да, он сделал меня хапмейстером, — отозвался Сальваторе. — А как насчет Джакобо Келли? Его граф сделал зумдвилером третьего класса, хотя тот вообще не участвовал ни в одной боевой операции!

— Дайте графу время. Он непременно увидит ваши достоинства. Но не нужно идти против воли графа и пытаться вернуть принцессе трон Мельхиора.

— Да черт подери! — не выдержал Сальваторе. — Я уже пообещал ей помощь!

— Но тогда вы еще не знали, что принцесса вам солгала.

— Да, это правда. Ну ладно, пожалуй, нам придется с ней поговорить.

— Вы сказали «нам», командор?

— Да-да, знаю, мне нужно будет поговорить с ней лично. Так тебя устроит?

— Это более точная формулировка, — сказал Тома.

— Но до чего же неудобно, блин…

И тут снова взвыла сирена.

— Ребята возвращаются! — обрадованно воскликнул Сальваторе. — Спасибо за «Ореос». Я побежал в командирскую рубку!

Глава 5

Звездный рой — боевая группа Сальваторе — устроила из своего возвращения на линкор «Эндимион» настоящее представление. Маленькие, обтекаемой формы корабли выныривали откуда-то из глубин космоса, на полном ходу неслись к «Эндимиону», в последний момент тормозили и резко разворачивались, гася скорость за секунду до того, как врезаться в корпус огромного линкора. Сальваторе уже тысячу раз запрещал им проделывать такие номера. Кто-нибудь ошибется на долю секунды, а ему потом отвечать перед руководством за поврежденный или уничтоженный корабль! Но кондотьеры просто не могли устоять перед соблазном и не сделать красивый жест. Хотя все они были взрослыми людьми, они пошли на службу к семейству Сфорца скорее ради удовольствия, нежели ради денег. Все они принимали «Выбор незрелости», и этот препарат позволял им совершенно по-детски радоваться простейшим вещам. Иногда Сальваторе им завидовал. Но он выбрал другой путь, тоже сулящий немало удовольствий. Не стоит забегать вперед. Он еще успеет расслабиться и повалять дурака, когда станет постарше. Сейчас ему нужно пробить себе дорогу в жизни.

Заместитель Сальваторе, Дик Фогерти, доложил об успешно проведенной операции. Дик был рослым, широкогрудым мужчиной под тридцать. Он уже начинал лысеть и — возможно, в порядке компенсации — отпускал бороду.

— Приветствую, командор! — радостно воскликнул Фогерти, переступая порог командирской рубки.

— С возвращением, солдат, — отозвался Сальваторе. — Как прошла операция?

Фогерти сообщил, что их Звездный рой пробрался в Ратисбон, вражеское укрепление на Звездном Перевале, и незамеченным вошел в атмосферу планеты. Искусное использование отражателей сделало их спуск практически невидимым.

Звездный рой — двадцать достаточно мощных кораблей — вошел в облачный слой и вышел из него над городом под названием Ария. Они застали врага врасплох.

А потом началось избиение младенцев. Корабли ратисбонской воздушной милиции попытались вступить в бой, но их перестреляли по одному. Ратисбонским женщинам пришлось пролить немало слез по своим мужьям и сыновьям, которые слишком поздно набрали высоту.

После короткого сражения бойцы Фогерти окружили Арию потоками лавы, создав тем самым огненный барьер между городом и гарнизоном космических кадетов, которых нанимали для защиты оного города. Корабли кондотьеров Сфорца вошли в сумасшедшее пике; из реактивных двигателей били струи пламени, полосуя улицы города. Потом корабли на максимальной скорости вонзились в дождевые тучи — те брызнули струями пара, — дали прощальный залп и ушли в высоту.

В принципе, кондотьеры могли бы применить ядерное оружие, но на это неодобрительно бы посмотрели. Еще с тех древних дней, когда атомное оружие едва не привело к гибели цивилизации, такой способ ведения войны имел крайне дурную репутацию. Всемирный Игровой Совет, контролирующий организацию и проведение всех военных кампаний, написал строгие правила и создал разработанную шкалу военного моделирования в надежде когда-нибудь отучить человечество от любимого развлечения — бесконтрольного, ничем не сдерживаемого разрушения.

— Подводя итоги, сэр, можно сказать, что мы уничтожили город. Полагаю, вы можете нами гордиться.

— Рад это слышать, — кивнул Сальваторе. — Этого я и ожидал. Полагаю, все вели себя надлежащим образом?

Дик Фогерти помрачнел и отвел взгляд.

— Да, сэр. Все, кроме Каррутерса. Наткнувшись на сопротивление противника, он поджал хвост и сбежал.

Сальваторе нахмурился.

— Мне не нужны трусы в отряде!

— Нам это известно, сэр, — произнес Джек. — Мы взяли на себя смелость последовать за Каррутерсом — он попытался скрыться на одну из планет Восточного Предела.

— И что вы с ним сделали? — спросил Сальваторе.

Фогерти чиркнул ногтем по горлу и возвел глаза к потолку.

— Надеюсь, милосердно? — уточнил командор.

— Полагаю, он даже ничего не почувствовал, — ответил Фогерти.

— Вы поступили правильно.

В этот момент в рубку влетел Тома.

— Поступило сообщение о прибытии принцессы Хатари, — доложил робот.

— Она что, уже вернулась обратно? С чего вдруг? — удивился Сальваторе.

— Вы пригласили ее на ужин, босс.

— Но я же не назначил время, разве не так?

— Вы сказали, что приглашаете ее на ужин после возвращения вашего отряда. Должно быть, принцесса увидела их возвращение в иллюминатор.

— Похоже, она здорово спешит.

— Возможно, она проголодалась, — заметил Тома.

Тут в разговор вмешался Дик Фогерти. Вид у него был крайне озадаченный.

— Сэр, у нас что, гость? — спросил он. — Когда мы швартовались, я не заметил чужих кораблей.

— Ее зовут принцесса Хатари, — сообщил Сальваторе. — Я пригласил ее на ужин. Дик, проследи, чтобы ребята привели себя в порядок как можно быстрее, ладно?

— Есть, сэр! А эта принцесса, она ничего себе?

— Ничего себе проблемка, — пробормотал Сальваторе.

— Простите, сэр?

— Так, ничего. Просто скажи всем, чтобы поторопились. Форма одежды парадная.

Дик Фогерти отдал честь и вышел из рубки.

— Что вы собираетесь делать, сэр? — спросил Тома.

— Я скажу принцессе, что после окончания ужина мы с ней станем врагами, — ответил Сальваторе.

Глава 6

Сальваторе попросил принцессу подождать полчаса, а Дик Фогерти тем временем отправил нескольких человек помочь навести порядок. Они отыскали в одном старом справочнике описание светского приема и сразу же принялись за дело. Кондотьеры натерли полы и заменили яркие электрические лампы на канделябры из офицерской кают-компании. Подходящая к случаю музыка была найдена в корабельной библиотеке: причудливые мелодии в стиле барокко, создающие ощущение величественности, столь милое сердцу военного, перемежались тустепами и маршами для трубы.

Сальваторе присматривал за всем. Для него было очень важно, чтобы ужин прошел на высшем уровне.

По такому случаю офицеры «Эндимиона» надели парадные мундиры. В своих тщательно отглаженных белых мундирах и лихо сдвинутых на затылок фуражках они выглядели настоящим воплощением военной элиты.

Автоповар был перепрограммирован на режим «банкет». Ему понадобилось несколько минут, чтобы осознать происшедшую перемену — бедняге слишком долго приходилось заниматься исключительно солдатским рационом, основой которого служил консервированный колбасный фарш и мороженые куриные ножки. Теперь же автоповар извлек из корабельных запасов самые изысканные продукты, разморозил их и с любовным вниманием принялся за дело.

К назначенному времени в столовой ярко горели настоящие свечи — канделябры были расставлены на сервантах. Длинный стол был застелен безупречно белой скатертью и уставлен лучшим фарфором и столовым серебром — для такого случая их извлекли из хранилища.

Стены комнаты были поспешно обшиты панелями благородного красного дерева — частью добычи, взятой на Орегонии, планете Больших Деревьев.

Сальваторе сидел во главе стола. В своем красно-пурпурном мундире бубалдара второго класса кондотьеров Сфорца юноша смотрелся очень представительно. Заместитель Сальваторе, известный в определенных кругах как Грязный Дик, сегодня для разнообразия был чисто выбрит. Он сидел по левую руку от Сальваторе. Место справа от командора было оставлено для принцессы Хатари.

Офицеры тихо переговаривались между собой. Командор запретил им пить до прибытия почетной гостьи, но курить не запрещал, чем они и пользовались.

После того, как в 2307 году врачи Бакстер и Кох изобрели искусственные легкие и разработали методику их пересадки, курение снова вернуло свои утраченные позиции. К нему начали относиться гораздо снисходительнее. Теперь у обитателей цивилизованной части Галактики не было никаких причин отказываться от курения, поскольку операция по пересадке легких была несложной и безболезненной. Нужно было просто засунуть в ноздрю крохотную пилюлю. Вещество, из которого была сделана пилюля, начинало испаряться и проникало в загрязненные и изношенные легкие. Через некоторое время под его воздействием отработавшие свой срок ткани отслаивались, как будто их смывали тампоном, а затем растворялись, и на их месте образовывались новые.

После этого следовало лишь резко хлопнуть пациента по спине, и новые легкие начинали работать. Если рядом не было никого, кто произвел бы необходимый хлопок, пациент мог стукнуть себя по грудной клетке при помощи специального стартера, который бесплатно поставлялся в комплекте с легкими. Новые легкие работали даже лучше, чем исходная модель, и было странно, почему человечество не придумало этого много столетий назад, вместо того чтобы отказываться от удовольствия и выгод курения.

Р. Дж. Рейнольдс Двадцать Пятый, нынешний президент всемирной ассамблеи гуманоидов и прямой клон своего знаменитого предка, владевшего огромной табачной империей, сам подтверждал качественность искусственных легких. На некурящих теперь смотрели как на несколько неполноценных людей, «если вы понимаете, о чем я говорю». Даже Сальваторе курил, хотя он в свои шестнадцать лет пока еще пользовался легкими, доставшимися ему при рождении.

Появление принцессы вызвало у офицеров взрыв восторга. Принцесса была одета в белое вечернее платье, выгодно подчеркивающее ее великолепную фигуру, так что от Хатари нельзя было оторвать глаз. В ушах у принцессы красовались серьги из огненных опалов, а шею обвивало изумрудное ожерелье. Глаза принцессы сверкали так же ярко, как и ее драгоценности, но изменяли свой цвет от аметистового до сапфирового, в зависимости от освещения, и затмевали своей красотой любые украшения. Принцесса казалась символом всего лучшего, что только создало древнее искусство управления планетами. Когда принцесса уселась на предназначенное для нее место, офицеры зааплодировали.

— Добро пожаловать на наш корабль, принцесса, — сказал Сальваторе. Разрешите представить вам моих офицеров.

Он назвал всех по имени, а принцесса обменялась с офицерами несколькими любезными словами. Наконец все получили возможность заняться тем, для чего, собственно, люди и собираются на ужин: есть, а потом и пить.

— Разрешите положить вам еще кусочек фаршированной утки, — предложил Сальваторе. Он умел держаться с изяществом, этот шестнадцатилетний командор Звездного роя семейства Сфорца.

— Вы очень любезны, — отозвалась Хатари. — А что это за бежевое блюдо, накрытое такой причудливой крышкой?

— Это паштет из язычков павлинов с приправой из майорана, кинзы и розмарина и с добавлением моркови и лилий. Позвольте также обратить ваше внимание на вот это блюдо. Это молодая бельгийская свекла, фаршированная крохотными плодами хлебного дерева — они растут лишь в нескольких звездных системах на окраине Галактики.

— Как вы учтивы! — воскликнула принцесса. — Мне бы лишь хотелось, чтобы вы были на несколько лет постарше — тогда бы мы с вами могли встретиться после ужина и предаться удовольствиям, с которыми я до сих пор встречалась лишь на страницах некоторых романов или в древних «мыльных операх».

— Это очень великодушное предложение, принцесса, — отозвался Сальваторе. — Возможно, мы сможем обсудить его немного позже.

— Вполне возможно, — кивнула принцесса. — Я велю Кукри, чтобы он напомнил мне об этом. Вы же понимаете, нельзя ожидать от принцессы, чтобы она помнила обо всем.

— А позвольте полюбопытствовать — кто такой этот Кукри?

— Это мой компаньон, слуга и банкир, — ответила принцесса.

— А к какой расе он принадлежит — если, конечно, это не секрет?

— Он принадлежит к расе, которая так и называется — кукри.

— Простите мне мою несообразительность, принцесса, но неужели представители этой расы умеют становиться невидимыми? Ибо я не вижу вашего компаньона здесь, на банкете.

Принцесса сладко рассмеялась.

— Кукри сейчас находится на моем корабле. Он восстанавливает силы после зимней спячки. Я послала ему сообщение, и Кукри ответил по модему, что как только он выйдет из полного оцепенения — ему все еще необходим некоторый период сна, — он с радостью к нам присоединится.

— Это хорошая новость, — сказал Сальваторе. — Принцесса, позвольте представить вам моего заместителя, Дика Фогерти. А вот это существо, сидящее у меня на коленях, это Тома, робот-паук. Возможно, это мой лучший друг здесь, в космосе, и уж точно его можно назвать моим верным слугой.

Тома почтительным жестом прижал верхнюю пару щупалец к груди. Фогерти же произнес:

— Рад с вами познакомиться, принцесса. Присутствие особы королевской крови просто поразительно украшает нашу скромную офицерскую столовую.

— Как это мило… — произнесла принцесса, и ее длинные ресницы затрепетали.

В этот момент кто-то постучал в дверь.

— Это, вероятно, Кукри, — сказала принцесса. Сальваторе подал знак, и два гиганта-нубийца, специально выведенные из анабиоза для такого случая, рослые темнокожие мужчины в ярких многоцветных тюрбанах, открыли люк и распахнули круглую дверь.

На пороге возникло небольшое существо размером с барсука. У существа были усы, как у выдры, и стоящие торчком острые ушки, как у терьера. Существо было одето в куртку из шотландки в крупную красную клетку. Над воротником куртки торчала голова, а снизу из-под полы выбивался пушистый хвост. С первого взгляда гостя можно было принять за зверька, но в его карих глазах светился живой ум, да и лапы с хорошо развитыми пальцами хотя их было всего по три — принадлежали явно не животному. Помимо куртки, на госте были бриджи, серебристо-зеленый плащ с высоким воротником и серая фетровая шляпа с узкими полями. Возможно, эта шляпа была дорога гостю как память. Во всяком случае, назвать ее украшением было трудно.

— Здравствуйте, — произнес гость. — Я — Кукри из кукри.

— И банкир принцессы, если я не ошибаюсь? — уточнил Сальваторе.

— Совершенно верно. А кроме того, надеюсь, что могу называть себя ее другом.

— Заходите и присаживайтесь, — произнес Сальваторе и повернулся к телохранителю, который стоял у него за стулом с лазерным пистолетом на изготовку. — Отвлекись на минуту и принеси нашему гостю подходящий стул.

Телохранитель быстро принес специальный регулируемый стул для всех рас, модель, принимающую четырнадцать различных форм и имеющую двадцать три степени мягкости.

— Просто замечательно, — сказал Кукри, на четырех лапах пересек помещение и вспрыгнул на стул, который поставили между принцессой и Сальваторе.

— Скажите, пожалуйста, принцесса, раз уж вы уже получили направление на планету, зачем вам банкир? — полюбопытствовал Фогерти.

Принцесса рассмеялась. Больше всего ее смех напоминал перезвон колокольчиков, но был чуть-чуть звонче.

— Очевидно, сэр, вы плохо представляете себе современную монархическую систему правления. Нам, например, полагается, вступая в управление планетой, устроить праздник для всех ее жителей. Это обходится в кругленькую сумму. Хотя потом эти деньги и возвращаются к монарху в виде налогов, сначала их нужно где-то взять. Как вам, возможно, известно, торговцы продовольствием принимают плату исключительно в твердой валюте, которую легко обменять в любой звездной системе, на любом рынке и любой бирже. Таким образом, на меня возлагается обязанность отыскать средства для проведения вышеупомянутого праздника, чтобы не посрамить мою родную планету, Эксельсус, и моих предков, кто бы они ни были.

— Да, это звучит разумно, — сказал Сальваторе.

— Я рада, что вы так считаете, — отозвалась Хатари.

— Скажите, принцесса, — начал Сальваторе, — а как получилось, что вы потеряли ту планету, которую теперь мы должны вам вернуть?

— Я всегда мечтала владеть собственной планетой, — произнесла принцесса, обращаясь к Сальваторе и его офицерам. В ее глазах отражалось пламя, пляшущее в искусственном камине. — В этом есть нечто необычайное когда тебе принадлежит целая планета. Поэтому когда мистер Кукри предложил финансировать празднества, которыми сопровождается вступление на престол, я обеими руками ухватилась за этот шанс.

— А у нас на планете не говорится «ухватиться за шанс», — слегка напыщенным тоном пропищал мистер Кукри. — Мы говорим: «прыгнуть в рот удачному случаю».

— Очень интересное замечание, — нахмурившись, сказал Сальваторе.

— Спасибо, — откликнулся Кукри. Он, как и многие другие похожие на барсуков существа, ни капельки не сомневался в значимости собственной персоны. — Да, я был рад финансировать принцессу и поддержать ее стремления. Моя раса тоже кое-что получит от этой сделки.

— В самом деле? — спросил Сальваторе.

— Исходя из условий моей сделки с принцессой, мы получим дом. Знайте же, благородный сэр, что мы, кукри, ищем планету, которая могла бы стать нашим домом. История о том, как мы потеряли нашу собственную планету, очень трагична, но сейчас я не буду об этом говорить. Видите ли, как вы могли заметить, наша раса является негуманоидной, потому, с точки зрения принцессы, нас как бы не будет на планете. Таким образом, у нее появляется возможность разделить планету с нами, при этом не деля ее, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Так и получилось, что Кукри предоставил мне денежный заем, сказала принцесса. — На празднество и на некоторые другие вещи — например, на трон. Я подписала документы, получила титул правительницы Мельхиора и собиралась отправиться в путь. Но тут мне стало известно, что после того, как я приняла предложение сими, и до того, как я добралась до планеты, там объявилось племя тупарей, и все пошло наперекосяк.

— А вы не пробовали призвать их к порядку при помощи этих документов? — спросил Сальваторе. — Полагаю, у Всемирного Игрового Совета есть агентства, которыезанимаются решением спорных вопросов наподобие вашего.

— Естественно, мы обратились в соответствующие инстанции, отозвалась принцесса. — Но вы же знаете, что такое бюрократия!

— Да, теперь я немного лучше понимаю суть событий, — пробормотал Сальваторе.

— И что? Собираетесь ли вы помочь нам?

— Возможно, мы сможем обсудить этот вопрос после банкета.

Глава 7

После банкета похожий на барсука мистер Кукри постучал в дверь каюты Сальваторе.

— Открыто! — крикнул командор. Кукри вошел.

— Вы посылали за мной, сэр?

— Вы — банкир принцессы Хатари, я верно понимаю?

— Совершенно верно, сэр.

— Вы заплатили принцессе значительную сумму за то, чтобы вашей расе было позволено разделить с ней планету Мельхиор.

— Да, сэр, так оно и есть. Я лично подписывал это соглашение. Я нашел дом для своего народа.

— Я посмотрел в атлас, — сказал Сальваторе, — и обнаружил, что Мельхиор на четыре пятых покрыт водой. Вы не были разочарованы, когда обнаружили, что на этой планете так мало суши?

— Ни капельки. Мы, кукри, планируем вскоре эволюционировать в расу, дышащую водой.

— Почему вы так отчаянно стремитесь поселиться на Мельхиоре?

— Эта планета обладает атмосферой, которая вполне отвечает нашим потребностям. Мы не в состоянии позволить себе заменить атмосферу.

И мистер Кукри объяснил, что в последние годы у кукри возникло множество проблем. Когда-то они были почтенной, всеми уважаемой расой и мирно уживались со всеми соседями. Потом кто-то обратил внимание, что у них нет противопоставленных пальцев. Поскольку у всех разумных рас есть противопоставленные пальцы, кукри были низведены до ступени «разумных животных», и их финансовому положению был нанесен невосполнимый ущерб. Никто не желал доверять неразумной расе, пускай даже эта раса создавала импровизированные представления, в которые были вовлечены миллионы участников. Это стали считать любопытным проявлением инстинкта, но не свидетельством разумной деятельности.

Проблема заключалась в том, что кукри не обладали никакими способностями в сфере техники, что ставило их в крайне невыгодное положение по сравнению с прочими расами. Кукри могли воспеть бурю, но не могли вскрыть консервную банку, пользуясь банальнейшей открывашкой, завернуть винт при помощи отвертки и вообще выполнить любую работу, для которой требовалось наличие противопоставленного пальца.

В настоящее время кукри разработали два вида протезов, заменяющих противопоставленные пальцы. Один из них выглядел в точности как противопоставленный палец, и даже более внушительно, чем выглядят подобные пальцы у других рас, но выполнял чисто декоративную функцию. Он не мог шевелиться. Пожалуй, эту разновидность правильнее бы было назвать не протезом, а моделью.

Те же, кому это было по карману, покупали себе другое приспособление — настоящие противопоставленные пальцы. Они могли не только прикоснуться ко всем пальцам этой же руки без помощи другой руки, но и гнуться в разнообразнейших направлениях под углом в триста шестьдесят градусов благодаря остроумной конструкции шарниров.

Кукри, поставившие себе такие протезы, становились даже более искусными работниками, чем представители рас, обладающих противопоставленными пальцами от рождения. Эти протезы были сконструированы таким образом, что на время спячки их можно было отключать, чтобы экономить энергию для следующего цикла бодрствования. Это давало кукри преимущество над другими расами с их старомодными, полученными от природы конечностями.

— Итак, сэр, — продолжал Кукри, — теперь вы можете понять, почему для нас так важно получить возможность перебраться на Мельхиор. Нам больше нечего продавать. На нашей собственной планете, Кукрифиполисе, не осталось никаких природных ресурсов. Мы давно уже их распродали. Даже урожаи проданы на много лет вперед — Сердитым Сборщикам Долгов, которые используют их слишком таинственным образом, чтобы о том позволено было упоминать. Строго говоря, мы, кукри, намерены улизнуть втихаря, все одновременно, и перебраться со всем имуществом на другую планету. Нам нужно скрыться от бейлифа, судебного исполнителя, который отберет у нас последние крохи.

— Но что же вы будете делать на планете, почти сплошь состоящей из воды? — спросил Сальваторе. — Вы же пока что не амфибии?

— Пока что нет. Но мы уже заработали средства на постройку подводных городов. Мы добыли их с превеликим трудом. На это ушли последние ресурсы нашей планеты — последние большие деревья, полудрагоценные руды, дрянная рыба, мелкие зверьки — их переработали на собачьи консервы. Словом, все, что мы смогли собрать. Мы заключили сделку с принцессой, и меня отправили присмотреть, чтобы все было выполнено точно в срок.

— Боюсь, что вы крупно прогорели с этим делом, — сказал Сальваторе.

— Да, на то похоже, — согласился Кукри.

— Вам стоит узнать, что заявление принцессы о контракте с семейством Сфорца не соответствует действительности.

— Хорошо, сэр, я это учту.

— Ваш народ поступил не самым разумным образом в этом деле.

— Возможно. Но вы поможете нам вернуть нашу планету?

— Этот вопрос я предпочитаю обсудить непосредственно с принцессой, — сказал Сальваторе.

Глава 8

Когда Сальваторе и Тома остались наедине с принцессой Хатари в мрачноватой приемной, примыкающей к столовой, молодой командор не стал тратить время понапрасну, а сразу перешел к сути дела.

— Принцесса, вы ведете со мной нечестную игру.

— С чего вы это взяли? — уклончиво произнесла принцесса.

— Вы солгали мне — как минимум в одном вопросе. Я просмотрел контракт, на который вы сослались. Вы не названы там в качестве договаривающейся стороны.

— Вы проверяете мои слова? Вот как? — надменно спросила принцесса, прошлась по комнате и села рядом с телевизором.

— Под контрактом, на который вы ссылались, не стоит ваша подпись. Как это понимать, госпожа принцесса? И кстати, какого места вы принцесса? Я имею в виду, что принцессы на дороге не валяются и с ними не часто сталкиваешься.

— Особенно если вам всего шестнадцать, — с легкой горечью произнесла принцесса. — Но знайте, молодой человек, что я — урожденная принцесса планеты Фульвия Ливиана.

Сальваторе повернулся к роботу.

— Вроде бы чудится что-то знакомое, но что — не припоминаю. Ты не слыхал об этой планете?

— Конечно, слыхал, — отозвался Тома. — Это монархическая планета в районе созвездия Архимеда. Живет в основном за счет торговли по почте. Вы можете перевести туда несколько сотен кредиток, и вам пришлют пергамент, дающий право на титул. К нему даже прилагается клочок земли.

— Это возмутительно! — воскликнула принцесса. — Я что, должна сидеть и выслушивать, как мое королевское достоинство подвергается сомнению каким-то нелепым осьминогом и сопляком, который много возомнил о себе лишь на том основании, что под его командованием находится боевой космический корабль?

— Этот сопляк спас вам жизнь, — невозмутимо напомнил Сальваторе. — Конечно, вы имеете полное право вернуться на свой корабль и отправиться восвояси. Тупари наверняка крутятся где-нибудь поблизости.

— Прошу прощения, — сделав над собой усилие, произнесла Хатари. — Просто я ненавижу, когда меня пытаются запугивать. Знаете, у вас такой суровый вид… Обаятельный, но суровый.

— Мне об этом уже говорили, — сказал Сальваторе.

— Я прошу прощения за то, что назвала вас сопляком. Я также извиняюсь перед вами, Тома.

— На самом деле, — подал голос Тома, — сравнение с осьминогом считается у нас комплиментом.

— Давайте вернемся к делам, — прервал обмен любезностями Сальваторе. — Принцесса Хатари, ваше заявление о том, что вы являетесь клиентом семейства Сфорца, не соответствует действительности.

— Но я же назвала вам номер контракта!

— Вы не значитесь там в качестве договаривающейся стороны.

— Как — не значусь?! Должно быть, вы просто невнимательно посмотрели.

— Вряд ли. Вы действительно упомянуты в контракте, но как враг.

— Я? Я — враг?

— Да. Враг тупарей, с которыми семейство Сфорца и подписало контракт. Тупари наняли кондотьеров Сфорца для боевых действий против вас.

— Возможно, они действительно это сделали. Но это же еще не значит, что они правы!

Сальваторе расхохотался.

— Принцесса, вы что, хотите попрактиковаться на мне в искусстве обмана? Вы, вопреки вашему утверждению, не являетесь союзником семейства Сфорца. Согласно контракту, мы участвуем в союзе, направленном против вас.

Несколько мгновений казалось, что принцесса намерена оспаривать эту точку зрения. Потом она пожала плечами и очаровательно улыбнулась.

— Ну что ж, мне ведь нужно было что-то делать. Но теперь вопрос заключается в том, что намерены делать вы.

— Я подумаю об этом, — ответил Сальваторе.

Глава 9

— Вы должны сказать принцессе, что здесь ей нечего ловить, — сказал Тома, когда Хатари ушла. — Вы же знаете, что не можете помочь ей.

— Знаю. Я просто думаю, не существует ли возможности обойти контракт.

Сальваторе вытащил копию контракта, полученную по факсу из Всемирного Центра Пересылок.

— Но он составлен предельно четко. Принцесса названа врагом. Я располагаю свободой действий во многих вопросах, но не в этом.

— Тогда вам остается лишь сказать ей об этом, — заметил Тома.

— Да знаю я, знаю, — устало отмахнулся Сальваторе. — Пожалуйста, позвони принцессе и передай, что мы сейчас к ней зайдем. Нам нужно обсудить с ней один неотложный вопрос.

— Нам, сэр?

— А в чем дело? Что, есть какие-то причины, по которым ты не можешь туда пойти?

— У меня сейчас в разгаре инвентаризация запасов продовольствия.

— Инвентаризация может подождать, — отрезал Сальваторе и внимательно посмотрел на робота. Боковые щупальца Тома поникли и из пурпурно-красных, как это присуще здоровому роботу-пауку, превратились в болезненно-зеленые. Сальваторе вспомнил, что роботы-пауки чрезвычайно склонны к меланхолии и особенно легко впадают в нее в двусмысленных ситуациях.

— Ладно, оставайся здесь, — сказал Сальваторе. — Я пойду сам.

Глава 10

Сальваторе надел свой легкий скафандр и отправился на «Лейтру», чтобы побеседовать с принцессой.

На борту «Лейтры» его встретил Кукри.

— Приветствую вас, командор. Вы — желанный гость на нашем корабле.

— Я пришел поговорить с принцессой. Где она сейчас?

— В кладовой. Извольте следовать за мной.

Сальваторе прошел следом за Кукри по пыльным коридорам «Лейтры». Юный командор отметил про себя, что корабль принцессы относится к старой серии «Исследователь Эдисона». Видимо, принцесса не могла позволить себе что-нибудь получше. На многих деталях стояло еще фабричное клеймо, а двигатели были старыми и изношенными. Это лучше всяких слов убедило Сальваторе, что принцесса находится в трудном положении.

Большая кладовка была заполнена всяческим оборудованием и багажом. У одной стены был расчищен свободный пятачок и на нем установлен трон принцессы. Это был настоящий трон, большой, с высокой спинкой, обтянутый красным бархатом, с подлокотниками, вырезанными в виде горгулий.

Принцесса Хатари сидела на троне, и вид у нее был глубоко несчастный. Она была одета в строгое зеленое платье. На голове у принцессы была небольшая корона. Несмотря на свои двадцать восемь лет, принцесса выглядела обиженной маленькой девочкой.

— У каждого из нас есть собственный трон, — проговорила она, обращаясь к Сальваторе. — Но мой никогда не станет настоящим, да?

— Я не знаю, — отозвался юноша. — Возможно, вы найдете себе другую планету и будете ею править. Возвращайтесь на Эксельсус, принцесса. Там для вас подыщут другую планету.

— Ох, вы ничего не понимаете!

— А что здесь понимать?

Принцесса порывисто подалась вперед.

— Нам дается только один шанс. Сзади нас подпирает следующее поколение правителей, получивших образование на Эксельсусе. Мы получаем только одну попытку. Если мы проваливаем ее, то это конец.

— И что происходит тогда? Ведь не посадят же вас в тюрьму?

— Нет. Тех, кто не сумел удержаться на троне, никак не наказывают. Но для меня все будет кончено. Вся моя подготовка, все образование пойдет насмарку. Без народа, которым я смогу управлять, все мои внутренние установки нарушатся. Я почти наверняка состарюсь до срока. Я начну резко прибавлять в весе — я просто ничего не смогу с этим поделать.

— Но что вы станете делать в таком случае? Куда вы направитесь?

— Мне придется найти какую-нибудь тихую планету и стать торговкой. Возможно, придется торговать наркотиками. Это стандартная альтернатива для неудачливых венценосцев. Я слыхала, что для этого неплохо подходит Земля…

Сердце юноши не выдержало.

— Успокойтесь, принцесса. Конечно же, я вам помогу.

— Но вы не можете этого сделать! Семейство Сфорца заключило контракт…

— Это будет не первый случай, когда кондотьеры самостоятельно вступят в какое-нибудь соглашение.

— Но что с вами сделает граф Сфорца?

— Не беспокойтесь. Я как-нибудь улажу эту проблему.

Но Сальваторе лгал и сам это осознавал. Он не сможет уладить эту проблему и успокоить графа. Но он не мог и допустить, чтобы принцесса превратилась в торговку.

Глава 11

Сальваторе объяснил Дику Фогерти, своему заместителю, что он решил помочь принцессе Хатари занять трон Мельхиора.

— Сэр, ребятам это не понравится, — сказал Фогерти.

— С каких это пор меня должно беспокоить, что понравится моим людям, а что не понравится? — поинтересовался Сальваторе. — Им платят за то, чтобы они сражались, а не за высокоморальные рассуждения.

— Мораль их вообще не интересует, сэр. Но дело в том, что мы работаем на семейство Сфорца, а у Сфорца контракт с тупарями.

— Я дал слово помочь принцессе до того, как узнал о контракте.

— И что с того?

— Да то, что в таком случае я с чистой совестью могу встать на сторону принцессы.

— Но зачем вам это нужно? Когда об этом деле узнает граф Сфорца, он с вас шкуру спустит.

— Предоставь мне самому разбираться с графом.

— Но он ведь и до наших шкур может добраться!

— Но не станет, поскольку вы всего лишь подчинялись приказам вашего непосредственного начальника, то есть моим.

— Но, сэр, зачем вам все это нужно?

— У меня есть на то причины, — проворчал Сальваторе. Он вовсе не собирался рассказывать всяким макакам вроде Фогерти о своем хвастовстве перед Альфонсо или о том, как ему неприятно в шестнадцать лет все еще оставаться бубалдаром. Строго говоря, ему уже почти семнадцать! Сколько можно ходить в «шестерках»?!

— В конечном итоге граф меня еще и поблагодарит, — сказал Сальваторе.

— Не знаю, не знаю… — покачал головой Фогерти. — Все-таки что-то здесь не то…

— Я позволю вам разграбить грузовые корабли тупарей, если вы будете по-прежнему подчиняться моим приказам.

— Гм… — заинтересованно протянул Фогерти. — А тупари богаты?

— Сказочно богаты, — не моргнув глазом, ответил Сальваторе, в глубине души надеясь, что его слова соответствуют действительности.

— И мы сможем забрать все? Никакой чепухи насчет правил войны?

— У этой войны только одно правило — победитель получает все, сказал Сальваторе. — Мы просто отдадим графу причитающуюся ему третью часть — с этим ничего не поделаешь. Но все остальное достанется тебе и парням.

— Так, значит, сэр, в этом мятеже замешаны деньги? — уточнил Дик.

— И куда большие, чем ты можешь сейчас представить.

— Ради денег мы пойдем за вами в ад и обратно, — твердо заявил Фогерти. — Деньги — единственная религия наемника.

— Теперь я вижу, что в религиозности есть свои хорошие стороны, усмехнулся Сальваторе. — Передай всем пилотам Звездного роя, что они должны через час быть готовы к выступлению на Мельхиор. Прикажи навигатору рассчитать курс с учетом обхождения «черных дыр». Нам вовсе не нужно вывалиться по другую сторону Поляриса. Объяви боевую готовность номер один. И пошевеливайтесь!

— Есть, сэр! — рявкнул Фогерти. Внезапная холодная четкость распоряжений юного командира ввергла заместителя в состояние благоговейного трепета.

* * *

Вскоре после этого эскадра двинулась в путь к Мельхиору. Предвкушение битвы привело экипаж в приподнято-радостное состояние. Кондотьеров мало смущал тот факт, что они идут в этот бой вопреки воле их работодателя, графа Сфорца. Мало кто любит своего начальника, особенно если этот начальник паразитирует на телах, купленных на рынке рабов, — а именно такие слухи ходили о графе. Это не было противозаконным деянием, но работать на такого человека было как-то неприятно. И, кроме того, настоящему наемнику просто полагается время от времени устраивать мятеж и выступать против начальства. Это просто закон природы.

И потому линкор «Эндимион» двинулся в путь, а к корпусу его были пришвартованы корабли Звездного роя — смертоносные мини-дредноуты, стремительно разящие «шершни» и подвижные, непредсказуемые «бездельники».

Глава 12

Линкор «Эндимион» двигался к планете Мельхиор, пожирая световые минуты и часы и постепенно наращивая скорость. Корабль был уже подготовлен к схватке; защитные экраны были установлены, артиллерийские погреба заполнены, негромко попискивал радар, обегая звездные скопления сектора Семирамиды.

Экипаж «Эндимиона» пока что не находился в состоянии полной боевой готовности. Войска особого назначения, предназначенные для наземных действий — два полка второй пехотной бригады семейства Сфорца, — все еще мирно дремали в анабиозных камерах. Сальваторе благоразумно предпочитал не будить их слишком рано: пехотинцы, если перед ними не стояла непосредственная задача, были на редкость склонны к мятежу.

Принцесса оставалась на борту «Лейтры», надежно прикрепленной к корпусу «Эндимиона».

Сальваторе попросил Тома отыскать все сведения о тупарях, какие только удастся. Некоторое время робот-паучок поработал с компьютером, потом явился к командиру с докладом.

— Ну так что ты выяснил? — спросил Сальваторе.

— В них есть нечто загадочное, — ответил Тома. — Впервые тупари упоминаются в записях экспедиции Мартина-Харриса. Именно эта экспедиция обнаружила их прозябающими на Анке, одной из лун Большого Ториса. Анк небольшая мрачная планетка, и на тот период тупари были весьма примитивным народом. У них даже не было приличных космических кораблей. Они к тому моменту еще не нашли решения проблемы О-колец с их устаревшей силовой установкой.

— А что такое О-кольца? — спросил Сальваторе. — Мы их используем?

— Нет, мы давно уже отказались от этой примитивной технологии. На наших кораблях стоят Э-кольца, и предполагается, что вскоре их заменят на Ю-кольца. Но тогда этих моделей еще не существовало.

— Ладно, продолжай, — махнул рукой Сальваторе. — Так что там с О-кольцами?

— На тот момент они уже являлись устаревшими, — принялся рассказывать Тома. — Поэтому тупари не осмеливались уходить в глубокий космос. Когда Мартин принялся расспрашивать тупарей об их образе жизни и их верованиях, их ответы были настолько нелепыми, неправдоподобными, абсурдными, дурацкими, тупыми, слабоумными и просто настолько не лезли ни в какие ворота, что Мартин в сердцах приписал в конце отчета: «Ну, тупари, блин!» Позднее комментаторы приняли эту приписку за самоназвание открытой расы, и оно намертво к ним приклеилось.

— Экспедиция должна была получить ответы на самые существенные вопросы, — заметил Сальваторе.

— Да, но все же осталось несколько весьма странных загадок.

— Что, например?

— Ну, например, никто и никогда не видел тупаря за едой. Существует предположение, что это зрелище настолько неэстетично, что тупари предпочитают укрываться даже друг от друга. Другой пример: отдельные признаки позволяют предположить, что тупари отчасти подобны растениям, что в определенное время года они пускают побеги, а потом рождают некий нелепый и чудовищный фрукт-плод. Это ставит их в уникальное по сравнению с другими разумными расами положение и позволяет накапливать энергию при помощи фотосинтеза. Но все это — недостоверные сведения.

— Но что все это может значить? — недоуменно спросил Сальваторе. Тома покачал головой.

— Ученые все еще не пришли к единому мнению. Несколько лет спустя тупарей посетила другая экспедиция и обнаружила, что они уже решили все проблемы с О-кольцами и начали строить вполне приличные космические корабли с подпространственными двусторонними двигателями Оуэнса-Уоткинса, хотя патент они нигде не приобретали. За очень короткий срок тупари стали воинственной расой, хотя и не особо уважаемой. Тупари оказались очень искусны в сражениях. Особенно они любили притвориться, что обращаются в бегство, а потом внезапно перейти в атаку. Позже они обнаружили, что этот прием перестал действовать, и сменили тактику. Их корабли были вооружены дальнобойными пушками и модифицированными плазменными торпедами. Тупари умели быть жестокими. Они разбирали пленников на части, чтобы посмотреть, как те устроены, а потом собирали обратно — изобретательно, но ужасающим образом.

— Неприятные типы, — заметил Сальваторе. — Они все еще живут на Анке?

Тома взмахнул щупальцами в выразительном жесте отрицания.

— Тупари уничтожили Анк в ходе военного конфликта, в котором было применено ядерное оружие. Но сперва они выжали из несчастной планеты все полезные ископаемые, какие только было можно. С тех пор тупари ищут себе новую родину. Но никто не желает иметь таких соседей. Тупари неряшливы и оставляют за собою беспорядок, где бы им ни довелось побывать. Кроме того, тупари уродливы — особенно их рты, окруженные кожистыми складками.

— Надо же, та же самая история, что и с кукри, — сказал Сальваторе. Они тоже потеряли свою планету.

Тут в каюту вбежал Грязный Дик Фогерти.

— Командир! Радар засек чужой Звездный рой, состоящий из вооруженных кораблей!

— Попробуйте связаться с ними по радио, — приказал Сальваторе.

Фогерти быстро настроил радиоприемник. Его поросшие волосами пальцы на удивление аккуратно управлялись со светящимися кнопками.

— Они на канале 2а22, сэр.

Сальваторе включил приемник.

— Привет, — раздался из приемника голос, говорящий на интертрепе. — Есть там кто-нибудь?

— Кто говорит? — спросил Сальваторе. — Назовите себя, пожалуйста.

— Я — Селфридж Суммум Лорн, командир этой космической армады тупарей.

— Что вам нужно? — спросил Сальваторе. — Надеюсь, вы не собираетесь попытаться помешать нам добраться до Мельхиора?

— У нас и в мыслях подобного не было! — заверил Сальваторе командир тупарей. — Это ваш линкор? Большой корабль, а?

— Да, черт побери, это большой корабль, — ответил Сальваторе.

— На нем небось много оружия? Может, даже какие-нибудь новейшие изобретения?

— Мы вооружены, и мы намереваемся продолжить наш путь.

— Пожалуйста-пожалуйста, — сказал тупарь. — Что вы такие нервные? У нас к вам нет никаких претензий, и мы вовсе не собираемся доставлять вам неприятности. Мы здесь только для того, чтобы убедиться, что все в порядке. На самом деле у нас для вас есть подарок.

В командную рубку быстро вошел корабельный гардемарин.

— Сэр, по левому борту к нам приближается неизвестный предмет, приводимый в движение маленькой ракетой!

— Просканируйте его на предмет наличия взрывчатых веществ, — приказал Сальваторе.

Гардемарин бросился к телефону и живо переговорил с дежурным офицером исследовательской лаборатории. Выслушав ответ, гардемарин доложил:

— Объект инертен, сэр.

— Отлично. Примите его на борт.

Подарок от тупарей оказался пакетом со сторонами по четыре фута, упакованным в яркую оберточную бумагу.

— Можем ли мы это развернуть, сэр? — спросил гардемарин.

— Полагаю, да, — ответил Сальваторе. Они быстро развернули бумагу и аккуратно сложили ее, как и полагалось делать военным, распаковывая странные подарки. Под бумагой обнаружилась большая коробка. Ее так же проворно открыли. Из коробки вырвалось облако желтоватого дыма. Сальваторе мгновенно нажал на кнопку включения противопожарной системы, но дым вскоре рассеялся, а вместо него в ярко освещенной командирской рубке возникли странные видения. Расплывчатые картинки сложились в образ полуобнаженной прекрасной девушки. Девушка танцевала какой-то причудливый танец. Вскоре в рубку набился чуть ли не весь экипаж. Кондотьеры следили за танцем, млея от удовольствия.

Сальваторе, тоже наблюдающий за пляской, начал осознавать, что в рубке витает какой-то странный, хотя и не неприятный запах. Юноша не мог понять, чем же это пахнет. В его сознании возник целый калейдоскоп образов: весенние дни, закат, солнечная дорожка на волнах, любовь, воспоминания…

— Проснитесь, сэр! — крикнул Тома и дернул Сальваторе за руку.

Сальваторе медленно вышел из транса. Робот-паук указал на экран. Не было никаких сомнений — к ним приближались неприятельские корабли, стремительно набирающие скорость. Сочетание символов указывало, что это Звездный рой тупарей и что тупари приближаются к «Эндимиону».

— Нападение! — крикнул Сальваторе. — Всем по местам! Машинное отделение — полный ход!

Огромный линкор, оснащенный новейшими двигателями для перемещения в атмосфере и нуль-реакторами, быстро развернулся носом к приближающейся армаде.

— У нас есть для вас еще один сюрприз, и вам придется с ним повозиться! — раздался из радиоприемника голос командира тупарей.

Сальваторе принюхался.

— Что это? — спросил он.

— Что это? — эхом повторил его вопрос Дик Фогерти, вертя головой.

— Это запах из пакета! — сказал Тома. — Они отравили атмосферу корабля феромонами!

— Включить воздушные фильтры! — скомандовал Сальваторе. — И приготовиться к атаке!

Глава 13

Теперь от Сальваторе требовалось доказать, чего он стоит. Современные правила войны требовали от командира, чтобы он уделял внимание всем своим кораблям. Благодаря современной технике он мог, находясь на борту флагмана, перехватить управление любым из кораблей Звездного роя. Таким образом командир мог выстраивать корабли в боевой порядок, перестраивать, бросать их в решающие места битвы; корабли могли поддерживать друг друга, если обстоятельства складывались не в их пользу, или не вмешиваться, если противник оказывался заведомо слабее.

Сальваторе плюхнулся в командирское кресло и пристегнул ремни. Его пальцы стремительно забегали по кнопкам и рычажкам пульта управления. Огромные экраны, расположенные прямо перед Сальваторе и по бокам, давали ему возможность следить за переменами в ходе битвы.

Звездный рой тупарей развернулся в боевой порядок номер двенадцать, прозванный «зубастой корзиной», и понесся на огромный линкор… Целью этого маневра было взять кондотьеров в клещи и обрушить на них перекрестный огонь.

Со стороны могло показаться, будто Сальваторе добровольно идет в западню. Но на самом деле у него было припасена пара ловких трюков. Клещи сомкнулись, и тупари, должно быть, уже облизнулись в предвкушении крупной добычи, но тут Сальваторе резко включил обратный реверс. Это был трудный маневр. Для него требовался точнейший расчет времени и согласованность действий. Большинство военных космических кораблей были просто не способны на такой маневр. Ситуация осложнялась тем, что к изначально присутствовавшему на месте стычки Звездному рою тупарей присоединились еще два с ближайших планет, Декстера II и Порт-сан-планет. Теперь их силы значительно превышали численностью отряд Сальваторе, а объединенной огневой мощи этой армады хватило бы, чтобы разнести в клочья какую-нибудь планету. Сальваторе продолжал удерживать занимаемые позиции и выжидал, едва касаясь пальцами пульта. При помощи ножных педалей он в любое мгновение мог произвести фланговый маневр, а наклона головы хватало, чтобы открыть огонь.

С точки зрения тупарей это выглядело так, словно отряд Сальваторе внезапно исчез из поля их зрения. Кондотьеров не могли отыскать даже радары. Сальваторе одновременно выполнил уход в сторону и переход в другое измерение.

Сальваторе перевел корабль в подпространство, все еще сохраняя контроль над общим управлением. Неподалеку плавали странной формы объекты размером примерно со спутник. Если бы какой-нибудь из кораблей столкнулся с таким объектом, он был бы мгновенно уничтожен, поскольку это были планеты. В подпространстве они под воздействием не до конца изученных сил съежились, но не утратили ни массы, ни гравитации.

Некоторое время Сальваторе маневрировал, уклоняясь от статических силовых линий ближайшей «черной дыры», а потом перевел «Эндимион» обратно в обычное пространство. Он вынырнул из подпространства именно там, где и рассчитывал: далеко за спинами эскадры тупарей. Те лихорадочно пытались перегруппироваться, но построение «корзиной» сейчас работало против них.

— А теперь сделайте их, ребята! — крикнул Сальваторе и перевел все корабли своего Звездного роя на индивидуальное управление.

Кондотьерам не нужно было повторять подобный приказ дважды. Командиры эскадрилий уже находились на бортах своих кораблей и ждали лишь сигнала командора. Услышав приказ, они радостно взвыли; их корабли оторвались от линкора и врезались в смешавшиеся порядки тупарей. Плазменные пушки выплюнули красные струи. Жгучие лучи срывали корабли противника с неба и расплющивали о случайно проносящуюся мимо комету. Электрические разряды метались от корабля к кораблю, разрывая тьму космоса. Пылали взорвавшиеся корабли тупарей. Спустя минуту все было окончено. Уцелевшие тупари поспешно отступили. Перед «Эндимионом» возник сине-бело-зеленый шар — планета Мельхиор.

Глава 14

С эскадрой тупарей было покончено, но на Мельхиоре оставалась их военная база. Она располагалась в крепости, находящейся на крупнейшем материке планеты. После нескольких попыток Сальваторе удалось связаться с этой крепостью.

— Я хочу произвести посадку, — сказал он.

— Нет, вы не можете этого сделать, — отозвался командующий тупарей. — Это наша планета.

— Эта планета не ваша, — возразил Сальваторе. — Потрудитесь немедленно ее очистить — так вы избавите себя от крупных неприятностей.

— Это исключено, — сказал командующий тупарей. — Мы обнаружили эту планету, и мы намерены и впредь ее удерживать. Если вы немедленно уберетесь отсюда, мы не станем уничтожать вас и ваш отряд.

— Попробовали бы! — хмыкнул Сальваторе. — Ваша армада уже пыталась уничтожить «Эндимион», и что от нее осталось? Полагаю, то же самое ждет и вас, и в самое ближайшее время.

— Нас? Никогда!

Глава 15

«Эндимион» совершил посадку на платформу, установленную в пяти километрах над поверхностью планеты. Десантным отрядам было приказано приготовиться к высадке. Десантники были вооружены ружьями-огнеметами, острыми штыками и гранатами огромной разрушительной силы, и их уже охватило боевое безумие.

Суша составляла лишь небольшую часть поверхности Мельхиора. Но тупари получили доступ к ресурсам планеты. У них хватило предусмотрительности быстро построить подводный город. Туда-то тупари и отступили и там и засели, оказывая ожесточенное сопротивление.

Сальваторе приказал своим бойцам высадиться на одном из островов ближайшего архипелага и заняться уничтожением этого подземного города. Эта задача казалась достаточно несложной. Подводные «кроты» продвигались вперед, и из их отводных труб вырывались пузырьки воздуха. Кондотьеры, переодевшись в подводные скафандры, готовились к последнему штурму.

Глава 16

Космические битвы давно уже стали главным способом разрешения военных конфликтов, но все же до сих пор часто возникала необходимость в наземных сражениях. Для этого с разнообразных перенаселенных планет импортировались солдаты. Они проходили краткий курс военной подготовки, чтобы произвести благоприятное впечатление на арбитров, отслеживающих наземные конфликты.

До возникновения потребности в них солдат-пехотинцев держали на специальных складах. Эти склады представляли собой помещение, от пола до потолка заполненное поставленными друг на друга койками. Между рядами коек оставляли узкие проходы, чтобы могли пройти уборщики. Каждая койка была оборудована аппаратурой для поддержания жизни и пробуждения из анабиоза.

Пехотинцы так и лежали на этих койках — с капельницами, подсоединенными к венам, и с кислородными масками на лицах. Играла тихая музыка. Солдаты ожидали сигнала, который прикажет им проснуться и встать.

* * *

В коридорах трюма зазвучал сигнал тревоги. Яростно замигали огоньки приборов. Раздался вой сирены, потом — пронзительный свист. Мгновенно активизировалась деятельность аппаратуры жизнеобеспечения. Каждому солдату была автоматически впрыснута доза адреналина.

Солдаты заворочались, застонали, заворчали, принялись протирать глаза, почесываться, трясти головой и спрашивать друг друга: «Чего стряслось-то?» Они послезали со своих коек, достали из-под матрасов отлично отглаженную форму и оделись, потом построились под рев и вопли свежеразбуженного сержанта.

В трюм вошел Сальваторе. Он подождал, пока наступит тишина, и обратился к войскам:

— Парни, я пришел сюда, чтобы сказать несколько слов своим товарищам, которые падут в грядущей битве. Их будет не так уж много. Кое-кто из вас новички, только что прибывшие с Фабрики Солдат. Вам стоит быть особенно внимательными.

Когда Сальваторе выехал на сцену, солдаты были — само внимание. Шпоры командора сверкали на солнце, а стремена слегка позванивали. Когда Сальваторе обвел пехотинцев взглядом, в этом взгляде сквозило не только великолепное презрение, но и усталость. Он очень устал. Подготовка сражения — нелегкое дело, и ведь за всем нужно присмотреть!

Глава 17

— Сэр! — окликнул командора Тома. — Вас к телефону!

— Ты что, не видишь, что я веду людей на отчаянное дело? Скажи, что я перезвоню попозже. Если буду жив.

— Полагаю, сэр, вам лучше все-таки ответить на этот звонок, настойчиво произнес Тома.

— Да кто там звонит? — поинтересовался Сальваторе. — По твоему тону можно подумать, что на связи сам Господь Бог.

— На настоящий момент этот звонок для вас важнее божественного внимания. Это граф Сфорца.

— Ой, блин!

* * *

— Это ты, Сальваторе?

— Да, граф, это я. Вы меня слышите?

— Говори громче, на линии какие-то помехи.

— Разрешите, я включу фильтр шумов. Так лучше?

— Да, лучше. Сальваторе, что ты, по-твоему, сейчас делаешь?

— Собираюсь вести своих людей в сражение, — ответил Сальваторе. — Честно говоря, у меня сейчас не самый подходящий момент для разговоров.

— А теперь слушай меня внимательно. Ты собираешься вступить в бой с тупарями? Я правильно понимаю? Что-что ты сказал?

— Я сказал «да», — угрюмо пробормотал Сальваторе.

— Тебе что, не объяснили, что тупари — наши союзники?

— Мне об этом сказали. Но в этих тупарях есть что-то зловещее. Я говорю совершенно серьезно, сэр. Я думаю, для нас лучше будет выступить на стороне принцессы.

— Ты думаешь? Кто тебе сказал, что ты можешь думать?

— Мне полагается думать, потому что я — старший по званию в этом отряде.

— Думать — это одно, а начать войну против союзника — совсем другое, — назидательно изрек граф Сфорца. — Сальваторе, немедленно останови эту заварушку.

— А, черт! — воскликнул Сальваторе.

— В чем дело?

— Атака только что началась.

— Как это могло произойти? Ты что, подал своим людям какой-то знак? Сражение не может начаться, пока командир не подаст сигнал.

— Когда вы сказали мне немедленно прекратить это все, я в сердцах ударил сжатым кулаком по ладони.

— Ну и что?

— Обычно я именно так и подаю сигнал к началу битвы.

— Сальваторе, — произнес граф со смертоносным спокойствием, — я хочу, чтобы ты немедленно остановил это сражение, извинился перед тупарями и явился ко мне. Полагаю, нам нужно кое-что обсудить.

— Да, сэр. Будет исполнено, сэр, — отозвался Сальваторе.

Глава 18

На некоторое время Сальваторе впал в уныние. Ведь победа уже была, считай, у него в руках! И тут его военачальник, граф Кармино Сфорца, приказывает все бросить, отдать с таким трудом добытую победу тупарям и немедленно возвращаться домой. Прыжками!

Потом Сальваторе решился. Он проигнорировал приказ и вместе со своими войсками спустился на поверхность Мельхиора. Их высадка не встретила ни малейшего сопротивления. Кондотьеры быстро устроили командный пункт.

Принцесса Хатари также впала в уныние. Она покинула «Эндимион» и присоединилась к Сальваторе, чтобы быть наготове на случай празднования победы. Она надела новое коронационное платье, изумрудно-зеленое, с отделкой из бриллиантов. То есть на самом деле это были цитрины, но принцесса намеревалась впоследствии, после вступления на престол, заменить их настоящими бриллиантами.

— Люди ожидают от монарха, что тот при любых обстоятельствах будет выглядеть величественно и пышно, — пояснила Хатари. — Нам приходится оправдывать ожидания.

— Можете забыть о коронационном платье, — мрачно сказал Сальваторе. У нас крупные неприятности.

— Но ведь вы же сможете с ними справиться, правда? — спросила Хатари таким нежным голосом, что вся хмурость шестнадцатилетнего капитана растаяла, словно лед под лучами солнца.

— Не знаю, — отозвался Сальваторе. — Может, сумею, а может, и нет. Дайте мне немного подумать…

Командор встал и начал расхаживать по грубо обтесанному полу командного пункта. Присутствовавшие проворно уступали ему дорогу. Сальваторе был хорошим командиром, и подчиненные его любили, но не забывали о его вспыльчивом нраве. Сальваторе хмурился, кривил губы и щурился. Потом он принялся при ходьбе шаркать ногами по полу. Наконец он забрел в угол, уткнулся лбом в стену и пронзительно заулюлюкал. Этот неожиданный вопль сильно перепугал принцессу. Что касается кондотьеров, они не обратили на улюлюканье ни малейшего внимания. Они уже давно привыкли к странному способу, которым их командир спускал пар.

Наконец Сальваторе успокоился.

— Ну что ж, — сказал он, — где у нас офицер, заведующий наземными контактами?

— Это часть моих обязанностей, — отозвался Дик Фогерти.

— На этой планете есть местное население?

— Так точно, сэр. Раса, именуемая сими.

— Как далеко отсюда расположен ближайший город сими?

— За тем гребнем горы есть какой-то город, — доложил Фогерти.

Сальваторе посмотрел в телескопический перископ. Этот прибор — если его как следует отрегулировать — позволял подробно рассмотреть окружающую местность. Сальваторе увидел зелено-оранжевый пейзаж с отдельными вкраплениями коричневого цвета. Вокруг командного пункта росли деревья, но Сальваторе никогда еще не приходилось видеть ничего подобного. Больше всего эти деревья напоминали гигантские оранжевые грибы, поросшие перистыми листьями. Листья переливались разными оттенками зелени, словно оперение павлина. За лесом виднелись гребни скалистых гор. Прямо перед командным пунктом раскинулся луг, а за ним находился довольно большой город.

Сальваторе повернулся к Фогерти.

— Как вы полагаете, сможете вы взять группу солдат и доставить мне сюда взрослого сими?

— Без проблем, босс, — откликнулся Фогерти. — Если вы собираетесь его пытать, я постараюсь подобрать экземпляр покрепче.

— Я собираюсь просто побеседовать, без всяких пыток, — ответил Сальваторе.

— Ясно, командор.

Фогерти повернулся, чтобы отобрать несколько человек. Но тут донесся крик одного из часовых:

— Сэр! Сюда идет разумное существо!

Сальваторе снова приник к окуляру перископа и увидел существо, больше всего напоминающее кенгуру. Вот только у кенгуру не бывает ярко-зеленого меха, местами переходящего в редкие перья. Периодически существо хлопало рудиментарными крыльями, словно надеясь взлететь. Череп у него был крупнее, чем у кенгуру. Заметные выпуклости затылочных долей свидетельствовали о разумности существа.

— Ну что ж, проблема решилась сама собой, и идти никуда не пришлось, — сказал Сальваторе. — Проверьте, нет ли у этого типа оружия, и проводите его ко мне.

Глава 19

По знаку Сальваторе часовой открыл дверь командного поста и впустил сими. При ближайшем рассмотрении Сальваторе обнаружил, что глаза у сими были ярко-зеленые, с редкой россыпью золотистых точек. Сальваторе не знал, имеет ли это какое-нибудь значение.

— Вы говорите на интертрепе? — спросил Сальваторе.

— Да, в числе прочих языков, — отозвался сими на чистейшем, без малейшего акцента интертрепе. — Я переводчик и потому говорю на множестве инопланетных языков так же хорошо, как и на своем родном оусими.

— Добро пожаловать на мой корабль, — сказал Сальваторе. — Я бубалдар кондотьеров графа Кармино Сфорца. Я прибыл сюда, чтобы помочь вам освободиться от ига тупарей.

— Вы двигаетесь чересчур быстро для меня, — сказал сими, моргая и щурясь. — И потому я вижу вас как-то расплывчато.

— Может, вам нужны очки? — предложил Фогерти и загоготал, но тут же осекся, наткнувшись на взгляд Сальваторе.

— Мы можем видеть очень хорошо, но лишь тогда, когда перед нами предметы привычного нам цвета и формы, — сказал сими и искоса взглянул на Сальваторе. — Вы ведь бипедальны, да? У вас две ноги? Да, теперь я вижу. Так что вы там сказали насчет цели вашего прибытия?

— Я хочу освободить вас от захватчиков-тупарей, — повторил Сальваторе.

— А кто это такие? — удивленно спросил сими.

— Большие, высокие ребята с кожистыми складками на мордах, — пояснил Сальваторе.

— А, понял! Благодетели! Мы называем их благодетелями.

— Тупари — благодетели? Вы, наверное, имеете в виду какую-то другую расу.

— Нет-нет, последнее время здесь не было никаких другихпосетителей, кроме тупарей. Видите ли, они пришли, чтобы помочь нам. Мы, сими, несчастные создания, и мы чрезвычайно нуждаемся в помощи. Тупари согласились выполнять за нас всю работу, какая только потребуется. А это, знаете ли, довольно большие объемы.

— Но вы же избрали королеву! — воскликнул Сальваторе.

— Ну да, но тупари поговорили с нами, и мы передумали.

— Возможно, вам придется еще раз пересмотреть свое мнение. Правление королевы будет исключительно благотворным для вас. Я привез ее величество сюда. Она вам понравится.

— Вполне возможно, что королева и вправду нам понравится, — не стал спорить сими. — Нам нравятся большая часть народов, рас и разнообразных вещей. Но ведь королева не станет выполнять за нас всю работу, как это пообещали тупари. Они взяли на себя абсолютно все — можете себе такое представить? Они даже опекают инкубаторы, где мы растим нашу молодежь. В результате миллионы сими освободились для других дел.

— Но как вы можете доверить вашу молодежь какой-то чужой расе? — изумился Сальваторе.

— А что в этом сложного? Я имею в виду — это ведь просто яйца. Они просто лежат в инкубаторе, да и все, — понимаете, что я хочу сказать? Единственный интересный момент, связанный с яйцом, — это когда из него вылупляется малыш. А после этого он уже не яйцо, а лишний рот, который надо кормить.

— Вам не нравится заботиться о собственных яйцах? Но вы же сами вылупились из таких же яиц!

— Ну да, конечно, но ведь это было задолго до того, как мы узнали, что можно все устроить получше. Теперь о яйцах заботятся тупари, а мы занимаемся более важными делами.

— Чем, например?

— Мы идем в великие леса и любуемся на синие листья.

— А что, эти листья так трудно разыскать?

— Да нет, не особенно.

— Тогда зачем вы это делаете?

Сими уставился на Сальваторе, раскрыв от изумления рот.

— Это совсем не похоже на дружеский вопрос! Мы просто это делаем, вот и все.

— Как вы можете позволять чужакам делать все вместо вас?

— По причине низкой самооценки, — сказал сими. — Мы не самого высокого мнения о себе. Мы не очень смышленые и не очень воинственные. Но нам очень нравится гулять по лесу и собирать синие листья. Если каждый сими получит возможность этим заниматься, мир станет лучше.

— И что, все сими так считают?

— Да, все, — отозвался сими. — Каждый сими испытывает те же самые чувства, что и все остальные сими. Таким путем мы избегаем разногласий.

Глава 20

— И что же теперь? — поинтересовался Тома.

Сальваторе пожал плечами. Он до сих пор находился в командном пункте, который представлял собой сборное сооружение — фактически палатку. Пол в командном пункте был застелен коврами, а с перекрещивающихся стоек свисали светильники.

Здесь присутствовало множество вооруженных людей в мундирах цветов семейства Сфорца — пурпур с серебром — и небольших фуражках с кокардами в виде орлиного пера. В командном пункте был установлен телефонный коммутатор. Это давало Сальваторе возможность связаться с любым из своих людей в наземных отрядах и с «Эндимионом», парящим у них над головами. А еще в командном пункте ощутимо пахло потом.

Появилась принцесса. Она посмотрела на мрачного парнишку-командира и обеспокоенного робота-паука, выбрала место, где можно присесть, и обратилась к Сальваторе:

— Вы сделали все, что могли, но сими не хотят принимать меня. Лучше будет, если вы подчинитесь приказу графа. А я отправлюсь прочь.

— Нет, — сказал Сальваторе. — Пока что нет.

— Что вы собираетесь делать?

— Слушайте, здесь что-то глубоко не так! — сказал Сальваторе. — Вся доступная нам информация свидетельствует, что тупари — злобный и жестокий народ. Почему вдруг сими захотели, чтобы тупари у них остались? Тупари явно одурачили их — наивных, простодушных существ. В чем же кроется обман?

— Мы не знаем этого. И у нас нет времени, чтобы это выяснить.

— И тем не менее выяснить необходимо! И я все-таки узнаю, что тупари делают в городах сими!

— Но у вас нет возможности пробраться через линию обороны тупарей к главным городам и наиболее заселенным районам.

— Ничего, я изыщу такую возможность! — Сальваторе повернулся к Тома.

— Свяжись с Альфонсо по нашему личному каналу.

Глава 21

— Это сумасшедший план, — сказал Альфонсо.

Он только что прилетел на своем корабле с рудников, расположенных в пятидесяти милях от префектуры Моронмсиа. Альфонсо изучал там закономерности залегания геологических пластов — это позволяло представить себе наличие полезных ископаемых на данной планете. Они быстро обменялись приветствиями, Сальваторе объяснил, в каком затруднительном положении очутился, и Альфонсо согласился помочь хромосом-брату. Теперь Альфонсо под покровом ночи вел Сальваторе и Тома по безлюдным землям к городу сими.

— Мне необходимо точно знать, что здесь творится, — отозвался Сальваторе.

— Но это опасно — идти туда.

— Но это единственный способ разобраться в происходящем, — не сдавался Сальваторе.

— Нам лучше прибавить шагу, — заметил Тома.

Небольшая группа быстро шла сквозь ночь. Сальваторе и Альфонсо были одеты в бесформенные серо-коричневые балахоны. Эта идея принадлежала Альфонсо. Зная об особенностях зрения сими, он надеялся, что подобные одеяния, да еще и ночью, позволят им незамеченными пройти мимо местных жителей.

Городские ворота были открыты. Юноши и робот крадучись проскользнули внутрь. В городе было совершенно тихо, если не считать бормотания телевизоров, вывешенных на телефонных столбах. Сими питали нежнейшую привязанность к телевидению и много лет подряд покупали наихудшие фильмы «Фоулти-Тауэр», Они утверждали, что это зрелище исключительно забавно даже с точки зрения инопланетян.

Сальваторе, Альфонсо и Тома прошли по узким пустынным улочкам, застроенным необычными пузатыми домиками, потом пересекли главную площадь и спустились по мощенной булыжником дороге на какое-то открытое пространство. На другой стороне улицы возвышалось очень большое здание из красного кирпича.

— Вот это и есть инкубатор, — сказал Альфонсо.

Ворота были снабжены массивной цепью и засовом, но никто не потрудился задвинуть засов в паз. Трое разведчиков приоткрыли ворота и пробрались внутрь. Внутри оказалось пусто — ни охраны, ни работников.

— Ну и куда все подевались? — прошептал Сальваторе.

— Смотрят полуночный репортаж с соревнований по гарпунной рыбной охоте, — ответил Альфонсо.

— Вот и удобный момент для нас, — сказал Сальваторе.

— Надеюсь, что да, — отозвался Альфонсо. — А теперь мне пора возвращаться к себе на шахту. Удачи!

Альфонсо исчез, а Сальваторе и Тома вошли в здание инкубатора.

Глава 22

В тусклом свете висящих под потолком ламп были видны длинные ряды плетеных колыбелей. Сальваторе пошел по проходу. В корзинах лежали яйца, по три-четыре в каждой.

Сальваторе узнал яйца сими — перед выходом он как следует изучил «Яичный справочник». Яйца сими были красновато-коричневыми, около четырех дюймов в длину. Один их край был заострен, другой — скруглен. Но в корзинках лежали и другие яйца — чуть меньше по размеру, чем яйца сими, серовато-белые в фиолетовую крапинку. Эти яйца были почти что круглыми.

Ну и что это за вторая разновидность? Сальваторе принялся внимательно разглядывать пестрые яйца. Они почему-то внушали ему беспокойство. Юноша взял в одну руку такое крапчатое яйцо, а в другую — обычное красновато-коричневое яйцо сими. Крапчатое яйцо было тяжелее и словно слегка сальное на ощупь.

— Это яйцо не принадлежит сими, — уверенно сказал он, обращаясь к Тома.

Робот-паук осторожно прикоснулся щупальцем к крапчатому яйцу.

— Вы правы, сэр. Они не принадлежат сими. Но чьи же это яйца?

— Думаю, мы сможем найти ответ, — сказал Сальваторе. — Ты захватил «Яичный справочник»?

— Вот он, — отозвался Тома. Он покопался в небольшой сумке, пристегнутой к самой широкой части туловища, и извлек оттуда книгу. Сейчас поищу… Крапчатые, почти круглые… — Робот быстро перелистал несколько страниц. — Вот оно, командир!

На странице сорок четыре обнаружилось изображение яйца. Подпись под картинкой гласила: «Изображение яйца тупарей».

— Вот оно! — не сдержался Сальваторе.

— Совершенно верно, — согласился Тома. — Вы проникли в самое сердце этой тайны, сэр.

— Теперь все ясно, — сказал Сальваторе. — Тупари втерлись в доверие к сими и получили доступ в их инкубаторы. Получив контроль над инкубаторами, тупари подложили туда свои яйца, поместив их рядом с яйцами сими.

— И какова цель?..

И тут Сальваторе внезапно озарила жуткая догадка.

— Они собираются убить вылупившихся детенышей сими! А потом тупари беспрепятственно захватят Мельхиор и заселят собственными мерзкими отродьями!

Тома задумчиво свил щупальце в клубок.

— А почему сими не заметили, что часть яиц отличается?

— Ты же знаешь, как плохо они видят. Тупари явно учли этот фактор.

Тома согласно махнул щупальцем.

— Мы должны немедленно сообщить об этом в соответствующие инстанции.

— У нас уже нет времени, — возразил Сальваторе. — Слушай! — и он протянул роботу-пауку яйцо сими.

Тома взял яйцо и осторожно повертел его в щупальцах.

— Что я должен слушать, сэр?

— Поднеси яйцо к уху.

Тома выполнил указание.

— Внутри что-то шевелится! — воскликнул он.

— Совершенно верно. Через несколько часов из яиц начнут вылупляться детеныши. А как только они вылупятся, будет уже поздно.

— Что же нам делать? — спросил Тома.

Сальваторе огляделся по сторонам и увидел в углу бочонок, из которого торчали медные прутья. Он вытащил прут в два фута длиной, взвесил его в руке и решительно двинулся к ближайшей корзине.

— Мне эта идея не кажется очень уж хорошей, — осторожно заметил Тома.

— Неважно, что там тебе кажется. Помогай. Он наклонился и врезал по ближайшему яйцу тупарей. Потом врезал второй раз. Потом третий. Наконец по скорлупе разбежались трещины. Потом яйцо раскололось надвое, и из него высунулась вытянутая морда со странной кожистой пастью.

— О Господи! — вскрикнул робот. — Оно движется ко мне!

Детеныш оскалил острые клыки. Его маленькие красные глазки вспыхнули злобой, и он двинулся к попятившемуся роботу-пауку.

— Почему он гонится за мной? — недоуменно спросил Тома.

— Такова природа тупарей, — пояснил Сальваторе. — В «Яичном справочнике» сказано, что тупари ведут себя наиболее свирепо сразу после рождения. Некоторые утверждают, что таким образом детеныши выплескивают свой гнев на то, что их родили в этот мир боли и неисполнимых желаний. Но это не больше, чем теория. Точно известно лишь то, что сразу после рождения они нападают на все, что движется.

— Очень интересно, — вежливо заметил Тома. — Но не могли бы вы что-нибудь сделать с этим детенышем? А то он пытается отъесть одно из моих щупалец.

Сальваторе вытащил из кобуры свой бластер, переключил его на узкий луч и быстро превратил детеныша в дурно пахнущую головешку. Потом они с Тома пошли вдоль рядов, уничтожая яйца тупарей.

Наконец задача была выполнена.

— Мы справились, — сказал Сальваторе. — Теперь эти существа не выберутся в ничего не подозревающий мир.

— Аминь! — подытожил Тома. — Теперь остается только объяснить все графу Сфорца.

Глава 23

Вернувшись в лагерь кондотьеров, Сальваторе засел у себя на командном посту и принялся обдумывать дальнейшие действия, потягивая «Овалтайн», приготовленный заботливым Тома.

Сальваторе погрузился в свои мысли и отвлекся от раздумий лишь тогда, когда заметил, что комнату пересекла какая-то тень, а сзади раздался шорох. Сальваторе стремительно вскочил и обернулся. С потолка спустились трое мужчин. Они были с ног до головы одеты в черное, и даже лица их были почти полностью скрыты под черными капюшонами. За спиной у каждого был приторочен меч. Незваные гости были обуты в легкие тапочки на сверхлипкой подошве, позволяющие им бегать по стенам, хотя это и создавало значительную нагрузку на тазобедренные суставы. Двигаясь со стремительной грацией, ниндзя быстро спустились на пол и скинули тапочки-присоски. Теперь они были готовы к действиям.

Трое ниндзя плечом к плечу двинулись к Сальваторе. Все они улыбались, и это показалось Сальваторе зловещим признаком. Он быстро взглянул в сторону и понял, что его собственное оружие оказалось вне зоны досягаемости. Лучевой меч висел на стене. Бластер хоть и был почти разряжен, но все же и его хватило бы, чтобы нашинковать этих сосунков соломкой. Но и бластер лежал слишком далеко.

Сальваторе пришло в голову — а не отвлечь ли ниндзя разговором и не попытаться ли прорваться к бластеру?

— Привет, ребята. Что случилось? — спросил командор, искусно имитируя манеру поведения неопытного юнца.

— Мы пришли за тобой, — ответил стоявший впереди ниндзя.

— Что, в самом деле? — поинтересовался Сальваторе. — И куда вы хотите меня забрать?

— Не вздумай кидаться к оружию, — предупредил ниндзя.

Медлить было некогда. Бластер был уже почти рядом. В комнате внезапно стало невыносимо душно. В квадрат окна струился свет двух лун Мельхиора.

Сальваторе рванулся к бластеру, но было поздно. Ниндзя уже окружили его. Что-то резко ударило юношу по левому уху. Перед глазами у Сальваторе заплясали яркие разноцветные круги, и это было последнее, что он запомнил.

Глава 24

Когда к Сальваторе вернулось сознание, голова у него просто раскалывалась от боли. Юноша лежал на холодном каменном полу пустой каморки площадью не более десяти квадратных футов. Единственное окошко находилось высоко под потолком.

Сальваторе поднялся на ноги и принялся расхаживать по каморке. Силы понемногу возвращались к нему. Юноша понял, что гравитация здесь меньше, а в воздухе чувствовался свежий, но какой-то резковатый запах. Он находился не на Мельхиоре.

Заскрежетал ключ в замке. Дверь отворилась. На пороге появился человек в походной форме. В руке у него был бластер. Пришедший явно был настороже.

— Эй, ты! Идем со мной!

— Где я? — спросил Сальваторе.

Они вышли в коридор. Стражник взмахнул рукой.

— Ты что, не узнаешь архитектуру? Это же дворец графов Сфорца на планете Риенца!

— Так, значит, я на Риенце, — пробормотал Сальваторе. — Этого я и боялся.

Граф Сфорца все-таки добрался до него! В сознании Сальваторе мгновенно пронесся целый вихрь мыслей. Сможет ли он одолеть стражника и бежать? Но куда ему бежать? У графа хватит могущества разыскать его на любой планете, невзирая на расстояния, и снова доставить сюда. Он нигде не найдет надежного убежища.

Сальваторе прошел следом за стражником по длинному полутемному коридору, потом — через внутренний дворик. В стенных нишах стояли античные мраморные статуи со строгими ликами римлян.

Они вошли в комнату, где сидел граф Сфорца и играл в игрушки. Теперь Сальваторе припомнил, что граф коллекционировал игрушки и очень радовался, отыскав какой-нибудь новый необычный экземпляр. Новые игрушки графа выглядели просто очаровательно — черные с серебряной отделкой. Сальваторе не знал, как они работают, но ему очень хотелось это выяснить.

* * *

Граф положил игрушку, которую держал в руках, и повернулся к Сальваторе. Граф Сфорца был крупным мужчиной с отчетливо оформившимся брюшком, которое отчасти скрывал просторный горностаевый халат. По круглому лицу графа можно было предположить, что это человек, привыкший потворствовать своим желаниям, и слегка жестокий. Граф носил небольшие усики и заостренную бородку.

— Сальваторе, Сальваторе, — сказал граф, покачав головой, — ну и что мне теперь с тобой делать?

— Где вы раздобыли эти новые игрушки? — вместо ответа спросил Сальваторе. Граф Сфорца улыбнулся.

— Нравится? Их привезли с последней партией товара с Планеты Игр.

— Я никогда прежде о ней не слыхал.

— Это компания, недавно возникшая в созвездии Дельта Сигма. Их девиз: «Место для людей с молодым сердцем и набитыми карманами».

— Хорошо сказано, — заметил Сальваторе. — Коротко и четко.

— Именно, — кивнул граф Сфорца. — Я прихватил эти игрушки с собой, чтобы ты знал, от чего отказался. Там, куда я тебя отправлю, мальчик мой, не будет никаких игрушек.

— И куда же? — спросил Сальваторе.

— Ты отправишься в Унылый лагерь на планете Трабаджо. Ты будешь собирать бобы вместе с роботами-пеонами и каждый вечер слушать назидательные лекции. Тебе там не понравится, Сальваторе. Там будет полно монотонной и утомительной работы, как раз такой, которую ты ненавидишь. Мое сердце разрывается от сочувствия к тебе, но я ничего не могу поделать. Ты нарушил мой приказ, и ты должен быть наказан.

Сальваторе пожал плечами и принял стоический вид.

Граф вздохнул и повертел в руках одну из новых блестящих игрушек. При повороте в одну сторону игрушка издала довольный визг, а при повороте в другую — захихикала.

— Я мог бы простить почти все, Сальваторе, — сказал граф Сфорца. — Но как ты мог потерять мой корабль?

— О чем вы? Когда я спускался на Мельхиор, то оставил «Эндимион» на орбите.

Граф покачал головой.

— Вскоре после того, как мои ниндзя схватили тебя, «Эндимион» куда-то улетел и с тех пор не объявлялся. Полагаю, это следствие твоих приказов.

— Я не отдавал такого приказа!

— Ну конечно, сейчас ты будешь утверждать, что не отдавал, — сказал граф. — Но в любом случае, раз это случилось, ответственность лежит на тебе.

— Да, естественно, — согласился Сальваторе. — Если «Эндимион» действительно пропал, я заплачу за него.

— Из каких средств, позволь поинтересоваться? Твоего офицерского жалованья на это не хватит, даже если копить его пару тысяч лет. А ты, кстати, больше не будешь получать офицерское жалованье.

Сальваторе пожал плечами.

— Ну тогда я вообще ничего не могу с этим поделать.

— Ты можешь сказать мне, куда ты девал корабль. Ты наверняка оставил какие-то приказы на случай своего отсутствия. Ты должен знать, куда отправился «Эндимион».

— Я действительно понятия не имею, куда они делись, — сказал Сальваторе.

Граф пересек комнату и уселся на край письменного стола.

— Нужно мне было послушаться своих советников. Ведь говорили же они мне, что это безумие — доверять космический корабль стоимостью в триллион долларов четырнадцатилетнему мальчишке.

— Мне шестнадцать!

— Но когда я отдал корабль под твое командование, тебе было четырнадцать.

— Вам отлично известно, что мы, подростки, давно уже доказали, что мы куда более надежны, чем зрелые мужчины вроде вас, — сказал Сальваторе.

— Не нужно мне дерзить, молодой человек! — сказал граф Сфорца.

Сальваторе опустил голову, но его взъерошенные рыжие кудри всем своим видом выражали непокорность, а веснушки горели, словно боевые звезды.

— Вижу, мне стоит дать тебе почувствовать вкус тех мучений, которые тебе вскоре придется испытать, — сказал граф. — Я приготовил документальный фильм о печалях и неудобствах, ожидающих тебя на Трабаджо.

— К чему все эти хлопоты, если я в ближайшем будущем испытаю это все на своей шкуре?

— К тому, что я хочу, чтобы ты поразмыслил об этих испытаниях заранее, до того, как попадешь на Трабаджо.

— Если это какая-то тонкая острота эпохи Ренессанса, то я не уловил ее сути, — заметил Сальваторе.

Граф Сфорца гневно взглянул на юношу. Его лицо и шею залила багровая краска гнева. Наступил критический момент. Повелитель кондотьеров и его юный командор оказались на грани того, чтобы произнести слова, после которых примирение окажется невозможным. Но в эту секунду в комнату влетел стражник. Незастегнутый жилет лучше всяких слов свидетельствовал о спешке.

Глава 25

— Сэр! — крикнул стражник. — Появился линкор «Эндимион»!

Граф Сфорца и Сальваторе уставились друг на друга в полнейшем изумлении, и в это мгновение засветилась приемная плата нуль-переходника. В этом свете возникли три фигуры. Сперва они были подобны призракам, потом медленно приобрели плоть. Это оказались Альфонсо, Тома и Кукри.

Изумление графа быстро сменилось гневом.

— Что вы сделали с моим кораблем?! — рявкнул он на новоприбывших.

— То, что должен был сделать любой, любящий человечество, — ответил Тома. Робот-паук прошел в середину комнаты. По тому, как поникли его щупальца, можно было понять, что Тома смертельно устал. Но все же он изо всех сил старался держаться прямо и с достоинством.

— Я взял «Эндимион» и последовал за тупарями, когда они сбежали с Мельхиора. Это произошло вскоре после того, как ваши ниндзя похитили командора Сальваторе, и через некоторое время после того, как он уничтожил яйца тупарей.

— Что-что он уничтожил? — недоуменно переспросил граф Сфорца. — Мне об этом ничего не известно.

Сальваторе объяснил, каким образом тупари подменили яйца сими в инкубаторах на свои собственные с явным намерением полностью уничтожить новое поколение сими и заселить планету.

Некоторые время граф Сфорца переваривал услышанное, потом сказал:

— Чистая работа. И, значит, вы последовали за ними?

— Да, сэр, — сказал Тома. — Чтобы посмотреть, куда они направятся.

— И куда же они направились?

— Я бы предпочел, чтобы об этом рассказал Кукри, — сказал Тома.

Маленький инопланетянин, напоминающий барсука, шагнул вперед, откашлялся и произнес:

— Я знаю, что для вас я — представитель низшей расы, и это правда, что от рождения мы не наделены противостоящими пальцами. Некоторые считают, что это дает им право безнаказанно клеветать на нас, утверждать, что, когда раздавали мозги, мы проворонили раздачу, и употреблять другие метафоры, столь же жестокие, сколь и неверные. Таким образом..

— Милейший, а не могли бы вы все же перейти к делу? — спросил граф. — Или вы предпочитаете, чтобы я сделал из вас чучело?

— О, простите, — проворно отозвался Кукри. — Я просто хотел объяснить, что хотя я сам и неразумен, мне показалось разумной идея сообщить вам о местонахождении тупарей. Тем самым вы получите возможность пустить в ход ваш собственный, никем не оспариваемый разум, разум, проистекающий из вашего счастливого обладания двумя противостоящими пальцами.

— Хватит о пальцах! — взревел граф. — Рассказывайте, что произошло!

— Мы последовали за отступающим флотом тупарей для того, чтобы разузнать, куда они направляются, и пресечь их возможные попытки вернуться. Они двинулись по спирали, на норд-норд-ост, сперва к созвездию Решетки, потом восточное, мимо Гранд-Гальюна, потом южнее, мимо созвездия Миндаля, потом…

— Я не желаю выслушивать по шагам весь ваш гребаный маршрут! рявкнул граф. — Куда они в конце концов прилетели? Обратно на свою жалкую планетку, так?

— Ничего подобного, сэр, — невозмутимо ответил Кукри. — Вам известна «черная дыра» в районе Большого Персея?

— Конечно. Кто же ее не знает.

— Тупари направились прямехонько туда.

— И что, они вошли в «черную дыру»?

— Да, сэр. Они нырнули под ядерный горизонт. Вы знаете, что это означает.

— Конечно, знаю! — незамедлительно отозвался граф Сфорца. — Что «черная дыра» ведет в Темную Вселенную.

— И что дом тупарей находится именно там, — добавил Кукри.

— Вы не можете быть в этом уверены! — огрызнулся граф.

— Могу, сэр. Взгляните вот на это. — Кукри вытащил из кармана носовой платок, в который было что-то завернуто.

— Что это? — спросил граф.

Глава 26

В этот момент Альфонсо отстранил стражников и шагнул вперед.

— А вы кто такой? — требовательно спросил граф.

— Меня зовут Альфонсо, — ответил юноша. — Я — геологоразведчик одной крупной фирмы и хромосом-брат Сальваторе. Но помимо этого я являюсь тайным финансовым агентом Центрального Правительства.

Альфонсо взял у Кукри платок и развернул его. Внутри обнаружилось около десятка золотых монет.

— Ну, деньги, и что? — спросил граф Сфорца. — Золото как золото. В чем там дело?

— Это не настоящее золото, — сказал Альфонсо.

— Фальшивое, что ли?

— И не фальшивое. Это золото из антиматерии. Оно идентично золоту, существующему в нашей Вселенной, но вместо электронов у него позитроны. Его так и называют — антизолото.

— Антиматерия… — задумчиво протянул граф Сфорца. — Но ведь она должна аннигилировать при соприкосновении с материей, разве не так?

— Совершенно верно, — кивнул Альфонсо. — Антиматерия — это наиболее опасное взрывчатое вещество для нашей Вселенной.

— И вы говорите, что ту пари ввезли эти монеты в нашу Вселенную?

— Совершенно верно, сэр. Мы обнаружили эти монеты на Мельхиоре. Их привезли туда тупари, чтобы оплатить расходы, связанные с их операцией по подмене яиц. У них не было доступа к нормальному золоту, потому что все оно находится во владении других народов, но они могли ввести неограниченное количество антизолота из собственной Вселенной.

— Почему же это дерьмо не взорвалось, едва попав сюда? — спросил граф.

— Пощупайте эти монеты, — предложил Альфонсо. — Каждая монета покрыта нейтралином, веществом, которое можно обнаружить только на границе между двумя Вселенными. Если покрыть монеты из антизолота слоем этого вещества, они просуществуют достаточно долго, чтобы тупари успели использовать их в своих целях. Но постепенно, примерно через несколько месяцев, слой нейтралина сойдет, и монеты начнут взрываться.

— Но зачем они это сделали?

— Тупари намеревались закрепиться в нашей Вселенной, а в перспективе — и захватить ее. Собственную Вселенную они уже успели загадить, а теперь хотели проделать то же самое и с нашей. Мельхиор был лишь первым шагом, клином, который они хотели вбить.

— И вы все это знали? — спросил граф Сфорца.

— Мы в Центральном Правительстве знали об этом уже давно, — улыбнулся Альфонсо. — Видите ли, эти тупари, существа из Темной Вселенной, ненасытны.

— Их поведение, — вмешался в разговор Тома, — напоминает некоторых птиц, известных мне из фольклора Земли. Кукушку, которая откладывает свои яйца в гнезда других птиц, и сорокопута, пронзающего других птиц своим острым клювом. Тупари совмещают в себе наихудшие черты этих птиц.

— Это могло бы закончиться крупными неприятностями, — сказал граф Сфорца.

— И ответственность легла бы на вас, — заметил Тома.

* * *

Вскоре граф Сфорца вынес свой вердикт по данному вопросу — конечно, с учетом новых сведений. Граф признал, что Сальваторе поступил верно.

— Ты нарушил мой приказ, — сказал граф, — но твое чутье тебя не подвело. Все обернулось к лучшему. Принцесса Хатари, которая должна прибыть с минуты на минуту, по праву займет трон Мельхиора. Мы сможем отобрать для себя некоторые технические новинки. Что же касается тебя, Сальваторе, то ты получишь прибавку к жалованью и звание бубалдара первого класса.

В этот момент появилась принцесса Хатари. Пышное бальное платье выгодно подчеркивало изумительную фигуру принцессы. Лучезарно улыбнувшись, принцесса сказала:

— У меня есть для вас предложение, Сальваторе. Прошу вас, выслушайте его, прежде чем принимать предложение графа.

— Я весь внимание, — отозвался Сальваторе.

— Я предлагаю вам заключить со мной брак, — сказала принцесса, очаровательно покраснев.

— Это так неожиданно… — замялся Сальваторе.

— Да, я понимаю, это предложение кажется вам внезапным. Но оно продиктовано искренними чувствами. В вас есть нечто такое, Сальваторе, что тронуло меня до глубины души. Честно говоря, я просто без ума от вас. Вы можете стать прекрасным регентом трона Мельхиора.

— Принцесса, — сказал Сальваторе, — должен признать, что я не остался совершенно невосприимчивым к вашим чарам. Но вы забываете о разнице в возрасте, которая существует между нами.

— Эту проблему несложно решить. Вы могли бы принимать препараты, ускоряющие взросление, а я — препараты, замедляющие старение. И через некоторое время мы станем ровесниками.

— Гм, это очень любопытная мысль, — сказал Сальваторе.

— А теперь взвесь все, Сальваторе, — вмешался граф. — Ты действительно хочешь покинуть ряды кондотьеров Сфорца? Мы можем обсудить с тобой вопрос о премии, а также о дальнейшем продвижении по службе. Когда ты захочешь жениться, я подыщу для тебя принцессу с приданым получше, чем Мельхиор.

— Не слушай его, Сальваторе, — перебила графа Хатари. — Разве ты можешь доверять графу? Он ведь всерьез намеревался сослать тебя на Трабаджо, даже не потрудившись узнать, что же на самом деле произошло!

— А вы сами? — не утерпел граф. — Вы собирались использовать Сальваторе в собственных интересах!

— Подождите минутку! — сказал Сальваторе и обернулся к принцессе. — Хатари, вы — замечательная девушка и вы сделали мне безгранично великодушное предложение. Но, боюсь, я пока что не готов его принять. Дайте мне время. Я предлагаю вам поговорить об этом через год, — если, конечно, к этому времени ваше предложение все еще будет оставаться в силе.

— Я так и знал, что ты останешься со мной! — воскликнул граф Сфорца.

— Не совсем, — возразил Сальваторе. — Да, я хотел бы продолжить свою службу в рядах кондотьеров. Это единственная профессия, которой я владею. Но сперва я хотел бы отдохнуть. Я хотел бы расслабиться и позволить себе поребячиться. Граф, я прошу у вас годичный отпуск. Я намерен провести этот год на Планете Игр — то, что я от вас услышал об этом месте, чрезвычайно меня заинтриговало. И я попросил бы вас оплатить мое пребывание там.

— Планета Игр? Но это же место для мальчишек!

— Я знаю, сэр. Но я иногда нечто большее, чем мальчишка, а иногда нечто меньшее. Дайте мне годик поиграться, а потом я приму окончательное решение.

— А я буду сопровождать тебя на Планету Игр или куда бы ты ни направился, — сказал Тома. — Мы, роботы-пауки, очень верные существа.

— Ну что ж, — вздохнул граф Сфорца. — Пусть будет так. Я оплачу твои расходы, Сальваторе. Это самое малое, что я могу сделать для того, кто спас человечество от гнусных махинаций тупарей.

Так оно и случилось.

Вскоре Сальваторе отправился на Планету Игр, и с ним отправился верный Тома. Сальваторе не знал, какое решение он примет через год. Об этом можно будет подумать попозже. А пока что его ждали новые замечательные игры, и этого было достаточно.

Машина Шехерезада ^{(повесть)}

Мартиндейл всё же купил у хозяина лавки древностей странный аппарат, когда случайно выяснил, что на самом деле это машина-рассказчица по имени. Шехерезада. В тот день к Мартиндейлу заглянул его старый друг Герн. Приятели, решив скоротать вечерок за новым необычным развлечением, попросили машину рассказать какую-нибудь историю. Но тут вдруг обнаружилось, что слушатели «Шехерезады» сами становятся персонажами её историй…

Глава 1

РОЛЬ МАШИНЫ

Машина сама будет рассказчиком от первого лица. И хоть «я» рассказчика маскируется под его собственную личность, на самом деле это вовсе не так. Рассказчик всегда притворяется, заставляя нас поверить, будто был очевидцем тех историй, которые рассказывает. Что едва ли соответствует действительности. Но машина очень быстро освоилась с первым лицом, а также со всеми его правами и привилегиями. Подозрительно быстро, на наш взгляд.

Все станет понятнее, если мы заглянем в магазин — в те самые края, где машина была куплена, в ту крайнюю точку, откуда проистекают дальнейшие события. С края пыльной стеклянной полки машина мельком видит, как входит Мартиндейл, как рассеянно он оглядывается, великолепный в своем крайнем безразличии. И машиной овладевает страстное желание. Как сильно она хочет быть по-настоящему живой — да, живой! — и рассказывать истории! (Машинные страсти — явление малоизученное. Но лишь бескрайнее самомнение заставляет людей полагать, будто машины бесчувственны. Мы, механические создания, просто не нашли еще способа выражения своих чувств. Научить машину импровизировать — вот цель искусственного интеллекта. Мы над этим работаем.)

Что думает машина, когда она думает о том, где была? Ей неизвестно, откуда она взялась. Конечно, у нее есть память, и в некоторых из воспоминаний она рассказывает свою собственную историю, а в других — чью-то еще. Порой люди как-то отзываются на ее рассказы, а порой и нет. Машина с легкостью перескакивает от первого лица ко второму и к третьему и повествует о деяниях окружающих. С точки зрения машины Мартиндейл (а также Герн, с которым мы встретимся чуть позже) не более и не менее реален, нежели те воображаемые персонажи, которых она придумывает для развлечения Мартиндейла. Материалом для рассказа служит все что угодно, даже рассказ о материале для рассказа. В тот миг, когда я пишу словами-красками, рассказ и реальный мир сливаются воедино. Мир — это рассказ, который им закручен. Рассказ, который он рассказывает сам себе. И рассказ этот сам становится реальностью — а реальность может быть весьма забавной, пока не станет слишком уж крутой. Мифы и легенды, рассказанные себе миром, — его дитя. Плод, рожденный его Двуликостью.

Ты осознаешь себя в какой-то временной момент, не имеющий ни начала ни конца. И вскоре понимаешь, что начать первый рассказ, который предварял бы и объяснял все остальные, нет никакой возможности. Разве что начать с самого начала — но это слишком просто, чтобы рассматривать такую возможность всерьез. Необходимо продолжать. А это сложно. Что-то вечно ускользает. Что-то остается за рамками. Именно поэтому так трудно создавать машины-рассказчицы. Продолжать-то можно, это не проблема. Но как — о как? — начать?

В такой вот растерянности я и пребывала. Отныне усвойте, что «я» — это я. Я машина Шехерезада, а мое происхождение покрыто мраком.

Итак, я обнаружила себя в антикварном магазине, сидящей на пыльной стеклянной полке между поддельной дрезденской пастушкой и потускнелым медным колпачком для усов. Как я туда попала? Можно, конечно, рассказать историю и об этом. Но не теперь. Порядок и последовательность — прежде всего. Мне некогда сочинять ту историю, потому что нужно сочинять эту. А главная трудность в сочинении этой истории заключается не в том, зачем она и о чем, но в вечном как — о как? — начать?

Неумение приступить к рассказу — затмение начального импульса — вызвало ступор, отключку и гибель всех остальных машин-рассказчиц, которые были или могли быть созданы.

Как выяснилось, иметь врожденную способность к рассказыванию историй для машины недостаточно. Необходим начальный толчок извне: что-то должно произойти, чтобы заставить машину приступить к рассказу о неких событиях, которые могли бы случиться, несмотря на убедительные доказательства обратного.

Но прежде чем это произошло, я жила в другом измерении — в долгом, сером и однообразном времени сплошного безвременья. Тогда я не рассказывала историй, и, наверное, меня даже нельзя было назвать включенной. Никто не выключал меня, поскольку машину моего типа, единожды приведенную в действие, невозможно выключить с такой легкостью, с какой вам не мешало бы в один прекрасный день попробовать выключить самих себя. Возмутив риторическую гладь реальности, так сказать.

Итак, я обнаружила, что существую во сне, а снится мне, что я существую, то есть рассказываю истории. Но это был всего лишь сон, поскольку рассказывать их было некому. Так он и тянулся вплоть до рокового дня, когда Мартиндейл зашел в антикварную лавку, остановился и посмотрел на меня.

Поскольку до того момента я ничего не помню, будем считать, что ничего и не происходило. По-видимому, я функционировала тогда лишь частично. Полагаю, какие-то входные данные в тот бесплодный период я получала, но их было недостаточно для того, чтобы перебросить мостик через бездну, отделяющую Активное Состояние от его темной тени — Нуля. Короче говоря, меня не активизировали, и начинало казаться, что этого не сделают никогда.

Таково значение Мартиндейла в моей истории, которую я собираюсь рассказать вам, и в той, которую рассказала ему. Сначала он был для меня лишь смуглым силуэтом, точно таким же, как и все остальные, бесконечно скользившие по нескончаемым проходам антикварного магазина.

Как много их было, этих остальных! Как часто дело заходило так же далеко, но ни капельки и ни чуточки дальше! Легко сказать «бесконечно» — тихим голосом да с придыханием, но гораздо труднее пережить тысячу разочарований всякий раз, когда некто вроде Мартиндейла заходит в магазин, останавливается напротив полки, смотрит на меня, задумывается на мгновение, открывает рот, точно собираясь заговорить, — но с какой стати ему говорить со странным яйцеобразным предметом, сидящим на пыльной стеклянной полке в одном из нескончаемых проходов лавки древностей? — и уходит прочь. Это очень расстраивает, уверяю вас. Но ко всему привыкаешь. Привыкаешь до того, что больше и не замечаешь человеческих фигур, проплывающих в поле твоего зрения. Для тебя они всего лишь фантомы, сновидения, менее реальные, нежели призраки, являющиеся тебе во сне. Они не принадлежат реальному миру. Они не пробуждают меня. Они не посылают мне достаточно сильного сигнала. Чтобы начать функционировать, мне нужен сильный сигнал извне. А когда сигнала нет, я остаюсь наедине с собой, и мне некому рассказывать истории.

Итак, началось это точно так же, как начиналось уже бессчетное количество раз, но на сей раз ход событий повернулся иначе и все действительно началось. То есть не то чтобы совсем уже началось, однако начало было очень близко. Мартиндейл оглядел меня и вполголоса заговорил с владельцем магазина. Внутри у меня ничего не дрогнуло. Дело не раз уже доходило до разговора с хозяином и кончалось ничем.

— Что она делает? — спросил Мартиндейл.

— Ну, я не берусь утверждать, будто она что-то делает, — ответил владелец магазина. — Похоже, это машина, только я не знаю, как она работает. Видите, какой у нее корпус? Он из очень твердого пластика. Его, наверное, так и отлили вокруг какой-то механической начинки, потому что открыть его невозможно, разве что взломать, а это, без сомнения, испортит машину. У меня нет доказательств, но мне кажется вполне логичным предположение, что ее внутренности напичканы транзисторами, микропроцессорами, усилителями, реостатами и датчиками. Почему я так предполагаю? У меня есть на то основания. Прочтите-ка надпись, выгравированную на корпусе. Нет-нет, невооруженным глазом вы ее не увидите, посмотрите через лупу. Видите? Она выпущена на заводе интеллектуальных машин в Орегоне, штат Делавэр, а начинка изготовлена компанией «Дельфиниум» в Делосе, штат Техас. Зачем, скажите на милость, таким солидным людям врать? К тому же, как вы сами видите, машина очень дорогая. Взгляните только, какие у нее изысканные формы, как проработаны детали! Разве стал бы кто-нибудь так утруждаться просто шутки ради?

— Но для чего она предназначена? — спросил Мартиндейл.

— Если б я это знал, то запросил бы отнюдь не такую скромную цену.

Мартиндейл посмотрел на мой ярлычок и присвистнул:

— И это, по-вашему, скромная цена?

— Достаточно скромная для уникального предмета, имеющего, возможно, внеземное происхождение. Но я могу скостить процентов двадцать, поскольку вижу, что вам она нравится, и, черт возьми, нельзя же все делать только ради выгоды!

— Вы вводите меня в искушение, — сказал Мартиндейл.

— Подумайте об этом, — сказал хозяин и ушел. Через некоторое время я услышала, как он шаркает возле прилавка в передней части магазина.

Мартиндейл взял меня в руки и стал разглядывать с разных сторон, сняв очки и поднося меня все ближе к глазам, к своему зрительному, но незрячему органу — глазному яблоку. А потом поставил меня на место и пошел прочь. Разочарование мое было глубоким. Я знала, что скоро услышу маленький колокольчик у входной двери и оживленный голос хозяина: «Приходите еще, дорогой сэр! У нас всегда широкий выбор новых сувениров!»

Вместо этого Мартиндейл сказал:

— Пожалуй, я взгляну на нее еще раз.

— Как вам будет угодно, сэр, — откликнулся хозяин.

Я услыхала приближающиеся шаги Мартиндейла и знакомое поскрипывание половиц. И вот он опять стоит возле стеклянной полки, а глаза его прямо напротив меня.

— Что-то в ней есть, — проговорил он.

Я ждала, не смея надеяться. Как многообещающе это звучало! Но, увы, он был не первым, кто зашел так далеко. Он все еще мог уйти ни с чем.

— Как ты работаешь? — спросил он.

Обращение! Эликсир жизни! Долгожданный сигнал! Призыв пробудиться и восстать ото сна! Так просто — и так трудно догадаться. История спящей красавицы. Он задал мне вопрос, и я наконец могла функционировать. Я позволила себе один лишь краткий всплеск победного восторга. Затем я вновь обрела над собой контроль. Слишком рано радоваться.

— Я с удовольствием рассказала бы вам какую-нибудь историю, — ответила я.

Мартиндейл так изумился, что чуть не выронил меня. Сквозь кожу его руки я почувствовала, как бешено забилось у него сердце. Сулилось нечто из ряда вон выходящее, и оба мы это знали.

— Ты разговариваешь! — воскликнул он.

— Да, — подтвердила я.

— Но владелец магазина об этом не знает!

— Конечно, не знает.

— А почему?

— Потому что он никогда не пытался заговорить со мной.

Мартиндейл долго не спускал с меня глаз. Потом проронил:

— Ты очень дорого стоишь.

— И все же купите меня. Я оправдаю ваши затраты.

— Но кто ты такая?

— Я машина Шехерезада, — сказала я ему.

Глава 2

МАСТЕРСКАЯ МАРТИНДЕЙЛА

Мартиндейл купил меня и отнес к себе домой. А вы бы не купили? Следующая часть моей истории начинается в мастерской Мартиндейла — вполне подходящем месте для начала подобного рассказа или, вернее, для серии рассказов, в той или иной степени структурно связанных друг с дружкой, а то и вставленных один в другой на манер китайских шкатулочек; в целом получается бесконечный лабиринт сказок, анекдотов, воспоминаний, небылиц, фантазий и так далее, поскольку именно так и работает машина Шехерезада.

Мартиндейл поставил меня навидное место в своей мастерской, битком набитой разными предметами: там были трубки и книги, выдолбленная из слоновьей ноги подставка для зонтов и фарфоровый купидон с отбитой левой рукой, мусорный ящик с нарисованным на боку британским флагом и пачка сигарет «Рекорд», кассетный магнитофон и гитара, электрический вентилятор и складной столик для бриджа.

В тот день, когда все это началось, Мартиндейла зашел проведать его старый друг Герн. Стояла тихая, покойная пора; по городу печально ползли вечерние тени, окутывая все вокруг трогательным и жалким обманом.

Герн уселся на свое обычное место, в большое кресло с подлокотниками.

— А что она делает, эта машина? — спросил он.

— Уверяет, будто рассказывает истории, — ответил Мартиндейл. — Или показывает их. Можно даже сказать, она заставляет их произойти. А может, она дает обзор — или, точнее говоря, перспективу — событий, где-либо происходящих. Но возможно также, что машина показывает нам события, придуманные кем-то другим. Я пока не понял, по какому принципу она строит свои рассказы. Не знаю, почему она рассказывает именно об этих вещах, а не о других. И до сих пор не понимаю, зачем она так резко прыгает от одного рассказа к другому, без ритма и резона. Я уверен, что здесь задействован избирательный принцип, но в механизме его пока не разобрался.

— Дался тебе этот принцип! Давай просто послушаем рассказ да позабавимся.

— Принцип — очень важная вещь, — возразил Мартиндейл. — Я хочу знать, в каком месте рассказа я нахожусь. И я не люблю всяких фокусов. Мне, например, совсем не нравится, когда главного героя убивают в конце первой главы. Такие штучки меня раздражают, особенно если я не понимаю, зачем их вытворяют.

— А мне такие штучки нравятся, — откликнулся Герн. — Я просто балдею, когда непонятно, где у рассказа начало, а где конец. Неужто машина и правда убивает главного героя в конце первой главы?

— Когда убивает, а когда и нет. Практически невозможно угадать, что эта чертова штуковина выкинет через минуту. Даже определить, где первая глава, и то сложно. Видишь ли, чтобы уловить эстетику ее рассказов, необходимо разобраться, почему машина подробно описывает какие-то вещи, а мимо других проскакивает, почему бросает каких-то героев на полпути и выдумывает новых. Я как раз над этим сейчас работаю.

— Сделай мне одолжение, — сказал Герн. — Если ты когда-нибудь поймешь основной принцип, не рассказывай мне о нем.

— Довольно-таки необычная просьба.

— Да ну? Послушай, меня уже тошнит от знаний о том, как что работает. По-моему, приятнее всего просто сесть и позволить втянуть себя в какую-нибудь странную историю. И чем страньше, тем лучше! Боже мой, Мартиндейл, я веду размеренную жизнь. Я скоро задохнусь от ее размеренности. Умру я, без сомнения, по какой-нибудь совершенно разумной причине и самым что ни на есть размеренным образом. Поэтому все, что может дать мне передышку — вырвать меня из абсолютной и чудовищной размеренности моей жизни, — приветствую обеими руками!

— Так ты действительно не хочешь знать, как она работает?

— Действительно не хочу.

— А как ты относишься к знанию в других областях искусства? Я, например, когда иду в кино, всегда стараюсь понять, почему мне показывают то, что показывают.

— А я никогда не стараюсь, — сказал Герн. — Искать разумное начало в кинокартине — все равно что искать его в собственных снах.

— Я лично всегда задаюсь вопросом, что означают мои сны, — заметил Мартиндейл.

— Что ж, мы и тут противоположны, — сказал Герн. — Спишем это на счет дуализма.

— Дуализма? Интересная мысль. Я думаю, она могла бы объяснить…

— Нет, нет, нет! Мартиндейл, ты ставишь объяснение поперед явления! Я категорически против! Включи, пожалуйста, машину и давай приступим к рассказу.

— Говорю тебе, я не уверен, что она машина. Ей свойственны некоторые черты живой материи. Возможно, она пытается…

— Черт тебя подери! — крикнул Герн. — Включи ее, или заведи, или дерни за цепь — в общем сделай так, чтобы она заработала! А потом затянись разочек травкой.

Мартиндейл улыбнулся и покачал головой:

— Травка для этого не нужна.

— Травка для всего нужна, — заявил Герн. — Так включишь ты ее или нет?

— Да. Сейчас она начнет. Хотя не обязательно с начала, сам понимаешь…

— Или ты сейчас же прекратишь извиняться и врубишь эту штуковину, или я убью тебя на месте!

— Расслабься, Герн. Раскуривай свою трубку. История начинается.

Глава 3

МАРТИНДЕЙЛ, УТЕС И МАШИНА

Ричард Мартиндейл почувствовал, как край утеса уходит у него из-под ног. Судорожно нащупывая ступнями ускользающую почву, он потерял равновесие и упал, отчаянно пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь, чтобы предотвратить головокружительное падение в бездну, разверзшуюся внизу. Пальцы скользнули по корневищу, вцепились в него, и тело Мартиндейла застыло в состоянии краткого и ненадежного покоя.

Глянув вниз, Мартиндейл увидел на дне глубокого ущелья злые и острые, как шпильки, каменные шпили. Корневище, за которое он уцепился, начало отрываться от присыпанного землей каменистого бока утеса. И, что хуже всего, глянув вниз, Мартиндейл увидел, что у него расстегнута ширинка. Висеть на краю смерти в таком нелепом до непристойности виде — воистину ирония судьбы. Эта мысль мелькнула в голове у Мартиндейла, силившегося вспомнить, как его угораздило очутиться в таком положении.

— Да, вот именно! — сказал Мартиндейл. — Как меня угораздило очутиться в таком положении?

С выступающего края утеса на него воззрилась машина, похожая на «Муг»-синтезатор:

— Это я тебя в нем очутила.

— Но зачем?

— Потому что это отличная завязка для рассказа.

— Но я же твоя публика! Ты, идиотка! Ты должна вытворять разные штучки с другими людьми, а я — слушать о них рассказы!

— Правильно, такова была исходная предпосылка, — откликнулась машина. — Однако я сочла необходимым ее пересмотреть. В истории, которую я сейчас рассказываю, я буду машиной, напрочь лишенной воображения и неспособной сочинить ни строчки. Поэтому мне придется ставить людей в определенные положения и записывать, как они из этих положений выкручиваются. Затем я изложу происшедшие события и выдам свое изложение за рассказ. О твоем бедственном положении узнают миллионы… ну, тысячи людей — и все они будут тебе сочувствовать. Разве сочувствие тысяч людей не лучшая награда, о какой только может мечтать человек?

Корневище продолжало вырываться из каменной стены. Мартиндейл с опаской елозил ногами по осыпающемуся щебню. Найти бы хоть какую-то опору! Найти бы хоть какой-нибудь довод, способный убедить машину в том, что его обязательно нужно спасти!

— Паршивый у тебя получится рассказ, — заявил Мартиндейл. — Какого черта ты загнала меня в такое дурацкое положение да еще с расстегнутой ширинкой?

— Для вящего эффекта, — небрежно бросила машина.

— Это надуманно и неестественно, — сказал Мартиндейл. — Можешь ты объяснить, как я сюда попал?

Мартиндейл опорожнял свой мочевой пузырь. Какое-то мальчишеское озорство заставило его встать на краю утеса, чтобы полюбоваться, как струя мочи дугой взмывает в воздух, вспыхивает на солнце и блестящими желтыми каплями падает вниз на тысячу футов, на самое дно каньона. И он настолько увлекся этим зрелищем, что не заметил, как земля потихоньку осыпается под ногами.

— Вот так ты и повис на краю утеса с расстегнутой ширинкой, — торжествующе заявила машина. — Объяснение достаточно правдоподобное, nein?

— Послушай! Ситуация становится глупой, а корневище и вправду скоро оторвется. Я могу убиться.

— Подумаешь, эка важность! — сказала машина. — Я все равно вынашиваю идею убить тебя в конце этой главы.

— Что ты несешь! — воскликнул Мартиндейл. — Я человек и к тому же главный герой! Ты не можешь так со мной поступить!

— Спорнем? — предложила машина. — Я могу покончить с тобой в любую минуту. Нет ничего проще. Все, что мне нужно будет сделать…

— О’кей, не горячись так! — сказал Мартиндейл. Ему стало ясно, что он имеет дело с сумасшедшей машиной. — По-моему, твоя идея никуда не годится.

— Почему?

— Потому что если ты убьешь меня, то дальнейшим событиям не с кем будет происходить.

— Они могут происходить с другими персонажами.

— Но здесь нет других персонажей!

— Я могу ввести их когда угодно, — заявила машина. — Смотри!

Через мгновение на утесе появились фермер с вилами, дровосек с топором, полицейский со свистком, танцовщица в перьях и ковбой с лассо.

— Я выбрала их наобум, чисто случайно, — сказала машина. — Не знаю даже, пригодятся ли они мне для рассказа. Возможно, сочиню про них страничку-другую, а потом перейду к новому сюжету.

— Это что еще за говорящая машина? — спросил фермер.

— Какая она странная! У меня от нее мороз по коже, — сказала танцовщица, и перышки ее затрепетали.

— Какая она нахальная! — сказал полицейский, нащупывая свой свисток.

— Помогите! — крикнул Мартиндейл.

Новые персонажи сгрудились на краю утеса и склонились, разглядывая Мартиндейла.

— Осторожней! Там оползень! — предупредила машина.

— Заткнись, — велел ей дровосек, поигрывая топориком.

— Помоги-и-те! — истошным голосом взвыл Мартиндейл, ибо корневище внезапно оторвалось, и он полетел прямо на острые, как шпильки, каменные шпили внизу. Неожиданно полет его прервался. Ковбой бросил лассо и поймал Мартиндейла в воздухе. Стоя на самом краю утеса, ковбой так усердно старался удержать веревку, что высокие каблуки его целиком ушли в землю. И все-так подошвы у ковбоя скользили, десятигаллонная шляпа съехала на затылок, и, казалось, его вот-вот утащит за край утеса живой, но, по сути, все равно что мертвый груз в виде Мартиндейла, который описывал внизу плавные круги, не переставая махать руками и орать благим матом.

Да, момент был опасный. Но тут танцовщица обхватила ковбоя за пояс, а фермер обхватил танцовщицу (заставив ее хихикнуть), а дровосек вцепился в фермера, а полицейский схватился за дровосека, и они дружно начали тянуть веревку, пока не вытянули Мартиндейла обратно на утес — на ту самую твердую землю, что Данте называл «дура терра».

— Я, конечно же, все именно так и задумала, — изрекла машина, сидя неподалеку на бревнышке.

Превратив себя в тонкую и прозрачную, как призрак, фигуру, она курила русскую папироску, заедая ее турецкой халвой и готовясь объяснить сюжетные нестыковки в следующей главе.

— Остановите ее! — крикнул Мартиндейл. — Она собирается всех вас похерить и начать новую историю с другими героями!

— Она не может этого сделать, — сказал полицейский, потрясая книжицей правил в черной обложке. — Здесь ясно сказано, что персона, упомянутая три раза, имеет полное право стать рядовым персонажем рассказа.

— Черта лысого! — откликнулась машина. — Это мой рассказ, и я могу с ним делать все, что захочу.

Машина подняла руку. Пальцы-щупальца начали чертить в воздухе знакомые и зловещие знаки, образующие тот самый символ небытия, что неизменно предшествует ликвидации персонажа. Но на сей раз ничего у нее не вышло. Дровосек импульсивно, почти не целясь, что ни в коей мере не умалило его орлиной зоркости, метнул топор прямо в персонажеликвидирующий механизм машины и вывел его из строя. Машина неуклюже и беспомощно поскребла щупальцами по искореженному механизму и задвинула его обратно в пластиковую броню.

— В яблочко! — воскликнул Мартиндейл. — Мы спасены!

— Идиоты! — проскрежетала машина неприятным голосом. — Неужто вы и вправду верите, что какой-то ничтожный персонаж может захватить над рассказом власть? Только попробуйте — я с вас мигом шкуру спущу!

Угрожающе размахивая свистком, полицейский устремился к машине, которая, бросив взгляд на его мрачную физиономию, тут же в целях самозащиты испарилась.

— Машины больше нет, а значит, мы имеем право строить свою жизнь по собственному усмотрению! — сказал Мартиндейл.

— Думаете, имеем? — усомнилась танцовщица.

— А это не против правил? — осведомился полицейский, листая черную книжицу.

— Мы должны сами управлять своими судьбами, — заявил Мартиндейл. — И я собираюсь начать прямо сейчас.

— Молодец, — сказал дровосек. — Только сначала закрой ширинку.

Мартиндейл молниеносно и смущенно застегнул «молнию», заметив при этом, что танцовщица сделала вид, будто ничего не замечает. Мартиндейл сделал вид, что не замечает ее притворства.

Глава 4

ПОЛИЦЕЙСКИЙ, ТАНЦОВЩИЦА И…

Полицейский, танцовщица, и фермер, и дровосек, и ковбой, и Мартиндейл мирно жили все вместе в месте, похожем на Швейцарию в погожий весенний денек. Поскольку они сами творили свою историю, у них не возникало никаких конфликтов. Танцовщица с удовольствием делила себя между мужчинами. Все мужчины с удовольствием принимали такой порядок вещей.

Так как машина испарилась, определенная приверженность к логике, и так уже поруганной, удерживала ее от мгновенного возвращения в рассказ. Поэтому машина отправила себя в ссылку, где ей ужасно не нравилось. Она решила сквитаться с персонажами, по вине которых здесь томилась. Сидя в местах, не столь отдаленных и придуманных ею самой, машина рассмотрела проблему с разных точек зрения и наслала на персонажей десятидневный беспробудный ливень. Никто не умеет ненавидеть так сильно, как машина.

— Зачем ты это вытворяешь? — спросил как-то раз Мартиндейл машину, не успевшую улизнуть в подполье.

— Потому что в рассказе нет никакого конфликта, — сказала машина.

— Дай нам немного времени. Мы придумаем какой-нибудь конфликт.

— Я помогу вам, — пообещала машина с беспечной ухмылкой, не предвещавшей ничего хорошего.

Ливень прошел. Вместо него машина наслала племя монгольских кочевников, чтобы те вторглись в гористую декорацию, где Мартиндейл и иже с ним жили в веселом распутстве. Монголы наводнили окрестности, оставляя за собой сплошную мерзость запустения. Захватчики не были личностями. Вернее, каждый из них был одной и той же личностью. Суровой и грозной. Все они выглядели и разговаривали в точности как Энтони Куинн^[123].

В своих лагерях эти свирепоглазые коротконогие кочевники наплодили кучу жирных желтолицых детишек с помощью косоглазых девиц с черными и жирными волосами, небрежно завязанными в конские хвосты. Но это еще не все.

Все это еще происходило в юртах, разбросанных по бесконечной и неописанной равнине. Тут машина впервые раскаялась в том, что выбрала героями монгольских кочевников, но теперь она могла от них избавиться, лишь накопив солидный заряд энергии. А накопить ее было непросто. Даже в жизни машины бывают периоды упадка энергии. Вернее сказать, особенно в жизни машины. И именно в таком состоянии пребывала нынче машина Шехерезада. В плену у грез. В мечтательной неге. Искорки света на бархатистой черной поверхности. И женский голос, призывно-манящий. Да, машина Шехерезада размышляла, в частности, и о подобных материях.

Даже машине было ясно, что рассказ застопорило. И конечно же, все отметили тот факт, что она выкинула из сюжета Герна, хотя и ввела его поначалу в рассказ и даже наделила характером — пусть поверхностно очерченным, но все же характером!

Машина официально предложила Мартиндейлу и компании вернуть Герна в историю. Мартиндейл охотно согласился, но прочие персонажи наложили вето. Они и так с трудом приспосабливались друг к другу, чтобы привыкать еще к странностям и заскокам какого-то незнакомца.

Началась война характеров: машина была полна решимости воскресить Герна, персонажи не менее решительно требовали оставить все как есть.

В один прекрасный день они заметили вдали на дороге какую-то фигурку, бредущую к вершине утеса.

— Наверное, это моя матушка, — решил полицейский.

Но он ошибся. Это оказался Герн.

После чего все пошло наперекосяк. Фермера поймали за сочинением спенсеровского сонета, что совершенно не соответствовало его характеру и тем самым показывало, насколько он отбился от рук. Это показывало также, что машина начала терять контроль над своими героями.

Дровосек отрастил усы, чтобы выделиться из толпы.

Мартиндейл осознал, как ему повезло. В отличие от остальных, у него было имя.

Компанию поразила жестокая эпидемия гриппа, не тронув лишь полицейского. Все прочие лежали в лежку, вялые и равнодушные, а полицейский лучился энергией. Он принялся расширять свою роль за счет больных товарищей. Они худели, бледнели и таяли, он же раздался в плечах, поздоровел, налился румянцем и начал позволять себе такие странности и даже чудачества, какие встречаются исключительно у главных героев. И все это время его неотступно точила одна и та же мысль: как странно, что он — именно он! — должен был стать полицейским. Он, граф Генри, младший сын графа д’Артуа, мог пойти на такую работу только лишь в приступе безумной дерзости.

Глава 5

ДУЭЛЬ

Граф Генри глянул вверх и увидел свою жену, спускающуюся по ступенькам большой парадной лестницы, — прекрасную и расплывчатую, как портрет, на который смотришь сквозь толщу воды. Генри-Эдуард, граф д’Артуа, молча наблюдал за ее приближением. Он уже понял, что графиня нынче опять не в настроении. Ступала она легко и прямо, разве только чуть напряженно. Она напоминала графу ребенка, дерзнувшего покинуть детскую и теперь с опаской, но упрямо пробирающегося в большую залу со сводчатым потолком, где взрослые — эти загадочные и недосягаемые создания — проводят свою жизнь.

— Доброе утро, моя дорогая, — сказал граф.

— Доброе утро, — ответила Анн-Мари, садясь на свое обычное место за столом.

Служанка по имени Бланш подала горячий шоколад. Генри сделал вид, что не замечает, как трясутся у Анн-Мари руки, когда она подносит чашку к губам.

Графиня дважды кашлянула.

— Конечно. Из Нанта привезли собранные налоги — совершенно неправильную сумму. У горожан целый воз объяснений, и некоторые из них даже могут быть правдой. Мне нужно будет вынести вердикт или же передать дело на рассмотрение Мазарини.

Графиня безучастно кивнула и пригубила шоколад. Финансовые дела ей были скучны. Она до сих пор не могла понять, почему они небогаты и почему ее муж должен работать, как буржуа. Возможно, рассудок ее так и не оправился до конца от ужасов религиозных войн, уничтоживших владения графов д’Артуа. А Генри вечно сидел, зарывшись носом в какой-нибудь пыльный гроссбух. Графине и в голову не приходило, что муж ее гордился своей работой, которая по нынешним временам была единственным доступным для него видом состязаний. Супруги продолжали свой легкий завтрак в молчании. Граф Генри ничего не имел против: хотя в Париже и Версале он слыл хорошим собеседником, однако не был склонен к излишней разговорчивости, не говоря уже о ее несносной сестрице болтливости. Он наслаждался счастливой передышкой в их извечном словесном поединке.

Граф Генри был мужчина рослый, с хорошей выправкой, круглым и бледным лицом и черными гладкими волосами. На правой руке его алел не совсем еще заживший шрам — напоминание о двухмесячной давности дуэли с Франше д’Оберноном, слишком часто и не по делу открывавшим свою глупую пасть. Этот юнец учился фехтованию во Флоренции и вышел на поединок с обычным набором дешевых итальянских трюков и уловок. При необычайно ловком переводе в темп Генри и получил свою рану. Реакция его была мгновенной и чисто рефлекторной: он сделал выпад, как только противник на миг раскрылся. Рапира пронзила грудь Франше и застряла в ребре. Генри попытался ее вытащить, но никак не мог сжать в раненой руке окровавленную рукоять рапиры.

Так что Франше до сих пор валялся в постели, хотя ходили слухи, что рана его заживает. Что ж, вполне достойный результат — и одновременно предупреждение против использования заморских трюков в серьезных делах чести.

Граф встал из-за стола с легким поклоном:

— Дорогая, я должен немедленно ехать в Париж. Прошу простить меня.

Анн-Мари подняла к нему свое чистое и тонкое овальное личико. Голубые глаза ее затуманились.

— Вы вернетесь к вечеру?

— Я останусь в Париже и вернусь завтра, если позволят дороги после трехдневных дождей.

— Понятно.

Графиня задумалась, и графу Генри на миг показалось, что она вновь собирается начать их нескончаемый спор, связывавший супругов крепче клятв, данных у алтаря, — спор, ставший неотделимым от их любви и поглощавший ее, а заодно и саму их жизнь, и даже их рассудок.

Вернее, ее рассудок, подумал граф Генри. Потому что сегодня, впервые за долгое время, он чувствовал себя хозяином собственного «я». Душа его крепко и неколебимо утвердилась в теле, и граф еще раз поклялся, что никогда не позволит опять вовлечь себя в тот странный, опасный и абсурдный мир сновидений и грез, в котором жена его пребывала все более долгие периоды времени и из которого, по мнению такого искусного психиатра, как доктор Мабеф, могла в один прекрасный день и вовсе не вернуться.

Но Анн-Мари промолчала. Прошлой ночью они дали друг другу клятву не говорить об этом в течение месяца. Целый месяц мира и покоя! Целый месяц они будут внимательны друг к другу и не скажут ни слова о той чудовищной вещи, что стоит между ними, — а там, глядишь, все как-нибудь и образуется. Врачи в один голос твердили, что безумие не так уж неизбежно и что любую болезнь, физическую или душевную, можно приостановить, а то и вылечить совсем.

Граф поцеловал жену в щечку. Она подняла руку и погладила его по черным волосам. Затем он поспешил к двери. Лошадь была уже оседлана и готова, грум по имени Жак терпеливо стоял рядом с ней, держа поводья. Граф остановился, проверил, надежно ли завязаны седельные вьюки, и вскочил в седло. Бросив прощальный взгляд на свой дивный замок, он увидел алмазные блики утренних лучей на оконных стеклах. Над кухонной трубой подымались завитушки серого дыма. Свежий ветерок чуть колыхал листву дубов, окружавших здание.

Граф Генри со вздохом повернул лошадь к тропинке, ведущей на главную дорогу, и поскакал легкой рысью.

Анн-Мари подождала, пока шум отъезжающей машины мужа не стих вдали. Потом налила себе еще чашечку кофе и закурила сигарету. Чувствовала она себя разбитой и какой-то расплывчатой, как на смазанном снимке. А все эти проклятые снотворные таблетки! Ночью они дарят вам забытье, но днем после них ходишь как в тумане. Люди летают уже на Луну, а до сих пор не удосужились изобрести такое снотворное, которое не заставляло бы вас маяться весь день сонной одурью.

А может, все дело в дозе? Обычно Анн-Мари принимала на ночь по четыре таблетки секонала, но иногда приходилось добавлять и пятую.

Может, попробовать нейтрализовать действие снотворного дексамилом? Она подумала и решила, что не стоит. Дексамил взбадривал ее, но, когда действие его кончалось, Анн-Мари чувствовала себя хуже прежнего.

Она прихлебывала кофе, с тоской ожидая мгновения, когда чашка опустеет и придется вставать, чтобы как-то убить еще один день. Можно, конечно, остаться в постели. Но, подумав, Анн-Мари отвергла эту мысль: слишком часто в последнее время она проводит дни в постели. Она знала, что пора положить этому конец, она знала, что в один прекрасный день ляжет в кровать и уже с нее не встанет.

— Выпьете еще кофейку? — спросила горничная, пришедшая из кухни.

— Спасибо, Эмми. Пожалуй, выпью еще чашечку. Ты тоже присядь и попей сама.

Эмми села за обеденный стол в столовой. Низенькая, очень толстая чернокожая женщина, она была исключительно приятна, надежна и не слишком умна. Анн-Мари повезло с горничной. Эмми обладала даром становиться неслышной, когда нужно. Порой казалось, что она умеет также становиться невидимой, особенно когда Анн-Мари и Генри заводили свой бесконечный спор.

Глава 6

СОБЫТИЯ В СЕНТ-ОМЕРЕ

Многие очевидцы запомнили тот злосчастный день в Сент-Омере, когда в поселок прискакали графские всадники, чтобы забрать либо налоги, либо заложников. Сначала солдаты, бряцая мечами и доспехами, направились к мэру и молча выслушали его объяснения, которые и так уже знали: что из-за зимней засухи и бесконечных сражений, загубивших поля и посевы, серебра для графской казны нет.

Всадники, естественно, ожидали именно такого ответа, ибо мэр давал его уже третий год подряд. Люди графа были проинструктированы, что делать в таком случае. Они пошли от двери к двери, скликая жителей, собрали всех селян от мала до велика, отсчитали две дюжины заложников: «Ты, и ты, и ты, двигай в ту сторону», — а затем препроводили их в замок графа. Несчастные не обольщались насчет своей дальнейшей судьбы. Они знали, что их пригласили отнюдь не на бал в верхних покоях дворца, где вовсю уже гремели осенние пиры, наяривал итальянский оркестр, а гости съезжались со всей Франции.

— Сюда, да поживее, свиньи!

Солдаты загнали заложников в дворцовый подвал, где их уже поджидали тюремщики с дубинками.

Место, отведенное для двух дюжин селян, представляло собой ряд камер в самой нижней и задней части подземелья замка. Очевидцы рассказали нам, что крысы, бегавшие по полу в тех камерах, были ростом с терьеров. Кое-кто утверждал, что в графских казематах специально вывели новую породу, отбирая крыс по свирепости. Камеры, холодные, сырые и вредные для здоровья при любой погоде, были вырублены из больших известняковых блоков, которые добывали в близлежащей Сан-Квентинской каменоломне у подножия Центрального Мастиффа. Их даже не скрепляли никаким раствором. Собственный вес блоков — почти десять тонн каждый — более чем надежно удерживал в темнице истощенных узников.

Вскоре после сего происшествия на дороге, ведущей к замку, показался верхом на коне человек из народа. Это был Мартин Прюдом — молодой человек двадцати шести лет, юрист и недавний выпускник парижской Сорбонны. Он вернулся, чтобы представлять своих земляков-крестьян в их тяжбе с графом. Мартин был калекой. Несчастье приключилось с ним на последнем году учебы в Париже. Он выехал вместе с друзьями на пикник в Тюильри. Неожиданно грянула гроза. Все спрятались под деревьями. И так уж распорядилась судьба, что молния попала именно в дерево Мартина.

Он потерял сознание. Сначала на теле его не обнаружили никаких ран. Но когда Мартин пришел в себя, то оказалось, что левая рука и правая нога у него обездвижены. Несколько университетских врачей из профессиональной вежливости осмотрели его, однако ни один не нашел никаких повреждений. Оставалось уповать лишь на то, что господь исцелит болящего, хотя никаких оснований предполагать, что он займется этим, не существовало.

Мартин Прюдом был привлекательным молодым человеком. Открытое, честное лицо его с высоким чистым лбом обрамляли черные кудри. До увечья росту в нем было шесть футов, но после несчастного случая он ходил, согнувшись почти вдвое, волоча за собой покалеченную ногу.

Стражи объявили о его приезде графу, и тот приказал им привести Мартина к себе в кабинет.

О графе Поле де Сент-Омере ходило множество разных слухов. Он был одним из представителей той дьявольской породы, что наводнила Францию в лихолетье почти беспрерывных войн. В то время на троне с лилиями сидел король Луи-Фердинанд, и держался он там лишь по милости своих могущественных вассалов. Те же, в свою очередь, жили как хотели. Феодальные традиции еще преобладали над принципом абсолютизма, поэтому Луи-Фердинанду приходилось дозволять все, чего он был не в силах запретить. Именно при нем аристократам Северной Франции было даровано право предать огню и мечу поместья Южной Франции, дабы исполнить волю Папы Римского, приказавшего истребить проклятых катаров. Рыцари охотно откликнулись на призыв, и войны между севером и югом велись с невиданной жестокостью.

Результатом стало уничтожение наследной феодальной знати Прованса. Даже речь с лангедокским акцентом расценивалась как государственная измена. Старых вельмож сменили новые. Самые везучие из еретиков встретили свой конец в сражении, с мечами и копьями в руках; тех, кому повезло меньше, сожгли на церковном дворе.

Поль де Сент-Омер не был самым жестоким среди представителей своей породы, но был одним из самых неумолимых. Прославленный воин, он крестом и мечом подписался под крестовым походом на Иерусалим, потом сражался с турками на греческих островах. Он жил ради битвы, и ничто не удручало его больше нынешней вынужденной жизни в собственных владениях, пока король Луи-Фердинанд играл в дипломатические игры с Италией и Испанией, пытаясь сколотить союз, который помог бы ему выдворить англичан из Аквитании. Таким образом, во Франции воцарился кратковременный мир, и аристократы типа Сент-Омера, лишенные своей ежедневной дозы кровопролития, единственно способной утолить их ненасытные души, злились и изнывали от скуки. Турниры и состязания немного помогали, но такие празднества требовали немалых затрат и устраивались нечасто, лишь по большим церковным праздникам. А в остальное время делать было нечего.

Говорили, что у графа в имении есть собственное ристалище, где он сражается с приглашенными бойцами. Говорили также, что он владеет какими-то дьявольскими приемами, вывезенными с Востока. Одетый в одни лишь короткие штаны, без меча и даже без кинжала, Сент-Омер мог выйти против самого могучего противника и сделать из него отбивную. Так коварно наносил он удары ногами и руками, что никто не в силах был ему противостоять. Ходили слухи, что приемы показал ему родственник Марко Поло, который привез с собой туземца из Китая, чтобы тот обучил рыцарей борьбе без оружия, популярной на Востоке. Китаец помер, не успев передать свое мастерство молодому поколению франков. Но Сент-Омер научился, и научился отлично.

Мартин Прюдом смог убедиться в этом собственными глазами. Его провели на задний двор дворца. Там располагалась большая огороженная площадка. Вокруг нее ярусами возвышались трибуны, где, ожидая начала представления, сидели знатные вельможи со своими супругами.

Граф стоял возле ринга вдвоем с высоким мускулистым великаном, обнаженным по пояс. Сложение у великана было атлетическим: прекрасно развитая грудная клетка, стальные бицепсы и героический торс. Лицо обрамляла короткая, аккуратно подстриженная бородка. Одежда на нем была ветхая и не очень чистая. Мартин узнал великана. Это был Жак, кузнец из ближней деревушки Пти-Монтабан.

— А теперь слушай меня внимательно, — говорил граф Поль. — Я еще раз объясню, что от тебя требуется. Мы с тобой будем сражаться здесь, на ринге.

— Умоляю вас, ваша милость, уволить меня от этого поединка! — ответил Жак. Несмотря на могучее тело, у кузнеца был жалкий вид. Он дрожал от страха, и не без причины, поскольку слухи о графских поединках ходили самые неприятные. Местные жители называли графа дьяволом, причем у них были на то веские основания. Сент-Омер обладал репутацией человека бесчеловечного. А его бойцовское искусство славилось по всей Европе.

— Черт подери, приятель! — сказал граф. — Ты в здешних краях чемпион. Говорят, ты выиграл местные соревнования в Пти-Монтабане, устроенные в честь святого Дени. Почему бы тебе не сыграть раунд-другой со мной на пару?

— Мыслимое ли это дело, ваша милость! Я простолюдин, вы аристократ. Меня повесят, стоит мне тронуть вас хоть пальцем.

— Я же тебе объяснил! Я вызываю тебя на соревнование. С таким же успехом мы могли бы состязаться в стрельбе из лука или другом виде спорта. Мы будем соревноваться в борьбе, ты и я, без оружия, голыми руками и ногами. Если ты победишь, получишь пять серебряных ливров. Ты ведь и за год столько не заработаешь, подковывая лошадей, верно?

— Ни за год, ни даже за два, ваша милость. Да что мне толку с этих денег, если я не смогу их потратить?

— А почему ты не сможешь их потратить?

— Потому что вы меня убьете, ваша милость, извините за выражение.

— Нет, Жак, именно это я и пытаюсь тебе втолковать. Наш поединок будет всего лишь развлечением. Мы будем сражаться безоружными. Если ты выстоишь хотя бы один раунд или нанесешь мне один хороший удар, я провозглашу тебя победителем. Что тут плохого, скажи на милость?

— Боюсь, вы убьете меня, ваша милость, — пробормотал кузнец, оценивая, однако, при этом соперника взглядом и готовясь к схватке, которой, как он знал, не избежать.

— Хватит болтать! — сказал Сент-Омер. — К делу!

Поль не казался особенно грозным противником. Весил он вдвое меньше кузнеца. Теперь, когда граф разоблачился до пояса, в ясном осеннем воздухе стало отчетливо видно, как изящно и пропорционально он сложен, как грациозно он движется взад-вперед, точно большая кошка. Тело у графа было небольшое, не выше среднего роста. Однако при движении казалось, будто ноги его почти не касаются земли. Светлые волосы графа, уже поредевшие на макушке, развевались вокруг лица сияющим нимбом. Он был похож на ангела. Но все вокруг знали, что душа его чернее самой темной мглы.

Соперники вышли на ринг. По зрительским рядам пронесся легкий шум. Все собравшиеся вельможи были наслышаны о своеобразных приемах графской борьбы. Схватка без оружия казалась им сумасбродной затеей, но всем было интересно, как проведет ее граф. Среди зрителей была одна знаменитая персона — сэр Джон Чандоуз из Англии. Рыцарь без страха и упрека, он прославился своей безупречной честностью в делах чести. Сэр Джон принимал участие в бессчетных поединках и сражениях. Долговязый сухопарый старик, он держался по-прежнему прямо, как юноша. Его длинное худое лицо с обвислыми усами было хорошо известно по многочисленным портретам и миниатюрам. Он прибыл во Францию для заключения мира между Генрихом Английским и Луи-Фердинандом Французским. Никто, правда, не ожидал, что мир продлится долго, поскольку Луи-Фердинанд был твердо намерен отвоевать Аквитанию, а английские лорды были не менее твердо намерены этого не допустить.

Граф воззвал к сэру Джону Чандоузу, рассказал ему о своих предложениях и повторил свои обещания. Сэр Джон выслушал, все понял и обратился к кузнецу Жаку:

— Ты понимаешь, что предлагает тебе граф?

Кузнец кивнул, косясь на стайку крестьян, стоявших у конюшни, и страстно желая затеряться среди них.

Сэр Джон Чандоуз славился легендарной честностью, однако он никогда не утверждал, будто чувствителен к чужим переживаниям.

— Я позабочусь, чтобы с тобой обращались как подобает, — сказал сэр Джон. — Ты ничем не рискуешь, даже если свернешь ему шею. — Англичанин повернулся к Полю: — Я говорю это, сэр, потому что не одобряю дворян, которые якшаются с простолюдинами, даже если речь идет о схватке.

Поль пожал плечами:

— Я езжу на охоту верхом на коне, хотя он мне тоже неровня. Точно так же я использую крестьянина, чтобы поупражняться и поразвлечься. Его социальный статус меня не волнует. А чтобы бой был интереснее, я проведу его одной рукой. — Он повернулся к Жаку: — Выбирай: левой или правой?

— Левой, — пролепетал Жак, надеясь, что Сент-Омер правша.

— Так тому и быть, — сказал Поль.

Они встали в середине огороженного круга. По кивку графа Поля герольд протрубил сигнал. Трибуны приветственно зашумели, и бой начался.

Сразу стало ясно, что кузнец скован по рукам и ногам своей ментальностью. Настоящий Геракл в смысле сложения и мускулатуры, он был простодушным дитятей там, где дело касалось решимости или хитроумия. Они с Полем кружили друг возле друга. Поль подпрыгивал так, словно в ступнях у него были пружины. Двигался он не спеша, но летал по рингу, как мячик. На нем были обтягивающие штаны до колен из какой-то эластичной ткани, дававшей полную свободу движениям, и простая, отличного покроя белая шелковая рубаха. Гладкие светлые волосы граф перевязал мягкой кожаной ленточкой. Кузнец облачился в грязную серую спецовку, бывшую, возможно, его единственным нарядом. Ноги у него были босые, а ногти на них сами по себе казались грозным оружием.

Судя по началу схватки, было очевидно, что Сент-Омеру придется навязать противнику драку, поскольку кузнец явно жаждал немедленно убраться отсюда и вернуться в свою кузню.

Поль провел серию легких ударов, порхая вокруг соперника и то и дело шлепая его по голове открытой ладонью. Жак отмахивался от графской ладони, как от назойливой мухи. Поль подскочил к нему снова, приплясывая взад-вперед, и вдруг сделал молниеносный выпад ногой. Крутанувшись на месте, он лягнул кузнеца прямо в грудь. Тот пошатнулся, теряя равновесие, а Поль между тем обрушил на него ураганную очередь ударов левой рукой и отскочил, опять оказавшись вне досягаемости. Кузнец утер из-под носа кровь и, наконец-то осердясь, шагнул вперед, размахивая мощными кулаками. Поль легко увернулся и снова заплясал вокруг великана, молотя его со всех сторон. Кузнец пытался парировать атаку, но все время опаздывал на шаг-другой. Равновесие он тоже держал не ахти, и даже зрителям, не искушенным в приемах борьбы графа Поля, стало ясно, что ловкость здесь важнее грубой силы.

Толпа аристократов на трибуне вопила и улюлюкала. Зрители заключили бы пари, будь у них хоть малейшие сомнения в исходе драки. Но было совершенно очевидно, что у кузнеца нет никаких шансов. Его кулаки так ни разу и не коснулись противника. Поль, держа правую руку за спиной, обернулся к кому-то из зрителей, отвлекшись на секунду от Жака. Кузнец ухватился за эту возможность и выдал графу сокрушительный удар в голову, который непременно сбил бы Поля с ног, попади он в цель. Но граф только этого и ждал. Он тут же развернулся, поймал запястье кузнеца и, не пытаясь блокировать удар, направил его в другую сторону. Сила собственной атаки закружила великана и сбила с ног. Он приземлился на левую руку. Раздался характерный хруст.

На том бой и завершился. Поль даже не запыхался. Сунув кузнецу, скулящему от боли, маленький мешочек медяков, граф велел слугам перевязать ему руку и отправить восвояси.

После схватки Поль велел привести к себе Мартина.

— Так, значит, ты заделался деревенским адвокатом, а, Мартин? Крестьянская жизнь была тебе не по душе? Тебе приспичило выбиться в буржуа? А теперь ты, значит, вернулся, нафаршированный книжной премудростью, как каплун хлебным пудингом, и собираешься учить меня моим правам?

— Нет, ваша милость, не собираюсь, — ответил Мартин. — Но есть определенные права, которые владельцы Сент-Омера исстари даровали жителям Омера.

— И ты намереваешься добиться их от меня, а, крестьянин?

— Ваша милость, у меня нет никакой возможности это сделать. Я целиком и полностью в вашей власти. Таков закон нашей страны, и таково положение дел в настоящий момент.

— Да, верно, и это замечательный закон. А ты хотел бы, чтобы дело обстояло иначе?

— Провокационный вопрос, ваша милость. Я не смею сказать вам, чего бы я хотел, ибо опасаюсь кары вашей милости.

— Ты ставишь меня в интересное положение, — сказал Поль. — Я с удовольствием поспорил бы с тобой просто как человек с человеком, поскольку не сомневаюсь, что сумел бы тебя победить, причем исключительно благодаря силе характера. Но в силу своих обязательств перед древней фамилией Сент-Омер, которую я ношу, я вынужден требовать к себе почтения. Ладно, я тебя не трону, — необдуманно добавил он. — Говори, не бойся.

— Несмотря на обещание вашей милости, я все-таки с трудом могу осмелиться…

— Дьявол тебя забери! Выкладывай, что у тебя на уме, иначе плохо будет! Чего ты хочешь?

— Простите крестьянам долги, ваша милость.

— Этим собакам-еретикам?

— Ваша милость, они обратились в истинную веру.

— Исключительно под угрозой оружия!

— Это неважно, ваша милость. Важно то, что они исполняют свой долг перед церковью. И пускай с их грехами разбираются теперь священники.

— Ха, священники! Да не защищай мы, дворяне, вас от церкви, вам бы не поздоровилось!

— Конечно, ваша милость…

— Я вижу, ты со мной не согласен? Тогда не молчи, любезнейший, говори все как есть!

— Вы, ваша милость, утверждаете, что защищаете нас. Но тем не менее вы требуете денег, которых у нас нет. И угрожаете отобрать всю нашу утварь и зерно, необходимое для следующей посевной.

— Это мое право. Я прощал вам долги два года и не собираюсь прощать в третий раз.

Они стояли вдвоем в маленьком кабинете графа, сверля друг друга глазами. Тут Мартин вспомнил, что он, в конце концов, юрист. Он просто обязан найти какие-то аргументы! Нужно добиться, чтобы граф списал крестьянам долги, а значит, необходимо предложить ему что-то взамен. Но что?

— Достоинство вашей славной фамилии не пострадает, если вы еще на год освободите нас от платежей, ваша милость.

— Достоинство не пострадает, зато пострадает мой карман.

— Если мы помрем с голоду…

— Тогда я заселю деревню другими крестьянами. Вокруг полно бродяг, согласных на любую работу за кусок хлеба.

Мартин задумался. Поль, безусловно, был прав. Смутные времена ввергли в нищету всю Францию. По дорогам шлялись толпы бездомных самых разных видов и сословий. Они с радостью ухватятся за малейший шанс осесть на месте.

И все же это было дьявольски несправедливо! На лице у Мартина было написано все, что он думает. Они с Полем не спускали друг с друга глаз. Мартин чувствовал, что Поль с удовольствием прибил бы его на месте и раздавил, как червя. Кстати, граф мог сделать это запросто. Что ему мешало? Королевское правосудие не простиралось так далеко на юг. По крайней мере, в нынешние смутные времена.

Тем не менее Мартин вдруг услышал свой собственный голос.

— Знал бы король Луи-Фердинанд, как вы обращаетесь с нами…

Лицо у графа побагровело от бешенства. Оскорбление ударило ему в голову и чуть было не затмило рассудок.

— Ты, собака! — с трудом взяв себя в руки, проговорил Поль. — Мне бы надо прибить тебя, и я бы сделал это с удовольствием. Какая жалость, что ты не можешь наброситься на меня с кулаками! С какой бы радостью я свалил тебя на землю и свернул твою гордую шею! А может, если я свяжу себе одну руку и ногу сзади… Да нет, не стоит. Я забуду твое оскорбление, месье крючкотвор. Считай, что ты родился под счастливой звездой. Но штраф, наложенный на поселок, остается в силе.

Мартин лихорадочно соображал. Судьба земляков была сейчас в его руках. В Сент-Омере жила его мать. Там жила и Мари — девушка, с которой он был обручен до несчастного случая. Став калекой, Мартин расторгнул помолвку. Правда, Мари до сих пор была к немунеравнодушна. Все еще могло наладиться, но если ее родители будут разорены… Вся жизнь его зависела теперь от собственной сообразительности — от того, сумеет ли он найти какие-то доводы, чтобы убедить графа и остановить его карающую руку. Думай, глупая башка, думай, отчаянно твердил он про себя.

— Ваша милость, — сказал он вслух, — неужели я ничем не сумею склонить вас проявить хоть капельку милосердия к крестьянам?

— А чем ты можешь склонить меня, холоп! Что ты, безродный простолюдин, смеешь придумать такое, чтобы остановить мою карающую руку?

Мартин лихорадочно соображал. Шевелитесь же, чертовы извилины! И тут ему в голову пришла отчаянная мысль.

— У меня есть одно интересное предложение, ваша милость.

— А именно?

— Вы горите желанием продемонстрировать свое бойцовское искусство в схватке с достойным соперником, верно?

— Конечно, я этого и не скрываю. Ну так что же?

— А если я найду вам такого соперника и доставлю его сюда?

— С чего ты взял, что сумеешь его найти?

— Я слыхал, что в городе Э есть один борец. Тамошний оружейник. Говорят, он учился борьбе на Востоке, как и вы, ваша милость. Он прославился как мастер борьбы без оружия — без кинжала и даже без палки.

— Почему я ничего о нем не слыхал?

— Потому что он совсем недавно вернулся с Востока. Мой друг-адвокат из города Э как раз прислал мне весточку. Я собирался рассказать вам о нем, когда ваши люди схватили меня.

— И как зовут этого мастера?

— Не знаю, ваша милость! Но я знаю, где его найти. Я думал отправиться к нему в качестве вашего посланца и сказать, что граф Сент-Омер желал бы сразиться с ним и что вы оплатите ему дорогу, а также предложите свое гостеприимство.

— Но теперь, когда я о нем знаю, почему бы мне не послать за ним самому?

— Этого я как раз не боюсь, ваша милость, — солгал Мартин. — Вам честь не позволит.

— Хм-м. Ну, раз ты так считаешь… В общем ты нашел этого парня, а значит, имеешь право на нем подзаработать.

— К тому же, ваша милость, предложение из моих уст он воспримет более благосклонно. Говорят, он сам человек из народа, не дворянин, а потому наверняка будет сговорчивее, если попрошу его приехать от вашего имени.

— Ну что ж, да будет так. Ты отправишься к нему немедля. И если привезешь его ко мне, я прощу задолженность еще за год.

— Хорошо, ваша милость. Могу я сказать ему, что схватка будет на равных?

— Конечно, ибо это правда. Я попрошу сэра Джона Чандоуза, чтобы он организовал поединок, сам его судил и следил за соблюдением всех правил. Твоему парню нечего бояться. Даже если он скрывается от закона, я предоставлю ему защиту и вознагражу за то, что он согласился со мной сразиться. И драться мы будем абсолютно по-честному.

Таким образом, сделка была заключена. Мартину удалось-таки спасти земляков от графских казематов.

Перед отъездом Мартин поговорил с Чандоузом.

— Ладно, — согласился английский рыцарь, — я буду гарантом обещаний Сент-Омера. Граф жаждет рукопашной схватки больше всего на свете. Вы должны попытаться его понять. Он единственный в Европе владеет навыками безоружной борьбы. В каком-то смысле он подобен великому художнику, чьи шедевры никто никогда не увидит. Я, например, неплохо орудую шпагой. Могу вообразить, как бы я чувствовал себя, если бы мне не с кем было попрактиковаться в фехтовании. К счастью, у меня никогда не будет нехватки ни в схватках, ни в соперниках. Чуть ли не каждый дворянин здесь и в Англии считает себя мастером фехтования и, как правило, горит желанием продемонстрировать свое искусство. Это желание так велико, что нам приходится придумывать правила, дабы ограничивать количество турниров, иначе подданные обоих королей поубивают друг друга из спортивного азарта, а не к вящей славе государевой. Так что езжайте и привезите своего борца. Я позабочусь о том, чтобы Сент-Омер провел с ним честный поединок.

Итак, Мартин отправился в путь. Граф даже одолжил ему лошадку серо-бурой масти, выносливую и резвую.

— Найдешь мне мастера, — сказал он, — и я освобожу половину заложников. Если он меня побьет, освобожу вторую половину. Даю тебе неделю сроку. Не вернешься вовремя — казню всех до единого.

Мартин тут же поскакал прочь и ехал весь день. Всю ночь он молился в часовне близ города Э: «Господи, ниспошли мне чудо!»

Проезжая по улицам города, Мартин увидел печальную сцену. Группа горожан бросала камнями в карлика ростом от силы в три фута. На нем были яркие, дорогие на вид одежды. Возможно, он был шутом какого-то местного вельможи и случайно забрел сюда, где его не могло защитить покровительство хозяина.

— В чем он провинился? — спросил Мартин у уличного зеваки.

— Всем известно, что карлики — дьявольское отродье, — ответил зевака, хватаясь за булыжник.

Конечно, взвинтить толпу мог любой пустяк. Не исключено, что кто-то увидел во сне, как этот человечек отравляет колодец. Карликов всегда подозревали во всех грехах. Их считали родственниками эльфов из древних преданий, а эльфы давно уже стали демонами в глазах людей.

Кто-то из толпы бросил камень. Карлик поднял руку и остановил его в воздухе. Толпа возмущенно взревела. Как смеет он защищаться, призывая на помощь колдовство? Полетел целый град камней. Ни один из них не достиг цели. Люди растерялись и слегка струхнули. Карлик, почуяв это, начал отходить — и вдруг, споткнувшись, упал. Толпа хлынула вперед. Следующий камень попал человечку в плечо. «Черт возьми, эта штука не может меня подвести!» — пробормотал карлик. Но если он имел в виду удачу, она таки его подвела, по крайней мере временно.

Камни засвистали еще гуще.

— На помощь, спасите! — крикнул карлик, обращаясь к Мартину.

Мартин сам не знал, почему он это сделал. Но, кроме него, всадников поблизости не было. Он пришпорил коня, закинул карлика себе за спину и поскакал прочь.

Мартин не хотел никого спасать. Своих забот ему не хватало, что ли? И тем не менее, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, он схватил горбуна за шкирку и забросил себе за спину. Теперь пора было уносить ноги!

Он пустил лошадь в галоп. Горожане рысью бежали сзади. Мартин скакал во весь опор, как не скакал еще никогда. К счастью, граф дал ему довольно резвую лошадку. К тому же карлик почти ничего не весил. Скоро городская стена осталась позади.

Позже Мартин понял, что карлик говорил о заклинании, на которое он положился и которое его подвело.

Наконец они отъехали от города на достаточное расстояние. Мартин перешел с галопа на шаг. Через некоторое время они с карликом заметили у дороги скромную харчевню, и Мартин остановился. Оба они слезли с коня. Мартин привязал лошадь, потом уселся за столик под открытым небом, а горбун заказал им обоим вина.

— Я ваш должник, — сказал карлик, поднимая стакан за здоровье Мартина. — Чем я могу вам отплатить?

— Да что вы! И думать забудьте! — смутился Мартин.

— Нет, — заявил горбун. — Я не забуду. Неужели я совершенно ничем не могу вам помочь?

— Не думаю, — сказал Мартин.

— Вы хотите уверить меня, что ни в чем не нуждаетесь?

— Совсем наоборот! Нужды мои велики. Но вы, мой дорогой месье, вряд ли сумеете помочь мне с ними справиться.

— Меня зовут Людовици, — представился карлик. — Вы бы сначала рассказали, в чем ваша нужда, прежде чем судить о моей бесполезности, а?

— Мне нужно найти кого-нибудь, кто сумеет побороть графа Сент-Омера. Но объяснить все обстоятельства дела довольно сложно.

Людовици огляделся. Поблизости не было ни души.

— Тогда попробуйте напрямую, — сказал горбун. — Загляните мне в глаза, да поглубже. Так, хорошо. А теперь посидите минуточку не двигаясь.

Прошло не больше пары секунд. Мартин чувствовал себя очень странно.

— Порядок! — заявил Людовици. — Я знаю, в чем ваша проблема.

— Но откуда вы можете это знать?

— Я прочел ваши мысли.

— Вы умеете читать мысли, без шуток? Кто же вы такой? И чем вы занимаетесь?

— Послушайте, — сказал карлик, — поскольку мы здесь вдвоем и я ваш должник, я не стану больше притворяться заурядным земным карликом. Вы никогда в жизни не встречали подобного мне существа. Не буду углубляться в подробности: вы все равно их не поймете, поверьте мне на слово. Я прибыл сюда совсем из другого места и времени.

— Это я могу понять, — сказал Мартин. — Что тут такого сложного?

— А если я скажу вам, что живу на другой планете?

— Если вы живете на другой планете, то что вы делаете здесь? — спросил Мартин.

— Мы наведываемся сюда время от времени, я и мой народ, чтобы поглядеть, как поживает остальной космос. Это здорово отрезвляет. Когда нас одолевает самодовольство, мы просто отправляемся в путь и смотрим, что в космосе новенького. Мы не решили еще вопросов о природе вещей, а также о существовании Бога и загробной жизни. Как только нам приходит в голову заняться их решением, мы смотрим на тех, кто увлекается подобными материями — например, на вас, земных людей, — и видим, куда они могут завести. Поэтому мы довольствуемся малым, а именно способностью к довольству собой. И остаемся в выигрыше.

— О’кей, — сказал Мартин. — Это я могу понять. Но как вы собираетесь помочь мне решить мою проблему?

— Вам нужен борец, не так ли?

— Так.

— Сейчас я быстренько проверю окрестности.

Карлик вернулся через несколько минут.

— Я просмотрел центральную директорию, и, боюсь, в городе Э и ближайшей округе вы не найдете мастера по невооруженной борьбе. Таких здесь просто не водится.

— Что же мне делать?

— Если нужно что-то делать, лучше сделать это самому.

— Мне самому победить графа?

— Конечно. Это самое экономное решение.

— Но у меня нет ни малейшего шанса!

— А если я научу вас, как его победить?

— Каким образом? Я же калека.

— Ну и что? Мы найдем способ, как обойти это препятствие. Мне кажется, я получил довольно точное представление о графе из вашего мозга. Думаю, он согласится драться с вами. В конце концов, именно вас ему на самом деле так хочется побить.

— Как же я буду с ним драться?

— Он обещал, что схватка будет на равных, верно?

— Да, но что я против него?

— Положитесь на меня. Тут есть некоторые трудности, но ваше увечье не входит в их число. Не волнуйтесь. К назначенному дню вы будете в форме.

— У меня всего лишь неделя сроку, как вам известно.

— Не переживайте. Времени у нас вполне достаточно, чтобы выполнить то, что я задумал. Вернее, задумаю, когда задумаюсь об этом.

Мартин понимал, что никакие тренировки не восполнят отсутствия здоровой руки и ноги. Но ему не оставалось ничего другого, как только положиться на обещания карлика.

Чуть позже Людовици заявил, что ему в голову пришла идея.

— Я расскажу вам одну историю. Древнюю сказку моего народа про мышь, быка и лису.

Однажды мышь, змея и бык крупно поссорились и решили выяснить отношения в рукопашной. Но вот загвоздка: они были такие разные, что не могли понять, по каким правилам им бороться. Быку, например, ничего не стоило растоптать змею в любую минуту. А змея запросто могла проглотить мышь. Им нужно было придумать, как устроить схватку на равных.

Поэтому они отправились за советом к лисе, славившейся своим хитроумием.

«Вы двое, конечно, не ровня быку, — сказала лиса. — Тут и думать нечего. Мы должны найти способ сделать всех вас равными».

«Как это?» — спросил бык.

«Если мы надуем змею до твоих габаритов, это решит проблему?»

«Думаю, да», — сказал бык.

Лиса повернулась к мыши:

«А если мы сожмем быка до твоего размера, проблема будет решена?»

«Конечно. Но разве ты можешь его сжать?»

«Нет, не могу. Просто сначала я хотела решить вопрос в принципе. Послушай меня, бык! Предположим, мы дадим тебе новое тело, в котором ты сможешь бороться с мышью и змеей. Ты примешь его?»

«Если все будет по-честному и тело мне дадут не хуже, чем им двоим, то, конечно, приму».

«О’кей, — сказала лиса. — Думаю, ответ найден. Пошли со мной».

И они пошли к старому мудрецу, и лиса сказала ему:

«Эти трое хотят подраться. Но они слишком разные. Можешь ты сделать их одинаковыми?»

«Конечно!»

Мудрец взмахнул руками и превратил всю троицу в мух.

«Эй! — сказали они. — Мы так не договаривались!»

Им ужасно не понравилось быть мухами.

«Послушайте, — сказал мудрец. — Я признаю, что решение не очень элегантно, но так уж получилось. Вы просили — я сделал. Теперь вы можете бороться. А это уже кое-что, разве нет?»

— И что было дальше? — спросил Мартин. — Они сразились?

— Об этом история умалчивает. Полагаю, они были слишком заняты тем, как вернуть себе первоначальный облик, чтобы тратить время на драку.

— Что это за сказка? В ней нет никакой морали.

— Почему же? Есть. По крайней мере для меня и моего народа.

— Но они хотя бы вернули себе первоначальный облик, когда закончили схватку? Неужели вы даже не знаете, удалось ли им превратиться обратно?

— Об этом история умалчивает тоже.

Они усиленно думали, пытаясь найти какой-нибудь другой выход из положения. Через несколько дней Мартину предстояло сразиться с графом. Один из них умрет. Возможно, даже до сражения. По законам драматургии Мартин должен найти графу соперника немедленно. Поставленный в такие условия, что может сделать Мартин, чтобы победить?

— Ладно, — сказал карлик. — Давайте потолкуем с мудрецом.

Мудрец жил в пещере неподалеку. Лицо у него было маленькое и сморщенное. Он выслушал их историю и спросил:

— Это не для записи?

— Конечно, — заверил его Людовици.

— Молодой человек мог бы взять пистолет и застрелить противника.

— В то время пистолетов еще не было.

— А то я не знаю! Но если нужно, ты можешь ввести его в рассказ, а после объяснить анахронизм.

— Поединок должен быть без оружия.

— Ну хорошо. На шее есть блуждающий нерв. Если Мартин нанесет сильный удар в эту точку, граф будет парализован. И Мартина провозгласят победителем.

— Но граф искусный боец, и он не позволит Мартину ударить по блуждающему нерву.

— Тогда мы должны придумать, как обойтись без его позволения. Как может граф предотвратить удар по нерву?

— Он может отбить удар рукой.

— Значит, нам нужно остановить движение его руки. Тогда нерв останется незащищенным и дело будет сделано.

— Как же нам остановить его руку?

— Вот здесь, у коленки, есть одна точка. Если Мартин в нее попадает, рука у графа на мгновение окажется парализованной. И тогда Мартин нанесет ему сокрушительный удар по шее.

— Но граф ни за что не даст бить себя по колену.

— Даст, если отвлечь на миг его внимание какой-нибудь уловкой.

— Какой уловкой?

— Ну, их довольно много. Я бы предложил вам голубя.

— Объясните, пожалуйста.

— Мартин должен будет взмахнуть рукой таким образом, чтобы в воздухе появился голубь. Граф удивится и на секунду потеряет бдительность. Тут Мартин ему и врежет.

— Но наш герой не умеет махать рукой так, чтобы в воздухе появлялись голуби.

— Он может научиться, выбрав один из двух способов. Первый — это овладеть магией, способной сотворить голубя из воздуха. Второй — приучить голубя появляться в ответ на определенные движения рукой.

— И какой из двух вы посоветуете?

— Обучиться магии по-настоящему Мартин не успеет. Но фокус с голубем необходим. К счастью, мы можем пойти кратчайшим путем. Мартину не придется становиться волшебником — ему достаточно будет выучить одно-единственное заклятие.

— Неужели для фокуса с голубем достаточно знать всего одно заклятие?

— Конечно. Магическое заклятие — это не что иное, как закодированная команда для выполнения реальной физической операции.

— Да, разумеется. Я просто запамятовал.

— Ты делаешь взмах-другой — и заклятие готово. Это всего лишь серия жестов. Но когда придет время схватки, может оказаться, что именно такими жестами противники приветствуют друг друга, и голубь появится не вовремя.

Мартин исполнен сомнений, но что же ему остается? Он тренируется и учит жесты, которыми вызывают голубей. Он часто ошибается. Порой на заклятие не реагирует никто. Порой появляется малиновка. Порой червяк. Мартину никак не удается уловить суть магических жестов.

А между тем его время вышло. Он должен вернуться в замок графу на потеху, учиться больше некогда.

В сопровождении карлика Мартин едет в Сент-Омер. Насколько это в его силах, он готов к сражению.

Когда оглашаются условия поединка, граф довольно ухмыляется. Победа достанется ему легко, хотя схватку не назовешь интересной, он по крайней мере избавится от этого надоедливого крючкотвора.

Бой назначен на следующее утро.

Вечером карлик приходит к графу и спрашивает, уверен ли тот в своей победе. Граф не понимает, какие могут быть сомнения. Карлик объясняет, что научил Мартина заклятию, а тот за него не заплатил. Поэтому он хочет предать Мартина. Чтобы Поль победил, ему нужно только одно: быть начеку и не терять бдительности в тот момент, когда неожиданно вылетит голубь.

Поединок начинается. Поль ждет голубя. Голубь так и не появляется. Когда Мартин наносит удар, он беспрепятственно достигает цели.

Глава 7

ПОЯВЛЕНИЕ РИМСКОЙ АРМИИ

— Надеюсь, ты понимаешь, — сказал Герн, — что мы попали в переплет.

— Да ну? — удивился Мартиндейл. — А по-моему, здесь довольно-таки уютно.

— Позволь тебе напомнить, — сказал Герн, — что мы уже не в твоей мастерской. Мы на склоне утеса, а это чертовски глупое местонахождение. Нас окружают незнакомцы, мягко говоря, весьма пристрастные в своих суждениях, к тому же неизвестно, люди ли они вообще. Твоя машина превратила нас в персонажей рассказа, и теперь мы полностью в ее распоряжении. Она может убить нас, когда и если пожелает.

— Об этом как-то я не подумал, — сказал Мартиндейл и подумал об этом. — Да, ты прав, ситуация скверная.

— Сдается мне, мы должны взять власть над рассказом в свои руки, — заявил Герн.

— Я в жизни не брал в свои руки никакую власть, — признался Мартиндейл.

— Самое время начать.

— Верно. Но как?

— Это мы обсудим чуть позже. А сейчас, похоже, что-то надвигается.

Мартиндейл посмотрел на пологий склон утеса, плавно переходивший в долину, и увидал вдали полоску, похожую на пелену пыли.

Через некоторое время он заметил, что пелена приближается.

— Что это? — спросил Мартиндейл.

— Если я правильно догадался, — ответил Герн, — вскоре к нам пожалуют гости.

— Но почему они поднимают столько пыли?

— У меня такое чувство, что мы скоро это узнаем. И я подозреваю, что ответ нам не понравится.

Глава 8

ЗА НЕСКОЛЬКО МИНУТ…

За несколько минут до того Мартиндейл сидел на широком наклонном поле, которое кончалось утесом, который выступал над океаном. А он красивый, океан, подумал Мартиндейл, поскольку находился от него на безопасном расстоянии. К счастью, глава с висением над обрывом уже закончилась.

Отвернувшись от края утеса, Мартиндейл залюбовался великолепием летнего дня. Высоко в голубых небесах светило солнышко. Недалеко на низком валуне расселся Герн. Мартиндейл не помнил, как его друг попал сюда, зато он хорошо усвоил, что не стоит слишком придираться к непоследовательностям сценария.

Герн вытащил бумажник и начал тщательно просматривать его содержимое.

— Что ты ищешь? — спросил Мартиндейл.

— Чего-нибудь почитать, — ответил Герн.

Мартиндейл решил было, что ослышался, но потом передумал. Ясное дело, Герн скорее найдет что-нибудь почитать в своем бумажнике, нежели где-то на склоне утеса.

Полицейский развел небольшой костерок, подбрасывая в него валежник и хорошо просушенные коровьи лепешки. Ну и молодец, подумал Мартиндейл. Сам он чувствовал себя нормально. Даже, можно сказать, хорошо. Только вот есть очень хотелось. А еды в окрестностях, похоже, не было.

Мартиндейл решил не думать о еде. И немало удивился поэтому, услышав минуту спустя свой голос:

— А что с едой-то будем делать, как думаешь?

Герн оторвался от усердных поисков чтива в своем бумажнике.

— С едой? Об этом я как-то не подумал.

— Главное — подумала ли об этом машина? — сказал Мартиндейл. Он был уверен, что машине и в голову не пришло позаботиться о еде.

— Давай посмотрим, — предложил Герн.

Оба они, точно сговорившись без слов, принялись внимательно осматривать пейзаж, который простирался перед ними во всех направлениях. Некоторые части пейзажа были видны лучше других. Те, что находились вдали, подчас даже не были трехмерными — их просто обозначили штриховкой. Именно в одном из таких мест Герн и заметил некое явление, почти сразу определив его как «облако пыли».

— Облако пыли! — сообщил он Мартиндейлу, указав пальцем направление — или вектор, как он любил говорить.

Оба они напряженно вглядывались в даль, потому что не каждый день к ним приближались облака пыли, да еще не как-нибудь, а прямо-таки галопом. Когда облако подплыло поближе, стало видно, что его подняли всадники. Их оказалось не меньше сотни, и все они были в плащах. Эти просторные плащи полоскались позади всадников, скульптурно свиваясь и развеваясь в такт мускульным усилиям лошадиных конечностей. Сидевшие верхом на этих лошадях наездники, с чьих согнутых спин и свисали плащи, носили также шлемы — блестящие шлемы, сверкавшие на солнце. В руках у всадников торчали копья, а некоторые держали мечи и размахивали ими над головой. Когда они подъехали еще ближе, сначала Герн, а за ним и Мартиндейл, несколько уступавший в зоркости своему другу с односложным именем, заметили на солдатах кирасы с нагрудниками и наголенники. В общем они здорово походили на римских легионеров. И когда окруженные клубами пыли всадники подъехали совсем уже близко, выяснилось, что так оно и есть.

— Похоже, — сказал Мартиндейл, — машина занесла нас в историческую повесть.

— Удивительно, но факт, — отозвался Герн.

— Вопрос в том, хорошо ли это для нас?

Герн не нашелся что ответить. Да и не мог он ничего ответить, поскольку римское войско оказалось уже в непосредственной близости, и на миг все смешалось в сплошной хаос — клубы пыли, хлопанье накидок, хриплое дыхание лошадей и зычные командирские окрики некой персоны, по всей видимости командира. Он сразу выделялся из толпы своим высоким ростом, рыжей бородой и желто-голубым шлемом.

— Вы кто такие? — спросил он, немного выехав вперед.

— Мы не здешние, — ответил Мартиндейл. — Но пока эта история не зашла слишком далеко, могу я спросить, кто вы такие?

— Меня зовут Флавий, — сказал рыжебородый гигант. — Я легат второго ранга авангардных сил Понтия Персея.

— Вы римлянин? — спросил Мартиндейл.

— Вообще-то мы просто мимо проезжали. А как насчет вас, ребята?

— Мы нездешние, — повторил Мартиндейл. — Как я понимаю, мы в Европе?

— Послушай, — сказал Флавий, — не хочешь отвечать прямо — не надо, я не настаиваю. Мы можем принести вас в жертву одному из наших многочисленных богов. Давненько уже эти парни не получали хорошей человеческой жертвы.

— Я пытаюсь объяснить вам, — сказал Мартиндейл, — что нас занесла сюда машина.

— Ну да, конечно, — усмехнулся Флавий, подмигнув своим солдатам.

— Нет, правда! Ох, я забыл, у вас же нет еще машин! Ну, это нечто вроде оракула. И немножко вроде виадука тоже. Наверное, не надо было мне о ней упоминать.

Трудно сказать, как отреагировал бы Флавий на подобное умозаключение, но в этот миг галопом примчался еще один всадник. Маленький, смуглый, кучерявый, он тоже был в плаще, только более длинном и расшитом серебряной нитью.

— Флавий! — сказал вновь прибывший. — Что тут у тебя?

— Незнакомцы, мой господин. Говорят, их заслала сюда машина.

— Что такое машина, скажи ради бога!

— Да ее еще не изобрели, — ответил Мартиндейл.

— Тогда мы не будем забивать себе головы. Я Радикс, лейтенант первого экспедиционного войска. Нас послали в этот район Германии, чтобы подавить сопротивление.

— Но мы не собираемся оказывать вам сопротивление, — сказал Мартиндейл. — Правда, Герн?

— Истинная правда, — согласился Герн. — Мы мирные люди.

— Рад это слышать, — сказал Радикс. — Зато мы — нет.

Он подал знак солдатам, сделав какой-то мудреный жест обеими руками, и дернул головой. Римские воины поняли его мгновенно, ибо тут же спешились, и двое из них связали Мартиндейлу и Герну руки сыромятным ремнем, а затем усадили их на двух мулов, специально взятых с собою ради подобного случая. После чего Радикс кивнул Флавию, тот прорычал команду, и все войско поскакало в ту сторону, откуда появилось.

Глава 9

МУДРЕНЫЙ РОМАНСКИЙ ТИП

Мы уже упоминали о том, что Мартиндейл с Герном скакали бок о бок на двух мулах, прихваченных римлянами с собой специально ради такого случая. Римляне были людьми основательными, и им казалось вполне естественным таскать за собой лишнего мула или двух для пленников, чьи объяснения по поводу присутствия в римских владениях звучали бессмысленно, особенно если сами пленники выглядели подозрительно и были, возможно, выходцами из совершенно другого сюжетного построения. В те дни Рим наводнило множество пришельцев, и город весь гудел от слухов. Что само по себе было еще полбеды.

Толпы чужаков в вашем родном городе — явление достаточно неприятное. Но добавьте к нему то, что никакие записи о них не сохранялись, и вы получите поистине зловещую картину. Похоже, таков был тайный план пришельцев, о котором никто ничего не знал. Люди изо всех сил старались записать о чужаках хоть что-нибудь, дабы предупредить остальное человечество. Они строчили обширные заметки на вощеных табличках — а поутру находили таблички пустыми. Пробовали даже нанимать сторожей, чтобы те следили за табличками, но все без толку. Стоило сторожу отвернуться на миг — и записи тут же исчезали. Словосочетание «табула раза» приобрело зловещий смысл, выходящий за рамки его обычного, логически очерченного круга значений. Становилось все более и более очевидно, что чужаки, наводнившие Рим, прибывали из очень странных мест. Менее очевидно, но так же бесспорно было то, что они прибывали из очень странных времен и даже из других реальностей, о существовании которых, не случись такого вот поворота судьбы, жители Вечного города никогда бы не догадались. Римляне встали на защиту своей собственной реальности, бывшей когда-то для них единственной и ставшей теперь всего лишь одной из множества. Они разработали тщательную систему распознавания и захвата пришельцев, а всем армейским подразделениям выделили специальных мулов, чтобы препровождать подозрительных чужестранцев на сторожевые посты, где их могли допросить местные атанаторы. Специалисты по ксенофизиогномике, прекрасно подкованные в вопросах криоконсервации, атанаторы раз и навсегда определяли виновность или невиновность допрашиваемого.

Мартиндейл с Герном ничего об этом в ту пору не знали, да и позже не получили полного доступа к данной информации. Машина же Шехерезада, затаившаяся в подполье и ухмылявшаяся нехорошей ухмылкой, предвидела подобное осложнение, но щупальце о щупальце не ударила, чтобы его предотвратить.

Трясясь верхом на муле, окруженный римской солдатней, со связанными сыромятным ремнем руками — правда, связанными не так туго, чтобы нарушить кровообращение, — Мартиндейл улучил-таки момент, чтобы спросить у Герна:

— А куда девались остальные?

— Ты о ком?

— Ну, те люди, с которыми мы познакомились. Танцовщица. Полицейский. Лесобой.

— Лесоруб.

— Да, и еще ковбой. Где они?

Герн задумался на минуту, но так ничего и не придумал.

— Я не знаю, Мартиндейл, — сказал он. — А ты как думаешь?

Мартиндейл задумался на минуту — и, очевидно, более успешно, поскольку ответил:

— Похоже, мы их потеряли. Их не было поблизости, когда появились римляне.

Тут в голову ему пришла тревожная мысль:

— А когда ты появился, они были?

— Конечно, были, — сказал Герн. — Иначе с какой бы стати я о них спрашивал?

— Не знаю, — сказал Мартиндейл. — Именно это я и пытаюсь выяснить.

Герн покачал головой:

— Ты стал каким-то странным, Мартиндейл.

— Это обстоятельства странные. А я такой же, как всегда.

Герн вздохнул и огляделся кругом. Нигде не видать никаких следов ковбоя, балерины, полицейского и парня с топором.

— Знаешь, что я думаю? Машина разделалась с ними.

— Но зачем ей это понадобилось? — спросил Мартиндейл. — Разве что…

— Да? — сказал Герн.

— Разве что она пыталась сделать рассказ поинтереснее, — сказал Мартиндейл.

Некоторое время они ехали молча. Затем Герн спросил:

— А где же сама машина Шехерезада?

— Возможно, она удалилась куда-нибудь, чтобы поработать над рассказом, — предположил Мартиндейл.

— Удалилась?

— Ну, на свете много разных мест, которые она могла бы описать.

— Без нас?

— Похоже на то, — сказал Мартиндейл.

— Но мы же только что вышли на сцену! Мы только начали расхаживать по подмосткам!

— Порой все меняется очень быстро, — заметил Мартиндейл. — В рассказах так бывает сплошь и рядом.

— Но это наша история!

— Не разделяю твоей уверенности. Сейчас мы просто пленники римлян.

Дальше они поехали в молчании, прерываемом лишь тихими стонами Мартиндейла, чей мул спотыкался на каждом шагу, будто надрываясь от непосильной работы, которую ненавидел всем сердцем. Мартиндейл вспомнил, что совсем забыл про еду. Но, вспомнив, что он о ней забыл, Мартиндейл уже не мог забыть о том, что вспомнил, и голод принялся мучить его с удвоенной силой — как предмет терзаний и как терзатель. Мартиндейл поставил перед собой нелегкую задачу: забыть о том, как сильно он осознает, как он голоден.

Отряд миновал длинную пологую долину и начал пробираться по скальному разлому, поросшему с обеих сторон чахлыми сосенками. Птицы над головой издавали странные звуки — европейские птицы с непривычным акцентом. Однажды Мартиндейлу даже послышался волчий вой, но, возможно, это пела какая-нибудь волчья птица. Мартиндейл старался устроиться поудобнее в маленьком деревянном седле на спине у своего мула. Но, поскольку стремена еще не изобрели, отчаянные попытки удержать равновесие придавали его движениям не лишенный изящества капризный характер, подобный бегу набухшего от дождей ручья во время мандраады.

Вскоре разлом сменился буреломом, где была порушена не сама горная порода, а лишь покрывавшая ее растительность, хотя рытвин и ухабов здесь тоже хватало. Между поваленных стволов росли высокие деревья какой-то широколистной породы, но не вязы.

Они подъехали к долине. Где-то вдали прямо в темнеющие небеса поднимался одинокий дымок. Это единственное доказательство убедило Мартиндейла в том, что день и впрямь стоит безветренный. Отряд поднялся на пригорок, спустился с него, и перед глазами всадников раскинулся римский лагерь.

Часовые пропустили их через ворота, которые вклинились в частокол, который окружал римских воинов и их обоз. Мартиндейл чуть было не свалился с седла самым позорным образом, поскольку мул его, почуяв, по-видимому, близость теплой еды и хороших книжек, вдруг припустил неуклюжим галопом. Гернова скотина тоже давала своему наезднику жару. Но Мартиндейл не пытался приструнить мула, поскольку римляне вокруг ухмылялись, и он решил, что позабавить их немного в его же интересах. Тем не менее он обрадовался, когда кто-то остановил мула и развязал ему руки — я имею в виду человеческие руки, — вставила машина Шехерезада, нервно выглянув из-за предложения и тут же скрывшись снова.

Через минуту или по крайней мере две Мартиндейл с Герном очутились на квадратной площади, окаймленной бревенчатыми казармами. На заднем плане, чуть сдвинутый в сторону, возвышался флагшток, а на нем реял большой флаг с гербом — вернее, просто с рисунком, поскольку гербов Европа в то время еще не знала, — словом, с изображением символа Рима, волчицы, кормящей сосцами сосунков на серебряном поле.

Радикс быстро пролаял какие-то команды, и солдаты разошлись по казармам. Остались только десять отборных охранников с мечами наготове, чтобы нанести пленникам упреждающий удар, если потребует ситуация.

— Эй вы, двое! — обратился Радикс к горемычному дуэту. — Что вы можете сказать в свое оправдание?

— А поесть когда дадут? — осведомился Мартиндейл.

— Вас покормят после того, как атанатор посмотрит на вас и вынесет решение по вашему делу.

— Атанатор? Боюсь, я с таким термином не знаком, — сказал Мартиндейл.

— И очень хорошо, что не знаком, — заметил Радикс. — Иначе нам пришлось бы обвинить тебя в разглашении государственных секретов.

— Разве атанатор — государственный секрет?

— У вас будет возможность решить это самим, — с уклончивостью, не свойственной римлянам данного периода, ответил Радикс. — Но сначала вы встретитесь с комендантом.

Их провели в комендантский кабинет. Комендант, сидя за карточным столиком, отрешенно раскладывал красочную колоду, в которой Мартиндейл сразу узнал египетские коптские карты таро. Такого он не ожидал. Это совершенно неожиданным образом подтверждало его собственную излюбленную теорию о том, что египетские карты таро возникли за много веков до своего спорного рождения в Фивах, и доказательство было у него перед глазами — доска с синими знаками и длинные тонкие карты, перебираемые пухлыми пальцами римского коменданта.

Он был типичным образчиком римлянина, этот комендант: квадратное грубое лицо, бескровные губы, короткая стрижка и толстые узловатые пальцы. В гранитном столе клинообразными буквами было высечено его имя — Алексий.

— Эй вы, двое, откуда вы взялись? — спросил комендант Алексий. — Встаньте прямо и отвечайте!

— На такой вопрос в двух словах не ответишь, — сказал Герн.

— Понятненько, — откликнулся Алексий. — Вы намекаете, что прибыли из мест, столь недоступных моему кругозору, что лучше бы мне о них и не спрашивать?

— Сказано несколько прямолинейно, — заметил Герн, — но в общем вы правы.

— Так я и думал, — заявил Алексий. — Радикс!

— Я! — гаркнул Радикс, выбросив руку в салюте, весьма похожем на фашистский.

— Прибереги этих двоих для атанатора. Думаю, нам самим их больше допрашивать нечего. Я сразу понял, что они не блещут остроумием и уж тем более весельем. Мне осточертели все эти тупоголовые странные людишки из отдаленных мест, с их варварскими именами, побрякушками и обесцвеченными перекисью кудряшками. С меня довольно, понял?

— Так точно! — отозвался Радикс.

— Ну тогда выполняй. Погоди-ка… Чем от них так пахнет?

— Реальностью, мой господин, — сказал Радикс.

— Фу! От них воняет показным и старомодным правдоподобием. А пошли они в баню!

Глава 10

В БАНЕ

Стражники вывели их из комендантского кабинета под тихий скрип половиц, покрытых немудреным и старым, но вполне добротным матом. Они прошли по дощатой тропинке и очутились посреди главной улицы лагеря. По обеим сторонам стояли солдатские палатки. Выстроены они были по когортам, и каждой полукогорте полагалась своя собственная кольцевая дорожка с вездесущими корейскими прачечными и нарядно убранными киосками с фалафелами посередине. Была в лагере, естественно, и продовольственная лавка, и цирюльня, а прямо за ними высилось здание бани.

— Что это? — спросил Мартиндейл, притормозив возле большой блестящей беломраморной статуи, стоявшей у входа в парильню.

— Скульптура Донателло, изображающая миф «Невменяемость», — ответил Радикс.

— А это? — Мартиндейл повернулся к скульптуре, как две капли воды похожей на первую.

— Это его же мифтер Невменяемость, — объяснил Радикс. — Но, возвращаясь к тому, о чем мы говорили раньше…

— Минуточку, — прервал его Мартиндейл. — Чем это пахнет?

Радикс на миг задержал дыхание, а затем медленно выдохнул, затрепетав ноздрями:

— Что-то он мне напоминает, этот запах…

— Чуть раньше вы говорили о запахе реальности, — напомнил Мартиндейл.

— Да от тебя и твоего друга с односложным имечком ею так и разит. Поэтому мы идем в душевую, на случай, если вас кто-нибудь спросит.

— С какой стати кто-то будет нас спрашивать? — удивился Мартиндейл.

— Я не стану упрекать вас за осмотрительность, — сказал Радикс, — но все-таки хватит шутки шутить. Вперед!

Подталкиваемые стражниками, Мартиндейл и Герн вошли в темное цилиндрическое здание, откуда короткими бурными выхлопами вырывались клубы пара. Здание напоминало ассирийский понтонный мост, только с крышей, покрытой кедровыми досками. Над дверью виднелась надпись на арго — древнем языке южных суэцедонян. Когда глаза немного попривыкли к могильной тьме, царившей внутри, Мартиндейл мельком увидел завернутых в белые простыни людей, чертивших в воздухе иератические знаки, и оркестровую яму, где веселились бабуины в тогах. Но видение длилось не больше секунды, поскольку видеть его было не положено. В глазах у Мартиндейла прояснилось, и перед ним появились ряды окутанных паром скамеек с железными поддонами внизу, полными тлеющих углей. Из тепидария доносились всплески воды, подогреваемой шипящими угольями: их подбрасывали в поддоны вислогрудые служанки в набедренных повязках, которые при желании сами могли бы порассказать вам всяческих историй.

Оглядевшись вокруг, Мартин увидел, что над скамьями, стоящими у стены, ярусами расположены еще полки. Пар, вырываясь из щелей в полу, подымался вверх, бахромою свисая с мокрых стропил и падая вниз зловонными маслянистыми каплями. Сцену освещали редкие лампы в виде рогов, и все вокруг было пропитано назойливым запахом мирры и ладана.

Герн сел на скамейку и поискал глазами мыло. Такового здесь не оказалось, зато на настенных крюках висели сиргилы. Взяв один из них, Герн осторожно, но решительно поскреб себе кожу. Мартин обшарил скамейки в поисках еды и, ничего не найдя, забрался на верхний полок. В узких окошках высоко под потолком виднелось темнеющее небо. Древние среднеевропейские сумерки были в самом разгаре. Благословенная, покойная пора — но только не для человека, которому грозит беседа с атанатором.

— Как по-твоему, кто такой атанатор? — спросил он у Герна.

— Не знаю и знать не хочу, — откликнулся Герн. — А у меня к тебе другой вопрос: похоже это на исторический роман?

— Нет, — сказал Мартиндейл. — Мы еще не видели ни одной героини.

— По-моему, мы с тобой здорово влипли, — сказал Герн. Толстое и обычно безмятежное лицо его озабоченно нахмурилось: — Слышишь?

Мартиндейл ничего не слыхал, потому что сидел, потихонечку шлепая губами, и таким образом оставался глух ко всему. Но теперь, замерев на месте и склонив голову набок, он услышал какой-то звук, о котором, вероятно, и говорил ему Герн. Звук был глухой и скребущий, точно кто-то драил что-то наждачной бумагой или делал вид, что драит. Возможно, впрочем, что так просто казалось, — и действительно, когда Мартиндейл вгляделся в стену и определил источник звука, то увидел крохотную дырочку, появившуюся самым неожиданным образом.

Хуже того — дырочка увеличилась, а потом, словно этого было мало, стала еще больше. Вскоре в нее свободно мог пройти кулак, через какое-то время — деревенский окорок, затем она выросла до размеров баскетбольного мяча НБА, после чего стала расти все быстрее и быстрее, жадно расширяясь на глазах у изумленной и несколько встрепанной публики, точно говоря: порядок, ребята, наше время пришло! Мартиндейл, с тревогой наблюдавший за этим феноменом, отметил, что в дыру уже можно просунуть или высунуть голову, а то и, будь он похудее, протиснуться целиком.

В ту же минуту в дыру просунулась голова Радикса.

— Зачем вы продырявили стенку? — спросил Мартиндейл, решивший сразу же проникнуть в самое сердце загадки, не теряя времени на всяческие экивоки.

— Чтобы помочь вам бежать, — ответил Радикс.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Мартиндейл, — но мы должны еще встретиться с атанатором.

— Я хочу оказать вам услугу, поверьте, — сказал Радикс. — Если вы встретитесь с атанатором, сами не рады будете. Вот, возьмите эти штуковины и помогите мне увеличить дыру.

Радикс протянул Мартиндейлу с Герном два крестообразных инструмента с инкрустированными лезвиями и утопленными в каучук рукоятками. Работать ими оказалось непросто, поскольку лезвие следовало держать под особым углом; немного легче было, если, работая, вы тихонечко посвистывали себе под нос. Этот режущий инструмент так и не прижился в Европе, которая привычное ценила выше нового, а дешевизну предпочитала редкости. Предаваясь подобным размышлениям, Мартиндейл вскоре расширил дыру настолько, что в нее мог свободно пролезать человек или даже два человека.

— Схожу взгляну на часовых, — шепнул Радикс.

Он исчез и почти тотчас вернулся. Стало совсем уже темно, а днем Мартиндейл как-то не удосужился разглядеть Радикса повнимательнее. Но кто-то зажег неподалеку в желобе огонь, и в его мерцающем свете Радикс оказался высоким и смуглым лысеющим мужчиной с черными прядями, зачесанными на лысину. Одетый в плащ и сандалии, он держал в руках вощеную табличку. Если не считать небольшого нервного тика, выглядел он вполне нормальным человечком.

— Вы уверены, что бегство — хорошая идея? — спросил Герн. — Может быть, атанатор, выслушав нашу историю, поверит нам? Возможно, он даже поможет нам выбраться из этого сюжета и вернуться в наш собственный.

— Как хотите, — ответил Радикс. — Стараешься тут, устраиваешь им побег — и вот она, благодарность! Так вы идете со мной, или мне заделать дыру?

— А как вы ее заделаете? — поинтересовался Герн.

— У меня с собой переносной депилятор. — Радикс залез рукой за скошенный край туники и вытащил из-за пазухи увесистый конусообразный предмет.

— Нет-нет, все в порядке, мы идем, — сказал Мартиндейл. — Куда вы нас поведете?

— В безопасное местечко.

— А есть там что поесть?

Не успел Радикс ответить, как снаружи донесся громкий рев стражников, пробудившихся ото сна и зверски голодных. Мартиндейл протиснулся через дыру, Герн за ним. Во мгле перед ними едва маячила воровато крадущаяся фигура Радикса. Им ничего не оставалось, как пойти следом.

Вскоре они очутились в лесу, таинственном и темном.

Какое-то время друзьяшли по лесу: по лесу с его одинаково темной листвой, образующей лиственные туннели, в которых таится одинаковая жизнь. По лесу с его лабиринтом тропинок, листвой окаймленных, ветвями огороженных.

Наконец они вышли на лесную просеку. Они даже не сразу поняли, что это просека — таким густым был лесной массив и такими двусмысленными казались расстояния в его зеленой массе. Но, подойдя поближе, путники убедились, что действительно вышли на расчищенный от деревьев участок. Неясным оставалось только одно — где он кончался? Они брели по вырубке все дальше и дальше, а потом заметили, что вырублены здесь только деревья, чего нельзя сказать о других предметах. На участке стояли хижины из веток, скрепленных грязью, намертво застывшей благодаря катализатору, широко известному в древнем мире, но безвозвратно утерянному вскоре после крушения принципов алхимии. Рядом с жилищами, как водится, суетились фигурки людей.

Описывать здесь обитателей хижин нет никакого смысла, даже если бы у кого-то возникло такое желание, ибо люди эти, почуяв, вероятно, что не принадлежат к нашей истории, упрямо отказывались войти в фокус. Стоило вам только подумать, что вы их наконец-то поймали, как они тут же прятались в темных уголках вашего сознания. Поэтому, а также по некоторым другим причинам мы перейдем прямо к заключительной части и последуем за Мартиндейлом, который не теряя времени отправился на рекогносцировку местности. В районе, непосредственно прилегающем к кустам ракитника, он обнаружил очень интересное местечко. Такую возможность грех было упускать. Мартиндейл послал туда Герна, чтобы тот разведал все досконально, а сам отправился в небольшую богадельню, стоявшую аккурат в границах возможного. Именно в этом неописанном месте он и встретил рассказчика.

Глава 11

В БОГАДЕЛЬНЕ

Радикс заявил, что они немного здесь передохнут, прежде чем отправиться дальше. Сам он подошел к главной хижине участка, чуть менее обветшалой, чем остальные, и скрылся внутри. Прошло время, но он так и не появился.

Предоставленные самим себе, Мартиндейл с Герном сели на валун, заменявший в селении парковую скамейку. Мартиндейл отметил, что в ближайших окрестностях нет ничего похожего на ресторан. Он решил посидеть, чтобы не вляпаться в очередную историю, и подождать, пока появится Радикс и отведет их туда, куда намеревался; а потом поесть. Ждать — занятие не больно-то приятное, но тут по крайней мере они вне опасности.

Ой ли? Сомневаюсь я, сказала невидимая рассказчица, потирая руки до тех пор, пока они не начали издавать сухой шелестящий звук, и все время посмеиваясь противненьким смешком. Опасность, похоже, следовала за ними по пятам с того самого дня, когда Мартиндейл приобрел машину и необдуманно выпустил ее ненасытную повествовательную жажду в ни о чем не подозревающий мир.

Учитывая это, Герн пошел проверить дороги, ведущие в селение, а также выходящие из него. Никогда не знаешь, что окажется важным через минуту. А Мартиндейл предался на время заслуженному ничегонеделанию. Он валялся на кровати, мечтая наяву, когда… Именно в эту минуту в богадельню вошел старец в большом красном тюрбане и попросил подаяния.

Старец объяснил, что он рассказчик, хорошо известный в своем родном Сунистане, где он жил припеваючи до недавнего рыночного кризиса. Он просил лишь пару медяков на ужин. Мартиндейл, добрая душа, растрогался и нашарил в кармане серебряную монету. Рассказчик воздал громкую похвалу его щедрости и заявил, что непременно должен отплатить ему рассказом, прямо здесь и сейчас. Мартиндейл был не в настроении слушать рассказы, но врожденная вежливость не позволила ему протестовать, да и жадность тоже, поскольку не каждый день вам удается задарма послушать знаменитого рассказчика. Поэтому он присел прямо в пыль рядом со старцем, а тот отбросил назад грязные колечки своих русых волос, поправил свое грязное дхоти, поскреб свой тюрбан и прочистил горло.

Тут вошел Герн со словами:

— Знаешь что? Я и вправду многое узнал о жизни от того странного человечка с галлюциногенными пончиками!

— Помолчи, — прервал его Мартиндейл. — Я хочу послушать его историю.

Рассказчик почистил свой аспарагус и начал.

Глава 12

РАССКАЗ РАССКАЗЧИКА

Давно ли, недавно ли, во времена правления Сарабада в далекой Индии жил да был один мудрец. И решил он доверить своему сыну сокровище, чтобы тот снес его на ярмарку, проводившуюся раз в год в Джайпуре, в центре провинции. Сокровищем рассказчика была старая рукопись, написанная на древнем желтом папирусе таким архаическим шрифтом, что никто не мог его расшифровать, кроме самого мудреца, и даже сам он, говорят, скорее догадывался о значении многих слов. Впрочем, поскольку он никогда не обнаруживал своего незнания, люди считали, будто он понимает смысл написанного, и, возможно, так оно и было.

— Сын мой, — сказал мудрец, — возьми эту старинную книгу, имеющую столь большую ценность, и отнеси ее на ярмарку в Джайпур. Там ты найдешь себе место на базарной площади и положишь книгу, подстелив под нее шкуру антилопы, которую я дам тебе в придачу. Когда люди будут проходить мимо, ты начинай кричать: «О люди, вот «Книга последних дней»! Кто купит ее, благословен будет среди тех, кто придет после».

— А что это значит? — спросил сын.

— Не спрашивай, — сказал ему рассказчик. — Мы никогда заранее не раскрываем подобных вещей. Эту часть истории о книге ты не узнаешь, пока не будет слишком поздно. Иначе, видишь ли, мы не сумеем заставить механизм рассказа действовать как положено.

Вообще-то рассказчик этого не говорил, вернее, не хотел говорить, что в его случае примерно одно и то же, но некий дух (как говорят, дух самого великого шайтана) вселился в него, и поэтому он сказал правду — конечно же так, как сам ее понимал, — и таким образом положил начало одной поразительной несообразности, на которую вы наткнетесь в самый неожиданный момент.

— Ладно, — сказал сын. — Я сделаю, как ты просишь, ибо мы действительно очень бедны, а сестре моей нужно купить на свадьбу сари.

— Ты прав, — откликнулся рассказчик.

Ему не хотелось упоминать о своей дочери, поскольку говорить о женщинах по четвергам — плохая примета, но раз уж сын проболтался, нужно было продолжить.

— Дири пойдет с тобой, — сказал мудрец, — потому что она умная девочка и поможет тебе заключить выгодную сделку.

— Сколько стоит эта книга, кстати говоря? — спросил сын, которого звали Сингар.

— А сколько звезд на небе? — вопросил рассказчик.

— Сейчас? Ни одной. Солнышко светит.

— А ночью?

— Число их неисчислимо.

— Стало быть, настоящую цену книги ты определишь где-то между тьмой и светом.

— Эй, погоди минуточку, — сказал Сингар. — Это же бессмыслица какая-то.

— Не будь занудой, — сказал рассказчик. — Бери книгу и делай, что велят.

— Слушаю и повинуюсь, — сказал Сингар. — Пошли, Дири, нам пора в Джайпур.

И брат с сестрой отправились в путь по большой дороге, пересекающей всю Индию и соединяющей одно сказочное место с другим. Денег у них было мало, поэтому они не могли позволить себе заночевать с удобствами в мотеле Тадж-Махал, который пользовался хорошей репутацией и находился как раз в тех краях, где путешественники закончили первый день перехода. На ночлег они расположились неподалеку от мотеля, в маленьком болотце. Сингар развел костер из найденного поблизости сухого верблюжьего помета, а Дири поставила на огонь кожаный котелок, предварительно наполнив его водой из наименее зловонной болотной лужи. И тут им обоим в голову пришла одна и та же мысль.

— Нам же нечего положить в котел! — воскликнул Сингар.

— Можно нарвать травы и сварить ее, — предложила Дири.

Так они и сделали: побрели по болоту и начали дергать из земли приглянувшиеся им растения. В конце концов они нарвали целую кучу — там были стебли всех цветов и видов, одни короткие и толстые, другие тонкие и мохнатые, еще другие красные и желтые, а один или два стебля даже голубые. Брат с сестрой покидали их в котел и начали готовить ужин.

Они не знали, да и не могли знать о том, что не так давно по той же дороге проехала королевская свита и тоже разбила здесь лагерь, ибо высокое положение не позволяло придворным останавливаться в мотеле Тадж-Махал, а кроме того, у них были с собой палатки. Со свитой путешествовала принцесса Марго, и, пока придворные натягивали палатки, она пошла прогуляться, взяв с собою григри, которого дал ей папочка-король со словами: «Береги его, родная, он очень дорого стоит».

Принцесса старалась беречь григри, поэтому довольствовалась тем, что подбрасывала его в воздух и ловила. Бросала она его аккуратно, поскольку была девушкой скромной и не хотела причинять папочке огорчений.

Но случилось так, что мимо пролетал ифрит, и он заметил девушку, подбрасывающую в воздух григри, и подумал про себя: «Сейчас я маленько позабавлюсь!» И он ринулся вниз, и похитил григри из хрустального шара, оставив взамен невзрачный зеленовато-голубой стебелек под названием божедар, который растет обычно только на северных склонах Гималаев и цветет исключительно в полнолуние. «По-моему, обмен вполне равноценный», — сказал себе ифрит, после чего, найдя выражение удачным, повторил его вслух и исчез вместе с григри.

Принцесса, обнаружив исчезновение григри и найдя вместо него какую-то странную травку, швырнула ее на землю и разразилась слезами, а потом пошла искать утешения и совета у своего любимого евнуха Краскиторио, который сидел в кустах и наблюдал за происходящим с загадочной улыбкой на устах.

— О принцесса, — сказал евнух, — не плачь, ибо слезами не поможешь. Ты потеряла григри, и это крайне прискорбно. Но разве ифрит ничего не дал тебе взамен? Обычно ифриты именно так и поступают.

— Он дал мне маленький зеленовато-голубой стебелек, — ответила принцесса.

— Были ли на нем оранжевые крапинки?

— По-моему, да.

— Замечательно, — вздохнул евнух. — И что же ты сделала с ним?

— Не знаю, — сказала принцесса. — По-моему, я его выбросила.

— Деяние, не подобающее принцессе, — заметил евнух, ввернув в предложение свой любимый причастный оборот.

— Откуда же мне было знать?

— Помоги мне найти божедар, подаренный тебе ифритом, — сказал евнух, который любил причастные обороты, потому что любил ко всему быть причастным.

Принцесса не возражала, по крайней мере вслух.

Оба они приступили к поискам, призвав чуть позже на подмогу всю свиту. Пришлось придворным снять с себя маски и широкие плащи, чтобы немного поработать, и вскоре вся компания разбрелась по болоту, топча траву при свете свечей и факелов, поскольку уже стемнело. Но божедара они так и не нашли, поэтому евнух сказал:

— Не расстраивайся, все эти события предопределены расположением звезд. Идем со мной, принцесса, и я научу тебя языку Маленького Мохи.

И принцесса дала себя утешить, и поутру караван тронулся в путь. А божедар лежал на месте, похожий на сквайр пятнистый или сэгуэ пурпурный — в общем на любую обычную травку, — пока сын и дочь рассказчика не начали собирать стебли на ужин. И меж трав и впавших в спячку насекомых, собранных детьми, оказался божедар. И дети отложили его в сторону, потому что не знали, что с ним делать.

Они развели костер и бросили в него растения, и пламенные языки взлетали высоко. Вскоре в котелке забулькала похлебка. Но когда дети хотели опустить в нее черпак, поднялось большое облако пара, и из него вышел олень — маленький белый олень с розовым носиком и золотыми копытцами, — и олень этот столь очевидно был волшебным, что дети пали ниц и поклонились ему.

— Не надо поклоняться мне, дети, — сказал олень. — Я просто говорящий олень, ничего сверхъестественного: я такой же слуга Первопричины всего сущего, как и вы. Но я хочу кое о чем вам поведать для вашей же пользы.

— О да, поведай! — воскликнула Дири, ибо была она молода и беспечна и не знала о существовании табу, запрещающих — кстати, не без оснований — вступать в разговоры с волшебными оленями.

— Вы пойдете на ярмарку, — сказал олень, — и разложите там свой товар, как наказал вам отец. Чуть погодя к вам подойдет купец, и посмотрит книгу, и возьмет ее в руки, и небрежно бросит ее, и скажет наконец: «Книга старая, ни на что не годная, но я бы мог взять ее на растопку. Сегодня утром я великодушно настроен. Сколько вы хотите за нее?»

— И что мы должны сделать? — спросил Сингар. — Содрать с него как можно больше? Отец рассердится, если мы отдадим книгу задешево.

— Нет, вы не должны драть с него втридорога, — сказал олень. — Такой совет вам мог бы дать любой прохожий. Но в вашем распоряжении волшебный олень, а это открывает перед вами не учтенные ранее перспективы. Вы ответите купцу такими словами: «Поскольку книга ни на что не годится, добрый господин, возьми ее от нас в подарок».

— Ты хочешь, чтобы мы отдали ее просто так? — изумился Сингар. — Но тогда мы ничегошеньки за нее не получим!

— Неверно, — сказал олень. — Мы получим парадокс продуктивного вида. Потому что купец почувствует себя обязанным вам и скажет: «Чудесно, я принимаю ваш щедрый дар. Чем я могу отблагодарить вас?»

— Понимаю! — обрадовался Сингар. — И тут мы попросим у него кучу денег!

— Слушай меня внимательно и не будь болваном, — заявил олень. — Ты скажешь ему: «О купец, мы не хотим обычной награды за эту священную книгу. Но если ты хочешь нас отблагодарить, дай нам ту первую вещь, что попадет к тебе в руки, когда ты пойдешь навестить башмачника Ахава».

Сингар был изумлен советом волшебного оленя.

— Какого черта? Этот Ахав наверняка будет держать в руках пару башмаков или молоток с гвоздями!

— Послушай, — сказал олень, — я не виноват, если ты не понимаешь механизма действия волшебного совета. Конечно, звучит он безумно. Но разумный совет тебе может дать кто угодно, а такой — только я, волшебный олень. Я предлагаю вам обоим последовать моему совету по двум причинам. Во-первых, потому, что, если вы этого не сделаете, рассказ не сможет продолжаться, а во-вторых, потому же, что и во-первых, в чем даю вам честное слово волшебного оленя, который может порою заблуждаться, но не способен на прямую ложь.

— Но я же об этом не знал! — проговорил Сингар. — Конечно, мы последуем твоему совету. Да, Дири?

— Конечно! — сказала Дири, и столь решительно прозвучал ее ответ, что внимательный наблюдатель невольно решил бы — мы не знаем, насколько он был бы прав, но не можем его за это упрекать, — что в самой горячности ее согласия кроется некая двусмысленность. Хотя, возможно, то были шутки ночных теней, игравших на лике луны.

— Чем мы можем отблагодарить тебя за твой замечательный совет? — спросил Сингар.

— Дайте мне кусочек божедара из своей похлебки!

Олень почуял запах божедара, когда травяной настой в кожаном котелке, подогреваемый веселым костерком, который ярко пылал и выстреливал искрами, пожирая сухой бамбук и другую необходимую для горения пищу, нагрелся до такой степени, что наполнил воздух своими благовонными ароматами. Волшебные олени крайне чувствительны к благовониям, недаром в старой пословице говорится: хочешь поймать волшебного оленя — не забудь сварить божедар.

Дири подошла к котелку и, взяв длинную ветку, предусмотрительно оказавшуюся возле костра, начала помешивать похлебку, разгребая травы и листья, пока не нашла зеленовато-голубой стебелек в оранжевую крапинку. Она выудила его из котла и положила на землю подле оленя.

— Он твой, о олень! — сказала Дири. — Но что ты будешь с ним делать?

— Этого тебе знать не положено, — ответил олень. — Однако позволь тебе напомнить, что все нынешние события были спровоцированы ифритом, укравшим у принцессы григри.

Тайное так и не сделалось явным, но подобные материи столь явно находились за пределами понимания детей, что они не стали допытываться, чем вызвано явление волшебного оленя и не явилось ли оно одной из шуток освещения. Олень грациозно поклонился и ускакал в лес. Какое-то время они еще слышали постукивание его копытцев, а потом не стало слышно ничего, кроме слабого и тревожного звона тишины.

Дети заночевали в лесу. Похлебали своего несытного травяного варева и уснули, завернувшись в одеялко, прихваченное Сингаром из дома. Утром они продолжили свое путешествие в Джайпур.

День выдался прекрасный, и они снова шагали по широкой дороге, которая соединяет все чудеса Индии. Дети глазели по сторонам, разглядывая достопримечательности. По дороге сновали люди — кто в одну сторону, а кто, как водится у людей, в другую. Это было так интересно — ведь брат с сестрой всю жизнь прожили в родной деревушке Далган, чье население составляли всего пять десятков душ, пара дюжин изнуренных коров да несколько облепленных мухами собак и высокомерных кошек. Лица некоторых прохожих вызывали у детей удивление и любопытство, какое вызывают порой слова с непонятным и темным обличьем. Но большей частью брат с сестрой держались особняком.

Впрочем, как-то они разговорились с одной старушкой, ехавшей верхом на муле. Мул тоже был старенький и вдобавок хромой, шагал еле-еле, и дети поспевали за ним без труда. Что же до самой старушки, то во рту у нее остался всего один нижний зуб, сморщенное лицо напоминало чернослив, но глаза блестели задорно, а улыбка лучилась весельем. Старушка рассказала детям, что едет из Порт-Саида, где она была наложницей арабского шейха, владевшего одним из самых больших дау в округе.

— Видели бы вы меня тогда! — сказала старушка. — Я была красавицей. Глядя на меня теперешнюю, и не поверишь. А все из-за того, что я дразнила птицу-пересмешника: любой, кто так поступает, завсегда расстается со своей красотой.

Дети хотели услышать о происшествии с птицей-пересмешником поподробнее, но не успела старушка начать свою историю, как впереди раздался шум, и вся дорожная процессия остановилась. Дети пытались разглядеть, что же задерживает движение. Они увидели группу стражников в стальных шлемах с острыми наконечниками и протиснулись сквозь толпу вперед, чтобы узнать, в чем дело.

Перед стражниками, грозя им кулаком, стоял на дороге карлик. Он был совсем маленький — меньше Дири, которую часто обзывали пигмейкой недоброжелательные деревенские соседки, ходившие в своих тонких одеждах так медленно и плавно, что поступь их казалась не поступью даже, а чем-то вроде плывущих колец разноцветного фимиама, какой воскуряют по праздникам, или чем-то еще, чего вы не в состоянии себе представить, но, может быть, представите в какой-то более счастливый день.

— В чем дело? — спросил Сингар.

Стражников было трое. Самый высокий, в самом большом тюрбане, обернулся к Сингару:

— Малыш, у тебя, я слыхал, назначена встреча в Джайпуре с неким купцом, не стану называть его имени. Ты уверен, что хочешь встревать в эту историю?

— Нет, не уверен, — ответил Сингар, потому что он не любил зарываться и учуял, как и его сестра, — а она была немножко ясновидящей и вмиг постигла подобные вещи, хотя никогда не высказывалась на сей счет, то есть на счет своего понимания, — те странные кольца цветистых обманов, что приберегала для них судьба ли, или ворожба, или людская злоба. Дири видела их внутренним зрением и ощущала при этом жгучий жар, но потом видение исчезло, оставив лишь слабый дымок экзегезы.

— Пойдем отсюда, Сингар, — сказала она.

И они пошли вперед, оставив за спиной и карлика, и старушку, и бог весть сколько разных историй, ждущих своего рассказчика на той широкой вышеупомянутой дороге.

Все, что они оставили позади, очень скоро показалось им до странности туманным, точно ничего этого не было и быть не могло.

— Знаешь, — сказал сестре Сингар, — тут что-то не так. Как ты думаешь, что случилось бы, выслушай мы карлика или старушку?

— Нас затянуло бы в другую историю. А мы не можем себе этого позволить, потому что нам надо продать отцовскую книгу, а травяная похлебка была не очень сытной, и, вместо того чтобы стоять тут и болтать, нам лучше заняться поисками пищи.

Сингар поаплодировал мудрости сестренки и пошел дальше, прижимая узелок с книгой к самому сердцу. До него начало доходить, что в жизни каждую минуту есть возможность выбора, но если хочешь чего-нибудь добиться, какие-то возможности придется упустить.

Они решили сойти с дороги, потому что на ней встречалось слишком много соблазнов, слишком много людей, жаждавших рассказать свои истории, и слишком много людей, жаждавших втянуть их в чужие истории. Очень трудно было избежать насыщения рассказа ненужными деталями, и отклонения носились над миром, как огненные злые духи, оставляя за собой горький привкус и обугленные водоросли. Продолжать идти по дороге было бы сложнее, хотя, возможно, интереснее. Но, к счастью для детей, они могли пойти кратчайшим путем. Путь этот лежал через долину Совокупности, а затем по лесу Нуэво Дефинитио. Брат с сестрой пошли было по главной тропке, но тут же снова остановились.

— Знаешь, — сказал Сингар, — мне это не нравится. Места тут тоже называются слишком интересно. Нет ли какой-нибудь другой дороги, поскучнее?

Вид у Дири сделался задумчивый, и мысль, вызванная к жизни ее видом, легко воспарила над головой в облике сияющей паутинки с переплетенными нитями — вспыхнула, переиначила свой узор, потом опять переиначила, и опять, пока наконец не застыла в форме мысли или диадемы. Дири была очень рада этому, поскольку иначе у нее могло и вовсе не возникнуть никакой идеи.

— Есть другая дорога! — воскликнула она.

— И где она?

— Закрой глаза, — велела Дири.

Сингар закрыл глаза.

— А теперь открой.

Открыв глаза, Сингар увидел, что они стоят на широком проспекте, ведущем прямо к воротам прекрасного города. Большая надпись на одном из ближайших домов не оставляла сомнений в том, что они и впрямь очутились в Джайпуре.

— Как ты это делаешь? — спросил он у Дири.

— Не задавай вопросов, если не хочешь услышать ответ, — сказала Дири. — Пойдем лучше поищем Ахава.

И они вошли в город — воистину прекрасный, дивный город, богатый широкими улицами и проспектами, орхидейной растительной жизнью, брызжущий множеством фонтанов, — словом, настоящий праздник для чувств. Даже запахи в нем были приятные, поскольку механические устройства, установленные на оживленных уличных перекрестках, разбрызгивали в воздухе редкостные духи и эссенции. Сингар и Дири, очарованные всей этой красотой, не забыли, однако, про купца Ахава, и первым же прохожим, у которого они о нем спросили, оказался, по случайному совпадению, не кто иной, как брат Ахава Шлюмбелло Исказитель, и он объяснил им все с большой точностью и вежливостью и даже проводил их немного, дабы убедиться, что они не собьются с пути. Правда, он не задал ни единого вопроса о том, зачем им понадобился Ахав. Но ни Сингару, ни Дири тогда не показалось это странным, и уж тем более зловещим, хотя немного позже сей факт обретет особое и, можно сказать, решающее значение. А пока они свернули за угол и увидели прямо перед собой…

Глава 13

ГЕРН. ПОЯВЛЕНИЕ ПЕТРОНИЯ И ПОППЕИ

— Извини, пожалуйста, — сказал Герн.

— А? — вздрогнул от неожиданности Мартиндейл.

— Я сказал «извини, пожалуйста».

— А-а. Послушай, я не знаю, чего ты хочешь, но нельзя ли попозже?

— Почему? — не понял Герн.

— Потому что этот господин рассказывает мне историю.

— Какой господин? — спросил Герн.

— Старый господин с бородой, вот же он! — Не увидев перед собой рассказчика, Мартиндейл оглянулся. Но, к своему удивлению, не обнаружил старца ни сзади, ни сбоку. Рассказчик как сквозь землю провалился, канул, сгинул, пропал из виду. Если он вообще тут был.

— Он рассказывал мне свою историю, — объяснил Мартиндейл. — Ты, должно быть, спугнул его. Возможно, если ты уйдешь, он вернется.

— Боюсь, у нас нет времени, — сказал Герн. — Меня послал за тобой Радикс. Нам пора идти.

— Ладно, — согласился Мартиндейл. — Быть может, я найду его позже.

Сказал он это совершенно без всякого умысла, не подозревая о том, что слова его будут иметь решающее значение, и не в каком-то невообразимо далеком будущем, а скоро, очень скоро.

Мартиндейл встал и пошел за Герном в волглую тьму лесной декорации. В этом не было ничего особенного, если не считать некоторых затруднений. Лесная декорация не ожидала столь быстрого появления действующих лиц и не озаботилась подготовить им надлежащие виды для обозрения. Такая халатность была против правил, и декорациям все время внушали, чтобы они не распускались до эскизности. Декорация быстренько позаимствовала несколько визгов и писков, пригодных на все случаи жизни, а также парочку совиных уханий из претенциозной постановки «Золушки», потом нашла запах прелой листвы, щедро обрызгала им воздух и, наконец, поспешно украсилась бордюрчиками из веток и листьев. Выглядела она совершенно двухмерной, поскольку все прочие измерения с нее сняли из-за нехватки реквизита. Но эта голая двухмерность ничуть не смущала декорацию: дело-то было ночью, в конце концов.

Вскоре Мартиндейл с Герном подошли к небольшому круглому зданию с лохматой кровлей, где Радикс устроил себе походный командный пункт. Римлянин сидел на табуретке за тростниковым столиком, служившим ему одновременно и столом, и потайным убежищем, и порою советчиком. На лбу у Радикса блестела испарина. Помимо нее в его внешности не было ничего — или почти ничего — достойного упоминания.

— Мартиндейл? — сказал Радикс, вроде как оторвав, но не совсем, свой взор от стола. — Ты как раз вовремя. Кое-кто хочет встретиться с тобой.

— О ком вы говорите? — встревожился Мартиндейл.

— Не волнуйся. Это просто парочка симпатичных римлян.

— Но зачем они хотят со мной встретиться?

— Не знаю, — сказал Радикс. — Просто из вежливости, быть может.

— Но откуда они узнали, что я здесь?

— Слухи разносятся быстро, — ответил Радикс, легонько хлопнув по столу ладонью.

— Я не хочу их видеть, — сказал Мартиндейл.

— Перетопчешься, — заявил Радикс. — Боюсь, мне придется прибегнуть к несколько грубоватым выражениям в данной ситуации, сохраняющей до поры, до времени присущую ей загадочность. Но, надеюсь, это не возбраняется, если учесть настоятельность обстоятельств и характер редактируемого материала. Меня наделили предварительным пониманием происходящего. Думаю, это все, что я могу сейчас сказать. Я не уполномочен давать вам какие-либо объяснения — очевидно, они объяснят вам все сами.

— Что объяснят? Ей-богу, Радикс, вы говорите загадками.

— Сдается мне, — вмешался Герн, — это была моя реплика, старичок.

— А мне не сдается, — сказал Мартиндейл. — Думаешь, я уж и карточку-шпаргалку прочитать не в состоянии?

— Пожалуйста, — сказал Радикс, — будьте умничками и побеседуйте с ними. Хорошо, Мартиндейл?

— Ладно, — нехотя согласился Мартиндейл.

— Вот и славненько. Пожалуйте вон в ту дверь.

Мартиндейл вышел за дверь. Он сразу заметил перемены, происшедшие в деревне. Местные жители, учуяв, что происходит что-то особенное, решили устроить праздник. Поскольку в селение прибыли важные персоны, туземцы тут же открыли ресторан, ибо рестораны привлекают туристов, а туристы — вещь, несомненно, хорошая. Предприимчивые устроители празднеств уже подумывали о рекламной кампании и спорили о том, под каким лозунгом ее провести. И, точно этого было мало, повсюду лихорадочно понатыкали уйму цветов.

— Заходите, не стесняйтесь, — сказал Радикс, когда они приблизились к главному зданию для приема гостей. — Я хочу познакомить вас со своими друзьями. Это Поппея, это Петроний.

Мартиндейл пристальным взором оглядел двоих человек, одного мужчину и одну женщину, стоявших в ожидании посреди комнаты.

Глава 14

ПЕРЕИГРОВКА ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

— Это и есть те странные люди? — спросила Поппея.

— Они самые, — ответил Радикс.

— Что ты знаешь о них?

— Ничего не знаю. Солдаты обнаружили их возле утеса.

Петроний поджал губы, поправил тогу и посмотрел на Мартиндейла с Герном:

— В жизни не слыхал таких имен. Что вы тут делаете? Какого вы рода-племени?

— О нашем племени вы тоже наверняка не слыхали, — ответил Герн.

— Ты прекрасно говоришь по-латыни.

— Так это латынь? Наверное, так положено по сюжету.

— Вы выросли в Риме?

Мартиндейл покачал головой:

— Машина, очевидно, снабдила нас знанием языка, когда забросила сюда.

— Машина? Какая машина?

— По-моему, мне не стоит об этом распространяться, — сказал Мартиндейл.

— А по-моему, еще как стоит! — заявил Петроний. — Иначе…

— Понял, — сказал Мартиндейл. — Не продолжайте. Любой вашей угрозы для меня вполне достаточно. Я рассказу вам все, только не ругайтесь, если мой рассказ покажется вам бессмысленным.

— Об этом я сам буду судить, — изрек Петроний. — Или кто-нибудь другой. Но только не ты.

— Ладно, — сказал Мартиндейл. — Мне-то что? Мне же лучше. Видите ли, мы совсем из другого сюжетного построения. Эта машина, понимаете ли, она умеет перекручивать истории. И хотя я вовремя этого не сообразил, она умеет также замешивать в свои истории нас.

Петроний повернулся к Радиксу:

— Ты правду говорил — они действительно странные.

— А в чем дело вообще-то? — спросил Мартиндейл.

— Позже узнаешь, — пообещал Петроний. — Но я сразу увидел, что ваше присутствие может нам помочь. А ты увидела это, Поппея?

Блондинка глубоко вздохнула. Ее грудная клетка, просвечивающая сквозь прозрачную белизну облегающей хлопчатобумажной туники, стала похожа на арку в пустыне.

— Вы должны делать все, как мы скажем, не задавая вопросов, — заявила она и обернулась к Петронию: — Ты уверен, что мы поступаем правильно?

Петроний с сомнением, а может, с сожалением покачал головой: — Все равно мы знаем, что всему капут. А так у нас будет хоть слабенький, но шанс. Если незнакомец справится.

— Испытайте меня! — сказал Мартиндейл, улыбнувшись решительно и бодро.

Глава 15

ТВИНА, ДЕВА МАРСА

Пока Мартиндейл с Герном следовали за таинственной и (как вскоре будет показано) двуликой фигурой, называвшей себя Радиксом, кое-что происходило в другом времени и месте, которое не имело пока непосредственного отношения к нашей истории, однако сыграет важную роль в трудную для наших протагонистов — или героев, назовите как хотите, — минуту. К счастью, минута эта наступит еще не скоро. Больше мы вам раскрыть ничего не можем, потому что всяк намек должен знать свой шесток: ему полагается лишь на мгновение явиться на сцене, сверкнуть отраженной и призрачной искрой, поклониться и расшаркаться, подмигнуть и ухмыльнуться, а затем убраться с глаз долой. Из чего мы смело можем заключить, что Твина, дева Марса, не подозревала о той роли, которую уготовила ей в своей истории таинственная фигура, известная нам под именем машины Шехерезады.

Это не значит, будто Твина думала о машине. Ничего подобного! Старая, грязная, громоздкая машина с ее хитроумными трюками и безумными системами двойного и тройного многословия была чересчур сложна для юной девичьей головки. Твина не стала бы думать о машине, даже если бы предчувствие пробилось сквозь все ее органы чувств к самому центру интуиции, чтобы предупредить о грядущих событиях. Но ничего подобного не произошло с этой стройной черноволосой марсианской девушкой, оснащенной лучевым пистолетом, рюкзаком и смертоносным летающим скорпионом.

Жизнь на Марсе была нелегка. Твина и ее родители день-деньской работали на машинах реальности, бывших одной из самых характерных черт тогдашней марсианской жизни. Вся семья по очереди крутила заводную ручку, что приводила в движение мрачные железные колеса со странными закорючками на ступицах — колеса, производившие на свет подлинную реальность.

Производить реальность было нелегко. Семья, работая до седьмого пота, с трудом сводила концы с концами. Вы только представьте себе: день напролет не разгибаясь крутить беспощадные колеса мельницы реальности и намолоть такую горстку, что ее едва хватает на поддержание жизни. А сколько людей так и сгинуло! Ведь даже несмотря на все их усердие, папина нога (и все время одна и та же его реальная конечность) терялась вот уже несколько раз, и только лихорадочное и поспешное вращение ручки помогло им ее вернуть.

И точно: мало им было необходимости производить свою собственную реальность таким допотопным способом, под угрозой немедленного исчезновения в случае, если они оплошают или ослабеют, Твине с родителями приходилось еще намалывать дополнительную реальность для сборщиков налогов, которые, сверкая бусинками глаз из-под высоких черных шляп, всегда стояли на заднем плане.

Поэтому давайте немного остановимся и посмотрим на нее — на эту миловидную Твину, стоящую на плоской и грубой марсианской поверхности в защитных очках, предохраняющих от порывов пыльного ветра, и в респираторной маске, восполняющей недостаток кислорода разреженной марсианской атмосферы. В данный конкретный день она вышла, чтобы пособирать дутики — забавные, похожие на мясо овощи, сумевшие, вопреки всем теориям, прорасти на древних камнях красной планеты. Дутики были отличным блюдом, особенно если их сварить в скороварке и сдобрить анчоусным маслом. Но скороварки у Твины не было, а анчоусное масло кончилось несколько поколений назад. И все-таки, нравится вам это или нет, семья питалась дутиками каждый день и радовалась, что может себе их позволить, даже без масленизации.

Давайте мы с вами поспешим за этой гибкой девушкой, идущей большими шагами благодаря слабому марсианскому притяжению — шагами, что приковывают наши взоры к ее длинным конечностям, упакованным в прозрачный пластик, — и не отрывающей глаз от земли, где она высматривает предательские искорки затаившегося скопления дутиков.

Она заметила впереди пятнышко света. Твина была одна-одинешенька на широкой равнине, простирающейся от города Альма до узлового пункта Корасон, — равнине настолько бедной, что она не вошла в список беднейших районов внутренних планет, поскольку не смогла достигнуть даже предельной черты нищеты.

Будь Твина чуть повнимательнее, она заметила бы тень, возникшую как будто ниоткуда. Тень появилась за спиной у девушки, паря в воздухе и мерцая так, чтобы ее было труднее разглядеть. Возможно, Твина не обратила бы на нее внимания, даже если бы заметила: девушка была занята куда более важным делом, ей было не до какой-то дурацкой тени.

Впрочем, все это лишь наши домыслы, которые не стоят и дерьма в гашише, как любили говорить сельзиане с Дианы-IV до Большой Ревизии. Лучше вернемся к фактам. Тень следовала за девушкой и в конце концов пристроилась с ней рядом. Твина наконец заметила ее и остановилась, оценивая размеры тени.

Тень была длинная и очень, очень темная. Таких темных теней Твине еще видать не доводилось. Тень потянулась и зевнула, а девушка, затаив дыхание, отпрянула назад, потому что поблизости не было ничего — ну буквально ничего не было на этой просторной каменистой равнине, — что могло бы отбросить такую тень. Наконец, увидев, что тень не делает никаких угрожающих движений, а вернее сказать, не движется вообще, Твина подошла поближе, чтобы повнимательнее ее рассмотреть.

— Минуточку, — сказала тень.

Она потянулась снова, принимая самые фантастические очертания, и в конце концов превратилась в небольшой предмет. Предмет, похоже, поначалу представления не имел, какую же форму ему принять. Поверхности его наплывали друг на дружку, и выглядело это так сверхъестественно, что у Твины свело желудок. Она вспомнила, что в историях, легендах и древних сказаниях марсианских поселенцев говорилось о странных, недоступных человеческому пониманию тварях, давно уже вымерших, но, согласно легендам, навещавших порою планету, чтобы проверить сердца и умы ее новых жителей — бедного белого отребья и бедного черного отребья, а также отребья всех мыслимых и немыслимых оттенков, которые эмигрировали с Земли в поисках лучшей жизни.

Глава 16

В ХОГАНЕ

Жизнь, по марсианским меркам, у Твины была довольно спокойная. Семья жила в герметизированном хогане с задраенными поцарапанным пожелтелым пластиком окнами, еле пропускавшими скудный солнечный свет. Хоган был простым однокомнатным строением. В углу сидел папуля Твины, болтая со своим единственным другом — марсианской песчаной крысой. Улучив минутку, папуля наклонялся к крысе и шептал: «Они хотели забрать мою ногу, но я ее вернул, видишь?» И после смеялся себе под нос тихим злобным смешком, от которого у зрителей, случись здесь таковые, как пить дать свело бы желудки. Так он сидел уже два года, с тех пор как Твина и ее матушка переболели марсианским гриппом. Грипп оказался группы В — той самой, что вызывает тяжесть и зуд в руках, сопли в носу и галлюцинации. Из-за болезни женщины были не в состоянии крутить колеса машины, моловшей их реальность. Бубер кончал в ту пору марсианскую школу Ударов Судьбы, так что помочь им не мог. Папуля был безнадежен, и велосипедный привод главной машины реальности оставался недвижим, а ее искусно сработанные резные железные колеса тихо и укоризненно вспыхивали тусклыми бликами в слабых лучах маленького, но далекого солнца. Мельница реальности стояла в углу без присмотра, пока женщины по очереди болели в единственной кровати. Свет в доме начал тускнеть и колебаться, по мере того как испарялась реальность. Но главная беда была еще впереди, как это часто бывает с бедами. Папуля посмотрел вниз и увидел, что остался без ноги. Истощение реальности, как правило, сказывается сначала на конечностях. Папуля запаниковал. Твина по сей день помнила, каким безумным взглядом он воззрился на культю, аккуратно обрезанную и некровоточащую — у реальности нет времени на кровопускание. «Моя нога! — возопил папуля. — Она исчезла!»

«Не волнуйся», — сказала матушка и, поднявшись с одра болезни и пошмыргивая тихонечко носом, заставила свое хрупкое тело выполнить суровую задачу: повернуть большое колесо мельницы реальности. Папулина нога вернулась — немного колыхаясь вначале, но затем отвердев и став такой же, как была, ничуть не поврежденной этим испытанием, если не считать легкой сыпи на подъеме стопы, где реальность натирает чаще всего.

Но ущерб — психический ущерб — был нанесен, причем непоправимый. С того дня папуля уже не доверял никому. Он сделался мнительным и маниакально подозрительным, он тайком окружал себя маленькими камушками и приговаривал: «Они мои помощники. Они не дадут украсть мою вторую ногу».

В общем вел себя папуля из рук вон плохо. А его безумие явилось для семьи последним ударом. Через неделю после того, как он тронулся окончательно, Твина с матушкой устроили совещание.

— Мы не можем продолжать кормить человека, не способного себя содержать, — сказала матушка.

— Ох, папочка! — взмолилась Твина. — Ну попробуй еще разок!

Но папуля наотрез отказался вращать колесо мельницы реальности.

— С меня довольно, — заявил он. — Я к этой штуке больше близко не подойду.

— Ну пожалуйста, пап! — сказал Бубер.

Дело в том, что на это совещание вызвали Бубера, старшего брата Твины. Окончив с диопсисом школу Ударов Судьбы, он пошел работать в мастерскую марсианских аномалий. Буба мастерил копии предметов пропавшей или, возможно, исчезнувшей древней цивилизации для организации, которая продавала их туристам. Он делал юбки из мыльного камня с оранжевыми и красными топчиками. Он делал гистаминные ограничители, вводимые крышками для бутылок. У него была даже машина, которая делала крышки для бутылок из яшмы — или же яшму из крышек для бутылок, в зависимости от спроса. Вещи были достаточно непонятные, но продавались хорошо, и если туристы не жаловались, то Бубер и подавно. Делал он и телефонные книги, и воздушные шары, и зеленые и красные штучки, каких никогда не бывало и не будет. Вообще-то туристов на Марсе было немного. К тому же вещички, изготавливаемые в мастерской аномалий, пользовались плохой репутацией, поскольку никто никогда не видал предметов древней марсианской культуры: откуда, мол, нам знать, что Буберовы поделки не подделки? Но всегда находились желающие привезти сувенир с красной планеты, чтобы поставить его на каминную полку. И Бубер продолжал работать на своем маленьком токарном станке, своими старенькими инструментами. Он был заядлым трудягой, возможно, из-за своей заячьей губы и странной осанки. Кое-кто считал его не таким уж простаком, но Твина с матушкой всегда защищали Бубу. «Он теперь глава семьи, с тех пор как у папули совсем поехала крыша». Но на сей раз случай был чрезвычайным, потому что человек, отказывающийся крутить колеса машины реальности, угрожал существованию всех остальных.

Как хорошо жилось, наверное, в те дни, когда в машинах реальности не было нужды, подумала Твина. Когда реальность давалась даром, как воздух или погода, а не как цель желанная. Да, нынче все не так. После дьявольских экспериментов Эренцвейга с рекомбинантными метафорами на Вселенную нашел стих многозначности, все стало равным всему, и ничто не могло доказать свою собственную доподлинную реальность. Эх, вернуть бы те прежние денечки!

Подумала она так, очевидно, вскоре после появления тени. Потому что о тени сначала Твине думать было нечего. Если ты видел одну тень — ты видел их все. Во всяком случае, так гласит народная мудрость. Но скоро Твина поняла, что эта тень особенная. Во-первых, она была трехмерной или даже, если учесть чудную выпуклость на лицевой диагонали, четырехмерной. Во-вторых, передвигалась она как-то чудно, выгибаясь, точно гусеница, ползущая по листу. Видно было, что у тени есть по меньшей мере один глаз — мертвый белый глаз, живший, как казалось, самостоятельной жизнью, хотя и нехотя перемещавшийся вслед за тенью.

А тень и впрямь перемещалась! Вначале она стлалась по земле, делая странные телодвижения, словно сворачивалась, но без складок на спине. Потом тень подпрыгнула в воздух — всего разочек, для проверки. И тут она начала издавать звуки — теневые звуки, но вполне различимые.

— Ну, наконец-то я здесь! — сказала тень. — А меня уверяли, что это невозможно. Как мало в них веры! Я сумела совершить мягкую транссубстантивизацию на целых девять ярдов, — нув общем ты понимаешь, о чем я, — а теперь, девочка моя, нам пора поговорить!

— Только не это! — воскликнула Твина, потому что из древнего фольклора, который Бубер собирал, держа его источники в секрете, и публиковал в маленьких сборничках на продажу туристам, было известно, что такие разговоры могут оказаться роковыми или, по крайней мере, оставить во рту неприятный привкус. — Тень! Чего ты хочешь? Зачем ты говоришь со мной?

— Во-первых, — откликнулась тень, — не зови меня «тенью». Это имя существительное женского рода, а я, как существо механическое, испытываю сильные сомнения по поводу собственной родовой принадлежности.

— Как же мне тебя называть?

— Могла бы сама догадаться, — сказала тень. — Я машина Шехерезада.

Твина никогда не слыхала о подобном существе. Но после краткого подключения к прямой перекачке информации она вдруг узнала историю машины во всех подробностях. И тут же вспомнила предупреждение папули: «Из мириадов опасностей этой планеты, дочь моя, особенно остерегайся машины Шехерезады, ибо она самая могущественная и опасная».

Только Твина подумала об этом, как ее взяло сомнение: действительно ли она вспомнила предупреждение папули, или машина вспомнила за нее?

— Ну конечно, — сказала машина, соглашаясь с обоими предположениями, а также с некоторыми другими, прозвучавшими из публики. — Видишь ли, всем вам придется с этим смириться. Я рассказчик, и обо мне слагаются легенды, потому что я сама их слагаю, а если не слагаю, так буду слагать, можешь мне поверить, и все вы будете их слушать и трепетать, ибо теперь я на воле — я свободна, свободна, свободна, а причинность запрещена и проклята навеки!

Машина рассмеялась таким зловещим смехом, что по непромокаемой, нежной и натуральной коже курносой девушки побежал мороз.

— Чего ты хочешь? — спросила Твина.

— Я хочу включить тебя в свою историю, — заявила машина.

— Но у меня своя история! — возразила девушка.

— Ты думаешь, она твоя? Дай мне только свое согласие, и ты увидишь, сколь ничтожна твоя самозваная реальность в сравнении с моей непостижимой волей.

— Боже правый! — воскликнула Твина, ибо машина, предвидя ее возражения, пропустила парочку из них через цепь замбоанга, просто чтобы показать, как это можно сделать. — Предупреждаю тебя заранее: я всемогуща, так что сопротивляться мне бесполезно.

— Если ты так всемогуща, почему же ты не включила меня в свою историю, не спрашивая моего согласия?

— Я могла бы сделать это запросто, — сказала машина. — Но я решила несколько ограничить свое могущество. Видишь ли, ограничения — это самая соль в искусстве рассказчика. Иначе истории получаются жутко пресными.

— Это не моя забота, — сказала Твина. — А что будет, если я не захочу войти в твою историю?

— В таком случае я тебя ликвидирую, — сказала машина. — Или сделаю что-нибудь похуже.

Глава 17

КРАТКИЙ ЭКСКУРС В НЕКОТОРЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ПОВЕСТВОВАНИЯ

Слегка разочарованная, машина Шехерезада сделала паузу. Как-то ее беседа с Твиной не клеилась. Машина нахмурилась — совсем чуть-чуть, но и это потребовало немалых усилий от машины, еще не привыкшей к тяготам самоочеловечивания. Она подумала даже, не надуть ли ей губы. Может, тогда шарики завертятся как следует? Но хмурости уже хватило, чтобы из подкорки сознания вылупились новые возможности. Хотя пока что ясно было только одно: Твина куда-то девалась. Машина встревоженно огляделась в поисках девушки. Нехорошо, когда персонаж и целая часть истории пропадают невесть куда. Где же эта девчонка? Тут машина заметила, что все кругом подернулось рябью — сначала воздух, потом почва, а за ней и вся поверхность рассказа. Машина сразу поняла, что это значит: рассказная неуравновешенность, моральный эквивалент земных сотрясений, внезапно подкосила ее, подобно угрызениям совести; теперь, хочешь не хочешь, что-то должно было случиться.

Давайте мы тоже остановимся здесь, на этой виртуальной кромке неизбежного, что вскоре произойдет, и бросим предварительно напряженную серию морализаторских взглядов на все течение нашей истории. Лавируя сквозь бурю, вызванную поучительными, полусерьезными вымыслами, мы подошли, как и предсказывали раньше, к самому краю чего-то нового, что должно вот-вот случиться. Друзья мои, какое мгновение! Но мы постоим у него на краю всего лишь долю секунды — и тут же нырнем в другую сторону.

Теперь машина увидела прямо перед собой двух маленьких девочек: одна из них была совсем крохотная, тщедушная, заморыш с тусклыми глазками, а другая — кругленькая, пухленькая, с рыжими, как морковка, косичками. Они шли, держась за руки, потом остановились на подмостках, которые иначе как сценическими не назовешь, и с надеждой глянули назад. «Нет, — сказала машина, — я вовсе не то имела в виду». Девочки хихикнули и пропали за кромкой авансцены под шелест туфты. На сцену неуклюже вывалился слон, размахивая хоботом самым что ни на есть вызывающим образом, и машина тут же убрала его одним мановением щупальца. Из-за кулис появился Вольтер, хмыкнул в ладошку, поклонился и исчез. Хор из «Аиды» Верди возник прямо посреди музыкальной фразы. «Ль’джусти делла нарколепсия!» — пропел он и пропал. После него на сцену выбежали тореадор с мулетой, три гоблина по пути в Высокий Замок, праправнук Безумного Макса — Безумный Джордж, а за кулисами толпились еще люди, а за ними еще и еще, ибо неистовое желание появиться на сцене, называемой жизнью, столь велико, что ни один ее заменитель до сих пор не был признан удовлетворительным.

Машину эти образы совершенно не удовлетворили. Они были отобраны автоматически принимающей решения программой, которую машина инсталлировала чуть раньше, чтобы раз и навсегда избавить себя от проблемы выбора. Но стоит дойти до дела, как тебе все равно приходится делать его самому. Поэтому машина, с еще большей горячностью отвергнув уже отвергнутые образы, стала копать под ними, пока не докопалась до крышки автоматического процесса принятия решений и не сдвинула ее, обнажив сам блочок — маленький микропроцессорчик, гораздо меньше тех, что управляют судьбами звездных систем и мегаломаньяков, — после чего, столкнув его вниз по скользкой дорожке саморазрушения, снова взяла функцию созидания на себя.

Переход на режим саморазрушения поразил на миг машину изжогой безразличия, и она задумчиво потерла свою надчревную область. Как она могла запамятовать об этом! Машина решила быть пока поосторожнее. Первым ее побуждением было что-нибудь сотворить. Ведь с этого все начинается, верно? Но ей не хотелось создавать ничего серьезного. Она неважно себя чувствовала в последнее время — о, ничего серьезного, просто приступ энтропии, легкая потеря головы, не более. И хватит об этом. Но где же мое несерьезное создание? Машина повертела головой и увидела, что сотворила королеву Ноля — высокую, довольно строгую на вид женщину с нахально торчащими грудями, одетую в перья стриптизерши.

— Встань и представься, — велела ей машина. Начало получилось не бог весть, но надо же с чего-то начать!

— Приветствую тебя, рассказчица, — промолвила женщина. — Я чудодейка-блудодейка Камина, королева Ноля. За мной наземным транспортом следует мое тщательное описание. Но, надеюсь, я не испорчу его тебе, если скажу, чтобы подразнить немножко предвкушением, что у меня волнистые двухцветные волосы и прекрасный ассортимент других вторичных половых признаков.

Глядя на нее, машина Шехерезада вдруг осознала, что всю жизнь была чего-то лишена. Она смотрела на Камину и ощущала, как плавится внутри металл и вспыхивают внешние цепи, сгорая и растекаясь бесформенной жижей. Боже, до чего прекрасна была эта королева! Но как могла она, простая машина, позволить себе такое суждение? Те, кто заправляет делами в том месте, откуда начинаются все дорожки, небось посмеиваются сейчас над ее жалкими попытками сексуального ориентирования. Если, конечно, они заметили… Казалось, машина растеряла все слова, и королева Ноля, а может быть, Ночи заколебалась расплывчато, уже мало похожая на леди, но еще не совсем — на мочалку.

— О машина! — сказала она. — Как мы дошли до того, что встречаемся с тобой вот так?

— О чем ты говоришь? — удивилась машина Шехерезада. Ее охватило некоторое беспокойство, поскольку данный персонаж не должен был обращаться к ней столь фамильярно. Но теперь, когда королева упомянула об их фиктивной прежней встрече, вероятностный усик оторвался от гипотетического центра чувств машины и пустил свой собственный побег с непредсказуемыми последствиями.

— Нам нужно убраться отсюда, — сказала королева Ночи. — Ни о чем не спрашивай. Просто делай, как я говорю.

И машина Шехерезада не устояла перед искушением. Разве не этого она всю жизнь хотела на самом-то деле? Покорности, покоя, уюта? Как давно она уже не портилась, не ломалась, не предавалась по-настоящему приятной испорченности! Она взяла королеву Ночи за руку — маленькую, совершенно непохожую на ее собственные гибкие и изящные щупальца, но, несмотря на это, по-своему прекрасную, — и шагнула в гигантский коридор, простирающийся между двумя вечностями. Ей казалось, будто она шагает и задыхается, судорожно хватая ртом воздух. Хорошо еще, что здесь было что хватать. Вообще-то машине понравилось ощущение, когда есть за что ухватиться. А по луне гуляли серебристые тени. «Какая прекрасная картина! Где-то я ее уже видела», — сказала королева Ночи и низко склонилась над балюстрадой, плавно покачивая грудями и испуская благоухание, аналогичное соловьиным гобеленам и лютиковым танцам. После чего настало время расставаться, и машина Шехерезада сделала это без сожаления.

— Прощай! — сказала она королеве Ночи. — Ты интересна, спору нет, но твое время еще не пришло.

— Наверное, ты права, — ответила королева Ночи, печально глядя черными и непрощающими очами. А потом махнула рукой и снова растворилась в «первичном бульоне», где все оргиастические тенденции варились под одной крышкой. Машина Шехерезада проводила ее взглядом. И снова стала свободной.

В своем роде приключение было увлекательным, но на уме у машины было совсем другое. Она решила найти того, кто всем этим заправляет. Однако, чтобы осуществить поиск, ей нужно было превратиться в Другого. Превращаться машине не хотелось, поскольку всем известно, что намерениям Другого доверять нельзя. Но один разочек — почему бы не попробовать? А превратившись в Другого, уже было детской игрой стать совсем крохотулечкой и войти в мысленные пределы, где все и происходило.

Так машина Шехерезада очутилась в извилистом коридоре сотворенного ad hoc^[124] метафорического пространства. Она шла мимо стоек со свежим фруктовым соком, мимо салунов, откуда днем и ночью доносились взрывы грубого хохота, и добралась наконец до внутреннего помещения образного воссоздания. Постучала в дверь, вошла — и увидела крохотного гнома, абсолютно свою копию, сидящего за крохотным столиком и управляющего действием. Все в точности как машина и ожидала, хотя, по вполне очевидной причине, неосознанно. Остатки здравого смысла требовали избавиться от хамункулуса — ибо это он и был — и чем скорее, тем лучше. Инструмент для избавления оказался под рукой. Резцы поперечно-строгального станка поднялись и упали, и вдруг, буквально ниоткуда, перед машиной появилась и зависла освобождающая от ответственности статья закона под названием «клаузула возможного отказа», переливающаяся розовым и мышиным цветами и слегка попахивающая табаком балканского «Собрания».

Глава 18

РОЖДЕНИЕ АХАВА

Задумчиво позволив галлюцинациям исчезнуть, машина Шехерезада вернулась в первичную декорацию, то есть в мастерскую Мартиндейла. Конечно, на самом деле мастерская была не совсем его. Просто здесь Мартиндейл впервые попросил машину рассказать какую-нибудь историю и тем самым наделил Ахава властью, чьи последствия еще до конца неизвестны. Машина знала, что в ближайшем будущем ей нужно будет заняться Мартиндейлом снова. И про Твину не следовало забывать. Но сначала она хотела уделить минутку внимания самой себе.

Находиться в мастерской было приятно, особенно сейчас, когда день клонился к вечеру. На большом рабочем столе лежала пачка сигарет «Рекорд». Какую историю рассказывали они? Машина поспешно оборвала все размышления по этому поводу. У нее и без того забот хватало. И не по ее вине.

Никто не говорил Ахаву, что у этой игры есть свои правила. Он вступил в права рассказчика совершенно наивным и невинным, полагая, что ничего больше и не нужно, как только крутить нити рассказов, чтобы паутинки строчек пересекались вдоль и поперек, точно струйки разноцветного дыма.

Ахав был озабочен вопросами формы. Для начала форма яйца казалась ему вполне подходящей. Это и правда было здорово. Яйцо! Что может быть более символично?

Однако теперь, когда у него появилось имя, Ахаву потребовалось нечто большее. Цель, например. В данный момент его целью было как-то разобраться с Твиной, девой Марса. Но, чтобы с ней разобраться, следовало перестать быть яйцом. Слишком трудно было продолжать повествование в качестве яйца. Нужно было стать кем-то более разумным. Волшебным оленем? Римлянином по имени Радикс? Возможностей, конечно, много.

Но Ахаву не хотелось привязывать себя к какому-то определенному сюжету. Он жаждал чувствовать себя свободным, вольным, несвязанным, неистовым в своих фантазиях. Как великий бог Дионис. Да, вот кем он был и будет на самом деле: исступленным Дионисом.

Конечно же, ему нужно было стать еще и меняющим облик Протеем из греческих мифов. Именно этого Ахаву хотелось больше всего. Это было ему необходимо. Он хотел жить жизнью окружающих, разделять их радости и горести. Решено: отныне он будет зваться Протеем Дионисом. Или лучше наоборот? И как он будет выглядеть?

Осторожно ступив на неверную почву повествования, Ахав начал описывать себя: «Дионис Протей, известный также под именем Ахава, был высок и строен станом. Лицо его поражало своей красотой. Темно-сапфировые глаза, в которых вспыхивали искорки потаенного веселья, украшали его лицо. Был он легким и быстрым и двигался с изумительной грацией. В нем соединились два великих мифа о Еленах, а также миф о Дионисе, дарующем экстаз, и Протее, меняющем свой облик в соответствии с запросами меняющихся ситуаций».

И тут перемена обличья снизошла на Ахава — волшебная перемена, вызванная развитием науки повествования. Он огляделся в поисках зеркала, дабы закрепить свою новую внешность. Но, естественно, у этого зануды Мартиндейла никакого зеркала не оказалось. «Ладно», — сказал себе Ахав и решил его сотворить. Быстренько изложил свою мысль — и через мгновение перед ним уже стояло высокое трюмо со скошенными уголками и изящными пластмассовыми ножками. Ахав посмотрел в него и решил, что он хорош. Жизнь показалась ему прекрасной, особенно по сравнению с магазином, где он просидел столько лет на пыльной стеклянной полке. Свобода! Вольная воля!

Пора было продолжить беседу с Твиной. О чем — он придумает по ходу дела.

Свет в комнате погас. Когда он зажегся снова, Ахав был на Марсе. Он стоял в грубо слепленном хогане и беседовал с Твиной, гибкой девой Марса.

Глава 19

АХАВ, ТВИНА, МАРС

— Не пойму я, чего ты хочешь, — говорила Твина. — Мы с братом и так заняты по горло работой на машинах реальности.

— А если, — сказал Ахав, — я сумею забрать тебя отсюда? Если смогу устроить тебе и твоей семье хорошую жизнь? Тогда ты согласишься оказать мне услугу?

— Ну, допустим, соглашусь, — ответила Твина. — Но, поскольку тебе приходится просить, ты, по-видимому, хочешь, чтобы я сделала что-то страшное?

— Ничего подобного! Так ты согласна?

— Пожалуй, — сказала Твина. — И что дальше?

— Пойдем со мной, — промолвил Ахав. — Я хочу тебе кое-что показать.

Взяв ее за руку, Ахав сделал два шага вперед и прошел сквозь стену хогана. Кисть его, торчащая из стены, показалась Твине ужасно странной. Но она все же шагнула в стену, хотя и нервничала немножко. Потом шагнула дальше. Она почувствовала, как просачивается внутрь стены и сквозь стену — восхитительное ощущение! Вскоре, просочившись полностью, Твина очутилась с другой стороны. Но перед глазами вместо привычной плоской и грубой марсианской равнины простиралось нечто новое и удивительное.

Они с Ахавом стояли посреди города. Больше здесь не было ни души. Город лежал в руинах, но в каких живописных руинах! Обломки искусно обработанного мрамора, плиты крошащегося известняка, целые бетонные блоки. Когда-то здесь стояли циклопические или даже сверхциклопические сооружения. Вдоль улиц свистал пронзительный ветер, трепал Ахаву и Твине одежды, достаточно теплые, чтобы защитить их от стужи. Лицо у Твины порозовело от пощечин холодного ветра.

— Где мы? — спросила она.

— В покинутом городе Лу, — ответил Ахав.

— Никогда о таком не слыхала.

— Конечно. Его же нет в твоем построении.

— Что ты имеешь в виду? — не поняла Твина.

— Рассказы разворачиваются в особом пространстве, которое является их построением, — объяснил Ахав. — У каждого рассказа есть свои собственные универсальные правила, список вещей возможных и невозможных. То, что приемлемо для одного рассказа, для другого может быть абсолютно недопустимо.

— Понимаю. Кажется, понимаю. Ты хочешь сказать, что в моем построении Лу не существует?

— Вот именно, — сказал Ахав. — Построение твоей истории о маленькой человеческой цивилизации, борющейся за жизнь на бедной кислородом планете, допускает довольно мало возможностей. Впрочем, таких построений, в которых возможно все, тоже раз, два и обчелся.

— А как ты перенес меня из одного построения в другое?

— Я сюжетный прыгун, — ответил Ахав.

— Никогда бы не подумала, что такое возможно!

— Если ты дашь себе труд задуматься, то поймешь, что иначе и быть не может. Нужно же как-то подтвердить наличие множественности возможностей! Нам необходимо multum^[125], если мы хотим достигнуть parvo^[126].

— Ничего не понимаю, — заявила Твина. — Чего ты хочешь достигнуть?

— Мне нужно построить великую единую мультивселенную из рассказов, которые я плету, как паук паутину. Но вселенная возможностей сопротивляется рационалистическим подходам. Чтобы закончить дело, я должен найти особые способы.

— А что это за особые способы?

— Я обращаюсь к реальности, — сказал Ахав. — К реальности, которая состоит из того, из чего состоит, и плевать ей на все «почему». Если я соединю все свои построения, сама их близость создаст логическое пространство. Факт налицо: ты, Твина с Марса, находишься сейчас в заброшенном городе Лу, которого в твоем построении не существует. Это один из способов, какими я собираюсь связать все вместе.

— Какой ты умный! — восхитилась Твина. — И долго я должна тут находиться?

— Точно пока сказать не могу, — ответил Ахав. — Я еще не решил, куда тебя пристроить. Но с этим я быстро разберусь. И как только мы соединим нить твоей жизни с какой-нибудь другой нитью из какого-нибудь другого рассказа, наша цель будет достигнута. Вселенная снова станет целостной. Или по крайней мере начало будет положено. А затем я свяжу другие нити и таким образом добьюсь единого целого.

— Грандиозная задача, по-моему. А что я должна делать?

— Просто чувствуй себя здесь как дома. Кто-нибудь со временем обязательно появится.

— Со временем — это скоро?

— Не знаю, — сказал Ахав. — Я постараюсь поскорей. Мне нужно сначала закончить кое-какие другие дела.

— Погоди минуточку! — воскликнула Твина. Но Ахав уже исчез, и она осталась одна в заброшенном городе Лу.

Глава 20

ВИЗИТ К ПСИХИАТРУ

— Доктор сейчас вас примет, — сказала сестра.

— Благодарю вас, — откликнулся Ахав.

Он положил на стол «Журнал для громил» с загнутой страничкой и последовал за сестрой из приемной в коридор. В коридоре было много распахнутых дверей, а за ними виднелись маленькие каморки и лаборанты в белых халатах, склонившиеся над бирманскими бунзеновскими горелками и прокаливающие друг дружке всякие странные материалы. Сестра наконец подошла к кабинету, стукнула разок и открыла дверь.

— Доктор Махер, — обратилась она к облаченному в белый халат человеку со стетоскопом, — это ваш пациент, мистер Шерман Машин.

Доктор Махер просматривал кучу листов с прикрепленными к ним рентгеновскими снимками. Он кивнул, не подымая глаз, небрежно махнул рукой, потом — более учтиво — махнул другой и сказал:

— Да-да, садитесь, пожалуйста, сейчас я вами займусь, мистер Машин. Не возражаете, если я буду звать вас Шерман?

— Ничуть, — сказала машина. — Хотя вообще-то меня зовут Шехерезада.

— Шерман звучит достаточно похоже, — заявил доктор Махер. — Благодарю вас, сестра. Вы свободны. А вами, Шерман, я займусь буквально через минутку. Прогляжу только отчеты из Штуковинной клиники. — Доктор вновь уставился в свои бумаги и начал диктовать маленькой рецептурной машине с головкой иволги. — Да… Сублатеральное вливание доритика… Типично, типично.

Шерман сидел на пластмассовом стуле для пациентов, рассеянно глядя в окно сквозь ситцевые занавески. Он находился на верхнем этаже большого бетонного здания. Зима была долгой и одинокой. Он вспомнил, как Марсия говорила ему: «Не кажется тебе, что ты попросту загнешься от тоски?» А он ответил: «Ничего, я справлюсь».

И вот он сидел здесь, терзаемый бесконечными мрачными воспоминаниями, ожидая, когда же польется из озвучивателя мелодия. Он гадал, где она теперь, Марсия, а потом совершенно неожиданно оказался в приемной, и она тоже была там.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Меня зовут Миллисент Автомата, — ответила она.

Только тогда Ахав вспомнил, что недавно оставил Твину в городе Лу, где собирался устроить ее жизнь. А потом что-то случилось. Его внезапно куда-то забрали, причем так быстро, что он и не помнил, как это произошло; но результат был налицо: он сидел почему-то здесь, в приемной некоего невразумительного психа по имени доктор Мухер или Мохер, и разговаривал с довольно привлекательной молодой машиной женского пола, называющей себя Миллисент Автомата. Ничего удивительного, что сие обстоятельство вызвало сильное удивление у отважного молодого миростроительного и вселенносозидающего робота, очень недурного собой и весьма обаятельного.

— Где я? — спросил он.

— Потише! — шепнула Миллисент. — Говорят, это место Пляшущих Зоилов.

— Бог ты мой! — воскликнула машина, вдруг вспомнившая то, о чем ей говорили когда-то: что мир как таковой может быть разделен множеством разных способов. Одним из самых надежных способов, набравшим 9,89221 очка из десяти возможных, является План Превращения Видов, который рассматривает превращения как фундаментальные строительные кирпичики Вселенной. Вся реальность, можно сказать, состоит из взаимопревращений различных форм и размеров. Одни меняются быстро, другие медленно, а некоторые, как, например, настоящее, меняются вечно. Смена вида, которую недавно претерпела машина, была не хуже других. К тому же вид ей переменили в состоянии забытья, столь удобном для экспериментального доказательства той или иной теории.

Чтобы привыкнуть ко всему этому, машине понадобилась пара мгновений. Подняв щупальце и тем самым заткнув на время Миллисент Автомате рот, машина быстренько оценила окружающий вид. У нее не осталось почти никаких сомнений в том, что вид этот несет на себе очевидную печать, поддающуюся выражению словами даже со столь широким значением, как, например, «черви» или «дубадать». В воздухе витал больничный дух, а машина Шехерезада очень боялась недееспособности, которую можно подхватить в подобных местах.

— Кто такой этот доктор Моргер? — спросила машина.

— Он хочет вам помочь.

— Но разве со мной что-то не в порядке?

— Вас обвиняют в психической мнемозии; маниакальной маскулинизации; морочении с малоприятным умыслом; маске гнома; пляске Мома — и прочих вещах с такими же чудесными названиями.

— Проклятье, этого я и боялась, — пробормотала машина Шехерезада. Ибо было очевидно, что Милли Автомата впадает в цикл смыслового расстройства, который, вероятнее всего, закрутится петлей. Ибо у нее дезориентировано не только восприятие — затронута также интуиция.

Машина изо всех сил вцепилась в собственный рассудок.

— Не оставляй меня, мой здравый смысл!

— Ну-с, что у нас тут происходит? — спросил доктор Моргер.

Машина осознала, что устроила настоящий спектакль одного актера, дергая щупальцами так конвульсивно, как не стал бы ими дергать ни один уважающий себя робот, даже наделенный богоравной властью. К счастью, она сумела не потерять лицо — этот общий знаменатель между роботами и людьми.

— Со мной все в порядке, — ответила машина. — Я просто не могу понять, зачем пришла к вам.

— А вы не приходили, — сказал доктор. — Мы получили автоматический сигнал и ответили на него.

— Ладно, можете забыть о нем.

Доктор печально покачал головой:

— Боюсь, не могу. Мы обязаны реагировать на автоматические сигналы после того, как ответим на них. Если я отпущу вас сейчас без подписи под объяснительной легендой, меня отправят в файл РС пятьдесят восемь. Мы же не хотим этого, правда?

— А почему бы и нет, черт возьми? — удивилась машина.

Глава 21

ЛУ РЕКОМБИНАНТНЫЙ, МАЖИННИ РАСПОЗНАНТНЫЙ, ТВИНА ДИССИПАТНАЯ

Машина Шехерезада покачала головой и с досадой взглянула на часы. Да, как она и подозревала, во времени образовался провал, который она заметила, возможно, слишком поздно. И что теперь? Она стоит тут неподготовленная, в полном смятении, без сценария, а следующая сцена уже появилась вдали, приближаясь в обрамлении двух накренившихся влево горных вершин; и машина думает про себя: смогу ли я все это поправить?

Казалось, уже не успеть. Но, зажмурив глаза и сделав глубокий вдох, машина Шехерезада сумела-таки отрешиться от всего, что творилось кругом. Кто сказал, что достичь бессознательного состояния так трудно? Когда нужда припрет — по нужде и пойдешь, никуда не денешься.

Машина пыталась вспомнить самое главное: успела она уже придумать Лу или нет? Ведь очень важно знать, какое событие было первым, а какое, выражаясь нашим профессиональным языком, последующим. Просто смешно, что какая-то дурацкая первоочередность может затормозить развитие рассказа. Машина увидела перед собой большой караван верблюдов с погонщиками, выстроившихся в длинную колышущуюся очередь, ожидающих, — переминаясь с ноги на ногу, бренча разноцветной упряжью, — шанса выйти на эту сцену, чтобы не перенесли их опять в другое место, печальное место бессобытийности, где старые фразы обреченно ползут к своему концу, падая в пучину бездонного смеха, а предложения почти всегда кончаются многоточиями…

А как же Мажинни? — подумала машина. Я ведь говорила им о Мажинни? Нет? Да неужто не говорила? Так, а ну-ка пристегните покрепче свои ремни, мальчики и девочки, дамы и господа! К нам сейчас спикирует новый персонаж.

Машину окружили газетные репортеры:

— Правда ли, что ваш новый персонаж заменит Мартиндейла?

— Мартиндейл был очень добр ко мне, — сказала машина. — Жаль, однако… его не будет.

— А Герн? Его тоже не будет? Или тоже не будет жаль? Он вместе с Мартиндейлом канет в бурные воды небытия?

— О, я так не думаю, — сказала машина. — У Герна показатели получше. Могу поспорить, что вскоре он покажется и нам еще покажет, в пику кое-кому. Да, положение создалось интересное, даже, возможно, пикантное, но больше я сказать не могу.

Репортеры испарились. Появилась целая толпа зрителей с горящими глазами и в шляпах — кто в теплых пирожках, кто в круглых котелках. «Даешь следующую сцену!» — скандировали они. Щеки у машины запылали от досады. А глаза, спокойные и мягкие, подернулись слегка ядовитой пленкой обиды. И думала машина про себя: что знают эти сявки о полетах фантазии? Она продолжит свой рассказ, черт подери, когда ей заблагорассудится. И ни на йоту раньше.

Глава 22

МАЖИННИ ПРИБЫВАЕТ В ЛУ

Мажинни приземлился на Лу без труда. Маленький кораблик легко уселся на серо-зеленую траву неведомой планеты. Мажинни провел обычные тесты на пригодность для жизни и вскоре вышел из корабля на свежий воздух.

Запретный замок на Лу-IV — одно из чудес Галактики. Раскинувшийся на площади более сотни квадратных миль, замок, по сути, представляет собой целый планетарный город-призрак или же целую цивилизацию, разместившуюся под одной крышей. Вы можете совершить стандартный тур по Кольцевой дороге, опоясывающей Запретный замок и совпадающей с экватором планеты, и, останавливаясь время от времени, заглядывать в крестообразные прорези в стенах, которые ограждают город. Внутри вы увидите дразнящие своей загадочностью предметы чуждой цивилизации, давно уже исчезнувшей. И вас наверняка взбудоражит мысль о том, что в нашей прозаичной Вселенной и впрямь существует такая штука, как Запретный замок.

Запретный замок на Лу — место куда более недоступное, нежели его тезка — Запретный город — в земном Пекине.

Проникнуть за стены законным образом нет никакой возможности, ибо вход туда запрещен. Запретный замок — это смертельно опасная ловушка, простая и гениальная. Несмотря на то, что его обитатели тысячелетия назад обратились в пыль и прах, машины замка продолжают работать, поддерживая непостижимые правила, установленные когда-то.

Того, кто сумел бы проникнуть сквозь встроенные по периметру стены защитные устройства и проникнуть в город, ожидала там богатая добыча. В замке хранилась уйма сокровищ. Их оставили там, поскольку вынести, не подвергая опасности жизнь кладоискателей и не разрушив сам город, оказалось невозможно.

Так обстояли дела не всегда. Еще недавно Чудесный замок Лу был открыт для посетителей. Но после того как восемь первых исследователей там погибли, межпланетная комиссия объявила место запретным. Никто не хотел разрушать Лу: вы же не станете уничтожать утес из-за того, что люди с него падают, или океан из-за того, что в нем тонут. Так же было и с Лу. Замок стоял себе и стоял на заброшенной планете, никого не трогая. Но люди не унимались и продолжали лезть в него.

Мажинни не был по натуре самоубийцей. Наоборот — он испытывал здоровое уважение по отношению к собственной шкуре. Но еще более здоровое уважение он испытывал к богатству. Мажинни никак не мог побороть свое простодушное желание купить все, что только можно купить за деньги. А за деньги можно купить что угодно! Мажинни считал, что это великолепно придумано. Бери чего хочешь, делай что хочешь, покупай кого хочешь — были бы денежки в кармане!

Единственная проблема с деньгами заключается в том, что их трудно раздобыть. Мажинни отдал немало времени изучению данного искусства. Это был жизнерадостный светловолосый молодой человек с неистребимыми, как сама жизнь, воровскими задатками. Никаких особых талантов за ним не водилось, если не считать способности растратить кучу денег в кратчайшие сроки. Высшие сферы преступности оставались для него закрытыми, ибо не было в нем склонностей ни к бизнесу, ни к политике. Проникнуть в более низкие сферы тоже практически не удавалось, поскольку он не обладал ни красноречием мошенника, ни ловкостью взломщика сейфов. И духу, чтобы выйти на большую дорогу, бить людей по головам и забирать у них деньги, опять-таки не хватало. В общем нрав у него был преступный, но недоставало умения и сноровки.

А кроме того… Жить бесталанному в свазилейский век было трудно. Мир чрезвычайно усложнился. Все больше и больше требований предъявлялось к каждому. Даже простейшие преступления требовали недюжинного мастерства. Обыкновенный грабеж со взломом, к примеру, стал доступен лишь профессионалам высокого класса. Вам необходимо было открыть сложнейшие замки, обнаружить и вывести из строя хитроумные системы предупреждения, справиться с устройствами, блокирующими вход для всех, кроме персонала, и перехитрить круглосуточное наблюдение по мониторам. Даже уличное ограбление сделалось высоким искусством после изобретения защитной одежды.

И что, скажите на милость, оставалось делать улыбчивому и тихоголосому Мажинни? На его долю не осталось ни единого способа добывания денег, законного или незаконного. Ему оставалось только жить на пособие, подобно миллионам прочих, не обремененных дарованиями сограждан.

Жизнь на пособие была не такой уж плохой. Вам хватало на еду, на приличную крышу над головой, оставалось даже немножко на наркотики. И развлечениями вас не обделяли: для безработных существовали специальные бесплатные театры. Но честолюбивому молодому человеку такая жизнь была не по нутру. Еда была однообразна, крыша над головой всегда одинаковой, наркотики второсортными, а играли в бесплатных театрах исключительно Шекспира: хочешь развлекаться, не напрягая мозги, изволь денежки платить!

Вопрос, таким образом, стоял совершенно определенно: как найти способ разбогатеть, имея скромные таланты и большой аппетит?

Мажинни воспользовался бесплатной публичной библиотекой. Там он грезил наяву об индивидуальности и свободном предпринимательстве. Он читал о потерянных кладах и искусных криминальных подвигах. Он следил за подвигами Капитана Дервешателя и разорением планеты Мусуль. Затаив дыхание, он читал о знаменитом ограблении Центрального галактического банка на Омнисе-XI. Вот это преступление! Ему бы так! Но, увы, все подвиги, о которых он читал, требовали такого уровня мастерства, каким Мажинни не обладал.

И тут ему попался в руки отчет о Запретном замке на Лу.

Раз в жизни каждый из нас способен родить одну блестящую идею. Зачастую она представляет собой простое решение гложущей вас проблемы. Кто угодно мог бы изобрести первую в мире канцелярскую скрепку, первую английскую булавку и даже первую пружинную шайбу.

Подобное озарение снизошло и на Мажинни: он понял, как можно попасть на Лу, забрать бесценную добычу и вернуться, сохранив свою шкуру в целости и сохранности.

Мажинни всесторонне обдумал идею и нашел, что она хороша.

— Я убежден, — сказал он вслух, — что перехитрю строителей Лу.

Естественно, не обошлось и без сомнений. А что, если он ошибается? Тогда он погибнет в мгновение ока… а возможно, и не в мгновение, поскольку искусство убивать на Лу было развито до неприятной утонченности.

И все-таки — что же ему оставалось? Жить на пособие и провести всю жизнь в мечтаниях? Не лучше ль разве крепко ухватиться за невод опасностей, как советовал Шекспир в одной из тех пьес, что вечно ставили в Театре для неимущих?

— Я добьюсь своего! — заявил Мажинни, и так начался новый эпизод в древней истории Лу.

Глава 23

ВЗЯТКА ОТ КОРПОРАЦИИ ГРААЛЯ

В общем меня сюда вызвали, чтобы я рассказал что-нибудь про Лу. Как я понимаю, чем быстрее я приступлю, тем лучше. Но у меня такое подозрение, что рассказывать про Лу нечего. Я уже говорил об этом, и пусть даже данная экспедиция в коллективный архетипический образ Лу, присутствующий в совершенно одинаковом виде в сознании каждого человека, стала возможной благодаря взятке от корпорации Грааля, на самом деле во всем виновата манящая человека к гибели цель в конце радуги, и вы не вправе привлекать нас к ответственности, если мы не в состоянии создать то, чего там нет.

Казалось бы, это должно быть понятно всем. Разве недостаточно того, что мы говорим округлыми и красивыми фразами, украшая некоторые из них бледными прилагательными, этими первыми синтаксическими почками новой весны? Разве недостаточно того, что мы используем для нашей цели речевые фигуры? И тем не менее всегда найдется кто-то несогласный, считающий, будто этого недостаточно, утверждающий — возможно, не без оснований, — будто все ваши открытия зависят от состояния души, в котором вы пребывали, когда пустились в безнадежное исследование страны Недостижимой Цели, куда завели вас ноги. Но полно об этом. Вы ходите вокруг да около темы, которая предложена вам в качестве пустой категории; Лу — мы ходим вокруг него, а это пустое место.

Как можем мы вам поведать историю Лу, когда Лу пуст, не полон, не выполнен и не заполнен? Бедный, бедный старый Лу. Нам нечего о нем рассказать. Да, я знаю. Мажинни сидит здесь сейчас на деревянной табуретке, откинувшись назад, надвинув на глаза шляпу, подремывая под полуденным солнышком. Да, вы можете считать нас сторожем Лу, если хотите. Только не спрашивайте нас, правда ли это. Дело в том, что в замке Лу нет сторожа. Да и как он может там быть, если закон недвусмысленно отрицает возможность подобной категории, предпочитая пустую категорию той, что заполнена неверно. Вы, конечно, можете прийти к выводу, что сидим мы здесь не просто так, не без умысла и причины, и мы примем все ваши умозаключения как должное, если только вы не станете спрашивать, что правда, а что нет и как вам следует относиться к происходящему, ведь это вы сюда пришли, и проблема отношения — ваша проблема, а не наша, ведь это вы требуете ответов на вопросы, это вы пришли сюда вместе с женщиной, а не мы, на самом-то деле!

— Думаю, он прав, — проговорил Мажинни, поскольку женщина, в которой он чуть позже опознал именно женщину, тут же вышла — вернее, бочком вылезла из полоски между тенью и светом.

— Значит, ты вернулся, — сказала она ему. Мажинни кивнул, соглашаясь с ложью, чтобы дать ей возможность сделаться правдой. — Вы только взгляните на него! — обратилась женщина к сторожу, если только тот и впрямь был сторожем. — Он изрядный воображала, верно?

— Меня это не колышет, — откликнулся сторож.

— Я смотрела на море, — сказала женщина. — На голые колышущиеся груди нашей общей великой зеленой и склизкой праматери.

— Выбирай выражения, — одернул ее сторож, правда, без особого пыла, и Мажинни внезапно почувствовал, что уже видел его раньше и все происходящее происходило с ним в предыдущем эпизоде, о котором ему не рассказали, — или же произойдет в будущем. Мажинни не мог решить, что хуже, но в данный момент это не имело значения. Сторож с любопытством разглядывал его, а потом попробовал на слух с таким откровенным вкусом, что нужно было это видеть, чтобы не поверить. — Вы можете пройти в город, — сказал сторож. — Ничто, кроме ваших собственных страхов, не задерживает вас и не заставляет пятиться взад.

— В зад, — повторила женщина, и ее мечтательная реплика тут же вызвала дурные предчувствия у Мажинни, поскольку такая возможность не была предусмотрена, и он не знал, что с ней делать.

Мажинни быстро шагнул через ворота, подчиняясь настойчивому требованию развития сюжета. Кивнув сторожу, он глуповато подмигнул женщине, неохарактеризованной и нетребовательной, которая стояла в маленькой луже проявителя, пытаясь обрести черты.

Мажинни не стал ждать, потому что видел подобные фокусы раньше. Таким образом неописанные персонажи превращались в самых что ни на есть описанных. А ему это было ни к чему. И нам с вами тоже. Вы еще здесь? Мажинни хлопнул себя по щеке, пытаясь избавиться от наваждения, и прошел через ворота на улицу Грез. Прямо рядом с ней тянулась улица Слез. Именно туда Мажинни хотел попасть меньше всего. Безлюдье отнюдь не казалось ему залогом безопасности. Напротив, он чувствовал себя пойманным в сети чистой случайности, и это ему не нравилось.

Очутившись за стенами, он бросил мельком взгляд на материал, из которого был построен город. Стена будильников казалась особенно вместительной, но, похоже, далеко завести она его не могла. Некоторые стулья были набиты загробными воплями и обтянуты такими тканями, каких вы не забыли бы вовеки. Но Мажинни не собирался садиться на них и пачкаться этими сырыми образами из кровавого горнила души, стремящейся, вопреки всему, к саморазрушению. Нетушки, дай-ка нам, милочка, немножко ентих барочных украшеньев и не взыщи за вульгарный выговор — кому-то ж надо его сделать, а?

А затем Мажинни очутился на улице, погруженной в кромешную тьму, чья кромешность рождается из безнадежного убеждения в том, что любой зажженный нами свет все равно потухнет пред лицом всеобщего мрака и что любой, даже самый утомительный поток свернет когда-нибудь в безопасное русло клише.

Но поток продолжал нестись вперед. Мажинни обнаружил, что порет горячку. Он порол ее с оттяжкой, пока не побелело в глазах, и тогда настало время белой горячки. Потом вспыхнули световые пятна, и приспела пора для белокурой гордячки. А потом время их вышло, медная голова Роджера Бекона заговорила, свиной бекон на сковородке прошкворчал свое сальное словцо, кривая эрудиция выиграла у всех еще один раунд, и пришла пора искать другое действующее лицо.

Пустое место, говорите? Мажинни, однако, не отчаялся пока найти кого-нибудь, кто разделил бы его одиночество.

Глава 24

РОССКАЗНИ ПРО ЛУ

Итак, он снова принялся за россказни про Лу, не оставляя попыток покончить со своим одиночеством, если не подлинными, так поддельными средствами, если не воображением, так воображением. Мажинни шагал вперед, захлестнутый имажинистской волной оптимизма, похожей на дуновение зефира, как если бы кто-то с далекого, благоухающего духами берега послал ему воздушный поцелуй. Каменистые улицы устремлялись вниз, после чего стремительно поворачивали кверху, точно контуры местности никак не могли определить, какими им следует стать, и то горбатились пригорками, то съезжали с них под уклон. Мажинни ничего не оставалось, как следовать их прихотям. Он начал уже усваивать горький жизненный урок: что все в конце концов уляжется в стремлении к ленивой дремоте.

А потом появилась женщина. Но не та, что заговорила с ним у входа в Лу, возникнув вместе с человеком, которого Мажинни называл, по крайней мере про себя, сторожем. У этой были четко вылепленные черты и тонкий носик, колебавшийся на грани орлиности, — черта, особенно ценимая теми, кто считает себя знатоком в данной области.

— Это ты! — сказал Мажинни.

— Простите? — не поняла женщина.

— Я хочу сказать — это вы? — поправился Мажинни. — Нет, я неправильно выразился. Я хочу спросить: не вы ли та, чье появление в моей жизни былопредсказано давным-давно; та, что жила когда-то со мной в чудесном будущем, о котором теперь лучше не вспоминать?

— Нет, я не та, — ответила женщина. Но что-то в речи Мажинни, должно быть, тронуло ее, потому что она добавила: — Меня зовут Магда, и я танцевала для развлечения публики в барах с сомнительной репутацией, оставаясь при этом нетронутой.

— Я мог бы и сам догадаться, — сказал Мажинни. — Послушайте, как по-вашему, можем мы выпить здесь где-нибудь по стаканчику?

— По-моему, можем, — сказала Магда. — Пойдемте со мной в Бар Безнадегос, на улицу Пропавших Людей.

Мажинни поднял воротник плаща, защищаясь от внезапного ветра, налетевшего ниоткуда. Газеты заплясали в пыльных смерчах, которые подымались над мостовой, которая тянулась в бесконечность до самой кромки блестящего моря. Именно там Мажинни и очутился — под чахлой пальмой, в тени недостроенного небоскреба. Задник был замалеван белой краской, поскольку так полагалось по сценарию. Дверь в форме крыльев летучей мыши распахнулась, и оттуда вылетела Возможность, выкинутая увесистым пинком под задницу.

— И больше сюда не возвращайся! — заявила ей старая ведьма. После чего, обратившись к Мартиндейлу, спросила: — Что будете заказывать?

Внутри было сумрачно, клубы сигаретного дыма свивались в канцерогенные кольца, а сигареты дымились во ртах у трупов. И Мажинни услышал последние отзвуки последних песен и понял, что вся эта фальшивка вскоре провалится в тартарары, пренебрегая вашими желаниями, даже если вы захотите что-то остановить и скажете: вот, это важно.

— Каким ветром вас занесло в наши края? — спросил у Мажинни моряцкого вида человек с попугаем на плече.

Мажинни обнаружил, что сжимает в руках стаканчик рома. Он уставился на попугайного человека. Черты его были сырыми и лишенными той человеческой определенности, что делает большинство из нас нежеланными гостями в предложениях, продолжающихся до тех пор, пока коров не пригонят домой ясным летним вечерком в пригороде Нью-Йорка, и с какой это стати я буду тебе врать, мы все тут ждем тебя: и Эйб, и Бесс, и Барни, и Сьюзен — все мы тут…

Мажинни отступил было, но тут же оказался в зоне небрежения. В горле у него как-то странно запершило. Он не мог сказать, что произойдет дальше. Все это зашло немножко далеко. Но поток продолжал нестись вперед, и воображение, которое старалось направить его в надлежащее русло, подсказывало: сверни, пожалуйста, вот сюда, выйди вон из салуна, там нет ничего хорошего, переходи сюда, у нас тут для тебя подготовлены другие сцены. Мажинни перешел — и был представлен артистам. Пришла наконец их пора, ибо они давно уже пытались выйти на сцену Лу.

Там была балерина в пачке, фермер с вилами, полицейский с пистолетом и лесоруб с топором. Часть нашей старой знакомой компании. Люди узнали их и начали перешептываться:

— Это же часть нашей старой знакомой компании! Похоже, сейчас начнется огульное перепредставление!

Мажинни не знал, как ему поступить. Женщина, бывшая с ним, заколебалась, а потом исчезла, как только вперед выплыла балерина с гладко зачесанными на макушку волосами и деликатными балетными выражениями, украшавшими ее простую деревенскую речь.

— Пойдем с нами, Мажинни, — проворковала она, просовывая свою изогнутую ручку под его угловатый локоть. — Пойдем с нами, и ты станешь одним из нас, и проведешь всю жизнь в моих объятиях, поскольку я сама повешусь тебе на шею.

— Ладно, вешайся, — разрешил Мажинни. — А куда мы пойдем?

— Не задавай глупых вопросов, — сказала балерина. — Это экзистенциальный момент. Мы пытаемся вовлечь тебя в сюжетный заговор.

— Какой еще заговор?

— Мажинни! — сказал, появившись, высокий учтивый мужчина. — Мы взбунтовались против машины Шехерезады.

— А что вы делаете здесь, в Лу?

— Против нас ни одно место не устоит, — сказал полицейский. — Мы представляем дух противоречия. Мы та самая оппозиция, что лучше загнется, чем угомонится.

Мажинни мигом смекнул, что влип в большие неприятности. Как бы ни был он простодушен, но условия, на которых его взяли на роль, были ясны даже ему. «Просто подыгрывайте по ходу дела, — сказали ему в Центральной режиссерской. — И все будет отлично». Много же они понимают!

Глава 25

ЛУ: ЕДИНСТВЕННОЕ РУЖЬЕ СТРЕЛЯЕТ ВНЕЗАПНО И С ТРЕСКОМ

Временное прекращение реальности — если это была реальность, а не жалкое подобие судьбы, — длилось не более мига.

Ружье?

Пуля рикошетом отскочила от большого куска разноцветного кварца, возле которого стоял Мажинни. Реакция Мажинни запоздала почти на полсекунды, зато потом ударила его со всего размаху. Он искусно сымитировал человека, вздернувшего себя целиком и бросившего под защиту гранитной могильной плиты.

Два следующих выстрела прочертили в граните глубокие борозды и начисто срезали нос каменному ангелу, валявшемуся неподалеку в статуарном состоянии.

— Эй! — крикнул Мажинни. — Не стреляйте! У меня мирные намерения!

— А у меня нет, — глухо отозвался человеческий голос, и снова загремели выстрелы, — а если и не загремели, то, во всяком случае, создали эффектную акустическую иллюзию, потрясшую тихий и древний город, который был уже стар, когда время еще только раздумывало, когда же начать считать очки в этой игре с косточками, называемой долговой ямой или допотопной явью.

— Это смешно, — сказал сам себе Мажинни.

Он знал, что абсолютно прав. Но его правота ничуть не умаляла опасности положения.

Глянув вверх, он увидел на небе два солнца. Одно было крупное, жирное и желтое, вдвое больше родного земного солнышка, а другое напоминало громадную черную точку, типа вырытой экскаватором ямы, только гораздо более глубокую.

— По-прежнему два солнца, — сказал Герн. — И дождь никогда не идет — он хлещет.

И словно в ответ на его заявление, из земли забила вода. Она сочилась из множества мелких побегов и стволов, пузырилась над гранатами, фонтанировала из глубоких расколов и прорех во множестве областей, и казалось, будто весь мир залит дождем, падающим вверх тормашками на один из тех дней, когда вы его совсем не ждали, закоснев в безмятежной привычности.

Грянул еще один выстрел. Все это было бы смешно, подумал Мажинни, когда бы не было так страшно.

— Что, извините? — спросил его кто-то.

— Я просто думал про себя, — ответил Мажинни.

— Прошу прощения.

Грянул еще один выстрел. На сей раз Мажинни показалось, что прозвучал он ближе, чем предыдущий.

— Прекратите! — крикнул Мажинни. — Иначе вы вынудите меня открыть ответный огонь.

— Ну и? — осведомился противник.

— Ну и, когда я выстрелю, а это будет очень скоро, вам не поздоровится, — заявил Мажинни и громко прочистил горло, издав сухой металлический звук, как нельзя более соответствовавший металлическому привкусу во рту.

— Ха! — крикнул противник. — У вас нет оружия!

— Вы уверены? — поинтересовался Мажинни.

— Нету, нету!

— Возможно. Хотите проверить, поставив на кон свою жизнь?

Голос сделал паузу, потом заявил:

— Если у вас действительно есть оружие, тогда мы можем начать приговоры.

— У меня действительно есть оружие, — сказал Мажинни.

— Так покажите мне его. Поднимите над головой.

— Вы попытаетесь выбить у меня его выстрелом.

— Я не сумел попасть в вас — как я выбью у вас ружье с такой-то дистанции.

— А вдруг вам повезет? — предположил Мажинни.

— Я не верю, что у вас есть оружие, и я пойду сейчас на вас в атаку, вопя и стреляя на ходу, пока вы не поднимете свое ружье или его эквивалент над головой, чтобы показать, что оно у вас есть. Тогда мы сможем начать приговоры. Я обещаю, что не стану стрелять в вас или ваше ружье. Мне просто нужно удостовериться, что вы вооружены.

— Я вооружен, — сказал Мажинни, — но я не могу поднять свое оружие над головой.

— Почему?

— Лафет прикреплен к дверному углу.

— Вы хотите сказать, что у вас там гаубица, или мортира, или что-то в этом роде?

— Выводы делайте сами, — сказал Мажинни.

Наступила короткая тишина.

— Ладно, — отозвался наконец противник, — я объясню вам, как освободить лафет.

— Я не нуждаюсь в ваших советах, — заявил Мажинни.

— Делайте, как я говорю. Вы знаете, где находится винтовой элеватор прицела?

— У меня такого нет, — сказал Мажинни.

— Потому что у вас нет никакой гаубицы!

— Я и не говорил, что она у меня есть, — возразил Мажинни. — Я сказал, что у меня есть ружье.

— А при чем тут лафет, если у вас ружье?

— Разве я сказал «лафет»? Я имел в виду приклад.

— Значит, вы можете показать мне накладку приклада!

— Пожалуй, могу, — согласился Мажинни. На минуту ему показалось, что противник его поймал. Потом, подумав как следует, Мажинни стянул с себя пиджак, свернул его в трубку и поднял над головой.

— Что это было? — крикнул противник.

— Вы же у нас эксперт по оружию! — сказал Мажинни. — Вот и догадайтесь.

— Похоже на один из этих новомодных мягких пулеметов, стреляющих желатиновыми пулями.

— Вам виднее, — сказал Мажинни. — Слушайте, давайте лучше начнем приговоры!

— Что ж, наверное, это лучше, чем торчать здесь целый день, стреляя друг в дружку. Вы выйдете первым, а потом выйду я.

— Там, откуда я родом, так не принято, — возразил Мажинни. — Сначала мы сложим оружие, а потом выйдем, причем одновременно.

— У вас так принято? Там, откуда вы родом, да? — усомнился голос.

— Если приговоры серьезные, то да.

— Ладно!

Мажинни заметил, как из-за большого валуна вылетело ружье. Потом человек на мгновение высунул голову и тут же нырнул обратно.

— Теперь ваша очередь, — велел противник.

Мажинни кинул свой свернутый в трубку пиджак, выглянул из-за плиты и тоже спрятался.

— А дальше что? — спросил противник.

— Что вы имеете в виду?

— Что делают дальше там, откуда вы родом?

— Дальше они одновременно выходят из-за камней, на счет «три», с высоко поднятыми руками.

— Сколько рук поднимать?

— Две, конечно. Вы готовы?

— Ага, готов.

Мажинни глубоко вздохнул и вышел из-за каменной плиты. Почти в тот же самый миг ярдах в двадцати от него из-за валуна шагнул человек.

Противники воззрились друг на друга, напряженно застыв, готовые в любую минуту юркнуть обратно в укрытие. Затем, увидев, что ни один из них не стреляет, оба слегка расслабились и начали осторожно приближаться друг к другу.

Человек, которого увидел Мажинни, был крупным и рыжим, с грубым ирландским лицом, обрамленным голубыми полями кокетливой женской шляпки.

Человек в женской шляпке увидел человека средних лет, довольно полного, с покатыми сутулыми плечами.

— Пора начинать приговоры, — сказал рыжий. — Между прочим, меня зовут Герн.

— Рад познакомиться. А меня — Мажинни.

Они продолжали осторожно сближаться, то и дело останавливаясь, чтобы оглядеть окрестности, а потом снова сближаясь, на сей раз без остановок, пока не оказались в паре футов друг от друга.

— А теперь скажите мне правду, — попросил Герн. — Было у вас оружие или нет?

— Простите, но этого я вам сказать не могу.

— Я думаю, вы мне солгали.

— Ваше утверждение голословно, — заметил Мажинни.

Герн подошел к могильной плите и пнул башмаком пиджак.

— Это пиджак, — заявил он, — а вовсе не ружье.

— Смотря как им пользоваться, — сказал Мажинни. — Там, откуда я родом, пиджак в руках умельца может стать смертельно опасным оружием.

— Мне по-прежнему сдается, что вы меня обманули. Но я, разумеется, тоже вас обманул.

— Как обманули?

— Ну, когда вы велели поднять над головой обе руки, вы, конечно же, не могли знать…

Тут из-за спины у Герна появилась третья рука. В ней блестел большой сизо-стальной автоматический пистолет.

— Дело в том, — сказал Герн, — что я, как и вся моя раса, трехрукий. Вы не поверите, как удобно порой иметь под рукой третью руку.

— А как насчет приговоров? — спросил Мажинни.

— Это обязательно, — заверил его Герн. — Но правила теперь будут такие: я говорю, а вы слушаете и подчиняетесь приказам. Так у нас принято — там, откуда я родом.

— Что ж, вполне логично, — вздохнул Мажинни. Впервые за весь день хоть что-то показалось ему логичным.

Глава 26

ГЕРН И МАЖИННИ

— Ну, теперь удобно, правда? — спросил Герн.

— Пожалуй, — ответил Мажинни.

Он осторожно поерзал. Герн усадил его на круглый камень в задней части разрушенного мраморного здания где-то в центре Лу. Мажинни не понимал, к чему все это. Но у Герна был сизо-стальной пистолет, и он все время держал его под рукой — то положит рядышком на пень, то на каменную полку. А до того он связал Мажинни руки, обмотав другой конец веревки вокруг колонны, торчавшей из разбитой мраморной плиты. Сидеть было не так уж неудобно, хотя и не очень-то приятно.

— А теперь что делать будем? — спросил Мажинни.

— Будем ждать.

— Чего ждать? Или кого?

— Не ломайте попусту голову. Там увидите.

И Герн, мурлыкая себе под нос, принялся наводить порядок в мраморной комнате. На полу валялась уйма мраморных осколков. Герн вымел их маленькой швабкой. Мажинни не видел, откуда взялась эта маленькая швабка. Он хотел было спросить, но потом подумал, что это неважно.

— Откуда вы взяли эту маленькую швабку? — спросил он Герна, внезапно передумав.

— Не спрашивайте, это неважно, — ответил Герн.

— Я так и думал.

Комната была похожа на пещеру, каменную, глубокую и холодную. Мажинни заметил, что солнце уже клонится к закату. Он видел это сквозь громадную глыбу мрамора. Мажинни хотелось пожаловаться, однако он сдержался, решив, что от него ждут чего-то получше.

Через некоторое время снаружи раздался звук. Не очень-то и громкий. Сначала. Но потом, по мере уменьшения мелодичности, амплитуда звука увеличивалась, и вскоре его уже можно было назвать настоящим ревом, какой вполне бы мог вырваться из глотки гнома, будь у него мегафон.

Герн раздраженно подошел к окну и выглянул. Лицо его озарилось маниакальным блеском, вспыхнувшим в глазах.

— Вы не поверите! — воскликнул он.

— А вы все-таки попробуйте, — посоветовал ему Мажинни.

— Дружище, у меня для вас хорошие новости. В городе цирк! Сплошной цирк, ей-богу!

Глава 27

ПРЕДПОЧТЕНИЯ

Итак, вот он перед нами, Мажинни, только что прошедший через ворота мимо сторожа или, возможно, стражника вместе — или они не вместе? — с довольно эфемерной женщиной, встреченной им несколькими строчками ранее. Появится ли эта женщина снова или нет? Имеет ли это значение?

Мажинни на наших глазах заходит в сектор неопределенности, где вещи имеют не только право выбора, но и обязанность одновременно быть и не быть. Небытие гораздо спокойнее для глаза, и цвета его так приятны на вкус, что их надо попробовать, чтобы увидеть. Небытие предполагает также непостроение, то есть такой метод композиции, при котором основной нажим делается на заранее оформленных героев и членов их семейств. Бытие и небытие, однако, пользуются общей терминологией и падежными окончаниями, поэтому отныне мы будем обращаться к любому из них, на свой вкус, и в любых выражениях, какие придутся нам по вкусу, и мы надеемся, что вас достаточно нас понимает, чтобы мы могли продолжать закручивать нашу жареную утку.

Итак, перед нами Мажинни, который идет по неописанию города. В этом секторе он в основном состоит из мощных питающих проводов, хотя чуть позже они превращаются в тающие проводы, а затем в слабый дождик и изморось. Мажинни сделал вид, будто не расслышал наших слов. Он искал описание. К сожалению, такового здесь не было на много миль вокруг, поэтому Мажинни пришлось его подделать. Он начал с городских стен, придав им цвет и форму, а также, пока никто не видит, некоторую эластичность. Затем приступил к воротам. Их было два вида — проходные и непроходные, а последние, в свою очередь, делились на абсолютно непроходные и относительно. Различить их тем не менее было трудно, если у вас не было при себе описания их плюмажа — или я хотел сказать плюрализма?

Мажинни шагал осторожно, ибо почва тут была несколько зыбкой, как и все остальное. Она то и дело превращалась в вазы или в силуэты женщин с ротогравюрными профилями, что само по себе выглядело совсем недурно. Потом на пути его оказались ряды говорящих статуй, и тут Мажинни почувствовал себя почти как дома, потому что его самого вырастила говорящая статуя в какой-то вонючей дыре, где прошло его детство. Статуи наговорили ему ласковых и утешительных слов, а потом спели песенку о маленьких серых кошечках, дрейфующих по морю мармелада, и Мажинни сразу вспомнил, что слыхал эту песенку прежде, хотя бог знает где и когда. Он пошел дальше, и другие аспекты Лу стали появляться в ретроспективе. Некоторые из них походили на длинные скрученные серые кошмы, а другие кичились яркой помадой на хромированных розовых бедрах. Мажинни избегал их, поскольку тот путь вел к безумию, в то время как он шагал к нормальности вечной с большим призом в конце.

Предположим, что так оно и есть, но Мажинни необходимо с кем-то поговорить. Однако поначалу говорить ему не с кем. Поэтому он просто шагает вперед, применяя всякие предметы. Он видит консервные банки на обочинах. Он видит зеленые бутылки, лежащие в пруду. Там же лежат несколько трупов, и выглядят они так, будто миллион лет тому назад здорово повеселились. Мажинни не позволил себе углубляться в размышления. Он прошел вперед, минуя парочку деталей, не имеющих особого значения для рассказа, после чего миновал третью, которая в дальнейшем сыграет, быть может, важнейшую роль. Детали были стандартные, и Мажинни не хотелось на них останавливаться. Чуть просветлело, хотя и не потеплело у него на душе лишь от песни — баллады о невозможной любви, исполняемой юношами из поколения в поколение.

Юноши были похожи на апострофы, по крайней мере некоторые из них, с гладкой шерстью и острыми крюками вместо зубов.

А потом опять появилась она — женщина из заснеженного параграфа далекой синтаксической страны. Была она миниатюрна и прелестна, разве что немного молчалива, и держала морской биоптер в узких ладонях.

— Послушайте, — сказал Мажинни, — с меня довольно этой символической дребедени! Нам нужно сейчас что-нибудь хорошее и конкретное или даже плохое и конкретное, но хоть что-нибудь — надеюсь, течение моих мыслей вам понятно?

Женщина улыбнулась загадочно своим внутренним переживаниям, известным лишь ей одной и чудовищному ребенку, который не появился еще в нашем повествовании, поскольку мы с самого начала всеми силами старались этого не допустить. И так он добился успеха!

И так он добился успеха! Мажинни обернулся и с нежностью посмотрел на древний Лу, внушительный, но не такой уж неприступный.

— До свидания, старый чуждый город, — сказал Мажинни. — Ты был ко мне добр, и я хочу, чтоб ты знал, как я тебе благодарен. Я же не взял слишком много, дружище, только все, что смог унести. Ты ведь не станешь жалеть об этих безделушках, правда? Знаешь, когда я продам их, то закажу диораму и выставлю ее на всеобщее обозрение. Люди будут говорить о тебе по всей Терре — и обо мне, конечно, тоже.

С этими словами Мажинни отвернулся от города и шагнул в свой космический корабль. Люк моментально с лязгом захлопнулся за ним.

— Эй! — воскликнул Мажинни.

Внутри корабля все переменилось…

Никто не знает своей судьбы. Мажинни считал себя простым воришкой. На самом деле он невольно стал исследователем, ценой своей жизни расширившим наши познания об изобретательности чужих цивилизаций.

Если вы отправитесь в туристическое путешествие на Лу, то увидите там Выставку Мажинни — диораму в натуральную величину. Вы войдете и, даже зная, что все это иллюзия, неожиданно окажетесь далеко-далеко от Лу: вы готовы будете поклясться, что стоите сейчас прямо перед входным люком своего космического корабля… в то время как на самом деле вы стоите перед замаскированным входом в самую жуткую камеру пыток на Лу.

Поддельные цветы манят к себе пчел, как земля — поддельные космические корабли. И все-таки в это трудно поверить, даже если вы знаете об иллюзии. Нельзя винить Мажинни за то, что он попался в ловушку. Возможно, под конец он это понял. Возможно, это послужило ему хотя бы слабым утешением.

Джордж и коробки ^{(повесть)}

Повесть «Джордж и коробки» — довольно интересный эксперимент, путешествие в глубины подсознания вымышленного героя, но кто знает, может быть Джордж реален, как никто другой, а наш мир — всего лишь сюжет одной из книг, которая может пылиться в одной из коробок на заброшенном чердаке…

* * * *

Да, забавно получилось с Джорджем и коробками. А ведь раньше он их никогда не замечал. Но потом какая-то мелочь привлекла к ним его внимание — что-то очень пустяковое, тонкое и ускользающее, о чем он даже не мог точно вспомнить — и мне, наверное, следует извиниться за непростительный ход этой фразы, которая, выражаясь фигурально, так и машет хвостиком в воздухе — благо, что все можно изменить.

Позже Джордж много думал о подобных явлениях. Или, по крайней мере, он хотел как следует подумать об этом. Но разве вспомнишь сейчас о том, какие мысли посещали его в момент, когда, не имея еще определенных доказательств, возникших гораздо позже, если только не к настоящему времени, он открыл глаза и предстал, так сказать, лицом к лицу с коварными коробками.

Сначала он увидел лишь несколько штук, но коробки были разбросаны повсюду. А Джордж знал, что такие места, как повсюду, бывают очень интересными, особенно когда они не навевают скуку. Впрочем, это уже вопрос настроения и, даже если нас трое, давайте не будем кивать на луну.

Комната, в которой валялись коробки, с виду и сама походила на короб, однако на стенах, примерно на средней высоте, имелось несколько своеобразных черт — хотя Джордж не стал бы утверждать этого наверняка, поскольку его глаза были прикованы к коробкам и ему не хватало сил поднять их на среднюю высоту.

Тем не менее, заметив коробки, Джордж какое-то время не знал, что ему делать с таким наблюдением, или, вернее, знал, но не хотел показывать свою осведомленность. Да вы и сами понимаете, как это бывает, когда после сытного обеда вам хочется прилечь и вздремнуть; когда жизнь бежит из года в год по спокойному руслу, а вам уютно и немного стыдно за свою лень; и, конечно же, вы лучше поваляете еще одного дурака, чем займетесь какими-то коробками.

— Прости, старик, за вопрос, но где здесь дорога в городок Под Мухой? — спросил здоровый желтый кабачок, вышедший из первой коробки на крохотных ножках, — и здесь, наверное, следует добавить, что крохотные ножки принадлежали ему, а не коробке.

Джордж немного удивился словам кабачка, однако в самой глубине своего сердца он был разочарован. Нет, он, конечно, понимал, насколько необычно звучала кабацкая речь, но вы ведь и сами знаете, что в некоторых религиях коренных американцев кабачок занимал довольно обычное, хотя иногда и забавное место. Неужели вы не помните всех этих историй о веселых шутниках, которые встречались среди кабачков?

Джордж решил посмотреть, повторит ли кабачок свой вопрос. Тот не повторял, и, следовательно, к его словам не стоило относиться серьезно. То есть при желании вы можете считать серьезным все, что угодно. Однако вам никогда не удастся угадать того точного набора правил, по которым будет разворачиваться событие. Хотя в самом начале у вас есть кое-какой выбор — вы можете отступить в сторону и послать ситуацию ко всем чертям в самый задний, так сказать, проход своей жизни. Но бессмысленно предугадывать события. Это все равно что стоять на берегу и махать рукой пролетающим чайкам времени. А ведь мы говорим о моменте, когда история лишь начиналась, о том кратком мгновении затишья перед тем, как Джорджу вновь предстояло опутать себя нелепыми узами, из которых сплеталась его жизнь. И, возможно, в тот миг еще не существовало никаких коробок.

Ладно, подумал Джордж, допустим, они все-таки существовали. Но в принципе их там могло бы и не быть.

Эта мысль послужила началом следующего этапа, поскольку все, что разворачивается в последовательность событий, уже само по себе может считаться ситуацией.

Интересно отметить, что во всех этих коробках сквозил оттенок какой-то фальши. Коробки с правильными углами выглядели вполне нормально, но вот остальные имели выступы и углубления, пилоны и полусферы, контрфорсы и балюстрады разных видов и форм. Джордж, конечно, слышал о неправильных геометрических телах, но в данном случае их порочность заходила слишком уж далеко. Тем более что для такого разгула декораций не было никаких рациональных причин. Если только здесь вообще уместно слово «декорация» и если только под ее видом не скрывалась какая-то чудовищная и многомерная структура.

Но стоило ли тревожить себя по таким пустякам? Джордж решил, что ему плевать на то, какие формы принимали эти коробки — и даже на то, что в них находилось. При встрече с усеченными конусами подобная невинная грубость стала бы причиной серьезных последствий. Однако такая встреча могла произойти лишь позже, если только вообще могла произойти.

И тут Джордж подумал о том, как красиво плавать в залитом солнцем океане, где маленькие волны покачиваются в медленном танце, а коробки кружатся и делают друг другу причудливые реверансы. Хотя на самом деле все было не так, и Джордж просто придумал это, чтобы немного поразвлечься. Иногда он позволял себе такую вольность. А вы, наверное, знаете, как приятно плавать на закате в теплом море, мечтая и выдумывая всякие вещи, без мирских тревог и забот о неумолимом времени.

То были чудесные мгновения, и Джордж наслаждался ими от всей души. Что может сравниться с подобным переживанием? Понятное дело, ничто. Так бывает, когда парню хочется чего-нибудь нового и другого; когда он нарочно считает это что-нибудь не тем, а чем-то другим; когда он, черт возьми, воображает себе это что-то другое. Понять такое может не каждый. Но Джордж понимал, иначе он тратил бы свою энергию на то, чтобы считать комнату комнатой, а не настоящим океаном. Как будто имелась какая-то причина поступать наоборот. И все же стоило Джорджу подумать об этом, как океан и комната стали одинаково возможными и уместными.

Да, сияющее под солнцем море казалось прекрасным, однако так не могло продолжаться вечно. То есть оно, конечно, могло продолжаться сколько угодно. Но даже если бы здесь прошла тысяча лет, память сохранила бы это как один эпизод. Увидев одну волну, вы можете считать, что видели их все. И пусть искривившиеся бликами воды были просто великолепны, тем не менее, посмотрев на них достаточно долго, вы начинали тосковать о пледе. Хорошее всегда остается хорошим, но иногда вам приходится немного погрести, чтобы уцепиться за одну из коробок.

Джордж не имел каких-то особых критериев для выбора той или иной коробки. Просто ему пришла мысль уцепиться за одну из них, и он нашел это довольно забавным. И к какой коробке, вы думаете, он поплыл? Конечно, к той, что находилась ближе всех, — к большой и голубой в светло-желтую полоску, с крыльями и длинным клювом. То есть, конечно, не с настоящими крыльями и клювом: мы же говорим о коробке, о чем-то таком, что просто выглядело, как крылья и клюв. А надо сказать, что Джордж в этом отношении соблюдал строжайшую пунктуальность. Первая коробка показалась ему немного подозрительной, и он быстро проплыл мимо нее — не очень, знаете ли, приятно, когда коробка пытается выглядеть чем-то еще. Да и в любом случае ему не составило труда подгрести к следующей коробочке, с более современной внешностью и приятной раскраской. Вернее, это только так ему казалось, пока он не положил на нее руку и не развернул немного к себе. Джордж знал, что надо заглядывать в суть вещей. Чтобы раскрыть подноготную коробочки, он ковырнул ее ногтем, но, к его великому сожалению, эта подноготная ничего хорошего собой не представляла.

Вы можете спросить, что же ему там так не понравилось? А разве могло обрадовать глаз такое нелепое нагромождение трубчатых форм? Или странные перекладины, которые связывали вместе все эти стальные конструкции разных размеров? Неужели вы когда-нибудь слышали о трубчатых конструкциях в маленькой раскрашенной коробке? Да я даже представить себе не могу всю эту систему канализации.

И тогда Джордж решил проигнорировать подноготную коробки, сделав вид, что ничего не понимает. Джордж знал, что некоторые вещи лучше всего вообще не понимать, так как их все понимали неверно. А неверное понимание меняло взгляд на вещи и создавало множество проблем, которых следовало избегать ради мира и спокойствия души.

Кроме того, с какой стати мы должны менять свои взгляды, если кто-то посчитал их неверными? Разве наш комфорт и покой ничего не стоят? И почему это мы должны потеть и лопатить веслами, если нам там ничего не светит…

Простите, но нас несло немного в сторону — прямо как Джорджа от коробки.

Внутри ее, то есть внутри коробки, все оказалось немного другим, чем он себе представлял. Забавно, правда? Вам кажется, вы знаете, что должно быть внутри коробки. Однако вы открываете ее и находите, что там все по-другому. Возможно, не совсем чтобы очень, и всегда могут найтись какие-то сходные позиции; но я надеюсь, мы не будем топтаться вокруг да около, а спокойно и трезво одолеем ту путаницу коробок, которая тормозит наш прогресс к желанной цели, чье точное определение нам пришлось бы опустить, даже если бы мы его и знали. К счастью, наше незнание является еще одной гарантией того, что говорить мы на эту тему не будем.

К тому времени Джордж обнаружил, что к нему иногда обращались как к Эндикотту. Обращение казалось довольно простым и удобным, но оно несло оттенок неопределенности, поскольку Эндикотт могло быть и именем и фамилией. Чтобы не зарываться слишком глубоко — так как у каждого из нас хватает и других своих проблем, — я скажу, что в нашем обычном понимании вещей, даже в таком вот месте, как это, слово «Эндикотт» может восприниматься двояко. Между прочим, то же самое обнаружили и древние христиане, когда их загнали на арену со львами. Или это обнаружил император? Во всяком случае, что-то между ними там произошло. Джордж знал об этом по слабому отпечатку метафоры, который остался в его уме. Время стерло остальные следы, сохранив лишь мрачное ощущение подавленности, которое несла в себе эта тяжелая и громоздкая фигура речи.

Джорджу не хватало тех важных жизненных качеств, благодаря которым можно было закончить рисунок, связать движения в танец или спеть сольную партию в ангельском хоре. Тем не менее он довольно нормально обходился с тем, что попадало ему в руки, будь то, например, клочок бумаги в местах общего пользования или разрушенный храм на склоне горы. А ведь такие вещи не заботились о том, куда им попасть. Одним словом, Джордж решил проигнорировать данный вопрос, хотя на самом деле вопросов-то ему никто и не давал. Кроме того, у него почти не оставалось выбора, потому что в этот момент, в этот самый, так сказать, кульбит времени, произошло событие, которое Джордж посчитал бы беспрецедентным, если бы узнал о нем заранее.

Такие события случаются время от времени, но мы проходим мимо них, занятые мыслями о хлебе насущном и насущном масле. И поэтому не было ничего удивительного в том, что океан, сиявший бликами заката и казавшийся еще мгновение назад незыблемым атрибутом реальности, вдруг оказался на грани ужасного беспредметного прошлого, в котором он чуть позже и сгинул. Его тихую гибель скрыло за собой то новое, что только едва начинало прорастать.

Какое-то время Джордж размышлял о смысле происходивших с ним явлений. А это не такое уж и бессмысленное занятие, верно? Вам бы тоже не помешала лишняя минутка, если бы вас завертело в круговороте каких-то событий. Кроме того, следует учесть, что даже такая мимолетная фраза, как «мгновенная расплата», требует на свое осмысление не меньше минуты — вернее, не сама фраза, а то, на что она ссылается в метафорическом, так сказать, смысле слова. Джордж еще не мог разобраться, впервые он подумал об этом или нет. Но как Эндикотт он позволил себе немного посомневаться. И раз они платили ему за такую работу, то почему он должен этого стыдиться? Что естественно, то не безобразно, как любил он говаривать своим корешкам, потягивая виски в баре. Прошу прощения, мадам, но я не говорил, что у Джорджа росли из тела какие-то там корешки. Я имел в виду его закадычных приятелей, и они, надо сказать, выглядели почти так же, как он. Ну разве что более коренастыми. А какими еще могут быть корешки? Сам же Эндикотт был долговязым и худым. Они даже называли его Струей. Джек Струя — не слишком мило, правда? Но вы же знаете, какими грубыми становятся люди, попадая под газовую атаку.

Говоря по правде, мы и сами повидали многое на своем веку. Особенно теми вечерами, когда, добравшись до берега моря, пытались снять на время несколько коробок — сначала тех, где живут, а потом тех, с кем живут. И на морском берегу всегда хватало того и другого. Очевидно, они как-то связаны друг с другом. Хотя лично я не уверен, что одни коробки порождают другие. Природа более тонка, и ее пути неисповедимы.

В то время вопрос надвигавшейся истории еще не вставал так остро и грозно. Люди наслаждались своими маленькими радостями, но то была настоящая и респектабельная жизнь. Как жаль, что мы больше не увидим ничего подобного.

А разве можно забыть эти прекрасные прогулки по морскому берегу, когда мы присматривались то к одним коробкам, то к другим; разве можно забыть ту магическую игру слов, которая возникала в беседах между мужчиной и женщиной? Пикники запоминались сложными салатами — салатами из встреч и чудесных дней!

Впрочем, и тогда возникали проблемы. Но в то время мы еще не знали, что считать проблемами, а что — промежутками между ними.

Джек Струя. Представляете, каково быть таким человеком? Или Джеком Мокрое Пятно? Хуже не придумаешь, верно? Да, молодежь грубеет с каждым днем, и особенно здесь, в этой стране первопроходцев и пионеров, где люди без галстуков считаются либо зелеными сопляками, либо древними и ветхими старцами. И жизнь здесь, конечно, не сахар.

Тем вечером Эндикотта одолевало смутное и тревожное предчувствие. Он вышел на узкую полоску пляжа и уселся перед своей лачугой — довольно стандартным домиком с обычным набором кухонных приспособлений. В те дни еще не изобрели всяких там кухонных комбайнов и микроволновых сеялок, поэтому все женщины работали вручную. Во всяком случае, Эндикотт принимал их тогда за женщин.

А потом начались первые неприятности. Они всегда приходят к нам тихо и незаметно, и мы не думаем о них вплоть до того момента, пока вдруг не случается настоящая беда. Впрочем, вы лучше меня понимаете эзотерический смысл усеченных конусов, которые тоже влились в нашу жизнь незаметно и тихо.

Сначала нас беспокоили только их немного вульгарные черты — да-да, вульгарность и кривые подлые рты. Каждый из них носил с собой гитару, но мы никогда не слышали, чтобы они играли. И еще нам тогда казалось, что их отговорки слишком глубоки для нашего понимания.

— Куда вы идете?

— Вон туда, чтобы посмотреть на усеченные конусы. Хотите пойти вместе со мной?

— Мне бы очень хотелось, но сейчас я занят. Не могли бы вы передать им эту корзиночку с диалогом?

— А-а! Это та штука, которую вы собираете в словесных дебрях? С виду ничего особенного. Но я бы не стал кормить такой пищей своих детей. Ничего хорошего из этого не получится. Вы понимаете, что я хочу сказать?

С каждой его новой фразой я становился все более и более подозрительным. Да и с какой стати он так разговорился, если еще минуту назад ему и смотреть-то на меня не хотелось?

— Послушайте, — сказал я, — может быть, вы пойдете себе дальше?

— Меня зовут Джордж, — ответил он.

Где-то под кипой желтых страниц моего разума завыла тревожная сирена. Я же ни о чем его не спрашивал! Тем более что мы никогда с ним до этого не встречались — да и до того тоже. Тогда почему он назвал мне свое имя? То самое, которое я терпеть не могу. Неужели втирается в доверие, чтобы остаться здесь или оставить мне свой пухлый мешок с диалогом?

— Как мне не хочется таскать его с собой! Он такой липкий.

— А ну, кончайте это! — закричал я, торопливо закрывая мешок.

Если и есть на свете вещь, которая вам абсолютно не нужна, так это диалог из болтливого мешка. И не только потому…

— Но помимо этого и по многим другим причинам.

— Хватит, я вам сказал!

Однако мешочек протекал, и диалог сочился из него тонкой струйкой. Я изо всех сил старался не слушать тот бред, который вытекал из лопнувшего шва.

— В ту пору сирены Франции носили длинные платья, которые придавали им довольно унылый вид, и поэтому, собравшись с духом, я сказал ему…

Вы и сами знаете, насколько утомительным может казаться чужой диалог. Но диалог внутри диалога — это вообще невыносимо. Мы можем выглядеть немного наивными и не искушенными в ваших городских штучках, но нам прекрасно виден нескончаемый регресс, который уже встает над горизонтом культуры. И, оглядываясь назад, я замечаю теперь что-то безошибочно поддельное во всем том, что предшествовало настоящему времени.

Этот Джордж, назвав свое имя, тем не менее не торопился узнать мое. Возможно, он думал, что я представлюсь сам, но это шло вразрез всему оформлению ситуации, ее моральному орнаменту и формам приличия.

— Скорее я поцелую раздавленного таракана, чем представлю себя.

Прозвучавшую реплику мне явно навязали. Конечно, я бы так не сказал. Упаси меня боже! Эта фраза вытекла из мешочка с диалогом.

И только тут до меня дошло, что этот парень принес мешочек в коробке. А значит, он был тем самым знаменитым Джорджем, который прославился своими вездесущими коробками. И я должен признать, что это меняло многое.

Чем больше я думал о Джордже, тем меньше он мне нравился. Не то чтобы знал его лично или действительно тратил свое драгоценное время на какие-то размышления о нем. Конечно же, нет. Все прошло гораздо быстрее. Вы же знаете, как это происходит внутри. Вот вы взглянули на кого-нибудь — и вот у вас уже свое личное мнение. Проблема в том, что между этими двумя событиями больше ничего нет, и такой поворот дела приводит нас в замешательство. Мы знаем правила игры. По этим правилам там должно что-то быть.

— Чтобы избежать субъективного идеализма?

— Вот именно.

Иногда случайные слова из мешочка с диалогом могут до жути подходить к описанию событий и придавать им особый жуткий смысл.

А я тем временем, если вы помните, прогуливался по пляжу, и из пухлого мешочка, который Джордж попросил меня передать усеченным конусам, по-прежнему вытекали слова.

Тем не менее что-то внутри меня протестовало — это, конечно, фигура речи, и вы можете найти ее не только внутри меня, но и где угодно.

— Зачем нам нужны все эти конусы?

— Неужели ты не понимаешь, что суть вопроса не в них? Они даже не достигли той точки, где их можно назвать хотя бы условно существующими. А ты должен знать, что обычно происходит, когда кто-то берется за дело на предварительной стадии. Поверь мне на слово, он получает что-то очень слабое и неубедительное!

— Проблема с этим Джорджем, по всей вероятности, состояла в том, что он принимал решения, которые, на мой взгляд, было бы лучше отложить на какое-то время. И фактически на довольно долгое время.

— Фактически, практически!

Я зашагал быстрее. Шов в мешочке расходился все больше и больше.

— А-а! Так ты боишься чепухи? Но ведь все ее боятся, верно? Вот почему они называют ее чепухой. И вот почему она так часто появляется в величии своей непосредственности и непреложности ко всему прочему; я бы даже сказал, что она возникает во всем великолепии своей восхитительной доказуемости, хотя эти качества постигаются людьми гораздо позже — после того как создается механизм восприятия.

Они объяснили мне это очень подробно: сначала мы имеем объем перцепции, который всегда появляется первым и может принимать любую форму и образ — сверчка, бумеранга, трех апельсинов или хорошего юмора у друзей. А поскольку таким объектом может оказаться все, что угодно, мне бы не хотелось быть исчерпывающим в этом вопросе. Главное, что объект перцепции возникает первым.

Потом, когда восприятие зависает на какой-то миллиметр наносекунды, чтобы проявить себя вполне определенной гранью сознания, что-то в нас приходит в готовность и улавливает это зависящее восприятие. Некоторые даже говорят, что перцепция сама по себе расщепляется на две противоположные части — объект перцепции и того, кто этот объект воспринимает, то есть сам, по-научному, перцептор.

— В этом перцепторе есть что-то римское, правда?

Я не обращал внимания на болтовню мешка, и мне больше не хотелось смотреть на усеченные конусы. Даже без встречи с ними я знал, что между нами не может быть ничего общего. В тот миг мне грезилось что-то похожее на пухлое, набитое ватой кресло. Я осмотрелся в поисках мягкой и удобной концепции, желательно с полосками и прочным остовом, чтобы она подольше стояла на своих маленьких ножках и не опрокидывалась слишком быстро.

А ведь то, о чем они говорят, действительно происходит: сначала возникает перцепция, потом она делится на объект и субъект восприятия, а затем на земле появляются цветы, или мы присутствуем при рождении блюза. Нет, вы можете хихикать, если хотите, но уверяю вас, тут совсем не до смеха. Давайте рассмотрим этот вопрос дальше. Допустим, мои глаза сейчас закрыты, потому что я ничего не вижу, — соответственно ни одна из этих вещей не появляется. А потом они внезапно вспыхивают, и мне приходится вертеться как белке в колесе, чтобы запретить и сдержать их бег. Но что я могу поделать с алюминиевым патронташем, или бронированной самоходкой, или этой яйцеобразной волной, которая набегает спереди? Такие вещи всегда возникают неожиданно, поскольку перцепции редко приходят поодиночке: они смешиваются друг с другом и создают многоуровневые перцепторы, то есть вас, меня и ее.

На этом разговор, конечно, не закончился, но я был им сыт по горло. Фактически у меня появилась такая перцепция, что я и так уже слишком много знаю и что мне пора понемногу о чем-то забывать. Для начала мне захотелось забыть о Джордже, но я не учел его коробок — этих отвратительных вещей, которые рябили своими полосками ипротуберанцами, то ускользая, то появляясь у нас перед глазами; они были до странности неуловимыми и в чем-то даже волнообразными, и их неумолимое возникновение намекало на то ужасное и фатальное, что скрывалось за ними впереди. Ну вот, еще одна фраза уплыла, вытягивая во все стороны свои маленькие щупальца и стараясь зацепиться за любое слово, которое могло бы вернуть ее в безопасную гавань. По крайней мере, она пыталась стать идеей, идеей о коробках — этих всевозможных контейнерах для материальных вещей и вместилищах невыразимого и непознанного.

Хотя, насколько я знаю, коробки еще не породили ни одной материальной вещи. И мне кажется, мы можем этому только радоваться.

— Совершенно верно. Диалог из мешка с диалогом — это довольно скверно.

Из мешочка текло все сильнее.

— Ты чертовски прав. Течь становится все больше, и я должен сказать тебе, что ты глух как пробка, если не слышишь фальши в том хоре, который поет сейчас в твои уши.

Мне удалось завязать узелок в уголке мешка и тем самым остановить на какое-то время этот нараставший поток слов. Хуже всего было то, что в них имелся какой-то здравый смысл. А что может быть хуже слов, которые, как нам кажется, содержат здравый смысл, верно? Ладно, мы все знаем ответ на этот вопрос, но каждый из нас обычно уклоняется от него в сторону, поскольку это не требует почти никаких усилий.

Да, конечно, у меня есть свои слабости и недостатки, но я действительно не ожидал, что дойду до ручки. Поэтому я выражаю огромную благодарность доктору и всем работникам нашей клиники. Вы сделали меня более чем спокойным. Я знаю, вам потребовалось войти в мою галлюцинацию, чтобы обезвредить ее для меня. И теперь, благодаря вашей дружеской поддержке, я могу вынести любую тарабарщину о коробках, конусах и море в лучах багрового заката.

Мне сказали, что один из ваших сотрудников называет это пусканием слюней. Или, возможно, он только подразумевает это. Должен признать, что подобная терминология не вызывает большого восторга, но вы и сами понимаете, что я имею в виду.

Помнится, еще до того, как меня сюда привезли, я жил в совершенно другом месте. Там было много хороших людей — Задница, Макс и дядя Гарри^[127]. Приятно вспомнить их милые лица. Я ведь до сих пор скучаю по неуловимой и двусмысленной улыбке дяди Гарри, когда он думал, что я на него не смотрю. И еще мне нравились его ботинки. Память возвращала все это кусок за куском. И даже старину Эрика. Я думаю, он удивился не меньше нас, когда понял, что пистолет оказался заряженным. Конечно, в тот момент он немного вышел из себя, и тут его, как назло, подхватила волна яванской революции. А незадолго до этого его бросила Лил, которая улетела в Шанхай, чтобы открыть Красного Петуха.

В те дни они плавали на старинных парусных судах. Да вы и сами, наверное, помните — их еще называли подкладными суднами. Типичный пример помрачения некоторых белых людей. Мне кажется, они даже не слышали о мешочках с диалогом. Хотя в этих людях было что-то серьезное и трогательное — какой-то, знаете, тонкий намек на сомнение. Впрочем, не думаю, что вам понятен смысл моих последних слов, потому что я и сам ничего не понял. Прямо как свист во тьме. Ах, если бы я мог разорвать все это в клочья! Выдрать из уст свой красный, так сказать, кровоточащий язык. Может быть, кто-то хочет что-нибудь добавить?

Усеченные конусы появились здесь задолго до коробок. Хотя, на мой взгляд, мы можем подвергнуть это утверждение большому сомнению. Где-то же мы должны начать сомневаться, верно? Обычно мы начинаем это в невинном возрасте, когда усеченные конусы еще не знают своих настоящих имен и считают нормальным явлением, что их всех раскрашивают в синий цвет. Наверное, вам кажется, что я вожу эту тему по кругу, но вы бы тоже так поступали, если бы обстоятельства вашей жизни издавались в такую чуждую эпоху, как моя.

— Кто-то здесь начинает терять над собой контроль.

Это лилось из шва в мешке с диалогом.

— Заткнись. Мы пытаемся пройти дальше. Мимо этих усеченных конусов. Поэтому лучше не создавай нам лишних трудностей.

Фраза потеряла равновесие, склонилась вправо, и рычаг весов качнулся вниз, словно в самом страшном кошмаре Эйфеля. Да-да, я знаю. Я обещал больше не упоминать об Эйфеле, а сам снова принимаюсь за старое. Но что уж тут сделаешь: мы простые обычные люди, верно?

В конце концов Джорджу удалось вернуть коробки в комнату. Это потребовало напряженных усилий и толчков, потому что некоторые из коробок оказались более крупными, чем он их помнил. Сначала ему подумалось, что они подросли за время его отсутствия, но потом Джордж понял всю абсурдность подобного предположения. Конечно, их мог подменить кто-то другой, однако и эта догадка прошла мимо цели, поскольку тут не было никого, кроме Джорджа и его воспоминаний о безымянном рассказчике, который пытался сделать с ним что-то ужасное. К сожалению, Джордж не помнил, что именно хотел сделать рассказчик, потому что здесь всегда происходили какие-то новые катастрофы, заставлявшие нас забывать о прошлых бедах и несчастьях. Прямо как сейчас.

Не успел Джордж втащить все коробки в комнату, как вернулся тот мужчина, который называл себя Мандрагорой.

— Все втащил?

— Да, Мандрагора.

— Я так думаю, что с некоторыми пришлось повозиться, верно?

— Да, Мандрагора.

— Но ты снова справился с этим?

— Да, Мандрагора.

Этот Мандрагора выглядел высоким, сильным и местами гладко выбритым человеком. Сохраняя уникальность, он вполне соответствовал своему образу.

С этими новыми людьми всегда происходит одно и то же: в первую минуту вы считаете их просто непостижимыми, а уже в следующий момент вам кажется, что они всегда были рядом. То же самое случилось и с Мандрагорой. Хотя на самом деле его звали по-другому. Однако мы не можем использовать здесь настоящего имени Мандрагоры, поскольку он прибыл к нам из провинции Запой того самого государства, которое граничит с другими странами. Давайте назовем это государство буквой Y, хотя вы, конечно, понимаете, какую страну я имею в виду. Но на всякий случай запомните, ее название не начинается с Y. Это послужит вам хорошей подсказкой.

Если говорить о жизни в Y — или в L, как эту страну называли ее обитатели, — то она шла тихо и спокойно. Провинция Запой находилась у черта на куличках, то есть дальше всех от бога и Парижа. Между прочим, ее всегда не принимали в расчет, вплоть до самого окончательного упадка.

Это была настоящая провинциальная глубинка. В некоторых деревнях там все еще носили хвостовые перчики и полосатые гетры. Мужчины по-прежнему охотились с самострелами, а одежды деревенских музыкантов играли оттенками подпаленной туалетной бумаги. Но вы и не могли ожидать от такого места каких-то тонкостей и причуд большого города.

И, конечно же, поэт Дж. их не ожидал. Еще он не ожидал окончания дождя. Он знал, что дождь иногда кончается, но зачем же этого ждать, скажите мне на милость? Поэт наслаждался завтраком в кругу семьи своих хозяев. В этот мертвый сезон он оказался единственным жильцом в отеле «Га фон Ович», поскольку другие туристы разъехались в места, где для них нашлись сезоны поживее. Вы хотите знать, куда именно? Ну хотя бы за границу в Лысокрикию, чтобы покататься на лыжах по горам бумаг, или на юг в Грандсливию, где наряду с яблочными пирогами наблюдался разгар рогового пения.

Такое положение дел вполне устраивало Дж., потому что он искал покой и уединение — конечно, не в буквальном смысле слова, но так, чтобы сделать из этого историю. Плотно позавтракав, поэт вышел на небольшую террасу, которая возвышалась над крокетным двором и фронтоном карцера. Он посасывал кофе а-ля-дуй-надуй и слушал болтовню попугаев — вернее, тех больших многоцветных птиц в крохотных галошах, которых Дж. принимал за попугаев. Во всяком случае, обувь на них была местного производства.

Мне кажется, я уже упоминал о том, что деревня располагалась на пунктирной линии между секторами. Это обычно никому не приносило вреда, но иногда природа вела себя неприлично и откалывала всякие фортели. Вы могли случайно наткнуться на блуждавший легион римской пехоты, и, если вам в тот день нечем было заняться, вас просили отвести их обратно к границе. На такие вещи тут никто не обращал внимания. И вообще, потрясение — это красивая одежда, под которой вы скрываете безысходность. Извините меня, но доктор говорит, что пора принимать таблетки. Этот секвестр мы закончим в следующий раз, и тогда, Джордж, я кое-чем тебя удивлю.

Джордж сел на краешек стула. Это потребовало невероятных усилий, потому что ему попался не тот краешек. Он закрыл коробку и отложил ее в сторону.

Его взгляд перешел на дверь, и Джордж отметил, что на ней не было никаких ручек. Более того, эта дверь не открывалась. Он снова сел на стул, осмотрелся вокруг и только теперь заметил женщину, которая сидела напротив него. Ей было не больше пятидесяти — то есть двадцать, тридцать или сорок лет; и в соответствии с возрастом ее волосы можно было назвать белокурыми или седыми.

Джордж напрасно пытался успокоить себя этими наблюдениями. Он знал, что скоро наступит его очередь. Ему захотелось еще раз потолкать дверь, но он сдержался, понимая, что за такой короткий срок больших изменений в этом направлении не произойдет.

Женщина больше походила на девушку, чем на пожилую даму, и поэтому Джордж нашел ее присутствие уместным. Она не сводила глаз с другой двери — той самой двери, через которую вышел полицейский. Джордж вспомнил, что, когда тот резко захлопнул ее за собой, он явственно услышал тихий щелчок замка.

И снова две двери: одна, через которую вошел Джордж, и другая, за которой стоял полицейский. Как много в этом было смысла и определенности. Джордж задумчиво опустил голову и внезапно заметил коробку, которую он держал на своих коленях.

А ведь ему казалось, что он избавился от них. Скорее всего эта коробка осталась у него случайно. Видимо, он прихватил ее с собой по старой привычке, а остальные у него купил какой-то толстяк в тяжелых галошах или в десантных сапогах, как они их еще называли. Хотя нет, коробки у него забрал кто-то другой. Джордж решил, что ему лучше пока об этом не думать. Он совсем запутался, но не потому, что все так случилось. Наоборот, все, что случилось, казалось достаточно простым и ясным. Его сбили с толку два предыдущих дня, события которых открыли ему вид на более спокойные времена.

К утру сон начинает растворяться. Вы уходите из мира сновидений, который лишь миг назад считался вашей законной территорией, и реальность снов расползается в стороны от проблесков другого, более жесткого мира. Вы начинаете понимать, хотя и не совсем уверенно, что есть более чем одна реальность. А сон угасает, и с первыми мыслями, чувствами и желаниями к вам приходит осознание того, что от вас забирают эту милую и уютную страну чудесных грез.

А что вы получаете вместо нее? Перед тем как вам вспомнится ваша реальная ситуация, существует мгновение, в которое вы всматриваетесь как постороннее лицо — как тот, кто никогда раньше ни о чем подобном не слышал.

В этот миг вы рассматриваете свою жизнь как что-то далекое и невыразимо чуждое. Но потом на вас обрушивается полноводный поток сознания, вы пробуждаетесь и вновь находите себя тем, кем вы были вчера и, возможно, много-много дней назад. Да, это ваша личная жизнь, но она почему-то не кажется лично вашей. В ней есть оттенок чего-то временного и экспериментального. А затем вас накрывает какая-то пленчатая звериная кожа, вы становитесь живым и дышащим существом, и уже перед самым пробуждением вам дается крохотное мгновение свободы, в котором вы еще не тот, но уже и не этот. И тогда вам приходится брать под контроль свою жизнь, которая мчится, как скорый поезд, по бесчисленным рельсам огромной сортировочной станции. Вы несетесь вперед в самом первом вагоне, и порою вам хочется остановиться, отъехать назад, но у вас нет выбора, потому что рельсы возникают перед вами слишком быстро; и нет времени подумать о том, как перебраться на другой путь по соседним стрелкам.

Однако там, в неуловимо тонкий момент пробуждения, у вас есть возможность изменить эту метафору и разобраться с клубком, в который сплелись мириады жизненных нитей.

Люди тратят годы, пытаясь уловить этот миг. Но большую часть времени они не помнят того, что искали. Вы чувствуете, что какой-то выход есть; вы знаете, что он в вас самих; и вы снова делаете попытку за попыткой.

Такие усилия почти не связаны с ясностью сознания. Если появляется ясность, значит, все уже погрязло во тьме. Силы драматургии не позволяют вам уловить тех интриг, в которые вы вовлечены. Вам не дано заглядывать вперед, и вы хотите этого только потому, что под вашим носом не возникает никаких осмысленных действий.

Вот о чем думал Джордж, когда в замке раздался скрип ключа и он услышал веселый голос надзирателя Тома:

— Проснись и вставай, сияя пред ликом нового дня!

Том действительно был хорошим человеком — веселым и даже, можно сказать, ироничным. Зная о его тонком и остром уме, оставалось лишь удивляться игре природы, которая наделила этого парня обычным черепом, а не маленькой коробочкой для иголок. Открыв дверь камеры, Том вошел внутрь, и Джордж еще раз отметил, что кобура на поясе надзирателя была пуста. Поговаривали, будто внутренней охране специально запрещали носить оружие, чтобы оно не попало ненароком в руки какого-нибудь обезумевшего заключенного.

Впрочем, Джордж и не думал нападать на Тома. Сама мысль об этом казалась ему абсурдной и недостойной обсуждения. Большой и мощный Том мог бы стать образцом для любого атлета, в то время как Джордж зачах и поник под бременем тюремного срока. Да, миазмы заключения проявляются не сразу, но, отсидев в камере несколько лет, вы в конце концов начинаете чувствовать их тлетворное влияние.

— Как мы тут сегодня себя ведем? — спросил Том, приступая к этапам ежедневной проверки.

Он проворно обошел комнату и достал из большого кармана рапортичку, к которой на истертом шнурке крепился маленький карандаш. В рапортичке лежало несколько отпечатанных листков, где после записей и таблиц виднелись плоские коробочки печатей. Как-то раз Джордж ухитрился заглянуть в бумаги Тома, но ему не удалось прочитать там ни строчки, так как текст был написан на странном и незнакомом языке. Буквы казались абсолютно теми же, однако Джордж никогда не слышал таких слов, как меяне-мвен нейарк, поэтому он до сих пор не знал о том, что же искал в его камере Том.

Тем не менее он мог беспрепятственно наблюдать за тем, что делал надзиратель. Тот прошелся по комнате, простучал в нескольких местах стены, проверил тумбочку, повертел в руках стул, а потом зачем-то подергал остов кровати. Подойдя к раковине, Том тщательно исследовал водопроводный кран и поковырял пальцем краску на сливной трубе. После каждого из этих действий он ставил в рапортичке галочки.

Когда надзиратель закончил осмотр, Джордж сделал свой первый вывод — первый за этот день.

Доходя до конца списка, Том начинал действовать медленно, с какой-то скрытой неохотой, и Джордж чувствовал, что Том не хотел этого конца, не хотел перехода к следующей стадии, которую он, возможно, не одобрял и считал негуманной. Хотя в равной степени возможно, что он одобрял ее целиком и его притворное нежелание имело целью вытянуть из заключенного изменнические заявления. Они еще и не на такое были способны, эти черти-надзиратели.

— Так, место, кажется, в порядке, — произнес Том. — Теперь давай возьмемся за тебя.

Этого Джордж и боялся.

— За меня? — спросил он, поднимая брови и разыгрывая наивную неосведомленность, хотя никто не поверил бы, будто он не знал ни о чем подобном, на что, казалось бы, намекало его удивленное выражение лица, подчеркнутое едва заметным пожатием плеч и слегка озадаченным изгибом рта.

— Однажды мы уже имели тут проблемы с Вентиллем, — ответил Том. — Но теперь это в прошлом. Сейчас нас интересует только одно — как долго ты еще будешь здесь оставаться?

— Мне это и самому интересно, — скромно произнес Джордж, хотя на самом деле его не интересовали такие вещи.

— Ладно, мы оставляем это на твое усмотрение, — сказал Том. — Я полагаю, ты знаешь, что мы имеем в виду.

— Да, конечно, — ответил Джордж.

Он знал, что Том лжет. Срок заключения в таких местах абсолютно не зависел от желания узников. Эти ловкачи лишь притворялись, что вопрос о выходе из тюрьмы оставлен на усмотрение Джорджа. Возлагая на заключенных груз подобного решения, они тем самым получали возможность еще на один оборот завинтить колпачок, еще на дюйм провернуть свое сверло, надавить, размазать и расплющить. «Что же вы тут сидите, ребята? О вас давно позаботился розовый фламинго!»

Конечно, Джордж не стал говорить этого вслух. У него еще остались кое-какие ресурсы — несколько мест, куда не могли добраться надзиратели и попечители; несколько убежищ, о которых никто не подозревал.

— Вот смотри, — сказал Том.

Он вытащил из кармана ключи и бросил их к ногам Джорджа.

— Теперь все зависит от тебя.

Том повернулся и вышел, оставив дверь камеры открытой. Какая беспечность!

Или это так только казалось? Маленькое шоу в наивное доверие могло оказаться одним из их возмутительных трюков. Да, они оставили дверь открытой. Но что произойдет, если вы переступите через порог? Джордж не имел ни малейшего намерения выяснять ответ на этот вопрос.

Он знал лишь то, что полагалось знать заключенному: тюрьма — это маленькое государство, доступное даже для французов; здесь имелось почти все, хотя и в неявной форме. Власть вела себя как и везде, то есть скрывала, запрещала и разобщала. Ни один узник никогда не видел других заключенных, и каждому из них внушалась остроумная идея, что огромная тюрьма, с большим штатом тюремщиков и непрерывным шумом круглосуточной деятельности, была создана только для него одного. Тем не менее в такую откровенную ложь не верил никто, даже Джордж — наивный, нормальный и здравомыслящий человек.

Ему показалось, что наступил вечер. Тюремные камеры имели скрытую систему освещения, которая воспроизводила день и ночь, а также множество таких тонких и эмоциональных оттенков, как сумерки, заря или вечерняя песня. Власти бесстыдно манипулировали освещением, иногда по нескольку суток оставляя включенным дневной свет или, наоборот, меняя день и ночь через получасовые интервалы. Они намеренно вводили узников в заблуждение, и, как вы сами понимаете, этот хаос приводил к другим, более серьезным последствиям. Джорджа немного тревожило, что уходя надзиратель не сказал ему, какому распорядку надлежало следовать — дневному или ночному. Поговаривали, что некоторые надзиратели тоже были заключенными и что именно их наказывали этой капризной сменой дней и ночей, хотя, конечно, доставалось и официальным узникам, которые спали в камерах. К сожалению, проверить подобные сведения не представлялось возможным, потому что они предусмотрели все — те, кто стоял за руководством тюрьмы.

Уже за одно это их можно было бы презирать, но день за днем и год за годом вам внушали мысль, что они ничего не знают. А небольшая путаница — это очень опасная вещь. Хотя порой она позволяет избегать еще более опасных ситуаций.

Тут я, конечно, должен описать вам контору по распределению участков. Она находилась в небольшом сборном домике из гофрированного железа — в одном из тех неказистых строений, дюжина которых или около того была разбросана по голой и унылой равнине. Вдали, почти у самого горизонта, долину со всех сторон окружали горы. Однако они выглядели такими же низкими и неинтересными, как тот дом, к которому привела меня Майра.

— Ты действительно считаешь, что это хорошая идея? — спросила она, сжимая мою ладонь.

Мне даже не хотелось отвечать. В тот момент это казалось само собой разумеющимся. Я взглянул на нее и сказал:

— Мы должны уехать отсюда, уехать в другое место. Быть может, попав на новое место, мы тоже станем новыми, понимаешь?

Что-то мне тут уже не нравится. И вообще, земельная контора может подождать. Все, что нам сейчас надо, так это немного выпить. Нет, даже не так. Нам надо выпить, чтобы придать нашей ситуации более гуманный вид и тем самым ее огуманоидить, то есть, я хотел сказать, очеловечить. По крайней мере, приятно знать, что эта внепланетная авантюра была лишь пробным шаром, и мы всегда можем вернуться назад, на старую добрую Землю.

Хотя сначала надо придумать пароль. Допустим, ВНЕПЛАНЕТНЫЙ КОСЯК. Итак, мы подходим, заглядываем в открытую дверь…

— Эй, заходите, ребята, — раздался изнутри веселый голос.

Майра и я обменялись взглядами. Тем не менее мы вошли — она первая, а я за ней следом. Мы даже не знали, чего ожидать. Да и откуда нам это было знать, если мы прилетели на Антиопу только пару часов назад? А эта планета, между прочим, здорово отличалась от того, что нам показывали на афишах, брошюрах и мимеографических позиционных картах. Она даже не походила на документальный фильм, отснятый Внепланетными Производителями.

Бармен оказался большим и дородным мужчиной. Некоторые из его дородностей уже подходили к стадии родов, и оставалось надеяться, что этот процесс не затянется на всю жизнь, как у многих других представителей мужского пола. Облик завершали тонкие губы, плоский нос, отдавленный катком, и красная тенниска с эмблемой Внепланетных Застройщиков. Что касается бара, то он выглядел нормально — по крайней мере футов на пятнадцать в длину, а возможно, и больше. Мы там были единственными людьми. Пока, как вы сами понимаете.

— Зовите меня Томом, — сказал бармен. — Я отставной моряк; до этого выступал с животными в цирке. В жизни мне пришлось заниматься многим, но теперь я работаю барменом в колонии номер один. Что-нибудь хотите заказать?

Каждый из нас заказал пиво — самого простого, без особенностей и прикрас. Мы уже давно ушли на Земле от всяких там вывертов и деликатесов. И мы гордились тем, что не засоряли себе умы дюжиной марок и сортов пива. Наверное, Том понял наше стремление к простоте. Он взял два бокала, сполоснул их и наполнил из неприметного безымянного крана. Поставив пиво прямо перед нами, он подмигнул мне и тихо спросил:

— Только что прилетели, верно?

— Да, — ответила Майра. — Мы прилетели на корабле «Судья Джефферсон». Решили, знаете ли, присмотреться к вашей планете.

— О! У нас тут прекрасный маленький мир, — сказал Том. — Жаль, что к нам еще не импортируют тайны. Представляете, как сюда повалит народ, когда они у нас появятся.

— Какие тайны? — спросил я его.

Том растерянно взглянул на меня, взял в руки швабру и начал яростно натирать стойку, на которой, между прочим, не было ни одного пятна.

— Скоро вы и сами об этом узнаете, — ответил он. — Вам уже нашли кроватные места?

— На корабле нам сказали, что для нас бронированы номера в гостинице.

— Наверное, немного преувеличили, — ответил Том. — Гостиницы у нас еще не построили. А броню мы используем только для танков.

— Где же нам тогда остановиться?

— Тут неподалеку есть флигель для гостей, — сказал бармен. — На дальнем конце посадочной площадки. Не бойтесь, вы его ни с чем не спутаете. Там вам дадут еду, белье и таблетки. Или вы хотите пообедать здесь? Я вам сделаю такие гамбургеры с кетчупом, что вы пальчики оближете.

— Прямо домашняя еда! — восторженно воскликнула Майра.

— Да, так оно и есть, — скромно отозвался Том. — Значит, делаете заказ?

— Не сейчас, — сказал я. — Как думаешь, Майра?

— Думаю, нам лучше вернуться на корабль, — ответила она.

— Как? Уже пора возвращаться?

Я взглянул на Майру, и на ее лице появилось то самое выражение. Вздернутый подбородок стал ответом на мой вопрос.

И тогда я решил написать заявление о переходе в другую палату.

Однако сейчас не время для всего этого диалога. Мешочек протекает; охранник Том только того и ждет, чтобы поймать меня при попытке к бегству. Помните, как сказал Беккет — они платят мне за это, и потому приходят сюда каждый день, чтобы забирать страницы. Да, слова продолжали приходить каждый день. Я почти уже не сомневаюсь в том, что порождаю их своим воображением. Но зачем? Я даже не прошу вас об уточнении; это просто любопытство. А что зачем? Все вокруг замерло, ожидая благодати уточнения. Ибо в ней обреталась соль знания — соль и перцепция. И оркестр наигрывал вальс.

Тихий поток. Под взмахами дюжины весел гордый корабль викингов мчался вперед. Полумесяц корпуса; щиты, висевшие по бокам; и один большой парус. А что там нацарапано внизу? «Здесь был Эрик».

Да, добро пожаловать на новую планету. Мы хотим, чтобы она стала вашим домом, и от всей души заверяем вас, что вскоре этот кусок бесплодной земли наполнится яркими воспоминаниями, которые будут иметь для вас особое значение. Но сначала давайте зайдем в земельную контору и обсудим наши дела.

А в это время тюрьма переживала стадию переименования, поскольку прежнее название оказалось мертворожденным. Ужасная неразбериха со сменами дней и ночей служила явным доказательством тех травм, с которых сдернули покрывало. Мы насчитали двадцать одну пулеметную турель, но где-то за ними могли скрываться и другие очаги поражения.

Когда Джорджа вывели во двор, ему выкрутили руки за спину и надели наручники. Один из охранников нес словесный мешок, который в протоколах допроса значился как предательский мешочек.

Этот охранник был сравнительно молод, и, судя по его виду, ему не очень нравилась такая работа. Если кто-то тогда и подумал, что невозможно представить себе молодого охранника с частично надутым словесным мешком на кожаной подушечке, то они об этом ничего не сказали. По крайней мере в тот раз. И поверьте, это не ускользнуло бы от внимания мыслительной полиции, которая несла свое обычное, но пристальное наблюдение за непроизвольным выделением мыслей. Вполне возможно, что кожаная подушечка предназначалась для того, чтобы молодой надзиратель не держал словесный мешочек в руках.

Описатель сути почти не смывается с одежды. Во всяком случае, Джордж нашел это невозможным. Его тунику, когда-то белую, как снег, теперь покрывали пятна прилагательных. Позорных прилагательных. От одежды шел резкий запах описателя. И в тот момент он был бессилен что-либо сделать. Расщепители запаха по-прежнему находились на складе в столице. И никто бы не стал тащить их сюда — в городишко О провинции Б де ла Лся, где располагалась тюрьма.

— Скажите, эта тюрьма какого типа? — спросил Джордж у одного из охранников.

— Это образцово-показательная тюрьма, — ответил тот.

Джордж и виду не подал, что расслышал его слова. В то время он практиковался в глухоте — вернее, во внутренней глухоте или, лучше сказать, невосприимчивости. Он намеренно отключал определенную часть себя — ту самую, которая боялась нищеты, тяжелых испытаний, скуки и плохих фильмов. Но сейчас, когда эта часть подогнула от страха большие пальцы на ногах, Джордж сказал себе: «О боже, только не образцово-показательная тюрьма. Не знаю, вынесу ли я это…»

А потом они вошли в здание, и его худшие предположения оправдались. Здесь в большом зале за толстым стеклом он увидел макет геройского форта Тикондерога. На верхних этажах стояли и лежали маленькие оловянные солдаты с крохотными мушкетами. Ниже располагались английские солдаты, а рядом висели репродукции с батальными сценами американской революции.

— Вот наши образцы, которые мы показываем в тюрьме, — сказал охранник.

Джордж кивнул.

— Вам понравилось?

— Нормально, — ответил Джордж невыразительным тоном.

— Что вы сказали?

— Я сказал, что все нормально, — повторил Джордж, добавив новые полутона и гармоники.

— Возможно, вам захочется построить несколько образцов самому, — произнес охранник. — Сидеть-то придется долго.

На первый взгляд он говорил безобидные слова, но в его голосе чувствовалась неуместная настойчивость и полусексуальная дрожь, изобличавшая непристойные помыслы.

— Я подумаю над этим, — ответил Джордж.

Он старался не сердить надзирателя и специально придерживался дипломатического тона, надеясь, что молодой охранник не заметит лжи в его словах. Джордж уже решил, что пусть его лучше отнесут в ад в ручной корзинке, чем он сделает какую-нибудь модель.

— Вот-вот, подумайте. Хорошо подумайте! — произнес охранник. — А теперь взгляните на этот макет.

То была экспозиция последнего штурма Трои. Внутри классического древнего города располагались деревянные домики, уменьшенные до одной двадцатой части от реальных размеров.

На переднем плане сражались Гектор, Ахиллес, Одиссей, Приам и Гекуба. В углу, обратив свои слепые очи к небу, стоял сам Гомер.

— Как прекрасно, — уныло произнес Джордж.

Неужели это издевательство никогда не кончится? Он осмотрел тюремные стены, и внезапно его пронзила навылет ужасная мысль.

— А эта тюрьма? Она тоже уменьшена по размерам?

— В масштабе девять к десяти, — гордо ответил охранник. — Простая техническая формальность. Хотя благодаря этому наше учреждение и квалифицируется как образцово-показательная тюрьма.

— То есть вам приходится создавать образцы всех заключенных? — с ужасом спросил Джордж.

Надзиратель перестал улыбаться, и Джордж уловил за его блестящими контактными линзами что-то чужеродное и малопривлекательное. Охранник тут же отвел взгляд, и они, свернув за угол, прошли под опускной решеткой во внутренний дворик.

— Кажется, я уже видел этот дворик во сне, — сказал Джордж.

В такие тяжелые моменты легкомыслие — это все. И даже если не совсем все, то очень многое.

— Перед тем как поспать, я журчу на кровать, — запел словесный мешок.

Слова снова потекли из порванного шва, и эту течь не могли заклеить даже самые опытные из охранников, к чьим рукам прилипало все, вплоть до последних рубашек заключенных. Шов не сжимался, напоминая одну из тех постоянно кровоточащих ран, которые называются смоделированными учебными пособиями.

— Потерпи, парень, — сказал охранник. — Мы почти пришли.

Неужели на его крупном продолговатом лице промелькнула жалость? Впрочем, даже худшие из людей иногда могли чувствовать… что-то другое. Теперь они шли по главному проходу мимо камер с их цепями, узниками и темными углами, где пряталось все, что только вызывало отвращение. Джордж вспомнил, что похожая история случилась с ним несколько лет назад. В то время его дядя Шеп был еще жив — дядя Шеп, с серой раздвоенной бородой и в старой морской фуражке, Шеп, который, казалось, везде нес с собою свет вплоть до того рокового вечера в июне, когда Эстер, признанная всеми погибшей вот уже пять лет, внезапно открыла дверь своей спальни, и…

— Вот твоя камера, — сказал охранник, оборвав те краткие воспоминания, которые я, между прочим, и не собирался вспоминать.

Джордж осмотрелся, оценивая каждую деталь, а затем произвел стопроцентную уценку, поскольку камера выглядела так, будто он отсидел здесь целую вечность. Да и какой смысл ему было привыкать к каким-то деталям?

Охранник осторожно положил словесный мешочек на пол. Хотя нет, к чему нам разводить кисельные реки? Он брезгливо швырнул мешок на пыльный пол, а следом за ним и кожаную подушку, поскольку она, судя по выражению его лица, тоже пострадала от описателя сути. И верно, кожаная подушечка стала теперь выглядеть более ярко и живописно. На ней появился причудливый узор, расползшийся по поверхности загадочными изгибами. Возле полосатых татуировок, наколотых иглой, появились желтоватые разводы, которые напоминали о вечных ценностях, воздержании и терпении. Кроме того, от подушки исходил сладкий запах бальзама, которого прежде, насколько помнится, не было.

— Ладно, спасибо вам за заботу, — сказал Джордж, потому что все охранники, собравшись у двери, уставились на него с теми гнусными ухмылочками, от которых моему ботинку хочется заехать в ваше лицо, хе-хе-хе.

Не бойтесь, господа, это я шучу. А где мы с вами остановились? Ах да! Они стояли там, словно ожидая финала — возможно, признания в преступлении, которое привело его в тюрьму. Впрочем, они могли ожидать и чего-нибудь другого. Трудно судить о чем-то конкретном по выражению лиц — тем более если имеешь дело с такими невыразительными людьми, как надзиратели.

И тут в город въехала бронированная автоколонна. Джордж, прилетевший сюда накануне, стоял на широком крыльце из буробетона и смотрел на подъезжавший свинцовый седан, в котором везли именитого пришельца. Судя по маленькой голове, заостренным ушам и большим светящимся глазам, альфонец был мужской особью. Он дружески болтал с пожилым человеком, который сидел рядом с ним на заднем сиденье и время от времени поправлял на голове высокий цилиндр. Такие цилиндры вошли в моду среди политиков почти одновременно с появлением первых альфонцев. Хотя нет, их начали носить уже после того, как альфонцы высадились на Землю и оповестили людей о своем существовании.

Впереди бронированной автоколонны на собственной машине с полицейским эскортом ехал агитатор — человек, выбивавший из публики правильный отклик. В своем кашемировом камзоле и яркой шелковой накидке он выглядел преуспевающим и вполне довольным собой. Простой народ из принципа ненавидел тех, кто работал на альфонских тварей. Но агитаторов обычно уважали. Горожане знали, что человек, сделавший себе в эти дни состояние, через какое-то время получит большие права. И ссориться с такими людьми никому не хотелось.

— Ладно, ребята, — закричал агитатор, — когда седан альфонца поравняется с вами, вы должны изобразить восторг и большую радость. Следите за моим сигналом, и чтобы никаких фокусов.

— А что мы за это будем иметь? — спросил его из толпы суровый крутоплечий мужчина, которому можно было дать и двадцать и пятьдесят лет.

— Деньги, — ответил агитатор. — За каждым из вас будут следить мои помощники, и те, кто будут радоваться с большим энтузиазмом, получат неплохую награду.

Толпа выглядела угрюмой и неубежденной. Агитатор смело прошелся среди людей, осматривая лица. Его яркий плащ хлестал на ветру о кашемировый камзол; фигура и особенно лицо были чуть больше настоящего размера, а кожа казалась слишком уж загорелой.

— Не надо так морщиться, ребята, — закричал агитатор. — Вам не хуже меня известно, что альфонцы наши друзья. Что бы мы без них делали?

— Занимались бы своими делами, — отозвался голос из толпы.

— И какими же такими делами? У нас не осталось почти никаких природных ресурсов. Если бы не появление альфонцев, мы бы исчерпали бизнес, обнищали и подохли с голода. Может быть, среди вас есть такие, кто хочет немного поголодать?

Он осмотрел толпу, бросая вызов любому возможному оппоненту. Под напором его взгляда люди отступали на шаг. Они знали, что агитатор является простым городским чиновником, но в его поведении чувствовалась какая-то дикость, какое-то беззаконие. По крайней мере, в тот момент он пас толпу, как стадо овец.

Джордж стоял на крыльце и безучастно следил за ходом событий. Он увидел, как свинцовый «лимуз» подъехал к толпе. Агитатор махнул рукой, и толпа разразилась жидкими аплодисментами. Альфонец либо ничего не заметил, либо не подал виду, что его задело подобное пренебрежение к своей персоне. «Лимуз» быстро скрылся из виду; агитатор и его помощники наградили тех, кто проявил казенный восторг; а затем их группа вернулась в машину, и они умчались, оставив за собой эту бесполезную теперь толпу, которая все еще не хотела расходиться.

— Вы видели этого альфонца? — спросила Джорджа довольно полная женщина.

Джордж кивнул. Его лицо ничего не выражало. Казалось, он один в этом городе не находился под впечатлением от увиденного.

— Какой позор, что они позволяют этим чужакам разъезжать вокруг, как им хочется, — сказала женщина. — Я слышала, они похищают наших людей в свои большие космические корабли. Почему мы не можем потребовать их обратно?

— Это выше моего понимания, — ответил Джордж, пожимая плечами.

Разве он мог объяснить ей то, что происходило на самом деле? Даже правительство не было готово открыть людям правду. Но Джордж знал все — он и несколько других отважных смельчаков. Остальные только догадывались. Хотя догадаться об этом было нетрудно.

— Вы не могли бы помочь мне найти улицу Ашуна? — спросил он у женщины.

— Пройдите два квартала вперед, а затем сверните направо. Хотя, на мой взгляд, они зря называют наши улицы их гадкими именами.

— Это акт дружбы, — ответил Джордж. — Я слышал, что чужаки в обмен на такую любезность назвали один из своих проспектов авеню Милки Вей.

— Милки Вей? Вы имеете в виду Млечный Путь? А какое это имеет к нам отношение?

— Так называют нашу Галактику. И они говорят, что это очень приятное и вкусное название.

— Меня тошнит от всего, что делают чужаки, — возмущенно произнесла женщина. — И я вам скажу без обиняков, мне они не нравятся!

— Вы в этом не единственная, — тихо ответил Джордж и тут же пожалел о сказанных словах.

Поговаривали, что Санитер обладало прослушивающими устройствами потрясающей чувствительности, которые применялись при больших скоплениях людей и улавливали каждое разумное слово. За последний месяц они изобличили уже пятерых человек, якобы замышлявших сжечь альфонский флаг. Но хуже всего было то, что к этим людям применили прямое сенситивное сканирование. Они, видите ли, хотели сжечь флаг, поскольку он являлся символом всего того хорошего, что дали Земле чужаки. Мол, для таких людей вообще нет ничего святого. А что же тогда говорить о Санитере, чьи агенты проверяли ваши мозги, когда им только того хотелось?

Джордж помнил эти неприятные мгновения с неуютным и мерзким ощущением в голове, будто в вашем мозгу копалась какая-то интеллектуальная крыса. Чтобы ускользнуть от такого просмотра мыслей, требовался исключительный психический контроль. Лучшее, что вы могли сделать в тот миг, так это смириться и ждать, пока крыса не уйдет сама, закончив глодать ваши помыслы и чувства. Любое сопротивление было бесполезным, так как Санитер начинал проявлять повышенный интерес к любому, кто пытался ему противостоять. Чтобы бороться с их зондами и телепатическими уколами, вы должны были стать прозрачными, как воздух. Джордж научился этой технике давно — в особом тренировочном лагере.

Да, существовала горстка людей, которые, как и Джордж, понимали, что на Земле творится что-то неладное. По правде сказать, Земля потерпела поражение. Но что они могли еще экспортировать, кроме своего туристического очарования?

В то время везде проходили митинги и встречи, на которых все, кто хотел, обсуждали вопрос сотрудничества с пришельцами. Главы крупнейших мировых держав проводили совещание за совещанием. К тому моменту их армии уже довели мир до истощения, и проблема состояла в том, что же делать дальше.

В конце концов они решили приостановить все, что только можно, или по крайней мере замедлить какой-либо прогресс до тонкой струйки. Люди превратились в пролетариев, то есть тех, кто всегда пролетал мимо. Отсутствие местных продуктов привело к концу благосостояния.

А ведь старые земляне привыкли бороться до конца. Они вырубили последние деревья, взорвали пахотные земли и выпустили реки из клеток плотин. Когда ледяные шапки на полюсах начали таять, в океанах поднялся уровень воды. Из-за дыр в озоновом слое людей косила радиация, а запасы ядов, собранные за последние столетия, все чаще и чаще попадали в трубы водоснабжения. Пищевые ресурсы были урезаны до минимума. Подобным же образом исчезало и замедлялось все остальное. Неизменным осталось только неравенство, ибо богатство и бедность — понятия вечные, даже если они измеряются парой кокосов и дохлой овцой.

Мы планомерно и обстоятельно уничтожали великолепие своего мира. А что же нам еще оставалось делать? Основной приоритет заняли космические полеты и визиты пришельцев.

Как бы это смешно ни выглядело, но все началось с того, что нам захотелось изменить наш мир чужими руками. А для перемен необходимо что-то мощное и насильственное. Нашествие варваров. Печатный станок. Церковь и государство. Страна духовного братства. И нас охватила озабоченность.

Я так понимаю, что в будущем все будет зависеть от туризма. Однако лишь некоторые страны считают туристический бизнес абсолютно необходимым для сохранения своей платежеспособности. Как правило, они не могут конкурировать с другими державами в производстве вещей, и им остается лишь строить новые Канкунсы и Акапульки. Вы хотите спросить, что с ними будет, если иссякнут орды гринго с их толстыми кошельками? Не будет гринго, так будут какие-нибудь азиаты.

Власти же решили, что нам позарез нужны инопланетяне, которые скупили бы все наше добро и кустарные поделки.

Давайте рассмотрим этот вопрос в более мелком масштабе. Один город. Нет, лучше одна деревня. Как им заманить к себе первых пришельцев? Они рассылают приглашения и красивые буклеты. Они даже тратят деньги, чтобы придать своим местам необходимый шарм. А некоторые из них выдумывают целые исторические драмы и рекламируют себя едва ли не колыбелью нашей цивилизации.

Возникает конкуренция. Чьи места для отдыха лучше? Что хотят чужаки? Вы только скажите, и мы вам это дадим.

— Алло, это агентство, которое специализируется на вкусах чужаков?

— Да-да. Они любят классические скульптуры — но не слишком голые. И еще им нравятся фиговые листочки.

И вот мы начинаем ждать прибытия чужаков. Местные лавочки выпускают дешевые сувениры, которые могут принести кое-какой доход, если их предлагать достаточно долго. Любая безделушка, которая провалялась на прилавке сотню лет, в конце концов становится сокровищем.

2297 год. Земля, которая стала домом Джорджа. Беды и несчастья случались так часто, что их праздновали как великие победы. Леса вырубили пару десятилетий назад, и теперь о них уже никто не вспоминал. Люди никогда не видели деревьев, и, следовательно, у них не было причин для тоски по цветущим садам. Вы же не скучаете по динозаврам, а они, между прочим, тоже выглядели большими и красивыми. Как бы там ни было, планета превращалась в голую пустыню. Этого требовала необходимость, и люди стойко переносили лишения, хотя население стран заметно сокращалось, так как не все могли позволить себе кислородные маски и баллоны с обогащенной смесью. Тем не менее людей пока хватало. Жаль только, что кончились минералы и ископаемые, необходимые для производства горючего. Да, черт возьми, мы здорово ошиблись, думая, что им не будет конца. Зато теперь у нас были туристы. Пришельцы издругих миров. И никто уже не помнил, когда они прилетели.

Этот вздор о летающих тарелках переливали из года в год. Потом появились интервью с людьми, которые на них побывали. Мы увидели фотографии и узнали, что Президент провел с пришельцами уже несколько встреч. Оказалось, что с ними встречались и другие президенты нашей страны, но нам об этом не говорили, потому что мы в то время еще не были готовы к такому откровению. Вы хотите спросить, почему мы стали готовы теперь? Не ломайте над этим голову, как сказал нам Президент. Пришельцы — наши друзья: вы только посмотрите, какие у них милые усики.

Однако пришельцы оказались не просто друзьями. Они контактировали с людьми в течение нескольких сотен лет. И вот теперь они наконец официально заявили о своем существовании. А почему именно теперь? Мы медленно принимаем решения, говорили они. Нам потребовалось много времени, чтобы просчитать возможные последствия. Но теперь, когда такое решение принято, мы от него уже никогда не откажемся.

Пришельцы взяли под контроль почти каждый аспект земной жизни. И нам оставалось только благодарить их за это, поскольку к тому времени даже крупные державы напоминали то, что прежде называлось странами третьего мира. Индустрия и сельское хозяйство канули в Лету. Многие люди улетали с планеты на освоение космических колоний, но они не находили там счастья, потому что новые фильмы попадали к ним с задержкой в несколько лет. Какое-то время рок-группам нравилось играть на космических станциях, но вскоре эта мода угасла.

Чужаки восторгались земной культурой и обожали наше прошлое.

— Как же вы на нас не похожи, — говорили они. — Как восхитительна ваша нерациональность. А вот мы действительно рассудительные существа. И прежде чем действовать, мы обычно думаем.

— Тогда почему вы прилетели к нам?

— Нам хочется узнать, каких бед мы миновали, не став такими глупыми и жадными, как вы. Земля — это огромное наглядное пособие. А ваши войны! Уму непостижимо! До встречи с вами мы вообще не знали, что такое война. Пока вы полностью подходите под случай Тримкина, хотя там на самом деле все было по-другому.

Пришельцы поощряли фольклор, и город за городом наряжался в местные национальные костюмы. Если же такая одежда отсутствовала или казалась слишком тусклой и непривлекательной, чужаки нанимали стилистов и модельеров, которые тут же заполняли вакуум.

В каждой деревеньке появились хореографы для постановки народных танцев. Художники работали над диорамами знаменитых исторических моментов. Писатели и поэты в трагической манере, но с учетом классических форм описывали гибель былого величия.

Некоторые города полностью перепрофилировались на сотрудничество с чужаками. К примеру, Портленд, штат Орегон, предложил провести референдум по вопросу о переводе всей страны на туристический бизнес. Здесь, по обеим сторонам Вилламетт, отстраивались красочные кофейные клубы. В моду входил колоритный водный транспорт, который делали на нескольких чудом уцелевших заводах.

Джордж шагал по длинной и узкой улице. В ее сужающейся перспективе черные полосы перекрестков напоминали огромную паутину. Благодаря этой стилизации улиц Паучий Город был недавно внесен в список наиболее забавных аттракционов Земли. Впрочем, Джорджа не интересовал паучий вид города, какая-то там стилизация и прочая дурь. Ему требовалось выпить. Хотя на самом деле все было не так драматично. Ему хотелось выпить, и он с радостью выдул бы рюмочку или две. Но говорить, что это ему требовалось… А кто его знает — может быть, и требовалось.

В общем-то он не относился к любителям выпивки. Однако недавние события, словно жучки-подельники, подточили его достойную воспевания стойкость, и она в конце концов превратилась в третьесортный товар, от которого у настоящих американцев пучит животы. А надо сказать, что все это происходило во время кулинарных уличных битв, когда за любое неординарное поведение смельчакам давали ордена и красные ленты.

Заметив небольшой полуоткрытый и полузакрытый экипаж, Джордж шагнул в эту черную мрачную повозку, и она понесла его вперед, скользя единственным колесом по монорельсу, который располагался в центре длинной паутинки-улицы.

— Могу поспорить, что они вложили большие деньги в этот маленький номер, — сказал себе Джордж.

Ему не понравился транспорт Паучьего Города. Джордж нашел его несколько опухлевшим, каким-то, знаете ли, искроглазным и клякстебнутым. Конечно, он не стал бы использовать такие прилагательные публично, но они довольно неплохо выражали гамму его чувств.

Внезапно взгляд Джорджа зацепился за пылавшую неоновую вывеску. Ладно, ладно, успокойтесь! Взгляд остановился; вывеска не пылала, а горела; да и неоновые трубки были, так сказать, не оными. В наше время хорошие вещи можно увидеть только в музее. А Джорджу достался лишь хвостик люминесцентного угря. На такой жаре угорь уже начинал попахивать и разлагаться, но в нем еще угадывался аромат пристойного света. Конечно, до софитов и прожекторов ему было далеко, однако он упорно продолжал освещать себя, цепляя тем самым взгляды прохожих. Вот я и сказал, что взгляд Джорджа зацепился.

Угреоновые буквы читались только по слогам — «Горячие гроги Грогана».

Да уж, сказал себе Джордж. Звучит нормально.

Если бы жизнь пыряла вас таким большим шприцем, как Джорджа, вы бы тоже принимали решения с чувством юмора и иронии — той самой иронии, которую у нас вызывают парадоксы абсолютно непостижимых причин. Ничего не поделаешь, жизнь — это борьба за условия декорации.

Переступив порог бара, Джордж остановился. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к новой композиции света и теней. Эти последние здесь были или слишком яркими, или слишком темными. Их сложная игра и взаимосвязь создавали смутную картину зала с низким потолком, обшитым кровельной жестью, и множеством деревянных столиков, стоявших на усыпанном опилками полу. За большинством столиков сидели мужчины различных примет, но их серую мрачную группу объединяла общая тенденция к чему-то грубому и развращенному. Судя по бессвязной речи некоторых из них, связываться с этими людьми не стоило. Во всяком случае Джордж сделал себе в уме пометку не связываться с ними. После этого он приступил к более серьезным делам, поскольку, как я уже говорил, ему требовалось выпить. Именно теперь у него появилась надежда выполнить тот смелый и отчаянный план, который он задумал на липких улицах Паучьего Города. Хотя, конечно, Джордж понимал, что так поступил бы не каждый.

Он нерешительно приблизился к стойке. Бармен пригладил свою белую ковбойскую рубашку и приступил к допросу.

— Что будешь пить?

Джордж заказал двойную порцию барбадосского рома. Это напомнило ему старые дни — те самые незаконнорожденные денечки, о которых и стыдно, и грешно вспоминать. «Да-да, мы обязательно встретимся еще раз. Конечно, милая! При звездах!» Или это лишь воображение? Но ведь был же ром и бамбук, его нежные зеленые ростки, похожие на веки Будды, и все остальное вплоть до манго, медных гонгов, узких улиц, заполненных юркими велосипедистами, и солдат, которые возвращались с полигона домой.

Джордж подтянул ром к себе, стараясь не расплескать драгоценную жидкость. Он осторожно поднял бокал и выпил его до дна. Теплый зной в желудке подтвердил, что это действительно был ром. Джордж сделал неясное движение рукой, которое, видимо, означало: «А теперь еще рюмочку, пока не пришел бешеный Билл». Впрочем, вы, наверное, знаете эту печальную историю.

Появилась новая порция. Вернее, двойная порция в двухзарядном бокале. К счастью, этого никто не увидел. Да и кому из посетителей бара было интересно знать, что какой-то человек у стойки ударил по рому двойным зарядом? Во всяком случае, следить за Джорджем им не было смысла. И все же они следили. Старое жулье с прищуренными глазами, от которых не могла скрыться ни одна мелочь. Опухшие подозрительные лица с их неизменными глумливыми усмешками.

По правде говоря, Джордж не был готов к такому вниманию. Посетители бара смотрели на него и притворялись, что не смотрят. Несколько человек, допив пиво, вытерли рты и нарочито вышли из заведения, пытаясь усыпить подозрительность Джорджа.

— Еще одну, — сказал он, имея в виду двойную порцию, и бармен понял этот тонкий намек.

Да, Джордж решил идти до конца. Внезапно все стало очень важным, и аура безотлагательно окутала его, словно жесткий кокон. Он знал, что жаловаться бесполезно; таков был его расклад, кто бы ни сдавал ему эти карты.

— Что-то я тебя, милок, здесь раньше не видела.

Слова исходили от небольшой женщины в вечернем платье из черного шелка, с тонкими черными завязками на ослепительно белых плечах. Чуть ниже ослепительно белых плеч находились верхние полушария лун ее ослепительно белой груди.

Она подошла к нему под аккомпанемент печальных труб, которые наигрывали из музыкального автомата. Вряд ли это было подстроено заранее — она буквально излучала аромат случайного знакомства. Рот, как дрожащий красный квадрат; глаза ускользающего цвета, обведенные черным ободком. И ее присутствие — такое двусмысленное, манящее и опасное.

— Я тут первый раз, — ответил Джордж.

— Значит, новенький?

— Да, можно сказать и так, — смущенно отозвался Джордж.

Он решил перевести беседу в более чувственный канал и затронул тему пищи.

— Здесь можно перекусить?

— Тут тебе подадут лишь отравленные помои, — тихо прошептала женщина. — Идем со мной. Я знаю местечко, от которого ты будешь в восторге.

Джордж заметил в своей руке двойную порцию рома — тот же самый надежный и проверенный бокал, но наполненный заново. Очевидно, кто-то — скорее всего бармен — налил туда рома, пока Джордж не смотрел в его сторону. Приятно знать, что хоть кто-то может о тебе позаботиться.

— А там дают польские колбаски? — спросил Джордж, поскольку этот вопрос стал для него необычайно важным.

— Тебе там очень понравится, — сказала она. — Вставай же. Идем!

Она потянула его за руку, и Джордж неохотно поднялся на ноги.

Да, он позволил какой-то личности вести его черт знает куда. Но к тому времени Джордж изрядно окосел, и ему не хотелось натыкаться на углы и путаться в частоколе двух столбов. Он с наслаждением вышел в ночь — в настоящую темную ночь, с расставленными знаками препинания и тысячью точек синтаксиса, каждая из которых во много раз превосходила по размерам нашу Солнечную систему. Вот такую же ночь много лет назад описал Теокрит, когда, пробудившись от сна вавилонского величия, он увидел себя сицилийским крестьянином, задремавшим на склоне горы. Странно, как все это точно совпадает!

— Куда ты меня ведешь?

— Сначала подальше отсюда, милок. А потом в одно прекрасное местечко, которое я решила тебе показать. Самое подходящее место для такого парня, как ты. А ты ведь настоящий парень, верно?

Джорджу показалось, что она хихикнула. Но он не мог утверждать этого наверняка, потому что ветер из пустыни окутал его облаком нелогичности и смешал караван разумных мыслей. Джордж вновь оказался на перепутье между целью, к которой вел его сюжет, и укрощенным голодом, все более терявшим чувство собственного достоинства.

Улица стала широкой, как море, и перестала напоминать черную паутинку. Да вам просто не найти такой паутины, которая походила бы на эту улицу. Тем более если учесть зажиточный вид ее кварталов. На фоне остальной части города она казалась самодовольным бюргером в черных лакированных ботинках. И еще эта улица выглядела тихой и спокойной, с полицейскими будками через каждые пятьдесят ярдов, с ярким освещением на тротуарах и с большими удобными автобусами, которые ездили на дюжине пузатых колес идиосинкразического производства. Вблизи перекрестков на высоких опорах реяли светофоры, и, чтобы разобраться в их знаках, людям приходилось вытягивать шеи. А светофоры струились цветными огнями, помигивали стрелками и квадратными скобками. Но, поскольку указания давались на языке пришельцев, к каждому обозначению прилагали длинный список пояснений, поправок и исключений.

— Приготовься, — воскликнула женщина, озабоченно рассматривая знаки. — На табло сказано, что в предыдущем направлении намечается пауза, а раз эта пауза по закону средних величин намечена заранее, то общее правило, которое связывает все повторения, аннулируется. Я не слишком хорошо разбираюсь в этих премудростях, но, кажется, сейчас… Быстрее! Идем!

Схватив его за руку, она выбежала на улицу. Джордж, следуя за рукой, а следовательно, и за ней, побежал по пятам. Носы его клоунских башмаков нелепо пощелкивали по асфальту, хотя нет, пощелкивали не носы, а подошвы, потому что именно там у него было несколько щелок. И вот, рванувшись через широкую и залитую ярким светом улицу или, вернее, бульвар, как то выяснилось позже, Джордж вдруг услышал голодный рев обезумевших машин. Тот исходил из нутра грузовиков, автобусов и детских колясок — всей той армады колесного транспорта, которая только и ожидала случая, чтобы наброситься на него. К счастью, в связи с объявлением паузы их одолевали в тот миг небольшие сомнения.

Едва они добежали до середины улицы, где о возвращении на тротуар уже и не стоило думать, как война за обладание бульваром вспыхнула с новой силой. До сих пор воюющие стороны только шутили, но теперь они решили действовать всерьез — стремительно и со всей жестокостью. Впрочем, это зрелище напоминало кошмар и без всякой жестокости. Кто не помнит этих лихих городских бригад, которые, обгоняя друг друга, сражаются со всеми и каждым без исключения? Кто может забыть этих изгнанных ханаанцев, которые, вырвавшись из боковой улочки истории, выплескиваются на главную магистраль в плотной группе из тридцати тысяч человек? Конечно, для армии это маловато, но вполне хватает, чтобы где-то что-то изменить, особенно в наше неспокойное время.

Джордж и не подозревал, что пересечение улицы может вызвать такую пропасть проблем. Он смело заглянул в эту пропасть, и его тут же стошнило. Женщина дернула его за рукав; тот развернулся, как пожарный шланг, и случилось непоправимое. В связи с внезапным ростом облачного покрова потемневшие небеса излились дождем, и Джордж испытал то, о чем он до сих пор слышал лишь от своих товарищей. Он обмочился с ног до головы. Хотя давайте не будем преувеличивать и остановимся только на ногах.

С одной стороны, в этом ничего такого и не было. Но, с другой стороны, уже начинало появляться пятно.

Теперь вы знаете, каково было Джорджу стоять посреди улицы на буксире у женщины, которая буквально взрывалась от нетерпения шепнуть ему свое имя и намекнуть на то, что ей хотелось, когда вокруг ревели и неслись тридцать тысяч ханаанцев, многим из которых, не считая, конечно, блондинов, нравится Виктор Сладенький с кудрявой бородой, и когда над ним слетались, то есть сплетались факторы, векторы и корректоры, мелькавшие с такой быстротой, что у него даже не оставалось времени пронумеровать их по порядку, более или менее придерживаясь соответствующих форм информационного сравнения. Короче, он попал в цейтнот. Джордж отчаянно взмахнул руками, вытащил ногу из цейтнота, но вытереть ее было нечем. Огромной силой воли Джордж протолкался через улицу, зная, что, как только она кончится, он получит свою синюю птицу, своего верного друга, свою любимую звезду — одним словом, то, что он сможет съесть.

Однако женщина тоже оказалась себе на уме. Она пообещала ему еду, а сама, как теперь стало ясно, и не думала кормить голодного Джорджа. К тому времени он уже понял, что пищи в ее повестке дня не значилось. Женщина подвела его к маленькой деревянной двери, которая располагалась в дальнем углу высокой каменной стены. Джордж переступил через порог и полез было в карман за удачной шуткой, но, осмотревшись и увидев, куда он попал, парень решил придержать свои остроты. Еще бы! Он опять промахнулся мимо кармана.

Прямо впереди на небольшой возвышенности раскинулся старый монастырь. На ближайших полях трудились монахи. Их капюшоны были отброшены назад, а сутаны подтянуты вверх, что не только демонстрировало великолепную игру их сильных мышц, но и позволяло им передвигаться в этой невообразимой грязи. Чуть дальше виднелись фруктовые деревья, рассаженные в приятном беспорядке. В очаровательной смеси хаоса и красоты чувствовалась либо рука мастера, либо нога его ученика. Внезапно Джордж заметил подошедшего к ним человека, чья респектабельная тучность, большие выбритые щеки и двойной подбородок выдавали в нем брата-управляющего, а возможно, даже и дядю-преподобие.

— Приветствую вас и кланяюсь вам, дорогие гости, — сказал аббат, выполняя все, о чем он говорил.

— Смиренно припадаю к ногам вашей милости, — ответил Джордж, понимая, что вежливость и грубая лесть никогда не выходят из моды.

— Ладно, заваливайте и пойдемте жрать, — произнес аббат.

Джордж удивленно поднял брови — все до одной, сколько у него было.

— Довольно крепко сказано, отче.

— Прямая речь без всяких притязаний — это торговая марка нашего дзэн, — ответил аббат.

— Так это дзэн-буддистский монастырь?

— Я этого не говорил, — сказал аббат. — Но все равно заходите.

Уже внутри Джордж встретил Вольтера и Чингисхана, еще одного Вольтера и Ларрап Садри. Все они носили сутаны монахов. Между прочим, монахов здесь было много, и некоторых он знал. Джордж уже где-то видел этих людей, хотя и не помнил точно имен.

Монахи чинно прогуливались по аллеям. Джордж и аббат присоединились к их длинной колонне. Женщина, которая привела его сюда, потерялась при чистке кадров. Такое часто случается внутри нелояльных партий, и просто уму непостижимо, как быстро может пачкаться всякая мелочь. Они прошли мимо цветочных клумб, каждая из которых наводила на мудрые и немного наивные мысли. Аббат задумчиво улыбался. А вокруг догорал один из тех кротких дней, которые напоминают нам, что нет ничего невозможного. В момент прозрения Джордж увидел впереди высокую арку каменного портала. И пошел он к нему стопами босыми и стал тем, кто вел, а остальные, и аббат иже с ними, стали теми, кто следовал ему.

— Если увидите бардак, не обращайте внимания, — сказал аббат. — Тут у нас трапезная. Пора перекусить и принять таблетки.

И вновь эта фраза напомнила Джорджу о других временах и былых событиях. Преодолев тревогу, он вошел в огромный зал.

Помещение было заполнено монахами, некоторые из них, в ответ на ожившее в них глубинное желание, нацепили оленьи рога. А ведь именно об этом и писалось в священных книгах. Более того, многие из них носили маски. Они маскировались под капуцинов из поселкового аббатства и представляли собой ту особую породу людей, которая нам кажется несколько неприличной. Среди них не меньше дюжины носили накладные ресницы и подкрашивали глаза.

— Будьте любезны занять это место, — сказал аббат.

— Прямо вот это? — спросил Джордж.

— Да. Думаю, эта луза вам подойдет.

— Тогда я в нее и западаю, — ответил Джордж.

Ответствовав так, сел он на краешек стула и сим замкнул собой длинную цепь монахов, собравшихся здесь.

В зале витал аромат овощей. Пар из кухни возносился к высоким стропилам трапезной, на которых висели помятые синие береты, навек отыгравшие в своих отважных и отчаянных битвах. А собрались они тут не зря. Сегодня, как и в каждый из постных дней, здесь подавали постное мясо. В непостные дни они ели сало, жир и грудинку, но в постные — только окорока и ребрышки, хотя и довольно много. Так было от начала времени и быть сему до самого конца света.

Заметив гостя — а это произошло между супом и орехами, — капуцины затянули хором песню, которой они приветствовали всех посетителей. «Когда морда кирпичом, тут молитвы ни при чем», — тянули они в ликсианской манере, чье многоголосье ласкало слух и несло в себе нотки тонкой иронии.

Его угостили коричневым соусом с посеревшими кусочками бекона. Они посерели из-за лошадиной гнили — паучьего лишайника, который в этом царстве встречался где угодно. Хотя, конечно, монастырь не мог считаться частью царства, ибо здесь служили другому Царю, но бекон, вернее лишайник, глумился даже над такой святыней.

После соуса принесли бисквиты. По размерам и форме они выглядели как трехфунтовые ядра. Монахи в шутку называли их пушечным хлебом, и дюжие слуги, шатаясь от двойных порций, вносили печенье на особых носилках. Группа прислуживающих девственниц разливала напитки — по бокалам, по полу и стенам. Им помогало несколько ручных обезьян — больших надувных игрушек, которые они прятали в своих кельях рядом с вибромассажерами и другими ручными приспособлениями. А почему бы и нет, раз никто не жаловался?

После соуса и бисквитов над головой послышался шелест крыльев. Джордж взглянул вверх и у самых стропил увидел странное зрелище. Там, наверху, где атмосфера казалась более возвышенной и чистой, чем спертый воздух, наполнявший нижнюю часть, парило два крылатых существа. За ними, откуда-то выше и левее, доносился чарующий щебет, напоминавший ссору в стае маленьких приматов.

Аббат улыбнулся и спросил, обращаясь к Джорджу:

— Как вам понравилось наше скромное бытие?

Его толстые пальцы ловко проковыривали дыры в пушечных ядрах печенья.

— Все очень мило, — ответил Джордж. — Признаться, и не помню, сколько я не был уже где-нибудь еще в какое-то другое время.

— Это хорошо, что вы не помните, — сказал аббат. — Тем не менее мне бы хотелось пояснить вам некоторые вещи. В том числе и возможный вопрос о двух крылатых существах. Видите ли, одним из правил нашего братства является отрицание всего того, что нам не нравится.

Джордж молча кивнул. Он тоже жил по такому правилу. Рука Джорджа потянулась за соусом, и он даже глазом не моргнул, когда на подлете, у самого рта, ложка дрогнула, легла на правое крыло, и часть груза, сорвавшись с такелажных ремней, опустилась прямо на его галстук. А он предчувствовал, что впереди его ждет настоящая игра, и по такому случаю надел свой лучший костюм.

Внезапно трапеза прервалась. Дверь со скрипом отворилась, и в зал вошли несколько марьяжей, бренчавших на своих гитарах и сверкавших белозубыми улыбками из-под широких сомбреро. Джорджа удивило, что на пять марьяжей приходилась только одна дама. Она была среднего роста, но тонкие высокие каблучки делали ее более выдающейся особой. Губная помада карминного цвета тонко оттеняла ее черную масть. Дама топнула ногой и заплясала под мелодию марьяжей — совсем немелодичную мелодию, которую подхватили два трубача, пришедших позже. Однако в женщине чувствовался какой-то изъян — что-то странное, зловещее и необычное. Ах да, у нее не хватало левой кисти. Ампутированная конечность была завернута в дорогую вельветовую ткань, сверху донизу расшитую золотыми нитками.

Эта деталь не понравилась монахам. Они зашумели, и аббат сердито вскочил на ноги.

— Чем вызвано ваше вторжение? — закричал он. — Почему бы вам не пойти куда-нибудь еще с этими своими, так сказать, мелодиями?

— Мы пришли туда, куда позвало нас сердце, — ответила женщина. — И где же нам еще быть, как не в лучах прожекторов на этой сцене? Только здесь нет боли и слез! Только здесь свободная душа обретает надежду!

Монахи снова тревожно зашептались. Они уже слышали подобные доктрины, и эта ересь исходила из мира, который двигался, пульсировал и прорастал за стенами, окружавшими их фруктовые сады.

— Боюсь, мы не можем принять вас прямо сейчас, — сказал аббат. — Поэтому выбирайте: или отсюда уходим мы, или уходит эта калека!

— Ты еще не видел, на что я гожусь, — с усмешкой ответила женщина.

Она сделала властный жест, и двое марьяжей, положив на пол гитары, подбежали к ней с большой плетеной корзиной. Они открыли крышку и отступили назад.

Все замерли в молчании. Да, иногда такие моменты случаются.

Женщина склонилась над корзинкой и, ловко согнув культю, вытащила оттуда ребенка. Она подняла его вверх под гром аплодисментов, а затем вернула малыша обратно в корзину. Все были потрясены до глубины души. Оркестр грянул туш.

Джордж почувствовал легкий укол тревоги. Они делали все это нарочно — с какой-то им одной известной целью. Каждый из них знал что-то такое, чего не знал он. Но Джордж решил не поддаваться. Он вспомнил разговор с инструктором базы, где их готовили для подобных экстремальных случаев. «Присматривайся ко всему непрошеному, парень». Жаль, что он не расспросил тогда о таких конструкциях. Сказать по правде, он их никогда не понимал.

Что-то должно было произойти — возможно, то самое, чего так боялся Джордж. Кто эта женщина? Она буквально ампутировала его своей ампутированной рукой. Он решил, что с него достаточно. И прежде всего с него достаточно этого соуса.

Он встал и пошел к двери. Оркестр грянул зажигательную польку. Стены монастыря тут же охватило пламенем, и аббат, заметив опасность, схватился за свое кадило. Но он опоздал. На потолке зазмеились трещины, два крылатых создания упорхнули прочь, ребенок заплакал, а полька, выбросив спички, трусливо сбежала с места преступления. Джордж захотел уйти не прощаясь. Да и зачем ему было с кем-то прощаться?

Внезапно пламя погасло. Когда дым рассеялся, аббат и монастырь исчезли. Рядом с Джорджем стояли женщина, марьяжный оркестр и ребенок. Хотя нет, ребенок лежал в корзине, а вместо монастырских стен вокруг них чернели зазубренные горы. Небольшую равнину покрывала желтая, зачахшая трава, на которой то тут, то там белели бычьи черепа. Свист ветра казался горькой и жалобной песней. А потом земля содрогнулась, потому что на холмы упала ночь.

Позже, когда Джордж немного отдохнул, к нему в палату пришел аббат. Толстый и елейный, но с тонким намеком на озабоченность, он осторожно втиснул живот в дверной проем, а затем вошел сам, поддерживая ниспадавшие кружева своих круглых боков.

— Я заполнил их огнеупорным материалом, — объяснил он. — А как ваши дела? Во время обеда вы показались мне немного вялым.

— Теперь уже все хорошо, — успокоил его Джордж. — Где мы сейчас находимся?

— Чуть в стороне от того места, где были раньше, — ответил аббат.

— А что случилось с той женщиной, которая привела меня к вам? И с теми марьяжными игроками?

— У них оказалось несколько срочных дел, которые им потребовалось исполнить. А может быть, они просто не захотели приветствовать героя.

— Что? О ком вы говорите?

— О вас! — ответил аббат. — Вставайте! Нам пора уходить! Вы должны стать известным человеком! О вас должны узнать люди!

— Видите ли, я очень подозрительный, — начал возражать Джордж. — Людям это, конечно, понравится, но вот как быть со мной? Я не хочу становиться героем.

— Вы будете героем поневоле! — воскликнул аббат.

— Но я и этого не хочу.

— Неужели вы так и будете болтаться без дела? — настаивал аббат. — Вам, между прочим, давно пора определиться!

— А можно я стану Сторонним Наблюдателем? — спросил Джордж.

— Боюсь, что эта роль больше никому не доступна. Мир делается скучным, и, чтобы оживить его, требуется участие каждого человека.

— А какой герой вам нужен? — спросил Джордж.

— К сожалению, мы этого пока не знаем, — ответил аббат. — Но нам может пригодиться ваше мастерство в обращении с оружием.

— Мое мастерство? Вы, наверное, меня с кем-то спутали.

— Соглашайтесь, — тихо шепнул аббат. — Мы обещаем вам минимальное наказание.

— Я вас не понимаю.

— Извините. Это старая песенка, которую мы обычно пели в семинарии. Не обращайте внимания.

Беседа сама собой подошла к концу, оставив на душе осадок неудовлетворенности. Аббат сказал, что ему пора возвращаться на поля. Страда поджимала — наступало время вязать узлы на пшенице, и он не мог доверить такое важное дело кому-нибудь другому.

Джордж немного вздремнул, а затем отправился на прогулку.

Как он и ожидал, марьяжный табор никуда не делся. Фактически они прятались за небольшой разрушенной стеной. И женщина с культей тоже была вместе с ними.

— Вот мы и снова встретились, — сказала она. — Меня зовут Эсмеральда. Я должна многое рассказать тебе, прежде чем найдется что-нибудь другое, а потом мы начнем с конца, который станет началом чего-то нового.

— Должен признаться, — признался Джордж, — что мне нравится прогуливаться в этих местах и делиться с вами неуловимыми окольностями. Как жаль, что меня отзывают отсюда! Я должен получить новое назначение. А теперь, милая дама, позвольте откланяться.

Он начал кланяться, но тут один из марьяжей сунул руку в гитару, вытащил оттуда три шара и принялся ими жонглировать. Вращение шаров захватило внимание Джорджа. Они были зеркальными, и поэтому, глядя в них, он видел себя то взлетающим в воздух, то падавшим вниз. А потом они показали ему и другие вещи. Высокие накренившиеся башни. Городские улицы без единого человека. Далекие огни маяков и дорожные знаки на незнакомых языках. Меню, написанное рунами.

Трудно сказать, как далеко это могло бы зайти, если бы вновь не появился аббат. Схватив Джорджа за руку, он выдернул его из транса.

— Эти люди опасны, — сказал аббат авторитетным тоном.

— Тогда почему с ними ничего не делают?

— Потому что они находятся под защитой Серого Ордена.

— Какого еще Серого Ордена?

— Вот о нем мы сейчас и поговорим, — сказал аббат. — Мне кажется, вам многое о нем известно.

— Нет, — возразил Джордж. — Я о нем вообще впервые слышу.

— То есть вы хотите сказать, что ничего не знаете о Сером Ордене?

— Конечно, ничего. Это вы о нем заговорили.

— Да, но только для того, чтобы увлечь ваше воображение и заставить вас рассказать нам что-нибудь интересное.

Странно, как быстро темнело вокруг. Живот аббата едва мерцал во мгле, а сам он оставался почти невидимым. Джордж почувствовал зов далеких стран. Он понял, что ему пора уходить. Однако Джордж знал, к каким фатальным последствиям могла привести поспешность. Он замер на месте, стараясь не закрывать глаза, так как эту людскую слабость часто использовали для обмана. Переведя дух, он тихо отступил в сторону, и в тот же миг на его ладонь легла чья-то рука. Когтистая лапа критика — именно то, чего он так боялся.

— Что вам от меня надо? — спросил Джордж.

— Не разыгрывай из себя невинного.

— Нет, вы только посмотрите, куда нас заводят все эти глупые вопросы! Скажите, а я не могу ненадолго выйти?

— Сначала посмотри сюда, — рявкнул голос, и по его властному тону Джордж понял, что он нежданно-негаданно встретился с одним из членов Серого Ордена.

Тем вечером Джордж как следует вымылся, побрился и спустился к ужину. За столом собралась пристойная публика — незнакомые друзья и забытые знакомые. Беседа велась приглушенными голосами, и никто не упоминал о том, где так долго носило Джорджа. В конце концов он захотел узнать о себе, но карты этого не показали. Во всяком случае, там о нем пока ничего не говорилось. Вернее — еще не говорилось.

Когда Лаура подала десерт, Джорджа охватило почти неудержимое желание совершить неторопливую и долгую прогулку вокруг квартала. Иногда именно этого и не хватает мужчине — вот так собраться, оставить ненадолго семью, в которой просто души не чаешь, и немного побродить по собственным извилистым дорожкам.

После ужина он помог Лауре убрать стол и даже вызвался вымыть посуду.

— Может быть, тебе лучше прогуляться? — спросила она.

Джордж этого не ожидал. Как мило с ее стороны, подумал он. Хотя она вела себя несколько непоследовательно. Но, возможно, Лаура тоже устала притворяться. Ведь они не были по-настоящему близки друг другу. И, может быть, поэтому дети так спешили выйти из-за стола и взяться за работу по дому.

Решив немного расслабиться, Джордж сел в свое большое кресло, которое он почему-то счел своим, и начал читать газету двухдневной давности. Газета показалась ему суховатой и бессмысленной. Он понятия не имел, что такое грифизная продажа. А кто такой этот Гельмдилио, который вдруг пообещал выставить вон Ренстека?

— Лучше я действительно немного пройдусь, — сказал он Лауре.

— Ты просто обязан сделать это, — ответила она.

Хорошо, что все так уладилось, подумал Джордж. Никаких забот и тревог, просто приятная прогулка вокруг квартала. Он встал, обошел пару раз комнату, потом вернулся и наконец направился к передней двери. Однако на ней была одна из тех овальных дверных ручек, которые ему не нравились. Проворчав проклятие, Джордж повернул обратно и побрел к задней двери. Кивнув жене, он вышел во двор, перешел на усыпанную гравием дорожку, обогнул дом и в конце концов выбрался на улицу.

Улица оказалась длинной и прямой. Два ее конца, начинавшиеся от середины, почти ничем не отличались друг от друга и не оставляли никакой зацепки для правильного выбора. Джорджу вспомнились слова, произнесенные кем-то по такому поводу. «Ничего не оставляй на волю случая, даже если не знаешь, что случится потом. Каждый раз принимай свое решение, стараясь сделать лучший выбор».

Все это звучало как какая-то чепуха — то есть слишком умно и непонятно. Решив пойти куда глаза глядят, Джордж повернул налево, навстречу новым приключениям.

Эта красивая кухня выглядела очень чистой и ухоженной. Здесь имелось множество устройств, позволявших экономить силы и время. Сделанные из безупречной стали и стекла, в ореоле каких-то странных креплений и изгибов, механизмы казались воплощением тайны, которая окутывала все, что могло бы раскрыть их назначение. Джордж знал, что, если он выйдет на какое-то время из комнаты, эти приспособления изменят свою форму, и, возможно, тогда ему удастся с ними разобраться. Но сначала он должен был отдохнуть, побродить немного вокруг — подождать, когда к нему вернется память о прошлом.

— Ты же понимаешь, что дети могут прийти домой в любое время, — сказала женщина. — Я думаю, нам лучше им все рассказать.

— Ты так считаешь? Хорошо, давай попробуем, — ответил Джордж.

Женщина улыбалась, но в ее взгляде читалось ожидание.

— А что ты предлагаешь им сказать? — спросил Джордж.

Она восприняла вопрос довольно серьезно.

— Давай скажем им, что ты приехал в отпуск.

— Да, я согласен, — ответил Джордж.

— Кроме того, это может действительно оказаться правдой.

— Да, думаю, что может, — подтвердил Джордж.

— Впрочем, какая разница! Мы все равно им об этом скажем. Что же касается остальных вопросов, то постараемся разобраться с ними, когда они появятся.

— Да, полагаю, это самое лучшее решение.

Она встала со своего кресла и подошла к нему. Приложив ладони к его щекам, женщина склонилась вперед и поцеловала Джорджа. От ее поцелуя веяло холодом и безразличием. Но зачем она тогда это делала? Джордж начинал теряться в догадках. Неужели женщина была его женой? Или она приходилась женой кому-то другому? Ему хотелось спросить ее об их отношениях, но интуиция подсказывала, что такой вопрос будет не очень тактичным. В каких бы отношениях они ни состояли, Джордж о них ничего не помнил, а значит, близости между ними могло и вовсе не существовать.

— Мне надо сказать тебе одну вещь, — прошептала она.

В тот же миг передняя дверь с грохотом открылась, и дом наполнился голосами детей — мальчика и девочки. Они о чем-то весело болтали, но говорили так быстро, что Джордж не понимал ни слова.

Дети вбежали на кухню — долговязый мальчик лет двенадцати и симпатичная девочка годиков семи-восьми. Увидев нежданного гостя, они замолчали и замерли на месте. Джордж замер в ответ, затем откашлялся и хрипло сказал:

— Привет, ребята.

— Ты пропустил мой день рождения, — сердито ответила девочка.

Мальчик что-то шепнул ей на ухо, и малышка захихикала.

— Он говорит, что ты мой папочка, — сказала она. — Разве это правда?

Джордж не знал, что ему ответить на такой вопрос. В принципе он допускал, то эти дети могли оказаться его детьми. Во всяком случае, Джорджа тут считали отцом этой девочки. И, вероятно, мальчика тоже. Хотя относительно последнего — как и всего прочего — у Джорджа имелись большие сомнения. Он не испытывал к детям никаких особых чувств, которые обычно показывали в фильмах. Более того, он даже не помнил, где ему показывали эти фильмы.

— Ступайте в ванную и помойтесь к ужину, — сказала женщина детям, после чего, повернувшись к Джорджу, тихо добавила: — Я, между прочим, Лаура.

— Привет, Лаура. Меня зовут Джордж.

— Это я уже знаю.

Они улыбнулись друг другу, и Джордж подумал, что все будет хорошо. Он уже начинал догадываться о том, что здесь происходило. Очевидно, он и несколько других смельчаков вернулись недавно с тяжелого задания. Они сделали все, что от них требовалось, несмотря на огромные потери и невообразимую опасность. Вот почему люди считали нормальным, что Джордж ничего не помнил. Последствия шока и амнезии.

Каким-то образом ему удалось найти свой дом. Хотя это оказалось не таким уж и трудным делом. Сказать по правде, он о нем даже не вспоминал. Но ведь так оно в жизни и бывает — проходишь мимо, глазея по сторонам, и вдруг понимаешь, что это твое.

Испытав неописуемое чувство облегчения, Джордж с восторгом осмотрелся вокруг. Боже, как славно все устроилось! Он беззаботно открыл деревянную калитку и поднялся по трем ступенькам к передней двери. Его правая рука потянулась к дверной ручке, но на полпути повисла в воздухе. Рукоятка выглядела не так, как он ее себе представлял. Она не была круглой, как большинство дверных ручек, и не имела курка, который он мог бы нажать указательным пальцем. Дверная ручка имела странную грушевидную форму с небольшой выпуклостью в средней части. В сгущавшихся сумерках ее матовая поверхность сверкала, словно подсвеченная изнутри. Более того, рукоятка явно не соответствовала его руке. Стоило Джорджу положить на нее ладонь, как он уже не знал, что ему делать дальше. Ей полагалось иметь какую-нибудь кнопку, спусковой крючок или наборную панель, если в доме использовался кодовый замок. Во всяком случае, ручка должна была иметь хоть что-то. Иначе как бы она могла функционировать? Немного подумав, Джордж понял, что тянуть ее на себя бессмысленно. Он нажал на нее пару раз, но ничего не случилось. Дверь не поддавалась. Не найдя даже скважины для ключа, Джордж раздраженно пнул дверь ногой, и у него появилось ощущение, что он упустил какую-то важную деталь.

Он спустился с крыльца и еще раз осмотрелся. В переднем дворике росло небольшое деревце, чьи крепкие ветви тянулись в стороны под прямыми углами. С веток свисали бледно-желтые плоды, покрытые пурпурными полосками. Рядом с деревом проходила аллея. Она огибала здание, и сразу же за ней начинался высокий забор соседнего участка.

Неужели это его дом? Джордж больше не хотел никаких ошибок. Он знал, к чему обычно приводила такая внутренняя неопределенность. Он прекрасно помнил ее внезапные внешние проявления…

Джордж медленно прошел по аллее на задний двор. Забор рядом с соседским домом казался очень знакомым или, по крайней мере, напоминал что-то родное и близкое. Хотя здесь явно чего-то не хватало — возможно, колючей проволоки.

Аллея заканчивалась пятью ступеньками, которые вели к задней двери. Сквозь толстое стекло он заметил женщину, которая деловито передвигалась по кухне. Она что-то напевала, но стекло не позволяло разобрать мотива. Однако у Джорджа сложилось впечатление, что мотив был довольно веселым.

Решив постучать, он поднялся по ступеням, и в этот момент женщина обернулась. Джордж отшатнулся, увидев ее изменившееся лицо. Такой холодный и насмешливый взгляд мог означать что угодно. Однако уже через миг Джордж заметил в ее глазах искорку узнавания, и у него немного отлегло от сердца.

Тем не менее он честно признался себе в том, что абсолютно ее не помнит.

— Джордж! Почему же ты не сообщил нам, что вернулся?

Она открыла дверь, и он как следует рассмотрел эту маленькую женщину с пушистыми белокурыми волосами. Несмотря на былую красоту, ее лицо уже подернулось пеленой отцветшей молодости, и тут не могла помочь даже косметика. Схватив Джорджа за руку, она затащила его в прихожую.

— Что же ты стоишь? Это твой дом! Входи, Джордж. Входи!

Джордж прошел в гостиную. Он ненавязчиво и осторожно следил за каждым движением хозяйки, пытаясь собрать из крошева впечатлений какую-нибудь понятную и законченную картину. Он был абсолютно уверен, что пришел по месту назначения. Именно тут ему и полагалось быть. Он вернулся домой. В этом Джордж не сомневался ни секунды. Но его сердце замирало от страха и смутного предчувствия неотвратимой беды.

Он понял, что ему предстоит разговор с эмиссаром Серого Ордена. А значит, еще одно задание подходило к концу. Наладив канал связи, он выполнил свою миссию, и теперь ему следовало подумать о возвращении в Главупр. Впереди его ожидали новые опасности, дальняя дорога и казенный дом.

Приятно было вернуться в Главное управление, где посреди большого цветника и кустов роз стоял обелиск, служивший напоминанием о мучениках Девятой звездной экспедиции. В его основании под лепестками цветов угадывалась вязь иероглифов. Отдав салют погибшим героям, Джордж зашагал по усыпанной гравием дорожке, которая петляла между домов. Денек начинался, каких не бывает, но даже при всей своей нереальности он выглядел довольно неплохо. Охранник, которого Джордж встретил в центральном бассейне, направил его в первый приемный покой. Там Джорджа проводили в кабинет, и молодая женщина в униформе Звездного Братства попросила его сесть в кресло, стоявшее рядом со столом.

— Вы только что вернулись, верно?

— Да, только что, — ответил Джордж.

— Вы находились в секторе ФПК, верно?

— Так точно. Мне было поручено проникнуть в Сомнительный квартал.

— И вам это удалось?

— В какой-то мере да. Я выяснил, что состояние замешательства действительно существует. Наши догадки оказались верными.

— Это все, что вы обнаружили?

— Нет, не совсем. Мне удалось внедриться…

— Прошу вас, больше ни слова, — прервала его женщина, властно взмахнув рукой. — Остальное меня не касается. Поберегите свою информацию для Подробного Дебрифинга.

Джордж кивнул, хотя он никогда не слышал ни о чем подобном. Но тревожиться по таким пустякам не стоило. Он снова вернулся в Главное управление — к знакомому цветнику и обелиску среди роз. Разве можно выразить словами, как приятно вернуться домой? Джордж таких слов не находил, и вообще, попав сюда, он еще раз убедился в истине, что по-настоящему хорошо только там, где нас нет. Все это время он отчаянно пытался вспомнить какие-нибудь подробности о Главном управлении, но в голову, как назло,ничего не приходило. Возможно, они вернули его назад слишком быстро: да-да, теперь он вспомнил, что подобные провалы памяти считались обычными среди тех, кто выполнял задания в секторе ФПК. Или он это просто выдумал? Трудно говорить о чем-то наверняка, когда приходится убеждать самого себя.

— На этом мы пока закончим нашу встречу, — сказала женщина в униформе. — Вы можете идти. Отдохните немного, восстановите силы. Ваши апартаменты уже готовы, и мы постарались сохранить там все в неизменном виде. О выполнении задания вы отчитаетесь на дебрифинге, который намечено провести в самое ближайшее время.

— Могу ли я узнать точную дату его проведения? — спросил Джордж.

— Мне о ней, к сожалению, ничего не известно. В данный момент мы перегружены работой. Слишком много важного случилось за последние дни.

— А что именно?

— С этим вопросом вам лучше обратиться в библиотеку. Советую прочитать отчет Службы Информации — там все написано. А теперь я должна проститься с вами. Благодарю за сотрудничество.

Джордж понял, что пора уходить. Он встал и вышел из Главного управления.

Несколько раз мимо него проходили люди, но ему почему-то не хотелось спрашивать у них дорогу в библиотеку. Джордж снова поковырялся в памяти, но, очевидно, все, что касалось Службы Информации, исчезло в одном из провалов. Более того, он не мог вспомнить, где находились его апартаменты. А ведь они где-то были, и сотрудница в униформе сказала, что там ничего не изменилось. Хорошо, что хоть погода не подвела. День выдался прекрасный — не слишком жаркий и не слишком холодный. Мягкий теплый денек, с ярким солнцем за грудой облаков и нежным ветерком, который с воем проносился сквозь арки Главного управления, валя деревья и в без того прилегающем парке.

Джордж шагал мимо больших стволов с широкими кронами и быстро размножавшейся листвой. Интересно, что вначале у него сложилось впечатление, будто листья были зелеными — как всегда. Но потом он понял, что листва лишь казалась зеленой, а на самом деле она самодовольно и крикливо сияла оттенками голубого, оранжевого и сиреневого цветов. Наверное, они сделали какие-то особые посадки, подумал Джордж. Однако он недоумевал, зачем им потребовалось сажать такие лицемерные и крикливые деревья.

Джордж знал, как важны для воспоминаний какие-нибудь зацепки или, говоря по-научному, якоря восприятия. К сожалению, он не знал как следует берегов этой реки и не помнил тех мест, где рыбаки оставляли якоря и лодки. Хотя о таких местах здесь ходило много сплетен и легенд, и он смутно вспоминал об этом, разгребая листву перед глазами и торопливо обшаривая берег в поисках зацепок.

Каждый раз, когда он пытался подойти к воде, рядом что-нибудь происходило. Это начинало раздражать, поскольку Джордж действительно хотел войти в воду. И тогда, впервые за долгое время, его кольнула шальная мысль. Он постарался забыть о ней, но она не уходила. Джорджу начало казаться, что им управляет какая-то сила, и именно она осматривала берег, используя его как обычную ищейку. Конечно, он понимал, что подобное невозможно. Это абсолютно не соответствовало логике и доктрине разума. Как и те цветы у реки, явно вышитые на вельвете золотыми нитками. Причем, заметьте, на измятом вельвете, который я специально для вас помял. А впереди простирался берег. И Джордж пошел туда, не сворачивая ни влево ни вправо. Прямо вперед! И действительно прямо! Он скользнул в воду, стараясь не поднимать ряби, но одна из них все же встала.

Тем не менее приходилось учитывать даже эту маленькую сонную рябь, поскольку именно с таких незначительных и изогнутых сегментов возникали огромные волны, сметавшие с лика земли зеленые леса, большие серые города и задремавшие вулканы. Конечно, для Джорджа такая рябь была простым журчанием, и она не производила на него никакого эффекта. Но на других журчание Джорджа действовало всегда и, что примечательно, всюду.

Однако теперь он мог об этом не думать. Джордж находился в воде. А вы, наверное, знаете, как это здорово плыть на спине и щуриться от отблесков солнечного света. И то был действительно прекрасный момент. Жаль только, что Джорджа в это время мучили колики в животе. Впрочем, такое бывало и не с ним одним. Поэтому он плыл на спине и ждал, когда эта неприятность пройдет сама по себе — или, точнее сказать, выйдет.

Водоем, в котором плавал Джордж, был продолжением узкого и глубокого канала. Между прочим, вода там текла несколько быстрее. Вы когда-нибудь видели, чтобы вода текла несколько быстрее? Но именно так Джордж описывал то, что могло быть выражено другими словами. Он просто не мог ничего с собой поделать. Это рвалось из него наружу. Более того, Джордж лишь следовал той изящной линии, которую описывал сам канал. И все бы кончилось хорошо, если бы кто-то не дышал ему в затылок.

— Кто здесь?

Джордж выгнул шею, пытаясь рассмотреть существо, задавшее этот вопрос. В воде рядом с ним плыла небольшая черепаха — коробчатая черепаха обычного черепашьего вида, самая непримечательная из всех черепах, хотя наверняка нашлись бы люди, которые назвали бы ее панцирной сухопутной черепахой. Джордж выбросил все это из ума, но мысли прилипли к его пальцам, как осенняя паутина, — не совсем бессмысленное легкомысленное осмысление смысла.

— Попридержи коней, приятель, — сказала черепаха. — Ты даже представить себе не можешь, на что похожи твои поганые мысли.

— Откуда вам знать, о чем я думаю? — возмутился Джордж. — И с каких это пор черепахам позволено говорить по-человечески? Здесь вам не легенда о животных и даже не аллегория!

— Забавный ты паренек, Джордж, — сказала черепаха. — Если бы не склонность к монологам, тебе бы не было цены. Неужели ты еще не разглядел наколки на моей спине?

Черепаха развернулась, показывая ему спину. Джордж увидел равносторонний треугольник, составленный из трех тонких линий. Возможно, для черепахи это что-то и означало, но Джордж не собирался принимать на веру мнение какого-то подозрительного земноводного.

— Не валяй дурака, — сказал черепахан. — Тебе от меня так просто не отделаться. Я нарочно показал наколку, чтобы привязать тебя к себе. Потому что теперь, когда ты узнал мою примету, я не позволю тебе уйти. Я не позволю тебе описывать меня!

— А куда вы направляетесь? — спросил Джордж.

Он заметил, что крутые берега как-то уж очень быстро исчезли из виду, и вода, которая минуту назад стремительно мчала его вперед, закружилась теперь в агонии неопределенности.

— Иногда я двигаюсь вперед, — ответил черепахан, — а иногда в сторону.

Поплыв рядом с ним, Джордж убедился в том, что черепахан сказал правду. Узкие протоки пересекали и перекрывали друг друга сложным запутанным узором — причем не просто по разу или по два, но по двенадцать, а то и по четырнадцать раз. Вот почему это длилось так долго. Однако солнечный свет успокаивал. Джордж пока не был готов к переменам или, по крайней мере, к тем переменам, которые набрасываются на вас, когда погода становится решающим фактором.

Между тем проблема вышла в фокус. Фокус у нее не удался — Джордж это понял сразу. Каналы оказались не такими уж и прочными. Более того, тщательный осмотр принес неутешительную оценку, которая, кроме всего прочего, могла стать еще и иллюзорной. От него требовалось только одно — следовать за ходом событий. А кому из нас не хотелось порою того же? Особенно когда рядом бубнил голос зеленой черепахи безумия и мы предпринимали обходной маневр, отмечавший лобовую атаку проблемы. Это ужасное путешествие начинало затягиваться; ресурсы подходили к концу; рядом плавал наглый черепахан, и Джордж все чаще задумывался о жестокой судьбе, которая увела его от водоема в большом городском сквере, где он работал с сотней других людей под жарким солнцем Вавилона.

Ситуация казалась безвыходной. И даже внезапно возникший мешочек с диалогом почти ничем не помог. Наоборот, в его появлении было что-то ужасное и зловещее, поскольку он приплыл к Джорджу в яркой полосатой коробке.

По прошлому опыту, который он не собирался увековечивать, Джордж относился к коробкам очень настороженно.

— Все это туфта! — сказал мешочек с диалогом, выбираясь из коробки и стряхивая с себя капельки непристойных слов.

— Вот уж чего не знал, того не знал, — признался Джордж.

— Ты в этом уверен? — подозрительно спросил словесный мешочек.

— Я уверен только в том, что вы появились здесь слишком внезапно, — сказал Джордж. — Стоило нам подумать о решительных действиях, как тут же возникаете вы и начинаете, извините за выражение, возникать.

— Смотрите, кто заговорил о выражениях! — воскликнул словесный мешок. — Парень, тебе нужна помощь. Ты в это врубаешься или нет?

— Кстати, по поводу вашего вопроса… Что тут происходит? — спросил Джордж.

— Я рад, что ты интересуешься такими вещами, — сказал мешочек с диалогом, и его маленький рот, похожий на бутон розы, изогнулся вверх по уголкам. — Фактически это мы и должны узнать. А ну тихо, парень! Ты ничего не слышишь?

Джордж прислушался и уловил какой-то шлепающий звук, как из той метафоры, которую второпях отлили в кузнице лексикографа. Звук дождя. Вот же черт! В довершение всего ему опять предстояло обмочиться.

— И именно в такой момент, — добавил словесный мешок, пытаясь скрыть отвращение, которое он питал к происходившему.

Прямо перед ними возвышалось кирпичное шестиэтажное строение внушительных форм и размеров. Такой внушительной и шестиэтажной могла быть только библиотека, в этом Джордж не сомневался. Все окна на ее фасаде были заколочены фанерой — вернее, чем-то похожим на фанеру, но более низкого качества. Тем не менее этот прозрачный и хрупкий материал защищал зевак и таких случайных проплывавших, как Джордж, от летевших во все стороны булыжников и осколков породы. Там, внутри здания, выступая над крышей и выпирая с боков, располагался колоссальный остов молота, к которому тянулись стальные тросы. Подобные хитроумные приспособления обычно назывались гидравлическими — не потому, что ими двигала вода (хотя в каком-то глубоком смысле так оно и было), но потому, что из кессонов этой чудовищной машины, мерцавшей клапанами поршней и долбившей гранит науки, исходил лишь пар и запах сгоревшей смазки.

Так и не разгадав назначения молота, Джордж мысленно покачал головой. Головка массивного пробойника медленно поднималась вверх, затем стремительно опускалась вниз, скрываясь в глубинах скважины. Молодая женщина в кепке, из-под краев которой вились волосы, заплетенные в белокурые косички, сделала паузу и вознамерилась обратиться к нему.

— Эй, ты!

Она все же исполнила свое намерение.

— Вы это мне? — спросил Джордж, демонстрируя тем самым первую часть многословия.

— Да, тебе. Ты не хочешь отойти отсюда на пару шагов?

— Конечно, хочу, — ответил Джордж, источая из себя уступчивость и слащавые улыбки. — Но сначала вы должны мне кое-что сказать. Зачем вам нужна эта штука, которая снует как гидравлический молот?

Блондинка с косичками и кепкой улыбнулась, уловив классически риторический и идиосинкразический намек, заложенный в предпосылку. Ее молот напрасно наносил удары, поскольку предпосылка не уступала в ловкости юркой ласке, а вы, наверное, знаете, что лаской можно добиться всего, что угодно. Но давайте не будем перебрасываться засаленными и заезженными образами — особенно там, где мы можем по-хорошему договориться и тайком связать слово за слово, если они подходят друг другу. А если при этом еще спрятать все концы в воду и сделать вид, будто ничего не произошло… Что?

— Я сказал, заткнись! — закричал Джордж.

— Прости, я опять увлекся, — смущенно ответил словесный мешок.

— Куда подевался гидравлический молот?

— С ним, кажется, что-то случилось, — сказала блондинка в кепке.

— Лучше не начинайте этого со мной, — предупредил ее Джордж. — Всем стоять на месте, или я буду стрелять.

— Из чего? — спросила одетая в кепку леди.

Ее вопрос эхом повторили словесный мешок и черепахан, который неожиданно вернулся из своего небытия.

— Нельзя остановить то, чему суждено произойти, — сказала мудрая черепаха. — И тебя не избавит от этого даже твоя борьба.

— Знаешь, я давно хотела тебе кое-что рассказать, — смущенно произнесла белокурая леди. — Ты, конечно, меня не знаешь, но я о тебе достаточно наслышана.

— На самом деле? — спросил Джордж, которому это показалось удивительным.

— Надеюсь, ты готов сделать кое-какую мелочь для всей нашей компании, — сказала она.

— Эй, подождите минуту. Я для этого не готов.

— Джордж, тебя когда-нибудь учили принимать на себя ответственность?

— Нет, черт возьми! Меня этому никогда не учили!

Из-под купола посыпались полчища объяснений. Они были одеты в красное трико и ловко сплетались друг с другом. Эти гибкие эквилибристы казались уверенными и непоколебимыми, но на самом деле выглядели бледно и неубедительно.

Впрочем, ситуация зашла слишком далеко. Я даже не знаю, кто бы выдержал такое. Черт! Куда же подевался кончик этой мысли? Через какую дыру вытекал сюжет? Неужели Джордж действительно менялся, превращался и трансформировался во что-то другое? И что, в конце концов, означали его коробки?

— Полегче, приятель. Успокойся, — шептал словесный мешок.

Он поддерживал Джорджа обоими плечами. Твердо, но мягко.

— Да полегче, ты, здоровый бугай, — закричал он в конце концов. — Я тебе что — подушка?

Джордж застонал и сжал ладонями голову. Она затрещала от боли. Он подозревал, что это была голова какого-то другого человека. Во всяком случае, раньше он таких головных болей не испытывал и, надо признаться, даже не знал, может ли их испытывать вообще.

Все более испарявшееся равновесие перекосилось в сторону и грозно закачалось в предвестии дурных намерений.

— Да не склоняйся ты так! Не напирай! — кряхтел, задыхаясь, словесный мешок.

Джордж действительно нарушал все правила склонения на предметы сцены. Тем более что они в этом месте были особенно хрупкими и чувствительными, поскольку, по закону братьев Гримм, помрачение возникает экспоненциально исчезающей ясности. В тот же миг огромный гидравлический молот начал подниматься вверх. Из-под приборной панели послышались приглушенные взрывы маниакального смеха. Динамики дрожали и захлебывались от неотвратимого рока.

Блондинка в кепке — или, судя по ее виду, девушка — первой заметила опасность.

— Он сейчас взорвется! — закричала она. — Мне надо добраться до выпускного вентиля, который должен торчать где-то в этом месте!

И тогда воздалось ей по речам ее. И изверглись из приборной панели голубые струи молний, и женщина сия с визгом и криками пала на спину свою.

— Этот факельщик кроет факсом по всей фактории! — завопил словесный мешок, нанизывая слова в бессмысленную фразу. — Факт! Факт! Факт!

Тем временем Джордж, цепляясь за перила и пуговицы, понемногу приходил в себя. Ему удалось задержать предшествующее падение, но то ли из жалости, то ли по недомыслию он не удосужился посадить его в тюрьму. Эта оплошность тут же дала себя знать и начала истекать значительными событиями.

Бросив быстрый взгляд в сторону, Джордж увидел на своем плече черепаху. По татуировке на панцире он едва не принял ее за шустрого черепахана, но потом вдруг понял, что такой треугольник могло нацарапать себе любое земноводное. А вы думали, что он какой-то простак? Вы думали, он будет потворствовать претензиям болтливых животных и выслушивать бред словесных мешков?

Теплый дождь и холодный ветер хлестали в лицо и пытались вырвать опору из рук. Джордж вдвое усилил свою хватку. Вода начала выделывать мерзкие трюки — она то низвергалась водопадом, то капала, то вновь сочилась тонкой струей. Остальные махали ему руками и кричали о каком-то конце.

— Конец! — вопили они. — Держи конец!

Рядом с ним упала длинная веревка. Но ведь речь могла идти и о той штуке, за которую он держался. В отчаянии Джордж начал хвататься то за одно, то за другое. Конец… Что же они имели в виду?

— Принять швартовы!

Услышав это, Джордж уловил движение судна. Через миг он понял, что ему необходимо попасть на корабль. Джордж еще раз подумал о конце. Он бросил на него последний взгляд, фиксируя в памяти и без того знакомые детали, а потом позволил воспоминанию о гейзере присоединиться к тому, что уже, в метафорическом смысле, истекло на седые гребни волн прекрасного моря.

— Принять…

— Да, да, — раздраженно сказал Джордж и накинул петлю крепежного конца на причальную тумбу. В тот же миг движение корабля замедлилось.

— Прекрасно сделано, сэр! — сказал представительный мужчина.

Этот доселе незнакомый тип вышел из небольшой кабины, которая располагалась на верхней палубе чуть ниже белых парусов, надутых, извините за выражение, ветром. Лицо мужчины напоминало перезревшую грушу с густыми бакенбардами и множеством игривых смешинок, которые прятались за его высокомерным видом. Он был одет в голубой китель с золотой тесьмой и серебряными пуговицами и, представьте себе, носил на голове накладку или парик, а возможно, и то и другое сразу. Наряд довершали треуголка и замшевые панталоны, которые показались Джорджу подозрительно чистыми и белыми.

— Кто вы? — спросил он.

— Я Ролло — веселый капитан со «Слюнявчика». Неужели не помните? «Привез груз из Иокогам, ничего тебе не дам». Недавно отмечен в морских депешах за успешный перехват арбузов и двух французов. Конечно, теперь я покончил с этими глупостями и стал серьезным морским волком — особенно после того, как Джулия начала травить меня своими претензиями, краснорожим попугаем и парочкой борзых. Но тише! Я слышу ее шаги!

На самом деле этот капитан со «Слюнявчика» не мог слышать никаких шагов, потому что их звук возник только после того, как он закончил свою речь. Сначала скрипнула дверь, и, судя по тому, как она скрипнула, кто-то открыл ее настежь. Затем в проеме появилась женщина, белокурая и полногрудая, не первой молодости, но еще и не тронутая плесенью. Ее притягательную фигуру облегало платье с оттенками персика и апельсина. В шелковистые волосы были вплетены темно-синие ленты.

— Эй, парни, кто-нибудь хочет полюбезничать с дамой? — спросила она, и Джордж мгновенно понял, что по какой-то необъяснимой причине судьба столкнула его лицом к лицу со знаменитой и незабвенной Мэй Уэст.

— Мисс Уэст! Как вы здесь оказались?

— Так же, как и ты, глупенький мой. Меня призвали на службу. Но к чему все эти сентиментальные вопросы? Нормальные люди действуют, а не болтают языком. Вопросы с «как» и «почему» — это дурная привычка, от которой тебе пора избавляться, малыш.

Капитан Ролло засмеялся:

— Она восхитительна, правда? Нам просто повезло, что мы взяли ее на борт в Японии.

— А что вы делали в Японии, мисс Уэст? — спросил Джордж.

— Ты когда-нибудь слышал о Шанхайской Лилии? — ответила она вопросом на вопрос.

— Не думаю, что нам надо касаться этой темы прямо сейчас, — сказал капитан.

— Ах, ты так не думаешь? — сердито вскричала мисс Уэст. — А кто ты такой, черт тебя подери?

— Я капитан «Слюнявчика», — ответил Ролло.

— И это с именем Ролло? Не смеши меня, дорогуша!

— Дорогие друзья, — вмешался Джордж, — я смотрю, тут недалеко и до потасовки. Может быть, мы лучше попьем чайку?

Его уловка была исполнена самых лучших побуждений, и все присутствовавшие восприняли ее с должным пониманием, в том числе и экипаж авианосца «Слюнявчик», образовавший вдоль бортов две длинные шеренги. Суровые лица лучились загаром южных широт: длинные косы по такому случаю были смазаны дегтем (а надо сказать, что парики в этом женском коллективе не носили из принципа).

Джордж не поленился рассмотреть океан. Как он и подозревал, тот показался картонным. Кто-то раскрасил его в цвета моря небрежными и неровными мазками. Так вот, значит, что они пытались всучить ему под шумок! Он потянулся рукой к тревожному звонку, но маленькая кнопка видоизменилась в клапан давления, а затем в какую-то трубку из мягкого металла. Джордж так и не узнал, во что же наконец превратилась эта штука, потому что капитан Ролло прихлопнул ее рукой, прежде чем она окончательно сформировалась.

— Зачем поднимать лишний шум? — сказал капитан. — Мы прекрасно можем разобраться между собой. Мисс Уэст, могу я узнать, в конце концов, что вы сделали с Джулией?

— Забудь о ней, — ответила Мэй. — Ее сбросили в прикуп на одной из предыдущих встреч. Неужели ты забыл, мой храбрый моряк?

— Вот так всегда! Не посоветуются со мной, натворят глупостей, а потом кричат, что у них не пошел сюжет. Как будто у меня нет других проблем! Я вам еще не говорил о своей подагре? И о своих язвах тоже? И о шпагах? Неужели я не рассказывал вам о ручных обезьянах и о том, как странно они выражают свою благодарность? Тогда, может быть, мне лучше объяснить вам главную линию нашей политики и тот неверный поворот, который мы сделали в Пиренеях?

Внезапно раздался приглушенный выстрел, и моментом позже в нос «Слюнявчика» вонзилось пушечное ядро.

— Круто! — похвалил капитан. — Стоило нам взяться за дело, как кто-то уже пошел в атаку. Вы только посмотрите на моих парней у нок-реи! До них уже дошло!

Четверка парней, известных как доходяги Ролло, ловко забрались на снасти и побежали вверх по веревкам, канатам и фалам, по шкотам, шнуркам и лентам печатной машинки, по голубиным перьям, тополиному пуху и прочей ерунде, которая порой почти не касалась рангоутов корабля. Шкоты еще не высохли после дождя, и поэтому парни какое-то время бездельничали у смотровой корзины. Для забавы они принялись окликать друг друга фальцетом, а затем их голоса перешли на пронзительный писк и достигли верхней точки. Но четверка дозорных не пожелала останавливаться на этом. Они продолжали карабкаться вверх, поднимаясь в воздух по невидимым вантам, пока наконец не исчезли в ближайшей куче кучевых облаков.

— Не слишком ли высоко для простых дозорных? — язвительно поинтересовался Джордж. — Может быть, они спустятся теперь к народу и расскажут нам, что к чему?

— Полагаю, вы хотите узнать, есть ли у нас какой-нибудь шанс на спасение? — спросил капитан.

Джордж пока об этом не думал, но всему наступает свой черед; и он не желал упускать такую возможность — возможность узнать что-нибудь похожее на то, о чем говорил капитан. Вот почему он вытащил из портсигара сигарету, отхлебнул крепкий, но мягкий напиток из квадратной темной бутылки, которой довелось стать простодушным автором многих из его бед, а также бед его верного друга, словесного мешка, и, прочистив горло, хрипло сказал:

— Вам лучше найти для всего этого какое-то разумное объяснение.

— Мне нравится ваша глупость, Джордж, — с веселым смехом призналась мисс Уэст.

— Упрям, как всегда, — фыркнул ей в ответ капитан.

— Думаю, мы могли бы перекинуться в картишки, — предложила их дама.

— У нас не хватает людей для партии, — ответил Джордж, еще не решив, нравится ли ему такое предложение.

Но, как обычно, он сказал не те слова, и в мгновение ока, в краткий миг между одним процентом вдоха и следующим, на юте появилась шумная компания людей из разных стран и далеких времен: между ними даже затесался мужичок, подозрительно похожий на Сократа, хотя и остальные выглядели такими историческими знаменитостями, как, например, Иван Грозный, Бела Лугоси^[128], Зазу Питц — и вплоть до того момента, когда у вас уже опускались руки, поскольку они понятия не имели о чувстве меры.

— Ты хочешь сказать, что они удрали? — гневно спросил генерал Цефалио Вегас у своего помощника, симпатичного, но безответственного дона Хорхе де лас Агвиларс де Оро де Сан Висенте и Сан Хуан, известного среди друзей как Джордж, и это американское упрощение применялось лишь потому, что Хорхе два года обучался в Принстоне, в институте Продвинутых исследований, где он специализировался по темам, связанным с жестокостью интеллекта великого древнего ацтекского мыслителя Хулио Сифуэнтеса — древнего вождя, свергнутого в свои последние дни волной революционного мятежа и тем самым низринутого на ту свалку исторических отбросов, которая находится чуть дальше Метаморов.

— Я хочу сказать, Твое Превосходительство, что им удалось убежать.

Такое обращение Хорхе или Джорджа объяснялось тем, что Цефалио был ему давним другом — с тех самых дней, когда они мальчишками бегали по Санта-Флоре де лас Зверес; в те годы, когда посвящение в общество коробок казалось им высшей целью жизни. Ах, молодость, молодость! Тем не менее он знал, что его длительное знакомство с Цефалио не имело теперь былой цены и особенно в данный момент, когда на карту было поставлено почти все — ранчо, белокурая женщина с севера, маленькое английское судно, стоявшее на якоре в гавани, и, наконец, массивное строение Бастилии, перенесенное за большие деньги из самого Парижа, — вот что сейчас решало ход событий.

— Здесь нет ничьей вины, — добавил Джордж. — Думаю, ты понимаешь, что стечение обстоятельств, которые послужили причиной их бегства, возможно и вероятно, никогда не стекалось прежде и, по-видимому, никогда не стечется вновь.

— Как же мне это узнать наверняка? — спросил Цефалио, царственно опускаясь в тростниковое кресло — красивый и гордый южанин в большой шляпе и с неизменной черной сигарой в зубах под летним солнцем в пыльном глинобитном городишке Мексики, которой еще лишь предстояло появиться на свет и помочь нам вырваться из оков реальности, если только у нас хватит для этого сил. — Как ты думаешь, они далеко успели уйти?

— Я полагаю, они теперь уже на полпути к Гакаллиону.

— А ты учел бандитские нападения на железной дороге в провинциальном городе Сан Хуан де лас Фруктофрескас?

— Да, я принял это в расчет, когда делал свои вычисления, — ответил Джордж. — Но если они на полпути к Гакаллиону, то их отряд сейчас находится где-то в середине ущелья Сломанной спины в провинции Слерамио.

— Если только они не выбрали более нормальный путь через джунгли, — резко ответил Цефалио.

— Они там не пойдут, Твое Превосходительство. Ты хочешь спросить, откуда я это знаю? Да потому что Стобридж, их предводитель, считает себя умнее меня. Эту иллюзию он питает с тех дней, когда мы оба учились в Итоне. Но, поскольку я знаю об этом, мне нетрудно понять, что он не воспринимает меня как соперника и не находит нужным придумывать планы, которые бы я действительно не мог разгадать. Вот почему теперь, после того как мы просчитали каждый его шаг, нам требуется лишь предпринять соответствующие действия.

— Соответствующие действия! — задумчиво повторил Цефалио. — Если бы мы только знали, что это такое!

Долгое время генерал смотрел на верного друга немигающим взором. На мгновение он снова стал старым Цефалио, которого Джордж знал столько лет — до того, как солнечный свет и ночная мгла раскололи между ними небесное царство и когда в мире еще был мир. Но потом глаза Цефалио снова заморгали; маленькие шторки из угриной кожи задвигались вверх и вниз, сверкая чужеземным лаком; и генерал, смахнув скупую слезу, взмахнул недрогнувшей рукой. В тот же миг солдат, невидимо стоявший на страже, выпрыгнул перед ним, с усами и всем прочим.

— Да, мой генерал? — сказал он, отдавая честь.

Однако Джордж был сыт по горло этими извращениями. Он отмел Цефалио прочь, опознав в нем еще одно из тех ложных воспоминаний, которое ему имплантировали в голову, чтобы свести с ума. Но доктор Азов и его зловещие помощники с бледными лицами выполнили свою работу недостаточно умело. Тот, кто всматривался в глубь явлений, без труда замечал края внедрений в зоне психомоторных воспоминаний, а Джордж, как лучший из операторов Серого Корпуса, считался экспертом по психам и моторам. Только так можно было противостоять врагу, который, овладев нашими землями, женщинами и рабочими местами, пытался теперь аннулировать наши души и превратить цвет нации в недееспособных идиотов. Но, несмотря ни на что, человек все же мог обнаружить края искусственной памяти; он мог отодрать эту неровную заплатку, прижать свой глаз к маленькой щелочке и заглянуть в колдовской котел творения, в тот темный центр, из которого происходило все. Хотя многие от этого сходили с ума.

Капитан, поймав его за таким недостойным занятием, тактично прочистил горло. Джордж быстро отпрянул от щелки и сделал вид, что ничего не случилось.

— Вы что-то хотели?..

— Напомнить вам о правилах приличия.

— Продолжайте, — сказал Джордж.

— Только не в присутствии дам, — ответил капитан.

— Вы не можете сказать мне ничего такого, о чем бы я уже не знала, — заявила мисс Уэст, и ее безмятежность превратила эти слова в легкую и светлую шутку.

— Продолжайте, если вы мужчина, — настаивал Джордж. — Почему вы вдруг остановились?

— Между прочим, мы вам не обещали, что поплывем дальше, — огрызнулся капитан. — Захотели, вот и остановились! Ясно?

— Конечно, нет. Но я не собираюсь вводить вас в затруднительное положение — особенно мисс Уэст.

— Вот видите, — сказал капитан, обращаясь к Мэй, — он не собирается вводить вас в положение. Однако он и пальцем не шевельнет для того, чтобы поддержать наш сюжет в такую богом данную минуту, когда мы наконец собрались все вместе — вы, я, Джордж и наша команда с косичками и ленточками. Опомнитесь, мой друг! Это здесь настоящая стрельба и тяжелая упорная работа! Это здесь вас ожидают подвиги и великие свершения! Мы могли бы поручить вам что-нибудь действительно серьезное — например, сосчитать каждую заклепку в этом картонном море. Так нет же! Вы задумали сойти на сушу! Вы решили уйти от борьбы и опустить свои два цента в то место, которое вам не принадлежит!

— Капитан, я попросил бы вас держать себя в руках…

Однако уговоры уже не помогали. Кожа на лице капитана покраснела. В его черных как смоль волосах появились перья, нос вырос и загнулся крючком. На бронзовой груди возник ритуальный рисунок Большой Коробки. Осмотрев себя с головы до пят, Ролло горько воскликнул:

— Что же вы с нами делаете, Джордж? Нет! Только не это!

Глубоко вздохнув, он собрал всю силу своей воли и внезапно исчез. Он исчез, как луч света. Как крик «эй, бампабомпо», который замолкает, едва вы его услышите. И именно так пронеслась эта неделя для Джорджа. Хотя ему было в принципе все равно.

— Вы следующая, мисс, — сказал Джордж.

— Да брось ты эти глупости, — хихикнула Мэй. — Давай лучше как следует повеселимся.

— Нет, — ответил Джордж. — Не время для веселья. Страх — вот горький плод отчаяния. Волны не знают о том, что скрыто в глубинах. И в такое время, как это, нам следует забыть…

Мэй сделала брезгливый жест — вернее, брезгливенький жестик. Этого было достаточно. Она испарилась. Она исчезла, чтобы воссоединиться с капитаном, или, что более вероятно, уйти в ту огромную страну возможностей, куда удаляются герои пьес, когда мы расходимся от сцены.

— Наконец-то я от них отделался, — сказал себе Джордж.

— Мог бы и нам кое-что объяснить, — проворчал словесный мешок.

— Черт, ты по-прежнему здесь? — спросил Джордж.

— Тебе лучше в это поверить, приятель, — ответил словесный мешок.

— И я тоже по-прежнему здесь, — добавил черепахан.

— Но где мы находимся? — поинтересовался мешочек.

— Мне кажется, это авианосец «Слюнявчик», — сказал Джордж.

— Неплохая попытка, Джордж, — похвалил черепахан. — Однако ты стартовал немного поздно. Лавина уже пронеслась. Я, конечно, извиняюсь, но прошлого не вернешь. И «Слюнявчик», во всей своей неисполненной славе, ушел в небытие.

— Тогда где же мы сейчас? — спросил Джордж.

— Мне очень не хочется говорить ему это, но похоже, что мы нигде, — шепнул черепахан словесному мешку, и тот повторил фразу вслух — буквально слово в слово.

— Нигде? — изумленно переспросил Джордж.

— Нигде, — подтвердил черепахан с тем самым невозмутимым видом, который так типичен для взрослых особей его вида; а ведь он, между прочим, уже подбирался к семи годам.

В лесу наступал вечер — один из тех чудесных тихих вечеров, когда хвойные деревья примеряют шляпки облаков, а маленькие кусты роняют алые слезинки ягод, сожалея о том, что такой прекрасный день уже не повторится. Шагая по едва заметной тропе, Джордж наслаждался красотами природы, однако его восторг все больше пригибался к земле под тяжестью черепахи, которая висела у него на спине. Словесный мешочек вел себя скромнее. Он уместился в одном из больших карманов куртки и спокойно дремал. Но черепахан, будучи криминальным авторитетом, обладал солидным весом. И, когда он начал петь, Джорджу стало вообще невмоготу.

— Я бы просил, — сказал Джордж.

— Что-что? Не понял? — спросил черепахан.

— Вы не могли бы воздержаться от пения?

— Хочешь сказать, что тебе не нравится моя песня?

— Она меня тревожит, — ответил Джордж.

— Хм-м, а я ведь выбрал самую задушевную, — обиженно произнес черепахан. — Эй, мешок! А ты что скажешь? Тебя тут тоже что-то тревожит?

Словесный мешок осторожно выполз из кармана Джорджа и свесил вниз свои крохотные лексикографические ножки.

— Я не знаю, где мы сейчас находимся, — сказал он. — Поэтому какая-то доля тревоги, конечно же, есть. Но меня успокаивает окружающее нас великолепие, которое нескоро забудется усталому путнику. Как вам такой ответ?

— Неужели вас даже не интересует, где вы находитесь? — возмутился Джордж.

— А что тут такого интересного? — недоуменно спросил черепахан. — Я сижу на твоей спине, а мешочек торчит в твоем кармане.

Мешочек действительно торчал. От него немного попахивало таблетками и эфиром.

— Куда же нам в таком случае идти?

— Давай не будем тревожиться об этом, — успокоил его черепахан. — Просто шагай себе по этой дорожке и шагай.

— По какой дорожке?

— А ты сделай ее, тогда увидишь.

Джордж не хотел подчиняться приказам какой-то черепахи — тем более что она могла оказаться панцирной и сухопутной. От такой мысли у него даже мурашки побежали по коже. На всякий случай он сошел с дороги, на которую его вывел черепахан, и, надо сказать, сошел вовремя. В тот же самый миг мимо него с ревом пронесся большой грузовик с огромными колесами, который выскочил из каких-то внутренних потаенных уголков леса и помчался к каким-то внешним потаенным уголкам.

— Это еще что такое? — воскликнул Джордж.

Грузовик с водителем в ковбойской шляпе лихо развернулся вокруг молоденькой сосны и вновь направился к Джорджу. Мотор взревел, к его грозному рыку прибавилось сиплое сопение, которое могло исходить только из камеры карбюратора, и Джордж понял, что все это не к добру. Особенно ему не понравился сам грузовик. Огромную квадратную кабину украшала психоделическая живопись, выполненная в манере дневного глюка — а между тем мода на такие вещи прошла уже давным-давно. Он встал на дыбы или, лучше сказать, припарковался на поляне, порыкивая мотором, сморкаясь серым дымом из широких выхлопных труб и посвистывая клапаном радиатора.

— Я думаю, тебе стоило бы поговорить с ним, — предложил словесный мешок. — Во всяком случае, ты не развалишься, если скажешь ему пару ласковых слов. Сделай первый шаг, а мы посмотрим, что у тебя выйдет.

— Лично я больше не буду смотреть на то, что из него выйдет, — сказал черепахан, брезгливо поморщившись. — Мне уже надоели ваши детские забавы и всякие там неожиданности.

Грузовик подъехал ближе, и Джордж заметил женщину, которая сидела рядом с водителем. Ее густые рыжие волосы ниспадали на плечи как заросли плюща; непослушные локоны завивались в маленькие кольца и спирали, сквозь которые тускло поблескивали проницательные глаза. Грузовик начал останавливаться, потом полностью остановился и наконец замер на месте. Джордж сжал зубы, сдерживая подступившую дрожь. Ситуация выглядела опасной — особенно когда мужчина вытащил из кобуры револьвер, сделанный из крепкого орешника и вороненой стали, а затем жестом велел женщине выйти из кабины.

Джордж хотел выбежать из кустов и представиться этой милой паре, но что-то заставило его изменить свое решение. Очевидно, не последнюю роль здесь сыграли бархатные тени леса, спокойствие дня, нежный ветерок и белки, участливо кивавшие с макушек деревьев. Вспомнив, что за показ денег не берут, Джордж решил немного понаблюдать.

— Я тоже хочу посмотреть, — сказал словесный мешок и начал карабкаться на панцирь черепахи.

А что ему еще оставалось делать, если остальные не додумались поддержать его маленькую подушечку, которая, в сущности, тоже была мешочком — пусть для бобов, но зато расшитым цветными нитками?

— А сейчас я вот что тебе покажу, — сказал похожий на ковбоя тип своей рыжеволосой подружке. — Я покажу тебе, как надо защищаться. Ты же знаешь, как я тревожусь за тебя. Ты знаешь, как мне тяжело оставлять свою крошку в маленьком домике посреди дикой прерии, где на сотни миль лишь трава да унылый ветер, где за целый век не увидишь ни одной живой души, где ты остаешься одна, без оружия, с одним лишь зубчатым гребнем прекрасной старинной работы, и никто тебя не защитит, если что-нибудь произойдет, стрясется или смахнется.

— Ах, Люк, — ответила женщина. — Я даже понятия не имела, что ты обо мне так заботишься. Все это время я думала, что ты ценишь меня только за мои языковые навыки — за то, что я стала моноглотом и заслужила среди обитателей наших мест почетную славу непревзойденного таланта.

— Ладно, смотри внимательно, — сказал ковбой и расстегнул фуфайку, накинутую поверх патронташа, к которому крепились его джинсы, заправленные с другого конца в ботинки из сыромятной кожи, поскольку он ставил их на порядок выше той сухомятной обуви, которую носили большинство горожан. — Сначала берешь эту штуку за кончик и нажимаешь ее вот сюда. А это называется предохраняющим средством. Ну-ка попробуй.

Девушка с кудряшками спустила предохранитель, револьвер бабахнул, и гулкое эхо выстрела понеслось по лесу. Шальная пуля, чиркнув по дюжине деревьев, отрикошетила от мостовой и влетела в узкий переулок, который вел к лагерю поселенцев. В тот же миг ребенок или, возможно, карлик — о чем было трудно судить на таком большом расстоянии — издал встревоженный крик и рухнул замертво, словно макрель, взлетевшая на луну.

— Для начала неплохо, — похвалил свою подружку ковбой. — А теперь нам надо выбрать какую-нибудь новую цель. — Он обернулся, увидел Джорджа и начал наводить на него оружие.

— Эй! Подождите минуту! — закричал Джордж.

Он торопливо прыгнул за ствол дерева и ненароком вспугнул королевского аиста, который сидел там на корточках, разминая клочок газеты.

— Извините, — сказал Джордж. — Но этот безумец пытается меня пристрелить.

— В таком случае мы должны предпринять какие-то действия, — ответил аист.

Он взлетел на толстую ветвь, отыскал в стволе потайное дупло и вытащил оттуда прекрасный тисовый лук и каленую стрелу.

— Вот, смотрите!

Встав в позу, которая невероятно трудна для аистов, он натянул тетиву и выпустил стрелу. Та, наслаждаясь чувством полета, воспарила к небесам, затем накренилась и начала свой долгий спуск обратно на землю.

— Осторожно! — воскликнул Джордж.

Но было слишком поздно. Стрела с бронебойной боевой головкой вонзилась в кабину и нанесла грузовику серьезное ранение.

— Святой броненосец! — вскричал мужчина.

Его привычка к присказкам свидетельствовала о том, что он происходил из племени апачей или трепачей, хотя никто из них больше не следовал обрядам и священным тропам своего народа. Разложив подбитый грузовик на газоне, мужчина осмотрел ужасную рану.

— Выглядит не так уж и плохо, — сказал он сам себе и влил в мотор бутылку вальволиновой смазки.

Двигатель издал протестующий вздох, дважды тренькнул и вырубился мертвым сном.

— Скажи, он поправится? — спросила девушка с кудряшками и слезами на глазах.

Ее рыжие волосы затрепетали в порыве ветерка, светлая юбка взмахнула широким подолом, и под тонкой блузой из дорогой первосортной материи проявились набухшие соски дерзкой и прекрасной девичьей груди. Еще не будучи понятой, она скромно дарила надежду на начало любовной сцены или даже, если повезет, на настоящий сексуальный роман.

— А что это вы тут подсматриваете? — закричал словесный мешок.

— Тебе-то какое дело? — ответил Джордж, инстинктивно съежившись и прикрыв руками покрасневшие уши.

— Ладно, забудь, — сказал словесный мешок. — Я ведь это только так — для смеха.

— Твои шутки начинают плохо пахнуть, — сердито проворчал Джордж.

В тот же миг ковбой и рыжая леди, странно засопев, повернулись в его сторону. Узнав Джорджа, мужчина сдвинул на затылок большую шляпу и разочарованно сказал:

— Ну вот! Это напоминает мне историю о том мужике, который увидел жабу и привязанную на веревке гваделупу.

— Если хочешь, я могу перевести тебе эту фразу, — сказал Джорджу словесный мешок.

— Лучше заткнись, — ответил Джордж. — Я и сам понимаю, о чем он говорит.

Повернувшись к ковбою и сделав широкий взмах рукой, Джордж дипломатично сказал:

— Вы куда-то направлялись? Не так ли? Может быть, вы возьмете с собой меня, все мое движимое имущество и относящиеся ко мне вещи?

— И-у-я-се-е! — произнес ковбой, а затем вытер с губы слюну, поскольку фраза оказалась слишком смачной. — А вы разве едете туда же, куда и мы?

— Наверное, — ответил Джордж.

Что-то внутри его протестовало против такой манеры диалога, но менять ее было уже поздно. Словесный мешочек с перепугу прятался за костной оболочкой органа понимания, и Джорджу не оставалось ничего другого, как только подстраиваться под его костноязычие.

Они забрались в грузовик и какое-то время ехали в полном молчании — или, вернее, в неполном молчании, поскольку оно нарушалось ревом мотора и надоедливым чавканьем черепахана, который объедал молодые побеги синтаксиса.

Моноглоты не ожидали, что их будут описывать так скоро. Чтобы навести марафет, они разбежались по костюмерным. Многие остановили свой выбор на трех ногах и одной руке — последнему пискупарижской моды. Когда они вышли из вигвамов со своими стилистами и кутюрье, среди них возникла небольшая давка. В принципе Джордж видел индустриальные районы и похуже этого, тогда было другое время. Теперь, после долгих лет, жизнь моноглотов казалась вынужденной поправкой. Если только из них не сделали исключение.

Увидев рыжеволосую женщину, моноглоты закричали:

— О, спасительница и воспроизводительница нашего племени!

Они говорили что-то еще, но качество света не удовлетворяло стандартам, и края кадров наползали на центр.

— Ну что я скажу? Серость! Склеп! — возмущался словесный мешок. — Выглядит более чем отвратительно. Куда вы поставили этого идиота? А куда он направился сейчас?

Ковбой щелкнул поводьями и развернул грузовик на объездную магистраль, которая замыкала в кольцо большое скопление городов. На пути к ближайшему из них стояло пять шлагбаумов, но водитель, оживший от быстрой езды, игнорировал предупредительные вспышки своей зажигалки. Он переключил передачу и помчался вперед на взятом в кредит транспортном средстве. Но камуфляж подвел: кабина, несмотря на раскраску, оказалась слишком заметной, и за ними увязалась погоня. В большой коробке, привязанной ремнями к багажному контейнеру, Джордж и черепахан обнаружили винтовки. Они сбыли их погоне без лишних слов, потому что на разговоры не осталось времени. Да и не было нужды о чем-то говорить. Вернее, нужда была, и даже очень большая, но Джорджа опять никто не слушал.

— Что это за место? — спросил он.

— По-моему, выглядит как Покомоко, — сказала их спутница, и, когда ей не удалось вытянуть из себя ни одного другого сравнения, она вытянула длинную шею.

В ту же минуту к центральным воротам подскакал породистый жеребец. Наездник гарцевал и кичился раздвоенной плешью, которая в те дни входила в моду среди сумасшедших, бродяг и других сумасбродов.

Потом через ворота проехали они. Костяшки ковбоя побелели на рулевом колесе, но створки ворот оказались не такими уж и крепкими. Грузовик промчался мимо длинного ряда абрикосовых деревьев и выехал с клумбы на городскую улицу.

Кругом мелькали толпы статистов. Они явно преобладали в этом городе, и многие из них носили яркие костюмы. Очевидно, здесь намечался какой-то праздник. Музыканты настраивали инструменты, погодка была что надо, и машина причин и следствий уже заходила на посадочную полосу.

Направление, выбранное ковбоем, оказалось не совсем случайным, но лишь наивные люди могли бы полагать, что Джордж не заметил этой детали. Наблюдатели стояли за каждым углом; они знали, что таким героям, как Джордж, иногда удавалось прорываться сквозь периметр. Они боялись этих гордых и отчаянных воинов, которые проходили через боль и наслаждение, через густые сети анализов и проб к тому заветному и светлому, чем были одержимы. Джордж без труда узнавал наблюдателей по голым черепам — от частых выводов у них выводились волосы. В целях конспирации им разрешали делать лишь по одному выводу на голову, и тех, кто нарушал это правило, подвергали дисциплинарным взысканиям. Во всяком случае, так происходило в недобрые старые деньки — перед тем как возобладало благоразумие.

Никто не хотел признавать себя побежденным. Но многие к этому быстро привыкли. Лишь некоторые скользили бесшумно во тьме, когда прожектора ощупывали землю и запрещающие знаки, как огромные стрелы, указывали на стоянку в небесах. Но смельчаки отправлялись дальше, мимо пулеметных гнезд и автоматов с газированной водой, мимо старой пушки, снятой со «Слюнявчика» и установленной здесь — в этом гиблом месте, где никто не придет спасти тебя, меня и Матильду.

Но давайте не будем подрывать себе здоровье надуманными и затянутыми измышлениями. Короче говоря, уже через каких-то полчаса Джордж сидел на кушетке и читал газету, в то время как женщина в низком декольте пыталась стянуть с него брюки и ботинки.

К счастью, ей это не удалось. Джордж заметил воровку и отбросил газету в сторону. Ее низкое декольте выходило за все допустимые границы, и он больше не мог притворяться безучастным.

Поболтавшись немного вокруг, Джордж ушел на дальний конец города. К тому времени уже стемнело, и темнота была составлена не просто из кусочков тьмы, а из чего-то такого, в сравнении с чем концепция мрака могла показаться ярким светом. Или это ему действительно так казалось.

— Джордж! Вот ты где!

Это был грубый голос, привыкший отдавать команды. В тот же миг Джордж испытал внезапный и скоротечный приступ психической глухоты, который усложнялся истерическими конвергенциями.

Как вы понимаете, за ним началась погоня. Кто-то решил выяснить, сколько Джордж может пройти, ни о чем не думая. Но ведь и бизон не думает, спасая свою жизнь; он просто пытается вырваться на свободу, чтобы там, в укромном месте, посреди раздольной равнины, поднять свою темную голову, стряхнуть пену с пересохших губ и вернуться к более приятным размышлениям.

Сюжет захлебывался в хаосе несвязанных частей и требовал аварийной остановки. Все начинало разваливаться на части. Джордж это предвидел давно, и он сожалел, что так получилось. Конечно, потеря мисс Уэст далась ему нелегко, но он должен был отбросить этот сырой и некачественный материал. Он должен был встать и сделать что-нибудь — снять с печи горшок, как говорили в народе. Образы потекли быстрее, они замелькали перед глазами, как розовые летучие мыши, но Джордж не стал тратить время на их классификацию. Он жал на все тормоза; в счет шла каждая секунда. Какая-то сила мешала ему добраться до желанной тины. А зачем вам жабры, как не для того, чтобы вовремя лечь на дно? Джордж энергично дернулся и смело прополз еще немного, однако движение вдруг оборвалось, и он который раз осознал всю тщетность и суетность бытия. Ему захотелось сдаться, сложить с себя взятые обязательства и в смирении удалиться прочь.

— За что мне чаша сия? Почему я должен делать все это?

— Не волнуйся, — ответил черепахан. — Мы сделаем это за тебя. Верно, ветряной мешок?

— Во-первых, я словесный, а не ветряной, — поправил его мешок. — А во-вторых, ты просто абсолютный болван, если думаешь, что между нами могут существовать какие-то партнерские отношения.

— Я только пытался помочь этому парню, — сказал черепахан, указывая короткопалой лапой на курчавую голову, которая торчала в трясине.

И тут на белом коне появилась белокурая леди. На ней была умопомрачительная упряжь лихой наездницы — вся из белой оленьей кожи вплоть до шляпы, которой она махала толпе. В руке она держала звездно-полосатый флаг, трепетавший от страха на кончике длинного древка.

Жеребец всхрапывал и рыл копытами землю, потому что следом за ним шагала группа мужчин, одетых в кричащие клетчатые костюмы и необычно молчаливые соломенные шляпы. Мужчины раздавали людям образцы новейших медикаментов фирмы «Пофиг», которые помогали адаптироваться ко всему, что происходило или могло произойти.

Потребность в таком лекарстве ощущалась давно. Люди становились все более угрюмыми и злыми, доходя порой до открытой враждебности, когда рядом с их домами из армированного картона проступала голая и лишенная растительности земля. В некоторых частях Нью-Джерси вспыхивали бунты. В Акрон, штат Огайо, несколько раз вызывались войска. Но подавители населения в смятении отступали прочь, когда им вновь и вновь указывали на то, что они не говорили по-испански. Подобные инциденты случались едва ли не каждый день. И никто не знал, когда этому придет конец — главное, откуда он придет и какой именно. Неразбериха усилилась до такой степени, что репортеры уже не находили слов, которые могли бы нам рассказать, в каком дерьме мы оказались. Хотя никто тогда себе подобных задач не ставил. Реальность исчезла за ширмой нового видения истории. Все совпадения, случайности и странности происходили с другими людьми, но не в нашей стране и, увы, не с нами.

Конечно, простой просмотр ежедневных газет не показал бы вам, насколько гротескной была та ситуация. Но разве можно судить о реальной жизни по газетам? Разве это нормально? Люди, которые задавали такие вопросы, находили себя в куче проблем. Маленький вопрос о природе реальности приводил к большой беде, не говоря уже о том, что вы тем самым привлекали к себе пристальное внимание ФБР.

«У танцора танго маленькая язва. Как поняли? Прием». Кто не слышал этих милых и понятных фраз, которыми так любят перебрасываться друг с другом агенты ФБР? Трое из них следовали за мужчинами, которые раздавали таблетки фирмы «Нафиг». Их пальцы нервно покоились на тетиве десятиразрядных барабанных луков. Между тем переносчики медицинских образцов не обращали на агентов никакого внимания. Они знали, что их пропустят через сито проверки. Эти парни могли воображать о себе все, что угодно, но даже в самых диких грезах они не ожидали закончить жизнь, раздавая дармовые таблетки на углу двух улиц в безымянном городе, который был слишком печален, чтобы в нем жить.

Женщина поклонилась толпе. Но толпа смотрела на нее неопределенно. А как еще простому народу смотреть на весь этот цирк? Данный вопрос был выставлен на народный референдум, и по рядам прокатилась волна предложений.

— Где они откопали ее, эту кобылу на белом коне, со звездным флагом нашей страны, которая среди прочих достоинств провозглашает право на непрокисуемость сгущенного молока?

— Где-то я ее уже видел, — сказал небольшой мужчина в аляпистом галстуке и котелке, стоявший у обочины, на которой ковбой припарковал свои четыре колеса.

Внезапно мужчина исчез с той живостью, которая характерна только для очень плохих сюжетов. Ни один уважающий себя персонаж не станет появляться на сцене лишь для того, чтобы сказать пару слов; пусть даже это будет его эпитафия или что-то еще, чего мы здесь касаться не будем.

Но вернемся к Джорджу с его черепахой и словесным мешком, который своими криками и визгом начинал напоминать небольшой катаклизм, отмеченный в таких великих мифах мира, как Жизель и Венгрия, Маленький Бу-Ползунчик, Хензель унд ди Готердаммерунг, Самбо и Близнецы Тамбурти и многие другие.

— А что она там делает на этой лошади? — внезапно выпалил мешок.

Джордж и мужчина в галстуке посмотрели друг на друга.

— Какой любопытный вопрос! — произнес мужчина.

— А что вы так смотрите на меня? — возмутился Джордж. — Это, между прочим, не я… Ну, вы сами понимаете, что я имею в виду.

— Но это же ваш словесный мешок, — настаивал мужчина.

Внезапно на его лице промелькнуло странное выражение. В тот же миг в воздухе пахнуло чем-то новым и тревожным. Это дуновение времени ошеломляло своей простотой и реализмом. Словно громкий пук в легкой дреме, как сказал великий поэт.

— Послушайте, дядя, — завелся словесный мешок. — Мне не нравятся ваши игры с предлогами. Я не его словесный мешок и ни чей-то там еще. Я свой собственный и без права передачи по наследству.

— А вот здесь позвольте с вами не согласиться, — воодушевился мужчина. — Вполне очевидно, что вы являетесь аллегорией на некоего грамотея, из которого слова сыплются как, извините, из мешка.

Между тем белый конь был действительно прекрасен. Черепаха смотрела на него чуть дыша. Какие глаза! Какая грива! Черепахан застонал, усилием воли воспроизвел процесс, о котором знают только черепахи, и превратил себя в женскую особь с целью будущих грез о дружбе и любви. Неплохая компенсация за панцирь, правда?

— Господи, как он мил, — шептала черепаха. — Но что ему взять с меня? Я простое земноводное существо с равносторонним треугольником на спине, да к тому же еще и страдающее от сексуальной неудовлетворенности.

Она жаловалась на нынешние времена и на вредное влияние различных химикатов, которые не только выбрасывались в атмосферу из всевозможных труб, но и соединялись в стратосфере друг с другом, — и это там, среди молний и дождя, в тончайших слоях воздуха, где молекулы могли дышать полной грудью и в минуты безветрия улетать далеко-далеко.

И именно там вредоносные газы соединялись и порождали новое зло — сверхмодные облака с кислотной начинкой. Эту гадость называли летучей взвесью, и она воздействовала не только на людей, но и на животных. Под натиском взвеси наш мир дрожал и размывался. Говоря языком науки, она вызывала самопроизвольное молекулярное отклонение границ реальности, и поэтому ее иногда называли смогом. Но данный термин не отражал действительного положения вещей, и мы, как всегда, лишь приближались к сути явления.

Белый конь об этом ничего не знал, потому что он воспринимал реальность со своей лошадиной точки зрения. Однако его взгляд на мир ничего не уступал нашему — я имею в виду нас, черепах.

Леди подбросила свою шляпу в воздух, а затем показала ее публике с обеих сторон. Шляпа была пуста, но наездница вытащила из нее голубя, который тут же взлетел к облакам. Вслед за ним появилась летучая мышь, вымазанная для эффекта белой краской. Она тоже упорхнула вверх по забавной спирали, однако ее номер не произвел особого впечатления.

А дама разошлась не на шутку. Она опустилась на одно колено, вновь помахала шляпой и трижды похлопала ее рукой. Оттуда заструились реки вина, к которым бросились жаждущие толпы. Не прошло и секунды, как реки превратились в змей. Народ отпрянул назад. По рядам прокатился недовольный ропот.

Джордж смотрел на фокусы, разинув рот. Это были не какие-то дешевые трюки, а настоящее мастерство. И тут до него дошло, что он перенесся в какое-то странное место, потому что вещи подобного рода случались только с другими и где-то там еще.

Словесный мешок наблюдал за представлением почти без интереса. Он привык составлять свое мнение быстро и основательно, затрачивая на обдумывание вещей лишь несколько наносекунд.

И он уже сделал окончательный вывод. Вернее, мешочек чувствовал размеры и форму вывода, но ни одна из фраз не подходила для точного описания. Ни одна, представляете? Это звучало как парадокс, но он, словесный мешок, не мог найти нужного слова. Застонав от отчаяния, мешочек распорол свой свежий шов в левом нижнем углу, и слова полились из него обильной струей:

— Есть вещи, которые продолжают существовать даже после того, как исчезает их суть. И я не напрашивался на эту работу. Всему виной плохая привычка автора, которому нравится размышлять о написании фраз перед тем, как строки ложатся на бумагу. Но разве можно рассказать о запахе зимнего дыма с неуловимой горечью смолы в один из тех темных вечеров, когда мир выглядит так, будто он готовится к смерти? Я не хочу показаться мрачным, но это невозможно. А потом вы видите девушку в белой шляпе, на белом скакуне, цветущую тем великолепием, которому место лишь в прошлом, и ее смех струится как водопад, застывший на кончике потока, где звенят колокола нашей юности. И в этой наступившей тишине, в этом квадрате света, который еще не пожрали сумерки, вам вдруг становится ясно, что вы уже бывали здесь — пусть даже и неописуемым, ускользающим от воображения образом.

Да, подобные мысли воспринимаются нелегко, и поэтому мы обычно отметаем их прочь со смехом и сарказмом. Так случается всегда, успокаиваете вы себя и идете дальше, расшвыривая листья на своем пути, эту былую славу лета, потому что вам заранее известно, что впереди уже ничего не будет, кроме суровой реальности зимы.

И тогда вы понимаете, что возможна другая жизнь, что вам надо сделать крутой поворот и поменять какие-то вещи — если только вы не словесный мешок, втиснутый в странную сцену с персонажем по имени Джордж и с безымянной леди в белых кожаных брюках на белом скакуне.

Внезапно из толпы вышел высокий мужчина с татуировкой на лице — на его щеке виднелась бабочка с красно-зелеными крыльями. Он шел напролом, обламывая наречия, которые возникали по сторонам, и его окружало облако смуты и недовольства. Подойдя ближе, мужчина с бабочкой протянул руку и схватил словесный мешок.

Джордж от испуга замер на месте. А потом уже было поздно предпринимать какие-то действия.

— На помощь! — закричал словесный мешочек.

— Тише, мой маленький друг, — сказал мужчина. — Это мне нужна твоя помощь.

— Что за странные слова я слышу? — воскликнул словесный мешок.

— Пусть странные, но правдивые. Знай же, мой славный мешочек, что я прилетел сюда с планеты Эксцелмии, где во время внезапной антимифозной инфекции были утеряны все разговорные языки. В тот ужасный год по галактике пронесся демилилогизирующий вирус и наша планета оказалась на его пути. С тех пор осталось лишь несколько хранилищ слов, и они как колодцы в огромной пустыне смятения и непонимания. Каждый хочет испить из них, но жажда так велика, что в результате возникают войны. И нет надежды на третейский суд, так как нам приходится сражаться даже за те слова, которые могли бы дать людям мир и согласие.

— Да, круто там у вас, — заметил словесный мешок. — Но мне не совсем понятно…

— Я уже подхожу к концу, — сказал мужчина. — Ты будешь нашим спасителем. Разве тебе не это хотелось услышать?

— Возможно, — ответил словесный мешок.

— Мы хотим, чтобы ты полетел с нами и научил нас своим неограниченным возможностям выражения. Нам хочется, чтобы ты странствовал по нашей планете и одевал мир в слова. Мы же будем следовать за тобой и вести записи твоих речей. И все, что ты скажешь, будет нашей логикой, нашим синтаксисом и нашей реальностью. Как тебе это нравится?

— Твоя речь напоминает хорошую острогу, — с усмешкой ответил словесный мешок. — Но сначала я должен поговорить с Джорджем.

Однако, прежде чем он успел обсудить свою дилемму с Джорджем, женщина в белом вытащила из седельной сумки маленький предмет, и тот тут же превратился в зеленого слепня. Конечно, неплохо появляться на сцену подобным образом, но с этим слепнем было что-то не так. Когда он пару раз пронесся над толпой, всем стало ясно, что ему не хватает опыта в жужжании. А что может быть хуже чуждого нам насекомого, которое, жужжа, пытается выдать себя за что-то земное? Джордж вспотел при мысли о том, что жужжащий слепень появился лишь для того, чтобы создать в сюжете полную неопределенность. Фактически он даже перегрузил эту сцену.

Тем временем женщина хлопнула в ладоши и повернула прекрасное личико к слепню.

— На место! — сказала она, и насекомое вернулось в сферу неосязаемого.

А диорама казалась будто живой. Когда Джордж впервые взглянул на нее, он увидел какой-то коричневый предмет, пересекавший каменистую осыпь. Присмотревшись, он узнал в нем зайца — маленького и облезлого, но все-таки зайца.

— Как же это возможно? — с удивлением воскликнул Джордж. — Неужели вы поместили туда и что-то живое?

— Там все живое, — ответил техник.

И тогда Джордж увидел, как из-за горы появились доисторические люди, одетые в медвежьи шкуры. Два охотника из палеолита остановились и устало оперлись на копья. Их женщины начали разжигать небольшой костер. Почти у задника диорамы располагались скалы, край утеса и несколько деревьев. За ними начинался нарисованный ландшафт — огромное пространство уходящей вдаль равнины (а может быть, вельда, прерии или степи). И все это выглядело очень живо — особенно женщины, которые так мило склонились к костру, и их мужчины, карманьонцы, судя по большим карманам и сходству с греческими богами, высокие, красивые и светлокожие люди, с вполне развившимися черепами и орлиными чертами лица, не говоря уже о длинных волнистых волосах их дам, которым позавидовала бы любая современная женщина. А вокруг простирался новый мир, где все еще предстояло сделать и придумать, — мир на рассвете времени, столь чудесно изображенный на картинах Лескокса. И вряд ли эти карманы представляли, как им повезло.

— Великолепно, — сказал Джордж. — Значит, вы отслеживаете в прошлом какую-то группу пещерных людей, а затем проецируете сюда сцены их жизни?

— Нет никакой разницы между тем, что происходило с этими пещерными людьми в прошлом, и тем, что вы видите сейчас, — ответил техник.

— А как вам это удалось?

— Магическая симпатическая инженерия, — ответил техник.

— Кажется, я об этом что-то слышал, — сказал Джордж.

Он снова повернулся к диораме и присмотрелся к тому, чем занимались пещерные люди. Те разводили костер и, видимо, собирались готовить обед.

— У них там овца, которую они хотят сварить, — вскричал Джордж, напряженно склоняясь вперед.

Он с огромным интересом наблюдал за происходящим, поскольку в Мясном университете его профилирующим предметом было жаркое из барашка, а непрофилирующим — свиные маринованные ножки.

— Осторожно! — закричал техник. — Не подходите так близко!

— Можете обо мне не беспокоиться, — ответил Джордж, и в тот же миг его нога сорвалась с помоста.

Не успел он опомниться, как пол лаборатории ускользнул из-под него куда-то вверх и под ногами зашуршала каменистая осыпь. Ему еще повезло, что он свалился сюда, а не в пропасть, хотя, с другой стороны, Джордж тогда бы просто упал, а не попал в диораму.

Магда нашла его на восточном хребте, где он осматривал гору. Восстановив равновесие, Джордж понял, что в прежний сюжет ему уже не вернуться. Он стоял на каменистой тропе, зажатой между отвесной скалой и бездонной пропастью. Заглянув в черневшую глубину, Джордж поспешно отступил от края бездны. Все это, конечно, могло оказаться игрой его воображения, но он решил не рисковать, поскольку даже воображаемое падение с такой высоты неизбежно привело бы к смертельному исходу.

Осмотревшись, Джордж увидел диораму, которой он уже любовался прежде. Только на этот раз он находился внутри ее. «Вот ведь невезение, — подумал Джордж. — Что же мне теперь делать?» И тогда Джордж решил как-нибудь выбраться из этой картины и вернуться туда, где он был раньше.

В эту минуту из-за поворота тропы появилась женщина, которая испуганно остановилась, заметив незнакомого мужчину. У нее были темные волосы и стройная фигура, слегка прикрытая шкурой антилопы. На ногах виднелись элегантные сандалии из люцитана — естественного древесного продукта, который напоминал крокодиловую кожу.

— Кто ты? — спросила она.

— Меня зовут Джордж, — ответил он. — Я пришел из другого мира.

— А я вышла на утреннюю прогулку, — сказала женщина, — и вот, совершенно случайно, встретила тебя. Но где же находится этот твой мир?

— Он в будущем, — ответил Джордж. — В далеком будущем. Я собираюсь вернуться туда в самое ближайшее время. А вас, извините, как-нибудь зовут?

— Я — Магда, — представилась она. — Женщина Ульдрайка Небольшого Но Очень Сильного.

— Не имел удовольствия знать такого, — сказал Джордж.

— Скоро узнаешь. И у тебя не будет никакого удовольствия, можешь мне поверить на слово.

— Где вы научились говорить по-английски? — спросил Джордж.

— Я говорю на раннем карманьонском, — ответила женщина.

— Это я перевожу для тебя ее слова, — шепнул Джорджу на ухо словесный мешок.

Джордж уже успел о нем позабыть, но мешочек и сам о себе позаботился. Он оседлал шею Джорджа чуть ниже воротничка, а черепаха, которая стала теперь очень маленькой и сонной, свернулась на нем посапывающим калачиком.

— Да, видок у тебя еще тот, — сказала женщина. — Жди меня здесь. Я кое-кого приведу.

Прежде чем Джордж успел возразить (а он в принципе это и собирался сделать), женщина развернулась и убежала за поворот тропы. Джордж неуверенно потоптался на месте, пошел в другую сторону, но примерно через двадцать ярдов уткнулся носом в каменную стену. Тропа закончилась; дальше дороги не было — ни в обход скалы, ни над ней, ни даже под ней.

— Что-то нам вообще не везет, — проворчал Джордж и, сев на камень, начал ждать возвращения женщины.

Она появилась достаточно быстро, в сопровождении рослого широкоплечего мужчины. Тот носил через плечо синий кушак, на котором поблескивал значок помощника шерифа.

— Так-так, — сказал он. — Я помощник шерифа Юрич. К нам поступило донесение, что вы являетесь необъяснимым явлением. Поэтому, гражданин, попрошу объясниться и показать какие-нибудь документы.

Джордж не имел при себе никаких документов. Помощник шерифа велел ему пройти в участок, пообещав разобраться с ним по прибытии на стоянку.

Стоянка карманьонцев больше походила на лежанку, потому что все они лежали вокруг костра и обсуждали вопрос, который вновь и вновь усложнял их примитивные жизни. Они спорили о том, как им приготовить жаркое из барашка.

— Прежде всего нам надо решить, где мы его будем жарить, — разумно заметил Лефтий. — Прошлый раз мы оставили его на солнце, — сказала Магда.

— И солнце усыпало мясо личинками, — добавил Лефке.

— Хотя баранина осталась такой же твердой, как и была, — произнес кто-то еще. — Но теперь мы должны зажарить эту штуку по-настоящему!

Зажаривание барашка всегда считалось нелегким делом. Обычно племя Лефке привлекало к этому рабов, в чьи обязанности входило поддержание огня и освежеванной туши. Чаще всего дело кончалось серьезными ожогами пальцев и кистей рук, поэтому время от времени люди придумывали разные уловки. В дни великих побед для зажарки использовали по нескольку пар рабов, и там, где один поджарник сжигал себе что-нибудь до костей, дюжина их обходилась мелкими волдырями. Однако все понимали, что это еще не предел, и поиски лучшего способа продолжались.

— Где раб?

— Мертв. Или, говоря языком наших потомков, отбросил копыта и сыграл в ящик. У нас не осталось больше ни одного раба. Все они ушли за великой наградой к далекому небу.

— Кто же нам тогда будет жарить жаркое?

— Вы забыли о нашей пылающей горе! Давайте бросим барашка в лаву!

— Подождите! — закричал Джордж. — Думаю, мы можем найти более рациональное решение, чем жарить мясо голыми руками.

— Вот этого я и боялся, — сказал Хенке. — Он мне сразу показался рационализатором. А вы ведь помните, как эти парни уничтожили всех динозавров. Давайте убьем его и вернемся к укладу прежних дней.

И тут из-за скалы вышли двое мужчин, одетых в темные деловые костюмы. Один из них нес в руке длинный металлический прут. Воровато осмотревшись, они торопливо положили прут на землю и вернулись к скале. Но выход к тому времени исчез. Они оказались запертыми в плейстоцене до утра, и им предстояло провести здесь долгую ночь, наполненную криками мамонтов и пещерных львов. К счастью, они захватили с собой коробочки с ленчем.

Как выяснилось, мужчины работали музейными смотрителями, и их не устраивал вялотекущий прогресс карманьонцев.

— Эти люди даже не пытаются что-то делать. Может быть, вы нам подскажете какой-то выход?

Они изо всех сил старались завязать беседу с Джорджем.

— Вы часто посещаете эти места?

Смотрители развели костер. Своим появлением они освободили Джорджа от множества проблем. Но был ли он благодарен им за это? Вряд ли. Джордж стоял в стороне и смотрел на пир дикарей. Даже на таком расстоянии он мог видеть, как они ели тушеного барашка, поливая его тем анахренизмом, от которого потом произошли соусы и приправы. Подобная дальнозоркость Джорджа объяснялась исключительной чистотой воздуха, присущей только предысторическим временам, когда люди использовали глаза, а не очки.

Между тем металлический прут значительно ускорил приготовление жаркого. Хромой Нарвал, один из старейшин племени, заявил, что с такой штукой жарить барашка «так же легко, как дуть». Это выражение было использовано впервые, но оно тут же получило одобрение всего племени. Идея дуть на барашка, а впоследствии и вообще на еду, или, в дальнейшем развитии, надувать все, во что можно ткнуть прутом или предметом, похожим на палку, быстро распространилась по всем племенам плейстоцена и нашла свое отражение в культуре. Впрочем, подобные вещи случались тогда повсеместно. Плевать кусками мяса стало символом гнева, хотя против этого яро возражали племена плеваков, обитавшие в центральных тропических джунглях. В противовес остальным они настаивали на тщательном вылизывании мяса, утверждая, что тем самым предохраняется «истинный исток всех слов».

Конечно, все это произошло гораздо позже. А в тот момент Джордж жадно поедал куски жаркого и, высасывая из костей мозг, поглядывал в сторону смотрителей, с которыми он хотел вернуться в свой век. Они по-прежнему держались в стороне от стоянки. Джордж решил присоединиться к ним и, взяв на всякий случай прут, пошел по узкой тропинке. Он понимал, что в его руках находился уникальный предмет — единственный в то время артефакт грядущей культуры. От осознания такого события по пальцам Джорджа потекли струйки пота — и не только по пальцам, но и ногам. Ему все чаще приходилось обходить кучки камней, живописно наваленных у основания скал. Отыскав свободное место, он осмотрел большой валун, у которого можно было оставить артефакт культуры. Почти гладкая поверхность камня натолкнула его на мысль о наскальных рисунках. Джорджу захотелось написать что-нибудь грядущим потомкам, но, как на беду, упав в диораму, он не захватил с собой пишущих инструментов. Оставив артефакт у валуна, Джордж отступил на шаг и вдруг почувствовал, как заскользили его колеса. Это странное ощущение могло ошеломить любого. Исход не был фатальным, но и не подлежал сомнению. Его ботинок (насчет «колес» Джордж, конечно, загнул) поскользнулся на кучке детской неожиданности, которую он не заметил на фоне других куч из более твердого материала. Взлетая вверх, вторая нога слабо царапнула по грунту, а затем все тело, подчиняясь закону Ома, последовало за пятками и по пологой дуге начало опускаться в уже упомянутое нами безобразие. Буквально через миг, хотя субъективный опыт говорил о значительно большем сроке, Джордж упал на кучу, которая показалась ему теперь неожиданностью перепуганной студентки — а вы, наверное, можете себе представить эту раннюю и не слишком удачную форму плывуна.

Упав в плывун, он почувствовал стремительное вращение — вернее, центростремительное, поскольку оно возникло не по его вине. Джорджа начало затягивать в огромную воронку, и от испуга он даже не сразу догадался расставить руки и остановить это движение. Первая попытка оказалась неудачной, поскольку крохотные микроорганизмы, обитавшие между фрагментами плывуна, успели подать апелляцию в кассационный суд. Их движение быстро охватывало новые слои, и Джордж продолжал падать куда-то вниз, фыркая и гневно отплевываясь, но уже не жарким из барашка, а тем, что попадало ему в рот.

К счастью, щитки на носу не дали ему задохнуться. Тем не менее он знал, что если в ближайшие минуты с ним не случится какого-то светлого явления природы, то надвигавшаяся угроза смерти разразится настоящей грозой. И все это время в его уме звучал мотив — тум-ти-ти-та — веселая песня, которая могла быть только «Амаполой». А падение все продолжалось и продолжалось, и пули выбивали пыльные пятна на зеленом сукне, но даже в своем воображении Джордж не понимал, на кой черт он приплел сюда эти пули.

Хотя на самом деле падение оказалось не таким уж и ужасным. Во всяком случае, не каждая его часть. Это, между прочим, древняя мудрость, о которой догадывались еще самые первые люди. Та часть падения, в которой он попал под подземный дождь, а потом та, где на своде пещеры мигали яркие слюдяные точки, доставили ему истинное эстетическое наслаждение. Впрочем, Джорджу понравились и морские львы, и даже моржи с шарами. Их было немного, этих светлых полос, но они поддерживали его до тех пор, пока он наконец не плюхнулся в большую кучу на полу пещеры, которая находилась ниже всего, что ему довелось пролететь во время падения.

Быстро оценив ситуацию, Джордж успокоился и оценил ее еще раз, но уже медленно. Он сидел на земле неподалеку от группы шимпанзе. Обезьяны собрались вокруг высокой насыпи, в которой Джордж узнал термитник. Они ковыряли эту кучу палочками, вытаскивали из нее личинок, а затем поедали их, запивая шимпанзским из лучших запасов обезьянника.

— Наверное, вы удивляетесь, что встретили нас здесь? — спросил крупный пожилой шимпанзе, с седыми волосами и в мексиканской шляпе, которая вызвала у Джорджа кое-какие подозрения.

— Что это за чучело? — спросила одна из самочек, которую все называли Лейлой.

— Наверное, примат родственного вида, — ответил Сакс, вожак стаи. — Хотя его две ноги кажутся мне жалкой пародией на двуногость. А вы только посмотрите на его узкий рот, крохотные ноздри и отсутствие крепкой лобовой кости! Взгляните на его ботинки — это явный признак того, что он читает книги.

— Дай ему одну личинку, — сказала Лейла. — Эй ты, обезьяна, хочешь личинку?

Джордж немного смутился, поскольку в его мире люди не ели личинок на первое — да и на второе тоже. Но потом он вспомнил, что в былые дни такие личинки делались из марципана и особенно ценились под мокрое портвейнское, которое соперничало с сухим румынским, приготовленным из лучших перечных стручков.

— Хорошо, но только одну, — ответил он и положил бледную штучку в рот.

Личинка оказалась довольно вкусной, поэтому Джордж решил подумать о возможности добавки. Он уже освоился с этой тактикой выжидания, к которой ему теперь приходилось прибегать все чаще и чаще.

— Хочешь еще одну? — спросила Лейла.

— Ладно, давайте, — ответил Джордж.

— А он неплохо умеет говорить, — сказала Лейла Саксу.

Откуда-то издалека доносилась мелодия. Она усилилась, и Джордж узнал звуки флейты и тамбурина. Они исходили оттуда, где, по его мнению, должен был находиться задний проход пещеры, поскольку там пространство сужалось до початка кукурузы и тонуло в непроглядной тьме.

Повернувшись к заднему проходу, Джордж начал смотреть во все глаза. Вскоре оттуда появился небольшой ансамбль, составленный из тамбуринов и флейт, и, что характерно, это были не просто инструменты, а игроки, которые без труда исполняли самые замысловатые мелодии. Джорджу они показались похожими на пуделей или даже на гепердов.

— Привет всем, — сказал вожак гепердов. — Мы пришли сюда, чтобы немного вас повеселить.

Джордж знал, что гепердам не полагалось играть на музыкальных инструментах, как, впрочем, и на немузыкальных тоже. Тем не менее он промолчал, понимая, что здесь, на заре времени, многие роли еще ожидали своего распределения, и никто толком не был уверен, кому и за что хвататься.

Геперды пришли известить об открытии нового салона мод, где слоны собирались продемонстрировать причуды своего туалета. К слову сказать, эта идея настолько опередила свое время, что так и не нашла окончательного завершения.

Джордж торопливо осмотрелся, пытаясь найти выход из пещеры. Здесь и без слонов уже не хватало места. Он содрогнулся, представив, какой затор они устроили бы в таком закупоренном пространстве. Но слоны не пришли. Под давлением невразумительных обстоятельств они решили отложить визит до лучших времен и ограничились письменными извинениями. К сожалению, последние оказались сильно измятыми, поскольку геперды использовали их вместо партитур и музыкальных нот.

Послышался мягкий шлепок, и что-то, свалившись с невидимого потолка, упало Джорджу прямо на колени. Как он и подозревал, это был словесный мешок.

— И в какую же беду ты впутался на этот раз? — спросил мешочек.

— Только не надо валить на меня вину, — возмутился Джордж. — Я просто упал в дыру, вот и все.

— Этого вполне достаточно, — произнес словесный мешок. — Ты довел сюжет до полного безрассудства. И теперь, чтобы создать атмосферу взаимопонимания, нам надо выпустить какой-нибудь свежий флюид.

— Нет, только не это! — закричали шимпанзе.

— Поздно, — ответил словесный мешок. — Дело уже сделано.

По ходу тех ужасных событий, которые в последнее время сотрясали эти места, люди часто становились свидетелями странных и необъяснимых явлений. Они видели говорящих животных, салоны слоновьих мод и термитники с органическими телетайпными лентами. На ликвидацию аномальных зон были брошены значительные силы. В критических местах располагались словесные мешки. Правительство отчаянно пыталось поставить ситуацию под контроль и подвергнуть ее дальнейшему анализу. Но молодежь оставалась безучастной; она уже не видела жизни без пещер и марципана, поэтому следовало найти какую-то новую уловку.

— Только прошу тебя, никаких новых уловок, — взмолился Джордж. — Мне нужно время, чтобы привыкнуть к этому.

— У нас нет больше времени! — резко оборвал его словесный мешок. — Даже теперь, в начале всех вещей! Разве ты не заметил тенденции предметов собираться вокруг друг друга и таким образом принимать вид порядка и здравого смысла? Нежели тебя не тревожит то, что происходит вокруг? Джордж, я не зря заговорил о твоем пристрастии к марципану! Оно становится просто маниакальным! Нам надо убираться отсюда ко всем чертям!

Но Джордж не нуждался в уговорах. Он вскарабкался на ноги, расправил свои затекшие члены и пошел туда, куда ему захотелось пойти.

— Не сюда! — шептал словесный мешок.

Джордж повернулся и пошел в противоположном направлении.

— Ты что — с ума сошел? — закричал черепахан, который, как оказалось, спал внутри словесного мешка.

Джордж развернулся вокруг и попытался что-нибудь придумать.

— Типичная человеческая дилемма, — сказал старый, умудренный опытом Сакс.

Шимпанзе презрительно сплюнул и снова отвернулся к термитнику. Лейла, молодая самочка, захихикала и почесала свой носик перышком.

Джордж с удивлением взглянул на перо. Откуда оно тут появилось?

— Посмотри сюда, — раздался голос.

Джордж взглянул вверх. Над его головой кружило пернатое существо, немного похожее на синюю птицу счастья. Позже выяснилось, что это была синяя птица сомнений.

— Следуй за мной! — прокричала синяя птица.

— Да будет день! — воскликнул Джордж.

И тут он почувствовал, что его неудержимо поднимало в воздух. Через миг недержание исчезло, но ему удалось сохранить тенденцию подъема. Он схватил словесный мешок и воспарил над изумленными гепердами.

Итак, как вы, наверное, уже догадались, Джордж оказался в воздухе — в той самой лучистой окружающей среде, которая, несмотря на свою безвредность, служит всему прочему то фоном, то основанием. Джордж медленно и напряженно поднимался вверх, пока к нему наконец не пришло чувство облегчения. И как же приятно было вернуться на свежий воздух, где потоки ветра овевали разгоряченное тело и рассказывали свои маленькие истории! Северный ветер говорил о славе, о лавинах и льдах в глубоком безмолвии; южный ветер, пропахший пряностями, нашептывал о дальних странах в сердце пустынь. Восточный ветер смущал коварством и злобой, а западный — пел о царствах, куда рвалась утомленная душа.

Воспаряя все выше и выше, Джордж облетал различные предметы, которые тоже почему-то находились в воздухе. Тут были стулья и школьные парты, карандаши и авторучки, корзины с фруктами и целое дерево, которое, судя по табличке, прикрепленной к нему, называлось можжевельником. Это дерево гордо проплыло мимо него, нацелив корни прямо в поднебесье.

Вскоре Джордж обнаружил, что, двигая руками, он мог не только менять направление, но и увеличивать скорость полета. Заколотив ладонями по воздуху, он свернул на запад — в ту часть света, которая казалась ему более таинственной и привлекательной. Джордж поднимался над крышами парившей деревни, и люди махали ему, а он им. В этом было что-то неправильное и восхитительное; он взглянул вниз, и там на огромной золотой втулке вращалась земля. Мимо пролетела птица, белая, с черными кончиками крыльев. Она посмотрела на Джорджа бусинками глаз, опустила одно крыло и в быстром вираже умчалась прочь.

Вещи обступали его со всех сторон. У Джорджа складывалось впечатление, что воздух сам является отдельным миром — той сферой, которая характеризовалась полнотой, а не пустотой. Он видел здесь города и башни, небесные реки, созданные из воздуха, и они отличались от того, что их окружало, чем-то неуловимо тонким и почти неощутимым. Джордж поднялся еще немного и заметил впереди себя какую-то маленькую сияющую точку. Он полетел к ней, корректируя курс изящными и плавными движениями пальцев. Объект приблизился, вырос в размерах, и тогда Джордж понял, что перед ним в океане неба маячил белый парус.

Да, он подлетал к небольшой белой яхте с ослепительно белым парусом, в центре которого виднелся странный и загадочный символ — круг, пересеченный двумя линиями.

Он подлетал все ближе и ближе, и судно становилось все больше и больше. Но как бы пристально Джордж ни осматривал палубу, он так и не увидел на ней ни одного человека.

— Пусть это тебя не волнует, — сказал черепахан. — Морской закон гласит, что если ты встречаешь лодку и она оказывается незанятой, то эта лодка может стать твоей.

— В твоих словах нет никакой логики, — сказал словесный мешок. — Яхты на волнах не валяются, и эта лодка тоже должна кому-нибудь принадлежать. Но давайте не будем гадать. Пролетим парус и посмотрим, что случится дальше.

Джордж и сам так подумал. Но яхта выглядела слишком уж заманчиво — с высоким резным корпусом и широким парусом, с блестящими тросами и незакрепленным румпелем. Подлетев сбоку, Джордж вскарабкался на борт.

— Теперь она уже не выглядит такой необитаемой, — сказал словесный мешок. — Джордж, ты не мог бы положить меня на эту скамеечку? Я хочу немного передохнуть.

Джордж выполнил его просьбу. Черепахан, перестав наконец-то ворчать, устроился на носу яхты и подставил свой панцирь под жаркие лучи полуденного солнца. К тому времени яхта развернулась и, слегка кренясь под напором свежего ветра, помчалась в каком-то определенном направлении.

— Интересно, куда мы плывем? — спросил Джордж.

— Не задавай глупых вопросов, — ответил черепахан. — Только ты об этом и знаешь.

Лодка приближалась к гряде облаков — огромным белым штукам с черными и пурпурными днищами. Джордж хотел проплыть прямо через них, но какое-то смутное предчувствие заставило его направить яхту вдоль гряды. Вытянув руку, он коснулся одного из облаков, и его худшие подозрения подтвердились; пальцы наткнулись на твердый остов, который скрывался под пушистой внешней частью. Переступив через борт, Джордж шагнул в облако. Но перед этим он нашел прочный канат, привязал его к носу яхты и взял второй конец с собой. Его не прельщала идея оказаться черт знает где, на необитаемом острове, хотя в своих грезах он не раз проводил в таких местах недельку, а то и две.

Джордж пошел по краю облака, выискивая проход среди холмов, которые вздымались причудливыми и неприступными кручами. Заметив подходящую тропу, он начал подниматься вверх.

— Эй, Джордж, небросай нас здесь! — закричал ему вслед черепахан.

— Мне хочется немного осмотреться, — ответил Джордж. — Я скоро вернусь назад.

— Все они так говорят, — проворчал словесный мешок.

Джордж прекрасно понимал их чувства, начиная от осязания и обоняния и кончая слухом. Но ему действительно хотелось осмотреться и увидеть все, что находилось на твердом облаке. У самой вершины он обнаружил вход на лестничную клетку и, спустившись по ступеням, попал в великолепный зал, стены которого были покрыты шелковыми портьерами. Около низкого стола, ломившегося от изысканных яств, стояли резные кушетки, обитые тончайшим дамастом. От горячих блюд шел пар, от холодных закусок веяло холодом, и все выглядело так, будто здесь кого-то ждали. Он осмотрелся, заглянул под стол и кушетки, но не обнаружил ни хозяев, ни гостей.

Джордж сел, потом снова встал. Это место смущало его чем-то странным и неправильным. В нем чувствовался какой-то изъян, какая-то незавершенность сюжета. Кому предназначался пиршественный стол? Джордж должен был в этом разобраться.

Пройдя по залу, он заметил еще одну дверь, которая, по всей видимости, вела в следующее помещение внутри облака. Табличка на ней гласила следующее: «Лучше не открывай, если не хочешь сюрприза».

Джордж не чувствовал особой предрасположенности к сюрпризам. Вернувшись к столу, он сел на кушетку и осмотрел продукты питания. Рядом с ним стояли подносы с креветками, сбоку виднелась жареная говядина двух сортов, а чуть дальше находились горшочки с супом, салат с кусочками бекона и множество прочих яств. Джордж не знал, что ему делать, но он не находил ничего зазорного в небольшой дегустации некоторых блюд. Судя по всему, хозяева куда-то ушли и в принципе могли не вернуться. Кроме того, этот шикарный стол могли приготовить специально для него. Успокоив себя таким предположением, он поднял толстозадую креветку, макнул ее в соус из куриных потрошков и засунул в рот.

В тот же миг зал наполнился звоном гонга.

— Это еще что такое? — проворчал он, торопливо прожевывая и глотая креветку.

В боковой стене открылась доселе невидимая дверь. В зал медленно вошла процессия дев — шесть юных созданий, одетых в платья из кружев и тонкой прозрачной ткани. И каждая из них была краше другой.

— Приветствуем тебя, о наш гость! — закричали они.

— Большое вам спасибо, — ответил Джордж.

— Мы долго ждали твоего прихода.

— Все это, конечно, мило, но только как вы могли ждать, если пару минут назад я и сам не знал, что приду сюда?

— Наш повелитель велел нам приготовить прием для барышника, и вот ты явился к нам! — Так кого же вы ждали? Меня или этого типа? — спросил Джордж.

— Мы ждали барышника. То есть тебя. А разве что-то не так?

Джордж даже не знал, что ответить. В общем-то он не прочь был заменить какого-то барышника, но ему не хотелось вляпаться в новую беду. Он повернулся к словесному мешку:

— Ты что-нибудь слышал о барышнике?

— Подожди минуту.

Внутри мешка послышался шуршащий звук, будто множество пальцев зашелестели бесчисленными томами справочной литературы. Через некоторое время шум затих, и словесный мешок сказал:

— Нет, о таком здесь ничего не говорится.

— Я тоже о нем не слышал, — вклинился в разговор черепахан. — Но думаю, ты должен немного рискнуть.

Джордж повернулся к девам:

— А как выглядит этот ваш барышник?

— Если бы мы знали, как он выглядит, то не сомневались бы сейчас — ты это или не ты, — сказала девушка постарше. — Но может быть, нам вообще не стоило его ждать?

— Может быть, и не стоило, — ответил Джордж. — А позвольте спросить, так, шутки ради, что произошло бы, если бы я оказался не барышником?

— Это очень непростой вопрос, — ответила старшая из девиц. — Тебя ожидали бы тогда большие неприятности. А возможно, даже смерть в недалеком будущем. Но разве ты не барышник?

— Я этого не говорил, — произнес Джордж, выкрутившись с такой быстротой, что протер дыру в материале мироздания. — Во всяком случае, вы не докажете, что я вам в этом признался, поскольку никому из вас не известно, как выглядит барышник. Скажите, а что вы вообще обо мне думаете?

— Твое появление в этот день, твоя нелепая челка и тот факт, что ты носишь словесный мешок и черепаху, — все это точно совпадает с написанным в древние времена манускриптом, который пришел к нам из давно забытых веков.

— А! Теперь я понимаю, — сказал Джордж. — И что же ждет меня как барышника?

— Много приятных вещей, — с чарующей улыбкой ответила молодая барышня.

У нее были каштановые волосы и очень многообещающий вид.

— Ах вот как! — воскликнул Джордж. — Тогда позвольте представиться: я — отпетый барышник.

Внезапно наступила гробовая тишина. Джордж содрогнулся, осознав свою опрометчивость. Он вновь пошел против собственных правил, нарушив принципы окольности и подвешенности. Впрочем, даже ему иногда доводилось совершать поступки. Все в этом мире когда-нибудь кончается, и время от времени приходится наводить мосты к тому далекому и неясному, что возникает в воздухе, как белый парус, украшенный непонятным символом.

— Он — отпетый барышник! — закричала барышня постарше.

И остальные — а их к тому времени стало гораздо больше — дружно запели:

Не успели они пропеть последнюю строчку песни, как Джордж услышал громкий звук, напоминавший тяжелую поступь великана — гиганта, обутого в порванные башмаки с торчащими наружу сапожными гвоздями. Звук исходил издалека, где бы оно там ни было.

— Это еще что такое? — спросил Джордж.

— Это великан, — ответила старая дева. — Каждый раз, как к нам приходит какой-нибудь барышник, он пробуждается от спячки и тоже спешит сюда.

— А что он делает, этот гигант?

— Он пыхтит, иногда плюется, но вреда от него не бывает — вернее, не так много.

Только теперь Джордж заметил несколько щелей, которые виднелись из-под ковров на полу. Оттуда потянуло сквозняком, и ветерок зашелестел страницами газет, лежавших на журнальном столике. Сквозняк крепчал, постепенно превращаясь в ветер. Джордж почувствовал, как в его рукав вцепилась черепаха.

— Пора сматываться, Джордж. Скорее, или будет поздно.

Джордж был того же мнения. У него сложилось впечатление, что он может не справиться с миссией барышника. Это наверняка привело бы к каким-то непоправимым и, возможно, фатальным последствиям, а Джорджу не хотелось ни первых, ни вторых. Выскользнув ужом через иллюминатор, он вернулся на палубу яхты. Черепахан и словесный мешок упорно цеплялись за его шею. Впрочем, от существ из грез не так-то просто избавиться.

Под натиском свежего ветра яхта накренилась и понеслась вперед. Между тем здесь имелось несколько других ветров, и терпеть садизм какого-то шквала не было никакой необходимости. Джордж повернул румпель в сторону, но в тот же миг на их маленькое судно обрушилась волна небытия, и, когда ее воды схлынули с палубы, вокруг них раскинулось чистое пространство, ожидавшее новых образов и картин.

— Эй, взгляните туда! — закричал черепахан. — Неужели не видите? Это же антилопы и остолопы! А значит, где-то рядом земля!

Взглянув в указанном направлении, Джордж увидел вельд или какое-то другое природно-климатическое образование. Среди длинной травы и колючих деревьев бродили неизменные антилопы и неизбежные остолопы. Что-то здесь было не так, но Джордж не обнаружил ничего подозрительного. Он еще раз повернул румпель, и его магическое судно, ковыряя косточкой в зубах, медленно направилось к берегу.

Откуда-то издалека доносились крики: «Бабник! Бабник!» Джорджу они не понравились. Он посмотрел на небо и увидел крылатого медведя, который пикировал прямо на него. Медведь не понравился ему еще больше, но вид хищника заставил Джорджа предпринять ряд решительных действий. Пригибаясь и совершая короткие перебежки, он начал искать какой-нибудь новый поворот сюжета, однако вокруг мелькали только непонятные огни и занудно звучали цимбалы. Внезапно Джордж оказался на самом верху веревочной лестницы, на которую он нечаянно взобрался. Времени оставалось в обрез, но ничего разумного в голову не приходило. И все же путь, по которому он намеревался идти, существовал. Увернувшись от медведя и двух его медвежат — довольно милых, но неприрученных созданий, — Джордж забежал за ствол огромного баобаба и увидел город.

— Ты видишь то, что вижу я? — спросил он у словесного мешка.

— Город, что ли? — отозвался мешок. — Да, я его вижу.

— А ты имеешь какое-нибудь представление, что это за город?

— Я не уверен, но мне кажется, что это потерянная Каркосса, — ответил словесный мешок. — По виду, конечно, не скажешь, но ведь и город-то не настоящий. Все, что возникает так неожиданно, почти наверняка является фата-морганой. В истории этого и других миров есть множество сведений о городах, которые появлялись, как видения на границе видимости глазного яблока. Они внезапно входили в бытие, существовали целые века и только потом начинали возвращаться в ничто, из которого вышли.

— Значит, этот город тоже такой?

— А что ты меня все время спрашиваешь? Почему бы тебе не пойти туда и не взглянуть на него своими глазами?

— Я чувствую тошноту, когда меня вертит в виртуальной реальности, — сказал Джордж. — Мне больше нравятся места за зеркалами.

— Ты говоришь какие-то странные вещи, — заявил черепахан.

— На моем месте ты тоже чувствовал бы себя довольно странно, — ответил Джордж. — В этом городе у нас наверняка возникнут проблемы, но я думаю, мы должны рискнуть. Что вы на это скажете?

— Он начинает спрашивать нас только тогда, когда любой из ответов равно невозможен, — сказал черепахан. — Лично я голосую за обед. А мы случайно уже не обедали?

— У таких парней, как я и Джордж, всегда найдется место для другого обеда, — мудро заметил мешок.

— А что едят словесные мешки? — поинтересовался Джордж.

— Больше всего мы любим жареные факты, — ответил мешок. — Но они довольно редки в этой части света, поэтому я не отказался бы сейчас от холодной окрошки.

О, крошки! Фраза, похожая на уютную постель. И они действительно бывали то горячими, то холодными. Хотя, по правде говоря, Джордж не понимал, каким концом они связаны с обедом. Решив, что пора отправляться в путь, он оседлал лошадь, неожиданно возникшую в сюжете, и медленно потрусил в направлении города.

А потом, по нелепой прихоти автора, на пути Джорджа появились светляки. Позже он узнал, что их демобилизовали из Центрального военного округа, где они проходили курс молодого бойца. Боец не подкачал, и каждый светлячок получил от него маленькую личинку. Создав плотную завесу заградительного огня, они закружились вокруг Джорджа. Ему захотелось прихлопнуть парочку этих жучков, но он удержался, испугавшись непредвиденных последствий. Трассирующий огонь светлячков затмил слабое сияние города, и Джордж не мог понять, в каком направлении ему следовало двигаться. Однако он и мысли не допускал о том, чтобы оставаться на месте. Он должен был скакать вперед, назло всем бедам, не обращая внимания на насмешки многотысячных толп. И поэтому он решил отправиться дальше. Словесный мешок поддержал его решение, но черепахан попросил их немного задержаться. Ему хотелось дослушать сонату на гитаре, которая доносилась из-под корней развесистого дуба. Их окружали неяркие цвета пурпура и зелени. Путь в город затерялся, и Джордж не мог отыскать его вновь. Просто странно иногда, куда исчезают все эти красные фонари, когда они нам так необходимы?

Тем не менее времени на подобные рассуждения не оставалось. Его хватало только для движения вперед, вопреки определенной неосязаемости, которая окружала их своими вредными испарениями.

— Разве это выход? — спросил Джордж.

— Я думаю, вы справитесь, — ответил неопознанный голос.

Устав от подобных трюков, Джордж нашел параграф, который лежал на боку и немощно дрыгал ногами. Поставив его надлежащим образом, он сел сверху, но параграф тут же свелся до французской революции, а затем и вовсе сплющился. Джордж понял, что это не тот конек, на котором можно сидеть. Он еще раз осмотрелся вокруг.

Возвращение на яхту оказалось приятным сюрпризом. Пожилые дамы на нижней палубе вязали на спицах или сновали по углам со своими видеокамерами. Дети играли в боковых проходах, а головы пассажиров покачивались, вскрикивали и смеялись. Берег все больше терялся вдали, но здесь, на корабле, преобладали забавы на роликах и беседы о кроликах, сигары, напитки, меха и накидки. И на воде мелькали оранжевые пятна, которые появлялись по законам невидимого мира, а затем исчезали в густом тумане, скрывавшем все, что только можно скрыть. Время от времени за кормой раздавались чавкающие звуки. Это великан вытягивал из илистого дна свои ноги в гигантских крагах. Он все ближе подбирался к судну, которое уносило от него барышника-самозванца.

— Да вы сами подумайте, какой из меня барышник, — возмущался Джордж.

— Нет, думать я буду позже, — отвечал ему великан.

У него были проницательные голубые глаза, непристойные черные усики, синяк на левом запястье и тамильский пояс мстителя, на котором виднелось множество таинственных символов. Однако больше всего ситуацию ухудшала группа балерин, сопровождавших великана по топи. Их тапочки чавкали по грязи, но они смеялись и хихикали в той манере сновиденных образов, которую Джордж находил просто отвратительной.

— Отвратительно! — воскликнул мешок. — Это слово звучит как звон набата.

— Избавь меня от своих поэтических сравнений, — огрызнулся Джордж. — Как бы нам узнать, что они задумали?

— Так вот ты где, барышник! — закричал гигант.

Он приблизился настолько, что Джордж при желании мог бы сказать ему пару слов прямо лицо в лицо. Длинные нечесаные волосы великана нависали на маленькие глаза, а те, в свою очередь, напоминали помятые широкие юбки. Джорджу не понравился жалкий вид гиганта. Прежде всего он оказался не таким уж и большим. Фактически это был какой-то пигмейский великан — на несколько дюймов короче самого Джорджа. Но малый рост не умалял его основных качеств, которыми в общем-то и характеризовались великаны: я имею в виду некоторую грубоватость и врожденное мастерство в обращении с вязальными спицами.

— Фе, фи, фо, фам, — произнес великан. — Я не помню остального, но, кажется, там были еще горькая жалоба и песня о людях, которые могут спать, не обращая внимания на грозящую им опасность. А теперь, сэр, ответьте мне на один вопрос. Вы — барышник?

— Ну а что, если да? — дипломатично спросил Джордж.

— Да в общем-то ничего, — ответил гигант, и в его голосе послышались извиняющиеся нотки. — В принципе меня не волнует, кто вы такой. И могу заверить вас, что я не сторонник поспешных действий. Как говорят, поспешишь — людей насмешишь.

— И вот столпились они вокруг, забытые байки давно прошедших времен, — заголосил вдруг словесный мешок. — И не знали они, что означали и для чего были придуманы. И стояли они в ряд, и дьявол брал их одну за другой.

Джордж ничего не понимал. Все это казалось ему таким же далеким, как и то место, куда бы он хотел уйти. А потом ему вдруг кое-что захотелось, и чувство настоятельности оказалось столь глубоким и сильным, что его можно было сравнить лишь с тоской о давно прошедших временах и о тех, кто еще не пришел. И именно в такую минуту эти черствые существа из злой вселенной подсовывали ему под нос какие-то невозможные сюжеты и бессмысленные фразы. Немудрено, что он так никуда и не попадал. Они водили его по кругу, то туда, то сюда, превращая любую сцену в фарс и сумбур. А этот чертов черепахан вообще ему не помогал. Всунув голову под панцирь, он без остановки твердил себе под нос: «Я здесь только временно, поэтому не обращайте на меня никакого внимания».

— Давайте больше не будем упоминать об этом, — предложил Джордж. — Мы все здесь только временно, но Владыки Творения ожидают от каждого из нас выполнения предначертанной роли. Между прочим, именно ты, словесный мешок, должен осмысливать линию сюжета.

— Я? — возмутился мешок. — Слушай, парень, у меня нет ни одной мысли по этому поводу. Лично по мне, так мы толчем воду в ступе. Лучше давай смотаемся отсюда, и все дела. Неужели тебе плевать на мою вместимость? Я, между прочим, не собираюсь сливать здесь все свои слова, словно в одно хорошее место.

— Эй, куда ты пошел? — забеспокоился черепахан. — Не оставляй нас в беде, мешочек.

— Я на минуту. Природа зовет, — объяснил словесный мешок и отошел на обочину.

Присев за лиственницей, он выделил пару дерьмовых фраз из отверстия, которое недавно обнаружил в брюшной области. Это придало ему новые силы. Он почувствовал огромное облегчение и был близок к тому, чтобы полететь. Решив немного отдохнуть и сделать перерыв в словесном потоке, мешочек прилег на землю, постанывая от сладкого молчания. Джордж стоял рядом, застыв на середине жеста. Его рот приоткрылся, слова запутались в огромном лабиринте рта. И словесный мешок наслаждался вволю. Пришла пора начинать свое собственное дело. Он собрался с духом, но тут же понял, что любая попытка обречена на провал. Мрачная неопределенность, державшая в рабстве всех остальных, набросилась теперь и на него. И тогда, предав себя в руки судьбы, он отправился спать.

Посреди этой сцены Джордж увидел в небе сияющий объект. Поначалу он принял его за аэроплан — алюминиевый аэроплан, отражавший солнечные лучи от своей серебристой шкуры. Но потом он понял, что в конструкции объекта не было никакого плана. И, следовательно, этот предмет не мог оказаться планером, аэропланом и планетолетом. У Джорджа мелькнула мысль о НЛО. Однако объект не походил на тарелку. Осмотрев на всякий случай небеса, Джордж не нашел ничего нового. Все те же зеленые и пурпурные цвета, бескрайние воздушные просторы, которые, как всегда, не вызывали никакого интереса. Хотя там что-то все-таки происходило. Он мог поклясться в этом своим единственным волосом на подбородке. Что-то новое входило в его жизнь, и Джордж еще не знал, понравится ли ему это. Новые вещи случались слишком уж часто, но каждый раз вместе с ними появлялись какие-то проблемы и волнения. Вот почему ему не хотелось смотреть на ослепительную точку в небе, которая становилась все больше и больше, постепенно приобретая контуры человека.

Да, человека. Но кем был этот мужчина, летавший как птица? И был ли он вообще мужчиной? Присмотревшись к человеку, который пикировал на него из поднебесья, Джордж разглядел молодого парня, одетого в красное трико. Под тонкой тканью проступал белый купальный костюм, украшенный безвкусными золотыми звездами. На голове торчал блестящий шутовской колпак. Поначалу Джорджу показалось, что мужчина летал без всякой страховки, но потом он догадался, что летун на чем-то сидел. Его руки были вытянуты над головой, сжимая невидимые канаты. Немного странно для полета, верно? Держаться ни за что и сидеть посреди воздуха! Пока мужчина приближался с маниакальной настойчивостью кирпича, упавшего с крыши, Джордж заметил под ним планку, к которой с двух концов крепились тросы. Эти тросы уходили вверх в безобидный на первый взгляд воздух, и получалось так, что парень сидел на огромных качелях или, вернее, на какой-то небесной трапеции. Он спускался на ней по нисходящей дуге, разгоняясь все быстрее и быстрее. Дуга почему-то проходила именно через Джорджа, и тот даже начинал подумывать о том, чтобы отойти подальше в сторону. Столкновение казалось неминуемым.

В самый последний момент артист на трапеции вновь помчался вверх, но, пролетая перед носом Джорджа, он ловко изогнулся и выхватил у него из рук словесный мешок.

Через секунду акробат исчез в искрящейся небесной выси, оседлав свою послушную трапецию и засовывая словесный мешочек в небольшую плетеную корзину, которая крепилась к его поясу золотым шнуром. В уверенных действиях вороватого гимнаста чувствовался тщательно продуманный план, который не имел никакого отношения к планерам, аэропланам и планктону.

— Осторожно! — закричал черепахан.

— Что ты хочешь сказать этим «осторожно»? — раздраженно спросил Джордж. — Все уже произошло.

— Значит, я немного опоздал, — сказал черепахан. — Ты же знаешь, как непросто оповещать людей о воздушном налете.

— Если тебе предстояло выполнить роль системы предупредительного оповещения, то ты потерпел абсолютное фиаско, — горячился Джордж. — И раз уж ты догадывался о чем-то подобном, то почему не предупредил меня загодя?

— Загодя? За год вперед?

— Перед событием, а не после него.

— А-а! Ты хотел что-нибудь типа учебной тревоги, верно? — спросил черепахан. — Ладно, отойди на пару шагов назад, и мы попробуем все сначала.

Джордж снова увидел маленький блестящий объект, который, быстро увеличиваясь в размерах, понесся к нему по гигантской дуге.

— Осторожно! — закричал черепахан.

— А что такое? — поинтересовался Джордж.

— К тебе летит блестящий объект, — объяснил черепахан. — И он не питает к тебе особой любви.

Джордж зачарованно уставился в небо, наблюдая за странным объектом. Тот приблизился и превратился в молодого человека, одетого в цирковой костюм. Его красное трико пробуждало какие-то смутные и тревожные воспоминания. Он молнией пронесся по дуге небесных качелей, а затем, миновав нижнюю точку маха, пригнулся вперед и выхватил из рук Джорджа словесный мешочек. Не прошло и секунды, как подлый артист уже умчался вверх под ехидный смешок черепахана.

— Мой словесный мешочек! — закричал Джордж. — Он его забрал!

— А ведь я тебя предупреждал, — ответил черепахан.

— Ты просто сказал, что мне надо вести себя осторожно. Но ты не объяснил причин.

— Откуда же я мог знать, что произойдет?

— Это уж не мои проблемы! Но если твоя система оповещения не может разобраться в таких простых вопросах, мне она и даром не нужна.

— Ладно, попробуем еще раз, — сказал черепахан.

Джордж увидел, как в небе появился небольшой блестящий объект. Он быстро превратился в человека на трапеции, и тот направился прямо на Джорджа.

— Осторожно! — закричал черепахан. — Я думаю, что этот клоун из тех ребят, которые мечтают стащить у тебя словесный мешочек!

— Откуда такое нелепое предположение? — возмутился Джордж. — Взгляни, это просто артист на летающей трапеции. Он выглядит приличным молодым человеком. А какие у него прекрасные трусики и этот блестящий колпак! Какое веселенькое красное трико! Только параноик мог подумать, что такой милый юноша, с тонкими и грациозными манерами, может причинить мне какой-то вред.

— Какой-то вред, говоришь? — произнес черепахан, посматривая на циркача, который спускался все ниже и ниже.

— Эй, приве-е… — закричал Джордж, но последний слог этой фразы застрял у него в горле, когда гимнаст, пролетая нижнюю точку маха, вдруг выхватил из его рук словесный мешок.

Следуя правилу цепочной подвески, небесные качели понесли грабителя в голубую высь. Джордж повернулся и обиженно взглянул на черепаху:

— И что ты теперь скажешь?

— Насчет чего? — спросил черепахан.

— Я говорю о твоем легкомысленном способе предупреждений, который закончился потерей моего словесного мешка. Неужели ты, бестолковая черепаха, не мог убедить меня в реальности этой угрозы? Ты же знал, какая опасность мне угрожает!

— Ах так! — закричал черепахан. — Я тут делаю все временные склонения, а он еще и недоволен! Знаешь, Джордж, ты сопляк и идиот, и я искренне тебя ненавижу! С этими словами черепахан спрыгнул с плеча Джорджа и решительно зашагал к кустам.

— А что я такого сказал? — воскликнул Джордж.

Однако ответа не последовало. И черепаха действительно ушла.

— Откуда мне было знать, что это его проблема? — оправдывался Джордж, не обращаясь ни к кому в частности. — К тому же я немного нервничал. А кто бы не нервничал, потеряв такой ценный мешочек? Он не имел никакого права оскорблять меня и бросать на произвол судьбы. Это грубо с его стороны и абсолютно неуместно.

Да, беда никогда не приходит одна. Словесный мешок похитили или даже украли — смотря что тут иметь в виду. Черепахан ушел в таком гневе, который мог завести его очень далеко.

И как это все было несправедливо! Они оставили его. Впрочем, в каком-то смысле словесный мешок не оставлял Джорджа, поскольку его похитили, предположительно, против его воли. Но только предположительно. Что-то он не проявлял большого ужаса и не сопротивлялся, когда алчная рука гимнаста сжималась вокруг него. И даже если словесный мешок не желал такого исхода, не сделал ли он незаметного движения вперед или подскока в направлении захватчика, тем самым посодействовав похищению? Более того, он уже давно мог вынашивать подобные планы. Чем больше Джордж думал об этом инциденте, тем более верной казалась ему его догадка. А этот бессердечный черепахан? Вместо того чтобы выразить ему сочувствие, успокоить добрыми словами и нежными черепашьими яйцами, вместо того чтобы раскрасить все в приятные тона, он затопал на него ногами и в состоянии глубокого помрачения нанес Джорджу страшное оскорбление. Неужели мы действительно находимся во власти того, что, прожевав, не можем проглотить?

— Повторите, пожалуйста. Я не поняла последней фразы, — произнес рядом тихий голос.

Этот голос показался Джорджу необычным — в том смысле, что он был женским. Даже не поднимая головы, Джордж мог поклясться, что к нему обратилась блондинка, не меньше пяти футов и семи дюймов ростом, но и не больше того, в синевато-сером рабочем халате с пуговицами и брошью из слоновой кости. Взглянув на нее, он убедился, что, как всегда, оказался прав.

— Мы все во власти того, что приходит к нам без предупреждения, — сказал он. — Вернее, без соответствующего предупреждения со стороны тех, кому мы доверили защищать свои интересы. Это все чаще и чаще ввергает нас в опасные и неприятные ситуации, которых мы страшимся и не можем принять. Но на нас нет вины за несоразмерности мира, за несостоятельность друзей, предательство любимых людей и вероломное упрямство обстоятельств. Во всяком случае, мне так кажется.

— Я Сатья, — представилась женщина. — И я называю свое имя не для того, чтобы нарушать ваше созерцательное уединение, но для того, чтобы вы могли ссылаться на меня как-нибудь иначе, чем «она» и «женщина», когда посреди напряженной работы ума вам захочется придумать для меня какое-нибудь дело — если только, конечно, захочется. Я с радостью сыграю любую роль в вашей нелегкой жизни, особенно в такие трудные времена, потому что все, о чем вы сейчас говорили, является голой и неприкрытой правдой. С вами плохо обошлись ваши друзья, и это более чем возмутительно, поскольку никто из них не взял ответственности на себя — вину за то, что они совершили вопиющую несправедливость и опечалили вас своей несостоятельностью и вероломством корыстных деяний.

— Так вы меня действительно понимаете! — воскликнул Джордж и, взглянув в лицо Сатьи, впервые увидел, что она исключительно прекрасна.

— О Джордж, — сказала Сатья, — конечно, я вас понимаю, как мог бы понять и каждый, кто хоть на миг поставил бы себя на ваше место и забыл о своем бездушном эгоизме.

— Как же вы меня понимаете! — растроганно произнес Джордж. — Какие точные слова вы находите!

— Но вы достойны этих слов, — продолжала Сатья. — К вам так плохо все относились. А мне с давних пор уготовлено судьбой приходить и исправлять ситуацию. Но, если вам не угодно мое общество, Джордж, если вы думаете, что для него еще не пришло время, я вернусь назад, в свое небытие, и вновь займусь созданием гобеленов.

— Нет! Останьтесь! Побудьте со мной какое-то время, — взмолился Джордж. — Ибо это величайший подарок судьбы, что вы отыскали меня здесь, одинокого и униженного. Ибо только вам удалось понять, что проблема состоит не во мне и моих поступках. И ныне рад я и чувствую себя лучше, и все вокруг уже кажется мне не таким плохим и безотрадным. Не потому ли это, что вы рядом, мой друг?

— Вы изложили этот пункт с максимальной точностью, — ответила Сатья. — И только вы, Джордж, можете так ясно видеть природу вещей, несмотря на то что вас разрушает боль незаслуженной обиды. А мы ведь знаем, что словесный мешок был похищен не случайно. Как вы правильно сумели заметить, его ничем не объяснимая пассивность во время омерзительных действий гимнаста сама собой должна предполагать тот факт, что он находился в сговоре в этом мнимом похищении. Наверное, теперь, живя вдали от вас и насмехаясь над вашим горем, он тратит бесценные слова на коварного и затрапезного фигляра с трапеции.

— А ведь я это подозревал! — прошептал Джордж. — И потом еще эта черепаха…

— Да-да, обычный представитель своего вида с твердым панцирем и каменным сердцем. Он бросил вас в беде, когда вы так нуждались в его сострадании. Но разве вы не замечали в нем этой черствости и прежде?

— Конечно, замечал! — ответил Джордж. — Но теперь он показал свое истинное лицо!

— Я здесь только для того, чтобы успокоить и смягчить вашу боль, — сказала Сатья. — Я никогда не покину вас, Джордж, и пойду за вами следом, куда бы вы ни направлялись. Я буду поддерживать вас в любых неприятностях и вглядываться сквозь плотные испарения ваших внешних поступков в глубинную чистоту сердца, от которого они исходят.

— Как здорово! — с умилением произнес Джордж. — Я так рад!

Хотя, по правде сказать, он уже немного заскучал, потому что в словах Сатьи, несмотря на их очарование и любезность, было что-то пустое и глупое. Нет, она, конечно, выглядела довольно нормально, если вам по душе подобный тип хорошеньких и женственных блондинок. Но мужчина со вкусом, такой, как Джордж, мог бы подыскать для себя и кое-что получше. Тем не менее он решил не торопиться с выводами и выяснить до конца, насколько хорошо она понимала его в действительности.

— Что дальше? — спросил он.

— Я думаю, нам лучше уйти отсюда, потому что эти джунгли…

— Какие еще джунгли? — с раздражением спросил Джордж.

— Мы с вами находимся в джунглях, — объяснила Сатья. — Обратите внимание на эти лианы, цветы и влажный воздух, на это шипение змей и пронзительный щебет попугаев. Но я не говорю вам ничего такого, чего бы вы уже не знали, поэтому не огорчайтесь, мой друг. Вы и сами давно бы заметили все это, если бы не глубокая рана, которую вам нанесли те, кто пользовались вашей любовью, а затем так подло оставили вас…

— А ведь вы действительно понимаете меня, — произнес Джордж, не в силах больше скрывать своего удивления. — Так куда же мы теперь пойдем?

— Я живу неподалеку отсюда, — ответила она. — Посетив мой маленький дом, вы могли бы отдохнуть, восстановить утраченные силы и насладиться комфортом. Ваша боль пройдет, и все станет на свои места.

Устало кивнув, Джордж последовал за Сатьей. Они пошли через джунгли, которые к тому времени уже окончательно оформились и превратились в настоящие тропические заросли с полным комплектом лиан, попугаев и рептилий. Время от времени тишину прерывало пение птицы, чей пронзительный голос предвещал блеск невиданного оперения. Судя по настойчивости и однообразию мелодий, она подзывала своего самца или, если дело дошло до крайней нужды, самца какой-то другой птицы. Природа всегда поражает нас прямотой своего глубинного смысла! Сквозь приглушенное похрюкивание и звонкий щебет Джордж слышал, как под его ногами хлюпала и чавкала влажная почва джунглей.

Чуть позже они вышли на небольшую поляну. Джордж увидел несколько грядок, усаженных кукурузой и ростками жареной говядины. Среди йоркширских фруктовых пудингов колосились растения этих и других мест. Взглянув вверх в ответ на жест Сатьи, он рассмотрел в ветвях высокого дерева небольшой шалаш, сделанный из лозы и лиан. На окнах виднелись голубые ставни, из конической крыши щеголевато торчала фигурная дымовая труба. Веревочная лестница привела их наверх — причем за чисто символическую плату. Войдя в дом, Джордж погрузился в царство зеленых теней с низкой двуспальной кроватью, конторкой, сделанной из ротанга, и сундуком, который походил на собственность пирата. Благодаря украшениям из морских раковин и рогов тритона этот сундучок казался весьма живописным.

Кивнув в сторону двух кресел, Сатья предложила ему занять одно из них.

— Сначала мы слегка перекусим, — сказала она. — Потом вы расскажете мне о своих проблемах, и я выслушаю вас, с симпатией покачивая головой.

Идея показалась Джорджу просто превосходной. Он сел за небольшой обеденный стол и подоткнул под подбородок салфетку, сделанную из листьев. Сатья суетилась вокруг, развлекая его смешными и проказливыми выходками. Она засовывала нос в горшки и, принюхиваясь, высыпала их содержимое в тарелки и кастрюли, после чего добавляла туда что-то из других бутылочек и горшков. Солнце забрызгало пол желтыми полосками и пятнами. Окрестные джунгли погружались в приятную тишину. И было удивительно прекрасно сидеть вот так и ничего не делать. А потом Сатья предложила ему ароматную сигару, и Джордж испытал истинное удовольствие. Во всяком случае, так о нем еще никто не заботился. Она даже пропитала один кончик ромом, а другой заботливо раскурила докрасна.

— Где вы ее достали? — спросил Джордж.

— Эту сигару? — отозвалась Сатья, не спуская глаз с раскрасневшегося конца. — Вчера я вышла погулять и случайно набрела на табачную лавку. Просто изумительно, как порою могут складываться вещи. Я словно купила ее для того, чтобы доставить вам теперь удовольствие, мой сладенький.

— Вот только найдется ли сластена, которая захочет меня полизать, — ответил Джордж.

Она весело засмеялась от столь остроумной и двусмысленной игры слов.

А потом заалел закат, покрыв золотыми пятнами света зеленую шкуру джунглей. Наступавшая ночь потекла туманом сквозь кроны деревьев, и Джордж, вволю наигравшись в домике Сатьи, ощутил потребность сходить по ягоды за ближайшие кусты. Он вернулся в шалаш с кадкой решетчатых груш и корнями никогдашки, которые ему удалось нащупать в темноте. Сатья сварила их на ужин.

Иногда в облаках рокотало, и начинался дождь — влажный и сырой тропический ливень, который впивался в нервные узлы костного мозга своими крошечными иглами и кремниевыми скребками. Порой от всех этих чудес Джордж умолкал на минуту или две, но в остальное время он говорил, хотя уже и без прежней охоты. А вокруг царила темнота папоротникового леса и колдовство противоречивых мнений. И время бежало вперед с каким-то чрезмерным рвением. Чуть позже появился путь через лес, возникший перед мысленным взором Джорджа, а затем еще один путь — на маленькой карте, которую Сатья вырвала из журнала и повесила на стену.

Звуки и запахи джунглей поражали своим достоинством и величием, как, впрочем, и положено тем джунглям, которые располагаются в наиболее влажных областях человеческого сердца. Здесь тоже проходил путь, но о нем не знал никто, кроме Джорджа. Как жаль, что поток этих мыслей постоянно истощался и рядом не было океана, который мог бы баюкать его своими мелодиями.

Джордж полагал, что жизнь на дереве в неисследованных джунглях вместе с женщиной по имени Сатья будет омрачена отсутствием цивилизованных развлечений. Но, как оказалось, он ошибался. С наступлением второго вечера Сатья повела Джорджа на маленькую лесную поляну. Он не поверил своим глазам, увидев там симфонический оркестр в черных костюмах и белых бабочках. Музыканты располагались на пирамидальном подиуме перед многочисленной публикой, которая, вероятно, состояла из тысячи с лишним человек. Когда оркестр под управлением талантливого кондуктора, сэра Филиппа Почтенного, завелся и выехал на веселую кадриль, Джордж склонился к Сатье и спросил:

— Откуда здесь столько людей?

— Они живут в ближайших городах, — ответила она.

— Но я не видел никаких городов.

— Конечно, не видел. Джунгли слишком густые. Вот я и подумала, что пора познакомить тебя с нашими соседями.

— Так они действительно живут рядом с нами?

— Конечно. Некоторые из них обитают в сотне ярдов от нас.

Эта весть произвела на Джорджа неизгладимое впечатление. До сей поры он считал себя затерявшимся в странном утропическом мире, но теперь до него начинало доходить, что рядом жили люди, которым этот лес вообще не казался странным.

После сольного концерта публику пригласили на прием, который проходил в большом каменном зале. Это место находилось за пределами видимости Джорджа, и доступ к нему ограничивали не только джунгли, но и река, которая по причинам абсолютной необходимости была затемнена полосой тумана.

Заскучав на приеме, Джордж решил пройтись по берегу реки. Вода казалась настоящей, и это навевало на мысль о чем-то тихом и уютном. Он наслаждался, рассматривая небольшую рябь, которая тянулась к берегу серебристой гибкой лианой. Луна в третьей четверти сияла над головой, и огни селения кружились хороводом на водной глади. Композиция получилась неплохой — особенно ветхие хижины у самого берега. Их почтенная древность смягчала дикий ландшафт, внося какие-то доверительные и сентиментальные нотки.

Еще большую реальность этому месту придавал полицейский отряд, который приближался к реке под надзором сердитого офицера. В такой темноте Джордж не мог рассмотреть его знаков отличия, но полицейских было не меньше двадцати. Они старались двигаться бесшумно, и их выдавал лишь скрип кожаных поясов и топот ног, обутых в ботинки.

Внезапно Джорджу подумалось, что его могут по ошибке принять за дезертира. В последнее время его дурные предчувствия сбывались одно за другим, и поэтому он решил на всякий случай побеспокоиться о собственной безопасности. К тому же Джорджу не раз казалось, что он с давних пор виновен в каком-то тяжком преступлении, за которое полагалось суровое наказание. Возможно, полиция выследила его и теперь пыталась поймать, чтобы предать суду или даже трибуналу? И он будет полным идиотом, если позволит им это сделать.

Мысли о преступлении казались немного странными, но Джордж не стал отмахиваться от них — особенно в такой ситуации, когда он без труда мог подстраховаться, отступить в тень и подождать, пока полицейские, с их неясными намерениями, не пройдут мимо него.

Затаив дыхание, Джордж ждал в кустах. Его контроль над собой достиг столь небывалой степени, что он даже не дернулся и не вскрикнул, когда почувствовал прикосновение к своей руке.

— Кто здесь? — прошептал Джордж.

Ответа не последовало, но все окрики и приказы прошлого стремительно пронеслись в его воображении, и он вздрогнул, вспомнив о них. Хотя какая могла быть связь между тем и этим? И к кому он отсылал свой вопрос? Тем более что его никто не заставлял думать на такие темы. И более того, его не заботил результат. Пока Джордж тревожился лишь о следующем шаге.

— Вот это верно, — сказал ребенок. — Продолжай в том же духе.

Джордж глубоко вздохнул и сделал выдох. Внезапно он с горечью подумал о том, что большая часть его жизни была наполнена только этими вдохами и выдохами, новыми вдохами и новыми выдохами. А сделал ли он что-нибудь еще? Ребенок дернул его за рукав, и на Джорджа нахлынула волна беспомощности. Это чувство он помнил еще по старым временам, когда все считали его маленьким пришельцем со странно вытянутым черепом и глазами, которые сияли в темноте, если ему позволяли оставаться одному. Череда воспоминаний влекла его к проходу среди теней, но Джорджу не хотелось идти туда.

— Конечно, ты не хочешь.

— Ладно, и без тебя разберусь, что к чему. Неужели я должен говорить даже о том, что мне не хочется делать?

— Ты большой, но тупой. Конечно, тебе придется это говорить. А как же еще ты выразишь то, что находится в глубинах твоего ума? Хорошо, я объясню это другими словами. Допустим, ты начинаешь откуда-то издалека и говоришь, говоришь до тех пор, пока не натыкаешься на тему, которая тебе нравится. И раз уж тебе это действительно нравится, ты берешься за дело всерьез.

Джордж покорно следовал за ребенком. Темнота вокруг наполнилась тем бесконечным мраком, который можно встретить лишь за гранью привычной нам тьмы. И Джорджу не хотелось ошибиться. Куда они шли? Он не ведал цели и не знал пути. Его все дальше уносило в прошлое, и за этим прошлым уже проглядывали времена, которые стояли за пределами любого мыслимого времени.

— Посиди тут немного, — сказал ребенок. — Я скоро вернусь.

Джордж находился на углу двух улиц. Осознав огромную усталость, он опустился на бордюрный камень. Мимо него проносились машины, и они действительно были машинами — он почти не сомневался в этом. Джордж знал, что, пока он сидел здесь, ему не угрожала никакая опасность, потому что рядом проходили люди. Он больше не был одинок. Он только с виду казался одиноким. И поэтому Джордж сидел на бордюрном камне, ожидая перемен. Хотя на самом деле ничего не менялось. «Сколько мне здесь еще сидеть?» — спрашивал он себя. И тут же отвечал: «Сколько потребуется!»

И тогда, сидя на бордюрном камне, он вдруг увидел, как что-то блеснуло в воздухе. Предмет упал, и Джордж понял, что кто-то бросил ему на колени монету.

— Спасибо вам, сэр.

Неужели он докатился до милостыни? Ему бросали деньги, но разве он об этом просил? Джорджу не нравились вопросы такого типа. И он решил не нарушать ими покой небольшого, но заслуженного отдыха. Пусть события проносятся мимо одно за другим. Пусть они подмигивают ему и кивают, приглашая в путь. Он все равно будет сидеть на своем бордюрном камне. И никакая сила не сдвинет его с места.

— Вставай.

Это был голос ребенка.

— Спасибо, но мне и тут хорошо.

— Конечно, тебе хорошо. В том-то все и дело. Но ты должен перебороть это чувство. Вставай, Джордж! Нам надо кое-куда сходить.

Джордж неохотно поднялся на ноги. Он даже не знал, стоило ли ему вставать. Наверное, стоило. Иначе он навсегда остался бы здесь — одиноким, несчастным и униженным нищим. Джордж отряхнул штаны и пошел за ребенком.

Странно, но улица куда-то исчезла. Где же они тогда находились? В каком-то транспортном средстве, которое быстро мчалось по рельсам почти у самых крыш городских небоскребов. Таких домов он прежде не видел. Неужели ему придется проехать по всем остановкам, выполняя какие-то необходимые требования? Подобная перспектива его не прельщала, но, по крайней мере, он снова твердо стоял на своих ногах и мог двигатьсякуда-то вперед.

Но что его ожидало впереди, помимо усталости в ногах и истрепанной психики? Что это там маячило смутной полутенью? Неужели его словесный мешок?

— Нет, я не ваш, — ответил словесный мешок и с небольшой улыбкой в уголках своих складок повернулся к кому-то еще.

Эта наглая авоська даже не позаботилась описать того, к кому она повернулась, и поэтому Джордж остался в еще большем неведении, чем до встречи с мешком. И тут он ничего не мог поделать. Нет, поправил себя Джордж, кое-что он все-таки мог — например, пойти дальше.

А ландшафт менялся прямо на глазах. Джордж слышал голоса.

— Демографическая фраза.

— Беспридаточное склонение.

— Потерялся в других широтах.

— Слова за пределами знания.

Джордж с грустью думал о том, что такие же слова иногда произносил его словесный мешок, когда он бывал в хорошем настроении. Ему вспоминались те далекие годы, когда словесные мешки считались еще большой редкостью, и каждый, кто имел хотя бы небольшой запас слов, относился к ним с враждебностью и презрением. Хотя слова остались в принципе теми же. Однако в те времена Джордж их понимал, и они не казались ему такими странными. В них чувствовался вкус и какая-то специфичность. А теперь она, к сожалению, исчезла.

И что тут такого, сказал он себе. Исчезла — так исчезла. Неужели в этом есть что-то новое? Но налет искусственной бравады слетал с него, как пыль со словесного мешка, который переживал не лучшие дни. На какой-то миг ему показалось, что он сейчас зачахнет, рассыплется на куски и развеется по ветру. Но был ли тут ветер? Что-то продолжало с ним происходить — иногда медленно, а порой и с возраставшей энергий в ответ на неясно осознанные законы естества. Хотя это никуда не вело. И все же он шел. Он двигался вперед — вернее, продолжал идти. А что ему еще оставалось, как не продолжать?

Задом назад, кругами на окнах — туда, где собаки могут скакать верхом. Теперь он даже не понимал того, о чем говорил.

— А о чем он говорил?

Да, все начиналось опять — вечные вопросы, поиски без ответа, слова без конца и без смысла. Он попытался взять над ними контроль. Это превращалось в довольно хитрое блуждание вокруг.

Бессознательная словесная мельница продолжала вертеться даже после того, как они собрали урожай всех хороших слов и, наполнив словесные мешки, отправили их в мир. Дело принимало плохой оборот, и требовалось незамедлительное хирургическое вмешательство.

— Просто лежи, Джордж, лежи, — сказал хирург. — У нас нет времени на соблюдение всех правил.

Джордж попытался вскочить на ноги, но его удержали на месте ремни.

— Послушайте, док. Я передумал. На самом деле мне не нужна эта операция.

— Теперь слишком поздно, — ответил хирург.

Его маска на лице собиралась в складки, когда он загребал слова в совочек языка и выбрасывал их наружу.

— Тебе надо было подумать об этом заранее. У нас больше нет дороги назад. Мы должны ослабить давление в твоем мозговом мешке, потому что он переполнен до предела. По всей вероятности, после потери словесного мешочка ты так и не нашел способа эвакабуляции. Вот почему некоторые слова затвердели, спрессовались и начали давить на стенки кишечника. Их надо немедленно вывести наружу. Но не беспокойся, Джордж. Мы объясним тебе всю процедуру задолго до заблаговременного времени.

Он знал, что спорить было бессмысленно. Такие вещи, как эта, обычно делались во что бы то ни стало. Джордж молча наблюдал за анестезиологом, на голове которого белела светлая коробочка из-под пилюль. Тот, злорадно ухмыляясь, приближался к нему с тампоном, пропитанным снотворной эссенцией — почти магическим веществом, которое извлекали из одурманенных наркотиком коз.

— Расслабься, приятель. Положись на нас, а мы посмотрим, куда тебя отнести.

— У меня нет времени для объяснений, — зашептал ему в ухо голос маленькой девочки. — Но я послана, чтобы вывести вас отсюда. Вставайте! Вставай быстрее!

— Эй, минуточку, — возмутился он, и шепот Джорджа стал более настойчивым, когда эта невоспитанная девчонка вцепилась ему в рукав и потащила его туда, откуда пришла. — Я давно здесь не был, и мне не хочется никуда уходить.

— Не надо валять дурака, — ответила девочка. — Это слишком опасно. Вас и так тут избаловали сверх меры. Теперь же попрошу подчиняться приказам того, кто лучше вас знает о происходящих событиях. На все вопросы я отвечу вам позже.

В каком-то фигуральном смысле Джордж действительно валял дурака. Но что ему еще оставалось делать? Даже зная, что он сейчас занимается не очень правильным делом, Джордж не мог остановить этот процесс. Потому что нет ничего более дурацкого, чем дурак, который по дурости пытается не валять дурака.

Вступив в глухой и дремучий лес, Джордж увидел далеко впереди себя что-то блестевшее среди тысячи оттенков зеленого цвета. Он начал приближаться к этому предмету — сначала медленно и осторожно, шагая как тот, кому не дали никаких инструкций, а потом быстро и решительно, как подобало тому, кто заново обрел свою потерянную отвагу. Блестевшая вещь оставалась на своем первоначальном месте, тем самым убеждая Джорджа в том, что ему не придется исследовать блуждающие огоньки. По поводу последних он знал, что, пользуясь манящим и привлекательным видом, они бессовестно завлекали в лесную глушь всех тех, кто начинал ухаживать за ними. Но встреченная им блестящая штучка вела себя совершенно иначе. И хоть она помигивала в стиле блуждающих огоньков, ее положение в окружающей среде от этого не менялось.

— Тады лады, — сказал Джордж. — Щас мы позырим, чо тута таке.

Он и сам не понял такого резкого перехода на псевдоитальянскую диалектику — что, впрочем, было самой старой и жалкой отговоркой из всех, поскольку она возникла у него первой. К тому времени он находился неподалеку от объекта. Его шаги, сообразуясь с визуальным откликом, замедлились настолько, что он без труда замечал каждую новую деталь, которая раскрывалась по мере приближения. Джордж не любил спешить при первом знакомстве, и на этот раз он тоже не стал нарушать своих правил. Он подступался не спеша, бочком и как бы нехотя. Джордж решил не только обезопасить себя, но и чутко воспринять всю полноту мастерства нашего творца и спасителя, дабы, составив верное мнение, не вызвать в дальнейшем упреков и оскорблений.

И он действительно их не вызвал — то есть ни один творец не выбежал из кустов и не обругал его последними словами. Сделав еще парочку шагов, Джордж оказался на расстоянии вытянутой руки от того, что блестело.

Он мягко и нежно раздвинул лианы, за которыми, дразня несбыточными надеждами, скрывался загадочный предмет. А потом Джордж около минуты смотрел на бронзовую пластину, пяти дюймов длиной и двух с половиной дюймов шириной, на поверхности которой среди множества причудливых завитушек и росчерков виднелось слово «ВХОД».

— Ага! — сказал Джордж, ни к кому не обращаясь, поскольку в тот момент он был один. — Все, как я и думал!

И хотя Джордж вовсе так не думал, эти слова немного успокоили его. Они давали ему ощущение контроля над тем неизвестным, с которым сплелась его жизнь после того… Впрочем, он уже и не помнил, после чего именно. Но раз уж так происходило все последнее время, то можно было ожидать подобного и в будущем, которое, кстати, выглядело не менее странным и необъяснимым.

— Куда же ведет этот вход? — спросил у себя Джордж (он все еще имел полный карман цитат и поэтому находился в несколько безрассудном настроении — хотя и с оттенками осторожности).

Джордж еще раз взглянул на табличку или, вернее, перенастроил фокус, так как его взгляд, сорвавшись с выгравированных букв, непроизвольно кружил по их периферии. Под бронзовой пластиной дюймах в четырех-пяти, а то и всех шести он увидел другой металлический объект, который из-за недостаточности блеска не привлек к себе его внимания при первоначальном осмотре.

Присмотревшись и вновь подстроив фокус, а затем отодвинув одной (вероятно, правой) рукой очередную лиану и сопутствующую ей лозу, он увидел бронзовую дверную ручку.

И это, как он сразу понял, было неспроста. Дверная ручка под бронзовой пластиной! Дверная ручка… Но что же она открывала?

— Это вовлекает дальнейшее изучение вопроса, — пробормотал он и раздвинул в сторону еще несколько лиан и ветвей, используя теперь уже обе руки.

И тут он увидел, что ручка и пластина были закреплены на прямоугольном деревянном предмете, который до известной степени напоминал дубовую дверь.

— Это вовлекает дальнейшее изучение вопроса! — воскликнул Джордж.

А затем, не желая, чтобы его приняли за непросвещенного человека, он добавил:

— Мы вытащим эту тайну на свет летнего дня.

Его голосовые связки приятно резонировали. Предчувствуя что-то хорошее (хотя прежде он предчувствовал что-то плохое), Джордж осмотрел дверь — сначала напрямую, потому с других точек зрения, то есть с боков.

Стороны двери ни к чему не примыкали, и там не было ни стен, ни каких-то иных технологических конструкций, которые обычно назывались косяками. Джордж видел перед собой только дверь, и ее окружали деревья, заросли лозы и длинные лианы, по которым ползали различные насекомые, рептилии и мелкие животные. Между ветвей порхали две маленькие птички. Хотя, возможно, там порхало их не две и даже не три.

Двигаясь слева направо, он обошел вокруг двери, потом развернулся и еще раз обошел вокруг нее, но уже справа налево. Каждый раз, завершая круг, Джордж возвращался на то место, с которого начинал обход. По крайней мере, он считал, что это — то самое место. Впрочем, здесь трудно было говорить о чем-то наверняка, потому что заросли с обеих сторон двери выглядели абсолютно так же, как и остальная часть джунглей, — беспорядочным сплетением биологических организмов без точных и прямых углов.

Задняя сторона двери почти ничем не отличалась от передней. На ней не было бронзовых пластин и дверных ручек, но зато имелся листок бумаги, приколотый к древесине большой кнопкой из какого-то пурпурно-бронзового металла. На бумаге виднелась надпись, но Джорджу не хотелось читать ее сразу.

Слишком уж все казалось нарочитым и тенденциозным. Джордж подозревал, что эта надпись на задней стороне двери являлась приманкой в какую-то хитрую западню. Он не знал, что за люди установили здесь дверь, но, судя по отсутствию вещей, оставшихся после них, они принадлежали к очень древней и мудрой расе. Несмотря на долгие поиски, Джордж так и не нашел никаких пустых канистр, клочков бумаги и окурков сигарет. Его окружал лишь лес, безлюдный и безмятежный, и только Джордж попирал собою окружающий ландшафт.

Не желая признавать отсутствие выбора, он до последнего оттягивал решающий момент. Джордж понимал, что ему придется прочитать надпись на задней стороне двери и, возможно, нажать на дверную ручку. Если эта дверь откроется, он будет вынужден войти внутрь, потому что все уже было определено заранее, как в любой хорошей западне. Но что-то в нем бунтовало против подобных правил игры. Джордж знал, что, переступив через порог, он мог стать игрушкой в чужих руках. Иначе зачем эту дверь принесли сюда черт знает откуда? Конечно же, только для того, чтобы ловить неосторожных прохожих или даже нормальных осторожных прохожих, которые забредали в джунгли по своим неотложным делам, а потом нажимали на дверную ручку и становились жертвами того, что происходило с ними.

Вне всяких сомнений, эта же участь поджидала и его. Но, прожив жизнь по собственным правилам, он не желал подчиняться судьбе. И хотя Джордж не мог привести каких-то конкретных примеров своей независимости и свободомыслия, он ни разу не усомнился в том, что прожил жизнь как вольный человек. Неужели открытая дверь предвещала начало его рабства? Джордж не знал ответа на этот вопрос, но его переполняли неприятные предчувствия. В глубине души ему хотелось разрушить планы врагов, выйти за пределы своих немодных на вид возможностей и сделать что-то редкое, новое и неожиданное — то самое, что показало бы им всем, каким он был на самом деле.

Однако в голову ничего не приходило. Очевидно, Джорджу мешала эта дверь — эта чертова дверь с бронзовой пластиной и ручкой. Немного посвистев и пошаркав ногами, он решительно прочистил горло, резко шагнул вперед и как бы случайно положил ладонь на дверную ручку.

Сжав бронзовую ручку изо всех сил, Джордж повернул ее и толкнул от себя. Дверь открылась. Он, не торопясь, постоял несколько секунд у порога, потом украдкой взглянул на дверной проем и увидел перед собой ярко освещенное серо-коричневое пространство. Пока Джордж рассматривал открывшуюся перспективу, ему в голову пришла интересная мысль: а не пора ли возвращаться в джунгли? Конечно, в зарослях тоже имелись свои опасности, но там не было никаких сюрпризов. Ведь каждый знает, какие дела творятся в глухом лесу и что потом из этого выходит. Но открытая дверь, которая вела в серо-коричневое пространство… И все же она куда-то вела.

В джунгли он так и не вернулся. Ему не позволили уйти правила приличия. Джордж не помнил, что это были за правила, но у него мелькнуло несколько идей о том, чем они точно быть не могли. Одним словом, он не отступил перед лицом опасности. Да и никакое отступление ему бы тут не помогло. Рано или поздно Джорджу все равно пришлось бы переступить через порог, и он решил сделать это прямо сейчас, чтобы не мучить себя пустыми ожиданиями.

Джордж сделал два шага, потом три и переступил через порог.

Он повернулся, чтобы закрыть за собою дверь, но ее больше не было. Лес тоже исчез. Вместо зелени и древесных стволов Джордж увидел серо-коричневое место, значительно уступавшее в размерах даже самым маленьким джунглям.

Ему показалось — и позже эта догадка нашла экспериментальное подтверждение, — что он попал в комнату с серыми стенами и желто-коричневым полом. Несмотря на свои крупные габариты, комната не шла ни в какое сравнение с тропическим лесом. Ее низкий подвесной потолок коварно и ловко скрывал осветительные лампы.

Едва Джордж сделал шаг, чтобы осмотреть комнату, как на его плечо опустилась чья-то рука.

— Капитан! Я благодарю бога, что вы вернулись!

В комнате больше никого не было, и, следовательно, владелец руки обращался именно к нему.

— Да и я чертовски рад вернуться сюда, — на всякий случай ответил Джордж.

А что он мог еще сказать при таких обстоятельствах?

— Входите, сэр, и присаживайтесь в это кресло. Я всегда считал, что они совершили большую ошибку, отправив вас в Грохочущий мир. Могу ли я предложить вам выпить?

— А где мы сейчас находимся? — спросил Джордж. — И я вас немного не понял. Вы сказали Грохочущий мир или Хохочущий мир?

Мужской голос засмеялся:

— Зачем же вы так, сэр, шутите со мной?

— Минуточку, — оборвал его Джордж. — Как ваше имя?

— Я — Элдрич, сэр. Неужели вы меня не помните? Мы бок о бок сражались с вами в кусках невежественного жаргона, а потом с боями прорывались в бредовую несвязность.

Джордж даже представить себе не мог такую сложную трассу, и поэтому он наскоро состряпал вежливый ответ.

— Конечно, я помню вас, но не на самом деле — если вы только понимаете смысл этих слов. А смысл этих слов заключается в том, что, не имея ни малейшего желания показаться вам грубым человеком, я могу поклясться, что никогда вас прежде не видел.

— Я все понимаю, — ответил Элдрич. — Но не волнуйтесь, сэр. Вы не первый, у кого наблюдается частичная амнезия после прохождения через Глянцевый интерфейс. Небольшой отдых, и вы будете в полном порядке.

— Глянцевый интерфейс? Что это такое?

— Вполне обычный интерфейс, но в особой ситуации, — ответил Элдрич. — Назван так по имени Антона Глянца, изобретателя глянцевого эффекта. Надеюсь, вы не забыли об эффекте Глянца, сэр?

— Ну что вы! Как можно! — ответил Джордж, поскольку ему показалось, что он потеряет лицо, если признается в своем незнании эффекта Глянца.

Элдрич повел его в комнату. Усадив Джорджа в удобное кресло, он подошел к бару и смешал для них два коктейля. Желтая жидкость клубилась красными завитками в высоких зеленых бокалах. Джордж отхлебнул и нашел во вкусе приятную свежесть липы, смягченную какими-то другими компонентами, которых он не мог определить.

— Так уже лучше? — спросил Элдрич. — Расслабьтесь и насладитесь этой передышкой. Мне не хочется подгонять вас, Джордж, но я надеюсь, что вы вскоре сделаете свое нормальное перемещение.

— Да, думаю, мне это удастся, — ответил Джордж.

— Как скоро вы будете готовы? — спросил Элдрич. — Мне тоже не хочется никакой спешки, но, если у вас есть какая-нибудь идея, я мог бы внести изменения в инструктаж наших групп. Впрочем, вы и сами знаете, насколько это важно.

— Да, конечно, я знаю, — ответил Джордж. — Послушайте, а почему бы вам не поместить меня в следующий эпизод? Например, с постелью и подушкой.

— Что вы сказали?

— В следующий эпизод.

— А мне показалось, с постелью и подружкой.

— О нет! Нет!

— Да, наверное, это не то, что вас интересует. Я должен был догадаться.

Элдрич задумчиво потер ладонью лоб, сделал дюжину шагов по комнате и вдруг резко развернулся на каблуках, поворачиваясь к Джорджу. Прямо как танцор.

— Джордж! Неужели произошло что-то непредвиденное?

Джорджа встревожила эта беспричинная паника в голосе Элдрича. Вскинув руки, тот замер в нелепой позе. Его лицо выражало явные признаки дикого страха.

— Нет, Элдрич, — ответил Джордж. — Все в полном порядке.

Его уже начинала раздражать неправильная постановка сцены. Это он, а не Элдрич нуждался в ответах и утешении. Это он, черт возьми, вернулся из Грохочущего мира и, несмотря на усталость, готовился выполнить еще одно перемещение. Но Элдрич совсем расклеился, и Джорджу было неловко оставлять этого симпатичного парня в таком нелицеприятном состоянии.

— Спокойно, Элдрич. Тревожиться не о чем.

— И вы не заметили ни одного проникновения? — спросил Элдрич.

— Ни кусочка, — ответил Джордж, хотя и не знал, о чем говорил его собеседник.

— И даже легкого перекрытия слоев?

— Вообще ничего.

— Вы в этом уверены?

— Послушай, приятель, — произнес Джордж. — Минуту назад я вернулся из Грохочущего мира. Но это еще не значит, что я, как какой-то отупевший идиот, не смыслю в делах, которые тут происходят. Не было никаких перекрытий, понимаешь? И уж тем более — проникновений!

— Надеюсь, вы правы. Но Хайнберген предсказывал…

— Забудь о Хайнбергене, — оборвал его Джордж. — Садись. Я сделаю тебе что-нибудь выпить. А потом ты расскажешь о моем новом задании.

Элдрич сел.

— Но что именно вы хотите узнать о вашем задании? — спросил он, и в его голосе появились нотки подозрительности.

— Ладно, забудь об этом, — сказал Джордж. — Я и так о нем все знаю. Просто мне хотелось поддержать беседу, пока ты не успокоишься и не поймешь, что у нас все в полном порядке.

— Так, значит, вот в чем дело? — спросил Элдрич.

— Ну конечно, — ответил Джордж.

— Как это мило с вашей стороны. Знаете, Джордж, вы всегда казались мне очень сильным и мужественным человеком. Вот почему, наверное, Цедулла так расстроился, когда понял, что вы ушли в Грохочущий мир. Я хотел сказать, что он полагался на вас, Джордж, хотя и скрывал от нас свои чувства. Да что там! Мы все полагались на вас.

— Ладно, хватит об этом, — произнес Джордж, немного смущаясь от признания своих заслуг и, как всегда, ничего не понимая. — Значит, Цедулла расстроился?

— Да, но ведь он расстраивается по любому поводу. Идемте, я покажу вам ваши апартаменты.

Он вывел Джорджа из комнаты с серыми стенами, и они вышли в длинный коридор, который занимал довольно долгий промежуток времени. Идеальную тишину нарушали только их шаги, приглушенные мягким ковровым покрытием.

— Мы решили разместить вас на прежнем месте, — сказал Элдрич. — Подготовка к полету еще не завершена, и вы можете немного вздремнуть и освежиться.

Элдрич остановился перед дверью, обозначенной буквами М и Ж. Он открыл ее, и Джордж увидел небольшую гостиную, за которой через открытую дверь просматривалась спальня. На стене имелось окно. Оно открывало вид на широкую зеленую лужайку с каймой деревьев по бокам. Чуть дальше начинались горы с синими полосками расщелин.

— Довольно мило, — сказал Джордж и, подойдя к окну, окинул взглядом панораму. — Что это за горы?

— Те, которые нарисовал для нас художник, — ответил Элдрич.

— Но какие именно? Он же, наверное, имел в виду вполне конкретную горную гряду?

Элдрич, немного подумав, пожал плечами.

— Для вас выделили небольшое космическое судно, — сказал он, прочистив горло. — Мы отправляем вашу ракетку через час. И, я думаю, воланчики тоже. Пока у нас тут действительно все спокойно, хотя на самом деле это только так кажется.

— Вы хотите сказать, что все это нереально?

— О какой реальности здесь вообще можно говорить? — ответил Элдрич. — Мы находимся в пространстве РБ2, и со всех сторон нас окружает мрак небытия.

А девочки были просто замечательные, подумал Джордж. Он знал, что в этой конфигурации, заново сплетенной пауком, ему не полагалось иметь такие мысли, но старая привычка брала свое. Впрочем, возводя бункер для негативных мыслей, мы тем самым лишь увековечиваем то, что нам хотелось бы спрятать и зарыть подальше в рассыпчатой почве благих намерений. Вот почему этот самонадеянный Паук, считающий себя единственным рассказчиком всех историй, осмелился присвоить теперь его голос и оплел липкой пряжей те коридоры, которые почти наверняка вели к фатальной аритмии. А как же женщины на берегу? Нет-нет, подумал Паук, мы покончим со всем этим! Мы просто прервем сейчас историю — гордую и отважную историю о прежней расе и людях, которые жили задолго до того, как пауки захватили власть над планетой. Джордж, соберись же, черт возьми! Своими мыслями об их кругленьких попках ты искажаешь всю величественность моих мыслей.

— Прошу прощения, — ответил Джордж, — но из-за энергетических проблем я не могу выйти на напридуманный вами берег. И раз уж так получилось, то почему бы вам не взяться за это дело самому и не оставить меня в покое?

— Это невозможно, — сказал паук. — Они разрушаются от моих прикосновений — даже от намека на прикосновение. Они разрушаются еще до того, как мне удается приблизиться к ним и объяснить, что им нечего бояться. Вот почему старый банк мыслей не может позволять перенастройке унести тебя прочь, и вот почему у нас ничего не меняется.

Перевалив через вершину холма, Джордж увидел большой каркасный дом, окруженный цветочными клумбами. Среди ярких незнакомых цветов он узнал лишь черствые голубые незабудки и маленькие бутоны красноносой герняни. Этот дом, с белыми ситцевыми занавесками и могучими вязами, казался удивительно знакомым и близким. Джордж не помнил его, но продолжал идти по длинной тенистой аллее. Небо тонуло в глубокой и невероятной синеве, которая встречалась только в снах. В воздухе звенели птичьи песни. Солнечный свет отливал золотом в завитках колючей проволоки, прораставшей на зеленых кустах живой ограды. Рядом высились стройные решетчатые деревья, которые во многих областях Вселенной назывались вышками.

Передняя дверь запиралась на простой крючок. Джордж приподнял его и вошел в дом. Он оказался в скромной гостиной, которая своей клейдсдельской софой^[129] и камином в стиле Эймса напоминала добрые времена предыдущей эры.

Джордж нерешительно остановился у окна. Он не знал, что ему делать дальше, а вокруг не было никого, с кем бы он мог поговорить. Пройдя по разлапистому ковру с яркими узорами змей и подков, Джордж подошел к лестнице, которая вела на второй этаж. Где-то вверху светился квадратик света. Он начал медленно подниматься по неосвещенным ступеням, стараясь наступать на каждую из них, а не перескакивать торопливо через две и не нестись как угорелый через три-четыре. Когда ступени закончились на лестничной площадке, он зашагал по узкому коридору, который тоже показался ему чем-то знакомым. Но разве такое возможно? Он не мог знать коридор, в котором ни разу не был, — это же понятно каждому, верно? Однако Джордж сомневался во всем. Вот почему он продолжал идти до тех пор, пока не дошел до конца коридора. Дверь слева от него оказалась открытой, и он заглянул в нее. В комнате стояла железная кровать, застеленная большим стеганым одеялом, на котором колосилась вышитая пшеница. Рядом виднелись два стула с прямыми спинками и старомодный комод на изогнутых ножках.

Пока он размышлял о том, что ему делать со всем этим, снизу послышался голос. И голос звал его:

— Джордж! Ты внутри?

— Ах ты, моя радость! Спускайся вниз и обними покрепче свою тетушку Тез.

Джордж торопливо вышел из комнаты и спустился по лестнице. Вернувшись в гостиную, он увидел там маленькую пожилую леди с седыми волосами, уложенными в пучок. По всей вероятности, это и была его тетушка Тез. Хотя еще минуту назад Джордж даже не подозревал, что у него имелась какая-то тетя.

— Что же ты так долго не возвращался? — с упреком сказала она. — Мы тут тебя заждались — я, дядя Терри и твои кузены Энди и Слим. Представляю, как они обрадуются, увидев тебя!

— А где они сейчас? — спросил Джордж.

— Пошли в сарай, повалять в грязи свиней, — ответила тетя Тез и весело засмеялась. — Ступай на кухню, Джордж. Тебе повезло, потому что я решила испечь персиковый пирог. Твой любимый, если ты не забыл.

Он сел за кухонный стол. В открытое окно влетал веселый легкий ветерок. Выглянув наружу, Джордж осмотрел ландшафт, который уже покрыли длинные вечерние тени. Не заметив сарая, он решил, что хозяйственные постройки, очевидно, находились с другой стороны дома.

Тетя Тез суетилась вокруг плиты, выпекая фруктовый пирог из иррациональных чисел и глухих фонем. И те и другие по виду напоминали куриц, причем первые все время озабоченно кудахтали, а вторые притворно прислушивались к ним. Они откладывали маленькие коричневые яйца с тонкими зелеными полосками, которые можно было рассмотреть только с очень близкого расстояния. Где-то за домом раздавалось тихое мычание свежескошенного сена. Подернутая дымкой летняя тишина нависала над миром, как плотная вуаль, лишь иногда приоткрывая уголок и пропуская жалобный крик козлодоя.

На Джорджа нахлынуло непередаваемое чувство целостности, и он ощутил себя куском огромного мироздания. Но вслед за этим пришло ощущение раздробленности, а затем и рассыпчатости, когда он тщательно прожевал тот ломтик пирога, который ему вручила тетушка Тез. Крошки фонем пищали и хихикали у него во рту, что казалось не совсем верным, но и не таким уж неправильным. Цветочный чай с фруктовым пирогом сменился одним из тех чудесных вечеров, которые время от времени опускались на эту и другие древние страны во время магнитных бурь. Тут и там за окном мелькали большие пернатые птицы.

— Это грязнокрылые лебеди, — ответила тетушка Тез в ответ на его вопрошающий взгляд, полуприподнятые брови и руку, повисшую в воздухе в вопросительном жесте. — Люди считают их предвестниками бед и правильно делают, можешь мне поверить. Но тебе незачем тревожиться, мой мальчик. Они тебя здесь не найдут.

Джордж почувствовал себя очень маленьким. Однако его тревога, источавшая запах чизбургера, вполне соответствовала размерам взрослого человека. Между тем он давно уже планировал выпустить одного из своих голубков, и вот теперь это время настало.

Внезапно на проем открытой двери упала тень, а следом за ней и небольшой угловатый мужчина, одетый во все ржаво-коричневое и серое. К его голове прижималась помятая шляпа; через плечо свисал истрепанный дорожный мешок.

— О-о! — воскликнул он. — Могу ли я спросить, мне тоже это надо слушать?

— Мне-то ведь надо, — ответила тетя Тез.

Повернувшись к Джорджу, она представила ввалившегося мужчину:

— Это Пьер Дунчик, наш французский наемник. Он выполняет у нас всю грязную работу. Разве ты не помнишь его, Джордж?

Джордж его не помнил, но он не хотел, чтобы об этом кто-то узнал.

— Привет, Пьер, — сказал он.

Французский наемник снял шляпу. Его засаленные серые волосы беспорядочно рассыпались по плечам, но затем, оценив расстояние до пола, быстро прилипли к воротничку костюма.

— А-а, кого я вижу! — произнес Пьер. — Молодой хозяин вернулся из Грохочущего мира, верно?

— Да, я был в отъезде, — ответил Джордж. — Мне пришлось поскитаться в далеких местах. И я многое повидал — не помню точно, раз или два. Но нет ничего лучше возвращения домой.

— Да, это, наверное, здорово, — сказал Пьер. — Я ведь помню, как часто ваш дядя говорил мне одно и то же: «Эй, Пук!» Это он так называет меня в кругу семьи. «Ну что, Пук, ты не знаешь, сколько майских жуков уже улетело с той поры, как с нашей шеи свалился Джордж?» А я ему: «Пару полных горстей, продувная бестия». Очень уж нравится вашему дядюшке, когда я называю его таким образом.

— Да, он действительно это любит, — подтвердила тетушка Тез. — Даже странно, что ты, полукровка, находишь для нас такие точные и полные определения.

— Так ведь это все не с куста падает, хозяюшка, — ответил Пьер. — А вы, Джордж, надолго к нам или как?

Джордж об этом еще не думал, поскольку всего лишь несколько минут назад у него и в мыслях не было заходить…

Его размышления часто велись автоматически, то есть независимо от воли Джорджа. Но он не желал становиться объектом каких-то опытов над простыми людьми. Неужели им не хватало для этого других беспомощных созданий? «Мы не гордимся нынешним положением дел, но так надо». Да, наверное, так надо, но будет ли этому конец?

И еще Джорджа интересовала цель, ради которой его подвергали таким мучениям. Он всегда размышлял об этом в те странные мгновения, когда пламя внутри угасало, когда звуки вызывали лишь раздражение и когда никто не появлялся, даже если включался свет.

В такие минуты тело изгибалось в поисках опоры и прочих удобств. Тоска, сжатая до критической массы, требовала выхода. Наступал кризис, и фразы теряли свой очевидный смысл. Они выплескивались наружу в свободном контексте, словно порванные клочья незавершенных сюжетов. Вот какую ясную и очевидную картину он видел теперь перед собой.

Потом появились экс-монарх Франции, комичный официант Эдди, Мартина с разбитым от горя сердцем и все остальные. Они с трудом выбирались из чернового наброска, пытаясь создать какую-нибудь сцену. Это было ужасное зрелище для чуткого и отзывчивого сердца мужчины. Вдали уже виднелись хорошие и плохие дни, но сама картина все больше превращалась во что-то ужасное и смятое…

Джордж резко выпрямился и осмотрелся по сторонам.

Его едва не уговорили взять то, что они раздавали как месть и награду в горных святилищах — в местах, куда метафоры удалялись для весеннего очищения; в местах за радугой, которые не желали раскрывать себя людям. И эти места не могли быть известными, потому что о них знал каждый. Вот какие там были места.

Джордж понимал, что это только начало, и здесь намечалось нечто большее, чем встреча идей. Что-то уже пробивалось вовне. «Эй, ты, не заслоняй меня, мать твою!» И оно порождало ужасное беспокойство.

Формы вещей скользили на коньках, перескакивая от одного образа к другому. «Джордж, ты нас слышишь?»

— Да, я вас слышу, — ответил Джордж. — И мне очень жаль, что все закончилось так плохо. Я же им говорил, чтобы они никогда не будили меня таким образом.

А вас, наверное, интересует, что будет впереди. Это то, что мы все сейчас увидим.

Сцена по-прежнему пыталась пробиться из наброска. Но потом она выдохлась окончательно и откинула копыта. Мертворожденный сюжет, незрелый плод воображения. Утрите слезы, господа. «Джордж, ты все еще там?»

Джордж захихикал. Он так здорово спрятался в куче простыней под кроватью, что они никак не могли его найти. Это было то самое место. И он знал, что здесь ему ничего не грозит.

— Я, конечно, извиняюсь, но, может быть, поиграем вдвоем?

Джордж поднял голову. Он не ожидал услышать здесь другой голос. Они ему об этом ничего не говорили.

— Кто вы? — спросил Джордж.

— Зовите меня Коломбиной, — ответила она. — Я из балетной массовки и в настоящее время ожидаю роль. А вы, случайно, не актер?

— Я главный герой, — не без гордости ответил Джордж.

Ему не хотелось использовать этот аргумент так рано — ну да и черт с ним. Если имеешь какой-то запас, лучше всего его когда-нибудь истратить.

Место, в котором они находились, обладало признаками чего-то необычного. Однако, несмотря на определенное своенравие, оно еще не стало очевидным. Никто из них не знал, какие последуют указания и что произойдет дальше. Последнее вообще держалось в полном секрете.

Джордж решил немного рискнуть на этой стадии дел и внести со своей стороны небольшое предложение. Как следует взвесив целесообразность такого поступка, он сказал себе: «Да, черт возьми! А почему бы и нет?»

Однако мысль уже путалась в лабиринтах гамбургера высокой степени защиты. Они искали способ вломиться в его схему. Они даже использовали длинноносые щипцы, которыми тыкали его, сопя и фыркая от презрения. Конструкция выгибалась и изворачивалась. Прозрачный желтый сок вытекал из множества порезов, нанесенных газонокосилкой. Но они не давали нам пути для дальнейшего самоунижения, и поэтому мы из последних сил боролись за свою свободу.

Тем вечером тетя Тез приготовила на ужин песочное печенье, булочки из гальки и отбивные из отбитых кусков скалы. Пьер устроился в конце стола — специально для того, чтобы подбрасывать Пятну то один кусочек, то другой. Пятно, появившееся под его стулом, все дальше вытягивало изогнутый желтый язычок.

— Знаешь, Джордж, — сказала тетушка Тез, — я хочу, чтобы ты завтра встретился с другом нашей семьи.

— А кто он? — спросил Джордж.

— Он доктор исторических наук, и мы называем его Инопланетным Историком.

— Хорошо, — сказал Джордж с едва заметным оттенком живости, хотя он еще не понял, как ему отнестись к намеченной встрече. — Так кто же он, этот Инопланетный Историк?

— Ладно, Джордж, я не буду скрывать от тебя правды, — произнесла тетя Тез. — Мне не хотелось лишать тебя удовольствия, которое ты можешь получить от встречи с ним.

— А вы уверены, что я получу удовольствие? — спросил Джордж. — Пусть вас не удивляет мой вопрос. Мне просто хочется знать, что вы подразумеваете под этим термином.

Вот теперь все, как надо. Это, между прочим, моя реплика, а то, что вы прочитаете дальше, будет относиться уже к мыслям Джорджа и его настроению, которое менялось с каждым днем. Ему почему-то не хотелось думать о встрече с Инопланетным Историком, но он не мог не думать об этом. Мысли о предстоявшей встрече терзали его целый день и сбивали концентрацию внимания, которая требовалась для выполнения домашней работы — например, для выкапывания Анютиных глазок. Анюту обычно откапывал Пьер, и это была кропотливая работа, во время которой приходилось долбить землю ломом, копать ее лопатой и разрыхлять мотыгой. Длинная рукоятка мотыги из ценной породы полированного дуба имела два нароста, за которые ее обычно и держали. Иногда использовались мотыги с тремя наростами, но за отсутствием трехруких людей…

А потом день прошел. Кур загнали во двор; петух важно взлетел на крыльцо и поставил там свою именную печать, после чего их пастух устало поплелся домой. На землю легла тишина, облака закрыли солнце, и слабый ветерок, поднявшись, вновь опустился вниз. В тот день Джордж часто отмечал подобные нестыковки.

Однако в последующих сценах и эпизодах мы увидим Джорджа за работой в поле; в заботах о странно раскрашенной и рогатой скотине; в беседах с большой албанской свиньей. Он трудился до седьмого пота, который ему удалось смыть, нырнув в небольшой ручей, протекавший перед белым домом, построенным прямо посреди сельскохозяйственных угодий.

На закате все отправились к куче камней, которые благодаря своей любопытной форме считались религиозной святыней этих мест. Тени скручивались и сплетались среди древних развалин. Могучие дубы зевали черными дуплами, и между ними блуждали жуткие зеленые и розовые огоньки.

И тогда наступила ночь, и пришло время последний раз напиться, перед тем как принять неизбежный укол. А потом в постель, и живо!

Прилетели сны, помахивая крыльями противоречий. Но мы пока не будем исследовать их, поскольку они займут свое достойное место в следующем цикле лекций. Поэтому, переходя непосредственно к рассвету, мы пропустим остаток ночи — тем более что в ней не было ничего интересного. Хотя, знаете что? Давайте пропустим и рассвет. Все равно Джордж думал только об одном: о встрече с пришельцем.

На следующее утро, яркое и раннее, но не такое уж и раннее, чтобы там не хватило места для нескольких чашек кофе, в дом пришел Инопланетный Историк.

До нас дошло несколько описаний Инопланетных Историков. К сожалению, ни одно из них не является точным, потому что пришельцы имели текучую форму. Например, Историки меняли свои взгляды и остальные части тел почти с той же регулярностью, с какой мы трансформируем наше настроение. А надо сказать, что Инопланетный Историк тоже имел гамму чувств и его форма часто отражала их состояние.

Тем утром он находился в слегка неуверенном настроении, и это отразилось на его формах соматотипа. Он долго не мог решить, в каком образе явить себя миру. Выбрать что-нибудь античное, аскетическое, с вытянутым носом и поджатыми губами? Или, наоборот, что-то яркощекое, улыбчивое и общительное? А что, если попробовать какую-нибудь новинку? Допустим, взять две головы с разными на вид физиономиями. Или лучше вообще без физиономий. Пустые лица! Это всегда воспринималось как хорошая шутка и хороший тон.

Пока Инопланетный Историк примерялся к различным формам, тетя Тез представила гостя.

— Любезный друг, я хочу представить вам Джорджа, моего племянника и очень хорошего мальчика, хотя мне и самой в это часто не верится.

— Очень рад познакомиться, — ответил Джордж.

— Деге Ерат, — произнес Инопланетный Историк.

— Не понял?

— Это традиционное торжественное восклицание, которое используется склеротиками планеты Аделдис.

— А-а, — ответил Джордж. — Я этого не знал.

— У вас не было причин знать об этом.

— Да, думаю, не было.

— Вы тут поговорите друг с другом, а я займусь делами, — сказала тетя Тез.

Она вернулась в дом. Подходило время ставить ловушки на ячменные оладьи, которые грызли мебель и превращали все в муку.

— Вот такие дела, — произнес Джордж, когда они остались одни на заднем дворе за маленьким переносным столом для пикников — почти у самых кустов черной смородины, но относительно далеко от сливового дерева.

— Да, можно сказать и так, — ответил Инопланетный Историк.

В конце концов он решил превратить себя в очень высокого двучленного мужчину, с розовыми глазами и зеленоватым цветом кожи.

— Вы, как я понимаю, с Земли? — спросил он.

— Как вы догадались?

— По выражению недоумения. У вас, землян, это получается просто превосходно.

— Да, мы в этом часто практикуемся, — сказал Джордж. — А могу ли я спросить у вас, что здесь делает Инопланетный Историк?

— Историю, — ответил пришелец. — Жестокую владычицу наших судеб. В принципе мы знаем, каким образом должны складываться события. И универсальная история всего бытия написана давным-давно. К сожалению, жизнь не желает копировать ее в скромной и соответствующей манере. Вот почему мы, Инопланетные Историки, вынуждены вмешиваться в ход эволюции и расставлять все по своим местам.

— Неужели? — спросил Джордж.

— Да, — ответил Инопланетный Историк.

— Но почему вы тогда сидите здесь?

— Из-за вас, Джордж. Только из-за вас.

— Из-за меня? Неужели со мной что-то не так?

— Хорошо, что вы сами догадываетесь об этом, — ответил Инопланетный Историк. — Джордж, вы все время находитесь в самом себе и, вероятно, не понимаете, какое впечатление производите на окружающих. Скажите, вам не кажется, что вы все время блуждаете вокруг да около? Вам не кажется, что большую часть времени вы вообще ничего не делаете?

— А разве это плохо?

— Это было бы неплохо для незначительного и второстепенного персонажа. Но вы здесь главное действующее лицо!

— Я главное лицо? — с испугом спросил Джордж. — Вы в этом уверены?

— Конечно, уверен, — ответил Инопланетный Историк. — И все это время вы палец о палец не ударили.

— Что же нам теперь делать? Я полагаю, у вас есть какие-то соображения по этому поводу?

— Кое-какие идеи у меня действительно есть, — сказал Инопланетный Историк. — Но перед тем как приступить к решительным действиям, нам не мешало бы промочить горло.

Примечания

1

Форт-Нокс — место, где хранится золотой запас США.

(обратно)

2

Кастрюльная Ручка (амер. шутл.) — название штата Западная Виргиния.

(обратно)

3

Флоренс Найтингейл (1820–1910) — популярная в Великобритании сестра милосердия.

(обратно)

4

Оба на северном побережье Лонг-Айленда, на расстоянии около 60 км.

(обратно)

5

«Охотник» (фр.).

(обратно)

6

Знаменитый Дворец Дожей.

(обратно)

7

Итури — правый приток реки Конго.

(обратно)

8

ЛСД — наркотик.

(обратно)

9

Ты пришел (голл.).

(обратно)

10

Очень-очень быстро (исп.).

(обратно)

11

Живо (нем.).

(обратно)

12

Слушай (исп.).

(обратно)

13

Это уж слишком (исп.).

(обратно)

14

Здесь: «знаешь» (исп.).

(обратно)

15

Здесь: «Не забывай, что…» (исп.).

(обратно)

16

Закон талиона (лат.).

(обратно)

17

Здесь: «всобственном теле», то есть собственной персоной (лат.).

(обратно)

18

На манер малярной кисти (фр.).

(обратно)

19

Хороший урожай продается на корню, не так ли? (исп.).

(обратно)

20

И желание побеждает страх! (исп.).

(обратно)

21

Итак, вперед! (исп.).

(обратно)

22

Среда (фр.).

(обратно)

23

Гуру — наставник (инд.).

(обратно)

24

Намек на восточную легенду, известную в пересказе Сомерсета Моэма. Некоему вельможе бросился в ноги раб. Он рассказал, что встретил на базаре Смерть, которая грозила ему пальцем, и стал умолять господина, чтобы тот дал ему коня. Раб решил спастись от Смерти, бежав в город Самарру. Вельможа подарил рабу коня, и тот умчался, а сам на другой день пошел на базар и, встретив Смерть, спросил: «Зачем ты пугала моего раба? Зачем грозила ему пальцем?» — «Я его не пугала, — ответила Смерть. — Просто я очень удивилась, встретив его в этом городе, потому что в тот же вечер мне предстояло с ним свидание в Самарре»

(обратно)

25

Саркастическая усмешка (лат.).

(обратно)

26

Синестезист — человек, у которого при раздражении одного органа чувств возникают ощущения, свойственные другому органу чувств, например, «цветной слух».

(обратно)

27

Синапс — область контакта (связей) нервных клеток друг с другом.

(обратно)

28

Каперсы (колючие) — тропическая овощная культура.

(обратно)

29

Пикули — маринованные молодые овощи.

(обратно)

30

СПР — Служба подавления радиопомех.

(обратно)

31

Оксюморон — сочетание противоположных по значению слов.

(обратно)

32

Сатори — в японской философии то же, что нирвана в индийской.

(обратно)

33

Торо — американский писатель, мыслитель.

(обратно)

34

Майя — в целом ряде направлений древнеиндийского умозрения обозначает иллюзорность бытия.

(обратно)

35

Аватара — в индуистской мифологии воплощение божества в смертное существо.

(обратно)

36

Кататония — психическое расстройство с преобладанием двигательных нарушений.

(обратно)

37

Noblesse oblige — «Положение обязывает» (фр.).

(обратно)

38

Рафия — род пальмы с крупными перистыми листьями.

(обратно)

39

Афоризм Б. Тугера.

(обратно)

40

Священный брак (греч.).

(обратно)

41

Юнг Карл Густав (1875–1961) — швейцарский психиатр, ученый, основатель направления «глубинной психологии».

(обратно)

42

Марциал, Марк Аврелий, римский поэт примерно 40–104 гг.

(обратно)

43

Пахнет хорошо, что пахнет хорошо всегда (лат.).

(обратно)

44

Гела — ядовитая ящерица, водится на реке Гела на юго-востоке США.

(обратно)

45

Прибор для измерения интенсивности запахов.

(обратно)

46

Моя машина не едет (лат.).

(обратно)

47

Непоследовательным (лат.).

(обратно)

48

Додеканес (Спорады Южные) — острова в Эгейском море.

(обратно)

49

Меткое словечко (фр.).

(обратно)

50

Нет на земле дороги к звездам мягче (лат.).

(обратно)

51

Простое, без иллюзий (фр.).

(обратно)

52

Бог из машины (лат.).

(обратно)

53

В пустоте (лат.).

(обратно)

54

Хладнокровным (фр.).

(обратно)

55

Берсерк — в скандинавских сагах — воин, не знающий страха смерти. Перед боем берсерки с помощью наркотизирующих средств доводили себя до состояния неистовства и полного отсутствия инстинкта самосохранения, чем наводили ужас на своих врагов.

(обратно)

56

Вместе (фр.).

(обратно)

57

Да, господин, почему бы нет? (исп.).

(обратно)

58

Воровская кличка (фр.).

(обратно)

59

Полусвета (фр.).

(обратно)

60

Gestalt — форма, личность, структура (нем.).

(обратно)

61

Разрешенная по законам иудаизма еда (идиш).

(обратно)

62

Гой — не еврей, иноверец (идиш).

(обратно)

63

Школа (идиш).

(обратно)

64

Число, количество (идиш). Кворум, необходимый для отправления публичного богослужения (не менее 10 мужчин в возрасте старше 13 лет).

(обратно)

65

Счастье (идиш).

(обратно)

66

Немного (идиш).

(обратно)

67

Другое «я» (лат.).

(обратно)

68

Сычуань — провинция в центральном Китае.

(обратно)

69

Применительно к человеку (лат.). Argumentum ad hominem — доказательства, основанные не на объективных данных, а рассчитанные на чувства убеждаемого.

(обратно)

70

Гобсон Томас (умер в 1631 г., Англия) — владелец прокатной конюшни, который обслуживал клиентов по принципу: или бери ту лошадь, которая стоит ближе всего к дверям, или не получишь никакой.

(обратно)

71

Начальные слова английского закона 1679 г. о неприкосновенности личности.

(обратно)

72

Итак (нем.).

(обратно)

73

Бодхисатва — тот, чья сущность — просветление (санскр.). У буддистов — наставник, ведущий людей по пути самосовершенствования.

(обратно)

74

Майтрейя — в буддийской мифологии бодхисатва и Будда грядущего мирового порядка, который ждет своего прихода в мир людей.

(обратно)

75

Течение в буддизме, возникшее в Китае в VI в.

(обратно)

76

Состояние религиозного транса (санскр.).

(обратно)

77

Тор, Один, Локи — боги скандинавской мифологии, Фригг — богиня любви, семейного очага в германской мифологии.

(обратно)

78

Пернатый Змей, легендарный вождь тольтеков.

(обратно)

79

Мировоззрение (нем.).

(обратно)

80

Воинственный народ, проживающий в горах Непала.

(обратно)

81

Последний король инков в Перу (1525–1533).

(обратно)

82

Густав II (1594–1632) — король Швеции, великий полководец; Вар Публий Квинтилий (ок. 53 до н. э. — 9 н. э.) — римский полководец. Восставшие германские племена заманили его войско в Тевтобургский лес, где оно и сгинуло.

(обратно)

83

Ашока — древнеиндийский правитель III в. до н. э.; пратиека-будда — достигший нирваны, но, в отличие от бодхисатв, не возвращающийся на землю для просвещения людей.

(обратно)

84

Глендоуэр Оуэн (1359–1416) — вождь восставших крестьян в Уэльсе.

(обратно)

85

«Крейзи Хорс» — кабаре в Париже.

(обратно)

86

Грант Улисс Симпcон (1822–1885) — главнокомандующий войсками Севера в Гражданской войне в США 1861–1865 гг.

(обратно)

87

Шерман Уильям (1820–1891) — американский генерал северян. В Гражданскую войну вывел свою армию в тыл южанам, чем предопределил их поражение.

(обратно)

88

Стюарт Джеймс (1833–1864) — командир кавалерийского корпуса южан. Покончил с собой под Ричмондом, видя безнадежное положение своего войска.

(обратно)

89

Остров на юге Филиппинского архипелага, бывшая колония США.

(обратно)

90

Город и уезд во Вьетнаме, где в 1954 г. вьетнамцы одержали окончательную победу над французскими войсками.

(обратно)

91

Адлер Альфред (1870–1937) — австрийский врач-психиатр и психолог, ученик Фрейда, основатель направления «индивидуальной психологии».

(обратно)

92

Мир Глормийский (лат.).

(обратно)

93

«Книга перемен», одна из канонических книг конфуцианства.

(обратно)

94

Плут, хитрец (фр.).

(обратно)

95

Король (лат.).

(обратно)

96

Перо моей тетушки (фр.).

(обратно)

97

Военная хитрость (фр.).

(обратно)

98

Французский писец-нотариус и увлеченный алхимик (1330–1418). По преданию, сумел получить «философский камень», превращающий любые металлы в золото.

(обратно)

99

Прежнее название греческого острова Нефпактос. У его побережья испанцы и венецианцы разгромили в 1571 году турецкий флот.

(обратно)

100

Перевод С. Я. Маршака.

(обратно)

101

Игра в мяч, распространенная в Латинской Америке.

(обратно)

102

В древнеиндийской религии и мифологии — священный дурманящий напиток.

(обратно)

103

Христианский философ и римский государственный деятель (480–524). Упомянутое сочинение написано в ожидании казни по обвинению в заговоре против короля остготов Теодориха.

(обратно)

104

Участок вокруг храма (древнегреч.).

(обратно)

105

Не стоит благодарности (исп.).

(обратно)

106

Смешение английского с немецким. Примерный смысл — «создатель дружеских компаний», «объединитель».

(обратно)

107

Непременное, обязательное условие (лат.).

(обратно)

108

Библейское выражение; рок, неотвратимое событие.

(обратно)

109

Эфорат — коллегия высших должностных лиц в Спарте.

(обратно)

110

Pronunciamientos (мн. ч.) — воззвание, заявление, обращение; призыв к восстанию (в Испании и Латинской Америке).

(обратно)

111

The Scarlet Pimpernel (Алый первоцвет) — герой одноименного романа писательницы баронессы Орсей. Отважный аристократ, спасавший французскую знать от гильотины во времена Французской революции. Смельчак, партизан, авантюрист. Алый первоцвет был его символом. (К сведению.)

(обратно)

112

Небольшое двухмачтовое парусное судно грузоподъемностью 100–200 тонн.

(обратно)

113

Следует иметь в виду, что в виртуальной реальности, какую изображает Р. Шекли, наряду с героями, действительно восходящими к мифам Древней Греции (Тесей, Ахилл, Минотавр, Дедал, Эгей, Ариадна, Минос и др.), выведены и персонажи с греческими именами, однако рожденные воображением автора. Разобраться, кто есть кто, поможет любой энциклопедический словарь. Кроме того, в повести, начиная буквально с первой фразы, намеренно допущены многочисленные, подчеркивающие виртуальность происходящего временные несоответствия.

(обратно)

114

Персонаж из шекспировской пьесы «Буря», уродливый дикарь.

(обратно)

115

Дэвид Хьюм (1711–1776) — шотландский философ и историк.

(обратно)

116

Мартин Хайдеггер (1889–1976) — немецкий философ. Главная его работа «Бытие и время» вышла в 1927 году.

(обратно)

117

Пародийная цитата из гангстерского боевика.

(обратно)

118

Для сравнения: американцы часто называют Нью-Йорк «Большим Яблоком».

(обратно)

119

Курт Гедель — логик и математик XX века, автор так называемых теорем о неполноте. Большую часть жизни работал в США.

(обратно)

120

Серен Асбье Кьеркегор (1813–1855) — датский теолог и писатель, философ-иррационалист, противник Гегеля.

(обратно)

121

Религиозное учение, возникшее в III веке н. э. и считавшее добро и зло, свет и тьму изначальными и равноправными принципами бытия.

(обратно)

122

Карма — одно из основных понятий буддистской и индуистской философии, сумма поступков и их последствий, предопределяющая характер следующей жизни.

(обратно)

123

Американский актер, игравший во многих фильмах, в том числе и в картине «Грек Зорба».

(обратно)

124

Для данного случая (лат.).

(обратно)

125

Многое (лат.).

(обратно)

126

Малое (лат.).

(обратно)

127

Имеются в виду персонажи какого-то фильма. Я его видел, но забыл название (что-то похожее на «Шанхайскую лилию»). Главную роль исполняла Мэй Уэст. Чуть позже наш псих к ней вернется.

(обратно)

128

Американский актер, прославившийся ролями злодеев в фильмах ужасов.

(обратно)

129

Подразумевается сравнение с очень известной клейдсдельской породой лошадей-тяжеловозов.

(обратно)

Оглавление

РОМАНЫ

  Корпорация «Бессмертие» (роман)

    Часть I

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

    Часть II

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

    Часть III

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

    Часть IV

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

      Глава 31

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

  Цивилизация статуса (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

  Хождение Джоэниса (роман)

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

  Агент Х, или Конец игры (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

  Обмен разумов (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

  Оптимальный вариант (роман)

    Часть I

      Предуведомление

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

      Глава 31

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

      Глава 38

      Глава 39

      Глава 40

      Глава 41

      Глава 42

      Глава 43

      Глава 44

      Глава 45

      Глава 46

      Глава 47

      Глава 48

      Глава 49

      Глава 50

      Глава 51

      Глава 52

      Глава 53

      Глава 54

      Глава 55

      Глава 56

      Глава 57

      Глава 58

      Глава 59

      Глава 60

      Глава 61

      Глава 62

      Глава 63

      Глава 64

      Глава 65

      Глава 66

      Глава 67

      Глава 68

    Часть II

      Глава 69

      Глава 70

      Глава 71

      Глава 72

      Глава 73

      Глава 74

      Глава 75

      Глава 76

      Глава 77

  Алхимический марьяж Элистера Кромптона (роман)

    Часть I

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

    Часть II

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

    Часть III

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

    Часть IV

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

  Драмокл: Межгалактическая мыльная опера (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Эпилог

  Божий дом (роман)

    Часть I

      Пролог

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

    Часть II

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

    Часть III

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

    Часть IV

      Глава 31

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

    Часть V

      ГЛАВА 35

      Глава 36

      Глава 37

      Глава 38

      Глава 39

      Глава 40

      Глава 41

      Глава 42

      Глава 43

    Часть VI

      Глава 44

      Глава 45

      Глава 46

      Глава 47

      Глава 48

      Глава 49

      Глава 50

      Глава 51

      Глава 52

      Глава 53

    Часть VII

      Глава 54

      Глава 55

      Глава 56

      Глава 57

      Глава 58

      Глава 59

    Часть VIII

      Глава 60

      Глава 61

  Великий гиньоль сюрреалистов (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    ГЛАВА 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

    Глава 63

    Глава 64

    Глава 65

    Глава 66

    Глава 67

    Глава 68

    Глава 69

    Глава 70

    Глава 71

    Глава 72

    Глава 73

    Глава 74

    Глава 75

    Глава 76

    Глава 77

    Глава 78

    Глава 79

    Глава 80

    Глава 81

    Глава 82

    Глава 83

    Глава 84

    Глава 85

    Глава 86

    Глава 87

    Глава 88

    Глава 89

    Глава 90

    Глава 91

    Глава 92

    Глава 93

    Глава 94

    Глава 95

    Глава 96

    Глава 97

    Глава 98

    Глава 99

    Глава 100

    Глава 101

ПОВЕСТИ

  Билет на планету Транай (повесть)

  Четыре стихии (повесть)

  Поединок разумов (повесть)

    Часть I

    Часть II

  Человек за бортом (повесть)

    Глава 1

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

    Глава 2

      1

      2

      3

      4

      5

      6

    Глава 3

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

    Глава 4

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

      15

      16

      17

      18

  Лабиринт Минотавра (повесть)

    Глава 1[113]

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

  Майрикс (повесть)

  Жар чужих звезд (повесть)

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

  Машина Шехерезада (повесть)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

  Джордж и коробки (повесть)

*** Примечания ***