Сумерки разума (СИ) [in-cognito] (fb2) читать онлайн

========== Предисловие (можно пропустить) ==========

Однажды классе в восьмом я увидела невозможную картину в своём классе. Я увидела добровольно читающего человека. Очень удивлённая, я спросила у неё:

- А что ты читаешь?

- Это “Сумерки”, - почему-то с неохотой ответила она.

Я знала только одни “Сумерки” - “Сумерки богов”, философское собрание сочинений, которые я как-то читала. Среди них был “Антихристианин” Ницше, но речь шла явно о чём-то другом, и я спросила:

- А про что там?

Просто хотелось знать, какой писатель умудрился заставить читать моих одноклассников. На перемене, Карл! Что это за чудесный человек? Кто этот автор? Раньше я видела только Фраевские книги в руках сверстников (хотя и не в своём классе), но они все были уже мной прочитаны, и я думала, что напала на новую золотую жилу.

- Ну, там про вампиров и оборотней.

- Как про Дракулу? - спросила я.

- Нет, там вампиры в школу ходят, это современный мир.

- Интересно, - сказала я. - И про что там?

- Ну, там одна девушка влюбляется в вампира…

“Наверное, это классно написано, - подумала я. - Обычная девушка влюбилась в самого опасного хищника на планете. Там должна быть крутая завязка, драма, глубокий сюжет”.

- И чего, он отвечает взаимностью? - спросила я.

- Ну… сама прочитаешь.

Конечно же я представила себе следующее: главный герой вампир - прожжёный монстр, питающийся людьми, этакий Лермонтовский демон. Девушка - наивная и простая девушка с глубоким внутренним миром. И там показано, как жестока бывает любовь, когда эти противоположности сталкиваются. Наверняка же он убьёт её в конце или обратит или ещё что. Но этому будут предшествовать страдания и куча интересных диалогов в стиле нравоучительных сентенций в поздних произведениях Жорж Санд!

О, как велико было моё разочарование, когда я села это читать…

Нет, дело совсем не в том, что книга не соответствовала моим ожиданиям - это бы я вполне пережила. Хуже всего то, что прекрасная, романтичная и глубокая мысль, заложенная в центре текста оказалась изуродована поверхностными персонажами, отсутствием сюжета, внятной проблемы и просто ужасным языком.

В целом, можно ругать “Сумерки” и часто это делают, не читая книгу, но я прочла её. И по факту:

Характеры героев прописаны поверхностно.

Эдвард: умеет любить, храбрый и сильный, добрый, с закостенелыми моральными нормами, немножко циник, высокомерен, почему-то девственник в свои почти сто лет до тех пор, пока не встретил Беллу. (Спишем это на вампирскую природу.)

В целом обычный юноша, застывший в собственном возрасте, почти ничему не научившийся и ничем не интересующийся, кроме музыки и крови, склонный к скуке, тяжёлый на подъём. Может, ему и ещё что-то интересно (Белла, конечно), но мы этого не узнаем.

Он предсказуем и не интересен. При этом его характер роли не играет. Он по умолчанию идеален. Его характер просто не играет роли на фоне его внешности, которую, в отличие от характера, автор описывает очень ярко. Это не равновесие - сильный акцент на внешних данных персонажа и серость его содержания - как бы превращает Эдварда в глянцевый подростковый идеал.

Теперь Белла. Она описана так же, как Эдвард. Повествование ведётся от первого лица, так что её переживаниям уделяется масса времени. Кто же такая Белла? По сути, никто. То есть, она храбрая, начитанная, скромная, красивая. И всё. По большей части она интересуется, кто и что о ней думает, у неё невероятно большое ЧСВ, она лишена самоиронии и попросту не интересна.

В чём суть их отношений?

Белла полюбила Эдварда за то, что он красивый. Точка.

Эдвард полюбил Беллу за то, что у неё запах крови приятный. Изначально он её терпеть не мог, но от любви до ненависти один шаг, и этот шаг был преодолён. Писательница искренне попыталась описать, как Эдвард неожиданно видит в ней уникальность, но это опять же было неубедительно, потому что по факту Белла обычная школьница с псевдо-глубоким внутренним миром. И в этом нет ничего плохого, но её восхищение Эдвардом описывалось куда красочнее, чем её мысли, характер и события, так что сама она не вызывала интерес.

Самое отвратительное - одноклассники Беллы. Все они - декорации. У них нет личности, они все шаблоны, и автор никому из них не симпатизирует. Они там нужны только для того, чтобы оттенить особенность и крутость главных героев.

Но.

Как бы ни была плоха эта книга, я увидела в ней нечто ценное. Основную мысль. Эта мысль была изуродована, испачкана, извращена и погребена под всем выше описанным. Мысль заключается в том, что чудовища тоже способны любить.

Красивая, наивная и светлая мысль. Кажется простой, не блещущей оригинальностью, но она мне так понравилась, что я прочла книгу залпом, бережно вытаскивая между строк все ценные мысли, всё искреннее, что только было в тексте. Эта мысль для меня была важнее всего плохого, что я в ней увидела.

Я прочла у кого-то цитату: “Я написал то, что мне хотелось прочитать. Люди этого не писали, пришлось самому” © Клайв С. Льюис.

И это причина, по которой я захотела переписать “Сумерки” на свой субъективный лад. Я хотела прочесть эту книгу в том виде, в каком она мне понравится. И так как я нигде не нашла того, что меня бы устроило, я решила написать такую книгу сама, отредактировав оригинал.

Я не имею никакого права говорить, что моя версия лучше. Честно - она не лучше. Она просто другая и далеко не всем понравится. Айн Рэнд крайне не рекомендовала писателю становиться философом с транспорантом в своих текстах, но я им стала. Поэтому в книге очень неторопливое повествование, много мыслей и размышлений. И там нет любовной линии. Там есть взаимопонимание.

Эдвард - столетний вампир, циник, убийца, но нельзя назвать его злым, потому что у него есть свои догмы и правила. Он не влюбляется в Беллу только из-за запаха. Этого, мягко говоря, мало, чтобы заинтересовать столь искушённое существо. Но она интересует его кое-чем другим.

Белла - синий чулок, не красавица, но очень высокомерна. Не самый приятный персонаж и в то же время обыкновенный до зубовного скрежета. Типичный подросток, который хочет быть не таким, как все. Она достаточно умна, чтобы не купиться на внешность Эдварда, и он цепляет её далеко не сразу.

Это две потерянные души в своём мире, которые в какой-то момент находят друг в друге отдохновение, свободу, отдушину. Которые могут довериться друг другу и стать ближе не как любовники, а как родственные души. Увы, это не длится долго из-за того, что оба они подчиняются тому, в каком мире живут.

Весь текст - исключительно моя вкусовщина, я писала без какой-либо оглядки на канон, если честно.

========== Диалоги со сфинксом. Часть первая - Сфинкс видит тебя ==========

ПРОЛОГ

Как правило, мы серьёзно задумываемся о смерти только в те секунды, когда видим ее уродливое лицо. Перед тем, как попасть в аварию. После того, как мы узнаём, что умираем от рака. Или… когда перед нами стоит убийца, от которого нет спасения. Только тогда она становится очевидна, собственное тело кажется бесконечно хрупким и уязвимым. Мы воспитаны на поколении пренебрежения к смерти. Мы каждый день видим её на экране. Производители кино тратят уйму денег на то, чтобы мы искренне верили в то, что перед нами насилуют человека или кого-то до смерти пытают. Мы смотрим оценивающе и говорим:

— Не натурально. Актёр плохо играет и кровь похожа на кетчуп.

Но когда действительно смерть перед нами — гримаса пренебрежения сползает с нашего инфантильного потребительского сознания грязной тряпкой. Когда смерть перед нами, она, чёрт возьми, натуральна. И мы оказываемся совершенно неподготовленными. Мы не сидим на диване и не смотрим, как кто-то пытает кого-то до смерти. Теперь мы на месте жертвы, и очень скоро умрём по-настоящему.

Убийца смотрел мне в глаза, и я… кожей могла чувствовать его внутренний смех.

— Когда мы виделись в последний раз, ты держалась куда более смело. Что такое? Где же твоя бравада?

Он имел право говорить это. Так мне и надо. Я сама сюда пришла, как дура.

— Говорят, ты пытаешь своих жертв, — промолвила я спокойно, стараясь не дать ему шанса питаться моими эмоциями, страхом. Бессмысленная затея, так как у меня сильно подгибались ноги.

— Правильно говорят.

— И…

— Тебе будет больно, — глядя мне в глаза, ласково произнёс он.

***

Диалоги со сфинксом. Часть первая - Сфинкс видит тебя.

Шумный и пестрый Финикс пролетал мимо открытого окна в машине. Я слышала, как мама время от времени спрашивает меня, уверена ли я, что я хочу уехать. Как будто у меня был выбор…

Рене поразительно легкомысленна, но я очень ее люблю. И уезжаю, собственно, именно поэтому. Не так давно в ее жизни появился особенный человек, и им обоим хотелось жить для себя, я это чувствовала. Они ни за что не сказали бы мне, что я им мешаю. Они такие милые со своими свиданиями, сюрпризами по утрам, смущёнными поцелуями при мне. Я чувствую, что стесняю их. Я лишняя в их прекрасном, идеальном мире любви и согласия. Они совершенно в этом не виноваты.

Прощаясь с городом, я высунула руку из машины, ловя ладонью теплый ветер. На горизонте вздымались и опускались изящные силуэты невысоких гор. Машина нырнула вниз холма, и горы тоже чуть качнулись.

Мне нравилось залезать на крышу нашего дома и оттуда смотреть на знакомый контур города — сверкающие небоскребы на фоне невозмутимых, красно-желтых вершин… Интересно, когда я их еще увижу?

Так, лучше об этом не думать.

Форкс, куда я скоро приеду — это нечто полностью противоположное Финиксу. Крохотный, закутавшийся в дожди и туманы, он полностью оделся в густую, сырую зелень дремучих лесов. Дожди там идут большую часть года, включая зиму — самую печальную зиму на планете. Это злой брат-близнец Твин Пикса. Не хватало только водопада и лесопилки. Здесь никогда ничего не меняется — ни старомодная вывеска кофейни недалеко от дома моего отца, ни старинный фасад слегка облезлой городской клиники. Куда бы ты ни взглянул — ты увидишь на горизонте вздымающийся могучий лес. И почувствуешь себя, словно в ловушке этой зелёной плотной стены.

Из зачарованного, застывшего во времени Форкса меня когда-то увезла мать. Она сбежала от отца, который упрямо не желал покидать родные места. Вольная и бродячая душа Рене жаждала солнца, перспектив и свободы. Каждое лето, тем не менее, я ездила сюда. Во время подросткового периода я поссорилась с отцом, заявив честно, что не способна приезжать сюда на срок, больший двух недель. Отец, как обычно, просто меня понял и сказал, что отныне его отпуск мы вдвоем будем проводить в Калифорнии.

Я рассказываю всё это, чтобы было ясно, с каким внутренним отчаянием я бросала шумный, пронзительно живой и просторный Финикс — одновременно дерзкий и романтичный, палящий и нежный. Я меняю его на сумрачный и тихий Форкс. И в молчании этого мирного городка мне всегда виделось нечто неспокойное, как затаенное, тщательно скрываемое безумие.

— Ну, послушай, милая, — в который раз почти робко произнесла мама, — я уверена, что ты погорячилась с переездом. Только скажи, я тут же разверну машину, и…

Ну, конечно, машину она развернет и сделает это с радостью, только я не передумаю. Сейчас я скажу, рыдая, что не хочу в это ужасное место, и мама меня обнимет, развернёт машину, и всё начнётся сначала.

Мне душно в их мире. Я не передумаю.

Быстро посмотрела в ее открытое лицо. Рене из тех легких и непосредственных женщин, которые сохраняют молодость души до самых поздних лет. Во всяком случае, мне часто казалось, что не она меня опекает, а я ее. Вот и сейчас я слегка укоризненно на нее посмотрела и покачала головой:

— Мам, я уже забрала документы из школы. Всё будет хорошо, я действительно хочу уехать.

Мысленно проверила, ничего ли не забыла. Счета должны быть оплачены, продуктов достаточно… Впрочем, обо всём позаботился Фил. Он ей подходит, он заботится о ней, и мне не страшно оставлять ее с ним. Просто я привыкла всё предусматривать.

— Передавай от меня привет отцу, — вздохнула она с печальной улыбкой.

— Передам.

— Не забывай мне звонить, — говорила Рене. — Только скажи, и я заберу тебя из Форкса.

— Я никогда еще не забывала тебе звонить.

— Это точно, — кивнула она. — Я в тебе уверена, Белла.

Еще бы. Я выросла в атмосфере постоянных перемен. Рене — добрая и прекрасная женщина, но совершенно не создана для раннего материнства. Большую часть своего детства я делала всё сама — сама собиралась в школу, сама подбирала себе занятия, сама решила, куда хочу поступить и кем стану.

Почти через семь часов я увижу утонувший в зелени большой и старый дом моего отца. Чтобы до него добраться Чарли будет целый час везти меня в машине.

Самое сложное с родителями — чаще всего ты не знаешь, о чём с ними говорить. С мамой просто — говорит всегда она. Папа же неразговорчив, подобно мне. Если Рене не подозревает ничего, то отец догадается, насколько сильно я изменилась. Он поймет, почувствует кожей, насколько мне скучно… Насколько мне скучно с ними обоими.

Этот мир бесконечно предсказуем. Мне еще нет восемнадцати, а я уже состарилась.

Папа всегда был рад меня видеть, но никогда этого особенно не показывал. Застегнутый на все пуговицы, серьезный, вдумчивый человек. Его невозможно обмануть, но и понять его до конца сложно. Я знаю, он встретит меня, посмотрит внимательно на меня своими синющими глазами, очень сдержанно обнимет.

И будет молчать всю дорогу.

Стена несильного, но уверенно льющего дождя встретила меня уже в Порт-Анджелесе. С неба тянуло могильной сыростью, ветер склонял к земле тонкие деревья, прохожие безнадежно прятались от непогоды под капюшонами и зонтами. Этот дождь меня ненавидел. И я ненавидела его.

Мой отец — шеф полиции, поэтому приехала за мной его патрульная машина. Помню, я пыталась сойтись с ним на почве моего интереса к его работе, но он сказал мне, что девушкам не стоит любопытствовать относительно таких вещей. Я обиделась и больше с ним на эту тему не говорила, хотя и хотелось.

Эта полицейская машина — местная достопримечательность. В крохотном городе шерифа Свона — моего отца — знали все. Ездить по городу в его машине — значит стать знаменитостью, причем, в плохом смысле этого слова. Поэтому я захотела купить себе машину немедленно, не смотря на скромный бюджет, имеющийся в моём распоряжении.

Я спускалась по эскалатору, когда увидела папу. Помахала ему рукой, но так торопилась, что очень не элегантно споткнулась и упала прямо в объятия отца.

— Ты… не изменилась, — иронично улыбаясь одними глазами, произнес он.

— Привет, пап, — пробубнила я. — Рада встрече.

Он сдержанно кивнул:

— Как там Рене?

— Всё отлично, она передавала привет.

На этом моё красноречие иссякло. Мой папа, впрочем, комфортно чувствовал себя там, где у любого смущение перевешивает здравый смысл. Он спокойно пошел чуть впереди меня с моим багажом.

Сев за руль, он сообщил:

— Подыскал тебе приличную машину по подходящей цене. Тебе… точно понравится. Должно, — добавил он. Последнее слово меня здорово насторожило. Я беспомощно спросила:

— И какая это машина?

— Пикап, «шевроле».

— Ты шутишь! — воскликнула я. — Где ты ее достал?

— У Билли. Помнишь Блэков? Он сейчас в инвалидном кресле, и продает свой пикап.

— Это… неожиданно, пап, но, кажется, у Билли были дети?

— О, поверь мне, они далеки от намерения ездить на пикапе, — тон, с которым он это сказал, показался мне очень странным, но я решила не уточнять.

Билли Блэк… Не удивительно, что я не сразу вспомнила его. Это лучший друг моего отца, который потерял способность ходить в страшной автомобильной аварии, где погибла его жена. Мне известно, что он после этого больше не женился.

Некоторое время мы с отцом молчали, а потом я осторожно спросила:

— Какого года выпуска машина, ты сказал?

— Я ничего не говорил о годе выпуска.

Судя по тону голоса, Чарли не случайно умолчал об этом, поэтому я с спросила уже с некоторым нажимом:

— Папа, когда ее выпустили?

— Ты должна понимать, что Билли механик от бога, и в его руках даже раритет будет гонять, как…

— Сколько лет машине? — слегка повысив тон, спросила я, приподняв брови и проницательно глядя на отца. Тот мельком посмотрел на меня и усмехнулся, явно сдаваясь:

— Я ничего не знаю о годе выпуска машины. Билли приобрел пикап в восьмидесятых.

— Новым, разумеется?

— Вообще-то, нет, — аккуратно ответил Чарли. — Полагаю, машину собрали в начале шестидесятых.

«Ой, мама, как же я буду ездить на этом динозавре?»

Я попыталась сделать вид, что информация меня не шокировала.

— Пап, ты должен понимать, что я умею водить, но я не механик. И, если с ней что-то случится, у меня нет денег на починку.

— Белла, перестань, я тебя уверяю, что этот зверь переживет любую современную машину. Сама в этом убедишься.

Он всегда был предусмотрительным. Когда он что-то делал или выбирал, то смотрел на надежность. Если дружба, то верная, если любовь, то до гроба. У отца до сих пор никого нет. Я знала, что если Чарли ручается за машину, то она и впрямь «зверь».

— Ладно, но в вопросах цены я не допущу компромиссов.

— Не сомневаюсь, — фыркнул он. — Но я его тебе подарить, вообще-то, собирался. И купил его. Добро пожаловать, милая.

Пробормотав всё это, он смущенно и слегка натянуто улыбнулся. Я понимала, что это значило для Чарли. Благодарность за то, что я решила переехать к нему. Моя мать бросила его из-за этого города, и моё возвращение как бы являлось его утешением. Возможно, самым большим утешением за годы. Я поняла, что сейчас заплачу. А при папе я плакать никогда не могла. Несколько секунд я с преувеличенным вниманием смотрела в окно.

— Большое спасибо, пап. Я могла бы позволить себе машину…

— Мне в радость сделать этот подарок, Белла, — немного принужденно сказал он.

В тяжелом, густом молчании протекло еще тридцать секунд, пока я лихорадочно думала, чего бы такого спросить как можно более отвлеченного.

Кажется, я поинтересовалась, что новенького в городе, хотя делать этого не следовало. В Форксе нет времени. В Форксе нет будущего, и тут ничего никогда не меняется. Этот город заколдован. Такой ответ читался в молчании моего отца, который сделал вид, что не услышал вопрос. Тогда мы заговорили о погоде, что было еще хуже, потому что погода тут только одна — отвратительная.

— А всё-таки зря ты ругаешь дождь, — проронил Чарли. — Только посмотри на этот лес…

Он, чёрт возьми, был прав. Я могу сколько угодно описывать Форкс в самых мрачных красках, но в нём было и нечто мистическое. В густоте малахита зелени глубокого, насыщенного кислородом леса был покой. Листва казалась яркой, словно глянцевой. Низкие тучи переливались всеми оттенками холода — от бледно-голубого до черно-фиолетового.

«В глубине этого леса кроется вечная тайна», — вот, о чём я всегда думала. О скрытом безумии в тени спокойствия.

Затаив дыхание, я смотрела на древний лес, текущий вдоль дороги. Плотные стволы деревьев утопали в море из цветов и папоротника. Они хранили молчание и важно раскачивали кронами под ветром. Да, пожалуй, это очень красиво. Только почему от этой мрачной, строгой красоты у меня так ноет сердце?

Однажды мой отец сделал Рене подарок. Он купил ей огромный двухэтажный особняк. Каким чудом ему это удалось — понятия не имею. Дом выглядел строго и надежно. Кирпичный, с небольшими окнами и неромантично плоской крышей — он маме абсолютно не понравился. И я тоже никогда не любила его. Слишком большой, холодный и наполненный какими-то посторонними звуками. Ночью, засыпая, можно услышать, как в подвале что-то скребется, как за окном поскрипывает ветками о стекло осина, как потрескивают половицы пола. Будто у дома и впрямь была душа. Непонятная и странная.

Прямо у дома расположился старичок-пикап. Несмотря на то, что машина и впрямь была старой, краска на нём блестела. Машина выглядела просто, элегантно и дружелюбно.

— Знаешь, а он мне нравится, — искренне сказала я. — Большое спасибо.

Папа пожал плечами и смущенно улыбнулся:

— Я рад.

Можно расслабиться. Я не поеду завтра в новую школу, как преступница, на машине с мигалками.

Моя спальня выходила окнами во двор. Я хорошо помнила и эту комнату и двор. На широком подоконнике я читала книги. Когда я болела, чаще всего лежала не в постели, а сидела в кресле-качалке. Теперь там лежали мои куклы. Даже жутко было их видеть — ожившие призраки детства. Я обрадовалась интернету. На столе стоял компьютер с выпуклым, маленьким мониторчиком, но от него тянулся новенький провод модема.

— В общем, располагайся, — коротко произнес мой отец, — а я пока внизу буду…

И он ушел, неопределенно махнув рукой.

Он всегда был поразительно тактичен. Он не стал лезть с неловкими разговорами, стоять в дверях, наблюдая, как я раскладываю вещи. Мама бы именно так и сделала, заполнив молчание болтовнёй.

Только оказавшись в этой комнате, я поняла, как далеко нахожусь от теплого неба Аризоны. Отныне я в зачарованном царстве, я так же проклята, как этот город. «Нужно думать о том, ради чего я приехала сюда», — сказала себе я.

Здесь не было моих любимых магазинчиков, не было инди-кофеен… Здесь не было ничего. И хотя леса Форкса выглядели необъятными, мне хотелось не гулять в них, а повеситься на ближайшем дереве.

В местной школе меньше четырехсот учеников. Четыреста тридцать два училось только на моей параллели в школе Финикса. Все выросли здесь и знают друг о друге всё. Они ходили в один детский сад, дружили вместе. Новенькие надолго остаются в центре внимания, так что до самого выпуска мне не суждено стать тут «своей».

Будет очень смешно, когда я скажу им, что из Аризоны. Проблема в том, что все южанки — загорелые, подтянутые и активные, я же — полная противоположность. У меня бледная совершенно не поддающаяся загару кожа, из-за которой меня постоянно спрашивали, не болею ли я, например, чахоткой. Для пущего контраста у меня темно-каштановые волосы. Спортивной или хотя бы гибкой я не была, и все без исключения занятия физкультурой для меня являлись пыткой в начальных классах. Мяч в моих руках превращался в оружие — опасное и для меня и для других. Я даже не могла прыгать через скакалку, не заработав пару синяков. По этой же причине я не танцую. Нужно добавить, что когда я нервничаю, моя неуклюжесть приобретает масштаб катастрофы.

А в первый школьный день я буду страшно нервничать… Впору доставать наколенники и каску.

Я со вздохом вытащила свои ванные принадлежности на столик и посмотрела на себя в зеркало. Оно отражало там худенькую, очень печальную девушку с желтушной кожей лица. Я не была некрасива, но и миловидной меня назвать сложно. Не помню, чтобы я зацикливалась на своей внешности, меня всегда интересовали другие вещи. Мама и папа думали, что это любовь, шмотки, женские журналы, старинная литература и классика. На самом деле я не против классики, но интересы у меня совсем другие. Я много раз представляла себе лицо мамы, когда я скажу ей… Или, не дай бог, лицо отца, который уже однажды довольно резко высказался касательно этого.

«Возможно, тут мне и место. О чём бы я ни мечтала, чего бы я ни хотела, у меня вряд ли хватит решимости достичь этого. Только посмотри на себя, Белла. Возможно, в Форксе я и проживу всю жизнь», — подумала я, глядя на собственное отражение.

Ночью полил дождь, и сумерки за окном превратились в густой мрак. Когда это произошло, я заплакала. Дело было не в том, что я скучала по матери или по Аризоне. Мне кажется, я немного эмоционально выросла из таких мелочей. Просто в Финиксе я всегда находилась в одном шаге от возможностей. Это большой город, где тебе кажется, что вот-вот случится чудо или ты чего-то достигнешь. В Форксе от возможностей у меня был только выход в сеть через модем при условии, если не занят телефон.

Я не карьеристка. Нет, дело вовсе не в этом. Моя мечта не заключалась в том, чтобы стать примерной женой. В то же время я не хотела, как моя мать, путешествовать по всему свету в пьяном наслаждении жизнью. Я не хотела и работать в глобальной бизнес-корпорации. Я никому еще не сказала, чего хотела бы, потому что даже высказать вслух это просто смешно. Это смешно даже не потому, что я сейчас в Форксе, а потому… кем я являюсь.

Не помню, чтобы я кому-либо высказывала этого вслух. Могу представить, какой смех я бы в ответ услышала.

Выплакав все свои мысли в подушку, я еще долго не могла заставить себя уснуть. Тьму за окном закрывали тюлевые занавески, но в этой тьме шумел тоскливый дождь, метался свирепый ветер, выл, бросался в стекла. Мешали постоянный шум дождя и шелест ветра. Я надела наушники в качестве затычек, но это не помогло. Моё болезненное, маятное состояние пропало только глубокой ночью, когда дождь стал послабее. Я провалилась в сон.

Утренний туман скрыл город белой пеленой цензуры. Видимость почти нулевая, и даже звуки раздавались как-то глухо. Выглянув в окно, я увидела, что мир накрыт саваном полностью — только кайма леса на горизонте напоминала мне о том, что я в клетке.

«Прекрати ныть, Белла. Это было твоё решение, никто тебя не заставлял», — строго сказала я себе.

Папа приготовил завтрак, пожелал мне успехов в первый день школы. Он не сказал мне ничего лишнего и не стал забрасывать вопросами об истинной причине моего приезда сюда, за это я была ему благодарна.

Едва позавтракав, Чарли отправился в полицейский участок. Если честно, именно там и был его дом. Там работают и живут люди, как большая семья. Там даже каждый преступник воспринимается, как нашкодивший хорошо тебе знакомый ребенок соседей. Ни убийств, ни серьезных краж. Бытовая поножовщина встречается раз в год или реже. Спокойный город. Тихий, тихий город…

Завтракая, я зацепилась взглядом за фотографии на каминной полке. Все они были моими школьными, исключая свадебные снимки моих родителей. Глядя на них, я почувствовала, как потеряла аппетит. Снаружи послышался звук удаляющегося автомобиля Чарли.

«Он жил тут один всё это время, — неожиданно подумала я. — После мамы тут не было ни одной женщины».

Сделалось очень не по себе. Я поднялась, подошла к камину и… в последний момент заставила себя не убирать фотографии оттуда. Не я их туда ставила. Это не моя трагедия, не моё одиночество.

«Нужно поговорить с папой. Понятия не имею, как».

Следующей мыслью было:

«Не могу больше оставаться в этом доме. Надо ехать. Плевать, если в школу я приеду раньше всех».

Я надела поверх кофты плотную, теплую, но немного неудобную куртку, выскочила из дома. Немедленно поскользнулась на грязи и мысленно прокляла сырость. Придерживая одной рукой рюкзак, второй криво нацепила на голову капюшон, юркнула в свой пикап. С первой секунды мы с этой машиной подружились. Она, как и всё, что было у меня от отца, вся дышала надежностью.

«Ты меня не подведешь, верно, дружище?» — улыбнулась я.

В кабине царила уютная чистота, от обивки приятно пахло кожей, бензином и мятой. Мотор заявил о своей готовности работать немедленно, едва я завела машину, но сделал это с поистине львиным ревом гоночной машины.

«А ты и правда зверь», — иронично подумала я.

Я включила радио, и мне тут же повезло со станцией. До ушей донеслась переливчатая джазовая композиция. Джаз я люблю только фортепианный, и этот очень мне нравился. Он напоминал мне о солнце.

В Форксе невозможно толком заблудиться, так что и школу я нашла быстро. И узнала ее, как и любую школу, по спортивной площадке, по плоской крыше, автостоянке и очень характерному архитектурному стилю тюрьмы.

Я неловко припарковалась и нервно сжала руль. Нужно попытаться не выглядеть слоном в посудной лавке.

В последний раз посмотрев на несколько корпусов школы из красного кирпича, я мысленно пошутила насчет забора с колючей проволокой вокруг территории и вышла.

Первый корпус украшала старомодная вывеска с надписью «Администрация». Я собиралась узнать расписание заранее, чтобы потом не тыкаться бестолково в двери.

Я торопливо пошла к двери корпуса и, задержав дыхание на секунду, вошла внутрь. Это было совсем не похоже на администрацию. Мягкий ковер, удобные кресла, уютное тиканье часов, пахло кофе и выпечкой. Я словно оказалась в гостях доброй бабушки. Здесь царил творческий беспорядок. На стойке лежали кипы папок и бумаг с яркими ярлычками, откуда-то слышался звонкий женский смех. За стойкой на меня с доброжелательным любопытством смотрела молодая круглолицая девушка в легкой одежде. Вероятно, местные совсем привыкли к холодам.

— Доброе утро. Могу я чем-то помочь? — улыбнулась администратор.

— Я Изабелла Свон…

Стоило мне это сказать, как глаза девушки на секунду ярко вспыхнули. Обо мне тут знали. Знали, что я дочь шерифа — завидного холостяка, кстати. Знали, что моя мать от него со мной сбежала. Еще знали, что я ханжа и зазнайка, которая не общалась с местными ребятами, когда приезжала на летние каникулы.

— О… — выдала она, — конечно-конечно, — и тут же начала что-то искать среди множества папочек на рабочем столе. — Расписание и карта школы. Не заблудишься.

Она вежливо рассказала мне о порядках в школе, о том, где и какие кабинеты находятся. Затем вручила необходимые формуляры и добавила с забавной гордостью:

— Надеюсь, тебе понравится в нашем городе.

Возможно, она была искренна. Я не могла сказать ей, что мне не может понравиться в Форксе. Моя не способная на лицемерие мимика выдала какую-то кислую, неуклюжую улыбку, и я поспешила убежать из корпуса администрации.

К тому времени, как я освободилась, стоянка была забита автомобилями, и мой пикап среди них смотрелся немного скромно. Я решила свыкнуться с парковкой и села за руль, чтобы объехать территорию школы. К некоторым вещам лучше быть готовой заранее. Помимо моего старичка среди машин выделялся довольно пафосный, современный консервативного серебристого цвета вольво. Как пуля.

Объехав территорию, я припарковалась на самом неприметном месте, немного изучила карту, сидя в машине…

«Ладно, хватит. Ты готова. Пора выходить».

Слава богу, я быстро сделалась невидимкой и проскочила в школу, слившись с остальными ребятами.

Мне удавалась моя маскировка плоть до самого порога в класс. Меня не замечали даже мои будущие одноклассники. Это моя особенность — я невидимка. Если я хотела, даже учителя не спрашивали на меня на уроках, будто меня не существует. Что я умела, так это оставаться серой и незаметной. Однако, мне здорово не повезло — помещение для занятий оказалось поразительно тесным, и не заметить в нём новенькую очень сложно.

Передо мной были двое в плащах. Они сняли их и повесили на вешалку. Я стянула с себя куртку и повесила на свободное место.

«Глупо, что я так волнуюсь, учитывая, какие цели преследую», — мрачно подумалось мне, и я решила быть хоть немного смелее.

Я быстро подала формуляр для подписи преподавателю. Тот посмотрел на фамилию и с большим любопытством оглядел меня. Я нахмурилась, выдержав этот бестактный осмотр. Столкнувшись с моим прямым ледяным взором, учитель поднял тонкие брови, вздохнул и сказал садиться за последнюю парту.

Потом меня заметили остальные. Мои одноклассники разборчиво изучали то, как я прошла к парте, села, достала список литературы и начала его изучать с непринужденным видом. Почти все книги были мне известны.

«Нужно попросить маму, чтобы она прислала мне мои старые сочинения по этим книгам. Она будет меня подкалывать на тему того, что у нее растет жулик, — я позволила себе улыбку. — Но всё равно пришлет. Как будто я ее не знаю».

Неожиданно я поняла, что около моей парты кто-то стоит. Я медленно, неуверенно задрала голову и увидела довольно высокого, симпатичного парня, единственным существенным недостатком которого являлись прыщи на лбу.

— Изабелла, верно? — спросил он.

— Лучше просто Белла, — кивнула я. Стоило мне это сказать, как я поняла, что весь класс навострил уши и наблюдает за происходящим. Мои щеки предательски покраснели от смущения и злости.

«Давай так, парень. Мне не о чём с тобой говорить, на дискотеки я не хожу, у меня мерзкий характер и высокие требования. Сейчас я тебя отошью, а ты просто развернешься и пойдешь дальше… Чёрт, я не скажу этого, потому что я слишком слабохарактерная», — похоже, пока я это думала, досада и беспомощность читались на моём лице.

— Какой предмет у тебя дальше? — спросил он.

— А тебе зачем знать?

— Могу проводить, если расписания совпадут, — ответил он.

«Ну же, Белла, давай, ты можешь быть милой, постарайся».

— Э-э-э… — я полезла в сумку за расписанием. — Политология в шестом корпусе.

— Отлично, у меня четвертый корпус, нам по пути. Меня зовут Эрик.

«Восхитительно».

— Понятно, — буркнула я и изобразила подобие дурацкой улыбки.

Не то чтобы я такая уж скромница, просто я действительно бываю неловкой. К тому же порой мне бывает страшно. Порой мне кажется… что кто-то может прочитать мои мысли и понять, о чём я думаю. И образ тонкой, милой девочки развеется, как дым. Хорошо, что никто не может знать меня. Никто не может видеть меня.

Никто в целом мире…

***

— Что с тобой? — усмехнулся Эрик, когда мы с ним шли по направлению к четвертому корпусу. — Ты так дернулась.

— Показалось, — я обернулась через плечо. Секунду я была уверена, что кто-то сверлит мне затылок ненавидящим взглядом, тревога достала до дна души и отступила, как волна.

«Я слишком нервничаю. Можно подумать, я тут кому-то нужна».

— Ну и как тебе Форкс в сравнении с Аризоной? — поинтересовался мой провожатый.

— Догадайся, — хмыкнула я.

— Там, вообще, бывают дожди?

— Бывают сильные дожди несколько раз в год.

— Кошмар, — рассмеялся Эрик. — В смысле… без дождя же нельзя…

— У Финикса субтропический пустынный климат, и вся растительность, а так же фауна давным-давно приспособились жить в таких условиях, — механически пробормотала я, выискивая взглядом номер нужного мне корпуса. — Больше трехсот дней в году светит солнце.

После некоторого молчания Эрик сказал:

— Ты не особенно смуглая.

— А я вампир, и на солнце не вылезаю. Поэтому и в Форкс приехала.

Он нахмурился и внимательно посмотрел на меня. Я слабо улыбнулась:

— Шутка.

Он не обиделся, и я была удостоена чести быть провоженной до самого кабинета.

— Знаешь, ты классная, Изабелла. Только выглядишь напряжённой. Не бойся, никто тут тебя не съест, — он иронично усмехнулся. — Надеюсь, мы будем часто видеться.

— Ага, — запоздало пробормотала я и добавила тихо: — Но меня зовут Белла.

Апофеозом моего знакомства со школьной жизнью был урок тригонометрии. Учитель заставил меня выйти перед всем классом и рассказать о себе. Когда я возвращалась на свое место, то споткнулась и едва не упала…

«Белла. Как, чёрт возьми, ты намереваешься справляться со своей работой, если тебя может убить поход в магазин?!»

***

В том, чтобы учиться здесь, был определенный плюс. Дети в этой школе добрые и простые. Они испытывали ко мне не то хищное любопытство, к которому я готовилась бы, если бы речь шла о столичном учреждении. По большей части они робко наблюдали за мной, и только несколько парней посмелее знакомились со мной прямо. Неплохие ребята. Я начинала думать, что найду тут хороших знакомых. Может, я никогда ни с кем и не сближусь по-настоящему, но и не стану отшельницей.

Девушкам я нравилась, само собой, меньше, просто потому, что любая новенькая женского пола автоматически воспринимается именно так. По умолчанию. На меня обращено всё внимание пока что, но это пройдет, и девушки осознают, что я им не соперница.

Одна из них пошла со мной на ленч в перерыве между занятиями. Бойкая, энергичная шатенка с густыми, красивыми кудрями сидела рядом со мной на нескольких уроках. Она рассказывала мне о школе и о ребятах, явно пользуясь возможностью всласть посплетничать. Могу ее понять — больше в этом месте порой просто нечего делать… Она была остроумна, обладала подвижной, артистичной мимикой, и рядом с ней я незаметно для себя расслабилась, поняв, что, кажется, нашла для себя проводника в этой социальной прослойке.

Мы с ней устроились за столиком. Она болтала о том, как много смешных и нелепых традиций в этой школе, но я отвлеклась на Эрика, который приветственно помахал мне с другого конца зала.

— Белла, ты как? В порядке?

Я вздрогнула и перевела взгляд на свою соседку. Что-то было не так. Мне показалось, что в затылок мне снова смотрит прицел снайперской винтовки. Я полуобернулась и тогда впервые увидела их…

Кажется, всего их было пятеро. Никто и никогда даже в Аризоне не производил на меня такого странного и неизгладимого впечатления, а ведь любой, кто там живёт, привык ко всякого рода эксцентричным личностям. Увидев их, я почувствовала, словно по моей душе катком проехались. Словно ты видишь человека, который вот-вот может убить тебя, но почему-то этого не делает.

Они сели в самом углу — обособленные от всего остального пространства и словно возвышающиеся над ним. Сложно сказать, что именно произвело на меня такое впечатление, ведь на первый взгляд они были обычными. Но лишь на первый взгляд. Этот высокий и очень красиво сложенный брюнет мог бы вам показаться спортсменом, прожигающим жизнь с девушками и на тренировках, но каким холодным был его взгляд. Я такой видела только у солдат и только с экрана телевизора. Верхние веки высокомерно опущены, прицельный взгляд дознавателя, привыкшего видеть всю подноготную человека перед ним. Подле него очень неприятный молодой человек со светлыми волосами. Мимика его была словно каменной, а осанка — прямой, будто в спину кол вбили. Длинная челка густой прически почти скрывала правильный овал его лица. Он сидел, поджав губы и мрачно нахмурившись. Мне показалось, что его что-то мучает. Словно он терпит, как сквозь его кожу пускают электрический ток. Третий выглядел несколько неопрятно и показался мне самым жутким из всех. Своей взлохмаченной прической он напоминал Мефистофеля с рогами. Под густыми, черными бровями, чуть сдвинутых к переносице, недовольно на мир смотрели чёрные, круглые глаза, что делало выражение его лица немного совиным. Губы были спесиво поджаты. Казалось, он вынужден терпеть мир вокруг. Он сидел у окна, скрестив руки на груди.

Блондин что-то сказал ему — так быстро и незаметно, что кажется, губы его едва шевелились. Тот нахмурился и резко, в упрямом жесте мотнул головой. В сухопаром теле ощущалось агрессивное напряжение. Казалось, он разгневан. Порой он немного притоптывал левой ногой. В какой-то момент он проводил откровенно презрительным взглядом одну из учениц.

Одна из сидевших там девушек бросалась в глаза в первую очередь. Я никогда не видела создания красивее. Это была не глянцевая, пошлая красота, а английская, утонченная. Я искренне залюбовалась ею. У нее были изящные, мягко прорисованные черты лица, хрупкая фигурка, большие, потрясающе изящного разреза глаза и совершенной формы небольшой рот. Настоящая Венера. Она отличалась и от своих одноклассников и от всех в своей компании. Однако, и от ее хрупкого, идеального облика исходил запах… опасности. Светловолосая девушка быстро посмотрела на блондина и согласно кивнула ему, но тот брюнет неожиданно сжал кулаки и что-то категорично им высказал. Наверное, речь шла о чём-то серьёзном. Шатенка с прической-ежиком была не столь ослепительна, казалась мне какой-то нервной, угловатой. И она заметила, что я их рассматриваю. Она из всех посмотрела на меня очень пристально, внимательно. Острый, хищнический блеск был в ее глазах, когда она улыбнулась.

У меня скрутило желудок.

— Белла… ты меня пугаешь, — сообщила моя соседка.

Если бы я сама знала, что именно меня саму так перепугало.

Позже, пытаясь разобраться, я, наконец, поняла. Во-первых, все они были не похожи на учеников. Их взгляды, повадки… принадлежали, скорее, опытным бойцам специального назначения. Во-вторых, у всех них были темные глаза с крупной радужной оболочкой, причем, меньше всего это красило того неряху с всклокоченными волосами. В-третьих, они были бледны. Бледнее меня, учитывая, что я альбинос во втором поколении. В-четвертых, у всех них была странная заостренность черт.

«Что-то с ними очень не так, — подумала я мрачно. — Кто они такие? Наркоманы? Больныечем-то? Нет… тут что-то другое».

Еще одна их черта — красота. Вернее, не та красота, которой хочется восхищенно любоваться. Не та яркая привлекательность. Это, скорее, геометрическая пропорциональность, ненормальная симметрия. В некоторой степени она, разумеется, притягивала глаз, но и отталкивала. Это была та разновидность несексуальной красоты, какая бывает у скульптур и манекенов. Она ошарашивает, но не влечет к себе. Впечатляет, но не вызывает желания к себе прикоснуться. Даже моя соседка по сравнению с любой из той компании выглядела как лучик солнышка среди мрачных туч. На их фоне любая симпатичная и живая личность смотрелась бы выгодно.

Девица с каштановым ежиком волос скучающе поднялась, а потом пошла и отнесла свой ленч обратно. Они ели, но как-то вяло. Они разговаривали как-то вскользь, очень быстро, короткими фразами. Они почти не смотрели на остальных. Как призраки. Что случилось со всеми? Только я заметила, что они невероятно странные?

— Так. У меня вопрос, — сказала я, вынырнув из омута глубоких размышлений, — что это за подозрительная компания у окна?

Моя соседка удивленно проследила за моим взглядом. В ту же секунду парень с темными волосами быстро посмотрел сначала на меня, а потом на мою соседку. Взгляд показался неприятным, словно он слышал всё, о чём мы говорим и был очень недоволен этим.

— Ну, ты даешь… Подозрительная компания, — фыркнула она. — Это Каллены. Тот парень, что на меня посмотрел — Эдвард, с ним Эмметт, блондинку зовут Розали, светловолосого парня рядом с ней — Джаспер, ушедшую брюнеточку зовут Элис. Про них мало кто что знает. Они небожители.

— Кто, прости? — слишком высоким голосом спросила я.

— Пафосные, шикарные красавчики, которые слишком круты, чтобы иметь дела с такими, как мы, — фыркнула она, закатив глаза. — Но чертовски сексуальные, согласись. Говорят, они живут у доктора Каллена. Какие там между ними отношения, чёрт знает, но понятно, что это ненормально. Хотя кого это волнует. Они богаты и красивы.

«Ты спятила? — хотела спросить я. — У тебя от них нет мурашек по коже? Они же бледные, как мрамор. Они странно разговаривают и повадки у них странные. Может, это инопланетяне, которые притворяются людьми… Я бы не удивилась».

Поймав на себе мой изумленный взгляд, она подняла брови:

— Ты так не думаешь?

— Ну, они… интересные, — вежливо сказала я.

— Похоже, тебя ничем не удивить, Аризона.

— Нет, просто тебе не кажется странным, как они себя ведут? — спросила я неуверенно. — Они же даже ничего не съели.

— Правда? Да, кого это волнует? Может, у них диета. Их приемный отец врач, в конце концов.

Я с опаской посмотрела на самого неприятного типа в этой компании. Он мрачно смотрел на поднос с едой. И что-то было в нём. Что-то… напоминающее о ненормальности, одержимости, безумии. Будто он вынужден находиться тут и, будь его воля, он бы с радостью поджёг это здание вместе с людьми внутри. Порой он без всякого удовольствия понемногу отщипывал от булочки. Довольно жуткое зрелище.

— Такие имена никому давно не дают, — запоздало произнесла я, хмуро наблюдая за необычной компанией. — У них у всех странные имена.

— Прости, но сейчас самая странная ты, — сощурившись, слабо улыбнулась она. — Не пойму, что ты такого в них увидела? Я думала, в Аризоне полно привлекательных людей и ты должна была привыкнуть.

“Что? Причём здесь, вообще, внешность?”

Эта забавная девушка по имени Джессика неплохо играла в волейбол. Она была спортивной и подтянутой, ловкой и изящной, доброй и обаятельной. Но она была тупа, как пробка. Иначе бы она поняла, что у каждого из тех людей за столиком есть профессиональная военная подготовка. Я знаю это. Особенно у того светловолосого парня. У него военная выправка и идеальная осанка, у него холодный изучающий взгляд существа, который привык видеть либо врага, либо добычу.

Форкс — скучный, тихий город, в котором ничего не происходит. Именно поэтому просто чтобы развлечь мозги я решила во что бы то ни стало узнать о Калленах как можно больше. Понятно, что они самые заурядные, но их всё же кое-что явно отличает от остальных. Откуда у них такие спортивные данные? Хотелось бы мне это знать.

— Не слишком они взрослые для приемных детей? Я раньше не слышала о них, когда приезжала в Форкс.

— Вообще-то, Джаспер и Розали живут у миссис Каллен уже десять лет. Она их тетя или какая-то дальняя родственница.

— Как мило с ее стороны… — вяло пробормотала она. — А остальные просто были усыновлены, и все они живут вместе?

— Да, — с некоторым осуждением в голосе произнесла Джессика. — По-моему, миссис Каллен бесплодна.

Это бы всё объясняло. Я разочарованно протянула:

— Вот, в чём дело. Она просто любит своих детей, балует их… Оно и понятно, только…

«Только всё-таки есть в них нечто очень жуткое».

— Что?

— Давно они в Форкс переехали?

— Два года назад приехали с Аляски.

Вот и нашлось объяснение их жуткой бледности. Они, по всей видимости, толком никогда не загорали. Даже скучно.

«Зато я не самая странная и необычная среди новеньких, это большой плюс».

— А как они показывают себя на уроках физкультуры? — спросила я.

— О, в этом они лучшие, — она вздохнула. — Приходится признать, что играть с ними невозможно. Понимаешь, такое чувство, словно они ко всемирному чемпионату готовы. Даже бесит. Никто их не любит, но все хотят их в свою команду.

“Предсказуемо”.

Неожиданно жуткий парень, которого Джессика назвала Эдвардом, поднял на меня взгляд и смотрел мне в лицо много пристальней, чем раньше. Мне показалось, что я лежу под рентгеновским сканером. Он оглядел меня с головы до ног, после чего с легким разочарованием опустил взор.

«Индюк напыщенный».

— А этот тип и есть Эдвард, да? — на всякий случай уточнила я.

— Да, — вздохнула Джессика и тут же добавила: — Но даже не думай.

— Что не думать? — нахмурилась я.

— Ни о чём в отношении него. Хуже парня не придумать. Он, конечно, нереальный красавчик, но тот еще хам, да еще и высокомерный. Похоже, наши девушки ему просто не нравятся.

«Ну, милая, мне тоже едва ли приглянется хотя бы один парень в Форксе, так что я не могу его осуждать. Похоже, мы оба мерзкие привереды в отношении людей. И тем сильнее он меня бесит».

Эдвард улыбнулся. Лучше бы он этого не делал. Этот оскал можно назвать улыбкой с большой натяжкой. Меня передернуло.

Пока Джессика распевала романтические песни про их красоту, я пыталась найти брешь в истории Калленов, но пока всё выглядело невинно.

Одно чувство не покидало меня. Ощущение опасности и вседозволенности. Такое чувство, что каждый из них может сделать что угодно, и ему ничего за это не будет.

“Это бред, — подумала я. — Это мои галлюцинации, вызванные скукой. Но раз уж заняться мне всё равно абсолютно нечем, нужно расспросить отца, не случалось ли в городе странностей последние года два”, — подумала я.

Из-за того, что я так зациклилась на этой загадке, засиделась в кафетерии и чуть не опоздала на следующий урок.

К сожалению, на следующем уроке свободное место было лишь одно, и оно оказалось рядом с Эдвардом. С одной стороны, это здорово, потому что вблизи я смогу лучше его изучить. С другой — плохо. Потому что я инстинктивно очень боялась его.

Словно почувствовав это, Эдвард взглянул на меня своими черными, колючими, полными злобы, глазами. Я ответила ему с процентами. Наш безмолвный диалог стал отправной точкой, которая положила начало нашей взаимной неприязни.

Когда я шла на место, намереваясь окинуть его как можно более ледяным взором, по-идиотски споткнулась. Девушка на задней парте вполне громко захихикала, и я едва не ударила парту с досады.

Нет, его глаза не просто черные. Таких не бывает. Они были почти матово-черными, будто уголь. Вблизи Каллен уже не казался ослепительным или красивым, на это просто не обращаешь внимания. Когда на тебя смотрят с такой ненавистью, ты думаешь только о том, какой он придурок, и всё.

Мне предстояло сидеть с ним за одной партой.

Я со стуком положила учебник перед собой, села от него как можно дальше, потому что этот тип едва заметно скривился, будто от отвращения.

Никогда еще урок не длился так долго. Мне было дико страшно. Левая рука Эдварда была сжата в кулак. Каждая мышца его тела казалась мне напряженной, будто он сейчас прикончит меня, но сдерживается. Я рискнула поднять на его лицо взгляд, и пожалела об этом, потому что окоченела от страха.

Когда ступор прошел, я сурово нахмурилась, одними губами спросив:

— В чём дело?

Он нахмурился, словно давая понять, что я мешаю ему слушать урок. Тоже мне прилежный ученик.

Было чувство, что одно моё присутствие причиняет ему кучу неприятностей, и он делает мне большое одолжение, не убивая меня. Я смотрела на сжатую в кулак руку, и… нечто странное приходило мне в голову. Мне показалось, что прямо сейчас ему чертовски паршиво.

Я решительно не понимала, что происходит. Кроме того, что прямо сейчас Эдвард вполне серьёзно способен убить меня.

Я бы многое ему высказала и пообещала себе, что выскажу на перемене. Но едва прозвенел звонок, Эдвард пулей вылетел из класса, чуть ли не хлопнув дверью.

«Так, это ни в какие ворота», — подумала я. Но бросаться вдогонку не стала. Будь это кто угодно другой, я бы и на уроке шепотом отношения выяснила бы. Причина крылась в том, что… скажи я ему еще хоть слово, он бы и правда прикончил меня. Я знаю это. Без шуток. Я изучала мимику убийц, я просматривала видеозаписи и читала об этом. Клянусь, если бы я заговорила с ним лицом к лицу, стоя на перемене, Эдвард Каллен разорвал бы меня на части.

Глядя ему вслед, как замороженная, я чувствовала, как меня подташнивает от страха.

«Итак, вывод первый — теперь я знаю, что он, скорее всего, способен убить. Осталось в этом убедиться, изучить этот вопрос. У него неустойчивая нервная система и проблемы с контролем гнева. Вывод второй — он меня возненавидел с первого взгляда. Потому что я дочь шефа полиции? Это было бы логично. Но только…»

Язык не поворачивался произнести это — слишком глупо.

“Но только…”

…что именно причиняет ему такую пытку? Я же здесь не при чём!

— Изабелла Свон?

Я перестала рассеянно собирать свои учебники дрожащими руками и обернулась. Он был самым симпатичным парнем в классе. Высокий, светловолосый, он смотрел на меня веселыми голубыми глазами.

— Эй, ты чего такая бледная? Может, тебя к медсестре отвести? — тут же встревожился он.

Говорю же, добрые тут ребята…

Я отмахнулась:

— Нет, спасибо, всё нормально, перенервничала. И зови меня Белла, ладно?

— Как скажешь. Я Майк. Держу пари, тебя уже достали предложениями довести до кабинета.

Я рассмеялась, чувствуя, как в груди понемногу оттаивает ледяной ком:

— Немного. У меня сейчас физкультура.

— Тебе не повезло, Белла, — совершенно серьезно сообщил он. — У меня тоже физкультура.

— И ты покажешь мне, где спортзал?

— Обязательно, — кивнул он уже с улыбкой. — Пошли.

Судя по его уверенной непринужденности, девушки Майка любят, и он привык не испытывать трудностей со знакомством. Из всех парней он был самым милым и адекватным.

Это оказалось моим самым приятным знакомством в школе за день. Он много говорил, но не делал дурацких комплиментов и интересовался мной, скорее, как новой одноклассницей, чем как девушкой. Мы сошлись на том, что он тоже приехал из Аризоны десять лет назад, много говорили о Финиксе, оба скучали по солнцу.

— А парень, с которым я сидела всегда такой неадекватный? — спросила я.

Он усмехнулся:

— Я как раз хотел тебя спросить, чем ты успела ему насолить. Обычно на уроках он просто спит. Или гадко препирается с учителями. Мы его игнорируем, — он пожал плечами.

— Он показался мне ненормальным, — призналась я.

— Он ненормальный, — согласился парень позади меня. — Если бы тебя посадили рядом со мной, я бы так бездарно время не терял.

— Знакомься, — вздохнул Майк, закатив глаза, — этот негодяй — местный разбиватель сердец и Казанова. Трепещи и остерегайся.

— Уже трепещу, — кивнула я, оборачиваясь на симпатичного, темнокожего парня, который шутливо ткнул в плечо Майка.

— Нашу новенькую достали, — сообщил тот. — Поэтому, будь так добр поберечь свои дифирамбы для другой особы.

— Ладно. Моё сердце разбито, но дух не сломлен, — с шутливой гордостью сообщил он и убежал вперед нас.

— Как его зовут? — спросила я.

— Вот так всегда. Его зовут Тайлер.

В сочетании с тёмным оттенком кожи у него были светло-голубые глаза и красивый овал лица.

— Я просто спросила. У него… очень интересная внешность.

— Да, все на это покупаются. Моё дело — предупредить, — сказал он мне насмешливо-покровительственно.

“Ну и зря. Может, он и симпатичный, но внешностью меня не возьмёшь”.

Ещё некоторое время я смотрела высокому парню вслед. Он остановился среди коридора, обнял какую-то девушку, поправил на плече рюкзак. Красивая, совсем невысокая девушка поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его губы. Я ощутила укол досады и разочарования — слишком слабый, чтобы намекать на что-то серьёзное, но это немного испортило мне настроение.

В Финиксе старшеклассникам разрешалось ходить на занятия физкультуры по желанию, что было очень разумно. Здесь сохранился старый жесткий порядок, согласно которому мне придется заниматься вместе со всеми. Причем, оценка по предмету шла в аттестат. Какая-то глупая неудовлетворительная оценка за неумение подтягиваться могла испортить мне всё…

Как только я узнала, что мне придется со следующего занятия ходить на физкультуру, я здорово расстроилась. Сидя на трибуне, я наблюдала за тем, как бегают остальные.

В прежней школе я занималась сама и с тренером. Дела у меня шли очень медленно, но всё же как-то шли. А сейчас я рискую в разы ухудшить себе самооценку.

Никто из одноклассников не мог тогда понять, почему я сижу, дрожа от злобы и досады. Никому вслух я не могла бы признаться, что именно заставляет меня испытывать желание рыдать от ярости. Я воспитывалась в скучной семье. Я живу в скучном и жестоком мире. Я хочу того, чего не хотел никто в моей семье. Я хочу того, чего, скорее всего, не получу, потому что я не соответствую всем параметрам…

Ко всему прочему Тайлер не выходил у меня из головы. Он здорово играл в баскетбол. Глядя с трибуны на движения его гибкого, сильного и ловкого тела и на то, как он, будто играючи, выполняет сложные трюки с мячом, я почувствовала, что почти начинаю его ненавидеть. Я завидовала ему. Что бы только я ни отдала за такую уверенность в себе и умение владеть своим телом.

После звонка я уныло побрела в здание администрации, чтобы отнести формуляр с подписями учителей. Едва оказавшись на пороге, я оторопело замерла, почувствовав прилив адреналина в крови.

Эдвард о чём-то негромко спорил с девушкой, которая сегодня утром меня встречала. Ему хотелось перенести урок биологии на любой другой день. Видимо потому, что я с ним сижу на этом уроке.

Маленькая девочка открыла дверь, протиснулась мимо меня, и меня обдало холодным сквозняком. Почти немедленно Эдвард обернулся на меня с неприкрытой яростью. Он словно хотел выплюнуть: «А, это опять ты».

— Это невозможно. Места в расписании просто нет, — попыталась убедить Эдварда девушка.

— Вы уверены? — сдавленно спросил он. Похоже на рычание чудовища, который пытается просить о помощи.

— Абсолютно уверена, уж извините.

— Восхитительно, — сумрачно прошипел он, развернулся на пяточках и быстро прошел мимо меня. Дверь сильно хлопнула, и я вздрогнула.

«Мне не показалось. Я хорошо поняла его взгляд. Он действительно хочет убить меня».

Едва чувствуя пол под ногами, я побрела к стойке.

— Ну, как тебе новая школа? — улыбнулась мне девушка.

— Очень понравилась… — стуча зубами от страха, пролепетала я. Надо было видеть при этом удивленное лицо администратора.

Я вышла из корпуса, когда все уже разъехались. Лишь несколько машин, включая мой пикап, стояли во дворе.

Поджав губы, я быстро пошла в спортивный зал… Но когда дошла, ноги стали чугунными, я замерла.

«Не могу».

Сглотнув, я медленно повернулась обратно.

«Я хорошо знаю, что ничего не изменится, даже если я приложу все усилия. Это меня только вымотает».

В машине я всё-таки разревелась.

Комментарий к Диалоги со сфинксом. Часть первая - Сфинкс видит тебя

Из плейлиста Эдварда:

Oceans Divide - Beg For Mercy

========== Диалоги со сфинксом. Часть вторая - беги, пока не поздно ==========

— Пап?

Чарли обернулся, снимая куртку. Он приехал поздно, но не выглядел уставшим. Когда он вопросительно на меня взглянул, я поняла, что мне сложно начать разговор о фото на каминной полке. Кроме того, наверное, это будет неправильно. Он выбрал одиночество, он живёт с ним и привык к нему. Эти фото — это законсервированное прошлое — больно ранит меня, когда я представляю себе, что именно в обществе этих застывших кадров отец тратит минуты холостяцкого одиночества.

— Я… просто хотела сказать, что рада быть с тобой тут.

Вяленько получилось.

— Ага, — помедлив, кивнул он, и удивление никуда из его взгляда не делось.

— Будешь ужинать? — спросила я, бросив терзать себя попытками начать трудный разговор.

“Не стоит ковырять раны. Он к ним привык. Ему нормально”, — сказала себе я.

— В принципе, каждый вечер я ужинаю в кафе, — ответил он. — Сразу спать лягу.

Он прошел мимо меня.

“Так он с этим борется. Просто не оставляет себе свободного времени. Если остановиться, тогда они догоняют тебя — призраки и воспоминания”.

Он тоже боялся говорить со мной о чём бы то ни было. На полпути он обернулся и спросил, перегнувшись через лестницу:

— Как твой первый день в школе?

Наверняка колебался перед тем, как спросить.

— Нормально, — ответила я. — Пап, скажи, в Форксе в последнее время всё спокойно? Никаких убийств там…

Он замер, сощурился, переспросил:

— Чего?

— У тебя не было никаких серьезных дел за последние два года? — спросила я осторожно.

— Беллз, обсуждать работу с семьей запрещено. Прости.

— Это значит, что что-то всё-таки случалось?

— Ничего такого выдающегося, — ответил он. — В Форксе всегда было спокойно и безопасно. Пока я шериф полиции, так оно и останется.

Он был искренен, но я чувствовала, что что-то не так. Может, ничего и не происходило, но я знала своего отца — мой вопрос беспокоил его. Значит, у него есть повод нервничать.

О Калленах я спрошу его в другой раз, пожалуй, иначе он обязательно что-нибудь заподозрит.

На другой день дождь перестал терзать Форкс. На другой день я почти всюду была с Майком и Джессикой. Порой к нам присоединялся Эрик. Жизнь в новой социальной группе налаживалась.

Я опасалась задавать вопросы о Калленах. Джессика вполне могла подумать, что я питаю романтический интерес к Эдварду. Хотела бы я посмотреть на ту, в которой этот тип может вызвать интерес…

На другой день я плохо себя чувствовала, потому что не могла уснуть и до полуночи сидела в сети. Пресса о Калленах ничего не знала, в социальных сетях никого из них не было. Так же новости молчали и о чрезвычайных происшествиях. В Форксе не случалось мало-мальски интересных или трагических событий.

«Но я не могла себе ничего накрутить, — подумала я, вспоминая сжатый в кулак руку и полный отчаянного безумия взгляд чёрных глаз. — Я точно знаю, что Эдвард Каллен хотел бы убить меня. Это чутьё и умение читать жесты тела, мимику… Я не могла ошибиться».

В этот день случилась катастрофа — я играла в волейбол на уроке физкультуры. Вернее, я всем мешала играть. Вкратце — заработала два синяка и близость к нервному срыву. Как-то так вышло, что меня постоянно страховал Тайлер. Точнее, он страховал других от меня. Я была благодарна ему и ненавидела его за эту опеку. Зачем он это делает? И всё равно один раз мяч заехал мне в голову.

К счастью, Эдвард Каллен не был в школе. Я этому не удивилась. Ситуация напоминала мне ту, где маньяк нашел себе идеальную жертву и сдерживается, чтобы не убить ее, а потом на время исчезает, чтобы подготовить план по ее убийству. Если бы я кому-то сказала об этом, меня бы подняли на смех.

В столовой присутствовали все Каллены, кроме Эдварда. Никто из них больше не обращал на меня ни малейшего внимания. Они всё так же сидели, молча, за столом. Всё так же были неподвижными и пугающими. Они снова почти не притронулись к еде.

— Слушай, ты весь день какая-то мрачная, — сказал мне Майк. — У тебя проблемы?

— Нет, всё нормально, — ответила я по инерции.

— Брось, можешь сказать. Вдруг я помочь могу. Если тебя кто-то начал задирать, скажи мне, ладно?

— Ладно, — ответила я со вздохом. — А скажи, ты в курсе, что происходит в городе?

— Я не сплетник, ты не к тому обратилась, — покачал головой Майк.

— Я не об этом. В городе не происходило в последнее время ничего странного?

— М-да, — он почесал затылок, — наверное, так со всеми новенькими бывает…

— Что именно? — нахмурилась я.

— Один из Калленов как-то давно задал мне тот же вопрос.

— Кто именно?

— Не помню, — он пожал плечами. — Форкс — скучный город, Белла, здесь ничего не происходит. А те слухи, что идут из резервации, полная чушь.

— Какие слухи? — насторожилась я.

— О пропаже людей, — ответил Майк. — Но только никто не пропадал ни у кого. В школе бы об этом знали, народу много, понимаешь? Это чепуха, Белла. А с чего ты вдруг задала этот вопрос?

«Пропадают люди?» — у меня стало шуметь в ушах.

— Спасибо, — сказала я, попытавшись улыбнуться. — Мне просто скучно, Майк. Ничего особенного.

После занятий, сидя в машине, я постаралась успокоиться и собрать мысли в кучу. Всё, что у меня есть — и правда чепуха. Я абстрагировалась от эмоций и сказала себе: «Нужны факты. Кто пропал, когда, кто является подозреваемым. Потом нужно убедиться в том, что хоть кто-то из Калленов опасен. В конце концов, это только моя интуиция и ничего кроме. А пока что, Белла, возьми себя в руки и думай, где искать информацию».

Я снова вспомнила взгляд Эдварда. О, мне уже приходилось видеть такой. В кадрах оперативной съёмки с террористами. Взгляд из-под бровей, поджатые губы, напряжённый кулак, во всём его существе обещание сломать меня пополам. Сжечь заживо.

Я сдула со лба прядь длинных волос и посмотрела за окно. Над школой далеко впереди на холмах высился густой лес. Всё такой же темный и молчаливый, он казался бесконечным. И каждый, кто входит туда, пропадает навсегда.

Еще до того, как я уехала, с автостоянки плавно выскользнула на дорогу шикарная машина. Вольво принадлежал Калленам. Красота, деньги и, возможно, безнаказанность? Пугающее сочетание.

Попытавшись абстрагироваться, я заехала домой, взяла деньги на продукты и решила сходить в магазин, чтобы приготовить ужин. Шериф полиции города Форкс Чарли Свон был способен приготовить только яичницу.

По дороге в магазин я думала, что именно понадобилось богатой, влиятельной семье в захолустном городке. Они живут, не привлекая внимания. Их отец работает в городской клинике, хотя квалификация может позволить ему строить карьеру в лучших учреждениях страны. Жена не знаменита никакими выходками, и известно только, что она молода и красива.

Когда мой пикап отъезжал от стоянки, кажется, один из Калленов покосился в его сторону.

«Чего смотришь? Динозавра на колесах не видел?»

***

«Миролюбивые представители народа тутси, граждане центральноафриканской страны Руанды, однажды обнаружили, что оружием массового поражения могут быть простые мотыги. Систематическое уничтожение тутси их соседями, хуту, началось весной 1994 г. В течение нескольких месяцев геноцид охватил всю страну. Батальоны смерти, вооруженные мотыгами и дубинками, усыпанными гвоздями, убивали тысячи невинных мужчин, женщин и детей. В отчете Организации Объединенных Наций сказано, что за три месяца было убито от 800 000 до 1 млн руандийцев. Эта резня стала самой жестокой за всю историю Африки. Было уничтожено три четверти населения тутси…»(1)

В духовке пеклась картошка, и я, читая книгу, занималась теперь мясом. Вытерла полотенцем руки и аккуратно перевернула страницу книги Филипа Зимбардо.

«По приказу властей хуту убивали бывших друзей и ближайших соседей. Десять лет спустя один убийца хуту сказал в интервью: «Хуже всего было убивать соседа; мы часто вместе выпивали, его коровы паслись на моей земле. Он был мне почти родственником». Одна женщина хуту описала, как забила до смерти соседских детей, смотревших на нее с наивным изумлением, потому что их семьи всю жизнь жили по соседству и дружили. Она вспоминает, как какой то государственный чиновник сказал ей, что тутси – их враги. Потом он дал ей дубинку, а ее мужу – мотыгу, чтобы они могли устранить эту угрозу. Она оправдывала свои действия тем, что оказывала детям «услугу» – если бы она не убила их, они стали бы беспомощными сиротами, ведь их родители были уже убиты».

Мясо зашипело, и по кухне стал распространяться аппетитный запах натуральных специй.

«Война порождает жестокость и оправдывает варварское обращение со всеми, кто считается «врагом», недочеловеком, демоном, другим. Насилие в Нанкине приобрело печальную известность благодаря ужасающим крайностям, к которым прибегали солдаты, чтобы унизить и уничтожить невинных мирных жителей, «вражеское население». Но если бы эти события были чем то исключительным, а не обычным фрагментом полотна истории бесчеловечного отношения к мирным людям, можно было бы подумать, что это какая то аномалия. Но это не так. Британские солдаты убивали и насиловали мирных жителей во время войны за независимость в Америке.»

Сделав запись, я быстро вернулась к плите, чтобы посмотреть, всё ли готово.

«Предположим, что почти все люди почти всегда следуют моральным принципам. Но давайте представим себе, что моральные принципы – это нечто вроде рычага переключения передач, который иногда оказывается в нейтральном положении. И когда это происходит, мораль «отключается». Если при этом «машина» оказалась на склоне, она вместе с водителем покатится вниз. И тогда все зависит от обстоятельств, а не от умений или намерений водителя…»

У меня всегда вызывало это вопросы.

Допустим, на улице грабят женщину среди бела дня. Вокруг много людей. Вор вырывает у нее сумочку и бежит. Мы все понимаем, что никто не будет ей помогать, если только не найдется Исключение Из Правил.

То есть люди делятся строго на две категории в любой такой ситуации. Первые просто стоят и смотрят или абстрагируются. Вторые — их очень мало — бросятся на выручку, не раздумывая. В любой ситуации — на войне, в быту, в любой стране люди делятся на две категории, указанные выше. Одни послушно стоят или в страхе жмутся к стенам, а вторые действуют и берут на себя ответственность. И вот второе — в очень большом меньшинстве.

Почему? Это передается по наследству? Этому учат? Как оказалось, нет. Тогда это случайный фактор? Но чем он обусловлен?

Всю свою жизнь я пыталась быть одной из тех, кто входит во вторую категорию, но я слишком слабая, слишком нервная…

Эдварду Каллену было достаточно посмотреть на меня, чтобы я чуть не умерла от страха.

Моя мама нормальный человек. Мой отец принадлежит к категории второй группы людей, но даже глядя на него, я не смогла этому научиться, а сам он меня не учил. Я всегда хотела быть человеком, которому не всё равно.

Почему одни на войне беспрекословно выполняют приказ пытать, убивать и насиловать, а другие, рискуя собой, отказываются повиноваться и спасают людей? Почему же вторых так мало? Если бы только их было больше…

“Если бы только у меня был человек, которого я могла бы спросить об этом”.

Закончив с ужином, я пошла в ванную, а затем решила немного посидеть в сети. На почте обнаружились письма от мамы. Все в восклицательных знаках и многоточиях, как ёлка, пестрящая чрезмерными украшениями. В основном, моя мама просила меня написать ей и угрожала позвонить папе, если я немедленно не отвечу. Она назвала меня Изабеллой. Это плохо.

«Мамочка, прости, что не отвечала. У меня всё отлично, школа мне нравится. Папа подарил мне пикап. Правда, он еще бог знает когда выпущен, но мне очень нравится эта машина, и я не согласна менять ее на другую…»

Еще я написала ей про одноклассников и про то, что у меня достаточно теплой одежды.

А потом я снова открыла книгу и стала читать.

На самом деле, я была так сильно увлечена, что не заметила прихода отца, хотя сидела у камина в гостиной. Папа удивленно нахмурился и, помедлив, спросил:

— Э-э-э… Белла?

— Интересно, кого ты ожидал увидеть? — улыбнулась я, вставая с дивана. — С возвращением.

Он отстегнул от пояса кобуру с пистолетом, рассеянно подошел к сейфу у лестницы и запер там свое оружие.

— Беллз, здесь… странно пахнет, — негромко заметил Чарли. Моя мама любила шокировать его своей готовкой, она обожала всё новое, и ее эксперименты далеко не всегда были чем-то съедобным. Точнее, они были иногда несъедобны настолько, что папа не забыл этого за много лет. Он опасался, что мне по наследству досталась эта тяга к экспериментам.

— Спокойно. Картошка с отбивными, — сказала я. Папа мне понимающе улыбнулся и, вероятно, выдохнул с облегчением.

— Пап, — сказала я тихо, — слушай… скажи, а ты знаешь Калленов?

— Знаю, — ответил он, моя руки.

— Что это за люди?

— Ну…обычные, — пожал плечами он. — Живут обособленно, но это и понятно.

— Почему?

— Они образованные, состоятельные люди, Белла. В Форксе просто нет людей их круга.

— Тогда почему они сюда приехали?

— Думаю, чета Калленов хочет воспитывать своих подрастающих детей в более скромной обстановке. Это нормально, учитывая их богатство. Дети иногда помогают отцу в клинике. Вместе они ездят на всякие спортивные мероприятия. А откуда такой интерес?

Мой отец — по-настоящему честный полицейский. Сколько бы денег ни было у Калленов, им не удалось бы его подкупить. Убить проще. Если Чарли считает, что это хорошие люди, значит, он правда верит в это.

— То есть, они ангелы? — спросила я, подняв брови.

— Нет, конечно, есть странности, но это их дело.

— Например?

— Белла, приличной девушке не стоит так нагло интересоваться чужой частной жизнью.

— Но ты же в курсе, — улыбнулась я.

— Я шериф, мне положено всё знать.

— Пап, ты знаешь, что я не сплетница, я просто любопытствую.

Он вздохнул, попробовал приготовленный мной ужин, и улыбнулся:

— Не отстанешь, ведь?

— Нет, — смущенно покачала головой я.

— Ладно. Это только мои мысли. Они почему-то живут в лесу.

Я нахмурилась:

— То есть?

— А вот так. Более неудобного места не придумать. Они живут в самой чаще нашего леса за городом. Там пустовал какой-то старый дом, они его облагородили, и в нём поселились. Им с машинами неудобно, конечно — приходится ехать не по дороге, а по тропе. Она одна всего, и фонарей нет. Далеко и от школы и от работы. У нас в пригороде есть дома и пошикарнее, но они почему-то выбрали этот. Не знаю, зачем.

— Его дети не слишком популярны в школе, — заметила я негромко.

Чарли небрежно фыркнул и неожиданно сердито нахмурился:

— Это не удивительно. Доктор Каллен талантливый хирург, который заботится о своих пациентах, но всем плевать. Все обсуждают его жену и тот факт, что они обособленно живут с детьми. Всем плевать, что их дети ни разу не влипали в неприятности, у них даже нет штрафов за вождение. Местным просто из зависти нравится перемывать кости приезжим, я уже наслушался…

«Так я ничего не узнаю, — разочарованно рассуждала я, поднимаясь в комнату по лестнице. — Что же мне делать? Либо они святые, либо хорошо прячутся. По своему опыту я знаю, что если кто-то кажется тебе слишком положительным, тебе стоит остерегаться его демонов».

К моей немалой досаде, остаток недели прошел скучно до зубовного скрежета. Я пыталась пробраться к папе на работу, чтобы вызнать что-нибудь о пропаже людей, но Чарли и его подчиненные охраняли информацию от посторонних, как военную тайну, и мне ничего не удалось выведать.

К школе я привыкла быстро. А к Калленам нет. Каждый день в кафетерии они собирались, молча сидели за столом, почти ничего не ели, а потом уходили. Эдварда не было, и я начинала сомневаться в том, что он пропал из-за меня.

Возможно, я просто спятила от скуки…

Майк решил организовать поездку в Ла-Пуш, и все обсуждали это, как событие, вроде Олимпийских игр. Я согласилась с большой неохотой. Шумные совместные поездки куда-либо, ровно как и вечеринки, никогда мне не нравились. Но я не хотела пока терять своего положения в классе и отгораживаться от остальных. Мне это не выгодно.

От отчаяния я попыталась заглянуть в местную библиотеку. Увидев, что туда пришла школьница, да еще и по своей воле, библиотекарь вежливо спросил, не ошиблась ли я адресом. Книг там оказалось очень мало, но меня интересовали криминальные хроники. Отдел со старыми газетами нашелся рядом с чуланом. Я чувствовала себя дурой, листая старые пожелтевшие страницы.

Неожиданно на глаза мне попалось кричащее название: «Вы видели Эмили Геймур?» Это случилось полтора года назад. Девушка из неместных приехала навестить резервацию индейцев в качестве экзотики, и пропала. Ее так и не нашли.

«Но отец сказал, что ничего особенного не происходило», — подумала я.

Записав в блокнот кое-какие подробности, я вышла из библиотеки и направилась домой.

Тем же вечером я, разумеется, стала расспрашивать Чарли об этом деле.

— Ах, это… — сказал он. — Это было не в Форксе, и к расследованию я не имею отношения. Она пропала на дорожной трассе далеко от города. Только машина, разбитые стекла, следы борьбы, а самой девушки нет.

— То есть, это было столкновение?

— Столкновения не было, — ответил Чарли.

— Значит, были только разбиты пассажирские окна?

Он пожал плечами:

— Ты задаешь вопросы не тому человеку. А теперь скажи вот что, Изабелла…

«Ой-ой».

— С чего вдруг ты стала интересоваться всей этой… — он развел руками, — Ну, тем, что происходит в Форксе?

— А вдруг я вырасту и стану детективом? — улыбнулась я. Но папа не улыбался.

— Я серьезно, — сказал он.

— Мне просто стало скучно, — пожала плечами я.

— Ладно, — вздохнув, ответил он. Вероятно, Чарли собирался сказать что-то еще, но передумал. Однако, взгляд его был настороженный. Если бы он знал, как мне больно, когда он так смотрит на меня.

В понедельник пошел снег. Я заметила это, когда увидела, как в коридоре школы большинство учеников прилипли носами к окнам. Белые, крупные хлопья медленно и плавно опускались на город. В воздухе становилось прохладнее, и ветер порой морозно кусался за нос. Невозмутимые деревья стояли иррационально зелеными под снегопадом.

Снег неуклонно покрывал асфальт, крыши и проникал в воздух. С ним город стал еще более бесшумным, если это только возможно. Если представить Форкс черно-белым от снега, можно начать выть от тоски. А я почти привыкла к яркой, малахитовой зелени.

— Не любишь снег? — Майк проследил за моим взглядом.

— Как выяснилось, не люблю, — пробормотала я.

Он вызывал у меня глубокую тоску. Хотелось закутаться куда-нибудь и уснуть. Но в снеге было очарование, хотя и бесконечно печальное.

— Раньше видела его только по телевизору.

«Причем, когда тепло, смотреть на него по телевизору приятнее», — но этого решила вслух не говорить.

Потом парни решили затеять игру в снежки, и я поспешила сбежать в спортзал. Снежки — затея для меня почти смертельно опасная. Я шла, поскальзываясь на дороге и проклиная зиму. Вот, о чём еще я думаю, когда вспоминаю снег. Гололед.

«Нужно срочно купить обувь с хорошими шипами», — думала я, отчаянно и неуклюже пробираясь к пункту назначения.

В столовой все обсуждали снег, а я мысленно подсчитывала свои финансы, прикидывая, удастся ли купить в ближайшее время подходящую обувь. Потому что, если серьезно, на гололеде я переломаю себе ноги.

В очереди за едой тоже пахло снегом. Снежинки примерзли к волосам Майка, чьи волосы были уложены гелем, и теперь он напоминал симпатичного ежа. Джессика подкалывала его и, глядя на них двоих, я начинала смущенно понимать, что сейчас меня с ними быть не должно. Я подумала, где мне тогда сесть и огляделась. Потом поднос в моих руках дрогнул. На сей раз Калленов было пятеро, потому что Эдвард вернулся.

«Держи себя в руках. Думай. Что, в связи с этим, можно сделать? Мы с ним сидим на биологии. Что, если…»

— Тебя контузило снежком? — рассмеялась Джессика, увидев моё лицо.

— Нет, — я покачала головой. — Мне просто не по себе. Я только выпью чай, а потом пойду на занятия.

— Что-то ты и правда неважно выглядишь, — заметила она.

— Может, падение гемоглобина. Голова кружится, — ответила я рассеянно. — Пройдет.

«Я должна как-то заставить его говорить. Он меня пугает и раздражает, но я должна наладить с ним контакт. Это единственный способ узнать, что происходит».

Но, сидя за столиком, я понимала, что мне слишком страшно. Тут, пока все едят, разговаривают и проживают свою беспечную жизнь, рыщет голодное чудовище. Можете считать меня безумной, но я чувствую это. Они все — все пятеро — монстры. Пока что лишь один из них мельком проявил ко мне интерес. Пока что…

«Если он опять посмотрит на меня, как в прошлый раз, я не смогу заговорить с ним. Хотя…» — я нащупала в кармане своей кофты электрошокер и нервно облизала губы.

«Я должна понять, что с ними не так. Я же не дура, я же вижу, как всё это подозрительно».

Они смеялись. Снег, похоже, им нравился. Но даже когда парни стряхивали с волос влажные капли, а девушки от них со смехом отшатывались… даже тогда они не могли обмануть меня. Позже ведь я просматривала видео, чтобы сравнить походку, манеру поведения их и профессиональных наемников. Они всегда выбирают столик у окна ближе к пожарному выходу. С их места виден абсолютно весь зал. Они все всегда сидят в пол оборота, как люди, которые в любой момент могут вскочить с места и уйти. Я видела, как Эмметт разлекался тем, что играл с ножом, и этот трюк не был из разряда простых. Он привык управляться с холодным оружием. А потом Элис просто быстро выхватила нож у него из руки, хотя маневр был очень опасным. Я замечала за ними множество мелочей, которые укрылись от глаз других.

Просто скромная семья? Просто вежливые ученики? Как бы ни так.

И Эдвард изменился. Сильное напряжение покинуло его, на щеках появился румянец, и пока что он не пытался убить меня взглядом. Переменилось что-то еще, но они сидели слишком далеко, чтобы я смогла заметить.

— На кого это ты так сосредоточенно любуешься, Белла? — лукаво спросила меня Джессика. Я быстро опустила взгляд. Она протянула:

— Ого. Младший Каллен на тебя смотрит…

— Опять тренируется в способах убийства человека при помощи взгляда? — спросила я слегка нервно.

— Совсем нет. С чего бы ему так злиться на тебя? — удивилась она.

Сердце у меня колотилось в районе горла.

— Видишь ли, я ему очень не нравлюсь, — сдержанно произнесла я.

— Успокойся, им, в принципе, никто не нравится, — махнула рукой она. — Кстати, он всё еще смотрит на тебя.

— Мне это не интересно, — процедила я. — И у меня голова болит.

— У нас баталия, — неожиданно возник перед нами Майк. — Вам, дамы, предлагается сегодня сразиться со мной плечом к плечу в неравной битве против параллельного класса.

Джессика немедленно согласилась, а я сказала, что мне всё еще нехорошо.

Кто бы мог подумать, что я так обрадуюсь дождю. Воздух слегка прогрелся, и снежинки начали стремительно таять, превратившись в крупные, холодные капли.

Всех это, разумеется, огорчило, и баталия отменялась. Однако я шлепала по грязи вполне довольная собой и тем, что под ногами уменя хотя бы относительно твердая земля.

Дойдя до кабинета биологии, я мышкой шмыгнула на свою парту. Пока я размышляла, как вывести Эдварда на разговор, и, нервничая, держала в кармане шокер, мистер Баннер расставлял по столам микроскопы.

«У нас сегодня лабораторная?» — как-то рассеянно пронеслось у меня в голове.

Наплевать. Я всё равно знакома с этой темой.

Пока я ждала, чтобы не нервничать, достала книгу и попробовала читать. Но социальная психология плохо укладывалась в голове, меня подташнивало от страха.

Неожиданно на парту опустилась холодная, темная тень. Потом скрипнул стул, и у окна сел Эдвард. Страничка начала дрожать в моей руке, и я слишком быстро захлопнула книгу, после чего убрала ее в рюкзак.

— Добрый день, — произнес Эдвард.

Сначала я не ответила. Каллен не мог со мной поздороваться, это было бы слишком странно.

— Тебя не учили вежливости? — а это он точно сказал мне.

— Я не могла подумать, что ты заговорил именно со мной, — напряженно ответила я. — В прошлый раз ты очень ясно дал мне понять, как ко мне относишься.

— Я пока никак к тебе не отношусь, мы не знакомы. Меня зовут Эдвард, — тон его голоса напоминал медленно тающий лед. — А ты, вероятно, Белла Свон?

«Это странно. Этого не может быть. И… Стойте-ка…»

— Откуда ты знаешь моё имя? — требовательно спросила я.

Что-то в нём было не так, и это буквально кричало во всём его существе. Что-то изменилось за неделю.

— Все знают имя дочери шерифа, — саркастично произнес он, обжигая меня колючим взглядом, в котором, впрочем, уже не было откровенной ненависти. — К твоему приезду буквально весь город готовился.

«То есть, отсюда ненависть? Потому что я дочь шерифа полиции?»

— Я о том, что ты назвал меня Беллой. Все знакомые, за исключением парочки, зовут меня Изабеллой. Так меня зовут в том числе учителя. Почему ты назвал меня Беллой?

— Ты слишком зацикливаешься на мелочах, — сказал он.

Он заговорил со мной, и это мой шанс прояснить ситуацию. Я не могу находиться в одном помещении с человеком, который постоянно меня пугает.

— Послушай, давай начистоту, ты явно непростой человек, верно? — мягко говорила я. — Вы выглядите, как образцовая семья. Но Эмметт виртуозно владеет холодным оружием. У Джаспера военная выправка, даже не отрицай. У вас у всех поразительная реакция на внешние раздражители. Где вы учились, учитывая, что вы и школу ещё не окончили? Вас кто-то специально тренировал?

Он сощурился, на секунду взгляд его сделался пустым и бездонным, как у куклы.

— Ты ненормальная? — улыбнулся Эдвард.

— Нет, скорее, это все вокруг спятили, — холодно ответила я. — Люди очень невнимательны. Послушай, мой отец, как ты верно заметил, шериф полиции. Я не дура, я заметила, как ты смотрел на меня в прошлый раз. Я всё поняла. Но только если ты хоть что-то со мной сделаешь, то заплатишь на сто процентов.

А вот и взгляд, полный ненависти. Откровенный, не вызывающий никаких сомнений, взгляд. Мы в ту секунду прекрасно друг друга поняли, и теперь он был раздосадован.

— Так мы поняли друг друга? — медленно произнесла я, хотя меня трясло от страха.

— Повторюсь, ты больна на голову, — теперь его голос больше напоминал сдавленное рычание. — Надеюсь, ты не собираешься развивать эту тему сейчас? Урок начался. И, кстати, — он склонился ко мне так близко, что я почувствовала запах его парфюма, сказал вкрадчиво, — этот шокер у тебя в кармане… так себе способ самозащиты. Он не защитит тебя, а только разозлит того, против кого ты его применишь. Советую выбрать другой образец. Посильнее.

Потом улыбнулся и уселся на своем месте поудобнее. Моё сердце превратилось в ледяной тяжелый ком.

Мне никто не поверит, если я скажу, что только что слышала. Про шокер никто не знал, я не вытаскивала его из кармана, и его не видно, когда я вынимаю руку. Чтобы не выдать того, как у меня стучат челюсти, я молчала.

К счастью, в тот момент мистер Баннер начал урок. Точно. Лабораторная работа. Я сейчас должна сосредоточиться на делящихся клетках под линзами микроскопа. Нужно было расположить их в порядке роста деления. Задание, с которым справится, в принципе, любой, потому что фазы деления друг от друга сильно отличаются. Но я была не способна толком даже на это.

Я стояла перед микроскопом, преодолевая очередной приступ тошноты.

— Начнешь первая? — тихо и вежливо спросил Эдвард. Клянусь, в уголках его губ притаилась насмешливая улыбка.

Я молчала.

— Вижу, это задание не годится для уровня твоего интеллекта, поэтому начну я…

— Может, этот электрошокер и не причинит тебе сильного вреда, но сделает очень больно, — мягко сказала я.

— Что-то я в этом сомневаюсь. К тому же, ты блефуешь. Воспитанные девушки так себя не ведут. А ты… этакая скромная псевдоинтеллектуалка, верно?

Я неторопливо положила руку в карман, и Эдвард проследил за этим движением. Он с любопытством склонил голову:

— И тут ты понимаешь, что ударить человека током посреди урока — это как-то слишком…

Я незаметно вытащила шокер и приложила его к его руке, которую он и не думал убирать.

— Почему она такая холодная? — мрачно спросила я.

Эдвард несколько переменился в лице, прищурился.

— В кабинете тепло. Почему у тебя такие ледяные руки?

— В снежки играл.

— Полчаса назад. Снег уже растаял.

— Просто положи свою игрушку в карман и займись уже лабораторной работой. Ты явно ненормальная.

Я хрупкая, неуклюжая, скромная. Но я ненавижу, когда меня дразнят и провоцируют. Я с яростью прижала шокер к его ладони и нажала на кнопку.

— Упс, — Каллен с притворно обиженным видом потер руку, — кажется, он у тебя неисправен… Какая досада.

— Он исправен, — пролепетала я. — Он должен был…

— Что? Не слышу. Ты что-то там щебечешь…

— Он работал, — бормотала я. — Он… был заряжен…

— Ничего, в другой раз ты обязательно поджаришь меня электрическим током посреди урока, а сейчас, может, всё-таки займешься работой?

Всё выше описанное происходило незаметно для глаз и тихо, потому что иногда люди вставали из-за парт, обсуждали свою работу. В классе не было так же шумно, как на перемене, но столько возни обычно ни на одном обычном уроке не встретишь. Мистер Баннер по большей части крутился около проблемных учеников. Наша с Эдвардом беседа маскировалась нашей работой над лабораторной.

— Кто я, по-твоему, такой? — спросил Эдвард насмешливо.

— Чудовище, — выплюнула, посмотрев ему в лицо обвиняюще. — Мне осталось разобраться с классификацией. И я разберусь.

— Уверена? — тихо спросил он.

— Уверена.

— Удачи, — он не улыбнулся, только озадаченно посмотрел на меня.

Он разозлил меня. Теперь я была готова расшибиться в лепёшку ради того, чтобы понять, кто такие Каллены и какого чёрта они забыли в Форксе на самом деле.

Мы раньше других закончили с лабораторной работой, потому что мне уже приходилось ее делать.

Могло показаться, что Эдвард смеётся. Он пытался шутить, высмеивать мою подозрительность. Но он нарочно провоцировал меня. Эта игра была нужна ему, чтобы изучить меня. Он смотрел на меня внимательно, оценивающе, холодно и бесстрастно. В конечном счёте у меня создавалось впечатление, что всё это — какой-то его психологический эксперимент, причем выводы Эдварду не нравятся. И тогда мне показалось, что ему не семнадцать, а тридцать. Я увидела морщинки у уголков его сомкнутых губ. Его точеные черты лица еще сильнее сделали его похожим на мертвеца.

Он играл со мной, чтобы вывести меня из себя и увидеть, что я знаю и на что способна. Если раньше я могла считать себя безумной и капельку сомневаться, то теперь я уверена, в том, что Эдвард и, скорее всего, вся его семейка — опасны. Он знает о моих догадках, но не боится. Ему наплевать.

Думая об этом, я бесстрастно смотрела в его лицо. Почему-то мне стало не по себе от открытия, которое я сделала слишком поздно, потому что анализировать хладнокровно мне изначально помешали эмоции.

— Ты носишь цветные линзы? — медленно спросила я.

Он недоуменно нахмурился:

— Что за чушь? Конечно, нет.

— Тогда твои глаза меняют цвет? В прошлый раз они были черные. Сейчас они почти желтые.

— Ты поразительно внимательна, — заметил он со странным вздохом сожаления.

— Только слепой идиот не заметит такой сильной разницы.

— Значит, все вокруг слепые идиоты.

— Так и есть, — бросила я, не подумав. — И почему твои глаза меняют цвет?

— Глаза-хамелеоны редкость, но не слишком большая, чтобы ей так удивляться.

— Это бред, — отрезала я, — глаза-хамелеоны не меняются на такие контрастные цвета. Я читала о них.

— Тебе нужно меньше читать и больше жить, не мешая другим. У меня они меняются. Не понимаю, почему ты так на этом зациклилась, — он безразлично пожал плечами, но я точно поняла, что вопрос его задел.

Он снова сжал кулак левой руки так сильно, что я увидела вздувшиеся вены. Мне лучше ничего сейчас не спрашивать.

И мой шокер, кстати, был прекрасно заряжен.

Мистер Баннер проявил к нам интерес, заметив, что мы разговариваем. Проверив наши ответы, он удивленно поднял брови:

— Мистер Каллен, неплохо бы и Изабелле дать поработать над микроскопом.

— Ее зовут Белла, — бросил Эдвард, глядя в окно и словно бы отрешившись от происходящего. — И я определил лишь две фазы из пяти.

Учитель вздохнул, глядя на меня:

— Вы уже делали подобную лабораторную работу.

— Или так или она гений биологии, в чём я лично сильно сомневаюсь, — пробормотал Каллен.

— Я действительно уже делала похожу работу, — сказала я.

Не похоже, что Эдвард, в принципе, заметил этот диалог.

Едва учитель отошел, он спросил меня кое о чём. Вопрос невинный, но я по его тону догадалась, что он с подвохом.

— Снег тебе не нравится, не так ли?

— Подслушивать разговоры чужих людей нехорошо, — процедила я.

— И холод тебе не нравится, — продолжал он, начисто игнорируя мой гнев, рука его всё еще была сжата в кулак, и, клянусь, я видела, как темнеют его глаза.

— Сырость я тоже не люблю, — брякнула я, вжав голову в плечи.

— Выходит, Форкс — не лучшее место для такой, как ты…

— Так и есть.

— Так, что привело тебя сюда, Белла? — резко спросил он, и мне показалось, что где-то в его вопросе было опущено какое-то ругательство.

Я очень хотела ответить «Не твоё дело», но не смогла. Его нельзя было злить. Не в ту секунду…

— Семейные обстоятельства, — сдержанно произнесла я.

— Что, конкретно, случилось? — с нажимом спросил он.

Мне почти становилось плохо. Я чувствовала, что от страха деревенеет каждая мышца тела.

— Моя мама опять вышла замуж.

— Когда?

— Причём здесь…

— Когда она вышла замуж? — голос его был тихим, но рука под столом не разжималась, и в этой руке, как я чувствовала, должна была быть моя шея.

— В сентябре…

— И у тебя проблемы с новым отчимом?

— Нет.

— Тогда почему же ты с ними не осталась?

Я молчала.

— Лучше бы тебе ответить, — сказал Эдвард.

— Это не твоё дело, — прошептала я, подняв на него взгляд. Я ожидала, что он прикончит меня на месте, но он только улыбнулся:

— Ты храбрая.

Я молчала, пытаясь понять его реакцию.

— Ты неплохой человек, Белла.

Мне совсем не нравился его тон.

— Но так получается, что иногда очень неплохие люди влипают в неприятности, которые им не по зубам.

— Неприятность — это ты?

— Нет, конечно, — ответил Эдвард. — Я здесь не причем. Ты хотела прямоты, и я с тобой сейчас честен. Перестань совать свой нос. Понимаешь, только в книгах и фильмах такие, как ты, побеждают. В реальности тебя раздавят. Легко, — шептал он мне на ухо, — и непринужденно. И даже не заметят того, что ты дочь шерифа захолустного городка, до которого никому нет дела. Белла, ты умница. Но умей вовремя остановиться, чтобы оценить свои силы. Просто добрый совет.

Снисходительность в его голосе была отвратительной.

— Ты не знаешь, чего я добиваюсь, — сдерживая слезы, пробормотала я.

— И чего? Ну? Скажи… Стать знаменитым журналистом, да? Вытаскивать правду наружу?

— Нет, — ком в горле упрямо не желал рассасываться.

— Ну, тогда кем?

Я молчала.

— Может, тебе лучше оставаться никем?

— Заткнись… — прошипела я, дрожа, чувствуя, как безошибочно и хладнокровно он давит на больное место.

— А мне кажется, эта роль тебе к лицу, так безопаснее будет. Для всех. И для тебя в том числе.

— Я не желаю тебя слушать.

— Может, ты не хочешь признать, что тебе просто скучно и тобой движет праздное любопытство пресыщенной девочки из Аризоны?

— Ты не знаешь меня.

— Нет, я хорошо знаю таких, как ты. Типичные, серые, скромные с пресловутым тихим омутом, в котором якобы что-то кроется, а на деле там пусто и нет ничего, кроме чисто женского тщеславия, эгоизма и желания стать подстилкой для какого-нибудь пафосного красавчика при деньгах. Ты скажешь мне, что ты не такая? — его взгляд физически обжигал насмешкой.

— Ты не понимаешь…

— Так объясни. Ну?

— Я хочу стать агентом Федерального Бюро Расследований… — а потом поняла, что реву и ненавижу себя за это.

Никогда не произносила этого вслух. Никому, включая себя. Хотя я посвятила занятиям по подготовке всё свободное время, начиная с первого класса в старшей школе. Мне было страшно произнести это. Это моя мечта и моя слабость. Я доверила это Эдварду Каллену.

Академия ФБР находится в Куантико. Там целый мир. Закрытый мир людей, которые изучают зло, чтобы искоренять его. Там своя церковь, своё общежитие, свои научные лаборатории.

А как я стану им, учитывая, какая я? Моё тело слабо, моя нервная система никуда не годится. Лучшее, на что я смогу рассчитывать каким-то чудом — отдел аналитиков. И то — не уверена, потому что там нужен потрясающий уровень стрессоустойчивости.

А сейчас я сижу и реву перед одноклассником, потому что он меня довёл.

— Мисс Свон, с вами всё в порядке? — спросил учитель.

— Мне нужно к медсестре. Прошу прощения… — пулей выскочила из кабинета. В пустом коридоре мои всхлипывания были слышны несколько гулко. Заставив меня сказать это вслух, он словно бы показал мне воочию, насколько несбыточна моя мечта.

Я дошла до конца коридора, почти успокоившись и обессилев. Обернувшись, я увидела Эдварда, который, сунув руки в карманы, шел ко мне навстречу.

— Какого… — я посмотрела на него с ненавистью. — Убирайся обратно.

— Учитель велел проследить, что с тобой всё в порядке.

— Плевать я хотела.

— Тогда прекрати реветь, — ответил он.

Я замолчала, мрачно глядя на него.

— Ты на экзаменах так же вести себя собралась? Что бы ты знала, это не сработает, выбери другую тактику. Такие хрупкие неженки, как ты, просто ломаются, даже не дойдя до экзамена.

— Ты издеваешься? Меня близко не пустят в Куантико. Посмотри на меня внимательно. Моя мама устроит истерику, как только узнает, где я хочу работать. Мой отец убежденный шовинист, который думает, что я гожусь только для материнства. Это не говоря о том, что у меня нет средств на обучение. Тебе, должно быть, смешно…

— Нет, ты просто меня раздражаешь, — сдвинул брови он. — От того, что ты тут стоишь и ноешь, ничего не изменится. Никто не будет тебя жалеть. И тебе самой не стоит.

— И что, по-твоему, мне делать?

— Отвечать на вопросы, — сказал Эдвард, чуть подняв подбородок с лёгким вызовом во взгляде. — У тебя ведь они есть, если верить тому, что ты читала сегодня на перемене. Отвечай на вопросы, ищи эти ответы, работай, чёрт возьми, и перестань думать о том, какая ты несчастная. Ты не имеешь на это права в эту конкретную секунду. Перечитай несколько глав этой книги, посмотри, что такое страдание, спроси себя, что именно тебе важно прямо сейчас.

Я вспомнила описанные в книге сцены и неожиданно перестала плакать.

— Меня бесит собственная предсказуемость, — я, впрочем, вытерла слезы. — Даже ты можешь спокойно читать меня…

— Мы уже выяснили, что это неправда, — неожиданно желчно ухмыльнулся он. — Я не могу тебя читать. Это тоже бесит. Словно… со мной что-то не так.

Я удивленно нахмурилась:

— Постой, ты читал «Эффект Люцифера»?

— Просто успокаивайся и возвращайся в кабинет, — бросил он со вздохом. Мазнув по мне то ли разочарованным, то ли раздосадованным взглядом, он пошел прочь.

«Он читал эту книгу?» — думала я.

«А ему-то это зачем?»

Я действительно вернулась в класс, но оставалась всего пара минут до звонка. Эдвард меня игнорировал, а затем вылетел из кабинета, едва закончился урок.

«Он сказал мне отвечать на вопросы? — подумала я. — Ладушки. Так я и поступлю».

— Повезло же тебе, с Калленом сидишь, — сказал Майк, подходя ко мне. — Этот тип ходячая энциклопедия. Слышала бы ты его перепалки с учителями.

— Вообще-то, я сделала большую часть лабораторной, — возмутилась я.

— Ну, да, потому что ты ее уже проходила, — широко улыбнулся он.

— Ой, отстань, — хмыкнула я. — Ты вообще с учебника списывал.

— Ну, вот, ты слишком много знаешь, я должен тебя убить… Слушай, а что с тобой стряслось на уроке?

— Съела что-то не то на завтрак, меня мутило, — соврала я.

Потом была физкультура. После пытки волейболом я осталась в зале. Всё время я наблюдала за лучшим игроком в команде и старалась не отставать от него, но получалось нелепо. После занятий я не пошла к раздевалке, а подошла к учителю. Он посмотрел на меня удивленно.

— Можно мне немного потренироваться тут? — набравшись храбрости, спросила я.

— Можно, конечно, — он развёл руками с лёгкой усмешкой. — Тебе нужна помощь?

Я глубоко вздохнула:

— Вообще-то у меня проблемы с отжиманиями. И… с бегом. И с лазаньем по канату. И… когда я отбиваю мяч, моя команда разбегается так, словно на них летит бомба, — я неловко улыбнулась.

Он тихо рассмеялся:

— Понятно. Ладно, немного времени у меня есть, Изабелла. Ты молодец, что подошла. Давай-ка посмотрим, что можно сделать.

— Ага, — храбро кивнула я.

Я, разумеется, не питала никаких иллюзий. Сделать тут мало что можно. Тем не менее, наш тренер был ко мне снисходителен и ангельски терпелив. Он порекомендовал мне несколько упражнений для развития координации движений, а потом я, наконец, пошла домой.

Мне стало немного легче. Каждый день я подходила к спортивному залу, но никак не могла там остаться, а сегодня у меня почему-то получилось. Не знаю, в чём тут дело. Может, в том, что сказал мне Эдвард?

“Перечитай пару страниц, — вспомнила я, — и спроси себя в этот момент — что именно тебе важно?”

Действительно. Мне важно — попасть в категорию сверх-людей. Тех героев, которые входят во вторую категорию. Они действуют, они готовы на поступок, они вмешиваются, когда видят, что человек в беде, они не слушают приказы. Каждый из них — один на десять тысяч. Не знаю, можно ли таким родиться, но таким человеком точно можно стать. И мне важно стать им. Для начала я должна сделаться сильнее, хотя бы немного…

Во дворе школы ледяная сырость сменила тепло спортзала, но я подставила лицо дождю, так как вспотела. Ненадолго сделалось жарко. Однако уже по дороге к машине я замерзла.

Когда я уезжала, заметила, что Каллены всё еще не уехали. Игнорируя дождь, они стояли подле своего вольво и явно что-то серьезно обсуждали. Эдвард объяснял им что-то. Джаспер слушал его, сдвинув брови, строго и требовательно. Элис выглядела растерянной и почти напуганной. Розали была раздосадована. Неожиданно, словно почувствовав на себе моё внимание, Эмметт смерил меня внимательным, читающим взором. Он точно что-то сказал, но я не могла расслышать. Их лица не нравились мне куда больше обычного.

Они обсуждали меня, хотя в те секунды я наивно полагала, что это невозможно. Они обсуждали меня, и речь не шла о чепухе, вроде моей неуклюжести или нелепой куртки. Выезжая со двора школы, я и понятия не имела, что в те секунды происходил суд, на котором решалось, жить мне или умереть.

________________________________________________________________________

(1) Здесь и далее в главе цитата из книги “Эффект Люцифера”. “Книга известного американского социального психолога Филипа Зимбардо, организатора знаменитого Стэнфордского тюремного эксперимента, изданная в 2007 году. Центральное место в книге занимает соотнесение результатов эксперимента с теми событиями, которые имели место в реальных тюрьмах и вооруженных конфликтах.” (с) Вики.

Комментарий к Диалоги со сфинксом. Часть вторая - беги, пока не поздно

Из плейлиста Эдварда:

Glasslands - Soul Without a Home

Sick Puppies - I Hate You

Beyond Today - Starlight

Из плейлиста Беллы:

Björk - Jóga

========== Диалоги со сфинксом. Часть третья - Сфинкс загадывает загадку ==========

На следующий день снова пошел снег. Он крадучись пришел в Форкс ночью. За это время дорожки покрылись коварной, тонкой ледяной коркой. А подходящей обуви у меня не было.

Я стояла перед окном, всерьез подумывая остаться сегодня дома. Отец уже уехал, советоваться не с кем. Он не будет рад, если узнает о моём прогуле, да еще и по такой нелепой причине.

Я перерыла свой шкаф в поисках более или менее подходящей обуви. Наконец, раздобыла довольно тяжелые, некрасивые ботинки и надела их в надежде минимизировать риск катастрофы.

Причина, по которой я очень хотела всё-таки попасть в школу, крылась в библиотеке. Вчера, укрываясь там, я обнаружила, что она гораздо больше и богаче, чем общественная. К тому же, там я разговорилась с библиотекаршей. Она любила посплетничать, и кое-что мне рассказала.

— Вот тебе кажется, что это тихий город, но как бы ни так, — сказала она. — Ты знаешь, что тут пропадали люди?

— Что-то слышала, — ответила я.

— Просто пропадал, скажем, определенный контингент людей. Одинокие рыбаки, охотники, бродяги или приезжие. Понимаешь?

— Люди, которых не сразу станут искать, — поняла я.

— Да. Самый громкий случай — с Эмили Геймур , которую вытащило какое-то чудовище прямо из ее собственной машины, — сказала она.

— В смысле?

— Приехала она с подругой повидать индейцев. Это наш колорит. Резервация одного из древнейших племен. И вот, возвращаясь обратно она попала в странную аварию. Машина разбита, но следов столкновения нет. И самой Эмили нигде не нашли.

— А ее подруга?

— Это самое странное. Ее подругу отыскали довольно далеко впереди от места аварии. Она бредила и несла чепуху про то, что они идут дорогой солнца. Через два дня она бесследно пропала из больницы.

— Может, она сама и убила свою подругу?

— Такова официальная версия, только тот, кто изуродовал машину, делал это когтями, каковых у выжившей девушки, разумеется, нет. У меня дядя как раз был в курсе, потому что его жена писала про это статью.

Говорю же — тут все друг о друге всё знают. Маленький тихий Форкс.

И странности участились именно с приездом идеальных, красивых и богатых Калленов. Пусть кто-нибудь мне только попробует сказать, что это совпадение.

Решив использовать библиотекаря, как свой источник информации и слухов, я подготовилась и решила принести ей печенья. Попьем вместе чай, поболтаем, она со мной подружится и расскажет чуть-чуть больше. Так я и выведаю что-нибудь интересное. К тому же, Майк собирается в Ла-Пуш. Именно там на пляже находили тела некоторых пропавших людей. Якобы они утонули. Впрочем, может, они и правда утопленники, но я хотела знать наверняка.

Мой пикап идеально вел себя на скользкой дороге, так что я этому приятно удивилась. Только доехав до школы, я поняла, в чём дело. К шинам были прикреплены серебристые, шипастые цепи крест-накрест. То есть, мой отец так рано сегодня уехал, потому что встал, когда было еще темно. Он наскоро позавтракал и около часа возился с моей машиной на холоде.

Я растроганно склонилась к шине и тронула цепь. В этом весь мой папа. Он просто делает что-то хорошее и молчит об этом. Он делает что-то хорошее, как само собой разумеющееся. Не потому что для него это какой-то поступок, а потому что это как бы нормально. Больше таких мужчин, наверное, просто не существует.

«Нужно обязательно приготовить ему что-нибудь вкусненькое, как вернусь из школы, — подумала я. — Спасибо тебе, пап…»

Я, держась за капот машины, запоздало поднялась, услышав за спиной странный шум. Шум нарастал с диким визгом тормозов. Еще до того, как я обернулась, поняла, что именно сейчас случится.

На меня летела потерявшая управление машина. На гололеде она превратилась в опасный, отправленный в меня, силой инерции, снаряд. Фургон стремительно приближался… Я должна была умереть от того, что его синий металлический бок на скорости около семидесяти километров в час расплющит меня о красные дверцы моего старенького пикапа, как две ладони хлопают друг о дружку, убивая надоедливую муху.

Я помню лицо Эдварда, стоящего за четыре машины от меня. Его черные глаза на белом лице выражали что-то мне доселе непонятное, будто на секунду он перестал быть человеком.

А потом резкий, жуткий по силе толчок… откинул меня с пути летящей на меня машины, и я услышала, как фургон со скрежетом вписался в беспомощный кузов моего пикапа. Тем временем, я лежала за старой хондой, прижимаемая к земле тем, что спасло меня, сбив с ног.

Но я еще не была спасена. Оттолкнувшись от моего несчастного пикапа, как игрушка, фургон сделал опасную петлю на льду и снова несся на меня, будто зачарованный злой силой.

— Да, твою же мать!

Услышав это ругательство знакомым голосом, я поняла, что «что-то», сбившее меня с пути полета машины является Эдвардом Калленом. Лицо его было искажено злобой.

Я успела подумать о том, что теперь фургон несется на нас обоих, и мы погибнем вместе, но он с неожиданной яростью и почему-то страшной досадой поднял руки перед собой, останавливая фургон. Машина с силой ударилась о его ладони и должна была убить нас обоих, но вместо этого в ее боку появились две вмятины от его рук.

Эдвард остановил машину, как картонную игрушку, а потом за капюшон оттащил меня прочь, и фургон резко качнуло в ту сторону, где еще совсем недавно находились мои ноги.

Спустя несколько секунд мучительной, жуткой тишины я услышала женские вскрики и чей-то плач. Я тряслась, будто в сильном ознобе, и нервно икала. Попыталась сесть, но Эдвард удержал меня железной хваткой. Я посмотрела в его лицо, лишенное всякого выражения. Пожалуй, в нём было разве что напряженное, бесстрастное внимание. Я почему-то снова ощутила себя в опасности.

— Ты цела? — хрипло спросил он.

— Да… С-слушай, т-ты…

— Сиди пока. У тебя сильно разбит висок, — прошептал он, а потом почему-то улыбнулся. — Ну, точно. Ты здорово ударилась.

Не пойму, почему он так радовался этому.

— Т-ты… так быстро здесь оказался. Как у тебя это получилось? И то, что ты сделал…

— Я был рядом, — отрезал он, сверля меня своими черными глазами.

— Н-нет же, я точно помню.

— Белла, — он тихо рассмеялся, — перестань, я и правда был рядом.

Потом он быстро посмотрел куда-то поверх машины и, как мне показалось, с кем-то переглянулся взглядом. Тогда я впервые увидела в глазах Эдварда… страх.

Я немедленно оказалась в центре внимания. Перепуганные ученики и учителя бежали к нам, чтобы узнать, что стряслось.

— Не подходите ближе! — неожиданно велел какой-то мужчина.

— Вытащите Тайлера из машины, он без сознания, — командовал кто-то еще.

“Тайлер?”

Я снова сделала попытку подняться, но Каллен прошептал:

— Постарайся пока не двигаться.

— М-мне холодно, — пожаловалась я. — Он в порядке, Эдвард? Тайлер жив?

— Он жив.

— И почему ты оказался рядом так быстро? Точно… ты же был около своей машины вместе со всеми…

— Белла, — он склонился надо мной, — это совсем не так. Ты действительно серьезно ударилась головой.

— Не принимай меня за дуру, я всё видела.

— Я спас тебе жизнь! — прошипел он. — Будь благодарна, и всё!

Я упрямо сопела и смотрела в лицо Эдварда. Клянусь, в ту секунду он наверняка жалел о том, что спас меня.

— Я очень благодарна, — говорю, — спасибо большое. Но почему ты отказываешься признать…

— Послушай, я стоял подле тебя и раньше увидел, что может произойти, а потом сбил тебя с ног, — медленно произнес он, будто пытаясь внушить эту мысль. Но я не сдавалась. Я не могла сдаться, не имела права после того, что видела. И мне не нравилось, что он до сих пор не позволяет мне встать.

— Всё было не так! — сказала я твердо. — Я в своём уме.

— Послушай, — теперь в его тоне была почти скорбная нотка, — замолчи, пожалуйста. Тебе сейчас действительно нужно закрыть свой рот и оставить мысли при себе.

Он не шутил. Мне снова отчетливо стало казаться, будто фургон еще на меня несется. Он невидимый, бесшумный и вот-вот обрушится мне на голову.

— Но ты должен мне потом объяснить…

— Обязательно объясню.

— Ты лжешь.

— Не лгу. Я всё тебе объясню. Только замолчи.

У меня, по сути, не было выбора. Я прошипела:

— Хорошо.

Потом несколько учителей кое-как отодвинули фургон, принесли носилки. При этом Каллен всё это время не позволял мне подняться, и я окоченела на голом, обледенелом асфальте. Затем сам он поднялся и сказал, что в полном порядке, может идти сам. «И я могу», — подумала я, попытавшись, наконец, встать. Однако, кое-кто уже успел сообщить о страшной травме головы, которую я получила. Я услышала слова «сотрясение мозга» и «неспособность связно мыслить». Поэтому меня не только уложили на носилки, но еще и надели на меня фиксирующий воротник. Я видела, как Эдвард смотрит меня с недовольством и едва заметно качает головой.

Ладно, я готова потерпеть. Тем более, что мысли у меня в голове действительно путались. Меня не волновало то, что я ранена или то, что я сейчас глупо выгляжу. Или то, что патрульная машина отца остановилась у школы, и я вижу, как Чарли — белый, как снег — лихорадочно ищет меня взглядом.

Он приехал, спустя двадцать минут, но всё это время исчезло у меня из памяти суматошной пестрой лентой. Меня волновало только то, что я сейчас жива, хотя должна быть мертва.

И еще я много раз прокручивала в голове произошедшее, но совершенно уверена, что не ошиблась — Каллен двигался с нечеловеческой скоростью. И ни один человек не способен голыми руками остановить машину на полном ходу, расплющив ее бок. Я специально покосилась в сторону фургона — там всё еще красовались две вмятины. Две, потому что Эдвард остановил его двумя протянутыми вперед ладонями. Я знаю это. Я не сумасшедшая.

На ум мне неожиданно пришла подруга пропавшей на шоссе в машине девушки. Потом я подумала о ее таинственном исчезновении из больницы.

Отец подбежал ко мне.

— Ты в порядке? Тебя сильно ранило?

— Нет… чепуха… — лепетала я.

— На самом деле, у нее серьезная рана на виске, — вмешался Каллен. — Всё произошло так быстро, мистер Свон. Никто толком ничего не понял.

Я изучающе посмотрела на Эдварда, но он даже не взглянул на меня.

— Верно, — пролепетала я, — но я и впрямь могла бы идти сама, а на меня нацепили это, — я указала на воротник. Эдвард принужденно хмыкнул и развел руками.

— Правильно сделали, — отец обнял меня так, что мне показалось, сейчас хрустнут ребра.

Потом он ушел обо всём расспрашивать очевидцев. Взгляд у него сделался острым, как наточенный клинок. Впечатление, что он на месте преступления, и намерен наказать виновных.

Перед тем, как меня отправили в машину на каталке, я кинула взгляд на семью Калленов. Я поразилась тому, как они наблюдали за Эдвардом. В их взглядах были ярость и осуждение, кроме Элис. Мне кажется, она просто была очень удивлена, ошарашена. Он почти не смотрел на них, стоял, опустив голову, о чём-то очень напряженно размышляя. Вид у него был почти виноватый.

Словно они запретили ему спасать меня.

Пока я ехала, пыталась уложить всё произошедшее в связную картину, но никакой связной картины не получалось. Кроме того, мне было страшно. Я видела, как на меня посмотрела Розали. Это было самое красивое существо в их семье, но на тот момент тревога и злоба сделали ее почти старухой — надменной и жестокой. Она что-то шепнула на ухо Джасперу, и тот кивнул еле заметно.

Я всё еще чувствовала себя в опасности.

Мысли… сводили меня с ума и не складывались в стройную картину… Если я не выясню всё у Эдварда, то мне никогда не будет покоя.

Не помню, как я оказалась уже в больнице и в процедурной. Пока со мной возились, я незаметно сняла с шеи дурацкий фиксирующий воротник. Он мешал мне дышать и смотреть по сторонам.

Когда меня, наконец, оставили в покое, приехала каталка с Кроули. Бедняга пострадал сильнее меня. Его окровавленная повязка на голове выглядела очень серьезно.

— Белла… — пробормотал он, посмотрев на меня своими огромными голубыми глазами, — прости меня, я ужасно виноват. Скажи, как ты?

— Я в порядке, мне повезло, — проронила я. — Ты-то как?

— Жить буду, — он позволил себе слабую, облегченную улыбку. — Сильное сотрясение?

— Нет, конечно, они перестраховались. Тайлер… ты помнишь, как всё происходило?

— Я только удивился тому, как ты мгновенно исчезла с пути машины… Почти ничего толком было непонятно. Но я точно знаю, что летел прямо на тебя и ничего не мог поделать, — руки его задрожали, когда он говорил это. Я поспешила его успокоить:

— Но теперь всё хорошо.

— Это и странно, — пробормотал он. — Каким образом ты так быстро исчезла?

Хороший вопрос, чёрт возьми!

— Мне помог Каллен. Он стоял рядом и толкнул меня с пути.

— Серьезно? Вот это реакция, — он задумчиво нахмурился, — я даже не заметил его. Мне кажется, я вообще его не видел. Впрочем, всё так быстро случилось… Кстати, где он?

— В больнице. С ним всё хорошо.

Итак, Тайлер явно информирован гораздо меньше меня. Пожалуй, не стану терзать беднягу, ему и без того плохо.

Как я и сказала, сотрясения у меня не было, и об этом же говорил рентгеновский снимок, который мне сделали. Каллен не мог теперь указывать на мою «неспособность связно мыслить».

Тем не менее, без осмотра врача никто отпускать меня не собирался, и я не могла избавиться от терзающих меня предположений. Я знала, что Каллены имеют специальную подготовку. Я знала, что Эдвард ненормально внимателен и проницателен. Я подозревала, что с его семьей что-то не так, но это…

«Может, это какая-то секретная боевая техника? — думала я. — Бред…»

Но что угодно в качестве объяснения звучало, как бред. Ничего не подходило. Измученная мыслями и злая, я закрыла глаза и думала теперь, что Эдвард исчезнет вместе с ответами на вопросы. А потом кто-то из их милой семьи решит, что я видела слишком много, и я исчезну, как та девушка из больницы. Всё может быть в проклятом тихом Форксе.

— Уснула? — спросил Каллен у меня над головой.

Я едва не схватила его за руку, чтобы он никуда не сбежал. Открыв глаза, я не спускала взора с его лица. Постаралась, чтобы взгляд был не как у бешеной маньячки, но получилось плохо. Эдвард выглядел спокойным и невозмутимым.

— С тобой всё в порядке? — спросил вяло Тайлер.

— Всё нормально. Хорошо, что обошлось без трагедий.

Тайлер слабо кивнул и закрыл глаза. Похоже, ему досталось куда сильнее, чем мне. Лишь убедившись, что со мной и Эдвардом всё в порядке он мог позволить себе закрыть глаза. Меньше чем через минуту он уже дышал достаточно глубоко, чтобы счесть его спящим.

Эдвард перевел на меня серьёзный взгляд:

— Было бы здорово для всех, если бы ты пока продолжала молчать. Лишние нервы никому сейчас не нужны.

Я облизала губы и кивнула. Потом посмотрела на засыпающего Тайлера и тихонько спросила:

— В особенности, если меня спросит кто-то из твоей семьи?

— В особенности, — подтвердил он очень тихо.

— Потому что…

— Потому что ты умная девочка.

— И не хочу неприятностей. Но ты обещал…

— Я выполню обещание. Выполни и ты своё, хорошо?

Он говорил со мной, как с ребенком, и в ту секунду, глядя в его серьезное, уставшее лицо, я поняла, что ему много лет. Очень много. Ни один сверстник никогда так не посмотрит на девушку. Словно он видел во мне неразумное, низшее существо. Верхние веки его глаз чуть опустились, как и уголки губ, черты лица будто обострились сильнее. Серьёзность прибавляла ему, как минимум, лет десять.

Затем в процедурную вошел его приемный отец. Мистер Каллен переглянулся с Эдвардом и посмотрел на меня, пока я его разглядывала. Пока они переглядывались, я заметила, что Карлайл смотрит на сына требовательно, хотя и почти без выражения. Эдвард хмурился, точно читая его мысли.

Доктор Каллен был очень высоким и казался каким-то хрупким, но лишь на вид. Глаза его, как и у сына, порой отливали желтизной. Чайный цвет. Светлые волосы падали на довольно худые щеки.

Прекратив безмолвный диалог с сыном, он сказал ему:

— Не хочешь немного прийти в себя?

— Я в норме.

— Уверен? Появишься в школе?

Почему-то Эдвард мельком посмотрел на меня и кивнул:

— Нет причины пропускать занятия.

— Я бы посоветовал тебе отдых… в одиночестве.

— Я справлюсь, — тихо, с лёгким вызовом произнёс Эдвард.

Я слушала их и не понимала. Если бы я только могла себе представить, что именно испытывал в те секунды невозмутимый на первый взгляд Эдвард. Если бы только я могла знать, что именно он испытывает каждый божий день и через какой ад приходится ему проходить, быть может, я не была бы столь невежлива, нетерпелива, требовательна. Мне не терпелось, когда мы с Эдвардом сможем пообщаться наедине.

Что испытывала Русалочка, обретя ноги и ощущая боль от каждого шага, но не имея возможности кричать о ней?

— Рентген не показал серьезных повреждений. Вам по-настоящему повезло, мисс Свон, — произнёс доктор Каллен.

— Да, у меня в голове всё перемешалось, так быстро всё происходило… — лепетала я. — Ваш сын спас меня. Я благодарна вам обоим.

Он слабо улыбнулся:

— Это моя работа. Значит, голова у вас не болит?

— Нет.

— Ты уверена? — поднял брови Эдвард, коснувшись моей головы.

— Ну… если подумать, то немного болит.

Особенно, если нажимать на мою рану с той силой, с какой это делает изверг, сидящий рядом.

— Хорошо, это пройдет, но я могу выписать вам обезболивающие. В любом случае, за руль вам в ближайшие три дня нельзя. Отец уже ждет вас, он отвезет вас домой. Если станет хуже, начнутся головокружения или проблемы со зрением, не медлите и приезжайте в клинику. Хорошо?

— То есть… я не вернусь на занятия? — спросила я разочарованно.

— Сегодня — точно нет.

— Но Эдвард… он вернется в школу?

— Да, полагаю, — ответил доктор Каллен со вздохом и посмотрев на Эдварда.

— Просто он мог пострадать. Что, если…

— С ним всё хорошо, — ответил он. — Эдвард, ты можешь проводить мисс Свон к ее отцу.

Он взял меня под руку почти насильно и потащил из кабинета. Рука его сжимала мою собственную руку так, словно Каллену доставило бы наслаждение сломать её.

Странное впечатление у меня оставил его отец. Нечитаемое лицо. Нечитаемое и доброжелательное, как у врачей с плакатов в поликлиниках. Оно не вызывало никакого впечатления — положительного или отрицательного. Он был и правда поразительно красив, как и все в их семье, но эта красота не бросалась в глаза так сильно из-за очень тонких и незаметных черт лица.

Когда Эдвард вывел меня в коридор, я остановилась:

— Подожди…

— Что еще? — процедил он едва слышно.

— Поговорим. Сейчас.

Эдвард быстро потащил меня к пожарной лестнице и подтолкнул к стене.Тогда я впервые увидела его истинное лицо. Именно там, где совсем никто не мог нас видеть. Оно было уставшим, безразличным, бесстрастным. Он смотрел на меня, но не видел. Его раздражение, его страх, все его эмоции, что я видела раньше на лице, стерлись на фоне этого тотального безразличия. Точно в школе он постоянно носил дурацкую маску, а теперь не скрывал, что все, и я в том числе — для него пустое место. И что-то мучило его, я видела это по сдвинутым бровям, напряжённо сжатым губам, синякам под глазами, бледности. Он снова сжал руки в кулак. Похожее состояние неуловимо ощущалось в нём, когда мы впервые столкнулись в классе. Он был таким неподвижным, что мне показалось — он не делает вдохов.

— Задавай вопросы, — сказал он бесстрастно, бросая мне эту возможность, как милостыню.

— Как тебе удалось спасти меня? — сухо спросила я.

— Сначала объясни мне, как, по-твоему, всё происходило.

— Ладно. Ты стоял от меня довольно далеко. Когда на меня летела машина, ты словно бы… переместился ко мне мгновенно и оттолкнул в сторону, а когда фургон едва не прикончил меня во второй раз, ты остановил машину на полном ходу, и…

Он холодно поднял одну бровь:

— И?

— И потом еще вытащил из-под ее колес, иначе бы она проехалась мне по ногам…

— Хорошо, — без всякого удивления кивнул он. — Ты же слышишь себя со стороны?

— Да, — краснея от ярости, прошептала я.

— И что это значит?

— Мне никто не поверит.

— Правильно, — он продолжал смотреть на меня так, словно сквозь меня с безразличием рассматривает стену.

Я взяла себя в руки.

— Эдвард, это глупо, — выговорила я. — Я не собираюсь на каждом переулке орать, что ты супермен. У меня нет намерения тебя выдавать или вроде того. Я не представляю опасности. Но я чувствую, что не смогу спокойно жить, если не пойму, что случилось. Ты и сам понимаешь — я уже вмешана. Я уже знаю слишком много. Так или иначе, — я покачала головой, — но до правды доберусь. Это вопрос времени.

— Кто тебе позволит?

— Ты.

— С чего ты взяла? — тон его не менялся.

— Потому что ты мог не спасать меня, но сделал это по своей воле. Спасибо, кстати. Твоя семья явно была этим недовольна.

Он приподнял одну бровь — единственное выражение какой-то человеческой эмоции за всё время.

— Ты очень проницательна для своих лет. Но тебе придется подождать и держать рот на замке. Ты думаешь, что спаслась, — он покачал головой, — однако это не так. И нам нельзя долго разговаривать, так что отправляйся к своему отцу.

— Я поверю тебе, — сказала я очень серьезно. — Понимаешь?

Он кивнул с той же бесстрастной мимикой манекена:

— Я тоже тебе верю. Пока что. Белла…

Я обернулась на него. Эдвард, помедлив, сказал:

— Ты должна кое о чём подумать. У тебя еще есть шанс повернуть назад и попытаться всё забыть, чтобы жить дальше. Если ты продолжишь требовать от меня ответ, я дам его тебе, но, я тебя уверяю, твоя жизнь отныне не будет ни безопасной, ни обычной. Возможно, тебе всё равно. Тогда подумай о своей матери и отце. Ты любишь их, не так ли? Тебе придется выбрать между правдой и семьей. Что ты тогда выберешь?

Он не угрожал. И, вообще, перестал прикидываться истеричным, злым подростком. Это ему неожиданно шло, хотя и очень старило. Сам его взгляд выдавал многолетнюю меланхолию. Я неожиданно успокоилась под этим взглядом, увидев такую искренность.

— Я подумаю, Эдвард.

***

Чарли облегченно улыбнулся, увидев меня.

— На тебе лица нет, — заметил он. — Всё еще страшно?

«Не знаю, — подумала я. — Должно быть страшно, и я боюсь. Но не того, что сделаю неправильный выбор, а того, что погибну, не узнав правды».

Люди делятся на две группы. Одни стоят у стен, послушно вжимая голову в плечи и следуя течению обстоятельств. Вторые — действуют. Всю свою жизнь я хотела принадлежать к элитарной касте вторых. Теперь я знаю, что к ней принадлежит и Эдвард, и его семья. Добры они или злы — это уже не имело для меня значения. Я желала знать правду. Я желала отвечать на вопросы. Это мой шанс стать той, какой я хочу видеть себя.

Страшно ли мне? Да, я боюсь потерять этот шанс.

Мне никогда не объяснить это маме или отцу. Мне никогда не объяснить это ни одной своей подруге или однокласснику, но я не собиралась искать понимания.

— Мне не страшно, — слабо улыбнулась я Чарли. — Поехали домой?

— Доктор дал какие-нибудь рекомендации?

— Да, он освободил меня от домашнего задания на месяц и разрешил прогулять школу.

— Сдается мне, ты врешь по поводу, как минимум, одного из пунктов… — сощурился Чарли.

— Поймали, шериф, — вздохнула я. — Освобождения от заданий мне не светят. Зато в школу я и правда могу сегодня не возвращаться. А еще три дня тебе придется катать меня на машине. Ура, — вяло добавила я.

— М-да, — вид у папы почему-то был виноватый, когда мы сели в машину, — еще кое-что… Ты уж извини…

— Что? — насторожилась я.

— Позвони Рене, хорошо?

— Чёрт, — простонала я, — ты сказал маме…

— Прости, — искренне произнес он. — Я очень перепугался за тебя.

— Ладно, я успокою ее.

Я готова отвечать за свои поступки. Я хочу знать правду, я могу поплатиться за это очень жестоко, и морально подготовлю себя к этому, как следует. Впервые в моей скучной, пресной жизни правильной девочки есть что-то настоящее. Это очень страшно, это может быть опасно… но какая разница? Жизнь, в принципе, очень опасная штука.

Рене уговаривала меня вернуться в Финикс. Я слышала, как она плачет, извиняется и говорит, что была плохой мамой. Она говорила, что зря отпустила меня и что никогда меня не бросит. Раньше ее слезы всегда повергали меня в ступор и отчаяние, но сейчас я слушала спокойно. Каким-то не своим голосом я произнесла:

— Мам, послушай, всё действительно хорошо. Ничего серьезного со мной не случилось, и я не хочу возвращаться в Финикс. Знаешь, что?… Кажется, я полюбила снег.

Комментарий к Диалоги со сфинксом. Часть третья - Сфинкс загадывает загадку

Из плейлиста Эдварда:

Fiordmoss - Maud

========== Диалоги со сфинксом. Часть четвёртая - Сфинкс молчит ==========

Они не люди. Они опасны и имеют отношение к пропажам людей (но это предстоит проверить). Быть посвященной в их тайну, значит, отказаться от прошлой жизни. Я готова, что бы это ни значило. Пусть мне грозит самое ужасное, унизительное, отвратительное — это лучше, чем ничего не знать.

Ночью после аварии с моим бедным пикапом мне впервые приснился Каллен, и сон был кошмарным. Я помню, как он аккуратно взял мои руки в свои. Я держала в ладонях хирургические инструменты. Я должна была вырыть себе могилу, лечь в неё и умереть.

— Ты знаешь, каково это — потерять своего ребёнка? — шептал мне на ухо Эдвард, — Но твои родители потеряют единственную дочь. Такова цена, Белла… Помни, на свету правда уродлива. На свету она уродлива… Лучи солнца вскроют правду, — он улыбнулся мне безумной, загадочной улыбкой злого Чеширского кота.

— Что это значит? — спросила я, роя себе могилу. — Мам? Пап?

Они стояли подле могилы и не видели меня. Мама — сильно похудевшая, вся в чёрном обнимала словно окаменевшего папу. Папа был бледен, моя смерть сломала его. Он был неподвижен, но я слышала его крик.

— Ты готова заплатить цену, Белла? — улыбался Эдвард, шепча у меня над ухом. Он ещё больше напоминал Мефистофеля. — Готова?

Я проснулась от ощущения удушья…

Следующие три дня отец действительно катал меня в школу. Я терпеливо ждала ответа Эдварда. Он иногда пересекался со мной. Чаще всего на его лице была маска заносчивого негодяя, но редкими секундами, когда никто не видел нас, он снова снимал маски.

— Терпи, это решение зависит не только от меня. Продолжай молчать.

Я верила ему. Я должна была, он не оставил мне выбора.

Каждый день я порой ловила на себе взгляды Калленов, и их сложно было назвать дружелюбными. Сильнее остальных, судя по всему, меня невзлюбили Джаспер и Розали.

Меня не волновала дурацкая популярность, которую я обрела после аварии. Я была бы о себе очень невысокого мнения, если бы меня беспокоили такие мелочи. Тайлер восхищался моим мужеством и, кажется, я начала ему нравится. Меньше всего в тот период своей жизни я могла думать о романах. Если Эдвард не лжет, то в скором времени у меня не останется прав, возможно, на нормальные отношения с кем-либо.

К счастью, я не нравилась Тайлеру до такой степени, чтобы он ходил за мной хвостиком. Поняв, что я не понимающее намеков существо, выпиленное из цельного куска дерева, он понемногу перестал за мной ухаживать.

Я совершенно точно знала одно — Эдвард жалеет о том, что спас меня. К счастью, и на это мне было плевать. Хотя он вёл себя вежливо и просил подождать, я прекрасно видела, что он настроил против себя хотя бы часть своих родных. Я видела, что ему непросто, и что он не привык распылять силы и энергию на существ, вроде меня. Меня это не удивляло и не сердило. Может, на его месте я бы тоже казалась себе ничего не значащей букашкой.

В течение всего месяца после аварии местом нашей встречи был урок биологии и две минуты перед звонком. По большей части Каллен молчал, и я не прерывала это молчание, как бы оно ни было мне неприятно.

Я перестала испытывать и благодарность. Спас, значит, сам виноват. Поздновато жалеть о сделанном. В конце концов, он может и убить меня в любую секунду. Иногда рука его вновь сжималась в кулак, и я была уверена, что он думает о том же самом.

Но месяц спустя я начинала приходить в отчаяние. Ничего не менялось. Он ничего мне не говорил. Это могло продолжаться бесконечно, в то время, как я уже была готова принять любую правду при условии, что он докажет ее.

— Привет, Эдвард, — впервые за всё время я первая с ним поздоровалась.

Ноль эмоций.

«Чёрт, но так не может дальше продолжаться…» — подумала я в страшной досаде, глядя, как он невозмутимо рассматривает доску перед собой.

— Спорим, тебе плевать, что там намалевал мистер Баннер, — сухо добавила я.

— Белла, оставь меня в покое, ладно? — не глядя на меня, процедил он.

Каждый день он приходил на урок со мной, как на казнь — бледный, напряжённый, всё существо его выражало упрямство. Я не понимала его. Я не понимала, почему конкретно он продолжает меня так сильно ненавидеть.

У меня получилось не напомнить ему о его обещании. Но я понимала, что надолго меня не хватит. Думаю, это чувствовал и он.

Хуже всего то, что в последнее время перед биологией ко мне подсаживался Майк. Мы с ним болтали, и он не замечал, как мне не хочется сейчас ни с кем разговаривать.

Так прошло до марта. Надо ли говорить, что за это время я укоренилась в тихой и искренней ненависти к Каллену? Мне порой казалось, что ему нравится мучить меня. Я успела заметить, что за месяц его глаза медленно, но неуклонно темнели. Теперь они уже не становились ярко-желтыми, как раньше. И выглядел он всё хуже. Порой я снова начинала по-животному бояться его. Теперь я почти не сомневалась — что-то терзает его изо дня в день. Когда-то хуже, когда-то лучше. Иногда мне казалось, что это всё мои домыслы, ведь мимика у Каллена совершенно не читаемая.

Когда он думал, что я не вижу его, он опускал голову на руку, ладонь его вцеплялась в край парты. Мне всерьёз казалось, что Эдварду хочется кричать.

В первую рабочую неделю марта мне позвонила Джессика и спросила, кого я намерена пригласить на танцы.

— Чего? — хмуро переспросила я.

— Ну… весенние танцы же. Девушки приглашают парней по традиции. Я собиралась Майка пригласить.

— И что? — не поняла я.

— Ты не возражаешь?

— Нет, — очень удивилась я. — Танцы — это не моё.

— Не будь такой скучной, там будет весело, — протянула Джессика. — Ты в последнее время выглядишь хуже мертвеца.

«О, мне снятся, знаешь, такие восхитительные кошмары, главная роль в которых отдается проклятому Эдварду Каллену… загляденье».

Вслух я ответила:

— Вот я и высплюсь в это время. Повеселитесь там без меня, ладно? — и повесила трубку.

Школа — пора интриг и различных любовных приключений, а не учебы, что бы там ни говорили учителя. К сожалению, это так. Поэтому я не поняла, как, но оказалась втянута в довольно мелочную и неприятную историю, здорово испортившую мне настроение. Если вкратце, то Джессика пригласила Майка, но тот сказал, что подумает. А потом он ошарашил меня новостью о том, что ждет, когда я приглашу его.

— Зачем? — глупо поинтересовалась я.

— Ну…

— Ньютон, — вздохнула я, — мы оба знаем, что тебе нравится Джесс.

— Она вряд ли захочет, чтобы я приглашал её, — цокнул он.

— Я думала, ты не страдаешь неуверенностью в себе.

— Я тоже так думал, — пробурчал он недовольно.

— На мой взгляд она собирается пригласить тебя.

— Ты так говоришь, чтобы меня утешить, — недоверчиво произнёс он.

— Нет, я вполне серьёзно. И, кстати, я вообще не иду на эти танцы.

— Почему? — удивился он.

— А ты видел, как танцует старая беременная бегемотица? — я нелепо изобразила отрывок танца маленьких утят, подняв локти. — Вы оба со мной там умрете, если не от стыда, то от смеха. К тому же, я уже наметила себе планы и собралась в Сиэтл.

— Танец не засчитан, все напьются, и им будет плевать на беременных бегемотов, — не сдавался Ньютон. — Что тебе понадобилось в Сиэтле?

— Там нормальная библиотека, — я со злорадной улыбкой посмотрела на то, как вытянулась еще более разочарованно лицо Ньютона.

— Белла, тебя надо спасать. И мы с Джессикой обязательно этим займемся. После танцев.

— Восприняла, как угрозу, — предупредила я.

Мы с Майком говорили перед уроком биологии. Я привыкла уже игнорировать Эдварда и сидеть на краешке стула. Я привыкла, переводя взгляд, начинать его ненавидеть. Сколько можно пытать меня неведением?

Когда я села подле него, он взглянул на меня холодно-изучающе.

— Эдвард, перестаньте глазеть на мисс Свон и ответьте на вопрос, — нетерпеливо произнес мистер Баннер.

— Цикл Кребса, — ответил он лениво.

Я подняла брови, но решила это не комментировать.

После урока я ожидала, что Эдвард, как обычно, умчится так, словно я его преследую, но он неторопливо сложил свои вещи, а потом требовательно позвал меня по имени. Подождав секунду, я на пяточках к нему повернулась.

Я молчала, проглатывая язвительные комментарии. Народ понемногу рассасывался, Эдвард колебался, продолжая сосредоточенно изучать моё лицо. Поразительно, бесчувственным может быть направленное на тебя внимание.

— Похоже, ты не слишком терпелива. Есть… некоторые правила, которым я должен следовать. И ты тоже.

— Ничего ни о каких правилах не знаю.

— У меня не получится тебе всё рассказать в ближайшее время.

Я села за парту и, буравя его ненавидящим взором, прошипела в лицо:

— Не смей так говорить.

— У меня нет выхода.

— А меня это не интересует. Я согласилась молчать, ждать и терпеть. Мне нужны ответы.

— Я постараюсь их дать, но не сейчас, — вздохнул он.

— Почему?

— Не могу сказать. Сейчас это довольно непросто.

— Ты извини, я не слишком тебе сочувствую. Видишь ли, ты сам виноват. Если бы ты меня не спасал, не пришлось бы сейчас оправдываться и жалеть.

— Ни слова не понял из этого потока эмоций, — медленно и негромко произнес он.

— Ты определённо жалеешь, что спас мне жизнь. Я это знаю, но мне наплевать, понятно? Я слишком долго ждала…

— Ты слишком сильно головой ударилась? — склонив голову, очень тихо спросил Эдвард.

Он поинтересовался так спокойно и с таким искренним любопытством, что я поняла — он не притворяется.

— Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моих мотивах. Если я спас, значит, надо было. Если я молчу, значит, уверен, что так будет лучше. И если я говорю тебе еще немного потерпеть, значит, лучше бы тебе меня послушать.

— Да, пошел ты к чёрту, — с яростью прошептала я, затем резко забрала свою сумку и выбежала из кабинета.

Самое мерзкое, что я не могу припереть его к стене и выпытать ответ. Я беспомощна. Беспомощна… Он может обманывать, и я проглочу это, потому что он сильнее. Он может заставлять меня ждать, и я обязана буду ждать, потому что не останется выбора. И он знает это. И так демонстративно тычет мне этим фактом под нос…

Я думала, что задушу его своими руками.

В тот день на физкультуре я была словно одержима. Уже довольно длительное время я изо всех сил стараюсь на занятиях, но у меня не было серьезных сдвигов. После занятий с учителем я ворвалась в раздевалку и зарыдала.

— Ненавижу, — прошептала я, глядя на своё отражение, — слабая и беспомощная… Ты не сможешь добиться ответа, потому что для этого нужна сила. Где ее взять?!

Я глубоко вздохнула, опустила голову.

Надо сказать, возвращаясь на стоянку к своему пикапу, я была сильно не в себе от бессильной злости.

— Белла, привет, у меня вопрос.

«Только не это», — я беспомощно обернулась и почти затравленно посмотрела на Эрика:

— Привет…

— Слушай, насчет танцев…

— Я еду в Сиэтл, — брякнула я. — Ужасно занята.

Эрик удивленно поднял брови, а потом несмело улыбнулся:

— Я, вообще-то, хотел спросить, не знаешь ли ты, пригласила ли кого-нибудь Джесс…

— Да, — я обрадованно выдохнула, — она пригласила Майка.

— Ясно, а ты, значит, едешь в город?

— Да, день по минутам расписан.

Эрик попрощался со мной, но взглянул на меня слегка удивленно, точно недоумевая, что со мной происходит.

Мимо меня, гнусно улыбаясь, прошел Каллен. Ему словно доставляло удовольствие моё состояние, хотя сам он изо дня в день не выглядел лучшим образом.

«Соберись, — подумала я. — Либо Эдвард дурит тебя, либо нет. Если да, то придется самой искать информацию по крупицам».

Я мысленно перечисляла:

- у них меняется цвет глаз,

- они живут очень обособленно от других,

- они почти ничего не едят в столовой,

- их кожа слишком бледная,

- они невероятно сильные и быстрые.

Кто это?

Я решила теперь всерьез перечислять даже самые невероятные варианты, какими бы они ни были безумными. Неизвестность довела меня до ручки, я сходила с ума…

Они — часть мира, в который я всегда хотела попасть. Они — часть истины.

Наша реальность устроена довольно жестоко. Истинной ценностью обладает лишь информация. Кто владеет знанием, владеет миром. Есть различный уровень информированности, и большинство пребывает в неведении. Это не результат какого-то глупого заговора, просто люди и не хотят ничего знать. Они хотят отдыхать после работы, читать книги, смотреть телевизор, ходить в театр. Это не плохо. Это просто не мой выбор.

Однажды я читала биографию Греты Гарбо, и она с детства произвела на меня очень сильное впечатление. Это была прекрасная актриса, секс-символ своего поколения. Но однажды по заданию спец-служб ей пришлось участвовать в покушении на жизнь Адольфа Гитлера. Она обучалась, подготавливалась, она из обыденности окунулась в мир, где вертятся шестеренки реальности. К сожалению, покушение провалилось, как и многие до него, но… когда Грета вернулась в кино, она не смогла там оставаться. Она не смогла продолжать играть на экране, потому что она видела настоящую жизнь и смерть. Она неожиданно взвесила всё и поняла, где мишура, а где истинная реальность. И она была вынуждена отказаться от славы и знаменитости, ей это опротивело. Агентом она не стала, но и оставаться актрисой не могла.

Так и я лишь мельком прикоснулась к тайне мира. Я была самую малость информирована. А теперь от меня прячут истину. И я не могу жить без нее.

Где-то там за тонкой пеленой обыденности, завтраков перед телевизором и мечтами стать популярной в школе есть настоящая жизнь. Я всего лишь подросток с неуемным эго и амбициями. Я неуклюжа, люблю классику и вкусно поесть. Я слаба. Силен лишь мой разум. Это он обладает стремлениями, силой, моё тело неуклюже и отказывается мне повиноваться.

В Сиэтле есть неплохая библиотека. Я доберусь до нее и отыщу всё, что только возможно на тему того, кем могут являться Каллены. Так или иначе, я докопаюсь до правды. Моё терпение лопается.

«Но сначала домой, — думала я. — Приготовлю себе что-нибудь, отвлекусь, потом займусь систематизированием того, что мне известно».

Но дома меня постоянно отвлекала Джессика. Она позвонила мне, чтобы поделиться потрясающей новостью — Майк принял ее приглашение на танцы. Я поздравила ее без всякого энтузиазма, и она стала допытываться у меня, не ревную ли я. Честно говоря, я была так увлечена своими мыслями, что не поняла ее вопроса, а потом положила трубку.

Мне было плохо и очень-очень одиноко.

Меня окружали друзья, у меня любящий отец, а я чувствовала себя в вакууме. Это и есть взросление? Довольно паршивая штука.

Я ела цыпленка по-мексикански, почти не чувствуя вкуса нежной птицы, и жалела о том, что не родилась мужчиной. Всё было бы совсем-совсем иначе.

Еще как было бы просто, если бы я была влюблена. В кого угодно. Хотя бы в мистера Баннера или Джессику. Представляете масштаб трагедии? Тогда я смогла бы как-то заполнить голод бездны внутри всего моего существа. Но она переваривала меня, ела, не отпускала ни на мгновение.

Когда вернулся отец, я усадила его за ужин. Чарли убедился, что мексиканская кухня способна быть безопасной для здоровья.

Этот разговор должен был начаться давно, но чёрт дёрнул начать его именно в этот день. Не знаю, чего я добивалась. Наверное, мне нужно было убедиться в собственных страхах, посмотреть им в глаза. Сказать себе, что я должна отныне верить в себя в полном одиночестве.

— Пап… — тихо сказала я, — а что, если я поступлю в Куантико?

Чарли закашлялся, затрясся, потом поднял на меня глаза:

— Прости, что ты сказала?

— В академию ФБР. Я всё распланировала. Будет сложно, но… я постараюсь справиться. У меня есть небольшой шанс.

Некоторое время он смотрел на меня, пытаясь удостовериться, действительно ли это я. Наконец, он негромко, но внушительно вымолвил:

— Изабелла, ты же умная девочка…

Ненавижу, когда он начинает разговор этой фразой.

— Ты должна понимать, что это значит. Может, всё выглядит красиво в этих… сериалах и фильмах, но в реальности всё иначе. Тебе нужно думать о чём-то более вероятном… и возможном.

— Это как? — тихо спросила я.

— Ну… — он развел руками, — получишь какое-нибудь образование, найдешь надежного сильного человека, создашь семью, тебе не до того будет.

— Потому что я буду занята материнством? — тихо спросила я.

— Да, в том числе.

— А если я не хочу детей?

— Мы это обсуждали. У тебя сейчас возраст такой, романтика, ветер в голове… Не нужно загадывать наперёд. Через лет пять будешь смеяться над своими словами.

Я проглотила ком в горле, чувствуя, как нахожусь в невидимой клетке. Я родилась в этой клетке, потому что родилась девочкой.

“Это всё мои личные стереотипы, — говорила я себе. — Нет никакой клетки”.

Не знаю, зачем я продолжала этот разговор, ведь всё было ясно…

— Я не стану смеяться над своими словами, — произнесла я. — Я твёрдо решила, что не хочу детей, на это есть причины. Я могу объяснить…

— Так, — вздохнул Чарли. — Послушай. Я не знаю, что тебе там наговорила Рене, но долг любой женщины перед Богом и обществом — воспитать ребёнка. Это и твой долг тоже. Я служил, ты знаешь. Моя роль в обществе предопределена. Мир так устроен, и ты не можешь просто пойти против него.

— Да, нас на планете миллиарды…

— Каждая жизнь ценна, Белла. Каждая. Без исключений. И не смей мне говорить, что у меня не будет внуков. И никакого Куантико. Я говорю тебе это, желая тебе добра, ты просто физически не способна туда поступить.

— Это не правда…

— Ты сама понимаешь, что это правда, — он печально посмотрел на меня. — Белла, мне совсем не нравится говорить тебе это, понимаешь? Ты думаешь, у меня не было амбиций? Но если бы я пошёл у них на пути, тебя бы не было на свете. Ты — самое родное, что у меня есть. Было ли время, когда я жалел, что не стал кем-то более свободным и успешным? Да, когда-то было это время. Но с каждым годом я благодарил небо за то, что я нашёл в себе силы и мозги свернуть с этого пути. У меня есть ты. Так… я был бы совсем один в этом мире.

“Не говори так, — думала я, понимая, что сейчас заплачу. — Пожалуйста. Кричи на меня. Запрещай. Ругайся. Но не говори со мной… так”.

— Не отказывайся от семьи. Поверь мне, она — это смысл рождения любого человека. И твой смысл в первую очередь, потому что ты будущая мать.

Я молчала. Ему всегда удавалось меня заткнуть и я чувствовала себя виноватой просто за то, что, вообще, о чём-то заговорила.

Он не понимал, что ранит меня. Он искренне думал, что просто говорит мне неприятную правду и делает, как лучше. Он ломал меня, но его и самого так воспитали. Я не могла винить Чарли, но понимала, почему моя мама сбежала от него. Хороший, честный, прямолинейный, прекрасный отец, заботливый, внимательный, терпеливый. Он всегда был на стороне Рене. Защищал её и потакал каждой её прихоти. Но если у него есть стереотип или мнение, то, увы, нет на свете способа переубедить его. Он не переехал за Рене, хотя и любил её. И будет любить до конца своих дней.

Такой светлый цвет кожи мне достался именно от него и глаза тоже. Я очень любила своего отца, мы с ним во многом ладили лучше, чем с мамой. Нам проще вместе. Но когда мы соприкасались в вещах, в которых имели несогласие, это причиняло боль нам обоим.

Вот только упрямая я тоже в него…

— Через пару недель я еду в Сиэтл, — вяло промолвила я, спустя десять минут молчания.

Не спросила, а поставила перед фактом.

— Зачем? — спросил Чарли.

— Прогуляюсь по книжным, — я всё еще говорила негромко.

— Может, поехать с тобой?

— Тебе будет скучно. Я еду одна.

— Не забудь взять с собой карту и проверь, где тебе придется заправляться, пикап ест много горючего…

На другое утро я нарочно припарковалась как можно дальше от «вольво». Я больше не собиралась украдкой бегать за Калленом и заглядывать ему в глаза в поисках ответа.

Шел дождь. Форкс стал серо-зеленым, будто сделался смертельно болен. В туманной, влажной пелене впереди тонули школьные корпуса. Едва я вышла, в нос ударил запах ледяной влаги. Я собиралась запереть машину, но уронила ключи в лужу. Собралась их поднять, но неожиданно кто-то гораздо более ловкий и быстрый поднял их за меня.

Эдвард стоял, опираясь на мой пикап. В руке он сжимал ключи. Я молчала, глядя в его лицо. Но поняла, что Эдвард даст сто очков вперед любому в игре в молчанку.

— Отдай, — мрачно произнесла я, глядя на ключи.

Он неторопливо вложил их в мою ладонь, и когда он меня коснулся, я содрогнулась от холода.

— Одевайся теплее, у тебя руки ледяные, — нахмурилась я.

— Мне мерещится, или ты обо мне заботишься?

— Что тебе нужно, Эдвард?

— Разве я не могу поболтать с одноклассницей?

Я развернулась к нему и подошла вплотную, отчего лицо его неожиданно переменилось, и он аккуратно шагнул назад. Сегодня его глаза опять были желтые. Сделав над собой усилие, я подавила желание ударить его. Это было бы смешно. Если этот тип может останавливать на ходу машину рукой, то о его скулу я сильно расшибу ладонь.

— Мне казалось, ты намерен меня игнорировать, — сказала я.

— Да… — он посмотрел в небо, — и нет.

Я покачала головой и снова собралась уходить.

— Я изучаю тебя, — добавил Эдвард. — Очень-очень внимательно.

— О, а мне казалось, ты задался целью меня уничтожить, — в бессильной ярости произнесла я. — Взгляни на меня. Взгляни очень внимательно, раз ты наблюдаешь. Что ты видишь?

Он молчал, глядя в моё лицо.

— Ты думаешь, я шутила, да? Мне действительно нужно знать… А ты просто пытаешься заморить меня, задушить. Потому что у Тайлера убить меня не вышло, видимо.

Тогда он впервые за долгое время посмотрел на меня так же, как в первый день встречи.

— Ты не знаешь, что говоришь.

— Может, ты и сильный, но наглухо туп и слеп. Иначе бы понял, что мне можно доверять.

Он, молча, смотрел на меня.

— Мне можно верить, понимаешь? — повторила я, и голос мой дрогнул. — Если бы ты мог читать мои мысли, всё бы понял.

Он скривился, точно я причинила ему боль, губ его коснулась ироничная улыбка.

— Но я не могу читать твои мысли.

— Вот именно. Проверяй дальше, Эдвард. Изучай меня.

Большую часть всего времени он смотрел на меня, как на пустое место. В то утро он догнал меня и решительно развернул к себе. Сняв маски, он впервые взглянул на меня с легким интересом. На меня, а не сквозь меня, как объект изучения.

— Прости, если я был с тобой жесток.

— Это дань вежливости.

— Да, но мне и правда жаль, — спокойно ответил он, снова снимая маску подростка.

— Если тебе больше нечего сказать, можешь оставить меня в покое.

— Вообще-то, я собирался кое-что спросить, — в его глазах мелькнула тень улыбки.

Я задумалась:

— Эдвард, у тебя тревожные симптомы диссоциативного расстройства.

— Раздвоения личности у меня точно нет, — покачал головой он с самым серьезным видом.

— Сомнительно. Что ты хотел спросить?

— В следующую субботу, когда будут танцы…

— Не смей, — отрезала я. — Это не смешно. Ты же слышал…

Он вздохнул и поднял взгляд к небу:

— Ты едешь в Сиэтл, верно? Я могу подвезти.

— Что? — не поняла я.

— Можно мне подвезти тебя?

— Зачем? — растерялась я. — У меня есть машина.

— Тебе лучше согласиться. Твоя машина на ладан дышит.

— Нормально она дышит!

— Белла, я хочу подвезти тебя, понимаешь?

— Хорошо, давай поищем логику в твоих рассуждениях, — мягко сказала я тоном человека, который обеспокоен душевным равновесием собеседника. — Ты игнорируешь меня, порой оскорбляешь и явно терпеть меня не можешь. Потом неожиданно спрашиваешь, можно ли меня подвезти до Сиэтла, якобы беспокоясь о моей машине.

Он вздохнул:

— Всё сложно…

— Попытаюсь понять.

— Я не ненавижу тебя. Не сейчас, — аккуратно произнес он. — Я за тобой наблюдаю, и мне осточертело наблюдать издалека. Если мы хотим оба ускорить дело, лучше проводить время вместе.

— Романтично, что скулы сводит. Я не покраснела?

— Я просто хочу понять тебя. И тебе самой же это выгодно. Так понятно?

— Предельно, — подумав, согласилась я.

— Тогда я тебя подвезу. Но… всё-таки держись от меня подальше. Встретимся на биологии. Пока.

По-моему, как минимум биполярное расстройство у него всё-таки у него есть, и оно развивается пугающими темпами. «Я тебя не ненавижу. Не сейчас». Как прикажете понимать? Он ненавидит меня, скажем, по вторникам, а в среду уже готов мне улыбаться? Можно мне расписание, чтобы я ориентировалась?

Комментарий к Диалоги со сфинксом. Часть четвёртая - Сфинкс молчит

Из плейлиста Беллы:

Marilyn Manson - Coma White

Mushroomhead - Sun Doesn t Rise

========== Диалоги со сфинксом. Часть пятая - Сфинкс изучает тебя ==========

На английский я опоздала, что меня нисколько не волновало. С одной стороны, Каллен будет очень мешать мне в дороге, потому что я собиралась, вообще-то, искать о нём информацию в библиотеке. С другой стороны, я могу попытаться дать ему понять, что мне и правда можно верить. Это не мешало мне его ненавидеть. Хотел он того или нет, но он мучил меня. Я не могла простить ему этого.

— Поразительно, Белла, что вы всё-таки явились на урок, — мистер Мейсон иронично проводил меня взглядом, пока я садилась на свое место. Я с безразличным видом стала доставать учебники.

На перемене Майк и Джессика встали по обеим сторонам от меня.

— А я всё видела, — подняв брови, улыбнулась она.

— Как я убиваю и ем младенцев? Ну, вот… — притворно расстроено протянула я. — Опять убирать свидетелей.

— О чём ты болтала с Калленом? — с ухмылкой спросил Майк. — На моей памяти так долго он ни с кем не говорил.

— Чепуха. Его отец обязал поинтересоваться, нормально ли я чувствую себя после аварии, — соврала я.

— Как-то очень долго вы обсуждали самочувствие, — вкрадчиво сказала Джессика. — Неужели, он куда-то тебя пригласил?

— Ничего особенного, — буркнула я.

— Чудеса творятся, Джесс, — вздохнул Майк. — Я заметил, наша Аризона творила с Эдвардом настоящую магию с первого своего дня в школе.

Я только печально улыбнулась. Некоторым нравится видеть романтику там, где ее нет.

Перед ленчем, пока остальные обсуждали грядущие танцы, я мысленно готовилась к поездке в Сиэтл. Как себя вести? Быть собой? А если это его разочарует? Он пытается доверить мне свою тайну, и, не смотря на то, что я не выношу его, мне нужно быть паинькой.

«А я не смогу быть паинькой, — подумала я сумрачно, садясь за столик, — я смогу быть собой. Ну и пусть».

Сердце моё при этом сильно билось. Что мне предстоит узнать? В какую историю я попаду? Если бы мне только удалось стать в этой истории не простым и беспомощным наблюдателем…

— Ты определенно ему интересна. Нет, правда, кроме шуток, — услышала я голос Джессики. Она больше не смеялась. Я растерянно проследила за ее взглядом. Эдвард сел за отдельный столик и смотрел в мою сторону.

— Так, а это совсем странно, — добавила она.

Я, хмурясь, смотрела на то, как Эдвард поднял руку и помахал мне, приглашая сесть за его столик.

— Я всё правильно поняла? Он действительно зовёт тебя? — недоверчиво произнесла Джесс.

— Похоже на то, — я поднялась из-за стола и подошла к столику, ощущая на себе очень удивленные взгляды некоторых одноклассников.

— Сядь, пожалуйста, — сказал Каллен, серьезно глядя на меня.

Я неторопливо уселась напротив него. Похоже, взгляд у меня был очень настороженный и удивленный, потому что он улыбнулся. Затем тихо рассмеялся. Я молчала, продолжая за ним наблюдать.

— Я почти со всеми поговорил, — сказал он. — Теперь пришла пора предупреждений. Ты хорошо подумала о том, о чём я говорил тебе в клинике?

— Да. Я хочу знать правду.

— Хорошо. Ты сделала свой выбор. Вот, что тебе предстоит понять, — улыбка медленно таяла в его глазах. — Тебе ведь известно, что такое государственная тайна?

— Разумеется.

— Государственная тайна бывает нескольких уровней приоритетности. За выдачу одних сведений тебя могут посадить в Гуантанамо. За выдачу других сведений тебя просто убьют, предварительно выпытав, кому именно и в какой форме ты передала информацию. Это понятно?

— Понятно, — сухо ответила я.

— Эта ситуация возникла только потому, что ты являлась прямой свидетельницей моих возможностей. В таком случае есть несколько протоколов сохранения секретности. Все они просты. Первый — устранить тебя в ближайшие двадцать четыре часа. На срочном голосовании было принято это решение, но я вступился за тебя, так что ты выжила. Альтернативный вариант — помещение тебя в изолированное пространство, где ты не сможешь добраться до какой-либо живой души. У нас нет времени реализовывать этот вариант. Не та ситуация. Тогда я предложил третий. Его долго не хотели принимать. Я предложил сделать тебя посвященной. Сказал, что ты талантливая, умная и можешь быть полезной. Я… много чего наговорил своему отцу. Уговорить его было непросто, но в конечном счете все согласились на испытательный срок, чтобы посмотреть, как ты будешь себя вести. Отныне я пока что твой информационный куратор, — он сделал глоток чая, и я заметила, как на мгновение напряглись мышцы его лица в выражении отвращения. Наверняка он привык к более шикарным сортам. Сноб.

Подумав, я посмотрела в окно:

— Похоже, я тебе чертовски обязана.

— Так и есть, — ответил Эдвард.

— Ты спас меня, сделав меня свидетельницей, а потом еще и хлопотал, чтобы со мной всё было нормально. Не понимаю, зачем.

Он задумчиво посмотрел в потолок и произнес:

— Я бы не хотел сейчас говорить об этом.

— Что-то сентиментальное?

Я не слишком боялась ранить его, потому что ранить Эдварда поистине непросто. Он пожал плечами:

— И да и нет. Я действительно расскажу тебе. Ты сказала, что тебе можно верить. Но я не верю. Потому что не имею права, в принципе, верить кому бы то ни было. И тебе не стоит верить мне, Белла.

— Но я почему-то верю.

— Больше меня не ненавидишь?

— Не знаю. Не сегодня, — сощурившись, передразнила его я.

Он слабо, как-то рассеянно улыбнулся:

— Тебе здорово повезло.

— В чём, интересно?

— В том, кто ты есть.

— Не понимаю.

— Будь на твоем месте, скажем, Джессика, я бы не спас ее.

Странно, но я не расстроилась и не удивилась. Не то чтобы он сказал нечто приятное, я просто не удивилась сказанному, только нахмурилась.

— Еще одно. Тебе придется довольно быстро попрощаться с тем, что ты называешь моралью.

— Это вряд ли, — резко ответила я.

— Это не просьба и даже не приказ, а констатация факта, — пожал плечами Эдвард. — Неизбежность.

— Я всё-таки хочу знать. Хотя бы вкратце. Почему ты спас меня?

— Терпение, Белла. Тебе придется быть очень стойкой и терпеливой, лучше начинать учиться этому прямо сейчас, — он равнодушно посмотрел в окно. — Я думал, всё началось с твоим приходом, но ошибался. Настоящие проблемы начались после того, как я тебя спас…

— Проблемы?

— М-да. Когда мне пришлось наблюдать издалека. Обычно я всегда справляюсь с такой работой элементарно, а в этот раз не вышло. Нонсенс. Теперь мне придется изучать тебя открыто. Это плохо, потому что привлекает ненужное внимание. Но чёрт с ним, — он махнул рукой.

— Знаешь, я всё равно плохо тебя понимаю.

— Забавно, — он слабо улыбнулся.

— Что забавного?

— На самом деле, я очень много говорю. Самого раздражает.

— Можешь не переживать, потому что я тебя не понимаю.

— Вот и замечательно, — медленно проронил он.

— То есть, ты мой куратор, так? И мы будем общаться, обедать вместе…

— Вроде того, — он нахмурился с сомнением.

— А поточнее?

— Ты должна понимать, что от меня нужно держаться подальше. Каждую секунду тебе придется быть настороже. Это важно. Я не шучу, доверяй своей интуиции. Почувствуешь опасность — дистанцируйся от меня или беги, если нужно.

Я молчала.

— Не могу понять. Любая нормальная девушка на твоем месте поблагодарила бы, бросилась бы мне на шею. После угроз она бы сочла меня мерзким болваном, а потом обиженно бы меня игнорировала. Всё бы закончилось легко и просто.

— Я ненормальна, — ответила я рассеянно.

Он невозмутимо кивнул:

— Да, так и есть. В твоём возрасте быть такой… странно.

— Но то, что я ненормальная — лично тебя устраивает?

— Вроде бы, устраивает. Я отвечу на этот вопрос точнее, когда смогу сделать выводы относительно тебя.

Некоторое время мы оба молчали. Время для меня словно остановилось. Исчезла школа, дождь за окном, я не могла начать есть, мои мысли были заняты совершенно другими вещами.

— О чём ты думаешь? — неожиданно как-то резко спросил он. Словно невозможность читать мои мысли очень его раздражала.

Впрочем, я к этому привыкла. Решила отвечать только правду и будь, что будет.

— Пытаюсь понять, что ты такое.

Он приподнял бровь, кивнул и спокойно спросил:

— Какие предположения?

— Идиотские.

— Например?

Подумав, что мне всё равно, как он отнесётся к моим догадкам, я вздохнула и ответила:

— Ну… моя самая большая догадка в том, что ты — результат какого-то правительственного эксперимента. Или инопланетянин, который наладил контакт с нашей цивилизацией. Еще — наиболееразумный вариант — все сказки про буддистских монахов правда, и ты прошел всю их школу.

— Ладно… ты попыталась.

— Я нигде не угадала?

— Нет, — ответил он равнодушно, а затем приподнял брови и улыбнулся. — Твой поклонник рассуждает, в какое время выбить мне зубы, это забавно. Он решил, что я надоедаю тебе.

Но это не было забавно.

— Мой поклонник?

— Тайлер. Собирается спасать тебя от моего внимания.

— Он не мой поклонник. И ты всё выдумываешь…

— Нет, я элементарно читаю людей. Большинство очень просто устроено. Если уметь читать по лицам, знать психологию и немного ориентироваться в пирамиде желаний Маслоу, то любой человек станет для тебя элементарно предсказуем. Достаточно знать тип нервной системы, чтобы предугадывать стимул-реакции. Даже безумцы предсказуемы, потому что их поведение обусловлено их недугом. Но есть такие динозавры, которых не так просто предсказывать и читать. Они меня очень раздражают.

— Похоже, ты считаешь меня таким динозавром, — сказала я с усмешкой.

Эдвард холодно на меня взглянул:

— Я бы на твоем месте не считал это комплиментом. Такие, как ты — аномалии. С точки зрения эволюции такие личности чаще опасны, чем полезны.

— Вообще-то, я обычная.

— Я тоже так сначала думал. Но у тебя неадекватная система приоритетов. Не подходящая твоей природной организации. Тебя должно было это сломать, но почему-то не сломало. Люди твоего типа трусливы, осторожны, идут наиболее простыми и знакомыми путями. Ты словно нарочно ищешь для себя смерть и то, что поддается тебе хуже всего.

— Это и есть саморазвитие…

— Нет, это самоубийство. Саморазвитие — это когда человек четко оценивает свои возможности и развивает их, пусть порой и идя на риск. А ты не идешь на риск, ты шагаешь в чертову пропасть, Белла, — теперь он смотрел на меня совершенно недружелюбно. — Это как если бы ты решила взбираться на Эверест без страховки в первый раз. Ты погибнешь рано или поздно. Так вышло, что твои амбиции серьезно перевешивают твои реальные возможности. И ты идешь наперекор этому. Слабенько. Вяленько. Жалеешь себя. Но ты зачем-то идешь, хотя тебе чертовски больно. Ты даже при этом в себя не веришь. И никто в тебя не верит. А ты продолжаешь идти. Плачешь и идешь. Зачем?

Я дрожала. Я не могла смотреть на него и не могла ему ответить.

— Сидела бы ты лучше на месте, понимаешь? Жила бы себе. Так нет ведь, — процедил он.

— Но ты помогаешь мне.

— Динозавры меня раздражают, но это не значит, что они не интересны, — спокойно ответил он.

Я утомленно молчала. Наконец, чтобы чем-то заполнить наше тягостное молчание, я сделала большой глоток газировки. Эдвард поднял брови:

— Извини. Ты голодна, наверное.

— Нет, — рассеянно ответила я. — Меня подташнивает. Сам, между прочим, ничего не ешь, хотя по идее должен быть голоден.

Он покачал головой, странная улыбка коснулась его губ:

— Нет. Я не голоден.

Я устало вздохнула:

— А ты можешь в следующий раз предупреждать меня, когда решишь меня игнорировать?

— Зачем? — осторожно спросил он.

— Мне надо. Подготовлюсь морально к затяжному молчанию и пониманию того, что не видать мне истины в ближайшие дни, как своих ушей…

— Ладно, — неожиданно мягко сказал он. — Я обязательно тебя предупрежу.

— Большое спасибо, — вежливо ответила я.

— Ты странная.

— Я знаю.

Он неожиданно взял меня за руки, его неподвижное лицо осветилось слегка мятежной, почти диковатой усмешкой:

— Поиграем. Угадывай, кто я такой.

Я заторможено посмотрела на свои ладони в его руках. Потом брякнула:

— Ну… однажды давным-давно тебя и твоего брата должны были угостить волшебным зельем, чтобы вы обрели невероятную силу. Твой брат получил зелья чуть-чуть, а ты свалился прямо в чан… (1)

— Очень смешно. Еще попытка?

«Перестань держать меня за руки».

— Ммм, — я задумчиво посмотрела в потолок, — радиация?

— Нет, к сожалению, — цокнул языком он. Эта игра его веселила.

«Нет, правда… Перестань».

— То есть, ты не супермен, — напряженно уточнила я с крайне серьезным видом.

— Я совсем не супермен.

От того, как он это сказал, я негромко вымолвила:

— Похоже, ты очень опасное существо…

«Почему я не могу просто вытащить руки сама? Словно не управляю ими…»

— Логично, — медленно кивнул он, без улыбки глядя мне в глаза. Странные огоньки зажглись в глубине его зрачков, и они мне не понравились.

— Иногда ты напоминаешь мне демона, — призналась я сухо. — Или одержимого.

— И как впечатления?

— Ну, как-то жутковато и безумно интересно, — честно ответила я. — Мне далеко не всегда это нравится. Но ты же не демон?

— Не знаю, — тихо, но твердо ответил он.

— Ладно. Ты опасное существо с моральными принципами. То есть… как бы чудовище, но доброе.

Эдвард медленно, непринужденно рассматривал мои пальцы в своих руках, что слегка меня нервировало. Холод его ладоней сначала обжигал, а потом я к нему привыкла, и это могло бы стать приятно, если бы только при этом я внутренне не цепенела от страха.

— Тут ты не права, — после чего губ его коснулась странная улыбка. — Я чудовище. Причем, совсем не доброе.

— Вы причастны к исчезновениям людей в Форксе? — спросила я очень тихо.

Он продолжал держать мои ладони, я почувствовала, как он сжимает их. Улыбка не сходила с его губ:

— Причастны.

Потом он тихо рассмеялся. Я смотрела на него, точно замороженная. Неожиданно поняла, что я была готова к такой правде.

— С какой целью ты оставил меня в живых? Не говори, что не знаешь, я больше не поверю.

— Не скажу, — голос его напоминал ядовитый мед.

— Но я ведь зачем-то тебе понадобилась…

— Возможно.

— Пожалуйста, скажи, я хотя бы останусь в живых? — прошептала я, открыто глядя ему в лицо. Он покачал головой и пожал плечами:

— Понятия не имею.

— Я не откажусь от желания узнать правду.

— Разумеется, не откажешься, — печально кивнул он.

Мы слишком поздно поняли, что столовая опустела. Вот-вот начнется биология, и я опаздывала.

— Тебе нужно идти, — пробормотал Эдвард. — Я пропущу этот урок. Не хочешь пропустить со мной?

— Если я не появлюсь на уроке…

— Одноклассники тебя четвертуют. Иди, — он выпустил мои ладони, но как-то очень медленно. Я заметила, что его желтые глаза на мгновение потемнели.

— Помни про обещание предупредить меня, когда вновь соберешься меня игнорировать, — строго сказала я.

Со звонком я побежала в класс. Эдвард продолжал сидеть в столовой, глядя в окно.

Как и в тот раз, когда меня едва не убил Тайлер, я шла, и реальность вертелась передо мной цветными пятнами. Мысли снова отказывались складываться в стройную картину.

«Но скоро всё прояснится. Я уже являюсь частью этой тайны. Я готова принять ее».

Теперь у меня было сокровище. Определенность. Теперь я была почти уверена, что Эдвард откроет мне правду.

Когда я влетела в класс, одноклассники встретили меня странно пристальным вниманием, которое я не сразу заметила, потому что была погружена в свои мысли. Джессика смотрела на меня с некоторым беспокойством. Ньютон — с удивлением. Но по большей части это внимание сквозило холодом и отчуждением. Быть с одним из Калленов означало быть против всех. В те секунды я этого не заметила, просто села за парту и постаралась морально подготовиться к уроку.

Прежде всего, должна сказать, что я не боюсь вида крови и трупов. Мне приходилось рассматривать снимки мертвых тел, будь то утопленники, самоубийцы или люди, которых сильно потрепало в аварии. Я знала, кем готовлюсь стать. Но я ничего не съела за обедом и скудно позавтракала.

Мистер Баннер раздал на каждую парту по коробке.

— Откройте их и рассмотрите, — он сел за свой стол. — Вы увидите карту-индикатор, — он показал белую маленькую картонку с четырьмя квадратами на ней. — А так же аппликатор, — он вытащил нечто похожее на маленький гребень. — И микроланцет. После того, как я смочу ваши карты специальной водой из пипетки, дождитесь разрешения начать работу.

Он подошел к каждому из нас и добавил по капле воды на каждый квадратик карты, это заняло некоторое время, так что я даже заскучала.

— После того, как вы уколите свой палец микроланцетом, добавьте по капельке крови на каждый зубчик аппликатора и приложите его к карте, — говорил мистер Баннер. — Вам будет полезно знать свою группу крови. А если вы уже знаете, то неплохо бы уметь определять ее у других, и для этого вы научитесь пользоваться этими инструментами. На следующий неделе Красный Крест приедет собирать донорскую кровь. Кто пожелает, может участвовать в сборе. Кому нет восемнадцати, должны сначала спросить своих родителей. Пусть они заполнят формуляры. Подойдете ко мне после урока, формуляр я дам… Белла, ты неважно выглядишь. Что с тобой? — учитель подошел ко мне.

А мне было очень плохо. Кажется, я перенервничала сегодня в столовой, и теперь вид крови вызывал у меня предобморочное состояние. Странно при этом, что крови я не боялась. Я видела ее и видела в больших количествах. Честно говоря, ее запах чем-то напоминал мне море и металл, а эти запахи я любила. Но теперь…

— Мне… нехорошо, — прошептала я.

— Так, кто-нибудь проводит Беллу в медпункт? — на весь класс поинтересовался учитель.

— Давайте я, — вымолвил Тайлер с готовностью.

— Можешь идти своими ногами? — спросил меня учитель.

— Да.

Тайлер обхватил меня за пояс одной рукой и, позволяя на себя опереться, вышел со мной из кабинета.

Он почти донес меня на себе до выхода из корпуса. На улице свежий ветер привел меня в чувство, хотя и ненамного. Меня всё еще подташнивало. Я глубоко вздохнула а потом присела на паребрик.

— Я тут немного побуду.

Тайлер внимательно смотрел мне в лицо:

— Кошмар. Ты вся зеленая.

Царевна-лягушка…

У меня не хватило сил на шутку, и я только глупо хихикнула.

— Ты очень хрупкая, — пробормотал неожиданно Тайлер. Я удивленно подняла брови, глядя в его лицо. Потом вздохнула и запоздало сообщила, нравоучительно подняв один палец:

— Между прочим, крови я не боюсь.

Он улыбнулся:

— Ладно.

— Правда, — рассердилась я. — Честное слово. Просто я не пообедала и перенервничала.

— Хорошо-хорошо.

Я сурово посмотрела на него, а потом устало опустила голову.

Что хуже всего, я услышала голос Эдварда, который звал меня по имени. «Вот чёрт! Он не должен знать, что я расклеилась из-за вида крови…» Но он был слишком близко, чтобы я успела предупредить Тайлера ничего не говорить Каллену.

— Она в порядке? Что случилось? — он быстрым, чеканным шагом подошел ко мне и требовательно склонился надо мной. — Смотри на меня.

Я мрачно на него воззрилась: «Принесла же тебя нелегкая». Тут еще Тайлер наябедничал:

— Она едва не упала в обморок на уроке. Не знаю, почему. Ей даже палец еще не укололи.

Каллен почему-то смеяться не стал, на мгновение лицо его будто окаменело.

— Сейчас ты в порядке? — негромко спросил он. — Голова больше не кружится?

— Убирайся, — простонала я. — Ты… не должен был… Просто уйди! — мой голос звенел от досады.

Что теперь обо мне будет думать человек, который должен посвятить меня в страшную государственную тайну? Я боюсь крови! Невыносимо.

Эдвард вздохнул:

— Пошли в медпункт.

— Я как раз туда ее вел, — неожиданно мрачно сказал Тайлер. — Но она захотела посидеть.

— Можешь идти в класс, я доведу ее, — сказал Эдвард.

— Это велели сделать мне, — тихо, но очень отчетливо сказал он.

— Забудь, с ним бесполезно спорить, — мягко сказала я Тайлеру. — Пусть уже тащит меня в этот медпункт, если ему так хочется. Возвращайся, хорошо?

Он со вздохом покачал головой и посмотрел на Эдварда с колючим вызовом во взгляде:

— Береги ее.

— Не сомневайся. Я уже привык ее спасать, — неожиданно отрезал Каллен.

Это был удар ниже пояса. Я посмотрела на Эдварда почти с ненавистью. Вот что ему сделал бедный парень? Он же и впрямь переживал за меня.

Странным образом любовь и даже влюбленность преображает даже самые простые лица. Тайлер взглянул на меня так, что на секунду перестал казаться мальчишкой, который недавно обещал запихать за шиворот Майка целый сугроб. На меня никто еще не смотрел так, как он. Я почувствовала, что краснею и добавила, немного запинаясь:

— В-всё будет х-хорошо.

Красивые люди всегда действуют на меня деморализующе, всегда так было.

— Ты уверена? — спросил Тайлер.

— Да, — кивнула я. — Увидимся на занятиях.

Эдвард закатил глаза, когда Тайлер ушёл.

— Что ты в нём нашла? — просил он скучающе.

— Ты был просто отвратителен, — сказала я ровно. — Зачем ты так с ним? Тайлер хороший парень, его и так ест чувство вины.

Он спокойно нес меня на руках и молчал.

— Он же тебе нравится? — спросил Эдвард.

— Нет… Не знаю. Я старалась не думать об этом, — я вздохнула. — Вроде бы и нет, просто он очень хороший, с ним весело, и он не навязчивый.

— То есть, нравится.

— В первый же урок физкультуры он стал пытаться страховать меня от моей же неуклюжести. Я не просила его об этом. Мы вообще не общались. И в те дни я вряд ли нравилась ему. Он сделал это не из-за какой-то причины, понимаешь? А просто потому что мог. Такой он человек, — я рассердилась из-за того что помимо воли разоткровенничалась и мрачно добавила: — Не переживай, я в курсе, что нормальных отношений мне не видать, так что всё в порядке. И отпусти меня, это бесит.

Он словно меня не услышал.

— Выглядишь кошмарно, — задумчиво констатировал он.

— Серьезно, Эдвард, отпусти, я могу идти сама.

Он опять меня проигнорировал.

— Выходит, ты не выносишь вида крови? — Каллен неожиданно тихо рассмеялся, но смех этот был каким-то сухим, странным.

Я попробовала ему возразить, но он добавил:

— При этом не выносишь вида именно чужой крови, — медленно, с расстановкой и странным удовольствием протянул он, после чего хмыкнул.

— Не боюсь я крови! — рявкнула я, наконец.

— Ну, разумеется, — снова протянул он. — Не боишься.

— Отпусти меня, — я задергалась в его руках.

Эдвард сначала резко опустил меня на землю. Снова пошел дождь. Он падал ему на лицо и шею. Я запоздало поняла, что он вышел на улицу без верхней одежды. Странное было у него лицо. Показалось, он воспринимает само моё существование, как способ бросить вызов чему-то. Он упрямо нахмурился.

— Противны мои прикосновения? — поинтересовался он с затаенной вкрадчивостью.

Я молчала.

— Тогда молчи и терпи, пока я несу тебя, — глаза полыхнули злостью. Он взял меня за руку и потащил в медпункт.

— Эдвард, — пробормотала я.

Он не отвечал.

— Если бы я не успела более-менее тебя узнать, решила бы, что я тебе нравлюсь.

— Ты поразительно тактична.

— Это же неправда?

Настала моя очередь холодно смотреть ему в глаза.

— Потому что если это так, перестань меня спасать. Меня интересует только…

— Замолчи, — вздохнул он, а потом покачал головой: — Господи… до чего ты наивная.

— Поясни.

— О, ты скоро меня поймешь, — беспечно ответил он. — Ты ведь так хотела знать правду.

В медпункте этот изверг зачем-то опять схватил меня на руки и таскал так, шагая из стороны в сторону. Я не могла слишком шумно ему сопротивляться, потому что в принципе не люблю вести себя шумно в общественных местах.

Эдвард явно наслаждался тем, как выглядит со стороны. Еще бы — красивый юноша беспечно держит на руках хрупкую девушку. Все медсестры смотрели на него такими… такими специальными взглядами восхищенных поклонниц. Оказывается, кто-то еще покупается на дешевую демонстрацию физических возможностей. Я проходила на биологии, как это работает.

Каллен с трогательной заботой положил меня на кушетку, и только я заметила дьявольский злорадный блеск в его глазах.

— У нее обычная тошнота, — сказал он покровительственно медсестре. — Они на уроке определяли друг другу группу крови.

— О, девушки часто боятся крови, — сказала с улыбкой медсестра и посмотрела на меня понимающе, так что мне убить ее захотелось. — Полежи минутку, дорогая, всё пройдет.

Как объяснить этим странным людям, что со мной всё в порядке?

Эдвард уже не скрывал злорадного оскала на своем лице, стоя позади медсестры. Как только она к нему обернулась, этот дьявол немедленно состроил на своем лице выражение самой трогательной заботы:

— С ней ведь всё будет хорошо, правда?

— Разумеется, — растаяла медсестра. — Скажи, милая, а часто с тобой такое?

На беременность намекает.

— Почти никогда не случается. Может, второй раз в жизни. Понимаете, я просто не пообедала и слегка перенервничала кое из-за кого, — я кинула на Эдварда испепеляющий взгляд, но он продолжал с выражением невинного неведения смотреть на меня.

— А вы можете возвращаться на урок, — сказала ему женщина.

— Мне велели с ней оставаться, — соврал Каллен. Он быстро посмотрел на меня, и я мрачно поджала губы. Он едва заметно покачал головой, а я скептически прищурилась.

— Правда? — приторно-мягко спросила я. — Что-то я не слышала, что учитель такое сказал.

— Белла, у тебя в принципе туговато с восприятием. К тому же ты была в обмороке, — произнес Эдвард с материнской нежностью.

Пока медсестра ходила мне за грелкой, я чувствовала себя очень глупо.

— Ты прав, — произнесла я.

— Я очень часто бываю прав, — совершенно не удивился он. — В чём на сей раз?

— Не надо было идти на биологию, — с досадой пробормотала я. — По-идиотски вышло.

Эдвард сел рядом со мной на стул:

— Когда я увидел, как Тайлер тебя тащит, подумал, он идет закапывать твой труп. Думал, прикончу его.

Мне стало не по себе от того, как непринужденно он сказал это. И я поняла, что Эдвард сейчас не лгал. Лицо его хранило свою обычную невозмутимость.

— З-зачем? — тихо поинтересовалась я.

— Чтобы отомстить. Я мелочен.

— Тайлер очень испугался за меня, — вспомнила я. — Мне даже стыдно.

— Да, и он меня ненавидит.

— Ты не можешь этого знать.

— Мы говорили о предсказуемых людях, помнишь? Так вот Тайлер для меня очень предсказуем.

— А откуда ты нас увидел?

— Сидел в машине, слушал музыку, — сощурился Эдвард, проницательно глядя на меня.

— Похоже, тебе лучше, — сказала медсестра, заглядывая ко мне. — А у нас тут пополнение. Похоже, ты не одна такая, Белла.

Я решила встать и сказала медсестре:

— Спасибо, мне гораздо лучше, я тогда пойду…

Майк привел в кабинет Ли Стивенса, с которым сидел на биологии. Пыхтя, он собирался усадить сильно побледневшего парня на кушетку.

— Чёрт… — я поморщилась, — кровью пахнет. Мне опять может стать плохо, я пойду.

И поспешила выйти в приемную.

— Что ты сказала?

Я обернулась на Эдварда.

— Пахнет кровью, мне могло…

— Да-да. Но люди не чувствуют запах крови.

— Ерунда, я чувствую, — поморщилась я. — Похоже на сильно разогретую медь — такой солоноватый запах. Обычно он мне даже нравится, но мне и правда следовало перекусить перед занятием. Наверняка, ему уже укололи палец, и крови много получилось. Чёрт, у меня руки слабеют… Выйдем на улицу, ладно? В чём дело?

Эдвард смотрел на меня, хмурясь.

— Только мне кажется, я тебя понимаю, и ты что-нибудь выкидываешь.

— То есть? — я поспешно выкатилась на свежий воздух.

— Ничего. Не важно, — сказал он. — У тебя занятие по физкультуре, но ты туда не пойдешь, потому что плохо себя чувствуешь. Просто… делай вид, что тебе нехорошо, остальное предоставь мне.

И втащил меня обратно в медпункт. Он убедил миссис Коуп подписать мне освобождение и вызвался проводить до дома. Я плохо соображала и почти не понимала, что происходит. В том же коридоре я увидела Майка. Он порой удивленно переводил взгляд с меня на Эдварда, но я только руками развела. Я понятия не имела, что ему сказать. Мне самой было странно, что Каллен так подобрел.

Точнее, не подобрел. Стал подбираться ко мне ближе. Единожды он посмотрел на меня, как на человека, — это было на автостоянке, когда я спросила его: «Взгляни на меня и скажи, что ты видишь». Всё остальное время он прикидывался за исключением редких моментов. Эти маски раздражали меня, мимика подростка ему не шла. В том числе это неуместно выглядело, когда он гадко вел себя с Тайлером.

«Пусть ведет себя, как хочет. Потом он посвятит меня в тайну».

Я поймала на себе взгляд Эдварда. Он смотрел на меня слегка опечалено, словно мог знать, о чём я думаю.

— Ты так внятно мне и не объяснила одной вещи, — получив на руки справку об освобождении, Эдвард шел со мной по автостоянке. — Почему, конкретно, ты так вцепилась в то… кто такие Каллены?

— Всё началось с интуитивного понимания, что с вами что-то не так. В глаза бросалось. Стало любопытно. Потом я узнала об исчезновениях людей, еще и ты вёл себя странно… А потом ты спас мне жизнь, и всё изменилось. Эдвард, для тебя это элементарно и обыденно, но всю свою жизнь я просто существовала и постоянно мечтала быть чем-то значимым в собственных глазах. Допустим, так выйдет, и я умру. Что я после себя оставлю миру, кроме слез своих родных?

— Ты уверена, что миру есть до этого дело?

— Нет. Но меня это не волнует. Разум и способность творить даны человеку не просто так.

— Тебе не приходило в голову, что разум — суррогат, данный нам эволюцией случайно? — спросил он прохладно.

— Пусть. У любой случайности есть логическая причина, мне этого достаточно.

Тогда Эдвард слабо, но вполне искренне улыбнулся. Так улыбается мудрый старец. У меня почему-то сладко задрожало сердце от этой его ироничной, печальной и понимающей улыбки, но впечатление быстро улетучилось.

— Итак, ты хочешь что-то оставить миру после себя. Как насчет детей?

После разговора с отцом этот вопрос вызвал во мне реакцию протеста:

— Генетический материал после себя оставляет даже муха-дрозофила, — отчеканила я. — Что-то я сильно сомневаюсь, что разум мне дан для того, чтобы я оставила после себя еще одного человека. Это какой-то бессмысленный круговорот. Нет. Для начала я хочу понять, что такое зло.

Он остановился и посмотрел на меня то ли неприязненно, то ли удивленно.

— Вот, значит, как… Это всё объясняет.

— Что объясняет?

— Ты даже не замечаешь, как притягиваешь к себе чистое зло. Все люди притягивают, но ты — сильнее остальных, словно ты самоубийца. Или просто любознательна. Порой невелика разница.

Мы с ним сели в машину, но я приоткрыла окно, чтобы свежий воздух обдавал лицо — лоб был еще липким от пота. Мы молчали.

— Майк запланировал поездку на пляж, — я решила быть вежливой. — Ты сказал, что намерен за мной наблюдать. Это не слишком интересно, но ты мог бы поехать с нами.

— Если это не интересно, зачем сама едешь?

Нужно быть честной.

— Во-первых, там находили тела некоторых пропавших людей. Во-вторых, именно на шоссе за пляжем нашли машину Эмили Геймур.

Он не удивился, услышав это имя. Покачал головой:

— Что тебе еще известно?

— Что на ее машине не было следов столкновения, зато нашлись следы от когтей. Еще, что ее подруга пропала из психиатрической клиники и бредила о какой-то дороге солнца. Я подумала, что прогуляюсь по местности, попробую воссоздать в воображении обстоятельства исчезновения людей. По большей части, могу надеяться только на удачу. Вряд ли местные станут охотно делиться со мной информацией.

— Ты и правда серьезно хочешь всё это раскрыть? — спросил Эдвард.

— Да.

— Потому что…

— Мне не всё равно. Их убивали только потому, что они одиноки, и их мог никто не искать. И это самый мерзкий факт в данных обстоятельствах.

— В Ла Пуш я с тобой не поеду, — неожиданно сумрачно произнес Каллен.

— Я не сказала, что еду в Ла Пуш.

Он никак это не прокомментировал.

— Почему не поедешь? — вздохнула я.

— Это не моя территория.

— То есть?

Но он словно сделался глух.

— Тебе лучше? — наконец, спросил он.

— Немного.

— Тогда тебе пора домой.

Я собралась выйти из машины, но он резко захлопнул дверь вольво и покачал головой:

— Я не закончил с тобой разговаривать.

— Но… мой пикап…

— Скажу Элис, чтобы она пригнала его к твоему дому.

— Как насчет того, что я против посторонних за рулем моей машины? — рассердилась я.

— Элис хорошая, — улыбнулся он. — Уж кого-кого, а ее тебе бояться не следовало бы. И с твоей машиной всё будет в порядке.

— Чёрт, Эдвард, ты не можешь просто брать и тащить меня, куда тебе вздумается. И ты не можешь хватать меня на руки, если тебе захотелось… Я тебя не понимаю. Порой ведешь себя так странно. Я серьёзно, почему ты, чёрт возьми, смеёшься?!

— Расслабься, просто развлекаюсь, — пожал плечами он.

— Мне не нравится!

Мне правда не нравилось, я была далека от шуток, но мой гнев его только смешил. Это раздражало.

— Что поделать, — слабо улыбнулся он.

Затем вольво аккуратно выехала со стоянки. Неожиданно из колонок стала доноситься красивая фортепианная музыка. Я узнала ее, потому что моя мама часто слушала Дебюсси. Классика мне нравилась, но спокойная и нежная композиция показалась мне печально неуместной. Слушая ее, я смотрела на стекающие по стеклу машины капли дождя.

— Не подозревала, что тебе нравится Дебюсси, — я прервала молчание, чтобы чем-то заполнить тишину.

— Ты еще и в классической музыке разбираешься? — бесцветно спросил Каллен.

— Не то чтобы хорошо. Я могу узнать великих классиков, отличу фугу от крещендо и всё такое, но даже названия произведений толком не помню, кроме тех, что мне нравится. Это странно, что ты слушаешь Дебюсси. Я бы еще предположила насчет Шопена, но это было бы слишком.

— Правильно, Шопена я не люблю, — произнес Эдвард. — Дебюсси тоже. Просто по радио иногда передают иногда симпатичные мне композиции.

— Твоему характеру больше подходит… — я задумалась, — Скрипка Паганини. И кое-что из Баха.

— В яблочко, — его голос был всё таким же бесстрастным. — Насколько я знаю, твоя мать интересуется классикой. Это от нее у тебя приличный вкус к нормальной музыке?

— Во-первых, ты мерзкий сноб, и я люблю в том числе тяжелый рок. Надеюсь, ты разочарован. Во-вторых, откуда ты знаешь, что моя мама слушает классику?

— Белла, мы собираемся посвятить тебя в одну из самых тщательно охраняемых тайн в мире. Как ты думаешь, я не навёл бы о тебе справки? Чем я, по-твоему, занимался всё это время? Мне известно о тебе почти всё, что только можно. Я знаю, какой ты была в школе, как училась, с кем общалась, куда ходила. Я знаю многое о твоих родителях и знаю, что тебя неплохо воспитали. Я знаю, что ты не опасна, и у тебя нет подозрительных тесных знакомств.

— Проверка на детекторе лжи будет?

— Как правило, она не нужна, когда изучением человека занимаюсь я, — сумрачно пробормотал он.

— Потому что ты очень проницателен.

— Верно. Я узнал, что всю свою жизнь ты была взрослее своих сверстников психологически. Ты сама лишила себя нормального детства, всегда была послушной, рассудительной и правильной, — лениво перечислял он.

— Мама говорила, что я родилась тридцатилетней. Ну, Эдвард, ты тоже мало напоминаешь школьника. Собственно, это сильно бросается в глаза.

— Только тебе, — взгляд его при этом слегка потяжелел.

— Порой я поражаюсь невнимательности окружающих…

— Прозвучало снисходительно. Кто после этого мерзкий сноб?

— Ой, отстань.

— И так, ты приехала в Форкс, — допрос продолжался, — чтобы дать своей матери пожить спокойно с Филом. Это очень благородно с твоей стороны, но ты задумывалась о том, сделала бы она то же самое для тебя?

— То есть?

— Допустим, ты найдешь своё счастье, будь то работа в любимом агентстве или человек, от которого ты без ума. Она так же великодушно примет твой личный выбор, каким бы ужасным он не казался? — строго спросил Эдвард. — Если да, то замечательно, но мне что-то подсказывает, что это не так. И тебе придется скрывать от нее свою жизнь. Ты готова на это пойти?

— По большей части родители не подозревают о том, что у меня в голове. Я только недавно сказала отцу, куда именно хочу поступить.

— Надо полагать, он не обрадовался.

Я посмотрела себе на руки:

— Думаю, он будет разбит, когда поймёт, что я не изменю своих решений. Я должна быть готова к этому во что бы то ни стало. Мама будет просто в истерике, когда узнает, но… — она развела руками, — как ты верно заметил, это мой выбор. Я не отступлюсь от него.

Мы уже приехали к дому, но я не спешила выходить из машины. Странно говорить с существом, которое ты еще недавно так сильно ненавидел. Я всё еще относилась к нему настороженно. Его было крайне сложно понять. Мимика Эдварда очень выразительна, он здорово прикидывается киношным злодеем, но вот сейчас, когда мы опять наедине, его лицо бесстрастно. Он спрашивает и отвечает, но я вижу лишь хладнокровную работу его разума. Он изучает меня, словно автомат.

— Не могу понять, сколько тебе лет, — наконец, призналась я.

Он напряженно посмотрел на дорогу, и я добавила:

— Психологически.

— Тебя это волнует?

— Мне просто интересно.

— А если бы мне было много лет… психологически?

— Возраст — это обозначение количества пройденного пути энтропии. Психологически — в том числе. И теперь мне кажется, я не хочу знать, сколько тебе лет.

— Боишься?

— Нет.

Эдвард опустил голову, посмотрел на часы и произнес, обрывая наш разговор:

— Я должен подвезти родных. Уже заканчиваются занятия.

Странно, в ту секунду я остро сожалела, что мы прощаемся. Эдвард нахмурился:

— В чём дело?

— Удивилась тому, что с тобой можно разговаривать, не желая тебя при этом придушить.

— Ты еще ребенок, — снисходительно пробормотал он.

— Надеюсь, так и останется.

— Удачной поездки, — неторопливо пробормотал Эдвард, продолжая остановившимся взором буравить дорогу перед собой.

— Можно вопрос?

— Я могу не ответить, но задавай.

— А как ты намерен провести выходные?

— Я и Эмметт должны будем сегодня уехать…

— Я имею право спросить, куда?

— К скалам у горы Ренье, — безразлично ответил он, прекрасно понимая, что эта информация ничего мне не даст. — Мы с семьей часто проводим время на природе. Мой отец любит лес.

«Может, это и хорошо, что я буду избавлена от его общества. Мне что-то совсем не нравится моё нынешнее состояние. Очень-очень не нравится. Стоило ему капельку дружелюбия проявить, и вот я уже не хочу с ним прощаться. Ничего, я с собой разберусь».

Неожиданно он проницательно взглянул на меня:

— Да, кстати, у меня к тебе просьба. И… на будущее, когда я говорю «просьба» это значит, что ее лучше выполнить ради твоего же блага.

— Послушай, ты несколько раз спас мне жизнь, но я ненавижу, когда ты говоришь таким тоном, так что перестань. У меня есть голова на плечах. Что за просьба?

Он улыбнулся так легко и иронично, словно увидел, как на него всерьез пытается рычать щенок.

— Как пожелаешь, — подняв бровь, с притворной покладистостью сказал он. — Постарайся не влипать в неприятности и беречь себя. Договорились? Это значит — не стой под падающим деревом, не прыгай под машины…

Я вжала голову в плечи:

— Сделаю всё от меня зависящее.

Затем открыла дверь машины и гордой походкой прошлась до входной двери, не забыв полуобернуться в его сторону на прощание. Мне показалось, что Эдвард смеялся.

Мне не нравился его смех. Искренний, но… такое впечатление, что он смеётся над котёнком, с которым играет. Я не хотела быть котёнком, я собиралась стать львом.

Комментарий к Диалоги со сфинксом. Часть пятая - Сфинкс изучает тебя

Из плейлиста Эдварда:

Thousand Foot Krutch - Courtesy Call

André Gagnon - Nelligan

Sick Puppies - So What I Lied

========== Диалоги со сфинксом. Часть шестая - ты начинаешь понимать ==========

Покончив с домашним заданием и ужином, я сосредоточилась на самом главном. Я продолжила угадывать, кто такие Каллены и почему это одна из самых тщательно охраняемых тайн в мире.

Он сказал, что мне повезло, потому что я та, кто я есть. Но во мне не было никаких странностей, кроме занудства, которое объясняется ранней самостоятельностью. А упрямство… Что ж, по-моему, каждый старшеклассник упрям.

У меня появились еще идеи: Каллены киборги, потомки рептилоидов или новая ступень эволюции.

В пятницу весь класс обсуждал мой обморок. Я бы находила это очень забавным, если бы шутки на данную тему прозвучали только три раза подряд, но слушать это целый день слегка раздражало. Похоже, то, что я сидела с Калленом в столовой, несколько испортило у класса впечатление обо мне.

«Наплевать».

Хуже всего то, что даже Джессика восприняла это в штыки. Она сердилась, я чувствовала это, но не находила объяснения. Майк, кажется, единственный остался нейтрален, а Тайлер целый день меня избегал, что, вероятно, к лучшему.

— Ты так и не рассказала, что вы там обсуждали с таким видом, будто речь о секретном государственном проекте, — чуть ли не пыхтя от негодования, выпалила Джессика, требовательно садясь ко мне за парту. До тригонометрии оставалось пара минут. Я посмотрела в ее лицо и неожиданно рассмеялась.

— Что? — спросила она недоуменно.

«Просто представила себе, как пытаюсь тебе всё объяснить, а ты ну очень пытаешься меня понять, и твоё симпатичное личико изо всех сил изображает интеллектуальные терзания. Господи, какая я отвратительная, убейте меня».

— Забудь, — ответила я. — Не важно.

— Знаешь, у тебя такое лицо было, когда ты с ним сидела… — вкрадчиво сказала Джессика.

— Словно я в вольере с аллигатором?

— Шутишь? Ты смутилась, у тебя был вид перепуганной школьницы, которую посадили с суперзвездой. Есть, от чего подхватить столбняк. В конце концов, Каллены никогда не сидят с такими, как мы. А тебя он счел достойной своего внимания.

“Вот оно что? Ты говорила, что вы их игнорируете. Ты говорила, что они изгои. И вот ты говоришь мне, что я приблизилась к звезде…”

Эта черта характера в Джессике никогда мне не нравилась. Ее и впрямь волновала популярность.

— Послушай, — мягко сказала я, — давай проясним ситуацию. Каллены — обычные люди, просто более высокого социального круга. Ты же не веришь в эту чушь про то, что все равны? Не равны. Ни социально, ни интеллектуально, ни по менталитету. Так вот, они умны, богаты, красивы, и им попросту не о чём с нами говорить, у них другой круг интересов. И Эдвард — такой же. И говорили мы с ним, в основном, о всякой чепухе, вроде погоды и школы. Вероятно, он счел, что будет вежливо поддерживать со мной контакт после того, как спас меня. Еще пару раз пригласит за свой столик, и всё. Это обычные расшаркивания.

Джессика нервно кусала губу, глядя на меня колючими глазами, полными недоверия. Она знала, что я права, ей было нечего ответить, но ярость на существующую правду вздымалась в ней волной.

— Всё равно они не имеют права быть такими высокомерными, — процедила она.

— Имеют, — спокойно ответила я. — Как бы мне это ни было противно, они имеют на это полное право. И если нас это не устраивает, то мы можем либо подняться до их уровня, либо найти в себе достоинство, чтобы это игнорировать. У меня не всегда получается, — добавила я флегматично.

— Знаешь, я начинаю понимать, что в тебе нашел Эдвард. В тебе есть что-то похожее. Даже сейчас, пока ты со мной говоришь, — неожиданно сказала Джессика, очень проницательно на меня посмотрев.

— О, надеюсь, что нет, — недовольно нахмурилась я. — Вот ещё.

— Я спорю на что угодно, что Каллен приударит за тобой, и ты потеряешь голову.

Это прозвучало довольно забавно, так что я рассмеялась. Разозленная тем, что ей не удалось задеть во мне ни тщеславия, ни гордыни, она с досадой от меня отсела, и целый день порой вскользь шутила насчет моего высокомерия. Я знаю, что сама виновата. Я высокомерна, и что.

Впрочем, Джессика — девушка отходчивая, лёгкая. Она быстро перестала обижаться и мы с ней быстро помирились. Хотя она всё равно долго обзывала меня “венценосной особой”. Признаю — я это заслужила.

Еще я поняла, что ни одна обычная девушка не привлекла бы к себе внимание Калленов. Точнее, я остро почувствовала это после разговора с Джессикой. На секунду я представила себя той, какой должна была быть в воображении Эдварда — слабой, тихой, скромной, типичной серой мышкой с типичным внутренним миром, заполненным романтикой, классической музыкой и мыслями о семье. Местами храброй, местами стереотипной и забавной. Потом я представила себе, как на меня несется синий фургон. И Эдвард мрачно смотрит, как меня расплющивает о машину. Невелика потеря. Просто не стало еще одной очень неплохой девушки, такое случается, но не рисковать же из-за этого важнейшей тайной.

Не знаю, кто в точности такой Эдвард, но он и правда чудовище. Только в сказках чудовища бывают добрые. Только в сказках они рискуют своей тайной, чтобы спасти милую и добрую, ничего не подозревающую девушку. Естественный отбор убил бы их обоих рано или поздно.

А может, я просто слишком цинична для своего возраста.

Завтра обещали солнце, и за столом на ленче все говорили именно о предстоящей поездке в Ла Пуш.

Солнце… Мысли о нём возвращали меня к Финиксу. Я вспоминала свою тихую, безмятежную жизнь под сухим, палящим, но нежным солнцем. Я не скучала по ней.

— Как интересно, почему это сегодня Белла, — Лорен подчеркнула моё имя сардонической интонацией, — сидит с плебеями, вроде нас, а не с Калленами?

Она расположилась совсем близко рядом со мной. Лорен была девушкой красивой, но достаточно высокомерной. Почему-то так сложилось, что всю свою жизнь меня не любили платиновые блондинки. И так вышло, что я настороженно относилась к ним. В сущности, до сего моменты мы с ней почти не общались. Это была утончённая умная девушка с сильным характером и привыкшая к вниманию в свою сторону. Не злая, не стерва и не помешана на популярности, но я на всякий случай обходила её стороной.

— Если ты хочешь сидеть с ними, подошла бы сама и попросилась бы к ним, — ответила я неожиданно громко. — Зависть плохо отражается на цвете кожи. Позеленеть можно.

За столом воцарилась мертвая тишина. Сегодня я целый день игнорировала их шутки, но в последний момент поняла, что устала. Я встретилась со своей одноклассницей взглядом и улыбнулась. Она была готова разорвать меня на части.

«Тоже мне нашла молчаливую овцу, которая под предлогом чувства собственного достоинства терпит, когда ее оскорбляют. Если кто-то из них вякнет еще хоть что-то, я устрою тут такую сцену, что меня месяц все обходить будут, как прокаженную». Явственно прочитав мои намерения у меня на лице, Лорен подняла бровки и предпочла сосредоточиться на своем ленче, молча. Так мило с ее стороны…

В чём-то Эдвард прав. Я и впрямь веду себя и мыслю совершенно несоразмерно с собственными физическими возможностями. Причем, самое забавное, что я всегда выходила сухой из воды.

После прошлой беседы с отцом наши отношения были несколько натянутыми. Чарли пытался сделать вид, что всё в порядке, но я знаю, что он нервничал. Он испугался, что я заговорила о Куантико всерьез и, скорее всего, подбирал слова, которыми будет меня отговаривать. Когда это не подействует, последует ультимативная форма.Для начала, например, он всё расскажет маме, потому что она всегда имела на меня влияние.

Я не жалела о том, что всё рассказала. Рано или поздно они бы узнали, и теперь я вижу реакцию Чарли. Всё предсказуемо, всё нормально, я должна держать себя в руках, принять это и не останавливаться. Впрочем, можно подумать, я двигаюсь куда-то.

За ужином я пыталась как-то скрасить наше молчание.

— Скажи, а что это за скалы около горы Ренье? Там красиво?

Отец недоуменно на меня посмотрел:

— Ну… дикая природа сама по себе красива. Но я полагаю, ты туда не собираешься?

— А что такого? Пара парней из нашей школы в поход туда поехали.

— Надеюсь, они знают, что делают. Белла, в это место ездят для охоты. Причем, чаще всего туда ездят очень опытные охотники и только группами. В тамошних лесах полно диких медведей. Зона непроходимая и опасная.

— Полагаю, я не так их поняла, — я поспешила успокоить отца, а сама задумалась.

«Действительно крайне странное место для семейного отдыха… — потом я вспомнила, как Эдвард остановил машину руками. — Или это правда охота? Я бы не удивилась. Он сказал, его отец любит природу. То есть, речь об охоте? Но они уезжают иногда пару раз за месяц то всей семьей, то парами. Какая-та фанатичная страсть к убийству зверей, на мой взгляд».

Ответ лежал у меня под носом, я чувствовала это. Все детальки нехитрой загадки давно сложились в паззл, а я не видела ответ, потому что просто не хотела его видеть. Именно — я боялась правды, которую подсознательно начала понимать очень быстро. Я ведь… я ведь с самого начала сравнивала его с демоном. В его хищной усмешке таилось нечто Мефистофельское. Он напоминал мне типичного героя романов сестер Бронте — подчеркнуто холодный, но внутренне мятежный. Никогда не любила таких, они всегда вызывали во мне инстинктивное стремление держаться настороже или бросать им вызов.

На следующее утро вышло солнце, и под его лучами Форкс преобразился. Небо здесь, оказывается невероятно синее, а воздух почти дрожит от собственной чистоты. Капельки влаги искрились на стволах и ветвях, обжигая глаза почти до боли своей яркостью. Одевшийся в серебристый туман, лес казался особенно прекрасным. В Финиксе цвета от желтого до раскаленно-красного, его листва не такая зеленая, слишком привыкшая к пеклу, здесь же на солнце каждый цвет города кричал свежестью. Форкс напоминал очень некрасивого и неприятного человека, который, улыбаясь или смеясь, волшебным образом преображается.

Солнце здорово подняло мне настроение, и я стала готовиться к поездке в Ла Пуш.

Я подъехала к одному из немногих магазинчиков в Форксе, на котором лежал лоск современности — «Олимпийская экипировка Ньютонов» находился почти за городом, в северной его половине. Судя по машинам на стоянке, Тайлер, Майк и Эрик с еще парочкой парней из класса уже приехали. Чуть позже явились девушки — Лорен, Джессика и Анджела со своими подружками. Их смех разливался еще издалека. Похоже, не одну меня обрадовало солнце. Но Лорен, увидев меня, изменилась в лице, ее синие глаза источали в мою сторону презрение.

«А и плевать. Я еду для того, чтобы поискать информацию насчет пропавших людей, а не для того, чтобы обращать на тебя внимание, куколка». И ослепительно ей улыбнулась. Похоже, мой псевдодружелюбный оскал ее напугал.

Майк умел как бы объединять вокруг себя людей. Рядом с ним довольно трудно собачиться или портить друг другу жизнь, поэтому я держалась рядом с ним.

— Ты всё-таки явилась! — он широко улыбнулся мне, махая рукой. — Смотри, я был прав, сегодня солнечно.

— Я не могла пропустить эту поездку.

— Скажи… — он почему-то воровато обернулся на Тайлера, державшегося особняком, — ты никого не пригласила?

— Каллен отказался ехать, — прямо ответила я.

Майк вздохнул облегченно и сказал мне тихонько:

— Слушай, было бы не очень хорошо, если бы он поехал. Знаю, тебя достали вопросами, но… он правда глаз на тебя положил?

Он спрашивал не просто так, я видела это по его лицу.

— Нет, — ответила я честно. — У нас просто может начаться что-то вроде совместного классного проекта. Только это еще не точно, поэтому я никому не говорю. Мы не дружим или что-то типа того…

Майк явно успокоился:

— Тайлер с ума сходит. Ты не можешь сесть с ним в одну машину?

— Какое благородство. А не потому ли это, что ты хочешь сесть рядом с Джессикой?

— Если не можешь обойтись без сарказма, разрешаю тебе просто кивнуть, — иронично улыбнулся Майк.

— Ладно, я сяду рядом с ним. И не скажу, что это ты меня попросил.

— Ну, еще бы, — фыркнул он.

Тайлер сдержанно согласился сесть рядом со мной. Он пытался не показывать того, как себя чувствует, и я была благодарна ему за это. А он был благодарен мне за то, что я веду себя, как ни в чём ни бывало. Возможно, это немного неловко, но мы оба знали, что так будет лучше. Хотя я понимала, что разговора не избежать… и готовилась к нему.

Как давно меня не было на этом пляже. Едва я увидела знакомый полумесяц береговой линии, окаймленной высокими деревьями, сердце у меня сладко сжалось. Правда, я не понимала, почему. Я знаю, что ездила сюда ребенком, и мне тут не то чтобы нравилось. Красиво, конечно, но сыро и холодно. И тем не менее, увидев пляж, я почувствовала тепло. Будто вернулась к чему-то родному, но давно позабытому. Может, дело в гальке, которую я швыряла в воду. Или в том, что тут я пыталась научиться водить велосипед. Равновесие — не про меня, так что я толком не выучилась.

Могучие волны даже летом кажущиеся густо-черными спадали пенистыми гигантскими лапами на каменистый берег. От поваленных в грозу деревьев на берегу пахло мхом и морской солью. Величественные, острые скалы и рифы усеивали пляж. А дальше от берега вздымались каскады сосен — древних, темно-зеленых, нахохлившихся каждой иглой. Галька искрилась и пестрела на солнце. Издалека она казалась однотонно-темных оттенков, но если взять какой-нибудь камушек и рассмотреть его, то можно было найти жемчужно-белый, прозрачный, как у слюды, кирпичный, агатовый и изумрудно-зеленый.

Прохладный морской ветер пах йодом и сырым лесом, от него немного кружилась голова. Словно вскрики призраков в вышине — это перекрикивались пеликаны. Над лесом высоко взмыл невозмутимый орел, занятый поиском пищи. Из-за горизонта на пляж уверенно ползли темнеющие тучи, грозя вытеснить синее небо, но дождем пока не пахло. То, как медленно гигантские тучи надвигались из-за воды, казалось бесшумным приближением черного цунами. Сделалось даже не по себе.

Похоже, Майк не в первый раз возит сюда ребят. Когда мы приехали, он командовал, где мы расположимся и кто будет искать хворост. В эти секунды он выглядел по-настоящему взрослым, и я видела, как Джессика, стоя подле него, сияет не хуже солнышка в небе. Хоть кто-то сейчас по-настоящему счастлив.

Я растерянно подошла к воде и попыталась вернуться к мыслям о пропавших людях, но меня вывел из задумчивости Тайлер.

— Не похоже, что ты приехала отдыхать.

Я обернулась к нему, попытавшись изобразить вежливую улыбку.

— Так, думаю кое о чём. Тут, вроде недавно люди пропадали.

— Да, я слышал об этом. Но в Форксе об этом мало кто знает. Тебе лучше пообщаться с кем-нибудь из резервации.

— Пропадали их люди? — спросила я.

— Понятия не имею, — признался Тайлер. — Просто это было недалеко от их территории.

— Странно…

— Что?

«Я вспомнила, как Эдвард сказал, что не хочет сюда ехать, потому что здесь не его территория. Понятия не имею, что это значит».

— Ничего, — проронила я.

— Я хотел кое-что спросить.

Я молчала.

— У меня есть шанс? Или можно даже не пытаться? Знаю, девушкам такие вопросы задавать нельзя, но тебе можно. Ты не любишь играть с чувствами. Тебе нравится прямота. И я решил спрашивать прямо.

Ну, он не дурак.

— Еще недавно я бы сказала тебе, что шанс есть, — печально улыбнулась я.

— Эдвард Каллен, — медленно выговорил он, качнув головой. Ни капли печали в его светло-голубых глазах.

— Нет. Подготовка к поступлению.

— И это никак не сочетается с нормальной личной жизнью?

— Если я скажу, ты будешь смеяться.

— Может быть. Но ты всё равно скажи.

— Я хочу стать федеральным агентом, — и улыбнулась, глядя ему в лицо. — Если ты кому-нибудь проболтаешься, я тебя убью. А я умею заметать следы, и мой папа местный шериф.

— Не знаю, шутишь ты или нет, но почему бы и нет? Ты очень способная.

— Спасибо. Подготовка действительно сейчас занимает всё моё время. Извини.

— Ладно, я верю, что ты не могла всё это выдумать, чтобы меня отшить, — усмехнулся он. — И, хотел сказать, кстати, полегче с Лорен.

— Почему? — сурово нахмурилась я.

— Ты не знаешь, что случилось между ней и… Калленами?

— Нет.

— Я думал, ты уже в курсе. Это случилось ещё до тебя, но все уже фактически знают. Лорен была влюблена в Джаспера. Сильно. То есть, если быть честным, она пыталась… ну… преследовать его.

— Ого.

— И вроде как он это прекратил. Причём, странно получилось. Все знали, что они должны были встретиться. И встретились, наверное, но после этого Лорен резко перестала бегать за ним, успокоилась. Только стала более замкнутой и отчуждённой. До сих пор не вполне понятно, что именно он ей сказал. Порой её начинает немного не туда уносить, и она говорит, ведётся себя… как они, понимаешь? Потом он проходит. То, что ты общаешься с Эдвардом — просто кинжал ей в сердце. Только не говори ей, что я тебе сказал. Просто ты можешь в какой-то момент на неё надавить, она не выдержит и… В общем, Лорен девушка вспыльчивая и способная порой на весьма радикальные поступки. Никто не хочет никаких казусов.

“Вот оно что. Я видела в ней просто завистливую высокомерную блондинку, а у неё, оказывается, и впрямь проблема…”, — подумала я и мне стало неловко.

— Всё нормально. Спасибо, что сказал. Я буду осторожна.

Я параллельно подумала, что в школе Финикса эта ситуация бы так просто не разрешилась. Там и впрямь учатся совсем другие дети.

Мы поговорили на удивление легко. Мне показалось, он и правда немного успокоился, а мне не придется терять школьного товарища.

После этого мы все решили подняться в лес, кроме тех, кто решил остаться у костра и жарить зефир. Нас вёл Майк, разговоры шли, в основном, о школе, и я принимала в этом вялое участие.

«До ближайшего жилого места километра четыре. Лес очень большой, почва сырая. Мы сюда приехали на машине. Пешком или на велосипедах сюда отправляются, в основном, рыбачить и охотиться. Допустим, кто-то убивал этих пропавших людей. Какой смысл? Они бедны, они разного пола и возраста. Их объединяет один единственный фактор — все они одиноки или мало связаны с самим Форксом. Все они пропадали бесшумно, и начинали искать их далеко не сразу. Здесь есть какое-то жуткое противоречие… Ведь они все разные. Разный пол, разная внешность, разный возраст. Одинаковы условия исчезновения. Словно тот, кто ловил их, относился к ним не как к людям, а как к чему-то неодушевленному — ему плевать на пол и внешность, ему всё равно, где выбросить тело. Я в упор не вижу причины. Может, потому что я всё выдумываю, и никакой причины нет? Может, эти люди стали жертвами диких зверей и непогоды? Если бы мне только знать, в каком виде находили трупы».

Чем дальше мы шли, тем темнее становилось небо, которое от нас порой заслоняли плотные, мощные лапы ветвей деревьев. Зная свою сверхспособность спотыкаться на идеально-ровных поверхностях, я шла очень аккуратно и перешагивала через стволы деревьев.

Я заметила, как странно тут распространялись звуки. Когда Майк крикнул нам чуть издалека, чтобы мы поторопились, я едва его услышала с расстояния примерно ста двадцати футов. То есть, и крики о помощи здесь вряд ли далеко разносятся.

Вскоре мы вновь вышли к пляжу, сонм деревьев понемногу расступился, пропуская к нам солнечный свет, почти уже окольцованный тучами. Я аккуратно подошла к одному из самых прочных на вид валунов и села на него. Меня охватывало разочарование, я чувствовала себя уставшей. Мне уже хотелось домой, потому что я начинала думать, будто поездка в Ла Пуш вышла совершенно бесплодной. Да, я убедилась в том, что это не маньяк. Что, если их и убивали, то мотив не типичен. Что убийства были спланированы и хладнокровны. Что, скорее всего, я всё надумываю, и этих бедняг действительно убивал бесстрастный господин Случай.

Единственным светлым пятнышком во всей поездке мне виделся обед на свежем воздухе. У меня разгулялся аппетит, и я рассчитывала, что вкусные сандвичи с индейкой немного поднимут мне настроение.

Когда мы вернулись к оставшимся ребятам на пляж, то обнаружили, что они не одни. Эти люди точно были из резервации — они выделялись и ростом и цветом кожи и прическами. Один из них — совсем молодой парень с оленьим разрезом черных глаз, светло-бронзовой кожей, как у человека, привыкшего находиться на свежем воздухе. Я поймала себя на том, что в последний раз видела таких красивых парней где-то по телевизору. Только этот оказался лишён… наигранности. Вероятно, наивный мальчик не подозревал о том, какой владеет силой. Он не замечал взглядов обращенных на него, простодушно улыбался, и всё в нём твердило о детской непосредственности.

Его звали Джейкоб.

С самой первой секунды это имя болезненно врезалось в сердце, вызывая чувство, похожее на то, какое я испытала, увидев пляж.

Мальчик, моргая, смотрел на меня, протягивая мне руку, пока я заторможено смотрела на протянутую ладонь.

«Дура, он с тобой знакомится, поздоровайся».

Я вяло пожала его теплую, мягкую руку и улыбнулась, кажется, представившись в третий раз подряд. Не хватало только смущенно захихикать для довершения образа.

Это моё проклятие — чужая красота всегда действовала на меня немного дезориентирующе вне зависимости от того, какого пола этот человек или возраста. Я порой украдкой глазела на парня, искренне им восхищаясь и печально думая, как он изменится через каких-то пару лет. Поймет, что его окружают толпы поклонниц, осознает свою власть и очарование, а потом окончательно и бесповоротно испортится, преждевременно пресытившись легкими победами и вниманием. Но сейчас он еще мальчишка. Сейчас он еще свободен.

С первой секунды я воспринимала его с некоторой снисходительностью, как ребенка. Так уж вышло.

Я вяло жевала свой бутерброд, мало поддерживая с кем-либо беседу. Этот парень так заполонил мои мысли, что я не сразу осознала, какой шанс мне выпал. Воистину, красота — страшная сила. Ведь наши гости — жители резервации… Именно отсюда шли слухи об исчезновениях!

Я чуть не выронила сандвич, рассеянно оглядываясь по сторонам и жадно выискивая добычу для допроса. Почти все парни, как оказалось, разошлись. Кто в лес, кто к воде с девушками, а кто-то в магазин. Не повезло именно Джейкобу. Кстати, мальчик странно смотрел на меня время от времени. Порой он улыбался таинственно, и я не могла понять, почему.

— Похоже, я сильно изменился, — вот что он сказал первым, пока я подбирала слова, чтобы к нему обратиться.

— Чего? — непонятливо переспросила я.

— Моя фамилия Блэк. Ты купила пикап у моего отца, — пояснил он всё с той же улыбкой.

— Точно! — воскликнула я обрадованно. — Ты же сын Билли! Но ты и впрямь сильно изменился. В последний раз ты был коротышкой ниже меня с пухлыми коленками.

— Не удивительно, что ты не узнала меня. А вот я тебя вспомнил.

— Надеюсь, не потому, что я слабо переменилась с двенадцатилетнего возраста?

И тепло в груди, образовавшееся у меня внутри, когда я увидела пляж, взорвалось бомбочкой. Я помнила, как мы с Джейкобом и его сестрами сюда ходили. Как правило, с нами присутствовал мой отец. Я часто получала ссадины и синяки. Мы с Джейкобом никогда толком не играли, потому что он, во-первых, был мальчиком, а во-вторых, самым младшим. Мы относились к нему покровительственно, снисходительно, и он на это очень обижался. А сейчас этот тип выше меня на полголовы и почти такой же широкий в плечах, как мой отец. Он улыбнулся мне очаровательно простодушной улыбкой.

— Нет, ты тоже переменилась, дело не в этом, — он неожиданно почему-то испуганно посмотрел себе под ноги, после чего поспешил сменить тему разговора: — Мои сестры давно покинули отчий дом. Рейчел сейчас в Вашингтоне, а Ребекка вышла замуж за серфера. Сейчас на Гавайях. Они очень редко приезжают, но я не особенно скучаю, если честно. Мы были не особенно близки. Кстати, а как тебе пикап?

— Он потрясающий, — сказала я. — Сразу стал мне понятный и родной.

— Я рад, если так, — глаза его польщённо заблестели. — Отец серьезно контролировал мою работу, пока я собирал его, и не разрешал браться ни за что новое. Так что я вложил в него все свои возможности.

Я недоверчиво посмотрела на него:

— Ты сам машины собираешь?

— Конечно, — беззаботно пожал плечами он. — Собственными руками. Но моя страсть — байки. Вот где действительно простор для творчества.

— Хотела тебя спросить, — вкрадчиво начала я, — что тебе известно о пропажах людей в районе Ла Пуш?

Он посмотрел на меня с легким удивлением:

— Странно, что этим кто-то интересуется в Форксе. Почему ты спрашиваешь?

— Интересно стало. Тут тишь, мир и благодать. Не те условия, при которых можно считать пропавших, — уклончиво ответила я.

Неожиданно я поняла, что меня слышал второй парень, спутник Джейкоба. Тот был намного старше него. Он показался мне фанатом белковых коктейлей. Он приблизился ко мне, глядя в лицо своими темными, слегка сощуренными глазами:

— Мы тоже хотим знать о том, почему в этих лесах пропадают люди. Мы знаем только, что никто в резервации не причастен.

— Откуда такая уверенность? — стараясь его не испугаться, прямо спросила я.

— Потому что убийце среди нас было бы невозможно спрятаться, — вкрадчиво, раздельно выговаривая слово за словом, ответил он.

Джейкоб взглянул на него с удивленной полуулыбкой:

— Успокойся ты, она же не обвиняет. Мы с ней дружим с детства. Это дочь друга моего отца.

Я решила не сдаваться. После слов Джейкоба незнакомец с сомнением посмотрел на меня, думая, стоит ли мне доверять. Наконец, приняв какое-то решение, он слегка расправил плечи и перестал смотреть на меня угрожающе.

— Вы знаете Калленов?

Я спросила это, потому что Эдвард сказал «это не моя территория». Реакция превзошла мои ожидания. Друг Джейкоба нахмурился и очень сухо отрезал:

— Каллены сюда не приезжают.

И сказано это было так специфически, словно… они здесь персоны нон-грата.

— Почему?

— А почему лисы в одиночку не ходят в логова волков? — спросил он со злой, ироничной усмешкой, обнажив при этом белоснежные, красивые зубы.

— Я не понимаю.

— А тебе и не нужно, — ответил он лениво.

— Слушая тебя, можно решить, что ты что-то знаешь об исчезновениях, — сказал Джейкоб, явно заинтересованный.

— Только то, что виновника происходящего точно нет среди наших. И не может быть. Если бы мы только могли найти его или их…

— То есть, это точно не простые исчезновения? Не несчастный случай? — спросила я, стараясь не выдавать взволнованности.

— Поверь мне, случайности тут не причем, — ответил он. — На всех трупах находили след. Очень специфический след, — мне показалось, что он дрожит от злости. — Их шеи были буквально разорваны.

Да, именно в ту секунду я и начала догадываться, с чем имею дело. Видимо, жуткая догадка была написана на моём лице, парень подумал, что сказал слишком много. Помолчав немного, он сослался на какое-то дело и покинул нас. Повисла довольно тягостная тишина. В моих висках гулко стучала кровь, перед глазами темнело.

«Сосредоточься».

Я перевела взгляд на задумчивого Джейкоба.

— Он странный.

— Иногда он мне тоже кажется таким. Это Сэм.

— Ты не знаешь, почему он так странно отозвался о Калленах?

— Ну… у меня есть предположение, — он неожиданно улыбнулся. — Но оно дурацкое. Понимаешь, у нас многие всерьез принимают разные древние страшилки и истории. Я стараюсь относиться к ним снисходительно.

— Расскажешь? — зачарованно спросила я. Видимо, у меня так блестели глаза, что я выглядела слегка ненормальной. Джейкоб рассмеялся:

— Мне запрещено.

— Ладно тебе, — протянула я. — Расскажи. Сам же сказал, что это просто страшилки.

— Похоже, тебе очень скучно.

— Ты себе даже не представляешь, — согласилась я с энтузиазмом.

— Хорошо, — он огляделся по сторонам и добавил тихо: — Только лучше пошли к пляжу.

Мы ушли от костра в сторону воды. Только когда шум волн стал достаточно громким, чтобы можно было, не опасаясь ничего, говорить в полный голос, Джейкоб сказал:

— Все знают, что Калленам официально запрещено бывать здесь.

— Официально запрещено? — удивилась я. — Кем это?

— Всеми, — он вздохнул, посерьезнел и посмотрел в океан. — Когда-то давно наше племя жило подле реки Квилет, и ей поклонялись, потому что она кормила нас. И спасала. Само наше племя называлось “квилеты” в знак того, что мы её дети. Точнее, мы родственны волкам, что жили в лесу около той реки. До сих пор у нас в резервации считается, что убить волка — большое преступление и горе. Дух волка бережет и охраняет нас и наши земли, где бы мы ни были.

— Очень красивая история. А причем тут Каллены?

— К этому и веду, — произнес Джейкоб. — У волка в лесу нет врага. У него есть лишь добыча. Особенно, если он в стае. А хороший волк всегда в стае. Но есть существо, которое проклято самой жизнью. Волк живет и охотится в лесу в гармонии с окружающей средой, а тот, другой хищник — извращение самой природы, болезнь, возникшая очень давно, никто и не знает, когда. Этих существ называют «хладнокровные» или «белые». Кстати, согласно одной из легенд, мой пра-пра-дедушка был этим чудовищем. У них нет родных, нет любимых или друзей, потому что холодно не только их тело, но и сердце.

— Выходит, твой дальний родственник был из тех чудовищ? — тихо спросила я.

— А еще вождем племени, — подтвердил Джейкоб. — Эти «белые» — единственные наши враги. То есть, они враги… не волкам или людям племени, а именно тем из нас, кто оборачивается в волка.

— И что это за враг у оборотней? — я почувствовала, как быстро бьется моё сердце и спрятала в карман дрожащие руки.

— Он только один. Тот, кто не идет по пути солнца, — Джейкоб продолжал смотреть в океан.

— Как ты только что сказал? По пути солнца?

— Множество древних народов поклонялись солнцу, потому что даже в дикие времена интуитивно догадывались, что без него невозможна жизнь. Всё живое от того связывалось с солнечным светом, и его обожествляли. Путь солнца — это всего-лишь дневной путь звезды от востока к западу. Хотя были люди, которые извратили это понятие.

— Что за люди? — я облизала губы.

— Ну… то есть, это не совсем люди. Белые. Однако пришло время, когда между нами возник мир. Не все ему обрадовались, но он появился, чтобы мы могли жить и сосуществовать. Тем не менее, есть территория белых и есть территория оборотней. Белый никогда не пойдет к оборотню в логово, потому что тогда перемирию конец. Его разорвут в клочья.

— Как же заключили этот странный мир?

— Понятия не имею. Возможно, и об этом есть легенда, но я ее не слышал, — ответил Джейкоб. — Я только знаю, что белые очень похожи на людей. Они могут притворяться и говорить так, что заслушаешься. Но им нельзя верить. У них нет сердца, нет души. Они могут только убивать, движимые своим голодом. И даже если ты видишь цивилизованного белого — только вопрос времени, когда он сорвется. Так принято считать.

— Что значит… цивилизованный? — тихо спросила я.

— Это значит, что он питается только животными, — непринужденно ответил Джейкоб.

— И Каллены…

— Да, они и есть белые.

Голова у меня шла кругом. Эдвард сам сказал, что они причастны к исчезновению людей, которые начались с их приездом. Теперь еще Джейкоб намекает на то, кто они такие.

Он улыбнулся, довольный тем, что ему удалось меня впечатлить.

— Каждый раз, когда где-то рядом с волками появляется белый, входит в свое начало закон о не пересечении территории. Это строгий закон. Каллены — белые. В нашем племени все так считают и ненавидят их. Некоторые считают, что это они убивают людей, а другие считают, что белых стало больше еще на три особи, и это уже не Каллены, а кто-то из диких.

— Кто такие эти чудовища? — повторила я, чувствуя, как дрожит мой голос.

— Вампиры, конечно, — а потом рассмеялся. — На самом деле, мне кажется, что в моём племени просто не любят всех, кто не индеец. А если этот кто-то еще и состоятелен, то в дело вступает бытовая зависть… Ух, ты, у тебя гусиная кожа. Я и впрямь тебя напугал! — он радовался, как ребенок.

— Да, у тебя получилось, — принужденно улыбнулась я.

— А мне кажется, всё это звучит слишком фентезийно. Не удивительно, что отец запретил рассказывать, — сказал Джейкоб, улыбаясь.

— Не переживай, я никому не скажу.

— Ну, если ты всё же это сделаешь, и это дойдет до отца, он сильно расстроится. Поэтому, самое главное, ни слова не сообщай Чарли.

— Обещаю ничего не рассказывать. Спасибо, Джейкоб.

— Послушай, только не считай нас всех суеверными дикарями. Я, например, да и многие мои сверстники считают это просто чепухой.

— А каким образом был извращен этот путь солнца?

— Понятия не имею. Я не вдавался в подробности и хорошо знаю лишь пару легенд, — ответил он.

Я поверила ему, потому что всё укладывалось в стройную картину. Она сложилась давно, но я не хотела видеть правды, и на то есть причина.

Дело в том, что существование мифических и сказочных персонажей — не то же самое, что существование киборгов или инопланетян. Первое больше относится к вере, религии и мифологии. То есть, если существуют оборотни и вампиры, что мешает существованию ведьм? А с ними — привидений, утопленниц, домовых, духов, наконец, демонов, ангелов и…

Короче говоря, открытие такой тайны здорово расширяло мир, но теперь я даже не видела его пределов. Как объясняется бытие таких существ? Они все существуют? Почему одни есть, а других нет? Мне необходима логика, чтобы опираться на реальность, как и любому человеку! И как вся эта сказочность вяжется с какими-то государственными тайнами?

В общем, лицо у меня было здорово перекошено, когда к нам вернулись ребята. Майк звал нас всех к машинам, чтобы ехать обратно. Лорен висла на одном из статных ребят из резервации. Она подключала свое обаяние, чтобы узнать что-нибудь о Калленах, но с невозмутимым парнем такие трюки не срабатывали. Он только улыбался ей. И даже когда она сделала комментарий на счет моей избранности Калленами, я не разозлилась.

Я снова чувствовала себя так, словно тайн слишком много. Всё вокруг казалось неустойчивым. Странно думать, что еще недавно я переживала из-за приезда в холодный Форкс. Последнее, что меня волновало — погода и Аризона. Я забыла даже о причине, побудившей меня приехать.

Туманный, сумрачный и тихий Форкс таил в себе безумие. Едва мне показалось, я готова понять его, как оно раскрылось в бесконечном варианте возможностей своего течения. И я снова могу сколько угодно предполагать, задаваться вопросами, гадать, но у меня есть лишь один источник ответов. Эдвард.

Я неожиданно поняла, что если он сейчас твердо решит не посвящать меня, захочу умереть. И, если не сойду с ума, всю свою жизнь брошу на то, чтобы понять, как устроен этот дикий, жуткий мир. Мы привыкли к самому непростительному — к собственной деструктивности, к оправданию войн, но то, что я начинала понимать — это какие-то новые уровни добра и зла. За всем этим крылось что-то баснословно жуткое, хотя я и не отдавала себе отчёт в том, что именно это такое.

Комментарий к Диалоги со сфинксом. Часть шестая - ты начинаешь понимать

Из плейлиста Беллы:

Metallica - Enter Sandman

Из плейлиста Эдварда:

Филармонический оркестр Яначека - Рахманинов. “Остров мёртвых”.

David Garrett & Karl Jenkins - Palladio

Red - Of These Chains

========== Диалоги со сфинксом. Часть седьмая - Сфинкс поймал тебя ==========

Человек — самое страшное чудовище на земле.

Так я думала всю свою жизнь, старательно пытаясь понять темную сторону нашего разума. Я была готова столкнуться с демонами подсознания любого человека и готовила себя к этому, стараясь быть беспристрастной. Но теперь я видела, что человеческое зло — не предел. Есть нечто за его гранью — столь же обыденное, простое и очевидное. Помимо человека мир населяют еще человекообразные монстры. От этого голова шла кругом.

К счастью, Чарли был так занят баскетбольным матчем, что не заметил, как появилась его дочь. Точнее, с каким выражением лица она возникла на пороге.

Я была очень далека от того, чтобы делать домашнюю работу или ужинать. Мне срочно требовалось перезагрузиться. Потому я с легким хлопком закрыла дверь своей спальни, приоткрыла окно, вытащила плеер, диск со своей нарезкой музыки и стала слушать. Я слушала музыку так громко, что сначала она заглушала мысли. Она заглушила их все, пока я не поняла, что бежать бессмысленно.

Осталось слишком много вопросов. И никогда еще никого в своей жизни я не ждала так, как появления Эдварда.

О, если бы дело было в сантиментах…

Эдвард был для меня Сфинском. Сфинкс — символ высшего бытия разума. Это зверь, который обладает мудростью человека, силой и здоровьем льва, хитростью змея и возвышенными стремлениями ангела. Потому таков его облик. В египетской философии или греческой Сфинкс — символ тайн. Сам ответ на знаменитую его загадку имеет двойное дно. И Эдвард был сфинксом. Теперь я еще сильнее, чем раньше боялась его, но и испытывала еще более сильный интерес. Почти фанатичный.

Большую часть времени я пыталась смириться с тем, что узнала. Потом сказала себе вести себя невозмутимо, задавать только существенные вопросы и только в подходящие моменты.

«Он обязательно поймет, что я ответила на свои вопросы сама. Он поймет это, едва я посмотрю ему в глаза. Что он тогда сделает? — я закрыла глаза, стащила с головы наушники. — Он вернется с охоты, где охотился с Эмметтом на медведей. Потому что… он цивилизованный вампир. Но даже и такого вампира стоит опасаться, потому что в любую секунду — ты никогда не знаешь, что на него найдет, — его глаза потемнеют, и хищник увидит в тебе жертву».

С этими нестройными мыслями мне кое-как удалось уснуть.

Мне снова снился Эдвард. Он был одет, как пастор. Черный строгий костюм шел ему, подчеркивая бесчувственную аскетичность его лица. Я отчего-то испытывала благоговение, какое бывает, когда ты общаешься с каким-нибудь духовным наставником, которому веришь. Церковь, где мы с ним оказались, находилась в запустении, но отнюдь не живописном. Повсюду валяются человеческие кости, царит жуткая тишина. Из мебели в относительной целости осталась только паперть.

— Ты сделала выбор? — строго спросил Эдвард.

Я лишь интуитивно понимала, что он имеет в виду и почему-то кивнула утвердительно.

— Хорошо, — глаза его снова были матово-черными. — Истинная тьма заключается не в существовании вампиров. Это чудовища, конечно, но только в физиологической точки зрения. Истинные монстры — люди, так было и будет всегда.

— Это лишь одна сторона медали…

— Самая популярная, и ты обязана это признать, — сухо произнес Эдвард.

— Почему на тебе одежда пастора?

— Потому что я исповедую души и вижу, что они черны. Поэтому я убиваю их, — он улыбнулся мне. — Но я не вижу тебя.

— Потому что у меня нет души?

— Ее не может не быть.

Я молчала.

— Ответь мне, Белла, зачем ты сунулась изучать зло? Никто тебя не травмировал и горячей любовью к справедливости ты не отличаешься. Так в чём дело? Ты не тщеславна, у тебя нет комплекса героя. Почему ты тянешься к злу? Ты не сказала, что хочешь искоренять его. Ты сказала — изучать.

— Чтобы искоренять.

— Не ври себе, — он подошел ко мне ближе. — Оно тебе нравится.

— Нет.

— Нравится. И я тебе нравлюсь.

— Не правда.

Он насмешливо усмехнулся:

— Тебе страшно признать это, потому что ты боишься собственной ненависти к себе. Ты изо всех сил стараешься быть положительной, Белла, но подсознательно понимаешь, что твоя суть состоит в том, чтобы являться одной из тех, кого ты хочешь изучать.

— Ты перевернул всё с ног на голову, — возмутилась я. — Не смей говорить мне таких вещей.

Неожиданно он посмотрел мне за спину и нахмурился:

— Как ты посмела пригласить сюда их?

— Что? — я растерянно обернулась и увидела, что позади меня стоит Джейкоб. Но как он переменился. Не глядя на меня, он внимательно и почти повелительно смотрел на Эдварда. Рядом с ним стояло пятеро гигантских волков.

— Убирайся. Тебе тут не место, — ровно вымолвил Джейкоб. В его тоне не было и капли агрессии. — Ты и сам понимаешь. Мёртвым не место среди живых.

— Что такое быть живым?

— Это значит идти дорогой солнца.

— Я иду ею, — Эдвард склонил голову.

— Нет. Ты никогда не ходишь под солнцем. Помнишь? На свету истина уродлива. Она сладка в устах твоих и горька во чреве.

— Попробовал бы ты сказать мне это один на один, пёс.

— Ты должен понимать — она сама выберет, на чью сторону встать, когда придет время, — перебил его Джейкоб. — Ни ты, ни я не помешаем ей.

— О, то есть, ты хочешь сказать, что если она примкнет к нашему лагерю, ты спокойно будешь на это смотреть?

— Да.

— Я исповедовал тебя и понял, что ты лицемер.

— Ты не имеешь права находиться здесь и терзать её разум. Порвите его, — произнес спокойно Джейкоб.

Послушные его приказу, волки бесшумно без лая и рычания сорвались с места…

Не знаю, чем бы закончился сон, если бы не проснулась от того, что у меня затекла нога. Когда я очнулась одетая в кровати, мой плеер еще работал, в комнате горел свет. Время — полшестого утра.

Перепуганная и дезориентированная, я заглянула в утреннюю темень окна. На мгновение мне показалось, что кто-то оттуда наблюдает за мной. Меня замутило от страха.

«И так, Беллз? Ты готова к тому, что вся твоя дальнейшая жизнь будет наполнена вот этим?»

Я закрыла глаза, еще раз взглянула в окно и выключила в комнате свет: «Да, готова».

Пробуждение было очень тяжелым. Я чувствовала себя разбитой от впечатлений и вчерашних размышлений. Еще и сон вдогонку.

«Соберись. Эмоциональность еще никогда и никому не помогала в деле, где требуется умение себя контролировать и ориентироваться».

Когда я хотела срочно отыскать информацию, то обращалась либо в библиотеку, либо к сети интернет. Я с сомнением посмотрела на свой компьютер и представила себе, сколько бреда придется отсеять, чтобы узнать хотя бы каплю достоверной информации.

«Джейкоб не оборотень. Существование вампиров еще худо бедно возможно как-то объяснить, но оборотни — это слишком», — думала я.

Отец уехал на рыбалку, и ничто не могло помешать мне начать копаться в информационном мусоре. Порой он заставлял меня нервно смеяться.

Информационная сеть в первую очередь предоставила мне море пафосных картинок и кадров из фильма «Дракула». Я нашла одно сообщество, в которое входили вампиры. Точнее, не вполне нормальные люди, которые любили пить кровь. Еще мне попалась куча статей о том, как справиться с энергетическим кровососом. Они перемешивались с желтой прессой, заголовки которой кричали о загадочных трупах с укусами на шеях. Еще отыскались дневники, в которых пользователи выдавали себя за вампиров. Их интересно читать, не смотря на ошибки. Один я бы даже напечатала. Мне пришлось многое узнать о редком психиатрическом заболевании, когда человек искренне считает себя мертвецом — зомби, вампиром или утопленником, например.

Спустя какое-то время я отыскала информацию о том, что раньше люди действительно всерьез верили в существование вампиров и охотились на них. К сожалению, жертвами таких охотников становились люди с врожденными дефектами челюстей, например, или слишком горбатые. Люди, внешне уродливые или имеющие странный цвет глаз (альбиносы, допустим) подозревались в вампиризме, и суеверные крестьяне разносили о них по округам слухи, что вызывало охоту на этих бедняг.

Я читала, смаковала информацию, тщательно пытаясь отделить бред от того, что я видела своими глазами. Но у меня почти ничего не получалось. Найти в сети информацию о вампирах оказалось сложно. Были статьи, которые описывали вампиров, как обычных людей с редким генетическим заболеванием, но в них не нашлось ничего похожего с тем, что я наблюдала.

Голова гудела.

Я сделала себе завтрак и механически съела пожаренный омлет с беконом. Затем сварила кофе на медленном огне, по большей части глядя в окно. Лес далеко впереди вновь укрывала пелена тумана. Лес казался умиротворяющим, спокойным, тихим. Там дремало безумие мира, теперь я это знала. Теперь я знала, что гигантский лес стал частью меня самой. Я вошла туда и больше никогда не смогу выбраться.

В наушниках играла музыка, которую я параллельно слушала.

I am a lion and I want to be free…

Теперь безумие вошло в меня. Или было там всегда?

Do you see a lion when you look inside of me?

Outside the window just to watch you as you sleep

Cause I am a lion born from things you cannot be

Разве это нормально — так тянуться к правде? Разве нормально то, чем я хочу заниматься? Нормально в моём возрасте не влюбляться и мыслить, словно мне под тридцать? Эдвард что-то разглядел во мне, и я не уверена, что мне может это понравиться.

How can I sleep at night there’s a war inside my head?

I will not hide myself from the tears that you have shed

Cause I am a lion, and you are dead…

Я знала, что не смогу вернуться в Финикс в ближайшее время. Я больше не скучала по солнцу, я полюбила сумерки. Сумерки, как время суток. И сумерки разума, что рождают чудовищ.

You were born a lion and a lion you will stay.(1)

Я поняла, что по коже у меня опять пошли мурашки.

«Но именно этого ты хотела, верно? Захватывающей жажды чуда. Какого угодно, лишь бы жизнь не казалась такой пресной… И ты готова тянуться даже к чудовищу, лишь бы он был достаточно интересным. Белла, кто ты теперь?»

Наверное, и правда ненормальная.

Позавтракав, я нерешительно вышла из дома. Я впервые решила прогуляться по лесу, который открывался за двором дома и виднелся из окон моей спальни.

Шаг, второй, третий… я шла по тропинке к молчаливому сонму старых деревьев. Лес словно ждал меня. Он терпел мою ненависть к нему. Он, молча, провожал меня, когда я покидала Форкс, улетая в Аризону. Он столпился вокруг города, заключив его в свои объятия и тихо-тихо ждал, словно знал, что я обязательно приду. Рано или поздно — обязательно. И теперь я шла к нему навстречу, потому что именно так давно следовало сделать.

Лес нарастал на меня, наступал, качал густыми кронами и шелестел шепотом всех своих старых ветров. Он смотрел на меня внимательно, как терпеливый старец на горе, наблюдающий за тем, как к нему идет перепуганный неофит. И чем ближе я подходила, тем легче становилось, потому что лес, в сущности, место очень спокойное. Здесь часто можно увидеть людей, эта территория была достаточно обжитой, вроде дикого парка.

Едва сгустились сумерки, как я почувствовала себя на своем месте. Лес казался обыденным и утешительно спокойным. Где-то стучал о кору дерева дятел, негромко пели птицы, одурманивающе чистый воздух помог мне привести в порядок расстроенные чувства.

А потом… я больше ни о чём не думала. Скорее всего, в мире существует только одна нечисть, и это вампиры. Если пытаться рассуждать рационально, то в древности многие непонятные людям явления мифологизировались. Например, людям была непонятная гроза, она пугала их, и тогда они создали в воображении специального злого и гневного духа природы, который управлял грозой, как знаком или оружием. Невежество делало нас впечатлительными. То же и с вампирами. Ими могли оказаться люди, страдающие какими-нибудь заболеваниями, которые пугали общество. С ними предпочитали не связываться и о них складывали легенды. Одно странно — почему у всех древних народов легенды примерно одинаковые? И какое знаменитое заболевание заставляет человека пить кровь других людей? Я не медик. Может, такое и существует. Может, это просто генетическое отклонение. В любом случае,объяснение всему этому должно быть научным. И если существуют существа, похожие на вампиров, то вовсе не обязательно существуют остальные представители нечисти.

Допустим, Эдвард вампир. Меня это пугает? Конечно, нет. Плевать мне, вампир он, демон или супермен. Мне нужен не он, а информация. Если это всё же окажется правдой, я просто постараюсь это принять, изучить и двигаться дальше, пытаясь понять, как жить в новом мире. Главное, чтобы объяснение было логичным.

Чем больше я думала об этом, тем отчетливее казалась тишина. Я вспоминала прочитанные мифы, и понемногу лес перестал казаться мне таким уж безопасным и доброжелательным. Что, если прямо сейчас за мной наблюдают хищные глаза волка?

Или я бегу лишь от внутреннего зверя, а не внешнего? Кто из них мне страшнее? Почему я в страхе пячусь к дому?

Я поспешила встать и быстро пошла из леса прочь…

Мне мерещилось, что за мной кто-то идет, и я ускорила шаг. Сдерживая себя от бега, я ни о чём не могла думать, кроме того странного звука за спиной, но оборачиваться было страшно.

И даже когда я вернулась домой, увидела Чарли, переоделась и принялась делать домашнее задание… Даже тогда я не пожалела о своём выборе. Этот выбор в сторону упрямого стремления не убегать и пытаться понять больше, почти пугал меня. Я сочла бы его объяснимым и понятным, если бы была наглухо влюблена в Эдварда. Но это не соответствовало истине. Я решила отказаться от нормальной жизни просто потому, что я и впрямь чудовище сродни Эдварду. Это не самоирония, не недостаток, это осознание собственного страха перед всепоглощающей скукой и повседневностью окружающего зла.

Приняв и свой выбор и мысли о том, что я за человек, я немного успокоилась.

Кроме того, чуть позже я поймала себя на том, что больше не боюсь Эдварда. Страх преследовал меня, начиная с первой встречи с ним и заканчивая последней. Каким бы он ни был, я всегда чувствовала себя в опасности. Но сейчас, окончательно сделав выводы и приняв решение, я перестала его бояться. Думая о поездке в город, я испытывала не ужас или смятение, а взволнованность. Я отдавала себе отчет в том, что поездка будет носить не характер дружеского свидания. Я понимала, что речь о достаточно серьезных вещах. Но я больше не боялась. Я почти радовалась.

«Любопытно», — подумала я про себя.

Впервые за долгое время я спала крепко и без сновидений. Кошмары перестали меня мучить.

На другое утро погода баловала солнцем. Первой моей мыслью было — сегодня я не увижу Эдварда. Для меня не составило труда промотать в памяти события и заметить, что в солнечные дни Каллены не приходят в школу. Мне это объяснили тем, что любой погожий денек их семья использует для спортивного отдыха. Как трогательно. Интересно, как они проводят дни на самом деле? Отсиживаются дома за занавешенными окнами? Мне почему-то не верилось в слабость вампиров на солнце. Под тучами они прекрасно существуют, значит и попадание прямых солнечных лучей не должно их убивать. В конце концов, солнечный свет рассеивается сквозь облака, просто он слабее.

У всего хорошая сторона. Теперь, когда я решила принять реальность любой, какой бы она ни казалась безумной, некоторые вещи виделись в ином свете. Например, может оказаться, что вселенная гораздо сложнее, и вероятность существования других разумных миров выше. Еще само существование вампиров, даже если это болезнь, здорово расширяло само понимание генетики в корне, что не могло меня не интересовать. Возможно, меня ждет тьма, глубины которой я не представляю, но… солнце всё так же светит, а жизнь идет своим ходом, пока люди ничего не подозревают. В сущности, привычный мне порядок сохранится, просто станет глубже.

— Хорошее настроение? — улыбнулся мне папа, когда я спускалась по лестнице.

— Чудесное, — подтвердила я.

Меня не слишком волновало, что я сегодня не увижу Калленов. Отчасти я испытала даже облегчение от некоторой их предсказуемости и понятности.

Я снова приехала в школу одной из первых. Солнце сияло изо всех сил. Никогда еще оно не казалось мне таким ярким. Никогда еще листва не казалась мне такой оглушительно зеленой, а небо — совершенно синим, какой чистоты только может быть этот цвет. Я уже упоминала, как разительно умел преобразиться Форкс под влиянием солнечных лучей, но не уставала поражаться этому.

Пользуясь хорошей и сухой погодой, я вышла во двор школы, села на ступеньке и достала тетрадь по тригонометрии, чтобы еще раз проверить свои задания. На самом деле, я в них не слишком сомневалась. По натуре я типичный серенький гуманитарий, но у меня нет парня и я обязана быть хотя бы «почти отличницей», учитывая, куда хочу поступить, так что я корпела над задачами до последнего, пока не добилась результатов. Зато сочинение по теме Шекспира было мной давно закончено, маме даже не пришлось присылать мне мои старые работы. Я всегда легко умела обходиться со словами и очень быстро учила языки. Не помню, чтобы у меня хоть когда-либо были проблемы с ними.

— Привет, сумасшедшая, — Тайлер широко улыбался, махая мне рукой. Я поразилась тому, как была рада его увидеть. Точнее — увидеть его в таком хорошем настроении. На нём на сей раз была светлая футболка, удачно контрастирующая с темным цветом кожи, и темно-синие джинсы. Он сощурился, увидев мой плащ, наброшенный на плечи. Я пояснила в ответ на красноречивый взгляд:

— Замерзла. Кстати, на улице меньше пятнадцати градусов. У тебя хоть куртка с собой?

— Нет, мам, — протянул он иронично, — дома оставил. Ты зануда, тебе это говорили?

— Постоянно, — почти гордо ответила я.

Мне нравилось то, насколько он спокоен, беспечен и уверен, я почувствовала облегчение.

— Чем вчера занималась? О, дай угадаю… — его глаза смеялись, — писала сочинение по Шекспиру. И наверняка его написала.

— Я настолько предсказуема? — смутилась я.

— Для меня да, — он пожал плечами. — Ты целеустремленная, верно?

— Наверное, — вздохнула я, глядя в свою тетрадь.

— Какова тема сочинения, кстати?

— Можно ли назвать Шекспира женоненавистником, — смущенно ответила я. К моему удивлению, Тайлер ответил:

— Ну… как бы, вообще-то, нельзя.

Я округлила глаза. Он рассмеялся:

— Ненавижу английскую поэзию и литературу, но неплохо разбираюсь в эмоциях. Если я смыслю хоть что-то, чувак любил своих героинь. Он восхищался ими.

Неожиданно он коснулся моих волос и рассеянно заметил:

— Надо же… они почти красные. Такой чистый оттенок.

— Что? — я съежилась и отодвинулась от него.

Он покачал головой:

— Твои волосы на солнечном свете отливают чисто красным цветом.

— И?

— Красиво, — пожал плечами он. — Мне и комплименты тебе нельзя делать? Или ты всегда реагируешь на них так, словно к тебе приставили пистолет?

— Всегда так реагирую, — пробубнила я. — Но комплименты можешь делать. Меня всё устраивает.

Тайлер проводил взглядом Джессику и Майка.

— Им все завидуют в классе, — пробормотал он.

— Правда? Я не завидую.

— Я тоже. Но сам факт меня забавляет. Ты думала о том, что люди тянутся друг к другу, потому что рассчитывают найти в нём отражение собственного одиночества?

— Не совсем тебя понимаю…

— Ты поступаешь в Куантико, так?

— Так.

— Ты одна из всей школы туда хочешь поступить, скорее всего. А что, если бы, скажем, кто-то ещё поступил туда с тобой? Здорово, правда?

Я кивнула:

— Наверное, мне было бы совсем не так тяжело.

— Вот поэтому люди и тянутся друг к другу. Они ищут отражение собственного одиночества, уникальности, особенности, в ком-то ещё. Прости. В отличие от тебя, я намерен заниматься психологией. Не хотел тебя грузить.

— Ничего. Просто… ты оказался на удивление интересным человеком.

— Все интересные. Просто люди очень не любят это показывать. Говорят, быть слишком интересным человеком на фоне тех, кто пожелал скрывать свою уникальность, очень страшно. Поверю им на слово.

Вскоре он поднялся и ушел. Какое-то время я смотрела ему вслед с тяжелым осадком на душе. Дело было не в Тайлере, а во мне. Порой, глядя на него, я начинаю самую малость сожалеть. Не о своем выборе, конечно, а о том, что не смогу с ним поделиться. Он прав. Я бы хотела с кем-то разделить своё одиночество. И если я сделаю это с ним, вероятно, мы оба погибнем. Странно думать об этом. Странно думать, что смерть теперь так явственно близко ко мне. И день такой ослепительно солнечный, что зло кажется невозможным. Иллюзии…

Джессика с подругами всё время болтала о поездке в город за вечерними платьями. Так как я не пойду на весенний бал, то и не собиралась ехать с ними. Шоппинг меня выматывал. Примерки, очереди к примеркам, поиск нужного размера одежды — это очень утомляет.

Тем не менее, меня пригласили. Я, к счастью, могла ничего не примерять, но меня ждала утомительная процедура ожидания, оценки бесконечной вереницы платьев, болтовня по поводу парней в классе.

— Н-ну… не знаю… — вяло сопротивлялась я, пытаясь придумать отговорку.

— Давай, поедем, — канючила Джессика. — Я никак не могу обойтись без твоего художественного вкуса.

Она лгала. Художественный вкус у меня, как у собаки, даром, что она видит мир черно-белым. Однако, отговорку я не придумала. К тому же, я опасалась часов ожидания. Если завтра будет пасмурно, Каллены появятся в школе.

Точнее, меня волновал только один из них.

Каждый раз, когда я думала об этом, словно черная тень заслоняла собой всю прочую реальность и звуки…

Мы договорились поехать в город после занятий. Дома я приготовила ужин, прибралась, а потом отправилась читать во двор. Книга Зимбардо по социальной психологии была прочитана. Мне хотелось окунуться во что-то атмосферное, и я выбрала «Скорбь Сатаны». После прочитанного Кафки язык казался мне легким и почти повергал в смущение, словно я читаю бульварную литературу, но она своим слогом перенесла меня в Лондон и так воссоздала атмосферу тех времен, что я забылась.

Я описываю этот скучный день потому, что случай заставил меня впервые на своей шкуре понять, что такое… Договор. Понять, где начинается омут тайны и что ждет меня дальше теперь и всегда до конца дней моей проклятой жизни.

***

Девочки заехали за мной на «форде» Джессики. Мне не пришлось особенно напрягаться и притворяться, потому что они вполне разговаривали и без меня, а я ограничивалась комментариями, которые ничего не значили. К счастью, Лорен с нами не поехала, иначе не обошлось бы без катастрофы.

Порт-Анджелес был прекрасен в тот день. В отличие от Форкса, это достаточно шумный город, полный туристов в солнечные дни. Мне ужасно хотелось на пристань полюбоваться кораблями и яхтами, но мне довелось увидеть океан лишь одним глазком, пока мы проезжали на машине.

Солнце кренилось к западу, далеко впереди на горизонте возвышались белые шапки плавно очерченных совсем не высоких на первый взгляд гор. Игрушечные дома с плоскими крышами неслись мимо окна машины, по асфальту расплескалась позолота солнечных лучей, понемногу подкрадывались сумерки, и это внушало смутное беспокойство. Я бы хотела успеть приехать домой до десяти вечера, не люблю задерживаться до темноты в месте, которое далеко от дома.

Одна улочка с плоскими домиками сменяла другую, расчерченную, точно по линейке. Наконец, девушки шумно оповестили друг друга о том, что нужный магазин найден, и пришла пора веселиться.

«Кому как», — подумала я, и эта новость прозвучала у меня в голове сказанной голосом сварливой старухи, когда я неуклюже выбиралась из форда.

Первые несколько минут они думали, что такое «полуформальный туалет» — именно в таком виде надлежало явиться на весенний бал. Я сказала, что понятия не имею, как это понимать, потому что никогда не ходила на танцы. Это заявление воспринялось ими, как заявление тридцатилетнего девственника о том, что у него никогда не было секса. Все шумно угрожали мне тащить меня на вечеринку волоком, напоить меня там и познакомить с симпатичным парнем. Я почти испугалась. Подколы на эту тему продолжались еще минут десять, а потом вся эта компания помчалась третировать продавщиц магазина на предмет…

— Скажите, девушка, а какой у вас выбор полуформальных вечерних платьев? — спросила Джессика тоном столичной девицы.

Продавщица опешила. Она тоже не разумела, что за зверь — полуофициальное платье.

— Как? — изумилась Джессика. — Вы не знаете? Какой кошмар… Ну, покажите мне ассортимент, мы посмотрим сами тогда.

Мы с подругами ей подыгрывали, и когда продавщица удалилась, разразились взрывом смеха.

Наконец, со стилем разобрались. Он должен быть сексуальным. Для меня это тоже оставило ряд вопросов, но я решила себя не выдавать.

Началась примерка. Я восхищенно взирала на девушек, которые выходили ко мне по одной и чувствовала себя членом жюри конкурса красоты. Отчасти впечатление приятное, мне даже понравилось критиковать.

Забавно, в тот раз я действительно расслабилась, помогая им выбирать себе платье. По большей части они не столько были заняты выбором одежды, сколько примеркой и позированиями перед зеркалом. Джессика всё-таки очень красивая девушка, поэтому оказалось трудно подобрать ей что-то одно. Мне бы ее проблемы.

— В общем, мы тебя украдем, — сообщила Джессика, переглядываясь с Анджелой. — Да-да, украдем и заставим напиться.

— Это обязательно? — поморщилась я.

— Нам нет. Но тебе — да. Интересно, какой ты становишься, когда выпьешь.

— Понятия не имею, — призналась я.

— Она еще и не пила. Я чувствую себя такой развращенной, — улыбнулась Анджела.

Джессика сокрушенно качала головой, глядя на меня:

— Майк прав. В твоей жизни слишком много книг… и слишком мало всего остального. Хорошо, что у тебя есть мы. И мы не бросим тебя в беде.

Это и правда так. Я отдохнула и была благодарна им за это. Отвратительный сноб внутри меня оказался повержен за свое постоянное чувство интеллектуального превосходства. Наконец-то.

После магазина мы с девушками разошлись. Я хотела, пользуясь случаем, забраться в книжный магазин, а они решили погулять по причалу, так что мы договорились встретиться у ресторанчика в определенное время.

Почему-то после жизни в Финиксе я не избавилась от привычки думать, что под рукой всегда можно найти нужное тебе заведение. Взять вот Порт-Анджелес. Он ввел меня в заблуждение большим количеством разных кафе и магазинов. И я подумала, что книжный тут точно где-то поблизости есть.

А его не оказалось.

Я свернула с улицы, которая текла вдоль пристани, на соседнюю, однако и там ничего не нашла. Это начинало раздражать. У меня всегда было неплохо с ориентацией в городских джунгях, но Порт-Анджелес не столица, где куча указателей на все случаи жизни. Я довольно нескоро признала, что заблудилась.

Сначала мне казалось, что я иду к центру, но ошиблась. Тени становились длиннее. Я думала не столько о книжном магазине, сколько о том, чтобы добраться до условленного места встречи с подругами.

«Сейчас только посмотрю вон на той улице, а потом обращусь к кому-нибудь», — подумала я.

Странно, насколько быстро вокруг сделалось пусто. Кажется, только-только я проходила мимо группы студентов, а сейчас вперед меня ведет только улочка, по обеим сторонам которой сумрачно столпились закрытые мастерские.

Их было четверо. Я помню одного из них по просторной синей футболке, поверх которой наброшена потертая спортивная куртка. Я почему-то сразу обратила внимание на то, как они обуты — довольно бедно, хотя и относительно опрятно.

— Эй, ты!

Улица пуста, они совершенно точно обращались ко мне.

У одного из них серые глаза — такого пронзительно-прозрачного, светлого оттенка, что они кажутся белыми. Странно работает рассудок — я подмечаю каждую деталь, хотя и без цели и смысла. Я помню вывеску, на которой было изображено улыбающееся колесо машины. Около нее остановился один из парней, перегораживая мне путь.

Я немедленно свернула в сторону, прекрасно понимая, что они пойдут следом за мной.

На улице никого. Я молилась о том, чтобы попался хоть кто-то. Потом я вспомнила книгу Филипа Зимбардо. «Не имеет значения, кто мне попадется. Может, это отпугнет их, но ненадолго. И никто не станет помогать мне против четверых. А в толпе… в толпе все думают, что может быть найдется тот, кто поможет бедной девушке».

Очень не вовремя я вспомнила случай, который описывался в книге. Реальный, страшный случай, который почти мучительно читать, а вспоминать в те секунды — еще более жутко. На девушку напали прямо в ее офисе и пытались изнасиловать. Когда она — окровавленная — всё-таки вырвалась и стала звать на помощь, вокруг была куча людей. На улице. Среди бела дня. Никто не помог ей. Самое страшное не это, а то, что никто ничего не сделал даже тогда, когда маньяк открыто вышел за ней и нагло втащил обратно. Спасла бедняжку чистая случайность — рядом оказался полицейский.

А если бы его не было?

Не важно, кого я найду. Даже если я выберусь на шумную улицу… Люди ведь делятся на два типа — одни просто стоят и смотрят, вторые Исключения Из Правил. Вторые что-то делают. Рядом не было ни тех, ни других, но вероятность чуда крайне мала.

Каждый человек из второй категории — один на десять тысяч.

Я неожиданно поняла, что если хочу найти человека, который способен на поступок, то им должна стать я сама.

За спиной всё еще раздавались голоса и смех. Парни шли за мной, прекрасно понимая мой страх. Они комментировали мою внешность и планировали, как проведут со мной время, совершенно не скрываясь. Зло всегда нагло. Зло всегда обыденно. Истинное зло совершается не гениальными злодеями, а заурядными людьми. Одни нападают, вторые просто на это смотрят. Так рождаются демоны.

Когда Эдвард в шутку сказал мне достать электрошокер мощнее, я его не послушала. Но у меня с собой канцелярский нож для резки бумаги. Он просто лежал у меня в пенале вместе с карандашами и ручками.

Снимать с плеча сумку нельзя. Увидев этот жест, они нападут. Тогда нужно добраться до поворота. Потом бежать. Потом достать нож…

Я дошла до поворота, и по мере того, как он приближался, голоса за спиной стихли. Это позволяло начать надеяться, что меня перестали преследовать. Мимо пронеслись две машины. Я не остановила их, потому что парни сзади всё-таки немного отстали. Возможно, передумали.

К несчастью, поворот, который они заставили меня выбрать, вел в тупик. Они не отстали от меня, а вели в ловушку.

Судя по тому, как хладнокровно и слаженно они это делали, им не впервой приходится так “знакомиться” с кем-то.

Вдоль дороги вела холодная бетонная стена без всяких признаков проявления жизни. Далеко впереди я видела более менее оживленный перекресток, но он почти уже не волновал меня.

Мне навстречу вразвалочку шел пятый парень.

Он смотрел прямо мне в лицо, глаза его блестели. Я никогда не видела, чтобы у людей так странно блестели глаза. На меня никогда так не смотрели, и это оказалось физически противно.

— Привет, малышка. Заблудилась? — спросил он с ленивой усмешкой.

Я не могла заставить себя бежать. С идиотской улыбкой я сняла с плеча сумку.

— Если вам нужны деньги… я могу дать.

Рука быстро нащупала в кармане пенал, и я схватилась за пластиковую ручку ножа, но пока не вынимала его.

Позади меня четверо. На моей стороне эффект неожиданности, но, если честно, нужно всё бросить и бежать. Я почему-то не могу заставить себя…

— Брось сумку, она тебе не нужна, — мягко сказал кто-то из них.

— Она реально думает, что нам деньги нужны? — другой рассмеялся.

«Ближе, — думала я. — Еще ближе… Подойди ко мне, тварь. Только подойди».

Сердце билось не в груди, оно словно пульсировало во всём моем теле, рука с дьявольской силой вцепилась в пластиковую ручку.

Шансов у меня не было. Рассчитывать не на что, и я не собиралась ни убегать, ни рассчитывать на кого-либо, хотя краем сознания понимала, что тем самым рою себе могилу. Даже если я раню кого-то из них, они рассвирепеют и просто меня прикончат. Нет, ранить мало… Если притворюсь неадекватной?

Я медленно выронила сумку и вытащила нож, а потом улыбнулась.

— Брось игрушку, дура, — пробормотал бугай, который стоял ко мне лицом. Остальные окружали меня, теснились, но недостаточно близко, чтобы достать ножом.

— Вот эту? — продолжая улыбаться, невинно спросила я. — Зачем?

— Можешь пораниться, — один из них решил не тратить время и стал сокращать расстояние между собой и мной.

Я намеревалась порезать себя, но мне не пришлось этого делать. К тому же, даже этот мой фокус не помог бы. Они далеко не в первый раз вот так ловят себе жертву и успели изучить разные реакции.

Из-за спины парня, который стоял ко мне лицом, мелькнула черная тень. Она только лишь мелькнула и проскользнула мимо меня, обдав ветром. Бесшумно. Легко. Потом я услышала шипение, и на меня брызнуло что-то красное, горячее. Парень передо мной продолжал улыбаться, но теперь эта улыбка выглядела неестественной, левый уголок рта конвульсивно дёргался, губы шевелились, словно он пытался что-то сказать. Он лежал на асфальте, заливая его кровью, которая лилась из разорванной шеи. Я судорожно обернулась и увидела еще четыре трупа. Над ними возвышался Эдвард, хотя я не знаю, как мне удалось угадать, что это он. На нём была черная толстовка с глубоким капюшоном, а половину лица скрывал шарф.

— Стой на месте, пока я не велю двигаться, — сказал он.

Я бы и без его указаний стояла. Все пять лиц парней смотрели в небо, и мне казалось, что они действительно что-то видят. Мне мерещилось, что они еще живы…

Я ощутила себя виноватой за их смерть и за то, какое испытала облегчение. Только что я была готова прикончить каждого из них, но теперь они мертвы, и это никак не обратить. Мысль об этом ввела меня в ступор.

Не обращая на меня никакого внимания, Эдвард оттащил трупы в сторону и завалил мусорными пакетами. У меня сердце обливалось кровью, когда я посмотрела, с какой небрежностью он это делает. Хотя никак не могла заставить себя полноценно пожалеть об их смерти и не чувствовала себя виноватой за это.

Потом Эдвард огляделся и вытащил из кармана свой мобильный.

— Джаспер, нужен уборщик. Поможешь? Сам не могу, я с Беллой. Да, она всё видела. Всё под контролем, я улажу этот вопрос. У тебя двадцать минут. Камер поблизости нет. Я уже звонил Карлайлу, он принимает меры. Да, как обычно. Пошли, — последнее было обращено ко мне. Он напоследок поправил ногой один из мусорных пакетов, поднял мою сумку, схватил меня под локоть и куда-то потащил.

— Ты собираешься убить меня?

— Плохо соображаешь от стресса, — мрачно ответил он.

— Хотел бы убить, я была бы уже давно мертва.

— Правильно.

Впереди на дороге стояла его вольво. Он резко, грубо впихнул меня на переднее сиденье. Сам сел на водительское. Машина рванула вперед, чуть не завизжав шинами по асфальту.

— Я говорил тебе сменить электрошокер. Белла, нож для резки бумаги — ужасная идея, — заметил он, очень отчетливо выговаривая слова. Похоже, он на меня злился.

— Почему… — наконец, выговорила я, — почему… ты именно убил их? Ты мог бы…

— Захотел и убил, — отрезал он.

— Но…

— Белла, если ты скажешь хоть что-то на тему того, что не стоило их трогать, я залеплю тебе рот скотчем, свяжу, и ты поедешь в багажнике. Они должны были умереть.

Интересно, за что именно он на меня сердится?

— Не понимаю. Почему они должны были умереть, — лепетала я.

— Рано или поздно их бы кто-нибудь убил, — ответил он. — Их существование не имеет смысла.

— Кто это решает? — заторможено спросила я.

— Я.

Этот ответ почему-то не укладывался в голове, хотя и был таким коротким.

— Послушай, я не осуждаю. Мне просто не по себе. Я… пытаюсь понять, — потерла лоб ладонями, во рту пересохло, и в глазах начало темнеть.

Он вздохнул:

— Я объясню тебе всё позже. Сначала тебе надо поесть, у тебя резкое падение гемоглобина.

Эта забота была выражена таким сухим тоном и так буднично, словно он говорил о починке машины. Но он, во всяком случае, правда не собирается меня убивать.

— Теперь у нас будут проблемы? — спросила я.

— Нет, Джаспер мастер в этих вопросах. Через полчаса на улице будет уже чисто. Можно подумать, это впервые. Всё вышло неплохо для городского ареала обитания.

— Я имею в виду не это. Тебе же запрещено убивать… посторонних…

— Потом, Белла, — произнес он твердо. — Ты просто не знаешь, о чём они думали. Если бы ты знала… — мне показалось, что он оскалился. — Мне жаль, что я убил их слишком быстро.

Он молчал, и я физически ощущала на себе его ярость.

— Может, тебе надо пар выпустить? — нерешительно спросила я.

— Что? — изумился он.

— Ну… ты явно не в себе от злости. Можешь накричать на меня, например. Мне сейчас всё равно это безразлично.

Он молчал целых три секунды:

— На кой чёрт мне на тебя кричать?

— Я была неосторожна, забыла поменять электрошокер, — вяло перечисляла я, потом снова утомленно потерла лоб, — и вообще вела себя легкомысленно.

Эдвард заговорил медленно, но слишком отчетливо произнося слова. И в тоне его чувствовался… мятеж, что ли.

— Белла, правда заключается в том, что любой гражданин нормального цивилизованного государства должен иметь право на беспечность. Он может иметь право не считать сдачу после покупки, без страха возвращаться домой поздно вечером. И если он вынужден бояться и сам себя защищать, значит что-то происходит не то в мире или в государстве. Ты не виновата. Ты просто человек.

— Тогда я не понимаю, почему ты зол…

— Потому что я могу прикончить их только один раз. Они как тараканы. Сколько их не дави, всё равно выползают. Не убей я их, сколько еще девушек попало бы в беду после тебя?

Тогда я поняла, что Эдвард несет ответственность за силу, которой обладает. Если она у тебя есть, ты не имеешь права ее игнорировать. Не имеешь право морализаторствовать или стоять в стороне. У тебя есть сила, которой ты можешь, допустим, исцелять рак. После этого с твоей стороны преступление против человечества остаться сидеть дома и никого не лечить. У тебя есть мозги, руки и ноги, творческий потенциал — это такая же ответственность, как супер-способность. Ты несёшь ответственность за то, на сколько ты себя реализуешь и что именно ты делаешь от и до.

Но в ту секунду я легкомысленно решила, что в Эдварде говорит закоренелый бесчувственный мизантроп. Я решила, что ему легко убивать, просто потому, что он убийца, и не подозревала о жутковатой правде.

Я молчала. Эдвард тоже молчал какое-то время. Странно, его одежда была не испачкана в крови. Я думала о том, что у него совершенно закрытая одежда — наверное это от лучей заходящего солнца.

Оно и впрямь почти зашло. Только когда оно скрылось совсем, Эдвард потихоньку довез меня до ресторанчика, где мы должны были увидеться с девушками.

— Неплохо держишься. Ты умеешь быть хладнокровной, — он вытащил салфетки из бардачка и протянул мне. — У тебя кровь на лице и на руках. Наденешь мою толстовку. И лицо попроще сделай.

Он невозмутимо снял с себя кофту, оставшись в белой футболке. Глаза его почти мерцали в сумерках чистым оранжевым сиянием. Я вытерла руки и лицо, но меня немного трясло. Затем, не задавая вопросов, надела на себя его толстовку, она была холодной.

— Не тошнит? — уточнил он.

— Нет. Просто голова кружится, я хочу пройтись… Только не отходи от меня, — я вцепилась в его руку. Я почти ненавидела себя за этот жест, вырвавшийся у меня самопроизвольно. Эдвард собирался открыть дверь машины, но остановился.

— Всё будет нормально.

Голос холодный, и прохлада его руки подействовали отрезвляюще. Мне хотелось зареветь, но я себе запретила. Для истерики время еще появится. Пока я еще способна держать себя в руках.

— Твои подруги выходят. Как же они меня бесят… Останови их, пока я сам этого не сделал, — он некрепко сжал мою ладонь и всё же вышел из машины, сделав свое лицо таким, каким я его обычно видела в школе. В меру заносчивый высокомерный старшеклассник, не более. И никто не узнает, что полчаса назад он убил пятерых человек у меня на глазах.

— Привет, — я натянуто, нервно улыбнулась девочкам.

Джессика проницательно посмотрела на толстовку, надетую на мне, сдержала улыбку. Анджела схватила подругу под локоток и сказала:

— А мы тебя ждали, но потом решили ужинать без тебя.

— Ничего страшного, она ужинает со мной, — монотонно ответил Эдвард. — Я ее пригласил.

Он сурово посмотрел на меня, и я поспешила закивать:

— Точно-точно… так и есть. Нам надо кое-что обсудить…

— Всё понятно, — промурлыкала Анджела, уводя с собой упирающуюся и явно подбирающую цензурные выражения Джессику.

— Но я сейчас не хочу есть, — пробормотала я нерешительно.

— О, мне кажется, ты ошибаешься, — вкрадчиво заметил Эдвард. — Доброго вечера, девушки.

И поволок меня к ресторану.

— Ты что творишь? — прошептала я, когда мы с ним дошли до порога ресторана. — Я просто не могу сейчас есть… А они будут теперь невесть что думать.

— Такова легенда. Мы встречаемся. То есть, дружим. Встречаться начнем через несколько дней. Я буду приглашать тебя за свой столик, мы будем держаться за ручки. Одноклассники станут тебя ненавидеть, но мне кажется, тебе не стоит их бояться.

Я почувствовала, как к голове подступает раздражение, вырвала у него свою руку:

— Бред какой-то.

— Нам столик на двоих, — он очаровательно улыбнулся официантке, которая, подняв брови в жесте легкого удивления, повела нас за собой к небольшому, закрытому от остального зала панелями, столику.

Я плохо запомнила ресторан. Знаю только, что кухня должна была быть итальянской. Я помню, что играл джаз.

Мне хотелось спать и плакать одновременно, а при мысли о еде мутило. Каким-то образом я сохраняла спокойное выражение лица.

Я села за столик и уставилась в окно.

— Принесите меню, — ласково сказал Эдвард официантке. Девушка тоже искренне ему улыбнулась и упорхнула прочь. Я презрительно на него посмотрела и устало пробормотала:

— Это жестоко.

— Что именно? — мрачно спросил он.

— Ты манипулируешь людьми с помощью своей внешности.

— То есть, тебя не слишком волнует, что я их убиваю, — приподняв бровь, заметил он.

Я молчала какое-то время.

— Разве имеет значение, как я к этому отношусь? Просто поддерживаю беседу, чтобы хоть что-то сказать. Мне, знаешь ли, хреново.

— Добро пожаловать в реальность, — пробормотал он негромко.

— Не хочу с тобой встречаться, — добавила я.

— Это просто игра.

— Не хочу играть, — сказала я устало и потерла лоб. — Я обещала Тайлеру. Я сказала ему, что между мной и тобой ничего нет. Давай останемся друзьями или придумаем что-нибудь другое?

— После того, что эти двое увидели, боюсь, у нас обоих нет выбора.

— Это глупо.

— Почти каждый день мы ходим в школу, Белла. Вот это глупо, учитывая, кто мы такие. Так что ты немного потерпишь моё общество.

Я уронила голову на руки и некоторое время не хотела возвращаться в эту его реальность.

Подошла официантка с меню. Она улыбнулась Эдварду и смотрела теперь только на него.

— Принести чего-нибудь попить? — спросила она.

Эдвард посмотрел на меня вопросительно.

— Чего-нибудь покрепче… — вяло откликнулась я, медленно поднимая голову.

Он вздохнул:

— Две колы.

— Сейчас сделаете заказ или позже?

— Позже, — сказала я официантке, игнорируя тот факт, что она игнорирует меня.

Она не ушла, пока Эдвард ее не отпустил сам.

— Пить сейчас не стоит, — сказал он. — Тебе нужно разрядиться, но лучше выговорись или поплачь. Это помогает. Я не шучу, не смотри на меня так. Никому не нужен твой постстрессовый синдром, боль не должна копиться.

— Ты часто убиваешь людей?

— Сегодня мы об этом не говорим, — сказал он.

Я снова закрыла лицо руками. Мне хотелось спрятаться от всего мира. Когда я открыла глаза, Эдвард был рядом. Он сел подле меня на диванчик.

— Ты мне не нравишься, и я не хочу, чтобы ты тут был, — прошептала я.

— Но я здесь. И буду рядом еще долго, — вымолвил он. — Так надо.

— Как скажешь, — устало и безразлично произнесла я.

Мне многое хотелось у него узнать, но я поняла, что он не ответит. Мне стало обидно от этого. И от того, что я не понимаю смысла происходящего. Но плакать при нём я не собиралась. Странно, он ведь спас мне жизнь уже раза три, но я никак не могла доверять ему. Я не могла доверить ему свои слезы. Вероятно, он и сам прекрасно это понимал.

— Готовы заказывать? — улыбка официантки источала мёд. Эдвард снова вопросительно на меня посмотрел, но я покачала головой.

— Она будет грибные равиоли.

— Вот уже второй раз вы явно заказываете не то, что хочет ваша спутница, — смущенно улыбнулась официантка.

— Она будет грибные равиоли, — отчетливо повторил Эдвард, отвечая на этой зеркальной улыбкой. Тон его сделался бархатным, словно облачал собой стальной кинжал. Девушка ушла от нас обиженной.

— Запихивать в меня собираешься? — пробормотала я.

— Ты бледная, почти как я. Тебе надо поесть или утром будет плохо.

— А ты не умеешь заботиться, верно?

— Я даже не собираюсь. Просто контролирую ситуацию, — теперь его голос был бесстрастен.

— Сколько тебе лет? — спросила я.

— Много. Пей колу, — сумрачно приказал он.

Я сделала глоток и неожиданно сказала то, что вертелось у меня в голове последние полминуты.

— Какова суть естественного отбора в человеческом обществе?

— Что? — нахмурился он.

— Я слабая, — ровно вымолвила я, пытаясь соображать. — Я не пригодна для материнства и решила так сама. С точки зрения здравости своего рассудка, подозреваю, что у меня есть ряд довольно странных фобий и зацикленность на сверхценных идеях. Я тяжело приспосабливаюсь и адаптируюсь. Я построила себя такой сама, — добавила я, словно припечатав этой фразой всё выше сказанное. — Теперь осталось только стать сильнее. Я хочу быть, как ты.

Странно, насколько быстро меняется его мимика. Только что он спокойно и серьезно меня слушал, а теперь зрачки его расширились, как у взбесившегося кота, брови сдвинулись к переносице, губы презрительно изогнулись:

— Забери свои слова назад.

Я выдержала на себе его взгляд и ответила:

— Нет, — пока он меня не уничтожил, я пояснила: — Быть, как ты — значит быть способной дать отпор событиям.

Он словно что-то вспомнил, его лоб чуть разгладился:

— Ты не стала бежать.

— Да…

— Почему? Ты должна была бежать. Это нормально. И у тебя, кстати, был шанс.

— Я не смогла себя заставить, — медленно вымолвила я. — Мысль о бегстве была для меня… хуже смерти.

Теперь он удивился:

— То есть?

— Бегут только слабаки и трусы.

— Белла, это безумие… — он попробовал рассмеяться, но, увидев моё лицо, не стал и вздохнул: — Мне только начало казаться, что ты становишься для меня предсказуема, и вот опять. Огорошила.

— Я это понимаю, — мягко перебила я, медленно кивнув. — Но изменить это не смогу, такова моя природа. Если я и способна бежать, то просто не всегда. Я просто стою на месте и жду нападения, думая, как защититься.

— Потому что тебе некуда бежать.

Я почувствовала, как тоненькая дрожь прошлась по моим плечам от его слов и тона, каким это было сказано. Эдвард улыбнулся:

— Дичайшее несоответствие внутренних и внешних качеств. Как, скажи на милость, при своей хрупкой конституции в тебе помещаются инстинкты льва? Да еще и так нелепо… так не вовремя себя показывающие. Ты бы погибла в том переулке.

— Поэтому я и обязана стать сильнее. У меня нет выбора. Я должна быть, как ты.

— Мне нужно подумать над этим, — сказал Эдвард, а потом тихо рассмеялся.

— Что?

Меня поразил этот его смех. Он был настоящий. Это был смех не его маски-подростка, не показательная насмешка для меня.

— Интересный ты человек.

— Я так и думала, — усмехнулась я.

Настал его черед удивленно поднимать брови.

— Твои глаза опять почти желтые. Всякий раз, когда они светлеют, с тобой можно безопасно общаться. Ты даже мне улыбаешься. А когда они чернеют, я предпочитаю держаться с тобой осторожнее.

Он вздохнул и покачал головой.

— Я что-то не то ляпнула?

— Нет, ты как обычно раздражающе проницательна.

— Скорее, это остальные слепые идиоты.

— А ты гадкий высокомерный мизантроп.

— Меня это устраивает, — невозмутимо парировала я и добавила, глядя на его улыбку: — Тебя это, кстати, тоже устраивает.

В той его улыбке впервые скользнуло нечто отеческое и искренне теплое.

«Лучше бы ему так мне не улыбаться, — подумала я. — Пока я воспринимаю его, как сфинкса, мне комфортно. Он похож на монумент. Или пирамиду. Или ходячий символ. А когда он становится живее обычного, то между нами пропадает пропасть официальности и холодности. Тогда он становится слишком близко, и мне это сейчас совсем не нужно. Не хватало только привязаться. Я отчетливо понимаю, что такие, как Эдвард, привязываться не способны. Это поставит меня в уязвимое положение».

— Ладно, — пробормотал Эдвард с сожалением, посмотрев в окно. Затем перевел на меня ледяной взор, под которым я застыла:

— Пора покончить с твоей замечательной и безмятежной жизнью. Я вижу, ты в норме. Расскажи мне, о чём ты догадалась.

— С чего ты взял, что я о чём-то догадалась?

— Твоё подсознание мудрее тебя, оно всё чувствовало, оно пыталось предупредить.

— Сначала я хочу кое-что знать.

Мне уже принесли равиоли. Я ела их, едва чувствуя вкус.

— Спрашивай.

— Ты следил за мной?

— Да.

— Зачем?

— Потому что я твой информатор.

— Но не телохранитель. Если бы я погибла, у вас бы не было с этим проблем. Ты снова спас меня по собственной воле. Сегодня было солнечно, и ты не показывался на люди, был вынужден следить за мной издалека.

Эдвард сощурился, подался ко мне ближе и медленно улыбнулся:

— У тебя есть теория?

— Не делай так…

— Белла, ты начала эту игру, так играй до конца. У тебя есть теория? Зачем я спас тебя в третий раз по собственной воле, да еще и… в столь отвратительно погожий солнечный день?

— Возможно, тебе от меня что-то нужно.

— Возможно, — сладко протянул он, отчего у меня неприятно задрожали колени.

— И что это?

— И правда — что бы это могло быть? У тебя пока неплохо получается угадывать. Я предоставлю тебе возможность самой ответить на вопрос.

— Так не честно, — прошептала я.

— Ты можешь попробовать заставить меня рассказать, — невинно добавил он.

Я мрачно сдвинула брови и сказала:

— Мне действительно не хочется есть.

— Тогда я отвезу тебя до дома, и ты расскажешь о своей догадке в машине.

Официантка зачарованно смотрела Эдварду вслед, и мне сделалось неприятно, словно я увидела, как любуются чем-то постыдным и плохим. Иногда людям достаточно видеть что-то красивое, чтобы наделить это самыми возвышенными качествами. Эдвард так холодно дал ей чаевые, что девушка взглянула на него неприязненно, и я поняла, что он сделал так нарочно. Он пытается отталкивать от себя малейшее проявление незаслуженной привязанности.

Стало немного легче.

Я села в машину. В салоне было тепло и тихо, так что я могла говорить негромко, и Каллен всё равно слышал бы меня. Стрелка на спидометре стремительно росла, но мне было не страшно. Слегка захватывало дух, когда она достигла числа сто тридцать. Это значило, что мы приедем быстро, и у меня не так много времени.

— Ты умеешь читать мысли? — спросила я.

— Нет, — ответил он. — Всё не совсем так. Человек редко думает с помощью слов. В зависимости от вектора восприятия человека и от того, как устроено его сознание, онмыслит по-разному. Кто-то быстро и безостановочно, да еще и в два, три потока. У кого-то в голове музыка и всякая чепуха в виде картинок. Кто-то старается думать поменьше или тормозит, а кто-то думает исключительно звуками. Я чувствую всё это, как… запах и цвет, принимаю это на себя и узнаю информацию в том виде, в каком она находится в голове человека.

Когда он это сказал, до меня стала доходить одна жуткая истина, которая на секунду заставила меня в ужасе распахнуть глаза:

— Господи, и долго ты так существуешь?

— Долго, — промолвил он.

— И это можно отключить?

— Только если далеко уехать или глубоко погрузиться в собственные мысли. Со временем я натренировал этот навык достаточно хорошо, чтобы слышать только шум. Будто постоянно находишься в толпе народа. Но по большей части я не могу не воспринимать их. Как вечно перегруженный приёмник.

— Ужасно, — вырвалось у меня. — Если существовать так долгие годы, можно хорошо понять человеческую натуру. Можно… — я осеклась, поняв, что мой тон слегка изменился, стал растерянным. — О… Так вот почему ты так легко убиваешь их? Ты сказал, что те парни должны были умереть…

— Проклятье и прелесть моего дара заключается в том, что я не могу с оптимистичной наивностью сказать, что каждого можно исправить или что каждая жизнь ценна. Теперь я понимаю, что это не так, потому что у меня перед глазами круглосуточно пополняющиеся факты, статистика и огромный опыт. Есть люди, а есть животные. И на животных я охочусь, — он опять перестал выглядеть молодо, его профиль показался мне почти царственным, но это не красило его, а лишь внушало безотчетное смущение.

— А почему ты не слышишь меня? — спросила я.

— Догадливая какая, — пробормотал он. — Думаю, дело в том, как ты мыслишь.

— У меня с головой не в порядке?

— Белла, я слышу голоса, а ты считаешь, что с тобой что-то не в порядке? — он усмехнулся. — Я понятия не имею, в чём дело. Ты человек. И ты должна подходить под стандартные шаблоны, подобно остальным. Каким бы интересным и сильным ни был человек, он мыслит определенным образом, и чаще всего не может этого изменить. Ты не исключение, но почему-то читать тебя сложно. Может… это не с тобой что-то не так, а со мной.

— Не понимаю.

— Ты помнишь нашу первую встречу?

— Да, — нахмурилась я. — Это довольно трудно забыть.

Взгляд Эдварда буравил пространство перед собой.

— Ты была в большой опасности, — тихо сказал он. — Ты и сейчас в опасности.

— Я знаю…

— Расскажи мне о своей догадке, — тихо сказал он. Мы оба всё уже понимали, но я знала, что обязана сама произносить это вслух.

— Когда ты сказал, что в Ла Пуш не твоя территория, это сильно засело мне в голову. Я приехала на пляж, и там повстречала людей из резервации. Один из них, желая произвести на меня впечатление и напугать, рассказал парочку местных страшилок. И когда я их услышала, мозаика стала складываться. Потом я приехала домой, всё проанализировала, но у меня оставались сомнения, и… — я почувствовала, что сильно нервничаю.

Стрелка спидометра медленно поднялась чуть выше. Эдвард не смотрел на меня и молчал.

— Я стала искать информацию в сети…

— О чём? — вкрадчиво и тихо спросил он.

— О вампирах.

— Нашла что-нибудь?

— Только чепуху и домыслы… Эдвард, — я посмотрела на него беспомощно и открыто, признавая свое поражение, — у меня так много вопросов, что это почти меня убивает.

Эдвард нахмурился, потом медленно выдохнул:

— Так. У тебя появились вопросы? Это всё?

— Не совсем, — я решила быть откровенной до конца, — с той поры я совсем тебя не боюсь.

Он перевел на меня полный изумления взгляд:

— Что?!

— Мне всё равно, что вы монстры. Важно совсем не это…

— Чёрт возьми, а что тогда для тебя важно?

— Важно, насколько огромен этот мир и какое место я в нём занимаю. Всю свою жизнь я была тут словно пассивный зритель — чужой всему и вечно скучающий. Теперь у меня слишком много вопросов.

— Я могу убить тебя или использовать, ты понимаешь? Это не шутки, Белла. С чего ты взяла, что можешь положиться на мои моральные принципы? У меня их практически нет — издержки возраста, знаешь ли. Приходит понимание относительности морали.

— Да, — раздраженно сказала я, — всё верно. Ну и что?

Секунду посмотрев на меня, он покачал головой:

— Господи, да ты и правда ненормальная.

Я смутилась и впервые почувствовала, что готова зареветь. Слышать это от него сейчас оказалось болезненно. Но я заметила, что он улыбается — слабо и печально. Эхом пробормотал:

— Да, ты совершенно чокнутая.

— Это хорошо? — неуверенно уточнила я.

— Мне нравится, — ответил он тихо и рассмеялся. — Но ты же не понимаешь, что тебя может ждать…

— О, ты думаешь, я дура наивная? — слегка язвительно поинтересовалась я. — Может, ты думаешь, что я верю в свою исключительность в твоих глазах? Вообще, как только я поняла, кто ты, до меня дошло, в каком смысле я могу тебя интересовать. Это дико неприятно, но я знаю, что может меня ждать. Ты воспользуешься тем, какое место теперь занимаешь в моём мире, и однажды скажешь мне, что тебе нужно немного моей крови. Знаешь, я дам ее тебе хоть сейчас. Я буду знать, что ты просто меня используешь, но я не смогу отказать тебе. Это бесит. И всё же я это хорошо понимаю.

— Тогда почему ты…

— Да, потому что есть нечто большее, чем мои идиотские переживания, чем сама моя жизнь, гордость или судьба. Потому что есть этот мир, есть настоящая жизнь и истина. Я прикоснусь к ней, чего бы мне это ни стоило, — а потом я поняла, что дрожу от слез. — Даже если ты невыносим. Даже если твой интерес ко мне абсолютно хладнокровен. Даже если я умру. Ты меня не интересуешь, мне вообще плевать, что ты такое… Мне нужно понять, как всё устроено. Мне нужна логика происходящего, чтобы ответить, наконец, есть ли в этом мире для меня место или я… просто тень.

Эдвард заговорил тихо:

— Порой по улице бредешь — Нахлынет вдруг невесть откуда И по спине пройдет, как дрожь, Бессмысленная жажда чуда.

Отчего-то эти незнакомые меткие, волшебные строки подействовали на меня так, словно в грудь вонзили кинжал, смазанный сладким ядом. Я зарыдала почти в голос от того, что кто-то понимал меня. От того, что кто-то когда-то создал эти строки, а теперь, спустя много лет, их произносит человек в машине рядом со мной. Он произносит их так, что я совершенно точно понимаю — Эдвард Каллен никогда не убьет меня. А даже если и убьет, я, кажется, не против.

Он остановил машину и, молча, привлек меня к себе, пока я выплакиваю у него на груди годы неведения, слепоты, тщетных попыток понять мир. Не то чтобы это нас сблизило. Скорее, это было элементарным и естественным диалогом между нами.

— Твоя кровь и впрямь притягательна, но это… не особенно верное определение. Я так сильно хочу тебя укусить, что каждую секунду вынужден контролировать собственные рефлексы. Если не сделаю этого, ты умрёшь, — ровно вымолвил он, отпуская меня и давая салфетки. — Вся моя сентиментальность — это привязанность хищника к своей добыче.

— Я так и поняла, — икая, сказала я. Странно. У меня размазалась косметика, опухли глаза, покраснел нос, я выглядела ужасно, но меня это не волновало. Он не воспринимался мной, как симпатичный монстр. Эдвард Каллен — сфинкс. И я отгадываю его загадки.

— Подожди. Как же ты держишься, если влечение настолько сильное?

— У меня есть на это причина, — ответил он твёрдо. — Я должен остаться в Форксе, а убивать тебя нельзя. И мне нужно терпеть, выхода нет.

Теперь мне стало ясно, что его мучило всё это время. Ясно, почему он резко отходил от меня, торопился уйти от меня с каждого урока. Он берёг меня, а я порой…

Что же он испытывает каждый день? Читая чужие мысли, мучаясь от постоянного огня в своих венах, сохраняя невозмутимость или играя роль подростка.

Я смотрела на него с ужасом.

— Мне не стоит пить твою кровь, — добавил он спокойно. — Так что этого никогда не случится, будь уверена. Это не полезно ни для меня, ни для тебя. Мягко говоря… Выходит, у тебя много вопросов?

— Очень, — шепотом призналась я, стараясь отодвинуться от него подальше.

Он только что обнимал меня. И не ради себя, а просто чтобы утешить меня. Я посмотрела ему в глаза. Кто он такой?

— У тебя фантастическая сила воли, да? — спросила я.

— Мне так говорят. Во всяком случае, Эмметт сказал, что я делаю нечто невозможное. Но я всегда был очень упрям. Я решил остаться здесь, пока не решу кое-какие дела. И я останусь. Никакая девчонка с особенно вкусным запахом не должна перебить мои планы.

— Справедливо.

— С каждой минутой я всё сильнее привыкаю к тебе, так что сейчас всё нормально, не нужно так вжиматься в дверь. Хотя если я отойду от тебя хотя бы на три или четыре часа, то привыкать придётся заново, — усмехнулся он. — Давай продолжим о твоих вопросах.

И я приготовилась слушать, полностью отодвинув на задний план реальность. Если бы где-то поблизости прогремел бы взрыв, едва ли бы он меня отвлек.

— Ты произнесла это гламурное словечко «вампир», но по большей части мы упыри. Это и есть то исконное слово, которое в разных вариациях повторяется в легендах.

Я поморщилась:

— Звучит некрасиво.

— В этом и нет ничего красивого, — не смутился он. — Вампиризм — это очень старая, редкая и живучая разновидность бешенства. Наиболее верное обозначение нас — слово «упырь». Или «белый».

— Бешенство? — я выглядела разочарованной, поэтому Эдвард ухмыльнулся.

— Звучит, может, обыденно, но бешенство — не самый простой вирус. Во всяком случае, у вампиризма с бешенством есть родственная связь, хотя и небольшая. Бактерия вируса бешенства очень сложная по своему строению, и бактерия вампиризма по своему строению напоминает огромный запутанный фуллерен — она круглая и почти симметричная. Как и бешенство, вампиризм распространяется по нервным путям, но при этом заражает их по пути своего продвижения. Заражение длится дольше, чем бешенством и протекает тяжелее. В отличие от бешенства, вампиризм устойчив против любого воздействия, включая радиационное. Но прямое попадание солнечных лучей вызывает кратковременную защитную реакцию, которая заставляет вампиров на солнце… несколько преображаться. Это, помимо прочего, причиняет нам невероятную, дезориентирующую боль на короткое время.

— Ты хочешь сказать, что поражается сама способность нервных клеток передавать друг другу информацию?

— Умница.

— И как это происходит? — нетерпеливо спросила я.

— Обычно электрохимическая связь происходит довольно долго. То есть, для человека это быстро, но на самом деле процесс перехода из чисто электрического состояния в химическое — сложная реакция, состоящая из нескольких этапов. Так вот нервная система вампира устроена совершенно иначе, нежели у любого другого живого существа. Между всеми нервными клетками вместо аксонов протянуты молекулярные трубки. До сих пор не известно, что за процессы в них происходят, потому что они слишком быстрые, но благодаря им меняется вся нервная система, скорость ее работы, реакции и взаимодействия с организмом. Мы быстрее, мы можем не спать, наша регенерация полностью контролируется головным мозгом, и она довольно быстрая, поэтому процесс старения для нас невозможен. Наша сила контролируется только нашим сознанием. Существенно страдает только один отдел в голове. Способность сопереживать, любить, привязываться… Потому в древности люди считали, что вампиризм убивает в человеке душу. На ранней стадии заболевания человек впадает в длительные, жуткие припадки бешенства. В этой стадии человек уязвим, смертен и почти не отличим от любого больного бешенством, поэтому его можно убить. Их и убивали.

— Я не понимаю только, каким образом вышло, что никто о вас не знает, — сказала я.

— Еще как знают, — ответил Эдвард. — И довольно давно. Наука шла вперед, Белла, а вместе с ней изучение бешенства. Как только был открыт вампиризм, его немедленно засекретили. Даже я не знаю, кем было создано открытие и где это произошло. С тех самых пор — точнее, лет через пять — вампиры стали частью мира людей.

— Зачем?

— Я расскажу тебе позже и про Договор и про причину его возникновения. Можешь быть уверена, — сказал Эдвард мягко. — Мы почти приехали.

Увидев на моём лице разочарование, он улыбнулся:

— Я буду завтра в школе.

— Надеюсь, — упавшим голосом пробормотала я. — Знаешь, что странно? Я постоянно помню о том, что если хоть кому-нибудь попытаюсь это рассказать, ты меня убьешь.

— Так и сделаю, — подтвердил Эдвард, серьезно глядя на меня, — поэтому будь умницей.

— Хорошо. Слушай, а может как-нибудь всё-таки обойдемся без легенды о том, что мы встречаемся?

— Ты можешь разболтать Тайлеру, что просто крутишь меня за нос, — пожал плечами Эдвард. — Вроде как я от тебя без ума, а ты просто этим играешь.

— Ты отвратительный человек.

— Придумай что-нибудь. Легенду не отменить. Нас видели вдвоем, и завтра уже на ленче вся школа будет думать, что ты избранница небожителей Калленов.

Он еще и издевается.

Машина остановилась. На прощание Эдвард сжал мою руку:

— Ты хорошая девочка, Белла. Давай мы оба постараемся, чтобы из нашей затеи сделать тебя посвященной не вышла трагедия, хорошо?

Он смотрел на меня, как на ребенка. Впрочем, он и видел во мне ребенка. Интересного, талантливого, но всё же дитя. Это вызвало во мне острую печаль, которую я постаралась скрыть.

— Хорошо, — пробормотала я.

— Доброй ночи.

Короткий разговор с отцом, когда я пришла, пролетел мимо моего сознания. Я отвечала ему на автомате.

Напоследок Чарли заметил, что я неважно выгляжу и сказал мне лечь спать. Я солгала насчет того, что девушки утомили меня бесконечными походами по магазинам.

Обыденный разговор казался сухим, ненатуральным, будто я играю роль.

Кое-как переставляя ноги, я добралась до спальни, медленно закрыла за собой дверь, оперлась на нее. Скинула с плеча свою сумочку.

Что-то изменилось сегодня. Словно Эдвард что-то передал мне, как заболевание. Он точно не кусал меня — я проверила свою шею на предмет укусов. Да и зачем бы ему это делать? Наверняка им запрещено просто так по произволу плодить себе подобных.

Но всё-таки что-то поменялось…

На ослабевших ногах я поплелась в ванную, там я стянула с себя одежду и рассматривала свое тело. Ничего. Только ладони поцарапала. Всё нормально.

Потом я долго стояла под горячей водой, пытаясь заставить себя не упасть. Мне было так холодно, словно всё это время я провела на зимнем жгучем морозе. Тело покрылось невидимой коркой льда. Наконец, воде удалось пробиться сквозь нее, и я согрелась. Но когда вышла из ванной, еще сильно дрожала.

У меня не хватало сил, чтобы высушить волосы феном, так что я просто надела спортивные штаны, толстовку и замотала голову полотенцем. Затем я откинула с кровати плотное, тяжелое одеяло и легла под него на бок, поджав под себя ноги. Руки еще казались холодными, но я понемногу расслаблялась. Волны тепла с каждой секундой окутывали моё напряженное тело всё сильнее…

Цветным калейдоскопом в голове проносились события, отрывки произошедшего. Впечатлений было так много, что от них стало плохо, мутило в районе солнечного сплетения, всё еще хотелось плакать. Мне необходимо было как-то подчеркнуть этот хаотический поток мыслей в голове, чтобы успокоиться и уснуть.

«Кажется, я падаю в очень глубокую пропасть. Это всё Сфинкс. Он поймал меня».

______________________________________________________________________

(1) В эти минуты песня в наушниках Беллы Hollywood Undead - “Lion”. Имеют значение строки песни. Внутренняя борьба льва и обычного человека. Лев предсказуемо побеждает. В данном случае стремление Беллы быть львом - существом, которое не боится ни себя, ни правды, какой бы она ни была.

Комментарий к Диалоги со сфинксом. Часть седьмая - Сфинкс поймал тебя

Из плейлиста Беллы:

Hypnogaja - The March

Из плейлиста Эдварда:

The Birthday Massacre - Goodnight

========== Коллапс. Часть первая - блаженство неведения ==========

В мире что-то поменялось. Я поняла это, когда проснулась и ощутила непривычную для меня тяжесть в грудной клетке. Потом вспомнила лица пятерых убитых парней. Проверила себя на наличие жалости, совести, тревоги или печали… Печаль, впрочем, отыскалась. Она выразила себя в мысли: “Они растратили свои жизни на такую глупую убогую деструктивность, а ведь могли бы жить иначе и до сих пор были бы живы”.

И ни капли сожаления о поступке Эдварда. Мало того — если я попаду в такую ситуацию повторно, я снова буду пытаться прикончить тех, кто пытается прикончить меня. Сила действия равна силе противодействия — закон, и точка. У меня не будет времени разбираться, добрый человек или злой— если на меня нападают, я обязана себя защищать.

Похоже, я эмоционально крепче, чем думала о себе.

Я еще не знаю, что мне придется делать и что такое этот Договор. Отныне мне сложно предсказывать свою жизнь. Это не страшно, меня тревожило только какое-то изменение в самой себе, которое я никак не могла уловить.

Волосы у меня густые, под полотенцем они не высохли, а только растрепались и слегка завились. Я раздраженно провела по ним щеткой и сделала на голове пучок. Под глазами пролегли тени, но сами глаза блестели незнакомым мне блеском. Я с трудом узнала свое отражение, в нём появилось нечто хищное. Это уже не тот ленивый, спокойный взгляд существа, которое считает себя умнее всех…

Спотыкаясь, я спустилась в кухню. Витание в облаках однажды будет стоить мне сломанной ноги. Ударилась ногой о порог и чуть не упала, приложившись головой об угол столика…

Есть не хотелось совсем еще со вчерашнего вечера. Обычно у меня вполне стабильный аппетит по утрам, и я заставила себя следовать привычке. Съела один большой круассан и запила его молоком. Мне требовался кофеин, но сейчас я ничего не хотела варить.

Посмотрев на часы, я остолбенела. Побью все рекорды и приеду в школу раньше всех.

«Наплевать», — подумала я и выглянула в окно. Сыро, туманно, Форкс предстал передо мной в своём обычном облике — мокрый, точно масляными красками нарисованный набросок вместо города, нахохлившийся от густой зелени, мрачный, тихий… Я улыбнулась мерзкому, отвратительному, но слабому дождику. Я улыбнулась ему искренне, потому что в безумии этого тихого, странного, скучного городка крылась теперь вся моя жизнь.

Сегодня пасмурно. Это значит, что Эдвард совершенно точно появится в школе.

Я наспех набросила на плечи куртку и вышла из дома, поскользнулась, схватилась за ручку двери и тихо выругалась. В тот момент я расслышала тихий смех. Обернувшись, никого не увидела, но чуть впереди в пелене тумана за оградой стоял Эдвард, я узнала его силуэт.

— Каким образом у тебя получается спуститься из своей спальни, не переломав себе ноги? — спросил он, подходя ко мне.

— Что ты тут делаешь?

— Хотел предложить тебе доехать до школы вместе.

— Отлично, поехали, — решительно согласилась я. — А откуда ты знаешь, где находится моя спальня?

— Я знаю многое.

— Это как-то немного слишком…

— Нет, я обязан знать о тебе почти всё, пока ты не в курсе Договора и не являешься официально посвященной, — покачал головой Эдвард, галантно открывая мне дверь своей машины.

— И давно ты тут находишься?

— Я приехал вовремя, — ответил он. — Услышал мысли твоего отца.

— Безумие… — прошептала я со слабой улыбкой.

— Ты счастлива, — произнес он. — Но скоро это пройдет.

— Почему? — быстро нахмурилась я.

— Потому что ты не коснулась и части правды, — выговорил он тихо.

— Мне можно задавать вопросы? Они тебя еще не раздражают? — спросила я осторожно.

— Вопросы меня не раздражают, — он помедлил. — Но твоя реакция порой удивляет. И ты не должна сейчас улыбаться, учитывая, что ты пережила и в какую историю вляпалась. Но я привыкну.

— Я скучная, Эдвард. Когда ты узнаешь меня лучше, разочаруешься, — с небрежной уверенностью отметила я. — А на какой машине поехали твои родные?

— На машине Розали, — и вздохнул. — Она зла на меня, как и Джаспер. Но если второй весьма хладнокровен, то эта девушка склонна реагировать бурно.

— Почему она зла?

— Переживает за… цель нашего пребывания здесь. Считает ошибкой твоё спасение, а после того, как Джасперу пришлось зачищать следы, наверное, просто в ярости. Но это пройдет. Она перфекционистка, не любит сдвиги в планах и разные непредсказуемые переменные.

Когда мы подъехали ко двору, выяснилось, что мы оказались тут не так уж рано. Треть стоянки была уже занята, а прямо у школы меня ждала Джессика. Засада…

Увидев моё лицо, Эдвард заговорил серьезно, перечисляя пункты:

— Так, это будет непросто, но ты обязана справиться. Представь, что влюблена в меня по уши, и вчера у нас было что-то вроде свидания. Тебе это льстит, но не слишком, потому что ты гордая. Ты смущена тем, что нас видят вместе. Можешь пару раз споткнуться. Я буду прикасаться к тебе — отвечай мне. Можешь не проявлять инициативы, но не отталкивай меня. Всё понятно?

— Да, — буркнула я, глядя в сторону Джессики.

Эдвард вздохнул:

— Привыкай. Это твоя новая жизнь. Ты почти всегда будешь играть роль.

Я посмотрела на него с вызовом:

— Чепуха, я справлюсь.

Он улыбнулся и открыл машину. Джессика шла к нам навстречу, глаза ее блестели от желания порвать меня на тысячи маленьких ответов на ее вопросы, которые так и рвались наружу. Но вместо этого она просто очень четко произнесла:

— Доброе. Утро. Белла.

— Доброе… — промямлила я. Эдвард улыбнулся ей — вежливо и мягко, он снова сделался непостоянным и капризным парнем из богатой семьи, который может быть внезапно снисходителен и добр к кому угодно.

— И тебе доброе утро, Джессика, — сказал он.

Та посмотрела на него с легким удивлением и сдержанно кивнула. А потом с большой неохотой ушла, пообещав, что мы обязательно увидимся на тригонометрии.

— Она устроит тебе допрос с пристрастием, когда вы вместе с ней окажетесь в классе. Мне стоит знать, что ты скажешь, — произнес Эдвард.

Он шел слишком близко ко мне, и это нервировало. Интересно — как это притвориться, что я люблю его? Мне проще притвориться, что я влюбилась в… в кого угодно. Может, начать представлять кого-нибудь вместо него?

— Ну, я буду глупо хихикать, смущенно краснеть и расскажу, что не было ничего особенного. Просто ты пригласил меня поужинать, был очень мил, довез меня до дома, и мы еще не целовались.

— А это зачем говорить?

— Эдвард, ты же читаешь мысли людей. Ну, как ты думаешь, что, в первую очередь, будет интересовать моих подруг?

— Ты права, — кивнул он. — Меня устраивает, так ей всё и скажи. Еще ее интересует, встречаемся ли мы и как ты ко мне относишься.

— Мы не встречаемся, и ты тип, который посвящает меня в важную государственную тайну.

— Только попробуй выкинуть что-то подобное, — нахмурился он, сверкнув на меня глазами.

— Хреново у тебя с чувством юмора, — процедила я. — Я скажу, что мы… встречаемся, и, ой, кажется, я влюбилась, но это не точно, — в конце этой фразы я глупо заморгала и невинно посмотрела на Эдварда.

— Тебе просто ужасно не идет.

— Как так? Разве я не кажусь тебе привлекательной и милой скромницей? Нет? Ничего не поделаешь, привыкай, такая у тебя теперь есть девушка, соответствующая всем канонам жанра, — злорадно ответила я.

Эдвард мстительно потрепал меня по голове, и я хлопнула его по ладони. Он улыбнулся:

— Теперь ты лохматая.

Со стороны, наверное, и впрямь мило выглядело…

— Увидимся на ленче, — сказал он мне на прощание и сбежал, поправив на плече рюкзак.

Первый, кого я увидела в классе, был, к сожалению, Тайлер. Он не смотрел на меня. Выглядел спокойным, расслабленным и, кажется, совсем не расстроился, но не взглянул на меня и краем глаза.

«Ладно, — подумала я, почувствовав, как в груди похолодело, — так для тебя гораздо лучше. Наверное, ты и сам сейчас это понимаешь». Но в то же время я ощутила разочарование. Если бы в этот момент он потащил бы меня в коридор и потребовал бы объяснений, не закатывая истерику, я бы впечатлилась.

На тригонометрии мне пришлось объясняться с Джессикой. Ярким и изящным таранчиком влетев в класс, эта девушка немедленно плюхнулась рядом со мной. Щеки ее были розовыми от воодушевления, а глаза блестели так же, как утром. На губах сияла плотоядная улыбка.

— Рассказывай, — потребовала она.

— Нечего рассказывать, — попробовала упираться я.

Правило женской дружбы — рассказывать всё о нём. Рассказывать в эпитетах, подробно и с выражением. Еще одно правило: этим парнем можно восхищаться, пока подруга с ним встречается. Если встречаться они закончат, то парень автоматически переходит в классификацию некрупного рогатого скота, не слишком обремененного зачатками интеллекта. Еще нужно обязательно поломаться прежде, чем рассказывать. Чтобы услышать:

— Ладно тебе, не тяни… Это было свидание?

— Похоже, да, — ответила я.

— Похоже? Ты не уверена?

— Это было свидание, — сказала я, придав тону уверенности.

— Какой он? Ну… в неформальной обстановке. Просто он вечно такой серьезный. А на самом деле?

Таких вопросов я не ожидала. А еще совсем забыла, что Эдвард слышит ее мысли и, соответственно, знает всё о моих ответах ей. Растерявшись, я решила быть честной.

— Надежный, — сказала я, подумав. — Сильный и уверенный, но без всякого пафоса. Открытый и совсем не высокомерный. Остроумный. Умеет слушать, умеет действовать, когда этого требуют обстоятельства. В то же время он простой и кажется тебе понятным, — я пожала плечами, — но это иллюзия. Я до сих пор понятия не имею, какой он на самом деле.

— Ого… — восхищенно округлила глаза Джессика. — Прямо рыцарь. Таких больше не делают.

— Просто рано сформировавшаяся личность. Знаешь, он психологически взрослее остальных. Дело в этом.

— И ты ему нравишься?

— Честно? — я пожала плечами. — Понятия не имею.

— Но это же было свидание.

— В общем, да.

— Значит, ты ему нравишься! Вы заранее встретиться договорились?

— Нет. Мы встретились случайно… — я подавила дрожь в своих руках. — Наверное, я никогда еще не была так рада видеть его.

— Оно и понятно. Но я думала, он тебе не нравится.

— Он раскрыл себя с другой стороны, — ответила я. — Он вовсе не заносчивый. Просто есть люди, которые очень любят своё одиночество, оно им необходимо. И в этом мы с ним отчасти сходимся.

— Белла, вы целовались?

— Нет, но… — я вспомнила то, что произошло в машине. — Он обнял меня вот так.

Я притянула к себе Джессику, и та даже заерзала на стуле:

— Это даже больше, чем поцелуй!

Я удивилась, отпуская ее:

— Что? Почему это?

— Это настоящая нежность. Белла, ты конкретно влипла! — голос ее от высоких интонаций грозил перейти в ультразвук. — А вы еще встречаетесь?

— Он сказал, что подвезет меня в Сиэтл, потому что боится, что мой пикап не выдержит дороги.

— Ну, вот, я же говорю — заботится, — сияла Джессика.

Странная штука — женская солидарность. Она так радовалась, словно это у нее начались отношения. А вместо этого она просто искренне счастлива за меня. Бедняга. Если бы она знала, как мне было не по себе в те минуты. Если бы она знала, как далека я от того, чтобы быть прежней-собой. Я не любила врать, а врать так явно и отвратительно — совсем не моё. Я покраснела от стыда, но Джесс решила, что я смущена.

— А как ты думаешь, в субботу он… поцелует тебя?

Я резко покачала головой:

— Сильно сомневаюсь.

И тут же представила себе — каково это — целовать его. У него, наверное, просто ужасно холодные губы.

Стало не по себе.

— Белла, ты только скажи мне честно. Он правда нравится тебе? — она вдруг стала серьезной.

— Да, — выдавила я из себя, но такой откровенно лживый ответ меня не устраивал, и я не выдержала, пояснила: — Точнее, он мне нужен. Необходим гораздо сильнее, чем я бы этого хотела. Он нужен мне больше, чем я ему.

Я очень старалась не лгать хотя бы в чём-то.

— Слушай, если он настолько нужен тебе, то не отпускай его и не будь слишком требовательна. Возможно, даже хорошо, что он не торопит события. Он воспринимает тебя серьезно.

— Это я уже поняла, — негромко пробормотала я.

В тот момент, к счастью, прозвенел звонок, и я постаралась сосредоточиться на уроке.

За ленчем мы с ним будем изображать воркующую парочку, пока Эдвард подготавливает меня к какому-то Договору. Судя по всему, это что-то ужасное. Что-то, от чего я навсегда могу перестать быть счастлива.

Не представляю, что это может быть. Я видела убийство, я едва не погибла, я посвящена в государственную тайну. Что дальше?

Перед ленчем Эдвард ждал меня у класса. Вид у него был очень мрачный. Он смотрел в окно в коридоре, положив одну руку на подоконник, и его указательный палец монотонно постукивал по нему. Посмотрев на меня без улыбки и даже с некоторым сожалением, он, молча, пошел рядом со мной в столовую. За этим наблюдал весь класс, и я чувствовала, как спину мне жгут взгляды. Я совсем не боялась этого, но весь этот спектакль показался мне мерзким, грязным и неуместным. Захотелось спрятаться куда угодно. Эдвард осторожно коснулся ладонью моих пальцев и взглянул на меня:

— Всё нормально, ты справилась.

Я едва заметно кивнула и ничего не ответила.

В очереди он всё так же, молча, набрал нам обоим еды. Мне было всё равно, что есть. В его присутствии меня часто оставляет аппетит.

Если я всё сделала правильно, то какого чёрта он так мрачен?

А если что-то случилось?

Я оказалась права. Эдвард сказал, сев со мной за столик:

— Придется всё ускорить.

— Что ускорить? — испуганно спросила я.

— Твоё информирование. Должно быть постепенно, но, как я и сказал, Розали разозлилась. Она сказала, что если всё, что я о тебе говорю, правда, то ты должна доказать это своей адекватной реакцией.

— Так. И что теперь?

— Я хотел дать тебе хотя бы месяц спокойной жизни. Думал, к тому времени мы разберемся… с тем, зачем сюда прибыли, но она хочет быстрее ввести тебя в курс дела. И остальные тоже считают так же. Это опасно, — он опустил взгляд. — Но выхода нет. Ты всё узнаешь раньше. Всё, включая и Договор и цель нашего визита. В этот момент, Белла, правильной реакцией с твоей стороны может быть только одна. Принятие и готовность выполнять Договор, защищать его. А я тебя слишком хорошо изучил… Ты отреагируешь совсем не так, как они хотят.

— А какая разница, как я отреагирую?

— Договор — одна из самых засекреченных вещей в мире, — произнёс Эдвард медленно. — При посвящении неофита о нём проверяется всё до мелочей. Если в круг попадёт ненадёжная личность, это грозит дезинформацией, катастрофой, масштабов которой ты не можешь себе представить. Твоя реакция на Договор говорит о том, насколько ты способна хранить его в тайне и беспрепятственно принимать. Твоя реакция должна быть зафиксирована мной и Джаспером — он читает эмоции. Абсолютный эмпат со способностью в том числе повышать и понижать контроль эмоций. Если от меня ты скроешься, то от него — нет. И единственная причина, по которой я твой куратор, а не он заключается в том, что у Джаспера самый низкий порог самоконтроля при взаимодействии с людьми. Ему нельзя постоянно контактировать с тобой.

— Я попробую притвориться, проконтролировать эмоции, сделать дыхательные упражнения.

— Ты не сможешь притвориться, — прошептал он, покачав головой и посмотрев на меня исподлобья. — Но ты должна морально подготовиться, понимаешь? Изо всех сил. Успокоительные при проверке Джаспером не работают, он чувствует их вмешательство, как искусственные помехи. И он не расположен к тебе, как и Розали. Поэтому, Белла, тебе нужно морально подготовиться к тому, что ты услышишь о самой вопиющей и циничной несправедливости, какая только может быть. Ты должна уметь притвориться, что готова защищать такую систему и оберегать ее тайну. Если ты не сделаешь этого, тебя в лучшем случае изолируют навсегда от общества. В худшем — казнят. Большего я тебе пока не скажу, за нами наблюдают, и тут многовато людей.

— Поняла, — негромко вымолвила я, дрожа всем телом. — Мне изначально было ясно, что просто не будет.

— Не будет, — эхом ответил Эдвард. — Дальше только хуже. Запомни это.

— Ты опечален.

Он молчал.

— Ты обо мне беспокоишься? — негромко спросила я.

— Однажды ты поймёшь, не забивай себе голову. Одно тебе нужно усвоить и хорошенько зарубить на носу. Не только я необходим тебе, — он посмотрел мне в глаза. — Ты мне тоже.

Когда он это сказал, я оцепенела, сердце сладко дёрнулось, и на мгновение я поддалась очарованию его откровенности, с которой он произнёс эти слова. Потом я резко покачала головой:

— Это жестоко, Эдвард, не говори так. Я слишком хорошо понимаю, кто ты.

— Не будь так самонадеянна.

Я молчала.

— Тебе придется мне поверить. Впрочем, лично для меня это значения не имеет. Белла, тебе надо есть, ты похожа на труп даже больше, чем я, — добавил он с невеселой усмешкой. — Я так понял, ты говорила о поездке в Сиэтл, чтобы отмазаться от бала?

Как здорово, что он сменил тему разговора.

— Да, но еще я хотела побольше о вас выяснить, заглянуть в библиотеку.

— В выходные будет солнечно, — сумрачно пробормотал Каллен. — Я должен показать тебе, почему мы прячемся от солнца.

— Ты сказал — это больно.

— Очень, — спокойно признал он.

— Зачем мне это видеть? Мне достаточно знать о вашей трансформации.

— Не достаточно. Ты должна уметь отличать вампира от человека. У тебя и так неплохо может получаться, но я обязан получше натаскать тебя в этом, — сказал он.

— И к чему нужно готовиться?

Он таинственно улыбнулся:

— Показываться перед людьми на солнце запрещено Договором. Потому что после такого зрелища всё выйдет наружу. Наказанием за нарушение является смертная казнь без суда и разбирательств. В последний раз инцидент произошел в Каире три года назад. Вампир снял с себя капюшон в толпе народа. Потом устроили массовую зачистку.

— Что это… значит? — тихо спросила я.

— Тот случай не требовал больших человеческих жертв, — спокойно ответил он. — Ликвидировали только вампира, его девушку и ее подругу. Пять человек пришлось отправить в психиатрические клиники, а дальше действовала лживая пропаганда. Желтые газеты пестрели новостями о том, что какой-то псих распылил в городе газ, из-за которого у некоторых могли начаться галлюцинации, — затем он пробормотал со вздохом, тихо: — Нам нельзя смотреть на солнце. На свету правда уродлива, Белла…

— Почему ты вдруг это сказал? — вздрогнула я.

— Не торопись понимать это. Тебе осталось немного дней счастливого неведения, я не хочу лишать тебя их.

Я подавленно молчала, а потом сказала:

— Ты открываешь мне этот жуткий мир. Но мне не страшно.

— Это в тебе и удивляет, — недовольно промолвил Эдвард.

— А вот оказаться в этом мире без кого-то, вроде тебя, жутковато…

— Давай-ка я тебе кое-что проясню, — сказал он слегка раздраженно. — В нашу первую встречу я мечтал тебя убить. И сейчас думаю об этом. Запах твоей крови с ума меня сводил. Я тысячи раз представлял себе, как перегрызаю тебе глотку, а потом убиваю всю школу и поджигаю здание. Я был готов пойти на это, лишь бы попробовать твоей крови. Каждый день в школе был для меня страшным испытанием, и Карлайл поставил на совет вопрос отстранения меня от дела. Но… чёрт, я не могу отказаться от дела. Пришлось клятвенно ему пообещать, что я справлюсь с собой или можно меня казнить. На таких условиях мне разрешили остаться. Белла, тебе не безопасно рядом со мной ни сейчас, ни когда-либо еще. И когда мы с тобой останемся наедине, позаботься о том, чтобы сказать отцу, когда ты вернешься и куда едешь. Не шучу. Так у меня появится нормальный повод вернуть тебя домой невредимой. И ты говоришь, что опасаешься остаться без меня?

— Слушай, я тут подумала… если для тебя это такое сильное желание, я могу с тобой делиться.

— Что? — изумленно спросил он, словно не веря своим ушам.

— Ну, мне не жалко — я же могу давать тебе немного крови. Куплю себе плотный браслет на руку, и буду закрывать шрам от твоего укуса.

Я увидела, как переменилось его лицо от моих слов. Словно всякие мысли покинули его голову, зрачки бешено расширились. Удивительно быстро происходит трансформация из разумного существа в животное. Он так быстро схватил меня за руку, что я сама этого не заметила. А потом, сжимая до боли, поднес запястье к своей щеке. Нечеловеческая мука была в его взгляде, когда он с огромным усилием, медленно положил мою руку обратно, оставив на ней пару синяков. Только увидев его глаза в ту секунду, я поняла, с чем ему пришлось бороться всё это время. Он опустил голову, скрестил руки на груди, становясь неподвижен. Я лишь доказывалась, что он ведёт в эти секунды с собой тяжёлую битву.

— Никогда больше… — прошептал он сдавленно, словно от боли, — не дразни меня, если хочешь жить. Тебе понятно? Мне. Нельзя. Твою кровь. Если я попробую ее хоть раз, — он поднял на меня дикий взгляд, — то просто не остановлюсь. И ничто не способно остановить этот инстинкт. Ни у кого. Я просто на время отключусь, а когда приду в себя, ты будешь уже мертва.

Когда ужас чуть отступил, я кое-что поняла.

В ту секунду, глядя на него, до меня кое-что дошло. Он слеп в отношении себя самого. Он гораздо сильнее, чем кажется, гораздо сдержаннее. В Эдварде было что-то больше, чем просто принципы, запрещающие пить мою кровь. Это что-то сильно в нём настолько, что я неожиданно почувствовала уверенность — он не сорвется. Он будет переживать жестокую муку, находиться на грани потери рассудка, но устоит. Я видела это в его лице, в том, какое непокорное и дьявольское сопротивление жажде отразилось в его глазах. То, что я видела — страшно по-настоящему. Если вы наблюдали когда-нибудь лицо наркомана, который готов ради дозы убить свою родную мать, а потом внезапно начинает сопротивляться своей жажде, то понимаете, о чём я. Нет ничего более щемящего и ужасающего, чем такая гримаса.

И он выстоял. Выстоял и сейчас и в тот раз, когда впервые встретил меня, и жестокая мучительная тяга заставляла его убить меня. Не знаю, в чём крылась причина, но у него потрясающая сила воли. Теперь я воочию видела ее.

— Ты мог бы поступить проще, — тихо сказала я, наконец, облизав губы. — Заманить меня куда-нибудь в безлюдное место и подстроить исчезновение. Ты мог бы убить меня так, что это не вызвало бы проблем…

— Я думаю об этом каждый день, — сказал он, всё еще не сводя с меня напряженного, ледяного взгляда, под которым я словно бы каменела. Он не лгал.

— И? — тихо спросила я.

— Я не могу убить тебя.

— Об этом и речь… Я не понимаю, почему ты не хочешь меня убивать.

— Ты узнаешь позже. И не предлагай свою кровь с таким видом, словно это яблоко. Ты не должна так реагировать!

— Но я и есть яблоко, — вымолвила я мрачно. — Для вас я пища, у меня нет ни малейших заблуждений на этот счет. Я не романтизирую ситуацию и мыслю рационально.

— Слишком рационально, Белла!

— Просто заметь, насколько у тебя огромная сила воли, — сказала я почти восхищенно. — Ты сдержался от того, чтобы убить меня, и с каждым разом у тебя получается всё лучше.

— Боже, только не говори, что ты мне веришь… — горько усмехнулся он, качая головой.

— Только твоей силе воли. Она у тебя фантастическая, — ответила я уверенно. — Мне кажется, ты сможешь останавливаться и не убивать меня.

— Я сказал — нет, — почти прорычал он. — Тема закрыта.

— Я ему тут жизнь облегчить пытаюсь, а он…

— Белла! — прервал меня он. — Всё неправильно. Не надо облегчать мне жизнь, не надо давать мне свою кровь, не надо так хладнокровно относиться к тому, что я убийца…

— Ладно-ладно, успокойся. Всё нормально, — я поспешила перевести тему разговора. Кровь — это то, что действительноспособно вывести его из себя. — Вы с Эмметтом охотились, верно? На гризли? А разве его можно убить голыми руками? То есть, ты сильный, конечно… но руками же неудобно. А стрелять там запрещено, я узнавала.

— Это Эмметт предпочитает гризли. В особенности, весной, потому что в этот период они агрессивные, — рассеянно пробормотал Эдвард, но выглядел всё еще очень недовольным.

— Ну, конечно. Самое лучшее, что только может быть — разъяренный несущийся на тебя гризли, всегда мечтала попробовать. А тебе, например, что больше нравится? — беззаботно пожала плечами я.

— Пумы. У них приятный запах, — мрачно ответил он, глядя в моё лицо.

— И плевать на когти, само собой, — добавила я, махнув рукой. — Так чем вы их убиваете?

— Разве не очевидно? — он изобразил плотоядную, широкую ухмылку и показал на белоснежные, красивые клыки. Увидев их, я на секунду окоченела от подступившего страха. А еще восхищения. Никогда не видела более красивых зубов и клыков. Хотя сделалось не по себе.

— И ты… покажешь мне, как ты охотишься?

Он снова раздраженно застонал:

— Не правильно, Белла, не правильно!

— Ладно-ладно, что ты сразу… — смиренно ответила я.

— Это опасно. Я не смогу взять тебя на охоту, — отозвался он. — Неужели ты бы согласилась пойти?

— Конечно, — ответила я. — Ты бы меня защитил.

— С чего ты так уверена, наивная?

— Ну, даже не знаю. До сих пор у тебя здорово получалось.

— Тебе что, нравится это? — изумленно спросил Эдвард.

— Наверное… немного, — смутилась я.

— Господи, когда же я начну тебя понимать, — пробормотал он, покачав головой и глядя в окно, но я поняла, что он действительно раздражен и сердится. — Ладно, сумасшедшая. Нам пора. Ты на урок опоздаешь. И почти ничего не съела опять.

— Мне было не до еды, — оправдывалась я. — Тебя слушала.

Вместо ответа он вздохнул.

Бессмысленная жажда чуда. Она овладела мной, она вела меня, и она сделала для меня Эдварда чем-то необходимым. Она была важна для меня до такой степени, что когда я появилась в классе, снова ловя на себе взгляды, это уже совсем не имело никакого значения. Мне показалось, отныне я наблюдаю за миром из-за стекла. По ту сторону остался обычный мир, а я теперь в совсем другом, и меня совершенно не трогает, что Лорен смотрит на меня с такой ненавистью.

Мы с Эдвардом вернулись вместе. Я была так занята своими мыслями, что споткнулась и упала бы, если бы он не поддержал меня под локоть.

— Извини, — пробубнила я.

За партой он сел ко мне ближе, и это показалось мне неуместным, но терпимым. Он должен был делать вид, что мы парочка, и я не сопротивлялась. На самом деле, Эдвард едва касался меня, и все эти прикосновения были слишком напряженными. Я помнила, что он очень старается меня не убить, но это меня нисколько не волновало.

— Похоже, мы будем смотреть фильм, — заметила я шепотом, увидев, что мистер Баннер вошел в класс, толкая перед собой небольшой столик на колесиках, где примостился старенький телевизор. Учитель включил его в розетку. Весь класс радовался тому, что не будет занятия.

Темой следующего задания была генетика, и в качестве подготовки к нему мы смотрели «Масло Лоренца». Не самый лучший фильм для подростков. Они пришли с ленча — все такие жизнеутверждающие и активные, а их теперь заставляют смотреть столь тяжелый фильм. Не просто тяжелый… В нём есть серьезный посыл, не связанный с генетикой, и чтобы действительно уловить его, нужна предрасположенность, настроение особенное.

Я, например, совсем не была готова его смотреть. Я принципиально не смотрю такие фильмы, потому что у меня болит душа, и я начинаю реветь. А я ненавижу реветь на людях.

Первую половину фильма я держалась. Я отводила взгляд от экрана, старалась не слушать, смотрела в окно. Я очень боюсь сильных переживаний, потому что порой кажется, что они физически способны меня уничтожить.

Но слезы всё-таки подкатили к самому краю души и грозили выплеснуться. На задней парте кто-то ерзал, шептался и смеялся. Мне стало жутко. Как можно хоть о чём-то постороннем думать и смеяться, глядя этот фильм? Похожее я испытывала, когда смотрела «Жизнь прекрасна». Смотрела один раз, и никогда больше не стану пересматривать. Оба этих фильма потрясающие. Оба надо смотреть обязательно. Но с меня достаточно одного раза. Я помню каждый из них слишком хорошо, и некоторые кадры надолго засели в память.

Я сдавалась. Я готова была зареветь, наблюдая за игрой актера, который играет отца мальчика. У меня начали дрожать руки, и я вцепилась ладонью в край парты.

Неожиданно кто-то очень осторожно обхватил мою руку за запястье и некрепко сжал. Я совершенно забыла об Эдварде, пока пыталась справиться со своими чувствами. Ладонь его была замораживающе ледяной, это похоже на то, как если бы на меня побрызгали водой и дали успокоительного. Реальность вновь обрела четкость, пульс немного успокоился. Будто кто-то удержал меня на краю потери контроля. Он осторожно погладил подушечкой большого пальца вену на моём запястье, и это отвлекло меня еще сильнее. «Помни, что я рядом, — говорило это прикосновение. — Помни, кто именно сидит рядом с тобой и что это значит. Контролируй себя».

— Спасибо, — одними губами прошептала я. И была уверена, что он всё слышал.

Время от времени он касался моей руки на уроке, и это возвращало меня в мою новую реальность.

Создалось впечатление, что мы разговариваем. В полумраке, рассеиваемым лишь светом экрана, мы, не глядя друг на друга, всё же видели и слышали один другого. Самое смешное — такое чуткое взаимопонимание между людьми разного пола, которые совершенно друг друга не хотят. Странное и восхитительное.

Это произошло почти перед самым звонком, когда Эдвард отпустил мою руку. Тогда я впервые подумала о том, что между нами всё-таки образовалась странная, очень сильная, не поддающаяся объяснению, связь. Не любовь и не дружба. Я не могла назвать ни одного подходящего слова. Я всё еще понимала, что Эдвард убьет меня, если я нарушу своё молчание и проболтаюсь обо всём, что знаю.

Но нас всё же кое-что сильно объединяло. Я ощущала эту связь так хорошо, что когда он убрал руку, у меня возникло беспокойство. Быстро посмотрев на него, я поняла, что он хмур и задумчив. И снова выглядит старше, чем должен бы.

— Меня пугает то, насколько ты хорошо меня понимаешь, — прямо сказала я, когда занятие закончилось. — Ты ведь взял меня за руку, чтобы я не разревелась.

— Твой запах отчасти помогает мне читать твоё настроение. Руки у меня холодные, я решил немного перевести твои мысли в другое русло. Но фильм очень хороший, — сдержанно добавил он. — Ты его уже видела?

— Да, и не хотела смотреть снова.

— В этом фильме не показано и малой части того, что тебе доведется понять. Не представляю, что с тобой будет, учитывая, насколько близко к сердцу ты всё привыкла воспринимать, — сказал он негромко. — Помни о том, что я сказал тебе в столовой. У тебя следующий физкультура? Я тебя провожу.

Я не возражала. Слова Эдварда тяжелым осадком опустились на дно сердца.

— Неужели то, что ты хочешь рассказать, настолько ужасно?

— Для тебя — да, — ответил он.

И ничего к этому не добавил.

Шагая подле него по школьному коридору, я анализировала то, что чувствую. Связь. Вот он идет совсем рядом, не вызывая во мне ни влечения, ни трепета, но отпускать его не хочется. И дело не в чувстве безопасности. Просто мне страшно, что если он исчезнет, появится добрый доктор, который скажет, что я его выдумала, что никаких вампиров не существует, а я просто несчастное больное существо.

В глазах потемнело, едва я подумала об этом. Потерять Эдварда — значит не просто лишиться информатора. Мне кажется, в мире нет никого, кто понимал бы меня лучше. Дело не в связи между нами. Каллен понимал меня с высоты прожитого опыта, который я в нём чувствовала и который помимо моей воли вынуждал меня относиться к нему, как к человеку, который намного старше меня.

Он остановился у двери в зал, чтобы попрощаться. Ничего не говоря, посмотрел мне в глаза, его взгляд сделался очень сосредоточенным. Он медленно поднял руку к моему лицу и погладил по щеке. Играет свою роль? Что я должна сделать в ответ? Но он не стал дожидаться моей реакции. По всей видимости, перекошенного от удивления лица ему достаточно.

«Любопытно, — думала я. — При всей его силе, кожа его рук очень мягкая. Словно можно запросто порезать ее самым тонким лезвием».

Мысли мои были жестоко прерваны в ту секунду, когда какой-то страшный злодей сунул мне в руки бадминтонную ракетку. Я медленно подняла взгляд на учителя взгляд, полный настороженности и обреченности:

— А вы уверены, что мне надо использовать это по назначению?

Он вздохнул:

— Не я составляю школьную программу. Постарайся… просто выполнять мои рекомендации, хорошо?

Наверное, мистер Клапп святой. На уроках я раз восемь заехала ему по лицу и один раз сильно попала в поясницу баскетбольным мячом.

Я была в команде с Майком. Посмотрев на ракетку в моей руке, он в ужасе округлил глаза.

— Я буду только имитировать деятельность, — шепотом пообещала я, но не думаю, что это его успокоило.

— Я смогу играть за двоих, — вымученно улыбнулся он, переглядываясь с Джессикой, которая на всякий случай отошла от меня подальше. На войне, как на войне.

Сначала всё шло неплохо. Я всего один раз ударила себе по ноге. Но потом мистер Клапп решил, что мне нужно проявить побольше активности. (— Помнишь, что мы с тобой говорили, Белла? Доверяй своему телу…) А мне категорически нельзя проявлять побольше активности, когда поблизости находится спортивный инвентарь, будь это хотя бы свисток. Один раз, я споткнулась и вывихнула руку, поскользнувшись на скакалке, которая просто лежала рядом и никому не мешала.

Началось. Я пыталась попадать по воланчику, но вместо этого попадала по окружающим, которые разбегались от меня в разные стороны. Ракетка стала грозным оружием. От напряжения и стараний я вспотела вся, включая ладони. В результате ракетка индейским томагавком, кувыркаясь в воздухе, прилетела в голову Майку. Это было очень больно… Я закрыла лицо руками, а потом почти в отчаянии посмотрела на учителя.

И заметила, что на трибунах сидит Эдвард.

Он ведь еще должен проводить меня домой, как и подобает моему кавалеру.

— Ладно, — вздохнул мистер Клапп. — Ты пока можешь просто посидеть…

— Нет, — вымолвила я. — Всё нормально. Я смогу играть. Майк, ты в порядке?

— Переживу, — ответил он, протягивая мне ракетку.

Чуда не случилось, я не стала играть лучше. Но я перестала попадать по окружающим и выглядеть нелепо.

«Смотри, — думала я. — Мне не хочется скрывать от тебя ничего. Если ты должен увидеть меня даже в настолько глупом виде, то смотри».

Майк играл виртуозно, у него получилось, не смотря на то, что я была в его команде, выиграть. Я была вымотана, руки дрожали от напряжения.

— Слушай, я понял, — запыхавшись, сказал он, — тебе нужно разозлиться.

— Что? — переспросила я вяло, тяжело дыша.

— Чтобы стать сосредоточенной, тебе нужно рассердиться. В конце ты явно была на кого-то зла, поэтому больше инцидентов не случилось, — довольно заключил Майк. — Подумай об этом.

— Спасибо, — искренне сказала я. — Подумаю.

Тайлер тоже играл здорово. Меня только сильно волновало, что весь день он не смотрел в мою сторону. Когда я увидела, что он идет ко мне, мне сделалось страшно. Наконец, я осмелилась поднять на него взгляд. Неожиданно вспомнила первый урок физкультуры. Тогда был волейбол, но я помню, что смотрела, как двигается этот парень, и испытывала колючую зависть. Если бы не Эдвард, я бы вполне могла бы влюбиться в Тайлера. Как всегда — он смотрел на меня так, будто видит меня насквозь. Ему не требовалась для этого сверхспособность.

— Ты и Эдвард? — пробормотал он. — Думал, подходить к тебе или нет. Но у тебя весь день страшно виноватый вид, и тогда я кое-что понял.

— Что именно?

— Вы же оба не встречаетесь, верно?

Я ошарашенно посмотрела в его ясные глаза, которые на солнце становились поистине небесного оттенка. Он улыбнулся:

— Хорошо разбираюсь в эмоциях, помнишь?

— Да уж… В смысле — ты ошибся, — выпалила я испуганно, прекрасно понимая, что Эдвард слышит нас. — Мы и правда встречаемся. То есть, только начали. Может, поэтому не похоже.

— Белла, ты всегда была прямолинейной, это даже бесило, но когда ты врешь это хуже всего, — вымолвил Тайлер, слегка нахмурившись.

— У меня есть с ним отношения. Это правда, — вывернулась я. В груди сжался тугой узел.

— Я и не навязывался, в любом случае, — спокойно сказал он. — Просто у тебя нет причин для чувства вины, хочу чтобы ты это знала. Ты ничего мне не обещала. Я видел, как ты иногда смотрела на меня, — он улыбнулся, и это заставило меня опустить глаза. — Этого достаточно. У тебя есть с ним… «отношения», чтобы ты под ними не подразумевала. Мне кажется, он и правда тебе нравится.

Мне захотелось пылко возразить ему, но я удержалась и выдавила из себя:

— Ты прав, так и есть.

— Надеюсь, ты действительно это понимаешь. Иначе потом это станет шоком. Белла, я всё еще твой друг. Я останусь другом. Хорошо?

Больно.

“Нет, Тайлер. У меня больше нет друзей. Тех настоящих, которым можно рассказать всё на свете. Я не смогу обнять тебя и взахлёб выговориться о том, что случилось в Порт-Анджелесе. Я не смогу обсуждать с тобой забавные стороны человеческой психологии, не смогу чувствовать, как любое напряжение растворяется, когда я рядом с тобой. Ничего не выйдет. Я уже потеряла тебя. Тебя нет. Ты за толстым стеклом вместе с остальными в вымышленном мире, где нет ни великого зла, ни великих чудес…”

Дурацкая улыбка, напяленная на моё лицо силой воли, кое-как спасала меня от желания разреветься. Я только кивала, точно китайский болванчик и говорила ему, как благодарна ему за понимание и как здорово, что теперь у меня есть настоящий друг.

— Порой он смотрит на тебя, как тигр на ягненка, которого собирается сожрать. Если он причинит тебе боль, ему не жить, — он нарочно сказал это громко и перевел колючий взгляд в сторону Эдварда, сидящего на трибуне.

На секунду мне стало жутко страшно за Тайлера. Наверное, я побледнела, потому что он улыбнулся мне:

— Не переживай. Встретимся на занятиях, — он хлопнул меня по плечу и отправился в раздевалку.

— Весьма умный малый, — заметил Эдвард, встречая меня у спортзала.

— Меня начинает раздражать твоя привычка подслушивать, — призналась я. — Тайлер не опасен, он ни о чём не догадается.

— Но он очень проницателен.

— Не всегда, — сказала я как можно более равнодушно.

Мы вышли к автостоянке. Вокруг машины Розали столпились школьники, восхищенно ее разглядывая.

— Таким образом она намекает на то, что тоже будет нарушать правила. Вообще-то, нам запрещено сильно выделяться, — вздохнул Эдвард. — Порой она всё еще ребенок. И обязательно надо было ехать именно на красном кабриолете…

— Похоже, быть вампирами очень выгодно в финансовом плане, — пробормотала я, иронично изогнув бровь.

— Это не так. Карлайл гениальный медик, который участвует в проекте изучения деятельности нервной системы вампира. Ему ассистирует его жена. Его открытия и изобретения в медицине принесли ему состояние относительно недавно. Я же занимался коллекционированием разных редкостей, которые очень неплохо продаются. У каждого из нас за годы жизни без сна нашлось достаточно времени, чтобы себя обеспечивать, но так дело обстоит не со всеми вампирами. Большинство из нас дикие. Нам не нужен, ни кров, ни тепло, ни пища, одежда теряет свой смысл, мы лишаемся банальной стеснительности, и нами движет одна лишь жажда. Редко кто из нас пытается остаться в цивилизованном обществе, — говоря всё это в полголоса, он вёл меня к своей машине. Нам удалось сесть туда незамеченными.

— А как много вампиров в мире?

— Очень мало, — ответил он. — Почти все наперечет, популяция строго контролируется. Люди не поверят в вампиров, если им не предоставят конкретные факты. Или если кто-то из нас не покажется на солнце.

— Целая вечность без сна и без земных желаний… Как же это вынести? Что тогда происходит с человеком? Вы ведь теряете всё, что делает нас живыми.

— Не всё.

Мы выехали с автостоянки. Форкс проносился мимо моего взгляда с невероятной скоростью.

— Мы способны испытывать своеобразную эмоциональную усталость, возбуждение, страсть охоты, сильную жажду, нам знаком весь спектр человеческих эмоций — может, даже глубже и основательнее, чем вам. У нас бывает вдохновение, желание к творческой реализации. Поэтому всё совсем не так плохо.

— Хм, — я посмотрела в потолок, радуясь, что Эдвард не читает мои мысли.

— У тебя странный взгляд. О чём ты думаешь?

— Так… вопросик есть…

— Задавай.

— Сердце у вас не бьется? — осторожно спросила я, стараясь не слишком широко улыбаться.

Эдвард впервые так громко расхохотался, так открыто и заразительно, что я рассмеялась сама. Он смеялся искренне, что очень шло его мимике. Потом он негромко, значительно пробормотал:

— Бьется.

Я почувствовала, что краснею.

— Просто бьется оно немного иначе, — добавил он всё так же негромко, вкрадчиво. — И порой кажется, что пульса совсем нет, поэтому ты можешь его не услышать. Но не переживай. Лично моё сердце прекрасно качает кровь по венам. И переносит ее по всему телу.

— Я и не переживала, — вспыхнула я, вжимая голову в плечи сильнее с каждым его словом. — Мне, вообще, нет причины переживать.

— Верно, — насмешливо кивнул он.

— Смеешься надо мной, — сердито заметила я.

— Чуть-чуть, — признал он. — Ты забавная.

Это меня расстроило, что показалось мне неожиданным. У него снова было такое лицо, словно он говорит с малолетним ребенком. Но я не имею права требовать от него другого. Он не способен воспринимать меня иначе.

— После того, как мы посмотрели фильм, ты сказал, что мне придется видеть и худшие вещи. Ты сказал, что мне нужно подготовиться. Смерть людей… я уже видела, — тихо произнесла я, потому что этот вопрос очень меня беспокоил, а мне вот-вот нужно было отправляться домой. — Что хуже?

Эдвард сказал мне так же негромко:

— Прости, — искренне добавил он, — я хочу дать тебе еще хоть немного времени. Дорожи днями неведения. Сейчас тебе кажется, что ты не носишь розовые очки. Тебе кажется, что ты знаешь мир и людей. Пусть пока так и остаётся.

Я не стала спорить с ним.

— Эдвард, а как это случилось с тобой? — спросила я.

— Какая разница? — он безразлично пожал плечами.

— Мне интересно.

— Очень зря, — неожиданно несколько сухо сказал он. — Тебе пора домой.

Сейчас я понимаю, что он и правда пытался удержать меня, уберечь. Он, молча, смотрел в моё лицо и, кажется, хотел что-то сказать, но я не могла слышать. Может, всё решил именно этот его взгляд существа, полностью занятого решением вопроса о жизни и смерти. Этот взгляд, брошенный на меня так, словно я что-то значу. На тот момент я не осознала, что случилось, только смотрела в его лицо. Вот он опустил ресницы, протянул руку мимо меня, помогая снимать ремень безопасности, так что я смогла почувствовать его запах. Что-то похожее на зимний хвойный лес и искорки костра. Тогда я впервые подумала, что он и впрямь красивый.

— Пока, — он вежливо кивнул мне на прощание.

— Пока, — просто сказала я, покидая его машину.

Я очень старалась идти к двери дома, не поскальзываясь. На сердце тяжелыми камнями лежали его предостережения и попытки… подготовить меня к чему-то страшному.

Форкс не выглядел городом, где происходит что-то ужасное. Но я помнила до сих пор в мелочах то, как легко мелькнула черная тень мимо меня. Я помню опущенный на его лицо капюшон, бесстрастный взгляд, его небрежные слова о том, что жизни этих людей не важны. Я помню, как быстро текла по асфальту кровь. Помню собственное стремление защищаться до смерти.

Я быстро пришла в себя. Так быстро, словно на самом деле была заранее готова существовать в таком ритме. Это так. Перед тем, как Эдвард сказал мне хорошо подумать, я и впрямь представила себе самые страшные варианты того, что может быть. Я не ожидала, что они начнут оправдываться так быстро и жестоко.

Форкс не выглядел городом, в котором творится зло. Ни один нормальный человек в нём не выглядел так, словно способен убить. Однако это не исключало вероятность зла. Невинный вид тихого города вовсе не гарантировал его безопасность.

Сейчас я понимаю, что неведение — благо. В те дни, окунаясь в мир жестоких тайн, я предполагала, что почти всё понимаю о человеческой жестокости и уровне существующего цинизма. Но я ошибалась.

Комментарий к Коллапс. Часть первая - блаженство неведения

Из плейлиста Эдварда:

Seether - Driven Under

Three Days Grace - No More

(Порой повторения слов попадаются. Они режут глаз при прочтении, и я их убираю, но могу не заметить все. Если что-то такое попадётся, можно тыкать меня носом публичной бетой, спасибо).

========== Коллапс. Часть вторая - чёрный и оранжевый ==========

Той ночью мне снился странный сон с Эдвардом. Я перекрашивала его белой краской маленькой кисточкой, начиная со лба и взлохмаченных черных волос, заканчивая краями его брюк, пока он сидит, согбившись, точно горгулья, на высоком табурете.

Я сосредоточенно выкрашивала его в белый, и только глаза его мне не поддавались. Колючие, чёрные — они смотрели на меня неприветливо, но я совсем не боялась их. Я почти не отрывалась от процесса, взволнованно следя за контуром каждого мазка краски.

Обычно я вставала по будильнику, тщательно приводила себя в порядок и очень старалась успеть в школу. Будильник я выключила десять минут назад, но так и не встала. Школа больше не играла для меня роли. Я во что бы то ни стало хочу поступить в академию, но… Теперь мне не страшно. Я проверила себя на прочность и знаю, на что могу быть способна. Я знаю свои недостатки и готова над ними работать.

Только это не все изменения. Что-то крылось еще в густом, туманном лесу, на который я смотрела каждое утро, поднявшись с постели.

Отец рассеянно посмотрел на меня, пока я спускалась:

— Беллз? Всё нормально?

— Да, — удивленно кивнула я.

— Выглядишь бледнее обычного, — пожал плечами он. — Хотел спросить насчет субботы. Ты всё еще собираешься в Сиэтл?

«Нет. В субботу Эдвард собирается мне показать трансформацию вампира на солнце. Я должна буду изучить сам процесс, запомнить и знать, каким образом отличить вампира от человека. Понятия не имею, зачем, но предполагается, что данный навык мне понадобится».

Вслух я сказала:

— Еду. А что?

— Ты точно не собираешься на танцы?

— Терпеть их не могу, ты же знаешь, — флегматично ответила я и достала из холодильника ветчину. Только я в нашей семье обожаю мясо на завтрак. Впрочем, и на обед тоже. Если подумать, я не представляю своей жизни без мяса.

— Тебя же приглашали? — уточнил он.

— Ты странные вопросы задаешь, — сощурившись, посмотрела на него я. — На весенние танцы приглашают девушки.

— Хм… — он сумрачно сдвинул брови.

Интересно — каково это — знать, что однажды твоя единственная любимая дочь встретит мужчину своей мечты и выскочит за него замуж? Или, что еще хуже, подобно мне, не полюбит никого. Бедному Чарли не стоит знать, на какой алтарь я положила своё сердце. Впрочем, я бы и не смогла ему объяснить.

Он улыбнулся мне слегка обеспокоенно, потом рассеянно махнул рукой и отправился на работу.

Я наскоро сделала себе сандвич, съела его, запив апельсиновым соком, а потом медленно подошла к окну. Я почему-то не решалась выглянуть. Но когда я всё же отодвинула занавеску, то увидела серебристый вольво. Я почти чувствовала, что Эдвард сидит за рулем и слышит, как я передвигаюсь по дому.

— То есть, ты слышишь меня даже сейчас, — пробормотала я.

Я увидела, как Эдвард коротко помахал мне.

— Обалдеть…

Я вышла из дома и подошла к его машине. Когда он вышел, чтобы открыть мне дверь (галантность с его стороны не была фиглярством, он лишь действовал по давно отлаженной привычке), я неожиданно вспомнила сон. Почему-то это заставило меня оторопеть. Я вспомнила, как держала в руке кисть. Как сама испачкалась в белой краске. Я вспомнила, как проводила кистью по его векам, по ушной раковине и подбородку. Только теперь я видела в этом сне что-то глубоко личное.

— Доброе утро, — отдавая дань вежливости, сказал он. — Что с тобой? Спала неважно? — спрашивая это, он улыбнулся так, словно в этом был подтекст.

— Почему интересуешься? — сурово и подозрительно спросила я. — Нормально спала.

— Выглядишь уставшей. У тебя такие круги под глазами, что издалека кажется, будто ты зачем-то сама их нарисовала.

— Ладно, спала я как-то не важно, — буркнула я.

— Мне тоже не спалось, — сказал он с усмешкой.

Ха. Ха… Вампир шутит про сон, я поняла.

— Всю ночь занимался сверхсекретными делами?

Он покачал головой:

— Сегодня вопросы тебе задаю я. У меня возникла потребность лучше узнать тебя, Белла. Я должен понять для себя нечто очень важное. Поэтому потерпи немного мою назойливость.

Проклятье. Задавать вопросы мне — совершенно не интересно. То есть, в ближайшее время мне ничего не узнать про остальной условно волшебный мир — про ведьм, оборотней и всех прочих, если они существуют.

Я посмотрела на него с глубоким разочарованием:

— Ты говорил, что знаешь всю мою подноготную.

— Только внешнюю.

— На кой тебе сдался мой внутренний мир, — нахмурилась я. — Давай я просто сдам для тебя тест MMPI(1)?

— Не подойдёт.

— Почему? Есть ещё очень точный тест Сонди…

— У меня личное любопытство, Белла, — ответил он негромко. — Но оно мне важно, поэтому был бы тебе благодарен, если бы ты отвечала, когда я буду спрашивать.

Я даже растерялась:

— Ладно. Что ты хочешь знать?

— Твой любимый цвет.

— С детства был черный, и до сих пор не менялся, — вздохнула я, глядя в потолок.

“Надеюсь, после этого сеанса любопытства он позволит задавать вопросы мне? У меня их очень много…”

— С детства? Прямо так категорично? — удивился он.

— С пяти лет, — ответила я раздраженно. — Это не интересно.

— Нет, интересно. Почти никто не помнит, какой цвет ему нравился в пять лет. Это с чем-то связано?

— Да, — я небрежно пожала плечами. — В пять лет я осталась одна дома ненадолго. Было очень темно. Мне стало страшно, я боялась монстра в шкафу. Но из взрослых никого не было, а трястись от страха мне надоело, так что я сделала над собой усилие и, превозмогая панику, пошла открывать шкаф.

— А свет включить?

— Это не пришло мне в голову, — просто ответила я. — В общем я открыла дверь и никого не увидела. Сначала мне захотелось убежать, но вместо этого я залезла в шкаф с одеждой и закрылась изнутри. И представила, что я монстр. Через полчаса мама не нашла меня в кровати и пошла искать. Спустя сорок минут, когда она открыла дверь, я ее напугала…

— Жестоко.

— Ребенком я часто такой бывала. Но с той поры черный цвет я люблю, — сказала я. — Именно чисто черный, без примесей. Темнота… безопасна.

— Темнота ассоциируется у тебя с безопасностью, надо же, — он тихо рассмеялся. — И больше тебе никакой цвет не нравится?

— На втором месте оранжевый.

— Боже, у тебя и градация есть.

— Есть, — подтвердила я невозмутимо.

— И почему оранжевый?

— Он теплый, уютный, живой, — ответила я, пожимая плечами. — Цвет беззаботности и веселья.

— Теплый, — пробормотал Эдвард едва слышно. — Понятно. Он и правда такой.

— Всё нормально? Это точно не какой-нибудь психологический тест? Ты же не соврал мне? Если я его не сдам, ты не исчезнешь?

Эдвард покачал головой и ответил несколько запоздало:

— Нет, это не тест. Какую музыку ты слушаешь, помимо классики?

Вопросы звучали слегка требовательно и холодно. Я в упор не понимала, зачем ему весь этот информационный мусор.

— Я слушаю рок по большей части. Мне нравится инструментальная музыка.

— Вообще-то я заметил, что тебе нравятся агрессивные исполнители.

— Психологическая гиперкомпенсация моей неуверенности и скромности. Тихони часто слушают тяжёлый металл, — выговорила я быстро, чтобы скорее перейти к следующему вопросу и закончить эти глупости. — Что тебе ещё интересно?

— Так не честно, ты даже не пытаешься меня заинтриговать.

— Ну, извини.

Какой бы я была дурой, если бы попыталась произвести на него впечатление? Кто я такая? Смешная девочка из Финикса с тараканами в голове. Заинтересовать личность, вроде него? Не смешите меня, я даже пытаться не стану.

Этот абсурдный допрос длился в течение всего дня. Причём Эдвард отказывался отвечать на какие-либо мои вопросы, и я потихоньку начинала злиться…

— В упор не понимаю, зачем тебе знать всю эту чепуху.

— Выстраиваю шаблон, Белла. Пытаюсь подобрать нужный тебе.

— Он так тебе нужен?

— Мне — очень нужен, — твердо ответил он. — Ты должна стать понятной и предсказуемой.

Он так сказал слово «должна» с таким нажимом и определенностью, что сделалось не по себе. Видимо, он не шутил. Порой вопросы звучали, порой, бестактные, и я очень смущалась отвечать, но его нисколько это не заботило.

— У тебя еще не было мужчины, верно?

Я посмотрела на него с яростью:

— Отстань.

— Не было, — хладнокровно заключил он.

— Меня бесит твоя бестактность.

— Меня это не волнует, — ответил Эдвард. — Ты невероятно скромная при внутренней распущенности. Обычно внутренняя распущенность провоцирует внешнюю, но у тебя четкие принципы относительно своего морального облика. Интересно.

— В самом деле? — протянула я со злой иронией. — Тебе интересно?

— Очень, — с потрясающим спокойствием подтвердил он. — Почему у тебя до сих пор никого не было? У тебя гармоничное тело и с лицом всё нормально. Ты могла бы найти кого-нибудь. Я пытаюсь понять, почему ты не влюблялась.

— Да, просто не получалось у меня, — процедила я.

— Но почему? В Финиксе не нашлось ни единого человека, который бы тебя зацепил?

— Видимо, не было, — отрезала я. — Что, если я просто асексуальна?

— Я об этом думал, но у тебя есть эротические сны и фантазии, так что асексуальность исключается.

— Так, а про сны и фантазии тебе откуда известно?

Он улыбнулся:

— Вопросы сегодня задаю только я.

— Да, как хочешь, — сухо ответила я, раздраженная тем, как он игнорирует мою злость.

Я серьезно обиделась на него и на то, что моя обида никак на него не действует. Он словно бы не замечал ее.

Я в упор не понимала, почему в то время, как я должна готовиться к чему-то страшному и серьёзному он тратит время на такую чепуху. Подготовил бы список вопросов заранее, я бы ответила быстренько и честно.

Тогда я не понимала, что Эдвард мудрее, проницательнее и дальновидней. Он давно начал понимать и замечать катастрофу, которую не заметила я. Для него эти смешные вопросы, которые он столь тщательно подбирал, и впрямь имели значение.

Он пытался спастись. Пытался просчитать нашу с ним возможность контактировать без проблем.

— У тебя есть любимый камень? — спрашивал он, провожая меня по школьному коридору.

— Обсидиан.

— Потому что он чёрный?

— Нет. Потому что я люблю вулканы и их историю.

— Тебе еще и вулканы нравятся? — усмехнулся он. — Понятно. А еще какие камни?

— Не камни… Я очень люблю янтарь. Мне нравится запах древесной смолы и сам цвет янтаря, — ответила я устало.

Он почему-то улыбнулся, что только сильнее меня взбесило, но я подавила в себе желание его ударить.

— Снова черный и оранжевый, — пробормотал Эдвард. — Ты нарочно?

— Что нарочно? — не поняла я.

— Ничего, — отмахнулся он. — Какие тебе нравятся цветы?

— Никакие, — призналась я. — Не люблю их.

— Почему?

— А почему я должна их любить? Меня никогда не интересовала ботаника.

— То есть, всё, что тебе зрительно нравится, так или иначе связано с реальными интересами? Обсидиан связан с вулканами, янтарь — со смолой и приятным запахом. У тебя везде так работает ассоциативное мышление?

— Да. А что такого?

— Тогда выходит, что ни один человек внешне тебе не понравится. Ты не способна полюбить кого-то за внешность. Ты видишь красивого человека — любого — как живое произведение искусства, ничего к нему не испытывая. Не покупаешься на красоту, пока она не начинает значить для тебя что-то конкретное, — он смотрел на меня почему-то радостно и удивленно. — Невероятно.

— Да? — с сомнением переспросила я.

— Поэтому тебе сразу удалось увидеть в нас нечто странное. Ты анализировала не красоту или уродство, а чистую форму, факты, никак не принимая их к сердцу. И при этом чисто консервативном строгом стиле мышления… у тебя есть любимые художники и ты говоришь, что ты гуманитарий, которому нравится литература.

— Н-ну да… Это плохо? — обеспокоенно спросила я.

— Да, — пробормотал Эдвард и усмехнулся: — Белла, для тебя это очень плохо. Пока что мне кажется, что я так и не создам тебе удобный шаблон.

— И чем мне это грозит? — спросила я теперь испуганно.

— Надеюсь, ничем особенным, — проронил он.

На биологии нас ждал очередной фильм про генетические расстройства. Эдвард немного пугал меня и вопросами и своей реакцией на мои ответы, я начинала беспокоиться, но его это почему-то только веселило. Правда, порой в его улыбке я читала глубокую печаль.

Я быстро научилась различать двух Эдвардов. Первый — школьный, с живой мимикой, более энергичный. Второй — относительно настоящий, строгий и хладнокровный. Но и у второй испытывал эмоции. Печаль прослеживалась у настоящего-Эдварда. Хотела бы я знать её причину.

На сей раз фильм нам показывали скучный, но мне хотя бы не хотелось реветь. Я была вполне готова досмотреть его до конца и сделать по нему конспект — фильм документальный, довольно старый.

Весь урок Эдвард казался мне очень напряженным. Его терзали какие-то мысли, но я не спрашивала о них. Он точно мне о них не расскажет.

Он молчал в том числе по дороге к спортивному залу. Не глядя на меня и забывшись в своих мыслях, он лишь иногда рассеянно смотрел в окно. Прощаясь, он странно улыбнулся мне, затем, как и в прошлый раз, осторожно сосредоточенно погладил меня ладонью по щеке. Его улыбка стала чуть шире, но не сделалась понятнее, когда он негромко попрощался со мной и помчался прочь.

Помня о совете Майка, я разозлилась и на уроке играла лучше, чем раньше. Разозлиться мне совершенно ничего не стоило. Достаточно было думать об Эдварде и том, как он бесцеремонно, грубо третировал меня вопросами.

— Слушай, серьезно, скажи, что конкретно значит этот допрос? — спросила я Эдварда, когда увидела его после физкультуры. Некоторое время он медлил с ответом.

— Они нужны для моего личного удобства, — ответил он уклончиво. — Забудь об этом. На решение о твоем информировании это никак не влияет.

Я даже почти успокоилась.

Его вопросы стали глубже, словно весь урок он обдумывал какую-то стратегию. На сей раз он копался не в моей личной жизни, он пытался заставить меня открыть ему душу. Спрашивал меня о моих мыслях, и это было страннее всего, сложнее всего, потому что я никому их не говорю. Он требовал от меня откровенности, которую давать мне было сложно, но мало помалу я поняла, что каким-то образом открываюсь ему.

Вероятно дело в том, как он умел слушать и молчать. Устремив вперёд взгляд своих больших, по-совиному круглых, серьёзных глаз, он словно сразу же читал между строк — всё, что я говорила и всё, что не собиралась говорить. Иногда он переводил взор на меня, и мне начинало казаться, что это я читаю его мысли, слышу в своей голове.

Я не сразу заметила, что случилось нечто страшное — не пресловутая любовная химия, не дружба и даже не восхищение. Глубокое взаимопонимание, какое не бывает ни с каким психологом и редко это случается даже среди хороших друзей.

Мне нравилось обсуждать с ним то, что мне интересно. Я описывала ему Финикс, свою жизнь в нём, я описывала запахи и цвета, которые меня окружали. Я очень любила этот город, поэтому начала говорить взахлеб, описывая его улицы, мои любимые кофейни, приветливых людей, безоблачное небо и парки. Мне очень захотелось передать ему все эти впечатления, чтобы он тоже полюбил Финикс. Поймав себя на этом странном желании, я замолчала.

Начинался дождь, на Форкс опускались густые, сырые сумерки, и в машине подле Эдварда сделалось словно бы тесно.

Он пока ничего не спрашивал, молчал вместе со мной. Это было странное молчание. Он смотрел куда-то на дорогу, я просто слушала, как стучат капли по машине. Мыслями я была в Финиксе. Почему-то меня беспокоило, что я могла не до конца передать ему всю атмосферу своего любимого города.

— Форкс — полная противоположность всему, что ты любишь, — пробормотал он.

— Да, — признала я. — Так и было. Потом появился ты со своими тайнами, и всё испортил. Я… полюбила снег, спокойствие леса, тишину и стук капель по стеклу окна.

Он снова какое-то время молчал.

— И холод? Ты не могла полюбить холод, — добавил он задумчиво, несколько резко качнув головой и нахмурившись. — Или смерть.

— Люблю я это или нет, некоторые вещи просто есть в мире, и я должна принимать их.

— Как всегда, адекватный подход, — снова странная улыбка коснулась его губ и слегка сощуренных желтых глаз. Взглянув на них, я смущенно и запоздало поняла:

— Твои глаза похожи на яркий янтарь. А когда голоден — на обсидиан. Оранжевый и чёрный.

— Забавно, — запоздало и рассеянно подтвердил он.

— О чём ты думаешь?

— Как обычно. О том, что я хочу тебя убить, — вымолвил он всё с таким же потрясающим спокойствием. — Подле тебя сложно думать о чём-то другом, хотя я тренируюсь. Потому и вслушиваюсь в то, что ты говоришь.

— Я знаю, и поэтому описывала всё в таких ярких красках. Надеюсь, у меня получилось. Эдвард, позволь мне просто показать тебе, что твоя сила воли на самом деле крепче, чем ты думаешь…

Он резко притянул меня к себе за руку, заглядывая в глаза. Потом, ничего не говоря и продолжая сильно сжимать запястье, склонил голову к моей шее и втянул носом воздух.

— Современные люди пахнут ужасно, — сказал он тихо. — Их запах портит нездоровая пища, стресс и разные дезодорирующие средства. Это отчасти хорошо. Так вы менее привлекательны. Не сказал бы, что твой запах так уж замечателен. Он столь же испорчен, как у остальных, просто в нём есть всего одна нота, оттенок, который… заметив, не можешь перестать о нём думать. У меня вся машина пропахла тобой, и я схожу с ума просто когда за руль сажусь. Ты болтаешь о своём любимом городе. Он такой солнечный. Такой теплый и замечательный, говоришь ты. И я чувствую это, только он меня не интересует. И я окончательно потеряю контроль, если попробую хоть каплю… тебя, — он прижался лбом к моему виску.

Я заморожено молчала. Не знаю, было ли мне страшно, я просто окаменела.

Услышала, как он улыбается, слегка обнажив белые зубы. Затем услышала сухой, издевательский смешок в ухо:

— Может быть… проще и правда убить тебя?

Я задрожала.

«Перестань».

Но вымолвить не смогла ни слова.

— Повтори это, — ласково сказал он. — Ну же. Предложи мне свою кровь.

Я закрыла глаза и слабо покачала головой.

— И почему же ты этого не сделаешь?

— Потому что ты чудовище.

— Умница, — он медленно выпустил меня и добавил: — Твой отец скоро вернется. Тебе и правда пора.

«Он вздумал меня проучить. Как непослушного ребенка».

— Тебе не следовало так делать, — сказала я тихо, начиная чувствовать клокочущую внутри ярость.

— Еще как следовало.

— Однажды тебе придется понять, что ты сильнее этой жажды. Вот увидишь.

Он улыбнулся мне своейпрежней печальной, рассеянной улыбкой, небрежно пожал плечами:

— Можешь сколько угодно в это верить. Но вера в сказки обязательно оборачивается болью, Бела. Сильной болью, — неожиданно он нахмурился и пробормотал: — Ну и вонь. Псы спешат тебе на выручку. Началось…

— Что началось?

Эдвард презрительно вздохнул:

— О, ты скоро поймешь. Полагаю, ты нашла ещё один источник информации. Тебе полезно будет узнать о моей природе то, что я не скажу тебе сам. Мне пора ехать…

Почти сразу как только я вошла в дом и сняла куртку, услышала, что к дому подъехала машины.

— Белла, я сам открою, — сказал папа, выходя из гостиной.

На подъездной дорожке раздались чьи-то голоса, и среди них я с удивлением услышала голос Джейкоба. Я моментально вспомнила свою встречу в Ла Пуш, а затем загадочное и излишне резкое прощание Эдварда со мной. Но неужели отец Джейкоба верит в сказки про оборотней?

Широколицый и скуластый индеец въехал в прихожую на кресле-каталке, подле него стоял Джейкоб. Взглянув на меня, Билли обнаружил в этом взоре беспокойство и… предупреждение.

«Нет. Только, блин, не говорите мне, что и оборотни существуют. С вампиризмом я худо-бедно разобралась. Это звучит так реалистично, что я готова легко вписать его в нынешнюю картину миропонимания. Но превращение одного крупного млекопитающего в совершенно другое вы мне рационально объяснить точно не сможете».

Кажется, я взглянула на Билли почти с вызовом и, наверное, страхом.

К счастью, они с моим отцом говорили сначала только о том, как я выросла и о бейсболе — чуть позже. Я вызвалась делать горячие бутерброды с сыром и помидорами, а Джейкоб прошел со мной на кухню.

— Сколько тебе лет? — спросила я, оглядев с головы до ног высоченного парня.

— Пятнадцать.

Я подняла брови:

— А впечатление, что все двадцать.

Он польщенно улыбнулся:

— Спасибо, что не выдала меня. Слушай, когда мы подъезжали к твоему дому, мне показалось, со двора выезжает довольно классная тачка. Если не секрет… кто это?

— Каллен, — спокойно ответила я. — Один из них.

Он кивнул:

— Я мог и догадаться. Вы с ним…

— Дружим просто, — ответила я.

— Тогда понятно, почему у папы так резко испортилось настроение в машине, — задумчиво ответил Джейкоб. — Он переволновался. Несколько раз спросил меня, уверен ли я, что вольво отъехала именно от твоего двора.

— Боже, он и впрямь верит в эти легенды? Настолько серьезно? Но почему? — я старалась говорить как можно более убедительно.

Джейкоб пожал плечами:

— Для меня это тоже странно. Знаешь, во всём остальном он нормальный до зубовного скрипа, а что касается легенд, ведет себя так же, как наши бабки.

С горячими бутербродами мы вернулись в гостиную. Чарли с другом смотрели игру, а я болтала с Джейкобом. Он не выглядел, как человек, который всерьез воспринимает вампиров или оборотней, но я помню, как на меня посмотрел его отец. Он точно что-то знает. Придется расспросить Эдварда… насчет остальных возможно существующих монстров.

Когда я об этом подумала, мне показалось, земля дрожит под ногами. Мир снова был готов распасться на составные элементы в моём сознании, но я заставила его стоять на месте и кое-как дожила до конца ужасно скучного вечера.

Под конец папа сказал, что собирается на рыбалку в выходные. Будет тепло. Он виновато спросил, не расстраиваюсь ли я, что он уезжает. «Думаю, в выходные нам с тобой и правда лучше не пересекаться», — подумала я со смущением.

Перед приездом Блэков Эдвард сказал… «Началось». Как это понимать?

У меня опять к нему куча вопросов!

В ванной, оставшись в одиночестве, я поймала себя на том, что меня слегка лихорадит. Всё было в порядке, но сердце начинало тревожно колотиться в мрачном предчувствии. Почему?

Меня рассердило то, как повёл себя в машине Эдвард. Он преподал мне урок, как ребёнку. Но я не ребёнок — когда до него это дойдёт?

А ещё я оцепенела вовсе не от страха, когда пригрозил укусить меня.

“Ну? И от чего тогда?” — требовательно подумала я, посмотрев на свое отражение в ванной. Я была очень бледна, выглядела измученной, но глаза блестели каким-то безумием.

“Я замерла, потому что захотела почувствовать его губы на своей коже”, — безжалостно сказала себе я.

Потом опустила голову, закрыла глаза. Он прав. Красота человека не имела для меня ни малейшего значения до тех пор, пока в моих глазах она не становилась наполнена смыслом.

Я разозлилась. Лучше бы он был глуп и зол. Лучше бы был не интересен. Но я любила бы его, будь он стар и уродлив. Я любила бы его, не будь он вампиром. Потому что Сфинкс поймал меня. Его собственный внутренний облик закрыл для меня его внешний вид и саму его суть.

“Дура, — мысленно простонала я. — Ты хоть понимаешь, как сильно ты вляпалась? Он же не мальчик, ему наверняка много лет. Ты для него ребёнок с психологической точки зрения и с позиции банально жизненного опыта. У тебя нет никаких шансов. И всё почему? — бушевала я. — Потому что ты подпустила его слишком близко. Ты могла бы быть ему немножко другом или хотя бы собеседником. Ты могла бы просто ценить общение с ним, не опускаясь до сантиментов. И ты влюбилась!”

Я стискивала края раковины руками от злости и была готова рычать, как запертый в клетке лев.

“Ладно, это объективно не изменить, — думала я, уже стоя под душем и пытаясь успокоиться, — Я с этим справлюсь. Это не катастрофа, у людей бывают проблемы и серьёзней. Ни мои чувства, ни что либо еще значения не имеют даже теперь. Мне будет легко притворяться. В сущности, не думаю, что в моём поведении, вообще, что-то изменится”.

На самом деле, то, что я влюблюсь в него — было лишь вопросом времени, теперь я это понимала. Эдвард воплощал собой мир, в который я стремилась попасть по-детски наивно и с огоньком безумия. Эта любовь совершенно очевидна и проста, как дважды два. Я ни секунды не сомневалась, что это чувство безответно.

Говорить обо всём Эдварду я не собиралась просто потому, что в этом нет никакой нужды. Во-первых, сам догадается. Во-вторых, допустим, скажу я ему, что влюбилась в него. Ну, и? И что он должен будет с этим сделать? Очередная проблема, которую нужно решить? Или неуместным признанием я выпрошу у него хоть какое-то чувство к себе в ответ? Едва ли. Возможно, он воспользуется этим чувством, чтобы всё-таки убить меня. Может быть переспит со мной пару раз, чтобы снять напряжение. Я слишком хорошо понимаю, кто он такой.

Пока что он мой информатор, и впереди меня ждет нечто страшное. Я должна сосредоточиться на том, что действительно важно. Мне будет сложно скрывать своё желание или интерес к нему, но я постараюсь. Когда он всё поймет… Что ж, мне безразлично, как он поступит. Это чувство только моё, и никому его навязывать я в любом случае не намерена.

Отражение в зеркале почему-то буравило меня злым взглядом круглых, темных глаз, когда я вышла из душа. Я показалась себе от усталости старше лет на семь, но не испугалась этого.

На следующее утро Эдвард снова приехал к моему дому, только на сей раз я не спешила выходить. Прежняя твердость духа меня оставила теперь, когда я знала, что испытываю к нему.

Я смотрела на него, глядя в окно.

«Наплевать, — мрачно сказала я себе. — Я боюсь только одного. Что Эдвард, раскусив меня, попробует от меня избавиться. Мне совершенно это не выгодно».

У меня еще оставалась надежда на то, что мои чувства мне померещились, но я шла к его машине, словно на эшафот. Сырой туман и капюшон на голове спасли меня сначала от его проницательного взгляда, но это было ненадолго. Мне стоило только еще раз увидеть Эдварда, чтобы понять, что я не ошиблась. А еще — что в этом нет ничего страшного.

Отбросив смятение, я поздоровалась с ним и серьезно добавила:

— У меня тут опять куча вопросов нарисовалась.

— Спала нормально? — без улыбки деловито спросил он, открывая мне дверь.

Я села в машину, выдав дежурный ответ:

— Да, а ты как?

— Не смешно, Белла.

— Точно, прости, — кивнула я, стягивая с головы капюшон. — Так что насчет моей кучи вопросов?

— Подождет. Я должен дать себе еще одну попытку узнать тебя получше, — ответил он с некоторой расстановкой.

Я требовательно произнесла:

— Нет. Сначала ты объяснишь, почему для тебя важно, чтобы я вписывалась в шаблон. Вопросы у тебя порой, знаешь ли, странные.

— Тогда ты станешь предсказуемой.

— Допустим. Но даже если я не предсказуема, это не влечет для тебя никакой опасности.

— Это влечет за собой лишние телодвижения и возможные проблемы, — сухо ответил он. — Перестань задавать вопросы. Сегодня всё еще моя очередь.

Я разочарованно вздохнула и закатила глаза к потолку:

— Восхитительно…

— Еще кое-что, — добавил он небрежно, — сегодня после школы ты едешь на пикапе домой. Нам с Элис придется отлучиться.

Эта новость отозвалась внутри меня тяжелой тоской, и она успела мельком отразиться в моём взгляде, который я немедленно опустила:

— Вот как? Что-то… серьезное или мне нельзя знать?

— Мы едем на охоту. Если завтра я буду подле тебя наедине достаточно долго, лучше на всякий случай себя обезопасить, — сказал он. — В чём дело?

Нет, правда, порой меня бесит его проницательность.

— Всё нормально, — ответила я. — Только у меня ключ от пикапа дома остался.

— Это не составит проблемы.

— Эдвард, не надо вламываться в наш дом…

— Раньше ты этого даже не замечала, а сейчас почему-то решила, что мне требуется твой запрет.

— Не смешно. Ты вламываешься в моё личное пространство. Я серьезно, — я даже покраснела от злости.

Он удивленно посмотрел на меня:

— Ты и правда зла.

— Очень, — сухо сказала я. — Не ройся в моих вещах.

— А то что?

— А то я порежу себе руку в твоём присутствии.

Да, это удар ниже пояса, но он сам виноват.

— Ты же можешь умереть, — он посмотрел на меня с интересом.

— Я не боюсь, — и это было правдой.

— Ты не блефуешь, — признал он с некоторой досадой.

— Я никогда не блефую, — мрачно сказала я. — Не ройся в моих вещах.

Он рассмеялся. Уже второй раз искренне.

— Боже, тебе удалось поставить мне ультиматум в своём положении… Немыслимо, — он продолжал смеяться. — Потрясающе. Есть ли, вообще, предел твоему безумию?

Я молчала, буравя его непокорным, злым взглядом, что вызвало в нём очередной приступ смеха.

— Хорошо, давай так. Ты просто скажи, где ключ, и мне не придется нигде рыться, — он попробовал договориться. — Я просто аккуратно приду, возьму ключ и вернусь.

— Хорошо. Но больше ничего там не трогай.

— Клянусь, — насмешливо произнес он. — У тебя невероятное самомнение.

— Нормальное, — отрезала я, — меня устраивает.

— Это правильно, — сказал он, немного подумав. — Никому не позволяй заставить тебя чувствовать себя ничтожеством.

«Но у тебя это получается. Почти каждый день, когда я думаю, на что ты способен…»

Вслух решила этого не говорить.

Он собрался уехать после ленча. До этого времени он продолжал задавать мне вопросы — один другого страннее. Спрашивал, как я отношусь к обуви на каблуках, например. Были вопросы по поводу одежды зачем-то и еще по поводу аллергии на лекарства. Я утомленно отвечала на вопросы, ни капли не притворяясь, что мне это интересно. В конце он сказал:

— Не получается…

Он сказал это почти шепотом, опустив взгляд.

— Ты менее человечна, чем я, Белла, — добавил он. — У тебя ненормальные реакции для конституции нервной системы. Должна быть тормозная, но она быстрая, подвижная (2). Даже слишком. Когда что-то случается, ты пытаешься драться с неудобной ситуацией вместо того, чтобы просто избежать её для адекватной экономии энергии, верно?

— Защищаюсь. Как правило.

— Но ты должна бежать, потому что у тебя просто никаких сил не хватит драться со всем подряд, — протянул он. — И это не всё. У тебя не личность, а одни нестыковки. Ничерта не сходится, словно сейчас ты должна быть не тут, а в психушке. Но ты рационально мыслишь, и у тебя всё по полочкам, хотя я не представляю, как такой бардак можно систематизировать. Ты здорова психически, и это самое странное в тебе.

— Так… я всё еще в упор не понимаю, в чём проблема-то? — встревоженно хмурясь, спросила я.

— Лучше бы тебе всё же быть проще, — голос его был вкрадчивым, — тогда ты не будешь привлекать внимание, — он тут же спросил: — Слушай, а что скажет твой отец, если завтра не застанет тебя дома вечером?

— Решит, что я провалилась в стиральную машину, потому что я сказала, что вечером буду стирать, — скептически ответила я. — А чьё внимание я не должна привлекать?

— Он завтра дома? — осторожно уточнил Эдвард, проигнорировав мой вопрос.

— Нет, на рыбалку собрался.

— Плохо для тебя, — улыбнулся он, посмотрев на меня со злым лукавством.

— Не напугал, — холодно сказала я.

— Но ты знаешь, что я могу.

— Ненадолго, — парировала я. — И ты не ответил…

— Я и не собирался.

— Почему ты едешь на охоту именно с Элис?

— Она надежная, — ответил Эдвард, помолчав.

— А остальные? Какие они?

— Ты познакомишься со всеми ними достаточно близко, чтобы иметь об этом представление, — без всякого энтузиазма ответил Эдвард. — Джаспер солдат, он самый хладнокровный из нас. Может, потому он и выбрал Элис — она всегда умела его немного уравновешивать. Самый легкомысленный и сильный из нас — Эмметт. Когда дело касается расчётов и планирования, стоит обращаться к Розали. Карлайл, впрочем, контролирует нас всех уже очень давно. Вероятно, все, кроме меня и Элис были за то, чтобы тебя ликвидировать. Карлайл никогда не голосует, хотя именно за ним последнее решение. Карлайл выслушал каждого из нас, и мне удалось убедить его, что тебя можно оставить в живых. Он мудр, хотя и неизбежно бывает жесток. Издержки возраста и его положения, — он пожал плечами. — Ни у кого из них нет к тебе никаких личных счетов, Белла. И быть не может.

— Смешно представить, что хоть кто-то из вас может испытывать ко мне нечто подобное, — вырвалось у меня с некоторым пренебрежением. Это было искренне, но мне не понравилось, что я это не проконтролировала.

Эдвард нахмурился недоуменно:

— Почему ты вдруг это сказала?

— Обожаю высказывать вслух очевидные факты.

Он безразлично пожал плечами.

— Семья предубеждена теперь только против меня, но мне всё равно.

— И всё из-за меня, — сказала я, опустив взгляд. — Я бы извинилась, но ты сам виноват. Ты знаешь.

— Тебе и не за что извиняться. Это мой сознательный выбор, — небрежно сказал он.

— Это и странно…

— В третий раз я с тобой фильм смотреть не стану. Это испытание выше моих сил, — сказал он. — Поэтому не останусь на биологию.

— Понимаю, — сказала я, постаравшись, чтобы голос не звучал печально.

— Не уверен, — ответил он сухо, после чего посмотрел мне за спину: — Привет, Элис.

Я даже похолодела. Эдварда я не боялась, но я совершенно точно знала, что его семья относится ко мне, мягко говоря, настороженно. Я обернулась и увидела невысокую, поразительно красивую кареглазую девушку, которая ослепительно мне улыбнулась. Я смущенно улыбнулась в ответ.

— Привет! — она помахала мне рукой. — Нам пора, Эдвард.

— Во сколько завтра встретимся? — спросил он меня, поднимаясь из-за стола.

— Как можно раньше, — рассеянно пробормотала я.

Элис пожала плечами:

— А как же поспать подольше в выходной?

Я ответила:

— Ну… мне как-то не особенно хочется спать завтра всё утро.

— Тогда увидимся, как обычно, — деловито сказал Эдвард.

На прощание он снова погладил меня по щеке, и на сей раз мне было трудно реагировать хладнокровно, но, вроде бы, получилось. Даже если и нет, не думаю, что он обратил внимание.

Оба они ушли, не прощаясь, но мне не понравилось, как внимательно и словно бы слегка опечалено Элис взглянула на меня. Наверное, из всех она одна, если подумать, ни разу не посмотрела на меня ни с холодностью, ни с презрением. Эдвард сказал, что уж Элис я точно могу не бояться, и теперь я верила ему, хотя и не могла понять, почему. Было что-то такое наивное и слегка изломанное в ее хрупком облике…

«Я должна что-то с этим делать, — раздраженно подумала я. — Физиологическая часть влюбленности слегка действует мне на нервы и отвлекает». Стоило мне разозлиться, и у меня не осталось и следа от печали, которую я испытывала от того, что Эдварда нет рядом. Весь остаток дня я почти не вспоминала о нём, уйдя с головой в то, что мне было интересно. Любовь никак мне не мешала. Гораздо больше меня волновало то, что я узнаю завтра…

Завтра я смогу задавать свои вопросы.

_________________________________________________________________________

(1)MMPI (СМИЛ) - Миннесотский многоаспектный личностный опросник. В нём 566 вопросов.

(2)Меланхолики (чистого типа) - трусливы, плаксивы, придают большое значение любой мелочи, обращают повышенное внимание на трудности. Это тормозной тип нервной системы. Белла меланхолик по большей части.

========== Коллапс. Часть третья - на свету правда уродлива ==========

Я осталась на дополнительные занятия в спортзале. Меня переполнял восхитительный душевный подъем. Я почти освоилась с мыслями о том, какая окружает меня реальность. Думать о том, какое место мне в ней уготовано, оказалось волнительно. До сего момента места в мире мне не было, и я жила, словно тень, не свою жизнь. Я чувствовала себя живой.

Занятия прошли ужасно, но я делала кое-какие успехи. Мне удалось подтянуться целых два раза. Это огромный шаг вперед, потому что когда я приехала в Форкс, я не могла подтянуться, вообще, ни разу.

Эдвард пригнал пикап ко двору, как и обещал, что вызвало во мне смутное беспокойство. Я очень трепетно отношусь к своей собственности и личным вещам. Мне плевать, кто он — вампир или папа римский — но в моей комнате он не будет трогать то, что ему не принадлежит. На сидении я обнаружила записку: «Постарайся не умереть, пока я за тобой не приглядываю».

— Раньше же как-то получалось, — скептически ответила я в воздух.

Но раньше я не знала об упырях. И прочей нечисти, если она существует…

Весь оставшийся день я не позволила себе маяться. Я устроила большую стирку в доме. Слушая музыку, хорошенько убралась на кухне и в гостиной, заботливо протерев все дорогие папиному сердцу рамочки. Потом поставила готовиться ужин и села за домашнее задание. Только потом я позволила себе начать копаться в сохраненных из сети статьях на тему бешенства. Информацию об оборотнях я искать пока опасалась.

После ужина с отцом, уже перед сном я легла в кровать и стала слушать музыку. Если в мире и существовало какое-то моё место, то я, ничего не зная о нём, чувствовала его, когда разбиралась в статьях, искала интересующую меня информацию по крупицам или говорила с Эдвардом.

С мыслями об этом я уснула. Мой плеер полностью разрядился за ночь.

Я проснулась очень рано. Утренний свет мягко и почти ласково озарял комнату, в которой прошло моё раннее детство. Я сонно поднялась и заглянула в окно. Небо было бледно-голубым, холодным, но низкое солнце всё еще было под пеленой облаков, медленно уходящих за горизонт. Форкс снова сделался потрясающе контрастным. Мне показалось, я могу разглядеть каждое дерево леса далеко впереди. Этот лес обычно всегда таинственно скрадывает туман или пелена дождя.

Отец уехал рано утром, дома было тихо, только старые осинки порой бились в стекла тонкими веточками. Я спустилась на кухню и приоткрыла окно, впуская внутрь терпкий от влахи и холода, свежий воздух. Это заставило меня поёжиться, но ощущение было неожиданно приятным. Затем я просто оделась, завязала волосы в хвост и позавтракала.

Когда раздался стук в дверь, я даже удивилась, поймав себя на том, что не ждала Эдварда, взяв под контроль собственное нетерпение.

— Доброе утро, — церемонно, как всегда, поздоровался он. — Времени маловато, скоро станет солнечно. Ты готова?

— Да, — сказала я. — Ты… пришел пешком?

— Тебя это удивляет? Поедем на твоём пикапе, — пробормотал он. — Может, лучше я поведу?

— Это моя машина, — немедленно ответила я.

Он отмахнулся:

— Да, как хочешь.

— Куда едем?

— Сто десятое шоссе на север, потом придется долго идти пешком. Молодец, что надела подходящую обувь.

— Я всё-таки в лес собиралась, — ответила я, заводя мотор. — А куда конкретно мы едем?

— В одно место, где мне нравится бывать, — пробормотал он. — Оно романтичное и там море цветочков.

Я посмотрела на него так, что он снисходительно улыбнулся:

— Шутка. Просто в этом месте почти не слышно людей, но в то же время оно недостаточно далеко и от дома и от города. Идеальное место отдыха. Хотя цветы там, вроде бы, тоже есть, — он пожал плечами. — Хорошо, что мы едем на твоей машине…

— Правда? Почему?

— Ее проще отследить, чем человека в одиночку, — ответил Эдвард. — Если ты пропадешь, тебя смогут отыскать по пикапу.

Началось. Он испытывает меня. Я ничего ему на это не ответила.

— Я научу тебя, как различать вампиров. Впрочем, это не составит труда, учитывая, что мы избегаем солнца. Но так ты сможешь понять, почему мы это делаем.

— Хорошо, — сдержанно ответила я.

— Ты сказала отцу, где тебя искать?

— Нет, — ответила я.

— А Джессике? — нахмурился он.

— Я никому не сказала…

— Чёрт, никто не знает, с кем ты и где? — он выглядел злым.

— Ну, твоя семья же в курсе…

— Да, им наплевать на тебя, — прошептал Эдвард. — Почему ты никого не проинформировала?

— Я уже говорила…

— А ты повтори.

— Я верю тебе. Со мной всё будет хорошо, — я сказала это, упрямо глядя на дорогу и сжимая руками руль.

— Вот как? — ласково спросил он, хотя мне не понравилась его ленивая полуулыбка. — Ну, хорошо.

Не стал спорить. Плохой признак.

Мы ехали молча. Эдвард что-то обдумывал — вполне спокойно. Я понимала, о чём он думает. Так ли сильно ему нужна вся эта суета с девчонкой, которая слишком многое хочет знать? Не проще ли меня убить? И, если так, то, может, сегодня самое время? Он сможет легко замести следы…

Я точно чувствовала, что он так думал, и Эдвард понимал это.

Для него почему-то имело значение то, какой я человек. Может, я кого-то напоминала ему? Или ему ценны нестандартные люди? Не знаю. Знаю только, что этого повода достаточно, чтобы он меня не убил. Мне кажется, я немного отвечала каким-то его личным принципам. Впрочем, я могла гадать сколько угодно.

Наконец, дорога понемногу стала умирать, истончаться, полоска асфальта закончилась, и теперь вперед вела двойная тропа, оставленная редкими машинами, проезжавшими тут. Именно тут мы остановили пикап.

Вокруг никого, небо продолжало светлеть. Эдвард накинул на голову капюшон толстовки, расстегнутой ниже ключиц, и я увидела, что под ней ничего не надето. Он застегнулся и скрыл часть своего лица неплотным шарфом. Тут нас обоих еще могут увидеть.

Тишина, наполненная пением птиц, немного смущала меня. Эдвард легко шел подле меня, не глядя в мою сторону. Я знала, что он продолжает вести с собой тяжелый спор — убивать или не убивать. Он не понимает, почему я так спокойна. Просто если он и убьет меня, значит, жить не стоило. А я в такое не верю. Следовательно — убить он меня не может. Думаю, ему бы показалась нелепой такая логика, зато меня она полностью устраивала.

Неожиданно он свернул с тропы и пошел прямо к дремучему, густому лесу.

Примерно так и пропадали люди в резервации — в тихом-тихом и безмятежном лесу, пока никто не видит. На секунду я замешкалась, а потом уверенно пошла вперед. Я готова, — говорила я себе. — Пусть будет то, что будет.

— Наконец-то тебе хоть немного страшно, — пробормотал он.

— Мне не страшно.

Не отвечать же ему, что когда мы с ним наедине, и он вот так вот закатывает рукава по локоть, то мысли мои становятся примитивными до тошноты.

— Нет, мне совсем не страшно, — уверенно добавила я, радуясь тому, что он не может читать мои мысли.

— Сердце бьется быстро.

— Давненько я так далеко не ходила, — бесстрастно ответила я.

Он только плечами пожал.

Я вспомнила, как вчера злость на себя позволила мне обрести обратно рассудок. Это сработало. Дальше я шла с ним гораздо спокойнее.

— Элис кое-что мне вчера сказала, — нарушил молчание он. Его голос раздавался немного глухо среди деревьев. — Насчет тебя.

Я обеспокоенно спросила:

— Теперь она тоже хочет, чтобы ты меня убил?

Он покачал головой:

— Нет.

— Не тяни! Это что-то важное?

— Боюсь, что да, — медленно вымолвил Эдвард. — Элис… очень своеобразная девушка. Очень особенная. Даже для упыря. Она невероятно чувствительна. Пожалуй, она одна немногих, кто никогда не кусал человека. Возможно, это позволяет ей быть более внимательной, чем всем нам. Она сказала странную штуку. Ей показалось, что между мной и тобой правда что-то есть. Разумеется, это исключено, что я ей и сказал. Отношения между человеком и упырем абсурдны.

— Не… произноси этого слова, пожалуйста, — негромко пробормотала я.

— В другой ситуации мне бы и в голову не пришло, что Элис права. Но ты и правда ненормальная, так что я спрошу тебя прямо.

— Мне просто интересно, а какая разница, как мы друг к другу относимся? — я старалась чтобы мой голос звучал твердо. — Мир от этого треснет, что ли?

— Замолчи, — резко сказал он. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. Никто и не думал, что возможна длительная связь вампира и человека. Это абсурд.

— Почему? — спокойно спросила я.

— Потому что когда человек сильно возбуждается, он теряет над собой контроль, — Эдвард, как обычно, являл собой саму прямолинейность. — То же самое с вампиром. Иными словами попытка, например, заняться любовью с человеком закончится смертью последнего. Без вариантов. У нас инстинкты гораздо сильнее. И сопротивляться им сложнее. Точнее — в ряде случаев это физически невозможно.

— Между нами ничего не будет, ты можешь не беспокоиться на сей счет.

— Но ты не ответила на вопрос.

— А ты так и не сказал, какой в этом смысл, — сухо ответила я. — Какое тебе дело? Просто информируй меня дальше. Мы же не собираемся спать вместе.

— Некоторые вампиры это практикуют перед тем, как выпить жертву досуха, — задумчиво уточнил он. — В процессе они ломают человеку кости. Ты не представляешь себе, насколько осуждаются у нас такие извращения. Ты непредсказуема, Белла. Я не знаю, что взбредет тебе в голову, если ты, не дай бог…

— Мне нечего тебе сказать, — мрачно ответила я.

— То есть, Элис ошиблась?

— Да.

— Я нисколько тебе не нравлюсь?

— Не нравишься, — добавила я излишне резко и сердито. — Давай закончим на этом.

— Я очень хочу тебе верить, — сказал он, с отеческим беспокойством глядя на меня.

Ненавижу его за это.

Я решила с ним не говорить и не спорить. Дальше мы шли молча.

«Я не ребенок. Хватит смотреть на меня так, словно я чья-то дочь, за которой ты временно присматриваешь».

Идти пришлось всё утро. Солнце встало над нашими головами, и Эдвард шагал вперед, становясь всё более напряженным.

Место, к которому он привел меня, было странным. Лес понемногу стал редеть, и сквозь плотно стоящие друг к другу стволы прорезался яркий просвет. Сначала я увидела край поляны, плавно уходящей вверх и образующей собой что-то вроде холма. Но еще впереди стало ясно, что холм обрывается, и перед тобой оказывается пропасть глубокого оврага, в котором я видела поваленные грозой деревья, сломанные ветви. Дальше вновь шел лес.

Эдвард поднялся почти на край поляны, нас окружал лес. Я взволнованно остановилась и нервно поправила рюкзак на плечах.

— Обычно я спускаюсь в самый овраг, остаюсь в тишине. Наконец-то никого не слышу. Но сегодня этого делать не стоит, — негромко произнес Эдвард, стоя ко мне спиной. — Белла, сейчас ты кое-что увидишь. Это страшно и, вероятно, неприятно. Мне будет больно, но ты не должна ничего делать. Ты ничем не сможешь помочь.

— Стой. Это очень больно? — спросила я взволнованно.

— Достаточно.

— Эдвард, не нужно ничего показывать. Мне достаточно и того, что я просто знаю.

— Нет, кому-кому, а тебе точно нужно видеть это. Просто чтобы ты всё понимала до конца, — ответил он, снимая с шеи шарф. Затем он снял капюшон и толстовку, так что солнечные луки ярко осветили его излишне белую кожу. Эдвард повернулся ко мне, и я удивилась выражению готовности к чему-то жуткому. Прошло около минуты. Он вздохнул и посмотрел на солнце. Посмотрел со злостью и мятежом — так, наверное, в небо глядят падшие ангелы, отлучённые от солнечного света.

Неожиданно он согнулся в поясе, плотно сомкнул челюсти, пытаясь не застонать. Закачавшись, он упал на одно колено и впился ладонью в мягкую землю. Изменения начались с глаз и лица… Сеточка сосудов, начиная с радужной оболочки стала краснеть, затем чернеть. Понемногу я смогла видеть, как на анатомическом экспонате, каждую венку под его кожей, каждый сосуд. При этом кровь его темнела, и на контрасте с белой кожей обезображенного мукой дьявольской боли лица это казалось невыносимо страшным. Словно я вживую увидела демона. Он обнажил белые клыки и зарычал, этот жуткий вибрирующий звук отозвался у меня где-то в желудке, так что я почувствовала тошноту. Потом сеточка сосудов перешла на шею и плечи, руки. Эдвард, тяжело дыша, поднялся с колена. Я не могла прочесть ни единой эмоции на лице или в демонических глазах. Передо мной стоял не человек, а истинное чудовище.

Мне захотелось бежать прочь. Нет никаких сомнений — он же убьёт меня.

Я сделала шаг назад.

“Стоп”.

Посмотрев в его лицо не без трепета, я заставила себя стоять на месте.

“Смотри на него. Смотри ему в глаза”.

Я смотрела, хотя и дрожала всем телом. Это чувство… давно забытое. Так бывает, когда ты в темноте смотришь в зеркало, смотришь в глаза своему отражению. И в тишине разум начинает с тобой игру, лицо кажется жуткой мордой Неизвестного. Вот, что таилось во взоре Эдварда.

Он вдохнул носом воздух и сдавленно произнес:

— Отойди от меня к деревьям, Белла.

Я, спотыкаясь, послушно отошла назад.

Эдвард повернулся ко мне спиной, закрыл лицо руками.

Я рассматривала его тело, пытаясь заставить себя привыкнуть к тому, что увидела. Он был не просто уродлив или страшен. Он являлся болезненной аномалией, вроде людей с генетическими отклонениями.

Внезапно Эдвард исчез.

Спустя мгновение он возник уже около меня. На лице его появилась странная улыбка, которая украшалась двумя сильно заметными теперь клыками. Он схватил меня за руку и повалил на траву. Я почему-то не могла сопротивляться и просто ждала. Когда он коснулся губами моей шеи, я стиснула его руки:

— Перестань.

— Я же этого не сделаю, — сказал Эдвард хрипло, вдыхая мой запах. — Я же добрый монстр из сказок. Почему, по-твоему, я должен остановиться, Белла? Зачем, по-твоему, я вёл тебя сюда? Ты просто добыча.

Я неожиданно успокоилась после этих слов. Во-первых, я не смогу ему сопротивляться. Во-вторых, если я полюбила чудовище, которое и впрямь способно меня убить, то я сама виновата. Я сама поставила на кон свою жизнь, доверилась ему и пришла сюда.

Голос мой звучал безразлично.

— Ладно. Значит убей меня.

Эдвард зарычал в ярости и отошел от меня, раздраженно придавив в землю напоследок.

— Господи, Белла! — протянул он с досадой. — Ты… — мне показалось, он сдержался и не сказал чего-то не вполне цензурного.

Я потерянно поднялась и посмотрела на него в большом удивлении:

— Ты не убьешь меня?

Он некоторое время очень старался не ударить меня или не выругаться. Вздохнув поглубже, демон пробормотал:

— Скажи, у тебя с глазами всё нормально?

— Да, — неуверенно пролепетала я.

— Ты же хорошо меня видишь?

— Д-да…

— Тогда какого черта ты так спокойна?

— Я что какую-то проверку провалила? — обеспокоенно спросила я.

— А тебя только это волнует? — отрезал он. — Это не проверка.

— Хорошо. Тебе больше не больно?

— Перестань… — устало пробормотал он и, опустив плечи, подошел к краю полянки.

Я решила его не трогать и просто смотрела на него. Никогда не видела ничего страшного и завораживающего чем его тело на солнце. Мне казалось странным, что у него не растут, например, рога. Это было бы просто фантастически прекрасно.

Поймав себя на этой мысли, я сказала себе флегматично: «А он прав. Ты и впрямь ненормальная».

— На свету правда уродлива, — промолвил он. — Но это не вся правда, которая обнажится перед тобой здесь, под этим солнцем.

Эдвард надел обратно толстовку. Я осторожно села вместе с ним на краю оврага. Голова кружилась от того, что происходит.

— Я должен рассказать тебе о том, что такое Договор.

— Хорошо, — облизала губы я.

— Начнем с того, что в мире существуют не только упыри, — заговорил он мрачно.

— Оборотни? — вяло спросила я.

— Да, — ответил он. — А еще демоны, привидения, русалки, ведьмы, духи. Но демоны, русалки и духи — это… так сказать, практически никому не интересная область. Кроме ученых.

Я подавленно молчала.

— Они были обнаружены почти вместе с упырями. Вещественно осязаемой природы привидения и демоны, например, не имеют. Я не разбираюсь, да и не нужно тебе это знать, если ты не собираешься с ними работать. В этом плане, Белла, чем меньше ты знаешь, тем крепче у тебя рассудок и лучше ты спишь. Нам почти не приходится с ними встречаться, и этим занимается другой отдел, он редко с нами контактирует. А вот ведьмы, оборотни, упыри и прочие — это вот вопрос по нашей части. Они бывают дикие и мирные. Мирные все на перечет. Диких необходимо отлавливать или убивать, чем мы и занимаемся. Головной отдел управления нашей тайны находится в Риме. Он состоит из совета информированных людей, входящих в международный контроль популяции, и семьи Вольтури. Это самые могущественные и древние вампиры среди нас. Мы существуем мирно и не мешаем жить людям. Довольно странно предполагать, что сверхъестественное не было бы обнаружено властями, если бы существовало. Как только люди поняли, на какую жилу силы напали, они стали это использовать. У любой силы должен быть тот, кто ее контролирует, верно?

Я мочала. Перед глазами плясали золотистые мушки, а небо вдруг стало слишком горячим.

— Таким образом быстро возникла необходимость сохранять порядок. Дело в том, что вампиризм открыли только в сороковых, всё общество находилось в расшатанном и напряженном состоянии. Нельзя было открывать тайну и следовало как-то заняться поиском вампиров, классификацией нечисти… на это люди бросили много сил. Перепись всех известных нелюдей завершилась за десять лет. Столь же быстро распространились правила Договора между людьми и нами. Отныне цивилизованная нечисть — знает о Договоре и выполняет его. Нецивилизованная подвержена либо вербовке, либо уничтожению. Мы занимаемся уничтожением. Самая важная часть твоего информирования, Белла — знание Договора. Я помогу его выучить и объясню все пункты. Отныне, будучи информированной, тебе запрещается критиковать Договор, трактовать его по своему усмотрению и нарушать его. Невыполнение любого из этих трех пунктов приведет к твоей гибели. Это понятно?

Его желтые глаза на черном фоне сетки сосудов впились в меня требовательно, и я кивнула.

— Очень хорошо это запомни, — добавил он мрачно. — И так, главный пункт касается сохранности человеческой жизни. Жизнь любого любого человека неприкосновенна при условии, если она соответствует параметрам социальной значимости.

Мне показалось, что я ослышалась:

— Что?

Эдвард продолжил, монотонно роняя слова:

— Социальная значимость определяется тем, со сколькими людьми данный человек входит в контакт и в какой стране он живет. Есть страны первого, второго и третьего мира. Дикари за людей официально не считаются, и на всех них охота разрешена. Это так же касается почти всех стран Африки и неблагополучных регионов Индии. Большинство вампиров охотится там. Но есть правила проведения охоты, соблюдение осторожности, и их тоже обязаны выполнять. Людям требовалась гарантия, что нежить начнёт сотрудничать с ними, и право на охоту это гарантировало. Значимый социальный статус предполагает, что у тебя есть дом, ты зарегистрирован в государственной системе, у тебя есть официально подтвержденные родственники (не менее трех), близкие друзья. Еще лучше, если у тебя есть работа и ты имеешь связи с одноклассниками. Рекомендуется вести дневники и часто выходить в социальные сети. Если человек не соответствует параметрам социальной значимости, охотиться на такого человека разрешено, и его жизнь ничего не значит.

Я медленно покачала головой:

— Эдвард… я не понимаю…

— Не перебивай, — ледяным тоном отрезал он. — Второй свод правил касается закона о неразглашении. Любой информированный и любой представитель разумной нежити обязан молчать о Договоре, скрывать свою природу и не стремиться продолжать популяцию. Если новорожденный вампир был обращён без заведомого согласия клана Вольтури, убивают всех причастных к обращению, включая новорожденного вампира. Исключения касаются оборотней, так как они больше относятся к людям, чем кто-либо из нелюдей. Третий свод правил касается закона о не пересечении территории. Между вражескими кланами нелюдей отныне держится нейтралитет. У каждого клана своя зона жизни и охоты. Таким образом, упырь не должен пересекать ареала обитания оборотней. Оборотням разрешается передвигаться, где хотят с учетом того, что они находятся в зоне риска рядом с вампирами. Четвертый свод правил связан с административным порядком поведения в социуме. Наказанием за любое нарушение главных правил является смертная казнь. За смертную казнь и контроль отвечают охотники. Охотники бывают двух типов. Первый тип — люди. И он же высший тип. Людям подчиняются все охотники-упыри или охотники-оборотни. Второй тип — нелюди. Помимо охотников есть исследователи, которые постоянно занимаются поиском диких представителей нелюдей. В их задачу входит отлов и информирование о Договоре. Это вкратце. Но ты должна будешь выучить каждый пункт, я тебе помогу.

Я молчала, словно окаменев.

— В твою обязанность входит теперь защита тайны и Договора. Пока что ты новичок. Посвященная. Но информация о тебе уже изучается, Карлайл отослал соответствующие данные в Рим еще позавчера.

— И что со мной может быть? — спросила я.

— Во всяком случае тебя точно оставят в живых, потому что так решил Карлайл, а он глава группы и ответственный за набор людей и нелюдей. В редких случаях с такими, как он, не соглашаются, и на это нужны серьезные причины. Останется только вопрос, куда тебя направить. Например, мы поможем с поступлением в Куантико, где ты будешь учиться в особом отделе аналитиков. Ты еще слишком юна, поэтому у тебя останется время на учебу. Хорошие новости — в ФБР ты точно поступишь. Просто не в то отделение, в какое бы тебе хотелось.

— Большая часть населения этой планеты — корм, — вымолвила я едва слышно, уставившись в пустоту. — То есть, в зоне риска каждый, кто не слишком связан с социальной системой… Это старые и больные, бедные, одинокие. И даже целые неблагополучные страны. Целые племена дикарей… — я схватилась за голову. — На них разрешено охотиться… потому что их жизни официально не значимы.

— Белла, ты должна быть спокойна. Это жестоко звучит, но такова правда.

— Посмей мне сказать, что ты и правда так думаешь… — прошептала я, глядя на него в изумлении.

— Послушай меня.

Я замерла.

— Тебе запрещено критиковать Договор. Тебе запрещено его трактовать или перевирать. Он может быть понят только так, как я тебе наизусть скажу. Ты выучишь его…

— Нет… — выдохнула я.

— Да. Это мир, в который ты стремилась. Это правда, которую ты хотела.

— И выохотитесь на людей?

— Джаспер, я и Розали. И еще миллионы людей, которые охотятся друг на друга, потому что они больны или для забавы, в то время, как вампиры охотятся для выживания, потому что консервированная кровь нас не спасает. Но, в основном, все стараются подражать Карлайлу. Я, например, порой пью кровь людей, которых приходится убивать, — спокойно ответил он. — Честно говоря, с нашей работой на охоту на человека времени почти не остается. Проще убивать зверей. Но если нас отправляют в командировку в большой город, выбора почти нет. Это Карлайл способен терпеть даже очень сильный голод. Мы не настолько выносливы. Разве что еще Элис… но она просто не ездит в такие командировки.

Его тон был спокоен до пренебрежительности.

— Белла, — он неожиданно развернул меня к себе, и я взглянула в его непроницаемые, нечитаемые глаза, — выслушай меня очень внимательно. От твоего дальнейшего поведения зависит твоя жизнь.

Я молчала.

— Ты должна притвориться. Хотя бы притвориться, что смирилась. По всем правилам я обязан рассказать Карлайлу о твоей реакции. Поэтому возьми себя в руки.

— Не понимаю, — я вяло покачала головой. — Зачем вся эта таинственность? Посмотри на людей. Им же плевать на нечисть. Пусть она и существует, я почему-то уверена, что это скорее вызовет у них ажиотаж и интерес.

— О, нет, — он улыбнулся. — Всё совсем не так. Существует масса причин, по которым людям нельзя о нас знать.

— Например?

— Например, как ты думаешь, при условии, что есть духи, упыри, демоны… какой логичный вопрос возникнет у людей?

Я недоуменно нахмурилась:

— Кто еще существует в мире?

— Да. Пока кто-нибудь не спросит про богов.

— И что в этом такого?

— А то, что, скорее всего, Господь есть.

Я вздохнула, потирая себе лоб, который начал мучительно гореть. Эдвард продолжил:

— И следующий вопрос — что произойдет с религиозно фанатично настроенными людьми и прочими больными на голову существами, по недоразумению природы наделенными человеческим разумом?

— Они… попытаются с помощью всего этого доказать, что именно их бог истинный.

— Еще как попытаются. Если раньше религиозные битвы носили идеологический, несколько иллюзорный смысл, то теперь смысл станет явным. Появятся настоящие крестоносцы, повернутые сатанисты и прочие фанатики, которые поведут людей на войну во имя бога. Не представляешь, как много денег смогут заработать люди, делающие деньги на войнах. Теперь каждая из религий обязана будет доказать на деле свою значимость. Церковь станет ближе к государственности. Это далеко не всех устроит, и могут начаться революции. Это я еще не вспомнил охотников на нечисть, которых расплодится огромное количество так же, как много в свое время было поклонников чистоты расы. Люди глупы, Белла, — он посмотрел на меня с ноткой сочувствия. — Существует малая часть образованного общества, которая адекватно и спокойно отнесется к правде, но пока что их не большинство и даже не треть. Нелюди могущественны, но их очень мало. Люди были вынуждены заключить Договор, чтобы предотвратить конфронтацию между двумя расами. Но знаешь… ты сказала, что большая часть людей — корм. Неужели ты думаешь, что без Договора люди что-то значили?

— Разумеется значили.

— О, ты очень наивна. Люди — простые, посредственные, вроде тебя или твоих родителей и одноклассников — никогда и ничего ни для кого не значили. Во всяком случае, они точно не имеют значения для тех, кто правит миром. Люди, Белла, являются кормом в любом случае — есть нежить или нет. Если бы нас не существовало, вас бы жрали, но немного иначе, — жестко сказал Эдвард. — Об этом не принято говорить, но посмотри правде в глаза. В жизни каждого человека есть два понятия значимости. Собственная значимость для себя и значимость для мира. Аксиоматически считается, что первая значимость важнее, но на самом деле это не так. Потому что когда встает вопрос о мировых порядках, мировом устройстве и решениях, имеющих такое значение, смотрят не на то, какой у тебя мир внутренний глубокий, а на то, что ты, собственно, из себя по факту представляешь и что ты умеешь, насколько ты полезна для общества. Людей всё больше, и их ценность всё меньше. Это не афишируется, о таком говорить всерьёз не принято — разве что в качестве циничной шутки. Но так всё и обстоит. Договор — чудовищен, это верно. Но факт в том, что он ничего не поменял. Он не изменил жестокость системы, он заставил тебя посмотреть ей в лицо.

Я должна была сохранять спокойствие, и у меня это получалось, но только за счет шока.

— Посредственностей не существует, — покачала головой я. — Не важно, сколько людей. Важно, что в действительности каждый — ценен.

— В этом я с тобой согласен. Но речь только о том, что Договор есть. И тебе придется принять его. Принять его так же, как ты до него принимала мир.

Голова гудела, точно в ней поселился рой разбуженных злых пчел.

— Я должна знать, почему ты так стараешься не убить меня.

— Белла… — он вздохнул, качая головой.

— Я готова это выслушать, — мрачно добавила я, глядя ему в лицо.

— Ладно, — он безмятежно пожал плечами. — Вообще-то я думал использовать тебя, как свою личную кормушку. У тебя слишком вкусная кровь, чтобы убить тебя сразу. Я решил себе дать время к тебе привыкнуть, втереться к тебе в доверие и пить тебя понемногу. Но потом понял, что не выдержу. Если попробую хотя бы чуть-чуть, то убью. Тогда я решил, что чего быть, того не миновать. И в тот день Тайлер едва тебя не расплющил о стенки твоей же машины. Я понял, что хочу, чтобы ты жила. Потому что такие, как ты, должны жить.

— Почему? — вяло спросила я.

— Нравятся мне такие. Исковерканные. Непонятные. Допустим, я тебя убью, и что дальше? Тебя не станет, я не смогу изучать тебя, не смогу с тобой говорить. К тому же твой запах мне и правда очень нравится. Жизнь стала для меня не такой скучной, когда ты появилась в Форксе.

— То есть, я тебя развлекаю?

Он молчал и смотрел на меня. Я всё ещё не могла читать мимику его лица, поэтому, увы, в те секунды не понимала, что именно с ним происходило, пока он говорил со мной. Эдвард пробормотал:

— Белла, пойми, я… Есть некоторые границы, которые я должен соблюдать. Если этого не сделать, ты погибнешь, а так как ты входишь в число запрещённых жертв, то меня казнят. Я не могу…

— Нет, всё хуже, всё гораздо хуже… — я почувствовала, что дрожу и едва слышала, что именно он говорит мне. — Когда ты был ко мне полон ненависти, я была готова это принять. Когда ты выражал ко мне безразличие — тоже. Но… для тебя я экспонат. Экспонат человеческой личности. Забавная головоломка, рядом с которой можно скоротать немножко своей вечности. Я бы предпочла, чтобы ты не испытывал ко мне ничего, вообще. Ты сказал, что я не должна позволять кому-либо чувствовать себя ничтожеством, но как я сейчас должна себя чувствовать? — я изумленно посмотрела в его нечитаемые глаза и покачала головой: — В общем… понятно. Теперь мне нужен Договор. Я его выучу. Я сама выбрала эту жизнь. Я должна понять ее, привыкнуть. Я справлюсь. Отведи меня домой.

Я повернулась и собралась обратно. Все слова были сказаны. Даже если он намеревался ошарашить меня еще чем-то, я готова принять это совершенно безразлично.

Я шла и вспоминала, как он задавал мне вопросы и интересовался мной. Он съест меня, съест информацию обо мне, просмотрит меня, как хороший фильм, а потом просто оставит одну.

Он навсегда останется для меня любимым. Но быть с ним я не хочу.

Эдвард шел за мной, не отставая, но я не слышала его. Только слегка обернувшись, могла заметить краем глаза.

— Странно. Мой вид тебя нисколько не оттолкнул, но стоило мне высказаться о том, как я к тебе отношусь, и ты повернулась ко мне спиной.

Я молчала, его слова доносились до меня словно сквозь шум помех. Мило, что он находит такие факты интересными, только я не стану это комментировать.

— Стой.

Я продолжала идти.

— Я сказал тебе остановиться.

— Ты без труда остановишь меня силой, — отрезала я.

Эдвард оказался передо мной мгновенно, и я замерла, напуганная этой скоростью. Я подняла на него взгляд. Теперь его лицо приобрело нормальный вид. В тени леса и под капюшоном он сделался понятным. Его лицо снова показалось мне бесстрастным. У вампиров нет души…

— Я всё-таки нравлюсь тебе.

— Это не имеет значения, — искренне произнесла я, холодно глядя ему в лицо. — И это то, что волнует меня сейчас в последнюю очередь. Мне нужно… разобраться с тем, что происходит. Мне нужно хотя бы просто принять тот кошмар, который ты мне наговорил, — почувствовав, что я вот-вот зареву, я остановилась. — Во мне говорят эмоции. Мне нужно просто подумать.

— Хорошо.

Он дал мне идти дальше.

Долгие сорок минут мы не произнесли ни слова. Я пыталась соображать адекватно, но сердце кровоточило.

Каждый из нас рождается, чувствуя себя уникальным. Он рождается в гигантский мир, полный возможностей. И не знает, что кто-то уже поставил на нём крест, клеймо, знак о том, что его можно убивать.

Джаспер каждый день ходит в школу. Как он смотрит на нас? Как на тушки кроликов, подвешенные на крюках к потолку.

Но Эдвард снова прав. Мы не стали кормом когда-то, когда был создан Договор некими злостными личностями. Мы были кормом всегда. От нас просто отказались, официально разделив на два стада. Одних пасут, потому что они способны что-то давать машине общества. Других пасут, но откладывают на убой, потому что взять с них больше нечего. В социальных жерновах мы обязаны играть роли. Мы обязаны быть социально значимы и полезны. Сколько ты зарабатываешь? Есть ли у тебя машина? Когда ты собираешься заводить детей? Что ты значишь на социальной лестнице? И, если ты никто, то что ты можешь предложить этому миру? Пожалуй, разве что, свою жизнь. Но что она, по сути, значит? Если ты умрешь, тебя просто закопают. Кто будет плакать по тебе, кроме родственников, которые через месяц просто пойдут дальше?

Нет, мы не стали кормом. Мы построили машину, рабами которой сделались, и стали кормом с той поры. Мы им рождаемся и им умираем.

И это никак не изменить?

Я неожиданно почувствовала себя больной и какой-то излишне хрупкой. На тело набросился пронизывающий, холодный ветер, я поежилась. В рюкзаке у меня лежали сандвичи, которые я взяла с собой, но при мысли о них меня тошнило.

Я перечисляла, есть ли у меня среди знакомых «социально незначимые». Нашлись. Мой старый учитель музыки, у которого умерла жена, и не было детей. Подруга моей матери — замкнутая одиночка и сирота. Мой мозг работал очень быстро, пока я не почувствовала, что эмоционально отупела. Я перестала что-либо чувствовать, добравшись до какого-то своего предела. У меня сильно заболела голова…

Он сказал — Бог вполне может существовать при таком раскладе?

Впору нервно смеяться, но вместо этого я захотела заплакать. Не смогла.

— Я должен удостовериться, что ты будешь вести себя адекватно, Белла. Нам нужно заняться тем, что ты хорошенько изучишь Договор, — произнес Эдвард с некоторым сожалением.

— Когда приступим? — ровно спросила я, полуобернувшись на него. — Я готова.

— Ты неважно выглядишь.

— Тогда можем позже, — безразлично ответила я, собираясь идти дальше.

— Постой. Мне правда нужно знать… Насколько сильно я тебе нравлюсь?

Странный вопрос в этой ситуации, но тогда мне не пришло в голову спрашивать его, зачем ему интересоваться такой чепухой.

Мне было наплевать на его реакцию. Мне было всё равно, что он думает. Я просто старалась быть точной. Никогда бы не подумала, что признаться будет так просто… и так пусто.

— Я люблю тебя. У меня такое чувство, что всегда буду любить.

Вымолвив это устало и несколько безразлично, я посмотрела ему в лицо.

— Пошли уже? — негромко спросила я.

Он получил от меня моё сердце. Ненужное ему сердце. Получил его от меня, словно бы между делом. Потому что ни я, ни мои чувства ничего не значили. Никогда и ни для кого.

— Пошли, — пробормотал он, словно положив мне на грудь последний тяжелый камень.

На его выводы мне было ровным счетом наплевать.

Всю дорогу я задавала ему вопросы, и на сей раз он отвечал на каждый и достаточно подробно, если я хотела. Квилеты оборотни? Не все, но некоторые из них. У них особенное строение скелета, и появились оборотни так же давно, как сами люди. Известно, что это какая-то отдельная генетическая ветвь, появившаяся в одном замкнутом, локальном месте. На данный момент оборотней меньше, чем вампиров, они хорошо себя контролируют, и их популяция сдерживается естественным путем. Ведьмы тоже существовали всегда. До сих пор известно о них крайне мало, да и самих их немного. По сути своей это люди, у которых есть необычная связь с природными силами планеты. Обычно их никогда не убивают, но обязательно ловят и способности их мозга изучают, что часто приводит к смерти подопытных. Известно только, что это не болезнь, не отклонение. О духах и демонах известно еще меньше. Их истреблением занят отдельный вид охотников и ученых. Появляются крайне редко, и почти невозможно найти известные крупные случаи массовой регистрации таких явлений.

Эдвард зачитывал мне пункты Договора один за другим. Я повторяла их, и у меня создалось чувство, что я глотаю противные таблетки.

Но я бы не согласилась променять эту правду на неведение. Это отвратительная правда, мерзкая, но теперь я немного знала, где нахожусь. Мне определили место без моего вмешательства. Машина системы четко скоординировала мои действия и будущее. Чем больше ты знаешь о системе, тем сильнее тебе система доверяет, и в этом случае она контролирует каждый твой шаг.

— Мы прибыли в Форкс потому, что искали здесь диких вампиров. Точнее, один из разыскиваемых осведомлен о Договоре, но еще парочка имеет о нём слабое представление, — сказал Эдвард. — Они убивают в резервации. Оборотни пытались выйти на их след, но пока безуспешно. Мы явились сюда, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. Вампир, которого необходимо ликвидировать, мятежник.

— В чём именно? — спросила я.

— Он против того, чтобы люди диктовали ему, как и где охотиться. Охотится и на одиночек и на социально значимых. Он тоже довольно стар. Гораздо старше меня. Он очень опытная ищейка с неплохими навыками. И ему помогает парочка чуть более юных дарований. С тех пор, как мы приехали, удалось узнать только примерные места обитания. Мы используем время охоты, чтобы подобраться к ним ближе, но… — Эдвард нахмурился, — тут случается нечто невероятное. Им всегда удается уйти. Не важно, какие мы ставим ловушки, они их чувствуют и просто уходят. Словно у них есть лазутчик, но это исключено. Каким образом они ускользают — для меня пока загадка. Хорошо, что они стали меньше убивать. За то время, что ты приехала, ни одного трупа или пропавшего. Но недавно Розали сказала, что по ее подсчетам скоро тут появится новая жертва. Это значит — новые зацепки, хотя утешение слабое.

— Я могу чем-то помочь? — спросила я.

— Пока что просто наизусть выучи Договор и в школе веди себя адекватно. Потом я посмотрю, можно ли тебя использовать.

Удивительно просто давались ему эти слова.

Наконец, сквозь стоящие деревья я различила асфальтовую полосу и мой пикап. Кольнуло тоскливое осознание того, что в этот лес я входила совсем другим человеком. Меня всё еще трясло, но я старалась этого не выдавать. Эдвард был молчалив, хотя я видела, что он пристально за мной наблюдает.

— Я выучу его через день. Нормально? — спросила я, садясь в машину.

— Учи понемногу, — рассеянно пробормотал он и добавил: — Я сяду за руль.

— Как скажешь… — я вложила ключи в его ладонь.

Теперь шарф снова закрывал почти всё лицо, так что я видела лишь глаза. Но мне было так невыносимо смотреть в них, что я не видела их выражения. Да и не хотела видеть.

Появившееся ненадолго солнце стало прятаться за облака к пятому часу дня. Эдвард ехал неторопливо.

— Тебе нужно поесть, — заметил он неожиданно через полчаса пути.

— Я не умру, если пропущу обед.

— Станет легче. Просто перекуси.

— Я не хочу, чтобы мне становилось легче. Это то, что я должна испытать на себе до конца.

Он вздохнул:

— Когда же в тебе это закончится?

— Что именно? — холодно спросила я.

— Стремление быть солдатом. Ты девушка.

— Я больше не девушка. Я, вообще, никто.

— Не говори так.

— Как скажешь, — равнодушно ответила я, глядя в окно.

— Ты не станешь больше со мной общаться, как раньше, верно? — подумав, спросил он.

— Не стану.

Он чуть сильнее сжал руль ладонями:

— Ты можешь на минутку допустить, что… не вполне ясно понимаешь меня?

— Я не хочу сейчас тебя понимать.

Помолчав, он слабо улыбнулся:

— Ладно.

— Мне неприятно быть твоим личным ходячим театром. Можешь наблюдать со стороны, — ответила я. — Лучше просто относись ко мне с безразличием.

— Боюсь, отсутствие моего покровительства для тебя не безопасно.

— Для меня это не важно.

— Для меня это важно, — неожиданно разозлился он. — Я спасал тебя не для того, чтобы ты так безалаберно относилась к своей жизни. Я знаю, тебе чертовски плохо. И знаю, что ты справишься. Завтра в воскресенье ты встанешь, как обычно, будешь жить, как раньше, сходишь в лес, подумаешь, вернешься домой, примешь решение. Но всё-таки береги себя. Не ради себя самой или меня, а ради отца и матери. Они всё еще живут в том слепом мире. И должны оставаться в безопасной колыбели неведения.

Я, молча, вытащила из рюкзака сандвичи и стала есть их один за другим, не чувствуя вкуса.

— Я не могу понять, за что ты злишься именно на меня, — сказал он, качая головой.

— Я на тебя не злюсь, — нахмурилась я. — Мне просто не нравится, как ты ко мне относишься. Но ты не обязан относиться ко мне как-то иначе. Кроме того, как ты не понимаешь… Не важно, что я чувствую. Это больше совершенно не важно. А если тебе не нравится, что мы не станем общаться, как раньше, так что ж… — я пожала плечами, — это тоже нормально. Это логично.

Мне показалось, что он скрипнул зубами.

— Ты очень умная девушка, но в некоторых отношениях…

— Договаривай, — ледяным тоном бросила я.

— Не важно. Ты имеешь на это право, — вздохнул он.

— Не притворяйся, что для тебя это важно.

Он не ответил.

Еще один камень тяжело лег мне на грудь. Глядя в его глаза, я всегда буду спрашивать себя — интересно, на каком вопросе ему неожиданно станет скучно, и он просто уйдет? Он был моим сфинксом. Он им и остался, просто… теперь он действительно представляет собой камень.

Проводив меня до дома, Эдвард отдал мне ключи от машины. Солнце уже садилось. Закат был печальный. По розоватому небу плыли серебристые облака, и сквозь них редко-редко скользили умирающие солнечные лучи. Эдвард перед тем, как проститься со мной, поднял руку, чтобы погладить меня по щеке. Не знаю, зачем он это сделал. Я недоуменно посмотрела на него, и он убрал ладонь, опустив голову. Мне показалось, он напряжённо сжал челюсти, чтобы не выругаться.

— Ты справишься, — сказал он мне, но показалось, словно он сказал это в первую очередь себе самому.

Он очень быстро исчез, и я почувствовала, что рада оказаться в одиночестве.

Я медленно вошла в дом. Знакомая обстановка, знакомые запахи… только мир другой. Я должна принять его.

Помню, как поднялась в свою спальню, медленно-медленно ворочая ногами. Помню, как открыла дверь, бросила в угол сумку, подошла к кровати и упала на нее, а потом в голос заревела. Мне хотелось кричать, но я просто захлебывалась слезами, оплакивая свою… веру.

Когда мы живем, оглядываясь на мир и социум, мы можем видеть много грязи — всякой разной. На самом деле мало кто из нас носит розовые очки. Но закрадывается спасительная мысль: может, в будущем будет всё не так плохо. Или раньше было гораздо хуже. Теперь у меня не осталось этой веры и спасительных мыслей. Была только обнаженная уродливая действительность, в которой люди поставлены на конвейер и вертятся в жестокой, не знающей жалости, машине, пожирающей их. И хуже всего… намного хуже всего этого было то, что я знала это всегда. Просто слова Эдварда открыли для меня действительность с новой стороны. Раньше эту действительность можно было как-то игнорировать, сейчас — уже нет.

Я, мои друзья, семья, знакомые, бродяги и все обычные люди — просто корм.

Не важно, для кого — для экономической системы или для Договора. Это не играет роли, потому что и в том и в другом случае безжалостно пожирается человеческая жизнь.

Я захлёбывалась рыданиями, оплакивая свою наивность, так сильно, что заболело горло и голова. Наконец, задыхаясь, я поплелась в ванную, чтобы умыть лицо. Когда я это сделала, сделалось уже темно. Я должна притвориться, что сплю, когда приедет папа. С ним я совершенно не готова сейчас говорить.

Умывшись, я вернулась в спальню, снова легла на кровать, выключив свет. Меня еще трясло от озноба, сильно болела голова, но я не плакала. Я пыталась дождаться отца — не знаю, зачем. Я не хотела видеть его и в то же время — хотела. Мне хотелось, чтобы он, как в детстве, обнял меня и сказал: милая, это просто кошмарный сон.

Кошмарный сон…

Да, я была раздавлена, но ни на что не променяла бы этот ужас. Я не согласилась бы снова жить в неведении. Сейчас мне плохо, но это пройдет. Точно пройдет.

Я думала об этом, засыпая.

Отца так и не дождалась, уснула. Точнее, я не заметила, как провалилась в очень тяжелые, бредовые сны.

У меня всё еще сильно болела голова, было очень холодно, один кошмар сменял другой. И во всех снах я видела конвейер. Он громко работал, и от этого гудела голова. По конвейеру ехали люди. Они все радовались и говорили между собой, в то время, как впереди их ждала газовая камера или печь. Мы ведь так и живём — на конвейере. Мы улыбаемся, просыпаемся каждое утро, считаем себя уникальными, но когда в мире настанет глобальный кризис или третья мировая война, или смерть появится перед тобой — тогда разверзнется пасть печи, в которой ты сгоришь, потому что ты просто социальное мясо в экономической машине. Лишь попадая в эту печь, люди начинали кричать, разрывая мне барабанные перепонки, тогда я почти просыпалась, но его сменял другой кошмар.

Я отчасти понимала, что сплю, но не могла проснуться. Я словно пыталась выплыть из-под толщи воды. Наконец, я перестала плыть, и сны… захватили меня целиком.

Когда я очнулась, было темно. Меня сильно трясло от озноба, голова раскалывалась, и я поняла, что у меня температура. Я хотела доковылять до тумбочки, чтобы взять градусник, но, едва поднявшись, упала на пол. Меня мутило. Неожиданно я почувствовала, как меня поддерживают чьи-то руки, помогая мне подняться.

За окном шел дождь, поэтому в комнате стало прохладно, повеяло сырым ветром. С волос Эдварда стекали крупные капли, словно он провел под дождем часа два. Руки тоже холоднее обычного.

Он перенес меня на кровать. Всё это было так странно, что я решила, будто мне опять это снится.

— Наконец-то… — прошептала я. — Ты опять мне снишься. Значит, всё скоро будет хорошо… Я проснусь.

— Белла, ты не спишь. Посмотри на меня, — шепот у него обеспокоенный.

Я смотрю на него с трудом.

— Нет, я сплю. Сейчас ночь, но ты в моей комнате. Что тебе тут делать? — я попыталась быть разумной. — А где все?

— Кто все?

— Люди… которых везли убивать. Нужно выключить машину! — я дернулась у него в руках. — Быстро! Пока я всё понимаю… Тут была большая машина, по конвейеру ехали люди… Надо выключить ее! — задыхаясь, я взволнованно смотрела в лицо Эдварда, который гладил меня по голове. — Что ты медлишь? Где… Где она?

— Белла, тут ничего нет. Ты больше не спишь.

— Не сплю? — растерянно спросила я. — Как же так? И что тогда… ты тут делаешь? — я осторожно от него отодвинулась, но, почувствовав головокружение, решила лишний раз не шевелиться.

— Это не важно, — он быстро снял с себя толстовку, скинул с ног обувь. Я наблюдала за ним с растущей тревогой.

— Температура близится к сорока двум, — вымолвил он. — Ее нужно срочно понизить. Подожди тут минутку.

Он исчез, и я увидела, как только легонько приоткрылась дверь в спальню. Понемногу до меня начинало доходить, что я больше не сплю. Слабо застонав, я опустилась на подушку — мокрую от пота. Руки у меня дрожали, голова продолжала болеть. Я чувствовала себя так, словно внутри меня кипит кровь, и я вот-вот взорвусь или начну свистеть, как чайник.

Он вернулся, спустя тридцать секунд. В одной его руке был стакан воды, а в другой — таблетки.

— Ты чего это тут хозяйничаешь? — спросила я вяло.

— Пей давай, — приказал он.

Я узнала жаропонижающее средство. Правда, оно было не очень действенным.

— Сколько… ты сказал у меня градусов?

— Еще немного, и это будет не важно, — процедил он. Затем отодвинул одеяло и лег ко мне, крепко обхватив руками. В этом была логика. Тело у него такое ледяное, что я немедленно начала стучать зубами.

— Невыносимо… — пожаловалась я.

Он молчал.

Мне казалось, я смогу согреть его, но это оказалось не реально. Странно и то, что, не смотря на чудовищный холод, его объятие было приятным, успокаивающим. Словно холодный компресс на разгорячённую кожу. Наверное, такое же чувство испытываешь, когда распалённый на эмоциях выходишь под ледяной северный ветер на улицу, и он обдувает твои щёки.

При этом в то время, как я успокаивалась, меня не хватало на понимание того, что приходится испытывать Эдварду, пока он прижимался ко мне.

— Прости, придется меня потерпеть, — вымолвил он несколько сдавленно. — Минут двадцать, хорошо? Потом начнет действовать лекарство.

— Почему ты за мной следил?

Он ответил не сразу.

— Я опасался вот этого — того, что с тобой сейчас происходит, — ответил он.

— А с голосом у тебя что?

— Ну, давай подумаем… Твоя кровь для меня самый желанный в мире наркотик, — сказал он, передразнивая меня. — У тебя нежное, горячее тело, и я прижимаюсь к нему прямо сейчас, чувствуя твой запах…

— Понятно, — признала я. — Но я разрешаю тебе меня убить.

— Заткнись, — неожиданно прошипел он, стискивая меня с такой силой, что стало больно. — Не смей никогда так говорить, ясно?

— Прекрати делать вид, что тебе не наплевать.

— Клянусь, самооценка у тебя больная. Любая другая на твоём месте давно бы всё поняла, — злобно шипел он.

У меня болела голова и из головы не выветрился кошмарный сон, так что воспринимала я его плохо.

— Мне всё равно, что я для тебя ценный экспонат, — ответила я, нисколько его не испугавшись. — И я не хочу жить ради кого-то там. Я собиралась жить для себя.

Он глухо застонал, уткнувшись носом в мою шею:

— Какая же ты…

— Ты физически не способен обозвать девушку? — с искренним любопытством спросила я.

— Не теми словами, которые приходят мне в голову с поразительной частотой, с тех пор, как я с тобой познакомился.

— Зато тебе не скучно, — сказала я сердито.

Неожиданно он искренне улыбнулся:

— Верно. Мне совсем не скучно…

Только в ту секунду я поняла, что ему плохо. Во всяком случае, хуже, чем мне. Он хотел меня убить, мечтал убить меня, но не позволял себе этого и пытался снизить мне температуру. Концентрированный запах в комнате сводил его с ума.

Не то чтобы я испытала сострадание. Скорее, понимание. В ту секунду я даже перестала обижаться на него за то, как он ко мне относится. Ну… честно — а как еще он мог ко мне отнестись? Кто он и кто я?

— Ты, наверное, всё-таки немного мной дорожишь, — пробормотала я со вздохом, коснувшись его волос, но осторожно и почти украдкой.

Он закрыл глаза:

— Достаточно сильно, чтобы не убивать тебя.

Эдвард не отстранялся, и я поддалась искушению осторожно погладить его руку. У меня перехватило дыхание, кожа показалась мне очень мягкой и нежной.

— Неужели на свете так мало интересного, что ты так за меня цепляешься?

— Сложно сказать, — произнес он, не открывая глаз. — Мир бесконечно интересен, но… я занимаю в нём не то место, при котором можно отдать себя наслаждению исследования. Моя жизнь ограничена жестокими правилами, я постоянно начеку, и у меня в этом плане нет выходных. Круг моих знакомых ограничен. Есть еще интернет. Это замечательная штука, в нём существует иллюзия, что я никого не могу читать. Хотя там, разумеется, нельзя раскрываться или хоть как-то привязывать к себе людей. И тут появилась ты. Да, верно… ты интересный ребенок. Талантливая девочка с большими амбициями. Я долгое время воспринимал тебя одновременно, как очень любопытный феномен и забавную игрушку, от которой много неприятностей. Порой ты казалась мне вызовом моему самолюбию и стойкости. Мне нравится побеждать. Но потом… Господи, что ты делаешь?

Пока он говорил, я добралась до предплечья. Эдвард слабо улыбнулся, мне показалось, что он перестал дышать. Я понимала, что это мучает его. Я знала, что это опасно, но всё же не могла перестать к нему прикасаться.

— Прости, — я одёрнула руку.

Он перехватил мою ладонь и поднес к своему лицу, затем осторожно коснулся ее губами.

— Это химия. Ею подчиняются в некоторой степени даже вампиры. Видишь, что ты со мной делаешь? Я почти ненавижу себя, — улыбнулся он.

— Н-не совсем тебя понимаю.

— Вероятно, ты не понимаешь, — промурлыкал он, лаская мою ладонь своими пальцами.

Совершенно очевидно, что мои прикосновения были ему очень приятны. Я понимала характер этого возбуждения — он просто хотел меня съесть. Поэтому не стала его провоцировать дальше, как бы сильно мне этого ни хотелось. У меня вырвалось:

— Любить тебя ужасно, Эдвард.

— Я бы очень хотел, чтобы ты меня не любила, — нежно сказал он.

— И еще я для тебя «девочка».

— Белла, мне больше девяноста лет.

— Это не играет роли для меня. Впрочем, я знаю, что ты не можешь смотреть на меня, как на равную, учитывая, кто ты такой. Еще и возиться со мной приходится, — я вздохнула. — Перестань меня обнимать, ты можешь уже отойти. По-моему, мне лучше.

Эдвард осторожно отпустил меня, и я почувствовала, что ему удалось это с трудом. Он медленно подошел к окну, и я видела только его угольно-черный профиль на фоне темно-синей сырой ночи.

Он пытался не только снизить мне температуру, но и отвести меня от мыслей, которые вызывали во мне столько отчаяния. Ради этого он стал так откровенен. Я позволила ему это, потому что вспоминать свой сон или обсуждать его казалось невыносимым.

— Ты зря так говоришь, — сказал он тихо.

— О чём ты?

— Девяносто лет — серьезный возраст, но это не двести. Всё это время моя жизнь была наполнена, в основном, работой и исследованиями. Вообще-то, на свете есть люди, которым под девяносто. Я к тому, что…

Я внимательно его слушала.

— Когда ты сказала «как на равную»… ты ошиблась. Я пока очень плохо тебя знаю. Возможно, я чему-то и научусь у тебя, — он попытался мне улыбнуться, но у него всё равно вышло немного снисходительно.

— Хорошая попытка, Эдвард, но ты не спишь. Срок твоей жизни гораздо больше, чем у любого девяностолетнего, — безжалостно сообщила я. — Перестань пытаться меня утешить.

— Боже, ну, почему ты даже в таком состоянии умная? — разочарованно вздохнул он.

Я пожала плечами:

— Просто пытаюсь лучше тебя понимать. Я хорошо понимаю, какая между нами пропасть.

— Глубже, чем ты думаешь, — печально улыбнулся он.

— Спасибо за честность.

Мне было очень больно. Но эта боль уже не так много прибавляла к тому, что происходило, когда я возвращалась мыслями к Договору.

— Там на поляне… ты не убежала от меня. Даже не закричала, хотя это было бы логично. Это не выходит у меня из головы — ты смотрела на меня так, словно очень хотела помочь мне, но не знала чем.

— Тебе было больно. На это трудно смотреть, — призналась я.

— Я правда очень хотел тебя укусить.

— Ты и сейчас хочешь, — спокойно сказала я. — Но я почему-то тебе верю.

— Ты безрассудно храбрый человек.

— На самом деле, я трусиха. У меня много страхов и фобий.

— Ты прямолинейна, не боишься правды — ни для себя, ни для других. Мне никогда и никто с таким гордым безразличием не признавался в любви. Впечатление, что слабостей у тебя вообще нет. А тебе… боже, тебе ведь только семнадцать, — почему-то он сказал это с особенной горечью, качая головой, а потом нахмурился. — Ты еще ребенок по всем меркам… — он запнулся и неожиданно перевёл тему разговора. — Для каждого вампира есть особенный запах, к которому его тянет. Джаспер такой жертвы еще не встретил, а вот Эммету не повезло. Ему встретились две.

— И что с ними было?

— Он их убил, — ответил Эдвард. — Его хватило только на то, чтобы спланировать свою охоту грамотно. Обошлось без следов и свидетелей. Однако был суд, и Эммета оправдали, так как он не оставил следов. За оба случая он не гордится. Я понимаю, с чем он столкнулся. По правде сказать, Эммет понимает меня лучше всех. И в его глазах я совершаю какой-то немыслимый подвиг. Я и сам не подозревал, что у меня такая сильная воля. Но знаешь, если бы наша первая встреча произошла, например, в том месте, где к тебе пристали те парни, у тебя бы не было шансов остаться в живых.

— Кстати о тех парнях… Тебе же не разрешалось их убивать?

— Разрешалось. Когда под вопросом жизнь одного из нас или жизнь посвящённого, мы имеем право ликвидировать тех, кто нам мешает вне зависимости от того, к какой категории находится человек. Официально ты не являлась посвящённой, но я уже курировал тебя. К тому же, так вышло, что на тебя напали отморозки, о которых мало кто станет переживать. Иногда люди проживают свою жизнь быстро, не подозревая, что оставят после себя один только мусор, — пробормотал он. — Но с тобой — другое дело. У тебя тут куча знакомых, друзей, отец из полиции. Не говоря о том, что оборотни — друзья твоего отца. Если бы я убил тебя, у меня могли бы возникнуть неприятности. В школе я придумывал десятки планов, чтобы выманить тебя из школы и подстроить убийство таким образом, чтобы никто не смог найти твоё тело или заподозрить в убийстве меня.

Я знала, что он не лжет.

— И поэтому ты так меня ненавидел.

— Ненавидел — мягко сказано. Тем не менее, в первый день встречи с тобой мне удалось дотерпеть до конца занятий. Я хотел сменить расписание у администратора, чтобы иметь возможность хотя бы попытаться оставить тебя в живых, но расписание изменить не вышло, еще и ты вошла… Это момент, когда я действительно был на грани срыва. Кажется, вместе с тобой вошел ребенок. Наверное, это немного остановило меня. Я не стал никому ничего говорить, сразу отправился к Карайлу и, не заезжая домой, уехал на Аляску. Там я пробыл какое-то время среди знакомых… Но в Форксе меня ждала работа. Я не мог оставить тут эту тварь, пока она охотится. Я должен был вернуться так или иначе. И я вернулся. Мне удалось убедить себя, что я справлюсь. Ты просто человек. Я тебя ненавидел за то, что ты во мне вызываешь, и смеялся сам над собой. Какая-то ничтожная девчонка,… за что мне ее ненавидеть? Когда я вернулся, было трудно, но я себя хорошо подготовил и, к тому же, выпил много крови. Я не мог читать твои мысли. Мне начинало казаться, что ты ведьма, но Джаспер сказал, что я ошибаюсь. Тогда я решил понять тебя чуть лучше, пользуясь мыслями твоих друзей и знакомых. Ты показалась мне, в сущности, обычным подростком, но неприятным. Любознательная, очень внимательная, задавала о нас вопросы, и у тебя был такой взгляд… словно ты что-то подозреваешь. Ты понятия не имела, куда лезешь, но я решил, что ты не опасна. Каково же было моё удивление, когда ты чуть ли не прямо назвала меня убийцей и заявила, что знаешь о нашей связи с пропажей людей. Я решил тебя припугнуть, но это не сработало. А потом тебя чуть не сбил фургон Тайлера… — он помолчал, посмотрел в окно. — И с тех пор мне пришлось понять, что ты исключение из всего, что я когда-либо встречал. Это чертовски неудобно, приносило одни проблемы, но это интересно хотя бы… В моём жутком мире не хватало такой, как ты.

Он выглядел слегка уставшим от внутренней борьбы, которую переживал в этой комнате.

— Я не откажусь от правды, которую узнала, — сказала я. — Но, если честно, мне легче с ней жить, когда ты рядом.

— Плохо, если так. Вечно я рядом быть не смогу.

Я пережила еще один болезненный удар в грудную клетку.

— Я знаю.

— Белла, тебе этого и не захочется.

«Я бы не была так уверена».

Посмотрев в моё лицо, он прошептал, качая головой:

— Надеюсь, ты очень скоро образумишься. Так будет лучше для нас обоих.

«Ты и понятия не имеешь, что значишь для меня, но я не стану тебе докучать. Не имеет смысла, если я принадлежу тебе. Ты в любом случае сделаешь со мной то, что посчитаешь нужным…» — подумала я.

— Почему ты так странно на меня смотришь? — спросил он.

— В очередной раз радуюсь тому, что ты не способен читать мои мысли.

Эдвард не воспринимал мои чувства всерьез, но мне было всё равно. Я очень устала и хотела спать.

Эдвард неподвижно стоял у окна. Мне хотелось спросить, почему он не уходит, но не стала. Вдруг после этого он уйдет…

Да, он не любит меня. Да, между нами в любом случае ничего не будет. Я знаю, что являюсь для него просто очень увлекательным хобби, которое он страстно не хотел бы потерять. И однажды (наверное, очень скоро) наступит день, когда я пойму, что больше его не увижу. Но пока он просто рядом, когда я сплю.

Той ночью мне больше не снились кошмары.

========== Коллапс. Часть четвёртая - история Калленов ==========

Это было тяжелое утро. Моё тело словно придавили к кровати каменной плитой, предварительно переломав мне все руки и ноги. У меня больше не было температуры, но я немедленно вспомнила про Договор. Просыпаться расхотелось.

Большая часть человечества…

Я зажмурилась сильнее.

Большая часть человечества — корм.

И так было всегда.

За окном во дворе снова поднимался туман, но облака на небе оказались слишком легкими, словно внушая надежду на то, что солнце еще выглянет.

Я узнала о существовании чудовищ, но самыми большими чудовищами всё равно оказались люди.

Я не знала, как жить с этой мыслью. Что, если…

Что если всё рассказать? Эта мысль промелькнула в голове яркой бунтарской вспышкой. Но кому и как? У меня есть родители, и я люблю их. Их просто убьют, если я нарушу Договор. И Эдварда тоже казнят, ведь он информировал меня и отвечает за меня.

Значит, пока что я отложу мысли об обнародовании информации. И позже как следует это обдумаю. Если бросаться в такие затеи, очертя голову, можно сделать всем только хуже.

Но вместе с мыслями об этом у меня появилась хрупкая, утешительная определенность. После этого я смогла открыть глаза. Эдвард сидел в кресле. Я испуганно вздрогнула:

— Ты и не уходил?

— Не самая приятная погода на улице, — флегматично отозвался он. — А мне нужно за тобой следить.

— Но тебе было не скучно?

— Я наблюдал за твоим сном. Ты опять говорила во сне.

— Опять?! Сколько раз ты наблюдал, как я сплю?

— Уже очень давно и часто… — ответил он совершенно спокойно.

— Иногда я сплю без одежды, — прошипела я.

— Не переживай, мне уже приходилось видеть обнаженных женщин. Ты помнишь, сколько мне лет?

— Перестань так делать.

— Я не смотрел, как ты раздеваешься, это было бы действительно не вежливо, — сказал он невозмутимо, прямо глядя мне в лицо. — Просто тот факт, что ты говоришь во сне, позволил мне чуть лучше тебя изучать. Я не мог от этого отказаться.

— Ладно, мне всё равно, — вздохнула я, махнув рукой. — В других обстоятельствах я бы серьезно разозлилась, но мне… немного не до того.

Он сказал:

— Чарли уже уехал. Можем немного прогуляться. Заодно проснешься. Завтракай, приводи себя в порядок, потом выйдем. Нужно учить Договор.

Я слабо кивнула.

Перед тем, как уйти в ванную, я спросила:

— Ты передаешь Карлайлу всё о моей реакции?

Помолчав, он поднял на меня внимательный взгляд:

— Нет.

Почему? Одно дело — просто спасать мне жизнь, но сейчас он нарушает закон. По его твёрдому, проницательномувзгляду я поняла, что если спрошу его об этом, он не ответит. А в худшем случае — рассердится.

У меня не просто не правильная реакция. Если бы меня информировал Джаспер, я была бы уже мертва.

Эдвард продолжал сурово взирать на меня.

Нет, лучше и правда ничего не спрашивать.

Я тихонько пробормотала:

— Спасибо.

Я вышла в ванную, чтобы немного привести себя в порядок. Когда вернулась, Эдвард нашелся на кухне. Он со спокойным видом всматривался в кофейные гранулы, что-то ворча под нос.

— Никуда не годится, — услышала я. — Он слишком крупный. Еще и механический помол сжигает зерна, потому что сила трения слишком большая. Но ничего не поделаешь… — после чего высыпал кофе в турку.

— Ты что творишь на моей кухне?

Обычно когда женщина задает вопрос таким голосом, со стороны мужчины самым разумным будет притвориться, что он оказался тут случайно, потому что его занесли туда бесы или коварные инопланетяне. Потом сделать невинные, круглые глаза, извиниться и почтительно встать где-нибудь, чтобы не мешаться. Эдвард так поступать не собирался.

— Кофе тебе варю, — спокойно ответил он.

— Зачем? — мрачно спросила я. — Ты думаешь, я не в состоянии сама сварить себе кофе?

Он посмотрел на меня с усмешкой:

— Пытаюсь тебя подбодрить. Мне нужно, чтобы ты сегодня хорошо держала себя в руках. И еще тебе можно задавать мне вопросы.

Я пожала плечами, а потом вздохнула:

— Мир устроен дерьмово. У меня нет больше к нему никаких вопросов. Я… нахожусь в такой растерянности, в подвешенном состоянии, что просто не понимаю, нужно ли мне что-то ещё знать о нём.

— Я думал… я тебе интересен. Это не так?

Он не рисовался, уточнял вполне искренне. То есть, он правда думал, что его возможно разлюбить, просто однажды проснувшись утром. Очаровательно.

— Так мне можно спрашивать о тебе? — удивилась я. — Ну, было бы здорово, если бы ты рассказал о себе.

Эдварду пришлось отойти в сторону, потому что я оттеснила его от плиты, а он не хотел лишний раз находиться ко мне слишком близко.

Он посмотрел в окно:

— Когда ты перестаёшь спать, время для твоего восприятия останавливается. День и ночь сливаются в одни длинные сутки. Я помню многое так, словно это было совсем недавно — всю эту карусель собственных перевоплощений и перевоплощений мира. Войны, болезни, смерти, революции и катастрофы — мир поразительно динамичен и не стоит на месте. Он менялся так быстро, что я едва успевал понимать его, понимать людей и их постоянную лихорадочную, почти демоническую тягу к саморазрушению. Я читаю их мысли, я исповедаю души их, но я так до конца и не понял, — он обернулся на меня. — Я родился в 1901-м году в Чикаго. Единственный сын в семье. Моя мама никак не могла забеременеть, поэтому для своих родителей я в буквальном смысле стал благословением. В юности я всерьёз собирался стать пианистом. Я сочинял музыку и играл её — в том числе за деньги. При этом меня всегда интересовали люди. Я рассчитывал, что играя в кафе и салунах, я смогу приблизиться к ним и изучить лучше. Люди были моей страстью. Они доверяли мне свои мысли, выговаривались мне, и среди своих друзей я славился проницательностью, умением понимать. Моим мечтам пришёл конец, когда грянула, как черный занавес, пандемия испанки.

— Ты из-за нее начал умирать?

— Да, — пробормотал он, задумчиво глядя перед собой. — Она началась стремительно, как цунами. Никто и не заметил, как это случилось. Понимаешь, мир тогда был занят первой мировой войной, политика многих стран находилась в нестабильном состоянии. Все поняли масштаб происходящего, когда на улице стали замертво падать люди… — он покачал головой. — Нам казалось, пришёл конец света. С одной стороны — война. С другой — эпидемия, которая косила самых молодых и сильных. Люди сгорали за сутки, порой даже за восемнадцать часов после заражения. Это было похоже на то, как если бы нас стало пожирать разумное, злое, никем невидимое чудовище, — пока я слушала и доваривала кофе, Эдвард рассказывал, мне казалось, сам голос его изменился. — Когда началась эпидемия, я был призван на фронт, но в последний момент, так как являлся единственным ребенком в семье и, к тому же, уже учился. Меня определили в санитарный отряд, так как я был образован и немного знал медицину. Хотя я не убивал, но мне пришлось видеть, как убивают и умирают другие. Я таскал на своём хребте умирающих - по двое, трое. Спасать порой приходилось своих и чужих. Под конец было не совсем понятно — что убивает нас сильнее — наш противник или болезнь. Пациентов разделили на две группы — с пулевыми ранениями и умирающими от болезни, чтобы хоть как-то минимизировать заражение, но это, конечно, слабо помогало. Я неизбежно заразился, подобно многим другим, в самом начале июля 1918-го. В тот день было очень жарко — до сих пор это помню… Солдатам раздавали почту и посылки от родных, но мне пришло лишь одно письмо. В нём говорилось, что мои родители умерли. Заболели оба. Карлайл тогда был полевым врачом, с которым я работал. Он узнал о смерти моих родителей… Они очень ждали меня, ведь я был их единственный сын. К тому же, война, кажется, заканчивалась, это чувствовали все. И вот, — он развел руками, — пришла «испанка». Я уверен, родилась она в Америке. Просто в Испании она позже скосила огромное количество населения.

Я слушала его очень внимательно. Он повидал уже, как минимум, две войны, раз за разом терял близких и любимых. Господи, и этот человек говорит, что я интересна? У меня не умещалось это в голове. Моя маленькая скучная жизнь, наполненная солнечными буднями и смешными трагедиями, едва ли может быть интересна.

— Уже через полдня я почувствовал признаки болезни, — продолжал Эдвард. — Карлайл боролся за мою жизнь, но ничего не мог сделать, я умирал. Я очень хорошо помню то, что он сказал мне… «Эдвард, ты не должен умереть. Только не ты и не так, не на этой войне от болезни». Он увидел во мне что-то, наверное. Он всегда был необыкновенным, даже для вампира. Карлайл обратил меня. Возможно, ему было одиноко. Или ему стало жаль меня, потому что я потерял надежду и нескольких друзей на войне. Если бы ты знала, сколько трупов тогда было. Никто их не считал. Трупы заболевших сжигали. Сначала пытались ещё как-то соблюдать уважение к смерти, но когда тела стали увозить битком на телегах, думаю, пришло всеобщее эмоциональное отупение. Так что, разумеется, никто даже не заметил, как я пропал, — он рассказывал это с поразительной холодностью. — Несколько дней агонии, безумия и самоуничтожения, а потом я очнулся совсем другим существом. И весь мир переменился для меня. Карлайл научил меня его принципам, но, думаю, изначально я показал себя плохим учеником. Меня тянуло к людской крови, а их мысли сводили меня с ума. Я не мог отключать свой дар, голова у меня разрывалась от голосов, воплей, криков, шёпотов, чужих мыслеобразов в два потока… Несколько месяцев я был готов проклинать его за то, что он меня обратил. Позже я как-то выкарабкался. Карлайл помог мне. После войны мы отправились путешествовать. Мы жили, как дикие, постоянно скрывались, были очень осторожны. За это время, можешь мне поверить, я возненавидел людей, хотя никогда не считал себя мизантропом. По большей части я предпочитал леса и далёкие от поселений поля. За всё время путешествий мы с Карлайлом не встретили ни одного вампира. Потом с ним случилось то, что может случиться с любым вампиром, — Эдвард печально улыбнулся. — Он влюбился. Мы оба понимали, какой это абсурд — полюбить человека. Он дал себе слово незаметно оберегать её и придушить в себе все попытки причинить ей боль или сблизиться с ней. Зная его… одержимость по отношению к верности собственным словам, я точно понимал, что он сдержит сказанное. Но, к несчастью, эта девушка упала со скалы, и спасти её он не успел. Карлайл не позволил себе сдаться. Он проследил за ней, пока ее везли в морг, а потом выкрал оттуда… Ее нервная система была еще целостна и жива, а кровь не испортилась — это самое главное. Так он обратил Эсме, с которой живёт до сих пор. По-моему сложно представить себе существо, менее предрасположенное к вампиризму. Это была очень набожная девушка, она любила своих родителей и считала Карлайла чудовищем. Однажды она убежала. Зов крови повёл её к людям, и там она, поддавшись слепой жажде, едва не убила человека. Карлайл спас её от этого поступка. Он терпеливо опекал её, наставлял и обучал. Мало помалу она научилась себя контролировать, а потом полюбила Карлайла. Думаю, в большей степени это благодарность, но я ни разу не видел её с ним несчастной. Вампиров очень мало. Когда они образуют пару — это, как правило, надолго по всем меркам. Иногда вампиры образуют пару вовсе не по любви, а просто чтобы держаться вместе и помогать друг другу. Это выгодно в мире, для которого ты чужой. Для нас любовь всегда несёт с собой понятие выгоды, с этим ничего не поделаешь.

— Эмметт встречается с Розали, если только они не притворяются. А Джаспер состоит в отношениях с Элис. Почему ты одинок?

— Я читаю мысли, — вздохнул Эдвард. — У меня было довольно много попыток обрести своего человека, но каждая такая попытка обрекалась на провал, просто потому что я очень быстро узнавал свою пассию — от и до. И со временем это уже раздражало. Сложно встречаться с человеком, мысли которого для тебя абсолютно предсказуемы. В клане я как бы держусь особняком. Эсме меня по-матерински любит и опекает больше других. Карлайл мне очень близок, и у меня действительно особенная связь с Элис, потому что она… Она уникальна, — улыбнулся Эдвард. — Она останется непредсказуемой, даже если я прочитаю её всю. В итоге я сделался старым ворчуном, мизантропом и вообще отказался от мысли обрести пару. В самом деле, не думаю, что мне это нужно.

Мне нравилось его слушать, потому что я здорово отвлекалась от тянущих сердце мыслей.

— Следующей, кого на своём пути повстречала наша семья, была Розали. Мы тогда были в Нью-Йорке. Обычно Карлайл не обращал людей. Это случилось два раза — со мной и Эсме. И он считал, что обязан нести ответ за тех, кого обратил. В Нью-Йорке его привлекали перспективы и возможности развиваться в качестве хирурга. Как-то раз он принёс в наш домик изломанное, несчастное создание. Это была невероятно красивая девушка в дорогом платье, висевшем на её теле клочьями. Карлайл был очень бледен. Он ничего не стал объяснять нам. Только сказал, что она обращена и должна пережить следующие пару дней. Позже выяснилось, что он нашёл её по запаху крови на улице, выброшенную, как ненужную куклу. Она не плакала и не звала на помощь, хотя находилась в сознании. Когда Розали пришла в себя после обращения, она не задавала вопросов и, вообще, молчала, представляя собой ледяную, как мрамор, красивую куклу. Когда же она, наконец, заговорила, то первым её вопросом было: “Насколько я стала сильной?” Она спрашивала только о своих способностях. Она не сказала, что именно с ней случилось. Я, впрочем, знал… Я видел это её глазами — её воспоминания, — он нахмурился. — Но никому не рассказал об этом. И когда она однажды ушла ночью, я попросил Карлайла не вмешиваться. Он сопротивлялся и говорил, что Розали нужно вернуть. Она отличалась от нас всех — сильная, сдержанная и закованная сама в себе.

— Что с ней такое случилось, что её не удивило даже превращение в вампира?

— Не скажу, — ответил мне Эдвард.— Это не твоя боль. Розали ненавидит, когда кто-то вспоминает об этом. И она имеет право на это.

— Кто-то причинил ей сильную боль, да? Она ушла мстить?

— Мстить? — он улыбнулся бледной, загадочной улыбкой. — Это была бойня. И я помогал ей в этом. Мы подружились после той ночи и договорились, что никто из нас не скажет о произошедшем. Мы стояли перед пылающим особняком, держась за руки. Розали не плакала, она смотрела на пламя с гордой яростью в глазах. Потом сказала мне: “Пошли. Сквозь огонь они в огонь и вошли”. Она имела в виду ад. Благодаря мне Розали осталась с нами, но ещё долго хранила к нам холодность. Я слегка потерял от неё голову, но понимал, что между нами никогда ничего не будет. Она ненавидела мужчин. Я мог быть ей только другом. Кроме того, она знала, что я читаю её мысли и относилась ко мне очень настороженно. Её раздражало то, что она не может закрыться. Ей, как воздух, требовалась возможность хранить секреты, и я не мог ей этого дать.

— Мне жаль, — искренне сказала я.

— М-да… Она долго была моим наваждением. Но через два года ей пришлось спасти от гризли одного охотника. Тот истекал кровью. Увидев, кто именно его спас, умирающий парень посмотрел на Розали восхищённо и спросил: “Та ангел, который пришёл забрать меня?” Учитывая, что он спросил это прямо перед своей смертью, едва ли он собирался сделать ей пошлый комплимент. Искренне подумал, что Розали — его галлюцинация. Сначала она хотела бросить его умирать, но что-то заставило её передумать. Она обратила его. На самом деле, никто не думал, что она, вообще, способна на такой подвиг воли. Но это в характере Розали — выглядеть хрупкой, светловолосой куклой и являться по своей натуре солдатом. Она сумела правильно обратить Эмметта, выходить его. Она по-матерински ухаживала за ним. Тогда я впервые увидел, на что она способна, когда любит кого-то. У неё сердце львицы.

Я не испытывала и капли ревности, когда он рассказывал это. Всё это звучало в таких красках, что я вместе с ним сопереживала Розали.

— По началу она не планировала сближаться с Эмметтом, — сказал Эдвард. — Но у этого парня… своеобразный характер. Он очень простой, открытый, страстный и упорный человек. Розали представляла собой лёд, а он — пламя. И пламя победило. Он постоянно шутил, не обижался на неё. Ему первому она по своей воле рассказала, что с ней случилось, и это было проверкой для Эмметта. Он сумел повести себя правильно и стал к ней ближе. Нельзя сказать, что меня это не расстроило, но я заставил себя перестать страдать и с тех пор рад за них обоих. В нашей семье теперь было пятеро, и я всё больше стал отдаляться от остальных. Но появление Элис всё изменило. Она сама нашла нас. Однажды осенью она постучала к нам в дом. Мы по запаху поняли, что наш гость — вампир. Оглядываясь вокруг, Элис пробормотала: “Я… слишком рано? Его ещё нет?” Она напоминала потерянного ребёнка. Выяснилось, что она ищет израненного вампира с белыми волосами и алыми глазами. У него на теле должны быть следы от укусов, и он скоро умрёт, если не спасти его. Мы ответили, что не знаем, о ком она говорит. Тогда она подумала и сказала, что если останется тут, то время приведёт её к нему. Нам казалось, она сумасшедшая. Её мысли… и меня самого сводили с ума. Она думала совсем иначе, нежели другие люди. Её мысли постоянно длились в несколько потоков, как линии вероятности событий, словно разумом она существует одновременно в нескольких временах. Элис почти ничего о себе не знала. Она никогда не кусала людей, питалась только животными. Иногда ей нравилось играть в супергероя, она использовала свой дар предвидения, чтобы спасать людей. Собственно… из-за её шила, в смысле, из-за её очаровательной неугомонности она постоянно влипала в неприятности и вытаскивал её я. Она понятия не имеет о своём прошлом. Регенеративных способностей вампира не хватило, чтобы вернуть ей память. Скорее всего память не возвращается исключительно из-за психологических блокировок. Так или иначе, Элис в своих видениях время от времени видела вампира, которого полюбила. Она не знала его имени и не знала, где он. Могла только чувствовать, что она должна спасти его. Однажды она всё-таки его отыскала. Когда она привела его к нам, нам показалось, что перед нами воплощённый дьявол. Может, в нём не было силы Эмметта, но я чувствовал, что этот человек — прирождённый убийца. Даже по меркам вампиров. Я читал его мысли, он читал мои эмоции, и так мы могли говорить, почти не разговаривая вслух. “Кого ты, чёрт возьми, к нам притащила?” — сурово спросил я Элис. Она встала перед ним и заговорила: “Это Джаспер. Он теперь будет с нами”. “Ты в своём уме?” — я посмотрел на его руки, испещрённые укусами — страшные шрамы, которые едва заметит человеческий глаз. Такие шрамы оставляет только вампир. Их были десятки. “Будь добр, не пытайся нами манипулировать”, — вымолвил Карлайл. Джаспер обладал потрясающей, очень опасной способностью — абсолютной эмпатией и способностью манипулировать эмоциями. Он как бы чувствовал музыку чувств и мог дирижировать ими, как ему хочется.

Я вспомнила неподвижное лицо Джаспера и покачала головой:

— Какой кошмар.

— Он относится к людям, как к… биологическим устройствам, каждое из которых очень его раздражает. Он постоянно живёт в океане чужих чувств и в результате почти растерял способность ощущать что-то своё. Джаспер — чистое зеркало. Он искренне полюбил Элис за то, что она давала ему свет. Ему нравилось окунаться в её чувства, делать её счастливой. С ней он мог быть настоящим и чувствовать что-то самостоятельно. Она стала его островком спокойствия. Я всегда по-чёрному ему завидовал, — пробормотал Эдвард. — Эли с Джаспер уникальные, создают не менее уникальный тандем.

— Откуда у него шрамы?

— Всю свою жизнь Джаспер был солдатом. Сначала армия, а потом ему пришлось драться и с остальными вампирами. Его обратили вампиры с целью привлечь в свои ряды опытного воина. Его использовали, как убийцу и манипулятора. Долгие годы он учился только двум вещам — управлять другими и убивать. Всему этому он учился не вполне по своей воле, поэтому однажды ему это осточертело. Он бросил свой клан и отправился в добровольное изгнание. Но убийце, который сошёл со своего пути, некуда идти. Какое-то время он был совсем диким, одиночкой. Но потом ему пришлось смириться с тем, что он разучился чувствовать самостоятельно, людей он ненавидит, и у него больше нет причин притворяться перевоспитавшимся демоном. Так что, пока его не встретила Элис, он просто убивал и прятался. Такая жизнь в конечном счёте стала ему поперёк горла. У него никого не осталось, у него почти не осталось самой способности ощущать, люди были для него противны, а вампирам он не доверял. Поэтому он решил взобраться на высокую гору и сброситься оттуда, гонимый одиночеством и безумием. Таким его нашла Элис прямо на краю обрыва. Она привела его к нам. Джаспер способен как бы повышать и понижать тон настроения людей вокруг, поэтому в качестве чистильщика он незаменим. Если назревает какая-нибудь катастрофа, связанная с тем, что нас могут обнаружить люди, Джаспер успокаивает людей, способен даже внушить им, что они ничего не видели. В нашем нынешнем расследовании очень помогает дар Элис. Предвидение. Но… — он нахмурился, — самое странное, что все ее видения о том, как те вампиры ускользают от нас. Такого никогда раньше не было.

— Выходит, вы и правда семья… — пробормотала я.

— Так выглядит, но не спеши представлять себе семейную идиллию. Мы не привязываемся к людям в том смысле слова, какой вкладываешь ты. Мы часто образуем пары и входим в семьи, как я уже объяснил, но только потому что это для нас выгодно, и мы не скрываем этого под маской. Мы должны очень нуждаться друг в друге, чтобы привязаться. Ты, например, теоретически можешь влюбиться с бухты барахты под влиянием запаха или еще чего-нибудь. Мы — никогда. Нашей любовью всегда правит рассудок. Без исключений. Мы влюбляемся в личность и ее практические качества. Отчасти поэтому я был поражен тому, как ты устроена. Почти, как мы. Но даже привязанность членов семьи ко мне не спасет меня от казни, если я нарушу Договор или раскрою нас. Я знаю, что Карлайл попытался бы уберечь меня, но все мы уже достаточно стары, чтобы отвечать сами за себя. А Карлайл… он один из самых старых вампиров, что я знаю. Он убежденный пацифист, но даже с его добрым сердцем он бывает жесток. Так что мы, скорее, небольшой клан, объединенный общими особенностями, чем семья.

— И на досуге вы убиваете других вампиров, — пробормотала я.

— Вроде того.

Помолчав, я устало вздохнула.

— А на кого именно вы охотитесь теперь?

— Его зовут Джеймс. Известно о нём немного. Я повстречал его однажды давно вместе с Элис. Почему-то он очень хотел убить ее… Мы едва выжили против него одного, но к нам на помощь подоспел Джаспер, и с ним Джеймс уже не справился. Он исчез, но с тех пор я очень хочу найти его. Он охотится виртуозно, однако в последнее время стал практически неуловим. Кто-то… или что-то помогает ему. Либо он натренировал этот навык сам. Моё общение с ним было непродолжительным, — добавил Эдвард. — Однако, я понял, что он гораздо старше меня, сильнее. И он настоящий психопат. Из тех, кто обожает устраивать шоу из своей охоты, развлечение. Ему нравится мучить жертву как можно дольше. Почерк у него одинаковый. Чем больше на теле жертвы следов пыток, тем выше вероятность того, что это был Джеймс. И теперь этот маньяк недалеко от Форкса. Так говорят видения Элис, она чувствует его. Странно, что он так долго поблизости. Обычно всякий раз, когда к нему приближаются, он уходит.

— Выходит, ему помогает вампир, который способен заранее чувствовать преследование, — предположила я.

— Это первая догадка, которая пришла мне в голову, — согласился Эдвард, посмотрев на меня с одобрительной улыбкой. — И мы с подобными сталкивались, но, если Джеймсу помогает такой вампир, то он должен быть стар и очень опытен. Пока нам ни разу не удалось его перехитрить. Даже Элис, которая обычно видит на несколько шагов вперед. С некоторыми деталями дела я познакомлю тебя позже. Сейчас ты должна учить Договор.

Я со вздохом кивнула.

— Но я не могу допустить неточности… Эдвард, я скажу это тебе, и мне всё равно, как ты распорядишься этой информацией. Я не признаю Договор. Я считаю его бесчеловечным. Но подобно этому я считаю бесчеловечной саму систему, сам разум, который породил данный Договор. Это значит, что для меня нет больших чудовищ, чем безответственные люди, стоящие у власти и манипулирующие целыми массами, в высокомерии полагая, будто без них человек — слепой зверь, не способный идти по жизни согласно законам собственной совести.

— Белла, но люди именно таковы.

— Если я поверю в это, то стану такой же, как вы все, — очень четко произнесла я, прямо посмотрев ему в глаза. — Но я не верю. Мне кажется, простой человек виноват только в одном непростительном грехе — он искренне поверил в то, что он слаб, глуп и не может обойтись без железного жезла, которым его пасут. И за это он платит своей свободой, гордостью и жизнью. Поэтому он отвратительно труслив и туп. Поэтому я презираю его — каждого представителя человеческой расы, который искренне поверил в собственную слабость и никчемность. Но это не значит, что я не верю в потенциал каждого из людей. И потому я ненавижу Договор.

— Осторожно, Белла, — прорычал он глухо. — Помни, что я пообещал соврать ради тебя. Это наказуемо.

— Эдвард, я не допущу, чтобы ты пострадал из-за меня. Я слишком дорожу твоей жизнью и жизнями моих родителей, чтобы бунтовать, — слабо улыбнулась я, посмотрев в окно. — Пока у меня нет способа изменить тот порядок, который ты мне показал.

— Пока, — сощурившись, повторил Эдвард и кивнул. — Ты не в своём уме. Я буду считать, что твои слова — результат шока.

— Это не так, — я легко пожала плечом.

— Юношеский максимализм, — печально пробормотал Эдвард. — Ты привыкнешь ко всему этому, Белла. Так же, как привыкла жить в этом мире, постепенно вырастая в его системе и не видя в ней ничего плохого. Сейчас тебе кажется, что я открыл тебе глаза, но это пройдет. Человек ко всему привыкает.

Он снова напоминал старца этой грустной улыбкой, за которую я была готова его возненавидеть. Но вместо того, чтобы начать с ним спорить, я отмахнулась:

— Давай я просто вызубрю Договор. Я должна хорошо понимать, что именно ненавижу.

Когда его красивые губы произносили отвратительные пункты договора, мне хотелось ударить его, заткнуть уши и зажмуриться, чтобы отрицать сам факт того, что подобное возможно. Я видела в его глазах и в том, как он говорил, что и он сам ненавидит Договор. Но я так же видела, что Эдвард считает, будто мы его полностью заслуживаем. С этим я спорить не могла. Его заслужил каждый из нас — каждый маленький человечек в мире.

Наше занятие длилось около двух часов. Договор небольшой, и я выучила его хорошо, но еще пару дней должна была повторять, чтобы закрепить.

Мы с Эдвардом пошли к лесу, потому что дождь закончился. Слякоть и грязь меня не волновали. Впрочем, твердая, поросшая высокой травой, почва была, скорее, сырой, чем мягкой, и я спокойно шла в объятия мрачного леса впереди. На сей раз — не одна. Мне хотелось немного остудить голову после занятия.

— На время второй мировой наша группа была в Венгрии, хотя и недолго, — неожиданно сказал он. — Я не стану тебе рассказывать, что мы делали. Я только расскажу кое-что, что мне довелось услышать… Сам я не видел. Знаешь, что такое газовая машина? Она похожа по устройству на обычную машину, только с единственной дверью и без окон. Позднее машины заменили на душевые и ванные. Герметичное, тесное помещение, куда заводили пленных. Их было очень много, они шли партиями к этой машине. Количество входящих туда людей просто поражало. Как на заводе или в очереди в магазине. Все подходили, потом оказывались в машине, а потом их вываливали, как мусор в огромную яму, вырытую накануне этими же пленными. А сзади столпилась еще партия людей. Так вот… — Эдвард посмотрел в небо, — при этом их сопровождало меньше двадцати солдат. Соотношение в количестве людей огромное. По всем подсчетам и здравому смыслу, даже автоматы не спасли бы этих солдат, если бы пленники все разом взбунтовались бы. Но они не взбунтовались. Никто из них. Они сами шли к газовой машине, — Эдвард помолчал и добавил в тишине, разбавленной пением птиц. — Теперь смотри. Есть население страны. Или взять хотя бы население всех более менее развитых стран. У них в доступе интернет, СМИ. Это здоровые люди, свободные. Их очень много. А есть кучка эмоциональных инвалидов, которая решила, что имеет право отнимать жизни, переписывать законы, диктовать условия, отнимать деньги. И любимое их развлечение — пытаться заполучить как можно больше до тех пор, пока жизнь отдельного человека не значит ничего. Эти люди не гнушаются ничем — ни покупкой человеческого товара, ни вкладыванием денег в терроризм. Я говорю о тех ворах, которые готовы устроить войну в странах третьего мира, потому что там нашли, скажем, ценный источник природного газа, и его получит та страна, которая покровительствует одной из этих враждующих стран третьего мира. Таких воров немного. И вытащить их имена на свет, в сущности, ничего не стоит, потому что они особенно и не скрываются. Мы ведь образованные, верно, Белла? Мы сильные, здоровые люди. Мы способны думать, искать ответы, выводить их на чистую воду и самостоятельно казнить, потому что имеем на это полное моральное человеческое право. Мы можем. Каждый из нас. Мы хоть сейчас физически на это способны. Но… мы просто идем к газовой машине под дулами автоматов. Понимаешь, стадность — это инстинкт. Коренной, важный инстинкт человеческой природы, который лежит на наших плечах. Сломать его почти невозможно, на это нужна сильная воля, мотивация, не безразличие.

Я молчала, раздавленная его жестокими словами.

— И если кто-то вроде тебя вздумает сказать правду, смерть тебя и тех, кем ты дорожишь, будет не самым трагичным событием. Самым трагичным будет то, что тебя… проигнорируют. Толпа просто сожрет новости за завтраком и будет жить дальше. Да, новости ей не понравятся. Да, будут протесты, но немного, и они быстро потухнут. К тому же, профессионалы по делам пропаганды придумают про тебя историю, которая навсегда испачкает в грязи и тебя и всех тех, кто из-за тебя погибнет. Тех, кто не верит истории, назовут, скажем, — он задумался, — сторонниками теории заговоров. На них поставят клеймо, над ними просто посмеются. И ты знаешь, что это так, — вздохнул Эдвард. — Твоя жертва, Белла, будет напрасна. Про тебя тоже сделают историю. И кто-то в сети про тебя в комментариях обязательно напишет, что ты террористка, продавала, например, наркотики. Или что тебя выдумала оппозиция. Или ты была шпионкой. И этому обязательно поверят просто из страха прослыть сторонниками теории заговоров. Так работает пропаганда — если ты не веришь официальным источникам, то с тобой не всё в порядке.

Лес встал ко мне вплотную — непререкаемый ничем. Лес готовился проглотить меня снова, и над головой бесшумно плыло гигантское серое небо.

Я остановилась.

В голове моей звенела мгла. Ни единой мысли.

— Нет чудовища страшнее человека, — сказала я тихо непонятно зачем.

В такие минуты мне казалось странным, что время течет дальше. Мир казался таким невыносимым, что было бы логично, если бы он провалился в пропасть от стыда и отчаяния за самого себя. Но он продолжал существовать наглый в своем бесстыдном позоре. Зло невозмутимо и нормально.

В ту минуту я очень хорошо поняла, что не могу так существовать. Не могу спокойно ходить в школу, улыбаться и играть в этом лицемерном театре абсурда, где принято игнорировать правду.

— Может, я просто не отсюда? — я схватилась за голову. — Понимаешь… то, что ты говоришь… я понимаю умом, но это не укладывается в голове. Словно ты говоришь на малопонятном языке или я привыкла жить в совсем другом мире с другими законами. А теперь вдруг оказалась тут. И понимаю, что я тут чужая. Меня будто бы и не должно тут быть! Почему все так спокойны? Почему для них вся эта правда ничего не значит? Почему они искренне считают это нормой? Это они безумны или я? Как можно жить на этой планете, честно понимая, что ты по факту никто и ничего не значишь, и однажды машина общества просто раздавит тебя, если ей этого захочется.

— Во-первых, она давит только тех, кто напрашивается. Поэтому никто и не напрашивается. Это банально стадный инстинкт самосохранения. Во-вторых, ты принимаешь всё очень близко к сердцу.

— Нет, — почти простонала я, чувствуя, как меня снова начинает лихорадить. — Нет же, Эдвард! Это и есть нормальная реакция. Боль, протест, отчаяние, желание что-то менять… Ты не видишь? Это и есть нормальная реакция любого нормального человека на моём месте! — я посмотрела на него в ярости. — Мыслить, рассуждать, быть не безразличным и желать действовать — это норма для человека. Не норма — быть скотом. Кем мы стали? Как мы только смеем лицемерно изображать из себя индивидуальность, зная, что мы — никто для тех, кто руководит нами, не имея на это никакого морального права? Мы скот. Вот, в чём правда. Каждый, для кого зло — это норма, обыкновенный скот… — я задыхалась.

— Белла, успокойся… Нормальному человеку свойственно реагировать сдержаннее.

Я нервно усмехнулась:

— Тогда по вашим меркам я не человек. Тогда я отказываюсь быть нормальной. Пошло оно всё…

После этого я резко развернулась и, дрожа, пошла к дому.

— У тебя снова поднимается температура, — пробормотал Эдвард.

— Не волнует, — прошептала я раздраженно, схватившись руками за голову.

Я шла, почти не видя перед собой ничего, сердце у меня разрывалось, снова хотелось кричать и плакать, потому что я понимала, что Эдвард прав. Не имеет значения, если я всё всем расскажу. Это ничего не изменит. Мне казалось, мир стал чудовищно тесным, дышать было трудно.

«Этого не может быть».

«Этого. Не может. Быть».

Мысли стучали в голове тяжелым молоточком. За окном снова барабанил дождик. Я не знала, как долго сидела в комнате. Я знала только, что Сфинкс рядом. Смотрит на меня своими нечеловеческими глазами. Смотрит, как я корчусь от того, что разгадала его загадку и добилась истины. Сладка истина в устах и горька во чреве. Он смотрит и пытается понять, не ошибся ли он, рассказав мне всё. Не убить ли меня.

Эдвард неслышно сел подле меня на кровать, коснулся моей щеки. Я схватила его ладонь и прижала к себе. Он был в ту секунду единственным моим утешением. Крохотным огоньком света в охватившей меня мгле.

— У тебя очень чувствительное сердце, — пробормотал он.

— Замолчи, — мучительно зажмурилась я. — Оно нормальное.

— Нет, — он был безжалостен, но, к счастью, больше ничего не сказал.

Я прижалась губами к его ладони. Условности меня не интересовали. Границы перестали существовать. Он знает, что я люблю его и мои прикосновения ему приятны, так что остальное к чёрту. Я поцеловала его ладонь и коснулась губами запястья, вдыхая запах его кожи. Это было моим утешением, потому что Эдвард, принося мне истину, был безжалостен. Потому что Эдвард был достаточно сильным и воплощал собой понимание, самоконтроль.

Когда я взглянула в его лицо, то поняла, что он опять словно бы окаменел. Взгляд его был напряженным.

— Прости, — вздохнула я. — У меня нет такой силы воли…

Я выпустила его руку. Он сказал с некоторым усилием:

— Ты очень скоро меня разлюбишь, — произнес он, но мне показалось, что он снова убеждает сам себя.

— Нет, — улыбнулась я. — Не думаю, что это возможно. Мои чувства так сильно тебе мешают?

— Пока не знаю, — честно сказал он. — Я должен подумать над этим. Мне не хочется причинять тебе боль.

— Мне будет больно, — ответила я с безразличием. — Очень. Когда ты исчезнешь, например. Или во время разлук. Или от невозможности быть рядом с тобой. Это не имеет значения… Неужели не понятно? — раздраженно спросила я. — Боль будет. Я готова потерпеть и смогу переключиться на более важные занятия.

— Когда же ты перестанешь меня шокировать? — он вздохнул, со слабой улыбкой посмотрев в потолок.

Я вяло пожала плечами:

— Я обычная.

Он искренне рассмеялся:

— Когда же ты перестанешь нести чепуху? Тебе, кстати, пора бы позавтракать.

— Прекрати, — поморщилась я. — Эта забота меня просто добивает. Я не хочу, чтобы обо мне заботились. Правда.

— Боюсь, меня это не волнует. Я делаю это не ради тебя. Мне самому нравится. Так что пошли на кухню.

Я спустилась за ним к кухне. Голова немного кружилась. Всё виделось мне в ином свете. Моё детство — слепое, наивное. Моя юность — сплошное беспочвенное самолюбование. Все, кто меня окружал — просто части всеобщего социально-экономического механизма в форме пирамиды. Чем важнее твоя роль для системы, тем ты выше. Если тебя социально возможно кем-то заменить, то ты не значим. Не важно, что ты думаешь о себе, миру наплевать. Ты считаешь себя талантливым художником, но когда на твой порог придёт война, ты увидишь, как люди в форме почти насильно тащат тебя на фронт. На тебя наденут форму, заставят тебя убивать других, и всем будет до лампочки твоя уникальность. И если тебя убьют, то заменят кем-то другим. Твои родные, близкие и друзья находятся в той же ситуации. Но какое это имеет значение, пока нет никакой войны и в мире не настал кризис?

Я думала об этом и меня раздражала собственная беспомощность. Меня раздражало моё слабое тело, моя стеснительность. Мне страшно банально знакомиться с людьми на улице, что уж говорить о настоящем героизме…

Еда казалась мне безвкусной, но я заставляла себя завтракать.

Посмотрев на Эдварда, я сказала:

— У тебя такое лицо, словно ты рассказал мне не всё. Есть ещё что-то, что мне требуется знать?

— Да. Я говорил, что Розали настаивает на твоём скорейшем информировании, — он сделался мрачным. — И теперь ты понимаешь, почему я не спешил и так хотел позволить тебе пожить в неведении. Но это не всё.

— Восхитительно. И что еще?

— Теперь тебя нужно официально со всеми познакомить. Со всей нашей группой.

— Я поеду к вам? — переспросила я. — Надо было тебе раньше предупредить…

— Почему? Ты напугана?

— Я ужасно выгляжу. Придется как следует привести себя в порядок.

Он, помолчав, сдвинул брови:

— Самое страшное даже не то, что тебя беспокоит эта мелочь в сравнении с тем, что ты отправляешься в логово упырей. Самое страшное, что меня это почти в тебе не удивляет. Почти… — и перевел на меня суровый взгляд.

— Эдвард, — я развела руками, — пока что самыми худшими упырями в моих глазах являются обычные люди. Мне не страшно. Просто скажи, что мне нужно знать.

— Ну, все они о тебе давно информированы. Вчера Эмметт со всеми поспорил, что я не привезу тебя обратно. Хотя не слишком разумно делать ставки против видений Элис.

— То есть, она всё равно уже знает, что я приду, — уточнила я.

Эдвард отреагировал необычно. Опустив взгляд, он пробормотал:

— М-да…

— И что еще?

— Ничего.

— Ты что-то скрываешь.

— Это не важно, — строго сказал он. — И так… Карлайл посвятит тебя в курс дела и нашего расследования. Расскажет, какие пришли новости из Рима. Ты должна быть максимально хладнокровна, — он взволнованно добавил: — хотя тебе это будет сложно, я всегда буду рядом. От тебя требуется только адекватность. Ты должна будешь сказать ему, что информирована полностью. Потом прочитаешь Договор наизусть. Учишь ты его недолго, поэтому не бойся, если что-то забудешь. Это не экзамен.

— Они всё равно поймут, что я нервничаю.

— Твой страх нормален. Все люди инстинктивно нас боятся, и ты не должна быть исключением. Главное, чтобы никто не догадался о том, что вызывает в тебе Договор… — он запнулся. — Белла, ты понимаешь, что я делаю?

Я покачала головой.

— По всем правилам я должен либо завербовать тебя, либо убить. И фактически ты не завербована еще. Но я приведу тебя к нам. И должен буду солгать. Понимаешь?

— Потому что тебе нужно оставить меня в живых, — аккуратно дополнила я. — Поняла. Я тебя никак не выдам. Я смогу притвориться.

— Обещай мне это. Я поверю твоему слову, — он почему-то улыбнулся.

— Я обещаю, что хорошо сегодня сыграю свою роль и не выдам тебя. Мне это тоже важно. Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы. Это приведет к тому, что мы не будем видеться, а ты моё спасение.

Он покачал головой:

— Не говори так.

— Ага! — я ликующе указала на него пальцем. — Ты почти улыбнулся, когда я это сказала!

— Нет, Белла…

— Улыбнулся! — не угоманивалась я. — Хочу, чтобы ты всегда был со мной.

На сей раз его улыбка вновь была снисходительной, точно он видит, как в любви ему признается маленькая девочка с бантиком на голове и с воздушным шариком в руках. Он подошел ко мне и несколько насмешливо погладил по щеке:

— Глупенькая.

Потом неожиданно перестал улыбаться, печально посмотрел мне в глаза и отошел.

— Тебе и правда мешает это, верно? — ровно спросила я. — Мне нужно перестать быть такой открытой? Просто скажи, и я запру это, мне не сложно, и я не стану от этого страдать.

— Перестань, дело не в этом. Ты доела? — он вопросительно посмотрел на меня. — Тогда тебе лучше начать одеваться.

Я не стала давить на него.

Когда я поднималась в спальню, Эдвард смотрел на меня с некоторым легким беспокойством.

Мне никогда еще не приходилось так нервничать и долго подбирать одежду. Понравиться ему я даже не пыталась, но я хотела подчеркнуть серьезность своих намерений и решений. Сегодня я увижу Карлайла и остальных… как одна из них. Как та, что посвящена в тайну Договора.

В результате я надела темно-синюю короткую, но не слишком строгую блузку, а так же черные, узкие джинсы. Затем подняла волосы вверх, затягивая их с помощью ленты в симпатичный кокон, выпустила на лоб одну тонкую прядь и надела короткую серебряную цепочку с крохотным цирконием. Получилось строго, но элегантно. Когда я спустилась в кухню, то мысленно повторяла про себя пункты Договора и меньше всего ожидала, что Эдвард прокомментирует мой внешний вид.

— Ты не серьезно, — пробормотал он, когда я подошла. Взгляд у него был недоуменный и совсем немного насмешливый.

— Что? — встревожилась я. — Что-то не так?

— Ты идешь в логово вампиров. И надела блузку с вырезом-лодочкой. Мало того… ты еще и волосы подняла вверх, полностью обнажив свою шейку, — он не удержался и коснулся ее пальцем, лукаво улыбаясь. — Я сочту это за не слишком остроумную шутку, — после чего он ловко развязал ленту у меня в волосах. По спине побежали мурашки.

— Эдвард, — пробормотала я озадаченно и торопливо, — прическа в ужасном состоянии. Можно мне хотя бы косу заплести?

— Мне и так нравится. Очаровательная небрежность.

Вроде бы сделал комплимент, но опять улыбается так, что…

— Перестань, — сказала я негромко.

— Что? — спокойно приподнял бровь он.

— Не смотри на меня так, словно мне пять лет, и я нарядилась в первый день в школу.

Он вздохнул:

— Прости.

— Постарайся хотя бы иногда не воспринимать меня, как ребенка. Это очень неприятно.

— Я… ничего не могу обещать, — честно сказал он, с улыбкой качая головой. — Тебе всего семнадцать. Ты действительно по всем меркам ребенок.

Я ничего ему не ответила. Может, я и кажусь ребенком, но у меня уже давно сердце старой девы. Просто никто этого не видит. «Даже ты», — печально подумала я, рассеянно поправив взлохмаченные волосы.

— Темно-синий очень идет цвету твоей кожи, — он попытался реабилитироваться и сказать серьезно. — Это правда.

— Спасибо…

«Не старайся, — подумала я, — мы оба понимаем, что это бесполезно».

==========Коллапс. Часть пятая - экзамен ==========

Мы ехали на север. В лобовое стекло несся свирепый ветер, бросаясь каплями влаги с деревьев и редкой листвой. Эдвард включил радио, из колонок полилась ритмичная скрипичная музыка — достаточно легкая, но пронзительно печальная. Понемногу из виду пропали дома, лес сгустился вдоль дороги.

Молчали. Наконец, дорога кончилась, и теперь мы ехали по тропе. Стало темнее, потому что над нашими головами гуще склонялись кроны деревьев, будто мы двигались сквозь зеленый коридор. Затем деревья понемногу расступились — коридор распахивал объятия небу. Оно озарило нас серебристо-туманным мертвым светом.

На вершине холма возвышался довольно большой, старый дом. Двор его зарос, но чьи-то добрые руки ухаживали там за диким садом. Несколько старых кедров обступали кирпичный, трехэтажный особняк с высокой, кокетливо украшенной резным гребнем и флюгерами, крышей. Арочные окна были большими, по-старинному украшенными гирьками. Сквозь стёкла видно тёмные, тяжёлые драпировки. Дом дышал заброшенностью и печалью. Ему дали вторую жизнь, но, очевидно, ненадолго. Тёмные мраморные колонны его террасы рано или поздно будут подпирать козырек, обрамленный небольшим балкончиком, на который никто уже не выйдет. Вряд ли кто-то купит этот прекрасный старинный дом. Грустное, одинокое место. В таком доме не поселится тот, кто любит общество. Скорее всего, вряд ли тут поселится человек с шумной семьей — слишком неудобно ехать до города.

Неподалеку от особняка журчала беспокойная река, чьи волны перескакивали по мелкому дну через большие камни, чтобы свободно пуститься прочь.

— Готова? — спросил Эдвард, остановив машину.

— Нет, — прошептала я, глядя на занавешенные окна, — но нам нужно идти.

— Да, — он посмотрел на меня с некоторым напряжением. — Держись рядом со мной.

Я вышла из машины. Мы с ним неторопливо направились в сторону обители вампиров.

Когда Эдвард открыл тяжелую двустворчатую дверь, я была и успокоена и разочарована одновременно. Взгляд не выхватил ничего такого, что могло бы шокировать случайного посетителя. Мне открылось помещение без лишней роскоши, помпезности. У величественного камина стояли два тёмно-зелёных дивана и пустой круглый стеклянный кофейный столик. Над камином возвышались часы в виде мраморного ангела, который держит в руках циферблат. Они мелодично и точно тикали в полной тишине. Окна на южной стене гигантского холла оказались не занавешены, и я видела, точно на веранде, часть дикого сада с кедрами.

С лестницы неторопливо спустился Карлайл. Точнее — сошёл, как по воздуху — столь тих был его шаг. Теперь он смотрел на меня очень внимательно и без всякого признака напускного человеческого дружелюбия. Мне показалось, что он прочёл мои мысли, и сделалось страшно, так как вряд ли они могли его устроить. Затем он посмотрел на Эдварда, задержав на нем взгляд. Подле него стояла, по всей видимости, его супруга. Одетая в простые светлые джинсы и лёгкий свитер, очаровательная шатенка внушала мне не меньший ужас, чем хозяин дома. Она смотрела на меня открыто, спокойно. Так на вас смотрела бы кобра, будь у неё человеческий разум психопата. Она не желает тебе зла, она просто спокойно раздумывает, стоит тебя убивать или нет.

По спине моей побежал противный холодок. Какая я наивная — решила, что мне удастся их провести. Их!

Эдвард неожиданно обхватил мою руку своей ладонью. Я поняла, что всё это время он смотрел в глаза Карлайлу, будто между ними шел какой-то диалог.

— Она посвящена, — вымолвил Эдвард с ноткой ледяного мятежа в голосе. — Она согласна с Договором и будет защищать его.

Каждое слово было отчеканено им, как стук молотка судьи.

Я не заметила, как появились остальные…

Бесшумные, как тени. Теперь не притворялся никто из них. Ни Джаспер, напоминающий теперь безмятежного льва. Ни Элис, смотревшая и на меня и сквозь меня одновременно. Ни Эмметт, смотревший на меня со слегка презрительной насмешкой. Ни Розали — она казалась мне мрачнее тучи. Кажется, она и впрямь сердилась на меня, сердилась на Эдварда.

Никто ничего не сказал на фразу Эдварда. Молчание первым прервал Эмметт.

— Я продул спор Элис по твоей милости. Ты ее не съел. Отдаю должное твоей силе воли.

— Эмметт, — вздохнула Эсме, — постарайся не пугать нашу гостью.

— Он не пугает меня, — вымолвила я, решив, что мне можно заговорить, — всё в порядке. На самом деле меня пугает только, что я окажусь недостойной вашего доверия.

— Посмотрим, — резко сказала Розали и обернулась на Карлайла. Тот кивнул ей:

— Предлагаю присесть и закончить с официальной частью. Белла, сколько ты уже учишь Договор?

— Со вчерашнего дня. Я помню его наизусть.

— У тебя есть вопросы по пунктам?

— Нет, они предельно ясны, — я села у камина, стараясь сдержать дрожь в руках.

— Джаспер… — Карлайл посмотрел на своего сына. Тот кивнул и взглянул на меня.

Очень глупо полагать, что мне удастся обмануть его…

Я сидела среди них — совершенных хищников, надевших личины человеческие — и дрожала, как дитя. Я дрожала не только от страха оказаться для них вредной и бесполезной. Не только потому, что Джаспер, несомненно, меня раскусит. Я дрожала от какого-то странного предчувствия, осознания, которое вот-вот догонит мой рассудок и раздавит его.

— Ты в гневе, — мягко сказал Джаспер. — Почему?

— Я… не злюсь, — удивилась я.

— В глубине души, под твоим поверхностным страхом, под волнением и самоуничижительными эмоциями кроется ярость. Ты знаешь это. На что ты злишься?

Я молчала. Я не подозревала, что Джаспер способен чувствовать настолько глубоко.

— Я знаю, — вымолвила Розали, не сводившая с меня ледяного взора.

— Не вмешивайся, милая, — Эсме положила ладонь на её руку.

— И так? — Джаспер продолжал смотреть на меня.

Я смутилась, покраснела, я понимала, что скрываться бессмысленно. Я абсолютно раскрыта перед ним. Но нужно держаться.

— На людей… — выдавила я. — Я зла на людей.

Он нахмурился:

— Почему? При чём здесь люди?

— В своей книге “Борьба с Тенью” Юнг упомянул, что до тех пор, пока для Государства человек — число в статистике, до тех пор, пока Государство воспринимается толпой, как некая решающая сверх-личность, отдающая приказы, стадность не будет побеждена. И мир не настанет. Это значит, что пока думающих индивидуальностей меньше, чем людей, слепо подверженных стадности, не будет ни мира, ни порядка, ни истинной демократии. И я злюсь, потому что книга была написана давно. Настало второе тысячилетие… И ничего не изменилось. Люди не выучили уроки прошлого, они по-прежнему подчиняются системе, ведущей их на убой. Я злюсь не на систему Государства. Она — очевидное зло. Это как злиться на огонь — бессмысленно. Я злюсь на простых людей. На тех, кто искренне верит, что ни на что не способен. На тех, кто подчиняется и соглашается быть цифрой в статистике и воспринимает Государство, как сверх-личность. Я злюсь на парней, которые добровольно идут на фронт. Я злюсь на тех, кто создаёт сценарии войн. Я злюсь на человеческую тупость и агрессию. Я жила среди всего этого раньше, но не замечала, сосредоточившись на своих проблемах, как и остальные. Теперь очевидная истина мне открыта, и я поняла, что мир прекрасен, и люди в нём уродливы.

— Ты злишься на людей за то, что они создали Договор, — проронил Джаспер сочувственно, видя, как я дрожу.

— Я злюсь на них за то, что без Договора они бы посеяли хаос. Словно… элементарной важности человеческой жизни недостаточно, чтобы люди никого не убивали. Им требуется для этого уголовный кодекс. Словно не элементарно, что нужно уважать частную собственность. Без законов люди бы начали мародёрствовать и воровать. Я злюсь не на Договор, а только на то, что вся эта мишура человечности, индивидуальности, всеобщей показушной страсти быть уникальными ничего не стоит, если просто взять и убрать законы.

Эдвард смотрел на меня, не отрываясь.

— Ты хочешь сказать, что тебе лично не требуется система, чтобы ты не совершала дурных поступков? — спросил Джаспер.

— Нет. Я и без законов знаю, что человеческая жизнь священна. Но ещё я знаю, что если кто-то попытается отобрать мою жизнь, я имею полное право на самозащиту. Я знаю, что никогда не буду красть и скорее умру от голода. Но я украду, если в чрезвычайной ситуации пища потребуется тому, кто слабее меня или зависит от меня. У меня есть принципы и совесть. Они не совершенны, но я совершенно точно уверена в них.

— И Договор идёт вразрез с твоей совестью… — сказал Джаспер.

— Как и с совестью каждого из вас, — ответила я, понимая, что дрожу всем телом.

Я не справилась. Эдвард был прав. Я подвела его.

— Я делаю вывод, что ты потенциально опасна и способна идти против… — начал Джаспер с сожалением.

— Подожди, — сказал Карлайл, переглянувшись с Эдвардом — белым, как мел. — Белла, твои принципы диктуют тебе нарушать Договор?

Я не задавалась этим вопросом и не ждала его. Я ответила вполне честно:

— Нет.

Джаспер склонил голову с любопытством:

— Ты не лжёшь. Почему же твои принципы не толкают тебя нарушать Договор?

Я посмотрел на Эдварда:

— Это было бы неразумно и эгоистично. Для меня в приоритете жизнь тех, кто мне дорог. Мне дороги мои родители и друзья. Кто знает, что случится, если я натворю глупостей?

— Она может планировать диверсию, — сказала Розали. — Джаспер, ты же читаешь её. Ты понимаешь, что она потенциально опасна.

— При протоколе зачистки на этот момент придётся проверить всех, с кем она контактировала после своего информирования, — заметила Эсме. — Джаспер и Эдвард с этим быстро справятся.

— Каждый из вас узнал о Договоре много лет назад. В те времена ещё не было никаких проверок на адекватность, — раздался голос Эдварда. — Если бы каждого из вас подвергли такой проверке, какой сейчас подвергают Беллу, вы бы прошли её? Каждый из вас смог отреагировать на Договор так, как того требует регламент покорности? Розали, хочешь, я напомню тебе, что случилось, когда тебя информировали? Помнишь свою реакцию?

— Ты предлагаешь нам всем рискнуть ради человеческой выскочки? — спросила Розали резко. — Карлайл…

— В чём-то она права. Но… Джаспер, ведь Белла не лгала, когда говорила, что не преступит Договор? — спросил Карлайл.

— Если возникнут достаточно удобные условия и от неё никто не будет зависеть, скорее всего, Договор она преступит и подойдёт к этому максимально аккуратно. Я знаю таких, как она. Тихие революционеры. Пока что это просто ребёнок, но она будет представлять опасность, если…

— …если лишить её всех, кто ей дорог. Белла пацифистка. Ей уже дорог я и даже вы все, — сказал Эдвард. — А с нами уж точно всё будет в порядке.

— Мы не можем этого знать. Даже вампиры не вечны, — упрямилась Розали.

— Я всё же склонен согласиться с Эдвардом, — вымолвил Карлайл. — Нет сильнее закона, чем человеческий принцип. Нет более законопослушного человека, чем человек, верный сам себе.

— Выходит, Эдвард ей уже дорог, — Розали посмотрела в потолок. — Как интересно…

— Перестань, будь так добра, это нелепо, — протянул Эдвард, переглянувшись с ней.

— А что? В тебя влюблена добрая половина девчонок в школе, — она пожала плечами. — Как это твоё обаяние не подействовало на Беллу?

— Под обаянием ты имеешь в виду мой отвратительный характер и мои попытки напугать её? Даже не знаю, — саркастически отозвался Эдвард, — ты права, никто бы не устоял.

В глазах Джаспера зажглись огоньки. Он явно собирался что-то сказать, и по его лицу я поняла, что он читает в моей душе…

Неожиданно Элис резко схватила его за запястье и с тревогой что-то прошептала ему на ухо. Эдвард посмотрел на своего брата с нескрываемой угрозой.

— Она не влюблена в меня.

Джаспер прислушивался к Элис. Он неожиданно безмятежно покачал головой:

— Пожалуй, нет.

Нет сомнений, в ту секунду меня выручила Элис. Я сдерживалась от того, чтобы посмотреть на неё с благодарностью.

Хотя я не понимала, что такого в том, что я влюблена в Эдварда. Подумаешь. Мало ли какие ещё извращения существуют в природе?

— Я очень надеюсь, Белла, ты понимаешь, что отношения между тобой и таким существом, как Эдвард, физиологически невозможны. Они противоестественны по своей сути.

— Разумеется, — спокойно ответила я.

— Мне не кажется, что она понимает до конца, о чём речь… — пробормотал Джаспер.

— Давайте на этом закончим и перейдём к Договору, — мягко перебил Карлайл. — Белла, ты готова ответить по основным вопросам и подписать документы о не разглашении государственной тайны?

— Да, конечно…

— Вы совершаете ошибку, отец, — сказал Джаспер. — Обычно вы прислушиваетесь ко мне. Эдвард даже читать мысли её не может.

— Элис — очень чуткое существо, — неожиданно отстранённо и не по теме сказал Карлайл. — Я знаю, что она пыталась обнародовать Договор когда-то. Мы защитили её и уберегли от ошибки. Мы защитим и нового человека в нашем клане вне зависимости от того, является ли он вампиром. Я хочу так же напомнить вам всем, что мы все должны держаться друг друга. В клан информированных принимаются люди прямодушные, способные следовать нашему уставу, люди без психопатологических наклонностей и с безупречной репутацией. Белла тоже чуткая девушка, но она юна, у неё нет ни способов ни достаточной информации, чтобы быть вредной. А со временем, если мудрость оставит её, и она сознательно подвергнет опасности наш клан, мы все понимаем, что должны будем сделать. Мне, в самом деле, странно, что вы все так перепугались амбиций человека. Ребёнка.

— Я предупреждаю вас, что она будет для нас опасна, — твёрдо вымолвила Розали, — больше мне сказать нечего.

— Мы пока ее курируем? — спросил Эдвард, мрачно посмотрев на сестру.

— Только ты, — покачал головой Карлайл. — Ты несешь за нее ответственность до конца нашего расследования. Потом с ней будут сохранять тесную связь и наблюдение до тех пор, пока она не поступит в Куантико.

«То есть… после расследования они просто уедут, — подумала я. — И Эдвард тоже».

Я постаралась не выдать того, как отношусь к такой новости.

— Понятно, — спокойно вымолвил Эдвард.

— Белла, как тебе, должно быть, уже известно, до 1947 года мы были кочевыми вампирами, — заговорил Карлайл. — В сорок третьем году мы были информированы и отозваны в Рим. Через некоторое время стало ясно, что Договор работает и начинает быстро приходить в действие. Он не был идеален, но в мире тогда царил такой беспорядок, что никого не удивляли некоторые происходящие странности. К пятидесятому году система была почти налажена. Мы стали охотниками. Мы сотрудничаем с людьми добровольно, как и они с нами. Альтернативой Договору могло стать либо наше уничтожение, либо конфронтация с людьми, так как гвоздем проблемы являлся способ нашего питания. Мы сильны и обладаем невероятными способностями. В разумном мире такую силу следует хорошо контролировать. Договор жесток. Об этом не говорят вслух, но этого никто и не отрицает. Тем не менее, в каких бы жутких красках не предстал он перед тобой, уровень смертности людей во многих странах не стал ни выше, ни ниже. Вампиры и раньше охотились на людей, только в прошлом в зоне риска были без исключения все.

Я молчала, хотя мне хотелось выкрикнуть: «Неужели вы не видите разницу? Раньше нас убивали случайно, а сейчас — по разрешению властей, которым слепо доверяют целые страны…»

— Когда я узнала про Договор, то сбежала, — неожиданно холодно бросила Розали, проницательно сверля меня янтарными глазами. — Я отказывалась принять такой порядок реальности. Во-первых, никто не указывает мне, как питаться. Во-вторых, даже я никогда не воспринимала людей, как пищу, за которую можно выторговать себе жизнь и свободу. Это слишком цинично даже для меня, а ведь я очень стара. Я была бы казнена, если бы не моя семья. И не было дня, когда я не жалела, что узнала про Договор.

В ней было нечто мятежное и одновременно царственное. Она была откровенна, и единственная осмеливалась открыто говорить всё, что думает о Договоре. С той секунды я совсем не могла злиться на нее.

— Я не обладаю тем мятежным духом, который позволил бы мне протестовать…

— Ты лицемерка, — бросила мне Розали, и я опустила взор. Она имела право на эти слова.

— Хватит, милая, — строго, но вместе с тем нежно сказала Эсме. — Ей нелегко. От нее требуют немедленного послушания. И никто не защитит ее в случае, если она выкажет активный протест.

— Это верно, — подтвердил Карлайл. — Однако, лично я удовлетворен встречей с тобой, Белла. Ты талантливая девушка и, уверен, тебе найдется применение в новом мире, который ты желала познать.

Его слова не принесли мне облегчения. Он сказал их, словно отдавая дань обычаю, норме. Не то чтобы он лгал, но мне показалось, что он был не до конца искренен. Холодок страха мягко тронул мою спину.

«Счастье-то какое…» — саркастично подумала я.

— И всё-таки я не согласен, Карлайл, — медленно произнес Джаспер. Он всё это время смотрел на меня без неприязни, но крайне внимательно.

— Я говорю вам, что эта девочка принесет нам много проблем. Я знаю, что она чувствует. И это не те чувства, которые легко подавить, как бы сильно она не пыталась это сейчас сделать, — добавил он в ледяной тишине. – Эдвард жестоко ошибся и подверг нас риску, понятно, не специально.

— Джаспер, за нее ручаюсь я, — вымолвил Эдвард. — И, если что, проблемы будут только у меня. Я тоже умею изучать людей. Мне известны все ее чувства, потому что я наблюдал за ними в течение долгого времени. Я изучил всю ее жизнь и душу. Ты читал мой отчет.

— Да-да, и всё-таки…

— Я не вижу из-за нее никаких проблем, — заметила Элис, погладив сидящего рядом Джаспера по ладони. — И, если это для вас имеет какое-то значение, я вижу, что именно благодаря ей мы поймаем Джеймса.

После этих слов, сказанных с торжественной насмешкой, она обвела присутствующих значительным взглядом, загадочно улыбаясь при этом.

— Так и есть, — добавила она. — Видение пришло непосредственно перед приездом Беллы. Я видела ее, а рядом Джеймса, которому Эмметт и Джаспер отрывают голову. Видение было коротким, и много я заметить не успела, но факт остается фактом. Она приведет нас к нашей головной боли, за которой мы гоняемся столько времени.

— Постой, — тихо сказал Эдвард. — Джеймс… будет рядом с ней? Белла в твоём видении жива, Элис?

— Она лежит, — спокойно ответила девушка, — но она определенно жива. Даже если она ранена, я этого не вижу. Думаю, дело в ее запахе. Он очень неплох для современного человека. И очень сильный.

— Так, мы обсудим это всё чуть позже, — сказал Карлайл. — Я буду считать, что единодушно мы приняли Беллу в свою команду.

Воцарилось характерное молчание, какое бывает перед грозой и после принятого решения, которое устраивает не всех. Несогласие витало в воздухе, не способное родиться до конца вслух.

— Эдвард, тебе следует показать Белле наш дом и лучше ознакомить с делами. Остальных жду в конференц-зале. Присоединитесь к нам позже.

Неожиданно Эдвард почти свирепо посмотрел на Розали. Та пожала плечами:

— Не читай мои мысли, чтобы не расстраиваться.

— В чём дело? — быстро спросил Карлайл.

— Даже не думай, Розали, — прошептал Эдвард быстро одними губами.

— Позже, — пробормотала она. — Я обязана делиться такими мыслями, как аналитик.

— Будьте добры оставить свои разногласия на потом, — сказал Карлайл. — Мы выслушаем каждого, кто пожелает высказаться.

Он позвал остальных на второй этаж, и очень скоро мы с Эдвардом остались вдвоем. Он выглядел не то, чтобы возмущенным, просто напряженным и слегка дезориентированным новой проблемой.

— Они на это способны… Да, вполне, — он перевел взгляд на меня.

— Что случилось? — требовательно спросила я.

Он покачал головой:

— Мне нужно подумать.

Мы с ним медленно поднялись на второй этаж. Слегка тесный, идеально прямой коридор упирался в стену. Мы прошли мимо нескольких дверей и подошли к последней. На стене висел крест. Вся мебель здесь принадлежала когда-то прежнему хозяину, но деревянный гладко полированный крест выбивался из всей картины стиля дома. Эдвард рассеянно проследил за моим взглядом.

— Он выглядит… другим, — мне показалось разумным на время отвести его от его неприятных мыслей.

— Он вырезан в середине семнадцатого века, — пробормотал Эдвард. — Карлайл не расстается с ним. Он принадлежал его отцу. Странно, что он помнит своих родных. У всех нас о них несколько смутные воспоминания.

— Если не секрет, сколько лет твоему приемному отцу?

— Более трехсот. Триста шестьдесят два года, насколько я помню.

Я кивнула и, подумав, сказала:

— Наверное, рассудок человека теряет большую часть своей человечности после такого срока…

— Как ни странно, нет. Подвижность личности и способность меняться сохраняется до двадцати пяти. Потом становление. Потом кризис среднего возраста. Вместо старости у вампира личность словно бы застывает, как камень. Как правило, мы не меняемся. Это позволяет мне в каком-то смысле оставаться семнадцатилетним. Однако накопление опыта никто не отменял. Груз мудрости тоже играет свою роль. Просто даже трехсот лет мало, чтобы убить в человеке человечность. Во всяком случае, это касается Карлайла. Что до других старых вампиров… я никогда не видел их. Но на них твоя гипотеза распространяется. Это уже практически не люди.

— А кто?

Эдвард ответил с убежденной твердостью:

— Нежить.

Он определенно вкладывал в это слово какой-то другой смысл, и мне захотелось его понять. Разгадав мой вопросительный взгляд, он с готовностью пояснил:

— То, что не привязано к смерти, Белла, и есть нежить. Человек смертен. Смертно каждое биологическое существо. Нежити смерть не грозит, лишь упокоение. Таким образом, получается печальный парадокс. Нежить мертва, но она всё же живее других. Из подсознательной зависти люди твердили, что у нас нет души, потому что ею мы платим за бессмертие. Они говорили, что мы монстры, но мы просто стоим выше них в пищевой цепи и питаемся людьми так же, как лев питается антилопами. Они упрекали нас в том, что мы вампиры и упыри, словно быть бессмертным — страшный порок. Проблема в том, Белла, что люди так боятся смерти, что восхваляют ее в себе, потому что это единственный способ убежать от отчаяния. Они говорят — «живи моментом», влюбляйся с первого взгляда, лучше сделать и пожалеть… и так далее. Они проповедуют спонтанность, глупость, беспричинные эмоции они выдают за вдохновение. И в результате становятся теми, кто не отвечает сами за себя. Нежить — это то, что лишено способности умереть. Во всех смыслах. Бывает, что вампир кажется живым, но личность в нём сгнила. Это и есть упыри, вроде Джеймса. Но таких много и среди людей.

Я слушала его, и эти на первый взгляд жестокие, почти циничные слова словно бы согревали меня. Это показалось странным, я даже удивилась. А потом поняла, что всегда думала так же.

— Тебе может быть неприятно из-за Договора, и я скажу, почему. Ты меряешь всех людей по себе и по тем, кого уважаешь. Ты считаешь, что каждый человек — многогранная интересная личность с огромным потенциалом, — сказал Эдвард.

— Так и есть.

— Это не так, — вымолвил он твердо. — Белла, чтобы быть многогранной личностью с большим потенциалом, его в себе надо вырастить. Себя надо воспитать и точка. Никаких компромиссов. Над собой надо работать. А люди бездумно принимают себя такими, какие они случайным образом получились и нагло требуют от мира — любите меня, понимайте меня…

— Ты жесток, — сказала я тихо. — Не строй из меня великого трудягу. Я не ставила никогда целей над собой работать.

— Но работала ведь. Скажешь, что нет? Ты даже не знала, что делаешь это, но подсознательно шла верным путем.

— Многие так идут.

— Почти никто, — безжалостно улыбаясь, ответил он.

— Не у всех есть возможность строить себя с нуля. Базовые предпосылки не равны. Очень многое решает наследственность и воспитание.

— Не смеши. Взять хотя бы тебя. Может, тебя воспитывали гениальные педагоги? Нет… Может, у тебя был пример для подражания? Нет. Кто-то научил тебя, куда идти? Снова нет, — в глазах его сверкала легкая насмешка. — Ни наследственность, ни общество, полное лености и стереотипов, на тебя почему-то пагубно не повлияли. Ты изначально родилась слабой, пассивной, не сильно умной девочкой, которая однажды решила, что будет жить так, как посчитает нужным. Всё правильно?

Я мрачно молчала. Каждое его слово было способно отравить.

— Человек обладает сокровищем. Оно называется свобода воли. Вспомни, есть те, кто действует и те, кто вечно стоят на месте или в тени. И на это влияет не общество и не наследственность. Только свобода разума и воли. Люди сами считают себя скотом. Иногда они притворяются, стараются замаскировать это глянцевой атрибутикой сытой жизни и быта, закрыть на это глаза… но подсознательно все они понимают, что живут на убой. Этот театр абсурда все они — все, без исключения — могли бы уже давно изменить при помощи собственных мозгов. Но они ждут, когда это сделает кто-то один. Кто-то другой, только не я. Некий безымянный добренький герой, который будет пихать им правду в рот и терпеть, когда они начнут на него шипеть и плеваться. Ты злишься. Но ты поймешь, что я прав, — он посмотрел на меня со странной печалью. — Ты обязательно поймёшь, в тебе хватит мудрости, иначе бы я не…

Он сделал паузу, я нетерпеливо спросила, сдвинув брови:

— Иначе бы ты, что…?

Странное было у него лицо — печальное и лукавое одновременно.

— Эта тема разговора расстраивает тебя, — вымолвил он тоном, который означал конец нашей дискуссии. — Могу рассказать о Карлайле.

— Перестань, ты уже решил перевести тему, так переводи ее, — слегка раздраженно сказала я, глядя на деревянный крест.

— Ты выглядишь невероятно утомленной. Пошли в комнату, — он толкнул дверь своей спальни вперед, и она беззвучно открылась.

Тут было почти пусто. Это помещение больше напоминало камеру запертого в четыре стены мятежного разума. Посередине, как надгробие — письменный стол. Перед столом чуть в полуоборота к большому занавешенному окну — тяжелое кресло, обитое темно-синим бархатом. На столе молчал лишенный работы современный компьютер. В углу стоял большой запертый кожаный саквояж. На стене единственная небольшая копия картины Фредерика Ремингтона «wolf in midnight». Мне не нравился ни сам художник, ни тема Дикого Запада, но эту работу я помнила.

Остановившись на пороге, я пыталась понять, где именно я могу занять место в странной, жутковатой келье. Рядом с саквояжем стояла стереосистема, на ней лежали диски. Эдварда, кажется, не очень волновало моё смущение. Он слегка бесцеремонно усадил меня в кресло, а сам встал у окна.

— Он родился где-то в 1640-м году. Сын простолюдина и ревностного англиканского священника. Его отец был человеком суровым, он служил в церкви и часто возглавлял фанатичные походы против нежити. Чаще всего это были просто люди с отклонениями во внешнем виде или безумцы. На руках этого благочестивого служителя церкви кровь десятков невинных людей, — говорил спокойно Эдвард. — Карлайл не смел противостоять ему и во всём слушался, но сам придерживался другого подхода к охоте на вампиров. Ему, как и тебе сейчас, стало интересно, какие они и существуют ли, вообще, но самым главным мотивом было прекратить кровавые казни, которые устраивал его отец. К слову, страдали не только бедные и больные уродцы, но еще и католики. Так за компанию. Чистота веры, сама понимаешь, — он иронично хмыкнул. — Его вера требовала жертв и страданий. Его бог требовал, чтобы его обожали и почитали. Карлайл нашел логово настоящих вампиров. Это были нищие. Напуганные собственной участью, недавно с ней свыкшиеся и вынужденные ходить на охоту, существа. Они держались вместе, чтобы выжить. Карлайл превосходный аналитик — уже тогда он действовал, как настоящий детектив. Отец его был разочарован неумением своего отпрыска в каждом видеть сатану…

— По всем правилам логики охота на настоящих вампиров не может окончиться успехом, — покачала головой я.

— Она и не окончилась. Старый и дряхлый голодный вампир прикончил пятнадцать крестьян, которых вел за собой на охоту Карлайл. Он и сам едва не погиб, но упырь недостаточно сильно ранил его, только обратил. Некоторое время мой отец скрывался в погребе. Осознав, чем он стал, решил убить себя. Тогда же ему пришлось понять, насколько это сложно. Вымотанный жаждой, Карлайл покинул жилые поселения и сбежал в лес. Там он впервые убил животное и понял, что питаться можно иначе и что свою душу он совсем не потерял. Он решил потратить свою вечность на образование. Хотел использовать медицину, чтобы спасать жизни людей. Сначала учился во Франции, затем отправился в Италию, и там впервые встретил клан Вольтури. На тот момент он возглавлялся тремя амбициозными и самыми древними вампирами. Они живы и сейчас. Именно они являются теми, кто участвовал в составлении и принятии Договора. Они карают, принимают решения, координируют и назначают, — сказал Эдвард. — Но в те времена они тоже были вынуждены скрываться. Им так казалось комфортнее. Они увидели в моём отце потенциал и пригласили в свою семью. Поначалу, спасаясь от одиночества, Карлайл принял это предложение. Он пробыл с ними два десятка лет, но… они не сошлись.

— Почему? — спокойно спросила я.

— Карлайл любил людей. Искренне и по собственному убеждению. Вольтури, спустя столетия жизни, уже людьми не являлись. Их не волновал ни мир, ни люди, только развлечения для разума. Лишь во время правления Муссолини клан вампиров принял окончательное решение вмешаться. Вторая мировая показала, что третья война, если человечество доживет до нее, однозначно будет последней. И это никому не на руку, даже таким вампирам, как они. Как бы там ни было, мой отец их покинул. Его отпустили со словами, что он еще слишком юн, но обязательно одумается. Карлайл до сих пор не охотится на людей, и это, вероятно, немного щекочет им нервы, раздражает. Хотя и недостаточно сильно, чтобы они реагировали. Наконец, он встретил меня. Я был на пороге смерти, когда Карлайл меня обратил. Он учил меня, но мы никогда не могли достичь соглашения. Я был против питаться одними животными. Во мне жили стремления хищника. Моим любимым занятием было искать преступников и негодяев, убивать их и заодно утолять свою жажду. Карлайл называл это сделкой с совестью.

— И ты жалеешь, что так делал?

— Конечно нет. Я спас несколько десятков жизней и просто-напросто был голоден, — холодно ответил он. — Я и теперь не придерживаюсь философии Карлайла, насколько ты видела, — Эдвард намекал на тот случай, когда он разорвал глотки пяти парней, которые меня домогались.

По всей видимости, то, что я не обнаружила никакого возмущения по этому поводу, заставило его только в очередной раз насмешливо нахмуриться.

— Однако, чтобы остаться собой, я обязан был пользоваться диетой Карлайла. Именно так и поступаем мы все.

Неожиданно он опустил голову, и я поняла, что он вернулся к мрачным мыслям, которые одолели его после слов Розали в гостиной.

— Пошли. Нужно зайти в конференц-зал.

Когда я входила за Эдвардом в просторный и печально пустынный конференц-зал, сделанный из столовой, меня постигло осознание парадокса, которое не могло не постигнуть. Именно это чувство я и переживала в гостиной, когда вампиры окружили меня.

Я увидела этих кровожадных монстров за длинным деревянным старинным столом без скатерти. В центре его прямоугольной вытянутой поверхности изображалась распахнутая пасть рычащего льва с желтыми глазами. Чуть в стороне от нее стояла совершенно пустая ваза из горного хрусталя. Вампиры обсуждали, как поймать чудовище, которое убивает людей. Они — сильные, совершенные, красивые, величественные хищники — служили людям, которые подсунули им в качестве корма часть собственной популяции. Они покорились Договору, и это было неправильным, странным. Словно сверхлюди явились к нам, чтобы спасать нас. Словно человек вызвался быть ангелом-хранителем для аквариумной рыбки и поставил это целью своего существования.

“Но так не должно быть…”

— За последние пару лет, — Карлайл начал сразу, как мы вошли, — из леса в районе резервации пропали двадцать три человека. Подтвержденные жертвы — только двенадцать из них. Все найденные несут на себе следы пыток. Всего вампиров трое, — он повернулся в сторону большого экрана телевизора и нажал на пульт. Там я впервые увидела Джеймса. Из-под рваного капюшона старой куртки в сторону воровато смотрело вытянутое бледное лицо плутоватого проповедника. У него были красивые глаза, которые портились из-за хитрого прищура нижних век. В уголках плавно очерченных, но слишком тонких губ крылась усмешка, призванная быть обаятельной, но отталкивающая от себя человека, привыкшего к честности и прямоте суждений.

— Кто именно еще двое — пока не известно, — добавил Карлайл и кивнул мне, протягивая папку: — Ознакомься пока. Это не обязательно, но тебе полезно такое знать.

Я с готовностью взяла папку и стала листать. Там был подробный отчет о характере действий Джеймса, его убийствах и попытках его преследовать. Еще до того, как я изучила отчет, Розали произнесла:

— Теперь понятно, почему я хочу использовать приманку? Он фанат охоты, и это его слабость.

— Белла будет участвовать только на собственной добровольной основе, — сказал Карлайл.

— Это выглядит разумным, — тихо произнесла я. — Он любит выслеживать долго, узнавать свою жертву, подбирать момент. Для него это игра. Мой запах привлечет его внимание.

— Гроза, Карлайл, — напомнила Элис.

— Да, твоё прошлое видение говорило о том, что он появится именно в грозу…

— Это не важно. Использовать Беллу слишком рискованно, — сказал Эдвард, пронзив меня яростным взглядом. По всей видимости, он надеялся, что я хотя бы в этот момент выкажу если не благоразумие, то хотя бы страх.

— С ней останусь я, — сказал Карлайл. — А когда меня не будет, эту роль возьмет на себя Элис. Мы оба меньше всех очарованы запахом крови Беллы.

— Вы рискуете жизнью человека, который более ценен, чем те, кого вы гипотетически пытаетесь спасти. Это несправедливо, — сказал резко Эдвард.

— Ничья жизнь не может быть ценнее другой… — попробовала, было, сказать я, но он посмотрел на меня с жестокой насмешкой:

— Ты становишься уродлива, когда пытаешься так нагло врать себе. Индивидуальности не равны, и мне плевать, что тебе кажется это несправедливым. Ты важна. Так что сделай одолжение — помолчи немного, — он перевел взгляд на отца: — Тебе придется дать слово, что ты убережешь ее.

Карлайл ответил без колебаний:

— Даю слово.

— И ты прекратишь охоту, дашь уйти Джеймсу, если это потребуется, чтобы спасти ее.

Я не ожидала того, какой последовал ответ.

— Да, — Карлайл поднял бровь в легком удивлении тому, что в нём кто-то сомневается.

Эдвард запнулся на полуслове, посмотрел на Элис. Она сказала с мягкой улыбкой:

— И я тоже.

— А мы такого обещать не станем, — вымолвила Розали твердо.

— От вас этого и не требуется. Теперь перейдем к тактическому планированию, — сказал Карлайл. — Джаспер, ты будешь возглавлять охоту. С тобой Розали и Эдвард. Дальше Элис и Эмметт, который ее прикрывает. Я всегда буду рядом с Беллой. Место, которое было в видении Элис, я уже нашел, — он снова щелкнул пультом, и на экране высветилась карта леса. Совсем недалеко от пляжа Ла Пуш, хотя и не на территории.

— Там совсем близко квилеты, — нахмурилась Розали, — Джеймс использует это, чтобы сбежать. Он так уже делал.

— Если будет увлечен Беллой, то вряд ли, — сказал Джаспер. — У меня есть выдержка, и люди для меня примерно одинаковые, но у нее действительно соблазнительный запах. Если я что-то знаю о Джеймсе, он не выдержит. И можно будет угнать его далеко. Вы с Беллой окажетесь в это время в лесу у пляжа. Остальные скроются по периметру.

— Помните о том, что с ними двое, — сказал Карлайл.

— Об этом можно не волноваться, — ответил Эмметт. — Судя по анализу его поведения, который сделала Эсме, эти двое у него в подчинении. Скорее всего, они от него как-то зависят. Они слабее. Даже если и нет. Мы с Джаспером прекрасно управимся.

— Хорошо, — кажется, Карлайл не ожидал другого ответа.

— А если он не клюнет на нашу приманку? — спросил Эдвард.

— Я могу порезать себе руку, — вымолвила я.

В воцарившемся молчании Джаспер покачал головой:

— Слишком опасно. Мы все будем в пылу охоты, и лично я не отвечаю за свои инстинкты в такой ситуации.

— С ней буду я, — очень твердо повторил Карлайл. — Она порежет себе руку, и всё будет хорошо.

Всё-таки какой парадокс. Их называют чудовищами, их очень мало, они однозначно не святые, но мне показалось, что этот Договор для них так же оскорбителен, как для людей. Эти существа защищают нас и убивают. Что-то в происходящем казалось немыслимым. Будто кто-то пытается использовать королевскую печать, чтобы колоть ею орехи. Будто кто-то пытается использовать качественную дорогую ручку, чтобы писать ею ругательные слова на некачественной бумаге…

Они не люди. Они нежить. То, что лишено смерти. То, что выше нас в пищевой цепи. То, что способно накапливать больший опыт, быстрее учиться, быть сильнее и умнее. И они… подчинились позорному Договору только по одной причине — их гораздо меньше. Но если бы их было больше, подчинились бы они? Нет. Потому что они не являются толпой, сколько бы их ни было.

Вот, что казалось абсурдным — вечные, лишенные смерти, создания защищали людей, на которых я была так зла, и покорялись им.

Эдвард постоянно повторял мне: люди не равны. Почему я, вообще, хотела думать иначе? Я выросла на убеждении о том, что общее благо выше блага единиц, но это не так. Общее благо — это благо толпы, которая ничего не делает, чтобы заслужить его. Люди являются толпой не потому, что кто-то такими их сделал. Они таковы, потому что это проще.

Нет…

Мы таковы, потому что это проще. Я — часть этой толпы и не имею права заблуждаться насчёт себя.

Мне было страшно, я опасалась сделать что-то не так, чтобы сорвать их операцию.

— Что именно мне нужно делать? — спокойно спросила я Карлайла.

— Ты не обучена и еще мало информирована, поэтому не имеешь права являться полноценным агентом, — ответил он. — Всё, что от тебя требуется — сохранять хладнокровие и выполнять то, что я скажу. Ты готова к этому?

— Нет, — честно ответила я. — Но я сделаю всё, чтобы в точности следовать вашим указаниям.

— Может, дать ей успокоительного? — с сомнением спросила Эсме.

— Это может сказаться на запахе, — ответил Карлайл. — Лучше подготовь нашу одежду.

— Сейчас, — она быстрым шагом деловито ушла из зала.

— Эсме моя ассистентка, но по части химии меня превосходит, — произнес мне Карлайл. — Она создала специальные блокаторы, которые несколько притупляют наш запах. Полностью его убрать нельзя, но создастся впечатление, что мы были тут давно.

— А тот… другой вампир, который умеет уводить Джеймса от преследования? — спросила я. — Он же может почувствовать нас.

— Но он не лидер. Решение об охоте принимает Джеймс, — сказал Карлайл. — И он примет это решение.

========== Сумерки. Часть первая - приоткрытая тайна ==========

Густой и влажный воздух снова предвещал дождь, но его не было, будто тучи над нашими головами изо всех сил сдерживали воду в готовности лопнуть. Они так темнели, что к четырем часам дня на Форкс опустились тяжелые сумерки.

Эдвард посвятил меня во все подробности их охоты. Я не скрывала того, как мне страшно и как я опасалась «что-то сделать не так». Никогда не доверяла своему телу в чрезвычайных ситуациях.

— Ты имела право отказаться, — вымолвил он, пока я смотрела, как в туманной серости дрожат, как нереальные, дома города. — Но ты почему-то захотела участвовать в охоте. Ты должна была отказаться, имела полное право. Ты сама говорила, что не доверяешь своему телу. Какого чёрта ты согласилась, Белла?

— Знаешь… это и есть жизнь, — сказала я тихо. — Не то чтобы она мне нравится, и я даже не уверена, что справлюсь с ней, но я сделаю что-то значимое, понимаешь?

— Нет, — отрезал он. — Продолжай.

— Ты понимаешь, просто протестуешь против этого, — я ласково улыбнулась, встречая его раздраженный почти презрительныйвзгляд без трепета и неуверенности. — Я старомодна. У меня нет хладнокровного панциря циничности, с помощью которого я бы сказала себе, что моя единственная цель — семья и карьера. Мир страшен, Эдвард. Ты открыл мне правду, и теперь я должна существовать с этой правдой. Кто-то охотится не по правилам. Он применяет пытки и охотится долгое время на небольшой территории. Некоторые из его жертв были социально значимы. Его нужно поймать, иначе другие вампиры последуют его примеру. Двоих он завербовал.

— Не пытайся меня убедить, что ты делаешь это ради Договора.

— А если бы ради него? — с любопытством спросила я.

— Я бы не поверил тебе или решил бы, что ты лишилась рассудка.

— Верно. Я хочу участвовать в охоте только ради себя одной. Ради того, чтобы испытать себя и быть сильнее. Это моё боевое крещение.

Кажется, он наконец меня понял и посмотрел с сочувствием.

— Хорошо, — промолвил он тихо. — Ты имеешь на это полное право.

— Я знаю.

— Так… — Эдвард вздохнул, машина стала ехать медленнее. — У твоего дома засада. Там Билли Блэк с сыном.

— Но зачем они приехали? Отца же еще нет, — удивилась я.

— Он хочет предупредить тебя, — ответил Эдвард.

— О чём?

— Он обязан говорить сам. Мне нельзя вмешиваться.

Эдвард оказался прав. Когда пикап въехал во двор, под козырьком стояло инвалидное кресло Билли. Джейкоб, увидев меня, радостно мне помахал. Блэк старший смотрел на меня своими блестящими черными глазами. Он только кивнул. Он ни разу не взглянул на Эдварда.

Мы вышли из машины. Эдвард, ничего не говоря, неторопливо пошел по улице прочь. Я смущенно поприветствовала Билли, но он смотрел на меня без улыбки.

— Простите, я не ждала гостей. Долго пришлось стоять здесь? — спросила я.

— Нет. Я просто собирался кое-что завести твоему отцу, но не застал его.

Он лгал и при том не слишком притворялся. Прямо он не мог говорить из-за сына, который стоял рядом и, кажется, не вполне понимал, что он тут делает.

Я открыла дверь ключом и впустила гостей.

— Пахнет вкусно, — я приняла сверток из рук Билли, — спасибо. Сама я рыбу только жарю, а отец ее ловит столько, что можно забить ею весь погреб.

Он посмотрел на своего сына и сказал:

— Принеси-ка из машины фотографию Ребекки, я забыл взять ее. Она должна быть в багажнике. Поищи.

Джейкоб удивленно поднял брови, но только плечами пожал:

— Как скажешь.

Я моментально поняла, почему он спровадил своего сына, и от взгляда Билли мне стало не по себе.

— Чарли мой лучший друг, — неожиданно сказал он.

— Вам не нравится то, что я общаюсь с Калленом, — тихо сказала я.

— Я знаю, что это не моё дело, — абсолютно не смущаясь, сказал он.

— Не ваше, — подтвердила я, — и в то же время на правах лучшего друга вы имеете право поделиться с моим отцом своими беспокойствами.

— Именно так я и поступлю, — у него был мягкий, красивый голос, а улыбающиеся глаза подкупали искренней добротой и беспокойством. — Можешь сердиться. Разумеется, я не смогу сказать твоему отцу, что Эдвард из клана кровопийц, но смогу предостеречь. Не смотри на меня так. Информированные часто узнают друг друга, как правило. Ты ещё мало знала, когда я видел тебя в последний раз, но сейчас я вижу по твоему лицу, что ты уже втянута в какую-то их игру…

— Джейкоб тоже в курсе?

— Пока нет. Его время ещё придёт, — ответил он.

— Понятно. Мой отец на меня не повлияет, вы же должны понимать. Мне уже семнадцать.

— Я сделаю это не для того, чтобы отговорить тебя встречаться с этим… человеком. Просто если твой отец будет осторожен, то и Каллен будет осторожен. Не допустит никаких непозволительных, опасных глупостей. Что касается твоей личной жизни — она меня не касается. Но я рассчитываю, что ты понимаешь, что делаешь.

— Полностью понимаю, — сказала я твердо. — Спасибо.

— И… вот, — он вытащил из нагрудного кармана деревянный цилиндр с закупоренной крышкой. — Это подарок.

— А что это? — удивилась я.

— Папоротник, зверобой и вербена. Пахнет вкусно, — улыбнулся он. — Но очень сильно, так что капай на запястье не больше капельки, хорошо?

Я откупорила крышку и вдохнула аромат луга и лета. Теплый, приятный запах.

— Спасибо.

— Рад, что тебе понравилось.

Он не стал читать мне проповедей или выказывать ненужного лишнего беспокойства.

— Пап, я не нашел мамино фото, — сказал вошедший на кухню Джейкоб.

— Ох… возраст сказывается, — со смехом вздохнул Блэк старший, — забыл фото дома, прости меня. Поехали обратно, пожалуй. Ах, да… Белла, если я не ошибаюсь, ты впервые встречаешь этот запах?

— Да, — удивилась я.

— То есть, он тебе не рассказывал о нём?

— Нет…

— А должен был, — негромко вымолвил он. — Обязан. Расспроси его, если любопытно. Он ведь действительно пытается… быть осторожным, не так ли?

Проницательный и хитрый старый волк помахал мне на прощание.

Когда Билли Блэк уехал, мне впервые стало страшно. Словно мой дом покинуло единственное существо, которое способно показать мне во всём этом аду что-то светлое. Квилеты оборотни и, судя по всему, это касается друга моего отца. Более человечные, дружелюбные, простые… Что было бы, если бы меня информировали именно они?

Оборотни и вампиры враждуют, потому что оба этих вида охотятся на людей. Оборотни вполне могут не питаться человеческими сердцами, но для обретения истинного могущества и здоровья им придётся так делать. Это запрещено, конечно. Оборотни тоже могут охотиться на тех, кто не считается Договором официально за людей, но они этого не делают. Квилеты, во всяком случае, точно. У оборотней и вампиров примерно один ареал обитания, один источник могущества, и на фоне этого между ними складывается вполне объяснимая вражда. Их запах друг другу обычно отвратителен — природа так устроила, чтобы держать оба вида подальше друг от друга.

Я не стала пользоваться духами и рассеянно убрала их к себе в рюкзак.

Мне нужно было переодеться. Я снова собрала волосы в высокий кокон, но надела кофту с воротом, она застегивалась молнией. Под ней была белая майка на бретельках. Учитывая, что придется ходить по лесу, я надела плотные, но слегка бесформенные джинсы с широким ремнем. Потом заставила себя съесть фруктовый салат с йогуртом и была, в сущности, готова.

Сердце быстро-быстро колотилось…

Я стояла на кухне, скрестив руки на груди и глядя в лес, когда в дом вошел отец.

— Привет, — улыбнулась я.

Я впервые видела Чарли после того, как узнала о Договоре. Моя улыбка показалась мне самой натянутой, ненатуральной, сердце безжалостно кололо. Только потому, что он является шерифом полиции, он не входит в число социально незначимых. Но когда придет время пенсии, моя мать от него отдалится, а я, например, в Куантико укачу, он… станет добычей. Точнее, стал бы. Если у потенциальной жертвы среди очень близких знакомых или родни есть посвященный, его трогать категорически запрещено. Хоть что-то положительное было в том, что я в курсе Договора.

— Всё нормально? — спросил отец, когда я обняла его. — Ты… странная.

— Просто очень рада тебя видеть, — пробормотала я, стараясь не показывать, что сдерживаю слезы.

— Хм…

— А Билли привез жаркое из рыбы. Пахнет обалденно, — я постаралась говорить с преувеличенным энтузиазмом.

— Тогда доставай греться, потому что я голоден, — он потрепал меня по голове и слабо улыбнулся. Я знаю, что он жутко переживал из-за нашего разговора про Куантико, но сейчас, кажется, поверил, что всё нормально. Я не собиралась больше выбирать такие опасные темы для разговора.

— Как день провела? — спросил он, пока грелась рыба.

— Прекрасно. Утром ездила к Калленам.

Он посмотрел на меня так, словно я внезапно перешла на вьетнамский язык.

— Куда, прости, ты ездила?

— К Калленам…

— Зачем, солнышко, ты туда ездила? — что-то не нравился мне его голос.

— Просто мы с Эдвардом встречаемся, — я вжала голову в плечи. — И он хотел познакомить меня с родителями.

— Ага. То есть, ни одна девушка его в Форксе не устраивала, вся его семья людей сторонилась, а потом появилась ты, и волшебным образом всё изменилось, — пробормотал отец, очень внимательно на меня глядя.

— Я думала, они тебе нравятся.

— Они порядочные люди, но я же лично их не знаю, — он был серьезен. — Нужно еще посмотреть, какие намерения у этого Эдвина…

— Его зовут Эдвард.

— Один чёрт, — спокойно ответил папа. — Хотя то, что он познакомил тебя с родителями — хорошо. И я тебе верю, — он всё еще смотрел на меня с сомнением.

— Он скоро, кстати, за мной заедет, — смутилась я.

— Восхитительно, — невозмутимо прокомментировал мой отец. — Ты так обескураживающе просто ставишь меня перед фактом…

— Ты ведь не против? — пискнула я.

— Еще бы я был против твоей личной жизни под самый конец учебы, когда на носу экзамены. Разумеется, я только за, — с легкой иронией пожал плечами он. — Благо, ты умница, и со всем справишься. Но ты должна понимать, что я шериф полиции этого города.

— Да, папа.

— Я как бы король местного криминального мира.

— Да, папа…

— И ты — моя единственная принцесса.

— Я понимаю, папа…

— И ты понимаешь, что я сделаю с этим замечательным молодым человеком, если он вдруг заставит тебя совершить какую-нибудь глупость.

— Ты пойдешь к сейфу, достанешь свой пистолет и пойдешь за меня мстить в стиле старого Дикого Запада, папа, — улыбнулась я, потому что глаза моего отца смеялись.

— Ну… я обычно не нарушаю закон без веского повода, — с восхитительной откровенностью ответил он. — Только поешь перед выходом. Надо полагать, приглашение на ужин — это такое кодовое словосочетание, которое означает, что вы оба чем угодно будете заняты, но только не ужином.

— Я обязательно попробую то, что приготовил Билли, — я с энтузиазмом вытащила из микроволновки рыбу.

На сердце скребли саблезубые голодные тигры, и им определенно помогали черти из самого ада. Хорошо, что мой отец недостаточно внимателен и слишком верит мне. Иначе бы он понял, как бессовестно я вру.

— Мы едем играть в бейсбол, — сказала я, пытаясь поддержать светскую беседу за едой.

— Чем? — чересчур тонким голосом спросил он и добавил: — Так… чтобы не допустить недоразумений. Белла, бейсбол — это когда люди берут такие большие биты и бьют ими по мячу. В процессе иногда при этом быстро-быстро бегают.

— Я знаю, — мрачно проворчала я.

— Тогда возьми аптечку, каску и наколенники.

— Не издевайся, — прошептала я, краснея, — я буду только болельщицей…

— Всё равно держись подальше от мяча, — полусерьезно напутствовал отец.

Когда в дверь постучали, я вскочила с места, наскоро доедая рыбу:

— Вот и он. Мне пора.

— Дождь начинается, возьми плащ, — напутствовал Чарли.

Я покладисто кивнула ему и открыла Эдварду дверь.

— Привет, — глупо улыбаясь, сказала ему я, — проходи.

Чарли очень внимательно взглянул на вошедшего Эдварда и поздоровался с ним. Затем он пригласил его сесть.

— Выходит, в бейсбол играть собрались? Погода вам не помеха?

— Нет, сэр, — вежливо ответил Эдвард, — я так не думаю.

— Белла сказала, что она будет только болельщицей…

— Несомненно, — улыбнулся он.

— Это правильно, — усмехнулся мой отец. — Думал, может, всё-таки шлем взять.

— Очень смешно, пап. Теперь хватит об этом… Нам пора, — сказала я.

— Не переживайте, сэр, я лично сам привезу ее домой, — пообещал Эдвард. — Даю слово, она не пострадает при игре.

Голос его звучал искренне, так что я тоже почти поверила.

— Вот и хорошо. Желаю вам прекрасно провести время.

Мы с Эдвардом вышли из дома, и я, прячась от дождя, почти сразу юркнула в его машину на первое сидение. Он подготовился, для меня тут работал обогреватель.

Едва он завел машину, я поняла, что всё это время у меня в голове вертелся только один вопрос. И я намеревалась задать его немедленно.

— Зверобой, вербена и папоротник. Почему ты не рассказал, что значит их аромат?

Эдвард словно окаменел. Мне не понравилась его лукавая, холодная улыбка.

— Старый волк приглядывает за дочерью лучшего друга, — мягко протянул он.

— Что значит этот аромат, Эдвард?

— Он способен отпугнуть охотника, вызывает неприятные рвотные позывы, способен охладить жажду упыря, — медленно выговорил он. — Но речь только о вербене. Зверобой и папоротник нанесенные на кожу сильно обжигают глотку, пить кровь почти невозможно.

Я ждала объяснений. Я ждала, когда он пояснит, какого черта он не пользовался этими запахами. Но Эдвард молчал. Ответ витал в воздухе, я просто не хотела осознавать его.

— Объясни, — потребовала я.

Эдвард вздохнул, покоряясь моему желанию столкнуться с ответом вслух напрямую.

— При мысли о том, что я перестану хотеть тебя съесть, мне становилось не комфортно. Я не мог есть тебя, но я мог ощущать аромат. Этот аромат — всё, чем я могу удовлетворить свой голод. Лишиться его было выше моих сил.

— Даже с риском убить меня.

— Да, — спокойно сказал он.

— Это значит, что рано или поздно… Ты понимал, что можешь не выдержать.

— Да.

— И был готов к этому.

— Верно. Но я не хочу этого. Просто этот запах — моя слабость. Я не способен от него отказаться, пока ты рядом. Я собирался рассказать тебе об этих травах после расследования, когда я должен буду уехать.

Я молчала.

— В дождь твой запах еще сильнее, — сказал он. — Джеймс точно на тебя клюнет. Помнишь инструкции?

— В точности.

Я не нервничала, и это казалось странным. Впрочем, мне уже некоторое время всё равно, останусь ли я в живых.

Небеса заворчали, сплотились тучами, нависли над городом, нагоняя ранние сумерки, так что на дороге уже горели фонари. В лучевых конусах света от фар стояла косая стена несильного дождя. По бокам машины раскачивали кронами, словно в болезненном трансе, из стороны в сторону деревья. Затем ненадолго кроны выпрямлялись, и особенно сильный порыв ветра склонял их еще ниже, рыча и воя в небесах.

Мы ехали к пляжу. Не к тому, где мы были с классом, а ближе к Форксу. Здесь мне бывать не приходилось.

Эдвард остановил машину резко, свернув ее чуть ниже обочины к деревьям, где просматривалась редкая тропа. С дороги в дождь эту машину никому не видно. Впрочем, тут никто особенно и не ездил. Он вышел из машины, и помог выйти мне. Я почувствовала, как мои кроссовки с толстой подошвой, тонут в мягкой почве с густой травой.

— Чёрт… Быстро идти не смогу, — предупредила я.

— Никто и не сказал, что тебе придется идти пешком. Я понесу тебя на спине.

— Ладно, — вздохнула я, — но имей в виду, обувь у меня грязная.

— Мелочи, — бросил он. — Держись как можно крепче. Ты не упадешь, потому что я подхвачу тебя быстрее, чем ты поймешь, что можешь упасть. Но всё-таки не разжимай рук.

— Ладно, — пожала плечами я.

Как это было опрометчиво с моей стороны. Я наивно обхватила его за плечи руками сзади и устроилась на его спине.

— Держись крепче, не жалей силы, ты и синяка мне не поставишь, — серьезно предупредил Эдвард. Я стиснула его плечи так, словно они из камня.

— Хотя бы так, — вздохнул он. — Хорошо бы рот тебе залепить, но уже времени нет. Надо спешить.

«А зачем мне залеплять рот?» — подумала я, а спустя секунду, чтобы не завизжать, вцепилась в его шею зубами…

Однажды мне приходилось ехать на мотоцикле на скорости более ста двадцати километров в час. Так вот это было не так страшно, потому что Эдвард несся гораздо быстрее. Я почти не чувствовала его тела, словно меня нес ветер. Легко и бесшумно. Мимо меня со свистом проносились ветви. Я зажмурилась, но во тьме и ветре не понимала, упала я, умерла или еще жива. Только его кожа под моими губами напоминала мне, что со мной пока всё в порядке.

То, как он двигался, было за гранью скорости, за гранью животной грации, за всеми возможными границами постижимого. Он несся призрачной стрелой, едва касаясь земли.

Наконец, я вынудила себя чуть приподнять голову и увидела, что лес кончился. Мы неслись по берегу вдоль бурлящего, черного океана, который слился для меня в вечное черное величественное ничто. Над головой танцевала гроза. Вспышки молний, как безумная иллюминация, озаряли первобытный, дикий мир стихии. И тогда место страху уступил восторг.

«Вот как они видят мир? Но это же…»

Они видели мир по-настоящему. Мир без страха смерти. Они видели мир, как его творцы, не скованные никакими оковами или слабостями. Они являлись этой молнией, этим океаном, этими камнями и деревьями. Эдвард был той самой стихией, сквозь которую несся, уверенно держа меня у себя на спине. Я перестала чувствовать страх, потому что знала точно — он и правда подхватит меня раньше, чем я смогу подумать о падении или слабости своих рук.

Я представила себе его охоту. Один хищник против другого. Представила себе Эмметта против дикого гризли, Розали против рыси. Это было олицетворение того, чем является истинно живущий человек — победителем, который существует с природой на равных.

Мне пришла в голову странная мысль. Человек обладает сильной, восхитительной творческой мыслью, способностью покорять материю, создавать нечто новое и подчинять реальность себе. Как же это странно, что он по-животному смертен. Ведь души не стареют и не умирают…

Лишь в те секунды на спине у Эдварда я осознала весь ужас нашего человеческого парадокса — бессмертной смелой души творца в теле слабого зверя, который, подчинив душу себе и своим страхам, сделал людей стадом баранов.

Сердце у меня билось и от этой мысли и от того, как быстро нес меня Эдвард.

— Знаешь, я кое-что поняла, — едва слышно шептала я. — Вся эта чушь про то, что смертность… смертность позволяет нам ценить жизнь — это нелепость, придуманная для того, чтобы отгородиться от первобытного отчаяния перед смертью. Понимаешь, словно мы не способны обожать жизнь, подари нам кто-то вечность. Словно мы не обрадовались бы, если бы были сильнее, здоровее и жили бы гораздо дольше, на много лет сохранив молодость и силы. Нет. Мы бы очень и очень обрадовались. Смерть вынуждает нас ценить жизнь, но эта любовь к жизни под дулом вечно направленного в нас пистолета. Это наша отчаянная радость смертельно больного. В кино вампиров часто изображают пафосными монстрами. Вы пьете кровь… и всё такое. Но мы хуже. Мы не пьем кровь, мы узаконили убийство, и едим животных приготовленными, лицемерно полагая, что это и есть культура. Вы охотитесь честно. Мы — потребляем. Вы вечны. Мы смертны… Я лишь теперь поняла, что такое эта хваленая людская радость к жизни. Это радость от отчаяния. Радость, как способ избежать страха и понимания грядущего ужаса смерти. Это вынужденная радость, потому что больше нам не ради чего существовать. И мы воспеваем нашу смертность. Мы любим ее только потому, что нам больше нечего любить. Мы не имеем права протестовать против смерти и приходится защищаться от нее этой жалкой радостью, которая умрет на смертном одре, где сотрутся маски, и сердца коснется вечная тьма. Ведь жизнь — не вечна, а смерть — вечна. И мы врем, пытаясь не называть вещи своими именами. На самом деле мы рождены в этот мир против воли и нам словно сказали — либо будьте тут счастливы, либо страдайте. И, опасаясь смерти, мы отчаянно любим жизнь или цепляемся за нее изо всех сил разными способами. Эдвард, любить жизнь, просто страшась смерти — это чудовищно. Это значит любить смерть. Любить жизнь можно только… понимая, признавая смерть без страха. Я не знаю никого, кто честно сказал бы мне, что не боится смерти. Таких нет, это всегда бравада. Или отчаяние.

«Или просветление», — подумала я, но с горькой иронией отмела эту мысль, потому что я не верила в существование таких просветленных, разве что они не безумцы.

Он остановился у каменистого пляжа, дождь постепенно оседал мягким туманом на землю, с широкой листвы падали огромные дождевые капли. Эдвард взглянул мне в лицо, и я поняла, что это лицо титана, которое омрачено печалью.

— Самое странное, что ты быстро учишься воспринимать мир, как нежить, не являясь ею. Немногие вампиры осознают то, что сказала вслух ты. Только чувствуют. Могущество опьяняет их, и они ведут себя, как дети с оружием. Это печальный парадокс. Мысль человека вечна, а его тело — нет. И может ли являться утешением тот факт, что ты способна облачить мысль в бессмертный мрамор, допустим, как Микеланджело? Нет, посмотри правде в глаза, это не утешение. То, чего ты хочешь — ощущать жизнь. И мрамор на это не способен. Жизнь мысли не настоящая. Это лишь осколки вечности, отпечаток души. Какая разница, насколько великий след ты можешь оставить в истории, если ты не увидишь этот след? Какая разница, что Нобелевскую премию тебе присудят посмертно, если ты будешь не в состоянии ощутить вкус её радости?

— Вот именно, — опустив плечи, пробормотала я.

Покачиваясь, я держалась за его плечо, чтобы не упасть.

— Это похоже на горячий, нежный шелк, скользящий по твоей коже, и покалывание серебряными иголочками, через которые пропускают совсем слабые разряды тока. Вот так ощущался твой укус, — глаза его улыбались, когда он это произнес. — И едва ли ты способна ощущать меня так же. У большинства заблокирован даже основной спектр ощущений из-за разных запретов и внутренних страхов. А быть хищником — значит быть свободным. Ты рождена хищником в этом теле.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — пробормотала я. — Ты этого не сделаешь.

— Никогда, — он покачал головой, — я никогда не обращу тебя.

— Не потому, что это ужасно и плохо. Не будь лицемером. Теперь я знаю, что такое нежить. И если ты собрался нести эту чушь про отсутствие у вампиров души или про то, что вы убийцы…

— Я не собирался так говорить. Если кто и достоин силы хищника, то это такие, как ты, Карлайл или Элис. Вы ответственные и сознательные, вы родились бессмертными, потому что способны пользоваться разумом. Просто популяция вампиров строго контролируется Договором. К тому же, я не смогу тебя обратить, потому что убью. Даже не сомневайся.

А я сильно сомневалась, и мой взгляд сказал ему об этом.

— Господи… тебе всего семнадцать, — он неожиданно улыбнулся, а потом посмотрел в сторону леса: — Пора. Отец рядом. Я ухожу, а ты жди. Всё будет хорошо.

— Ладно, — сказала я. — Удачи тебе.

— Это тебе удачи, — и Эдвард исчез, только на том месте, где он был, слабо покачивалась побеспокоенная трава, растущая сквозь крупную, гладкую гальку.

«Но я способна дотянуться мыслью до неба, — подумала я, глядя на густые тучи. — Не телом, лишь мыслью. И если закрою глаза, то смогу создать мир. Другой мир с другими законами. Еще я могу постигать величие математики. Я способна понять, как устроен самолет. Если только захочу и хорошенько вникну в суть предмета, я с помощью одной только мысли всё пойму. Ни одно животное на планете так не может. Лишь человек, но… — я опустила взгляд в океан, — мы прокляты. Все мы падшие ангелы. Он сказал, что мы стадо. И что с этим инстинктом бесполезно бороться. Быть может, мы когда-то боролись. А потом пришли века войн и цинизма, и ничего не менялось из года в год, только смерть маячила за кормой жизни… И стадность стала нашим вечным проклятием, нашим вечным смирением перед чьим-то наказанием и авторитетом, смирением перед самой смертью. Мы должны бунтовать вновь. Мы должны быть разумными, должны быть мятежными, сильными и свободными. Должны быть таковыми ради того, кем мы на самом деле созданы. Не стадом, а людьми. Этот Договор — самое чудовищное, что можно сделать и самое логичное. Но я никогда не приму его, потому что он ставит крест на самой возможности мятежа против зла, насилия и глупости».

На самом деле, мысли мои текли более сумбурно, но я точно помню их направление. Им отвечал лишь припадающий волнами к берегу океан. Будь я вампиром, нырнула бы туда и поплыла бы на самое дно. Вода бы придавила меня всей своей тяжестью. На этой глубине нет звуков, и есть лишь намеки на цвет, там правят вечные сумерки и покой. Над головой у меня проносилась бы и колебалась вечность, еще выше — грозовое небо. И всё, чего бы я хотела — смотреть ей в глаза, понимая ее. Диалог у нас был бы простой. Я бы сказала жизни, что люблю ее. И она бы мне ответила: я тоже тебя люблю.

Ледяная вода снова с шипением рванулась на берег, а потом беспомощно отступила. Нырять в такую воду может только тот, кто способен жить в ней. Природа устроена удивительно справедливо. Слабых она убивает, потому что не станет поддерживать тех, кто не может соответствовать ее законам. Сильные правят ею.

Я была так занята своими мыслями, что почти забыла об охоте. Но очень быстро вспомнила…

— Крошка, да ты самоубийца, — раздался у меня за спиной ласковый, мелодичный голос.

Я неторопливо обернулась и посмотрела в лицо охотника. Он, наверное, был красив, как и все вампиры, но мне бросилось в глаза не это, а его неряшливость. Он носил одежду только по привычке и потому, что так принято. Джинсы грязные, на рваную футболку сверху надета хорошая, но старая кожаная куртка явно с чужого плеча, потому что в руках она казалась ему великовата. Справа ко мне подбиралась высокая и гибкая девушка. Она была опрятнее, но ее рыжие кудри были в диком беспорядке. Не глядя на меня, она мечтательно шла по кромке пляжа, и ее белые, маленькие ступни порой пропадали под черной пеленой вспененных невысоких волн. Слева ко мне шла еще одна девушка. Она была одета лучше всех, и на ней единственной была обувь, только лицо показалось мне странно напряженным, а мимика казалась очень быстрой. Вскоре я поняла, что уже видела это лицо в газете. Это была пропавшая из больницы подруга девушки, которая была убита прямо в своей машине недалеко от пляжа.

— Совсем одна в такую погоду… здесь, — продолжал Джеймс, глядя на меня. — Будто ждешь нас.

Я улыбнулась ему:

— Я и впрямь вас жду.

Я не боялась, но не потому, что храбрая, а потому что чувствовала, что бояться бессмысленно. К тому же после путешествия на спине Эдварда я пересекла свой эмоциональный лимит.

Рыжеволосая вампирша нахмурилась и посмотрела на меня, она вымолвила грудным, красивым голосом:

— Джеймс, помнишь, что я говорила сегодня перед охотой?

— Замолчи, Виктория, — он смотрел на меня, не отрывая взора. — Она еще не поняла, кто мы. Мне интересно, догадается она или нет.

Я молчала, прикидывая, успеет меня унести отсюда Карлайл. Должен успеть. Я почему-то верила в те секунды только ему и Эдварду.

— Смотри, — Джеймс оскалил зубы. Взглянув на острые, белые клыки, я на секунду впала в ступор, а потом сказала:

— Какой кошмар. Ты не пробовал сходить к стоматологу? Такое лечат.

Светловолосая девушка как-то нервно засмеялась:

— Я голодна… Давай ее уже…

— Господи! — прорычал он, глядя то на Викторию, то на ее подругу. — Я сказал вам замолчать, дамы, это что слишком сложно?

— Джеймс! — встревоженно крикнула рыжеволосая. — Уходим! Сейчас…

— Нет… только не сейчас, — Джеймс схватил меня за руку, но Виктория неожиданно рявкнула, рванув его к себе за плечо:

— Она приманка Калленов!

Толкнув Джеймса, она помчалась прочь, а вместе с ней блондинка. Джеймс зарычал, стиснул руку так, что я вскрикнула, а потом отшвырнул меня в сторону и умчался. Я летела к воде, чтобы оказаться на самом дне неспокойного океана, но меня поймали. Я мягко упала кому-то на руки. Он был слишком бережен, слишком невесом и аккуратен. Не похоже на Эдварда. Он не сказал ни слова. Мимо меня промелькнули три тени.

— Белла, порежь себе руку, — прошептал Карлайл.

Я решительно достала перочинный нож и полоснула себя по ладони.

Затем Карлайл помчался в противоположную от Джеймса сторону. Он услышал, и все услышали, как бегущий вампир остановился, зрачки его хищно расширились, лицо вытянулось в животной неспособности контролировать свою страсть. Он бешено помчался ко мне.

Я ни о чём не думала и ничего не могла видеть перед собой. Только старалась, чтобы на ветру кровь не запеклась слишком быстро, поэтому иногда вдавливала лезвие в ладонь, не ощущая боли, только напряженную сосредоточенность.

Джеймса гнали в ловушку — я это знала, но понятия не имела, что происходит.

Неожиданно Карлайл остановился. Ненадолго, секунды на две, затем пробежал еще немного и остановился уже окончательно.

Мы бежали не очень долго. Он опустил меня на землю.

— Он сбежал… Точнее, его сумели унести.

— Как? — изумилась я.

— Третья новообращенная, — пробормотал Карлайл, — очень неординарна. Белла, ты в порядке?

— В полном, — сообщила я, — только рука болит, и пальцы не сгибаются…

— Боже… — он, хмурясь, посмотрел на мою ладонь, — зачем ты это сделала?

Что сделала?

Я тупо посмотрела на свою ладонь. Она была глубоко и страшно рассечена таким образом, что на землю густо и быстро лилась кровь.

— Я боялась, что она перестанет течь, — виновато произнесла я.

Карлайл быстро затянул мне ладонь эластичным бинтом, вытащив его у себя из кармана. Он нёс его с собой, помня, что я могу порезаться.

— Белла… — Эдвард буквально влетел к нам, лицо его было искажено тревогой, — почему такой запах, словно тебя сильно ранили? — лицо его переменилось, он отскочил назад. Несколько секунд он боролся с собой.

— Эдвард, тебе лучше уйти немедленно… — предостерегающе вымолвил Карлайл.

Он посмотрел мне в глаза, сделал ко мне шаг, и я понимала, что сейчас передо мной не вполне Эдвард. Затем лицо его исказилось мукой. Он зажмурился, закрыл лицо руками, прикусил собственную ладонь клыками. Глубоко вздохнул и спросил, стараясь не смотреть на меня:

— Что случилось, Карлайл?

Голос сдавленный, но явно взволнованный.

— Просто немного не рассчитала силы, — пробормотала я, — сильно порезалась.

— Эдвард, ты в порядке?

Он выпрямился, опустил руки, лицо его казалось бледной неподвижной маской.

— Да… у меня получится, — произнёс он.

— Ты отведёшь её к машине? — спросил Карлайл.

— Я смогу…

— Эдвард, ты уверен?

Он перевёл на меня взгляд и ответил более твёрдо:

— Да.

— Поторопись. И будь с ней до моих распоряжений.

— Чёрт! — прошептал он.

— Мы это предусматривали, это был риск. Ничего такого не случится. Просто будь с ней. Мы дома подготовим аварийный план. Будь на связи.

— Хорошо, — он взял меня на руки и помчался вперед, так что я даже не успела попрощаться с доктором Калленом. На сей раз мы неслись слишком быстро, и я была у него на руках, а не на спине.

Меня мутило, и я уже не могла восхищаться видом. Голова кружилась. Надо же было так сглупить. Я не справилась с шоком, слишком сильно порезалась, теперь он будет сердиться.

«Не дай бог операция из-за меня провалилась…» — подумала я со страхом.

Он подлетел к своей оставленной машине и почти впихнул меня на переднее сиденье. Затем быстро пристегнул меня ремнем безопасности, сел за руль и резко выехал на дорогу. Лицо его было абсолютно неподвижно, губы побелели и поджались, а глаза сделались черными. Он не волновался и не нервничал, это было что-то другое. Какое-то иное очень сосредоточенное напряжение.

Я открыла окно, чтобы ему было проще справиться с жаждой, и молчала, вжавшись в сидение машины.

Но мысли Эдварда текли в другом направлении.

— Джеймс ищейка, — начал он холодно и бесцветно.

— Да, — как можно более спокойно кивнула я.

— Ты понимаешь, что случилось из-за того, что мы его упустили?

— Ну… это значит, что он спрячется так далеко, что мы его не достанем, — предположила я неуверенно.

Лицо Эдварда исказила улыбка, как ножевое ранение, он сверкнул клыками:

— Не правильно.

— О…

— Он выбрал тебя своей жертвой. Он фанат сложной охоты, а ты заветный запретный плод. Он с удовольствием, долго и аккуратно будет искать брешь в нашей защите, а когда найдет, убьет тебя.

Помолчав, я спросила:

— Тогда придется найти его первыми? Теперь мы знаем два его козыря. У Виктории радар на чувство опасности. Вторая новообращенная… Это же из-за нее охота провалилась?

— Во-первых, все новообращенные невероятно сильны первое время жизни. Её обратили примерно год назад, но она ещё очень крепкая. Во-вторых, она способна ненадолго парализовать всех вокруг. Это происходит путем сильного нервного потрясения, но дар этот опасен для нас. Она сначала заставила нас всех замереть. Эмметт как раз был готов схватить Джеймса. Потом она буквально выдернула Джеймса из рук Эмметта и потащила за собой.

— Взрослого вампира?

— Любой новорожденный сильнее любого взрослого кровопийцы, как минимум, в два раза. А она должна неплохо питаться, так что сейчас с ней не справится даже Эмметт. Разве что Джаспер, потому что он имел дело с новорожденными и знает, как их бить.

— Это хорошая новость, — попробовала ободрить его я.

Но он только раздраженно вздохнул.

— Куда мы едем? — спросила я тихо.

— Подальше отсюда и как можно быстрее. Нельзя сразу ехать домой.

Мне показалось лишь теперь, что тело его тоненько, едва заметно дрожит.

— Тебе плохо? — нахмурилась я.

Он не отвечал.

— Эдвард?

— Помолчи, — негромко прорычал он.

Я съежилась и предпочла не отвечать. Я понятия не имела, что происходит и о чём он думает. Это сводило с ума.

— Ты только скажи… Я могу как-то исправить…

— Что исправить? — тем же рычанием спросил он.

— Ты выглядишь…

— Я вежливо попросил тебя помолчать.

— Прости, — вздохнула я, — видеть тебя невыносимо. Я хочу помочь, но не вижу, что моё молчание помогает. Я не понимаю, за что, конкретно, ты злишься.

Он заговорил, проигнорировав мои слова:

— Мы приедем к тебе домой, и ты должна будешь сказать своему отцу, что улетаешь в Финикс. Карлайл останется в Форксе вместе с Эсме и Розали. Они присмотрят за твоим отцом.

— У Джеймса есть шанс… поймать меня?

— Есть, — ответил Эдвард. — Это лучший охотник и ищейка из всех, что я встречал за всю мою жизнь. Если потребуется, он будет долго выжидать.

— Моя мама… — прошептала я, — он ведь может начать ее искать?

— Может.

— И что мы будем с этим делать?

— Тебе придется позвонить ей и посоветовать уехать подальше вместе с мужем. Далеко он за ней не побежит, ему нужна только ты, — он так сжал руль ладонями, что он скрипнул.

— Ты не мог бы остановиться?

— Нет.

— Пожалуйста… Мне плохо.

— Пакетики в бардачке перед тобой.

— Эдвард!

— Я сказал — нет, — прорычал он.

Скорость доросла до ста шестидесяти. Я решила терпеть. Если бы я не знала, кто он, решил бы, что он нервничает из-за того, что мне угрожает опасность.

Он остановился только через сорок минут, чтобы дать мне подышать свежим воздухом. Я, покачиваясь, вышла из машины. Меня обдал прохладный, сырой ветер, и тут же стало лучше. Темно-зеленые листья в ярком свете фонарей казались контрастными, четкими. Тени углубились, но я видела их словно бы через бордовую пленку перед глазами.

Эдвард подошел ко мне и взял под руку, я заметила это как-то запоздало. Неожиданно он притянул меня к себе и в странном, почти отчаянном порыве прижался губами к моему виску. Потом нерешительно поцеловал скулу. Я закрыла глаза и почувствовала, что дрожу. Он коснулся кончиком носа моего уха, а потом с большим усилием отстранился от меня и поднял на меня спокойный, открытый взгляд.

“Не может этого быть”, — подумала я.

Я вспомнила, как он посмотрел на меня, когда в коридоре школы я выпалила ему, кем хочу стать. Такой печальный, пренебрежительный взгляд. Вспомнила, как он твердил, что ему очень нужно, чтобы я стала предсказуемой, скучной, шаблонной. Он старался сделать меня понятной.

Я вспомнила, как он десятки раз преодолевал собственную жажду подле меня. Такая фанатичная сила воли кажется невозможной.

“Ты нужна мне так же, как и я тебе” — вот, что он мне сказал. Прямым текстом.

“Не может такого быть, — думала я. — В смысле, это же в действительности невозможно. Он воспринимает меня, как ребёнка. Проклятье… или он притворялся? Он ведь виртуозно играл роль богатого пресыщенного мизантропа в школе, ему все верили, даже я. Но почему он притворялся?”

Эдвард продолжал смотреть мне в глаза, и я больше не чувствовала себя так, словно он видит во мне неразумное дитя. Жёлтые глаза ошпарили, словно огнём.

— Не спрашивай, — вымолвил он.

“Как? Совсем? Что это было? Ты только что чуть не поцеловал меня. Это просто естественное желание по отношению к жертве? Думаю, что нет. Почему мне нельзя задавать тебе вопросы? Почему ты молчишь?”

Мне казалось, мы играем в некую опасную игру, где определенность значила крах всего. Мы оба ненавидели эту игру, стеклом протянутую между нами и затыкающую нам рты. Мы оба вынужденно играли в нее, надеясь, что не пересечение границы что-то изменит. Даст нам время…

Пока нас видели только сумерки. Только ночные сумерки могли что-то понимать. Но они никогда и никому не проговорятся, даже нам самим. Они не скажут то, что сказал мне взгляд Эдварда. Когда он собрался сесть в машину и сделал шаг назад, я резко схватила его за руку — похоже на жест отчаяния —, но не решилась поднять глаза, опасаясь, что это движение слишком честное. Оно им было. Я спросила, постаравшись сделать это спокойным тоном:

— Ты, наконец, отвезешь меня домой?

— Разумеется, — негромко ответил он.

— И я должна буду… сказать папе, что уезжаю прямо сейчас… Он не отпустит меня ночью одну.

Эдвард посмотрел мне в глаза:

— Сделай так, чтобы отпустил.

И я знала, что нужно для этого сделать.

— Хорошо, — выдавила я. — Это можно устроить.

«Позже я буду сильно-сильно просить прощения, пап, но я делаю это, чтобы ты остался жив».

Я знаю, что хотел бы сказать Эдвард. Он меня предупреждал. Он говорил, что счастье и жизнь закончатся, когда я узнаю правду. Так оно и случилось. Можно как угодно оправдывать Договор, но я не приму его. И единственная причина, по которой я не бегу и не бунтую — моя беспомощность. Я ненавидела себя за эту беспомощность, но пока не знала, что делать. И еще я понимала, что после сегодняшнего разговора отец не станет никогда искать общения со мной. Не потому что разозлится или обидится, а потому что будет разбит. И даже если я потом сильно-сильно извинюсь, стена между нами не исчезнет, лишь станет тоньше или ляжет на его сердце шрамом, который никогда не изгладится. К сожалению, это единственный способ заставить моего отца действительно отпустить меня в ночь одну. Он ведь сильный… Он очень сильный, и решимость его пробить нелегко. Точнее, почти невозможно для любого, к кому он безразличен. А я его единственная дочь.

— Скажи, что ты жалеешь об узнанной правде, — тихо сказал Эдвард в тишине, которая нарушалась только нежным скольжением шин по гладкому асфальту.

— И что будет тогда?

— Я попытаюсь вернуть тебя…

— Даже мне ясно, что это невозможно.

— Я могу инсценировать твою смерть. Скажи, что жалеешь, — он говорил с усилием. Я взглянула на Эдварда, понимая, какими трудами ему удалось заставить себя предложить мне это.

— Я не жалею.

— Это неправда.

— Я не хотела счастливой жизни. Никогда не хотела зависеть от эмоционального понятия «счастье». Я хотела осмысленной жизни, даже если она будет тяжелой. И я получила ее. Так что ни жалеть, ни сокрушаться я не собираюсь.

— Хорошо. Я больше не стану делать таких предложений.

— Ладно, — ответила я.

— Что ж ты за человек такой? — пробормотал он вполголоса, словно не обращаясь ни к кому конкретно.

— Плохой, — спокойно ответила я.

— Зря ты так думаешь.

— Нет. Я говорю так не из чувства вины, у меня его нет. Не будь тебя, что было бы в моей жизни? — я подняла глаза к потолку. — Давай подумаем. Я не особенно склонна ловить счастье за хвост и не фанатка ощущать жизнь по полнойпрограмме. Я не люблю детей. У меня очень высокие стандарты относительно лиц противоположного пола, так что с моей разборчивостью я останусь старой девой. Я бываю резкой на язык. Я высокомерна и часто недооцениваю и не люблю людей. Я не люблю эту страну и считаю, что она построена путем захватничества и грабежа. И если у древних людей это было в порядке вещей, потому что речь шла о дикарях, то захватничество малых народов более развитыми странами можно назвать только низостью, и никак иначе. И речь не только о нашей стране. Теперь представь, что ждет меня в конце, — я говорила совершенно спокойно. — Меня ждет смерть. Обыкновенная смерть, после которой мир хладнокровно через меня перешагнет и будет прав. Это факт — мы с этим миром друг друга недолюбливаем. Я не люблю эту жизнь, и говорю об этом совершенно спокойно.

— Только всё равно не ясно, почему ты плохой человек.

Я раздраженно вздохнула и нахмурилась:

— Эдвард, это смешно… Всё ты понял. Я не люблю жизнь.

— Потому что любишь смерть.

— Ну, да, — хладнокровно ответила я. — Похоже на то.

— Точнее, ты любишь вечность. И не абстрактную, а вполне реальную.

Лес по краям дороги шумел, гибко изгибался стволами деревьев, ветер бросал в лобовое стекло капли дождя. Я поняла, что наконец нахожусь в эпицентре сумерек мира. Постоянно в состоянии между жизнью и смертью — это ощущалось куда ярче, чем в повседневной жизни.

«Мне нужно причинить боль отцу, — подумала я, — потому что того требует истина, которой я живу? Но так просто не может быть… Тут кроется какая-то страшная ошибка».

========== Сумерки. Часть вторая - последствия выбора ==========

В окнах нашего дома горел свет в гостиной. Чарли не спал и ждал меня. Наверняка нервничал. Увидев эти прямоугольники уютного желтого цвета, я неожиданно поняла, что нет страшнее преступления, чем причинение боли человеку, который эмоционально связан с тобой крепкой пуповиной.

Я вспомнила, как обрадовался отец, когда я сказала, что приехала в Форкс по своему желанию. Это было его моральной победой, это было осознание того, что он кому-то действительно нужен.

Мы с отцом никогда не говорили по душам. Это и представить себе было сложно. «По душам» — значит просто честно. О том, кто я. О том, чего я хочу. О том, как я отношусь к семье. С мамой говорить по душам невозможно, хотя сама она уверена, что мы с ней лучшие подруги. С папой это хотя бы гипотетически реально, потому что он умеет держать удар и отвечать на него. Он умеет принимать информацию ровно так, как она ему преподнесена. Это единственная черта в нём, которая всегда делала наше общение более-менее комфортным.

Эдвард остановился недалеко от дома, сделалось тихо-тихо. В целой мгле остались лишь прямоугольники света. Какое-то время Каллен внимательно прислушивался. Наконец, он покачал головой:

— Сюда он пока не явился. Впрочем, это было бы очень глупо с его стороны. Подозреваю, что Виктория и новообращенная смогли его удержать.

— Я думала, он сильный…

— Очень, — подтвердил Эдвард. — Но еще есть сила новообращенных — это совсем другое дело.

— Понятно, — я всё еще смотрела на окна своего дома, — мне пора.

— Ты справишься? — спокойно уточнил он.

— Конечно, — ответила я негромко и, не глядя уже на Эдварда, не оборачиваясь, вышла из машины.

Мы живем в реальности, которая вечно предъявляет нам счет за то, о чём мы даже не просили. Она требует от нас силы, выносливости, но самое отвратительное, что она требует любви. Будь успешным, будь счастливым — кричит она, убивая детей. Будь собой — кричит она, избивая парня, который решил начать пользоваться косметикой. Ты неудачник! — кричит она насмешливо, показывая на тебя пальцем и благословляя террористов, которые держат ее в ежовых рукавицах.

Мы не просили эту жизнь. И ничем ей не обязаны. Я не собиралась жертвовать ради истины. Истина существует независимо от меня или от кого-то еще. Не истине нужны вечные жертвы, а реальности, которую мы построили.

Я медленно подошла к входной двери, посмотрела на нее. Темный прямоугольник из дерева, обшитый металлом. Красивая дверь с резным глазком и почти старинной металлической ручкой. Интересно, я сюда еще приеду? Взявшись за ручку, я открыла дверь и неторопливо вошла в прихожую. Потом посмотрела на отца, который немедленно встал с дивана в гостиной. Вид у Чарли был, скорее, вопросительный и слегка встревоженный, чем сердитый.

— Что-то ты припозднилась. И… Что у тебя с рукой?

— Упала и порезалась о длинную траву, — ответила я без выражения.

Не снимая куртки, я пошла в свою комнату, чеканно ставя шаг за шагом. Чарли изумленно пошел со мной:

— Белла, что случилось? У тебя странный вид…

— Странный? — спокойно спросила я.

— Ну… словно произошла катастрофа или ты узнала, что мы все умрем.

— Такое лицо у меня всегда, — произнесла я. — На самом деле, оно всегда такое, пап. Я должна кое-что тебе сказать. Мне нужно уехать обратно в Аризону.

— Правда? А что случилось? По матери соскучилась? Я думал дождаться хотя бы конца учёбы…

— Я уезжаю сейчас, — негромко вымолвила я.

— Ну, разумеется. После того, как ты всё мне объяснишь, — вымолвил Чарли своим густым голосом, который становился металлическим, когда он был чем-то недоволен.

Я обернулась к нему, открыла дверь в комнату, вошла туда и покачала головой:

— Пап, я намерена учиться в Куантико. Меня туда возьмут.

— С какой это радости тебя туда возьмут и причём здесь то, что ты уезжаешь прямо сейчас? — холодно спросил он.

— Потому что я уже сдала предварительные экзамены.

— Ты ничего не сказала мне.

— Потому что это моё решение, — твердо сказала я.

Чарли посмотрел на меня каким-то незнакомым взглядом. Словно я не дочь, а преступница или адвокат.

— И ты уезжаешь прямо сейчас. Ночью. Не удосужившись предупредить меня заранее.

— Да.

— Об этом не может быть и речи, Изабелла.

— Пап, всю мою жизнь я мечтала у тебя учиться, — сказав это, я почувствовала, как горло сжимается спазмом от слез, но заставила их исчезнуть и просто произносить слова хотя бы монотонно. — Ты пример храброго, умного и сильного, верного мужчины. Верного и себе и своим принципам. Я всегда хотела быть такой, я помню, как просилась посмотреть, как ты работаешь…

Выражение его лица сделалось каким-то растерянным, он сказал:

— Ничего не понимаю. Белла, ты девочка… ты моя единственная дочь…

— И больше всего я хотела, чтобы ты мной гордился. Не как хорошей матерью, женой или успешной ученицей, а как человеком. Гордился человеком вне зависимости от того, какого я пола. Представь себя на моём месте. Пап, представь, что у тебя есть шанс быть тем, кем ты рожден быть.

— Я уже являюсь этим человеком, — вымолвил он.

— Именно. И я тоже хочу быть тем, для чего рождена, — сказала я.

— Господи, — вздохнул он, посмотрев в потолок. — Но почему ты уезжаешь именно сейчас?

— Потому что я ждала до последнего момента. Я больше всего боялась этого разговора с тобой, а сейчас у меня уже нет времени.

Он молчал, глядя, как решительно я собираю вещи. Кажется, он не мог поверить в происходящее. Он переживал некоторую внутреннюю ломку. Возможно, вспоминал что-то.

— Ты уверена в своём решении?

— Да, пап, я уверена.

Теперь он кивнул. Некоторое время Чарли продолжал смотреть, как я собираюсь. Взгляд у него был не то чтобы беспомощный. Скорее, задумчивый, потому что мой отец пытался принять существующую реальность.

— Как давно у тебя эта… мечта?

Он наверное хотел сказать «мания».

— С детства, — сказала я тихо.

— И ты ничего не говорила? — поднял брови он.

— Ты прекрасно понимаешь, что я не могла.

— Пожалуй, — тон его по-прежнему был серьезен. Чарли покачал головой: — Боже, ты ведь еще такой ребенок…

— Ты так говоришь, потому что ты мой папа.

— Возможно, — печально вздохнул он.

— Ты никогда не примешь того, кем я могу стать? — спросила я.

Он пожал плечами:

— Я всё еще не верю, что ты всерьез…

— Лучше поверить как можно быстрее, — тихо сказала я. — Это моё решение. Я делаю его, потому что хочу быть счастлива. Это и есть моё счастье.

— А если нет?

— Если нет, то я откажусь от него и выберу новую цель. Я могу ошибаться, верно? Но это моя жизнь.

Он снова кивнул, хотя лицо его казалось отрешенным, неподвижным.

— Давай я хотя бы до Порт-Анджелеса тебя отвезу, — произнес он монотонно и серьезно.

Я с усилием покачала головой:

— Я уже вызвала себе такси, всё нормально.

— Слушай… — он растерянно нахмурился, — а как же этот твой Эдвин?

— Его зовут Эдвард. И учеба у меня на первом месте, — ответила я с важным видом.

— Вы поссорились, да?

— Он не хотел меня отпускать, — ответила я.

— Его можно понять, — сказал Чарли. — А что маме скажем?

— Я беру ее на себя. Ее пока нет в Финиксе.

— С ней посложнее, чем со мной будет, — пробормотал он, качнув головой. — Кстати, твоя мать может вернуться из Флориды пораньше, если Филу не дадут контракт. Имей ввиду.

«Засада…» — подумала я.

— Что ж, понятно.

Чарли посмотрел на меня печально, вздохнул и развел руками:

— Помочь тебе со сборами?

— Пожалуй, ты можешь помочь, — ответила я, снова постаравшись не разреветься.

Это было больно, потому что в ту секунду отец понимал, как нескоро я могу вернуться. Он прощался со мной надолго. Но к той боли, что испытывала и я, примешивалось некоторое торжество. Я смогла сделать так, чтобы сердце его не было разбито. Чарли мудрый человек, он сумеет принять мой выбор. И, к тому же, теперь он действительно будет считаться со мной и воспринимать всерьез. Ему дастся это нелегко, но это куда лучше, чем если бы я закатила показную бессмысленную истерику, разбила ему сердце и сбежала бы из дома.

Не истина требует от нас жертв и не любовь. Жертв от нас требует и тянет нас за рукав неумолимая, несправедливая реальность, которую мы все построили. Но даже в этом случае всё зависит от нашего собственного выбора. На то, чтобы устроить показную истерику и просто сбежать, накричав отцу того, что он больше всего боится услышать, много ума точно не нужно. А для того, чтобы серьезно поговорить, требуется храбрость. К тому же, время меня немного поджимало. Эдвард дал мне на сборы не больше двадцати минут. Хорошо, что Чарли адекватный, поэтому долгого разговора с ним быть не могло.

Я вышла с сумкой за дверь и попрощалась с отцом так, чтобы было ясно, что это надолго. Потом подошла к пикапу и села за руль. Как только машина достаточно далеко отъехала от дома, с заднего сидения приподнялся Эдвард. Я даже не испугалась, моё состояние было слишком напряженным. Голова горела, руки дрожали. Я потратила на разговор с отцом много душевных сил, и теперь меня душили рыдания.

— Ты молодец, — сообщил Эдвард.

— Сама знаю, — сдавленно ответила я, чувствуя, как по щеке течет слеза.

— Плохие новости, — заговорил он. — Розали и Карлайл будут дежурить у твоего дома… Джеймс где-то поблизости. Похоже, сумел вырваться. Он сейчас одержим тобой.

— Понятно, — ответила я спокойно.

— Тебе придется остановиться. Ты не найдешь наш дом, а сначала мы поедем туда.

Я остановила машину ненадолго, и мы поменялись местами. Это было верным решением, потому что с сосредоточенностью у меня стало плохо.

— Надеюсь, отец в безопасности? — несколько нервно спросила я, пристально посмотрев на Эдварда.

— Не я отвечаю за его безопасность. Но могу точно тебе сказать, что Розали первоклассно выполнит свою работу. К тому же с ней Карлайл. Элис постоянно с нами на связи, чтобы предупредить об опасности. Всё будет хорошо.

— Ты можешь сказать, где сейчас Джеймс?

— Где-то в лесу между нашим домом и городом. Ему плевать на твоего отца, он о нём пока и не знает. Он ищет тебя. С ним нет девушек. Похоже, поссорились, — сказал Эдвард.

— Но он же не пойдет прямо в логово к вам?

— Было бы здорово, если бы он настолько потерял контроль, но, если верить траектории его передвижения, он пришел в себя и будет осторожен, — с досадой ответил он.

Я почти ни о чём не думала, превратившись в целостную готовность действовать. Страшно было не потому, что за мной гонится ищейка, а потому, что я опасалась что-то сделать не так. Недоверие к себе было моей не самой лучшей чертой.

Неожиданно в круглом рассеянном пятне фонарного света мелькнула ловкая, темная фигура, которая без труда могла бы обогнать мой пикап.

— Эдвард… — напряженно вымолвила я.

— Это Эмметт.

— Вы работаете потрясающе слаженно.

— У нас у всех есть телефоны, Элис видит будущее, Джаспер ощущает эмоциональные состояния людей, а я читаю мысли. По слаженности мы один из самых лучших отрядов, — спокойно без капли рисовки констатировал Эдвард. — К тому же у нас большой опыт в групповых операциях. Эмметт здесь, потому что Элис увидела приближение Джеймса, и Карлайл прислал к нам подмогу на всякий случай. Главное, чтобы тебя не ранили. Тогда никто тебя не спасет, — у него был поразительно спокойный голос.

Эдвард мельком посмотрел на свой телефон, прочел сообщение.

— Нам придется ненадолго расстаться.

— Что? Почему? — испуганно спросила я.

— Не переживай, с тобой будут Элис и Джаспер. Потом, возможно, присоединится Эмметт. Главной назначена Элис. Она единственная имеет над Джаспером контроль и способна его успокоить, если он сорвется от твоего запаха, а Эмметт будет держаться подальше. Мы спланируем всё так, что ты отправишься в Финикс, Джеймс будет думать, что ты едешь одна.

— Он клюнет второй раз? — удивилась я.

— У него нет выбора. Или отпустить тебя в другой штат или броситься за тобой.

— А ты что будешь делать?

— Мне нужно найти вампирш, которые скрываются в лесу и были рядом с Джеймсом. У нас дома мы подготовимся, потом ты сядешь на пикап и отправишься в Аризону.

— Не понимаю… Ты читаешь мысли. Не разумнее было бы отправить тебя и Джаспера, как двух следопытов вместе с Элис за главной целью в лице Джеймса? — с тревогой спросила я.

— Если во время охоты или погони ты окажешься подле меня, я не смогу себя проконтролировать. Я в лесу-то едва смог. Не хочу рисковать. Если я сорвусь, то остановить меня вряд ли кто-то сможет, кроме Карлайла, а он нужен здесь. Одним из козырей в моём рукаве является скорость. Не уверен, что кто-то сумеет отреагировать, если я выйду из себя. Карлайл может за мной угнаться, никто больше.

— Я понимаю твоё желание перестраховаться, но мне тревожно без тебя.

— На одном задании нам лучше не быть.

— Но у Джеймса есть шанс перехитрить Элис и Джаспера, верно?

Он не стал мне лгать:

— Есть, хотя и небольшой. Джеймс сейчас не в себе. Он впервые потерял голову, оторвался от Виктории, которая постоянно предупреждала его об опасности. И я должен поймать её вместе с новорожденной. Не переживай, к моей охоте подключится Карлайл, а Розали достаточно сильна, чтобы присмотреть за твоим отцом. Что касается тебя, когда приедешь в город, дома не останавливайся, поселись где-нибудь в мотеле. Держи рядом с собой пузырек с маслом, которое дал тебе Блэк.

— Ладно.

— Связь между нами будет по сотовому, который я тебе дам. Можешь один раз позвонить отцу, но больше никому. С нами связываться только в чрезвычайных ситуациях. От тебя требуется только вести себя естественно и делать вид, что ты думаешь, будто тебе ничего не грозит. У Джеймса острый нюх. Масло, которое у тебя есть, может сильно его дезориентировать, если… вдруг с тобой никого не окажется.

Эдвард посмотрел на меня и поджал губы. Ему хотелось поехать со мной — я чувствовала это.

— Послушай, я хочу, чтобы ты знал. Я верю в твою силу воли. Ты сможешь удержаться.

Он покачал головой:

— Может быть ещё недавно у меня и была возможность так думать.

— Что изменилось?

Он промолчал. Затем сказал твёрдо:

— Белла, я не могу ехать. Со мной во время охоты ты будешь в той же опасности, в какой была бы, находись ты подле Джеймса. Просто верь мне, — с досадой добавил он.

Мне пришлось принять этот ответ.

— Так… а что насчет того, что Финикс — солнечный, густо населенный город?

Он пожал плечами:

— У нас есть довольно незаметная экипировка для таких случаев, но чтобы не выделяться, мы стараемся реже ее использовать. К тому же, эффект проявляется на солнце не сразу, и для этого нужно, чтобы вампир сам посмотрел на солнце. Реакция становится видна в течение двух минут, ты видела.

В доме Калленов ещё более пусто, чем обычно. Карлайл и Розали уже на охоте. Элис и Джаспер ожидали нас в гостиной.

— Она проинформирована? — деловито спросил блондин.

— Да, — ответил Эдвард. — Можете готовиться. Он не должен заметить, что Белла едет не одна.

Джаспер спокойно ответил:

— Не в первый раз охочусь. Мы с Элис уже обсудили план следования.

— Эдвард действительно не собирается в одиночку охотиться на тех двух вампирш? — уточнил я, посмотрев на Элис.

— Не переживай за него, — бросил Джаспер. — Эдвард очень ловкий, быстрый и способен наперёд предсказывать действия врага, находясь с ним прямо в бою. К тому же, к нему присоединится Карлайл.

— Идем, — Элис тронула его за плечо, — нужно переодеться.

— Ты всё запомнила? — спросил Эдвард, когда мы с ним остались вдвоем. — Не заезжай домой, не пользуйся телефоном без острой необходимости…

— Я поняла, — ответила я, чувствуя нервную дрожь по телу от близости расставания.

«Мы можем больше не увидеться, — подумала я, взглянув на Эдварда. — Я немного устала и хочу спать… У меня дрожат ноги, мне страшно. Это твой мир, Белла».

— Доверься Элис и Джасперу, они неплохая команда, — пытаясь меня успокоить, произнес он. — И не вздумай за меня переживать. Я смогу их преследовать, оставаясь незаметным для них, заманю их в ловушку.

— Хорошо, — кивнула я.

Некоторое время мы молчали. Я пыталась делать вид, что всё в порядке, но сильно нервничала.

— Послушай, если мы всё-таки не увидимся… — начала я.

— Прекрати, это не самая сложная операция для нашего клана, — перебил меня Эдвард.

Мне просто хотелось поцеловать его хоть раз. Плевать, насколько это мелодраматично. Я люблю его и могу никогда больше не увидеть.

Но я просто взяла его за руку, не осмелившись выполнить желаемое.

Эдвард развернул меня к себе и осторожно поцеловал в уголок губ. Перед этим он задержал дыхание. Глаза у него были чёрные, жуткие, когда он заставил себя от меня отстраниться. Это действие далось ему чертовски нелегко. Губы у него были и впрямь ледяные, но это почему-то не показалось мне неприятным. Я даже успокоилась.

Он посмотрел мне в глаза:

— Поверь, у меня есть очень серьёзная причина не ехать. Но охота закончится быстро, и мы снова увидимся. Только держись нашего плана. Можешь поклясться, что будешь беречь себя?

— Я буду беречь себя, насколько это возможно, — прошептала я.

“Это взаимно, — голова у меня кружилась. — Мне не показалось. Или он поцеловал меня из сострадания? Чтобы успокоить? Нельзя задавать вопросы”. Я посмотрела ему в лицо. Он старался не дышать, глаза так и остались демонически-чёрными.

Элис и Джаспер спустились в холл. Выглядели они, в сущности, обыденно. Легкие куртки с глубокими капюшонами, тонкие, сплошные кожаные перчатки, джинсы, ботинки, рюкзаки за плечами. В Финиксе они будут смотреться немного странно, но не достаточно, чтобы всерьез обратить на себя внимание.

Джаспер останови на Эдварде взгляд, но тот на него не ответил. Элис некрепко сжала ладонь своего спутника:

— Всё будет в порядке.

Джаспер не ответил. Он читал в Эдварде что-то такое, что очень ему не нравилось.

— Нам пора, — выговорил он.

— Удачи тебе, Эдвард, — сказала я спокойно.

— И ты будь осторожна, — напутствовал он невозмутимо.

Мы больше ничего друг другу не сказали.

Я повернулась и вышла из дома. Затем села в пикап и слегка приоткрыла окошко, чтобы мой запах для Джеймса выделялся сильнее.

Я думала, что не боюсь умереть. То есть, я сожалела об этом, но не страшилась собственной гибели. Я не лежу в больнице под капельницей и не умираю от старости, меня не сбила насмерть машина… Я могу погибнуть, пытаясь помочь поймать убийцу — об этом я и мечтала, когда думала о карьере в ФБР. Вместо того, чтобы стоять в стороне, теперь я действую, я впервые чувствую себя способной на поступок.

Пикап плавно выехал на шоссе. В машине было тихо, я не спешила включать радио. Ветер бесстрастно шипел сквозняком в приоткрытое окно.

Я старалась ни о чём не думать.

Буду вести себя, как обычный турист, остановлюсь в мотеле. Рано или поздно Джеймс найдет меня.

Точнее, думаю, он уже меня нашел… Просто думает, когда и как меня убить. Эдвард сказал — он не станет торопиться и захочет получить от охоты максимум удовольствия.

По дороге я постоянно вспоминала безмолвный разговор Эдварда и Джаспера. Последний что-то прочёл такое, что совершенно не понравилось ему.

***

Я остановилась на рассвете в мотеле. Сняв себе комнату, немедленно упала спать на широкую, жесткую кровать. Тут быстро становилось душно, в комнате больничная обстановка — металлическая спинка у кровати, серые, плотные шторы, офисные лампы, простой шкафчик и тумбочка.

За окном брезжил ледяной, дневной свет…

На сотовый телефон мне пришло сообщение от Элис: «Мы следуем за тобой, всё в порядке».

В душе вода едва теплая. Я наскоро помылась, позавтракала и вышла из мотеля. А потом села в машину и направилась в Аризону. Я плохо знала дорогу, мне ни разу не приходилось одной пересекать такие большие расстояния, но я хорошо ориентировалась по карте.

Как я и думала, я приехала в другой штат без приключений. Создавалось впечатление, что я одна, и никаких вампиров не существует. Джеймс не давал о себе знать.

Калифорния началась не с указателя, а с чистого неба. Во второй половине дня свинцовые тучи над головой стремительно стали рассеиваться. Пустое шоссе, петляющее мимо невысоких гор, утекало вперед, и там — за горизонтом — небо оттенка совершенной синевы. Потом сменился ветер. Сначала слабый, затем (я тогда остановилась в кафе у заправки) подул довольно сильный, теплый ветер. Только в Калифорнии может быть такой ветер. Нигде больше вы не встретите его. Это ветер со вкусом свободы — он теплый, слегка кружит голову легким безумием.

Я достигла Аризоны только следующим утром. Знакомый силуэт Финикса возник впереди, как видение карнавала. Всё меньше растительности, всё больше песка, над городом поднимается полупрозрачная дымка плавящегося от жары воздуха. Город стоит в обрамлении красных, невысоких гор.

Я улыбнулась Финиксу и надела солнечные очки, потому что такое количество солнца было для меня уже непривычным.

Мой любимый Город… Здравствуй, свобода, солнце, мои любимые книжные магазины, теплые и светлые ночи, уличные джаз-музыканты, мозаичные оранжевые дорожки у уличных кафе. Мне захотелось раскинуть руки в объятиях, но вместо этого я только позволила себе улыбнуться. Пусть я и успела полюбить очарование Форкса, но в Финиксе живет моё сердце.

Домой заезжать нельзя. Это печально — мне бы хотелось еще хоть раз взобраться на плоскую, мансардную крышу дома, в котором мы жили. Полежать там с книгой и чашкой хорошего кофе. Только это больше не моя жизнь. Я не могу позволить себе беззаботность и счастливое неведение. Я больше не ребенок и не считаю себя уникальной.

Мы не уникальны… Я — лишь крошечный червячок у подножия гигантской машины, которая перерабатывает человеческие жизни в денежный эквивалент и ресурсы.

Я хорошо вспомнила день, когда узнала о Договоре и почувствовала легкое прикосновение озноба, словно могильный холод лесов Форкса дотянулся до меня и аккуратно коснулся лба, напоминая о себе. Я вспомнила жуткую ночь на пляже, когда меня едва не схватил Джеймс, угрюмое лицо Эдварда, что пытается не сожрать меня, вспомнила свои безумные сны и кровь…

Остановив машину у симпатичного мотеля по дороге а аэропорт, я вышла, наконец, обрадовавшись возможности размять ноги. Некоторое время я не заходила в помещение, наслаждаясь теплым солнышком. А потом взяла с сидения свой рюкзак и, закинув за плечо, вошла в мотель.

Я сняла себе самую дешевую комнату.

Бросив там свои вещи, я отправилась в душ. Когда я вышла, на кровати сидела Элис. Я испуганно схватилась за косяк двери, потом закрыла глаза и медленно выдохнула.

— Прости, — тихо сказала она. — Я тут ненадолго. Просто хотела тебя проведать.

Это было не всё. Я посмотрела на нее вопросительно:

— Что-то случилось?

Она покачала головой:

— Мне нужно кое-что с тобой обсудить.

Я сняла с головы полотенце и пожала плечами:

— Хорошо…

— Ты влюблена в Эдварда, верно?

Положив полотенце на спинку стула, я спокойно села туда:

— Нет.

В глазах Элис сверкнул лед, но она тут же отвела взгляд и вздохнула:

— Меня и Джаспера тебе обмануть не удалось. Не знаю на счет Карлайла…

— Почему тебя, вообще, интересует, как и к кому я отношусь?

— Идеальная жертва — это человек, обладающий для конкретного вампира весьма притягательным запахом, — принялась объяснять Элис. — Этот запах может меняться под воздействием самых разных факторов. Например, во время влюбленности. Если Эдвард сорвется на тебя, его казнят.

— Каким образом кто-то узнает о том, что он сорвется?

— Потому что теперь ты одна из информированных. Твоя жизнь защищена. Если ты погибнешь, обстоятельства твоей смерти станут расследовать, и на Эдварда обязательно выйдут. Если кто-то из нас начнет его покрывать, то под угрозой окажется весь клан. Я видела, как он боролся с собой в первый день, когда встретил тебя. Ему приходится одерживать над собой победу каждый день… Теперь твой запах мог стать для него еще более привлекательным. Это значит, что риски растут. Я пока уговорила Джаспера ничего никому не докладывать. Мы надеемся на силу воли Эдварда.

— Мои возможные чувства к нему и правда могут стать проблемой… — тихо сказала я, опустив голову.

— К сожалению, да. Но гораздо хуже то, что он ответил на них.

Теперь я поняла, почему у Джаспера был такой взгляд, когда он посмотрел на Эдварда. Элис — настоящий ангел-хранитель — по всей видимости убедила его ничего никому не рассказывать.

Я протестующе качнула головой:

— Он не мог ответить.

Элис вздохнула:

— Для меня это тоже неожиданность. Тем не менее, к сожалению, Джаспер сказал мне, что Эдвард полюбил тебя. Это очень плохо.

— Почему? Разве это не даст ему повод для большей силы воли?

Она слабо улыбнулась:

— Не будь так наивна. С чего вдруг желание обладать тобой должно помочь ему тебя не убивать? Тебе известно, что страсть такого рода между человеком и вампиром всегда ведет к смерти первого? Если он будет испытывать к тебе влечение, то ты почти гарантированно умрешь. Это вопрос времени. Если раньше он мог контролировать жажду, то усиливающееся влечение никуда не исчезнет, и вместе с ним контролировать себя Эдварду будет в десятки раз сложнее. Поэтому он и остался в Форксе. Чувство будет расти и не находить выхода, пока, наконец, он не сорвётся и не убьёт тебя. Нам известно несколько таких трагических случаев. Здесь не бывает исключений.

Я вспомнила поцелуй Эдварда, его взгляд и слова, полные сожалений, о том, что теперь он не может отвечать за свой самоконтроль.

— Поэтому, Белла, когда ты вернёшься, вам придётся держать дистанцию. Затем мы уедем, и, надеюсь, Эдвард найдёт в себе силы оборвать это влечение. У вампира оно длится дольше, так что…

Я кивнула:

— Мне понятно.

— Нам не хотелось бы терять его, Белла… — сказала Элис с сожалением. — Когда Джеймс будет пойман и ликвидирован, а вместе с ним еще парочка диких вампиров, мы покинем Форкс и на время отправимся в Италию. Ты обещаешь, что не будешь провоцировать его?

— Обещаю, разумеется.

— Это будет трудно.

— Ничего страшного, я справлюсь.

— Мне жаль… — Элис посмотрела в окно. — Он немного оживился, встретив тебя. Насколько может, вообще, в этом мире оживиться упырь, — она горько усмехнулась.

— В мире существует такая штука, как интернет. Мы можем переписываться, — сказала я уверенно. — Спасибо, что предупредила меня, Элис.

Какое-то время она не отвечала. Снова сделалась неподвижной. Как бы они ни пытались маскироваться, всех вампиров выдает привычка сидеть или стоять абсолютно без всякого движения.

— Кстати, он связывался с тобой?

— Пока ни разу.

— И Карлайл тоже? — удивленно нахмурилась я.

— И он тоже. Но Джаспер утром засек Джеймса. Он в Финиксе, — Элис посмотрела на меня, — один. У меня не появлялось новых видений, и я пока не могу дать никаких прогнозов. Если бы случилось что-то плохое, я бы знала об этом. Оставайся сегодня в номере. Я загляну завтра утром, — она поднялась, подошла к окну и открыла его. — Пока…

Я не стала спрашивать ее, почему она таким образом покидает мой номер.

Я упала на кровать, забыв высушить волосы.

Не то чтобы я надеялась на взаимность или отношения с таким существом, как Эдвард. Ничего подобного. Но одно дело — просто знать, что твои чувства не взаимны, и совсем другое — понимать, что даже если они взаимны, это только сильнее оттолкнёт нас друг от друга.

Честно говоря, я устала чему-либо удивляться. Новости были паршивые, но зато с Чарли всё в порядке. И с мамой. Могло быть хуже.

Я понимала, что каждый из Калленов встревожен моим присутствием в их жизни. Они переживают за Эдварда. Я могу понять злость Розали и твердое несогласие Джаспера с тем фактом, что я участвую в охоте. Когда они уедут из Форкса, то вздохнут с облегчением.

«Разлука неизбежна, — подумала я, глядя в потолок. — Лучше готовиться к ней прямо сейчас».

Больше всех сказок я не любила сказку про Золушку. Красивая, скромная, инфантильная и слабая девица стараниями могущественной тети попадает на бал и очаровывает своей красотой принца, у которого только одна цель — найти достаточно симпатичную простушку, на которой можно жениться. Сестры Золушки отрезали себе пальцы на ногах, чтобы его заполучить — вот это целеустремленность. Но они были недостаточно красивы. Они не сумели купить для себя его расположение.

Никогда не любила сказки. В особенности — сказки про любовь. Все сказки про любовь лгут.

В “Золушке” нет положительных героев. Мне никто там не нравится. Ни избалованный принц, проехавший половину царства только за тем, чтобы отыскать понравившуюся ему девушку. Ни сама Золушка, которая не догадалась подсыпать мачехе и сестрам в чай крысиный яд. Ни ее сестры — меркантильные, уродливые стервы.

И меньше всего на свете я хотела бы встретить принца, который бы полюбил меня за симпатичную мордашку или потому, что я напоминаю ему его драгоценную маму. Пусть лучше меня не любит никто. Одиночество меня вполне устраивает. Я смогу переписываться с моим проклятым принцем. Я смогу говорить с Эдвардом, узнавать его мысли, жить в его мире… Он что-то испытывает ко мне. Всё не так уж плохо.

Мне не могло быть скучно, я редко испытывала тяжелую форму таких состояний, поэтому быстро нашла, чем себя занять.

Я высушила волосы, немного привела в порядок комнату. Не смогла заставить себя читать — слишком нервничала. Тогда я решила попробовать составить алгоритм своих действий в чрезвычайной ситуации. Понимание этого могло дать мне немного уверенности.

Я всегда носила с собой ароматическое масло, которое подарил мне Блэк. Если что-то пойдет не так, я вылью на себя весь флакон, и пусть Джеймс подавится.

Потом я решила записывать в блокнот то, что со мной случилось в Форксе. Запись получилась в форме литературного произведения, и я меняла имена на всякий случай. Выходило неважно, но это занятие меня увлекло и позволило немного упорядочить воспоминания.

Отдельные мысли я не допускала в свой разум. Например, мысль о том, что Эдвард преследует двух опасных вампирш…

Я писала, пока у меня не заболело запястье и пальцы. Потом размяла ладонь, глубоко вздохнула, огляделась и поняла, что в комнате сгустились сумерки. Где-то в холле еще работал небольшой телевизор с включенным музыкальным каналом.

Так прошел весь день и наступило утро. Меня разбудило сообщение от Элис, которое пришло на мой сотовый: «Сегодня утром поболтать не получится».

То есть, Джеймс слишком близко?

Я резко поднялась на кровати и быстро посмотрела в окно. Едва рассвело. Нежно-бирюзовое небо на востоке, темно-синее на западе. Машин на улице еще мало, так что я наблюдала Финикс в минуты рассвета, и он был прекрасен. Только сонная тишина внушала опасения. Мне захотелось, чтобы рядом оказался кто-то сильный. Кто-то, кто может уберечь меня. Я безжалостно придушила в себе эти мысли.

Вышла из номера, чтобы позавтракать. Сидела за стойкой и слепо смотрела в экран настенного телевизора. Дверь открылась, и в помещение вошел курьер с квадратной сумкой через плечо. Он подошел к администратору, и женщина указала на меня.

— Вам письмо, — сказал он мне.

Я медленно взяла в руки плотный конверт.

Нехорошее предчувствие возникло у меня еще до того, как курьер ушел. На пол холла через прозрачную входную дверь падали яркие прямоугольные кляксы солнечного света. Снаружи постепенно просыпался город, у стойки работала кофемашина — один из постояльцев покупал себе кофе. Колыбель будничности… Газеты и молоко по утрам, свежая трава на подстриженных газонах, яркое небо, аромат цветов апельсинов. Но я снова почувствовала, как шеи коснулся холод, будто кто-то приоткрыл дверь, впуская сырой, ледяной сквозняк. Повеяло духом хвои и промокшей под проливным дождем мягкой мшистой почвы Форкса.

«Они не сказали тебе, что я побывал в твоем доме? Причем, были столь благоразумны, что позволили мне хорошенько порыться среди твоих вещей… Никакого уважения к твоей личной жизни.

А давай встретимся и немного поболтаем?

Встретимся в библиотеке через улицу от твоего мотеля. Я даю тебе сутки.

Понимаешь, ведь я знаю адреса некоторых твоих одноклассников, не говоря о том, что я могу прикончить кого-нибудь тебе незнакомого сегодня ночью. Согласишься тащить на своей совести труп?

Не вздумай сообщить Элис или Джасперу. Я узнаю, если ты проболтаешься».

Я ушла к себе в номер. Слова из письма эхом звучали в сердце.

Мной очень легко манипулировать. Всю свою жизнь я мнила себя умнее прочих, ответственнее, серьезнее. В ту секунду, когда за мной гнался вампир, я боялась не за себя, я опасалась запороть операцию. Когда я едва не стала жертвой насилия в Порт-Анджелесе, то была готова отчаянно драться насмерть. А сейчас я и правда ощутила себя бесконечно беспомощной марионеткой. Мне стало страшно по-настоящему. Чего я точно не хотела, так это смерти кого-то из-за меня. Он сразу понял, каким образом давить на такую, как я. Это и впрямь элементарно.

«Всё очень просто, — подумала я, уничтожая письмо. — Изначально я была готова к смерти настолько, насколько это для меня возможно. За себя мне не очень страшно. Но всё очень… очень просто. Если я приду, то никто не умрет. Стоп, — я заставила себя перестать ходить по комнате и сесть на кровать, — давай включим голову и подумаем. У меня нет гарантий того, что он никого не тронет. Джеймс обязательно убьет. Отправив себя на бессмысленную жертву, я вовсе не обязательно кого-то спасу. Известно только, что он как-то следит за мной. Интересно, как? Это место под присмотром Элис…»

Занавески плотно закрывали вид из окна.

«У него может быть свой человек где-то здесь, в мотеле. Другого варианта я не вижу. И он — именно человек, поэтому вне подозрений Элис или Джаспера. Он мог ехать за мной всё это время».

Некоторое время я наворачивала круги по комнате. “Я не знаю наверняка, убьёт ли он кого-то, если я приду. Но я наверняка знаю, что убьёт, если я не приду”.

Очень простая логика. “Ты готова нести на себе ответственность за смерть человека?” Вот и весь вопрос.

Я была совершенно не готова тащить на себе подобную ношу.

Сделала глубокий вдох. Потом пошла в ванную. Я разбинтовала пораненную на охоте ладонь и вытащила из косметички маленькую кисточку. Элис точно почует запах, если войдет сюда, а мне нужно, чтобы послание отыскала именно она.

На крохотном листе бумаги я написала кровью адрес библиотеки. Потом хорошенько вымыла кисточку, забинтовала ладонь другим бинтом.

«Она поймет, что я исчезла, и появится быстро. Так же быстро отыщет послание и узнает, где меня искать. Может быть, я и выживу», — подумала я.

Я нервничала и торопилась, поэтому, чтобы не сбавлять градус собственной решимости, тут же направилась к библиотеке. Людное место — это хорошо. Не станет же он убивать меня днем прямо там.

Выходя из гостиницы, я с досадой думала, где сейчас Джаспер и Элис. Почему они так легко проворонили мой побег? Как я мечтала сейчас увидеть светловолосого вампира, который подходит ко мне и говорит, что с Джеймсом покончено… Но никто не появился на моём пути. Я совершенно беспрепятственно вышла к дороге.

До библиотеки далековато, но пешком можно дойти. И я решила немного потянуть время, оставив себе полчаса для прогулки по любимому городу. Правда, гулять с удовольствием не получалось. Я только продлила собственные мучения. Я шла мимо людей, слышала их смех и разговоры, а всё происходящее казалось не реальным. Женщина с ребенком в голубой коляске, два студента, которые торопились на занятия, человек на роликовых коньках, впереди которого весело мчался его терьер, рабочий, который открывал вход в кофейню — у него коричневый фартук и перчатки. Мир беззаботно жил, не замечая меня.

Очень скоро стало ясно, почему Джеймс назначил встречу именно в этой библиотеке. Трехэтажное здание из белого стеклопластика находилось в процессе капитального ремонта. Проход к нему загражден. В расписании на белой табличке значилось, что сегодня библиотека не работает и реставрация стен здания на время приостановлена.

Узкая дверь сетчатого, высокого заграждения приглашающе покачивалась. Парадные двери отсутствовали, запеленованные в полиэтилен новенькие арочные стояли прямо у стены…

Очевидно, что тут никого нет.

Я шагнула на территорию, под кроссовком неприятно хрустнул кусок побелки. Очень тихо. Кажется, сотню метров назад я находилась в потоке бурлящей городской жизни, а сейчас не слышно шума машин и разговоров людей. Элис и Джаспер неизвестно где…

Если подумать, всё похоже на ловушку. Может быть, никто не охраняет меня, и я — просто живец, на которого ловят крупную рыбу. Поймать Джеймса проще всего, когда он в процессе трапезы, ослеплен жаждой крови. Это было бы логично.

Но я уже пришла сюда. Одно мне известно точно — если я уйду, то кто-то умрет, а я не готова платить такую цену за собственную жизнь.

Я вошла в прохладное, темное помещение и неожиданно поняла, что именно забыла. Духи, которые дал мне Билли… Я так глупо оставила их на кровати.

«Какая же ты дура», — разозлилась на себя я.

В холле пусто. Я прошла мимо столов, накрытых белой тканью, стала подниматься по лестнице на второй этаж. Никого вокруг.

Огромный зал с колоннами полностью очистили для ремонта. Остро пахло краской. Окна занавешены.

— Привет, самоубийца, — услышала я мягкий голос Джеймса.

Я не обернулась, потому что в этом не было смысла и, к тому же, почти оцепенела от ужаса.

— Не поздороваешься? — притворно удивился он. — Я почему-то думал, что ты храбрее.

Я молчала. Джеймс плавно вынырнул из-за моего плеча и сделал несколько шагов назад, откровенно меня изучая. Я старалась никак не реагировать, хотя понимала, что всё равно выгляжу загнанной в угол.

Убийца смотрел мне в глаза, и я… кожей могла чувствовать его внутренний смех

— Когда мы виделись в последний раз, ты держалась куда более смело. Что такое? Где же твоя бравада?

Он имел право говорить это. Так мне инадо. Я сама сюда пришла, как дура.

— Говорят, ты пытаешь своих жертв, — промолвила я спокойно, стараясь не дать ему шанса питаться моими эмоциями, страхом. Бессмысленная затея, так как у меня сильно подгибались ноги.

— Правильно говорят.

— И…

— Тебе будет больно, — глядя мне в глаза, ласково произнёс он.

Почему-то при этом он не двинулся с места, наслаждаясь выражением моего лица. Он хотел съесть меня целиком и решил начать с моего страха.

— Ты пришел, чтобы убить меня. Тогда чего медлишь? — спокойно спросила я. — Или ты из тех, кто перед убийством жертвы зачитывает длиннющую пафосную речь?

Голос мой звучал безмятежно и тихо, но я дрожала всем телом.

— Ты не похожа на остальных. Пытаешься делать вид, что не боишься меня? — спросил Джеймс. — Наверное, ты спрашиваешь себя, где же твои спасители. Козырем в вашей компании является Элис, — он вздохнул, произнося это имя. — Элис… моя нежная маленькая Элис. Она почти не изменилась. Даже будучи вампиром, она потрясающе пахнет. Я начал на неё охоту, когда она была ещё юной девушкой, почти ребёнком. Я долго наблюдал за ней, — он ностальгически посмотрел в потолок. — Трогательная, беззащитная, страдающая от своих видений. Добренькие родственнички поместили её в психшку. Я думал убить её именно там на пике её страданий, но… опоздал. Она исчезла. И в следующий раз я встретил её нескоро, в клане Калленов. А теперь она не придёт тебе на помощь. И Джасперу тоже не до тебя. Думаю, он занят её ранением, — Джеймс задумчиво постучал себе по подбородку. — Никто из них был не в курсе, что я хорошо знаю Элис и лучше неё понимаю, как работает её дар. Поэтому пришлось повозиться и сначала нейтрализовать её.

— Что именно ты с ней сделал?

— Я прокусил её нежную шейку, — Джеймс поднял на меня лукавый взгляд. — Но она выживет, не переживай. Я просто задержал её, не более.

Зрачки у Джеймса были сумасшедшими. Он часто смотрел мне на шею и глубоко дышал. Для разговора он сдерживал себя, причиняя себе муку и одновременно продлевая удовольствие.

— Ты всё-таки боишься, — ласково протянул он. — Ты слишком хороша, чтобы съесть тебя за раз. Нет… Я вполне мог бы продлить твою агонию. Но… я тут не по этой причине, сладкая.

Я молчала.

Неожиданно Джеймс улыбнулся:

— Как я и сказал, у меня есть к тебе предложение. Если ты работаешь с Калленами, то ты в курсе Договора.

— В курсе, — ответила я, стукнув зубами.

— И он тебе, наверное, очень не понравился. Твои вещи позволили мне тебя хорошо изучить. Ты бунтарка в теле аппетитного крольчонка.

Я решила не отвечать.

— Я могу обратить тебя, — добавил Джеймс вкрадчиво.

— З-зачем тебе это?

Он посмотрел в потолок и протянул по-кошачьи:

— Знаешь, я бы с таким удовольствием этим не занимался… Но Договор мне поперек горла. Вот где, — прорычал он, показав себе на шею. — И я ищу молодые таланты. Набор открыт, Белла. Ты получишь силу, свободу и возможность свергнуть власть Договора.

— Какие у тебя конкретно предложения? — спросила я, сделав вид, что заинтересована.

— Основная задача в том, чтобы заразить побольше нужных людей, а затем использовать их, чтобы уничтожить и Вольтури и Договор. Люди узнают о нашем существовании, Белла. Мы — хищники, лучшие в природе. Мы — новая ступень эволюции. Мы на вершине пищевой пирамиды, и это факт. Единственное, что нарушает данный естественный порядок вещей — размер нашей популяции. Ты уже должна была понять — мы умнее, сильнее, живем дольше, мы должны являться правителями системы, а не ее подданными. Люди на это не способны, они уничтожают сами себя. Честно говоря, — он беззаботно пожал плечами, — на власть мне наплевать. Я просто хочу охотиться, как пожелаю. Это моё право крови, так устроена природа. Человеку придется подвинуться, и никакая мораль тут не причем. Ты можешь охотиться на кого хочешь, — лениво добавил он, — лично мне до лампочки. Может, обратишь парочку юных дарований, а они в свою очередь — еще парочку. Мир менять легко. Нужно только осознать, что ты способен на это. Знаю, что ты скажешь, — Джеймс закатил глаза, — мол, я садист и психопат, бла-бла-бла… Мне наплевать на твое мнение. Я по сути не оставляю тебе выбора. Это предложение, от которого у тебя не получится отказаться.

Я смотрела на него уже несколько внимательнее. Нет, он не лидер. И на мир и на порядок ему наплевать. Если бы Договор не мешал лично ему, Джеймс бы ничего не стал предпринимать. Но существующий перечень законов препятствует его желаниям относительно питания, и он решил это изменить.

— Если ты откажешься, я всё равно убью тебя, а потом еще кого-нибудь, кто тебе дорог. Мне нужно твоё согласие, Белла. Если ты начнёшь сопротивляться, я поддамся своим инстинктам и убью тебя.

— Что помешает тебе охотиться на моих родных после моего обращения?

— Ты, — развел руками он. — Я, конечно, ненормальный, но не стану связываться с новообращенной. К тому же… на свете столько аппетитных шеек. Сдалась мне твоя семья, честное слово.

— И ты сможешь остановиться? — недоверчиво спросила я. — То есть, укусив меня, ты сумеешь остановиться, чтобы обратить?

— Элементарно, дурочка, — ответил он и подбросил в ладони ампулу с какой-то маслянистой жидкостью. — Просто сожми это в кулаке.

Я облизала губы.

Времени на раздумья не было. Либо я соглашаюсь, либо я умираю.

— Считаю твоё молчание за знак согласия.

Кровопийца сделал ко мне шаг, а я осторожно двинулась назад. Он улыбнулся. Ищейка бросился ко мне так быстро, что я успела увидеть его боковым зрением, как размытую тень.

В шею мне вонзились клыки. Это оказалось так больно, что немедленно захотелось кричать, но я не смогла. Парализующая тело, страшная боль овладела моим рассудком. Было такое чувство, что шею пилят тупой, ржавой пилой.

Затем я почувствовала, как в грудь мне словно швырнули наковальню — ребра треснули, я не смогла сделать вдох. Сильно ударившись спиной о стену, я упала на пол.

Хватая губами воздух и хрипя, я увидела Эдварда, который сжимал ищейку за шею. Руки ему фиксировал Эмметт.

Впервые я увидела в глазах Джеймса страх…

Ничего не соображая, я каталась по полу, прикладывая дрожащие непослушные ладони к собственной шее. Я услышала голос Розали:

— Не успели… Он укусил ее.

Я услышала рычание Джеймса. Нечеловеческое рычание, почти львиное. Потом — адски громкий треск, похожий на быструю коррозию металлической пластины и звук падения.

— Проклятье, — прошептала Розали. — Назад оба!

Как выяснилось, она закрыла меня собой от Эдварда и Джаспера, которые ненадолго потеряли контроль от запаха моей крови. В воздухе разлился аромат полевых цветов. Розали крепко держала меня за руку.

— Джаспер, держи его!

В ответ раздалось приглушённое рычание.

— Эдвард, приди в себя, — я слышала сдавленный голос Джаспера.

— Что с ним творится? Почему на него не подействовал запах вербенового масла? — с тревогой спросила Розали.

Наконец, спустя какое-то время возни, я услышала голос Эдварда:

— Я в норме… — он закашлляся.

— В норме? Тебе это масло в глотку влить пришлось! — сказала Розали и обернулась на меня. — О, чёрт, мы опоздали. Я не смогу вывести яд, — голос у неё слегка дрожал. — Она погибнет. Придётся ликвидировать её.

— Через мой труп, — прошипел Эдвард.

— Не смотри на меня так! — рявкнула Розали. — Я вас всех изначально предупреждала, что этим кончится. Я говорила тебе, Эдвард, остаться на Аляске и не приближаться к девочке! Хоть кто-то из вас внял голосу разума, кроме Джаспера? Нет. Теперь она погибнет из-за вашего идиотского упрямства! Она обращена Джеймсом и, судя по всему, яда слишком много…

— Можно обойтись без убийства, — резко ответил Эдвард.

— Она права, нет времени разбираться, нужна очистка, — парировал Джаспер. — Таков Договор… Фактически, Беллу убил Джеймс. Эдвард, не делай глупостей. Я понимаю тебя, как никто, но…

— Эдвард, отойди назад, — жёстко отрезала Розали. — Она всё равно погибнет. Яда слишком много, он убьёт её, вены уже темнеют.

— Если дать ей немного моей крови, она выживет, — хрипло произнёс Эдвард.

— Она уже не выживет. Она не будет человеком, — сказал Джаспер. — Послушай… ты должен позволить ей умереть. Оборвать её мучения.

— Я беру на себя ответственность за последствия. Выйдите оба. Вы ничего не увидите, вам не о чём будет докладывать. Оставьте меня с ней.

— Эдвард, ты сделаешь только хуже, — пытался уговорить его Джаспер.

— Ладно, — неожиданно сказала Розали. — Либо он убьёт её, либо поможет обращению. Ставлю на то, что у него не хватит силы воли. Пошли.

Сквозь тёмную пелену я увидела силуэт Эдварда. Я хрипела, утратив возможность говорить. По телу разливался жар. Мне хотелось умолять его закончить пытку.

— Я не могу позволить тебе умереть.

Он с силой порезал себе запястье и заставил меня выпить немного его крови — густой и солоноватой.

— Это поможет тебе выжить.

Затем он склонился к моей шее, и я почувствовала ледяной холод его губ.

Боль в теле вытеснила все мысли. Я помню, что была не против умереть, если смерть значила конец моих мучений.

Увы, меня ждала вовсе не смерть.

========== Сумерки. Часть третья - сквозь агонию ==========

Тут было очень тихо. Моё ослабевшее тело лежало на чем-то жестком. Я слышала журчание воды и чувствовала на лице дуновение ветра.

— Это жестоко…

Не помню, чей это был голос. Не знаю даже, слышала ли я его в действительности или он мне мерещился.

— Но она выживет.

— Как долго она сможет жить без наставника?

— Мы уже всё решили… Оставь ее.

— Гуманнее всё-таки было бы ее прикончить. Ты жесток, Эдвард.

— Прекрати, Розали. Она не умрет.

Слов было много. Они произносились разными голосами в полумгле. Я их слышала или просто достраивала в голове ситуацию?

Слышался шум капели. Наверное, так и бывает весной, когда тает лед… Капельки падали в лужицы воды, и тихий перезвон повторяло эхо.

— Придется сказать ее отцу, что она погибла. Я сам сделаю это…

— Карлайл подготовит отчет. В сущности, он не солжет.

Слова… звучат, но их смысл с трудом до меня доходит, словно я слышу отзвуки фильма, пытаюсь смотреть на всё со стороны. Четыре высоких силуэта в конце тоннеля, густая мгла, вонь, окровавленное тело у ног одного из них. Тело выглядит как-то жалко. Оно лежит в позе эмбриона, волосы падают на ее бледное лицо. Левая щека в крови… Она похожа на покалеченную большую куклу с широко раскрытыми глазами, полными недоумения.

— Прости, Белла.

Это лицо не меняется, когда четыре силуэта исчезают.

Мгла сгущается, усиливается холод, и в теле начинает расти жар. Я очень скоро поняла, что мои руки и ноги скованы тяжелой цепью. Во рту у меня тканевый кляп, приклеенный к лицу тремя широкими полосками скотча.

Впереди меня ждали двое с половиной суток мучений обращения в вампира.

***

Всё начинается с нервной системы. Вирус поражает головной мозг и переходит в спинной. Это первая стадия обращения. Каждая нервная клеточка в теле умрет, заменяясь новой. Тело при этом будет переживать колоссальный шок. Я захлебывалась слюной, слезами и кровью, но не умирала и не теряла сознание.

Затем менялась кровеносная система. Все сосуды — от самого крупного до крохотного капилляра — перерождались, рождая в рассудке новый уровень агонии.

Но самое страшное — оболочки внутренних органов и эпителий. Я была одета, и это усилило мои мучения, когда с меня слезала кожа. Кожа слезала пластами, рвалась, липла к обнаженной мышечной ткани. Моя одежда полностью промокла от выделений. Постоянно рвало, постоянно текли слезы — сначала обычные, потом кровавые. Кровь и слизь стекала из ушей и глаз. Когда менялась роговица, я на время ослепла, но это не имело значения, потому что боль и так ослепила меня.

Я умоляла Бога о смерти, в моей голове не осталось ничего, кроме желания прекратить пытку хотя бы на мгновение. Но я не могла ни уснуть, ни потерять сознание, ни умереть. Я хотела, чтобы хоть кто-то нашел меня и прикончил…

Боль имеет огромное значение для личности человека. С помощью боли личность можно целиком стереть. И я стерлась. По сравнению с тем, что я пережила, не имело значение больше ничего — всё казалось незначительным, пресным лицемерием. Моя личность была выжжена белым огнем.

Когда всё, наконец, закончилось, я провалилась в сон.

Мне ничего не снилось, кроме мглы. Измочаленный, истерзанный рассудок требовал отдыха.

Я открыла глаза и какое-то время не шевелилась, опасаясь возвращения боли. Но ее не было.

Медленно-медленно капала вода. Густые сумерки рассеялись, и я увидела неподалеку от себя канаву. За время пребывания тут мое обоняние привыкло к отвратительным запахам канализации. Я смотрела на волны и не шевелилась, ни о чём не думала. Мокрая, вонючая одежда липла к телу.

Наконец, я пошевелила рукой. Паралич прошёл, на сей раз пальцы меня слушались. В теле ощущалась необычная легкость.

Мне стоило только подумать о том, как выбраться, а руки сжались в кулаки. Я напряглась, и почувствовала, как цепь рвется. Она показалась мне сделанной из глины или пластилина. С недоумением я отбросила от себя измятые куски металла. Мощь и сила, о которых говорил Джеймс, и правда существовали, это даже пугало. Кляп выпал у меня изо рта сам в процессе смены тканей организма.

Потом я сняла с себя одежду. Ходить в ней теперь невозможно, потому что она напрочь испорчена. Я вышвырнула всё, что сняла с себя, в сточные воды и неожиданно увидела черный рюкзак в паре метрах от себя.

«Так они всё-таки не бросили меня?»

Я подошла к рюкзаку и открыла его. Там нашлась моя одежда, записи, деньги и документы, а еще конверт, в котором было написано:

«Не возвращайся домой и с нами тебе лучше больше никогда не видеться. Вольтури должны думать, что тебя убили. Тебе придется скрываться, чтобы выжить. Встретив любого вампира, беги — он может оказаться из клана ловцов или карателей. Постарайся не нарушать правил охоты и будь осторожна. Уничтожь послание.

Если попадешься в ловушку к карателям и не сможешь выбраться, уповай на удачу и постарайся изо всех сил дать понять, что ты не агрессивна и способна повиноваться Договору. Назовись чужим именем и говори, что не знаешь, кто тебя обратил. Если повезет и тебя не поймают на лжи, ты спасешься и сможешь жить в системе. Ни в коем случае не произноси имя Джеймса.

Ни в коем случае не возвращайся домой. Мы с Джаспером сумеем проинформировать твоих родителей о твоей смерти.

Прости меня.

Эдвард».

Сначала я вспомнила лицо своего отца, который прощался со мной, думая, что отпускает меня в Куантико. Он смотрел на меня взволнованно и немножко с гордостью. Он в последний момент увидел во мне личность. Может, тогда он подумал, что я выросла такой упрямой именно в него…

Я вспомнила, как мама плакала, когда меня едва не сбил фургон Тайлера. Она умоляла меня вернуться, называла себя безответственным родителем.

Я их единственная дочь.

Все эти годы я прожила скучно и посредственно. Моя семья ничем и никогда особенно не выделялась, я лелеяла свои амбициозные мечты втайне от родных. Мечты имеют свойство сбываться.

Я ведь говорила Эдварду, что готова к миру, который распахнется мне, если я узнаю о Договоре. Я могла отказаться участвовать в охоте на Джеймса. Я понимала, что должна теперь нести ответственность за это, но в те секунды думала только о родителях и о том, как сильно я их подставила. Мне ясно вспомнились фото на каминной полке в доме отца — все мои школьные фото с классом, свадебные снимки с Рене. После того, как мать ушла, он жил только прошлым.

Интересно, Джаспер способен успокоить и проконтролировать даже чувства, вроде отчаяния от потери единственной любимой дочери? Надеюсь на это…

Я переоделась и немного размялась, привыкая к ощущению бесконечной легкости и силы. Ничего, кроме этого, не изменилось. Правда, если я сосредоточу внимание или сконцентрируюсь, то вижу больше и способна двигаться быстрее. Странно, но ничего по этому поводу я не ощутила, кроме легкого облегчения.

Увидев впереди в тоннеле решетку, через которую стекала гнилая вода в канаве, я направилась к ней. Оттуда веяло соленой водой и чистым воздухом.

Я подошла к решетке и выбила ее рукой. Она с грохотом упала в вечерние сумерки и плюхнулась в мелководье. Я прыгнула следом. Мне открылся вид на огромное озеро. За ним в дымке марева колыхался холмистый, пустынный горизонт. Автострада виднелась далеко слева от меня. Шоссе протекало вдоль голой, песчаной местности, где изредка рос сухой кустарник и кактусы.

Надев на голову кепку и перевязав низ лица банданой, я аккуратно вышла из тени. Главное — не смотреть на солнце. Оно как раз постепенно гасло на западе. Мне было очень жарко, воздух казался сухим и обжигающе горячим.

«Я помню это озеро, мы были тут с классом в походе. Шоссе идет из Финикса на север… Нужно только добраться до указателя».

Не было и речи о том, чтобы оставаться на юге.

Я не использовала свое умение очень быстро бегать, потому что не знала, кто сейчас может меня видеть. Так что я осторожно побрела вдоль берега к шоссе. К тому времени, как я доберусь до Форкса, Каллены покинут особняк.

Мне не верилось, что Эдвард оставил меня. Не верилось, что теперь я сама по себе. Я хотела точно убедиться в том, что мне уготовано. К тому же, старый дом в глубине леса — единственное место, казавшееся мне безопасным и спокойным.

Это чувство вернулось ко мне, ощущение, будто я — тень. Ощущение, будто я тут чужая, не принадлежу никому и ничему. У меня отныне нет ни привязанностей, ни родины. Только стремление бежать и прятаться.

Чувство пустоты, обрушившееся на меня, казалось колоссальным. Словно после конца света я оказалась единственной, кто выжил, и в мире воцарилось бесконечное молчание.

Над головой медленно плыли каскады колючих, ледяных звезд. Солнце быстро зашло за горизонт. Впереди пустыню пронзало асфальтовой стрелой идеально ровное шоссе, ведущее к повороту на Вегас.

***

Мой путь пролегал по прямой сквозь прозрачно просматриваемую местность. При этом на пути мне постоянно попадались небольшие городки и остановки с мотелями. Я не привлекала к себе внимания. На свете полным полно людей, путешествующих на юге автостопом. Это дешево и удобно.

Первые сутки я не думала об охоте. Было странно шагать без устали, рассматривая окружающий пейзаж. В самые жаркие часы дня солнце становилось невыносимо, и я пряталась в первом попавшемся укрытии. Например, часа два могла провести в придорожной забегаловке.

Приближалось время жажды, и я понимала, что лучше мне начать охотиться в здравом уме. Я пока ещё не умею себя контролировать. Если сильная жажда застанет меня в людном месте, я вполне могу кого-то прикончить, потому что большой силой воли я не отличаюсь.

Ночью после первых суток я сошла с шоссе и решила двигаться по пустыне строго перпендикулярно ему. Тут должно обитать немало койотов. Мне совершенно плевать, какова их кровь на вкус. Если я хочу выжить и не хочу, чтобы пострадали люди, придется питаться пока так…

Идти пришлось долго. Я чувствовала себя растерянной. Физический интеллект никогда не был моей сильной стороной. Я не знала об охоте ничего — ни как выслеживать зверя, ни как нападать на него. Я еще не разбиралась в запахах, но неожиданно мне показалось, что в воздухе появился запах псины. Метрах в двухстах от меня стоял, навострив уши, небольшой койот. Я помню, что на людей они почти не нападают и, вообще, дичатся нас. Койот смотрел на меня очень настороженно, а потом неожиданно дал стрекача.

Сначала я растерялась, потому что не представляла, как догнать такое быстрое животное, но неожиданно что-то потянуло меня за ним. Так на побег жертвы реагирует лев.

Я не замечала скорости собственного передвижения, но расстояние между мной и койотом быстро сократилось. Мне показалось, моё тело повинуется какому-то сложному инстинктивному механизму. В глазах мир заволокло мутной, алой пеленой. Я помню, как вонзила клыки во что-то мягкое. Кровь показалась мне отвратительной на вкус, но я никак не могла перестать ее пить и жадно глотала. Я хотела остановиться, но у меня просто не разжимались челюсти, а тело словно перестало слушаться. Теперь я понимала отдалённо, какого рода борьбу с собой переживал Эдвард. Если мне сложно остановиться и перестать пить кровь существа, которая мне даже не очень нравится, то насколько сложно не убить жертву, которой одержимо твоё тело и всё твоё естество?

Когда я пришла в себя, мои руки были в крови, темные джинсы тоже в кляксах, край футболки испачкан в песке и исполосован когтями. Мертвый койот валялся у меня под ногами.

Я судорожно вытерла со рта кровь и огляделась. Никого…

«Кто-то может отыскать тело животного, и укус покажется подозрительным».

Я достала из рюкзака канцелярский нож и исполосовала горло несчастного зверя, скрывая след своего укуса. Не рассчитав силы, я почти оторвала голову от туловища.

Дрожащими руками опустив в песок тело, я шагнула от него прочь. Пить мне больше совсем не хотелось и слегка подташнивало.

Я побрела по песку прочь, обнимая себя руками и дрожа. Меньше всего я хотела убивать живое существо…

Шоковое состояние прошло, когда я дошла до дороги, ориентируясь на крышу огромного амбара впереди. Я торопливо стерла с лица кровь. Затем, пока меня не видят, быстро сменила футболку. Больше сменной одежды не осталось, но кровь на темных джинсах видна довольно плохо.

«Пустынный койот — символ одиночества», — подумала я без какой-либо конкретной цели.

Солнце вставало и заходило за горизонт. Дни слились для меня в один день, время словно сошло с ума. Порой мне казалось, что его не существует. Точнее, теперь я понимала, что единственное, каким образом человек замечает течение времени — с помощью собственной энтропии. Если её убрать, то ощущение времени сильно притупляется. Замерев, я могла наблюдать за течением жизни, но не участвовать в ней. Разрушались камни, шелестел на ветру песок, бились сердца людей, а я осталась вне всего этого. Это могло бы свести с ума, если бы только я серьезно задумалась об этом. Но я не позволяла себе таких вещей.

Спустя две недели я достигла Форкса.

Сердце у меня заныло, когда я увидела знакомую кромку леса и пляж. Как добраться до особняка Калленов я помнила. Совладав с острым, невыносимым желанием появиться дома, я углубилась в лес. Всё время представляла, как обниму отца, попрошу у него прощения и скажу, что теперь он должен притворяться, будто я умерла. Будет трудно всё объяснить ему, но у меня бы получилось.

Я не должна думать об этом. Одно письмо, один единственный намёк на то, что я жива, подвергнет его жизнь опасности. Придётся молчать.

В туманном лесу Форкса Эдвард сообщил мне о Договоре и показал свою истинную природу. На свету правда уродлива. Воистину.

Особняк Калленов выглядел так, словно никто не жил там долгое время. Дом казался давно заброшенным. Во дворе ни одной машины.

Я собиралась просто выломать дверь, но неожиданно поняла, что она не заперта.

Если бы моё сердце могло в тот момент биться быстрее, у меня была бы тахикардия. Я вошла на порог и огляделась.

Они оставили тут всю мебель. Здесь оказалось довольно душно, пахло старой древесиной. Я не чуяла тут никого живого. Только подойдя к лестнице, я почувствовала, что не одна. Тут есть еще один вампир…

Облизав губы, я заставила себя как можно более осторожно и бесшумно красться наверх. Я помнила, где находится спальня Эдварда и собиралась попасть туда. Не похоже, что пришелец замечал меня. Не дыша и медленно крадучись, я подобралась к двери в его спальню и аккуратно приоткрыла дверь. Я увидела все ту же келью вампира, привыкшего к уединению и минимализму в обстановке.

Это был не Эдвард. Рыжеволосая девушка сидела на полу спиной ко мне, совершенно меня не замечая. Я оцепенела — «Виктория!»

Она перебирала какие-то листы бумаги, которые нашла в кладке пола. Я не знала, что делать. Почему она не замечает меня? Или только делает вид?

Я сделала еще шаг. Виктория не обращала на меня внимание. Играет со мной?

Я облизала губы и переступила порог комнаты.

Она действительно не видит меня?

— Не двигайся, — как можно более холодно произнесла я. — Новорожденные, говорят, очень опасны в бою.

Я блефовала. Мне было невероятно страшно.

Виктория подскочила, словно ужаленная, и уставилась на меня столь же перепугано, сколь, должно быть, смотрела на нее я.

— Ты выжила… — прошептала она, округлив глаза.

— Определенно, — ответила я осторожно. — Ты тоже.

Она неожиданно горько хмыкнула:

— Я бросила свою сестру и оторвалась от неё, когда Эдвард загнал нас в ловушку. Джеймс обратил тебя?

— Как видишь.

— Я отговаривала его… — пробормотала Виктория. — Я всегда берегла его от опасностей. В этом и был мой смысл. Ты знаешь, что такое — потерять смысл? — вымученная улыбка мелькнула на её бледных губах. — Ты ещё не знаешь, что такое боль, хоть ты и пережила обращение в упыря.

Я молчала, не представляя, что сказать на это.

— Ты пришла меня убить, малышка? — спросила Виктория.

— Я никого не хочу убивать.

Она рассмеялась:

— Боже, какой бред. Ты вампир, и ты будешь убивать. Это непривычно, — задумчиво добавила она, — но ты обязательно с этим смиришься. Знаешь, это только по началу люди воспринимаются тобой, как равные. Но потом ты начнёшь относиться к ним, как к ягнятам. Это неизбежно. Разница в системе питания всё меняет.

Я нахмурилась. Почему она не нападает и не бежит?

— В тебе течет его часть. Он создал тебя, — произнесла Виктория, глядя на меня с ненавистью. — Я не могу тебя уничтожить, — затем она посмотрела на листы бумаги у себя под ногами. — А это для тебя…

— Для меня?

— Эдвард сентиментален, кто бы мог подумать? Знаешь, он довольно подробно описал всё, что чувствует. Трогательно.

Я с тревогой взглянула на листы бумаги.

— Я не способна отобрать их у тебя, ты всё равно отнимешь, — холодно произнесла Виктория и улыбнулась: — Хочешь почитать?

— Что ты тут искала? — спросила я.

— Их след… — произнесла Виктория. — Они убили мою сестру и моего возлюбленного, защищая их идиотский Договор. Можешь попытаться остановить меня, но я сбегу. Может, ты и сильна, но довольно неуклюжа.

— Ты не справишься с ними в одиночку.

Она молчала.

— Тебя просто убьют, — добавила я.

— Так ты за меня беспокоишься? Это так мило, — издевательски протянула она. — Меня от тебя тошнит. Меня тошнит от этого мира…

Виктория собралась уйти, но мне не хотелось отпускать ее. За две недели она являлась первым существом, с которым я могла свободно общаться и не притворяться.

— Постой…

— Не рекомендую тебе за мной следовать, — прошипела она. — Я не боюсь тебя. Может, ты и сильна, но я гораздо более ловкая. Очухаться не успеешь, как я отгрызу твою голову. Мне и так слишком сильно этого хочется.

Она открыла окно и очень быстро исчезла.

Ненавидела меня, но и убить не могла. Я — то единственное, что осталось от человека, которого она, вероятно, любила.

Я посмотрела на листы у себя под ногами. Их трепал ветер.

«Всё-таки почему она не заметила меня, когда я к ней подкрадывалась? Она умеет чуять слежку лучше всех прочих вампиров…»

Даже если у Виктории был ответ на этот вопрос, она предпочла не давать мне его.

«Если ты всё-таки пришла сюда, значит, я правда научился немного предсказывать твоё поведение. Прогресс, пусть и запоздалый.

Я знаю, тебе хочется пойти за нами, отомстить или проверить, как там родители, но каждая из таких попыток для тебя чревата смертью.

Ты сказала, что любишь меня, помнишь? Я не был способен ответить на эти чувства. Возможно, мне слишком много лет. Или я просто слишком многих убил. Так или иначе, но дыра в моей груди определенно больше, чем возможность любить. Так мне казалось. Потом возникло любопытство, интерес. «Какой забавный ребёнок, — думал я. — Какая она странная, сумасшедшая и смешная».

Я никогда и никого не оберегал. Оберегать тебя — было любопытным опытом. И в процессе я понял, что твоя жизнь мне дорога. И становится дороже с каждым днём. Я пытался предотвратить возникновение моих чувств к тебе. Я пытался выстроить для тебя шаблон. Он был важен, потому что я не переношу предсказуемых и скучных людей. Люди — моя страсть, я тебе говорил. Я вечно читаю мысли, и по-настоящему близких, интересных для меня просто не существует.

Я с некоторым презрением отношусь к спонтанной любви или любви с первого взгляда, как принято ее называть. Она ослепляет, длится какое-то время, перерастает в лучшем случае в хорошую привычку или еще реже — в уважение. Но оба человека далеко не всегда при этом отдают себе отчет в том, почему любят друг друга, безусловно принимая себя такими, какие они есть. Это мышление животных, и я никогда не видел в этом ничего романтичного, потому что в глупости нет романтики.

Я не был способен влюбиться в простую девушку, представляющую из себя пустое место с красивыми глазами, потому что не размениваюсь по мелочам. Красивые сказки о том, как никчемность, страдающая по поводу своего самоуничижения, неожиданно получает в награду богатого принца, всегда вызывали во мне только презрительную улыбку. Держу пари, ты считаешь так же. Рассказы о том, как двое «просто полюбили друг друга, и всё» были реалистичны, но внушали сострадание по отношению к тем, о ком они сложены, потому что эти рассказы напоминали истории о гипнозе, гадалках и вере в астрологию.

Я полюбил тебя, когда увидел твою реакцию на Договор. Ты металась в кошмарном сне у себя на кровати. Я больше не видел в тебе ребёнка, только взрослое существо, полное отчаяния. Отчаяния настолько сильного, что оно способно тебя убить. Какое сердце нужно иметь, чтобы так воспринимать мир?

Отношения между человеком и вампиром противоестественны и запрещены. Стоило мне только на миг позволить себе искреннюю нежность к тебе, и инстинкт мог убить тебя. Даже единственный поцелуй дался мне невероятно тяжело.

Я отдаю тебе свой дневник. Он полезен тем, что в нём ты найдешь ценные для себя советы по охоте, маскировке и самозащите. Используй его страницы с умом и никому никогда не показывай. Лирики там немного, я не умею вести такого рода записи. Надеюсь, он будет тебе полезен.

Меня отговаривали оставлять тут своё послание. Розали опять твердила, что я подставляю семью, ведь если записи найдет кто-то другой (каратель, возможно), то ты и я будем в опасности. Но мне почему-то кажется, что ты обязательно придешь сюда».

Я медленно порвала это письмо, села на пол…

Вампиры, наверное, не плачут. Меня трясло от рыданий, но я не смогла выдавить из себя и слезинки.

В окно стучался тонкими ветвями каштан, по стеклу барабанил дождь. В мире отныне царила бесконечная, глубокая, беспощадная тишина… Молчание. Сгущались сырые сумерки. Густой лес выл ледяными ветрами в кронах своих деревьев. Я в нём осталась навек. Я навек осталась в сумраке — между жизнью и смертью, между ночью и днем, между вечностью и безвременьем. Здесь никого не осталось, кроме меня и моих демонов.

Забирая с собой дневник и оглядываясь, я нашла в царящем вокруг лёгком беспорядке нечто странное. Этой вещи никак не могло здесь быть, так как я не приносила её сюда. На полу у стола валялась моя книга по социальной психологии. Та самая «Эффект Люцифера» — потрёпанная, исписанная моими комментариями. Книга, с которой всё началось. Её я читала на перемене, когда со мной заговорил Эдвард Каллен. На уроке биологии. В тот же день он сказал мне — если у тебя есть вопросы, добивайся ответов на них.

Я медленно подняла книгу и полистала её. Из страничек выпал маленький лист, на котором значилось печатными буквами: «Там, где ты увидела смерть».

Эта фраза, вырванная из контекста, ни для кого не имела значения, но и сама книга и фраза прямо указывали на район в Порт-Анджелесе, когда Эдвард при мне прикончил пятерых человек.

Я смяла в ладони бумажку, схватила с собой книгу и выбежала из дома.

Если бы Эдвард просто исчез, оставив меня, это бы значило, что он покоряется Договору, как и весь клан Калленов. Это значило бы, что моя любовь к нему — ошибка, потому что он ничем не отличается от других. Именно это я и пыталась пережить, сидя там на полу и осознавая, что он предпочёл следовать Договору, нежели попытаться дать о себе знать. Мне безразлично, отвечает он на мои чувства или нет. Если Эдвард такой же, как все — я задушу в себе любовь к нему, как заразу.

Я понятия не имела, как искать тот тупиковый переулок в Порт-Анджелесе. Помнила только, что там много автомастерских, гаражей. Мне вспомнились несколько вывесок, и я решила ориентироваться на них.

Добравшись до города, я спросила у одного из местных, как добраться до запомнившейся мне мастерской. Глупо предполагать, что всё это время Эдвард ждал меня там, но я надеялась отыскать какой-то намёк на то, где он может сейчас находиться.

Город шумел жизнью и очень сильно нервировал. Напялив на себя солнцезащитные очки и натянув на голову капюшон, я шла к мастерской. Солнце ещё не село, но было облачно, так что по большей части я оказалась защищена от риска раскрыть себя.

Я старалась идти не слишком быстро. Каждый мой шаг отдавался в теле с напряжением, когда я старалась контролировать скорость собственного передвижения. Больше всего раздражал запах людей. Создавалось впечатление, что я нахожусь в кондитерской лавке, где много вкусных пирожных. Меня тошнило при мысли, что я могу захотеть выпить человека, но я понимала, что ещё немного такого существования, и люди станут восприниматься мной автоматически, как пища. Я старалась отдалить от себя этот момент, как могла.

Наконец, я дошла до тупикового переулка, но здесь оказалось пусто. Изредка на улице показывались прохожие, но никто из них не замечал меня.

Я ждала до заката. Сделалось темно, на улицах зажглись фонари, но я всё прекрасно видела. Солнце зашло, и мне стало легче дышать. Я сняла очки и капюшон. Затем осознала, что всё это время была практически неподвижна.

Я не услышала, как за спиной у меня опустилась тёмная тень, но почувствовала слабый запах и обернулась. Эдвард смотрел куда-то сквозь меня. Он огляделся, по всей видимости, меня не замечая, и мне пришлось помахать ему рукой, чтобы он, вздрогнув, перевёл на меня взгляд.

— Как ты смогла так прокрасться? Я тебя не видел.

— Не знаю. Я всегда умела быть незаметной, — ответила я прерывисто. — Я прочла письмо, нашла книгу…

Он прервал меня и крепко прижал к себе. Я ответила на это объятие и закрыла глаза.

— Наконец-то могу обнять тебя, не испытывая желания убить тебя, — прошептал он.

Какое-то время мы молчали, стоя в этом переулке. Он заглянул мне в глаза, погладил по щеке. Теперь его движения были лишены скованности, напряжения.

— Слушай. Официально — я на охоте, — заговорил Эдвард. — Никто не знает про то, что мы видимся. Розали знает лишь о письме.

— На ваш след попытается выйти Виктория, она одержима мыслью вас прикончить, — сказала я.

Помолчав, Эдвард вздохнул:

— Это самоубийство. Думаю, она сама это понимает. Не думаю, что стоит о ней беспокоиться. Главное, что теперь нам придётся бежать.

— Бежать? — удивилась я.

— Зачем, по-твоему, я пришёл к тебе? — спросил Эдвард. — Чтобы трогательно обниматься? Я пришёл, потому что я больше не стану защищать Договор. Нам обоим придётся скрываться.

— Проклятье, Эдвард! У тебя есть возможность жить со своим кланом, ты ещё можешь вернуться. Если тебя поймают, то казнят! — разозлилась я. — Спасибо, что пришёл ко мне. Мне было это нужно, но теперь…

— Помолчи, — нахмурился Эдвард. — Я всё продумал. С моим кланом всё будет в порядке. Я не вмешивал ни одного из них в свой план. Их будут допрашивать и, вероятно, отправят за нами в погоню, но это произойдёт нескоро. У нас есть фора времени. С одной стороны, так я привлеку внимание к себе. С другой — я прекрасно умею прятаться. Но прятаться придётся постоянно, потому что среди клана Вольтури есть вампир по имени Деметрий. Это совершенная ищейка. Сонастроившись с мыслями любого человека или вампира, он будет выслеживать его по всему земному шару. Правда, для сонастройки ему нужно как можно больше знать о человеке, а ещё лучше — видеть его лично хоть раз. Деметрий ни разу не видел меня, но, разумеется, сможет отыскать меня, если постарается. Когда это случится, за нами отправят карательный отряд…

— Почему они не использовали его, чтобы поймать Джеймса? — спросила я.

— Потому что Деметрий занимается отделом контроля популяции вампиров и оборотней. Он постоянно находится в работе и при этом координирует свой отдел. Было бы странно использовать его всякий раз, когда кто-то нарушает правила. К его помощи прибегнут не сразу, но прибегнут обязательно, — ответил Эдвард. — И я готов к этому. Что я умею, так это контролировать свои чувства и мысли, иначе Джаспер бы догадался о моих планах.

— Эдвард, ты подвергаешь нас обоих опасности…

— Договор тебя устраивает? — резко спросил он. — Ты говорила, что зла на тех, кто покорен ему. Ты говорила, что тебя злят люди, идущие на поводу у системы. Мы можем попытаться изменить это.

— Я понятия не имею, как, — ответила я.

— Мы обсудим это позже. Сейчас нам лучше как можно скорее покинуть Порт-Анджелес и достигнуть моего убежища. Есть вероятность, что пока это единственное безопасное место в мире для нас обоих. Белла, — он говорил уже на ходу со мной, — я привык быть покорным. Я сделался ленивым, разочарованным. Твоё появление, твои мысли и твоя реакция на происходящее растормошили меня из этой спячки. За это я и полюбил тебя. Ты вернула мне мой смысл.

— Ты хочешь сломать систему, — я нервно усмехнулась, — но это та ситуация, когда внезапно появляются герои и начинают революцию, в то время, как толпы просто идут на поводу у обстоятельств. Эдвард, интеллектуальная революция случится не с подачи двух героев, а с подачи каждого человека в отдельности. Когда каждый проснётся и осознает, что он не скот. Что он имеет право не убивать, если ему приказывают. Он имеет право следовать не закону, а принципам собственной совести, потому что ему не нужен страх, чтобы оставаться человеком. И таких людей по факту очень мало. Люди цивилизованны только до тех пор, пока их сдерживает ядро закона. Убери полицию, рамки, тюрьмы, и люди станут животными.

— Я не беру в расчет животных, — сухо сказал Эдвард. — В ходе этой революции выживут только люди, Белла. В ходе той революции, которую мы создадим, выживут только разумные.

— Ты безумен, — улыбнулась я. — Мы оба погибнем…

— Нет, — твёрдо ответил Эдвард. — Иначе бы меня с тобой не было сейчас.

Мы быстро шагали через весь город и разговаривали. Впервые в жизни я чувствовала себя свободной. Эдвард, вероятно, тоже. Ему доставляло удовольствие касаться меня, обнимать, не боясь ни причинить боль, ни убить. Я ещё не знала, что он задумал, но понимала, что это нечто грандиозное. Он не поведёт народ за собой, как какой-нибудь политический лидер и не станет строить из себя миротворца. Он обойдётся без сект и тайных обществ. По его улыбке — по улыбке сфинкса — я понимала, что его революция произойдёт естественным путём, в котором не будет заговоров и попытки подорвать экономику мира.

Эдвард способен на такую революцию и без меня. Я лишь напомнила ему, кем он является. Кем являемся мы все на самом деле — самостоятельными от системы, мыслящими, разумными, цивилизованными существами. Мы ненавидим солдатскую форму и не подчиняемся приказам убивать друг друга. Мы не верим пропаганде и смеёмся над ней. Мы нарушаем закон, но мы не делаем ничего, что идёт вразрез с нашей совестью. Это и значит являться свободным, разумным человеком, который правит системой. Потому что так и должно быть. И если таких, как мы, будет меньше, мир рухнет, и это крушение заслужит каждый в отдельности человек, посмевший считать себя бесправным животным.

Во всяком случае я в это верила. Мы оба верили в это. Я знаю, что так думал и Карлайл, и Розали, и Джаспер и большинство моих знакомых. Я знаю, что так же мыслит множество людей, которые ходят мимо меня по улице. Просто они спят, они забылись, отчаялись и чувствуют себя одинокими,беспомощными. Очень скоро, надеюсь, они поймут, что на самом деле никогда не были одиноки.

========== Послесловие ==========

У книги нет продолжения, потому что уже давно я пишу роман именно на тему того, как именно два человека без больших денег и связей способны сломать систему практически без крови. Мне нравится социальная психология, меня вдохновляют проблемы общества и я люблю ломать клише — это ещё одна причина, по которой “Сумерки” переписаны именно так.

Тем не менее я не вполне довольна своей работой хотя бы потому, что большая часть книги – треклятые диалоги. Но я не планировала переписывать сюжет, я задумала именно редакцию в том виде, в котором бы она меня устроила. В оригинале Сумерек большая часть книги тоже диалоги. С тем отличием, что там диалоги… другие и на другие темы. Так что, в целом, сюжет в редакции тоже, мягко говоря, не насыщенный. Как я и говорила, повествование неторопливое, и тут много размышлений. Мне это не очень нравится, но читать это лично мне интереснее, чем оригинал.

Все мои персонажи, на самом деле, страдают некоторой одинаковостью, но меня это нимало не парит, потому как на данный момент эти персонажи — то, что вдохновляет меня. Поэтому все они интересные люди с внутренним стержнем личности. Все они так или иначе воины. И сейчас период, когда я хочу писать именно о них.

Как и было сказано, я обожаю клише в литературе, мне нравится их ломать. Сломать образ гламурного вампирского мальчика, сломать идею о забитой серой мышке, которой вечно требуется защита и парень под боком, сломать образ их любви и поставить что-то новое, необычное, показать, что клише тоже можно показать под любым углом.

В книге любовь стоит на втором плане. На первый план выступают сумерки человеческого разума, рождающие чудовищ. Поэтому много мыслей о демоничности социальной системы, которая удерживает людей. Этому уделено так много времени и отдан главный мотив книги, потому что это и есть описание сумерек, в которых блуждает наше общество. Белла — обычная девушка, которая впервые увидела суть этих сумерек и встретила Сфинкса, посредством которого пришла к истине и заплатила за это.

Изначально оригинальные “Сумерки” — сказка на современный лад. Я больше не люблю сказки и не пишу их.

Я удалила много своих работ и не только на этой страничке по той простой причине, что я больше не способна писать хорошие сказки, в которых обязательно побеждает добро. Я видеть их больше не могла. Мне отныне хочется писать что-то более резкое, как можно более чётко сопряжённое с реальностью, даже если это мистика с волшебниками, вампирами или феечками. Местами я откровенно пыталась добиться гипер-реализма и рада, если кое-где мне это удалось. Может быть, я вернусь к своим сказкам, но произойдёт это, увы, нескоро.

Послесловие написано с целью предупредить возникновение возможных вопросов по поводу странной интерпретации.

Всем, кто читал до конца — спасибо большое. Простите, если вы потратили время зря. И рада за тех, кто понял книгу хотя бы немного так же, как я.