Пион не выходит на связь [Александр Леонидович Аввакумов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Пион не выходит на связь
Пролог
Февраль 1941 года. Берлин. Адмирал Канарис ехал в машине и внимательно всматривался в лица прохожих, которые шли по улицам города. Многие из них держали в руках зонты, пытаясь укрыться под ними от дождя, перемешанного со снегом. Заряд непогоды взял в плен этот огромный серый город еще вчера вечером и, похоже, не пытался снижать свою активность. Серые свинцовые облака, нависшие над Берлином, были очень схожи с внутренним состоянием адмирала. Сегодня утром он был принят фюрером. Встреча проходила в его берлинской ставке. Помимо фюрера, на совещании присутствовали: Кейтель, Геринг, Борман, Гиммлер и Геббельс. Адмирал подробно доложил им об окончательном формировании двух украинских батальонов «Нахтигаль» и «Роланд», общей численностью в 800 человек. Гитлер улыбался, чувствовалось, что у него отличное настроение. Вождь явно был доволен докладом адмирала, поэтому беспрестанно шутил и смеялся. Лишь один человек сидел с хмурым выражением лица и за все это время ни разу не улыбнулся. Как вы хотите использовать эти батальоны в предстоящей войне с Советами? – поинтересовался у адмирала фюрер. – Мне докладывал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, что эти украинцы, в лице Степана Бандеры и Романа Шухевича, рассчитывают на провозглашение независимого государства Украина? Это правда, адмирал? Гитлер улыбнулся своими тонкими губами и посмотрел на Генриха Гиммлера. – Мой фюрер! – выдержав секундную паузу, произнес адмирал. – Как говорил пролетарский вождь Ленин, каждая нация имеет право на самоопределение и государственность. Это – давняя мечта украинских националистов, и они живут ею несколько последних десятков лет. Наше дело пообещать им государственность, пусть эта несбыточная мечта и поведет их в бой с большевиками. Все заулыбались, и только рейхсфюрер СС Гиммлер продолжал, молча, слушать этого убеленного сединой человека. Каждый из них ненавидел друг друга, но это не мешало им улыбаться и делать все, чтобы скрыть свои тайные мысли. Канарис считал шефа СС выскочкой, который пробрался к власти по головам поверженного им Рема и его штурмовиков. Адмирал представлял военную разведку, которая являлась элитой вермахта, и поэтому ему было крайне неприятно услышать из уст Гитлера какие-то сомнения, высказанные со слов шефа СС. Адмирал хотел еще что-то добавить по этому вопросу, но, видя, что фюрер не готов его слушать, замолчал. – Сейчас, адмирал, меня больше волнует другой и более важный вопрос, чем государственная независимость Украины. Вы и ваши люди должны предпринимать все, чтобы ослабить военную и политическую мощь СССР. Диверсии на крупных предприятиях и оборонных объектах должны стать повседневной и повсеместной работой ваших людей. Я хочу, чтобы земля горела под ногами русских еще до того, как первый немецкий солдат перейдет границу рейха и СССР. Вы поняли меня, адмирал? Я не только хочу, но и требую от вас, как от руководителя «Абвера», чтобы вы сделали это! Фюрер выдержал паузу и снова посмотрел на Гиммлера. В этот раз рейхсфюрер улыбнулся ему. Все, кто находился в зале совещания, повернулись в сторону Гиммлера. – Хорошо, мой фюрер! – чеканя каждое слово, произнес Канарис. – Я обещаю вам, что в самое ближайшее время вы услышите о наших победах. Я наводню всю эту страну своей агентурой и диверсантами. – Буду надеяться, что ваши слова не разойдутся с действиями ваших людей. Вы знаете, адмирал, меня очень интересует новая русская военная разработка. Я имею в виду их реактивный миномет. Как мне докладывал на днях Гиммлер, порох к этим минам производит лишь один русский завод, который находится в Казани. Вы, слышали об этом? Я требую от вас и ваших людей, чтобы вы уничтожили этот завод. И меня не интересуют подробности, как вы это сделаете. Вам понятен мой приказ? Фюрер развернулся и направился к двери, около которой застыли два высоких эсэсовца. Тяжелая массивная дверь из дуба бесшумно раскрылась, и фигура фюрера исчезла в ее проеме. Собравшиеся на совещание руководители рейха стали медленно расходиться. Последним, кто покинул этот кабинет, был Канарис.***
Адмирал не любил это время года, а если быть точнее, эту промозглую сырость, которая заставляла его кутаться в кожаный плащ, утепленный меховой подкладкой. Сейчас, глядя на потоки воды, которая бурлила около сточных колодцев, он невольно повел плечами. Сырость, словно тайный и хитрый враг, болезненно ударила по суставам ног. «Только не хватало еще заболеть», – подумал он, укрывая колени шерстяным пледом, заботливо прихваченным его адъютантом. Он с отцовской благодарностью посмотрел на сидевшего, на переднем сиденье молодого белокурого офицера. – Курт! – обратился он к адъютанту. – По приезде пригласите ко мне всех руководителей разведшкол, отделов и командира полка «Бранденбург-800». Офицер вынул из кармана кителя записную книжку и записал поручение Канариса. – Господин адмирал! Во сколько начало совещания и какова будет повестка? – поинтересовался он, обернувшись лицом к адмиралу, но тот промолчал. – Будут еще какие-то указания, господин адмирал? Он служил у Канариса третий год и хорошо усвоил все его привычки. Молчание своего шефа он расценил не иначе, как то, что других дополнительных указаний не будет. Машина медленно въехала в ворота замка и плавно остановилась около входной двери. Офицер выскочил из машины и открыл заднюю дверь черного «Опеля». Канарис вышел из машины и, взглянув на серое небо, из которого продолжала сочиться влага, направился к двери, которую услужливо открыл ему Курт. Вечером в замке собралось около трех десятков офицеров. Они стояли кучками вокруг большого овального стола и о чем-то беседовали. Адмирал вошел неслышно. Увидев его, офицеры вытянулись по стойке смирно и выбросили правую руку в нацистском приветствии. Канарис поморщился. Все офицеры хорошо знали, что он не любил это приветствие. Адмирал, прошел через зал и сел в большое кожаное кресло. Окинув собравшихся офицеров острым, как лезвие ножа, взглядом, он кратко доложил о своей встрече с фюрером, о поставленных им перед разведкой задачах. Затем Канарис отпустил офицеров. Когда они направились к двери, он попросил задержаться одного из них. – Полковник Шенгарт, задержитесь на минутку. Полковник направился обратно к столу. Оставшись с ним один на один в кабинете, адмирал подошел к окну и отодвинул плотную штору. Капли дождя по-прежнему монотонно стучали в стекло, разбиваясь на сотни мелких брызг. Полковник стоял, ожидая, когда руководитель немецкой военной разведки обернется в его сторону. Но Канарис стал говорить, не оборачиваясь к нему. – Карл, мы знаем друг друга несколько десятков лет. Я верю тебе, как себе. Меня заставило обратиться к тебе лишь одно обстоятельство. Насколько я знаю, у тебя в Казани успешно действует твоя разведывательно-диверсионная группа. – Да, мой адмирал, вы правы. Группа успешно действует уже более года. – Это хорошо. Я приказываю тебе, Карл, уничтожить в Казани пороховой завод. Такой приказ я сегодня лично получил от фюрера. Чем быстрее ты выполнишь этот приказ, тем лучше. Канарис замолчал, обернулся и посмотрел на своего старого и преданного друга. – Мне не нужны твои обещания, – продолжил адмирал. – Я знаю, что ты сделаешь все, чтобы выполнить этот приказ. И еще, Карл, мне кажется, что у тебя работает человек Гиммлера. Похоже, он подкинул эту мысль фюреру. – Я все понял. Если этот человек действительно существует, то я вычислю его и уничтожу. Адмирал улыбнулся и протянул полковнику руку. Они пожали друг другу руки, как в старые добрые студенческие годы. Полковник развернулся и вышел из кабинета. Канарис снова повернулся к окну. Около освещенного выхода из замка он увидел полковника, который садился в автомашину. «Только при встрече с друзьями юности ощущаешь неумолимый бег времени», – подумал он и задвинул штору.Выпьем за тех, кто командовал ротами, Кто замерзал на снегу…
Часть первая
Начало мая 1941 года. Казань. Тарасов свернул свои удочки и, достав из воды садок, посмотрел на пойманную им рыбу. «На уху хватит», – подумал он и, представив себе, как удивится жена принесенной рыбе, невольно улыбнулся. Стараясь не шуметь, он не торопясь двинулся вдоль берега. Александр любил посидеть в утренние часы на берегу Казанки и половить окуньков и карасей. Сегодня ему не очень повезло. За три часа, проведенных на берегу реки, он так и не испытал чувство радости от рыбной поклевки, когда одна поклевка идет за другой. Несмотря на конец апреля, утро было солнечным и теплым. До железнодорожного моста через речку оставалось метров сто, когда его внимание привлекла группа мужчин, которые на небольшой лодке стояли около одного из пролетов железнодорожного моста. «Странно. Что они там делают? – подумал он. – Разве они не знают, что нельзя причаливать к опорам моста? А может, мужчины не местные, ведь все живущие в Адмиралтейской Слободе и Игумново хорошо знают об этом. Надо будет предупредить, что их ожидают большие неприятности, если их заметят сотрудники охраны завода или путевой обходчик». Он подошел ближе. Люди в лодке продолжали находиться под мостом, не обращая на него абсолютно никакого внимания. Присмотревшись, Тарасов заметил еще одного человека, которого он до этого не видел. Тот стоял на бетонном пролете и что-то укладывал у основания железной фермы, которая опиралась на пролет. Этот мужчина был одет в форму сотрудника НКВД. «Может быть, какие-то военные учения? – первое, что пришло ему в голову, – Но почему все это проходит в отсутствие каких-либо наблюдателей? Нет, здесь что-то не так». Александр укрылся в прибрежных кустах тальника и продолжил наблюдение. Он прошел финскую войну, на которой ему приходилось неоднократно наблюдать за саперами во время минирования ими мостов и дорог, и он мгновенно понял, что делают эти неизвестные люди в лодке. Мост, связывающий два берега Казанки, проходил в непосредственной близости от порохового завода, и удачный подрыв вагонов с продукцией завода мог не только полностью разрушить это инженерное сооружение, но и вызвать большую аварию на самом предприятии, вплоть до его взрыва. Тарасов закрыл на миг глаза и отчетливо представил последствия этого взрыва. Сомнений не было, перед ним были диверсанты. «Что делать? – промелькнуло у него в голове. – Бежать в НКВД? Но это далеко, а вдруг они взорвут мост, пока он туда бежит?» Он увидел, как в лодку по веревке спустился третий мужчина, что был в форме сотрудника НКВД. Лодка, отойдя от железнодорожного пролета, направилась к берегу. «Нужно захватить кого-то из них, – решил он, рассматривая людей в лодке, – но как? Ведь у меня, кроме удочек, ничего нет. А вдруг они вооружены?» Пока он рассуждал, лодка подошла к берегу и уткнулась носом в кусты. Двое мужчин выпрыгнули из лодки и посмотрели по сторонам. Они находились буквально в нескольких метрах от притаившегося в кустах Александра, поэтому он хорошо слышал, о чем говорят эти люди. – Вот что, – произнес один из них, обращаясь к третьему, который до сих пор сидел в лодке и держал в руках весла. – Запомни, подорвешь мост, когда получишь конкретное время от «Учителя». Он сообщит тебе дату и время. Понял? – Понял, Пион. Взорвать мост в указанную дату и время. А когда он мне сообщит? Пион громко выругался матом. – Как только, так сразу. Понял? Связи со мной не ищи, я сам найду тебя. Мужчина кивнул и, оттолкнувшись веслом от берега, заработал веслами. Он греб умело и мощно, что говорило о том, что он достаточно опытный гребец. Лодка быстро исчезла за поворотом реки. Проводив его взглядом, мужчина поправил на себе форму работника НКВД и стал подниматься вверх по крутому склону берега. Вслед за ним стал подниматься и его напарник, держа в руках удочки.***
Тарасов шел за мужчинами, делая вид, что просто возвращается с рыбалки. Он старался держаться на расстоянии и не попадать в их поле зрения. Неожиданно они разошлись в разные стороны. «За кем идти? – размышлял он. – За тем, кто в форме, или за тем, что с удочками?» Пока он размышлял, наблюдая издалека за диверсантом в форме, из подворотни вышел мужчина с удочками, и они снова вместе продолжили свой путь. «Похоже, тот, что с удочками, проверял наличие слежки за Пионом, умно придумали – почему-то подумал он. – Выходит, тот, что в форме, у них главный». Они подошли к конечной остановке трамвая и стали о чем-то разговаривать. Наконец мужчины пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Один из них – Пион, направился в обратную сторону, а второй – в сторону улицы Большая. Недолго раздумывая, Александр пошел за тем, кто пошел на улицу Большую. Мужчина шел спокойно, не оглядываясь по сторонам, походка его была стремительной и уверенной. Он здоровался с попадавшими ему навстречу людьми, жал руки мужчинам, провожал взглядами женщин. Все это говорило о том, что он давно здесь живет и знает многих людей не только в лицо, но и по именам. «Почему я его не знаю? – спросил Тарасов сам себя. – Ведь я практически знаю всех мужчин, живущих в Слободе. Он, наверняка, появился здесь, когда я был на финской войне». Мужчина остановился около витрины магазина и стал рассматривать продукты, которые были выложены между стекол. Александр сразу же догадался, что мужчину мало интересовали товары и цены на них, он просто проверялся, ведь в отражении стекла, он хорошо видел практически всю улицу. «Вот сволочь, – невольно подумал Тарасов, – выходит, боится, если проверяется. И сколько он будет крутиться по этим улицам?» Мужчина, словно услышав его мысли, достал из кармана брюк металлический портсигар и, взяв из него папиросу, закурил. Посмотрев по сторонам, он остановил пробегающего мимо него мальчишку и что-то сказал ему. Пацан в ответ кивнул головой. Незнакомец расстегнул карман куртки и, достав оттуда сложенный листок бумаги, протянул его мальчишке. Тот взял записку и стрелой помчался куда-то через Дудоровский садик. Мужчина, увидев лавочку около небольшого дома, присел на нее. Мальчишка вернулся через минуты три. Подойдя к мужчине, он, протянул ему записку и, получив от него мелочь на мороженое, побежал дальше. Мужчина прочитал содержимое записки и, смяв ее, бросил в урну. Затем он остановил легковую машину и, сев в нее, уехал. Александр был не на шутку расстроен, так как не предполагал, что тот воспользуется автомашиной и вот так легко уйдет от него. Перекурив, он решил пойти в НКВД и рассказать им все, что видел. Он зашел к себе домой и, поставив удочки в угол чулана, начал переодеваться. – Саша! Ты куда собрался? – поинтересовалась у него жена. – А как же завтрак? – Извини, Наденька. Мне нужно кое-что сообщить работникам госбезопасности. – О чем, Саша? – удивленно спросила она. – Что ты им хочешь сообщить? Не пугай меня, ради Бога. Ты что, не знаешь, что это за контора? Туда всегда двери открыты, а вот оттуда…,– она не договорила и посмотрела на него так, словно навсегда прощалась с ним. – Ты бы, Саша, о детях подумал. Что я с ними буду делать, если ты оттуда не вернешься? – Ты что, Надежда? Наслушалась страшилок от людей? Ты хочешь сказать, что наш сосед Сашка Горшков тоже людоед? Ведь он работает в НКВД. Так что нечего меня хоронить раньше времени. Там хорошо знают, в отличие от нас с тобой, кто враг, а кто – нет. Он вышел из дома и не торопясь направился в отдел милиции. – Гражданин, вы к кому? – спросил его дежурный по отделу, с сержантскими треугольниками в петлицах. Тарасов замялся. Ему не хотелось рассказывать этому сержанту о том, что он видел на берегу Казанки. – Мне бы к начальнику. У меня к нему большое дело. Извините, но я не могу вам об этом рассказать. Дежурный усмехнулся в свои пышные усы. – Начальника сейчас нет на месте. Когда будет – неизвестно. Так что все можешь рассказать мне, а я ему передам, когда он вернется. – А Горшков – здесь? – Это который Горшков? Тот, что Александр Иванович? Здесь. Проходи, у него четвертый кабинет. – Спасибо, – поблагодарил дежурного Тарасов и направился в самый конец коридора, где находился кабинет номер четыре.***
– А, это ты, Саша? Что случилось? Что тебя привело в уголовный розыск? – с порога начал спрашивать Тарасова Горшков. – Ты что молчишь? Александр сел на стул и посмотрел на своего соседа по дому. Он не знал, стоит ему говорить или нет. Несмотря на то, что Горшков работал в НКВД, он занимался раскрытием уголовных преступлений, а здесь вопрос стоял о возможной диверсии, и этот вопрос не входил в компетенцию служебной деятельности соседа. Тарасов замялся, а затем, немного подумав, произнес: – Ты, извини меня, Иваныч, но я, наверное, поступил не совсем правильно, что пришел к тебе в уголовный розыск. Но раз пришел, деваться некуда. Слушай, Саша, что я тебе сейчас расскажу. Он рассказывал долго, отвечая на все вопросы оперативника. Александр сразу заметил, что у Горшкова, по мере его рассказа, куда-то девалась с лица приветливая улыбка. – Саша! Кто еще об этом знает? Ты больше никому не рассказывал об этих людях? – Нет. Я сразу переоделся и побежал сюда. Горшков замолчал. Затянувшись папиросным дымом, он задумался. Его рука потянулась к телефонной трубке. Он снял ее, быстро набрал номер коммутатора и попросил соединить его с комиссаром государственной безопасности. Соединили быстро. Он представился и в двух словах обрисовал всю ситуацию. Положив трубку, он посмотрел на притихшего Тарасова. – Вот что, тезка. Сейчас подойдет машина, и мы с тобой поедем на «Черное озеро». Там тебе нужно еще раз рассказать все, что ты только что рассказал мне. Ты, главное, не волнуйся, там работают прекрасные люди и хорошие специалисты. – Слушай, Иваныч. Может, ты сам им все это расскажешь, а я пойду домой? Ты знаешь, мне скоро на работу, а я еще ничего не ел, да и жена будет волноваться, если я вовремя не вернусь. – Я что-то не совсем тебя понимаю, Тарасов? А как же твой гражданский долг? Может, тебе непонятно, с кем ты столкнулся, и что эти люди задумали? Ты только представь себе, что произойдет с городом, если они исполнят задуманное? Не мне это все тебе объяснять. Ты же прошел финскую войну и хорошо знаешь, что такое кровь, и как выглядит наш враг. Ты знаешь, я был о тебе другого мнения, – он не договорил и от отчаяния махнул рукой. – Да ладно, Иваныч. Я что, не понимаю? Меня не нужно агитировать за Советскую власть. Раз надо, так надо. За окном кабинета несколько раз противно тявкнул автомобильный клаксон. Горшков выглянул в окно и махнул кому-то рукой. – Ну что, Тарасов? Давай вставай, поехали. Эти люди не любят ждать. Горшков взял со стола фуражку, и они вышли из кабинета. Поравнявшись с комнатой дежурного по отделу, он предупредил его о том, что поехал на «Черное озеро». Они вышли из здания отделения милиции и направились к ожидавшему их автомобилю. Дорога заняла немного времени, от силы минут тридцать. До этого Тарасову никогда не приходилось бывать в этом сером и сумрачном здании, о котором ходило много всяких легенд и рассказов. Тарасов осторожно переступил порог этого заведения и непроизвольно замер, не зная куда идти. Горшков подошел к постовому и что-то спросил у него. Переговорив с ним, он направился к телефону, который висел на стене, и стал звонить. Прошло еще с минуту, и к ним вышел офицер, в звании лейтенанта госбезопасности. – Кто из вас Тарасов? – поинтересовался он. – Прошу проследовать за мной. Александр взглянул на Горшкова и направился вслед за офицером. Они поднялись на второй этаж, и подошли к массивной деревянной двери. – Подождите минутку, – произнес лейтенант и скрылся за дверью. Оставшись один, Тарасов стал осматриваться по сторонам. Широкий и длинный коридор был пуст. Где-то вдали за поворотом коридора послышалась чья-то речь, которая быстро прервалась. «Почему не видно людей? – подумал он. – Странно как-то». – Проходите, Тарасов, – произнес офицер, приглашая его в кабинет. Он вошел и остановился у двери. В дальнем конце просторного и светлого кабинета стоял большой письменный стол, накрытый зеленой тканью. На столе стояли: медный письменный прибор, настольная лампа и два телефонных аппарата. За столом сидел мужчина средних лет в военной форме, в петлицах которого, поблескивая эмалью, светились три ромба. Военный выглядел неважно. Лицо его казалось усталым. Под глазами нависли темные мешки, что без слов говорило о болезни почек. – Проходите, Тарасов, – произнес он глуховатым голосом. – Моя фамилия Виноградов. Зовут меня Зиновий Павлович. – Тарасов, – начал представляться ему Александр, но тот оборвал его на полуслове. – Не нужно. Я хорошо знаю, кто вы. Присаживайтесь, пожалуйста. Когда он присел на стул, Виноградов неожиданно спросил: – Вы, наверное, Александр Павлович, голодный? Сейчас я прикажу принести нам чай и бутерброды. Он нажал на кнопку, расположенную на столе, и тут же в дверях появился лейтенант. – Вот что, милейший, – обратился Виноградов к офицеру. – Организуй-ка нам чай и бутерброды, а заодно пригласи ко мне в кабинет Рыбакова. Лейтенант вышел. Виноградов достал из коробки папиросу и, размяв табак пальцами, закурил.***
Иван Петрович Проценко родился в 1900 году в городе Ужгород, в семье врача. Его мать преподавала в гимназии, а отец занимался частной врачебной практикой. Когда началась первая мировая война, ему исполнилось четырнадцать лет, и он, сбежав из дома, вступил в армию генерала Брусилова, прибавив себе для солидности четыре года. Несмотря на небольшой рост и худобу, воевал он неплохо. В 1916 году был награжден двумя «Георгиями» и именной шашкой с георгиевской лентой. Вскоре ему присвоили звание прапорщика, через год он стал подпоручиком. Революцию семнадцатого года Проценко встретил в военном госпитале Казани, куда был доставлен санитарным поездом. Выписавшись из госпиталя, он примкнул к большевикам и вскоре оказался на фронте под Царицыным, где познакомился с Ворошиловым, а затем и Сталиным. За героизм, проявленный в одном из боев, Проценко был награжден Орденом Боевого Красного Знамени. Награду ему вручал военный министр большевицкой России – Троцкий. После этого награждения жизнь Ивана резко пошла в гору. Вскоре его назначили командиром артиллерийского полка, который входил в состав конной армии Буденного. При рейде армии на Варшаву он был ранен осколком снаряда и попал в плен к белополякам. Спас Ивана от расстрела его земляк, с которым он когда-то учился в гимназии. Сейчас этот однокашник служил переводчиком у коменданта концлагеря. Он ловко сделал исправления в его документах, и с этого момента красный командир Иван Петрович Проценко превратился в рядового бойца Красной Армии Николая Проценко. Однажды Ивана вызвал к себе комендант. Иван в сопровождении польского солдата вошел в его кабинет и остановился в дверях, держа в руке старую офицерскую фуражку. – Садись, Проценко. Пить будешь? – спросил он его. Комендант поставил на стол штоф водки, толстый кусок сала и половину каравая черного хлеба. – Угощайся, Иван, – произнес он добродушно на чистом русском языке.– Не удивляйся, я хорошо разговариваю на вашем языке. Ты удивлен, что я назвал тебя не Николаем, а твоим настоящим именем? Если хочешь, я скажу больше. Я знаю, что ты – бывший командир Красной армии, командовал полком. Заметив растерянность Ивана, он громко рассмеялся. У Проценко почему-то затряслись руки, а лицо стало белым, как снег. Он впервые почувствовал холодное дыхание смерти у себя за спиной. – Ты думал обмануть меня, Иван, но видишь, у тебя ничего не получилось. Вот я сейчас посмотрел на тебя и понял, как ты боишься смерти. Это естественно, смерть есть смерть, и от нее ничем не откупишься. Я могу тебя расстрелять прямо сейчас, могу завтра, могу и помиловать. Все в моей власти, и сейчас только от тебя зависит, когда ты умрешь. Комендант, молча, достал из кобуры пистолет и положил его перед собой. Глаза Ивана невольно сконцентрировались на этом предмете, который мог отобрать у него жизнь в любой момент. Во рту стало сухо, словно он уже проглотил эту горячую, покрытую медью, свинцовую пулю. – Жить хочешь, Иван, или предпочитаешь умереть большевиком? Впрочем, уже неважно, как ты умрешь, как большевик или как обычный человек. Об этом никто и никогда не узнает. Сырая земля всех уровняет – и героев, и трусов. Что ты молчишь, Иван? Может, ты не понимаешь, о чем я говорю? Он пристально посмотрел на Ивана. Его взгляд бы колючим и холодным. Руки у Проценко дергались все сильнее и сильнее. Чтобы каким-то образом скрыть это, он убрал их за спину. – Боишься, Иван. Вижу, что боишься. Одно дело погибнуть в бою, раз – и тебя нет, другое дело – вот так, выбирать – жить или умереть. Но ты человек грамотный, и я даю тебе право самому сделать выбор между жизнью и смертью. Ты сам понимаешь, что безвыходных ситуаций в жизни не бывает. Есть только одно решение в этом вопросе и, если ты хочешь, я могу подсказать его тебе. Ну и как? Подсказать или ты сам догадаешься? Проценко мгновенно понял, что от него хочет комендант лагеря. Он хотел ответить, но язык, прилипший к небу, не подчинялся ему. Чтобы не молчать, он мотнул головой в знак согласия. – Вот и хорошо, Проценко. Люблю работать с умными людьми. Им не нужно долго объяснять суть вопроса, они сами быстро догадываются, что от них требуется. Присаживайся поближе. Вот тебе лист бумаги, пиши. Иван посмотрел на коменданта, как собака смотрит на своего хозяина, держащего в руках кусок мяса. Заметив его взгляд, комендант снова улыбнулся. Ему нравилось смотреть, как психологически ломается человек, как из народного героя превращается в человеческое ничтожество. Комендант начал диктовать текст. Проценко писал быстро, при этом ему удавалось писать не только красиво, но и без ошибок. Закончив писать, он отложил ручку в сторону и посмотрел на коменданта лагеря, как на своего непосредственного начальника. – Распишись внизу, Проценко, и не забудь поставить дату. С этого дня все свои сообщения будешь подписывать как Пион. Что, не нравится псевдоним? А я вот думаю, что этот псевдоним, как раз хорошо тебе подходит. Твоя душа, Ваня, такая же нежная, как лепестки этого цветка. А сейчас наливай водку и пей. Сало и хлеб можешь забрать с собой. Если будут спрашивать, скажешь, что тебя угостил хозяин, у которого ты сегодня весь день работал в поле. Понял? Проценко налил полный стакан водки и залпом выпил. Водка обожгла горло. Он крякнул от удовольствия и, отрезав толстый кусок сала, запихал себе в рот. Спиртное мгновенно ударило в голову. По телу пробежала волна тепла и полного спокойствия. Он поклонился польскому офицеру и вышел в коридор, где его ждал часовой.***
До тридцать девятого года жизнь Проценко была полна всевозможных приключений. Он в составе отрядов, составленных из бывших белогвардейцев и других врагов Советской власти, участвовал в нескольких рейдах в приграничные с Польшей районы РСФСР, где штыком и огнем искоренял власть рабочих и крестьян. Однако после очередной неудачной попытки прорваться через кордоны советских пограничников их отряд понес большие потери, он сам чуть не угодил в плен к красноармейцам. Проценко получил ранение в ногу и с большим трудом вплавь пересек Буг. В конце сентября 1939 года, после падения Польши под натиском гитлеровской Германии, Проценко оказался среди курсантов немецкой разведывательной школы в чехословацком местечке Слияч. В школе обучались около пятисот курсантов различных национальностей, разделенных на группы: английскую, румынскую, русскую, африканскую, арабскую, в зависимости от знания курсантом языка. В каждой группе проводились занятия по изучению иностранных языков, методов разведывательной и диверсионной работы, автодела, верховой езды, плавания, бокса, джиу-джитсу, радио и фотодела. Школа готовила агентуру для заброски в Великобританию, США, Иран, Индию, СССР и другие страны. Задания были разные: диверсионного, разведывательного и контрразведывательного характера. Преподаватели школы сразу же обратили внимание на Проценко, который отличался от многих курсантов сообразительностью и логическим мышлением. Кроме всего прочего, он имел отличные оценки по взрывному делу, стрельбе и другим спортивным дисциплинам. Однажды вечером, когда его учебная рота готовилась к отбою, его вызвал к себе начальник школы. Проценко остановился около двери, одернул на себе немецкую форму, в которую были одеты все курсанты школы, и, открыв дверь, вошел в кабинет. – Хайль Гитлер! – громко выкрикнул он и выбросил правую руку вперед. Начальник школы, мужчина лет пятидесяти, сморщился от его выкрика, словно проглотил дольку кислого лимона. Он махнул ему рукой и предложил присесть на стул. Только сейчас Иван заметил еще одного человека в этом кабинете. Это был незнакомый ему мужчина, лет шестидесяти, одетый в черный костюм, пошитый неплохим закройщиком. – Курсант Проценко, – произнес начальник разведшколы, – руководство школы выражает вам свое уважение. Вы – один из самых перспективных наших курсантов, которого ожидает прекрасное будущее. Вам доверена большая честь, принять участие в освобождении вашей Родины от коммунистического ига. Иван почувствовал, как какой-то комок подкатил к горлу, от которого у него перехватило дыхание. Он сразу понял, в чем заключается это высокое доверие немецкого командования. Сделав усилие, он проглотил этот комок и громко поблагодарил начальника школы за оказанную ему честь. – Познакомьтесь, Иван, это полковник Шенгарт. Вы с завтрашнего дня поступаете в распоряжение его команды. А сейчас идите, вы свободны. Советую вам заглянуть напоследок в наш винный погребок. Можете сказать командиру роты, что я вам разрешил сегодня немного погулять. – Спасибо, господин капитан. Проценко щелкнул каблуками и, развернувшись через левое плечо, вышел из кабинета. С этого вечера жизнь Ивана резко изменилась. С ним снова занимались инструкторы Абвера, заставляя его совершенно по-другому взглянуть на физическую и техническую подготовку курсанта. Прыжки с парашютом в дневное и ночное время стали обыденным явлением. Как Иван и предполагал, его усиленно готовили для переброски на территорию СССР. Вечером его вызвал к себе полковник Шенгарт. – Вам приходилось, Проценко, бывать в Казани? – спросил он, явно зная его ответ. – Да, господин полковник. Я лечился в этом городе после ранения в семнадцатом году. – Надеюсь, что вы еще не забыли этот город? – Трудно сказать, господин полковник, а вернее оценить мои знания этого города, ведь это было давно. – Ничего, наши инструкторы освежат вашу память. Проценко вышел из кабинета и направился к себе в казарму. Он понял, что его готовят для работы в этом городе.***
Иван приземлился довольно мягко. Стояла темная зимняя ночь. Лес был сказочно красивым. Высокие стройные ели и сосны, словно застывшие воины, мирно окружали его. Он посмотрел в ночное небо, в котором стихал шум авиационного двигателя, и, быстро собрав купол парашюта, зарыл его в небольшом сугробе, замаскировав снегом. Осмотревшись по сторонам, он вынул из кармана куртки компас и карту. Включив фонарик, быстро определил свое местонахождение. Закинув за спину вещевой мешок, он вышел на проселочную дорогу и направился к хутору, который, по его расчетам, должен был находиться в километрах пяти от места выброски. Вместе с ним в самолете летела еще одна группа диверсантов, в количестве трех человек. Ее должны были выбросить где-то в районе Ровно. Именно эта группа и должна была отвлечь силы чекистов на себя и, тем самым дать ему возможность без всяких осложнений покинуть место высадки. Иван долго стоял около изгороди, наблюдая за домом. К дому вела узкая тропинка, протоптанная в снегу. Других следов около дома он не заметил. Проценко посмотрел на часы. «Начало шестого утра», – прикинул он, направляясь к дому. Подойдя к двери, он несколько раз ударил по ней кулаком. Ждать пришлось недолго. Дверь широко открылась, на пороге стоял мужчина, лет пятидесяти. «Видимо, ждал, – сделал вывод Проценко. – Это значит, что у него есть связь с заграницей». – Что нужно? – строго спросил мужчина. – Кто в такую рань ходит в гости? Это была условная фраза, из которой следовало, что в доме никого, кроме хозяина, нет. – Действительно рановато ходить по гостям, – произнес вторую часть пароля Иван. – Вы уж меня простите, Христа ради. – Проходи. Не стой у порога, – буркнул хозяин и, повернувшись к нему спиной, направился в комнату. Проценко, прежде чем войти в избу, еще раз посмотрел по сторонам и, убедившись, что вокруг ничего подозрительного нет, вошел в дом вслед за хозяином. – Ты, один? – поинтересовался он у Ивана, хотя хорошо знал, что он один. Об этом свидетельствовали лишь два стакана, выставленные на столе. – Зови меня Степаном, так проще. Ты – мой племянник из Ужгорода. Приехал в гости проведать меня. – К чему весь этот инструктаж? Что, боишься пограничников? – Можно подумать, что ты их не боишься. Береженого человека и Бог бережет. Может, благодаря этой осторожности и страху, я еще здесь живу, а не на Колыме. Скидывай свою одежку и проходи. Наверное, замерз с дороги? – Есть немного, – ответил Проценко, снимая с себя вещевой мешок и куртку. – Мне нужно успеть на первый поезд, идущий на Киев. – Поезд в полдень, еще успеем. А сейчас поешь и немного отдохни. Иван сел за стол и, налив полный стакан самогона, опрокинул его в себя. Взяв с тарелки соленый огурец, он с хрустом откусил большой кусок. – Билет купил? – поинтересовался Иван. – Да, – коротко ответил Степан. – Все в порядке. Через час поедем. Пока доберемся до станции, будет как раз светло. В темное время суток пограничники прочесывать лес не станут, поэтому отсюда надо выехать через час. Они, наверняка, утром заблокируют весь этот район. Вот, переоденься, в такой одежде, как у тебя, здесь никто не ходит. Проценко взял из рук хозяина узел с одеждой и стал переодеваться. Закончив, он подошел к небольшому осколку зеркала и взглянул на себя. Оставшись довольным своим новым образом, он сел за стол и снова налил в стакан самогон.***
Степан был когда-то сотником в армии батьки Махно, мотаясь с ним по городам Украины. Утверждая народную крестьянскую власть, он не забывал и про себя. В его вещевом мешке, с которым он никогда не расставался, хранились золото и драгоценные камни, которые он отбирал у буржуев, грабя поезда и ювелирные лавки. Хитрый от природы, он вовремя понял бесперспективность всей этой махновщины и, прихватив с собой несколько лошадей, однажды ночью покинул расположение своей сотни и отправился на запад в поисках счастья. Выбрав для себя место подальше от войны, он вскоре женился. Однако, несмотря на достаток, семейного счастья он не обрел. Жена умерла, оставив ему дочь Оксану – красивую, белокурую девочку. Когда она достигла возраста восьми лет, он отвез ее в город и устроил в школу. Окончив школу, девочка уехала во Львов, где вышла замуж за польского офицера. Именно зять и привлек его к работе сначала на польскую разведку, а уж затем и на немецкую. В задачу его входило встречать гостей из-за кордона и провожать их до станции. Этот мужчина, который сидел за его столом, был уже третьим человеком в этом году, которого он должен был довезти до станции. – Пора, – тихо произнес Степан. – Нужно двигаться. Проценко встал из-за стола, перекрестился и стал натягивать на себя меховой полушубок. Надвинув на самые глаза старенькую папаху, он вышел из хаты и, положив в сани свой вещевой мешок, развалился в них на соломе. Выехав на дорогу, они направились в сторону железнодорожной станции, которая находилась в километрах пятнадцати от хутора. На полпути они увидели две машины с пограничниками, которые ехали им навстречу. Одна из машин остановилась. Из ее кабины выбрался молоденький лейтенант и направился в их сторону. – Здравствуй, дядька Степан! – поздоровался он. – Это ты, куда с утра направляешься? – Здравствуй, сынок. Да вот решил отвезти на станцию своего племянника. Гостил он у меня с недельку. Ему завтра нужно уже быть на работе. Лейтенант оценивающе посмотрел на Проценко и, улыбнувшись, попросил его предъявить документы. Иван, молча, достал из кармана большой бумажник и, порывшись в нем, вынул паспорт. Офицер открыл паспорт, посмотрел прописку и, сверив вклеенную там фотографию с оригиналом, вернул его хозяину. – Дядя Степан! Ты случайно никого не встречал по дороге? – Нет, сынок, никого. А что произошло? – Да ночью немецкий самолет здесь кружил. Может, сбросил вражеских лазутчиков. – Нет, сынок. Если бы видел, я бы сразу вам дал знать. – Ладно, езжай. Будь осторожен, мало ли что. – Спасибо, сынок, – поблагодарил его Степан и стеганул лошадь кнутом. Когда машины с пограничниками скрылись за поворотом дороги, Иван повернулся к Степану. – Я смотрю, ты неплохо здесь устроился. Дружишь и с нами и с ними. Ласковый теленок двух маток сосет. Это как раз про тебя, Степан. – Была бы моя воля, я бы их всех порубал за вольную Украину. – Погоди, придет еще твое время, порубаешь. Они приехали на станцию. Поезд на Киев прибыл вовремя. Пожав руку Степану, Иван взобрался в вагон и, помахав ему рукой, исчез в темноте вагона. Степан хлестнул лошадь кнутом и направился в обратную сторону.***
Через неделю Проценко был уже в Казани. Недолго думая, он отправился на крупную железнодорожную станцию Юдино, которая находилась рядом с городом, и устроился там работать сцепщиком вагонов. Это была определенная его победа. Еще находясь в разведшколе, он окончил специальные курсы, после которых мог не только управлять паровозом, но мог также легко справляться с любой работой, связанной с железной дорогой. Он снял квартиру в рабочем поселке Игумново, который примыкал к Адмиралтейской Слободе. Комнатка была небольшой, чистой и, самое главное для него – имела запасной выход в сторону лесопосадки. Теперь, по заданию немецкой разведки, он должен был выйти на связь с радисткой, которая проживала в центре города – в Академической Слободе. В свой выходной день он надел новый темно-серый костюм, белую сорочку и, поправив у зеркала полосатый галстук, поехал в центр города. Он быстро отыскал нужный ему дом и, остановившись недалеко от него, стал наблюдать за обстановкой вокруг. Он хорошо помнил наставление одного из опытных инструкторов разведшколы, который всегда им говорил о золотом правиле разведчика. Оно гласило: перед тем как войти, всегда подумай, как оттуда выйти. Вот и сейчас, перед тем как встретиться с радисткой, он решил внимательно изучить обстановку вокруг ее дома. А вдруг за домом чекисты установили наружное наблюдение? Ему не хотелось, вот просто так, угодить им в лапы. Через полчаса наблюдения он уже хорошо знал, что вокруг дома чисто, и он может без всякого риска встретиться с ней. Он поднялся на второй этаж и осторожно постучал в ее дверь. За дверью было тихо. – Если вы к Зое, то ее нет дома, – услышал он за своей спиной мелодичный женский голос. – Она – на работе. – Надо же! – с горечью произнес он. – Заехал передать поклон от брата, а ее не оказалось дома. Вы, гражданочка, не подскажете, где ее можно найти? Женщина смерила его любопытствующим взглядом и, улыбнувшись, произнесла: – Да она здесь рядом работает, в музыкальной школе. Сейчас выйдете на улицу и пойдете направо. После первого поворота метров через сто увидите школу. – Спасибо, милая. Мужа тебе хорошего, – произнес он и направился к выходу из дома. Войдя в школу, он подошел к доске с расписанием уроков и быстро нашел фамилию Зои. Судя по расписанию, до окончания урока оставалось еще минут двадцать. Дойдя до класса, из которого были слышны гаммы, он слегка приоткрыл дверь. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что немцы ему не врали, описывая внешность этой женщины. Она действительно была стройной и очень красивой, с шикарными светлыми волосами, уложенными в сложную прическу, которая так шла ей. Алые пухлые губы, небольшой аккуратный носик и большие василькового цвета глаза, словно два горных озера, мгновенно очаровали его. «Какая красивая женщина, – невольно подумал он. – Ей бы в кино сниматься, а не учить детишек гаммам. Интересно, как они ее завербовали? Не исключено, что ее привела к ним любовь. Таких интересных женщин, как правило, и ловят на этом». Он закрыл дверь и вышел на улицу. Там было солнечно и тепло. Выбрав чистую скамейку, Иван присел на нее и стал ждать Зою. Она вышла из здания школы и медленным шагом направилась вдоль улицы. Проценко снова невольно залюбовался статной походкой этой женщины. Догнав у перекрестка, он осторожно взял ее под локоть. Женщина вырвала локоть и с испугом посмотрела на него. – Мужчина! Что вы пристаете к порядочной женщине? – произнесла она громко, стараясь привлечь внимание проходящих мимо людей. – Как вам не стыдно? А с виду – приличный мужчина! – Извините, женщина. Произошла небольшая ошибка. Я вас перепутал со своей старой знакомой. Еще раз, извините, – произнес он и направился в противоположную сторону. Проводив его взглядом, Зоя продолжила свой путь. Зайдя по дороге в продуктовый магазин, она снова увидела Проценко. Он пристально смотрел на нее, чем вызвал у нее приступ страха. Он подошел к ней, словно старый знакомый, и снова взял ее за локоть. – Вы даете частные уроки музыки? – произнес он условный пароль для связи. – Только не дергайтесь и не пытайтесь поднять скандал. Я – Пион, вы должны знать обо мне. Она, похоже, была в шоке от услышанного пароля. Оглянувшись по сторонам, Зоя еле выдавила из себя: – Иногда, при наличии свободного времени. – Вот и хорошо. Значит, договоримся, – произнес он. – Я жду вас сегодня через два часа на железнодорожном вокзале. – Хорошо, – как-то обреченно произнесла она и направилась к кассе, чтобы выбить чек за продукты.***
Местность вокруг моста оцепили милиционеры. Рабочие, выходящие после смены с завода, останавливались и с интересом наблюдали за работой военных. Саперы вместе с чекистами разминировали мост, связывающий два берега Казанки. Погрузив в машину ящики с взрывчаткой, военные уехали, оставивоколо моста одного человека из охраны завода. Виноградов подошел к стоявшему недалеко Тарасову и крепко пожал ему руку. – Тарасов! От лица руководства республиканского НКВД позволь выразить тебе огромную благодарность. Глядя на такой объем заложенной врагами нашего государства взрывчатки, невольно вспомнишь слова товарища Сталина. Как он сказал? – произнес майор и посмотрел на Александра. – Правильно, враг не дремлет и готов в любую минуту ударить ножом в спину нашему рабоче-крестьянскому государству. Ты сделал большое государственное дело, и мы этого никогда не забудем. Лицо Тарасова залила краска. – Спасибо, товарищ нарком третьего класса. Я всегда готов помочь нашему государству в борьбе с врагами народа. Извините меня, товарищ нарком, но я сейчас вспомнил то, о чем я вам не успел рассказать. – Так о чем вы не успели рассказать? – спросил он Александра. Тарасов смутился. Ему было неприятно об этом говорить сейчас, потому что тогда, в кабинете майора НКВД, он посчитал этот эпизод сущим пустяком и поэтому промолчал. – Я не сказал вам о том, как один из диверсантов, ну тот, что был с удочками, остановил около магазина местного уличного мальчишку и попросил его отнести кому-то записку. Я видел, что мальчишка побежал в Дудоровский садик, а вот куда конкретно, кому ее передал и от кого принес ответ, сказать не могу. – Тарасов, а ты сможешь опознать этого мальчика? Ты его хорошо запомнил? – Зиновий Павлович! Я же вам говорил, что воевал в финскую войну в разведке. Если увижу, то сразу же узнаю. У меня на лица хорошая память. – Вот и хорошо. Я дам тебе в помощь двух опытных оперативников. Походи с ними по дворам, может, и найдете этого мальчика. Он повернулся к группе офицеров, стоявших в стороне, и подозвал одного из них. – Вот познакомься, это Александр Тарасов. Завтра возьмешь одного из своих сотрудников и совместно с ним отработаете жилой массив в Адмиралтейской Слободе. Нужно будет найти там мальчика, который вчера передавал записку одного из этих диверсантов, и узнать у него адрес, куда он ее отнес. Понятно? – Так точно, товарищ старший майор, – произнес офицер и отошел в сторону.***
Они встретились рано утром. Сотрудники НКВД были одеты в гражданскую одежду и не вызывали ни малейшего подозрения у жителей этого небольшого рабочего микрорайона города. Тарасов и два чекиста обходили дом за домом в надежде найти мальчика. Время шло, однако нужного им мальчишку они встретить не смогли. К полудню стало жарковато. Один из сотрудников снял с головы клетчатую кепку и, достав из кармана брюк платок, начал вытирать им потные лоб и шею. – Слушай, Саша, а вдруг мальчишка уехал из города? Может, мы зря его ищем? Ты точно запомнил, как он выглядел? – обратился к нему он. – Мы же практически все дома обошли, а его так и не увидели. – Нет, товарищ Лыков, он не мог уехать из города. Это был мальчик школьного возраста, а значит, им еще учиться около месяца до летних каникул, – ответил Тарасов и хлопнул себя ладонью по лбу. – Слушайте, товарищ лейтенант! А может, он сейчас на занятиях в школе, а мы его во дворах ищем? Давайте заглянем в школу, чем черт не шутит, может, нам там повезет? Они направились к школе. Школа на улице Большая размещалась в двухэтажном здании из красного кирпича. Они вошли в школьный двор, и тут же Тарасов заметил мальчишку, который в группе с другими такими же, как и он, ребятами играли в орлянку. Кто-то из мальчишек заметил их и что-то сказал остальным мальчишкам. Они перестали играть и, сбившись в стайку, стали с интересом рассматривать незнакомых мужчин. – Товарищ лейтенант! Вот тот мальчишка, – произнес Александр и указал на мальчишку со светлыми длинными волосами. – Это точно он. Я его хорошо запомнил! – Спасибо, Тарасов, теперь мы сами все сделаем без тебя. Спасибо за помощь, а сейчас можешь идти домой. По-моему, ты недалеко живешь отсюда? Александр облегченно вздохнул и, пожав руки сотрудникам НКВД, направился домой. За эти два дня, что ему пришлось провести вместе с сотрудниками НКВД, он похудел, лицо его осунулось, а под глазами появились темные круги. Все это было следствием психологического напряжения. До этого случая ему никогда не приходилось сталкиваться с сотрудниками этой службы, которую боялись не только враги, но и простые люди. Теперь, когда он сам наглядно убедился в наличии шпионов и диверсантов, которые ведут секретную войну с советским народом, он взглянул на эту службу совершенно другими глазами. Через неделю его вызвали в партком льнокомбината, где он работал электриком, и в присутствии членов райкома партии вручили ключи от новой двухкомнатной квартиры. Как озвучил секретарь райкома партии, это была награда за проявленную им бдительность и помощь службе госбезопасности в разоблачении вражеских диверсантов. Весь президиум хотел пожать ему руку, сказать какие-то ласковые и теплые слова. После собрания его отпустили с работы домой. Он был горд и рад этому, внезапно свалившемуся на его голову счастью, ведь он проживал с женой и тремя детьми в небольшой сырой квартире полуподвального типа, и весной талые воды заливали его квартиру. Через неделю они въехали в новую, светлую квартиру.***
Несмотря на утренние часы, на улице было уже жарко. Закончилась смена, и Тарасов пошел в раздевалку. Он вымыл руки и направился к своему шкафчику, в котором находилась сменная одежда. Неожиданно до него донесся протяжный и, как ему показалось, тоскливый заводской гудок порохового завода, который извещал об окончании рабочей смены. Он посмотрел на часы, висевшие на противоположной стене. «Что такое? Они что там, время перепутали, что ли? – невольно подумал он. – Ведь смена на заводе заканчивается лишь через полчаса». Не найдя ответа на свой вопрос, он быстро оделся и направился к выходу. Было воскресенье, и Александр собирался всей семьей отдохнуть в «Дубках» на берегу Волги. Около проходной его остановил сменный мастер Никифоров Иван Лукич, мужчина преклонного возраста. – Тарасов! Ты куда это собрался? Давай, возвращайся в цех, на митинг! – На какой такой митинг, Иван Лукич! Сегодня же воскресенье, а вы какие-то митинги придумали? Меня дома ждет семья, я им обещал, что сегодня свожу в «Дубки». – Ты что, Саша, не слышал, что началась война! Немцы на нас напали! – Да брось ты, Иван Лукич! Какая война? А как же пакт о ненападении? Я сам его лично читал! – Да, что я с тобой буду спорить! Я сказал идти на митинг, значит, надо выполнять указание мастера. Вот там все и услышишь! Он повернулся спиной к Александру и стремительной походкой направился к месту проведения митинга. Слова о войне на какой-то миг шокировали Тарасова. Ему до сих пор не верилось, что Германия напала на СССР. Первое, о чем он подумал, это – жена и его малолетние дети. В том, что его призовут на войну, он ничуть не сомневался, поэтому его больше волновала семья, чем свое личное благополучие. Он, молча, направился вслед за мастером. На небольшой площадке около главного корпуса фабрики собрались около ста человек. Основную массу собравшихся рабочих составляли женщины. Александр стоял в толпе заводчан и слушал выступление директора фабрики. Его речь прервал голос из динамика. – Братья и сестры, – звучал в динамике глуховатый голос Молотова. – Сегодня, в четыре часа утра, без объявления каких либо претензий… Наши пограничники в тяжелых боях отбивают атаки фашистских захватчиков… Тарасов посмотрел по сторонам, стараясь отыскать в этой застывшей толпе парторга цеха. Он почему-то вдруг захотел посмотреть ему в лицо, ведь именно он уверял всех рабочих их цеха, что немцы наши друзья и никогда не нападут на нашу родину. Однако сколько он не всматривался в лица людей, парторга он так и не увидел. «Интересно, где он? – подумал Александр. – Почему его не видно. Пусть он сейчас выступит перед рабочими и признается в том, что был неправ. Ведь это он сообщил, наверное, в НКВД о Харитонове, который вступил с ним в спор, доказывая, что нацисты рано или поздно развяжут войну с СССР». Вдруг в толпе рабочих, словно волна, стало расти возбуждение, послышались выкрики, что необходимо встать на защиту Родины. Александр, расталкивая собравшихся локтями, попытался выбраться из толпы, однако люди стояли так плотно, что ему этого сделать не удалось. Оставив эти попытки, он повернулся лицом к трибуне. На нее медленно поднялся первый секретарь райкома партии. Он говорил долго и страстно, помогая себе жестикуляцией рук. О чем он говорил, Тарасов слышал плохо, так как его речь часто тонула в воинствующих криках людей. Настроение у всех собравшихся на митинг в какой-то момент резко изменилось. Чувства страха и растерянности, изначально охватившие людей, исчезли. Многие из стоявших рядом с ним мужчин и женщин были убеждены, что война продлится недолго, да и бои будут вестись только на территории врага, а иначе и быть не должно, так об этом всегда говорил товарищ Сталин. Снова заговорил молчавший динамик. Стало тихо, лишь иногда раздавались женские причитания и всхлипы. Немецкие самолеты бомбили Минск и Смоленск, а там у некоторых жили родственники. – Тарасов! Может, скажешь пару слов. Ты у нас человек уважаемый, участник финской компании, – неожиданно обратился к нему секретарь парткома фабрики. – Скажи, подбодри людей, ведь им сейчас так нужны добрые слова. Толпа расступилась, и Тарасов, слегка покраснев от волнения, направился к трибуне. Он быстро вбежал по ступенькам и оказался над головами, стоявших у трибуны рабочих. Он слегка откашлялся и посмотрел на людей. Многие из них, по всей вероятности, ждали от него, простого рабочего их фабрики, слов, которые помогли бы снять напряженность, что буквально висела над их головами. – Товарищи! Друзья! Вот и пришло время, чтобы каждый из нас смог доказать не на словах, а на деле, как нам дорога наша Родина. Враги считают, что мы слабы, что мы не сможем оказать им достойного отпора, а иначе они не рискнули бы развязать эту войну. Александр сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух. Люди, молча, слушали его. Ни одной реплики, ни одного слова из толпы. – Вы все, стоящие здесь, хорошо знаете меня. Я в девять лет пришел на фабрику. Кем я только здесь не работал, один Бог знает. Только благодаря Советской власти я окончил школу и выучился на электрика. Так неужели я, товарищи, брошу свою Родину, отдам ее на растерзание врагам?! Мы обязательно победим! Победа будет за нами! – Ура, ура! – закричала возбужденная его речью толпа. К Тарасову подошел секретарь райкома партии и пожал руку. Александр отошел в сторону, освобождая место другому выступающему рабочему. Начальник районного военного комиссариата громко сообщил, что уже формируются отряды добровольцев, и предложил записываться. Все происходящее здесь на площади казалось Тарасову каким-то страшным сном, который вот-вот должен был закончиться. И снова наступит нормальный день, и он отправится к себе домой, где его ждут жена и трое малолетних детей. Однако сон почему-то не заканчивался. Со всех сторон доносились выкрики возбужденных людей, сыпались проклятия на головы фашистов. Впервые за последние два года он услышал из уст первого секретаря райкома партии слова «фашизм, нацизм», которые после пресловутого «Пакта о ненападении и дружбе» между СССР и Германией были вычеркнуты из лексикона и публикаций в прессе. После окончания митинга Тарасов направился домой. Улицы Адмиралтейской Слободы, несмотря на воскресный день, были пусты. Многие продуктовые магазины оказались закрытыми, а в других – стояли огромные очереди, сметающие абсолютно все с прилавков. Бросив недокуренную папиросу, он вошел в подъезд своего дома. Немного помедлив, он открыл входную дверь и вошел в прихожую. Первое, что ему бросилось в глаза, было лицо жены, которая сидела за столом в окружении детей. Глаза ее были красными от слез. На столе лежал небольшой листочек бумаги. Александр сразу все понял, это была повестка из военкомата.***
25 июня 1941 года. Казань. Первые Горки. Военный лагерь. Несмотря на близость к городу, приказом начальника сборного пункта, было категорически запрещено покидать его пределы, за нарушение приказа – военный трибунал. Все были на жестком казарменном положении. Вечером перед отправкой на вокзал состоялся митинг. Секретарь Кировского райкома партии, который выступал на фабрике, снова с большим подъемом говорил о вероломстве фашистов. Солдаты стояли под жарким солнцем, вслушиваясь в его слова. Он говорил долго, и Тарасову показалось, что этот человек, одетый в белую рубашку, просто наслаждался своей речью. Гимнастерки на спинах красноармейцев постепенно темнели от пота. Неожиданно для всех из строя вышел офицер и, словно не замечая выступающего секретаря райкома партии, пересек плац, на котором, застыв в строю, стояли шеренги красноармейцев. Не обращая внимания на крики начальника сборного пункта, он скрылся в одной из палаток. Строй, словно окаменел от неожиданности, выступающий замолчал и посмотрел на начальника сборного пункта. – В чем дело, подполковник? Почему ваш подчиненный самовольно оставил строй. Разберитесь с ним. Об этом поступке я обязательно доложу командованию, – произнес секретарь райкома и сошел с трибуны. Послышалась команда разойтись, и бойцы, утомленные солнцем и речью, радостно побежали к своим палаткам. Поступок офицера многие посчитали бестактностью, за которую он должен был получить дисциплинарное взыскание. Однако все офицеры и солдаты отлично понимали, что страшнее отправки на фронт взыскания нет. Его поступок объяснили тем, что ему стало плохо. Как потом стало известно Тарасову, это был, как и он, участник советско-финской войны. Он, наверное, был единственным из офицеров, кто хорошо знал, что быстрой и легкой победы не будет, что из всех стоявших в этот момент в строю солдат мало кто доживет до победы. Вечером их всех построили на плацу. Последовала команда, и строй солдат ровными колоннами направился на железнодорожный вокзал. Здание и площадь перед вокзалом были забиты народом. Где-то звучала гармошка, и нестройные голоса тянули песню «По долинам и по взгорьям». Однако песня неожиданно прекратилась. Через минуту-другую, словно по команде, площадь утонула в криках женщин и детей. Командир роты не разрешил мужчинам покидать строй, и поэтому каждый боец искал глазами: кто – мать, кто – жену, кто – невесту и, найдя их среди сотен лиц, старался каким-то образом привлечь к себе внимание. Тарасову удалось довольно быстро отыскать глазами жену. – Надя! Надя! – закричал он и стал размахивать рукой, в которой была зажата пилотка. Услышав его голос, она прорвалась сквозь строй солдат и работников милиции, которые живой цепью отделяли марширующие роты бойцов от столпившейся людской массы, и бросилась ему на шею. – Саша! Милый мой! Береги себя! – кричала она, стараясь перекричать гул сотен голосов. Тарасов обнял ее и поцеловал в губы. – Надя! Ты тоже береги себя и детей. Не переживай, я обязательно вернусь. Ты слышишь, я обязательно вернусь, ты только жди. К ней подбежали два солдата и силой оттащили от него. – По вагонам! – прозвучала команда, и все бросились в вагоны занимать места. Минут через десять паровоз пронзительно свистнул, лязгнул стальными буферами и, выпустив струю белого пара, тронулся. Перед глазами Тарасова медленно поплыл перрон железнодорожного вокзала. Увидев тонкую, словно фарфоровую в лучах заходящего солнца фигуру жены, он невольно вздрогнул. Он закричал ей, однако голос утонул в пронзительном свистке паровоза. Этот свист был таким тоскливым, словно он сам уходил на войну. Через минуту здание вокзала исчезло в клубах черного паровозного дыма.***
Эшелон шел на запад. Александр сидел в вагоне, свесив ноги с полки. Мимо медленно проплывали до боли знакомые станции: Пороховая, Васильево, Зеленый Дол. На душе было по-прежнему тревожно за оставленных дома жену и детей. Он спрыгнул с полки и направился к открытой двери вагона. Неожиданно кто-то тронул его за плечо. Он резко обернулся и увидел перед собой молодого парня. – Ну что, братишка, знакомиться будем? – произнес он и протянул большую и сильную руку. – Меня зовут Павлом, фамилия – Романов, я – из Игумнова. – Тарасов Александр, – коротко представился он. – Я – из Адмиралтейской Слободы. Выходит, мы с тобой почти соседи. – Слушай, Саня! Я смотрю у тебя треугольники в петлицах? Значит, ты до призыва в армии служил? – Да, служил. Полтора года, как вернулся с финской войны. А я смотрю, у тебя вся рука синяя от наколок. Я служил, а ты сидел? Почему ты меня об этом спрашиваешь? – Ты прав, братишка. Я действительно сидел. Так, по малолетке, стащил на вокзале чемодан, думал, что там приличное барахло, а оказалось – мужик из Сибири какие-то камни в Москву вез. Как потом мне сказали на суде, «терпила» оказался геологом. Вот за эти камни и отсидел семь лет. Я, в отличие от тебя, только два раза держал винтовку в руках, и то только два дня назад в лагерях. Дважды стрелял из винтовки по три выстрела, вот и вся моя военная наука. Тарасов невольно усмехнулся, глядя на лихо заломленную пилотку Павла. «Как же мы сможем победить немцев, если вот из таких необученных и необстрелянных бойцов был практически полностью сформирован весь их батальон». – Саня? Можно я буду держаться рядом с тобой? Ты знаешь, мне с тобой спокойнее. Ты – человек опытный, всегда подскажешь, что делать. Александр снова чуть заметно улыбнулся. Романов, наверное, еще не знал, что Тарасов, приказом командира батальона, назначен командиром отделения, в состав которого входил и он. Поезд, не делая остановок, все летел и летел на запад. Станции, вокзалы, города, все мелькало и исчезало за дверью вагона, словно какой-то сказочный калейдоскоп. Кто-то из бойцов достал из вещевого мешка гармонь и затянул старую солдатскую песню о черном вороне. Вслед за ним песню подтянул сначала один из бойцов, а затем уже весь вагон пел о солдате, который, умирая на поле боя, просил черного ворона отнести последний поклон близким. То ли песня была такой жалостливой, то ли сами бойцы хорошо понимали, куда они едут, но на глазах у многих в тот момент были слезы. Александр сидел на полу, прислонившись к деревянной стенке товарного вагона, и думал о доме. – Саня, а что ты не поешь? Что, слов не знаешь? – спросил, наклонившись к нему, Павел. – Романов! А ты – женатый? – вместо ответа спросил его Тарасов. – Нет, Саня, еще не успел жениться. Думал, вот осенью женюсь. Ты же знаешь, пятно на мне черное. Не каждая девушка захочет встречаться с ранее судимым человеком. Я вот на работу месяца три не мог устроиться. Куда ни сунусь, как узнают, что я судимый, отказывают. Если бы не старая мать, снова бы сел, жить, ведь на что-то было нужно. А ты? – А у меня трое детей дома остались. Вот о них и думаю. Поезд зычно загудел и стал сбрасывать скорость. Вскоре показались станционные постройки. Поезд сильно дернулся и, выпустив струю белого пара, остановился. Тарасов выглянул из вагона. Поезд стоял на станции Арзамас.***
Вдоль вагона пробежал посыльный. Командир роты приказал всем командирам отделений и взводов собраться около его вагона. Тарасов поправил гимнастерку и, надев пилотку, спрыгнул из вагона на землю. Пройдя два вагона, он увидел стоявших у вагона командира роты – старшего лейтенанта Платонова, двух командиров взводов и младшего политрука. Когда все подошли к нему, он кратко довел до них приказ командира батальона. – И так, товарищи командиры, наш батальон прибыл на станцию Арзамас. Здесь нас ждут два батальона нашего полка. Здесь же батальон получит вооружение и в составе полка проследует на западный фронт. Вопросы есть? Если нет, все по вагонам! Командиров взводов и отделений прошу прислушиваться к разговорам подчиненных вам бойцов. Помните одно! Никаких пораженческих разговоров!– скомандовал он. – За ведение их – трибунал. Все развернулись и бросились обратно по своим вагонам. – Тарасов! – окликнул его командир роты. – Задержитесь на минутку! Александр остановился и, развернувшись, направился к нему. Старший лейтенант, порывшись в своей полевой сумке, достал оттуда вчетверо сложенный лист бумаги. Развернув его, он что-то прочитал и, сложив его, засунул обратно в полевую сумку. – Тарасов! Судя по документам, вы до мобилизации участвовали в финской компании? – спросил он его. – Это правда? – Так точно, товарищ старший лейтенант, – четко отрапортовал он. – Скажите, в каких войсках вы проходили службу? – словно экзаменуя его, поинтересовался он. «Зачем он меня спрашивает об этом? Ведь у него все записано в личном деле», – подумал Александр. – В батальонной разведке, товарищ старший лейтенант. Командовал отделением. – Вот и хорошо. Значит, привык к дисциплине и хорошо понимаешь текущий момент, – продолжил он. – Командир нашего батальона формирует разведывательный взвод. Я рекомендовал ему назначить вас в разведку. Вы человек надежный, проверенный. Насколько я знаю, вы хорошо владеете как винтовкой, так и пулеметом. Вы показывали отличные результаты по стрельбе на сборочном пункте. Как вы относитесь к этому решению? – Извините, товарищ старший лейтенант. Разве я могу оспаривать приказы своих командиров? Вы – командир, и вам виднее, как лучше использовать того или иного бойца. – Молодец, Тарасов! Другого ответа я от вас и не ожидал. Так что подберите себе в отделение надежных людей, желательно тех, кто до войны прошел действительную службу в Красной Армии. Я хочу, чтобы вы, Тарасов, уже к утру доложили мне, что вами укомплектовано отделение батальонной разведки. Александр стоял и удивленно смотрел на командира роты. Несмотря на то, что приказ есть приказ и не подлежит обсуждению, он все же попытался возразить принятому командиром батальона решению. – Товарищ старший лейтенант, как же я могу сформировать отделение? Я же практически никого из бойцов не знаю. Это же разведка, и там люди особой закваски нужны. – Вы что, Тарасов, пытаетесь оспорить приказ командира батальона? Вы знаете, что бывает за невыполнение приказа в военное время? Трибунал, стена и яма. Идите и выполняйте приказ. – Есть выполнять приказ! – произнес он и, развернувшись, побежал к своему вагону.***
Поезд тронулся и стал медленно набирать скорость. Тарасову пришлось немного пробежать, чтобы запрыгнуть в свой вагон. Минуты через две вагоны снова резко дернулись и остановились. Александр выглянул из вагона. Их состав загнали в тупик. Сев в углу вагона, он стал внимательно рассматривать лица бойцов, которые лежали и сидели на лежаках. – Товарищ сержант! Саня! Давай, ко мне. Вот котелок, ешь. Пока ты отсутствовал, мне удалось разжиться кашей, – двигая к нему котелок с кашей, произнес Павел. – Ну, что говорит наше высокое воинское начальство? Куда держим путь? Похоже, уже никуда. Если я прав, наш товарняк загнали в тупик. Тарасов взглянул на Романова так, что тот мгновенно осекся и замолчал. Александр достал из-за голенища сапога ложку и сел рядом с Павлом. Пододвинув к себе котелок с перловой кашей, он стал с жадностью ее поедать, так как с момента последнего приема пищи на сборочном пункте прошло больше двадцати часов. Закончив с кашей, он вытер ложку носовым платком и сунул ее обратно за голенище сапога. Павел по-прежнему сидел около него и ждал, что ответит земляк на его вопрос. – Саня! Ты что молчишь? Вас же не просто так собирали? Да не томи меня ожиданием. Может, война закончилась, и мы все завтра двинемся по домам? А что? Не знаю как ты, а я бы быстрее всех помчался домой. Тарасов посмотрел на его лицо. Павел явно сгорал от любопытства. – Во-первых, я тебе не Саня, а товарищ сержант. Во-вторых, могу сказать, что приказом командира батальона меня назначили командиром отделения разведки. В-третьих, я больше не потерплю подобного панибратства. Ты знай, парень, где и как обращаться ко мне. Понял? Вопросы еще есть? – Так это же здорово, что тебя назначили командиром отделения батальонной разведки! – восхищенно произнес он. – Вот видишь, как тебе доверяют отцы- командиры. Надо же, командир отделения разведки. – Что здорово? Ты хоть представляешь, что это такое? Командир роты приказал мне отобрать человек восемь надежных людей в отделение, а где мне взять этих людей? Ты сам посмотри внимательнее на этих бойцов. Только потому, как намотаны у них обмотки, можно сразу все понять. Здесь кадровых солдат от силы человек пять на весь вагон. Вот и скажи мне, из кого набирать-то? – Саня! Ой, извините меня, товарищ сержант! Возьмите меня к себе в отделение. Богом клянусь, товарищ сержант, не подведу. А то, что я не служил, это не беда, я мужик «фартовый». Думаю, что вы меня многому научите. Кстати, здесь в вагоне есть неплохие мужики, если хотите, могу познакомить. Вон посмотрите, товарищ сержант, на этого, – произнес он и указал ему пальцем на мужчину небольшого роста. – Вы знаете, какая у него сила? Он всю жизнь проработал на заводе кузнецом. Любого в бараний рог согнет. Я сам недавно видел, как он это сделал с двумя «фраерами». – Эх, Павел, Павел! В разведке сила ничего не решает, там нужны люди другого плана. Там главное – смекалка, память, а также люди, которые умеют думать, хорошо ориентируются на местности. – А он как раз из таких людей. Он – охотник, а значит, хорошо ориентируется в лесу и поле. – Хорошо, убедил, зови его ко мне, буду разговаривать. Может, и согласится пойти в разведку. Совместными усилиями им удалось подобрать восемь человек, которые согласились служить в батальонной разведке.***
Утром их всех высадили из вагонов и направили на сборочный пункт, который находился в десяти километрах от города. Там всех бойцов, призванных из районов Татарии и города Казань, рассортировали по различным ротам. Тарасов со своим отделением разведчиков попал в разведывательный взвод мотострелкового полка. Впервые за все эти дни их плотно накормили кашей с тушеным мясом и повели в баню. Перед тем как направиться в моечное отделение, их всех остригли наголо. Вымывшись, они вышли из бани, и присели под плакучей березой. – Тарасов! – окликнул его командир взвода. – Ко мне! Александр вскочил на ноги и, поправив на себе гимнастерку, побежал к офицеру. Метра за три он перешел на шаг. – Товарищ командир, сержант Тарасов, по вашему приказанию, прибыл. – Скажите, Тарасов, вам приходилось стрелять из автомата? – Так точно. Стрелял из ППШ. – Тогда возьмите своих людей и получите у капитана Васильева автоматы на все отделение. Пока я буду в штабе полка, вы проведите занятия с личным составом по изучению материальной части. Вы их должны обучить стрельбе из этого вида оружия. Задача ясна? – Так точно, товарищ старший лейтенант, – отчеканил Александр. Взяв с собой несколько человек, он направился к капитану Васильеву, чье хозяйство располагалось недалеко от их батальона. Около склада с боеприпасами и вооружением стояли бойцы. Они на какой-то миг исчезали за огромными воротами, а затем появлялись вновь, кто с винтовкой, а кто-то и без нее. Он заглянул в ворота. Посреди двора стояла грузовая автомашина, в кузове которой, в длинных зеленых ящиках, поблескивая на солнце, рядами лежали винтовки. – Товарищ старшина! А почему мне не дали винтовку? – спрашивал старшину новобранец. – А ты стрелять из нее можешь? Что молчишь? Вот когда научишься, тогда и получишь. Как нам на складе говорил майор, задача бойца добыть оружие в бою. Так что соображай немного. Убьют товарища, возьмешь винтовку у него. – Но как я пойду в бой без оружия? Старшина грозно посмотрел на бойца, но вытащил винтовку из ящика и протянул ее красноармейцу. Тот радостно улыбнулся и быстро выскочил за ворота. К вечеру батальон построили на плацу и зачитали приказ. Последовала команда, и рота за ротой, молча, направились на вокзал, где стали грузиться в теплушки. – Товарищ командир отделения! Вот вы скажите мне, как же мы будем воевать с немцами, если у нас выдают одну винтовку на двоих и ту без патронов? Вопрос Романова был столь неожиданным для Тарасова, что он на какой-то миг впал в ступор. Десятки глаз бойцов впились в него, словно пики, ожидая, что он ответит. – Вот что, рядовой Романов! Вы прекратите все эти разговоры. Если вам себя не жалко, то пожалейте своих товарищей. Вы знаете, что бывает за подобные разговоры в военное время? Если не знаете, то я вам могу популярно объяснить. Это – трибунал, стена и яма. Я запрещаю вам вести пораженческие разговоры среди бойцов отделения. Я не посмотрю на то, что вы мой земляк… – он не договорил до конца, так как понял, что Романову и так было все ясно. – Я неправильно что-то сказал, товарищ сержант? – Не нужно чесать там, где не чешется. Люди и так все видят и все понимают без твоих вопросов и моих ответов. Понял? Павел отошел в сторону. Он обиженно посмотрел на Тарасова. Его тонкие от природы губы вытянулись в нитку. «Похоже, я его сильно обидел, – подумал Александр. – Да, Бог с ним. А если этот разговор услышат люди из особого отдела? Тогда нравоучениями от них не открутишься. Они вмиг осудят и к стенке».***
Незаметно пролетели сутки. Поезд замедлил свой бег, а вскоре и вовсе встал. Тарасов поднялся с места и подошел к двери теплушки. Он отодвинул ее и стал вглядываться в темноту, стараясь разглядеть хоть что-то, напоминающее железнодорожную станцию. Однако темнота была такой густой, что он ничего не увидел. Состав постоял минут тридцать и снова тронулся. «Наверняка, что-то с путями, – подумал Александр, разглядывая в темноте разрушенные строения и скелеты сгоревших вагонов. – Похоже, это результаты немецкого налета на станцию». Он оказался прав. За пять часов до прохождения их состава звено немецких бомбардировщиков Ю-88 уничтожили на этом перегоне все постройки и разворотили все железнодорожные пути. Только усилиями саперного батальона командованию фронта удалось в сравнительно рекордное время восстановить железную дорогу. Александр задвинул дверь и вернулся на место. К нему подсел Павел и, словно извиняясь, коснулся его локтя. – Товарищ сержант! Вы на меня не обижайтесь, пожалуйста. Вы только не подумайте, что я вас специально провоцировал на этот разговор. – Ты тоже на меня не обижайся, Романов. Сейчас война, и за ведение подобных разговоров, знаешь, что бывает. Хорошо тебе, ты один, а у меня семья. Я не хочу просто так погибать, а особенно, как враг народа. Павел достал из кармана пачку папирос и протянул Тарасову. – Давайте покурим. Не знаю как вам, но мне почему-то не по себе. Я тоже, как и вы, видел эту разбитую станцию. Выходит, фронт недалеко. – Вот что я тебе посоветую, Павел. Ты меньше думай об этом и раньше времени не хорони себя. Сейчас для нас главное – пережить рассвет. – Это почему? – Ты же сам видел, что они сделали со станцией? Ну, с той, около которой останавливался наш состав? Вот это они могут сделать и с нашим составом. Предупреди бойцов из отделения, чтобы в случае налета выполняли то, что буду делать я. – Все понял, товарищ сержант. – Раз понял, тогда иди, отдыхай, пока есть возможность. Тарасов положил под голову свой вещевой мешок и закрыл глаза. Заснул он быстро. Ему снился сон, где он и его маленькие дети отдыхают на берегу Волги. Солнце искрится в набегающих волнах, где-то вдалеке раздается шум мотора. Это к берегу причаливает маленький речной трамвайчик, из которого по трапу сбегают люди, решившие, как и он, отдохнуть на этом живописном берегу реки.***
Проценко нервно ходил из угла в угол, меря комнату шагами. Вчера он получил шифровку из Берлина. Его немецкие хозяева проявляли беспокойство по поводу провала операции по взрыву железнодорожного моста через реку Казанку. Он остановился и выглянул в окно, где дворовая собака, гремя цепью, бросалась на незнакомого мужчину. «Интересно, кто это?» – подумал он, наблюдая за незнакомцем, который, размахивая портфелем, пытался отбиться от собаки. Из дома вышла хозяйка и о чем-то спросила мужчину. Схватив руками цепь, она дала возможность мужчине выйти за ворота дома. Иван вышел в прихожую и, увидев хозяйку, поинтересовался, к кому приходил мужчина. – Это фининспектор. Он наш дом перепутал с домом Федоровых, они живут вон в соседнем доме, – ответила хозяйка и скрылась за дверью своей комнаты. «Эх, Ваня, Ваня, – укоризненно подумал он. – Если так и дальше пойдет, ты или с ума сойдешь от страха или сам добровольно сдашься чекистам. Чего ты испугался? У тебя надежная легенда и документы. Так что оставь свои страхи, пусть другие тебя боятся, а не ты их». Он вернулся в комнату и сел за стол. Он снова обратился к своим размышлениям. « Что им ответить? Из-за чего произошел этот прокол?» Он снова заметался по комнате, пытаясь найти ответ. Вся эта операция изначально протекала без сучка и задоринки, и вдруг все пошло прахом. Неделю назад бесследно исчез агент «Хмурый». Со слов его молодой жены, он утром ушел на работу, с которой так и не вернулся. Проценко остановился посреди комнаты и, достав из надорванной пачки папиросу, прикурил. «Неужели провал? Если Хмурого взяли чекисты, то он обязательно выведет их еще на двоих. Следовательно, он сам тоже находится под возможным ударом, – подумал он. – Выходит, нужно менять адрес. Попробую пожить у Зои, а затем найти себе квартиру». Побросав вещи в чемодан, он вышел через черный ход. Осмотревшись по сторонам, он направился вдоль улицы, которая была пуста. Иван не любил пустоты, она его пугала. С другой стороны, сейчас это устраивало его, так как он легко мог обнаружить за собой слежку. Он еще раз оглянулся, посмотрел на дом, в котором прожил более двух месяцев, и быстрым шагом направился в сторону Ягодной Слободы. Он вовремя заметил военный патруль и укрылся в подворотне частного дома. Когда патруль исчез за поворотом улицы, он снова продолжил свой путь. Около льнокомбината его нагнал очередной патруль. – Ваши документы, – произнес офицер, со шпалой в петлице гимнастерки. – Куда следуете? Проценко порылся в кармане и вытащил документы. Он, молча, протянул их капитану. Тот внимательно просмотрел их и, прежде чем вернуть обратно, задал вопрос: – Вы почему, гражданин Проценко, не на фронте? – У меня «белый билет», товарищ капитан. Больной я, туберкулез у меня в открытой форме, – ответил Иван и протянул офицеру медицинскую справку. Капитан прочитал ее и снова посмотрел на Проценко. – У вас вполне здоровый вид, и я бы никогда не подумал, что вы больны туберкулезом. – Это потому, что перед самой войной я вернулся с курорта. Если бы вы меня до этого видели, тогда бы у вас ко мне вопросов не было. – Куда идете, гражданин Проценко? Что у вас в чемодане? – Вот решил перебраться к сестре. Она живет в Академической Слободе. Транспорт сейчас не ходит, наверное, придется идти пешком. Скажите, товарищ капитан, чем вызвана эта проверка, я же не военнослужащий? – Три дня назад мы совместно с чекистами задерживали вражеского лазутчика. Он здесь недалеко проживал – в Адмиралтейской Слободе около Дудоровского садика. Отстреливаться гад начал. Сердце Проценко громко застучало. –Ушел? – невольно воскликнул он. – Где там, застрелили его чекисты. Вот, возьмите документы. Вы свободны. Проценко взял в руки документы и сунул их в карман пиджака. Он сделал несколько шагов и почувствовал, что вся рубашка на спине стала мокрой. «Вот почему Хмурый не вышел на связь. Выходит, он убит. Значит, его жена включена в игру чекистов, поэтому она и сообщила мне, что он пропал. Ждут, когда к нему придет кто-то из его людей, а там, наверняка, засада, – подумал Иван. – Сейчас нужно пройтись по цепочке, проверить, кто еще взят чекистами. Самому нельзя, нужно послать Свища. Он трижды судим, хорошо знает город, осторожен, а самое главное, что он не знает меня. Если и запалится, большой потери не будет. А впрочем, о чем это я? А вдруг цепочка цела? Нервы, Ваня, нервы. Пока все нормально и не нужно суетиться». Он медленно развернулся, посмотрел на спины удаляющегося патруля и направился дальше.***
Свищ вошел во двор и, остановившись у арки, закурил. Он повел глазами по окнам нужного ему дома и сразу увидел то единственное, из-за которого проделал этот длинный путь. На широком подоконнике стоял цветок герани. – Дяденька! Оставь покурить, – обратился к нему мальчишка лет восьми. – Не будь жмотом! – Что ты сказал, шкет! Маленький еще курить, – назидательно произнес он. – Будешь курить, совсем не вырастешь. Мальчишка обиженно надул губы и отошел в сторону. – Слышь, пацан! Подойди сюда, – позвал он мальчишку. – Вот возьми, докури. Ты жильцов из одиннадцатой квартиры знаешь? Мальчишка, молча, кивнул головой, выпуская струю беловатого дыма. – Скажи, они сейчас дома? Сбегай, посмотри. Если дома, то я сгоняю в магазин за бутылкой и пойду в гости. Ну, а если нет, то придется прийти в следующий раз. Пацан сделал еще две затяжки и, бросив папиросу на землю, пулей полетел в подъезд. – Дома они, дяденька, дома. Тетя Валя стирает, а дядя Гриша пьяный спит. – Вот тебе и сходил в гости. Пришел, а хозяин – пьяный. Не буду людей отрывать от дела, зайду позже, – произнес Свищ и, повернувшись, вышел со двора и направился вдоль улицы. За день он обошел все адреса, которые указал ему его товарищ. Все они были чисты, ни милиции, ни чекистов. Узнав об этом, Проценко обрадовался. За два дня до начала войны Иван, как всегда, совершал осмотр ходовой части грузовых вагонов. Около одного из вагонов он заметил мужчину, который фомкой взламывал навесной замок на двери пульмановского вагона. «Вор, – подумал про него Проценко. – Если бы не в мою смену, то можно было сделать вид, что ничего не произошло, и пройти мимо. А так могут предъявить обвинение в халатности. Что ни говори, а государственная собственность. За нее по головке не погладят». Иван дождался, когда тот сбросил на землю набитый товаром мешок, и направился в его сторону. Мужчина выпрыгнул из вагона и, подобрав мешок, отошел с ним метров на пять. Проценко вышел из-за вагона так неожиданно для мужчины, что тот выронил из рук мешок и присел на корточки. – Воруешь, сволочь? Нехорошо. Ты знаешь, что за это бывает? – словно учитель, произнес Проценко. – Если не знаешь, могу просветить. Он не успел договорить, как мужчина выбросил руку с ножом в его сторону. – Не подходи, сука, порежу! – прохрипел мужчина и ткнул ножом, стараясь угодить ему в горло. Однако реакция Ивана не подвела. Он ловко увернулся от этого выпада противника и, перехватив его руку, поймал на контрприем. Мужчина упал на гравий и застонал от боли. Незнакомец попытался вывернуться, но Проценко еще сильнее надавил ему на плечо. – Убью, сука! – заревел, словно раненый зверь, поверженный им мужчина. – Убью! – Что же ты, гражданин хороший, с ножом на меня? Если бы я захотел тебя сдать милиции, то сделал бы это давно. Видишь сам, я этого не сделал. – Отпусти руку! Клянусь свободой, что ничего не сделаю! – Я в этом и не сомневаюсь. Если дернешься, то убью сразу на месте. Понял? Мужчина кивнул головой. Иван освободил его руку и помог подняться с земли. Незнакомец встал на ноги и посмотрел на него, еще не понимая, почему этот железнодорожник вдруг отпустил его, а не передал сотрудникам милиции. – Зачем полез в вагон? Ты же знаешь, что здесь охрана? Ладно, попал на меня, а если бы угодил на охранника, то давно бы лежал здесь с простреленной головой. – Глупые вопросы задаешь, мужик, – сплевывая на землю, произнес незнакомец. – Кому не нужны деньги, разве что столбу, потому что не пьет и бегать в магазин не может. – Вот что, забирай быстро свой мешок и вали отсюда. Советую тебе в следующий раз поменять место своего «скока», если, конечно, тебе дороги свобода и жизнь. Во второй раз счастье может пролететь мимо тебя. Предлагаю вечером встретиться за кружкой пива. Поговорим о жизни, о деньгах, может, что-то и замутим с тобой стоящее. Ресторан «Прибой» знаешь? Вот и хорошо. Приходи часов в семь вечера, я буду там. Мужчина поднял мешок и, согнувшись под его тяжестью чуть ли не пополам, исчез под вагонами товарняка.***
Иван Проценко сидел за дальним столиком ресторана и мелкими глотками пил холодное и вкусное пиво. Иногда он бросал свой взгляд на посетителей, стараясь вычислить среди этих людей возможных сотрудников НКВД. Своего знакомого он узнал сразу, когда тот еще переходил улицу. Мужчина вошел в зал и, оглянувшись по сторонам, быстро нашел глазами Проценко и направился к нему. Сняв с головы поношенную кепку, он положил ее на свободный стул и внимательно посмотрел на Ивана. – Может, познакомимся? – предложил Проценко. – А то как-то неудобно разговаривать без имени и отчества. – Павел, – представился мужчина. – Лабутин Павел. – Иван, – коротко бросил он. – Пиво будешь? Лабутин кивнул головой и настороженно оглядел зал и сидевших за столами людей. «Не доверяет. Страхуется, – сразу догадался Проценко. – Все правильно. Я бы тоже не поверил незнакомцу, который так запросто пригласил меня в ресторан». – Не крути головой, а то сорвешь резьбу, – как бы, между прочим, произнес Иван. – Место здесь тихое, проверенное. Ты что, Павлуша, решил, что я тебя пригласил сюда, чтобы сдать операм? Скажи, зачем мне это? Кстати, я тебя не спросил, ты – сыт? – Не откажусь, – уже более спокойным голосом ответил ему Лабутин. – Давно я не был в ресторанах. Отвык. Проценко улыбнулся. Ему нравился этот человек с синими от наколок кистями рук. Иван знаком руки пригласил официанта и заказал ужин на две персоны. – Давно откинулся? – поинтересовался он. – Где чалился? – Месяц назад из Воркуты. Хотел по прибытию устроиться на работу, да никуда не принимают с судимостью. – Давай, Павлуша, выпьем. Что мы все о работе? Пусть лошадь работает, а не мы. Кстати, судя по синеве твоих рук, ходок у тебя несколько, да и, внешне, ты на маленького мальчика не похож. Лабутин взглянул на свои кисти и убрал их со стола на колени. Иван разлил водку по рюмкам, и они, не чокаясь, выпили, запив ее пивом. Официант поставил на стол тарелки с закусками и отошел в сторону. – Что молчишь, Павлуша? Вижу, что тебя так и распирает спросить меня о деньгах? Разве я не прав? – неожиданно для Лабутина обратился к нему Проценко. Павел промолчал. Он былудивлен, что этот мужчина, сидящий напротив, так легко читает его мысли. Чтобы скрыть свое удивление, он сунул руку в карман пиджака и достал из него пачку папирос. – Чего молчишь? Деньги, Паша, в банке, а я не Рокфеллер, чтобы раздавать их каждому, кто в них нуждается, – продолжил Иван. – Ты сам знаешь, деньги на земле не валяются, их нужно зарабатывать. Ты вот скажи мне, дорогой мой человек, у тебя есть надежные друзья? Такие товарищи, которым ты веришь, на кого надеешься? Лабутин отложил в сторону вилку и пристально посмотрел на Проценко. – Ну а сам, как думаешь? Почему же нет? Есть надежные кореша, которых знаю не один год. Со многими из них чалился на зонах. А для чего тебе, Ваня, мои друзья? – Для дела, Павлуша. Есть большое дело, и его можно сделать лишь с хорошими и проверенными товарищами. Я человек новый в этом городе, друзей у меня здесь нет. А тут вдруг ты нарисовался, как черт из табакерки. Не буду темнить, я бы попробовал сам, но чувствую, что одному мне его не поднять, нужны надежные люди. – Что за дело? – охрипшим от волнения голосом тихо спросил Лабутин. – Магазин, склад или что-то другое? – Ты не ямщик, и поэтому не гони, Павел. Всему свое время. Могу сказать лишь одно, что дело стоящее. Камушки, золото, колечки… Они снова выпили и закурили. – Вот возьми деньги, это аванс. Просто не хочу, чтобы ты снова полез в вагоны. На первое время хватит, а там посмотрим. А пока подбери ребят. Когда подберешь, тогда и поговорим о самом деле. Чем быстрее это произойдет, тем лучше. Кстати, мне нужна комната, может, что-то посоветуешь? Павел приподнял лежавшую на стуле кепку и увидел под ней пачку денег, аккуратно перетянутых тонкой бечевкой. – Я надеюсь, что для начала хватит. Встретимся через неделю здесь. А сейчас, пей и ешь, за все заплачено. Проценко поднялся из-за стола и направился к выходу.***
Тарасов проснулся от сильного толчка, он схватился руками за края нар и смог удержаться и не упасть на пол. Он открыл глаза и увидел, как спящие бойцы, словно манекены, слетают со своих лежаков и валятся в кучу на грязном полу. Александр мгновенно все понял и, схватив с настила свои вещевой мешок и автомат, устремился к двери, за которой то и дело появлялись вспышки взрывов авиабомб. Следом за ним из вагона стали выпрыгивать и другие бойцы его отделения. Он вскинул голову и увидел немецкие самолеты, которые шли на второй заход. – Всем в лес!!! – закричал он и призывно махнул им рукой. – В лес!!! Впереди, в метрах пятидесяти от него, выросли несколько огненных кустов. Одна из бомб угодила в платформу, на которой стоял спаренный зенитный пулемет. Дым и пламя мгновенно окутали платформу. Рядом с ним упала чья-то оторванная взрывом нога. Он приподнялся с земли, чтобы сделать очередную перебежку, и сразу заметил, как, виляя из стороны в сторону, к нему бежали Романов и еще несколько бойцов. Часть молодых бойцов, вывалившихся из соседнего вагона, сбились в кучу и, закрыв от страха глаза, не знали что делать. Александр вскочил на ноги и бросился к ним. – В лес, ребята!!! Всем в лес!!! – закричал он и в какой-то момент понял, что окончательно сорвал голос. Кто-то, послушав его, бросился вслед за ним в лес. Другие метались по полю, срезаемые пулеметными и пушечными очередями самолетов. Сколько это продолжалось, Тарасов точно не знал. Время для него потеряло свою физическую значимость и превратилось в небольшие промежутки между заходами самолетов. Немецкие штурмовики и истребители, словно на параде, крутили над головами обезумевших от страха людей «карусель», совершая один заход за другим. Прошло еще минут пять, показавшихся Тарасову целой вечностью. Расстреляв весь боезапас, самолеты издевательски покачали крыльями и исчезли за лесом. Стало тихо. Отчетливо было слышно, как трещат в огне деревянные теплушки, истошно кричат раненые. На насыпь поднялся офицер и хриплым голосом прокричал. – Стройся! Тарасов отряхнул с колен сухие елочные иголки, поправил гимнастерку и зычно продублировал команду командира роты. Все живые и легкораненые бойцы стали медленно подниматься с земли и направляться к месту построения. Командир батальона, майор Малышев, раненый в руку, обошел строй. Потери были ужасны. Батальон, еще не успевший вступить в бой с противником, потерял более половины личного состава. – Как фамилия, сержант? – спросил он Тарасова, остановившись напротив него. – Сержант Тарасов, командир отделения разведки. – Потери в отделении есть? – Нет, товарищ майор! Бойцы вовремя укрылись от бомбежки в лесу. Он повернулся к командиру роты, старшему лейтенанту Окуневу, и, указав пальцем на Александра, произнес: – Вот вы мне скажите, товарищ старший лейтенант, почему отделение Тарасова не понесло потерь? Что молчите? Тогда я скажу вам. А все потому, что он вовремя подал команду, чтобы его бойцы укрылись в лесу. Почему другие командиры рот и взводов не подали подобные команды? Вот если бы все так поступили, то батальон бы не понес таких потерь. Он повернулся в сторону стоявших недалеко от него командиров. Те мгновенно вытянулись в струнку и стали «есть» глазами комбата. Снова последовала команда, и вдвое поредевший батальон двинулся на запад пешим строем, оставив на месте бомбежки санитаров. Где-то вдали еле слышно гудела канонада. Солдаты шли, молча, многие еще не отошли от авиационного налета, вида крови и трупов своих товарищей. Иногда они останавливались и прислушивались к доносившимся раскатам канонады. Неожиданно колонна остановилась. Тарасов вышел из строя и посмотрел вперед. Около штабной «Эмки», которая появилась откуда-то со стороны поля, стояли несколько офицеров, в том числе и их комбат. Недалеко от легковушки стояли броневик и пара мотоциклов. – Командиры рот! – крикнул один из офицеров осипшим голосом. – Ко мне! Старший лейтенант Окунев, придерживая левой рукой полевую сумку, стрелой устремился к нему. Он приложил руку к фуражке и четко доложил о численном составе роты. То ли доклад ротного не понравился ему, то ли еще что-то, но лицо офицера исказила недобрая гримаса. Батальон затих, слова офицера, а это был полковой комиссар Мельников, словно гвозди, легко входили в сознание стоявших солдат. – Какой полк! – закричал он на комбата. – Вы что не знаете, майор, что немецкие танки прорвали фронт и сейчас движутся в сторону Киева? Комбат явно был растерян и не знал, что ответить столь высокому начальнику. – Я приказываю вам, майор, окопаться на опушке леса и сделать все, чтобы сдержать на этом рубеже немецкие танки! – Товарищ комиссар! – попытался возразить ему Малышев. – Чем мне сдерживать немцев! У меня одна винтовка на три бойца, и та – без патронов. Вооружение и боеприпасы нам должны были выдать по прибытию в полк! – Ты что, майор! Плохо слышишь или захотел под трибунал? Хорошо, я оставляю вам для усиления батальона свой броневик. Комиссар сел в автомашину, и она направилась на восток, откуда двигался батальон.***
Весь остаток дня батальон зарывался в землю. К вечеру в расположение роты прибыли несколько полуторок, которые привезли недостающие винтовки, патроны, гранаты, бутылки с зажигательной смесью. – Тарасов, к ротному! – крикнул связной и, пригнув голову, побежал дальше по траншее. Поправив на себе гимнастерку, Александр направился к старшему лейтенанту Окуневу. – Ну как дела, Тарасов? Окопались? – Плохо, товарищ старший лейтенант. Грунтовые воды слишком близко. На штык входишь в землю, а там уже вода. Бойцы укладывают на дно еловые ветви, но это от воды не спасает. Все мокрые и голодные. – Знаю, Тарасов, знаю. Зато танки здесь не пройдут, это точно. – Они здесь и не пойдут, товарищ старший лейтенант. Тут хорошая дорога в двух километрах от нас. Они тоже не дураки, чтобы лазить по этим болотам. – Вот что, Тарасов. Бери свое отделение и вперед. Посмотрите, понюхайте, что там впереди нас делается? Если заметите немецкую разведку, в бой не вступайте. Не нужно раньше времени демонстрировать им наши позиции. – Есть, товарищ старший лейтенант. Александр вернулся обратно и, взяв с собой, пять человек, направился в сторону дороги, откуда доносился гул моторов. Идущий впереди боец, старый охотник, неожиданно поднял руку. Солдаты остановились и залегли. Прошли минуты три, и на поляну выкатила группа немецких мотоциклистов. Один из немцев поднес к глазам бинокль и стал указывать остальным солдатам на что-то рукой. Один из немцев вынул из люльки снайперскую винтовку и, прицелившись, выстрелил. До разведчиков долетели веселые гортанные крики немцев. Стрелявший солдат положил в люльку винтовку и побежал в их сторону. Не добежав до них метров сорок, он нагнулся и, подняв с земли убитого им зайца, с веселым радостным криком побежал обратно. «Похоже, разведка, – решил Тарасов. – Видишь, как смеются и резвятся, словно дети. Считают себя хозяевами положения и поэтому ведут себя с такой наглостью. Не догадываются, что в ста метрах от них русская разведка, в которой каждый мечтает уничтожить их». Александр посмотрел в сторону, откуда до него донесся шорох. Среди кустов он заметил фигуру Павла. Немцы, оставив мотоциклы в стороне, сбились в кучу и стали что-то обсуждать. Один из них достал из полевой сумки карту и, разложив ее на пеньке, начал что-то говорить одному из солдат. Закончив объяснять, он убрал карту обратно в сумку и, расстегнув китель, лег на землю. Тарасов перевел взгляд на другого немецкого солдата, который сел на пенек и стал снимать сапоги. Не обращая ни на кого внимания, он начал что-то вытряхивать из них. Лучшего момента для нападения нельзя было и придумать. Тарасов махнул рукой, и разведчики поползли в сторону отдыхающих на солнце немцев. Когда до них осталось метров двадцать, красноармейцы выскочили из кустов и, сделав бросок вперед, навалились на немцев. Нападение было столь стремительным, что гитлеровцы впали в ступор. Через секунду группы сошлись в смертельной схватке. Ни та, ни другая сторона не стреляла. Обе стороны дрались отчаянно, круша головы своих врагов прикладами автоматов и саперными лопатками. Тарасов ударом приклада в лицо опрокинул одного из немцев на землю. Солдат заверещал что-то на своем языке и, вскочив на ноги, выхватил из ножен нож. Он бросился на Александра, выставив нож перед собой. Немец успел сделать всего два шага, когда его лицо исказилось от боли. Романов, оказавшись у него за спиной, со всей силы ударил его саперной лопаткой по ней. Солдат сломался пополам и повалился на землю. Оттащив убитых немцев в кусты, разведчики стали собирать разбросанное по поляне оружие. – Романов! – крикнул ему Тарасов. – Собери у мертвых документы. Не забудь забрать полевую сумку. Они загнали мотоциклы в кусты и забросали их ветками. – Товарищ сержант! Может, подожжем мотоциклы? Не оставлять же немцам технику? – Отставить, – тихо произнес Александр, направляясь в сторону окопавшегося батальона. Прибыв в расположение роты, он доложил старшему лейтенанту о стычке с немецкой разведгруппой и выложил ему на стол изъятые у немцев документы и полевую сумку. Старший лейтенант с интересом стал рассматривать документы убитых врагов. – Сержант! Ты случайно не знаешь немецкого языка? Интересно, что там у них написано? – Нет, товарищ командир. У меня всего три класса церковно-приходской школы. – Ты знаешь кого-нибудь из наших бойцов, кто владеет этим языком? Александр пожал плечами. – А где они на вас напоролись? Покажи мне на карте, где это произошло? – Я плохо знаю карту, товарищ старший лейтенант. Могу лишь сказать, что это произошло в километрах четырех на северо-запад от этого места. Там еще небольшая низина и озеро, около которого, в кустах, мы и заметили их. Ротный снова склонился над картой. На какой-то миг он оторвался от нее и посмотрел на Тарасова, который продолжал стоять недалеко от него. – Что еще у тебя, сержант? – Товарищ командир, разрешите мне оставить у себя трофейный автомат, а свой я оставлю вам. – А что так? Чем тебе не нравится наш автомат? – Он тяжелее немецкого, да и патронов я у них набрал достаточно много. Он указал рукой на пояс, на котором висели два кожаных чехла с автоматными магазинами. – Хорошо, оставь мне свой ППШ, а этот забирай, я не против этого. Тарасов вышел из землянки и направился в расположение отделения, где бойцы, сидя в траншее, с нескрываемым интересом рассматривали немецкие автоматы.***
Ночь прошла относительно спокойно. Гул канонады, доносившийся с запада, переместился куда-то в сторону и теперь звучал там, где проходила железная дорога. Из-за леса выглянуло солнце. Висевший над полем туман начал потихоньку таять. Солдаты медленно потянулись к полевой кухне, гремя котелками и ведя ни к чему не обязывающие разговоры. – Воздух! – послышалась команда. Солдаты, наученные горьким опытом, словно горох, рассыпались по лесу. Из-за леса показалась большая группа немецких бомбардировщиков, которую сопровождали около десятка юрких истребителей М-109. От группы отделилось одно звено Ю-87 и, упав на крыло, стало пикировать на наши полупустые траншеи. Один заход следовал за другим. Отбомбившись, они издевательски, чуть ли не касаясь вершин сосен, прошли над головами красноармейцев и исчезли где-то на западе. Тарасов поднялся на ноги. Он стряхнул с себя землю и посмотрел на большую воронку от бомбы, которая дымилась в метрах пятнадцати от него. – Пронесло. Слава тебе, Господи, – тихо прошептал он. – Видимо, еще не суждено мне было погибнуть от этой бомбы. Несмотря на антирелигиозную пропаганду, которую вело советское правительство накануне войны, он до сих пор носил на шее медный крестик, который достался ему от умирающей матери. Испугавшись своих мыслей, он невольно посмотрел по сторонам, словно кто-то другой мог прочитать их. Однако, судя по лицам солдат, его мысли о Боге никого из них не интересовали. По траншее и по полю побежали санитары с носилками и стали выносить из покореженных бомбежкой окопов тяжелораненых солдат, чтобы погрузить их на гужевые подводы. Легкораненые бойцы шли в медсанбат самостоятельно. Отделение разведчиков, которым командовал он, в этот раз тоже понесло потери. Одна из бомб накрыла окоп, в котором, скрываясь от бомбежки, прятались трое его бойцов. – Романов! Возьмите людей, лопаты и похороните бойцов. Документы отдайте младшему политруку, он – вон в той землянке, – произнес Александр и указал на землянку, в которой был политрук. – Он и напишет похоронки им домой. Павел кивнул, и вскоре он и трое солдат его отделения стали копать одну общую могилу. Тарасов, забросив автомат за плечо, направился к землянке ротного. – Тарасов? А я за тобой уже хотел посылать бойца. Ты знаешь, погиб командир второго взвода, лейтенант Газаев, так что принимай его взвод. – Товарищ старший лейтенант! Извините меня, но я никогда не командовал взводом, – удивленно произнес он. – Вы же знаете, у меня и образования-то нет. – Сейчас, Тарасов, мне не до того, кто и кем командовал. Это – приказ. Понял! У тебя есть боевой опыт, которого нет у многих наших командиров. – Есть принять второй взвод, – без особого энтузиазма произнес Александр. При выходе из блиндажа он столкнулся с капитаном Гатиным, начальником связи батальона. Остановив рукой Тарасова, он произнес: – Я только что от комбата. Он просил передать вам приказ, что отходим. Немцы час назад заняли станцию, это в пяти километрах от наших позиций. Нужно сворачиваться быстро, а иначе можем оказаться в тылу у немцев, а это – окружение. – Я что-то вас не понял, товарищ капитан? – удивленно воскликнул ротный. – Как взяли станцию? Куда отходить? – Я тоже не знаю, как они это сделали, но станцию они взяли. Мне он сказал, что немцы были переодеты в форму наших солдат. Ты слышал приказ комбата? Поднимай взвод, отходим! Александр вышел из землянки, стараясь понять, что произошло, и почему их батальон, не вступив в бой с передовыми частями противника, должен спешно отходить, чтобы не оказаться в окружении. – Второй взвод, стройся! – громко выкрикнул он. Когда бойцы построились, он вышел на середину строя. Представившись им новым командиром взвода, он обошел строй. От первоначального состава взвода в строю остались всего тридцать шесть бойцов. «Немного, – подумал он. – Интересно, как поведут себя в бою эти молодые необстрелянные ребята?» Он тут же отбросил эту мысль и громко скомандовал: – Взвод, шагом марш! Строй медленно двинулся туда, откуда они пришли два дня назад.***
Первый бой батальон принял недалеко от деревни Козий Рог. После небольшой артподготовки немцы предприняли попытку выбить батальон с господствующей высотки. Подразделению, лишенному артиллерийского прикрытия, было трудно сдерживать натиск превосходящего в силе врага и, когда на поле появились немецкие танки, солдаты сначала стали пятиться назад, а затем хаотично отходить в сторону ближайшего леса, бросая на ходу оружие. Немецкие танки, рассыпавшись по полю и не встречая практически никакого сопротивления, стали гонять остатки батальона по открытому пространству, где невозможно было укрыться от разящего огня танковых пулеметов и пушек. Окончательно рассеяв батальон, немцы не стали преследовать его остатки, которые укрылись в небольшом лесу, и двинулись дальше на восток. Тарасову с уцелевшими бойцами своего взвода удалось укрыться в овраге, где, сидя на пне, он обдумывал план дальнейших действий. Рядом с ним сидели пять бойцов, двое из которых были без оружия. – Где ваше оружие? – повернувшись к ним, спросил он. Солдаты встали с земли и виновато опустили глаза. – Вы знаете, что бывает с теми, кто бросает во время боя оружие? Раз молчите, значит, знаете. Чего стоите, идите и без оружия не возвращайтесь. Мне трусы не нужны. Приказ понятен? Красноармейцы переглянулись между собой и быстро исчезли за кустами. Где-то наверху раздались радостные голоса. Александр поднялся с земли и посмотрел в ту сторону, откуда они доносились. Он невольно обрадовался, когда увидел старшего лейтенанта Окунева с небольшой группой солдат, которым, как и им, повезло уцелеть в этой мясорубке. Командир роты присел рядом с ним на землю и, достав из кармана галифе пачку папирос, протянул Тарасову. – Сколько с тобой бойцов? – спросил он. – Со мной шесть. Двоих отправил в поле за оружием. – И со мной двенадцать. Значит, всего нас восемнадцать. – Неужели все погибли? А комбат? – Майор погиб у меня на глазах. Его подмял под себя танк, когда он пытался помочь раненому солдату. В отношении остальных, не знаю. Может, погибли или бродят где-то по лесу. Давай, сержант, с часок подождем, вдруг еще кто-то выйдет на нас. Они закурили. – Товарищ старший лейтенант, можно задать вам вопрос? Скажите, почему нас не поддержала артиллерия? Вы же сами говорили, что их позиции недалеко от нас? Окунев затянулся и, выпустив дым в небо, тихо ответил: – Не знаю, Тарасов. Их еще ночью подняли и перебросили в расположение второго батальона. Командир полка решил, что там наиболее слабое место в нашей обороне. А вот немцы почему-то посчитали по-другому, они ударили встык между нашими батальонами и легко прорвали оборону. Он бросил окурок себе под ноги и раздавил его каблуком сапога. – Товарищ старший лейтенант, выходит немецкие командиры умнее наших орденоносцев? Ведь они ударили встык батальонов, туда, откуда ушла артиллерия? Окунев испуганно посмотрел по сторонам, стараясь определить, слушают ли их разговор бойцы. Немного помедлив, он тихо произнес: – Не знаю, что тебе сказать, Тарасов. Опыта у них, конечно, больше, чем у нас. Они уже, который год воюют? А мы? Вот и делай вывод сам. Их разговор прервался из-за того, что они увидели, как двое наших солдат, которых Тарасов послал искать потерянное оружие, толкая прикладами винтовок в спину, гнали перед собой раненого в руку немца. Заметив командиров, они направились в их сторону. – Товарищ старший лейтенант, вот захватили в плен немца. Эта сволочь ходила по полю и добивала наших раненых бойцов. Ротный посмотрел на немца. Перед ними стоял молодой парень в возрасте чуть более двадцати лет, светловолосый, белозубый. Рукава его серо-зеленого кителя были засучены. Но самое главное – в его глазах отсутствовал страх. Немец скептическим взглядом смерил фигуру стоявшего перед ним советского офицера и, отвернувшись в сторону, сплюнул в траву. Окунев посмотрел на Тарасова и, вспомнив их предыдущий разговор о знании немецкого языка, обреченно махнул рукой. – Отведите его к оврагу, – буднично произнес ротный. – В расход его. Немец, по всей вероятности, понял, что это конец. Он оттолкнул от себя одного из солдат и, петляя среди деревьев, бросился бежать. Это произошло так неожиданно, что стоявшие рядом с ним солдаты растерялись. Ему уже удалось выскочить на поле, когда чей-то выстрел сразил его наповал. Он широко взмахнул руками и, сделав несколько неуверенных шагов, упал лицом в нескошенную рожь. Выстрел, словно вернул всех к действительности. Старший лейтенант приказал всем построиться и повел красноармейцев на восток.***
Остаткам батальона под командой Окунева удалось догнать отступающий полк на второй день марша. Впервые за трое суток солдаты получили горячую пищу и возможность немного отдохнуть. Тарасов спал под елью, положив вещевой мешок под голову. Ему снились: дом, дети. Он проснулся от легкого прикосновения чьей-то руки. Александр открыл глаза и увидел Павла. – Товарищ сержант, вас срочно вызывает ротный. Он быстро вскочил на ноги и, расправив складки на гимнастерке, направился в сторону огромной ели, около которой стоял ротный. Рядом со старшим лейтенантом стояли еще несколько незнакомых ему военных в офицерской форме. – Тарасов! Сдайте командование взводом лейтенанту Липатову. – Есть сдать командование взводом. Только от всего взвода остались шесть человек. Окунев усмехнулся. Он сразу понял, что Тарасов не знает, что в полк поступило пополнение. – Кому сдавать взвод, товарищ командир роты? – Лейтенанту Липатову. Вон он стоит рядом с грузовиком. Александр посмотрел в сторону стоявшего грузовика и заметил молодого офицера, гимнастерка которого была подпоясана новым светло-коричневым ремнем. Потом он узнал, что все эти офицеры только нынешним летом окончили пехотное училище и буквально несколько часов, назад прибыли в батальон в качестве пополнения. Лейтенант Липатов был маленького роста. Родом – из Саранска. На его худой шее громоздилась непропорциональная телу голова с большими оттопыренными ушами. Фуражка на его голове казалась довольно большой, и только уши не давали ей сползать на лицо. – Ну что, пойдем, Тарасов! Показывай свое хозяйство, – деловито произнес он и направился вслед за ним. Александр построил остатки своего взвода и представил бойцам нового командира. – Бойцы! – обратился к ним Липатов. – Товарищ Сталин и весь наш советский народ с замиранием сердца следят за обстановкой на Западном фронте. Народ не верит, что немцы сильнее нашей армии, и мы с вами обязаны подтвердить это. С сегодняшнего дня вы все должны понять и хорошо усвоить, что нам нет дороги на восток. Хочу предупредить каждого, кто без моей команды поднимется из окопа и побежит назад, будет расстрелян лично мной. Он хотел сказать что-то еще, но, видимо, передумал. Он замолчал и посмотрел на стоявшего рядом с ним Тарасова. Солдаты стояли молча. Кто-то из второй шеренги тихо произнес: – Мы еще посмотрим, кто из нас первый побежит. Липатов услышал эту реплику. Он замер, лицо его стало похоже на мордочку хищного зверька. Он резко развернулся и направился к сказавшему эти слова бойцу. – Фамилия? – с угрозой в голосе произнес он. – Повторите все, что вы сказали! – Рядовой Сергеев, – осипшим от волнения голосом ответил боец. – А что я собственно сказал? Я ничего и никому не говорил! – Выйдите из строя и сдайте оружие сержанту, – приказал он. Побледневший Сергеев вышел из строя, молча, сунул в руки Тарасову свою винтовку и замер. Только теперь, похоже, до него дошло, что произошло. – За ведение пораженческих разговоров вы арестованы, Сергеев. Пусть вашу судьбу решит трибунал. Я думаю, что это будет наглядным примером для каждого бойца. Каждый из вас, бойцов Красной Армии, должен хорошо знать и понимать, что бывает с предателями и паникерами в военное время. Липатов отдал команду, и двое бойцов повели арестованного Сергеева в сторону штаба полка. Когда Липатов ушел к ротному, к Тарасову подошел Павел и сел рядом с ним. – Товарищ сержант! Неужели Сергеева расстреляют? – спросил он. – Он же не немец, он – русский. Нельзя расстреливать людей за два высказанных слова. Александр промолчал, так как не знал, что ему ответить. Наконец он сплюнул под ноги и, повернувшись к земляку, тихо ответил. – Ты понял, Павел, что бывает с людьми за ведение подобных разговоров на войне. Так что придержи свой язык и не провоцируй других бойцов. За тобой тоже водится подобный грешок. – Так я это, только с тобой на эту тему и говорил. Больше ни с кем, ей Богу,– с испугом пролепетал он, оглядываясь по сторонам, словно кто-то мог подслушать их разговор. – Поэтому ты, Романов, до сих пор и жив. А сейчас иди, мне не до тебя. Вечером командир роты построил бойцов на опушке небольшого леса. Рядом с ним стояли – новый взводный, старший политрук, новый командир батальона и какой-то лейтенант с нашивками НКВД. Сотрудник особого отдела громко зачитал приговор трибунала, после чего выстрелил Сергееву в затылок. Ноги бойца подкосились, и он, словно мешок с картошкой, упал в высокую траву. Строй стоял молча. Все были шокированы расстрелом товарища. – Разойдись! – громко выкрикнул ротный. Строй рассыпался. Бойцы собирались небольшими группками и вполголоса обсуждали смерть Сергеева. Минут через тридцать прозвучал новый приказ. Батальону предстояло выйти к селу Вишневое и оседлать дорогу, идущую на Киев. Батальон двигался часов пять, пока не последовал новый приказ. Сейчас батальону предписывалось занять оборону на высотке 14,7 и не пропустить на восток танки. Несмотря на полную темноту, бойцы стали окапываться. К утру траншеи были готовы, и солдаты, измученные переходом и работой, повалились спать. Тарасов не сразу понял, где он находится, и что его толкает в плечо солдат из его отделения. – Что случилось? – спросил он. – Вас вызывает к себе командир роты. Александр проследовал за ним до окопа Окунева. – Тарасов, возьми с собой человек десять и выдвинься вперед. Вон, видишь тот небольшой пригорок в метрах пятидесяти от перекрестка. Вот там и окопайтесь. Это наиболее опасное направление для нашей обороны, и вам предстоит огнем двух пулеметных расчетов не дать возможности немецкой пехоте атаковать нас из этого небольшого лесочка. Посмотрев на него, старший лейтенант продолжил: – Я все понимаю. Люди смертельно устали, но это нужно сделать сейчас, потом будет поздно. Тарасов козырнул и направился обратно в расположение своего взвода, чтобы через пятнадцать минут вновь приступить к рытью окопов.***
Стояла жара. В августе бывают дни, когда дневная температура просто зашкаливает. Ярко-желтое солнце висело в зените и нещадно палило. В небе не было ни одного облачка. Красноармейцы, раздевшись по пояс, лениво ковыряли землю. – Что раскисли! Копайте быстрее! Немцы не будут ждать, когда спадет жара, и с минуты на минуту могут появиться здесь, – командовал лейтенант Липатов, обходя огневые точки взвода. Отрыв свой окоп, Тарасов лег на дно. Прохладная земля на какой-то миг вернула его к жизни. «Много ли человеку надо, – невольно подумал он, наслаждаясь прохладой. – Пять минут передышки, и человек снова готов вгрызаться в эту украинскую землю». К нему подошел боец и, стоя на краю бруствера окопа, окликнул его. – Тарасов! Тебя вызывает командир роты. Он выругался про себя и, поправив сбившуюся набок пилотку, направился в сторону блиндажа ротного. – Товарищ старший лейтенант! Сержант Тарасов по вашему приказанию прибыл! – четко отрапортовал он, чем вызвал довольную улыбку у командира роты Окунева. – Молодец, Тарасов! Сразу видно армейскую школу. Скажу больше, просто удивляюсь тебе, как ты в этой непростой обстановке сохраняешь чувство юмора и продолжаешь рапортовать так, словно мы не на войне, а на учениях. Что скажешь? Окопались? – Да, зарылись в землю. Нам бы еще людей, товарищ старший лейтенант. Маловато нас, чтобы сдержать немецкую пехоту. Тарасов еще раз посмотрел в сторону этого реденького лесочка, который находился в метрах двухстах от линии обороны его отделения. Он усмехнулся про себя, так как отлично понимал, что шансов выжить у его отделения, практически нет. – Товарищ старший лейтенант! Скажите, что мы можем сделать с двумя пулеметами. Да они нас мгновенно подавят из минометов. Лицо Окунева было спокойным, словно он не слышал Тарасова. Он явно не ожидал подобной просьбы от своего начальника отделения и поэтому не знал, что ему ответить. Он взглянул на взводного, который почему-то отвернулся в сторону, тем самым лишая себя ответственности за принимаемое ротным решение. – Присаживайся, Тарасов, – произнес Окунев и пододвинул к нему табурет. – Надеюсь все, что я тебе сейчас скажу, останется между нами. Тарасов сел на самодельный табурет и посмотрел на командира роты. – Вчера третья рота второго батальона полным составом перешла на сторону немцев. Ушли не все, в основном – новобранцы, призванные из западных областей Украины, Белоруссии и наших восточных республик. Сейчас там работают люди из Особого отдела. Чем все это закончится, трудно сказать. Скажи мне, ты можешь гарантировать, что среди твоих людей нет предателей и агентов немецкой разведки? Он замолчал и внимательно посмотрел на него. – Гарантии раньше, товарищ старший лейтенант, давал лишь госстрах, и никто больше. Откуда я могу знать, что у каждого моего бойца на душе. Пусть этим занимается Особый отдел. Могу сказать лишь одно, если замечу, что кто-то из моих бойцов попытается уйти к немцам или побежит назад, расстреляю собственноручно. Тарасов замолчал, ожидая, что скажет ему Окунев. Однако тот промолчал и снова посмотрел на взводного. – Товарищ командир роты! Дайте мне людей для усиления огневой мощи отделения. Я же знаю, что вчера вечером к нам вышла группа красноармейцев из окружения. Дайте ее мне. А там будет видно, кто из них враг, а кто – нет, если, конечно, кто-то из них останется в живых. А по-другому, я с десятком бойцов вряд ли смогу долго удерживать эту позицию. В блиндаж вошел политрук батальона и, сняв с головы фуражку, вытер носовым платком вспотевший лоб. – Жара! Градусов тридцать, наверное, – произнес он и взглянул на Окунева. Командир роты посмотрел на политрука и в двух словах обрисовал ему ситуацию. – Вы коммунист, сержант? – спросил он Тарасова. – Нет, товарищ политрук. Беспартийный. У политрука, похоже, пропал интерес к нему, как к человеку. – Решай сам, Окунев. Здесь я тебе не советчик, – произнес политрук. – Товарищ старший лейтенант! Я думаю, что если люди вышли из окружения с оружием в руках, то им можно доверять. – Это ты брось, Тарасов! Я сейчас не могу ручаться ни за кого, даже за самого себя, а не то, что за этих людей. Ладно. Так и быть, забирай этих бойцов с собой. Отдаю под твою ответственность. Тарасов козырнул офицерам и бегом направился к своему отделению.***
Красноармейцы сидели небольшой группой и безучастно смотрели на то, как окапывается рота. Тарасов проследовал мимо них и, заметив Павла, направился к нему. – Отделение, встать! Быстро сгоняй к пулеметчикам. Пусть следуют за нами. Мы будем окапываться вон там, – скомандовал Тарасов и указал Павлу на опушку лесочка. – Товарищ сержант! Мы что-то никак не поймем вас. То окапывайся здесь, то окапывайся там. Скажите конкретно, где нам окапываться. Разве не видите, что люди устали. Тарасов подошел к Романову и молча, схватил его за ворот гимнастерки. – Ты что, отказываешься выполнять мой приказ? Разве тебе и всем вам не ясен приказ? Вы что, не знаете, что бывает с теми, кто отказывается выполнять приказы вышестоящих начальников? Рука его скользнула по ремню. На миг, задержавшись около кобуры, расстегнула ее. – Всем взять лопаты и быстро приступить к работам! – скомандовал он. – За невыполнение приказа – трибунал! Красноармейцы взяли в руки лопаты и направились в указанную им точку. Александр, проводив их взглядом, пошел в сторону отдыхающих бойцов, вышедших из окружения. Они, не обращая на него внимания, лежали на траве и травили анекдоты. – Встать! Кто старший группы? – спросил он одного из бойцов. Тот нехотя поднялся с земли и со злостью посмотрел на него. – Чего кричишь, сержант! Вон, лейтенант. Он у нас старший, – ответил он и указал в сторону дерева, в тени которого лежал человек. Рядом с офицером стояли его сапоги и белели сохнущие на солнце портянки. Тарасов подошел к офицеру и посмотрел на него. Тот явно не спал, но открывать глаза, по-видимому, не хотел. На его гимнастерке были черные петлицы инженерных войск. – Товарищ лейтенант! Согласно приказу командира роты, ваша группа поступает в мое распоряжение. Поднимайте людей и следуйте за мной. – Это куда, сержант? – недовольно спросил он Тарасова, открыв глаза. – Я уже вам сказал, товарищ лейтенант, что ваша группа поступает в мое распоряжение. Что вам неясно? Он нехотя поднялся с земли и, отряхнув с себя приставшие к гимнастерке и галифе сухие елочные иголки, отдал команду бойцам. Солдаты лениво встали с земли и последовали вслед за ним к опушке лесочка. Позади всех вразвалочку шел лейтенант, показывая всем своим видом, что он не намерен выполнять приказы какого-то неизвестного ему сержанта. – Окопаться! – коротко приказал Тарасов и посмотрел на лейтенанта, который снова лег в тень кустов. Солдаты стали медленно рыть окопы, отбрасывая землю в сторону от себя. – Что так плохо копаете? – спросил он у них. – Что, копать разучились? – А зачем копать, если завтра все равно побежим дальше, – ответил один из бойцов. – Что за разговоры, товарищ боец? – строго спросил Тарасов. – Прекратите вести пораженческие разговоры, а то я вас лично поставлю вот к этой сосне. – А мне без разницы, товарищ сержант, вы меня убьете или убьют немцы, – ответил он. – Вот только я почему-то бегу от самой границы и все остановиться никак не могу. – Вы что, не поняли моего приказа? – чувствуя, что начинает срываться, произнес Тарасов. – Вы что, под трибунал захотели? Ваша фамилия? – Ивлев, – коротко ответил он. – Товарищ лейтенант, проведите соответствующую работу с личным составом, а то я вынужден буду доложить об разговорах командиру роты, хоть мне и не хочется этого делать, – приказал Тарасов офицеру, чем вызвал у него недовольную гримасу. – Хорошо, сержант, обязательно проведу. Только ты, сержант, извини меня, не выпрыгивай здесь из штанов. Тебе еще, по всей вероятности, не приходилось бегать от немцев, вот ты и ерепенишься. Вот когда они попрут на нас, мы и посмотрим, на что ты способен. Чтобы как-то сгладить возникшую ситуацию, Тарасов отошел от них и направился к бойцам своего отделения, которые продолжали окапываться. – Копать в полный рост! – приказал Тарасов, заметив, что его земляк Павел, выкопавший окоп до колен, сел отдыхать. – Романов! А тебя мой приказ не касается? А ну, встал, когда с тобой говорит старший по званию. Романов бросил взгляд в сторону лейтенанта и нехотя поднялся с земли. Он плюнул на ладони своих больших и сильных рук и снова взялся за лопату. Кто-то из бойцов наломал в лесу веток и стал ими маскировать окопы. Через некоторое время зелень полностью скрыла их от посторонних глаз. Окопавшись, Тарасов побежал к ротному докладывать о готовности отделения к бою. – Хорошо, Тарасов. Идите и получите у старшины патроны, гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Я уже отдал ему приказ об этом. – Товарищ старший лейтенант! А бутылки зачем? Вы же сами сказали, что танки в нашу сторону не пойдут, там топь. – Ты меньше разговаривай, Тарасов. Выполняй приказ. – Есть выполнять приказ, – произнес Александр. Он и несколько бойцов получили у старшины патроны, гранаты и несколько бутылок с зажигательной жидкостью. Быстро раздав боеприпасы, он сел на дно окопа и, достав из кармана листок из школьной тетради и карандаш, начал писать письмо домой.***
Тарасов долго думал, какими словами закончить письмо. Писать о том, что его отделению предстоит тяжелый бой, из которого вряд ли можно выйти живым, он не хотел. Он хорошо понимал, что подобное письмо не вызовет радости у жены, и поэтому закончил его словами, что их часть стоит далеко от фронта и здоровье у него хорошее. Закончив писать, он свернул письмо треугольником и написал на нем свой домашний адрес. Сунув треугольник в правый карман гимнастерки, он выглянул из окопа. Вокруг стояла девственная тишина. Легкий южный ветерок гнал теплую волну воздуха, наполненного ароматом разноцветья. Стояла середина августа, кругом все было еще зеленым, и лишь отдельными желтыми крапинами выделялись молоденькие березки, посеченные осколками. Внезапно эту летнюю тишину нарушил нарастающий с запада гул танковых моторов. Звук то нарастал с каждой минутой, то затихал где-то вдали. Тарасов окинул взглядом линию обороны своего отделения и посмотрел на небо. Глядя в это бездонное синее небо, можно было подумать, что нет никакой войны, нет забитых беженцами дорог и налетов немецкой авиации. Где-то в вышине, со стороны солнца, прошло звено немецких боевых машин. «Пронесло», – решил Тарасов, провожая глазами немецкие самолеты. Но он ошибся. Где-то вдали показались черные точки, которые буквально на глазах стали увеличиваться в своих размерах. «Стоит черта вспомнить, а он тут, как тут», – со злостью подумал Тарасов. – Воздух! – зычно выкрикнул он и повалился на дно окопа. Самолеты шли довольно высоко и их, похоже, совсем не интересовала эта редкая цепочка стрелковых окопов, которая, словно прерывистая линия, окружала небольшую на их взгляд высотку. Самолеты летели нагло, без сопровождения истребителей, так как хорошо знали, что у Красной Армии нет возможности дать им хоть какой-то адекватный ответ. Самолеты пролетели мимо, даря многим солдатам еще один шанс пожить на этой земле. Где-то на востоке, куда улетели самолеты, раздался глухой гром, и все небо заволокло черным дымом. – Вот, суки, опять, похоже, бомбят станцию, – произнес прыгнувший к нему в окоп Павел. – А что им не бомбить? Небо чистое и ни одного нашего самолета, – с горечью в голосе произнес Тарасов. – Сейчас бы с десяток наших ястребков… – Вот и я часто думаю, товарищ сержант, а где наши войска? Где те танки, самолеты, что нам показывали в кино? Ведь нам обещали, что мы будем бить врага на его территории малой кровью. – Обещать, Романов, это еще не жениться, – отрезал Тарасов, так как ему не хотелось обсуждать эту тему, которая уже набила оскомину всем солдатам с самого начала войны. – Кстати, Павел! Ты, почему здесь? Почему покинул свой окоп? – строго спросил его Александр. – Кто тебе дал команду покинуть огневую позицию? Романов замялся, а затем протянул ему вчетверо сложенный листок бумаги. – Вот, товарищ сержант, возьмите. Здесь мой адрес и записка домой. Если что, передайте, пожалуйста, матери. Кроме нее, у меня больше никого нет. – Ты что, Павел? – удивленно произнес Тарасов. – Ты что умирать здесь собрался, что ли? Нет, брат, не возьму! Принципиально не возьму. Вот закончится бой, сам и отправишь письмо домой. Еще неясно, кто у нас сегодня выживет, ты или я? А может, и оба головы сложим на этой опушке. – Все равно – возьмите. Если выживу, то вернете, а не выживу, отправьте домой. Тарасов пристально посмотрел на него. Он хотел ему что-то сказать, но Павел уже полз в свой окоп, который находился в метрах десяти. Над головами обороняющих высоту вновь проследовала волна немецких самолетов. Над позициями батальона повисла тишина. До этого момента Тарасов еще ни разу не обращал внимания на то, что тишина может быть разной. В этот раз тишина была особо напряженной, и у него создалось мнение, что к этой внезапно возникшей тишине одновременно прислушивались тысячи людей с обеих сторон, многим из которых будет не суждено дожить сегодня до заката. Александр отчетливо услышал, как где-то недалеко от него затрещал в траве кузнечик. «Надо же, трещит, кует свое счастье, словно и нет никакой войны», – подумал он, пытаясь отыскать глазами этого беспокойного кузнечика. Внезапно его обостренный слух вырвал из этой вечерней идиллии треск мотоциклетных моторов. – А вот и они, – прошептал он. Тарасов поднес к глазам бинокль и стал всматриваться вдаль, туда, где на закате солнца пряталась дорога, которую он и его товарищи по оружию должны были закрыть своими жизнями. Треск мотоциклетных двигателей все нарастал и нарастал. Внезапно он затих. Мотоциклисты вылетели из лесочка на дорогу и остановились. Из люльки выбрался офицер и стал рассматривать местность, не решаясь выехать на открытое пространство. – Без моей команды не стрелять! – выкрикнул Тарасов и положил на бруствер окопа свой трофейный автомат и пару гранат. Часть мотоциклистов, по команде офицера, не сбавляя скорости, понеслись в сторону высотки, ловко объезжая рытвины и ухабы. Неожиданно с высотки кто-то выстрелил. Этот выстрел подхватили десятки винтовок и автоматов. Немцы стали быстро разворачиваться на дороге, отвечая из пулеметов на огонь наших бойцов. Оставив на дороге три мотоцикла с убитыми и ранеными, мотоциклисты скрылись за изгибом дороги. «Разведка! – подумал Тарасов. – Зря мужики начали стрелять раньше времени. Нужно было подпустить их немного ближе и всех уничтожить пулеметным огнем. Теперь немцы знают, что здесь на высотке находятся наши позиции, и попытаются уничтожить нас, чтобы свободно пройти по дороге». Александр вжал голову в плечи и упал на дно окопа, услышав вой падающей мины. Несколько мин упали на позиции роты, и снова повисла тишина. Прошло несколько секунд, и немцы открыли массированный минометныйогонь по высоте. Тарасов поднялся в окопе и посмотрел туда, где располагались позиции роты. Вся высотка была покрыта огнем и дымом от рвавшихся вокруг нее мин.***
Внезапно обстрел прекратился, стало тихо. Однако тишина продлилась недолго. На дороге появились три немецких танка и несколько бронетранспортеров, из которых стали выскакивать немецкие солдаты. По команде офицеров, они быстро развернулись в цепь. До них было метров пятьсот или чуть больше. Они медленно направились в сторону высотки, поливая ее ливнем пуль из автоматов и винтовок. Впереди цепи шли танки, которые иногда останавливались, чтобы произвести выстрелы из танковых пушек. – Не стрелять! – снова приказал Тарасов бойцам. – Подпустим их поближе. Александр всматривался в фигурки солдат, которые криво изгибались в полуденном мареве. Он постарался для себя определить, какими силами атакует их противник. На его взгляд, немцев было до полутора роты. Гитлеровцы шли с закатанными рукавами и, уперев в животы автоматы, водили ими в разные стороны, расстреливая ближайшие кусты. Один из танков въехал на деревянный мостик, который связывал два берега небольшой речки. Неожиданно под его днищем возникла яркая вспышка, а затем раздался сильный взрыв, который разметал деревянное строение. Танк покосился, а затем повалился в воду. Прошло какое-то мгновение, и он полностью скрылся под водой. Оставшиеся два танка остановились перед мостом. Жерла их орудий стали искать цель, чтобы подавить ее своим огнем. Один из танков направился влево от моста, другой – вправо, пытаясь, по всей вероятности, нащупать брод через эту небольшую заболоченную речку. Танк, который обходил взорванный мост слева, завяз в болотистой пойме реки и остановился. Чем больше он предпринимал попыток вылезти из этой болотной жижи, тем глубже уходил в эту черную, как смола, воду. Наконец он заглушил свой двигатель. Из башни вылезли танкисты и, прикрываясь кустарником, исчезли где-то за поворотом дороги. Третий танк не стал рисковать и, развернувшись, направился в обратную сторону. Пехота противника, лишившись танковой поддержки, сбавила темп. Теперь между ней и позициями роты было не более трехсот метров. Высота молчала, и это молчание, похоже, вселяло в гитлеровцев страх. По команде офицера, немцы бегом понеслись к нашим окопам. Что произошло дальше, трудно объяснить словами. Атакующая волна немцев, словно наткнулась на гранитный мол. Залп огня винтовок, автоматов и пулеметов смел первые ряды наступающих. Вторая немецкая волна, словно не заметив гибели первой цепи, неслась на позиции роты, пока не исчезла в дыму и огне разрывов гранат. Однако некоторым удалось ворваться в траншеи роты, и там началась настоящая мясорубка. Немцы, не выдержав этой схватки, стали по одному выскакивать из наших траншей. Они бежали назад по пристрелянному полю, неся большие потери. Потеряв десятки убитых и раненых, наступающая волна немецкой пехоты отхлынула с высотки и укрылась в небольшом лесочке. Когда немцы отошли, по высотке снова ударили минометы и тяжелая артиллерия, которую немцы успели подтянуть на этот участок дороги. Поняв, что в лоб высоту им не взять, он стали концентрировать свою пехоту за лесопосадкой, которая шла вдоль дороги. Снова над полем боя повисла тишина, разрываемая лишь криками умирающих немецких и русских солдат. Прикрываясь лесопосадкой, немцы стали быстро переправляться через речку вброд. Вскоре они снова пошли в атаку. В этот раз они двигались в сторону отделения Тарасова, стараясь обойти оборону роты с фланга. – Приготовиться к бою! – отдал Тарасов команду. – Без моей команды не стрелять! В этот раз они уже не шли в полный рост, а передвигались вперед короткими перебежками, стараясь под прикрытием кустов подобраться как можно ближе к позициям батальона. Когда до первой группы немцев осталось метров восемьдесят, Тарасов отдал команду. Огонь двух станковых пулеметов оказался столь неожиданным, что вызвал замешательство среди немцев. Пока они приходили в себя, отделению удалось уничтожить около двадцати гитлеровцев. Но этот огонь не смог остановить их. Они падали на землю, но вместо только что уничтоженной группы немецких солдат появлялись все новые и новые. В какой-то момент Тарасов понял, что их огонь не в состоянии остановить атакующий порыв немецкой пехоты. Но вдруг немцы остановились и стали отходить назад. «Что-то у них сломалось в этой отработанной до автоматизма машине», – подумал Александр, наблюдая за противником. За эти две недели, что он находился на фронте, Тарасов впервые увидел убегающих немцев, и радостная волна захлестнула его изнутри. Это чувство, похоже, испытывал не он один. Вдруг на вершине высоты появилась фигура лейтенанта Липатова. Он поднялся из окопа и, сжимая в руке наган, закричал: – Вперед! За Родину! За Сталина! Вперед! Вслед за ним бросились и другие бойцы. Они расстреливали в спины бегущих немцев, рубили им спины саперными лопатками. Неожиданно с фланга по атакующей группе ударил крупнокалиберный пулемет. Тарасов видел, как эта огненная струя косила наших бойцов, не оставляя им ни одного шанса на спасение. Вскоре вся поляна покрылась телами убитых немецких и наших солдат. Что произошло дальше, Тарасов уже не помнил, так как его накрыл взрыв мины. Последнее, что он запомнил, была зеленая поляна, покрытая огненными столбами взрывов.***
Павел Лабутин сидел за столом. Взяв в руки бутылку водки, он стал разливать ее в четыре граненых стакана. Стаканы были немытые, но на это никто не обращал внимания. В последнее время Лабутин жил один в этом большом доме, когда-то принадлежавшем настоятелю монастыря, который впоследствии был арестован. Он впервые за последнее время собрал у себя бывших товарищей и сейчас угощал их водкой и закуской, которая вызывала у них определенное чувство зависти. Посмотрев на дно пустой бутылки, Павел нагнулся и поставил ее под стол, откуда снова извлек бутылку с водкой. – Ну что, вздрогнем, кореша! – торжественно произнес он. – Вот и пришел наш час, о котором мы так долго и много мечтали. Не могу не сказать, что настало то время, братишки, когда красноперым стало не до нас. Сейчас у них свои «головняки», ловят всяких там диверсантов, выявляют врагов народа и их пособников. Поэтому кому, как не нам, радоваться этому. Вы сами все хорошо видите, что в город прибывает большое количество беженцев, у которых много золотишка и барахлишка. Он улыбнулся, обнажив собравшимся товарищам вставленные железные зубы, чем вызвал у них улыбки. – Думаю, что никто из вас не откажется немного пощекотать эту публику. Мы, братишки, сейчас должны быть все вместе, тогда нам будут по плечу большие дела. Он снова улыбнулся. Они дружно чокнулись, молча, выпили и стали закусывать водку кусками свинины. Вытерев жирные от сала руки полотенцем, Павел достал из кармана пачку папирос и бросил ее на стол. – Угощайтесь, братва, мне для вас ничего не жалко. Все потянулись за папиросами. Вскоре белесый дым поплыл по комнате. – Кучеряво живешь, Павлуша, – произнес один из присутствующих и улыбнулся. – Можно подумать, что клад нашел? – А ты не завидуй, Свищ. Что, нравится без риска пить водку и вкусно жрать? Если бы у меня не было голодных братишек, как вы, так бы и жил всю жизнь. Но вы меня простите, пожалуйста, не могу я этого сделать, когда мои кореша голодают, вот поэтому я и пригласил вас, чтобы поделиться всем этим. А в отношении клада, все может быть, Свищ. Ты же знаешь, кем был старый хозяин этого дома. Да ладно, я без обиды. Ты и так мне помогаешь, чем можешь. Тебе и за это спасибо. Он окинул всех взглядом и, широко разбросав по сторонам свои синие от татуировок руки, улыбнулся. – Вы угощайтесь, братишки, соловья баснями не кормят. А пригласил я вас к себе для того, чтобы кое-что перетереть с вами. Есть вопросы по нашей с вами воровской жизни. Все внимательно посмотрели на него, ожидая, что он скажет. – Есть одно дело, которое позволит нам всем безбедно жить. Вы все знаете, какие сейчас самые ходовые товары в городе? Правильно, это – мыло, соль, спички и, конечно, спирт. А где все это взять? Конечно, золото и камни тоже ходовой товар, но менее прибыльный. В комнате повисла тишина. Все мгновенно поняли намек Лабутина, так как хорошо знали, что все это есть у единственного собственника – государства. Неожиданно из-за стола поднялся мужчина небольшого роста и, надев на голову потрепанную кепку, направился к двери. – Пекарь! Это ты куда подался? – с угрозой в голосе произнес Лабутин. – Стучать красноперым? Давай, давай, может, они тебе лишнюю пайку хлеба отвесят. – Почему стучать? Я барабанщиком, ты знаешь, никогда не был. Это может подтвердить любой из сидящих здесь за столом. Мне просто не хочется заниматься тем, что предлагаешь ты. Сейчас война, и опера с нами не будут чикаться. Поставят к стенке, и от тебя лишь останется точка на побеленной мелом стене. Так что вы, братишки, давайте без меня, я еще жить хочу. Из-за стола поднялся Свищ. Похоже, он что-то хотел сказать Пекарю, но ему не дал этого сделать Лабутин. – Не рыпайся, Свищ, замри на время. У нас здесь не воровское толковище, поэтому каждый из нас имеет право высказать все, что хочет. Вот Пекарь не согласен с моим предложением и решил уйти. Я думаю, что он поступил правильно. Раз человек не хочет этого делать, насиловать его не нужно. Я его давно знаю. Мы с ним топтали зону в Воркуте, и он всегда был уважаемым сидельцем. Поэтому он имеет свою точку зрения, которую он нам и озвучил. Правильно я говорю? – Ты прав, Павлуша. У каждого из нас своя жизнь, – произнес Пекарь. Он развернулся и, хлопнув дверью, вышел из комнаты. Лабутин окинул взглядом оставшихся товарищей. – Свищ, догони его. Я не хочу, чтобы этот человек ходил по земле, зная наши тайны. Сделай все тихо. Тот кивнул головой и, накинув на себя пиджак, исчез за дверью.***
Проценко был доволен встречей подручного со своими друзьями из преступного мира. Если сказать честно, то он не любил этих людей, считал их отбросами общества. Однако сейчас было не до этого. Все эти люди, о которых рассказывал ему Павел, представляли для него определенный оперативный интерес. Особо его заинтересовала информация Лабутина о человеке, который работал на пороховом заводе. Этим человеком был водитель директора предприятия Илья Шубин. Сегодня в полдень, он по просьбе Лабутина, должен был заехать к нему домой и отвезти на работу, на станцию Юдино. Эта встреча носила чисто ознакомительный характер. Проценко хотел посмотреть и прощупать этого человека, прежде чем дать команду Лабутину на его вербовку. Насколько он знал из рассказа Павла, этот человек несколько раз помогал ему в перевозке и хранении ворованных вещей. Иван остановился посреди небольшой комнатки и направился к окну. Отодвинув в сторону занавеску, выглянул на улицу. Улица была пуста. Он невольно посмотрел на ходики, до назначенного времени оставалось еще пятнадцать минут. Вчера вечером при встрече Лабутин доложил ему, что он направлял Свища для проверок указанных Иваном адресов. Ни одна явка не была провалена. Эта информация очень обрадовала его, однако, несмотря на это, он ни на минуту не терял бдительности. За окном трижды просигналил клаксон автомобиля. Иван снова взглянул в окно. Около дома стояла «Эмка» черного цвета. Проценко быстро набросил на себя рабочую куртку железнодорожника и, закрыв за собой дверь, вышел на улицу. – Шубин? – приветливо улыбаясь, спросил его Проценко. – Угадали. Да вы садитесь в машину, я не хочу лишний раз здесь светиться. Меня здесь каждая собака знает. Иван быстро сел, и машина, взревев мотором, тронулась с места и поехала в сторону станции Юдино. – Давно за рулем? – как бы между прочим поинтересовался у него Проценко. – Я смотрю, ты неплохо водишь машину. Сразу видно мастера. – Чуть больше десяти лет. Я еще возил прежнего директора завода. – Значит, ты хорошо знаешь территорию предприятия? Водитель не ответил. Он скосил глаза и посмотрел на сидящего рядом с ним мужчину. Иван улыбнулся, так как увидел, что Шубина насторожили его вопросы о предприятии. – Ты что косишься на меня, Илюша? – произнес он дружелюбно.– Может, я хочу поступить к вам на работу? Смотри, смотри, может, прожжешь меня своим взглядом. Он вовремя перехватил руку водителя, который хотел ударить его по голове гаечным ключом. – Ты, парень, не шути со мной! Я таких шуток не люблю. Ты знаешь, что за это бывает? Надо было, паря, раньше думать, когда возил братков на кражи и прятал у себя ворованные вещи, а не сейчас. Может, тебе напомнить, гражданин Шубин, как ты помогал Лабутину перевозить краденые вещички? Ты не дергайся и не переживай, я тебя не буду заставлять возить краденое имущество. Сейчас за подобные действия могут дать очень большой срок или вообще расстрелять. Машина резко свернула в сторону, затормозила и остановилась. Лицо Шубина было все в поту. Правая его рука потянулась к гаечному ключу, который он стал возить с собой в последнее время. Но тот, словно предвидя его реакцию на произнесенные им слова, приставил к его горлу финский нож. – Вот что, фраер, сиди тихо и не рыпайся, а иначе я твое личико распишу вот этим ножом. Я не хирург, но владею им не хуже. Может, мне еще что-то напомнить из твоей биографии? А что? Может чекистам станет интересно, как сын белогвардейского офицера вдруг стал сыном зарубленного махновцами красноармейца? Ты думаешь, что ты один владеешь этой тайной? Нет, друг мой, я тоже это знаю. Шубин сидел неподвижно. Страх за свою жизнь сковал каждую его клеточку, не давая возможности не то чтобы оказать какое-то сопротивление, но и думать. Это продолжалось недолго. Наконец он пришел в себя, дыхание его стало ровным. Он, словно затравленный зверь, посмотрел на Ивана. – Что вам от меня нужно? Зачем я вам? – Пока мне от тебя ничего не нужно. Так что, живи, Илья, и не волнуйся. То, о чем я рассказал тебе, знают всего два человека – ты и я. Ты, наверное, не хочешь, чтобы об этом знали все, в том числе и чекисты? Поверь мне, я тоже этого не хочу, поэтому больше не вынуждай меня доставать из кармана перо. – Вы врете, если бы я вам не был нужен, то вы бы меня не прижимали к стенке. – Пока мне нужно от тебя только послушание. И еще одно: чтобы ты от страха не натворил такого, от чего я тебя спасти уже не сумею. Надеюсь, ты меня понял? – Я не самоубийца. – Это уже хорошо. А сейчас давай, езжай дальше. Не идти же мне на работу пешком. Шубин завел двигатель автомашины, и она, объезжая ямы, тронулась дальше.***
Шубин гнал машину в Казань, размышляя о том, откуда этот незнакомый человек так много знает о его прошлом. «Откуда он узнал об отце? – думал он. – Ладно, о краденых вещах ему мог рассказать и Лабутин, но об отце? Интересно, зачем я ему понадобился? Он явно не вор, хотя и пытается сделать так, чтобы я поверил в его воровское прошлое». Остановив автомашину около правления завода, он быстро вбежал по мраморной лестнице на второй этаж. Войдя в приемную директора, он снял с головы кепку и сел на стул. Он налил себе полный стакан воды и залпом осушил его. – Валя! Директор у себя? – поинтересовался он у миловидной молоденькой секретарши. – Нет, он в райкоме партии, – прощебетала она. – Он просил передать, что ты ему сегодня не нужен. Завтра он ждет тебя в семь часов утра. Просил, чтобы ты не опаздывал. «Вот и хорошо, – подумал Шубин. – У меня еще есть время заехать домой, а затем отвезти женщину за город». – Илья, ты меня домой не отвезешь? – спросила его секретарь. – Может, покатаемся немного? – Как-нибудь в другой раз, Валя, сегодня не могу. Занят я сегодня, да и машина что-то барахлит. Валя надула свои пухлые губки и демонстративно отвернулась от него. Илья заехал домой, быстро поел и поехал по указанному ему адресу. Он подъехал вовремя. Из дома вышла красивая женщина с тяжелым желтым чемоданом и направилась к его машине. – Шубин? – спросила она и, не дожидаясь ответа, открыла заднюю дверь машины и положила на сиденье чемодан. – Куда? – тихо спросил он ее. – В сторону Арска, – также тихо ответила ему женщина и, достав из кармана пальто зеркальце, стала подкрашивать губы. «Сучка! – подумал Шубин. – Вот теперь и катай этих тварей. Эх, сдать бы их всех в НКВД, если бы была какая-то гарантия, что самого не поставят к стенке». Он нажал на педаль газа, и машина, подпрыгивая на ухабах и ямах, помчалась вперед. Радиосеанс не занял много времени. Зоя быстро передала информацию о передвижении воинских составов с техникой через узловую станцию Юдино и, приняв в ответ шифровку от немцев, свернула рацию. Подняв тяжелый чемодан, она направилась к ожидавшей ее автомашине. – В город, – приказала она водителю, – и если можно – быстрее. – Хорошо, – выдавил из себя Шубин и запустил двигатель своей автомашины.***
«Эмка» резко затормозила и остановилась на одной из улиц города. Из машины вышла Зоя и, кокетливо помахав водителю ручкой, подняла большой желтый чемодан и направилась в сторону своего дома. – Здравствуй, – поздоровался с ней Проценко, ожидавший ее недалеко от дома. – Сеанс состоялся? – Да. – Ты передала все, что я тебе приказал? Она остановилась и, изобразив на своем лице улыбку, взяла его под руку. Иван подхватил чемодан, и они продолжили движение. Придя в квартиру, она протянула ему полученную от немцев шифровку. Он взял с полки небольшой томик Маяковского и, открыв его на нужной ему странице, стал быстро расшифровывать сообщение. Командование Абвера благодарило Проценко и его людей за ценные сведения о движении составов. Капитан Ганс Нойман сообщал о том, что Иван награжден бронзовым крестом за заслуги перед германским народом. В конце шифровки они интересовались, как идет подготовка к операции «Эшелон». «Его бы сейчас сюда, я бы посмотрел, что бы он здесь делал. А то сидит где-нибудь в тылу, вкусно ест и вкусно пьет, да еще требует отчета, что я делаю», – со злостью подумал он. Иван зажег спичку и, положив шифровку в пепельницу, поджег ее. Когда от нее остался лишь пепел, он размял его спичечным коробком и высыпал в мусорное ведро. – Как Шубин? – поинтересовался он у Зои. – Не дергается? – Дергается, – коротко бросила она и стала снимать платье. – Я тебе советую повязать его кровью, вот тогда он перестанет дергаться. Иван повернулся и стал внимательно наблюдать за ней. Зоя села на край кровати, чтобы снять чулки. Ее тонкие ловкие пальчики быстро расстегнули резинки пояса, и она, взглянув на Проценко, легким движением рук сняла чулки со своих красивых и стройных ног. Иван не мог спокойно усидеть на стуле при виде такого красивого тела. Он встал и направился к Зое. Она поднялась с кровати и, увидев распаленное мужское лицо, неожиданно обняла Ивана за шею и крепко впилась своими яркими и сочными губами в его губы. Он уже давно не испытывал подобного чувства от близости с женщиной. У него закружилась голова, и он упал всем своим телом на кровать, подмяв под себя ее красивое точеное тело. Она тихо ойкнула и стала быстро расстегивать на нем рубашку. Иван крепко обнял ее, его левая рука скользнула по ее спине и остановилась в районе ягодиц. Зоя томно задышала. Охватившая ее страсть комком встала в горле, не давая дышать полной грудью. Ее рука стянула с шеи мужчины галстук, а затем стала расстегивать его поясной ремень. Вдруг они замерли, так как в дверь комнаты кто-то громко постучал. Проценко посмотрел на Зою, словно спрашивая у нее, кто это. Она толкнула его в грудь руками и, схватив со стула халат, быстро набросила его на обнаженные плечи. Иван тихо поднял с пола галстук, ремень и прошел на кухню. Он достал из кармана пиджака пистолет «ТТ» и передернул затвор. – Кто там? – спросила Зоя, подойдя к двери. – Зоечка, это я. Неужели ты меня забыла? Это твой зайка, Борис Львович. Она посмотрела на Проценко, который выглянул из кухни. В руке у него был пистолет. – Погоди, мой заинька, я сейчас оденусь и открою дверь. Она метнулась от двери к кухне и, схватив Ивана за руку, потянула его в соседнюю комнату. Открыв платяной шкаф, она поцеловала Проценко в губы. Он осторожно раздвинул платья и увидел за ними дверь. Толкнув ее, он оказался в небольшом темном помещении. Нащупав рукой дверь, открыл ее и оказался на лестнице, которая вела на улицу. Зоя впустила подполковника, который с букетом цветов и большим пакетом топтался около ее двери. – Заходите, Борис Львович, – улыбаясь и поправляя сбившиеся волосы, произнесла она. – Прошу вас простить меня за беспорядок. Я только что собиралась убираться в квартире. – Что вы, Зоя, я пришел не для того, чтобы проверять чистоту ваших комнат. Я пришел к вам с небольшим сюрпризом. Вот вам, Зоечка, справка об освобождении от земляных работ. Вы – музыкант, и вам не подобает такими красивыми руками рыть окопы. – Спасибо, зайка! Я так рада, так рада, что ты смог достать для меня это освобождение. А что это у тебя в пакете, Боря? Наверное, что-то очень вкусное. Она взяла в руки пакет и стала вытаскивать из него продукты. – Неужели, Боря, это все для меня? Ты просто факир! Чтобы я делала без тебя? Наверное, давно бы умерла от голода и непосильного труда. Борис Львович хитро улыбнулся и, обняв за плечи, поцеловал ее в яркие губы.Часть вторая
Тарасов очнулся от солнечного света, который бил ему прямо в глаза. Он долго пытался понять, где находится. В голове его, словно в калейдоскопе, крутились обрывки боя. Последнее, что он помнил, это была яркая вспышка взрыва перед его глазами. Он слегка повернул голову в сторону и понял, что лежит на небольшой лесной полянке, сплошь усеянной воронками от взорвавшихся мин и снарядов и покрытой телами погибших красноармейцев и гитлеровцев. Гимнастерка на нем была мокрой от выпавшей утром росы. Волосы покрылись коркой спекшейся крови и земли. Недалеко от него, в метрах сорока, раздался одиночный винтовочный выстрел. Тарасов вздрогнул и повернул голову в сторону, откуда раздался выстрел. Он увидел двух человек, одетых в форму немецких солдат, которые медленно двигались по лужайке и выстрелами из винтовок добивали раненых красноармейцев. Один из них остановился и посмотрел в его сторону. – В чем дело, Петро? – спросил его второй солдат. – Ты что застыл, как вкопанный? – По-моему, вот тот, что лежит у березы, еще жив. Мне показалось, что он повернул голову в нашу сторону. Подойди, Иванко, посмотри, может, он и правда жив этот москаль. Второй солдат посмотрел в сторону Тарасова и улыбнулся, показав своему приятелю красивые, белые, словно столовый фарфор, зубы. – Не может быть, Петро! – произнес он. – Тебе просто показалось. Ты, наверное, очень боишься мертвых, вот тебе и кажется, что все они оживают после твоих выстрелов. Если сомневаешься, то подойди к нему сам и добей его. Ты только посмотри, да на нем живого места нет. Петро передернул затвор винтовки и направился в сторону Тарасова. «Вот и все, отжил ты свое, Тарасов», – успел подумать Александр и закрыл глаза, ожидая выстрела в упор. Раздался сухой звук выстрела. – Иванко, я, как всегда, оказался прав. Он действительно был еще живым, – крикнул Петро. – Чего только не увидишь на этой войне. Здесь, похоже, каждый второй еще живой! «Почему они говорят на украинском языке или мне это кажется? Откуда здесь могли оказаться эти двое славян, одетых в немецкую форму», – подумал Тарасов, продолжая наблюдать за ними сквозь прикрытые веки. Он полностью открыл глаза, когда увидел спину солдата, который удалялся от него в другую сторону. « Пронесло, – облегченно вздохнув, подумал он. – Слава тебе, Боже». Дождавшись, когда эти двое сели на велосипеды и поехали по своим делам, Александр попытался подняться на ноги. Однако это удалось ему не сразу. На его ногах лежал уже закоченевший труп молодого солдата с оторванной рукой. Столкнув труп, он медленно поднялся на ноги. Сделав несколько неуверенных шагов, он снова присел на землю, так как затекшие ноги не хотели слушаться. Александр посмотрел на свою грудь. Вся гимнастерка была иссечена осколками и представляла собой какие-то непонятные полосы, пропитанные запекшейся кровью. Стащив с себя гимнастерку, он был удивлен, насчитав на своей груди три касательных осколочных ранения. – Надо же! – невольно прошептали его губы. – Все касательные, и ни одного серьезного ранения. Пошарив рукой в траве, он нащупал свой автомат, который лежал неподалеку. Вытащив из автомата магазин, он убедился, что тот полон патронов. «Это хорошо, что есть оружие. Живым я им точно не дамся», – решил он для себя. Он еще раз осмотрел поле боя и, подобрав несколько гранат, двинулся на восток. Услышав шум двигателей, он замедлил свое движение. Передвигаясь от дерева к дереву, он наткнулся на труп русского солдата. Красноармеец лежал в густой траве, широко раскинув свои большие руки. Александр нагнулся над ним и, несмотря на сильное головокружение, перевернул его на спину. Это был солдат из его отделения, фамилия которого, насколько он помнил, не то Ивашов, не то Ивлев, родом он был из города Буинск. Недалеко от него лежал вещевой мешок. Порывшись в нем, он нашел там чистую нательную рубашку. Сняв с себя окровавленные лохмотья, он надел ее на себя. Рукава рубашки оказались короткими, но другого выбора у него просто не было. Он невольно усмехнулся и, снова нагнувшись, стал стаскивать с мертвого тела и гимнастерку. – Прости меня, Ивашев, или Ивлев. Сейчас тебе это уже не пригодится, а меня выручит, – шептал он, поглядывая на тело. – Захоронить бы тебя, но разве вас всех здесь похоронишь? Ты только посмотри, сколько здесь людей набили. Человек сто, если не больше, не считая убитых немцев. Пройдя метров сорок, он наткнулся на кем-то брошенную, довольно новую, телогрейку. «Не пропадать же добру, – решил он, – пригодится». Тарасов остановился и прижался к дереву. Сквозь редкую поросль он увидел дорогу, по которой нескончаемым потоком двигалась немецкая техника. Танковые колонны чередовались с автомашинами, в которых, прижавшись, друг к другу, дремали немецкие солдаты. «Да сколько же вас?» – с нескрываемым удивлением и страхом подумал он, наблюдая за немецкой колонной. Машины шли и шли. Это был настоящий поток, похожий на русло большой реки, которая, смывая на своем пути все препятствия, текла в сторону востока. Постояв, еще пять – шесть минут, он понял, что здесь ему дорогу не перейти, и, повернувшись, направился обратно в сторону леса.***
Тарасов шел лесом, стараясь избегать больших полян и открытых пространств, где он мог быть легко замечен немецкими солдатами, которые, как казалось Александру, были везде. Несмотря на проявляемую им осторожность, он несколько раз натыкался на моторизованные разъезды немцев, которые отлавливали рассеянные группы советских солдат и сгоняли их на сборочные пункты. Вот и сейчас, услышав громкие гортанные голоса немецких солдат, он быстро нырнул в густой орешник и затаился. Сквозь листву он увидел, как на тропинке показалась небольшая группа красноармейцев. Отдельные бойцы были ранены и кое-как передвигались. Сзади них, покачиваясь на велосипедных сиденьях, ехали три немца. Они иногда останавливались и ударами прикладов подгоняли пленных. Александр хотел пропустить эту группу мимо себя, но что-то заставило его еще раз всмотреться в лица обреченно бредущих бойцов. Среди их он заметил своего земляка Романова, который замыкал эту группу пленных красноармейцев. Тщательно прицелившись в ехавшего сбоку от пленных немца, Тарасов плавно нажал на курок автомата. Короткая очередь буквально снесла с сиденья немца. Велосипед резко вильнул по тропинке и, ударившись в дерево, повалился в густую траву. Второй очередью он срезал автоматчика, который испуганно присел на корточки, пытаясь определить с какой стороны раздались выстрелы. Немец схватился за лицо и, громко вскрикнув, упал под ноги военнопленных. Третьего немца повалили и забили насмерть сами пленные красноармейцы. – Саня! –закричал от радости Павел и бросился к нему. – Откуда ты тут взялся? Я же думал, что тебя накрыла мина! Тарасов отстранил его от себя и посмотрел на растерянные и радостные лица красноармейцев. – Быстро забрать оружие и в лес, – громко скомандовал он. – Давай быстрее, Павел, потом обниматься будем! Пленные, похватав оружие убитых немцев, бросились вслед за Александром в лес. Углубившись в чащу километра на три, они повалились на землю. – Офицеры среди вас есть? – обратился Тарасов к бывшим военнопленным. – Нет! – выкрикнул один из бойцов, в грязной нательной рубашке. – Ни офицеров, ни коммунистов. Александр поднялся с земли и, поправив на себе гимнастерку, подошел к бойцу, который отвечал на его вопрос. – Номер части, звание? – спросил он его. Он почему-то сразу понял, что этот человек врет. В отличие от всех солдат, он один не был пострижен под ноль. – Почему вы скрываете свое воинское звание? И еще, почему на вас чужая форма, товарищ командир? Военнослужащий медленно встал с земли и, окинув взглядом сидевших рядом с ним красноармейцев, с вызовом произнес: – А ты кто такой, чтобы я перед тобой отчитывался? Может, командир полка или дивизии? Он снова посмотрел на бойцов. Те по-прежнему сидели на земле и внимательно следили за возникшим конфликтом между этими людьми. – Я – сержант, командир отделения, – твердо выговаривая каждое слово, произнес Тарасов. – Это я вас освободил из плена, а не вы меня, и поэтому потрудитесь ответить на мои вопросы. Неожиданно для всех неизвестный схватил с земли лежавший автомат и направил его на Тарасова. Он передернул затвор и стал медленно пятиться назад. – Ты здесь не командуй, сержант! Мы насмотрелись на таких, как ты, командиров. Нет больше Красной Армии! Ты слышишь меня, сержант, нет той армии, про которую складывали песни! Была, да сплыла! Ты видел, что творится вокруг нас, кругом одни немцы. Они говорят, что уже взяли Минск, Могилев, Винницу, Ровно, и у меня нет оснований им не верить! Я, в отличие от тебя и этих людей, хочу жить! Жить, и мне все равно, кто будет управлять моим государством, русские или немцы! – Ах ты, сука продажная! – задыхаясь от возмущения, произнес один из бойцов. – Тебя только за то, что ты снял с себя офицерские петлицы, нужно ставить к стенке! Боец хотел подняться с земли, но незнакомец навел на него автомат и тем самым заставил его снова сесть на землю. – Ну что сидите, как овцы! Может, еще не навоевались? – выкрикнул он и повернул в их сторону автомат. – Кто больше не хочет воевать, вставай с земли. Пусть они идут своей дорогой, а мы – своей! С земли поднялись двое красноармейцев и молча, встали за его спиной. – Вот что, сержант! Вы идете своей дорогой, а мы своей. Если нас еще раз сведет судьба, я просто убью тебя. Понял? Пятясь, они медленно вошли в кустарник. Через мгновение до Тарасова донесся шум ломающихся веток и удаляющийся топот ног. Тарасов, держа автомат наизготовку, раздвинул густые ветки орешника. На земле валялся брошенный незнакомцем автомат. Он поднял его и отдал Павлу. – Может, еще кто-то из вас не хочет воевать? – с угрозой в голосе спросил Тарасов. – Предупреждаю, что лично сам расстреляю любого, кто бросит оружие. Запомните, за пораженческие разговоры – расстрел на месте. А теперь всем встать в строй! Красноармейцы поднялись с земли и выстроились в одну шеренгу. – По порядку рассчитайся, – громко скомандовал он. – Тринадцатый! – выкрикнул последний боец. – Расчет закончен. Тарасов обошел строй, внимательно вглядываясь в лица стоявших перед ним солдат. – Вот что, бойцы! Я, сержант Тарасов, принимаю на себя командование нашим подразделением. Задача подразделения – соединиться с частями действующей армии. Задача ясна? Строй замер в молчании. – Выходит, всем все ясно. А сейчас направо, шагом марш. Строй четко выполнил его команду, и отряд двинулся на восток.***
Отряд шел лесом на расстоянии не более километра от дороги, по которой, словно лавина, сошедшая с гор, двигались немецкие войска. Их было настолько много, что иногда Тарасову казалось, что никто в этом мире не в состоянии остановить эту механизированную и вооруженную до зубов армию. Бойцы шли, молча, обходя немецкие разъезды и гарнизоны. – Товарищ сержант, – обратился к Тарасову молоденький солдат, лицо которого было усыпано веснушками. – Что тебе нужно? – спросил он его. – Товарищ сержант! Мы четвертый день без пищи, может, стоит зайти куда-нибудь и попросить хлеба? Здесь в лесу, наверняка, кто-то живет на хуторах. Это же Украина, и мне рассказывал мой сослуживец, что многие украинцы живут на хуторах. – Куда зайти, боец? Какие еще хутора? Не видишь – кругом одни немцы. А если напоремся на них, чем будем обороняться? Да они нас всех здесь положат. Ты забыл, наверное, что нас с тобой там никто не ждет. Лучше быть голодным, но живым, чем сытым, но мертвым. – Я не согласен с вами, товарищ сержант. Какая разница – умереть от пули или протянуть здесь ноги от голода? Он отошел от Тарасова и что-то сказал другим бойцам, которые, по всей вероятности, и направили его к нему. – Командир! – тихо произнес Павел, нагнав его. – Люди голодные и очень устали. Неужели ты сам не видишь, что они еле плетутся? Если не можешь их накормить, хоть дай им возможность немного отдохнуть. Тарасов искоса посмотрел на Павла и негромко скомандовал: – Привал! Всем отдыхать! Романов, возьми автомат и в боевое охранение. Смотри, не засни. Не посмотрю, что ты мой земляк, расстреляю на месте. Павел со злостью посмотрел на него и, взяв автомат из рук бойца, направился в охранение. Уставшие и измученные голодом бойцы быстро заснули. Тарасов лежал под сосной и смотрел в потемневшее небо. Приближался вечер. Где-то на востоке, по-прежнему не смолкая, гудела канонада, вселяя какую-то, хоть и призрачную, но надежду, что им удастся догнать отступающие части регулярной армии. Подул легкий прохладный ветерок. Александр закрыл глаза и незаметно для себя заснул. Спал он чутко и поэтому, услышав чей-то шепот, доносившийся до него со стороны кустов, открыл глаза. Он не сразу заметил в темноте группу бойцов, которые, собравшись в кучку, о чем-то тихо шептались. Среди них он увидел Павла, который шептался с одним из бойцов. Кто был этот боец, он в темноте не рассмотрел. Павел испуганно вздрогнул, когда заметил, что за ним наблюдает Тарасов. Он мгновенно исчез в темноте. «Неужели показалось? – подумал он. – Не может быть, но я отчетливо видел Павла, который должен быть в боевом охранении. Неужели он без команды оставил свой пост?» Александр, стараясь не шуметь, поднялся на ноги и, взяв автомат наизготовку, направился в ту сторону, где, по его соображениям, должен был находиться Павел. Однако, обшарив все кусты, он его не нашел. «Неужели сбежал? Ну, сука, ты Романов, если встретимся еще, точно убью», – первое, о чем подумал он. Он быстро вернулся на место ночевки и стал будить своих бойцов. – Подъем! Вставайте, уходим, – расталкивая их, выкрикивал он. – Что случилось? Куда уходим? – не понимая его команды, шептали в ответ солдаты. Когда все построились, выяснилось, что вместе с Павлом исчезли еще два солдата, одним из которых был как раз тот, кто говорил с ним о еде. Тарасов махнул рукой, и группа, стараясь не шуметь, медленно двинулась вглубь леса. Впервые за все эти дни Александр вдруг понял, что ему ужасно хочется есть. «Надо где-то разыскать пищу. Уставшие и голодные люди не готовы к длительному переходу», – подумал он. На востоке, куда они двигались, небо сначала посерело, а затем окрасилось в золотистый цвет. Лес постепенно просыпался от ночной дремоты. Кое-где запели птицы, вселяя в людей определенную надежду на соединение с нашими войсками.***
Вскоре отряд вышел на небольшую лесную дорогу, на которой отчетливо были видны следы подводы. Мельком взглянув на усталые лица своих подчиненных, Тарасов повел их по этому следу, надеясь, что он приведет их к жилью. Лес становился все реже и реже. Наконец перед ними раскинулось широкое поле с неубранной рожью. Александр остановился и знаком руки приказал бойцам залечь. Пересекать открытое поле днем было довольно опасно. Некоторые бойцы поползли в поле и стали быстро рвать колосья созревшей ржи. Общими усилиями собрали три котелка зерна. Теперь главной задачей было каким-то образом сварить это зерно и накормить солдат. По его приказу, группа снова углубилась в лес и, найдя небольшую полянку, разбила привал. – Товарищ сержант! Посмотрите, что я нашел! – обратился к нему один из солдат. Тарасов нехотя поднялся с земли и последовал за солдатом. Среди молоденьких березок, срезанных пулями, стояла лошадь, запряженная в телегу. Лошадь мирно пощипывала траву. Недалеко от телеги лежал труп мужчины, а чуть дальше – труп женщины. – Осмотрите вещи, а мужчину и женщину похороните, – приказал он бойцу. Среди мешков, лежавших в телеге, бойцы нашли несколько буханок хлеба, мешок прошлогодней картошки, небольшой мешочек с пшеном и несколько кусков свиного сала. Александр приказал бойцам похоронить убитых. Выкопав одну яму, бойцы осторожно положили в нее трупы мужчины и женщины. Закончив эту траурную процедуру, красноармейцы стали готовить обед. Тарасов сидел около телеги, когда услышал голос бойца, который находился в боевом охранении. – Стой! Кто идет? Стой или я буду стрелять! – Я тебе сейчас стрельну, – послышался Тарасову знакомый голос Романова. – Я тебе сейчас покажу, как стрелять в своих товарищей! А ну убери винтарь в сторону, а то и действительно от страха пульнешь. Из-за кустов вышел Павел с группой бойцов и, улыбаясь, направился к Тарасову. – Саня! Я вот здесь кое-что раздобыл из еды. Кроме этого, привел еще шестерых бойцов из нашего полка. Так что встречай команду! – Боец Романов! Во-первых, я вам не Саня, а товарищ сержант. Это раз! Во-вторых, вы знаете, что бывает с бойцом, самовольно оставившим пост во время войны? Его расстреливают на месте без суда и следствия. Я смотрю, вы ничего не поняли после расстрела Сергеева. Романов побледнел, то ли от страха, то ли от охватившего его возмущения. Он не верил, что его земляк может принять подобное решение. Однако полной уверенности в этом, похоже, у него не было. – Товарищ сержант! Ведь мы ушли за продуктами. Мы же не дезертиры. Мы же догнали вас и еще привели с собой людей. – Кто вам давал приказ покинуть пост? Я? – лицо Тарасова исказила злобная улыбка, от которой его добродушное лицо приобрело какой-то устрашающий вид. Солдаты сбились в кучу и стали внимательно наблюдать за развитием событий, гадая, что произойдет дальше, расстреляет своего земляка сержант или нет. – Товарищ сержант! За что его расстреливать? Если мы будем убивать своих солдат, то кто будет воевать с немцами? – произнес один из бойцов. – Простите его, он все понял и сделал для себя соответствующий вывод. Тарасов посмотрел на солдата так, что тот мгновенно спрятался за спинами бойцов. – Вот что, боец Романов! Если вы еще раз нарушите воинскую дисциплину, то я сам лично расстреляю вас и не посмотрю на то, что мы с вами земляки. Идет война, война не на жизнь, а насмерть, и подобное разгильдяйство любого из вас может привести к гибели боевых товарищей. С этого момента я устанавливаю в нашей группе жесткую дисциплину! За любое нарушение и невыполнение моего приказа – смерть. А сейчас всем разойтись и приступить к обеду. Через час выступаем.***
«Здравствуйте, мои дорогие жена и детишки! Вчера исполнилось ровно два месяца, как я не видел вас. Я очень соскучился по тебе, Надя, и по моим ребятишкам. Ты знаешь, я только недавно понял, кто вы для меня. Мне так не хватает тебя, твоих рук и твоего задорного смеха. Извини, что долго не писал, потому что все письма, написанные вам, ношу в кармане гимнастерки. Нашего почтальона убили, а нового еще не прислали. Здоровье у меня хорошее, на фронте кормят сытно. Вот рядом со мной находится Павел, о нем я уже писал раньше. Он передает привет. Если тебе не трудно, зайди к его матери, скажи ей, что у него все хорошо. Писать заканчиваю. Как появится почтальон, отправлю тебе все свои письма. Целую. Твой муж Александр.» Тарасов, аккуратно сложив написанное письмо, засунул его в карман гимнастерки, где уже лежали три неотправленных письма. – Подъем! – громко скомандовал он. Солдаты нехотя стали подниматься с нагретой солнцем земли. Сейчас, после вкусного и сытного обеда, многим захотелось немного подремать. – Романов! – окликнул он Павла. – Возьми Воронина, и выдвинитесь вперед. В бой с противником не вступать, группу не обнаруживать! – Есть выдвинуться вперед! – отчеканил Романов. Закинув за плечи автомат, он махнул рукой Воронину, и они выдвинулись вперед. Группа медленно тронулась вслед за ними. Они прошли километров пять, когда к Александру подбежал Воронин. – Товарищ сержант! Впереди – немцы! – чуть ли не прокричал он, переводя дыхание. – Что орешь! Сколько немцев, и что они делают? – произнес с некоторым раздражением Тарасов. – Ты что, немцев ни разу не видел? – У них, похоже, что-то с машиной случилось, вот они и возятся около нее. Их всего трое. – А где Романов? – Он остался около дороги, следит за ними. – Семенов! Остаешься за меня, – выкрикнул Тарасов и, забросив за плечо автомат, направился вслед за Ворониным. Вскоре они услышали голоса и были сильно удивлены. Люди, одетые в немецкую полевую форму, разговаривали на украинском языке. – А может, это наши бойцы? – прошептал ему в ухо Воронин. – Может, они тоже, как и мы, выходят из окружения? – Погоди, – прошептал ему Тарасов. – Нужно разобраться, что это за люди. Если это наши красноармейцы, то почему они в немецкой форме? Что-то здесь не так, Воронин. Они легли на землю и медленно поползли в сторону Романова, который лежал за кустом и следил за дорогой. – Кто это, немцы или наши? – тихо поинтересовался у него Тарасов. – Почему они говорят не по-немецки? – Я сам ничего не пойму, товарищ сержант. Вроде бы наши, украинцы, но в немецкой форме. Вон видите того, что стоит справа, маленький такой. Он только что рассказывал тем, двоим, что лично повесил в Ровно трех коммунистов. – Выходит, это не наши красноармейцы. Я слышал от комбата, что у немцев есть специальное подразделение,составленное из русских и украинских эмигрантов. Они специально забрасывают их в тыл Красной Армии для уничтожения старших офицеров. Понял? О чем еще они говорили? – Я особо не прислушивался, товарищ сержант. У них полная машина каких-то ящиков, – в ответ прошептал Романов. – Они здесь с самого утра загорают. Пробили сразу два колеса, одно уже сделали, а сейчас ждут, когда заклеится второе. Что будем делать? – Брать, – убедительно произнес Тарасов. – Ты возьми на прицел этого высокого, а я этих двоих. Только смотри, Романов, не промахнись. Начнем по моей команде. Понял? Романов кивнул. Тарасов отполз от него метров на двадцать в сторону и, укрывшись за большим пнем, передернул затвор автомата. Убедившись, что Павел готов к бою, он толкнул в бок Воронина. Тот снял с себя гимнастерку и, подняв руки вверх, вышел на дорогу. – Хальт! – закричал один из солдат и, взяв в руки винтовку, поднялся с земли. Вслед за ним поднялся и его товарищ. Третий – водитель – продолжал копаться в двигателе машины, не обращая внимания на своих товарищей. Воронин остановился, а затем устало сел на землю, продолжая держать поднятые вверх руки. – Ну что, краснопузый, попался! Никак думал, что на своих бойцов нарвался? – произнес, тот, что маленького роста, и громко засмеялся. Он передернул затвор и направил винтовку на Воронина. – Иди сюда ко мне, я с тобой сейчас быстро разберусь! Чего сидишь? Что, ноги от страха не держат? Взглянув на товарища, он направился к красноармейцу. – Ты, главное, не переживай, москаль, мы убьем тебя быстро, без мучений, – он остановился и обернулся назад. – Данилко! Ты только посмотри, как я сейчас замочу этого краснозадого! Тарасов плавно нажал на курок автомата. Солдатик, видимо, так ничего и не понял. Он упал лицом в траву все с той же глупой улыбкой. Водитель автомашины попытался схватить лежавший рядом с ним автомат, но это ему сделать не удалось. Пуля попала в бедро и, похоже, перебила кость. Третий, кого звали Данилко, бросился бежать вглубь леса. Тарасов хотел срезать его из автомата, но мешал автомобиль. Пока он его обходил, тот скрылся в густых кустах. Почему в него не стрелял Романов, Тарасов так и не понял. Краем глаза он увидел, как из кустов выскочил Павел и бросился вслед за солдатом. Раздалась очередь, затем вторая. Минуты через две из кустов показался Романов. Воронин с интересом посмотрел на него. – Ты, почему не стрелял? – спросил его Тарасов. – Почему ты снова не выполнил мой приказ? – Простите, товарищ сержант, побоялся испортить машину. А вдруг среди наших бойцов есть водитель? Чем идти пешком, можно поехать на машине. А этого, что побежал, я завалил. Если не верите, можете сходить и посмотреть. Тарасов со злостью посмотрел на Романова. У него просто не было слов, чтобы высказать ему все, о чем он думал в этот момент. – Смотри, Романов, доиграешься ты у меня, – с угрозой в голосе произнес Александр. Пока они разговаривали, к ним подошли и другие бойцы их отряда. Бойцы залезли в кузов автомашины и стали взламывать ящики. В них оказались артиллерийские снаряды. – Водители есть? Что молчите? Значит, нет. А саперы есть? Еще раз,– саперы есть? – поинтересовался у них Тарасов. – Неужели и саперов нет? – Есть, – произнес один из бойцов и вышел из строя. – Я сапер. – Тогда – минируй машину, – приказал ему Тарасов. – Сможешь сделать так, чтобы машина взорвалась, когда в нее сядут фашисты? – Могу, товарищ сержант. – Вот и приступай. Нужно грохнуть так, чтобы многие услышали этот взрыв. – Сделаем, товарищ командир. Александр подошел к раненому солдату и, опустившись на колено, задал ему вопрос: – Кто ты? Почему на тебе вражеская форма? Раненый солдат сморщился, то ли от боли, то ли от заданного вопроса. Александр расстегнул на его кителе карман и достал документы. Он развернул их, документы были на немецком языке. Выругавшись, он отбросил их в сторону. – Ты что, не понял, о чем я тебя спросил или мне еще раз спросить об этом? Говори, сволочь! Солдат сделал попытку отодвинуться, однако у него это не получилось. Лицо его исказила гримаса боли. Он застонал. – Я из украинского батальона «Роланд»1, – произнес он. – Скажите, вы не убьете меня? – Что это за батальон? Я такой батальон не знаю, – словно не слыша пленного, продолжал задавать вопросы Александр. – Батальон создан немецким командованием из украинцев, которые готовы воевать против Советов с оружием в руках. Таких батальонов пока только два, это наш и батальон «Нахтигаль». – Ну как, повоевали? Говорят, что ты лично повесил трех коммунистов в Ровно? Это правда? Солдат нахально улыбнулся Тарасову, так как, по всей вероятности, понял, что этот стоявший над ним сержант Красной Армии все равно не пощадит его. – Да. Я сам лично повесил трех москалей. Мы только за один день в Виннице уничтожили 1400 евреев и комиссаров. Ты не смотри на меня такими злыми глазами. Я же знаю, что ты все равно меня убьешь. – Где дислоцируется ваш батальон? Сколько в нем штыков? – Батальон расквартирован в пяти километрах отсюда, в нем около шестисот человек. Жалко, что вы меня подстрелили. Я бы вас не пожалел, всех бы лично повесил на этих березах. Тарасов поднялся с колена и быстро нашел глазами Романова. Тот, заметив взгляд командира, подошел к нему. – В расход его, – коротко произнес он. – Такие люди не должны жить. Павел вытащил из кармана галифе трофейный пистолет и выстрелил раненому в голову. Подобрав трофейное оружие и боеприпасы, отряд углубился в чащу леса. Через час до них донесся глухой грохот взрыва. Похоже, это взорвалась машина с боеприпасами.***
Борис Львович Эстеркин родился в 1910 году в городе Житомир, в семье врача. С детских лет он занимался музыкой, и педагоги предсказывали ему большое будущее. В 1918 году в город вошли воинские части Петлюры, и начались еврейские погромы. Он до сих пор хорошо помнит, как к ним в дом ворвались пьяные гайдамаки, как упал порубанный шашками его отец, как кричала мать, насилуемая петлюровцами. Потом были: улица, голод и холод, детский дом. В 1920 году его нашел и взял к себе старший брат отца, который служил в охране военного министра Красной России Троцкого. Вскоре он окончил школу и поступил в институт. Закончив его, Борис Львович женился на своей однокурснице Клавдии Измайловой, отец которой был вторым секретарем Воронежского обкома партии. Жили они с Клавой у ее отца, в доме которого часто собирались гости, среди них было много писателей, поэтов и военных. Эстеркин любил эти вечера, когда после хорошего ужина они садились в беседку и вели непринужденные разговоры об искусстве, музыке. Он иногда брал в руки скрипку и играл гостям что-нибудь из произведений Моцарта, чью музыку любил с детства. Все сломалось весной 1939 года. Он по привычке заскочил в цветочный магазин и, купив букетик ландышей, направился домой. Подходя к дому, он увидел стоявший около подъезда «черный воронок». Сердце сжалось от предчувствия большой беды. Он быстро вбежал на третий этаж и в растерянности остановился около двери. Входная дверь была раскрыта настежь, а по квартире ходили какие-то неизвестные ему люди и осматривали шкафы, книжные полки, сбрасывая книги прямо на пол. За большим обеденным столом сидел тесть. Лицо его было растерянным, словно он не понимал, что происходит. – Иван Тимофеевич! Что все это значит! – спросил его Борис Львович. Однако тот, взглянув на него, промолчал, будто не услышав вопроса. Наконец, словно очнувшись ото сна, посмотрел на него и еле слышно произнес: – Произошла какая-то страшная и трагическая ошибка. Думаю, что скоро эти люди разберутся и поймут, что я не враг народа. Я прошел всю гражданскую, имею два Ордена Красного Знамени, и вдруг я – враг народа. Боря, чтобы не случилось со мной, не верь тому, что говорят эти люди. И еще – береги Клаву, она у меня одна. Через десять минут закончился обыск, и тестя увели. Он был приговорен к десяти годам по статье пятьдесят восемь с поражением всех гражданских прав и отправлен куда-то в Карелию валить лес, который был так необходим для новостроек новой России. Через полгода Клава была арестована НКВД за участие в каком-то непонятном ему заговоре против товарища Сталина. Чтобы не попасть под молот репрессий, Борис Львович быстро открестился от жены и тестя и перебрался жить в Саратов, где его никто не знал. Двадцать шестого июня 1941 года в дверь его квартиры кто-то сильно и настойчиво постучал. Что-то оборвалось внутри Эстеркина, и он, еле перебирая ногами, направился к двери. Он с минуту стоял около закрытой двери, гадая, что его ожидает за ней. Наконец, набравшись мужества, он открыл дверь и увидел незнакомого мужчину в полосатой тенниске и кепке. – Эстеркин? – спросил его мужчина и, получив положительный ответ, протянул ему повестку из районного военного комиссариата, к которому он был приписан. Он пробежал глазами по тексту и понял, что его призывали в армию, а если сказать вернее, то на фронт.***
Утром следующего дня Борис Эстеркин был уже в районном военкомате, в кабинете военного комиссара, с которым познакомился на одной из вечеринок, которые часто устраивал его тесть. – Борис! Ты меня прости, но «бронь» я тебе сделать не могу. Пойми меня правильно, но сейчас сделать это просто невозможно. Я не хочу повторить судьбу твоего тестя. – Георгий, я и так очень признателен за все, что ты сделал для моей семьи и лично для меня. Я не хочу подводить тебя, и доволен, что ты меня направляешь в распоряжение полковника Смирнова. Казань – неплохой город, а служба на сборном пункте мне знакома. Ты же знаешь, я всю жизнь занимался торговлей, просто сейчас ассортимент будет намного скуднее и не более. Военком громко рассмеялся и дружески похлопал его по плечу. – Ты прав, Борис. Что-что, а это дело ты хорошо знаешь. Думаю, что ты там с голоду не умрешь. Кстати, сегодняшним приказом командующего округом тебе присвоено звание майора интендантской службы, так что прими мои поздравления, товарищ майор. Военком разлил по стаканам водку, и они чокнулись. Выпив, они закусили зеленым луком. – Извини, Борис, служба. Приедешь на место, напиши, – произнес военком, давая понять, что он занят. – Спасибо за помощь. Конечно, дам о себе знать, Георгий, как устроюсь на месте. Долг платежом красен. Он пожал руку своему товарищу и вышел из кабинета. Закрыв за собой дверь, он сразу же оказался в плотном кольце людей, которые стояли в очереди, чтобы сделать отметку в повестке. Пробившись сквозь толпу, Эстеркин вышел на улицу и, достав из кармана брюк папиросы, закурил. Только сейчас, стоя под теплым и ласковым солнцем, он полностью осознал то, что сделал для него его товарищ. Борис Львович боялся фронта, как его боялись и тысячи других людей, призываемых в эти дни на фронт. Мягкий и податливый по натуре, он не представлял себя в потной и грязной гимнастерке, в каске, с винтовкой в руках, среди рвущихся бомб и мин, поэтому был безумно рад, что его оставляют в глубоком тылу заниматься снабжением воинских частей, уходящих на фронт. В Казань он прибыл через два дня налегке, с одним небольшим чемоданчиком. Через час он уже щеголял по складу, набитому провиантом, в шерстяной гимнастерке с двумя шпалами в петлицах. Переговорив с интендантами о съемной квартире, он получил адрес от одного из них и, взяв машину, отправился снимать квартиру. По указанному в записке адресу проживала одинокая женщина, лет шестидесяти, с которой он быстро сговорился в цене. Комнатка была небольшой, но очень уютной. С этого момента и началась воинская жизнь Бориса Львовича. В конце августа, когда он ехал в кабине грузовика, он случайно увидел женщину, от вида которой у него совершенно по-особому застучало сердце. У нее были светлые волосы, уложенные в замысловатую прическу, длинные и очень красивые ноги. Когда она остановилась и повернула к нему свое лицо, он сразу понял, что влюбился в эту женщину. – Останови автомашину, – приказал он водителю. Эстеркин вышел из кабины и, разгладив складки на гимнастерке, направился ей навстречу. – Здравствуйте, девушка. Вам кто-нибудь говорил, что в ваших бездонных глазах можно утонуть? Если нет, то я первый, кто готов это сделать. Позвольте представиться, майор интендантской службы Борис Львович. Она мило улыбнулась и, протянув свою тонкую ладонь с красивыми и ухоженными ногтями, тихо представилась: – Меня зовут Зоя. Я – преподаватель музыки. – Я сразу догадался. У вас такие красивые руки, которые я готов целовать всю жизнь. Зоя засмеялась и, кокетливо передернув плечиками, произнесла: – Судя по вашей руке, вы тоже не молотом махали. – Вы – угадали. Я всю свою сознательную жизнь занимался торговлей, да еще немного увлекался музыкой. Люблю Моцарта, Чайковского. Скажите, Зоя, что вы сегодня делаете вечером? Может, встретимся, поговорим о музыке? Прошу вас, только не спешите отказываться от моего приглашения, а иначе я просто умру из-за неосуществленной мечты. Она засмеялась. – Хорошо. Давайте встретимся сегодня в семь часов вечера. – А где? – Прямо здесь, на этом месте. Вечером Борис Львович, положив в портфель деликатесы, направился на свидание. Эту ночь, проведенную с ней, он запомнил надолго. Ему было с ней так хорошо, как не было с другими женщинами после ареста жены. Выйдя утром на улицу, он сделал для себя вывод, что предпримет все, чтобы эта женщина всегда была рядом с ним.***
Зоя сидела под деревом и передавала по рации. Ее тонкие музыкальные пальцы отправляли в эфир все новые и новые группы цифр. Радист Абвера быстро писал столбцы цифр, иногда бросая взгляд на стоявшего перед ним капитана Ганса Ноймана. Капитан сгорал от нетерпения, ему хотелось как можно быстрее узнать содержание этой большой шифровки, конца которой все не было и не было. Наконец радист снял наушники и отложил их в сторону. – Быстро расшифровать! – приказал ему капитан. Он достал из кармана кителя сигарету и, щелкнув зажигалкой, прикурил. Закончив курить, он толкнул дверь и вошел к шифровальщикам. – Расшифровали? – спросил он сидевшего за столом лейтенанта. – Так точно, господин капитан, – четко отрапортовал начальник отдела и протянул ему два листа бумаги, на которых была отпечатана полученная информация. «Молодец! – подумал Нойман. – Хорошо работает Пион. Нужно срочно доложить полковнику». Положив листы в папку с надписью «Для доклада», он вышел из кабинета и, пройдя по длинному узкому коридору, остановился у двери своего начальника. Капитан постучал в дверь кабинета полковника Шенгарда и, услышав приглашение, вошел в полутемный кабинет. – Хайль Гитлер! – громко выкрикнул капитан и звонко щелкнул каблуками до блеска начищенных сапог. – Сообщение от Пиона. Полковник сидел в большом кожаном кресле, и свет, падающий из-за спины, делал его лицо невидимым. Капитан протянул Шенгарду шифровку. Полковник несколько раз перечитал текст шифровки и удовлетворенно потер кисти рук. Он был доволен работой своего агента. – Вы уверены, Ганс, что радист работал без контроля? – Господин полковник, я хорошо знаю почерк Музыканта. Я не мог ошибиться, да и условного сигнала о работе под контролем она не передавала. – Вы знаете, Ганс, в принципе я очень доволен работой Пиона. Он сообщает много ценой информации, вот этот факт меня и настораживает. Я хочу, чтобы вы организовали его проверку. Пошлите в Казань контролера. Пусть посмотрит со стороны, не вступая с ним в контакт. Если заметит измену, пусть ликвидирует его. – Все понял, господин полковник. Контролер будет оправлен через три дня. Господин полковник, что сообщить Пиону о вербовке? Может, отложить ее до возвращения контролера? – Хорошо, Ганс. А сейчас сообщите Музыканту, что командование вермахта довольно работой группы. И еще, пусть Пион приступает к выполнению первой части операции «Эшелон». Пусть не затягивает сроки. – Хорошо, господин полковник, – отчеканил капитан и, щелкнув каблуками, вышел из кабинета. «Одно слово, солдафон», – подумал раздраженно полковник, когда за капитаном закрылась дверь. При всех достоинствах капитана Ноймана, полковник недолюбливал его, считая выскочкой. Сейчас он осуществлял проверку всех сотрудников разведшколы, вычисляя среди офицеров того, кто вот уже длительное время сотрудничал со службой безопасности СД. Одним из подозреваемых в этом двурушничестве был и капитан Ганс Нойман. Рука полковника нащупала на столе портсигар. Он взял его в руки и уже в который раз с удовольствием прочитал монограмму фюрера, который благодарил его за отличную работу. Шенгард закрыл глаза и предался воспоминаниям, однако резкий звонок телефона, стоявшего на столе, вернул его к действительности. Полковник снял трубку и, услышав голос адмирала Канариса, автоматически поднялся из кресла и встал по стойке смирно. Несмотря на старую дружбу, которая связывала их долгие годы, полковник всегда считал его величайшим разведчиком современности. Перебросившись с ним любезностями, он начал докладывать адмиралу последние новости. Как он и предполагал, шефа заинтересовала последняя информация Пиона. – Что вы думаете по данной информации? – с интересом спросил он у полковника. – Вам не кажется, полковник, что агент гонит нам дезинформацию? Уж больно все складно, что не верится. – Господин адмирал, мной принято решение по организации перепроверки всех этих данных. Я через три дня направляю туда контролера, который должен пройти по всей цепочке, не обнаруживая себя. Канарис на минуту задумался. Полковник хорошо слышал в телефонной трубке, как глубоко дышит его шеф. Наконец адмирал произнес: – Я согласен с вашим решением, Карл. Нужно тщательно перепроверить работу Пиона. Скажите мне, как идут дела по «Эшелону», что нового? Что я могу доложить фюреру? – Адмирал, о конкретных сроках проведения этой операции будет принято решение лишь после возвращения контролера. На том конце провода снова повисло молчание. – Удачи вам, Карл. Шенгард хотел поблагодарить адмирала за доверие, оказанное ему, но не успел, тот положил трубку.***
Отряд под командованием Тарасова шел уже третьи сутки. Грохот канонады то усиливался, то затихал где-то там за горизонтом. Иногда впереди группы слышались сильные взрывы, а в небе над ними, гудя натруженными моторами, проплывали тяжелые бомбардировщики. В это утро гул канонады окончательно затих где-то вдали, и эта опустившаяся на землю тишина не радовала никого из них. «Неужели фронт откатился так далеко, что уже не слышно и канонады? – с отчаяньем думал Тарасов, ускоряя темп движения группы. – Неужели не догоним?» – Командир! – схватив его за рукав гимнастерки, обратился к нему Романов. – Саня! Неужели фронт так далеко откатился? А где же наши части? Почему мы все время отступаем? Когда же наша армия остановится и нанесет окончательный удар по фашистам? Тарасов резко освободил свою руку и схватил Павла за грудки. Он подтянул его к себе и, еле сдерживаясь, чтобы не ударить, посмотрел ему в глаза. – Что, испугался? Думаешь, что все, конец войне, хана нам и Советскому Союзу? Нет, ты глубоко ошибаешься! Ты зачем меня об этом спрашиваешь? Может, сдаться немцам хочешь? Романов явно не ожидал от него такой реакции и сразу же испугался. Александр продолжал держать его за грудки, а затем с силой оттолкнул от себя. – Не вводи меня в грех, Павел. Не заставляй меня делать то, что я не хочу. Еще один подобный вопрос и я расстреляю тебя. Понял? – Ну и псих, ты, – пробубнил Романов. Он поправил на себе гимнастерку и, сплюнув на землю, отошел в сторону. Взглянув на своих товарищей, он опустил голову и медленно побрел в конец колонны. Его душила злость, и, чтобы как-то успокоить себя, он направился к Воронину, который замыкал группу. – Ты видел, Воронин, как сержант меня чуть не разорвал на части, когда я спросил его о том, долго ли будет отступать наша армия? Вот ведь гад какой, можно подумать, что он – коммунист или политработник. А еще земляк! – Да брось ты, Романов. Ты что на него взъелся? Ты сам подумай, откуда он может это знать? Он что – генерал, или Сталин? Павел снова сплюнул на землю. – Ты знаешь, Воронин, я ему этого не забуду. Гадом буду, если забуду. Меня в этой жизни никто так не унижал перед братвой, как он. Воронин засмеялся и похлопал его по плечу. – Не нужно обижаться, Павел. – Да пошел ты тоже. Защитник, какой нашелся. Он – наш командир, и я хочу знать, сколько нам еще топать? Мне вообще все это не нравится, Воронин, идем, идем, а догнать фронт не можем. Ты слышал, что сказал этот хохол, ну тот, кого я завалил? Он сказал, что немцы уже давно взяли Ровно, Винницу, Минск и сейчас прут на Москву. Да ты и сам все слышал. Разве можно остановить такую мощь? Воронин промолчал. Ему явно не хотелось обсуждать эту тему. Он ускорил шаг и быстро оторвался от Романова. Боец из передового дозора сообщил Тарасову, что впереди группы дорога, на которой стоят около двадцати грузовиков с немцами. Выслушав его доклад, Александр приказал отряду остановиться и дождаться возвращения разведки.***
Время шло, а с ним росло и напряжение. Тарасов хорошо видел бойцов отряда, лежавших в высокой траве. Все они, как и он, не спускали глаз с небольшого лесочка, в котором растворилась высланная им разведгруппа. «Что там могло произойти? Почему они не возвращаются? – думал он, поглядывая на циферблат наручных часов. – А вдруг они угодили в лапы фашистов? Нет, просто так эти бы ребята не сдались. Обязательно попытались хоть как-то предупредить своих товарищей». – Воронин, ко мне! – крикнул он и, когда тот подполз, приказал ему остаться за командира в отряде, а сам направился к дороге. Вскоре он увидел своих бойцов, которые лежали среди кустов и наблюдали за дорогой. Александр подполз ближе и посмотрел туда же. У дороги стояли два десятка автомашин, на дверцах которых была изображена какая-то незнакомая ему птица. Он перевел свой взгляд на группу водителей, которые сидели кучкой, курили и разговаривали на украинском языке. «Неужели они ищут нас за то, что мы уничтожили их машину? – первое, что пришло ему в голову. – Но почему здесь? Как они могли вычислить их маршрут, ведь они двигаются на восток без карты?» Словно в подтверждение его слов, из леса вышла группа немцев и по команде офицера стала быстро усаживаться в машины. Вслед за этой группой солдат последовала другая группа, и вскоре все стоявшие машины были полностью забиты солдатами. Через минуту-другую машины, взревев моторами, тронулись с места, и лишь два мотоцикла остались около дороги, поджидая своих хозяев. Где-то совсем недалеко, среди молоденьких березок и елей, затрещали автоматные очереди, а затем раздался взрыв гранаты, и все стихло. На дорогу, смеясь, и толкая друг друга, вышли четыре немецких солдата. Один из них подошел к мотоциклу и, откинув полог коляски, достал оттуда флягу. Сделав несколько крупных глотков, он передал ее одному из солдат. – На, Иванко, хлебни самогона, может, он поможет тебе поднять настроение. Если бы мне сказали раньше, что ты так боишься покойников, я бы никогда не поверил в это. То, что я увидел сегодня, Иванко, не красит тебя. Почему ты не добил эту красную шлюху? – Я не мог, пан капрал. Хотел, но не мог. Его слова вызвали смех у других солдат. Вдруг один из них развернулся в сторону и нажал на курок автомата. Очередь прошла над головой Александра, заставив его уткнуться головой в землю. На него посыпались срезанные ветки и листья. Солдат явно кого-то заметил в кустах и снова нажал на курок. В этот раз очередь прошла значительно выше головы. Тарасов развернулся и швырнул в их сторону гранату, а затем нажал на курок автомата. Двое врагов, скошенных очередью из автомата, упали на землю. Один из солдат попытался развернуть пулемет, который он установил на турель люльки, но сраженный осколком гранаты, свалился около колес мотоцикла. – Сдаюсь! Не стреляйте, хлопцы! – закричал на русском языке четвертый солдат и, бросив автомат на землю, поднял руки. На поляну выскочили трое красноармейцев и стали быстро собирать оружие убитых врагов. – Гаврилов! Веди его ко мне, – приказал Тарасов одному из бойцов, указывая рукой на пленного солдата. Когда того подвели к Александру, он удивленно посмотрел на него. – Я смотрю, ты говоришь по-русски? – спросил Тарасов. – Где научился? – Я русский. Мать у меня русская, а отец украинец. Сам я родом из Харькова. – Скажи, как ты оказался в немецкой армии? Перебежал или по идее? – Я за самостийную Украину, таких как я, много. У нас целый батальон составлен из таких людей. – Значит, ты воюешь с нами по убеждению, считая, что гитлеровцы дадут вам независимость? Я правильно тебя понял? Значит, немцы тебе свободу, в обмен на убийство наших солдат. Так? Солдат замолчал. Руки его мелко дрожали, однако он сумел справиться с волнением и с нескрываемым презрением посмотрел на окруживших его красноармейцев. – Ты, из какого батальона? Из «Роланда», что ли? Мы недавно с ребятами отправили твоих дружков на тот свет, подарив им независимую Украину. – Нет. Наш батальон называется «Нахтигаль»2. Слышали о таком? – О таком пока, до тебя, не слышали. Выходит много вас предателей, если немцы, из таких как ты, формируют свои батальоны. – Нас тысячи, всех не перебьете, – выкрикнул в ответ на его слова пленный. – Скоро мы вас всех перевешаем вместе с вашим Сталиным! К Тарасову подошел один из его бойцов и, приложив к пилотке ладонь, доложил, что в лесу обнаружены трупы наших солдат. Услышав это, предатель побледнел от страха. – В овраг его, – коротко бросил Александр. – Похороните наших бойцов и догоняйте группу. Он встал с пенька и, поправив гимнастерку, направился в сторону, где его ждали солдаты отряда.***
Проценко шел на встречу с Зоей. Сегодня к ней в гости должен был прийти ее любовник майор Эстеркин, и он должен был предстать перед ним, как ее родственник. Несмотря на полученный из Берлина запрет на его вербовку, он решил действовать вопреки этому запрету, считая, что у него хватит оснований прижать майора к стенке и получить от него согласие на сотрудничество с германской разведкой. Этот человек владел большими разведывательными способностями. Через его руки проходили десятки документов на получение продовольствия для частей, которые не только квартировались в Казани, формировались в городе, но и по транзитным частям, которые следовали через город. Майор, влюбившись в Зою, не умел держать язык за зубами и часто, приняв на грудь немного водочки, рассказывал ей о сложностях своей работы, в частности, о вновь прибывших и убывших на фронт воинских частях. Когда она впервые рассказала Ивану о своих отношениях с этим майором и то, что он смог достать ей справку об освобождении от земляных работ, он просто не поверил ей, считая, что майор – подставное лицо контрразведки и что с ней ведется тонкая оперативная игра. Однако, исходя из доклада Лабутина, чьи люди несли круглосуточное наблюдение за ним, он понял, что ошибся, и что майор действительно является интендантом и никакого отношения к НКВД не имеет. И вот сегодня он должен будет сделать попытку завербовать его у Зои. Он оглянулся и, заметив идущего за ним по другой стороне Лабутина, немного успокоился. Этот человек должен будет решить судьбу майора, если последний откажется от сотрудничества. Прежде чем войти в дом, в котором проживала Зоя, он сделал небольшой крюк и, убедившись в отсутствии слежки, вошел в подъезд. Поднявшись на второй этаж, он остановился. Справа от ее двери на гвозде висело пустое оцинкованное ведро. Это был условный знак, что она дома и явка чиста. Иван достал из кармана пиджака пистолет и, передернув затвор, сунул его за пояс брюк. Он трижды постучал в дверь. Выдержав небольшую паузу, он снова дважды стукнул кулаком в дверь. За ней послышались легкие женские шаги. Проценко отстранил Зою от двери и молча, вошел в квартиру. Остановившись в прихожей, он громко поздоровался с хозяйкой. Отодвинув в сторону занавес, висевший над дверью, он проследовал в комнату. В зале за столом сидел мужчина среднего возраста, в гимнастерке, который внимательно разглядывал его. Рядом с ним на спинке стула висела портупея с кобурой. – Иван! Ты что замер на месте? Проходи, не стой у порога, – защебетала Зоя. – Борис, познакомься, это мой брат Иван. Помнишь, я о нем тебе рассказывала. Вот решила познакомить тебя с ним. – Иван, – произнес Проценко и протянул руку Борис Львовичу. – Мне сестра много о вас рассказывала. Рад нашему знакомству. Эстеркин представился и пожал ему руку. Рука Бориса Львовича оказалась мягкой и влажной, а рукопожатие было настолько вялым, что Проценко стало почему-то противно от этого рукопожатия. Он посмотрел на Зою и, улыбаясь ей, направился на кухню, чтобы вымыть руки. – Иван, садись за стол. Пить, есть будешь? – по-хозяйски поинтересовался у него Эстеркин. Не дожидаясь ответа, он налил ему половину стакана водки. Проценко вернулся в зал и сел за стол. Он пристально посмотрел на майора, а затем, улыбнувшись ему, тихо спросил: – За что выпьем, майор? Предлагаю выпить за мою сестру. Скажи, Борис, правда, она – красивая женщина? – Я от нее без ума, – ответил Эстеркин, рассмеявшись. – Она не только красивая, она просто чудо, а не женщина. Они выпили водку и стали закусывать салом. Проценко взял в руки картофелину и, подкинув ее, положил к себе на тарелку. – А вы, Иван, с Зоей не похожи, – произнес Эстеркин. – Если бы я вас увидел на улице, то никогда не подумал, что вы – родственники. Иван улыбнулся и, откусив кусочек картофеля, произнес: – Это естественно, Иван, она ведь женщина, а я мужчина. Да и отцы у нас с ней разные. Разве Зоя вам об этом не говорила? Мы с ней родные лишь по матери. В этот момент в комнату вошла Зоя с большой сковородой, на которой вкусно шипело жареное мясо. Мужчины прекратили разговор и молча стали есть. – Скажите, Иван, а почему вы не в армии? – задал вопрос Эстеркин. – Я смотрю, вы здоровый мужчина и не в армии. Иван замер и, положив вилку на край стола, посмотрел на своего собеседника. – У меня броня, Боря. Я работаю на железной дороге, и есть приказ Совнаркома не призывать нас на фронт. А вы, почему не на фронте, Борис? Вот вы сидите в квартире моей сестры, пьете водку, жрете ворованное вами мясо и задаете мне такие провокационные вопросы в отношении фронта? Вы никогда не задумывались, Борис Львович, что с вами будет, если об этом узнает НКВД? Я имею в виду регулярно похищаемые вами с воинских складов продукты. Здесь, я думаю, фронтом не отделаешься, это тянет на стенку. Лицо майора сначала вытянулось, а затем медленно побелело. Он явно не ожидал подобного от родственника своей любовницы. Он вскочил из-за стола и, протянув руку, схватил портупею с кобурой. Каково же было его удивление, когда он не обнаружил в кобуре своего пистолета. Зная о предстоящем разговоре, Зоя заранее вытащила пистолет из кобуры и сунула его в ящик комода. – Я бы на вашем месте не делал этого, – спокойно произнес Проценко и усмехнулся. – Майор, я вам советую вспомнить то, что по ночам рассказывали моей сестре. Вспомнили или вам напомнить об этом? Да, да, именно то, что вы ей рассказывали о прибытии в город новых воинских подразделений, их численности, направлении следования. Разве все это не является военной тайной? Проценко замолчал и, протянув руку, плеснул в стаканы водку. Лицо Бориса Львовича оставалось по-прежнему бледным и застывшим. Ивану показалось, что тот, словно окаменел от услышанных слов. То, что он не был родственником Зои, Эстеркин уже не сомневался. Он понял, что эти люди специально загнали его в тупик, из которого для него не было выхода. – Скажите, майор, вы согласны помогать немецкой армии? Впрочем, о чем это я вас спрашиваю? Куда вам деваться, не побежите же вы в НКВД жаловаться на все это или я ошибаюсь? Кстати, немецкая разведка высоко оценила ваши сведения. Эстеркин, сверкнув глазами, посмотрел на Зою. – Что вам от меня нужно? – еле слышно спросил он Ивана. – Я лишь снабженец и никакими секретами не владею. – Ничего особенного, делайте то, что и делали раньше. Сообщайте нам номера воинских частей, их численность и направление движения. Иван, молча, поднял стакан с водкой и, коснувшись стакана Бориса Львовича, опрокинул содержимое в рот. Он протянул Эстеркину чистый тетрадный лист и карандаш. – Пишите, майор. Обратной дороги для вас уже нет. Закончив писать, майор вернул расписку Ивану и выпил налитую им водку. Не закусывая ее, он достал папиросу и закурил.***
К полудню группа Тарасова вышла к небольшому хутору. Александр поднес к глазам трофейный бинокль и стал рассматривать дворовые постройки. Он уже хотел дать команду об остановке на отдых, как увидел немецкого солдата, который вышел из дома. Немец подошел к колодцу и, зачерпнув ведро воды, понес его в дом. «Сколько их там, – подумал Александр, – пять, десять? А впрочем, какая разница, вступать с ними в бой все равно нельзя. Если немцы сядут на хвост отряду, они уничтожат его». Он опустил бинокль, и отряд снова двинулся вперед. Пройдя еще километров десять, отряд остановился на ночевку в лесу. – Огонь не разводить, – приказал он красноармейцам, – кругом немцы. Не будем привлекать их внимание. Утром Тарасову доложили, что ночью бесследно исчез Романов, который прихватил с собой часть имеющихся продуктов и оружие. Искать в лесу человека, который специально ночью покинул расположение отряда, было не только бесполезно, но и небезопасно. Однако Александр, словно, забыв об осторожности, дал команду на его розыск. Бойцы затратили более двух часов на поиски пропавшего, и, лишь поняв бесполезность этого, прекратили поиск. Весь остаток дня отряд, не делая ни одного привала, двигался на восток. Выйдя вечером к дороге, отряд остановился и залег в кустах. По дороге с небольшими перерывами двигались техника и пехота противника. Переходить дорогу было опасно, и Александр решил дождаться темноты. Вскоре интенсивность движения стала снижаться, и они, воспользовавшись этой паузой, пересекли дорогу. Тарасов шел рядом с повозкой, и все время думал о Павле. Ему не верилось, что тот мог, вот просто так, все бросить и дезертировать. «Что же произошло? Почему он сбежал, прихватив продукты? Может, решил самостоятельно двинуться через фронт, а может, в этом виноват я? Наверное, виноват я. Не стоило тогда его отталкивать от себя», – думал он, не находя ответа ни на один свой вопрос. То, что Павел был слабоват духом, он понял еще в вагоне воинского эшелона, когда тот подсел к нему. Александр понял, что Павлу был нужен человек с твердым характером, который мог бы его поддержать в трудный момент. Идущий впереди группы Воронин остановился, увидев солдата из боевого охранения, который бежал в его сторону. Заметив Тарасова, боец подбежал к нему. – Товарищ сержант! Впереди хутор, – выпалил он. Где-то недалеко слышался собачий лай. – Воронин, проверьте, нет ли там немцев. Если чисто – зайдем, может, удастся, хоть чем-то пополнить свой провиант. Хутор был чист, об этом Тарасову доложили разведчики. Он дал команду, и обоз, свернув с проселочной дороги, направился в сторону хутора. Хозяин встретил солдат с хмурым и недовольным лицом. Ему не нравились эти усталые и молчаливые люди, которые оказались в эту ночь в его зажиточном доме. – Вы – надолго? – сразу спросил он Тарасова, мгновенно признав в нем старшего этой группы красноармейцев. – У меня долго нельзя, кругом немецкие гарнизоны. – Все зависит от тебя, хозяин. Накормишь бойцов, дашь в дорогу, и мы уйдем быстро. Если начнешь плакаться, что сам умираешь с голоду, останемся здесь до тех пор, пока не найдем у тебя еду. – Товарищ командир! Но у меня действительно ничего нет. Я бедный крестьянин, откуда у меня столько продуктов, чтобы прокормить такую ораву. – Ты, мужик, не прибедняйся. Ты думаешь, я не знаю, как живут бедные люди? Бедный человек всегда поделится с голодным. Ну, как? Будешь кормить или нам самим поискать провиант у тебя? Лицо мужчины перекосилось от злости, которую не смогла укрыть от глаз Тарасова даже темнота ночи. – Хорошо, командир! Я накормлю твоих солдат. Но я попрошу не заходить в мой дом. Там у меня жена и трое малолетних детей. Мы староверы, и не любим чужих людей. – Договорились, – коротко ответил ему Тарасов. – Неси еду, можно поесть и на улице, мы люди привычные. Мужчина вынес из дома полный чугунок вареной картошки, несколько крынок молока и сметаны. Забив трех кур, он все это отдал бойцам. Пока солдаты ели, он вынес из сарая два мешка картошки и погрузил на телегу. – Командир, это все, что могу дать, – произнес он. – Кстати, вот еще два шматка сала вдобавок. Давайте доедайте и уходите с хутора. Не дай Бог, нагрянут немцы или эти из УПА. Тогда точно нас всех повесят на воротах этого дома. Кто-то из бойцов Тарасова вышел из сарая и выкатил оттуда станковый пулемет и две коробки патронов. – А это что? – с угрозой в голосе спросил Тарасов у растерявшегося хозяина. – Откуда у тебя оружие? Ты же человек верующий, и оружие держать в руках не можешь? Выходит, ты наврал мне все? Этот вопрос был задан Тарасовым неслучайно. Среди красноармейцев уже давно шли разговоры об обстреле наших маршевых подразделений, двигающихся на фронт, и колонн беженцев местными националистами, которые, укрывшись в лесу, старались нанести нашим частям потери в живой силе. – Это – не мое! Это ваши солдатики оставили, когда уходили, – прошептал он побелевшими от страха губами. – Врешь ты все, мужик. А ну, Воронин, проверьте, кого он прячет у себя в доме. Несколько солдат во главе с Ворониным вошли в дом. Через минуту из дома послышались несколько выстрелов, и солдаты, тычками в спину, вытолкнули из дверей хаты двух раненых мужчин. – Товарищ сержант, двоих пришлось уложить на месте, они попытались отстреливаться, – доложил Тарасову Воронин. – В доме, помимо людей, мы обнаружили еще несколько винтовок и два цинка с патронами. Тарасов с нескрываемой ненавистью посмотрел на хозяина хутора. – Воронин! А ну давай, веди их сюда. Посмотрим на этих ночных гостей. Что скажешь теперь, хозяин? Кто эти люди, и почему они скрывались в твоем доме? К Александру подвели одного из раненых мужчин. Он стоял в одной нательной рубашке, прижимая правую руку к ране, из которой обильно сочилась алая кровь. – Кто вы, и как оказались здесь? – спросил раненого Тарасов. – Судя по вашим брюкам, вы, наверное, из украинского национального батальона? Мужчина молчал. – Все ясно. Значит – националисты, – сделал заключение Александр. – Выходит, это вы расстреливали колонны беженцев? Мужчина продолжал молчать. – Воронин! Всех расстрелять, в том числе и хозяина дома. – Сволочи! – вдруг завизжал хозяин дома. – Коммуняки недобитые. Отольются вам наши слезы! – Чего стоишь, Воронин. Приказ не ясен? Их отвели в сторону и поставили у стенки сарая. Раздалась автоматная очередь, и они замертво повалились на землю. – Тщательно осмотрите дом и заберите продукты. Через пять минут уходим.***
Сосед Тарасова по дому, сотрудник уголовного розыска, Александр Горшков с самого начала войны был переведен в отдел государственной безопасности. Он и сотрудники его отдела, которую неделю охотились за вражеской радиостанцией, которая периодически выходила в эфир из пригорода Казани. Судя по тому, что радист постоянно менял места выхода в эфир, руководство отдела сделало вывод, что радист, возможно, работает водителем автомашины или использует этот вид транспорта в своих целях. Горшков встал из-за стола и подошел к карте республики, которая висела на одной из стен его небольшого кабинета. На ней красными флажками были отмечены места выхода радиста в эфир. С каждой неделей этих флажков становилось все больше и больше. Все эти точки располагались вдоль дорог, связывающих Казань с районами республики. Он долго стоял у карты и молча, рассматривал дюжину красных флажков, разбросанных по карте вдоль дороги, ведущей в Арск. «Почему в этом районе больше всех выходов в эфир? Может, радист живет в Арске или часто выезжает в этот район, в связи со служебной необходимостью? – думал он, затягиваясь табачным дымом. – Но это не факт, что он живет в Арске или выезжает туда по рабочим вопросам. Не исключено, что данная дорога менее загружена автотранспортом и на ней проще, найти место, с которого можно выйти в эфир. С другой стороны, там и дорога довольно приличная, и выезд из Казани туда не занимает много времени». Он махнул рукой от отчаяния и сел за стол. «Как же мне тебя вычислить? – подумал он. – Ты же человек, а это значит, что все твои действия должны попадать под определенную логику, и не исключено, что рано или поздно ты все равно совершишь ошибку. Вот только когда ты ее сделаешь? Сегодня ты выходил в эфир в Арском районе, предыдущий твой выход был в районе Камского Устья. Почему? Что произошло, что ты поменял точку выхода?» Горшков снова поднялся из-за стола, и уже в который раз за этот день подошел к карте. Он смотрел на карту, стараясь предугадать место следующего выхода радиста в эфир. – Александр! Зайди ко мне, – произнес начальник отдела, заглянув в его кабинет. Горшков быстро схватил со стола свой старый блокнот и карандаш и поспешил вслед за начальником. – Я только что от начальника управления, – произнес капитан Семенов. – Есть хорошая новость, нашим шифровальщикам удалось расшифровать перехваченные радиосообщения. Это первое. Второе, не совсем приятное для нас, все передаваемые радиограммы, это точные сведения о движении воинских составов через Казань и станцию Юдино. Похоже, что немецкий агент живет или работает на этой станции. Нужно плотно заняться этим направлением. Включи в группу лейтенанта Грошева и Губайдуллина. Это толковые ребята, и они здорово разгрузят тебя в розыске радиста. И еще один очень важный момент. Из последней перехваченной шифровки следует, что вражеская агентура располагает полными сведениями о воинских подразделениях, прибывающих в Казань, ну те, что на Первых Горках, а также убывающих на фронт. Вот здесь нам с тобой придется поломать голову, кто их снабжает этими сведениями. Круг лиц, владеющих даннойинформацией, довольно узок. Если мы с тобой напролом полезем туда, то сможем напугать предателя. – Ясно, товарищ капитан. Я вот сидел и пытался понять логику радиста, а именно, почему он в основном выходит на связь из Арского района. Получается интересная картина – два раза из района Арска, а затем из другого района республики. Все эти выходы происходят на расстоянии не более шестидесяти километров от города, то есть на расстоянии часа езды. Выходит, что ему достаточно всего три часа для выезда, передачи и возвращения в город. У нас всего несколько дорог, которые выходят из города, и я предлагаю установить посты на этих дорогах, где-то на расстоянии тридцати километров от города. Именно там мы сможем засечь эту машину. Капитан задумался. Он посмотрел на Горшкова и невольно улыбнулся. Ему нравился этот молодой и настырный парень, который перешел к ним на работу из уголовного розыска. – А что, неплохая мысль. Правда, это долгоиграющая конфета, но выстрелить может. Насколько я тебя правильно понял, нам нужно на этих постах просто фиксировать выезжающие и въезжающие в город машины, а потом проанализировать все эти записи. – Все правильно, товарищ капитан. Нам не нужно проводить тотальный анализ, мы его будем проводить лишь по тем дням, когда радист будет выходить в эфир. Я думаю, что нам удастся вычислить эту машину. – Молодец, Горшков. Умная у тебя голова, светлая. Лицо Александра залила краска. Он машинально разгладил гимнастерку и посмотрел на своего начальника. – Разрешите идти, товарищ капитан? – Иди, Горшков, работай! Закрыв за собой дверь, он направился в кабинет, который занимали Грошев и Губайдуллин.***
Мужчина в форме лейтенанта инженерных войск сошел с поезда и, оглядевшись по сторонам, направился к зданию железнодорожного вокзала. На нем была выгоревшая гимнастерка с Орденом Красной Звезды, старые поношенные кожаные сапоги, а за спиной – вещевой армейский мешок. Весь его вид и перевязанная левая рука, висящая на грязном бинте, перекинутом через шею, говорили о том, что за плечами этого человека был фронт. Перед входом в здание вокзала его остановил военный патруль. – Товарищ лейтенант! Предъявите документы, – обратился к нему офицер с одной шпалой в петлице. – Вы с фронта? Лейтенант расстегнул левый карман гимнастерки и достал из него удостоверение личности и справку из госпиталя. Все эти документы он, молча, протянул офицеру. Офицер внимательно прочитал предъявленные документы и посмотрел на лейтенанта. – Если это не секрет, куда вы направляетесь, лейтенант? – спросил он его. – Хочу навестить мать своего погибшего в бою товарища. Перед смертью я пообещал ему, что если у меня представится такая возможность, то я обязательно это сделаю. Она проживает в Казани на улице Архангельская. Скажите, товарищ капитан, это далеко от вокзала? А то мне через сутки снова на фронт. Капитан пожал плечами. – Не знаю, лейтенант. Сам недавно в этом городе. Что ж, удачи вам, лейтенант. Капитан протянул ему документы, и патруль двинулся дальше по перрону. Лейтенант вышел на улицу и, заметив ехавший по дороге армейский автомобиль, поднял руку. Машина, вильнув на дороге и едва не сбив человека, остановилась в метрах трех от него. Он ловко вскочил на подножку автомашины и, слегка нагнувшись, обратился к водителю. – Браток! Скажи, ты случайно не в Адмиралтейскую Слободу едешь? Водитель оценивающе посмотрел на лейтенанта, словно прикидывая про себя, сколько можно содрать с этого раненого офицера. – Что ты молчишь? Поехали, не обижу, – произнес лейтенант. – Садись, – произнес водитель. – Время у меня пока есть, почему бы не уважить фронтовика, тем более орденоносца. Скажи, куда тебе конкретнее нужно, а то слобода большая. Лейтенант достал из полевой сумки несколько крупных купюр и положил их на бедро водителя. Тот взял и, не считая, сунул в карман гимнастерки. – Это аванс, на месте получишь еще. А сейчас поехали. Хочу навестить родителей товарища. Там придется постоять минут пять-десять, сможешь? Сам понимаешь, просто так от них не уйдешь. Машина, скрепя и кряхтя, словно старая бабка, тронулась с места и, набрав скорость, поехала в сторону Адмиралтейской Слободы. – Ты сам-то, где служишь? – обратился к нему офицер. – Что не на фронте? – При пороховом заводе, в охране. Сейчас, брат, у нас строго, постоянные проверки. НКВД шерстит так, что просто некуда. Лейтенант улыбнулся. Он сразу понял, что водитель не намерен с ним говорить на эту тему. Он достал из кармана галифе пачку трофейных сигарет и закурил. – Что так смотришь? А, сигареты? Это, брат, трофейные, мне друзья с фронта подогнали. Курить будешь? Он выбил из пачки сигарету и, прикурив ее от зажигалки, сунул водителю в рот. Тот несколько раз затянулся и выбросил сигарету в окно. – Гадость, а не табак, – произнес он и плюнул в окно. – Ты меня извини, лейтенант, но мне не понравились твои сигареты. Кислые они какие-то. – Ничего особенного, это тебе с непривычки показалось. А так – курить можно. Они въехали в Игумново, и машина, сбросив скорость, медленно покатилась по улице. – Вот здесь останови, – попросил он водителя. – Я сейчас только нырну в адрес, передам привет и обратно. Он вышел из кабины и, сладко потянувшись, направился к дому. К Проценко он заходить не стал, а постучал в соседнюю дверь. – Бабуля! Здесь живут Хасановы? Я вот им привет с фронта от сына привез. Как они здесь? – Нет, сынок, ты ошибся. В нашем доме Хасановых нет. Он назвал адрес и, сделав удивленное лицо, снова переспросил старушку. – Бабуля, я не мог ошибиться. Он назвал мне именно этот адрес. Может, они живут в соседнем доме, вон в том? – Ты что, сынок, я же тебе говорю, что никакие Хасановы здесь не живут. Вот у Клавы живет постоялец-мужчина, но он – русский, и зовут его Иван. Сейчас его дома нет, он с утра ушел на работу. – Извини, бабушка, что побеспокоил. Похоже, я действительно что-то напутал. Скажи, бабуля, а этот Иван один живет? Может, с ним кто-то живет еще? – Да нет, сынок. Он живет один, семьи у него нет. Никто к нему не ходит. Вроде бы молодой, а живет, словно бобыль. – Спасибо, бабуля. Выходит, я что-то напутал. Он развернулся и направился к калитке. «Чисто, – подумал он. – Это хорошо. Теперь нужно навестить пианистку. Посмотрим, что у нее». Он вышел на улицу и, улыбнувшись проходившей мимо симпатичной женщине, направился к ожидавшей его автомашине.***
Отряду Тарасова каким-то непонятным образом здорово везло. Они удачно обходили населенные пункты, в которых были немецкие гарнизоны, за две недели – ни одного боевого столкновения с немцами. Но подобное везение продолжаться вечно не могло. Вскоре к их группе прибились еще семь солдат и офицер. На черных петлицах лейтенанта, помимо двух кубиков, сверкали эмблемы танкиста. – Принимайте команду, товарищ лейтенант, – произнес Тарасов. – Я – сержант и не могу командовать офицером. – Погоди, погоди, сержант, не спеши. Я не стану командовать твоей группой. Я же танкист, а не пехотинец, – в ответ произнес лейтенант. – Ты, вон, откуда ведешь бойцов без потерь и стычек. Это говорит о том, что ты умелый командир. Так что продолжай вести свой отряд и дальше. На меня можешь не обращать внимания, я тебе мешать со своими людьми не буду. – Вы не правы, товарищ лейтенант. Вас, наверняка, в военном училище учили тактике боя. Кстати, вы какое училище заканчивали? Этот вопрос Александра вызвал у него непонятное волнение. Он на какой-то миг задумался, словно прикидывая, что ответить на вопрос сержанта. Наконец он произнес: – Почему вы меня об этом спрашиваете, сержант? Вы что, работник НКВД или ОГПУ? Он сделал небольшую паузу и продолжил. – Ну, Казанское танковое училище закончил. Вы хоть слышали о таком училище, сержант? Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство? Только сейчас Александр обратил внимание на глаза офицера. Они были разными. Один был карим, а другой – желтым. – Вы что так меня рассматриваете, словно барышню? Идите, сержант, и занимайтесь своими делами. Я вас больше не задерживаю. – Извините, товарищ лейтенант. Я просто впервые вижу человека с разными глазами, поэтому и смотрю так. Лейтенант, словно извиняясь за свою резкость, произнес более мягко: – Да ладно, сержант, не обижайся. Ты думаешь, я не понимаю? Я все понимаю, не маленький, что идет война, что необходима бдительность и тому подобное. Ты молодец, сержант, все правильно делаешь. Я бы на твоем месте поступил также, как и ты. А сейчас накорми моих солдат, если можешь, мы три дня ничего не ели. – Хорошо, товарищ лейтенант, мы сейчас вас всех накормим, – произнес Тарасов и пошел отдавать соответствующее распоряжение. Отойдя в сторону от группы, которую привел с собой танкист, он невольно подумал об этих людях. Офицер говорит, что они три дня не ели, но, судя по их внешнему виду, этого заметно не было. Помимо всего прочего, у танкиста был довольно чистый подворотничок гимнастерки, словно он пришил его сегодня утром. «Что-то здесь не так, – невольно подумал он. – Может, это немцы, переодетые в нашу форму?» Заметив Воронина, который сидел около телеги и чистил винтовку, Тарасов подозвал его к себе. – Вот что, Воронин. Ты осторожненько понаблюдай-ка за танкистом и его группой. Что-то мне не нравятся они. Танкист рассказывал, что он в составе батальона принял бой, что его танк сожгли, но тогда почему он без комбинезона? Да у него и подворотничок у гимнастерки совсем чистый, словно он пришил его сегодня утром. Я не исключаю, что это, возможно, немцы, которые под видом наших солдат хотят перейти вместе с нами линию фронта. Если что, сразу же мне шепни. Понял? – С чего вы взяли, товарищ сержант, что это немцы? А вдруг наши? Можем и обидеть их своим недоверием. – Если это наши люди, то можно и извиниться. Ничего страшного в этом нет. А если немцы? Я об этих переодетых в русскую форму фашистах слышал от лейтенанта Липатова, нашего взводного. Он говорил мне, что у немцев есть специальный полк «Бранденбург-800» , в котором практически все – русские. Вот они и забрасывают их в тыл Красной Армии, чтобы те убивали наших солдат, совершали диверсии, а также сеяли панику в войсках. – Но здесь же, не тыл Красной Армии, товарищ сержант? – Все равно, посмотри. Это приказ, и никому ни слова. Понял? – Так точно, – не вставая с земли, произнес он. Увидев бойца, который занимался приготовлением пищи, Тарасов, отдал распоряжение покормить вновь прибывших бойцов и, сев под елью, стал наблюдать, как едят эти солдаты. По мере наблюдения, он все больше и больше склонялся к мысли, что новички не такие уж и голодные. Двое не доели пшенную кашу, оставив ее в котелках. «А танкист утверждал, что они не ели целых три дня. Что-то не похоже на это. Бойцы-то у него сытые, – размышлял Тарасов. – Да и обмотки у них довольно чистые, словно только сегодня их выдали». Лейтенант, будто почувствовав спиной на себе пристальный взгляд Тарасова, встал с земли и направился к нему. – Ты что так внимательно меня рассматриваешь? – спросил он. – Если что-то не так, ты мне скажи. Я ведь могу и самостоятельно передвигаться к линии фронта без тебя и твоей группы. Он стоял перед Тарасовым, явно ожидая от него ответа. « У него раскрыта кобура с пистолетом, – оценивая ситуацию, подумал Александр. – Почему он ее раскрыл? Может, решил стрелять в меня прямо здесь?» Сделав небольшую паузу, Тарасов ответил: – Да вот смотрю на вас, товарищ лейтенант, и завидую белой завистью. Вы такой молодой, а уже лейтенант, притом еще и танкист. Я до войны тоже хотел поступить в Казанское танковое училище, но у меня не получилось. Сами понимаете, женился, дети пошли, стало как-то не до этого. Скажите, товарищ лейтенант, а Казань – большой город? Я сам из Челябинска и никогда не был в Казани. У меня там отец воевал с белочехами и колчаковцами. Танкист посмотрел на Александра и нахмурил брови. Его желтый кошачий глаз загорелся каким-то непонятным для Тарасова огнем. Он сглотнул слюну и, посмотрев на простоватое лицо сержанта, стал ему рассказывать о Казани. Он говорил так убедительно, что человеку, не бывавшему никогда в Казани, не поверить ему было просто невозможно. Неожиданно танкист замолчал, словно что-то вспоминая. – А куда вы ходили гулять, товарищ лейтенант? Не сидели же вы все это время в казарме? Он опять стал что-то говорить, но Тарасов его уже не слушал. В том, что танкист никогда не был в Казани и не учился в танковом училище, он уже не сомневался. Не замечая потери интереса со стороны сидевшего перед ним сержанта, он все врал и врал. «Кто он? – думал Александр. – Враг или просто самозванец? Если он свой, то зачем ему натягивать на себя чужое одеяло? Посмотрим, что еще доложит вечером Воронин». – Сержант! Ты что, не слушаешь меня? Если так, то я пошел, посмотрю, как разместились мои люди. Танкист поднялся с земли и направился к своей группе солдат, которые после принятия пищи отдыхали в тени берез. Тарасов нашел глазами Воронина. Тот лежал на траве недалеко от отдыхающих бойцов, которых привел с собой этот танкист и, похоже, дремал. Александр поднялся на ноги и, закинув за плечо автомат, громко подал команду о начале движения. Красноармейцы быстро поднялись и, загасив костер, двинулись на восток.***
Они шли уже несколько часов, не встречая ни немецких подразделений, ни их моторизованных патрулей, которые то и дело сновали по лесным дорогам, вылавливая и уничтожая разрозненные группы советских солдат. «Что это, – думал Тарасов, двигаясь рядом с повозкой, – невероятное везение для его отряда или что-то другое? Похоже, что отряд движется по какому-то искусственно созданному немцами коридору. Кругом война, а здесь тишь и благодать. Интересно, кто создает отряду этот коридор?» Группа танкиста шла, молча, слева от него. Лица их были сосредоточены, словно они ждали какой-то команды от своего командира. Александр нашел глазами лейтенанта. Тот слегка хромал на левую ногу. «Похоже, танкист натер ногу, – подумал он. – Если это так, то скоро он попросит организовать небольшой привал». Так оно и произошло. К нему подошел лейтенант и предложил взять на время на себя командование группой. Свою просьбу он объяснил тем, что достаточно хорошо знает эти места. – Я не против этого, товарищ лейтенант. – Ты не обижайся, сержант. Я служил здесь года два, и мне не раз приходилось здесь бывать. До войны здесь была неплохая охота, тем более у меня есть карта местности. – А карта у вас, откуда? Вы мне о ней не говорили. – Наверное, забыл сказать. Да это не так важно. Тарасов отошел в сторону и, увидев Воронина, пошел с ним рядом. – Что скажешь, Воронин? – Я что-то не пойму, товарищ сержант. Почему лейтенант сразу не взял командование на себя и ничего не сказал вам о том, что у него есть карта местности? Воронин замолчал и посмотрел по сторонам. – Ты что крутишь головой? Давай отстанем чуть-чуть и поговорим. Пропустив всех вперед, Тарасов задал ему главный вопрос. – Ну что? О чем они говорят? – поинтересовался он у красноармейца. – На каком языке они общаются? На украинском, русском? – Не знаю, что вам сказать, товарищ сержант. Дело в том, что они почему-то все молчат. Почему, не знаю. Могу доложить лишь одно, что все они беспрекословно выполняют команды этого лейтенанта. Я попытался поговорить с одним из них, но тот почему-то не ответил на мой вопрос. И еще, лейтенант сказал мне, что эти бойцы прибились к нему из госпиталя, и что он плохо знает их. Говорит, что многие из них контужены и плохо слышат, и ему якобы приходилось все им объяснять чуть ли не на пальцах. Тарасов сам обратил внимание на то, что эти бойцы, прежде чем выполнить приказ, сначала посмотрят на лейтенанта, и лишь после того, как тот сделает им знак рукой, начинают выполнять его команду. Александр догнал лейтенанта и, поравнявшись с ним, поинтересовался, не будет ли у них на пути какой-нибудь деревеньки, чтобы пополниться провиантом. Лейтенант достал из-за пазухи карту и, остановившись, стал внимательно рассматривать ее. – Да, через три – четыре километра будет небольшая деревенька, «Тихий Лог» называется. Предлагаю зайти. Мне когда-то приходилось бывать в ней до войны. – Вот и хорошо, товарищ лейтенант, там и отдохнем, конечно, если в деревне нет немцев. Сейчас направлю разведку, пускай посмотрят. – Отправляй, сержант. Сейчас немцы прут по дорогам. Зачем им эта маленькая деревня? Я думаю, что там, наверняка, нет немцев, однако все равно проверить надо. Тарасов отошел в сторону и взмахом руки подозвал к себе Воронина. – Николай! В трех километрах отсюда деревня Тихий Лог. Возьми трех бойцов и проверь, есть ли там немцы. Действуй осторожно и в бой не вступай. – Есть, товарищ командир.***
Пока разведка ушла проверять деревню, лейтенант остановил движение группы. Все стали ждать возвращения Воронина. Ждать пришлось недолго, вскоре он вышел на дорогу и махнул рукой. Группа поднялась и, стараясь не шуметь, последовала за ним. Как и предполагал лейтенант, немцев в деревне не было. Еще утром взвод немецких связистов снялся из деревни и двинулся в сторону фронта, канонада которого была уже слышна. Жители деревни встретили солдат довольно радостно, и группа быстро рассосалась по домам колхозников. Тарасов, Воронин и лейтенант оказались в одном доме, хотя последний всячески старался избежать этого. Хозяйка дома, женщина преклонного возраста, быстро натопила баню и, пока они мылись, накрыла на стол. Они вошли в хату и остановились у порога. – Проходите, сыночки. Угощайтесь, чем Бог послал, – тихо произнесла женщина и села на лавку около печи. – Может, и моего сына кто-то тоже накормит. Вот как призвали в сороковом году, так с этого момента я его и не видела. Не знаю, что и думать, жив или нет? – Живой он, мамаша, – в ответ произнес Воронин. – Просто сейчас ему не до писем. Сами знаете, кругом война, да и почтальон не доберется сюда из-за линии фронта. – Дай Бог. Я и так каждый день молюсь за него. Воронин взял стоявшую на столе бутыль с мутным самогоном и разлил его по стаканам. Они сели за стол. Тарасов взял в руки нож и стал резать хлеб. Он нарезал его большими и толстыми кусками. Закончив резать, он посмотрел на лейтенанта. – Ну что, мужики? Давайте выпьем за нашу победу, за тех людей, которые с оружием в руках воюют с фашистами. Я верю, что скоро все изменится, и мы погоним врага обратно в его логово. – За победу! – поддержал тост Воронин и одним движением опрокинул стакан самогона в себя. Вслед за ним выпил и Тарасов. Только танкист все еще держал в руках граненый стакан, наполненный самогоном. – Ну что, товарищ лейтенант? Чего вы не пьете или слабо? – подзадорил его Тарасов. Танкист пригубил самогон и поставил стакан на стол. – Ты меня извини, сержант, но я вообще не пью. У нас в семье никто и никогда не пил. – Дело ваше, товарищ лейтенант, насиловать вас никто не будет. Не хотите, не пейте, – примиряющим тоном произнес Тарасов и кивком головы дал знать Воронину, чтобы тот вышел во двор. Пока лейтенант ел, Александр вышел во двор, где его уже ждал Воронин. – Вот что, Воронин. Сходи и посмотри, что там делают его люди. Ты знаешь, спиртное многим развязывает языки. Посиди с ними, выпей немного. Только смотри мне, не напивайся, а то я сам тебя, как врага народа… – Да враг он, товарищ сержант, я точно знаю, – вдруг затараторил Воронин. – Я его сразу же раскусил. Вязать его нужно. – Не торопись, Воронин, мы не НКВД. Это у них все просто, враг и к стене. А вдруг мы с тобой ошиблись? Ведь это все же офицер. – Все понял. Пойду, посмотрю, что там они делают. Он вышел за ворота и скрылся в темноте. Докурив цигарку, Тарасов затушил ее и направился обратно в дом.***
Илья Шубин крутил баранку своей машины, стараясь объезжать ямы на дороге. Иногда он бросал свой взгляд на сидящую рядом молодую и красивую женщину. За все время, что он ее возил, он не обменялся с ней ни одним словом. Сейчас, словно забыв инструктаж Проценко, он решил задать ей вопрос, который мучил его длительное время. – Скажите мне, вы никогда не думали, что вас могут задержать сотрудники НКВД и расстрелять? Зоя сверкнула своими красивыми большими глазами и, отвернувшись в сторону, произнесла: – Человеку, потерявшему голову, не стоит плакать по своим волосам. Вы лучше следите за дорогой и меньше задавайте мне подобных вопросов. Эти вопросы могут укоротить вашу жизнь, Илюша. «Вот, сучка драная, – выругался он про себя, – я бы с большим удовольствием посмотрел, как ты запоешь, когда тебя повяжут сотрудники НКВД. Вы здесь все смелые: и ты, и Проценко. Зачем я только связался с этим Лабутиным? Деньги тебе нужны были, дурачку. Сейчас вот возишь эту суку и дрожишь при каждой проверке машины». – Смотрите – пост! – удивленно произнес Илья. – Что за дела? Раньше здесь никогда никаких постов не было. Может, они нас с вами ищут? – Сиди спокойно и не дергайся, – прошипела Зоя, доставая из сумочки «Браунинг». – Веди себя естественно, ты – честный человек, и тебе нечего бояться этих солдат. Думаю, что ты не забыл от страха, что нужно говорить при проверке документов? Стоявший у дороги солдат поднял руку и жестом, указал на место, где он должен остановиться. Шубин принял вправо и нажал на педаль тормоза. Машина заскрипела тормозами и застыла в двух метрах от красноармейца. Рука Ильи автоматически нащупала в кармане куртки документы, и, достав их, он стал ждать, когда к нему подойдет офицер, который в этот момент проверял документы у другого водителя. Молоденький лейтенант вернул документы водителю и направился к их машине. Заметив это, Зоя вышла из машины, и, красиво виляя бедрами, пошла навстречу офицеру. – Товарищ капитан! Ну, в чем дело? Что за проверка? Я так могу опоздать к своей маме. Ей сегодня исполняется шестьдесят лет, и она очень ждет меня. Мой муж, директор порохового завода, не мог поехать со мной, и я вынуждена была одна поехать к маме. Лейтенант мило улыбнулся. Эта молодая и красивая женщина была, словно роза, оказавшаяся в заснеженной тундре. Ее большие глаза были такими красивыми и глубокими, что в них можно было утонуть. – Вы меня извините, служба. Кстати, я не капитан, а лишь лейтенант. Скажите, где живет ваша мама? Зоя улыбнулась, показав свои белые, словно жемчуг, зубы. – Вы простите меня, товарищ лейтенант. Я женщина и плохо разбираюсь в знаках различия. Если вы – лейтенант, то, наверняка, скоро станете капитаном. Товарищ офицер, вы, почему меня спрашиваете о маме? Может, хотите со мной прокатиться? – Я бы с большим удовольствием поехал с вами, но не могу – служба. – Вот так всегда, стоит лишь намекнуть красивому мужчине о чем-то, как он ссылается на свою занятность. Ну что вы молчите, лейтенант? Хотите осмотреть нашу машину? Осматривайте ее, скорее, я же опаздываю. – Проезжайте, барышня, ведь вас ждет дома мама. Кстати, передайте ей привет и от меня. Я тоже очень люблю свою маму. Она мило улыбнулась ему и, подойдя к машине, села в нее. – Поехали. Ты что, замерз? Давай же, трогай! Водитель выжал сцепление, и машина покатила дальше. Через сорок минут чекисты зафиксировали очередной выход в эфир вражеской рации.***
Капитан Ганс Нойман стоял навытяжку перед полковником Шенгардом и, чеканя каждое слово, докладывал ему о возвращении из Казани контролера Абвера. Закончив доклад, он замолчал и пристально посмотрел на своего начальника, стараясь отгадать, о чем может сейчас думать этот старый и опытный разведчик. Лицо полковника было абсолютно спокойным, ничего не выражающим. Наконец оно ожило, и на нем появилась улыбка. – Значит, наш контролер не заметил ничего такого, что говорило бы о работе агента под контролем? – Так точно, господин полковник. – Это меня радует, но и настораживает, Ганс. Почему за все это время НКВД не попыталось вычислить Пиона? Ведь это несложно просеять всех работников станции Юдино и выйти на него? Я не думаю, что они настолько глупы. Здесь, что-то другое… – По всей вероятности, господин полковник, чекисты до сих пор не могут взломать наши коды и поэтому не могут знать, о чем сообщает нам агент. Все может поменяться, если им удастся взломать шифр. Полковник задумался. В логике капитана что-то было. «А ты не так глуп, Ганс, как хочешь казаться, – подумал полковник. – Из тебя вышел бы неплохой разведчик, если бы ты не работал на СД». – Передайте Пиону, чтобы он уволился со своей работы. Не нужно так рисковать. Пусть подберет кого-нибудь, кто сможет заменить его на этой работе. Сейчас все усилия должны быть сосредоточены на операции «Эшелон». Кроме всего того, что он передает, рейху нужны победы, как на фронте, так и в тылу красных. Нужно сделать так, чтобы Советы не знали покоя, чтобы их тыл стал местом борьбы за наш новый порядок, который несет рейх миру. Полковник замолчал. Он хотел еще что-то сказать капитану, но, видимо, передумал. – Разрешите исполнять, господин полковник? – Идите, Ганс. Мне нужно немного подумать перед докладом Канарису. Капитан вышел из кабинета и, на секунду задержавшись около двери, быстрым шагом направился к себе в кабинет. Закрыв дверь на ключ, он налил себе в рюмку французского конька и выпил. Подцепив вилкой маслину, он положил ее в рот и плюхнулся в большое кожаное кресло. Сейчас, когда тепло коньяка стало растекаться у него внутри, он почувствовал, как тяжело дался этот не простой для него день. Он закрыл глаза и попытался сконцентрировать все свои мысли вокруг проводимой им операции по внедрению группы выпускников разведшколы в небольшую группу советских солдат, пробивающихся на восток. Впервые за последние годы, что он работал с полковником Шенгардом, он лично сам отбирал курсантов для этой операции, разрабатывал легенду, с которой они должны были влиться в группу русских. Особое внимание он уделил командиру этой группы, на которого в основном и делал свою ставку. Как ему доложили наблюдатели, его людям удалось удачно влиться в эту группу, не вызвав недоверия. «Если его группа удачно перейдет линию фронта и реализует поставленную им задачу, они затмят собой не только работу Пиона, но и всех агентов, заброшенных в тыл русских», – подумал он. Он взял со стола радиограмму лейтенанта Коха и снова перечитал ее. Текст радиограммы не мог не радовать его. Группа русских шла по разработанному им маршруту и сегодня ночью должна была остановиться на ночлег в небольшом украинском селе. Он, конечно, хорошо понимал, что его ожидает в случае провала этой операции – понижение в должности или звании, но сейчас это не волновало его, а наоборот подталкивало к активным действиям. Он мысленно отбросил весь возможный негатив от провала этой операции, зато в случае успеха его ждала дальнейшая карьерная лестница и, как минимум, железный крест. Если провал этой операции станет достоянием гласности, то у него есть люди в СД, которые, по его убеждению, должны были помочь ему, ведь он уже длительное время информирует их обо всех действиях своего шефа. Он приподнялся с кресла и снова налил себе маленькую рюмочку великолепного французского коньяка и выпил ее. Нойману нравилась эта марка коньяка, и он позволял себе иногда наслаждаться вкусом этого напитка. Он закусил выпитый коньяк долькой лимона и встал с кресла. Открыв дверь кабинета, он вызвал к себе офицера связи. – Лейтенант, подготовьте шифровку для Пиона. Сообщите ему, что мы рекомендуем срочно поменять работу. Второе, информация Снабженца весьма ценна, поэтому мы советуем ему плотнее работать с этим человеком. Напомните Пиону о том, что немецкое командование настаивает на форсировании операции «Эшелон». Вам все ясно, лейтенант? Лейтенант щелкнул каблуками начищенных до блеска хромовых сапог и, сложив блокнот, в котором он записал указания капитана Ноймана, развернулся, чтобы выйти из кабинета, но его остановил голос его начальника. – Так точно, господин капитан. Наблюдатели сообщают, что группа красных осталась ночевать в этой деревне. Командует этой группой сержант Тарасов. Численность группы около двадцати человек. – Можете идти, лейтенант, – произнес Нойман. – Всю информацию о движении группы сообщать лично мне. Лейтенант развернулся, забыв щелкнуть каблуками сапог, и вышел из кабинета. «Наверное, нужно дать команду агенту на разоблачение сопровождающих его солдат. Тогда его позиция в отряде будет значительно укреплена», – подумал он и, пододвинув к себе карту местности, стал рисовать дальнейший маршрут группы.***
Тарасов вошел в дом и посмотрел на хозяйку, которая убирала со стола остатки ужина. В углу на полу, широко разбросав руки, крепко спал лейтенант. Из-под гимнастерки, что аккуратно была сложена на табурете, виднелся уголок топографической карты, по которой они двигались уже около двух суток. Александр нагнулся над спящим лейтенантом и осторожно взял карту в руки. Он был не силен в чтении топографических карт, но это не помешало ему разглядеть на карте путь движения его группы, прочерченный красным карандашом. Он быстро нашел на ней название деревни, в которой они заночевали, дальше черта, проведенная на карте чьей-то уверенной рукой, вела их к другой деревне. «Вот, оказывается, чем можно объяснить успешное продвижение группы к фронту, – невольно подумал он. – Значит, лейтенант ведет их по специально оговоренному с немцами маршруту? Да, неплохо придумано: пересечь линию фронта в составе группы, выходящей из окружения. Вот ответ и на вопрос, почему лейтенант отказался от командования группы: за продвижение отряда отвечает командир, и только он несет ответственность за тех лиц, что вывел из окружения». От этой мысли ему стало как-то не по себе. Он аккуратно положил карту обратно под гимнастерку и достал из кобуры лейтенанта наган, разрядил его и сунул обратно в кобуру. Он вышел на улицу и, сев на завалинку, закурил. «Что делать? – размышлял он. – Арестовать его здесь или дать ему возможность перейти линию фронта в составе группы, а там сдать танкиста в руки НКВД? Нет, наверное, будет правильно арестовать его здесь и по указанному на карте маршруту перейти линию фронта. Вдруг при переходе фронта он исчезнет, где его будут искать? Для начала нужно решить, что делать с его группой? Буду ждать Воронина, а там и решу, как поступить дальше». Он загасил цигарку и посмотрел на хозяйку дома, которая выходила из избы. – Сынок, иди, ложись. Устал, наверное, по лесу мотаться. Вон смотри, как твой командир спит, из пушки не разбудишь. Может, тебе на сеновале постелить? – Спасибо, мамаша. Я еще посижу немного, подышу воздухом. Уж больно красивые ваши места. Говорят, что и охота была у вас отличная, дичи было много, – произнес он и посмотрел на восток, где небо было красным от всполохов огня. – Какая охота? Бог с тобой, сынок. Да у нас здесь никогда не было таких мест. – А вот лейтенант говорил, что сам неоднократно приезжал сюда пострелять дичь. – Он, наверное, что-то путает. У нас рядом были артиллерийские склады, поэтому здесь, никогда и никто не охотился, несмотря на то, что места здесь знатные, красивые. Александр прошел в сарай и, бросив на сено телогрейку, лег на пахнущую разноцветьем траву. Он сам не заметил, как уснул. Проснулся он от громкого крика петуха, который сидел на заборе и, подняв голову в сторону восходящего солнца, громко кукарекал. Как он мог уцелеть после захвата немцами деревни, оставалось большим секретом. «Кричит, словно и нет войны», – подумал Тарасов, поднимаясь на ноги. Он вышел во двор и направился к колодцу. Набрав в ведро холодной воды, он умылся и посмотрел на бегущего в утреннем тумане солдата. Это был Воронин. – Командир! – чуть ли не закричал он, увидев Тарасова. Но, встретив его суровый взгляд, мгновенно осекся. Тарасов отвел его за баню, и только тут попросил доложить, что он «нарыл» за эту ночь. – Товарищ сержант! Они – не наши, это точно. Я вчера посмотрел, как они пили. Русские – так не пьют. – Ты не суди по себе, Воронин. Все люди пьют по-разному. Вот лейтенант вообще не пьет, что из этого? – Да я не об этом. Когда они захмелели, то двое из них, которые, по словам танкиста, были контужеными, стали разговаривать не по-нашему, не по-русски… Он не успел закончить, как Александр прервал его речь. – Ты что, Воронин, хочешь сказать мне, что они говорили на немецком языке? – Нет, не по-немецки, товарищ сержант, но говорили они не по-русски, это точно. Тарасов почесал затылок и взглянул на Воронина. – Собери группу, и постарайтесь разоружить их. А я возьму здесь этого лейтенанта. Смотри, чтобы все было тихо без единого выстрела. Понял? – Есть, – коротко бросил тот и растаял в утреннем тумане. Тарасов посмотрел на дверь дома, в проеме которой показалась фигура лейтенанта. – С добрым утром, товарищ лейтенант! Как спалось? Тот улыбнулся и, подняв руки вверх, потянулся. – Не польешь водички, я хочу умыться, – обратился он к Александру. – Почему не полить? Полью. Лейтенант снял с себя нательную рубашку. На груди его сверкнул серебряный крестик. «Вот тебе и на? – подумал Тарасов. – Если бы он был настоящим советским офицером, то, наверняка, не носил бы на себе крестик». Танкист подставил руки под струю холодной воды и закрыл глаза от предстоящего удовольствия. Тарасов с силой ударил его ведром по голове. От удара лейтенант упал на траву и на какой-то миг потерял сознание. Однако это продолжалось всего мгновение. Он открыл глаза и хотел вскочить на ноги, но Александр всем своим телом придавил его к земле. Сильным ударом в лицо он решил исход этого поединка. Лейтенант замер на земле, снова потеряв сознание.***
Зоя без стука вошла в комнату, которую со времени приезда в Казань снимал Эстеркин. Борис Львович сидел за кухонным столом и пьяными глазами смотрел на нее. От этого остекленевшего взгляда выгоревших карих глаз ей стало как-то не по себе. Она остановилась посреди комнаты, не зная с чего начать разговор. – В чем дело, Боря? Почему ты вчера не был у меня? – строго спросила она. – Я тебя прождала до восьми часов вечера. – А, зачем? Мне и так ясно, что наши дни с тобой, Зоя, сочтены. Три дня назад к нам на базу приезжали сотрудники НКВД. Эти люди, поверь мне, просто так не приезжают. Правда, они со мной не разговаривали, но я подслушал их разговор с моим начальником. – Хватит канючить, Борис, ты же, наконец, мужчина! Что ты раскис, словно кисейная барышня. Мало ли по какому вопросу эти люди могли приезжать к вам на базу. Почему ты решил, что они приехали по твою душу? Он достал из пачки папиросу и, ломая скрюченными пальцами спички, прикурил. – Я сразу почувствовал, зачем они приехали. Они спрашивали моего начальника: кто, кроме него, располагает сведениями о прибывающих и убывающих воинских частях. Начальник назвал несколько фамилий, в том числе и мою. Зоя громко рассмеялась и, отодвинув в сторону остатки пищи, присела за стол. – И поэтому ты запил, Борис? Мне стыдно за тебя. Если бы они приехали за тобой, то без тебя бы они точно не уехали. Да и мало ли кто владеет этими данными? Это и начальник вокзала, и военный комендант. Раз ты сейчас сидишь, дома и пьешь водку, значит, ты ошибся. – Нет, Зоя, предчувствие меня никогда не подводило, они приходили ко мне. Нужно что-то делать. Может, мне на фронт попроситься? А что, это неплохая идея. А может, я там совершу какой-нибудь подвиг, и мне вручат медаль или орден? Зоя пересела на диван напротив него и как бы случайно задрала подол своего красивого темно-синего платья. Борис Львович невольно посмотрел на ее оголенное бедро и сглотнул слюну. Он смотрел на нее, словно видел в первый раз. Изгиб ее бедра был настолько красив, что он не мог отвести от него взгляда. Перехватив его взгляд, она поправила платье и продолжила, как ни в чем не бывало. – А это идея, Борис! Попросись на фронт. Возьми и напиши рапорт о том, что хочешь пойти на фронт добровольцем. Этот рапорт даст тебе возможность понять, приезжали ли эти люди в отношении тебя или тебе это просто показалось. В комнате повисла тишина, которая продержалась недолго. – Ты что? С ума сошла? А вдруг начальник базы удовлетворит мой рапорт! Я на фронт не хочу! Он сглотнул слюну и продолжил: – Зоя! Давай, уедем отсюда куда-нибудь вместе. У меня есть все, что нужно для жизни – золото, драгоценные камни. Я сумел на них обменять кое-какие продукты. Ты ни в чем не будешь испытывать недостатка! Я люблю тебя, Зоя! Борис Львович встал из-за стола и, шатаясь, направился к ней. Он опустился перед ней и обнял ее колени. – Ну что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь! Она с презрением оттолкнула его от себя и встала с дивана. – Борис! Я тоже люблю тебя и готова с тобой уехать отсюда хоть на край света, но я не могу этого сделать. Мой брат меня не отпустит. Если я тебе так дорога, как ты говоришь, то ты должен сделать для меня одно дело, и тогда брат, может быть, отпустит меня с тобой. Мы уедем далеко-далеко, где никто и никогда не найдет нас, ни они, ни НКВД. Но сейчас, извини, я не могу. – Зоя, что это за дело? Я готов сделать для тебя все, что ты захочешь. Ты веришь мне? – Борис! Скажи, ты часто бываешь на пороховом заводе? Эти слова немного отрезвили его. Он посмотрел на Зою и тихо произнес: – Да, приходится бывать там по делам службы. А что? – Дело в том, что нам нужно, чтобы ты оставил там кое-что. Ты не пугайся, просто оставить один небольшой предмет в том месте, где я тебе скажу. В глазах Бориса Львовича появился страх. Он сразу понял, что и зачем он должен там оставить. Страшная догадка сковала его разум. Он долго молчал, не зная, что ответить. – Нет, Зоя. Я этого сделать не смогу. Ты же сама знаешь, что произойдет. Погибнут десятки, сотни, тысячи ни в чем не повинных людей, в том числе и детей. – Борис! О каких детях ты сейчас говоришь? Скажи, разве эти люди, которые отобрали у тебя жену, семью, а сейчас готовы отобрать у тебя и меня, достойны жалости? Я думала, что ты настоящий мужчина и любишь меня, но выходит, я ошиблась. Прости меня, Борис, но мне надо уйти. Я не могу больше смотреть на тебя. Мне очень жаль, что я в тебе ошиблась! Она снова села на диван и горько разрыдалась. Эстеркин стоял посреди комнаты в расстегнутой гимнастерке и, не отрываясь, смотрел на Зою. Он сделал два шага и, сев рядом с ней, крепко обнял ее за хрупкие плечи. – Зоя! Любовь моя. Не плачь, я все сделаю ради тебя. Она прекратила плакать и посмотрела на него. – Это правда? Значит, ты меня действительно любишь? – Да, я очень люблю тебя и не могу жить без тебя. Он поднял ее на руки и, шатаясь от тяжести тела, понес ее на кровать.***
Танкист лежал около порога дома со связанными назад руками. Его некогда симпатичное лицо было опухшим и синим. Он изредка сплевывал на землю кровь, которая продолжала сочиться из разбитых губ. Тарасов сидел напротив него и обматывал разбитую в кровь руку бинтом. Закончив перевязку, он посмотрел на лейтенанта, который попытался подняться на ноги. – Ты на что рассчитывал, лейтенант? Думал, что русские такие дураки и сами тебя проведут за линию фронта? Нет, дорогой, ты ошибся. Я сразу понял, что ты врешь, лишь только взглянул на твой чистый подворотничок. Поэтому я и не стал смотреть твои документы, там в них, по всей вероятности, должно быть все в порядке. Сейчас мы повяжем и твоих бойцов. Могу обрадовать тебя, они тоже прокололись. Выпили немного и стали между собой разговаривать не на русском языке. Ты же знаешь, спиртное развязывает языки, неужели вас не учили этому. Лейтенант еще раз сплюнул на землю кровь и со злостью посмотрел на него. – Рано радуешься, сержант. Вслед за вашей группой идет спецподразделение Абвера, и, если я не оставлю им свой маяк, то они нагонят вас и уничтожат всех до одного. – Запомни, предатель! Прежде чем они уничтожат нас, я сам лично убью тебя. Вот этой рукой, ты понял? На другом конце деревни послышались несколько выстрелов, прогремел взрыв, и все стихло. Прошло несколько минут, и во двор в сопровождении трех солдат завели четырех пленных диверсантов. Лицо у одного из пленных было разбито в кровь. – Где Воронин? – поинтересовался Тарасов. – Он случайно не убит? – Сейчас подойдет, товарищ сержант. Там двое попытались оказать сопротивление, но он их успокоил гранатой. Словно в подтверждение этих слов, в калитку вошел Воронин. На плече его, помимо своей винтовки, висели два немецких автомата. Ни слова не говоря, он ударил в лицо одного из пленных. – Ты что делаешь? Это же пленные, – произнес кто-то из солдат. – Не смей их трогать! – Вот эта сволочь закричала. А так, мы бы их взяли без всякого шума. – Отведите их к оврагу, – приказал Тарасов. – Не тащить же их за собой. – Может, и этого тоже к оврагу? – предложил Воронин и показал рукой на танкиста. – Пока не нужно. Посмотрим, что он нам расскажет. Если будет молчать, то тоже – в расход. Лейтенант посмотрел на Тарасова, явно не веря его словам. Он не верил, что его могут взять и вот так запросто расстрелять. За домом хлопнули несколько выстрелов. Их звук был таким громким в этой предрассветной тишине, что офицер вжал голову в плечи и со страхом посмотрел в сторону Воронина. Во двор, держа в руках винтовки, вошли несколько солдат, которые минуту назад привели в исполнение приказ Александра. Они, молча, посмотрели на Тарасова, ожидая его команды для расстрела танкиста. – Что скажешь, лейтенант? Теперь все в твоих руках. Если немцы навалятся на нас, ты умрешь первым. А так, у тебя еще есть возможность немного пожить. Кривая усмешка промелькнула по его губам. – Ты знаешь, сержант, я не верю тебе. Я же видел, как ты отдавал приказ о расстреле. У тебя даже не дернулся ни один мускул на лице. – А у тебя, гад, дернулась хоть одна извилина в голове, когда ты, русский человек, решил перейти на сторону врага? – Я бы посмотрел на тебя, чтобы ты делал, когда на твоих глазах комиссар зарубил бы твоих отца и мать. Ненавижу я вас всех! Это вы отобрали у меня все, что наживали мои деды, а теперь ты хочешь, чтобы я спасал вас. Нет! И еще раз, нет! Солдаты немецкой армии уничтожат вас всех! Мне не нужна твоя рассрочка в этой жизни. Я ведь хорошо знаю, что меня ждет там, куда вы идете. Давай, сержант, не тяни лямку, веди меня к оврагу, я все сказал. – Дело твое. Ты сам выбрал свою судьбу. Воронин толкнул лейтенанта в бок винтовкой и, когда тот встал с земли, повел его за угол дома. Через некоторое время сухо щелкнул выстрел. Тарасов громко скомандовал, и минут через пятнадцать группа растворилась в лесу.***
Отойдя от деревни километра на полтора, они услышали несколько сильных взрывов. Над лесом поднялся столб черного дыма. «Похоже, лейтенант был прав, – подумал Тарасов, наблюдая за черным дымом, который с каждой минутой становился все гуще и гуще. – Вот, суки, похоже, всю деревню запалили». Вскоре Александр услышал шум моторов, который с каждой минутой становился все громче. – Быстрей! Быстрей! – закричал он. – Чего встали? Воду, что ли не видели! Все в воду. Река – наше спасение. Он первый вошел в воду и медленно направился к противоположному берегу. Вода быстро достигла груди, но он продолжал двигаться вперед и вперед. Вскоре дно ушло из-под ног. Он проплыл метра два и снова его ноги почувствовали илистое дно. Вслед за ним в реку устремились и его подчиненные. Сложнее оказалось с повозкой, но и ее с большим трудом все же, удалась доставить на другой берег этой небольшой речки, так как в метрах сорока от места их переправы они обнаружили брод. – Воронин, возьми с собой пятерых бойцов и пулемет. Постарайтесь прикрыть наш отход. Ваша задача: продержаться минут пятнадцать и сразу же отойти вслед за нами. В затяжной бой не вступать. – Есть, товарищ сержант, – выкрикнул он и, схватив с повозки пулемет, побежал в обратную сторону. Вслед за ним бросились еще пять солдат. Не останавливаясь ни на миг, отряд Тарасова продолжил свой путь. Не успела группа Воронина занять оборону на берегу реки, как на противоположном берегу показались немецкие мотоциклисты. Они остановились у воды, не решаясь войти в реку, и стали о чем-то между собой совещаться. – Огонь! – закричал Воронин и нажал на курок пулемета. Первая очередь легла у ног немецких солдат. Вторая же срезала двух солдат, а остальных заставила залечь. Немцам потребовалось около минуты, чтобы прийти в себя. Они открыли пулеметный огонь по прибрежным кустам, предполагая, что именно из этих кустов их обстреляли русские. Снова застучал пулемет Воронина, заставивший немцев отойти в лес. «Теперь долго не сунутся», – подумал Воронин и, махнув рукой солдатам, стал отползать в лес. Им удалось в течение тридцати минут догнать отходящий отряд и присоединиться к нему. «Сейчас они попытаются вообще заблокировать весь этот небольшой район, чтобы окончательно уничтожить группу. Поэтому очень важно, как можно скорее выйти из этой зоны», – подумал Тарасов, выслушав доклад Воронина. Солдаты не просто быстро шли, а скорее – бежали. Их не нужно было ни подгонять, ни заставлять увеличивать скорость движения. Все они хорошо знали, что бегут к жизни, так как за их спинами вновь загудели немецкие моторы. Похоже, немцы переправились через лесную речку и снова пустились за ними вдогонку. В какой-то момент Тарасов отчетливо понял, что уйти от немцев им не удастся. Немцы двигались, в отличие от них, на мотоциклах и машинах и стали быстро настигать их. «Они попытаются выдавить нас из леса в поле, а там они легко уничтожат нас. Если принимать бой, то его необходимо принимать в лесу. Здесь еще можно на что-то рассчитывать, а в поле конец неизбежен», – решил он. Бойцы отряда быстро пересекли глубокий овраг и, взобравшись по его крутому склону, по команде, стали готовиться к бою. Тарасов лег за большой пень и положил рядом с собой автомат и две гранаты. – Без моей команды не стрелять! Берегите патроны! – крикнул он своим бойцам. Лес затих, словно почувствовал огромное напряжение собравшихся в нем людей. Гул моторов все нарастал и нарастал. Первыми к оврагу выскочили мотоциклисты. В этот раз они, словно почувствовали опасность, и не стали сходу форсировать этот глубокий и крутой овраг. Офицер выбрался из коляски и, подняв к глазам бинокль, стал тщательно осматривать прилегающие к оврагу кусты. Наконец он махнул рукой и стал забираться обратно в мотоколяску. Он что-то крикнул своим солдатам, и они разъехались в разные стороны. Из-за деревьев показался грузовик с солдатами. Прозвучала зычная команда, и они устремились к оврагу. Сходу взять крутой овраг им не удалось. Оставив на дне оврага с десяток убитых и раненых, гитлеровцы откатились назад. Где-то сбоку затрещали моторы мотоциклов. – Огонь! – закричал Тарасов и, повернувшись в сторону мотоциклистов, первой же очередью срезал офицера, сидевшего в люльке мотоцикла. Он хорошо видел, как дернулось тело этого немолодого немца. Фуражка слетела с его головы и покатилась по земле. Александр оглох от выстрелов, которые трещали по всему краю оврага. Прошла минута, и среди мотоциклистов, заходивших им во фланг, не осталось ни одного живого человека. – Собрать оружие и боеприпасы! – громко скомандовал Тарасов, перезаряжая автомат. – Быстрее, быстрее, ребята, нужно уходить! Собрав оружие, они двинулись дальше. Тарасов посмотрел на бойцов: несмотря на радость в их горящих глазах, он понял, что люди изрядно устали и едва ли смогут поддерживать выбранный им темп. Они пересекли поле и снова углубились в лес. – Стой! Привал – тридцать минут! – скомандовал он и присел на землю. Вслед за ним на землю повалились и другие солдаты. Он снял ботинки и осмотрел ноги. Убедившись, что потертостей нет, он снова навернул обмотки и натянул ботинки. Время пролетело невероятно быстро. Он посмотрел на часы и отдал команду о начале движения.***
Эстеркин сидел в своем небольшом кабинете и нервно курил одну папиросу за другой. Искурив очередную папиросу, он встал из-за стола и направился к командиру базы. – Разрешите, товарищ подполковник, – произнес он, входя в кабинет. – Вы знаете, у меня заканчивается спирт. Что будем делать? Насколько мне известно, подвоза спирта на этой неделе не ожидается. Подполковник отложил в сторону амбарную книгу и посмотрел на вошедшего майора. Он снял с носа старомодное пенсне и положил его на стол. – Мы же совсем недавно получали спирт, Борис Львович. – Нет, товарищ подполковник. Вы же знаете, мне пришлось отпустить маршевому полку в два раза больше расчетной нормы. Я это сделал по вашему личному приказу. Подполковник почесал затылок. Сейчас он вспомнил этот случай. Это была, конечно, его промашка: он в тот момент, не найдя на базе Эстеркина, лично сам распорядился выдать уходящему на фронт полку спирт, не зная о том, что те уже получили все необходимые продукты, в том числе и спиртное. – А где мы его возьмем? У вас есть предложение? – Я предлагаю обратиться к руководству нашего порохового завода. Спирта у них море, они получают его цистернами. Для них полтонны спирта, что капля в море. Зато у нас, ни проблем, ни головной боли. Подполковник улыбнулся. Ему явно понравилась эта мысль. – Вы правы, Борис Львович. Это действительно выход. Я сейчас свяжусь с директором завода и переговорю с ним. Может, он нас действительно выручит. Он снял трубку и попросил телефонистку соединить его с директором предприятия. Он говорил недолго и, положив трубку, улыбнулся Эстеркину. – Ты прав, Борис Львович. Он готов выручить нас спиртом. Так что бери машину и езжай на завод. Эстеркин вышел из кабинета и, заметив водителя грузовика, приказал ему готовить автомашину к выезду. Загрузив в машину пустые бидоны из-под спирта, они выехали с базы и направились в сторону порохового завода. Заметив идущего вдоль дороги мужчину в сером костюме, он попросил водителя притормозить. Машина съехала с дороги и, подняв облако пыли, остановилась. Борис Львович выскочил из машины и, взяв из рук мужчины небольшую сумку, быстро вернулся обратно. – Давай на завод, – приказал он водителю. – Жми, мы и так опаздываем. Водитель что-то пробубнил про себя, и машина быстро помчалась к заводу. Около КПП машина остановилась. Из будки вышел мужчина в форме охранника и подошел к ним. – Документы! – коротко бросил и, пока водитель доставал их из козырька, медленно обошел машину. Он взял документы и, посмотрев их, молча, вернул водителю. – Сдайте оружие, спички, папиросы и все другие предметы, которые могут вызвать воспламенение, – произнес он как-то буднично, словно охранял не военный объект, а что-то совсем не нужное людям. Он протянул им холщевый мешок и отошел от машины. Эстеркин вынул пистолет из кобуры и положил его в мешок. Вслед за этим он положил в него папиросы, спички и свои документы. То же самое проделал и водитель. Охранник попросил их выйти из машины и лично осмотрел каждого из них. Затем он осмотрел и машину. Заглянув внутрь кузова, он увидел там бидоны. Он открыл несколько из них и, убедившись, что они пусты, выпрыгнул из кузова. – Езжай, – скомандовал он водителю и открыл ворота. Машина, тихо урча мотором, въехала на территорию завода. – Товарищ майор! Скажите, а вы, куда дели ту сумку, которую вам передал мужчина в сером костюме? Борис Львович посмотрел на него так, что водитель мгновенно осекся. Через сорок минут они уже возвращались назад. Во флягах булькал спирт, а настроение майора не только не улучшилось, но стало, похоже, еще мрачнее. Доставив груз на базу, он сразу же направился в свой кабинет, куда пригласил и солдата-водителя. – Пей! – произнес он и налил ему полкружки спирта. – Ты сегодня это заслужил. Вот что, Сидоров, не в службу, а в дружбу, сбегай вот по этому адресу. Это недалеко отсюда. Возьми для меня там картошку. Бабке нужны деньги, а мне картошка. Эстеркин протянул солдату деньги. Тот, опрокинув спирт в рот, запил его холодной водой. Громко крякнув, он отломил маленький кусочек хлеба и направился к двери. – Ваня! Деньги-то возьми, – окликнул его Эстеркин и протянул ему лежавшие на столе деньги. – Бабка ведь бесплатно ничего не даст. Водитель взял деньги, записку и вышел за ворота базы. Он шел вдоль улицы, насвистывая популярный мотивчик из кинофильма. Настроение от выпитого спирта было приподнятое. Он быстро нашел нужный ему дом и, толкнув калитку, вошел во двор. Он не почувствовал боли, когда финский нож Свища вошел ему в печень, и почему-то улыбнулся неизвестному ему мужчине и рухнул на землю замертво. Свищ вытер о его гимнастерку свой финский нож и сунул его за голенище правого сапога. Оглядевшись по сторонам, он быстро обшарил карманы убитого человека и, забрав из них деньги и записку, вышел из ворот дома и, прикурив папиросу, направился вниз по улице.***
Ягодная и Адмиралтейская Слободы проснулись от сильного взрыва. От грохота зазвенели вылетевшие из окон стекла, задрожали стены домов. Молодежь стала выскакивать на улицу, а старики, забившись от охватившего их страха в углы своих комнат, стали молиться Богу. Небо над пороховым заводом окрасилось в багровые цвета. За первым взрывом последовали еще несколько взрывов меньшей мощности. Тишину ночи разорвал вой пожарных сирен. Десяток пожарных машин помчались в сторону порохового завода. Заметив растущее зарево над заводом, Александр Горшков быстро оделся и вышел на улицу. Мимо него пробежал местный дворник Гаврила. Он был растерян и необычайно бледен. Гаврила тяжело дышал, но, все же сумел из себя выдавить: – Сашка! Пороховой взорвался! Сейчас весь город на воздух взлетит. Я только что был у отдела милиции, там все об этом говорят. Горшков хорошо знал, по рассказам своих родителей, о взрыве завода в августе 1917 года. Тогда на город обрушился град снарядов из взорвавшихся складов завода, взрывы которых унесли и искалечили сотни жизней горожан. К тревожной сирене порохового завода присоединились сирены и других заводов и фабрик. В городе началась настоящая паника. Наученные горьким опытом люди хватали детей, документы и как можно быстрее выбегали из домов. Вся эта неуправляемая толпа устремилась сначала к железнодорожному вокзалу, а затем с ревущими от страха детьми и стариками двинулась в сторону поселка Борисково. Военный комендант города, боясь дальнейших взрывов цехов предприятия, приказал остановить движение поездов по железной дороге, а пароходы, стоявшие в устье реки Казанка, были отведены вниз по Волге на 15-20 километров от города. По его приказу, были подняты по тревоге воинские части, расквартированные не только в городе, но и в пригороде. Красноармейцы заблокировали улицы, не давая возможности мародерам грабить опустевшие дома граждан. Преступников, застигнутых на месте преступления, расстреливали тут же на месте. Часть бойцов блокировала территорию завода, другую часть военнослужащих бросили на тушение одного из горевших цехов завода. Александр Горшков пробился сквозь заслон из солдат и охранников предприятия и оказался на территории завода. Он сразу понял, что горит лишь вспомогательный цех, в котором изготовлялась тара для транспортировки боеприпасов. На предприятии царила паника. Напуганные взрывом и пожаром рабочие, а это в основном были женщины, метались с криками между корпусами, не находя выхода с территории, так как по приказу директора все выходы с завода были заблокированы солдатами. Заметив главного инженера, руководившего тушением пожара, Горшков подбежал к нему и, предъявив удостоверение сотрудника НКВД, потребовал, чтобы тот доложил ему обстановку. – Что докладывать-то? Вы что, не видите сами, что здесь творится? Если мы не собьем пламя, то оно перебросится на соседний корпус, и произойдет самое ужасное. – Я это и сам вижу и понимаю! – стараясь перекричать треск горящего здания, прокричал ему Горшков. – Вы мне можете что-то сказать, что здесь произошло? Где и что взорвалось? – Могу сказать – произошел взрыв одной из стоявших в отстойнике вагонеток. Вон, видите ее, она лежит на разорванном боку. Что там взорвалось, я пока не знаю. Этими вагонетками мы вывозим готовую продукцию из главного корпуса в сушилку. Трудно даже представить, что бы произошло, если она взорвалась бы в сушилке. Завода просто бы не стало, ни корпусов, ни рабочих. – Скажите, кто отвечает за эти вагонетки, и что там могло взорваться? – Да никто за них не отвечает. Рабочие сами берут их при необходимости. После того, как вывезут продукцию, отгоняют сюда. Что там могло взорваться, ума не приложу. Вы же сами видите – это обычное корыто на колесах, а та, что взорвалась, вообще была не рабочей. Три дня назад при выгрузке продукции у нее сломалась ось и поэтому ее отогнали в самый тупик отстойника. Неожиданно внимание Горшкова привлекли громкие крики солдат, которые с трудом поднимались со дна неглубокого оврага. Как ему показалось, бойцы были пьяными. Он направился в их сторону. Увиденное поразило его: взрывом была повреждена труба, по которой качался чистый спирт, используемый для промывки пороха, и из нее он тек в овраг. Солдаты вместо того, чтобы принимать участие в тушении пожара, ринулись в этот овраг, на дне которого было чуть ли не по колено спирта. Красноармейцы черпали его пилотками, касками и пили. Многие из них падали прямо в спирт, будучи не в силах выбраться из оврага. Горшков с минуту понаблюдал за небывалой солдатской радостью и, выхватив из кобуры «ТТ», сделал несколько выстрелов в воздух, чтобы привлечь внимание солдат. – Назад! Назад! Сволочи! Вас сюда прислали помогать тушить пожар, а вы что делаете! Да я вас всех здесь перестреляю без суда и следствия! Он еще несколько раз выстрелил в воздух и стал перезаряжать свой пистолет. – Ты что делаешь, лейтенант! – закричал один из солдат. – Пусть люди напьются. Может, это для многих в последний раз в жизни. Завтра же всех погонят на фронт, а там знаешь, что бывает! – Что ты сказал! Да я тебя за эти слова! – он направил на него свой пистолет и нажал на курок. Выстрела не последовало, пистолет дал осечку. Пока он передергивал затвор, солдат растворился в пьяной толпе, выбравшихся из оврага. Заметив пробегавшего мимо него капитана с группой вооруженных солдат, он остановил их и приказал задержать всю эту возбужденную алкоголем солдатскую группу. Пока капитан и его бойцы собирали разбегавшихся в разные стороны солдат, Горшков побежал к главному инженеру, который все еще продолжал руководить тушением пожара.***
Вечером в здании НКВД состоялось совещание, на котором, кроме руководства наркомата, присутствовало партийное руководство республики. С докладом выступил начальник наркомата полковник Штемберг. В своем докладе он обвинял руководство предприятия в попустительстве врагам народа, говорил о недостаточной работе с охранниками, которые позволили пронести на территорию предприятия взрывное устройство. То, что это диверсия, никто из присутствующих на заседании уже давно не сомневался. После него выступил директор завода, а затем главный инженер. Оба заверили руководство республики, что остановки предприятия не будет, чем сильно обрадовали их. После совещания Горшкова пригласил к себе начальник отдела. – Что у тебя по радисту? Тянуть больше, товарищ Горшков, нельзя. Руководство наркомата взяло этот вопрос на особый контроль и требует, чтобы мы с тобой форсировали эту операцию. Ты не мальчик и, наверняка, сам хорошо понимаешь, что после диверсии на пороховом заводе Москва потребует чьей-то крови. Вот наши и решили, что лучшим ответом будет ликвидация немецкой агентурной сети в городе. – Товарищ капитан! О какой сети идет речь? Ведь у нас с вами пока ничего нет. Это лишь наши догадки. – Ты это брось, Горшков. Сеть есть, и твоя задача вытащить ее наружу. Сам посуди, радист – это раз, водитель – это два, кто-то из Юдино – это уже три, и кто-то из комендатуры. Разве это не сеть? Да ты не стой, садись. Давай докладывай, что ты там наработал? Александр посмотрел на раскрасневшееся лицо начальника отдела, на его блестящие от возбуждения глаза и невольно подумал, что начальнику, похоже, накрутили хвост, вот он и хочет показать им, что у нас кое-что есть. Возражать было бесполезно. –Товарищ капитан, но у нас действительно пока ничего существенного нет. После нашего с вами разговора прошла всего неделя. За это время радист дважды выходил в эфир из разных районов. Сейчас обрабатываем данные. Пока ничего серьезного не выявили. Я имею в виду, что нами пока не установлена машина с одинаковыми государственными номерами, которая бы засветилась дважды. Да и по другому вопросу – по номерам частей, направляемых на фронт, тоже ничего существенного нет. Лицо капитана изменилось. Маска добродушия и дружеского расположения куда-то исчезла. Перед Горшковым сидел совершенно другой человек, который чеканил слово за словом. – Вы, наверное, забыли, товарищ Горшков, в какое время мы с вами живем. Идет война, жестокая и кровопролитная, уносящая ежедневно тысячи человеческих жизней. Сейчас нельзя расслабляться. Вот кто-то из нас зевнул, в результате – диверсия на предприятии. Кругом нас враги. Может, вы забыли, о чем говорил товарищ Сталин? Я могу вам напомнить об этом! Он перевел дыхание и вдруг ударил кулаком по столу. – Если завтра, товарищ Горшков, вы не предоставите мне новые данные по вражеской группе… Он не договорил, но и без этого Александру стало ясно, что его ожидает в ближайшее время. Он встал со стула, и, вытянувшись по стойке смирно, развернулся и направился к двери.***
Высланная вперед разведка быстро вернулась обратно. – Товарищ старший сержант! Мы, похоже, наткнулись на группу, выходящую из окружения. Они в двух километрах от нас. Пока мы себя не обнаружили. Что будем делать? – спросил Воронин – Сколько их? – Человек десять, а может и пятнадцать. – Что значит – может? Вы что, сосчитать их не смогли, что ли? – Не смогли, так как не хотели себя обнаруживать раньше времени. Да и они прячутся в кустах, видимо, заметили нас. – Ну, пойдем, показывай, кого вы там встретили, – произнес Тарасов и направился вслед за ним. Раздвинув кусты, он заметил на полянке солдат, лежащих на траве. В кустах стояла подвода, около которой мирно прохаживался солдат с винтовкой за спиной. Среди вещей, лежавших в телеге, Александр разглядел ручной пулемет Дегтярева. – Часовой! Позови командира, – приказным голосом произнес Тарасов. – Чего застыл!? Солдат от неожиданности вздрогнул, лицо его побледнело. Он вскинул винтовку и направил ее в грудь Тарасова. – Убери винтовку, вояка. Если бы я захотел убить тебя, то давно бы это сделал. Понял? Тарасов отвел ствол винтовки в сторону и грозно посмотрел на часового. – Командир! Глянь, кто пришел, – крикнул часовой, продолжая держать на мушке Александра. Из-за кустов вышел офицер. На рукаве его шерстяной гимнастерки были нашиты щит и меч, а на петлицах сверкала новая шпала, словно он ее только что прицепил. – Кто такой? – грозно спросил он Тарасова. – Номер части? – Старший сержант Тарасов. Пробиваюсь к фронту. Лейтенант НКВД смерил его взглядом, что-то прикидывая про себя. – Ты один? Сколько вас? – скороговоркой выпалил он. – Чего молчишь? – Я не один. Нас около взвода. – А где остальные бойцы? – Недалеко отсюда. Он пристально посмотрел на Тарасова. Взгляд его был таким тяжелым, что невольно заставил Тарасова отвести глаза. – Слушай, сержант! Это вы приняли бой сегодня около обеда, у оврага? – Так точно, товарищ лейтенант государственной безопасности. – Плохо. Нельзя себя обнаруживать. Фронт недалеко, километров семьдесят отсюда, и все дороги забиты немецкими частями. А для них ваша группа, словно красная тряпка для быка. Надо двигаться осторожно, только так можно дойти до линии фронта. Он снова подозрительно посмотрел на Тарасова, стараясь угадать, о чем думает стоявший перед ним старший сержант, в рваной гимнастерке с короткими рукавами. «Эта гимнастерка явно не его», – подумал лейтенант НКВД. Работа и врожденная привычка подозревать всех и во всем невольно заставили его заподозрить в этом сержанте предателя и паникера, оставившего боевую позицию. В эти первые дни войны были случаи, когда офицеры сбрасывали с себя командирскую форму и переодевались в форму рядовых бойцов. Это давало хоть какой-то шанс не быть расстрелянным на месте в случае захвата их в плен немцами или националистами. «Сегодня его группа уничтожила около десятка немецких мотоциклистов и умело ушла от преследования, а это значит, что группой руководил опытный командир, каким не мог быть стоявший перед ним сержант», – решил он. – Почему вы без формы? – строго спросил он Тарасова. – Вернее, не в своей форме? Что, испугались пленения? – Нет, товарищ лейтенант. Я действительно сержант. А гимнастерка на мне, вы правы, действительно чужая. Своя форма порвалась во время боя. Офицер достал из кармана синих галифе папиросы и протянул пачку Тарасову. – Кури, сержант. Сейчас я отдам распоряжение, чтобы накормили ваших бойцов. Тарасов взял в руки пачку с папиросами и посмотрел вслед лейтенанту. Какое-то внутреннее предчувствие заставило его насторожиться. «Откуда у него папиросы? Интересно, откуда лейтенант их взял здесь, в глубоком немецком тылу?» – задал он себе вопрос. Эпизод с танкистом лишний раз ему напомнил, что в этой жизни ничего случайного не бывает. У танкиста был чистый подворотничок, а у этого – папиросы. От этих мыслей его оторвал лейтенант. Он появился неожиданно из-за кустов и удивленно посмотрел на Тарасова. – А где ваши люди, сержант? Я думал, что вы их уже привели в наше расположение? – Не успел еще, товарищ лейтенант государственной безопасности. Сейчас приведу. Разрешите идти? – Идите, сержант. Тарасов развернулся и направился в сторону кустов, из-за которых вышел на поляну минут тридцать назад.***
Прозвучала привычная для солдата команда «стройся», и строй замер. На середину строя вышел лейтенант НКВД и хорошо поставленным голосом начал говорить. Нужно отдать ему должное, говорить он умел неплохо. Он долго говорил о том, что Родина ждет нас, и сейчас наша главная задача – прорваться через линию фронта и соединиться с нашими частями. Тарасов быстро сосчитал количество бойцов, которые до этого были в подчинении капитана, их оказалось восемнадцать человек. Судя по окраске их петлиц, они представляли различные рода войск. Капитан закончил говорить и посмотрел в его сторону. – И так, командиром первого взвода назначаю сержанта Тарасова. Командиром второго взвода – Жданова. Общее командование беру на себя. Всем все ясно? Разойдись! Тарасов отошел в сторону и присел на пенек. Недалеко от него на траве расположился Воронин, который чистил свой трофейный автомат, отбитый им у врага в последнем бою. – Товарищ сержант! Когда двинемся? Скажите, почему немцы вдруг отстали от нас, ведь все время висели на плечах? Тарасов и сам не мог понять этого. «Может, они специально вели нас к этому капитану? – подумал он. – Говорят, что снаряд в одно место не падает дважды. Немцы же не дураки и, по всей вероятности, не будут дважды использовать одну и ту же схему? Нет, здесь явно что-то другое». – Воронин, ты пошарь на всякий случай вокруг лагеря. Может, повезет, и ты что-то пронюхаешь. – Вы что, командир, не верите капитану? – А ты как думал? Обожжешься на молочке и на водичку подуешь. Когда мне что-то непонятно, это всегда меня пугает. Вот ты сам подумай, Воронин: лес большой, а мы вдруг встречаем эту группу? Почему отстали немцы? Почему они не преследовали и не уничтожили нашу и эту группу? С нами-то пока все ясно, а вот с ними? У меня почему-то создалось впечатление, что они специально нас ждали здесь. Второе, меня насторожили папиросы этого лейтенанта. Откуда они у него здесь в лесу? Так что вопросов у меня много и, пока они есть, я не успокоюсь. – Я все понял, командир. Пойду, понюхаю. Он быстро собрал автомат и, забросив его за спину, скрылся в кустах. Тарасов встал с пенька и посмотрел на подошедшего к нему офицера. – О чем думаешь, сержант? Давно идете? – О доме, товарищ лейтенант. Жена у меня осталась одна дома с маленькими детьми на руках. Вот о них и думаю. Нельзя мне погибать, товарищ капитан. Нужно детей поднять на ноги, выучить. А вы давно здесь? Я смотрю все у вас здесь сделано капитально, словно зимовать собрались? Палатки, запасы продуктов… – Ты прав. Я тоже обратил на это внимание, когда со своей группой вышел на эту поляну. Похоже, это был чей-то летний лагерь. Люди снялись, оставив здесь свой скарб, продукты и палатки. – А я подумал, что это вы с собой все таскаете. Офицер улыбнулся, обнажив прокуренные желтые зубы. – Товарищ лейтенант, а вы как оказались в этой разношерстной группе? – Возвращался из отпуска. Состав разбомбили на переезде, вот с тех пор и бреду по этим лесам. Сам знаешь, попадешь немцам в лапы, сразу же расстреляют. У них с офицерами и евреями разговор короткий. – А что, столкновений с немцами не было? Я смотрю у вас ни одного раненого бойца. У меня их больше десяти, а у вас – ни одного. – Мы тоже движемся уже больше десяти суток. Люди устали, отдельные из них в отчаянии. Капитан усмехнулся и, достав папиросу, закурил. Он говорил каким-то фальшивым голосом, и этот голос невольно вызывал у Тарасова недоверие к нему. Словно прочитав его мысли, он достал из полевой сумки лист бумаги и протянул его Александру. – Вот на, почитай! Этот документ нашли мои бойцы у убитого батальонного комиссара. Забавный документ. Я его никому еще не показывал. Ты первый, кто его читает. Тарасов взял в руки лист и начал читать:«Постановление Государственного Комитета Обороны о строжайшем пресечении в Красной Армии нарушений воинской дисциплины, об аресте и предании суду группы командования. N ГКО-169сс (N 00381) Экз. N__________ Сов. секретно от «16» июля 1941 г. Москва, Кремль Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат великое знамя Советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей. Однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником. Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты меры против трусов, паникеров, дезертиров. Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии. Исходя из этого Государственный Комитет Обороны, по представлению главнокомандующих и командующих фронтами и армиями, арестовал и предал суду военного трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций: 1) бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Павлова; 2) бывшего начальника штаба Западного фронта генерал-майора Климовских; 3) бывшего начальника связи Западного фронта генерал-майора Григорьева; 4) бывшего командующего 4-й армией Западного фронта генерал-майора Коробкова; 5) бывшего командира 41-го стрелкового корпуса Северо-Западного фронта генерал-майора Кособуцкого; 6) бывшего командира 60-й горнострелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Селихова; 7) бывшего заместителя командира 60-й горнострелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Курочкина; 8) бывшего командира 30-й стрелковой дивизии* Южного фронта генерал-майора Галактионова; 9) бывшего заместителя командира 30-й стрелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Елисеева. Воздавая должное славным и отважным бойцам и командирам, покрывшим себя славой в боях с фашистскими захватчиками, Государственный Комитет Обороны предупреждает, вместе с тем, что он будет и впредь железной рукой пресекать всякое проявление трусости и неорганизованности в рядах Красной Армии, памятуя, что железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом. Государственный Комитет Обороны требует от командиров и политработников всех степеней, чтобы они систематически укрепляли в рядах Красной Армии дух дисциплины и организованности, чтобы они личным примером храбрости и отваги вдохновляли бойцов на великие подвиги, чтобы они не давали паникерам, трусам и дезорганизаторам порочить великое знамя Красной Армии и расправлялись с ними, как с нарушителями присяги и изменниками Родины. Государственного Комитета Обороны N1 Протокольная часть ГОКО Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин Главнокомандующим, Военным Советам фронтов и армий, командующим военными округами, командирам корпусов и дивизий настоящее постановление Государственного Комитета Обороны прочесть во всех ротах, батареях, эскадронах, авиационных эскадрильях.»
Александр дочитал текст постановления и, прежде чем вернуть документ, еще раз взглянул на дату. Он был в растерянности. Его ум отказывался понимать то, что было изложено в этом документе. «Как же так? Что могло произойти, чтобы все эти некогда великие полководцы вдруг стали врагами народа? – думал он. – А как же те, кто верил им, подчинялся и беспрекословно выполнял все их приказы? Они что, тоже автоматически переходят в разряд врагов народа?» Заметив растерянность на его лице, капитан снова усмехнулся. – Вот и я задумался, прочитав этот документ. Сейчас ты рвешься на восток, а что там тебя ждет, ты знаешь? Может, тоже трибунал, особая тройка и стенка? Что молчишь? Вот и подумай, сержант. Я тоже рвался, а сейчас вот задумался. «Откуда у него этот документ? – подумал Тарасов. – Сегодня двадцать пятое сентября, документ датирован шестнадцатым июлем. Фронт далеко… Как он мог оказаться здесь? » Капитан встал с пенька и, взглянув на Тарасова, направился в сторону своих бойцов, которые о чем-то яростно спорили с Ворониным.
***
Шубин остановил машину около здания заводоуправления и, закрыв кабину, направился в приемную директора. Войдя туда, он посмотрел на секретаршу, которая что-то стучала на своей пишущей машинке. – Привет, Валя! Задание для меня есть? – спросил он ее и, не дождавшись ответа, сел напротив. Он достал из кармана кисет и хотел скрутить цигарку, но Валентина вовремя остановила его. – Илья! Нечего здесь курить! И так дышать из-за этой жары нечем, а ты еще курить здесь собрался. Что, потерпеть не можешь? Иди во двор, там и кури. Он, молча, встал и направился к выходу. В коридоре заводоуправления было много народа, кто-то получал продукцию предприятия, кто-то наоборот сдавал. Среди этой сутолоки то и дело мелькали люди в военной форме. Сейчас, после взрыва на предприятии, военные были везде – и на заводе, и в заводоуправлении. – Гражданин Шубин, – обратился к нему молоденький лейтенант с нашивками НКВД на рукавах гимнастерки, – нам необходимо переговорить с вами. Если вам нетрудно, проследуйте за мной. Илья вздрогнул, ноги стали, словно ватными и отказывались подчиняться ему. Он попытался улыбнуться молодому чекисту, но у него это не получилось. На лице вместо улыбки появилась какая-то непонятная гримаса. Он оглянулся и увидел у себя за спиной еще одного оперативника с расстегнутой кобурой на поясном ремне. – Товарищ лейтенант! Мне нужно предупредить своего начальника, что меня какое-то время не будет на работе. Директор у нас очень строгий и не любит, когда я опаздываю на вызов, – произнес он деревянным от страха языком. – Не стоит беспокоиться, гражданин Шубин. Ваш директор в курсе этого, тем более у него сейчас совещание. Так что пройдемте, товарищ Шубин, поговорим. – Это что – арест? – спросил он лейтенанта, но тот проигнорировал вопрос и слегка подтолкнул его рукой в спину. – Чего вы застыли, Шубин? Я же сказал, пройдемте. Нам нужно с вами поговорить. Они вышли из заводоуправления и направились к ожидавшей их автомашине. Перед тем как сесть в нее, Илья взглянул на здание, еще надеясь на то, что из него выйдет директор завода и окликнет его. Но его никто не позвал. Люди входили и выходили из здания, не обращая на него никакого внимания, словно его никогда и не существовало на этом свете. Он сел в машину и посмотрел на лейтенанта, который уселся на переднее сиденье. – Поехали, – скомандовал лейтенант. Машина тронулась. Мимо поплыли знакомые дома и лица рабочих завода. «Это – конец, – подумал Шубин. – Что меня ждет? Пытки, допросы, расстрел!» Машина набрала скорость. Сидящий на переднем сиденье лейтенант достал из кармана гимнастерки папиросы и, выбив щелчком пальца одну из них, стал прикуривать. Илья локтем правой руки нанес резкий удар в лицо сидевшего рядом с ним чекиста. Его рука дотянулась до ручки дверцы, и ему удалось ее открыть. Он снова несколько раз ударил охранника локтем и вывалился из машины. Его попытка бежать не увенчалась успехом. Выпрыгивая на ходу из машины, он ударился головой о тополь, который рос у дороги. Удар был настолько сильным, что череп его треснул, и он мгновенно скончался от полученной травмы. Машина резко вильнула в сторону и остановилась. Из машины выскочил лейтенант и бросился к телу Шубина. Увидев, во что превратилась его голова, он сплюнул на землю и направился обратно к машине. – Как же ты позволил ударить себя? – спросил он молодого оперативника. – Я же тебя инструктировал, что нужно делать, чтобы не дать возможности бежать задержанному человеку. Молоденький сержант выплюнул на землю выбитый зуб и выругался матом. – Вы же сами видели, что он сидел тихо и не предпринимал никаких попыток оказать сопротивление. Я откуда знал, что он решится на побег? – прошепелявил он. – Это ты расскажешь не мне, а Горшкову. Нужно не дремать в машине, а наблюдать за арестованным. Что, первый раз везешь арестованного? – Я же не нарочно, просто так получилось. Я думал, что он задремал, а он… – Задремал, просто так получилось…, – передразнил его лейтенант и усмехнулся. – В общем, останешься здесь. Жди машины. Только смотри, чтобы в этот раз труп от тебя не убежал. Лейтенант направился к машине. Сержант проводил его взглядом и, когда машина скрылась за поворотом дороги, со злостью посмотрел на бездыханное тело Шубина, а затем с силой ударил ногой мертвое тело.***
Тарасов закончил писать свое очередное письмо домой и, перечитав его, положил в карман гимнастерки, в котором уже лежали несколько не- отправленных писем. Разговор с капитаном занозой засел у него в мозгу. Он мысленно представил свою жену, стоявшую среди толпы незнакомых ему людей, которые показывали на нее пальцем и кричали, что она жена врага народа. От этих недобрых мыслей ему стало не по себе. Он посмотрел в сторону капитана, который о чем-то разговаривал со своими бойцами. – Товарищ сержант! – услышал он у себя за спиной голос Воронина. – Товарищ сержант! Можно вас на минутку? Александр встал с пенька и, потянувшись, направился в его сторону. Оглянувшись по сторонам, он нырнул в густой орешник, где его ждал Воронин. – Ну что? Давай, докладывай, – тихо произнес он. – Товарищ сержант, у них есть рация. Радист – мужчина с перевязанной головой. С полчаса назад, когда он выходил на связь, к нему подходил капитан и что-то сказал на немецком языке. – Ты не ослышался, Воронин? Он точно говорил на немецком языке или тебе это показалось? Тарасов был потрясен услышанной новостью. Ему не верилось, что немцы повторили эту комбинацию с внедрением в его отряд новой группы своих диверсантов. – Могу побожиться, товарищ сержант. Если не верите, могу показать место, где они укрыли рацию. – Показывай, – коротко приказал ему Тарасов. – Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. – Пойдемте. Сейчас я вам все покажу. Посмотрим, что вы скажете после того, как все это увидите. Воронин полез сквозь кустарник, увлекая за собой Тарасова. Наконец они вышли на небольшую полянку, которая была со всех сторон окружена стеной из орешника. – Вот здесь, – тихо произнес Воронин и указал на небольшой холмик. – Вот здесь они спрятали ее. Тарасов встал на колени и осторожно приподнял пожелтевший кусок дерна. В небольшой яме лежал вещевой мешок зеленого цвета. Он вытащил его и потянул за тесьму. В мешке находилась радиостанция немецкой марки «Телефункен». Завязав мешок и закрыв его дерном, Александр с Ворониным полезли в кусты. – Подбери мне человек пять наиболее надежных бойцов и соберитесь вон за теми кустами. Потом позовешь меня. Минут через десять из кустов показалось лицо Воронина. Он махнул Тарасову рукой и снова исчез в зелени. – Вот что, ребята. Мы снова напали на немецкую разведгруппу, которая под видом советских солдат, попавших в окружение, движется на восток. Сейчас трудно сказать – случайность это или нас специально навели на нее. Я вот думаю, что нам делать дальше? Идти на восток под прикрытием этой группы и сдать ее сотрудникам НКВД, когда мы перейдем линию фронта, или уничтожить прямо здесь? Мне кажется, что если мы их уничтожим здесь, то гитлеровцы точно уничтожат нас за это, ведь это будет их вторая группа, которая погибает от наших рук. Он сделал паузу и посмотрел на бойцов, лица которых, как ему показалось, были серьезными как никогда. – Вот что! Слушай мою команду. Взять эту группу на особый контроль. Следить за ними днем и ночью. Старшим группы назначаю Воронина. Если что, сразу ко мне. Неожиданно кусты раздвинулись, и показалась фигура капитана. Все застыли. К Тарасову подошел капитан и встал около него. Он посмотрел на Александра, словно спрашивая, почему он собирает своих бойцов. – Вот хочу довести до них этот приказ, что вы мне показали, – произнес Тарасов, словно отвечая на его молчаливый вопрос. – Надеюсь, товарищ капитан, я ничего не нарушу? – Нет, сержант. Я думаю, что ты правильно сделаешь, если расскажешь все это солдатам. Пусть они знают, что их ожидает при переходе линии фронта. Он развернулся и направился вглубь леса.***
Капитан Нойман быстро вбежал по лестнице и остановился у кабинета полковника Кобе. Он привычным движением руки одернул китель и, сняв с головы фуражку, вытер вспотевший лоб. Сунув носовой платок в карман френча, он осторожно постучал в дверь начальника отдела армейской разведки армии «Центр». Несмотря на то, что капитан был опытным разведчиком и представлял центральный аппарат Абвера, он явно волновался. Во-первых, полковник Дидрих Кобе был старинным другом его шефа, а во-вторых, за его спиной было множество успешных операций не только в Польше, Франции и Чехословакии, но и здесь, непосредственно на территории Советской России. Нойман открыл дверь и вошел в полутемный кабинет. Щелкнув каблуками хромовых сапог, он привычно выбросил вперед правую руку и хотел выкрикнуть партийное приветствие, но полковник остановил его легким движением руки. – Не нужно, капитан. Я не сомневаюсь в том, что вы верны фюреру и великой Германии, – произнес он негромко. – Вы лучше доложите мне, как идет ваш эксперимент по внедрению наших людей в разрозненные группы отступающего противника. У вас есть чем похвастаться, Нойман? Он пристально посмотрел в лицо капитана, словно стараясь прочитать его мысли. Взгляд Кобе был таким тяжелым, что Нойман машинально втянул голову в плечи. Полковник отвел от него свой взгляд и, словно рассуждая сам с собою, продолжил: – Вы знаете, капитан, у меня сегодня состоялся довольно неприятный разговор с штандартенфюрером Лангетом, который, как вам известно, отвечает за безопасность тылов нашей наступающей армейской группировки. Ему не очень нравится, что я обратился к нему с просьбой приостановить ликвидацию этой небольшой советской группы под командованием Тарасова. С его слов, эта группа деморализованных советских солдат своим присутствием у нас в тылу раздражает его. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы остановить приказ об уничтожении этой группы. Я вынужден был вкратце доложить ему онашей программе внедрения в состав малочисленных группы красноармейцев наших людей. Насколько я в курсе, это ваша затея, которую вы так упорно проталкивали в последнее время. Я сегодня доложил вашему шефу о вашей работе, и вы знаете, он похвалил вас за инициативу. Полковник замолчал и поднял глаза. Капитан снова пережил несколько неприятных секунд под взглядом холодных серых глаз. Сейчас, после этих слов полковника, он вдруг почувствовал, что над его головой начинают потихоньку сгущаться тучи. «Зачем он мне сказал о разговоре с полковником Шенгардом? – подумал капитан Нойман. – Все это не просто так. Да и похвала шефа ему сейчас не нужна, так как он хорошо знал, что за ней скрывается». Внутреннее чувство самосохранения заставило капитана сконцентрироваться, и он, глядя на полковника, начал докладывать о результатах своей работы. С каждой секундой голос его становился все увереннее. – Господин полковник, мы, похоже, недооценили этого сержанта. Первая наша группа погибла из-за оплошности одного из наших агентов. Как нам стало известно, у него оказался чистый подворотничок гимнастерки. Вторая группа пока еще продолжает движение с группой сержанта. – Откуда у вас эти сведения? – В группе Тарасова есть мой агент. Сейчас они движутся в сторону фронта. Думаю, что нужно попытаться внедрить в эту группу еще одного агента. – Кого? – Романова Павла. Кобе на секунду задумался. Он был не против еще одной попытки, однако кандидатура Романова его явно не устраивала. – Почему вы остановили свой выбор на Романове? Мне докладывали, что он ранее судимый, и это может отрицательно сказаться на его внедрении. – Во-первых, господин полковник, они с Тарасовым земляки, а это у них что-то вроде родни. Во-вторых, никто из них не знает, что он добровольно сдался нашим войскам. В-третьих, у него довольно надежная легенда: был захвачен на посту нашей разведкой, однако ему удалось совершить побег. Полковник поморщился. Его явно не устроила легенда Романова. – Мне не нравится все это. Захват солдата разведчиками сразу же вызовет у сотрудников НКВД подозрение. Не нужно мудрить, Ганс. Отстрелите ему ступню, пусть будет инвалидом. Это убедительнее всего. И никаких захватов, тем более разведкой. Пусть, пошел в разведку и заблудился в ночном лесу. Когда вернулся обратно, то не застал группу. Все время шел по следам, пока не наткнулся на немцев. Принял бой, был ранен и подобран отходящей на восток группой советских солдат. Он посмотрел на капитана и, заметив на его лице недовольство, тихо произнес. – Это не просьба, Нойман, это мой приказ. Я не хочу больше конфликтовать со штандартенфюрером. Мы с ним в разных силовых категориях. Нас спасет с вами лишь одно, если группа Тарасова по-прежнему будет двигаться лесом и не совершит диверсионных актов у нас в тылу. – Я все понял, господин полковник. План внедрения я представлю вам сегодня вечером. Сейчас я сделаю все, чтобы каким-то образом задержать движение группы Тарасова. – Действуйте, капитан. От этой операции зависит ваша карьера. Надеюсь, что маршевая рота вас не устраивает. Капитан выбросил правую руку вперед и, развернувшись, вышел из кабинета полковника.***
Проценко нервно ходил по комнате Зои и изредка бросал на нее свой взгляд. Он был взбешен текстом полученной из Абвера шифровки. Судя по тексту, немцев не устраивала совершенная его группой акция, и они требовали от него более реальных результатов. «Может, они в чем-то и правы, – подумал он. – Ведь нам не удалось уничтожить ни сам завод, ни остановить его работу хотя бы на несколько суток». – Ты знаешь, я с ними согласен, – неожиданно произнес он. – Если отбросить все эти эмоции, то я и сам рассчитывал на больший эффект этой акции. Сейчас мы с тобой знаем, что завод не только не остановил выпуск своей продукции, но и увеличил. Поэтому я считаю, что нам нужно сделать правильные выводы из всего того, что произошло. – Иван! Может, ты все-таки сядешь? У меня уже в глазах рябит от твоего хождения. – Что ты мне указываешь, что мне делать? – снова психанул он. – Ты знаешь, что казанский пороховой завод, это единственный завод Советской России, который сейчас работает на полную мощь? Все другие заводы уже под немцами, поэтому Абвер так хотел, чтобы мы его уничтожили. Ясно тебе? – Ну не вышло в этот раз, выйдет в другой. Как говорят умные люди – еще не вечер… – Ты меня не заводи, Зоя. Неужели твой еврей не мог положить взрывчатку поближе к сушильному цеху? Почему он не сделал то, о чем я его просил? – выкрикнул Проценко ей в лицо. Он замолчал и, достав из кармана пиджака пачку папирос, начал ее трясти. Пачка оказалась пустой, и это его еще больше распалило. – Никому нельзя доверять. Каждый так и пытается тебя обмануть! – Вот он сейчас придет сюда, ты его об этом и спросишь. Лучше подумай, как мне теперь выходить на связь? Шубин погиб при задержании, а из города выходить очень опасно, они могут быстро вычислить место выхода. – Ничего страшного. Выйдешь один раз из города, а там придумаем что-нибудь. Проценко замолчал, так как услышал шаги за входной дверью. В дверь осторожно постучали. Он взглянул на Зою, и та, встав со стула, направилась к двери. – Кто там? – произнесла она своим певучим голосом. – Это ты, Борис? Дождавшись ответа, она открыла дверь и отошла в сторону. В комнату вошел Эстеркин. Лицо его было красным и потным, от него за версту несло перегаром. Он достал из кармана платок и вытер им лицо. – Ну и жара, – вместо приветствия произнес он и, подойдя к столу, налил себе в стакан воду. – У нас на базе снова появились сотрудники НКВД. Что или кого они ищут, я не знаю. Меня сегодня полдня допрашивали об убитом водителе. – Не переживайте, Эстеркин, вам нечего волноваться, в конечном итоге не вы же его убили? Кстати, кроме этого, больше они никаких вопросов вам не задавали? – Вам легко это говорить, – с сарказмом в голосе ответил Борис Львович. – Вас бы на мое место, я бы посмотрел на вас. – А вы меня не ставьте на свое место. Не нужно. Мы каждый на своем месте. Я тоже, как и вы, хожу под топором, однако, как видите, спокоен и не паникую по пустякам. Единственное, что губит нас, это излишняя нервозность, неверие в свои силы и еще, я думаю, алкоголь. Советую вам ограничить количество потребляемого спиртного, если не хотите оказаться там, я имею в виду – на «Черном озере». Он сделал паузу и посмотрел на Зою. Та, молча, поднялась со стула и тихо направилась на кухню. Когда за ней закрылась дверь, Проценко подошел к Борису Львовичу и усадил его на стул. – Почему вы не выполнили мой приказ? Почему вы положили заряд не в ту вагонетку? – с металлом в голосе спросил он у Эстеркина. – Вам же четко было сказано, чтобы вы положили свой заряд в вагонетку под номером два. Почему положили его в другую вагонетку? Лицо майора снова стало красным и потным. Он попытался подняться со стула, но Проценко наступил ногой на полу его шинели, не давая ему возможности встать на ноги. – Я вас еще раз спрашиваю, почему вы не выполнили мой приказ? – А вы сами проникли бы на этот завод и положили бы бомбу в нужную вагонетку. Вы что, думаете, у меня там было время рассматривать номера вагонеток? Я откуда мог знать, что данная вагонетка оказалась в нерабочем состоянии? Вы мне об этом говорили? Проценко заскрипел зубами от охватившего его приступа злости, но он сдержал себя и, глубоко вздохнув, продолжил. – Хорошо. Мы оба виноваты в этом срыве. Давайте забудем наш разговор. Вы правы, но ошибку нужно будет исправить. – Что? – вырвалось у Эстеркина. – Вы думаете, что я сумасшедший? Сейчас, когда охрана просто сошла с ума, проверяя всех и все, когда весь завод наводнен чекистами… Он не договорил. От волнения и возмущения у него перехватило дыхание. – Не напрягайтесь, Эстеркин. Я просто пошутил. Из кухни потянуло запахом жареной на сале картошки. Эстеркин сглотнул слюну и посмотрел на Ивана. Тот убрал сапог с полы его шинели, давая возможность Борису Львовичу подняться со стула. Он подошел к тумбочке и достал из нее бутылку водки. Подкинув в воздух, он ловко поймал ее и поставил на стол. – Вот что, Борис! Срочно нужна машина. Ты сможешь достать транспорт? – Я что, сказочник? У меня нет персональной машины. Это было сказано таким голосом, что Проценко мгновенно понял, что тот не станет ничего предпринимать для того, чтобы достать им автомобиль. – Да хватит, Борис, дуться на меня. Ты что, шуток не понимаешь? Скажу тебе по секрету: Зоя считает тебя настоящим мужчиной. Сделать то, что сделал ты, способен не каждый. А машина нам нужна буквально наполовину дня. Просто нужно сгонять с Зоей за город и вернуться обратно. Он замолчал и посмотрел на майора. – Я же сказал, Иван, что у меня нет машины. Неужели ты думаешь, что если бы у меня была машина, то я не помог тебе. Проценко ловким ударом вышиб пробку из бутылки и налил водку в два стакана. – Ну что, вздрогнем, Боря, – произнес он и поднял стакан. – Давай, выпьем за нашу дружбу, за мою сестру Зою… Эстеркин взял стакан в руки и, не чокаясь с Проценко, выпил.***
Романов Павел, не моргая, смотрел на ствол пистолета, который был направлен ему в лоб. Он не понимал, чем он не угодил капитану Нойману. Полученное им накануне задание по выявлению офицеров, бывших политработников и евреев среди военнопленных, он успешно выполнил. По его доносу, сегодня были расстреляны семь человек из того списка, который он передал капитану еще утром. В какой-то момент он понял, что стоявшему перед ним немецкому офицеру ничего не стоит нажать на спусковой крючок пистолета, и от этой мысли ему стало ужасно страшно. Перед глазами медленно проплыла вся его жизнь. Он закрыл глаза, чтобы не видеть это отверстие в стволе, из которого должна была вылететь смерть. Ноги Павла стали ватными, и он почувствовал, что они уже не в состоянии держать его тяжелое тело. – Ну что, Романов? – произнес капитан Ганс Нойман на чисто русском языке. – Испугался? Я вижу, что ты очень хочешь жить. Но жизнь нужно заслужить, а не выпрашивать у более сильного человека. Не буду скрывать, мне понравилось, как ты сработал в этот раз. По твоим сведениям мы сегодня расстреляли несколько человек, завтра расстреляем еще. Но этого мало, Романов. Сейчас сюда приведут капитана Мифтахова. Он твой земляк, он, как и ты, из Казани. Павел облегченно вздохнул и преданными глазами посмотрел на гитлеровца. – Что я должен сделать, господин капитан, чтобы заслужить ваше доверие? В этот момент открылась дверь, и в комнату втолкнули раненого военнопленного. – Ты спрашивал меня, что тебе нужно сделать, чтобы доказать свою лояльность новому режиму? Все просто, Романов. Возьми пистолет и застрели этого человека. Нойман протянул ему пистолет. Павел какую-то долю секунды размышлял, брать в руки оружие или нет, а затем, словно испугавшись своей нерешительности, вырвал из рук капитана пистолет и выстрелил Мифтахову в грудь. Тот закачался, из раны обильно потекла кровь на пол. Романов испуганно посмотрел на немца и снова выстрелил в раненого земляка. В этот раз выстрел оказался более точным. У капитана подкосились ноги, и он, молча, упал у ног Романова. Нойман забрал из трясущихся рук Павла пистолет и сунул его в кобуру. – Молодец! Теперь я верю тебе. – Так точно, господин капитан, – невнятно произнес Павел, почувствовав вкус металла у себя во рту, словно только что проглотил ту пулю, которую он вогнал в грудь своего земляка. – Жизнь – хорошая штука, господин офицер, и я бы хотел еще немного пожить, если вы это мне позволите. Чем еще могу служить, господин капитан? Романов провел сухим языком по губам и преданно посмотрел в глаза капитану. Тот улыбнулся ему, как старому и доброму другу. Он похлопал Павла по плечу и, сев за стол, протянул ему сигарету. – Курите, Романов, курите. У меня для вас есть хорошая новость. Мы вас хотим обратно вернуть в группу вашего земляка. Его отряд по-прежнему находится у нас в тылу. – Господин капитан! Он же меня расстреляет за дезертирство, – не скрывая страха, произнес Павел. – Оставьте меня здесь, разве я плохо работаю? – Не переживайте, не расстреляет. Вы вольетесь в его группу в составе другого маленького отряда, который подберет вас в лесу. Вы будете раненым, и у вас будут реальные шансы вернуться обратно в свой любимый город Казань. – Как раненым? Я не хочу быть раненым, господин капитан! – Прекратите, Романов, не будьте бабой! Здесь я решаю, а не вы. Если вам это не нравится, то можете рассказать своим бывшим друзьям, как вы выдали свыше тридцати комиссаров и командиров Красной Армии, как вы только что застрелили своего земляка. Сейчас вас проинструктирует лейтенант Гальдер, и вперед. Все должно быть реальным – и ранение, полученное в бою, и ваш внешний вид. Так что вам придется немного потерпеть, Романов. Сколько суток вы не видели Тарасова? – Около двух недель, господин капитан. – Вот и хорошо. Я думаю, что он обрадуется этой встрече. Да и вы, наверняка, тоже. Только не переигрывайте, вы – плохой артист, и излишние старания могут погубить вас. Капитан нажал на кнопку. Дверь отворилась, и в кабинет вошел офицер. – Гальдер! Заберите у меня господина Романова. Проинструктируйте его, что от него требуется. Пусть выучит пароли и явки в Казани. Завтра утром он должен быть в лесу. Задача ясна? Офицер, молча, кивнул. Нойман еще раз взглянул на Романова и дружески улыбнулся ему. – Не переживайте, Романов, все будет хорошо. Наши люди найдут вас в Казани. Романов попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось. Гримаса страха, словно маска, застыла на лице. Он развернулся и направился вслед за офицером. Весь остаток дня он проходил инструктаж. Когда наступил вечер, его накормили и снова завели в знакомый кабинет, где он проходил инструктаж. Не успела за ним закрыться дверь, как находившийся в кабинете немецкий офицер сильным ударом в лицо заставил его сначала упасть на пол, а затем начал методически избивать ногами. Очнулся Романов в кузове грузовой машины. Кругом было темно, и он никак не мог понять, что с ним и где он. Он попытался привстать в кузове, но не смог. От сильной боли он потерял сознание.***
Романов открыл глаза. Над ним, наклонившись, стоял человек, одетый в красноармейскую гимнастерку. Он держал в руке винтовку с примкнутым к ней штыком. – Николай! Ты только посмотри, а он оказывается живой! – крикнул красноармеец кому-то из товарищей. Павел повернул голову и увидел небольшую группу солдат, стоявших в стороне и наблюдавших за ним. К нему подошел солдат и, сняв с головы выгоревшую на солнце пилотку, нагнулся над ним. – Ты кто такой? Из какой части? Как оказался здесь в лесу? – Рядовой сто шестьдесят седьмого стрелкового полка Романов Павел. Я отстал от своей группы, которая пробивается к линии фронта. Вот попытался ее догнать, но в лесу сначала наткнулся на немцев, а затем на солдат из батальона «Роланд», пришлось вступить с ними в бой. Кое-как ушел, если не ночь…. А вы кто? – прошептал он, с трудом ворочая разбитыми губами. – Мы тоже, брат, пытаемся вырваться из окружения. Идем уже вторую неделю. А у вас – большая группа? – Была человек в тридцать, все из разных частей. Сейчас уже не знаю. Я отстал от них дней десять назад. Подошедший к ним солдат снял с ноги Павла ботинок и, размотав обмотки, стал осматривать рану. – Как же ты мог с такой раной так долго идти? У тебя же кость перебита. Видишь, края торчат из раны? – Жить захочешь, не то, что пойдешь, – поползешь. Если бы они меня поймали, то точно бы повесили на первом же суку. Солдат, как потом узнал Павел, был санитаром. Он умело обработал рану раствором марганцовки, а затем, достав бинт из своей сумки с красным крестом, быстро перевязал рану и отошел в сторону. Бойцы помогли Романову перебраться на самодельные носилки и подняли их. – Спасибо, братцы! Если останусь живым, всю жизнь буду помнить вас, – прошептал Павел. Бойцы сделали несколько шагов и остановились, так как он потерял сознание от болевого шока. К носилкам подошел командир группы и положил руку на его лоб. – Похоже, у него жар, – произнес он. – Вы, братишки, осторожнее с ним, слышали же, у него кость перебита. Романов очнулся минут через двадцать и никак не мог понять, где он находится и что с ним. Открыв глаза, он понял, что лежит на самодельных носилках и его несут на плечах четыре солдата. Он повернул голову в сторону и увидел Николая, который шел недалеко от него. Он махнул ему рукой, и тот, заметив это, подошел к нему. – Командир! Я уже, похоже, бывал в этих краях, я хорошо помню эту сосну без кроны. Как я сейчас понял, я просто крутился по этому лесу, поэтому так и не смог догнать свою группу. Вам нужно уйти с этой тропы. Впереди будет деревня, туда идти не стоит, там большой немецкий гарнизон. Сказав это, он снова потерял сознание. Николай остановил свой отряд и, подозвав одного из бойцов, приказал ему проверить, нет ли впереди немецких частей. Отдав команду на привал, он снова подошел к Павлу. – Ну, как ты? Ты сам-то откуда? Я вот из Омска, а ты? – Я из Казани. Ты слышал об этом городе? Чувствую я себя паршиво, сильно болит нога, – прошептал Павел. – Как мне сказал санитар, задета кость. Вы уж меня простите, что навязался на вашу голову. – За что прощать-то? Почему ты решил, что стал для нас обузой? Ничего, Романов, потерпи немного. Вот выйдем к своим войскам, там тебе обязательно помогут. Мы еще потанцуем на твоей свадьбе. Николай отошел от него и присел на поваленное дерево. Он посмотрел на уставшие лица своих бойцов. Стрелковый батальон, в котором служил он, был сформирован в Омске. Недалеко от старой границы он практически был уничтожен на марше. Еще не вступив в бой, подразделение потеряло почти сорок процентов личного состава. Он надолго запомнил этот налет вражеской авиации, который застал их на открытой местности. Вскоре остатки батальона влили в один из стрелковых полков, который удерживал небольшую высотку. У подножия ее, словно змея, извивалась проселочная дорога. Мимо Николая прошел боец из его взвода, заставив снова вспомнить этот бой у высоты, эти бесконечные немецкие атаки, которые накатывались одна за другой в течение всего дня. Когда на дороге появились немецкие танки, остатки батальона стали спешно отходить в сторону ближайшего леса. Вскоре этот отход превратился в настоящее бегство. Они бежали по полю, словно зайцы, петляя и падая среди высокой ржи. За ними, расстреливая их на ходу, мчались немецкие мотоциклисты. Ему и еще десятку, таких как он счастливчиков сильно повезло, им удалось добежать до леса, где они укрылись в глубоком, заросшем кустарником овраге. Николай поднял голову и увидел бойца, вернувшегося из разведки. – Командир, впереди нас немцы. – Сколько их? Ты можешь толком доложить, сколько их, что они делают? – Могу. – Вот и докладывай все по порядку. Боец перевел дыхание и начал говорить. Из его доклада следовало, что впереди них находится небольшая деревенька, домов в сорок, в которой квартирует немецкая часть, общей численностью около двух рот. «Все сходится с рассказом подобранного нами раненого Романова. Впереди действительно деревня и немцы. Значит, нужно менять направление и обойти эту деревню стороной», – подумал он. По команде, группа снялась с места и, приняв влево, двинулась вперед.***
Капитан Нойман сидел за столом и делал отметки на разложенной перед ним карте. Буквально полчаса назад он получил доклад от армейской разведки, которая заметила в лесу группу русских солдат, общей численностью около двадцати человек. «Это хорошо. Все идет по плану. Эта та самая группа, которая должна была подобрать его агента Романова, – подумал он, откладывая записку в сторону. – Сейчас можно доложить полковникам Кобе и Шенгарду об успешном внедрении агента в русскую группу красноармейцев». Отметив на карте направление движения группы русских, он не без явного удовольствия для себя отметил, что расстояние между группами Тарасова и этой группой красноармейцев значительно сократилось и, если все пойдет по намеченному плану, то они должны будут встретиться буквально через сутки. Чтобы ускорить эту встречу, он снял телефонную трубку и приказал роте немецких егерей, которая находилась на отдыхе, начать преследование этой маленькой группы отступающих и деморализованных русских солдат. – Капитан Гюнтер! Я надеюсь, что вы отдохнули? Мимо вас прошла небольшая группа красноармейцев. Предлагаю вам немного поохотиться за ними. Напугайте и гоните их, как зайцев, но в боевое столкновение с ними не вступайте. Просто сидите у них на хвосте и не более. – Все ясно. Разрешите начать преследование? – Разрешаю, – коротко приказал Нойман. Идущие впереди группы двое разведчиков вовремя заметили гитлеровцев, которые, выпрыгивая из машин, быстро развертывались в цепь. Это известие заставило Николая и его бойцов резко изменить направление движения группы. Чтобы не попасть под немецкую зачистку, они направились не на восток, а на север, стараясь обойти стороной немецкую цепь. Однако немцы, словно, догадавшись об их маневре, тоже изменили свое движение и направились вслед за ними. Немцы шли в полный рост, изредка постреливая из автоматов по кустам, заставляя красноармейцев сначала ускорить шаг, а затем побежать. В какой-то момент Николай понял, что не сможет оторваться от немцев, так как раненый Романов сковывал движение группы, однако бросить его в лесу он не решился. Словно прочитав его мысли, немцы вдруг резко замедлили свое движение, а затем и совсем остановились. «Что это? – с испугом подумал командир. – Почему они остановились? А может, впереди их ждет засада, и немцы, зная об этом, не решились их преследовать, опасаясь попасть под огонь своих же солдат». Он послал вперед двух разведчиков. Те вернулись минут через тридцать и доложили ему, что впереди немцев нет. «Что-то здесь не так. Если они обнаружили нашу группу, то почему прекратили свое движение и не пытаются заблокировать и уничтожить нас?», – подумал он. Для большей убедительности он снова послал уже других бойцов перепроверить это сообщение. Он никак не мог понять, что случилось и что заставило немцев прекратить преследование его группы. Вскоре вернулась и эта разведгруппа и доложила, что впереди все чисто. Николай махнул рукой, и солдаты снова двинулись вперед. Капитан Нойман был доволен полученным донесением от командира роты егерей. Он снова нагнулся над картой и сделал на ней несколько отметок. Судя по его расчетам, всего лишь несколько километров отделяли эти две группы друг от друга. Он встал из-за стола и налил себе в рюмку французского коньяка. Посмотрев жидкость на свет, он медленно выпил содержимое, чувствуя, как оно приятно обжигает горло. Закусив выпитый коньяк долькой лимона, он снял трубку и попросил связиста, чтобы тот связал его с полковником Кобе. – Господин полковник! Наша с вами операция по внедрению вышла на завершающую прямую линию. Я считаю, что сейчас самое главное – пропустить их через наши боевые порядки. Я, как никогда, почему-то уверен в ее успешном завершении. – Не нужно предсказывать события, Нойман. Давайте, капитан, подождем, когда группа сержанта Тарасова перейдет линию фронта. Кстати, вы доложили своему непосредственному шефу об этом? – Пока нет, господин полковник. – Тогда доложите. Я не хочу этого делать за вас. Думаю, что он будет рад этой информации. – Хорошо, господин полковник, я все понял. Просто я хотел лично сам проконтролировать ее переход через линию фронта, а уж затем докладывать полковнику Шенгарду. – Удачи вам, капитан. Нойман положил трубку и, взяв в руку бутылку с коньяком, снова налил его в хрустальную рюмку.***
Зоя быстро свернула рацию и, сложив ее в чемодан, укрыла сверху своим старым платьем. Встав с колен, она сунула чемодан между стропил крыши и забросала его разным барахлом, которое годами скапливалось на чердаке. Убедившись, что его не видно, она отряхнула с одежды пыль и, осторожно ступая по шатким ступенькам, спустилась с чердака. – Зоя? Ты что делала на чердаке? – поинтересовался у нее пьяный сосед, схватив ее за локоть. – Может, зайдем ко мне? У меня есть вино, посидим, поговорим о жизни? – Тебе, Гришка, выпить не с кем? Да у тебя дружков полный двор, а ты меня приглашаешь. – Зачем мне друзья, Зоя, если у меня есть такая соседка. Что, не подхожу? Тебе все со шпалами в петлицах подавай? – Ты прав, Гриша, я люблю военных. Мне нравится форма, и при виде офицеров я просто схожу с ума. Она вырвалась из его рук и, специально виляя бедрами, проследовала по коридору в сторону своей двери. – Сучка! – тихо произнес Григорий и стал подниматься по лестнице, ведущей на чердак. Ему вдруг стало интересно посмотреть, что там могла делать его соседка. Поднявшись на несколько ступенек, он неожиданно рухнул вниз, так как одна из ступенек, не выдержав его веса, сломалась, и он, потеряв равновесие, упал, сильно ударившись головой о стену дома. Выругавшись матом, он направился во двор, откуда доносились голоса его дружков. Зоя вошла в комнату и обессилено опустилась на стул. Только сейчас она по – настоящему осознала, что сильно рисковала с этим выходом в эфир из собственного дома. Однако переданная ею информация в Абвер была столь важной, что не оставляла ей другого выхода, как пойти на этот риск. Она проинформировала немецкую разведку о том, что Казанский пороховой завод начал промышленный выпуск пороха, который использовался Красной Армией в новом секретном оружии под ласковым и красивым названием «Катюша». Поправив на себе платье, она открыла дверь «черного входа» и, осторожно ступая, стала спускаться по старой скрипучей лестнице. Толкнув рукой дверь, она оказалась во дворе разрушенного временем дома. Оглядевшись по сторонам, она вышла на улицу. Около соседнего дома сидел на лавочке Проценко. Кепка на его голове наполовину закрывала лицо, и поэтому со стороны казалось, что человек задремал. Заметив Зою, он встал со скамейки и направился к ней. – Ну, как? – коротко поинтересовался он. – Плохо. Кое-как передала, похоже, сели батареи. Что будем делать? Проценко задумался. Сейчас, когда ему удалось, наконец, сформировать надежную агентурную сеть в городе, эта новость явно не могла его обрадовать. Он посмотрел на Зою и тихо произнес: – Надо что-то предпринимать. Без связи нам нельзя. Она взяла его под руку, и они неторопливым шагом направились вдоль улицы. Они гуляли недолго и, обговорив все нюансы следующей встречи, направились обратно.***
Проценко, тяжело шагая в гору, направлялся к Лабутину Павлу, который проживал на Зилантовой горе . – Как живешь, Павлуша? – тяжело дыша, поинтересовался он у хозяина дома. Лабутин оторвал взгляд от стола и посмотрел на вошедшего в дом гостя. Судя по лицу, он явно был не рад этой встрече. На столе перед Павлом стояла початая бутылка водки. – Чего приперся? Какого хрена надо?– спросил он полупьяным голосом. – Деньги принес? – Какие деньги, Паша? – удивленно произнес Проценко. – Деньги, Паша, нужно зарабатывать, а не клянчить. Ты же знаешь, я нищим не подаю. – Это я – нищий? – с вызовом переспросил его хозяин. – Я таких, как ты фраеров, штабелями укладывал у параши. Может, и ты хочешь этого? Лабутин громко засмеялся и, взяв в руки бутылку водки, плеснул жидкость себе в стакан. Он демонстративно не стал предлагать выпить Ивану, по всей вероятности, рассчитывая окончательно его унизить и обидеть. Он выпил одним глотком и, не закусывая, поставил пустой стакан на грязный стол. Он посмотрел на Ивана осоловевшими от алкоголя глазами и, выругавшись матом, стал ему говорить: – У меня сейчас денег, Ваня, что снега зимой, и мне твои жалкие «кутарки» не нужны. Только куда теперь с этими деньгами? Что на них можно купить? Магазины пусты, там, похоже, даже мыши повесились с голода. Так что вали отсюда. Ты меня понял? – Не нужно чесать там, Паша, где не чешется. Ты же хорошо знаешь, кто я. Это ты своих друзей-щеглов можешь гонять, как хочешь, но не меня. А в отношении параши, я бы вообще посоветовал не напоминать. Может, ты забыл, как ты сдал операм своего кореша Свища? Если ты это забыл, то он, наверняка, помнит, как погорел на одном из «скачков». И погорел он, Паша, только благодаря тебе. Это ты сообщил милиции, что он хочет нагреть эту хату. Проценко заметил, как изменился в лице хозяин квартиры. Он сразу же отрезвел и с удивлением посмотрел на гостя. – Что смотришь? Ты думал, что об этом никто не знает? Ты прав, Свищ не знает, но я – знаю. Сейчас все зависит, Паша, от тебя, узнает об этом Свищ или нет. Так что придержи свой поганый язык и не говори со мной в таком тоне. Понял? Лабутин сглотнул набежавшую слюну и с нескрываемой злостью посмотрел на Проценко. – Ты знаешь, Ваня, что моего кореша красноперые недавно порешили? Когда заводик наш рванули, мы с ним захотели немного разжиться. Адреса были давно наколоты, это те барыги, у кого золото дома имелось. Одну хату подломили нормально, а вот на второй сгорел мой Свищ. Я ему говорю, переждем немного, а он взял да и выскочил прямо на военный патруль. Они его на месте и чикнули. Сегодня я его как раз и поминаю. Так что, Ваня, ты уже никому и ничего не расскажешь. Он уже на небе, Свищ-то. Давай лучше помянем раба божьего Корнилова Андрюху. Он разлил водку по стаканам, и они, не чокаясь, выпили. Проценко достал из кармана ветровки пачку папирос и, достав одну папиросу, бросил пачку на стол. Когда они закурили, Иван начал говорить: – Паша, ты Журавлевские казармы знаешь? – Зачем ты меня об этом спрашиваешь? Кто их не знает? Может, ты меня решил на фронт отправить? Не выйдет! Я невоеннообязанный, у меня белый билет. У меня открытая форма туберкулеза. Я понятливо тебе все объяснил? – Я не об этом, Паша. Мне до твоей болезни, как до Москвы. Мне нужны батареи для рации. Нужно их каким-то образом… – он еще не договорил, как Лабутин схватил его за руку. – Ты что, Ваня! Ты меня под вышак загнать хочешь? Да они и судить меня не будут, если застигнут на месте. Это тебе нужны батареи, а не мне. Вот ты и лезь за ними сам, посмотрим, насколько ты фартовый парень. Мне моя рубашка ближе… – Что, испугался? Ты прав, это тебе не квартиры чистить… Здесь головой работать нужно, а не тыквой. – Что ты сказал, фраерок? Это ты меня назвал… Лабутин не договорил. Он резко вскочил со стула и схватил нож, что лежал на столе. Он сделал два шага вперед и внезапно остановился, увидев в руке Проценко пистолет, ствол которого смотрел в его живот. – Сядь, Паша, не заставляй меня делать неприятные для нас обоих вещи. Я не заставляю тебя делать то, что ты не можешь. Но здесь я знаю, ты можешь помочь мне. Лабутин стоял посреди комнаты, не спуская взгляда с пистолета. Наконец он отбросил нож в сторону и плюхнулся на стул. – Сделай дело, и я больше тебя не потревожу. Мы же с тобой одной веревочкой связаны, – снова обратился к нему Проценко. – Если бы у меня был другой вариант, то я бы не стал тебя беспокоить. Ну что? – Хорошо, – выдавил из себя Лабутин. – Покажи и расскажи, что я должен там взять. Ни я, ни мои кореша понятия не имеем, как выглядят эти твои батареи. – Поговорим, Паша, завтра, а сейчас я ухожу. Проценко сунул пистолет за пояс брюк и, повернувшись, вышел из дома Лабутина.***
Тарасов дремал под елью, укрывшись телогрейкой. Изматывающий переход за последние сутки окончательно выбил его из сил. Недалеко от него вповалку лежали товарищи. – Товарищ старшина! – услышал он голос бойца. – Командир! Проснитесь! На нас вышла группа красноармейцев. Александр кое-как открыл глаза, скованные коркой гноя, и посмотрел на часового. – Где они? – Вон там, – произнес он и указал куда-то в темноту. Тарасов с трудом поднялся на ноги и, закинув автомат за плечо, направился в указанную часовым сторону. На небольшой поляне, в свете полной луны, он увидел группу красноармейцев, которые сбились в кучу. Александр вышел на поляну и, поправив на груди автомат, громко произнес: – Пусть ко мне выйдет командир. Остальным стоять на месте. Если кто из вас дернется, начнем стрелять без предупреждения. Из толпы вышел солдат и направился в его сторону. – Рядовой 242 стрелкового полка Николай Храмов. – Сержант Тарасов, – представился Александр. – Сколько вас человек? – Со мной будет семнадцать. Сегодня вечером к нам прибились еще двое бойцов. – Сейчас ночь, и поэтому я вас всех прошу сложить оружие. Утром разберемся, что к чему, и вы снова получите оружие. – Товарищ сержант! У нас один ранен. Мне кажется, у него начинается гангрена, – обратился к нему Храмов. – Утром посмотрим, а сейчас сдайте оружие и отдыхайте. Отряд Храмова, молча, разоружился. Оставив около оружия часового, Тарасов направился к повозке, около которой отдыхал Воронин. Толкнув его в бок, Александр, понизив голос, чтобы никто, кроме них, не услышал этого разговора, попросил его присмотреть за новыми бойцами. – Есть, товарищ сержант, – тихо ответил тот и нехотя поднялся со своего нагретого телом места. Он быстро исчез в темноте, а Тарасов лег на его место, положив рядом с собой автомат. Он укрылся телогрейкой и снова задремал. Александр проснулся от громкого разговора. Открыв глаза, он увидел Воронина, который о чем-то разговаривал с раненым бойцом, лежавшим на самодельных носилках. Поймав на себе взгляд, он махнул Тарасову рукой, подзывая того подойти к нему. – Товарищ сержант! Смотри, кто здесь лежит. Это же наш Романов! А мы все считали, что он дезертировал. Тарасов наклонился над Павлом. – Прости меня, Саня, – прошептал тот. – Я тогда отошел ночью с поста, мне послышались какие-то голоса. Это были украинцы из батальона «Нахтигаль». Они тоже заметили меня, и я уже не мог вернуться к вам. Я повел их в другую сторону, а затем понял, что заблудился в ночном лесу. Я долго искал вас, а когда вышел на место вашей стоянки, там уже никого не было. Я пошел по вашему следу, но наткнулся на немцев, которые жгли деревню. После этого я долго мотался по лесу, надеясь, что рано или поздно нагоню вас, но опять наткнулся на немцев. Если бы не Николай со своим отрядом, то, наверняка бы, давно погиб. Тарасов пристально посмотрел в лицо раненого Павла. Его сухие губы, растрескавшиеся от высокой температуры, были настолько обескровлены, что сливались с цветом лица. Заросший щетиной, худой, он был практически неузнаваемым. В душе Тарасова шла ожесточенная борьба между чувством жалости к этому изнеможенному ранением человеку и недоверием к его рассказу. Он не стал больше расспрашивать и, улыбнувшись ему, отошел в сторону. «Зачем сейчас спрашивать его, почему он покинул пост? Пусть эти вопросы зададут ему сотрудники особого отдела», – решил он, поняв, что чувство жалости, в конце концов, пересилило его бдительность. Взглянув на Воронина, он подал ему знак рукой, чтобы тот отошел с ним в сторону. – Ну что? – коротко поинтересовался у него Тарасов. – Как капитан? Как новенькие? – Пока ничего сказать не могу. Новенькие спят, словно убитые, и мне не с кем было даже поговорить. Посмотрим, что будет утром. А люди капитана пока держатся все вместе, словно боятся потерять друг друга. – Смотри, Воронин. Ты у меня как дознаватель, и от тебя зависит, с кем мы пойдем дальше. – Я все понимаю, товарищ сержант. Но я тоже не Бог, поймите меня правильно. – Старайся, Воронин, старайся. А иначе все пропадем. Тарасов отошел от него и направился к повозке, около которой стоял Храмов Николай.***
Канонада гремела где-то совсем рядом, и Тарасову иногда казалось, что до линии фронта остались лишь какие-то считанные километры. Но фронт откатывался значительно быстрее, чем двигался его отряд. Звук канонады вселял определенную радость в сердца солдат, и они, несмотря на смертельную усталость, все настойчивее двигались на восток. Тарасов в эти дни не переставал удивляться и радоваться тому, что его группа очень легко обходит все немецкие части и заслоны. Может, это было простым везением, а может, результатом хорошо организованной разведки. Три дня назад он назначил старшим группы разведки Воронина и сейчас не мог нарадоваться своему решению. Он просто поражался его везению. При таком скоплении немецких частей ему удавалось проводить группу, не вступая в огневой контакт с немцами. Александр подошел к подводе, на которой лежал Романов. Взглянув на почерневшее и осунувшееся от болезни лицо своего земляка, он положил ему ладонь на лоб. Даже невооруженным взглядом можно было догадаться, что у того жар. Павел открыл глаза и, посмотрев на Тарасова, тихо прошептал: – Ты прости меня, Саня. Просто так вышло. Заблудился я тогда в лесу. – Ты поменьше говори, Павел. Главное – выйти к нашим частям. Ты слышишь, как гремит впереди? Осталось совсем немного. Некогда зревшее на Павла зло куда-то исчезло. Он еще раз взглянул на него и отошел в сторону. Он дал команду, и отряд остановился. Все стали ждать возвращения разведки. Время шло, а она все не возвращалась. Чтобы как-то успокоить себя, Тарасов достал из кармана гимнастерки неотправленные письма и начал их перечитывать. Оторвавшись от чтения, он посмотрел в сторону, откуда стали доноситься громкие мужские голоса. Наконец на поляне показался Воронин и трое его разведчиков. – Ну, как? – поинтересовался у него Александр. – Все нормально, командир. Кругом одни немецкие части, все дороги забиты машинами и танками. – Ну и что в этом хорошего? Ты скажи лучше, как пройти между этими частями. Если они обнаружат нас, то прихлопнут, как комаров. Чего молчишь? Неожиданно Воронин улыбнулся и весело посмотрел на него. – Вы не поверите, товарищ сержант, но я нащупал слабое место. В пяти километрах южнее находится болото. Там всего несколько разрозненных групп немцев. Группы небольшие. Расстояние между постами метров триста, а может, и больше. Они, по всей вероятности, считают, что только ненормальные люди рискнут пройти в такое время года через болото. Поэтому сбить их с толку там будет значительно проще, чем в другом месте. Кстати, у меня Сазонов нашел лесника, который берется провести нас через это болото. А там до наших частей рукой подать. Этот старик-проводник будет ждать в условном месте в десять часов вечера. Но придется бросить повозку. Да Бог с ней, лишь бы пройти через эту топь. – Молодец! Готовь людей! Нужно без шума снять немецкие посты. А иначе они просто расстреляют нас в этом болоте. – Разрешите исполнять, товарищ сержант? Тарасов кивнул. Воронин повернулся и быстро исчез за кустами. Заметив наблюдавшего за ним капитана, он направился в его сторону. – Что скажешь, Тарасов? Что донесла разведка? – Воронин нащупал проход в обороне немцев. Предлагает пройти через болото. Посты там, у немцев, малочисленны и разбросаны на довольно большие расстояния. Думаю, что стоит рискнуть, товарищ капитан, тем более, что он нашел проводника. – Хорошо, сержант. Пусть твой взвод первым попробует форсировать это болото. Если все пойдет хорошо, мы двинемся следом за вами. Во сколько начнем выдвижение? – Часов в девять вечера. Думаю, что темнота поможет нам и в этот раз. – Готовьте людей, – приказал ему капитан и направился к подводе. Проводив его взглядом, Александр присел на траву и, достав из противогазной сумки тряпку, начал чистить свой автомат. До начала выдвижения группы Воронина оставалось еще около четырех часов.***
Горшков доехал до воинской части минут за тридцать. В этот день он дежурил по управлению, и ему приходилось уже дважды выезжать на различные происшествия. Он вышел из машины и направился к группе офицеров, которые стояли в метрах тридцати от него и что-то бурно обсуждали. Заметив его, от группы отделился офицер в звании майора и направился ему навстречу. Он козырнул Горшкову и представился. Из его рапорта следовало, что два часа назад часовым, который нес охрану здания, где располагался узел связи, были замечены двое посторонних людей. – Похоже, что они перелезли через забор вон в том месте, товарищ лейтенант, – произнес майор и указал рукой на место преодоления заграждения. – Там на земле отчетливо видны следы мужской обуви. Это насторожило часового, и он решил посмотреть, куда подевались эти двое. Он оставил пост и свернул за угол здания, но там никого не оказалось. Часовой посчитал, что ему все это привиделось, и он направился обратно на свой пост. Подойдя к зданию узла связи, он увидел, что замок на двери сбит и валяется на земле. Он вошел в помещение, чтобы проверить, кто это мог сделать. Несмотря на то, что в помещении было темно, он заметил двух мужчин, которые что-то делали около стоявших на столе радиостанций. Кстати, вон стоит часовой, пусть он и расскажет сам, что было дальше. Майор крикнул часового по фамилии, и тот подошел к ним. Представившись, он, по приказу майора, начал рассказывать Горшкову, что было дальше: – Стой! Кто здесь?– выкрикнул часовой и взял винтовку наизготовку. Мужчины застыли на месте. Похоже, они никак не ожидали увидеть здесь часового. Вдруг, словно по команде, они бросились на него, стараясь повалить на землю и вырвать из рук винтовку. Боец выстрелил в одного из них и убил на месте. Второй мужчина вытащил нож из-за голенища сапога и попытался ударить им часовому в живот, но тот смог отбить удар штыком своей винтовки. Потеряв в этой схватке нож, преступник выскочил из помещения узла связи и бросился бежать. На шум выстрела был поднят караул. Принятыми мерами задержать диверсанта не удалось. – Значит, убил на месте нападения? – переспросил красноармейца Горшков. – Так точно, товарищ лейтенант. Пуля попала ему прямо в сердце, и он скончался на месте. Горшков отошел в сторону и подозвал к себе майора. – Установлено, что хотели похитить эти люди? – Нет, товарищ лейтенант. Возможно, хотели испортить радиостанции, а может, что-то другое. Александр в сопровождении командира батальона прошли к узлу связи. Горшков открыл дверь и вошел внутрь помещения. В углу, в луже крови, лежало тело мужчины средних лет с рыжей копной длинных волос. Он нагнулся пониже и вытащил руку убитого из-под его тела. Кисть руки и пальцы неизвестного были синими от наколок. «Судимый, – подумал он. – Интересно, что нужно былоздесь блатным? Ведь они, наверняка, знали, что это не продовольственный склад? Значит, их привела сюда не жажда наживы, а что-то другое. Что же?» Он выпрямился и посмотрел на комбата. Тот, словно испугавшись его взгляда, мгновенно начал оправдываться. Он уверял, что они постоянно инструктируют своих бойцов, как себя вести в тех или иных ситуациях. «Сейчас еще будет утверждать, что боец новенький, и что, по всей вероятности, еще не усвоил устава караульной службы», – подумал Александр. Словно угадав его мысли, командир батальона начал уверять его в том, что часовой ранее жил в деревне, поэтому не совсем усвоил правила несения службы. Допросив всех офицеров и личный состав караула, Горшков поехал обратно на работу. Он сидел в машине и анализировал события последних дней. Проверка рабочих станции Юдино не дала положительных результатов. Все рабочие, от сцепщиков вагонов вплоть до диспетчеров, были приняты на работу еще до начала войны и не вызывали особого подозрения. Один из рабочих неделю назад уволился с работы и устроился на пороховой завод. Это увольнение тоже не вызывало у Горшкова подозрение. Шла война, и рабочие завода получали значительно больше, чем работники железной дороги. Второе направление, по которому работали контрразведчики, оказалось довольно сложным: людей, располагающих сведениями о прибывающих и убывающих из города воинских частях, оказалось намного больше, чем они предполагали. Александр посмотрел в окно. За окном было темно, ни одной встречной машины. Город, словно вымер, лишь одинокие военные патрули, будто сказочные фигурки, то появлялись, то исчезали, растворяясь в темноте ночи.***
Иван Проценко сидел напротив Эстеркина, который с удовольствием поедал поданный Зоей ужин. За время, что он перебрался к ней на жительство, он привык к ее завтракам, обедам и ужинам. Некогда поломанная государством его семейная жизнь снова стала обретать какие-то понятные ему ценности. Он по-прежнему трепетно относился к Зое, стараясь баловать ее ценными подарками, которые он выменивал на продукты. Сегодня он снова подарил ей перстень с большим зеленым изумрудом, который выменял на три банки тушенки и полкило сахара. Узнав об этих подарках, Проценко пришел в ярость. Он боялся, что все эти хищения с продовольственных складов рано или поздно приведут к развалу всей сети, которую он так долго и тщательно сплетал в Казани. – Вот что, Борис Львович! Мне неприятно об этом говорить, но ты должен будешь в самые сжатые сроки покинуть эту квартиру и больше, запомните это хорошо, больше никогда не появляться в ней. – Но почему? Я люблю Зою и никуда не хочу выезжать отсюда. Почему вы мне приказываете, кто вы такой? – Кто я, ты сам хорошо знаешь. Поэтому я тебе и приказываю съехать от нее. Вы не должны больше встречаться. Неужели вы сами не понимаете, что это опасно. Любой прокол одного из вас приведет к аресту другого. Вам это понятно? Это решение застало Эстеркина врасплох. Он никак не мог связать в единую цепь все эти требования. В какой-то момент он понял все, что сказал ему этот страшный человек. Он хотел возразить, сказать о том, что они с Зоей будут очень осторожны, но, заметив, как в глазах Проценко разгорается адский огонь, мгновенно осекся. – Я все понял, Ваня. Раз все это дело мешает нашей работе, и нужно что-то выбрать, то я, как и ты, выбираю работу. – Вот и хорошо. Завтра, чтобы я тебя в этой квартире не видел. Он повернулся к Зое и посмотрел на нее. – Я тоже все поняла. Ты прав, Иван, мы действительно зашли с Борисом слишком далеко в своих отношениях. Я тебе обещаю, что он больше не придет сюда никогда. В этот осенний дождливый вечер Проценко пришел сюда не за тем, чтобы еще раз прочитать Борису Львовичу нотации за его очередной поступок, а поговорить с ним на довольно серьезную тему. Дело было в том, что организованная им попытка похитить батареи к радиостанции не увенчалась успехом. Его человек, вор с большим преступным стажем Лабутин Павел, не смог выполнить задание. При проникновении в воинскую часть они были замечены часовым, который открыл по ним огонь. Напарник Лабутина был убит на месте, а сам он едва унес оттуда ноги. Сейчас он залег «на дно» и не выходит на связь с ним вот уже несколько дней. Проценко дождался, когда Эстеркин доест. Борис Львович отодвинул от себя пустую тарелку и пододвинул стакан чая. Бросив в стакан большой кусок колотого сахара, он посмотрел на хмурое лицо сидящего напротив него Ивана и сразу понял, что тот пришел к нему по какому-то важному делу. – Борис! Я хочу, чтобы ты написал рапорт и добровольцем отправился на фронт. Рука Эстеркина слегка дрогнула, и чайная серебряная ложка, которую он держал в руке, выскользнула и упала на пол. – Не дергайся, так надо, Боря. У нас безвыходное положение. Мы остались без связи. Иван сделал паузу, отметив про себя, как напряглось все тело сидевшего за столом майора. – Мы предприняли несколько попыток найти эти батареи, но в условиях войны у нас это не получилось. Я долго думал и пришел к одному и, наверное, единственному верному решению – направить тебя через линию фронта, чтобы ты вернулся обратно с этими батареями. Эстеркин хотел что-то ответить, но ему это сделать не удалось. Комок охватившего его ужаса, перекрыл горло. Вместо слов из его груди вырвался лишь какой-то звук, напоминающий рык раненого зверя. Наконец он совладал с собой. – Нет! Я не хочу и не пойду добровольцем на фронт. Во-первых, это очень опасно, а во-вторых, немцы повесят меня. Я же еврей! Он вскочил из-за стола, опрокинув при этом стакан с чаем. Горячая жидкость облила его темно-синие галифе и обожгла бедро. Он, словно раненый зверь, заметался по комнате. Иван, молча, наблюдал за ним, ожидая момента, когда тот успокоится и сядет на место. – Не нужно истерик! Если бы у меня был другой способ связаться с ними, то я бы так и наблюдал со стороны, как ты подворовываешь у себя на складе продукты и обмениваешь их на золото и камушки. Но я ограничен в выборе средств. Насколько мне известно, в вашем ведомстве все еще работают чекисты, и я не уверен, что они покинут его, не прихватив с собой тебя. Последняя фраза заставила Эстеркина остановиться. Он посмотрел на Проценко и сел за стол. – Я не шучу, ты это понимаешь, Боря! Им, похоже, удалось расшифровать текст наших радиопередач, а иначе они бы не появились в вашей конторе. Первая мысль, что посетила голову Эстеркина в этот момент, была связана с бегством, однако Иван, словно угадав его мысли, продолжил: – Бежать, Боря, не имеет смысла. Каким бы большим ни был Советский Союз, чекисты тебя вычислят и схватят буквально через месяц. Ты же знаешь, что тебя ожидает в случае ареста. Они тебе все припомнят – и хищение бланков с пропусками и продовольственными карточками, и связь с германской радисткой и, наконец, диверсию на пороховом заводе. Это, Боря, стена, и пятно зеленки у тебя на лбу. Я же предлагаю тебе беспроигрышный вариант. Ты должен написать рапорт о направлении тебя на фронт. Сейчас многие пишут, и в этом нет ничего странного. Оказавшись на фронте, ты должен перейти линию фронта и добровольно сдаться немецким войскам. Борис повернул голову и посмотрел на стоявшую в дверях комнаты Зою. Ее лицо было абсолютно спокойным. В глазах стоял холодный блеск, а руки были сжаты в кулаки. – Что скажешь? Это не просьба, это приказ. Борис Львович обреченно кивнул головой и направился в соседнюю комнату, где с размаху упал на разобранную постель. Его тело забилось в рыданиях. Он мысленно проклинал себя, Зою и, конечно, Проценко, который загнал его в угол, из которого не было выхода.***
Тарасов лежал в кустах и разглядывал немцев в бинокль. Ему было хорошо видно, что часть их снялась с боевого дежурства и радостно направилась в сторону полевой кухни, которая стояла на опушке леса. Они шутили и смеялись, радуясь предстоящей смене и вкусному ужину. Широкоплечий, краснолицый немец орудовал большим черпаком, накладывая им в металлические тарелки кашу. Он шутил над кем-то из них, так как до Тарасова иногда доносились взрывы громкого смеха. При виде ужинавших немцев, он мгновенно почувствовал, что хочет есть. Рот его наполнился слюной. Он сглотнул ее и посмотрел на лежавших недалеко товарищей, которые периодически бросали на него свои взгляды, ожидая команды к атаке. В стороне от Александра лежал капитан НКВД и жевал соломинки. «А вдруг они ударят нам в спины, когда мы пойдем на прорыв, – подумал Тарасов. – Может, не стоило их тащить за собой, а перестрелять их на месте, еще там, в лесу?» Александр еще раз взглянул на окаменевшее от напряжения лицо капитана и невольно улыбнулся. «Похоже, боится, – решил он. – Если бы мы уничтожили эту группу при встрече, то, наверняка бы, не дотянули и до вечера. Висевшие у нас на хвосте егеря раздавили бы нас в течение десяти минут. То, что нам удалось дойти до линии фронта, это скорее не везение Воронина и его разведки, а хорошо продуманные действия немецкой разведки». Александр перевел взгляд с ужинавших немцев на тех, которые еще находились на боевых постах. Таких постов было три, по два солдата в каждом, которые сидели в окопах и, покуривая, о чем-то мирно беседовали. Никто из них не обратил внимания на легкий шум, доносившийся из ближайших кустов. Один из немцев поднялся из окопа и окликнул кого-то. В этот же миг из кустов, словно стрелы, выпущенные из лука, выскочили два красноармейца и мгновенно навалились на немцев. Возня в окопе продолжалась не более двух-трех секунд, и снова стало тихо. Тарасов перевел взгляд в сторону второй огневой точки противника и увидел в ней своих солдат. Александр поднял руку и резко опустил ее вниз. Из кустов, по его сигналу, ринулись бойцы. До немцев было метров сорок, и те мгновенно поняли, что не успеют воспользоваться оружием, которое находилось в метрах десяти от них. В какой-то момент все перемешалось, и трудно было разобраться, где немцы, а где – русские. В этом коротком, но кровопролитном бою, когда обе стороны сошлись в рукопашной схватке, все решили саперные лопатки и штыки. Тарасов лично зарубил двух немцев своей саперной лопаткой. Группа Тарасова потеряла в этом бою восьмерых человек, немцы потеряли двадцать одного солдата и двух офицеров. – Воронин! – крикнул Тарасов. – Где твой проводник? – Здесь он, товарищ сержант. Ждет вон в тех кустах. – Пусть ведет через болото, а подводу заберет на обратном пути. Из кустов вышел мужчина небольшого роста. Он не торопясь снял с себя ботинки и, связав узлом шнурки, перебросил через плечо. Взглянув на Тарасова, он, осторожно ступая голыми ногами, вошел в воду. Вслед за ним, стараясь не задерживаться на берегу болота, полезли в воду и солдаты. В этот раз никого не нужно было подгонять, все двигались быстро. За спиной Тарасова послышались выстрелы. Пули с визгом впивались в воду и, словно ножом, срезали небольшие деревца и кусты, которые росли среди воды. Потеряв при переправе еще трех своих солдат, группа вскоре вышла на твердую землю. – Спасибо, отец, – поблагодарил Тарасов проводника. – Теперь мы уже сами дойдем. Проводник промолчал и, пожав ему руку, направился в обратную сторону. – Стройся! – скомандовал Тарасов. Бойцы быстро построились. Он обошел строй и остановился около носилок, на которых лежал Романов. Взглянув на его бело-серое лицо, он дал команду, и отряд снова двинулся на восток.Часть третья
Оперативная справка: Летом – осенью 1941 года отделами военной контрразведки Западного фронта в результате фильтрационной работы среди вышедших из окружения бойцов и командиров Красной Армии было выявлено свыше 1.000 вражеских агентов. Тарасов сидел напротив работника Особого отдела полка в звании старшего лейтенанта, и уже в который раз рассказывал историю их перехода через линию фронта. Офицер молчал и лишь иногда бросал на него взгляд полный ненависти. Все, что рассказывал сидевший перед ним сержант, ему страшно надоело. Он не верил ему по одной простой причине, что не могла под его командованием группа пройти по тылам противника более двухсот километров и уцелеть. Его рассказ был более похож на сказку, чем на настоящую правду. – Тарасов, мне надоело слушать твои бредни. Вот ты сам подумай, о чем ты говоришь? Ты рассказываешь, что твоя группа прошла по тылам немцев более двухсот километров и практически не потеряла ни одного бойца. Ты бы поверил мне, если я тебе вот это рассказал? Вот и я тебе не верю, такого не может быть. Ты меня понял? А теперь расскажи мне всю правду… – Товарищ старший лейтенант, я вам рассказываю все, как было на самом деле. Я вам не вру… – Во-первых, я тебе не товарищ, так как я не могу быть товарищем немецкому шпиону, по определению. Во-вторых, все твои дружки, с которыми ты вышел в наше расположение, уже давно во всем раскаялись. – В чем они раскаялись, товарищ старший лейтенант? Он не успел договорить. Неожиданно офицер встал со стула и сильным ударом в лицо опрокинул его на пол. Он трижды ударил его носком сапога по голове. – Сука немецкая! – заорал на него старший лейтенант. – Ты думаешь, я не знаю, что ты работаешь на Абвер! Задание, пороли, явки! И не ври мне! Перед глазами Александра снова промелькнули сапоги офицера, и он почувствовал сильный удар по голове. От этого удара она загудела, словно колокол. Приступы рвоты волнами подкатывали к его горлу. Он провел рукой по голове и почувствовал на руке кровь. Через секунду-другую он потерял сознание. Ведро холодной воды, вылитое на него солдатом конвоя, окончательно привело его в чувство. – Вставай, Тарасов. Хватит валяться на полу, – приказал ему старший лейтенант. Александр медленно поднялся из лужи воды, но новый удар свалил его на пол. В этот раз он долго лежал на полу, стараясь понять, за что его бьет этот офицер с двумя шпалами в петлицах гимнастерки. Он хорошо помнил, как они навалились на спины дремавших в траншеях немцев и после ожесточенного и короткого боя оказались на опушке небольшого леса, сплошь усеянной окопами наших солдат. Он впервые испытал такую радость, которую он испытывал каждый раз, получив известие от врачей о рождении у него очередного ребенка. Однако это чувство вскоре исчезло. После первого допроса старшего лейтенанта Синявского он понял, что тот подозревает его в предательстве и хочет доказать это всеми силами. Информацию о том, что вместе с его группой фронт перешла и разведгруппа Абвера, им не была услышана. – Ты предал Родину, сержант Тарасов! – кричал ему в лицо разъяренный офицер. – Дни твои сочтены, и я сам лично приведу приговор в исполнение. Сейчас ты умышленно хочешь ввести меня в заблуждение, рассказывая мне сказку о капитане Руденко. Да не может быть, чтобы капитан Руденко перешел на сторону немцев. Мы с ним заканчивали одно училище, нас учили одни и те же преподаватели, а ты, сволочь, обвиняешь его в предательстве? Ты лучше мне расскажи, как ты сам прошел около двухсот километров по немецким тылам, практически не потеряв при этом ни одного своего бойца? Ты думаешь, я тебе поверю, что вам просто везло? Твои люди уже сознались, что служили в немецком полку «Бранденбург -800», и в задачу вашей группы входило устраивать диверсии в тылу наших войск и уничтожать старших офицеров Красной Армии. Может, тебе показать эти признания? Александр промолчал. Он уже был научен, что здесь ничего ни у кого нельзя просить, а тем более требовать. – Мне надоело с тобой говорить, а вернее, спрашивать. Я понять не могу, почему ты молчишь? За тебя уже всё рассказали твои подчиненные. Я сейчас прочитаю показания, которые дал нам твой товарищ Воронин. Слушай, что он говорит: «У меня и Тарасова были одинаковые задачи, главной из которых было перейти линию фронта вместе с какой-нибудь отступающей частью Красной Армии. По мере перехода мы с ним должны были взорвать большой армейский склад с боеприпасами. Координаты этого склада знал лишь Тарасов». – Что теперь скажешь, гад? Молчишь? – произнес Синявский. – Впрочем, хватит вопросов, я просто устал от тебя. Я даю тебе еще одну ночь, чтобы ты понял, что отпираться – глупо. Я на твоем месте взял бы и все рассказал, чтобы быстрее умереть. – Я уже все вам рассказал, гражданин старший лейтенант. Ничего нового я вам рассказать не могу. В дом вошел солдат с примкнутым к винтовке штыком и молча, встал у дверей за спиной Александра. – Руки за спину, – скомандовал он и больно ткнул Тарасова между лопаток штыком. Александр оглянулся и со злостью посмотрел на конвойного. – Чего зыркаешь глазами? Давай, двигай к выходу, – произнес тот и еще раз кольнул его трехгранным штыком между лопаток. Они вышли из дома и остановились у порога, так как шел сильный дождь. Тарасов посмотрел на серое осеннее небо и молча, шагнул под дождь. – Давай, не задерживайся! – грозно произнес солдат и толкнул его в спину прикладом.***
Ночь прошла в размышлениях. Тарасов никак не мог понять, почему к нему, к человеку, прошагавшему более двухсот километров по тылам противника и мечтавшему выйти в расположение своих войск, подобное отношение. Он не верил ни одному слову этого старшего лейтенанта, который вот уже третьи сутки пытается убедить его в том, что он является немецким диверсантом. Он вспомнил, как офицер тряс перед его носом приказом Сталина, а затем неожиданно сунул его ему в руку и велел громко и внятно прочитать.«Ставка Верховного Главного Командования Красной Армии об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия N 270 16 августа 1941 года, – читал вслух Александр. – Не только друзья признают, но и враги наши вынуждены признать, что в нашей освободительной войне с немецко-фашистскими захватчиками части Красной Армии, громадное их большинство, их командиры и комиссары ведут себя безупречно, мужественно, а порой – прямо героически. Даже те части нашей армии, которые случайно оторвались от армии и попали в окружение, сохраняют дух стойкости и мужества, не сдаются в плен, стараются нанести врагу больше вреда и выходят из окружения. Известно, что отдельные части нашей армии, попав в окружение врага, используют все возможности для того, чтобы нанести врагу поражение и вырваться из окружения. Заместитель командующего войсками Западного фронта генерал-лейтенант Болдин, находясь в районе 10-й армии около Белостока, окруженной немецко-фашистскими войсками, организовал из оставшихся в тылу противника частей Красной Армии отряды, которые в течение 45 дней дрались в тылу врага и пробились к основным силам Западного фронта. Они уничтожили штабы двух немецких полков, 26 танков, 1049 легковых, транспортных и штабных машин, 147 мотоциклов, 5 батарей артиллерии, 4 миномета, 15 станковых пулеметов, 3 ручных пулемета, 1 самолет на аэродроме и склад авиабомб. Тысячи немецких солдат и офицеров были убиты. 11 августа генерал-лейтенант Болдин ударил немцев с тыла, прорвал немецкий фронт и, соединившись с нашими войсками, вывел из окружения вооруженных 1654 красноармейца и командира, из них 103 раненых. Комиссар 8-го мех. корпуса бригадный комиссар Попель и командир 406 стрелкового полка полковник Новиков с боем вывели из окружения вооруженных 1778 человек. В упорных боях с немцами группа Новикова – Попеля прошла 650 километров, нанося огромные потери тылам врага. Командующий 3-й армией генерал-лейтенант Кузнецов и член Военного совета армейский комиссар 2 ранга Бирюков с боями вывели из окружения 498 вооруженных красноармейцев и командиров частей 3-й армии и организовали выход из окружения 108 и 64-й стрелковых дивизий. Все эти и другие многочисленные подобные факты свидетельствуют о стойкости наших войск, высоком моральном духе наших бойцов, командиров и комиссаров. Но мы не можем скрыть и того, что за последнее время имели место несколько позорных фактов сдачи в плен врагу. Отдельные генералы подали плохой пример нашим войскам. Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов, находясь вместе со штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам. Штаб группы Качалова из окружения вышел, пробились из окружения части группы Качалова, а генерал-лейтенант Качалов предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу. Генерал-лейтенант Понеделин, командовавший 12-й армией, попав в окружение противника, имел полную возможность пробиться к своим частям, как это сделало подавляющее большинство подразделений его армии. Но, Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, дезертировал к врагу, совершив таким образом преступление перед Родиной, как нарушитель военной присяги. Командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Кириллов, оказавшийся в окружении немецко-фашистских войск, вместо того, чтобы выполнить свой долг перед Родиной, организовать вверенные ему части для стойкого отпора противнику и выхода из окружения, дезертировал с поля боя и сдался в плен врагу. В результате этого части 13-го стрелкового корпуса были разбиты, а некоторые из них без серьезного сопротивления сдались в плен. Следует отметить, что при всех указанных выше фактах сдачи в плен врагу члены военных советов армий, командиры, политработники, сотрудников Особых отделов, находившиеся в окружении, проявили недопустимую растерянность, позорную трусость и не попытались даже помешать перетрусившим Качаловым, Кирилловым и другим сдаться в плен врагу. Эти позорные факты сдачи в плен нашему заклятому врагу свидетельствуют о том, что в рядах Красной Армии, стойко и самоотверженно защищающей от подлых захватчиков свою Советскую Родину, имеются неустойчивые, малодушные, трусливые элементы. И эти элементы имеются не только среди красноармейцев, но и среди начальствующего состава. Как известно, некоторые командиры и политработники, своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а наоборот прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят и не наблюдают поля боя, а при первых серьезных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя.
Тарасов сделал паузу и посмотрел на старшего лейтенанта, не зная, стоит ли читать дальше этот приказ. – Что остановился? Читай все до конца, – приказал он снова Александру.
– Можно ли терпеть в рядах Красной Армии трусов, дезертирующих к врагу и сдающихся ему в плен, или таких малодушных начальников, которые при первой заминке на фронте срывают с себя знаки различия и дезертируют в тыл? Нет, нельзя! Если дать волю этим трусам и дезертирам, они в короткий срок разложат нашу армию и загубят нашу Родину. Трусов и дезертиров надо уничтожать.
Здесь Тарасов снова остановился.
– Читай, гад! Я хочу, чтобы ты знал, что тебя ожидает. Если рассчитываешь, что тебе здесь поверят, то ты глубоко ошибаешься. Я здесь для того, чтобы давить таких, как ты, трусов! Понял? А теперь читай дальше! – выкрикнул он Тарасову в лицо, схватив его за ворот гимнастерки. – Можно ли считать командирами батальонов или полков таких командиров, которые прячутся в щелях во время боя, не видят поля боя, не наблюдают хода боя на поле и все же воображают себя командирами полков и батальонов? Нет, нельзя! Это не командиры полков и батальонов, а самозванцы. Если дать волю таким самозванцам, они в короткий срок превратят нашу армию в сплошную канцелярию. Таких самозванцев нужно немедленно смещать с постов, снижать по должности, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать на месте, выдвигая на их место смелых и мужественных людей из рядов младшего начсостава или из красноармейцев. Приказываю: 1. Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту, как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров. Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава. 2. Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь материальную часть как зеницу ока, пробиваться к своим по тылам вражеских войск, нанося поражение фашистским собакам. Обязать каждого военнослужащего независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен – уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи. 3. Обязать командиров и комиссаров дивизий немедля смещать с постов командиров батальонов и полков, прячущихся в щелях во время боя и боящихся руководить ходом боя на поле сражения, снижать их по должности, как самозванцев, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать их на месте, выдвигая на их место смелых и мужественных людей из младшего начсостава или из рядов отличившихся красноармейцев. Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах. Ставка Верховного Главного Командования: Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин Зам. Председателя Государственного Комитета Обороны В.Молотов Маршал Советского Союза С.Буденный Маршал Советского Союза К.Ворошилов Маршал Советского Союза С.Тимошенко Маршал Советского Союза Б.Шапошников Генерал армии Г.Жуков»
Тарасов дочитал текст и положил приказ на стол. Старший лейтенант достал из кармана галифе папиросы и закурил. Александр закрыл глаза и понял, что ему очень хочется вот также затянуться этим кисловатым вкусным дымом… Кто-то толкнул его в бок, тем самым, оторвав его от крутившихся в голове мыслей. Он провел языком по сухим губам и вдруг ощутил вкус табака. «Надо же, вкус табака во рту, словно только что покурил, – подумал он. – Сейчас бы хоть раз затянуться…». Кто-то громко захрапел недалеко от него. Он улыбнулся и закрыл глаза в надежде уснуть, но сон не шел. Стараясь не шуметь, он встал с нар и подошел к двери сарая. Сквозь щель между досок он начал наблюдать за двором.
Последние комментарии
19 часов 5 минут назад
1 день 11 часов назад
1 день 20 часов назад
1 день 20 часов назад
4 дней 2 часов назад
4 дней 6 часов назад